Белые львы (СИ) [Omega-in-exile] (fb2) читать онлайн

====== 1. АПОСТОЛ СВОБОДЫ ======

ПРОЛОГ Близ побережья Сицилии, июль 2014 года Он стоял у борта и вглядывался в ночное море. Справа по борту были видны далекие огни сицилийского берега, в темном, бескрайнем просторе Средиземного моря мерцали желтые ходовые огни кораблей. Ветер был теплым и влажным, огромная яхта чуть покачивалась на волнах.

За спиной у него на ярко освещенной палубе звучала музыка, слышались веселые голоса многочисленных гостей.

И тут он почувствовал на себе чей-то взгляд. Упорный, пристальный. И очень недобрый. На него в жизни часто смотрели недобро. Даже чаще всего так и смотрели, чуть маскируясь доброжелательными или откровенно натянутыми улыбками. Он давно к этому привык. Так было всегда. И он знал, что так будет всегда. Это его плата за то, что он всегда стремился к свободе. И не просто стремился, но и завоевывал ее – каждый день, каждый час, каждую минуту. И недобрые взгляды служили подтверждением того, что он – на правильном пути.

Но этот взгляд… Он не видел человека, который пристально смотрел на него. Но, даже не оборачиваясь, он уже знал кто это. Тот, кого давно не было в живых. Тот, кто погиб той страшной, такой же влажной и душной ночью, разорвавшейся мощной вспышкой, разлетевшейся каменными обломками, погребающими под собой все его надежды. И его любовь. Единственную, странную, непостижимую. Этого не могло быть. Не могло. Он редко испытывал страх. Но сейчас его охватил страх. Мистический страх, возникающий, когда человек сталкивается с тем, чего в принципе не может существовать. С необъяснимым. Невероятным. Пугающим. Он сделал глоток шампанского из фужера, который держал в руке, резко обернулся. И замер. Фужер выпал из рук, разлетевшись на сотни мелких осколков и брызг. Но он этого даже не заметил. Потому что увидел те самые глаза. Глаза, которых увидеть не мог. Потому что того, кому эти глаза принадлежали, уже не существовало. Широко распахнутые серые глаза, в которых была нечеловеческая, львиная властность, были устремлены на него. Когда-то в них была любовь. Была грусть. Была радость. И в самом конце была боль. Жгучая, пронзительная, отчаянная. Тогда тоже была ночь. Такая же душная, влажная. И в небе были такие же крупные, теплые звезды. Недалеко глухо шумел океан. А он, оторопев, смотрел вслед человеку, бросившемуся к ярко освещенному зданию отеля. Он сам готов был броситься вдогонку, чтобы только остановить его. Но взгляд, последний брошенный на него взгляд широко распахнутых серых глаз, в которых радость и любовь внезапно сменились болью и гневом, нечеловеческим гневом, этот взгляд разъяренного льва буквально припечатал его к месту. Всего на несколько секунд, хотя ему казалось, что прошла целая вечность. Он тогда все же ринулся к белому пятиэтажному зданию отеля, окруженному пальмами, с многочисленными флагами возле пафосного входа с крутящимися стеклянными дверями. Но тут же в него мертвой хваткой вцепились телохранители, не давая сделать и шагу. – Пустите! – закричал он во всю силу своих легких. – Пустите! Верните, остановите его! И в этот момент здание отеля содрогнулось, осветившись изнутри яркой вспышкой. Раздался громкий взрыв, и, казалось, сам воздух содрогнулся, неумолчный шум экваториальной ночи прервался, по белому фасаду пошли зловещие, темные трещины и часть здания начала медленно оседать, вздымая тучи белой пыли. Он видел темный силуэт на фоне ослепительно яркой вспышки, силуэт человека, который рвался прямо в пламя, чтобы сгореть в нем дотла. Он что-то кричал, но телохранители волокли его прочь от полыхавшего здания, точнее, от его руин. Его силой запихнули в джип, который тут же сорвался с места, уносясь во тьму, прочь от пылающей смерти. Он не понимал, куда его везут. Но не хотел, не мог уехать. Он потребовал, чтобы машину остановили, тут же выскочил из нее и понесся прочь, не разбирая дороги и не слушая криков охраны, следовавшей за ним. Он несся через невысокие заросли, которые кишели ядовитыми змеями и насекомыми, но ему было не до того. Он бежал не к тому, кто несколько минут назад погиб в море огня. Он бежал от самого себя. Ибо сам для себя стал кошмаром.

Впереди была густая, безбрежная тьма Атлантического океана. В этой тьме хотелось раствориться, исчезнуть, чтобы ничего не знать, не помнить. Чтобы вместе со своей жизнью затушить безжалостное пламя, в котором она сгорала. И он с разбегу ринулся в темные мощные волны. Он барахтался в океанских волнах, которые то утягивали его в бескрайнюю бездну, то вышвыривали обратно к берегу. То перед ним возникало небо с яркими звездами, то все погружалось в беззвездную тьму, и он захлебывался в соленой воде. Наконец, чьи-то руки схватили его за волосы и потянули к берегу. Телохранители. Он не сопротивлялся. Уже не было сил. Уже было все равно.

Когда его выволокли на берег, он опустился на песок и долго лежал, глядя на звезды. Красивые, крупные и безнадежно далекие. Звездам не было до него дела, как и ему не было дела до звезд. Но он боялся, что если закроет глаза, то снова увидит тот самый взгляд – взгляд широко распахнутых серых глаз, полных пронзительной боли и неверия… неверия ему. И царственного презрения.

И вот сейчас на него смотрели те же глаза. За годы прошедшие с той ночи, боль в этих глазах превратилась в серый лед. Безжизненный. Не оставляющий надежды. И еще в этих глазах было нечто нечеловеческое. Это был взгляд не человека, а взгляд льва: с царственным спокойствием и неумолимостью смотрящего на свою жертву. И вдруг все исчезло. Обладатель серых глаз улыбнулся крепкому брюнету и о чем-то с ним заговорил. Он узнал и этого брюнета, который смотрел на собеседника так, как смотрит на повелителя воин, готовый исполнить любой приказ… Все сходилось. А ему вдруг стало нечем дышать. Как будто этот взгляд выкачал из его легких весь воздух. Годы, проведенные в пустоте, холодной пустоте, с той самой ночи, разорвавшейся ослепительной вспышкой, закончились. И рядом снова были волны. И снова они казались спасительными. В них можно было исчезнуть. Раствориться. Забыть обо всем. Теперь уже навсегда. И он сделал шаг по лестнице, которая вела на нижнюю палубу. Туда, где вода была рядом. Он знал, что подняться ему уже не суждено. ГЛАВА 1. АПОСТОЛ СВОБОДЫ Москва, октябрь 2007 года Йен Хейден пристально рассматривал себя в зеркало люкса в московском «Ритце». Он обязан был выглядеть отлично. Сшитый по особому заказу серый костюм красиво облегал стройную спортивную фигуру, галстук был подобран и повязан безупречно. Все было идеально вплоть до бриллиантовых запонок и отлично отполированных ногтей. В зеркале отражалось лицо еще молодого человека, с узкими скулами, красивое, волевое, обрамленное каштановыми, чуть длинноватыми волосами, с пронзительным взглядом больших темно-серых глаз. Выглядеть идеально для Йена не было ни прихотью, ни работой. Для него это было выражением свободы. Личной свободы. С детских лет он всегда и во всем стремился к свободе. И хотел, чтобы люди вокруг него тоже были свободными. И очень рано он понял, что свободу надо отвоевывать. Ежедневно. Ежечасно. Ежеминутно. Везде и во всем. Нет, Йен вовсе не был бунтарем, хотя ничего не имел против бунтарей, ибо считал, что они тоже борются за свободу. Но сам полагал бунтарство малоэффективным. Он не пытался противопоставлять себя окружающим, никогда не носил вызывающие прически или одежду, не курил траву, не знался с левацкими и прочими радикальными группировками. Он не бросал вызов обществу, не пытался подорвать его основы. Напротив, он как раз хотел, чтобы общество было крепче. Но для этого, по убеждению Йена, была необходима свобода. Свобода была краеугольным камнем его сознания. Свобода была камертоном его жизни. И даже в любви Йен считал главной именно свободу. И свою свободу, и свободу своего партнера. Или партнеров, коих у него было немало. Он вырос в консервативной белой семье в Йоханнесбурге, еще в эпоху апартеида в Южно-Африканской республике, когда власть находилась в руках белого меньшинства, а чернокожее большинство было абсолютно бесправным. И хотя вся семья Хейденов отстаивала сложившиеся устои, маленький Йен упрямо считал, что чернокожие должны иметь равные права с белыми. Этим он приводил в ужас родителей и их многочисленных знакомых. Нет, он не бунтовал. Он просто не скрывал своих взглядов, вот и все. Люди должны быть свободны.

Впрочем, тогда же, еще в детстве, Йен получил первый болезненный урок – когда попытался сойтись с чернокожими сверстниками, права которых так рьяно отстаивал. Эта попытка завязать дружбу тут же обернулась для него фингалом под глазом и рассеченной губой. Потому что он был белым. Он был угнетателем, врагом по определению. Другой тут же изменил бы свои взгляды, столкнувшись с суровой реальностью. Но только не Йен. Из происшедшего он сделал другой вывод: людей надо вести к свободе. Показывать ее преимущества. Наверное, этот вывод в данной ситуации был довольно странным, но Йен был именно таков.

Такой же вывод он сделал и тогда, когда осознав свою гомосексуальность, в 16 лет сообщил об этом родителям – людям консервативным и очень религиозным. Те, само собой, пришли в ужас, дома начался ад и Израиль. Йен железно стоял на своем. Он не водил домой парней, не устраивал никаких выходок. Но жестко противился всем попыткам родителей отвести к его к психиатрам, к психологам, на нравственные беседы к приходскому пастору и так далее. Он не пытался провоцировать конфликт, напротив, он терпеливо объяснял родителям, что он вот такой и другим быть не хочет. А если когда-нибудь захочет, то вот тогда и будет. А они должны уважать его выбор, как он уважает их выбор. Будучи открытым к диалогу, он не уступал ни на йоту. Тяжелее всего ему пришлось в школе. Каминг-аут мгновенно превратил его в изгоя. Йена откровенно травили, он вынужден был даже сменить школу, но и в другой школе обстановка для него оказалась ненамного лучше. Парень держался. Когда его били, он давал сдачи. Но не пытался никому навязывать свои взгляды. Он считал, что каждый имеет право на свободу. И каждый имеет право ее завоевывать. Хотя, честно говоря, держался Йен с трудом. Он нигде не находил понимания. В школе его презирали, над ним издевались. Родители пытались его «излечить». Друзья от него отвернулись. Парни-геи, с которыми он изредка имел дело, не стремились к какой-то дружбе. Их интересовал только секс. А Йен был слишком горд, чтобы навязываться кому-то в друзья. Он был очень одинок, но сдаваться не собирался. Наверное, другой на его месте стал бы политиком, общественным деятелем, борцом за права всевозможных меньшинств: социальных, национальных, сексуальных… Но не Йен. Он рано понял, что политика –лишь пена на поверхности, а решения, влияющие на судьбы людей, принимаются не на парламентских трибунах и не на заседаниях правительств. Эти решения принимаются людьми, редко появляющимися на публике, предпочитающими оставаться в тиши своих кабинетов, жить на роскошных виллах или путешествовать по миру на личных самолетах или комфортабельных яхтах. И Йен был полон решимости проникнуть в этот мир, войти в число избранных вершителей судеб мира. Но не ради самой власти, хотя власть ему нравилась, а ради исполнения своей мечты. Йен бредил авиацией и космосом. Нет, не полетами к звездам. Его мечты были в буквальном смысле более приземленными. Он мечтал о создании суборбитальной авиации. То есть о некоем гибриде самолета и космического челнока, который мог бы доставлять пассажиров, скажем, из Нью-Йорка в Токио всего за полчаса. Все «боинги», «аэробусы» и прочие современные авиалайнеры должны были, по мысли Йена Хейдена, если не отмереть полностью, то уйти на обочину. И еще: Йен мечтал о создании индустрии аэромобилей. То есть, аналога автомобилей, но летающих на небольшой высоте и, желательно, на экологически чистом топливе. Да, юноша понимал, что его планы являются полуфантастическими. Но он был уверен, что если и не сможет осуществить их полностью, то уж точно сумеет значительно приблизить их воплощение в жизнь. И он не сомневался, что это сделает человечество более мобильным, а значит, более свободным. Последняя мысль была весьма спорной, но Йен готов был отстаивать ее с пеной у рта. Впрочем, отстаивать было не перед кем, поскольку свои планы Йен держал при себе. Одиночество, в котором он оказался, способствовало тому, что он с головой погрузился в учебу. Он уже в школе налегал на дисциплины, связанные с экономикой и финансами. И самостоятельно изучал аэронавтику. Закончив школу, поступил в Кейптаунский университет, на коммерческий факультет. В принципе, он мог бы поступить и в университет в родном Йоханнесбурге, но ему хотелось поскорее уехать подальше от дома, где обстановка ничуть не стала лучше, ибо родители упорно пытались наставить сына «на путь истинный». Однако и в Кейптауне у Йена не задалось.

Дело было уже не в его сексуальной ориентации (нравы в Кейптауне были довольно либеральными), а в неуживчивости и жесткости характера. Его считали надменным снобом, ни в грош не ставящим окружающих. Хотя сам Йен был уверен, что превыше всего ценит свободу: как свою, так и чужую. Впрочем, была еще причина, по которой он оставил Кейптаунский университет: его не устраивало качество преподавания. Но дело было не столько в том, что преподаватели были плохие, а в том, что Йен очень много занимался самообразованием. И далеко вышел за рамки университетской программы.

В итоге он уехал в Канаду, где стал учиться в университете Куинс в Кингстоне, а еще через три года оказался в Пенсильванском университете США. Эти переезды и обучение в университетах спонсировали вовсе не родители. Йен с 18 лет играл на бирже ценных бумаг. Не то чтобы он был гением финансовых спекуляций, но бесспорное финансовое чутье и удача позволили ему уже к 22 годам сколотить состояние в 70 млн долларов. И этот капитал он диверсифицировал, приобретя акции одной из фармацевтических компаний в Канаде, а также акции небольшой авиакомпании, занимавшейся чартерными перевозками. Очень скоро авиакомпания стала одним из пионеров на быстро развивавшемся рынке лоукостеров – стратегия Йена Хейдена оказалась верной. Дела фармацевтической компании тоже шли в гору, к тому же Йен совершил целую серию удачных спекуляций на азиатских биржах. Одним словом, к 30 годам он был уже обладателем примерно 2 миллиардов долларов, владельцем нескольких компаний – не очень известных, но занимающих ключевые позиции в ряде отраслей. Но для Йена это были не богатство и власть. Для него это была свобода и путь к мечте: началу реализации его аэрокосмических проектов. Революции в земном транспорте. Он хотел быть свободным сам и помочь стать свободными другим. Он вовсе не был аскетом. Отдавая значительные средства на благотворительные цели, сам он любил жить в роскоши, окружать себя красивыми вещами, наслаждаться возможностями которые дает богатство. Он тщательно следил за своей внешностью, любил одеваться с иголочки, питаться в шикарных ресторанах, вести светскую жизнь. В этом смысле он отличался от плеяды молодых миллиардеров, которые любили щеголять ношеными свитерами, потертыми джинсами и дешевыми китайскими часами. Нет, Йен был скорее снобом. Но эта страсть к красивой жизни была для него не столько способом самоудовлетворения, сколько символом свободы. «Я могу позволить себе это, потому что я свободен», – говорил он себе. Но при этом маниакальном стремлении все подчинять идее свободы, Йен вовсе не был либералом с окружающими. Нет, он был очень требовательным, жестким, даже зачастую жестоким. Беспощадным и безжалостным. Но лишь тогда, когда считал, что это действительно необходимо. Он никогда ни над кем не издевался. Ему была чужда мстительность. Он готов был уничтожить врага и не раз это делал, но никогда не добивал раненого. Это же страсть к свободе сыграла с Йеном злую шутку и в личной жизни. Конечно, проблем с любовниками у него не было. Йен Хейден, молодой миллиардер, был вполне публичной персоной и никогда не делал секрета из своей сексуальной ориентации. При всем своем снобизме, он мог запросто появиться в самом обыкновенном гей-клубе, где завести знакомство с парнем на одну ночь. Как, впрочем, и принять участие в закрытой элитной гей-вечеринке, на которую пускали только избранных… Йен был свободен, и ему было плевать, что пишет про него желтая пресса, что за ахинею несут его бывшие любовники в интервью порносайтам. Но он был одинок. Просто потому что к 30 годам так и не встретил человека, в которого влюбился бы по-настоящему. Влюбленности у Йена случались. Но довольно быстро проходили. Он либо очень скоро понимал, что очередной парень ему не так уж дорог, либо видел, что любовнику просто нравятся его положение и деньги. Йен не обижался за это на людей, не чувствовал себя оскорбленным. Он считал естественным такое поведение. Тем более что сам-то он никого по-настоящему не любил. И, главное, не желал жертвовать своей свободой ради других. Как-то раз один из немногочисленных приятелей (не друг, друзей у Йена не было) спросил его после третьего или четвертого бокала бренди: – Слушай, Йен, вот ты все время твердишь о свободе. А если твой любимый потребует от тебя отказаться от свободы, ты это сделаешь? – Исключено, – не задумываясь, ответил Йен. – То есть, ты не пожертвуешь своей свободой ради того, кого любишь? – Нет. Просто тот, кто меня полюбит, никогда не потребует от меня отказаться от свободы. Если он действительно будет меня любить, – спокойно ответил Йен. – Нет, Йен, а если ты его будешь любить, а он тебя – нет? – Тем более. И Йен был абсолютно искренен. Сам он никогда никого не насиловал и не принуждал, хотя и очень любил жесткий секс с сильными парнями. Но это был секс равноправных партнеров, где каждый стремился доставить другому удовольствие. Насилие же в сексе было органически чуждо его натуре. Это было бы посягательством на свободу, а свобода человека была для него священна. Возможно, именно поэтому Йен никогда не мог понять тему

BDSM

. Для него было непостижимо, как люди по своей воле отдают другому самое ценное, что у них есть: свободу! Что они обретают взамен? Издевательства? Унижение? Боль? Как это возможно? Впрочем, на bdsm вечеринках ему тоже доводилось бывать. Но его привлекала именно эстетика Темы: кожа, металл, черно-красные тона, брутальные красавцы с точеными телами. Не более. Он не мог понять, какое удовольствие можно получать от избиения кого-то палкой или плеткой, поливания горячим воском, прокалывания иглами и всякой грязи. Это был другой мир, с которым Йену не хотелось иметь ничего общего. Йен еще раз внимательно осмотрел себя зеркало, глубоко вздохнул и вышел из номера. Ему предстояли трудные переговоры с российским партнером. Точнее, не партнером, а конкурентом. Даже противником. От исхода этих переговоров зависело многое. Если они провалятся, то Йен отдаст приказ. И в маленькой стране Экваториальной Африки, в стране, которая редко попадает в сводки мировых новостей, сменится власть. Произойдет военный переворот. Йен был уверен, что его кандидат в новые президенты крошечной республики Чамбе будет куда лучшим правителем, чем нынешний дряхлый и насквозь коррумпированный диктатор, выжимающий из своей страны все соки. Если же нет… то власть в Чамбе все равно сменится. Только мирно. Этого заслужил народ этой страны. И этого заслужил Йен Хейден, вложивший гигантские средства в месторождение титана в Чамбе. *** Молодой парень, лет 20-ти, с темно-русыми, коротко стрижеными волосами, затянутый в сбрую и в черных кожаных трусах, стоял на коленях перед сидевшим в кресле человеком лет 30-ти. Этот человек сидел, закинув ногу на ногу, сложив ладони лодочкой и оценивающим взглядом смотрел на стоявшего на коленях парня, которого держал на длинной цепи, прикрепленной к ошейнику, молодой блондин с темными глазами, в которых мерцали подобострастие и беспокойство. – В глаза мне посмотрел! – потребовал сидевший в кресле человек. Парень поднял глаза. В них были безразличие и отрешенность. – Ты усек, что отныне переходишь в мою собственность? – поинтересовался человек в кресле. Парень кивнул. – Отвечай! – резко крикнул тот. – Да, – чуть слышно сказал парень. – Да, хозяин! – Да, хозяин. – Громче – Да, хозяин! – повторил парень и в его голосе были равнодушие и безысходность. Человек в кресле нахмурился и вопросительно взглянул на блондина. Тот поспешно улыбнулся. – Он послушный, – произнес блондин. – Он сделает все, что потребуется. – Это в его интересах. И в твоих тоже, Игорек, – человек в кресле недобрым взглядом покосился на блондина.

- Влад, ты же знаешь…

- Я знаю, что тебя посадить можно на раз, Игорек, – прервал его Влад, презрительно выпятив губу. – За организацию проституции, притонов, распространение наркоты и за многое другое. Или еще проще – в асфальт закатать. И никто о тебе не вспомнит, и никто тебя искать не станет. Усек?

- Усек, Влад, – с готовностью кивнул Игорек.

- Не забывай, сколько ты мне должен, – продолжал сверлить его угрожающим взглядом Влад. – И учти, сегодняшний вечер для тебя решит: либо половина долга снимется, либо…

Он замолчал, уставившись немигающим взглядом на Игорька. Тот побледнел.

– Не беспокойся, Влад, все будет о’кей! – Я не беспокоюсь. Это ты должен беспокоиться. А ты… – тут Влад перевел взгляд на парня, стоявшего на коленях, – ты должен помнить, что если провалишься, отвезу тебя на Кавказ. Там много любителей, будут трахать тебя как осла, а потом прикончат. Ну а если все будет о’кей, то… значит, о’кей. Серые глаза парня раскрылись шире. Но страха в них не было, все та же безучастность и отрешенность. – Итак, красавцы, – проговорил Влад, – объясняю, что от вас требуется. Предстоит вечеринка. Для VIP-персон. По большей части, как и вы, пидарасов, – брезгливо добавил он. – Вы – среди прочих блядей с яйцами. Но ваша задача – не ходить и предлагать свои задницы тем, кто на них поведется. Ваша задача – привлечь к себе внимание. Совершенно конкретным способом. Вы должны показать номер в стиле

BDSM

. Яркий. Запоминающийся. Я знаю, что этот, – он презрительно указал пальцем в сторону стоявшего на коленях парня, – это умеет. Его жопа многих заводит. Потому я вас и выбрал. Нужно ярко. Сильно. Чтоб у всех пидарасов там хуи встали и не опустились. И не только у пидарасов. Усекли, уебки? – Усекли, Влад, не сомневайся, все будет супер, – торопливо проговорил Игорь с заискивающей улыбкой. Стоявший на коленях парень молча кивнул. Влад взглянул на него и нахмурился. – У тебя такой вид, как будто тебе все похер, – проговорил он. – И мне это не нравится. – Влад, не беспокойся, он все сделает как надо, он умеет, – затараторил было Игорек, но был прерван властным жестом руки с массивным перстнем. – Вали отсюда нахер, подожди в передней. Я сейчас сам с ним поговорю, кое-что растолкую. Игорек бросил отчаянный и одновременно угрожающий взгляд на напарника: «напортачишь – убью!» и спешно ретировался. Конец цепи, которую он держал в руках, тихо звякнув, упал на ковер. – Встать! – приказал Влад парню. Тот послушно встал. Он был среднего роста, атлетически сложенный, с мускулистым торсом и идеальной грудью. Было видно, что за фигурой он тщательно следит и фитнес-зал посещает если не каждый день, то уж через день совершенно точно. Этого парня нельзя было назвать красавцем. Скорее, он был из тех, кого называют симпатичными. Короткий прямой нос, очень пухлые губы, темно-русые коротко стриженые волосы и большие, почти круглые серые глаза с длинными ресницами. Пожалуй, именно глаза придавали его внешности нечто необычное, что заставляло остановить на нем взгляд. Но лишь тогда, когда он смотрел прямо на человека. В остальном же это был просто симпатичный парень с накачанной фигурой, гладким безволосым телом. Бесспорно, сексуальный, но не более того. Ничего выдающегося. Влад пристально смотрел на него, затем взял за конец цепи, потянул на себя. Парень сделал шаг вперед. Он смотрел на Влада «кошачьим» взглядом, то есть в переносицу, из-за этого Владу казалось, что тот смотрит как будто сквозь него. Это очень раздражало. Влад дернул за цепь, заставив парня опустить голову. – Говорят, ты звезда пидорских притонов, и на тебя даже очередь, – процедил он. – Да, ничего так. Сиськи круглые, пресс кубиками. А ну, повернулся! Так, жопа накачанная. Да… Был бы я пидарасом, наверное, тоже захотел бы тебя трахнуть. И сосешь ты, говорят, отлично. Но я свой член в твою слюнявую грязную пасть совать не стану. Ты не для этого нужен. Влад помолчал, откинувшись на спинку кресла, но не выпуская цепь из рук. Серые глаза безучастно смотрели в пустоту. – У тебя такой вид, как будто тебе все похер. И мне это не нравится, – повторил Влад сказанное пару минут назад. – Что ж, видно придется обрисовать тебе вкратце ситуацию. Он раскрыл тонкую папку, лежавшую на столе, небрежно, даже с некоторой брезгливостью вынул лист бумаги и стал читать:

- Итак, что мы имеем. Забродин Александр Владимирович. 22 года. Образование высшее, филологическое. Мать скончалась от рака три года назад. Отец… отца никогда не было, – эти слова Влад произнес с презрительной ухмылкой. После смерти матери Забродин Александр Владимирович свел знакомство с Сидюхиным Игорем Ростиславовичем. Совладельцем фитнес-клуба. И одновременно сутенером, создавшим маленькое эскорт-агентство и поставляющим молоденьких блядей мужского пола богатым клиентам. Насколько я знаю, ты у него вроде как настоящая звезда. Хм, а по тебе и не скажешь. Но отзывы именно такие. Ладно. Сидюхин по уши в долгах у меня. Понял? И, таким образом, ты переходишь в мою собственность. Как часть погашения долга твоего Игорька.

Парень неожиданно вскинул голову, в отрешенных глазах вспыхнуло негодование. – Нет! – мотнул он головой, но Влад тут же натянул цепь, заставив Сашу нагнуть голову. – Нет! – повторил тот. – Я… – Заткнулся, педик, – процедил Влад и вынул из папки другую бумагу. – Смотри, – сказал он ухмыляясь. – Полюбуйся. Вот расписка. «Я, Забродин Александр Владимирович, получил в долг от Силецкого Владислава Валентиновича 500 тысяч евро. Обязуюсь отдать по первому требованию». Твоя подпись. Узнаешь? Саша побледнел. – Это… это что? – Это ты вчера подписал, – ухмыльнулся Влад. – И твой Игорек лично ручку для подписи тебе в руку вложил. – Это… это… вчера… – Саша потер лоб, в ужасе пытаясь вспомнить. – Да, ты был не в адеквате, это правда, – продолжал ухмыляться Влад. – Ну, извини… – Я не брал никаких денег! Ни у тебя! Ни у кого! – Докажи, – спокойно произнес Влад. – Вот расписка. С твоей подписью. Подлинной, между прочим. Любая экспертиза установит. – Я… Я… вы специально мне какую-то дрянь подмешали! Я вообще наркоты не употребляю! – Все так, – невозмутимо кивнул Влад. – Подмешали. – А значит, все это незаконно! Подотрись своей бумажкой! – Это ты мне своим языком жопу подтирать будешь, если я захочу. Хотя вряд ли. Моя жопа чище твоего языка пидорского. Слушай меня, хуесос. Если что, то вот, посмотри, расписка заверена нотариусом. Из очень солидной фирмы, между прочим. И еще: есть три свидетеля. Ну, твой Игорек, личность, конечно, сомнительная. Но двое других – весьма уважаемые люди. Один из них, между прочим, не последний человек в правоохранительных органах. Они подтвердят, что всё имело место, ты получил деньги, дал расписку. И все происходило законно. Поверят им и мне. Потому что я тоже принадлежу к уважаемой семье. А вот ты – шлюха, проститутка… И, кстати, боишься, что об этом узнают. Скрываешь… А ведь узнают. Если я захочу. Усёк? – И с какой радости ты, человек из уважаемой семьи, вдруг полляма евро какой-то проститутке решил одолжить? – зло спросил парень. – Думаешь, это не вызовет вопросов? – Неа, – с самодовольным видом откинулся на спинку кресла Влад. – Не вызовет ни хрена. У меня все схвачено. Да и вообще, за тебя поручился Игорь Сидюхин, которого я знаю как предпринимателя, совладельца фитнес-клуба. И он все подтвердит. Потому что этот твой сутенер не захочет сесть. А закрыть его можно на раз, – Влад щелкнул пальцами. – Организация проституции, распространение наркотиков… Там даже ничего фальсифицировать не надо, все имеет место быть. И ты, кстати, это знаешь. И тоже можешь с ним пойти по этапу. – Я ничего такого не делал… – Это ты суду будешь говорить. Только в суде тебя и слушать никто не станет. Усёк теперь? – Что тебе надо? – устало и зло спросил Саша. – Ага, кажется, усек, – удовлетворенно кивнул Влад. – Значит, слушай. Для тебя есть особое задание. Выполнишь его, будешь как сыр в масле кататься. Не выполнишь – в ход пойдет твоя расписка, и не только она. Тебя не просто закроют, а в асфальт закатают, без разговоров. Так вот, слушай…

====== 2. СОПЕРНИКИ ======

ГЛАВА 2. СОПЕРНИКИ

Москва, октябрь 2007 года

Геннадий Владимирович Мурзин, 42-летний бизнесмен, пристально смотрел на сидевшего напротив Хейдена. Они уже с минуту мерялись взглядами – после трех часов бесплодных переговоров. – Йен, мне очень жаль, что мы с вами не можем договориться, – Мурзин говорил по-английски с заметным русским акцентом, но свободно и бегло. – И я не понимаю причин вашего упрямства. Я ведь даже не настаиваю на том, чтобы вы продали всю свою долю в проекте Сокоде. Просто уступИте мне два процента плюс одна акция. – Вы предлагаете мне лишиться блокирующего пакета, – темно-серые глаза Хейдена сканировали Мурзина. – В этом случае я превращусь в обычного миноритарного акционера, который ни на что не влияет. – А на кой черт вам там на что-то влиять, Йен? – устало откинувшись на спинку кресла, поинтересовался Мурзин. – Ваш интерес – прибыль от добычи и экспорта титана. Так вы ее и будете получать. Я являюсь акционером, как и вы, и я тоже заинтересован в увеличении прибыли. – Вы ее уже получаете, – холодно произнес Хейден. – Эта прибыль может быть гораздо больше для нас обоих. Но вы упрямо вставляете мне палки в колеса. Блокируете ряд сделок. – Потому что меня не устраивают эти сделки. Они не то что сомнительны, они откровенно незаконны и даже преступны! На лице Мурзина не дрогнул ни один мускул. Это был крупного телосложения брюнет с темными глазами и правильными чертами лица, с жесткими складками возле губ. Мурзин отлично умел держать себя в руках, и только пугающий адский огонь, вспыхивавший в темных глазах, выдавал клокотавшие в нем чувства. И Йен, который уже далеко не первый раз встречался с Мурзиным, задавался вопросом: как находит себе выход черное пламя, бушевавшее в этом человеке? Оно ведь обязательно должно было найти выход, иначе его носитель просто сгорел бы дотла изнутри! Биография Мурзина была Йену известна в общих чертах и некоторых деталях. Мурзин родился еще в советские времена и изначально делал военную карьеру. Причем в элитном спецназе, который посылали в «горячие точки» планеты. Было известно, что Мурзин успел побывать с «точечными миссиями» в Афганистане, Анголе, Эфиопии, Сомали. Суть этих миссий оставалась тайной, но было ясно, что Мурзин занимался в этих странах вовсе не гуманитарными проблемами. Бывал он и в Чамбе, где сумел завести неплохие связи с местными военными. Имелись данные о том, что он был одним из советников по подготовке военного переворота в этой маленькой центральноафриканской стране. Переворот провалился, зачинщиков сразу расстреляли (поговаривали, что некоторых заживо сожгли на медленном огне в соответствии с местными традициями), а Мурзину и другим зарубежным советникам пришлось срочно эвакуироваться из Чамбе. Позже Мурзин вышел в отставку с военной службы и занялся бизнесом, причем весьма успешно, благо имел отличные связи в российских силовых структурах. Железная хватка и деловое чутье вели его вперед. Мурзин не стеснялся в средствах: давал взятки, давил, угрожал, шантажировал, уходил от налогов, занимался сомнительными махинациями. Словом обычный джентльменский набор крупного российского бизнесмена. В политику не лез, с властью не ссорился, был тесно связан с военными и со спецслужбами, стараясь держаться в тени. Он занимал единственный официальный пост – председателя правления MG-банка. Этот банк тоже был мало кому известен, но через него проходили колоссальные средства, связанные с нефтепереработкой, добычей редкоземельных металлов и других полезных ископаемых. Само собой, Мурзин не мог не появиться в хорошо знакомой ему по годам военной службы Африке. Теперь уже в качестве бизнесмена и инвестора. Он отлично разбирался в военно-политической ситуации на черном континенте. Лично знал многих из тех, кто стал частью правящей элиты стран с нищим населением, но богатых природными ресурсами, на которых делались многомиллиардные состояния. Вот так Мурзин вернулся в Республику Чамбе, откуда некогда вынужден был спешно ретироваться. Вернулся как инвестор, располагающий огромными средствами и готовый вкладывать их в разработку титановых и алюминиевых месторождений и экспорт сырья. Его интересовал в первую очередь проект Сокоде – месторождение титана и других редкоземельных металлов в самом центре страны. Контрольный пакет акций держало в руках правительство Чамбе, еще 23% приобрел Мурзин, но он хотел получить блокирующий пакет – 25% +1 акция. Это позволило бы ему влиять на политику добывающей компании. Конечно, он и так влиял на эту политику, давая взятки высшим чиновникам Чамбе – донельзя жадным и столь же коррумпированным. Но получение блокирующего пакета все упрощало бы. Однако Мурзина опередили. Причем опередил сопляк, выскочка, некий Йен Хейден – из тех самых молодых финансовых гениев, которые умудрялись к 30-ти годам сколотить миллиардное состояние. Хейден приобрел блокирующий пакет меньше чем за год до появления Мурзина в Чамбе. Он воспользовался тем, что в тот момент в этой и без того нищей стране разразился очередной экономический кризис, официально вызванный неурожаем, падением цен на сырье и махинациями зловредных западных банкиров, но на самом деле – запредельным воровством местных чиновников. Правительство Чамбе согласилось продать Хейдену блокирующий пакет акций компании «Сокоде», чтобы хоть чуть-чуть выправить экономическое положение в стране (но на самом деле, чтобы еще туже набить карманы местной элиты). Сделка, казавшаяся властям Чамбе весьма выгодной, на деле принесла им много проблем. Хейден оказался очень сложным партнером. Слишком большим чистоплюем. Да, он хотел получать прибыль от титана и других руд, но ставил препоны сделкам, средства от которых шли не в казну республики, а в карманы чиновников. Он жестко контролировал распределение средств, которые выделял на социальные программы в Чамбе, зорко следя, чтобы они действительно доходили до населения, а не исчезали по дороге. И вообще, он не скрывал презрения к коррумпированному режиму президента Нгассы, державшемуся на штыках полиции и военных. Хейден был верен себе. Он был не дон Кихотом, а прагматиком. И фингал, полученный в детстве от чернокожих сверстников, за свободу которых он выступал, кое-чему его научил. Хейден не собирался нести в Чамбе демократию и либерализм, прекрасно понимая, что это все равно что устанавливать ледяные скульптуры под экваториальным солнцем. Но население Чамбе, по его мнению, вполне имело право на лучшую жизнь. Чтобы правительство воровало меньше, а свободы было больше. И чтобы это правительство не мешало ему вести бизнес. А оно мешало, причем с недавних пор помехи чинил еще и Мурзин, вошедший в число акционеров «Сокоде». Судам, зафрахтованным Хейденом для экспорта сырья и продукции из Чамбе, чинились всяческие препятствия: от придирок таможни до откровенно несправедливых пошлин и тарифов. Давление оказывалось очень сильное. Хейден получал угрозы в свой адрес. Но не думал отступать. И переговоры с Мурзиным в Москве он рассматривал как последний шанс решить дело миром. Но, похоже, шанс был упущен. Мурзин твердо вознамерился отгрызть вожделенный блокирующий пакет акций, а Хейден точно так же твердо не желал уступать. И сейчас он без страха смотрел в темные глаза Мурзина, в которых полыхал тот самый, хорошо знакомый ему черный огонь. – Я не буду разыгрывать перед вами святую невинность, Хейден, – проговорил Мурзин. – Да, эти сделки незаконны. Но это же Африка, что вы хотите? Нельзя работать на черном континенте в белых перчатках. – Да, но это не повод залезать в дерьмо по уши, – отрезал Хейден. – Послушайте, Геннадий, я реалист, а не ханжа, и не собираюсь читать вам моральные нотации. Я прилетел сюда, чтобы достичь конкретных договоренностей. Меня не устраивает, что мне ставят палки в колеса. Что вы, благодаря своим связям в правительстве Чамбе, откровенно пытаетесь выжить меня из этого бизнеса. А бизнес в Чамбе имеет стратегическое значение для моих планов. И я не намерен отступать. Более того, скажу вам прямо: если мы с вами не заключим перемирие, я перейду в наступление. – Вот как? – с иронией спросил Мурзин. – И что же вы намерены предпринять, Хейден? – Извините, но я не собираюсь вас посвящать в свой план Б, чтобы вы его не сорвали. – Тогда позвольте мне считать ваши слова пустой угрозой. – Дело ваше, считайте, – пожал плечами Хейден. Мурзин пристально смотрел на собеседника. – Знаете, Хейден, давно хотел вам кое-что сказать. Мы с вами, называя вещи своими именами, противники. Но я уважаю противника, если он сильный и честный. Вы – именно такой. Должно быть, вам известно, что я прошел не одну войну. И имею полное право не считать себя трусом. Но готов признать, в каких-то вещах вы смелее меня. Я знаю, что вы чуть ли в не 16 лет открыто заявили о своей сексуальной ориентации и заплатили за это высокую цену. А я вот до сих пор ее не афиширую. – Вы? – с удивлением выдохнул Хейден. – Вы? – Да, я. А вам об этом не известно? Тогда вам следует сменить начальника вашей службы безопасности, вы должны знать всё о своих партнерах и… тем более, о противниках, – усмехнулся Мурзин. – Никогда не стремился лезть в чужую личную жизнь, – сухо заметил Хейден. – И напрасно, – спокойно ответил Мурзин. – Иногда это очень помогает бизнесу. – Как я понимаю, в моей личной жизни вы уже покопались? – с сарказмом осведомился Хейден. – Да там не в чем копаться, – пожал плечами Мурзин. – Вы не скрываете, что являетесь геем. В принципе, эта открытость является вашей сильной стороной. Будьте уверены: если бы вы это скрывали, я сейчас, не задумываясь, шантажировал бы вас этим. – А вы не боитесь, что я вас буду шантажировать? – с улыбкой осведомился Хейден. – Нет, не боюсь, – спокойно отвечал Мурзин. – Да, я не афиширую свою ориентацию. Но в тех кругах, в которых я вращаюсь, она не является секретом. Даже если на меня опубликуют компромат, то в России этим мало кого смутишь. Ну, разве что заснимут как вы трахаете жирафа, да и то в особо извращенной форме. – Мне известно, что вы были женаты, и у вас есть две взрослых дочери, – заметил Хейден. – Да, это правда, – поморщился Мурзин. – Но я давно развелся. Жене и дочерям я выделяю более чем достаточно средств. И теперь живу так, как мне хочется и как я давно хотел жить… – Почему вы вдруг затеяли этот разговор? – с улыбкой осведомился Хейден. – Вряд ли вы рассматриваете меня как потенциального сексуального партнера. Они оба рассмеялись, причем искренне. – Нет, конечно, – сказал Мурзин. – Видите ли, мои сексуальные интересы лежат в плоскости

BDSM

, а я знаю, что эта тема вас совершенно не интересует. Точнее, я знаю, что вы бывали зрителем, но никогда участником. – Вы действительно отлично осведомлены, Мурзин, – скривил губы Хейден. – Пожалуй, я последую вашему совету и задам хорошую трепку своей службе безопасности. А может быть, подкуплю кого-то из ваших людей, как вы на это смотрите? – Попробуйте, почему нет? – спокойно пожал плечами Мурзин. – Но есть еще одна причина, по которой я начал этот разговор. Мне известно, что вас сегодня пригласили на одну вечеринку. Так вот, я там тоже буду. И решил вас предупредить, чтобы мое появление там не стало для вас шоком. – Вы очень любезны, – усмехнулся Хейден. – Но, поверьте, моя нервная система вполне крепка. – Не сомневаюсь, Хейден. Надеюсь, мы хорошо расслабимся на вечеринке. И, как знать, может быть, завтра мы все-таки сумеем достичь компромисса. – От всей души желал бы этого, Мурзин. Всего хорошего, до встречи вечером. – До встречи, Хейден. Сев на заднее сиденье представительского «мерседеса», Хейден нажал кнопку вызова на мобильном телефоне. – Эрик? Все оказалось бесполезным. Вводим в действие план Б. *** Ближнее Подмосковье, октябрь 2007 года В тот вечер немало автомобилей представительского класса, многие из которых сопровождались джипами охраны, въезжали в ворота огромного особняка на Новорижском шоссе к западу от Москвы. Малоизвестные широкой публике, но очень влиятельные бизнесмены и финансисты, люди из государственного аппарата, вездесущие представители шоу-бизнеса и мира искусства, иностранные бизнесмены… Исключительно мужчины. Женщин в этот вечер не было даже среди официантов и прислуги. Хозяином особняка был вице-президент одного из крупных банков, который время от времени устраивал эти элитные мужские party. Полная конфиденциальность была жестким правилом. Наличие фотокамер и мобильных телефонов исключалось. Их можно было проносить в дом, но требовалось оставлять в специальных сейфах за пределами помещений, где происходило действо. Эти вечеринки проводились более-менее регулярно уже не один год, и ни разу информация о них не просочилась ни в прессу, ни на интернет-сайты, специализирующиеся на публикации компромата. Хозяин особняка знал, что если на вечеринке будет сделана хоть одна фотография и она утечет в интернет, то ему просто не жить. Поэтому здесь собирались люди исключительно проверенные, а все новички имели особые рекомендации и надежных поручителей из числа членов этого неформального клуба. Таким новичком был Йен Хейден. Он получил приглашение на вечеринку, но не знал, что его рекомендателем и поручителем выступил никто иной, как Мурзин. Изначально тот рассчитывал, что они с Хейденом договорятся, и заранее приготовил ему подарок. Но сейчас, когда переговоры закончились по сути ничем, Мурзину было просто интересно посмотреть на холодного, всегда собранного и сдержанного Хейдена в радикально иной обстановке. Как он себя поведет? Это была старая привычка разведчика из спецназа: изучить все подходы к противнику, его повадки, слабые и сильные стороны. Чтобы при необходимости нанести точный, сокрушительный удар. *** Саша и Игорь сидели в тесной и душнойкомнате того самого особняка на Новой Риге. Их доставили сюда прямо из дома Влада на черном

BMW

. По дороге они не сказали друг другу ни полслова. Игорь сидел, развалившись на сиденье шикарной тачки с таким видом, как будто эта тачка принадлежит ему, и, вообще, весь мир принадлежит ему. Только губы его время от времени нервно кривились, в темных глазах был тревожный блеск, и он то и дело метал быстрые, настороженные взгляды на Сашу, с отрешенным видом сидевшего рядом. Саша не смотрел в окно, его, казалось, совершенно не интересовало, куда его везут. Игорь все больше нервничал. Влад требовал, чтобы их выступление было ярким, чтобы «тот, кто нужно», обратил внимание на Сашу. Причем, кто именно должен «обратить внимание» и почему именно на Сашу – Влад не уточнял. Игоря так и подмывало спросить, о чем говорил Влад с Сашей, когда его выставили из комнаты. Но в машине был водитель, а в его присутствии Игорь не решался задавать вопросы. Он понимал, что любой неверный шаг мог стоить ему… при этой мысли украшенные кольцами холеные ручки сутенера начинали трястись. Саша, казалось, полностью ушел в собственные мысли. Игорю было хорошо знакомо это сашино состояние отрешенности, и именно оно его тревожило. По опыту он знал, что Сашка мог часами, а иногда и сутками ни на что не реагировать, и ничто не могло вывести его из этого состояния. Даже удары плеткой или палкой. – Послушай, Сашон, – не выдержал Игорь, когда они уже оказались в душной, пропахшей пОтом раздевалке. – Ты должен понять. Нам надо выступить. Выступить как всегда. Иначе… иначе нас с тобою в асфальт закатают. Силецкий слов на ветер не бросает. Это страшная семейка. Волки. Что он, что его папаша. Понимаешь? – Понимаю, – как эхо отозвался Саша. – Да вернись ты, ебать, из своего астрала! Или тебе собственная шкура не дорогА? Мне вот моя дорогА! – нервно вскрикнул Игорь. – Да я понял уже, что твоя шкура тебе дорога, – взгляд серых глаз устремился на Игоря, и тот невольно отвел глаза. – Понял. Не переживай. Все сделаю. – Сашон… Я знаю, что повел себя как последняя тварь. Но у меня выбора не было, понимаешь? Серые глаза по-прежнему смотрели на Игоря, заставляя того шарить взглядом по комнате. – И вообще, я тебе давно четко объяснил: бизнес есть бизнес, – с напором произнес Игорь. – Да. Твой бизнес, – произнес Саша с упором на слово «твой». – А я лишь часть твоего бизнеса. Товар, который ты продал. К тому же, товар, бывший в употреблении. – Ты сам всё знал все эти годы, – зло выплюнул Игорь. – Знал, и всё тебя устраивало! И вновь на него устремился пронзительный взгляд серых глаз. – Меня и сейчас все устраивает, – насколько пронзительным был взгляд, настолько безучастно звучал голос. – Одеваемся. Пора работать. *** Йен, одетый в черную водолазку и узкие джинсы, прохаживался по небольшим залам. Взгляд его был равнодушно-сканирующим. Он уже жалел, что приехал сюда. Подобных закрытых гей-вечеринок он в своей жизни повидал немало. Многие из них проводились с гораздо большим шиком и размахом. Конечно, и здесь, в подмосковном особняке, все было сделано с претензией на шик и размах, но эта претенциозность отдавала пошлостью, вторичностью, подражанием и оттого выглядела безнадежно убого. Словно дом нувориша, отделанный в стиле рококо, блистающий мрамором и позолотой и забитый безвкусными вещами. Изящные юноши в стрингах, блестках и перьях, виляющие попками, загорелые атлеты, некоторые из которых были в одеянии римских легионеров, некоторые – в тряпках, копирующих голливудские представления о спартанцах. Разумеется, трансвеститы (а как же без них?), стройные стриптизеры, извивающиеся на шестах. В каждом зале творилось нечто свое, и все это было довольно скучно. Среди публики были, в основном, мужчины в возрасте, хотя попадались и молодые люди – видимо, отпрыски богатых родителей, искавшие острых развлечений. Кое-где ощущался сладковатый запах дури, а блестящие глаза многих из гостей явно указывали на то, что они уже успели чего-то понюхать. Йен заметил парочку канадских бизнесменов, с которыми уже встречался на подобных вечеринках в Нью-Йорке и Париже. Он хотел было присоединиться к ним, но тут его кто-то взял за локоть. Обернувшись, он увидел Мурзина и еще какого-то человека. – Йен, позвольте вам представить Виталия – хозяина этого гостеприимного дома, – проговорил Мурзин с самой непринужденной улыбкой. – Дорогой Йен, рад вас видеть, – произнес на неплохом английском Виталий – лысеющий человек с брюшком, на вид которому можно было дать лет 50. – Обращаюсь к вам по имени, поскольку на наших вечеринках не принято называть фамилии. Думаю, вы понимаете. – Прекрасно понимаю, Виталий, – кивнул Йен, которому на самом деле было все равно. Он как раз думал о том, что в самом простом гей-клубе обстановка куда веселее и раскованнее, чем в этом пафосном и нелепом заведении для богатых русских геев. Здесь было нечто среднее между официальным приемом и стриптиз-клубом. И непонятно было что делать: то ли сразу подойти к какому-нибудь юноше в веселеньких плавках и удалиться с ним в отдельную комнату, то ли сначала напиться. – О, не беспокойтесь, это только начало, – с маслянистой улыбочкой произнес Виталий, как будто угадывая настроение Йена. – У нас здесь бывают феерические шоу, и сегодня мы тоже приготовили нечто необычное для гостей. – Надеюсь, не то, что было в прошлый раз, когда из торта выскочили двое мальчиков, – презрительно фыркнул Мурзин. – О нет, сегодня у нас целый ряд необычных номеров, – расплылся в улыбке хозяин особняка. – Как раз то, что вы, Геннадий, предпочитаете. – Хм? – вопросительно приподнял бровь Мурзин. – Вам понравится, Геннадий, обещаю, – с маслянистой улыбкой произнес Виталий. – А сейчас извините, мне нужно поприветствовать других гостей. Он быстро вышел из зала, прошел по коридору в небольшой кабинет, взял мобильный, набрал какой-то номер. – Мурзин здесь, – тихо сказал он. – Теперь все зависит этих ваших… звезд. Я свое дело сделал. *** Между тем вечеринка набирала обороты. Было не так скучно, как показалось Йену вначале. Особенно после того, как он выпил два стакана виски. Один – в компании с Мурзиным, с которым они говорили о всяких пустяках, словно и не было тяжелых дневных переговоров. Потом он присоединился к канадцам, которые уже сняли троих красавчиков в веселеньких плавках и оживленно с ними болтали. Красавчики говорили по-английски с ужасающим акцентом, перевирая слова, путая предлоги и ударения, но это было даже забавно. Йен не был ханжой и не видел ничего особенного в том, чтобы провести время в компании юношей из эскорта. На его взгляд, эскорт был самой обычной работой, ничуть не позорной. Кто-то зарабатывает на жизнь мозгами, кто-то руками, кто-то задницей. Что в этом плохого? Йен был против насилия и педофилии – вот это он ненавидел всей душой. Но он считал, что проституция должна быть узаконена. Так будет честнее и удобнее для всех. Правда, в глубине души в нем жило презрение к шлюхам, торгующим своим телом. Да, он говорил себе, что это тоже обычная работа. Но все же избавиться от внутреннего презрения не мог. Тем более что был убежден: далеко не всегда людей толкает на проституцию нищета. Значительная часть шлюх становятся шлюхами по призванию.

Йен сам нередко прибегал к услугам молодых людей из эскорта. У него было слишком мало свободного времени, чтобы заводить романы, а крепкий организм 30-летнего мужчины требовал естественной разрядки. Услуги эскорта были самым простым решением проблемы. Йен предпочитал атлетично сложенных юношей и не тратил с ними время на разговоры. Просто вел в постель и трахал, зачастую даже не спросив имени экскортника. На его взгляд, это было честно и правильно: он платил деньги и получал удовольствие. Все остальное его не касалось.

Подвыпившие канадцы оживленно общались с юношами и уже вовсю лапали их за попки, а те повизгивали и строили глазки потенциальным киентам. Эти стройные, изящные красавчики были не вполне во вкусе Йена. Он предпочел бы атлета – мускулистого, подкачанного. Собственно, в атлетах тут недостатка не было. Парни с шикарными телами, прорисованными мускулами были здесь едва ли не на каждом шагу. Но все они были какими-но неживыми. Силиконовыми куклами. Йен решил, что снимет одного из них, но попозже. И тут его кто-то тронул за локоть. Йен обернулся и снова увидел Мурзина. – Вижу, вам скучно? – с улыбкой спросил тот. – Виталий обещал шоу в моем вкусе. Составите мне компанию? – В вашем вкусе? – поднял брови Йен. – Хм! Помнится, вы говорили, что ваши интересы лежат в плоскости

BDSM

. Боюсь, это не совсем то, что меня привлекает. – И, тем не менее, вы бывали на таких вечеринках, – заметил Мурзин. – Бывал. Мне нравится эстетика этой темы. Металл, кожа, черно-красные тона. Сильные, мускулистые тела. Это выглядит привлекательно. Но не более того. Я не понимаю, как может возбуждать насилие и унижение партнера. – Насилие и унижение по обоюдному согласию, – многозначительно поднял бровь Мурзин. – Не имеет значения, – отрезал Йен. – Я еще могу понять насильника, но психология жертвы остается для меня загадкой. И чем-то совершено неприемлемым. – Что рассуждать об этом! – усмехнулся Мурзин. – Пойдемте-ка лучше посмотрим. Признаться, я и сам не в курсе, что там приготовил Виталий. Хотя нет, говорят, там будет некий мальчик… Нет, уже не мальчик. Я слышал, он пользуется большим успехом, мне даже не раз его рекомендовали, да все как-то не складывалось. Идемте! Они прошли в небольшой зал, в центре которого было нечто вроде сцены, вокруг которой толпилась публика. Зрителей было достаточно. Мурзин, решительно взяв Хейдена за локоть, бесцеремонно протиснулся ближе к сцене. Судя по всему, распихивать друг друга локтями тут было в порядке вещей. На сцене было невысокое возвышение, вроде прямоугольной тумбы, покрытое красной тканью. Йен увидел невысокого стройного блондина, затянутого в сбрую из белой кожи, красиво смотревшуюся на его загорелом теле. Больше на нем ничего не было. Он охаживал плеткой темно-русого парня, лежавшего на возвышении спиной кверху. Лица лежавшего не было видно. Парень тоже был затянут в сбрую, но черную и с металлическими цепями. На его шее поблескивал металлическими вставками черный кожаный ошейник. Судя по всему, лежавший на подиуме парень был более атлетически сложен, чем стоявший с плетью блондин. Он был крупнее, мускулистее, с сильными ногами и аккуратными, упругими ягодицами. При том, что он лежал на животе, в его позе было нечто неуловимо грациозное. Возможно, сочетание физической силы и какой-то внутренней беспомощности. Йен сразу уловил это странное сочетание и на несколько мгновений застыл, словно столкнулся с чем-то необъяснимым. А блондин охаживал флогером ягодицы парня, причем делал это красиво, изящно и явно профессионально. Время от времени он поворачивался, и Йен видел его точеный профиль и слегка выпяченный, напряженный подбородок. Можно было догадаться, что блондин был из тех сладких красавчиков, на которых пускают слюни как мужчины, так и женщины. Йен заметил, что руки блондина с плеткой были украшены перстнями. Возможно, эти перстни были дорогими, но смотрелись они пошло, словно у провинциального сутенера. Нет, блондин Йену совершенно точно не нравился, хотя он и не мог не отдать должное грации его отточенных движений. При каждом ударе парень, лежавший на возвышении, вздрагивал и приподнимал голову. И в этих движениях тела, покрытого искусственным загаром, было нечто завораживающее. Хотя вроде бы ничего особенного этот парень не делал. У Йена перехватило дыхание. Он сам не мог понять, почему именно. Чувства смешались. С одной стороны, у него вызывала инстинктивный протест эта сцена экзекуции, какой бы постановочной она ни была. Все в нем восставало против насилия, пусть даже это было игрой на публику. Но не столько это возмущало Йена, сколько то, что сильный парень добровольно позволяет избивать себя тому, кто заведомо физически слабее его, и даже не пытается сопротивляться. Эта глубокая покорность была для Йена тем, чего не должно быть в принципе. Человек не может так легко и спокойно отказываться от величайшего сокровища жизни – свободы. Свободы, которую Йен ценил превыше всего, ради которой Йен, собственно, и жил. Этот парень, лежавший на возвышении, своей покорностью, своими странными, грациозными и в то же время судорожными движениями как будто попирал все, что было дорого Йену, открывал дверь в какую-то иную реальность. И Йен чувствовал, что совсем не хочет в эту реальность входить, ибо всё в ней было глубоко ему чуждо и враждебно. Но одновременно это зрелище его завораживало, как, наверное, завораживает человека зрелище надвигающегося цунами. Блондин что-то крикнул парню. Йен не понял ни слова, но было ясно: это какое-то оскорбление. Затем блондин резко хлестнул парня по плечам. Тот испустил протяжный стон, прижался к возвышению, на котором лежал, а затем, выгнул спину, и в этом движении тоже было нечто завораживающее.

Блондин резкими шлепками заставил парня приподнять и развести мускулистые ягодицы, притянул парня к себе и принялся в него входить. Скорее всего, парень был уже смазан изнутри, но все равно его тело дернулось, мускулы напряглись, красиво обрисовывая тело, он выгнул шею, снова испустив стон, скорее похожий на рычание.

Йен смотрел, затаив дыхание, и вдруг осознал, что и во всем зале стоит гробовая тишина. Все были заворожены этим зрелищем. Хотя ничего особенного не происходило. Блондин принялся резко вбиваться между сильных, мускулистых ягодиц, удерживая парня за бедра. В гробовой тишине были слышны шлепки, стоны и громкое дыхание. Блондин что-то при этом приговаривал. Йен не понимал слов, но было очевидно, что говорилось нечто похотливое, издевательское, унизительное. Он вновь почувствовал прилив возмущения, потому что прекрасное тело, лежавшее на возвышении, не заслужило подобного обращения. Дело было не столько в физической жестокости, сколько в моральном унижении, которому подвергал парня красавец-блондин. Йену захотелось дать блондину хорошего пинка под зад, схватить парня и уволочь с собой как добычу. Отмыть, укрыть, приласкать… В паху каменело и ныло. Никогда подобные зрелища не вызывали у него возбуждения. Но сейчас с Йеном происходило нечто необычное. И это необычное творил с ним парень, лица которого он даже не видел. Йен прикрыл глаза, а затем посмотрел влево. Рядом стоял Мурзин, рот которого был полуоткрыт, темные глаза широко распахнуты. Было видно, что он тоже захвачен зрелищем, происходившем на сцене. Между тем блондин что-то резко сказал парню и обошел возвышение по периметру. Йен, наконец, увидел лицо блондина. Да, типичный слащавый красавчик. Правильные черты лица, точеный прямой нос, темные глаза. Лицо надменное, жестокое и в то же время… жалкое. Было видно, что блондин играет роль доминанта, играет старательно, даже профессионально, но лишь играет. А вот в парне, что лежал на животе – игры не было. В нем все было настоящее. Слишком настоящее. Это завораживало. И это пугало. Лежавший парень, очевидно, исполняя приказание, оперся на локти и приподнял ягодицы, широко расставляя колени. Йен залюбовался напряженными мышцами, а еще – пульсирующим розовым отверстием между ягодиц. Да, он хотел этого парня, он очень хотел его! Рядом послышался резкий выдох. Это был Мурзин. Было ясно, что и тот испытывает то же самое желание. Йен вдруг поймал себя на том, что ревнует. Черт, это был уже полный идиотизм! Какая еще ревность, к кому? К шлюхе, которую прилюдно трахают и унижают и которой, судя по всему, это нравится? Да. Именно так. Но Йену хотелось получить этого парня, какой бы шлюхой тот ни был… Йен просто хотел его. До безумия. На лице блондина появилась жестокая, самодовольная ухмылка. Рукой, унизанной идиотскими перстнями и кольцами, он сгреб волосы парня и принялся натягивать его рот на свой стоявший колом член, отдавая отрывистые приказы. Йену захотелось хорошенько вмазать кулаком по красивой, холеной физиономии блондина, выбить зубы, сломать челюсть пресыщенному ублюдку, втаптывавшему в грязь настоящее сокровище…. Он сжал кулаки, содрогаясь от ненависти к блондину и… от вожделения к тому, кого тот сейчас трахал. А темно-русый парень, подчиняясь приказам актива, все выше задирал задницу и все сильнее выгибал спину. По-прежнему в нем не было ни тени сопротивления. Только послушность. И увлеченность. Он как будто пребывал в иной реальности – той самой, в которую так боялся войти Йен. Блондин двигался резче и резче, и все, затаив дыхание, следили за происходящим. В этом была какая-то магия. И магия эта исходила от парня, стоявшего на четвереньках перед блондином, который уже со стоном кончал ему на лицо. Тот потянулся к бритому паху блондина, языком собирая сперму, а блондин с довольной ухмылкой снова схватил его за волосы, заставив повернуть голову. И Йен, наконец, увидел лицо этого парня. Нет, его нельзя было назвать ослепительным красавцем. Блондин обладал куда более глянцевой красотой. У парня было привлекательное лицо, короткий прямой нос и по-мальчишески пухлые губы. Но главное – его глаза. Большие, серые, почти круглые и… совершенно бездонные. Отрешенный взгляд, словно обладатель серых глаз был сейчас на другом конце галактики. Нет, это был не взгляд наркомана, находившегося под кайфом, это было нечто другое. Йену казалось, что этот взгляд уносит и его самого в глубины неизведанного космоса. В этом взгляде было нечто, абсолютно не вязавшееся с происходящим. Нечто, не поддающееся определению. И Йен вдруг понял, что хочет всегда видеть этот взгляд. Всегда. Настолько хочет, что даже не понимает, как он до сих пор жил без этого взгляда. Хотя парень смотрел вовсе не на него. Или на него? Да Йену это было неважно. Он тонул в бездонных серых озерах, позабыв обо всем. В себя его привел вздох рядом. Мурзин что-то пробормотал по-русски. Йен не понимал слов, но было ясно, что его спутник тоже не может оторвать глаз от парня с серыми глазами. И вновь он почувствовал жгучий прилив ревности. А еще – прилив ненависти к блондину, который казался ему ничтожным ублюдком, совершенно недостойным парня, которого он сейчас прилюдно трахал. – Черт, это было нечто, – прошептал Мурзин Йену. – Парень, тот, что пассив, просто чудо. Чудо! – Да. Чудо, – механически ответил Йен. Слова Мурзина казались ему мерзкими. Да что Мурзин мог в этом понимать! Что он мог чувствовать! Да что он мог оценить, в конце концов! Между тем блондин снова ухмыльнулся и поднял руку, давая понять, что шоу не закончено. У Йена заныло сердце. Да, он жаждал продолжения, жаждал увидеть, что будет дальше. И в то же время ему было страшно. Страшно, что с сероглазым парнем сделают что-то… Он не знал, что именно, но очень боялся за этого парня. Остатки разума взывали к Йену, требовали от него немедленно прийти в себя. Какого черта! Он же видит просто прилюдный секс, ничего больше. Тем временем в унизанной пошлыми перстнями руке блондина появился огромный черный фаллоимитатор. Блондин снова заговорил, кривя губы в гадкой усмешке.. А взгляд серых глаз был прикован к этому черному предмету. И в этом взгляде были алчность и вожделение. Блондин поднес фаллоимитатор к губам парня, и тот потянулся к нему, но блондин резко убрал предмет и что-то с глумливой улыбкой крикнул публике. Раздались смешки и выкрики. Йен не понимал, что происходит, но всё это казалось отвратительным. Этот парень с серыми глазами не мог тянуться вот за этой хреновиной. Не мог! Он был достоин большего! Лучшего! А блондин снова обошел возвышение, на котором парень стоял на четвереньках и медленно, но уверенно стал вводить фаллоимитатор в пассива. Тот испустил вой, выгнулся, шире расставил ягодицы, в его глазах сверкнуло нечто нечеловеческое, жуткое, хищное. Блондин взял плетку и снова принялся яростно хлестать по упругим полушариям, что-то приговаривая. Затем он резко воткнул фаллоимитатор в пассива, тот снова выгнулся, взвизгнул и утробно завыл, Йен увидел мучительную боль в серых глазах, но затем их взгляд стремительно расфокусировался, рот полуоткрылся, и парень смотрел куда-то в пространство, словно глядя на что-то, видимое только ему одному. Блондин вывел фаллоимитатор из парня, а затем снова резко засадил его внутрь почти по самую присоску. Мускулы парня напряглись, а затем по его телу как будто прошла волна. Он выгибался все сильнее, и вот его спина была уже вертикальной, голова запрокинута, на щеках заиграл румянец, к вспотевшему лбу прилипли пряди волос. Актив схватил его за волосы и обрушил на него град пощечин. Было ясно, что это часть игры, но все равно, Йену это казалось отвратительным. Он снова испытал жгучее желание даже не врезать этому холеному блондинчику, а просто свернуть его тонкую шейку. Йен сжал кулаки, взглянул на стоявшего рядом Мурзина и увидел, что тот тоже стоит со сжатыми кулаками и с нескрываемой ненавистью смотрит на блондина. Его совершенно точно обуревали те же самые чувства, что и Йена. Блондин грубо схватил парня за плечи, а тот тем временем ловко прикрепил фаллоимитатор присоской к возвышению и, повинуясь жесту актива, стал насаживаться, двигаясь все быстрее и быстрее. Мышцы ног напрягались, дыхание становилось все более учащенным, рот полуотрылся, а глаза снова широко распахнулись. И Йен опять видел странный диссонанс между этим взглядом, в котором жил какой-то другой мир, и грациозными, но при этом до невозможности похотливыми движениями тренированного тела шлюхи, насажившейся на резиновое дилдо. Из груди парня вырывались стоны, он все больше изнемогал, и было видно как стоит колом его член. Блондин время от времени выкрикивал что-то оскорбительное, плевал в лицо парню, а тот как будто ничего не замечал. Его тело жило своей жизнью, а глаза своей. Наконец, блондин принялся выкручивать затвердевшие соски парня, тот испустил крик, а блондин рассмеялся ему в лицо и снова плюнул. Затем он что-то крикнул, парень всем весом сильного тела насадился на искусственный член, и на его живот и грудь выстрелила сперма. Его стоны походили больше на рыдания, от которых пробирала дрожь. Глаза снова расфокусировались, закатились. В какой-то момент Йену показалось, что из этого крепкого, тренированного тела выходит жизнь… Нет, парень просто опрокинулся на спину и лежал, устремив неподвижный взгляд серых глаз куда-то вверх. Стоявший рядом блондин снова взял плетку, хлестнул пару раз по щекам, по груди и по животу парня. Тот лишь вздрагивал, лицо его оставалось неподвижным. Затем блондин с самодовольной улыбкой победителя отсалютовал собравшимся, среди которых стоял восторженный гул, и удалился в направлении бара. Оставшийся лежать на сцене парень, казалось, его совершенно не интересовал. Йену захотелось подойти к этому беспомощному существу, хотелось помочь ему… Правда, он сам не знал, в какой помощи нуждается этот парень и нуждается ли он вообще в помощи. Но к парню уже подошли два человека, очевидно, из прислуги, помогли подняться и куда-то повели. Парень шел слегка заплетающейся походкой, но даже сейчас в ней было нечто грациозное. Даже царственное. – Великолепен! – произнес Мурзин, провожая глазами парня. – Он просто великолепен. Я заберу его себе, – произнес он тоном, не допускающим возражений. Йена как будто ударило током. – Себе? – повторил он, бросив на Мурзина злой взгляд. – С чего вы решили, что он согласится пойти к вам? – Потому что я так решил, – спокойно произнес Мурзин. – Извините, Йен, мне как раз нужно кое с кем потолковать на эту тему. Я вас оставлю. Хейден обеспокоенно смотрел ему вслед. Мурзин направлялся прямо в бар, где у стойки стоял тот самый блондин, который, судя по всему, заказывал себе выпивку. Губы Йена сжались, превратившись в ниточку, глаза сузились. Он решительно двинулся в противоположном направлении. Туда, куда увели сероглазого парня.

====== 3. ТАЙНА СЕРЫХ ОЗЕР ======

ГЛАВА 3. ТАЙНА СЕРЫХ ОЗЕР

Мы – чужие в этом мире!

Бродят в радиоэфире

треск и хрипы, их ничем не заглушить.

Всё, что было, то и будет –

миллиарды блеклых судеб

с молотка идут за жалкие гроши.

Не уйти, не возвратиться,

блещут дальние зарницы,

предвещая только беды и печаль.

Но бреду я сквозь туманы,

Только где же ты, тот самый,

Что покажет мне сияющую даль?

Я ищу тебя губами,

а в груди – надежды пламя

согревает сокровенный, тайный храм.

Мчатся времена и годы,

я не знаю: где ты, кто ты,

тот, кому я навсегда себя отдам…

Парень в сбруе лежал на диване в полумраке комнаты за сценой. Серые глаза были широко раскрыты, взгляд их был по-прежнему расфокусирован, пухлые губы что-то шептали. Йен наклонился, но не понял ни слова: парень шептал по-русски. Однако он уловил ритмику в словах. Парень как будто читал стихи. Йен решил, что тот бредит. Слишком не вязалось чтение стихов со всем, что происходило здесь, в этом царстве разврата, где сероглазый парень был одним из главных действующих лиц. Йен нашел его очень быстро. Он видел, что двое из обслуги помогли парню войти в комнату, и тут же вышли. Йен, не раздумывая, вошел и теперь, наклонившись над кожаным диваном, разглядывал странного парня. А тот как будто не замечал Йена. Он некоторое время продолжал шептать стихи, потом чуть опустил длинные ресницы, но и сквозь них были видны его серые глаза. Казалось, они смотрели на что-то, чего не видел Йен. Тело парня, обтянутое кожей и металлом, было расслаблено. Оно казалось теперь совсем другим, не таким, как там, на сцене, но не менее сексуальным. По-прежнему сильное, мускулистое, но в то же время удивительно беззащитное. Как будто перед Йеном лежал большой ребенок, которого нужно было приласкать, согреть, утешить. Йен заметил на спинке дивана клетчатый плед и осторожно накрыл им парня. Тот как будто вернулся из путешествия по ведомым лишь ему одному мирам и взглянул на Йена. На лице, которое сейчас выглядело почти мальчишеским, мелькнуло удивление, а на губах появилась улыбка. Йен тоже улыбнулся. Приветливо. Даже ласково. Ему хотелось прижать к себе этого парня и никому не отдавать. Никому! Никто не должен унижать его, никто не должен причинять ему боль! И никто не смеет выставлять его на потеху публике. Этот парень, казавшийся под клетчатым пледом таким домашним, уютным, умиротворенным, словно большой, мягкий кот, как будто не имел ничего общего с развратной, бесстыдной тварью, что остервенело насаживалась на дилдак под прицелом десятков похотливых глаз. Серые глаза закрылись, пухлые губы сомкнулись. Йену показалось, что парень заснул. Но уже через несколько мгновений серые глаза вновь смотрели на него. Теперь уже ясно, осмысленно. Заинтересованно. Парень что-то произнес по-русски. – Йен. Я не говорю по-русски, – сказал Йен, протягивая парню руку и надеясь, что тот все-таки говорит по-английски. – Алекс. Лучше Саша, – рука парня была теплой и мягкой на ощупь. – Я могу говорить по-английски. По-французски. По-немецки понимаю, но почти не говорю. – Вот как? – вскинул брови Йен. – Ты знаешь несколько языков? – Знаю. Изучал. В университете, – Саша говорил кратко и отрывисто, и Йен пока не мог определить, насколько свободно тот владеет английским. – Ты студент? – спросил он. – Нет. Уже получил диплом, – Саша слегка пожал плечами. Йен посмотрел на парня. Какого черта парень с университетским дипломом, знающий не один иностранный язык, занимается… вот этим вот? Серые глаза проницательно смотрели на Йена и, казалось, читали незаданный им вслух вопрос. – Так сложилось, – спокойно произнес Саша. – Просто так сложилось. – Тебе разве этого хочется? – прищурившись, спросил Йен. – Чего именно? – недоуменно спросил парень. – Прилюдных унижений. Боли. Торговли телом. – Мне так проще, – по-прежнему спокойно ответил Саша, как будто речь шла о ничего не значащих для него мелочах. Йен изумленно на него воззрился, подумав, что, возможно, парень не вполне хорошо знает английский и просто неверно выразился. – Проще? – повторил он. – Ты сказал: проще? Я не понимаю тебя. Серые глаза смотрели на него внимательно, в них была странная теплота. – Мне так проще, – повторил Саша. – Что проще? Почему проще? Я не понимаю! Пухлые губы, которые Йену вдруг безумно захотелось поцеловать, снова сложились в улыбку. – Мне трудно объяснить. Да и зачем? – пожал плечами Саша. Йен неожиданно для себя взял парня за запястье. Запястье было неестественно гладким. Очевидно эпилированным. Шлюха. Шлюха с ухоженным телом, предназначенным для продажи. Йену было не противно. Ему было горько. Этот парень, сам того не зная, совершенно завладел его разумом. – Послушай, Саш-ша, – проговорил Йен, приучая себя к русскому имени. – Ты разве не задумывался, что с тобой будет дальше? Что вообще бывает с… – Йен запнулся. -…с проститутками? – спокойно уточнил Саша. – Знаю. Многие спиваются. Скалываются. Погибают. – И ты этого хочешь? Серые глаза вновь устремились на Йена, и на сей раз взгляд их был пронзительным, словно обладатель этих глаз хотел прочитать что-то в сокровенной глубине души Йена. – Нет, – коротко произнес Саша. – Тогда прекращай это! Снова пухлые губы сложились в улыбку. И ни слова в ответ. – Я помогу тебе, – решительно сказал Йен. – Зачем тебе это? – в серых глазах, тем не менее, не было удивления, как будто они видели Йена насквозь. – Я помогу тебе. Потому что я так хочу. Потому что тебе это нужно. – Нет. Мне это не нужно. – Что не нужно? – не понял Йен. – Тебе не нужна свобода? Свобода от вот этого… этого всего? – он обвел рукой комнату, как будто это что-то объясняло. – Я свободен, – прозвучало безучастное. – Свободен? Тебя прилюдно унижают, оскорбляют, насилуют, и ты свободен? – Йен почти кричал. – Я свободен. Так же как и ты, смотревший на это все, – спокойно произнес Саша. Но в глазах его было нечто другое. Совсем другое. Йен смотрел в эти серые, прозрачные, с какой-то особенной, озерной глубиной – и ему казалось, что он понимает этот взгляд. Саша неожиданно взял его за руку и крепко сжал. Йен вздрогнул, как будто по его телу пробежал электрический ток. – Спасибо, – неожиданно тепло сказал парень. – Спасибо тебе. Мне еще никто этого не говорил. – Так ты согласен? – с радостью школьника спросил Йен, хотя и сам не смог бы толком сказать, что имеет в виду под словом «согласен». Снова улыбка. Теперь чуть грустная. И короткий ответ: – Нет. Йен открыл было рот, чтобы спросить «почему нет??», когда дверь комнаты отворилась. Вошел Мурзин – решительно, по-хозяйски. За ним семенил тот самый плюгавый смазливый блондинчик с маслянистой улыбочкой на лице. Увидев Йена, Мурзин остановился. В его глазах полыхнуло черное пламя. Йен выпрямился, с вызовом глядя на Мурзина. Оба они мгновенно поняли, что стали соперниками и здесь. Возле этого сероглазого парня, лежащего на диване под пледом. Блондинчик, стоявший за Мурзиным, сделал Саше знак. Тот немедленно поднялся с дивана. Теперь он стоял прямо, но чуть опустил голову и сложил руки замком, как футболист, закрывающий пах. Мурзин смотрел теперь именно на него, а не на Йена. – Ты переходишь в мое распоряжение, – сказал Мурзин совершенно спокойно, но в его тоне было нечто, что исключало всякие возражения. Но Саша как будто и не собирался возражать. Он лишь безучастно кивнул, даже не взглянув на Мурзина. Тот чуть нахмурился, шагнул вперед, взял парня за красивый, четко очерченный подбородок и посмотрел в серые глаза. – Если я буду тобой доволен, то стану твоим хозяином, – произнес Мурзин. Саша моргнул в знак согласия. – Не вижу покорности в твоих глазах, – процедил Мурзин, не выпуская подбородка парня. – Такое впечатление, что тебе все равно. Стоявший позади Мурзина блондин делал страшные глаза. Но Саша не реагировал. – Что ж, это даже к лучшему, – с недоброй усмешкой проговорил Мурзин. – Я люблю добиваться того, чего хочу. И учти. Если я останусь доволен, все твои проблемы решатся. Если нет, то… ты останешься со своими проблемами один на один. Тебе ясно? Парень молча прикрыл глаза. Тут Йен, наблюдавший за этой сценой, вмешался. Он опять не понял ни слова, но все было очевидно: Мурзин хочет забрать себе сероглазого парня. Хочет, чтобы тот по-прежнему был шлюхой. То ли шлюхой на раз. То ли постоянной шлюхой. Неважно. Он выступил вперед. – Мне тоже нравится этот парень, – решительно заявил Йен. – И я хочу… – Йен, вы не знаете всех обстоятельств, – Мурзин проговорил это с видом человека, отмахивающегося от надоедливой мухи. – Извините, но вопрос уже решен и обсуждению не подлежит. Этот молодой человек переходит в мое полное распоряжение. – Не понимаю вас, Геннадий, – ледяным тоном процедил Йен. – С какой стати вы решаете судьбу человека, даже не спрашивая его мнения? – Его мнение не значит ровным счетом ничего, – спокойно произнес Мурзин. – Геннадий, я понимаю, что нахожусь в России, где с законами и правами всегда была проблема. Но это вообще выходит за всякие рамки! – Йен, я знаю, что вы являетесь большим поборником свободы, – усмехнулся Мурзин. – Просто-таки ее апостолом. Но вам, поборнику свободы, почему-то и в голову не пришло поинтересоваться у этого молодого человека: а он-то сам чего хочет? Это, кстати, очень характерно для либералов: лезть со своей свободой туда, где ее и не просят. – Можно подумать, вы, Мурзин, поинтересовались его мнением, – прошипел уязвленный Йен. – Я… ах да, вы же не понимаете по-русски. Так вот, я сообщил этому молодому человеку, что он переходит в мое распоряжение. И он не возразил. – А если бы возразил? – живо отпарировал Йен. – Не буду скрывать, его ждали ли бы неприятности, – пожал плечами Мурзин. – Нет, не беспокойтесь, не физические. Вполне законные: юридические и финансовые. – То есть вы просто шантажировали его, Мурзин, – сузив глаза, произнес Йен. – Йен, вы же бизнесмен. Здесь тоже бизнес. Покупатель диктует свои условия. Обычное дело. Вы же сами этим регулярно занимаетесь, не правда ли? – Мурзин, прекратите эту демагогию! Вы сами понимаете, что здесь – не бизнес, а насилие над личностью. – О’кей. Пусть этот юноша скажет сам. Мне сказали, что он блестяще знает английский, так что понимает, о чем мы с вами толкуем. Итак, – обратился Мурзин к Саше, – ты готов поступить в полное мое распоряжение? – Да, – сказал тот все с тем же отрешенным видом. – Ты это делаешь, потому что я угрожал тебе? – Нет, – на лице Саши не дрогнул ни один мускул, взгляд опять блуждал где-то далеко. – Но ведь я предупредил тебя о последствиях, так? – Так. – И все же ты согласился не поэтому? – продолжал свой странный допрос Мурзин. – Нет. – Почему же ты согласился? – Так приказал мой хозяин, – бесстрастно произнес Саша. Йен во все глаза смотрел на этого странного парня, пытаясь отыскать в его взгляде возмущение, протест, отчаяние, ведь его же буквально передали, а скорее всего, продали как вещь! Как бездушную игрушку, как… Но в серых глазах ничего такого не было. Только спокойствие и отрешенность. – Почему? – не выдержал Йен. – Почему ты это делаешь? Саша вопросительно взглянул на Мурзина, словно испрашивая разрешения ответить Йену. Мурзин кивнул с удовлетворенным видом: саб явно знал правила поведения. – Так приказал мой хозяин, – повторил Саша, переводя взгляд на Йена, но на самом деле как будто не видя его. Йен сжал кулаки от бессильной ярости. Здесь происходило нечто, не поддающееся его пониманию. Он, конечно, знал, что в

BDSM

существует целый ряд правил, но всегда воспринимал их как ролевую игру, не более. Игру, на его взгляд, непонятную, даже извращенную и отвратительную, но лишь игру. А здесь все было всерьез. Всерьез. Йен это чувствовал, и это не укладывалось в его сознании. Он сделал шаг к парню и, совсем как Мурзин, взял его за подбородок, заставив посмотреть себе прямо в глаза. Неожиданно парень мотнул головой и отступил. – Вы не мой хозяин, – проговорил он тихо. Мурзин не смог сдержать довольной улыбки. – Ты… – выдохнул Йен, – всего пять минут назад ты свободно говорил со мной, и тебе не требовалось ничье разрешение. Теперь же пришел некто, объявил, что он – твой хозяин, и ты не смеешь открыть рот без его согласия! – Минутку, – с улыбкой вмешался Мурзин. – Я не объявлял себя его хозяином. Я сказал лишь, что этот молодой человек поступает в мое распоряжение. Ему еще предстоит заслужить право называть меня своим хозяином, и он знает это. – Тогда кого он называл хозяином? – Вот этого! – Мурзин с нескрываемым пренебрежением указал на стоявшего рядом блондина. – Формально он остается его хозяином. Мне лишь переуступлены права на использование. – Права на использование? – Йена передернуло. – Вы так говорите о… живом человеке? – Йен, а когда вы заключаете многомиллионные контракты, вы разве не используете живых людей в своих интересах? Не одного человека, а тысячи! Десятки тысяч! Даже больше! И разве вы об этом когда-нибудь задумывались? – Я не продаю и не покупаю людей! – Да неужели? – хмыкнул Мурзин. – Еще как покупаете и продаете! Вместе с предприятиями, которые без этих людей не будут стоить ничего. Людей, сама жизнь которых зависит от этих предприятий. Вы такой же торговец людьми, просто предпочитаете об этом не думать. – Нет! Ничего подобного! – Ладно, не будем затевать здесь мировоззренческий диспут. Это смешно, в конце концов. Скажите прямо, Йен, вам просто понравился этот парень, вы его хотите и злитесь оттого, что он достался мне, а не вам, так ведь? Если Мурзин рассчитывал смутить этим Йена, то он просчитался. – Да, – глядя ему прямо в глаза отвечал Йен. – Он мне понравился. Даже очень понравился. И я хотел бы, чтобы он был со мной. Но я, в отличие от вас, никогда не стал бы его покупать или, как вы выражаетесь, приобретать право на использование… – Вы никогда не занимались сексом с проститутками? – Не передергивайте, Мурзин! – Хорошо, – на губах Мурзина появилась странная улыбка. – Я вижу, что вы очень хотите этого парня. Да он и впрямь хорош. Не красавец, но чертовски сексуален. Просто чертовски, – задумчиво проговорил он. – Йен, а что бы вы отдали за этого парня? Как насчет двух процентов плюс одна акция «Сокоде»? – Ваши шутки неуместны, – процедил Йен. – О’кей, не стану спорить. Но, Йен, я на полном серьезе предлагаю вам этого парня, – спокойно произнес Мурзин. – Нет, не навсегда. Только на ночь. Вот на эту ночь. Он будет вашим до утра. Только до утра. Как вы на это смотрите? У Йена перехватило дыхание. Он знал, что должен сказать «нет». Обязан сказать «нет»! Но… не мог. Он хотел. Очень хотел этого парня. Нет, не просто секса. Он хотел смотреть, бесконечно смотреть в серые глаза, похожие на спокойные озера, в которых отражалась вселенная, и погружаться в их бездонную глубину. В глаза, в которых временами, подобно молниям, сверкало нечто пугающее, нечеловеческое, царственное, и тут же гасло. – Я никогда не занимаюсь сексом без согласия партнера, – проговорил он, едва ворочая внезапно пересохшим языком. – Так давайте спросим его, – широко улыбнулся Мурзин. – Ну что, – обратился он к парню, – согласен ты провести ночь с этим господином? – он кивнул на Йена. Йену показалось, что в серых глазищах на какую-то долю секунды мелькнула растерянность и нечто, похожее на радость. Но тут же взгляд снова стал отрешенным. – Согласен, – тихо сказал парень, опустив голову. – Что ж, как видите, он согласен, – Мурзин продолжал улыбаться, глядя на Йена. Происходящее, казалось, его забавляло. Йен растерялся, но тут же взял себя в руки. – Никогда не поверю, что вы делаете это из чистого альтруизма, Геннадий. – Можете считать, что я внесу это в статью «незапланированные социальные расходы», – пожал плечами Мурзин. – А если серьезно, Йен, то вас это ни к чему не обязывает. Не скрою, я надеюсь, что мой небольшой подарок или… скажем так, мой жест доброй воли позволит нам несколько сблизить позиции на переговорах. Во всяком случае, смягчит ненужную враждебность. Но, повторяю, вас это ни к чему не обязывает. Можете до утра провести время с этим молодым человеком. В этом доме отличные спальни для гостей, поверьте. Но завтра, ровно в одиннадцать утра этого юношу будут ждать у входа в особняк. Приятной ночи, Йен! Мурзин улыбнулся, небрежным жестом приказал слегка ошалевшему блондину следовать за собой и удалился, оставив Йена наедине с Сашей. – Все равно эту пользованную шлюху надо сначала проверять у врачей, – чуть слышно пробормотал Мурзин себе под нос. *** Вечеринка была в самом разгаре. Публика была уже изрядно навеселе, многие откровенно пьяны. Юноши, в начале вечеринки пытавшиеся строить из себя нежных принцесс, уже превратились в хохочущих, развязных шлюх, которых щипали за все места и за которыми гонялись пузатые полуголые мужики в возрасте. Двоих трахали, перекинув через барную стойку. В соседнем зале уже вовсю шла оргия. Йен хотел посидеть где-нибудь в уголке, но когда он заметил, как десятки похотливых взглядов сразу устремились на его Сашу, ему стало противно. Ему казалось, что эти взгляды физически оскверняют, обливают грязью парня, и без того утонувшего в грязи. Он подозвал человека из обслуги, и через пару минут они с Сашей были уже в большой спальне на втором этаже особняка. Здесь была отличная звукоизоляция, снизу не долетала ни музыка, ни шум, ни крики. Спальня, само собой, была отделана пошло, в бордово-черных тонах, создавая полное впечатление борделя. Да, впрочем, этот загородный особняк и был элитным борделем, так что ожидать чего-то другого было бы странно. Йен первым делом отправил Сашу в душ. Он и сам с удовольствием пошел бы с Сашей, чтобы самому смыть с него пот, остатки чужой спермы и похоть многочисленных взглядов. Но Йен подумал, что парень это воспримет как желание клиента заняться сексом прямо в душе. А Йену этого не хотелось. Саша вышел из душа в полотенце, обернутом вокруг крепких бедер, и Йен снова замер. В этом парне было что-то странное, притягивающее. Странное потому, что Саша вовсе не был ослепительным красавцем. Да, симпатичным, но не более. И его тело… Объективно говоря, это было привлекательное, атлетическое молодое тело, но ничего из ряда вон выходящего в нем не было. И все же этот парень заставлял смотреть на себя. И Йен понимал, что далеко не только его одного. Очень многих. Да он и сам был этому свидетелем во время «выступления на подиуме». – Мне надеть сбрую? – поинтересовался Саша совершенно обыденным тоном. Йен отрицательно покачал головой. Сбруя теперь ассоциировалась у него с похотью и развратом, что царили внизу. Ему хотелось, чтобы ничто оттуда не проникло в комнату, где они были вдвоем. Саша кивнул и спокойно стоял, явноожидая дальнейших приказаний. – Не веди со мной так, как… с теми, – Йен не смог сдержать раздражения. – Ты не раб! Запомни это! Густые брови поднялись. Саша как будто с интересом посмотрел на Йена. Но затем взгляд его снова стал отрешенным. – Конечно, – спокойно сказал он и плавно, даже грациозно пройдя по комнате, сел в кресло рядом со столиком, на котором стояла выпивка и легкие закуски. Саша как будто преобразился. Теперь он был обычным парнем. Симпатичным, ничуть не скованным. Но Йен чувствовал, что это лишь одно из обличий все той же шлюхи, которая просто сменила наряд. – Подожди меня, – буркнул он. – Мне тоже надо принять душ. Йен провел в душе минут 15, пытаясь справиться с внезапно охватившей его неуверенностью, словно он был подростком, который впервые в жизни решил заняться сексом. Йен понимал, что причин для волнения нет, что в комнате ждет парень-проститутка, готовый выполнить любое его желание, но все равно не мог справиться с собой. Ему хотелось понравиться этому парню, понравиться по-настоящему, ему хотелось быть не просто клиентом для этого парня, а кем-то большим. Да, Йен осознавал, что это глупо, смешно, жалко, но ничего не мог с собой поделать. Когда он, наконец, вышел из душа, то застал Сашу склонившимся над столиком и что-то быстро писавшим на салфетке. К стоявшей на столе выпивке парень даже не притронулся. И Йену страшно захотелось узнать, что тот пишет. Он увидел строки, выстроенные в столбик. Стихи. На русском, которого Йен не знал.

Звуки полунОчного веселья

бьют по голове как кирпичи,

утром – неизбежное похмелье

и от ранней старости ключи.

Губы то дрожат, то каменеют,

то целуют сигаретный дым,

мир вокруг жестоко молодеет,

мир вокруг становится чужим!

Не смотреть, не слышать, отрешиться,

сбросить груз печалей и забот!

А вокруг – смеющиеся лица,

и во мрак летит холодный год.

Силы тают… Силы на исходе…

Саваном накроет землю снег.

Слышен гул заезженных мелодий.

Сны и похоть. Двадцать первый век

– Ты пишешь стихи? – спросил Йен, опуская руку на плечо Саши. – Да, – спокойно ответил тот. – Странно! – Что именно странно? Йен запнулся. По всему выходило, он должен был сказать что-то вроде: странно, что парень-проститутка пишет стихи. Саша бросил на него быстрый, понимающий взгляд. – Стихи может писать кто угодно, это не зависит от рода занятий, – Саша был спокоен. Йен чувствовал замешательство. Этот парень сбивал его с толку все больше, и он боялся сказать что-то обидное. Хотя что могло обидеть шлюху, которая, наверняка, подставила свою задницу десяткам, если не сотням клиентов. Он стоял перед Сашей, сидевшим в кресле, а тот, откинувшись на спинку, смотрел на Йена все так же спокойно. Но взгляд парня не был отсутствующим. Он смотрел именно на Йена, он видел его и как будто позволял нырнуть в бездонную глубину своих глаз. Йен опустился на корточки перед Сашей, взял его за руки. Тот нисколько не удивился, продолжая смотреть на сидевшего у его ног мужчину. Руки Саши были мягкими и теплыми. Йен пытливо смотрел на него. В глазах Саши теперь читался неподдельный интерес и… что-то еще. Возможно, симпатия. Но в голове крутилась одна и та же мысль: это шлюха. Шлюха, перевидавшая огромное число клиентов. И давно научившаяся подлаживаться под любого. Однако было и что-то другое. Нечто неуловимое и оттого невыразимо притягательное. – Пойдем в постель, – тихо сказал Йен. Саша улыбнулся, встал. Полотенце упало с бедер. Парень был пропорционально сложен, мускулист. У него была на редкость красивая, подкачанная грудь, соски были проколоты, в них были вставлены серебряные колечки. У Йена заныло в паху. Он хотел схватить эти темно-розовые соски, скрутить их… до боли! Хотя тело парня было гладко-безволосым, явно эпилированным, на лобке были волосы, к которым от пупка спускалась темная дорожка. Член был средних размеров и не был возбужден, хотя член Йена уже стоял колом. Йен сбросил с себя халат, представ перед Сашей обнаженным. Йен знал, что выглядит хорошо: у него было стройное тело, привыкшее к тренажерам, ни грамма лишнего веса, прямая осанка, красивая, гордая посадка головы, волевое лицо, обрамленное длинноватыми каштановыми волосами. Он напоминал натянутую струну. У Саши на лице появилась улыбка – и вот это точно была улыбка шлюхи – блядская, похотливая, профессиональная, ненастоящая. Йен крепко схватил парня за плечи, почувствовав, как напряглись у того мускулы. Ему захотелось тряхнуть парня, чтобы эта фальшивая улыбка слетела с его лица. И Саша вновь как будто прочитал мысли Йена. Теперь улыбка была другой. Выжидающей и даже робкой. Может быть, это была всего лишь еще одна улыбка из того же арсенала. Но в ней было нечто искреннее, неподдельное. Йен увлек парня на широкую, мягкую постель, прижал к себе. Тот обнял Йена – удивительно тепло и даже нежно. Шлюхи так точно не делают. Или делают? Йен смотрел на Сашу и продолжал любоваться его глазами. Теперь в них была настоящая детская доверчивость. Йен провел пальцем по пухлым губам, спустился к резко очерченному подбородку, провел по шее. Парень не шевелился, но Йен чувствовал, что тому приятно. Он крепче прижал его к себе и стал баюкать как ребенка. Парень мурлыкнул как котенок, и это тоже звучало не наигранно, а естественно. – Почему все-таки? – спросил Йен. – Почему ты все это делаешь? Саша молчал, поцеловав Йена в шею, отчего у того по телу пробежала дрожь. – Я уже говорил тебе: так сложилось, – прошептал Саша. – Хорошо. Я не собираюсь лезть в твою жизнь, донимать тебя расспросами. Но я хочу помочь тебе выбраться из… этой ямы. Я же вижу, что ты достоин большего. – Ты видишь меня первый раз в жизни, – на губах парня мелькнула грустная улыбка. – И, скорее всего, в последний. – А я не хочу, чтобы этот раз был последним, – с жаром возразил Йен. – Не хочу, потому что ты мне нравишься. – Ты хочешь забрать меня себе? – вырвалось у Саши, и во взгляде его была растерянность и как будто надежда. – Я не хочу быть для тебя хозяином или господином, – произнес Йен. – Я хочу, чтобы ты был свободным. Понимаешь? Свободным! – Понимаю, – Саша как будто сник, надежда, вспыхнувшая в серых глазах, исчезла, глаза снова напоминали бездонные серые озера, в глубине которых ничего было нельзя разглядеть. – Но я тебе говорил уже: мне это не нужно. – Почему? Ты можешь мне объяснить, почему?? – Я тебе уже говорил. Давай не будем повторяться. – Саша. Я ведь вижу, что ты умный, образованный парень. Ты знаешь иностранные языки, пишешь стихи… – Да, – безучастно сказал парень. – Как ты видишь свою жизнь дальше? Лицо Саши застыло. – Я просто живу, – сказал он. – И тебя все устраивает? – прищурился Йен. – Да. – Этого просто не может быть, – скептически улыбнулся Йен. – Смотри. Завтра тебя заберет Мурзин… – Я не веду разговоров о третьих лицах, – механическим голосом произнес Саша. – Хорошо, не будем о нем. Но если у тебя будет выбор: он или я. Кого ты выберешь? – У меня есть хозяин, он все выбрал за меня, – ровным голосом сказал Саша. Йен крепко сжал его запястья. – Скажи, – проговорил он жарким шепотом, глядя парню прямо в глаза. – Если все-таки выбор пришлось бы делать не какому-то хозяину, а тебе. Лично тебе. Кого бы ты выбрал? Мурзина или меня? На лице парня появилась растерянность. – Ты не знаешь всего, – прошептал он. – Всего не знаю. Но знаю, что ты кому-то должен деньги и что-то в этом роде. Так вот, если бы этой проблемы не было, то кого бы ты выбрал? – И тебя, и Мурзина я увидел сегодня впервые в жизни, – с безучастным видом произнес Саша. – Не уходи от ответа! – властно произнес Йен. – Кого бы ты выбрал хотя бы чисто внешне? Кого ты считаешь, хотя бы на первый взгляд, более подходящим для тебя? – Мурзина, – не задумываясь, ответил Саша. Йен едва не задохнулся. – Мурзина? – повторил он изумленно. – Его? Он же будет держать тебя на цепи как раба и даже этого не скрывает! Этот старый хрыч годится тебе в отцы, ему 42 года! Что он может тебе предложить кроме унижения? Ты представляешь, в кого ты у него превратишься? В жалкое подобие человека, в скулящее существо, которое, в конце концов, выбросят в придорожную канаву! Саша смотрел на Йена странным взглядом, как будто любуясь его гневом и даже наслаждаясь им. – А я, – продолжал, распаляясь, Йен, – я ведь моложе. В конце концов, я красивее его, я лучше во всех отношениях! Можешь считать, меня самовлюбленным индюком, но я честно говорю то, что думаю. И если тебя беспокоят материальные проблемы, то поверь, я могу их решить не хуже, чем этот твой Мурзин. Но и это не главное. Я предлагаю тебе главное: свободу! Да, знаю, знаю, ты твердишь, что свободен. Не понимаю, почему ты вбил это себе в голову, если ты связан по рукам и по ногам и позволяешь обращаться с собой как с дворовой собакой! Послушай. Я не имею ничего общего ни с этим твоим блондином, которого ты называешь своим хозяином, ни с Мурзиным, который наложил на тебя свою лапу. И я вовсе не навязываю себя. Я предлагаю тебе свободу. Ты сможешь выбрать: быть со мной или нет. Не буду скрывать, я хотел бы, чтобы ты был со мной, но я не буду требовать от тебя этого… – Зачем тебе я? – тихо и спокойно спросил Саша. – Ты сам знаешь, я всего лишь шлюха. Ты просто видел, как меня трахают, и тебе это понравилось. Это нормально. Но это все. – Нет, не все! Я не хочу, чтобы ты был шлюхой! Я не знаю, как ты ею стал, но ты не должен ею быть! Да, я знаю тебя всего-то час. Даже вообще не знаю. И еще час назад я бы рассмеялся в лицо тому, кто сказал бы, что я буду лежать с тобой в постели и говорить тебе все это. Но… теперь… Просто поверь, я говорю искренне! Мне самому через многое довелось пройти, ты даже не представляешь через что. Я знаю цену свободе! И мне больно, когда я вижу человека, которого этой свободы лишают ни за что! И для меня непостижимо то, что ты сам отказываешься от этой свободы. – Меня не привлекает то, что ты называешь свободой, – пухлые губы чуть улыбнулись, и эта улыбка вышла трогательно-застенчивой. – Не привлекает? –воззрился на него Йен. – Перед тобой открывается возможность увидеть мир. Строить свою собственную жизнь, зависеть от самого себя, а не от какого-то ублюдка, называющего себя твоим хозяином. Ты сам сможешь все решать. Сам! Выбирать себе работу, жилье… Спутника жизни, наконец! Тебе этого мало? Или ты хочешь сказать, что все это тебе не нужно? – А ты сам свободен? – вдруг спросил Саша. – Я? – в недоумении переспросил Йен. – Я? Да, конечно! – Правда? – серые глаза смотрели прямо на Йена, словно обволакивая его своей таинственной глубиной, и Йен вдруг потерял свою уверенность. – Да, – упрямо повторил Йен. – Я свободен. Может быть, и не полностью, но я свободен. Я всегда отвоевывал свою свободу и дорожу ею. И хочу, чтобы другие тоже были свободны. Насколько это возможно. – Ты говоришь, что я связан по рукам и ногам, – глаза Саши изучающе смотрели на Йена. – Но на самом деле это ты связан по рукам и ногам. – Я? – усмехнулся Йен. – Интересно, чем же? – Не чем, а кем. Самим собой, – тихо сказал Саша, и вдруг прильнул к Йену губами. Это было неожиданно, внезапно. Шлюхи никогда не целуют в губы первыми, поскольку это может не понравиться брезгливому клиенту. Парень нарушал неписаные правила, но это почему-то обрадовало Йена. Он ответил на поцелуй, он наслаждался пухлыми, чувственными губами, вторгся языком в горячий рот, и ему было плевать, что это – рот шлюхи. Обладатель серых глаз сводил его с ума, увлекал в свои таинственные, бездонные озера, и Йен совершенно не хотел слышать доводов рассудка. Он, всегда мысливший рационально, даже в постели, теперь чувствовал, как его подхватил ветер безумия и понес прямо в серые бездны. Он ласкал Сашу, покрывал поцелуями его лицо и чувствовал, как трепещет под ним сильное, упругое тело, которое в то же время было удивительно пластичным. Саша был словно вылеплен из пластилина и он как будто предугадывал все желания Йена. Где-то на краю затуманенного страстью сознания Йена мелькнуло: «Шлюха! Просто умелая, опытная шлюха!» Но ему было все равно, он уже утонул в таинственных серых озерах и хотел опускаться все глубже и глубже в их прозрачный сумрак. Пальцы Саши, казавшиеся удивительно мягкими и пластичными, ласкали спину Йена, опускаясь все ниже, нажимая на нужные точки на позвоночнике, отчего по телу пробегали электрические разряды, многократно усиливая и без того бешеную страсть. Сейчас в постели Саша был похож на большого кота – теплого, гибкого, мягкого и упругого, которого хотелось тискать, целовать, мять, и этот кот пробуждал в Йене тигра, готового наброситься на свою жертву. Ни с одним из любовников Йен не испытывал ничего подобного. Йен чувствовал, что в глубине таинственных серых озер, куда он опускался, таится нечто гибельное. Но за это он готов был сейчас отдать все, что ему было дорого. Лишь бы всегда оставаться в таинственном мире этого странного парня с прозрачными серыми глазами. «Не отдам! Никому не отдам!» – прорычал Йен, чувствуя, как мягкие, теплые пальцы принялись умело ласкать его напряженный член. Только сейчас он почувствовал, что член Саши тоже напряжен. При том, что лицо парня по-прежнему было странно спокойным, безмятежным, лишь взгляд снова расфокусировался. – Пристегни меня, – вдруг прошептал Саша. – Тебе понравится. Вон лежат наручники. Йен ошалело смотрел на него, поначалу даже не поняв, что тот говорит. Пристегнуть? Наручниками? Он никогда не занимался подобными забавами. Более того, всегда отвергал их. Но сейчас он чувствовал, что в нем как будто что-то повернулось. И сейчас он не был собой. Знакомый ему Йен стоял в стороне и растерянно наблюдал за тем, как незнакомый Йен с горящими глазами готов буквально растерзать своего партнера. – Я же знаю, что тебе понравится, – прошелестело тихое. Йен замер, пытаясь взять себя в руки, чтобы не свихнуться окончательно. – А тебе? – хрипло спросил он. – Тебе понравится? На пухлых губах появилась улыбка. Длинные, красиво загнутые ресницы на миг сомкнулись на прозрачных серых глазах. Йен нерешительно взял наручники, Саша с готовностью вытянул руки за голову, и Йен защелкнул их на запястьях парня. Теперь серые глаза смотрели на Йена с обожанием, их спокойная серая глубина вдруг взорвалась пламенем страсти, и без того плоский живот вобрался, а плечи чуть приподнялись. – Возьми меня, господин, – послышался жаркий шепот, – возьми меня! – Я не твой господин, – выдохнул Йен. – Я… – Мой, – с неожиданной твердостью и каким-то глубоким внутренним убеждением произнес Саша. – Сейчас – мой. И Йен почувствовал, что так и есть. Что этот парень, прикованный к кровати наручниками, такой беспомощный и такой прекрасный в своей беспомощности, сейчас принадлежит ему и только ему. А самое главное – он хочет, даже жаждет принадлежать! Это читалось в легком трепете длинных ресниц, сверкании серых глаз, в том, как вздымалась красивая рельефная грудь. Наконец, в напряженном до предела члене. Йен аккуратно взял этот горячий, пульсирующий член и сжал его – сначала осторожно, а затем сильнее и совсем сильно. Саша застонал, его голова заметалась по подушке, но этот стон боли был полон в то же время и наслаждения. «Что я делаю! – пронеслось в голове Йена. – Черт, что же я делаю!» Но он уже себя не контролировал. Он буквально набросился на прикованного к кровати любовника, покрывая его тело поцелуями, тиская, сжимая, скручивая до боли соски с серебряными колечками. Саша стонал, кричал, теперь в его серых глазах читалось безумие – безумие и звериное желание, и это еще больше выносило Йена из реальности. Он, быстро надев презерватив и торопливо смазав его лубрикантом, принялся входить в Сашу. Тот не сопротивлялся, напротив подался навстречу, правда, его лицо исказилось, а глаза закрылись. – Открой глаза! – почти прорычал Йен. – Открой глаза! Я хочу их видеть! Ему действительно как воздух нужны были эти серые, прозрачные глаза. Сейчас они блестели от выступивших слез, но это только сильнее заводило Йена. Он обхватил руками мускулистые ноги любовника и принялся в него вбиваться – резко и даже безжалостно. – Да, да, да! – кричал Саша. В этом существе, полном жадного желания, казалось не было ничего от того странного, романтичного парня, писавшего стихи на салфетке. Сейчас Саша был жадным, алчным, в его глазах снова сверкало нечто нечеловеческое, пугающее, какая-то таинственная сущность, скрывающаяся в глубинах серых озер. Йен, внезапно испугавшись, с силой дал Саше пощечину, как будто пытаясь загнать эту сущность в темные глубины его глаз, словно дикого зверя, который мог его растерзать. А затем ударил еще и еще… Он в какой-то момент осознал, что исступленно хлещет парня по упругим щекам, и чувствует невероятное возбуждение, а Саша рычит словно дикий зверь, его тело содрогается, как будто он пытается сбросить с себя любовника. Йена подхватила волна – темная, страшная, он схватил парня за волосы и удвоил темп, он был уже на пределе сил, он чувствовал, что дикий зверь заманивает его в ловушку, чтобы наброситься и порвать на куски. Йен понял, что он уже не охотник, а жертва, но это ощущение угрозы было ни с чем не сравнимо, сводило с ума, дарило невероятное наслаждение, прежде неведомое Йену. А серые глаза теперь смотрели на него с обожанием и восторгом, и Йен почувствовал, что и его охватывает восторг, самый настоящий восторг, предвкушение оргазма, уносящего его прямо в глубину серых глаз. Ему показалось, что он сливается с этими серыми глазами, и видимо, задел чувствительную точку внутри парня, так что тот с криком стал изливаться себе на живот, хотя к его члену никто даже не прикасался. Йен и сам почувствовал, как изливается. Их взгляды, устремленные друг на друга, как будто слились в одно, став озером наслаждения, наслаждения для двоих. И Йен видел в Сашиных глазах нечто большее, чем наслаждение. Он видел, что сейчас парень принадлежит ему. Именно ему и никому больше. И что этот парень хочет ему принадлежать… – Люблю тебя, – вырвалось у Йена. – Люблю тебя, – эхом отозвался Саша. Йен повалился ему на горячую грудь, наощупь отстегивая наручники от спинки кровати… … Когда Йен проснулся, было уже светло. Он был один в огромной кровати. Не было рядом парня с глазами, похожими на серые озера, скрывающими в своих глубинах нечто непостижимое и грозное. Йен взглянул на часы. Было без четверти полдень. Вдруг в его сознании пронеслись слова Мурзина, сказанные вчера:

«Завтра, в одиннадцать утра этого юношу будут ждать у входа в особняк».

Йен в бессильной ярости ударил кулаком по подушке. Его Сашу забрал Мурзин. Теперь он у этого гнусного типа, который начнет превращать парня с глазами-озерами в жалкое ничтожество, в пародию на человека…

Йен выругался. Зрачки его сузились. Он не знал, что предпринять, чтобы вернуть своего странного любовника, но был полон решимости это сделать. Даже ценой войны с Мурзиным. Которая, впрочем, уже началась. Йен нажал кнопку вызова на мобильнике. Послышались долгие, далекие гудки, словно абонент находился на другом континенте. Наконец, в трубке послышалось короткое: «Да». – Эрик? Все готово? Отлично. Приступай.

====== 4. ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ ======

ГЛАВА 4. ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ

На север, на север, где серые тучи

над морем холодным плывут,

уносятся мысли в круженье певучем

Счастливых и светлых минут.

На север, на север, от горькой печали,

что ядом по жилам течет,

уносится сердце сквозь темные дали,

и сладок незримый полет!

На север, на север, в снега вековые

уносится тихо душа,

уставшая от бесприютной пустыни,

где трудно прожить, не греша.

На север, на север, где бродят туманы,

в безбрежные сны улететь,

но вновь открываются старые раны

и близится ранняя смерть…

Эти строки Саша набрасывал в тетрадке, сидя на заднем сидении черного

BMW

, уносившего его на север от Москвы. Нет, не на дальний север, это было лишь Осташковское шоссе, упиравшееся в элитные коттеджные поселки у Клязьминского водохранилища. Взгляд парня снова был отрешенным, как будто ему было совершенно безразлично, куда именно его везут. Мимо проносились бесконечные высокие заборы, за которыми скрывались поселки, небо было пасмурным, с запада наползала тяжелая черная туча. Но на лице Саши ничего нельзя было прочесть. Серые глаза снова видели что-то, невидимое другим, для него как будто ничего вокруг не существовало. С Новой Риги его не сразу повезли в дом Мурзина. Сначала ожидавший его черный

BMW

с молчаливым шофером отправился в самый центр Москвы, где в переулке располагалась дорогая частная клиника. Там Сашу почти час подвергали тщательному медосмотру и взяли у него все возможные анализы из всех возможных мест. Врачи обещали дать результат к вечеру, ибо анализы делались по особому заказу в экспресс-режиме. Саша отнесся к медосмотру равнодушно. Во-первых, он и так проходил медосмотр ежемесячно, во-вторых, несмотря на пристрастие к экстремальным видам секса, неизменно предохранялся и принимал профилактические средства. На этом всегда жестко настаивал его хозяин – Игорь.

Игорь… при мысли о нем на лице Саши появилась болезненная гримаса. Игорь был его хозяином и вправе был сделать то, что сделал. Но все равно – этого Саша никак не ожидал. Привычная жизнь летела в тартарары. И еще эта встреча с …американцем? Англичанином? Канадцем? Саша так и не понял, из какой страны был Йен. Да это было и неважно. Все равно им больше не суждено было встретиться.

Но Йен не шел из головы. Нет, Саша в своей обширной практике встречал много самых разных клиентов: и абсолютно безмолвных, и любителей разговоров по душам, которые могли протрепаться ночь напролет, но так и не заняться сексом. Многие, особенно пьяные, рассказывали о своей жизни буквально все (чаще всего плакались). Саша их терпеливо выслушивал. Зачастую с интересом. Не для того, чтобы потом шантажировать или кому-то передавать услышанное. Нет, просто ему были интересны людские судьбы. И он давно пришел к банальному выводу, что деньги и впрямь счастья не приносят. Большие деньги уж точно. Его клиентура состояла преимущественно из состоятельных, очень богатых, а иногда и сверхбогатых, влиятельных людей. Саша бывал в роскошных квартирах, помпезных особняках, на речных и морских яхтах, но счастливых глаз видел мало. Если вообще видел. Пресыщенные, злые, потухшие и несчастные – вот таких глаз было предостаточно. Многие интересовались Сашей, кто он, откуда, почему этим занимается. Но на подобные вопросы Саша не отвечал. Его хозяин Игорь категорически запрещал ему что-то о себе рассказывать. Как, впрочем, и сплетничать с одними клиентами о других. Это могло быть чревато. Саша и сам это прекрасно понимал и держал рот на замке. Он быстро научился отделываться ничего не значащими шутками на расспросы и быстро переводить разговор на другие темы. Или просто приступать к сексу. Расспросы клиентов были лишь праздным любопытством. Саша был интересен им как сексуальный объект, элитная шлюха, не более. Некоторые, впрочем, заговаривали об «отношениях» и предлагали перейти к ним на содержание. Саша неизменно отвечал, что подобные вопросы они должны решать с его «хозяином», то есть Игорем. Игорь Сашу, конечно, не отпускал, даже за хорошие отступные, которые ему предлагали. Потому что Саша приносил ему очень хороший, стабильный доход, и отдавать его было попросту невыгодно. Это был бизнес, ничего больше. Саша это знал. И не собирался ничего менять. Перемены пришли внезапно. Слишком внезапно. И еще этот Йен… Нет, Йен никак не шел из головы. Он был первым, кто проявил к Саше интерес не как к шлюхе. И не просто интерес, а нечто большее. Саша не привык к этому, ему было спокойнее, когда клиенты просто получали от него то, что хотели, и на этом дело заканчивалось. Встреча с Йеном выбивалась из привычных рамок. И обстоятельствами, и… всем. Саша всегда спокойно относился к своим клиентам, среди которых были как красавцы, так и откровенные уроды, сексуальные асы и откровенные неумехи, даже импотенты, любители изощренных, жестоких забав и те, которым достаточно было просто подрочить на красивого парня, даже не прикасаясь к нему. Некоторые ему нравились, вызывали симпатию, но ни разу у него не было ничего подобного, как с этим Йеном. Хотя вроде бы, ничего особенного и не было. Просто секс – да, жаркий, жесткий, но Саша и любил пожестче, ему просто необходим был доминант. Но Йен как будто вторгся в сокровенные глубины его сердца, в которые он не пускал никого. Он всколыхнул темные воды, которые, казалось, не могло потревожить ничто. Он был подобен пронесшемуся урагану. Саша боялся себе признаться, что он почувствовал страсть. Похожую на любовь. Опасно похожую на любовь. И Саша этого боялся. Потому что однажды он уже влюбился. И больше не хотел. Не хотел. Слишком больно это было. Йен притягивал Сашу, и Йен его пугал. Он предлагал Саше то, чего тот не хотел. Этот человек как будто увлекал его на вершину горы, где дуют ледяные ветры, от которых невозможно спрятаться. А Саша знал, что ему там делать нечего. Совершенно нечего. Это не для него. Потому что он другой. Совсем другой. И хорошо, что с этим Йеном ему больше не суждено увидеться. Почти наверняка не суждено. Это было хорошо. Но в сердце все-таки заползал холодный червячок тоски, и проклятый Йен не шел из головы. Размышления Саши прервал телефонный звонок. – Сашон, ты как? – послышалось в трубке. – Нормуль, – спокойно ответил Саша. – Слушай, значит так: два текста подходят, третий – не наше. Первый ваще супер, берем сходу, второй чуток изменить надо. Ну я тебе скину че там переделать. Третий – парни сказали – не, там мрак полный. Даже для нас. И вообще, они сказали, что текст слишком пидорский. С ним вылезать нельзя. Не, ну ты знаешь, мы нормально относимся, у нас Леха сам по этой теме. Но просто сам понимаешь. – О’кей, – спокойно сказал Саша. – И с тебя еще три. Ну, формат ты знаешь! – Сделаю. – Тока не тяни, Сашон! У нас тут все завертелось, дело на мази уже. – Не волнуйся, сделаю. Парням привет. – Они тебе тоже. Чмоки, красавчик. Береги жопку! Абонент отключился. Саша сунул мобильник в карман. Он уже несколько лет время от времени писал тексты для композиций нескольких групп. Группы были не слишком известные, хотя две из них набирали популярность, и их композиции даже попали эфир FM-станций. В том числе и те, тексты к которым писал Саша. С этого ему капали небольшие деньги. Совсем небольшие. Но все-таки.

BMW

уносил его все дальше от Москвы. Саша закрыл глаза, погрузившись в воспоминания. *** Москва, четырьмя годами ранее (2003 год) Саше было всего 18 лет, когда он остался один. Отца у него не было. А мать… Лобовое столкновение в центре Москвы, на Садовом. Прямо напротив Склифа. Когда ему сообщили, то поначалу он даже ничего не осознал. Потом был шок. Страх. Отчаяние. Истерика. Отупение. Пустота. Опознание, похороны, юридические формальности. Чьи-то голоса, повторяющие в разных вариантах одно и то же: «Ну, ты уже взрослый, так что справишься». Родственники слетелись как воронье. Даже те, которых Саша и видел-то пару раз в жизни. Или вообще не видел. Хватали за руки, хлопали по плечу, обнимали, заглядывали в глаза… И все разговоры сводились на квартиру. «Ну, ты же такой неприспособленный, все за тебя мама делала. Один не проживешь. А вот переезжай к нам, поживи пока, а квартиру сдавать можно будет…» «Нет, один не проживешь… Давай-ка подумаем, как лучше твою квартиру использовать, ведь двушка все-таки и недалеко от центра… Вот если ее продать, а тебя вписать к Людочке…» «Куда тебе одному! Мы тебе все устроим, не переживай… А квартира…» «А квартира…» «Квартира…» Лишь одна тетка – двоюродная сестра матери – с испитым лицом и прокуренным голосом сказала Саше: – Да не слушай ты этих тварей! Они только на квартиру и зарятся. Глазом моргнуть не успеешь, как без нее останешься. Не поддавайся. Понял? Лучше сам выкручивайся, чем с этим блядским вороньем, они ж тебя порвут в клочья! Эти слова Саша запомнил. «Не поддаваться. Не верить». И он закрылся, как улитка в ракушке. Выпроводил родственников, не отвечал на их назойливые звонки… И старался ни о чем не думать. Вообще ни о чем. Но мысли лезли… Странные, пугающие. Во-первых, он думал о деньгах. Просто не мог не думать. Прежде Саша жил как за каменной стеной: мать его холила, лелеяла, обувала, одевала. Но теперь остались лишь жалкие сбережения, да нищенская стипендия. Саша понимал, что долго на это прожить не сможет, надо идти работать. Но куда? Кем? Он ничего не умел. Вообще ничего. Мать относилась к единственному сыну как к драгоценности, оберегала его от любых неприятностей, все решала за него и все за него делала, воспитав неприспособленного к жизни белоручку. И это Сашу вполне устраивало, он рос послушным и тихим ребенком, никогда не пытался бунтовать или перечить властной матери. Он вообще никогда не представлял себя в роли сильного парня, который способен за себя постоять, принимать решения, содержать семью. Он был воспитан иначе, он привык повиноваться, привык, чтобы заботились именно о нем. С детства был замкнутым, одиноким… В школе над ним издевались, били, дразнили «плаксой», «девкой». Друзей у него не было, не завел он их и в универе. Просто не умел. Но всегда мечтал о друге: умном, сильном, верном. Который понимал бы его. Защищал. Оберегал. Был кем-то вроде отца, которого у Саши никогда не было. И в какой-то момент Саша осознал, что ему нравятся именно парни, а не девушки. Это было пугающее открытие, которое он скрывал ото всех. Старался не думать, но эти мысли настигали его вновь и вновь. При виде красивого, сильного парня он чувствовал в себе растущее желание, начинал следить за парнем глазами – исподволь, боясь, что его тайна раскроется – но никогда ни к кому не подходил. Однако эти мысли, эти желания не исчезали, лишь усиливались. Саша отчаянно гнал их от себя, но все было бесполезно. Ему было страшно, словно он стоял на пороге неизвестного мира – пугающего, полного опасностей. И он чувствовал, что этот мир зовет его, и он не в силах противостоять этому властному зову. Это выливалось в стихи – довольно туманные, неумелые, но в то же время искренние, полные боли, растерянности, страха.

Холодный пепел сладких грез

ложился на равнину,

где я, себя не зная, рос

угрюмым, нелюдимым,

и тайный зов, тревожный зов

в ночИ прозрачной слышал,

и вереница странных снов

брела по темным крышам,

и в этих снах ты был со мной –

заботливый и властный,

мой повелитель, мой герой,

жестокий и прекрасный!

Саша все больше замыкался, уходил в себя. А между тем неловкий, угловатый подросток, предмет всеобщих насмешек, мальчик для битья, убежденный, что в жизни его ничего хорошего не ждет, незаметно превращался в симпатичного юношу с красивыми серыми глазами. Он не был писаным красавцем, не был тем, от кого было нельзя оторвать первого же взгляда. А вот второй взгляд оторвать было хоть и можно, но трудно. Третий взгляд – еще труднее. И трудно было понять, в чем дело. Вроде бы обычный парень, симпатичный, не более. Но в Саше было странное, завораживающее обаяние. Дело было не только в его серых глазах, действительно необычных, дело было в его жестах, походке, мимике, манере держаться, модуляциях голоса. Он незаметно, но очень быстро завораживал людей. Хотя сам этого и не понимал. Он страдал от одиночества, но боялся сблизиться с людьми. Между тем люди к нему тянулись – и однокурсники, и однокурсницы. Нет, он никого не отбривал, не вел себя надменно, вызывающе, наоборот, по-прежнему был погруженным в себя тихоней. Когда его звали на какие-нибудь тусовки, он обязательно приходил. Когда ему звонили – отвечал. Но никогда не проявлял инициативу сам. Ему казалось, что он весь глубоко неправильный. Более того, чем дальше, тем больше он воспринимал мир как тяжелый клубок бессмысленных и нескончаемых забот, от которых хотелось уйти в свой мир, недоступный никому. В мир, который был виден в серых озерах его глаз. Ему претила мысль чего-то добиваться в этой жизни, делать карьеру, что-то без конца решать, контролировать, за что-то бороться, что-то делить, отбирать, изгонять… Он хотел только одного: пребывать в своем внутреннем мире, полном покоя. Но с тоскливым ужасом понимал, что от контактов с внешним миром, казавшимся ему полным насилия, вражды, ненависти, жестокости, никуда не деться. Да, энергичная и властная мать решала большинство проблем, которые, по идее, уже должен был решать он. Но Саша отдавал себе отчет, что так будет не всегда. Просто ему в голову не приходило, что все может оборваться так скоро. Нет, Саша вовсе не был аутистом, он вполне был способен поддерживать социальные контакты и даже изредка проявлял инициативу. Например, когда он все-таки разглядел в зеркало, что из угловатого подростка превратился во вполне привлекательного парня, то ему захотелось выглядеть еще лучше. Он тайком стал пользоваться кремами для лица, которые покупала себе мать, посещал косметолога, дабы избавиться от прыщей, словом старался быть привлекательным. Он даже решился на радикальный шаг и приобрел абонемент в фитнес-клуб, не подозревая, что этот шаг станет для него поистине роковым. Вообще-то со спортом Саша не дружил с детства, и на уроках физкультуры был всеобщим посмешищем. Ему всегда казалось, что спорт – это не для него. Его привлекали книги, музыка, причем старинная музыка, живопись. Для своих лет он был очень образованным, и это тоже мешало ему сходиться со сверстниками. Ему были неинтересны разговоры о бабах, о спорте, о тачках и прочем, о чем обычно говорят парни. А поговорить о том, что его действительно интересовало, было не с кем. Но в какой-то момент Саша обратил внимание на свое тело. Точнее, один из однокурсников сказал ему однажды: – Сашка, у тебя ведь фигура заебись, тебе только подкачаться надо и будешь конфеткой! Саша тогда отделался шуткой, но слова запали ему в голову. И он отправился в фитнес-клуб неподалеку от дома. На самом деле это было заведение под пошлым и претенциозным названием «Бьюти дримз»,оно совмещало в себе фитнес-клуб, салон красоты, спа и магазин косметики и нижнего белья. Среди брутальных качков заведение не пользовалось популярностью, оно было слишком «бабско-пидорским». Там и впрямь занимались преимущественно дамы разных возрастов, но было и немало представителей мужского пола: солидные мужчины, хорошо зарабатывающие конторские клерки, молодые люди. Причем была и стайка молодых людей, выделявшихся манерностью, ухоженностью и обтягивающей спортивной одеждой. Они держались вместе, некоторые бросали любопытные взгляды на Сашу. От по выработавшейся привычке ни с кем в контакт не вступал. Тем более что его буквально с первой минуты взяла в оборот Алена – местный фитнес-инструктор с красными волосами, короткой майке и пирсингом в пупке. Втайне Саша надеялся, что его инструктором станет какой-нибудь молодой, привлекательный парень, но в то же время боялся этого, так как чувствовал себя совершенно неуверенно. Школьные насмешки над его мешковатостью были еще слишком свежи в памяти. Поэтому напористую Алену он принял безропотно и даже с облегчением. Алена показала ему базовые упражнения: грудь, спина, пресс, ноги, но большую часть времени тренировок посвящала не своему подопечному, а трепу по мобильному. Из этого трепа было понятно, что у Алены – казахстанский паспорт и проблемы с регистрацией в Москве, а также какие-то сложные отношения с «Юриком» и «Василь Федорычем». Первый был, судя по всему, ее любовником, второму она, похоже, была крупно должна. Так что ей было не до Саши. А между тем уже в первые две недели занятий Саша стал все чаще ловить на себе взгляд невысокого стройного блондина с темными глазами. Взгляд был пристальным, оценивающим. Саше было немного не по себе от этого взгляда. От Алены Саша узнал, что блондина зовут Игорь, что ему всего 22 года, но он уже является совладельцем фитнес-клуба. «Скользкий типчик», – с неприязнью процедила Алена. Обычно трепливая, она явно не хотела вдаваться в подробности. Лишь делала большие глаза и туманные намеки. Но Саша был не дурак, и быстро понял, что этот фитнес-клуб был убыточным и использовался «нужными людьми» для отмывания бабла. Игорь был формальным совладельцем, но, как выразилась Алена, «поставили тупого, жадного мальчика, чтоб в случае чего было кого за жопку взять». Сашу эти темные дела не интересовали. Его интересовал Игорь. Он заметил, что тот часто общается с группой «голубеньких мальчиков», как их именовала Алена. Где-то в глубине души Саше хотелось войти в эту группу. Он видел, как эти мальчики вели себя не только в зале, но и в раздевалке, где они открыто целовались взасос. Один раз в душе он застал двоих из них в момент, когда один отсасывал другому. Это был первый раз, когда Саша видел гей-секс вживую (порно он уже время от времени смотрел). Нет, Саша не был ни поражен, ни потрясен. Он даже не возбудился. Просто укрылся в своей кабинке и принял душ, слыша хихиканье парней. Вообще, на него в раздевалке регулярно бросали недвусмысленные взгляды, но никто к нему не подкатывал. Объяснилось это уже позже. Игорь подошел к нему сам. Темно-карие глаза пристально смотрели на Сашу сканирующим взглядом, на губах была приветливо-нагловатая улыбка. – Слушай, я смотрю, эта дура Алена ничему тебя толком не учит. С ней без толку заниматься. Давай, я тобой займусь, – тон Игоря был таким, как будто он не предлагает, а ставит в известность о принятом решении. Саша тут же согласился. Он был рад, хотя ничем своей радости не выдал. – У тебя отличная фигура, просто эта дура не понимает, какие именно упражнения тебе нужны и в каких пропорциях. В общем, теперь ты мой, – решительно произнес Игорь, и Саша про себя отметил двусмысленность его последних слов. Нет, никаких домогательств со стороны Игоря не последовало. Он действительно старательно тренировал Сашу, не заводил с ним никаких двусмысленных разговоров, не делал никаких похотливых намеков. Да, во время упражнений он часто обнимал его, похлопывал по ягодицам или даже сжимал их, но и это все было вполне в рамках приличий. Только взгляд его был очень пристальным, и порой на губах была странная улыбка. Игорь интересовался Сашей: как он живет, с кем. Спросил, не хочет ли жить самостоятельно. Невзначай обронил, что готов помочь, «есть кое-какие варианты». Интересно, что денег за персональные тренировки, которые проходили четыре раза в неделю, Игорь не брал. «Потом сочтемся, не волнуйся». Более того, организовал Саше бесплатные услуги в салоне красоты. «Для своих людей все можно сделать», – сверкал Игорь уверенной белозубой улыбкой. А потом Игорь стал дарить Саше шмотки. Стильные и очень дорогие. Джинсы, куртку, рубашки, обувь… Он туманно говорил, что это «неучтенка» и чтоб Саша не парился, все нормуль.

Саша, конечно, не был дураком, и понимал, что за просто так ничего не делается. Здравый смысл подсказывал ему отказаться от этих «подарков». Но… он не мог. Точнее, не хотел. Ему нравилось, что о нем заботится красивый, стильный парень. Ему нравилось, что этот парень проявляет к нему неподдельный интерес. От этого захватывало дух. К тому же все тот же здравый смысл напоминал, что никаких расписок он не дает. Все ведь делается просто так: «бери, тебе это подойдет».

Алена, кстати, его предостерегала. Когда Игорь увел от нее Сашу, она на долгое время вообще перестала с Сашей общаться: не здоровалась с ним и как будто даже не замечала. Но как-то раз, столкнувшись с Сашей в коридоре, сквозь зубы бросила: «Ты зря с этим Игорьком связался, он говно редкостное. Думаешь, просто так тебя обхаживает? Пидора из тебя сделает и в постель к мужикам подкладывать будет. Не ты первый». Саша ничего не ответил Алене. Хотя в нем всколыхнулась куча эмоций. Ведь сам он совсем не прочь был стать тем самым «пидором». А что касается остального – Саша был уверен, что Алена ляпнула это со зла. Баба, что с нее взять.

К тому же, Игорь уже плотно подсадил его на свою «иглу». В переносном смысле, конечно. И дело было даже не столько в том, что он приучал Сашу к «красивой жизни»: водил в пафосные кафе и дорогие рестораны, частенько подбрасывал в универ на своем «мерсе». Он незаметно стал для Саши тем самым другом, которого у него не было и о котором он мечтал с детства. Игорь понимал Сашу с полуслова. Ему Саша мог рассказать то, что никогда не решился бы рассказать матери. И главное, Игорь умел принимать решения. С ним Саша ощущал себя как за каменной стеной. Он просто доверил себя Игорю.

Нет, Саша вовсе не был безвольным дурачком. Он видел, что Игорь очень жесткий и циничный парень, он видел, что Игорь занимается какими-то темными делами, о сути которых можно было только догадываться. Но это Саше даже нравилось. Ему нравилось, что за ним ухаживает, его оберегает такой крутой парень, у которого в жизни все отлично и который мог выбрать себе парня в сто раз красивее, чем Саша.

Саша даже знал, что Игорь спит с парнями. В том числе с членами той самой стайки мальчиков-зайчиков в фитнес-клубе. Собственно, Игорь этого и не скрывал. Но с Сашей он ограничивался целомудренными поцелуями и объятиями. Хотя Саша готов был доверить себя Игорю. Именно доверить. И откровенно говорил ему это. – Нет, зайчик, до 18-ти ни-ни. Это мой железный принцип, – с улыбкой говорил Игорь. – И не торопись. Береги свою попку, на нее многие уже заглядываются. Тогда же Игорь и рассказал Саша, что это именно он запретил «голубеньким мальчикам» даже близко приближаться к нему. – Для себя берегу, – плотоядно улыбнулся он. Саша млел. Он влюблялся в Игоря все больше. Он начинал ревновать его к тем, с кем Игорь спит. Ему не терпелось самому лечь в постель к своему красавцу-блондину, казавшемуся таким уверенным, сильным и властным… Игорь представлялся ему каким-то божеством: прекрасным, холодным, недоступным. Он с мольбой смотрел в темные глаза Игоря, а тот улыбался: – Не переживай, малыш, как только тебе будет 18, я первый распечатаю твою целку. Даже не переживай. Саша ждал этого. И вдруг… Все в его жизни рухнуло. Когда он остался один, Игоря не было. Он уехал куда-то в Европу – отдыхать и тусить. И Саша чувствовал себя одиноким и беспомощным. Брошенным. Он не понимал, что будет дальше. Со стороны это, должно быть,смотрелось смешно и жалко. Молодой парень, студент филфака, умный, способный, физически крепкий, обеспеченный жильем, да – переживший трагедию, оказавшийся в сложной ситуации, но что с того? Это был тяжелый, очень тяжелый момент в жизни, но не катастрофа. Нужно было идти дальше. Проблема была в том, что Саша не хотел идти. Он привык, чтобы его вели. И он не представлял, как это – идти самому. Зачем, куда? Он не знает. Рядом с ним должен быть кто-то, кто знает. Умеет. Тот, кто всё решит. Саше нужен был кто-то, кому он доверит себя. Кто освободит его от тысяч мелких и больших проблем, навалившихся на него. Кто даст ему желанную свободу жить в своем мире. Да, наверное, любой сказал бы, что Саша заслуживает лишь презрения с подобным мировоззрением, что он – ничтожество, бесполезный никчемный белоручка, маменькин сынок, инфантил. Все это было полной правдой. И Саше хватало ума это понимать. Но он был таким. И не собирался становиться другим. Становиться другим сам. Другим его должен был сделать кто-то другой. И это был Игорь. Он появился спустя примерно три недели после всего случившегося. И сказал тоном, не терпящим возражений: – Я с тобой. И ты теперь будешь со мной. И будешь слушаться меня. Согласен? – Да, – прошептал Саша, чувствуя, как по его телу пробегает сладкая дрожь. – Хорошо, – губы Игоря растянулись в плотоядной улыбке. – Это хорошо… Я знаю, что тебе нужен хозяин. Ты по натуре – саб. Идеальный саб. Тебе нужен господин. Доминант. И твоим господином буду я. Голос Игоря звучал неожиданно властно и резко. По телу Саши снова пробежала дрожь. Дрожь предвкушения чего-то запретного, опасного и безумно сладкого. Словно кто-то взял его за шкирку и потащил в тот мир, на пороге которого он стоял уже давно, но боялся этот порог переступить. Игорь внимательно смотрел на Сашу, и тот чувствовал, что взгляд темных глаз пронзает его насквозь. И холодная, жестокая улыбка на губах Игоря нравилась Саше. – На колени, – тихо и властно приказал Игорь. Саша не испытал никакого шока. Наоборот, эти слова отозвались в его душе эхом, как нечто долгожданное, вожделенное… Саша послушно опустился на колени, Игорь смотрел на него с видом победителя, и от этого у Саши сносило крышу. Наконец, Игорь потянул ему холеную, даже чуть женственную руку, украшенную кольцами, и Саша с благоговением прикоснулся к ней губами. – Мой, – прозвучало властно. – Теперь ты мой, и я буду делать с тобой то, что захочу. Понял? – Понял. – Ты должен говорить: «понял, господин»! – Понял, господин. – Я сразу разглядел в тебе жемчужину, – тихо проговорил Игорь, проводя указательным пальцем по губам Саши. – И сразу решил взять себе. Ты станешь украшением моей коллекции. Моим лучшим мальчиком. Я это знаю. И знаю, что с тобой делать. Двусмысленность слов Игоря Саша понял уже позже. А сейчас он был на седьмом небе от счастья. Перед ним стоял парень, которого он любил. Его господин. Которого он будет слушаться. И который будет его защищать от проклятого мира, полного лжи, ненависти и алчности. Та ночь была первой, которую Саша провел с мужчиной. И не просто с мужчиной, а с любимым мужчиной. Нет, Игорь вовсе не набросился на Сашу как тигр. И уж тем более не проводил над ним изощренных сексуальных опытов, по части которых он был большой мастер. Совсем напротив, он был удивительно ласков, нежен, предупредителен, заботлив. Саша ведь даже в постели не умел ничего. У него никогда еще не было секса – ни с девушкой, ни с парнем. Перешагнув порог 18-летия, он так и оставался девственником. И да, ему было не по себе. Но Игорь как будто понимал все его страхи. И старался избавить от них. Да, он слегка подпоил Сашу – для храбрости, не больше. И вовсе не спешил Сашу брать. Напротив, сначала погрузил в океан ласк, поцелуев, объятий, удивительно легко и безошибочно находя эрогенные точки на чувственном и чувствительном теле неопытного любовника, заставляя того сходить с ума от одних только прикосновений. Игорь нежно прикусывал соски, вел языком ниже и ниже, наконец взял в рот член любовника, уже истекавший смазкой и готовый взорваться только от одного прикосновения. Но Игорь умело обхватил член за основание и заставил Сашу растянуть наслаждение, доведя парня до поистине сумасшедшего оргазма. Только потом, когда разомлевший Саша пришел в себя, Игорь возобновил ласки. Теперь он повелительно указал на свой вздыбленный член. – Возьми его, – произнес он тоном, не допускающим возражений. – Возьми. Я так хочу. Саша медленно опустился на колени перед Игорем, сидевшим на кровати. Его раздирали противоречивые чувства. Ему и хотелось попробовать на вкус этот большой, удивительно большой член (при том что сам Игорь был невысок и тонок в кости), и в то же время он боялся. Откровенно боялся. – Не бойся, – послышался сверху тихий шепот Игоря. – Тебе понравится. Бери. Саша втянул головку губами – неумело, смешно. Игорь тихо давал ему указания, как он должен действовать, а чего ни в коем случае не делать. Саша с удовольствием постигал эту науку, ибо для него это действительно была целая наука. Он учился брать правильно, все глубже и глубже, сдерживать естественные рефлексы. Нельзя сказать, что все ему было приятно, но он горел желанием сделать приятное своему любимому, своему господину, который дозволял ему прикасаться к своему драгоценному телу. И когда он почувствовал, как это прекрасное тело содрогается, как руки крепко обхватывают его голову, прижимая к паху, а рот изливается солоноватая, вязкая жидкость, он был на седьмом небе от счастья… Тут сашины воспоминания прервал голос водителя, молчавшего всю дорогу:

- Приехали!

Саша вздрогнул и вернулся в настоящее. Автомобиль стоял во дворе перед огромным особняком – довольно стильным и без той безвкусной вычурности и громоздкости, которую обычно обожают российские нувориши. Каменный дом со строгими линиями. Никаких мраморных портиков с колоннами. Все очень сдержанно, можно даже было сказать: сурово. Это был дом настоящего мужчины. Невозможно было даже представить себе, как из него выпархивает какая-нибудь крашеная блондинка в розовой блузке. Здесь все дышало совершенно другим миром: строгостью, властью, порядком. Саша выбрался из автомобиля и увидел молодого мужчину с темными волосами, довольно приятными чертами лица, цепким взглядом и короткой стрижкой. – Владимир, – произнес он, не подавая Саше руки. – Старший охраны. Следуй за мной. Он повернулся и зашагал к дому, но не к парадному входу, а к боковому. Саша молча пошел за ним. Этот холодный, даже унизительный прием его нисколько не смутил. Он повидал и не такое. Они вошли в дом, Владимир провел Сашу по полутемному коридору, затем они поднялись по лестнице, прошли еще по коридору, спустились вниз. Владимир толкнул дверь и они вошли в какую-то комнату. На окне была узорчатая решетка, за ним была видна стена. В самой комнате стояла кровать, стол, тумбочка, телевизор. Тут же при входе была дверь в санузел. Все это походило на номер в дешевом отеле, если бы не решетка на окне. – Вода в кулере, – кивнул Владимир. – Полотенца и прочее в ванной. Захочешь есть или еще что-то понадобится – звони. Он указал на висевший на стене телефон. – Номер? – безучастно уточнил Саша. – Без номера. Снимешь трубку, тебе ответят. – Вай-фай? – Нет. Пока никакого интернета. Мобильный тоже отдай. Саша лишь молча кивнул, протянул Владимиру смартфон, достал из сумки ноутбук и лег с ним на кровать. Эта безучастность, видимо, озадачила охранника. – Никаких фокусов, – проговорил он, нахмурившись. Снова молчаливый кивок. – Когда понадобишься, тебе позвонят, чтобы приготовился. Подмылся, надел все положенные причиндалы. Они здесь, в шкафу. – О’кей, – не глядя на Владимира, произнес Саша, уже что-то набирая в ноутбуке. Охранник продолжал смотреть на него, очевидно, ожидая вопросов. Но никаких вопросов не было. Парень уже лопатил что-то в ноуте, как будто позабыв о его присутствии. – Анализы будут готовы вечером, – произнес Владимир, хотя Саша ни о чем не спрашивал. – Если все в порядке, значит, все в порядке. Если нет, то… Он пожал плечами и выжидающе посмотрел на парня, ожидая вопроса, что будет «если нет». Но не дождался. Саша даже не взглянул на него, продолжая что-то набивать в ноутбуке, и не было уверенности, что он вообще слышал последние слова охранника. Владимир скептически посмотрел на него, мол, «ну и типчик попался», пожал плечами. – Учти, твой ноут мы тоже проверим, – сказал он с нажимом. – Ты не должен вносить в него ничего, что касается этого места и людей, которых ты тут встретишь. – Само собой, – безучастно ответил парень. Владимир продолжал смотреть на него, на светло-серые глаза с длинными ресницами, устремленные на экран лэптопа. Его раздражала эта странная безучастность, граничившая с пренебрежением. Если бы этот парень стал капризничать, что-то требовать, хныкать, закатывать истерики, угрожать – это было бы привычно и знакомо. Но эта безучастность выбивала из колеи. Как будто перед Владимиром был пришелец из другого мира, укрытый невидимым щитом, пробить который было невозможно. Охранник снова пожал плечами и вышел и комнаты. Саша набрасывал на экране ноута: «Благословите, святой отец, ибо я согрешил. Я исповедуюсь вам теперь, когда для меня, быть может, все кончено. Клетка захлопнулась. Я в камере тюрьмы Маршалси. Холодно и сыро. Свет еле проникает через маленькое решетчатое окошко под потолком. Мне не дотянуться до окна, святой отец, но я хорошо знаю, что там: Лондон, серый Лондон, полный дождя и тумана. Сейчас мне кажется, что силы мои на исходе. Танец призраков закончился. Или все-таки продолжается?» *** Мурзин с мрачным видом сидел в кабинете своего московского офиса. С самого утра всё шло наперекосяк. Две крупных сделки оказались под угрозой срыва из-за каких-то идиотских мелочей, предвидеть которые было невозможно. Очень большие деньги зависли при попытке перевода из банка в Стокгольме, поскольку происхождение этих денег вызвало подозрения у комитета европейского банковского надзора. Нет, формально эти деньги (без малого 150 миллионов евро) не имели никакого отношения ни к Мурзину лично, ни к возглавляемому им банку, ни к другим структурам, находившимся под его контролем. Эту операцию Мурзин проворачивал через десяток подставных лиц, поскольку она действительно нарушала сразу нескольких европейских законов, в том числе об отмывании денег. Средства были получены от реализации титановой руды на месторождении в Чамбе и по идее должны были вернуться в эту страну. Но на самом деле с помощью весьма запутанных схем они оседали на тайных европейских счетах многолетнего правителя этой страны Нгассы, у которого, кстати, на юге Франции была роскошная вилла, где престарелый диктатор любил жить по месяцу, а то и больше. Проблемы с этими деньгами беспокоили Мурзина больше всего. Если он знал как уладить ситуацию с двумя поставленными под угрозу сделками, то в этом случае, хотя ему лично ничто не угрожало, тревогу вызывало то, что до блеска отработанная схема неожиданно дала сбой. Точнее, сама-то схема сработала идеально, непонятно было, почему вдруг всполошился европейский банковский надзор. Наиболее вероятный ответ был один: где-то завелся «крот», сливающий информацию европейским чиновникам. И у Мурзина были подозрения, что этот «крот» работает на Йена Хейдена. Хейден тоже сумел привести Мурзина в бешенство. Накануне Мурзин сделал широкий жест, предоставив в полное распоряжение Хейдена роскошного мальчика, которого предназначал для собственного использования. Да, конечно, этот жест был еще и щелчком по носу зарвавшемуся выскочке и чистоплюю. Но все равно Мурзин рассчитывал на ответную благодарность. Хотя бы на то, что Хейден несколько смягчит свою позицию по переговорам вокруг акций «Сокоде». Он ожидал, что Хейден приедет к нему в офис, довольный великолепной ночью с шикарным мальчиком, и они сумеют выработать компромисс. Но Хейден не приехал. Вместо этого он позвонил и довольно бесцеремонно заявил, что не считает этого мальчика собственностью Мурзина и по-прежнему имеет на него виды. Но при этом ни о каких уступках по «Сокоде» не может быть и речи. И что мальчик не является предметом торга, поскольку он, Хейден, видите ли, не торгует людьми. Лицемерный чистоплюй! В конце Хейден заявил, что уезжает из Москвы и намекнул, что очень скоро Мурзин получит весьма неприятные новости. После чего повесил трубку. И Мурзин был почти уверен, что Хейден намекал именно на операцию с деньгами Нгассы. Что ж, оставалось признать, что молокосос куда опаснее, чем полагал Мурзин. И его следовало проучить. Но аккуратно. Нельзя замазаться. Хейден – слишком известная фигура. Под вечер, впрочем, пришла и хорошая новость: анализы из клиники, в которой проверяли мальчика. Они подтверждали: мальчик абсолютно чист и здоров. Никаких инфекций. Что ж, это было прекрасно, даже удивительно, учитывая, что он перебывал в постели у десятков клиентов. А может быть, и сотен, как знать. Что ж, мальчиком какое-то время можно будет позабавиться, пока он не надоест. А дальше… дальше видно будет. С этими мыслями Мурзин отправился в свой особняк, предвкушая встречу с сексуальным и обворожительным обладателем серых глаз. Но когда его лимузин в сопровождении джипа отъехал от офиса, внезапно зазвонил мобильный. – Плохие новости, шеф, – раздался в трубке знакомый голос. – В Чамбе попытка переворота. – Что? – вздрогнул Мурзин. – Все линии связи с Чамбе блокированы. Но мы по своим каналам получили сообщение: мятеж поднял министр внутренних дел Нбека. Его поддерживает большая часть армейских частей в столице и начальник Главного штаба армии Нибигира. Судьба Нгасы пока неясна. То ли старика арестовали, то ли просто грохнули. – У нас есть возможности повлиять на ситуацию? – холодно спросил Мурзин. – Никаких. Дело происходит в столице, а нам лояльны командиры частей, охраняющих месторождение. Это почти двести километров к северу, да и вряд ли они согласятся спасать Нгассу. Он там всех достал. – Ясно, – сквозь зубы процедил Мурзин. – Держите меня в курсе. И я хочу знать, кто за этим стоит. – Работаем, шеф. Мурзин отключил звонок. И без того плохое настроение стало откровенно поганым. И он думал о том, как выплеснет накопившееся раздражение на сероглазую шлюху, ждавшую его в особняке. Он снова набрал номер телефона. – Володя? Скажи новой шлюхе, пусть готовится. Я еду. – Уже сказал, шеф. На лице Мурзина появилась довольная и одновременно жестокая улыбка, сильные руки сжались в кулаки. Он предвкушал, как отыграется на этом сероглазом любителе подчинения за все свои сегодняшние проблемы.

====== 5. ПОДЗЕМЕЛЬЕ БОЛИ ======

ГЛАВА 5. ПОДЗЕМЕЛЬЕ БОЛИ В маленьком и весьма дорогом кафе близ Патриарших прудов в Москве за столиком сидели Влад Силецкий, откинувшийся на спинку кресла, и Игорь Сидюхин, подавшийся вперед и заискивающе заглядывающий Владу в глаза. Перед Владом стоял стакан бренди, перед Игорем – «маргарита». – Знаешь, будь моя воля, я бы всех вас, пидоров, угандошил, – доверительно сообщил Влад Игорю. – Вот своими руками, чесслово. Ненавижу вас так, что аж блевать хочется. На лице Игоря оставалась маслянистая улыбочка, как будто сказанное собеседником к нему не относилось. – Какого хуя? – вопросил Влад, отхлебывая бренди. – Ты мне обещал, что Мурзин сразу западет на эту твою подстилку-хуесоску. А он, блядь, его подложил этому херу из Штатов. И на хуя мне такой расклад, спрашивается? – Да там все так по-блядски получилось, – сокрушенно вздохнул Игорек. – Знаешь, я прям щас твою смазливую рожу в кровавое месиво превратил бы, – мечтательно поведал Влад. – А этой твоей подстилке жопу бензопилой порвал бы. Пидоры гнойные, блядь! Мне нужно, чтобы этот твой, как его там, хуесос пухлогубый был у Мурзина! Ты понял? Мне. Это. Надо. И учти, от этого твоя судьба зависит. Мне посрать, какие там дела у Мурзина с пиндосом этим или кто он там. Хейден этот, ебать его… Мне похер их терки. Твой хуесос должен был уже лежать под Мурзиным. Уже вчера. А он, блядь, кувыркался с этим хером из Штатов! – Ну, не все по плану пошло, но это ничего… – Я тебе, блядь, в ебало твое дам ничего! Все, блядь, зубы твои фарфоровые вышибу нахрен! Кости тебе переломаю! Учти, если этот план не выгорит, ты знаешь, что я с тобой сделаю. У меня на тебя все есть, Сидюхин. – Да послушай, Влад, – на красивом лице Игоря выступили малиновые пятна. – Все пока идет нормально. Смотри, да, Мурзин отдал Сашу этому америкосу, но только на одну ночь. Хрен знает почему. Но жестко сказал, что завтра, то есть сегодня уже, Саша должен быть у него. И он точно у него, я знаю! Мурзин его в клинику сегодня отправил обследоваться, а у меня там врач есть знакомый, так он сказал, что Сашку повезли в дом Мурзина. – Хорошо если так, – угрюмо кивнул Влад. – А этот твой хуесос вообще вменяемый? Мне он показался ебнутым на всю балду. Ему как будто все похер. – Да, он девка со странностями, – поморщился Игорь. – Но я его как облупленного знаю. Он все сделает, что я скажу. Вот абсолютно все, чем хочешь поклянусь. – Да чем ты можешь поклясться, на тебе пробы негде ставить, блядь валютная, – презрительно бросил Влад. – Знаешь, на месте этого твоего хуесоса я бы давно тебя на тот свет отправил. А этот действительно ебнутый, раз тебя терпит, да еще хозяином считает. – Ну, ебнутый, конечно, – с готовностью согласился Игорь. – Так ведь нам это только на руку. – Мне важно, чтобы именно мне на руку было, – бросил Влад. – А на твою руку мне похуй. Да, блядь, у тебя и руки такие бабские, что сломать их так и тянет. И Влад кинул взгляд, полный отвращения, на выхоленные ручки Игорька, украшенные безвкусными кольцами. – Бля, как только свет таких, как ты, носит, – фыркнул он. – Не волнуйся, Влад, – поднял Игорь розовые ладошки. – Он все сделает. Я ему даже sms послал, чтоб он там не расслаблялся. Влад замер и посмотрел на Игоря как удав на кролика. – Что? Sms? Да ты, бля, пидор гнойный, и впрямь не башкой думаешь, а жопой? Ты, козел опущенный, не понимаешь, что охрана Мурзина будет читать все sms, которые ему приходят и которые он отправляет? Ты это сечешь? Что ты ему написал, гондон с ушами? – Да Влад, да ничего такого, – торопливо заговорил побледневший Игорь. – Что. Ты. Ему. Написал, – взгляд Влада Силецкого был настолько тяжелым, что вполне способен был превратить Игорька в лепешку. – Вот, смотри сам, – дрожащие пальчики Игоря принялись рыться в смартфоне. Влад взял смартфон с нескрываемой брезгливостью, как будто тот был измазан дерьмом. – Где? А, это? «Веди себя хорошо, все будет ОК». Блядь, ну это еще куда ни шло. На, забирай. Но чтоб больше ничего ему не писал. Усёк? Вообще ничего. Узнаю, ебало твое так порву, ни одна клиника не починит. – А если он что-то напишет? – Не должен. Я ему приказал не отвечать. Он ведь и тебе не ответил, значит, есть еще просветы в его ебнутой балде. Но если вдруг напишет, ничего не отвечать, сразу ставить меня в известность. Даже если там будет просто «Привет». Усёк, пидор гнойный? – Понял, Влад, понял. – И смотри, язык за зубами держи. Чтоб даже заикнуться не смел, под кого эту жопу с глазами подложил. – Влад, да ты ж знаешь, я всегда молчу как гробница фараона. В моей профессии иначе нельзя, – Игорь позволил себе широкую улыбку. – Пасть свою слюнявую заткни, – последовал угрюмый ответ. – Так и чешется тебе в ебало задвинуть. Ладно. Ты все усёк. Если эта твоя жопа все дело провалит – и ему, и тебе пизда. Его Мурзин в асфальт закатает, а тебя – я закатаю. Если же все выгорит, то считай, мы с тобой в расчете. И, не глядя на Игоря и не прощаясь, Влад опрокинул в себя остатки бренди, после чего вышел из заведения и сел за руль припаркованного под окном в нарушение всех правил белого «ламборгини». Через несколько секунд «ламборгини» сорвался с места так резво, как будто двигался не по узенькому московскому переулку, а по автобану. Заискивающее выражение на смазливом личике Игорька сменилось страхом, ненавистью. Холеные ручки сжались в кулачки, он стукнул по столу. Затем залпом допил «маргариту» и тоже вышел из заведения. – Господин Сидюхин? Игорь Ростиславович? Игорь вздрогнул и обернулся. Рядом стоял и смотрел на него человек ничем не примечательной внешности. Средних лет, неприметно одетый. Типичный человек из толпы, на таких никто не обращает внимание. Вот только взгляд был острым и цепким. Опасный взгляд. Это Игорь почувствовал сразу. – В чем дело? Кто вы? – произнес он, нахмурившись. – Меня зовут Георгий Николаевич. Частное сыскное агентство «Индема». Хотел бы задать вам несколько вопросов. – С какой радости? – сдвинул брови Игорь. – Идите вы со своими вопросами! – Думаю, что ответить на них – в ваших интересах, господин Сидюхин, – голос человека из сыскного агентства звучал совершенно спокойно, но было в этом спокойствии нечто, что не оставляло выбора. Игорь это чувствовал. Не столько головой, сколько задницей. А своей заднице он доверял куда больше головы. Голова могла подвести, а вот задница не подводила никогда: она всегда чуяла опасность. И сейчас задница Игорька отчаянно сигнализировала своему владельцу: лучше с незнакомцем не спорить. – Ну, давайте поговорим, – напряженно произнес Игорь. *** Личный бизнес-джет Йена уже вышел из российского воздушного пространства и приближался к побережью Швеции, чтобы пересечь Атлантику. Йен изучал документы в лэптопе, вносил в них правки и то и дело хмурился. В подлокотник кресла был вмонтирован телефон спутниковой связи с особым оборудованием, защищающим от прослушивания. Вряд ли на все сто процентов, но все-таки. Этот телефон уже не раз звонил с момента вылета Йена из Москвы. Эрик с говорящей фамилией Киллерс регулярно ставил Йена в известность о происходящем в Чамбе. Линии связи с этой страной по-прежнему были блокированы, воздушное пространство закрыто, но Эрик по своим тайным каналам получал оперативную информацию о происходящем в этой маленькой стране Экваториальной Африки. Пока все шло хорошо. Власть в Чамбе сменилась. Престарелый диктатор Нгасса сумел в последнюю минуту бежать из страны на вертолете в соседний Бенин. По сведениям Эрика, Нгасса, члены его семьи и кучка приближенных теперь готовились вылететь во Францию, где у свергнутого президента была роскошная вилла на Лазурном берегу. Но у Нгассы возникли проблемы: правительство Франции не горело желанием принимать экс-диктатора, которого обвиняли в коррупции и кровавых расправах. Впрочем, судьба Нгассы Йена совершенно не волновала. Йена интересовала лишь смена власти в Чамбе. Да, он пришел в эту страну со своими деньгами, чтобы вложить их в добычу титановых и алюминиевых руд в Сокоде. И его в первую очередь интересовала прибыль, которая должна была пойти на его амбициозные аэрокосмические проекты. Эти проекты, как он надеялся, изменят лицо земной цивилизации, причем к лучшему. Но Йену было глубоко отвратительно то, что, являясь совладельцем проекта «Сокоде», он невольно участвует в ограблении маленькой африканской страны. Рудники с редкоземельными металлами могли бы озолотить население Чамбе, а оно продолжало жить в нищете, потому что Нгасса и его окружение направляли прибыль от продажи титана и алюминия не на развитие страны, а в собственные и без того битком набитые карманы. К тому же, Нгасса плел за спиной Хейдена интриги, надеясь при помощи Мурзина вытолкнуть его из проекта. Все это и привело Йена к мысли о том, что в Чамбе необходимо инициировать государственный переворот. Убрать зарвавшегося диктатора и его камарилью, поставить на его место… Кого? Йен был прагматиком и понимал, что рано или поздно любой преемник Нгассы превратится в такого же коррумпированного диктатора. Но все же смена власти открывала окно возможностей. И для Йена лично, и для Чамбе в целом. Именно Йен подтолкнул молодого и амбициозного министра внутренних дел Нбеку к организации переворота. Нбека был выходцем из крупного племени, составлявшего основу общества Чамбе. К тому же, одно время он учился с Йеном в Кейптаунском университете. Нбека был на три года старше Йена, изучал юриспруденцию и исповедовал весьма либеральные воззрения. А самое главное и пикантное состояло в том, что с Йеном они познакомились на гей-вечеринке. И не просто познакомились. Они не стали постоянными любовниками, просто несколько раз переспали и остались хорошими друзьями. И эта дружба, зародившаяся во время случайного секса, спустя много лет стала одним из решающих факторов смены власти в Чамбе. Йен знал, что Нбека хочет модернизировать жизнь Чамбе, вложить средства в развитие дышащей на ладан экономики. И даже провести кое-какие либеральные реформы. В последнее прагматику Йену не особо верилось, но он был убежден, что Нбека будет куда лучшим правителем, чем Нгасса. И, что очень важно, Нбека поставит заслон попыткам Мурзина прибрать к рукам проект «Сокоде». Кажется, все складывалось удачно. Нгасса смещен и бежал в Бенин. Там же, в Бенине сейчас находился Эрик, а уж он точно проследит, чтобы престарелый диктатор не выкинул какой-нибудь неожиданный финт. Войска, верные Нбеке, взяли под контроль ключевые военные и правительственные объекты в столице Чамбе – Агазе. Власть перешла в руки временного военного совета во главе с Нбекой, действие Конституции было приостановлено (как будто эту конституцию кто-то когда-то соблюдал!). В целом переворот проходил бескровно, лишь отдельные военные части, укомплектованные представителями племени, из которого происходил свергнутый диктатор, оказывали сопротивление. Но с вождями племени уже велись переговоры, так что эта проблема должна была решиться в ближайшие часы. Йен думал о том, что должен был почувствовать и как отреагировать Мурзин, узнав о происходящем. И на его губах невольно появлялась мстительная, торжествующая улыбка. Переворот в Чамбе ставил крест на амбициозных планах Мурзина в этой стране. По крайней мере, на время. Йен отлично понимал, что Мурзин не смирится с поражением. И им еще предстоят сражения. Но эту битву Мурзин проиграл вчистую. Точнее, и битвы никакой не было. Йен привел в действие свой «план Б», заготовленный на случай, если с Мурзиным не удастся договориться по-хорошему. Мурзин получил сокрушительный удар, которого совершенно не ожидал, и теперь оказался в нокдауне. Должно быть, сейчас кусает себе локти от ярости. Ищет, на ком бы выместить свою злобу. При этой мысли Йен помрачнел, закусил губу, его руки сжались в кулаки. Он подумал о Саше. Саша! Этот парень с серыми глазами-озерами теперь был полностью во власти Мурзина… Именно теперь, когда Мурзин взбешен тем, как решительно и нагло его переиграли. *** Геннадий еще из машины по телефону отдал необходимые распоряжения. Саша должен был надеть сбрую – кожаную, без металлических вставок, ошейник, поручи, никаких трусов. И на глазах обязательно должна быть черная повязка. Обязательно. Геннадий помнил глаза этого парня: серые, бездонные озера. Он не хотел тонуть в этих глазах. Сегодня они были ему не нужны, и он не был уверен, что будут нужны когда-нибудь. Сегодня ему нужно было только тело. Только безликий раб с крепким, молодым телом. Раб, который еще несколько часов назад извивался под проклятым Хейденом. И который заплатит и за себя, и за Хейдена. Заплатит своим телом. Болью своего тела. Еще вчера Геннадий не планировал ничего такого. Он думал, что все будет иначе. Он хотел, чтобы сероглазый раб постепенно проникся осознанием, что его хозяин теперь – он, Геннадий Мурзин. Чтобы он понемногу начинал страшиться нового хозяина. И раскрываться ему. Доверять. Признавать его силу. Его власть. Как признали это два других раба, уже несколько лет находившиеся в услужении Мурзина. Геннадий давно уже искал третьего раба, и кандидатов было немало. Но все они отбраковывались. Не только и не столько из-за своих физических и психологических данных, сколько из-за сверхъестественного чутья Геннадия. Он всегда чуял тех, кто может стать его рабом. Кто способен быть его рабом. Кто заслуживает этого. Пока таких было только двое. Когда же Геннадий увидел сероглазого парня, то сразу понял: вот! Это он. Тот, кто ему нужен. И чем дольше смотрел Геннадий на то, что происходило на частной вечеринке, тем яснее понимал: этот парень гениальный саб. Он достоин большего, чем быть рабом. Потому что он самый настоящий король. Король подчинения. Подчинение – у него в крови. Он сам – воплощение подчинения. Впрочем, он пытался отогнать от себя эти мысли, говоря, что видит перед собой лишь умелую шлюху. Точнее, талантливую шлюху, блестяще умеющую отдаваться и выполнять чужие приказы. Геннадию вдруг стало не по себе от странного чувства, которое пробудил в нем сероглазый парень. Он не понимал себя. А Геннадий терпеть не мог что-то не понимать. Непонятное – значит, неконтролируемое. Геннадий еще со времен армейской службы предпочитал все держать под контролем. Неизвестности, неопределенности он не терпел. Они были его врагами, и он всегда сражался с ними, добиваясь полной ясности, порядка и контроля. В бизнесе. В сексе. Во всем. И отчасти чтобы избавиться от странного наваждения, в которое он впал при виде сероглазого парня, Геннадий и решил отдать его ублюдку Хейдену. Да, это был и широкий жест (впрочем, Хейден его не оценил), и попытка подготовить самого себя ко встрече с обладателем серых глаз-озер. Больше всего на свете Геннадий страшился подпасть под чьи-то чары. С него хватило уже того, что много лет назад его очаровала одна девица. Он, тогда еще молодой офицер спецназа, мучившийся от осознания собственной гомосексуальности, жестко отвергавшейся советским обществом, с радостью ринулся навстречу ее чарам, надеясь, что они излечат его от проклятой «неправильности». Конечно, брак его ни от чего не излечил, несмотря на то, что он сделал двух дочек – одну за другой. Жизнь в семье – с женщиной, которая оказалась обычной стервой, казалась ему адом. Геннадий с удовольствием месяцами пропадал в командировках. Нет, он не принадлежал к числу тех двинувшихся умом военных, которые после службы в «горячих точках» не могут найти себя в мирной жизни, потому что хотят экстрима, драйва, и в результате подаются либо в криминал, либо в наемники. Геннадий хотел однажды вернуться к «нормальной жизни». Вот только без опостылевшей ему семьи. Военная служба привлекала Геннадия не столько экстримом, сколько возможностью командовать и держать людей под полным контролем. Нет, он не был психом-садистом, что превращают жизнь подчиненных в ад. Хотя отличался рукоприкладством и весьма жестким отношением к подчиненным. И не раз трахал подчиненных. Впрочем, тут у него была своя этика: он безошибочно угадывал тех, кто на это согласен. Никогда не принуждал к сексу силой. И никогда не ошибался. Особые отношения у него сложились с Мишей Кулагиным. Сначала Миша попал в подчиненные Геннадия по воле всемогущего случая и не менее всемогущего управления кадров Минобороны. А потом Геннадий уже сам делал все, чтобы рядовой, а затем ефрейтор, а после лейтенант Кулагин оказывался под его началом. Именно в Мише – первом – он почувствовал идеального раба. Миша не просто готов был подчиняться. Его возбуждала сама мысль, что он раб. Что он является чьей-то собственностью. Даже не чьей-то, а собственностью Геннадия. Впрочем, Миша тоже испытывал мучения по поводу своей гомосексуальности. Он признавался, что секс с женщиной у него был только раз, и то по пьяни. Впрочем, этого оказалось достаточно чтобы стать отцом ребенка, хотя по паспорту у него детей не было. Геннадий и Миша попали в переделку, когда эвакуировались из Чамбе во время неудачной попытки переворота. Они должны уже были сесть в готовый к взлету вертолет, когда попали под шквал автоматных очередей. Они и еще несколько человек из их группы были ранены. Вертолет получил повреждения, но все-таки взлетел и чудом дотянул до Бенина. Оттуда их спецрейсом эвакуировали в Адисс-Абебу. Ранения Миши оказались незначительными, а вот Геннадий провалялся в госпитале долго, раны оказались глубокими и опасными. И там, в госпитале, он встретил молодого военного врача Олега. И сразу почуял: раб. Готовый. Предназначенный именно ему. За провал миссии в Чамбе кто-то должен был отвечать. Начальство берегло свои генеральские задницы, и потому всех собак спустили на полковника Мурзина: не обеспечил, не учел, нарушил, проявил, допустил… Геннадий обозлился. Ему надоело прикрывать начальственные задницы, рискуя своей жизнью и жизнью подчиненных. Он подал в отставку. И одновременно подал на развод. Жена выкатила кучу встречных условий. В частности, она была готова дать согласие, если ей отойдет московская квартира, машина и дача. Словом, все. Геннадий не возражал. Он уже тогда начал воплощать в жизнь стратегический план развития собственного бизнеса и сумел выполнить его очень быстро и сверхуспешно. Жена потом кусала локти, поняв, как продешевила. Но Геннадию было плевать. Он начал новую жизнь. Без женщин. Но с двумя мужчинами – Мишей и Олегом, добровольно согласившимися быть его рабами. И ни разу не пожалел. Но Геннадий понимал, что в его жизни кого-то не хватает. Миша и Олег были идеальными рабами, но они не могли стать спутниками. А Геннадий чувствовал, что ему необходим спутник. Некто вроде Младшего партнера. Который стоял бы выше рабов, но полностью подчинялся ему, Старшему. Без такого спутника в жизни Геннадия была пустота, которую не могли заполнить ни рабы, всегда готовые к его услугам, ни какие-либо мальчики из эскорта, готовые за хорошую плату на самые изощренные забавы. Однако кандидата на роль Младшего подобрать не получалось. Возможно, в силу слишком специфического запроса. Но когда он увидел сероглазого парня, то сразу понял: нашел! Но Геннадий старался сохранять хладнокровие и не поддаваться первому порыву. Какого черта? Перед ним была просто шлюха с яйцами, очень умелая, очень сексуальная, но не более. И, тем не менее, Геннадий решил получить ее. В конце концов, в рабы этот сероглазый парень годился точно, а третий раб Геннадию совсем не помешает. Но сейчас… Сейчас Геннадий уже не думал об этом. Ему хотелось лишь выместить злобу на этом парне. Пусть даже тот и не был ни в чем виноват, неважно. *** «...Холодно, Роберт, очень холодно. Подбрось дров в огонь. Скоро рассвет, за окном серая мгла. Вся жизнь прошла в этой серой мгле, сын мой, всю жизнь я ждал рассвета, но вокруг кружились лишь серые призраки, и их становится все больше и больше… Нет, сын мой, со мной все в порядке, не беспокойся. Я не собираюсь впадать в уныние, ибо это не подобает доброму христианину. Просто очень сыро. И холодно.» Саша набил в лэптопе этот абзац, завершающий главу, когда разделся мягкий, но настойчивый звонок телефона местной связи. – Это Владимир, – послышалось в трубке. – Сейчас к тебе придут, приведут тебя в порядок. Владимир отключился. Саша на мгновение нахмурился, но лицо его оставалось бесстрастным. Он повидал всякое. У каждого клиента были свои заскоки. Он просто выключил лэптоп и отложил его в сторону. Дверь отворилась. В комнату вошли двое обнаженных мужчин. Хотя нет, их пенисы были закрыты «замками верности», а на шеях красовались ошейники с кожаными шипами. Оба были обладателями хорошо накачанных тел с отлично прорисованными мышцами. Такие фигуры требуют ежедневных занятий в спортзале и особого режима питания.

