Мой новый бог сержант Петров [Ежи Тумановский] (fb2) читать постранично

Ежи Тумановский Мой новый бог сержант Петров

Квинт

Голубое, выцветшее небо над неистовствующей Ареной.

Яркое солнце слепит глаза. Гул толпы мчится волнами по трибунам. Толпа разогрета и возбуждена зрелищем пролитой крови. В этот раз — моей крови.

Где-то внизу, в подземных клетках рычат тигры и львы. Когда мой труп крючьями проволокут по желтому песку, проворные служители быстро приведут огромный круг Арены в порядок, отсыпая красные лужи чистым речным песком, чтобы выступающие следом венаторы не поскальзывались в грязи.

Толпа вскоре забудет мое имя. Уже к вечеру его не вспомнит и последний бродяга. Ведь модный устроитель игр, вызванный из самого Рима, хитроумный Петроний, заготовил для почтенной публики немало поражающих воображение, сюрпризов.

Что на их фоне, смерть какого-то гладиатора?

Я еще не чувствую боли. Боль придет позднее. Если, конечно, успеет. Ведь огромный мурмиллон выразительно оглядывает трибуны, а его кривой меч упирается остриём в мою грудь. Я чувствую, как стучит изнутри по ребрам тяжкий молот, а под спиной растекается что-то горячее, унося последние силы.

Страха не было. За три года в школе ланисты Флавия любой гладиатор привыкал к мысли, что смерть на Арене — это лучшее, что может случиться с настоящим воином. Но была обида. Завистливые боги подарили победу мурмиллону, хотя сам он ее и не заслуживал. Нелепая случайность отбросила мой гладий в сторону и подставила мою спину под удар фракийской сики. И мой тридцать шестой бой вместо ясно различимой победы, вдруг превратился в торжество везунчика-мурмиллона.

— До-бей! До-бей! — отчетливо скандировали трибуны, вынося мне предсказуемый и окончательный приговор.

Слабеющей рукой, я стащил шлем, подставляя под милосердный удар шею, но этот низкий негодяй решил напоследок покуражиться и лишь надавил на рукоять меча. Изогнутое лезвие медленно вошло мне в грудь и тогда я закричал, что было сил. Вопреки всем правилам, вопреки здравому смыслу. Ведь молчать мне было легче, чем кричать.

И смолкла толпа, потрясенная неслыханным. Ибо не молил я о пощаде, а отрекался и проклинал всех олимпийских богов разом. И первым, среди прочих — Юпитера, которого всегда чтил больше других, и слал ему регулярно богатые жертвы.

Умирающий мертвец проклинающий бессмертных. Жалкое, постыдное и смешное зрелище. Но толпа не смеялась. Я перевёл мутнеющий взгляд туда, куда неотрывно смотрело человеческое море.

Над Ареной сгущалась тьма, являя смертным величие гнева Юпитера. Страх липкими щупальцами обвалакивал трибуны. Попятился в ужасе мурмиллон, бросив свой кривой клинок. Затихли, затаившись в своих клетках, хищные звери под трибунами, почуяв чудовищную мощь божественной силы. Громко смеялся лишь один человек.

Я.

Чувствуя, как жизнь покидает тело, и ни капли не боясь гнева старшего из олимпийцев, я был наверное единственным, кто видел, как длинные серые полосы начали стирать голубое небо вместе с набежавшими откуда-то черными тучами, стаи птиц, стражников на стенах амфитеатра и даже само ослепительное солнце. И за то, что я все это увидел, боги решили наказать меня самым примерным образом. Черная клякса, похожая на глаз большой кошки, метнулась над Ареной, остановилась, словно зацепившись за мой взгляд и упала прямо на меня.

И отправила прямиком в царство Плутона.

Сержант Петров

Сержант Петров с недоумением смотрел на распростертое тело. Почти полностью обнаженный человек, с глубокой кровоточащей раной на груди, появившийся прямо на полу стрелкового капонира сразу после третьего цикла Решателя, не был похож ни на охранников комплекса, ни на собратьев-диверсантов, а «прибыл», по всей видимости, оттуда, куда установка сбросила избыток энергии. А куда она его могла сбросить, сержант Петров не имел ни малейшего представления.

Он и сам еще не успел отойти от скоротечного боя, во время которого обезвредил двух солдат из числа охраны комплекса. Их безобразные тела с гипертрофированными буграми мышц и веревками сухожилий, он сразу вытащил наружу — все равно прятаться больше нужды не было. Единственное послабление, которое он себе позволил — снял шлем. Бронежилет, подпаленный плазмой с одного бока, разгрузку с многочисленным кармашками, пояс, гранаты и плазменную винтовку за спиной, несмотря на возможность вполне безопасно отдохнуть около часа, он снимать так и не стал.

Человек слабо зашевелился, застонал и открыл глаза. Из одежды на нем была лишь набедренная повязка, браслеты на рельефных бицепсах, да гнутая металлическая пластина поверх тряпок, привязанная коричневыми ремнями к левой голени. Человек с беспокойством посмотрел на белые светильники, встроенные в куполообразный потолок капонира, оглядел помещение, и с непередаваемым выражением в диких глазах, уставился на сержанта.

Петров отодвинул на всякий случай ногой здоровенный ножик, заляпанный, как и сам человек, темно-красной кровью,