Шестьдесят девять эпизодов [Юно Касма] (fb2) читать онлайн
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]
Эпизод 1
Три, четыре, пять. Часы на его запястье хрипло тикали, отмеряя нам время: до рассвета, до следующей встречи, до расставания. Монотонный метроном, задающий ритм моей и его жизням. Моей и его. Три, четыре, пять. Секунда за секундой утекали мрачной вереницей в светлеющую утреннюю дымку. Каждая из них волокла за собой крупицу недавно подаренного счастья, оставляя в горле стылую пустоту. Только он заполнял её и только он был способен её вычерпать, бросить мне в лицо слезами. Пара мгновений ласки до того, как он встанет с кровати и начнёт одеваться. Три, четыре, пять. Пять глубоких шрамов на его теле, как зарубки прожитых воплощений. Он поднялся, встал у окна, глядя в него сызбоку. Будто не доверял утреннему небу Милана. И всё равно оголял перед ним шею, без того израненную ключицу. Всё равно давал голову на отсечение нарождающемуся дню. Я поцеловала его за ухом. Нежной кожей подбородка ощутила один из рубцов. Новый поцелуй, уже ниже, и очередная метка. Три, четыре… что дальше? Пять? Он никогда не заглядывал в будущее, но постоянно строил на него планы. Удовлетворялся тем, как с каждой дробью тикания срывается с его пальцев доля времени. Твердил «настоящее! настоящее! жизнь моментом!» и редко отрывал глаз от бесконечной круговерти стрелок. Случайный взгляд на них и сейчас забирал его у меня. Я не успела поговорить с ним о любви. Шесть. Осталась шестым шрамом. Случайной травмой из-за своей неумелой попытки тягаться со временем. Он распахивал дверь широко, со сквозняком, не оставляя в квартире даже своего духа. Семь, восемь. И дальше. История сохранит лишь сухие факты: у него были старые часы, пять случайных шрамов и ни одной лишней минуты для меня. Вот всё, что я вынесла из этих отношений.Эпизод 2
Я. Вот, ещё одна интрига. Я их люблю, полюбите и вы. Для затравки, открою имя: Венера. На самом деле, этого не так мало, как может показаться. Имя — не просто набор звуков. Оно позволяет выделить меня из толпы. На актёрских кастингах моё звучное имя помогало запомниться. Раскатистое «р» отражалось от стен и проникало в головы отборщиков. Моя мама говорила: «Ты рождена Афродитой, но зовёшься Венерой, потому что в этом имени помимо красоты есть ещё и гармония. Я хотела, чтобы ты была стойкой». А ещё в моём имени была улыбка. Произнеси его: Ве-не-ра. Имя богини. Оно было столь многогранно, имело сверхъестественную природу. Урок жизни заключался в том, что имя окрашивает характер его обладателя в свои цвета. Поцелованная богиней обязана выделяться из толпы. Несколько лет назад, на одной из вечеринок после премьеры фильма, где мне отведена была секундная роль жертвы, меня допустили в зону VIP, усадили на мягкие подушки и произнесли моё имя так, как не произносили никогда. Бледные, с персиковым отливом губы Андреа, моего коллеги, на протяжении всего съёмочного процесса пробуждали во мне желание их поцеловать. Только бы они налились цветом. Я сдерживалась. Но когда они вывели моё имя и «невероятная» в одном предложении, все барьеры были сломлены. «Венера обрела почитателей, причитающихся ей», — сказала бы мама из слепой гордости. Слепа была и я. Наивная. Верящая в то, что Андреа, сказанные им впроброс комплименты и нереальная — почти мифическая — влюблённость, были вещами значимыми. А потом? Что ж, имя у меня осталось. Хотя краски его поблекли, были выполосканы миланскими дождями, развеяны ветрами из вентиляции городского метро. И в этот период свинцовой, непроницаемой депрессии, до меня каким-то образом дошло, что мама любила рассказывать своей малышке сказки, что имя не только и не столько награждает тебя дарами, сколько устанавливает планку, которой ты должен соответствовать. Часто планка эта достижима, но иногда она требует от тебя стать богом. В то утро последний налёт божественности был сворован случайным потоком воздуха, взволнованного подошедшим поездом метро. Возможно, это случилось ещё раньше в апартаментах Андреа, но пропажу я обнаружила только в автобусе, на пути к дому родителей. Бергамо ещё спал. Будто ради его пробуждения, Лючия, всеведущая соседка, выходила на балкон второго этажа и гремела: — Венера! Она исторгала его с тем же бульканьем, с которым расплескивала воду из лейки на усыхающие настурции. — Говорят, ты к родителям решила перебраться? — продолжала топить меня она. В окне первого этажа я угадывала загорелое лицо матери. Она была взбудоражена соседским криком и обеспокоена тем, как бы я не поскользнулась на пути выхода из депрессии. — Божья мать, Лючия! Не надо поливать цветы, по прогнозу обещали дождь! — мать высовывалась из окна по пояс. Пока моя спасительница свисала с подоконника в обрамлении белоснежных занавесок, переливающихся в лучах утреннего солнца, я могла безопасно дойти до двери. Родной дом встретил меня запахом чая и свежего печенья. — Мои любимые, — я втянула носом воздух. Мама согласно кивнула и задушила меня в объятиях. — Это Марта приготовила. Папа говорил: откажешься. — От её выпечки — никогда, — прошептала я, сколько хватало воздуха в грудной клетке. Я лукавила: в любой другой день, я бы предпочла, что-то более щадящее фигуру. — С орехами. — Лучше не придумаешь. — А кофе с пенкой, — добавлял отец, выходя из гостиной. Я улыбнулась. Мы вместе прошли на кухню, и родители сели со мной за стол. Печенье действительно вкусно пахло — детством — но безнадёжно крошилось в моих трясущихся руках. Пытаясь успокоиться, я отвернулась от родителей. Занавески продолжал колыхать забредший сквозняк, хотя не единого признака ветра за окном не наблюдалось. Может быть потому, что в окраинных бетонных коробках, с жезлами столбов, закатанных в асфальт, и флагштоками антенн, приваренных к железным крышам, колебаться было нечему? Кроме моего душевного равновесия. Мама проследила за моим взглядом: — Скучала по дому? Я взмолилась, чтобы бетонная коробка обрушилась на мою голову. Несмотря на всю угодливость и родительскую заботу, я бы предпочла оказаться подальше от маминого пытливого взгляда. Возможно, стоило вести себя по-другому. Принять трудность, выстоять перед её гнётом, который, в конечном итоге, ослабнет. Понять, что иногда провала избежать невозможно, что не всем дано взойти на вершину Олимпа.Эпизод 3
Не знаю, насколько я справилась с перенастройкой своего поведения, но меня немного отпустило. Первое время после возвращения я была поглощена ностальгией. Не сказать, что я редко бывала дома: раз в месяц, может в два. Однако в свои короткие посещения я замечала только дорогих мне людей и почти никогда обстановку, в которой они продолжали обитать. В нижнем отделении шкафа по-прежнему хранился ящик с моими письмами. Со временем они растеряли свой секретный характер. Судя по потрёпанному виду, моя любовная переписка нередко становилась достоянием детей сестры, которые буквально прописались у бабушки с дедушкой. Надо предупредить их, чтобы они не следовали по пути своей тётки. Им нужно совершать собственные ошибки. Надеюсь, они обращались к ним только скрасить досуг. Вряд ли был другой способ разогнать престарелую атмосферу. Столь важная, интимная часть моей прошлой жизни теперь превратилась в минутное развлечение и это… успокаивало. Былые страсти больше ничего не значили, совершенно ничего. Значит, и нынешней боли будет суждено угаснуть. Чтобы удержать это внезапно обретённое спокойствие, я, в чём была, поспешила выйти из дома. Ни для шоппинга, ни ради чашки настоящего кофе, а не сваренной отцом бурды, ни ради встречи. Ну, вообще-то именно встреча и была в моих планах. Только не с человеком. С рекой.Эпизод 4
Я стояла на мосту Рома, наблюдая, как Брембо делает свои последние шаги. Меня всегда пугало, как внезапно река обрывалась у шлюза: как прерванная песня, остатки звуков которой ещё не угасли, висят в воздухе. Но ведь она продолжает бороться — там, за невидимым краем. Чтобы убедиться в этом, я спустилась с моста и перешла по другую сторону шлюза. И в самом деле жива. Это подняло мне настроение. Его не сломило даже то, что, возвращаясь домой, я заплутала и вынуждена была выспрашивать дорогу у прохожих. Оправдаться я могла только тем, что все местные улочки были на одно лицо. Различить их мог разве что навигатор, а телефон я неосмотрительно оставила дома. Мама наверняка догадалась, что я пошла к реке. Но столь долгое моё отсутствие и безуспешные попытки дозвониться могли заставить её думать, что я пошла топиться. Я прошептала: — Не волнуйся, мамочка. И отчётливо понимая, что успокаиваю тем только саму себя, добавила: — Богини не умирают. Будто бы в наказание за такую спесь, меня едва не сбила машина. — Безголовая курица! — донеслось из открытого окна. Я возмутилась настолько, что очнулась от эйфории. Наконец, огляделась по сторонам и поняла, что хоть и пересекала дорогу в неположенном месте, пересекала её в нужном направлении. Я уже могла разглядеть Лючию на балконе. Не дождавшись обещанного матерью дождя, она изо дня в день продолжала заливать свои настурции. Чрезмерная страсть вредила едва ли не больше безучастности.Эпизод 5
Андреа топил меня в комплиментах? Нет, напротив: я превозносила его. А он… он принимал. Но, давайте разберёмся: в конечном итоге, я сама решала, что ему давать. Не стоит теперь обижаться, что его решение было иным. «Сама решала», — прозвучало чужеродно, будто самостоятельно решения я никогда в своей жизни не принимала.Эпизод 6
Как бы то ни было, я раскрыла Вам пару фрагментов мозаики: своё имя и город. И его имя тоже раскрыла, род его деятельности, даже то, что он, как и я, был прикован к Милану — городу, где так просто затеряться. Андреа. Он к своему имени относился как к расходному материалу. Мог изогнуть его, поменять. Среди коллег чаще звался «Альфой» — то ли кличкой, то ли творческим псевдонимом. Порою обращался к себе так и сам, в третьем лице. Иногда я заходила на его страницы в соцсетях: их содержание никак не вязалось со звучным «Альфой», порождая забавный диссонанс.Эпизод 7
Тем временем, я уже толкала дверь в свою комнату: бывшую и снова обретённую. Я и сама сейчас была диссонансом: созревшая женщина, упавшая на детский плед с узором из роз. Но отчего-то именно здесь, в атмосфере своего прошлого, мне хотелось думать о будущем. Обыкновенно я пускала всё на самотёк. Могла притворяться, что останавливаюсь на мгновение, что обдумываю действия. На самом деле я лишь ждала нового поветрия. Которое меня подхватит, унесёт. Статичные объекты, вроде плафона лампы с узором плюща, меня пугали своей забытостью. Их никто не хотел, они десятилетиями стояли на одном месте. Я сбивала в кучу плед, царапала ногтем плафон, отходила к двери, чтобы потребовать: «Выпустите меня!». Проблема была в том, что меня никто не держал. Даже Андреа. Даже работа. Или я не за что не держалась? В оставленную на кухне корзину с печеньем я вцепилась так, как не цеплялась ни за что раньше. Марта переборщила с порошком, что заставлял его рассыпаться на кусочки. Я в кулинарии не сильна, просто знаю, что он существует. И кто-то сверху, очевидно, щедро приправлял им и мою жизнь. Я вспомнила. 💬 Знала, что пиццу можно готовить дома? 💬 Хочу в ресторан 💬 Куплю мясо и муку 💬 и томаты 💬 Кафе? 💬 Только если испортишь продукты 💬 Если? 💬 Зачем тратить время 💬 Ты знаешь, чем всё закончится Даже сейчас я прыснула от смеха. Его практичность и несколько трогательная вера, что при желании любому человеку всё на свете посильно, умиляла. Но сейчас к ней добавилась горечь. Никто не знал, чем всё закончится. Мне захотелось написать ему это: «Я по-прежнему люблю одну из твоих сторон».Эпизод 8
Апулия и путь туда мне показались сном. Осознанным сном. Я ощущала прохладу в тени кипарисов и пальм. Ощущала рельеф виноградных листьев, уколы олеандра. Стряхивала с кончиков пальцев пыльцу гибискуса и тут же впивалась ими в ароматную кожицу апельсина. Но самым волшебным было встречать закаты в объятиях Андреа. Когда его руки скользили по моему шелковому платью на всеобщем обозрении и под ним, когда случайные глаза исчезали. С ним в брачное ложе превращалась обыкновенные скамейки, пирсы, прибрежные валуны. Он любил меня, отдаваясь этому всецело. В прибрежной деревушке, с прижарившимися к холму каменными домиками, до нас мало кому было дело. Нас замечали скорее из вежливости. — Я хочу, чтобы ты выкупил всю деревню, — мы сидели на пляже, глядя на пылающий океан. — Что бы мы остались здесь одни. — Навсегда? — Навсегда. Андреа смеялся и отводил глаза. — Чтобы мы могли всегда сюда возвращаться, знали, что есть наше место. Чтобы мы сыграли здесь свадьбу, расселили наших друзей и родственников по пустующим домам. А потом привозили сюда детей. Здесь можно прожить лучшую из возможных жизней. Ты так не думаешь? — Я бы лучше подумал о том, чем мы займёмся этим вечером, — он кусал мою мочку уха. И мы строили скучнейшие планы, которые на тот момент казались венцом всей жизни. — Закажем розового вина и миногу… — И обязательно, возьмём хлебные палочки из той пекарни! — Куда же без них… В таких разговорах мальчишеский задор Андреа сменялся холодным профессиональным расчётом. В Апулию нас привела рабочая поездка, и даже самое малое развлечение он вписывал в график съёмок. Но в этой обстановке мне не хотелось видеть его таким — властным. Хотя порою, именно это его проявление маскулинности и разжигало во мне страсть. Впрочем, моя ладонь уже скользнула в карман его брюк. Я хотела его расслабить. Он не сопротивлялся, но после не подарил мне поцелуя. — Прости, что заговорила про семью. Я ни о чем таком не думаю. — И не надо. Сложится, как сложится. Возможно, последний его ответ я выдумала. Он мог встретить мои размышления с иронией. А возможно, я никогда и не заговаривала с ним о свадьбе и о детях, благоразумно прикусывая язык. Что, если из-за такого умалчивания, он считал меня легкомысленной, непостоянной? Я помню лишь то, как мы молча провожали взглядом солнце. С шипением оно гасло в волнах…Эпизод 9
Дверь в мою детскую отворилась внезапно. В доме родителей будто забывали про замки. Воспоминания, которым я придавалась всю эту ночь (и неделю до этого), выдуло сквозняком. — С добрым утром! — радостно пропела Марта, но тут же выражение на её лице сменилось отвращением. Моя сестра была педантом. Я же сейчас сидела, прислонившись к спинке кровати, зарыв босые ноги в сбитую кучу из простыни и одеяла. Подушка, лежащая у подножия прикроватного столика, была залита апельсиновым соком. Я вспомнила, что вчера (или раньше?) в порыве отчаяния запустила её в стену. Промахнулась. Сестра подняла и подушку, и таящийся под ней будильник. Тот продолжал тикать: три, четыре, пять… Было пять минут девятого. — И вовсе оно не доброе, — пробурчала я. — Ну, в этом доме, никто не позволит тебе спать до обеда. Марта осмотрела меня бегло, с холодной вежливостью. Наверняка, отметила воронье гнездо на голове, опухшие веки, да и душ я принимала Бог знает когда. Но никаких слов поддержки я от неё не дождалась. В отличие от родителей, подыгрывать моей трагедии она не собиралась. Ей, наверняка, уже всё рассказали. Но про работу я всё же повторила. — Ну, а чего ты хотела, — фыркнула она, собирая мои грязные вещи по комнате. — Так и бывает. Мы с Мартой были погодками, но она была куда взрослее психологически. Только с ней впервые за эти долгие дни, сквозь тучи вдруг проглянул лучик солнца. Она играючись прибралась, ненавязчиво заставила меня выйти — я сама не заметила как — из добровольного заточения. Выгнала в душевую, потом на кухню. Запустив стирку, она параллельно приготовила мне кофе. С этим она справлялась куда лучше отца. — Вообще, не всем так везёт, как тебе. Кто-то сразу идёт мыть полы в ресторан. — Я тоже там работала, с тобой. Сказала я это неуверенно. Едва ли я задержалась там на сутки, тогда как Марта, проработала там после школы больше полугода, пока не разродилась первенцем. — Сверкнула хвостом, только тебя и видели. Зазвонил телефон. Сестра вытащила его из заднего кармана резко и так же резко отвечала: «Я в отпуске, не надо мне звонить!», — после чего сразу вешала трубку. — Это с работы? — И дня без меня не могут. Марта хлопнула себя по бёдрам в показном разочаровании. На самом деле, она гордилась, что без неё всё разваливается. Она теперь была важной шишкой, хотя я даже примерно не могла сказать, где эта шишка нынче росла. По-моему, она всё ещё тёрлась в том самом ресторане, но стала кем-то вроде начальницы. — Я взяла отпуск. — Угум. — Поеду в Кампану. — Зачем? — спросила я бесцветно. — Проветриться от города. Я в замешательстве посмотрела на неё. Это был настолько привязанный к Бергамо человек, что, я уверена, даже её прах утрамбуют в виде одной из плиток его брусчатки. — И встретиться с колдуном, — добавляла она с истеричным смешком, спрятав глаза. Я отпрянула. Не в характере сестры было верить в сверхъестественную чушь. — Не смотри на меня так. Он будущее предсказывает. Всё правда! Одна моя коллега ездила к нему недавно. И он ей сказал: «Ты, Кьяра, знаешь одного страдающего человека. Женщину с маслиновыми глазами и горбом на спине. Она тащит свой груз, но спотыкается. Если у тебя болит за неё сердце — отправь ко мне. Иначе быть беде». Так и сказала. Быть беде. Я поперхнулась. Насколько же находчивым был этот мошенник. Надо признать, новых клиентов он искал ловко. — Женщина с карими глазами? Как необычно! — Что ты сразу язвишь? — Но ты же не горбатая?! — Как ты не понимаешь, это фигурально выражаясь. Я тащу не свой горб, а тащу на своём горбу!.. — Это он про детей, что ли? — Ну да, — Марта даже не поморщилась, окрестив своих детей обузой. — К тому же я недавно подвернула ногу. Она продемонстрировала эластичный бинт на лодыжке. Я только и могла, что развести руками. — Всё сходится, понимаешь?! «Быть беде», понимаешь?! Ужас! Я ночь не спала со страху, — она замялась, посмотрев на меня, натирающую и без того красные глаза после бессонной ночи. — Как бы то ни было… Думаю, что это какой-то шарлатан. Хотя Кьяре он сказал, что не стоит торопиться — обожжешься, и та и впрямь, вчера при мне обожглась чаем… Я прыснула от смеха, но, чтобы не обижать сестру, спряталась за кружкой. Разумеется, это было не лучшей идеей. Кофе я пролила прямо на грудь. «Наверняка, твой волшебник предсказал бы и это», — хотела сострить я, но прикусила язык. Марта готовила мне омлет, не стоило сейчас злить её. Есть пуд соли мне не хотелось. — В любом случае, Кампана — милое местечко, — сказала я вместо того. — Ты там была? — Нет. Или да. Или, может, не помню. Но название отличное. Марта закатила глаза и с тем подала мне исходящую паром тарелку. Вошедшая на кухню мама сразу отметила восхитительный аромат. Готовить сестра умела. И каким-то образом ухитрялась запомнить, что базилик я люблю есть свежим, вприкуску, а не мелкопорубленным и вмешанным в яйцо. Такой внимательности к моим капризам не проявлял никто, даже… — Так, значит, вы всё, окончательно разбежались с этим Андреа? — спросила Марта буднично. И будто этого подлого удара было недостаточно, добавила: — Ещё переживаешь о нём? Я отложила вилку. Нельзя было не заметить, как замерла на полувздохе мама. Она засуетилась, открыла несколько раз холодильник, чтобы тут же его закрыть. Кроме Марты, спросить меня об этом так, в лоб, не смел никто. Мама, та и вовсе притворялась, что никакого Андреа не существовало и в помине. Я потупилась. Уставилась на вилку, будто пыталась согнуть её взглядом. Сестра, как назло, ждала ответа, побоченившись. Ответа, которого я и сама не знала. После стольких дней в слезах мне стало казаться, что я плачу только потому, что это вошло в привычку. А вот преследовал ли меня призрак Андреа? — Меня больше волнует работа, — сказала я сколь могла уверенно. — Театр закрывается, нужно искать новое место. Мама, наконец, выдохнула. Пролепетала про себя несколько раз: «И правильно». Сестра же закивала, поджав губы. Она тоже одобряла такую позицию. Нужно обратиться к вещам материальным, а не к этой вашей эфемерной «любви»… За окном раздался громкий треск. Лючия уронила свою пластиковую лейку. Сестра и мама поспешили высунуться наружу, и заверить соседку, что её любимый инструмент цел. Я же воспользовалась моментом, чтобы укрыться в своей комнате. Рано или поздно Марта опять спросит меня о нём. Лучше поздно. В коридоре я наступила босой пяткой на что-то холодное и твёрдое. От неожиданности тарелка с омлетом заходила в руках. Её я удержала, но веточка базилика слетела вниз. Под пяткой оказалась пряжка от дорожной сумки. Так Марта собиралась отправить к этому колдуну уже сегодня? В поисках упавшей веточки, я вынуждено заглянула в разверзнутое нутро. Впрочем, я бы туда заглянула, даже не будь у меня предлога. Интересно, ведун поставил ей какие-нибудь условия? «Приезжай только в пятницу, на рассвете или на закате, исключительно на жёлтом автомобиле, надень чёрное»? Доставая базилик, я ненароком выудила из сумки ещё и кружевные трусики. Декоративные, а не практичные. На неоторванной бирке красовалась завышенная цена. Если это было условием колдуна, то, стоит заметить, зря времени тот не терял. Но, что скорее, у Марты просто-напросто появился поклонник. И он пригласил её в Калабрию. Вероятно, ей жутко захотелось рассказать и о нём, и о поездке. Про Кампану она, не сдержавшись, проговорилась. Но после, моё состояние её отпугнуло, и она решила умолчать о попутчике. Принялась нести чушь про колдуна. Это мог бы быть и сюжет фильма, что она посмотрела накануне. Как можно более аккуратно сокрыв следы своего вмешательства, я запиралась в комнате. Насколько же серьёзно у Марты с её «колдуном», раз она надеется, что тот может помочь ей с «горбом»? «Не стоит радоваться заранее», — мысленно предупредила я её. — «Кажется даже, что именно когда ждёшь чего-то судьбоносного, всё идёт прахом».Эпизод 10