Один из вошедших, мужчина лет 40, был высоким, темноволосым, с красивой растительностью на теле. Не красавец, но из тех крепких, брутальных мужиков, на которым пускают слюни бабы, а другие мужики смотрят с тайной завистью. Или тоже пускают слюни.

Второй был моложе, на вид ему было лет 30 с небольшим, светло-русый, с тонкими чертами лица, проницательным и очень недобрым взглядом. Его тело было совершенно безволосым, волос не было даже на ногах очевидно – результат эпиляции.

Оба вошедших обладали особой грацией хищников, хорошо дрессированных и в любой момент готовых к атаке. Саша смотрел на них слегка озадаченно. Ему не раз доводилось сталкиваться с прислугой в домах богатых клиентов, и, как правило, эта прислуга вела себя по-хамски, всячески демонстрируя брезгливость и презрение к хастлеру. Но здесь было что-то совсем другое. Что-то, с чем Саша еще не встречался. Оба вошедших внимательно его рассматривали. Старший, темноволосый, буквально сверлил Сашу взглядом, но смысл этого взгляда разгадать было невозможно. Лицо человека оставалось непроницаемым. Взгляд второго – помоложе – был откровенно настороженным, колючим. Таким взглядом обычно смотрят на потенциального соперника. – Нам поручено приготовить тебя ко встрече со Старшим, – наконец, произнес черноволосый хрипловатым голосом и как будто поперхнувшись. – Я – Михаил. Это – Олег. Мы оба служим Старшему. Саша был еще более озадачен. Но не подал и виду. Он уже на многое насмотрелся в своей жизни и научился держать эмоции при себе. Поэтому он лишь пожал плечами и встал с кровати.

Олег оценивающе осмотрел его фигуру. И взгляд его стал еще более колючим. Михаил же не отрывал взгляда от лица Саши, как будто сравнивая его с изображениями картотеки лиц, хранившихся в его мозгу. Этот Михаил вообще чем-то отдаленно походил на Терминатора. Не только своими мускулами, но и странной, неживой отстраненностью во взгляде.

– Идем в ванную, – произнес Олег нарочито равнодушным тоном. Эти двое были похожи на андроидов. Снаружи люди, а внутри… Саше стало немного не по себе. Но он, не задавая вопросов, двинулся в ванную, хотя уже дважды за те несколько часов, что провел в этой комнате, принял душ. Мыли его очень тщательно, причем средствами без запаха. Когда ему поставили клизму, Саша не удивился. Хотя он и сам уже выполнил аналогичную процедуру, понимая, что его ждет. – Увлажняйся и растягивайся сам, нам не разрешено залезать в тебя, – в словах Михаила не было брезгливости, это были просто слова бездушной машины. Саша спокойно выполнил приказание, ничуть не смутившись. Затем его тщательно вытерли махровым полотенцем, причесали и вывели обратно в комнату. Олег открыл шкаф, в который Саша даже не заглядывал. Там было полно самых разных причиндалов: кожаные сбруи, латексное белье, поручи, цепи, ошейники, наручники, корсеты, маски, фаллоимитаторы и прочие девайсы на любой размер и вкус, смазки, гели, все-все-все… Этого добра вполне хватило бы для того, чтобы открыть небольшой секс-шоп. Олег взял кожаную сбрую. Саша протянул было руку, но Олег остановил его. – Мы сами наденем на тебя. – У нас приказ, – зачем-то добавил Михаил. Саша промолчал, но ему становилось все более любопытно. Никогда еще его не облачали для занятий сексом, он всегда делал это сам. И происходящее казалось необычным… И возбуждающим. Сашу быстро и ловко затянули в сбрую, нацепили ошейник с металлическими шипами. – Нам тоже приказано явиться в сбруях, – произнес Михаил. Его напарник молча кивнул, застегивая на шеи Саши ошейник. Они быстро натянули на себя сбруи. – Тебе приказано надеть маску на глаза, – все тем же безжизненным тоном произнес Олег. Саша кивнул. – Твой статус в этом доме пока не определен, – вдруг сказал Михаил. – Все решит Старший. Саша даже ответить ничего не успел, как на его глаза натянули плотную резиновую маску. – Идем, – послышался голос Михаила. Сашу вывели из комнаты и под руки куда-то повели. Он понятия не имел куда, тем более что об устройстве этого дома не имел ни малейшего понятия. Но он понял, что они спускаются вниз, причем в лифте. А поскольку его комната, судя по всему, находилась на первом этаже, то, значит, его вели в подвал. Сашу охватила тревога, но одновременно он чувствовал сильное возбуждение от происходящего. Его член все сильнее разбухал и ныл. Никогда еще в его жизни не происходило ничего подобного. Он, конечно, не раз участвовал в bdsm-оргиях, но рядом всегда был его хозяин Игорь, и в его присутствии Саша чувствовал себя абсолютно защищенным. И если трахали, даже жестко трахали, то только с разрешения или по приказу хозяина. Саше нравилось доставлять хозяину удовольствие. Даже когда его трахали другие, он старался именно для хозяина. Без хозяина он чувствовал себя… брошенным котенком. И даже когда Игорь отправлял его заниматься сексом к клиентам, Саша знал, что продает свое тело для хозяина, и это придавало смысл его поступкам, отсекало все вопросы морали, нравственности и прочие. Игорь был не просто его хозяином. Он позволял Саше пребывать в своем внутреннем мире, что бы ни происходило с ним в реальном, физическом мире. Но сейчас Игоря не было. Хозяин продал его. Точнее, отдал напрокат. И у Саши было ощущение, что Игорь больше не вернется. Он пытался закрыться от этого предчувствия в своих тайных мирах, но это получалось плохо. Пока его вели вслепую, с закрытыми маской глазами, в голове Саши сами собой рождались строки:

Что вы, призраки, кружИтесь,

что во тьму меня влечете

из холодного покоя,

из могильной тишины?

Я устал от ваших танцев,

я устал от злого зова

прошлых зим – пустых и темных

и несбывшейся весны.

Я иду по краю бездны,

я иду навстречу смерти,

мне не хочется сражаться

за себя и за других.

Мне бы стать как вы, бесплотным,

мне бы стать для всех незримым,

но становятся все Уже

жизни серые круги.

Когда они вышли из лифта, то оказались в большом, прохладном помещении. То, что помещение большое – Саша почувствовал сразу, хотя ничего не мог видеть. Просто почувствовал и все. Они прошли пару-тройку десятков шагов, затем поднялись на несколько ступеней и остановились. – Здесь, – прозвучал хрипловатый голос Михаила. – Расставь ноги пошире. Саша повиновался. Тут же он почувствовал что-то холодное, металлическое. К кольцам поручей на руках тоже что-то пристегнули. Ясно было, что это цепи. Саша оказался скован по рукам и по ногам. Абсолютно беззащитный. Он мог пошевелить телом, но не мог сдвинуться с места, поскольку ноги оказались в колодках. – Старший идет, – теперь в хрипловатом голосе звучали торжественные нотки. Раздался приглушенный лязг открывающейся железной двери. Воцарилась тишина, в ней послышались тяжелые шаги. Почему-то Саша понял, что те двое, что привели его сюда, опустились на колени. И склонили головы. Шаги замерли совсем рядом. Слышно было только чье-то тяжелое дыхание. По телу Саши как будто пробегали электрические импульсы: ожидания, страха, возбуждения. Да, происходящее продолжало его возбуждать.

Он не впервые оказывался обездвиженным. Но сейчас не было чувства защищенности, обволакивавшего его, когда он выполнял приказ хозяина – Игоря. Конечно, Игорь отдал приказ повиноваться Мурзину во всем, но это было нето. Сейчас Саша чувствовал себя беззащитным. Рядом стоял кто-то чужой. Неизвестный. Враждебный. И полный злобы. Саша физически ощущал эту злобу, исходившую от человека, стоявшего рядом. От Мурзина, потому что это был, конечно, он.

И он ощущал присутствие двух рабов Мурзина. Ничего не видя, Саша знал, что они стоят на коленях и смотрят в пол. Но при этом их слух обострен до предела, они чутко улавливают все происходящее в этом подземелье. – Сссучка, – раздалось совсем рядом. – Гладкая, упитанная, сссучка. Тварррь. Похотливая блядь. Сейчас я тебя разделаю. Ягодицы обожгло резким, сильным ударом. Саша дернулся, вскрикнул. Напряженно замер, ожидая следующего удара. Но его все не было. Саша чувствовал, что тот кто, стоит рядом, наслаждается этим ожиданием, впитывает его, пьет, словно вампир кровь. Еще два сильных, очень болезненных удара. Это был не флоггер. Резиновая палка. Саша закричал. Он ничего не мог видеть, но перед глазами вдруг взорвались яркие звезды, пугающие, яркие, удивительно холодные. Казалось, эти звезды хотят его втянуть в свое ледяное сверкание и заморозить его в нем. И это вызвало у него ужас и панику. Он подался назад, ища защиты у того, кто только что наносил ему удары. Он хотел укрыться в боли, которую причинял этот невидимый человек, от пугающего холодного сверкания, властно манившего к себе и ясно говорившего, что возврата не будет. Саша, чьи руки и ноги были крепко скованы, мог только выгнуть спину и оттопырить ягодицы. – А, сучке нравится! – послышалось злобное. – Сучка хочет, чтобы ее отодрали. Сейчас сучка получит. Получит так, что запоет по-другому. И на него обрушился град ударов. По ягодицам, по спине. Боль – обжигающая словно пламя, стремительно распространяющаяся по ягодицам, по спине, по плечам, предплечьям… Боль была ужасной. Его били без всяких правил, без стоп-слова, без всего… Он был совершенно беззащитен и беспомощен. Но осознание этого лишь сильнее заводило его. Саша нырял в боль, подавался навстречу ударам, чтобы в этой боли укрыться от сверкающего, ослепительного, ледяного сияния, стоявшего перед его мысленным взором. И в этом сиянии, казалось, он видит Йена, который протягивал к нему руки и хотел забрать к себе. Но там был лед. Лед и холод. Там Саша не мог выжить, там его ждала смерть. Ему нужны были боль и унижение, чтобы укрываться за их огненной, пылающей стеной, скрывать себя, свой тайный мир, в который нельзя было пускать никого. Никого. – Да, да, сильнее! – выкрикивал он, почти рыдая и отчаянно выпячивая ягодицы. Рядом раздавалось разъяренное рычание. – Тварь! Тварь! Тварь! Какой же ты! Уууу, какой же ты!

И Саша чувствовал, что постепенно возгласы гнева и ярости сменяются восхищением… А потом перед глазами закружился серый туман…

…мне бы стать как вы, бесплотным,

мне бы стать для всех незримым,

но становятся все Уже

жизни серые круги.

Это донеслось до него издали, из серого тумана…

====== 6. ТРИ КРУГА ======

ГЛАВА 6. ТРИ КРУГА Сан-Франциско, октябрь 2007 года Йен стоял у окна просторного кабинета в одном из небоскребов Сан-Франциско и невидящим взором смотрел на открывавшуюся его взору панораму города с ее Золотыми Воротами и океаном. Этот кабинет с великолепным видом из окна был для Йена частью свободы, которую он завоевал трудом, упорством, умением подниматься после болезненных ударов и казавшихся катастрофическими поражений. Когда он впервые вошел в этот кабинет на правах хозяина, то был уверен, что каждый день будет наслаждаться великолепной панорамой из окна. Этот захватывающий вид был настоящим воплощением пространства свободы, исполнением его заветной мечты! И Йен был счастлив. Но лишь десять минут. А затем раздался телефонный звонок, и ему пришлось срочно решать какие-то бизнес-проблемы. С тех пор великолепный вид перестал для него существовать. Пространство свободы было прямо перед ним, но Йен не замечал его. Он постоянно что-то решал – либо по телефону, либо с подчиненными, либо с партнерами по переговорам, что-то планировал, контролировал, разрабатывал… Нет, он довольно часто подходил к окну и смотрел в него, но мысли его неизменно были о проблемах, которые предстояло решить, о целях, которых необходимо было достичь. Пространство оставалось, но свобода испарилась. И сейчас, вернувшись из Москвы, Йен вдруг это осознал. Он вспомнил слова Саши…

«…на самом деле это ты связан по рукам и ногам…»

Йен замер. Крепко зажмурился, затем открыл глаза, пытаясь свежим взглядом всмотреться в открывавшуюся перед ним великолепную панораму. Перед ним был захватывающий дух простор. Была красота. Но не было чувства свободы. Он действительно был скован тысячами цепей, повязан миллионами нитей… Свобода оказалась призраком, растворившимся в бескрайнем просторе над Золотыми Воротами Сан-Франциско. Пространство перед ним наполнялось странным серым светом, которое он видел в глазах русского парня, жившего в рабстве и как будто не желавшего из этого рабства уходить. Как будто! Дело было именно в этом «как будто»! Насквозь фальшивом и насквозь лживом. Потому что это самое «как будто» не могло быть правдой. Не имело права быть правдой! Йен был полон решимости вырвать Сашу из рук Мурзина. Он ни на секунду не поверил словам Саши о том, что тот сам предпочел Мурзина. Йен был убежден, что парня вынудили это сделать. И вынудил этот его «хозяин», плюгавый, лощеный сутенер. Что бы там Саша ни нёс про то, что ему не нужна свобода – это не имело значения. Не мог этот сильный, красивый парень быть безвольной игрушкой в чужих грязных лапах. Возможно, он просто никогда не знал вкуса свободы, и ему следовало почувствовать этот вкус, и тогда все для него изменится, система координат встанет на свои места, и Саша поймет, куда ему следует двигаться. А главное, к кому. К Йену. Йен никогда не откладывал дел в долгий ящик, предпочитая решать их немедленно. Ему нужно было узнать об этом парне всё. Еще перед отлетом из Москвы Йен связался с местным детективным агентством, которое уже не раз выполняло его деликатные поручения. Нет, ничего незаконного Йен московским частным детективам не поручал. Во-первых, он по внутреннему убеждению был исключительно законопослушным. А во-вторых, у него никогда не возникало нужды заниматься противозаконными операциями, будь то в США, России или где угодно. Ах да, было же Чамбе, где он устроил государственный переворот! Но это нисколько не противоречило убеждениям Йена. Он прекрасно знал, что в Чамбе законы существуют только на бумаге, так что нарушать там было попросту нечего. Йен знал, что московское сыскное бюро, состоявшее из бывших сотрудников полиции и спецслужб, быстро добудет для него нужную информацию. Теперь нужно было ждать. Нет, не просто ждать. Дел было по горло. В первую очередь они касались проекта «Сокоде». Судя по сообщениям из Чамбе, новый правитель страны Нбека быстро взял ситуацию под контроль. Эрик, который фактически координировал операции Хейдена в Центральной Африке, уже перебрался из Бенина в столицу Чамбе Агазе, где встретился с Нбекой. Согласно сообщениям Эрика, Нбека подтверждал все предварительные договоренности, прежде всего касавшиеся «Сокоде». Но Йен должен был во всем убедиться лично. И потому, пробыв в Калифорнии всего два дня, снова полетел через Атлантику, на сей раз в Агазе. Бизнес-джет Йена начал разбег, чтобы взять курс на восток, пересечь весь североамериканский континент, затем Атлантику, а у Йена перед глазами всё стояли серые озера, которые он видел в глазах русского парня. Озера, полные отрешенности и безразличия ко всему, что волновало Йена. *** Подмосковье, октябрь 2007 года Мурзин смотрел на спящего парня. Ему хотелось вновь увидеть серые озера, полные странной мглы. Озера, в которые он однажды окунулся и которые манили его вновь и вновь. Да, в подземелье он выплеснул на парня всю свою злобу из-за Хейдена, так нагло обставившего его. Крепкое, мускулистое тело парня, не просто принимавшее удары, но как будто устремлявшееся им навстречу, сводило с ума, и Мурзин сам не заметил, как потерял контроль над собой. Он изначально хотел нанести десяток-другой ударов, а затем трахнуть аппетитную задницу парня, но… Не смог остановиться. Никогда такое не случалось с Мурзиным, всегда по праву гордившимся внутренней самодисциплиной. Он любил держать окружающих под полным контролем, но в первую очередь держал под контролем самого себя. И когда он увидел, как тело парня, уже покрытое красными полосами, вдруг бессильно обмякло, а голова завалилась на бок, то остолбенел, осознав, что вышел из-под собственного контроля. В парне было что-то ненормальное, и эта ненормальность как будто была заразна, она затмевала рассудок, отдавая его во власть эмоций. Парня тогда перенесли в отведенную ему спальню. Не в ту каморку на первом этаже, куда его поместили поначалу, а в большую, хорошо обставленную комнату. Его ранами занялся Олег – раб и, между прочим, кандидат медицинских наук и врач-анестезиолог. Он обрабатывал израненную спину, накладывал на нее повязки и заверил, что через три-четыре дня все будет в норме. Причиной потери сознания было то, что болевой шок наложился на физическую слабость: парень больше суток перед этим ничего не ел. Геннадий в ярости набросился на Владимира, почему парню не давали еды? На что тот отвечал, что парень говорил будто не голоден и ничего не хочет есть. Трое суток Саша провел в своей спальне. Но прав был Игорь, повторявший, что на Сашке всё заживает как на собаке. Через трое суток он уже не чувствовал боли и вполне мог лежать на спине, на которой, впрочем, продолжали красоваться лиловые синяки. Открыв глаза, он увидел у своей постели Мурзина, который сидел в кресле и смотрел прямо на него. Темные глаза были спокойны, лицо невозмутимо. На Мурзине были черные брюки и черная футболка, обтягивающая мощный торс. На руке был кожаный браслет. Саша несколько мгновений смотрел на него непонимающим взглядом, какой бывает у людей спросонья, а затем медленно поднялся, встал и молча опустился на колени. Губы Мурзина чуть дрогнули, но лицо осталось бесстрастным. Темные глаза пристально смотрели на Сашу, но тот уже опустил голову, уставившись в пол. – В ванную. Умываться. Завтракать. Саша кивнул и отправился выполнять приказ. Когда он вышел из душа, Мурзин по-прежнему сидел в кресле. Рядом с кроватью был накрыт маленький столик. Кофе, круассаны, джем. Все как в недорогом отеле. Правда, круассаны были исключительно свежими и вкусными. Саша с аппетитом набросился на еду, а Мурзин ничего не ел, только внимательно смотрел на парня и не говорил ни слова. – Взгляни на меня, – потребовал Мурзин, когда парень допил кофе. Саша послушно поднял глаза, и темный взгляд мужчины стал тонуть в бездонных серых глазах-озерах. В этих озерах таилось нечто непонятное, глубоко скрытое. И это тревожило Мурзина, который не терпел неопределенности. – Встань, – приказал Мурзин. Саша повиновался. – Надень вот эти штаны и вот эту майку. И вот те сапоги. Ошейник не забудь. Майка и штаны были латексными, но Саша, надевавший подобное десятки раз, натянул их без проблем, заслужив подобие улыбки. Надев ошейник, он вопросительно посмотрел на Мурзина. – Сзади болит? – невозмутимо поинтересовался тот. Саша вопросительно посмотрел на него. – Обращайся ко мне «господин». – Нет, господин, не болит. – За вранье я буду тебя наказывать. – Чуть-чуть болит, господин. Ерунда, господин. – Похоже на правду. Что ж, пойдем, я тебе все покажу, – произнес Мурзин, поднимаясь с кресла.

Он вновь отметил странное спокойствие парня. Ни страха, ни недоумения, ни возмущения, ничего. Но и покорности, которую он обычно наблюдал в сабах, не было. Скорее была отрешенность, глубокое внутреннее безразличие к тому, что происходило вокруг. Это раздражало Мурзина, но в то же время заводило. Он чувствовал, что эта отрешенность – невидимая броня, пробить которую будет куда сложнее, чем усмирить самый отчаянный бунт непокорного саба.

Мурзин повел Сашу по дому, объясняя его устройство, распорядок. А главное, что было самым необычным, иерархию в этом доме. Голос Мурзина звучал спокойно, даже монотонно, словно голос экскурсовода. Структура дома и иерархия в нем напоминала матрешку. Или три круга, вложенных один в другой. Внешний круг –прислуга и охрана. А также секретари и референты, поскольку босс часто работал у себя дома, а не в московском офисе. Эти люди были обитателями третьего круга, им было не положено знать, что творится в двух внутренних кругах. Вход во внутренние помещения дома был строго ограничен. Лишь три горничных и четверо охранников могли входить внутрь, когда требовалось прибраться или решить какую-то проблему. Из всей охраны неограниченный доступ во внутренний круг имел только Владимир. Оказалось, что он не был начальником охраны Мурзина, как предположил поначалу Саша, а кем-то вроде начальника службы безопасности двух внутренних кругов. А в среднем круге жили рабы. Точнее два раба. Их Саша уже видел. Тот что постарше – Михаил, и тот что помоложе – Олег. Из слов Мурзина, который продолжал свой рассказ все тем же монотонным голосом, выходило, что рабы выполняли как обязанности личной прислуги, так и служили для сексуальных утех хозяина. В этом внутреннем, среднем, круге обстановка напоминала донжон: стены под кирпич, всюду решетки, цепи, перекладины, красноватая подсветка… Здесь была даже мини-темница, куда рабов помещали, если они в чем-то провинились. В этих внутренних помещениях рабы ходили исключительно в коже, латексе или вообще обнаженными. Так было угодно Старшему. Наконец, был самый внутренний круг, принадлежавший исключительно Старшему. Туда свободно входил только он. Рабы могли появиться в этом круге только по приказу Старшего или с его позволения. Саша не привык задавать вопросы, хотя сейчас был тот редкий случай, когда на языке у него вертелась тысяча вопросов. Но он молчал, на полшага отстав от Мурзина, водившего его по покоям второго круга. – Не думай, будто я удерживаю рабов силой, – спокойно говорил тот. – Нет. Они здесь по доброй воле. Они сами выбрали такую жизнь, потому что она им нравится и ничего лучше для себя они не найдут. Но они вольны уйти в любой момент. И я не стану их удерживать. Формально они числятся консультантами в одной из моих фирм. Можешь поверить, на их счетах уже достаточно средств, чтобы жить вполне безбедно и не работать до конца жизни. Но они не уйдут. Мурзин помолчал, как будто ждал вопроса. Но Саша молчал.

- Михаил – мой бывший соратник по армии. Он еще там привык подчиняться. Подчиняться мне, – уточнил Мурзин. – На гражданке он себя не нашел бы. Да он и не пытался. Ему нравится быть рабом, ему нравится эта атмосфера, – Мурзин обвел рукой помещение с красноватой подсветкой. – Он не мыслит себя вне этого. Здесь он в своей стихии. Вовне – ему неуютно, плохо. И он это знает.

Мурзин снова замолчал, внимательно глядя на Сашу. Серые глаза задумчиво смотрели в пространство, как будто Саша и не слышал, что ему говорят. Но Мурзин чувствовал: слышит. Только непонятно, как и во что его слова преображались в сознании, полном прозрачного серого сумрака, стоявшего в глазах-озерах. – Олег – врач, – продолжал Мурзин. – Он латал меня и Михаила в госпитале, куда мы однажды попали. У него в жизни была одна драма… Захочет – сам расскажет. Хотя вряд ли. Так вот, Олег тоже мой раб. И ты должен учесть: он куда более сложен и… возможно, опасен. Да, оба они мне преданы. Но Михаил смотрит только на меня. Другие его не интересуют. А Олега – интересуют. Но не в сексуальном плане. Он очень ревнив. Он в каждом видит потенциального соперника и стремится устранить его. Олег хочет, чтобы рядом со мной никого не было кроме него. Ну, и Михаила, с которым он сжился. Поэтому, заранее предупреждаю тебя: от Олега тебе гарантированы неприятности. Он будет делать все, чтобы выжить тебя отсюда. А я, – усмехнулся Мурзин, – я буду за этим наблюдать. Хочу, чтобы ты сразу усвоил одну вещь. Рабы для меня – вовсе не бездушные машины. И вовсе не покорные псы. Многие доминанты делают ошибку, когда низводят своих рабов до уровня животных, живущих исключительно рефлексами. Возможно, кому-то это нравится, но не мне. Мне важно, чтобы раб оставался человеком. Потому что повелевать людьми куда сложнее и куда почетнее, чем повелевать теми, кто потерял человеческий облик. Так что я не фашист, а здесь не концлагерь, – широко усмехнулся Мурзин. – Еще раз: мне важно подчинение людей. А не животных и не роботов. Мне важно, чтобы именно человек признавал меня своим господином. Человек. Со своими страстями. Со своими страхами. Со своими пороками. Со своими надеждами. Со своей любовью. Чтобы этот человек приносил мне в жертву то, чем он живет. Чем он дышит. Чтобы он повиновался мне не рефлекторно, а полностью осознавая мою власть. Мою власть! – четко повторил Мурзин. – Ты это понял? Саша молча кивнул. – Хочу услышать твой ответ! – повелительно произнес Мурзин. – Да, господин, – ровным голосом произнес Саша. Мурзин удовлетворенно кивнул. – Теперь о твоем статусе в этом доме. Запомни: я умею чувствовать людей. Если угодно, у меня такой дар. Тех, кто мне подходит, я чувствую сразу. О тебе мне приходилось слышать и раньше. Ты ведь довольно популярная личность в узких кругах, – по губам Мурзина пробежала презрительная усмешка. – Эти шоу, которые с тобой устраивал этот твой… Игорь, – его имя Мурзин произнес с нескрываемым отвращением. – Эти шоу имеют немало поклонников. Да и те, кому твой Игорь подкладывал тебя в постель, отзывались о тебе более чем. Некоторые, правда, жаловались, что задница у тебя уже изрядно разношена. Но при твоей профессии это неудивительно. И это меня не смущает. Если мне придет в голову снова сделать тебя узким, я отправлю тебя на операционный стол, – проговорил он спокойно. – Странно даже, что я не встречал тебя раньше… Так вот, когда я увидел тебя в блядюшнике на Новой Риге, я сразу понял: мой. Ты мне подходишь. Ты – идеальный саб. Ты умеешь подчиняться, и не просто подчиняться, ты умеешь вручать себя другому. Всего себя. Вот это редкость. Это ценность. Нет, не уникальность, не возгордись. Но редкость. Такое упускать нельзя. Впрочем, – задумчиво продолжал Мурзин свой монолог, – ты не первый, кого я встречал. И не первый, кто оказывался в этом доме. Кто был допущен сюда, во внутренний, второй круг. До тебя сюда приходили другие. Он многозначительно посмотрел на Сашу, ожидая естественного вопроса: и что с ними сталось? Но Саша молчал, отрешенно глядя куда-то. – Ни один не выдержал, – вздохнул Мурзин. – Нет, не истязаний. Точнее, не только их. Всего. Есть нюанс. Мне кое-чего не хватает в жизни. Михаил и Олег всегда к моим услугам, они умеют доставлять удовольствие. Но они рабы. Это их роль. Точнее, их суть. Их нутро. И все, кого я приводил, оказывались способными рабами. Но мне нужен тот, кто будет больше, чем раб. Кто будет выше их по статусу. Кто будет отдавать им приказы, на что сейчас имею право только я. Но кто будет подчиняться мне во всем. Решительно во всем. Мне нужен Младший партнер. Теперь в серых глазах Мурзин увидел недоумение. Но парень по-прежнему молчал. – Оказывается, очень сложно найти такого. Найти человека, который нравился бы мне. Человека, который подчинялся бы мне во всем и умел себя мне вверять. Человека, которого рабы признали бы своим господином, пусть и Младшим. Это не означает простого выполнения его приказов. Это нечто большее – добиться, чтобы тебя признали господином. Когда тебе подчиняются не потому что так приказал я, а потому что ты сам приказал. Власть. Величие. Вот что должно быть внутри. – У меня этого нет, – вырвалось у Саши, и впервые Мурзин увидел в серых, спокойных глазах нечто похожее на растерянность. Впрочем, эта растерянность тут же прошла как рябь, и вновь гладь серых озер была безмятежно спокойной. – В тебе это есть, – темные глаза Мурзина смотрели прямо на Сашу. – В тебе это есть. Вопрос в том, захочешь ли ты это раскрыть в себе. Выпустить. Создать гармонию подчинения мне и собственной власти над рабами. Которые умеют устраивать бунты. Это искусство. И ему ты должен научиться. Саша молчал. – В тебе есть то, что должно раскрыться, – не отрывая от него глаз, повторил Мурзин. – И это обязательно раскроется. Но даже я не могу предвидеть, что это будет. – Я не хочу, – внезапно сказал Саша. – Не хочу! – Я вижу тебя, – Мурзин как будто не слышал слов Саши. – Не насквозь, но вижу многое. Ты боишься мира. Ты хочешь, чтобы кто-то защищал тебя от этого мира, который кажется тебе враждебным, полным зла. Твоя любовь к боли и унижениям проистекает из желания раз за разом убеждаться, что мир зол, враждебен и что мир сильнее тебя. Ты ищешь защиты. Но разве твой Игорь был тебе защитой? Ты же умный парень, ты прекрасно понимаешь, что он лишь использовал тебя, твое тело, он зарабатывал на тебе деньги. Вот и все. Он выбросит тебя без сожаления, когда из привлекательного парня ты превратишься в потасканную шлюху. А этот день неизбежно настанет, причем довольно скоро, если все будет продолжаться так, как сейчас. И ты это тоже знаешь. Просто боишься об этом думать. Я – твой шанс. И ты этот шанс не упустишь. – Нет, – пробормотал Саша, опустив голову. – Нет. Я не хочу… – Я хочу, – жестко произнес Мурзин, неожиданно взяв Сашу за подбородок, подняв его голову и заставив того посмотреть ему в глаза. – Я. Так. Хочу. Что ты должен мне ответить? – Да, господин, – чуть слышно сказал Саша. *** Самолет находился над Восточным побережьем США, поэтому интернет еще работал. Над Атлантикой он обычно пропадал, а у берегов Африки его и подавно не было. Йен всё изучал документы, которые могли пригодиться на встрече с Нбекой, новым правителем Чамбе. Конечно, Нбека был по уши обязан Йену Хейдену. Без его денег, которые пошли на подкуп военных и полиции, на закупку оружия и множество технических вопросов, президентский дворец в Агазе до сих пор занимал бы престарелый Нгасса, который сейчас укрывался во французском посольстве в соседнем Бенине, униженно добиваясь разрешения Парижа вылететь на свою роскошную виллу на Лазурном берегу, чтобы там мирно провести остаток дней на награбленные за годы правления средства. Париж все тянул с разрешением. Конечно, Нгасса проводил профранцузскую политику (и это, кстати, создавало сложности для бизнеса Йена), но теперь одиозный свергнутый диктатор был балластом, источником не выгод, а проблем для официального Парижа. Власти Бенина, куда бежал Нгасса, тоже не горели желанием давать ему убежище, ибо не желали портить отношения с новым правителем Чамбе. Словом, разворачивалась целая дипломатическая интрига, но Йена Хейдена она интересовала только в одном аспекте: новый правитель Чамбе должен был избавиться от наследия предшественника и проводить новую политику. Не лебезить перед Францией и навести порядок во внутренних делах, хотя бы частично обуздав коррупцию и произвол. Чтобы в стране можно было вести нормальный бизнес и чтобы она стала более свободной. С поправкой на африканские реалиии, само собой, тут Йен был прагматиком. И он обдумывал линию переговоров с Нбекой, когда на экране лэптопа появилось оповещение о поступлении в почтовый ящик нового письма. Да, интернет еще работал… Йен открыл ящик. Это была депеша из Москвы – из того самого сыскного агентства, которому Йен Хейден поручил собрать информацию об Александре Забродине. К письму был приложен файл с досье. И Йен, мгновенно забыв о судьбах Центральной Африки и международных интригах, стал жадно знакомиться с информацией о сероглазом парне. «Забродин Александр, 1985 года рождения, город Москва. Мать – Забродина Инна Владимировна погибла в 2003 году в автокатастрофе. Об отце сведений нет. С родственниками Забродин связей не поддерживает. В 2002 году поступил в Московский университет, на филологический факультет, закончил в 2007 году. С 2003 года формально числится консультантом в ЗАО «Шато», владеющим фитнес-клубом Beauty Dreams. Фактически никаких обязанностей как консультант не выполняет. Входит в сеть «мальчиков по вызову», организованную совладельцем клуба Игорем Сидюхиным. Входит в число элитных проституток, цена за ночь с ним доходит до $2000. Специализируется на экстремальном сексе, связанном с

BDSM

. По некоторым данным, Забродина с Сидюхиным связывают не только сексуальные отношения. Есть сведения, что Сидюхин держит Забродина на долговом крючке, заставляя работать на себя. Характеристика личности Забродина: крайне замкнут, близких друзей не имеет, хотя состоял в длительных отношениях с Андреем Стебенько и Вадимом Гусниковым (оба – мальчики по вызову из сети Сидюхина). Сожительство со Стебенько длилось полгода, причины разрыва неясны. Сожительство с Гусниковым прервалось через три месяца из-за смерти последнего в результате передозировки наркотиков. Сам Забродин, по имеющимся данным, наркотики не употребляет, к их распространению не причастен. Между тем есть сведения, что Сидюхин, помимо организации мужской проституции, связан с наркоторговлей. Фитнес-клуб, совладельцем которого он является, на самом деле убыточен и служит ширмой для отмывания денег, полученных преступным путем. Сидюхин неоднократно находился в оперативной разработке следственных органов, однако улик и доказательств его причастности к распространению наркотиков найти не удалось. Также не удалось доказать его причастность к организации и вовлечению в проституцию. По имеющимся данным, избежать уголовного преследования Сидюхину помогли влиятельные покровители в правоохранительных органах, сумевшие заблокировать расследование. Забродин в этих расследованиях фигурировал как один из возможных вовлеченных в проституцию, однако доказательств найти не удалось, учитывая, что Сидюхин наладил сложный механизм поиска клиентов и расчетов с ними, крайне затрудняющий получение доказательств того, что он за деньги поставляет молодых мужчин клиентам. Клиенты не вручают деньги мальчикам по вызову, а переводят их на счета подставных благотворительных фондов, после чего они проходят сложную цепь отмывания и формально так и не попадают к Сидюхину. Тем не менее, именно он расплачивается со своими «работниками» наличными. Нашим сотрудникам удалось надавить на Сидюхина и выяснить у него, что он оказался в крайне сложной финансовой ситуации из-за рискованных операций с крупными суммами валюты. Сейчас он должен крупную сумму (около миллиона евро) семейству предпринимателей Силецких, с которыми его связывают деловые отношения. Силецкие предъявили Сидюхину ультиматум: немедленное возвращение долга, в противном случае правоохранительные органы получат неопровержимые улики его причастности к проституции и наркоторговле. По утверждению Сидюхина, Силецкие угрожали ему и физической расправой.

Поскольку Сидюхин на данный момент не имеет средств для выплаты долга, Силецкие предложили ему альтернативный вариант частичного погашения долга, а именно: внедрить одного из «мальчиков по вызову» в дом предпринимателя Геннадия Мурзина, который является главным конкурентом Силецких в ряде неафишируемых, но весьма крупных финансовых проектов, связанных с распределением прибыли от торговли нефтью и цветными металлами (см.приложение).

Цель этого внедрения, по уверению Сидюхина, ему неизвестна. Но легко предположить, что Силецкие пытаются получить доступ к некоей информации, хранящейся в доме Мурзина, который всегда находится под усиленной охраной. Внедренным агентом Силецких является именно Забродин. Со слов Сидюхина выходит, что Забродина накачали наркотиками и заставили подписать расписку о том, что он должен 50 тысяч евро Владиславу Силецкому, хотя на самом деле никаких денег у Силецкого Забродин не брал. Однако доказать это невозможно, учитывая юридические возможности Силецких. Таким образом, Забродина вынудили стать участником «операции» против Мурзина…» Йен стиснул зубы. Мальчик с серыми глазами-озерами! Что ты там нес про то, что тебе не нужна свобода, что ты и без нее свободен? Все оказалось просто: тебя подставили и теперь шантажируют. И ты – в опасности. В самой настоящей опасности. Йен не питал никаких иллюзий по поводу Мурзина. Этот человек, прошедший школу спецназа, побывавший в десятке зон мировых конфликтов, умеет не щадить тех, кого считает предателями и врагами. Он оставил после себя в Африке кровавый след. И не только в Африке. Йен это прекрасно знал. И у него не было сомнений: Мурзин убьет сероглазого Сашу, как только поймет, что тот является шпионом. А Мурзин поймет: он дьявольски умен и хитер, он умеет видеть людей насквозь. Саша в опасности. Сашу надо срочно спасать! Эта мысль хищной птицей клевала висок Йена в то время как его самолет все глубже уходил в воздушное пространство над Атлантикой, держа курс к берегам Африки… *** Москва, 2003 год

Не вечно всё, и рай не вечен тоже,

спускаются ступени в темноту,

там черно-красный ад. Металл и кожа.

И вечный полумрак. И я – в аду.

Я в этот ад душой всегда стремился

из ада жизни. И обрел его.

Мечты сбылись. И я преобразился.

Теперь никто. Для мира – я никто.

Я отдал миру тело, а средь ада

Нашел свой лимб, где царствует покой,

Какая жизнь – такая и награда.

А быть никем ведь значит быть собой!

Эти строки Саша написал после опьяняющих трех месяцев жизни с Игорем, которого он теперь звал исключительно своим Хозяином. И своим Господином. У него не было сомнений, что Игорь любит его так же сильно, как и он Игоря. Пусть даже эта любовь была очень странной. В ней было много боли. Изощренных издевательств. Саша чувствовал, что Игорь умело вскрывает потаенные тайники его души, где хранились самые темные, постыдные желания. Жажда повиновения. Жажда подчинения. Желание принадлежать. Быть рабом в постели и быту. И одновременно жажда красивой жизни, которой Саша, с детства во всем ограничиваемый властной матерью, был начисто лишен. Да, Саше нравились красивые и дорогие шмотки, которые он с удовольствием носил. Ему нравилось ловить на себе завистливые взгляды однокурсников в универе, когда он выходил из мерса, на котором его подбрасывал Игорь. Ему нравилось с небрежным видом упоминать о пафосных клубах и ресторанах, в которые Игорь его водил.

И ему нравилось быть сабом. Он ничуть не стыдился и даже охотно демонстрировал той самой стайке «голубеньких мальчиков» в фитнес-клубе свою крепкую, подкачанную задницу с синяками от ударов резиновой палки, которыми награждал его хозяин. Он не обращал внимания на их язвительные подколкии насмешки: «Пупсик скоро будет с нами», «Никуда не денется». Он знал: Игорь запретил им к нему приближаться. И был горд этим. Он знал, что находится под защитой Хозяина. Хозяина, который его любит и который не даст его в обиду.

Жил Саша теперь на две квартиры. То ночевал у себя в двушке, все больше приходившей в упадок. То у Игоря. Просто иногда Игорь выставлял его со словами: «Сегодня спишь у себя». Саша не возражал. Он знал, что Хозяину надо подчиняться. И ему это нравилось. Нет, он не был наивным дурачком и понимал, что Игорь в это время трахается с другими. Но Игорь с самого начала поставил условие: «Я – Хозяин и сплю с кем хочу. Ты – мой раб и спишь только со мной. Или с тем, с кем я тебе прикажу». Игорь применял тактику кнута и пряника, воспитывая Сашу. Погружал его в атмосферу красивой жизни, заставляя паренька чувствовать себя представителем «золотой молодежи». И одновременно воспитывал в нем полное повиновение. Причем очень эффективно. Но не только потому что легко угадывал слабые струнки в душе замкнутого, всего боящегося паренька. Но и потому что этот паренек сам несся ему навстречу, раскрывался, доверял себя, верил… Это было захватывающее время. Время, когда Игорь интенсивно учил Сашу разнообразным премудростям гей-секса. От правильной техники минета до изощренных bdsm-забав. Bdsm сводил Сашу с ума. Это был мир, черно-красный, жестокий и до невозможности чувственный, на который откликались струны его души, становившейся под умелым и циничным руководством Игоря все более и более порочной. Нет, на виду Саша был все тем же тихоней. Может быть, он стал более уверенным в себе, а главное высокомерным, что не добавило ему друзей среди однокурсников, которые быстро прознали и про его сексуальную ориентацию и про богатого любовника. Но по большому счету, он оставался все тем же тихим пареньком. Пусть теперь дорого одетым, лощеным, щеголявшим стрижками минимум за триста баксов и дорогим маникюром. Может быть, к нему и потянулись бы друзья-завистники: люди падки на все блестящее. Но сашина отрешенность множила число недоброжелателей. Его называли «зазнавшейся пидовкой», однако это втайне лишь тешило его тщеславие. Тайный мир, в котором прежде жил Саша, мир с его странными грезами, выливавшимися в стихи, как будто отступил. Не исчез совсем, но отступил. Саша больше не писал стихов, он просто наслаждался красивой жизнью. Наслаждался своим Хозяином. Его распирало от счастья, когда Игорь приказывал ему вставить анальную пробку и они вместе шли в дорогой ресторан. Или когда к Игорю приходили гости, а тот заставлял Сашу, одетого в сбрую и с ошейником, прислуживать им, а потом ложиться на пол в качестве подставки для ног. Гости вытирали жирные, грязные руки о Сашины волосы. Нет, ему не нравился сам этот процесс, но он сходил с ума от счастья, потому что так приказал ему Хозяин. Остатками рассудка Саша понимал, что все это какая-то чертовщина, неестественный, извращенный, вывернутый наизнанку мир, который однажды полетит в тартарары, потому что так просто не может продолжаться всегда. Но головокружение продолжалось. Все в его жизни стало по-другому. Как будто он вышел в этот пугающий мир, но окруженный невидимой броней. Он не хотел больше оставаться незримым, он хотел быть ярким, привлекательным, броским, удачливым. Счастливым. Но этот мир в одночасье разлетелся на осколки, рассеялся как мираж. Однажды утром после жаркого секса Игорь, принявший душ, без обиняков заявил Саше, что «дольче вита» закончилась. – Ты умный мальчик, и сам понимаешь, что на красивую жизнь надо зарабатывать, – произнес Игорь, и взгляд его темно-карих красивых глаз был на сей колючим и отчужденным, на губах была циничная ухмылка. – Ты три месяца жил всласть, ни о чем не думая. Шмотки, клубы, рестораны развлечения… Пора отрабатывать. – Я готов, Хозяин, – тут же сказал Саша. – Я устроюсь… – Куда ты устроишься, студент? Гардеробщиком? Уборщиком? – ухмыльнулся Игорь. – Я тебя для этого три месяца учил всему, готовил, делал из невзрачного камешка бриллиант? Потратил на тебя кучу бабла? И ты думаешь, отобьешь это какой-нибудь подработкой? Знаешь, если я тебе счет выкачу, у тебя глаза на лоб полезут от нулей. Одни трусы на тебе дороже стОят, чем ты за месяц заработаешь. Да, никаких расписок ты не давал. Но ты же не дурак, понимаешь, что я мальчик непростой. Что за мной стоят большие люди. И если что… Сам понимаешь. А денег у тебя нет, и взять тебе их неоткуда. Ну что, двушку свою продашь? Можно было бы тебя заставить, но я не такой уж зверь. Тебе еще повезло, что ты в мои ласковые ручки попал. Другой на моем месте давно тебя уже на иглу подсадил бы и жопой твоей торговал направо и налево, и квартиру заставил бы продать, и вообще всё. Так что цени меня! – Зачем ты все это говоришь, – тихо сказал Саша, еще на что-то надеясь. – Ты же мой Хозяин, я сделаю все, что ты потребуешь. Игорь с довольным видом уселся в кресло перед Сашей, закинув ногу на ногу и глядя на него оценивающим взглядом так, словно видел впервые. – Я от тебя не потребую ничего, чего бы ты уже не умел. Будешь подставлять свою задницу. Которая, кстати, стала красивой благодаря моим усилиям. Сам знаешь, сколько я сил вложил, чтобы сделать из рыхлого дрыща накаченную шлюшку. Вот теперь будешь отрабатывать. Саша смотрел на Игоря, и ему хотелось, чтобы это было сном. Но это был не сон. Сон был до того. И Саша не хотел просыпаться. На самом деле он уже давно знал, что Игорь является сутенером. У него была целая сеть молодых красавчиков, которых он поставлял богатым клиентам. И те мальчики из фитнес-клуба входили именно в эту категорию. Саша понимал, что Игорь занимается не только этим, но и еще чем-то… совсем уж отвратительным. Он давно все понимал. Но упрямо закрывал на это глаза. Хотел жить в том ярком сне, в который внезапно превратилась его серая жизнь, в которой у него прежде не было ничего, кроме его тайного мира. Он тешил себя надеждой, которая иногда превращалась почти в уверенность, что имеет для Игоря особое значение. Что он не просто сексуальная игрушка, мальчик для постельных утех, а нечто большее. Он так отчаянно в это верил, что гнал от себя правду. Саша вновь посмотрел в темные глаза Игоря. Теперь взгляд красавчика-блондина был задумчивым и как будто даже сожалеющим. – Знаешь, – вдруг произнес Игорь со странной усмешкой. – Ни в одного своего мальчика я не вкладывал столько, сколько в тебя вложил. И бабла, и сил. Я когда в первый раз тебя увидел, сразу понял: подходит! Если над ним поработать, то будет супермальчик, можно будет бабло с него грести. Но ты оказался даже лучше, чем я ожидал. Сразу признал во мне Хозяина. Ты хочешь, чтобы я позволил тебе оставаться моим рабом? – вдруг спросил Игорь подняв красивые, подчерненные брови. – Да, – не раздумывая, ответил Саша. Он действительно этого хотел. Невзирая ни на что. Отчаянно цеплялся за мир, который оказался иллюзией, но в котором он хотел жить и дальше. Игорь протянул ему свою белую, женственную руку, украшенную кольцами. Саша, опустившись на колено, почтительно поцеловал ее, заслужив одобрительную улыбку. – Я доволен тобой. А еще больше буду доволен, если ты будешь делать все, что я скажу. С этого началась новая жизнь Саши Забродина. Третья по счету.

====== 7. «Я ТВОЙ ГОСПОДИН!» ======

ГЛАВА 7. «Я ТВОЙ ГОСПОДИН!» Подмосковье, октябрь 2007 года Мурзин стоял у окна, за которым лил унылый осенний дождь. Телефонный звонок вырвал его из второго круга, где оставался новобретенный саб. Вырвал как раз в тот момент, когда Мурзин захотел, наконец, сам попробовать этого саба. Лично. Но, похоже, сероглазый саб был существом заколдованным. Всякий раз Мурзину что-то мешало насладиться его телом. Сначала он сам отдал саба ублюдку Хейдену. Во-второй раз… Во-второй раз Мурзин, по большому счету, сам был виноват, едва не забив парня до смерти. Но и это произошло из-за Хейдена, именно злобу на этого проходимца Мурзин выплескивал, избивая ни в чем не повинного парня. И вот третий раз. И снова Хейден. Точнее, его козни. Переворот в Чамбе был болезненным ударом, но Мурзин воспринял его хладнокровно. В конце концов, он и сам когда-то организовывал переворот в этой стране, пытаясь сместить все того же Нгассу. Тогда сорвалось. Но Мурзин всегда понимал, что новый переворот – лишь вопрос времени. Обычное дело для стран, которыми правят деспотичные царьки. Так что самому факту мятежа Мурзин не удивился. Но его взбесило его то, что инициатором мятежа был все тот же Хейден. И что, в отличие от полковника Мурзина, этот сопляк, витавший в своих облачных технологиях, добился успеха. Черт! Мурзин, конечно, понимал, что новый чамбийский правитель Нбека практически ничем не отличался от Нгассы, разве что был гораздо моложе и энергичнее. Молодой хищник загрыз старого. В целом же перемен во внутренней и внешней политике ожидать не приходилось. Если бы не Хейден. Хейден, Хейден, чтоб ему гореть в аду! Абонент на другом конце провода сообщал Мурзину, что Хейден уже летит в Чамбе. Это тоже можно было пережить, пусть себе летит. Однако по конфиденциальным каналам поступила информация о том, что за поддержку при перевороте Нбека расплатится с Хейденом перераспределением долей в проекте «Сокоде». Новое правительство должно выпустить дополнительную эмиссию акций, часть их будет продана Хейдену, так что он сохранит блокирующий пакет и даже увеличит свою долю. А вот доля Мурзина автоматически сократится. И о блокирующем пакете придется забыть. Информатор сообщал, что Мурзину планируют выплатить компенсацию за уменьшение его доли. К черту компенсацию! Деньги у Мурзина и так были. Ему нужны были не деньги, а влияние и власть! И вот это влияние, эту власть сейчас вырвал у него из рук Хейден. Молодой ублюдок, которому сидеть бы в вонючей Силиконовой долине и придумывать летающие пылесосы или что он там разрабатывает. Какого хрена он полез в Африку? Это вообще другой мир, таким чистоплюям там не место! Мурзина сейчас душили сразу два желания: вернуть то, что у него нагло отобрали, и проучить сопляка, посмевшего встать у него на пути, чтобы тот зассал свои штанишки и навсегда позабыл дорогу в Африку. Мурзин вновь почувствовал почти непреодолимую потребность выместить на ком-нибудь злобу. Да все на том же новом сабе! Лишь огромным усилием воли он заставил себя притушить черное пламя, буквально сжигавшее его изнутри. Нет. Больше никаких избиений. Саб нужен ему не для этого. Еще неизвестно, что из него выйдет, но Мурзин хотел, чтобы вышло. Для остального есть рабы. Мурзин сделал телефонный звонок, приказал готовить самолет к полету в Чамбе. Затем нажал кнопку внутреннего вызова. – Обоим спуститься в зал боли. Быть готовыми. Сабу тоже. *** Москва, 2003-2004 годы

Искры погибших иллюзий

гаснут в осенней ночИ,

час пробуждения пробил!

Близятся дни-палачи.

Близится серость рассвета,

мутная, грязная мгла

ты не хотел возвращаться,

но наступила пора.

И не жалей об ушедшем,

нет ничего впереди,

пепел погибшей надежды

холодом стынет в груди.

Хочется сгинуть бесследно

с ядом в кипящей крови,

память, проклятая память

душу, прошу, не трави!

Когда Игорь выставил Сашу за дверь, тот чувствовал тупую боль, разрывающую грудь. Когда Игорь впервые отправил его к клиенту, Саша не чувствовал ничего. На удивление ничего. Ни отвращения, ни возбуждения. Клиент – пузатый мужик, то ли бизнесмен, то ли чиновник, был доволен. А Саше было плевать, что его трахает отвратный тип с дряблой кожей, весь в бородавках и родинках, да еще страдающий одышкой. Он опять заполз в свою раковину, из которой его вытащил Игорь, чтобы провести по сверкающему, обманчивому миру и бросить. Саша по-прежнему считал Игоря Хозяином. Потому что ему так было проще. С ним должен быть кто-то– старше, умнее. Кто мог бы позаботиться и защитить. Потому что в глубине души Саша был все тем же запуганным мальчиком, несмотря на то, что давно превратился в симпатичного, сильного парня. Боль он почувствовал снова, когда Игорь вызвал его, чтобы вручить гонорар за очередную ночь с клиентом. Игорь был очень осторожен в своем бизнесе. Он не светил свою «сеть» в интернете, предпочитая «сарафанное радио». Никаких порнографических фото его мальчиков в интернете не было. Клиенты были только проверенные, с соответствующими рекомендациями. Игорь никогда не привлекал в свой бизнес несовершеннолетних. И жестко требовал, чтобы «мальчики» сами не брали плату с клиентов. Если что – это был секс по обоюдному согласию, никакой проституции. Расплачивался Игорь уже потом, наличными, при встрече. Так вот, однажды он вызвал Сашу к себе, чтобы тот получил очередной гонорар. И когда Саша пришел в шикарно обставленную квартиру, где он прожил с Игорем целых три месяца, таких опьяняюще счастливых, то увидел там мальчика, чуть моложе себя. Стройного, женственного, с пшеничными локонами до плеч. Смотревшего на Сашу с высокомерием и затаенной ревностью. А на Игоря – влюбленными, преданными глазами. И вот тогда Саша почувствовал, что в сердце ему вонзилось жало. Вот тогда ему стало по-настоящему больно. Он своими глазами увидел то, что понимал и раньше: он был лишь одним в длинной череде мальчиков, которые прошли «обучение» в постели Игоря и стали шлюхами. Но одно дело понимать. Совсем другое дело увидеть. Саша молча взял пачку долларовых купюр и хотел уйти. Но Игорь произнес с холодной улыбкой: – Сегодня ты будешь прислуживать. Мне и Вадику. Любой другой на месте Саши послал бы Игоря ко всем херам. Но у Саши в голове как будто что-то замкнуло. Или встало на прежнее место. Сердце учащенно забилось. Саша медленно опустился на колени и сказал: «Да, Хозяин». Он мгновенно позабыл, что у Хозяина теперь новый фаворит, а сам он отправлен «на заработки». Главное, что он нужен Хозяину. Защитнику. Мужчине. Он нужен! Все снова вставало на свои места. Обретало смысл. Цена не имела значения. И Саша прислуживал: обмывал хозяина и его нового любовника в ванной, целовал Хозяину ноги, пропускал мимо ушей оскорбления вошедшего в раж Вадика, его щипки и тычки. В какой-то момент Игорь, впрочем, осадил своего безмозглого фаворита, заявив, что Саша является только его рабом. В красивых глазках Вадика вновь вспыхнула ревность. Он поумерил пыл, но упорно пытался сделать какую-нибудь пакость Саше. А тому было все равно. Для него все вернулось на круги своя. Он с радостью и возбуждением принял удары флоггером, а затем участвовал в тройнике в постели, сося член Вадика, пока Игорь трахал его сзади. И ему было хорошо. Нет, он понимал, что все это какой-то запредел ниже плинтуса. Но ему нравилось. Мир, разлетевшийся на осколки, восстанавливался. И можно было жить дальше. Саша понемногу сошелся с мальчиками из фитнеса, благо профессия у них теперь была общая. Они оказались неплохими ребятами. Были среди них и манерные, изнеженные пидессы, и брутальные качки и средней накачанности атлеты, как Саша. Были хорошо образованные, а были и совсем простые, как штаны пожарного. Игорь держал в своей «фирме» мальчиков на любой вкус. Они делились друг с другом информацией, в том числе о клиентах и их вкусах, хотя Игорь это категорически запрещал. Но тут срабатывала корпоративная солидарность. Выяснилось, что гонорары у всех разные. Саша понял, что является, возможно, самым высокооплачиваемым «сотрудником». Но молчал. Он понимал, что чужая зависть бывает слишком опасна. По счастью, Игорь не относился к числу тех недалеких сутенеров, что держат своих подопечных в черном теле, безжалостно их эксплуатируя. Нет, его мальчики были элитными шлюхами, а значит, должны были и выглядеть соответственно. Не больше двух «трудовых» ночей в неделю. Исключения были, но и плата за них удваивалась. Мальчики должны были себя холить и лелеять, иметь идеальную кожу, безупречные прически, маникюр-педикюр и прочее, быть одетыми в брендовые шмотки. Уход за телом – массажи, обертывания, эпиляция – происходил все в том же «Бьюти дримз». Гонорары, по меркам Саши, были очень высокими. Он теперь спокойно мог себе позволить и покупку дорогих тряпок, и походы в клубы, и шикарные кафе. Не каждый день, конечно, но мог. Впрочем, Саша быстро к этому остыл. Он остался все тем же замкнутым одиночкой, не слишком приспособленным для шумных тусовок. Саша продолжал писать стихи, иногда пытался сочинять короткие рассказы. Рассказы у него не получались. Его все время тянуло к крупным жанрам, очень хотелось сочинить большой роман. Но выходила какая-то фигня. И он писал стихи. И еще много читал. Он был влюблен в поэзию серебряного века и даже дипломную работу в универе писал по творчеству Блока. Он обожал музыку

XVIII

века – классицизм, барокко – и нередко ходил на концерты старинной музыки. Современная музыка была ему безразлична. Порой он думал о том, что со стороны это выглядит сюрреалистично: шлюха, увлекающаяся поэзией серебряного века и старинной музыкой. Да еще сочиняющая стихи. Кстати, это его увлечение имело довольно неожиданные последствия. Однажды Игорь отправил его к клиенту, который хотел «мазохиста». Саша прибыл с соответствующей экипировкой: сбруей и прочими кожано-металлическими причиндалами, набором девайсов и дилдо. Возможно, Саше везло, но садо-мазо сессии всегда проходили у него без сучка и задоринки. Именно bdsm-щики оказывались самыми адекватными клиентами, тогда как среди «ванили» встречались редкостные ублюдки, после которых пару раз приходилось отлеживаться в постели и даже прибегать к услугам доверенных врачей (такие у Игоря тоже имелись). Но в этот раз страждущим bdsm оказался тип лет 45-ти с весьма узнаваемой физиономией. Он был довольно известным представителем попсы, и на пятом десятке все еще прыгал по сцене, изображая из себя нежного мальчика и исполняя слащавые песенки. Его аудиторией были, в основном, возрастные матроны. Стареющий поп-идол скрывал свою ориентацию, хотя слухи про него ходили всегда (ну а про кого они не ходят?) Когда Саша явился к этому деятелю культуры, тот был уже изрядно пьян. Да еще, похоже, и под кайфом. Саша мысленно приготовился к худшему. Именно такие клиенты бывали самыми «грязными», их запросы даже у любившего унижения Саши порой вызывали отвращение. Но этот клиент был настроен неагрессивно. И вообще, вся «bdsm-сессия» с великовозрастным мальчиком свелась к нескольким истерикам, жалобам на то, что его никто не любит и никому он, такой хороший, не нужен, и что кругом одни заговорщики, которые мечтают сжить его со свету, а продюсер – конченый мудила, не понимающий, какой драгоценный талант оказался в его руках. Саше и к такому было не привыкать, он нередко выступал в качестве жилетки для плачущих мужиков, внешне богатых, успешных и служивших предметом зависти для окружающих. Разговор с поп-звездой незаметно свернул на поэзию. Поп-звезда принялся цитировать Северянина, Саша подхватил, потом перешли на Гумилева, а затем Саша признался, что грешит стихосложением (хотя обычно старался клиентам ничего о себе не рассказывать). Несостоявшийся пьяный доминант потребовал, чтобы Саша прочел ему стихи. Саша, будучи уже тоже подвыпившим (хотя старался не злоупотреблять), стал читать свои вирши. Поп-идол расчувствовался, заставил Сашу записать эти стихи на салфетке (больше ничего под рукой не нашлось). Саша записал, да и забыл. Мало ли он пьяных чудиков видел. Никакого секса в ту ночь так и не случилось. Клиент повсхлипывал, да и заснул, уткнувшись Саше в плечо. Но буквально неделю спустя этот же клиент заказал его снова. Теперь он был почти трезв, его интересовали игры с дилдо, что Саша с блеском и проделал. А потом поп-идол вдруг заявил, что он кому-то показал сашины стихи и какие-то ребята заинтересовались на предмет сотрудничества с ним как автором текстов. Тут же, в половине второго ночи, поп-идол позвонил «классному чуваку» и передал Саше трубку. Судя по голосу, чувак уже был пьян и с трудом понимал, что от него хотят. Но уже через пару дней Саша встретился с парнями, которые мутили создание какой-то группы. Стиль группы был весьма неопределенным, что-то там техно, рейв, хаус, поп, глэмрок и еще куча вещей, которые ничего не говорили Саше, пребывавшему в мире музыки

XVIII

века. Сашу будущие звезды сразу квалифицировали как «лоха», но сказали, что «тексты клевые, зашли» и надо бы еще парочку «под вот это». То, что дали прослушать Саше, музыкой в его понимании вообще не было. Он был уверен, что ничего не напишет. Но, к своему удивлению, написал. Как всегда – о своем, просто незаметно для себя подстраиваясь под ритм.

Вот так началось сотрудничество Саши с модными группами. Они распадались, почковались, но сашины довольно депрессивные тексты пользовались у них неизменным спросом, и некоторые из них даже прорывались в радиоэфир, с чего Саша имел небольшой доход. Конечно, это были гроши по сравнению с его основным заработком, но ему этот маленький доход приносил куда больше радости, чем стодолларовые купюры в конверте от Игоря.

Саша часто думал о том, чем будет заниматься после универа. Да, он неожиданно стал пользоваться большим успехом среди клиентуры Игоря. Это казалось странным, ведь в ассортименте у Игоря имелись действительно настоящие красавчики, и Саша на их фоне смотрелся невыразительно. Но он брал другим. Точнее всем вместе. Задумчивым лицом, жестами, мимикой, модуляциями голоса, невыразимым внутренним обаянием. Наконец, своими странными серыми глазами, то полными прозрачного покоя, отрешенности, то вдруг наполнявшимися сверканием и присутствием чего-то нечеловеческого, грозного – пугающего и завораживающего одновременно.

Те, кто был с ним раз, хотели быть с ним еще и еще. И рекомендовали другим. Пользуясь этим, Игорь безбожно задирал расценки на услуги Саши, но все равно был вынужден ограничить круг клиентов. В конце концов, Саша учился в универе (где о его подпольной блестящей карьере, по счастью, не догадывались, считая его просто «гламурным педиком»), да и Игорь жестко следовал своему правилу, по которому его мальчики всегда должны быть свежими, отдохнувшими, выхоленными, чтобы не ударить лицом в грязь перед взыскательными клиентами. Но все же график «работы» у Саши был напряженным.

Он прекрасно понимал, что карьера «мальчика по вызову» продлится недолго. Да и вообще, из этого «бизнеса» лучше убраться – чем раньше, тем лучше. Но он также понимал: Игорь его просто так не отпустит. Слишком большой доход Саша ему приносил. Да Саша и не хотел уходить от Игоря. Как ни странно, он по-своему продолжал любить Игоря, считал его своим хозяином, тем, кто охранял его внешний мир, давая возможность пребывать в мире внутреннем. В мире поэзии, старинной музыки, в мире, который существовал вне времени и в котором так прекрасно было затворяться…

Но неожиданно у Саши появился постоянный партнер. И это был вовсе не Игорь. *** Подмосковье, октябрь 2007 года Саша, сложив руки замком и склонив голову, ждал Мурзина в коридоре. Ему было тревожно. Крепость, защищавшая его внутренний мир, рушилась. Саша вовсе не был беспомощным аутистом. Он умел действовать решительно. Но ему была необходима санкция сверху. Санкция Хозяина. Такие люди, как Саша, могли быть отличными заместителями, высококлассными вторыми пилотами. Они могли творить чудеса, но рядом с ними должен был находиться Старший. Командир. Господин. Хозяин. Тот, кто будет отдавать приказы или давать санкцию. Хотя бы кивком головы. Или даже легким движением ресниц. Без присутствия такого человека люди, подобные Саше, впадают в ступор или в панику, становятся беспомощными или же идут вразнос, словно взбесившиеся роботы. И Саша чувствовал, что внутри него нарастает паника. Он не понимал, как ему поступать. Раньше было просто: Хозяин – Игорь. Но Игорь отдал его Владу за свои собственные долги. Игорь в понимании Саши был вправе это сделать. Но все в Саше восставало против этого. Формально его хозяином был Влад, но Владу он не был нужен как раб. Влад приобрел его, причем нечестным путем для совершения нечестного поступка. Он шантажировал Игоря, он обманом выудил у Саши расписку в несуществующем долге. Нет, Влад не мог быть его Хозяином. Его Хозяином по-прежнему был Игорь, но Игорь от него отказался. И это ставило Сашу в тупик. И был еще Мурзин. Но Саша не понимал, как к нему относиться, ведь его направили к Мурзину лишь разыгрывать роль покорного раба… Конечно, для любого другого человека все эти рассуждения казались бредом. Шизофренией. Но для Саши это была реальность. Так он мыслил. Так он жил. И не мог мыслить и жить иначе. Потому что не мог. Саша чувствовал, что Мурзин медленно овладевает им. Овладевает не физически. В Мурзине было то, чего не было в Игоре. Игоря Саша сам выбрал своим Хозяином. А Мурзин даже не спрашивал ни о чем Сашу. Он просто имел на него право. И был еще Йен… Йен, словно холодный ураган, вторгшийся сквозь щели в защитных сооружениях, возведенных Сашей и угрожающий теперь разрушить их до основания. Вся сложная система защиты, которая казалась такой надежной, рушилась. Происходило именно то, чего Саша боялся, и чего, он надеялся, никогда не случится. И когда Мурзин, поговорив с кем-то по телефону, приблизился к ожидавшему его Саше, тот почувствовал, что к нему приближается Хозяин. Господин. Который получил его по праву сильного. Он смотрел в глаза высокого, мускулистого мужчины, в которых бушевало черное пламя, и его охватывал трепет страха и восторга. И желания – принадлежать этому человеку. Потому что ему нельзя было не принадлежать. Саша и не подозревал, что в этот самый миг Мурзин тонул в бездонной прозрачности его серых глаз. Они властно притягивали Мурзина к себе, и тот снова ощутил непреодолимое желание обладать этим парнем. Не только его телом. Но и его мыслями, его душой, полной прозрачного сумрака. Душой, в которой скрывалось нечто странное, пока еще спящее, но полное угрозы и силы. То, что иногда прорывалось сверканием молний в серых глазах. Мурзин чувствовал, что этот странный парень и сам не понимает, что в нем таится. И чем обернется пробуждение того, что таилось в глубине серых озер, что скрывалось за туманами, так часто возникавшими в серых глазах. Это была пугающая, захватывающая неизвестность. И Мурзину хотелось шагнуть в нее. Чтобы сразиться с неведомым и выйти победителем. Хотя почему-то он был совсем не уверен в своей победе. – Идем, – властно приказал Мурзин, очнувшись от наваждения. Тяжелым шагом шел он по мрачному коридору. Саша шагал рядом, чуть отстав, как и положено сабу. Он предчувствовал, что сейчас его введут в ту самую комнату, где он уже был. Что ж, он был готов. Удары по спине, по ягодицам… Они хотя бы отчасти восстановят мир, разрушенный ветром неопределенности. Помогут двигаться дальше. Они действительно вошли в ту самую подземную комнату. Но там произошло совсем не то, что ожидал Саша. В комнате стояли два уже знакомых Саше раба в сбруях. Кроме сбруй на них были лишь черные стринги. При виде Старшего они опустились на колени и склонили головы. Взгляд Старшего стал тяжелым, из глаз, казалось, вырывались языки черного пламени. Он подошел к стоявшему на коленях Олегу. – Ты. Раб покорно склонился еще ниже, а затем поднялся, как будто ожидая, что его поведут на эшафот. Саша почувствовал себя плохо и неуютно. Ему хотелось оказаться на месте раба, которого, наверное, сейчас будут наказывать, потому что тогда было бы все ясно, и это принесло бы желанное успокоение. В комнате стояли два кожаных кресла, одно – массивное, с высокой спинкой, другое поменьше. Старший сел в большое кресло, жестом приказав Саше сесть в кресло поменьше. Саша еще больше растерялся и робко уселся на краешек кресла. – Не так, – процедил Геннадий. – Откинься на спинку. Руки опусти на подлокотники. Подними голову. Расслабься. Вот так. Саша послушно выполнял его приказания. Хотя последнее приказание далось ему с трудом. Расслабиться. Это оказалось самым сложным. Саша помнил слова Мурзина о том, что тот хочет завести себе «Младшего партнера» и что рассматривает Сашу как основного кандидата. Тогда Саша не придал этим словам значения. Но теперь, вспомнив их, он пришел в смятение. Ему отчаянно захотелось вернуться в привычную роль раба, в которой он чувствовал себя уверенно и уютно… Саша пытался расслабиться, но побелевшие пальцы вцепились в подлокотники кресла. Он не мог… Он не понимал, как себя вести. Но тут Старший повернул к нему голову. – Я твой Господин, – медленно произнес он. Эти три слова вернули Саше почву под ногами. Он облегченно вздохнул и откинулся на спинку кресла. В его мире вновь был Господин. Трех слов оказалось достаточно. Мурзин слегка нахмурился, как будто ему что-то не нравилось. Но ничего не сказал, только махнул рукой, приказывая начать. Михаил, который все это время пристально смотрел на Сашу, склонил голову, взял со стола зажимы для сосков, соединенные цепочкой и надел их на соски Олега. Тот скривился от боли, стиснул зубы. Михаил медленно стал поворачивать зажимы. На лице светловолосого раба была боль, он стонал сквозь зубы. Лицо Старшего оставалось бесстрастным. Саша смотрел отрешенно, ему казалось что он видит сон. Никогда прежде ему не доводилось быть зрителем на bdsm-развлечениях. Он всегда был участником. И теперь происходящее завораживало его. Оба раба как будто танцевали странный танец, то плавный, то с каким-то рваным ритмом. Младшему рабу вставили в рот кляп, Михаил заставил его согнуться, просунул туловище между двумя горизонтальными досками и ловко привязал его руки к верхней доске. Он бросил вопросительный взгляд на Старшего, тот кивнул. Раб взял со стола огромный фаллоимитатор, плавно подошел к обездвиженному Олегу и принялся вводить в него. Тот взвыл, дернулся, но раб упорно продвигал черную резиновую штуковину вглубь. Олег дергался, издавал утробные звуки, на лице была написана мука, и тогда Старший, не вынимая фаллоимитатора, взял флоггер и нанес по маленьким, изящным ягодицам Олега несколько свистящих ударов. Тот снова издал утробное рычание и было непонятно, что больше в этих звуках – боли или наслаждения. Саша как завороженный следил за происходящим и вдруг осознал, что испытывает удовольствие от этого зрелища. Это его напугало. По-настоящему напугало. Свой мазохизм, любовь к боли и унижениям он с самого начала принимал спокойно, как нечто естественное. Но сейчас… неужели в нем было и садистское начало? Сашу прошиб пот. Он совсем не хотел этого. Нет, нет! Только не это! Ему вспомнились слова одного опытного Мастера, к которому Игорь в свое время отправил Сашу «на стажировку». «В каждом сабе дремлет Дом, но мало в ком из сабов Дом просыпается». И сейчас Саша чувствовал, что в нем просыпается что-то темное, неведомое, опасное, оно восстает откуда-то из-под чрева и начинает медленно, но верно завладевать его телом, его сознанием. Нет, он не хотел этого, не хотел! Но его тело говорило об обратном. Член окаменел, зрачки расширились. Саша был напряжен, но не от растерянности, а от увлечения зрелищем, которое разворачивалось перед его глазами. Мурзин бросал на него быстрые взгляды, пряча улыбку. «Он все-таки подходит», – чуть слышно пробормотал он. – Расслабься! – повторил он властно. – Это зрелище для тебя, ты должен принимать его как нечто само собой разумеющееся. – Да, Господин, – тут же пробормотал Саша, снова откидываясь на спинку кресла. Широкая, жесткая рука Старшего накрыла его ладонь. Саша вздрогнул, как будто по его телу пробежал электрический ток. Ему вдруг показалось, что он растворяется в силе, мощи и власти человека, который сидел рядом с ним и чья рука так уверенно, по-хозяйски лежала на его руке. Он смотрел на происходящее глазами Старшего. Смотрел, как наказывают раба, как его спина покрывается красными полосами, но, когда его освободили от пут, то оказалось, что раб возбужден, что он умоляюще смотрит на Старшего, но умоляет вовсе не о пощаде, а о другой милости… Господин холодно улыбнулся и знаком приказал рабу подползти. – Возьми у него,- приказал он, указывая на Сашу, который от этих слов обомлел. Он не привык, чтобы у него брали. Только Игорь в самом начале их знакомства… А в глазах раба мелькнуло нечто, похожее на ненависть. Всего лишь на долю секунды, но было понятно: раб не хочет признавать Сашу. Саша для него никто. И тут же на раба посыпался град пощечин Старшего. Раб зажмурился, подполз к Саше и взял в рот его стоявший колом член. Саша снова откинулся на спинку кресла, его грудь тяжело вздымалась. Происходящее казалось ему нереальным. Сейчас он действительно не был рабом. Но кем? Он и сам незнал. Незнакомое доселе чувство собственного превосходства и власти буквально разрывало ему грудь. И в то же время присутствовал страх. Страх, как будто он сорвался и летит в бездну, из которой больше не будет возврата. Старший невозмутимо наблюдал за парнем. Но за этой невозмутимостью скрывалась радость. Он видел взгляд Саши, в котором появилась властность и желание повелевать. Но не исчезло и желание покоряться. Старший видел это, он слышал это в участившемся дыхании парня, открывавшего для себя прежде неизвестный мир, он чувствовал наслаждение, которое испытывает этот парень от новых ощущений – даже не физических, а более глубоких, словно открывает в себе нечто новое, удивительно привлекательное и одновременно опасное. Это зрелище завораживало Старшего. И не только его. Михаил остановившимся взглядом смотрел на Сашу, и во взгляде раба была растерянность, словно он тоже перестал понимать, а как, собственно, вести себя с этим молодым сабом, вошедшим в их мир по воле Старшего? Саша не видел, скорее чувствовал устремленные на него взгляды. Жар наслаждения хлынул снизу, заполняя тело, которое изогнулось, подалось вперед и излилось в рот раба. Саша опустил расфокусированный взгляд и как сквозь туман увидел взгляд раба – колючий, враждебный. Он вдруг понял, о чем говорил ему Старший. Этот раб брал у него в рот только потому, что так приказал Старший. Приказов Саши он выполнять не станет. Нет, Саша вовсе не собирался отдавать никаких приказов. Он привык, чтобы приказы отдавались ему, а он их выполнял. Но теперь ему дали почувствовать нечто новое. Вкус обладания. Вкус власти. И этот вкус был слишком сладок, чтобы его можно было забыть. Что-то изменилось бесповоротно. Изменилось внутри Саши. И он снова испугался, не понимая, что с этим делать. Ему нужна была точка опоры. Нужен был кто-то, кто вернет привычное, пусть и иллюзорное чувство защищенности. Он взглянул на Старшего, и тот улыбнулся – широко и понимающе. – Идем, – приказал он, вставая с кресла. Саша повиновался. Приказ его успокоил. Все оставалось по-прежнему. Ему приказывают, он повинуется. Он в знакомом мире, где он чувствует себя уверенно и… свободно. И вновь перед глазами Саши мелькнуло лицо Йена. Нет, никогда тот не поймет, что на самом деле значит истинная свобода, в каких темных глубинах рабства и подчинения она рождается и в каких бездонных пропастях пребывает. Это подлинная свобода, которую не пронизывают тысячи нитей бесконечного самоутверждения и борьбы. Старший привел его комнату, где Саша еще не был. Это тоже была спальня, но Саша даже не рассмотрел ее, потому что его резко повалили на огромную кровать и ловко привязали черными лентами к спинке. Саша не сопротивлялся. Глазами, полными обожания, он смотрел на склонившуюся над ним мускулистую фигуру, полную силы и власти. Да, он хотел принадлежать именно этому человеку. Потому что этот человек владел им по праву. По праву, которое выше всяких договоров. – Мой, – прошептал этот человек. Сильные руки припечатали Сашу к кровати. Саша сам развел ноги, открывая доступ к себе. Человек выпрямился, его пальцы впились в Сашины ягодицы, и Саша услышал стон, похожий на рычание. – Мой… мой… Саша полуприкрыл глаза, но тут же услышал. – Смотри на меня! На меня! Я хочу видеть твои глаза! Твой взгляд! Саша смотрел на Старшего, чуть приоткрыв пухлые губы, обнажая белые зубы. – Ты… ты… – выдохнул тот. –Ты создан для меня! Ты станешь тем, кем ты должен быть! Он обхватил Сашу за бедра, и тот почувствовал резкую боль. Он не был ни смазан, ни растянут. Но ему было не привыкать. Он сталкивался еще и не с таким. Но сейчас ему было жутко. Захватывающе жутко. Этот человек с властным, словно выбитым из гранита лицом и глазами, в которых полыхало черное пламя, овладевал им. Овладевал не только физически, проникая все глубже и глубже. Он делал его своим, даря мучительную, раздирающую боль и утверждая тем самым свое право на него. Саша, чьи мышцы в первый момент инстинктивно стянулись, теперь расслабился и даже подался вперед Но Старшему это не понравилось. Он дал Саше пощечину и тот догадался: Старшему не нравится, когда ему поддаются. Он должен завоевывать. Он – хищник, который не питается падалью. Боль вернулась. Но теперь она взрывалась в глазах фонтанами ослепительных брызг, она овладевала телом, и это было в тысячи, миллионы раз лучше чем то, что доводилось испытывать Саше с самыми изощренными партнерами. По большому счету, сейчас ничего особенного не происходило. Сашу просто трахали в самой обычной позе, безо всяких приспособлений. Ну, разве что руки привязаны к кровати, но что в этом такого? Но все было необычно. Никогда еще Саша не чувствовал, что он сливается с партнером в единое целое. Что он как будто растворяется в нем. Это невероятное чувство принадлежности и вместе с тем ощущение причастности к власти и силе сводили с ума, заставляли стонать от вожделения, забыть себя и позволять вторгаться, вторгаться в свое тело подлинному властелину. И когда тот изогнулся, зарычал и начал изливаться внутрь, Саша почувствовал, что и у него подходит. Прикосновений тела Старшего было достаточно, чтобы струя спермы взлетела вверх. И тут же последовал удар пощечины. – Я не разрешал тебе этого, – прорычал властелин. – Прости меня, – пролепетал Саша, не столько от страха, сколько от восторга. – На первый раз… Потому что ты мой… Мой… – зубы властелина до боли впились в мускулистое плечо, словно желая оставить на нем несмываемую метку, а Саша наслаждался болью, понимая, что теперь он принадлежит этому человеку, в глазах которого полыхает черное пламя… Человеку, подарившему ему то, чем он никогда прежде не обладал… Но Саша знал, что любит другого.

====== 8. БЫВШИЕ ======

ГЛАВА 8. БЫВШИЕ

Голоса из разрушенных лет, предрассветные тени,

И кошмары в разорванных снах, и бесцветные дни,

И знакомые танцы на старой, обшарпанной сцене,

И попытки укрыться от лютого страха в тени.

Эта тень – городов, кабаков, где ты ищешь забвенья,

Но находишь тревогу, а в ней полумрак, полусвет.

Ты по зыбкой дороге, где прошлого пляшут виденья,

Убегаешь из прошлых, тобою разрушенных лет!

И не сделать тебе ни на час, ни на миг остановки,

Не почувствовать вкус молодого хмельного вина,

За спиною – погоня, и нет уже прежней сноровки,

Не отбиться, не скрыться, и страха полна тишина!

Ну и пусть, ну и пусть преисподняя мрачно клокочет,

Ад живет на земле, он – в твоей полной хрипа груди,

Равнодушны рассветы, страшны сумасшедшие ночи…

Но какие закаты на этом жестоком пути!

Эти строки Саша набивал на экране лэптопа, сидя в бизнес-джете, который взлетел из Внуково и теперь несся над облаками в неизвестном направлении.

Мурзин исподтишка наблюдал за парнем. Он уже отметил про себя, что частный самолет не произвел на Сашу никакого впечатления, по крайней мере внешне. Тот бросил равнодушный взгляд на салон с видом человека, который уже не впервые видит подобное, и вопросительно посмотрел на Мурзина. Тот указал на кресло рядом с иллюминатором, сам устроился рядом. Саша не задавал никаких вопросов, даже о том, а куда они, собственно, летят и зачем, и сразу уткнулся в свой лэптоп.

Не потому что ему все было безразлично, совсем нет. Просто происходящее напоминало ему сон – странный, затянувшийся сон. Ночной жаркий секс, утро в объятиях Старшего. Завтрак, бронированный мерс с джипом охраны, аэропорт, бизнес-джет… Саша терпеливо ждал, когда же сон закончится и наступит пробуждение. И незаметно для себя задремал под мерный гул двигателя самолета. Перед глазами поплыли воспоминания… *** Москва, 2004 год На самом деле постоянный появился у Саши, потому что так приказал ему Игорь. Саша не возражал. Не только потому, что это была воля Хозяина, но и потому что он сам был заинтересован в постоянном. Из практических соображений. Саша рос белоручкой, не умеющим даже гвоздь вбить толком. И когда он остался один, его квартира стала медленно, но верно приходить в упадок. Стали грохотать краны в ванной. Саша знал, что надо сменить прокладки, и даже знал, что это очень просто. Задачка для трехлетней девочки. Но сама мысль о том, что ему придется делать это самому, вводила его в ступор. Не потому что он был таким уж неженкой, барчуком, привыкшим жить на всем готовом (хотя, отчасти был, конечно). Просто это рушило все бастионы, которые он воздвиг вокруг своего внутреннего мира. Это властно вытаскивало его во внешний мир, которого он панически боялся. Это могло показаться странным: Саша спокойно принимал то, что он был шлюхой, то есть рисковал своей репутацией, здоровьем, даже жизнью. Но с ужасом думал о том, что ему предстоит заменить прокладку в кране, что-то сделать с подтекающим бачком унитаза, починить соскочившую с петли дверцу шкафа… Он не мог преодолеть странный психологический барьер. Наверное, если бы Игорь приказал ему починить унитаз, Саша сделал бы это. Он и всё остальное сделал бы. Но Игорю бытовые проблемы Саши были до фонаря, а испрашивать санкцию тот стеснялся. Да, никто на свете не понял бы Сашу. Ни для кого такой проблемы не существовало. Она была только у Саши в голове. Причем была проблемой неразрешимой. Саша тогда пустил все на самотек. Он продолжал писать стихи, тексты для композиций уже трех групп, а также начал сочинять исторический роман … Но роман не получался. Выходила ерунда, Саша это видел. А вокруг все приходило в упадок. Поэтому он лишь обрадовался, когда Игорь попросил его (Саша воспринял это как приказ) поселить в своей квартире Андрея. Андрей был из «мальчиков». Но он не был гламурной пидовкой. Гора мускулов, минимум интеллекта, максимум согласия на всё. Родом Андрей был то ли из-под Харькова, то ли из-под Херсона, учился в каком-то невнятном вузе непонятно на кого, с жильем в Москве у него были вечные проблемы. – Посели его у себя, у тебя все равно двушка, а парню сейчас жить негде, – сказал Игорь Саше. – Можешь даже спать с ним. Только жопку свою береги, у него елдак еще тот. Твоя жопка, конечно, уже тренированная, но тут дело такое… Елдак у Андрея был и впрямь еще тот. Наверное, все 25 см. Это Саша почувствовал в первый же вечер, когда Андрей без лишних слов завалил его в постель. Сашина хорошо тренированная и уже видавшая виды задница с трудом выдерживала его напор. Но Саше нравилось. Он вообще заводился от жесткого секса, а Андрей был не из тех, кто разводил ваниль в постели. Было даже непонятно, как этот мускулистый качок с огромным достоинством вообще может выступать в роли пассива. – Да я же уни, – пожав плечами, объяснил Андрей. – Могу и так и сяк. Знаешь, сколько среди клиентов тех, кому нужно, чтоб их выебали? Больше, чем тех, кто сам хочет ебать! Ну так это ж супер, ты ебешь, а тебе еще бабки за это отваливают! Саша не собирался брать с Андрея плату за проживание (ему это и в голову не пришло), но Андрей сам сказал, что будет платить «впополаме» за коммуналку, квартплату и хавчик. А кроме того, у него оказались золотые руки. Он исправил, починил, отремонтировал в квартире Саша все, что только было можно. Теперь квартира имела вполне пристойный вид, и было не стыдно звать гостей. Но Саша не звал гостей. Он никогда устраивал в своей квартире ни вечеринок, ни попоек. Само собой, никогда он не водил к себе клиентов. Сексом с Игорем он занимался только в его квартире (кстати, Игорь и сейчас, живя с милашкой Вадиком, регулярно вызывал к себе Сашу). Квартира была крепостью Саши, частью его мира, в который он никого не хотел пускать. Но вселение в этот мир Андрея прошло неожиданно безболезненно. Андрей не напрягал Сашу, хотя между ними не было ничего общего. А может быть, именно благодаря этому и не напрягал. Им не о чем было друг с другом говорить кроме бытовых проблем. Сашины интересы – поэзия и старинная музыка – для Андрея были пустым звуком. Андрея интересовал футбол и блокбастеры. Их он и смотрел, лежа на диване в наушниках, пока Саша, тоже в наушниках, слушал Вивальди, Боккерини, Баха, Перголези… Или листал томик Блока. Или что-то писал. Регулярно они уходили ночью «на работу» – чаще поодиночке, но изредка вдвоем, когда какой-нибудь клиент требовал сразу двух мальчиков. При этом за сутки они могли обменяться всего парой-тройкой слов, а о чем им было говорить? Трах между ними был регулярный… Они были идеальными сожителями, но не более того. Причина расставания была банальной и пошлой: Андрей подцепил у одного из клиентов сифилис. Хотя вроде бы предохранялся. Причем клиент обвинил во всем Андрея и выкатил претензии Игорю. Как там Игорь улаживал проблемы с клиентом, было неизвестно. Но он сам выпер Андрея из квартиры Саши, отправив «лечиться». Сашу Игорь заставил немедленно пойти тщательный внеплановый медосмотр. Это был момент, когда Саше, как назло, предстояла встреча с очень важными клиентами, и Игорь страшно боялся потерять бабки, если самый ценный его мальчик окажется заражен. Но у Саши ничего не нашли, он был абсолютно здоров. Однако Андрея он больше не видел. Говорили, что тот вроде бы нашел нормальную работу. В «фирму» он больше не вернулся. Саша воспринял его исчезновение так же спокойно, как и появление. Это никак не касалось его внутреннего мира. Вообще, многие замечали эту его отгороженность, равнодушие к окружающим. В универе у него были свои воздыхатели. Один из них, наиболее упорный, долго клеившийся к Саше, в конце концов в отчаянии назвал его «бесчувственным шкафом». И в каком-то смысле он был прав. Саша был наглухо закрытым. Но почему-то эта закрытость лишь притягивала к нему людей, словно они пытались понять, а что там внутри у этого парня, обладавшего непонятным обаянием, проявлявшимся не в броской красоте, которой не было, а во всем – в голосе, в пластике движений, в глазах, в улыбке пухлых губ, даже в повороте головы. В универе каким-то образом прознали, что Саша пишет тексты для довольно известных групп, и это добавило ему популярности. Его приглашали в гости, с ним искали знакомства. Его, наконец, просто хотели. Он умел общаться со сверстниками, однако близко к себе не подпускал никого. Он боялся за свой внутренний мир. А еще он очень боялся, что в университете узнают, каким образом он зарабатывает себе на дорогие шмотки и прочее. Безразличие Саши к внешнему миру странным образом сочеталось в нем со страхом перед этим миром. Саша вовсе не был бесчувственным эгоистом. Он умел сопереживать, обладая даром выслушивать собеседника, причем выслушивать, не перебивая и не давая советов, лишь изредка бормоча банальные слова утешения и ободрения. Людям рядом с ним становилось легче, Саше открывали душу очень многие. А он свою – никому. Именно способность к сопереживанию привела к нему второго его постоянного сожителя. Как ни странно, им оказался тот самый Вадик, на которого Игорь променял Сашу. Собственно, Вадик в общих чертах повторил путь Саши. Очень красивый, очень изящный и очень женственный паренек, которому было всего 19 лет, оказался у Игоря в постели. Правда, в отличие от Саши, он к тому времени уже имел богатый сексуальный опыт и принадлежал к числу тех, про которых говорят: «у него на голове корона». Вадик был уверен в собственной неотразимости, в том, что мир вращается вокруг него и что все вокруг ему должны просто потому, что он такой прекрасный и неповторимый. Из-за этого он вдрызг разругался с родителями, которые с ужасом наблюдали, как их сын стремительно превращается в «конченого педика», умеющего только клянчить деньги на шмотки, развлечения и прочее. Мысль о том, чтобы работать, Вадик отвергал напрочь (не вагоны же ему, хрупкому разгружать), учиться он тоже не хотел и все усилия направлял на поиск принца (желательно на белом мерседесе), который влюбится в него и возьмет к себе на ложе, усыпанное розовыми лепестками, и все вокруг будет в шоколаде, а сверху – небо в алмазах. Короче, обычная мечта среднестатистической пидовки. У Вадика она вроде бы сбылась. В одном из ночных клубов ему встретился принц. Молодой, красивый, белокурый, дорого и стильно одетый. Обладатель белого мерседеса. И кучи бабок (по мнению Вадика). Само собой, это был Игорь. После пары комплиментов прекрасного принца Вадик возомнил себя принцессой. Гигантское самомнение и опилки вместо мозгов не позволяли ему понять, что принц действует по давно обкатанной технологии. Какое-то время обеспечивает красивую жизнь, а потом предъявляет счет. Вадик думал, что это навсегда. Он привязался к Игорю и страшно боялся, что принц его бросит. Он замечал, что принц ему изменяет, и закатывал истерики, которые, впрочем, быстро и умело Игорем пресекались. А в парне с серыми глазами Вадик сразу почувствовал опасность. Он заметил, как Игорь смотрит на этого парня, которого перед его приходом пренебрежительно назвал «бывшим». Это был взгляд не на бывшего. Это был совсем другой взгляд… Поначалу Вадик хотел снова закатить истерику, но сдержался. Он не понимал, что в этом парне такого. Вадик же был красивее, изящнее, эффектнее. А в этом-то что? Ну да, глаза необычные. А в остальном… И тут даже до опилок в голове Вадика дошло, что дело было как раз в этом другом. Не слишком красивый парень обладал таинственной магией притяжения. И при этом был странно недоступен, как будто жил в другом измерении, а здесь была лишь его проекция, голограмма, обладавшая гипнотическими способностями. Вадик был в смятении. И когда выяснилось, что этот парень является сексуальным рабом принца, то тут уж он постарался взять свое. Вадик унижал сероглазого парня как мог. Таскал его за волосы, плевал в него, вытирал об него ноги. Но это не приносило ему удовлетворения. Он чувствовал, что рабу все это безразлично. Как будто прекрасный Вадик – не более чем комнатная собачка, которой позволено играть с гостями, тявкать на них и кусаться. А Игорь… Вадик перехватывал взгляды Игоря, которые тот бросал на сероглазого парня. Взгляды, полные то ли сожаления, то ли досады. Когда Игорь предложил тройничок, то Вадик хотел было заартачиться, но не смог. Потому что ему самому уже нравился этот парень, лишенный всякой гордости, но при этом необъяснимо неприступный. Но в постели, во время тройника, когда сероглазый делал Вадику охрененный минет и одновременно отдавался Игорю, Вадик чувствовал себя лишним. Словно его не было. И это была уже не ревность к Игорю. Вадику хотелось, чтобы сероглазый заметил и оценил его, такого замечательного, прекрасного, несравненного! Но сероглазый, доведя Вадика до экстаза, остался все так же наглухо закрыт и недоступен. Во время появлений Саши в доме Игоря Вадик измывался над ним как мог. Но тот по-прежнему как будто не замечал его, хотя и выполнял все его капризы. Вадик хотел устроить Игорю истерику с требованием, чтобы этого «бывшего» больше никогда не было в «их» доме. Но отчего-то боялся не увидеть больше сероглазого. И, кроме того, чувствовал, что Игорь откажет. Кончилось все как обычно. Игорь поставил Вадика перед фактом, переведя его из разряда принцесс в разряд шлюх. Будучи хорошим психологом, Игорь легко давил на нужные кнопки в душе Вадика. Он знал, что деваться тому все равно некуда: с родителями тот разругался вдрызг и возвращаться не хотел, ни работы, ни специальности у него не было. Единственное, что умел и любил изнеженный Вадик в свои 19 – это трахаться. Игорь, то запугивая, то рисуя Вадику сладкую жизнь с богатыми клиентами, легко добился своего. Вадик уже привык жить красиво. И поскольку Игорь одолжил ему приличную сумму (чтобы поглубже затянуть милашку в долговую яму), Вадик, недолго думая, снял квартиру в центре Москвы. Сразу трешку. Там он стал устраивать оргии, причем такие, что вынужден был съехать уже через месяц по требованию хозяев квартиры, которым соседи пригрозили обратиться в полицию. Потом Вадик снял квартиру похуже… Да, он вовсю подставлял свою задницу, получал за это деньги от Игоря… Но отсутствие мозгов в итоге оказалось сильнее. Вадик совершил три вещи, которые Игорь строго запрещал. Он сам стал брать деньги с клиентов (типа бонусы). И встречаться с клиентами тайком от Игоря, чтобы не делиться с ним. Наконец, Вадик подсел на иглу, а для Игоря, самого завязанного на торговлю наркотой, это было табу. Его мальчики должны быть здоровыми, свежими, холеными. Игорь не подсовывал элитным клиентам «бракованный товар». Разведка у Игоря была поставлена отлично, он пользовался услугами службы безопасности Силецких, поэтому о секретах Вадика узнал очень быстро. Вадик моментально был изгнан из «фирмы». Перед этим с ним поговорили люди из службы безопасности Силецких, чтобы сопляк держал язык за зубами. Эти убеждать умели. Растерянный, перепуганный Вадик бросился в ноги к Игорю. – Пшел нахуй. Торгуй жопой на вокзале или на трассе. Мне ты нахрен такой не нужен, – вот и все, что он услышал в ответ на свои униженные мольбы. Вадик был в отчаянии. Изнеженный, избалованный, развращенный, он не понимал, что ему теперь делать. Некоторое время он еще тусовался в том самом фитнес-клубе. Он все надеялся разжалобить Игоря. Но тот его игнорировал. «Голубенькие мальчики», на которых Вадик прежде смотрел как принцесса на грязных крестьянок, теперь и близко не подпускали его к себе. Они знали: Вадик – отыгранная карта. Исключение, как ни странно, составил тот самый сероглазый. Когда жалкий, оплеванный всеми Вадик подошел к нему, Саша его не оттолкнул. Ему было жаль этого паренька. Саша не испытывал к Вадику никакой ненависти, несмотря на унижения и оскорбления. Может быть, из-за атрофированного чувства собственного достоинства. Или же из-за того, что закидоны Вадика были ему глубоко по барабану. Одним словом, Саша приютил Вадика. Правда, как и положено, испросил разрешения у Игоря. Тот поначалу стал на дыбы, даже отхлестал Сашу по щекам. Потом не удержался, поставил Сашу раком и жестко оттрахал. А Саша был лишь счастлив. Он снова был нужен Хозяину. Игорь же, насладившисьсексом с Сашей и засунув в него анальную пробку, пришел в хорошее настроение. – Ладно, пусть поживет у тебя. Но смотри, не подцепи от него что-нибудь. Сам знаешь, это тебе дороже встанет. И учти, он нарк. Уже конченый, я знаю, что говорю. Думаешь, ты, такой добренький, сумеешь его на путь истинный наставить? Дурак ты. Ну, раз хочешь поиграть в приют, так и быть, поиграй. Только за вещами смотри и за деньгами. Да, и еще. За то, что я позволяю ему жить у тебя, ты ежемесячно будешь мне отстегивать двести баксов. И радуйся, что не триста. В этом был весь Игорь. И в своих прогнозах он оказался прав. Вадик поселился у Саши. Они спали вместе, причем нежный, хрупкий Вадик вовсю с удовольствием трахал мускулистого Сашу, не желавшего становиться активом. Общих интересов у Саши с Вадиком не было, как и с Андреем. Вадика интересовали только шмотки, собственная внешность и реалити-шоу. Он мечтал стать участником одного из этих шоу, пробиться в эфир, стать звездой… Вадик с упоением мечтал вслух, каким крутым он станет и уж точно найдет себе настоящего принца… Саше он был благодарен, но воспринимал его скорее как вынужденный этап в свой блестящей карьере. Впрочем, карьера Вадика развивалась не в мире звезд, а в мире полусвета. Саша не раз заводил с ним разговоры о том, что вообще-то надо пойти учиться, работать, что не будет же он торговать своим телом до пенсии. «А ты-то сам кто?» – парировал Вадик. Саша хмурился, но молчал. Помимо «дани» Игорю за проживание Вадика, он еще давал деньги и самому Вадику. Не слишком большие, но давал. Вадик всё просаживал на шмотки и походы в клубы. Поначалу с Сашей, потом все чаще один. Оттуда он возвращался в лучшем случае на следующий день. Опухший, обдолбанный. Иногда, впрочем, с деньгами, понятно, каким местом заработанными. А потом Саша стал замечать, что из дома стали пропадать вещи. Незаметно. По одной. И денег как будто стало недоставать. Да, Игорь оказался абсолютно прав. Черты лица Вадика стремительно заострялись. Под глазами появились черные круги, а сами глаза запали, превратившись в антрацитовые уголки, полные страха и отчаяния. На руке были заметны следы от уколов. Один раз Саша нашел заныканную за шкафом дозу. Выкинул ее. Ответом была истерика Вадика. Саша не знал, что делать. Ясно было, что уговоры бесполезны. Вадик пошел вразнос. Однажды утром, придя домой после «ночной работы», Саша обнаружил срач в квартире и неизвестных, явно обдолбанных парней. Вадик лежал в отключке с голым задом. Пожалуй, впервые в жизни Сашу охватило бешенство. Он даже не подозревал что способен на такое: выпер торчков из квартиры, попытался привести в чувство Вадика. Тот все никак не мог понять, «а че такого, ну подумаешь». Саша понимал, что Вадика надо выгонять, добром это не кончится. Но не мог. Не мог просто взять и выставить человека за порог. Все тянул время, хотя уже ни на что не надеялся. За помощью к Игорю обращаться не хотел. Однако все решилось само собой. Вадик пошел в клуб. Что там было и кого он там подцепил, Саша так и не узнал. Только Вадик не вернулся. Ни на следующий день, ни через день. Ни через неделю. Его мобильник сначала молчал, потом вообще отключился. Саша понимал, что случилось нечто нехорошее. Но что предпринять, понятия не имел. Наконец, его вызвал к себе Игорь. – Этот твой торчок ласты склеил. Подцепил таких же в клубе. Передоз, короче. Вчера были похороны. Саша молчал, опустив глаза. Внутри не было ни боли, ни потрясения. Только пустота. Холодная, безжалостная пустота. – Значит так. По всем его телефонным контактам менты шерстить начали. На предмет наркоты. Я включил свои связи, тебя не должны тронуть. За это должен мне будешь тыщу гринов, понял? И квартиру проверь на всякий случай, чтоб никакой дури не было. Мало ли, вдруг придут. Квартиру Саша проверял регулярно с тех пор, как понял, что Вадик колется. Дурь нашел только раз. После исчезновения Вадика он несколько раз исследовал квартиру по миллиметру, залез во все щели. Нет, все было чисто. Никаких заначек. – И еще, – продолжал Игорь. – Ты будешь наказан за то, что оказался таким мудаком. А я ведь тебя предупреждал. Нет, Игорь не устраивал Саше порку. Выточенное тренировками, выхоленное косметическими процедурами тело раба было товаром, который не следовало портить. Но Игорь проделал с Сашей кучу других вещей, самой безобидной из которых было макание головы в унитаз. Потом был секс – злой, жесткий, с пощечинами. Но Игорь и тут старался беречь драгоценное тело своей самой прибыльной шлюхи. Нельзя сказать, что после гибели Вадика Саша замкнулся в себе. Он и так был замкнутым, и внешне вроде все оставалось прежним. Саша чувствовал какое-то усталое отупение. Человек погибал на его глазах, а он ничего не мог сделать. Ничего. Вадик. Бедный, глупый, самовлюбленный, но в сущности безобидный паренек. Запутавшийся, опустившийся… Саша не был убит горем. Ему было просто жаль Вадика. И он часто думал о том, что сам-то ведь тоже ходит по краю пропасти, в которую рухнул Вадик.

Мрачные серые будни,

ночью – блужданье огней,

память – все безрассудней,

сердце – злее и злей.

В мозгу клокочет безумье,

холод и тяжесть в груди,

темные душат раздумья.

Пусто. Ад впереди.

Саша написал эти строки после смерти Вадика. Он все больше задумывался о том, что, наверное, родился ущербным, с психическими отклонениями. Или же виновато воспитание. Другие люди живут, радуются жизни. Их не пугает окружающий мир. Они воспринимают его как данность. Почему же он, Саша, не способен к этому? Почему он чувствует себя чужим? Почему ищет защиты, да еще такими извращенными способами? Может быть, потому что он – прирожденный раб? Почему он не ощущает радости и удовлетворения от того, что другие зовут свободой? Встречи с приятелями, развлечения, путешествия – все это теперь у него было. Но это воспринималось как обязанность. Обязанность улыбаться. О чем-то разговаривать. Танцевать. Носить дорогие шмотки. Быть как все, быть нормальным, радоваться тому, чему все радуются – для Саши это было просто тяжким грузом. Ему нужен был кто-то, кто оградит его от всего этого. Потому он и прилип к Игорю, хотя прекрасно понимал, что Игорь его ни от чего не защищает. Между тем Игорь, наделенный поистине дьявольской способностью чувствовать других людей, видел в Саше неудовлетворенность им как Хозяином. Он понимал, что Саше требуется постоянное присутствие Хозяина. Игорь даже подумывал о том, чтобы снова поселить Сашу у себя. Пусть будет раб-прислужник, раз ему это так нравится. Но Игорь чувствовал: ничего из этого не выйдет. Любой мальчик, которого он приведет в свою квартиру, будет видеть в Саше конкурента. Потому что в Саше было нечто необъяснимо притягательное. Он, вроде бы лишенный всякого чувства собственного достоинства, непостижимым образом оказывался в центре, оттирая других на задний план. Даже самых эффектных и наглых. А еще Игорь боялся, что и сам попадет в зависимость от Саши. Эта зависимость у него уже была. В глубине души он хотел, чтобы сероглазый парень принадлежал ему и только ему. Но верх брала жадность. Саша был самым прибыльным и долгоиграющим его проектом. Обычно мальчики Игоря пользовались высоким спросом в лучшем случае год. Потом их смазливые мордашки и попки приедались клиентам, приходилось искать новые. Саша, наоборот, чем дальше, тем больше был востребован. Заказы на него не иссякали. И не только от любителей bdsm, даже не столько от них. От самых разных клиентов. Даже те, кто обычно требовал «кого-нибудь свеженького», регулярно настаивали на том, чтобы им снова доставили «того, глазастого», «ну, который на кота похож». Если бы Саша сам брал деньги с клиентов, то катался бы как сыр в масле. Игорь его, конечно, не обижал, и у Саши была уже более чем приличная сумма, но она составляла в лучшем случае 30% того, что получал с него Игорь. Нет, не то что бы Сашу не интересовали деньги, но наличие Хозяина его интересовало куда больше. И Игорь боялся, что Саша найдет себе другого Хозяина. Парень был очень востребован на bdsm сессиях, он стал звездой, известной в узких кругах. Несколько раз клиенты даже возили его за границу, для участия в европейских тусовках любителей такого рода забав. Это приносило большие деньги, но это и увеличивало страхи Игоря. Саша сохранял преданность ему, но как долго это продлится? Игорь знал, что Саша хоть и стал шлюхой, но был удивительно постоянен. И если бы Игорь вдруг приказал ему перестать быть шлюхой, Саша немедленно бы это исполнил. Для него имел значение Хозяин и его приказы. И Игорь боялся, что однажды появится кто-то более сильный и объявит себя Хозяином, а Саша его признает. Поэтому Игорь старался как можно крепче привязать Сашу к себе. Он увеличил ему выплаты (насколько позволяла ему жадность).Опять стал водить Сашу по дорогим и пафосным местам и гламурным тусовкам. Наконец, Игорь стал лично принимать участие в сессиях, на которые заказывали Сашу, чтобы никто не увел его сероглазое сокровище – такое сексуальное и такое прибыльное. У Игоря была привязанность к Саше, но это была привязанность к дорогой породистой собаке, а не к человеку. Вот тогда Игорь и стал устраивать в дорогих, закрытых клубах «для своих» показательный трах Саши. Как тогда, в доме на Новой Риге. Поначалу это вышло почти случайно, по заказу одного очень важного клиента. Но неожиданно номер с прилюдным трахом Игоря и Саши стал пользоваться бешеной популярностью. Игорь никогда прежде не рассматривал себя в качестве порнозвезды, но выступления с Сашей стали ему нравиться. А еще больше – нравиться деньги, которые за это платили. И он заметил, что и Саша куда сильнее заводится, когда его трахают прилюдно. Между тем над Игорем сгущались тучи. Его бизнес крышевали Силецкие, владевшие банками и фирмами, через которые прокачивались большие деньги. Но у Силецких возникли проблемы. В том числе из-за конфликта с Мурзиным, у которого были гораздо более сильные связи в государственных и силовых структурах. На Силецких началась настоящая атака. А значит, зашаталась «крыша» над Игорем. Как назло, он именно в это время пустился в рискованные махинации в надежде резко увеличить свое и без того немалое состояние. Но крупно просчитался. И оказался должен Силецким очень большую сумму: около миллиона евро. Вдобавок, Игорь был в всего лишь мелкой сошкой в империи Силецких. И они легко могли сдать и его наркобизнес, и его «фирму» с мальчиками. Через фитнес-клуб Игорька отмывались не такие уж большие бабки, а младший Силецкий – Влад – откровенно ненавидел и презирал «педика лютого». Словом, Игоря могли пустить в расход. Тогда и подвернулась сделка с продажей Саши. Продавая свой ценный актив, Игорек надеялся выкрутиться из переплета, в который попал. ***

Борт бизнес-джета, октябрь 2007 года

На протяжении всего полета Мурзин продолжал наблюдать за Сашей. У него было странное чувство, что он знает этого парня давным-давно, словно с рождения, хотя их знакомству была едва ли неделя. А в постели они провели всего ночь. Но теперь Мурзин с недоумением смотрел в собственное прошлое и не понимал: как он жил без этого парня? Казалось, тот должен был всегда быть рядом. И Мурзину казалось, что прежняя его жизнь была пуста. Хотя вроде бы была полна событий, страстей… Мурзину было уже 42 года, и он не верил в любовь с первого взгляда. Даже то, что он испытывал к внезапно появившемуся в его жизни парню, вряд ли можно было назвать любовью. Но присутствие этого сероглазого парня неожиданно наполнило жизнь неведомым доселе смыслом. И несмотря на то, что этот парень был физически развитым, крепким молодым мужчиной, а не каким-нибудь изнеженным сладким мальчиком, в нем было нечто беззащитное, уязвимое, хрупкое, что отчаянно хотелось сберечь и защитить. А еще – этого парня хотелось показывать другим. Потому что он этого стоил. Показывать – но не как какого-нибудь породистого щенка, а как редкую драгоценность и ни в коем случае не допускать, чтобы эта драгоценность попала в чужие руки. У Мурзина было странное чувство, что вся его жизнь была лишь подготовкой к встрече с Сашей. И теперь жизнь обрела смысл. Он должен оберегать этого парня. Оберегать ради какой-то непостижимой цели, неизвестной никому. В том числе самому Мурзину. И самому Саше. Мурзин хмыкал, пытаясь отогнать эту мысль. Он был до мозга костей реалистом, не верившим в высшие силы и считавшим веру уделом слабаков. Но сейчас он задумался о высшем предназначении человеческой жизни. И о том, кто все-таки этот сероглазый парень, похожий на огромного кота. Мурзин знал, что Саша пишет стихи и что его тексты звучат в композициях некоторых групп в эфире FM-станций. Он заметил, что парень пишет и прозу. Все это не вязалось с образом развратной шлюхи. Мурзин от своей службы безопасности уже многое знал о жизни Саши Забродина. Тепличный, не приспособленный к жизни мальчик, выросший без отца, с матерью, которая пыталась оградить его решительно ото всего, он был совершенно не приспособлен к взрослой жизни. Отсутствие отца и женский диктат, похоже, стали триггером, определившим и сексуальную ориентацию Саши и его ненормальное стремление подчиняться кому-то сильному. Не было ничего необычного в том, что оставшийся без опеки и ничего не умевший паренек сразу попал в липкие лапы сутенера. Мурзина весьма настораживало это присутствие Сидюхина в жизни Саши. Из того же доклада службы безопасности он знал, что Сидюхин, мелкий аферист из Подмосковья, сам начинал мальчиком в эскорте, потом замутил свой «бизнес»: проституция и наркоторговля. И при этом его «крышевали» Силецкие – не просто конкуренты, но лютые враги Мурзина. Мурзин начал бизнес позже Силецких, но нагло и беспардонно ворвался на территорию, которую они считали своей. Он перехватил несколько мощных финансовых потоков, которые прежде шли через подконтрольные Силецким банки, наложил руку на транспортировку сырья с ряда месторождений. Мурзин действовал очень жестко, пользуясь тем, что его связи в силовых структурах были гораздо сильнее, чем связи Силецких, и пользовался ими гораздо более умело чем они. В 90-е годы это точно кончилось бы масштабными разборками со стрельбой. Но в жирные «нулевые» борьба переместилась в тишь чиновничьих кабинетов. И побеждал в ней Мурзин. Но Силецкие не упускали случая нанести ответный удар. Поэтому Мурзин невольно задумывался: а была ли такой уж случайной его встреча с Сашей Забродиным? Саша ведь был протеже Сидюхина, который был «под» Силецкими и у которого в последнее время возникли большие проблемы. Мурзин давно получал косвенные данные о том, что Силецкие пытаются добраться до кое-каких документов, хранящихся в его доме. Документов, которые Мурзин не мог уничтожить, но которые вполне могли уничтожить его, окажись они в руках его врагов.

По-хорошему, Мурзину не следовало пускать Сашу на порог своего дома. Во всяком случае, до тех пор, пока служба безопасности досконально не разберется в ситуации. С Сашей вполне можно было развлекаться в одной из московских квартир Мурзина, специально предназначенной для подобных встреч. Но проблема была… черт, проблема была в том, что Мурзин не хотел просто развлечений с Сашей! Он сразу почувствовал, что этот сероглазый парень – именно тот, кого он искал долгое время. Словно оба они были настроены на одну и ту же частоту, недоступную остальным. И он пошел на риск, впустив в дом парня, который, возможно, был подослан к нему врагами.

*** Саша дремал, перед ним мерцал экран лэптопа, в котором он до того строчил что-то добрых три часа. Мурзин с любопытством взглянул на экран. «…Нам нельзя ошибиться, сын мой. Слишком много вокруг недругов. Стоит тебе или мне оступиться, и нас разорвут на куски. Мы должны знать наверняка, что в руках у нас действительно граф Леннокс – братоубийца и сообщник той, кого изменники все еще зовут королевой Шотландской. Надо сделать так, чтобы он сам начал говорить. Пусть сам назовет свое имя, пусть сам во всем сознается. Да-да, знаю, его можно подвергнуть пытке. Но все же лучше, чтобы признание было добровольным. Надо, чтобы из этой твари вышел весь яд, и она стала бы безопасной. Помни, сын мой – этот человек совсем еще молод, но хитер как лисица и ядовит как змея. Да, Роберт, я боюсь его. Потому что гадюка, на которую ты наступил, может ужалить…» То ли роман, то ли повесть… Мурзину достался саб – поэт и писатель. И этот отрывок был странно созвучен его мыслям.

«Да-да, знаю, его можно подвергнуть пытке. Но все же лучше, чтобы признание было добровольным. Надо, чтобы из этой твари вышел весь яд, и она стала бы безопасной…»

Интересно, что за роман пишет саб? Вот только Мурзину не хотелось, чтобы сероглазый парень оказался «ядовитой тварью». Поднявшись, он прошел в хвост самолета, где дремал Владимир. При приближении шефа глаза Владимир открыл глаза. – Ты уже знаешь, что Забродин будет жить со мной. – Да, шеф. Но это рискованно. Пока мы… – Знаю, – прервал его Мурзин. – Пока нет уверенности, что он не засланный казачок. И тем не менее мое решение именно таково, и оно не обсуждается. – Есть, шеф, – бесстрастно произнес Владимир. – Но необходимо, чтобы Забродин находился под постоянным наблюдением. – Камеры установлены повсюду, в том числе скрытые. – Даже в моей спальне? – равнодушно спросил Мурзин. – Как обычно, шеф. Вы знаете, как их отключить, если это вам потребуется. Но я бы не рекомендовал… – Знаю, – оборвал его Мурзин. – Меня больше волнует объект С. – К нему невозможно подобраться. Скрытые камеры работают непрерывно и реагируют на любое движение. Кроме того, есть тревожная сигнализация. Если дверь откроется хотя бы на миллиметр, сигнал тут же пойдет на охрану, а проход будет заблокирован. Мурзин задумчиво кивнул. – Телефон Забродина тоже под нашим контролем. Все звонки фиксируются. Сам он никому не звонил. Ему несколько раз звонили. – Кто? – живо спросил Мурзин. – Парни из панк-группы, для которой он что-то там пишет. Если хотите, мы можем поставить разговоры на прослушку, хотя это будет довольно сложно и муторно… – Пока не надо. Что с sms? – Была только одна, от Сидюхина. – А, помню! «Веди себя хорошо. Все будет ОК». Эта?

- Она, шеф.

- Забродин что-нибудь ответил?

– Нет, шеф. – Отлично, – пробормотал Мурзин. Возможно, Саша уже не считает себя чем-то обязанным этому мерзкому блондинчику. Если только тот сам не приказал Саше не отвечать на sms-ки. – Слушай внимательно, – сказал Мурзин Владимиру. – В Агазе мне предстоят встречи. Понятно, что я не буду брать на них Забродина. Ты отвечаешь за его безопасность. Не спускай с него глаз. Не ограничивай его ни в чем. Пусть делает, что хочет. Просто наблюдай. И обо всем докладывай мне. Понял? – Будет сделано, шеф, – бесстрастно ответил Владимир. Мурзин кивнул и вернулся в свое кресло. Он знал о Саше то, до чего не докопалась служба безопасности. И то, чего не знал сам Саша… То, что стало полнейшей неожиданностью для Мурзина.

====== 9. РЫЧАНИЕ ЛЬВА ======

ГЛАВА 9. РЫЧАНИЕ ЛЬВА Агазе (Республика Чамбе), октябрь 2007 года Официально аэропорт Агазе – столицы Чамбе – был закрыт в связи с происшедшим государственным переворотом. Но для самолета Йена Хейдена было сделано исключение. На летном поле его встречал Эрик Киллерс – поджарый, загорелый, спортивный мужчина лет сорока. Он, как и Йен, был родом из ЮАР и начинал карьеру еще в спецназе режима апартеида. Потом работал в службах безопасности и аналитических отделах разных корпораций, специализируясь на проблемах Африки.

Йен встречался с Эриком еще в ранней юности в ЮАР и даже одно время был тайно влюблен в Эрика, казавшегося ему воплощением мужественности и свободы. Впрочем, с Эриком у него никогда ничего интимного не было. И вообще, сексуальная ориентация Эрика оставалась тайной за семью печатями. Никто никогда не видел его ни с женщиной, ни с мужчиной. Ближайшие сотрудники Эрика, да и сам Йен, поговаривали, что Эрик вообще не ведет никакой сексуальной жизни, которую ему заменяет работа.

Эрик был надежным человеком, которому Йен доверял полностью. Именно Киллерс занимался решением самых деликатных и щекотливых проблем в африканских проектах Хейдена. Он умел действовать быстро и решительно, не оставляя следов.

Нет, Йен не поручал Эрику никаких заказных убийств, он вообще был против грязных и кровавых методов. Но у него не было сомнений, что человек по фамилии Киллерс в своей жизни стрелял далеко не один раз, причем не только во время службы в южноафриканской армии. Но в эти детали биографии Киллерса Йен предпочитал не вдаваться. Это его не касалось.

– Как ситуация? – спросил Йен, когда вертолет, в который они сели, оторвался от летного поля аэродрома, беря курс на столицу Чамбе. – Нбека взял под контроль армию и полицию. Вожди племен тоже его признали. Одним пригрозил, других задобрил, третьих подкупил. Сейчас идет торг за места в новом правительстве. – Торг? – нахмурился Йен. – Мы же обсуждали с ним список нового кабинета! Все было решено. – Местная традиция, – пожал плечами Эрик. – Не обращай внимания. Нбеке надо продемонстрировать уважение к местным кланам, показать, что он с ними считается. Обычный ритуальный танец. – Что с «Сокоде»? Нкоана смещен? – быстро спросил Йен. Нкоана был президентом «Сокоде» и ставленником свергнутого диктатора Нгассы. Йен знал, что Нкоана регулярно получал взятки от Мурзина и потому ставил Йену палки в колеса. Смещение Нкоаны было одним из условий финансирования Хейденом переворота в Чамбе. Хейден настоял, чтобы корпорацию «Сокоде» возглавил молодой и энергичный Альфред Нзо, выпускник Принстонского университета, работавший в западных корпорациях, а в последнее время являвшийся одним из вице-президентов «Сокоде». – Нзо фактически взял в свои руки управление «Сокоде», – произнес Эрик словно нехотя. – Но Нкоана формально остается главой корпорации. Хотя и помещен под домашний арест. – И какого черта? – раздраженно спросил Йен, не терпевший, когда что-то оставалось недоделанным. – Нбека должен был издать указ о смещении Нкоаны и назначении Нзо в первый же день! – Йен, не горячись! – поморщился Эрик. – Ты же знаешь, что есть еще Мурзин… – Мурзин всего-навсего миноритарий! – еще сильнее взвился Йен. – Блокирующий пакет – у меня, а не у него! – Это правда, – терпеливо сказал Эрик. – Но когда Мурзин узнал о перевороте, то заявил, что не потерпит не согласованных с ним перемен в руководстве «Сокоде». – Мурзин не может диктовать свои условия! Он никто! У него всего 23% акций, а после дополнительной эмиссии его доля еще больше сократится… – Именно этого он и стремится не допустить, что вполне логично, – невозмутимо произнес Киллерс. – Мурзин угрожает задействовать повстанческие группировки, которые перекроют пути транспортировки сырья. Ты же знаешь, на границе с Бенином всегда творится черт знает что. И Мурзин вполне может устроить нам веселую жизнь. – Нбека обещал направить туда войска! – стиснув зубы, проговорил Йен. – А толку? Ты хоть знаешь, что такое война в джунглях? – криво усмехнулся Эрик. – Я не позволю, чтобы Мурзин нас шантажировал! – Кстати, Мурзин тоже летит сюда, так что сможешь с ним потолковать. – Хорошо, – темно-серые глаза Йена угрожающе сузились. – Потолкуем. И о «Сокоде». И не только о нем. Перед его мысленным взором встал парень с глазами-озерами. *** Москва, октябрь 2007 года – Сука! – зло выплюнул Влад, с ненавистью глядя на Игоря. Тот лежал на полу, закрывая свое драгоценное личико ручками, украшенными кольцами, и тихо поскуливал. – Уебошу, тварь! – Влад ногой пнул Игоря в пах. Тот взвизгнул и скорчился от боли. – Не надо, Влад, не надо! Только не по лицу, прошу! – Блядь, да я из твоей морды холеной месиво сделаю! Ты у меня кровью и соплями захлебнешься! Ты что, сука продажная, пидовка гнойная, устроила? Ты кому нас сдала? Думал, я ничего не узнаю? Еще как узнаю! Я все знаю, что ты делаешь, тварь! Думал, ты самый хитрожопый? Вот я засажу швабру в твою жопу и посмотрю, как ты вертеться и визжать будешь! – Влад, они мне угрожали! Они… – Да поебать мне, чем они там тебе угрожали! Сдохнешь тварь, так воздух только чище будет! – Влад! – умоляюще воскликнул Игорь, из покрасневших глаз которого катились слезы, а нижняя губа была рассечена. – Это были не люди Мурзина! Это… – Я знаю, чьи это были люди, – прошипел Влад. – Знаю. И если бы это были люди Мурзина, то ты сейчас уже раков на дне кормил бы или говном плавал в канализации, где тебе и место. Так что тебе повезло. Ты, тварь блевотная, сейчас получаешь за то, что пасть свою слюнявую открыл и сдал нас. Тебе козу показали, а ты сразу обоссался и всех заложил. Вот такое, педик глянцевый, никому не прощается. Ты мне лям евриков должен был, так? Теперь будешь должен два. – Влад! – Игорь почти визжал. – Да у меня таких бабок сроду не было! – А мерс новенький есть? А хоромы в центре есть? Надо будет – все продашь, сам своей жопой торговать пойдешь, но, блядь, всё выплатишь. Иначе пиздец тебе. Да, и самое главное. Если эта твоя жопа с глазами не добудет документов в доме Мурзина, тебе тоже пизда – однозначно. Ей-то само собой, но на нее тебе насрать, я понимаю. Поэтому ты этого своего мазо-хера пошевели. Пусть жопой своей быстрее вертит. Усёк? – Усёк, усёк, – закивал Игорь, который весь трясся. – Он все сделает, Влад, даже не сомневайся. Но как я его… пошевелю? Ты сам запретил мне ему даже писать… – И правильно запретил! – огрызнулся Влад. – Потому что ты – мудак. Ладно, связь с твоим пидрёнком я на себя возьму. А ты, тварь, бабло собирай. Ты на счетчике, усёк? – Усёк, – пролепетал Игорь. – Тогда уебывай, – отрезал Влад. *** Агазе (Республика Чамбе), октябрь 2007 года О том, что они летят в Чамбе, Саша узнал только в самолете. Он был неплохо подкован в географии, но о Чамбе знал лишь то, что эта маленькая страна находится на западе Африки, почти на экваторе. Африка никогда Сашу не интересовала. Он был влюблен в Европу, в ее старые города, узкие улочки, готическую архитектуру. Когда у него появились деньги, он стал часто летать в Европу. Один. Это была еще странность Саши. Он, ненавидевший внешний мир и страшившийся его, предпочитал путешествовать один. С санкции Хозяина, разумеется. Хозяин не возражал, только требовал, чтобы его доходная шлюшка не подцепила во время путешествия какую-нибудь «заразу». Но никаких постельных похождений у Саши в Европе не было. В Европу он летал не за этим. Он любил бродить по улицам больших городов: Парижа, Рима, Лондона… Таких разных и таких опьяняюще-захватывающих. Там он чувствовал себя свободным – не только внутри, но во внешнем мире. Это было невероятное чувство: идти по незнакомой улице, в городе, где тебя никто не знает. Быть невидимкой в городе, где все тебе чужие и ты всем чужой. Ни с чем не сравнимое ощущение. Не нужно ничего: ни красивых шмоток, ни кучи бабла, ни разнузданного траха – ничего. Просто идти одному по незнакомому городу безо всякой цели. Знать, что тебя никто не ждет и никуда не спешить. И еще знать, что у тебя есть Хозяин, который дозволил тебе это наслаждение. Саша осознавал всю нелепость своего мышления. Зачем какое-то дозволение? Ведь так просто: купить билет, сесть в самолет и… вот она, свобода. Но он понимал, что без санкции никогда не сделал бы этого. Потому что он был именно таким, извращенно мыслящим, ненормальным. И он видел, что все, кто считает себя нормальным, гордо именует себя свободным, на самом деле опутаны тысячами крепких нитей и скованы безчисленным количеством прочных цепей, которых либо не замечают, либо не желают замечать. Потому что так проще. Мнить себя свободными, будучи рабами. Саша предпочитал обратное: быть рабом, но в этом рабстве обретать подлинную свободу. Которая не зависит ни от кого и ни от чего. А сейчас он летел в экваториальную Африку. По воле Старшего. Старший приказал сопровождать его в поездке, цели которой Саша не знал, да и не интересовался. Пусть будет Африка, думал он. «У всего есть свое предназначение»

Эта мысль вдруг настолько четко возникла в его сознании, словно ее кто-то специально для него произнес. Саша вздрогнул. Да, у всего есть свое предназначение. Наверное. А может быть, и нет. Кто может это знать!

«Есть. У всего» Это снова произнес кто-то невидимый. Саша закрыл глаза и откинулся на спинку кресла. Ему стало не по себе.

Они летели часов семь. В обычном самолете это было бы утомительно, но в бизнес-джете кресла удобно раскладывалась, превращаясь в подобие кровати и можно было спокойно поспать.

В течение полета Старший почти не разговаривал с Сашей, занимаясь своими делами, и парня это вполне устраивало. Он тихо сочинял роман, который, пусть и медленно, но продвигался. Англия,

XVI

век. Главный герой – вымышленный деверь Марии Стюарт. Саша не задумывался о публикации. Ему нравился сам процесс написания. Выписывать характер героя, сплетать нити интриги. Главный герой был вовсе не романтичный рыцарь. Нет, это был молодой, честолюбивый интриган, участник всевозможных заговоров. Но знающий, что такое любовь. Умеющий страдать и сострадать. Саша не идентифицировал себя со своим героем. Хотя отчасти и видел в нем себя. Но герой был для него кем-то вроде сына. Своевольного, непокорного, жестокого, но сына. Саша берег своего героя и знал, что никому не позволит вторгнуться в тот мир, где живет его сын. Он замечал, что Старший время от времени косится на его лэптоп, очевидно, читая написанное. Но это Сашу не смущало. Он был уверен, что охрана Мурзина проверяет и его телефон и его лэптоп… Для него это ничего не значило, как ничего не значат взгляды зевак, разглядывающие стены старинной крепости с недоступными никому тайнами. Когда они приземлились в аэропорту Агазе и Саша вышел на бетон аэропорта, он едва не задохнулся от влажного, жаркого ветра и ослепительного солнца. После холодной, дождливой, мрачной Москвы ему показалось, что он попал на другую планету. Закружилась голова, Саша широко раскрыл глаза и вдруг почувствовал себя счастливым. Таким, каким давно себя не чувствовал. И если бы его сейчас снова затолкали в самолет и отправили в неприветливую Москву он все равно был бы счастлив. Этих ослепительно солнечных, золотых мгновений отнять у него не был способен никто и никогда. Ни в одном из возможных миров. Эти мновения навсегда останутся с ним. Но Сашу не затолкали в самолет. Охрана вежливо указала ему на стоявший неподалеку вертолет, к которому быстрым шагом уже направлялся Старший, окруженный телохранителями. Саша двинулся следом. Вертолет взлетел, слева в иллюминаторе был виден бескрайний океанский простор. Внизу густая растительность быстро сменилась беспорядочными строениями – это была окраина Агазе. Трущобы сменились кварталами с высотными зданиями – очевидно, деловым центром. Теперь они летели на запад в сторону побережья. Там располагалась резиденция главы государства, которую теперь занимал Таго Нбека, бывший министр внутренних дел, свергнувший престарелого диктатора Нгассу. Это был район роскошных вилл, окруженных зелеными садами с пальмами и яркими цветами. Возле одной из таких вилл вертолет и приземлился на специальной площадке. Трехэтажное здание утопало в зелени, слышался стрекот цикад, в кустах порхали разноцветные бабочки, то и дело взлетали потревоженные яркие птицы. Был слышен неумолчный гул океана. Мурзин, не заходя в дом, сел в бронированный лимузин и куда-то уехал, ни сказав Саше ни слова и даже не взглянув на него. Саша остался на попечении Владимира, который провел его в дом. – Это комплекс вилл для гостей президента, – говорил Владимир, хотя Саша ни о чем его не спрашивал. – Шеф здесь иногда останавливается. Он сказал, что ты свободен до вечера. Можешь отдыхать на вилле, здесь есть бассейн. Можешь идти к океану, но учти: там полно акул. Можешь даже в город отправиться, хотя смотреть там нечего. Одно условие – передвигаться только в сопровождении охраны. Даже по территории виллы. Это Чамбе, – с нажимом произнес Владимир, как будто слова «это Чамбе» что-то объясняли. Но Саша не требовал объяснений. Его провели в апартаменты, обставленные с кричащей роскошью: позолота, мрамор, разбросанные то тут то там шкуры животных, хрусталь, мозаики. Все было безвкусным, бьющим в глаза, нелепым, даже смешным. Саша не хотел оставаться в этом дурацком доме. Он быстро принял душ и переоделся, надев короткие зеленые в белую клетку плавки-шорты и бирюзовую майку. Все это совершенно не вписывалось в стиль bdsm. Но разгуливать в тропиках, одетым во что-то черное, не хотелось.

Саша вышел на улицу, и его буквально опьянили ароматы экваториальных растений, ослепило сверкающее солнце, уже, впрочем, склоняющееся к закату. Саша прошелся по выложенной мрамомором садовой дорожке, по обе стороны которой пестрели яркие цветы, вышел к бассейну, украшенной разноцветной плиткой. Он хотел было искупаться в прозрачной воде бассейна, но неумолчный шум океана звал его к себе. Он вспомнил предупреждение Владимира об акулах, но лишь улыбнулся.

Кстати, Владимир неотступно следовал за ним. Правда, на расстоянии. Несмотря на жару, он был в темных брюках и черной рубашке. На поясе в кобуре был пистолет.

Сашу присутствие Владимира не напрягало – благодаря опыту общения с богатыми клиентами. Некоторые из них так опасались за свою безопасность, что Сашу, прежде чем допустить к сиятельному телу, обыскивали. Пару раз даже залезли пальцами (правда, в перчатках) в заднее отверстие, а вдруг мальчик по вызову спрятал там орудие убийства? Отдаваться клиенту в присутствии одного, а то и двух телохранителей Саше тоже доводилось. Поэтому присутствие Владимира оставило его безучастным. Он спустился к широкому пустынному пляжу, подошел к океанскому берегу. Гигантские волны обрушивались на берег и тут же утекали назад, уступая место все новым и новым грохочущим волнам. Их брызги сверкали на солнце, переливаясь цветами радуги. Это зрелище заворожило Сашу. Он нередко ездил на море, в основном, на Средиземное и Красное, но океанские волны видел впервые в жизни. Их невероятная мощь опьяняла, заставляла забыть обо всем. Саше отчаянно захотелось ринуться в эти волны и… не возвращаться больше никогда. Скинув майку, он с разбегу бросился в океан. Его тут же накрыло волной, ослепило, оглушило, поволокло куда-то… Он почувствовал под ногами песчаное дно, встал на него, сопротивляясь отливу, радостно замолотил руками по воде и заорал во все горло: весело, радостно, счастливо. Он никогда еще не чувствовал себя таким счастливым и свободным. Во внешнем мире. Во внутреннем – да, но там все было по-другому. Там была свобода, но не было радости. Только таинственные сумерки. Сашу накрыло новой волной, качнуло, дно ушло из под ног, его куда-то влекло… Он вынырнул, отфыркиваясь и крутя головой, чтобы из ушей вышла вода. И снова на него накатила волна, снова он был в царстве разноцветных брызг, пены, соленого ветра и сверкающего солнца. Внутреннее и внешнее соединились в опьяняющей, сводящей с ума свободе, казавшейся беспредельной… Саша оглянулся. У самой воды стоял Владимир. Человек в черном и с пистолетом. Живое напоминание о том, что все в этом внешнем мире преходяще, в том числе свобода. Саша снова повернулся лицом к открытому океану. Да, он знал, что все это ненадолго. Но он жадно пил мгновения счастья, ни с чем не сравнимого, никогда прежде не испытанного. Счастья, которое дарил ему океан. Он, наконец, выбрался на берег. Владимир смотрел на него. На его обычно бесстрастном лице появилась насмешливая улыбка. Он указал куда-то в океан. Саша обернулся. Но кругом были волны. Грохочущие, грозные, дарящие счастье и свободу. – Акулы, – произнес Владимир. И Саша, проследив за направлением его руки, увидел недалеко от берега торчащие из воды и стремительно двигавшиеся спинные плавники. Два точно. Или, кажется, три. – Я же предупреждал, – многозначительно поднял бровь Владимир. Видимо, он ожидал увидеть на лице парня испуг. Но Саша спокойно смотрел на акул, как будто это его совершенно не касалось. – Я уже хотел тебя вытаскивать, – произнес Владимир, так и не дождавшийся Сашиной реакции. – Ты, конечно, был рядом с берегом, но хрен знает этих тварей… – А если бы акула меня сожрала? – спросил Саша без малейшего испуга. – Шеф меня бросил бы на съедение другой акуле. Их здесь много, – невозмутимо ответил Владимир. Саша задумчиво посмотрел на него. – А твой шеф может меня убить? – поинтересовался он. – Даже не сомневайся, – ни задумываясь, бросил телохранитель. Саша кивнул с таким видом, как будто и не сомневался. – А ты? – его серые глаза смотрели прямо в глаза Владимира. – Смогу, – ответил тот после секундной заминки. – Смогу. Только сделай так, чтобы мне не пришлось этого делать. И учти, ты под наблюдением. Постоянно. Так что, если что, живым ты не уйдешь. Саша снова кивнул, на его лице не отразилось никаких эмоций, словно вовсе не ему адресовалась угроза. Он устроился в стоявшем рядом шезлонге, Владимир молча отошел в сторону, зорко поглядывая по сторонам. Саша задумчиво смотрел на океан, полный свободы и смертельно опасных хищников. За несколько мгновений опьяняющей радости можно заплатить болью и смертью. И Саша понимал, что именно это всегда пугало его в жизни. Во внешнем мире, как он это называл. Он всегда мечтал быть в безопасности, но никогда себя в безопасности не чувствовал. Если не было рядом кого-то, кто мог прийти на помощь, защитить. Саша задумывался о том, что так и не смог завести себе близкого друга, потому что искал не друга, а именно того, кто будет его опекать, оберегать, защищать… Жалкое, даже позорное желание для молодого сильного мужчины. Но Саша был таким. И он был уверен, что другим ему не стать. Ему не страшно было вновь залезть в океан, кишащий акулами. Чувство риска не было ему чуждо. Его профессия, в конце концов, была рискованной во многих смыслах. К тому же, Саша был уверен, что если он снова полезет в океан, то бесстрастный Владимир в случае опасности ринется ему на помощь и вытащит. Но он не хотел рисковать этим парнем, который не сделал ему ничего плохого. Саша сидел в шезлонге, глядя, как огненный шар, становящийся багровым, опускается все ниже к океану, как бескрайнее небо начинает полыхать тревожным пожаром. И на душе у Саши было тревожно. В ней тоже полыхал огонь заката. На фоне которого с тревожными криками носились мысли-птицы. Предательство Игоря, угрозы Влада, Старший – пугающий и завораживающий одновременно, наконец, Йен, пронесшийся ураганом и исчезнувший, но, Саша чувствовал, исчезнувший не навсегда. Тревога в душе росла, как будто вот-вот что-то должно было случиться. Саша почти физически задыхался, как будто на грудь ему положили тяжелый камень. Ему сейчас было тяжело. Он хотел уйти за Запад. В полыхание заката. И исчезнуть навсегда в его пламени. Он вынул из рюкзачка блокнот и принялся торопливо набрасывать:

Когда тебе бывает тяжело,

заставь себя надменно улыбнуться,

тогда судьбе хохочущей назло

несчастья наслажденьем обернутся,

и силы вновь появятся в груди,

и, мучась болью раннего заката,

из мира отгоревшего уйди

туда, где небо пламенем объято!

Светилу уходящему вослед

швырни охапку пережитых бед,

И пусть они исченут без возврата,

и жар огня багрового вдыхай,

и, опьянев от радости, шагай

на запад, в мир последнего заката!

Набросав эти строки, Саша остался полулежать в шезлонге, хотя солнце уже почти село, а с востока на мир наваливались тяжелые лиловые сумерки, и очень скоро мир должна была окутать тьма. И вдруг он услышал глухое рычание. Он вздрогнул, решив, что ему показалось. Странно, это рычание доносилось не откуда-то издали, оно как будто шло из его груди. Что-то древнее, грозное как будто оживало в нем. Саша замер, вцепившись в шезлонг и боясь шевельнуться. Нет, нет, ему просто показалось. – Лев рычит, – послышался голос Владимира. Саша снова вздрогнул и посмотрел на телохранителя. – Тут рядом, в президентском дворце зверинец. Там белый лев живет. Большая редкость, – спокойно проговорил Владимир. – А ты что на меня так смотришь? Как будто порвать хочешь на куски. Саша пожал плечами. Он сам не знал, как смотрит на Владимира. Просто… просто ему было не по себе. С ним творилось что-то неладное. Он прикрыл глаза и заставил себя расслабиться. Никто его больше беспокоил. Саша не знал, сколько времени прошло. Было уже почти темно. – Здравствуй, давно не виделись, – произнес кто-то рядом по-английски. Саша вздрогнул, открыл глаза. Перед ним стоял Йен Хейден. *** Переговоры проходили в резиденции президента Чамбе – на веранде с великолепным видом на океан. Дул прохладный ветерок, но атмосфера на веранде была накалена до предела. Йен Хейден и Геннадий Мурзин, разделенные большим столом, казалось, готовы были растерзать друг друга в клочья. Новоиспеченный президент Таго Нбека сидел во главе стола с вальяжным видом, однако время от времени поглядывал на стоявшего поодаль дюжего охранника, не исключая, что гостей придется разнимать силой. – Все происшедшее чистой воды путч, – заявил Мурзин. – Я уже говорил это и повторяю. В этой стране свергли законного президента и теперь пытаются диктовать грабительские условия инвесторам, вложившим сюда немалые средства. – Такие слова из ваших уст звучат как похвала, Мурзин, – цедил в ответ Хейден. – Или вам напомнить, что несколько лет назад вы сами пытались устроить в этой стране переворот? Просто у вас ничего не получилось. А у нас получилось. И не надо брызгать слюной. Умейте проигрывать с достоинством! – Я еще не проиграл, – сузив глаза, произнес Мурзин. – Конечно, Хейден, вас можно поздравить, вы проявили неожиданную прыть. Кто бы мог подумать, что либерал из либералов, поборник законности и прав человека Йен Хейден устроит военный переворот в африканской стране! Но я всегда знал, что ваши принципы гроша ломаного не стоят, Хейден. Вы любите читать мораль другим, а это – верный признак лицемерия. – Свержение Нгассы – благо для народа этой страны! – Перестаньте, Хейден, – брезгливо отмахнулся Мурзин. – Я не скрываю, что меня здесь интересует только прибыль. А вы прикрываетесь трескотней о благе народа, до которого вам нет никакого дела. Да, надеюсь, что новый президент, – тут Мурзин кивнул Нбеке, с интересом следившему за этой перебранкой, – сделает жизнь своего народа более сносной. Но я не президент. Я инвестор. Мое дело – вкладывать деньги и получать прибыль. И я недопущу, чтобы меня лишили прибыли, на которую я имею законное право. Я не допущу новой эмиссии акций, в результате которой моя доля сократится. – Господин Мурзин, мы уже говорили, что вы получили солидную компенсацию, которая покроет возможные убытки, – вмешался Нбека. – Ваша прибыль не пострадает. – Разовая выплата ничего не решит, – отрезал Мурзин. –Я хочу, как минимум, сохранить свою долю. И даже увеличить ее. А также настаиваю на праве блокировать назначение главы «Сокоде», если кандидатура меня не будет устраивать. – Кажется, вы забываете, что это право принадлежит мне, Мурзин, – резко ответил Хейден. – Блокирующий пакет у меня, а не у вас. Вам придется принять наши условия. – Нет, – отрезал Мурзин. – И вы знаете, что у меня есть рычаги влияния. – Вы имеете в виду банды на границе с Бенином, которые вы финансируете, – нахмурился Нбека. – Учтите, в самое ближайшее время я направлю туда отборные армейские части. Я полон решимости покончить с этим сбродом, и я это сделаю. – Ваш пафос хорош для телеобращения к нации, мистер президент, – насмешливо процедил Мурзин. – Но, боюсь, меня он не впечатляет. Вам не хуже меня известно, что такое война в джунглях. Вы получите кровавую баню, гору трупов и недовольство армии, за которым последует переворот. Ваш предшественник хорошо это понимал и не совался к бенинской границе. Кстати, именно поэтому он и продержался у власти так долго. – Мистер Мурзин, хочу отметить, что и у меня есть мощные рычаги влияния, – нахмурился президент – Вы угрожаете устроить в моей стране мятеж и перерезать пути транспортировки сырья. Что ж, у вас есть шансы на успех, не стану отрицать. Но ваш бизнес тесно завязан на европейские финансовые круги. И, само собой, на российские. И я знаю, что у вас стали возникать серьезные проблемы. Вместе с мистером Хейденом мы можем сделать ваши проблемы вдвойне тяжелыми. – А, вы имеете в виду историю с переводами средств на счета Нгассы, – Мурзин, казалось, ничуть не испугался угрозы, лишь откинулся на спинку кресла и закинул ногу на ногу. – Я подозревал, что за этим стоит Хейден. – Я не имею к этому отношения, – отрезал Хейден. – Хотя знаю, чьих рук это дело. Эти люди – мои потенциальные союзники, если мы с вами не договоримся, Мурзин. – Эти люди? – нахмурился Мурзин. – Кто эти люди? – Я не стану их называть, – холодно ответил Йен. – Мурзин, или вы соглашаетесь на наши условия или у вас возникают серьезные проблемы. – Забавно видеть, как легко поборник свободы и законности превращается в обычного шантажиста, – усмехнулся Мурзин. – Это не шантаж. Это война, – Хейден по-прежнему был холоден. – Дорогие партнеры, – примирительно произнес Нбека. – Понятно, что сегодня мы не придем к соглашению. Давайте отложим разговор до завтра. Еще раз все обдумаем.. – Не так давно в Москве мы с господином Хейденом так и поступили, – не отводя глаз от противника, произнес Мурзин. – Я даже сделал господину Хейдену некий презент… Ответным презентом мистера Хейдена стал переворот в Чамбе. Йен молчал. – Кстати, – усмехнулся Мурзин. – Тот самый презент снова со мной. Здесь, в Агазе. – Что? – Йен едва не подскочил в кресле, поняв, о ком идет речь. – Да-да, именно так. Но на этот раз я не поднесу его вам. Хотя не возражаю против вашей встречи. В присутствии моей охраны, разумеется, – с издевкой продолжал Мурзин. Руки Йена сжались в кулаки, лицо побледнело. – Что ж, до завтра, господа, разрешите откланяться. Мистер президент, мистер Хейден, – Мурзин пожал руки своим врагам и неспешно удалился. Хейден проводил его взглядом, полным ярости. – О чем этот русский говорил? – недоуменно спросил Нбека. – Не о бизнесе, – со вздохом произнес Йен. – Увы, совсем не о бизнесе… – Ты останешься? Нам нужно выработать тактику. Хочется дожать этого мерзавца. Он и впрямь способен причинить нам немалые неприятности. – Таго, давай встретимся утром. Если в твоем президентском графике найдется свободное время. – Ты же знаешь, Йен, для тебя всегда найдется. – Спасибо Таго, – произнес Йен и торопливо покинул президентскую резиденцию. Все его мысли были о том, что сероглазый русский парень снова рядом! Совсем рядом! И он не мог с ним не встретиться. *** Подмосковье, октябрь 2007 года Михаил и Олег находились в небольшой комнате, входившей во «второй круг» дома Мурзина. Олег нервно курил у окна, за которым моросил нескончаемый осенний дождь. Михаил с непроницаемым лицом сидел рядом в кресле. – Мне не нравится этот мальчишка, – стряхивая пепел, сказал Олег. – Он нравится Старшему, – безэмоционально проговорил Михаил. – Знаю, – раздраженно произнес его собеседник и вновь неравно затянулся. – Но ты же знаешь, что Старший хочет сделать его не рабом, а своим Младшим партнером. То есть Младшим Господином. И меня это не устраивает. Решительно не устраивает. Я здесь, чтобы подчиняться Старшему, выполнять его желания. Я делаю это по своей воле! Я вручил Господину свою свободу, я отдал ему в руки ответственность за меня. Но я не желаю, чтобы мной помыкал сопливый мальчишка, который, к тому же, валютная шлюха! Он не может быть Господином, пусть и Младшим. Я даже против того, чтобы он стал рабом, как мы. – Старший решает сам. Мы не имеем права вмешиваться, – голос Михаила был по-прежнему безэмоционален, только в глазах во время тирады Олега появилось какое-то странное выражение, словно ему было неприятно слушать эти слова. – Да, мы должны подчиняться. Но мы и вольны уйти. – Ты хочешь уйти? – в голосе Михаила не было ни малейшего удивления. – Нет, – вздохнул Олег. – Если бы все было так просто, то я ушел бы. Нет, я не хочу уходить! Я хочу оставаться в этом доме и дальше, хочу служить Старшему! Потому что в этом я нашел смысл своей жизни, хотя другим этого не понять! – Отчего же, я тебя понимаю, я и сам такой, – пожал плечами Михаил. – Ты – да! Но разве тебе хочется, чтобы нами помыкала грязная шлюха? – Мы по-прежнему служим Старшему, – лицо Михаила окаменело. – Отвечай прямо! Ты готов служить этому… этому шлюшонку, который умеет только подставлять свою задницу под чей угодно хуй, лишь бы за это платили? – Мы еще не знаем, как он себя поведет, – голос Михаила был каким-то отсутствующим. – На вид он спокойный, умный парень. Совсем не из тех истеричных педиков, которые хотят, чтобы им целовали пятки и носили на руках.Да, у него свои тараканы в башке, а у нас с тобой их разве нет?

- То есть ты готов, выполнять его приказы? – прищурился Олег.

– Я буду выполнять его приказы, – твердо произнес Михаил. – Даже если он захочет тебя трахнуть? Ведь у него будет право трахать нас с тобой. Ты хочешь, чтобы он тебя трахал, да? – Нет, – хрипло выдохнул Михаил. – Нет. Теперь на его лице было написано отвращение. – А он может захотеть, – понизив голос, произнес Олег. – И даже наверняка захочет. Взгляд Михаила снова стал отсутствующим. – Ты предлагаешь нам уйти? – спросил он. – Нет. Я предлагаю не признавать эту шлюху нашим Младшим Господином. – Ты же знаешь, что Старший тогда просто вышвырнет нас из дома. -Надо действовать умнее, – проговорил Олег. – Сделать так, чтобы вышвырнули не нас, а этого шлюшонка. Или чтобы он сам отсюда сбежал. Михаил ничего не ответил, глядя в кирпичную стену за окном.

====== 10. НА КРАЮ БЕЗДНЫ ======

ГЛАВА 10. НА КРАЮ БЕЗДНЫ Агазе, октябрь 2007 года – Ты здесь? – сашины глаза округлились. – Как видишь, – улыбнулся Йен, присаживаясь на соседний шезлонг. – У меня здесь важные переговоры. С твоим… хозяином или господином, как ты его там называешь? – последние слова Йен произнес с нескрываемым презрением. Саша бросил быстрый взгляд на Владимира. Тот стоял шагах в десяти от них, в той же чуть расслабленной позе и с совершенно невозмутимым видом, как будто ничего особенного не происходило. Чуть поодаль стоял другой человек, в котором тоже легко было опознать охранника. Очевидно, это был телохранитель Йена. Первой мыслью Саши было уйти. Но взгляд темно-серых глаз Йена его магнетизировал. В этом взгляде странным образом сочетались леденящий холод и страсть. Саша внешне оставался бесстрастным, только ногти до боли впились в ладони. Он не знал, как Старший отнесется к происходящему. Санкции на встречу с Йеном Старший не давал. Но, с другой стороны, стоявший неподалеку Владимир был абсолютно спокоен. Значит, все нормально? Или ненормально? – Ты боишься, – пристально глядя на парня, произнес Хейден. – Боишься его. Ты с ним всего-то неделю, а уже боишься его как огня. Я же вижу. – Он – мой Господин, – спокойно ответил Саша, прекрасно понимая, что это вызовет у Йена лишь усмешку. Однако тот не стал издеваться над парнем. – Он – твой господин, но ведь ты хочешь быть со мной, так ведь? – эти слова Йен произнес скорее утвердительно, нежели вопросительно. Йен и сам не знал, почему он это сказал. Эти слова вырвались у него сами собой, как будто он лишь озвучил то, что ему было давно известно. Саша заметно напрягся, глядя в глаза Йена, но видел в них лишь свинцовые сумерки. Он хотел было возразить, но не мог. Когда внезапно констатируют истину, то все отрицания выглядят жалко, неуместно, бесполезно… Они с Йеном были вместе всего одну ночь. Между ними был секс и… нелепый диспут о свободе. Вот и всё. Но сейчас Йен сказал правду. Саша это знал и потому молчал. Он вздохнул, расслабился и откинулся на спинку шезлонга. Глаза Йена были по-прежнему полны свинцовых сумерек. – Я тоже хочу быть с тобой, – глухо проговорил Йен. – Всё произошло так внезапно. Так необъяснимо. Никогда не думал, что такое возможно. Но это случилось. Это факт. Мы нужны друг другу. И оба мы это знаем. Я знаю. Ты знаешь. Снова молчание. – И что же нам мешает? – продолжал Йен. – Ничего. Ничего, кроме твоих нелепых кинков. Ты – красивый, сильный парень, ты свободен, но ты вообразил себя рабом. Ради чего? – Тебе не понять, – обронил Саша. – А может быть, наоборот, я все понимаю? – прищурился Йен. – Ты живешь во власти страхов и выдумал себе мираж вместо реальности. Вот в чем твоя беда. Взгляд Саши был по-прежнему отрешенным. – Я вижу, что ты пишешь стихи, – продолжал Йен. – Скажу сразу, я ни черта не смыслю в поэзии и не знаю русского языка. Но я уверен, что твои стихи хорошие. Мне известно, что их используют какие-то музыкальные группы. И вот представь себе, что у тебя нет никакого господина, хозяина или еще черт знает какого повелителя. Ты сам себе хозяин и повелитель. Ты волен делать все, что угодно! И что, разве ты перестанешь писать стихи? Перестанешь творить? Нет же! Наоборот, освобождение от кандалов, которые ты сам на себя навесил, откроет тебе новые просторы! Ты почувствуешь себя иначе, ты… Йен осекся, увидев скептическую улыбку на губах Саши. – Что? – с досадой спросил Йен. – Ты не согласен? – Ты не знаком с русской литературой. Был такой поэт, Александр Пушкин. Это для нас, русских… ну, все равно что Шекспир для англичан. Так вот, был в жизни Пушкина период, когда он создал свои самые гениальные произведения. Этот период потом назвали «болдинской осенью». А знаешь, что происходило той осенью? В России бушевала эпидемия холеры, и Пушкин был заперт на карантине в деревне. Ему было нечего делать, и он писал, писал… – И что? – хмыкнул Йен. – Давно известно, что затворничество способствует творчеству. Человеку нечем больше заняться, и он пишет, сочиняет. Но что с того? Этот твой Пушкин не сидел всю жизнь на карантине! А ты – сам себя посадил на карантин и хочешь, чтобы он был пожизненным. Ты не позволяешь себе жить, не позволяешь себе любить! Прости за грубость, но вместо того, чтобы исполнять желания грязных извращенцев, ты мог бы жить… хотя бы на берегу океана, вот как здесь. И творить… – Была такая писательница Вирджиния Вульф. Из ее кабинета открывался великолепный вид на море. Был такой писатель Эрнест Хемингуэй. У него была отличная вилла на Кубе. И море, кстати, тоже было недалеко. Оба покончили с собой. – Ты хочешь сказать, что они покончили с собой из-за вида на море? – Я хочу сказать, что все, о чем ты говоришь, не есть свобода. Это лишь ее видимость. Да, красивая. Очаровывающая. Но лишь видимость, Йен. Понимаешь? – Я понимаю то, что ты не хочешь выползать из жалкого мирка, полного унижений и грязи, – резко произнес Йен. – Ты боишься простора. У тебя своего рода агорафобия. – Тогда у тебя клаустрофобия, – неожиданно хмыкнул Саша и впервые за время их разговора улыбнулся. – Вполне возможно, – Йен ответил ему обезоруживающей улыбкой. – Мне всегда требовалось пространство. Я всю жизнь сражаюсь за пространство. За пространство свободы, которое пытаются сузить или вовсе отобрать у меня. Свобода это то, за что сражаются… Йен осекся. Он увидел в серых глазах ту самую вспышку, которую видел уже однажды… Парень поднял голову, и в его позе вдруг появилось нечто царственное, даже грозное. – Свобода – это то, чем живут, – произнес он почти надменно. – И за что платят. Я плачу за свою свободу. Ты ты тоже платишь. По-своему. Йен открыл было рот, чтобы сказать что-то вроде: «Я свободен, а ты – нет», но смог лишь с изумлением смотреть на это внезапное преображение. Но оно длилось лишь несколько мгновений. И снова перед ним в шезлонге полулежал знакомый парень с тем же отрешенным взглядом. – Скажи только слово, – вдруг жарко зашептал Йен. – Скажи лишь одно слово, и я заберу тебя от этого извращенца, который купил тебя словно резиновую куклу на рынке! Я просто отберу тебя у него, и всё! Ты… – Я стану твоим рабом? – насмешливо перебил его Саша. – Ты это хотел сказать? – Каким к черту рабом! – взвился Йен. – Со мной ты будешь свободным! Да, я вижу, ты хочешь, чтобы с тобою рядом был кто-то сильный, кто помогал бы тебе, кто оберегал бы тебя. Думаешь, я этого не вижу? Я отлично тебя понимаю. Просто у тебя это желание стало душевной болезнью! Но хотя бы услышь меня: я готов быть твоей опорой, твоим защитником. Я даже готов приказывать тебе, если ты без этого не можешь. Но я никогда не стану тебя унижать. Не стану втаптывать тебя в грязь. Потому что ты этого не заслуживаешь, ты рожден для другого! Я буду любить тебя, потому что уже люблю тебя. Саша поежился. – Холодно, – произнес он, глядя куда-то в темноту. – Ветер. – Тебе холодно? – непонимающе спросил Йен. Солнце уже село, но никакого холода в тропиках не было и быть не могло: с океана дул теплый и влажный ветер. – Мне холодно с тобой, – произнес Саша. – Ты не принимаешь меня таким, какой я есть. Ты требуешь, чтобы я изменился. И будешь этого требовать. А я не стану меняться. – Чушь! Ты просто боишься взглянуть правде в глаза. А правда такова, что твой сутенер Игорь отдал тебя за свои долги некоему Силецкому, а тот подложил тебя в постель Мурзину, чтобы шпионить. Так ведь? И ты страшно боишься. Боишься Мурзина, боишься Силецкого. Ты даже своего жалкого сутенера боишься! В глазах Саши мелькнул страх, его взгляд метнулся к Владимиру. Но тот стоял слишком далеко, чтобы слышать, о чем они говорят. К тому же, вряд ли он знал английский настолько хорошо, чтобы понимать их разговор. – Послушай, – продолжал Йен, – я возьму на себя эти проблемы. Все эти грязные разборки между Мурзиным, Силецким и твоим сутенером. Я все это улажу. И ты будешь свободным. Понимаешь? Я не заберу тебя в качестве раба или саба, или как вы еще это называете! Я просто дам тебе свободу. Да, я очень хочу, чтобы ты пришел ко мне, чтобы ты жил со мной, потому что люблю тебя. Люблю! Но я не стану себя навязывать. Не стану что-то требовать. Ты решишь все сам, понимаешь? Парень смотрел на Йена с грустью, как смотрят на человека, который что-то не понимает и объяснить которому это невозможно. – Саша, – Йен впервые за время их разговора назвал парня по имени. – Саша, скажи мне сам, что ты хочешь? Что я должен для тебя сделать? Скажи, и я сделаю! Черт! Ты любишь этот bdsm-секс? Хорошо. Ради тебя я согласен делать то, что мне отвратительно. Хочешь, чтобы я тебя порол? Наказывал? Я буду это делать! Хотя все во мне восстает против этого! Что еще? Хочешь, чтобы я объявил себя твоим хозяином, господином, доминантом, кем-то еще? О’кей! Ты будешь считать себя моим рабом, если тебе так проще. А меня – господином. Какая разница, в конце концов? Если дело в этом… – Ты не сможешь, – тихо сказал Саша. – Ты лишь уничтожишь меня… и себя. – Черт! Черт! Черт! Ты хочешь сказать, что все эти твои хозяева, господа, повелители, мать их, они тебя не уничтожали? Не делали из тебя шлюху? Не выбивали из тебя человеческое достоинство своими хлыстами, плетками, палками? Они просто забили тебя! А ты не желаешь этого признавать! Ты боишься их, ты боишься меня, ты боишься всего и всех! Да ты и себя боишься. Себя – в первую очередь, вот в чем твоя проблема. Подставляешься под плетки и кулаки, потому что думаешь, что все это загонит твои страхи куда-то глубоко внутрь. Только страхи не уходят. Они пожирают тебя изнутри! А я хочу тебя спасти! Но нельзя вылечить наркомана, если он сам не захочет. А рабство для тебя – это наркотик! Не более! – Возможно, – спокойно согласился Саша. – Но тебе не кажется, что ты не меньший наркоман? Просто по-иному? Ты упиваешься тем, что считаешь свободой, хотя это никакая не свобода. Ты как Сизиф упрямо толкаешь в гору огромный камень. Но вершина, к которой ты стремишься, это мертвый пик, где дуют ледяные ветры. Где нельзя сделать и шага, потому что любой шаг будет шагом в пропасть. Вот что такое твоя свобода. – Послушай, – сказал вдруг Йен, – знаешь, о чем я все это время думаю? О том, чтобы поцеловать тебя. Здесь. Сейчас. Сжать тебя в объятиях. Но твой охранник тут же доложит Мурзину. И только это меня останавливает. Потому что Мурзин тебя… ты лучше меня знаешь, что он с тобой сделает. Саша не сказал ни слова, просто поднялся. Йен тоже встал, понимая, что разговор закончен, что серые озера безвозвратно скрылись во мраке, окутавшем мир, где грохотала черная бездна океана и сверкали холодные звезды. Саша задумчиво смотрел на Йена, а потом вдруг спокойно, не торопясь, сделал к нему шаг, обнял, и его пухлые, теплые губы впились в жесткие губы Йена. Йен буквально задохнулся. Мгновенно позабыв обо всем, он обвил руками парня и жадно пил его поцелуй, словно это был последний поцелуй в его жизни. Он прижимался к Саше и прижимал его к себе, не желая отпускать ни за что, ни за что на свете… Но Саша отступил назад, заставив Йена разжать объятия, молча взял свой рюкзачок и зашагал к вилле, освещенной яркими огнями фонарей. Его телохранитель черной тенью двинулся за ним. Йен смотрел вслед удаляющемуся парню, совершенно ошарашенный, не верящий тому, что только что произошло. Когда Саша скрылся за кустами, Йен вздохнул, повернулся и долго смотрел на черную океанскую бездну. Здесь была свобода. Свобода. Но не было парня с серыми глазами, похожими на озера, и умопомрачительными теплыми, пухлыми губами. И снова где-то недалеко послышалось глухое львиное рычание. *** Москва, октябрь 2007 года – Что? Что? – яростно вопил Игорь, правой рукой прижимая к уху мобильник, а левой отчаянно руля. – Бля, да что ж такое… Его белый мерседес летел по Садовому кольцу, то и дело обгоняя и подрезая другие машины, возмущенно сигналившие вслед наглому мажору-«шашечнику». Было уже темно, лил сильный дождь, «дворники» работали вовсю, но лобовое стекло все равно то и дело заливало, так что Игорь вел машину почти вслепую. Да еще, как назло, этот проклятый звонок, на который он не мог не ответить. По-хорошему, надо было отвернуть к обочине, остановиться, невзирая на все запрещающие знаки, включить аварийку и спокойно поговорить. Но Игорь упрямо продолжал гнать «мерина» сквозь ливень. Его красивое лицо было напряжено, взгляд был затравленным, как у человека, которого обложили со всех сторон и которому некуда деваться. – Что? Что? Нет! Нет! Блядь, да уйди с дороги, лошара… Нет, нет, это я не вам! Поймите, сейчас никак! – кричал Игорь, брызгая слюной. – Да, я понимаю. Но поймите и вы, форс-мажор. Я не могу сейчас… Но я все отдам … Что? Да, понимаю. Проценты. Но поймите… Что? Саша? Ммм… – это было скорее не мычание, а стон. – Нет, Сашу я не могу сейчас предоставить. У него… долгосрочный контракт. Но я могу… Что? В счет частичного погашения? Да, еб… – это Игорь адресовал не абоненту, а дешевой «шкоде», которая не желала уступать дорогу его крутому «мерсу». – Да я с радостью… Да отвали уже в сторону, козел… Простите, это не вам, я за рулем… Саша правда сейчас занят. У него контракт. Долгосрочный! Но… Нет, нет… Блядь, да ты-то куда лезешь, ведро с гайками… Это не вам, простите. Не вам, не вам, просто я за рулем! Послушайте… Пожалуйста, послушайте… Есть другие мальчики, просто сказка… Что? Только Саша? Ну никак сейчас, поймите! Саши вообще сейчас нет в России. Понятия не имею! Что? Что? Послушайте… Прошу, не надо! Я найду деньги, я все выплачу… Я же никогда вас не подводил, я всегдааааааааааа! Бляаааааааа! Вопль вырвался из глотки Игоря, когда навстречу ему вылетела, слепя фарами, «тойота», очевидно, потерявшая управление на скользкой дороге. Игорь отчаянно крутанул руль вправо, дал по тормозам, но он, разгоряченный разговором, разогнал «мерс» почти до 120 километров в час, последовал сильный удар в бок, машину резко повело, и Игорь увидел стремительно летящий на него фонарный столб. Дикий визг тормозов, резкий удар, звон стекла, глухой хлопок подушек безопасности… Дальше наступила темнота. *** Агазе, октябрь 2007 года Саша, опустив голову, стоял в гостиной, устланной шкурами, уставленной копьями, статуэтками божков, украшенной аляповатыми мозаиками и позолотой. Мурзин сидел в кресле со стаканом янтарного бренди в руке. Взгляд темных глаз был устремлен на Сашу. – В глаза смотри! – тихо приказал Мурзин. Саша послушно поднял глаза, и Мурзин не увидел в них страха. Только отрешенность, как будто их обладатель пребывал в другом мире, а перед Мурзиным была только его бренная оболочка. И эта отрешенность, красивые, мускулистые, опущенные руки, изгиб сильной шеи, неуловимое изящество позы, все это вместе завораживало. Мурзин вздохнул, отставляя стакан с бренди. Всё шло не так, как задумывалось. – На колени! – приказал он, не повышая голоса и как будто нехотя. Парень послушно опустился на львиную шкуру, устилавшую мраморный пол. Звонкий удар пощечины. Затем еще. Еще и еще. Саша не пытался увернуться. Просто подставлял щеки. – В глаза смотри! – снова потребовал Мурзин. В серых глазах по-прежнему была отрешенность, рот был приоткрыт. Мурзин стиснул зубы. В нем проснулся зверь, желавший немедленно наказать саба, порвать его в клочья. Но нечто подсказывало Мурзину, что это бесполезно. Это было бы наказанием разве что для тела шлюхи. А это тело, крепкое, мускулистое, холеное, видывало всякое. Это тело было привычно к боли и не знало стыда. Требовалось нечто другое, чтобы войти в глубину серых озер. Именно там таилось главное – дремлющее, непостижимое, опасное и желанное. Именно это предстояло завоевать Геннадию. А тело… Да, оно будет наказано. Оно еще будет скулить, визжать, молить о пощаде. Будет. – Ты сам обнял и поцеловал его, – произнес Мурзин, тоном судьи, зачитывающего обвинительный приговор. – Да, Господин, – голос саба был кротким и спокойным. – Почему ты это сделал? Рассчитывал, что наказание будет не слишком жестоким? – голос Мурзина был обманчиво спокойным. Саб молчал. – А может быть, наоборот? – поднял бровь Мурзин. – Может быть, ты хотел спровоцировать меня? Захотел боли? Сильной боли? Ты ведь любишь боль? – Боль – огонь, и он необходим, когда в груди холод, – прозвучало в ответ. Мурзин открыл рот. Он ожидал чего угодно, но не этого странного ответа. Парень пытается заговорить ему зубы? Разыгрывает ебанутого на всю голову? Нет, Мурзин видел, что дело в не в этом. – Жду решения Господина, – темно-русая голова склонилась. В глазах Мурзина мелькнуло восхищение. Саб не ответил на вопрос, просто перебросил мяч на поле Господина. Просто, изящно, красиво. Нельзя не оценить! И этот мяч было необходимо отбить. Иначе саб незаметно начнет манипулировать Старшим. – А сам ты можешь решить? – небрежно осведомился Мурзин. Саб поднял голову, серые глаза широко раскрылись. – Я хочу, чтобы ты сам выбрал себе наказание, – медленно произнес Мурзин. В серых глазах теперь было смятение, переходящее в панику. Мурзин видел, что удар попал в цель. Этот саб действительно боится принимать решения. Боится. Хотя… не побоялся же он прилюдного поцелуя с гребаным Хейденом. Сам потянулся к этому ублюдку. Что вообще творится в его голове? – Я не способен выбрать себе наказание, – тихо проговорил саб, вдруг успокоившись. – И прошу Господина наказать меня и за это. Какой умный мальчик! Упорный. Увертливый. Умеет отбивать удары. Мурзин все больше наслаждался игрой с ним. Нет, это была не игра в кошки-мышки. Это была игра Дома и саба. Саба послушного внешне, но внутри остававшегося terra incognita. И это захватывало Мурзина. Вкупе с непостижимым очарованием парня, стоявшего на коленях. Каждое его движение походило на драгоценную каплю изысканного коньяка, которая текла по языку, открывая все новые опьяняющие сочетания вкусов. – Что тебе говорил Хейден? – произнес он, прожигая парня взглядом. – Предлагал уйти к нему, – без запинки ответил Саша. – А ты? – Отказался. – Почему? – Мы разные. – Вот как… А если бы вы не были разными? Ты ушел бы к нему? – Да, если бы он отнял меня у тебя. Или если бы ты меня выгнал. Глаза Мурзина сузились. – Вот, значит, как… – он замолчал. В смотревших на него серых глазах по-прежнему была отрешенность. – Что ж, – медленно проговорил Мурзин. – Я тебя выгоняю. Прямо сейчас. Саша непонимающе уставился на Мурзина. – Я. Тебя. Выгоняю, – повторил тот. – Для меня ты больше никто. Забирай свой паспорт, свои шмотки. Деньги на карточке у тебя есть. Владимир даст тебе еще наличных, я распоряжусь. Можешь идти куда хочешь. Оставаться здесь, в этой африканской дыре. Или возвращаться в Россию. Или отправляться еще куда-то. Можешь даже идти к этому Хейдену. Мне ты не нужен. Убирайся. Мурзин почувствовал мрачное удовлетворение, когда увидел, как в серых глазах зашевелился страх. И не просто страх, а ужас, граничащий с безумием. Саб неверяще смотрел на человека, который только что отказался быть его Господином и выставлял прочь. Нет, он не боялся остаться один, в незнакомой африканской стране. Не потому что был так уверен в себе. Он вообще сейчас об этом не думал. Он остался без Господина. Мир рушился, все теряло смысл… Мурзин бесстрастно смотрел на саба, выжидая: как тот поступит? Будет в ногах молить о прощении? Разразится проклятьями, пустит в ход кулаки? Хлопнет дверью? Произошло последнее. Но не совсем. Саша не хлопал дверью. Он просто низко склонил голову и бесшумно, с кошачьей грацией вышел из гостиной, осторожно прикрыв за собой дверь. Мурзин удивленно хмыкнул и нажал кнопку вызова охраны. ***

Раскаленным свинцом

боль течет по натянутым жилам,

только холод в груди,

как и прежде, томит и томит,

словно в космос зовет

к равнодушным далеким светилам,

где кончается явь

и блуждают одни миражи.

