Сазаны [Константин Александрович Федин] (fb2) читать онлайн
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
Константин Федин Сазаны
Нас было три товарища: Коля, Саня и я. Мы жили в одном дворе и очень гордились, что всем троим нам было тридцать лет. Саня любил подраться, но мы вдвоём с Колей были сильнее его, поэтому он нас не трогал. Ему дали прозвище «Санька Широкий Нос». Он сердился, когда его так звали. Один раз осенью мы сидели на лавочке у палисадника и разговаривали. День стоял ясный. Желтобокая синица, насвистывая, винтом вилась по веткам ивы в палисаднике, и мы пристально смотрели за ней. — Ни капельки не боится, — сказал я. — Попробуй поймай, — сказал Коля. — А что лучше ловить: птиц или рыбу? — спросил Саня. — Рыбу, — ответил Коля. — Как бы не так! — сказал Саня. — Птицу поймаешь, посадишь в клетку, она поёт. А рыбу не успеешь поймать — она уснула, куда её? Коту Ваське, обжоре. — Да ты порядочной рыбы никогда и не ловил. Наверно, только чехонь таскал, — засмеялся Коля. — А ты что таскал? Баклешек? — рассердился Саня. — И сазанов ловил, — строго проговорил Коля. Тут я не выдержал: — Зачем ты, Коля, врёшь? — И ничуть не вру! Нынче летом на Волге, в Беленьких, я ловил сазанов. — А я прошлым летом с мамой жил в Беленьких, — сказал я, — там сазаны не ловятся. — Ты в каком месте ловил? — И с берега ловил и с дощаников. — А надо с конторки. Там они здорово берут. — Ты, поди, вот такого поймал? — спросил Саня и показал мизинец. — Я в три ладони поймал! — опять строго сказал Коля и отмерил на руке три ладони, до локтя. — Завирай! — тряхнул головой Саня. — Вот как дам тебе… — Попробуй! — сказал Коля и подвинулся ко мне. Я тоже подвинулся к нему, и Саня отвернулся от нас в сторону. Синица в этот момент оторвалась от ветки и быстро полетела, ныряя в воздухе, а ивовая ветка долго раскачивалась, точно прощаясь. Я глядел вслед синице, пока она не исчезла, и мне вдруг стало грустно, что лето прошло и не возвратится, и я увидел, что и Саня с Колей тоже подумали о чём-то грустном, только Саня всё ещё сидел отвернувшись. — Ты правду говоришь, что в три ладони? — спросил я. — Знаешь что, — сказал Коля вместо ответа, — давай с тобой поедем в Беленькие. Он глядел на меня своими жёлтыми смелыми глазами, и я подумал: «Нет, Коля врать не может». — Как же мы поедем? — Очень просто, на пароходе. Утром поедем, после обеда — назад. — А деньги? — Пустяки какие! — сказал Коля, ткнулся подбородком в моё плечо и шепнул на ухо: — У меня деньги есть, хватит. Саня встал, сделал три шага, обернулся, сказал нам: — Не больно надо, завиралы! — и ушёл. — Санька Широкий Нос! — крикнул я ему вдогонку. Он погрозил нам кулаком, а мы стали обсуждать, как поедем ловить сазанов. Через день, как обычно, мы с Колей вышли поутру в школу, но на полдороге повернули в другую сторону и пошли тихо улицей на Волгу. Сначала мы не глядели друг на друга, чтобы кто-нибудь не догадался, что мы в сговоре. У нас в карманах были волосяные лески с крючками, а в школьных сумках — завтраки. Мы шли всё быстрее и быстрее и наконец пустились бегом.
Когда мы прибежали на берег, раздался отчальный гудок парохода, на котором мы должны были ехать. Гу-гу! — прогудел он коротко, что на пароходном языке означало: «Прими сходни, я поехал». Мы бросились со всех ног на пристань. Сходни были убраны, носовая чалка уже отдана, и капитан громко скомандовал с мостика: — Отдай кормовую!
Молодой парень бежал к кормовой чалке, а мы неслись следом за ним. — Ну, давай прыгай! — крикнул он, протягивая нам руку, и мы прыгнули с пристани на корму парохода, а парень сбросил чалку в воду. Это был небольшой пароход, из тех, какие ходили в ближние сёла и назывались «купцами». Вся его палуба, и корма, и нос были завалены пустыми корзинами из-под яблок, и весь он пахнул яблоками, точно шёл не по воде, а по саду. На корму явился помощник капитана, и Коля важно купил у него билеты. Мы разлеглись между корзинами, стали смотреть, как бурлит под винтом вода. Пароход подходил ко всем маленьким пристаням, понемногу выгружая корзины. Мы с Колей проголодались, долго терпели, потом решили съесть один завтрак, но не удержались и съели оба: очень разыгрался аппетит от свежего ветра и яблочного духа.