Я думала, что сбегу из Италии при первой возможности. Когда мне в голову пришло стать актрисой, я точно для себя решила, что не буду итальянской актрисой. Годы величия итальянского кинематографа канули в Лету вслед за Феллини, Антониони, Висконти… И надежды на век Возрождения таяли с каждым десятилетием. Именно так я думала, пока окончательно не пересекла черту между Бергамо и Миланом. В тот день река Адда выливалась из берегов, переполненная небывалыми сентябрьскими дождями. Она будто хотела снести опоры моста, по которому отец вёз меня и все мои пожитки в съёмную квартиру. Я убеждала родителей, что могу взять такси — первое проявление самостоятельности — но ими такой вариант не рассматривался. Хотя в конечном итоге была рада, что не придётся затаскивать коробки на пятнадцатый этаж в одиночку. Лифт в доме не работал. Из окна открывался вид на железнодорожные пути. Сказать, что свинцовое небо усугубляло картину — ничего не сказать. Выставить отца за дверь оказалось сложнее, чем я думала. Сработал аргумент, что возвращаться в непогоду по тёмным улицам опасно. О том, какие опасности могли поджидать меня, я даже не думала — была всецело занята размещением в своём новом жилище. В первый месяц в нём не было и намёка на обжитость. Но со временем волшебство свершилось. Как сложное зелье, привычка варилась десяток дней. Когда в доме появился первый гость, я поняла, что возможно — и только «возможно» — Милан стал моим домом.Эпизод 11
Со мной вместе училась Федерика. Она была немного старше и намного элегантнее: профессиональная модель из Рима, с отцом, который был оператором на местном телеканале, но в душе грезил о большом кино. Она же сама — не грезила ни о чём. Подписалась на авантюру в виде школы кино из любопытства, чтобы, как она говорила, расширить собственные горизонты. Она обыкновенно курсировала по маршруту «Милан — Рим», но в этот вечер осталась в Милане. У Сильви, нашей общей подруги, был день рождения. После учёбы я отправилась домой переодеться. Федерика увязалась следом, чтобы заглянуть «по другую сторону светскости», как она это называла. Район, где я снимала квартиру, считался одним из самых опасных. Ей захотелось адреналина. К тому же, она никогда не была в квартирах, где едва ли было десять метров жилой площади. — Так серо, — заметила она, едва переступив порог. — Это из-за неба. — Да, тот ещё видок из окна. То-то я думаю, чего ты такая грустная всё время. Порою, меня и впрямь охватывала депрессия. Но я не предполагала, что она была заметна окружающим. Мне не хотелось, чтобы я у кого-то вызывала жалость. Через полчаса мы ушли. Перед тем Федерика церемониально выпила чай, взирая на железобетонный пейзаж.Эпизод 12
Метро, стеклянные двери, ступени. Асфальтовые змеи вились во всех направлениях. Федерика управлялась с ними, как факир. Меня они душили, но только по началу. Потом, и я затоптала их. Мы с Федерикой летели вверх по улице Карла д'Адда, как делали по несколько раз в неделю. И мне в голову приходила ирония, что это та же самая река Адда: но я уже не пересекала её, как по пути из Бергамо, а плыла по течению. Каблуки наши стучали по асфальту, конфликтуя с шумом транспортного потока. Я остановилась у зеркальной двери бара, чтобы подправить помаду. Отражение показывало меня на первом плане, и остальную толпу — мир — на втором. Ведь так и должно было быть? Даже Федерика, она тоже, хоть и выделялась из общей массы, но только если взглянуть под определённым углом. Наши знакомые, что бы они там о себе не думали, были столь же незаметны на фоне запруженного народом зала. — Венера! — услышала я сразу же. Лишнее подтверждение, что мне в толпе не затеряться. Мы присоединились к их столику. Алкоголя в тот вечер было мало. Возможно потому, что за два месяца в киношколе нам внушили необходимость «держать марку», к которой обязывала профессия. Или же, просто, мы все ещё были испуганным молодняком, боявшимся затеряться в дождливом городе и туманной жизни. Первое время мы притворялись одухотворёнными. Мы притворялись амбициозными.Эпизод 13
Я думала, что сбегу из Италии при первой возможности. Но Милан заставил меня — всех нас — повзрослеть. И научиться пить. Спустя год стало понятно, что хоть притворство и было моей профессией, врать себе не имело смысла. Я осела. Когда Федерика призналась, что серьёзно задумывается о переезде в Лос-Анджелес, зависти я не испытала. Даже спросила: «Зачем?». Она могла посчитать меня наивной дурочкой, но всё, чем я была — дурочкой повзрослевшей. Хотя по-прежнему мечтала стать частью эпохи Возрождения итальянского кино.Эпизод 14
А потом я встретила Андреа. Моё внимание он привлёк не сразу. Скорее, я поддалась волне вздохов, накатившей с обеих сторон коридора. Шёл третий час кастинга и в скученной кишке с низкими потолками переставало хватать воздуха, света и терпения. Любое волнение душащей обстановки воспринималось как событие. Андреа прорезал её как нож масло — от лестничной площадки до помещения, где проводился кастинг. Быстрый, светлый, яркий как молния. Потом громыхнули двери. Дважды. Андреа показался в коридоре вновь, уже с кастинг-директором. Они были далеко впереди, я не слышала их разговора. Но это расстояние не помешало Андреа выцепить меня взглядом из нескольких десятков других соискателей. Тогда я решила, что со мной что-то не так. Убежала в уборную, чтобы проверить, как лежат волосы, не потёк ли макияж, и не задралась ли и без того короткая юбка. Выходя, я столкнулась с Андреа нос к носу. Нет, не так: грудь к носу. Он был ниже меня ростом, я была на каблуках. В тот момент, мне сделалось неуютно: на фоне него, одетого в спортивный костюм и разбитые кроссовки, я казалась ряженной. И тем не менее, вздохи вызывал он, а не я. Кем он был? Я спросила у Федерики тем же вечером. Из моего описания она ничего не поняла. Но пообещала узнать «через свои каналы». А потом мне позвонили и сообщили, что кастинг я прошла. Тогда я даже не задумалась, что это означало ещё одну встречу с Андреа.Эпизод 15
Федерика научила меня, как заходить на площадку. Она сказала, что, так как репутации я ещё не имела, следовало вести себя скромно. Она посоветовала мне отыскать глазами ассистента и посмотреть, как ведёт себя он: быть незаметной, но всегда под рукой. Федерика никогда не снималась в кино, но была завсегдатаем телесъёмок. Она уверяла, что принцип везде одинаков. Я последовала её совету. День, на который меня назначили, был одним из последних в съёмочном графике. К тому времени, с кастинга прошло два с лишним месяца. О существовании Андреа я не забывала. Узнала его фамилию: Арпе. Сначала мне показалось кривым, это сочетание имени и фамилии. Андреа Арпе. Никак не ложилось на язык. Мне казалось, что я произношу его на последнем издыхании, что где-то на его середине я задыхалась. А потом поняла, что в этом затаённом дыхании, в этом полувздохе заложен восторг, восхищение. Я нашла его страницу Википедии. Один факт, что она у него была, говорил о многом. Он был старше меня на пять лет, Телец по гороскопу. Отец — немецкий документалист, мать — учительница-итальянка. Сниматься начал ещё подростком, и до настоящего момента в его послужном списке уже числилось тридцать пять работ. О некоторых я слышала, один фильм видела, но вспомнить, что это Андреа, смогла только пересмотрев отрывок. В статье за упоминанием его актёрских работ следовали те, где он выступал продюсером, а также пара цитат, что он всегда хотел попробовать себя в режиссуре. Видимо, решил разом охватить весь спектр профессий. Он не был особо популярным, но в соцсетях уже существовало несколько фанатских страниц. На одной было опубликовано фото с последних съёмок — той площадки, где вскоре предстояло появиться и мне. Роль, которую мне отвели, заключалась в единственной сцене. И будто бы шутка судьбы — с ним, с Андреа. Его персонажу предстояло задушить моего. Это был его фильм, в целом: он сидел в кресле продюсера и был актёром второго плана. Андреа первым подошёл ко мне. Мне накладывали грим — ужасающую по виду рваную рану вокруг рта. С порога заявил, что ему надо пройтись по роли. Сам он уже был готов. Спросил, как лучше схватить меня за горло, чтобы не причинить вреда. Несколько раз стиснул, определяя нужную силу. Потом отошёл, повторяя слова. Маленькая его фигурка мельтешила в зеркальном отражении. Он живо жестикулировал, но все реплики произносил в пол, склонив голову. У меня слов не было, но режиссёр, наверняка, попросит реагировать на его. Так он мне сказал, Андреа. Ограниченная неоконченным ещё пластичным гримом, я пыталась оживить мимику. Гримёр злилась, Андреа, исподлобья глядя на мои потуги, требовал большего. И неудовлетворённый отправился восвояси. Я поняла, что он не спросил моего имени, не поздоровался и не попрощался. Заметив моё недоумение, гримёр рассмеялась: — Первый раз на серьёзных съёмках? — поинтересовалась она. Я проблеяла, что-то в ответ. Спустя час, когда меня потребовали на площадку, я накрутила себя до того, что меня буквально колотило от раздражения. Конвульсии пришлись к месту. Меня попросили закричать, и я кричала, пока не надорвала голос. По окончании Андреа довольно хмыкнул.Эпизод 16
В итоговой версии фильма мою сцену оставили целиком. Показали мой рот. Усилили крик. Последний повторяли несколько раз на протяжении первой половины фильма, как мучительное воспоминание о жертве. Я ликовала, и согласилась на предложение Федерики организовать вечеринку — моего посвящения в актёры. Но оказалось, что вечеринка следовала и за премьерным показом. От независимой, авторской драмы я такого не ожидала. Я удивлялась, что у них есть деньги на грим. Как оказалось, они выгадали ещё и на напитки. Бар не был забронирован только для нас, поэтому вскоре туда пробралась и Федерика. — Ну, где он, показывай? — спрашивала она. Фотографии Андреа я ей уже отправляла, но Феде, очевидно, затруднялась сопоставить их с реальным человеком. Я знала, что он сидит у стойки, и показала ей туда, не оглядываясь. — Какой он, — Федерика пожевала губу. — Неказистый. Неказистый? Изумилась я, и всё-таки развернулась, желая убедиться, что подруга смотрит на нужного человека. Выбеленные волосы, намеренно небрежно разметавшиеся во все стороны, спортивный костюм — а носит ли он что-то другое? — закатанные до локтя рукава. Андреа сидел к нам вполоборота и можно было различить скупое выражение на его бледном лице. Не в кадре, оно неизменно застывало в недоброжелательном напряжении. Казалось, что одно неосторожное слово было способно вывести его из себя. На самом деле, никакой агрессии он не подавлял. Всему виною была анатомия — слишком массивный лоб и надбровные дуги. Феде прозвала его «неандертальцем». Я же не видела в этом уродства. Прошло не более часа, когда Феде решила, что нам было пора уходить. Мы выпили пару коктейлей с помощником оператора и кем-то ещё из технического персонала, но скуки это не разбавило. К тому времени бар уже скрипел по швам от посетителей. Очевидно, такая же картина творилась и в прочих заведениях. Независимо от того был бар спортивным или нет, когда играют «лазурные», это мало кого волнует. Мы предусмотрительно стали пробираться к выходу ещё до начала матча, но сделали небольшую заминку, чтобы попрощаться с новыми знакомыми. Эта заминка стоила нам многого. Ситуация эскалировалась, не успели команды ещё выйти на поле. Я не пыталась разобраться, в чём был конфликт. Мы уже почти добрались до входа, когда в плечо Федерике прилетела бутылка. Вряд ли в неё метили специально, скорее не удержали во время очередного эмоционального жеста. Но в отличие от меня, Феде не дала себе и секунды, чтобы проанализировать ситуацию. Рукав её шерстяного пиджака — только подумать, новая «Вивьен Вествуд»! — был насквозь промочен пивом. И это всё, что ей требовалось знать. Не обращая внимания на извинения, она схватила виновника за грудки. Такая безотносительная агрессия будто давала зелёный свет всем остальным. Началась драка. Хотя кулаков не летело. Просто народ стал давить со всех сторон, толкать и тыкать друг друга локтями. Я вспомнила как в пятнадцать лет в первый и единственный раз в жизни участвовала в слэме. Мне, хрупкой девушке, тогда изрядно досталось. То же самое я испытывала сейчас. Всё, что могла делать — считать сколько синяков обнаружу на своём теле следующим утром. Я мельком увидела Феде, её вытеснили в двери. Мне бы хотелось того же, но сколько я не пыталась проложить себе дорогу локтями, меня неизменно относило вглубь бара. Когда меня в очередной раз поволокло в эпицентр толчеи, кто-то удержал меня за плечи и прижался к спине. Я попыталась отбиться, извернуться. Несколько раз ударила воздух за спиной. Попала в кого-то третьего. Вонзила каблук в ногу, но тот был слишком низким, плоским и соскользнул с усиленного мыска кроссовка моего захватчика. Так, пятясь, мы дошли до дальней части зала. Зона VIP была отгорожена стеной или ширмой — чем-то, что позволяло пропускать звуки, но не давку. Меня не отпускали, но хватку ослабили. Я, наконец, вырвалась, дернулась, невольно широко размахнулась рукой. Я была слишком распалена от произошедшего. — Не слишком вежливо, — хрипло произнёс он. Я оторопело посмотрела на Андреа. Он потирал грудь, я попала по ней кулаком. Кажется, был смущён, но как-то по-детски. На губах его играла улыбка, будто его сейчас отчитывали за очередную проделку. — Как и ты. Он выпрямился. Наконец, мы были одного роста, и, признаться, с этой высоты наблюдать его пьянящие карие глаза было одно удовольствие. — Твоя подруга начала замес? — спросил он, оглядываясь кругом, кивая кому-то за моей спиной. В зале кроме нас сидели ещё три человека. Я тоже поприветствовала нашего режиссёра. Андреа улыбнулся оттого, что я повторила его жест. Будто бы это он меня контролировал. — Ничего она не начинала, — прошипела я, стараясь сделать своё присутствие менее заметным. Но Андреа присел на ближайший диван, а я осталась стоять. И с щеками, пылавшими от смущения, была как единственная свечка на торте. — Бог всё видит, — он развёл руками. «Бог да, но ты-то почему?» — спросила я про себя. Оглядывая Андреа с подозрением, я вдруг поняла, что на мой вопрос нет иного ответа: он за мной наблюдал. Наверняка, поэтому, когда бы я ни посмотрела на него, он всегда находился вполоборота ко мне. Это открытие придало мне уверенности. Андреа заказал нам по коктейлю. Я его едва пригубила. Чтобы не позволить себе расслабиться, я сидела на самом краю кушетки. Чтобы не проявлять излишнего энтузиазма — беспрестанно выглядывала в основной зал. — До сих пор не улеглось, — разочарованно выдохнула я. Затворила ширму. Чинно сложила руки на коленях. Андреа постучал пальцем по уху и продолжил цедить апероль. Намекал, что заварушку и без того слышно, и моя суета бессмысленна. Некоторое время мы просто сидели в молчании, смотря в глаза друг другу. — Что дальше? — спросил он наконец. — В каком смысле? — Снимаешься ещё где-то, играешь в театре, снимаешь скетчи в «Тик-ток»… — Нет, пока только учусь на актрису, — пролепетала я испуганно. — По мне, ты и сейчас невероятная. Его взгляд прожигал меня до самых костей. Ушатом воды стал звонок. — Ты где?! Крик Феде был настолько мощным, что динамики телефона затрещали.Эпизод 17
— Не жалеешь, что ушла? — спрашивала меня Феде уже у входа в метро. Я захохотала: — Да я просто рада, что выбралась оттуда! Подруга взглянула на меня недоверчиво и пожала плечами. Потом внимательно посмотрела мне в лицо и указала на уголок рта. Я поспешно вытерла размазавшуюся помаду.Эпизод 18
Марта вернулась спустя три дня. Я удивилась, выйдя утром из комнаты и почувствовав запах хорошего кофе. — Сама налей, — сказала она, не отрываясь от замешивания теста. Ни тебе «привет», ни тебе «доброго утра». В том, как старательно она избегала моего взгляда, было что-то подозрительное. Неужели заклятие колдуна спало? Или и впрямь выяснилось, что он не более, чем шарлатан? В обмен на омлет я пообещала помочь с пирогом. Готовила я отвратительно, но нарезку начинки мне можно было доверить. На протяжении всего процесса Марта говорила не о том, о чём хотела бы услышать я. На её осунувшемся лице блуждало трудночитаемое выражение. Поджатая губа будто говорила извечное: «Ну, бывает». А вот глаза — веки — порою закрывались и сжимались так, что становилось очевидно — она не даёт себе заплакать. Интересно, а маме она уже рассказала? Наверное, у меня есть привилегия спрашивать о неудачных романах. В любом случае, ей ничего не мешало выпалить имя Андреа посередине фразы. Меня всякий раз подтряхивало. Она сказала, что Кампана — и впрямь милое местечко, как я и предполагала. Что она сделала много фотографий и покажет их «позже». Мы уже поставили пирог в печь, и ей ничего не мешало сделать это сейчас. Я предположила, что не все эти фотографии можно показывать. — Чем займёшься завтра? — между делом спросила она, когда мы заканчивали убираться на кухне. Планов я не строила. Она попросила отвести её младшую дочь — конопатую егозу Сару — к стоматологу. Не то, чтобы придумать причину — мне не хватило даже времени спросить, почему она не может сделать это сама. Открыв духовку, Марта выпустила столб пара в потолок. Вытащила пирог. И будто это было единственным, что удерживало её в доме родителей, скоро засобиралась и ушла.Эпизод 19