Эта жгучая боль

и смертельный космический холод

рвут сознание в клочья

вонзаются в сердце ножом.

Где любовь, там повсюду

насмешек торчат частоколы,

и стоит темной глыбой

погибших надежд бастион.

Я однажды вернусь,

обязательно вырвусь из ада,

где по воле судьбы

непонятно за что заточён.

Только что меня ждет?

И любовь ли мне будет наградой?

Или темный простор

и тоска до скончанья времен?

Саша рассеянно вбивал эти строки в планшет, сидя на берегу океана. Вокруг была тьма, перед ним грохотали океанские волны, позади сверкали огни роскошных вилл, а над головой сверкали звезды – крупные, яркие, какие бывают только на экваторе. Звезды, которые так далеки, которым нет дела до того, что творится на Земле. Саша всматривался в темень океана, обрамленную белой пеной грохочущих волн. Ему некуда было идти. Точнее, он не знал куда идти. Жизнь стала похожа на остывающий прибрежный песок, на который накатывают огромные волны свободы и смерти. И тут он почувствовал, что в нем что-то шевельнулось. Нечто древнее, сильное, грозное. И снова он услышал львиное рычание. Оно шло непонятно откуда: не то его доносил ветер, не то Саше это просто казалось. Нет, в грохоте океанских волн нельзя было расслышать никакого рычания. Кроме вырывающегося из груди. Да, это рычал он сам. Точнее, не он. Он как будто со стороны растерянно наблюдал за самим собой – прежде незнакомым, поднимающим голову, выпрямляющимся и рычащим… *** Мурзин оставался в нелепой роскошной гостиной. Он выглядел усталым и мрачным. С утра все шло наперекосяк. Дело было не в зашедших в тупик переговорах по проекту «Сокоде», они давно уже были в тупике. Дело было в Саше. Мурзин, конечно, не собирался его отпускать. Только наказать, и он нашел оптимальное наказание. На самом деле Мурзин был совсем не против встречи Хейдена с его сабом. Более того, он сам спровоцировал их встречу. Мурзину хотелось позлить Хейдена, продемонстрировать, что драгоценность, о которой тот так мечтал, утрачена безвозвратно. Потому что Мурзин видел: Саша принял его как хозяина, как Господина. И был уверен, что Хейдена ждет жестокий облом. Саша не поддастся на уговоры Хейдена, что бы тот ни сулил. Потому что Хейден с его помешательством на свободе никогда не поймет, чего именно жаждет сероглазый саб. Мурзин допускал, что импульсивный Хейден, невзирая на присутствие телохранителей, полезет лапать Сашу. Что ж, пускай. Он лишь острее почувствует, что сероглазое сокровище ему не принадлежит. Но Мурзин никак не ожидал, что целоваться и обниматься полезет сам Саша. Это было для него громом среди ясного неба. Ему казалось, что он уже раскусил парня, понял его… Но нет. Серые, безмятежные озера еще таили немало тайн. Получается, что Саше Хейден не просто нравится, получается, что он влюблен в Хейдена? Иначе он не решился бы на этот безумный поступок на глазах телохранителя, понимая, что тот сразу доложит обо всем хозяину. Саша принимает его, Мурзина, как своего Господина, но при этом любит другого. С подобным Мурзин сталкивался впервые. В его понимании Господин и возлюбленный были неразделимыми понятиями. Саб – будь он Младшим партнером или рабом – отдает Господину все: душу и тело, верность, преданность, любовь. Иначе… иначе он негодный саб. Эта ситуация взбесила Мурзина. Да, Саша повел себя как негодный, недостойный саб, которого следовало вышвырнуть вон. Но Мурзин понял, что не может этого сделать. Сероглазый парень уже затянул его в свой серый, таинственный мир, и назад пути не было. Мурзин не мог его отпустить. Просто не мог. Даже если Саша отдает ему не всего себя. Даже если он любит другого. Пусть. Это значит лишь, что сердце саба следует завоевать. Изгнать из этого сердца напыщенного индюка Хейдена и прочно занять его место. И никому больше не уступать. Мурзин понимал, что перед ним стоит сложная задача. Возможно, неразрешимая. Но это лишь вселяло в него азарт. Он готов был сражаться за свое сероглазое сокровище, за его таинственное сердце, скрытое сумраком серых озер. Изгнание Саши было лишь игрой. Мурзин хотел, чтобы парень осознал, чего и кого лишился. А также хотел понаблюдать за его реакцией. Как поступит Саша, когда его выставят за ворота виллы? Сядет на землю и будет так сидеть до бесконечности, глядя во мрак серыми глазами? Это было бы на него похоже. Поплетется в город, попытается найти гостиницу, а затем постарается улететь? Вряд ли. Может быть, Саша будет долго бесцельно бродить по улицам Агазе. А это опасно. Его в лучшем случае ограбят, в худшем покалечат и убьют. Мурзин хорошо знал этот уголок Африки, и никаких иллюзий на этот счет не питал. Но он не собирался подвергать Сашу опасности и потому приказал Владимиру незаметно следовать за парнем. Если Саша удалится от виллы на значительное расстояние, за ним должна следовать машина с вооруженными телохранителями (в случае встречи с местными бандитами одного Владимира было бы недостаточно). Но эти распоряжения оказались излишними. Выйдя с территории виллы, Саша, не раздумывая, зашагал к океанскому берегу, о чем сразу было доложено Мурзину. Тот вздрогнул. Черт, что еще пришло в больную голову этого поэта, писателя, проститутки, этого саба малахольного?? Мурзин приказал Владимиру быть как можно ближе к Саше. Тревога в его душе превращалась в панику. Такого бывший спецназовец, прошедший вооруженные конфликты в десятке стран, не знал никогда. А главное из-за чего и из-за кого? Из-за того, что сероглазый недоумок потопал к океану? Ну и что? В любом случае, за ним следит Владимир – человек опытный … Мурзин залпом осушил бокал коллекционного бренди, вскочил и понесся к океанскому берегу. Он увидел впереди фигурку, сидящую на песке. Справа, за пальмой прятался Владимир. Впрочем, Саша никого не замечал. Он что-то набрал в планшете (Мурзин даже не сомневался, что стихи), а затем, спрятав планшет в рюкзачок, долго сидел неподвижно, глядя в океан. Потом вдруг разделся догола и двинулся прямо в грохочущие волны. Мускулистый, крепкий парень на фоне грохочущей темной бездны казался хрупким и беззащитным. Но Саша двигался вовсе не походкой человека, решившего свести счеты с жизнью. В фигуре человека, уходящего в океан, было что-то нечеловеческое. Словно это был пришелец из другого мира, двигавшийся с мягкой грацией опасного хищника, с высоко поднятой головой, знавший, что океан с грохочущими волнами неизбежно покорится таящейся в нем силе и мощи… Мурзин понимал, что надо бежать, остановить парня, но прирос к месту, следя за тем, как пришелец медленно, почти торжественно входит в грохочущий океан. Его тут же накрыла гигантская волна, парень исчез. Мурзин очнулся от наваждения и ринулся вперед, прямо в одежде, в океан. Владимир помчался вслед за боссом. Мурзин с головой бросился в огромную волну, его швырнуло к берегу, но он упрямо греб в темноте вперед. Он ничего не видел, да и не мог видеть в темных волнах, но откуда-то знал, где именно должен находиться его парень. Его парень. Его Младший. Перед тем, как его накрыла новая волна, Мурзин увидел прямо перед собой темный силуэт. Парень тоже упорно греб, в его движениях не было ни обреченности, ни паники, напротив, какая-то сосредоточенность и полное презрение к океанской стихии. Мурзин рванулся вперед, сумев схватить парня за руку. Тот обернулся, и Мурзину стало не по себе: он увидел разгневанное лицо, как будто залитое холодным звездным светом, серые глаза сверкали, а из груди вырывалось рычание. Но новая волна тут же накрыла их обоих. ***

Саша чувствовал, что в его груди пробуждается нечто древнее, грозное, мрачное… Ему казалось, что он, прежний, сейчас бессильно наблюдает за собой новым, рождающимся прямо здесь, на пустынном океанском берегу под яркими звездами. Рычание доносилось не со стороны, где, как помнил Саша, был президентский зверинец, оно шло из его груди. Это рычание принадлежало ему и в то же время не ему… И этот незнакомец, завладевший его телом, медленно двинулся к океану – торжественной, почти царственной походкой, а прежний Саша лишь бессильно наблюдал за этим. Саша осознавал, для чего этот новый движется в океанские волны: их мощь должна была омыть его, должна была унести прочь ветхую, дрожащую от страха оболочку. Это было неизбежно. Это могло произойти либо прямо здесь и сейчас, в океанских волнах, либо позже. Но Саша понимал, что это неизбежно, потому что это предназначено свыше, и нет в земном мире силы и воли, способной воспротивиться предназначенному.

В ушах свистел ветер, в небесах среди звезд мерцали красные сигнальные огни самолета, идущего на посадку. Мощная волна накрыла Сашу с головой, потянула от берега. Еще одна волна, более мощная, ослепила, оглушила, повлекла туда, откуда возврата уже не будет. Нет, не навстречу смерти. Навстречу новому, пугающему, захватывающему… неизбежному. Саша – прежний Саша – чувствовал, что приближается к точке невозврата. Еще несколько мгновений – и ничего прежнего не будет. Тот, кто проснулся в нем, уверенно и свободно чувствовал себя в бушующей стихии, не боялся ее, и смерть была ему не страшна. Но прежний Саша понимал, что погибает. Погибает не физически, погибает иначе… Он был обречен на гибель, уступив место новому – самому себе, но новому. Через секунду надо было делать выбор.

И тут Саша почувствовал чью-то железную хватку. Гневно зарычав, он обернулся и увидел Старшего. В темных глазах читались изумление и неверие, но в то же время эти глаза звали, звали к себе… Они словно просили его остаться. Снова из груди вырвалось грозное рычание, но тут огромная волна накрыла их с головой…

*** Когда Мурзин вытащил Сашу из воды, то первым его желанием было избить ненормального чудика. Вторым желанием было схватить на руки и нести до дома… В ту ночь у них не было секса. Мурзин не сказал Саше ни слова. Просто прижимал к себе. Не целуя. Не лаская. Не мучая. Просто прижимая, как будто страшась потерять. Наутро Мурзин был мрачен как туча. На переговорах в кабинете Нбеки между ним и Хейденом снова летели искры. Они угрожали друг другу, но ни на шаг ни отступали с занятых позиций. Наконец, Хейден попросил у Нбеки разрешения побеседовать с Мурзиным наедине. Президент республики, которому впервые довелось участвовать в подобных переговорах, с радостью согласился. С еще большей радостью он выставил бы обоих упрямцев из своей страны, но, увы, не мог себе этого позволить. Хейден и Мурзин вышли в сад, примыкающий к президентскому дворцу. Там журчали искусственные ручейки, били фонтаны, пестрели яркие цветы, порхали разноцветные бабочки. Они укрылись в беседке, чтобы спастись от жаркого солнца. Лицо Мурзина было непроницаемым. Взгляд Хейдена был пытливым и агрессивным. – Что вы хотели сказать мне, Йен? – Вы знаете, что произошло вчера на пляже? – глядя Мурзину прямо в глаза, спросил тот. Мурзин усмехнулся. – Так и думал, что вы об этом заговорите. Да, Йен, знаю. Знаю дальше больше вашего. – Больше моего? – Йен готов был прожечь Мурзина взглядом. – После вашего поцелуя я выгнал его. И он полез в океан. – Что? – вздрогнул Йен. – Нет, он не решил топиться, – задумчиво сказал Мурин. – Это было нечто иное. Сумасшествие, если хотите. Если бы вы видели его глаза… Если бы вы слышали его рычание… В это время до них донеслось рычание. Мурзин вздрогнул. – Белый лев, – произнес он. – Белый лев из президентского зверинца. Он хотел было сказать: «Именно так рычал Саша». Но промолчал. Хейдену незачем было знать. Йен воспринял внезапное молчание Мурзина по-своему. – Вы избили его! Так? – Дал пару пощечин, если вам так интересно. – Мурзин, вы погубите его. – Его пытаетесь погубить вы, Хейден. Вы не можете подобрать к нему ключ и пытаетесь взломать. А я нашел к нему ключ. И я знаю, что нужно Саше. – Ни черта вы не знаете, Мурзин! Это вы губите его. Потому что Саша болен. Серьезно болен. Психически. Он патологически боится жить самостоятельно, а вы лишь усугубляете его болезнь, корча из себя его Господина! – Вот в этом вы весь, Хейден, поборник свободы, – с едкой иронией заметил Мурзин. – Если кто-то живет вопреки вашим представлениям, вы тут же объявляете это болезнью или преступлением. Вам даже не приходит в голову, что ваши ценности для других могут таковыми и не являться. – Ничего подобного! – с жаром возразил Йен. – Я никому ничего не навязываю! – Даже здесь, в Чамбе, где вы устроили переворот? Это вы называете «никому ничего не навязываю»? – Переворот для Африки обычное дело, – нервно огрызнулся Йен. – И я не вмешиваюсь в их уклад жизни, не пытаюсь тут насаждать демократию… – Еще бы! – усмехнулся Мурзин. – Вы ведь хорошо понимаете, что демократия здесь будет означать хаос, и вы рискуете потерять свои денежки, а потому предпочитаете, чтобы здесь была диктатура. Вы боретесь за свободу лишь до тех пор, пока она не угрожает вашим интересам, Хейден. – Я пригласил вас сюда не для мировоззренческого диспута, Мурзин, – сквозь зубы бросил Йен. – Мне плевать, что вы обо мне думаете. Я хочу предложить вам сделку. Очень выгодную для вас. Именно то, чего вы отчаянно добиваетесь. Я готов продать вам часть своих акций, чтобы вы получили вожделенный блокирующий пакет в «Сокоде». Отлично владеющий собой Мурзин не смог скрыть изумления. – Что? – повторил он, не веря своим ушам. – Вы предлагаете мне блокирующий пакет? – Именно, – теперь уже лицо Хейдена стало непроницаемым. – Вы шутите? – не скрывая скепсиса, спросил Мурзин. – Ничуть. – Но, – прищурился Мурзин, – очевидно, у вас есть какое-то условие. Причем такое, которое вы не хотели озвучивать в присутствии Нбеки. – Это условие было моим запасным вариантом, на который я готов был пойти только в самом крайнем случае, – вздохнул Йен. – И какое же это условие? – Вы отдадите мне Сашу. Мурзин застыл. – Что? – повторил он, как будто не понимая партнера. – Вы отдадите мне Сашу, – спокойно произнес Йен. – Он не любит вас. Он любит меня. Вы его погубите, а я его спасу. Выражение лица Мурзина при этих словах Хейдена менялось от изумленного до злого, а затем снова стало непроницаемым. – И как сочетается работорговля с вашими принципами свободы? – ядовито осведомился Мурзин. – В прошлом рабов нередко выкупали для того, чтобы дать им свободу, – спокойно сказал Йен. – А мнение раба, которого вы собираетесь выкупить у меня, вас, конечно, не интересует, – саркастически заметил Мурзин. – Ах да, я и забыл, он же психически болен! Уверен, вы поместите его в самую лучшую психиатрическую клинику, откуда лет через десять-пятнадцать он выйдет поборником свободы. Таким же как вы. – Прекратите ерничать, Мурзин! – вскипел Йен. – В конце концов, я сделал вам деловое предложение. По сути я полностью принимаю ваши условия. Вы победили. Добились своего. Взамен я требую только одного: отдайте мне Сашу. – А вы дорого его цените, Хейден, – заметил Мурзин. – За свои 2% акций вы получите около 30 миллионов долларов. – А ваша выгода от получения блокирующего пакета составит сотни миллионов долларов. Под миллиард, Мурзин. – Саша Забродин – самый дорогой раб в истории, – заметил Мурзин. – Итак, вы согласны? Вы отдаете мне Сашу? – глядя прямо в глаза Мурзину, спросил Йен. – Нет, – твердо ответил тот.

====== 11. МОЛЬБА АНТРАЦИТОВЫХ ГЛАЗ ======

ГЛАВА 11. МОЛЬБА АНТРАЦИТОВЫХ ГЛАЗ Москва, октябрь-ноябрь 2007 года Жизнь Саши после возвращения из Чамбе резко изменилась. Теперь уже он был не элитной проституткой, а любовником богатого человека. Содержанкой. Но эти внешние изменения служили лишь прикрытием его стремления оставаться прежним. То, что произошло на берегуокеана в Агазе, Сашу испугало. Он понял, что в нем живет кто-то незнакомый. И боялся этого незнакомца. И делал все, чтобы оттянуть день и час, когда незнакомец, вроде бы снова уснувший, проснется и вырвется из глубин таинственных миров. Саша чувствовал, что это неизбежно. Что предотвратить перемену невозможно, как нельзя предотвратить наступление рассвета. И потому он прятался от дневного света в привычных темных подвалах подчинения, отчаянно тянулся к Старшему, надеясь, что тот сможет защитить его от незнакомца – сильного, властного, грозного. Защитить Сашу от самого себя. Жил Саша теперь в загородном доме Мурзина, близ Клязьминского водохранилища, к северу от Москвы. Мурзин вовсе не держал его в заточении и не возражал, чтобы Саша ездил, куда ему вздумается, но только в сопровождении телохранителя. Саша мог тусоваться с друзьями, бывать в кафе, ресторанах, барах, клубах… В этом смысле Мурзин был удивительно либерален. Но ставил одно жесткое условие: никакого траха. Ни с кем. И, желательно, никаких прикосновений. Только рукопожатия, в лучшем случае дежурный поцелуй при встрече (ну а как в гей-тусовке без этого?).

Но встречаться Саше было особенно не с кем. Он как был, так и остался одиночкой. Универ, однокурсники были в прошлом. С «мальчиками из фирмы» Игоря Сашу всегда связывали только «производственные отношения». Все равно что общение в офисе: людей связывает только общая работа, а когда человек увольняется, то общение с ним тут же сходит на нет. Люди чаще всего бывают друг другу просто неинтересны.

Правда, в случае с Сашей все было иначе: он как раз был интересен многим. Неведомо какими путями гей-тусовка узнала, что он теперь живет с богатым любовником, купается в роскоши и ездит на роскошном «бентли» в сопровождении телохранителя. Словом, стал «золотым мальчиком», что вызывало пересуды, зависть и ненависть прежних его «коллег» и знакомых. Но это была лишь внешняя сторона, которая мало волновала Сашу. Нет, он вовсе не был безразличен к красивым и дорогим шмоткам, ему нравилось, что его возят на шикарной тачке, что его охраняют и все остальное. Но это не породило в нем спеси, сознания собственной исключительности. Он воспринимал это скорее как случайность, ничем не заслуженную. Он знал, что во всем зависит от Старшего и что тот в любой момент может выставить его за ворота. И он снова ничем не будет отличаться от остальных.

Впрочем, Саша мог не опасаться умереть с голоду. Помимо того, что он жил на всем готовом, ежемесячно на его личный счет падала крупная сумма. Он нигде не работал, но теперь формально числился референтом в банке Мурзина. Причем в офисе банка Саша почти не бывал. Ни в каких деловых встречах Мурзина не участвовал. Его обязанности референта сводились к тому, чтобы время от времени сопровождать Мурзина на светские тусовки. Ориентация Мурзина в кругах элиты была секретом Полишинеля, поэтому Сашу на этих тусовках воспринимали как «мальчика банкира».

Он вызывал интерес у скучающих жен и любовниц богатых бизнесменов, которые все время пытались у него выведать, «как оно, с Мурзиным»? Но Саша уже прошел школу «мальчика по вызову» и хорошо освоил науку изящно уходить от ответов на неудобные вопросы любопытных клиентов. Эта же школа помогала ему держаться легко и непринужденно, разыгрывая из себя элегантного, светского молодого человека с хорошими манерами. В общем, Мурзину было не стыдно за своего «референта».

На светских тусовках Саша встречал и своих бывших клиентов. В большинстве своем они делали вид, что незнакомы и старались держаться от Саши подальше. Саша, само собой, поступал так же. Но парочка бывших клиентов пыталась насесть на Сашу с совершенно определенными предложениями. Как и двое-трое богатых типов, которых он ни разу прежде не встречал. Эти предложения Саша мягко, но однозначно отклонял. Впрочем, когда узнавали, что он теперь «мальчик Мурзина», то от него быстро отставали. У Мурзина была репутация человека, с которым лучше не связываться.

Эти выходы в свет не кружили Саше голову. Он воспринимал их как исполнение воли Старшего, не более. Впрочем, Саше, не прекращавшему свои литературные труды, было интересно наблюдать за этой «комедией нравов». Одно дело читать в книгах, а другое – видеть воочию. В светских тусовках было немало типажей и персонажей, украсивших бы любой роман.

На одной из таких тусовок, проходившей в шикарном особняке в Жуковке, что на Рублевке, Саша увидел Влада Силецкого. И похолодел от страха. После возвращения Саши из Чамбе ни Силецкий, ни Игорь никак не напоминали о себе. Саша старался не думать о проклятой расписке, как старается человек не думать о тяжелой и опасной болезни, которая подтачивает его силы. Проще говоря, Саша прятал голову в песок. Но сейчас прятать голову было негде.

Саша старался не смотреть на Силецкого и держаться поближе к Старшему. Он хорошо понимал, что вряд ли Силецкий подойдет к нему на глазах у Мурзина. Но тот подошел, когда Мурзин вышел из зала для беседы с каким-то важным чиновником.

Влад моментально оказался возле Саши, которого как раз донимала трепом стареющая красотка, на 90% состоявшая из ботокса, силикона и опилок. Она упоенно вещала о «чудесном спа» где-то в Милане. Саша кивал и поддакивал, видя в этой дуре набитой спасение от Влада. Но Влад моментально смел баррикаду в виде ботоксно-силиконовой дамы, за локоть оттащив Сашу в дальний угол зала. – Ты что, шлюха, решил, что все можно? –зашипел он. – Забыл, зачем тебя к Мурзину послали? Саша молчал. – Блядь, так бы и размазал сейчас твою харю пидорскую, – злобно сказал Влад. –Забыл, что у меня твоя расписка? Думал, все само собой рассосется? Нет, пидор, это тебе не хуй сосать. Мне нужна флешка из мурзинского сейфа! И ты ее достанешь. Усёк? – Нет, – коротко ответил Саша, сам поражаясь тому, как легко он это произнес – не испытывая ни тяжести, ни страха. – Нет? – Силецкий отступил на шаг, на его лице появилась ухмылка – удивленная и угрожающая одновременно. – Да я смотрю, твою башку об асфальт приложили не раз, а как минимум три. Ты остатки мозгов проебал, мудила? Смотри, твоя расписочка окажется прямо у Мурзина. И он вмиг два и два сложит, тут же поймет, зачем ты в его доме оказался, пидор гнойный. А ты, наверное, лучше других знаешь, на что Мурзин способен! Саша побледнел. Эта мысль действительно приводила его в ужас. – Нет, – повторил он, теперь уже через силу. – Если хочешь, отдавай расписку Мурзину. Хоть прямо сейчас. – Вот как запел? – глаза Влада сузились. – А ты не забыл, что по вашим ебаным садомазохистским правилам твоим хозяином являюсь именно я? А вовсе не Мурзин? – Нет, – серые глаза Саши смотрели куда-то сквозь Влада. – Ты не мой хозяин. Потому что ты обманом взял с меня расписку. Я тебе ни копейки не должен. – Тебя продал мне твой сутенер за долги! – отрезал Влад. – Поэтому ты – мой. Силецкий ни черта не понимал в Теме и не желал понимать, но интуитивно давил на верный рычаг: отношения раба и хозяина. Если для Силецкого это ровным счетом ничего не значило, то для Саши значило очень многое, и Влад это чувствовал. – Ты шантажировал его и меня, – в голосе Саши звенел лед. – Это нечестная сделка. – Хм, а какая еще может быть сделка с сутенером-пидарасом? – презрительно выплюнул Влад. – Ты-то сам, что знаешь о честности, шлюха продажная? – Больше чем ты, – бесстрастно ответил Саша. Тот побагровел. Если бы это был не великосветский прием, то Саша, наверное, уже валялся бы на полу, захлебываясь кровью. Но Влад только сжал кулаки и смотрел на Сашу с лютой ненавистью, словно хотел сжечь его своим взглядом. Но эта ненависть тонула в отрешенности серых глаз-озер. – Ах вот как! Значит, ты честный. Может, ты еще и совестливый? – ядовито осведомился Влад. – Раньше жопу лизал своему сутенеру, а теперь и знать не хочешь, где он и что с ним. Саша вздрогнул, в его глазах мелькнула тревога. После возвращения Саши из Чамбе Игорь ни разу не пытался с ним связаться: ни по телефону, ни каким-либо другим способом. Но Саша полагал, что Игорю запрещает с ним общаться Влад. Положа руку на сердце, Сашу это не расстраивало. С Игорем было связано слишком много болезненных воспоминаний, и Саше хотелось, чтобы они покоились на дне озера памяти. – Этот твой пидор-хозяин, пока ты в Африке жопу Мурзину подставлял, расхерачился на своем «мерине», – насмешливо продолжал Влад. – Нехуй было гнать в ливень на скорости за сто. В фонарный столб въебошился. – Он… жив? – серые глаза широко распахнулись и стали почти круглыми. – Если это можно назвать жив, то жив, – продолжал Влад, презрительно выпятив нижнюю губу. – Повреждения позвоночника, черепно-мозговая травма с обширным кровоизлиянием. В общем, его откачали, хотя лучше бы этому пидору гнойному было сдохнуть. Короче, теперь у него левая половина тела парализована. Овощ, одним словом. Саша замер. – Но это его по любому не спасет, – жестко произнес Влад. – Значит, так. Тебе дается неделя. Если через неделю флешка не будет у меня, то я этому Игорю шею сверну, впрочем, для него это даже лучше будет… И до тебя доберусь, никакая охрана тебя не спасет, усёк? Да Мурзин сам тебя выкинет пинком под зад. А уж я тебя за воротами подожду. Вот и думай, пидовка ебаная, своей жопой, мозгов у тебя все равно ноль. Влад резко повернулся и пошел прочь, в центр зала. Саша стоял, застыв. Игорь… Нет, он прекрасно понимал, кто такой Игорь, да все он понимал! Но спешно достал телефон и набрал номер Масика, одного из «мальчиков фирмы». Масик был недоступен. Саша позвонил Кире – красивому парню-атлету, входившему в тот же контингент. Тот долго не брал трубку. Потом все-таки ответил. – Чё тебе? – прошипел он, даже не дав Саше сказать «привет». – Какого хера звонишь? У тебя все в шоколаде, я слышал, да? Вот и радуйся, пухлогубый ты наш. А этот номер забудь! – Стой, подожди, что с Игорем? Где он? – Да пиздец твоему Игорю! И всем нам из-за этого мудилы! – раздался рык в телефоне, после чего абонент отключился. Саша снова набрал Киру, но, судя по всему, тот уже внес его в черный список. Саша набрал номер Славика – субтильного крашеного блондинчика, которого трудно было отличить от девушки. – Ой, Сашончик, как я рада тебя слышать, – защебетал Славик. – Говорят, ты замуж вышла за какого-то крутого, да? Тебя на «бентли» видели, всю такую прикинутую… Может, пересечемся, а? – Ты в курсе, что с Игорем? – прервал этот щебет Саша. – Ой… с Игорем-то… – Славик запнулся, словно пытаясь понять, о каком Игоре идет речь, хотя сам трудился в «фирме» уже почти два года. – А, ну да, он же в аварию попал. Такой ужас, знаешь… Тачку свою разбил, так жалко… – Где он? – у Саши не было никакого желания слушать стенания Славика о разбитой тачке Игоря. – Ой, да в этом, как его… в Подольске. И вообще, двигаться не может, – манерно протянул Славик. – Сашончик, я просто не представляю, что с нами будет теперь… Тебе-то хорошо, ты замуж вышла. А у нас… Все заказы ведь через него шли! Я тут пытаюсь сам на клиентов выходить, но это всё так сложно. Другие наши папиков себе ищут… – Игорь в Подольске? Где именно? – Да откуда я знаю? Он теперь овощ! Сам виноват, пусть теперь и живет как хочет. Знаешь, сколько теперь у людей проблем из-за него? «Фирма» накрылась медным тазом, а нам что делать? На вокзале стоять? Я, знаешь ли, свою попку дорого ценю! Слушай, а ты одолжить мне не можешь? У меня сейчас вааще голяк. Мне эпиляцию нужно делать, а не на что! – Славик, кажется, готов был разрыдаться. – Сашончик, одолжи, а? Я отдам! У тебя же муж богатый, все говорят… – Сколько надо? – спросил Саша. – Ой, ну… пятьдесят косарей хотя бы, – выдохнул Славик. – Мне нужен адрес Игоря, – спокойно и жестко произнес Саша. – Ну… слушай, да я понятия не имею, где он. Где-то в Подольске… А, я же знаю, как узнать! Точно, смогу! Но ты мне сначала пятьдесят переведи. – Сначала 25. Пришлешь адрес – получишь остальные. И учти, наебешь – мой муж тебя в асфальт закатает. Усёк? – Саша сам удивился своей лексике и тону. Похоже, общение с Владом не прошло для него даром. – Да ты что? Все сделаю! – защебетал Славик. – Сашончик, ты же знаешь меня. Я просто сейчас, ну ты сам понимаешь, все же накрылось, в «Бразерсе» снялся, так меня отымели и кинули, представляешь, сейчас вообще через инет ищу клиентов… – Все. Ты понял, – жестко прервал Саша причитания Славика. Через час у него уже был адрес. Он перевел Славику деньги. Конечно, если бы Славик его обманул, то… ничего бы ему за это не было. Сашу часто обманывали, особенно когда он давал в долг. Кидали. Он относился к этому не то чтобы равнодушно, но как к чему-то неизбежному. Например, как к непогоде на улице. Его мучил другой вопрос: спрашивать ли разрешения Старшего на посещение Игоря? Но Старший ведь уже санкционировал любые его встречи. Главное условие – никакого секса. А в этом случае никакого секса и быть не могло. И все же в машине, когда они возвращались домой, Саша сказал: – Я завтра хочу съездить к… Игорю. Он после аварии… – Знаю, – безучастно произнес Старший. – Ты позволишь? – Тебе что, жаль эту мразь? – Старший насмешливо посмотрел на Сашу. Тот молчал, глядя куда-то в пустоту. Старший пожал плечами. – Можешь ехать. Но не смей дотрагиваться. Даже кончиком пальца. Понял? А когда возвратишься, тебя тщательно вымоют. Не хочу, чтобы от тебя воняло этим ублюдком. Саша покорно склонил голову. *** Сан-Франциско, ноябрь 2007 года – Йен, чем ты недоволен? – спросил Эрик Киллерс. – В Чамбе все прошло по плану. Они сидели в комнате отдыха, примыкавшей к кабинету Хейдена. Как и из кабинета, отсюда открывался великолепный вид на Сан-Франциско. Перед Хейденом стоял бокал бренди, перед Киллерсом – стакан содовой. Оба мужчины были без галстуков, с расстегнутыми воротниками. – Да, – проговорил Йен, уставившись на панораму в окне. – По плану. – Мурзин, конечно, начнет гадить. И это проблема. Но решаемая. Да, он может завалить оружием эти шайки на границе с Бенином, чтобы они устраивали нападения на трассе. Но, во-первых, армия Нбеки не такая уж беспомощная. Она может загнать этих ублюдков в джунгли. А, во-вторых… Но это уже по твоей части. Перебои с поставками титана и алюминия вызовут недовольство ЕС, в первую очередь французов. Они считают Чамбе своим сортиром. А у Мурзина очень серьезные интересы в Европе. Он перекачивает деньги в европейские банки. У тебя есть данные… Его можно очень здорово прищемить за хвост. Деваться ему будет некуда. – Да, – хмуро произнес Йен. – Натравить на Мурзина французов – это часть плана. – Часть плана? – переспросил Эрик. Йен, помолчав, произнес: – Я хочу начать войну против Мурзина. Тотальную. – За каким хреном? – недоуменно воззрился на него Эрик. – Ваши интересы с Мурзиным пересекаются только в Чамбе. – Я хочу уничтожить бизнес Мурзина, – проговорил Йен. – И хочу, чтобы ты этим занялся. – Хм… Могу я поинтересоваться причинами? Хейден молчал. Потом сделал большой глоток бренди. – Можешь, Эрик. Но это должно остаться между нами. Ты больше чем мой сотрудник, ты мой друг, и ты должен понять. Я никогда не смешивал бизнес и личное. Но сейчас я делаю именно это. – То есть причина в личной ненависти? – уточнил Эрик. – Причина в любви, – с горькой усмешкой сказал Йен. Эрик присвистнул. – Погоди… Дай догадаться… Неужели тот самый парень, который сопровождал Мурзина в Чамбе? С такими серыми глазами? На огромного кота похож? – Ты тоже обратил внимание? – в голосе Йена прозвучали нотки ревности. – Не беспокойся, – Эрик широко улыбнулся белозубой улыбкой. – Твой предмет обожания находится вне зоны моих сексуальных пристрастий. Но, Йен, это безумие. Слушай, я не лезу в твой бизнес, мои задачи довольно специфичны. Но то, что ты сказал, меня пугает. Хотя я не из пугливых, ты знаешь. – Что тебя пугает? – пожал плечами Йен. – Мурзин – это не магнат мирового уровня. Он всего лишь один из российских олигархов, к тому же не первой величины. У него нет прочных связей в верхах на Западе. К нему там относятся как к проходимцу. – Но тебя тоже не все воспринимают всерьез, Йен, уж извини за прямоту. Тебя считают амбициозным мечтателем, который сумел заработать пару миллиардов и теперь хочет наделать на эти деньги дорогих игрушек. Да, ты многим утер нос, но ты не из когорты Ротшильдов, Рокфеллеров и прочих. Эти могут себе позволить уничтожить кого угодно. Ты – нет. Пока, во всяком случае. – Ты прав, не могу, – кивнул Йен. – Но я готов рискнуть. – Йен, учти, когда ты разоришься, я не приму тебя на работу. Мне не нужны психопаты. Я тебя предупредил. – Значит, придется устраиваться кассиром в гипермаркете, – пожал плечами Йен. – Я тебе не доверил бы кассу даже в самом захудалом магазине. – По счастью, ты не владелец захудалого магазина. И пока ты им не стал, сделай вот что. Мне нужно подобраться к Мурзину с тыла. Разработай стратегию. В России у Мурзина немало врагов. Самые серьезные и опасные – семья Силецких. Их интересы входят в прямой конфликт с интересами Мурзина. Между ними давно идет война. Для меня логично стать союзником Силецких, чтобы взять Мурзина в клещи. Вот флешка, в ней подробное досье и на Силецких, и на Мурзина. Поработай, привлеки надежных людей. Мне нужна готовая стратегия и тактика действий. Приступай немедленно. – Слушаюсь, босс, – вздохнул Эрик. – А ты тем временем покажись психиатру. – Поздно, – грустно усмехнулся Йен. – Моя болезнь неизлечима. *** Подольск (Подмосковье), ноябрь 2007 года Саша, сидевший на заднем сиденье «бентли», понимал, что этот автомобиль смотрится на улочках Кутузово – окраины Подольска – как летающая тарелка. Не то чтобы это его смущало, просто он был не из тех, кто любит привлекать к себе внимание. Ему всегда хотелось оставаться в тени. Может быть, именно поэтому ему не так уж и не нравилась профессия мальчика по вызову. Шлюха всегда остается в тени, если только не предлагает себя клиентам на улице. Шлюху стараются прятать, о ней стараются не говорить. С этим, конечно, можно было поспорить, но Саша рассуждал именно так.

Из полусвета в полутень

перелетая день за днем

по бесконечной пустоте,

горя невидимым огнем,

за часом час, за годом год

ты притворяешься живым,

а в равнодушный небосвод

уходит грёз сгоревших дым.

Порхай, беспечный мотылек!

Наступят скоро холода,

твоим порханьям выйдет срок,

и ты исчезнешь без следа…

Владимир, сидя рядом с водителем на переднем сиденье, косился в зеркало на Сашу, набивавшего эти сроки в планшете. Он уже привык, что его подопечного именно в дороге настигает приступ творчества, и в эти моменты говорить с ним о чем-либо бесполезно. Даже Старший, которого Саша слушался беспрекословно и повиновался малейшему движению его губ, даже Старший в эти минуты бывал бессилен. Потому что в этот момент для Саши не существовало никого и ничего. Только он и его стихи. Поэтому Владимир терпеливо дождался, когда его подопечный вернется из эмпирей на грешную землю, после чего устроил пятиминутный брифинг. Отвечая за безопасность любовника шефа, Владимир, конечно, нарыл данные о том месте, в которое больному на голову поэту приспичило отправиться. По словам Владимира, то, что именовалось хосписом, на самом деле таковым не являлось. Старый, идущий под снос трехэтажный дом, грязный подъезд, в котором какая-то некая дама сняла для беспомощных стариков и инвалидов две двухкомнатных квартиры на первом этаже. Хозяйка «хосписа» выбила какие-то благотворительные гранты, которые тратила на себя, а не на беспомощных постояльцев и их нужды. При этом она еще драла деньги с постояльцев и их родственников.

Войдя в грязный, пропахший мышами и дерьмом подъезд, Саша долго звонил в дверь квартиры, но никто не открывал. Владимир с каменным лицом стоял рядом.

– Помнишь приказ шефа? Никаких прикосновений! – сказал он бесстрастно. Саша молча кивнул. Он помнил. Хорошо помнил. Наконец, дверь со скрипом отворилась, из квартиры пахнуло прокисшими щами, дерьмом, пОтом, еще чем-то… На пороге стоял старик на костылях, в грязной майке-алкоголичке и заляпанных пятнами штанах. Старик почти враждебно осматривал стоявшего на пороге элегантного, дорого одетого молодого человека, который казался пришельцем из другого мира. – Чё надо? – выдохнул он, обдав Сашу запахом гнилых зубов и еще какой-то дряни. – Здравствуйте. Я к Игорю Сидюхину. Могу я пройти? – вежливо спросил Саша. Старик не двигался, продолжая угрюмо пялиться на Сашу. – А ну, посторонись, дед, – вмешался Владимир, решительно отодвигая старика. – Ты че, бля, борзый такой? – окрысился старик. – А ну, шуруй в свою конуру, – не повышая голоса, произнес Владимир, который обладал способностью, сохраняя внешнее спокойствие, нагонять страх на других. Старик, матерясь, поковылял по узкому коридору и скрылся за грязной дверью. В крохотной прихожей, где они оказались, была еще одна дверь. Владимир кивнул на нее. – Там. А я тебя здесь подожду. Только побыстрее, нефиг в этой помойке сидеть. Саша толкнул дверь и оказался в комнате со спертым воздухом, провонявшим мочой, фекалиями и какой-то тухлятиной. Из мебели был старый шкаф, стол, стул, кровать. На кровати лежал человек, показавшийся Саше незнакомым. Он нерешительно сделал шаг и вздрогнул. На него смотрели темные глаза Игоря. В Игоре больше не было ничего от того холеного 27-летнего красавчика, дважды в неделю посещавшего спа-салоны и делавшего себе все мыслимые и немыслимые косметические процедуры. Ничего от высокомерного наглеца, жившего в роскоши и презиравшего «нищебродов». Игорь лежал под грязным одеялом, так что его тела было не видно. Он и раньше отличался хрупким телосложением, хотя и регулярно занимался фитнесом, однако теперь казалось, что под одеялом вообще нет никакого тела. Лицо Игоря, всегда бывшее предметом его особых забот, теперь осунулось, гладкая, ухоженная кожа посерела, на ней появились морщины, под глазами были черные мешки, а сами глаза глубоко ввалились, но их взгляд по-прежнему был алчным, цепким. У Игоря отросла рыжеватая борода, которая напоминала грязные клочья. – Ты? – тихо произнес он. – Вот уж не ждал. Саша подошел ближе. В руке у него был пакет со всевозможными деликатесами, которыми принято баловать больных. Но он понимал, что здесь, в этой помойке, нужны не деликатесы. Тут… тут вообще нельзя было находиться. – Что, не узнал? – с горькой усмешкой спросил Игорь. – Не узнал… Да я сам себя не узнаю. Хорошо хоть зеркала тут нет. – За тобой что, вообще не ухаживают? – потрясенно спросил Саша. – Сиделка раз в день по будням бывает, если только не нажрется с утра. Памперсы меняет. Я теперь вообще вставать не могу. Хочешь полюбоваться? – Игорь откинул одеяло, с трудом повернулся на бок. Саша ахнул. Некогда холеное тело теперь было похоже на скелет, обтянутый кожей. И было покрыто жуткими пролежнями. – Вот так, – криво ухмыльнулся Игорь. – Красиво, да? – И… – Что и? И что дальше, хочешь спросить? А ничего. Ни-че-го, – глухим голосом произнес Игорь. – Всё. Пиздец мне. Саша молча смотрел на него, а запавшие глаза Игоря напоминали горящие угли. – Я и так был по уши в долгах у Силецкого, – продолжал Игорь, не дождавшись ответа. – И не только у него. Сам виноват, конечно. Но и он, тварь, меня подставил крупно. Блядь, я когда в себя пришел… Думал, хоть квартиру продам, будут деньги на лечение… Нет, он квартиру отобрал. Всё, всё выгреб. У меня в ячейке неприкосновенный запас лежал, на черный день… Так эта тварь и туда добралась. До нитки обобрал! А потом в эту жопу подыхать отправил! Кому я нужен? Кому?? Я же работу людям давал, вы у меня, бляди, как сыр в масле катались, а теперь хоть бы одна сука обо мне вспомнила! Саша молчал. Он, конечно, мог возразить, что вообще-то не забыл Игоря и, вот же, пришел к нему. Но молчал, понимая, что Игорю надо выговориться. Странно, но Саша не испытывал ни злорадства, ни ненависти, несмотря ни на что. Да, он прекрасно понимал, как цинично Игорь вел себя с ним эти годы. И не то, чтобы примирился с этим, просто принял как данность. И не пытался что-то изменить. Потому что так ему было удобнее. Удобнее быть с Игорем, зависеть от него, чем рвать с ним и уходить в мир, казавшимся чужим и враждебным. Как ни странно, Саша использовал Игоря не меньше, чем тот его. Просто на свой лад, понятный лишь ему одному, а со стороны казавшимся отвратительным, унизительным подчинением. Да, Игорь обманывал Сашу. Но он же, сам того не понимая, спас его, когда парень остался один. Саша ничего не мог делать сам, его парализовал страх перед самостоятельностью. А Игорь взял его за руку и ввел в новую жизнь. Пусть опасную, циничную, даже преступную, но жизнь. И Саша это всегда помнил. – Не может быть, чтобы ничего нельзя было сделать, – проговорил он. – Тебя можно поставить на ноги… – Можно? – издевательски ухмыльнулся Игорь. – Да, можно. Но не у нас, а за границей. В Германии. Да и то результат не гарантирован. – Надо попробовать. – Ты дураком был, дураком и остался, – Игорь едва не сплюнул на грязную подушку. – Знаешь, сколько это удовольствие стоит? – Ну, я понимаю, что дорого… – Да нихуя ты не понимаешь. Три ляма евро только на операцию и первичную реабилитацию. А потом могут понадобиться еще операции. И снова реабилитация. И все это вместе потянет минимум на шесть, а то и все восемь лямов, понимаешь, чайник? Саша вздрогнул и глупо захлопал глазами. Восемь миллионов евро! Ну, пусть даже шесть. Это было фантастической суммой. Такое мог себе позволить разве что Влад Силецкий, который и обобрал Игоря до нитки. Или… Старший. Да. У него были деньги. – Слушай, – зашептал вдруг Игорь, – наклонись ко мне. Саша пару мгновений нерешительно смотрел на него. Он вспомнил приказ Старшего, повторенный Владимиром: не прикасаться к Игорю. Он осторожно наклонился. – Слушай, – проговорил Игорь. – Силецкий тут передал, что ты должен сделать то, зачем он тебя в дом Мурзина послал. Иначе он прикончит меня. И тебя тоже. Влад, падла, страшный чел. Сделай это, а, Саш? Вот Христом-Богом молю! Слышать из уст циничного сутенера Игоря «Христом-Богом молю» было все равно что увидеть ожившую статую. У Саши округлились глаза. – А если достанешь, он пообещал денег мне дать на лечение. Я ему не верю, гниде, кинет он, даже не сомневаюсь. Но вот то, что не убьет – это точно. А я даже сейчас жить хочу. Даже сейчас. Жить! – запавшие антрацитовые глаза Игоря были похожи на раскаленные угольки, смотревшие на Сашу с отчаянием и надеждой. – Я сделаю, – шепотом сказал Саша. – Я все сделаю. – Сашон… – на антрацитовых глазах выступили слезы. А Саша смотрел на плачущего Игоря и понимал: даже если он и впрямь сделает все и спасет Игоря, тот снова его кинет. Поступит так же, как поступал не раз. Потому что Игорь не может иначе. Но Саша знал: он-то все сделает. Потому что тоже не может иначе. …Когда Саша выходил из комнаты, остававшийся в прихожей Владимир незаметно отлепил от стены жучок и положил в карман пиджака. *** Саша и Старший ужинали вместе. Прислуживали им, как обычно, два раба, затянутые в сбруи. Поначалу это Сашу шокировало, но он очень быстро привык, что рабы ходят во «втором круге» исключительно вот так: только в сбруях и кожаных шортах. Теперь это казалось ему вполне естественным, как и то, что рабы повинуются малейшему движению его руки. Впрочем, охотно повиновался ему только Михаил. А Олег, хоть и не выказывал открытого неповиновения, тем не менее, устраивал тихую фронду. Например, делал вид, что не замечает сашиных знаков что-то подать или убрать… Впрочем, Сашу сейчас это не волновало. Он осмелился заговорить со Старшим об Игоре и рассказать ему о кошмарной ситуации, в которой тот оказался. Старший лишь поморщился. – Эта гнида получила по заслугам. Саша склонил голову и промолчал. Старший внимательно посмотрел на него. – Ты что, хочешь спросить, не оплачу ли я его лечение? Мой ответ: нет. К твоему сведению: в жизни я помог очень многим. Даже тем, кто этого совершенно не заслуживал. Но милосердия к этой мрази во мне нет и не будет. Пусть подыхает. Саша снова промолчал, уставившись в тарелку. – Я вижу тебя насквозь, – медленно произнес Старший таким тоном, от которого у Саши побежали мурашки по коже. – Ты хочешь ему помочь. Несмотря на все его предательства и подлости. Мне не нравится это твое мягкосердечие. Не потому что оно плохо само по себе, а потому что в данном случае оно неуместно. Впрочем, можешь помогать этому… сутенеру из своих личных средств, их у тебя вполне достаточно, и ты волен тратить их по своему усмотрению. Но я не дам ни копейки. И запрещаю тебе даже заговаривать со мной на эту тему. Саша молча кивнул. На его лице не отразилось никаких эмоций. Старший нахмурился. – И вот что я тебе еще скажу, – заговорил он, делая знак рабу подлить вина в бокал, – ты еще очень молод и думаешь о людях слишком хорошо. Не питай иллюзий: если даже ты потратишь все, что у тебя есть, и этот Сидюхин выздоровеет, не думай, что он преисполнится к тебе чувством благодарности. Такие всегда думают только о себе. Он займется тем же, чем занимался и раньше: проституцией, распространением наркоты… А тебя он снова предаст, кинет, подставит, как только ему это покажется выгодно. Даже не сомневайся. Советую… нет, приказываю тебе: хорошенько запомнить мои слова. Саша склонил голову. Он знал, что Старший прав. Но перед его мысленным взором стояли запавшие антрацитовые глаза, полные отчаяния и молившие о помощи…

====== 12. БРЕМЯ ВЛАСТИ ======

ГЛАВА 12. БРЕМЯ ВЛАСТИ Подмосковье, ноябрь 2007 года В доме Мурзина Саша погрузился в мир, который вроде бы хорошо был ему знаком, но в то же время был для него совершенно новым. Он любил bdsm, участвовал в сессиях и, в конце концов, сам считал себя рабом. Но ему никогда не приходило в голову, что можно постоянно жить не просто в антураже донжона, но и по его законам. Первое время Сашу не оставляло ощущение, что он оказался участником порнофильма на тему bdsm. Нет, тут не было нескончаемого траха и тому подобного. Но сама атмосфера и все остальное напоминали именно порнофильм. Это пугало, но от этого и захватывало дух. Как и сказал Старший, статус Саши в этом доме, точнее в его «внутренних кругах», был выше статуса раба. Он был объявлен «Младшим Господином». Произошло это вскоре после возвращения из Чамбе. Старший собрал в «Комнате боли» Сашу, двух рабов, а также неизменного Владимира, одного из немногих из внешнего круга, кто был допущен во «внутренние круги». Геннадий был одет в черный костюм и черную водолазку, он сидел в высоком кресле. Саша стоял перед ним, за ним стояли Михаил и Олег. Все трое были в сбруях, кожаных штанах и высоких кожаных сапогах. Но если у рабов сбруя была кожаная, то на Саше была сбруя, в которой кожа красиво чередовалась с металлическими цепями, и сапоги тоже были украшены металлическими вставками. На всех троих были ошейники. Владимир в темном костюме и белой рубашке с галстуком стоял поодаль, у закрытых дверей комнаты. Саша стоял, опустив голову и не глядя на Старшего. – На колени! –произнес тот. Все трое тут же выполнили его приказ. Воцарилось минутное молчание. – Сегодня я объявляю вам свое решение, – медленно произнес Старший. – Отныне в этом доме появляется Младший Господин. Он подчиняется во всем и беспрекословно только мне. Он не смеет ослушиваться моих приказов. Моя воля становится его волей. Мои желания становятся его желаниями. Он принадлежит лишь мне. Никто не смеет прикоснуться к нему без моего приказа или без его разрешения. Никто, кроме меня, не может быть верхним с ним в постели. Рабы служат Младшему Господину так, как служат мне, беспрекословно и незамедлительно исполняют все его приказы, если они не противоречат моим приказам. Младший Господин имеет право и обязанность наказывать рабов. Рабы имеют право просить Младшего Господина как о наказании, так и о прощении, если это не будет противоречить моей воле. Наконец, Младший Господин имеет полное право использовать рабов в качестве нижних в любое время, если у него возникнет подобное желание. На это ему не требуется мое разрешение, ибо таково его право. Но использовать кого-то другого в качестве нижнего Младший может только с особого моего разрешения. Если он нарушит хоть одно из правил, то будет подвергнут наказанию более жестокому, чем раб. Ибо статус его неизмеримо выше, а стало быть и ответственность выше. Младший Господин также обязан заботиться о рабах и чтить привилегии и права, которые даны им мною. Александр, подойди. Саша поднялся, подчиняясь этому властному голосу. Происходящее казалось ему сюрреалистичным, словно он попал в параллельный мир. Но этот мир был вполне реален. Не менее реален чем тот мир, в котором Саша жил до сих пор. И, по правде говоря, этот мрачный мир, в котором Саша оказался, был гораздо ближе и понятнее ему, чем тот, что существовал за «внутренними кругами». Четкая иерархия, разделение власти и обязанностей. Не нужно тратить время и силы, пытаясь выжить в вечном хаосе, полном угроз и бесконечных забот. – Преклони колено, – потребовал Старший. Саша повиновался. – Снять с него ошейник, – приказал Старший рабам. Те подошли к Саше, расстегнули и сняли с него ошейник. – Теперь садись, – Старший указал на стоявшее рядом кресло, в котором однажды уже сидел Саша. Тот уселся. И как-то само собой получилось, что теперь в его позе не было неуверенности, зажатости. Он сидел прямо. Его лицо было отрешенным, но в то же время в нем появилась неуловимая властность. Не высокомерие и надменность выскочки, а та неуловимая властность, которая исходит от людей, занимающих свое место по праву. Старший не говорил ему, что он должен сделать. Саша тоже не знал. Но его рука как будто сама собой поднялась для поцелуя. На несколько мгновений все как будто застыли. На лице Михаила невозможно было прочесть ровным счетом ничего, оно было как будто высечено из камня. Лицо Олега тоже казалось бесстрастным, но глаза выдавали его: в них горели неприязнь, ревность и злость. Он смотрел на Младшего и видел, что тот даже не замечает его, глядя куда-то в пустоту. В позе Младшего, этого жалкого мальчишки, бордельной шлюхи, теперь была странная царственность, как будто он был рожден для того, чтобы ему повиновались. Это и возмущало Олега, и одновременно вводило его в ступор. Как будто происходило то, чего не могло быть в принципе. Между тем Михаил поднялся, подошел к Саше, опустился перед ним на колени и поцеловал ему руку. Олег медлил. Внутри него все кипело, бунтовало, но у него не хватало мужества взбунтоваться открыто. Он тоже подошел к Младшему, медленно опустился на колени, поцеловал загорелую, крепкую руку и тут же поднялся, словно подброшенный пружиной. Его взгляд скрестился со взглядом Младшего: прозрачным, потусторонним, пугающим. Олег видел в глазах Младшего нечто, чего раньше в них не было. И это нечто пугало его. Взгляд Младшего как будто пронизывал насквозь, и Олег видел, что Младший всё понял. Эта немая игра не укрылась от взора Старшего, но он лишь едва заметно улыбнулся. Младшему предстояла проверка на вшивость. Саша тоже понимал, что настал момент истины. Он должен сделать нечто… Нечто, чего ему совсем не хотелось делать. Но что сделать было необходимо. Он понимал, что на него свалилась Власть. Ощущение власти Саша испытывал впервые в жизни. У него закружилась голова. В буквальном смысле. Осознание власти стремительно овладевало им, опьяняло его. Но вдруг внутри прозвучал чей-то голос: «Нет тиранов страшнее, чем бывшие рабы». Саша сжал подлокотники кресла, стиснул зубы. Нет. Он не позволит себе стать тираном. Капризным и глупым. Это искушение. Искушение властью, к которой он не стремился. О которой никогда не думал. Которой совершенно не хотел. И которая сейчас почти физически давила ему на плечи, так что он с трудом сохранял прямую осанку. Перед его мысленным взором вдруг пронеслись все унижения, которым он подвергался последние годы. Унижения, которые он сам выбрал, потому что хотел покрыться ими как коростой, стать нечувствительным к ударам внешнего мира, которого так отчаянно боялся с детства и в который оказался выброшен в одночасье. Да, он привык к унижениям, но на самом деле эта привычка, как оказалось, мало от чего спасала. И унижения оставались унижениями, горечь от них скапливалась в тайниках души и порой становилась невыносимой от того, что он не знал, как сойти с пути унижений, ставших для него потребностью. И теперь внутри поднималась черная, страшная волна. Скопившиеся в глубинах души горечь, обида, ненависть сорвали все запоры, сломали переборки и теперь рвались наружу, чтобы обрушиться на непокорного раба, который отныне находился в полной его власти. Глаза Младшего засверкали, лицо, обычно отрешенное, перекосилось, пухлые губы стали тонкими, злыми, он вздохнул, словно готовясь отдать какой-то приказ… Но промолчал. Черная волна как будто налетела на несокрушимый волнорез, возникший ниоткуда, появившийся там, где его никогда не было.

«Нет тиранов страшнее, чем бывшие рабы. Нет тиранов ничтожнее».

Эти слова снова прозвучали в ушах как грохот мощной волны, ударившейся о волнорез и разлетевшейся на бесчисленное множество мелких брызг… И Саша промолчал. Но он понимал, что все в этом зале, даже стоявший вдали Владимир, чего-то от него ждут. Он должен принять решение. Сам. Сделать то, что никогда не делал. На секунду Сашу охватил ужас, его пальцы снова впились в подлокотники кресла. Принять самостоятельное решение для него было сродни прыжку в пропасть. Но ведь Старший дал ему право. Дал… И, значит, его самостоятельное решение равнозначно приказу Старшего. Это все поставило для Саши на место. – Десять ударов плетью второму рабу, – его голос под сводами подземелья прозвучал звонко и властно. Саше даже показалось, что это говорит кто-то другой. Старший не пошевелился. Казалось, он смотрит в пустоту.

Саша сделал знак рукой Михаилу. Тот бросил на Сашу взгляд, в котором читалось удивление и даже восхищение, взял в руки плетку. Взгляд второго раба заметался. Он не торопился встать на колени. Раб вопросительно смотрел на Старшего, но тот как будто не замечал его взгляда. Раб посмотрел на Сашу с нескрываемой ненавистью.

– Двадцать ударов! – произнес Младший. И снова ему показалось, что это говорит не он, а кто-то другой, живший в нем, но доселе незнакомый. Второй раб медленно, нехотя опустился на колени, затем встал на карачки, покорно выставив подтянутую, изящную задницу. Засвистела плетка в руках первого раба. Саша по собственному опыту знал, что удары такой плеткой не слишком болезненные. Но он и не стремился причинить боль рабу. Дело было в другом. Он был обязан утвердить свою власть, потому что такова была воля Старшего. Но Саша чувствовал, что это ощущение власти вкупе со свистом плетки, хлещущей по ягодицам раба, его возбуждает. «Ничего не происходит. Все по-прежнему. Все по-прежнему», – мысленно твердил он себе, хорошо понимая, что это неправда. Что ничего уже не будет по-прежнему. Когда отсвистел двадцатый удар, Саша думал, что все закончилось. Но нет. – Возьми его, – произнес Старший, и Саша понял, что этот приказ обращен к нему. Он замер. Он вообще никогда не брал мужчин. Он никогда, ни разу в жизни не был сверху! Он всегда был снизу, и брали его! А теперь ему приказывают взять мужчину, который даже старше его. И взять прилюдно! Но таков был приказ. Саша встал. Раб стоял на четвереньках, выставив задницу, алую от ударов плетки. Он вроде был готов безропотно принять то, что ему было уготовано. Но внутренний голос говорил Саше, что этого мало. Вот так взять раба будет чистой формальностью, ничего не значащей. Теперь он Младший Господин. Все изменилось, и он обречен утверждать власть над рабами, если те осмеливаются ставить его власть под сомнение. – На стол, – приказал он рабу. Тот вздрогнул, но поднялся. Медленно подошел к столу. – Лечь спиной, – приказал Саша металлическим голосом. Раб замер, но выполнил распоряжение. Саша приближался к нему – медленно, почти торжественно, выпрямившись и глядя прямо в глаза рабу. Он знал, что обязательно должен смотреть ему в глаза. Обязательно. Власть над задницей – не власть. Подлинная власть – власть над сознанием. Саша приблизился, резко развел стройные, мускулистые ноги раба, затянутые в высокие сапоги. Никогда прежде ему не доводилось заниматься подобным. И он был уверен, что и не придется. Но сейчас… Сейчас он был другим. Незнакомым самому себе. Господином, имеющим право и этим правом пользующимся. Более того, исполняющим приказ и долг. Он стал входить в Олега. Сначала медленно и неуверенно, а затем внезапно резко – но не потому что хотел причинить боль, а просто по неопытности. Олег вскрикнул, дернулся, на его лице отразилась мука. Саша стиснул зубы и поднял голову. Он должен был это сделать. Он должен был смотреть в глаза рабу, чтобы утвердить свою власть. Он вбивался в раба жестко, резко, и глаза его были холодны и спокойны, а в глазах раба сначала читалась ненависть, неприятие, желание сбросить с себя новоявленного Господина, который всего-навсего сопливый мальчишка, шлюха. Но затем в глазах появилась покорность. Раб видел, что холодный покой серых глаз Младшего невозможно пробить лучами ненависти. И он смирялся. Отдавался. Признавал власть над собой. Во всяком случае, сейчас. И когда Саша излился, то из груди его вырвалось рычание, то самое рычание, что вырывалось из его груди на берегу океана. И снова ему стало не по себе. Он был во власти новых чувств, в которых пока не мог разобраться. Словно ступил на неизведанную территорию, окутанную туманом и скрывающую неизвестные ловушки и опасности. Он понимал, что сейчас – именно сейчас! – ему нужна поддержка. Забота. Чувство защиты. Слишком неожиданно все произошло. На плечо ему легла тяжелая рука. Это был Старший. – Идем, – произнес он и увел Сашу за собой, не говоря больше ни слова.

В спальне, отделанной в темно-красных тонах, Старший уложил его в мягкую постель, бережно, почти ласково и нежно обнял.

– Устал? – тихо спросил он. – Да, – честно ответил Саша. – Очень. – Тебе страшно? – темные глаза пристально смотрели на парня. – Не знаю… Наверное. Немного. – Почему? – Я не привык. – Понимаю, – Старший смотрел на него без тени насмешки. – Власть пьянит, к ней надо привыкнуть. И уметь не зависеть от нее. Ты должен этому научиться. – Я научусь. – Хорошо. А сейчас тебе нужно вернуться в привычное состояние, в котором тебе бывает комфортно. Тебе легче будет свыкнуться с новым положением, когда ты поймешь, что старое никуда не ушло. Что ты только приобрел, но ничего не потерял. Темные глаза магнетизировали Сашу, и он охотно отдавался их властному взгляду. Этодействительно было привычно. Это успокаивало. Это было знакомо и так прекрасно: принадлежать кому-то! Сильные руки Старшего ласкали упругое тело Младшего, чуть скручивали крупные соски. Жесткое, мускулистое, хорошо тренированное тело навалилось на Сашу, обдавая силой и жаром, он затрепетал и раздвинул ноги, показывая, что готов, готов принадлежать уже сейчас, сию минуту. Темные, властные губы впились в пухлые губы парня, кусали и терзали их, язык хозяйничал во рту, из груди Старшего вырывалось глухое рычание, его объятия становились все же крепче, жестче, Саша задыхался, изнемогал и был счастлив. И когда Старший резко приподнял его бедра и вбился в него – сразу, жестко – Саша испустил крик, в котором смешались и боль и счастье от того, что им снова обладают, что он снова становится частью кого-то сильного, надежного, властного. Он устремлялся в темную глубину глаз Старшего, словно находя в их непроглядной тьме убежище от страхов и тревог, хищными птицами кружившими вокруг него, убежище от самого себя – незнакомого и страшного. Он хотел, чтобы эта тьма не исчезала, чтобы эта боль длилась, он хотел, чтобы Старший проникал в него глубже, глубже, еще глубже, заполнял его собой, своей силой, своей властью, против которой бессилен мир, полный хаоса и зла. Саша содрогался, извивался, жалобно стонал, рычал как голодный тигр, требуя все новых и новых ласк, темп становился безумным, глаза Старшего полыхали черным огнем и буквально пожирали парня. Все это настолько завело Сашу, что из него начало выплескиваться семя, хотя он даже не прикасался к своему до предела напряженному члену. А Старший сделал еще несколько рывков и с громким рычанием излился в Младшего, после чего в изнеможении рухнул на него. – Ты… – шептали его темные, жесткие губы. – Ты… ты… Больше он ничего не говорил, но ничего и не надо было. Взгляд Саши расфокусировался, он снова погружался в свои тайные миры, куда никому не было доступа, даже Старшему. И тот видел это, и на его лице в какой-то момент появилось отчаяние, словно от него ускользало самое дорогое и прекрасное, что когда-либо было в его жизни… А пухлые губы тем временем беззвучно шептали:

Старинные часы остановились,

и в мире наступила тишина,

и в вечности внезапно растворились

взбесившиеся злые времена.

Застыли стрелки. Музыка молчанья

спускается с полУночных небес.

Уходят отгоревшие желанья

и жажда несвершившихся чудес.

Все замерло. Остались в прошлом тайны,

и звезды белым жемчугом блестят,

и мир, такой спокойный и бескрайний,

мелодией безмолвия объят.

На миг исчез времен проклятый бег,

но этот миг продлится целый век!

*** Париж, ноябрь 2007 года Йен проснулся в шикарном люксе отеля «Георг Пятый» у Елисейских полей в преотвратном настроении. Нет, вовсе не потому что накануне много пил – он выпил всего пару бокалов шампанского. И не потому что провел ночь один – с ним рядом лежал Валери, изящный брюнет, ландшафтный дизайнер, из тех, что до седых волос «подают большие надежды». Седых волос у Валери еще не было, напротив, у него были роскошные темные волосы, тонкие черты лица с белой, гладкой кожей, стройное, красивое тело… Йен обычно встречался с ним, когда прилетал в Париж. Валери никогда не отказывал и ничего не просил в отличие от иных любовников, которые так и пытались что-то урвать у молодого миллиардера. И Йен ценил за это Валери. Как и за то, что тот никогда не пытался намекать, что хочет чего-то большего, чем эпизодический секс в шикарном отеле. Словом, Валери был идеальным любовником для Йена до тех пор… до тех пор, пока не появился сероглазый Саша. Всю ночь, пока Йен трахал податливого, ласкового, умелого француза, перед глазами его был Саша. И все умения Валери меркли от одного взгляда серых глаз, от одного движения пухлых губ. Дело было не в Валери. Это повторялось всякий раз, с кем бы Йен ни ложился в постель после того, как узнал Сашу. Поначалу Йен пытался избавиться от этого наваждения, но все было бесполезно. Ни один даже самый умелый и красивый любовник (а у Йена почти все были умелые и красивые), не мог дать ему того, что дал сероглазый парень. Хотя что тот дал? Ничего же особенного. Был секс. Да, отличный секс с профессиональной шлюхой. И всё. Но… Но. Но. Йен понимал, что у него нет выбора. Он должен получить Сашу. Мобильник Йена зазвонил. Он с неохотой посмотрел на номер и нахмурился. – Да, Эрик, что? Ты же в Москве… – В Москве, но есть новости из Чамбе. Мурзин привел действие свою угрозу. Отряды мятежников на границе с Бенином атаковали два населенных пункта и перерезали магистраль, связывающую Сокоде с побережьем.

- Ебать! – вырвалось у Йена, который нечасто прибегал к крепким выражениям. – Быстрый парень, ничего не скажешь. Но есть же альтернативная трасса.

– Пока да. Но ее блокирование – вопрос нескольких дней. Если Нбека не направит армию в этот район. А ты уверен, что он направит? – Должен, – сквозь зубы произнес Йен. – Он же понимает, что если экспорт с «Сокоде» прервется, он не просидит в своем кресле и нескольких месяцев. Для него это вопрос выживания. В том числе физического. – Надави на него! Пусть действует. – Само собой. Я сейчас в Париже. Сейчас свяжусь с людьми из МИДа и канцелярии президента. Французы будут в ярости, и с удовольствием ухватятся за возможность прищемить Мурзину хвост здесь, в Европе. Так что нам это даже на руку. А ты действуй в Москве. Ты уже вошел в контакт с Силецкими? – Работаю, – лаконично произнес Эрик. – Действуй. Обложим его со всех сторон, – произнес Йен, и лицо его стало жестоким и хищным. – Да, и еще. Раз ты в Москве, разузнай и передай мне данные телефонов Забродина. У парней из агентства, с которыми мы работаем, они должны быть. Меня интересует не только мобильный, но и домашний номер в его городской квартире. И продолжать наблюдение за ним. Когда он появится в городской квартире, немедленно мне доложить. *** Москва, ноябрь 2017 года – Итак, господин Силецкий, готовы вы принять наши предложения? – глаза Эрика Киллерса были похожи на ледяные буравчики, глаза Влада тревожно бегали. Влад поставил стакан с коктейлем на стол (дело происходило в малоприметном, но очень пафосном кафе на Петровке в Москве), и забарабанил пальцами по столу. – Ваши предложения выглядят достаточно интересно, – произнес Влад. – Это не мои предложения. Это предложения мистера Хейдена, – уточнил Эрик. – Да-да, – при упоминании имени Хейдена Влад чуть заметно скривился. – Насколько я понимаю, проблемы, которые появились у Мурзина с деньгами бывшего президента Чамбе, были делом рук вашей семьи? – осведомился Эрик. – Не стану ни подтверждать, ни опровергать, – спокойно произнес Влад. – Но ваши возможности на Западе все же не так широки, как вам хотелось бы. И содействие мистера Хейдена будет вам очень кстати. – Всё так. Но что мистер Хейден хочет взамен? – Взамен? От вас – ничего. Его цель, как и ваша, уничтожить бизнес Мурзина. Вы нанесете удар по Мурзину здесь, в России. Хейден нанесет по нему удар в Европе. По сути, Мурзин будет взят в клещи. – Эта стратегия мою семью вполне устраивает, – проговорил Влад. – Мурзин нам не просто мешает. Если мы его не уничтожим, то он уничтожит нас. Третьего не дано. – Я уже дал вам для ознакомления копии некоторых документов, которые должны вам помочь, здесь, в России. – Да, мы с ними ознакомились, – кивнул Влад. – Мы хотели бы получить оригиналы. Но тут есть одна проблема. – Какая именно? – ледяные глаза Киллерса буравили Влада. Тот сделал большой глоток коктейля и поморщился, как будто пил ядовитое пойло. – У нас тоже есть ряд документов, которые способны серьезно осложнить жизнь Мурзину, – проговорил Влад. – Очень серьезно осложнить, но не более того. Мурзин опытный игрок, у него огромные связи в государственных структурах, и он отобьет этот удар. Если же к этим документам присовокупить те, которые есть у вас, удар по Мурзину будет гораздо более сильным. – И не забудьте о проблемах, которые мы можем создать ему в Европе, – заметил Киллерс. – Да, я помню, – задумчиво проговорил Влад. – Но дело в том, что даже этот удар не уничтожит Мурзина. Да, его позиции пошатнутся, но… поверьте, моя семья давно воюет с ним и потому хорошо знает и его способности, и его возможности. Мурзин устоит. – Вы уверены? – скептически поднял бровь Киллерс. – Абсолютно, – отрезал Силецкий. Он опять сделал большой глоток из бокала и поморщился. «Что за дрянь он пьет?» – подумал Киллерс. А вслух сказал: – Что же вы предлагаете? – Чтобы уничтожить Мурзина, нужна третья компонента. Самая сильная. Если сложить три компоненты, то взрыв будет убийственный. И Мурзину придет конец. – И что это за компонента? – Тоже некие документы. Смертельно опасные для Мурзина и его бизнеса. Причем хранятся они у самого Мурзина. – У самого Мурзина? – удивленно переспросил Киллерс. – Да, у него. – Вы уверены? Если они так опасны, то какого черта Мурзин их не уничтожит? – недоверчиво спросил Киллерс. – Дело в том, что эти документы опасны не только для него, но и для других лиц. Весьма высокопоставленных. Речь идет о нелегальном выводе миллиардов долларов из России, биржевых махинациях, занижении цен на поставки нефти и руд цветных металлов, то есть о гигантских взятках и уклонении от налогов. Для Мурзина эти документы – своего рода ядерная кнопка. Если им дать ход, то погибнет и он сам, и те, кто в них упоминается. Он держит эти документы на случай «судного дня». Понимаете? – Теперь понимаю. – И вот эти документы надо достать во что бы то ни стало, – произнес Влад задумчиво и одновременно с какой-то досадой. – Вам известно, где он их хранит? – Да. У себя дома. В потайном сейфе в своей спальне. – Вот как! – усмехнулся Киллерс. – И откуда у вас такие сведения? – Мы внедрили в штат прислуги в доме Мурзина своего человека. Ему удалось узнать о существовании сейфа. Правда, потом этот человек спалился и чудом сумел удрать. Но он выяснил, что проникнуть во внутренние помещения практически невозможно. Мало того, что Мурзин помешан на безопасности, так он еще и извращенец. Во внутренние помещения, так называемый второй круг, имеют доступ только его рабы. А в первый круг даже они не всегда могут войти. – Рабы? – Киллерс неверяще посмотрел на Силецкого. – Рабы, вы сказали? – Именно так, – криво усмехнулся тот. – Проще говоря, два психопата, которым нравится, когда их унижают и насилуют. Так вот, эти два психопата преданы Мурзину. Подкупить их невозможно. Поэтому… – Поэтому что? – спросил Киллерс, видя, что Силецкий замолчал. – Мы нашли человека, которого Мурзин допустил к себе, – после минутного колебания произнес Силецкий. Киллерс насторожился, зеленые глаза чуть сузились. – Один мальчишка, такой же психопат-извращенец, как и эти мурзинские рабы, – не скрывая омерзения, произнес Влад. – Мы пригрозили ему кое-чем, заставили покрасоваться перед Мурзиным. Честно говоря, на успех не слишком рассчитывали, но неожиданно план сработал. Мурзин запал на этого молодого извращенца, который вообще-то просто кусок дерьма, о которое даже ноги нельзя вытереть. Но это неважно, важно то, что Мурзин ввел его в эти свои внутренние покои. И, насколько известно, теперь с ним спит. Кстати, как я понимаю, ваш шеф, Хейден, тоже неравнодушен к этому мальчишке. Точных сведений у меня нет, возможно, вам лучше меня это известно, – с брезгливым видом произнес Влад и сделал знак официанту принести еще выпивки. – Некий Забродин, – проговорил Киллерс. – Да, он самый. Шлюха, зарабатывавшая своей задницей. Я взял на крючок и его самого, и его сутенера. Но проблема остается. Этот мальчишка больной на всю голову. Я не раз ему угрожал, но он как будто витает черт знает в каких облаках. К тому же, непонятно, сможет ли он подобраться к сейфу. – Подобраться к сейфу, возможно, и сумеет. Но как он его откроет? Или он умеет взламывать сейфы? – Сейф можно открыть без ключа и шифра, – ухмыльнулся Силецкий. – Дело в том, что фирма, изготавливавшая этот сейф, имела некое отношение… Впрочем, неважно. Там есть замаскированные кнопки. Их надо нажать в определенной последовательности. И не нужно ни ключа, ни шифра, сейф откроется сам. Но Мурзин об этом не знает. Так что проблема в том, чтобы подобраться к сейфу. А конкретнее, проблема в этой шлюхе Забродине. Слушайте, Киллерс, ведь ваш босс вроде сам имеет виды на этого мальчишку. Может, у него лучше получится воздействовать на этого психопата? Конечно, у меня его долговая расписка. Но проблема в том, что этот педик – больной на всю голову. На человека со здоровой психикой эта угроза подействовала бы, но как поведет себя ненормальный, никто не сможет сказать. Даже он сам. Я угрожал убить и его, и этого его бывшего сутенера, но, сказать по правде, не уверен, что эта угроза подействует. А ваш босс… Черт их знает, этих педиков… – Я вас понял, – прервал Силецкого Киллерс. –Я поговорю со своим шефом. *** Саша вошел в свою московскую квартиру, в которой в последнее время почти не бывал, поселившись в доме Мурзина. Его всегда охватывали смешанные чувства, когда он входил в свое старое жилье. Эта квартира хранила слишком много воспоминаний – и светлых, и печальных. Жизнь с матерью – любящей, заботливой, но невероятно властной, приучившей его бояться решительно всего и никогда не дозволявшей ему ни грамма самостоятельности. Саша уже тогда понимал, что растет неправильно, что надо что-то менять. Но он был слишком послушным ребенком, не умеющим настаивать на своем. Издевательства в школе, и эта квартира была для него убежищем от издевательств. А потом… потом внезапная гибель матери. Матери, которую он очень любил, но от любви которой задыхался и неосознанно пытался спрятаться, мечтая о сильном мужчине рядом, которого ему так не хватало. И жизнь здесь после смерти матери. Сначала в одиночестве, потом с Андреем, потом со Славиком… Как многое хотелось забыть! И как многое хотелось вернуть! Но ни то, ни другое было невозможно. Саша приходил сюда не только для того, чтобы протереть пыль (нанять домработницу ему как-то не приходило в голову, хотя его финансовые возможности сейчас это более чем позволяли). Нет, ему важно было уединение. В доме Старшего он все время чувствовал себя под наблюдением, даже когда оставался один. А здесь… Здесь он мог расслабиться. Не быть ни Младшим, ни шлюхой, быть просто Сашей – так и не выросшим ребенком. И не желающим становиться взрослым. В этот день утром он навестил Игоря. Саша определил его в хороший платный реабилитационный центр. Да, это стоило ему немалых денег. Но Саша не хотел бросать Игоря в беде. Тот принес ему много зла, но сделал немало и добра. Так считал Саша. Сам Игорь стал плаксивым, постоянно твердил, что все видели от него только добро, а теперь так подло и жестоко его бросили… Саша многое мог бы на это сказать. Но считал это ненужным. Ему просто хотелось помочь Игорю. Каким бы он ни был. В реабилитационном центре Игорь находился в хороших условиях, за ним был постоянный уход. Но медики откровенно говорили, что он останется полупаралатиком на всю жизнь. Ему нужны были несколько сложнейших операций – на головном мозге, позвоночнике, а такие операции в России не делали. Это было возможно в Германии, но стоило это действительно несколько миллионов евро. Взять их было неоткуда. Да еще через Игоря подонок Силецкий передал Саше ультиматум: до нового года он обязан достать флешку. Иначе не жить ни ему, ни Игорю. Вернувшись в квартиру, Саша прилег на старый диван. Когда-то он тут спал со Славиком, которого уже не было в живых. С Андреем, который пропал бесследно. В последние дни Саше снова звонили ребята-музыканты, утрясали тексты. Пару раз он ездил к ним в студию, хотя и не любил этого делать. Там все были такие занятые, изображали из себя крутых. А Саша просто не понимал, зачем требуется его присутствие. Он готов был переделывать свои тексты, подлаживать их под изменившиеся ритмы и мелодии. В этом смысле он был негордым (как и во всем остальном). Просто не любил суеты. Но на сей раз его текст уже приняли.

Падает небо

Клочьями смога,

Ворон из склепа –

Черное око,

Каркнет и клюнет,

И –

слепота,

слепота…

Лед поцелуев,

Жизнь суррогатов,

Плавно танцуя,

Движемся к аду,

Нам не свернуть,

Ведь –

слепота,

слепота.

Странные строки, рождавшиеся под рваный ритм музыки. Но они «зашли» исполнителям. Почему – Саша не знал. Но это рождалось в нем – непонятное, странное… вплетавшееся в чужую музыку и становившееся ее частью. Саша иногда казался себе не человеком, а существом из другого мира, вплетающимся в чужие слова, в чужие мысли, в чужие жизни… Нет, он не считал себя хищником, высасывающим из других жизненные соки. Скорее, это он отдавал – отдавал нечто сокровенное, что было только в нем. Даже когда он трахался с клиентами за деньги, он отдавал нечто большее, чем свое тело. Даже когда Игорь трахал его прилюдно и заставлял скакать на дилдаках, даже тогда Саша отдавал нечто большее. Он сам не знал, что именно. И не знал как. Но чувствовал, что именно в этом заключается его странная «популярность», на которой Игорь так долго делал деньги. Именно на это непонятное, непостижимое запали два альфа-самца – Мурзин и Хейден, которые могли взять себе красавчиков куда поярче (впрочем, Саша красавчиком себя никогда не считал). Наверное, поэтому к нему тянулись и другие, те же парни-музыканты, которые требовали от него все новых и новых текстов. Не потому что тексты были гениальные (Саша скептически относился к своим литературным талантам). Просто он снова непостижимым образом отдавал нечто большее. Всем. Не потому что хотел этого, не потому что любил людей (скорее, наоборот, не любил и боялся), а потому что просто не мог иначе. Он хранил свой тайный мир, выстроив сложную, извращенную защиту (Саша понимал, что является конченым извращенцем), чтобы делиться с другими тем, что было в этом тайном мире. Это получалось помимо его воли, само собой. И потому ему иногда казалось, что он то ли пришелец-инопланетянин, то ли обитатель какого-то другого мира, явившийся на Землю с миссией отдавать другим что-то незримое, но очень им нужное. Конечно, так он думал в шутку. Приятно ведь иногда думать, что ты особенный, не такой как все. И сейчас дома, пропылесосив квартиру и стерев пыль, покрывшую все мыслимые и немыслимые поверхности, он погрузился в один из своих миров: Англию и Шотландию

XVI

века, где его главный герой, вымышленный деверь Марии Стюарт граф Леннокс плел отчаянные и жестокие интриги в борьбе за власть и… за свою королеву. То есть делал именно то, что сам Саша не стал бы делать ни за что и никогда. «…В Лондон, полный сырости и тоски, стремительно врывалась весна, город превратился в стремительный, бурлящий поток, и так хотелось верить, что жизнь вскоре станет иной, полной радости и счастья. Да, страх по-прежнему витал в воздухе, страх скрывался за каждым углом, страх тенью летел за мной, но в этот день он был не властен надо мной. Все в этот день доставляло мне радость: шарлатан, показывавший дешевые карточные фокусы на ярмарке у Темзы, хорошенькие торговки за прилавками, на которых лежали серебристые груды рыбы, пьяные моряки, горланившие непристойные, но такие уморительные песни… Жизнь бурлила и пела, и я был всего лишь пылинкой, мчавшейся в неизвестность на крыльях веселого молодого ветра. И мои вечные спутники-призраки, танцевавшие монотонный танец, теперь растерянно летели сквозь бурлившую жизнь, тщетно пытались ухватиться за нее и с немым проклятьем исчезали во мгле…» Саша стремительно набивал эти строки в лэптопе, и он действительно видел себя в Лондоне, в том Лондоне, который существовал только в его воображении, но этот весенний средневековый город сейчас был более реален, чем холодная посеревшая ноябрьская Москва с холодным дождем, стучавшим в окно… Из этого состояния его выдернул телефонный звонок. Причем звонил не мобильный, а городской, не звонивший уже много лет. Саша аж подскочил от неожиданности и уставился на древний кнопочный аппарат, как будто тот заговорил человеческим голосом. – Слушаю, – с опаской произнес Саша, сняв трубку. – Это Йен. Здравствуй, – послышалось в трубке. Саша решил, что сходит с ума. – Ты? Ты? – проговорил он от неожиданности по-русски, а затем, опомнившись, перешел на английский. – Как ты узнал этот номер? Как ты вообще узнал, что я здесь нахожусь? Ты… Твои люди за мной следят? – Да, – послышался спокойный голос в трубке, – именно так. – Мне это не нравится, – холодно сказал Саша. – Я… – Да, ты можешь обо всем рассказать этому своему Мурзину, – в голосе Йена послышалось презрение и даже ненависть. – Это твое дело, ты волен решать сам. Просто выслушай меня. Я кое-что знаю. И кое-что хочу предложить тебе…

====== 13. ПЛАМЯ ГОТИКИ ======

ГЛАВА 13. ПЛАМЯ ГОТИКИ Подмосковье, декабрь 2007 года Саша ничего не сказал Старшему о звонке Йена. Старший ведь не запрещал ему общаться с кем-либо. Запрет был лишь на сексуальные контакты, но его Саша и не нарушал. Не потому что не заглядывался на других парней, нет. Ему было всего 22 года, и в таком возрасте, когда гормоны буйствуют вовсю, это было естественным. Но своей сексуальной жизнью Саша был более чем удовлетворен. Странная жизнь в донжоне с его строгой иерархией ему нравилась. Как будто он попал туда, куда всегда мечтал попасть. Это был очень замкнутый мир. Саша ни с кем не общался, кроме Старшего, двоих рабов и телохранителя – Владимира. С прислугой и охраной общались рабы, это была их обязанность. Помещения убирала прислуга, но под присмотром рабов. Причем это неизменно делалось так, что никто Сашу не видел, на этот счет существовали четкие инструкции Старшего. Все просьбы Саши прислуге тоже передавались через рабов или через Владимира. Подать стакан воды, приготовить ту или иную одежду – все это Саша приказывал рабам, а они либо делали это сами, либо передавали распоряжение прислуге. Саша на удивление быстро привык к этому положению и воспринимал это как нечто естественное, словно ему всю жизнь прислуживали рабы. Нет, он не изводил их капризами, не придирался, не пытался без нужды демонстрировать власть, которую получил так внезапно и совершенно того не желая. Как-то само собой получилось, что он сразу установил дистанцию между собой и рабами. Невидимую черту, через которую те не могли переступить. Его отношения со Старшим были довольно странными, хотя вполне объяснимыми. Старший считал Сашу своей собственностью, но не какой-то живой игрушкой. Он действительно полюбил Сашу, полюбил горячо и отчаянно, сам того не ожидая. Изначально он видел в Саше только идеального саба. Саша, как казалось Старшему, идеально вписывался в выстроенную им систему иерархии. Он был последним недостающим звеном, без которого система не была совершенной. И Старший не ошибся. Саша по своим качествам действительно идеально подходил на роль Младшего партнера. Талант подчинения удивительным образом сочетался в нем с глубоким чувством собственного достоинства. Его можно было вывалять в грязи, но грязь к нему не приставала. Почему – оставалось загадкой. И для Старшего, да и для самого Саши, который, впрочем, об этом никогда не задумывался. Саша, как оказалось, мог легко отдавать приказы. Не мучаясь сомнениями, неловкостью, чем-то еще. Но при одном условии: для приказов должна быть санкция Старшего. Без этой санкции Саша не решился бы даже спросить который час. Поэтому как Младший господин он был на своем месте. И все было бы отлично, если бы… Если бы Старший не влюбился в него. Влюбился стремительно, не успев даже понять, как это произошло. Так обычно влюбляются подростки, но Старшему было 42 года, и никогда прежде он не испытывал ничего подобного. Младший стал для него драгоценностью, которую следовало оберегать. И еще… было еще кое-что. Старший внезапно узнал о Саше то, чего не знал даже сам Саша. Эти сведения были для Старшего громом среди ясного неба. И он, не склонный верить в совпадения, задумался о том, что ничего в мире случайного не бывает… Все усложнялось. Впервые в жизни Старший принимал решение не сам, а долго советовался. Советовался с тем, кому доверял всецело. А потом долго думал. И чем дольше думал, тем яснее понимал: Сашу отпускать нельзя. Он теперь в ответе и за Сашу тоже.

Нет, Старший не пускал слюни. Его любовь выражалась иначе. В силе, жесткости, иногда жестокости. Он не унижал Младшего. Но он умел демонстрировать ему свою власть и умел причинять боль – физическую. Это было настоящее искусство власти и боли, и Старший владел им виртуозно. Он не просто использовал Младшего, он обучал его этому искусству, оттачивал его мастерство. И делал это умело, даже талантливо.

Чаще всего это происходило в том самом подземелье, в присутствии рабов. Сашу иногда связывали толстыми веревками, завязанными затейливыми узлами, подвешивали на крестообразной перекладине, затыкали рот кляпом, надевали наручники, нажимы на соски, ставили распорки. Старший использовал самые разнообразные приспособления и орудия: от обычного флогера и резиновой палки, до затейливых фаллоимитаторов, анальных шариков и прочего. Он мог затолкать в Сашу несколько шаров, а затем начать его трахать, и это доводило парня до исступления. Понемногу Старший приучал Сашу к фистингу. Никогда прежде Саша этого не пробовал, и это поначалу было дико больно, но ощущение, что Старший проникает в него рукой, заставляло его насаживаться на эту властную руку, двигаться навстречу силе, боли и наслаждению, которое они дарили. Он как будто становился продолжением руки Старшего, и это ощущение единения сводило с ума, захватывало дух, доводило до слез. Саша лежал на слегка раскачивавшихся слингах, с разведенными ногами, рот его был заткнут кляпом, а серые глаза умоляюще смотрели на Старшего, прося его проникать в него глубже, глубже, и мускулистое тело парня содрогалось, чувствуя себя частью тела Старшего – сильного, властного, несгибаемого. Впрочем, Старший, при всей своей отчаянной страсти и жестокости, действовал очень осторожно, словно боясь повредить хрупкую драгоценность. Но Саша был удивительно жаден до ласк и боли, он раскрывался силе и власти, отдавая Старшему всего себя, и порой тот подходил к черте, за которой начиналось безумие, ощущение себя львом, готового порвать жертву в клочья. Останавливало Старшего только странное чувство, что перед ним тоже лежит лев, только скованный и обездвиженный – прекрасный молодой лев, рычащий, жаждущий жестокого наслаждения. Слово «игры» не очень подходило к тому, чем они занимались. Как и слово «любовь» не очень точно описывало чувство, которое испытывал Саша к Старшему. Он чувствовал благодарность, привязанность, даже почитание и, главное, все большую зависимость от Старшего. Тот был истинным Господином, которому было радостно служить, радостно повиноваться, исполнять малейшую его волю.

Но эта привязанность – болезненная, извращенная – все-таки не была любовью. Потому что в сердце Саши по-прежнему жил Йен. Да, Саша любил именно Йена. Его пронзительный взгляд, похожий на темные свинцовые волны, всегда стоял перед сашиным мысленным взором. Он думал о Йене постоянно. Он хотел быть с Йеном. Но это была любовь русалочки и прекрасного принца – обитателей двух разных стихий, которые могли преодолеть непреодолимое только в сказке. Саша понимал, что он и Йен живут в разных мирах. Свобода, которой дышал Йен, была убийственна для Саши, он задохнулся бы этой свободой и погиб, как погибает рыба, выброшенная на берег. Но и сашин мир – мир подчинения и власти, мир боли, полный зловещего темно-красного сияния, был убийственен для Йена. Он не нашел бы в этом мире той свободы, которая была необходима ему как воздух. Наверное, Йен не слишком это понимал, но Саша-то понимал. Он не мог вырвать из своей груди любовь к Йену, да и не хотел этого делать, он лишь пытался жить с этим, растворяясь в мире, где властвовал Старший и где сам Саша тоже получил немалую власть, и ему это нравилось все больше. Словно для такой власти он и был рожден, словно всегда к ней бессознательно стремился.

Начиналось это с раннего утра. Старший поднимался, быстро принимал душ, отправлялся в спортзал, затем снова принимал душ, быстро завтракал, одевался и отправлялся на работу: рулить своим хлопотным бизнесом. Он всё делал сам. Но по его распоряжению Младшему должны были прислуживать рабы. Обычно Саша просыпался позже. Он тоже шел в спортзал, где занимался час или полтора, ибо держать тело в форме и, вообще, тщательно следить за своей внешностью стало для него привычкой за годы работы мальчиком по вызову. Затем он возвращался в «первый круг», где его уже ждала ванная и завтрак. Саша обычно завтракал в халате, который на него накидывали рабы. После этого его облачали в роскошную кожано-металлическую сбрую, штаны из тончайшей кожи, красиво облегавшие его фигуру и мягкие кожаные сапоги. Он поначалу не понимал, как можно постоянно носить сбрую, но очень быстро привык. Во внутренних кругах она казалась совершенно естественной, органичной. Хотя Саша жил на содержании у Господина, он не чувствовал себя содержанцем. Все происходящее казалось ему совершенно естественным, правильным, как будто он имел на все это право чуть ли не с рождения. Саша чувствовал, что не только принадлежит этому странному миру, выстроенному Старшим, но что и этот мир тоже принадлежит ему, что без него этот мир, полный силы и власти, был и будет неполным. Саша вовсе не вел жизнь затворника в этом тайном донжоне. После завтрака он обычно работал над своим романом, который после долгих неудачных попыток, наконец, стал обретать более-менее стройные формы. Стихи он писал спорадически: поэтическая муза посещала его, когда ей вздумается. Он работал и над текстами для музыкальных композиций, по десять раз в день созванивался, списывался, чатился с парнями-музыкантами. Почти каждый день он выезжал в Москву. Старший не требовал, чтобы Саша появлялся на публике затянутый в кожу или латекс. Напротив, он хотел, чтобы на публике Саша был одет в элегантные, дорогие вещи. Саша никогда не был одержим шмотками, но обладал врожденным вкусом и потому умел правильно выбирать вещи, благо в средствах он теперь не был стеснен. Он выбирался в магазины лишь изредка, поскольку терпеть не мог шоппинг. Ему казалось, что магазины с их тряпьем, цепкими взглядами продавцов и прочим высасывают из него силы. Переступая порог магазина, он ловил себя на мысли, что хочет поскорее из него уйти. В спа салон он наведывался регулярно, минимум раз в неделю. Это тоже стало для него привычкой со времен работы в «фирме» Игоря. Эпиляция, обертывания, массаж, маникюр, педикюр, маски для лица – весь этот процесс Саша воспринимал спокойно, не делая из него культа, чем весьма отличался от изнеженных юношей, которых так много в гей-тусовке. Просто он считал своей обязанностью отлично выглядеть. Регулярно Саша заезжал в студию к парням-музыкантам, хотя его напрягали суета и неразбериха, запахи пота и перегара, неизбежно сопровождавшие творческий процесс. Но он воспринимал это как плату за то, что его тексты нравятся исполнителям, за то, что уже несколько его песен звучат в эфире и даже попадают в топ-десятку. К Саше как к автору текстов даже пару раз обращались с просьбой об интервью какие-то сетевые издания, но он отказывался. Ему нравилось оставаться в тени, в темно-красном полумраке, а не под яркими софитами. Что касается стихов, то его вполне устраивала публикация на сайтах для любителей и графоманов, большего он не хотел. В клубах и барах он появлялся совсем редко. Ему там быстро становилось скучно. К тому же сейчас, когда все его знакомые уже знали, что у него есть богатый любовник, Саша кожей чувствовал зависть и скрытую ненависть, несмотря на все подлизывания и сюсюканье его знакомых (и незнакомых). Он прекрасно знал нравы гей-тусовки. Регулярно он навещал Игоря, хотя с каждым разом это проходило все более болезненно. Игорь совсем пал духом. И жил в постоянном страхе. Он был уверен, что Силецкий выполнит свою угрозу и убьет его, если Саша не сделает то… Игорь не знал, что именно должен сделать Саша, хотя, конечно, догадывался, и все время умолял Сашу выполнить требование Влада. Это ввергало Сашу в самые мрачные мысли. Потому что выполнить требование Силецкого означало предать Старшего. А он не хотел этого. Но решение найти не мог. Все рассказать Старшему? Но как тот отреагирует? Откровенно говоря, Саша трусил при мысли о гневе Старшего. Он понимал, что его-то Старший, возможно, простит, потому что ничего плохого Саша сделать не успел. Но Игоря точно защищать не станет. А Саша не хотел, чтобы Игорь погиб. Впрочем, решение нашлось. Точнее, его предложил Йен, внезапно позвонивший, когда Саша находился в московской квартире. Саша не знал, что детективы, нанятые Йеном, тщательно отслеживают его передвижения. Теперь, впрочем, узнал, и это ему не понравилось. Но что он мог? Опять пожаловаться Старшему? Это лишь сильнее разожгло бы вражду между Старшим и Йеном, а Саша совсем не хотел этой вражды. Он не слишком интересовался политикой, но новости читал, и ему было известно, что в Чамбе обострилась обстановка вокруг месторождения «Сокоде». Пусть он и не знал всех подробностей, но понимал, что во все это непосредственно вовлечены два влиятельных человека, враждующих… получается, что из-за него. Саша не испытывал никакой гордости из-за этого. Наоборот, ему было больно думать о том, что где-то льется кровь, гибнут невинные люди, и он является одной из причин всего этого. Пусть и не главной причиной, пусть и невольно, даже против своего желания, все равно. Йен позвонил в его московскую квартиру именно потому, что был уверен: мобильный телефон Саши прослушивается людьми Мурзина, а телефон в квартире – вряд ли, учитывая, что Саша там появлялся лишь изредка. – Я знаю, что этот твой Игорь попал в беду, – сказал Йен. – И знаю, что ему требуется дорогостоящее лечение. Я готов оплатить. – Ты? Оплатить? – изумленно переспросил Саша. И, помолчав, добавил: – Почему? – Откровенно говоря, я считаю этого твоего Игоря подонком, – вздохнул Йен. – На твоем месте я только радовался бы, что он получил по заслугам. Но ты ищешь средства ему на лечение. Мне это непонятно. Но я готов оплатить его лечение, раз ты этого хочешь. Потому что ты мне дорог. Очень дорог. – Оплатить лечение? – повторил Саша. – И… чего ты хочешь взамен? Чтобы я пришел к тебе? – Я этого очень хочу, – голос Йена зазвучал глухо и подавленно. – Очень хочу. Но я не ставлю никаких условий. Я оплачиваю лечение этого типа. И ты мне ничего не будешь должен. Вообще ничего. Я ясно объяснил? – Йен, это восемь миллионов евро! – Саша, ты же понимаешь, что для меня эта сумма почти ничего не значит. Думаю, размеры моего состояния тебе известны. – Но, Йен… Получается, я все равно буду обязан тебе. – Обязан мне? Я не требую от тебя ничего, я же сказал! – Но я буду чувствовать себя обязанным. Ты ведь этого добиваешься, так? – Возможно, – после паузы сказал Йен. – Да. – Я не хочу, – неожиданно жестко сказал Саша. – Это нечестно, Йен. Ты пользуешься… – Саша, – перебил его Йен. – Да, я пользуюсь этой ситуацией. Но заметь: не выдвигаю никаких требований. Ты хочешь упустить возможность помочь парализованному человеку снова стать здоровым? – Нет, – тихо прошептал Саша. – Что «нет»? – не понял Йен. – Я хочу, чтобы он восстановился. Я не могу видеть… его таким. – Отлично, – сказал Йен. – Решили. – Йен! – вдруг воскликнул Саша. – Что? – Ты… можешь организовать его вывоз в Германию еще до Нового года? – Постараюсь… Я еще не занимался этим вопросом. – Это очень важно, Йен! – Важно? Почему? Саша молчал. – Это как-то связано с Силецким? – Да, – чуть слышно прошептал Саша. – Хорошо. Я все сделаю. Мне известно, что Силецкий на тебя давит. Не поддавайся. Я не хочу, чтобы Мурзин тебя убил за то, что ты сделаешь. Я вывезу твоего Игоря. А Силецкий ничего не посмеет тебе сделать. У меня есть выходы на него. – Спасибо, Йен, – прошептал Саша. – Когда выйдешь из квартиры, загляни в почтовый ящик. Там будет листок. На нем номера телефонов, адрес электронной почты и другие способы связи со мной. На всякий случай. И заведи себе второй мобильник, о котором не будет знать твой… хозяин. На экстренный случай. И помни, я люблю тебя. И я жду, когда ты придешь ко мне, – сказал Йен и отключился. А Саша еще долго слушал отбойные гудки. Он ничего не сказал Старшему об этом разговоре. Да, он понимал, что нарушает неписаный кодекс их отношений, пусть не формально, но фактически. Однако он хотел спасти Игоря. Тот должен был покинуть Россию до нового года, когда наступит срок, назначенный Силецким. Вывоз Игоря решал еще одну проблему: Саше не надо было мучиться необходимостью украсть проклятую флешку. Он был уверен, что Силецкий до него не доберется, слишком серьезной охраной окружил его Старший. К тому же, и Йен сказал, что сможет уладить это дело с Силецким. Словом, он молчал, будучи уверен, что Старший ни о чем не подозревает. И надеялся, что так и будет. Когда Старший возвращался домой, они обычно садились ужинать. Старший оказался очень интересным собеседником. Он вовсе не был тупым солдафоном, напротив, был разносторонне образован. Любил читать, причем очень ценил Шекспира, и нередко говорил, что шекспировские пьесы – лучший учебник психологии. Он прежде не интересовался старинной музыкой, но сходил вместе с Сашей на несколько концертов именно для того, чтобы лучше понять Младшего. Прежде Саша никому не показывал своих стихов, да они в его окружении никого и не интересовали, но Старший попросил показать ему то, что Саша пишет. «Я лучше стал тебя понимать», – вот и все, что сказал ему Старший, не высказав ни похвалы, и критики. Саша все больше привязывался к Старшему и чувствовал, что тот тоже все сильнее привязывается к нему. Они никогда не говорили о своих чувствах, но это было и не нужно. Язык секса и подчинения говорил лучше всяких слов. Между тем с рабами у Саши складывались непростые отношения. Внешне все было как положено: рабы служили господам, исполняя любые их желания. Но существовало множество незаметных на первый взгляд нюансов. В первую очередь это касалось сексуальных взаимоотношений, сложившихся в этом странном донжоне. Рабы принадлежали господам. И Старший, и Младший имели полное право использовать рабов по своему желанию. Старший спокойно пользовался этим правом. Младший не испытывал при этом никакой ревности. Отчасти потому, что видывал в своей жизни всякое, отчасти потому что воспринимал групповой секс лишь как часть уклада в мире иерархии, которому он теперь принадлежал. Групповой секс сводился к одному и тому же: в качестве саба неизменно выступал Олег. Саша не стремился к такому сексу, но Старший упорно заставлял его участвовать в этом. И он же нередко наблюдал, как Саша трахает Олега. Именно трахает – другого слова тут нельзя было подобрать, поскольку Саша в эти моменты не испытывал ничего, кроме низменной похоти и удовлетворения собственной силой и властью. Он все время чувствовал на себе взгляд Старшего. И чувствовал: Старший заставляет его трахать второго раба не потому, что ему нравится на это смотреть. Нет, Старший преследовал какую-то цель. И Саша догадывался, какую именно. Старший учил его пользоваться властью, утверждать свою власть. Потому что Олег с трудом терпел Сашу и постоянно устраивал ему проверки на вшивость: то норовил задержаться с обедом, то «не находил» нужную одежду, то делал вид, что не слышит приказа… Саша видел все это. Он мог бы пожаловаться Старшему, но не привык жаловаться. К тому же, он видел, что Старший все замечает, но не вмешивается, потому ждет, что Младший сам усмирит строптивого раба. Саша не хотел наказывать Олега по мелочам. Ответом на очередную мелкую пакость раба чаще всего был только взгляд – чуть отрешенный, но полный ледяного арктического холода. И чего-то нечеловеческого, словно внутри Младшего скрывался кто-то еще – сильный и опасный. Скрывался до поры до времени. У Олега от взгляда Младшего по телу бежали мурашки. Но он упорно продолжал свою тихую фронду, потому что уже не мог сойти с этого пути, хотя и понимал, что ни к чему хорошему это его не приведет. Младший вел себя сдержанно. Он наказывал Олега, но делал это неизменно в присутствии Старшего. И секс с Олегом был лишь способом утверждения своей власти. Это не было игрой, это была реальность. Да, странная реальность, непонятная посторонним. Но для тех, кто был вовлечен в происходящее, все это было реальностью, полной смысла. Когда Саша чувствовал, как содрогается тело Олега, когда он жестко трахал его, то у него захватывало дух от упоения властью. Но он упрямо давил в себе это чувство. Потому что боялся незнакомца, который жил в глубинах его сознания и в любой момент мог вырваться наружу… Между тем с первым рабом – Михаилом – отношения у Саши сложились куда проще. Но в них были странности, непонятные Саше. Михаил сразу принял Сашу как Младшего Господина. По всему было видно, что он, в отличие от Олега, служит ему с охотой. В его поведении даже чувствовалась искренняя забота. Этот высокий человек с отлично тренированным телом, бывший спецназовец, действительно повиновался малейшему взмаху сашиных ресниц, предугадывал любые его желания, как будто отлично знал его, хотя их «общение», если можно было так назвать эти странные иерархические отношения, длилось всего пару месяцев. Саша почти никогда не разговаривал с рабами без необходимости. Он не интересовался, чем они живут помимо служения в донжоне (оба раба были вольны выезжать за пределы дома, разумеется, с разрешения Старшего). Это не значило, что Саша презирал рабов. Вовсе нет, он лишь соблюдал дистанцию. Да и вообще, он не умел сходиться с людьми. Поддерживать болтовню он научился, поскольку этого зачастую требовали его клиенты. Но как только необходимость в болтовне исчезала, он сразу уходил в свой внутренний мир, куда никому не было доступа. Но он всегда зорко следил за тем, что происходит вокруг, не угрожает ли его тайному миру опасность. Со стороны Олега такой опасности не было. Тот был занят фрондой, а до того, чем живет Младший, ему не было дела. А вот со стороны Михаила Саша чувствовал неподдельный интерес, и это Сашу почему-то настораживало. Странность заключалась в том, что никакого секса между Сашей и Михаилом так и не случилось. Хотя Младший имел право трахать рабов, но только будучисверху. Этим правом Саша ни разу не воспользовался в отношении Михаила. Почему? Он и сам толком не мог сказать. Возможно, потому, что Саша не мог представить себя трахающим мужчину вдвое старше чем он. Тем более такого брутального мужчину. Олег тоже, конечно, был значительно старше Саши – ему было лет 35, но в Олеге чувствовалась неуловимая утонченность, даже женственность на грани манерности. Он тоже очень следил за своей внешностью, и если бы не сбруя, ошейник и прочее, то вполне мог сойти за изнеженного гламурного гея. Олег был типичным пассивом, так что секс с ним был в каком-то смысле более естественным. Но что касается Михаила, то дело было не только в его возрасте и брутальности. Саша иногда ловил на себе его взгляд, в котором читалось: «Делай со мной что хочешь, только не ЭТО». У Саши тоже была странная симпатия к Михаилу. Ему было приятно, что о нем заботится такой сильный, красивый человек. И Саша ни разу не подверг Михаила наказанию. Ни разу не заставил его заниматься с собой сексом. Парадоксальным образом, в этих «внутренних кругах», внешне полных власти, подчинения и даже насилия, царил дух свободы. Наверное, потому что Старший изначально строил все на добровольности. Здесь добровольно становились рабами. Отсюда можно было добровольно уйти. Но никто не уходил, в том числе и Саша. Хотя Старший уже сказал ему, что «покупка» Саши у Игоря ничего не значит. Он может уйти, когда захочет. Но у Саши не возникало такой мысли. Это было его море. Здесь он действительно почувствовал себя как рыба в воде. И потому рождались строки:

Почему я так счастлив в аду?

Почему убегаю из рая?

Почему по петляющим тропам

бегу ото всех?

Почему я не яркую жизнь,

а жестокую боль выбираю,

и холодные искры в глазах

заменяют мне смех?

Иногда я пытаюсь идти

по проторенным гладким дорогам,

но уводят тропинки

к далеким и узким вратам,

за которыми мне никогда

не придется бродить одиноко,

даже если весь мир

вдруг сгорит в одночасье дотла!

*** Париж, декабрь 2007 года – Пламенеющая готика, – проговорил Мурзин, глядя на возвышавшуюся впереди башню Шатле. – Ее мало. До обидного мало. Это последний этап готики. Ее вершина. Пламенеющий камень. Удивительно. Если бы… если бы готика развивалась и дальше, то какой бы она стала? Не знаю. Наступил Ренессанс, и все стало по-другому. Саша слушал Старшего, внимательно рассматривая башню Шатле. Ему уже доводилось бывать в Париже (с парочкой клиентов, вывозивших его «в Европу, на сессии»). К счастью, клиенты большую часть времени надирались элитным алкоголем в роскошных отелях, и у Саши было время погулять по Парижу. Он тоже не раз приходил к башне Шатле. – Я видел, как ты рассматриваешь в интернете архитектуру пламенеющей готики, – сказал Старший. – Удивительно, что наши вкусы совпали. Или, наоборот, неудивительно. Ты задумывался над тем, почему тебе нравится именно пламенеющая готика? Саша молча кивнул, не отрывая глаз от башни. – И почему же? – заинтересованно спросил Старший. – Готика – устремленность ввысь. А пламенеющая готика, это не просто устремленность, а порыв. Последний порыв, полный огня и отчаяния, – тихо проговорил Саша. – Вот как, – пробормотал Старший. – Последний порыв… Интересно. Некоторое время они шли в молчании, за ними следовали телохранители. – Иногда мне кажется, что ты – мой последний порыв, – вдруг сказал Старший. – Последний порыв ввысь. Моя пламенеющая готика. Что будет после? Ренессанс? И нужен ли он мне? Или вообще не будет ничего? – После? –с беспокойством переспросил Саша. Ему стало страшно. Что значило слово «после»? Старший думает о расставании? – После того, как ты меня оставишь, – с неожиданной горечью произнес Старший. – Я? – голос Саши дрогнул. – Ты. Знай, что я сделаю все, чтобы этого не допустить. Но удерживать силой тебя не буду. Власть и подчинение должны быть основаны на свободе. Иначе они превращаются в ничто. Вместо золота жалкая подделка. Понимаешь? – Кажется, да, – тихо сказал Саша. – Надеюсь. А этот твой Хейден не понимает. Глупец! – презрительно бросил Старший. – Мнит себя апостолом свободы, не понимая, что живет в рабстве и в это же рабство тянет других против их воли. Сашу больно резанули слова «этот твой Хейден». Но он промолчал. – Хейден сейчас снова в Париже, – заметил Старший. – Уже второй раз за месяц. Все пытается сговориться с французами, чтобы вытолкнуть меня из Чамбе. Кстати, ты знаешь, что этот твой апостол свободы предлагал мне продать тебя ему? Сашины глаза стали совершенно круглыми. – Нет… – прошептал он. Он не верил. Пусть его уже продавали, но Йен в его сознании совершенно не вязался с подобными вещами. – Хейден предложил мне акции «Сокоде». Но в обмен я должен отдать ему тебя. Эта сделка принесла бы мне около 700 млн долларов. А ты стал бы самым дорогим рабом в истории человечества. Глаза Саши по-прежнему были круглыми, Он молчал. Старший с интересом смотрел на него, ожидая реакции. Но, так и не дождавшись, заговорил: – Извини, но я не дал тебе шанса войти в историю. Я отказался. – Ты… отказался? – изумленно прошептал Саша. – Да, – пожал плечами Старший. – Без 700 миллионов долларов я как-нибудь проживу. Живут же без них другие. Да я и сам большую часть жизни жил от аванса до получки. И не умер, как видишь. А вот без тебя… – он замолчал. Саша смотрел на него. Но ответ его был вовсе не таким, какого ожидал Старший. – Но ведь теперь там, вокруг Сокоде, начались бои. Я же читал! Это… – Это обычное дело для Африки, – пожал плечами Старший. – Там всегда война. – Там льется кровь, – взгляд Саши расфокусировался. – И что, получается, это из-за меня? Ведь если бы ты согласился, ничего бы этого не было? Из-за меня? Из-за меня? – в голосе тихого и спокойного парня вдруг зазвучали истерические нотки.

- Нет! – жестко сказал Старший. – Не из-за тебя. И я запрещаю тебе истерику.

Саша стиснул зубы, вонзил ногти в ладони, прикусил губу чуть ли не до крови. – Вот так, – удовлетворенно кивнул Старший. – И запомни: нет ничего бесполезнее и глупее, чем терзаться напрасным чувством вины. Бои в Чамбе начались не из-за тебя, а из-за того, что я отказался пойти на условия Хейдена. – Я бы согласился… – прошептал Саша. – Не сомневаюсь, – бросил Старший. – Чтобы спасти жизни невинных людей. Точно так же, как сейчас ты выбрасываешь кучу денег на сутенера, для которого ты не человек, а жила, пусть даже и золотая. Нет, я не осуждаю тебя и не препятствую. Я лишь хочу, чтобы ты взрослел и понимал: мягкосердечие не обязательно есть добро. Жестокость, как ни странно, бывает более милосердна. Если Сидюхин вылечится, то снова начнет торговать безмозглыми юнцами, ломая им жизни. И гнать наркоту, убивая вокруг себя десятки, а может, и сотни людей. Ты об этом не задумывался? А что касается Африки… В Чамбе все равно началась бы война. Даже если бы я тебя продал Хейдену. Дело не в Сокоде, дело в их образе жизни. Они привыкли добиваться своего с оружием в руках. И зачем им мешать? Не лучше ли направить их разрушительную энергию на благое дело? – Благое дело – это твоя выгода? – вдруг спросил Саша, прищурив глаза. – Не совсем, – усмехнулся Старший, пряча за усмешкой удивление этой реакцией. – Благое дело – обрезать крылья Хейдену. Такие мечтатели опасны. Особенно, когда получают власть. Ты ведь знаешь российскую историю, знаешь, к чему привели мечты о коммунизме. Хейден думает, что движет человечество вперед, а на самом деле толкает его к пропасти. И его надо унять. Так будет лучше для всех. – Ты решаешь за всех так же, как и Хейден. Решаешь, что хорошо, а что плохо, – произнес Саша, и тут же во взгляде его промелькнул страх от собственной дерзости. Но Старший не разгневался. – Ты прав, – сказал он спокойно. – Да, я решаю, как жить другим. Потому что у меня больше денег и власти. Но я хотя бы это осознаю и пытаюсь сдерживаться. А Хейден уверен, что он чуть ли не господь бог. В этом разница между нами. Ладно, гуляй дальше. Сегодня ветрено, но погода хорошая. А у меня встреча во французском МИДе. Буду распутывать интриги Хейдена. Я знаю, что он был там сегодня утром. Мурзин сделал знак охране и сел в подкативший лимузин, который следовал за ними на небольшом расстоянии. Саша остался один. Точнее, не один, за ним двигались двое телохранителей. Но он уже так свыкся с постоянным присутствием охраны, что не обращал на нее внимания. Он двинулся к маленькой церквушке возле Лувра – Сен-Жермен-л’Оксеруа. Саша любил эту церковь, даже когда-то написал стихотворение о ней. А сейчас она фигурировала в романе, который он писал, поскольку часть действия происходила в Париже. Именно с колокольни этой церкви зазвучал набат, ставший сигналом к страшной Варфоломеевской ночи, когда тысячи протестантов были вырезаны католиками. Кровавая ночь, когда улицы Парижа были устланы изувеченными телами… Это было непостижимо и страшно. И сейчас, глядя на мирные улицы Парижа, полные туристов, Саша не мог себе представить, что когда-то по ним, прямо здесь, лилась кровь. Он был уже в нескольких шагах от церкви, когда позади послышались два странных, приглушенных хлопка. Саша обернулся. Оба его телохранителя оседали на землю. Саша застыл. На церкви Сен-Жермен-л’Оксеруа послышался мерный удар колокола.

====== 14. СЕН-ЖЕРМЕН-Л’ОКСЕРУА ======

ГЛАВА 14. СЕН-ЖЕРМЕН-Л’ОКСЕРУА Париж, декабрь 2007 года Йен, сидя в люксе отеля «Георг Пятый», тороплтиво проглядывал документы, готовясь к переговорам с представителями Safran SA. Речь шла о разработках суборбитальных космических аппаратов. Это была одна из стратегических целей Хейдена. Весь его остальной бизнес, включая проект «Сокоде», который отнимал кучу сил и нервов и вокруг которого развернулась настоящая война, был лишь ступенями к осуществлению мечты Йена: совершить переворот в аэрокосмической сфере. Сделать недоступное доступным для обычных людей. Создать суборбитальную авиацию, которая позволит сократить время межконтинентальных перелетов до считанных минут и будет доступна не только представителям элиты, но и обычным пассажирам. Да, Йен знал, что на исполнение его мечты уйдут годы, может быть, вся жизнь, и успех не гарантирован, но он упрямо двигался вперед, создавал новую аэрокосмическую империю, которая должна была изменить привычный уклад жизни человечества и открыть ему новые горизонты свободы. Переговоры с Safran обещали быть непростыми и, в сущности, пока не должны были привести к конкретным результатам. Йен понимал, что, скорее всего, его предложения будут отвергнуты как безумные. Но он знал: то, что сегодня кажется безумным, завтра становится предметом обсуждения, а послезавтра никто уже не понимает, как без этого обходились прежде. Но его мысли все время убегали от предстоящей встречи. Он знал, что Мурзин в Париже. С Сашей. И осознание того, что Саша здесь, совсем рядом, лишало Йена способности сосредоточиться на делах. Черт, он был почти уверен: Мурзин, знавший, что Йен будет в Париже, приволок с собой Сашу специально, чтобы позлить его. Сейчас Хейден и Мурзин находились в состоянии войны. Йен атаковал. Он передал французским властям документы, которые выставляли деятельность Мурзина в весьма неприглядном свете. Перекачка денег свергнутого чамбийского диктатора Нгассы была лишь цветочками. Было много другого. А главное, именно Мурзин стоял за вспыхнувшим на востоке Чамбе мятежом, который приводил в бешенство французов, кровно заинтересованных в поставках титановых и алюминиевых руд из этой страны. В общем, Мурзин примчался в Париж, чтобы попытаться отмыться от выдвинутых против него обвинений. И заодно, Хейден в этом не сомневался, попытаться свалить всю вину на своего главного недруга, то есть на Йена. Что ж, он был к этому готов. Но Саша, Саша! Он ведь в эту самую минуту находится здесь, в Париже! Знать, что он рядом, и не увидеть его серые глаза, не прикоснуться хотя бы кончиком пальца к его мягкой и теплой руке было невыносимо. Йен обхватил руками голову и застонал.

Люди Эрика, находившиеся в Париже, каждые полчаса докладывали ему о местонахождении Саши Забродина, присылая sms-сообщения. Но вдруг зазвонил телефон. Йен недовольно посмотрел на номер: Звонил человек Эрика. Почему звонок? Что произошло?

– Да! Что? Что?? Где? Что с ним, он жив? Где он? Да! Я выезжаю! Будьте на месте! Последние слова Йен прокричал, уже вылетая из номера, как был в брюках и рубашке, но без галстука и без пиджака. *** Саша сидел на церковной скамейке возле одной из колонн, подпиравшей церковный неф, и смотрел на трепещущие огоньки свечей. Там, снаружи, должно быть творилось светопреставление, но здесь, внутри, было безлюдно и тихо. Когда он увидел, что его телохранители падают, а из их затылков брызнула кровь и кровавые ошметки, он застыл. И казалось, что на площади воцарилась тишина, в которой прозвучал мерный удар колокола. Потом раздались испуганные крики, кто-то бросился к упавшим…

Саша стоял на месте. Он даже не думал о том, что сам может получить пулю в лоб. Он впал в прострацию. Только что эти двое были живы. Сейчас их нет. Нет. Простреленные головы, кровавые ошметки мозгов на тротуаре. Крики вокруг. Зрение фиксировало происходящее, но ум это не воспринимал. Точнее, где-то на заднем фоне мелькала мысль о том, что раз охрана убита, то надо скорее покинуть опасное место…

Но Саша не хотел никуда бежать. Он повернулся, отворил тяжелую дверь церкви и окунулся в прозрачную тишину. Сделал несколько шагов и вдруг понял, что не в силах двигаться дальше. Просто не в силах. Даже если вслед за ним в церковь войдут убийцы и он получит пулю в голову. В церкви было почти безлюдно, трепетали язычки свечей. Саша смотрел на них, и в его голове всплывали строки, написанные, когда он впервые оказался в этой церкви:

Кто говорил, что прошлое живет

Под сводами невзрачной этой церкви?

Одна из тысяч небольших церквей,

Где только пыль, и пустота, и скука…

Безмолвие. Спокойно спит алтарь.

Нет ни души. Господство полумрака.

Все чинно и пристойно. Благодать.

У древних темных стен мерцают свечи.

Трепещут, пляшут… Ерунда – сквозняк.

Нет мистики – есть воспаленный мозг,

Завороженный пляской огоньков,

Рождающий пугающее чувство,

Что прошлое не умерло, что здесь

Оно живет уже четыре века,

И пятна крови, пролитой в ту ночь,

Вот-вот проступят на холодных стенах,

И древний ужас снова к нам придет…

Но это наваждение. Мираж.

Игра ума. Угрюмые столетья

С тяжелым стоном рухнули во тьму.

Храм ныне пуст. И только колокольня,

С которой шел неистовый набат,

Все тянется, заискивая, к небу,

В глаза ему пытаясь заглянуть,

И все мечтает, что наступит ночь,

И капуцин со впалыми щеками

Как черный кот по лестнице взлетит

И, вперившись в глухую темноту

Застывшим взглядом, где одно безумье,

С проклятием ударит вновь в набат.

И вырвется та ночь из заточенья,

И будет смерть метаться, хохоча,

По улицам, политым теплой кровью,

И поплывут по Сене мертвецы,

И будет тих и страшен час рассвета…

Но церковь так безлюдна, так стара,

Так неприметна… А через дорогу,

В огромных окнах древнего дворца

Давно уж нет зловещих силуэтов

Безумных королей и королев

(Хоть кажется порой: вот-вот мелькнет

Фигура с окровавленным кинжалом).

Но нет. Воображение шалит.

Молчит алтарь, трепещут мирно свечи

В старинной церкви. Больше ничего.

А во дворце – лишь статуи, картины

И толпы ротозеев. Все прошло.

Все миновало. Колокол молчит,

Молчит, молчит.

Ждет часа, чтоб ударить…

Колокол ударил. Кровь пролилась. У него на глазах. Круг времени замкнулся.

Как это ни странно, но Саша был верующим. Просто он всегда относил себя к числу тех созданий, которым уготован ад. Он старался принять это как неизбежное. И старался жадно пить каждый глоток этой жизни, пока это возможно. И теперь, когда два человека, защищавшие его, лишись возможности пить эту жизнь и наслаждаться каждым ее мгновением, Саша стал задыхаться. Ему не хватало воздуха, гролова закружилась, сквозь трепетанье свечей проступили чьи-то зловещие тени. Саша устремил взгляд на алтарь и прохрипел: – Господи, помоги! Огоньки свечей взметнулись. Как будто Бог услышал его хрип. Или не услышал? Саша не знал. Он хотел сейчас раствориться в этой прозрачной тишине и полумраке, стать его частью, оказаться невидимым для всех … Не потому что боялся за себя, а потому что этот мир был слишком ужасен, несправедлив и жесток. Саша чувствовал себя так, как будто в сердце ему вонзили кинжал. Но вновь в нем шевельнулось нечто незнакомое. То, что его пугало. Словно здесь, в церкви, где земное соединяется с вечным, его потаенная сущность стала оживать. Саше показалось, что его разрывает изнутри. Что оболочка ветхого человека сейчас сползет с него, как сползает кожа со змей, и появится новый человек… Неизвестный. Совсем другой. В его памяти вдруг возникли знакомые строки Евангелия от Иоанна (3:3):

«…истинно, истинно говорю тебе, если кто не родится свыше, не может увидеть Царствия Божия»

И слова апостола Павла (Еф.4:22):

«…отложить прежний образ жизни ветхого человека, истлевающего в обольстительных похотях, а обновиться духом ума вашего и облечься в нового человека, созданного по Богу, в праведности и святости истины»

– Не сейчас! – прохрипел Саша. – Господи, молю Тебя, не сейчас! Я не готов! Мне страшно! Таинственный незнакомец, оживший в нем исчез. Саша застыв, продолжал смотреть на трепещущие свечи. Наверное, он должен был что-то сделать? Но что? Погибли два его телохранителя. Он их даже не знал по именам (не интересовался). Знал только Владимира, но тот уехал со Старшим. Два человека погибли. Из-за него. Но почему не стреляли в него? В него первого должны были стрелять! В чем дело? Почему? Саша продолжал смотреть на трепещущие язычки свечей, и тут в прозрачное безмолвие храма вторгся неприятный звук мобильника. Саша торопливо нажал на ответ звонка с незнакомого номера. – Это тебе предупреждение, – раздался в трубке голос, сначала показавшийся Саше незнакомым. – Тебе и твоему ебарю. Не сделаешь, как я сказал, достану где угодно: хоть в Париже, хоть в Бразилии. Теперь ты это знаешь. Абонент отключился. Силецкий. Влад Силецкий. Саша бессильно откинулся на спинку скамейки. Ему не было страшно. Точнее, было, но не очень. Им овладело чувство обреченности и беззащитности.

…И капуцин со впалыми щеками

Как черный кот по лестнице взлетит…

Пухлые губы что-то шептали – не то молитву, не то стихи, когда-то давно сочиненные им. Время и пространство смешались. Он слышал набат церкви Сен-Жермен-л’Оксеруа. И сегодня была его личная Варфоломеевская ночь. Когда погибли люди и когда он, возможно, убил в себе того, кто должен был родиться… Или не убил? Саша смотрел на распятие отчаянным вопрошающим взглядом? «Господи, ну почему? Ну за что??» Наверное, было бы правильно, если бы пуля поразила его. Кто он, в конце концов? Шлюха. Грязный извращенец. Тот, о кого вытирают ноги все кому ли лень, и ему это безразлично. Графоман, сочиняющий бессмысленные вирши. Да, он тоже хотел жить. Как хочет жить любой человек, каким бы он ни был. Но его смерть была бы справедливей, чем смерть двух телохранителей, которые вообще ни в чем не были виноваты. За что? Почему?? Саша смотрел на темное распятие, зная, что не получит ответа. А может быть, он уже получил его. Прозрачное безмолвие, в котором растворяются и боль, и мука, и отчаяние … Нет ничего, кроме безмолвия и трепета. И надежды. Вопреки всему. Но тут Сашу кто-то схватил за руку. Он вздрогнул, очнулся. Рядом стоял Йен. *** Москва, декабрь 2007 года – Влад, ну что я могу? Что? – скулил Игорь, сжавшийся под одеялом. – Ты же видишь, я овощ! Я никто! Никто! Я никому не нужен! Антрацитовые глазки со страхом смотрели на развалившегося на стуле Силецкого. – Да ты вообще блевотина, – скривился тот. – Слушай меня, овощ гнилой. Твоя блядь кругложопая покатила с Мурзиным в Париж. И там мои люди его очень серьезно предупредили. Двоих его охранников сняли. Это чтобы он не думал, будто сможет за бугром укрыться, если что. И никакая охрана его не спасет. А ты, гниль вонючая, давай и дальше капай ему на мозги. И чем больше, тем лучше. Скули, умоляй. Это в твоих же интересах. Шею тебе свернуть здесь ничего не стоит, усёк? – Силецкий презрительно оглядел палату реабилитационного центра, в которой происходил разговор. – И ты знаешь, что я это сделаю. Твой единственный шанс и дальше вонять в этом мире – убедить твою жопастую блядь достать то, что мне нужно. Не знаю, почему этот пидор глазастый тебя жалеет. Я на его месте давно шею тебе свернул бы. Короче, умоляй его, угрожай, взрывай мозг, но чтоб он достал! Усёк? – Влад, да я ему все время это твержу! – жалобно заскулил Игорь. – Я уже проклял день и час, когда с ним связался, сам задушил бы его! Он ни хера делать не хочет! Я его из говна вытащил, дал возможность ему бабло зарабатывать, а он, тварь неблагодарная… – …тебя из говна вытащил и сюда поместил, – с кривой усмешкой заметил Влад. – Какая же ты все-таки гнида, Сидюхин. Уж на что мне все похер, но смотрю на тебя и не устаю охуевать от твоей вони. Ладно, мне насрать. Вот поставит тебя твой пидор на ноги, тогда и придушишь его. Если я тебя и его раньше не придушу. Короче, ты понял. Влад поднялся со стула и, пинком отшвырнув его в сторону, вышел из палаты. Антрацитовые глазки Игоря проводили его ненавидящим взглядом. – Уёбище лесное, – прошипел он. – Ладно, мне бы выжить. А уж потом я тебе все припомню. Мне есть что тебе припомнить, мажор ебаный. Я вам всем припомню… *** Париж, декабрь 2007 года – Успокойся, успокойся, – шептал Йен. – Я спокоен, – проговорил Саша. Они находились в номере Йена в отеле «Георг Пятый». Йен вывел Сашу из церкви в каком-то сомнамбулическом состоянии. Рядом с церковью уже стояли полицейские машины с мигалками, место покушения было оцеплено, тела погибших были накрыты брезентом. Вокруг толпились зеваки, щелкали фотоаппараты. В этой суете на Йена и Сашу никто не обратил внимания. Йен посадил парня в свою машину, стоявшую поодаль, и она тотчас рванула с места. В дороге они молчали: Саша смотрел перед собой остановившимся взглядом. Йен забеспокоился. Очевидно, парень находился глубоком шоке, и надо было выводить его из этого состояния. Но Саша сам вышел из транса. Пухлые губы некоторое время что-то шептали, это были слова на русском и Йен понял, что это какие-то стихи. Потом Саша перевел взгляд на Йена. Серые озера в глазах были как будто подернуты туманной дымкой. – Спасибо тебе, – проговорил он. – Спасибо. Я сейчас уйду. – Нет! – решительно сказал Йен. – После такого тебе нельзя выходить без охраны. У меня есть люди… – Не надо, – сказал Саша. – Не надо, Йен, спасибо. Ты прав, мне не следует выходить просто так. Я позвоню… Старшему, он… – Стой! – схватил его за руку Йен, и, присев перед Сашей на корточки, заглянул ему прямо в глаза. – Подумай. Я прошу тебя, подумай! Стоит ли звонить ему? – Почему нет? – недоуменно воззрился на него Саша. – Сейчас удобный момент, – произнес Йен. – Я могу забрать тебя прямо сейчас. Ты уедешь со мной и забудешь свое прошлое как страшный сон. Всех этих своих сутенеров, шантажистов, хозяев… Это можно прервать в один момент! И этот момент наступил именно сейчас. Сейчас! Ты это понимаешь? – Йен, – взгляд Саши стал неожиданно ясным и холодным. – Йен, мы с тобой много раз это обсуждали. Что ты хочешь от меня услышать? Что я люблю тебя? Да. Люблю. Но мы с тобой из разных миров, враждебных друг другу. Ни один из нас не выживет в мире другого. Это надо принять. Йен, я благодарен тебе… Я от всего сердца благодарен тебе за все. За все. Но я не смогу быть с тобой. А ты со мной. – Что за чушь! – вскричал Йен. – Если мы любим друг друга, значит, сможем! – Нет, – взгляд Саши опять странно затуманился, словно где-то далеко-далеко он разглядел нечто, видимое только ему одному. – Однажды мы изменимся. Оба. Мы не можем не измениться. И тогда, возможно, сумеем быть вместе. Я не знаю, случится ли это, Йен. Не знаю. А пока мы закупорены каждый в своем мире. И нам из них не выйти. – Это ты не хочешь выходить из своего мира! – раздраженно бросил Йен, до боли сжимая запястья Саши. – Знаешь, я читал об очень интересном феномене. Медведь долгие годы жил в зоопарке в маленькой клетке. И он мог делать только четыре шага в одну сторону и четыре шага обратно. И, наконец, ему сделали просторную клетку. Но он так и продолжал ходить: четыре шага в одну сторону, четыре шага в другую. Потому что клетка существовала у него в голове. И ты – такой медведь. Живешь в клетке, которая существует лишь в твоей голове, и не желаешь понять, что ее на самом деле нет! – Ты живешь в такой же клетке, Йен, – парировал Саша. – Просто не желаешь этого видеть. Мы не можем выйти из своих клеток. – Нет! – с жаром возразил Йен. – Нет! Вот сейчас мы вместе. Посмотри! Ты что, не веришь своим глазам? Вот, я становлюсь перед тобой на колени! Я перед тобой! Я умоляю тебя быть со мной! Йен действительно встал перед Сашей, сидевшим в кресле, на колени. Саша подался вперед, а потом откинулся на спинку кресла, но не спускал с Йена своих серых глаз, а его пухлые губы снова что-то беззвучно шептали. – Разреши мне, – тихо сказал Йен. – Разреши мне хотя бы это. Он положил руку на живот Саши и стал медленно расстегивать ремень. – Нет! – проговорил Саша. – Нет! Но он не стал мешать Йену. А тот пристально смотрел на Сашу, и в его глазах были любовь и мольба. Он медленно расстегивал застежку на узких джинсах. Саша вздохнул. – Он запрещает мне это, – слетело с его губ. Йен чуть улыбнулся. – Подлинная жизнь начинается там, где кончаются запреты. Шагни за флажки. Хотя бы раз. Пойми, что ты больше, чем ты думаешь. И что ты достоин большего. Саша молчал, не отрывая глаз от Йена. Он по-прежнему был неподвижен, и это мешало Йену стянуть с него штаны и трусы. – Помоги мне, – прошептал Йен. – Сделай шаг. Как тот поцелуй, на берегу океана, помнишь? Саша чуть улыбнулся и приподнялся, позволяя Йену стянуть с него штаны и трусы. И Йен увидел, что ровный, гладкий член уже стоит колом. Он осторожно прикоснулся к Саше, задирая черную, обтягивающую футболку и обнажая покрытый ровным загаром пресс и дорожку волос, убегающую от пупка вниз. – Ты хочешь, – проговорил Йен. – Очень хочешь. Хочешь моей ласки. Потому что ты знаешь, только я могу тебе ее дать. Только я! Сашин взгляд снова расфокусировался, губы чуть приоткрылись. Йен осторожно взял в рот этот красивый, ровный член, прикоснулся языком к венчику, прошелся по уздечке и головке, одновременно лаская рукой твердый и теплый пульсирующий живот. Не вынимая член изо рта, он смотрел на Сашу преданно и восхищенно, как никогда ни на кого в жизни не смотрел гордый, самолюбивый Йен Хейден, всегда добивавшийся того, чтобы так смотрели именно на него. Но сейчас он искренне восхищался этим парнем, он чувствовал, что любит его до безумия: эти серые, бездонные глаза-озера и падающую на них водопадом темно-русую челку, эти пухлые губы, сильные и в то же время гладкие руки, этот упругий живот со впадинкой пупка и дорожкой волос, крепкие бедра. Но это была не просто любовь к внешней красоте, не радость от вкуса желанного тела, это было нечто большее: попытка проникнуть в глубину озер, скрывавших в себе нечто невообразимо прекрасное, что угадывалось и в трепетании длинных ресниц, и в дыхании, и в легком дрожании ровных, ухоженных пальцев… Йен брал все глубже и глубже. Вообще-то он не любил делать минет, предпочитая, чтобы делали ему. Но сейчас все было иначе. Все как будто перевернулось, утонуло в прозрачном сумраке серых озер. В тех очень редких случаях, когда Йен у кого-то сосал, это всегда сопровождалось неприятными для него ощущениями: першило в горле, он давился, кашлял. Но сейчас ничего этого не было. Как будто Сашин член был создан именно для того, чтобы его брал Йен, а не кто-то другой. И Йен брал – с трепетом, даже благоговением. И он чувствовал, как тает Саша. В серых глазах не было похоти, было нечто другое, что не вязалось с плотской грязью, сопровождающей секс. Саша как будто принимал любовь Йена и путешествовал вместе с ней по только ему ведомым мирам. И одновременно он был с Йеном – настоящий, живой, теплый, близкий. Он был все ближе и ближе, Йен чувствовал трепет молодого, сильного тела, который все усиливался, Йен упивался вкусом плоти своего прекрасного парня… Не любовника, не партнера, но возлюбленного, внезапно открывшегося ему: пусть пока ненадолго, Йен это с горечью осознавал, но все равно, подарившего ему этот миг неземного счастья и путешествия в таинственный мир серых озер. И когда Саша стал содрогаться и со стоном выплескиваться в рот Йену, тот жадно глотал его семя. Ему хотелось даже физически унести что-то с собой, что-то, принадлежавшее его возлюбленному, сродниться с ним. Серые глаза смотрели на Йена с удивлением, как будто их обладатель силился понять, что именно сейчас произошло. Йен осторожно гладил Сашины ноги – крепкие, упругие, гладкие, а Саша запустил пальцы в густые, волнистые волосы Йена… – Ты не жалеешь? – спросил Йен. – Нет, – последовал ответ после короткой паузы. – Не жалею. Но я не должен был этого делать. – Старайся почаще делать то, что не должен, – с улыбкой сказал Йен. – Переступай через барьеры, поставленные другими. Это свобода. – Да, – кивнул Саша. – И сейчас я должен позвонить Старш… Геннадию. – Не надо! – вскрикнул Йен, которого пронзила боль при мысли о том, что Мурзин снова отберет у него сероглазое сокровище. – Я всего лишь переступаю через барьер, поставленный тобой, – пухлые губы сложились в улыбку. – Разве ты не об этом только что говорил? Но если на губах Саши была улыбка, то в серых глазах внезапно возникла властная неумолимость, не оставлявшая Йену ни малейшего шанса. – Послушай, – проговорил Йен, не давая Саше набрать номер. – Послушай. Если ты так упорно хочешь вернуться к этому… своему господину, – последние слова Йен буквально выплюнул с ненавистью, – если ты твердо решил это сделать, тогда он не должен знать, что ты был у меня… Я подброшу тебя куда-нибудь ближе к Лувру, и ты… – Боишься? – на лице Саши появилось насмешливое выражение. – Не за себя! – гневно выкрикнул Йен. – За тебя! Если он узнает, что ты был у меня, то он тебя убьет, как ты этого не понимаешь? – Вот и посмотрим, – с поистине космическим спокойствием произнес Саша. Но он не успел набрать номер Мурзина. Тот позвонил сам. – Ты жив? Где ты? – торопливо спросил он.

Судя по всему, Мурзин только что узнал о случившемся.

– Я у Йена Хейдена. В его номере, – спокойно произнес Саша. – Где? – через паузу выдохнул Мурзин. – У Йена Хейдена. В отеле «Георг Пятый». В трубке воцарилась гнетущая тишина. – Он тебя удерживает? – Нет. Он готов меня отвезти… – Нет! Я пришлю за тобой автомобиль. Спустись в холл и жди, через десять минут машина будет. Ни в коем случае не выходи на улицу. Понял? – Да, Старший. Мурзин отключился. – Спасибо тебе, Йен, – сказал Саша. – Мне надо идти. Йен понуро кивнул. – Ты свободен. А я выполню все, что обещал. Насчет этого твоего… – Да, – вздрогнул Саша. – Иначе Силецкий убьет его. И меня. То, что случилось, было его предупреждением. – Что?? Так это был Силецкий? – взревел Йен. – Да. До встречи, – сказал Саша и выскользнул из номера.

Йен некоторое время осоловело смотрел на закрывшуюся дверь. А затем набрал номер мобильного.

– Эрик? У меня срочное дело. *** – Мразь! – Старший плюнул в стоявшего перед ним на коленях Младшего. – Жалкая мразь! Шлюха! Ты был с ним. Ты дал ему отсосать. Ему. Этому… – лицо Старшего перекосилось, в глазах запылало черное пламя. – Как ты посмел вообще к нему прикоснуться?? Саша молчал. Лицо его было отрешенным, взгляд отсутствующим. И это бесило Старшего. Он отлично умел владеть собой. Но Хейден… Хейден… То, что его Младший был с Хейденом, дал ему отсосать и даже не счел нужным этого скрывать – это просто срывало все тормоза. Он дал Младшему звонкую пощечину. Потом еще. И еще. Из груди его вырвалось рычание. Но затем он внезапно остановился. Замер. – Скажи мне, – произнес он тихо. – Скажи мне, что ты делал это, потому что был в шоке. Потому что не понимал, ни где ты, ни с кем. Он просто воспользовался этим. Так? В глазах Старшего появилась надежда. Он как будто умолял Младшего сказать, что именно так все и было. Но тот отрицательно покачал головой. – Нет. Я все понимал. – Понимал, – в голосе Старшего была горечь. Он буквально испепелял Младшего взглядом. Но это пламя тонуло в серых озерах, гладь которых оставалась все такой же отрешенно-спокойной. Подойдя к Младшему, он схватил его за волосы и заставил запрокинуть голову. Но и сейчас страха в глазах не было. Как и не было покорности. Была лишь готовность принять свою участь. – Если бы ты был рабом, – заговорил Старший, – я приказал бы высечь тебя. Или высек бы сам. До кровавых ран. До полусмерти. А потом вышвырнул бы за дверь. Но ты не раб. Ты – мой Младший партнер. И ты нарушил свое обещание, свою клятву: никогда не вступать ни с кем в связь, исключая рабов, без моего особого разрешения. И ты знал мое отношение к этому ублюдку Хейдену. Ты в курсе, что сейчас у меня из-за Хейдена очень большие проблемы, которые грозят мне… – тут он замолчал. – Может быть, ты знаешь очень мало, но даже этого достаточно, чтобы понимать. Знаешь, о чем я сейчас жалею? Я жалею, что там, возле Лувра погиб не ты, а двое парней, которые охраняли жизнь такой неблагодарной твари как ты! Если бы ты погиб там, я оплакивал бы тебя, я мстил бы за тебя! И я считал бы тебя самым прекрасным, что было в моей жизни! А теперь ты – просто кусок дерьма! – Ты убьешь меня сам? – спокойно спросил Саша. – Хотел бы! – Старший метнул на него испепеляющий взгляд. – Очень хотел бы. – Но ты не сделаешь этого, – в голосе Младшего зазвучал непривычный холод. – Ты угадал, – с легким удивлением заметил Старший. – Не хочется руки об тебя марать. – Предоставь это Силецкому. Это ведь его люди убили твоих парней. – Что? – глаза Мурзина сузились, засверкали хищным огнем. – Зачем? Почему они метили в охранников, а не в тебя? Саша молчал. – Силецкий хотел тебя напугать? Заставить что-то сделать? Отвечай! Отвечай, я сказал! – снова звонкая пощечина. И снова молчание. – Хорошо, – проговорил Старший. – Я все равно узнаю. И учти, что лучше бы тебе сейчас рассказать всё. Саша молчал. – С сегодняшнего дня мы спим в разных спальнях. По возвращению в Москву я приму окончательное решение, – отрывисто говорил Старший. – А сейчас нам предстоит встреча с адвокатами. В центре Парижа произошла стрельба – дело неслыханное. Полиция стоит на ушах, да и само французское правительство. А погибли двое сотрудников моей службы безопасности, охранявших тебя. Тебя! Так что бесед с полицией не избежать ни тебе, ни мне. И к этому надо подготовиться. Имени Силецкого не смей упоминать. Это мое дело, я сам с ним разберусь. А теперь – вон с глаз моих! Саша покорно вышел из комнаты. *** Мурзин был в ярости. Он с самого начала знал, что поездка в Париж будет вовсе не увеселительной прогулкой, слишком серьезные проблемы следовало решить. Но он и подумать не мог, что пребывание в Париже превратится в ад. И самое ужасное было не в кровавой стрельбе и не в проблемах бизнеса, оказавшегося в капканах мировой политики. Самое ужасное было то, что его Младший снова оказался с проклятым Хейденом. Пусть ненадолго. Пусть на какой-то час. И он даже знал – потому что читал это в глазах Саши и видел, что тот говорит правду – Хейден не брал его драгоценного мальчика. Напротив, он сам брал у него. Брал в рот. Но и это сводило с ума Мурзина. Он знал, что дело тут не в сашиной похоти. Парень никогда не пытался флиртовать с кем-нибудь. Мурзин видел, что Олега он трахает лишь для того, чтобы утвердить свою власть, а к Михаилу даже не пытается прикоснуться. Наверное, годы работы в «фирме» Сидюхина сделали свое дело. Саша пресытился, ему стал неинтересен просто секс. Он был вместе с Мурзиным не из-за секса. Но и к Хейдену он тянулся не из-за секса. Точнее, не только из-за него. И это понимание сводило хладнокровного отставного офицера спецназа с ума. Он был повелителем своего саба, и саб был предан ему. Но было нечто, над чем был не властен ни он, ни его саб. По правде говоря, Мурзин не знал, как поступить с Сашей. Возможно, впервые в жизни он растерялся. Он, не терявшийся в кровавых перестрелках в жаркой Эфиопии, в опаснейших операциях в ущельях Афганистана, во время ковровых бомбардировок в раскаленных песках Йемена…

Теперь он не знал, как поступить. Да, раба он выпорол бы, посадил в подвал на цепь или просто вышвырнул. Но Саша не был рабом. Не просто потому что Мурзин присвоил ему статус своего Младшего партнера. Дело было в другом. Сам того не желая, Мурзин прорастил в этом парне с серыми глазами нечто новое. Саша почувствовал власть. Почувствовал ее сладость. И, на удивление, не ошалел от этого, не возомнил себя царем горы, не превратился в капризного тиранчика. Он как будто осторожно исследовал пробуждающуюся в нем властную натуру, не доверяя себе и постоянно себя сдерживая.

Если бы не это, он никогда не пошел бы с Хейденом. Эту новую личность, рождавшуюся в молодом поэте, было сложно наказать. Но оставить безнаказанным Сашу Мурзин не мог: он был Старшим и обязан был подтверждать свой статус, жестоко карая преступления против его воли. А Саша совершил преступление, и не скрывал этого. Не скрывал, но и не раскаивался. И даже не пытался делать вид, что раскаивается. Это было честно. Это восхищало Мурзина. Но это же вызывало в нем бешенство. Он ненавидел, когда что-то или кто-то выходит из под его контроля. Что ж, если он не знает, как наказать Младшего, то пусть и тот мучается неопределенностью. Неопределенность бывает страшнее боли. А он пока займется проблемами, которые навалились на него в Париже. Убийство было громким. Еще бы, стрельба и два трупа в двух шагах от Лувра, прямо среди многотысячных толп туристов! Само собой, встали на уши французские спецслужбы, новость вышла в топ заголовков мировых СМИ, телеканалы вели репортажи с места происшествия… Естественно, заговорили о теракте, об исламских радикалах, о левацких группировках. Но очень быстро выяснилось, что погибшие – русские. Тут же пошла волна новостей о русской криминальной разборке в самом сердце Парижа, стали выдвигаться версии о политической подоплеке случившегося, МИД Франции стоически воздерживался от комментариев, российское посольство в Париже гневно отвергало все «инсинуации и спекуляции» по поводу причастности российских властей. Очень быстро в новостях замелькала фамилия Мурзина: стало известно, что погибшие входили в число его телохранителей. Телефон Мурзина раскалился. Само собой, его номер знали немногие, удар звонков из СМИ пришлось выдержать его секретарям. Но пошли звонки из очень высоких кругов. Первыми на Мурзина насели французы, с изысканной вежливостью, но весьма холодно требовавшие объяснений, каким образом русский бизнесмен оказался вовлечен в криминальную разборку в центре Парижа, ударившую по престижу Франции. Учитывая и без того напряженные отношения Мурзина с французскими чиновниками из-за мятежа в Чамбе, это было крайне плохим сигналом. Затем последовали звонки из высоких кабинетов в Москве. Там не стеснялись в выражениях. Мурзину орали, что отношения России с Европой и без того «в полной жопе», «французы все время выёбываются», в том числе из-за того, что он «заварил кашу в этой ебучей чамбе», а тут еще он устроил пальбу в центре Парижа, и теперь «баллоны говна на нас катят все кому не лень». Было такое впечатление, что Мурзин собственноручно застрелил возле Лувра сотрудников своей же службы безопасности. И российские чиновники разом забыли, что мятеж, инспирированный Мурзиным в Чамбе, осуществлялся с молчаливого одобрения все тех же чиновников в Москве, которые теперь брызгали слюной. Мурзин ведь играл в Чамбе не сам по себе, Россия была заинтересована в том, чтобы ограничить поставки алюминия и титана на Запад со стороны конкурентов. Но теперь отдуваться за все предлагалось ему. В свое время Мурзин ушел из спецназа именно потому, что ему надоело, когда высокие военные чины бросают подчиненных в пекло, а в случае неудачи сваливают на них всю вину и прикрывают свои задницы. Нечто подобное происходило и сейчас. То, от чего он ушел, к тому и вернулся. Что ж, ему не привыкать. И Мурзин ринулся в бой. Срочно вызвал своих французских адвокатов. Постарался оградить Сашу от внимания прессы. Впрочем, допроса Саша не избежал: он был основным свидетелем. Мурзин опасался за него. Все-таки Саша был непредсказуем в своих реакциях. Но парень вел себя спокойно и отстраненно. Хотя ему задавали неудобные вопросы: в каком качестве он сопровождал Мурзина в Париж, почему к нему приставили двоих телохранителей и почему стреляли именно в них, а не в него. Саша отвечал, что является личным референтом мсье Мурзина (это вызвало понимающие ухмылки следователей), и телохранителей к нему приставили именно поэтому (скептические ухмылки). Почему прицельную стрельбу вели по телохранителям, а не по нему, он не знает (недоверчивые ухмылки). Нет, в дела, связанные с бизнесом мсье Мурзина, он не посвящен. В его функции входит только представительское сопровождение мсье Мурзина (снова понимающие ухмылки). Нет, лично у него в Париже нет знакомых. Да, он бывал в этом городе прежде. С туристическими целями. С мсье Мурзиным прибыл сюда впервые. Да, он сопровождал мсье Мурзина в Чамбе. Нет, цели поездки остались ему неизвестны, это не его компетенция. Нет, у него нет предположений по поводу того, что покушение как-то связано с интересами мсье Мурзина в Чамбе. Что? Покушение из-за ревности? Он не понимает, что имеет в виду мсье следователь. Да, он провел некоторое время после покушения с деловым партнером мсье Мурзина Хейденом. Нет, у него нет ни малейших оснований связывать мсье Хейдена сослучившимся. В каких отношениях он состоял с мсье Хейденом? Он не станет отвечать на этот вопрос, поскольку это выходит за рамки расследования. Сашу пытали полтора часа в присутствии адвоката и переводчика (Саша говорил и по-французски, но не слишком хорошо). В итоге его отпустили, не взяв с него никаких подписок. Мурзин приказал Младшему отправляться в отель и не покидать свой номер. Самого Мурзина допрашивали три часа. После этого у него были неприятные встречи с французскими правительственными чиновниками. По сути ему предъявили ультиматум: или он прекращает поддержку мятежников Чамбе или у него возникнут серьезные проблемы в Европе. Будут серьезно проверены все финансовые операции, многие из которых выглядят крайне подозрительно. Вот это было очень плохо. Мурзин занимался переводом денег на Запад многих высокопоставленных лиц в России, и если эти операции будут вскрыты в Европе, то почва у него под ногами загорится и в России: такое не прощается. Крайним будет он. Это не пугало Мурзина. Он часто бывал крайним. И в армии, и в бизнесе. И он не поддавался на запугивание, выдвигал встречные условия, мысленно проклиная и Хейдена, и Силецких, по сути устроивших ему двойную ловушку, и твердо знал, что если выживет, то отомстит и тем, и другим. Обязательно. Все осложнилось в разы после скандальной публикации в одном из ведущих французских изданий. Ее главным героем был не Мурзин. И не Хейден. Главным героем был Саша.

====== 15. КОМНАТА ПЫТОК ======

ГЛАВА 15. КОМНАТА ПЫТОК Москва, декабрь 2007 года «Стрельба в самом центре Парижа, в результате которой погибли два телохранителя влиятельного российского бизнесмена Геннадия Мурзина, стала, бесспорно, из ряда вон выходящим событием. Тысячи людей, в том числе иностранных туристов, оказались, по сути, на линии огня. Это стало шоком и вызвало всеобщее негодование. Французские власти пообещали, что это преступление будет тщательно расследовано, а виновные ответят по всей строгости закона. Среди основных версий случившегося сразу стали называть борьбу между группировками русской мафии и финансовую деятельность Мурзина, к которой, по данным осведомленных источников, в последнее время приковано пристальное внимание французских правоохранительных органов и структур банковского надзора ЕС. Кроме того, в поле зрения следствия оказалась вовлеченность Мурзина в конфликт в экваториальной африканской республике Чамбе, где недавно произошел военный переворот, а затем начался мятеж повстанческих группировок на востоке страны. Чамбе богата залежами титановых и алюминиевых руд. Самым крупным месторождением является «Сокоде». Контрольный пакет акций (51%) принадлежит правительству Чамбе, блокирующий пакет (25%+1 акция) – молодому магнату, проживающему в США, Йену Хейдену, оставшаяся часть – Мурзину. Именно конфликт Мурзина, за которым стоит Россия, и Хейдена, которому благоволят в Париже, стал, как полагают, причиной бедствий, обрушившихся на Чамбе. Между тем осведомленные источники сообщают, что конфликт Мурзина и Хейдена носит не только деловой, но и личный характер. И предметом этого конфликта оказался молодой русский Александр Забродин. Именно сопровождавшие Забродина телохранители оказались жертвами наделавшей так много шума стрельбы в Париже. При этом сам Забродин не пострадал. 22-летний Забродин является референтом Мурзина, однако, по данным информированных источников, их связывают и личные отношения. Между тем этот молодой человек, как стало известно, также является объектом пристального интереса Хейдена, который никогда не скрывал своей сексуальной ориентации. Сразу после покушения Забродин, несмотря на близость к Мурзину, провел несколько часов наедине с Хейденом в люксе «Георга Пятого». Между тем информированные источники в Москве сообщают, что Забродин в недавнем прошлом оказывал услуги определенного характера состоятельным мужчинам. Именно так состоялось его знакомство с Мурзиным и Хейденом. Позднее Забродин стал личным референтом Мурзина и сейчас проживает в его роскошном доме под Москвой. В то же время он поддерживает контакты и с Хейденом. Источники в правительстве Чамбе сообщили, что в какой-то момент Забродин стал предметом переговоров, ведущихся вокруг акций «Сокоде». Хейден готов был уступить блокирующий пакет Мурзину в обмен на Забродина. Поскольку стоимость сделки оценивалась в 700 млн долларов, этот русский молодой человек имел все шансы стать самым дорогим референтом в истории человечества. Однако сделка не состоялась из-за категорического отказа Мурзина расстаться со своим молодым спутником, чьи таланты он явно оценивает выше, чем 700 миллионов долларов. Стало известно, что Йен Хейден был допрошен по делу о стрельбе в центре Парижа. Полицию, в частности, интересовало, почему он так быстро оказался на месте преступления и увез Забродина. А также обстоятельства его личного и финансового конфликта с Мурзиным. Однако никаких претензий Хейдену предъявлено не было. Редакция пыталась получить официальные комментарии по поводу этой ситуации. Однако в полиции Парижа ограничились заявлением, что «расследование продолжается». Представители Мурзина и Хейдена отказались от комментариев. С Забродиным связаться не удалось. По некоторым данным, он уже вылетел в Москву.» Мурзин, читавший эту статью в своем московском офисе, в ярости схватил ноутбук, где над проклятой статьей красовалась фотография Саши, и еле удержался от того, чтобы грохнуть им об стенку. Дело было не только в статье. Можно (и нужно) было требовать опровержений, угрожать многомиллионными исками (и даже выиграть их). Дело было в другом. Практически одновременно в интернет был вывален компромат: несколько видеозаписей, на которых был запечатлен Саша во время сессий с Сидюхиным. Съемки велись скрыто. Ясно было, что задействованы сразу несколько камер, а потом кадры монтировались. Это было откровенное, зажигательное порно. Слишком зажигательное. Саша был хорошо виден. Слишком хорошо. Этот отрешенный взгляд серых глаз, эти чуть приоткрытые губы, изогнувшееся тело, такие знакомые завораживающие движения… Проклятье! Мурзин зарычал. Нет, он не боялся огласки того, что живет с бывшей проституткой. В Москве полно богатых людей, жены которых в прошлом были путанами. Уж Мурзина этим смутить было нельзя. Он не афишировал свою сексуальную ориентацию, но про кого из более-менее известных людей не ходят слухи, что «он – пидорас»? И всегда наберется дивизия тех, кто лично свечку держал при этом.

И он, само собой, понимал, что Саша много раз участвовал в подобных шоу, но Мурзин считал, что навсегда вырвал сероглазого парня из отвратительного мира похотливых взглядов и забрал себе, только себе! А тут его сокровище словно вырвали у него из рук и прилюдно осквернили!

Проклятье! Проклятье! Проклятье! Эту статью во французской газетенке и компромат в интернете явно направляла одна и та же рука. Причем это был удар, направленный и против него, и против Хейдена. Удар сильный и точный. Слишком рискованной была статья. Тут нужно было обладать либо железными доказательствами (которые не приводились, всюду были ссылки на анонимные источники). Либо иметь какую-то другую защиту. Удар был и по нему, и по Хейдену. Кто? Кто мог это сделать? Силецкие? Несколько дней назад Мурзин твердо сказал бы, что у них кишка тонка, но после случившегося в Париже был уже не так в этом уверен. Впрочем, одно дело подослать киллера, а совсем другое дело организовать эту публикацию. Такая вещь – куда более тонкое и рискованное предприятие, чем заказное убийство. Смогли бы сделать это Силецкие? Мурзин был уверен, что все выяснит. И ради этого пойдет на союз с кем угодно. А ему нужен сильный союзник, который обладает хорошими связями на Западе. Такими же, какими Мурзин обладает в России. Чуть подумав, Мурзин достал мобильник и набрал номер. – Йен? – проговорил он. – Это Геннадий. Вы уже в курсе того, о чем пишут? Думаю, нам есть, что обсудить. Есть сфера, в которой мы были бы полезны друг другу. *** Подмосковье, декабрь 2007 года Саша не удостоился ни единого слова Старшего со дня кошмара на Луврской площади. Его привезли из Парижа все в тот же подмосковный дом близ Клязьминского водохранилища. Точнее, теперь не в сам дом, а в один из флигелей. В большей части помещений флигеля располагалась охрана, но там были и изолированные помещения с отдельным входом. Некое подобие крохотной однокомнатной квартирки. – Тебе велено передать, что ты сам должен принять решение, – произнес Владимир. – Можешь возвращаться к себе в Москву. Можешь жить здесь. Решай сам. Саша побледнел. Слова «решай сам» были для него подобны острому ножу, вонзающемуся в сердце. Принять решение без чьей-то санкции для него было сущей пыткой. Тем более сделать выбор. В его жизни не было места выбору. И не могло быть. А теперь… Он три с половиной часа (без преувеличения!) стоял во дворе дома Старшего под ветром, дождем со снегом и не двигался с места. Не потому что пытался давить на жалость, нет. Он просто не мог принять решение. Не умел. Не знал как. И только когда смеркалось, он, словно в каком-то забытьи, медленно побрел к боковому входу во флигель, вошел внутрь и, не оглядевшись, прямо в одежде, тяжело повалился на кровать, стоявшую напротив двери. Глаза его закрылись. Губы шептали:

…Плывет корабль с мертвецами

над мостовыми и домами

в беззвучной ночи. Диск Луны

глядит из темной вышины.