Наконец мы приехали в Беленькие. Коля пошёл на ручей, в орешник — вырезать удилища, а я отправился копать червей. Я хорошо помнил места, где водились черви, и очень обрадовался, когда всё в деревне начал узнавать: там за целый год ничего не переменилось.
Мы вернулись с Колей на конторку, сели на самом носу, спустив ноги за борт, быстро смастерили и закинули удочки. — Вот как раз тут и берутся сазаны, — сказал Коля. Осеннее течение было тихо, поплавки относило вниз медленно, и мы перекидывали удочки очень редко. Сверху приплывали золотисто-лиловые, сизые и зелёные разводы нефти, кружились около наших лесок и ленточками уплывали дальше. Мы сидели молча. Рыба не клевала. — Надо погодить, — сказал Коля. — Ведь сазаний клёв начинается позже. Мы посмотрели на солнце. Оно немного опустилось. Снизу пришёл «купец», заставленный корзинами с яблоками, добавил с пристани ещё яблок и ушёл в город. А у нас ни разу не клюнуло. — Может, ты всё сочинил? — сказал я, когда надоело перекидывать удочку. — Я тебе расскажу, как было, — быстро отозвался Коля, будто обрадованный, что я с ним заговорил. — Мы удили здесь с папой. У нас сперва тоже не клевало, и мы собрались уходить. Вдруг у папы стало тихонько клевать, долго, долго, потом сразу как поведёт вбок! Он и подсек. И говорит: «Это, наверное, сазан. На, говорит, держи удочку, я хочу, чтобы ты вытащил». Я как взял — насилу удержал. А папа говорит: «Ты сильно не дёргай, оборвёшь леску, а дай ему поводить, он устанет, ты его и вытягивай». И правда, как стал он водить то в эту сторону, то вон в ту, я подумал: «Оборвёт всё на свете». Потом он немножко присмирел, я его как выхвачу прямо вот сюда и схватил руками. Красивый! — Ну, а какой? — спросил я. — Ты бронзу видал? Ну, такую, тёмно-золотую. Вот у него такие бока. А спинка чёрная, а животик белый. Башка толстенная, тупая, и ротик ма-аленький, и он им всё время чвакает. Так вот: чвак, чвак. Живучий!
Мне опять страшно захотелось поймать сазана, и я снова принялся перекидывать удочку. Но клёва всё не было. Пришёл ещё один, «купец», сверху, с пустыми корзинами. Коля решил купить что-нибудь поесть, потому что обеденное время уже миновало. Он принёс из пароходного буфета булок с яблоками, и только мы принялись за еду, как поплавок на моей удочке — тюк-тюк, тюк-тюрю-рюк! — пустился тихонечко приседать. — Сазан! — шепнул мне Коля. У меня булка выскочила из рук — и плюх в воду! Коля толк меня в бок и шепчет: — Ты с ума сошёл! Не подшумливай! Поплавок опять заплясал: тюк-тюрю-рюк!
Меня так и подмывало дёрнуть. А Коля учит: — Погоди, не торопись. Тогда поплавок остановился и замер. Я осторожно потянул удочку вверх и неожиданно вытащил из воды рыбу — узенькую, длинную, вроде селёдки, и такую же серебристую, с чуть вогнутой спинкой. Когда я её выкинул на конторку, она один раз вздрогнула и сразу обмерла: глаза у неё помутнели и чешуя стала терять блеск и синеть. — Чехонь! — сказал я горько. В этот момент Колин поплавок тоже заплясал. Коля схватил удилище и тоже вытащил чехонь. Так и пошло: то я вытяну рыбку, то он, не успеваем закидывать удочки. Скоро мы натаскали целую кучу рыбы, и она валялась на полу конторки, сухая, бледно-синяя. Мы вымазались в чешуе, потому что чехонь линяла от одного прикосновения, но мы не обращали на это внимания: мы были рады, что начался такой весёлый клёв.