На следующий день мне пришлось встать раньше обычного. Марта привела детей, и пока они развлекались с дедушкой, я торопливо чистила зубы, стягивала волосы в пучок и искала в горе грязного белья что-нибудь менее грязное. Потом я вспомнила. Марта заглядывала к нам прошлым вечером, чтобы вернуть отцу отвертку. Тогда же она запустила стирку, куда незаметно подкинула часть моих вещей. Видимо, это и было истинной целью её визита. Проходить полквартала, чтобы отдать отвертку и помочь матери управиться с машинкой — слабый предлог, а вот не позволить опозориться перед врачом своего ребёнка… Тот наряд, который она выбрала для очистки был довольно экстравагантным. Он заставил меня переделать причёску и нанести довольно тяжёлый макияж, только бы ему не быть им съеденной. Когда я посмотрела в зеркало на конечный результат, по телу пробежала тёплая волна. На миг стало приятно вновь почувствовать свою сексуальность. Впрочем, часть её растерялась, когда мы бежали, перепрыгивая через две ступеньки, в кабинет стоматолога, только бы успеть к назначенному времени. — Луиффи! — радостно завопила Сара, коверкая звуки из-за неудобных брекетов. Мне потребовалось некоторое время, чтобы понять, что он действительно врач, а не какой-нибудь молодой ассистент, и что зовут его Луиджи. — Где Марта? — спросил он, выглядывая в коридор. — Попросила сегодня её заменить, — отрапортовала я. — У неё сегодня… Вообще-то я не знаю, что у неё сегодня. Просто… — Не хочет со мной встречаться, — он улыбнулся, казалось, одними глазами. — А вы, наверное, тётя этой прелестницы?.. Он потрепал Сару по голове. Во время процедуры Луиджи искоса на меня поглядывал, отходя к шкафу с препаратами непременно улыбался, невольно цеплялся взглядом за декольте и зачем-то рассказывал в деталях обо всех операциях, текущих и предстоящих. Но с Сарой он общался мило. Она, видимо, была в него влюблена, и смотрела, открыв рот, даже когда тот просил его закрыть. А по окончании процедуры протянула к нему руки, чтобы слезть с высокого стула. На его лице была написана неловкость. — Сара, ты уже большая девочка, тебе целых три года, — поругала я, и та насупившись спрыгнула самостоятельно. Когда Луиджи подал руку, чтобы помочь мне подняться, племянница рассмеялась: — Бабуля! Из-за брекетов Сара порою жевала слова «женщина» и «бабушка», «донна» и «нонна», но сейчас она явно имела ввиду последнее. Я притворилась, что обиделась. Однако Луиджи нашёл уместным прервать мойнебольшой перфоманс и сообщить Саре, что с бабулей ей повезло, и что он сам не прочь заиметь такую же. Из кабинета я сбежала, не разбирая дороги. Успела только сообразить, что надо забрать с собой ребёнка. Дома я быстро скинула с себя одежду, приняла душ, не глядя ни в зеркало, ни в хромированные стойки, а после забралась с головой под плед. Возможно, Луиджи и не имел тех скабрезных мыслей, что я ему приписала. Просто я ещё не была готова. В другой раз я бы отшутилась. Я бы флиртовала, и кто знает, к чему бы это привело. Но желание быть женщиной ушло вместе с Андреа. Мне опротивели взгляды, обтягивающие платья, тушь на ресницах. Мысль, что кто-то кроме него может меня коснуться, вызывала тошноту. Марта пришла через пару часов. За это время я успела успокоиться и подумать. За это время сестра успела накрутить себя так, что влетела в мою комнату вприпрыжку. — Как всё прошло? — А у тебя? Она замялась. Присела на край кровати и отвернулась к окну. — Я… сделала всё, что мне было нужно. — Работа? — Да-да, работа. Так как всё прошло? От нетерпения она начинала злиться. — Прекрасно. Луиджи, обращается со сверлом, как волшебник. Он магически прекрасен. А ещё они ладят с Сарой, он прямо-таки околдовал её. Сестра закусила губу. — Когда ты… Он тебе что-то сказал? — Что у Сары резцы растут непропорционально. — Венера, пожалуйста, не шути со мной. — Не шучу, правый верхний немного длиннее левого. — Ладно, поговорим, когда ты прекратишь это ребячество. Видимо, интуиция меня не подвела. Больше сестра не инициировала разговора самостоятельно.Эпизод 20
В новой публикации Андреа стояла геолокация «Северный парк». А потом пришла новость, что туда, в какой-то международный проект, срочно требуется дополнительная массовка. Это было совсем рядом с нашей киношколой. Я немедленно записалась, вписала и Федерику. Был уже глубокий вечер. Воздух истончался, становился видимым у земли. Деревья отбрасывали длинные тени на площадку. Техники колдовали со светом под навесом деревьев, хотя там было ещё достаточно светло. Нас проинструктировали группой и отправили в шатёр, где должны были выдать реквизит. Феде велели распустить волосы. Я до сих пор не знала толком, что это за съёмки. Всё что меня интересовало, отыскать Андреа хотя бы глазами. Нам не разрешили бродить по площадке. Массовка — человек пятьдесят, не меньше — теснилась на скамейках амфитеатра. Федерике позвонили, и она отошла к деревьям. Было тихо. В это время дня кругом царила вялость. Упадок сил настиг и природу, и людей. Вдалеке, кто-то, воспользовался случаем провести фотосессию на природе. Неужели никто им не скажет, что елозить штанами по траве не лучшая идея? Нет? Я стояла, опершись о каменную колонну. В глаза бил свет выгорающего солнца. Чем больше я на него смотрела, тем более мягким он мне казался. Я даже пожалела, что съёмку планировали начать только на закате. Сколько бесценных, упоённых светом моментов они упускают? На миг я даже забыла, что стою на земле. Казалось, что я проникла в новый, сияющий мир. Но вдруг он исчез. Громадная тень жадно поглотила его. — Ну и где же ты была всё это время? Это по-прежнему была тень, но она съёжилась до размеров человека. Впрочем, мне хватило одного голоса, чтобы сердце подпрыгнуло. — Я? Наверное, я выглядела смешно, пытаясь проморгаться. И нужно же мне было смотреть на это чёртово солнце?! Он сказал: ожидал, что я появлюсь где-то ещё, после того успеха, что наша совместная картина снискала на миланском кинофестивале. «Наша совместная картина», я посмеялась над этим, но ни смешка в ответ не услышала. Когда перед глазами перестали мелькать чёрные мушки, я, наконец, смогла посмотреть на него прямо. Строгий серый костюм, ещё более безликая рубашка. Волосам вернули естественный каштановый цвет. Усы. Ничего из этого ему не шло. — Вы тут снимаете про семидесятые или что? — спросила я. Андреа разгладил широкий галстук: — Ты даже не знаешь, куда пришла? Он громко выругался. Все сидящие кругом разом подняли головы. Он увлёк меня подальше от любопытных глаз. Где-то рядом я услышала голос Феде. — Что такое? — спросил Андреа, глядя в ту же сторону. — Там Федерика, моя подруга… Мы вместе пришли… — А! Та самая боевая дама! Он широко улыбнулся. А мне-то казалось, что в тот вечер в баре он был довольно пьян, чтобы запомнить даже меня… Но он жадно смотрел на мои губы, и я поняла, что он помнит всё до мельчайших подробностей. — Так что за фильм? — спросила я, чтобы отвлечь и его и себя. — «По лезвию смерти», часть вторая. Снимают ребята из Голливуда. Я поморщилась, Андреа понимающе кивнул. Название было дешёвым. Что бы ни скрывалось за обложкой, это имя не продавало. — И ты, значит… — Я местный мальчишка на подхвате для американских копов. — Полицейский? — Детектив. — А я? Он изумился и затряс головой, не веря, что я настолько не понимаю, где нахожусь. — Вы члены секты. Мы замолчали, глядя себе под ноги. Отчего-то смущаться как девчонка рядом с Андреа было естественно. Лакированные ботинки. И они ему тоже не шли. — Детектив, — пожала плечами я. — Ладно. — Многого ждать от него не стоит, — подумав, заметил он. — Хотя бы прокат в кинотеатрах будет? Он показал рукой, что планку стоит опустить. — Так всё ради международной карьеры? — Мне хотя бы хорошо платят. А вот зачем ты здесь… Он встал прямо передо мной. Ослабил галстук и попросил меня его поправить. — Практика? Федерика прерывала наше единение. Я отдернула руки от галстука, будто обжегшись. Феде недоверчиво осмотрела Андреа, не узнавая его. А когда узнала, изумлённо округлила глаза. До неё мгновенно дошло, зачем я притащила её сюда. — Нам было нечего делать, — сказала она. Андреа рассмеялся: — Значит, мы в одной лодке. Он стал поправлять сбитый ворот, не отрывая от меня взгляда. Как всегда, из-за густых нависших бровей, он казался излишне напряжённым. Смотреть в его глаза долго, тем более в присутствии Федерики, было неприлично. «Янтарный ореол радужки», — отметила я про себя. — Долго нам ещё здесь торчать? — Федерика нервно затопала ногой. — Твоя подруга опять готова устроить дебош, — негромко заметил Андреа. — Полчаса ждать, не больше, — ответил помощник дольщика, пинком проверяя соединение рельс. Андреа помог ему прокатить по ним камеру. Поблагодарил кивком. Глубоко вздохнул и опустил голову. А когда, поднял, передо мной стоял другой человек. Это его я впервые встретила тогда, на площадке. Сжатая пружина. Я не могла понять: его взгляд то ли резал меня, то ли ударял свинцовым обухом. Но одного у него было не отнять: он рассекал плоть и достигал самого сердца. Разобраться в своих чувствах мне было столь же сложно: удовольствие, которое я сейчас получала, было мазохистским. Андреа не позволял мне долго наслаждаться им. Всё время опускал голову. Мне показалось, что он недоволен моими бёдрами. Во всяком случае, именно после короткого взгляда на них, на лице у него появилась оскомина. Я поспешила стянуть свитер пониже, чтобы закрыть зад. Глубокий вырез сполз, обнажив бюстгальтер, но Андреа даже бровью не повёл. Феде округлила глаза, показывая, что я веду себя странно. Я заставила себя отпустить шерстяную ткань. Андреа вновь посмотрел на мои джинсы, потёр переносицу. Лучше ему что-нибудь сказать. Убрать ненужный саспенс. Я ощутила, как по спине пробежал холодок. Мгновение, и в груди моей поднялась дрожь. — Тебе, наверное, пора идти? — спросила я с дурацкой улыбкой. — Куда? — спросил он. Андреа посмотрел по сторонам. Когда понял, что его никто не звал, воззрился на меня непонимающе. Нет, определённо, жёстче стал не только его взгляд, натянутой струной зазвучал и голос. Он что-то объяснил про график, постучал по часам, глядя на меня неотрывно. А я только и могла, что смотреть как ходят желваки на его скулах. Моё солнечное сплетение горело, обдавая волнами жара всё тело. Казалось, ещё немного, и мне станет наплевать на народ вокруг. — Где ты есть? Какие соцсети? — спросил он. Это немного меня осадило. Заставило отыскать в сумке телефон. — Да, сейчас. Пальцы не слушались. Я пыталась открыть собственный профиль, но нажимала значки совершенно случайных приложений. — «Венера» — это псевдоним? — он спросил, заглядывая через плечо. — Вообще-то невежливо смотреть в чужой телефон, — возмущалась на фоне Феде. — Это как заглядывать в ящик с нижним бельём… — Нет, настоящее. — Венера, — повторил он. Заложенная в моём имени улыбка вдруг прогнала всякое напряжение с его лица. Он даже хохотнул, дёрнул головой в недоверии. Я спросила его, что не так. — Так и подумал, что это ты, когда смотрел титры. — Аналогично, — выпалила я и прикусила язык. Но Андреа посмеялся от души. Даже будь я последней деревенской дурой, имя на афише прочитать могла. — Так… а зачем?.. — я взвесила телефон в руке. — Подпишись на меня. Просто, чтобы не теряться… — он шумно втянул носом воздух и поиграл губами. — Так, если будет предложение по работе… Возможно, я смогу помочь тебе с рекомендациями или сам возьмусь что-то продюсировать…Эпизод 21
Всё дальнейшее превратилось в туман, в котором я разобралась только со слов Феде. По началу, она снисходительно отнеслась к Андреа, признав, что «и от этого неандертальца, есть польза». Но после пары бокалов вина она, как обычно под действием алкоголя, стала более агрессивной. Мы закончили посиделки где-то посередине между двумя мнениями: о том, что Андреа — грязный хищник, и тем, насколько он жалок. Мне же не терпелось попрощаться с центром города, спуститься в метро, и остаться наедине со своим телефоном. Андреа уже должен был написать мне сообщение. Или подписаться в ответ. Он запомнил моё имя. «Ве-не-ра». Я видела, как он произнёс его одними губами, когда мы покидали площадку, а он оставался на ней ещё для пары сцен. В вагоне метро было многолюдно. На улице моего района — опасно. Режим «в самолёте» я отключила только дома. Вибрация от потока уведомлений заставила покрыться мурашками кожу.Эпизод 22
Мне вдруг пришло в голову спросить Андреа, что он помнит о нашем знакомстве. — Каком из двух? — потерялся он. — Из трёх? Он уже засыпал. Я водила пальцем по рельефу его обнажённой груди, но та вздымалась всё медленнее и размереннее. — Когда ты узнал моё имя. Это считается знакомством. — Наверное. — Так, помнишь? — Угум. — Я была в массовке. — В Тичино? — В каком «Тичино», умник… Здесь, в Северном парке. — Точно. — «На лезвие смерти», помнишь? Тот боевик. — Лучше не вспоминай. — Нет, я хочу вспомнить. Почему ты тогда подошёл ко мне? — Ну, наверное, потому что кроме тебя, красивых девушек там не было. — Что?! — Я имею в виду, что ты была настолько сексуальна и красива в тот день, что не подойти к тебе было бы преступлением. А теперь, давай спать. Он поворачивался на бок, спиной ко мне.Эпизод 23
В августе я часто пересекала границу между Миланом и Бергамо, задерживаясь то по одну, то по другую сторону бессчётное и непредсказуемое количество дней. Второй год в школе кино оборвался внезапно. Он будто бы специально подсунул мне эту встречу с Андреа — как последнее большое событие перед чередой безликих месяцев. Оно и впрямь было настолько ярким, что все экзамены были проведены исподтишка, планы на подработку вписаны в мой график без моего ведома, а короткометражка об отъезде Федерики на летние курсы в Голливуд — пущена на фоне. Прочие миланские знакомые расходились кругами на воде, удалялись от меня всё дальше и дальше, пока совсем не исчезали из виду. Адду из-за бетонных стен и железных ограждений шоссе было не разглядеть, но, взглянув на небо, становилась очевидно, что и река нынешним утром была облачена в свинцовые латы. Радио раскладывало на три голоса комплименты лету. Моего водителя такси, очевидно, не пугало противоречие между пестротой песни и той холодной дымкой, что прорезал его автомобиль. В ранний час малое количество путешественников никоим образом не тревожило сонный воздух. Я даже испугалась, что мои родители тоже пали под заклятием сна, которым был поражён город. Но, как я обнаружила, отворив дверь родного дома тем утром, у моих было противоядие. Плач младенца, раздражённо-умоляющие причитания Марты взять грудь, глухой стук и детский смех, крики матери: — Перестань прыгать на кровати! Иди лучше посмотри, кто пришёл. — Кто там? — из гостиной высунулась лохматая голова. Под рваной чёлкой два любопытных глаза, открытый рот. Нина, моя четырёхлетняя племянница, узнавала меня через раз. По крайней мере, так я считала, потому что никогда не слышала от ней ни «тётя», ни «Венера». Вот и сейчас она объявила моей матери — своей бабушке: — Это к вам. — Венера! Папа лениво поприветствовал меня, не вставая с дивана. Он терпеливо пересчитывал банкноты «Монополии» и складывал в ящик. Видимо, Нине игра пришлась не по душе. Когда мы с сестрой были ещё девчонками, отец также усаживал нас у кофейного столика: пока я бросала кубики с такой силой, что их, проскакавших по всей комнате, приходилось выуживать из-под шкафов и кресел, Марта меняла фигурки местами, или добавляла лишние. Не могу вспомнить, чтобы мы хоть раз в жизни заканчивали игру. Или, чтобы заканчивали её честно. Или без драки. Интересно, что бы вышло, сыграй мы сейчас? Но Марта была занята кормлением новорожденной дочери Сары, да и отец уже сложил все принадлежности… Если только вспомню попозже. «Когда попозже? Через лет десять?» — спросила я саму себя. Ведь действительно, с тех пор точно прошло десять лет. Нина продолжала недоверчиво изучать меня из своего угла. За прошедший год, можно сказать, дом родителей стал домом сестры и двух её дочерей. Я же, напротив, в остальную часть года наведывалась абы как, предпочитая умасливать отца приехать самому. В этом была корыстная цель. Отец непременно чинил в моей съёмной квартире разболтанные дверцы шкафов, а мама — наводила порядок на кухне. Но в большей степени, таким образом я избавляла себя от роли «жилетки». Лето просушило слёзы сестры по сбежавшему мужу, и с ней стало сносно говорить. Мы даже посмеялись над Лючией, с утра гонявшей своего сожителя Микеле по квартире, чтобы тот выгулял собаку. Наконец, в подъезде раздавался громкий лай. — Доброе утро, Микеле! Что-то вы сегодня рано встали, — бросала Марта, когда собака протаскивала того на поводке мимо нашего кухонного окна. Мужчина поворачивал голову, но настолько медленно, что собака уже уносила его к соседнему дому, не давая возможности ответить. Марта покачала головой и хлопнула себя по бёдрам. После вторых родов она сильно раздалась, и спустя год так и не смогла или не захотела вернуться в форму. — Так, нечего тебе тут сидеть! Только мешаться будешь! Марта готовила завтрак. Я засомневалась, допускала ли она до плиты родителей? Одно было точно: я от неё была отлучена. Испортить завтрак такой большой — выросшей — семье было бы кощунством. Пришлось вернуться в гостиную, так как в нашей бывшей с Мартой комнате теперь спал младенец. Под возмущенную реакцию отца на новости и беснование всё больше свыкающейся со мной Нины я свернулась калачиком в кресле. Долго выдержать бездействия я не смогла. Достала телефон. Ответила на подоспевшие с ночи сообщения, отправила новые. Однако в субботнее утро много диалогов не наладишь: мы лишь немного поругались с Сильви, моей подругой, пытаясь вспомнить имя фотографа, с которым нас познакомили вчера в баре. Он пообещал сделать нам актёрское портфолио. Возможно, он был одним из тех, кто разводит девушек на голые фотосессии. Но Сильви была убеждена: она знает кого-то, кто знает кого-то, с кем этот человек уже успешно работал. Да и сам он говорил о своих «рекомендациях», показал работы. Я вспомнила имя: Эмилио. Проблема была в том, что Сильви помнила ровно столько же. На электронную почту пришло письмо. Стандартная рассылка для всех, посещающих актёрские курсы. Помощь с организацией театрального фестиваля, волонтёрство на режиссёрском семинаре, в Милане пройдёт лекция немецкого кинематографиста, фамилию которого я прочла с третьего раза: Шрабенхаузер. — Шрабенхаузер, Шрабенхаузер, — бормотала я про себя, покидая гостиную. Нина победно возопила, будто это она вынудила меня уйти. В гостевой я ложилась на кровать, застеленную пушистым покрывалом, подняв облачка пыли. Хотя в наши с Сильви планы входила оплачиваемая работа — пока в баре, а там, если повезёт, найти занятость актёрскую — побыть театральным волонтёром в свободное время показалось мне прекрасной идеей. За стеной вновь заплакал младенец. Звук тяжёлых шагов, стук двери. — Ну что ты хочешь, Сара, ради бога? — устало спрашивала Марта. Из кухни донёсся мамин крик: — Марта, мне кажется, что-то подгорело. Опять топот, лёгкий, дробный. В дверь детской заколотили маленькие кулачки: — Мама, открой! Мы горим, горим! Хор криков подхватил и соседский пёс. Так, посмотрим, остались ли ещё свободные места? Травиата? Эльфо Пуччини? Мне очень хотелось попасть на экспериментальную постановку «Таро» Бениссио Мартелло. Её давали на крыше Миланского собора и должны были транслировать на экраны, установленные внизу. Волонтёров набирали непосредственно для участия в спектакле. Так ведь? «За дополнительной информацией по набору обращайтесь к координатору в театре «Грасси» по адресу…». Театр «Грасси»? Вряд ли я смогу туда пробиться. Ладно, не будем отчаиваться раньше времени. 