Издалека несется стон…

Но это сон, всего лишь сон!

Жизнь снова проваливалась в сон. Но Саша очнулся. Он поднялся с жесткой кровати, взял сумку, которую даже не разбирал и двинулся к двери. На секунду замер, а затем открыл дверь и переступил порог. В декабрьском ночном небе действительно сияла полная луна. Холодный диск смотрел на Сашу с темной вышины, и его призрачный свет отражался в серых, широко раскрытых глазах. Саша снова застыл. Губы опять что-то беззвучно шептали. Вокруг был мир призраков. Они обступали его со всех сторон как главного героя романа, который он сочинял. Это не были галлюцинации, это было что-то другое. Словно Саша оказался в холодном призрачном мире, наполненным безжизненным лунным светом, и ему суждено было пребывать в этом мире до скончания времен. Ему показалось, что какой-то призрак приближается к нему. Нет, черный силуэт. Человек. Высокий, двигавшийся бесшумно. Саша возвращался в реальность, по мере того как к нему приближался Михаил. Он был одет в черную кожаную куртку и кожаные брюки. И хотя на дворе стоял мороз, ему как будто было не холодно. Он смотрел на Сашу странным взглядом, в котором не было ни покорности, ни ненависти, ни похоти. Это был совсем другой взгляд. Михаил что-то тихо сказал. Саша непонимающе посмотрел на него. – Не уходи, – повторил раб. – Останься. Саша удивленно поднял брови. – Останься, прошу, – повторил раб. – Почему ты просишь?

- Потому что так будет лучше для тебя. Для него. Для нас, – лицо раба было бесстрастным, в голосе не было ни угрозы, ни мольбы, лишь мягкое убеждение.

Саша нахмурился, как будто пытаясь осмыслить услышанное. – Я знаю, что говорю, – мягко произнес раб, словно обращаясь к ребенку. – Ты ничего не знаешь! – горько возразил Саша. – Я знаю больше, чем ты думаешь, – на бесстрастном лице раба появилась улыбка, которая, впрочем, тут же исчезла. – Останься! Прошу, останься! – Он не хочет видеть меня. Я снова никто. – Он не сможет без тебя. И я… – раб запнулся. – Я тоже хочу, чтобы ты был рядом. Саша снова пристально посмотрел на него. Но лицо раба казалось высеченным из камня. В голосе не было и намека на сексуальный подтекст. Тут было что-то другое. – Только он может защитить тебя. И он хочет защитить тебя, – произнес раб. В серых глазах мелькнуло беспокойство. Неужели Старший знал, почему на самом деле убили охранников Саши? Нет, только не это! – Я тоже хочу защитить тебя, – вдруг произнес раб. Саша вновь пристально посмотрел на него. – Почему? – спросил он. – Моя профессия – защищать, – с усмешкой проговорил раб. – Прошу тебя, вернись в дом. Здесь холодно. Я принесу тебе поесть. – Я не голоден. – Как знаешь. Но я прошу тебя: останься. Саша снова уставился на яркую Луну, и его прозрачные глаза были полны ее холодном светом. – Я останусь, – тихо сказал он. *** Домодедово, декабрь 2007 года Ничем не примечательный человек вышел из зоны таможенного контроля в московском аэропорту Домодедово. За собой он катил небольшой чемодан, в левой руке держал портфель. Взгляд прибывшего бегал по толпе встречающих и остановился на человеке, державшем в руках табличку с фамилией «Ефимов». Он махнул рукой. – Ефимов это я, – сказал прибывший. – А я думал, меня будет встречать Виталий, как обычно. – У Виталия проблемы, поэтому прислали меня, – сухо проговорил его собеседник. – Давайте чемодан. Прибывший с удовольствием отдал свой чемодан, который оказался достаточно тяжелым, и встречавший повел его к выходу на парковку. Они сели в темный

BMW

. Машина тронулась, выехала с парковки и вышла на московскую трассу, плавно набирая скорость. Пассажир достал смартфон и тут же увлекся его содержимым. Водитель спокойно вел машину. Неожиданно на заднем сиденье, прямо за пассажиром появился черный силуэт. Водитель бросил в зеркало быстрый взгляд, но на его лице не дрогнул ни один мускул. Пассажир, увлеченный содержимым смартфона, ничего не заметил. Впрочем, если бы он даже заметил, то вряд ли что-то успел бы сделать: рот и нос ему зажали тканью, пропитанной каким-то веществом. Он дернулся, но тут же обмяк, потеряв сознание. Водитель продолжал спокойно вести машину, как будто ничего не произошло. Человек на заднем сиденье тоже молчал. Они свернули на МКАД, объехали Москву с востока, затем вышли на Осташковское шоссе и, наконец, въехали в ворота дома Мурзина. *** Саша сидел в своей в комнатке во флигеле. Да, он знал, что не уйдет, потому что не хотел уходить. Но он и не хотел падать в ноги Старшему, умоляя о прощении. Не потому что не мог этого сделать. А потому что это было бы нечестно. Он не хотел просить прощения, и его мольба была бы неискренней и ненужной. Он знал, что нарушил запрет Старшего. Но ничего не мог поделать. Саша пытался разобраться в себе, но чем дальше, тем больше уходил в дебри душевных противоречий. Да, его тянуло к Йену, как тянет мотылька на свет. Но он понимал, что Йен это тот огонь, который убьет его. Саша любил Йена. Просто любил и все. Пусть они и виделись всего несколько раз. Впервые Саша познал чувство любви. Теперь он понимал, что то, что он принимал за любовь к Игорю, было другим. Привязанностью, благодарностью, поиском защиты. Чем угодно. Но Йен действительно сумел воспламенить его сердце, до этого пребывавшее в сером тумане покоя, вокруг которого роились темные страхи и тревоги. Саша любил и Старшего. Но другой любовью. Так, наверное, любят отца, которого у Саши никогда не было. Старший не нес в себе убийственный огонь и одновременно смертельный холод как Йен. Он приносил боль, но вместе с ней и защиту. Заботу. Покой, в котором так нуждался Саша. Все это Старший давал Саше даже сейчас, когда не подпускал к себе и не позволял переступать порог своего дома. Саше прислуживал Михаил, снова ставший бессловесным и невозмутимым, как будто и не было между ними того странного разговора лунной ночью. Олега поначалу не было. Но через пару дней он снова появился. Принес Саше обед. Он держался высокомерно и презрительно. И для Саши вновь наступил мучительный момент. Он понимал, что надо принимать решение. Сделать именно то, что он ненавидел и не умел делать. Решать самому. Именно сейчас. Сейчас. Когда Олег смотрит на него презрительно и даже вызывающе, брезгливо поставив поднос с едой на стол. Решать. Решать. Решать. – На колени, – Саша услышал свой хриплый голос как будто со стороны. Взгляд его холодных серых глаз встретился со взглядом раба, полным презрения и насмешки. Но Саша не отводил глаз, внезапно почувствовав, как в нем снова шевельнулось нечто незнакомое и пугающее, просыпавшееся в нем на берегу океана в Чамбе и в парижской церкви. Вместе с этим к нему стремительно возвращалась уверенность в своей власти над рабом, а тот, наоборот, смотрел все более неуверенно, хотя и по-прежнему вызывающе. – На колени, – повторил Саша. Он расстегнул и стянул с себя ремень, по-прежнему не отводя взгляда от раба. Саша понятия не имел, как тот отреагирует. Рассмеется ему в лицо или… Но в глазах Олега насмешка и презрение внезапно сменились злостью. Он смотрел на Сашу исподлобья. Саша поднял голову, и в его глазах появилось нечто грозное, беспощадное, неумолимое. Взгляд господина, который заставляет раба повиноваться. Олег смотрел на Сашу, словно пытаясь собраться с силами, но этот странный, пугающий взгляд магнетизировал его. Это был взгляд того, кто обладает властью сам по себе, а не потому, что получил ее от кого-то. Эту власть нельзя было ни вручить, ни отнять. Она просто была. Такая же естественная и неотвратимая как дневной свет или ночная тьма. Раб медленно опустился на колени. Ремень резко ударил по ягодицам раба. Удар был сильным и болезненным. За ним последовал такой же удар. Раб содрогался, скрежетал зубами. Саша наносил удары с каменным лицом. Десять ударов. – Вон! – приказал он, не глядя на раба. Тот, не говоря ни слова, исчез за дверью. Когда дверь закрылась, Саша осознал, что в паху у него все закаменело. – В кого я превращаюсь, Господи? – прошептал он. – В кого? Торопливо стянув джинсы, Саша обхватил руками член. Он кончил в одну минуту и повалился на кровать, обессилевший и опустошенный.

Любой мой шаг приводит к краю бездны,

Завороженно я в нее смотрю,

Наверное, спасаться бесполезно,

Я встречу мертвым новую зарю.

А для меня – лишь пустота и мУка,

Безжизненный холодный лунный свет,

Не вырваться из замкнутого круга

Носящихся на привязи планет!

Быть может, все изменится когда-то,

Но в переменах притаилась смерть,

И все звучат бесцветных дней рулады

И длится серой жизни круговерть.

А бездна – просто полуночный бред,

Иллюзия мечты.

Исхода нет.

Саша понял, какое наказание наложил на него Старший. Он заставил его принимать решения. То, от чего Саша всю жизнь бежал. Прятался. Когда он увидел в интернете публикации о случившемся в Париже, о его отношениях с Йеном и Старшим, а также вываленный на порносайтах компромат, то поначалу пришел в ужас. Он, конечно, всегда допускал, что правда о его жизни в мире полусвета однажды выплывет наружу, и всегда этого страшился. Но его успокаивала мысль о том, что им мало кто заинтересуется. Ну, подумаешь, мальчик по вызову, да сколько их в одной только Москве! Многие сашины знакомцы по этой сфере не скрывали, чем занимаются, и даже бравировали этим. С родственниками Саша не общался, универ он закончил и контактов с бывшими однокурсниками не поддерживал. В соцсетях он присутствовал, но активной жизни не вел. Знакомства его, в основном, сводились к тому самому полусвету, где о нем и так всё знали. Но он никак не ожидал, что в одночасье станет одной из топовых фигур рунета и не только рунета. Что на его полузаброшенные аккаунты в соцсетях, которые он завел еще будучи в универе и размещал там время от времени свои стихи, не пользовавшиеся популярностью, вдруг хлынут толпы народу, оставляя сотни комментариев. Большинство из них были на тему: «сдохни, педик», «гори в аду, шлюха», «сколько бабла насосала, пидовка?» и тому подобное. Часть комментариев была, наоборот, едва ли не восторженной: «Мальчик, ты крут!», «Ой, какая симпатяжка!», «Отдайся мне, я заплачУ» или, наоборот, «Трахни меня», или «Я влюбился в тебя», «Я влюбилась в тебя». Было немало угроз, как в комментах, но по большей части в личке: убить, изуродовать и так далее. Были и предложения о свидании. И было немало просьб о деньгах, как же иначе? «Ты теперь богатый мальчик, а я сижу без работы, меня выгоняют со съемной квартиры, я понимаю, что тебе нет до меня дела, но, пожалуйста, переведи мне 10 К, я все верну!» – посланий с таким содержанием набралось около полусотни.

Естественно, под комментами выстраивался многокилометровый срач. Преобладали две точки зрения: «бей пидарасов» и «каждый имеет право на свою жизнь».

Саша остался безразличен к срачу, он даже не ответил ни на один из комментов. Но ему было очень больно, что объектами издевательств стали его стихи. Они или глумливо переделывались или же оскорбительно комментировались. И Саше казалось, что в его тайный внутренний мир, который он в свое время неосторожно открыл и который был мало кому интересен, вдруг ворвались орды ублюдков, которые принялись в нем гадить. Ему было больно за свои стихи, как, наверное, бывает больно садовнику, который видит, как вытаптывают, вырывают и уничтожают выращенные им беззащитные цветы.

Самым простым было бы удалить свой аккаунт, но Саша этого не делал. Он вспомнил слова одного парня из Перми, который тоже писал стихи (и весьма талантливые). «Я считаю, что поэт не должен защищаться от ударов судьбы, а, наоборот, открываться им», – когда-то давно написал Саше этот парень.

И Саша молчал и наблюдал. Его осаждали как посланиями, так и звонками. Номер его телефона быстро разузнали представители «желтой прессы», которые пытались взять у него интервью. Он отвечал «без комментариев» или просто бросал трубку. Но его атаковали звонками вновь и вновь. Само собой, звонили и его знакомцы по полусвету, жаждавшие подробностей, звонили его бывшие сокурсники – по большей части из любопытства, но и от некоторых сокурсников он получил sms-ки на тему: «Я всегда знал (а), что ты блядь (пидор)». Были даже звонки от бывших одноклассников, хотя им-то он никогда свой номер не давал. Наконец, время от времени звонили какие-то неизвестные личности, судя по всему психически больные, которые хотели вообще непонятно чего. В конце концов, Саша отключил мобильник, чтобы не сойти с ума. Что касается появления на порносайтах видео с его участием, то это его нисколько не расстроило. Чувство стыда у Саши давно атрофировалось. Издержка профессии. В эти дни он не почти не покидал флигеля. Выезжал лишь раз в реабилитационный центр в Крылатском, чтобы навестить Игоря. Он думал, что ему придется добираться своим ходом, сначала на автобусе, а потом на метро, но оказалось, что ничего не изменилось. Ему подали «мерседес», на переднее сиденье рядом с водителем сел все тот же молчаливый Владимир. Единственным существенным изменением было то, что теперь за «мерседесом» следовал джип охраны, а вооруженные телохранители сопровождали Сашу до самой палаты, где находился Игорь. Саше не нравилась эта опека, но он молчал. После того, что случилось в Париже, он уже ни в чем не был уверен. В палате Игорь закатил ему истерику на тему «мы все умрем», «он убьет и меня, и тебя», «у тебя-то охрана, а я тут один», «ты же его знаешь, он зверь», «я столько для тебя сделал, я все тебе отдавал, а ты!», «ну разве тебе трудно?», «пойми, нам пиздец!» Саша просил Игоря не вопить так громко. Он был уверен, что охрана за дверью подслушивает. И до сих пор не знал, как поступить. Со Старшим он по-прежнему не виделся. Тот его не вызывал в дом, а Саша оставался во флигеле, целыми днями набивая новые главы своего романа и временами залезая в интернет. Скандал вокруг него, а также Хейдена и Мурзина, быстро сходил на нет, поскольку внимание публики уже переключилось на другие скандалы. Тем удивительнее было для Саши прочитать в интернете совместное заявление Хейдена и Мурзина. Два лютых врага отрицали существование какого-либо личного конфликта, утверждая, что имеют лишь разные точки зрения на развитие бизнеса. Они оба решительно осуждали попытки вмешаться в частную жизнь любого из них и заявляли о намерении предъявить многомиллионные иски изданиям, нарушившим своими публикациями неприкосновенность их личной жизни. Имя Саши Забродина в тексте не упоминалось ни разу, и он был этому только рад. Саша пару раз разговаривал с Йеном по телефону. По тому самому телефону, о котором Старший не должен был знать. Саша не исключал, что помещение, в котором он живет, прослушивается. Но даже если и так, то он лишь повторял Йену то, о чем говорил раньше: им невозможно быть вместе, они слишком разные. «Я люблю тебя, но должен остаться с ним», – произнес Саша. Эта фраза вызвала шквал гнева и ярости со стороны Йена. Но тот заверил, что выполнит все свои обещания в отношении Игоря. Того должны были вывезти в Германию 27 декабря. И эта дата должна была держаться в строгом секрете, чтобы о ней не прознал Влад Силецкий… Незадолго до этого Саша сидел во флигеле и увлеченно работал над романом. Это была сцена убийства итальянца Риччо – фаворита Марии Стюарт. Убийство было совершено в Холируде – полном мрачной красоты эдинбургском дворце шотландских королей … Саша однажды там побывал, сопровождая одного из свои клиентов.

«…Но вот послышался какой-то шум. Дверь распахнулась, и на пороге появился бледный, вооруженный до зубов лорд Ратвен. Воцарилось гробовое молчание.

- Я пришел сюда, чтобы избавить ее величество, королеву Шотландскую, от присутствия этого Риччо, – произнес Ратвен прямо с порога.

Итальянец побелел.

- Что это значит, милорд? – королева была напугана, но сохраняла самообладание. –И почему вы врываетесь в королевские покои, словно в трактир?

- Этот безродный итальянский проходимец, – ничуть не смутившись, мрачно чеканил слова Ратвен, – повинен в оскорблении величества, покушении на честь королевы, злокозненных интригах против его величества, короля Шотландского, преступных злоумышлениях против благородной знати, нанесении ущерба общественному благу, взяточничестве, отвратительных пороках и других тяжких грехах.

Королева обернулась к своему мужу и посмотрела на него ужасным взглядом. А тот сумел лишь пролепетать нечто невнятное…»

Во дворе послышался звук мотора. Саша не обратил на это внимания: кто-то приехал, может быть и сам Старший. Но, устав сидеть за ноутбуком, он встал, чтобы размяться. В комнате было темно, горел лишь экран ноутбука, но Саша давно умел печатать вслепую. Он подошел к окну. Во дворе стоял темный

BMW

. Из машины вылез один из сотрудников службы безопасности. Из задней дверцы выскочил Владимир. Эти двое принялись вытаскивать с пассажирского места какого-то человека. Тот, видимо, был без сознания. Владимир и другой охранник поволокли его к дому и втащили в маленькую дверь, которая вела в подвалы.

Саша вернулся к ноутбуку, чтобы снова писать. Но им овладело беспокойство. Происходило нечто зловещее. Саша отключил ноутбук, намереваясь лечь и попытаться заснуть. Но, повинуясь непонятному желанию, подошел к окну. Он увидел, как из дома вышел Владимир, подошел к двери помещения, где жил Саша и постучал – негромко, но требовательно. Саша замер. Остатки бастионов, которые он возвел вокруг себя, рушились, и он снова чувствовал себя беззащитным. Чуть помедлив, он открыл дверь.

- Шеф приказал привести тебя, – бесстрастно произнес Владимир.

Этот тон мог означать что угодно. Хорошее, но скорее всего плохое.

– Я должен переодеться, – нахмурившись, сказал Саша. Он был в черных джинсах и черном приталенном свитере. А во внутренних покоях он ходил только в сбруе или других кожаных и латексных прикидах. – Не нужно, – произнес Владимир. – Идем. Его негромкий голос показался Саше голосом тюремщика, который собирается отвести узника на эшафот. Ему не нужно переодеваться! Что это значит? Саша молча последовал за Владимиром, сердце его билось все тревожнее. Особенно, когда он понял, что они идут к той самой двери, в которую втащили бесчувственного человека. Дверь отворилась с тихим скрипом. За ней начиналась тускло освещенная лестница, уводившая в подземелье. Владимир пропустил Сашу, тот чуть помедлил и стал спускаться. Внизу были три расходящихся коридора, Владимир указал направо. Затем они еще раз свернули направо и оказались в тупике перед глухой стеной. Владимир куда-то нажал, стена перед ними раздвинулась, открывая проход, как в приключенческом фильме. Саша осторожно переступил порог. Это была комната, похожая на «Комнату боли». Но это подземелье со сводчатым потолком правильнее было называть комнатой пыток. Здесь стояли деревянные и стальные станки и приспособления, очень напоминавшие средневековые орудия пыток. В центре комнаты стояли два кресла. В одном из них сидел Старший, одетый, как обычно в черное. Он бросил холодный взгляд на Сашу, у которого екнуло сердце, и указал на кресло рядом. В комнате были еще люди, Саша узнал сотрудников охраны. И он увидел человека, которого привезли в машине. Тот пришел в себя и сидел, скрючившись и поджав ноги, бледный, взлохмаченный. – Что все это значит? – он пытался придать своему голосу хоть немного уверенности, но у него ничего не получалось. – Что это значит, Мурзин? – Это значит, Ефимов, что сейчас вы расскажете все, – холодно произнес Старший. – Не понимаю, о чем вы! – Прекрасно понимаете. Но я поясню, и не столько для вас, – тут Старший бросил взгляд на Сашу, напряженно выпрямившегося в соседнем кресле. Крепкие руки парня впились в подлокотник кресла и стали почти белыми. – Итак, Ефимов, вы являетесь помощником Силецкого и доверенным лицом его семьи, выполняющим самые, скажем так, деликатные поручения. Мне это прекрасно известно. Я знаю, что именно вы разрабатывали множество акций, которые Силецкие предпринимали против меня. В том числе прошлогоднее покушение. Но сейчас речь идет только об одном поручении, которое вы выполняли. Самом последнем. Моя служба безопасности узнала, что вы летали в Чамбе, где тайно встречались с новым президентом Нбекой. А затем вылетели в Париж. Вы находились в Париже именно в тот день, когда были убиты мои люди. И за этим покушением стояли именно ваши работодатели – Силецкие. А теперь вы расскажете все. Зачем летали в Чамбе. О чем говорили с Нбекой. И о ваших парижских делах, само собой. – Я ничего не буду рассказывать, – зло бросил Ефимов. – И вообще, советую вам меня отпустить. Вы прекрасно знаете, Мурзин, с кем связались. Силецкие… – Силецкие знают пока лишь то, что человек, которого они послали встречать вас в Домодедово, исчез. И вы тоже исчезли. Они, конечно, подозревают меня, но они подозревают меня всегда и во всем. У вас есть два варианта, Ефимов. Или рассказать мне все добровольно… Или сделать это недобровольно. Третьего варианта у вас нет. Лицо Ефимова скривилось, как будто он сожрал лимон. – Пошел ты… – прошипел он. – Ясно, – спокойно кивнул Старший. – Приступайте! Двое охранников схватили Ефимова и поволокли к деревянному станку. Он пытался вырваться, орал. Его положили на станок, руки и ноги прикрутили к особым перекладинам. – Что вы делаете, твари! – завопил он. – Делаем тебе больно, – невозмутимо произнес Старший. – А сделаем еще больнее. Пока ты все не расскажешь. Ефимов что-то прошипел. Старший пожал плечами и кивнул. Саша, совершенно белый, сидел рядом, его глаза были полны ужаса. Один из охранников, принялся вращать колесо, соединенное цепями, наподобие велосипедных, со станком, и средняя часть станка с тяжелым скрипом, рывками стала подниматься, в то время как перекладины, к которым были привязаны ноги и руки Ефимова, стали расходиться. Его тело стало выгибаться, руки начали заламываться, ноги – расходиться под всё бОльшим углом. Он завопил от боли, которая становилась все сильнее. Один из охранников подошел к нему и ударил дубинкой по выпятившемуся животу. Несчастный издал душераздирающий вопль, дернулся, но канаты держали его крепко. Саша подался вперед, стиснув зубы и впившись пальцами в подлокотники кресла. Адский механизм продолжал работать, вопль жертвы стал непрерывным. Наконец, Старший сделал знак остановиться. – Будешь говорить? – по-прежнему невозмутимо спросил он. – У меня жена… дети… Силецкий убьет меня! – в голосе человека слышались рыдания. – Я тебя убью быстрее, если ты не расскажешь. И смерть твоя, как ты сам видишь, будет более чем мучительной. У меня в запасе есть еще кое-что для тебя. – Нет! Нет! – Тогда говори! Ефимов медлил. Мурзин кивнул, и охранник вновь начал вращать колесо. Несчастный вновь издал нечеловеческий крик, от которого Саша содрогнулся. По лбу парня заструился холодный пот, он сидел, вцепившись в подлокотник кресла и оцепенев. – Не надо! Я скажу! Скажу! Все скажу! Только пообещайте, что спрячете меня. И мою семью. Иначе Силецкие убьют меня! – Конечно, – спокойно произнес Мурзин. – Говори. Ефимов начал говорить. Быстро, сбивчиво. С его слов выходило, что покушение в Париже действительно было организовано Силецкими. По его словам, это было сделано исключительно для того, чтобы запугать Забродина и чего-то от него добиться. Но чего именно – Ефимов понятия не имел. При этих словах Ефимова Саша похолодел. Теперь Старший будет добиваться ответа на этот вопрос от него… А Ефимов продолжал говорить. Получалось, что Хейден предложил Силецким создать коалицию против Мурзина, чтобы взять того в клещи. Хейден атаковал бы позиции Мурзина на Западе и в Африке, а Силецкие должны были нанести удар по его бизнесу в России. Силецкие согласились на предложение Хейдена, но к тому моменту они уже вели свою игру. Через посредников они сумели установить контакты с новым президентом Чамбе Нбекой. Нбека, вроде бы являвшийся союзником Хейдена и даже обязанным ему властью, на самом деле втайне планировал изгнать из проекта «Сокоде» сначала Мурзина, а затем и Хейдена, чтобы поставить прибыльное месторождение под свой полный контроль. Для переговоров с Нбекой Силецкие направили в Чамбе Ефимова. По словам последнего, Нбека был готов войти в союз с Силецкими, но при условии, что те помогут ему не только в борьбе с Мурзиным, но и в его тайных планах против Хейдена, который формально был другом Нбеки. Нбека хотел, чтобы удар был нанесен по обоим. Громкое двойное убийство в центре Парижа было направлено как на запугивание Забродина, так и на дискредитацию Мурзина, чтобы осложнить его и без того сложные отношения с французскими властями. Последующий удар в прессе, который организовывали Силецкие и Нбека, должен был бросить тень и на Хейдена, намекнуть на то, что организатором убийства телохранителей был именно он, и что одной из причин была его одержимость молодым любовником Мурзина. Хейден, сам того не зная, подыграл этому плану, примчавшись к месту покушения и забрав Забродина к себе в отель. Вброс порнороликов в интернет был делом рук Силецких, опять же, чтобы дискредитировать и Мурзина, и Хейдена, которые якобы сцепились из-за шлюхи и повели себя не как ответственные бизнесмены, а как два прыщавых подростка, и тем самым дестабилизировали обстановку в Чамбе и подвергли опасности жизни тысяч людей в самом центре Парижа. Поначалу Ефимов вопил, что он вообще не причем. Однако когда колесо вновь заскрипело, он признал, что лично участвовал и во вбросе порнороликов в интернет, и в появлении заказной статьи во французской прессе и в ее публикации в русскоязычном сегменте интернета. Единственное, что он наотрез отрицал, так это свою причастность к выстрелам в центре Парижа. Саша был бледен как полотно. И не столько потому, что Старший теперь точно спросит, что все-таки хотел от него Силецкий. А потому что он оказался в центре интриг, подлости и предательства. Эти тайные союзы, война миллиардеров, в том числе действительно из-за него, оборачивались потоками крови как Париже, так и в Чамбе. Разум отказывался это принимать. Саша пытался не думать об этом. Но смотреть на корчившегося от боли человека тоже было невыносимо. Но, оказалось, это было не все, что ему предстояло увидеть. Когда стало ясно, что Ефимов сказал все, что мог, Старший кивнул стоявшему чуть поодаль Владимиру. Тот подошел, достал из кармана пистолет и молча выстрелил в затылок Ефимову. Брызги крови и ошметки черепа и мозгов разлетелись по подземелью. Саша стиснул зубы и застонал. Ему казалось, что выстрелили в него. Старший между тем повернулся к нему. – Идем, – властно проговорил он. – Сейчас ты мне кое-что расскажешь. Он встал и медленно направился к двери. Саша последовал за ним. У него снова было чувство, что его ведут на эшафот.

====== 16. В ТУМАНЕ СЕРЫХ ОЗЕР ======

ГЛАВА 16. В ТУМАНЕ СЕРЫХ ОЗЕР Саша шел за Cтаршим. Взгляд парня был холодным и безучастным, но ему было страшно. Он был уверен, что его ждет пытка. А возможно, и участь Ефимова. Однако этот страх был спрятан под броней льда, которым покрылись серые озера его души. Старший открыл дверь в комнату, где они прежде спали вместе. Он обернулся, посмотрел на Сашу. В темных глазах Старшего не было ни угрозы, ни гнева. Только спокойствие. – Заходи, – произнес Старший. Саша молча последовал за ним. – Хочешь выпить? – спросил Старший, беря бутылку бренди, стоявшую на столе. Саша отрицательно покачал головой. Старший плеснул себе янтарного напитка. Сел в кресло, не предложив Саше сесть. – Боишься? – спросил он, пристально глядя на Младшего. – Нет. – Почему? Саша пожал плечами. Помолчав, тихо сказал: – Я устал. – Понимаю, – кивнул Старший. Он продолжал смотреть на Сашу, и видел в серых глазах только туманы и льды. – Что ты думаешь обо мне? – вдруг спросил Старший. – Вот сейчас, в эту самую минуту? На твоих глазах я приказал пытать и убить человека. Что ты сейчас чувствуешь? Страх? Ненависть? Отвращение? Серые глаза широко раскрылись, и сквозь серый туман в них проступили удивление и боль. Но страха и отвращения в них не было. – Боль, – проговорил Саша. – Ты ведь любишь боль. – Это другая боль. – Теперь тебе предстоит решить еще кое-что, – Старший как будто не обратил внимание на слова Саши. – Поскольку ты был там, в подземелье, то являешься либо свидетелем, либо соучастником убийства. Понимаешь это? Ты можешь заявить на меня в полицию. Тогда ты будешь свидетелем. А можешь и промолчать. Но если то, что произошло, однажды всплывет, ты будешь считаться соучастником убийства, совершенного группой лиц по предварительному сговору. Так что? Пойдешь в полицию? На губах Саши появилась недоверчивая улыбка. – Понимаю, – кивнул Старший. – Ты думаешь, что не сумеешь выйти живым за пределы этого дома. Что я прикажу тебя убить, если ты отправишься в полицию. Напрасно так думаешь. Я достаточно убивал в своей жизни и, поверь, не испытываю от этого никакого удовольствия. Я и Ефимова оставил бы в живых, но я точно знаю, что это он организовал убийство в Париже. Сколько бы он ни вопил, что не имеет к этому отношения. Год назад он же организовал покушение на меня. По приказу Силецких, само собой. Я всё о нём знаю. И я хотел, чтобы ты тоже знал. И о нем. И о других. Обо мне. Я хотел, чтобы ты знал, на что я способен. И теперь ты знаешь. – Знаю, – как эхо откликнулся Саша. – Итак, можешь идти в полицию. Я не стану препятствовать, – продолжал Старший. – Конечно, мои люди уже ликвидировали все следы, тела Ефимова никто не найдет, так что доказать ничего не удастся. Но против тебя я ничего не предприму. А твоя совесть будет чиста. Если же ты не пойдешь, то… всегда остается риск, что правда рано или поздно всплывет. И тебя могут привлечь как соучастника. Так что решай. При слове «решай» Саша напрягся, сжал кулаки. Ему казалось, что это не Ефимова, а его растянули на пыточном станке. Старший выжидающе смотрел на него. И Саша предпочел бы, чтобы сейчас в глазах Старшего полыхала черная ярость, а не это спокойное, убийственное ожидание. – Нет, – хрипло выдавил из себя Саша. Старший видел, что парень едва не шатается, словно это короткое «нет» потребовало от него всех его сил. – Хорошо, – проговорил Старший, кивнув. – Ты сделал выбор. При этих словах глаза Саши широко распахнулись, он стал хватать ртом воздух, как человек, вынырнувший из воды, в которой едва не захлебнулся. – Выбор. Свой выбор, – медленно произнес Старший. Воцарилось молчание. Взгляд Саши снова расфокусировался, как будто он ушел в свои тайные миры, куда никому не было доступа. Старший внимательно наблюдал за ним. Он решил дать Младшему короткую передышку. Решение далось тому слишком тяжело. Но из своего военного прошлого Старший знал, что новобранцев надо держать в напряжении, иначе они никогда не превратятся в бойцов. – А теперь, – произнес он холодно и размеренно, – ты расскажешь, зачем Силецкий подложил тебя в мою постель. Серые глаза мгновенно вернулись из путешествия по иным мирам. Взгляд стал напряженным, сосредоточенным. Но снова в нем не было страха. – Ты расскажешь, – повторил Старший. – Расскажешь. Я приказываю. Саша отшатнулся, как будто его ударили в грудь. – Говори, я жду, – холодно произнес Старший. Саша медленно опустился перед ним на колени. – Встать! – резко приказал Старший. – Встать, я сказал! Смотреть мне в глаза! Саша поднялся, словно подброшенный пружиной. В глазах мелькнула растерянность, но затем они вновь покрылись коркой льда. – Убей меня, – глухо проговорил он. – Просто убей меня. Глаза Старшего сузились. – Отставить. Ты – мужчина, а не девочка-истеричка. – Убей, – повторил Саша. – Я могу это сделать, – Старший говорил спокойным голосом, и лишь одному ему было известно, каких сил стоило не закричать: «Да никогда, никогда не смогу я тебя убить!». – Я могу тебя убить. Но кого ты этим спасешь? Силецкого, который не считает тебя человеком? Или Сидюхина, который тебя сто раз продал и с удовольствием снова продаст при первой возможности? Кого? Уж точно не себя. И не твоего любимого Йена. При последнем слове Младший дернулся, словно его ударило током. Пухлые губы раскрылись, как будто он хотел что-то сказать. Но ни одно слово так и не слетело с этих губ. Длинные ресницы опустились, серые глаза закрылись. – Смотреть на меня! – резко потребовал Старший. – На меня! Серые глаза вновь открылись. В них был лед, но по-прежнему не было страха. И это вызывало в Старшем невольное восхищение, хотя он никак этого не показывал. – Убей, – в третий раз повторил Младший. – Это мне решать. Он чувствовал, что Младший снова уходит от него. Уходит туда, куда никому больше не было входа. – Стой! – приказал Старший, и это вырвалось у него совершенно неожиданно, как будто он испугался, что его саб сейчас растворится в сером тумане. – Хорошо. Я сам расскажу. Твои разговоры с ублюдком Сидюхиным прослушивались. Я давно знаю, что он требует от тебя что-то сделать и вопит, что иначеСилецкий убьет вас обоих. И покушение в Париже было предупреждением тебе. Так что же нужно Силецкому? Зачем он купил тебя у Сидюхина и подстроил так, чтобы я тебя увидел? Силецкий не дурак, он знает мои пристрастия… Зачем ему понадобилось внедрить тебя в мой дом? Чтобы ты подсыпал мне яду? Нет. Для этого не нужно было затевать такой сложный спектакль. К тому же, Силецким сейчас невыголна моя смерть. Им нужно другое. И вот для этого Влад Силецкий и подложил тебя в мою постель. В глазах Старшего запылал черный огонь, но он гас в густых туманах серых глаз. – Я с самого начала догадывался. Сообщения службы безопасности лишь подтвердили мои догадки. Силецкому что-то нужно в моем доме. Что же? Я думаю, документы. Очень опасные и для меня, и для Силецких. Они хранятся в этом доме. В этой спальне. Вот здесь. Старший нажал на кнопку в стене, часть деревянной панели с глухим шумом отъехала в сторону, открывая углубление, в котором стоял небольшой сейф. У Саши сжалось сердце. Да, Силецкий говорил именно о сейфе в спальне. – Там лежит флешка, – Старший расслабленно откинулся на спинку кресла, но в его расслабленности чувствовалось нечто хищное, опасное. – Та флешка, которую хочет получить Силецкий. За ней он тебя и подослал сюда, так?

- Так, – голос Саши звучал спокойно.

Он чувствовал облегчение. Старший все знает. Или почти все. Не нужно больше носить в себе эту грязную тайну. Не нужно мучиться. Будь что будет.

– Кое-что у Силецкого пошло не по плану, – задумчиво произнес Старший. – Не только я привязался к тебе, но и ты ко мне. И ты никак не мог решиться выполнить его приказ. Поэтому он шантажирует тебя. Угрожает убить и тебя, и твоего подонка-сутенера. – Да. – Но ведь код от сейфа ты не знаешь, – продолжал размышлять вслух Старший. – А вряд ли Силецкий провел с тобой краткий курс медвежатника и научил вскрывать сейфы. Как же предполагалось вскрыть сейф? – Этот сейф легко открыть, – сказал Саша. – Фирма, которая его делала, была как-то связана с Силецкими… Старший вздрогнул. Его брови сошлись, в глазах снова полыхнуло черное пламя. – Вот как? – произнес тихо и с угрозой. – Так вот, значит, как? И ты знаешь, как открыть этот сейф безо всякого шифра? Саша кивнул, подошел к сейфу, опустился на колени, нащупал хорошо замаскированные кнопки в боковой стенке и нажал их в определенной последовательности. Дверца сейфа с глухим шумом приоткрылась. Саша выпрямился и посмотрел на Старшего. – Есть чем восхититься, – процедил тот, сощурившись. – Так, значит, я годами хранил самые ценные бумаги в ящике, который так легко вскрыть… если попадешь в спальню. Саша молча смотрел на него. – Но ты не открывал, – задумчиво продолжал Старший. – Почему? Потому что не хотел? Боялся? Или знал о скрытой камере, которая здесь есть и направлена прямо на сейф? Если бы ты даже открыл его, камера все это засняла бы. – Я ничего не знаю о камере, – поморщился Саша, ему была неприятна мысль, что в спальне, где они занимались сексом, стоит скрытая камера. – Я не хотел. И я боялся. – Почему не хотел? – поднял брови Старший. – Я не вор. Старший кивнул, словно услышал то, что и ожидал. – А чего боялся? – Просто… боялся. – Это правильно, – Старший как будто что-то обдумывал. Воцарилось молчание. Взгляд Саши снова стал отсутствующим. – Итак, – резко произнес Старший, словно пытаясь выдернуть парня из таинственного пространства, в которое тот снова начал погружаться, – итак, сейф открыт. Нужная тебе флешка лежит на верхней полке справа в глубине. Ты можешь ее взять. Саша вздрогнул и недоверчиво посмотрел на Старшего. – Можешь взять, – повторил тот. – Отнести Силецкому. И тебе ничего не будет. Снова воцарилась гробовая тишина. Старший пристально смотрел на парня. В серых глазах по-прежнему мерцали недоумение и недоверие. – У тебя есть выбор, – медленно и четко проговорил Старший. – Ты можешь отдать флешку Силецкому, и тогда он отвяжется и от тебя, и от твоего сутенера. Но мой бизнес будет разрушен. Почти до основания. Потому что если эти документы утекут, очень влиятельные люди мне этого не простят. Возможно, я и выживу. Но для меня все будет кончено. Мир, который я построил, рухнет. Мой мир. Слова «мой мир» Старший выделил особой интонацией. Саша живо представил себе, что будет, если рухнет его собственный мир, который он так тщательно берег, и содрогнулся. Потому что тогда не останется ничего. Только холодная пустота. – Но твоя совесть будет чиста, – продолжал сверлить его взглядом Старший. – Эти документы на флешке… Они – свидетельства моих преступлений. Финансовых. И прочих. Забирая ее, ты в каком-то смысле поможешь свершиться правосудию. Ибо я и впрямь совершил немало черных дел. Ты сам знаешь, видел. Разве я не заслуживаю наказания? Саша напряженно выпрямился. В его глазах читалась мУка. – Второй вариант, – безжалостно продолжал Старший, – второй вариант заключается в том, что ты оставляешь флешку здесь. Сейф я, конечно, поменяю уже сегодня. Флешку перепрячу или уничтожу. Таким образом, преступник, то есть я, останется безнаказанным. До тебя Силецкий вряд ли дотянется, тебя сейчас слишком плотно охраняют. Да я его уже предупредил, что если с тобой хоть что-нибудь случится, то ни ему, ни всей его семейке не жить. Я их уничтожу. Физически. Я могу это сделать и сделаю. Поэтому ты будешь в полной безопасности. Пострадает лишь твой Игорь. Его я защищать не стану. Эта тварь все равно что навозная муха, разносящая заразу. Наркота, сутенерство… Нет, не мне его судить, уж точно не мне. Один Бог знает, кто сделал больше зла: я или твой Игорь. Но если Силецкий свернет ему шею, то я и бровью не поведу. Одной навозной мухой будет меньше. В глазах Саши мелькнул огонек, как будто в голову ему пришла какая-то мысль. – А, понимаю, о чем ты думаешь, -холодно улыбнулся Старший. – Ты мыслишь верно. Хейден должен вывезти этот кусок говна из России. Думаешь, я этого не знаю? Думаешь, мне не известно, что у тебя есть второй телефон специально для связи с Хейденом? Мне многое известно… Ну что ж, настал момент твоего выбора. Старший смотрел на саба даже с некоторым любопытством. – Зачем ты все это делаешь? – глухим голосом спросил Саша. – Зачем? Если ты все знал с самого начала… – Я уже ответил на этот вопрос. Я слишком привязался к тебе. Я люблю тебя. И я знаю, что ты любишь Хейдена. Думаешь, мне легко мириться с этим? Думаешь, мне легко вручить в твои руки свою судьбу? Я ведь не питаю иллюзий, что ты растаешь от моей душевной щедрости и полюбишь меня от всей души и сердца. Нет, – в голосе Старшего зазвучала горечь. – Я знаю, что этого не будет. Возможно, никогда. Хотя я всё за это отдал бы. Но я знаю и другое: мы созданы друг для друга. Пусть не для любви, но друг для друга. Это странно, непостижимо для меня, но я это знаю. И ты тоже знаешь. Иначе давно ушел бы к Хейдену, который от тебя без ума и которого я… очень хорошо понимаю. Я властен над твоим телом, но не над твоим сердцем и не над твоей душой. Впрочем и Хейден над ними не властен. Ты из тех, кто живет в своем мире. В своей раковине. В своем омуте. В своем космосе. И любой, кто сунется в этот мир без разрешения, погибнет, потому что этот мир создан только для тебя. Но я согласен. И потому вручаю тебе себя. Прими же решение. Сейчас, – в голосе Старшего зазвенел металл. – Сию секунду. Решение. Твое. Личное. Я требую. Саша снова вскинул голову, его глаза были широко распахнуты, и в них пылало не отчаяние, но отчаянная решимость. Он сделал шаг к сейфу и захлопнул дверцу. А затем нажал на кнопку в стене и боковая панель с глухим шумом возвратилась на место, скрывая потайной сейф. *** Олег и Михаил сидели в комнате, которая располагалась на том же этаже, что и спальня Старшего. Это было время отдыха, но оба они были затянуты в кожаные сбруи. За годы пребывания в добровольном служении Старшему они настолько привыкли к сбруям и ошейникам, что без них чувствовали себя неуютно. И, даже выходя на улицу в цивильной одежде, чаще всего носили под ней всю ту же сбрую. Разве что с ошейником приходилось расставаться, не будешь же щеголять им на улицах. Хотя, по правде говоря, им обоим давно уже было все равно, что о них подумают. Но незачем было светиться. Они понимали, что им нельзя подставлять Старшего. И что они, будучи его приближенными, тоже находятся под ударом. Олег был мрачен. – Он опять привел к себе этого… – его симпатичное лицо скривилось презрением. – …Младшего Господина, – размеренно и четко произнес Михаил, рывшийся в смартфоне. – Не понимаю тебя! – вскинулся Олег. – Неужели тебе не претит прислуживать этому больному на голову сопляку? Одно дело Старший, другое дело этот мальчишка… – Мы должны исполнять волю Старшего, – произнес Михаил. – Он захотел завести себе Младшего. Наше дело подчиниться. – Конечно! – зло бросил Олег. – Этот Младший не лупит тебя по жопе! Он это проделывает со мной! – Потому что видит, что ты не желаешь ему подчиняться. А я подчиняюсь, – Михаил смотрел видео военных учений, проходивших где-то в пустыне. Танки, спецназ, пыль, песок … – Я ненавижу его! – продолжал Олег. – Он здесь не нужен! Он лишний! Почему эту блядь, торговавшую жопой направо и налево, навязали нам? Он же… Он же… – Это бунт, Олег, – в глазах Михаила мелькнуло что-то очень недоброе и опасное. – Ты взбунтовался против воли Старшего. Посмел оскорбить Младшего. – Мы с тобой здесь одни! Мы знаем, что никаких камер и прослушек здесь нет! – Не в этом дело, – лицо Михаила стало суровым. – Ты посмел взбунтоваться. И мой долг наказать тебя. И я это сделаю. Олег побледнел. Он хорошо знал этот суровый безжалостный взгляд. – Почему? – спросил он, вжавшись в стену. – Почему ты подчинился ему? – Я не просто ему подчинился, – медленно проговорил Михаил. – Я буду его защищать. Ото всех. В том числе и от тебя. Запомни это! Глаза Олега сузились. – Почему? – снова спросил он. – Почему? Может быть… ты любишь его, да? – Люблю, – после короткой паузы спокойно подтвердил Михаил. – Если хочешь знать, да, я его люблю. И никому не позволю его тронуть. – Значит, любишь, – скривился Олег. – И что ты теперь намерен делать? – Теперь? – поднял густые брови Михаил. – Теперь я намерен тебя проучить. И наказать за бунт. На правах первого раба. И радуйся, что я ничего не скажу Старшему. Он схватил Олега за волосы, отчего тот взвизгнул, заставил его встать на колени. – Не боишься? – взвыл тот. – Не боишься, что Старший узнает, что ты любишь этого… – Кого этого? – крепкие пальцы Михаила вцепились в горло Олега. Тот захрипел, после чего железная хватка разжалась. – Я хотел сказать… Младшего, – прохрипел Олег, хватаясь руками за горло и тяжело дыша. – Вооот, – одобрительно протянул Михаил. – Нет, я не боюсь, что Старший узнает. – Почему? – Потому что он уже знает, – холодно произнес первый раб. Олег с изумлением и страхом посмотрел на Михаила, а затем покорно вытянул свои руки с длинными изящными пальцами музыканта и покорно опустил светловолосую голову, готовясь принять то, что ему было обещано. *** В приглушенном свете ночника серые глаза казались особенно прозрачными, словно смотрели из иного мира. Рот был полуоткрыт, крепкая грудь мерно вздымалась, на лице было написано изнеможение и в то же время страстное желание. Старший вбивался в своего саба, пожирая его темным, пламенеющим взглядом, словно пытаясь проникнуть глубже, глубже до самого дна, скрытого за этой обманчивой прозрачностью. Саб тянулся к нему. Молодое, сильное тело, истосковавшееся по ласке и заботе, буквально трепетало, умоляло о том, чтобы в него входили глубже, глубже, чтобы им овладевали, защищая от всех забот, тревог и смертельных опасностей. Язык трепещущего тела был выразительным, завораживающим и таинственным. Никогда еще Старшему, повидавшему в своей постели немало чувственных красавцев, не доводилось видеть, чтобы обычные телодвижения нижнего могут быть настолько… поэтичными. Обычным было все в отдельности, но все вместе: трепет длинных ресниц, прозрачность серых глаз, дыхание, вырывающееся из полуоткрытых чувственных губ, изгиб сильной шеи и пульсирующая жилка на ней, напряжение мускулов на предплечьях, гладкость янтарной кожи и вкус темно-розовых сосков, жаждавших, чтобы их терзали, упругость плоского живота с красивой впадинкой пупка и темной, убегавшей вниз дорожкой, прикосновения сильных и в то же время нежных как шелк рук, сила напряженных бедер, упругость круглых ягодиц – все это вместе сводило с ума. Это был тот случай, когда обычный парень раскрывался подобно прекрасному цветку, сводящему с ума красотой и ароматом. Старший понимал, что обладает настоящим сокровищем. И что он обязан беречь это сокровище, словно свирепый дракон, пусть даже сердце этого необычного создания принадлежит вовсе не ему. Это было горько, но Старший хорошо знал, что его власть имеет пределы. Можно подчинить себе тело, но душа и тело должны подчиниться сами. Или не подчиниться. Иначе насилие над ними изуродует прекрасный цветок, и он погибнет. А этот цветок должен был жить и благоухать. Старший ускорял темп, вбиваясь все глубже и глубже в податливую плоть, из груди саба вырывались стоны, которые становились похожи на рычание, когда Старший надавливал на чувствительную точку внутри, серые глаза распахивались, и в них было изумление и упоение, словно им представали неописуемые миры, о которых можно было только догадываться. Крепкие руки обхватывали узкую, мускулистую талию мужчины, словно боялись его потерять. Старший понимал: его сабу нужно чуть ли не ежеминутно убеждаться в том, что он в безопасности, что о нем заботятся, что его не бросают. И что саб готов платить за это любую цену. Гордость, достоинство, независимость, свобода – все это не значило для саба ничего. Он не ценил это, он ценил заботу и безопасность. Именно они оберегали его мир, в который он не пускал никого. Господин понимал эту тайну своего сероглазого саба. И знал, что этого не понимает его заклятый враг Хейден, который упрямо пытался прельстить саба именно тем, что тот совсем не ценил. Более того, отпугивал его. Сила. Жесткость. Боль. Жестокость. Это то, что нужно было сабу. То, что ограждало его от мира, в котором он не видел ничего кроме хаоса и страха. И нежность. Чуткость. Забота. Умение успокоить. Вот то, в чем саб нуждался. Без чего он не мог жить, тыкаясь как слепой котенок, пытаясь прилепиться даже к такой мрази как Сидюхин. Саб хватался даже за иллюзии. Иначе он не выжил бы. Саб! Такой молодой, такой упоительный! Сильный и беззащитный одновременно! Вызывающий у большинства презрение, но вместе с тем пробуждающий жажду обладания! Сероглазое сокровище. Такое близкое и такое далекое! Старший чувствовал, что уже не в силах сдерживаться. Глазами он указал сабу на его вздыбленный член. Тот сразу все понял, потому что сам был уже готов. Двумя-тремя движениями он довел себя до высшей точки, и это произошло именно в ту секунду, когда Старший вновь задел внутри него самое чувствительное местечко. Из крепкой груди саба вырвалось рычание, семя тяжелыми струями стало выплескиваться из вздыбленного члена и падать на янтарный, гладкий живот, взгляд саба расфокусировался, и Старший почувствовал как этот взгляд затягивает его в таинственные пространства, в которые прежде никому не было доступа. Молодое, упругое тело конвульсивно выгнулось, и Старший, не выдержав, стал разряжаться внутрь этого тела – бурно, яростно, умопомрачительно. Секс с Младшим дарил ему нечто новое, неизведанное, открывал тайники прекрасного мира, который его избранник носил в своем сердце. Старший без сил опустился на саба. Серые озера были совсем рядом. Они принимали его. Они открывались ему. Пусть еще не до дна. Но все-таки открывались. Когда их секс только начался, саб казался совершенно обессилевшим. Старший заставил пройти его через кошмар наблюдения за пыткой и убийством. Но самым тяжелым испытанием было заставить саба самому принять решения. Сразу два решения подряд. Казалось, что именно эта необходимость решать самому была саба куда более ужасным испытанием, чем присутствие при кошмаре, происходившем в подземелье. И до этого была череда дней когда Старший вынуждал саба принимать решения. Это и было наказанием за то, что произошло в Париже. За то, что саб не устоял тогда, поддался своему влечению к Хейдену. Да, это было наказанием. Но это было и наукой. Старший шептал нежные слова умиротворенному сабу, пил его дыхание, целовал пухлые губы, наслаждался его гладкой, теплой кожей… Прикасался к щекам – таким молодым и таким крепким. Мальчик, мальчик… Нет, уже давно не мальчик. Молодой, крепкий, сильный мужчина. Но совершенно беспомощный, беззащитный, неприспособленный к тому, чтобы жить в этом мире, полном хищников и смертельных ловушек. Он должен был научиться принимать решения. Делать выбор. Действовать без оглядки на кого-либо.

Жизнь слишком непредсказуема. Он, Старший, может оказаться в тюрьме, может погибнуть. Может просто исчезнуть. Все может быть. И что тогда будет с Младшим? С его сероглазым сокровищем? Он опять попадет в чьи-то руки? В липкие ручонки мрази вроде Сидюхина. Или в стальные объятия совершенно не понимающего его Хейдена.

И поэтому Младший должен научиться именно тому, от чего бежит, чего страшится. Он должен научиться принимать решения. Только тогда он сумеет выжить. Только тогда. Иначе он обречен. Пусть ему сейчас будет трудно. Пусть ему будет больно. Но он должен уметь видеть предательство и жестокость. Трусость и обман. Впрочем, это он как раз умеет. Но он еще должен научиться выживать. Избавиться от чувства собственной беспомощности. Он уже познал сладкий вкус власти и оценил его. И, что очень хорошо, этот вкус не опьянил его, хоть и понравился. Это важно. Это первый шаг. Старший смотрел на саба, глаза которого уже закрывались, смотрел как опускаются длинные пушистые ресницы, и его сокровище – теплое, упоительно нежное полное скрытых сил, погружается в сон. Старший очень хотел, чтобы этот сон был счастливым и прекрасным. Его саб слишком измучился. Он заслужил этот сон. Саша действительно погружался в сон. В этом сне было звездное небо и возникающие под ним огненные строки:

Еще промчатся миллиарды лет,

Вселенная успеет умереть,

И вновь взорваться брызгами комет,

И в собственном огне опять сгореть,

Уже не будет никакой Земли,

Иная твердь, прекрасная как сон,

Помчится сквозь бескрайние миры

По ленте нескончаемых времен.

И нас не будет. Вместо нас придет

Иное что-то, вспыхнув бездной звёзд,

Чтобы затем исчезнуть в свой черед –

Закон вселенных холоден и прост.

Но мы однажды встретимся с тобой,–

Что нам миры с пустою их игрой!

*** Стокгольм, декабрь 2007 года Йен встречал Рождество в Стокгольме. Выросший в Южной Африке, где в январе стояла жара, он любил встречать Рождество в местах, где оно было «настоящим»: с холодом и снегом. И потому в конце декабря старался забраться куда-нибудь на север. Безразлично куда. Рождество считается семейным праздником. Но у Йена не было семьи. С родителями он давно уже не общался, разве что обменивался поздравительными открытками… Родители все еще жили в Южной Африке. Они так и не смогли принять, что их сын – гей. И все успехи их сына на деловом поприще, его вхождение в мировую бизнес-элиту для них не имели значения. Йен уже несколько лет не бывал в родном Йоханнесбурге, да и не стремился туда. Наоборот, он стремился в те места, которые как можно меньше напоминали ему о родине. Кем он себя считал по-национальности? Трудно сказать. Его семья была смесью африканеров и англичан. Но Йен не считал себя ни тем, ни другим. Скорее, американцем, хотя достаточно условно. Просто сейчас у него было гражданство США, вот и все. Скорее он считал себя космополитом, не привязанным ни к какой стране. Сейчас ему было удобнее жить в США, вести там бизнес, но он не исключал, что однажды переберется в Европу. В США его многое не устраивало. Он был одержим идеей свободы, но видел, что в США многие свободы оборачиваются лицемерием, несправедливостью, насилием. Возможно, такова была цена свободы. А возможно и нет. Словом, Йен охотно колесил по миру, не привязываясь к какому-то одному месту. Но все же мечтал о своем доме. Конечно, у него был дом в Сан-Франциско. А еще квартиры в Нью-Йорке, Лондоне, во Франкфурте… Но все это было не то. Свой дом в его представлении был чем-то иным. В собственном доме он должен жить с кем-то близким. Родным. Любимым. И Йен знал, с кем именно. У него разрывалось сердце при мысли о том, что этот человек не хочет жить вместе с ним, несмотря на то что любит его и не скрывает этого! И пока этого человека не будет рядом, Йен останется странником, колесящим по миру, полному пьянящего и холодного воздуха свободы… Свободы. Его прекрасной богини и лютого врага его единственной любви. И сейчас Йен смотрел из окна стокгольмской ратуши, где проходил рождественский прием, на снег,кружащийся над старинными улицами, на редких прохожих, спешащих с рождественскими покупками в свои дома, где их ждали близкие. Он чувствовал себя смертельно одиноким. У него не было дома. И никто его не ждал. Но он все же готовил рождественский подарок для того, кто однажды (Йен отчаянно верил в это!) будет с ним. Йен знал, что в России католическое Рождество почти не празднуют, главным праздником там является Новый год. И его новогодним подарком сероглазому парню, о котором он думал постоянно, будет исполнение обещания: вывезти его бывшего сутенера на лечение в Германию. Спасение от мести Силецкого. Да, странный подарок. Йен и сам не слишком понимал его смысл. Этот Сидюхин был мерзким, низким типом, без стыда и совести. Грязное, вредное насекомое. Но Саша почему-то хотел ему помочь. Саша, которого тот цинично продавал и в конце концов предал. Саша… Йен не понимал этого. Но он знал, что выполнит обещание. Сидюхина отправят в Германию. И даже выделят ему охрану, чтобы до него не добрались Силецкие, которые доказали в Париже, что их руки гораздо длиннее, чем можно было подумать. Эвакуацией Сидюхина должен был заняться лично Эрик Киллерс и его люди. Никто лучше них не справился бы с этой задачей. Уже сегодня вечером Эрик должен был позвонить, чтобы сообщить, что операция прошла успешно и Сидюхин помещен в госпиталь во Франкфурте. Поэтому Йен очень удивился, когда его мобильный, поставленный на бесшумный режим, завибрировал во время приема в стокгольмской ратуше, и на экране высветилось имя Эрика. Странно, Эрик должен был позвонить самое раннее через четыре часа, а может быть, и через пять. Йен нажал на кнопку ответа. – Йен, у нас проблемы, – послышался в трубке голос Эрика. – Сидюхин исчез.

====== 17. ТАЙНАЯ ЛЮБОВЬ ЭРИКА КИЛЛЕРСА ======

ГЛАВА 17. ТАЙНАЯ ЛЮБОВЬ ЭРИКА КИЛЛЕРСА Подмосковье, декабрь 2007 года – Не знаю, о чем ты, – равнодушно ронял в трубку Мурзин, глядя в окно гостиной на медленно кружащийся снег. – Нет. Да не знаю я, что с твоим Ефимовым, куда он делся. Меня твоя шавка не интересует. Саша неподвижно сидел в кресле. Свешивавшаяся с подлокотника рука нервно подрагивала. Рядом с креслом, словно страж, стоял Михаил. На его лице ничего нельзя было прочитать, но Саша чувствовал, что этот человек готов его защитить в случае чего. Хотя сейчас Саше ничто не угрожало. Он слушал, как спокойно Старший лжет Владу Силецкому. Судя по доносившимся из трубки неразборчивым воплям, Силецкий был взбешен. Ведь Ефимов был доверенным лицом, исполнителем и организатором тайных поручений этой семейки. Такие как Ефимов в романах о сицилийской мафии именовались «консильери». Правая рука. Канцлер. Если угодно, премьер-министр мафиозного клана. – Что? Привезли ко мне? В мой дом? – насмешливо переспрашивал Старший. – Тебя в детстве с пятого этажа часом не роняли? Даже если бы я вздумал замочить вашего подонка, то уж не в своем доме. Впрочем, можешь вызвать сюда полицию. Пусть обыскивают. Я не возражаю. Наоборот, – в голосе Старшего послышалась издевка, – буду всячески сотрудничать со следствием. Он замолчал. Силецкий на другом конце провода продолжал орать. – Война, говоришь? Да у нас давно с тобой война. Или то, что ты в Париже устроил, было актом мира и дружбы? В общем, с наступающим тебя, – Старший отключил звонок. – Пахнет жареным, – нахмурившись, сказал он Михаилу. – Понимаешь, о чем я? Тот кивнул. – Что-то, похожее на то, что было в Йемене, – задумчиво продолжал Старший. – Помнишь, под Аденом? Ликвидация Абу эль-Рахади. Потом жарко стало, когда эль-Саххаб за него мстить начал… – Я тогда в госпиталь и попал, – склонил голову раб. – Сначала ты, потом я, – задумчиво проговорил Старший. – Сейчас похожая заваруха, эти твари трусливы, но опасны. Ладно, прорвемся. Проверь подвал, чтоб никаких следов не осталось. Охрану дома усилим. Твою тоже, – посмотрел он на Сашу. – Мою охрану и так усилили, – тихо сказал тот. – Знаю, – отрезал Старший. – А теперь усилят еще больше. Так надо. Cтарайся без нужды из дома не выходить. Это не приказ, а просьба. Ради твоей же безопасности. Саша молча склонил голову. – Владимира ко мне! – приказал Старший Михаилу. – А ты ступай, – сказал он Саше. – И не бойся, все будет в порядке. – Я не боюсь, – Саша поднялся с кресла. – Не боятся или дураки, или трупы. А ты ни тот, ни другой. Ступай. Когда Саша выходил из комнаты, его мобильник тренькнул. Пришло какое-то сообщение. Сердце тревожно забилось. Саша прошел по погруженному красноватый полумрак коридору и оказался в комнате, которая была соединена с двумя другими и являлась частью его «личных покоев». Саше более чем хватало и одной комнаты, но Старший приказал своему Младшему расположиться сразу в трех комнатах. – Привыкай к своему положению, – безапелляционно сказал он. Комнаты по своим размерам больше походили на залы. Самой маленькой была спальня, но Саша редко в ней спал, поскольку проводил ночи со Старшим. Рядом был рабочий кабинет, а еще, как ни странно, гостиная, обставленная дорогой мебелью. В эту комнату Саша почти никогда не заходил. Зачем? Все равно гостей у него не было… Что касается кабинета и спальни, то обстановка в них была совершенно нейтральной, без каких-либо указаний на «донжон». Никаких клеток, красноватых подсветок и всего прочего. BDSM-девайсы присутствовали, но хранились в шкафах. У Саши почти не было личных вещей. Разве что ноутбук, да планшет. Ну и одежда. Но Саша вовсе не был аскетом. Он любил красивые и стильные вещи и давно уже не казался себе гадким утенком, хотя, впрочем, и прекрасным лебедем себя не считал. Но он видел, что нравится людям, и был вовсе не равнодушен к тому, как он выглядит. Поэтому за своей внешностью он следил очень тщательно, продолжая ежедневно заниматься в спортзале и как минимум раз в неделю посещая салон красоты. Но он никогда не был одержим своей внешностью и не чувствовал зависти к парням, которые были красивее и эффектнее его. Более того, в нем глубоко сидела установка: не выделяться. Выглядеть как другие. Чем меньше внимания привлечешь, тем больше будет внутренней свободы. Не давать тщеславию гнать тебя на всеобщее обозрение. Это обман. Иллюзия счастья. Зыбкая болотная ряска, под которой таится смертоносная трясина. И стильные шмотки, а также уход за собой были для Саши, как ни странно, выполнением все той же установки: не выделяться. Потому что в том мире, в который его затащил Игорь, было принято одеваться дорого и красиво, обвешиваться цацками, иметь холеную кожу, благоухать изысканным парфюмом и, вообще, быть озабоченным только собой. Саша всего лишь мимикрировал под эту среду, не более. В универе, где он учился, среда в этом смысле не слишком отличалась от гей-мира, хотя геев там было не так уж много. То же тщеславие и самолюбование. И Саша снова старался не выделяться, стремясь быть «одним из». Можно не сомневаться, что если бы он работал в какой-нибудь замызганной конторе или на стройке, то он носил бы то, что носят там: вытертые свитера, дешевые штаны, вылинявшие футболки. И нисколько не страдал бы. Он старался ни к чему не привязываться. У него не было любимых вещей. Он ничего не сохранял на память. Точнее, хранил детские фотографии и игрушки, но это все оставалось в московской квартире, где он теперь бывал крайне редко. У него не было ни комнатных цветов, ни домашних животных. Он страшился к чему-то привязаться, потому что знал: боль от потери будет слишком велика. Даже если речь идет о засохшей комнатной фиалке. Да, он вспоминал слова молодого пермского парня: «Поэт не должен заслоняться от ударов судьбы». Но судьба Саши и так была щедра на удары, и он не хотел давать ей новые поводы. Сама найдет. Она и нашла. Войдя в свой кабинет, Саша торопливо достал смартфон. Номер был неизвестен. Но Саша догадывался, кто мог прислать сообщение. Да, собственно, сообщение было лишено каких-либо слов. Оно содержало только прикрепленный видеофайл. Саша нажал на воспроизведение. И похолодел. На видеокадрах был Игорь. Его, беспомощного, полупарализованного грубо волокли по грязному полу, били ногами, душили, надевали на голову полиэтиленовый пакет, вставляли в зад бутылку из-под шампанского. Саша смог смотреть только первые три минуты видеозаписи. Потом только на быстрой прокрутке. Даже странно: всего пару дней назад в его присутствии пытали, а затем убили человека. Это его ужаснуло, потрясло. Но, тем не менее, он не пытался сбежать, смотрел на происходящее… А вот смотреть, как пытают Игоря, он не мог. Он дошел до последних кадров, на которых было видно искаженное мукой лицо Игоря. Точнее, половина лица была искажена, левая часть оставалась парализованной. И это придавало еще более жуткий вид молодому человеку, еще недавно бывшему писаным красавцем, гордившимся своей красотой. – Саша, сделай это! Я не выживу! Сделай! И чей-то искаженный до неузнаваемости голос, но Саша знал, что это Силецкий: – Срок: до Нового года. А Новый год – недалек. На этом запись обрывалась. Да, Новый год недалек. Было уже 27 декабря. Смартфон бесшумно упал на мягкий ковер. Некоторое время Саша стоял неподвижно, глядя в пустоту.

По тупикам, по тупикам,

По бесконечным лабиринтам,

Среди изогнутых зеркал,

В которых истины не видно,

Идешь-бредешь и знаешь сам,

Что выхода нигде не будет,

Пустует в сердце тайный храм,

Молитва Бога не разбудит.

Но я молюсь – не за себя,

Но я иду назло бессилью,

И новые слова летят,

Во мраке обретая крылья…

Пухлые губы сжались, на отрешенном лице появилась решимость. Он порылся в сумке, вытащил второй смартфон. Саша никогда прежде не пользовался им в доме, опасаясь, что комнаты прослушиваются. Но Старший, оказывается, все равно знал об этом смартфоне, знал, для чего он предназначен, так что скрывать больше было нечего.

В трубке слышались далекие гудки. Долгие-долгие. – Это ты? – в этих двух словах, прозвучавших в трубке, непостижимым образом уместились и любовь, и тревога, и вина. – Я. Прости, что беспокою… – Ты же знаешь, я всегда рад тебя слышать. Ты из-за Сидюхина звонишь? – Да. Мне прислали видео. Его пытают. Угрожают убить. Йен выругался. – Прости, – сказал он виновато. –Я думал, что все просчитано, что времени достаточно. Уже был заказан санитарный самолет. Нас опередили. Сидюхина увезли из реабилитационного центра. – Я уже понял, – губы Саши болезненно искривились. –Это Силецкий. – Да, Силецкий. – Он угрожает убить его. – Саша… Я очень сожалею… Но я не всесилен. – У тебя деловые связи с Силецкими, – голос Саши зазвучал неожиданно холодно. – Ты же можешь на них надавить, Йен. Ты можешь! – Саша, – Йен сделал паузу, как будто обдумывая эти слова. – Я повторяю, мои возможности не безграничны. Я… пойми, вот из-за тебя я пошел бы на что угодно! Да я уже пошел! Я предложил Мурзину многомиллиардную сделку, и да, это правда, я сделал это только ради тебя. Ради тебя! Ради тебя я готов послать к чертям весь свой бизнес, который создавал сам и который мне дорог, очень дорог, и не из-за денег, а из-за мечты. Ради тебя я готов разрушить свою мечту! Но именно ради тебя, пойми. Не ради этой жалкой твари, не ради куска дерьма! – Но ты же можешь надавить на Силецких, – упрямо повторил Саша. – Можешь. Я знаю. – Это Мурзин тебе сказал? – в голосе Йена прозвучала обеспокоенность. – Неважно. Я знаю. Ты можешь надавить на Силецких, – повторял Саша. – Не ради Сидюхина! – Ты же знаешь, что Силецкие угрожают убить и меня, – Саша никогда не думал, что скажет это. Но он сказал. – Они убили моих телохранителей в Париже. Они убьют и меня… – Саша! – голос Йена дрогнул. – Тебе ничто не будет угрожать. Я поставил Силецким жесткое условие: с твоей головы не должен упасть даже волос. И они выполнят мое требование. – С чего ты взял? – в голосе Саши звучала отчужденность, которая стальным кинжалом вонзилась в сердце Йена. – Я знаю. Они не посмеют… -Йен! – сорвался Саша. –Я всего лишь хочу, чтобы ты помог мне… – Саша, тебе я готов помогать. Но не этому подонку. Он – лишь кусок дерьма! – Йен, ты понимаешь, что человека убьют? – Саша, а ты знаешь, сколько людей погибает ежедневно, ежечасно, да хотя бы в эту самую минуту! И, наверное, прекрасных людей, любящих и любимых! А ты жалеешь даже не человека, а отвратительное насекомое, которое пыталось тебя превратить в свое подобие! Да плевать мне на этого Сидюхина! Если Силецкие утопят его в его же собственном дерьме, то это будет правильно, потому что он это заслужил… Саша отключил вызов. Он не мог все это слушать. Телефон тут же зазвонил вновь, но Саша сбросил звонок, а затем просто выключил телефон. Все уже было сказано. Саша понимал, что Йен прав. По сути он говорил то же, что и Старший. В своем отношении к Игорю эти два лютых врага были согласны друг с другом. И хуже всего то, что они были правы. А Саша неправ. Он все понимал. Не питал никаких иллюзий по поводу Игоря. Но он знал, что если не попытается спасти этого человека, каким бы тот ни был, то не простит себе до конца жизни. Как все-таки ужасно быть никому не нужным! А Игорь был никому не нужен. Саша понимал, что Игорь и ему не нужен, и все, что он делает, это лишь попытки очистить свою совесть. Он переживал за себя, а не за Игоря. И от этого ему было еще более отвратительно. Он обхватил лицо руками, застонал и рухнул в кресло. – Я помогу тебе, – послышался голос за спиной. *** Москва, декабрь 2007 года Эрик Киллерс, сидевший тесном номере маленького отеля на Чистых прудах, был зол как черт. Никогда еще у него не было такого поганого Рождества, и все по милости Йена, которому он не мог отказать. На самом деле отказать-то Эрик мог. Формально он не был никак связан с Йеном. Он не являлся сотрудником ни одной из принадлежащих Хейдену структур и возглавлял небольшую консалтинговую фирму, которая время от времени выполняла заказы Хейдена. Не более того. Скромный офис фирмы располагался в Амстердаме, и там, как правило, никого не бывало кроме двух секретарш, занимавшихся сортировкой корреспонденции и ответами на телефонные звонки. Сотрудники фирмы работали удаленно, разбросанные по разным странам и континентам, и использовали для передачи информации максимально зашифрованные каналы связи, в том числе так называемый «глубокий интернет», известный также как darknet. В большинстве своем это были отставные агенты спецслужб и военные. Они делились на аналитиков и «полевиков». Аналитики занимались обработкой самой разной информации – от политики до криминала, от мировых финансов до здравоохранения, от военно-политической обстановки в мире до проблем сексуальных меньшинств. «Полевики» же занимались сбором информации и «активными мероприятиями», для чего существовали специальные группы, прошедшие боевую подготовку. По сути, фирма Эрика Киллерса была самой настоящей спецслужбой, причем международного масштаба, но не работавшей на какое-то государство, а выполнявшей частные заказы.

В принципе, заказы одного только Хейдена, чьи интересы простирались в самые разные области, могли обеспечить Киллерсу и его людям безбедное существование. Но, несмотря на то, что Эрик считал Йена своим другом (а так и было на деле), он всегда хотел независимости, а это значит, что работать лишь на одного клиента для него было неприемлемо. И Хейдена позиция Эрика нисколько не раздражала, наоборот, восхищала. Йен не раз говорил Эрику, что на его месте вел бы себя абсолютно так же. Между Эриком и Йеном нередко вспыхивали горячие споры, но это лишь укрепляло их дружбу. Каждый ценил в другом способность открыто отстаивать свое мнение.

Собственно, и в этот раз Эрик высказал по телефону Йену все, что думает. Из-за блажи Йена, вызванной капризами какого-то русского парня, который даже и любовником-то его не был, а так, едва ли не платной шлюхой, Эрик был вынужден встречать Рождество в Москве, где у него вообще не было друзей, с которыми можно было Рождество встретить. К тому же, Рождество по григорианскому календарю в Москве почти и не встречали, предпочитая это делать лишь 7 января. Эрик потратил немало времени и сил, чтобы организовать эвакуацию во Франкфурт гнусного мелкого сутенера и наркоторговца, на которого в прошлом работал предмет воздыханий Йена. А в самый решающий момент выяснилось, что этот гребаный сутенер исчез. Не сам исчез, конечно, а его похитили. Причем похитили Силецкие, с которыми Эрик налаживал отношения по просьбе все того же Йена, чтобы вместе нанести удар по Мурзину, любовником которого теперь являлся предмет воздыханий Йена. В этом лабиринте гейской любви, финансовых войн и криминала сам черт ногу сломал бы, и потому Эрик был зол как черт. Конечно, он был знаком с публикациями о Забродине и прекрасно понимал, что пусть материалы эти были заказными, оплаченными все теми же Силецкими – официальными союзниками Хейдена и тайными его недругами – но суть дела излагалась в них верно. Два бизнес-монстра – Хейден и Мурзин бодались из-за какой-то шлюхи с яйцами, причем бодались так, что это отзывалось эхом войны в экваториальной Африке и стрельбой в центре Парижа. Эрик видел фотографии этого парня, из-за которого разгорелся сыр-бор, а он теперь коротал рождественскую неделю в одиночестве в холодной и неуютной Москве. В этом парне не было ничего особенного. Симпатичное лицо, ладная фигура, не более. Таких пруд пруди. Пожалуй, только глаза… Необычные, серые глаза. Это были не глаза шлюхи, уж шлюх-то Эрик на своем веку повидал, причем шлюх обоих полов. Эрик смотрел кадры скрытых съемок Забродина. На первый взгляд, ничего особенного. Но Эрик знал этот тип людей. Они открываются со второго взгляда. Сначала глянешь, и вроде обычный человек, а затем вдруг обнаруживаешь себя едва ли не завороженным им. Черт знает почему. Ведь ни броской красоты, ни особой пластики, ни утонченной грации, ни приятного голоса, ничего. Все, что называется, в пределах обычного. Но все вместе это дает взрывной эффект, заставляет не отрывать от человека глаз, тайно им любоваться… В этом смысле Забродин был полной противоположностью фотомоделям. Те охрененно выглядели на фотографиях: настоящие принцы и принцессы, красивые, сексуальные, грациозные, загадочные… Но стоило такой модели сойти с фотографии и раскрыть рот, как чары развеивались. Принцы и принцессы превращались в нечто невыразительное, может быть, красивое снаружи, но совершенно пустое внутри. Такие фотомодели годились разве что для того, чтобы выводить их в свет, похвастаться перед знакомыми. Но Эрик принадлежал к тем, кто любит держаться в тени. Он был человеком абсолютно закрытым. О том, чем на самом деле занимается его фирма, знали лишь единицы. Даже внутри фирмы каждый ее сотрудник знал только свой сегмент, а полнотой информации обладал один Эрик. Даже Йен, на правах старого, проверенного друга знавший об Эрике гораздо больше других, также не был посвящен во все тайны этого бывшего южноафриканского спецназовца. А уж о личной жизни Эрика не знал даже Йен. Эта тема была табу. Никто не знал, где живет Эрик. Никто понятия не имел, с кем он живет. И живет ли он с кем-нибудь вообще. Что касается его сексуальной ориентации, то и здесь все было покрыто тайной. Никто не мог сказать, кого предпочитает Эрик и предпочитает ли он кого-нибудь. Может быть, его заводит что-то совсем другое. Ну, например, дуло автомата. Ведь бывают же экзотические предпочтения в сексе. Эрик порой участвовал в вечеринках, где было немало доступных девиц. Но никто никогда не видел, чтобы этот поджарый, спортивный, рыжеватый блондин флиртовал. Эрик бывал и на гейских вечеринках. Но и там он был зрителем – тихим и немногословным. Он с любопытством смотрел на красивых молодых мужчин, обнимающихся, целующихся взасос, обнаженных, устраивающих оргии, если формат вечеринки это позволял. Но сам ни в чем не участвовал. И во взгляде его зеленоватых глаз не было никакой похоти. Никто, даже Йен, не знал, какова сексуальная жизнь Эрика. И есть ли она вообще. На самом деле она была. Была. Эрик, крепкий, тренированный мужчина, которому еще не было и сорока лет, не страдал сексуальными расстройствами. И трахался со шлюхами обоих полов. Иногда. И только за деньги. Вызывал девку или парня из проверенных агентств и молча трахал их, чтобы сбросить накопившееся сексуальное напряжение. Все остальное… все остальное осталось далеко в прошлом. Навсегда. Эрик задумчиво смотрел на парня с фотографии – того самого, по чьей милости он оказался в Москве, и думал о том, что этот парень чем-то напоминает ему того, кто был единственной любовью Эрика много лет назад. Любовью, о которой Эрик никогда никому не рассказывал. И не расскажет. Потому что шрам на сердце остался навсегда. От него нельзя было избавиться. С ним можно было только жить. Вот ирония судьбы, тот парень тоже был русским. А может быть, и не русским, но точно откуда-то из бывшего СССР. Он никогда о себе не рассказывал. Как и Эрик. Их профессии были схожи, и оба понимали, что лучше молчать. Молчать… Как же давно это было! Глядя на фотографию Забродина, Эрик невольно думал о том, что все могло бы сложиться иначе, если бы… Если бы. Слишком много было этих «если бы». Нет, Забродин внешне не был похож на того, кто жил в наглухо закрытом для всех сердце Эрика. Но было что-то неуловимо знакомое в этом парне. Пожалуй, слишком неуловимое. Слишком. Эрик вообще был склонен искать во всех встречавшихся ему на пути знакомые до боли черты. И не находил. Точнее, похожие лица были. Но повторялась история с фотомоделями: стоило человеку открыть рот или даже просто сделать движение, как Эрик видел: не то, не то… И интерес, вспыхивавший на миг в его холодновато-зеленых глазах, угасал. Он вновь становился сухим,деловитым, опасным. С Забродиным же было нечто противоположное. С фотографий на Эрика смотрел незнакомый парень. Но было нечто. То ли в повороте головы, то ли в чуть приподнятой брови… А когда Эрик смотрел видео, снимавшееся со спины, то вздрогнул и напрягся. Он. Он! Но потом в кадр попало лицо Забродина, и Эрик стиснул зубы, едва не застонав. Нет. Не он. Не он. Но все же было что-то. Было! Что именно – трудно понять. Эрик уже проштудировал досье Забродина, собранное московским детективным агентством. Все было ясно. Властная мать, работавшая судьей и привыкшая бестрепетно выносить приговоры, окружила парня удушливой заботой, как это нередко бывает у матерей-одиночек, и превратила его в неприспособленное к жизни изнеженное существо. Такие обычно остаются под материнской юбкой чуть ли не до пенсии и боятся ступить за порог без разрешения мамочки. Вырастают неумехами, спиваются. В лучшем случае находят себе жену, похожую своими ухватками на их мамашу. Иначе просто не могут. С Забродиным было иначе, но лишь из-за стечения обстоятельств. Мать погибла в автокатастрофе. Парня прибрал к рукам ушлый сутенер Сидюхин, к которому мальчик, всю жизнь проведший под материнской юбкой, охотно прилепился. Ну, понятно, подавленные комплексы, отсутствие мужчины в доме, мечта о сильном и мудром отце… Что-то такое бродило в забродинской голове… Что именно – никому неведомо, но в общих чертах ясно. А что дальше – тоже ясно. Авантюра Силецкого и все прочее. Ну, и привязанность Забродина к своему бывшему сутенеру, в котором он, несмотря ни на что, видит спасителя, благодетеля, старшего брата, папика… Папика… Папик был единственным пробелом в биографии Забродина. Александр Владимирович Забродин. Значит, отца должны были звать Владимиром. Мать юного Забродина замужем никогда не была. И, насколько удалось выяснить, никогда ни с кем не сожительствовала, во всяком случае, открыто. И хотя московские детективы пытались выяснить, кто же был отцом юного Забродина, ничего узнать не удалось. Знала это только мать, но она была уже в могиле. И, судя по всему, сыну ничего не сказала. А может быть, и сказала, как знать? Судя по имеющейся информации, Забродин был крайне закрытым типом и никому о себе ничего не рассказывал. Отыскать следы папочки не удалось. Да и как их отыщешь, двадцать с лишним лет прошло! В принципе, перед московскими детективами никто и не ставил такой задачи. Но Эрику это стало интересно, очень интересно… Однако русское имя «Владимир», как звали отца Забродина, ему ни о чем не говорило. Того парня звали совсем иначе… К черту! Это всё больные фантазии! Операция провалена, Рождество испорчено, надо уезжать. Нет, в жизни Эрика бывали провалы куда более серьезные, ставившие под угрозу его собственную жизнь и не только его… Но всегда обидно поскальзываться на пустяках. Гораздо обиднее, чем проигрывать по-крупному. А в довершение еще испорченный праздник. Все это вместе взятое выводило из себя. Снова зазвонил мобильный. Номер был незнаком Эрику. Но начинался с +7. Значит, российский. – Здравствуй. Не узнаешь? – человек в трубке говорил по-английски, но с сильным акцентом. Голос звучал приглушенно, но заставил Эрика вздрогнуть. – Сомали. Ущелье Бербера. Пять миль от границы с Эфиопией. Сбитый вертолет. – Узнал, – хрипло выдохнул Эрик, холодные, зеленые глаза которого впервые за много лет широко раскрылись от изумления. – Я здесь. Рядом с твоим отелем. – Ты? Ты? – Выйдешь? Надеюсь, ты меня еще сможешь узнать. Эрик на секунду задумался. Ловушка? Возможно. Хотя… – Выхожу, – произнес он. Через пять минут он вышел из неприметного отеля. Сгущались сумерки, падал мокрый снег, было слякотно и сыро. Брр. Прохожих на тихой улице, выходившей к Чистым прудам, почти не было. Эрик сразу увидел его. Он, еще не разглядев лица, сразу почувствовал то самое – родное, самое сокровенное и, казалось, утраченное безвозвратно! – Ты! – выдохнул он подходя. – Ты! Он изменился и не изменился. Да, слегка постарел, прошло ведь уже лет 15. В коротко стриженых ежиком волосах кое-где пробивалась седина. Лицо, прежде гладко выбритое, теперь было покрыто брутальной щетиной. Вокруг глаз наметились морщины. Но теперь его лицо казалось еще более мужественным, чем там, в пыльных пустынях и глухих ущельях Сомали. Где они встретились. Где он спас Эрику жизнь. Хотя мог бы убить. Где Эрик провел самые страшные и самые прекрасные месяцы своей жизни. С человеком, которого он полюбил. И который полюбил его. С сильным, прекрасным, удивительно нежным. Человеком с другой планеты, но удивительно близким. Самым близким. Сильным. Заботливым. Нежным. Это был единственный человек, с которым Эрик, привыкший быть сильным и старавшийся быть сильнее всех, это был единственный, кому Эрик готов был вручить себя. И вручил. Он узнал его тело до последней родинки. Он узнал его силу и его нежность. И его глаза – глубокие, задумчивые. Эрик изучил каждое его движение. И теперь Эрик смотрел на него, не веря глазам. У него перехватило дыхание, кружилась голова, как у подростка, влюбившегося впервые в жизни. Они стояли на пустынной улице под мокрым снегом, но не замечали ничего. Наверное, они многое могли сказать, но оба знали, что лучше – молчание. Молчание, которое говорит лучше всяких слов. Человек был хорошо одет: неброское элегантное короткое пальто, шелковый шарф, дорогая обувь. Явно добирался сюда не пешком и не на общественном транспорте. Под одеждой угадывалось сильное, тренированное тело. Их губы встретились. Непонятно, кто первый из них потянулся к другому. Наверное, оба. Два мужчины – крепких, сильных, целовались – долго и нежно – под мокрым московским дождем в сгущающихся серых сумерках. – Как ты нашел меня? – наконец спросил Эрик. – Случайно. Несколько месяцев назад. – И?.. – Ты же знаешь. У нас разные жизни. – Я думал о тебе все эти годы. – Я тоже. Но я… Я не решился бы. – Почему же тогда? – взглянув в любимые глаза, спросил Эрик. Мужчина вздохнул и вынул фотографию. Эрик взглянул на нее и вздрогнул. Он не ошибся. Не ошибся, когда ему казалось… *** Саша плохо спал в ту ночь. Даже присутствие Старшего не успокаивало его, он ворочался, стонал, вскрикивал, то и дело просыпался. Перед глазами прокручивались видеокадры с Игорем. Лишь под утро он забылся тяжелым сном, а проснулся совершенно разбитым. Старшего рядом не было. Очевидно, он уже уехал в офис. Саша чувствовал себя одиноким и бессильным. Он лежал на подушках, укрытый теплым одеялом, но ему казалось, что он лежит на холодной земле, под ледяным ветром…

Гонит ветер северные тучи,

Холодна тревожная заря.

Не дождаться мне весны певучей

В ледяном ознобе декабря.

Спать бы век в заснеженных просторах

Равнодушным, бесконечным сном,

Зная, что рассвет придет не скоро,

А что дальше будет – все равно!

Только совесть хищною орлицей

Всё кружит угрюмо надо мной.

Господи, как хочется забыться!

Но нельзя. К несчастью, я живой.

Да, надо было вставать. Вставать и что-то делать. Хотя бы записать эти строки, родившиеся только что. Но зачем? Все так бессмысленно… Бесполезно. Саша протянул руку к кнопке звонка. Даже это далось ему с трудом. Но не успел звонок стихнуть, как дверь спальни отворилась, на пороге появился Михаил. Он что, под дверью стоял? Подойдя к постели Младшего, он протянул ему флешку. – Старший приказал передать это тебе, – проговорил он. – Что это? – Саша задрожал. – Он хочет, чтобы ты передал это Силецкому. – Но… но… – Саша запнулся. – Старший знает, что делает, – произнес раб. Саша с опаской смотрел на флешку, как будто это была капсула с ядом. – Мне и Владимиру приказано сопровождать тебя. – Куда? – К человеку, который устроит тебе встречу с Силецким. – Почему Старший сам не сказал это мне? – Не хотел будить тебя, – произнес раб, по-прежнему стоявший на коленях. – Он сказал, что ты не спал почти всю ночь. А время не ждет.

====== 18. ПОТЕРЯННЫЙ РАЙ ======

ГЛАВА 18. ПОТЕРЯННЫЙ РАЙ Лондон, декабрь 2007 года – Какого черта, Эрик? – раздраженно спрашивал Йен, шагая взад-вперед по гостиной квартиры в лондонской Белгравии. – Что ты до сих пор делаешь в Москве? Да, я понимаю, с этим куском говна все вышло неудачно. Но и черт с ним! Я не собираюсь ставить под удар свои отношения с Силецкими из-за сутенера-паралитика. Меня интересует только Саша. Мне нужно, чтобы он был в безопасности, и Силецкие дали мне эти гарантии. Так что, я считаю, задача выполнена. Что? Что? Не понимаю. Йен замолчал. Потом взорвался. – Что все это значит, Эрик? Я запрещаю тебе… Зачем это нужно? Нет! Нет и нет! Я не желаю, чтобы Саша встречался с Силецким! Черт, я даже сам готов позвонить Мурзину, чтобы он не допустил этой встречи! Снова наступила пауза. Йен то краснел, то бледнел, его губы кривились от гнева. – Нет, Эрик, я не понимаю смысла твоей игры. Мне плевать! Мне важен только Саша. Я не хочу, чтобы его жизнь была под угрозой, понимаешь? И если лучшая защита для него Мурзин, то пусть будет Мурзин! Да, я получил гарантии от Силецкого, но я не верю ему до конца. Что? Эрик будь по-твоему. Санитарный самолет по-прежнему ждет в Москве, чтобы вывезти этого слизняка во Франкфурт. Хотя я предпочел бы заказать катафалк, чтобы отвезти его на ближайшее кладбище. Но если с головы Саши упадет хотя бы один волос, я… ты меня понял. Йен отключился. Не глядя, он плеснул джина в стакан, даже не разбавив тоником, и залпом выпил. Лицо его перекосилось, он выругался на языке африкаанс, что случалось с ним крайне редко, только когда он был вне себя от ярости. Он рухнул в кресло и грохнул кулаком по подлокотнику. Ему казалось, что он окружен предателями. Прежде он считал своим врагом Мурзина. Собственно, так и было. Но Мурзин, в конце концов, был честным врагом. Сильным, безжалостным, но честным. Остальные же… Силецкие с самого начала вели игру у него за спиной, наплевав на формально заключенный союз. Нбека, которого он привел к власти, с первого же дня стал интриговать против него, вероломно нарушив все договоренности. Эрик… Эрик то ли сошел с ума, то ли… Йен чувствовал, что Эрик что-то скрывает. Что-то произошло в Москве, отчего Эрик, с крайней неохотой взявшийся за «московскую операцию», теперь вдруг вознамерился во что бы то ни стало довести ее до конца. Что могло произойти? Что заставило прагматичного Эрика стать безумнее самого Йена? *** Москва, 30 декабря 2007 года Мурзин сидел в кабинете своего главного московского офиса в районе Якиманки. Из окна открывалась великолепная панорама на центр Москвы, были видны кремлевские башни, которые в этот предновогодний день казались мрачными и темными… Мурзин некоторое время созерцал панораму, как будто позабыв о присутствии посетителя, находившегося в его кабинете. Затем, даже не обернувшись, спросил: – Ты уверен? – Абсолютно. – Я боюсь, что у него не хватит сил, – глухим голосом произнес Мурзин. – Я тоже боюсь, – отвечал посетитель. – Именно поэтому ему надо помочь. – Все-таки в нем есть нечто для меня непостижимое, – вздохнул Мурзин. – Он же прекрасно понимает, что совершает глупость, пытаясь спасти эту мразь. И, все равно, не отступается. Честно говоря, мне нравится это упрямство. В нем есть стержень. Жаль, что свое упорство он направляет в совершенно не нужную сторону. – Он научится, – произнес собеседник. – Он обязательно научится. – Хотелось бы. То, что он присутствовал при казни Ефимова, пошло ему на пользу. Он должен уметь смотреть в лицо этому миру. Ни я, ни ты не вечны. – Я боюсь за него, – голос собеседника Мурзина дрогнул. – Знаю, – бесстрастно ответил тот. – Я тоже боюсь. Его надо закалить… Впрочем, ладно. Я хочу спросить о тебе: ты намерен что-то менять? – Нет, – тихо сказал собеседник. – Как он тебя встретил? Если хочешь… – Нет. Мне достаточно того, что есть. – Хорошо. Ты знаешь, что я всегда в этом готов пойти тебе навстречу. – Спасибо. Все останется по-старому. Меня больше заботит другое. – Не беспокойся. Прикрытие будет на самом высшем уровне. Ступай. *** Сверкающий огнями ночной клуб Paradise Lost располагался на набережной Обводного канала в Замоскворечье, в бывшем корпусе старой, давно закрывшейся трикотажной фабрики. Стоянка была заполнена шикарными тачками, возле которых кучковались секьюрити с каменными лицами и из которых выпархивали одетые в весьма откровенные наряды молодые девицы, а также дамы, у которых даже тройной слой косметики и многочисленные пластические операции не могли скрыть предпенсионный возраст. Также из тачек выскакивали молодые прожигатели жизни –сынки богатых родителей. Вылезали и солидные, лощеные мужики – крутые бизнесмены и чиновники, пришедшие расслабиться. Фейс-контроль на входе был более чем строгим, людей «не из этого круга» отсекали сразу. Саша прошел в клуб без проблем. Не только потому что у него был пригласительный билет (это еще не гарантировало, что его обладателя пустят внутрь). Саша был одет в брендовые шмотки – узкие дизайнерские джинсы, черную футболку с глубоким вырезом и парой цепочек, черную короткую куртку из кожи тончайшей выделки (не по декабрьской погоде, но это подчеркивало то, что он не в троллейбусе сюда добирался). Идеальная укладка, открывающая высокий лоб. Но главным было даже не это. Спокойная уверенность во взгляде, как будто этот молодой человек только и делал, что тусовался в гламурных местах. Он выглядел на сто процентов как мальчик из «этого круга», его пропустили, даже не попросив предъявить пригласительный билет. На самом деле Саша всего пару-тройку раз бывал в подобных клубах, где стакан бренди стоил месячной зарплаты для обычных людей. Его приводили богатые клиенты: чуток расслабиться, похвастаться мальчиком, а затем увезти либо в шикарную московскую квартиру, либо в загородный дом. Потом случалось всякое. Иногда все проходило нормально, но бывало, что Саша возвращался домой избитым богатыми психопатами и долго залечивал синяки. Игорь доплачивал ему «за экстрим» и водил к своим врачам, умевшим держать язык за зубами. По большей же части Саша тусовался в гей-клубах: как открытых, так и закрытых, для «своих». Как то место на Новой Риге, где он познакомился с Хейденом и Мурзиным. Эти клубы различались между собой по степени пафосности. Но, на взгляд, Саши, везде было одно и тоже. Бары, танцпол, несколько залов, приватные кабинеты, вип-зоны… Как говорил Андрей, с которым Саша жил некоторое время, «те же яйца, только в профиль». Paradise Lost был обычном местом времяпровождения пресыщенной московской тусовки, не знающей, куда девать деньги. Интерьеры были стильными, публика – богатой и пошлой. Саша двигался в разодетой, благоухающей дорогими ароматами толпе и ловил себя на мысли, что хочет поскорее уйти. Он то и дело чувствовал на себе оценивающие, похотливые взгляды, как мужские, так и женские. Он всегда это чувствовал, всей кожей. И это было ему неприятно, несмотря на профессию. Кстати, непосредственно в клубах он никогда не снимался, всех клиентов ему подбирал Игорь. Вдруг перед Сашей возник лысый бугай лет 35-ти. В белой футболке с золотым рисунком, подкачанный, но с уже наметившимся пузом. – Кого я вижу, – ухмыльнулся он. – Шурочка! Да, я смотрю, ты не бедствуешь, раз сюда пришла булками вилять? Что, свалила от Игорька, сучка похотливая? Саша смотрел на бугая безучастным взглядом. Но ум его лихорадочно работал. Он точно видел этого дебила. Да, точно. Пару лет назад Игорь три раза направлял его к этому бугаю, жившему в элитном доме на Кутузовском проспекте. Имени бугая он не помнил (да и незачем было), но помнил квартиру, отделанную в стиле «дворец фараона», то есть так, как в представлении владельца должен был выглядеть этот дворец. Стены были облицованы камнем «под гранит», повсюду было дохрена золотых или позолоченных вещей, вплоть до дверных ручек. На полу – тигровые шкуры, на диванах и сиденьях – покрывала с изображениями древнеегипетских богов. Было даже кресло, похожее на трон. Спальня была вся в позолоте, в золотых светильниках курилась сладковатая дрянь. Бугай расхаживал по квартире в набедренной повязке, сползавшей с пуза, и в замысловатой накидке на плечах. Хорошо хоть короны на голове не было. От Саши требовалось быть в кожаной сбруе и черных стрингах. Бугая следовало натереть благовониями, подать ему жратвы (на золотом подносе), ползать перед ним на коленях, после чего отправиться вместе с ним в «спальню фараона». В спальне… в спальне ничего особенного не происходило. Бугай приковал Сашу наручниками к спинке кровати (конечно, тоже позолоченной) и несколько раз его оттрахал, рыча от восторга. Хотя Саша не делал ничего особенного, просто лежал бревном, раздвинув ноги. Серые глаза невидящим взором смотрели в жирное лицо бугая, охреневшего от похоти и восторга. – Ты, бля, чудо, – повторял бугай. – Бля, какой же ты! Саша не знал, «какой» он, и ему это было безразлично. Клиент доволен, и достаточно. Мысли же его были далеко-далеко, скрытые туманными озерами серых глаз, на которые не мог наглядеться бугай. И там преображалась пошлая «древнеегипетская» обстановка, и Саша ступал на аллею сфинксов среди древних величественных храмов…

Бесстрастные, холодные созданья

С улыбками глядят сквозь времена.

Они давно мертвы. В них нет желанья.

Их миссия уже завершена.

Им нечего хранить. Руины храма

Не выдадут священных древних тайн –

Конец известен, только нет начала,

И до него уж не добраться нам.

И камни век свой тихо доживают,

Над ними тени прошлого витают,

Но грань времен нельзя преодолеть!

На наши заблужденья и догадки

Взирают сфинксы мертвые украдкой:

Разгадка тайны означает смерть!

Как ни странно, многие стихи Саши рождались именно тогда, когда его трахали клиенты. И чем омерзительнее был клиент, тем быстрее рождались стихи. Психика защищалась, унося его от мерзости происходящего в мир, скрытый туманами серых озер, в мир, куда никто не мог войти, в мир, где он был единственным повелителем. И сейчас Саша равнодушно смотрел на бугая, как будто видел его впервые. – Сколько хочешь? – спросил тот, сразу переходя к делу. – Давай! Я хочу еще раз тебя трахнуть! Забыл уже, сколько Игорь твой брал. Саша пожал плечами. Он действительно не знал, сколько Игорь брал с клиентов. Никогда этого не спрашивал ни у них, ни у Игоря. Столько, сколько давал ему денег Игорь, Саше хватало более чем. – Ну что умолк? Я ж знаю, кто ты! Ты ж ебешься как кошка! – продолжал бугай. Саша попытался пройти, но бугай крепко схватил его за плечо. – Отпустил, – спокойно процедил Саша. – Да ты… – начал было бугай. – Go away, piece of shit, – послышалось рядом. Саша обернулся. Рядом стоял рыжеватый блондин с холодными зелеными глазами. Прежде Саша его не встречал. Этот блондин, ясно, что иностранец, уступал бугаю и ростом и телосложением, но в его облике было нечто опасное, хищное, а холод в глазах был пугающим. Рыжеватый иностранец был одним из тех людей, на которых достаточно бросить взгляд, чтобы понять: с таким лучше не связываться. – Так бы и сказал, что тебя уже сняли, – пробурчал бугай и спешно ретировался. – Эрик, – произнес блондин, потягивая Саше руку. – Мне говорили о вас, – произнес Саша по-английски, пожимая руку своему неожиданному избавителю. – Но я не знал, как вас здесь найти. – Я сам вас нашел, – ответил Киллерс. – Вы принесли? Саша молча кивнул. – Отлично. Я буду рядом. Мне хотелось бы, чтобы вы говорили по-английски и я понимал смысл разговора. По-русски я знаю только бранные слова. – Этого более чем достаточно, – на лице Саши мелькнула улыбка. Киллерс повел его через шумные залы с гремящей музыкой и извивающимися на танцполе телами в погруженное в полумрак пространство вип-зоны. Они вошли в небольшую ложу на втором этаже, откуда был прекрасно виден зал с танцполом и сценой, где ближе к полуночи должно было начаться какое-то шоу. В ложе за столиком сидел Влад Силецкий. – Явился, выперд-губошлеп, – процедил он, увидев Сашу. – Speak English, please, – резко произнес Киллерс. В глазах Силецкого мелькнула злость. Саша молча уселся за столик. Стоять перед Силецким он не собирался. Что-то в Саше все-таки изменилось. Теперь Силецкий был в лучшем случае для него никем. В худшем – врагом. – Принес? – угрюмо спросил Силецкий по-английски. – Принес, – Саша смотрел на него своим фирменным «невидящим» взглядом. – Давай, – протянул руку Силецкий. – Сначала доказательства, что ты его отпустил. И мою расписку. – Бумажку эту туалетную можешь забрать, – Силецкий брезгливо бросил на стол лист бумаги, в которой Саша сразу узнал ту самую расписку на 500 тысяч евро. Саша взял расписку, достал зажигалку и тут же спалил дотла проклятую бумажку. – Теперь доказательства. – Флешку сначала, – угрожающе произнес Силецкий. – Пока не удостоверюсь, что ты отпустил его, ничего не получишь. – Это ты у Мурзина наглости насосала, блядина? – поинтересовался Силецкий. – Влад, заканчивайте разговор, – вмешался Эрик. – Киллерс, не указывайте мне, – процедил Силецкий. – Тем не менее, – на Киллерса отповедь Влада не произвела ни малейшего впечатления. – Не будем терять время. – Я хочу убедиться, что он принес флешку, – проговорил Влад. Саша вздохнул, достал черную флешку. – И что? – с сарказмом спросил Влад. Саша вынул из сумки маленький ноутбук, вставил в него флешку, повернул экран к Владу. Тот подался вперед, вперился взглядом. Перелистнул страницы. – Убедился? – спросил Саша. – Вроде оно, – неохотно произнес Силецкий. – Но… – Тогда идем, – холодно и четко произнес Эрик, и было в его голосе нечто, что заставило без слов подчиниться и Силецкого, и Сашу. Они прошли полутемными коридорами, спустились по лестнице и вышли на задний двор, заставленный дорогими иномарками. Возле черного минивэна стояли трое амбалов. Влад кивнул им. Они открыли дверцу, и Саша увидел Игоря. Тот лежал в неестественной позе, запавшие антрацитовые глаза горели страхом, полупарализованное лицо было перекошено. – Сашон, ты все сделал? – жалобно прошамкал Игорь. – Они же убьют меня! Саша сжал кулаки. Его раздирали противоречивые чувства: жалость и отвращение. – Забирайте красавца, – хмыкнул Влад. – А ты – давай флешку. Эрик кивнул двоим мужчинам в черном, стоявшим чуть поодаль. Они вытащили Игоря из машины и понесли его к серебристой «тойоте». Саша протянул Владу флешку. – Отлично, – процедил тот. – Ну а теперь, сученыш, залезай в машину. И без воплей. Твоя охрана осталась, с другой стороны, так что рассчитывать тебе не на кого. Саша не двинулся с места. Было даже не ясно, а слышал ли он слова Влада. Эрик не понимал по-русски, но и без слов понял смысл сказанного Силецким. – Сделка, – произнес он холодно. – Флешка в обмен на Сидюхина. – Я выполнил сделку, Киллерс, – с усмешкой процедил Влад. – Честно и до конца. А эта шлюха с яйцами понадобится мне для переговоров с Мурзиным. В машину его! Живо! – приказал Влад своим людям. Трое амбалов схватили Сашу и поволокли в минивэн. Но Киллерс в мгновение ока выхватил пистолет и приставил к голове Силецкого. – Отпустить! – скомандовал он. Амбалы, ни черта не понимавшие по-английски, замерли. Саша, которого держали за руки, не пытался вырваться. Лицо его было напряженным, но страха на нем не было. – Переведи им! – приказал Киллерс Силецкому. – Отпустите мальчишку!- просипел он. – Отпустите! Амбалы послушно выпустили из рук Сашу.

- Быстро туда, – кивком указал Киллерс Саше. – Тебя ждут.

Сам он и не подумал выпускать Силецкого. – Отпусти! – заскулил Влад. – Я отпустил мальчишку, теперь ты отпусти меня! – Отпущу, – сквозь зубы бросил Киллерс. – Когда буду уверен, что меня не изрешетят. Он сделал шаг назад, прикрываясь Владом. Саша стоял за спиной Киллерса. И тут он заметил человека, прятавшегося в тени за минивэном. В руках этого человека был пистолет, и он целился в Эрика. Саша рванул Эрика на себя, тот потянул Силецкого, раздался выстрел, и пуля попала Владу в шею, из которой брызнул фонтан крови. Амбалы открыли огонь, но тут уж среагировал Эрик, который рухнул на асфальт и прикрыл собой Сашу. Между тем стрельба шла уже с двух сторон, потому что на выстрелы охранников уже мертвого Силецкого пошел шквал огня с той стороны, куда унесли Игоря. Саша лежал, придавленный Эриком, а над ними свистели пули. Стрельба длилась всего минуту, хотя эта минута и показалась Саше вечностью. Потом все стихло. К ним подбежали. Саша поднял голову, увидел Владимира. За ним был кто-то высокий, но Саша не мог его рассмотреть. Прямо над ухом послышался стон Эрика. – Ты ранен? – спросил Саша. – В руку попали. Ерунда… Ты цел? – Ты цел? –раздался голос Владимира. – Я… да. – Живо в машину. Сашу за шкирку подняли на ноги и повели к стоявшим поодаль машинам, телохранители окружали его плотным кольцом. Раненого Эрика уводил в другую сторону высокий человек в черной куртке… На месте в лужах крови остались лежать мертвые Силецкий и его охранники. Через несколько минут зазвучали сирены приближающихся полицейских машин. *** – Ерунда, ты же видишь – царапина, – бормотал Эрик, в то время как высокий широкоплечий человек обрабатывал его рану в предплечье, покрытом рыжеватыми веснушками. Эрик был в брюках, его мускулистый торс был оголен. На человеке рядом с ним была только футболка и джинсы. Мужчина лет сорока, коротко стриженый, с едва заметной проседью. – Да, я вижу, ничего страшного. Просто промою и забинтую. Они находились в квартире в Марьиной Роще. Дом был элитным, с охраняемой автостоянкой, в подъезде дежурил консьерж. Но квартира выглядела необжитой. – Я здесь редко бываю, – поймав любопытный взгляд Эрика, пояснил мужчина. – Сам знаешь… – Знаю, – кивнул Эрик. – Теперь знаю. И… – Счастлив ли я? – темные брови поднялись, на чувственных губах появилась улыбка. – Я нашел лучшее, что мог найти. Если бы не было тебя. Их губы сблизились, они застыли в долгом поцелуе. – Я мечтал, что мы будем вместе, – проговорил собеседник Эрика. – Знаешь, тогда, в Сомали, я строил безумные планы. Как мы бросим все, смоемся далеко-далеко. В Австралию. Или в Южную Америку. Будем жить вместе, и чтобы никто не знал, кто мы и откуда. Только ты и я. Всегда. – Представь, и я об этом мечтал, – в обычно холодных глазах Эрика появилась грусть. – Бросить все, уехать с тобой. Но мы же оба знали, что это невозможно. Я хотел тебя забыть, очень хотел! Изменил свою жизнь. Открыл фирму. Жил работой, работой, работой.. А постоянного завести так и не смог. Пытался, но ни черта не получалось. Потому что это был не ты. Всякий раз не ты. А ты все не шел из головы, хотя я не знал, где ты, и что с тобой. Помнишь ли ты вообще обо мне. – Я всегда помнил. И… – Но все же у тебя есть постоянный… И не один, – едко сказал Эрик. – Это другое, – не повел бровью его собеседник. – Совсем другое. – Я сто… нет, миллион раз жалел, что мы тогда расстались, – проговорил Эрик. – Черт, почему? То есть понятно, почему. Нам нельзя было оставаться вместе. – А я иногда жалел, что мы вообще встретились, – тихо сказал его собеседник. – Я тогда увидел тебя… Ты был ранен, как сейчас. Мне сначала хотелось тебя прикончить. Но я заглянул в твои глаза. Нет, ничего кроме ненависти я в них не увидел. Ты бы выстрелил в меня сам, если бы мог. Правда? – Да, – спокойно сказал Эрик. – Правда. И я был уверен, что ты меня прикончишь. А ты стал меня выхаживать… Я тебя все спрашивал, почему? А ты говорил: не знаю. – Теперь знаю. И ты знаешь. – Давно ты меня обнаружил? – Когда закрутились дела в Чамбе. А потом ты приехал в Москву. Я не знал, как поступить. У меня… своя жизнь. У тебя – своя. – Но ты все-таки пришел. Из-за него? Темноволосый мужчина кивнул. – Когда я его увидел на фотографии и на видео, сразу подумал о тебе, – проговорил Эрик. – И решил, что у меня паранойя. Ты везде мне чудишься. – Неудивительно, – мужчина поцеловал Эрика в лоб. – Он знает? – спросил Эрик. – Нет. – Почему? Мужчина поморщился, покачал головой и ничего не сказал. Воцарилось молчание. – Я люблю тебя, – проговорил Эрик, и его холодные зеленые глаза засверкали словно изумруды, – всегда любил и люблю. И буду любить. Что бы ни было. Он обнял мужчину за плечи и прижался к нему, словно потерявшийся ребенок, который, наконец, нашел родного человека. – Люблю, люблю, люблю, люблю, – шептал он, уткнувшись в шею мужчины. – Я тебя… – тихо пошептал тот. Его крупные чувственные губы властно впились в губы Эрика, они оба принялись срывать с себя остатки одежды, и снова Эрик нырнул в объятия того, кого он так и не смог забыть. Эрик, несгибаемый и сильный, привыкший отдавать приказы, порой стоившие жизни многим людям, Эрик, не раз в жизни шедший под пули и лишь чудом остававшийся в живых, теперь Эрик был мягким, нежным и податливым, позволяя своему сильному, крупному партнеру со стальными мышцами обнимать себя, подставляя свое гибкое, поджарое тело для его поцелуев. Сильные руки мужчины ласкали член, мяли яички Эрика, и тот стонал, выгибаясь от наслаждения и осознания того, что это делает тот, кто до сих пор любит его, тот, кого он любил всегда, несмотря на годы и расстояния, тот, кого он всегда будет любить, потому что не может по-другому. – Ты… ты… как хорошо, что это ты, – бормотал Эрик. Его зеленые глаза расширились, потемнели, и в них как будто засверкали звезды африканского неба, когда они в последний раз были вместе в сомалийской пустыне, зная, что скорее всего им не придется встретиться. И сейчас та прекрасная и невыразимо печальная африканская ночь с ее звездами и ветром пустыни как будто возвращалась снова, и крупные южные звезды были сверкающим покровом их любви. Эрик выскользнул из объятий любовника, заставил его перевернуться на спину и взял в рот его крупный член – нежно и осторожно, пробуя его на вкус, лаская языком, целуя налившуюся кровью головку. Он так долго мечтал об этом, так часто видел это во сне, который неизменно заканчивался пробуждением, полным разочарования и холода. Сейчас он страшился, что все это будет лишь сном, прекрасным сном, который исчезнет без следа, и вновь наступят холодные безрадостные будни, которые можно заполнить разве что адреналином от риска, чтобы заглушить тоску в сердце. – Знаешь, – вдруг сказал Эрик, рассматривая член любовника и играя с ним, – я ведь еще вчера утром проклинал судьбу за то, что она занесла меня на Рождество в Москву. Чужой город, мерзкая погода. И я думал, что это – вся моя жизнь. Одиночество и холод. Я так думал еще вчера. А теперь думаю, что это самый прекрасный Новый год в моей жизни. Я обрел потерянный рай. И мне страшно, что такого больше не повторится. – Не бойся, – тихо сказал его любовник. – Не бойся. Лучше иди ко мне. Эрик легко, как кошка, вспрыгнул на кровать и оседлал крупного мужчину, лежавшего на спине. Тот протянул ему тюбик с лубрикантом и презервативом. Эрик губами лихо раскатал презерватив по вздыбленному члену, смазал лубрикантом и медленно принялся насаживаться. Он не сразу нашел нужную позу и не сразу крупный член стал входить в него. – После тебя там редко кто бывал, – виновато улыбнулся Эрик. – Я почти всегда был сверху. – С тобой я могу быть только сверху, – лицо мужчины помрачнело. – Мне другого и не нужно, – белозубо улыбнулся Эрик. Он, наконец, насадился на член, застыл, чтобы привыкнуть, закусив губу. – Узкий, – прошептал мужчина, – какой же ты узкий. – Считай, девственник, – шутливо улыбнулся Эрик, и мужественно задвигался. Да, ему было больно, боль была резкой, раздирающей, но одновременно она дарила счастье. Потому что он мог смотреть в глаза того, кого любил, о ком мечтал долгие 15 лет, безо всякой надежды увидеться. Эрик насаживался все глубже и глубже, резче и резче, он тонул в любимых глазах, его сводили с ума сильные руки, обхватившие его ягодицы, а он ласкал руками смуглое, сильное, поросшее красивыми волосками тело. Этому мужчине Эрик с легкостью и радостью отдавал первенство. Он хотел раствориться в нем без остатка, потому что любил. И сам был любимым. И когда его любовник с рычанием, сбросил его, опрокинул на спину, приподнял его таз и раздвинул ноги, Эрик едва не захлебнулся от восторга. Он смотрел на мужчину, который теперь был сверху и яростно вбивался в него, смотрел, как тот пожирает его взглядом, в котором была не столько похоть, сколько сумасшедшая радость и в которых, казалось, сверкали крупные звезды темного неба над Сомали. Любовник обхватил Эрика за плечи, заставил приподняться, прижимая к себе и одновременно оставаясь в нем. От прикосновения к животу – сильному, покрытому кубиками пресса, Эрик застонал, чуть заерзал и, не выдержав, со стоном излился. Его любовник сделал еще несколько рывком и зарычал, словно хищник, желающий растерзать добычу, вот только в глазах его была страсть – опьяняющая и всепоглощающая. – Люблю, люблю, люблю тебя, – прорычал он, опуская любовника на постель и тяжело падая на него. Они еще долго лежали вместе, не двигаясь. Телефон Эрика стоял на бесшумном режиме. Множились неотвеченные вызовы. Пять, десять, пятнадцать… И всякий раз на экране высвечивалось имя Йена Хейдена. *** Лондон, 31 декабря 2007 года Йен стоял у окна своей лондонской квартиры в Белгравии. Обычно оживленная улица в этот предновогодний день была пустынной. Шли к концу рождественские каникулы, сегодня ночью отгремят и отсверкают фейерверки в честь нового года, а затем… Затем тысячи, десятки, сотни тысяч людей потянутся к станциям метро, автобусным остановкам или автостоянкам, чтобы отправиться в офисы, на предприятия и так далее. Начнется обычная жизнь. Для кого-то счастливая. Для кого-то холодная и одинокая. Для кого-то похожая на темницу. Для кого-то полная свободы и ее ледяных ветров. Ибо свободы без ледяных ветров не бывает. На вершинах свободы всегда стоит лютый холод, и счастлив тот, кто не погибнет в этом холоде. Йен знал, что не погибнет. Но не знал, будет ли он счастлив. По крайней мере, сейчас в этот одинокий предновогодний день он точно не был счастлив. Уже 2 января ему предстояли важные встречи в Лондоне. Бизнес, бизнес, бизнес. Ради воплощения его надежд, его мечты. Эта мысль всегда придавала Йену сил, но теперь не радовала. Йен смотрел в лондонское небо – серое, но так непохожее на те глаза, что не давали ему покоя. Он отдал бы и свои надежды и свои мечты за то, чтобы всегда видеть эти серые глаза-озера, тонуть в их прозрачной глубине, зная, что никогда не доберется до дна таинственного мира, что жил в этих глазах. Раздался звонок телефона. Йен сначала даже не понял, кто говорит. Голос в трубке звучал на английском, но с чудовищным акцентом, причем человеку, говорившему, точнее, оравшему, явно не хватало словарного запаса, поэтому в трубке то и дело раздавались выражения, которые Йен, не раз бывавший в России, быстро идентифицировал как русский мат. Но все же, продравшись сквозь акцент, бессмысленные фразеологические построения и русский мат, Йен стал понимать в чем дело. И лицо его мрачнело все больше и больше. Звонил Силецкий-старший. Валентин Силецкий, отец Влада. С Силецким-старшим Йен встречался всего пару раз. Все дела с этим семейством он вел через Влада. Хотя тот не вызывал у Йена ничего кроме неприязни, и Йен предпочел бы никогда с Владом не встречаться. Но из воплей Силецкого-старшего выходило, что встречаться больше не придется. Владислав Силецкий был мертв. Силецкий-старший вопил, что Хейден вошел в сговор с Мурзиным и привлек Киллерса для того, чтобы тот организовал убийство Влада. А в качестве наживки использовал “шлюху Мурзина” и «педика-сутенера», в результате Влад был убит на задворках какого-то ночного клуба в Москве. Силецкий орал, что и Хейден, и Мурзин, и Киллерс заплатят за убийство его единственного сына и наследника. И что от «шлюхи Мурзина» и «пидора-сутенера» тоже не останется и мокрого места. Йен слушал этот поток брани и проклятий, продираясь сквозь ломаный английский и русский матерный Силецкого-старшего. Он мог бы сказать, что Силецкие первые повели себя вероломно, устроив нападение в Париже и атаку в СМИ. А также что Киллерс не является его сотрудником и действовал по собственной инициативе. Но было ясно, что объяснять что-либо Силецкому бесполезно. Поэтому Йен просто отключил звонок. И тут его молнией пронзила мысль: Саша! Саша! Силецкий ведь сказал, что Саша был на месте перестрелки… Что с ним?? Йен тут же позвонил Саше. Он звонил по двум известным ему мобильным номерам, но оба номера молчали. Молчал и телефон московской квартиры Саши. Саша… где он??? Йен принялся звонить Эрику, но и телефон Эрика молчал. Йен проклинал Эрика последними словами, потому что именно Эрик заварил эту кашу. Когда выяснилось, что Сидюхина похитили, Йен вовсе не настаивал на его поисках. Черт с ним, главное, чтобы с Сашей было все в порядке! Он тогда получил от Силецких гарантии, что Сашу не тронут. Но Эрик повел себя более чем странно. Сначала он вполне логично пытался отмахаться от операции по вывозу Сидюхина из России, говоря, что это напрасная трата времени, сил денег и так далее. Йен был с ним согласен, но он дал обещание Саше. А потом, когда все изменилось и судьба Сидюхина перестала интересовать Йена, Эрик, нывший, как ему плохо и одиноко в Москве, вдруг возжелал во что бы то ни стало довести дело до конца. И даже не поставил Йена в известность о том, что организует встречу Саши с Силецким-младшим! Какого черта? Эрик всегда действовал согласованно с Йеном, что произошло там в Москве, какая муха его укусила?? И что теперь? Где Саша, что с ним?? Из слов Силецкого выходило, что Саша жив. Но он где сейчас? А если он в руках у взбешенного Силецкого? Йен метался по комнате словно раненый тигр. Еще немного и он начал бы крушить мебель. Попытки взять себя в руки ни к чему не приводили. Саша, Саша, где ты, где?? Йен пытался дозвониться и до детективного агентства в Москве. Но было 31 декабря, вечер. Понятно, что русские уже начали выпивать, ибо для них Новый год куда важнее Рождества, и детективы не исключение. Номера молчали. Оставался один выход. Унизительный. Йен никогда бы на это не пошел, но понимал, что если не засунет свою гордость в задницу, то просто сойдет с ума. Он набрал номер Мурзина. Не слишком рассчитывая, что тот ответит. И действительно, тот не ответил. Йен долго слушал далекие, длинные гудки, а затем в ярости запустил телефоном в стенку и разразился отборными ругательствами. Потом подобрал телефон, отправил Мурзину sms: «Что с Сашей?» и бессильно рухнул в кресло. Последний час, должно быть, стоил ему нескольких лет жизни. И тут телефон ожил и зазвонил. Йен не поверил своим глазам. Мурзин! – С наступающим Новым годом вас, мистер Хейден, – голос Мурзина был спокойным, в нем не чувствовалось насмешки. – Я получил ваше послание с вопросом. Не беспокойтесь, с Сашей все в порядке. Он не пострадал. – Он мог погибнуть! – Мистер Хейден, ваши упреки оставьте, пожалуйста при себе. – Где сейчас Саша? – В двух шагах от меня, – теперь в трубке раздался смешок. – Спит. – Спит? – в Йене закипела ярость. Ярость от того, что Саша спит рядом с Мурзиным. – Да, – спокойно подтвердил Мурзин. – Происшедшее стало для него сильным потрясением. Он уже второй раз за две недели оказывается на линии огня. – Он… в порядке? – голос Йена вздрогнул. – Да. Ему дали снотворное. Но через пару часов я его разбужу, нам пора будет встречать новый год, – голос Мурзина звучал совершенно обыденно. – Я хочу удостовериться, что с Сашей все в порядке, – заявил Йен. – Хейден, кажется, вы перепутали меня с кем-то из ваших сотрудников, – невозмутимо произнес Мурзин. – Напоминаю, что ничем вам не обязан. – А я напоминаю вам, что Саша оказался в опасности из-за вашего конфликта с Силецкими! – резко возразил Йен. – Хейден, давайте воздержимся от истерик. Я сообщу Саше о вашем звонке. Если он захочет, то позвонит. К тому же, есть повод: поздравить вас с новым годом. От вас, кстати, мне поздравлений, видимо, не суждено дождаться, – едко заметил Мурзин. – Боюсь, с моей стороны это было бы неискренне, – бросил Йен. – Согласен. Но, Хейден, как бы там ни было, я хочу сказать вам кое-что вполне искренне. До сих пор был конфликт между нами. А сейчас началась тотальная война всех против всех. Я, вы, Силецкие, Нбека, французские власти, еще кто-то… Все воюют против всех. Я старше вас и видел больше. Поверьте, в таких войнах побеждают те, кто в них не участвует и ждет момента, когда враги обескровят друг друга. Мы с вами уже оказались вовлечены в эту войну. Да, мы с вами войдем в клинч. Возможно, даже в смертельный. Но обещаю вам одно: я сделаю все, чтобы Саша был в безопасности. И прошу вас, чтобы вы со своей стороны сделали тоже самое. – Обещаю, – тихо произнес Йен. – Это я вам обещаю.

====== 19. В НОВОГОДНЮЮ НОЧЬ ======

ГЛАВА 19. В НОВОГОДНЮЮ НОЧЬ Москва, 31 декабря 2007 года – Как ты обычно отмечал Новый год? – поинтересовался Старший, когда Саша перестал что-то быстро писать в блокноте и уставился в темноту за окном. Этот дом не украшали к новому году. Никаких гирлянд. Никакой елки. Саша, слегка заторможенный после сильной дозы снотворного, хлопал ресницами, глядя на написанное в блокноте. Стихи часто приходили к нему во сне. Но не целиком. Отдельные строки, иногда строфы. Но всегда не хватало либо строк, либо слов. И Саша пытался найти нужные слова, чтобы заполнить лакуны. Иногда нужные слова и строки не находились долго. Саша, конечно, мог быстро заполнить эти пробелы чем-то более-менее подходящим, но он называл это «заплатками». И искал нужные, точные слова, которые должны были там быть. Он мог не знать, какое именно слово ищет, но когда оно приходило (иногда спустя дни, а то и недели), то сразу понимал: вот оно! То самое слово! Поэтому Саша не слишком рвался писать тексты для музыкальных композиций, поскольку текст надо было сдать к определенному сроку. Саша сдавал, но в этих текстах оставались те самые «заплатки». А истинные слова приходили потом. Порой, когда песня уже звучала в эфире. И Сашу это всегда ранило. Хотя ему и говорили, что «всё супер, зашибись, круто!», но он-то знал, что это не так. И потому почти никогда не слушал FM-станции, на которых крутили песни с его текстами. Слова-заплатки резали по сердцу. Но сейчас был тот редкий случай, когда Саша был уверен: все слова на месте. Те самые, нужные именно здесь.

Снег и ветер, мертвые сугробы,

Пьяный свет ослепших фонарей,

Тьма на небесах как крышка гроба,

Ужас бледных и коротких дней,

Стынет все в безвольном напряженье,

Под ногами хлюпает вода,

Снег и ветер, белое круженье,

К горлу подступает тошнота,

Сном тяжелым люди засыпают –

Здесь не бродят ласковые сны!

Лишь огни по городу блуждают,

По просторам мертвой тишины…

Старший внимательно смотрел на него. Вчера, когда Сашу привезли в дом после перестрелки в центре Москвы, парня трясло. У него не было истерики. Был застывший взгляд широко распахнутых глаз и трясущееся тело. Он ничего не говорил. На вопросы и просьбы реагировал молча: мимикой, жестами. Это было странно: Саша на удивление спокойно пережил и убийство телохранителей в Париже, когда пули просвистели едва ли не в полуметре от него, и сцену пытки и казни Ефимова… Казалось, это не затронуло его таинственный мир в глубине серых озер. Но происшедшее накануне почему-то стало сильным потрясением для Саши. И теперь, когда он вроде бы пришел в себя и принял обычный отрешенный вид, Старший пытался его расшевелить. – Как ты встречал Новый год? – повторил он, кладя руки на плечи Младшего. Тот вздрогнул, как будто очнувшись от наваждения. – В детстве – всегда вдвоем с мамой, – сказал он, словно с трудом припоминая. – Только она и я. Мама вообще в гости редко ходила и меня не пускала. И у нас гости редко бывали. Мы смотрели телевизор, потом ложились спать. А потом… потом один раз я с Игорем встречал. Все остальное – с клиентами. Ни один мускул не дрогнул на лице Старшего, но он проклял себя за глупый и неуместный вопрос. Однако Саша был совершенно спокоен. – С Игорем было хорошо. Я тогда жил у него и думал… что так будет всегда, – говорил Саша. – С клиентами по-разному было. Один раз была сессия, когда все были в коже и красных колпаках. По-дурацки выглядело, но в целом нормально. Один раз клиенты напились и пытались трахнуть меня без презерватива. Я упирался. В общем, они вышвырнули меня на улицу в три часа ночи. Еще как-то раз меня… – Достаточно! – прервал его Старший. – Просто скажи, ты любишь Новый год? – Раньше любил, – сказал Саша. – Когда маленьким был. Ждал чуда. Как все дети. А потом разлюбил. Ничего интересного. Пьянка и головная боль наутро. И подарки новогодние я терпеть не могу, – неожиданно добавил он. – Я вообще подарки не люблю. Ни дарить, ни получать. Редко можно угадать, что действительно нужно человеку. И редко, когда угадывают, что ты действительно хотел бы. А я никогда ничего и не хотел. И надо улыбаться, делать вид, что счастлив… А затем положить на полку и забыть. Старший слушал с улыбкой. Он улыбался не рассказу, а тому, что Младший вышел из состояния оцепенения и даже разговорился. С Младшим это случалось нечасто. – Я тоже не люблю Новый год, – сказал Старший. –В семье его редко встречал, да и семья была – одно название. Чаще в командировках. А где-нибудь под африканским небом – на Новый год либо все бухают, либо на боевом дежурстве. Никогда не нравилось мне все это. Но я не знал, что ты не любишь подарки. И подарок все-таки приготовил. – Не надо, – умоляюще произнес Младший. – Прошу тебя, не надо! В глазах его действительно была мольба. – Я… я сам не думал о подарке тебе! – выпалил Младший. – Ты уже сделал мне подарок, – произнес Старший. – Принес в подарок себя. И то, что ты не предал меня, хотя мог. То, что ты любишь другого, но живешь со мной. Я ценю это. Поверь. – Тогда и ты уже сделал мне подарок. Ты послал людей, которые спасли меня вчера… Старший нахмурился. – Там все сложно. Очень сложно, – неопределенно махнул он рукой. – Но, знаешь, маленький подарок у меня все-таки есть. Возможно, странный. Звонил Хейден. Он волновался за тебя. Сам понимаешь, мне его звонок не доставил радости. Но я ему пообещал, что если ты захочешь, то позвонишь. По скайпу. Чтобы он лично убедился, что ты жив-здоров. Звони, я не буду присутствовать при этом. Да, и гарантирую, что разговор подслушиваться не будет. Решай сам. С этими словами Старший встал и покинул комнату. Саша прикусил губу. Старший упорно гнул свою линию, вынуждая его принимать решения. *** Москва, ночь на 1 января 2008 года – Как хорошо, что ты сегодня свободен, – пробормотал Олег, обнимая Владимира. Они лежали в постели в небольшой квартире где-то в Кунцево на западе Москвы. – Да уж. Вас-то он на Новый год отпускает. Не любит этот праздник. А у нас, телохранителей, служба день и ночь, – вздохнул Владимир. – В этот раз повезло, он внеплановый выходной дал всем, кто вчера в той перестрелке был… – Ты же мог погибнуть, – прошептал Олег, прижимаясь к Владимиру. – Ты мог погибнуть из-за этого сучонка… Как же я его ненавижу! – Да брось ты! – пожал плечами Владимир. – Ну да, он больной на всю голову, так вы все больные. Что Мурзин, что вы с Мишкой. Устроили себе донжон… Ну, каждый сходит с ума как хочет. А этот Сашка, он же безобидный. – Безобидный?? – приподнялся на локте Олег, и его глаза превратились в узкие щелки. – Безобидный??? Да эта тварь, которая годами за деньги подставляла свою жопу кому ни попадя, теперь меня кнутом хлещет! – Олежек, да уймись ты, – лениво потянулся Владимир. – Никто тебя у Мурзина насильно не держит. Не нравится –уходи. Я бы и не прочь был, чтобы ты ушел. Надоело тайком встречаться… – Ты не понимаешь! – в голосе Олега зазвучали истерические нотки. – Там я на месте! На своем месте! И потому я там! Если я оттуда уйду… – А со мной ты не на месте? – с сарказмом спросил Владимир. – Не на месте? Кто я тогда для тебя? Кто? – Ты тот, кого я люблю, – с жаром сказал Олег, прижимаясь к широкой груди Владимира. – Ты! А Старшему я служу. Пойми, я не могу ни без любви к тебе, ни без службы ему. Ну вот такой я, да! – Не понимаю я вас, ебанутых, – добродушно сказал Владимир. – Сами себе навыдумывали херни всякой и теперь маетесь… – Но ты ведь меня любишь, а? – заглядывая в глаза любовника, спросил Олег. – Скажи, что любишь! – Да я сто раз говорил, что люблю. Если б не любил, стал бы я своей жопой рисковать. Мурзин, если узнает, точно порвет! И тебя, и меня. – Порвет, – тихо согласился Олег. – Вот ты скажи мне, что за хрень такая. Ведь у Мишки есть кто-то, я знаю! И шеф не против. А мы? – Есть разница, – вздохнул Олег. – Старший разрешает нам быть верхними с другими, но никогда нижними. Нижними мы можем быть только с ним. А теперь еще и с этим, – лицо его снова перекосилось, – сучонком. Про Михаила он знает, что тот никому не позволяет быть верхним, кроме Старшего. А мне он никогда не поверит, что я могу быть верхним. Он же видит меня насквозь! Если я скажу, что сплю с тобой, он сразу порвет меня на куски… выгонит. А я не хочу! – Ебанаты, – констатировал Владимир. – Думаешь, мне приятно делить тебя с Мурзиным, а теперь еще и с Сашкой? Об этом ты подумал? – Да я бы этого сучонка сам в клочья порвал, – зашипел Олег, на которого одно имя Саши действовало как красная тряпка на быка.

- А что, Мишка, значит, этому Сашке тоже отдается? – вдруг спросил Владимир. – И Сашка тоже херачит его по жопе?

– Ага, если бы! – с досадой бросил Олег. – Михаила он даже пальцем не трогает. Все мне достается! – Ну, ясно, ты ж моложе Мишки… – Да не в этом дело! Там что-то другое. – Что? – с интересом приподнялся на локте Владимир. – Ты что, хочешь сказать, что Сашка втюрился в Мишку? Олег пожал плечами. – Не знаю. То, что у них ничего не было, это стопудняк. Да ты и сам со своими видеокамерами это знаешь. Но я ж чувствую, что и Мишка к нему неровно дышит, и этот сучонок почему-то его щадит, а на мне отыгрывается! – Совсем в вашем мире ебанутых все перепуталось, – заметил Владимир. – Знаешь, мне шефа даже жалко. Его же никто не любит! Ты любишь меня, Мишка – то ли Сашку, то ли еще кого-то. А Сашка и не скрывает, что пускает слюни на этого мудилу Хейдена. А вот Мурзина никто не любит. Все вроде служат ему, всеми он командует… Вот, блять, создал себе мирок по вкусу: саб, рабы, донжон. И что? Да ничего! Может, ему любовь и никаким хером не облокотилась, да только она всем нужна. На самом деле всем, – мрачно закончил Владимир. Воцарилось молчание. – Послушай, – зашептал Олег, – послушай. Все было хорошо, пока он не подобрал эту шлюху. И не просто подобрал, он же этого сучонка над нами поставил. А этот сучонок меня точно загнобит. Или нашепчет на меня Старшему, и тот выгонит меня… – Ты у шефа уже много лет, куда он тебя выгонит, – усмехнулся Владимир. – Разве что нас с тобой спалит. Но тогда уж нам обоим пизда, однозначно. – Он сживет меня со свету, – упрямо проговорил Олег. – Я знаю. Нам двоим там не ужиться. Мне нужно, чтобы его не было в доме. – Ты чего это задумал, а? – недобро прищурился Владимир. – Пока не знаю. Но его не должно быть в доме, – зло процедил Олег. – Слушай, Олежка, остынь… Что ты на него взъелся? Я в эти ваши игры не играю, но я так понимаю, что Сашка никаких правил не нарушает, когда… – А, так тебя устраивает, что он хлещет меня по заднице? Трахает меня? Да? – вскинулся Олег. – Блядь, да я уже говорил тебе: нет! Меня вообще все это не устраивает. Не устраивает, что ты в этом донжоне сидишь и дрочишь! Да, не люблю я это ваше садо-мазо! Не мое это! Но тебя люблю! И потому терплю всю эту поебень! И еще потому что знаю: тебя-то Мурзин отпустит, а вот меня – никогда! Потому что я с ним не еблей, я с ним трупами повязан, понял? Отпустит он меня только с пулей в затылке! – Я знаю! – прошептал Олег, еще крепче прижимаясь к любовнику. – Знаю, все понимаю. Я люблю тебя, люблю больше жизни. Поэтому нарушаю все правила, живу в страхе, что про нас узнают… Но я не могу иначе, не могу! Потому что люблю тебя! И потому что без этого донжона я свихнусь! Ты ведь знаешь, у меня до того, как я Старшего встретил, был сдвиг… Я в дурке три месяца провалялся. Старший меня удерживает от безумия. Мне врачи не помогли, никто. А он – помог. Тем что повелевает. Запрещает. Наказывает. Если бы не это, я снова… Даже ты меня не сможешь удержать, хоть и любишь. Мне тоже некуда деваться, как и тебе! За все надо платить, даже за нашу любовь, вот мы и платим. Но я не хочу платить еще и этой мелкой шлюхе! Мне плевать, пусть Старший его трахает, пусть делает что хочет, но я не хочу повиноваться этой глазастой бляди! Он ебанутее всех нас вместе взятых, понимаешь? И он опаснее всех! – Кто? Сашка-то? – фыркнул Владимир. – Да он безобидный как мошка! – Нет, ты не понимаешь, – с жаром возразил Олег. – Не понимаешь! Это он только кажется безобидным, мальчиком не от мира сего, который сочиняет никому не нужные стишки … На самом деле он опасен! Я чувствую! Да не просто чувствую, вижу! И ты раскрой глаза! Он же прибирает Старшего к рукам! Шаг за шагом, день за днем! Тот и сам не замечает, как все больше транслирует волю этой шлюхи! Перед тем как отдать приказ, он всегда смотрит на этого сучонка… Считывает его. Понравится тому или нет? А сучонок становится все более властным. Может, он даже сам этого не понимает. Но это он пока котенок, но он же станет львом однажды! – Львом? Сашка-то? – Владимир заржал. – Олежка, да тебе точно снова в дурку пора ложиться! У тебя, бля, приступ паранойи, шизы и всего остального сразу! – Надо убрать его! – продолжал твердить Олег. – Убрать! Что угодно сделать. Подставить как-то, чтоб его выгнали, похитить, убить… – Да заткнись уже, – лениво бросил Владимир – Знаешь, что надо сделать? Сказать Сашке, чтобы он жопу твою выдрал, как следует. До поросячьего визга. Тебе полезно. Ты все равно жопой думаешь, а не головой, вот, может, она и думать научится. – Этой бляди не должно быть в доме, – упрямо произнес Олег. – Слушай, любимый, – Владимиру, похоже, надоело слушать стенания любовника, он схватил его за волосы, обхватил изящный, мускулистый торс и прижал к себе. – Выбрось все это из своей красивой, но дурной башки. И из жопы это говно вымой. Если Мурзин и впрямь так запал на Сашку, а похоже, что так и есть, то пусть лучше так и остается. Иначе Мурзин тоже башкой поедет, а только этого нам и не хватало. Ты же знаешь, на что он способен! Если он узнает, что это ты Сашку подставил или что-то такое сделал, то он тебя не просто выгонит. Он тебя лично будет поджаривать, а потом заживо расчленять, медленно и мучительно. Поэтому не перечь Сашке. Он, пусть и ебанутый, но нормальный. В том смысле, что не выебывается, живет себе тихо, стишки сочиняет. А то, что он тебе жопу дерет, так ты сам виноват. Уж извини. Короче, закрыли тему. Блядь, Новый год на дворе, народ радуется, а мы тут с тобой пургу несем! Заебало. А ну, вставай раком. Продрать тебя надо, а то жопа твоя, похоже, мхом заросла. А ну давай! Олег с готовностью подчинился, подставляя любовнику красивую, подтянутую задницу. Тот с удовольствием ощупал, погладил и слегка пошлепал изящные ягодицы. – У, бля, сам бы сейчас плеткой по тебе прошел, – проурчал Владимир. – Да нельзя, следы останутся, Мурзин потом паштет из тебя сделает. Он раскатал по члену презерватив и принялся входить в любовника, уже растянутого. Тот чуть дернулся и застонал от боли, но тут же шире расставил ноги, открывая Владимиру вход. – Люблю я тебя, – тихо прорычал Владимир. – Хоть ты редкая злобная сучка, Олежка. Но вот люблю. Люблю. Люблю! Каждое слово «люблю» сопровождалось резким движением, от которого стройное, мускулистое тело Олега вздрагивало, он стонал, выгибал спину и запрокидывал голову. – Да. Да. Да! Глубже! – стонал он. – О да, вот так! Давай! Давай! Владимир наяривал все резче и все быстрее, пока не излился в любовника. Он повалился на Олега, тяжело дыша. – Я в тебе еще побуду! – прошептал он. – С Новым годом, любимый. Как встретишь, так и проведешь. Я встретил со своим хуем в твоей жопе. Хочу, чтобы весь год так прошел… – Пошляк, – промурлыкал Олег, блаженно жмурясь. Пусть он и не кончил, но его сводило с ума счастье от присутствия в нем человека, которого он любил. И который любил его. И еще Олег знал, что все равно сделает по-своему. Избавится от мелкой шлюхи. И Владимир прикроет его. Никуда не денется. Все получится. И все будет хорошо. *** Подмосковье, ночь на 1 января 2008 года – Саша? – лицо Йена было на экране монитора. –Господи, как я рад! Ты в порядке? – Как видишь. – Я убью Эрика! Своими руками убью! Он не должен был тебя подставлять! – Йен, пожалуйста, – на лице Саши появилось умоляющее выражение. – Не надо! Эрик, наоборот, пытался защитить меня… – Все равно! Это была авантюра. – Йен! – серые глаза смотрели на Хейдена, и в их прозрачности вдруг появилось что-то, чего Йен прежде не замечал. – Йен, нет. Эрик не причем. Я все равно встретился бы с Силецким. – Саша, ты сумасшедший. – Ну и что? – спокойно пожал плечами тот. – Меня это нисколько не пугает. – Зато меня пугает! Я люблю тебя! – Я тебя тоже! – вырвалось у Саши, и он бросил боязливый взгляд на дверь, за которой скрылся Старший. – Мы же можем быть вместе! Можем! И только твоя помешанность на рабстве не отпускает тебя! – Йен на экране стукнул кулаком по столу, на которой стоял его лэптоп. Откуда-то донеслись звуки разрывов. – Ты где сейчас? – спросил Саша. – В Лондоне. Это фейерверки. Новый год. – И ты один? – Да. Один, – с неким упреком произнес Йен. – Но хотел бы быть с тобой. А ты сейчас у этого своего… Господина? Повелителя? Старшего? Как ты там его называешь. – У него, – просто ответил Саша. – Я все сделаю, чтобы тебя забрать, – решительно произнес Йен. – Не надо, – теперь уже в голосе Саши прозвучала неприкрытая властность, которой никогда прежде не было. – Нет. Мы с тобой много раз говорили об этом. Нет. – Саша, ты многого не знаешь, – со вздохом сказал Йен. – Начинается война. Тотальная война. На уничтожение. И ты тоже под ударом. Тебе вообще сейчас лучше быть не с этим… Мурзиным. И даже не со мной. Тебе лучше уехать. Спрятаться на время. Это все рано или поздно закончится. Но сейчас я боюсь за тебя, пойми! – Не беспокойся, у меня сильная охрана, – улыбнулся Саша, и у Йена заныло сердце при виде этой улыбки. Саша так редко улыбался! – Ты не понимаешь. Послушай, я сумею тебя спрятать! В конце концов, спрятал же я этого… Сидюхина, – с отвращением произнес Йен. – Где он сейчас? – с беспокойством спросил Саша. – В безопасности. Первоначально его планировали перевезти во Франкфурт, но Силецкие могли отследить маршрут. В последний момент я решил все переиграть. Самолет с ним приземлился во Франкфурте, но вместо того, чтобы везти его в госпиталь, его посадили в другой самолет и отправили в клинику под Зальцбургом. Чтобы запутать следы. Не переживай, это одна из лучших клиник в мире, ничуть не хуже франкфуртского госпиталя. Я обещал тебе, и я выполнил обещание. – Спасибо, – тихо сказал Саша. – Видишь, я на все готов ради тебя! – глаза Йена горели огнем решимости. – И я хочу, чтобы ты мне, наконец, доверился! Пойми, Саша, я не стану навязываться. Я просто хочу, чтобы ты был в безопасности. И ты сам сделаешь выбор. При этих словах Йена Саша поморщился так болезненно, словно его со всей силы саданули по только-только переставшей кровоточить ране. – Не надо, – сказал он умоляюще. – Не надо, прошу. Я… я не готов. – Саша, ты будешь счастливым, – Йен, подался вперед, словно хотел пролезть через экран ноутбука. – Ты будешь счастливым, и только со мной. Тебе нравится жизнь взаперти только потому, что ты не знал другой жизни! Тебя с детства запугали, внушили, что без чьей-то властной руки ты погибнешь. Но это чушь. Мир совсем не так опасен. В нем можно жить и радоваться! – Я и так радуюсь, – серые глаза были спокойны и прозрачны, – я радуюсь. У меня есть свобода, которой ты не замечаешь. И которой нет у тебя. – Саша… – Йен, еще раз с Новым годом тебя! Я хочу, чтобы этот Новый год был не таким ужасным, как мы ожидаем. Чтобы все было хорошо. У тебя. У меня. У всех… – Саша, я люблю тебя! – Я тебя тоже, – произнес Саша и отключил скайп. Он задумчиво посмотрел в окно. Шел снег. Первый снег в новом году. Белый и чистый. И Саше захотелось, чтобы этот снег накрыл прошлое с его кошмарами, грязью и похотью, слезами и кровью. Чтобы все стало иначе. Раз и навсегда. Рука снова потянулась к блокноту:

И падал снег, и темная стена,

Холодная, с разводами сырыми

Молчанием глухим была полна.

И падал снег за окнами моими.

И ветер выл о чем-то о своем –

Больной слепец в просторах необъятных,

И призраков был полон старый дом –

Теней, давно ушедших безвозвратно!

И песнь лилась. В полночный мрачный час,

Когда времен таинственные зыби

Неразличимы для усталых глаз,

Струилась песнь ручьем по черной глыбе

Надежд окаменевших. И опять

В душе рождалась воля побеждать!

В последнюю строчку Саша не верил. Это была «заплатка», на место которой однажды придут истинные слова. Никакой «воли побеждать» Саша не чувствовал. Напротив, он вступал в Новый год вымотанным до предела, обессилевшим, полным тревог, которые пытались отравить его тайный мир. Саша не врал, когда говорил, что не любит Новый год. И этот Новый год был совсем уж мрачным. Не было надежд, не было покоя. Покоя. Саша вдруг заскулил как брошенный щенок. Сейчас, именно в эту самую минуту, ему до слез захотелось почувствовать себя защищенным от холода, что пытался проникнуть в его окно, от зла, бушевавшего в ночи, от призраков, от грозных видений грядущего – ото всего. Защита, тепло и ласка! Саша с трудом встал. Затянутое в сбрую молодое, тренированное тело казалось ватным. Нет, у него не было температуры. Может быть, сказывалось остаточное действие снотворного… Внезапный душевный упадок, от которого не получалось укрыться даже в собственном тайном мире, опустошал его. Саша еле-еле нашел в себе силы добраться до кровати и рухнул на нее ничком. – Помогите мне! – жалобно простонал он в подушку, не веря, что кто-нибудь его услышит в бескрайней, полной холода, мрака и зла вселенной. – Помогите! По телу пробегали судороги страха и отчаяния. – Помогите! – вновь пробормотал Саша. – Тебе плохо? – послышалось над ним. Сильные руки взяли его, бережно перевернули на спину. Саша увидел темные глаза Старшего. – Что с тобой, мальчик мой? – Старший пристально всматривался в широко распахнутые серые глаза, смотревшие на него с мольбой и надеждой. Саша молча протянул к нему руки, словно беспомощный ребенок. Тот опустился, сжал в объятиях, чувствуя, как трепещет под ним теплое, сильное, молодое тело. – Понимаю, – прошептал он, целуя потянувшиеся к нему доверчивые пухлые губы. – Понимаю, мальчик. Все это слишком тяжело для тебя. Слишком. Ты просто очень устал. Очень. И ты боишься. Старший не задавал вопросов, он констатировал факты. Точно. Безошибочно. И Саша молчал, чувствуя, как к нему возвращается покой и чувство защищенности. Абсолютной защищенности. Это чувство не мог дать ему никто, даже Йен (Йен – меньше всех). Только Старший. Своим присутствием. Взглядом темных глаз. – Ты еще слаб, – шептал Старший. – Но ты понемногу становишься сильнее. Ты пока этого не осознал, но в тебе пробуждается то, о чем ты и не подозревал. Изменяться всегда тяжело и больно. Рождение нового – это всегда муки. Так мучается женщина при родах. Но затем она становится счастливой. Ты меняешься. В тебе рождается новое. Ты мучаешься, но это пройдет. Я с тобой. Я помогу тебе. Со мной ты будешь в безопасности. Саша доверчиво уткнулся носом в теплую, сильную грудь. Он и впрямь чувствовал себя в безопасности, растворяясь в силе и мощи Старшего, становясь его частью. Нераздельной. Он почувствовал, как Старший осторожно входит в него. Саша широко распахнул глаза, чуть приоткрыл рот и слегка раздвинул ноги. Старший, всегда демонстрировавший силу и резкость, в этот раз входил в него удивительно осторожно и необычайно нежно. Саша благодарно улыбнулся. Старший делал именно то, в чем сейчас нуждался его саб. Он ласкал грудь Младшего, осторожно и нежно прикусывал напрягшиеся соски, хотя обычно любил их резко скручивать, ласкал мускулистое тело, ставшее таким податливым, поигрывал со вставшим членом своего Младшего и входил все глубже, но очень плавно, аккуратно, словно давая понять, что сабу нечего бояться, что с ним Старший, который защитит, утешит, приласкает. Неожиданно серые глаза наполнились слезами, как будто серые озера вышли из берегов. И это были не слезы боли или страха, это были слезы радости, счастья, благодарности. Это завело Старшего еще сильнее, он наклонился, приподняв саба за мускулистые плечи, и принялся зацеловывать его слезы – такие соленые, и такие прозрачные. – Малыш, малыш, – шептал он, хотя в его объятиях был молодой, мускулистый мужчина. Но его глаза, его слезы… В этом было что-то удивительно трогательное, беззащитное, доверчивое, и давно зачерствевшее сердце Старшего готово было разорваться от любви и даже умиления. Старший не терпел сюсюканья и розовых соплей, но сейчас его саб сейчас нуждался именно в нежности, и он мог ему дать эту нежность. Спокойствие. Безопасность. Он действовал, плавно, продолжая ласкать тело, по которому начинал пробегать трепет удовольствия. Блестящие от слез глаза все больше наполнялись радостью и желанием, с губ срывались тихие стоны, нежные руки ласкали плечи Старшего. А Старший взялся за член саба и стал водить по нему руками, тоже медленно, ласково и осторожно, понемногу ускоряя темп и чувствуя, как начинает содрогаться молодое тело, предчувствуя скорую развязку. Наконец, белая струя тяжело выплеснулась на покрытый ровным загаром живот, глаза саба закатились, он обмяк. Старшему очень хотелось самому кончить, но видел, что сабу нужен покой. Покой. И он подарит ему покой, это будет слаще собственного оргазма. Оргазм подождет, а его мальчик слишком измучен. Нервное напряжение не могло пройти бесследно. Саб должен набраться сил. Они ему потребуются. Наступивший год, приветствовавший землю падавшим за окном белым снегом, будет вовсе не таким белым и пушистым. Год будет полон борьбы, сражений, боли… и крови. Да, он постарается уберечь своего молодого поэта от самого страшного, он будет беречь его, как берегут хрупкий оранжерейный цветок. Но мальчику придется нелегко. Старший это хорошо понимал. Мальчик должен набираться сил. Потому что может наступить момент, когда ему придется защищаться самому. И он, Старший, обязан научить этому Младшего. Чтобы тот не сломался и не погиб. Не попал снова в чьи-то жадные, липкие ручонки. Он все сделает, чтобы его хрупкий цветок рос и украшал этот мир. Мир, которого он так боится.

====== 20. СКАНДАЛ В СТРАСБУРГЕ ======

ГЛАВА 20. СКАНДАЛ В СТРАСБУРГЕ Страсбург, январь 2008 года Йену и раньше доводилось бывать в огромном здании, где располагались Совет Европы и Европарламент. Это здание напоминало ему не то вертолетный ангар, не то цементный завод. Правда, Йен ни разу в жизни не бывал на цементном заводе, но храм европейской демократии почему-то вызывал у него именно такую ассоциацию. И еще Йена бесило то, что это здание было настоящим лабиринтом, в котором без опытного провожатого сориентироваться было невозможно. Ну, разве что по компасу. Хейден прибыл в Страсбург, чтобы принять участие в конференции «Мировые корпорации и демократическое общество: вызовы и риски ХХI века». По большому счету, владельцам мировых корпораций на проблемы демократии было не то чтобы совсем плевать, но они были для них важны лишь постольку, поскольку мешали или помогали бизнесу. И само собой, акул мирового капитализма на этой конференции не было. Присутствовали в лучшем случае руководители департаментов по связям с общественностью. Разумеется, было полно представителей правозащитных, гуманитарных и прочих организаций, как влиятельных, так и мало кому известных, а также экспертов всевозможных научно-аналитических центров, занимающихся проеданием грантов. Йен Хейден был здесь, пожалуй, единственным, кого можно было назвать «акулой мирового каптализма». Ему пришлось пройти через пикеты сумасшедших антиглобалистов, активистов религиозных организаций, феминисток, противников абортов, сторонников эвтаназии и даже борцов с памперсами – одним словом, всех, кому мировые корпорации просто житья не давали. Они что-то вопили, чего-то требовали. Йен Хейден для них был исчадием ада, виновным решительно во всем: и в абортах, и в их запретах, и в голоде в Африке, и в избытке пищевых отходов в Европе, и в пропаганде «содомского греха», и в притеснении секс-меньшинств, и в возникновении озоновой дыры над Антарктикой, и в аномально холодных зимах, наводнениях, засухах, дискриминации женщин и, само собой, в попытках поставить человечество под тотальный контроль и захватить власть над миром. Йена эти сумасшедшие и смешили, и раздражали. Он не впервые с ними сталкивался, поскольку был публичной личностью и часто выступал на общественных форумах. Йен спонсировал множество правозащитных и гуманитарных организаций, само собой, выступал за права ЛГБТ-сообщества, будучи открытым его представителем, развивал экологические проекты. Это было для него не данью, он относился к этому более чем серьезно. Йен никогда не стремился просто обладать деньгами и властью. Деньги и власть были для него лишь средством. Средством расширения пространства свободы – для себя и других. Поэтому Йену всегда казались чушью утверждения о том, что он является членом «мирового правительства», мечтающего всех загнать в концлагерь. Он, конечно, знал, что в этом мире и впрямь действуют очень влиятельные тайные международные структуры, перед которыми трепещут даже самые могущественные главы государств и правительств. Более того, Йен был вхож в эти круги. Но именно поэтому он хорошо знал: «мирового правительства» не существует. Есть сложное переплетение соперничающих сил, именно их борьба или взаимодействие и движет мировой политикой, а вовсе не какой-то глобальный заговор. На страсбургской конференции Йен выступил с весьма эмоциональной речью. Он говорил о том, что движение человечества вперед невозможно без свободы, без либеральных ценностей. В этом заинтересованы все: и крупный мировой бизнес, и бедняки в отсталых странах, страдающих от угнетения и бесконечных войн. Только расширение пространства свободы, по мысли Йена, могло придать новый импульс развитию цивилизации. Он подчеркнул, что в этом состоит сверхзадача возглавляемых им фирм в сфере аэронавтики, а также подконтрольных ему структур в горнодобывающей сфере. Не просто получение прибыли, но ее использование для проектов, способных изменить жизнь человечества. И, по мнению Йена, именно западные ценности должны распространиться на весь мир, хотя это и дело отдаленного будущего. И тут Йена, который, хотя и говорил без бумажки, однако четко следовал заранее продуманным тезисам, вдруг понесло в сторону. Неожиданно для самого себя он начал говорить экспромтом. – Но главная проблема для нас, сторонников свободы, как ни странно, состоит не в противодействии со стороны репрессивных режимов, хотя и это очень серьезно. Главная проблема – это психология людей. Нам кажется очевидным, что свобода – это возможность открыто высказывать свое мнение, жить по своему усмотрению, путешествовать по миру, выбирать себе правительство, пользоваться благами цивилизации и устремляться в будущее. Но для многих все это не представляет ни малейшей ценности. Многие добровольно выбирают рабство и подчинение и считают, что именно в них заключается подлинная свобода. Конечно, я не делаю здесь никакого открытия. Ясно, что многие, чья информированность искусственно ограничена правительствами, имеют искаженные представления о ценности свободы. Однако немало молодых, образованных, умных людей, повидавших мир и имеющих возможность сравнивать жизнь в свободе и несвободе, выбирают именно несвободу. Это… – Йен запнулся, голос его дрогнул, – поверьте, это очень горько и больно видеть, особенно, когда подобные взгляды исповедует ваш близкий или любимый человек. Это способно создать пропасть даже между любящими людьми. Казалось бы, нужно сделать всего шаг, вы протягиваете человеку руку, он смотрит на вас глазами, полными любви, однако наотрез отказывается принять вашу руку и шагнуть к вам, в мир свободы. Он любит вас, но не хочет жить без цепей и кандалов, без чьих-то приказов, в которых находит извращенное наслаждение. Это… это невыносимо, поверьте! Любить человека, добровольно сковавшего себя цепями и отвергающего свободу. А вместе со свободой и любовь. Любовь, как говорил Данте, «что движет солнце и светила». Там где мы видим свободу и наслаждаемся ею, дыша полной грудью, такой человек, напротив, видит кандалы и узы. Почему? Почему? – взгляд Йена был устремлен на притихшую аудиторию, словно он требовал от нее ответа на вопрос, который сжигал его с тех пор, как он узнал Сашу. – Что это? Боязнь ответственности? Слепота? Извращенное видение? Или своего рода социальная наркомания, когда человек погружается в свой мир, пусть даже прекрасный, но иллюзорный, и отказывается принимать то, что дает ему настоящий мир. Это страшнее любого наркотика. Это иное мировосприятие, которое способно увлечь за собой, сбить с пути даже самого стойкого поборника свободы! Особенно, если носителем такого мировосприятия является тот, кого вы любите. Именно это является главной проблемой. Мы можем нести ценности свободы в мир, но нас не увидят. Потому что взгляд этих людей устремлен внутрь. Они… они напоминают серые озера, прекрасные, бездонные, но пугающие, потому что в этих озерах бесследно тонет все, за что сражались и отдавали жизни миллионы людей на протяжении тысячелетий человеческой истории. В этих озерах свобода гибнет, а надо сделать так, чтобы она в них жила! Чтобы в них отражался свободный мир, чтобы человек, наконец, ощутил не затхлый воздух своего мирка, а свежий ветер свободы! Вот за это стоит сражаться. За сердце и душу тех, кто вам дорог и кого вы любите. За их прекрасные глаза, чтобы в них царил не сумрак покорности и отрешенности, а сверкали любовь и счастье! Йен замолчал. В аудитории тоже была гробовая тишина, которая затем взорвалась аплодисментами. Йен сошел с трибуны, совершенно оглушенный. Оглушенный не аплодисментами, а собственными словами, которые вырвались так внезапно. Он сидел в зале (вполне демократично, среди остальных участников конференции), но уже никого и ничего не слышал. Серые глаза, о которых он рассказывал с трибуны, вновь стояли перед ним. В них была любовь. И та самая проклятая отрешенность, тот непостижимый покой серых озер, манящий его в свои прозрачные, бездонные глубины. *** Москва, январь 2008 года Саша понятия не имел, зачем понадобился Старшему именно в офисе. Владимир передал ему распоряжение прибыть через полтора часа. Саше пришлось облачиться в официальный костюм с галстуком (а галстук он до сих пор завязывал с трудом, лишь с десятой попытки у него получался безупречный узел). Запонки Саша тихо ненавидел, но приходилось и их надеть. Через полчаса он уже сидел на заднем сиденье бронированного «мерседеса», за которым следовал джип с охраной. Саша до сих пор чувствовал себя неуютно в роскошных автомобилях. Он привык к ним, но ловил себя на мысли, что ему было бы проще сесть в автобус, затем в метро, как все обычные люди. Но он понимал, что обычная жизнь закончилась. Да и была ли она когда-нибудь? Да, он всегда был из тех, кто стремится к незаметности. К невидимости. К бесплотности.

Когда летишь спокойно в никуда,

То вся земля становится чужой.

Как близнецы мелькают города –

И все равно, какой из них родной.

Людские лица – мутная вода –

Становятся извилистой рекой,

В мгновения сжимаются года,

И все покрыто сумрачною мглой.

Уже звезда вечерняя горит,

И до холодной утренней зари

Надеждой будет полон небосвод,

Ты в этом мире – призрак-властелин,

Всегда среди других, всегда один,

Невидим ты,

И долог твой полет!

Эти строки Саша написал очень давно. Можно сказать, на пороге жизни в полусвете. Сейчас его мечта стать невидимкой сбылась. Правда, очень странно и совсем не так, как ему представлялось и хотелось. И впрямь, теперь он был скрыт затемненными стеклами бронированного мерседеса, окружен телохранителями. Его мало кто видит, он тоже, но нисколько от этого не страдает. Правда, знают его теперь многие, эхо скандальной славы после стрельбы в Париже и публикации порнороликов до сих пор не утихло в интернете. А вот стрельбу в центре Москвы и убийство Влада Силецкого с Сашей никак не связывали. Сообщения в прессе сводились к тому, что у Силецкого возник конфликт с собственной охраной, и в результате они все друг друга перестреляли. Версия была идиотской, но именно поэтому ее охотно подхватили, и теперь интернет-тролли вовсю писали, что «зажравшиеся мажоры вконец охренели», и «так им всем и нада». Расследование велось очень серьезное, но люди Мурзина умели подчищать следы. А Сашу и Силецкого вместе в тот вечер никто не видел, поскольку они встречались в вип-ложе и двигались по безлюдным коридорам, где видеокамеры были отключены. Что касается Эрика Киллерса, то он бесследно исчез. Саша не задавал Старшему вопросов. Привычка не лезть не в свое дело была у него со времен работы мальчиком по вызову. К тому же, Саша был от природы нелюбопытен. Но от внезапного вызова в офис Старшего он не ждал ничего хорошего.

Сашу подвезли к особому входу, он поднялся на персональном лифте Мурзина в сопровождении молчаливого Владимира и оказался в приемной, где находились две секретарши.