Внезапно позади нас раздался голос: — Вы что тут нанавозили? Мы обернулись. Над нами стоял старый усатый матрос. — Кто вас сюда пустил? — закричал он. — Мы, дяденька, сазанов ловим, — вежливо сказал Коля. — Са-за-нов? — закричал он громче. — Вот я сейчас ваших сазанов!.. Неизвестно откуда у него взялась метла, и он начал изо всей силы сметать чехонь в воду. — Убирайтесь с конторки, живо! Мы наскоро забрали своё добро и сошли на берег. Только тогда мы увидели, что Волга была огненно- красная, будто её зажгли со всех концов. Солнце наполовину опустилось за небосклон. Вниз по течению плыла наша чехонь худенькими животами вверх, и животы были розовые от заката. Мне стало жалко рыбу. И вдруг я подумал: «Что теперь с нами будет?» — Влетит нам дома, что мы пропадали, — сказал я. — Сейчас придёт «купец», мы как-нибудь словчим, сядем, — ответил Коля. — Зачем же ловчить? Купим билеты и поедем. — А на что ты купишь? — Как на что? Ты сказал, что у тебя денег хватит. — А ты яблоки с булкой ел? — Яблоки ел, а булка уплыла. — Ну так что же, уплыла: всё равно я за неё заплатил. — И не осталось ни копейки? — Ни копейки. Коля был встревожен, но смело смотрел на меня своими жёлтыми глазами. Мы больше не разговаривали. Мы выбросили удилища, смотали лески и стали дожидаться парохода, изредка кидая камешки по поверхности воды и считая, сколько раз они подскочат, перед тем как утонуть. Эта игра называлась «блинчики». «Купец» пришёл уже в огнях. Мы захотели прыгнуть с конторки на нос парохода, но показалось слишком высоко. Тогда мы пробрались к корме. Только что мы спустили ноги за борт конторки, как вдруг появился усатый матрос — вешать фонарь на мачту. Свет фонаря упал прямо на нас, и матрос заорал так, будто поймал мошенников: — A-а, вы опять тут? Зайцами ехать удумали? Мы бросились прочь и не успели сбежать на берег, как пароход загудел и отчалил. Он уходил со своими светлыми окнами и фонарями, а вокруг нас становилось темнее, темнее, и мы с Колей поняли, что пришла ночь. — Будет ещё пароход? — спросил я. — Из города. — А в город? — А в город — утром, — грустно ответил Коля. — Знаешь, — сказал я, — идём к бабушке Ниловне. Мы с мамой у ней прошлый год жили. Она нас пустит.
Изба Ниловны стояла недалеко, окнами на Волгу, и мы дошли скоро: я и в темноте хорошо различал дорогу. Ниловна не сразу меня узнала, а потом зажгла лампу и, пока я рассказывал, как мы очутились в Беленьких, всё трясла головой и твердила: — Ой, бедокуры, ой, бедокуры! Она напоила нас парным молоком, постелила в передней горнице на полу овчинный тулуп и велела ложиться спать. Мы с Колей подвернули под головы большущий воротник тулупа, прижались друг к другу спинами и быстро согрелись. Но сон ко мне не приходил, и я чувствовал, что Коля тоже не спит. Очень ясно я увидел свою комнату с кроватью, покрытой синим мохнатым одеялом. На кровати сидела мама и плакала, а отец стоял у печки и сердито говорил: «Вот твоё воспитание: растёт бессовестный балбес!» «Бессовестный балбес» — это отец говорил обо мне. Но он ошибался, совесть меня мучила: мне было страшно жалко маму и стыдно, что она из-за меня плачет. Я сам чуть не заплакал в тулуп и опять ясно-ясно услышал мамин голос: — Нет, он не такой плохой мальчик. Голос был настолько отчётлив, что я приподнял голову. Дверь в горницу отворилась, и вошла Ниловна с лампой, а за нею мама. Я схватил Колю за руку, и мы вместе вскочили. — Мама! — крикнул я. — Ну что, рыболовы? — сказала мама негромко и так нежно, как не говорила никогда в жизни. Я бросился к ней. Она обняла меня. Я шепнул ей тихонько, чтобы никто, кроме неё, не слышал: — Ты меня простишь? Она крепче прижала меня к себе. — Как же ты нас нашла? — спросил я. — Это моё дело, как нашла, — ответила мама, взглянув на Колю, и покачала головой. Вдруг она сказала: — Тише! Слушайте. Мы притихли. Издалека доносились то короткие, то долгие гудки парохода, как будто он о чём-то просил. — Пассажирский, лодку требует, — сказала Ниловна. — Он идёт в город? — спросила мама. — Снизу, в город. — Ну, живо, собирайтесь! — сказала