💬 Привет 💬 Андреа, прости, что беспокою 💬 Просто в последний раз ты сказал, что можешь помочь с рекомендациями 💬 Это Венера, мы с тобой виделись на съёмках в мае 💬 Ты знаешь кого-нибудь из Грасси? 💬 Мне бы это помогло Я перечитала сообщения два десятка раз, пока окончательно не убедилась в их глупости. 💬 Мне бы это помогло Удалить. 💬 Ты знаешь кого-нибудь из Грасси? Удалить. Третье сообщение оказалось уже прочитанным. Я вскрикнула. Андреа его прочитал. И уже что-то печатал. Моё сердце замерло, как и мир кругом. 💬 Привет 💬 Вот это сюрприз 💬 Что от меня требуется? И всё?! Одна секунда, две, три… И всё. Сердце моё упало. Несколько минут я не отвечала из страха, что своей инициативой собью с него всю спесь. «Он меня не помнит. Я для него очередная назойливая муха», — я вгрызлась зубами в ноготь большого пальца. 💬 Театр Грасси, ты случайно не знаешь никого оттуда? «СЛУЧАЙНО». Я нервно сглотнула. Как можно быть такой дурой? Андреа играл в Грасси. По крайней мере, в прошлом. По крайней мере год назад, когда в его социальных сетях появлялись видео с репетиций. 💬 Что конкретно тебе нужно Он не хотел терять со мной времени. Ему не было до меня дела. Всё, чего он действительно желал — отвязаться от меня. Не поздно ли свернуть разговор? Притвориться, что проблема разрешилась и без его участия? Сара опять завыла за стеной. Топот, крики — всё по новой. 💬 Скоро театральный фестиваль От волнения я случайно отправила незаконченное предложение. 💬 Знаю 💬 Я хотела записаться волонтёром, но опоздала «Не знаешь ли ты…» — начала печатать я. Дальше застряла в формулировках. «Кого-нибудь, к кому я могла обратиться?», «Нужны ли театру лишние руки?» — я прокручивала в голове варианты. Мои раздумья затянулись. Мне нужно как-то объяснить Андреа свою затею, чтобы та не выглядела глупой. Я чувствовала, как горят щёки. Он «… печатает …». Кожу прошил электрический разряд. 💬 Знаешь Мартелло? 💬 Кконечно Я заикалась даже в сообщениях. 💬 Который делает постановку на крыше собора 💬 Идёшь? Сначала, я решила, что он отправил мне это по ошибке. С какой стати его должно волновать, как именно я посмотрю «Таро» (а в том, что я посмотрю спектакль, сомнений не было) — вживую или в онлайн-трансляции. 💬 Мы будем смотреть с веранды 💬 Присоединяйся, если захочешь Будто обжегшись, я отбросила телефон на другой край кровати. Некоторое время побалансировав, он скатился по пушистому пледу на пол. Плач, топот, крик. Кое-как восстановив дыхание, я вышла из комнаты, чтобы помочь сестре. 💬?Эпизод 24
— Любовь — это наркотик. Если сильно привыкнешь к ней, она тебя уничтожит. Сильви курила, выпуская невидимый дым в ночное небо. Звёзд над городом не было. Из света — только витрина магазина, оснащённого независимым генератором. Мы сидели с ней у бара, освобождённые от работы раньше времени. С полуночи в нашем и ещё трёх районах города отключали электричество. Наш начальник повторял «блэк-аут», чтобы похвастаться своим английским произношением. — Настоящий наркотик — это секс, — парировала я. — Эйфория от оргазма? Ты про это? — Экстаз, удовлетворение после секса. Сильви пожала плечами и поморщилась. — Это всё физиология, — сказала она. — Я же про духовное. Подруга повернула голову в мою сторону, и я понадеялась, что она не рассмотрит моего лица. На нём наверняка застыла горечь или неверие — что-то из того, что я не могла толком рассортировать в спектре своих эмоций. — Ты давно влюблялась, Венера? «Я и сейчас влюблена», — готова была ответить я. Но и сама понимала, что моя влюблённость больше напоминала одержимость. В последние же недели за каждой мыслью об Андреа следовало ледяное понимание: я веду себя как сталкер. — Если вообще когда-либо, — отвечала я вместо этого. — Тогда понятно, откуда скептицизм. Тебе просто надо влюбиться. Как я. На подработке за Сильви неожиданно — и вполне удобно — стал ухаживать управляющий. Неожиданно: потому что прежде всего, он оказывал знаки внимания мне. Я их, разумеется, отвергла. Не только из-за Андреа, но ещё и из-за потребительского отношения этого самца к женщинам. Сильви же была доверчивее. Это была обычная девчонка с невыразительным лицом, блеклыми глазами и бесформенной причёской, но с подтянутой фигурой и почти магическим умением доносить мысль. Она была умной, но в жизни ничего не понимала. Хотя кто вообще её понимает, эту жизнь? Но как бы то ни было, я больше недели пыталась намекнуть Сильви, что на ухаживания управляющего вестись не стоит. Она опередила меня своим признанием во влюблённости, и я заткнулась. В конце концов, совет им да любовь. — Или потрахаться, — усмехнулась я. Сильви округлила глаза и поджала губы. Смутилась будто школьница. Хотя так и есть, все мы — вчерашние школьники. А ещё я знала, что она считает меня шлюхой. Обижаться на неё было глупо, многие были уверены, что так оно и есть, только потому, что мне всегда уделяли больше внимания, чем им. Каждого не переубедишь. Но знали бы они, что у меня не было никого за те девять месяцев, что прошли с первой нашей встречи с Андреа. Я обиделась на саму себя: зачем я так себя убиваю? Лишаю жизни из-за мужчины — образа мужчины, который не даёт мне реального тепла. Сильви потушила сигарету, и мы пошли к метро. — Так ты говорила, ты нашла этого фотографа? — Эмилио? — Да. — Нашла и отправила тебе. Ты разве не видела? У него Федерика в друзьях. Не видела. Ничего не видела. Потому что не хочу смотреть. — Я… не взяла сегодня телефон. — Как это? Как его можно забыть? — Голос Сильви от удивления повысился почти до визга. «Можно, когда не хочешь брать в руки», — ответила я про себя.Эпизод 25
💬 Привет 💬 Прости, что сразу не ответила 💬 Спасибо за предложение, но нет Я готовилась отложить телефон. Но Андреа вновь успевал ответить до того, как экран погаснет. Зачем так скоро, зачем так быстро?! 💬 Почему? «Потому что я не хочу стать зависимой от тебя». Я почувствовала лёгкий спазм в переносице. Ещё чуть-чуть и заплачу. Нет, Венера, так нельзя! «А слепо влюбляться в мужчину можно?». Мне не хватало в эту минуту Федерики, которая бы в три счёта разложила, почему мне нельзя встречаться с этим «неандертальцем». 💬 Работаю 💬 Но посмотрю его в записи Я похвалила себя за правдоподобный ответ. А теперь попрощайся. Конечно, он так и не узнает, зачем ты вообще писала, но прощание, в конечном итоге, станет для тебя лучше… 💬 Жаль 💬 Где ты работаешь? О, нет!
Эпизод 26
— Если наклонишься, у тебя вывалится грудь, — замечала сестра. Она уже уложила спать Сару и Нину, и теперь сама растянулась на кровати, устало наблюдая, как я кручусь перед зеркалом. — Значит, то, что нужно, — я улыбнулась. Но платье всё же сняла. Не столько из-за откровенности, сколько из-за безвкусицы. Сестра присвистнула, когда увидела меня в нижнем белье: — Ты, как я погляжу, подошла во всеоружии! Разве это не ваше первое свидание? «Возможно, первое и последнее», — подумала я. — Говорят, он любитель голых фотосессий, — рассмеялась я. — Ну, если фотограф хороший, то почему бы и нет. Марта поджала губы. Я запустила в неё снятым платьем, которое она легко поймала. — А если серьёзно, Венера, — на лице у сестры была написана осторожность. — Мне стоит за тебя беспокоится? «Стоит», — едва не разревелась я. — «Но только потому, что я схожу с ума по мужчине, которого не могу иметь и которому ищу замену».Эпизод 27
Я узнала, что его новая пассия получила образование в Оксфорде. Что ей немногим меньше тридцати и что её отец — близкий друг испанской королевской семьи. Соцсети не скрывали её безликие наряды, её безвкусную еду и безэмоциональные позы. У неё наверняка есть собака — той-пудель или что-то похожее, портфель для бумаг, обязательно из искусственной кожи, планы помочь бедным, онкобольным, планете… Должно быть они трахаются с Андреа по расписанию, не более пяти минут утром. Я представляла, что во время соития она скрипит, как резиновая кукла, а он постоянно глядит на наручные часы, дожидаясь, когда придёт время вынимать из неё член, чтобы она побежала в офис собственной компании. Потому что я знала, что он никогда не возьмёт её на кухонной столешнице только потому, что его возбудило плавное покачивание её бёдер. Никогда не оставит открытой дверь ванной комнаты, приглашая присоединиться к нему в душе. Не попросит танцевать ему в лунном свете. Не станет класть голову на её грудь, ища единения. Он никогда не посмотрит на неё так, как смотрел на меня. Я знала. Потому что я изучила всё его тело и душу до мелочей. Его шрамы, его волосы, его язык. Марку дешёвого кофе, которую он покупает в ближайшем супермаркете. Раздражение от трёхдневной щетины. Что в субботу утром он непременно скажет хриплым голосом «не вставай», хотя на часах уже будет полдень. А в день матча встанет в шесть утра. Что ему непременно надо напомнить взять ключи от квартиры. И в минуты важных событий ничего не говорить, а просто сжать его руку. Она, эта дама из Оксфорда, ничего о нём не знала. А я знала Андреа и знала, что он долго не задержится на той, на ком даже взгляд не мог задержаться. Имя её было ещё проще, чем физиономия, и столь же быстро выпало из памяти.Эпизод 28
Я возвращалась в Милан уже ночью, так как в остальную часть суток даже от короткого пребывания в жестяном автомобиле случался тепловой удар. Ночь была милостливой. И хотя сквозь оконное стекло я до сих пор угадывала миражи над асфальтом, это вполне могло оказаться отражением чего-то в квартире. Себя я видела призраком, веющим над железной дорогой. Она не засыпала, эта дорога, независимо от времени суток и температуры за окном. Приносила и уносила, тягала туда-сюда, вагоны с живым и неживым грузом. Возможно, один из них уносил Андреа прочь из города. Возможно, другой, тот самый, что рисовал сейчас бегущую полосу света по тёмному пейзажу, приносил кого-то, кто был ему больше интересен. Андреа знал места, в которых я обитаю, не только по сообщениям — он мог посмотреть по геотегам. Я ставила их скрупулёзно. Ставила, потому что была слабой. У меня не хватало силы воли, чтобы не позволить ему найти меня при желании. Как в современной сказке. «Он пожалел, что я не пришла», — повторяла я про себя. Но из-за жары не чувствовала разливающегося по телу тепла. Хотя, может быть, я просто догадывалась: это не более чем вежливое выражение. За ним не скрывалось щемление сердца от того, что меня не будет рядом с ним. Иначе, он бы пришёл сам. В тот бар, название которого выведал. Он бы сидел за дальним столиком. Весь вечер наблюдал бы, как я работаю. Я представила, как звериные его глаза ни на минуту не отпускают меня, как они находят меня в любой точке зала и заставляют кожу покрываться мурашками. Я бы принесла ему его любимый апероль. Поболтала с ним, прикрывая подносом бёдра, которые были ему не по душе. Наивно спросила бы его, что он здесь делает. Он бы не ответил, зная, что я прекрасно всё понимаю. Остался бы до закрытия. Но он не пришёл, даже когда узнал название бара. Даже, когда я написала ему, без увёрток: «Буду рада тебя там увидеть». Почему я продолжаю думать об этом даже спустя неделю? Почему чувствую пустоту? Почему голова ноет так, будто я совершила серьёзную ошибку? Он не был обязан приходить. Не был обязан отвечать на моё глупое сообщение. Для него я — случайная встреченная. Он не догадывается, что почти год, я живу с его образом. Просыпаюсь и засыпаю, провожу с ним дни. Советуюсь. Спрашиваю: «А как бы поступил ты?» — перед тем, как сделать самый незначительный шаг. Была ли я сумасшедшей? Нет. Хотя сумасшедший вряд ли может поставить себе диагноз наверняка. Была ли я одинокой? Несказанно. И Андреа, каким-то чудом задел те струны, на которых строилась гармония моей жизни. Без этого, я звучала невпопад. На нужный лад меня настраивала только Федерика. Но в её отсутствие во всём со мной происходящем чувствовалась фальшь.Эпизод 29
Эмилио ещё не отправил мне фотографии, тогда как актёрское агентство уже их требовало. Без особого энтузиазма, надо заметить. Я была молодой, красивой и многообещающей. Проблема заключалась в том, что ещё с десяток таких же девчонок моего типажа уже числились в каталоге. К тому же, из опыта работы — одна лента? Да, принятая критиками, но вовсе не из-за моей «венценосной» роли. Я была на экране от силы полминуты, хотя мой голос — он звучал куда дольше. Я успокаивала себя тем, что моё время просто ещё не настало. В конце концов, Венеру нетрудно заметить и среди тысячи звёзд — она самая яркая на небосклоне. «Не нужно дать себе угаснуть», — решила я. В ту июльскую ночь действительно проще было раскалиться до температуры звезды.Эпизод 30
Пребывая в запале ещё несколько дней, я добилась от Эмилио фотографий, составила резюме с максимальным бахвальством, на которое была способна, и добилась участия в воскресных посиделках в элитной компании. Феде вслед за кем-то ещё называла их «домениканцами». Домениканцы никакого отношения к католикам не имели. Это был светский, богемный кружок работников кино и театра, где по какой-то причине особо почитали «Вакантное место» Эрманно Ольми — настолько, что назвались по имени главного героя, Доменико, и собирались, соответственно, по воскресеньям — «а доменика». Первые месяцы мне казалось, что кружок этот существовал только в сплетнях и слухах. Но в конце года на занятии Марко Бенсоньи, нашего преподавателя по сценической речи, прозвучало заветное слово. — В воскресенье? Нет, никак — собрание клуба… Престарелых театралов, кого же ещё, — заканчивал разговор Бенсоньи уже стоя одной ногой в классе и поддевая второй дверную петлю. — Чёрт бы его побрал… Разумеется, после таких намёков уйти от объяснений ему не удалось. — Да, домениканцы, — в конце концов сдавался он, после чего мы смогли начать занятие. Так я встретила первого члена мифического клуба. Я не в полной мере осознавала, какой статус имеют домениканцы, какую репутацию, для чего, в конце концов, они существуют. Но в тот вечер, стоя у окна своей квартиры, мне вдруг показалось важным хотя бы одним глазком увидеть, кем я, возможно, стану через много лет. Бенсоньи ответил не сразу. И далеко не сразу ответил положительно на мою просьбу. Видимо, ему и самому пришлось попотеть, чтобы попасть туда. Потому он зубами цеплялся за его элитарный характер. Однако время было начало августа, подавляющая часть домениканцев отбыла на отдых, гастроли или фестивали. Оставшиеся («сторожа», как называл их Бенсоньи) собирались по воскресеньям скорее из привычки. «Это как товары в магазине. С ломящимися полками, ты волен выбирать. А во времена дефицита, голубчик, закатай губу и бери, что дают», — так объяснял Бенсоньи.Эпизод 31
Марко Бенсоньи едва ли исполнилось сорок лет. Это был высокий и поджарый до худощавости человек, с истощённым и скорбным лицом. Он носил безвкусный пиджак на два размера больше, и брюки в облипку, всё выбелено серого цвета. Под стать волосам, поседевшим раньше времени. Пока я сидела на пассажирском месте его «рено», я успевала рассмотреть чёрные корни. «Так значит, всё-таки красит», — заключала я. Невольно я испытала уважение к тому, с какой скрупулёзностью держал он свой образ на занятиях, и только во внеучебное время его обман можно было разгадать. Он ещё раз повторил, как мне следует себя вести. Ещё раз напомнил: «Ты здесь на птичьих правах, голубушка». Я поморщилась. Для своего возраста он слишком часто использовал подобные устаревшие обращения. Я изначально трезво оценивала свою роль и, когда мы пересекали порог пансиона, окончательно убедилась: для них я была пиньятой. На часах было четыре, и после полдника в такой жаркий день «доминиканцы» оккупировали белокаменную беседку в тени лавров. Бенсоньи поприветствовал какого-то плешивого старика. Из-за раскидистого дерева я не сразу заметила, что помимо него, в беседке находились ещё несколько человек. До меня постепенно доходило, что это учреждение с мрамором на стенах и цветами в кадках было домом престарелых. Лицезрение группы стариков, которой верховодила раскладывающая пасьянс дама, вызвало во мне двоякие чувства. С одной стороны, я не узнала никого из них. Видимо, «первые лица», на которых зиждились байки о домениканцах и впрямь разъехались. С другой — во мне вскипала животная радость, детское веселье, от того, что я нахожусь рядом с кем-то, кто всю свою жизнь посвятил профессии и добился уважения. — А, у нас тут та самая вдохновлённая начинающая актриса! — воскликнул один из них явно на потеху прочей публики. Мне поцеловали руку, взяли за локоть и подведя к столу, усадили. Я не знала, куда себя деть. Как положить руки, куда смотреть, можно ли закидывать ногу на ногу, не слишком ли откровенное платье? Все эти вопросы проносились в моей голове, вызывая лихорадку. Кажется, у меня и впрямь был жар. Я вспотела. Дама-верховодец благодушно подтолкнула свой веер: — Обмахнитесь, милочка, — бросила она и уже громче: — В таком пекле нам даже не удосужились принести лёд! Где-то за нашими спинами заворочались работники. Я поблагодарила её за заботу. Разумеется, голос мой был тоньше некуда. Я бы пожелала услышать его со стороны. Настроила бы его, как настраивают любой другой звук. В момент, когда следовало произвести первое впечатление, я пропищала как мышь. Дама вздрогнула и посмотрела на меня искоса. Не знаю, чего было больше в этом косом взгляде интереса или неодобрения, но меня он задел. Я несколько распалилась и, прочистив горло, принялась неумолчно болтать (чего Бенсоньи советовал избегать). Но моя говорливость пришлась засыпающим старикам по вкусу. Я узнала, что Томмазо, толстый мужчина, с явными признаками больного сердца и склонностью к сиесте, был довольно известным пишущим критиком; Маурицио, бодрый старик со слуховым аппаратом и повадками подростка — режиссером экспериментального театра; Клаудио — тот, с кем Бенсоньи поздоровался в первую очередь — сценаристом, с послужным списком в пару десятков мелодрам и, наверное, самым титулованным из всей компании. Даму, занятую картами, звали Маргаритой, и по одному её голосу, я догадалась, кто она такая. Я с ним росла, с этим голосом. Он путешествовал между мультфильмами и иностранными лентами — ласкающий, умиротворяющий, совершенно девичий даже спустя столько лет. Я раскрыла рот от детского восторга, и на том благоговейно замолчала. Дама захохотала, похвасталась Бенсоньи, что его игрушку удалось заставить замолчать. Тот ввёл меня в ещё больший ступор, назвав её «мамой». У меня спросили, что нового