– Геннадий Владимирович ждет вас. Тренированные лица секретарш оставались невозмутимыми, но в их глазах блестело любопытство. Еще бы! Пожаловал любимый юноша босса! Тот самый, о котором столько писали в интернете. И не только писали… Владимир остался в приемной, Саша вошел в кабинет, из окна которого были видны кремлевские башни. Кабинет был очень большим, но обставлен просто. Никаких изысков, никакой роскоши. Саша был здесь всего пару раз, хотя и числился личным помощником главы MG-банка. Ему нечего было делать в офисе. Все его официальные обязанности сводились к тому, чтобы сопровождать Мурзина на светских мероприятиях. Старший сидел в кресле. Сейчас он казался олицетворением власти. Всесокрушающей и несокрушимой. Саша всегда признавал власть Старшего над собой. Но именно сейчас, здесь, он ощутил иную власть Старшего: в этом кабинете вершились судьбы тысяч, может быть, даже сотен тысяч людей. – Садись, – Старший указал Саше на кресло сбоку стола. Саша молча повиновался. Он сел прямо, чуть приподняв голову. Старший требовал, чтобы на людях его саб вел себя холодно и даже надменно. Как ни странно, Саше это удавалось легко. Отрешенный взгляд в сочетании с горделивой осанкой и чуть приподнятой головой придавал ему нечто благородно-царственное. Никто, глядя на него, и не подумал бы, что этот молодой человек весь соткан из страсти к подчинению. Многим были известны bdsm-предпочтения Мурзина. И они, глядя на Сашу, не могли поверить в то, что он действительно исполняет роль раба, настолько с этим не вязался его облик. Даже публикация порноролика в интернете и данные о том, что Саша был платной шлюхой, не могли рассеять этого впечатления. На столе зазвонил телефон внутренней связи. – Пришел? – холодно спросил Мурзин. – Пусть подождет. Он повернулся к Саше. – Сейчас сюда войдет Кульков. Виталий Юрьевич Кульков. Владелец дома на Новой Риге, где мы с тобой впервые встретились. И где велась скрытая порносъемка с твоим участием. Именно Кульков организовал эту съемку. Саша вздрогнул. – Что ты хочешь с ним сделать? На лице Мурзина появилась улыбка, от которой многие его противники покрывались холодным потом. – Ничего подобного тому, что произошло с Ефимовым, не будет. Не переживай. Я убиваю лишь тогда, когда кто-то убивает моих людей. Кульков не убивал. Он просто продажная тварь. Мурзин нажал на кнопку связи с секретаршей. – Пусть войдет, – брезгливо произнес Мурзин. Дверь отворилась, и в кабинет вошел Кульков. Саша видел его только раз и то мельком, он смутно помнил лощеного, гладкого типа с брюшком. Но сейчас Саша видел совсем другого человека. Серое лицо, набрякшие веки, мешки под глазами, бегающие глаза, полные страха, голова, вжатая в плечи. Кульков медленно приблизился к столу, за которым восседал Мурзин. – Тварь, – холодно изрек тот. – Ты что, думал, никто не узнает, что записи делались в твоем доме? Ты на что вообще рассчитывал? – Я… я… – жирное тело затряслось, с губ, казалось, вот-вот потекут слюни. – Гена… Геннадий Владимирович, меня заставили… Это все Силецкий. Младший. Влад… – И ты пошел на поводу у этого сопляка. Ты! – А что мне было делать? Он угрожал мне… – Чем? Чем он мог тебе угрожать, если на тебе клейма и так негде ставить, и все это знают? На что ты повелся? – У него… у него были документы… – Про твои счета на Кипре, что ли? – презрительно спросил Мурзин. – Ты думаешь, номера этих счетов у одного Силецкого были? Кульков, ты что, конченый идиот? Ты устроил в своем доме притон. И не просто притон, а гей-притон. Элитнейший. Куда съезжались такие люди, которые могут раздавить тебя как мошку. Ты всегда вопил, что тебе можно доверять. Вот только, сам понимаешь, доверяй, но проверяй. Думаешь, у твоих гостей не было на тебя компромата? Вот именно на такой случай? Если ты рот вздумаешь раскрыть? Или вдруг что-то заснять решишь, как ты и сделал? – Я… Я… – трясся Кульков. – Ты – ссыкло, – припечатал Мурзин. – Тебе какой-то сопляк показал мизинец, а ты сразу в штаны наложил, бросился исполнять то, что он сказал. Ты о чем думал, Кульков? Или ты считал, что никто не поймет, где это снималось? Я, конечно, всегда знал, что ты трус и идиот, но чтобы до такой степени… Теперь извини. Ты взбесил многих. Я тут выступаю лишь кем-то вроде уполномоченного от всех потенциальных пострадавших. – Господи… я… я… – в глазах Кулькова был ужас, он бухнулся на колени, так что теперь была видна только его плешивая голова, торчавшая из-за стола. – Встать! – брезгливо приказал Мурзин. – Встать, я сказал! И сопли утёр! Слушай внимательно. Есть список твоих счетов: и российских, и тех, что за бугром на чужие имена раскиданы. Офшоры и все прочее. А также твои депозиты в уютных банковских ячейках в Европе. Так вот. Если что-то в этот список не попало, то радуйся. Потому что все, что в списке значится, ты сдашь. Помнишь, как у Булгакова? «Сдавайте валюту, граждане!» И не только валюту. Всю недвижку, и здесь, и за бугром. Активы и всё прочее. Всё, одним словом. – Да… да… – Заткнись! Я знаю, жучара, что у тебя есть что-то, до чего никому в жизни не добраться. Вот на это и будешь жить. – Да у меня дети! – Раньше нужно было о детях думать. Не подохнут с голову твои оболтусы. Впрочем, твой старший и так уже от наркоты загибается, на героин подсел. – Ему нужно лечение! – тут же ухватился за соломинку Кульков. – Ну вот и лечи его аспирином, зеленкой и лопухом. И да, никакого бизнеса у тебя здесь больше не будет. За этим проследят. За бугор свалишь – там тоже проследят. И выяснят, на какие шиши живешь. И отожмут у тебя все эти шиши. – А на что я жить должен??? – возопил Кульков. – Прожиточный минимум в РФ, по данным министерства социальной защиты, составляет 8 тысяч рублей в месяц, – сочувственно произнес Мурзин. – Наскребешь как-нибудь. На воду из-под крана и хлеб без масла. На бирже труда зарегистрируешься. – И что, я до конца жизни должен вот так… нищебродствовать? – с неожиданной злобой взвился Кульков. – И из-за чего? Из-за чего? Я ж никого из уважаемых людей не подставлял! Никак! Я ж только эту шлюху снимал, – он ткнул пальцем в Сашу, который с непроницаемым лицом сидел в кресле и, казалось, был абсолютно равнодушен к происходящему. – Этой шлюхе без разницы, она ж просто тварь продажная… – Молчать! – тяжелый кулак опустился на поверхность стола, в глазах Мурзина полыхнул черный огонь. – Тут ты перешел черту, Кульков. Никому не позволено так отзываться о моем партнере. Да еще в моем и его присутствии. – Да я… Господи, я не хотел, это само… – Кульков снова рухнул на колени и пополз к Саше.

Тот инстинктивно поджал ноги, как будто к нему ползла змея.

– Замер! – рявкнул Мурзин, и Кульков мгновенно замер, стоя на карачках и умоляюще глядя на Сашу, которого только что назвал «продажной шлюхой». Мурзин нажал на кнопку. Боковая дверь, скрытая дубовой панелью, отворилась, из нее вышли трое громил из службы безопасности.

- Взять! – Мурзин указал глазами на Кулькова. – Действовать по протоколу три.

Кульков понятия не имел, что такое «протокол три», но на него это произвело такое впечатление, как будто он услышал смертный приговор. Он с проворством подполз к Саше и мертвой хваткой вцепился ему в ноги. Саша изумленно уставился на него, а Кульков смотрел на него с ужасом и мольбой и истерически визжал, брызгая слюной, пока трое здоровенных, тренированных охранников отдирали его от Саши. Длилось это секунды три-четыре, не дольше. Кулькова вырубили одним удароми, бесчувственного, выволокли из кабинета. Саша откинулся на спинку кресла и взглянул на Старшего. И тот увидел в глазах саба холод, которого прежде никогда не видел, словно серые озера покрылись льдом. – Что с ним будет? – спросил Саша тихо и безучастно. – Жить будет, – улыбнулся одними губами Старший. – Но раз он оскорбил тебя, ему придется пройти и через физическое наказание. – Он же сказал это в запале! – поднял брови Саша. – Да к тому же… – К тому же, сказал правду, так? – холодно уточнил Старший. – Это не отменяет факта оскорбления. И, кстати, запомни: правду надо говорить, когда это необходимо. Иначе правда низводится либо до оскорблений, либо до словесного поноса. – Что с ним сделают? – голос Саши звучал спокойно, взгляд оставался задумчиво-холодным, но все-таки в голосе были еле уловимые нотки тревоги. – Его не покалечат, если тебя это беспокоит, – пожал плечами Старший. – Просто проучат так, что он запомнит навсегда. А потом… потом ему придется вести жизнь обычного человека. Такую жизнь, какую ведут миллионы людей – от аванса до получки. Самое смешное, что именно этого все боятся больше всего. – А ты? – вдруг спросил Саша. – Не боишься? – Я в африканских джунглях целый месяц на подножном корме жил. Нет, не боюсь. Но не хочу. А ты? Саша открыл было рот, чтобы ответить, но вдруг нахмурился. – Не боюсь, – сказал он после паузы. – Пока не боюсь. Я всегда жил обычной жизнью. Мне проще жить без роскоши. Тихо, незаметно. Но все равно, мне стало нравиться, что мне прислуживают, что меня охраняют, что у меня есть все, что я пожелаю… И это… – Что? – быстро спросил Старший. – Это… тревожит.

- Почему?

– Потому что все это… не мое. Я имею все это, потому что такова твоя воля. И если твоя воля изменится, то… – Она не изменится, – отрезал Старший. – К тому же, на твоем счету достаточно денег… -… которые легко можно отнять, как у этого Кулькова, – с неожиданной живостью возразил Саша. Старший смешался, не найдя, что на это возразить. – Но я не об этом, – продолжал Саша. – Я о том, что к такой жизни слишком легко привыкнуть. Ты мне не раз предлагал нанять домработницу, чтобы следила за моей квартирой. Конечно, так было бы проще. Но мне важно самому протирать пыль, мыть полы, не потому что мне это нравится, а чтобы не отвыкнуть… – Поверь, это глупость, – пожал плечами Старший. – Нет, поступай, как знаешь, я тебе не запрещаю. Но ты боишься не того, и не в том видишь свою проблему. – А в чем моя проблема? – внутренне подбираясь, спросил Саша. – Ты сам прекрасно знаешь в чем, – глядя в серые глаза, произнес Старший. – В страхе перед самостоятельностью и ответственностью. Ты не должен бояться совершить ошибку. Потому что ошибка вовсе не обязательно означает катастрофу. Более того. Любое решение, даже самое правильное, является ошибочным. Все зависит от точки зрения. Поэтому не бойся. – Мне… Мне трудно, – выдохнул Саша, опустив голову. – Знаю. Поэтому ты выбрал меня, а не Хейдена. Но ничто не вечно. Я люблю тебя, именно поэтому готовлю к тому, что в жизни могут произойти внезапные перемены. Если пули в Париже убили твоих телохранителей, то такие же пули могут убить и меня. И, кстати, Хейдена тоже. И я не хочу, чтобы ты попал в липкие ручонки какого-нибудь очередного Сидюхина или стал лакеем ублюдка вроде убиенного Силецкого. Ты думаешь, я из собственного изуверства заставил тебя смотреть на пытку и казнь Ефимова? Или сейчас – на этого мозгляка Кулькова? Думаешь, я из садистского удовольствия вынуждал тебя делать выбор? Нет. Я приучал тебя смотреть в глаза миру. Не бояться его. И принимать решения. Да, я всегда буду тебя защищать, оберегать, заботиться о тебе. И я знаю, что ты всегда будешь нуждаться в защите и заботе. Таков уж ты. И многие будут на тебя посягать. Потому что ты, к своему несчастью, привлекаешь людей. И спасает тебя лишь то, что тебе это не так уж нравится. Иначе ты давно стал бы высокомерным, самовлюбленным придурком, считающим, что мир вращается вокруг тебя. Ты не такой. Но это не значит, что тебе придется легко. И потому я учу тебя. – Жестокости? Умению повелевать? – И этому тоже. Но в первую очередь, умению выживать. Это для тебя самое главное. А пока отдохни. Здесь рядом есть комната. – Сегодня будет что-то еще? – Сегодня вечером ты сопровождаешь меня на прием. Ступай. Саша кивнул и направился к двери. – Стой. Подожди, – властно произнес Старший. Саша повиновался. Старший подошел, обнял и впился в пухлые губы долгим поцелуем. *** Страсбург, январь 2008 года – Мистер Хейден, ваша речь на конференции произвела очень сильное впечатление, особенно ее последняя часть, – репортер телеканала Stars News не отрывал от Йена цепкого взгляда. Йен никогда не скрывался от прессы, часто появлялся на телеэкранах и страницах изданий, не боясь высказываться по самым острым темам. Но именно сейчас ему не хотелось давать какие-либо интервью. Мысли его были слишком далеко. Однако интервью было давно обещано, а Йен считал делом чести выполнять обещания. Тем более, что с корреспондентом Stars News Тайлером Скоттом Йен был хорошо знаком. Когда-то этот смазливый, разбитной парень с голливудской улыбкой был его любовником. Недолгим, как и все любовники Йена. – В вашей речи чувствовалась очень сильная личная составляющая, мистер Хейден. По крайней мере, возникало такое впечатление. – Мне не хотелось бы выставлять свою личную жизнь на всеобщее обозрение, – с холодной улыбкой ответил Йен. – И, тем не менее, мистер Хейден, – плотоядно смотрел на него репортер, – после недавних громких событий в Париже ваша личная жизнь оказалась в центре всеобщего внимания. Я имею в виду ваши отношения с молодым человеком из России Александром Забродиным, из-за которого у вас возник серьезный конфликт с крупным бизнесменом Геннадием Мурзиным. И этот личный конфликт даже стал одной из причин разжигания настоящего военного конфликта в африканкой стране Чамбе… – Всё это домыслы любителей сенсаций, – процедил Йен. – Мы с мистером Мурзиным уже выпустили совместное заявление, в котором отвергли подобные инсинуации. Смешно, нелепо и… даже кощунственно думать, что военный конфликт мог быть спровоцирован из-за какого-то любовного треугольника. Такое возможно в романах, но мы, по счастью, живем в реальном мире. Так что любителям романов я советовал бы продолжать читать романы, но не искать нечто похожее в реальности. – Но ваша нынешняя речь здесь, в Страсбурге, в которой так ясно нарисован образ того самого сероглазого юноши, который, судя по материалам интернета, как раз имеет склонность к тотальному подчинению и не является сторонником ценностей свободы… – Простите, но я не рисовал чей-то образ, – нахмурившись, оборвал репортера Йен. – И мне жаль, что мои размышления о свободе и рабстве пытаются свести к чему-то личному, что никоим образом никого не касается. – Военный конфликт в Африке, который уже стоил жизни более чем тысячи человек, касается очень многих, мистер Хейден, – с каким-то мстительным удовлетворением заметил его бывший любовник. – А также общая ситуация в этой стране, где решается судьба стратегических запасов титановых руд. Йен сохранял ледяное спокойствие, хотя испытывал почти непреодолимое желание вмазать кулаком в нос Тайлеру, чтобы навсегда испортить его смазливую физиономию. – …и речь, в конце концов, идет о свободе и безопасности населения несчастной страны, которая все больше погружается и хаос и кровопролитие… – Мистер Скотт, – прервал Хейден словесный понос репортера, – я категорически отрицаю свою причастность к конфликту в Чамбе. Да, я не был огорчен сменой власти в этой стране. Она произошла недемократическим путем, но рассчитывать на демократические процедуры там было бы наивно и смешно. Я очень надеюсь, что новое правительство Чамбе возьмет курс на развитие демократии, хотя понимаю, что этот путь будет долгим. Но я решительно отвергаю все попытки выставить меня едва ли не инициатором военного конфликта в Чамбе, вспыхнувшего усилиями… скажем так, моих бизнес-противников. Как раз я, будучи одним из владельцев горнодобывающей компании «Сокоде», заинтересован в том, чтобы в этой стране был мир, потому что это позволит вести экспорт титана и содействовать процветанию Чамбе… -… а также вашему личному процветанию, мистер Хейден, – ехидно ввернул репортер, который, к слову, всего год назад получил от Йена в подарок дорогущий белый «феррари» последней модели. Глаза Йена заледенели, но ни один мускул на лице его не дрогнул. – Я получаю свою долю прибыли из титанового проекта, – невозмутимо подтвердил он. – Но значительную часть этой прибыли – около 30% – направляю на социальные программы развития Чамбе, это не считая налоговых отчислений. Еще 50% я направляю на развитие проектов в сфере аэронавтики и экологически чистого легкового транспорта. Ну, а оставшиеся средства я действительно оставляю на, как вы выразились мистер Скотт, личное процветание. И не только на свое личное, – не удержавшись, добавил он язвительно, напоминая тем самым Скотту о подаренном «феррари». Но тренированное, гладкое лицо репортера оставалось непроницаемым. – Тем не менее, последние опросы и активность пользователей интернета свидетельствует о том, что тема ваших отношений с русским молодым человеком вызывает большой интерес. Она приобрела более чем скандальный оттенок… – Я не собираюсь обсуждать эту тему, – отрезал Йен. – Тем более, что никаких «отношений», как вы выразились, не существует. – Конечно, это ваше право, мистер Хейден, – не моргнув глазом, заявил репортер. – Хотя вы всегда декларировали свою максимальную открытость. – Мистер Скотт, вы хотите, чтобы я огласил весь список людей, с которыми у меня когда-либо были личные отношения? – не скрывая насмешки, спросил Хейден. – Почему нет? Но только при условии, что эти люди не против, – без малейшего замешательства заявил репортер. – А, например, вы, мистер Скотт, были бы против? – с голливудской улыбкой осведомился Йен. На загримированном лице журналиста мгновенно выступил пот. – Я? – Скотт пытался скрыть замешательство, но голос его предательски дрогнул. – Но… в данном случае речь идет о вас, а не обо мне, мистер Хейден. – Неужели? – уже не скрывая язвительности, заметил Йен. – Мне казалось, вы говорили о людях, с которыми у меня были отношения, мистер Скотт. – Мистер Хейден, – у репортера был вид человека, решившего броситься на амбразуру, – речь идет, конечно, не о подробностях личной жизни, ибо она неприкосновенна. Я лишь хотел напомнить о вопросе, которым вы задались публично, на европейской парламентской трибуне: как быть, если тот, кого вы любите, не разделяет вашего стремления к свободе? Если он стремится прочь от свободы? Готовы ли вы последовать за ним в мир несвободы? А если нет, то как вы хотите вернуть этого человека в мир ценностей, которыми сами дорожите? – Для меня этот вопрос открыт, – спокойно ответил Йен. – Благодарю вас, мистер Хейден за ваше интервью и напоминаю нашим телезрителям… – репортер разразился дежурной тирадой, положенной в конце беседы. Хейден с усмешкой наблюдал за ним. – Вышли из эфира, – облегченно сказал Скотт. Теперь пот уже градом катился по его загримированному лицу. – Что, Тайлер, нелегкий был эфир? – насмешливо осведомился Йен. – Прямой эфир! Прямой эфир, блять!!! – завопил Скотт. – Ты что, хотел, чтобы я совершил каминг-аут прямо перед телекамерой? – Заткнись, – бросил Йен. – Какого черта ты устроил эту комедию? – Я журналист, мое дело задавать вопросы! – Что ж, ты получил ответы. Тайлер, я не знал, что ты такой кусок дерьма. – А что такого? – вскипел тот. – Я имею право… И то, что у нас с тобой было, других не касается. – А то, что было у меня не с тобой, других касается, так? – Извини, ты сам за свободу выражения мнений… – Вот я ею и воспользовался. Чего ты испугался, Тайлер? Неужели ты до сих пор скрываешь свою ориентацию? – Зачем афишировать это в прямом эфире? Кому какое дело до того, гей я или нет. – Дело не в том, гей ты или нет, Тайлер. Дело в том, что ты – полное говно, – вздохнул Йен, поднимаясь со стула. – А этот твой проститут из России? – зашипел Тайлер. – Должно быть он – конфетка, да? – Ревнуешь? – насмешливо поднял бровь Йен. – Я? Да ты сам выставил себя на смех перед всем миром. Ты стоял на трибуне и жаловался на то, что какая-то мелкая шлюха тебе просто не дала. И все это ты прикрывал трепом о свободе и несвободе. Хейден, ты самый жалкий человек, которого я когда-либо видел! – презрительно выплюнул Тайлер. -… и которому когда-либо подставлял свою задницу, – саркастически добавил Йен. – Да! Именно так! – с искаженным от бешенства лицом заорал Тайлер. Остальные члены съемочной группы с интересом следили за перепалкой. – Можешь и дальше гоняться за своей шлюхой! – выдержка окончательно изменила Тайлеру. – Может, этот твой проститут и позволит тебе отсосать свой вонючий член!

- А я ведь еще час назад размышлял о том, что у нас с тобой все могло получиться, Тайлер, – произнес Йен с задумчивым видом. – Я даже думал, что после интервью мы вместе отправимся в какой-нибудь уютный ресторанчик. А потом пойдем ко мне… У нас с тобой ведь все было неплохо. Совсем неплохо. И я думаю, что мы могли бы…

– Йен? – с Тайлера мгновенно схлынуло его бешенство. Окружающие с еще большим интересом смотрели на происходящее. – Как ты смотришь на это Тайлер? – темно-серые глаза Йена буквально впились в журналиста, тот выдохнул. – Я… Почему нет? У нас… да, все ведь было отлично. – А потому иди в задницу, Тайлер, – не меняясь в лице, произнес Йен. – Ты назвал шлюхой человека, которого люблю. Поливал меня дерьмом. И тут же принял мое приглашение, стоило поманить тебя пальцем. Так кто здесь шлюха? Йен повернулся на каблуках и пошел прочь. – Ублюдок! Я тебя с дерьмом смешаю!! – завопил ему вслед Тайлер под смешки и ухмылки членов съемочной группы. Йен, окруженный телохранителями, вышел через боковой выход, чтобы избежать новой встречи с антиглобалистами и прочими борцами за всё и против всего на свете, и сел в машину. Он направлялся в маленький отель под названием «Золотой олень». Вообще-то Йен обычно останавливался в пафосных отелях, но, приезжая в Страсбург, делал исключение. Ему нравился этот маленький отель, затерявшийся в лабиринте старинных улочек. Пусть даже в нем было всего две звезды. Было еще рано. Но гулять по Страсбургу не хотелось. Дул холодный ветер, время от времени начинал лить дождь. К тому же, и конференция, и злосчастное интервью, и стычка с Тайлером Скоттом, изрядно вымотали Йена. Он вошел в номер, скинул пиджак, снял галстук, ботинки и упал на кровать. Ему просто хотелось поспать. И, может быть, во сне ему явится мальчик с серыми глазами-озерами… По которому он так скучал. К чьим пухлым губам так хотел приникнуть. Но он провалился в тяжелую муть без сновидений. Тоскливую, беспросветную. Из этого состояния Йена вывел писк sms. Послание было от его помощника. В сообщении не было ничего кроме ссылки на страницу в Youtube. Там, в аккаунте неведомого пользователя с ником sgrtmbd32 была выложена видеозапись перепалки Йена с Тайлером. Оказывается, камера вовсе не была выключена по завершении интервью, а продолжала работать. И кто-то (очевидно из съемочной группы) выложил «обмен любезностями» Скотта и Хейдена в интернет. Запись была выложена чуть больше часа назад, но уже успела набрать под сотню тысяч просмотров. «Лайки» поставили около 50 тысяч смотревших, «дизлайки» чуть больше 20 тысяч. Уже шла лавина комментариев. Большинство было на стороне Йена. Самими мягкими эпитетами в адрес Тайлера были «продажная шлюха» и «кусок дерьма». Впрочем, Йену тоже досталось: его называли «зажравшимся кровососом», «похотливой свиньей». Было и немало комментов, относящихся к Саше. Его именовали «милашка», «такой интересный» и даже «сероглазый красавчик». Дело в том, что завершалась запись перепалки демонстрацией нескольких фотографий Саши. Нет, в них не было ничего непристойного. Саша был элегантен, красив, его взгляд был задумчивым и загадочным. Но Йена эта публикация больно резанула. Словно на всеобщее обозрение выставили самое дорогое, что у него было. То, что он предназначал себе и только себе.

====== 21. КРОВАВЫЙ ТУМАН ======

ГЛАВА 21. КРОВАВЫЙ ТУМАН Москва, январь 2008 года Саша полулежал на диване в комнате отдыха, смежной с кабинетом Мурзина, ожидая, когда они отправятся на какой-то вечерний прием. Наверное, Саша прогулялся бы по январской Москве, но погода была слякотной, да и не хотелось напрягать телохранителей, без которых ему теперь нельзя было и шагу ступить. Одно дело, когда молодой любовник босса защищен броней лимузина, а другое дело, когда он шляется по улицам. После событий в Париже и в Paradise Lost Сашу взяли в плотное кольцо охраны. Он принимал это безропотно и старался не осложнять жизнь людям, которые его оберегают. Сейчас он смотрел спутниковый канал Stars News на огромном плазменном экране, висевшем на стене. Йен прислал ему сообщение, что будет выступать на конференции в Cтрасбурге, и что канал будет транслировать его выступление, а затем и интервью. Йен выступал в напористой, яркой манере. Но все эти рассуждения о свободе Саша слышал уже неоднократно. Они его не тронули. Но последняя часть выступления Йена, совершенно неожиданная, эмоциональная и какая-то щемящая, заставила Сашу открыть рот и застыть. Он понимал, что эта часть была экспромтом. И что Йен говорил именно о нем, о Саше. Йен выплескивал накопившуюся боль, которую не мог больше сдерживать, и Саша буквально кожей чувствовал эту боль Йена, впитывал ее… А потом началось интервью. Журналист Тайлер Скотт стал, пожалуй, первым человеком, к которому Саша, всегда ровно относившийся к людям, мгновенно воспылал ненавистью. Саша сначала сам не понял почему. Этого Скотта он видел впервые, причем всего лишь на телеэкране… Но вдруг до него дошло. Он вздрогнул. Ревность! Что-то такое было в этом Скотте, несмотря на нейтральное выражение лица, профессиональные интонации… В Саше возникла уверенность: Скотт был любовником Йена. Он этого не знал, но он это чувствовал И последующий обмен репликами это подтвердил. Да, Йен уделал наглеца. И, честно говоря, Саша сейчас, позабыв про все, расцеловал бы Йена… А еще через некоторое время ему пришла sms от одного из его бывших коллег. «Сестра, да ты звездень Ютьюба!» И ссылка на перепалку Йена и этого Тайлера. Теперь уже откровенную, безо всяких намеков. И фотографии Саши, завершавшие видеоряд. Саша застыл. Нет, его не задело то, что он опять оказался в центре скандала. Но он испытал чувство признательности к Йену, который его защищал. Не давал этому лощеному пидору (как про себя назвал его сам Саша) втоптать его, Сашу, в грязь. Поставил его на место. Саша даже не стал читать комменты под этим видео. И ничего не сказал Старшему. Он знал, что служба безопасности регулярно ставит того в известность обо всем, что связано с Хейденом. Он отправил sms Хейдену: «Йен, спасибо». Да, Старший, конечно, тоже прочтет это послание. Но поймет. Саша знал, что он поймет. Чтобы отвлечься и успокоиться, он принялся за новую главу романа о шотландском графе-авантюристе, плетущим интриги вокруг Марии Стюарт.

«Я был счастлив, святой отец! До сих пор я вспоминаю свою жизнь в Париже как самую радостную и беззаботную пору!

Это был мир придворных празднеств и развлечений, любовных интриг и прочей суеты, которую обожают во Франции. Конечно, я быстро понял, что веселость и беззаботность этого мира были миражом, за которым скрывался другой, черный мир тревог и ненависти. Но старался не думать об этом. Я хотел взять от жизни все, чего был лишен в унылом детстве. Любовницы, роскошь и полная свобода – я упивался и жизнью, и самим собой!»

Саша задумался. Его герой упивался жизнью и собой. А сам он, автор, этого не умел. Он боялся жизни, как он мог упиваться ею? А самим собой? Да, он давно понял, что нравится многим, и что многие мечтают оказаться с ним в постели, готовы не только платить за это большие деньги, но даже развязывать войны. Другой на его месте сошел бы с ума от самоупоения, вообразив себя прекрасным принцем, ради благосклонного взгляда которого сильные мира сего ведут смертельную войну. Но Саша не чувствовал никакого упоения. Ему хотелось отгородиться ото всего. Чувствовать себя защищенным. Как в бронированном «мерседесе», в котором его теперь возили. Или в объятиях Старшего, который, казалось, понимал и чувствовал его лучше него самого. Ему хотелось скрыться во мраке. Спокойном и прозрачном мраке великого безмолвия.

Прозрачен мрак безмолвия. Ступени

ведут в сердечный потаенный храм,

там незаметно исчезают тени

умерших дней.

И исчезаешь сам.

А в сердце, полном холода и страха,

ночных кошмаров и дневных тревог,

из мысленного мусора и праха

рождаются слова.

Их слышит Бог.

И ожидаешь с робостью ответа,

а в сердце бьются новые слова –

пылающие странницы-кометы

в пустых мирах, где жизнь едва жива…

Но им в ответ – безмолвие. И в нем

пылает мрак невидимым огнем.

Саша закончил стихотворение. Оно было «без заплаток». В нем стояли только нужные слова. В этот момент зазвонил мобильник. Приятели-музыканты, судя по голосам уже изрядно набравшиеся, звали его на концерт «для своих». Саша вяло отнекивался. Тут же ему предложили обсудить новый альбом, «текстуру» для новых композиций. Саша вяло пообещал встретиться, отметив про себя, что становится все более замкнутым. Еще более чем прежде. Его вполне устраивала жизнь в донжоне с редкими выездами, под защитой и заботой Старшего. И знание того, что в этом мире есть еще и Йен. Далеко-далеко, но есть. Наконец, в комнату вошел Старший. – Готов? – спросил он. Саша молча кивнул и встал. Он действительно был готов. Ему оставалось только чуть подправить галстук и надеть пиджак. Старший придирчиво осмотрел его. – Безупречен! – удовлетворенно произнес он с плотоядной улыбкой. Саша взглянул в висевшее на стене зеркало. На него смотрел привлекательный молодой человек с красиво обрамлявшими лоб темно-русыми волосами, прозрачными серыми глазами, элегантно одетый. Нет, не фотомодель, хотя… если чуть подгримировать, то вполне. Об этом же думал и Старший. Но его передергивало при мысли о том, что Младший может превратиться в модель. В нем была ценна именно живая, неуловимая и от того завораживавшая всех красота. Красота, возникавшая из внешности, грации, голоса, взгляда – всего вместе. И из чего-то еще совсем уж неуловимого, чего не могла передать ни одна фотография, даже самая удачная. – Едем, – решительно произнес Старший, кладя тяжелую руку ему на плечо. *** Страсбург, январь 2008 года – И какого черта ты все это затеял?? – прорычал Йен, уставившись на Киллерса. Эрик появился в номере страсбургского отеля совершенно неожиданно. Он вообще имел скверную привычку появляться неожиданно и в самых неожиданных местах. Таков был стиль бывшего спецназовца и разведчика. Но сейчас Йен был даже рад появлению Киллерса, который в последние дни не выходил на связь. – Что все это значит? – темно-серые глаза Йена в упор расстреливали невозмутимо-наглого Киллерса. – Я тебе ясно сказал, мне плевать на этого сутенера. Не получилось его вывезти, и черт с ним! Надо было сворачиваться и уезжать. Что произошло? Почему ты вдруг решил его спасать? Да еще таким способом? Ты понимаешь, что из-за твоего авантюризма мой … Саша мог погибнуть? Да еще ты устроил стрельбу в центре Москвы! – Я умею заметать следы, – ухмыльнулся Эрик. – Но какого хрена?? – заревел взбешенный Йен. – Зачем всё это?? – Йен, – вздохнул Эрик, разваливаясь в кресле и закидывая ногу на ногу. – Я затеял все это по тем же причинам, что и ты. Это личное, никакого бизнеса. Он белозубо улыбнулся, его холодный взгляд на пару мгновений стал мечтательным, даже нежным. Но через на пару мгновений перед Йеном сидел прежний Эрик. – Это личное, – невозмутимо повторил он. – Я могу поинтересоваться, что именно? – сухо осведомился Йен. – Уж не влюбился ли ты в этот кусок говна, я имею в виду Сидюхина? – Никогда не замечал за собой склонности к копрофилии, – хмыкнул Эрик. – Тогда к кому ты воспылал страстью? И как это связано с делом Сидюхина? – в темно-серых глазах Йена загорелись опасные огоньки ревности. – Не волнуйся, – усмехнулся Эрик. – У нас с тобой разные объекты вожделения. Я не претендую на твоего сероглазого поэта. Совсем. Можешь верить, можешь нет, но в Москве я встретил свою давнюю любовь. – Ты? Встретил свою давнюю любовь? – глаза Йена округлились. Для него Эрик Киллерс и любовь принадлежали к разным вселенным. – Да. И этот человек попросил меня помочь, – продолжал Эрик. – Что? – непонимающе спросил Йен. – Попросил тебя? Помочь? Чем? – Решить проблему с Сидюхиным. И еще кое с кем. – Убить Силецкого? – глаза Йена сузились. – Нет. Силецкий погиб из-за того, что пытался захватить твоего Сашу. Кстати, Саша спас мне жизнь, – произнес Эрик ровным, монотонным голосом, как будто рассказывал о совершенно обычных вещах. Йен по-прежнему смотрел на него во все глаза. – Речь шла о флешке с компроматом на Мурзина, – пояснил Эрик. – Я знаю, Йен, ты был заинтересован в том, чтобы она попала Силецким. Но это ставило под удар твоего Сашу. Потому что Силецкий шантажировал его и требовал, чтобы тот выкрал флешку у Мурзина. А Мурзин быстро вычислил бы вора. И что тогда ждало бы Сашу? Ничего хорошего. Йен, да, я пошел против твоих бизнес-интересов. Но зато спас твоего Сашу. Хотя и подверг его риску. Если бы этот Силецкий не оказался конченым подонком… Кстати, Саше я обязан жизнью. Если бы не он, я бы лежал там, среди других трупов… – Что там произошло?? – заорал Йен. – Что?? Эрик вкратце рассказал. Йен слушал, насупившись и сжав кулаки. – Послушай, – тихо сказал он. – Это какое-то безумие… Ты действовал по просьбе того человека… которого назвал своей давней любовью. Кто он? Почему он так заинтересован в судьбе Саши? – Мы встретились лет 15 назад, – в холодных зеленоватых глазах Эрика снова появились мечтательность и грусть. – В Сомали. Он был в диверсионной группе, заброшенной из России. А я в южноафриканском спецназе. Фактически ни их группа, ни наша не выполняли распоряжение правительств. Тогда развалился СССР, и России было не до Сомали. А у нас, в Южной Африке, ты помнишь, как раз шел переход власти в руки черных. Мы выполняли частные заказы. И наши заказчики были врагами. Обе наши группы сошлись в бою на севере Сомали. Я был ранен. Тяжело ранен. И он был ранен, но легко. Так получилось, что мы с ним остались одни в ущелье. Нас обоих посчитали мертвецами, все ушли. А мы лежали без сознания. Он первым пришел в себя. Я позже. Первое, что я увидел, это его, склонившегося надо мной. Знаешь, что я увидел в его глазах? Свою смерть. Я был беспомощен. Я был уверен, что он убьет меня. У него было оружие. А он долго-долго на меня смотрел, потом провел рукой по моему лбу. И… Знаешь, мне тогда вдруг подумалось – так странно, нелепо! –хорошо, что я погибну от его руки. В нем было что-то такое… отчего хотелось ему принадлежать. Не веришь? – Не верю, – усмехнулся Йен. – Чтобы Эрик Киллерс мог кому-то принадлежать? У меня это в голове не укладывается! – У меня тоже, – заметил Эрик. – Ни до, ни после. Это единственный человек, кому я хотел принадлежать. И это… это было несравнимо ни с чем. У меня вообще-то были многочисленные любовники и любовницы. Я никогда о них не рассказывал. Знаешь почему? Никто из них для меня ровным счетом ничего не значил. Я трахал мужчин и женщин, это доставляло мне физическое удовольствие, но не более. Голова и сердце отдельно, член и яйца отдельно. У меня не возникало желания принадлежать кому-то. Только ему. Врагу, ставшему любовником. Сначала Сомали мне казалось адом. Скалы, ущелья, пустыня, пыль, жара, бесконечные перестрелки. А потом ад превратился в рай. Когда мы остались вдвоем. Только мы. И больше никого. Он выхаживал меня. И выходил. Он обладал мною. И я был счастлив. Он любил меня. А я любил его. Мы были счастливы. Но мы знали, что это не продлится долго. – Почему? – спросил Йен. – Потому что у нас были слишком разные судьбы. Слишком разные, – холодно произнес Эрик. – Мы принадлежали к разным мирам. И этим все было сказано. – Не понимаю! – сказал Йен. – Что значит «разные судьбы»? Какие еще «разные миры»? Если вы любили друг друга, если вы хотели быть друг с другом… – Не понимаешь? – прервал его Эрик. – Тогда почему я не вижу рядом с тобой сероглазого русского поэта? Кажется, ты сам говорил о разных мирах… Йен склонил голову и ничего не ответил. Воцарилось молчание. – Кто он? – наконец, спросил Йен. –И почему он так озабочен судьбой Саши? – Разве я сказал, что он озабочен судьбой твоего Саши? – Эрик поднял белесые брови, зеленые глаза снова стали холодными. – Хорошо! Тогда какое отношение имеет этот человек к тому, что творится вокруг Саши? – не скрывая раздражения, спросил Йен. – Йен, – Эрик теперь казался воплощением бесстрастия, – есть вещи, которые я не стану говорить даже тебе. Я могу тебе гарантировать, что не стану ничего предпринимать против тебя. Более того, продолжу сотрудничать с тобой. Если ты захочешь, конечно. И если ты по-прежнему мне доверяешь. Но не буду скрывать, есть некий конфликт интересов. Мое личное и твои бизнес-интересы. – Я доверяю тебе, – четко произнес Йен. – Во-первых, мы слишком давно друг друга знаем. У меня ни разу не было повода в тебе сомневаться. Даже сейчас. Надеюсь, у тебя тоже. Во-вторых, мы оба переступили черту: смешали бизнес и личное. Этого нельзя было делать, но мы это сделали. Йен пристально смотрел на Эрика. – Йен, я ничего против тебя не предприму. Никогда, – зеленоватые глаза Эрика были холодны и спокойны. – Я тоже, – кивнул Хейден. – И я откровенно говорю тебе о своих целях. Я хочу, чтобы Саша был со мной. Я люблю его, а он любит меня. И с Мурзиным он вместе лишь… из-за своего извращенного мировосприятия, – Йен произнес это с таким видом, как будто испытал внезапный приступ зубной боли. – Я давно забрал бы его себе, но я против насилия над личностью. Я хочу, чтобы он сам пришел. – А с чего ты взял, что его мировосприятие вдруг изменится? Может быть, оно станет еще более извращенным?– Эрик как будто хотел еще что-то сказать, но осекся. – Я уже говорил тебе, что не намерен просто ждать. Я сделаю так, чтобы у Мурзина горела земля под ногами, – жестко произнес Йен. – Он этого заслуживает. И моя совесть чиста. Мы с ним открытые враги, и борьба у нас не на жизнь, а насмерть. Борьба за Сашу. За моего Сашу. Когда Мурзин будет уничтожен, Саша сам придет ко мне. И он убедится, что со мной ему лучше. Просто потому что он любит меня. А я люблю его. – На твоем месте я не был бы так самоуверен, Йен, – задумчиво сказал Киллерс. – Я знаю, что делаю, – жестко сказал Хейден. – И раз уж ты здесь, я хочу обсудить с тобой ближайшие действия против Мурзина. *** Москва, январь 2008 года Прием проходил в одноэтажном особняке на Павелецкой, то есть почти в центре Москвы. Там были как крупные представители бизнеса, так и их жены, любовницы, а также обязательная прослойка невнятных молодых людей и девушек, которые официально значились как помощники, референты, реже – сотрудники СМИ, но на самом деле в массе своей представляли сферу эскорт-услуг. За время работы в «фирме» Игоря Саше время от времени доводилось исполнять подобные «представительские функции», поэтому чувствовал он себя в своей тарелке, ничего нового для него не было. Разве то, что Старший методично знакомил его со своими бизнес-партнерами. Сашины клиенты никогда так не делали. Саша понимал, что у Старшего есть свои планы в отношении него. Он даже догадывался, какие именно, но предпочитал не заглядывать в будущее. Он просто обменивался визитками, на которых значился его номер телефона и должность «личный референт президента MG-банка». Иногда Саше звонили на этот номер. Чаще с недвусмысленными предложениями, которые Саша вежливо отклонял и всякий раз ставил об этом в известность Старшего. Тот лишь пожимал плечами и усмехался. Старший был на удивление не ревнив, и Саша, кажется, знал, почему: тот видел своего саба насквозь. Он знал, что опасен только Хейден. С ним борьбу надо вести не на жизнь, а на смерть. На остальных его саб даже не взглянет. Пусть заводит знакомства. Это ему может пригодиться. Никто не знает как повернется жизнь, тем более сейчас, когда после гибели Влада Силецкого началась невидимая, но тотальная война всех против всех. Сначала Саша стоял рядом со Старшим, приклеив к лицу дежурную полуулыбку. В какой-то момент Старшему понадобилось обговорить нечто конфиденциальное с одним человеком, и парень, всегда чутко улавливавший, что его присутствие излишне, отошел в сторону и стал бродить среди гостей. У него не было охоты с кем-то общаться, но он понимал: общения не избежать. Пусть важные чиновники и бизнесмены будут шарахаться от героя порнороликов, но их жены, любовницы и богемная шушера на него неизбежно набросятся, станут знакомиться, примутся выпытывать подробности, чтобы потом, досочинив свое, разносить сплетни. Больше всего Саше хотелось спрятаться в какой-нибудь темный угол, где его никто бы не нашел. В голове уже блуждали пока неясные строки, мир серых озер начинал поглощать его сознание, и тут раздался до отвращения сладкий, манерный голосок: – Сашон, солнц, это ты? Ой, сто лет не виделись. Ммм, как ты, солнц, а? Перед Сашей стоял Славик. Мальчик из «фирмы». Тот самый, у которого Саша узнал, куда девался Игорь после аварии. Славик стоял перед Сашей, его смазливое, тщательно ухоженное личико с глазками-пуговками просто лучилось счастьем. На личике был очень-очень тонкий слой косметики, бровки были тщательно подкорректированы, дорогой, приталенный костюмчик подчеркивал изящество фигурки, холеные ручки с чуть удлиненными ноготками по-прежнему не знали грубого труда. Славик растягивал чуть подкрашенные губки в сладкой улыбочке, и Саша заметил, что томный юноша вставил себе новые, неестественно белые зубы. В Славике всегда было мало естественного: он был слишком жеманным, манерным, сладким до приторности, лицемерным до отвращения. Его интересовала только собственная драгоценная персона. А единственной целью в жизни было найти богатого любовника, который бы его кормил, поил, одевал, холил, лелеял. Ну и трахал, разумеется. Чем-то Славик в этом смысле напоминал Вадика – погибшего от наркоты сашиного сожителя. Даже внешне они были похожи. Но все-таки в Славике всего было чересчур: особенно приторности и фальши. А Саша уже давно не был тем добрым и наивным мальчиком, который пытался даже в самом дерьмовом человеке рассмотреть что-то хорошее. Исключением для него был лишь Игорь. Да и то Саша понимал, что на самом деле цепляется за собственные иллюзии, ни на чем не основанные. А в отношении Славика он никаких иллюзий не испытывал. Он равнодушно слушал, как Славик заливается соловьем, расточая ему комплименты. Это тоже казалось странным. Славик обычно расточал комплименты только себе, любимому. А если он начинал делать комплименты другим, это означало одно: ему опять нужны деньги. Как можно больше. Хотя, с другой стороны, он был сейчас на приеме, где присутствовали люди с многомиллионными и даже миллиардными (причем вовсе не рублевыми) состояниями, а значит, дела у Славика должны были идти неплохо… – Сашон, ну ты же просто звездой стал, – манерно тянул Славик, закатывая глазки-пуговки. – Слушай, в инете только о тебе и говорили, на всех форумах обсуждали. Нет, ну надо же! Два таких крутых чела в тебя вцепились, это ж надо, повезло! – глазки-пуговки блеснули злобной завистью, но тут же умильно захлопали, с розовых губок только что слюнки не текли. – Сашончик, солнышко, ну как же я тебе завидую, – Славик вздохнул, и этот вздох, кажется, был единственным искренним моментом в его речи. Саша сохранял вежливо-отстраненное выражение лица. Он был уверен, что Славик уже через час начнет обзванивать всех подряд и рассказывать, что у «хуесоски, которую чморили и елдаки в дыру вхерачивали, теперь корона отросла, она и знать никого не хочет, ее сразу два бугра ебут во все щели и баблом осыпают». Но сейчас Славик продолжал щебетать. – Ой, а у меня, Сашон, после того как фирма накрылась, все поначалу плохо было, но теперь вот налаживается. Я устроился, у меня шеф… ну, ты ж понимаешь, как и у тебя. Куда ж нам, бедным женщинам, деваться… Ой, Сашончик, ну, давай что ли, за встречу выпьем, а? Ведь не виделись уже страшно сказать сколько… Не виделись они, на самом деле, чуть больше трех месяцев, но эти три месяца и впрямь вместили столько событий, что Славик казался Саше обитателем другой вселенной, погибшей миллиарды лет назад. – Давай по шампусику, – сладко пропел Славик. – Давай, – пожал плечами Саша.

К алкоголю он был не то чтобы равнодушен, но очень боялся спиться, потому что его прежняя профессия предполагала регулярные возлияния. Саша приучил себя только пригублять, но встречались клиенты, которые требовали «пить до дна», а потом еще и еще. По счастью, у Саши был крепкий организм, и, даже опьянев, он не терял головы. А главное, держал язык за зубами, хотя многие клиенты норовили его разговорить. В этом смысле Саше куда проще было проводить время с теми клиентами, которые практиковали bdsm. Они, за небольшим исключением, проявляли интерес к Саше только как к сабу и в пьяные, слезливо-сопливые разговоры вступали редко, хотя бывали и такие… Саше приходилось видеть, как невзрачный суетливый мужичонка преображался в сурового, немногословного, эффектного Дома, а затем, после сессии, приняв на грудь, становился слезливым, скулящим существом. Всякое бывало…

Славик между тем едва ли не на цыпочках, балетными шажками направился к столу с алкоголем, а Саша обернулся и посмотрел на Старшего. Тот о чем-то беседовал с седовласым, вальяжным типом. Этого типа можно было принять за крупного чиновника или бизнесмена, но Саша знал его лично: тот когда-то был его клиентом. Вор в законе, полжизни проведший в тюрьмах, но вхожий в самые высокие кабинеты власти. Любивший и умевший доставлять боль во время bdsm-сессий, но четко следовавший правилам и всегда реагировавший на стоп-слово саба в отличие от некоторых отморозков. Здесь, на приеме, они обменялись лишь мимолетными взглядами, делая вид, что впервые в жизни друг друга видят.

Славик возвратился с двумя фужерами.

– «Вдова Клико», – промурлыкал он, протягивая Саше фужер. – Ты как, «Вдову» любишь? – Понятия не имею, – пожал плечами Саша. – Что, разве твой тебя не угощал? – Славик стрельнул блядскими глазками-пуговками в сторону Мурзина. – Он, конечно, мэн суровый на вид, но я думал, он тебя купает в шампанском и розовыми лепестками тебе постель осыпает. Мне бы так! – глазки мечтательно закатились. – Ну, давай, Сашончик, за встречу, за сладкую жизнь, чтоб все было, а забот не было… Ну, как тебе «Вдова»? Да ты пей до дна, пей! Саша выпил, хотя вкуса шампанского не оценил. Ну да, приятное. Но он вообще не слишком разбирался в винах. «Вдова» была, конечно, не дешевой шипучкой, но по большому счету, ничего особенного для Саши в ней не было. – Сашончик, – глазки-пуговки Славика стали масляными. – Знал бы ты, как я тебя люблю! Нет, не в том смысле, не подумай. Хотя и в том тоже… Я бы тебе отдался, если б ты не был девочкой, как я. А может, нам с тобой в лесбиянки податься? Ахахаха! Ой, Сашончик, ну ладно, мне уже бежать пора. Шеф еще одно мероприятие на сегодня наметил. Более интимное. Надо подготовиться, – Славик повел глазками, вильнул попкой. – Сашончик, так рад был тебя увидеть, ты красавчик, чмоки, пока-пока! На звоночках! Выпалив это, Славик помахал Саше наманикюренной ручкой и упорхнул. Саша даже не посмотрел ему вслед. Славик с его трескотней был ему по барабану. И Саше было все равно, что там за «шеф» у Славика и есть ли он вообще. Почему-то Саше казалось, что Славик врал на голубом глазу. Этот ушлый и скользкий мальчик никогда не нравился ни Саше, ни другим юношам из «фирмы». Как сказал однажды кто-то из «сотрудников», «эта блядь за штопаный гондон мать родную продаст». И Саша надеялся, что больше со Славиком нигде и никогда не пересечется. Впрочем, уход Славика не принес облегчения. На него тут же насела какая-то крашеная телка «из попсы», которая утверждала, что знакома с кем-то, с кем знаком Саша (названное ею имя ни о чем Саше не говорило), и пыталась развести Сашу на откровения. – Простите, у меня голова кружится, – сказал Саша. – Мне нужно отойти. Телка фыркнула, поджала губы и проводила его недовольным взглядом. Но у Саши и впрямь закружилась голова. То ли «Вдова Клико» не пошла впрок, то ли в зале стало слишком душно… Саша вышел в холл, где было попрохладнее, но головокружение не унималось. Вдобавок его стало тошнить, а сердце билось все учащённее. Он вцепился левой рукой в мраморные перила лестницы, а правой достал из кармана мобильник и с трудом нажал кнопку вызова охраны. Он понял, что не может сделать ни шага. Сил хватало только на то, чтобы стоять, вцепившись в перила. Головокружение, тошнота и сердцебиение усиливались. Серый туман с кровавыми разводами застилал глаза. Саша ничего не понимал. Ему пришла в голову мысль, что он сейчас умрет. Ему стало страшно: он не хотел умирать, он не был готов умирать! Причем он сожалел не о своей жизни, а о тайном мире серых озер. Он испугался, что никогда больше не увидит этого мира, жившего в его сердце. Не простится с ним перед падением в темное небытие, не зачерпнет последнего стихотворения из прозрачных вод. Не увидит Старшего. И не увидит Йена. Йена…

Туман перед глазами становился все более кровавым, сквозь него невозможно было ничего разглядеть. Саша уже ничего не видел и не осознавал.

Он стал медленно оседать на пол…

====== 22. МЕЖДУ НЕБОМ И ЗЕМЛЕЙ ======

ГЛАВА 22. МЕЖДУ НЕБОМ И ЗЕМЛЕЙ Рамбуйе, январь 2008 года Конфиденциальная встреча Йена Хейдена и президента Франции проходила в старинном замке Рамбуйе, где часто проводились переговоры на высшем уровне и решались судьбы мира. И это Йену льстило. При всей своей одержимости свободой он никогда не был равнодушен к власти и почестям. Для Йена не было секретом, что французы без восторга восприняли его вхождение в проект «Сокоде», поскольку считали Хейдена представителем американского бизнеса. Французы терпели присутствие Хейдена в Чамбе, их бывшей колонии, поскольку тот действительно вкладывал деньги и в проект и, что было необычно, в развитие социальной инфраструктуры. Значительную часть инвестиций Хейдена разворовывали местные коррупционеры, и немалый ручеекуходил на секретные счета французских политиков и чиновников, с которыми делились правители Чамбе, выводившие свои деньги в Европу. До недавних пор этот статус-кво всех устраивал. Но все изменил инициированный Хейденом переворот в Чамбе, ставший для французов полной неожиданностью. И пусть новый президент Чамбе Таго Нбека был пока лоялен Франции, политики в Париже восприняли сам факт переворота как нападение волка на их личную овчарню. Проблемой было и то, что Нбека больше был связан с нынешней французской оппозицией. Все это бесило президента Франции, терявшего контроль над ситуацией и стремившегося любыми путями этот контроль вернуть. Поэтому он и позвал Хейдена на переговоры в Рамбуйе. В роскошной гостиной, обставленной в стиле барокко, президент Франции ужом вертелся перед Йеном. Он намекал на то, что Йен должен продать свои акции в «Сокоде» заинтересованным французским фирмам, а также добиться от Нбеки ряда перестановок в правительстве Чамбе. В обмен он обещал лоббировать в ЕС интересы компаний Йена и его амбициозные аэрокосмические проекты. Но конкретных гарантий давать избегал. Йен не желал продавать свои акции французам, но обещал учитывать их интересы, в частности, в вопросе о ценах на титан. При этом он требовал от французского президента содействовать прекращению мятежа на востоке Чамбе. За этим мятежом стоял Мурзин. Надавить на Мурзина могли высокопоставленные политики в Москве, а на них в свою очередь мог надавить президент Франции. Но тот отделывался туманными фразами о том, что надо учитывать «разные факторы», «политические риски» и тому подобное. – Господин президент, – сказал Йен, потеряв терпение, – мы ведь не перед телекамерами. Меня интересует конкретный ответ на вопрос: можете ли вы добиться прекращения действий мятежников в Чамбе, надавив на тех, кто за ними стоит. Если нет, то не понимаю, какой мне смысл оказывать давление на Нбеку в ваших интересах и тем, более, какой мне смысл продавать свои акции. Но президент Франции снова увиливал от ответа на поставленный Йеном вопрос, после чего принялся намекать на то, что Париж способен оказать давление на Нбеку и без помощи Йена, и что Хейден рискует лишиться своей доли в «Сокоде». Йен слушал эти угрозы с улыбкой. Не потому что не придавал им значения. Но ему было смешно смотреть, как крутится ужом человек, считающийся самым могущественным во Франции. Свободно избранный президент, выразитель народной воли. Нет, Йен и прежде не питал иллюзий по поводу демократически избранных политиков. Но, пожалуй, только нынешнему президенту Франции своим поведением удалось нанести мощный удар по вере Йена в демократию. Чего она стоит, если этот свободно избранный президент ведет себя как карточный шулер и думает лишь о своей власти и о том, как перенаправить финансовые потоки из ограбленной африканской страны в карманы своего ближайшего окружения и своих спонсоров. Йен впервые сталкивался с таким циничным и жалким поведением. Даже свернутый диктатор Чамбе Нгасса, насквозь коррумпированный и продажный, вел себя более достойно. Переговоры закончились ничем. Йен даже не остался на запланированный обед с президентом. Тот, впрочем, не настаивал. Сухо попрощавшись, Йен направился на вертолетную площадку. Маленький двухместный вертолет должен был доставить его в аэропорт Руасси («Шарль де Голль») под Парижем. Там Йена дожидался бизнес-джет, уже готовый к отлету. Йен собирался возвратиться в Сан-Франциско. В сопровождении сотрудников службы безопасности французского президента он ступил на вертолетную площадку и почувствовал, как в кармане завибрировал мобильный. Очевидно, пришло сообщение. Йен решил прочитать его в вертолете. Двигатель вертолета уже рокотал, лопасти вращались. Йен запрыгнул в кабину легкого воздушного суденышка, где, кроме него, находился только пилот, закрыл дверь, и вертолет сразу поднялся и взял курс на север, чтобы облететь Париж и приземлиться в Руасси. Йен видел далеко впереди Эйфелеву башню, небоскребы квартала Дефанс. А справа были видны прямые линии аллей версальского парка. Йен вспомнил о пришедшей sms, достал телефон. Это было сообщение московского детективного агентства, следившего за Сашей. Обычно это агентство присылало отчеты по электронной почте, sms приходили только в экстренных случаях. Йен нахмурился. Что еще могло случиться? Он быстро открыл сообщение. «Забродин находится в больнице в критическом состоянии. Сильное отравление неизвестным веществом. Прогнозов относительно выздоровления нет» Йен смотрел на sms, перед глазами все плыло, кружились черные точки страха… Он нажал на кнопку вызова, чтобы связаться с московскими детективами… Но на этой высоте связи уже не было. И вдруг вертолет дернулся, двигатель взревел, затем внезапно стих, снова взревел, стих… вертолет сильно качнуло, и он стал проваливаться, но двигатель опять взревел, машина стала набирать высоту, но это длилось лишь секунд пять. Лицо пилота было перекошено от напряжения. – Что случилось? – заорал Йен. – Черт! Черт! Черт! – орал пилот, дергая за рычаги управления. – Что, мать твою? – Двигатель! – завопил пилот. – Какого хрена? Снижайся! – заорал Йен, стиснув в руке смартфон. Он снова увидел надпись на экране. «Забродин находится в больнице в критическом состоянии. Сильное отравление неизвестным веществом. Прогнозов относительно выздоровления нет» Саша! Саша погибает! И он Йен тоже… Он никогда не узнает… не увидит… Йена сейчас страшила не собственная смерть, а мысль о том, что он навсегда потеряет своего сероглазого принца… Двигатель снова взревел, вертолет качнуло вправо, затем влево. Похоже, растерявшийся пилот потерял всякий контроль над машиной. – Снижайся! – зарычал Йен. – Снижайся, пока двигатель еще работает! Вертолет болтался в воздухе, его лопасти то начинали вращаться, то переставали и н камнем начинал падать, затем вновь набирал высоту… Земля была все ближе, но Йен с обреченностью понял, что шансов приземлиться у них нет. Они ударятся о землю. Вертолет неуправляем, пилот впал в панику и, казалось, готов был выпрыгнуть из машины, и лишь рычание Йена заставляло его не выпускать из рук рычаги управления. Внизу впереди был лес, перед ним было поле. – Сажай машину! – заорал Йен. – Сажай, пока мы над полем! – Не могу! Не слушается! – верещал пилот. Вертолет завис над полем, и тут двигатель взревел, машину под углом потащило вверх, а затем наступила тишина и вертолет камнем стал падать вниз. Поле, зимнее, черное, приближалось с чудовищной быстротой. «Саша!» – перед мысленным взором Йена возникли серые глаза-озера, в которых так хотелось раствориться – навсегда-навсегда.

Затем последовал чудовищный удар, и наступила темнота.

*** Москва, январь 2008 года Глаза Саши были закрыты, но странным образом он видел все, что с ним происходит. Видел, как телохранители несут его на руках в машину, видел мрачное, встревоженное лицо Старшего, больничную палату, склонившихся над ним медиков в масках, их голоса. Да, они сыпали медицинскими терминами и обрывочными фразами, но и этого было достаточно, чтобы Саша понял: он уходит из этого мира. Кровавый туман, стоявший перед глазами, рассеялся, мир стал удивительно прозрачным. Саша испытывал легкость и странное спокойствие. Осознание того, что он стоит у невидимого порога, перешагнув через который, возвратиться будет уже нельзя. И внутренняя уверенность в том, что время переступить этот порог не наступило. Но и желания возвращаться не было.

Саша чувствовал себя зависшим меж двух миров. Он знал, что должен принять решение, что кто-то этого ждет. Кто-то очень важный, кто-то всемогущий сейчас отдает ему в руки это решение. Но Саша был не способен решиться. Ему хотелось одного: возвратиться в свой таинственный край серых озер, погрузиться в него, остаться в нем навсегда. Но этот мир был где-то далеко. Он существовал, Саша чувствовал это, но чтобы прийти в этот мир, снова увидеть его, необходимо было принять решение. Необходимо было измениться. А Саша не мог, не мог… И потому оставался висеть в пространстве меж двух миров. И в этом пространстве к нему, возможно, в последний раз являлись строки:

Небеса далеки и не станут, наверное, ближе,

и уже не пробить эту остекленевшую синь!

Но над ней – никого. А быть может, нас просто не слышат

или ждут терпеливо под сводами древних святынь.

Злая бездна полна сладких ужасов, мАнит и мАнит,

в ней мерцают огни, обещая поющий полет…

Но о чем-то молчит полумертвая, дряхлая память,

оставляя несорванным древний отравленный плод.

Середина пути между небом и бездной, и будто

все вот-вот отболит, ярким пламенем все отгорит!

Но с немеющих ног не спадают тяжелые путы,

и свинцовым свеченьем наполнен земной лабиринт.

Саша чувствовал эти тяжелые путы. Он видел вдали Старшего, его темную фигуру, и понимал, что тот тоже ждет. Ждет его решения. Рядом со Старшим стоял Михаил. Они оба ждали. И они хотели, что Саша вернулся. А он не мог. Издалека доносился голос матери: грозный и пугающий: «Погибнешь без меня! Не проживешь!» Он и не прожил. Он погиб. Точнее, погибал. И, наконец, понял, что у него нет сил вернуться. Он уйдет. Сам не знает куда. Возможно, это будет ад. Хотя Саша все-таки мечтал обрести покой. Мысли остановились. Саша прощался с Землей. И со своим тайным миром серых озер. Ему их больше не увидеть. И из этих серых озер к нему в тумане приходили новые строки:

Неслышно тает жизнь –

пусть медленно, но верно.

Усталая земля

уходит из-под ног,

а прошлое, змеясь

по оголенным нервам,

сплетается в тугой,

запутанный клубок.

Холодный серп луны –

дитя кривых затмений

срезает с мертвых лет

цветную бахрому,

за нею – пустота.

А в ней – роятся тени.

Они вот-вот умрут,

и с ними – я умру.

Но в час, когда готов

прерваться вздох недлинный,

мне Богом суждено

отправиться в полет,

увидеть юных лет

счастливые долины

и осознать, что в них

никто меня не ждет.

Смертельная тоска

тисками сдавит душу,

мучительная боль

отравленной стрелой

пронзит меня насквозь

и выплеснет наружу

несбывшихся надежд,

страстей гудящий рой.

Не знать бы их вовек,

безмолвным невидимкой

беззвучно ускользнуть

от жалящих красот!

Запутанной судьбы

нелепая картинка

уходит…

А над ней –

звенит небесный свод.

...Все выше от земли,

туда, где нет разлуки,

и вот, нездешний свет

сияет надо мной,

и отступает тьма,

и утихают муки.

Пора.

Я ухожу

отсюда

в мир иной.

Это были не просто стихи, это была реальность. Саша принял решение. Он уходил. У него больше не было сил жить. Как бы ни был он привязан к Старшему, который любил его. Как бы ни был благодарен Михаилу, в котором чувствовал искреннюю преданность. И как бы он ни любил Йена. Йена. Йена… Сашу вдруг пронзила боль. Та самая «мучительная боль отравленной стрелой». Но это была не его боль. Это была боль Йена. Он ясно увидел, что Йен камнем падает из поднебесья. Он увидел его лицо, темно-серые глаза, смотревшие на Сашу с любовью и отчаянием. Он понял, что Йен тоже погибает. – Нет! – это был не физический крик, это был вопль души Саши и стон его сердца. Души, возвращающейся в бренное тело. Сердца, снова начавшего биться –слабо-слабо, но все-таки. Саша не хотел возвращаться. Но он не хотел, чтобы погиб Йен. Потому что если Йен погибнет, им не суждено будет встретиться: слишком к разным мирам они принадлежали, Их встреча могла произойти лишь на Земле. Пока только на ней. Саша возвращался. Возвращался в сумеречный лабиринт земного мира. Но что-то не давало ему войти в этот лабиринт. Он не мог найти в себе сил. Даже его любовь к Йену была бессильна против его собственного бессилия. Вернуться в земной мир мог только другой человек, который был там нужен. Саша – безвольный, покорный, готовый отдать все за то, чтобы от этого мира отгородиться, был не нужен на Земле. Если бы он был другим… Если бы… Если бы… И тут в его душе снова что-то шевельнулось. Как будто просыпался тот самый незнакомец, которого он боялся, которого отвергал, от которого бежал. И совсем рядом послышалось львиное рычание. Из лабиринта медленно и грациозно вышел белый лев. Он уселся у входа, его светлые глаза смотрели прямо на Сашу. Это были глаза не человека, и в то же время человека. В них была сила, властность, царственность. Воля. Это были глаза повелителя. Настоящего повелителя, который сам соткан из власти. Взгляд львиных глаз как будто заполнял сашину душу – измученную, обессилевшую, слабую. Наполнял ее собственной силой – нечеловеческой. Силой, способной разрушать, уничтожать, разрывать в клочья. Но и способной творить добро. Спасать. Лев поднял голову и зарычал. Но это был не грозный рык. Скорее вопросительный. Как будто лев о чем-то спрашивал Сашу. И Саша понимал, какого ответа ждет от него лев. Он шагнул к белому льву и их взгляды слились в один… *** Москва, январь 2008 года Мурзин, бледный и мрачный, стоял в кабинете главного врача одной из лучших клиник Москвы. – Забродин был на грани смерти, – говорил главврач. – Отравление ядом растительного происхождения. Обычно этот яд начинает действовать спустя минут десять-пятнадцать после приема внутрь. – То есть, отравление произошло на приеме, – голос Мурзина был бесстрастным, с металлическими интонациями. Так звучат автоматические голоса в телефонной трубке. – Этого я не знаю, – пожал плечами врач. – Можно лишь предположить, что яд был подмешан в шампанское. Забродин ничего не ел с утра, его желудок был пуст, и действие яда было очень быстрым. Если бы в его желудке была пища, яд действовал бы медленнее. Симптомы проявились бы через десять-пятнадцать минут, но это было бы легкое головокружение, может быть, одышка. Обычно этому не придают значения, и резкое ухудшение наступает только через пару часов, когда спасти человека уже нельзя. Парадокс, но ускорение действия яда из-за пустого желудка спасло пациента. Если бы он походил с легким головокружением хотя бы полчаса и продолжал чувствовать себя более-менее нормально, это был бы уже живой мертвец. Спасти его было бы нельзя. Мы же успели вовремя. Теперь жизнь пациента вне опасности, это я гарантирую. Другое дело, что он очень слаб, понадобятся процедуры… Какое-то время для реабилитации. Ничего особенного: лекарства, здоровое питание, свежий воздух, покой. Лучше… – врач задумчиво посмотрел в окно на серое январское небо. – Лучше, если через пару недель он отправится куда-нибудь в теплые края. Здоровый климат очень важен.

- Понял вас, – по-прежнему бесстрастно произнес Мурзин. – Я могу его увидеть?

– Мы ввели его в искусственный сон. – Все равно, – в глазах Мурзина полыхнуло черное пламя, от которого врач поежился. – Я просто хочу взглянуть на него. Хотя бы взглянуть. Понимаете? – В реанимацию вам нельзя, – произнес врач. – Но… есть окно из коридора. – Благодарю, – сухо сказал Мурзин. Через пять минут он уже смотрел на Сашу через внутреннее окно. Рот и нос Саши был скрыт кислородной маской, в правую руку был вставлен катетер. Больше всего Мурзину хотелось разбить кулаком чертово стекло, запрыгнуть в палату, покрыть поцелуями мальчика и больше не выпускать его из рук. Никогда. Его мальчик… Уже в третий раз он оказывался под ударом. Мурзин до крови прикусил губу. Три раза! И каждый раз жизнь Саши висела на волоске. Ну, может быть, за исключением самого первого раза, в Париже, когда целью был не Саша, а его телохранители. Но это мало утешало Мурзина. Он делал все, что мог. Он окружил мальчика плотным кольцом охраны. Но и это не помогло. И Мурзин знал, что даже в его собственном доме, за крепкими стенами Саша не будет в безопасности. Потому что в доме завелся крот. Определенно, среди охраны. Потому что только охрана знала, что Саша отправится на злосчастный прием вместе с Мурзиным. Значит, надо вычислить предателя. Плохо то, что теперь он не мог доверять даже собственным телохранителям. И он не мог доверить им жизнь своего сероглазого мальчика. Нужны были экстренные меры. Охрана Саши будет сменена полностью. Из старого состава останется только Владимир. Его, по-хорошему, тоже надо бы заменить, но в охране важна преемственность. К тому же, Владимир слишком обязан Мурзину, который когда-то в буквальном смысле спас его родителей и братьев от неминуемой смерти. Да и его самого тоже. Владимир не пошел бы на предательство. У него нет мотива. Ни морального. Ни финансового (уж о жалованье шефа охраны и его накоплениях Мурзин знал все, вплоть до того, в каких банках они лежат, а также номера кодов банковских ячеек). Но для перестраховки за Владимиром тоже нужно приглядывать. Было лишь два человека, на которых можно было целиком и полностью положиться. Его рабы. Добровольно связавшие с ним свою жизнь. Михаил и Олег. Михаил на эту роль не подходил. Мурзин слишком хорошо знал, какие эмоции и демоны скрываются за внешним бесстрастием и покорностью этого человека. Если Михаил возьмется за дело, то все пойдет вразнос. Мурзин не удивился бы, если бы в запале его раб перестрелял всю охрану. Он же помнил его по службе в спецназе, знал на что тот способен, какие кровавые следы он оставлял там, где не следовало оставлять никаких следов. Михаил прекрасно сам все понимал и знал, что сам не способен себя контролировать. Ему всегда был нужен был командир. И не просто командир, а хозяин. Господин. Повелитель. Жесткий. Держащий его в ежовых рукавицах. И потому он прилепился с Мурзину как к спасителю от демонов, терзавших его внутри. Михаил тоже понадобится. Но он сыграет другую роль. А контролем и расследованием займется Олег. Он не такой жесткий как Михаил. Да, эмоциональный, тоже со своими демонами. Но не такими опасными. Олег идеальный исполнитель, к тому же обладающий цепким умом. Поэтому именно ему и предстоит выявить предателя. А Сашу нужно будет оградить от предательских ударов. И не просто оградить. В начавшейся тотальной войне всех против всех Мурзин не сможет быть все время рядом со своим Младшим. Но Младшему нужен наставник. Опытный, но в то же время такой, который не станет тащить сероглазого принца к себе в постель. И Мурзин знал такого человека. А пока… пока он разберется с тем щенком, который отравил Сашу… *** Аэропорт Домодедово, январь 2008 года Вячеслав Николаевич Долгоньков только что прошел паспортный контроль и личный досмотр и теперь с видом хозяина жизни двигался вдоль бесконечных витрин дьюти-фри в зоне международных вылетов московского аэропорта «Домодедово». Но перед этим Вячеслав Николаевич (проще говоря, Славик) конкретно зассал. Да, ему заплатили большие деньги, на которые в Европе можно жить припеваючи минимум год. Ему сделали шенгенскую визу и купили билет на авиарейс во Франкфурт, откуда он должен был вылететь в Афины… Там уже была снята квартира. А потом… Воображение рисовало Славику, как в него, такого юного и такого неотразимого, влюбится без памяти богатый грек, у которого в собственности будет остров с шикарной виллой, где будут бассейны, фонтаны, прислуга… И много-много секса. Ну, и денег, конечно. Правда, опыт в эскорте подсказывал Славику, что богатые клиенты ограничиваются одним-двумя трахами, а потом ищут себе новую постельную грелку. Сколько раз красавчик Славик пускал слюни, полагая, что уж вот этот точно на него запал, и уже видел себя в роскошной тачке – надменного, холеного, провожаемого завистливыми взглядами, летающего то в Европу на шоппинг, то на дорогие экзотические курорты… Но всякий раз происходил облом. Славик был мальчиком на один-два раза, хотя в постели всегда старался вовсю, удовлетворяя самые грязные прихоти старых пердунов с дряблым телом, от одного вида которых хотелось блевать. А Славик хотел роскоши и всеобщей зависти. И когда накрылась «фирма» Игоря, он просто взбесился. Образования у него не было. Работать (кроме как в постели) Славик не желал, полагая, что он, такой нежный и хрупкий, просто не создан для работы. Он создан для яркой, шикарной жизни! И чтобы все вокруг ахали и пускали слюни. А теперь из-за мудака Игоря, попавшего в автокатастрофу, накрылся медным тазом даже тот доход, который Славик имел. Славик материл Игоря последними словами. Да чтоб он сдох теперь, этот паралитик! Из-за него, мудилы, все пошло наперекосяк. Славик пытался самостоятельно выходить на клиентов. Удалось всего пару раз. Многим клиентам его жопка просто приелась. Другие привыкли иметь дело с посредниками и не клевали на предложения мелкой шлюшки, дабы не светиться. К тому же, Славик знал, что без «крыши» работать опасно. В принципе, были «фирмы», подобные той, в которой состоял Славик. Но конкуренция красавчиков на этом рынке была слишком острой. Ценились свеженькие. А Славик давно принадлежал к разряду «бывших в употреблении». И он понимал, что в конце концов ему светит какой-нибудь дешевый бордель с триппером в нагрузку. И это еще в лучшем случае. Поэтому, когда Славик узнал, что ебанашка Забродин умудрился склеить богатого любовника, да не просто богатого, а практически олигарха, он взбесился. Это было несправедливо! Так не должно было быть! Так просто не могло быть! Ведь этот Забродин, всем же известно, был ебанутым на всю балду! И ничего из себя не представлял. Ну ничего же! Ноль. Особенно по сравнению с красавцем Славиком. Ну что в этом Забродине такого? Обычный, каких на улице полно.

Правда, Славику было доподлинно известно (уж он умел собирать сведения), что это чмо Забродин был самым прибыльным «проектом» Игоря. Что на Забродина постоянный спрос, тогда как на красавчика Славика спрос то был, то нет (как и на большинство других мальчиков Игоря). Славик утешал себя тем, что у ебаната Забродина – особая клиентура, грязные извращенцы, которые этого мудака сношают как могут – дилдаками и вобще всем, что его заковывают в наручники, порют, терзают… Ну что взять с него, ебанат для извращенцев. Холененькое тельце Славика покрывалось мурашками, когда он себе это представлял. Ведь он, Славик, весь такой хрупкий, воздушный, был создан для поцелуев, любви и неги. Не то что этот губошлеп с круглыми глазищами как у кота. Но этот губошлеп теперь катался как сыр в масле. Точнее, катался на дорогих тачках, с крутой охраной, жил в роскоши. Почему он, а не Славик? Почему все лучшее достается долбоебам, а те, кто создан для сладкой жизни, вынуждены продавать себя за бесценок?

От безысходности Славик все-таки устроился работать. Но не секретарем у крутого шефа, как он всем врал направо и налево, а мальчиком на ресепшене в задрипанном фитнес-клубе. Причем ему доверяли только следить, чтобы на ресепшене всегда был запас чистых полотенец. А грязные полотенца Славик должен был оттаскивать в стирку. Это было ужасно. Мысли о том, что пока он своими нежными ручками с маникюрчиком катит тележку с вонючими полотенцами, Забродин в это время валяется на шелковых подушках – эта мысль просто душила Славика. Он, конечно, строил глазки мужикам, приходившим в фитнес-клуб, но основную массу клиентов составляли быдло-натуралы. Латентные геи, конечно, тоже были, но Славик наметанным глазом сразу определял, что бабок с этих нищебродов не слупишь. Славик погружался в депрессию, как вдруг все изменилось. На него вышли. И (вот уж чудо) предложили работенку. Разовую, но такую, что решала все его проблемы. Надо было явиться на прием и незаметно подложить таблеточку в бокал одному типу. За это обещали гигантские по меркам Славика бабки, срочную шенгенскую визу и даже жилье в Греции. Само собой, билет на самолет. Славик, конечно, был очень жаден, но в то же время очень труслив. И дураком точно не был. Он сразу понял, что таблеточка – вовсе не слабительное. Что его втягивают не просто в криминальное дело, но в такое дело, за которое дают вплоть до пожизненного. Поначалу здравый смысл, приправленный трусостью, возобладал. Славик отказался. Но человек был настойчив. И он был явно из тех, кто умеет убеждать. Славику объяснили, что он может отказаться, но тогда до конца жизни будет таскать грязные полотенца или вообще мыть полы. Уж об этом позаботятся. Эта перспектива ужаснула Славика. Его мечты о шелковых простынях и белых мерседесах превращались в груду грязных, вонючих полотенец. Но трусость все еще брала верх. Тогда незнакомец показал фотографию чувака, которого следовало травануть. И тут челюсть Славика отпала, а мозги забулькали как закипающий самовар. С фотки на него смотрел Забродин. Он был снят на каком-то светском мероприятии. В дорогом, очень дорогом костюме. Brioni, застонала душа Славика. Причем подогнанном точно по фигуре. С золотыми запонками. Марку часов Славик не определил, но ему было ясно, что это нечто супердорогое, швейцарское, эксклюзивное. Но добило Сашу лицо и осанка ебаната. Это чмо, в чью задницу вбивали дилдаки, кого пороли, кому ссали в рот и макали головой в унитаз, стоял с прямой спиной, чуть приподнятой головой и отрешенным видом. В серых глазах Забродина плавал лед, пухлые губы были чуть приоткрыты. Он смотрел с фотографии на Славика и как будто не замечал его. Да, как будто Славика вовсе не существовало для этого высокомерного типа, только-только высунувшего голову из унитаза и вынувшего дилдак из жопы (а может, дилдак и сейчас был в его разъебанной дыре). Славика захлестнула зависть, переходящая в ненависть. Да сейчас он ненавидел весь за мир за его несправедливость! Он ненавидел ебаната, чмошника, грязную жопу – одним словом Забродина, потому что на фотке с шикарного приема должен быть не этот мудак с глазами как у кота, а он, Славик! Это Забродин должен таскать вонючие полотенца и улыбаться нищебродам-натуралам, горбатясь за копейки, а не он, Славик! И Славик согласился. Ему растолковали, чтобы он был готов в любой момент. Потому что Забродин находится под усиленной охраной и трудно заранее определить момент, когда к нему можно будет приблизиться. Славик ждал. На него накатывала то лютая ненависть, то дикий страх, переходящий в панику. Да, он хотел уничтожить Забродина, очень хотел денег и жизни за бугром, но очень боялся. Ухоженное тельце покрывалось мурашками, наманикюренные ручки тряслись, хорошенькие губки дрожали, глазки-пуговки испуганно моргали. День настал. Славику заранее доставили костюмчик, специально пошитый на него. Вручили банковскую карточку. Паспорт с годовым шенгеном. Авиабилеты. Адрес в Афинах. Отвезли на шикарной тачке в особняк рядом с Павелецкой. И сказали, что если он не сделает то, что надо, то вместо шикарной жизни в Европе его ждет канализационный люк, откуда может быть когда-нибудь извлекут его вонючие останки, обглоданные крысами. Славик не сплоховал. Задавил в себе страх. Зато подогрел ненависть. И сделал все что нужно. Ему ни капельки не было жалко этого мудака Забродина, который как быдлом был, так быдлом и остался и даже не оценил вкус «Вдовы Клико», заботливо преподнесенной ему Славиком (правда, Славик и сам пробовал «Вдову» впервые в жизни, но теперь надеялся смаковать ее регулярно). Он удирал из Москвы в тот же день, последним рейсом «Люфтганзы». Его снова охватил страх. Его могли заснять видеокамеры в зале приема. Или… вот этого Славик боялся больше всего на свете: его могли ликвидировать как ненужного свидетеля. Славик знал, что очень часто киллеров, выполнивших задание, быстро ликвидируют, чтобы замести следы. Поэтому по пути в аэропорт он едва не обоссался от страха. А потом дрожал, стоя в очереди на паспортный контроль: а вдруг он уже внесен в какую-нибудь базу данных, и сейчас его задержат прямо у стойки, на его нежные ручки наденут наручники и… Пока пограничник, не спеша, проверял его паспорт, Славик пережил, как он думал, самые страшные минуты в своей жизни. Вот… вот… сейчас. Замигает красная лампочка. Или еще что-то такое… «Вы задержаны, гражданин Долгоньков». Славик был на грани обморока. И когда он услышал тяжелый шлепок печати на паспорт, то готов был броситься на пограничника и поцеловать того взасос, но мешало стекло. В транзитной зоне Славика охватила эйфория. Он свободен. Он богат. Его ждут Афины! Европа у его ног! Где-то там его богатый любовник, которого он встретит скоро, очень скоро! Вилла на острове! Ванна с шампанским и лепестками роз! Жаркий секс на мягкой постели под огромным балдахином! Прислуга, охрана, восхищенные и завистливые взгляды… И он, Славик, изящный, красивый, надменный, недоступный. Ошалевший Славик метался по магазинам дьюти-фри, выбирая себе шмотье поярче, побрендовее. Он потратил в общей сложности около пяти тысяч зеленых, когда, наконец, решил остановиться, рассудив, что остальное докупит уже в Европе, которая через несколько часов будет устилать его путь розами и лилиями. А Забродин… Да просто забыть. Ничего не было. Ничего. Ничего. Есть только он, Славик, молодой, неотразимый и прекрасный… Славик уже двигался к воротам рейса на Франкфурт. В руках у него были пакеты с тряпьем, накупленным в дьюти-фри, он вилял попкой и задирал красивую голову, глядя на окружающих с высокомерием истинного принца. И тут взгляд его упал на человека, стоявшего у входа в отстойник, где шла посадка на франкфуртский рейс. Мужчина, может быть, чуть старше 30-ти лет, с зачесанными назад волнистыми, чуть длинными волосами. Рядом с ним стоял высокий, мрачный мужик. Такой шикарный брутал, как в другое время определил бы сам Славик. Но сейчас он почувствовал, как в животе возникает холодный комок страха. Эти два типа смотрели прямо на Славика. Тот, что помоложе, улыбался одними губами – это была улыбка охотника, увидевшего добычу. Тот, что постарше, смотрел на Славика не просто мрачным, но свирепым взглядом. Рот Славика нервно задергался. Инстинкт подсказывал ему, что надо удирать. Или начинать вопить во всю глотку, что угодно, хоть «Караул, убивают!», хоть «Пожар!» Но во рту пересохло от страха, язык прилип к небу. Тело стало ватным, ноги свинцовыми. И Славик с тоскливым ужасом смотрел, как эти двое направляются к нему. Он видел свирепые глаза брутала. Точнее, видел в них свою смерть. Двое подошли вплотную, Славик почувствовал укол в руку, через одежду. Он не успел и пискнуть, как перед глазами все закружилось. Он зашатался, пакеты с брендовыми шмотками выпали из рук, тело стало медленно оседать. – Парню плохо, надо его в медпункт отвести, – услышал он громкий голос над самым ухом. – Мы отведем, не беспокойтесь, тут рядом. Славик отключился.

====== 23. ДНИ ВОЗМЕЗДИЯ ======

ГЛАВА 23. ДНИ ВОЗМЕЗДИЯ Зальцбург, январь 2008 года «Йен Хейден, молодой американский магнат, получивший широкую известность благодаря своим амбициозным проектам в сфере аэронавтики, автомобилестроения, а также активной общественной деятельности, попал в авиакатастрофу во Франции близ знаменитого версальского парка под Парижем. По некоторым данным, Хейден направлялся с деловых переговоров, которые проходили в одном из частных поместий в Иль-де-Франсе, в аэропорт Руасси, чтобы на личном самолете вылететь в Сан-Франциско, где располагается штаб-квартира возглавляемой им корпорации StarsFlights. Однако близ Версаля вертолет, на борту которого находился Хейден и которым управлял пилот Жан-Пьер Паскуа, потерпел крушение. По предварительным данным, это произошло из-за отказа двигателя и проблем в системе управления вертолетом. Вертолет рухнул с небольшой высоты на поляну рядом с версальским парком и развалился на части. Пилот Жан-Пьер Паскуа погиб на месте от полученных травм. Йен Хейден выжил, получив сотрясение мозга, многочисленные ушибы и переломы ребер. Его жизни ничто не угрожает. Хотя предварительные данные экспертизы указывают на отказ техники, однако компания, которой принадлежит вертолет, заверяет, что накануне полета машина прошла тщательную проверку, которая показала полную исправность вертолета. Незадолго до авиакатастрофы Хейден выступил в Страсбурге на международной конференции, посвященной проблемам взаимодействия крупного бизнеса и демократии. Его речь вызвала большой интерес, в частности, тезис о том, что главным препятствием на пути распространения ценностей свободы и демократии являются не авторитарные и диктаторские режимы, а мировоззрение людей, хорошо знакомых с либеральными ценностями, однако предпочитающих им ценности жесткой иерархи подчинения. Как следовало из речи Хейдена и последовавшего за ней телеинтервью, имевшего скандальный характер, этот тезис Хейден выдвинул в результате личных обстоятельств. Известно, что Хейден не скрывает своей сексуальной ориентации и поддерживает ЛГБТ-движение. Достоянием гласности стал конфликт между ним и русским бизнесменом Мурзиным из-за некоего молодого человека, порнографические ролики с участием которого были распространены некоторое время назад в интернете. Утверждалось, что именно конфликт Хейдена и Мурзина из-за этого молодого человека является одной из главных причин обострения обстановки в экваториальной республике Чамбе вокруг титанового месторождения «Сокоде»… Йен с трудом заставил себя дочитать этот текст – один из многочисленных текстов, появившихся как во французской, так и в мировой прессе. Все эти тексты были примерно одного содержания: Хейден попал в авиакатастрофу, но выжил, причины авиакатастрофы скорее всего технические, а дальше – упоминание о речи в Страсбурге и скандальном телеинтервью Тайлеру Скоту с последующей публикацией не вошедших в интервью кадров, и снова упоминания о Саше Забродине, конфликте с Мурзиным и «Сокоде». – Ты же понимаешь, что версия о технических неполадках это брехня для отвода глаз? – зеленые глаза Эрика Киллерса смотрели прямо на Йена. Разговор происходил в палате частной австрийской клиники. С места катастрофы Йена доставили в парижский госпиталь, но Киллерс тут же вмешался и потребовал, чтобы Йена на санитарном самолете вывезли из Франции. Врачи отказывались, говоря, что это опасно, но Киллерс умел сломить любое сопротивление. Йена, еще находившегося без сознания, перевезли в Австрию. – Двигатель не вышел из строя сам по себе. А система управления сошла с ума тоже не по своему желанию. Это была диверсия, Йен, – заявил Эрик, когда Хейден пришел в себя. – Кто? – слабым голосом спросил Йен. – Есть кое-какие предположения, – мрачно произнес Эрик. – Мне известно, откуда ты летел на самом деле. Вовсе не из Бове, где у тебя якобы состоялась встреча с какими-то бизнесменами. Ты летел из Рамбуйе, со встречи с президентом Франции. Скажи мне, Йен, эта встреча прошла неудачно? – Неудачно, – темно-серые глаза Йена пристально смотрели в холодные зеленые глаза Эрика. Эрик с понимающим видом кивнул. – Что ты хочешь этим сказать? – Йен впился глазами в Эрика, но тот по-прежнему был спокоен и холоден. – Что факты складываются во вполне определенную картину. Во-первых, вертолет перед вылетом в Рамбуйе проверяли сверхтщательно. И техники авиакомпании. И люди из твоей службы безопасности. И мои ребята. Вертолет был абсолютно исправен. Во-вторых, о том, что ты летишь в Рамбуйе, никто не знал. В полетном листе местом назначения значилось Бове. Пилот узнал, что надо лететь в Рамбуйе только за пять минут до вылета. В-третьих, твои переговоры с президентом Франции были сверхсекретными. О них знали только президент Франции и люди из спецслужб. В-четвертых, ты сам сказал, что переговоры прошли неудачно. Скажи, ты сел в вертолет сразу после переговоров? – Да, – уверенно сказал Йен. – Я даже не остался на обед с этим клоуном… Хотя… Дело было так: уже на выходе из замка меня остановил один из его помощников и завел какой-то странный разговор. По сути лишь повторял то, о чем говорилось на встрече, ничего нового. Я в ответ твердил, что уже слышал все это. Но он просто прилип ко мне! – И сколько времени он от тебя не отлипал? – зеленые глаза Эрика сузились. – Кажется, минут пятнадцать. А может быть, двадцать. Или даже больше. Черт, Эрик, я не знаю! Я не засекал время! – Ну, допустим, 15-20 минут. Этого вполне достаточно, чтобы покопаться в вертолете. Достаточно для профессионала. – Ты хочешь сказать… – вздрогнул Йен. – Я хочу сказать, что в это же время пилота отвлекли. Пригласили на чашечку кофе. Таким образом, возле вертолета оставались только люди из охраны резиденции. – Нет, этого не может быть! Я общался с президентом Франции, а не с каким-то… – …африканским царьком, – со скептической усмешкой закончил за него Эрик. – Демократически избранные лидеры и мелкие диктаторы имеют гораздо больше общего между собой, чем кажется. – Я тоже начал так думать, – угрюмо пробормотал Йен. – И, наконец, пункт пятый. Людей из твоей службы безопасности отстранили от расследования, его ведут французские спецслужбы. Точнее, заместитель шефа контрразведки Мишель Вертье. Доверенное лицо президента. И первое, что он сделал, это объявил, что версия теракта не подтвердилась. Хотя экспертиза обломков вертолета в тот момент не началась. Тебе этого достаточно? – Более чем, – процедил Йен. – Ублюдки. Они хотят выжить меня из Чамбе и не останавливаются ни перед чем! – Именно. Поэтому я чуть ли не силой вырвал тебя из парижского госпиталя и переправил сюда, в Австрию. Здесь ты будешь в большей безопасности. Кстати, напомню, наш друг Сидюхин тоже находится в этом госпитале. Так что вы можете мило пообщаться на прогулке. Его вывозят в инвалидной коляске. При упоминании Сидюхина Йен скривился, как будто сожрал лимон. – Есть новости из Москвы? – спросил он хмуро. – Мои люди держат тебя в курсе, – пожал плечами Эрик. – Ты узнаёшь обо все раньше меня. Йен кивнул. Когда он очнулся, первой его мыслью была мысль о Саше. Он потребовал себе мобильный, несмотря на все возражения врачей и набрал Сашин номер. Но равнодушный металлический голос сообщал, что аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети. Йен, не колеблясь ни секунды, набрал номер Мурзина. Тишина в трубке, затем длинные гудки. Мурзин не ответил. Йен выругался и набрал номер московского детективного агентства. Там ему сообщили, что Забродин по-прежнему в больнице в крайне тяжелом состоянии. Йен тут же потребовал, чтобы ему присылали сообщения о самочувствии Саши каждые три часа, нет, каждый час! Да, он понимал, что это глупо, что за час ничего не изменится. Но без новостей о Саше он сошел бы с ума. Он должен был знать, должен! Когда Йен заканчивал разговор с московским детективом, раздался звонок по второй линии. Мурзин! Йен тут же оборвал разговор и переключился на Мурзина. – Я знаю, что с вами произошло, – без приветствий начал Мурзин, и голос его звучал мрачно и устало. – Я не имею к этому отношения. – Что с Сашей? – перебил его Йен. – В больнице. Врачи говорят, что опасность миновала, но он пока очень слаб. – Может быть… его стоит перевезти в Европу? – И желательно в тот госпиталь, в котором сейчас находитесь вы, не так ли? – в голосе Мурзина звучал сарказм. – Исключено. На самом деле, Хейден, я думал о том, чтобы перевезти его за границу. Но врачи категорически против. Перелет может пагубно на нем сказаться, а он только-только начал оправляться от… – Кто это сделал? – голос Йена зарычал. – Ваш бизнес-партнер, Силецкий-старший, – сарказм в голосе Мурзина усилился. – Мстил за своего ублюдка. – Он не мой бизнес-партнер! – Йен дернулся от возмущения и чуть не взвыл от боли, пронзившей сломанные ребра. –Если это действительно он, я его лично прикончу! – Предоставьте это мне, – холодно сказал Мурзин. – Мои руки чешутся не меньше ваших. И хотя бы в этом мы с вами союзники, Хейден. Непосредственного исполнителя мои люди уже взяли. И он скоро ответит по полной… Уже отвечает. До Силецкого я тоже доберусь. – Кто был исполнителем? – Один продажный щенок из лавочки Сидюхина. Кстати, можете передать Сидюхину привет. Как я понимаю, вы с ним находитесь в одной клинике. Поправляйтесь, Хейден. Набирайтесь сил. Они вам понадобятся. Наша с вами война только начинается. Мурзин отключился. Йен откинулся на подушку глухо зарычал, в бессильной ярости глядя в белый потолок своей палаты. *** Подмосковье, январь 2008 года В окровавленном существе, покрытом синяками, ссадинами, рубцами, порезами, с обезображенным лицом, разбитыми пальцами, выдранными ногтями, сломанной рукой невозможно было узнать изнеженного красавчика Славика, так гордившегося своей внешностью и заботившегося о ней. Теперь этот жалкий окровавленный комок валялся на полу в том самом подземелье, где закончился жизненный путь Ефимова. Славик жалобно скулил, из его груди время от времени вырывались стоны и хрипы. Мурзин сидел в большом кресле и бесстрастно наблюдал за происходящим. Только глаза, полыхавшие черным огнем, выдавали клокотавшую в нем ненависть. Над Славиком стоял Михаил, на нем из одежды был только черный фартук. В руках он держал устрашающего вида щипцы. На его лице были написаны брезгливость и ненависть, в светлых глазах читалась звериная свирепость. – Остановись, – коротко бросил Мурзин. – Пусть пока поживет. Раб бросил быстрый взгляд на Господина, в глазах его как будто сверкнул огонь несогласия с приказом, но он тут же покорно кивнул. За креслом Старшего стоял Олег. На нем была, как обычно, только сбруя и латексные штаны. Его поза была напряженной, во всем облике угадывалась нервозность. – Приведешь эту тварь в относительный порядок, – бросил Старший Олегу. – Как врач-анестезиолог. Подыхать ему пока рано. Олег поклонился. Мурзин с отвращением смотрел на скорчившегося на полу Славика, который то ли впал в забытье от долгой пытки, то ли просто боялся шелохнуться. – Владимир, подойди, – приказал он шефу охраны, стоявшему в дверях. Тот молча выполнил приказ. – Итак, – проговорил Мурзин. – Эта тварь мало что знает, но картина ясна и без его блеяния. Силецкий сам мне сообщил, что Младшего отравили по его приказу. В отместку за гибель его ублюдка. Что ж, Силецкий поплатится. Но меня интересует вся цепочка, задействованная в покушении. От кого эта тварь получила яд, то, кто организовал ее проникновение на прием и так далее. Задача ясна? Ступай. Мурзин подождал, когда Владимир выйдет, и продолжил. – А от тебя, – он устремилпронзительный взгляд на Олега, – я жду расследования того, кто мог слить Силецкому информацию. Ты должен проверить всех. Прислугу, охрану и так далее. Олег поклонился, чуть заметно нахмурившись. Михаил вопросительно смотрел на Старшего. – Не беспокойся, – произнес тот. – Тебе тоже предстоит работа. Именно ты доведешь все до конца. Через пару часов Владимир представил Мурзину нужную информацию. На основании слов Славика, распечатки звонков, поступавших на его мобильник, а также взаимодействия со службой безопасности особняка, в котором проходил злополучный прием, было установлено: посредником, передавшим яд и организовавшим проникновение Славика на прием, был никто иной как Кульков. Тот самый владелец дома на Новой Риге, организатор съемки порноролика, которого Мурзин лишил средств к безбедному существованию. Еще один обиженный и мечтающий отомстить. Мурзин посмотрел на Владимира и Михаила. – Приступайте, – коротко приказал он. Те молча кивнули и быстро вышли из кабинета. А Мурзин, только что выглядевший мрачным, надменным и несгибаемым, оставшись один, внезапно сгорбился и как будто разом постарел. – Я защищу тебя, – прошептал он. – Любой ценой. Любой ценой! *** Москва, февраль 2008 года Саша лежал в больничной палате и смотрел на экран планшета. Он уже больше недели как пришел в сознание, и его состояние довольно быстро улучшалось. По мнению медиков, через пару-тройку недель он будет уже вполне здоров. Но сейчас Саша чувствовал сильную слабость. И апатию. Он знал, что был отравлен, это сказал ему Старший, который появился в его палате сразу, как только Саша пришел в себя. И Саша сразу понял, чьих рук это дело. Славик. Буквально заставивший его выпить шампанского. Смазливый Славик с глазками-пуговками. Саша всегда знал, что это насквозь гнилой и продажный паренек. Но он и подумать не мог, что трусливый, изнеженный красавчик решится на такое. Ведь Саша никогда не делал ему ничего плохого! Все можно понять, но это… – Зависть. Деньги, – коротко сказал Старший, как будто читавший его мысли. Саша покачал головой. Его широко распахнутые глаза с тоской смотрели в пространство. На губах Старшего, не спускавшего с него глаз, появилась горькая и одновременно нежная усмешка. – Ты слишком хорошего мнения о людях. Для меня непостижимо, как ты сумел сохранить в себе эту наивность… – он запнулся. – … несмотря на свою профессию, – теперь уже губах Саши появилась горькая усмешка. – Сам не знаю. Может быть, потому что без веры в людей прожить нельзя. – Верить людям опасно. – Славик не верил. Это его спасло? – серые глаза неожиданно пристально посмотрели на Старшего. – Что с ним? – Решение будешь принимать ты, – бесстрастно произнес тот. В серых глазах блеснуло нечто, чего Старший никогда прежде в них не видел. Но длинные, загнутые ресницы тут же опустились… Старший не стал скрывать от Саши и то, какую роль сыграл Кульков. На это Саша отреагировал индифферентно. Кульков вообще его не заботил. После встречи со Старшим он отправился в край серых озер, вернувшись из путешествия на край тьмы. И пока еще слабыми пальцами набивал на экране планшета:

Вновь кружатся метели, и белою мглою

словно саваном мертвым укутаны дни,

торопливый закат, обрученный с зарею,

воровато скользит во владения тьмы.

Вновь январская боль, снова страх простирает

свои белые руки над серой землей,

и холеные ногти в душу вонзает

и обмякшее тело влечет за собой.

Вновь душа в напряжении мечется слепо,

попадая в объятия к дряхлой Судьбе,

и проклятия шлет равнодушному небу,

и теряет надежду в напрасной борьбе…

Вновь шатается разум, смешавший и грозы,

и глухие печали земной красоты,

а вокруг, а вокруг снеговые заносы,

и в дневные виденья вливаются сны!

Вновь усталое сердце от боли томится,

Это боль одиночества – мутная мгла!

А глаза, а глаза всюду видят гробницы,

Проклиная в отчаянье все времена!

Вновь является все, что и прежде терзало,

и с тоскою обходишь пылающий круг,

где ошибок былых вековые завалы,

и не чувствуешь дрожи слабеющих рук…

Вновь царит безнадежность, не видно просвета,

Но идешь и идешь сквозь январский туман,

Потому что ты помнишь, что плещется где-то

В вечных бурях хранящий покой Океан!

Саша знал, что его озера –лишь часть необъятного Океана, когда-то отступившего в неизвестность, но к которому ему однажды обязательно суждено вернуться. Он не знал, когда, но знал, что это произойдет. Обязательно произойдет. Но не сейчас. Не сейчас. После встречи с таинственным белым львом у входа в сумеречный земной лабиринт Саша чувствовал, что в его душе что-то изменилось. Изменилось навсегда. Он понимал, что белый лев, лабиринит – всего лишь видения. Галлюцинации мозга, которые нередко возникают у людей в состоянии клинической смерти, об этом полно рассказов. Но перемена в нем была реальностью. Саша пока не осознавал ее суть, но понимал: ничто не будет таким как прежде. И тут он вспомнил о Йене. Очень странно, почему он не вспомнил о нем раньше. У него же было страшное видение: Йен, падающий во тьму. Это видение и вернуло к его жизни, а теперь, очнувшись, он начисто забыл о Йене. Как он мог? Как он мог?? Наверняка, Йен знает и сходит с ума от тревоги за него. Возможно, он даже примчался в Москву… Саша протянул руку к телефону, который все эти дни был выключен. Пока смартфон загружался, Саша пролистывал на планшете новости последних дней. Просто так, безо всякой цели. И увидел сообщение: «Предприниматель и финансист Виталий Кульков был убит при невыясненных обстоятельствах. Тело Кулькова было найдено поздно вечером в Москве на Остоженке. По словам представителя полиции, смерть наступила в результате удушения. Кульков владел рядом фирм и пакетами акций в нескольких банках. Он был также известен как меценат и регулярно устраивал в своем доме на Новорижском шоссе благотворительные вечера с привлечением молодых талантливых артистов. В последнее время Кульков столкнулся с крупными финансовыми проблемами. По некоторым данным, он оказался на грани банкротства и готовился покинуть Россию. В полиции рассматривают версию финансовых проблем Кулькова как одну из основных в качестве мотива его убийства. Круг подозреваемых пока не определен». Телефон уже загрузился и вовсю тренькал, принимая накопившиеся сообщения, а Саша всё смотрел невидящим взором в стену. Он понимал, кто приказал убить Кулькова. И понимал, что все это ни капли его не тревожит. Не тревожит. И тут зазвонил телефон. *** Зальцбург, февраль 2008 года – Ты! Ты! – повторял Йен, услышав в трубке такой тихий и такой желанный голос. – Ты жив! Жив! – Йен, что с тобой случилось? Я видел… Ты падал с высоты… Йен вздрогнул. – Ты видел? – повторил он. – Саша? – Что случилось? – теперь голос звучал настойчивее. – Авария вертолета. Пара сломанных ребер и синяки. Саша, как ты? Что с тобой сейчас? Я знаю, что произошло. – Йен, сейчас все в порядке, правда! Только слабость сильная, но врачи говорят, что это пройдет… Йен, я когда увидел, как ты падаешь… Я понял, что не могу уходить. Не имею права. Я вернулся. Это было всего лишь видение, я понимаю. Но я… я не мог уйти. Я хотел снова тебя увидеть. Снова! – Саша, – прошептал Йен. – Я тоже… я… Мы встретимся, обязательно! – Да, конечно, – голос Саши вдруг стал каким-то тусклым. – Саша? – нахмурился Йен. – Ты слышал? Мы обязательно увидимся! И мы с тобой будем вместе. – Йен… – послышался вздох в трубке. – Для меня главное, что ты жив. – Саша! Но абонент отключился. Йен хотел было снова нажать кнопку вызова, но удержался. Нет. Нет. Он знал наперед, что скажет сам и что ответит ему Саша. Они уже много раз говорили это друг другу. Не надо. Саша прав, главное, что оба они живы. А остальное… Йен был уверен, что Саша придет к нему. Обязательно придет. Он покинет Мурзина, а если тот будет препятствовать, то тогда… На губах Йена появилась жестокая улыбка. Что ж, Мурзин сам говорил, что началась война – тотальная и беспощадная. Йен поднялся с кровати, пару раз вскрикнув от боли, которая от сломанных ребер отдавалась во всем теле, и медленно вышел из палаты, накинув пальто на больничную пижаму. Ему хотелось пройтись, подышать воздухом альпийских предгорий. Успокоить нервы, взвинченные разговором с Сашей. К клинике примыкала обширная территория, покрытая снегом. И первый, кого встретил Йен, был Сидюхин, которого в кресле-каталке везла медсестра. Йен вздрогнул. В нем одновременно возникли и отвращение и жалость к этому существу. Он видел Сидюхина лишь раз, в доме на Новой Риге, когда тот проводил «сеанс показательного секса» с Сашей. Тогда Сидюхин был холеным красавцем, наглым, самодовольным с пошлыми перстнями и кольцами на наманикюренных ручках. Теперь же в кресле-каталке сидел сгорбленный человек, казавшийся стариком. Не из-за морщин, а из-за какой-то внутренней опустошенности и обреченности, которая встречается у стариков, понимающих, что жизнь прошла. Прошла навсегда. В черных глазах Сидюхина была смертельная тоска и еще что-то невыразимо жалкое, но при этом столь же невыразимо подлое. Как-то сразу становилось понятно, что этот человек сожалеет не о гнусностях, которые творил, а лишь о том, что превратился в никому не нужную развалину. Глаза Сидюхина и Йена встретились. Они оба подались навстречу друг к другу, но тут же напряглись и замерли. Йен демонстративно отвернулся и прошел мимо, направляясь прочь от здания клиники, туда, где вдали белели заснеженные вершины Альп. Сидюхина покатили дальше в инвалидном кресле. Взгляд его был устремлен на землю, покрытую снегом, и из черных глаз капали слезы. Слезы о себе. *** Москва, февраль 2008 года Они снова были в той же московской квартире, в той же постели, в которой были вместе перед новым годом. – Не надо было тебе прилетать, – тихо говорил мужчина, глядя в зеленые глаза Эрика и крепко обнимая его. – Слишком опасно. Надо было выждать. Эрик усмехнулся – белозубо и нагло. – Знаю, – сказал он. – Но я слишком долго тебя не видел. Сначала пятнадцать лет. Теперь больше месяца. – Официальное расследование замяли. Но у Силецкого свои люди. И он знает, что ты был там, когда грохнули его сынка. – Его ублюдка грохнул его же собственный киллер, – пожал плечами Эрик. – Это ничего не значит. Силецкий объявил охоту и на тебя. – Вот именно. И потому он станет искать меня по всему миру, но только не под боком у себя – в Москве. К черту! Мы с тобой снова состоим в разных армиях. Наши военачальники ведут войну друг с другом, мы вынуждены им подчиняться. Слушай, ведь тогда, в Сомали мы именно из-за этого и расстались. Выбрали военачальников, свой долг. А не друг друга. И это была наша ошибка, – жестко произнес Эрик. – Да. Наша ошибка, – согласился его любовник. – Я не намерен ее повторять. – Знаешь, еще месяца четыре назад я сказал бы то же самое. Послал бы все к черту и улетел с тобой. Куда угодно. Чем дальше, тем лучше. Но теперь все изменилось. – Знаю. – Он под ударом. Я должен быть рядом. Я порву в клочья любого … – в мощной, широкой груди мужчины послышалось угрожающее рычание. – Тсс, – Эрик привлек любовника к себе, подставляя шею под его поцелуи. – Всё потом, потом. Сейчас только мы, только я и ты… ты… Сильные, властные губы впились в губы Эрика, зеленые глаза широко распахнулись, из груди вырвался стон, по гибкому и мускулистому тел пробежала дрожь. Любовник вдавливал Эрика в постель, и от ощущения тяжести любимого тела, по которому тосковал долгие годы, его уносило в сладкий океан безумия. Они сплелись, рыча, целуя и кусая друг друга, покатились по кровати, сжимая друг друга так крепко, словно хотели слиться воедино и никогда больше не разлучаться – ни на секунду, ни на миллиметр. Эрик развел ноги и почувствовал резкую боль: его любовник жестко входил в него, но Эрика это только заводило. Он хотел, чтобы эта боль усиливалась, но не потому, что любил боль, а потому что ему хотелось, чтобы та боль, которую он долгие годы носил в наглухо закрытом на семь замков сердце, излилась в эту физическую боль и ушла навсегда, оставив только счастье и наслаждение от того, что рядом с ним тот, кому он принадлежит весь, без остатка… Он подавался навстречу любовнику, и когда тот задевал чувствительную точку, перед глазами Эрика все плыло и его охватывало невыразимое блаженство – не только физическое, но и блаженство долгожданного слияния, единения, которое нельзя было променять ни за что на свете и за которое стоило бороться со всей равнодушной и холодной вселенной… *** Подмосковье, март 2008 года Саша сидел у окна, за которым сверкало солнце, отражаясь миллионами искр на мартовском снегу. Мир стремительно летел навстречу весне после тяжелой, слякотной и мутной зимы, мир сверкал и радовался. И Саше едва ли не впервые в жизни хотелось выйти из неприступных твердынь своей души, войти в этот сверкающий мир, слушать весеннюю капель, вдыхать свежий воздух и оставить собственное прошлое где-то позади. Чтобы оно растаяло навсегда, как уже очень скоро растает снег. Но стоявший перед ним Старший смотрел на него с бесстрастной непреклонностью. – Я знаю, что ты еще слаб, – проговорил он низким голосом. – Но ты должен принять решение. Саша вздрогнул, вонзил ногти в ладони. – Я приму решение, – проговорил он тихо, и Старший уловил в его голосе нотки, которых прежде не было. – Раз ты хочешь, чтобы я решил, – слова «я решил» Саша произнес с особой, жесткой интонацией. Старший пристально смотрел на Сашу. Он видел, что в Младшем произошла перемена. Младший внезапно повзрослел, это был уже не безвольный мальчик-переросток, витающий в облаках. Каким он станет теперь? – Если ты не в силах идти, тебя отнесут, – произнес Старший бесстрастно. – Я могу идти! – возмущенно воскликнул Саша. Старший спрятал усмешку. – Пойдем, – сказал он, ничем не выдавая своих чувств. – Самое страшное в этой жизни – решать судьбы других. Но порой это необходимо. Саша ничего не ответил. Его глаза заледенели, он медленно поднялся и неровной походкой двинулся к двери. Cтарший бережно поддерживал его за руку. Он долго сомневался, стоит ли подвергать Сашу жестокому испытанию, если тот физически еще слаб? Это стоило ему бессонной ночи, пока его Младший спал и трогательно сопел, доверчиво уткнувшись ему в грудь. Старший с удовольствием избавил бы Сашу ото всех испытаний, но тот должен был научиться жесткости и даже жестокости. Иначе он не выживет. Они спустились в подземелье, где ранее проходила экзекуция Ефимова, а затем пытка Славика. Два кресла стояли на своих местах. У дверей, как обычно, находился невозмутимый Владимир. Напротив кресел стояли Михаил и Олег. А между ними на коленях стоял… Саша не сразу узнал Славика. Лицо было в порезах и синяках, зубы выбиты, один глаз был закрыт, второй смотрел еле-еле. На Славике была грязная хламида, но из-под нее были видны синяки, багровые рубцы и порезы, а также вырванные ногти на изуродованных пальцах. Одна рука безвольно свисала, очевидно она была сломана. Увидев Сашу, Славик взвизгнул, словно увидел привидение, а затем принялся истошно вопить, открывая окровавленный рот с выбитыми зубами. Тут же он получил от Михаила удар по почкам и жалобно заскулил. Саша опустился в кресло. Он был очень бледен, но держался прямо. Сейчас ему хотелось только одного: уйти отсюда, лечь в постель и уснуть… Он не испытывал ни ненависти, ни жалости к Славику. Саше была безразлична его судьба. Он сам не мог понять собственного равнодушия, что это: ожесточение или же просто психическая усталость. А может быть, сказывалось действие лекарств… – …эта тварь созналась во всем, – долетал до него словно издалека голос Старшего. – Он понимал, что делает. Ненависть, зависть, деньги. Вот три причины. Славик, стоявший на коленях, с ужасом смотрел на Старшего. Точнее, смотрел только один его глаз – маленькая темная пуговка из-под вспухшего века, покрытого багровым синяком. Из лишенного зубов рта снова стал доноситься жалобный скулеж. – Я все правильно сказал? – поднял бровь Старший. Славик снова заскулил, не говоря ни да, ни нет. – Теперь ты должен принять решение, – обернулся Старший к сабу. – Эта тварь пыталась тебя убить. Осознанно. Хладнокровно. За деньги и возможность жить припеваючи в Греции. Перед тобой убийца. Твой убийца. Пусть даже ты остался жив. Саша сидел прямо, подняв голову. Его серые глаза снова заледенели, как будто этот лед отделял его сознание от происходящего. Славик на коленях попытался подползти к нему, но два раба грубо удержали его, схватив с волосы и за плечи. Славик завизжал. – Прости меня! Пощади! Пощади! – единственный видящий глаз Славика сверкал мольбой и отчаянием. Ледяной взгляд Саши по-прежнему был устремлен в пустоту. Славик читал в этом взгляде свой смертный приговор. Скулеж сменился рыданиями. – Прости, Сашончик, прости! – вопил Славик. – Ты ведь жив! А я тоже хочу жить! Жить! Я не хочу умирать! Пощади! Ты же жив! Жив! Этот рефрен «ты – жив» как будто освободил Сашу из ледяного плена. Он опустил глаза, посмотрев, наконец, на бьющегося в истерике Славика, и в его глазах не было жалости, но не было и ненависти. Он смотрел на паренька, превратившегося в уродливого инвалида. Саша не хотел это видеть, но его вдруг заполнило холодное и ясное осознание того, что он должен принять случившееся. Случившееся не по его вине. Как и свое холодное спокойствие. Сейчас он смотрел на себя как будто со стороны. Он не находил в себе желания простить Славика. И силы это сделать. Можно было сказать: «Я прощаю тебя». Но это было бы ложью. Это ничего не изменило бы. Единственное, чего не хотел Саша, чтобы из-за него снова лилась кровь. Ее и так пролилось много. Слишком много. – Он уже свое получил, – собственный голос казался Саше чужим. – Пусть убирается и живет как хочет. – А как я буду жить? – мгновенно взвился Славик. – Меня превратили в урода, в калеку! Кто мне за это заплатит? И тут, пожалуй, впервые в жизни в серых глазах полыхнула молния гнева. Лицо Саши скривилось от отвращения. Он резко поднялся и произнес с каменным лицом: – Пусть убирается. И вышел из зала. Старший смотрел ему вслед с явным интересом. Он, конечно, не ждал, что Саша вынесет Славику смертный приговор. Но он опасался, что мальчик проявит то же слюнтяйство, как в случае с Сидюхиным. Этого не произошло. – Что ж, – бесстрастно произнес Старший. – Младший сказал свое слово. Окончательное решение я оставляю тебе, – при этих словах он многозначительно взглянул на Михаила. – Но Младший ничего не должен знать. – Слушаюсь, – склонил тот голову. – Ты принял решение? – Да. – Тогда исполни его. Лицо раба, доселе бесстрастное, внезапно исказилось от ненависти и отвращения. Но он тут же овладел собой. Железной рукой он схватил Славика за волосы и рывком повернул его лицом к стене. Тот издал душераздирающий вопль. – Нет! Нет! Не убивайте! Не убивайте, прошу! В руке раба словно из воздуха возник пистолет с глушителем. Он поднял руку. Раздался глухой звук выстрела в затылок. Голова Славика разлетелась на кровавые осколки и ошметки. Изувеченное тело медленно оседало на пол.

====== 24. ПРЕДАТЕЛЬСТВО ======

ГЛАВА 24. ПРЕДАТЕЛЬСТВО Вашингтон, март 2008 года Йен сбежал из австрийской клиники, как только смог более-менее нормально ходить. Не потому что не желал находиться под одной крышей с Сидюхиным, хотя тот одним своим видом вызывал у Йена тошноту. Дело было в другом: Йен не выносил безделья. Само собой, он и на больничной койке через интернет руководил своей корпорацией, контролировал развитие проектов, связывался по скайпу со своими сотрудниками, вел переговоры с партнерами. Но вынужденное физическое безделье его угнетало. Наваливались тяжелые мысли. Ему постоянно поступали сведения из Москвы: Мурзин увез Сашу из клиники в свой загородный дом, и теперь Саша находился там безвылазно. Йен несколько раз звонил Саше, и тот уверял, что с ним все в порядке. Но Йен не верил. Воображение рисовало ему кошмарные сцены. Что этот психопат Мурзин делает с его мальчиком, только-только выкарабкавшимся с того света? Подвергает садистским забавам? Вновь промывает мозги, превращая в безвольную игрушку? Что??? Йен не находил себе места, но московские детективы, как ни пытались, так и не смогли получить какую-либо информацию из-за глухой стены, окружавшей особняк Мурзина. Между тем Йен привлек к работе не только детективов. Он также нанял переводчиков, которые переводили ему стихотворения Саши, а также тексты его песен. Это были подстрочники, передававшие лишь смысл стихотворения. И то не всегда, поскольку при переводе бывает невозможно передать многозначность смыслов, которые закладывает в стихотворение автор. Йену хотелось глубже проникнуть в таинственный мир своего сероглазого наваждения. Он читал подстрочники и видел, что стихи написаны глубоко одиноким человеком, полным то душевной боли на грани безумия, то холодного, прозрачного покоя. И еще – в строках неизменно сквозила обреченность. Эти стихи писал глубокий пессимист, наглухо закрывшийся в своем неприятии мира, даже если этот мир бросит к его ногам все свои сокровища. Саша не верил этому миру. Йен это ясно видел. Саша хорошо чувствовал себя лишь в краю серых озер, где ему подчинялись и небо, и земля, и призраки, и духи, и прошлое, и настоящее… Йен даже понимал, почему Саша все время искал доминанта: ему нужен был человек, который охранял бы его мир. Был своего рода драконом, сторожащим врата мира серых озер. И, очевидно, Мурзин, по мнению Саши, годился на эту роль куда лучше Йена. Но вот чего Йен не мог понять – откуда у Саши такое болезненное стремление к рабству, к унижению, к отказу от собственной гордости. Одно дело хотеть, чтобы рядом был кто-то сильный, способный защитить. Это нормально, в том числе и для многих мужчин в эпоху размывания гендерных ролей и всего прочего. Но желание унижаться, испытывать от этого извращенное удовольствие – вот это в Саше было непостижимо для Йена. И стихи сероглазого поэта не давали ответа на этот вопрос. Йен намеревался из Зальцбурга вылететь в Сан-Франциско. Но неожиданно раздался звонок из американского Белого дома. В Вашингтоне прознали о его секретных переговорах с французским президентом и хотели выяснить, о чем шла речь. Вообще-то Йен ненавидел политические интриги. Он с удовольствием занимался бы только бизнес-проектами, чтобы воплотить в жизнь свои мечты. Но он понимал, что большой бизнес и политика переплетены так тесно, что избежать вовлеченности в политику, тем более закулисную, нереально. Он уже оказался по уши вовлечен в политику, став инициатором переворота в Чамбе, спровоцировавшим последующий гражданский конфликт в этой стране. Противостояние в Чамбе усиливалось. Повстанцы получили новые вооружения, и за этим однозначно стоял Мурзин. Они неуклонно продвигались вперед, и угроза нависла уже не только над поставками сырья по стратегической трассе, но и над самим титановым месторождением. Армия Нбеки была не в состоянии взять ситуацию под контроль. И это тоже хотели обсудить с Йеном в Вашингтоне. Йен рассчитывал на поддержку властей и спецслужб США. Хоть Чамбе и считалась «французским задним двором», но Штаты вполне могли вмешаться и надавить как на Париж, так и на правительство Нбеки. С повстанцами было сложнее. Эти ненавидели и Нбеку, и французов, и американцев. Но повстанцами стоял Мурзин, а значит, Россия. На русских было сложно давить: девяностые годы давно остались позади, и нынешнее российское руководство со все большим удовольствием ставило американцам палки в колеса везде, где только могло. Но все же рычаги давления на русских у Вашингтона были. И Йен на это рассчитывал. Но на берегах Потомака, в помпезной и мрачноватой столице мировой метрополии, Йена ожидал холодный душ. С Йеном беседовал глава аппарата Белого дома. Присутствовали представители Пентагона, ЦРУ, госдепартамента и министерства торговли. Йену прямо предложили выйти из проекта «Сокоде». Продать свои акции одной из французских компаний. Эти слова повергли Йена в глубокий шок. С какой стати, вашу мать? Почему он должен продавать свои акции? Разве его участие в проекте не отвечает интересам США? Ведь Йен платит налоги с доходов, исчисляющихся миллиардами. Он обеспечивает американское присутствие в стратегически важном титановом проекте на черном континенте. И этот проект является подспорьем для других, глобальных проектов, которые усилят позиции США в аэронавтике и транспорте… На это Йену было сказано, что его глобальные проекты очень важны, но все же они – дело отдаленного будущего. А пока что между США и Европейским союзом идет жесткая конкуренция как раз в сфере авиации и космонавтики. В частности, речь идет о борьбе за рынки сбыта между американскими и европейскими авиастроительными гигантами. Европейцы, а точнее, французы, готовы пойти на уступки Штатам, но в обмен настаивают на передаче под их контроль акций «Сокоде», которыми владеет Хейден. И Вашингтон полагает это возможным. Разумеется, мистер Хейден получит не только деньги за проданные акции, но и возможность расширить свое участие в аэрокосмических проектах США и Европы, что будет ему, несомненно, интересно… Йен взорвался. Какого черта он должен продавать свои акции, если у кого-то возникли проблемы с рынками сбыта? С какой стати эти проблемы должны решаться за его счет?? Ничего он не собирается продавать! Потому что это незаконное политическое давление! Это идет вразрез с принципами свободной торговли! Это вообще нарушение его прав как американского гражданина! Йена выслушали с холодными улыбками, после чего представитель госдепартамента заметил, что мистер Хейден, кажется, перепутал формат конфиденциальной встречи с публичной трибуной, и что здесь нет смысла произносить общие фразы о свободе, а следует обсуждать конкретные предложения. На это Йен с металлом в голосе ответил, что считает подобные предложения неприемлемыми. Тут же в разговор вступил представитель ЦРУ, который язвительно заметил, что мистер Хейден, как разумный человек и выдающийся бизнесмен, не может не понимать, что ему выгодно принять сделанное предложение, и что, возможно, его отказ обусловлен враждой с российским бизнесменом Мурзиным, вызванной, как известно, причинами сугубо личного свойства. Эти слова привели Йена в еще большую ярость. Тем более, что в них была немалая часть правды. Да, Йен не хотел уходить из «Сокоде», потому что это означало бы усиление Мурзина. А целью Йена было уничтожение Мурзина как бизнесмена. И это Мурзин должен покинуть «Сокоде», а не Йен! С трудом сдерживая ярость, Йен предложил американским чиновникам добиваться изгнания из «Сокоде» русского, из-за которого, между прочим, в Чамбе начался вооруженный конфликт, угрожающий похоронить титановый проект. На это ему было сказано, что вооруженный конфликт возник как раз из-за личного конфликта Мурзина и Хейдена, и что для всех было бы лучше, если бы два джентльмена не переносили свое любовное соперничество на поля сражений. Йен заорал, что никому не позволит вмешиваться в свои личные дела, на что получил возражение, что, к сожалению, его личные дела уже стали причиной военно-политической и финансовой нестабильности. И этот факт приходится учитывать. – Почему вы давите именно на меня? – с ненавистью спросил Йен. – Почему не на Мурзина? На что ему ответили: за Мурзиным стоят русские, поэтому давить на него сложнее. – Поэтому вы давите на гражданина США вместо того, чтобы защищать его интересы, как это предписывает Конституция! На это ему вновь ответили, что с ним решают конкретную проблему, а не обсуждают вопросы прав и свобод. И что гражданин США должен принимать во внимание интересы своей страны… Короче говоря, и эта встреча закончилась ничем. Йену настоятельно порекомендовали обдумать сделанное предложение и согласиться с ним. В противном случае, как было сказано, его проекты столкнутся с проблемами. И, возможно, возникнут серьезные проблемы с его бизнесом не только в США и Чамбе, но и в Европе, учитывая, что деятельность Хейдена вызывает крайнее раздражение французского правительства. Йен вышел с этой встречи несломленным, но изрядно опустошенным. Он всегда понимал, что политика – грязная вещь, но впервые в жизни столкнулся с таким циничным давлением со стороны государства. Причем это было давление не в интересах государства и общества, с этим Йен смирился бы, но это было очевидное лоббирование интересов совершенно определенных корпораций. За счет Йена. Это была откровенная коррупция, едва-едва прикрытая словами о национальных интересах. Йен хорошо понимал, что бесполезно выступать в роли борца-разоблачителя. Он ничего не докажет. В крайнем случае уйдут в отставку один-два крупных американских чиновника. Может быть, и не только американских. Но это ничего не изменит. Закулисная система власти останется незыблемой. Непоколебимая прежде вера Йена в свободу и демократию не просто пошатнулась, но была потрясена до основания. Нет, он вовсе не собирался отказываться от своих идеалов, ибо они были выстраданы всей его жизнью. Но теперь он задумался о том, что его сероглазый принц, погруженный в свой внутренний мир и презирающий свободы мира внешнего, возможно не так уж и не прав. Теперь он лучше понимал Сашу. И знал, что сам он теперь станет действовать более жестко, даже жестоко. Йен планировал провести ночь в Вашингтоне, у него был забронирован номер в Four Seasons. Но выйдя из неприметного особняка, где проходила эта проклятая встреча, и глядя на вечерние огни Вашингтона, Йен почувствовал, что этот город почти физически давит ему на плечи. И не дает дышать свободно. В самой атмосфере этого города было сконцентрировано присутствие власти, готовой ради себя уничтожить всех и вся. Власти, для которой свобода и демократия лишь ширма, за которой творятся гнусные дела. Поэтому Йен, сев в лимузин, приказал вести себя в аэропорт и готовить самолет к отлету в Сан-Франциско. Чем скорее он покинет берега Потомака, тем будет лучше. Правда, куда охотнее он вылетел бы сейчас в Москву, чтобы увидеть серые глаза и хотя бы прикоснуться к теплой и мягкой руке Саши… Но он знал, что его принца стережет свирепый дракон. И сначала следовало убить дракона. Что ж, если пошла игра без правил, война всех против всех, то и он перестанет стесняться. Войдет в союз с одним противником, чтобы уничтожить другого. А потом уничтожит и своего временного союзника. Если сам не будет к тому времени уничтожен. Йен смотрел в темное небо над Вашингтоном. Ему казалось, что и вся его жизнь, прежде устремленная к свету и свободе, теперь стремительно погружалась во тьму с инфернальным красноватым свечением и бесконечными лабиринтами. И по этим лабиринтам бродил его сероглазый возлюбленный… *** Подмосковье, март 2008 года Саша быстро шел на поправку. У него от природы был сильный организм, хотя в детстве его постоянно кутали, заставляли пить отвратительные травяные настои (от простуды, инфекции, от-всего-на-свете), таскали по врачам, устраивали вселенский переполох из-за малейшего прыщика. Сейчас он тоже был окружен заботой. Но, в отличие от детства, эта забота была не удушающей. Старший был деспотом, но не тираном. И Саша воспринимал его как отца, которого у него никогда не было, которого ему всегда не хватало, о котором он всегда втайне мечтал (мать однажды раз и навсегда запретила Саше задавать ей вопрос об отце, и Саша послушно молчал). Саша, пытаясь понять себя, не раз думал о том, что, может быть, именно отсутствие отца повлияло на его сексуальную ориентацию, пробудило в нем влечение к сильным и властным мужчинам. Он был готов на все, чтобы обрести отца. Даже на самые грязные унижения. Но Старший не подвергал его грязным унижениям. Да, у них были жесткие и даже жестокие сексуальные игры. Старший заставлял Сашу проходить через испытания: самому принимать решения, нести ответственность. Железной рукой он заставлял Сашу делать именно то, чего тот страшился. Сам того не зная, Старший вел его к той самой встрече, которая произошла у Саши на грани жизни и смерти. Чтобы Саша принял то, что он не захотел принять на берегу океана, когда впервые услышал рычание белого льва. Несмотря на внутреннюю перемену, Саша по-прежнему чувствовал себя неуверенно. Но если прежде под внешне холодной оболочкой скрывался испуганный, растерянный ребенок, не понимающий, как ему жить в мире взрослых, то теперь там скрывался кто-то другой. Сильный, жесткий, но пока еще незнакомый. И Саша не знал, как поведет себя этот незнакомец в критической ситуации. Он боялся. Боялся самого себя. И продолжал укрываться в своем тайном мире, куда по-прежнему никого не впускал. Старший никогда не говорил с ним о его стихах и о романах, хотя Саша знал, что тот их читает. И Саша был благодарен за это молчание. Ему было достаточно комментов в сети: как восторженных, так и ругательных, ну, и разумеется, оскорблений и угроз, типа «педик злоебучий», «блядь продажная», «сдохни, пидор» и так далее. Все это было, но почти не трогало. Как будто существовало в параллельной вселенной.

Как хорошо, что впереди лишь мгла,

а позади – безводная пустыня,

в одном мгновенье жизнь заключена,

пока волна времен во мрак не схлынет,

и хорошо, что нас томит порой

бесцельное, бесплодное движенье,

и что порой мы слышим над землей

иных миров далекое круженье,

и хорошо, что знанье – медный грош,

что веры уголек во мраке тлеет,

и что без карты по земле идешь,

от ветра налетевшего хмелея.

А впереди – предсказанный обрыв,

последний шаг, недолгое паденье…

Но, может быть, о страхе позабыв,

начнешь над миром тихое паренье…

Сашу томили тревожные предчувствия. Он как будто знал, что скоро его жизнь снова изменится, причем бесповоротно. И, странно, не испытывал страха. Нет, страх перед миром не ушел совсем, но уже не был его деспотичным повелителем. Март выдался холодным, хмурым, промозглым, Саша почти не покидал дом. Он писал роман, отвечал на звонки приятелей-музыкантов по поводу новых текстов (сам он почти никогда никому не звонил). Они опять звали его «потусить-бухнуть», «перетереть заморочки с проектами», но Саша отказался. Старший приказал ему не покидать дом без крайней необходимости. Даже в сопровождении охраны. Меры безопасности были резко усилены. Почти полностью сменился состав охраны, а еду, которую готовили для Страшего и его саба, теперь проверяли на наличие яда. Даже воду Саша пил теперь только из особо запечатанных бутылочек. В принципе, теперь Саша мог вести изнеженную жизнь, не вылезая из постели. Но он был полон решимости поскорее восстановиться. Снова почувствовать себя сильным и здоровым. Он начал ежедневно посещать комнату с тренажерами: сначала занимался по чуть-чуть, но понемногу увеличивал нагрузку. А еще Саша затребовал себе парикмахера, а также специалистов по эпиляции, маникюру и педикюру. Раз ему нельзя было выезжать из дома, то пусть тогда его приводят в порядок на дому. Саша никогда не считал себя красавцем, но ему нравилось быть ухоженным, безупречным. За несколько лет, проведенных в «фирме» Игоря, у него въелась в мозг установка: тело должно быть идеальным. Оно должно нравиться, возбуждать. Старший нисколько не возражал против того, чтобы Сашу обслуживали на дому. Правда, прибывавших к нему мастеров красоты тщательно проверяли и обыскивали. А все процедуры проходили под бдительным присмотром Михаила. Наконец, Саша очень скоро по возвращении из клиники возжелал секса. Он не мог, не имел права требовать этого от Старшего, но взгляд его серых глаз был более чем красноречив, как и его движения, пластика. Вроде ничего особенного, никакого кокетства, блядства, тем более, откровенных жестов – все как обычно, но было нечто неуловимое в каждом движении рук, в каждом взмахе ресниц – да, нечто неуловимое, но кричавшее: парень переполнен желанием, он изнемогает, ему нужно, чтобы его взяли. Старший крепился. Он запретил сабу даже прикасаться к себе, хотя спали они по-прежнему в одной постели, так сабу было спокойнее. И во сне саб все равно прижимался к Старшему, и того захлестывала волна любви, нежности и желания. Его мальчик… Его сероглазый мальчик, так доверчиво тянущийся к нему, обнимающий его во сне. Однажды ночью Старший повернулся, задел Сашу и… увидел его широко распахнутые глаза. Старший не произнес ни слова, но Саша прочитал в его темных глазах дозволение, скользнул вниз, и вот уже его теплые, пухлые губы сомкнулись на головке члена, горячий язык заиграл с уретрой, заставляя Старшего протяжно застонать. Он запустил руки в мягкие, темно-русые волосы Младшего, глядя на него с восхищением и восторгом, а тот, продолжая нежно и благоговейно посасывать его член, поднимал на Старшего свои серые глаза, и в них тоже была нежность, благодарность и… даже что-то, похожее любовь. Точнее, это и была любовь. Старший знал, что Саша любит его. Даже очень любит. Так, как любят отца, покровителя, защитника, но… не любовника. И это ранило Старшего. Словно проклятый Хейден незримо присутствовал в этой комнате и крепко держал в своих руках сердце сероглазого саба. Старший понимал: что бы он ни делал, Саша все равно будет ускользать от него, даже сам того не желая. И даже если Хейдена не станет, это ничего не решит, напротив, сделает ситуацию окончательно неразрешимой. Только этому Хейден и был обязан жизнью, иначе его давно настигла бы пуля, от которой не спасла бы никакая охрана. Страшего мучила отчаянная ревность. Но он был благодарен своему сероглазому мальчику за то, что тот отдает ему себя. Точнее, отдает все, что может ему отдать. Саша приходил к Старшему из мира загадочного и непостижимого, то казавшегося прозрачным, то вдруг наполнявшегося туманами. Но теперь из этих туманов вышел как будто другой Саша. Сероглазый мальчик, созданный для подчинения, незаметно обретал власть. Власть над рабами. И власть над Старшим. Глядя в его серые глаза, Старший чувствовал, что не может сопротивляться появляющемуся в них желанию. Он, привыкший повелевать, незаметно для себя становился исполнителем воли своего кроткого саба. Следующей ночью серые глаза вновь потребовали, чтобы их обладателя взяли. И взяли жестко. Старший уступил и на этот раз, но все же действовал мягко. Однако саб упрямо хотел большего. Большего! И Старший, взяв флоггер, прошелся по упругим ягодицам, чувствуя, как содрогается молодое тело, вновь стремительно набиравшее силу и переполнявшееся желанием. Это тело хотело жесткости, оно хотело, чтобы им наслаждались, чтобы ему дарили силу, ярость и страсть. Старший схватил зажимы и надел их на крупные, торчком стоявшие соски, саб выгнулся и застонал, протянул мягкие, теплые руки к Старшему и тот их сжал так, что, казалось, вот-вот захрустят суставы ухоженных пальцев саба, а затем привлек к себе и стал яростно вбиваться в парня. Он видел, как взгляд прозрачных серых глаз все больше расфокусируется, и чувствовал, как его затягивает эта серая воронка, полная желания, наслаждения и чего-то еще, совершенно неизведанного – того, что мог подарить только повелитель серых озер. А потом была ночь с рабами… Все начиналось в «комнате боли», рабы стояли на коленях, держа в руках орудия наказания. Старший под руку вел саба, затянутого в сбрую, делавшую его невероятно сексуальным. Он с удовольствием отметил, что в облике Младшего появилась величавость. Это был уже не раб. Оба они наблюдали, как первый раб обвязывает второго толстыми красными веревками с хитрыми, красивыми узлами, подвешивает, заставляет выгибаться, стонать… Затем Старший проделал то же самое с первым рабом. По умолчанию, Младший никогда не притрагивался к первому рабу, хотя имел на это полное право. Между тем второй раб, хотя и демонстрировал покорность Младшему, все равно не был смирён окончательно. Он бросал на Младшего быстрые взгляды, полные ненависти. Но теперь эти взгляды напарывались на серый лед в глазах Младшего. Тот утверждал свою власть над рабом, охаживая его плетью, медленно выкручивая зажатые сталью соски, а затем медленно входя в него. При этом лицо Младшего оставалось холодно-бесстрастным, оно излучало власть и право поступать с рабом так, как он поступает. Ненависть, прорывавшаяся во взгляде раба, сменялась покорностью, в которой даже сквозила какая-то обреченность, осознание того, что этот сероглазый саб, с невозмутимым лицом ритмично и умело трахающий его, пришел навсегда. И это странным образом возбуждало раба, его член стоял колом, но на него был надет стальной замок, не позволявший излиться. А потом была постель, где Старший трахал своего саба, а второй раб в это время у саба отсасывал. Первый же раб вовлекался в эти игры только для участия со Старшим. Молчаливый уговор всех троих соблюдался неукоснительно. После игр – порой очень жестоких, рабы покидали спальню господ. Те всегда проводили ночь исключительно вдвоем. И в этот раз Старший лежал, обнимая саба, утомленного, но очень довольного. Саб после секса казался особенно мягким и теплым, беззащитным и нежным. Но в нем уже чувствовался внутренний стержень, который вырастал медленно, словно кристалл, и которому еще предстояло обрести твердость, прозрачность и сверкание алмаза. Старшему было не по себе. Он знал, что им предстоит разлука. Чутье подсказывало, что даже здесь, за крепкими стенами донжона, жизнь саба находится в опасности. Предателя, слившего информацию Силецкому, пока так и не вычислили. Но Старший надеялся, что Олег с его цепким, аналитическим умом сумеет это сделать. Старший разбудил Сашу рано утром. Они завтракали вместе в гостиной, что случалось довольно редко (Старший уезжал на работу, когда Саша еще спал). – Я должен кое-что сказать, – проговорил Старший, когда они допивали кофе. Во взгляде Саши мелькнуло легкое беспокойство, но он промолчал. – Ты сам знаешь, что твоя жизнь в опасности, – произнес Старший, пристально глядя на него. – Я сделал все, чтобы защитить тебя, но угроза остается. И она усилится. Поэтому тебе надо уехать. Саша замер. – Уехать? – растерянно повторил он. – Уехать? Но куда? – Из Москвы. Из России. На время. – Я… Я… – Саша замолчал. Старший смотрел на него взглядом, априори исключавшим возражения. – Как будет тебе угодно, – склонил голову Саша. – Хорошо, – удовлетворенно произнес Старший, откинувшись на спинку стула. Повислотягостное молчание. Затем Старший снова заговорил: – Я меньше всего хочу расставаться с тобой. Но вынужден, потому что ты мне дорог. Ты трижды едва не погиб. Я делаю все, чтобы держать ситуацию под контролем, но у меня очень сильные враги. Это и Силецкий и Хейден, – при упоминании последней фамилии Старший буквально прожег взглядом своего саба, но у того на лице не дрогнул ни один мускул, а серые глаза смотрели с привычной отрешенностью. – Есть и другие, еще более опасные. Я не хочу, чтобы ты снова оказался под ударом. Я хочу, чтобы ты был в полной безопасности. Поэтому ты уедешь. – Я уеду, – тихо сказал Саша. – Это не продлится долго, – уверенно произнес Старший. – Я буду регулярно приезжать к тебе. Инкогнито. Потому что никого не хочу навести на твой след. Для твоего отъезда я разработал целую операцию. Секретную. Уж поверь, – на губах Старшего появилась горькая усмешка, – за время службы в спецназе я поднаторел в таких вещах. И я даже не произнесу вслух, куда именно ты уедешь. Потому что даже здесь, в этой комнате, может быть установлен жучок. Вот, возьми, прочти. Здесь все написано. Старший протянул сабу небольшой листок. Тот взял, прочитал. На спокойном лице мелькнуло удивление, но тут же скрылось в тумане отрешенности. – Это идеальное место. Там тебя никто не станет искать. К тому же, я прекрасно знаю этого человека. Да, не удивляйся, – Старший улыбнулся. – Я вожу знакомство не только с бизнесменами, политиками и военными. Это очень интересный человек, поверь. И общение с ним будет тебе полезным, – произнес Старший и, помолчав, добавил: – Во всех смыслах. Саша не стал спрашивать, в каких именно смыслах. Вместо этого он спросил: – Когда я уеду? – Время засекречено, – бесстрастно сказал Старший. – О том, что ты уезжаешь, знает только Михаил. Больше никто. И ты должен молчать. Собери сумку с самым необходимым. Только с самым необходимым! Ты должен быть готов уехать в любой момент. Может быть, это случится через месяц. Может быть, через неделю. Может быть, завтра. А может быть, уже через пять минут. В любой момент. – Я понял, – кивнул Саша. – Буду готов. – Отлично, – голос Старшего как будто дрогнул. Воцарилось молчание. – Я люблю тебя, – сказал Старший. – Помни это. Саша просто посмотрел на него, не сказав ни слова. Старшего снова затягивало в воронку огромных серых озер. Чтобы не утонуть в них, он встал и направился к двери почти чеканным шагом, словно был на плацу. Возле двери остановился и уже обычным своим холодным голосом с непроницаемым видом произнес: – Бумагу уничтожь. Сожги прямо сейчас. После чего вышел из столовой. *** После завтрака Саша первым делом собрал сумку. Он не собирался брать с собой много вещей: сменное белье, да туалетные принадлежности. Ноутбук он готов был положить в сумку в любой момент. Вот только не знал, когда этот момент настанет. Саше было тревожно. Он боялся не покушения – он боялся расставаться со Старшим. Но он знал, что обязан повиноваться. Старший принял решение, и ему остается подчиниться. Все к лучшему. Все к лучшему. Саша твердил себе это, но сам не верил. Он не находил себе места. Пытался набросать стихотворение, но слова не приходили, оставаясь неясными призраками в сером тумане. Пытался продолжить очередную главу своего романа, но был не в состоянии сосредоточиться. Его снедала тревога. Наконец, он накинул куртку, чтобы выйти из дома и чуть-чуть побродить, подышать мартовским воздухом, еще холодным, но уже полным дыхания приближавшейся весны. Покои Саши находились в «первом круге», он прошел по коридору, выходящему во «второй круг», где жили рабы и куда частично была допущена охрана и прислуга. Коридор «во втором круге» был таким же угрюмым, подсвеченным красным светом. На полу было мягкое покрытие, так что шагов Саши не было слышно. В тишине слышались чьи-то голоса. Саше показалось, что они доносятся из-за двери комнаты Олега. Там явно шел разговор на повышенных тонах. Вначале он хотел пройти мимо, поскольку чужой разговор его не касался, но потом замер. – Да, я ненавижу этого ублюдка! Он здесь не нужен, он лишний, он все рушит своим присутствием! – Саша узнал голос Олега. – Я все это уже слышал! И не раз! – второй голос явно принадлежал Владимиру. – Да, я хочу, чтобы этот ублюдок сдох! Или исчез навсегда! – И для этого ты слил Силецкому инфу о том, что Младший будет на приеме? Так? – с угрозой спросил Владимир. – Да! Так!! – в голосе Олега зазвучали истерические нотки. – Я это сделал! – И давно ты шпионишь в пользу Силецких, Олежка? – угрожающе продолжал Владимир. – Я не шпионю на них! Я только… – Как ты на них вышел? – У меня был телефон помощника Силецкого. Еще с тех времен, когда Старший не был с ними во вражде. Я пару раз звонил этому типу по поручению Старшего. Очень давно. Может, пару лет назад. – И теперь ты снова им воспользовался, – за дверью раздался глухой удар и послышался вой Олега. – Да! Да!! Мне все равно, как избавиться от этой твари! И если бы Силецкий его грохнул, я был бы только рад! – Блядь, ты ведь узнал, что Младший будет на том ебаном приеме, от меня! От меня!!! – прорычал Владимир. – Я тебе доверял. А ты! Ты!! Снова глухие звуки ударов. – Так убей меня! Убей! А я люблю тебя! Только тебя! Убей меня теперь! Убей! Саша застыл. Теперь ему все было ясно. Владимир и Олег были любовниками. Владимир проболтался Олегу о том, что Саша будет на том проклятом приеме. И Сашу отравили. Подослав к нему гниду Славика. И еще Саша знал, что именно Олегу Старший поручил вычислить «крота» в своем ближайшем окружении. Не зная, что поручил это самому «кроту». Что было делать? Сделать вид, что ничего не слышал? Но это означало предать Страшего, вокруг которого плетется заговор. Сообщить Старшему? Но это означало смерть и для Олега, и для Владимира. А Саша по горло был сыт смертями. Поговорить с Михаилом?.. Этот вариант почему-то казался Саше самым разумным. Но что он знал о Михаиле? «Решение. Решение! Решение!!» – стучало в висках у Саши. Он должен принять решение. Здесь. Сейчас. Немедленно. От этого будет зависеть и его судьба, и судьба других людей. И снова в груди Саши что-то шевельнулось. Незнакомое, полное силы. Он решительно открыл дверь и вошел в комнату Олега. Тот лежал, скрючившись на полу и жалобно скулил. Над ним стоял разъяренный Владимир. При появлении Саши Олег умолк. В его глазах появились страх и ненависть. – Я все слышал, – спокойно произнес Саша. И увидел направленное прямо ему лоб дуло пистолета Владимира.

====== 25. ПАУТИНА ЗАГОВОРОВ ======

ГЛАВА 25. ПАУТИНА ЗАГОВОРОВ Подмосковье, март 2008 года Серые глаза спокойно смотрели прямо в черное дуло. Не потому что Саша не испытывал страха. Страх был, но как бы вовне, а внутри было странное спокойствие. Даже уверенность. Саша сам не знал, что скажет и что сделает. Оживший в нем таинственный незнакомец вдруг взял всё в свои руки. – Стреляй – услышал Саша свой голос – насмешливый и холодный. Выстрела не последовало. Владимир по-прежнему держал Сашу под прицелом. Его лицо было вроде бы таким же бесстрастным. Но что-то в нем изменилось. И дуло пистолета как будто чуть отклонилось в сторону. Возможно, это только казалось. – Я всё слышал, – спокойно повторил Саша. – Стреляй. Ты ведь можешь, я знаю. Я видел. Саша шагнул вперед. Губы Владимира сжались, глаза сузились. Он сунул пистолет в кобуру и скрестил руки на груди. – Какого хрена?? – донеслось с пола. Это проскулил Олег. Что он имел в виду, было непонятно. – Заткнись, – мрачно бросил Владимир. – Что будешь делать? – это он уже обратился к Саше. Тот молчал, словно что-то прикидывая. Серые глаза-озера были безмятежно-спокойными, и в этом спокойствии была пугающая уверенность человека, который чувствует себя хозяином положения. – Если я прикажу тебе убить любовника, а затем застрелиться, ты это выполнишь? – глядя прямо в глаза Владимиру, спросил Саша. Тот, и без того напряженный, напрягся еще больше. Сидевший на полу Олег смотрел на Сашу, и в его глазах теперь читался неприкрытый страх. – Нет, – после паузы сказал Владимир. – Тогда ты знаешь, что будет. – Знаю. – Что именно? Скажи. – Ты все расскажешь Старшему. И… он казнит меня и его, – Владимир кивнул на Олега, который напряженно вслушивался в разговор. – Поэтому у тебя есть единственный выход: убить меня, – голос Саши по-прежнему был спокоен и холоден. – Разве нет? Владимир молчал. Олег тоже молчал. На его лице сменялись выражения страха, ненависти, досады, паники… Но он молчал. Саша поморщился, словно от боли. – Я не хочу умирать. И не хочу, чтобы вы умирали. Но оставить все как есть тоже не могу. Вы предали меня, значит, можете предать и Старшего. Поэтому вы покинете этот дом. Оба. Навсегда. – Нет! – вдруг выкрикнул Олег, словно ему вынесли смертный приговор. Саша даже не взглянул на него, а Владимир лишь рыкнул. – Предлагаешь нам бежать? – хмуро спросил Владимир. – Спасибо за милосердие. Но он – твой Старший – нас всюду найдет. Через неделю, месяц или год, но найдет. – Я знаю, – на пухлых губах Саши появилась горькая усмешка. – Поэтому и не предлагаю вам скрываться. Просто уходите. Сегодня же. Это мое условие. – Да ты… – прошипел Олег. – Ты имеешь право уйти в любой момент, – глаза саба устремились на раба. – Это оговорено правилами. Старший не может тебя держать, если ты захочешь уйти. Воспользуйся этим. – Я не хочу уходить! – с яростью воскликнул Олег. – Знаю, – Саша смотрел на Олега с холодной усмешкой. – Но ты уйдешь. – Ты не понимаешь… – в голосе Олега звучала истерика, но Саша уже не смотрел на него. – Ты тоже должен покинуть этот дом, – произнес он, глядя на Владимира. – Ты нарушил запрет прикасаться к рабу, а тем более быть его верхним. Ты разгласил секретную информацию. Пусть и невольно. Но это едва не стоило мне жизни. Ты лучше меня знаешь, что подобное не прощается. Если это узнает Старший, то ты мертвец. И твой любовник тоже. Вы оба уйдете. – Он может уйти, – угрюмо произнес Владимир, указывая на Олега. – Но я не могу. – Почему? – поднял бровь, Саша. – А, понимаю. Ты слишком многое знаешь. – Шеф никогда меня не отпустит, – с кривой усмешкой проговорил Владимир. – На самом деле это не вы здесь рабы, а я. Вы можете уйти, а я здесь навсегда. Таких как я не отпускают. Их убивают. – Или они сами убивают, – с обычным своим отрешенным видом произнес Саша. – Ты в любой момент можешь убить Старшего, потому что только так ты сможешь получить свободу. – Да на хую я вертел эту вашу свободу! – взорвался Владимир. – Я здесь на своем месте! Понимаешь? На своем! Да, я не вхожу в эту вашу ебнутую садо-мазо братию, с ее игрушками-погремушками, но я здесь на своем месте! И хочу на нем оставаться! – Хочешь, но не можешь. Ты опасен. Ты преступил черту. – Да! – с вызовом сказал Владимир. – Преступил. Потому что люблю вот его! – он посмотрел на Олега. – Люблю. И всё! И ты, кстати, тоже преступал черту… с Хейденом. И твой Старший простил тебя. Хотя должен был убить или вышвырнуть вон! – Думаю, Олег на это очень надеялся, – с неожиданной иронией произнес Саша. – Ты тоже опасен, – пошел в наступление Владимир. – Ты опасен для Старшего. Потому что ты по-прежнему водишь шашни с Хейденом. Думаешь, я не знаю? – Во-первых, это не твое дело, – из глаз саба струился холод.- Во-вторых, Старший знает о том, что ты называешь «шашнями с Хейденом». И, значит, не считает меня опасным. – А мы, значит, опасны? – с вызовом бросил Олег. – Да, – последовал бесстрастный ответ. – Но если хочешь вынести это на суд Старшего, я не против. – Да ты просто хочешь избавиться от нас! – с яростью крикнул Олег. – Да. Потому что не могу допустить в этом доме предательства. – Ты сам проник сюда как предатель! Думаешь, мы не знаем, что тебя подослал сюда младший Силецкий? – заорал Олег. – Да заткнись ты! – рявкнул Владимир. -Уходите оба, – повторил Саша. – Делайте что хотите, придумайте, что хотите, но к полуночи вас здесь быть не должно. Впрочем, – добавил он с усмешкой, – у вас по-прежнему остается другой выход: убить меня. Он повернулся и вышел из комнаты. Владимир и Олег угрюмо смотрели ему вслед. – Его надо убить, – чуть слышно произнес Олег. – Только надо все обдумать. Он осекся, напоровшись на тяжелый взгляд Владимира. – А я убил бы тебя, – угрюмо процедил тот. – Да вот беда, люблю тебя, суку! *** Сан-Франциско, март 2008 года Из окна своего огромного кабинета Йен задумчиво смотрел на Золотые ворота вдали. Но снова ничего не видел. Словно перед ним было не огромное окно с захватывающим видом, полным простора и свободы, а глухая стена. Стена проблем, которые свели его мир к бесконечным совещаниям, переговорам, чтению и правке докладов и приказов, деловой переписке… и просмотру порно. В последнее время Йен перестал заводить мимолетные романы. Секс даже с идеальными красавчиками ему не то чтобы опротивел, но стал казаться слишком хлопотным. Отправляться в гей-клуб, создавая дополнительные трудности охране, ради чего? Чтобы выпить пару коктейлей, снять парня посимпатичнее, потрепаться с ним ни о чем, отправиться в постель, чтобы не испытать ровным счетом ничего кроме физической разрядки, а наутро выставить вон, пообещав «на днях позвонить»? С эскортом было проще, там не требовалось ненужных разговоров и прелюдий. Но трахать смазливого парня, понимая, что он лишь разыгрывает страсть? Нет. Йен незаметно для себя перешел к более простому способу удовлетворения сексуальных потребностей. То бишь к самоудовлетворению. Не так, чтобы это его устраивало – нет. Но это было ничем не хуже секса со случайными парнями или мальчиками по вызову. Просто меньше хлопот. Лег на диван, включил порно и… всё. Правда, Йен стал замечать в себе то, что раньше не замечал. Теперь он просматривал преимущественно порно на bdsm-тематику. Кожа, латекс, сталь, девайсы, стоны, боль, пытки… Поначалу Йен не испытывал ничего кроме возмущения и отвращения. Отвращения даже не столько из-за грязных кинков, унижения, насилия, сколько именно из-за того, что кто-то может испытывать удовольствие, причиняя боль и унижения, а главное, получая их. Вот последнее было совершенно непостижимым. Йен смотрел в глаза сабов, которых подвергали унижениям, моральным и физическим. И видел что-то похожее на то, что видел в глазах Саши. Как будто эти люди отправлялись в путешествие по неведомым мирам. Да, это можно было списать на то, что многие из них были под кайфом. Это была правда, но лишь отчасти. Нет, дело было в чем-то другом. Йен не понимал в чем. Просто он в какой-то момент обнаружил, что с некоторых пор смотрит исключительно bdsm-порно. Именно такие фильмы стали заводить его гораздо сильнее обычной порнухи. Поначалу он даже испугался. Ему не хотелось иметь ничего общего с этим миром, который противоречил всем ценностям, которыми он жил, за которые боролся и которые был готов защищать везде и всюду! Но… черно-красный мир затягивал его, затягивал… И Йен знал ответ на вопрос: он стал уязвим для этого мира, для этой отравы хуже наркотика, потому что это был мир единственного человека, которого он любил. Мир его Саши. Почему? Почему так происходило? Йен изначально был уверен, что сможет вырвать сероглазого поэта из его фантомных грез с их призраками, тоской, обреченностью, из жестокого мира физических издевательств, а вместо этого сам стал погружаться в этот мир… Йен этого не хотел! Он гнал от себя все подобные мысли, но… Но в итоге смотрел в окно на Золотые ворота и не видел ровным счетом ничего. Перед его мысленным взором стояли серые озера, над которыми поднимался туман и в этом тумане он тщетно пытался разглядеть силуэт любимого. А может быть, его там и не было? Может быть, он блуждал сейчас по зловещим черно-красным лабиринтам? Йен вздохнул и повернулся к Эрику, сидевшему на кожаном диване. – Рад, что ты прибыл, – сказал Йен. – Я тебе бесконечно благодарен за все, что ты сделал для меня. В тысячу, в миллион раз больше, чем должен был сделать. Без тебя я был бы трупом. Или в лучшем случае просто проиграл бы. – Приятно слышать, Йен, – белозубо улыбнулся Эрик, но его обычно широкая улыбка была какой-то сдержанной, а взгляд – странно задумчивым. – Эрик, ты в курсе ситуации с русскими. Она опасна. И скажу тебе прямо… – Йен, – предостерегающе поднял руку Эрик. – Постой. Я должен кое-что сказать. – Что такое? – раздраженно спросил Йен, не терпевший, когда его перебивают. – Йен, прости, но что касается твоих дел с русскими, то я выхожу из игры. -Что? – неверяще уставился на него Йен. – Выходишь из игры? Ты? Эрик, я не ослышался? Ты же обещал… – Да, я обещал. И нет, ты не ослышался. Помнишь, я говорил, что возник конфликт моих личных интересов и твоих бизнес-интересов? Так вот, ситуация такова, что этот конфликт не дает мне права участвовать в операциях, которые ты планируешь в России. – Что это значит? – с угрюмым подозрением посмотрел на него Йен. – То, что я сказал. Прости, Йен, в твоей войне с Мурзиным я не буду участвовать. Все переплелось слишком тесно. Теснее, чем я думал. Я не собираюсь ставить палки тебе в колеса, даже если ты решишь пристрелить Мурзина. Но помогать тебе я не буду. – Как интересно, – хмыкнул Йен. – Я бы отдал… не знаю, что отдал бы за то, чтобы узнать, кто же тот человек, ради которого ты прерываешь со мной сотрудничество. Какое отношение он имеет к Мурзину? Или к Силецкому? – Во-первых, Йен, я не прерываю с тобой сотрудничество. Если только ты сам его не прервешь. В том же Чамбе я охотно буду давать твоим людям консультации по противодействию мятежникам, за которыми стоит все тот же Мурзин. Без проблем. Я охотно буду собирать для тебя информацию со всех частей света, как это делал раньше. Анализировать, давать прогнозы. Но, повторяю, на мое сопровождение твоих операций в России не рассчитывай. Это исключено. Я заранее ставлю тебя в известность, Йен. Разумеется, я никак не буду использовать информацию о твоих делах в России. Можешь быть спокоен. К тому же, – с обычным своим беспечным видом пожал плечами Эрик, – к тому же, я и сам кровно заинтересован в том, чтобы держать язык за зубами. Силецкий наверняка объявил на меня охоту. Да и у Мурзина ко мне есть претензии. – Плохо, – мрачно сказал Йен. – Я рассчитывал на тебя, Эрик. – Йен… – Нет-нет, я все понимаю. Ты поступаешь именно так, как должен был поступить. Да, личные интересы. Уж я знаю, что это такое. Впрочем, что я буду тебе объяснять… – Да, хорошо, что нам не приходится ничего объяснять друг другу, Йен. – Что ж, я тебя не задерживаю. Остаемся на связи по всем остальным делам. – Да, по всем делам, исключая Россию. Удачи, Йен! – Эрик легко поднялся с дивана, крепко пожал Йену руку и пружинистой походкой вышел из кабинета. Йен проводил его мрачным взглядом. Да, Эрик заранее предупреждал его о некоем конфликте интересов, касающемся России. Но Йен почему-то (черт, а почему??) не придал значения его словам. Он так привык полагаться на Эрика во всех своих самых деликатных и опасных операциях, что для него представить эти дела без Эрика было все равно что представить Париж без Эйфелевой башни, Нью-Йорк – без статуи Свободы, а Москву без Кремля. И вот Эрик выбыл из игры. Йен понимал, что в его стратегии пробита огромная брешь. Он остался без главного наступательного оружия. Эффективного и мощного. Йен снова взглянул за окно, на сей раз с тоской. Далеко-далеко в воздухе висели Золотые ворота. Он сжал кулаки и стиснул зубы. Нет. Ему не впервые сталкиваться с гигантскими проблемами. Пусть у него возник опасный конфликт с американским правительством, пусть против него начали кампанию европейские власти, пусть его проект «Сокоде» висит на волоске, пусть ему отказал в поддержке самый эффективный и надежный соратник – Эрик Киллерс, пусть даже небо упадет на землю, Йен Хейден все равно не сдастся и пойдет в атаку. Он перестроит стратегию, сменит тактику. Теперь ситуация потребует гораздо больше сил, времени и ресурсов, а риски: и деловые, и финансовые, и политические возрастут в разы, но он выполнит задуманное. Он уничтожит Мурзина – этого дракона, стерегущего сероглазого принца, без которого Йен не может представить себе жизни. Йен подошел к столу и, не садясь в кресло, снял трубку телефона внутренней связи. – Дэн? Зайди ко мне. Прямо сейчас. И захвати с собой бумаги, касающиеся того русского – Силецкого. Киллерс должен был оставить тебе контакт с одним из его помощников. Да, и никому не сообщай, зачем я тебя позвал. Как бы там ни было, союз с Силецким был сейчас необходим. Жизненно необходим. Потому что Мурзин должен быть уничтожен. Йену вдруг подумалось, что для него эта мысль стала своего рода лозунгом античного Рима «Карфаген должен быть разрушен». И он был, в конце концов, разрушен. И Мурзина, его империю, постигнет та же участь. Сероглазый принц придет к тому, кого любит. К тому, кто любит его. *** Агазе, март 2008 года Невзрачный человек европейской внешности прогуливался по саду президентского дворца в Агазе в компании Таго Нбеки, осанка которого за время пребывания в президентском кресле стала куда более величественной. Гость подмечал это и прятал чуть заметную усмешку в щеточку усов. Это был Мишель Вертье, заместитель главы французской контрразведки – один из тех, чьи имена неизвестны широкой публике, но кто из-за кулис определяет политику целых государств, а то и континентов. День был пасмурный, с океана дул сильный влажный ветер, трепавший кроны пальм, был слышен грохот прибоя. Лицо президента Чамбе было мрачным. – Думаю, я не сказал вам ничего нового, мсье президент, – произнес Вертье.- Да, мы в Париже не имеем ничего против вас лично. Мы понимали, что ваш предшественник зарвался, и его в любом случае пришлось бы менять, чтобы не допустить здесь социального взрыва и сохранить контроль над ситуацией. Ваша кандидатура, кстати, рассматривалась нами как одна из наиболее вероятных на пост президента республики, – слово «республики» француз произнес с едва уловимым оттенком презрения. – Но вы решили действовать без согласования с нами. Вы совершили переворот при поддержке Хейдена. То есть взяли перед ним определенные обязательства… – Мсье Вертье, никаких обязательств, противоречащих интересам Франции, я не брал, – раздраженно бросил Нбека. – Как раз напротив. Мой предшественник Нгасса слишком близко сошелся с Мурзиным, за которым стоит Россия. И Нгасса готов был отдать титановый проект в руки Мурзина. Это не устраивало Хейдена. Но это же не устраивало и вас, не так ли? Так в чем тогда проблема? Все сложилось как нельзя лучше. Нгасса устранен, Мурзин не получил контроль над «Сокоде»… – Но влияние Хейдена, а значит, и американцев, резко возросло, вот что нас не устраивает! Мы не можем отдать титановые и алюминиевые рудники под контроль США, это будет настоящим геополитическим поражением Франции, мсье президент. И Франция этого не допустит, учтите, – последние слова Вертье произнес металлическим тоном. -У Франции нет повода для беспокойства, – Нбека с удовольствием лично поджарил бы наглого французишку на костре, но приходилось сдерживаться. – во-первых, Хейден и не претендует на полный контроль над титановой добычей. Во-вторых, сейчас я провожу политику, цель которой – стравить Хейдена и Мурзина… – И чего вы добились? – бесцеремонно прервал француз чамбийского президента. – Лишь того, что Мурзин дал деньги и оружие повстанцам на востоке, которые теперь перерезали трассы, угрожают самому месторождению, и совсем не факт, что через месяц-другой не предпримут атаку на вашу столицу! У нас есть данные, что Мурзин через подставные структуры поставил им ракеты класса «земля-земля»… И, словно в подтверждение слов француза, в небе раздался оглушительный свист и где-то совсем неподалеку прогремел взрыв. – Вот! – яростно вскричал Вертье. – Это то самое! О чем я вам сейчас говорил. Нбека разинул рот и широко раскрыл глаза. – В укрытие, болван! – заорал Вертье, хватая президента под локоть и таща к дому. К ним уже со всех ног неслась охрана. «Кретины, все прошляпили», – прошипел Вертье. Когда они спускались в бункер, Нбека дрожащим голосом с кем-то говорил по мобильному телефону. – Это всего лишь одиночная атака, – проговорил он извиняющимся тоном. – Министр обороны сообщил мне… – Ваш министр обороны – такой же идиот, как и вы, – заявил Вертье чамбийскому президенту. – Это была демонстративная атака. Мятежники бросают вам вызов! – Прекратите! – заорал Нбека, брызжа слюной. – Вы разговариваете с президентом! – Если вы и дальше так же будете вести дела, вы перестанете быть президентом, а здесь воцарится какой-нибудь ставленник Мурзина. И можете не рассчитывать, что Франция предоставит вам убежище. Последняя угроза произвела сильное впечатление на Нбеку. Гораздо более сильное, чем ракетная атака, свидетелем которой он только что стал. – Послушайте, Вертье, – быстро заговорил он, когда они оказались в подземном бункере, обставленном с бьющей в глаза роскошью. – Да, я пришел к власти при поддержке Хейдена. Просто потому что он сам мне предложил. И я не видел причин отказываться. Я мог бы ждать, когда вы там, в Париже, определитесь, но не факт, что вы выбрали бы мою кандидатуру, верно? У вас ведь были и другие кандидаты, я знаю! Вертье усмехнулся, с презрением глядя на Нбеку. – Поймите, Хейден мне нужен был, чтобы прийти к власти, – скулил Нбека. – Сейчас он мне только мешает. Он ни черта не смыслит в наших традициях, в укладе нашей жизни. Он воображает, что нашу страну можно превратить в подобие американского штата с автобанами и макдональдсами! Здесь никогда этого не будет. Что касается Мурзина, то он рвется к контролю над «Сокоде», а Хейден ему мешает… – И оба они мешают нам, – отрезал Вертье. – Мне тоже! – воскликнул Нбека. – Я хочу, чтобы они оба убрались из моей страны! – Вы ведь знаете, что у них есть общее уязвимое место? – поднял бровь Вертье. – То, что оба они – педики, – с отвращением произнес Нбека, видимо, напрочь позабывший, что в студенческие годы в Кейптауне не одну бурную ночь провел в постели с симпатичным парнишкой по имени Йен Хейден. – Я имею в виду, что они оба по уши втрескались в одного русского парня… Кстати, на вид, ничего особенного из себя не представляющего, – пожал плечами Вертье. – Впрочем, не мне судить об однополой любви. Важно другое, Нбека. Если уж оба они совершают безумные поступки из-за этого юного педика, вплоть до военного мятежа в вашей стране, то, значит, они пойдут ради него на что угодно. Вы понимаете? – Хм, если этот юный педик окажется в моих руках, – плотоядно ухмыльнулся Нбека, – я заставил бы этих двоих приползти ко мне на коленях и выполнить все мои требования. Иначе на глазах у них превратил бы этого молодого извращенца в бифштекс! – Я не большой знаток вашей национальной кухни, Нбека, и, надеюсь, что проживу без отдельных ваших местных деликатесов, – с сухой усмешкой произнес заместитель шефа французской контрразведки. – Но суть идеи вы уловили правильно. Ради русского юнца эти двое пойдут на все. Они выполнят любые требования. – Но как его получить? – задумчиво спросил Нбека. – Нет ничего невозможного. Основную часть операции мы возьмем на себя. Вашей задачей будет добиться отказа Мурзина и Хейдена от всех своих активов в Чамбе и передачи их в руки компаний, которые мы назовем. Как только это произойдет, вы получите полную финансовую, политическую и военную поддержку Франции, загоните мятежников в их джунгли и забудете о них навсегда. – Достаньте мне этого русского мальчишку, – на губах Нбеки появилась хищная белоснежная улыбка. – Достанем, – с угрюмой усмешкой пообещал французский контрразведчик. *** Подмосковье, март 2008 года Саша бродил по огромной, обнесенной высокой стеной территории, прилегавшей к особняку Мурзина. У него остались детские воспоминания, когда его возили в эти самые места купаться в Клязьминском водохранилище. Он даже помнил, что от метро «Медведково» ходил 503-й автобус-экспресс, который подвозил всех желающих прямо к пляжу. А еще можно было добраться на электричке, которая тоже подходила к водохранилищу. Теперь железнодорожную ветку разобрали, а близлежащую территорию обнесли высокими заборами, за которыми выросли элитные особняки, а также рестораны, яхт-клубы и прочая роскошь, доступная лишь богатым. Саша никогда особенно не задумывался о вопросах социальной справедливости, он вообще был далек от проблем этого мира. И раздел некогда доступной всем территории на «княжеские уделы» воспринимал лишь как подтверждение того, что этот мир слишком несправедлив и что бороться в нем за что-то совершенно бессмысленно. Это все равно что ломать забор только для того, чтобы возвести на его месте новый. А от возведения новых заборов никто счастливее не становится. Здесь, за забором, в доме Старшего, тоже плетутся свои темные интриги. Олег мечтает от Саши избавиться, а его тайный любовник является шефом охраны. И они вдвоем могут убить Сашу в любую минуту. Вот даже сейчас, когда он с пригорка смотрит на серые воды водохранилища. Тоскливо. Бесприютно. Смертельно опасно. И безнадежно. Да, он выдвинул ультиматум этой парочке. Но у него не было уверенности, что сейчас не раздастся выстрел или легкий хлопок глушака, и для него все будет кончено. Саша обернулся. В десяти шагах за ним стоял Михаил. Вообще-то Саша не приказывал Михаилу себя сопровождать, тот сам увязался, не говоря ни слова. Может быть, тоже чувствовал опасность? Черт его знает. Михаил вообще был загадочной личностью. Саша знал лишь то, что он когда-то служил в спецназе под началом Старшего. Вот и всё. Но теперь Михаил выступал кем-то вроде неофициального телохранителя Саши. И даже сейчас его черная кожаная куртка оттопыривалась из-за пистолета. Саша знал, что Михаил, хотя ему было уже около 40 лет или больше, до сих пор качал мускулы, что позволяло ему иметь идеальную, мощную фигуру. Кроме того, Михаил со Старшим регулярно, почти каждое утро вместе тренировались, отрабатывая элементы борьбы. Саша время от времени наблюдал за их тренировками. Он, конечно, был полным дилетантом в подобных вопросах, он даже губу никому не разбил за всю свою жизнь, но он видел, что эти двое творят настоящее искусство боя – опасное, безжалостное и захватывающее. На них можно было хоть сейчас надевать военную форму и отправлять на задание, которое будет по плечу только элитным бойцам спецназа. Вообще, Саша не относился к Михаилу как к рабу. Скорее как к… опекуну, что ли. Он чувствовал, что в отсутствие Старшего только этот сильный, угрюмый мужчина способен защитить его. И не просто способен, но сделает это. Только он. Саша посмотрел в глаза Михаилу. Взгляд раба был нечитаемым, к тому же он быстро опустил глаза, как и положено рабу. Но Саша решился. – Сегодня ты будешь со мной до полуночи, – произнес он ровным, спокойным тоном. – Или пока не придет Старший. – Слушаюсь, – коротко произнес Михаил. – Я хочу, чтобы при тебе было оружие. Даже в моей комнате. – Слушаюсь, – раб, казалось, ничуть не был удивлен. – И еще. Ты не должен никому говорить о том, что увидишь и услышишь. Даже Старшему. Раб бросил на саба быстрый взгляд, но промолчал. И невозможно было понять, что этот взгляд означает: согласие или отказ. – Это не приказ, – тихо произнес Саша. – Это просьба. Только просьба. – Я понял, – буркнул раб. – Тебе самому предстоит принять решение, – когда Саша неожиданно для себя произнес эту фразу, которую так часто слышал от Старшего, то не смог удержаться от улыбки, которая, наверное, была жестокой. Раб вздрогнул. И Саша понял, что тот сейчас чувствует то же самое… Тоску и боль, когда заставляют самому что-то решать… – Извини, – тихо сказал Саша и зашагал к дому. Раб молча последовал за ним. Повинуясь приказу Младшего, раб до самого вечера оставался с ним: безмолвный словно статуя. На сей раз он был в спортивных штанах и футболке, а не просто в сбруе как обычно. И на нем была кобура с пистолетом. Саша как будто забыл про присутствие раба, который ни на секунду не спускал с него глаз. Парень погрузился в написание очередной главы романа о шотландском аристократе, пытающемся спасти из плена свою королеву – Марию Стюарт и втайне мечтающем о королевской короне. Закончив главу, Саша как будто впал в оцепенение. Точнее, у него внутри наступила тишина. Он хорошо знал эти мгновения тишины, когда над серыми озерами появляется туман, и в этом тумане возникают слова… Слова, складывающиеся в строки.