мама. — Если поспеем на лодку — может, пароход нас посадит. Она поцеловалась с Ниловной и велела нам поблагодарить её за приют. — Спасибо, — сказал я. — Спасибо, — сказал Коля. Мы вышли в темноту. Богатый большой пароход, весь в огнях, приближался тихим ходом. Гудок опять заревел. В ответ на берегу, около конторки, замахали слабым жёлтым огоньком фонаря. Мы побежали на огонёк. Человек в лодке, приладив фонарь к носу, поднял весло, чтобы оттолкнуться от берега. — Подождите! — крикнула мама. — Возьмите, пожалуйста, нас! Может быть, пароход посадит. Нам нужно в город. — Ладно, скорей! — раздался грубый голос. Я сразу узнал по голосу матроса, который прогнал нас с конторки. Я толкнул Колю, а Коля — меня: он тоже узнал матроса. Мы забрались в лодку, сели на боковые скамеечки: мама — с одного бока, я и Коля — против неё, для равновесия, а на поперечную скамью сел в вёсла матрос. Он грёб сильно, отрывистыми короткими ударами, и вёсла легко, как поплавки, выскакивали из воды, вспыхивая жёлтым отблеском фонаря. Мелкая волна булькала о днище лодки. Кругом лежала тьма. Далеко-далеко во тьме хлопал по воде колёсами и шумно сопел пароход. Постепенно его свет начал достигать лодки. Я увидел всполошённые лица Коли и мамы, а матрос сидел к пароходу спиной, и у него только просвечивали концы длинных усов.
— Вдруг он уйдёт? — сказала мама испуганно. — Кто это? — спросил матрос. — Пароход. — Он уйти не может, — гордо сказал матрос. — Он на мой сигнал ответил. — На какой сигнал? — спросил я тихо. — Я ему огнём помигал, что, мол, ожидай, выходим. Пароходные огни росли, росли, лодка вошла в их разноцветные отражения, танцевавшие в воде, мамино лицо становилось попеременно розовым, зелёным, жёлтым. Шум и свист пара накатывались на лодку, уже слышны стали крики с парохода, и нас страшно быстро потащило к его борту. — Ах! — вскрикнула мама. Матрос бросил вёсла, прыгнул на нос лодки, поднял руки. Мы пронеслись мимо остановившегося колеса парохода. Оно было огромное, выше матроса в три раза, и с его красных плиц лилась и капала вода, забрызгав меня и маму. На нас пахнуло горячим, душным запахом машинного масла и нефти, потом вдруг — вкусных щей. Над нами, в узенькой ярко-красной дверке, показался повар и вытер полотенцем пот с лица. Опять пролетели мимо круглые светлые огни, и мы обрушились в темноту и остановились. Матрос держался обеими руками за нижнюю ступеньку железного трапа, почти повиснув на нём, и кричал, задрав голову: — Есть пассажиры! Принимаешь? — Сколько? — прокричали с кормы парохода. — Давай скорей! Пароход немного сработал колёсами, чтобы не уносило течение. Лодка начала нырять на волнах, матрос то подтягивался на трапе, то опускался, выпрямляя руки. — Ну, полезай, живо! — скомандовал он нам. Он подсадил одной рукой сначала Колю, потом меня, и, когда я схватился изо всей силы за трап, он, шутя, хлопнул меня сзади широкой ладонью и прикрикнул: — Эх вы, сазаны! Забравшись на корму, я обернулся и глянул вниз. Матрос очень бережно подсаживал маму, и усатое лицо его, чуть видное глубоко в темноте, показалось мне очень добрым. Быстро спустились по трапу пассажиры, для которых вызывалась лодка, и пароход пошёл полным ходом. Я насилу отыскал позади, в чёрной ночи, крошечный жёлтый огонёк, скоро исчезнувший бесследно: это поплыла к далёкому берегу лодка. И я подумал, что нигде не было бы страшно с усатым матросом. Мама нашла удобное место недалеко от машины, чтобы было теплее. Когда мы с Колей устроились, я спросил у него шёпотом: — Знаешь, кто, наверно, про нас всё рассказал? — Санька Широкий Нос, — шепнул Коля. — Давай ему ничего не скажем про чехонь! — А про сазанов? — А про сазанов скажем, что мы их съели. — Ага, — согласился Коля. Всё было ясно. Я почувствовал, что мама положила мне на плечо руку и что тёплым, шумным, как машина, приливом меня понёс куда-то сон.
Последние комментарии
16 часов 44 минут назад
17 часов 19 минут назад
18 часов 12 минут назад
18 часов 17 минут назад
18 часов 28 минут назад
18 часов 41 минут назад