в актёрском мире и какую последнюю работу я смотрела. Вероятно, догадались, что, если спросить о моих последних работах, я вовсе впаду в прострацию, не имея ничего ответить. Они умело притворялись, что не знали, что происходит за стенами пансиона и не в курсе вкусов современной молодежи, пока я не упомянула Бениссио Мартелло. К моему удивлению, дошло до того, что режиссёр принялся плеваться. Последняя постановка Мартелло, «Таро», на крыше Миланского собора вторглась даже в этот уголок увядающей богемы и омрачила их беззаботные дни. Маурицио имел на этот счёт профессиональное мнение. Он более сорока лет был художественным руководителем авангардного театра, тогда как Мартелло, по его мнению, «только зашёл попробовать воду и тут же выскочил, как ошпаренный». — И никогда! никогда не достигнет глубины! — горячечно объяснял Маурицио и, повернувшись ко мне всем телом объяснял: — Мой внук поставил ему немного «мяса»… Из-за слухового аппарата он говорил втрое громче, чем следовало. Одной рукой он схватил меня за плечо. Вторая — ходила у меня перед лицом туда-сюда, мешая сосредоточится. Что старик называл «мясом»? К счастью для профессора Бенсоньи сведения эти были не менее новы. Маурицио расшифровал для него, что именует так «забор» из статистов, на фоне которых Мартелло устраивал своё шоу одного актёра. Его внук предоставил всю свою труппу, семь человек — треть от требуемого Мартелло состава. — …и я сказал: «Лоренцо, мальчик мой, ты неудачник только потому, что обращаешь внимание на таких шутов, как этот Мартелло! Лучше займись своим делом!». Мне на ум приходил один забавный факт. Я улыбнулась: — А я читала отзывы критиков, Маурицио… Проснувшийся толстяк Томмазо, услышав о коллегах, спросил, кого именно, но я так и не смогла ответить. Тем не менее, пусть и без кредита доверия, продолжала: — Кажется, единственное за что хвалили постановку, — это второстепенные актёры. Я пояснила, что многим понравился немой язык, на котором некоторые из них говорили. По каким-то косвенным признакам старик узнавал руку внука, наставившего своих людей наперекор безыскусности Мартелло, зарделся, но всё равно фыркнул: — Я не стану ему это передавать. Какой бы мёд не лился из ваших уст. — Мауро! — синьора Бенсоньи погрозила ему пальцем и велела тотчас же позвонить внуку. — Иначе ему позвоню я. — Дорогая, ты слишком его любишь! Критики пытались найти в этом безликом болоте хоть что-то положительное, и, очевидно, что стена из статистов их раздражала меньше всего. Отсюда и похвалы. Всё верно, Томмазо? — Подтверждаю, — заворочался толстяк. — А вам самой понравилось, Венера? Маурицио гаркнул этот вопрос прямо мне в лицо. Я содрогнулась и растерялась: — Ну… Мне понравилась финальная фраза: «Даже если ты прогрузился во тьму и твои глаза угасли, остаётся надежда». До мурашек. Маргарита вновь на меня покосилась: — Звучит, как проповедь. Я смутилась: — Наверное, я не так передала. — Нет, милочка, ты прекрасно передала интонацию, акценты… Сама фраза пустая. Каким бы выдающимся не был проповедник, поучения — это так банально. До того остававшийся в стороне старик Клаудио — человек немногословный и внимания не желающий, здесь не мог промолчать. — Жвачка, — констатировал он и продолжал, задыхаясь. — Работа на современную культурную публику, говорят! Ты так говорил, Марко. Но кругом сплошные культурные вегетарианцы! Чёрт их разберёт, что они там потребляют! Пытаются высосать молоко из каши! Вкуса не хватает, вкуса! Может, для таких пресных людей, это вершина мастерства, я в этом уже ничего не понимаю… — Сценарий не главное, мой дорогой Клаудио, — пела Маргарита. — Если мы говорим об авангарде… — Эпатаж! — выкрикивал Маурицио. — Перформанс! Вкус, ты говорил! Вкуснота!.. — Идея, Маурицио, прежде всего идея! Стержень! — подхватывала своим волшебным голосом Маргарита. — Без этого всё обращается в безликую массу, серое дерьмо! Кстати, сынок, ты хотя бы в жару снимал этот… пиджак! Я прыснула от смеха, но быстро вспомнила, что синьор Бенсоньи — всё же, мой преподаватель. Однако старики, почуяв уязвлённую добычу, набросились на него как чайки на рыбу. Мой смех просто затерялся в их гоготе. — И как Лоренцо в это ввязался? — спрашивал профессор, желая сменить тему. — Всё же очевидно, Марко, — спокойно пояснила Маргарита и хладнокровно продолжила раскладывать карты. — Мартелло нужны были люди, а Лоренцо — реклама. Он ищет публику, ищет таланты. Мой птенчик решил, наконец, привлечь внимание к своему театру. — Какому театру? — подавала голос я. Я устала изнывать от желания узнать, кто такой этот Лоренцо — человек, который так назойливо появлялся в разговорах домениканцев. Маргарита воззрилась на меня так, будто делать мне этого не следовало. — «Велатура», — скупо отвечала она. — Вам бы следовало знать, милочка, раз уж вы хотите снискать славы на этом поприще. Маурицио тут же замахал руками, опровергая коллегу и, возможно, защищая меня: — Знать эту шантрапу? Помилуй, Марго! Он того не стоит! — Лоренцо стоит тысячи Мартелл. Если бы за дело взялся он, спектакль вышел бы достойным, по меньшей мере, — не меняя чинного выражения лица, замечала синьора Бенсоньи. — Тебе следует помогать внуку, Мауро. К примеру, свести с ним нашу несведущую гостью. — Зачем? — насторожилась я. — Затем, — Маргарита положила последнюю карту и посмотрела на меня внимательно. — Что моему птенчику нужны кадры. А Вам практика. Её режущий взгляд полоснул меня по лицу, и, кажется, только от того его хватил паралич. Маргарита процедила сквозь зубы: — Да, определённо нужна… Вы красиво говорите, милочка. Я привыкла, привыкла слушать людей. Но вот ваше лицо не обременено хоть сколь-нибудь видным усилием к выражению эмоций. — Взялась раздавать розги, — закатывал глаза Маурицио. — Венера, вы прекрасны вовсём, не слушайте её!.. Маргарита захохотала и вставала, опершись на стол: — О, Мауро, какие розги? — она похлопала меня по плечу. — Ты же не злишься, милочка? Я лишь говорю правду, пока все эти похотливые козлы пялятся на твою грудь… У тебя закоченевшее, деревянное лицо. Она приподняла широкополую шляпу и обнажила лоб: — Это хорошее лекарство от старения. Мне ли не знать. Но самый очевидный недуг для актрисы. Хотя на фоне таких же Мартелл ты, может, и будешь смотреться сносно.Эпизод 32
Когда Марко Бенсоньи высадил меня у входа в метро, я некоторое время ещё ходила кругами по мощёной площадке. И злилась на морось, не понимая, что это означало окончание засухи. Возможно, Маргарита была права: я и впрямь никудышная актриса. А ещё я поняла, что это вовсе не были никакие домениканцы. Профессор, очевидно, боялся соваться к своей чокнутой мамаше в одиночку.Эпизод 33
На следующий день я не пошла на работу, сказалась больной. Теперь, даже захоти Андреа навестить меня, он бы нашёл там только Сильви. Возможно, обжимающуюся в подсобке с управляющим. Возможно, когда у него возникнет такое желание, бара на том месте не будет вовсе. Там будет тату-салон, парикмахерская или просто закрытая дверь. Я размышляла так, будто иного способа со мной связаться не существовало. Помимо этого, я сомневалась, что хочу его видеть. Будто посещение псевдо-домениканцев сделало окружающую меня действительность декорацией. Они за какой-то час разрушили и образ моего идола Мартелло, и желание быть актрисой, и уверенность в том, что я не поверхностный человек. Маргарита стала моим кошмаром. И я надеялась, что мне никогда больше не придётся видеться с профессором Бенсоньи. До начала занятий в школе — три месяца — я хотела просто существовать. А дальше как пойдёт. Андреа отправился в мусорную корзину вслед за другими мечтами. Когда я рассказала обо всём сестре, она только хмыкнула. Меня оглушил крик младенца, вырвавшийся из телефонной трубки. Марта кормила Сару, готовила ужин и каким-то образом ухитрялась говорить по телефону. Что мои проблемы по сравнению с её? — Она зазнавшаяся стерва, вот, что я тебе скажу, — рубила Марта. — Тебя ведь ещё не выгнали из этой твоей киношколы? — Нет, конечно. — Тогда какая разница, что там думает эта старая сучка. После разговора с сестрой мне стало легче. Хотя внутри по-прежнему таилось сомнение, что это я ошибаюсь, в справедливости обвинений Маргариты я начала сомневаться. Я стояла перед зеркалом больше часа, пробуя различные маски. Гнев, досада, настороженность и радость, восхищение, страх, грусть, скука и трепет — всё это мне удавалось. Я пересмотрела все видео с собой. Да, возможно, я не блистала. Но была достойной. «Достойной, слышишь, Маргарита?! И в отличие от тебя, мне есть, где развернуться. Я молода. У моих ног целый мир», — я разозлилась так, что прикусила губу.Эпизод 34
Феде позвонила днём, объявила, что только проснулась. Она возвратилась из Америки. Но в Риме ей не сиделось. Потому свой день рождения она решила отпраздновать на Майорке. — Не могла сказать раньше?! — возмутилась я. Я притворилась, что у меня есть планы. — Как решила, так и сказала… — проронила она. — В общем, отменяй всё, летим на Майорку. Через пару часов я уже мерила купальник в «ЭРЕС». А ещё через три часа у меня была смена в баре. Я пришла туда раньше, села за дальний столик у окна, сделала заказ, как настоящий клиент. Я была опустошена, но уже не морально, а финансово. Отсутствие денег, впрочем, совсем не тяготило, поэтому и вино я выбрала самое дорогое. Целую бутылку. Пунцовое закатное небо над Миланом делало вечер идиллическим. Я опубликовала видео из примерочной, и теперь наслаждалась заслуженным восхищением. Вышла в эфир, чтобы сказать тост набежавшей публике. В шутку спросила, не желает ли кто присоединиться. А потом пришло оно, сообщение. Я разволновалась так, что зубы застучали о бокал. 💬 Привет, я тут рядом 💬 Могу присоединиться? Я не успела ответить. Не успела даже сообразить, что происходит. Андреа остановился по ту сторону стекла и махнул мне рукой. Наверное, я выглядела глупо, с открытым ртом. Но Андреа, так же, как и в первый раз, в повседневной одежде и с выбеленным вихром, в розовом закатном свете, казался наваждением. — Ты же не хотела мне отказать, — первое, что он сказал, усевшись напротив. Я по-прежнему держала в руках телефон. Будто бы и впрямь ещё могла отменить встречу. — Но если что, я могу и… — Нет-нет, всё хорошо, — глотнув вина, я добавила. — Мне так приятно тебя видеть. Довольный, Андреа кивнул и подозвал официантку. Я осушила бокал до дна. — Ты всегда себя так ведешь? — спросила я. — Видишь, что где-то бесплатно наливают и тут же являешься? Он положил локти на стол и наклонился ко мне: — Вижу, что прекрасная синьорина скучает, и тут же являюсь. — А мне по-твоему скучно? — Да. — Ошибаешься. Я не скучаю, я блаженствую. День для самой себя. Вогнав Андреа в ступор, я кротко улыбалась и отворачивалась к окну. Кажется, сейчас «деревянное лицо», отмеченное Маргаритой, пришло на помощь. У меня кишки переворачивались от одного его присутствия. — У меня напротив, весь день сплошная суета, встречи. Но я решил, что найду время для ещё одной, — отвечал он снисходительно. — Какая честь. Он улыбался на мою утрированную ядовитость и тем нейтрализовал её. Я спросила: — Если ты так устаёшь, почему бы не отменить парочку? Андреа пожал плечами: — Наверное, привык. Я всё время куда-то спешу. — Как кролик из «Алисы в стране чудес». — Точно. Он нервно застучал пальцами по столу, и я невольно обратила внимание на его руки. Они были ухоженными, короткопалыми. Никогда не играли на музыкальном инструменте. Я поняла, как мало, на самом деле знаю человека напротив. — На самом деле от постоянного бега я уже слабо ориентируюсь, что происходит вокруг. Я хотел бы рассказать, как много сделал за день. Но уверенность в том, что я на самом деле сделал что-то дельное, придёт только на следующий день, или через месяц. — У меня тоже такое бывает. Он нахмурился: — Да, но ты умеешь расслабляться. Я же… — Давай расслабимся вместе? Я не ожидала, что скажу такое. Но его колено уже случайно коснулось моего под столом, и тело прошило электричеством. Андреа поправил волосы (нет! в их непослушности и был шарм!) и откинулся на спинку кресла. — Наверное, за этим я и пришёл, — он усмехнулся. — Венера. Моё имя прозвучало, как имя истинного божества. «Да, конечно, я дарую тебе умиротворение», — подумала я, но, разумеется, не озвучила. Мне захотелось коснуться его губ. — Что такое? — Я вспомнила тебя в той роли детектива… С этими усищами, прилизанными волосами, с этим… — С этим галстуком! Шёлковый, широкий, его ты помнишь? — он оживился. — Скажу честно, я чуть не повесился на нём к концу съёмок. — Правда? — Фигурально выражаясь. Мы рассмеялись, но Андреа вдруг посуровел: — Почему ты отказалась пойти на Мартелло? — Мартелло переоценён. Он вскинул бровь, пожал плечами. — Ты так не считаешь? — спросила я. Он горько усмехнулся: — Бениссио — мой очень хороший друг. — Понятно. Не можешь объективно его оценивать. Андреа скривился, зажмурился и выдавил: — Он… очень хороший друг. Приоткрыл один глаз, посмотрел на меня игриво. «Кажется, между нами налаживается связь», — допустила я мысль. А наладилась бы она, считай я по-прежнему, что Мартелло — лучший театрал из живущих? Встреча с псевдо-домениканцами всё же пошла мне на пользу. — Я думала, что многие его превозносят. Я вдруг ощутила, что кто-то — не Андреа — пристально на меня смотрит. Управляющий. Конечно, у меня же скоро должна быть смена! Как бы я хотела про это забыть! Разумеется, его цепкий взгляд не упускал бутылку вина, и выражение лица сменилось с удивления на неодобрение. Я кивнула ему приветственно, надеясь, что он не станет подходить и отчитывать меня перед Андреа. Я сжалась от страха, но управляющий вскоре скрылся из виду. — Так и есть. Почему ты говоришь в прошедшем времени? — Андреа оглянулся через плечо. — На что смотришь? — Знакомый. Так, что там? Почему в прошедшем времени? Я сосредоточилась на том, чтобы мой голос не дрожал. При желании, контролировать его было не сложно. В отличие от дрожащих коленей. — Потому что… — я выдохнула. — Многие считают, что «Таро» стал провалом. Там не было сценария… — Был. Точно говорю. Бениссио сам его писал. — … Там не было хорошего сценария. Только жвачка. Не было эпатажа, идеи, не было стержня. — А кто эти «многие»? Ты сказала «многие считают». Он вновь наклонился ко мне. Его запах опьянял. От падения меня удержал собственный уверенный голос: — Ты должен знать хотя бы Маргариту Бенсоньи. Я на днях встречалась с ней. Он не знал, но я досуже объяснила, насколько велика эта женщина. Описывая её перед Андреа, я испытывала гордость. Возможно, не стоит упоминать, какой сучкой она была на самом деле. Он по крайней мере слышал об одном из стариков — о Томмазо, критике. Это для него послужило основой для доверия, хотя особого уважения он не проявил. Скривился. — Что же получается, Венера, ты отказываешься сходить со мной на спектакль, но охотно обсуждаешь его на встрече с какими-то стариками? Я поперхнулась. С ужасом обнаружила, что он спрашивал без тени иронии. Я спрятала глаза, решив не выпытывать, отчего это так его уязвило. Он ведь не мог ревновать меня? Между нами ещё ничего не было. «Но ты же его ревновала», — противоречил внутренний голос. — Зато благодаря им я лично познакомилась с прекрасным режиссёром, Лоренцо Марана, и устроилась в его прекрасный импровизационный театр, «Велатура», — я вся обратилась в своё дыхание, стараясь не смотреть лишний раз на Андреа. — На самом деле, я жалею, что не согласилась пойти с тобой, не увидела раньше их работу вживую. — Их работу? — Они участвовали в «Таро». И их единственных похвалили критики. Может, если бы Бениссио больше доверял другим, например, тому же Лоренцо, они бы похвалили всю постановку. Ты так не думаешь? — Я же говорю, Бениссио — слишком хороший мой друг. От неловкой паузы нас спасла официантка, которая принесла заказ Андреа. — Потом прогуляемся? — спросил он. Отёр рукавом обод бокала, налил вина и произнёс тост: — За твою новую работу в театре. — Спасибо. — И за наконец состоявшуюся встречу. — За встречу, — вторила я. — Так что насчёт прогулки? Я не знала, как ответить на его вопрос. С одной стороны, мне ужасно хотелось, чтобы вечер продолжался бесконечно. С другой — сегодня я обязана отработать смену. Хотя бы потому, что деньги мне были нужны позарез — теперь больше прежнего. Я почти с ненавистью посмотрела на брендированный пакет с купальником. Я бросила его на сиденье напротив — туда, где позже окажется Андреа — будто это был мой компаньон на этот вечер. Затем, мой взгляд зацепился за полупустую бутылку вина. «Разве можно быть такой дурой, Венера?», — я поджала губу. Да и как мне было сбежать сейчас, когда я уже показалась на глаза управляющему? Не сдержавшись, я издала скорбный вздох. — Понял, — внезапно подал голос Андреа. Глотнув вина, он поворачивал голову к проходу, старательно избегая меня. — Что понял? Он вскинул брови: — То, что ты хотела сказать. — Что именно? Он пожал плечами: — Какая причина отказа? Очередные старики, театры… или другие прекрасные люди? Последнее он добавил спустя недолгую, но заметную паузу. Сердце моё подскочило к самому горлу, и я только могла, что покачать головой. — Тогда что? Пожалуйста, ответь. Иначе я сегодня не смогу уснуть. — Работа, — я посмотрела на телефон. — Последняя смена здесь через полчаса. — Если ты хочешь таким образом уйти от темы… — он осекся. — Дело ведь во мне? Дышать, дышать, не забывать дышать. Андреа сидел напротив меня: такой поникший, такой уязвлённый, что я невольно испытала жалость. Этот суровый неандерталец вдруг сделался совершенно безобидным. Вот бы Феде удивилась! Я убедила Андреа, что и в самом деле сегодня работаю, и что за вино мне ещё предстоит получить нагоняй от начальства. — Я не собиралась пить всю бутылку, — призналась я, касаясь горлышка. — Просто получала удовольствие от того, что могу заказать самое дорогое вино. Но мне ведь никто не поверит, что я только пригубила. Такое допивают до дна. Я призналась, что потратила все деньги на грядущую поездку на Майорку, и что заработать их было негде — в театре «Велатура» платили от спектакля к спектаклю, а я пока не получила роли. Мне хотелось и нравилось показывать свою беззащитность. Под стать ему. — Я в твоём возрасте тоже вёл себя как дурак. «В твоём возрасте». Сколько у нас разница, пять лет? — А сейчас? Неужели отказался бы лететь на Майорку, если бы тебе предложил друг? Очень хороший друг… Если бы предложил Бениссио? Андреа задумался: — Да, скорее всего, отказался бы. И если бы Бениссио — тем более. У него часто бывают спонтанные идеи. Но если мне не хватает ни денег, ни времени, зачем совершать глупые поступки? Он возмутился, когда я покачала головой в неверии, и вынудил объяснить. — Мы с тобой почти не знакомы, но ты тратишь время, — я откашлялась, — и деньги. Я, кстати, не стану за тебя платить. Ты всё это тратишь, чтобы посидеть со мной в баре. Теперь представь, что это твой друг… — С другом я могу увидеться, когда захочу. С тобой — нет. Я снова посмотрела на часы. Он — на свои. Хотела подозвать официантку попросить счёт, но у меня совершенно вылетело из головы, как это делать. Я не могла разобраться с собственными руками, а Андреа смотрел на меня с умилением. Если он сейчас предложит сбежать — я скажу да, если он решит меня поцеловать — я не отпущу его, пока мы оба не лишимся дыхания, если он возьмёт мою руку — я отведу его туда, где мы сможем остаться наедине. Но ничего из этого он не сделал: — Понимаю, тебе уже пора, — закивал он и сам попросил счёт. Когда мы расплачивались, я даже не могла сообразить сколько и за что я плачу. Он поцеловал меня в щёку, сказал насколько приятно ему было провести со мной время. Я тоже что-то отвечала. Улыбалась до того, что свело скулы. В моей голове проносились сотни мыслей, что я ещё могу сделать и сказать, чтобы он остался, чтобы он вернулся. Но всё казалось неправильным. Не соответствовало той форме изнуряющего общения, что мы выбрали: краткие встречи раз в три месяца, и нет, они ни к чему не обязывают. Я боялась, что его интерес я себе возомнила. Это была лишь проекция моей неразделённой любви, лелеямой столько времени. Взбучки от управляющего я не получила. Ему было откровенно наплевать, что я делаю в своё законное свободное время. Главное, чтобы по итогу, могла стоять на ногах и держать поднос. «Остальное сделает твоя смазливость», — заканчивала я за него мысленно. Я отработала до двух часов ночи. Усердно, максимально профессионально, не отвлекаясь ни на что тем более на слащавые комплименты, которые в тот вечер, казалось, лились нескончаемым потоком. Даже когда я шла домой, ни о чём сложном я не размышляла. Я мысленно уже была на пляже с Феде, трещащей о том, насколько грандиозен Лос-Анджелес… Солнце ласкает моё тело, и никакого свинцового неба Милана… Вместо дождя, лазурные волны… Я спохватилась, что у меня пустые руки. Остановилась, чтобы перевести дыхание, и вспомнить, куда я положила пакет с купальником. «Вот я прощаюсь с Андреа, сама помогаю убрать тарелки и иду переодеваться… без пакета», — я чуть не заплакала от досады. Если пакет остался в зале — поминай, как звали. За два месяца работы я так и не смогла понять, какая публика обитала в баре. Наверняка, нечестных или нечистых на руку тоже хватало. Или же всё в порядке, и завтра, заглянув на работу, я найду свой купальник в коробке забытых вещей. Только бы Сильви не заприметила его раньше! Сев в ночной автобус, я доставала телефон. 💬 Ничего не теряла 💬? И адрес. На негнущихся ногах я выходила на ближайшей остановке. Меня не волновал дорогущий купальник. Не волновало сколько времени я потрачу. Он ждал меня. 💬 Готов вернуть в любое время 💬 дня и ночиЭпизод 35