Устав от поражений без побед,

Устав носить невидимые цепи

Больных желаний и бесцветных лет,

Я буду ждать зарниц на темном небе,

Их сполохи встревожат небеса,

И будет миг счастливого полета,

А после сумасшедшая гроза

Прольет на землю молодую воду,

И древний мир изменится: на час,

На год или на жизнь, и будет литься

На землю свет, что так давно угас,

И будут в небе полыхать зарницы.

А я не знаю, сбудутся ли сны,

Но неизвестность дышит утешеньем,

И снова ночи радостью полны,

А в небесах – поющих звезд круженье!

Эти строки рождались в тревожном ожидании того, что должно было произойти вечером. Тайный мир серых озер как будто дарил своему повелителю надежду. Надежду, что все еще будет. Что все изменится, будет все иначе. Уже стемнело. Стояла мертвая тишина. Саша не зажигал свет. Лишь горел экран ноутбука, куда Саша торопливо вносил только что родившиеся строки. И тут раздался глухой стук, после чего дверь медленно отворилась, и на пороге появился черный силуэт Владимира, Саша заметил холодный блеск и услышал щелчок взводимого курка. Это Михаил, ни говоря ни слова, наставил пистолет на шефа охраны.

====== 26. ПОЛЕТ “КОНДОРА” ======

ГЛАВА 26. ПОЛЕТ «КОНДОРА» Гавана, март 2008 года Вообще-то, гражданам США запрещено посещать Кубу. Американское правительство еще со времен кубинской революции ввело в отношении острова Свободы санкции. Но граждане США легко их обходят, отправляясь в Мексику, а уже оттуда – на Кубу. Поскольку кубинские власти совсем не против того, чтобы американские туристы оставляли в социалистическом раю свои презренные доллары, то они не ставят в американские паспорта штамп о пересечении границы. Таким образом, американцев на Кубе как бы нет. Но на самом деле они там очень даже есть. Вот и Йен Хейден в этот теплый, а точнее, жаркий мартовский денек сидел на веранде отеля в Старой Гаване и любовался живописной городской панорамой. Старая Гавана! Она похожа на прекрасную древнюю бригантину, поднятую со дна моря, облепленную тиной, водорослями, ракушками, но все равно грациозную и прекрасную! Облупившиеся, разваливающиеся, но удивительно живописные дома. Многолюдные шумные улочки, ветер Карибского моря и витающие в воздухе ароматы мохито, дайкири, рома… Пьянящий, сводящий с ума дух Гаваны, потрясающе свободный, несмотря на жесткий политический режим Кастро. Для Йена это было настоящим открытием. Да, он понимал, что это лишь поверхностный взгляд, а действительность более мрачная, но все же…

Йен Хейден, апостол свободы, никогда не отправился бы на Кубу, но выбора не было. Встреча с Силецким-старшим была необходима. Европа и США исключались: Силецкий опасался там появляться. В Россию не хотел ехать сам Йен, чтобы не привлекать внимания Мурзина.

Когда возник вариант встречи в Гаване, Йен поначалу его решительно отверг. Но потом согласился. В конце концов, почему бы и нет? Вряд ли кому-то придет в голову искать Йена Хейдена на Кубе. Что касается Силецкого, то он еще в 80-е годы работал в советском торгпредстве в Гаване и уже тогда стал делать деньги, контрабандой ввозя в СССР бытовую электронику, купленную по дешевке в странах Латинской Америки. Йен несколько раз пересекался с Силецким на бизнес-форумах. Валентин Силецкий, которому было около 60 лет, прежде выглядел крепким, подтянутым, с прямой спиной и стальным взглядом. Сейчас же перед Йеном был дряхлый старик. Он сгорбился, глаза запали, в них читались боль и ненависть. Когда Силецкий появился на веранде отеля, Йен даже не узнал его. За Силецким топали два шкафоподобных охранника. У Йена тоже была охрана, но она не светилась, сидя за столиками и попивая минералку. – Хейден, – вместо приветствия процедил Силецкий с нескрываемой ненавистью, – я охотно пристрелил бы вас. Лично. Из-за вас погиб мой сын. Силецкий говорил по-английски с чудовищным акцентом, но четко артикулируя слова, так что понять его было легко. – Я никогда не желал вам зла, мистер Силецкий, – холодно отвечал Йен. – Как и вашему сыну. Вы сами заварили эту кашу, устроив побоище в Париже. – Это было направлено против Мурзина! – огрызнулся Силецкий. – И против меня тоже, – отрезал Йен. – Ах да. Вы же с Мурзиным втрескались в одну и ту же шлюху с яйцами. Как же я ненавижу вас, педиков! Будь моя воля, лично утопил бы вас всех! – Вы пересекли Атлантику, чтобы мне это сообщить? –процедил Йен. – Ваш человек убил моего сына! – Вашего сына убил его же собственный киллер. Мне жаль, мистер Силецкий, но ваш сын сам спровоцировал стрельбу. – Хейден, эти ваши попытки оправдаться… – Мне оправдываться не в чем, тем более перед вами, – холодно прервал его Йен. – Если вы прибыли из Москвы в Гавану, чтобы устроить свару, то напрасно. Если же вы хотите обсудить деловые предложения, то давайте их обсуждать. – О’кэй, – сквозь зубы бросил Силецкий. – Итак, оба мы заинтересованы в устранении Мурзина. Прежде меня интересовал лишь его уход из титанового проекта в Африке. Теперь мне этого мало. – Это я могу только приветствовать, – сухо заметил Силецкий. – Мне надо, чтобы бизнес Мурзина был разрушен, а сам он оказался за решеткой. – Я с удовольствием отправил бы его в ад, – угрюмо сказал Силецкий. – Я тоже, но соучаствовать в убийстве не стану, – холодно произнес Йен. – С вашим сыном мы говорили о том, что и у вас, и у меня есть документы, доказывающие преступную деятельность Мурзина как в России, так и в Европе. Заказные убийства, отмывание денег и прочее. Но этих документов было недостаточно. Некие документы хранились у самого Мурзина, и вот они стали бы настоящей бомбой… – Да, но вы знаете, кто провалил это дело. Ваша шлюха, которая подставляет задницу вам, а сосет у Мурзина, – окрысился Силецкий. – Когда мне принесли флешку, которую этот педик вручил моему сыну, я сразу понял, что это подстава. Мурзин мог обмануть моего сына, но не меня! На флешке были откровенные фальшивки. Они лишь дискредитировали доказательства, которые у нас были. Мой сын погиб из-за этого дерьма! – Силецкий снова сорвался на крик и грохнул кулаком по столу. Йен даже не вздрогнул, его лицо казалось отлитым из бронзы. – Хейден, вы должны понимать, – Силецкий продолжал уже более спокойно. – Россия это не США и не Европа. Мурзин может украсть миллиарды, может выстлать трупами свое поместье, и ему ничего за это не будет. Его можно уничтожить лишь при одном условии: если российская элита сочтет его опасным. Титановые дела в Чамбе и ваши разборки с Мурзиным никакой опасности для российской элиты не представляют. С этой стороны копать под него бесполезно, уж поверьте. Но Мурзин вовлечен в перекачку средств на Запад. И если на Западе всплывут схемы этих переводов, будут названы банки и даже номера счетов, то элита почувствует для себя угрозу. Ему припомнят и хищения, и трупы, всё! Если надо будет, то обвинят даже в краже Луны с неба. И суд легко признает его виновным в краже Луны. Понимаете, о чем я? – Прекрасно понимаю, – бесстрастно произнес Хейден. – У меня есть кое-какие данные о деньгах, перекачка которых шла через банк Мурзина. У вас есть подобные материалы? – Есть, – болезненно поморщился Йен. Он понимал, что сейчас лезет в дерьмо. В полное дерьмо. – Так вот. Эти данные – ваши и мои – надо сложить. Пусть их будет недостаточно, но надо попытаться, выхода нет. Важно спровоцировать скандал на Западе. Это ваше дело, Хейден. Я возьму на себя российскую часть: задействую свои связи в правительстве и спецслужбах. Там многие переполошатся, можете не сомневаться. – Я и не сомневаюсь, – криво ухмыльнулся Йен. – Так мы договорились? – Считайте, что почти договорились. – Почти? – Силецкий смотрел на Йена недоуменно и угрюмо. – Есть одно условие, – Йен смотрел в глаза Силецкому. – Что за условие? – взгляд Силецкого стал еще более угрюмым. – Александр Забродин не должен пострадать. Никак. Ни физически, ни как-то еще. Никаких покушений. Никаких публикаций. Если это условие будет нарушено, я буду считать себя свободным от каких-либо обязательств, Силецкий. – Я ожидал, что вы будете просить за свою шлюху… – И не смейте так его называть в моем присутствии. – Хорошо. Если он вам так дорог. Обещаю, что ваша… что этот Забродин не пострадает. Пусть сам подыхает – от СПИДа, сифилиса, от чего угодно. Мне плевать. Но у меня тоже есть одно условие, Хейден. – Какое? – взгляд Йена стал настороженным. – Киллерс. Вы должны выдать мне Киллерса, – жестко произнес Силецкий. – Он должен заплатить за гибель моего сына. – Киллерс не является моим человеком, – Йен старался сохранить бесстрастное выражение лица. – Для меня он всего лишь… наемник, если хотите. – Мне плевать, кто он для вас. Наемник, любовник… Я хочу, чтобы вы мне его выдали. Нет, я не прошу доставить его в коробке с бантиком. Просто вы должны сообщить точное время и место. Мне известно, что Киллерс зачастил в Россию. Судя по всему, по чужому паспорту. Ваше дело – поставить меня в известность. – Вы считаете, что Киллерс сообщает мне о своих планах? – Это меня не касается, – отрезал Силецкий. – Безопасность вашего Забродина в обмен на Киллерса. Надеюсь, я ясно выразился. – Вполне, – сквозь зубы сказал Йен. – Вы принимаете мое условие? – Принимаю, – выдавил из себя Йен, чувствуя себя Иудой. – Отлично. Мы договорились, Хейден. Фуршет устраивать не будем. Прощайте. Силецкий поднялся и, не подав Йену руки, удалился в сопровождении охранников. Йен смотрел ему вслед с ненавистью и брезгливостью. Жизнь Саши в обмен на жизнь Эрика. Именно этого потребовал от него Силецкий. И он согласился. Согласился предать друга. Чтобы спасти того, кого любит больше жизни. Йен стиснул кулаки и застонал, невидящим взглядом глядя в простор Карибского моря. Пьянящий, свободный дух Гаваны и сверкающий простор стали тесной и темной клеткой, в которой он был заперт. *** Подмосковье, март 2008 года Саша, лежавший в кровати, смотрел, как к нему приближается Старший, и ему было не по себе. Темные глаза Старшего были устремлены прямо на него. – Что произошло? – голос Старшего звучал тихо и пугающе. – Почему ушел Олег? – Он сказал, что подчиняться мне выше его сил, – серые глаза были спокойны и холодны. – Сказал, что не желает видеть во мне господина и потому уходит. – А ты? – бесстрастно поинтересовался Старший. – Я сказал, что не желаювидеть в нем своего раба. – И ты не спросил моего мнения? – глаза Старшего угрожающе сузились, но Саша выдержал этот взгляд безо всякого страха. – Я не приказывал ему уйти, – спокойно произнес он. – Олег решил это сам. – Даже не поставив меня в известность? – в голосе Старшего уже звучал гнев. Саша пожал плечами. Сильные руки Старшего сдавили ему предплечья. – Кого ты хочешь обмануть? – свистящим шепотом спросил Старший. – Я вижу тебя насквозь! Я вижу, что ты не договариваешь! Саша молчал. Его глаза смотрели сквозь Старшего, словно того не существовало. – Ты скажешь мне все! – произнес Старший. Саша продолжал молчать. – Твой статус в этом доме не защищает тебя от наказания, – продолжал Старший. – И у тебя не должно быть тайн от меня. Я жду ответа: почему ушел Олег? Что произошло? Говори. И не вздумай лгать! – Я и не собираюсь лгать, – голос Саши звучал спокойно, глаза по-прежнему блуждали в других мирах. – Тогда говори! – Я уже все сказал. – Нет, не всё! – Всё, что мог. – Тогда я помогу тебе сказать куда больше, – Саша еще не видел Старшего таким разъяренным. Тот рывком выдернул саба из постели, схватил за волосы, Саша вскрикнул от боли, серые глаза широко раскрылись. – Я не стану с тобой играть! – прорычал Старший. Саша молчал. На его лице не было страха. Он видел, как здесь пытают людей. Здесь умеют это делать. И, наверное, он не выдержит. Он скажет. Но он не хотел новых смертей. Не хотел, чтобы гибли даже те, кто его предал и желал ему смерти. В нем росла решимость – холодная, непреклонная. Снова оживал знакомый незнакомец… И тут звонкая пощечина оглушила его. Затем еще и еще. Старший бил его по щекам, держа за волосы, так что Саша не мог даже отвести голову. Он лишь закрыл глаза, подставляя щеки под удары. Но удары внезапно стихли. Саша открыл глаза. Он увидел Михаила, стоявшего на коленях перед Старшим. – Вымести злобу на мне, – послышался тихий голос раба. – На мне. Старший замер, ошалело уставившись на раба. Саша ожидал, что сейчас он обрушит удары на них обоих. Но Старший, отпустив пятиэтажное матерное ругательство, выскочил из комнаты. Михаил, лишь мелком взглянув на Сашу, вышел следом. Ничего не понимающий Саша медленно опустился в кресло, прижимая ладони к горящим щекам… Его стало трясти. До этой секунды он не чувствовал страха, но теперь ему было не по себе. И еще – он чувствовал собственное бессилие. Происшедшее, казалось, высосало из него всю энергию. Он проваливался в серый туман, а вокруг кружились призраки – бесплотные, страшные, они протягивали к нему руки и что-то хотели, а он мечтал лишь, чтобы его оставили в покое. Но покоя не было. И он с обреченностью понимал, что покоя не будет никогда. Словно в трансе, он схватил карандаш, какую-то салфетку и принялся нервно писать. Нет, это были не новые стихи. Когда-то он их уже писал…

Темнота пугающе прозрачна,

Призраки блуждают в зеркалах,

Все вокруг непрочно и невзрачно,

Пьяный ветер пляшет в облаках,

Голоса, ночные разговоры,

Шепот растревоженной листвы,

Жадные опасливые взоры

В ледяном сиянии Луны…

*** Гавана, март 2008 года

…Ночь нежна – того гляди порвется,

Мир привычный рухнет в тот же миг,

В пустоте уныло разнесется

Крик совы – тяжелый, темный крик!

Ночь летит, летит навстречу бездне

И гримасы строит в темноте…

На рассвете все само исчезнет,

Следа не останется нигде!

Мир, где боль и тайные желанья,

Где отрава и поющий сон

Ты со мной, в моих воспоминаньях,

Посреди взбесившихся времен!

Йен сидел в баре гаванского отеля, накачавшись ромом, и пялился на листок бумаги. На этом листке, точнее на бумажной салфетке, были сашины стихи. Тот набросал их, когда они были вместе в Париже, в номере отеля, сразу после покушения возле Лувра. Мальчик тогда словно погрузился в транс и нервным почерком выводил на салфетке какие-то строки. Это была кириллица, русский язык. Потом Йену сделали подстрочный перевод. Йен так и не понял, что это означало, почему в зеркалах блуждают призраки, где Саша среди белого дня увидел Луну, и отчего ночь нежна? Какая ночь?..

Но салфетку сохранил и с тех пор всюду таскал с собой, словно талисман. И изредка доставал ее. Вот как сейчас, у стойки бара в гаванском отеле, где сидели скучающие туристы. Тапер наигрывал на фортепиано знойные кубинские мелодии. Возле Йена крутились два смазливых мальчика –мулат с оливковой кожей и влажными глазами потрясающей красоты, второй – еще темнее, с белоснежной улыбкой и наглыми, блядскими глазками. Оба были затянуты в узкие маечки, открывавшие пупки с пирсингом, в узкие брючки, под которыми явно ничего не было, на обоих была целая куча дешевых цепочек, браслетов, колец, в ушах – сережки со стекляшками…

Пьяный Йен сейчас был совсем не прочь уйти в номер с мальчиком, а лучше с двумя. Лечь бревном на кровать и предоставить им полную свободу действий: пусть стараются как могут. Но нет. Во-первых, Йен был совсем не уверен, что эти два юных красавчика достигли совершеннолетия. А Йен даже в невменяемом состоянии не изменял железному правилу: никакого секса с несовершеннолетними. Во-вторых, Йен не забывал, что он все-таки на Кубе. И два юных проститута не просто так попали в отель для иностранцев, куда местным жителям вход заказан. Наверняка их специально подослали к молодому американскому миллиардеру, известному своими либеральными взглядами, которые должны быть ненавистны кубинским властям. Пусть его охрана и проверила номер на предмет скрытых камер, но ни в чем нельзя быть уверенным. Йен не собирался попадаться в эту старую как мир ловушку. Хоть был и пьян до неприличия и еле держался на ногах. А рядом с ним, стукаясь лбом о стойку бара, всхлипывала пожилая толстая лесбиянка, тоже американка. И тоже пьяная почти в дрова. Ее подружка – более трезвая – о чем-то оживленно стрекотала с молоденькими туристками из России. А эта – хлюпала носом и жаловалась Йену, что она никому не нужна, что ее мучают депрессии… Йену было глубоко плевать на душевные страдания пожилой дамы, но он сочувственно качал головой – отчасти из вежливости, отчасти из-за того, что голова качалась у него сама собой, от количества выпитого. Почему-то пьяная дама привязалась к листку бумаги с сашиными стихами, принявшись расспрашивать что это такое. А Йен, вместо того, чтобы послать ее подальше, стал вдруг откровенничать о том, что это стихи его возлюбленного, который сейчас живет в далекой России и по которому он сходит с ума от любви и тоски. Остатками рассудка Йен понимал, что всё это выглядит ужасно глупо и ужасно пОшло, но его понесло. Ведь ему с детства было не с кем поговорить по душам. Выплеснуть то, что накопилось. Вокруг него всегда были толпы людей, но близких друзей не было никогда. Даже Эрик… Эрик, которого он теперь предал, из-за чего, собственно, и напился до безумия, даже Эрик, наглухо закрытый, был не тем человеком, которому можно было исповедаться. У Йена, само собой, был персональный психоаналитик, куда же без него главе преуспевающей компании, но и это все было не то. Прежде одиночество не слишком угнетало Йена и даже было предметом его тайной гордости. Одиночество он почитал за силу. И за столь ценимую им свободу. Но теперь… теперь в нем вдруг прорвалось что-то давно сдерживавшееся, наглухо запертое в тайниках сердца, отрицавшееся, игнорировавшееся, но подтачивавшее душевные силы. Йену стало невыносимо тяжело и беспредельно тоскливо. Ему нужно было уцепиться за кого-то, прижаться к кому-то. Ему не нужен был секс с красивыми мальчиками, ему не нужно было чье-то восхищение. Ему нужен был человек, которому можно было выплакаться. Но единственный человек, который понял бы его, мальчик с серыми глазами-озерами, был далеко-далеко. И Йен плакался пьяной лесбиянке, а она по-матерински целовала его в макушку и тоже плакала. Потом кто-то звал Йена в бордель, потом… Он не помнил, что было потом. Кажется, телохранители отвели, а точнее, отнесли его в номер. Проснулся Йен, когда номер был уже залит ярким солнечным светом. Голова раскалывалась. Точнее, взрывалась. И не от света, а от назойливого телефонного звонка. Йен трясущейся рукой взял телефон, со стоном поднес к глазам. И тут же голову пронзила молния. На дисплее высвечивалось имя: «Эрик Киллерс». Йен мгновенно вспомнил. Вспомнил, как вчера он согласился предать друга, обменяв его на жизнь своего возлюбленного. Он застонал, заскрипел зубами… Нет, он еще никого не предал. Нет, нет. Но пообещал предать. Пообещал. Он нажал на кнопку ответа. – Йен, привет, тут возникла одна проблема, – голос Эрика был подчеркнуто спокойным. – Мои ребята в Париже говорят, что в Гаване планируется твой арест. – Что? – Йен приложил ладонь к раскалывавшемуся от боли лбу. – Ты о чем? – Тебя не выпустят с острова Свободы, – хмыкнул Эрик. – Арестуют прямо в аэропорту при прохождении паспортного контроля. – Какого хрена?? Я не делал ничего противозаконного, – Йен лихорадочно пытался вспомнить, что было вчера. Переговоры с Силецким… Потом пьянка в лобби отеля. Смазливые мальчики, ошивавшиеся рядом. Пожилая лесбиянка, с которой он рыдал в голос… Последнее, что он помнил, это как телохранители тащат его в номер. Ничего. Больше ничего и не было. – Я знаю, что ты ничего не делал, мне уже сообщили, – с мрачной иронией звучал из трубки голос Эрика. – Сначала тебе хотели подложить в постель двух несовершеннолетних мальчиков. Но ты не повелся. Тогда они ввели в действие план Б. Якобы ты собирался похитить какого-то кубинского диссидента и вывезти его в Штаты. – Что? – Йен уже ничего не понимал. – Да что за бред?? Какой еще диссидент? Я никого не… – Я знаю, – прервал его Киллерс. – Просто в Гавану поступила убедительная просьба от твоего друга из замка Рамбуйе. Раз уж ты так невежливо выжил в авиакатастрофе, то, может быть, окажешь любезность и сгниешь в кубинской тюрьме. Или отдашь свою долю в «Сокоде». – Да что за… – взорвался Йен, но Киллерс снова перебил его: – Не знаю, что там пообещал твой друг из Рамбуйе гаванским старцам в обмен на твой арест, но тебе надо уносить ноги. Иначе ты рискуешь застрять на острове Свободы на долгие годы. А это, боюсь, не та свобода, за которую ты так любишь бороться. – Ебать! – вот и все что мог сказать Йен. – Сейчас ты спустишься в холл. Возьмешь с собой только самое необходимое. Документы, ноутбук. Шмотки оставь. Ты хочешь прокатиться по окрестностям Гаваны. Говорят, там безумно красиво. Потом расскажешь. – Но я… – Шеф твоей охраны в курсе. Я его проинструктировал. И молись, чтобы наши линии связи были защищены. Иначе тебе придется туго… У тебя восемь минут на сборы. В трубке раздались отбойные гудки. Йен лежал неподвижно, уставившись в потолок. Он забыл о головной боли, о диком сушняке. Эрик! Эрик, которого он согласился предать, спасал его! У Йена вырвалось ругательство. Он ненавидел себя. Чувствовал конченым подонком. Куском дерьма. И не хотел никуда уезжать. К черту. Лучше пусть его сгноят в кубинской тюрьме. *** Подмосковье, март 2008 года – Я хочу, чтобы они остались живы, – серые глаза саба холодно и уверенно смотрели в темные глаза Старшего. – Я устал от бесконечных смертей… – Смертей было не так уж и много, – Старший смотрел на него чуть удивленно и с неожиданно мягкой улыбкой. – Ты не знаешь, что такое бесконечно видеть смерти… – И не хочу видеть, – в голосе саба неожиданно зазвучал металл. – Они предали меня. И из-за них ты едва не погиб. – Но ведь не погиб! И, между прочим, спас-то меня Владимир! Отвез в больницу. Он вообще ни в чем не был виноват! – Он виноват в том, что проболтался своему любовнику. – Но он не хотел моей смерти! Он же не знал… – …что его любовник предаст меня? Он вообще не имел права прикасаться к Олегу. А он его трахал. Того, кого он не имел права трахать! – в глазах Старшего снова заполыхала ярость. – И не думай, что эти правила – просто игра. Нет, Младший, это жизнь. Пусть большинству людей она покажется непонятной и даже ужасной. Но этой жизнью живут те, кто сам выбрал ее. Никто их не заставлял. И они были обязаны подчиняться правилам этой жизни. Если они нарушили эти правила, то их ждет наказание. – Если они умрут, я уйду, – медленно и четко проговорил саб. Старший секунду молча смотрел на него. Ярость в темных глазах смешивалась с изумлением и даже как будто затаенным восхищением. Но это длилось всего мгновение. – Ты мне угрожаешь? – презрительно спросил Старший. – Бесполезно. – Знаю. Но я уйду. В глазах Саши искрился лед, под которым скрывалось нечто новое, незнакомое… – Я устал от смертей, – продолжал он глухим голосом. – На моих глазах убили Ефимова. Ты думаешь, я не понимаю, по чьему приказу был убит Кульков? Или, может, я не догадался, что Славик так и не вышел отсюда живым?

Старший смотрел на него с уже нескрываемым восхищением.

– А, я вижу, ты перестаешь прятать голову в песок. Ты смелее, чем думаешь, Младший, – заметил он. – Не уверен. Но новых убийств я… не желаю! – серые глаза широко распахнулись, и в них засверкала сталь. – Этот твой взгляд, – медленно проговорил Старший, – этот твой взгляд стоит того, чтобы они остались в живых. Считай, что ты их спас. Я желаю чаще видеть у тебя такой взгляд. Это тебе понадобится. Очень понадобится. – Что ты с ними сделаешь? – настороженно спросил Саша. – Они останутся в живых, – спокойно произнес Старший. – Но из подземелий не выйдут. Долго не выйдут… Очень долго. И это не обсуждается,- резко добавил он. – Считай, что ты выпросил для них максимум возможного. Саша опустил глаза. Он понимал, что большего от Старшего добиться не удастся. – А сейчас, – вдруг прошептал Старший, – Сейчас я хочу, чтобы мы забыли обо всем. Чтобы мы были только вдвоем. Сегодня. Сейчас. Потому что неизвестно, когда мы снова будем вместе. Саша вздрогнул. – Что? Пора? – нервно спросил он. – Пора, – Старший прильнул сухими, жесткими губами к пухлым губам Младшего. *** Куба, март 2008 года Кубу с востока на запад пересекает трасса, отмеченная на картах как А1 Autopista Nacional. Очень странная трасса. Обрывающаяся прямо посреди острова. Начинали ее строить еще советские специалисты. Трассу тянули с двух сторон: от Гаваны на западе и от Сантьяго-де-Куба на востоке. Она должна был протянуться через весь остров Свободы. Но так и не протянулась. С крушением СССР советские специалисты покинули остров Свободы, а у кубинских властей не было денег на достройку. Вот трасса и обрывается прямо в центре острова, в чистом поле, близ города Санта-Клара. Вбок от нее уходит узкая двухполосная дорога. Ширине этой трассы может позавидовать самый шикарный американский или европейский автобан. Причем трасса эта почти пуста: на Кубе просто нет автомобилей, чтобы ее заполнить. Изредка проползают по ней допотопные машинки или тракторы… По этой трассе и летела серая Toyota Corolla. В Европе такой автомобиль не привлек бы внимания, но на Кубе с ее раритетным автопарком Toyota была символом роскоши. Она неслась по пустынной и прямой как стрела трассе со скоростью около 160 км/ч. На пассажирском месте сидел Йен Хейден, за рулем – Шон Риз – парень из охраны, выполнявший также роль оперативного связного с Эриком Киллерсом. Именно Шон незаметно вывел Йена через служебную, обычно наглухо закрытую дверь отеля (для людей Киллерса закрытых дверей не существовало). В это же время остальная охрана отвлекала местных спецслужбистов, делая вид, что ожидает посадки мистера Хейдена в шикарный «мерседес» у главного входа, дабы доставить его в аэропорт, где его и должны были арестовать. Toyota некоторое время кружила по узким улочкам Гаваны, но, судя по всему, «хвоста» не было. Наконец, она выехала на трассу А1, уходящую на восток, и стремительно набрала скорость. Йен не задавал вопросов. Ему доводилось бывать в переделках, и он знал, что в подобных ситуациях должен следовать указаниям охраны. Никакой самодеятельности. Никаких попыток поиграть в Джеймса Бонда или еще какого-нибудь супермена. Шон гнал машину на бешеной скорости, попутно разговаривая с кем-то по рации. – Второй. Вышел на прямую. Двигаюсь к точке. Что с «Кондором»? Двадцать две минуты, понял. Да, войду в нужный квадрат. До связи. Йен смотрел на зеленый пейзаж вокруг, невысокие горы на горизонте. Все это казалось чем-то нереальным. Еще вчера вечером он как респектабельный бизнесмен напился до чертиков в лобби гаванского отеля, а сегодня с больной головой, сушняком во рту удирает по пустынной трассе от властей словно мелкий воришка… Раздался писк рации. Шон, не сбрасывая скорости, ответил: – Второй на связи. Что? Точно? Понял. Иду на пределе. Прилет «Кондора» сможем ускорить? Понял. Плохо. Продолжаю движение. Конец связи. Йен понял: возникли какие-то осложнения. – Нас преследуют, – коротко бросил Шон. – Ты идешь под 160, – бесстрастно заметил Йен, хотя сердце его учащенно билось. – У парней из местного КГБ двигатели помощнее будет. Они идут за нами. – Как они нас вычислили? – Это же Куба, – пожал плечами Шон, как будто это решительно все объясняло. Йен посмотрел в зеркало. Далеко позади шла машина. Так далеко, что ее можно было и не заметить, если специально не вглядываться. – Нас догоняют? – прищурившись, спросил Йен. – Да, – отрубил Шон. Снова пискнула рация. – Второй на связи, – произнес Шон. – Вхожу в квадрат. Они нагоняют. В запасе… шесть минут. Нет, пять. Будут бить по колесам. Что «Кондор»? Ебать… Ладно. Иду на максимальной. Шон втопил в педаль и, кажется, выжал из «тойоты» около 170 км/ч. Но Йен видел в зеркало, что расстояние между ними и преследовавшей их машиной медленно, но верно сокращается. Издалека Йен не мог определить марку машины, но знал, что под капотами самых на вид дешевых и непритязательных машин спецслужб могут быть спрятаны такие мощные двигатели, что «феррари» нервно курит в сторонке. – Дела не очень. «Кондор» на подлете. Но вовремя нас перехватить не успеет. Эти, сзади, начнут пальбу. Сразу пригнуться, – приказал Шон. – Они будут стрелять не в нас, а в колеса! – Лучше бы в нас, – бесстрастно произнес Шон, не отрывая глаз от прямой как стрела пустынной дороги. – Попали бы вряд ли. А вот если в колесо, то нам крышка. Знаешь, что такое неуправляемая машина на скорости 160? – Вообще-то они хотели арестовать меня, а не отправить на тот свет. – А в том вертолете тебя тоже хотели арестовать? – невозмутимо заметил Шон. Йен промолчал. Действительно, непонятно, какие были планы у этих парней. Может быть, арестовать и держать в застенке, вымогая долю в «Сокоде». А может быть, они решили (точнее, в Париже решили), что проще от Хейдена избавиться. Йен был не слишком знаком с сумеречным миром секретных служб и шпионажа, да и не стремился без нужды соваться в его паутины лжи и обмана. Но все же знал, что в этом мрачном мире принятые решения легко и быстро меняются. Приказ «любой ценой взять объект живым» может быстро превратиться в краткое «объект уничтожить». Снова писк рации. – Второй на связи. Да. «Кондор»? Вошел в квадрат. Нет, не вижу. Сзади? Понял. Они нагоняют. Да. Да. Понял. По плану. – «Кондор» прилетел, – произнес Шон, закончив переговоры по рации. Йен не спрашивал, кто такой «Кондор». Но в зеркале увидел точку, которая стремительно вырастала. Самолет. Легкомоторный! Наверное, «Сессна»… Неважно. Теперь Йен понял план Эрика – вездесущего, всезнающего и всегда готового ко всему Эрика. Он прислал за Йеном легкомоторный самолет, который мог приземлиться на эту пустынную трассу. Мог… Если бы не погоня. Йен не отрывал глаз от самолета, который снижался над трассой. Проклятье, но как они сядут в него, когда он приземлится? Эти парни, что их преследуют, просто не дадут им этого сделать, они откроют стрельбу, это ясно как день! Но тут преследовавшая их машина вдруг стала вилять из стороны в сторону, хотя и продолжала мчаться вперед. «Сессна» висела над ней. – Обстрел, – произнес Шон. Йен понял: из самолета обстреливали автомобиль преследователей. Послышались взрывы, куски бетона автотрассы взлетали в воздух. Йен видел, что преследователи тоже пытались обстреливать самолет, но безуспешно. И тут в зеркале возникла яркая вспышка взрыва, Машина преследователей взлетела, перевернулась и рухнула на обочину, несколько раз перевернувшись. – Вау! – выкрикнул Йен, у которого в крови зашкаливал адреналин. – Не вау, – мрачно произнес Шон. – Там сзади еще одна. Йен посмотрел в зеркало. Действительно, вдали виднелась черная точка. «Сессна» между тем стремительно снижалась, готовясь сесть прямо на автостраду. Навстречу по пустынной трассе двигались две автомашины: древний «бьюик» и еще что-то, уже не поддающееся идентификации из-за возраста, ржавчины, вмятин… Похоже, водители этих машин ошалели от увиденного: самолет, садящийся прямо на трассу, за ним несущаяся на всех парах «тойота», а еще дальше – горящая на обочине автомашина. Водитель «бьюика» резко затормозил, и в него врезалась следовавшая за ним машина, водитель которой, напротив, резко дал по газам. «Сессна» пронеслась мимо столкнувшихся машин, за ней «тойота». Самолет сел примерно в полукилометре впереди на трассе. Йен увидел, как из самолета с пассажирского места выскакивает человек, и тут же узнал вездесущего Эрика. Йен почувствовал приступ стыда. Он предал Эрика, а Эрик прилетел спасать его. Рискуя собственной жизнью. «Тойота» резко затормозила, Эрик ринулся к ней, открыл дверь. – В самолет, мы прикроем! – крикнул он. Шон с быстротой молнии выскочил из машины, выхватив пистолет. В них уже стреляли из стремительно приближавшейся машины. Эрик и Шон, прикрывая Йена, отстреливались и попутно толкали его к самолету. Все произошло в один момент, Эрик вскрикнул, дернув левым плечом, а Шон вздрогнул, захрипел и стал медленно оседать на землю. Йен обернулся, но Эрик, не давая ему даже понять, что случилось, затолкал его в самолет, пилот которого тут же начал разбег. Эрик, высунувшись из самолета, пару раз выстрелил, затем тяжело откинулся на сиденье, прижимая руку к правому плечу, окрасившемуся кровью. – Что с Шоном? – крикнул Йен. – Надо проскочить зону ПВО, – словно не слыша его, цедил Эрик. – Идем предельно низко. Самолет, заложив крутой вираж, направлялся к северу, где вдали синело море. – Ты как? – спросил Йен. – Все о’кей. Царапина, – сквозь зубы бросил Эрик. – Шон! Он остался там! – Шона больше нет, – бесстрастно произнес Киллерс. Йен вздрогнул. Шон уже давно был в его охране. Немногословный, деловитый парень. Связной Киллерса. Но Йен мало что о нем знал. Он вообще не интересовался личной жизнью своих телохранителей. Почти не вступал в разговоры, ограничиваясь дежурными приветствиями и необходимыми фразами. Дарил подарки к праздникам и на дни рожденья. Подарки, заблаговременно заказанные секретарями. Шон охранял его уже несколько лет. Но Йен так и не знал, чем жил человек, который только что отдал за него жизнь. Возможно, он был куда лучше Йена. Даже наверное, лучше. Так думал Йен, глядя на сидевшего рядом Эрика с окровавленным плечом. Эрика, которого он предал, Эрика, который его спасал. Дерьмо! Дерьмо!! Дерьмо!!! – Держи максимум! – орал тем временем Эрик пилоту. – Сейчас начнется! – Знаю! – не оборачиваясь, бросил пилот. Эрик указал вперед. Йен два белых следа от ракет. Самолет мотало из стороны в сторону. Это был не ветер, пилот закладывал виражи, чтобы уйти от обстрела береговой кубинской ПВО. – Через 20 минут сядем во Флориде, – сказал Эрик через силу. – Если прорвемся… Он держался за раненое плечо. Йен закрыл глаза. Ему было не страшно умирать. Ему было мерзко умирать подонком. Самолет пересекал береговую линию, держа курс в открытое море, когда из наземных орудий прозвучал мощный залп…

====== 27. СИЦИЛИЙСКАЯ КРЕПОСТЬ ======

ГЛАВА 27. СИЦИЛИЙСКАЯ КРЕПОСТЬ Казиньяно, Сицилия, апрель 2008 года Саша зачарованно смотрел на Средиземное море, расстилавшееся далеко внизу. Он никак не мог привыкнуть к захватывающему виду, открывавшемуся с высокой скалы. Впервые в жизни он чувствовал, что свобода реальна, что она способна опьянять и не вызывать страха. Может быть, потому что эта свобода ничего от него не требовала. За нее не нужно было платить. Она не лежала на его воле тяжким бременем ответственности. Она просто позволяла любоваться наслаждаться собой. Вдыхать морской ветер, устремлять взор в морскую даль. Радоваться и надеяться. Саша стоял над пропастью и не хотел оборачиваться. Потому что знал, что увидит фигуры охранников в черных костюмах, которые сопровождали его повсюду. Среди них были как русские, так и итальянцы. Но не было ни одного из тех, кто охранял Сашу в Москве. Здесь у Саши вообще не было никого из старых знакомых. Саша оказался на Сицилии месяц назад. В тот день Старший разбудил его на рассвете. Они молча позавтракали, а затем Михаил помог Саше надеть бронежилет. Он же провожал их в подземный гараж. Там Саша оглянулся, посмотрел на Михаила. Ему было грустно расставаться с человеком, которому можно верить. Который не предаст. Старший и Саша выехали в бронированном лимузине, сопровождаемые двумя джипами охраны. Заехали в подземный гараж в центре Москвы, где пересели в другую машину. Они меняли машины еще два раза, прежде чем не сели в неприметный седан, на котором добрались до небольшого аэродрома за Люберцами. Там их ждал вертолет, который доставил их прямо на летное поле аэропорта в Жуковском, где уже стоял небольшой самолет бизнес-класса. Они не проходили ни таможню, ни паспортный контроль, вообще ничего. Лишь в самолете Старший назвал место назначения их полета – Дубай. Это Сашу удивило. Неужели планы изменились, и его хотят спрятать в Эмиратах? Саша, конечно, был не против побывать там, но чтобы жить? Но он не сказал ни слова. Решает Старший, а он повинуется. Повиноваться он умеет, и это нравится ему куда больше, чем самому решать. Он так устал решать! В Дубае их ожидал бронированный лимузин, в котором они помчались по автобану мимо небоскребов Дубая, затем по пустыне вдоль морского берега. К удивлению Саши, они снова приехали в аэропорт. Но на сей раз в аэропорт Абу-Даби. Там их ждал другой самолет – тоже небольшой бизнес-джет, в который они погрузились снова без паспортного контроля. Когда самолет взлетел, Старший назвал новый пункт назначения их полета: Афины. Из афинского аэропорта бронированная автомашина доставила их в порт Пирей, где их ждал комфортабельный катер, который тут же вышел в море. Было уже темно, им оставалось только насладиться видом сверкающих огней Афин и красиво подсвеченным Акрополем. Саша спустился в каюту, где и уснул прямо на руках Старшего. Тот лишь поглаживал его и прижимал к себе. За всю поездку они не обменялись и десятком слов. Они знали, что предстоит расставание. И просто были вместе, безо всяких слов. Глубокой ночью они ошвартовались в небольшом порту одного из островов Эгейского моря. Машина доставила их на очередной аэродром, откуда они взлетели на бизнес-джете, уже третьем по счету. На рассвете самолет пошел на снижение. – Мальта, – произнес Старший. Саша заморгал, стряхивая остатки сна. Он однажды был на Мальте и не прочь был побывать там еще. Ему вспомнились собственные стихи о Мальте.

На линиях судьбы – глубокие зарубки,

на крепостной стене – угрюмые зубцы,

кряхтит старуха-ночь, дымя табачной трубкой,

и тащит в небеса на тачке антрацит,

седые города со вздохом остывают,

но догоревший день взрывается во тьме

осколками луны, пугливой звездной стаей,

и ропот черных волн летит ему в ответ,

кругом звенят века веселыми мечами,

на занавеси лет – предательский разрез,

и вот, из темных вод выходят янычары,

а над землей парит восьмиконечный крест,

морские ветры рвут полотнища столетий,

бросается прибой на древний бастион,

и закипает жизнь в разбуженной Валетте,

смывая с мостовых тяжелый, пыльный сон.

Ничто здесь не мертво, и даже малый камень

способен оживать и радостно дышать,

а значит, эта ночь в небытие не канет,

а значит, как и встарь, до смерти – целый шаг!

Но и на Мальте они не остались. Из аэропорта они отправились в порт Валетты, где снова сели на быстроходный катер, который тут же вышел в море. Саша помнил, что было на листке бумаги, который дал ему Старший. Они были почти у цели.

Старший, как будто читавший его мысли, понимающе улыбнулся.

– Да, тебе никогда не доводилось летать в Европу таким кружным путем. Это чтобы запутать следы. Чтобы ты был в абсолютной безопасности. Я предпочитаю временное расставание, чтобы не потерять тебя навсегда. – Временное расставание? – тихо спросил Саша. – Не знаю, сколько это продлится. Надеюсь, что через пару-тройку месяцев все закончится. Но не могу обещать. – Понимаю… – Послушай. Сицилия прекрасное место. Безумно красивое. Но я понимаю, что тебе будет скучно сидеть на месте. Ты молод, тебе хочется повидать мир. Так вот, у тебя будет возможность путешествовать. Но по паспорту на другое имя. Литовский паспорт, выписанный на имя Александраса Забродинаса. Звучит смешно, согласен. Но паспорт настоящий. Теперь ты гражданин ЕС и можешь свободно передвигаться по Европе. Оптимально было бы достать тебе паспорт вообще на другое имя, но времени было в обрез. Так что будь осторожен. Ты постоянно, круглые сутки должен находиться под охраной и выполнять все требования, касающиеся безопасности. Это приказ. – Слушаюсь, – склонил голову Саша. – Теперь на случай, если меня не станет, – тем же спокойным голосом продолжал Старший. – Возьми эти карточки. Запомни пинкоды, пароли от счетов. Денег там более чем достаточно. – Мне ничего не нужно! – впервые в глазах Младшего появился страх. – Без тебя… – Это приказ! – в голосе Старшего зазвенел металл. – Слушаюсь, – чуть слышно сказал Саша. – И не смей унывать. – Слушаюсь. – Ты уже знаешь, что будешь жить у Гора Итана. Читал его книги? Саша кивнул. – Представь себе, я тоже. Более того, знаком с ним лично. Да, тот самый Гор Итан. Старый эксцентричный американец. Его предками были европейские аристократы, в его жилах течет кровь Бурбонов и Габсбургов. Но он умудрился побывать и радикальным леваком, идолом для целого поколения бунтарей, и публично объявил, что он гей еще в те далекие времена, когда это означало стать изгоем. Написал десяток романов, которыми я когда-то зачитывался, кучу философских эссе… по-моему, скучных и напыщенных. Я подружился с Гором в середине 90-х. Мы встретились на одной вилле близ Милана. Там была bdsm-сессия для избранных. Гору уже тогда было за 70, у него давно уже не стоял, но старикан бодро занимался фистингом в активной позиции, – хмыкнул Мурзин. – Короче, мы быстро подружились. И оказалось, что на многое в мире смотрим одинаково. Он замолчал, как будто что-то вспоминая. Саша тоже молчал. Он читал романы Гора Итана. Не то что бы он интересовался проблемами американских геев из поколения хиппарей, но философия автора, его искрометный юмор и убийственный сарказм, направленный против ханжества и лицемерия общества, вызывал у него восхищение. В этом сарказме не было озлобленности изгоя, это был сарказм аристократа, с высокомерной улыбкой разбивающего вдребезги всё, что казалось незыблемым. – Гор живет в древней крепости. И, представь себе, он ее не купил, как какой-нибудь арабский шейх, а получил в наследство от то ли двоюродной, то ли троюродной тетки или бабки из сицилийской ветви Бурбонов. Но не думай, что ты увидишь чопорного старикашку. Скорее, опасайся другого. Гору уже под девяносто лет. Но я больше чем уверен, что он начнет тебя домогаться сразу же. В темных глазах Старшего плясали веселые огоньки. Саша глядел на него с растерянностью. – Разрешаю тебе уважить старика, – Старший хихикнул совершенно по-мальчишески. – Серьезно. Ради Гора я готов сделать исключение из правил. Тем более, что все равно его прибор давно не действует. У него есть рука… словом, решай сам. Саша смешно захлопал глазами, а Старший весело заржал. Не засмеялся, а именно заржал. Таким его Саша еще никогда не видел. Но Старший тут же посерьезнел. Даже помрачнел. – Итак, в отношении Гора ты волен поступать как тебе вздумается Что касается остального… Я имею в виду секс. Да, я понимаю, ты молод, твое тело требует секса, это естественно. Так вот, я разрешаю тебе заниматься сексом с тем, с кем ты сочтешь нужным. Но ты должен быть только в активной позиции. Это не обсуждается. Исключение составляет сухонькая ручонка Гора. Понял? – Понял, – смущенно сказал Саша. – Наконец, последнее, – Старший стал еще более мрачен. – Хейден. Я не питаю иллюзий. Мы с тобой неоднократно это обсуждали. Ты подчиняешься мне по доброй воле. И всегда волен уйти к Хейдену. Это остается в силе. Более того, Хейден знаком с Гором Итаном. Я понимаю, что твое местонахождение недолго будет тайной для Хейдена. Более того, ты волен сам сообщить ему об этом. Я уверен, что он-то как раз не станет болтать о том, где ты находишься. Но, – тут глаза Старшего полыхнули черным огнем, – но ты сам все знаешь. Если я узнаю, что ты спал с Хейденом… Он замолчал. – Этого не будет, – тихо сказал Саша. И он держал слово. Уже месяц прошел, как он жил в крепости Казиньяно в обществе старого эксцентричного интеллектуала и клинического эротомана Гора Итана. 87-летний старец передвигался в инвалидной коляске, но это не мешало ему оставаться жизнерадостным, любознательным, насмешливым, ехидным. И очень похотливым. В этой старческой похоти было некое очарование. Казалось бы, что может быть отвратительнее высохшего старикашки, тянущегося к тебе свои ручонки? Но в случае с Гором Итаном было все не так. Совсем не так. Он сразу принял Сашу. Не с фальшивым радушием, а с едкими шуточками, понимающим взглядом прищуренных, выцветших голубых глаз, в которых сверкал острый ум, и не было ни малейшего признака маразма. Хотя Саша бегло говорил по-английски и отлично понимал устную речь, он быстро понял, что с Гором Итаном его английский не катит. Речь старого интеллектуала-эротомана была пересыпана парадоксами, двойными смыслами, скрытой иронией. Саша улавливал эти смыслы скорее на интуитивном уровне. А Гор как будто понимал, что именно Саша хотел сказать, хотя английский парня был далеко не так совершенен, чтобы свободно вести на нем интеллектуальные беседы. Крепость, в которой обитал старый эксцентрик, стояла высоко над морем. Она была построена еще в

XII

веке на месте античной крепости, переходила из рук в руки, ее не раз брали штурмом, в ней было и прибежище пиратов, и родовое гнездо сицилийских аристократов, в ней долго жили представители свергнутой и изгнанной неаполитанской династии, а во время второй мировой войны в ней размещалась военная школа, где тренировали «чернорубашечников» – боевиков Муссолини.

В крепости царили тишина и покой, и Саша старался ступать неслышно, чтобы не нарушить древнее безмолвие. Крепость была для него огромным живым существом, он чувствовал, что у нее есть душа: древняя, мудрая, способная о многом поведать тому, кого она сочтет достойным доверия. И Саша старался подружиться с этой таинственной душой. Он всматривался и вслушивался. Он ждал. Чего? Вряд ли он сам смог бы ответить на этот вопрос. Это было нечто иррациональное. У Саши было ощущение, что душа древней крепости неведомым образом проникает в его тайный мир серых озер, туда, куда он не позволял входить никому. И эта душа вовсе не была агрессором, захватчиком, она тоже выжидала, изучала, пытаясь понять тайный мир пришельца.

Поэтому Саша ничуть не удивился, когда старый Гор задал ему вопрос: – Ты почувствовал, что крепость тебя приняла? Они сидели на веранде, залитой солнечным светом. Гор в инвалидном кресле, шелковом халате и с неизменным шейным платком жмурился на солнце. Саша сидел на стуле, одетый в светлую рубашку и узкие светлые брюки. Носить в этом благородном замке футболку и джинсы ему казалось совершенно неуместным. – Да, – коротко ответил он. И это было правдой. Он не смог бы сказать, откуда, но он знал. Гор понимающе улыбнулся. – Я тоже это почувствовал. Смотри-ка, всего неделя прошла с твоего приезда. А меня крепость не принимала почти год… Да, представь себе, я жил здесь, я был хозяином, но чувствовал себя незваным гостем, которого просто терпят. И лишь год спустя крепость решила, что я заслуживаю ее доверия. А тебе она стала доверять практически сразу. Интересно, почему? Что она в тебе почувствовала, мой юный друг? – выцветшие светлые глаза устремили цепкий взгляд на Сашу. – Она приняла мой мир, – просто ответил Саша. – Твой мир, – задумчиво повторил Гор. – Твой мир слишком печален, мой мальчик. Для юноши это, конечно, нормально, уходить в грезы, в пессимизм. Но, боюсь, что в случае с тобой все гораздо серьезнее. Саша с удивлением и даже опаской посмотрел на старика. – Откуда вы… знаете? – спросил он. – Я умею читать чужие мысли, – изрек Гор. – Что, не веришь? Правильно делаешь. Старик рассмеялся. – Я просто читал твои стихи. И главы из романа. Саша улыбнулся. Но снова на его лице появилось удивление. – Простите… – сказал он. – Но ведь я пишу на русском… – Да, но мне присылают подстрочные переводы. Они, конечно, не дают полного представления, но все же позволяют заглянуть в твой мир. Так что я знаю о тебе не так уж мало. И, мне кажется, немало понимаю, мой юный друг. – Но откуда у вас подстрочные переводы? Кто их делает? – Один известный тебе человек нанял переводчиков. Догадываешься, кто? Саша вздрогнул. – Ты угадал, – с понимающей улыбкой произнес Гор. – Йен Хейден. – Он знает, что я здесь? – тут же спросил Саша. – Нет, – покачал головой старик. – Во всяком случае, я ему ничего не говорил. – Тогда… почему? Как? Зачем он вам присылает мои… то, что я пишу? – старик увидел, как по поверхности серых глаз-озер пошла рябь. – И давно он это делает? – Наверное, месяца два или три уже… Еще до твоего приезда – Но зачем? – Зачем? Чтобы понять тебя, мой мальчик, – с ироничной улыбкой заметил старик. – Ибо ты для бедного Йена остаешься загадкой. Вот он и пытается проникнуть в твой мир. И спрашивает моих советов. – Так вы знакомы… – Да, представь себе. Какое совпадение. Я знаю двух твоих… Ах, не обижайся. Да, я хотел сказать двух твоих любовников, но понимаю, мой мальчик, что всё слишком непросто… С Геннадием я познакомился очень давно… Впрочем, уверен, он тебе рассказал, где именно, – хихикнул старик. – Сначала это были скорее деловые отношения. Геннадий как раз тот человек, который может без лишнего шума решить проблемы такого человека как я. Думаю, ты не будешь у меня спрашивать, какого рода проблемы, да я тебе и не расскажу. А я в ответ свел его с представителями самых высоких финансовых кругов Европы и США. Без меня он еще долго искал бы эти двери. А потом долгие годы безуспешно в них стучался бы. Эти двери не откроют чужаку. Нужно быть своим. Или иметь рекомендацию от своего. А я был своим. По происхождению, по связям моей семьи… и моих любовников, кстати, тоже. И я помог Геннадию. Мы с ним очень разные. Не просто люди с разных континентов, но и из разных миров. Я – американский «яйцеголовый» с замашками европейского аристократа. Он – советский офицер, где только ни воевавший. Но оказалось, что у нас больше общего, чем мы могли вообразить. Нет, у нас никогда не было любви… Я уже был развалиной, да и в сексуальном смысле меня всегда интересовали другие. Мне хотелось сделать Геннадия персонажем своего романа. Но не вышло. Так бывает. Ты сам писатель, пусть и начинающий. Тебе знакомо это: задумываешь героя одним, а выходит совсем другой? – Знакомо, – с интересом сказал Саша. – Это был тот самый случай. – А Йен? – Йен? – старик рассмеялся. – С Йеном я познакомился сравнительно недавно. Кстати, по своей инициативе. Он как раз получил известность благодаря своим амбициозным проектам, пламенным речам в защиту свободы… И мне он показался ужасно… неинтересным. – Неинтересным? – повторил Саша, думая, что не понял собеседника из-за своего не самого лучшего английского. – Да-да, неинтересным, – четко произнес Итан. – Трафаретным. Стандартно мыслящим. Да, именно так, несмотря на его потрясающие бизнес-успехи, дерзкие проекты, бурную общественную деятельность. Просто он был воплощением, если угодно, того, что именуют американской мечтой. Человек, выросший в белой среде в Южной Африке и отстаивающий свободу черных, открытый гей, пошедший против общественного мнения, против своей семьи, ставший сначала изгоем, а потом добившийся успеха и славы. Не просто 30-летний миллиардер, но борец за свободу, щедро финансирующий социальные проекты, думающий о будущем человечества… Всё просто прекрасно, но… слишком уж трафаретно. Ты не находишь? – Да, – не задумываясь, сказал Саша. – Он очень хочет быть трафаретным. Правильным. Безупречным. А на самом деле он другой. – Вот! – поднял сухой, длинный палец старик. – Именно. Молодец, мальчик. А какой он на самом деле? Уверен, что ты знаешь. Но нет, не говори. Я понимаю, это личное… Я просто хотел сказать, что меня очень заинтересовала эта его неинтересность. Мы с тобой писатели, а значит, нас не может не интересовать, что скрывается там, внутри… в голове. В сердце. Почему человек так хочет казаться кем-то, вместо того, чтобы быть самим собой? Это объяснимо, когда человек пытается сделать карьеру, сколотить состояние и так далее. Да, тогда он подлаживается под других, старается нравиться так далее. Это естественно, осуждать тут нечего. Но у Хейдена уже все было. Деньги, влияние, власть. А он все отчаянно пытался казаться кем-то. И, кстати, у него это отлично получалось и получается до сих пор, ты не находишь? – Потому что он считает себя воплощением свободы, а на самом деле раб, – серые глаза вдруг заледенели. – Раб того, что ему кажется свободой. И я ему это говорил. – Вот как? – старик посмотрел на Сашу с каким-то восторгом. – Мальчик, я начинаю тебя бояться. Хотя мне вроде бы бояться нечего, я все равно скоро превращусь в труху. Да. Когда я познакомился с Йеном, то понял, что более несвободного человека я не встречал. Ты знаешь, когда он дал мне твои стихи, то жаловался, что не понимает, как можно бесконечно писать о каких-то призраках, которых не существует, жить в закрытом ото всех мире, страдать от одиночества и даже не стремиться не то, что выйти на свободу, но посмотреть в окно! Это он говорил о тебе, мой мальчик, да-да, о тебе. – Я не удивлен, – на пухлых губах Саши появилась горькаяулыбка. – Он считает, что если я взгляну в окно, то увижу его. А я его и так вижу. И вижу, что на самом деле он сам живет в мире призраков. Только я смотрю своим призракам в лицо, а он… – Да, – сказал старик, – именно так. – Знаете, мистер Итан, – заговорил Саша… – Гор. Зови меня просто Гор, мой мальчик. Сделай приятное старику. – Как вам будет угодно… Гор. Так вот, я тоже многого не понимаю. Я люблю Йена, именно Йена. Я хочу именно его. Старшего… Геннадия я… тоже люблю, но иначе. Скорее так любят отца. Я запутался. И не знаю как быть. И еще. Геннадий… очень жестокий человек… он… – … убивает людей, причем безо всякой жалости, я знаю, – спокойно кивнул старик. – Да. Почему мне кажется, что он гораздо более добрый, чем Йен, который… который все время говорит о свободе… о ценности жизни человека. Почему? – Да потому что так и есть. Парадокс, но жестокий Мурзин куда милосерднее гуманиста Хейдена, – криво усмехнулся Гор. – Потому что гуманизм – это не есть доброта. Не есть милосердие. Это лишь система взглядов. Хейден борется за свободу людей, за их социальные права, но сами люди ему глубоко безразличны, ты не замечал? Ему от них нужно только одно, чтобы они разделяли его взгляды. И всё. А Геннадий… Геннадий – садист. Ты сам это знаешь. Но ты заметил, что он никого не принуждает? Он умеет гипнотизировать, подчинять, это правда. Но только тех, кто сам этого хочет. Все, кто вместе с ним, выбрали эту жизнь по доброй воле. В том числе и ты, мальчик, разве нет? – Да, – глухо сказал Саша. – Не познав жестокость, не познаешь и милосердия, – изрек Гор. – Геннадий познал и то, и другое. А Йен не познал ни того, ни другого. И я от всей души желаю ему это познать. Только тогда он перестанет быть Мистером Мечта. Но мне кажется, что только ты способен сотворить с ним это чудо. – Я? – светлые брови Саши удивленно поползли вверх, глаза стали круглыми, и он в этот момент напоминал кота. – Почему я? – Потому что Йен любит тебя. А ты его. Знаешь, это может показаться очень страшным… Впрочем, это действительно страшно. Я хоть и стар, но пристально слежу за событиями в мире. Политика всегда была моей страстью. Ибо она – калейдоскоп страстей. Так вот, если Йен решил начать войну, самую настоящую войну из-за тебя, в Африке… – Нет! Это не он! – А кто? Геннадий? – насмешливо осведомился Гор. – На самом деле они оба. Да, страшно, что гибнут люди… Но они бы и так погибли, будем откровенны. Другой жизни, кроме войны, там все равно не знают. Но Йен решился из-за тебя ввязаться в то, что во что никогда не ввязался бы. Ты своим появлением если и не перевернул его систему ценностей, то уж точно подкосил ее. Ты для него последняя надежда. Он одинок. Он не умеет быть с кем-то. Потому что ему никто не интересен. А ты исключение. Вот он и вцепился в тебя. Ты для него – жизнь. – Вы хотите, чтобы я ушел к Йену? – тихо спросил Саша. Старик рассмеялся. – Нет. Я ничего не хочу. Я лишь наблюдатель. Нет, я не притворяюсь, будто жую попкорн, глядя, какие шекспировские страсти кипят вокруг тебя, как сходятся в смертельной схватке титаны… Тут нельзя быть равнодушным. Да и ты, мальчик, мне нравишься, и я желаю тебе только добра. Впрочем, желать кому-то зла глупо. Но понял я это слишком поздно, а жаль. Слишком много времени ушло на пустую вражду из-за какой-то чуши. Прости, я отвлекся. В моем возрасте неизбежно становишься слабоумным, то и дело теряешь нить мысли. – Полагаю, к вам это не относится. – Тебе так кажется, потому что твой английский не слишком хорош, и ты не все понимаешь, – с веселой язвительностью заметил старик. – Так о чем мы говорили? Стоит ли тебе уходить от Геннадия к Йену? Это не мое дело, конечно. Но если хочешь знать, твой уход сейчас ничего не даст. Ты еще слишком хрупок. Не телесно, а душевно. Ты не выживешь рядом с Йеном. Сам сгоришь и его сожжешь. Вы оба друг друга уничтожите. Геннадий тебя растит. Он учит тебя. Даже сейчас, своим отсутствием, да-да. Тебе нельзя от него уходить. Только тогда, когда ты поймешь, что час настал, тогда… – Тогда? – спросил Саша, видя, что старик остановился. – Тогда тебе предстоит сделать то, что ты так не любишь делать. Выбор. Этот разговор с Гором не шел из головы у Саши уже несколько дней. Он пребывал в прострации, опьяненный и сменой обстановки и внезапно окружившей его красотой сицилийских скал и долин и Средиземного моря. Все это было так не похоже на серое, хмурое Подмосковье с его бесконечными заборами элитных участков, завистливыми, враждебными взглядами, атмосферой опасности и предчувствием беды, что Саше временами казалось, что он либо видит прекрасный сон, который вот-вот развеется, либо он просто сошел с ума и погрузился в мир галлюцинаций. Впрочем, этот мир казался столь прекрасным, что Саша ничего не имел против такого сумасшествия. Он хотел уйти от собственного прошлого, целиком раствориться в открывшемся ему мире, познать душу старой крепости и… незнакомца, который жил в нем. Ему казалось, что старая крепость и этот незнакомец – властный, решительный – непостижимым образом связаны. Пусть даже и являются всего лишь плодом его больного воображения. Хотя и Гор тоже упоминал о душе древней крепости… Может быть, сумасшествие все-таки заразно? Но Саша не мог уйти от мыслей о Старшем и о Йене. Со Старшим он регулярно общался по скайпу. Что касается Йена, то у него было странное чувство, что лучше ничего о нем не узнавать. Пока во всяком случае. Им обоим нужна передышка. Саша перестал интересоваться новостями. Он не хотел знать, что происходит в мире. Потому что понимал: ничего хорошего в мире не происходит. И сейчас он всматривался в Средиземное море, полное густой синевы, и не хотел думать ни о чем. Но все-таки полез в карман, достал смартфон и впервые за долгое время решил узнать, не произошло ли чего-нибудь интересного и важного. В строке поиска он забил «Йен Хейден», нажал на новости. И первый же заголовок, который он увидел, гласил: «Загадочное происшествие с молодым магнатом. Что Йен Хейден делал на Кубе?» *** Майами, апрель 2008 года Да, неприятности у Йена были. И весьма серьезные. «Кондор» чудом прорвался через зону обстрела кубинских ПВО, после чего пилот вступил в переговоры с американскими военными, при этом Эрик подсказывал ему, что говорить. Они приземлились на военном аэродроме на юге Флориды. Точнее, их заставили там приземлиться, угрожая в противном случае сбить самолет. После этого их несколько часов держали в закрытом помещении (Эрику, впрочем, оказали первую помощь). Дальше последовал допрос. Пилот, Эрик и Йен придерживались единой версии: они вылетели из Флориды на воздушную прогулку, однако из-за проблем с навигационными приборами сбились с курса и приземлились на Кубе. Там они подверглись нападению местных военных (этим и объяснялось ранение Эрика), однако сумели взлететь и вернуться в США. Представители береговой охраны выслушивали эту сляпанную наспех версию со скептическими ухмылками, но не проявляли излишней дотошности. К тому же, имя Йена Хейдена произвело на них сильное впечатление. Всю троицу отпустили, однако настоятельно попросили не покидать Флориду, поскольку могут потребоваться новые пояснения. Йен был уверен, что это формальность, но Эрик лишь мрачно улыбался. Естественно, прав оказался именно Эрик. На следующий день в гостиницу к Йену заявились агенты ФБР, а также представители госдепартамента. Они с порога объявили, что им прекрасно известно: Йен попал на Кубу не в результате авиационного происшествия, он прилетел туда сам через Мексику. То есть нарушил американский закон. Йен тут же велел представителям властей выметаться, заявив, что будет отвечать на вопросы только в присутствии адвоката. На это ему было сказано, что он имеет на это полное право. Вот только факт его поездки на Кубу можно считать доказанным. Имеются видеозаписи его прибытия в аэропорт Гаваны. А также видеозаписи его пребывания в гаванском отеле: пьянка в баре и сладкие мальчики рядом. Эти записи сгрузили Йену на смартфон, чтобы он сам убедился. Конечно, Йен заявил, что эти записи получены незаконно, и ни один суд не примет их в качестве доказательств, а сам он завалит ФБР и прочих встречными исками. На что ему заявили, что записи были получены по линии спецслужб одной дружественной страны, и сомневаться в их достоверности не приходится. Йен заявил, что даже если будет доказан факт его пребывания на Кубе, то он в состоянии выплатить полагающийся штраф, но в ответ ему заявили, что по принятому в 1996 году закону наказанием за посещение Кубы для граждан США может быть и тюремный срок до 10 лет. А кроме того, он может быть привлечен за дачу ложных показаний, поскольку утверждал, что на Кубе не был. Йен лишь фыркнул, повторив, что будет общаться с властями только через адвоката, после чего вытурил всех из номера. Адвокат, с которым Йен связался немедленно, был категоричен: эти видеозаписи хороши для шантажа, но суд не примет их, поскольку их происхождение непонятно. Вопрос о происхождении записей очень занимал Йена. Понятно, что снимали его кубинские спецслужбы. Но как эти записи попали американскому ФБР? Не могли же кубинцы передать их своим лютым врагам? Нет. Но они могли передать их французам, по просьбе которых и устроили провокацию. Но французы, скорее всего, предпочли бы не вовлекать в это дело американцев, а пришли бы к Йену сами. Куда более вероятным был другой вариант: кубинцы передали записи в Москву, с которой сохранили тесные связи с советских времен, а оттуда они попали прямиком в Вашингтон. Но российские спецслужбы еще меньше французских были склонны к сотрудничеству с ЦРУ или ФБР. А что если кубинцы передали записи в Россию, но не спецслужбам? Например, Силецкому? Нет. Маловероятно. Мурзин. Мурзин. Вот это действительно возможно. Мурзин служил в российской военной разведке, а значит, у него должны быть хорошие связи именно с кубинскими спецслужбами. Мурзин, в отличие от Силецкого, враждовал с Йеном именно из-за «Сокоде» и… из-за Саши. И, в конце концов, именно на Кубе был заключен пакт Йена и Силецкого в борьбе против Мурзина. Саша! Йен набрал номер Саши. Но абонент был недоступен.

====== 28. ЛЕД И ПЛАМЕНЬ ======

ГЛАВА 28. ЛЕД И ПЛАМЕНЬ Казиньяно, апрель 2008 года «Молодой амбициозный магнат Йен Хейден, выступил со скандальным заявлением. Он признал, что вопреки американскому закону посетил Кубу, поскольку считает свободу передвижения неотъемлемым правом гражданина США. «Да, я действительно был на Кубе, – заявил Йен Хейден, известный своими либеральными взглядами и борьбой за права и свободы. – Нет, я не являюсь сторонником тоталитарного кубинского режима, который мне глубоко отвратителен. Но мне небезразлична судьба простых кубинских граждан, страдающих как от репрессий правительства Кастро, так и от наложенных на Кубу жестких экономических санкций. Эти санкции действуют уже полвека и доказали свою полную неэффективность, поскольку кубинский режим по-прежнему чувствует себя вполне уверенно. Вместе с тем, побывав на Кубе, я воочию убедился, что экономическая блокада острова несет неисчислимые страдания и беды простым кубинцам, которые живут в нищете и отчаянии. Они заслуживают лучшей жизни, они заслуживают свободы, но свободу нельзя принести экономической удавкой и голодом». Хейден заявил, что приветствует намерения президента США Барака Обамы снять экономическую блокаду с острова, и надеется, что его поступок привлечет внимание администрации и конгресса к этой проблеме. «Я действительно совершил рискованный поступок, покинув Кубу не так, как это делают многие американцы, через Мексику, а нелегально вылетев с острова на небольшом самолете и попал под огонь кубинских военных. Нет, я вовсе не играл в Джеймса Бонда. Повторяю, моей целью было привлечь внимание к проблеме», – подчеркнул Хейден. По словам магната, он готов предстать перед американским судом. Согласно американскому закону, Хейдену грозит крупный штраф и, возможно, тюремный срок. Однако его защита выразила уверенность, что он отделается штрафом. Авантюра Хейдена уже вызвала широкий общественный резонанс в США. Консервативные круги, а также проживающие во Флориде организации кубинских эмигрантов резко осудили поступок магната, назвав его вопиющим попранием американских законов и циничной попыткой подорвать многолетние усилия США по свержению режима Кастро. В то же время либеральные круги начали активную кампанию в поддержку Хейдена. К этой кампании присоединилось и ЛГБТ-сообщество, одним из ярких представителей которого является сам Хейден. В Вашингтоне уже прошли демонстрации в поддержку Хейдена и за свободу передвижения американских граждан. Наиболее ярые сторонники Хейдена сравнивают его с Мартином Лютером Кингом, Махатмой Ганди и (по не вполне понятным причинам) с Тиной Тернер. Между тем известно, что имя Хейдена мелькало в прессе в связи со скандалом, вызванным покушением в Париже на его предполагаемого любовника из России…» Дальше Саша читать не стал. Не мог и не хотел. Вот, значит, что произошло с Йеном в то время, пока он спокойно жил здесь, в древней сицилийской крепости Казиньяно. Сидя на скамейке в тени старой пинии, Саша задумчиво смотрел на сапфировое море. Он догадывался, что изложенная Йеном версия – лишь прикрытие, и что авантюрный полет на Кубу и последующее бегство в стиле агента 007 были связаны с войной, которую Йен и Старший развернули друг против друга. Развернули из-за Саши. Саша тяжело вздохнул и сжал кулаки. Он не хотел, чтобы из-за него творилось зло, чтобы кто-то рисковал жизнью, чтобы кто-то погибал! Не хотел! Недавно ему приснилось, что он захлебывается в крови – в крови, пролитой из-за него. Почему? Почему? Он же никогда не хотел ничего подобного. Он всегда хотел тихой, спокойной жизни. Просто жить, писать стихи и романы… «Правда? – услышал он внутри себя полный сарказма голос. – А ведь тебе все это очень нравится, ты же упиваешься тем, что из-за тебя сцепились такие мужчины… Ты тщеславен, эгоистичен и жесток. Ничем не лучше других». Саша стиснул зубы. Он знал, что это правда. Пусть он и не желал себе признаваться в этом, погружаясь в мир серых озер, туманов и призраков. И сейчас он снова бежал от ужасной правды в свой тайный мир. Но там его ждали мрачные строки:

Лгут злые звезды о грядущих днях,

не верится в слова об утешенье,

когда, край жизни тихо приподняв,

становишься для демонов мишенью.

И с вычурных слезливых куполов

фальшивая сползает позолота,

сжигает жилы порченая кровь,

а к горлу глухо подступает рвота.

Не отогнать голодную тоску

и злую как зубную боль тревогу.

Так хочется забыться и заснуть!

Не вспоминать ни дьявола, ни Бога,

заснуть, заснуть,

проспать и Страшный суд,

и дальше спать,

и ничего не надо,

не чувствовать как демоны поют

в полночной пустоте земного ада.

Мертвы молитвы.

Тикают часы.

уйти бы незадолго до рассвета!

И смыть грехов гноящуюся сыпь

с больной души.

Да пересохла Лета,

и время спит и крепок его сон,

там прошлое кружится в мерном танце…

А жизнь летит – заплеванный вагон

сквозь бледные огни безлюдных станций.

Эти стихи никак не вязались с суровой красотой старой крепости и опьяняющим простором Средиземноморья. Но именно они выплывали из мира призраков и туманов. И душа старой крепости как будто говорила, что все в них правда. Саше было не по себе от собственных срок. На сайтах, где он размещал стихи, у него был небольшой круг поклонников, и все они писали в комментах, что его стихи слишком уж мрачные. Саша и сам это знал, но ничего не мог поделать. Порой он пытался написать что-то жизнерадостное, но это удавалось редко. Чаще из-под пальцев лезли вымученные слова – фальшивые, лживые, мертвые. Не его слова. А его слова – приходили именно из мира туманов и озер. Они были мрачными, но зато живыми. Там же теперь скрывался и таинственный незнакомец. Его, Сашина, сущность, неведомая прежде ему самому. Все больше Саша становится этим незнакомцем, а тот – Сашей. Саша понимал, что он уже не будет прежним. Эта перемена его страшила, но в то же время он ее желал. Испытания, которым подвергал его Старший, странным образом легли в колею этой перемены. Словно Старший угадывал, что творится в душе Саши, и помогал ему идти. Но Саша понятия не имел, куда приведет его этот путь…

От размышлений его оторвал звонок мобильного. На экране высветилось имя Йена Хейдена.

*** Сан-Франциско, апрель 2008 года Да, Йен пошел ва-банк после того, как понял, что «глубинное государство» США намерено шантажировать его кубинской авантюрой. Конечно, имея в своем распоряжении отличных адвокатов, он скорее всего отбился бы от большинства обвинений. Но можно было не сомневаться, что ему основательно попортят ему кровь и, может быть, даже нанесут ряд мощных ударов по проектам, в которые вкладывал душу. И потому Йен выступил открыто. В первую очередь дал интервью телеканалу Stars News – все тому же Тайлеру Скотту, своему бывшему любовнику. Йен не скрывал презрительного отношения к Скотту, но тот только что задницу ему не лизал, когда узнал, что Йен хочет дать ему интервью. Еще бы! Предыдущее интервью в Страсбурге и последующий скандальный ролик в интернете сделал из Скотта настоящую звезду. Скотт, поначалу впавший в панику из-за незапланированного каминг-аута, быстренько пришел в себя и теперь вовсю эксплуатировал этот факт. Он был уверен, что и новое интервью его бывшего любовника будет скандальным, и не ошибся. Йен поведал о своей поездке на Кубу. Разумеется в том самом отредактированном варианте, в котором умалчивалось об истинной цели посещения острова Свободы. И это интервью стало толчком для лавины грандиозного скандала, расколовшего общественное мнение Америки. Йен этого и добивался. Ему нужно было выбить почву из-под ног вашингтонских шантажистов. Он побил их главный и единственный козырь, публично рассказав о своей поездке на Кубу и придав ей политическую окраску. Да, суд над Йеном был неизбежен, но уже можно было не сомневаться, что Йен отделается крупным штрафом. И теперь вашингтонским шантажистам будет труднее цепляться к его бизнесу. Ибо Хейден и его проекты вновь оказались под софитами общественного внимания. Однако Йен отдавал себе отчет в том, что вашингтонские упыри просто так от него не отстанут. Они будут ждать своего часа, чтобы нанести новый удар. Но и помимо этого положение Йена все более осложнялось. У него возникали проблемы с европейским сегментом его бизнеса. Йену ставили подножки на каждом шагу. Эрик Киллерс, после кубинской эпопеи как будто растворившийся в воздухе, сообщал Йену, что атаку координирует заместитель шефа французской контрразведки Вертье. И что этот человек находится в прямом контакте с российскими спецслужбами. И Йену было ясно: за этим стоит Мурзин. Между тем ситуация в Чамбе все больше накалялась. Армия Нбеки нанесла повстанцам ряд чувствительных ударов и восстановила контроль над стратегической автотрассой, связывающей титановые месторождения с океанским портом. Но в последние недели ее наступление застопорилось, бои шли с переменным успехом. Возможно, эта ситуация вполне устраивала Мурзина, но она категорически не устраивала ни президента Нбеку, ни Йена Хейдена. Порядок в Чамбе следовало восстановить любой ценой. Йен снова хотел вылететь в Агазе на переговоры с Нбекой. Но все тот же Эрик, с которым он решил посоветоваться, заявил: – Я вижу, тебе понравилась прогулка на вертолете из Рамбуйе? Смотри, экваториальные джунгли – это тебе не версальский парк. Там все может быть хуже. – Полагаешь, Нбека захочет убрать меня? – голос Йена дрогнул. Да, Нбека, которому он прежде доверял и которого фактически сделал президентом страны, оказался подонком. Но даже сейчас Йен не думал… – Я не полагаю, я знаю, – отрезал Киллерс. – Визиты в Чамбе лучше отложить до лучших времен. Да и в прилегающие страны тоже. – Какого черта! – взорвался Йен. – Я вообще-то владею акциями «Сокоде»… – Вряд ли ты сможешь торговать ими в загробном мире, – невозмутимо прервал его Киллерс. – Йен, брось! Какого черта тебе лететь в Агазе? Заявить Нбеке, что он – кусок дерьма? Он это знает и без тебя. В лучшем случае Нбека тебе что-то пообещает. А потом твой вертолет рухнет в джунглях. Или ты просто не выйдешь из его дворца. – Эрик, тебя послушать, так меня могут убить и здесь, в моем офисе! – Конечно, могут, – спокойно подтвердил Киллерс. – Но вероятность существенно ниже. Послушай, если переговоры с Нбекой тебе и впрямь нужны позарез, проведи их на нейтральной территории. Но, сам понимаешь, не в Рамбуйе. – Здравая идея, – произнес Йен. – Но где? – Европа, – сказал Эрик. – Однозначно, Европа. Там относительно безопасно. Лучше выбрать уединенное место. Ни в коем случае не город. Какое-нибудь частное владение. Вилла. Такое местечко было бы идеальным. – Хм, – сказал Йен. – Похоже, я знаю такое местечко. *** Казиньяно – Сан-Франциско, апрель 2008 года – Где ты??? – орал Йен в трубку. – Я ищу тебя уже месяц! Твой телефон не отвечает! Никто не знает, куда ты пропал!! С тобой все в порядке?? – Со мной да, – дрогнувшим голосом ответил Саша. – Правда, я в порядке. – Слава Богу, ты жив! – в голосе Йена было такое искреннее облегчение, что Саша обругал себя последними словами за то, что избегал общения. – Что случилось?? Почему ты пропал?? Я всех поставил на уши, но тебя и след простыл! Я даже звонил этому твоему… Мурзину. Но он мне сказал лишь, что ты жив! Я с ума сходил! Мои люди ищут тебя и в Москве, и в Европе и вообще повсюду! Даже в Африке! – Йен, прошу тебя! – взмолился Саша. – Не надо меня искать! Не надо! – Где ты? – упрямо повторил Йен. – Я хочу знать! – Считай, что в Антарктиде, – в голосе Саши появились нотки раздражения. – Йен, со мной правда все в порядке. – Я все равно тебя найду! – Йен, пообещай, что не станешь искать! Я знаю, сейчас ты прикажешь своим людям вычислить меня по сигналу мобильника, еще как-то… Не надо! В голосе Саше звучала такая непривычная твердость, что Йен вздрогнул. – Почему я не могу знать, где ты находишься? – Потому что так будет лучше для нас с тобой. – Для нас обоих, – повторил Йен. – Ты никогда не говорил так: «для нас с тобой». Всегда был ты или я… – Йен, послушай, – Саша смутился. – Ты все сам понимаешь. – Я обещаю тебя не искать, – произнес Йен. – Но ты должен обещать мне, что мы будем общаться. По телефону. А лучше по скайпу. Ежедневно. Ежедневно! Пойми, я не могу без тебя! Я должен видеть тебя, пусть через гребаный монитор, но видеть! – Да, – тихо сказал Саша. – Хорошо. Хорошо. Я… я тоже хочу тебя видеть, Йен. И еще. У меня вопрос. – Спрашивай, – с удивлением произнес Йен. – Конечно. Спрашивай! – Ты был на Кубе… из-за меня? – Да, – после паузы ответил Йен. – Ты… затеял что-то против Мурзина? Йен молчал. – Не надо, – произнес Саша. – Если он погибнет из-за тебя, я никогда не буду с тобой. – А если я погибну из-за него? Тогда что? Ты уйдешь от него? – взорвался Йен. – Уйдешь? Или будешь продолжать с ним спать и играть в эти ваши… игры? – Я ненавижу войну, которую вы развязали! Вам плевать на людей, плевать на все! Я за это ненавижу вас обоих! – в голосе Саши слышалось рычание. – И да, если один из вас убьет другого, то с другим я не останусь. Ни с ним. Ни с тобой! В трубке послышались отбойные гудки. Йен ошарашенно слушал их с минуту, а затем отключил телефон, подошел к окну и уставился на висевшие вдали Золотые ворота. А Саша встал со скамейки, подошел к стене и через узкую бойницу долго смотрел на полное густой синевы Средиземное море. Нет. Он не говорил Старшему, что не останется с ним, если тот убьет Йена. Почему-то ему казалось, что до этого не дойдет. Но сейчас он ясно осознал, что обязан сказать Старшему то же самое, что он сказал Йену. И Саше стало страшно. *** – Мальчик мой, ты не должен беспокоиться, – Гор смотрел на Сашу с лукавой усмешкой. – Ты еще молод, и Геннадий понимает, что секс тебе необходим. Ты должен лишь воспользоваться его дозволением. Я вижу, что в тебе растет желание и ищет своего выхода. Знаешь, говорят, что воздержание полезно для творчества. Отчасти это правда. Но только не в твоем возрасте, уж поверь. Чем дольше ты живешь, тем спокойнее относишься к сексу. Но в твоем возрасте естественно заниматься сексом едва ли не каждый день и не по одному разу. Ты сам рассказывал мне свою историю. Ты получил асексуальное воспитание, подавлял свои естественные инстинкты вместо того, чтобы давать им выход. Тебя хотели видеть идеальным, послушным сыном, и ты старался быть им. Но чем больше старался, чем больше давил в себе желания, тем ярче становились твои сексуальные фантазии. И грязнее. Не так ли? – Да, – коротко отвечал Саша. Потому что старый Гор точно описал то, что с ним происходило. – Ничего необычного. Когда ты остался один, когда исчезли все сдерживающие факторы, в тебе взорвалась грязная бомба. Думаю, тот человек, который сделал из тебя мальчика по вызову, очень хорошо это чувствовал. Он знал, что именно такие юноши, с виду порядочные, благовоспитанные, правильные, именно такие мальчики охотнее всего пускаются во все тяжкие, когда обретают свободу. Да-да, мальчик, ты получил свободу, которой так страшился. И которой распорядился, извини, самым скверным образом. Стал отдаваться за деньги. Это был твой выбор, а вовсе не этого… как его… – Игоря, – тихо подсказал Саша. – Да, – кивнул Гор. – Этот твой… Игорь, – старый американец с трудом выговорил русское имя, – он ничего не смог бы сделать, если бы ты принял другое решение. Он лишь воспользовался твоим, именно твоим решением, мальчик. Если хочешь, направил грязный взрыв, который в тебе произошел, в выгодное ему русло. Стал делать на тебе деньги. – Мне это нравилось, – с некоторым вызовом произнес Саша. – Не сомневаюсь, – спокойно ответил старик. – Я же говорю, это был твой выбор. Это тебе казалось, что ты ищешь господина, повелителя. А на самом деле ты искал удовлетворения, выхода того, что давно в тебе копилось. И бросился в омут с головой. Пойми, я тебя не осуждаю. Я лишь анализирую то, что с тобой случилось. Ты не такой, каким хочешь быть. И не такой, каким себя воображаешь – неважно, плохим или хорошим. Или плохим и хорошим сразу. Ты такой, какой есть. И ты должен принять себя. Саша вздрогнул. Он вновь подумал о незнакомце, скрывающимся в нем. До сих пор он не смог принять этого незнакомца. Принять самого себя. Настоящего. – Хорошо, что именно Геннадий наложил на тебя свою тяжелую лапу, – продолжал размышлять Гор. – Хейден с тобой не справился бы. И вы оба уничтожили бы друг друга. Впрочем, мы об этом с тобой уже говорили. Да, я понимаю, тебе не нужна свобода – такая, какой ее понимает Хейден. Ты совершенно прав, у тебя другая свобода – та, которая нужна тебе. Внутренняя свобода. Твой мир, в который ты никого не пускаешь, и откуда приходят твои стихи. Но, мой мальчик, тебе необходимо продолжить обучение. Потому что энергия, которая в тебе есть, по-прежнему ищет выхода. Творчества здесь недостаточно. Точнее, литературного творчества. Вся твоя жизнь должна стать творчеством. В том числе в сексе. И, что самое важное, в отношениях с людьми. Геннадий уже начал учить тебя. И, если ты согласен, я продолжу это. Тебе надо понимать, что внешние унижения – вовсе не обязательная цена внутренней свободы, как ты почему-то думаешь. Это очевидная вещь, но именно для тебя она не очевидна. Ты должен уметь делать самостоятельные шаги. Геннадий мудро очертил для тебя границы дозволенного. И ты не просто можешь, но ты обязан этим воспользоваться. Иначе в тебе произойдет новый грязный взрыв. А потом еще и еще. И это будет происходить с тобой до тех пор, пока ты не деградируешь как личность. Неважно, станешь ли ты алкоголиком, наркоманом или просто сумасшедшим. Ты кончишься как личность. И твой тайный мир исчезнет, для тебя все погрузится во мрак. А твоя задача – сохранить себя. Поэтому ты должен действовать. Секс – одна из твоих главных проблем. Ты привык, что в сексе тобой помыкают, что ты должен удовлетворять чьи-то прихоти. Это искусство ты, я думаю, освоил блестяще. Но теперь ты должен постигать новое для себя искусство, иначе, повторяю, грязные взрывы в тебе будут учащаться. Извини, но я вижу в твоих глазах то, что ты сам не видишь и не можешь видеть. Как будто на меня смотришь не ты, а кто-то другой. Очень сильный. И очень опасный. И ты обязан научиться управлять этой силой. Подчинять ее себе. Иначе однажды все в тебе пойдет вразнос, и ты начнешь разрушать не только себя, но и других. Саша молча кивнул. От слов Гора ему было не по себе. – Прекрасно, – удовлетворенно сказал Гор. – Сегодня сюда приезжает Эммануэле. Я его зову просто Эм. Милый юноша, твой ровесник. Ты не поверишь, но он родился в России. В Москве. Он из Джорджии. – Из Джорджии? – непонимающе уставился Саша на старика. – Он американец? – Нет. Его мать родилась в Джорджии. Отец – итальянец. – А тогда почему он родился в России? – продолжал тупить Саша. – Хм… Но ведь Джорджия, кажется, где-то рядом с Россией, нет? – Ах, Грузия! – наконец, дошло до Саши. Он начинал понимать. Парень наполовину итальянец, наполовину грузин. – Эму 22 года, – продолжал Гор. – Он учится в Болонском университете и, представь себе, пишет дипломную работу, посвященному моему творчеству. Что-то там насчет конфликта личности и общества в моих произведениях. Ничего особенного. Интересные находки, перемежающиеся банальностями и откровенной чушью. У меня он бывает регулярно. И не только ради философских бесед. Старик лукаво взглянул на Сашу. Но тот отрешенно смотрел в пространство. – Да, ты попал к старому извращенцу. Извращенцу, которого давно оставили физические силы, но не оставили сексуальные желания. Я знаю, что тебе доводилось заниматься сексом перед зрителями. Сделаешь это для меня? С Эмом? На лице Саши на мгновение мелькнула растерянность. – Если не захочешь, то я не буду настаивать, – пожал плечами старик. – Пусть я и извращенец, но все же не настолько… – Вы хотите, чтобы я его взял? – спросил Саша. – Именно, – сказал старик. – Я знаю, что ты привык находиться снизу. Но, поверь, Эм способен завести даже самого законченного пассива. *** Гор не ошибался. Эм принадлежал к числу тех, ктое умел завести кого угодно. В нем смешались две южных крови – итальянская и грузинская, это был стройный парень с черными, вьющимися волосами, голубыми глазами, длинными ресницами, точеным профилем. Грациозный, изящный, он выглядел слегка женственным, но порой преображался в угрюмого мачо, способного перерезать горло кому угодно. С первого взгляда было понятно, что Эм чувствует себя в старой крепости как у себя дома. Сашу он принял настороженно. Взгляд голубых глаз был колючим, сканирующим, оценивающим. Но уже через пару минут Эм вовсю трещал по-русски. Эм мгновенно вывалил Саше свою биографию. Он действительно родился в Москве. Его мать была обрусевшей грузинкой, работавшей театральным костюмером. В нее без памяти влюбился итальянский инженер-сантехник, прибывший в Москву. Итальянская сантехника как раз вошла в моду среди тогда еще советской элиты и считалась верхом роскоши, поэтому будущий отец Эма постоянно мотался в Москву, организуя установку унитазов, раковин и прочего в домах советских функционеров. В Италии у него была жена и трое детей. В Москве у него теперь была любовница. И ребенок – Эм. Итальянский красавец-сантехник оказался на удивление порядочным человеком. Он без разговоров признал свое отцовство и пообещал жениться на матери Эма. И, как ни странно, не обманул. Правда, бракоразводный процесс растянулся на годы. Но через десять лет итальянец женился на матери Эма и увез их в Турин.

Эм вырос в Москве. По требованию папаши мальчика назвали Эммануэле, фамилию папаша дал ему свою – Нуцци. Маленький Эм Нуцци до десяти лет ходил в обычную московскую школу. Мать мечтала, чтобы ее сын стал балетным танцором. Эм занимался балетом, но без охоты. Гораздо больше он любил читать, увлекался историей литературы. И вместо театральных подмостков оказался в Болонском университете.

Впрочем, пребывание в балетно-артистических кругах среди красавцев с совершенными телами не прошло бесследно для Эма. Точнее, навсегда определило его предпочтения в сексе.

Живой, общительный, темпераментный, Эм в разговорах порхал с одной темы на другую. Начинал говорить о романах Гора Итана и тут же принимался жаловаться, какая сволочь его дипломный руководитель, а затем перескакивал на последнюю выставку картин Караваджо в галерее Уфицци, после чего переходил к пересказу просмотренного им накануне жесткого порно, а затем заговаривал о том, какие идиоты правят Италией. Но было и еще кое-что. Саша видел, как смотрит на него Эм. Как он временами замолкает, мгновенно преображаясь из изнеженного, слегка манерного сладкого мальчика в собранного, сильного, парня. Но в его взгляде было нечто необычное. В нем не читалось желания трахнуть Сашу. Но читалось желание принадлежать. Рука Эма – нежная, шелковистая с длинными, аристократическими пальцами – все чаще прикасалась к ладони Саши. По телу Саши пробегал ток. В паху ныло. Он понимал, что хочет этого парня. Изящного, красивого, переполненного сексуальностью. Это была не любовь. Но это была и не похоть. Это было нечто другое. Странное чувство, что Саша имеет полное право на этого парня. Что этот голубоглазый итальянец должен принадлежать только ему. Он создан для того, чтобы принадлежать Саше.

Саша никогда прежде он не испытывал ничего подобного. Да, ему доводилось выступать в активной роли. Трахать того же Олега. Но это было другое. Совсем другое. У Саши случался секс и с женственными пареньками, но даже в этом сексе он был пассивом. И Саша хорошо знал, что женоподобные юноши в постели часто оказываются такими яростными активами, что брутальные самцы нервно курят в сторонке.

Но сейчас все было иначе. Саша сам чувствовал себя самцом. И не просто самцом, а хозяином. Господином. Повелителем. Ему не надо было доказывать свое право на обладание Эмом. Оно у него было. И он видел, что Эм тоже это чувствует. А еще он видел, что старый Гор все понимает, лукаво поглядывая на немую игру двух парней. Саша и сам не мог сказать, как все трое оказались в спальне: он, Эм и Гор, прибывший туда в инвалидной коляске. Он даже толком не мог потом вспомнить, как они разделись и как стояли друг перед другом: крепкий, мускулистый русоволосый парень с пухлыми губами и серыми глазами, и темноволосый голубоглазый красавчик – гибкий, изящный, с совершенным телом. На несколько мгновений они застыли, глядя в глаза друг другу. Серые, заледеневшие глаза-озера и голубые глаза, полные мольбы. Мускулистые руки Саши легли на точеные плечи Эма, сжали их, словно пробуя тело наощупь, медленно прошлись по ребрам, ощущая трепет горячего, гибкого тела с оливковой кожей. Саша прижимал к себе Эма, и жар тела южанина перетекал в тело пришельца с севера. В серых льдах отражалось знойное голубое небо. Пухлые чувственные губы тянулись к красиво очерченным губам и властно захватили их, пробуя на вкус, язык проник в рот и принялся там хозяйничать, сильные руки уверенно ласкали изящное тело. От темно-русого парня исходили сила и властность, от смуглого брюнета – томление и желание. Они были как лед и пламень, и Гор завороженно смотрел, как лед понемногу начинает плавиться, высвобождая скрытую силу, а знойные небеса готовы упасть в эту начинавшую клокотать бездну. Это были не просто два красивых тела. Это была поэзия двух тел: встреча двух миров, знойного юга и ледяного севера, и в этой встрече рождалось нечто новое, прекрасное и опьяняющее. Их движения напоминали медленный танец. Мускулы северянина то напрягались, то расслаблялись, и это было удивительно красиво, словно каждое мгновение перед единственным зрителем возникало новое создание, совершенно непохожее на предыдущее, а тело южанина – гибкое, нежное – извивалось и плавилось в сильных объятиях, звало в себя, желая, чтобы им обладали, чтобы стать частью другого – сильного, властного, несокрушимого. Саша заставил брюнета опуститься на колени. Изящные руки Эма стянули с партнера плавки, открыв упругие сильные ягодицы, тонкие длинные пальцы буквально впились в них, принявшись мять, а жадный рот начал ласкать стоявший колом член с набухшими венами. Сашины пальцы зарывались в черные, вьющиеся волосы, ощущая их тепло, по его телу пробегала дрожь, язык Эма дарил непередаваемые ощущения. Но дело было не только в ощущениях. Дело было в осознании того, что этот парень стоит перед ним на коленях и жадно берет у него. Не потому что он раб или связан какими-то обязательствами в рамках игры. Нет. Саша чувствовал, что Эм действительно горит желанием, он настолько упоенно всасывал его член, ласкал его языком, то и дело поднимая на Сашу глаза, полные и жажды и преданности, что у парня сносило голову. Никогда он еще не испытывал такого яркого, такого острого ощущения, что партнер жаждет принадлежать ему. Это было совершенно новое, ошеломляющее чувство. Где-то на периферии сознания Саши оставался Гор, восхищенно следивший за происходящим и сжимавший старческой рукой свое бессильное достоинство. Все это было сейчас совершенно неважно. Важным было чувство обладания. Саша увлек Эма на кровать и придавил своим сильным, мускулистым телом. Это тоже было внове для него: чувствовать под собой изящное, горячее тело молодого красавца, трепещущее от прикосновений, ласк и объятий. А объятия Саши становились все крепче, движения все более резкими и властными. Он хотел не просто ласк, нет, он явно жаждал от партнера повиновения. То, чего от него всегда ждали другие и что он так легко другим давал. В этот раз все изменилось с точностью до наоборот. Он действовал все более жестко, но сдерживал себя, не желая грубости. Грань между жесткостью и грубостью очень тонка, и Саша пытался исполнить на ней замысловатый танец. И Эм это чувствовал. Он то поддавался Саше, то сопротивлялся, заводясь сам и все больше заводя партнера. Наконец, он со стоном развел ноги и устремил умоляющий взгляд голубых глаз в ледяные серые глаза, полные власти и неумолимости. Для Эма этот странный парень был загадкой. Вроде ничего особенного и не было, но он сводил Эма с ума. Когда Гор предупредил Эма, что у него в гостях молодой парень, который наверняка ему понравится, Эм лишь скептически хмыкнул. Недостатка в поклонниках и сексе у него не было. Хотя практиковал он экстремальный вид секса, который далеко не всем был по вкусу. И первый взгляд, брошенный на Сашу, казалось, подкреплял скептицизм знойного красавчика. Парень не был уродом, но ничего особенного в нем не было. Но уже на «второй взгляд» Эм почувствовал, что не может оторвать от него глаз. В нем было что-то завораживающее, обволакивающее, похожее на туман. Эм чувствовал, что его затягивает в этот туман. И вдруг туман рассеялся, и Эм увидел человека, источающего силу и власть. И у него возникло понимание: что этому человеку он, Эм, принадлежит. Принадлежит весь. Словно именно в этом был смысл его существования, прежде от него сокрытый. Всё остальное было теперь неважно, все остальные тоже неважны. Был лишь этот парень с властными серыми глазами, существование без которого отныне было немыслимым. Факел предназначен для того, чтобы гореть. И Эм понимал, что гореть он может только с этим парнем, глаза которого напоминали северные льды… Эм млел, сходил с ума от ласк сероглазого парня, от его крепких объятий. Парень вел себя все жестче, но Эму это нравилось. И одновременно в нем рос страх: разочаровать этого парня, когда тот начнет входить в него. Эм смотрел в серые глаза с мольбой, словно заранее прося прощения за то разочарование, которое будет ждать его партнера. Он хотел, очень хотел доставить парню удовольствие, но… Наконец, он зажмурился и резко раздвинул ноги, открывая доступ к себе. Пока парень раскатывал по своему члену презерватив, Эм не отрывал от него глаз. Он хотел запомнить этого парня вот таким, буквально излучающим желание и страсть, зная, что через пару минут эта страсть потухнет… Нет, он не хотел видеть этот момент. Будь что будет. Эм быстро перевернулся и встал на четвереньки, раздвинув ягодицы и уткнувшись лицом в подушку. Он хотел, очень хотел… Саша замер, увидев гладкие, смуглые ягодицы и татуировку в виде солнечных лучей вокруг ануса. И само отверстие – характерную «розочку», которую невозможно было спутать ни с чем. Тут он впервые обернулся к Гору, который по-прежнему лукаво улыбался. Гор молча протянул ему пластмассовую банку. Саша понял, что это. Гор протянул ему и черные перчатки, но Саша отрицательно покачал головой. Вымазав руку вязкой массой, он принялся входить в Эма. Нет, он совсем не был разочарован. Наоборот, этот первый его опыт фистинга в активной позиции был для него волнующим. Он ступал на территорию, которая была для него terra incognita. Сначала он погрузил три пальца в отверстие внутри солнечной татуировки, но тут же понял, что этого недостаточно. И он стал вводить в горячее и жадное отверстие сразу четыре пальца. Эм застонал и Саша почувствовал, как ему передается возбуждение парня. Нерешительность, которая была в самом начале, исчезла, теперь ему хотелось погрузить руку все глубже и глубже в горячее, шелковистое нутро. Но он действовал аккуратно, чтобы не навредить, хотя было понятно, что парень вовсе не новичок в этом экстриме. Даже кулак входил в него свободно. Саша нащупал пальцами заветный бугорок и принялся массировать его. Эм застонал, изящное тело изогнулось, затрепетало. А Эм вдруг понял, что страхи оказались напрасными. Проникавшая в него рука действовала властно, по-хозяйски и в то же время удивительно деликатно. И это было странно, ведь Гор предупредил его заранее, что у парня нет опыта в активном фистинге и что вряд ли он вообще захочет этим заниматься. И он жалел, что сейчас не видит лица этого парня. Он очень хотел его видеть, насаживаться на его властную руку… Но Саша как будто угадал его желание. Резким движением он перевернул Эма на спину, и тот увидел серые, пылающие глаза. Никогда прежде Эм не видел серого огня. Он завороженно смотрел в эти глаза, а властная рука снова проникала в него, и по телу Эма разлился болезненно-сладостный трепет. Он чувствовал властную, сильную руку уже у себя в животе, и это ощущение насаженности, принадлежности именно этому парню с пылающими серыми глазами, сводило его с ума. Голубые глаза затуманились, наполнились слезами счастья, и Эм почувствовал, как подходит горячая волнанаслаждения и накрывает его с головой. Он тонул во взгляде властных серых глаз, чувствуя неземное наслаждение, в котором вдруг перестало течь время, а пространство превратилось в бесконечность и его наполнило чувство невыразимой радости и счастья, которое дарили ему серые глаза-озера… Эти властные, ледяные глаза, в которых появилось нечто царственное, нечеловеческое. Это был взгляд проснувшегося льва… Русоволосый парень чуть вскинул голову и несколькими резкими движениями довел себя до оргазма. Тяжелые белые капли упали на грудь, шею и лицо Эма, и тот с упоением слизывал их со своих губ. Эм был на вершине счастья, которого доселе не знал. А взгляд Саши становился все более затуманенным, и он без сил рухнул рядом с парнем, который тут же нежно его обнял. Старый Гор смотрел на них с задумчивой улыбкой. А затем неслышно выехал из спальни в своем инвалидном кресле.

====== 29. ТЬМА НАД ЗОЛОТЫМИ ВОРОТАМИ ======

ГЛАВА 29. ТЬМА НАД ЗОЛОТЫМИ ВОРОТАМИ Рим, апрель 2008 года

Под запах жареных каштанов

эпохи пьяные в обнимку

сидят на лестнице Испанской

и пьют дешевое вино,

в окне – мятежный лорд английский,

в дверях – грудастая сеньора,

фонтан кивает базилике,

но та уснула крепким сном.

Идут колоннами китайцы,

жует биг-мак американка,

спешит в бутик блондинка-russian

(или в дешевый “Бенетон”),

а в яростном огне заката

кружит мышей летучих стая

и рвет в клочки багрянец неба,

но городу – не до того.

Сквозь роскошь мраморных палаццо,

церквей усталое молчанье,

античных колоннад надменность

и пиний мудрую печаль

потоки времени струятся

и в море близкое уходят.

(Апостолы здесь тоже ходят.

Но незаметно. По ночам)

Саша набрасывал эти строки в блокнот на знаменитой Испанской лестнице в Риме в разноязыкой толпе туристов, съехавшихся в вечный город со всех концов света. Среди туристов, сидевших лестнице, незаметно расположились и телохранители Саши, неотступно сопровождавшие его с того дня, как он вместе с Эмом покинул старую сицилийскую крепость, чтобы отправиться в путешествие по Италии. Когда Эм предложил ему проехаться в Рим, Саша сначала колебался. Парижские события были слишком свежи в памяти. И его приводила в ужас мысль, что подобное может повториться. Первым его желанием было оставаться под защитой стен Казиньяно. Но он понимал: в развернувшейся войне старая крепость не сможет его защитить. В Риме они поселились на небольшой вилле близ холма Пинчо. Первоначально планировалась гостиница, но служба безопасности резко возражала. Что ж, вилла, так вилла. Эм был в восторге от перспективы пожить на настоящей римской вилле. А Саша ценил уединение. Однако с Эмом об уединении нечего было и мечтать. Импульсивный голубоглазый красавец был фонтаном энергии. У него постоянно рождались какие-то идеи: побывать там, посмотреть это, встретиться с тем-то… А еще он знает отличное местечко… Большинство идей Эма зарубалось на корню сотрудниками службы безопасности. Но парень не унывал. Он таскал Сашу по Риму и все время смотрел на него влюбленными глазами. Саша делал вид, что не замечает этого, как не замечает как будто случайных прикосновений Эма, его вздохов, которыми то и дело перемежались его улыбки, смех и щебетание. Но внутри у него был полный раздрай. Он видел, что Эм тянется к нему, что Эм хочет не просто секса, но чего-то большего. И одна часть души Саши пребывала в смятении, вопила: «Нет, нет! Отойди от меня! Я люблю другого!» Но другая часть его души, тот самый таинственный незнакомец – смотрел на Эма так, словно голубоглазый парень был его собственностью еще до сотворения мира. Это была не любовь. Точнее, не любовь в ее привычном понимании. Это было нечто вроде привязанности повелителя к преданному слуге. И… чувство ответственности за этого слугу. Саша не хотел разбивать Эму сердце, потому что знал: это отзовется болью и в его собственном сердце. В Риме они спали вместе. Саша не скрывал этого от Старшего, который требовал одного: если его Младший спит с другим, то должен быть только сверху. Признаться, Саша уже соскучился по сильной руке и по своей привычной роли быть снизу. Но запрет Старшего был для него священен. Саша занимался с Эмом не только фистингом, но и обычным сексом, однако отверстие у Эма было слишком уж сильно разделано. Парень был способен принять даже не одну руку, а сразу две, и это было правдой. – Знаешь, я так боялся, что тебе это не понравится, – признался он в первую римскую ночь, прижимаясь к Саше. – Многим не нравится. Все хотят узких, неразработанных. А я… Знаешь, я даже об операции подумываю. Чтобы снова сузиться. Саша едва удержался, чтобы не хмыкнуть. – А ты? – заглядывая ему в глаза спросил Эм. – Ты как считаешь? Саша хотел спросить: «А почему ты спрашиваешь меня?», но предугадал ответ. «Потому что ты мне очень нравишься». Или еще хуже: «Потому что я тебя люблю». Ему не хотелось это слышать. Поэтому он, помедлив, произнес: – Не знаю. Сам решай. – Тебе все равно? –в голосе Эма прозвучали нотки разочарования. – Ты классно берешь в рот, остальное не важно, – нашелся Саша. Он не лгал. Эм действительно потрясающе делал минет. – Ты уходишь от ответа! – Эма не так просто было сбить с толку. – Эм, это не тот вопрос, который я должен решать, согласись. – Но как бы ты хотел? – упорствовал Эм. – Мне понравилось фистовать тебя, – сказал Саша. – Это было здорово! – Но ведь тебе не очень понравилось, когда ты просто брал меня? – Почему? Понравилось… – Врешь! – голубые глаза буквально впились в Сашу. Тот фыркнул. – Эм, прекрати. Вообще-то прежде я всегда был нижним. А сверху… лишь изредка. Поэтому найди себе другого эксперта. – Мне не нужен другой, – жарко прошептал Эм, его глаза сузились, в них появилась непреклонная решимость. Перед Сашей был не изнеженный юноша, а сильный, даже опасный парень. – Мне. Нужен. Ты, – четко проговорил Эм. – Понимаешь? Я принадлежу тебе. И не смогу принадлежать никому больше. Никому. Саша вздрогнул. Слова Эма резонировали с тем, что он сам чувствовал. Он открыл было рот, чтобы расставить точки над i, но понял: это бесполезно. По крайней мере сейчас. Вместо этого он впился в губы Эма. Саша чувствовал, что делает не просто то, что может, но то что должен. Должен… Почему – он не понимал. Пока не понимал. Эм застонал, снова став мягким, податливым, пластилиновым, обвил Сашу нежными, гибкими руками, а тот, не давая ему опомниться, заставил встать на четвереньки и безо всякой смазки вторгся в него. Эм вздрогнул, вскрикнул, но тут же расслабился, а Саша действительно ощутил пустоту за сфинктером. Он заставил Эма свести ягодицы и принялся жестко толкаться в него, засаживаясь целиком. Саша чувствовал, как Эм старательно напрягает мышцы, чтобы максимально сузить отверстие, выгибается, чтобы ему задевали простату. Все это было немного странно. Саша не ощущал физического удовольствия от этого резкого, механического секса и ловил себя на мысли, чтобы это быстрее закончилось. Эм как будто почувствовал его настроение. Он выскользнул как змея, перевернулся и мгновенно заглотнул член Саши. Голубые глаза вновь преданно смотрели на парня, язык ласково и умело работал. Эм мычал от удовольствия, а Саша расслабился и почувствовал, что вот теперь ему действительно хорошо. Ему нравилось. Да. Это было здорово. Саша ощущал себя мужчиной – молодым, сильным, привлекательным. Эм жадно высасывал Сашу и устремлял на него преданный взор. И это была не игра. Это был не просто секс. Это снова было нечто большее. Лучше бы это было просто сексом, подумал Саша в истоме падая рядом с Эмом. …И сейчас, закончив записывать стихотворение, Саша задумчиво смотрел на площадь, заполненную веселыми толпами, на багровое пламя заката над Римом, и в душе его росла тревога. Смутная, неясная… Как будто что-то вскоре должно произойти. Эм сидел рядом и прижимался к нему. – Я люблю тебя, – прошептал Эм. – Ты слышишь? Я люблю тебя. Саша окаменел. Эм все-таки произнес это! А изящный голубоглазый красавчик снова неуловимо изменился, как будто превратившись в сурового мачо. В глазах была непреклонность, лицо посуровело, даже голос, юношеский и звонкий, теперь звучал глухо и мужественно. – Я люблю тебя, – повторил Эм. – Я – твой. Как будто я всегда тебя знал. Хотя даже не подозревал, что ты есть на свете. Когда я тебя увидел, то сначала подумал, что ничего особенного в тебе нет. А потом… Я не мог оторвать от тебя глаз. И не могу. Ты завораживаешь. Твои глаза… они меня затягивают, не отпускают. Всё, всё в тебе: улыбка, походка, движения… Лицо, тело, голос… все! Но главное не это. Я… мне кажется, что я предназначен принадлежать тебе. Быть твоим, понимаешь? Даже не важно, любишь ты меня или нет. То есть важно, но это ничего не изменит. Я могу быть только твоим. Твоим! Саша молчал. Он знал, что Эм говорит правду. Потому что сам чувствовал то же самое. Они как будто изначально были предназначены друг другу. И дело было не в любви. Точнее, не в той любви, которую обычно понимают под этим словом. Это была связь на куда более глубоком уровне, это была связь предназначения для какой-то цели, пока неизвестной им обоим. Один был предназначен служить другому. А другой обязан был принимать его службу. Эм преданно смотрел на Сашу и видел в серых глазах отражение багрового заката над римским небом. Саша сжал его узкую, женственную руку. – Я верю, – тихо сказал он. – Верю. Но… я тебя не люблю. Саша произнес это с каменным лицом, хотя внутри все полыхало от боли. – Я знаю, – прошептал Эм. –Но я-то люблю! Я принадлежу тебе. Тебе. Эм произнес это с убежденностью, о которую все возражения разбились бы как океанские волны о несокрушимую скалу. Саша видел это, но все-таки сказал: – Ты ничего не знаешь обо мне. – Я живу в другом мире, по другим законам. – Пусть так, – на Сашу по-прежнему смотрел сильный, упрямый парень. – И мы с тобой живем в разных странах… – У нас с мамой в Москве осталась однушка на Профсоюзной, – Эм ухмыльнулся. – Эм, поговорим позже обо всем этом, ладно? – в голосе Саши появилась твердость. – Все сложно, слишком сложно, поверь. Просто поверь, – властно повторил он, и вновь в серых глазах отразилось полыхающее римское небо. *** Зальцбург, апрель 2008 года Игорь Сидюхин, сделав несколько шагов на костылях, рухнул в инвалидное кресло, которое заботливо катила за ним сиделка. Ну что ж, уже кое-что. Он, по крайней мере, начинает ходить. Хотя бы чуть-чуть. Врачи уверяют, что есть перспектива восстановления. Первая операция прошла не слишком хорошо, вторая успешно. Предстоят еще две. Тоже очень тяжелых. И к концу года, он, возможно, восстановится. Год. Нет, больше года потеряно! И не только время. Потерян бизнес, который Игорь создавал с таким трудом. Потеряны деньги, которые он так любил. Потеряна красота, которую уже не вернешь. Ну разве что Сашка даст денег на пластическую операцию… При мысли о Сашке Игорь тихо завыл. Сиделка смотрела на это безучастно. Она уже привыкла, что у ее русского подопечного бывают приступы меланхолии, переходящие в истерики. Сашка! Сашка! Игорь стиснул зубы. Да, он понимал, что если бы не Сашка, то лежать бы ему сейчас в провонявшей мочой и говном квартире на окраине Подольска, а не в австрийской клинике. Но все равно ему было больно и обидно. И пусть Сашка был не виноват в бедах Игоря, но именно к Сашке он испытывал ненависть. Ненависть за то, что он, Игорь, стал инвалидом, потерял бизнес, деньги, здоровье, красоту. А у Сашки – два крутых ебаря, которые готовы глотки ради него друг другу перегрызть. Сашка теперь катается как сыр в масле. А все благодаря кому? Благодаря ему, Игорю! Если бы он тогда не подобрал этого ебанутого недоумка, боявшегося собственной тени, не сделал бы из него шикарного мальчика, на которого выстраивались очереди клиентов, то это чмо так и прозябало бы на задворках. Кропало бы свои дебильные стишки и дрочило бы под одеялом. Это он, Игорь, разглядел в этом сероглазом заморыше, запуганном маменькином сынке настоящую секс-бомбу, он сделал из него порнозвезду! И что теперь? Ну да, Сашка спас его, Игорь это понимал. Но с ненавистью ничего поделать не мог. Он желал Саше самому подыхать в какой-нибудь вонючей дыре на окраине Подольска. То, что произошло, было слишком несправедливо! На самом деле Игорь всегда втайне сам мечтал найти богатого любовника – желательно иностранца и переехать жить к нему. Поэтому он всегда крайне аккуратно вел свой бизнес, связанный и с проституцией, и с наркотой. Он прятал свой бизнес под крышей Силецких, формально являясь лишь совладельцем-фитнес клуба, то есть вполне респектабельным молодым человеком. Но он всегда хотел именно такой жизни, какую, в его представлении, получил Сашка. Именно такой, с богатым любовником, особняками, личными самолетами, яхтами, прислугой, первоклассными отелями, кучей денег. Он много лет наблюдал мир богачей, поставляя в него юношей для утех, и ему этот мир нравился. Он завидовал тем, кто нежится на солнце, никогда не заходящем в этом шикарном, сверкающем, утопающем в роскоши мире. Но сам он вынужден был смотреть на этот мир из тени. Не высовываясь. Потому что для чванливых и брезгливых обитателей мира роскоши он был презренным сутенером, знакомства с которым стыдились и которому не подавали руки при встрече. Игорь быстро понял, что между ним и этим миром существует невидимая, но непробиваемая стена. Что он никогда не будет допущен в этот мир как полноправный его обитатель. Его удел – стоять у черного входа, пропихивать туда очередного безмозглого красавчика и принимать бабло, а потом тихо исчезать. Среди мальчиков Игоря было немало амбициозных типов, которые были уверены, что их путь лежит прямо в этот мир. Что однажды они встретят клиента, который в них влюбится без памяти, и тогда им будет обеспечена жизнь на пуховых перинах, розовых лепестках, в окружении слуг, сдувающих с них пылинки, и завистливых взглядов неудачников. Но Игорь-то знал: почти никому из его красавчиков ничего не светит. Пока они работали на него, он заботился об их здоровье, выделял кредиты на косметические процедуры. Ему нужны были молодые, красивые, здоровые шлюхи. Но все равно они быстро выходили в тираж. Из свежих мальчиков с атласной кожей, невинными глазками они порой за считанные месяцы превращались в манерных, потасканных пидовок, донельзя самовлюбленных и не замечающих, что их ценят все меньше и меньше, а потом… потом уходящих в никуда. Одни спивались, другие превращались в нарков. Третьи превращались в дешевых шлюх. Правда, были и те, кому везло начать обычную жизнь. Чаще всего жизнь официанта, бармена, продавца… Эти хотя бы вырывались из мира, полного обманчивого блеска роскоши и темного кошмара погибели. Игорь хорошо все это знал, но всегда подогревал в каждом из своих подопечных уверенность в том, что вот его-то как раз заметят. Что как раз у него есть шансы найти принца на белом мерседесе, срущего на золотом унитазе и купающего любовника в ванной с шампанским. Мальчики охотно велись на эти сказки, которые Игорь не уставал им рассказывать. А сам он незаметно ухмылялся, зная, что этого парня ждет не вилла на Лазурном берегу с охренительно богатым ебарем, а опухшая от пьянства морда, исколотые вены и смерть в придорожной канаве. Или, если повезет, то прозябание где-нибудь в сфере услуг. Игорю не было жалко этих шлюшек. Они были для него расходным товаром: лишенные мозгов куклы, не более. Сашка с самого начала был исключением. Игорь всегда охотился на броских красавчиков модельной внешности, а Сашка совсем не был таким. Симпатичный, не более. Но было в нем что-то притягивающее словно магнитом. Не отпускающее. То ли глаза. То ли губы. То ли еще что-то… Непонятно. Но Игорь сразу запал на него. Гей-радар работал без сбоев, он сразу понял, что парень – по теме. И что он очень зажат. И всего боится. Тепличный маменькин сынок. И Игорь подкрадывался к нему осторожно, как хищник к добыче, чтобы не спугнуть. Изучал странного паренька. Сделал вывод, что тот переполнен комплексами, извращенными желаниями, как следствие жесткого материнского воспитания. Этим пареньком было легко манипулировать. Достаточно было отдавать приказы, самые нелепые, и тот с готовностью их исполнял. Это поначалу даже пугало Игоря. Он впервые сталкивался с такой покорностью, с таким желанием подчиняться. Но незаметно Игорь привязался к этому парню. Он не просто разыгрывал перед Сашей влюбленного. Он действительно был влюблен. Игорь даже время от времени подумывал, что не надо бы втравливать сероглазого мальчика в темные дела. Пусть лучше принадлежат ему. Только ему. Потому что… Но любовь к деньгам оказалась сильнее. В одной тусовке Сашу заметили. И сочли за одного из мальчиков Игоря. Тут же предложили большой гонорар за аренду сероглазого юноши. Вдвое больше, чем Игорь получал за самых востребованных из своих мальчиков. И судьба Саши была решена. Игорь был уверен, что Саша его возненавидят. Но этого не произошло. Обладатель серых глаз продолжал считать Игоря своим хозяином – во всех смыслах. И для него трах с клиентами был лишь исполнением приказов хозяина. Это вселяло в Игоря противоречивые чувства. Он понимал, что парень болен на голову. Но эта болезнь была для Игоря настоящей золотой жилой. За экстремальный секс с Сашей временами платили столько, сколько не платили остальным мальчикам, вместе взятым. Но одновременно Игорь стал рассматривать Сашу как свою собственность. Пусть даже он и выгнал его из своей постели, но все равно считал «своим». И плевать, что в заднице Саши уже побывали десятки чужих членов! Но свистопляска с Силецкими, Мурзиным и Хейденом застала его врасплох. Птичка упорхнула. Причем навсегда. И когда Игорь это понял, то почувствовал себя униженным, обокраденным, обманутым. И винил во всем не Силецких, не Мурзина, не Хейдена, а Сашу. Игорь выл волком. Он не только потерял лучшего своего мальчика, но и стал от него зависим. Во всех смыслах. Он был заточен в мире серых глаз и не знал, как вырваться из этого мира, в котором не было любви. Любви к нему, Игорю. Телефон Игоря зазвонил. Он вздрогнул. Ему давно уже никто не звонил. Он никому не был нужен. Даже Саша уже месяц не давал о себе знать. Пару раз Игорь сам звонил Саше, но абонент был недоступен. Высветился незнакомый номер. Судя по первой цифре «7», звонили из России. Интересно, кто там о нем еще помнит? Игорь нажал на кнопку ответа. – Это Валентин Владимирович, – послышалось в трубке. – Силецкий. Игорь похолодел. – Я знаю, где ты находишься, – доносилось из трубки. – В клинике под Зальцбургом. Учти, подонок, я тебя и там могу достать. И я тебя прикончу, обещаю. Но у тебя есть шанс. Ты должен убедить этого сученыша Забродина приехать к тебе. Мне нужно, чтобы он был в Австрии. Понял? Звони ему прямо сейчас. Чем быстрее он появится в Зальцбурге, тем будет лучше для тебя. Время пошло. Всё. Рука Игоря задрожала, глаза расширились от ужаса. Он затрясся, выронил телефон, захрипел и голова его бессильно свесилась на бок. – Герр Сидюхин? – обеспокоенно спросила сиделка. – Герр Сидюхин, с вами все в порядке? Она схватила его за руку. Пульс не прощупывался. Ахнув, сиделка принялась толкать коляску к больничному корпусу. *** Москва, апрель 2008 года Мурзин стоял со стаканом виски в руке на приеме в неприметном особняке

XIX

века в десяти минутах ходьбы от Кремля. В небольшом зале, отделанном мрамором, толпилась изысканная публика: было несколько членов правительства, руководители банков и ряда корпораций, люди из спецслужб. Тут же были их жены и любовницы сверкавшие «скромными» драгоценностями и разодетые в вечерние платья из Нью-Йорка, Милана и прочих столиц высокой моды, Большинство из собравшихся были незнакомы широкой публике. Но это были те, кто держал в руках главные нити политики и экономики не только России, но и ряда других стран. Зачастую короткий обмен репликами на таком приеме мог значить больше, чем многочасовое совещание в высоких кремлевских кабинетах. К Мурзину подошел человек неопределенного возраста с незапоминающимся лицом. – Ты один? – осведомился этот человек. – Куда подевал своего серого кота?? – Решил спрятать, – улыбаясь лишь губами, отвечал Мурзин. – Это правильно. На твоего кота объявил охоту Силецкий. – Вот как? – Мурзин чуть нахмурился. – Есть какие-то сведения? – Да. Мы перехватили телефонный звонок Силецкого. Он звонил в Австрию. – Кому? – Судя по телефонному номеру, некоему Сидюхину. Мы пробили его: бывший сутенер, поставщик мальчиков для богатых клиентов… – Знаю, – на лице Мурзина не дрогнул ни один мускул, только рука крепче сжала стакан. – Силецкий потребовал от Сидюхина, чтобы тот заставил твоего серого кота примчаться в Зальцбург. – Зачем? – Не сказал. Но догадаться несложно. Очевидно, там готовилось похищение. Либо чтобы тупо грохнуть, либо что-то от тебя потребовать. Раз уж ты к нему неровно дышишь. Гена, я сто раз говорил, твои голубые наклонности не доведут тебя до добра. – А бабы и водка доведут до цугундера, как говорилось в известном фильме, – парировал Мурзин. – Стоп. Ты сказал, что похищение готовилось. Почему в прошедшем времени? Что-то изменилось? – Изменилось, – равнодушно сказал собеседник. – Сидюхин сдох. – Что? – впервые на лице Мурзина появилось удивление. – Как? – Да вот представь себе, разговор с Силецким так его напугал, что у него резко скакнуло давление, лопнул сосуд в голове… Короче, умер он почти сразу. – Одной мразью на земле меньше, – бесстрастно пожал плечами Мурзин. – Да, но ты же не думаешь, что Силецкий так просто успокоится? – Я, по-твоему, лох? – Нет. Просто хочу предупредить о трех вещах. Во-первых, Силецкий тайно встречался на Кубе с Хейденом. – Я это уже знаю, – холодно улыбнулся Мурзин. – Хм, тогда, может быть, Хейдена там едва не подстрелили по твоей наводке? Мурзин промолчал. – А сейчас мы получили данные, что Хейден и Нбека договорились о встрече. – Хейден собрался в Чамбе? –Мурзин криво улыбнулся. – Рисковый парень. – Нет. Встреча пройдет на нейтральной территории. В Европе. На Сицилии. Глаза Мурзина полыхнули черным огнем. – На Сицилии, – повторил он. – На Сицилии… Когда? Где? – Точно не знаем. Лицо Мурзина на миг исказилось от гнева, но тот же снова стало бесстрастным. – Хорошо. Какая третья вещь? – ледяным тоном поинтересовался он. – Наверное, самая неприятная. Думаю, как раз в эту минуту нагрянули с обыском в офисы в Трубниковском. Завтра утром пройдут выемки в одной фирме на Котельнической. Понимаешь, о чем я говорю? Мурзин поджал губы. Да, это был удар. По этим адресам располагались незаметные фирмы, через которые прокачивались гигантские суммы… Формально к Мурзину и его банку эти структуры не имели отношения. Но лишь формально. – Это не всё, – добавил его собеседник. – Идут обыски в Штутгарте и Гамбурге. Мурзин так стиснул стакан с виски, что едва не раздавил его. Это был удар сразу с двух сторон. Теперь было ясно, о чем договорились Хейден и Силецкий на Кубе. – Да, и тебе тоже должно быть интересно, – небрежно сказал человек из толпы. – По нашим данным, Киллерс снова прилетел в Москву. По чужому паспорту, разумеется. Отследить пока не удалось. Что-то он зачастил сюда… *** Эрик Киллерс действительно был в Москве. Все в той же квартире в Марьиной Роще Эрик исступленно стонал, поддаваясь мощному, мускулистому любовнику, сжимавшему его в стальных объятиях. – Да, да, да! – Эрик вскрикивал, глаза его были затуманены. – Люблю тебя! Люблю! – Я тебя больше люблю! – рычал любовник, целиком засаживаясь в мускулистую задницу Эрика. – Мой, мой, мой… – Твой, твой! – вторил Эрик, подмахивая и наслаждаясь тем, как внутрь входит огромный, мощный поршень. – Опять… твой… В глазах любовника пылал такой огонь, что если бы он был физическим пламенем, то сжег бы Эрика дотла. Наконец, мужчина изогнулся и с утробным ревом кончил в Эрика, а затем навалился на него, впившись в губы. Так они долго лежали, не двигаясь. – Поверить не могу, что ты снова со мной… У меня много лет никого не было. Никого. Никого… А теперь… – Теперь сразу двое, – улыбнулся Эрик. – Он – это другое. Совсем другое. – Знаю. Но он сейчас в безопасности. – Все равно я боюсь за него. Если с ним что-то случится… – Послушай, – светло-зеленые глаза Эрика смотрели прямо в темные глаза любовника. – Послушай меня. Если с ним, не дай Бог, что-то случится, я клянусь, что сделаю все для его спасения. Клянусь. Он дорог тебе, а значит, и мне. – Спасибо, – любовник прижался колючей щекой к гладко выбритой щеке Эрика. – А потом мы уедем в Сомали, – мечтательно промурлыкал Эрик. – В то самое ущелье… С теми самыми звездами на небе… Оба они грустно рассмеялись. – Эрик, ты… ты не представляешь, как я счастлив. Снова. С тобой. Но… ты же понимаешь, в Москве тебе опасно находиться. – Знаю, – спокойно произнес Эрик. – Силецкий открыл на меня охоту. Но я здесь по чужому паспорту. Ему меня не вычислить. Если только меня ему не сдадут. *** Казиньяно, апрель 2008 года – Ты должен помнить, – глаза Старшего, смотревшего на Сашу с экрана скайпа, полыхали знакомым черным огнем. – Я помню, – тихо сказал Саша. – Я… не нарушал обещания. – Мне это известно, – произнес Господин. – Хочу, чтобы ты кое-что знал. Мое положение осложнилось. В том числе из-за Хейдена и Силецкого, их сговора. Саша побледнел, серые глаза расширились. – Хейден готов заключить сделку даже с дьяволом, чтобы уничтожить меня. Он говорит, что любит тебя, а сам сговорился с Силецким, который отдал приказ тебя убить! Делай выводы. Саша молчал. Старший тоже. – Он звонил, – наконец, вымолвил Саша. – И… я сказал, что если из-за меня будут продолжать гибнуть люди, я никогда не приду к нему. И уйду от тебя. Серые глаза широко распахнулись и без страха смотрели в темные глаза Старшего, ожидая вспышки гнева. Но ее не последовало. Старший лишь вздохнул. – Не будь наивным. Ты – не причина. Ты – повод. Столкновение было неизбежным. Твое появление лишь ускорило его. Так что не забивай себе голову ерундой. – Я просто хочу, чтобы это закончилось. Я не хочу этого знать! Не хочу этого видеть! – голос Саши задрожал. – Молчать! – отрезал Старший. – Умей смотреть на то, что видишь. Саша стиснул зубы и промолчал. – Хочу тебе кое-что сообщить. Возможно, в ближайшее время Хейден объявится там, где ты сейчас находишься. Гор тебе говорил? – Нет, – изумленно сказал Саша. – Что ж, можешь спросить у него, – пожал плечами Старший. – Я хотел приказать тебе уехать. Но потом решил, что это будет неправильно. Я знаю, что Хейден не причинит тебе зла. Он ненавидит меня, но тебя не посмеет тронуть даже пальцем. Если только ты ему не позволишь. И ты не должен ему позволить. Глаза Саши расширились. – Мне лучше уехать, – проговорил он. В темных глазах Старшего мелькнула радость. Очевидно, вопреки своим словам он надеялся именно на это. – Решай сам, – произнес он бесстрастно. – Можешь уехать, попутешествовать. Разумеется, в сопровождении охраны. Можешь снова встретиться с этим Эммануэле. Он меня не волнует. Мне важно одно: Хейден не должен до тебя дотронуться. – Я знаю. Я уеду, – твердо сказал Саша. *** Сан-Франциско, апрель 2008 года В Сан-Франциско была уже глубокая ночь. Йен смотрел на море огней за окном и на красиво подсвеченные Золотые ворота. Над этим миром огней царил мрак. И в глазах Йена тоже был свинцовый мрак. Короткое сообщение на экране монитора было написано им уже давно. Может быть, полчаса назад. Может быть, час. Оставалось только отправить.

«Паспорт на имя Ханса ван дер Стуула, подданного Нидерландов. Адрес в Москве: отель «Космос», номер 485, проспект Мира»

Йен смотрел на эти строчки. Потом переводил взгляд за окно. Снова смотрел на экран. Лицо его ничего не выражало. Кулаки сжаты. Эрик был его другом. Эрик спас ему жизнь. Но Саша… Если погибнет Саша, то все будет кончено. И потом, сделка с Силецким должна быть выполнена. Он нажал на клавишу. Сообщение ушло адресату. Йен застывшим взглядом смотрел во мрак за окном, полный холодной свободы.

====== 30. ТРУП В НАГАТИНСКОМ ЗАТОНЕ ======

ГЛАВА 30. ТРУП В НАГАТИНСКОМ ЗАТОНЕ Подмосковье, апрель 2008 года Мурзин вошел в гостиную и тяжело рухнул в кресло. Сейчас его никто не видел, и он мог сбросить маску надменности и уверенности в себе. В кресле сидел усталый, измотанный человек с потухшим взглядом. Мурзин всё отдал бы за то, чтобы рядом был его сероглазый мальчик. Его Младший, которого он так внезапно полюбил. Мальчик, который любил не его, но тянулся именно к нему за защитой. Мальчик, которого он пытался сделать сильным, чтобы тот выжил в этом жестоком, слишком жестоком мире. И не просто выжил. Мурзина не оставляло странное чувство, что Саша пришел в этот мир выполнить какую-то миссию, которую возложили на него высшие силы. Чувство было действительно странным, поскольку Мурзин никогда не был склонен к мистике: он был реалистом до мозга костей. Не то чтобы он был законченным атеистом, просто предпочитал не задумываться о том, на что все равно не найти четких, рациональных ответов. Но с появлением в его жизни Саши слишком многое изменилось. Мурзин знал о Саше то, чего Саша не знал сам. Обстоятельства, которые были лишь совпадением, пусть и необычным, теперь казались Мурзину исполненными высшего смысла. Словно Саша встретился ему вовсе не случайно. И он, Мурзин, был обязан раскрыть в этом парне нечто скрытое, снять с него уродливую коросту самоунижения, аутизма, открыть его подлинную личность. А вот что это за подлинная личность – Мурзин не знал. И почему-то ему становилось не по себе. Впрочем, сейчас он все делал правильно. Увез мальчика, спрятал. Хотя все отдал бы за то, чтобы его Младший был сейчас с ним. Мальчик с пухлыми губами и глазами-озерами, полными тайны. Мальчик, который перевернул его жизнь. Ему была невыносима мысль о том, что Хейден вновь встретится с его мальчиком. Безопасность Саши для Хейдена тоже была священной – в этом Мурзин не сомневался, но он радовался, что Саша решил все-таки уехать из замка, пока Хейден будет там вести переговоры с Нбекой. Что касается то ли итальянца, то ли грузина Эммануэле Нуцци, или как его там, то Мурзин не беспокоился на этот счет. Он был уверен, что смазливый Нуцци не имеет никаких шансов. Он лишь подстилка для молодого, крепкого, здорового парня, которому нужен секс. Душа Саши может сколько угодно витать в поэтических туманах, но законы физиологии никто не отменял. И Мурзин относился к этому совершенно спокойно. Будь он помоложе, он сам сейчас вызвал бы мальчиков для секса. Но он уже немолод. И он устал. Хотя… Его губы расплылись в жестокой улыбке. Он нажал на кнопку вызова. В комнату бесшумно, с грацией крупного хищника, вошел Михаил. Он, как обычно, был в сбруе, обтягивающей его мускулистое тело. – Приведи этих двоих в комнату боли, – приказал Старший. *** Казиньяно, апрель 2008 года – Я был уверен, что Геннадий сам тебе все скажет, – Гор смотрел на Сашу с обычной лукавой улыбкой. – Впрочем, перед самым приездом Йена я предупредил бы тебя. Чтобы ты мог уехать, если захочешь. Они завтракали в столовой, им прислуживал молчаливый дворецкий. Старый Гор любил, чтобы трапезы проходили в соответствии с аристократическим этикетом, хотя во всем прочем был удивительно демократичен. – Я всего лишь старый сноб, – любил он повторять. Саша уважал эту прихоть хозяина, а потому к завтраку, обеду и ужину являлся в строгом костюме. В остальное же время он бродил по древней крепости одетым без затей, иногда даже в майке и шортах, если собирался идти на пляж. Но сейчас он сидел за столом с чинным и даже чопорным видом и пил кофе из небольшой, изящной чашечки. – Так что ты решил? – спросил Гор. – Уедешь или останешься? – Я обещал Геннадию уехать, – Саша смотрел куда-то в сторону. – Мальчик, – хмыкнул Гор, – я спрашивал, не что ты обещал, а что ты решил. – Я должен уехать, – сказал Саша. – Ты опять уходишь от ответа. И не надо убеждать меня, что ты недостаточно знаешь английский. Ты все прекрасно понимаешь. Просто опять колеблешься. Опять мучаешься. Мальчик, поверь, эти мучения никому не нужны, и в первую очередь тебе. Ты тратишь на них силы, не зная, как поступить. И чтобы ты ни предпринял, все равно будешь сожалеть. Поверь, всё это пустое. Учись проще относиться к подобным вещам. – К каким подобным вещам? – на губах Саши мелькнула чуть грустная улыбка. – Учись проще относиться ко всему, – решительно произнес Гор, с аппетитом доедавший свой йогурт. – И не бойся совершить ошибку. Поверь, ошибки редко бывают фатальными. И чаще всего они полезны для тех, кто их совершает. Просто надо учиться извлекать из них пользу. А потому успокойся. Саша улыбнулся. Но только губами. Йен звонил ему ночью и сообщил о смерти Игоря. Инсульт. Странно, но Саша не испытывал ни печали, ни радости. Вообще ничего. Как будто ему сообщили о смерти человека, о котором он никогда не слышал. Как будто все, что было связано с Игорем, не имело к нему никакого отношения. И они всегда жили на разных континентах. На разных планетах. В разных вселенных. Саша пытался упрекнуть себя в том, что стал жестокосердным, но в глубине души знал, что это не так. Просто он внутренне отпустил все то, что было. Не простил, не забыл, но – отпустил. Куда больше его заботило другое. Случайно ли Йен выбрал именно Казиньяно для каких-то переговоров? Или?.. Саша вглядывался в лицо Йена на мониторе, но оно было непроницаемым. Ему хотелось проникнуть в мысли Йена, понять, что скрывается за этим каменным лицом? – Ты меня любишь? – эти слова вырвались Саши сами собой. Свинцово-серые глаза на экране монитора вспыхнули. – Люблю больше жизни! – прозвучал хриплый и неожиданно низкий голос. – Йен, я тоже люблю тебя. Но… – Но ты просто трусишь, – с горькой усмешкой заметил Йен.

- Возможно, – глаза Саши были холодными. – Потому что я боюсь тебя убить.

Саша заметил, как вздрогнул Йен. *** Москва, апрель 2008 года «Тело исчезнувшего в Москве подданного Королевства Нидерландов Ханса ван дер Стуула было выловлено в Нагатинском затоне на юге российской столицы. Известно, что ван дер Стуул прибыл в Москву по делам своего бизнеса, связанного с установкой охранных систем. Он перестал выходить на связь с минувшей среды, что вызвало беспокойство его деловых партнеров в Москве. Тело голландца со следами сильных побоев и обезображенным лицом было выловлено из Москва-реки в понедельник. Погибший был опознан своими московскими партнерами и срочно прибывшими в Москву коллегами из Нидерландов. Возбуждено уголовное дело по факту убийства. Московские партнеры ван дер Стуула отмечают, что тот не раз посещал российскую столицу и регулярно бывал в развлекательных ночных заведениях. Согласно информации служащих отеля, в котором остановился ван дер Стуул, голландец покинул своей номер около 21:00, после чего вышел из отеля и с тех пор его никто не видел. Приоритетной считается версия убийства с целью ограбления. Рассматриваются также версии конфликта на бытовой почве. Убийство в связи с коммерческой деятельностью следствие считает маловероятным» Валентин Силецкий читал эту заметку, сидя в лимузине, на его лице была мрачная, торжествующая усмешка. Он уже знал, что Киллерс убит. Но чтение этой заметки, которую помощник распечатал для него в интернете, доставило Силецкому новую порцию мрачного удовлетворения. Да, его сына, его Влада, было уже не вернуть. Но все, кто имел отношение к его гибели, поплатятся. Черед Киллерса настал. Хейден выполнил свою часть сделки и дал Силецкому прекрасную наводку, сообщив имя, под которым Киллерс прибыл в Москву, и место его проживания. Остальное было делом техники. Теперь предстояло расправиться с Мурзиным. Осада уже началась. Идут обыски, к Мурзину подбираются все ближе. Арест – лишь вопрос времени. А из тюрьмы он живым не выйдет, уж Силецкий позаботится. А затем… затем настанет черед самого Хейдена и этой шлюхи с яйцами – Забродина. Им тоже не уйти. Они заплатят за все. Своими жизнями. Жаль только, что тот сутенер сдох так легко. Впрочем, на него Силецкому было наплевать. Хейден сдал дружка, думая, что выторгует жизнь своей подстилке. Он ошибается. Очень сильно ошибается. Но это его проблемы. *** Подмосковье, апрель 2008 года В комнате боли перед Старшим стояли Владимир и Олег. Их лица осунулись, покрылись щетиной. Владимир, прежде неизменно ходивший в костюме с галстуком, теперь был в серой футболке и спортивных штанах. На Олеге не было ничего кроме черных трусов-боксеров. Он сильно похудел, у него был взгляд обреченного человека – озлобленного и отчаявшегося. Владимир же и сейчас выглядел спокойным, его взгляд по-прежнему был цепким, сканирующим. Они больше месяца провели в подземелье. Причем в разных помещениях. – Он просил меня не убивать вас, – произнес Старший. – Хотя я очень хотел. Так что благодарите его за то, что живы. Пока живы. Потому что последнее слово за мной. Я многое могу простить. Но не предательство. А вы меня предали. Точнее, предал меня ты, – Старший презрительно посмотрел на Олега. – И не только меня. Ты мог не принимать его в качестве своего Младшего господина и уйти. Но ты предпочел натравить на него убийц. Олег молчал, склонив голову. – А ты, – Старший перевел тяжелый взгляд на Владимира, – нарушил установленные мною запреты. И проболтался своему любовнику о том, о чем должен был молчать. И в результате этого мой мальчик едва не погиб. – Я виноват, – хрипло произнес Владимир. –Я не должен был… Убей меня, но только пусть Олег живет… Олег бросил быстрый как молния взгляд на своего любовника. – А ты что скажешь? – с недоброй усмешкой обратился Старший к Олегу. – Твой любовник готов погибнуть, чтобы ты жил. А ты сам? Олег молчал, опустив голову. Молчание затягивалось. – Оставь его в живых, – снова хрипло проговорил Владимир. – Убей лучше меня. – Твой любовник, кажется, не горит желанием спасать тебя, – скривил губы Старший. – Все равно, – Владимир смотрел в глаза Старшему. – Я хочу, чтобы он жил. Я люблю его! Старший бесстрастно молчал. – Я хочу жить, – вдруг вырвалось у Олега. – Да, хочу! Ты это хотел от меня услышать? – Олег посмотрел в темные глаза Старшего с отчаянием и яростью. – Да, я не хочу умирать! Не хочу! Но я больше виноват, чем он! – Олег указал на Владимира. – Он вообще не виноват! Я хочу жить! Но он не виноват… Последние слова Олег повторил несколько раз, словно заведенный. – Это хотя бы честно, – холодно заметил Старший. – Откровенно говоря, я очень хочу пристрелить вас обоих. Плесень предательства – самая отвратительная плесень. Под какую бы любовь она ни маскировалась. Вы хотели убить человека, которого я вам доверил. Вы хотели убить человека, которого я люблю. Такое не прощается. При этих словах Старшего Владимир шагнул к Олегу и крепко сжал его руку. В глазах Владимира по-прежнему не было страха. Что было в глазах Олега – никто не знал. Он стоял, уставившись в пол. Старший перевел взгляд на Михаила. – Начинай. Тот кивнул и приблизился: огромный, мрачный, безмолвный. Он выглядел устрашающе, глаза его горели лютым огнем ненависти. Михаил схватил Олега за спутавшиеся, грязные волосы. Владимир дернулся, пытаясь защитить любовника, но тут же получил удар в живот, а затем по голове и медленно осел на пол. Олег тихо ахнул. Но его потащили к перекладине. Олег не сопротивлялся, только вскрикивал от боли. Михаил сорвал с него одежду и подвесил, совершенно голого, на красных толстых веревках с хитроумными, красиво завязанными узлами, как в гамаке. То же самое он проделал с бесчувственным Владимиром. Казалось, тяжесть его тела нисколько не смущает раба. Бугристые мышцы красиво вздувались, он поднимал бесчувственного человека легко и быстро. Так же быстро его обвязал и подвесил. Старший молча наблюдал за происходящим. Михаил взял со стола флакон с нашатырем и поднес его к носу Владимира. Тот открыл глаза, сморщившись – и от резкого запаха, и от боли в голове. Несколько мгновений он как будто не понимал, что происходит, а затем задергался, пытаясь освободиться. Но веревки держали его крепко. Владимир скосил глаза на любовника, подвешенного рядом, поймал его полный отчаяния взгляд и застонал, стиснув зубы. Красные веревки больно впивались в голые, скрючившиеся тела. Но хуже всего была неумолимость, которая была в глазах Михаила. Это не было наслаждением от мучений других. Раб выглядел как палач, вершащий возмездие. Он зажег свечи на столе, взял стальные зажимы с заостренными зубцами, подошел к Олегу, нацепил зажимы на его грудные соски и резко надавил, выкручивая. Раздался отчаянный крик, Олег забился в веревках, но Михаил не ослаблял хватку. Крик перешел в дикий вой. Глаза Олега стали белыми. То же самое Михаил проделал с Владимиром. Тот сначала пытался не орать, стиснув зубы так, что, казалось, челюсть вот-вот хрустнет, но тоже не выдержал и испустил животный крик, похожий на вой. На лице Михаила не дрогнул ни один мускул. Он двигался со своей обычной грацией крупного, сильного хищника, и в каждом его движении чувствовалась неумолимость. Он взял две горящих свечи, встал между связанными жертвами и начал медленно поливать их расплавленным воском. Жертвы испускали вопли, бились в своих путах, но ничего не могли поделать… Пытка воском сменилась пыткой электрошокером малой разрядности, причинявшим адскую боль. И снова жертвы бились, дергались, снова издавали душераздирающие крики. Затем пришла очередь особых дилдо. Они и так были устрашающих размеров. Но с помощью особого механизма они раскрывались еще шире… Олег смотрел на это молча. Но Владимира вид этих девайсов привел в ужас. – Нееет!!! – заорал он. – Нееет! Только не это!!! Неееет!!! Он стал дергаться с такой силой, что, казалось, державшие его веревки не выдержат и лопнут. Но они оказались более чем прочными. Олег поначалу держался, но затем боль в заднем проходе стала нестерпимой, он стал выть, дергаться, материться. Владимир же заорал сразу. И его проклятья, казалось, должны были слышать не только в доме, но и в радиусе пяти километров. Однако звукоизоляция в подземелье была слишком хорошей. Эта пытка продолжалась не так уж долго, всего-то минут пятнадцать. Но жертвам эти четверть часа показались вечностью. Они почти обезумели от боли. Михаил смотрел на них немигающим взором кобры. – Ну что? – прохрипел Владимир с кровавой пеной на губах. –Когда уже добьешь? Губы Михаила искривились. Он вопросительно посмотрел на Старшего, но тот как будто ничего не видел и не слышал. Михаил взял лежавший на столе пистолет и приставил его к вискуВладимира. *** Казиньяно, апрель 2008 года Йен понимал, что в бизнесе и политике доверие – понятие эфемерное. Но предательство Нбеки больно ранило его. Он ведь знал Нбеку еще простым парнем, они даже спали вместе… Йена трясло при одной мысли о Нбеке. Но приходилось вести с ним дела, ибо Йен вовсе не собирался отказываться от своего участия в проекте «Сокоде».

И потому он прибыл в Казиньяно. Там его встретил старый Гор с неизменной лукавой улыбкой. Гор вовсе не был огорчен тем, что в его владениях царил кавардак. Накануне сюда прибыли люди из службы безопасности Йена, а также многочисленные сотрудники охраны Нбеки. Было и несколько агентов итальянских спецслужб. Они перевернули крепость вверх дном. Точнее, ту ее часть, где должны были проходить переговоры. В помещения, где жил Гор, агенты не совались, но разделили крепость на две части, и пройти из одной в другую можно было лишь через кордон охраны.

Старика это, казалось, только забавляло. Он сновал туда-сюда в инвалидной коляске под пристальными взорами секьюрити, время от времени отдавая распоряжения слугам и заглядывая в разные углы с каким-то ребяческим интересом. Он даже умудрялся строить глазки рослым охранникам.

Йена он встретил почти с восторгом, словно родного сына, тут же что-то оживленно стал ему рассказывать. Жизнерадостность Гора, которую тот сохранил даже в 87 лет, будучи полупарализованным, была заразительной. И Йен, пребывавший в мрачных раздумьях о предательстве, подлости, а также о разлуке с Сашей, тоже как будто стал оживать. Возможно, сыграла свою роль и романтическая обстановка: высокие скалы, невероятный вид на сапфировое море и свежий ветер, наполнявший бескрайний простор. Йену подумалось, что он очень хотел бы оказаться здесь вместе с Сашей. Ему захотелось, чтобы Саша тоже увидел эти скалы, море и бескрайний небесный простор. Сероглазый мальчик, живший в мире озер и туманов, понял бы, что и земной мир не так уж страшен. Что и в земном мире можно быть свободным и счастливым. Мысли о Саше вновь ввергли Йена в грусть. Он заговорил о нем с Гором. Йен и раньше разговаривал с Гором о своем сероглазом возлюбленном, пытаясь получить совет мудреца: что делать с человеком, замкнувшимся в выдуманном мире и считающим, что свобода –иллюзия. Но Гор, ранее охотно рассуждавший на эту тему, в этот раз оказался на удивление немногословен. Когда Йен заговаривал о своем возлюбленном, старик тут же переводил разговор на другую тему. В ожидании Нбеки Йен решил отдохнуть. Он ушел в отведенные ему комнаты и прилег, пытаясь сосредоточиться на переговорах, которые обещали быть очень тяжелыми. Но мысли Йена уносились к сероглазому мальчику. Он видел Сашу так отчетливо, что ему казалось, будто тот находится здесь, вот в этой крепости. Что сейчас скрипнет дверь, и он войдет, принеся в залитую солнцем крепость мир озер и туманов. Но Йен понимал, что Саша сейчас где-то далеко, спрятанный Мурзиным. Наверное, это даже хорошо. Мальчика надо было беречь. Это был один из немногих вопросов, в которых Йен был согласен с Мурзиным. Но от тоски это не спасало. Ощущение близкого присутствия возлюбленного было настолько сильным и даже навязчивым, что Йен не выдержал и вызвал Сашу на скайп. Ответа не было. Йен позвонил по телефону, но абонент был недоступен. Так Йен маялся до вечера, когда, наконец, в лимузине, сопровождаемым кортежем охраны, прибыл Нбека. При виде помпезного кортежа Йен не мог удержаться от скептической ухмылки: какая к черту конфиденциальность? Не хватало только повесить на лимузин национальный флаг Республики Чамбе. Йен стоял, холодно улыбаясь, рядом сидел Гор в коляске. У старика по-прежнему была лукавая улыбка, он и не скрывал, что происходящее его забавляет. Нбека вылез из лимузина, напряженный, с бегающим недоверчивым взглядом. Но, подойдя ближе, сдержанно улыбнулся, обменялся приветствиями с Гором, тут же поблагодарив хозяина за гостеприимство, а затем сухо поздоровался с Йеном. Они отправились на обед, сервированный по высшему разряду. Йен и Нбека еле улыбались, зато Гор вел себя непринужденно, беспрестанно шутил и, казалось, не чувствовал никакой напряженности, царившей в столовой. После обеда гости решили прогуляться по саду, разбитому прямо в крепости. Йен готовился к деловому разговору. Он не хотел тратить время на упреки. Его интересовали лишь гарантии безопасности бизнеса в Чамбе. Но Нбека повел себя как неверная жена, которую поймали за этим делом и которая устраивает истерику, обвиняя мужа во всех смертных грехах, даже в том, что она ему изменила. Нбека обрушил на Йена град упреков – путаных, бессвязных, откровенно идиотских. Если послушать Нбеку, то Йен был виновен решительно во всех бедах, которые пришлось пережить народу Чамбе за его тысячелетнюю историю, а также во всех проблемах лично его, Нбеки. Все попытки Йена перевести разговор на конкретику разбивались об этот шквал упреков. И можно было подумать, что Нбека проделал неблизкий путь от Экваториальной Африки до Сицилии только с целью закатить здесь детскую истерику. Йен не собирался угрожать Нбеке. Он полагал, что с ним все-таки можно договориться. Но для этого надо было понять, чего именно хочет Нбека. Однако Нбека упорно уходил от конкретных ответов на вопросы Йена, продолжая скатываться в детские истерики. У Йена чесались руки схватить этого демагога в охапку и швырнуть его с крепостной стены в пропасть. Он клял себя последними словами за то, что помог этому кретину прийти к власти. Возможно, Мурзин предпочитавший вести дела с престарелым диктатором Нгассой, оказался мудрее Йена. Никто не выиграл от того, что власть в Чамбе сменилась. Только сам Нбека, напяливший на себя президентскую цепь. Для всех остальных все стало только хуже: и для Йена, и для Мурзина, которых Нбека пытался вытолкнуть из титанового проекта, и для французского правительства, потерявшего контроль над ситуацией в африканской стране, и для американцев, у которых возникли проблемы с заключением сделок в Европе. И для народа Чамбе, не выигравшего ровным счетом ничего от того, что один коррумпированный диктатор сменил другого у власти. Йен понимал, что он, всегда называвший себя прагматиком, оказался идиотом. Даже его сероглазому возлюбленному заваруха вокруг Чамбе тоже испортила жизнь. Йену вдруг показалось, что он поймал на себе взгляд Саши. Вот здесь, сейчас. Это казалось таким реальным, что Йен даже помотал головой, пытаясь стряхнуть наваждение. А потом ринулся в атаку. По-хорошему Нбека не понимал, и Йен перешел к угрозам. Он прямо заявил, что не намерен выпускать из рук блокирующий пакет акций «Сокоде», но при необходимости может и продать его. Причем вовсе не французам или русским, а правительству соседнего Бенина (заклятому врагу Чамбе). А заодно развернуть там пару своих проектов. Нбека должен выполнить все обещания Хейдену. В частности, справиться с мятежниками, угрожающими месторождению. Если это не будет сделано в течение трех месяцев, то Хейден свернет все свои программы в Чамбе, и Нбека не получит от него ни цента. Все пойдет в соседний Бенин. Нбека в ответ запричитал, что на него давит Мурзин, который финансирует повстанцев, на что Хейден жестко сказал, что с Мурзиным он решит вопрос без помощи Нбеки. Дело Нбеки организовать армию Чамбе так, чтобы она смогла подавить мятеж и обеспечить безопасность транспортировки сырья. И отныне не должно быть никаких враждебных выпадов против него, Йена Хейдена. А также против известного Нбеке Александра Забродина. Никаких гнусных публикаций в прессе. Тем более, никаких терактов. Если нечто подобное случится, то Йен немедленно переведет свой бизнес в Бенин. И, кстати, профинансирует все тех же повстанцев, угрожающих правительству Нбеки, почему бы и нет, в конце концов? Вместо того, чтобы атаковать район месторождения, они устроят марш на столицу. Кстати, Йену известно, что совсем недавно столица Чамбе уже обстреливалась. Нбека должен помнить, что привести его к власти оказалось не так уж и трудно. А значит, не трудно и свергнуть, если он и дальше будет нарушать соглашения и наносить удары в спину. Потом состоялся ужин, на котором повторилось все то же самое. Хозяин замка шутил и смеялся, Хейден и Нбека сидели злые, помалкивали и едва улыбались. После ужина переговоры продолжились. Нбека огрызался, затем начал скулить. В итоге он пообещал Йену, что больше не будет покушаться на его интересы в Чамбе, и тут же начал клянчить деньги. Речь шла о кредите на закупку нового вооружения для борьбы с повстанцами, которые действительно обнаглели настолько, что уже обстреливают столицу. Кредите, желательно, беспроцентном. На сто миллионов долларов. Которые, конечно, должны быть переведены на счета в Сингапуре (ну а куда же еще!). Йен отрезал, что разговор о кредите будет возможен, когда появятся реальные успехи. И что кредит будет дан под проценты. И деньги пойдут не на счета в далеком Сингапуре, а на вполне официальные счета Национального банка Чамбе. И что движение средств будет подвергаться плотному аудиту. У Нбеки был такой вид, будто его собираются придушить. Но он нехотя согласился. После чего удалился, заявив, что не останется в крепости. Йен пожелал ему счастливого пути и выразил надежду, что пока Нбека находится тут, на Сицилии, в Чамбе не произойдет очередной переворот. Он даже не стал провожать Нбеку, хоть это и было верхом невежливости. Йен был сыт этим новоявленным царьком по горло, ему казалось, что он вымазался в дерьме. Хотелось принять душ, чтобы смыть с себя все это. А еще лучше – искупаться в море… Был уже вечер, за скалами быстро догорал закат, через несколько минут на землю должна была навалиться ночная тьма. Йен решил пройти в другую часть крепости, ближе к морю. Чтобы полюбоваться на Средиземное море в догорающих лучах заката, вдохнуть свежий морской ветер. Он прошел через дверь, возле которой стояли двое охранников, и оказался на небольшой площадке, заканчивавшейся стеной, выходившей на море. Возле стены он увидел чей-то силуэт. Силуэт, показавшийся знакомым. Очень знакомым. Слишком… Йен вздрогнул. Ему снова мерещилось. Он сделал два неуверенных шага вперед. Человек, стоявший у стены, обернулся… и Йен утонул в знакомых глазах-озерах.

====== 31. ФОРМУЛА ЛЮБВИ ======

ГЛАВА 31. ФОРМУЛА ЛЮБВИ Казиньяно, апрель 2008 года

Колышется заката покрывало,

И скалы, солнце скрывшие от глаз,

Глядят из дымки на восток устало

И светятся свинцом в закатный час.

На берег море нервно гонит волны,

И, уходя в безжизненный песок,

Они мерцают синевою темной,

И в темной синеве молчит восток.

Горит на небе россыпь звезд зеленых,

День уходящий тает без следа,

На севере – маяк краев суровых –

Сверкает льдом Полярная звезда.

А ветер все настойчивей шумит,

Пустынный берег безмятежно спит…

Набросав эти строки в блокнот, Саша вздохнул. Он так и не уехал из Казиньяно, несмотря на данное Старшему обещание. Не уехал. Не смог. Он клялся себе, что не встретится с Йеном. Ни за что. Нет. Но… хотя бы знать, что Йен рядом. Рядом. Может быть, даже увидеть его, оставаясь невидимым.

Саша не понимал, чем околдовал его этот человек с тяжелым, свинцовым взглядом. Да, Йен Хейден был красив. Но Саша был не из тех, кто западает на красавцев только из-за их красоты. Тем более, многое в Йене Саше не просто не нравилось, но оталкивало. Саша всегда тянулся к мужчинам, которые могли стать его защитниками, которые были способны его опекать, заботиться о нем.

Но Йен был неспособен защитить Сашу. Не потому что не мог, а потому что не понимал. Там, где Саша видел неприступную гору, Йен замечал лишь кочку. Там, где для Саши была обычная равнина, Йен видел пропасть. И все же Саша знал: его путь лежит к Йену. Сердце невозможно обмануть.

Он стоял у стены, глядя на море, на закате казавшееся свинцовым как глаза Йена. Надо было возвращаться в свою комнату. Но он не хотел. В последние три дня Саша находился в той части крепости, которая не входила в «периметр», отделенный для встречи Хейдена и Нбеки. И все же пару раз он видел Йена. Издали. Оставаясь незамеченным. Он и хотел остаться незамеченным. Или все же не хотел? И тут Саша почувствовал пристальный взгляд на затылке. Он замер, глядя на тонущие в морских волнах отблески заката, и обернулся. Саша не хотел. Не собирался… Но ноги сами понесли его навстречу Йену, а Йен ринулся к нему. Это было нечто, что от них не зависело. Все отступило в этот миг, осталось только объятие, остался только поцелуй, в котором они застыли. Это… это было похоже на то, что произошло с Сашей тот самый раз, который обычно называют «первым». На самом деле Игорь у Саши был вовсе не первым. Это было еще в школе. Когда он понял, что не может отвести глаз от парня, учившегося в параллельном классе. И заметил, что парень смотрит на него. Саша долго не мог решиться. Потому что это было безумием. Нарушением всех запретов. Всех норм. Добропорядочности. Морали. Нравственности. Воспитания, наконец. Но он не мог справиться с собой, со своими желаниями. Когда предавался тайным, постыдным фантазиям дома. Когда глядел на этого парня и тут же отводил взгляд. Когда ловил на себе его взгляд. Он клялся себе, что ничего подобного с ним не случится, что он не позволит себе. И лишь глубже увязал в неутоленном желании… Однажды Саша шел через парк и увидел того парня. И снова их взгляды встретились. Парень двинулся к нему. И Саша вдруг обнаружил себя тоже идущим ему навстречу. И тогда был поцелуй… Самый первый в его жизни. Самый первый… Саша сходил с ума от сладкого ужаса. Все полетело в тартарары. Все запреты. Моральные установки. Нормы. Всё. Был лишь поцелуй. Долгий. Самозабвенный. Упоительный. Секса у них так никогда и не случилось. Лишь молчаливые поцелуи и объятия. Потому что оба знали, что это неправильно. Что этого быть не должно. А потом они закончили школу, и их пути разошлись… Игорь и все остальное – это было уже после. И сейчас Саша чувствовал себя с Йеном как тогда, с тем парнем. Этого не должно было быть. Он же обещал. Клялся – в первую очередь себе. Он знал. Все понимал. Но ничего не мог с собой поделать. Его предавало тело, жаждущее любви. А сердце не желало слушать доводы рассудка. Все в этот момент отступило. Решительно все. Все происходило как во сне. В безумном сне, полном отчаянной любви – недоступной, запретной и невыразимо желанной. Саша не помнил, как оказался в своей комнате. Вместе с Йеном. Время и пространство слились в долгом поцелуе. То, что сейчас происходило между ними, не было сексом в обычном смысле этого слова, где существует разделение на верхнего и нижнего, актива и пассива, или же партнеры поочередно меняются ролями. Здесь и сейчас все происходило сразу, одновременно. В переплетении двух тел не было каких-то ролей, поз… Саша то видел над собой глаза Йена – свинцовые, словно море на закате, то вдруг Йен видел над собой серые глаза-озера, проливающиеся на него живительной любовью. Йен лобзал пухлые губы, крепкое, сильное, загорелое тело, которое то взбугривалось мышцами, то начинало нежно трепетать, отвечая на ласки, то становилось гибким как змея, то несгибаемым как стальной стержень. Саша был удивительно изменчив, как его мир призраков, он каждое мгновение был другим, новым, и Йена увлекало в этот удивительный водоворот образов, нежности и счастья. Он то сжимал Сашу в стальных объятиях, то сам расслаблялся, когда сильные, но удивительно нежные руки скользили по его телу, приводя в настоящий экстаз. В какой-то момент Йена кольнула мысль: он же сейчас кувыркается в постели со шлюхой, у которой были десятки клиентов. Высококлассной, профессиональной шлюхой. Но эта мысль как возникла, так и исчезла. Потому что в Саше, его Саше, не было ничего, что можно было назвать профессиональным. В нем была любовь и внезапно проснувшаяся страсть, словно льды его серого мира вдруг растаяли и появились клокочущие водовороты, увлекавшие Йена в свои глубины. Когда он оказался на спине, а Саша стал насаживаться на него – сильный, красивый, то Йен чувствовал, что сейчас ведет именно его мальчик, точнее не мальчик, а крепкий молодой мужчина, жадный до наслаждения и умеющий щедро это наслаждение дарить. Йен смотрел в сверкающие серые глаза и не понимал, как жил без них. Потому что то, что было до сих пор, невозможно было назвать жизнью. Теперь Йен понимал, что это не Саша, а он сам жил в мире призраков: ярких, обманчивых призраков, а здесь и сейчас было то самое настоящее, единственное, ради чего и стоило жить. И это дарил ему обладатель серых глаз, и этого больше ему не мог подарить никто. Оба они не думали о том, что их ждет. Они упивались весенней ночью, тишиной древней крепости, лунным светом, лившимся в окно. Они то отдыхали и лежали молча, обнявшись, то снова бросались в водовороты опьяняющей страсти. Саша прижимался к мускулистому телу Йена, жадно исследовал его, прикусывал темные соски, вел языком ниже, ниже, опускался по дорожке, убегающей от пупка вниз… Эти прикосновения сводили Йена с ума. Он думал, что ни один из его многочисленных партнеров никогда не был так удивительно нежен и чуток. Потому что в жизни Йена было много секса, но не было любви. И он чувствовал, что и с Сашей сейчас происходит то же самое. Странная любовь: они были такие разные, они виделись всего-то несколько раз, но нечто непостижимое связало их воедино. И оба понимали, что их жизнь друг без друга будет лишена смысла. Точнее, наполнена многими смыслами – большими и малыми, но эти смыслы будут раз за разом образовывать лишь пустоту. Это понимание накрыло их здесь и сейчас. Понимание того, что им друг от друга не уйти. Что какие бы пути они не выбрали, все равно их дороги будут снова и снова сходиться. Что они будут наносить друг другу раны – не из-за вражды, а потому что слишком они разные, они будут вырывать друг друга из привычных миров, им предстоит пройти через горечь, отчаяние, одиночество, боль… Но все равно их пути сойдутся. «Почему не сейчас? Почему??» – думал Йен, весь дрожа, пока сероглазый юноша спускался все ниже и ниже по его телу. Он знал ответ: Саша не сможет. А если попытается сделать это, то не выживет. И не потому что его убьет ревнивый Мурзин. Саша сам этого не вынесет. Он не готов. Он сойдет с ума. Или… Йен не хотел думать об этом «или». Он зарылся в темно-русые волосы, сжал пальцами теплую макушку, и прильнул к пухлым губам, упиваясь ими. – Ты… ты… – бормотал Йен, весь дрожа. – Ты… мой… Ему вдруг подумалось: Саша ведь любил то, что Йен не переносил: грубость, унижения, грязь … Но сейчас Саша был другим. Именно таким, о котором мечтал Йен.

Он погружался в серые озера и забывал обо всем, потому что его мальчик сейчас был с ним … Йен уснул, обнимая Сашу, зная, что больше не отпустит мальчика. Они будут вместе. Вместе всегда.

Но когда он проснулся в комнате, залитой солнечным светом, Саши рядом не было. *** – Он уехал? – растерянно говорил Йен, сидя напротив Гора, с аппетитом уминавшего омлет. – Когда? Почему? Мы же… Он… – Да, он уехал, – на лице Гора была обычная лукавая улыбка. – Еще на рассвете. – Куда? – воскликнул Йен. – Куда он уехал? – Слушай, парень, – хмыкнул старик. – Тебе лучше успокоиться и позавтракать. Мой повар готовит просто великолепный омлет. – Гор! Я хочу знать, куда он уехал! – Мой молодой друг, спрашивать меня об этом бесполезно, – произнес Гор с изысканным жестом истинного аристократа. – Почему? Почему?? Ты не понимаешь… – Йен, я понимаю куда больше, чем хотел бы, – вздохнул старик, делая знак дворецкому налить кофе. – Поверь, лучше что-то не понимать. Чтобы оставалась загадка. Чтобы было куда стремиться. Ради чего-то жить. И знаешь, Саша действительно загадка. Так что тебе очень повезло. – Дело не в этом! Я… – В этом, в этом, – ухмыльнулся старик. – Как будто я не вижу! Ты даже уверен, что уже понял его. Да, кое-что ты узнал. Но, уж поверь моему опыту, далеко не все… Потому что он сам о себе далеко не все знает. Когда он сюда приехал, я поначалу решил, что это просто мальчик, полный комплексов. Среди проститутов бывают такие. И немало, кстати. Это внешне они развязные, плюющие на все, а внутри у них такой клубок… Но дело в другом. У твоего русского очарования немало комплексов, детских страхов, но в нем есть еще что-то. И это что-то магнитом тянет к нему людей. Но что? Это загадка. Красавцем его не назовешь. Симпатичный. Ум? Он умен, но не более того. Доброта, отзывчивость, дружелюбие? Да, есть. Но ничего необыкновенного. Вот в этом и загадка, Йен. В этом мальчике, за что ни возьмись – все обыкновенное, все в пределах нормы. Ни одного выдающегося качества. Даже стихи его… Трудно понять, как они звучат по-русски, но по содержанию – ничего особенного. Словом, обычный парень. Но когда все обычное складывается вместе, то и возникает нечто завораживающее. Вот это тайна, Йен. И ты ее не раскрыл. Да я и не уверен, что ее следует раскрывать. Потому что когда ты ее раскроешь, не факт, что она тебе понравится. – У меня нет выбора, – глухо сказал Йен. – Понимаю, – кивнул старик. – Знаешь, твой дорогой друг Мурзин, сидя на том же стуле, на котором ты сейчас сидишь, говорил мне то же самое. Этот мальчик, сам того не желая, привязал вас двоих к себе. Любовный треугольник, какая банальность! Никогда в жизни не стал бы писать об этом роман! А вот сейчас, представь, мне захотелось написать роман именно о любовном треугольнике. Это в 87 лет. Смешно? Мне самому смешно. И ни о каком-то любовном треугольнике, а о вашем. Потому что это не просто треугольник. Это некая формула, если тебе угодно. И каждый член этой формулы необходим. Только если сложить всех вас вместе: нашего очаровательного Сашу, тебя, Йен, ну, и нашего общего друга Мурзина, только тогда получится нечто… Пока неизвестное. Да, Йен. Неизвестное. Точнее, кто-то неизвестный. Скрывающийся в Саше. Но убери из формулы любого из вас троих, и все вы сразу обесценитесь. Вот ты ненавидишь Мурзина. Но без него ты не придешь к своему мальчику. Точно так же как и Мурзин никогда не удержал бы Сашу, если бы не было тебя. Вы все нужны друг другу. Не знаю, что будет потом. Не факт, что я доживу до развязки, учитывая мой возраст. Но, черт возьми, очень, очень хотелось бы дожить! И старик засмеялся неожиданно звонко, как будто ему было двадцать лет. – Гор, скажи мне, куда он уехал, – умоляюще попросил Йен. – Нет, – решительно сказал Гор. – Нет, Йен. Мальчик просил, очень просил передать тебе, чтобы ты его не искал. Он сказал, что ты его поймешь. Ты ведь поймешь? – Гор испытующе взглянул на Йена. -Пойму, – с горечью ответил тот. – Только мне от этого не легче. *** Флоренция, апрель 2008 года Саша стоял на берегу Арно недалеко от Золотого моста. Флоренция разочаровала Сашу. Он всегда мечтал увидеть этот город. Ему казалось, что Флоренция должна быть полна тишины, старины, красоты, искусства, истории… Но это был шумный город, в котором стоял треск мотоциклов, а крохотный исторический центр был забит галдящими туристами. На Сашу навалилась тоска.

Отчасти это было связано и с тем, что произошло между ним и Йеном. Саша знал, что преступил черту. Он сделал то, что запретил ему Старший. Не удержался… Но это не могло быть оправданием. Не могло. После случившегося Старший не связывался с Сашей, хотя обычно делал это дважды в день. Значит, всё узнал. Вряд ли Старшему сообщил об этом Гор: тот обещал молчать, и Саша верил старику. Утечка пошла от телохранителей.

Саша умчался из Казиньяно рано утром, когда Йен еще спал. Переговорил с Гором. Старик все понял. И сказал, что Саше виднее как поступить. Куда ехать – Саша понятия не имел. Он хотел посетить Неаполь или снова Рим. Но тут увидел sms от Эма. Тот писал, что ждет – не дождется встречи. Эм сейчас был в Болонье. И Саше пришла в голову мысль отправиться во Флоренцию. Потому что та была сравнительно недалеко от Болоньи. Не то чтобы он хотел прыгать из-постели в постель. Просто Эм был фейерверком оптимизма, а Саша нуждался в оптимизме как никогда.

Он сообщил охране, что хочет отправиться во Флоренцию и был уверен, что его повезут туда в машине. Но в машине его довезли только до маленького аэродрома. А там его ждал небольшой самолет. Это выходило за всякие пределы разумного.

– Зачем? – спросил Саша у старшего своей охраны. – Самолет… – Распоряжение из Москвы. Так безопаснее, – безапелляционно ответил громила. Саша промолчал. Он понимал, чье это было распоряжение, и не стал спорить. Впрочем, когда он вошел в салон бизнес-джета, ему пришло в голову, что самолет может вылететь и в Москву, к разъяренному Старшему. Где-то в глубине души он хотел, чтобы так и случилось. Это было сродни суицидальному желанию покончить со всем разом.

Саша сел на мягкий диван, стюардесса предложила ему напитки и завтрак. Саша взял лишь стакан воды. Самолет почти сразу начал разбег. Вот она, сладкая жизнь. Dolce vita. Летать на бизнес-джетах, ездить в шикарных машинах в сопровождении охраны… Впрочем, Саше еще в пору работы в «фирме» Игоря довелось это испробовать. Богатые клиенты возили его в качестве эскортника в Европу: просаживать деньги в Монако или развлекаться на дорогих курортах. Так что он повидал и лимузины, и бизнес-джеты. Однажды клиент, сынок крупного банкира, устроил сессию прямо на борту бизнес-джета, когда они перелетали из Мексики на Ибицу. Они попали в зону сильной турбулентности над Атлантикой, самолет нещадно трясло, у Саши выворачивало внутренности, а распалившийся от похоти клиент ничего не замечал. Саша был подвешен на цепях за руки и со скованными ногами, а клиент то стегал его, то вводил в него фаллоимитаторы один другого больше. Саше тогда было плохо, реально плохо, но клиент не унимался и, насладившись спанкингом, потребовал, чтобы «шлюшка» сделала ему минет. Сашу едва не вырвало, он чудом сдержался и был рад до безумия, когда клиент, кончив ему в рот, потребовал, чтобы Саша вылизал ему пальцы на ногах. Это стало для парня настоящим отдыхом. Тогда он вышел из самолета, еле держась на ногах. Но он четко помнил требование Игоря: мальчик для развлечений должен выглядеть свежо и привлекательно, даже если чувствует себя при смерти. Саша тогда напудрился в туалете и даже покрыл щеки легким слоем румян – едва-едва, чтобы скрыть бледно-зеленый цвет лица. Впрочем, клиент был в восторге, и по приезде в шикарный отель продолжил забавляться с Сашей. Вечером они должны были пойти в пафосный гей-клуб, но клиент так утомился, что проспал 12 часов кряду, и несчастный эскортник пришел в себя…

У Саши случались и более приятные поездки за границу, но он никогда не чувствовал себя своим в мире роскоши. Он воспринимал этот мир как антураж, декорации, не более того. Ему нравились эти декорации, но он не думал о том, что в них можно жить постоянно. Однако теперь он жил именно в них. Это не вскружило ему голову, не превратило в капризного тирана. Он лишь подстраивался под этот мир так же, как подстраивался под мир однокласcников, однокурсников, под мир шлюх и их клиентов, под любой мир, в котором оказывался. Оставаясь при этом наглухо закрытым. Но теперь внутри мела метель страха. Неопределенность изматывала. И потому, как только самолет приземлился близ Флоренции, в аэропорту Перетола, Саша набрал sms Эму. «Я во Флоренции». Адреса не было. Саше сказали, что во Флоренции, почти в самом центре, есть квартира, где он остановится. Чья это квартира, Саша понятия не имел. Да и не спрашивал. Конечно, он предпочел бы поселиться в отеле. Но знал, что не ему это решать. Хорошо еще, что ему вообще разрешили отправиться во Флоренцию. Квартира в пафосном доме, в пяти минутах ходьбы от дворца Медичи, была обставлена с шиком. Антикварная мебель, гобелены, старые полотна с сюжетами на античные темы, не менее десяти комнат, в одной из них расположились телохранители, еще в одной жила домоправительница Джулия – пожилая итальянка с цепким, хитрым взглядом, хорошо говорившая по-английски. Она вела себя вежливо и чуть холодно, как будто давая понять, что он здесь лишь случайный постоялец. Но Саше было все равно. Звонок от Эма раздался почти сразу же, как только он переступил порог квартиры. Эм, захлебываясь от возбуждения, орал, что уже выезжает. Саша вдруг испугался, осознав, что повел себя как настоящая шлюха. Получалось, что он прыгал из одной постели в другую. И Старший все это узнает… Что ж, пусть. Пусть. В конце концов, он и есть шлюха, разве нет? В квартире Саша пробыл ровно столько, сколько надо было пообщаться с Джульеттой, принять душ и переодеться. Саша, обычно не заморачивавшийся насчет одежды (если это не касалось его работы), и в этот раз думал недолго, благо в его маленьком чемодане было не так много тряпок. Светло-синяя футболка с абстрактным рисунком, светлые легкие джинсы, подчеркивавшие его стройную фигуру. Но неожиданно он завис над украшениями. Он обычно не носил ничего кроме серебряного браслета на правой руке и серебряного кольца на левой. Неброские вещи, хотя и вполне стильные. Но в этот раз ему почему-то захотелось надеть на себя побольше. Может быть, из-за того, что Флоренция представлялась ему городом драгоценностей. И он надел на каждую руку сразу по три кольца, нацепил браслеты и фенечки, а в уши вдел колечки-сережки, да еще нацепил пару кулонов. Наверное, это выглядело слегка вульгарно, но Саше почему-то хотелось именно так. И он вышел в город, сопровождаемый охраной, впрочем, практически незаметной. Вышел в город, чтобы разочароваться. Ибо Флоренции, существовавшей в его воображении, в реальном мире не существовало. Был другой город. Да, красивый, интересный. Но не такой. Не тот.

Коварство и ложь текут в твоих жилах,

Ты в спину кинжалы вонзаешь, шутя,

Пройди свою жизнь даже до половины,

Да хоть до конца по недобрым путям,

Но ты проиграешь Флоренции старой,

Что дряхлой старухой сидит на реке,

Где прошлое в тень заползает устало,

Грядущее врет, настоящего нет.

На статуи тупо глядят ротозеи,

Ты с ними, ты просто один из толпы,

Как душно и страшно в старинных музеях,

Где царствуют тени былой красоты…

Мрачное стихотворение, родившееся стремительно, вполне отражало настроение Саши. Он уже жалел, что приехал в этот город. Лучше было бы снова оказаться в Риме. Или уехать дальше, на север, в Венецию… Не думать ни о прошлом, ни о будущем… В этот момент зазвонил мобильник, на экране высветилось имя Эма. – Ты где? – послышался в трубке взволнованный голос. – Я уже здесь, во Флоренции! Я на вокзале, только что приехал. Сразу сорвался и примчался! Где ты? Я на вокзале, здесь… Я сейчас буду, ты скажи где! Темпераментный Эм еще раз пять сообщил Саше, что он находится на вокзале и сейчас будет и чтобы Саша сообщил, где он находится. При этом Саше не давали возможности даже ответить, обрушивая на него ураган эмоций. Саша не ожидал, что Эм примчится так быстро. И Саша слегка растерялся. Эм появился на набережной минут через двадцать и бросился на шею Саше с радостным криком, как будто не видел его много лет. Прохожие с любопытством поглядывали на них. Охрана напряглась. – Ал, Ал, Ал, – повторял Эм. Они как-то быстро стали называть друг друга Ал и Эм. – Снова вижу, обнимаю, целую, – бормотал Эм. Его появление было подобно мощной волне, разом смывшей дурные мысли Саши. И всё вокруг как будто изменилось, Флоренция заиграла новыми красками, город как будто заново открывался Саше, точнее его Саше открывал Эм, который тут же поволок его по узеньким улочкам. Больше всего Саше хотелось увидеть дом Данте. Саша в свое время одолел «Божественную комедию», чем очень гордился. И нисколько не обижался на поэта, поместившего таких как он – мужеложцев – в один из кругов ада. Домик Данте, зажатый в узком проулке, ему понравился, и он был очень разочарован, узнав от Эма, что это всего лишь поздняя реконструкция. Как и статуи на площади Сеньории – всего лишь копии. Впрочем, Эм не дал Саше грустить, он радостно таскал его по городу, они перекусили в какой-то забегаловке, а потом снова гуляли. Все это время охрана неотступно следовала за ними, хотя и держалась на расстоянии. Эм и Саша ловили на себе любопытные взгляды прохожих. На самом деле смотрелись они довольно красиво: один темно-русый с серыми глазами и пухлыми губами, другой черноволосый с голубыми глазами. Оба были одеты стильно и даже броско, но без пошлой карнавальности, к которой склонны некоторые геи. Это просто была красивая пара, на которую засматривались и женщины, и мужчины. Саше теперь было легко с Эмом. И когда вечером они оказались в шикарной квартире близ дворца Медичи и, наконец, уединились, то Саша снова не чувствовал неловкости, которую ощущал при их встречах в Казиньяно и Риме. Да, он видел, что Эм влюблен в него. И Саше это нравилось. Сам он был слегка сдержан, даже чуть холоден. Но эта холодность, казалось, только заводила Эма. Однако в какой-то момент Эм сник. – Тебе все-таки не нравится, – проговорил он, опустив длинные, пушистые ресницы. – Что не нравится? – не понял Саша. – Сам знаешь что, – теперь и голова Эма опустилась, и сам он сжался. Саша недоуменно на него посмотрел, а потом понял, что Эм имел в виду. Свою задницу, разумеется. И тут Саша заржал. До него дошло: хитрый Эм принялся бить на жалость. Давно Саша так искренне не смеялся, откинувшись в кресле и дрыгая ногами. Эм непонимающе смотрел на него, голубые глаза широко распахнулись, в них были недоумение, надежда и… любовь. А Саша перестал смеяться, пристально глядя на Эма. В серых глазах загорелся огонек, который с каждой минутой становился все ярче и ярче. Но его свет был холодным, похожим на свет далеких звезд. Эму на миг стало не по себе, словно на него смотрел пришелец из другого мира. Пришелец – таинственный, пугающий, недоступный. Но удивительно властный, притягивающий к себе. Этого пришельца хотелось любить до самозабвения. И ему хотелось… повиноваться. По телу Эма пробежала сладкая дрожь. Он никогда не испытывал ничего подобного. На самом деле Саша сейчас сам не понимал, что с ним происходит. Он и раньше чувствовал в себе изменения, но сейчас они как будто пробились сквозь старое и забили мощным фонтаном… *** Москва, апрель 2008 года Бронированный «мерседес» Мурзина в сопровождении джипа охраны летел по шоссе в направлении «Внуково». Зазвонил мобильный. – Да. Что? Я в курсе. Что? И там тоже? Обыск? Да. Понимаю. Круто взялись ребята. Очень круто. Но ты знаешь, что делать. И не волнуйся. Ко мне им не подобраться. И к тебе тоже. Они не посмеют. Всё, извини. Не могу сейчас говорить. Мурзин отключил звонок и выругался. Трудно было оставаться спокойным, когда земля горит под ногами. Его обложили. Обложили плотно, и был большой вопрос, сможет ли он вырваться из западни. В Москве шли обыски сразу по нескольким адресам. Его MG банк пока не трогали. Формально прицепиться было не к чему. Все следы были давно подчищены. А если где-то что-то и оставалось, то было слишком много влиятельных людей, крайне не заинтересованных в том, чтобы эти следы привели к его банку. Мурзину хорошо была известна судьба многих российских бизнесменов, уверенных в своей неуязвимости и либо оказавшихся за решеткой, либо прозябавших в эмиграции. Все эти бизнесмены совершали оду и ту же ошибку: они пытались воевать с государством. А Мурзин никогда с государством не воевал. На самом деле он всегда защищал государство. И когда служил в армии. И даже сейчас, когда стал крупным бизнесменом. Он никогда не шел на конфликт с властью. Не демонстрировал политических амбиций. Да, он занимался выводом на Запад капитала коррумпированных российских чиновников. Понятно, что интересам государства это не соответствовало. Но если бы этим не занимался он, то занимался бы кто-то другой. Коррупцию Мурзин рассматривал как необходимость и неизбежность. Как вечную мерзлоту за Полярным кругом, где никогда не вырастишь ананас, сколько ни пытайся. Но и в вечной мерзлоте можно жить. А если вечная мерзлота растает, то океан затопит целые страны и даже континенты. Осушите болота с их ядовитыми испарениями, зловонием комарами, и получите экологичекую катастрофу. Искорените коррупцию, и общество погибнет. Как погибнет человек без иммунитета. Так рассуждал Мурзин.

Он использовал то, что оседало в его карманах, на проекты, которые, по его мнению, были в интересах государства. Тот же «Сокоде» в Чамбе. Мурзин был убежден, что контроль над этим месторождением титана отвечал не только его личным интересам, но и интересам его страны. И свою войну с Хейденом рассматривал не только как личную войну, но и как войну за интересы своей страны.

Мурзин не собирался донкихотствовать и не питал иллюзий по поводу того, что кто-то оценит его позицию. Нет, конечно. На него сейчас шла сильнейшая атака. В России она была инспирирована Силецким, на Западе за этой атакой стоял Хейден. Приходилось воевать сразу на два фронта. Но Мурзин был уверен, что справится. У него были для этого все возможности. Силецкий могущественен, но не всесилен. Он из старого поколения олигархов, которые выросли из советского чиновничества благодаря своим связям. Теперь такие не в чести. Да, Силецкий может дергать за ниточки, может строить козни, может натравливать на врага следственные органы. Но он – не государство. В войне Силецкого и Мурзина государство однозначно встанет на сторону Мурзина, потому что он куда лучше старого жулика Силецкого знает, что нужно государству. И потому Силецкий может выиграть все сражения у Мурзина, но войну он проиграет. Обязательно проиграет. Мурзин уже расправился бы с Силецким, если бы не «второй фронт», который открыл против него Хейден в Европе. Вот это было куда опаснее. Да, у Хейдена немало врагов в Европе, те же французы его ненавидят за то, что тот увел у них из-под носа целую страну, богатую природными ресурсами. Но следственные структуры на Западе куда более независимы, чем в России. И с ними нельзя полюбовно «решить вопрос». Хейден дал им опасный компромат на Мурзина. Компромат, касающийся перекачки денег российской элиты на Запад. Это означает, что в Европе Мурзину угрожает арест. Но Мурзин не колебался. Он решил лететь, как только ему показали видеозаписи, сделанные его людьми в Казиньяно. Там Хейден был вместе с его мальчиком.

====== 32. ДОМИНАНТ И ЕГО САБ ======

ГЛАВА 32. ДОМИНАНТ И ЕГО САБ Аэропорт Палермо, апрель 2008 года Йен прошел паспортный контроль в ВИП-зоне аэропорта Палермо и в сопровождении телохранителей направлялся к своему бизнес-джету. Мысли его были о Саше. Тот уехал, даже не попрощавшись. Куда? Гор наотрез отказался сообщить это. Но Йен не был бы Йеном Хейденом, если бы не нашел выход. У него были возможности проследить за Сашей, и он ими воспользовался. Но информации пока не было. Йену было тревожно. Он чувствовал, что над мальчиком нависла угроза. Черт, ну зачем он уехал? Лучше бы сидел в Казиньяно. Конечно, смешно было думать о надежной защите средневековых стен… Но Йену так было бы спокойнее. Двигатели самолета уже работали, Йен поднялся в салон, и самолет сразу пошел на рулежку, готовясь к взлету. Предстоял долгий трансатлантический перелет в Сан-Франциско. Йен достал мобильник, чтобы отключить его перед взлетом: он свято следовал этому правилу авиационной безопасности. Но тут взгляд упал на экран: там было три непрочитанных сообщения.

«А. во Флоренции»

«М. летит во Флоренцию»

«Н. обсуждал с другом из Парижа тему А.»

Йен изменился в лице. Первые два донесения гласили, что Саша находится во Флоренции и что туда же направляется Мурзин. Значит, Мурзин узнал об их встрече в Казиньяно. Йену стало страшно – за Сашу. А еще тревогу вызывала последняя записка. Нбека говорил о Саше с человеком из французской контрразведки? Что это значит? Что вообще происходит?? Самолет уже начал разбег, когда Йен вскочил и ринулся в кабину пилотов, цепляясь за спинки кресел. – Изменить курс! – не своим голосом заорал он. – Летим во Флоренцию! – Сэр, вернитесь в салон, – не оглядываясь, бросил командир. – Планы изменились! Мне срочно нужно во Флоренцию! – Сэр, а план полета не изменился. Мы не можем так просто изменить курс. – Тогда возвращайтесь в Палермо! – в бешенстве крикнул Йен. – Согласовывайте ваш чертов план и летим во Флоренцию! Пилоты промолчали, мысленно проклиная психопата последними словами. *** Флоренция, апрель 2008 года Саша смотрел на Эма холодно и властно, а тот не спускал с него завороженного взгляда. Оба они молчали. Саша знал, что делать. Делать то, что еще не делал ни с кем. Он открыл дорожную сумку. На дне лежала сбруя. Саша взял тематический наряд в дорогу машинально, это была уже многолетняя привычка. Не спеша, он стал снимать с себя одежду, позволяя Эму любоваться крепким, загорелым телом, затем стал неторопливо уверенными, точными движениями начал надевать сбрую. Нижнее кольцо сбруи Саша надел на свой член. И снова застыл с уверенной улыбкой. Эм смотрел на него горящими глазами. Саша медленно достал из сумки ошейник с металлическими заклепками и выжидающе посмотрел на Эма. Тот задрожал и принялся скидывать с себя одежду: торопливо, но при этом удивительно грациозно, медленно опустился на колени, в его голубых глазах читалась мольба, пушистые ресницы трепетали, губы чуть приоткрылись. Саша смотрел на него с холодной отстраненностью. Он по-прежнему не понимал, что происходит. Прежде он всегда был нижним, сабом, рабом, и у него не возникало и мысли, что он может кем-то еще. Он получал истинное наслаждение от подчинения, от присутствия сильного и жестокого человека, которому можно было доверить себя, в чьей силе и мощи можно было раствориться без остатка, с кем можно было чувствовать себя защищенным и от реальных бед, и от потаенных страхов. Но теперь другой парень смотрел на Сашу и изъявлял желание подчиняться ему. И не просто изъявлял желание, но умолял, просил: сверканием голубых глаз, трепетом ресниц, покорной позой… Саша залюбовался Эмом: его грациозным телом, плечами как у античной статуи, стройной шеей, на которую красиво падали вьющиеся черные волосы. А Эм любовался сильным, крепким, ладным северянином с серыми глазами, которые могли быть удивительно нежными, но сейчас были полны холода и власти, его прямой осанкой, всем обликом, полным силы и уверенности. Сбруя на Саше вообще сводила Эма с ума. Ему доводилось встречать мужчин в сбруях. Чаще они выглядели красиво только на фотографиях, снятых профессионалами. В реальности же сбруя на многих смотреласьнелепо. Даже на мускулистых, крепких мужчинах. А на Саше сбруя выглядела совершенно органично. Она подчеркивала красоту его выпуклой груди и широких плеч, стройность талии, крепость пресса. Сбруя делала его грозным. Так, во всяком случае, казалось Эму. Сейчас он был готов на все, чтобы угодить сероглазому повелителю. Чтобы повелитель сделал его своим. Сероглазый парень шагнул к Эму, и ловко застегнул ошейник на красивой, стройной шее. Эм почувствовал радость, как будто теперь и впрямь стал принадлежать тому, в кого влюбился безоглядно. С кем хотел быть всегда. Но на пухлых губах появилась надменная улыбка, как будто говорившая, что Эм еще не заслужил желаемого. Что сероглазый доминант пока только дозволил приблизиться к себе, но не более. Доминант взял стек, отступил на шаг, надменно выпрямился и стеком заставил саба приподнять подбородок, устремив на него холодный взгляд. Голубоглазый саб смотрел на доминанта, дрожа и взволнованно дыша. А тот провел стеком по красивому, точеному лицу Эма от подбородка до вершины лба, затем вниз – медленно-медленно, словно изучая его лицо. Кончик стека проник в рот Эма, а затем медленно стал двигаться по верхней кромке ошейника. Лицо доминанта было бесстрастным, серые глаза смотрели холодно и пристально, как будто он решал: а стоит ли брать этого саба? Саб затрепетал, словно решался вопрос его жизни и смерти. И это не было игрой. Эм оказался в мире, где единственным смыслом существования была принадлежность доминанту. Альтернативой было небытие, распад на атомы… Энтропия, смерть. Но доминант отступил на шаг и уселся в кресло, глядя на саба равнодушно и отстраненно, как будто не видя его. И сабу показалось, что для него все кончено. Он предпочел бы, чтобы эти серые глаза пылали гневом, ненавистью, потому что их равнодушный, невидящий взгляд был поистине убийственным. Но тут доминант снова провел стеком по лицу саба и молча указал ему место рядом с собой. Саб осторожно уселся на пол, но стек больно кольнул его в грудь. Доминант хотел, чтобы он лежал на ковре, устилавшем спальню. Саб покорно улегся на спину. Он уже не видел лица доминанта, сидевшего в кресле, словно тот пребывал в заоблачных высотах, недоступных смертным. Тяжелая ступня опустилась ему на грудь и придавила к полу. Саб, затаив дыхание, изучал эту ступню. Кожа была нежной, ухоженной, ровные пальцы явно знали, что такое педикюр. Саб невольно залюбовался ими. Прежде он был равнодушен к подобным вещам. Более того, они даже вызывали у него отторжение. Но теперь ему хотелось нежно пососать эти пальцы, словно это было самой большой наградой, на которую он мог рассчитывать. Саб был бы счастлив если бы ему это позволили, он даже не стал бы желать ничего большего. Доминант поставил вторую ногу на грудь саба. Тот блаженно застонал, но тут же получил легкий удар стеком. – Молчать! – тихо донеслось сверху. Саб замер. Он боялся пошевелиться. Это был не страх перед наказанием, а страх не угодить господину. Которому так хотелось угодить, поймать взгляд серых глаз. На мгновение Эм как будто увидел себя со стороны и изумился. Происшедшая с ним метаморфоза была непостижимой. Жесткий секс, фистинг – все это было, но никогда, никогда не было у него такого опьяняющего желания выполнить любую волю партнера. Нет, Ал был для него не просто партнером. Ал был повелителем. Властелином. Левая ступня опустилась на упругий живот Эма, чуть надавив на него. Эм застонал, ему хотелось, чтобы нога его господина раздавила бы его, он хотел этой боли, страстно хотел… Но получил лишь легкий удар стеком по щеке и короткий приказ: – Молчать! Снова воцарилось безмолвие. Время как будто текло кругами, возвращаясь к тому, что уже было… Мир становился другим, законы физики изменялись до неузнаваемости. Саша молчал. Лицо его было бесстрастным, серые глаза смотрели на картину, где пировали античные мудрецы. И Саше показалось, что опьянение властью – сродни опьянению вином. Хмельным вином, имя которому пустота. Нет, он не имел права опьяняться властью. Не мог становиться служителем пустоты. – Встань, – коротко приказал Саша, убирая ноги с Эма. Тот поспешно поднялся – красивый, грациозный. Покорный. Саша, сидевший в кресле, смотрел на Эма снизу вверх, и это был взгляд господина, готовящегося вынести приговор трепещущему рабу. Он провел стеком по телу Эма от члена до подбородка, чуть задержавшись на пупке, а затем заставив Эма приподнять голову и оглядывая его со странной задумчивостью. Член Саши уже вовсю стоял. Эм вытянулся по стойке смирно, только грудь его вздымалась, и Саша видел эрекцию парня. Пугающая новизна, в которую предстояло окунуться Саше, была похожа на знакомый ему туман. Но в этом тумане не было призраков. Был только прекрасный юноша, который хотел ему принадлежать. Юноша, который нравился Саше, но не более того. Саша знал, что стоит перед невидимым рубежом. Новым рубежом. Один рубеж он перешагнул, когда встретился с Йеном на Сицилии. У второго рубежа он стоял сейчас. И что-то подсказывало Саше, что третьего рубежа не будет. Что вот этот, второй рубеж, будет для него Рубиконом, точкой невозврата. – На кровать, – негромко скомандовал он. – Лечь на спину! Руки вытянуть. В голубых глазах саба блеснула радость. Его не отвергли. Его принимают! А доминант медленно поднялся, мягкой, пружинистой походкой подошел к сумке, вынул из нее две пары наручников, смазку, а затем с холодной, жестокой улыбкой подошел к трепещущему сабу и ловко приковал его руки к спинке кровати, как будто делал это сотни раз. Хотя на самом деле сотни раз это проделывали с ним. Эм лежал, со страхом и восхищением глядя на парня, в глазах которого читалась неумолимость. Он чувствовал себя человеком, впервые прыгнувшим с парашютом. Саша медленно раскатывал по члену презерватив, явно рисуясь, снисходительно позволяя прикованному парню лицезреть свое мускулистое тело. Но и ему самому было жутко. Жутко от самого себя – нового. Незнакомого. Опасного. У него мелькнула мысль, что, может быть, вот так тихие и спокойные люди и превращаются в опасных маньяков. Но нет. Он себя контролировал. Ему просто неожиданно понравилось чувствовать себя сильным, уверенным в себе мужчиной. Словно в нем проснулось нечто потаенное и теперь рвалось наружу, разрывая в клочья все, что казалось прежде незыблемым. Саша зарычал, схватил Эма за щиколотки и резко поднял, заставляя развести ноги. Эм вскрикнул, когда Саша вошел в него резко, одним рывком. Если бы отверстие Эма не знало фистинга, ему пришлось очень больно. Но все равно Эм был сейчас довольно узок. Саша не проваливался в него, хотя чувствовал, что по мере того, как мышцы Эма расслабляются, начинает возникать этот самый провал… Из груди Саши вновь вырвалось рычание, на сей раз недовольное. Он шлепнул Эма по упругой заднице, потом еще и еще, а затем начал мять его ягодицы – сильно, жестко. Эм, прикованный наручниками, извивался, вскрикивал, а Саша смотрел в его глаза – надменно и даже с презрением, и видел, что в глазах Эма снова начинает появляться страх. Саша отстранился и повернулся спиной, словно потеряв к парню всякий интерес. Эм смотрел на крепкую, загорелую спину с хорошо прорисованными мышцами, и его охватил ужас. Нет, не из-за того, что ему, беззащитному, прикованному наручниками к кровати, сделают что-то ужасное, а то, что в нем все-таки разочаровались. Саб жалобно всхлипнул. Но доминант даже не обернулся. А ведь саб сейчас все отдал бы только за то, чтобы вновь увидеть серые глаза, пусть даже полные ледяного презрения. Но тот взял сигарету, закурил и подошел к окну. Повернув голову, Эм видел профиль Ала: чуть коротковатый нос, пухлые губы и взгляд, устремленный вдаль. Ала, казалось, совершенно не смущало, что его могут увидеть с улицы вот такого: в сбруе и фуражке. Эма вдруг охватила ревность: а если Ал сейчас увидит кого-то и окончательно бросит его? Да, это были нелепые страхи, но Эм не мог с ними справиться. Он задергался, жалобно заскулил. Ал посмотрел на него недоуменно, словно видел впервые, а затем снова отвернулся. – Не уходи! – всхлипнул Эм. Снова взгляд на Эма. Глаза-озера были покрыты льдом, бровь вопросительно изогнута, на пухлых губах – странная усмешка: не то презрительная, не то сочувственная. Сочувственная… нет, этот обладатель заледеневших глаз не мог сочувствовать. Он мог только презирать. Эм это осознал, и в его груди вновь заклокотало отчаяние. Он открыл рот, но ему стало страшно произнести хоть слово, даже вздохнуть… Эм боялся что-то сделать не так. Он понимал, что может сделать что-то только по приказу Ала. И он хотел, чтобы Ал отдал этот приказ… Между тем Ал неспешно что-то искал в сумке. А затем так же, не спеша, повернулся к Эму, но даже не взглянул на него. И принялся натягивать на руки латексные перчатки – черные, блестящие, до локтей. Эм затрепетал. Ал медленно приближался к нему. Он выглядел эффектно: в сбруе и длинных латексных перчатках. Эм тихо ахнул и раздвинул ноги, но Ал нахмурился, и парень, нервно дернувшись, снова сдвинул ноги, вытянувшись солдатиком. Ал подошел, рука, затянутая в латексную перчатку, влезла в рот Эма, принеся привкус резины. У Эма заныло в паху, он застонал, глядя в серые глаза, и в них как будто стало меньше холода, но больше желания. Ал открыл банку с лубрикантом и жестом приказал сабу раздвинуть ноги. Тот повиновался, по его телу пробежала дрожь предвкушения… Саша замер. Снова заныла занозой мысль о том, что он не испытывает к Эму любви. К Эму, который его любит. Смысл происходящего был не в любви, но и не в похоти. В чем-то другом. Саша как будто исполнял свой долг. Долг господина, обязанного заботиться о слуге. Снова это странное чувство! Снова! Что это, откуда? В чем смысл этого наваждения, и есть ли он вообще? Может быть, он действительно сходит с ума? Все эти видения… Белый лев, таинственный незнакомец, внезапное преображение в доминанта… Что это? Что? Саша закрыл глаза. А когда открыл, то снова увидел взгляд Эма, устремленный на него. Этот взгляд говорил яснее ясного. Он не имеет права отказаться от Эма. Без него Эм засохнет как цветок в пустыне. Голубые глаза потускнеют, в них воцарится пустота. Саша понимал, что только он может сохранить душу этого парня. Пусть оба они и были полны темной похоти, но ведь звезды сверкают именно во тьме… Саша тряхнул головой, отгоняя странные мысли, казавшиеся особенно нелепыми в эту минуту, когда он в кожаной сбруе стоял над Эмом, а тот смотрел на него с нескрываемым восхищением. Саша улыбнулся, и вновь улыбка его получилась жестокой, но он не хотел причинять Эму никакого зла. Ему казалось, что овладев этим парнем, он его спасет. От пустоты, от меркнущего света…

…От пустоты, от меркнущего света,

Нельзя уйти, и с ними надо жить,

Когда сквозь вечный мрак летит планета,

И рвется жизни тоненькая нить,

То будь с другим. С любимым или с братом,

Будь с тем, кого ты можешь обогреть,

С кем ты пройдешь круги земного ада,

И через жизнь, и даже через смерть.

Из пепла грез любовь твоя восстанет,

Растопит солнце вековые льды,

И засверкают новой жизни грани,

В ней будет он,

А рядом с ним и ты.

Странно, но эти строки рождались в сознании Саши, как будто прилетая извне, в тот самый момент, когда его затянутая в латексную перчатку рука проникала в Эма. Тот закусил губу, приподнял голову и напряженно посмотрел на Сашу. В глазах были и боль и желание. Живот пульсировал, стройное тело содрогалось. – Да, да, да, – лепетал, Эм. – Да, да, пожалуйста, да… Аааа! Саша сжимал руку в перчатке в кулак, раздвигая внутренние стенки, тело Эма содрогалось, он стонал, рот приоткрылся, обнажая жемчуг зубов, глаза закатились, длинные, изящные пальцы конвульсивно вздрагивали. Все глубже и глубже рука проникала в горячее, содрогающееся тело. На самом деле прошло очень много времени, но казалось, что прошла всего минута. Это был мир, в котором Саша ощущал себя совершенно другим – сильным, крепким, красивым… Но свободным себя не ощущал. Наоборот, в этом мире были власть и наслаждение, но не было безмолвной свободы, которой он привык наслаждаться в своем озерном краю. Но Саше не хотелось ускользать в свой тайный мир, наоборот, ему хотелось сражаться в этом физическом мире за свою свободу. Где-то на краю сознания возникла мысль, что Йену это очень понравилось бы, и Саша невольно хмыкнул. Эм истолковал это по-своему, он снова решил, что не понравился Саше. – Не уходи, – пролепетал он, задирая еще выше кругленькую попку, – не уходи! Тут Саша заржал, настолько всё показалось ему комичным. Но он не слышал свой смех со стороны: этот смех казался Эму жестоким, холодным, полным презрения. Эм подался вперед, насколько позволяли прикованные к кровати руки, он вытянул шею, затянутую в ошейник и умоляюще смотрел на доминанта, но в ответ получил только шлепки по ягодицам. Теперь в него входили уже две кисти. Саб замер, затем дернулся, застонал, закатил глаза. В него снова погрузилась одна рука, глубоко-глубоко, по самый локоть, доставая до самого живота. Саша ощутил как трепещет насаженное на его руку горячее тело, а из груди Эма слышались сдавленные рыдания, голубые глаза были полны слез и радости. – Я твой! – выкрикнул Эм по-итальянски, а затем, словно опомнившись, по-русски. – Мой, мой, – тихо прорычал Саша и впился зубами в упругий живот Эма, оставляя метку. Эм взвизгнул, дернулся и замер, повторяя: – Я твой, твой… Саша надменно выпрямился и тут… что-то заставило его обернуться. В дверях спальни стоял Старший, его глаза полыхали черным огнем. *** Москва, апрель 2008 года Лицо человека было абсолютно спокойным, но пальцы правой руки нервно постукивали по экрану смартфона. Человек несколько раз порывался набрать номер абонента «Саша», но так и не решился. Нет. Нет. Незачем. Его звонок только все усложнит. Но пальцы все равно тянулись к этому номеру. Снова и снова. Губы человека плотно сжались, словно он боролся с болью, мускулистая рука стиснула телефон, как будто пыталась его раздавить. Он выбрал другого абонента, отправил сообщение:

«Он должен жить»

Отложил телефон, но тут же схватил его, боясь пропустить ответ. Через минуту телефон звякнул. Человек торопливо открыл пришедшее сообщение:

«Знаю»

Человек на мгновение нахмурился, но тут же его лицо снова стало бесстрастным. Он снова застыл, глядя в пустоту. Затем набрал сообщение другому абоненту:

«Есть опасность?»

Через несколько минут пришел ответ: «Африка» На лице человека появилась тревога. Он быстро набрал:

«Детали?»

Тут же пришел короткий ответ: «Выясняю» Человек отшвырнул телефон, грохнул кулаком по столу и глухо выругался. *** Флоренция, апрель 2008 года Казалось, темный огонь прожжет Младшего насквозь. Но в серых глазах был лёд, словно появление Старшего ничего не значило. Парень, прикованный к кровати, повернул голову, на его лице появились удивление и испуг. Но тут же получил легкий удар по щеке, его заставили смотреть в серые глаза. Старшего игнорировали. Но он не возмутился. Просто привалился к дверному косяку и, скрестив руки, наблюдал за происходящим. Лицо его было мрачным, но в глазах вместе с яростью полыхало и странное восхищение. Как будто ему нравился Младший таким, каким он никогда его не видел. А Младший медленно ввел руку в голубоглазого парня, и Старший видел, как надменно выпятился подбородок Младшего, как затрепетал прикованный к кровати парень, он слышал глухое рычание в груди Младшего. Парень на кровати изгибался, его член стоял колом. И хотя фистер даже не прикоснулся к этому члену, из него выстрелила белесая струя, а парень громко застонал, голова откинулась на подушку, он забился в оргазме. Младший стянул латексные перчатки, отбросил их и, обхватив руками свой напряженный член несколькими движениями довел себя до оргазма. Его торс подался вперед, он снова зарычал, загорелое, крепкое тело стало содрогаться, а сперма начала тяжело падать на грудь и лицо прикованного к кровати парня. Тот открыл рот, слизывая с губ упавшие на них тяжелые белые капли. Старший дернулся, как будто не хотел, чтобы семя его Младшего попадало в чужой, алчный рот. Но сдержался. Младший положил руку ему на лоб парня, как будто ставя невидимую печать. А затем отстегнул наручники. – Оставайся здесь, – голос Младшего звучал непривычно холодно и властно. Парень послушно остался лежать и напряженным взглядом провожал Младшего, который медленно приближался к человеку, стоявшему в дверном проеме. Тот, скрестив руки, смотрел в глаза Младшему, в которых не было ни страха, ни вызова, только спокойная уверенность. Не было знакомой отстраненности, не было отсутствующего взгляда. Младший присутствовал здесь. И телом, и душой. И это поразило Старшего. Обрадовало. Но вновь пробудило бешенство, как будто он терял что-то очень важное, нечто, чем очень хотел, но так и не успел насладиться. Терял навсегда. Он любовался Младшим. Его мускулистой, крепкой фигурой, а главное, этой внезапной уверенностью в себе. Той самой уверенностью, которую он так долго пытался пробудить в Младшем. И вот он теперь видел эту уверенность и… жалел об этом. – Я виноват, – произнес Младший ровным, спокойным голосом, не опуская серых глаз. – Я виноват. Ты вправе поступить со мной как знаешь. Старший ничего не отвечал, в его глазах все сильнее разгорался темный огонь. – Пойдем, – хрипло произнес он. И, схватив Младшего за руку, поволок за собой. Эм проводил их растерянным, испуганным взглядом. Они оказались в небольшой комнате, увешанной великолепными гобеленами. Старший грубо схватил Сашу за сбрую и притянул к себе. Несколько мгновений он молчал, с яростью глядя в серые глаза, а затем глухо проговорил: – Я летел сюда, чтобы разбить тебе морду и выкинуть на улицу. Мне хотелось тебя убить, но я дал кое-кому обещание этого не делать. А я держу обещания. – Ты мог приказать это охране, – голос Саши звучал ровно, лицо было бесстрастным. – Мог, – мрачно подтвердил Старший. – Но я хотел посмотреть тебе в глаза. – Я нарушил твой приказ. Я виноват. Мне нечего сказать, – Саша говорил медленно, монотонно, с трудом. Он вздохнул, опустил голову и тихо добавил: – Я люблю Йена. Сильные пальцы впились ему в горло, раздался звонкий удар пощечины. Затем еще. Саша захрипел, вцепившись в сильную руку, но железную хватку разжать не мог. Старший повалил его на пол и принялся в ярости пинать ногами в живот, пах, грудь, шею… Саша не пытался сопротивляться, лишь стиснул зубы и корчился от боли. А безумие в темных глазах разгоралось все сильнее. Остатки разума кричали Мурзину, что он нарушает обещание, проявляет непростительную слабость, поддаваясь эмоциям, но его нервы, всегда бывшие стальными, вдруг сдали, уже не он управлял собой, а ярость, чувство обмана и унижения. Да, он нарушил обещание, но ведь и Саша нарушил. Нарушил единственное обещание, которое с него взяли! Но дело было даже не в этом. Слова «Я люблю Йена» резанули по сердцу, стали искрой, от которой вспыхнуло то, что давно копилось внутри – мучительное, больное, отчаянно подавляемое. Он любит Хейдена! Любит врага! Ненавистного. Самовлюбленного. Идиота. Мерзавца. Сопляка. Белоручку. Кретина. Болвана. Старший сходил с ума от бешенства, он наносил удары по скорчившемуся телу. Младший уже не сдерживал стонов. Он не сопротивлялся, в серых глазах была мука. Но он не просил пощады. И тут внезапный удар едва не сбил Старшего с ног, он обернулся и увидел того самого парня, которого трахал его Младший. Голубые глаза сверкали гневом, парень что-то заорал по-итальянски и снова ринулся на Мурзина. Но тренированный бывший спецназовец одним ударом отшвырнул изнеженного хлюпика, тот взвизгнул и упал, дрыгая ногами. Но в этот момент Саша стремительно поднялся и заслонил собой парня. – Не тронь! – зарычал он, надвигаясь на Старшего. Конечно, Мурзин и Сашу мог положить одним ударом. Но он впервые видел Младшего разъяренным. Он даже не мог представить себе, что эти серые глаза могут полыхать такой яростью, а лицо – ощериться как у зверя. Да, на Мурзина наступал молодой хищник – разъяренный, готовый идти до конца, готовый защищать… В этом хищние было что-то царственное, львиное, грозное, неумолимое… И это отрезвило Мурзиина. Ярость не утихла, она и не могла утихнуть, слишком сильна была нанесенная рана. Но сознание как будто прояснилось. – Охрана! – гаркнул он. Дверь отворилась, на пороге появились фигуры мрачных телохранителей. – Вышвырнуть! – приказал Мурзина, указывая на Эма. – Эм, уходи! – выкрикнул Саша. – Уходи! – Нет! – воскликнул тот, поднимаясь и пытаясь вновь броситься на Мурзина. Но охранники в один момент скрутили его и поволокли к выходу. – Ал! Ал! Ал! Я люблю тебя! – кричал Эм. Но его крики заглохли в коридоре. Хлопнула дверь. – И этот тоже! – с непередаваемым отвращением бросил Мурзин. – Ты всех цепляешь, как блядь сифак! Я думал, ты станешь другим. Но ты остался блядью. Конченой блядью. Блядью был, блядью и сдохнешь. Он произнес эту тираду, скрежеща зубами. В устремленных на него серых глазах все еще полыхала ярость, но теперь ее заволакивал хорошо знакомый серый туман. Но этот туман не успокаивал Мурзина. Тот мальчик, которого он любил, уходил все дальше в туман, а здесь, перед ним стоял некто новый, незнакомый, опасный, враждебный. Двойник. Который заслуживал наказания. – Раком! – приказал Мурзин. Парень спокойно опустился и принял позу, которую ему было приказано принять. Даже сейчас, избитый, он это делал с едва уловимой грацией. Грацией, которая завораживала. Притягивала. Сводила с ума. Мурзин застонал, стиснув зубы. – Шлюха, – произнес он. – Грязная шлюха. Давалка! Ты никто. Никто. Кусок говна. Тебя нет. Нет. Нет! Повторяя «нет!», он сорвал с пояса ремень, схватил Сашу за сбрую им и принялся со всей силы хлестать по ягодицам тяжелой бляхой. Парень вздрагивал, стискивал зубы, но молчал. Он знал, что Старший наказывает его справедливо. Теперь, когда Эм ушел, а значит, был в безопасности, Саша успокоился. Он погружался в боль от ударов как в забвение. Мучительное, страшное забвение. А Мурзин исступленно продолжал хлестать его, твердя «нет», словно отрицая происходящее, словно страшась того, что делал сейчас, словно пытаясь избавиться от наваждения, так давно и безнадежно утянувшего его в серый туман, из которого вырваться было невозможно. Сейчас он отдал бы все на свете, чтобы утонуть в бездонных серых озерах, но это было невозможно. Он заблудился в тумане, заблудился навсегда и обречен был блуждать в нем до самой смерти, а может быть, и после нее, и этот туман – стал его адом, вековечным адом… Он отбросил ремень и, схватив Сашу за сбрую на спине, стал резко в него вбиваться, посуху, безо всякой смазки. Саша только скрежетал зубами, и это бесило Старшего. Ему хотелось разорвать в клочья это тело – такое притягательное, такое невероятное, и в то же время принадлежащее шлюхе. Шлюхе. Нет, даже сейчас Мурзин понимал, что не это его бесит. Он простил бы Младшему, если бы тот трахал кого угодно хоть каждый день. Даже сейчас, увидев, как Младший фистует смазливого итальяшку, Мурзин при всей своей ярости испытал и восторг. Потому что это было красиво. Его Младший выглядел просто великолепно. В тот миг он был настоящим молодым доминантом, повелителем, хозяином, господином – сильным, крепким, мужественным, красивым. Молодой грациозный лев, подчиняющий себе других. Почувствовавший запах власти, как хищник чувствует запах крови. Этим львом хотелось овладеть вдвойне. Нет, Мурзина бесило другое. То, что его Младший изменил ему с Хейденом. С Хейденом. Хейденом. Мурзин простил Младшему Париж. В конце концов, тогда было понятно: шок от покушения… Это было можно простить. Но сейчас, сейчас… Он не должен был позволять Хейдену прикасаться к себе. А тем более отдавать ему свое тело. Свое невероятное тело, которым чем больше обладаешь, тем больше хочется обладать. Только не Хейдену. Не ему! Не ему! Мурзин зарычал, сгреб в кулак темно-русые волосы, заставив Младшего запрокинуть голову. Тот опять не издал ни звука, хотя ему было больно, очень больно. Но ни единой мольбы о пощаде. И Мурзин чувствовал, что это была вовсе не покорность (ее на самом деле у Младшего никогда и не было) и не та отстраненность, которую многие ошибочно принимали за покорность. Это было принятие. Осознанное, спокойное, твердое. Мужество. И это восхищало Мурзина, но он испытывал непреодолимое желание сломить это мужество, сделать так, чтобы его Младший понял, в какую грязь опустился. Чтобы сам захотел вылезти из этой грязи… Но и тут Мурзин лгал себе. Его бесила не грязь. Нет. Его бесило только то, что Младший любит Хейдена, а не его. Вот это. Вот именно это. Это. И он яростно насиловал Младшего, именно насиловал – жестоко, больно, безжалостно. Потому что не знал, что еще делать. Не знал. Убить Хейдена? Нет. Мурзин с тоской понимал, что это ничего не решит. Наоборот, только безнадежно отдалит от него Младшего. Ситуация была безвыходной. Безвыходной. Безвыходной. Он мог подчинить себе это тело – горячее, сильное, опьяняющее, но душа ускользала от него. Он вовсе не хотел зла этой душе, он лишь хотел, чтобы его любили. Но именно это, самое главное, любовь – отдавали другому, а не ему. И ни сила, ни власть, ни могущество, ни страх ничего не могли с этим поделать. Мурзин это понимал отчетливо, ясно, как понимает неизлечимо больной человек, что скоро умрет. Всё в его груди выжгла эта любовь, вспыхнувшая так внезапно, так поздно и оставшаяся безответной, и он рычал, ревел как подросток, чувствующий себя одиноким, униженным, бессильным… Все сгорело в груди, оставалась только жажда мести. Мести. Мести. Был бы здесь Хейден, он убил бы его. Немедленно. Своими руками. Пусть это ничего и не решило бы. Но своего Младшего он не мог убить. Не столько потому что дал обещание. Но потому что не мог. Потому что любил. Он снова взревел – страшно, отчаянно, снова сгреб в кулак теплые волосы и резко развернул Младшего лицом к себе. Он увидел, что в серых глазах блестят слезы – слезы боли. Но страха по-прежнему не было. Младший смотрел в лицо неизбежности и был готов принять все, что ему уготовано. – Ты не понимаешь, – тяжело выдохнул Старший. – Ты даже не понимаешь, насколько ты грязен. Насколько мерзок. Ты не шлюха. Ты хуже чем шлюха. Безвольная, бесполезная тварь. Я хотел научить тебя… Но ты научился только красивым позам. А внутри ты остался все той же вонючей тряпкой. Грязной, ссаной тряпкой. Мурзин сам знал, что его слова совершенно несправедливы. Что он унижает сам себя. Но в нем все кипело, он просто не мог не выплеснуть свою боль и ярость. – Рот! – приказал он. – А ну бери в рот. Да, его. Только что из твоей жопы. Твоей грязной жопы. Соси. Соси, блядь. Ссасывай свое же говно. Но отвращения на лице Младшего не было. Пухлые губы разомкнулись и осторожно приняли стоявший член. Мурзин с яростью прижал русоволосую голову к паху. Но Младший даже не закашлялся. – Хуесоска! – проскрежетал Мурзин. – А ну давай! Быстрей, блядища! Он вбивался по самое горло. Но Младший даже не кашлял, только лицо покраснело. И эта бессловесная отстраненность уже не злила Мурзина, а скорее погружала его в вязкое отчаяние, из которого вырваться было невозможно. Никогда он не был так мерзок сам себе. Но остановиться не мог. Не мог. Он хотел этого. Хотел ощутить это со своим Младшим. Возможно, в последний раз. Он излился – долго, бурно, и этот сумасшедший оргазм был для него и раем, и адом. В нем были и наслаждение и боль, и радость и отчаяние, и любовь и ненависть. Саша по-прежнему стоял на коленях, перед ним. – Подними глаза, – тихо сказал Мурзин. – Я хочу посмотреть. Взор серых глаз устремился на Мурзина. – Я виноват, – тихо сказал Саша. – Виноват. Он развел руками, как будто больше сказать ему было нечего. – Знал бы ты! – выдохнул Мурзин. – Знал бы.. Он запнулся, зло покачал головой, торопливо застегивая брюки. Затем двинулся к двери, но остановился, и, не оборачиваясь, произнес: – Можешь убираться. Дверь хлопнула. Саша продолжал стоять на коленях, глядя в пустоту.

====== 33. ФЛОРЕНТИЙСКИЕ ПРИЗРАКИ ======

ГЛАВА 33. ФЛОРЕНТИЙСКИЕ ПРИЗРАКИ Аэропорт Перетола, Флоренция, апрель 2008 года Около полуночи Йен быстро шагал по вип-зоне флорентийского аэропорта. Он чувствовал себя таким уставшим, словно несколько часов таскал кирпичи, а не находился в комфортабельном личном самолете. После скандала с пилотами бизнес-джет два часа кружил над Сицилией, вырабатывая топливо. Его набрали с расчетом на трансатлантический перелет, и садиться с полными баками было опасно. Все это время пилоты по требованию Йена пытались получить разрешение на изменение полетного плана. Обычно это занимало считанные минуты. Но только не в Италии. Наземные службы то наотрез отказывались давать разрешение на изменение курса, то говорили, что разрешение согласовывается и вот-вот будет получено, и это «вот-вот» тянулось около часа. Наконец, заявили, что разрешение на полет во Флоренцию получено, но флорентийский аэропорт отказывается принимать самолет, потому что требуется разрешение «директора по полетам», а у директора сейчас встреча с представителями профсоюза авиадиспетчеров, угрожающими забастовкой, и оперативными вопросами занимается его заместитель, который ушел на обед… Йен мысленно пожелал «директору по полетам» и профсоюзным боссам поубивать друг друга на этой встрече, а заместителю директора – подавиться спагетти, пиццой или что там у него было на обед.

В итоге самолет снова сел в Палермо, и там Йен уже сам подключился к решению вопроса. Вопрос удалось решить по итальянским меркам быстро, всего за три с половиной часа требований, препирательств, угроз. После чего бизнес-джет снова пошел на рулёжку. В иллюминатор Йен видел, что взлетная полоса свободна, но диспетчер отказывался разрешать взлет «из-за плотного воздушного движения» над Сицилией.

- Какое к черту воздушное движение! – заорал Йен. – За двадцать минут сел один самолет и ни один не взлетел! Ебать, что здесь вообще творится??

- Здесь база НАТО, сэр, – невозмутимо заметил второй пилот. – Сигонелла. Поэтому небо время от времени закрывают для коммерческих рейсов.

– Какого хрена?? Здесь что, война идет??? – разъяренно вопросил Йен. – Вопрос не к нам, сэр, – пожал плечами пилот. Йену страшно захотелось, чтобы самолеты НАТО разнесли к чертям всю Италию с ее бардаком, и чтобы сразу после этого само НАТО тоже провалилось ко всем чертям. Самолет взлетел только через час. Излишне говорить, что и посадку во Флоренции дали не сразу. Уже на подлете диспетчеры сообщили, что полоса занята и необходимо как минимум двадцать минут кружить в воздухе. Эти двадцать минут превратились в 45. Когда Йен, наконец, выбрался из самолета, он был вымотан и разъярен. И еходил с ума от тревоги за Сашу. Он звонил Саше раз тридцать, но тот не брал трубку. Почему? Йен перед взлетом получил сообщение, что Мурзин уже приземлился во Флоренции. И если прежде Йен был уверен, что Мурзин не причинит вреда Саше, то теперь его уже не просто снедала тревога, но обуял страх. Йену были известны кое-какие подробности биографии Мурзина. И он знал, что этот человек обычно держит себя в руках, но в редкие моменты ярости способен на убийство. Йен боялся, что сейчас именно такой момент. И он почти бежал через аэропорт, чтобы быстрее сесть в ожидавшую его машину и мчаться во Флоренцию. Ему уже сообщили, что Саша находится в квартире, расположенной в центре города и фактически принадлежащей Мурзину. Нужно было как можно скорее туда добраться, чтобы… Чтобы… Йен и сам не знал, что именно предпримет. Он даже не понимал, как попасть в квартиру, которая наверняка охраняется людьми Мурзина. Но он был готов встретиться с Мурзиным лицом к лицу. И тут… Йен остановился как вкопанный. Навстречу ему по вип-залу аэропорта шел Мурзин. *** Флоренция, апрель 2008 года Прежде Саша воспринял бы случившееся как катастрофу. Но сейчас он не чувствовал ничего. Только холодное спокойствие. Мозг фиксировал происходящее, но внутри не было никаких чувств. И никаких мыслей. Он слышал звонок в дверь, мужские голоса, недовольный голос Джульетты. Что-то происходило. Но ему не было до этого дела. Старший от него отказался. Поэтому надо было уходить из этой квартиры. Уходить… Куда? Саша не знал. Во всем мире его теперь ждали только три человека: Йен, Гор, Эм… Трое. Но это же совсем немало. К Йену он не хотел обращаться. Не хотел приходить побитой шлюхой. Гор?.. Гор его, конечно, примет. Но он не может жить у Гора до бесконечности. Эм… Эм, наверное, теперь побоится даже близко подойти к нему. Что ж, если так, то его можно понять. Саша тяжело поднялся с колен, на которых он продолжал стоять с того момента, как за Старшим захлопнулась дверь. Тело болело. Скорее всего будут синяки. Ну и что? Ребра и кости вроде бы целы, это главное. Саша стянул с себя сбрую и долго стоял под душем, смывая липкий пот и сперму. Холодная вода была приятной. Но он знал, что время ограничено. Он вышел в коридор, из одежды на нем были лишь плавки. В коридоре стояли два охранника, которые уставились на него. Один из охранников был русским, другой – итальянцем. Но оба они – смуглые, черноволосые, мрачные, казались Саше близнецами. Он был морально готов, что его сейчас прямо в одних трусах вышвырнут на улицу. И ему не было страшно. Но итальянский охранник обратился к нему с неожиданно смущенным видом. – Сэр, приходила полиция, – сказал он на довольно сносном английском. – Ее вызвал… сеньор Нуцци. – Нуцци? – недоуменно переспросил Саша. – Эммануэле Нуцци, – мрачно произнес русский охранник. И продолжил по-английски, видимо, чтобы его понимал итальянец: – Местные парни предварительно уладили вопрос с полицией. Но, возможно, потребуется ваше свидетельство о том, что с вами ничего плохого не делали. Саша нахмурился. – Что с Эммануэле? – спросил он. – Мы его просто выставили за дверь, как приказал босс. Джульетта уже ушла. Она тоже заявила, что здесь ничего не происходило, и что этого парня вообще не впускали в квартиру. Должно быть, Мурзин совсем неплохо платил этой домработнице, раз она решилась лжесвидетельствовать. – И? – Саша вопросительно поднял брови. – Мне тоже уйти? Если я правильно понимаю, у вас больше нет приказа меня сопровождать. – Сэр, – вновь заговорил итальянец. – Приказа сопровождать вас никто не отменял. Все остается в силе… На данный момент. – Вы нас тоже поймите, – русский охранник заговорил на родном языке и почему-то понизил голос. – Да, шеф приказал вам убираться. Но у нас нет приказа снять охрану. Саша пожал плечами и тяжело вздохнул. – Но это же не моя проблема, – сказал он. – Созвонитесь с… вашим шефом. Или кем-то еще. Пусть отдадут вам приказ. Я больше никто. Мне не нужна охрана. – Мы звонили, – русский охранник перешел уже на шепот. – Но босс послал нас нахуй, вообще не стал слушать. – Так что вы от меня хотите? – потеряв терпение, спросил Саша. – Я готов уйти сию минуту! – Нет, – поспешно сказал русский охранник, снова переходя на английский. – Не уходите. Так будет лучше. Мы обязаны вас сопровождать, пока не отменен приказ. Лучше оставайтесь в квартире. Уже ночь. Если вы уйдете, это создаст нам проблемы. Саша молчал. – Войдите в наше положение, – продолжал телохранитель. – У нас же как в армии. Мы выполняем приказы. Оставайтесь здесь на ночь, никто вас не выгонит. Это я вам гарантирую. А утром мы постараемся всё выяснить. Нам тоже эта нервотрепка не нужна. – Хорошо, – кивнул Саша. – Хорошо. Я… не уйду. Только хочу прогуляться. Я… я должен найти Эма… Нуцци. – С ним все в порядке, он околачивается рядом, на улице, – выпалил итальянец. Саша вернулся в комнату, включил телефон и торопливо набрал номер: – Ал! Ал! Ты как? Я вызывал полицию! Эти козлы ничего не захотели проверять! Они тут все продажные, купленные. Ты жив? Что он сделал с тобой? Я рядом, я на улице! Он тебя избил? Ал! Ты в порядке? Ал! – Эм тараторил, переходя с итальянского на русский и обратно, да еще, кажется, умудряясь вставлять какие-то грузинские словечки – так, в всяком случае, казалось Саше. – Все в порядке, – громко и четко произнес Саша, потому что иначе заткнуть фонтан итальянско-грузинского красноречия было невозможно. – Сейчас я спущусь. Телефонное эхо донесло до него властные, жесткие интонации, и Саша вздрогнул, как будто говорил не он, а кто-то другой. Он принялся одеваться. Но это не значило, что кое-как. Снова сказался опыт работы в «фирме». Порой на Сашу приходили заказы, когда машина с клиентом уже стояла у подъезда. Времени на сборы не было, однако мальчик из «фирмы» должен был выглядеть безупречно. И Саша научился одеваться и прихорашиваться с армейской скоростью. Это было для него все равно что собрать автомат Калашникова для солдата. «Что ж, раз я блядь, то и оденусь как блядь», – промелькнуло в голове мстительное.

Он быстро надел белую майку с откровенными разрезами, низко сидящие белые джинсы –тонкие и туго обтягивающие задницу, браслеты, кольца, серьги … Довершал образ замысловатый кулон, явно намекавший на фаллический символ.

А то, что тело было в синяках и кровоподтеках… Что ж, он разве не шлюха?

В таком виде Саша вышел из дома. Его сопровождали аж четверо телохранителей: двое шли, поотстав на десяток шагов, еще двое были более незаметными и двигались по «дальнему контуру». Возможно, были еще телохранители, но этого Саша не знал.

Он невесело усмехнулся: эти люди готовы прикрыть его в случае смертельной опасности, даже погибнуть, как погибли два парня в Париже. Его охраняют как настоящую драгоценность. Но если раздастся телефонный звонок и поступит приказ снять охрану, они тут же удалятся. Карета превратится в тыкву, красавица станет замарашкой… Одним словом, сказка о Золушке. Кстати, и время уже близилось к полуночи, так что самое время сбегать вниз по лестнице, теряя башмачок. А что насчет принца?

- Ал! Ал, ты здесь! – на него налетел вихрь растрепанных волос, голубых глаз, жадных губ. – Ал, на тебе синяки! Ал, что этот ебанат с тобой сделал?

Саша открыл рот и… Взгляд его серых глаз заставил Эма замереть.

– Погуляем, – спокойно сказал Саша, уверенно беря Эма за руку. – Покажи мне ночную Флоренцию. *** Аэропорт Перетола, Флоренция, апрель 2008 года – Где он? – в глазах Йена плавился свинец ненависти. – Что ты с ним сделал? В темных глазах Мурзина тоже полыхала ненависть. Он молчал. – Где? – повторил Йен, подступая к Мурзину. – Где он? Я убью тебя, если ты его хоть пальцем тронул! Губы Мурзина искривились в злой усмешке. – Стервятник, – выплюнул он.- Ты питаешься падалью. Ступай к нему. Всё. Мурзин сделал шаг, но Хейден схватил его за грудки. И тут же оказался отброшен коротким, сильным хуком бывшего спецназовца. Охрана даже не успела среагировать, но тут же телохранители прикрыли обоих боссов, к которым уже неслись, опасливо моргая, аэропортовские секьюрити. – Все в порядке, сеньоры, просто дружеские объятия, – процедил Мурзин. – Все в порядке, – поднимаясь с пола, так же сквозь зубы процедил Хейден. Они снова смотрели друг на друга, но теперь каждый был окружен телохранителями. Чуть поодаль замерли сотрудники службы безопасности аэропорта. – Я уничтожу тебя, – проговорил Хейден. –И сделаю это раньше чем ты думаешь! – А, ты о своем маленьком совместном предприятии с Силецким? – с презрительной улыбкой проговорил Мурзин. – Быстро же ты спелся с теми, кто хотел убить его, – слово «его» Мурзин выделил интонационно. – Я же говорил, что ты питаешься падалью. Удачи, Хейден. И приятного аппетита! И Мурзин зашагал к самолету. И Хейден его не видел, как с его лица сползла улыбка. Теперь на нем были горечь и боль.

Йен смотрел ему вслед с тяжелой свинцовой ненавистью в глазах. Но надо было срочно разыскать Сашу. О его местонахождении Йена должны были проинформировать люди, ожидавшие на выходе из аэропорта.

*** Флоренция, апрель 2008 года

Сойдет с небес полдневная жара

И растворится в темных водах Арно,

В полночный час Флоренция жива,

Опять жива, как ни было бы странно.

Из арок, подворотен и дверей

Выскальзывают призраки столетий,

Ночное время движется быстрей,

Не оставляя шрамов и отметин.

Убийцы, интриганы, ювелиры,

Поэты, покорители полмира,

Которым уж давно потерян счет,

Бегут, бегут на площадь Синьории,

Языческие боги и святые

Во тьме благословляют их поход.

Саше казалось, что Эм ведет его по городу призраков. Флоренция, разочаровавшая его при дневном свете, в ночи преобразилась. Темные громады церквей и домов, мрак извилистых улочек, огни, кажущиеся блуждающими, заводящими в коварные ловушки, которыми полон древний город политических интриг и изысканного искусства, любви и предательства, низкой лжи и поисков высокой истины. Эта Флоренция оживала в ночи, и Саша завороженно любовался ею. Ночная Флоренция была похожа на старое вино, которое смакуют маленькими глотками и которое опьяняет незаметно, преображая мир вокруг. Саша погружался глубже и глубже в этот мир, ему казалось, что время изменило свой ход, и теперь на ярко освещенной площади Синьории собрались люди всех столетий, и на них надменно взирали прекрасные античные боги. А рядом сверкали голубыми карбункулами влюбленные глаза Эма. Саша почти физически чувствовал огонь любви, пожирающий Эма. Но Саша не мог дать Эму ничего кроме привязанности. Холодной и властной привязанности, он хорошо это понимал. Наверное, это понимал и Эм. Но, возможно, как Саше был нужен огонь, так и Эму были нужны туманы и холод. Горячий южанин и сдержанный северянин дополняли друг друга. И, возможно, каждый из них открывал другому нечто, доселе неведомое. В тайном мире Саши как будто впервые засверкало солнце. В солнечном мире Эма появились сверкающие снега, льды и таинственные туманы. Эти два мира сошлись в полночной Флоренции, полной призраков, тайн, тревог и надежд. Запоздалые прохожие и туристы, которых было много и ночью, бросали заинтересованные взгляды на двух парней: одного – экстравагантно одетого, покрытого свежими синяками, хорошо видными в прорези майки, и второго – темноволосого красавчика. Первый был сильным, мускулистым, выглядел как уверенный в себе мачо, а второй был женственным милашкой, чуть ли не висевшим на руке у холодного, сдержанного северянина. За этой парочкой двигались двое мрачных громил, а наиболее внимательные могли заметить ещедвоих громил, двигавшихся на расстоянии, но сканирующих прохожих цепкими взглядами. Эта экстравагантная компания снова вышла к Золотому мосту, с реки дул прохладный ветер, а в небе сверкали яркие звезды. Но голубые глаза Эма сверкали ярче любых звезд. Он внезапно прыгнул на Сашу и впился ему в губы, как будто страшась, что его сейчас оттолкнут. Но Саша не противился. Эм целовал глубоко, страстно, стонал, вцепившись в возлюбленного, словно пытаясь силой вырвать то, что тот не мог ему дать. – Люблю, люблю, люблю, – зашептал Эм и вновь атаковал губы Саши. Тот крепко обнимал Эма, как обнимают человека, нуждающегося в опеке, защите. Эм был первым, с кем Саша не просто чувствовал себя сильным, но и хотел быть сильным. Ему начинало нравиться быть сильным, уверенным в себе. Это была новая, неизведанная для него территория. Его тайный мир стремительно расширялся. Саша чувствовал себя завоевателем. А завоеватель обязан быть сильным, грозным, властным. И власть начинала нравиться Саше. Ему нравилось, что Эм ищет его любви и покровительства. Это была вовсе не ролевая игра, это было нечто глубокое, идущее из глубин сердца, где цветут прекрасные розы и шипят ядовитые змеи, где отчаянно борются свет и тьма, добро и зло. Власть – сверкающий обоюдоострый клинок, власть – змеиный яд, способный дарить исцеление и быть смертельной отравой, власть – красивая маска, скрывающая под собой как прекрасную улыбку, так и отвратительный оскал. Саша чувствовал это, и он хотел, чтобы его власть над другими не была темной. Жесткой, может быть даже жестокой, но ни в коем случае не темной. И он понимал, что не может, не должен оставлять Эма, потому что тот нуждался в нем. Саша не знал ответа на вопрос «почему?», он просто чувствовал, что нужен Эму как воздух. Пусть даже он и любил не этого парня, а другого. Другого… Мысли о другом – о Йене – не оставляли Сашу даже сейчас, когда он стоял с Эмом на флорентийской набережной. Он любил Йена, но Йен хотел забрать всего его, а Саша не мог, не имел права отдать ему всего себя. У него теперь был и Эм. И еще – у него был Старший. Старший… Мысль о том, что Старший от него отказался, больно ранила Сашу. И он подумал, что если бы здесь рядом не оказалось Эма, он снова рухнул бы в ту же пустоту как тогда, после Парижа. Эм дал Саше смысл существования, когда нет Старшего, а Йен не мог этого дать. Не потому что не любил, а потому что не понимал. Йен жил в другом мире. Слишком другом. Когда же Саша, наконец, оторвался от губ Эма и открыл глаза, то вздрогнул. На него из темноты смотрел Йен Хейден. И его глаза были свинцовыми от гнева и ревности. *** Флоренция – Москва, апрель 2008 года Когда Мурзин вошел в самолет, его мобильный зазвонил. Взглянув на экран, он нахмурился. – Слушаю, Вертье, – произнес он по-английски. – Думаю, вам лучше не возвращаться в Россию, – произнес француз. – Я в курсе ситуации, – спокойно ответил Мурзин. – Мы готовы дать вам убежище. На определенных условиях, конечно. – Я знаю эти условия. Мой пакет акций «Сокоде». Нет, – отрезал Мурзин. – В любом случае для вас это будет лучше, чем оказаться на родине за решеткой. – В этом случае мои акции вам точно не достанутся, – язвительно заметил Мурзин. – Нет, мсье. Благодарю за любезное предложение, но нет. – Вам так не терпится оказаться за решеткой? – Не надо пугать меня, я взрослый мальчик. Всего доброго, мсье. Мурзин отключил звонок. На его губах появилась мрачная усмешка. Да, риск был велик. Силецкий старался вовсю. И слова Хейдена, которые тот бросил в запале во время их потасовки в аэропорту: «Я уничтожу тебя. И сделаю это раньше, чем ты думаешь!» – эти слова были не пустой угрозой. Но Мурзин не привык бежать с поля боя. И у него были козыри. Слишком влиятельные люди были завязаны на него. Он готовил удар по Силецкому – жестокий и сильный удар. Он должен вернуться в Москву, чтобы дать бой. Он и сейчас был бы в Москве. Если бы не случилось то, что случилось. То, что повергло Мурзина – сильного и крепкого человека – в отчаяние. Когда он выходил из квартиры во Флоренции, то был уверен: между ним и Сашей все кончено. Навсегда. Но, черт, это все уже было, было! В Агазе, в Москве по возвращении из Парижа. Он выгонял Сашу, чтобы снова вернуть. Почему он, бывший спецназовец, ведет себя как истеричная, капризная баба в стиле «пшел вон, вернись, ненавижу, все прощу»? Почему стальная воля и холодный разум отказывают при одной мысли о Младшем? Да, Младший причинил Мурзину боль. Но… что, собственно, он хотел от Младшего? Чтобы тот не любил Хейдена? Да. Но он понимал, что ни в силах этого изменить, какой бы глупой и нелепой эта любовь не казалась. В конце концов, любовь всегда глупа и нелепа, такова уж ее природа. Потому что любовь не подвластна рассудку. Если бы Мурзин повиновался исключительно своему рассудку, он никогда не полюбил бы парня, который был платной шлюхой и которого не раз трахали в присутствии десятков зрителей. Он полюбил Сашу вопреки всему – он, который всегда был уверен, что не полюбит уже никогда. И разве эта любовь не была смешной и нелепой? Да. Но Мурзин знал, что не перестанет любить. Даже сейчас. И он знал, что снова вернет Младшего. Черт, черт, черт! Опять! Все те же грабли. Но он вернет. Просто потому что без Младшего все потеряет смысл. Он с удовольствием прикончил бы Хейдена своими руками. Но Хейдена от смерти защищала все та же любовь к нему Саши. Если Мурзин убьет Хейдена, то Саша никогда ему этого не простит. Саша просто уйдет в себя, туда, куда Мурзин никогда не сможет дотянуться, туда, где вся его власть будет бессильна, туда, где его любовь ничего не будет значить. Нет, Саша сам должен увидеть, какое дерьмо этот Хейден. И если ради этого надо подставиться под удар, то что же, Мурзин готов. Он выдержит. Риск очень велик, но рискнуть стоит. Как ни смешно – ради прекрасных серых глаз. Он вернет себе Младшего. Точнее, Младший сам вернется. И отвергнет Хейдена. Тот сам уничтожит любовь Саши. Мурзин знает это. Он знает, он видит Младшего. Тот простит любую подлость, которую причинят ему самому. Как он прощал раз за разом, год за годом мелкую мразь Сидюхина. Но Саша никогда не простит подлость, причиненную другому. Так пусть Хейден сделает эту подлость. Пусть. Этим он подпишет приговор любви, которая жила в серых глазах. И, может быть… пусть всего лишь может быть, но все же: может быть серые глаза с любовью посмотрят на Мурзина. Ради этого можно вынести все и простить все. А самолет уже уходил сквозь ночную заоблачную мглу все дальше на восток… *** Флоренция, апрель 2008 года Йен никогда не думал, что, увидев Сашу, целующегося с каким-то парнем, испытает такой приступ ревности, что потеряет всякий контроль над собой. Странно, но знание того, что Саша живет с Мурзиным не доставляло Йену такой боли, как увиденный им поцелуй Саши с каким-то черноволосым парнем. Точнее, Йен знал, что это за парень, ему сообщили об этом, пока он добирался из аэропорта в центр Флоренции. Эммануэле Нуцци. Студент Болонского университета. Исследователь творчества Гора Итана. И при этом редкостная шлюха, предпочитающая фистинг и потому привечаемая старым похотливым Гором. Эта шлюха приезжала в Казиньяно именно тогда, когда там был Саша. Гору хотелось развлечься. А потом вместе с Сашей этот красавчик оказался в Риме. Йен понимал, что Саша спит с Нуцци, но это вызывало у него не столько ревность, сколько злорадство: он представлял себе, как должен беситься Мурзин, зная, что ему изменяют. Но потом оказалось, что Нуцци примчался во Флоренцию, когда туда приехал Саша. А сейчас они стояли на набережной и целовались, как могут целоваться только те, кто позабыл обо всем на свете! Вот это зрелище стало для Йена ударом ножа в сердце. Он едва не зарычал, увидев, как его Саша – его, его Саша, который накануне шептал, глядя ему в глаза: «Люблю тебя!» – сегодня как ни в чем ни бывало целуется со смазливым, женоподобным юнцом, подставляющим грязную задницу под чужие кулаки! Для Йена это зрелище было подобно падению ангела. Он… нет, он, конечно, знал о прошлом Саши, но думал, что это прошлое – не более чем ошибка юности, ужасное стечение обстоятельств. Но тут Йен воочию убедился и не просто убедился, но осознал, что влюбился именно в шлюху. Что мальчик с глазами-озерами был не более чем иллюзией, красивой картинкой, скрывавшей продажное, похотливое, циничное существо. На мгновение Йен замер, перестал дышать. Ему казалось, что в сердце вонзилось раскаленное лезвие: он продолжал любить этого парня. Он продолжал любить эту шлюху. Даже сейчас. И с тоской понимал, что никогда не сможет разлюбить. Никогда. Эту шлюху, которая заслуживает только презрения. Но вот взгляд серых глаз остановился на нем. Их обладатель вздрогнул, на его лице появилось изумление и даже испуг, как у человека, которого застигли врасплох. Но тут же лицо стало привычно отрешенным, а из серых глаз пополз знакомый туман, обволакивающий, заполняющий разум, опьяняющий сердце… Пытаясь вырваться из этого плена, Йен решительно шагнул вперед. Нет, он не собирался набрасываться на Сашу. Все-таки разум он сохранял. С Йена хватило короткой потасовки с Мурзиным в аэропорту. Он не мальчишка, чтобы бросаться с кулаками на всех подряд. Да и эта шлюха не заслуживает того, чтобы к ней прикасались. Так говорил разум. Но чувства… Йен готов был схватить Сашу и задушить его от отчаяния, от горького, неизбывного отчаяния. Но он стоял, и только тяжелый взгляд его свинцовых глаз был подобен пулям, которые расстреливают жертву. Но эти пули, несущие смерть, бесследно тонули в бездонных серых озерах. – Вижу, ты времени даром не теряешь, – тяжело дыша, произнес Йен. – Рад видеть тебя, – спокойно ответил Саша. – А это Эм. Эм, познакомься, это Йен. Саша произнес эти слова таким обыденным тоном, как будто… Как будто не происходило ничего особенного. 30-летний мужчина и 20-летний парень мрачно уставились друг на друга. До этого они существовали в двух разных вселенных. Молодой миллиардер, мелькающий на обложках журналов, и никому не ведомый студент из Болоньи. Сильный, властный мужчина и изнеженный, трепетный красавчик. Но теперь они вдруг оказались равными. Они оказались СОПЕРНИКАМИ. И только это имело значение. Не было ни денег, ни власти, ни внешности – ничего. Они были соперниками в борьбе за обладателя серых глаз. Йен расстреливал смертоносным свинцом своих глаз нежного красавца, голубые глаза которого метали яркие молнии ненависти. Эта дуэль взглядов была прервана тихим голосом Саши. – Йен… тебе не стоило приезжать. Эти слова и этот голос вернули Йена к реальности. Он вздохнул, горько улыбнулся и кивнул, как будто желая сказать, что все понимает. И он был уверен, что Саша тоже поймет. Но все-таки не удержался и сказал с широкой, почти мальчишеской улыбкой: – Я люблю тебя. Резко повернулся и, сделав знак своим телохранителям, зашагал прочь по набережной, где вдали парил над Арно Золотой мост. – Йен! – окликнули его. Он вздрогнул, обернулся. Серые глаза смотрели прямо на него все с тем же спокойствием, даже как будто с холодом. – Йен! Не делай ничего ни Геннадию, ни ему, – Саша кивнул головой на стоявшего рядом Эма, который, казалось, ничего не понимал. Йен кивнул и снова повернулся. – Йен! – опять окликнули его. – Я люблю тебя. Он замер, снова взглянул в серые глаза, не зная, увидит ли их когда-нибудь ещё. А затем молча зашагал прочь, в темные лабиринты полночной Флоренции. *** Аэропорт Внуково, апрель 2008 года Уже рассвело, когда самолет Мурзина коснулся посадочной полосы Внуково. Мурзин в полете так и не сомкнул глаз. Нет, не то, чтобы он проклинал себя за случившееся. Он ведь заранее знал, что так и будет. Но не мог себя удержать. Ему нужно было посмотреть в серые глаза. Сделать последний глоток прозрачной озерной воды. Что ж, он так и поступил. Так и поступил. Нельзя было все оставлять как есть. Пусть он повел себя как мальчишка или даже как истеричная девка, все равно. Лучше этот взрыв, разрушивший всё или почти всё, чем долгая, томительная неопределенность. Тем более сейчас, когда ему предстоит бой – тяжелый бой, исход которого неясен. Но он готов сражаться. Он все просчитал. Мурзин взглянул в иллюминатор и понял, что просчитал не всё. Точнее, что он просчитался. На рулежной полосе стояли три черных автомашины, микроавтобус и группа людей в камуфляжной форме с автоматами. Мурзин вздрогнул. Но паники не было. Была сосредоточенность, выработанная долгой службой в спецназе. Мозг просчитывал ходы и варианты. События пошли по наихудшему сценарию. Его опередили. За ним пришли. Он включил мобильник, который загружался томительно долго. Наконец, сеть была найдена. Мурзин нажал на кнопку звонка. Абонент ответил коротким: «Слушаю». – Движок. Аэропорт. Шторм. Вариант «минус три», – четко и бесстрастно произносил Мурзин. – Понял. Движок, – послышалось в трубке столь же бесстрастное. – По плану, – произнес Мурзин. Через паузу добавил. – Охрану не снимать. Все остается в силе. – Понял, – голос в трубке как будто дрогнул. – И еще. Передай, что я его люблю. – Понял, – после паузы произнес голос в трубке. – Всё. Удачи, – Удачи. Мурзин отключил звонок. Самолет уже подруливал к ожидавшей на летном поле группе захвата. На лице Мурзина появилась улыбка. Да, его переиграли. Но только пока.

====== 34. УДАР В СПИНУ ======

ГЛАВА 34. УДАР В СПИНУ Флоренция, апрель 2008 года Саша открыл глаза. Яркие лучи солнца заливали спальню, обтянутую голубовато-зелеными обоями. Рядом мирно сопел Эм уткнувшись Саше в плечо. Саша улыбнулся, погладил грудь парня. Его кожа была теплой и гладкой. Саша осторожно поцеловал Эма в лоб. Тот улыбнулся во сне, что-то промурлыкал и еще теснее прижался к Саше. У парня и без того был утренний стояк, а это прикосновение Эма разожгло в нем желание еще сильнее. Но тут Саша вспомнил все, что творилось вчера. Уход Старшего. Встречу с Йеном. Господи, лучше не вспоминать! Просто лежать в постели. Чувствовать, как к тебе прижимается тот, кто тебя любит. Пусть даже ты сам и не любишь его, но не можешь не чувствовать его любовь – горячую, льнущую, зовущую… Наверное, ты эгоист. Похотливая тварь. Причинившая боль сразу двоим, влюбленным в тебя. А может быть, и троим, ведь Эм тоже страдает, и лучше было не давать ему надежды. Только сейчас до Саши дошла очевидная мысль: в него влюблены сразу трое. Он вздрогнул. До сих пор он этого как будто не осознавал. Не видел очевидного.

Трое. Влюблены. В него.

Саша растерянно заморгал. Это было выше его понимания. Он знал, что многим нравится. И даже привык нравиться. Но именно как мальчик для утех. И никогда не мог себе представить, что в него влюбятся. Что вообще в нем можно любить? Саша искренне не понимал, потому что никогда не любил себя. Он не нравился себе, он всегда хотел быть другим. Тем, кто был бы достоин любви. А теперь его, вот такого, любят сразу трое. И… ни одному он не может сказать «нет». Потому что любит каждого. Но каждого по-своему. Старшего – скорее как отца. Эма – как младшего брата. А может быть, как сына, хоть они и ровесники. И только Йена он любит «по-настоящему». Но именно Йена он и отгоняет от себя… Их разделяют не континенты, их разделяют вселенные. Должно что-то измениться. Не в мире, а в них самих. Тогда, может быть, они и найдут вселенную, в которой смогут жить вместе. Но что тогда будет со Старшим? С Эмом? Саша стиснул зубы. Он никогда не хотел оказаться в эпицентре конфликта. Тем более не хотел становиться его причиной. Господи, да он не стоит того, чтобы из-за него сходили с ума, затевали войны! Ему нужен только покой. Он всегда искал покоя и платил за это, причем дорого платил. Но в итоге… он имел всё, кроме покоя.

Он запутался, но не хотел ничего распутывать, догадываясь, что лишь все больше запутает. Ему хотелось не думать ни о чем. Ему хотелось забыться. Снова ощутить, как любит его Эм, что сейчас прижимается к нему и сладко сопит. Они с Эмом вернулись в квартиру далеко за полночь. Саша был измучен, но Эм ни на миг не выпускал его из объятий. А Саша… Саша просто позволял Эму целовать себя. И не только целовать. Эм осторожно, медленно проводил языком по его крепкому, загорелому телу, покрытому синяками и ссадинами. И Саше казалось, что нежные прикосновения снимают боль, что Эм забирает эту боль в себя. Большие голубые глаза Эма становились всё более просящими и всё более несчастными, как будто тот вновь осознал, что ему не суждено быть любимым. И Саша знал, что Эм прав. Но именно поэтому не мог его оттолкнуть. Наоборот, ему хотелось показать Эму, что тот вовсе ему не безразличен. Да, он не может дать свою любовь, но его душа открыта для Эма. Просто тот должен понять и принять всё как есть. – Забери меня с собой, – вдруг прошептал Эм. Саша изумленно воззрился на него. Забрать? С собой? А куда? Саша и сам не знал, куда ему теперь идти. Старший отказался от него. Йен… Йен его сейчас не примет. Да он и сам не пойдет. Как сильно ни любил бы Йена. Наверное, он вернется в Москву, в свою квартиру. Продолжать карьеру мальчика по вызову Саша не собирался. Эта страница закрыта навсегда со смертью Игоря. Нет больше смысла идти по пути, ведущему никуда. Деньги у Саши были. И немалые – по сашиным меркам. Если, конечно, Старший не потребует эти деньги назад. Но он не потребует. Впрочем, и без этих денег Саша не умер бы. Хотя он и вырос белоручкой, но никогда не боялся работы. И он пойдет работать. У него есть диплом переводчика-синхрониста. Даже если он и не устроится по специальности, все равно что-нибудь да найдет. Саша сам себе удивился. Никогда он еще с такой легкостью не строил планы. Никогда так легко не принимал решения. Он изменился. Точнее, Старший изменил его. За что Саша отплатил ему черной неблагодарностью. И, пытаясь избавиться от этой мысли, он притянул Эма к своему паху. Тот не сопротивлялся. Напротив, буквально набросился на член Саши, всосал его – жадно, глубоко, сразу. Он сосал с упоением, мурлыча, урча как кот, нежные, тонкие пальцы поглаживали ребра, руки, живот и бедра Саши, и тот все глубже и глубже погружался в блаженство. Саша лежал на мягких подушках, предоставив Эму возможность делать все, что тому заблагорассудится. А тот с жадностью исследовал тело, которого так жаждал и, казалось, не мог поверить в свое счастье. В ярких голубых глазах полыхали восторг и любовь. Саша чувствовал себя парящим на огромной птице, и этой птицей был Эм… Наконец, они уснули, совершенно обессилевшие. А сейчас, утром Саша почувствовал, что хочет взять Эма. Он гладил его маленькие, упругие ягодицы. И снова усмехнулся, удивившись, как может этот хрупкий, изнеженный парень заниматься таким жестким сексом как фистинг. Фистинг в сашином представлении был сексом для крепких мужчин, способных выдержать невероятную нагрузку. А женственный Эм, казалось, был создан для нежности, ласки… Как много в жизни странностей! Это противоречие заводило Сашу. Ему все больше нравилось быть активом, и не просто активом, но доминантом – жестким, сильным, властным. Terra incognita, на которую он только-только ступал и которая манила его в свои неизведанные глубины. Он перевернул непроснувшегося Эма на живот, по-хозяйски раздвинул ему ноги и принялся мять маленькие, круглые ягодицы. Эм томно застонал, просыпаясь, и тут же приподнял свою аппетитную попку, подставляя ее любовнику. Саша взял презерватив и принялся его раскатывать по вставшему колом члену, задумчиво глядя на изящное тело, по которому уже пробегал сладкий трепет в предвкушении того, что сейчас с ним сделают. Жар ударил Саше в лицо. Он с рычанием схватил Эма за хрупкие плечи, заставил придвинуться к себе и разом вошел в парня. Да, Эм в этот раз уже не был узким. Но Сашу это не огорчало. Даже напротив. При всем своем внезапном желании доминировать, он вовсе не хотел причинять боль. И потому его вполне устраивало то, что Эм был разработан так хорошо и так… безнадежно. Он стал вбиваться в Эма, а тот поддавался, вцепившись в подушки длинными, изящными пальцами с красивыми, ухоженными ногтями, и это тоже сводило Сашу с ума. Этим парнем хотелось обладать, и он чувствовал, что и Эм хочет, чтобы им обладали, причем не кто-нибудь, а именно Саша. Они занимались сексом отчаянно и страстно. Саша и не подозревал в себе столько сил и такого невероятного желания обладать и повелевать. Это был больше чем секс. Снова больше. Это было единение, в котором один из участников, может быть, и не чувствовал любви, но чувствовал себя собственником, а второй – хотел принадлежать. Саша поставил зубами вторую метку на смуглое плечо, и Эм застонал – не столько от боли сколько от радости. А потом они молча лежали на смятой постели, обнимаясь и любуясь золотым сиянием, заливавшем старую спальню. – Ты заберешь меня к себе? – снова спросил Эм. Саша чуть нахмурился. – О чем ты? – спросил он отстраненно. – Я хочу жить с тобой, – тихо ответил Эм. – Всегда быть с тобой рядом. Выполнять твои желания. Повиноваться тебе. Принадлежать тебе. Саша молчал. – Ал? Ты слышишь меня? – И как ты себе это представляешь? – грустно хмыкнул Саша. – Я живу в Москве. Ты живешь в Болонье… – В Болонье я учусь! – возмущенно возразил Эм. – А живу в Турине! И, кстати, у нас с мамой есть квартира в Москве! На Профсоюзной! – Эм, перестань, – сказал Саша, глядя в потолок спальни, расписанный пасторальными фресками. – Мечтать не вредно, но… – А ты помечтай! – вдруг вскинулся Эм. – Ты просто не умеешь мечтать, совсем не умеешь, я вижу! Саша покосился на него и молча улыбнулся. Было странно услышать обвинение в том, что он не умеет мечтать. Да он всю жизнь только этим и занимался! Собственно, мечты и были его подлинной жизнью. А всё что вокруг… Саша вздрогнул, поняв, что за последние месяцы внешний мир, от которого он всегда пытался укрыться, затянул его безнадежно и глубоко. И от него теперь не скрыться в туманах грез. Слишком многое изменилось. И в первую очередь изменился он сам. Наверное, Эм прав. Он уже не мечтатель. Это Эм мечтатель. Он может позволить себе жить мечтой, а Саша… Он обнял Эма, глядя в потолок, где на фресках танцевали пастухи и пастушки… Обитатели мира, которого никогда не существовало.

Ты погаси стремления души,

Что в час ночной зовут тебя куда-то,

И радостей небесных не ищи,

Ведь и земля утехами богата!

Они просты, но сладки. Никогда

Ни в чем другом ты не найдешь забвенья

От мук, сомнений, страха и стыда –

Лишь в радостях земных есть наслажденье!

Не знаем мы, что будет за чертой,

Пугает нас долина смерти темной,

Так осушай свой кубок золотой!

Вот жаль, что этот кубок не бездонный…

Желания и грезы нас пьянят –

из кубка жизни пьем сладчайший яд!

Саша не записывал эти строки. Они возникли сами и отпечатались в памяти намертво. Он был уверен, что запишет их потом. Потом… А пока ему просто хорошо с Эмом. Лучше не двигаться. Не шевелиться. Не думать ни о чем. Но думать было надо. В конце концов, надо было уезжать. Отправиться к Гору. Старик не станет его выгонять. Саша был уверен, что если захочет, то сможет прожить на Сицилии хоть до осени… Но понимал, что не стоит этого делать. Гор был частью жизни, принадлежащей Старшему и Йену. Из этой жизни следовало уходить. И начинать новую. Саша не знал, какую именно. Но это его не пугало. Как странно! Он перестал бояться будущего. И настоящего. Перестал закрываться от него. Встав с кровати, он накинул на плечи темно-синий шелковый халат. Надо было уточнить у охраны, когда ему выметаться. Даже если они снова скажут, что никаких приказов не поступало, он все равно уедет. Приживалкой он не будет. Затянув пояс на халате, он вышел в коридор. Там дежурил все тот же русский телохранитель. У этого телохранителя всегда была мрачная физиономия, но сейчас она была особенно мрачной. Саша понял: что-то случилось. Что? Телохранители все-таки получили приказ вышвырнуть его на улицу? Вряд ли они стали бы расстраиваться. Он для них никто. Педик, шлюха, прихоть богатого босса. – Доброе утро, – произнес Саша. Он так и не узнал имени этого телохранителя. Впрочем, имя его и не интересовало. – Доброе, – буркнул тот с таким видом, что было ясно: утро ни фига не доброе. – Что-то прояснилось? Мне уезжать? – спросил Саша. Телохранитель тяжело вздохнул. – Александр Владимирович, вас просили позвонить в Москву, когда вы проснетесь. – Позвонить? Кому? – у Саши всё внутри сжалось от недобрых предчувствий. – Михаилу, – с каменным лицом произнес телохранитель. Саша помедлил. Что ж, всё ясно. Старший не желает с ним общаться, поэтому всё передоверил рабу. Тот скажет, когда приехать за вещами и… всё. Что ж, так даже проще. Саша нажал кнопку вызова. Ответ последовал уже после первого гудка. – Это я, – произнес Саша, будучи уверен, что его сразу узнают. – Старший арестован, – голос в трубке звучал ровно, словно голос диктора. – Что? – вздрогнул Саша. – Прямо у трапа, по возвращению в Москву. Саша растерянно взглянул на мрачного телохранителя. Похоже, тот был в курсе. – Не может быть, – ляпнул Саша, чтобы хотя бы что-то ляпнуть. – Он в «Матросске». – Где? – В «Матросской тишине». – Я лечу в Москву! – эти слова вырвались у Саши сами, он ведь и понятия не имел, что ему делать в Москве, чем он сумеет помочь. Точнее, он знал, что ничем не сумеет. – Нет! – в голосе раба вдруг зазвенел металл. –Это опасно. Идут обыски. В офисе, в доме, повсюду. Это не имеет отношения к… вам. Но приезжать пока не следует. – Но… – Таков приказ Старшего, – отчеканил раб. – Он оставил меня, – вдруг обмяк Саша. – Я больше… не Младший. – Нет, – прозвучал металлический голос. – Он велел передать, что всё по-прежнему. Что он просит прощения. И что… он любит вас. Саша едва не задохнулся. Он стоял, раскрыв рот и глотая воздух. – Что? Что? – растерянно повторил он. – Он сказал, что все по-прежнему. Что он просит прощения. Что он вас любит. И что просит вас беречь себя, – голос в трубке по-прежнему был бесстрастным. – Но… но… – Охрана остается с вами. Прошу вас вернуться на Сицилию. Там вы будете в безопасности. Это необходимо. Я прошу поступить именно так. Это приказ Старшего. – Кто? – хрипло спросил Саша. – Кто за этим стоит? Силецкий? – Да. Силецкий, – произнес Михаил. И, помолчав, добавил: – И Хейден. Саша снова задохнулся. Теперь от ярости. Он ведь просил Йена! И тот обещал! Но тут же он обрел ледяное спокойствие. И решимость. – Я понял. – Не возвращайтесь сюда! – настойчиво повторил Михаил. – Я понял. Не беспокойтесь. – Вы вернетесь на Сицилию? – продолжал допытываться раб. – Да. Вернусь, – тихо сказал Саша. – Буду на связи. Как только появятся новости, сообщу. – До связи, – Саша, кажется, перенял металлические интонации Михаила. Он отключил звонок и невидящим взором уставился на охранника, стоявшего с каменным лицом. Как будто решившись на что-то, Саша нажал вызов другого абонента. – Где ты? – требовательно спросил он. –Здесь, во Флоренции? Где именно? Отель «Савой»? Я буду. Через полчаса. Нет. Нет. Спустись в холл. Сказав это, Саша отключил трубку. – Мне нужно пятнадцать минут, чтобы собраться. Отель «Савой». Как я понимаю, это рядом. Будьте готовы, – безапелляционно заявил он телохранителю. *** Йен лежал в постели номера-люкс роскошного отеля в самом центре Флоренции. Рядом был томный красавчик лет двадцати пяти. Нет, это не был мальчик из эскорта. Это был молодой человек из очень приличной и очень богатой семьи судовладельцев из Роттердама Кен Дентерс. Имя Кен очень ему подходило – он был живой копией знаменитой куклы. Столь же красивым, сколь и невыразительным. У Йена было ощущение дежавю. Все повторялось по «гаванскому сценарию»: после сцены на набережной Йен отправился в отель, где и напился в баре. Там он поймал на себе томный взгляд красавчика, разодетого в яркие дорогие шмотки. Красавчик смотрел на Йена с нескрываемым обожанием, строил глазки, проводил языком по пухлым губам, пощипывал наманикюренными пальчиками мочки ушей, в которых сверкали сережки. Вел себя как шлюха, короче. Но нет, он оказался не шлюхой, а наследником богатых судовладельцев, чья семейная история восходила аж к

XVI

веку. Йен нередко сталкивался с такими молодыми людьми. Избалованные бездельники, не ударившие пальцем о палец и прожигавшие жизнь в бесконечных развлечениях, вечеринках, путешествиях, оргиях… Эгоисты, считающие, что весь мир создан для того, чтобы им служить и ими восхищаться. Лицемеры, способные рыдать о судьбе брошенного котенка, но безразлично проходящие мимо тех, кому нужна помощь. Тратящие миллионы на шмотки, драгоценности, дорогие вещи, изнеженные, пресыщенные, развращенные. Они нередко заканчивали жизнь рано – либо от кокаинового передоза, либо от банального алкоголизма, либо оказывались в тюрьме за изнасилование или участие в какой-нибудь идиотской афере, в которую впутывались, пустив на ветер огромное наследство. Конечно, таких было не так уж много. И чаще они встречались в таких странах как Россия и другие постсоветские государства, где не было этических традиций «старых денег», зато в изобилии была жажда блеска и роскоши. Но и в старой Европе такие были, и красавчик Кен был классическим представителем этой тусовки. Он сам подошел к Йену, обдав того букетом ароматов дорогого парфюма, протянул ему холененькую ручку и с жеманными увертками начал щебетать, что узнал его, что счастлив познакомиться с самим Йеном Хейденом, которым всегда восхищался … Йен обычно стразу отшивал таких обожателей, но не в этот раз… Йен и Кен… Пошло и глупо. Но Йену сейчас почему-то хотелось именно глупости. Да, взять вот эту ходячую резиново-силиконовую куклу в дорогих тряпках и просто оттрахать. Жестко и без разговоров. Выпитый бренди лишь усиливал это желание. Кукольный Кен, судя по блеску в глазах, находился под действием чудесного порошка. Он откровенно ластился к Йену, всем видом давая понять, что изнемогает от желания. Йен едва не хохотал ему в лицо, настолько все происходящее казалось пошлым. Без долгих разговоров он повел томного красавчика в свой люкс, где немедленно поставил раком и трахнул. Красавчик хотел было лечь на спину, капризно заныв, что хочет видеть лицо своего мужчины, но Йену совсем не хотелось смотреть в пустые и глупые глаза, видеть холёную, безжизненную физиономию манекена. Ему было достаточно дырки, в которую можно вставить член. Задница Кена была ровной, гладкой, он умело подмахивал ею… Но все это было не то. Не то, не то. Не более чем разрядка. И во время этого механического секса перед мысленным взором Йена стояли серые глаза… И он не в силах был избавиться от наваждения. Он то пытался не думать о Саше, то, наоборот, вообразить, что трахает не Кена, а Сашу. Но ни то, ни другое не получалось. Контраст между Сашей и Кеном был слишком велик. Дело было не в умениях, в этом Кен не уступал Саше, дело было в другом. Сашу хотелось любить. Кена – просто трахать. После секса Йен приложился к бутылке: впервые в жизни он пил элитный бренди прямо из горла. Ему хотелось забыть обо всем, что было. Но он знал, что это невозможно. И что ни алкоголь, ни секс, ни что-то другое не избавят его от этого осознания. Кен же нюхнул еще порошка и снова раздвинул ноги. Йен без церемоний указал кукольному красавчику на дверь, но тот категорически отказывался идти и, проявив инициативу, взял в рот у Йена. Тот равнодушно позволил живой кукле действовать. Минет был качественным. Вот, собственно и все. Йен проснулся поздно, с больной головой. Он непонимающе смотрел на дрыхнущего рядом парня, поначалу даже не поняв, кто это такой. Спящий Кен казался ему совершенно непривлекательным. Йену хотелось растолкать его и выставить вон. Но он удержался и просто лежал, глядя в потолок. У него было много неотложных дел, но всё казалось пустым, бессмысленным, напрасным. Йен понимал, что начинает проваливаться в банальную депрессию, что надо взять себя за шкирку и вытащить из гнусного болота. Но не мог. И оттого злился на себя. Потому что причин для уныния вообще-то не было. Да, он увидел, как Саша целуется с другим парнем. Да, это было больно. Но… ведь ничего смертельного не случилось. Не случилось. Или все-таки случилось? Ум готов был принять и простить, но в сердце клокотали ревность и ярость. И Йена нисколько не утешало то, что и его главный враг Мурзин тоже был унижен. И не просто унижен. Йен знал, что Мурзин по возвращению в Россию будет арестован. Впрочем, если Мурзин сам порвал с Сашей, то… Раздался телефонный звонок. Саша как будто читал его мысли и позвонил сам. Внезапно. Он просил о встрече. Через полчаса в холле. Но голос его был более чем мрачен. И Йен понимал: Саша придет к нему вовсе не для того, чтобы остаться. *** Саша не хотел брать Эма на встречу с Йеном, но тот ни в какую не желал оставаться один в чужой квартире. Что ж, парня можно было понять. Да и Саша сейчас не испытывал ни малейшего желания вступать в препирательства. Ему было не до того. Он быстро оделся, Эм торопливо последовал его примеру, пытаясь одновременно разузнать, что произошло. Саша лишь рыкнул, и парень затих. Но от желания отправиться вместе не отказался, хотя и понятия не имел, куда и зачем. Саша в сопровождении Эма и охраны выскочил из дома. По улицам уже бродили толпы туристов. На этот раз красоты Флоренции оставили Сашу безразличным. Он ничего не замечал. Мысли были заняты случившимся с его Старшим. Саша понимал, что встреча с Йеном ничего не изменит. Но знал, что должен встретиться с ним. – Ал, что случилось? – в который раз спросил Эм, который едва поспевал за Сашей. – Я могу помочь? – Нет, – бросил Саша, даже не взглянув на парня. – Ал, я что угодно готов сделать… – Заткнись! – Саша даже не заметил собственной грубости. Он думал сейчас только о судьбе Старшего. И о Йене. Саша был в темных джинсах и черной футболке, на нем были солнечные очки-авиаторы с отражающими стеклами, он казался совершенно неприступным. Но в расстроенного Эма вселяло надежду то, что Ал все-таки взял его с собой. Саша стремительно вошел в лобби шикарного отеля «Савой», снял темные очки и направился прямо к человеку, стоявшему посреди холла, рядом с мягкими креслами и диванами. Эм узнал того самого типа, которого они встретили ночью на набережной. Йен Хейден. Знаменитый миллиардер. Один из самых богатых геев в мире. Тут до Эма дошло, кому он умудрился перейти дорогу. Mamma mia, он же стал соперником самого Хейдена! Глаза Эма широко раскрылись – и от страха, и от восторга одновременно, как будто он прыгнул с высокой скалы, не зная, раскроется ли парашют. А Саша подошел вплотную к хмурому, напряженному Йену. – Геннадий арестован, – произнес Саша нарочито спокойно, серые глаза были похожи на две льдины. – Это ведь твоих рук дело. Саша не спрашивал. Он обвинял. Йен молчал, завороженный глазами, в серых льдах которых сейчас погибала его надежда… – Ты вошел в сговор с Силецким. С Силецким, по приказу которого меня пытались убить. Ты вошел в сговор с ним, чтобы избавиться от Геннадия. Я просил тебя не причинять ему вреда. Ты обещал мне. Зачем? Зачем ты обещал? Йен почувствовал себя школьником, которого поймали за отвратительной пакостью. Конечно, ему было что ответить. Мурзин был вовсе не благородным героем и заслуженно отправился за решетку. Все это было чистой правдой. Но эта правда сейчас не имела значения. Ни малейшего. Значение имело только одно: он обманул Сашу. Йен почувствовал себя полным дерьмом. Он мог бы обвинить Сашу в том, что тот повел себя как шлюха. И даже сейчас явился со смазливеньким итальянцем, в раздолбанной заднице которого чьи только кулаки не побывали. Но Йен не мог сказать ни слова. Он стоял и смотрел в серые глаза, полные разочарования и холода. Йен понимал, что ничто уже не будет прежним. Все станет другим, но ничто не станет лучше. Он увидел, как поднимается красивая, сильная рука, разворачивается и опускается ему на щеку: звонко, хлестко, зло. А затем серые глаза исчезают. К нему поворачиваются спиной, и знакомый, до боли любимый силуэт исчезает в дверном проеме. За ним спешит ошалевший итальянец, успевший кинуть на Йена враждебный, ревнивый взгляд. Мрачные телохранители. А Йен так и стоит посреди холла. Стоит, потому что ему некуда идти. И не к кому. *** – Ал, я поеду в Москву! Даже если ты меня не возьмешь! Просто куплю билет и прилечу! У меня российское гражданство есть, мне только билет нужен! Я прилечу и буду жить у тебя под дверью! – Эм, прекрати. Я не возвращаюсь в Москву. Все изменилось. – Да? – Эм сияет. – Ты… остаешься здесь? Здорово! Болонья совсем рядом! Я смогу жить с тобой здесь, так? – Нет. Я возвращаюсь в Казиньяно, – Саша говорил холодно как человек, принявший окончательное решение. – Я с тобой! – У тебя университет. Экзамены.

- Они не скоро! Еще месяц. Целый долбаный месяц! Ничего страшного!

– Эм…. – Не говори ничего! Прошу! Тебе сейчас плохо! Я же вижу: тебе плохо! Просто разреши мне быть с тобой! Просто разреши! Я ничего не буду просить! Все будет так, как ты захочешь! Просто разреши мне! – Эм, – в серых глазах появляется стальной блеск, брови хмурятся. – Тебе не стоит быть со мной. – Разреши! Ну, пожалуйста. Пожалуйста! – Хорошо. Но потом ты вернешься в Болонью. – Ал, я люблю тебя! – Эм с воплем восторга бросается на Сашу, сидящего на краю кровати и опрокидывает его, впиваясь поцелуем в теплые, пухлые губы. *** Йен, подавленный и мрачный, сидел в своем люксе. Кена он вышвырнул еще пару часов назад. Тот ушел расстроенный и недовольный, явно рассчитывая еще на одну ночь горячего секса с миллиардером. А может быть и не на одну. Нет. Пусть нюхает свой порошок в другой компании. Вылет из Флоренции был назначен на семь вечера. Завтра Йен будет в Сан-Франциско. Теперь его перелету через Атлантику уже ничто не помешает. Как-то глупо все разрушилось. Щека до сих пор горит от удара. Эта пощечина – печать, навсегда закрывшая листы прошлого. Того, что теперь стало прошлым. Неужели они больше не встретятся? Нет! Йен тряхнул головой. Ерунда. Просто надо сделать паузу. Саша любит его. Любит. Он видел эту любовь даже в заледеневших глазах. А эти глаза оттают. Обязательно оттают. И откроются бездонные озера, полные любви. Обязательно. Обязательно! Иначе и быть не может! Просто не может! Они встретятся, снова встретятся. И никто уже не будет стоять между ними. Ни враги, ни друзья. Потому что они любят друг друга. Любят. Какими бы разными они ни были. Какими бы далекими ни были вселенные, в которых они живут. Надо лететь в Сан-Франциско. Там накопилось много дел. Это поможет отвлечься от мрачных мыслей. Обрести уверенность. Новые силы. Надо. Сейчас он встанет, сделает первый шаг. Телефонный звонок. – Слушаю. Что? Что? Как? Когда? Кто??? Свинцово-серые глаза широко раскрылись и стали совершенно белыми от боли. *** Саша вдруг подумал, что Эму опасно быть рядом с ним. Но не мог заставить Эма уйти. Потому что этого не хотел Эм. Потому что этого не хотел сам Саша. Без Эма был бы вакуум, в котором нельзя дышать. И потому Саша положил свою крепкую ладонь на узкую, тонкую кисть любовника и крепко сжал ее. Эм прижался к нему. Они молча сидели на заднем сиденье бронированного автомобиля, мчавшегося в аэропорт. Саша смотрел на пейзажи за окном. Ему очень хотелось поездить по Тоскане. Наверное, он мог бы здесь написать много стихов, потому что всё вокруг было полно слов: живых, ярких, трепещущих слов, которые были готовы влиться в стихотворные размеры… Но надо было уезжать. Снова самолет. Затем Сицилия, крепость Казиньяно, старый Гор, его лукавая улыбка. А затем… затем неизвестность. Саша старался об этом не думать. И это было легко, пока к нему доверчиво и нежно льнул Эм. Эм… Первый человек, который хотел повиноваться Саше. И которого хотелось защищать. Саша знал, что мало от чего может защитить Эма, но чувство, что кто-то нуждается в твоей защите, делало его взрослее и сильнее. И это чувство помогало принять ему проклятый внешний мир, от которого он всегда бежал. И еще: Саша понимал, что обязан что-то сделать для Старшего. Он не знал, что и как, но почему-то был убежден, что его помощь совершенно точно понадобится. Как ни странно, сейчас он был способен помочь Старшему единственным способом: самому оставаться в безопасности. Потому что Старший любит его, и если с Сашей что-то случится, то это станет для него ударом. А он и так сейчас оказался под ударом. Слишком сильным ударом. А значит, Саша должен постоянно находиться под присмотром телохранителей, передвигаться в бронированных машинах и все такое прочее. Сам он видел в этом какую-то иронию. Всегда мечтал чувствовать себя защищенным, и вот мечта сбылась. Его берегут, охраняют как наследного принца. Вот только удовольствия это совсем не приносит. Наоборот… Эм еще крепче прижался к нему, потерся щекой о щеку Саши. Кожа Эма была упругой, шелковистой, от него пахло цитрусами, и даже сейчас, в эту мрачную минуту Саша чувствовал возбуждение. Он нажал на кнопку, поднимающееся стекло скрыло их от водителя и телохранителя, сидевших впереди, и прильнул к Эму губами. Они слились в поцелуе – жадном, страстном, словно целовались в последний раз в жизни… …Они оторвались друг от друга только тогда, когда машина остановилась. Саша взглянул в окно и с изумлением обнаружил, что они подъехали прямо к самолету, безо всяких формальностей. Двигатели бизнес-джета уже работали, самолет был готов к взлету. Меньше чем через час они будут на Сицилии, где такой же бронированный «мерседес» доставит их в замок… Вот она, изнеженная жизнь. Саша хмыкнул. – Идем, Эм, все отлично, – сказал он. Телохранитель распахнул дверцу. – Я люблю тебя, – вдруг сказал Эм. – Очень, очень люблю! Он снова прильнул к Саше губами, не стесняясь телохранителей. В голубых глазах было что-то, похожее на отчаяние. – Не говори ничего, – прошептал Эм. –Не надо. Я все знаю. Я просто люблю тебя. Он легко выпорхнул из машины, Саша выскочил следом. Они поднялись по короткому трапу, впереди шел русский телохранитель, сзади – итальянец. Остальные телохранители, видимо, следовали позади. В салоне самолета стояли какие-то люди, незнакомые Саше. Было ясно, что это охрана. Вот только ее было слишком много. И вдруг один из этих людей подался вперед, стремительно поднял руку и всадил нож в спину русского телохранителя. Саша инстинктивно рванулся к Эму, пытаясь защитить его. Но тут же его схватили, зажали нос и рот какой-то тряпкой, и все стало расплываться перед глазами… Он пытался удержать Эма, цепляясь за него. Он услышал вскрик, а потом… все провалилось в черноту.

====== 35. ВОССТАВШИЕ ИЗ АДА ======

ГЛАВА 35. ВОССТАВШИЕ ИЗ АДА Подмосковье, апрель 2008 года – Что тебе, тварь??? Олег отшатнулся. Михаил умел быть грозным, но такой звериной ярости в усталых глазах Олег не видел никогда. Рядом стоял Владимир и крепко держал за руку любовника,словно намереваясь защитить его от разъяренного раба. Дело происходило в одной из комнат «второго круга». Все здесь было перевернуто вверх дном: мебель сдвинута, опрокинута, на полу валялись одежда, бумаги, книги… Некоторые стенные панели были выломаны. Неудивительно: в доме прошел многочасовой обыск. Следственная группа уехала, оставив после себя хаос. – Я жалею, что Старший все-таки пощадил тебя, тварь, – прошипел Михаил, с ненавистью глядя на Олега. – Всё из-за тебя, ублюдка. Из-за тебя! Он шагнул к Олегу – бледному, напряженному, но того заслонил Владимир. – Хватит! – сказал он. –Мы уже все выяснили. Порви меня, но его не… – Да нахер ты мне сдался, мудила! – гаркнул Михаил так, что, казалось, пуленепробиваемые стекла разлетятся вдребезги. – Я, блядь, жалею, что его не прикончил. А теперь… – Но сейчас он точно не при чем, ты сам знаешь, – Владимир с виду был спокоен и смотрел прямо в полные бешенства глаза Михаила. – Он не при чем. Он все время здесь был, в подвале под замком, я тоже. Все было у тебя под контролем. – Под контролем, блядь! – голос Михаила сейчас больше походил на волчий вой. – Под контролем! Сашка, блядь, пропал, понимаешь? Сашку похитили! – его глаза готовы были вылезти из орбит. – Если бы эта сука тогда… – он с ненавистью перевел взгляд на Олега, но тут же взял себя в руки. Его лицо стало каменным, лишь в глазах полыхали ненависть и безумие. – Не понял, – растерянно проговорил Владимир. – Сашку? Младшего? Кто похитил? – Не знаю, – зло бросил Михаил. – Не знаю. Пока. – Вы же его где-то спрятали, – пробормотал Олег. – Спрятали, твою мать! – в сердцах плюнул Михаил. – Везде такие суки, как ты, найдутся! Сдадут, продадут, убьют! Олег и Владимир переглянулись. Новость о том, что кто-то похитил Младшего, их ошарашила. Но не менее ошарашило странное поведение Михаила, у которого от этого известия, кажется, поехала крыша. – Валите оба отсюда, – угрюмо проговорил Михаил. – Валите. Мне от одного вашего вида блевать хочется. Потому что с вас все началось. С тебя! – и снова полный ненависти взгляд устремился на Олега. – Мразота! Всё. Нахуй идите, в пизду, лесом-хуесом… А то я за себя не отвечаю. Тогда не прикончил вас, а сейчас могу. Уебывайте! – Уходи, – тихо бросил Владимир Олегу. – Уходи, мне поговорить надо. – Нет, – Олег вцепился в любовника. – Никуда без тебя не пойду. Не пойду! – Да я сейчас выйду, мне пару минут надо, перетереть кое-что. – Нет, – упрямо сказал Олег. – Нет. И вообще, мы с тобой месяц в подвале просидели. Месяц! Эй, Миша! – он с неожиданным вызовом посмотрел на Михаила. – Вот, слушай… Нет, ты слушай, слушай! Если бы мы хотели, то сдали бы и тебя со всеми потрохами, когда менты пришли. Они же меня тоже трясли, всё спрашивали, что тут за притон для садистов-извращенцев. Да если б я хотел, я все им рассказал бы… – Ну и рассказал бы! – прорычал Михаил. – С тебя, гниды станется! – Но я не рассказал! – заорал Олег. – Я никого не сдал. Ни Старшего! Ни тебя! Никого! Потому что не хотел! – Все что ты хотел, ты уже сделал! – Да, да, я виноват, знаю. Блядь, ну бес попутал! Я же весь месяц на коленях перед тобой стоял, прощения просил! Ну не хочешь меня прощать, да хуй с тобой, я не об этом сейчас! Никуда я не пойду. Вот не пойду! Хочешь меня пристрелить, придушить, давай! Давай! Вот прямо здесь! Сейчас! – Хорош уже истерить, – бросил Владимир любовнику. – Я никуда не уйду, – тяжело дыша, произнес Олег. – Да, я виноват. И именно поэтому не уйду. Я… я все сделаю. Всё, чтобы Старший вернулся. И… Младший тоже. Потому что… Потому что… Блядь, да просто я хочу, чтобы все по-старому было! – По-старому уже ничего не будет, – угрюмо пробормотал Михаил. – Всё, Олежка. Разбилось старое как унитаз фаянсовый. Со всем говном. Так-то. – Миш, слушай, – заговорил Владимир. – Я тоже никуда не пойду. Сам знаешь, мне идти некуда. Я с шефом кровью повязан. И вообще… Ты тоже успокойся. На тебе лица нет. Я тебя таким не видел. Это… из-за Младшего, да? Что вообще с ним? Что случилось-то? Кто его? – Не знаю, – голос Михаила прозвучал жутко, словно принадлежал не человеку. – Не знаю пока. Но узнаю. Тут у него зазвенел телефон. – Я. Слушаю, – Михаил неожиданно заговорил по-английски. – Ты узнал? Что? В Чамбе? В Чамбе?? Ебать, это Нбека!! *** Флоренция, апрель 2008 года – Да, я. Слушаю, – напряженно говорил Йен. – Ты узнал? Что? В Чамбе? В Чамбе?? Ебать, это Нбека!! – Да, он. – Ты уверен? – переспросил Йен. – Уверен? – Самолет вылетел из Флоренции, взял курс на Агазе. В Чамбе. – У него же была охрана! – Итальянская часть охраны работала на похитителей. Русских просто прикончили. – А… он? – Жив. Если бы его хотели убить, то убили бы еще во Флоренции. – Но… ебать, как?? Если это Нбека, то как он сумел это провернуть? – Тут не обошлось без мсье Вертье, который организовал тебе незабываемую вертолетную прогулку. Помнишь, я писал тебе, что Вертье ездил в Чамбе и о чем-то говорил с Нбекой по поводу Забродина? Теперь все встало на свои места. – Ты хочешь сказать, что к этому причастна французская контрразведка? – Во взаимодействии с итальянцами. Та еще мафия, уж поверь. – Я уничтожу их! – взревел Йен. – И Нбеку, и Вертье, и всех остальных! – Спокойно, – произнес голос в трубке. – Это всё потом. Сейчас надо спасти парня. – Я отправляюсь в Агазе! – Не советую. Этим ты покажешь свою слабость. – Плевать! Я должен спасти Сашу, любой ценой! – Сохраняй хладнокровие. Твоя поездка к Нбеке не поможет Забродину. Наоборот, только всё ухудшит. – Я не собираюсь сидеть сложа руки! – Да, ты собираешься делать глупости. Как обычно. – Что ты предлагаешь?? – Ждать. Нбека сам на тебя выйдет. Или Вертье. – Вот просто так ждать?? – Ждать совсем не просто, ты сам знаешь. Но это самое полезное сейчас. Йен выругался и заскрежетал зубами. Мир для него погрузился во мрак и наполнился болью. *** Москва, май 2008 года Мурзин сидел в полутемной камере московского следственного изолятора. Он был мрачен и спокоен. Не первый раз он попадал в такую ситуацию. Пожалуй, что второй. Первый был в Африке… уже давно. Его тогда арестовали в аэропорту Хараре. Там он встречал «Боинг» с наемниками, которые должны были переправиться в Экваториальную Гвинею и свергнуть тамошнего президента. Одним из руководителей заговора был сын бывшего британского премьера Маргарет Тэтчер. Мурзин был одним из подрядчиков, организовывал переброску головорезов. Где-то произошла утечка, заговор раскрыли. Мурзина арестовали, поместили в одиночную камеру и начали прессовать. Жестко. Угрозы, пытки. От него требовали сдать участников заговора. Но он молчал. При этом надежды на помощь не было. За ним не стояло государство. Да если бы и стояло, чем могло помочь ему российское государство, утопавшее в хаосе начала 90-х? Кому было дело до безвестного бизнесмена-авантюриста, оказавшегося в тюрьме в далекой Африке? Надеяться было не на кого. Мурзин и не надеялся. Он просто молчал. Молчал под пытками. Когда ему загоняли иголки под ногти, когда его пытали огнем… И не потому что за молчание ему заплатили баснословные деньги. Нет, заплатили всего пять тысяч долларов (хотя в те времена по российским меркам это было целое состояние). Но он молчал, потому что знал: он обязан выполнить свою работу. И он ее выполнил. Не сдал ни одного участника провалившегося заговора. Ему помогли бежать тюремщики, подкуп которых устроил Михаил, продолжавший служить своему бывшему командиру. Это было неожиданно. Но полностью соответствовало постулату Мурзина: надейся даже тогда, когда надеяться не на что, ибо все может внезапно измениться. А еще постулату: всегда плати по долгам. Мурзин и заплатил. Одного из тех, кто сдал заговорщиков, вскоре нашли с ножом в сердце. Второго не нашли вообще: пропал во время купания на Сардинии, где незадолго до того купил роскошную виллу. И теперь Мурзин тоже не собирался падать духом. Да, всё было плохо. Точнее, все было отвратительно. А если еще точнее, то пиздец. Он просчитался, и просчет был близок к фатальному. Он полагал, что знание тайн российской элиты обеспечит ему безопасность, по крайней мере на время. Оказалось, что нет. Его все-таки сдали. И велика вероятность, что живым его из-за решетки не выпустят. Суицид арестованного – ничего необычного. Все равно что признание вины. Тем более в преступлениях, которые ему инкриминируются: взятки, хищения, мошенничество, вымогательство, незаконные банковские операции. Наконец, организация заказных убийств. Во всем этом Мурзин действительно был виноват. Все это было в его жизни бизнесмена, начавшейся в лихие 90-е. Вот только эпизоды, в которых его обвиняли, не имели к нему отношения. Или почти не имели. И это было странно. Ведь у Силецкого действительно был убойный компромат на Мурзина. Тем более приправленный документами, поставленными Хейденом. Еще более убойным был компромат, для кражи которого Силецкий-младший, гореть ему в аду, и подсунул ему сероглазого мальчика… Тот компромат Мурзин в итоге уничтожил. И оказался прав. А Саша… Мурзин тряхнул головой. Нет. Не думать о Саше. Не думать.

Но не думать не получалось. Мурзин испытывал странное безразличие к тому, что в этот самый момент его бизнес, тщательно отлаженный, эффективный, дерзкий, словно группа захвата, этот его бизнес сейчас расстреливали из всех орудий и рвали в клочья. Да, обидно. Но бизнес можно восстановить. Или хотя бы расквитаться с теми, кто его порушил. Мурзин бОльшую часть жизни прожил на военное жалование. Богатство и роскошь были приятными вещами, но не более. Если надо, то он будет спокойно спать прямо на земле и добывать пищу своими руками. Ему не привыкать.

Нет, дело было не в этом. Мурзин тосковал о Младшем. Он клял себя за то, что повел себя как истеричная баба, закатив сцену ревности… А надо было простить Младшего, пусть и наказав. Да, мальчик не устоял… Не смог. Да, повел себя как шлюха. Но, в конце концов, Саша и был шлюхой несколько лет, и Мурзин знал это и принял. Понятно, что у парня с таким жизненным опытом отношение к сексу было весьма спокойным и прагматичным, какой бы поэт-романтик ни скрывался в туманных глубинах его души. И это тоже следовало понять и принять. А он, Мурзин, в решающий момент не смог и не принял. Дал слабину. Позволил ярости взять верх. Но это было все равно что крик во время пытки: невозможно не кричать, когда тебе под ногти засовывают иглы, когда хрустят выворачиваемые суставы … Здесь было то же самое. Боль была не физической, но от этого не переставала быть дикой, сводящей с ума. И он не выдержал. Впрочем, и в плохом было хорошее. Хорошо, что Младший остается за границей, под надежной охраной. Младший – уязвимое место Мурзина. Он пошлет ко всем ебеням свой бизнес, станет нищим – это он переживет. Но если с его Младшим что-то случится… И в этот момент заскрежетал замок, тяжелая дверь с лязгом отворилась, и в камеру вошел невзрачный человек в сером костюме. Один из тех, кого невозможно заметить в толпе. Но из тех, кого легко опознать по цепкому, сканирующему взгляду. Мурзин часто встречал таких. И во время службы в спецназе: люди, появлявшиеся в штабах и либо передающие приказы, которые высокое начальство опасалось передавать напрямую, или контролировавшие их исполнение. И само собой, такие люди часто встречались ему, когда он занялся бизнесом. Незаметные, вездесущие, молчаливые, все знающие. С виду безобидные, но способные уничтожить любого. Не кулаками и не пулей, а информацией. Мурзин невозмутимо смотрел на безликого человека. Но внутри у него все сжалось. Такой не придет просто так. Это не следак, выбивающий показания. Это скорпион, который способен парализовать и убить своим ядом. – Здравствуйте, Геннадий Владимирович, – голос безликого человека был столь же невыразителен, как и он сам, но водянистые глаза буквально сканировали Мурзина, казалось, подмечая малейшие изменения в его мимике. Мурзин ничего не ответил. – Я пришел поговорить с вами об очень важных вещах. Важных в первую очередь для вас, – человек продолжал пристально вглядываться в Мурзина. Тот лишь иронично приподнял уголки губ. – Я не буду терять время на иносказания, ибо в этом нет смысла. Наш разговор приватный. У меня к вам есть предложение… – … от которого нельзя отказаться, – с презрительной усмешкой закончил за собеседника Мурзин. – Избитая фраза, но вполне уместная. Итак, вы знаете, что там, – человек многозначительно закатил водянистые глаза, – есть люди, которые весьма обеспокоены ситуацией, в которой вы оказались. И они хотят, чтобы эта ситуация была разрулена. – Я знаю. И эти люди знают, что если со мной что-то случится, то все адреса, пароли, явки, номера счетов, станут достоянием не только российских спецслужб. – Совершенно верно, – кивнул безликий человек. – Поэтому сейчас вокруг вас ведется большой торг. – Торг? – Именно. Если называть вещи своими именами, сейчас там, – взгляд водянистых глаз снова многозначительно устремился вверх, – так вот, там сошлись в клинче две группировки. Более чем влиятельных. Одна группировка хочет вас вытащить отсюда, поскольку вы являетесь носителем слишком важной информации. Другая группировка хочет вас уничтожить, по тем же самым причинам. Ну и по личным причинам тоже, я имею в виду вашего старого знакомого Силецкого. Мурзин равнодушно кивнул. Да, всё так, как он и предполагал. – И какую из этих группировок вы представляете? – спросил он безликого человека, который даже не назвал своего имени. Впрочем, у таких людей и имен не бывает. – Ни ту, ни другую. Я послан теми, кто сидит на заборе и следит за происходящим, – на невзрачном лице появилась ухмылка. Мурзин молча кивнул. И в этом тоже не было для него ничего нового. – На данный момент одержали верх те, кто хочет вас уничтожить, – продолжал безликий. – Но их победа не окончательная, и они это понимают. Если вам будет вынесен приговор или вы внезапно умрете, то это станет сильным ударом по всем. Все очень непросто, и все может измениться. Важно одно: просто так вас отсюда не выпустят. Как, впрочем, и умереть вам тоже не дадут. Вы будете гнить здесь неопределенно долгое время. Возможно, очень долгое. Вы ведь знаете, что люди годами сидят в следственных изоляторах в ожидании суда. Да, вы можете пустить в ход компромат. Но это лишь затянет ваше пребывание здесь. Так что ситуация патовая. Вы согласны? На лице Мурзина не дрогнул ни один мускул. Так и не дождавшись ответа, безликий продолжал: – Но выход есть. Как я говорил, идет крупный торг. И сейчас его участники как будто выработали компромисс. Вас могут освободить. Но при одном условии: вы должны отдать пакет акций в одном африканском проекте нужным людям. Это будет плата за ваше освобождение под подписку о невыезде. Само собой, подписка будет чистой формальностью. Вы отдаете принадлежащие вам акции «Сокоде», вас выпускают и позволяют уехать за границу. Потом вас, разумеется, объявят в розыск, и вы спокойно будете жить где-нибудь на Западе. Как видите, ничего необычного. Этот путь до вас прошли очень многие… и еще многие пройдут. Можно даже не сомневаться. – Этот путь не слишком мне нравится, – презрительно усмехнулся Мурзин. – Предпочитаете несколько лет провести в этих хоромах? – безликий презрительным взглядом окинул унылую камеру. – А потом отправиться на зону? – Я предпочитаю искать выход и не терплю, когда мне диктуют условия. – Вы же бизнесмен, Геннадий Владимирович, – пожал плечами безликий. – А это бизнес, чистый бизнес. И ничего личного. Пока во всяком случае. Мурзин вздрогнул. Он почувствовал, что безликий держит в рукаве какой-то козырь. Сердце сжалось от недобрых предчувствий. – Так что насчет акций «Сокоде»? – спросил безликий. – Вы готовы их отдать в обмен на свою свободу? – Дело не в том, готов ли я их отдать, – усмехнулся Мурзин, пожав плечами. – Дело в другом. Неужели там, – он по примеру безликого показал глазами вверх, – неужели там не знают, что это очень проблемные акции? Во-первых, это не контрольный пакет и даже не блокирующий. Во-вторых, сам проект «Сокоде» находится под угрозой. Там идут боевые действия. По сути гражданская война. – Которую вы же и развязали, – кивнул безликий. – И, кстати, это тоже будет одним из условий вашего освобождения. Повстанцы во многом зависят от финансовой подпитки с вашей стороны. И эта подпитка должна прекратиться. – Считаете, что я могу финансировать африканских повстанцев, сидя на шконке? – Сидя на шконке, проворачивали еще и не такие дела, Геннадий Владимирович, и мы с вами прекрасно это знаем. – Пусть так. Но, повторяю, мой пакет акций не является блокирующим. Из-за этого и шла моя война с Хейденом, который, как я понимаю, помог мне здесь очутиться, – Мурзин зло прищурился. – Ваша война с Хейденом шла не только из-за этого пакета. И даже не столько из-за него, – тусклым голосом произнес безликий. – Впрочем, к этому мы еще вернемся. У Мурзина снова сжалось сердце. – Так вот, Геннадий Владимирович. Конечно, все, кому надо, прекрасно осведомлены, что ваш пакет акций «Сокоде» является весьма проблемным. Но это будут проблемы конечного приобретателя. А этот приобретатель находится не в России. В этом пакете крайне заинтересованы французские партнеры. И ваше нежелание расставаться с этим пакетом вызывает у них большое сожаление. – Вот как! – усмехнулся Мурзин. – Разве вы представляете здесь французское правительство? Или французские фирмы? – Нет, я представитель российских государственных структур, и вы это знаете. Объясню ситуацию. Сейчас положение таково, что нам крайне важно заручиться поддержкой Парижа по ряду глобальных вопросов. И, если коротко, Париж готов оказать нам поддержку, но при одном условии. – Получение моего пакета акций «Сокоде», – невозмутимо произнес Мурзин. – Именно так. – Что ж, это вполне понятно, – пожал плечами Мурзин. – Но какой прок французам от этого пакета? Повторяю, он не является даже блокирующим. – Да, блокирующий пакет находится у Хейдена. Но наши французские друзья полагают, что и Хейден продаст им свой пакет. Таким образом, у них будет 48% акций «Сокоде». Контрольный пакет пока останется в руках правительства Нбеки, но с Нбекой французы договорятся. Он лишь туземный царек – трусливый и жадный. – С последним не буду спорить, – Мурзин с невозмутимым видом кивнул. – Но почему ваши французские… друзья уверены, что Хейден продаст им свой пакет акций? Безликий молчал, пристально глядя на Мурзина. Тот мысленно собрался, чувствуя: сейчас эта гнида достанет из рукава тот самый спрятанный козырь. – До сих пор речь шла о бизнесе и ни о чем личном, – с гнусной ухмылкой произнес безликий. – Но сейчас речь пойдет и о том, и о другом. Точнее, об одном молодом человеке, очень хорошо известном вам. Как и Хейдену. Об Александре Забродине. – Что с ним? – глаза Мурзина полыхнули черным огнем, он подался вперед, напоминая хищника, готового броситься на свою жертву. Но излучаемая им ярость тонула в мутной воде глаз безликого. В этой воде погас бы любой огонь. – Он жив, это единственное, что достоверно известно, – нарочито равнодушно произнес безликий. Мурзин окаменел. Он сделал нечеловеческое усилие, чтобы агнать глубоко внутрь страх за Младшего. Сейчас как никогда нужно быть хладнокровным. Как никогда. Любая слабость сыграет на руку против его Младшего, с которым что-то случилось. Безликий, очевидно, ждал, когда Мурзин задаст следующий вопрос. Или повторит предыдущий: «Что с ним?» Но Мурзин молчал с каменным лицом. Безликий усмехнулся, давая понять, что оценил самообладание собеседника. – Забродин похищен. Его судьба является частью сделки. И для вас. И для Хейдена. – Кто? – хрипло выдохнул Мурзин. – Кто это сделал? – Люди Нбеки. При содействии наших французских друзей. И их итальянских коллег, само собой. Черное пламя, полыхавшее в глазах Мурзина, казалось, прожгло внутреннюю оболочку глазниц и стало сжигать в мозг, опускаясь все ниже. Черным огнем полыхало его сердце, черный огонь выжигал его нутро. В нем не оставалось чувств, клокотали только боль и ярость. И страх. Страх за Младшего. – Я готов к переговорам, – глухим голосом проговорил он. *** Париж, аэропорт Шарль де Голль, май 2008 года Высокий, широкоплечий человек с темно-русыми, короткими волосами, в которых проблескивала седина, одетый в черную кожаную куртку и черные джинсы, вышел из «кишки», к которой подогнали прибывший из Москвы самолет, и зашагал по бесконечным переходам парижского аэропорта. За ним, отстав на несколько шагов, в общем потоке пассажиров шли еще двое: высокий мускулистый брюнет с карими глазами и стройный, изящный мужчина со светлыми, собранными в хвост волосами. Брюнет был невозмутим, блондин нервничал, поглядывая на своего спутника. К шагавшему впереди человеку в кожаной куртке они вроде бы не имели отношения. Вот только когда у того зазвенел мобильник и он остановился, поставив на пол спортивную сумку, чтобы ответить на звонок, эти двое тоже остановились, оставаясь, впрочем, на почтительном расстоянии. – Слушаю. Да, я. Да, прилетели. Идем на рейс. Ты уже там? Отлично, – человек в черной куртке говорил по-английски бегло, но с сильным акцентом. Он кивнул двум стоявшим поодаль мужчинам, закинул сумку на плечо и зашагал дальше. Эти двое последовали за ним. – Не жалеешь? – по-русски спросил брюнет своего спутника. – Я давно обо всем жалею, – нервно ответил тот. Они сели в шаттл и добрались до терминала авиарейсов на африканский континент. Человек в черной куртке посмотрел на табло вылетов и двинулся к воротам 24, где через час должна была начаться посадка на рейс Air France в Котону, крупный город в Бенине, на побережье Атлантического океана. В паре сотен километров от границы с Чамбе. Отстойник был почти пуст. Там сидели два африканских семейства: одно в пестрых национальных нарядах, второе – одетое по-европейски: джинсы, футболки, кроссовки. И еще несколько вездесущих китайцев. Шедший впереди человек стянул с себя куртку и сунул ее в сумку, оставшись в черной футболке без рисунка и черных джинсах. Этот наряд облегал его атлетическую фигуру с подкачанными мускулами. Было видно, что этот человек держит себя в отличной форме. Об этом свидетельствовала не только его фигура, но и пружинистая походка, напоминавшая грацию крупного хищника. Он встал у колонны, по-прежнему не глядя на своих спутников, снова остановившихся от него в нескольких шагах, и внимательно просканировал взглядом людей вокруг. Тут из-за колонны выступил рыжеволосый человек, их взгляды встретились. Лицо атлета оттаяло, на мрачном, словно высеченном из гранита лице появилась улыбка. Он раскрыл объятия и крепко сжал рыжеволосого. – Эрик! – Майкл! Они почти минуту (или больше?) стояли и молча обнимали друг друга. – Есть новости? – наконец, спросил темноволосый. – Нбека начал торг. – Ебать его, – зло сказал темноволосый. – А что… с ним? – Жив. И тот, второй тоже. Не беспокойся за своего. Нбеке он нужен живым. Вот насчет второго не знаю. Но ведь тебе до него нет дела? – Мне нет, – буркнул темноволосый. – А вот насчет своего… не знаю. – В любом случае я все планирую в расчете на двоих, – глаза Эрика не отрывались от глаз Михаила. Но затем он все-таки посмотрел на стоявших поодаль Владимира и Олега. – Напрасно ты их взял. – Нет,не напрасно, – твердо ответил тот. – Ты уверен в них? – Я уверен только в себе и тебе, – спокойно произнес Михаил. – Я тоже. Но мои парни вполне надежны. Часть из них в Бенине. Часть уже перешла границу. – Через границу перейдем без проблем? – Должны. Проблемы начнутся потом. – Решим. – По пиву? – По кофе. – А! Ну а как же русские сто граммов? – белозубо улыбнулся Эрик, причем слова «сто граммов» он старательно выговорил на русском. – Сто граммов пьют перед боем. Или после пребывания в ледяной воде. Я ведь тебе тогда налил. – О да, это меня и спасло! Но все прошло отлично. Силецкий до сих пор уверен, что я мертв. – Тем хуже для него. Этой тварью мы займемся, когда вернемся из Африки, – мрачно проговорил Михаил. Они двинулись к ближайшей кафешке скоротать время перед рейсом. Владимир и Олег молча двинулись за ними.

====== 36. ЧЁЛН ХАРОНА ======

ГЛАВА 36. ЧЁЛН ХАРОНА Агазе, май 2008 года – Пить, – хрипло зашептал Эм. – Пить… Саша с трудом поднялся. В ушах звенело, перед глазами роились черные точки. В камере была убийственная духота, стояла невыносимая вонь. Вода в небольшом бачке была отвратительно теплой и пахла тухлятиной. Они оба в первый же день отравились. Туалета не было, приходилось испражняться здесь же, в углу камеры. Саша набрал воды в грязноватую жестяную кружку, поднес Эму, лежавшему на грязном тряпье. Сашу мутило, живот скручивало, он чувствовал невероятную слабость и еле держался на ногах. При том что от природы был крепким и вполне выносливым. А хрупкому, изнеженному Эму приходилось совсем плохо. Он не в силах был подняться. Саша поначалу таскал его в угол на руках, чтобы тот мог испражниться. Но делать это едва ли не каждые 15 минут было просто невозможно. И они уже гадили едва ли не под себя, и им это становилось все более и более безразлично. Ни тот, ни другой не знали, почему их захватили и куда именно отвезли. Но Саша заметил на форме чернокожих охранников, переговаривавшихся между собой на непонятном языке, небольшой рисунок с белым львом. Он уже видел этот рисунок и помнил, что это – герб Республики Чамбе. Оставалось сложить два и два, чтобы понять: скорее всего их похитил Нбека. Зачем? Легко догадаться: чтобы шантажировать либо Йена, либо Старшего. А, возможно, обоих. Хотя Саша чувствовал себя отвратительно, мозг его работал ясно и четко. Паззл стремительно складывался.

Эма не убили. Почему? Наверное, похитители пока не поняли, что ни для Хейдена, ни для Мурзина Эм Нуцци никакой ценности не представляет. Но если они это узнают, то Эма сразу прикончат. Можно было не сомневаться. Саша думал об Эме, о его спасении. Когда думаешь не о себе, а о другом, то становится легче. Страх и отчаяние отступают.

– Ал… Ал… – донесся до Саши слабый голос Эма. Саша придвинулся к нему, провел рукой по спутавшимся черным волосам. – Нас убьют, да? – прошептал Эм, глядя Саше прямо в глаза. Во взгляде Эма была тоскливая обреченность. – Нет, – в серых глазах было холодное спокойствие. – Если бы нас хотели убить, то не стали бы для этого везти в Африку. Саша сам поражался тому, с каким спокойствием и уверенностью это говорит. На самом деле он ни в чем не был уверен. У него были лишь догадки и надежды. Но сейчас, когда рядом лежал слабый, беззащитный Эм, эти спокойствие и уверенность дались ему удивительно легко. Он и сам готов был поверить в то, что смерть им не угрожает. – Эм, слушай внимательно, – зашептал Саша. – Ты должен говорить, что тоже был любовником и Хейдена, и Мурзина. Говори, что мы оба были их любовниками. И я, и ты. Понял? Это очень важно. Тогда нам обоим сохранят жизнь. – Кто нас похитил? Зачем?.. – Долго объяснять. Просто тверди одно: ты тоже был их любовником. – Ал, как скажешь… Ал! – Что? – спросил Саша, в глазах которого уже начинал клубиться серый туман, уносящий его прочь от ужасной реальности. – Ал, я просто хочу чтобы ты знал. И понимал, – шептал Эм. – Ты мне нужен. Ты. Именно ты… Понимаешь? – Конечно, – кивнул Саша, почти автоматически. – Нет… ты не понимаешь. Я знаю, что ты меня не любишь. Ты любишь Хейдена. – Эм, не надо… – Нет! – с неожиданным жаром проговорил Эм. – Надо! Ты задумывался о своем чувстве ко мне? – Эм, – вздохнул Саша. –Я же говорил тебе… – Нет, нет, это всё не то! – с досадой выкрикнул Эм. – Ты уходишь от ответа. Но ты его знаешь. Знаешь. Ты любишь меня. Любишь. Да-да, любишь. Но не как этого твоего Хейдена. И уж точно не как Мурзина. Ал, не думай, что я просто похотливая давалка! У меня есть глаза. И мозги! Ты любишь Хейдена как любовника. Это видно. А этого … Мурзина – тоже любишь. Но иначе. Как отца. У тебя ведь не было отца, так? Я угадал? – Угадал, – глухим голосом ответил Саша. Его с пеленок воспитывала мать, любившая своего сына деспотической, почти убийственной любовью. Тема отца в их маленькой семье всегда была табу. Однажды у Саши, конечно, возник вопрос: а почему у него нет папы? У других ведь есть, а у него? Он долго не решался спросить это у матери. Наконец, решился. – Саша, – голос матери, обычно ласковый и нежный, вдруг стал чужим, враждебным. – Слушай внимательно. Повторять не буду. Если тебя спросят в школе, кто твой папа, отвечай, что он погиб. В автокатастрофе. А я тебе всё расскажу. Но не сейчас. Когда станешь взрослым. Понял? Каждое слово матери походило на удар молотка, вбивавшего в сознание ребенка стальные гвозди. И эти гвозди засели в голове Саши намертво. Он больше не задавал матери этого вопроса. Слишком тяжелым и страшным был ее взгляд. Он просто ждал, когда мама расскажет ему всё. Но не дождался. Мать погибла в автокатастрофе. Мистика: она погибла именно той смертью, которую придумала для объяснения отсутствия у Саши отца… – Да, у тебя не было отца, поэтому тебя и тянет к сильным мужчинам, – донесся до Саши голос Эма. Саша вздрогнул, его сознание, улетевшее в миры воспоминаний, вернулось в душную вонючую камеру, и к Эму, лежавшему у него на коленях. – Если бы у тебя был отец, ты был бы другим, – продолжал Эм. – Да ты на самом деле другой. Не такой, каким себя считаешь. В тебе есть сила. Власть. Жесткость. – Ты ничего не знаешь, – вырвалось у Саши. Нет, Эм не сказал ему ничего нового, Саша и сам все это чувствовал. Но осознание того, что этот легкомысленный и взбалмошный парнишка так глубоко проник в его душу, Сашу напугало. Как будто его вдруг застали за чем-то постыдным. – Ал, ты и меня любишь. Меня тоже. И не надо отрицать, ты сам знаешь, что это правда. Просто ты любишь меня иначе… Так любят щенка или котенка. О нем заботятся. За ним ухаживают. И за него все решают. Знаешь, я и на это согласен. Даже больше, это мне и нужно. Но моим хозяином должен быть ты. – Нет. Ты не животное, Эм! Ты – человек! – И что? – Эм слабо усмехнулся. –Знаешь, кто мне изложил эту теорию разновидностей любви? – Гор! – осенило Сашу. – Да. Он. Старый мудрый Гор… – Гор говорил… обо мне? – нахмурился Саша. – Он говорил вообще, – вздохнул Эм. – Но ведь его теория применима к тебе. – Если да, то это плохо, – холодно произнес Саша. – Относиться к тебе как… к домашнему котенку – это же унизительно! – Кто бы говорил! – фыркнул Эм. – А то, чем ты занимался, разве не унизительно? Но ведь ты же этим занимался! – Это другое! – Неважно. Ты должен меня понять. Унижение – уже ценность. Оно лучше чем вообще ничего. Потому что унижение это тоже проявление чувства. Пусть уродливое. Пусть отвратительное. Но все равно! Это как сейчас: лучше пить вонючую воду, чем сдохнуть тут от жажды! Вот скажи мне честно, разве я не прав? Саша молча кивнул, перебирая в пальцах темные волосы Эма. – Я надеюсь, что однажды ты полюбишь меня иначе, – заговорил Эм неожиданно глухим голосом. – Но даже если этого не случится, я все равно буду счастлив с тобой. Если… – тут голос его прервался. – Если мы не погибнем. – Мы не погибнем, – Саша вновь заговорил уверенно и даже властно. – Не должны. Ты понял? – Ал, я люблю тебя, – и вновь на Сашу устремился сверкающий взгляд голубых глаз. – Мы не должны погибнуть, – словно не слыша слов Эма, повторил Саша. – Если ты хочешь принадлежать мне, то должен слушаться моих приказов. Так вот, я запрещаю тебе даже думать о гибели. Запрещаю. Ты понял? – Понял. – Да, Господин! – в голосе Саши зазвенел металл. – Да, Господин, – повторил Эм, завороженно глядя в странные серые глаза – то покрывающиеся льдом, то наполняющиеся нежностью. – Вот так, – голос Саши снова стал мягким. – Послушай. Мой Старший – Мурзин – сказал однажды: надеяться нужно до конца. Помнить, что в любой момент всё может измениться. И безвыходная ситуация вдруг обернется тысячей возможностей. Но они появятся лишь в том случае, если ты будешь к ним готов. Саша почти дословно воспроизвел когда-то услышанные им слова Старшего. Тогда Саша не придал им особого значения. Но сейчас он знал, что Старший, как и они, находится в заточении. И он вдруг подумал, что и Старший в эту самую минуту тоже надеется. Невзирая ни на что. Он ведет свою игру. Он бьется, сражается, потому что привык сражаться, и иначе быть не может! *** Москва, май 2008 года – Так вот, Геннадий Владимирович, – голос безликого был все так же невыразителен. – Я уверен, что вы, как разумный человек, поступите правильно. Сами понимаете, вам все равно не позволят распоряжаться акциями «Сокоде». Вы слишком многим перешли дорогу. На вас зол Нбека, вы разозлили французов, американцы тоже крайне недовольны. Акции «Сокоде» стали частью большого уравнения, очень большого и очень сложного. И ваша свобода, ваша жизнь – не самые значимые составляющие этого уравнения. А жизнь вашего… любовника, – безликий произнес это слово с нескрываемым презрением, – и вовсе величина, стремящаяся к нулю. Для всех, кроме вас. И, я думаю, вы это тоже прекрасно понимаете. Так исходите же из этого. Мурзин, давший слабину после из-за известия о том, что Саша попал в лапы Нбеки, уже обрел прежнее хладнокровие. Он понимал, что ему предстоит опасная игра, ставкой в которой является жизнь его Младшего. – Телефон, – безапелляционно произнес Мурзин. – Мне нужно сделать звонок. – Вообще-то, вы находитесь в следственном изоляторе, а не у себя в офисе, господин Мурзин, – ледяным тоном процедил безликий. – И я вам не секретарша. Возможно, вам предоставят телефон, но сначала вы должны… – Телефон, – повторил Мурзин. – Иначе ничего не будет. Вообще ничего. Безликий снова попытался возразить, но что-то во взгляде арестанта заставило его промолчать. На его лице появилась гримаса досады. – По поводу телефона я должен посоветоваться, – сухо сказал он. Лицо Мурзина оставалось каменным. Он как будто и не слышал слов безликого. А тот торопливо вышел из камеры. Мурзин молчал. Его ум лихорадочно работал, подгоняемый клокотавшими в темных глубинах сердца страхом и яростью. Безликий в подтверждение слов о похищении Младшего показал ему фотографии. Саша лежит без сознания в салоне самолета, закованный в наручники. Сашу тащат куда-то по грязному двору. На заднем фоне пальмы, негры… Очевидно, тюремный двор. Рядом какой-то юнец. Тренированная память спецназовца подсказала: тот самый Нуцци, прилипший к его Младшему. А этого с какой стати похитили? Нуцци не представлял никакой ценности ни для Мурзина, ни, насколько известно, для Хейдена. Скорее всего, его захватили за компанию. Да, не повезло, юнцу. Вряд ли он выйдет живым из чамбийской тюрьмы. Уж Мурзин точно не будет из-за него торговаться. Хотя… Мурзин нахмурился. Он знал своего Младшего. Если Мурзин не вступится за этого шлюшонка, то Младший не поймет. И не простит. Что ж, придется спасать и этот нежданный и ненужный довесок. Иначе все будет напрасно. Где-то на краю сознания у Мурзина промелькнула мысль как будет хорошо, если Хейден не додумается вписаться и за Нуцци тоже. Вот тогда Младший точно от него отвернется. Черт, Мурзин действительно этого желал! *** Казиньяно, май 2008 года – Я все сделаю, чтобы вытащить его! – Йен грохнул кулаком по столу. Старый Гор, в глазах которого на сей раз не было обычных смешинок, задумчиво кивнул, постукивая сухими пальцами по подлокотникам кресла-каталки. – Когда мне позвонил Вертье и сообщил, что Саша в руках Нбеки, я… я… – Ты готов был разорвать его на куски, – понимающе кивнул Гор. – Вот только по мобильному телефону это сделать весьма затруднительно. – Гор, послушай, твоя ирония сейчас не совсем к месту… – Именно сейчас она к месту, мой мальчик, – проговорил Гор без тени улыбки. – В трудных ситуациях именно ирония помогает принять верные решения. На самом деле ты уже принял верное решение. Хорошо, что прилетел ко мне. Из Штатов заниматься спасением нашего сероглазого поэта было бы крайне затруднительно. Лететь в Африку – бессмысленно, ты лишь показал бы Нбеке свою слабость. Здесь, на Сицилии, лучшее место для размещения твоего штаба. При условии, конечно, что об этом не узнают. – Я сделал всё, что в моих силах. Официально я возвратился в Сан-Франциско. Мой самолет вылетел туда из Флоренции. В моей охране есть человек, не совсем мой двойник, но в гриме издали вполне сойдет за меня. Пусть все думают, что я в Сан-Франциско, заперся в своем офисе и никого не принимаю. – Ты играешь с людьми, которых так просто не одурачить, – заметил Гор. – Знаю, – угрюмо бросил Йен. – Но я хотя бы выиграю время. Проклятье! Я сделал все, чтобы утопить Мурзина, а что теперь? Что это? Насмешка судьбы? – Не философствуй, мальчик, у тебя это всегда плохо получалось, – пренебрежительно сказал Гор. – И не забывай, что Мурзин – мой друг. Я не вмешиваюсь в ваш конфликт. Но я не одобряю того, что ты помог упрятать Мурзина за решетку. – Мурзин – преступник! – вскинулся Йен. – У него руки по локоть в крови! Он грабит свою страну! – Его страна позволяет ему это делать, – невозмутимо пожал плечами Гор. – Йен, послушай, я тысячу раз согласился бы с твоими словами, если бы они были к месту. Но ты же возмущен не участием Мурзина в незаконных операциях. Причина в другом, и мы оба её знаем. Ты избавился от более удачливого соперника на любовном фронте, только и всего. Причем избавился не самым чистым способом. – Если бы я этого не сделал, он сделал бы то же самое со мной! – Возможно. Но это сделал ты, – голос Гора стал суровым, словно голос судьи, зачитывающего приговор. – Давай не будем лицемерить и прикрываться звонкими словами. Твоя ненависть к Мурзину не должна мешать тебе видеть реальность. А реальность такова, что вы с ним, в каком-то смысле, оказались в одной камере. И выбираться вам придется вместе. Я имею в виду: спасать Сашу. – Я готов! – тут же заявил Йен. – Я готов заключить союз с кем угодно, хоть с дьяволом, лишь бы его спасти! – Снова громкие слова, – рассеянно пробормотал Гор. Он зажмурился как старый кот, подставляя лицо под льющиеся в окно лучи жаркого сицилийского солнца. – Йен, ты иногда кажешься мне вскрытой консервной банкой. Она звенит, но пуста и бесполезна. – Да пусть так! – зарычал Хейден. – Но я устал слышать, какой я никчемный идиот! Я согласен, заранее согласен с тобой, но я хочу слышать от тебя не насмешки, а совет! – Совет, говоришь? Ты ведь знаешь, что вместе с поэтом был похищен и Эм? – А, этот, – скривился Хейден. – Да. Я знаю, что ты питаешь к нему слабость… – Я не питаю к нему слабость, я лишь трахаю его тем, что в моем возрасте еще работает, – невозмутимо заметил старик, сжимая в кулачок высохшую руку. – Гор, как бы там ни было. Я сделаю все, чтобы спасти и этого парня тоже. Хотя, скажу тебе честно, с удовольствием оставил бы его там, в африканской тюрьме. – Да, он же влез в постель к нашему поэту, – Гор по-прежнему был невозмутим. – Именно так, – раздраженно произнес Хейден. – Но я знаю, что этот… красавчик тебе небезразличен, поэтому, повторяю, я все сделаю, чтобы и его тоже спасти. Ну, и из чисто гуманитарных соображений, если угодно. – Идиот, – пожал плечами Гор, отхлебывая бренди из стоявшего на столе стакана. – И почему я идиот, позволь спросить? – прищурился Йен. – Или ты полагаешь, что лучше оставить этого Эма Нуцци ублюдкам Нбеки? – Нет. Ты верно поступишь, если спасешь его. Но у тебя неверная посылка. – Неверная посылка? – непонимающе посмотрел Йен на старика. – Да, неверная. Ты должен спасти его в первую очередь потому, что этого хочет наш поэт. Вот в чем дело. И если ты спасешь поэта из лап Нбеки, а Эма оставишь там, то можешь и мечтать о том, что серые глаза снова одарят тебя благосклонным взглядом. А ты этого не понимаешь. Значит, ты идиот. Вот в чем твоя проблема. Йен молчал, глядя на старика. Пару раз он моргнул, как будто что-то постигая. – Ты совершаешь глупость за глупостью, Йен, – старик говорил жестко и безжалостно. – История с русским сутенером ничему тебя не научила. Почему наш сероглазый поэт так носился с этой мразью, которая сделала из него шлюху, которая предавала и продавала его? Да потому что он не может оставить тех, кто оказался в беде. Это у него в характере. В крови, если хочешь. И ты не понял, что чем больше ты будешь вредить Мурзину, тем сильнее поэт будет к нему привязываться. Кстати, обратное тоже верно: чем больше Мурзин будет вредить тебе, тем сильнее это привяжет к тебе поэта. Он всегда на стороне тех, кому плохо, кого бьют. Независимо от того, насколько те сами плохи. Это такая черта русской души. Достоевский хорошо это описывал. У него даже есть целый роман «Униженные и оскорбленные». Не читал? А, впрочем, вряд ли ты что-то в этом поймешь. Знаешь, как завоевать сердце молодого поэта? Отдай все свои богатства Мурзину. И поэт станет твоим. Впрочем, Мурзин в отличие от тебя умен и не возьмет у тебя ни цента. Он-то хорошо понимает героев Достоевского… Но, если кратко: спаси не только сероглазого поэта, но и его спутника. И не пытайся разлучить Эма с ним. Более того. Ты должен помочь и Мурзину. Да-да, именно так! Наш юный поэт тянется к сильным личностям, это правда. Но победит в войне за его сердце не самый сильный, а самый милосердный. Знаешь, почему он вдруг привязался к Эму? Да потому что он чувствует, что Эма надо защищать. В нашего поэта впервые влюбился тот, кто слабее его. И он это чувствует. Если Эм погибнет, для поэта это станет катастрофой. И сердце его будет закрыто для тебя, если он сочтет, что ты виноват в гибели Эма хотя бы косвенно. Не разлучай их. Пусть Эм тоже будет рядом. Не воюй с Мурзиным. Напротив, помоги ему. Отдай ему победу. И тогда наградой тебе станет сердце поэта. Понимаешь? Я ведь не сказал тебе ничего нового. Знаешь, я всю свою жизнь был далек от христианства, его заповеди казались мне смешными и наивными. А ведь сейчас я привел тебе именно христианские заповеди. Кто попросит у тебя рубашку, отдай тому две. Ударившему тебя по правой щеке подставь и левую. Кто скажет тебе пройти с ним поприще, иди с ним два. И тогда получишь истинную награду. Любовь. Гор умолк. Йен тоже молчал, постукивая пальцами по столу и о чем-то думая. – Чтобы спасти Сашу, я спасу кого угодно, – наконец, сказал Йен. – И пожертвую чем угодно. Без него все для меня теряет смысл. Кажется, я опять произнес звонкую фразу, Гор? Опять я зазвенел как пустая консервная банка? Знаешь, я все отдал бы за то, чтобы увидеть его сейчас. Вот сейчас, сию минуту… Последние слова Хейден произнес чуть слышно. Он вдруг явственно увидел перед собой серые глаза. Бездонные прозрачные озера, в глубине которых таился мрак и сверкали холодные звезды… *** Агазе, май 2008 года

А звезды далеки и холодны.

В груди растет тяжелое удушье,

И просится в пространство тишины

Из горла хрип: «спасите наши души!»

Один глоток испорченной воды,

Один шажок в пространстве гнусной вони,

И кажется, что мы уже мертвы,

И нас ничто и никогда не тронет,

Но вглубине усталых, мутных глаз

Есть жажда жизни и желанье смерти,

И надо жить, чтоб умереть хоть раз,

Чтоб вырваться из вечной круговерти,

Чтоб отворилась запертая дверь.

Мы вырвемся.

Мы вырвемся.

Поверь.