— Что ты подумал обо мне, когда я явилась к тебе ночью? Я сидела на его кухне в его банном халате на голое тело. А его рука ласкала мою грудь, пока мы ждали, что кофемашина приготовит нам кофе. — Какой безумный ночной кошмар, — пошутил он. Мои соски отвердели. Андреа массировал их всё интенсивнее, доставляя приятную боль. И в конце концов, он сам возбудился настолько, что поднял полы халата, приспустил мне трусики и тут же вошёл. — Ты ведь ждал этого, — задыхаясь произнесла я. Я боялась кончить раньше него и доставить ему меньше удовольствия, чем мне бы хотелось. — Так долго. Стоило мне это услышать, как всё моё тело содрогнулось.Эпизод 36
Следует усмирить своё нетерпение. Подождать, пока события прошлой недели осядут в голове. Стоит ли удалить нашу переписку? Я её не перечитывала, но за неимением новых сообщений испытывала постоянное желание обратиться к старым. Я сидела на балконе отеля в уютном ротанговом кресле. Закат был прекрасен. Над поверхностью воды разлилось масло, в котором бултыхался сверкающий апельсин солнца. А когда он исчез влажный воздух наполнился тяжёлым, горьковатым ароматом. Где-то внизу, в апельсиновой роще гуляет с друзьями Феде. Её день рождения мы отмечали ежедневно всю неделю. В последний день мне всё-таки удалось остаться одной, сославшись на недомогание. И теперь передо мной расстилались небо и океан, не отличимые в столь поздний час: одинаково звёздные, одинаково лунные. Однако, несмотря на всё очарование этой ночи, я не могла выбросить из головы её уродливую сестру — ту ночь в Милане. Всего одну. От раздражения я впивалась ногтями в твердую ручку кресла. Мне было больно, но так, я по крайней мере частью своего сознания продолжала оставаться на Майорке. А не падать в кроличью нору. Мы расстались утром. У каждого были свои дела, своя ответственность. Обещаний мы не давали, чтобы не было так обидно, когда не сможем их сдержать. Вышли из подъезда. Попрощались на крыльце. Я поцеловала его в щёку, он церемонно ответил не менее сухим поцелуем. И мы разошлись в разные стороны. От его дома до станции метро было далеко, но меня подвёз случайный мотоциклист. Обхватив руками его торс, я подумала, что это лучшее доказательство, что никто — ни я, ни Андреа — ничем друг другу не обязаны. Когда мне написал Эмилио, фотограф, я согласилась на встречу и с ним. Он сделал лучшее портфолио из возможных, так он клялся. На оплате он не настаивал, но как должное в его разговоре проскальзывало, что мы встретимся лично после того, как я вернусь с Майорки. «Я всегда успею ему отказать», — думала я, не отдавая себе отчёт, что единственная причина, почему я не отказываю сейчас — желание поиграть с чувствами Андреа. После нашей связи, я перестала считать себя чокнутой. Моя любовь к нему нельзя было считать маниакальной, если он чувствовал всё это время тоже самое. Он признался, что ещё в нашу первую встречу на кастинге, в голове у него щёлкнуло. Я не стала спрашивать, верит ли он в любовь с первого взгляда — я сама не верила. Тем не менее, знала, когда именно случился этот щелчок, ведь я тоже его ощутила. У нас было слишком мало времени, чтобы говорить о судьбе. Те минуты, когда мы ещё могли говорить, я предпочитала слушать его хриплый, надсадный голос. Украдкой рассматривать его шрамы. Целовать суровый лоб. Вдыхать его запах.Эпизод 37
Единственным постоянным членом труппы «Велатуры», зарождающегося иммерсивного театра, был внук Маурицио — Лоренцо. По возвращении с Майорки мне предстояло познакомиться с ним поближе. Лоренцо, несмотря на его тридцатилетний возраст, из-за невыдающегося роста и мальчишеского лица можно было принять за подростка. Он будто только что вытянулся, и ещё неуклюже обращался с телом, говорил высоким голосом, порой «давая петуха», и озирался по сторонам опасливо, будто боялся столкнуться с неодобрением. — Иммерсивный театр — новое явление. Никто не знает, как с ним управляться. Мы не знаем, как его встретят, если мы будем давать регулярные представления. Возможно, для зрителей это будет как живые статуи. Развлечение для деревенщин и детей, и то недолгое, — объяснял мне Лоренцо. — Поэтому пока мы даём спектакли только дважды в месяц. Мы сидели с ним в просторном офисе. Это одно помещение, собственно, и считалось «Велатурой». Лоренцо арендовал его у дедушкиного экспериментального театра. Суть иммерсивного шоу — «живого театра» — была в том, что его устраивали на любой площадке: в парке, заброшенном здании, на парковке, пляже, в метро. При этом не только постановка могла определять декорации, но и место проведения — постановку. Иммерсия — погружение — подразумевало взаимодействие со зрителем, его вовлечение в процесс, долю импровизации. Подчас, у шоу даже не было постановщика. Оно просто происходило. Но с Лоренцо всё было по-другому. Это был странный союз — настоящий парадокс. Основав именно иммерсивный театр, он хотя и перекладывал львиную долю ответственности на актёров, не желал отпускать поводья полностью. — Хорошая импровизация — подготовленная импровизация, — повторил он несколько раз за разговор. Наверное, это была успешная формула. Страха неудачи у меня не было. Этот театр, как считал Маурицио, мало чем отличался от обычных занятий импровизацией в школе. Разница была лишь в том, что вместо сокурсников придётся взаимодействовать со зрителями. То, что дед считает новую форму театра — разминкой перед большой формой, театром классическим, Лоренцо, вероятно, уже знал. Он рассказал мне о нескольких постановках, упоминания которых я не смогла найти в Интернете. — Мы ставили «Сон в летнюю ночь» в Северном парке. Это было масштабно, — Лоренцо разводил руками. Однако сколь бы ни был парк близок к месту моего обучения, отголосков этого грандиозного по меркам Лоренцо события я не слышала. Я спросила его о спектакле «Таро», который Мартелло обещал перенести на сцену собственного (sic!) театра — будет ли «Велатура» участвовать и там? На что Лоренцо, горько усмехнувшись, отвечал, что о новом театре не слышал, и, хотя видит в «Таро» потенциал стать иммерсивным спектаклем — куда более интересным, чем его нынешняя классическая форма, вряд ли ему с Мартелло по пути. Он называл его исключительно мошенником — «тароккаторе» — что уже давало намёк на их отношения. — Если хочешь светить лицом, хочешь первых полос — тебе не сюда, Венера. — Лучше так, чем те первые полосы, что достались Мартелло, — усмехнулась я, на что Лоренцо лишь кивнул. — Ладно. Он не провёл проб, всецело доверившись рекомендации дедушки на мой счёт. Рассказал о графике репетиций новой постановки. Это была «Анна Каренина», которую планировали сыграть на станции метро «Кадорна». Видимо, у Лоренцо с иронией всё было хорошо. Сценария на руки он не выдал: посоветовал перечитать книгу. Далее, на первой репетиции он познакомит меня с остальными членами труппы, и только тогда, при их участии, он сможет окончательно решить, найдётся для меня роль или нет. Маурицио уверял, что таковая обязательно должна найтись: говорил, что, раздувая актёрский состав, Лоренцо тешил своё самолюбие. Разумеется, вышло так, как и предрекал Маурицио.Эпизод 38
В театре было всего три актёра и четыре актрисы, так что мне даже досталась роль с именем. Моего персонажа звали Бетси, и меня вскоре стали звать так. Как я не противилась, моё истинное имя изредка звучало только за стенами офиса. Такое пренебрежение я восприняла как недобрый знак. В конечном итоге, я была Венерой, я её воплощала. Лишиться имени было всё равно, что лишиться лица. «Деревянного лица», — напоминала я себе, чтобы мотивировать работать усерднее. В театре «Велатура» это мало кого волновало. Главное, чтобы я не застывала, как вкопанная, не зная, что ответить, на случайно вброшенную фразу. А этого я не делала. Воспринимать репетиции как очередное занятие в киношколе — вечерний курс — было просто. И когда я выходила с них, отвечая Сильви, что работала, та злилась. Возможно, скоро я уступлю это место ей, по прежнему занятой барными подносами и управляющими. В очередной раз позлив её, я отправляла телефон в карман, но тот вновь напоминал о себе. Звонил Андреа: — Как дела? — Сегодня? Нормально. Я слышала эхо своего голоса, будто бы уже была по ту сторону трубки. Разогретый после репетиции, он нёсся по каналам связи, заставляя те трещать. Я уверена, Андреа поморщился от того сколь громко я говорю. Его же быстрая речь была как стрела: заставляла быть начеку, чтобы случайно не пропустить. — Хорошо, хорошо, я слышу, — рассмеялся он. — Есть планы на вечер? Меня пригласили на премьеру фильма. Вообще-то пригласили месяц назад, но только сегодня увидел запись в плане. Я не люблю подводить людей… Я мысленно прокляла себя и начала говорить намеренно низко: — По правде говоря, — начала я. Андреа тяжело вздохнул. «Я ещё не успела договорить, а он уже разочаровался в моём отказе?» — я удивилась и поспешила заболтать его. Я говорила про репетицию, про то, что одета неподобающе ни для чего, что бы он там не придумал. Упомянула сколько занимает путь до дома. По окончании моей тирады Андреа вздохнул ещё раз. «Ну, нет!», — у меня у самой почти навернулись слёзы. Я больше не хотела его расстраивать. Никогда. Детская наивность заявлять такое, но это была установка. По крайней мере, я пыталась сделать наши отношения (а есть ли они?) лучше. Но он меня вновь удивил: — Я бы слушал тебя вечно, — сказал он. Нежность. Я почувствовала теплоту, разливающуюся по груди, приливающую к голове. — К чёрту планы. Расскажи что-нибудь ещё, пока идешь домой. Что за там с театром, с этой прекрасной «Велатурой»? Я всё-таки спросил о нём Мартелло, и много не услышал… Пришлось взять такси, чтобы не потерять сигнал в метро. Мы закончили говорить, только когда мне пришлось отпирать тяжёлую дверь своего подъезда двумя руками. Ухо занемело, рука закостенела и удерживать телефон больше не было сил. Казалось, что всё левое полушарие пылало. Но, несмотря ни на что, я улыбалась воодушевлённая. В дымке эйфории поднялась на свой этаж. И застыла в пролёте. — Я же сказал, увидимся, — лицо Андреа светилось от радости. — Я с ответным визитом. Он был одет торжественно, при костюме, несообразно обстановке. Рассмеялся, отчётливо осознавая, чем именно вызван мой ступор. Пока я возилась с ключами, он слегка касался моего бедра тыльной стороной ладони. — Часы, — я покосилась на его обнажившееся запястье. На самом деле я проверяла, хорошо ли на мне сидят брюки. И чтобы хоть чем-то оправдать свой косой взгляд, упомянула про часы. Он убрал руку, оправил лацкан рубашки, будто стыдясь, что я обратила внимание на его состоятельность. — Обязанности перед спонсором, — всё же ответил он спустя небольшую паузу. Мы вошли в тёмный коридор. Над Миланом вновь сгустились тучи и вкупе с вечерней мглой полностью гасили естественное освещение. Андреа закрыл за собой дверь, и мы остались в серебрящейся темноте. Поцеловались. Он быстро провёл руками по изгибам моего тела. Пальцы впились в ягодицы, цепко, больно, но я лишь подалась вперёд. Не стала сопротивляться, когда он приподнял меня и усадил на комод. Промелькнула мысль: откуда он вообще знает, что там есть полка? Наверное, заметил, когда мы входили. То, что он заранее продумал свои действия, возбудило меня ещё больше. Пока он колдовал с ширинкой, я гладила его плечи — какие же сильные у него руки! Поцеловала его в шею, расстегнула рубашку, изучила языком шрамы на ключице. Андреа дёрнулся. Ему было неприятно, что я к ним прикасалась? Или он всё ещё борется с застёжкой? Мне пришлось спрыгнуть с комода. Я встала на колени, стала ласкать его через ткань. Он успокоился, перестал почти истерично дёргать замок. Позволил мне самой с ним разобраться. Больше Андреа не проявлял инициативу, позволил и дальше вести мне. А когда он кончил, я довела себя до оргазма его пальцами. «Стоит ли после такого предлагать чай?» — спрашивала я, глядя на собственное отражение в зеркале ванной комнаты. Я приняла душ без него, почистила зубы. Волосы, напитавшись водяными парами, стали курчавиться ещё больше. — Ты чарующая нимфа, — восхищённо произнёс он, когда я вошла в комнату. Андреа расположился в единственном кресле. Он не подходил этой обстановке, хотя я много раз представляла его здесь. — Очень развратная нимфа. Я потянула за воротник халата. Обнажила сосок. Мою грудь он любил. Надеюсь, что любил меня всю. — Нимфа-нимфоманка, — я села к нему на колени. Андреа жадно обватил губами сосок, не отрывая от взгляда своих тёмных глаз от моих. Потом резко отпрянул, но не удержавшись, продолжил массаж пальцами. — Венера, мы опоздаем, — жаловался он. Злился на собственную податливость. Меня это раззадорило. Я стала двигать бёдрами, но он прижал их себе крепко, заставляя остановиться. — Куда? — На премьеру «Пилота "Ястреба"». — Ты же послал все планы к чёрту. Губы, руки, бёдра. Ему не хватит силы воли сопротивляться. Мы поцеловались, долго, как затяжное падение. — Только те, что были назначены до шести вечера. — Сколько у нас ещё времени? — Тебе хватит, чтобы собраться. — Но разве я не прекрасна сейчас? — сказала я с сарказмом. Он погладил мои скулы, подбородок, как настоящий оценщик: — Невероятно, — он поцеловал меня в нос. — Но я бы предпочёл, чтобы ты надела платье. Он прижал меня к себе и горячо зашептал: — Только то, которое не будет слишком жалко. Андреа описал, что хочет сделать со мной сейчас, и я раскраснелась. Почему-то делать такое было менее стыдливо, чем слушать про это. Он рассмеялся, потом запустил руки в волосы, руша укладку: — Прости, я просто пунктуальный человек. Настолько не люблю опаздывать, что ни о чём другом думать не могу. Спустя полчаса я была готова. Сидя рядом с ним на пассажирском сиденье, я, наконец, задумалась: — Откуда ты узнал мой адрес? Андреа отвечал, не отвлекаясь от вождения: — Ты сама его сказала. Потом ещё раз, когда рассказывала про ночной автобус. И ещё раз, когда призналась, что тебе нравится смотреть на железнодорожные пути из окна. Я стыдливо спрятала глаза: — Зачем я это сделала? Мы с тобой ещё плохо знакомы. Он посмотрел на меня иронично и спрятал ухмылку: — Очевидно, чтобы я нашёл тебя. — Но ты не нашёл. В моем голосе сквозила обида. Сейчас мне стало жалко то время, что мы потеряли. — Нашёл, но не сразу. Я не хочу торопить события. — Почему? — Потому что сама видишь, когда я тороплюсь, у меня ничего не выходит. Он всё ещё переживает, что у нас сегодня не вышло нормального секса? Я сочувственно улыбнулась и ободряюще сжала его колено. — Ты считаешь меня нахалом? — внезапно спросил он. Перестроился в крайний ряд, начал замедляться. Я огляделась: — Разве мы уже приехали? — Нет. Хочу купить тебе цветы. — Зачем? Андреа нахмурился. И без того нависшие брови сделали лицо ещё более мрачным. Он не знал, что ответить, но его спасала необходимость поработать рулём, чтобы припарковаться. Когда мы всё же встали в переулке он молча посмотрел на меня, потом сквозь меня — на стену. — Ведь так принято. Дарить цветы, когда начинаешь встречаться. Для выражения чувств. — Я и так знаю, что ты чувствуешь. Он покачал головой, после уставился на меня, не мигая. Потянулся поцеловать, но я его остановила. — Опять размажешь помаду. Неотрывно мы смотрели друг на друга. — Так мы точно опоздаем, — заметила я ненавязчиво, когда он залез рукой мне под платье. Андреа согласно кивнул и завёл автомобиль.Эпизод 39
Он придерживал меня за талию, когда мы входили в кинотеатр. Не отпускал меня, когда его фотографировали. Легко касался моего плеча весь фильм. Выходя из зала, отвёл руку в сторону, чтобы я взяла его под локоть. На многочисленных фотографиях с мероприятия, мы смотримся как состоявшаяся пара. Я приподнимала ему манжет рубашки. — Что ты делаешь? — Спонсорские часы, — отвечала я ему шёпотом. Он хлопал себя по лбу и, посмотрев с благодарностью подтягивал рукава. Заботиться о нём у меня выходило как-то само собой. Я познакомилась со всеми, с кем был знаком он. Каждый произносил моё имя с улыбкой, и это доставляло удовольствие самому Андреа. Он будто был первооткрывателем, добывшим редкую диковину, и теперь хвастал ею, выставляя на передний план. Но тех, кто оценивал меня лоснящимся взглядом, он смотрел без ревности, воспринимая это как лишнее доказательство моей ценности. Тогда я не до конца понимала — как не понимала и сейчас — действительно ли Андреа воспринимал меня как вещь или это ощущение пришло впоследствии, в попытках запятнать его образ, чтобы расставание стало хоть сколько-нибудь обоснованным. Однако конец того вечера, первого вечера, когда я и он — отдельные и независимые друг от друга люди — вдруг стали работать как пара, вышел более чем человечным. Без страстей с моей стороны, без погони с его. Всё покрыла какая-то усталость от общения, от тягот быть на виду. Решили поехать к нему — его квартира была ближе. Поднялись на лифте молча, держась за руки: холодно, хмуро, не пытаясь устроить вертеп и кончить за тридцать секунд. Заказали ужин и включили телевизор. Он заснул первым, обхватив меня руками и ногами. Даже приди мне сейчас мысль заказать такси и отправиться домой, уйти незаметно было бы крайне затруднительно. Но разве могла я подумать о таком?Эпизод 40
Возвращаться в Милан было тяжко. Снова выезд из Бергамо, снова Адда — здравствуй, Рубикон! — и снова квартира. Другая, без железнодорожных путей за окном, с работающим лифтом. Без комода в прихожей и призрака Андреа, следующего за мной из одного угла в другой. Сменить обстановку было хорошей идеей — я поблагодарила Марту — однако помимо материального груза в новую квартиру я перевезла груз психологический, оставить который новым съёмщикам было невозможно. Да и как-то не по-человечески. Поэтому, для лучшей кармы, своё старое жилище я покидала с улыбкой, вспоминая все те бесконечно счастливые моменты, с которыми оно было связано. Несомненно, среди этих воспоминаний был и Андреа. И сколь бы я не хотела оставить его там, запереть за дверью и отдать навсегда ключи, он просочился и в новую обстановку. Здесь были плафоны, похожие на те, что висели над кухонным столом в его квартире. Я понимала внутренне, что это лишь отголосок, возможно, даже фантазия. Я могла видеть то, чего нет, и вспоминать то, чего не было. Мне жутко захотелось поехать к Андреа, проверить, действительно ли наши плафоны так уж похожи. Чем не причина? «Здравствуй, мой бывший возлюбленный! О, ты не один! Нет-нет, не вставайте с кровати! Не утруждайтесь! Я лишь посмотрю на твою лампочку и уйду», — представляла я. И, хотя событие это не произошло и не могло произойти ни в коем случае, я покраснела, будто он и впрямь выставил меня за порог из-за этой нелепой шутки. Новый интерьер мне опротивел за первые часы после возвращения. В Бергамо, у родителей, я слишком часто думала об Андреа, чтобы сейчас спокойно лицезреть этот чёртов плафон. Несмотря на погоду — изнурённое октябрьское солнце лило на город рассеянный и усыпляющий свет, превращая весь окружающий мир в застиранную тряпку — я отправилась по магазинам за новым светильником. Цокот моих каблуков по тротуару казалось был единственным ритмом — слабым сердцебиением города. Милан пребывал в коме — или лучше сказать, осеннем анабиозе? Люди и машины проползали как сонные мухи поодаль, будто отделённые от меня стеклом. По пути я поймала несколько взглядов, пронзительных и с чётко очерченной эмоцией — неожиданной посреди пелены расплывчатых силуэтов. «Любуются мной, Венерой», — подумала я устало. И тут же себя одёрнула: если мне опостылели восхищённые взгляды, я явно выбрала не ту профессию. Кстати, о ней. Еле теплящийся настрой перемен совсем угас. «А ведь действительно, хорошее время посетить «Велатуру», так ведь?», — спросила я себя, посмеиваясь над собственной глупостью. Остановилась посреди внезапно обретшего голос трафика. Слепящее солнце застило глаза, как плеснутая в них кислота. Репетиций не назначали уже больше месяца, и все догадывались, что Лоренцо окончательно увлекся побочным проектом. Впрочем, я не особо вникала в переписку в чате, даже в тот единственный день, когда ошибочно предположила, что смогу взять себя в руки. Лоренцо отвечал с задержкой. Я уже стояла в дверях магазина, рассматривая вздымающиеся по обе стороны от меня полки с товарами для дома. Предположила даже, что смогу сегодня справиться с их хаотичностью без тошноты. Но сделав лишний шаг, я почувствовала соль в горле. Так ли мне хотелось расставаться с этой незримой связью между моим домом и домом Андреа? — Через полчаса заеду в офис, — сообщил мне Лоренцо. Я тут же выбежала прочь, хотя это можно было посчитать фальш-стартом — до театра было не более десяти минут ходьбы. Быстрый ритм каблуков. Резкая остановка, чтобы купить пару кофе: себе — американо, он подходил сегодняшнему дню и мог ненавязчиво его подстегнуть. Заказ Лоренцо умещался в три строки сообщения, которое я просто показала баристе.Эпизод 41
— Сносно. Лоренцо поморщился после первого глотка, но отставлять не стал. Мы сидели друг напротив друга в офисе — двух квадратных метрах залы театра, где помещался стол Лоренцо. Царил полумрак: он не стал включать освещение, но и не допускал унылое солнце внутрь. Редкий фильтрованный свет, прошедший сквозь неплотные шторы, делал атмосферу душной. Лоренцо внимательно на меня посмотрел и нахмурился: — Ты сегодня без макияжа. И сегодня, и много дней до этого. После ухода Андреа быть женщиной для меня стало пыткой. — Это нехорошо, — продолжал Лоренцо уже с улыбкой. — Милый, так выглядит депрессия. — Нет, дослушай. Я всё же хочу сказать. Это нехорошо, потому что, если с макияжем ты ещё оставляла остальным женщинам шанс на то, что… — Слишком длинный комплимент, Капоне. Поэтому тебя все считают занудой. Лоренцо скривился: — Ладно. Твоя естественная красота сегодня затмевает свет. Я покосилась на задёрнутые шторы. — Если открыть окна, — быстро добавлял Лоренцо. Он сокрушённо уронил голову. Я улыбнулась. — Зачем вообще тебе нужны эти комплименты? — Разве они не поднимают настроение? — Нет. — Но ты улыбнулась! — Из вежливости. Некоторое время мы продолжали пить кофе молча, оглядывая пустой зал. Нескоро Лоренцо вспоминал зачем вообще приехал в «Велатуру». Отыскал какие-то бумажки, я спросила зачем они. — Это черновая версия «Таро». Он сказал вполголоса — из ложной скромности. Мне же для полутонов не хватало выдержки. — Тех самых? — спросила я для пущей убеждённости. — Мартелло, — подтвердил он. — Прислал под грифом «Конфиденциально» с пометкой, что изменять её мы не имеем права. Черновую версию, Венера. Не имеем права изменять. Вот ты можешь мне сказать, что творится у него в голове? Я призналась Лоренцо, что последнее время мало следила за его успехами. Так вот, значит, как всё устроилось — Лоренцо стал постановщиком спектакля для Бениссио Мартелло. — И что теперь театр? — спросила я. Мы ещё раз молча оглядели пустое помещение. Лоренцо усмехнулся: — «Велатуры» больше нет и не будет. — А что будет? — Театр на деньги Мартелло. И под его названием, — он улыбнулся и посмотрел долгим взглядом в окно. — Ты совсем не следила за новостями? «Джермини». Название колоды карт. Мартелло одержим таро. — «Джермини», — произнесла я по слогам. — Могло быть и хуже. Лоренцо в ответ глухо рассмеялся, и не начал говорить, пока не сделал очередную затяжку: — Не зарекайся. Они, именно эти карты, гораздо чаще называются по-другому. — Не тяни, Капоне. Лоренцо наклонился ко мне и почти физически вложил это слово в тепло своего дыхания, разящего сигаретной горечью: — Минкиате. «Минкиате» — попросту говоря, «хрень» — в этом, казалось, было заложено всё отношение Мартелло к предприятию. — Я не пойму, он намекает на что-то? — А я спросил, — усмехнулся Лоренцо. — И? — Колода флорентийская, и он флорентиец. А к иммерсии и авангарду он относится с большим-пребольшим уважением. — Капоне, пообещай мне, что я никогда не встречусь с этим человеком. — Не стану. Всё-таки он худрук «Минкиате»… Надо же, запоминается проще, чем «Джермини», и звучит органичнее… Ладно, помимо того, что мы станем зваться «ерундой», в остальном — всё будет как всегда… Венера, ты меня слышишь? Сперва я просто промычала в ответ. Мысль сформулировалась только когда прошла обида. Я думала, что в своём падении зацеплюсь хотя бы за работу. Однако выходило, что и эта надежда раскрошилась. Имя Мартелло неприятно резануло слух. Он со своими таро был разбросан по нашей с Андреа истории. Я не могла не вспоминать его. — Не будет, Капоне. Мне там места нет. Мартелло — очень близкий друг Андреа. Он на свои деньги вполне может купить новых актёров, с незапятнанной репутацией. Лоренцо был со мной не согласен. Да и я сама, подумай хоть на долю секунды больше, принялась бы себе противоречить. Разве я опорочила чем-то свою репутацию? Мы расстались с Андреа без скандалов, без массовых разрушений — а было ли нам, что рушить? — без боли. Я не увидела на его лице даже сожаления. — Да. Но подумай: и у нас будут деньги. Своя крыша. А для Мартелло — это шанс выйти за рамки «театра одного актёра», как говорит дед. Он уступил место сценариста, место режиссёра-постановщика, место оператора по свету… Я уверен, если встанет такой вопрос, он уступит и на твой счёт. В конце концов, чем больше рук, тем быстрее разберём завалы предыдущей катастрофы и построим что-нибудь цельное. — «Что-нибудь»? — спросила я недоверчиво. Лоренцо пожал плечами: — Пока так. Неопределённо. У нас есть кость, — он похлопал рукой по сценарию. — Нужно, чтобы она обросла плотью. — А мне казалось, что «Таро» как раз про бесплотное. По вскинутой брови я поняла, что шестерёнки в головеЛоренцо зашевелились от одного случайного эпитета. Он жестом попросил меня продолжать. — Потому что это эзотерика, — стала размышлять я, не зная точно, к чему в итоге приду. — Что-то выше нашего, материального мира. Но если я не права, и у Мартелло не было этого «высшего» смысла, тогда всё ещё хуже. — Почему? — нахмурился Лоренцо. Я задумалась, хотя ответ всегда был где-то внутри, в подкорке сознания: — Потому что у его «карт» не было настоящего голоса. Потому что это пантомимы, картонки. Пустые картинки и пустые проповеди. Лоренцо воззрился в пустоту. Он глубоко дышал и иногда его губы кривились. «Муки творчества», — так описывала Сильви подобные моменты. Я, как и задумывала, привела её в «Велатуру». Впрочем, на этого начальника Сильви произвела куда меньшее впечатление и, кажется, ей самой это было не по душе. Я размышляла о подобных отстранённых вещах, чтобы не мешать Лоренцо думать, однако ему потребовалось не так много времени, чтобы прийти к заключению. — Я хочу услышать твой голос, — твёрдо заявил он. И стукнул кулаком по сценарию. Мне редко приходилось наблюдать Лоренцо в состоянии такого творческого исступления. Обыкновенно в театр он приходил с готовой идеей, и сколь-нибудь незначительные перестройки для экспериментального театра были делом привычным. Однако, творческая жила, которую Лоренцо надрывал сейчас, залегала глубоко. Я погладила его руку: — Пожалуйста. Я всегда к твоим услугам. Что тебе сказать, милый? Твоя естественная говорливость сегодня заглушает городской шум. Лоренцо вымученно улыбнулся и взял меня за руку: — Венера, — протянул он. — Если открыть окно, разумеется, — добавила я, и мы рассмеялись вместе. После Лоренцо смерил меня долгим взглядом и ухмыльнулся: — Я хочу услышать твой голос там. В «Таро». Видит Бог, этому куску картона, — он потряс сценарием. — Нужен настоящий голос.Эпизод 42
Федерика первой узнала о моей интрижке с Андреа, как она её окрестила. Прежде чем я успела собраться с духом и признаться ей сама, новость просочилась окольными путями. — Если бы у вас и в самом деле было всё настолько серьёзно, ты бы уже давно рассказала об этом мне! — была убеждена она. Феде заявляла это с обидой, будто моя личная жизнь каким-то образом влияла и на неё. Сложно было понять играла ли она заинтересованность, или и в самом деле беспокоилась обо мне. Впрочем, удовлетворившись малозначимыми подробностями, подруга остывала, но не переставала именовать Андреа неандертальцем. Это задевало не так сильно, как то, что случайным вопросом она задевала важную тему. Действительно ли между мной и Андреа было всё настолько серьёзно? Абсолютно тот же вопрос я услышала позже и от Марты. — Не знаю. Мне не было нужды лукавить. Марта взметнула бровь: — Не стоит торопиться. Так говорила сестра, умудрённая жизненным опытом, и то же твердил Андреа. Выходит, в этом была доля правды. Марта уложила Сару на кровать, чтобы переодеть, и возникшая из ниоткуда Нина, тут же принялась играть с младенцем, тыча пальцем ей в нос. Это была довольно милая семейная картина, но ничего притягательного для меня в ней не было. И когда я сменила в ней персонажей — представила на месте Марты себя и Андреа — полотно сменило свой блаженный тон на тревожное предчувствие Апокалипсиса. Мы с ним никогда не дойдём до этой точки, я просто знала. — Кажется, мы просто знакомые, знакомые с привилегиями. Я отвернулась от сестры, чтобы не встречаться с ней взглядом. Она, наверняка, удивилась: если наши с Андреа отношения в самом деле случайная интрижка, зачем я вообще рассказала о нём? Обмануть её было сложно. — Хотя бы мне не ври. — Прости, — сказала я вполголоса. И хотя Марта продолжила расспрашивать и в тот день, и много после — до откровений у нас больше не доходило. Я поняла, что моя с Андреа разбавленная связь — когда мы добавляли её по капле в наши жизни — была непонятна многим, в том числе и нам самим. Возможно, Феде была права заворачивая её в оболочку «интрижки»? Андреа писал редко. Это всегда были рваные сообщения вроде: 💬 Гроза 💬 Я в Турине 💬 Перезвоню, жди Или: 💬 Луна 💬 Смотри какая большая 💬 Приедешь? И я ждала, смотрела, приезжала, ощущая при этом, что во мне иссыхает некая самость. Федерика разумеется трактовала это как ущемлённое чувство собственного достоинства: — Прекрати за ним бегать, как собака, Венера, — твердила она. Сжалась и величавость моего имени. Его больше не произносили с вожделением, с улыбкой. Для меня оно стало звучать как белый шум телевизора.Эпизод 43
В один момент, в начале октября, прямо перед занятиями в киношколе, я поняла, что впервые испытываю к Андреа что-то помимо слепой страсти. Это была усталость, усталость от тягучей любви. Он не хотел спешить, Марта советовала не торопиться, но оба они, обожжённые скорыми решениями в прошлом, не понимали меня. После стольких месяцев сожительства с его безынициативным образом, мне было сложно справиться с ощущением, что реальный Андреа, столь же инертный, может раствориться как призрак. Об этом же мне говорила и Федерика, пока мы стояли в фотогалерее у огромного чёрно-белого портрета её самой. — Иногда мы с Андреа встречаемся. — «Встречаетесь»! Раз в месяц?! — Раз в месяц. Пока. Он на съёмках. — Венера! — Федерика вскрикнула и едва не выплеснула шампанское на своё же бумажное лицо. — От Пьемонте до Милана, сколько? Час-два пути? Я проглотила обиду. На самом деле съемки у Андреа уже давно закончились, но признаваться Федерике, что с тех пор мы не встречались просто потому, что у него были другие дела — важнее меня — было стыдно. Подруга отправилась дальше по выставке быстрым шагом, так как единственный интересующий её пункт — её саму — мы уже миновали. Едва поспевая за ней на высоких каблуках и скользя по мраморному полу, я торопливо набрала сообщение для Андреа. «Всё, хватит», — приказала я себе. 💬 Хочу тебя увидеть сегодня О том, что нам нужно поговорить, я не стала писать. Где-то вдалеке послышался возглас Федерики: «Марко!». После чего, она останавливала меня, идущую вслепую, и влекла в сторону. — Профессор Бенсоньи, — кивала я. К встрече с ним я готовилась морально, но никак не ожидала увидеть раньше начала занятий. Его мать по-прежнему преследовала меня в кошмарах, и не одна репетиция в «Велатуре» не проходила без того, чтобы я не вспоминала про своё «деревянное» лицо. Сам Бенсоньи при виде меня нисколько не стушевался. Пиджак по-прежнему был ему не по размеру, однако сейчас это намекало скорее на разгильдяйство, чем на дурной вкус. Со стороны раздался ещё один, смутно знакомый голос: — «Профессор»?! Сколько же тебе лет, Венера? Видимо, я столь сильно переживала, когда мне ответит Андреа, что совсем не замечала происходящего вокруг. Я ещё раз окинула взглядом Бенсоньи, словно угадывая, почему такой вопрос вообще мог возникнуть, и, наконец, переводила его на собеседника. — Здравствуй, Эмилио! Я расцеловала его в обе щеки и обняла. После того, как Федерика поздравила фотографа с успешной выставкой и днём рождения, церемонию пришлось повторить ещё раз. Никто не удивился, что мы знакомы (кроме меня, которая не знала, куда пришла). Милан был огромным городом, но со временем мне стало казаться, что он — лишь скопище узких кругов, в один из которых ты попадаешь по приезде и больше не выходишь за его рамки. От Бенсоньи Эмилио узнал и про киношколу, и про «Велатуру». Мысленно, я пожурила старика Маурицио за то, что не умеет держать язык за зубами. «Значит, о том, что я играю в театре знает и Маргарита», — подумала я со злорадством. Будто бы театр — тем более, эти «вечерние курсы», как описывал Маурицио — был показателем моей пригодности как актрисы. И всё же на словах про театр я расправила грудь и посмотрела на Эмилио с вызовом. — Это я помог? — тут же среагировал он и принялся весело озираться, ища похвалы. Я поблагодарила его за прекрасное актёрское портфолио, но не стала скрывать, что в моём трудоустройстве в «Велатуру» его заслуги нет. Пока я проверяла, не ответил ли Андреа — быть может я ненароком перевела телефон в беззвучный режим? — Бенсоньи с недоверием посмотрел на Эмилио: — Ты, и снимаешь портфолио? — Исключительно в качестве разминки. Эмилио намекнул и на мои особые привилегии. Что он имел ввиду конкретно я догадывалась, хотя после Майорки мы с ним больше не встречались. Меня замутило. Я сжала руку Федерики и показала глазами на выход, однако ей даже в голову не могло прийти, что я могу захотеть оставить такую компанию. — А твоего портрета здесь нет? — спрашивал меня Бенсоньи. — Нет. Насколько мне известно… Я опасливо повела головой, боясь, что из какого-нибудь тайного угла на меня воззрится она — вторая Венера. От следующей фразы Эмилио меня одновременно отпустило и покоробило: — Будет, всё будет, я надеюсь, — разводил он руками. — Если Венера позволит её запечатлеть, потому что в прошлый раз она сбежала от меня куда-то на острова… Федерика, очевидно недовольная тем, что фокус внимания не на ней, не сдержалась: — Это я, я её увезла! Голос её прозвучал высоко, выше почти на октаву того, каким она обычно говорила. Может теперь она согласится уйти? Однако несмотря на проглядывающее недовольство подруга продолжала стоять как вкопанная. Впрочем, кроме меня эту натянутость в воздухе не ощутил никто. Бенсоньи криво улыбнулся — острый выкрик резанул и его тонкое ухо. Эмилио заметил насмешливо: — А, так вот, кто во всём виноват! — Всего на неделю. Эмилио, не обижайтесь, — в шутку оправдала я подругу. — Целую неделю! Когда поджимают сроки выставки, — театрально вздымал руки Эмилио. — Я не люблю спешить в своих фотографиях… Он пояснял всё это, глядя на меня с теплотой. Для меня эта внезапная, щемящая сердце откровенность стала неожиданностью. Но больше эмоции меня в тот момент волновали слова. И волновали в самом негативном смысле: будто сердце моё отказывало клетка за клеткой, и оставшиеся участки, не затронутые некрозом, раздувались и наливались кровью. «Не люблю спешить», — повторила я про себя. Сколько можно? Почему все вокруг меня, так любят бесцельно тратить время? «Так любят заставлять ждать», — с горечью подумала я и невольно коснулась кармана с телефоном. «Андреа?» — позвала я мысленно, надеясь, что, хотя бы через этот, телепатический канал связи, достучусь до него. Но всё было глухо. Эмилио тем временем сравнивал фотографию с вином — и то, и другое требовало выдержки. О своём деле он говорил с естественной проникновенностью — этому стоило позавидовать. Он был целостной личностью, щедро вкладывавшей себя в работу, не иссякая при этом. В отличие от меня, которая отдалась Андреа настолько, что от меня самой остались одни огрызки. Зависело ли умение балансировать от личности или от возраста? Я всмотрелась в лицо Эмилио — лицо сорокалетнего мужчины, с загорелой пористой кожей, неглубокими морщинами. И волосы у него, под стать Бенсоньи, были подёрнуты сединой. Хотя бьюсь об заклад, Эмилио даже и не думал их красить: слишком уж органично она дополняла его личность, это было очевидным решением природы. «А почему Андреа красит свои? Неужели он такой же притворщик как и Бенсоньи?» — промелькнула случайная мысль. — «Я ничего о нём не знаю». Я ещё раз проверила телефон. Несколько сообщений, но не от него. — Куда-то торопитесь? — поинтересовался Эмилио, кивком указывая на телефон. Из нервозности я продолжала крутить его в руках. «Никуда не тороплюсь. И в этом наша с Андреа проблема». — Вовсе нет. Сегодня Федерика убедила меня полностью посвятить вечер выставке. — Мне? Я польщён. Спасибо, Федерика. На секунду мне показалось, что мне-таки удалось перевести фокус обратно на подругу и зафиксировать его. — Это нам нужно Вас благодарить, за всё это… — Федерика обвела жестом весь зал, будто бы случайно остановившись на собственном портрете. — Я считаю, что работы просто прекрасны. Нет слов. Определённо, Эмилио она не станет называть «неандертальцем». У неё самой горели глаза в его присутствии. Может быть тоже, из-за уважения к его работе, но я сомневалась. Сильви как-то заметила, что Федерика стремится одновременно отыметь и ублажить всех сразу. Пожалуй, более точного определения подруги не существовало. Бенсоньи сказал, что-то про экспозицию. После возникла неловкая пауза, и профессор кинул на меня короткий взгляд. Видимо, из вежливости я тоже должна была сказать что-нибудь хвалебное. — Признаюсь честно, я ничего не понимаю в фотографии. Эмилио подпрыгнул и принялся живо пояснять мне, стуча пальцем по своей голове: — Венера, в том-то и дело, что не нужно ничего «понимать»! Зануды — Марко один из таких — могут разбирать детали, но это целостное произведение. Оно либо попадает в тебя, либо нет. Я не прячу в фотографии шифр, над которыми требуется ломать голову. Здесь важна эмоция. Прежде всего. Если вы ничего не почувствовали, значит, я плохой художник. Он предложил провести для меня персональную экскурсию по галерее, преподнося это как стандартную опцию для всех посетителей. Бенсоньи тут же отворачивался и уходил, и Фредерика отчего-то последовала за ним, хотя я до последнего надеялась на её вмешательство. Галерея представляла собой большое амбарное пространство, разделённое перегородками на небольшие секции. Мне казалось, что посмотри сверху, и всё эта архитектура станет напоминать мышиный лабиринт. В его отрогах почти не было посетителей. Да, уже подошло время закрытия, но мне казалось, что большинство гостей пришло отдать честь Эмилио и дальше гостевой зоны с фуршетным столом не заходили в принципе. Пара человек захотели попрощаться с Эмилио лично, и эти короткие передышки от его внимания давали возможность проверить телефон. 💬 Мне очень нужно с тобой поговорить Нет, не пойдёт. Такое сообщение отпугнуло бы и меня. Удалить. — Насколько помню, ты освободила для меня весь вечер, — начинал Эмилио. Мы зашли в одно из отделений, вызвавшее острое чувство клаустрофобии. Фотография: пожилая женщина за швейной машинкой. Эмилио объяснил, что фотография сделана в Бари, в центре помощи мигрантам. — Эта женщина, Тамара или Тереза, милейшая дама, помогает шить пелёнки для новорождённых из лагеря для беженцев. Эмилио что-то прочёл в моих глазах и утвердительно кивнул. К своему удивлению, я поняла, что сердце пропустило удар. — После закрытия мы идём в ресторан. — Отметить успех выставки? Эмилио криво улыбнулся и пожал плечами: — Возможно. Но ещё у меня день рождения. Помнишь, ты меня поздравляла? — Конечно. Но твой успех столь же очевиден, сколь и день рождения. — Лукавишь, — Эмилио шумно выдохнул и картинно закатил глаза. — Но, чёрт возьми, как приятно слушать твою ложь! Я рассмеялась. Искренне, от сердца. Нужды оправдываться не было — Эмилио оказался на удивление проницателен. Однако из вежливости, из какой-то церемониальности перед тем, что именно Эмилио был хозяином вечера и как именинник заслуживал слышать слова необоснованной хвальбы, сказала: — Я так говорю не из лести. — А я так говорю не потому, что каждому приятно слушать лесть, даже лживую. Тебя просто приятно слушать Венера, просто твой голос. У меня возникло неприятное ощущение, что Эмилио всё это время следил за моей жизнью, и теперь в точности копировал всё то, что говорил мне Андреа. Это чувство усугублялось ещё и тем, что в своё время я пробовала погасить с ним свою неудовлетворённую страсть по Андреа. — И это я, кстати, говорю вовсе не из вежливости, или в качестве дешёвого комплимента. Понимаешь, я — человек визуального склада. Чтобы я обратил внимание на что-то кроме картинки, нужна большая сила. Можно сказать, магия. Честно, я не знаю, чего хочу больше: сфотографировать тебя или записать на диктофон… — Видео? — предложила я. — Возможно. — Я всё же актриса. — А я, к сожалению, не видеограф. Что же делать? — Эмилио поджал губы. — Видимо, придётся общаться вживую, без лишней техники. Он взял меня за локоть. Я подумала, что может быть, это знак, что надо уходить, но Эмилио не двигался с места. Стало быть, он просто так счёл приемлемым прикоснуться ко мне. Неужели я выгляжу настолько доступной? — Я в отношениях, — твёрдо сказала я и отступила. Эмилио вскинул подбородок, втянул носом воздух, и спустя недолгую паузу, в которую я продолжала лихорадочно рыскать по карманам в поисках телефона, спросил: — Но ты же не откажешься от предложения пойти сейчас в ресторан, с нашей компанией? Как бы мне хотелось, чтобы в эту секунду, на этих словах вновь воцарившуюся тишину разорвал звук вибрации сообщения. Но его не было. Эмилио посмотрел на меня украдкой из-под бровей. Был бы его лоб слегка массивнее, он бы в точности повторил взгляд Андреа. Я не могла отбросить мысль, что Эмилио — лишь его дублёр. — Венера, — начал он мягко. — Я всё уяснил с первого раза. Ты предана отношениям. Но почему нам не остаться друзьями? Выпьем по бокалу. Возможно, повеселишься, какой сноб твой профессор — я про Бенсоньи, — когда дело касается выбора вина. — Конечно, — выдохнула я облегчённо. В глазах Эмилио не было и намёка на похоть или готовящуюся западню. Это были кристальные глаза. Сверкающие, как свежий срез угля. Не такие как у Андреа. Я попросила Эмилио сфотографировать меня для истории. Возможно, это была наглая просьба, учитывая, что та же Федерика, как признался сам Эмилио, за свою фотографию ему заплатила и немало. Однако он согласился без заминки. Пока Эмилио снимал, я украдкой любовалась его сосредоточенным лицом. Своими плавными и осторожными движениями, хладнокровным выжиданием и резким, хирургически точным спуском, он напоминал мне охотника. — В камеру, Венера. Посмотри в камеру, не на меня. Ему пришлось одёрнуть меня, когда я забывала об осторожности. Или же я это делала намеренно? Мне сложно было объяснить самой себе свои же действия. Сколько фотографий он уже сделал? Оказалось, немного. Что ж, он в самом деле не врал, заявляя, что не любит спешить со своей работой. Впрочем, не зря. — Всё ещё хочешь сделать мой портрет? — спросила я. Спросила игриво, или, скорее, играясь. Мне по-прежнему было неловко стоять с Эмилио в этой тесной комнатке, лицом к лицу, и от того я становилась нервной. — Всё ещё хочу. Он сказал это столь спокойно и твёрдо, что я действительно поверила в его искренность. Весь путь по лабиринту галереи в гостевую зону, я продолжала трепетать.Эпизод 44
В ресторане, говоря с Бенсоньи о «Велатуре», поняла, что волновало меня вовсе не отношение Эмилио ко мне, а то, как я к нему отношусь. Я боялась, что моя жизнь может сложиться и без Андреа, что его так просто вычеркнуть из уравнения. От этого осознания сердце моё почернело окончательно. Бенсоньи заверял меня, что «Велатура» — это вовсе не конечная станция. Он наивно посчитал, что рассказ о том, что я числюсь в этом театре с небольшой аудиторией и, откровенно признаться, однообразным репертуаром — какой раз мы там играли «Анну Каренину»? — загнал меня в тоску. Я поспешила заверить его, что это не так: через его мать, через Маурицио, моё недовольство, в ещё более надуманной форме, могло достигнуть ушей Лоренцо. У меня только начали налаживаться с ним отношения. Я ощущала себя соучастницей операции, мозгом которой был Лоренцо, и это ощущение чего-то подпольного, непризнанного нас сплотило. Бенсоньи, в конечном итоге, кажется, принял, что театр не был связан с моим нынешним настроением. Мы ещё немного поговорили о Лоренцо, о том, что Бенсоньи знал его с малых лет, и что, как ему кажется, Лоренцо действительно заслуживает большего признания. — Его дед так не считает, — не сдержалась я. Вино развязало мне язык, а Бенсоньи выглядел человеком, охочим до пересудов. — Спартанское воспитание. Маурицио любит усмирять амбиции. — Как и Ваша мать, Маргарита. — Что она опять сказала? Эмилио сидел в паре мест от нас, но оказался — незаметно для меня — увлечённым нашим с Бенсоньи разговором. В ином случае, это можно было счесть за подслушивание, но рядом было ещё с десяток человек, ушей которых точно так же достигал глубокий и чистый голос Бенсоньи — как-никак преподавателя по речи. Просто Эмилио в отличие от прочих уделял ему чуть больше внимания. — Не помню, правда не помню, — Бенсоньи пожимал плечами. Действительно, не его же тогда оскорбили. Впрочем, и его тоже, но он ни за что бы в этом не признался. Вздохнув, я поясняла: — Что у меня деревянное лицо. Эмилио махнул рукой: — Мне она сказала, что чтобы её фотографировать, мне нужно сначала научиться держать фотоаппарат. — Когда это было? Эмилио, видимо, давно знаком с Бенсоньи, и если Маргарита могла сказать такое ребёнку, то она была ещё большей мегерой, чем мне казалось… — С полгода назад. От неожиданности я поперхнулась и поспешила прикрыть рот рукой. Но не сдержалась и расхохоталась открыто. Облегчение, вот что я почувствовала. Освобождение от призрака Маргариты в кошмарах. Если она могла сказать такое Эмилио, стоило ли вообще воспринимать её всерьёз? Бенсоньи поспешил оправдать мать: — Да, но, справедливости ради, ты в тот день… Вибрация. Я подпрыгнула следом за собственным сердцем. Его имя на экране, короткое извинение за долгую задержку, «приезжай», «приезжай», «разумеется приезжай», «я тебя жду» — сколько раз он это повторил? Фотография из лифта с подписью, что он почти дома. Взъерошенные волосы, толстовка с закатанными рукавами, внимательный взгляд натянутая улыбка — как я могла на него злиться, как могла думать… 💬 если успеешь до 10 💬 у меня самолётИ вот, я снова падаю в пропасть. На негнущихся ногах я дошла до уборной, и там, запершись в кабинке, позвонила Андреа. — Привет, Венера! — радостный галдёж ворвался в фаянсовую тишину. Голос Андреа, телевизор на фоне, работает чайник, постоянный скрежет в трубке оттого, что Андреа, видимо, говорит и раздевается на ходу. — Что заказать? Пиццу? Так… Нужно что-то быстрое… Через сколько приедешь? Я с трудом исторгала из себя слова. Они вставали поперёк горла, каждый звук — что кость: — Я не приеду. — Что? В ухо ворвался глухой стук. Это он бросил телефон, поставил на громкую связь, и теперь наверняка занимается чем-то более насущным. — Не приеду, — повторила я уже твёрже. Суета на том конце трубке вдруг стала менее очевидной. — Но ты написала, что хочешь меня увидеть, — раздавался озадаченный голос совсем рядом. — Андреа, я писала это два часа назад. — И что сейчас изменилось? Чем ты занимаешься? — Почему я должна отчитываться перед тобой? Ты даже не сказал мне, что сегодня улетаешь! — Я говорил, что мне придётся… Просто немного изменились даты, лечу раньше. Я не могла подобрать нужных слов. Внутри кипела обида, но наружу исторгалась лишь печаль. Я едва ли могла шевелить губами. Спросила: — Сколько мы с тобой не виделись? — Я понимаю, мы немного не совпадаем в графиках, но это всё временно… По коже пробежала волна холода. — Кажется, ты ведёшь графики за нас обоих. Сам решаешь, когда нам встретится, когда нет… Он вспылил: — Венера! Не трахай мне мозг! Ты сейчас написала «давай увидимся», и сейчас я дома, сейчас я тебя жду! — А сколько тебя жду я? Андреа прочистил горло и заговорил уже спокойнее: — Я же выделил окно. Мог поужинать в каком-нибудь ресторане, но нет — сижу дома и выбираю пиццу… Так, базилик… Ты же его не любишь, базилик?.. Венера? Я нажала красную кнопку, и мгновенно все мои воздушные замки снесло ядерным взрывом. Вибрация. 💬 может всё-таки приедешь? 💬 давай ты приедешь и мы спокойно поговорим 💬 жду Я не плакала. Сидела, смотря неотрывно на дверь кабинки и только от этого глаза стали слезиться. 💬 ❤️ За оцеплением вскоре последовало раскаяние: стоило ли мне так остро реагировать? Да, сейчас он улетит, но ведь вернётся? Однако другая, пробудившаяся лишь недавно сила разносила это наивное раскаяние в щепки. Экран зажегся вновь, возбуждённый входящим видеозвонком от Андреа. — Любимая, — протянул он. На его лице было написано неудобство, гримаса боли — неужели и ему сейчас было столь же больно, как и мне? Или она вызвана неудобством, что приходится прямо перед полётом тратить время на мою драму? Он добавил скупо: — Прости. — Хорошо. И ты меня тоже прости. Что не приеду ни сейчас, ни после. Мне надоело быть девушкой по вызову. Мне нужно немного заботы. — Я же говорил, что я не романтик. — Да. И я не знаю, кто ты вообще такой. Я отключила телефон до того, как Андреа в очередной раз произнёс «любимая» — слово, которое стало для меня изощрённым орудием пытки. Действительно ли сумела выразить, всё что чувствовала? Я могла лишь надеяться, потому что внутренняя опустошённость мешала даже думать, не то, что двигаться. Спустя какое-то время — мне сложно сказать сколько именно — дверь в уборную отворилась. Уверенный цокот каблуков нарастал, пока не оборвался резко около моей кабинки. — Ты там в порядке? Мне не пришлось собираться с духом — перед Федерикой мне нечего было скрывать. Она так или иначе выведала бы, что меня гложет. — И правильно, правильно! — трясла она меня за плечо. — Я так и говорила! Феде стала припоминать все моменты, когда она — именно она! — говорила послать Андреа куда подальше. Из этой болтовни то и дело вырывались боксёрские удары, метившие в голову: «он просто не твой человек», «вёл себя как козёл», «как ты могла терпеть». Я проверяла не потёк ли макияж и выходила, преследуемая Феде. Она явно намеревалась заслужить от меня хоть какое-нибудь, даже самое ничтожное признание её стараний: — Ты была права с самого начала, — сдалась я. Мне надо было заткнуть её здесь, в самых дверях, чтобы не выносить сор дальше. Я не хотела внимания не от кого больше, тем более от шапочных знакомых, с коими мы проводили сегодня вечер. Наш с Андреа мир — не повод для публичных обсуждений, и сегодня лишний раз подвердилось, насколько он хрупок. — Именно! Надо было меня слушать раньше, — подруга тряхнула головой и, будто бы невзначай добавила: — Это Эмилио попросил сходить тебя проверить. Удовлетворённая собой, Феде проходила вперёд меня. Напоследок, многозначительно вскинув брови, она доставала телефон и возвращалась в зал. Я осталась стоять с тускло освещённом коридоре, наблюдая как там вдалеке Федерика вертится, удерживая телефон на расстоянии вытянутой руки, и говорит что-то в камеру. Наверняка, вновь запустила эфир, вынужденно прерванный необходимостью убедиться, всё ли у меня хорошо. Она записывала едва ли не каждый наш шаг, будто бы одурев от общества, в котором мы нынче находились, тогда как я ничего толком не осознавала, ослеплённая волнениями личной жизни. Краем глаза я заметила какое-то движение рядом и, испугавшись, отскочила. — Венера, всё нормально? На лице Эмилио было написано глубокое беспокойство. Глаза его бегали, внимательно меня осматривая и будто пытаясь найти какой-то материальный изъян, ставший причиной моего расстройства. — Я тебя испугалась. — Думал, ты меня видела. Конечно, он всё это время был здесь. И что он услышал? Понял ли, что причиной всему был Андреа? Не сдержавшись я хваталась за голову: — Я как слепой котёнок, я ничего не вижу. Я отворачивалась в сторону зала, но не спешила уходить. Как и Эмилио. Мы просто стояли с ним бок о бок и молчали. Я думала об Андреа: испытывает ли он сейчас угрызения совести или, напротив, костерит меня последними словами? Или же ему всё равно: одной девицей больше, одной меньше — какая разница? Присутствие Эмилио в этом случае стало якорем, чтобы меня совсем не снесло в бушующее нынче море самокопания. Однако, сколь бы мне не было с ним комфортно, я не могла так нагло увести его из компании — кем я себя возомнила? Я кивнула в сторону зала, показывая, что пора возвращаться к друзьям: — А мне, наверное, лучше поехать домой. Спасибо за вечер. Прости, что немного подпортила его. Эмилио, впрочем, не купился столь просто: — Так, если оставить всю эту любезную мишуру: боюсь, что отпускать тебя сейчас одну опасно. — Нет же, всё нормально. Я сейчас просто возьму такси. Эмилио смерил меня недоверчивым взглядом и покачал головой. Чтобы ещё пуще убедиться в своей правоте, он взял меня за руку. — Тебя трясёт. А я и не заметила. — Скоро пройдёт. — Я подожду. Я не хотела включать телефон и попросила Эмилио вызвать мне такси. Он вышел за мной из ресторана: — А ты не могла бы попросить Федерику поехать с тобой? Эмилио всё ещё волновался. В какой-то момент мне показалось, что он и вовсе стал единственным человеком в мире, кого заботила моя судьба. — Нет-нет! И даже не думай сам её просить. Ей очень нравится в вашей компании. — Да, я заметил. Эмилио поджал губы и, посмотрев, на меня улыбнулся. Я ответила ему тем же, после чего мы оба уставились на экран телефона. Такси уже было за ближайшим поворотом. — Я поняла, что ты не любишь церемонии, но… Спасибо за всё, правда. За поддержку. И… — в медленно тянущемся паровозе из машин я рассмотрела своё такси. — С днём рождения. Мы обнялись. Тепло Эмилио оказалось ещё более пронизывающим, чем октябрьский ветер, гуляющий по миланским улицам. Я поцеловала его в щёку на прощание, он поцеловал меня, но отпускать его не хотелось. — Напиши мне, как доедешь, хорошо? Или хотя бы Федерике. Возможно, я случайный человек, но… я буду волноваться. Я погладила его по щеке, и мы поцеловались в губы. Просигналило подъехавшее такси: водителю, очевидно, не хотелось платить за парковку. Эмилио попытался нащупать ручку дверцы вслепую, но не смог, и только тогда наш поцелуй прервался. Отступив на шаг, он отворил дверцу, жестом показал мне садиться. Я посмотрела на Эмилио уже сквозь стекло. Он стоял на тротуаре и глядя куда-то в сторону, быстрыми движениями стирал с губ мою помаду. Водитель несколько мешкал, не зная, как встроиться в непрерывный поток на узкой улице. Я поймала взгляд Эмилио, и что-то в нём говорило, что стыдиться этого спонтанного поцелуя мне не следовало. Он постучал в стекло, призывая опустить: — Не забудь написать, когда будешь дома, — просунув руку в салон, он провёл пальцем у меня под губой и улыбнулся. — Или, когда порвёшь свои отношения, если это произойдёт ещё раньше.
Последние комментарии
19 часов 32 минут назад
21 часов 49 минут назад
1 день 12 часов назад
1 день 12 часов назад
1 день 17 часов назад
1 день 21 часов назад