Эти стихи Саша не читал вслух. Но Эм читал их в смертельно усталых серых глазах. И он знал, что сейчас эти глаза живут только для него. Для него одного. И потому был счастлив. Счастлив, хотя чувствовал, что силы покидают его. Что помощи неоткуда и не от кого ждать, и скоро наступит конец. – Ал, Ал, я твой, только твой, – прошептали пересохшие губы. – Да. Мой, – эти два слова из уст Саши были для Эма все равно что глоток свежей воды. Эм даже не хотел ничего больше. «Да. Мой.» Ему сказали: «Мой». Важно лишь это. Лишь это. Все остальное ерунда. Жизнь… Разве это была жизнь? Он порхал как беззаботный мотылек, стремился к наслаждениям и удовольствиям до тех пор, пока не утонул в бездонных серых глазах. Странный парень, так не похожий на жарких красавцев, в которых Эм часто и легко влюблялся и которых легко забывал, захватил его, сам не понимая своей власти. И рядом с этим парнем он теперь умирал. Но для Эма это не имело значения. Имели значение только серые глаза, в которые он смотрел. Только они. Сколько дней они провели в душной камере? Ни тот, ни другой не знали. Может быть всего пару суток. Может быть, неделю. Или вечность? За это время они даже ни разу не поцеловались. Это было им не нужно. Они просто прижимались друг к другу. Силы Эма таяли. Хрупкое тело не выдерживало. Но почему-то Эму не было страшно. Он вдруг понял, что был рожден именно для того, чтобы тонуть в прозрачной бездне серых глаз. В этой бездне была его подлинная жизнь. Подлинная, доселе неведомая. Все остальное было неважно. Пусть умрет его тело, он все равно останется жить вечно. Жить в серых глазах, полных любви. Там будет его пристанище. Из этих глаз он будет смотреть на бесконечные миры и вселенные, что будут рождаться из ничего, существовать миллиарды лет, погибать, уступая место новым мирам… А эти глаза будут жить. И он в них. Эм застонал. Не от боли, а от опьяняющего восторга. Сейчас ему ничего не было нужно. Ничего. Только чтобы рядом были эти глаза. И еще как же хорошо, что его обнимают эти руки. Загорелые, сильные, крепкие. И эти объятия принадлежат не только Земле и небу. Земля и небо пройдут, а любовь не пройдет… И Эм продолжал смотреть в эти глаза, в которых для него, только для него подобно ослепительным вспышкам сверхновых звезд рождались новые строки:

Видишь, видишь, как с небесной кроны

За звездою падает звезда?

Черный незаметный чёлн Харона

Их несет за грани естества.

В космосе беззвездно молчаливом

Черный чёлн прочерчивает след,

Рассекая огненные гривы

Мечущихся в ужасе комет.

Помни, помни, нам с тобой не выжить

В грозном гулком грохоте земном,

Черный чёлн подходит ближе, ближе,

Полный звезд, уснувших вечным сном.

Кажется, всё поздно, слишком поздно…

Но у самой мглы небытия

Оживают умершие звезды

Снова в высь зовущую летя!

Смерти нет и не было, любимый!

В гулких лабиринтах темноты

Ты и я вовек неразлучимы,

Ты и я.

Мы вместе.

Я и ты.

Эм непостижимым образом читал эти стихи в серых глазах и понимал: смерти нет. «Ты и я вовек неразлучимы. Ты и я». И тут раздался лязг засова. Дверь с тяжелым скрипом отворилась. Эм даже не повернул головы. И не потому что у него не было сил. А потому что знал: кто бы ни вошел, ничего хорошего это не сулит ни ему, ни его любимому. – Поднимайся, пойдешь со мной! – раздался неприятный, режущий слух голос. – Я никуда без него не пойду! – крепкие руки буквально сжали запястье Эма. – Не пойдешь, так я ему сейчас на твоих глазах горло перережу! Сильные руки еще крепче сжали Эма. – Никуда без него не пойду! Или ты и мне горло перережешь. Разве тебе не приказано сохранить мне жизнь? – Эм слышит в голосе любимого стальные интонации. Не наигранные, не фальшивые. Подлинные, обнажающие стальные конструкции воли, до поры до времени скрытые серым туманом. Возникает пауза, но она красноречивее тысячи слов. – Тогда своего дружка-педика сам поволочешь, – слышится злое-равнодушное. – Я пойду сам. Я сам… – лепечет Эм. Он с трудом поднимается на ноги. Его шатает. – Живее, твари! – слышится злое, но тут же прерывается, наталкиваясь на смертельный лед в серых глазах. – Я помогу, – шепчет Саша, поддерживая Эма. Эм идет. С трудом, едва не падая. Он чувствует, что его любимому тяжело, делает все, чтобы держаться самостоятельно. Но это у него получается плохо. Почти не получается. Они медленно удаляются во тьму по длинному тюремному коридору.

====== 37. В ДЕБРЯХ АФРИКИ ======

ГЛАВА 37. В ДЕБРЯХ АФРИКИ Москва, май 2008 года

- Только один звонок, – сказал возвратившийся в камеру безликий. – Вот по этому телефону. Разговор не более минуты. И включите громкую связь.

Мурзин пожал плечами и по памяти набрал номер. Гудки были долгими и далекими. – Алло, – послышался голос в трубке. – Старший, – произнес Мурзин. – Джи-ди-джи-си-эйч-эй. Сейчас. – Состав? – Ультра плюс. – Ориентировка? – Четыре минус. – Удачи, – с каменным лицом произнес Мурзин и вернул трубку слегка озадаченному безликому. – Всё? – спросил тот. – Всё, – кивнул Мурзин. – И о чем это? – Вы ведь знаете, что я не скажу. – Знаю. Но мы установим абонента. И его местонахождение. На лице Мурзина не дрогнул ни один мускул. Хотя это видимое спокойствие давалось ему с трудом. Он получил новости. И хорошие. Насколько хорошими могли быть новости в этой ситуации. Михаил сообщил ему, что находится в

GDG

, что означало «Аэропорт Шарль де Голль», и направляется в

CHA

– Чамбе. Мурзину не нужны были пояснения, зачем его раб туда отправился. «Состав ультра плюс» означал, что собрана группа, готовая к выполнению задачи. «Ориентировка четыре минус» означало, что вероятность успеха оценивается более чем в 80%. Мурзин все отдал бы за то, чтобы успех был стопроцентным. Но на войне ста процентов никто не гарантирует. Этот короткий разговор не добавил Мурзину уверенности. Но дал надежду. А надежда бывает важнее уверенности, Мурзин это твердо знал по военному опыту. – Что же, Геннадий Владимирович, – произнес между тем безликий, – мы выполнили вашу просьбу. Теперь ваша очередь. – Отлично, – произнес Мурзин, скрестив руки на груди и с холодной улыбкой глядя на безликого. – Наши переговоры начнутся с того, что я лично увижу Александра Забродина. Организуйте сеанс видеосвязи. Скайп, что-то еще… Не имеет значения. – Это новое требование, – холодно произнес безликий. – Так не пойдет. – Я должен убедиться, что причина для переговоров действительно существует, – бесстрастно сказал Мурзин. – Играть втёмную я не намерен. Да, и еще я должен убедиться, что с другим молодым человеком, Эммануэле Нуцци, если я не ошибаюсь, тоже все в порядке. Это также необходимое условие. Безликий молча уставился на него. А Мурзин задавался вопросом: что сейчас предпринимает Хейден? *** Казиньяно, май 2008 года – Организуйте сеанс видеосвязи, Вертье, – голос Йена звучал бесстрастно, но рука готова была раздавить телефон. – Без доказательств того, что Александр Забродин жив и здоров, переговоров не будет. И еще, – добавил он, бросив взгляд на сидевшего напротив Гора. – Второй молодой человек – Эммануэле Нуцци. Я должен убедиться, что и с ним все в порядке. После этого возможны так называемые переговоры. Хотя, если называть вещи своими именами, это преступный шантаж и вымогательство. – Я всего лишь пытаюсь вам помочь, Хейден. – Оставьте это пустословие, Вертье. Вы обычный преступник. Тот факт, что вы занимаете государственную должность, ничего не меняет. – Это пустословие вы тоже можете оставить при себе, Хейден, – тут же вернул Вертье. – Лучше подумайте о том, что малейшее промедление может дорого обойтись вашему… возлюбленному. Вы знаете Нбеку, он очень вспыльчив и нетерпелив. – Так пусть Нбека побыстрее организует сеанс видеосвязи. Чем быстрее он это сделает, тем будет лучше для него… и для вас, Вертье, тоже. – Вы не в том положении, чтобы диктовать условия и, тем более, угрожать, Хейден. – И тем не менее. Не забывайте, что блокирующий пакет акций в моих руках. И если с Забродиным и Нуцци что-то случится… помимо того, что с ними уже случилось, никаких переговоров о судьбе пакета не будет. Так что жду видеосвязи. Йен отключил телефонный звонок и вопросительно взглянул на Гора. – Ну, что скажешь? – с тревогой спросил он. – Ты держался молодцом, – кивнул старик. – Йен, выпей. Нет, не вина. Граппу. Вообще-то, редкостная дрянь, но здесь и сейчас это именно то, что тебе нужно. Ну, за нашего поэта. Чтобы он поскорее вырвался оттуда! Они выпили. – Знаешь, Гор, я давно поклялся себе: не поддаваться на шантаж. Был еще в школе случай, я дал слабину… Потом пожалел. С тех пор ни разу не поддавался, хотя часто сталкивался. А теперь… Одним словом: никогда не зарекайся. – Разница очевидна, – улыбнулся Гор. – Сейчас ты боишься не за себя, а за другого. Ты спасаешь не себя, а другого. И жертвуешь ради другого. Это любовь, Йен. Любовь, которая жертвует всем. И всё покрывает. Иоанн Богослов. – Ты же знаешь, Гор, я неверующий. Хотя сейчас готов молиться… да что там, я молюсь, чтобы он был спасен! Никогда не думал, что со мной такое случится. Я влюблялся, но никогда не любил. А его – полюбил. Вопреки всему, Гор! Понимаешь? И он ведь тоже любит меня! Меня! Почему тогда все так нелепо обернулось? Почему?? – Мы с тобой много раз говорили на эту тему, Йен, – грустно улыбнулся старик. – Вы не готовы принять друг друга такими, какими вы есть. Вот ваша беда. Ты распахивал перед ним окно свободы, а свобода у него уже была, только своя, тебе непонятная. И он ждал от тебя защиты. Защиты своей свободы. Но ты не понял. А Мурзин понял. И он выбрал Мурзина, потому что тот дал ему именно то, что он хотел получить. – Он не любит Мурзина! – во взгляде Йена поднялись свинцовые волны гнева. – Он любит его. Просто не так, как тебя. Иначе. И я повторяю: чем скорее ты примешь своего мальчика таким, какой он есть, тем быстрее он примет тебя. Йен задумчиво кивнул. Они помолчали. – Эрик уже в пути, – вдруг сказал Йен. – Кстати, ты молодец, что так и не сдал его этому русскому… – Сдал, – горько усмехнулся Йен. – Правда, предупредил Эрика. Дальше он сам все сделал. Инсценировал свою смерть в Москве. В таких делах он мастер. – Ты молодец, Йен. – Эрик уже в пути, – повторил Йен. – А я сижу тут… Это безделье убивает меня! – Ты не бездельничаешь. Ты занят, Йен. Очень занят. Тяжелой работой. Может быть, самой тяжелой из всех возможных. – И какой же? – с горькой усмешкой спросил Йен. – Ожиданием. *** Агазе, май 2008 года Саша понятия не имел, куда их ведут. Охранник подгонял его тычками и пинками, и Саша едва не валился с ног, пытаясь при этом удержать Эма, который еле шел. Они оказались в тюремном дворе. Стояла жара, но воздух был полон океанской влаги. Саша вздохнул полной грудью, и у него закружилась голова: настолько этот воздух казался свежим и… свободным. Свобода. Та самая свобода, которую Саша никогда не желал, от которой прятался в тайном мире бездонных серых озер, эта свобода вдруг обхватила и закружила его в сумасшедшем танце, он ощутил ее опьяняющую радость и безумно захотел остаться в ее счастливых объятиях, ему уже не были страшны ее ветры, напротив, они казались ему веселыми, солнечными, полными счастья и надежды. Саша вдруг понял, о чем ему твердил Йен. То, что прежде его пугало, оказалось на деле не страшным, наоборот, притягательным и… спасительным. Да, именно спасительным. Саша всегда искал спасения от пугавшей его свободы, от ее бремени, но теперь страстно желал этой самой свободы, желал остаться в ее любящих, счастливых объятиях, которые, он чувствовал, были объятиями Йена. Но все это длилось считанные мгновения. Сашу и Эма затолкали в автозак, тяжелая дверь захлопнулась, автомобиль вздрогнул и с тяжелым воем двинулся куда-то. Саша сидел, привалившись к железному кузову. Снова удушающая жара. Пот ручьем лился по лицу. После кратких мгновений, когда можно было пить свежий океанский воздух, казалось, что они снова попали в ад. Саша почувствовал, что его обволакивает серый туман. Его взгляд был устремлен на Эма, а тот, не отрываясь, смотрел на Сашу, погружаясь в бездонные озера, полные живой воды, и только благодаря этой прозрачной воде Эм был жив. Но Эм сейчас не просто видел бездонные озера. Он входил в таинственный мир, закрытый для всех. В мир, который открывал ему, Эму, сероглазый повелитель. И Эм видел на берегу этих озер храм, вделанный в скалу, к которому вели каменные ступени и куда до Эма никто не ступал:

Озёрный край, уединенный храм,

Куда чужому не войти вовеки,

Где замолкают времени ветрА

И не бурлят эпох шальные реки,

Где вечности прозрачный, тихий мрак

Насквозь пронизан звездными лучами,

Там мы с тобой пробудем до утра,

И вечная любовь пребудет с нами.

Безмолвие, полное таинственных слов, и прозрачный мрак… Эм едва не задохнулся от переполнявшего его грудь волнения. Он испытывал нечто необъяснимое и невыразимое. То, что невозможно было выразить словами. Он был в этом таинственным храме. В храме сердца своего повелителя, своего возлюбленного. И боялся даже вздохнуть, чтобы не нарушить священное безмолвие. Не осквернить прозрачный мрак, полный таинственной, неизреченной любви… А за решетчатым окном автозака мелькали жалкие лачуги пригорода Агазе, затем потянулись улицы поприличнее, и, наконец, машина покатила по широкому бульвару, в конце которого возвышался белый президентский дворец, свернула в боковые ворота и остановилась у одного из подъездов со стороны океанского побережья. – Выходи! – послышался снаружи голос охранника. Пройдя по безлюдным коридорам дворца, они оказались в комнате, обставленной с кричащей роскошью. Звериные шкуры на полу, статуэтки африканских божков, антикварная европейская мебель в стиле рококо, позолота на стенах, огромная хрустальная люстра, роскошный диван, кожаные кресла с резными подлокотниками… Комната была полна прохлады, льющейся из кондиционера. Два парня остановились посреди комнаты, ошалело оглядываясь по сторонам. Рядом стояли двое дюжих охранников в бежевой форме и малиновых беретах. Саша поддерживал Эма, который с трудом держался на ногах. Наконец, обе створки двери в торце распахнулись, и в комнату вошел высокий чернокожий человек с надменным лицом. Он шагал, высоко поднимая ноги, почти строевым шагом, и выпятив грудь колесом. На нем был военный мундир с орденами и золотыми аксельбантами. Не хватало разве что эполетов.

Этот тип выглядел в точности как африканский диктатор из комедийного фильма. Но это была не комедия. Саша, которому уже довелось побывать в Агазе, узнал президента Таго Нбеку. Происходящее казалось сюрреалистичным. Похищение, полет на самолете, зловонная африканская тюрьма, а теперь дворец диктатора и сам диктатор. В мундире с золотыми аксельбантами.

Всё стало на свои места. Всё стало ясным. Похититель. Причины похищения. Но только сейчас Саше стало страшно. Нет, он боялся не комичного Нбеку. Просто только сейчас до него дошло, что он оказался в той самой стране, где именно из-за него началась гражданская война. Саше подумалось, что его похищение было возмездием. Хотя он и не был ни в чем виноват. Разве только в том, что родился на свет. И попался на глаза двоим одержимым, сошедшимся из-за него в смертельном клинче и ввергнувшим в кровавый хаос целую страну. Это было неправдоподобно, до ужаса, до дрожи. И оттого страшно. Саша стоял, глядя прямо в глаза Нбеки – темно-карие, со сверкающими белкАми. Взгляд Нбеки был одновременно и завороженным и плотоядным. Саше был хорошо знаком такой взгляд. Именно так смотрели на него многие клиенты. Сначала их взгляд был равнодушным и почти разочарованным: мальчик-шлюха оказался не таким уж красавцем, ну разве что глаза необычные, и непонятно, почему о нем с таким восторгом отзывались другие. Но очень быстро возникал вот этот взгляд, каким на Сашу смотрел сейчас Нбека. Только африканский диктатор почему-то перемахнул через первую стадию. Сразу перейдя ко второй – к стадии похоти. И это придало Саше уверенности. Лицо и тело шлюхи почувствовали себя в своей стихии. Они давно научились вести себя так, чтобы завораживать мужчин. В то самое время, когда душа могла путешествовать среди серых туманов и бездонных озер. Нбека шагнул к Саше. Их теперь разделял только шаг. От Нбеки исходил запах туалетной воды – очень дорогой, изысканной, но слишком терпкий, слишком густой, как будто чамбийский диктатор вылил на себя сразу флакон, если не два. Нбека совершенно не напоминал властителя, он был клоуном. И в устремленных на него серых глазах диктатор видел бесстрашное презрение. Этот парень-шлюха, подстилка двух главных врагов Нбеки, был сильнее. В нем была таинственная сила, притягивающая и пугающая. Нбека хотел одновременно и уничтожить этого парня, и обладать им. На второго, черноволосого, изможденного итальянца, он даже не смотрел, этого второго в тот миг и не существовало вовсе, был только один – повелитель серых озер. В котором было нечто нечеловеческое. Нбеке вдруг пришли на ум древние легенды о белых львах… Как ни странно, Нбеку привела в чувство низменная банальность, а именно: вонь, исходившая от двух грязных парней. Нбека сморщился и замотал головой. После чего отдал какой-то приказ охране и быстро вышел, точнее, вылетел из комнаты. Сашу и Эма вытолкали прочь, снова посадили в металлический ящик и привезли обратно в тюрьму. Но на сей раз их поместили в другую камеру с относительными удобствами. Тут была кровать, две старых, хромых табуретки и стол, тоже хромой. И, о чудо, стояло ведро, в русском тюремном просторечии – параша. После предыдущей камеры параша казалась высшим достижением цивилизации. На столе стоял кувшин с водой, которая хотя бы не была тухлой. Кормили их два раза в день. Еда была невкусной, но сносной. Раз в три дня водили в душ. Пару раз являлся врач. Он принес Эму и Саше какие-то таблетки, которые довольно быстро уняли диарею. Так прошло несколько дней. Саша и Эм мало разговаривали друг с другом. У них не было ни депрессии, ни апатии, было странное спокойствие. Они часами молча смотрели друг на друга, держась за руки. Почти не целовались. Каждый из них открывал в другом таинственные миры. Мир Саши был полон туманов, призраков, блуждающих вдоль серых озер, загадочных храмов, в которых жил непостижимый мрак. Мир Эма был ярким, полным любви и страсти, а еще – жажды обрести покровителя и защитника. И Саша понимал, что неведомые высшие силы уготовали эту роль именно ему, и он не сможет отказаться, не погубив Эма. Хотя его сердце и отдано другому. И он не знал, как войдет в этот мир другой – Йен, с его глазами, похожими на тяжелые, свинцовые волны. Но ведь в его мир каким-то непостижимым образом уже проник Старший с его черным огнем. Как эти трое, такие непохожие друг на друга, будут жить в краю серых озер и туманов? Саша не знал. Он погружался в эти мистические (или шизофренические) раздумья и почти забывал о том, что находится в африканской тюрьме и понятия не имеет, что с ним будет дальше. Освободят ли его или же он здесь погибнет? Он испытывал страх за Эма, но почему-то был уверен, что пока Эм смотрит на него, то ничего плохого не случится, словно мир серых озер был надежным укрытием не только для души, но и для тела. И еще Саша боялся за Старшего. Тот ведь тоже сейчас в тюрьме. И на него, наверняка, давят. И, возможно, не выпустят живым. Нет! Сама эта мысль казалась недопустимой, чудовищной. Саша был уверен, что Старший – несокрушимая скала, он обязательно выстоит, потому что иначе и быть не может. И Саша думал о Йене. И тоже боялся за него. Боялся, что Йен – вспыльчивый, импульсивный, сотворит нечто безумное, непоправимое… В какой-то миг Саша поразился происшедшей с ним метаморфозе. Он, прежде отчаянно бежавший любой ответственности, перекладывавший ее на других, теперь был переполнен этой самой ответственностью за трех человек, каждый из которых был ему дорог по-своему. Ирония судьба заключалась в том, что Саша был бессилен что-либо предпринять. Или почти бессилен. Но он помнил слова Старшего: в любой момент всё может измениться. И когда во внеурочное время загремел замок, Саша понял, что эта перемена пришла. В камеру вошел тюремщик в серой робе в сопровождении двоих мрачных детин в бежевой форме и малиновых беретах. Их снова доставили во дворец Нбеки, все в том же металлическом ящике на колесах. На сей раз во дворце их повели по темной узкой лестнице в подвал. Это не сулило ничего хорошего. Для того, чтобы отпустить на волю, не водят в подвалы. Они остановились перед железной дверью. Ногти Эма впились в сашину ладонь. Ни тот, ни другой не знали, что их ждет за этой дверью. Наконец, она с тяжелым скрипом открылась. – Вперед! – раздался мрачный голос одного из охранников. Саша, на мгновение замерев, шагнул в неизвестность, ведя за собой Эма. *** Лхомо (граница Бенина и Чамбе), май 2008 года Три забрызганных грязью джипа с ревом двигались через экваториальный лес, по грунтовой дороге, размытой после тропических ливней. Стекла джипов были затемнены и невозможно было сказать, сколько человек в них находится и кто эти люди. Время от времени на пути автомашин попадались деревни. Чем ближе была граница, тем беднее эти деревни становились: ветхие хижины, босоногие дети, с воплями бегующие за джипами, угрюмые местные жители в лохмотьях… В этих краях не было туристов. Совсем неподалеку, в лесах, засели чамбийские повстанцы, против которых армии Бенина и Чамбе время от времени совершали карательные рейды. Но от этих рейдов страдали не столько повстанцы, сколько местное население, и без того влачившее нищенское существование. Население, до которого никому не было дела и которое выживало как могло – многие века и даже тысячелетия. Пусть на всей планете был

XXI

век, но здесь, в экваториальных джунглях, время текло иначе. Или вообще стояло на месте. Джипы углублялись все дальше в экваториальные леса, двигаясь параллельно океанскому побережью, тянувшемуся в полусотне километров южнее. Больше трех часов они двигались по бездорожью, среди густых зарослей, ориентироваться в которых мог только тот, кто отлично знал эти места. Наконец, джипы выехали на небольшую поляну и там остановились. Из машин стали выскакивать люди в камуфляжной форме, вооруженные автоматами, имевшие при себе снаряжение, которое обычно имеют спецназовцы самых разных армий мира. Из второго джипа выскочил рыжеволосый человек, за ним высокий темноволосый. Почти у всех, кто был в машинах, были короткие армейские стрижки. Лишь двое выделялись: один кареглазый брюнет, у которого волосы были не так коротко стрижены, и один блондин с волосами, собранными в длинный хвост. Блондин тоже был явно не армейским человеком. Хоть он и был одет в камуфляж, а в руках у него был автомат, но хрупкое телосложение и повадки выдавали в нем штатского. Рыжий с кем-то переговаривался по рации. Через несколько мгновений из кустов появился чернокожий человек в камуфляже. Рыжий что-то скомандовал, и группа двинулась по узкой, едва заметной в джунглях тропинке. Они шли около полутора часов. Рыжий время от времени переговаривался с кем-то по рации. И после этих разговоров из джунглей, с таких же неприметных тропинок или просто из кустов, выходили такие же люди в камуфляже, которые молча присоединялись к колонне, которая в итоге насчитывала уже свыше тридцати человек. Колонна двигалась под неумолчный звон, стрекотание, клекот, никогда не утихающий в джунглях, пока, наконец, не вышла к широкой реке, впадавшей в океан. Там, на берегу реки, замаскированные зарослями, стояли хижины. В этом тайном лагере их ожидали старик и старуха, одетые в лохмотья. На костре булькал огромный котел, из которого доносился аппетитный запах, сводящий с ума тех, кто только что совершил марш-бросок по джунглям. Участники марш-броска слаженно выполняли команды рыжеволосого, распределяясь по хижинам. По периметру были выставлены часовые. Все указывало на то, что этим людям не впервой действовать вместе, и что этот уголок Экваториальной Африки хорошо им знаком. Рыжеволосый, темноволосый и пара невоенных заняли отдельную хижину. Там, разумеется, не было никаких кроватей, спать предполагалось на циновках, лежавших на земляном полу, а из мебели был лишь стол и три грубо сколоченных стула. В других хижинах мебель отсутствовала вообще, здесь было сделано исключение: это был штаб. Парочка невоенных отправилась во двор, где уже был готов обед, точнее, ужин, поскольку солнце стремительно садилось, очень скоро должно было стемнеть – на экваторе сумерек не бывает. Оставшиеся двое вели переговоры по рации – каждый по своей. – Пока все идет по плану, – произнес рыжеволосый, закончив радиообмен. – Мои все в сборе. – Мои на подходе. Будут ждать на другом берегу, – ответил второй, говоривший по-английски с сильным русским акцентом. – Еще неизвестно, сколько нам придется здесь проторчать, – мрачно заметил рыжий. – Всё будет зависеть от… – Я знаю, Эрик. Я готов ждать, но… – Майкл, я все понимаю. Мы выдвинемся сразу, как только получим сигнал из Агазе. Мои люди уже там. Придется действовать очень быстро. Ты сам знаешь: белым тут невозможно остаться незамеченным. – А уж тем более рыжим, – произнес Михаил, запустив пятерню в волосы Эрика. Тот рассмеялся. – Моя рыжая башка давно в этих краях примелькалась, – заметил он. – Но я никогда не пытался перекраситься. Это моя фишка. Вот бриться наголо приходилось. В особо ответственных случаях, чтобы не привлекать внимания. – Эрик, – тихо сказал Михаил. – Знаешь, я бы все на свете отдал за то, чтобы ты привлекал только мое внимание. – Хочешь меня обрить наголо? – заржал Эрик. – Нет. Мне нравятся твои волосы. – Надеюсь, бриться наголо не понадобится, – пробормотал Эрик. – Хотя, ничто не гарантировано. Я привык полагаться на твердый расчет. А в этот раз приходится импровизировать. – Меня это тоже бесит, – угрюмо кивнул Михаил. – Но… – Я понимаю, его надо спасти. – Да. У меня есть только он. И ты. Эрик едва заметно улыбнулся и придвинулся к Михаилу, который тут же обнял его. – Эрик… – Майкл, не благодари. Это все потом. После. Я делаю это ради тебя. А значит, и ради себя. Мы 15 лет были в разлуке. И… я не мог отпустить тебя одного. Просто не мог. Михаил прижал к себе Эрика, и их поцелуй был долгим и удивительно нежным, как у юных влюбленных, а не двух взрослых мужчин, повидавших на своем веку слишком много такого, чего лучше не видеть никогда. – Послушай, – вдруг нахмурился Эрик. – У меня вызывают беспокойство двое. – Владимир и Олег? – с мрачной усмешкой спросил Михаил. – Угадал. – У них, конечно, нет такой подготовки как у остальных, если ты о диверсионных навыках. Но Владимир прошел хорошую школу как телохранитель. С оружием обращаться умеет, физическая подготовка отличная. Олег – врач. Кстати, меня он в свое время отлично подлатал. Сам понимаешь, врач будет не лишним. – Майкл, меня беспокоит другое. Ты сам говорил, что они… – Знаю. Но они сами попросились. Во искупление вины, – голос Михаила стал жестким. – Я не понимаю этих ваших отношений, – со вздохом сказал Эрик. – Когда я слышу об этой вашей bdsm-иерархии, о том, кто кого и как может трахать, а кого и как не может, мне кажется, что это дурдом. – Не больший дурдом, чем жизнь вокруг, – с усмешкой заметил Михаил. –И дело не в сексе, хотя и в нем тоже. Нет, это образ жизни. Четкий, упорядоченный. Если угодно как в армии. И этот мир гораздо более справедлив, в нем нет лицемерия. Эрик пожал плечами. – Не буду вести с тобой мировоззренческий диспут. Это скорее по части Хейдена. Ну, и что будет теперь с нами? – Не знаю, – мрачно произнес Михаил. – Я пока не думаю об этом. – А я думаю! – зеленые глаза Эрика вдруг полыхнули огнем. – Я думаю, что мы с тобой должны быть вместе! Мы это заслужили! Ты так не считаешь? – Считаю, – темные глаза смотрели на полыхающее зеленое пламя. – И мы будем вместе, Эрик. Тут в хижину вошли Владимир и Олег. – Как ужин? – поинтересовался Михаил. – О’кей, – усмехнулся Владимир. – После такого перехода и живого крокодила сожрешь, не подавишься. – Разве это переход, – заметил Михаил. – Знаешь, каково идти пять часов по пустыне под палящим солнцем? А здесь, считай, курортная прогулка была. – Надолго мы здесь застряли? – хмуро поинтересовался Олег. – Вам знать не положено, – отрезал Михаил. – Эрик, пойдем, наша очередь ужинать. И он вышел из хижины вместе со своим любовником. Владимир и Олег остались одни. Олег скептически осмотрел убогую хижину, сел на циновку, по-турецки скрестив ноги. Владимир уселся рядом, обнял его за плечи. – Устал? – спросил он с неожиданной нежностью. Олег пожал плечами. – Я не на курорт приехал, – сказал он, глядя невидящим взором прямо перед собой. – Не жалеешь? Олег пожал плечами, теснее прижался к Владимиру. – Знаешь, когда этот Саша был с нами, я его ненавидел. Мне казалось, что он всё разрушает. Всё, что сложилось. Весь уклад. Всё. Но… он нас тогда не сдал, хотя мог бы. Если бы он захотел, нас бы уже не было в живых. Да и… Мы с тобой все время жили под дамокловым мечом. Я все думал: сколько это продлится? Когда нас спалят? Я даже рад, что все кончилось. Это под конец стало каким-то безумием. И да, я виноват перед ним. Виноват. И мне надо это искупить. Попытаться. Хотя бы для себя. Я не могу с этим жить. Понимаешь? Поэтому я здесь. Владимир крепко прижал к себе любовника. – Знаешь, мне Забродин всегда нравился, – пробубнил он. Его любовник вздрогнул и бросил на него ревнивый взгляд. – Не переживай, не в том смысле. Просто он хороший парень. Безобидный. Беспроблемный. Без заскоков и заебов, ты ж сам знаешь, что этого говна у педиков бывает выше крыши. Ну, а эти ваши bdsm-заморочки меня никогда особо не колыхали. В смысле смотреть на все это мне нравится, но вот участвовать… – И тебе что, было все равно, что этот твой хороший парень трахал меня??? – Нет, не все равно, – вздохнул Владимир. – Но это всё ваши заморочки, понимаешь? Не мои. Мне вообще не нравится, что ты в этой теме. И я сто раз тебе это говорил. Тебя не только Забродин трахал, тебя и Старший регулярно пользовал. – Старший это другое! – тут же вскинулся Олег. – Вот я и говорю, что все это ваши заморочки, – с раздражением сказал Владимир. – Шиза какая-то. Олег, я люблю тебя! А ты говоришь, что меня любишь, но тебе нужно, чтобы тебя трахал еще и Старший. – Потому что я в Теме! Тебе этого не понять. – Ну а если ты в Теме, то и не ной, что тебя трахал еще и Младший. Ты сам на это подписывался, а не я! Да заебало меня все это уже! Я давно сбежал бы из этого дурдома! Только вот бежать некуда. Да и парня этого жалко. Я тоже перед ним виноват. – А что мы дальше будем делать? – задумчив спросил Олег. – Дальше… – криво усмехнулся Владимир. – Мы еще не знаем, выберемся ли из этой дыры. В любом случае, как прежде уже ничего не будет. Мы с тобой… Михаил с этим рыжим африканером или кто он там… Старший за решеткой. Сашка с Хейденом не может разобраться, да еще какого-то не то грузина, не то итальяшку на буксир взял. Пиздец, Олег, это просто пиздец. Ничего не будет как прежде. Да может, и к лучшему. Как сам считаешь? – Не знаю, Вова. Я сам запутался, – тихо сказал Олег. – Ты только меня не оставляй, ладно? Я без тебя не смогу. Уже не смогу. Раньше только без Старшего не мог, а теперь и без тебя. – Какие вы все любвеобильные, мать вашу, – с ухмылкой покачал головой Владимир. – Знаешь, Олежка, послал бы я все это к ебеням. Да тоже не могу. Засосало по самые гланды. Ладно, все потом. Сейчас надо Сашку вытащить. – И этого его… итальяшку, – язвительно заметил Олег. – Михаилу виднее, Старший ему на этот счет жесткие инструкции передал, насколько я знаю. – Ты вообще в курсе, как все это будет делаться? – Михаил молчит. Они с рыжим это все обсуждают. И еще с парой типов. Один наш, другой, кажется, голландец. А может, африканер, хрен их разберешь. Ты же видишь, они вообще редко рот открывают. Солдаты удачи, – хмыкнул Владимир. – Я тоже когда-то мечтал таким стать. Хотел в Иностранный легион вступить, прикинь. Да не срослось. Сначала армия, потом братва, потом в охранники подался. Я Старшему благодарен по гроб жизни. Я бы полег вместе с братвой. Да они, считай, все полегли. Старший меня вытащил… А ты спас. – Вова, я же врач. Это моя работа. – Да ладно, что я, врачей не знаю, – буркнул Владимир. – Меня один такой коновал едва на тот свет не отправил. Это еще до того, как я в твои руки попал, было… – А я помню… – мечтательно произнес Олег. – Тогда и влюбился в тебя. Ты на больничной койке лежал. Такой сильный, мускулистый, просто мечта. И при этом слабый как ребенок. Беспомощный совсем. – Ты ведь и Старшего, и Михаила выхаживал. А они тоже большие и сильные, – заржал Владимир. – Они – другое, – сказал Олег. И в этот момент недалеко раздались автоматные очереди.

====== 38. ТЕМНОЕ НАВАЖДЕНИЕ ======

ГЛАВА 38. ТЕМНОЕ НАВАЖДЕНИЕ Москва, март 2008 года Конвойный провел Мурзина по мрачным коридорам следственного изолятора. Открывались и закрывались двери и решетки, лязгали засовы, скрежетали замки. Мурзин спокойно дожидался, когда их откроют, затем закроют. Он стоял, сцепив руки за спиной, лицо было невозмутимым. Да, на него давили. Но пока только психологически. Даже камера у него была отдельной: по меркам СИЗО неслыханная роскошь. Впрочем, ему открытым текстом говорили, что если он будет и дальше уходить в «несознанку», то его переведут к уголовникам. Мурзин лишь пожимал плечами. Не потому что не боялся. Боялся, конечно, каким бы сильным и тренированным он ни был. Но он не мог себе позволить показать свой страх другим. Нельзя давать слабину. У Мурзина были отличные адвокаты, но он прекрасно знал, что в России от адвокатов мало что зависит. Приговоры выносятся не в зале суда, а совсем в других кабинетах. Тем более приговоры таким людям как Мурзин. Да он вообще не был уверен, что доживет до суда. Конечно, он принял меры, чтобы в случае его внезапной смерти всплыли документы, убийственные для многих. Но в России компромат давно потерял силу. Разоблачительные материалы о коррупции публикуются регулярно, но не имеют никакого эффекта, общество относится к ним безразлично, как к смене дня и ночи. А власть всегда умела игнорировать даже самые тяжкие грехи тех, в ком нуждалась. Другое дело, когда нужда в этих людях если и не отпадала, то становилась меньше, чем прежде. Собственно, именно это и случилось с Мурзиным. Подготовленные Силецким при помощи Хейдена документы могли годами и десятилетиями пылиться в высоких кабинетах, и никто не дал бы им ходу. Но ситуация сложилась так, что Мурзина, во-первых, сочли опасным, а, во-вторых, влиятельным людям попросту понадобилось отжать у него акции титанового месторождения в Африке. Чтобы передать их французам. А может быть, кинуть французов и оставить акции себе. И ситуация может повернуться так, что эти люди сочтут полезной смерть Мурзина. Каким бы компроматом он ни располагал. Мурзина ввели в просторную комнату с большим кожаным диваном, цветами на окнах, стеклянным столиком, на котором стояла бутылка дорогого французского вина и лежало блюдо с крохотными канапе. Трудно было представить, что эта комната располагается в следственном изоляторе, что буквально за стенкой располагаются мрачные камеры, где люди сидят месяцами или даже годами. На диване сидел безликий. – Проходите, Геннадий Владимирович, – произнес он с ядовитой улыбкой. – Располагайтесь поудобнее. Подкрепитесь, попробуйте вино. Поверьте, оно отличное. – По какому случаю банкет? – поинтересовался Мурзин. – Я полагаю, вам нелишне будет расслабиться, Геннадий Владимирович, – с той же улыбкой отвечал безликий. Мурзин промолчал, уставившись в пустоту. Он знал, что это известный прием психологического давления: сыграть на контрасте. Каждый день Мурзина допрашивали по многу часов сразу несколько следователей, поочередно сменявших друг друга. На него давили, ему угрожали. А теперь вдруг вино, канапе… Чтобы расслабился. Чтобы мысль о новых допросах стала невыносимой. Чтобы пошел на уступки.

Ирония судьбы была в том, что Мурзину вменяли не те преступления, которые он совершил, а те, в которых он был невиновен. Убийства, которых он не заказывал, и уж тем более не организовывал. Многомиллиардные хищения, к которым он не имел отношения. А по одному из эпизодов обвинения выходило, что Мурзин обокрал владельца банка, которым сам же и владел. То есть украл деньги у самого себя.

Между тем его истинные преступления, тянувшие на пожизненный срок, оставались вне поля зрения следствия. То есть дело его фабриковали с самого начала. И это означало, что дело могло рассыпаться и быть прекращено в любой момент.

Но Мурзин понимал, что это возможно лишь при одном условии: если будет принято политическое решение где-то наверху. Без такого решения его признают виновным в чем угодно, несмотря на всю абсурдность обвинений. Вопрос был в том, как добиться нужного «политического решения». Одним из ключей, открывавших замок его камеры, были акции «Сокоде». Мурзин готов был биться за них до последнего. Биться не потому, что они были ему так уж дороги. На кону стояла не только его судьба. Но кону была жизнь его Младшего, оказавшегося в грязных лапах ублюдка Нбеки. Вот это подкашивало Мурзина. Он готов отдать акции «Сокоде», лишь бы спасти Младшего. Но не было никаких гарантий, что его банально не кинут. Он отдаст акции, а Младшего оставят в лапах Нбеки. Либо просто убьют. При мысли об этом бывший спецназовец покрывался холодным потом. Нет! Главное, чтобы мальчик жил.

Мурзин знал, что Михаил уже отправился в Африку. И что с ним команда, состоящая наполовину из его людей, наполовину из людей Хейдена. Эту весть ему тайно передали в СИЗО. Это вселяло надежду, но это порождало новые страхи. Слишком велик был риск. Затея на грани авантюры. Точнее, просто авантюра. Да, Михаил опытен, он не раз участвовал в подобных делах под командованием самого Мурзина. Но все же. Все же, все же… Что будет с Младшим, если… Проклятье! И Мурзин не находил себе места. Страх за Младшего изматывал его сильнее чем многочасовые допросы и бесконечные угрозы следователей. – Итак, Геннадий Владимирович, пришла пора начать разговор по существу. Я имею в виду возможность снятия с вас ряда обвинений, переквалификацию дела на более мягкие статьи и выход из-под ареста. От вас ждут информации о движении финансовых средств через ваш банк, номера счетов в банках на Западе и в Сингапуре, а также имена их настоящих владельцев. Кроме того, от вас требуется предоставление нам доступа к денежным суммам, которыми вы располагаете. И, самое главное, что нас волнует – пакет акций титанового месторождения в Чамбе, который находится в вашей собственности. Акции «Сокоде» – ключевой элемент сделки, которую вам предлагается заключить. Не стану скрывать, вам предоставляется возможность вести торг по всем пунктам, которые я обозначил. Но есть одно исключение: акции «Сокоде». Их вы должны отдать безо всяких разговоров. Без акций не будет и сделки. А без сделки вы сядете на нары очень надолго. Возможно даже, на всю оставшуюся жизнь, – голос безликого звучал тускло и монотонно. – Такова наша исходная позиция, Геннадий Владимирович. – Мою позицию вы знаете, – по-прежнему глядя перед собой, проговорил Мурзин. – Сначала я должен увидеть Забродина. Убедиться, что он жив. Поговорить с ним. Затем все остальное. Без этого никаких переговоров не будет. – Мы знаем, – кивнул безликий. – Для этого вас сюда и пригласили. Сеанс видеконференцсвязи начнется через… через шесть минут. Мурзин впервые бросил взгляд на безликого – пылающий, испытующий. Но водянистые глаза безликого были совершенно невыразительные. Он был из породы тех людей – как будто помеси человека и амебы, которых невозможно прочесть просто потому, что они холодные, водянистые, бесформенные – никакие. За это и ценятся. – Забродин должен быть освобожден, – проговорил Мурзин. – Это тоже необходимое условие для начала переговоров. – Нет, Геннадий Владимирович, – тем же тусклым голосом отвечал безликий. – Хочу вам напомнить, что условия здесь ставите не вы, а мы. Мурзин про себя отметил, что за все время их бесед безликий, кажется, ни разу не сказал «я». Только «мы», «нас», «нам» или же вообще неопределенное «вам предлагают», «от вас хотят» – такое же безликое и безымянное, как и сам безликий. – Вам и так оказали любезность, пойдя навстречу вашим пожеланиям, – продолжал говорить безликий. – Больше никаких жестов не будет. К тому же, не забывайте, что Забродин находится в руках Нбеки. Нбека, конечно, очень зависит от французов, да и к нам ему приходится прислушиваться. Но он – африканский царек, а вы сами прекрасно знаете, от этих мелких тиранов можно ожидать всего. О, уж это Мурзин знал прекрасно! За долгие годы он отлично изучил типаж диктаторов из третьего мира. Чем ничтожней был диктатор, тем больше он компенсировал собственное ничтожество жестокостью, самодурством и импульсивными решениями. Нбека был именно таким: ничтожным и потому опасным. – Впрочем, сейчас вы увидите Забродина, – снова усмешка безликого. – И не только его. Вы увидите и других своих знакомых. Это будет маленькая видеоконференция. Сможете передать приветы, прямо как в «Поле чудес». Безликий нажал клавишу на лэптопе. Замерцала плазменная панель на стене напротив. Раздался мерзкий звук, похожий на телефонный гудок, на экране вспыхнул квадрат, и Мурзин с изумлением и яростью увидел бледное, напряженное лицо Хейдена. *** Казиньяно, май 2008 года – Вы должны понимать, мсье Хейден, что не вы диктуете условия, а мы, – лицо Вертье на экране лэптопа было бесстрастным, взгляд безжалостным. – Вы ведете себя как мелкий шантажист, – с ненавистью в глазах процедил Йен. – Оставьте эмоции, – спокойно заметил Вертье. – Думаю, вы, наконец, поняли, что мы не намерены шутить. Ваши воздушные прогулки близ Версаля и на Кубе должны было ясно показать вам это. К сожалению, вы оказались не слишком понятливы. Но идея вашего друга Нбеки пришлась как нельзя кстати, она помогла вам поумнеть. – Вертье, вы покойник, –сжав кулаки, произнес Хейден. – Не надо давать обещаний, которые вы не в силах исполнить, – слова Хейдена, казалось, не произвели на французского контрразведчика ни малейшего впечатления. – Думаю, вы осознаете возможности организации, которую я имею честь представлять. – А я не советую мне угрожать, – отрезал Хейден. – Вы не оставляете мне выбора, мсье, – пожал плечами Вертье. – Но я рассчитываю на ваше благоразумие. Итак, от вас требуется продать принадлежащий вам блокирующий пакет акций в проекте «Сокоде». Заметьте, вам предлагается его продать. – Да, по бросовой цене, – заметил Хейден. – Не преувеличивайте. Точнее, не преуменьшайте. Да, цена не самая лучшая, но довольно неплохая. Особенно, учитывая то, что в эти самые минуты вашему доброму знакомому Мурзину в московской тюрьме настойчиво рекомендуют даже не продать его часть акций, а просто отдать. – А, так я еще должен вас благодарить? – процедил Хейден. – Это называется: спасибо, что не убили, а только изнасиловали. – Зачем же так вульгарно, мсье! – поморщился Вертье. – Повторяю, речь идет лишь о выкупе у вас акций. Вы не потеряете ни цента: цена продажи превышает ту, по которой вы приобрели за акции. Пусть и незначительно. Но все-таки. – Не забывайте, что я еще вкладывал большие деньги в социальные проекты в Чамбе. Я… – Да, например, вы спонсировали государственный переворот, – язвительно заметил французский контрразведчик. – Который стал для нас весьма неприятной неожиданностью, и нам на ходу пришлось переверстывать многие планы. Но в бизнесе и политике всегда есть риски, вам это прекрасно известно. – Деньги для меня очень важны, но не только они, – произнес Хейден. – Куда важнее принципы. «Сокоде» для меня не только бизнес, это еще и продвижение принципов. Если хотите, принципов свободы. А я своим принципам я не изменяю. – Хейден, помимо ваших принципов есть проблемы политической ответственности. Вы разглагольствуете о свободе, но пока что вы принесли в Экваториальную Африку гражданскую войну. И все это из-за ваших принципов. А точнее, из-за того, что вы не смогли поделить любовника с русским бандитом. – Заткнитесь, Вертье! – вскинулся Йен. – Я лишь констатировал факт, – холодно произнес француз. –Хейден, вы ведете бизнес в глобальных масштабах, а значит не можете быть в стороне от политической ответственности. Вокруг «Сокоде» сошлись интересы влиятельных мировых сил. Нужно соблдать их баланс. А ваша деятельность нарушает этот баланс. И вы должны понимать, что вам в любом случае не позволят спокойно вести бизнес в «Сокоде». Там должны вести бизнес другие. Такова реальность, и вам следует ее принять, вы же прагматик. Йен молчал, глядя прямо в темный зрачок видеокамеры на экране лэптопа. – Я не намерен поддаваться на шантаж, – наконец, вымолвил он. – То есть вы готовы пожертвовать своим молодым любовником? – подняв бровь, поинтересовался Вертье. – Я. Не поддаюсь. На шантаж, – сквозь зубы повторил Йен. – Дело ваше, – пожал плечами Вертье. – Кстати, пришло время сеанса видеосвязи с Агазе. Вас еще интересует этот молодой человек? Хотите его увидеть? Или нет? Если нет, тогда не будем тратить время и распрощаемся. Йен сжал кулаки, чтобы сохранить внешнее самообладание. Он сидел в гостиной Казиньяно, казавшейся полной призраков – темных и зловещих. И Йен услышал голос, тихий и настойчивый. Никогда прежде он не слышал этого голоса, но откуда-то знал, что это голос души древней крепости:

«Ты обязан его спасти»

Йен и сам это знал. Но сейчас он ощутил, что жизнь Саши нечто гораздо большее, чем ему представлялось. Без сероглазого поэта, безвестного, незаметного, мир погрузится в серую мглу. Саша был необходим этому миру, от которого всегда старался скрыться. – Я готов, – произнес Йен. – Отлично, Хейден, – Вертье чуть заметно улыбнулся и нажал на клавишу. В верхней части экрана появились два квадрата. В одном квадрате Йен увидел бледное, напряженное лицо Мурзина. Йен с ненавистью посмотрел на врага. Ответом ему был такой же взгляд. А затем изображение появилось и во втором квадрате. У Йена перехватило дыхание. Мурзин, тоже увидевший это изображение, замер. На экране был Саша. Совершенно обнаженный, он был крепко привязан к деревянной перекладине в виде косого креста. Щеки были покрыты щетиной, темно-русые волосы прилипли к потному лбу. Рот был приоткрыт. Серые глаза отрешенно смотрели в пространство и были полны пугающего, холодного света. Казалось, они принадлежали не человеку, а пришельцу из неведомого мира, видящему нечто, что недоступно жителям Земли. Крепкое тело, увитое мышцами, было напряжено. К соседней перекладине был привязан другой парень. Йен и Мурзин узнали в этом парне Эма Нуцци. Эм был бледен, его взгляд не отрывался от Саши. А прямо перед Сашей стоял Нбека. На нем были только брюки, и был виден сильный торс, развитые грудные мышцы. Диктатор Чамбе, судя по всему, не пренебрегал физическими упражнениями. Нбека пялился в камеру и довольно скалился. Все это выглядело как дешевая постановка. Но, возможно, именно поэтому она вызывала страх у зрителей. *** Агазе, май 2008 года – Хейден, Мурзин, приветствую! – Нбека продолжал улыбаться. – Вы хотели увидеть своего красавчика? Вот он, любуйтесь! Жив, здоров. Я приказал его откармливать. Видите, он крепкий, сильный… А ну, поздоровайся со своими ебарями, – он схватил Сашу за волосы и заставил приподнять голову. Йен дернулся, инстинктивно пытаясь защитить возлюбленного. На лице Мурзина заходили желваки. Саша запрокинул голову, взгляд серых глаз устремился в камеру. Да, в этом взгляде было что-то нечеловеческое. Так холодно сверкают звезды в полночном небе. – Я поначалу не мог понять, что вы нашли в этом большом коте, – продолжал Нбека, по-прежнему держа Сашу за волосы и плотоядно оглядывая его. – Не такой уж он красавчик, чтобы сходить из-за него с ума. А ведь вы оба сошли с ума, это факт, – сказал он, обращаясь к Хейдену и Мурзину, смотревших с большого экрана на стене подвальной комнаты. – И теперь я вас понимаю, – Нбека снова перевел на Сашу взгляд – задумчивый и плотоядный одновременно. – Его хочется трахать. Жестко. Всаживать ему по самые яйца. Тот, конечно, не так хорош, – Нбека кивнул на привязанного к соседней перекладине Эма. – Смазливый, но обычный. А этот необычен, – он похлопал Сашу по щеке, тот отвернулся и брезгливо поморщился. – Что? Не нравится? Сейчас понравится. Ты ведь любишь пожестче, да? Да? – говоря это, Нбека давал Саше пощечины, а тот лишь стиснул зубы и уже не пытался увернуться. – Хороший… Очень хороший. Аппетитный… Мммм… – Тварь! – донесся из звуковой колонки голос Йена. – Что, Хейден, соскучился по своему коту? – обернувшись к экрану, ухмыльнулся Нбека. – Да, не везет тебе. Сначала Мурзин его сцапал, теперь я. Что ж, этот парень того стоит. Им хочется обладать. Очень хочется. Я вас обоих понимаю. Но им полакомлюсь я. Можете понаблюдать, вы же так хотели его увидеть. Нбека снова схватил Сашу за волосы и оттянул голову назад. Мускулистое тело парня напряглось, взгляд как будто остекленел, зубы были крепко сжаты. Нбека медленно провел рукой по щеке, затем по шее, спустился к ключицам. – Горячий… Теплый… Сильный… Такого хочется принести в жертву. Самому себе! – белки глаз Нбеки сверкали, словно в нем проснулась память предков, совершавших человеческие жертвоприношения. – Ты весь пылаешь. Ты, кажется, сейчас загоришься. Ммм… Хейден, Мурзин, да и Вертье, застыв, наблюдали за происходящим. В этом действительно было нечто, заставляющее забыть обо всем. Высокий чернокожий человек, стоящий перед привязанным к перекладине молодым мужчиной – крепким, увитым буграми мышц, которые, казалось, готовы были разорвать стянувшие их путы. На загорелом теле выступил пот, и оно блестело, становясь еще более притягательным. На лице не было страха, лишь отрешенность пришельца из другого мира. Нбека, положив ладони на мерно вздымавшуюся грудь молодого мужчины, пристально разглядывал его. Длинные ресницы были полуопущены, но даже сквозь них было заметно сверкание серых глаз. Это тело – сильное, горячее, сексуальное, и этот неотмирный взгляд – и создавали вместе странное впечатление. Хотелось овладеть этой великолепной плотью, чтобы проникнуть в тайну, которую она скрывала. Нбека обхватил Сашу за упругие ягодицы, прижавшись к его вздыбленному члену. Да, тело полыхало, в то время как глаза полны льда. – Ты хочешь, – прошептал Нбека. – Хочешь… Он хочет! – крикнул он, обернувшись к камере. – Смотрите, как у него стоит. Ваш любовник хочет меня. Меня! Вы ему даже не нужны! Он на вас и не смотрит! Хейден и Мурзин на экране не шелохнулись. Хотя и тому, и другому это видимое бесстрастие давалось с трудом. В обоих клокотали гнев, ревность и унижение. И тот и другой отчаянно хотели не смотреть на происходящие, но ни тот, ни другой не могли оторвать глаз от разворачивающегося перед ними зрелища. А Нбека схватил соски молодого мужчины и стал их скручивать. Саша застонал. – Нравится? Тебе нравится! – повторял Нбека, глаза которого уже горели ненасытным огнем похоти. Саша по-прежнему не смотрел на него. Да, его тело горело. Но это была лишь похоть. Та похоть, которую он так часто испытывал с клиентами. Чем извращеннее и грязнее были ласки, тем охотнее отзывалось на них развращенное тело. Но тем дальше и дальше уходила душа – за серые льды и туманы, где никто не мог до нее дотянуться. Это присутствие чуждого, непостижимого мира, скрывающегося под жаром похотливой плоти, неизменно ощущали все, кто когда-либо был вместе с Сашей. Именно это влекло мужчин к Саше. Его телом хотелось обладать, чтобы открыть скрывающееся в нем сокровище. И тело поддавалось, оно позволяло делать с собой все что угодно, открывая все новые и новые глубины наслаждения. Но тайное сокровище так и оставалось ненайденным. И это заставляло мужчин снова и снова желать сероглазого парня, пытаясь дорваться до его тайны. Нбека не стал исключением. Он чувствовал опьянение от той дрожи, которая пробегала по молодому, крепкому телу, когда он скручивал крупные, розовые соски, он едва не кончил, всего-навсего услышав стон, вырвавшийся из широкой груди, он, не выпуская соски из пальцев, впился зубами в сильную шею с пульсирующей голубой жилкой, словно желая перегрызть артерию и напиться кровью молодого мужчины, содрогающегося в его руках от откровенного, бесстыдного желания. Нбека заурчал и обхватил голову Саши, желая, чтобы тот смотрел ему в глаза. Но льдистый взгляд проходил сквозь него, словно Нбеки не существовало. Тогда Нбека обхватил Сашу за ребра и принялся его трясти. Но это не помогало. Нбека отступил, как будто решая, что делать с этим странным созданием, в котором непостижимым образом уживались беспредельная порочность и странная неотмирность… Тут взгляд его упал на Эма, который, затаив дыхание, следил за происходящим. В голубых глазах читались страх, ненависть и… ревность. Нбеке это понравилось. Он решил пойти в обход. – Это твоя шлюха, да? – он снова ударил Сашу по щеке и, грубо схватив за ухо, заставил повернуть голову к Эму. – Твоя шлюха? Ты его трахаешь? Или он тебя? Нет, ты… я чувствую, что ты! Другим ты даешь сам, а этого трахаешь! Сейчас ты увидишь, что я сделаю с твоей шлюхой! Если ты будешь так же нагло смотреть на меня! Ведь эта итальянская шлюха дорогА тебе? Отвечай! ДорогА? Нбека схватил со стола устрашающих размеров дилдак, помахал им перед носом Саши. – Сейчас я вставлю эту штуку в его задницу, – с ухмылкой пообещал он. – Посмотрим, как он будет верещать. Серые глаза все так же сверкали, и Нбеке показалось, что их обладатель его даже не слышит, блуждая в неведомых мирах. А смазливый итальянец, увидев дилдак, который, по логике Нбеки, должен был порвать его изнеженную попку, неожиданно презрительно усмехнулся. Нбека нахмурился. Размахнувшись, он ударил резиновым дилдо по щеке Эма. Тот вскрикнул, дернулся. Лицо Саши исказилось от ярости. – Вот так, – удовлетворенно протянул Нбека. – Это именно то, чего мне хотелось. А теперь любуйся! Он зашел за перекладину, к которой был подвешен Эм, и принялся медленно, с садистской улыбкой вводить дилдо в его отверстие. Эм заорал, задергался, но веревки держали его крепко. Нбека довольно улыбался, бросая быстрые взгляды на Сашу. Теперь Саша смотрел исподлобья, поджав губы. Если бы ненависть в его глазах обладала физической силой, то Нбека сейчас упал бы замертво, сгорел, разлетелся в клочья. Нбека довольно кивнул. Левой рукой обхватив Эма за живот, правой вводил в него дилдо. К изумлению Нбеки, Эм быстро перестал дергаться, дилдо входило в него «как по маслу». Нбека что-то пробормотал, видимо, проклятие. А Эм то стонал, то урчал, тело его содрогалось, а дилдак вошел в него до конца. Нбека увидел эрегированный член Эма и снова выругался, выхватил дилдак «из ножен» и дважды ударил Эма по щекам. – Развратная скотина! Да в твою задницу даже танк проедет! – завопил он. Несмотря на ситуацию, на лицах всех зрителей этой сцены появились улыбки. Даже у Саши вздрогнули уголки губ. А Эм, как будто оживший, воскликнул, дерзко глядя на Нбеку: – С твоим стручком в моей заднице делать нечего! После чего добавил какое-то цветистое ругательство на итальянском. А затем на грузинском. Нбека отбросил дилдак и принялся наносить Эму кулаком удары в лицо, живот, солнечное сплетение. Парень заорал от боли. – Что, член не работает? Только руки? – выкрикнул Саша. Нбека обернулся к нему с налитыми кровью глазами. – Пытаешься спасти своего дружка? – прорычал он. – Думаешь, я поведусь? – Не думаю. Импотент, – выдохнул Саша. Нбека, забыв про Эма, подскочил к нему, расстегнул ширинку и продемонстрировал огромный, полувозбужденный член. – Видел?? – тряся членом, вопросил он. – Ты видел?? – Видел и побольше, – пухлые губы искривились в усмешке, серые глаза были похожи на льдины. – И стоящие куда лучше. У тебя проблемы, Нбека? – Сейчас у тебя будут проблемы! – сверкнул зрачками тот. – Снять его! Привязать вот сюда! Двое охранников бросились к Саше и принялись стаскивать его с перекладины, а Нбека тем временем обернулся к Эму и, опять схватив дилдо, принялся избивать им парня. Эм дергался, но теперь лишь скрежетал зубами и шипел. Сашу между тем приковали наручниками к горизонтальной перекладине, напоминавшей тренажер для ног, лицом вниз. Нбека схватил со стола хлыст и нанес удар по крепким, круглым ягодицам. Мышцы молодого мужчины, прикованного к станку, напряглись, взбугрились, тело вздрогнуло, из груди вырвался сдавленный стон. Член Нбеки стал подниматься. Он принялся исступленно хлестать ягодицы, рыча и вращая глазами, а тело, прикованное наручниками к станку, содрогалось, напрягалось, и в этих движениях была завораживающая красота попавшего в путы молодого, сильного зверя. Йен, Мурзин и Эм, не отрывая глаз, следили, как огромный чернокожий мужчина истязает их любовника, а тот, скованный наручниками, лишенный возможности сопротивляться, все равно выглядит непокоренным. В напряжении мышц чувствовалась мощь, которую не в силах была одолеть свистящая плетка. – Хоррош, хоррош, – рычал Нбека, снова переходя на родное наречие. – Я сделаю тебя своим, сделаю! Будешь моим! Будешь, я сказал! Из груди Саши тоже вырывались стоны и рычания. Он повернул голову и его ледяной взгляд скрестился с пылающим взглядом распаленного Нбеки. Ничто не было кончено. Ничто даже не начиналось: это ясно осознал и Нбека и те, кто был свидетелями происходящего. – Сильный, – с восхищением проговорил Нбека. – Ты мне покоришься! Но ему стало казаться, что уже не он является хозяином положения, а этот прикованный к станку пленник. Что он, Нбека, обречен выполнять волю обладателя серых глаз со сверкающим льдом, пробить который было не под силу никому и ничему в этой вселенной, потому что они принадлежали другому миру, живущему по иным законам, и лишь избранные могли быть допущены в этот мир. Нбека в их число не входил. Он мог лишь подчиняться этому взгляду, он мог лишь страстно желать это крепкое, полное жизненных соков тело. И он сам не заметил, как ледяной взгляд скованного мужчины стал плотоядным. Серые глаза сузились, мужчина облизнулся, словно сам хотел попробовать Нбеку. По телу Нбеки пробежала дрожь… Но в этот момент раздался стук в дверь. Один из охранников открыл ее, с кем-то обменялся несколькими словами, а затем с озабоченным видом подошел к Нбеке. – Господин президент, ваш секретарь Нкомо докладывает: ситуация на трассе Агазе-Сокоде обострилась. Мятежники атакуют, трасса перерезана. Совет безопасности собрался, все ожидают вашего присутствия. – К дьяволу! – хрипло выдохнул Нбека. – Пусть действуют сами, без меня! Охранник нахмурился. Нбека всегда уделял самое пристальное внимание атакам мятежников. Ему докладывали о любых их передвижениях, в любое время дня и ночи. И уж тем более он всегда держал под контролем действия своих военачальников, опасаясь, что и его могут свергнуть так же, как он сам сверг Нгассу. А сейчас его превосходительство позабыл обо всем. Не думал ни о чем, кроме белого атлета, скованного по рукам и ногам. Впрочем, и сам охранник с трудом отрывал взгляд от этого парня. Уж больно хорош был. Такого хотелось оттрахать, пусть сам охранник и занимался сексом исключительно с женщинами. В общем, он вполне понимал президента: этот белый атлет снес крышу не ему одному. Может, он был колдуном? Охранник поежился. А Нбека тем временем встал перед Сашей, победно демонстрируя свой член. – Нравится? – тяжело дыша и улыбаясь, повторял Нбека. – Тебе нравится? Русая голова приподнялась, серые глаза, сверкнув, смотрели на Нбеку снизу вверх. И Нбеке показалось, что на него смотрит уже не тот красавец с глазами-озерами. Теперь это было другое существо, как будто распаленное похотью, от которого исходило лишь животное, низменное желание. И это желание дурманом обволакивало Нбеку. Сероглазый поэт исчез. Вместо него было похотливое существо – сексуальное, притягательное, но лишенное какой-либо возвышенности. Только страсть, только похоть. От этого захватывало дух, это пробуждало у зрителей самые низменные инстинкты. Наверное, нечто подобное испытывала в античные времена публика, следившая за боями гладиаторов на арене. – Хочешь? – зарычал Нбека, водя членом перед лицом мужчины, и вновь обрушивался на него удары плети. – Хочешь? Из груди мужчины раздалось рычание – жадное, животное… – Ты должен сказать мне «Да, сэр!» – потребовал Нбека и снова хлестнул мужчину. Тело вздрогнуло, мышцы напряглись, но мужчина лишь рычал. – Ты должен сказать: «Да, сэр!» – снова потребовал Нбека. И снова ответом было рычание – заползающее в подсознание, обволакивающее. Это рычание вкупе со зрелищем содрогающегося, переливающегося буграми мышц тела, снесло все тормоза у Нбеки. Он уже не мог сдерживаться, он уже не требовал от мужчины что-то сказать, он лишь хотел, страстно хотел, чтобы пленник, скованный по рукам и ногам, но казавшийся недоступным, принял его в себя. Нбека желал, чтобы его член оказался в рту у этого мужчины, как будто от этого зависела его собственная жизнь. Снова пронизывающий взгляд вверх – словно острый клинок, язык пробегает по пухлым губам, и темный, с синеватыми отливами член входит в горячий, жадный рот. Нбека издает воинственный крик, какой веками издавали его предки, устремляясь в гущу схватки. Он вбивается в горячий рот – глубже, глубже, по самое горло, прижимает к паху русоволосую голову, чувствует как содрогается это тело, краем глаза видит завороженный взгляд итальянского мальчишки, висящего на перекладине, видит, как на экране подались вперед и Хейден, и Мурзин и даже Вертье, видит в глазах Мурзина и Хейдена ярость… – Он взял у меня! Взял! Вы видите? Он взял у меня! У меня! У меня! В голове мелькает мысль, что этого мужчину хочется трахнуть, трахнуть по-настоящему, но он не в силах вытащить свой член из горячего, алчного рта, потому что это выше его сил, и он лишь ускоряет, ускоряет темп, долбясь в горло тому кто, подобно вампиру, высасывает из него жизненные соки, становясь все более притягательным, сильным, завораживающим. Наконец, Нбека кончает: бурно, мощно, с пронзительным воплем – и в этом вопле наслаждения как будто слышится не победа, а наоборот, отчаяние – отчаяние человека, у которого отобрали все. Крик Нбеки переходит в рычание. Он рычит, рычит, словно стремясь заглушить холодное опустошение, которое неизбежно придет вслед за наслаждением, он хочет продлить, продлить, еще продлить тягучий, сладкий морок. Но морок отступает, и Нбека видит перед собой сероглазого молодого человека – чужого, незнакомого, неприступного, укрытого непроницаемой пеленой тумана в глазах. Похотливое, бесстыдное, полное темной страсти существо исчезло как наваждение. Перед Нбекой лежал парень с исхлестанным, израненным телом. Если бы не кровавые ссадины на теле, то можно было бы поклясться: этого парня здесь и не было. Было наваждение, в плену которого находился Нбека и все остальные: Йен, Эм, Мурзин, Вертье, безликий, охранники в бежевой форме… В серых глазах стоял ледяной туман, а в этом тумане неясными искрами вспыхивали строки:

Не сожалей, не сожалей о том, что было,

На скалы прошлого со страхом не смотри –

Приливом времени их тихо затопило,

И снова к западу уходят корабли.

И налетевший ветер полон темной тайны,

И он зовет тебя из отгоревших лет

В глубины века наступившего, к случайным

Надеждам, встречам, коих нынче вовсе нет.

И ты плывешь на корабле во мраке ночи,

И, со спокойствием встречая новый век,

О старом веке вспоминать уже не хочешь,

А время молча ускоряет быстрый бег.

И о грядущем не расспрашивай, не ведай!

Корабль к западу манящему летит,

Не оставляя на холодных волнах следа,

И долгий путь сквозь океан тебе открыт…

====== 39. КОГДА УМОЛКАЮТ СЛОВА ======

ГЛАВА 39. КОГДА УМОЛКАЮТ СЛОВА Москва, май 2008 года – Итак, ваше условие выполнено, Мурзин, – сказал безликий с гадливой улыбкой. – Вы увидели предмет вашего обожания. Признаться, этот порносеанс произвел на меня неизгладимое впечатление. Не ожидал. Хм! – безликий как будто собирался с мыслями. – Вообще-то я, в отличие от вас, не приемлю однополый секс. Для меня он всегда был омерзителен. Да и сейчас, – он брезгливо поморщился и передернул плечами. – Но то, что я увидел, это… Не знаю даже как сказать… Черт, это было красиво! Очень красиво. Кажется, я начинаю понимать, почему этот Забродин был столь востребованной шлюхой. Его, конечно, стоит раз увидеть. Но не больше. Потому что если смотреть такое порно регулярно, то, пожалуй, начнешь сомневаться в собственной ориентации. – Ваши сексуальные переживания меня мало волнуют, – произнес Мурзин, чьи глаза при слове «шлюха» зло полыхнули. – Лучше поделитесь ими со своей женой. – Вряд ли она меня поймет, – хмыкнул безликий. – Хотя, если она вдруг увидит это порно… Боюсь, в этом случае она пополнит число поклонников этого вашего… – К делу, – холодно прервал его Мурзин. – Вы правы. Итак, вы должны подписать документы о передаче акций «Сокоде» некоей фирме. Естественно, подставной. От нее по сложной цепочке акции поступят нашим французским друзьям. На ваше имя будет открыт счет в кипрском банке. Деньги за акции, их будет немного, но все же они будут, поступят на этот счет. Но с него они будут переведены на другие счета. – На счета ваших боссов. Для которых вы сейчас так стараетесь. – В любом случае вы этих денег не увидите, Мурзин. – Надеюсь, вам выпишут вам премию, и ее даже хватит на колготки вашей жене. – Напрасно вы стараетесь меня уколоть, Мурзин, это бесполезно. Итак, после того, как эти операции будут проведены, вы получите свободу. Расследование вашего дела будет приостановлено, и вы сможете уехать из страны. Но о публикации обширного компромата, которым вы располагаете, забудьте. Вас найдут везде, и тогда вас не спасет даже самая мощная охрана. И вашего юного порноактера, кстати, тоже. – Не такой уж он юный, ему скоро будет 23, – пожал плечами Мурзин. – Хотите сказать, что начинаете к нему остывать? – прищурился безликий. – Бросьте, Мурзин, меня вы не проведете. Вы без ума от него, это видно. – Я и не скрываю, – спокойно произнес Мурзин. – И в формуле сделки, которую вы предложили, не хватает ключевой величины: Александра Забродина. Сначала его освобождение. Все остальное – потом. – Вы опять выдвигаете условия, Мурзин? – нахмурился безликий. – Не я создал эту проблему, а вы. Или ваши друзья, французы, не важно, – процедил Мурзин. – Пока Забродин не окажется в безопасности, никакой сделки не будет. – Вот как? – глаза безликого сузились. – Хотите увидеть новые серии горячего порно? Вам понравилось смотреть на сексуальные забавы Нбеки с вашим любовником? А ведь эти забавы могут стать куда более… изощренными. Нбека, похоже, вошел во вкус… Мурзин сжал кулаки, но внешне остался бесстрастным. – Конечно, – проговорил он. – Поэтому я требую, чтобы Забродин был освобожден до того, как мы заключим сделку. Иначе я ничего не подиишу. Он смотрел на безликого и как будто не видел его. Видеосеанс с участием Нбеки и Саши произвел на Мурзина совсем не тот эффект, который задумывался организаторами. Да, сердце Мурзина разрывалось при мысли о том, что его Младшего истязает полубезумный Нбека, что Младший может погибнуть. Но было и другое. Мурзин увидел то, что видел раньше, когда впервые встретился с Сашей в доме на Новой Риге. Тогда над ним «трудился» незабвенный Сидюхин. И тогда в Саше было заметно нечто необычное. Как будто сам он отсутствовал, а было лишь тело: алчное, похотливое, готовое на любые извращенные игры, упивающееся своим унижением. Но тогда Мурзин не придал этому большого значения. Он видел в Саше умелую шлюху, не более того. Однако сейчас он понимал: его Младший и впрямь отсутствовал во время того, что творил с ним Нбека. Присутствовало лишь тело, все такое же похотливое, алчное до извращенных забав. Именно это тело завораживало всех, кто к нему прикасался или им любовался. Но душа отсутствовала, путешествуя по таинственным мирам, скрытым туманами. И Мурзин чувствовал, что в его Младшем проснулась таинственная сила, долгое время дремавшая в глубине бездонных озер. И эта сила воодушевляла Мурзина, заставляла его продолжать сражаться. К тому же, Мурзин надеялся на Михаила, отправившегося в Чамбе. Он знал, что Михаил сделает все для спасения Саши. И у него не было сомнений, что при необходимости Михаил отдаст свою жизнь за Сашу. Ни больше, ни меньше. Поэтому он посмотрел прямо в водянистые глаза безликого и спокойно произнес: – Свобода Забродина – это условие сделки. Без нее ничего не будет. И, само собой, свобода того итальянского парня. Нуцци. *** Казиньяно, май 2008 года – Без освобождения Забродина ничего не будет. И без освобождения Нуцци тоже, – отрезал Йен, с презрением глядя в бесцветные глаза Вертье. – Хм, вы хотите продолжения порнофильма? Вам понравилось? – на лице француза появилась улыбка. – Признаюсь, мне тоже. Пожалуй, впервые в жизни я подумал, что в однополом сексе есть своя привлекательность. Даже чертовски сильная привлекательность. Но вы же понимаете, Хейден, Нбека отдаст вашу русскую секс-бомбу только тогда, когда вы расстанетесь с акциями «Сокоде». – А я убежден, что нет, – процедил Хейден. – Нбека легко отказывается от своих обещаний. Вертье, вы же видели как он смотрел на Александра. Он не отдаст его. Наплюет на все сделки, лишь бы оставить его себе. Он помешался на Саше. – Вы с Мурзиным тоже помешались на этом извращенце, но это не мешает вам вести переговоры, – проговорил Вертье, но в его голосе не было должной убедительности. Йен горько улыбнулся. – Вертье, – проговорил он медленно. – Не я заварил эту кашу с похищением. Теперь вы сами видите: это для вас ничего не решило, только осложнило. – Ситуация осложнилась только для вас, Хейден, – холодно возразил Вертье. – Не думаю, что вы готовы погубить свой бизнес из-за какого-то хастлера, пусть даже чертовски сексуального. А на кону стоит именно ваш бизнес. Ваши амбициозные проекты. Если вы заупрямитесь, то столкнетесь с глобальными проблемами. Против вас объединятся правительства Франции и США. Да и русские с удовольствием подключатся. Ваши проекты их тоже беспокоят, вы для них со своими разработками как кость в горле. Вам не устоять, Хейден. И, кстати, на свет вылезут ваши темные делишки в Чамбе, и боюсь, ваш образ апостола свободы, которым вы так гордитесь, померкнет навсегда. Вы предстанете в образе циничного дельца, который ради своей прибыли устроил кровопролитие в несчастной африканской стране. – Вам хорошо известно, что не я его устраивал! – резко возразил Йен. – Это вы будете доказывать перед телекамерами, когда вам будут задавать вопросы-обвинения. Да еще сопровождающиеся кадрами страданий несчастного народа Чамбе, которого терроризируют банды наемников, и все ради того, чтобы Йен Хейден, называющий себя борцом за права всех и вся, потуже набил карманы. Представьте себе: африканская деревня. Камера показывает сгоревшие хижины, окровавленные трупы. Крупным планом лицо плачущей девочки, оставшейся сиротой. Желательно с плюшевой игрушкой в руках. И тут же ваше лицо на экране. С закадровым текстом: вот он, ради чьих интересов убивают мирных людей, оставляют детей сиротами… Беспринципный лицемер, звонкой риторикой о правах человека прикрывающий свою корысть, готовый, не раздумывая, пролить чужую кровь ради собственной выгоды, ставящий благополучие своего продажного любовника выше жизни тысяч невинных людей. Йен невозмутимо слушал этот поток клеветы, который действительно мог политься на него с телеэкранов, но когда Вертье упомянул Сашу, то Йена взорвало: – Ублюдки! Если вы посмеете облить Александра дерьмом, вы не увидите не только акций «Сокоде»! Я испорчу вам жизнь! У меня достаточно возможностей… – Мы знаем ваши возможности, Хейден, – холодно произнес Вертье. – Наши возможности куда больше. Желаете повторить воздушную прогулку из Рамбуйе? – Вам меня не запугать! – Мы и не хотим вас запугивать. Мы лишь хотим заключить с вами сделку, которая, повторяю снова, не принесет вам никакого убытка. – Моя позиция вам известна, – Йен смотрел прямо в камеру. Вертье на экране усмехнулся. – Ах, да, вы держите в рукаве козырь, – произнес он. – И полагаете, что нам этот козырь неизвестен. Ошибаетесь, Хейден. Нам всё известно. – Что именно? – Йен с виду был совершенно спокоен, но внутри у него все сжалось. – Та, группа которую вы направили в Чамбе. Во главе с Киллерсом, который, как считается, погиб в Москве, но на самом деле жив. И в которую вошли люди Мурзина. Йен молчал, сжав кулаки, чтобы не выдать ярости и нарастающей паники. – Эта группа должна проникнуть в Агазе и освободить вашего драгоценного любовника. Что ж, я вас понимаю, чего не сделаешь ради такого сексуального милашки. Но, боюсь, у вас есть проблема, Хейден. Точнее, у этой группы. Сейчас она продвигается к границе Бенина и Чамбе. Но не уверен, что ей удастся перейти границу. В глазах у Йена потемнело. Он стиснул зубы и сжал кулаки. – И не надейтесь, Хейден, что Киллерса и его головорезов встретят тупые бараны из армии Нбеки. Нет. Будут совсем другие люди. – Кто? – хрипло выдохнул Йен. – Иностранный легион, – с ледяной улыбкой произнес Вертье. *** Агазе, май 2008 года Теперь Сашу и Эма держали в полуподвальной комнате президентского дворца, вполне комфортабельной, похожей на номер в трехзвездочном отеле, а после пребывания в тюрьме казавшейся просто им раем. Здесь была широкая двуспальная кровать, стол, два стула, на которых была развешана одежда, подходившая парням по размерам: футболки, шорты, штаны. И еще стоял шкаф. Когда Саша приоткрыл его, то понял, по какой причине их оставили в президентском дворце: шкаф был забит bdsm-девайсами. Саша прикрыл было дверцу, но сзади послышался тихий голос Эма: – Не закрывай… Я хочу посмотреть. – Ты? Зачем? – несмотря на всю мрачность ситуации, Саша рассмеялся. Слишком уж не вязался облик изнеженного Эма с суровыми тематическими причиндалами. – Эм, это совершенно не твое. Это даже не фистинг. Ты не понимаешь… – Это ты не понимаешь! – глаза Эма сверкнули голубым огнем. Он оттолкнул Сашу и принялся рыться в шкафу, внимательно рассматривая девайсы и амуницию. Саша с интересом следил за ним. Оба они позабыли про то, где и почему находятся, позабыли, что в любую минуту к ним могут войти… Оба слишком устали от происходящего, им хотелось уйти от жуткой реальности, не думать о том, что в любой момент все для них может кончиться – вообще все. Оба хотели спрятаться от давящего, опустошающего чувства обреченности. Вдвоем. – Я хочу стать твоим… – Эм запнулся, переводя взгляд с девайсов на Сашу и снова на девайсы. Осторожно погладил металлический пояс верности. Снова бросил взгляд на Сашу. Взял флоггер, принялся с опаской разглядывать его, и снова уставился на Сашу. В голубых глазах плескалась невысказанная просьба. – Хочу принадлежать тебе. Понимаешь? Ты ведь понимаешь, что это такое. Серые глаза вдруг стали невидящими. Как будто человек ушел в себя, то ли к чему-то прислушиваясь, то ли о чем-то размышляя. Саши снова не было здесь. Был… Непонятно, кто был рядом с Эмом. И Эм, затаив дыхание, ждал. Ждал. Не зная, кто выйдет к нему из серого тумана. И, наконец, он увидел. Человека с холодными глазами. – У нас мало времени, – бросил ему этот человек. – Переоденься. Эм нерешительно взял сбрую. – Нет, – резко произнес Саша. – Нет. Только ошейник. Джоки. Этого достаточно. Сам он живо натянул сбрую, лежавшую в шкафу. Хмыкнул, только сейчас заметив, что на нижней полке стояли и сапоги. В шкафу висели и латексные штаны, но их некогда было надевать. Да и незачем. Достаточно было обуться. Саша задумчиво посмотрел на наручники в глубине шкафа. Эм перехватил его взгляд. Он сам взял наручники и робко протянул их Саше. – Нет, – произнес тот, отбрасывая наручники в сторону. – Обойдемся. Эм завороженно смотрел в его глаза, наполненные холодным светом, смотрел на его пухлые губы, которые умели быть такими нежными, но сейчас были плотно сжаты, смотрел на слегка выпяченный подбородок, отчего лицо казалось надменным. Эму стало жутко, но он хотел, чтобы этот появившийся из туманов незнакомец провел его по своим тайным мирам и признал его своим. Саша слегка подтолкнул Эма, и тот отступил, прижавшись спиной к стене. В широко раскрытых голубых глазах плескались страх и восторг, любовь и преданность, и это нравилось Саше. Да, он хотел, чтобы этот нежный и страстный парень принадлежал ему, чтобы подчинялся ему во всем! В этом желании было темное начало, и Саша знал, что нельзя дать этому началу выплеснуться. Быть хозяином не значит быть мучителем. Хозяин должен заботиться, защищать. Любить. И Саша был готов все это выполнить. Кроме, последнего. Потому что любил другого. Загорелая, крепкая рука уверенно взяла Эма за точеный подбородок, в серых глазах появился хищный блеск и искорки задора. Эм смотрел на Сашу преданно, приоткрыв рот, его грудь вздымалась, словно ему не хватало воздуха. Наконец, пухлые губы по-хозяйски впились в женственные губы Эма, но поцелуй этот был полон не похоти и грубости, а нежности, трепетавшей под спудом страсти и бешеного желания. Эм тихонько стонал, хрупкое тело содрогалось, готовое отдать себя полностью, до самой последней клетки. Но Саша снова отстранился, пристально посмотрел на Эма, улыбнулся – одними губами, отчего улыбка казалась холодной и пугающей, и медленно прикоснулся кончиками пальцев к напряженным соскам Эма. Юношу как будто прошил ток, он тихонько ахнул, вздрогнул от невыразимого ощущения, которое подарило ему это легкое прикосновение. Это прикосновение значило для Эма, может быть, больше, чем самый страстный поцелуй. А Саша смотрел на трепещущего парня. Оба чувствовали, что вот-вот должно произойти нечто важное, что навсегда изменит их отношения. Саша с силой сжал соски Эма. Тот пискнул, но стиснул зубы, мужественно терпя боль. Саша смотрел прямо в голубые глаза. Нет, он не чувствовал удовольствия от боли, которую причинял Эму, он просто холодно изучал его реакцию. В голубых глазах заплескалась мольба. Но это была мольба, не о том, чтобы стальные пальцы, только-только бывшие такими нежными, отпустили его из захвата. Это была мольба о другом. И Саша понял это. Он стал скручивать соски Эма – медленно и безжалостно. Эм не выдержал, ахнул, но даже не попытался вырваться. Наоборот, подался вперед, словно умоляя Сашу делать это еще и еще, и в его стонах сквозь боль стало пробиваться удовольствие – болезненное, неправильное удовольствие. – Да, да… – шептал он. – Молчать, – тихо и властно произнес Саша. Он отступил на два шага, поднял голову и чуть выставил вперед стройную, загорелую ногу, затянутую в узкий сапог, словно давая Эму возможность полюбоваться им – сильным, крепким, желанным. Эм тяжело дышал, его глаза не отрывались от парня, законванного в лед, под которым угадывалось пламя. Тот достал из шкафа хлыст, жестом приказал Эму повернуться, размахнулся и нанес свистящий удар. Нежные ягодицы юноши обожгло, он дернулся, вскрикнул, но остался стоять на месте. Он обернулся, изящные руки сложились в мольбе, глаза снова устремились на Сашу. Саша задумчиво похлопывал хлыстом по блестящему, лакированному сапогу. Он снова – уже не в первый раз – чувствовал, что ему нравится быть доминантом. Эта внутренняя перемена захватывала и пугала. Саша вновь подступил к Эму, взял его за подбородок и властно впился в его губы. Мускулистый живот Саши прижимался к пульсирующему, впалому животу Эма. Саша обхватил Эма за талию и стиснул, словно желая раздавить хрупкого юношу, но тот даже не пытался вырваться, только застонал, прижался щекой к щеке Саши. Тот выпустил добычу, взял хлыст и ударил Эма по спине: не слишко сильно. Затем еще и еще – с каждым разом сильнее. В голубых глазах появилась боль, они затуманились. – Ты мой, – слышал Эм из серого тумана. – Ты становишься моим! – Твоим! Твоим! – повторял Эм. – Ты повинуешься мне. Только мне. – Тебе, тебе! Эму казалось, что он сорвался с высокого обрыва и летит, летит, испытывая и ужас и восторг от этого смертельного полета в бездну, полную клубящегося серого тумана. – Скажи: да. – Да. Да! Да! – выкрикивал Эм, погружавшийся все глубже в серый туман. А потом снова пришла сильная и сладкая боль от скручивающихся сосков, утробное рычание двоих, сильные руки леги на точеные плечи Эма и заставили его опуститься на колени. Перед глазами Эма был член – ровный, крепкий, стоящий. Эм с радостью и жадностью взял его, глубже и глубже, упиваясь солоноватым вкусом, теплотой и пульсирующей в нем жизнью. Он мычал, урчал, лаская член, он насаживался на него по самые гланды, задыхался, но не выпускал изо рта, словно страшась упустить навсегда. Не происходило вроде бы ничего особенного по сравнению с тем, что Эм испытывал много-много раз. Но всё было иным. Эм как будто входил в иной, неизведанный мир. Теперь он был уже не просто одинокой песчинкой в космосе, носящейся по беспредельному мраку без смысла и цели. Теперь он становился частью чего-то большего, занимая свое место, которое у него никто не мог отнять. Эм никогда прежде не задумывался о смысле своего существования. Он просто жил, вот и всё. Но теперь это существование вдруг обретало смысл. И этот смысл был не в сексе – грубом и пошлом. И не в страсти, безудержной и опьяняющей. Смысл был в чем-то гораздо более глубоком. В служении, где секс был лишь символом, не более. Это было странное ощущение: Эм как будто все глубже и глубже погружался в серый туман, но вселенная начинала играть все более яркими красками. Это были не зрительные краски, а краски самого бытия. Как будто все в мироздании становилось на свои места. Все становилось иным, и сам Эм тоже становился иным. Он пока не понимал, в чем именно, но чувствовал, как что-то меняется – бесповоротно и навсегда. Он не лишался свободы, наоборот, свобода, прежде бессмысленная и бесцельная, теперь обретала смысл и цель, и это было удивительно радостное чувство, уносившее во все новые и новые глубины беспредельного пространства. Наконец, в рот Эму ударила мощная, теплая, солоноватая струя, он замычал, не в силах иначе выразить свой восторг. Сейчас свершилось самое главное. Этого не было во время их секса во Флоренции, это было именно сейчас, здесь, в африканской темнице, возможно, на самом краю гибели: Эм стал принадлежать тому, кому хотел принадлежать. Тому, кому он был предназначен. На несколько минут они застыли. Затем Саша жестом приказал Эму сесть на край постели, опустился перед ним на колени, взял у него в рот, и Эм, который уже давно был возбужден, пребывал на пределе, извергся буквально за полминуты … А потом они лежали, обнявшись, на кровати, не обращая внимания на израненные спины и ягодицы, и Эм что-то шептал Саше – что-то бессмысленное и счастливое.

Пусть наша плоть порочна и слаба,

И смертью ей очерчены пределы,

Но там, где бесполезны все слова,

Всё нужное сказать сумеет тело.

В едва заметном трепете ресниц,

В любовных ласках и прикосновеньях

Как в тысячах написанных страниц

Таятся неземные откровенья.

Пусть тело – прах, но в этом прахе жизнь

Сверкает сумасшедшим звездным светом,

И, опьянев от радости, кружит

На привязи усталая планета.

И нас несет вперед, сквозь времена,

И эта жизнь навеки нам дана.

И тут заскрежетал замок, дверь отворилась, на пороге появился охранник. – Одевайся! – крикнул он Саше. – Его превосходительство ждет тебя. *** Лхомо (граница Бенина и Чамбе), май 2008 года – Какого хрена? – вскрикнул Олег, бросаясь к дверному проему. – Стоять! – гаркнул Владимир, схватив егоза руку. – На пулю нарваться захотел? Автоматные очереди звучали где-то совсем рядом с лагерем. – Там же… – начал было Олег, но рука Владимира зажала ему рот. – Успокоился! – жаркое дыхание в ухо. – Тихо! Без паники. – Что там творится? – прошептал Олег, всматриваясь в темноту, где пылал костер. Еще несколько мгновений назад возле костра сидели люди, но теперь не было никого. Все исчезли как призраки. Впрочем, присмотревшись, можно было заметить, как вдоль хижин бесшумно передвигаются человеческие фигуры. – Что там такое? – снова спросил Олег. – Стреляют, – Владимир флегматично пожал плечами, повторяя реплику персонажа знаменитого советского фильма. – Кто?? – Заткнись. Олег умолк, впившись ногтями в руку любовника. А тот осторожно выглядывал в темноту. Перестрелка шла за изгородью лагеря, со стороны джунглей. Новнезапно раздались выстрелы с противоположной стороны, с берега реки. – Взяли в клещи, – невозмутимо пробормотал Владимир, крепче сжимая руку Олега. – Кто? – выдохнул тот. – Да хрен знает. Не рыпайся, Олежка, – теплые губы поцеловали светлый затылок. – Да я спокоен! – А то я не вижу. – Я не военный, я врач! – Вот, похоже, твои умения и пригодятся. Во дворе полыхнуло, раздался взрыв. – Ложись! – крикнул Владимир, валя любовника на землю и прикрывая его собой. Тут же прогремели еще два взрыва. – А вот теперь уходим, – процедил Владимир. – Тут нам хана. Ползи за мной. И без команды не подниматься. Понял? – Понял. Володя… – Что? – чуть слышно спросил тот, предчувствуя, что ему скажут. – Люблю тебя. Владимир впился губами в губы Олега. – Уходим,- прошептал он. В это время Михаил, занявший позицию за изгородью, говорил по рации с Эриком. – Минимум две группы. Одна перед нами. Другая движется от реки. – Твои? – На позиции. Работаем. – Мои тоже. Удачи, Огонек! – Удачи, Черный! В джунглях звучали автоматные очереди, слышались разрывы гранат, то тут, то там вспыхивали огни, свистели пули. Очевидно, диверсанты намеревались подобраться к лагерю незаметно. Но их засекли еще в джунглях. Люди, набранные Эриком и Михаилом, были бывшими бойцами элитных частей разных армий мира. Эти «солдаты удачи» понимали друг друга с одного взгляда. И внезапное нападение в джунглях, которое могло стать роковым для даже хорошо подготовленного отряда спецназа, не застало наемников врасплох. Они с первых секунд сумели занять оборону. Но проблема усугублялась двумя факторами: ночь и джунгли. Было непонятно, какова численность противника и какими средствами он располагает. Стрельба усиливалась, Михаил и Эрик координировались друг с другом по рации и отдавали приказы остальным. Одному бойцу пуля попала в голову, еще двое были легко ранены, но продолжали стрелять. Ясно было одно: отряд пытаются взять в клещи: и со стороны реки, и со стороны джунглей. И непонятно было, кто именно атакует. – Уходим, – произнес в рацию Михаил. – Огонек, прием. – Понял, Черный, уходим, – прозвучало в ответ. – Стор поведет. «Стор» был членом отряда из местных, фактически проводником. – Понял, Огонек. Приступаем. Михаил отдал команду своим людям. Взгляд его метнулся в темноту джунглей. Где-то там в темноте Эрик. Его Эрик. Эрик, которого он обрел совсем недавно, после многолетней разлуки. И не факт, что сейчас они не потеряют друг друга навсегда. Снова раздались автоматные очереди, пули засвистели совсем рядом, африканец в камуфляже в трех шагах от Михаила вскинул руки, его голову разнесло на ошметки. Михаил невозмутимо нажал на кнопку вызова рации: – Черный на связи, прием. Стор убит. – Понял тебя, Черный. Мы подходим. План Б. Забирай всех. – Понял, Огонек. – Черный… – Что? – выдохнул Михаил. – Это Легион. Одного опознали. Темные глаза Михаила чуть сузились. Легион. Иностранный легион. Значит, французы. Где-то произошла утечка. Их ждали. Что ж… – Уходим! – крикнул Михаил по-английски. Он прыгнул назад, за изгородь. Там по-прежнему горел костер, возле которого не было никого. Михаил свистнул. Справа в темноте зашевелилась тень. – Здесь!- послышался голос Владимира. Михаил сумел разглядеть его фигуру и фигуру Олега. – За мной! – коротко бросил он и двинулся в темноту, не оглядываясь. Они, пригнувшись, пробирались вдоль изгороди, продирались сквозь густую растительность. Параллельно, рассредоточившись, двигались другие члены их группы. Стрельба как будто стихла, только со стороны реки доносилась перестрелка. Легионеры, видимо, убедились, что атака захлебнулась. Но Михаил прекрасно понимал, что это ничего не значит. Вряд ли противник получил приказ отступать. Скорее всего, идет перегруппировка и подготовка к новой атаке. Перегруппировка… Михаил замер, предостерегающе подняв руку. Он не увидел и не услышал, скорее чутьем уловил чье-то присутствие, совсем рядом. Впереди, в зарослях. Это чутье выработалось у него во время долгих командировок в опасную Африку. Однажды он целый месяц провел в джунглях, питаясь исключительно тем, что сможет сорвать или убить. Тогда было тяжело. Но он выжил. И рядом был Старший. Теперь же… Теперь Старший был бессилен чем-либо помочь, а Михаил шел на помощь Младшему. Сашу надо было спасти во что бы то ни стало. При мысли о том, что серые глаза могут закрыться навсегда, Михаила пробивал холодный пот. Он убьет кого угодно, если надо будет, то сложит гору из трупов, но Сашка должен жить. И любой, кто попытается тронуть его хоть пальцем, умрет. В частности, Нбека. Этот – труп, без разговоров. И еще тот плюгавый хлыщ из французской контрразведки. Он тоже заплатит. Михаил это знал. Для него не существовало выбора. Если Сашка погибнет, то даже Эрик не заполнит смертельную пустоту в его жизни… И снова шестое чувство. Опасности притаилась впереди. Михаил сделал знак следовавшим за ним. Все замерли.

Ничего. Мрак. Неумолчное пение джунглей. Даже перестрелка вдали, у реки, стихла. Казалось, наступили мир и спокойствие, словно и не было ночного боя здесь, в самом сердце Экваториальной Африки. Но Михаил знал, как обманчиво бывает спокойствие. Более того, спокойствие часто бывает сигналом тревоги. Тревоги…

Чутье не обмануло. В зарослях впереди он заметил движение, и тут же, вскинув автомат, дал очередь. Ему ответили сразу с трех сторон, а их группа открыла ответный огонь. Михаил отпрыгнул в сторону, но тут его ногу обожгло. Он выругался. «Суки! Ебаные суки! Лучше бы в руку!» По инерции он сделал несколько шагов, затем упал, но продолжал стрелять.

Стрельба усилилась. Это группа Эрика вступила в бой. Устроившие засаду легионеры допустили просчет, оказавшись меж двух огней. Михаил чувствовал, что по бедру течет теплая жидкость. Но у него не было иного выбора кроме как продолжать стрелять. Если они не прикончат этих тварей, то ему не жить. А если ему не жить, то что будет с Сашкой? Эта мысль обжигала Михаила, и он продолжал остервенело стрелять, желая скорее уничтожить тех, кто встал на его пути к спасению мальчика … Перед глазами начинал клубиться туман, стрельба как будто стихала, но Михаил не понимал: действительно ли она стихает или же он просто теряет сознание. Он выронил из рук автомат, слабея с каждым мгновением и понимая, что это конец. Конец. Он увидел над собою лица Олега и Владимира. А затем из темноты возникло лицо Эрика. Эрика… В зеленых глазах были ярость и любовь. – Я люблю тебя… – из последних сил прошептал Михаил. –Спаси его! Спаси…

====== 40. ЭКЗОРЦИЗМ ПО-АФРИКАНСКИ ======

ГЛАВА 40. ЭКЗОРЦИЗМ ПО-АФРИКАНСКИ Агазе, май 2008 года Нбека восседал в огромном кресле, украшенном позолотой и напоминавшем трон. Это кресло, нелепое, вычурное, досталось ему от свергнутого предшественника, теперь доживавшего свой век на Лазурном берегу, куда его в конце концов пустили французы. У Нбеки тоже была вилла в тех краях. Ее покупка была первым его решением на посту президента Чамбе. Повстанцы, действующие в джунглях, заговоры военных, интриги мировых держав и корпораций вокруг титанового месторождения… Не факт, что он сумеет удержать власть в этом змеином клубке. Вилла на Лазурном берегу не помешает. Французы, поначалу разъяренные тем, что он сместил Нгассу без их соизволения, в конце концов смирились с этим фактом (а куда этим лягушатникам было деваться), но теперь требовали от Нбеки отдать им полный контроль над «Сокоде». Нбека отчаянно блефовал, кормя французов обещаниями, и втайне искал способы оставить месторождение под своим полным контролем. Сейчас он предавал французов так же, как до них предал Хейдена.

Нбека, знавший Хейдена еще со студенческих времен и даже одно время бывший его любовником, хорошо его изучил и считал полезным идиотом. Он без устали подпевал Хейдену, твердил, что в Чамбе нужны реформы, развитие… Словом все то, что Хейдену нравилось. При этом Нбека сулил Хейдену царские условия работы в Чамбе, если тот поможет ему прийти к власти.

Но теперь, когда Хейден помог ему стать президентом, он стал не нужен Нбеке. Более того, своим присутствием в проекте «Сокоде» Хейден мешал Нбеке договориться с французами о тайных каналах вывода денег из страны в западные банки. Но Нбека надеялся обмануть и французов. Да, какую-то часть проекта «Сокоде» им придется отдать, но контроль оставить в своих руках. Без этого Нбека станет никому не нужен. И если какой-нибудь министр или генерал поднимет мятеж или же повстанцы прорвутся к столице, то французы и пальцем не пошевельнут, чтобы спасти его, Нбеку. Американцы тем более. Лишь контроль над «Сокоде» позволит ему удержаться у власти. И этот русский парень-шлюха был лишь частью большой игры, которую вел Нбека со своими заклятыми друзьями Хейденом и Мурзиным, а также французским, американским и русским правительствами. Забродин был даже не пешкой, а просто шахматной клеткой, на которую можно поставить любую фигуру. И Нбека хотел встать на эту клетку сам. После того, как почувствовал этого русского. Почувствовал в буквальном смысле, что такое этот Забродин. Почему от него сошли с ума Хейден и Мурзин. Нет, Нбека не сошел с ума. Он не такой идиот. Но он хотел оставить этого парня себе. Пока тот не надоест. А тот не надоест еще долго, Нбека это хорошо понимал. Но тем лучше. Забродина можно будет использовать и как приманку, и как рычаг давления на Мурзина и Хейдена. А через них и на французов. Хм, эта шахматная клетка становилась поистине стратегической в большой и опасной игре…

Между тем начальник Генштаба доложил Нбеке, что повстанцы провели серию атак в районе трассы Сокоде-Агазе и продвинулись к столице. Непосредственной угрозы нет, но небольшие группы мятежников могут просочиться в пригороды Агазе. И повторение ракетных атак по президентскому дворцу не исключаются. Эта новость разозлила Нбеку. Повстанцы обнаглели, а военные не могли с ними справиться. В ярости Нбека приказал начальнику Генштаба применить ракеты класса «земля-земля». Генерал взял под козырек, хотя знал, что ракеты бесполезны против мелких и весьма мобильных групп повстанцев.

Вторая новость была, на первый взгляд, малозначащей, но встревожила Нбеку куда сильнее, чем сообщение об атаках повстанцев. В джунглях на границе Чамбе и Бенина был зафиксирован бой. Причем в бою участвовал отряд французских легионеров, который атаковал некую группу, двигавшуюся из Бенина, и в этой группе были преимущественно белые. Что это была за группа, какие цели она преследовала и почему ее вдруг атаковал французский легион, было непонятно. Но чутье подсказывало Нбеке: это имеет прямое отношение к конфликту вокруг «Сокоде». И, скорее всего, к русскому заложнику, находящемуся в его дворце. Нбека приказал шефу Генштаба собрать всю информацию и немедленно доложить ему. А затем распорядился привести русского. Тот, конечно, ничего не мог рассказать, но этого и не требовалось. Он нужен был Нбеке для другого. Когда охранники ввели русского, Нбека опешил. Никогда еще в этот кабинет, где проходили заседания правительства, велись международные переговоры, не входил человек, на котором была лишь кожаная сбруя и лакированные сапоги. Парень приближался к Нбеке, сопровождаемый двумя дюжими охранниками, и как будто смотрел сквозь Нбеку. Такой эффект возникает, когда смотрят в переносицу, и это нервирует людей. Нбека, кстати, сам не раз прибегал к этому приему. Но в глазах парня был еще и лед, и эту ледяную броню не могла бы растопить даже экваториальная жара. Парень встал напротив Нбеки, сидевшего за огромным столом и откинувшгося на спинку кресла-трона. Весь его вид говорил, что Нбека для него – пустое место. И Нбека почувствовал, как в нем закипает ярость.

- На колени! – рявкнул он на своем родном наречии, но тут же опомнился и повторил это по-английски.

Парень как будто не слышал Нбеку. Тот сделал знак охранникам, и они заставили парня опуститься на колени. Но теперь из-за огромного стола Нбеке была видна только темно-русая макушка. Нбека недовольно поморщился. Он не чувствовал своей власти над парнем ни когда тот стоял в полный рост, ни сейчас. – Встать! – рявкнул он. – Встать, я сказал! Парень безучастно поднялся, чуть опустив голову и сложив руки замком. Это были заученные движения шлюхи, привыкшей повиноваться. Не более. Нбека смотрел на эту чуть склоненную голову и понимал, что не может влезть в нее. Он что угодно может сделать с телом, но это не то, что ему было нужно сейчас. Тяжело, словно нехотя, поднялся он с кресла-трона. Медленно обошел огромный стол, встал перед парнем. Схватил за волосы, заставил поднять голову, заглянул в глаза. Так и есть. Полное отсутствие. Бездонные озера, в глубине которых скрывается неизвестность. Даже если эти озера наполнятся болью, в их глубины не проникнуть. А Нбека хотел. Он вдруг понял, что не может проиграть битву за эту глубину. Это было какое-то наваждение. Лицо Нбеки исказилось от ярости. Он схватил парня за подбородок, заставил открыть рот и плюнул в него. Никакой реакции. Ни отвращения, ни возмущения, ничего. Полная отрешенность. Серые глаза как будто даже не замечали Нбеку, их взгляд был устремлен внутрь, в бездонную глубину серых озер, куда Нбеке путь был заказан. Нбека готов был растерзать эту белую шлюху здесь и сейчас, чтобы увидеть в серых глазах боль, отчаяние и страх смерти. Но он понимал, что это ничего не даст. Ничего. Нбека чувствовал, что теряет контроль над собой. Непонятно почему. Это его пугало и бесило. Он отступил на шаг, борясь с искушением придушить парня. Но наткнулся задницей на стол и нелепо взмахнул руками, чтобы удержать равновесие. Это взбесило его еще больше. Он не мог выглядеть нелепо ни перед русской шлюхой, ни перед своими гвардейцами! Нбека бросил на гвардейцев полный ненависти взгляд, но тут же отвернулся. Гвардейцам не следовало знать, что только что им вынесен смертный приговор, потому что они видели то, что не должны были видеть. Их прикончат, пока они не успели никому рассказать. Президент Чамбе не может выглядеть нелепым и жалким. Что касается русской шлюхи… – Мы так увлеклись в прошлый раз, что забыли о главном, – произнес Нбека, стараясь говорить уверенно и насмешливо и невольно подражая злодеям из голливудских фильмов. – Не буду ходить вокруг да около. Ты должен умолять своих ёбарей – Мурзина и Хейдена – спасти тебя. Сказать им, что если они не выполнят то, что от них требуется, тебя ждет смерть. Мучительная смерть. Свидетелями которой они оба станут. Ты должен быть убедительным. Очень убедительным. Понял? – Нбека опять подался вперед и снова схватил парня за подбородок. Но серые озера опять были покрыты льдом. – Если я умру, ты вообще ничего не получишь, – пухлые губы сложились в насмешливую улыбку. Глаза Нбеки гневно засверкали. Он схватил парня за ремешки сбруи, рыча, притянул к себе, затем с силой швырнул на стол лицом вниз и лихорадочно принялся расстегивать свои брюки. – Ноги расставил! – заорал он. – Живо! Расстегнув брюки, Нбека вдруг начал озираться, словно пытаясь что-то найти. Затем, выругавшись, полез в карман, вытащил упаковку презервативов, торопливо, путаясь, стянул пиджак и, не глядя, отшвырнул его, сорвал шелковый галстук, словно удавку, рванул за ворот белой рубашки так, что пуговица отлетела, и принялся лихорадочно раскатывать презерватив по уже вставшему колом большому черному члену. Он хотел плюнуть на презерватив, но передумал и с, рычанием раздвинув крепкие ягодицы, одним толчком вошел в парня. Тот дернулся, сдавленно застонал, но тут же умолк и Нбека почувствовал как тот расслабился, несмотря на то, что в него входили посуху. Нбека выругался, схватил парня за волосы и яростно принялся в него вбиваться. Шлюха! Опытная шлюха! Умеет себя вести! Знает, когда надо расслабляться! Нбека хотел другого. Хотел отчаянных, жалобных криков. Мольбы о пощаде. И он знал, знал, что и шлюха это знает. Знает, чего от нее хотят. Но молчит. Молчит. Подставляет растраханный зад, где уже перебывали десятки, если не сотни членов. А ведь она умеет вести себя иначе! Умеет! Нбека знал это – непонятно откуда, но это знание было абсолютным, точным, подобно тому как человек точно знает, что однажды ему придется умереть. Потому что иначе не бывает. Да, эта шлюха знала и умела вести себя иначе, но сейчас она нарочно не кричала, не пыталась вырваться, а равнодушно подставляла задницу, словно бросала Нбеке, подачку. – Кричать, тварь! Кричать! Рыдать! – Нбека уже двумя руками драл волосы, заставляя дугой выгнуться крепкую, широкую, но удивительно гибкую спину. Ответом ему было молчание. Нбека мял крепкие ягодицы, покрытые кровоподтеками после прошлого секса, вгрызался зубами в спину, прямо в кровавые ссадины. Ответом были сдавленные стоны, в которых клокотали сила и ненависть, но только не мольба о пощаде. И ни малейшей попытки вырваться. Наоборот, Нбеке подставляли роскошную задницу, позволяли терзать ее, раздирать не успевшие зажить раны. Сдавленные стоны, и ничего больше. И эти стоны все сильнее заводили Нбеку. Ему вдруг захотелось увидеть глаза – серые глаза – узнать, что сейчас в этих глазах. Может быть, все-таки на поверхность озер всплыла мольба о пощаде? Но Нбека не решился. Почему-то он ощутил страх при мысли о том, что вновь увидит серый лед. И он с яростью продолжил вдалбливаться, вдалбливаться, вдалбливаться, чтобы утонуть в собственной похоти, укрыться в ней от леденящего подспудного страха. – Шлюха! Шлюха! – повторял Нбека, а потом начал выкрикивать знакомые ему с детства заклинания, которые слышал еще от шаманов, но о которых потом вспоминал с презрительной ухмылкой, ибо считал себя человеком образованным, далеким от суеверий. Однако теперь эти заклинания, отгоняющие злых духов, были ему необходимы как воздух. Ему казалось, что иначе он задохнется, замерзнет в сером льду, который как будто подступал все ближе и ближе, сжимая узкое, жаркое пространство похоти. И Нбека продолжал эти гортанные возгласы, краем глаза замечая, что гвардейцы, позабыв обо всех правилах, откровенно пялятся на него. Да, такого им видеть не приходилось. Президент страны трахает истерзанного белого парня прямо на своем столе, за которым он решал судьбы государства, подписывал судьбоносные декреты, да еще выкрикивает древние колдовские заклинания, которые имели право произносить только шаманы, и то лишь тогда, когда на племя надвигалась смертельная угроза. Всё это выглядело как кощунство, и Нбека напоминал человека, одержимого злыми духами. А белокожий парень казался гвардейцам существом, явившимся из мира холода и льда. Гвардейцы думали о том, что надо бы убить Нбеку, чтобы отвести беду от племен Чамбе, а пришельца… наверное, тоже убить. Хотя, вдруг боги прогневаются… А Нбека тоже думал о том, что гвардейцев надо убить. Сразу. Сразу, как только… Как только… Он почувствовал, как накатывает мощная волна, становящаяся все горячее, закрывающая от него весь мир: и таинственный, потусторонний мир льдов, и видимый мир – с президентским кабинетом, охраной… Нбека изливался в парня и чувствовал, что взлетает на гребень гигантской волны, которая несет его ко все новым и новым вершинам наслаждения… Из его глотки снова вырвались гортанные крики, от которых у двух гвардейцев кровь застыла в жилах. То, что выкрикивал Нбека, было строжайшим табу. Сказанные вслух человеком эти слова означали, что он подпал под власть сильнейшего из злых духов. И этот злой дух будет захватывать все новые и новые тела и души, если не убить одержимого. Черные лица гвардейцев посинели от ужаса. Они переглядывались, не зная, что делать. С младенчества им внушали, что человек, одержимый могущественнейшим злым духом, само имя которого было табуировано, должен быть убит на месте. Причем особым образом. Но ведь перед ними был президент республики! А рядом с ним – этот непонятный белый, то ли одержимый злым демоном, то ли, наоборот, этого демона сдерживающий – непонятно… Гвардейцы уставились на рычащего Нбеку, взгляд которого стал совершенно безумным. А лежавший на столе парень был безучастным. Один из гвардейцев вдруг вскинул руку с гортанным воплем. Это был древний боевой клич, с которым воины чамбийских племен бросались в бой на врагов. Любой мужчина, услышавший этот клич, должен был присоединиться к идущим в бой, это считалось священным долгом. На того, кто игнорировал клич, навеки ложилось клеймо позора, ему отрезали правое ухо и изгоняли из племени. Такой становился отверженным. Поэтому следование этому кличу в Чамбе впитывалось с молоком матери, и, услышав его, в бой шли не раздумывая. Нбека тоже услышал этот клич. Он обернулся, и тут же в глаз ему вонзился кинжал, составлявший неотъемлемую часть гвардейской формы. В другой глаз вонзился второй кинжал. Нбека издал нечеловеческий рев, выпрямился, выгнулся, прижав руки к глазам, а сквозь пальцы сочилась кровь. Но тут кинжал вонзился ему в грудь, а второй кинжал полоснул по горлу, перерезая артерию. Рев перешел в хрип, и тело президента Республики Чамбе медленно осело на пушистый ковер огромного кабинета. Один из гвардейцев разразился гортанными криками, начав прыгать на месте, второй последовал его примеру. Глаза Саши расширились от ужаса и стали совсем светлыми, отчего он еще больше стал походить на пришельца из другого мира. Впрочем, и ему казалось, что он попал в какой-то другой мир, в кошмарный сон, который вот-вот должен был закончиться… Но сон всё не кончался. На него смотрели два гвардейца с налитыми кровью глазами и окровавленными кинжалами в руках. И Саша понял, что для него все кончено. *** Лхомо (близ границы Бенина и Чамбе), май 2008 года Владимир с тревогой смотрел на Олега, лицо которого было сосредоточенным и злым. Тот склонился над Михаилом, лежавшим с закрытыми глазами на спальнике. Рядом пылал костер, вокруг раздавалось неумолчное пение ночных джунглей. – Много времени потеряли, – с досадой пробормотал Олег. – Хорошо хоть оторвались от этих, – бросил Владимир. – Он жить-то будет? – He will survives, – из темноты на Михаила смотрели зеленые глаза. – I will do everything possible, – произнес Олег, бросив быстрый взгляд на Киллерса. – Давай, Олежка! Он же и впрямь помрет! – Владимир с тревогой смотрел на лицо Михаила, даже при свете костра казавшееся смертельно бледным. – Я не даю, я оперирую, – отрезал Олег. Вокруг были вооруженные тени. После столкновения у реки отряд разделился на две группы. Одна продолжила движение в направлении Чамбе, чтобы провести разведку на местности, другая отошла вглубь территории Бенина. Михаила дотащили до затерянной в джунглях деревни. Дорогу указывал местный проводник. Эрик не исключал, что именно этот человек и мог навести на их след французских легионеров, но это было не слишком вероятным. Скорее всего, на легионеров работал кто-то из членов их отряда. Рация Эрика захрипела. – Огонек, – произнес он. – На связи. – Огонек, это Коршун. Девятый исчез. Зеленые глаза сузились. Все стало на свои места. Значит, Девятый. Этнический грек из Болгарии. Эрик знал его по участию в нескольких операциях. Он зарекомендовал себя надежным бойцом. Но, значит, это он сливал информацию французам. О’кей. Эрик найдет его. Обязательно. Это личное. И это не прощается. Личное… Эрик знал, что долг обязывает его двигаться дальше во главе группы, оставив раненого на попечение двух-трех бойцов. Но он нарушал свой долг, потому что не мог его не нарушить. Не мог уйти. Он боялся снова потерять Майкла. Потерять навсегда. Тем временем Владимир приволок котелок с кипящей водой. Врачебные инструменты были уже разложены, Олег колдовал над раненым. – Как он? – Эрик задал этот вопрос Олегу, наверное, уже в сотый раз. Он понимал, что Олег ничего нового не скажет, но страх за Майкла пробивал броню самообладания Эрика, вырывался вспышками в зеленых глазах, преображаясь в ярость. Олег бросил хмурый взгляд на Эрика и продолжил манипуляции с инструментами. – Он опытный врач, – Владимир говорил на ломаном, но более-менее понятном английском. – Он уже работал в полевых условиях. Он даже оперировал босса и лечил Михаила от ранения. В Сомали. А нет, в Эфиопии. Там они и познакомились. При упоминании Сомали Эрик вздрогнул. В памяти встало звездное небо над пустыней. Тогда казалось, что во всем мире они одни, и никто им не нужен… Эрик поднял глаза к небу. Здесь, над Экваториальной Африкой, тоже сверкали звезды. Крупные, яркие. Им не было дела до Эрика. Им не было дело до его возлюбленного. – Олег работал врачом по контракту с ООН, – продолжал зачем-то объяснять Владимир. – Так что он знает, как оперировать раненых не в больнице, а прямо… – он наморщил лоб, пытаясь подыскать нужные английские слова, и произнес: – On the ground. Эрик кивнул. Сейчас ему была важна даже эта информация. Он хватался за любую соломинку, пытаясь не утратить надежду. Олег – опытный врач, работал в зонах военных конфликтов. Он знает, что делать, он сможет… Майкл, Майкл… Только не умирай. Не умирай, ведь мы только-только вновь обрели друг друга. Мы долгие годы думали, что никогда не встретимся, но встретились, и вот судьба снова угрожает нас разлучить навсегда! Нет. Этого не будет. Майкл, ты выживешь. И тот, за которым мы пришли, тоже будет спасен. Иначе быть не может. Он будет спасен, Майкл, обязательно будет! И ты тоже. Ты тоже, Майкл. – Шприц, – доносилось как из тумана. – Тампон. Антибиотик. Владимир послушно подавал Олегу все, что тот требовал. Тот на несколько мгновений остановился, внимательно оглядывая рану. – Если инфекция не прошла внутрь, то поправится быстро, – задумчиво проговорил Олег. – Если же… – он умолк. – Если? – вопросительно повторил Владимир. – Еще тампон, – произнес Олег, игнорируя вопрос, который сам же спровоцировал. – Так, и фонариком посвети. Нет, не сюда, вот здесь … так. Да, похоже так и есть. Владимир не стал спрашивать, что именно «так и есть», и хорошо это или плохо. В зеленых глазах Эрика плясали тревожные отблески костра. – Держи фонарь. Дай ножницы. Тампон. Еще тампон, – командовал Олег. – Теперь ампулу. Шприц. Да не этот, другой шприц, идиот! Снова захрипела рация. – Огонек, слоны уходят за ручей, одного взяли. – Девятого? – с надеждой выкрикнул Эрик. – Нет. – Колите. – Уже. Конец связи. Эрик проверил посты, не потому что сомневался в своих людях, но потому что не мог сейчас сидеть без дела и смотреть, как… Он сходил с ума от неизвестности, он хотел услышать от Олега, что опасность миновала… Эрик понятия не имел, насколько искусен Олег как врач и насколько вообще возможна эта операция прямо в джунглях. Но он смотрел на звезды и молил Творца, чтобы Майкл выжил. Он ждал ответа на свою мольбу. Но крупные звезды сияли в черном африканском небе, и им, казалось, не было никакого дела до молитв человека с зелеными глазами… Эрик сжал кулаки и вернулся к костру. – Как он? – Не так плохо, как могло быть. Но пока я не уверен, – пробормотал Олег. – Не мешайте. Сейчас самый трудный момент. Эрик стиснул зубы. «Помоги ему. Помоги!» – мысленно повторял он, снова глядя в звездное небо. И ему вдруг показалось, что на него сверху смотрят сверкающие серые глаза. Серые глаза того, ради спасения которого… «Он хотел тебя спасти, помоги же ты ему! Бог не слышит моих молитв, но твои он услышит!» Налетел влажный теплый ветер, как будто утешая Эрика и даруя ему надежду. Эрик не знал, был ли это знак свыше. Он не знал. И ему было страшно: страшно верить, потому что он боялся, что вера его обманет… *** Казиньяно (Сицилия), май 2008 года Слова Вертье о том, что группа Иностранного легиона отправлена на перехват отряда Эрика Киллерса, продвигавшегося в направлении столицы Чамбе, стали для Йена ударом. Он не ожидал, что французы узнают о миссии Эрика так быстро. Где-то произошла утечка… И эта утечка ставила под угрозу и без того шаткую надежду на успех. – Не унывай раньше времени, – с неожиданной жесткостью сказал старый Гор, которого Йен посвятил в сложившуюся ситуацию. – У тебя есть связь с Киллерсом? Йен отрицательно покачал головой. – Нет, – тяжело вздохнув, сказал он. –Эрик наотрез отказался. Он боялся, что их засекут по сигналу спутникового телефона. То есть телефон у него есть, но он планировал включить его только когда… когда все завершится. – Значит, их засекли и без телефона, – задумчиво проговорил Гор. – А ты не хотел бы напрямую договориться с Нбекой? Этот парень надул тебя, и ему ничего не стоит надуть и французов, и русских, если он почувствует, что ты предлагаешь ему более выгодную сделку. А после этого уже ты надуешь его. Сукин сын вполне это заслужил. Йен покачал головой. – Я думал об этом, Гор. До того… – он запнулся, словно не мог выговорить то, что хотел сказать. – До того, как увидел его с… Сашей. Я видел взгляд Нбеки. Он не отпустит Сашу. Не отпустит. Спрячет где-нибудь, а потом скажет, что Саша погиб. Понимаешь? – Понимаю, – кивнул Гор. – В этом мальчике есть что-то непостижимое, что берет и не отпускает… Да. Какое-то роковое очарование. Роковое для его же обладателя. Да… Йен, твоя задача сейчас тянуть время. Любой ценой. Веди переговоры, торгуйся, выдвигай условия, стравливай Нбеку с французами и русскими… Это позволит сохранить мальчику жизнь. И Эму тоже, не забывай про Эма! – Я помню. Я понимаю, – думая о чем-то своем, произнес Йен. – Йен, очнись! – требовательно произнес Гор. – Очнись! Надо действовать! В конце концов, чиновники этого Нбеки не менее продажны, чем он сам. И ты это знаешь лучше меня. Ты должен узнать, где Нбека держит мальчиков, подкупить их охранников, это ведь совсем несложно. И уж точно недорого, тем более для тебя. – Этим как раз должен был заняться Эрик, – хмуро произнес Йен. – Но теперь… Теперь я не знаю, что с Эриком и его людьми. Может быть…может быть их уже нет. – Вы не установили фиксированной даты для связи? – Нет, какая дата, ты о чем, Гор? – с досадой поморщился Йен. – Это же Африка! Джунгли! Там ничего невозможно предвидеть. – Ну, переворот ты там сумел спланировать, – скептически хмыкнул Гор. – Не я. Нбека! – раздраженно бросил Йен. – Понимаю. Ты лишь с успехом пустил на ветер чертову уйму миллионов… Да-да, я специально злю тебя. Тебе сейчас нужна именно злость, Йен, а не уныние. Даже если миссия Киллерса провалится, а я молю Бога, чтобы она не провалилась, но даже в этом случае ты не должен опускать руки! Ты единственная надежда этих двух мальчиков. Им никто не поможет. Даже твой друг Мурзин, который сейчас в тюрьме. – Люди Мурзина есть в группе Киллерса, – глухо произнес Йен. – Вот как? – Гор с удивлением посмотрел на Хейдена. – Так, значит, в критической ситуации вы все-таки способны действовать вместе? Что ж, это радует. Вы не такие идиоты, как мне всегда казалось. Впрочем, я не обольщаюсь на ваш счет, молодые люди, – он снова скептически хмыкнул. – Я поговорю с Вертье и постараюсь выйти на Нбеку, – проговорил Йен. – Ты прав, надо водить их за нос как можно дольше. Гор, я на все пойду. Я соглашусь на всё. В конце концов, даже отдам эти чертовы акции! Мне важно, чтобы Саша был со мной! Нет. Нет, даже не так. Мне важно, чтобы он жил. Понимаешь? Просто знать, что он жив. Что с ним все в порядке. А остальное… остальное потом. Потом. – Наконец-то, – Гор пристально смотрел на Йена, в выцветших старческих глазах появился озорной блеск. – Наконец-то я слышу от тебя единственно верные слова, мой апостол свободы. Я уж не надеялся их услышать. – Ты о чем? – непонимающе уставился на старица Йен.

- О любви, юноша, о любви, – хмыкнул старик. – Да-да, о ней. Йен, ты всегда любил только себя, и я это видел. А сейчас… сейчас ты действительно любишь его. Потому что готов пожертвовать ради него даже своей любовью. Если не врешь, конечно.

- Гор, – Йен улыбнулся. – Не можешь ты без уколов даже сейчас.

– Уколы нужны, чтобы привести тебя в чувство, мой мальчик, – старик посмотрел в огромное окно, за которым виднелось бескрайнее море, наполненное ослепительным солнечным сиянием. – Действуй, мальчик, действуй. Покажи этим сукиным сынам на что ты способен! И мне тоже покажи, я с удовольствием на это посмотрю. Йен улыбнулся. Уныние сменилось душевным подъемом. Он должен действовать. Действовать, чтобы спасти Сашу и Эма. Если он бросит Эма на произвол судьбы, то потеряет Сашу навсегда. Он достал смартфон, намереваясь набрать номер Вертье. Но сначала по давней привычке залез в интернет, чтобы посмотреть последние новости. И один из заголовков заставил его подскочить в кресле: «Президент Чамбе убит в ходе переворота». Ошарашенный Йен торопливо кликнул на новость, и те секунды, в которые текст открывался, показались ему вечностью, пребыванием в аду неизвестности. Впрочем, и сам открывшийся текст, не освободил его из этого ада: «Президент Республики Чамбе Таго Нбека погиб при невыясненных обстоятельствах в своем дворце в Агазе. По неподтвержденным данным, убийство было совершено бойцами президентской гвардии, входившим в личную охрану главы государства. Сразу после этого в президентском дворце началась перестрелка, а в столице вспыхнули столкновения между бойцами президентской гвардии и военнослужащими регулярной армии, подчиняющейся начальнику генерального штаба. По сообщениям из Агасе, на улицах слышна стрельба, к президентскому дворцу движется колонна бронетехники. Государственное телевидение Чамбе, сообщив о гибели президента Нбеки, прервало передачи, радиостанции транслируют военные марши и заявления о переходе власти в руки временного военного совета. Тем не менее, пока нет подтверждений того, что военный совет, во главе которого стал начальник Генштаба Самюэль Магаба, контролирует столицу. Президентский дворец и морской порт пока находятся под контролем сторонников убитого президента Нбеки. Международный аэропорт Агазе закрыт. В столице начались грабежи и мародерство. Тем временем действующие на севере страны повстанцы, воспользовавшись хаосом в столице, взяли под контроль месторождение «Сокоде», имеющее стратегическое значение для мирового рынка титана. Контрольный пакет акций месторождения находится в руках правительства Чамбе, однако блокирующий пакет принадлежит американскому магнату Йену Хейдену, который, как считается, стоял за государственным переворотом, в результате которого в ноябре прошлого года к власти в Чамбе пришел ныне убитый Нбека. Еще часть акций «Сокоде» принадлежит русскому бизнесмену Геннадию Мурзину, который месяц назад был арестован российскими властями по обвинению в организации убийств и мошенничестве. Известно, что между акционерами “Сокоде” имел место серьезный конфликт. Многие источники указывали, что Мурзин финансировал повстанческое движение в Чамбе с целью оказать давление на правительство страны и Йена Хейдена. Кроме того, между Хейденом и Мурзиным имеет место личная вражда из-за молодого русского хастлера Александра Забродина. Именно с этой враждой связывают публикацию в интернете скандальных порносъемок с участием Забродина. Этот молодой человек невольно стал одним из факторов конфликта вокруг «Сокоде», в который оказались вовлечены правительственные круги США, России и Франции, имеющие свои интересы в этом проекте. Пока неясно, какое значение будут иметь нынешние события в Чамбе для будущего «Сокоде». Информированные источники в Париже сообщают, что правительство Франции рассматривает различные варианты вмешательства в ситуацию. По неподтвержденным данным, в республику уже прибыла группа Иностранного легиона, однако официальные лица в Париже эту информацию опровергают. В Госдепартаменте США ограничились заявлением, что Вашингтон с обеспокоенностью следит за происходящим в Чамбе. Между тем бои в столице Чамбе продолжаются…» Йен стиснул зубы и застонал. Его сероглазый мальчик оказался в эпицентре этого хаоса. Господи, что с ним? Что? Он жив? И что теперь делать? Что??

====== 41. НА ЛИНИИ ОГНЯ ======

ГЛАВА 41. НА ЛИНИИ ОГНЯ Агазе, май 2008 года Когда Саша увидел налитые кровью глаза телохранителей Нбеки, то понял, что настал его смертный час. Но он не чувствовал ни страха, ни сожаления – ничего. Внутри была холодная пустота. Он застыл, глядя на гвардейцев, а те смотрели на него, держа в руках кинжалы, с которых капала кровь президента Республики Чамбе, чье тело валялось тут же рядом, на ковре, медленно окрашивавшимся в красный цвет. Эта немая сцена длилась… Саша сам не мог сказать, сколько она длилась. Наверное, несколько мгновений. Или вечность. А затем произошло что-то странное. Один из гвардейцев издал гортанный возглас, и оба как по команде начали скакать вокруг тела Нбеки, что-то выкрикивая. «Танец победителей?» – озадаченно подумал Саша. На самом же деле это была необходимая часть ритуала по завершению изгнания злого духа из тела умершего. Воины должны были совершить вокруг тела танец с особыми заклинаниями, чтобы не дать злому духу вселиться в другого человека и продолжить свое черное дело. Этому в чамбийских племенах учили с детства, этот ритуал был в крови, и ничто не могло стать препятствием для его совершения, даже конец света. Саша осторожно двинулся к двери. Воины по-прежнему игнорировали его, продолжая с воплями скакать вокруг мертвого тела. Он отворил дверь и выскочил в коридор. Там стояли еще двое гвардейцев. Они во все глаза пялились на Сашу, на котором была только сбруя и высокие сапоги, и не было даже трусов. Саша на мгновение застыл, осознав ужас ситуации: президент убит, и его сочтут соучастником убийства… или нет? – Президент убит! – вдруг выкрикнул он по-английски. Саша совсем не был уверен, что местные аборигены его поймут (в конце концов, в Чамбе в ходу больше был французский). Он выкрикнул это неожиданно для самого себя, как будто кто-то подсказал. Гвардейцы ринулись в кабинет, едва не сбив Сашу с ног. Саша, недолго думая, рванул по коридору в ту сторону, откуда его привели. Он испытывал сильнейшее искушение выпрыгнуть в окно, чтобы скорее сбежать из дворца. Но он не мог бросить Эма. Сзади, из кабинета Нбеки послышалась стрельба. Через пару секунд дворец наполнился воем сирены. Саша заметался, понимая, что сейчас сюда хлынет толпа вооруженных охранников, военных и еще черт знает кого. Взгляд упал на портьеру у окна, доходившую до пола. Саша юркнул за эту портьеру как раз в тот момент, когда послышался топот ног, и мимо Саши с воплями пронеслись вооруженные охранники. Саша, воспользовавшись тем, что его никто не заметил, ринулся прочь по коридору. Впрочем, было ясно, что все равно он на кого-то наткнется… И он наткнулся. За дверью в конце коридора стоял гвардеец. Увидев Сашу, он наставил на него автомат и что-то выкрикнул. Саша поднял руки, а гвардеец хлопал глазами, как будто не понимая, что делать дальше. В этот момент со стороны президентского кабинета раздалась новая стрельба. Кто в кого стрелял – было непонятно. Взгляд гвардейца заметался. Он окончательно растерялся. И вдруг рванул прочь, в сторону от президентских апартаментов. По всей видимости, благоразумно решив спасать собственную шкуру. Саша уже хотел было ринуться дальше, но тут взгляд его упал на небольшой шкаф. Может быть, там найдется какая-то одежда? Одежды в шкафу не было. Но висел автомат Калашникова. Помедлив мгновение, Саша схватил автомат. В отличие от большинства парней, он с детства терпеть не мог оружия, хотя от природы был отличным стрелком, и в школе его постоянно таскали на соревнования по стрельбе. Взяв автомат, Саша испытал разочарование: патронов не было. И в шкафу их тоже не было. Но был какой-то предмет, похожий на маленькую кувалду. Зачем он понадобился здесь, на посту охраны внутри дворца, было непонятно. Вряд ли кувалда была элементом гвардейской формы. Впрочем, размышлять об этом было некогда. Схватив кувалду, Саша помчался дальше. Стрельба во дворце усиливалась, но коридор, по которому двигался Саша, был пустым. Добежав до угла, Саша остановился. Он помнил, что в этот коридор его вывели с какой-то лестницы, открыв дверь. Но какую? В коридоре было немало дверей. Черт, что делать? Саша выглянул в окно. Во двор въезжали армейские машины, из них выскакивали вооруженные солдаты, которые неслись ко дворцу, на ходу паля из автоматов. Судя по всему, гибель Нбеки спровоцировала неразбериху и хаос, и теперь все начали стрелять друг в друга и в кого ни попадя. «Бардак он и в Африке бардак», – мысленно констатировал Саша. Он по-прежнему не испытывал страха. В голове засела одна мысль: любой ценой добраться до Эма. А дальше… Сознание отрубало все мысли на этот счет. Потому что мысли эти могли быть только самыми мрачными и безнадежными. Саша стал тыкаться во все двери подряд, пытаясь отыскать ту, что выходила на лестницу. За первой дверью оказался кабинет, где сидела перепуганная чернокожая дама. Причем сидела под столом. При виде голого человека в сбруе и с кувалдой в руке, она выпучила глаза и истошно завопила. Саша поспешил захлопнуть дверь и помчался дальше. Вторая дверь была заперта. За третьей обнаружились два негра: один что-то вопил в телефон, второй осторожно выглядывал из-за занавески в окно. Четвертая дверь оказалась нужной. Саша слетел вниз по лестнице, а сверху доносились крики и топот ног. Он оказался в подвальном этаже. В памяти отпечаталось, что возле решетчатой двери, перегораживавшей коридор дежурил охранник. Саша молил Бога, чтобы охранник последовал примеру остальных и сбежал… Хотя, а как же он тогда откроет двери? Они ведь наверняка заперты. Но охранник был на месте. Он стоял возле закрытой двери и смотрел на вылетевшего из-за угла Сашу. Шея охранника вытянулась, глаза расширились, рука потянулась к кобуре пистолета… Дальше все произошло мгновенно. Саша ничего не решал, как будто за него все решил кто-то другой. Рука сама замахнулась и тяжелая кувалда опустилась на голову охранника, который даже не успел среагировать и тут же, всхрапнув, свалился на пол. Саша секунду смотрел на него, не понимая: жив тот или нет. А внутри было странное безразличие. Он только что убил человека… или только оглушил? Сознание снова, как будто клинком, отсекло ненужные сейчас мысли, которые, нахлынув, погребут волю под лавиной страха, ужаса и отчаяния. Нет. Нет. Нельзя. Впрочем, было еще и ощущение нереальности происходящего. Как будто оказался персонажем плохого боевика из тех, в которых главный герой лихо вырубает охранников, а те ведут себя бестолково, все время ведут ураганный огонь, но ни в кого при этом не попадают. Но было похоже, что охрана Нбеки и впрямь подбиралась по принципу плохих парней в боевиках. Все эти гвардейцы были совершенно не готовы к происшедшему. Бардак теперь превращался в хаос… Вот только Саша не чувствовал себя супергероем. Он никем себя не чувствовал. Мозг перешел в режим реакции: увидел проблему – решаешь ее, не думая, что будет дальше. Если подумаешь –страх тут же уничтожит тебя. Рядом с охранником на полу валялась связка ключей. Но Саша помнил, что эта решетчатая дверь открывалась электронной карточкой. Он принялся рыться в карманах охранника, а неподалеку слышался топот ног, крики, раздавалась стрельба. Саша перерыл все карманы, но карточки не было. Он стиснул кулаки и зарычал. И тут он нашел карточку! В нагрудном кармане охранника, в котором рылся уже два или три раза. Обматерив себя, Саша приложил карточку к панели. Загорелся зеленый огонек. Саша дернул дверь, но та не поддавалась. Огонек погас. Он снова приложил карточку к панели, и снова огонек загорелся, но дверь по-прежнему оставалась закрытой. Саша матюкнулся. Тут взгляд его упал на соседнюю панель. Там были сенсорные кнопки с цифрами. Саша застонал и в отчаянии опустил руки. Не только охранники дворца были идиотами. Он сам оказался еще большим идиотом. Не заметил цифровую панель. Твою же мать!

Для того, чтобы открыть дверь, требовалось не только приложить электронную карточку, но и набрать код. Этот код должен был знать охранник, валявшийся на полу. Саша наклонился к нему, уловил дыхание. Жив. Ну и что? Когда теперь он придет в чувство, а если даже и придет…

Бессильная ярость захлестнула сознание, Саша взревел, размахнулся и ударил кувалдой по дверному замку, потом еще и еще… И дверь со скрипом отворилась. Саша моргнул, не веря глазам. Это походило уже не на плохой боевик, а на дурной анекдот. Он снова посмотрел на лежавшего без сознания охранника. Пистолет! Саша выхватил его из кобуры, снял с пояса охранника связку ключей и ринулся вглубь коридора с тусклым освещением. Стрельба стихла, но тут же началась с удвоенной силой. Послышались взрывы. Видимо, в ход пошли гранаты. Лампы в коридоре замигали. Саша помнил, что на двери комнаты, в которой они находились с Эмом, была косая красная полоса. Это была служебная часть дворца, которая, судя по всему, использовалась и как мини-тюрьма.

Черт! Сразу на четырех дверях были красные косые полосы. Так… Когда его вывели из камеры, то повели по коридору налево. Значит, эта сторона. На ней только две двери с красными полосами. Какая из них, блядство??

– Эм!!! – заорал Саша. – Эм, где ты??? Отзовись!!! Ответом было гробовое молчание. Затем послышались глухие возгласы, которые тут же стихли. Проклятье, в этом дворце какое-то сборище маньяков и придурков! – Эм!!! Где ты??? – Здесь! – донеслось откуда-то справа. Саша метнулся к двери. Отодвинул гигантский засов и лихорадочно принялся подбирать ключи к замку. – Ал, это ты? Что там творится? Стреляют! – Знаю, – зло пробубнил Саша. – Сейчас открою! Сейчас! Конечно, ни первый, ни второй, ни третий ключ не подходили. Саша матерился сквозь зубы, время уходило. – Ал, да что там за хуйня, а? – кажется, впервые Эм матерился, да еще по-русски. – Готовь одежду! – крикнул Саша через дверь. – Быстрее! Он продолжал подбирать ключи, но и последний не подошел. Блядство. Блядство! Бляяядствооо!!!! Саша с размаху захреначил связкой ключей по железной двери. Но кроме грохота эффекта не было. – Что? Что там? – орал из-за двери Эм. – Ал, ты слышишь меня? – Да! – рявкнул Саша. И снова выругался. Взяв себя в руки, он снова принялся вставлять по очереди ключи в замочную скважину. На сей раз подошел уже второй ключ. Обругав себя за косорукость, Саша рывком открыл дверь и ввалился в комнату, буквально упав в объятья Эма. – Ал, Ал, – пролепетал тот изумленно. – Ал, что тут… – Одеваемся! – бросил Саша. – Уходим! – Куда?? «А хрен его знает, куда», – подумал Саша, сбрасывая сбрую, сапоги и стремительно натягивая легкие спортивные штаны, футболку и кроссовки. Одежда была ему слегка мала, кроссовки жали. Но выбора не было. – Ал, тут палят же везде! – Хочешь остаться? – зарычал Саша. На самом деле он не знал, куда им идти. Да и смогут ли они выбраться из этой адской западни, в которую превратился президентский дворец. Но оставаться … Нет. Наблюдатель внутри Саши холодно усмехнулся. И впрямь, Саша сам себя не узнавал. В нем не осталось ничего от отрешенного поэта, избегавшего любых решений. Это был совсем другой человек, до поры до времени скрывавшийся в серых туманах, а теперь выступивший на первый план: сосредоточенный и решительный. Странно, но под взглядом этого человека Эм тоже преображался. Он становился таким, каким Саша видел его иногда прежде: мрачным, собранным. Этаким юным мафиози-головорезом, в котором не было ничего от трепетного, изнеженного юноши. – Идем, – решительно произнес Саша. Эм молча кивнул. Он чувствовал непонятное воодушевление, полную готовность и желание повиноваться приказам этого знакомого незнакомца, без которого уже не мог жить как без воздуха. Эм вдруг осознал это – ясно и отчаянно. Это была данность, которую не могло изменить ничто во Вселенной. И он устремился за сероглазым парнем. Они пробежали по коридору мимо лежавшего без сознания охранника, затем понеслись вверх по лестнице. Сверху доносилась пальба и взрывы, пахло порохом и гарью. Саша понятия не имел, как найти выход из дворца. Но он помнил, что дворец стоит на берегу океана, и к пляжу тянутся сады. Может быть попытаться уйти к океану, а там… А что там – пока неясно. Уйти вдоль берега, там же не стреляют, пока во всяком случае. Но как пробраться в сады? Выстрелы зазвучали совсем рядом. Саша прижал Эма к стене, прикрыв его собой. Руки Эма обхватили Сашу, взгляд голубых глаз устремился в холодные серые льды, тонкие губы прижались к пухлым губам… Поцелуй был коротким. – Идем! – сказал Саша, хватая Эма за руку и увлекая за собой. Он осторожно приоткрыл дверь с лестницы в коридор. Это был коридор на первом этаже, он проходил прямо под президентскими апартаментами. Окна центральной части коридора окна выходили во двор, где шла стрельба. А вот в конце коридора, по прикидкам Саши, начиналось крыло дворца, уходившее в сторону берега. – Налево! – бросил Саша Эму. – Только пригнись! – Зачем? – спросил Эм с неожиданным мрачным хладнокровием. – Тут все стекла пуленепробиваемые, это же президентский дворец! – Лучше не проверять! – рявкнул Саша. – Вперед! Они ринулись по коридору налево. Снаружи по стенам чиркали пули. Вдруг по площадке, которой заканчивался коридор пронеслись люди в военной форме с автоматами. Саша замер, снова закрывая собой Эма. По счастью, их даже не заметили. – Бунт в психушке! – вдруг фыркнул Эм. – От психов лучше держаться подальше, – буркнул Саша.

Они выскочили на площадку, где начинался коридор, тянувшийся вдоль крыла дворца, выходившего к побережью. И тут же им пришлось остановиться. В коридоре были военные, они отстреливались из окон, выходивших в сады. Путь к океану был отрезан.

Саша оглядывался, пытаясь придумать, куда идти дальше. И тут Эм вдруг повалил его на пол, навалившись сверху. Над ними засвистели пули. – Отходим! – крикнул Эм, и тут же пополз куда-то, стукнув Сашу в плечо. Саша подумал, что если бы не Эм, они оба были бы сейчас мертвы. Они заползли в темный угол площадки, куда не залетали пули. На самом деле они оказались в ловушке. Коридор простреливался. Нет, они вовсе не были конкретной целью. Стреляли в любого, кто покажется в коридоре. Оставаться было нельзя. В любой миг тут могли появиться ополоумевшие военные и пристрелить их просто так. – Надо найти укрытие, – прошептал Эм. – Нет, – твердо произнес Саша. – Прятаться тут бесполезно. – Но как мы выберемся?? – Не знаю. Но придется. Эм снова прижался к Саше. Сейчас это было нелепо, нельзя было терять время…. Время. А будет ли у них еще время? Ни тот, ни другой не знали. Они не целовались. Просто обнялись. Снова по коридору засвистели пули. Кажется, они оказались между двух враждующих сторон. И это было хуже всего. – Прыгнешь в коридор, из которого мы вышли. Я за тобой. – Ал, это… – Прыгнешь по моей команде, – произнес Саша, взгляд которого снова заледенел. Эм молча кивнул. Он знал, что обязан повиноваться. Они замерли, прислушиваясь. Пальба как будто удалялась. По стенам коридора чиркнули одна за другой три пули. Затем послышался гомон, кто-то начал выкрикивать гортанные команды. Что-то происходило. Саша уже открыл рот, чтобы скомандовать Эму прыгать через линию огня, когда справа в коридор обрушился шквал свинца. Саша прижал к себе Эма. – Мы выберемся, – прошептал он, целуя Эма в теплую макушку. – Мы выберемся, – так же тихо проговорил Эм, прижимаясь к Саше. Так они стояли несколько мгновений. А затем Саша разжал руки и крикнул: – Вперед! Эм перескочил через линию огня в боковой коридор, из которого они и прибежали на эту площадку. Саша ринулся следом именно в тот момент, когда снова засвистели пули. Его правое плечо обожгло, он вскрикнул. – Ты ранен? – воскликнул Эм. – Не знаю… Да… Бежим! – Саша оттолкнул Эма и двинулся по коридору. Надо было уходить. Уходить… Уходить! Рана потом… За окнами продолжалась стрельба. Стояли армейские автомашины, укрывавшиеся за ними солдаты стреляли по дворцу, из которого велся ответный огонь. Саше жгло руку, плечо было в крови, но все же пока рука свободно двигалась. Саша попытался открыть одну из дверей. Она была заперта. Затем толкнул другую дверь, и она неожиданно отворилась. В кабинете было двое: один в цивильном костюме стоял, прижавшись к стене и втянув голову в плечи, другой – в военной форме – стоял спиной к Саше. Военный резко обернулся, рука его потянулась к кобуре, но Саша уже выстрелил. Пуля попала военному в грудь. Он дернулся и как куль осел на пол. Саша не почувствовал ни сожаления, ни ужаса. Сознание снова отрубало эмоции. А второй – в гражданском костюме – по-прежнему стоял, вжавшись в стену, его глаза округлились, он смотрел на наведенный на него пистолет. – Где выход из дворца? Безопасный? – по-английски спросил Саша. Человек что-то залопотал по-французски. Саша знал и французский, но далеко не так хорошо, как английский. Чиновник говорил по-французски с очень сильным акцентом, но смысл был ясен: «Не убивайте!» – Где выход из дворца? – повторил Саша, на ходу вспоминая французские слова. Чиновник замахал руками, снова что-то забормотал. – Я убью тебя, – Саша говорил медленно и четко, не сводя ледяных глаз с перепуганного клерка. – Ты должен вывести нас отсюда. Иначе я тебя убью. – Выведи нас, и ничего с тобой не случится! – неожиданно вступил в разговор Эм, который, как оказалось, говорил по-французски гораздо лучше Саши. Чиновник закивал, снова что-то забормотал. Саша разобрал слова «опасность», «стреляют», «я покажу», «не убивайте». – Забери его пистолет, – Саша глазами показал Эму на лежавшее на полу мертвое тело. – Понадобится. Эм молча повиновался. Саша нагнулся и стал обшаривать карманы убитого военного. Там была местная валюта и около ста евро. Саша положил деньги себе в карман. «Убийца, а теперь еще и мародер», – холодно подумал он. Но никаких чувств по-прежнему не было. Да, если бы он не выстрелил первым, то… На самом деле он не знал, что было бы. Не факт, что офицер выстрелил бы. Но сознание снова опустило железный занавес над той своей частью, где бушевал ужас от происходящего. Не сейчас. Потом. Потом. Если «потом» наступит. И снова железный занавес при этой мысли. Но мысль о том, что им понадобится связь, была по эту сторону железного занавеса. У убитого был мобильник, но он был, конечно, запаролен, а потому бесполезен. – Телефон, – ледяной взгляд русоволосого парня устремился на дрожащего клерка. – Телефон и пароль от экрана. Клерк трясущейся рукой вынул телефон. Назвал цифры. Саша проверил, пароль действительно подходил. Вопрос был в том, работает ли мобильная связь. И был еще один вопрос, главный: кому звонить? Саша не помнил ни номера Йена, ни номера Старшего… К тому же, у Старшего сейчас не было телефона. Убийца, мародер, грабитель, идиот… Не сейчас. Потом! – Веди! – приказал Саша клерку. Тот послушно вышел в коридор, испуганно озираясь. Парни последовали за ним. Саша не спускал клерка с прицела. Плечо жгло и ныло, но рука сохраняла подвижность. Ткань футболки уже присохла к ране. По-хорошему, ее надо было срочно промыть, но сейчас об этом нечего было и думать. Клерк озирался, то и дело замедлял шаг. Он свернул на лестницу, где стоял сильный запах гари, и стал подниматься наверх. Саше это нравилось все меньше. – Куда ты нас ведешь? – ткнув пистолетом в спину клерка, угрожающе спросил он. – Выход там! Дверь… Можно пройти, – залепетал клерк. – Где?? На втором этаже? – Там есть проход… Саша заставил клерка повернуться и выразительно помахал пистолетом перед его носом. Тот, впрочем, и без того был в ужасе от этого парня с ледяными глазами. Второй – кудрявый брюнет с голубыми глазами, хотя тоже держал в руках пистолет, почему-то казался не таким страшным. А в сероглазом было что-то потустороннее, пугающее. Они оказались на втором этаже, где располагались президентские апартаменты, и клерк толкнул узкую боковую дверь, за которой был полутемный коридор. В нем было очень жарко и стоял невыносимый запах гари. Судя по всему, пожар был совсем рядом. Клерк остановился, но Саша вновь ткнул в него пистолетом. Оставаться было нельзя. Их провожатый двинулся вперед, но скулил и жалобно причитал на местном наречии. Коридор заканчивался узкой лестницей, которая шла вниз, на площадку, где была дверь, выходившая на улицу, и небольшое окно с решеткой. Клерк остановился. – Открывай! – потребовал Саша. Клерк вдруг затрясся, как будто чего-то испугавшись. – Открывай! – Саша приставил пистолет к голове клерка. Он не понимал этого идиота. Что происходит? Почему он тянет время? – Там… – клерк произнес французское слово, которое Саша не понял. – Зверинец, – подсказал Эм. – Да… львы. Львы! – Зачем ты нас сюда привел? – льдистые глаза сузились. – Там можно пройти! Если львы не в вольере! – лепетал клерк. – Их выпускают? – Да… когда хозяина нет… – А сейчас? – Не знаю. Там дверь! Пройти вдоль клеток. Дальше будет еще одна дверь. Вот карточка… Можно выйти на улицу. – Ты пойдешь с нами, – сказал Саша. – Нет. Нет. Там львы! – Открывай! – заорал Саша. Клерк трясущейся рукой вынул из кармана карточку, приложил к панели, затем дрожащими пальцами с трудом набрал код. – Идите! Я не пойду! – заверещал он. – Оставь его, – тихо проговорил Эм. – Не хочет – не надо. – Он запрет за нами дверь, и мы останемся в гостях у львов, – голос Саши был бесстрастным и монотонным. – Нет. Он пойдет с нами. В серых глазах читалась неумолимость. Клерк понял, что упираться бесполезно. Он не пытался завести этих непонятно откуда взявшихся белых в западню. Возможно, из дворца были и другие выходы, где не велась стрельба, но он их не знал. Ему был хорошо известен выход через зверинец, и эта часть дворца не находилась под огнем. Если пройти через зверинец, открыв двери с электронными кодами, можно было попасть на тихую улочку, пролегавшую вдоль дворцовой стены… Проблема была в самом зверинце. Точнее, во львах. Их загоняли в клетки только тогда, когда его превосходительство желал увидеть своих зверей. В остальное время они свободно разгуливали по зверинцу. И, что хуже всего, этих львов время от времени прикармливали человечиной. Нерегулярно. Лишь тогда, когда очередной правитель Чамбе желал избавиться от особо досадившего ему политического оппонента. В этом случае оппонента скармливали львам его превосходительства. Живьем. Это было эффективно и не требовало затрат – ни на содержание в тюрьме, ни на пули. И заодно экономились средства на питание для львов. Поэтому президентские львы знали вкус человеческого мяса и любили его. Клерк потому и боялся войти в зверинец. Но под дулом пистолета он вышел во двор, испуганно озираясь. Справа были клетки, где жили львы. Но их не было видно. Возможно, они спали. Хотя как могут львы спать, когда вокруг слышна стрельба и взрывы? Сзади раздался треск и грохот. Похоже, во дворце обрушились перекрытия. Запах гари резко усилился. Пожар разрастался. Клерк припустил, надеясь быстрее добраться до заветной двери на улицу. Саша и Эм, следовали за ним. И тут они замерли. Прямо перед ними, выпрыгнув из садовых кустов, стоял большой белый лев, смотревший на вторгнувшихся в его владение пришельцев-захватчиков. *** Москва, май 2008 года Мурзин лежал на койке, глядя в потолок камеры. Что ж, по российским меркам он содержится в царских условиях. В камере есть холодильник и телевизор. К тому же, он до сих пор один. Вторая койка пустует. Это хорошо, но в любой момент в камеру могут кого-то подселить. Необязательно отпетого уголовника. Это может быть безобидный человечек, арестованный по «экономической» статье. Или мелкий воришка. Но этот воришка однажды начнет колотить в дверь, крича, что сокамерник пытался его изнасиловать. Или убить. И, конечно, в камере тут же найдут заточку или что-то еще. Дальше… дальше карцер. Возбуждение еще одного дела. И все это в сочетании с многочасовыми допросами, шантажом…

Мурзину прежде не доводилось оказываться за решеткой, но жизнь сводила его с бывалыми «ходоками». Так что о тюремных нравах он был весьма наслышан. И знал, что тюрьма ломает именно сильных людей. Как ни странно, более живучими оказываются слабые. Они и на воле позволяют собой помыкать, так что в тюремных унижениях для них по большому счету нет ничего нового.

Мурзин трезво оценивал свои силы. Он вовсе не был уверен, что не сломается. Но настраивался на битву. Долгую, изнурительную. На битву за себя. И за Младшего. За Младшего… Если бы не было Младшего, то все было бы куда проще. Сероглазый поэт, которого Мурзин почти силой втащил в свою жизнь, изменил эту жизнь до неузнаваемости. Недолгие месяцы с Младшим стали… нет, не то чтобы самыми счастливыми в его жизни, но они прошли как будто в совсем другом мире. В мире, о существовании которого всё повидавший в жизни спецназовец, бизнесмен и авантюрист даже не подозревал. И он был от всего сердца благодарен своему Младшему за то, что тот, сам того не подозревая, открыл для него этот странный, завораживающий мир. Жаль только… Да многого было жаль. Но зато теперь у Мурзина была цель: спасти Младшего. Во что бы то ни стало. Даже ценой акций «Сокоде». Он проживет без этих акций, плевать. Пусть лучше Хейдена душит жаба. Хотя… Мурзин сильно подозревал, что и Хейден откажется от своих акций, если это потребуется, чтобы спасти сероглазого поэта. Мурзин смотрел правде в глаза: эгоистичный, напыщенный Хейден тоже любит Сашу. Любит до безумия. Или за гранью безумия. Как Мурзин. И потому Хейден, как и Мурзин, пойдет на всё, чтобы Сашу спасти. Им, Мурзину и Хейдену, не ужиться. Должен остаться только один, как говорилось в известном фильме. Впрочем, по факту они теперь союзники. Группа Михаила и Киллерса уже в Африке. Остается только молиться, чтобы она достигла цели. А дальше… Дальше будет видно. Мурзин включил телевизор. «МИД России выразил серьезную озабоченность ситуацией в африканской республике Чамбе, где после убийства президента Таго Нбеки начались бои между враждующими армейскими группировками. По сообщению российского посольства в Агазе, сведений о россиянах, пострадавших в результате столкновений в столице Чамбе, пока не поступало. Правительство Франции рассматривает вопрос о вводе военного контингента в Чамбе. МИД России призвал враждующие чамбийские стороны к диалогу и заявил, что решать проблемы Чамбе может только народ этой страны без вмешательства ивзне…» Мурзин похолодел. Его Младший там, в этом аду. Мурзин не понаслышке знал, что такое африканские перевороты. Он и сам в них участвовал. Нет. Нет. Только не это. Загремел замок, тяжелая дверь со скрипом отворилась, в камеру вошел безликий. Он бросил взгляд на работающий телевизор, на его лице появилась кривая улыбка. – А, вижу, вы уже в курсе. Боюсь, Мурзин, теперь вам уже не пристало торговаться.

====== 42. БЕЛЫЕ ЛЬВЫ ======

ГЛАВА 42. БЕЛЫЕ ЛЬВЫ Агазе, май 2008 года – Белые львы рождаются редко, – прозвучали в голове у Саши слова Йена. Это был разговор в парижском отеле, куда Йен увез Сашу после покушения в Сен-Жермен-л’Оксеруа. Почему тогда разговор вдруг зашел о белых львах? Саша уже не помнил. Кажется, они болтали с Йеном обо всем, что в голову взбредет. Просто чтобы стряхнуть с себя ужас происшедшего напротив Лувра. – Помню, у нас, в Южной Африке, в одном зулусском племени родился белый львенок, – говорил Йен, поливая Сашу серым свинцом своих глаз. – По этому случаю вождь объявил праздник, и племя пьянствовало целую неделю. Белый лев рождается примерно раз в 30 лет. Так говорят зулусы, хотя я лично сомневаюсь. И для них белый лев – священное животное. Вождь племени считается кем-то вроде хранителя белого льва. И если белый лев погибнет, то на племя обрушатся несчастья. И, кстати, не только на племя, но и на весь род людской. – Почему? – рассеянно спросил Саша, не в силах отойти от кошмара, в эпицентре которого оказался за пару часов до того. – Есть много легенд, но все они сводятся к одной, – пожал плечами Йен. – Якобы в незапамятные времена боги прокляли человеческий род. Как водится, за разврат, лень, пьянство, непотребство и прочие грехи. И на человечество обрушились несчастья, болезни, страдания. Тогда люди стали молить богов о пощаде, и те, в конце концов, сжалились. Они послали людям спасителя в обличье белого льва. Тот исцелил людей, дал им новые заповеди, ну и так далее… Потом он вернулся к богам, но пообещал вновь прийти, чтобы спасти людей теперь уже раз и навсегда. Ничего тебе не напоминает? – свинцовый взгляд Йена устремился на Сашу, который казался погруженным в свои собственные мысли. – Иисус Христос, Спаситель, – сказал тот так, словно отвечал заученный урок. – Именно! – поднял Йен вверх указательный палец. – Собственно, этот сюжет повторяется во многих религиях. В тех или иных вариациях. Меня, правда, это не слишком интересует, поскольку я атеист. А ты? – неожиданно спросил Йен. – Я не атеист, – спокойно ответил Саша. Йен скептически улыбнулся, но ничего не сказал. Саша тогда не придал значения этому разговору, но однажды ночью, после тяжелого вечера, когда Старший заставлял его «решать самому», он увидел сон с белыми львами. Львы вышагивали вокруг него, а потом легли и смотрели на него голубыми немигающими глазами. И в сознании Саши возникало:

То ли в памяти закровотОчила древняя рана,

То ли сходишь с ума в бесконечности душных ночей,

Белоснежные львы, раздирая на клочья туманы,

Бродят ночь напролет до дрожащих рассветных лучей.

В мертвых залах музеев застыли роскошные гривы,

И из мраморных пастей не вырвется царственный рык,

Мимо толпы безглазые шествуют неторопливо,

И никто не замрет ни на вечность, ни даже на миг

Но порой, ошалев от кошмаров нахлынувшей ночи,

Прорываясь сквозь полные мрака тяжелые сны,

Вижу я: оживают и когти размеренно точат

Белоснежные львы в неподвижном сиянье луны!

И сейчас белый лев стоял перед Сашей. Словно вышел из его сна, превратившегося в стихотворение. Правда, лев не точил когти. Он рычал. – Не смотри ему в глаза! – произнес Эм. – Только не смотри ему в глаза! Но Саша смотрел прямо в глаза льва. Потому что не мог не смотреть. Он вспомнил вечер на берегу океана, когда он впервые оказался в Чамбе. «…он почувствовал, что в нем что-то шевельнулось. Нечто древнее, сильное, грозное. И снова он услышал львиное рычание. Оно шло непонятно откуда: не то его доносил ветер, не то Саше это просто казалось. Нет, в грохоте океанских волн нельзя было расслышать никакого рычания. Кроме вырывающегося из груди. Да, это рычал он сам. Точнее, не он. Он как будто со стороны растерянно наблюдал за самим собой – прежде незнакомым, поднимающим голову, выпрямляющимся и рычащим…

… Ему казалось, что он, прежний, сейчас бессильно наблюдает за собой новым, рождающимся прямо здесь, на пустынном океанском берегу под яркими звездами. Рычание доносилось не со стороны… оно шло из его груди. Это рычание принадлежало ему и в то же время не ему… И этот незнакомец, завладевший его телом, медленно двинулся к океану – торжественной, почти царственной походкой, а прежний Саша лишь бессильно наблюдал за этим. Саша осознавал, для чего этот новый движется в океанские волны: их мощь должна была омыть его, должна была унести прочь ветхую, дрожащую от страха оболочку. Это было неизбежно. Это могло произойти либо прямо здесь и сейчас, в океанских волнах, либо позже. Но Саша понимал, что это неизбежно, потому что это предназначено свыше, и нет в земном мире силы и воли, способной воспротивиться предназначенному…»

Тогда, в океанских волнах, этого не случилось, потому что Саша испугался. Он цеплялся за себя ветхого, он страшился неизбежной перемены, оттягивал ее наступление. Но добился лишь того, что новое прорастало болезненно, старая кожа слезала медленно, оставляя кровоточащие раны… И все равно он оказался там, где и должен был оказаться. Он встретился с тем, с кем должен был встретиться. С самим собой. Взгляды белого льва и человека встретились. Серое пространство глаз человека озарилось голубыми вспышками львиного взгляда. И в этих сверкающих вспышках сгорало прежнее, обугливалось, осыпалось серым пеплом, падая во мглу небытия. Нет, сгорало не до конца, старое было слишком живуче. Но оно уже было не властно над душой и над сердцем и пыталось забиться в темные, укромные уголки личности, чтобы пожить еще немного перед тем как исчезнуть навсегда. – Не смотри ему в глаза! – голос Эма донесся словно из другой вселенной. Саша почувствовал боль: ногти Эма впились в его ладонь. А неподалеку с новой силой загремели выстрелы и взрывы. Лев снова зарычал. – Надо уходить! – дрожащим голосом проговорил стоявший рядом клерк. – Назад, в здание! Он нервничает, он нас разорвет! Но, оглянувшись, они поняли, что назад уходить поздно. У двери в здание стояла белая львица, а рядом с ней львенок. Клерк затрясся и забормотал нечто непонятное, видимо, на местном наречии. Снова послышались разрывы снарядов. Лев опять зарычал. Подала голос и львица. – Только не смотри им в глаза! – повторял Эм как заклинание. – Не смотри! Он знал, что животные воспринимают такой взгляд как агрессию. Смотреть в глаза льву, тем более рассерженному льву – самоубийство. И Эм твердил это не только Саше, но и себе. Но тут же сам посмотрел. Как будто чья-то воля заставила его поднять глаза. Он видел голубые глаза льва с черными зрачками и устремленные на льва серые глаза человека. И Эм ощутил присутствие чего-то древнего, грозного и одновременно странно знакомого. Как будто когда-то пережитого… Не в этой жизни. И, может быть, не в этом мире. Зверь и человек не сводили друг с друга глаз. Они были единым целым, двумя ипостасями бессмертного, непостижимого. Царь зверей смотрел в глаза человека, прозрачные, бездонные, полные тайны, и он знал, что должен склониться перед этим человеком. Потому что именно этот человек был повелителем львов. Он и сам мог принять образ льва, чтобы прийти на землю. И то, что сейчас он не был львом – ничего не меняло. У него была полная власть над белыми львами – посланцами неба. Эм видел это, и он знал – просто знал, что тоже должен склониться. Потому что это было и его предназначением. Лев поднял голову, зарычал, но уже не угрожающе, а призывно. Львица откликнулась и медленно, величаво двинулась к отцу семейства, львенок побежал за ней. Они прошли мимо троицы людей, львица даже задела Эма хвостом, заставив того вздрогнуть, и еще сильнее впиться в руку Саши. Клерк следил за передвижением львов, в его глазах застыл страх. Он считал, что смерть пришла за ним. А Саша…

Саша смотрел на львов, забыв обо всем. Всё исчезло: горящий дворец с клубами черного дыма, взрывы, свист пуль. Исчез несчастный клерк президентской канцелярии. Даже Эм исчез. Был только он и львы. Трое львов, смотревших прямо на него. И он не испытывал страха. Он знал, что так и должно быть. Что встреча с белыми львами была неизбежна. Он не мог миновать эту точку, как и львы. И то, что происходило с ним до того, было лишь подготовкой к этой встрече с царственными животными, смотревшими сейчас на него и только на него. Он выпрямился, поднял голову. И не удивился, когда лев медленно подошел и улегся у его ног, по-прежнему глядя ему в глаза. Чуть помедлив, подошла и львица, но она смотрела слегка настороженно, хотя и последовала примеру своего супруга. Львенок с любопытством смотрел то на Сашу, то на родителей. Лев рыкнул на детеныша и тот, поджав хвостик, поспешно улегся рядом с матерью. Со стороны могло показаться, что львы чего-то ждут от Саши. Но он-то знал, что это не так. Львы просто признали его. Как и он их. Каждый был на своем месте. И он, и львы. И Саша знал, куда двигаться дальше. Не в том смысле, что он знал, куда бежать из охваченного пламенем президентского дворца. Нет, он знал куда идти в жизни.

По пути, с которого его сбили в далеком детстве. Сначала властная мать. Затем Игорь с его жадностью. По пути, который ему, сам того не подозревая, указал Йен с его одержимостью свободой. По пути, на который его заставил ступить Старший. По пути, который вел через туманы серых озер в безбрежность. И львы… они были частью этого тайного мира. Который опутывал клубящимися лабиринтами мир земной, скрывая сверкающую бесконечность. Но его место было здесь, его путь пролегал сквозь туманы. И путь его охраняли белые львы. Саша сделал шаг ко льву, погладил его гриву. Лев не выразил ни малейшего недовольства. Саша погладил львицу, она преданно смотрела на него. Наконец, потрепал львенка. Тот тут же облизал его руку. Словно откуда-то издалека донесся до Саши голос клерка, который восклицал что-то на своем родном наречии. Это были возгласы страха и в то же время восхищения. Лев недовольно обернулся к клерку и зарычал. Тот застыл. Но лев снова повернулся к Саше, как будто ожидая его решения. И как будто не желая ничьей крови. Саша замер. Не потому что боялся. Наоборот, от странного ощущения безопасности рядом с зоной, где велась стрельба, где то ли брали президентский дворец, то ли пытались его сравнять землей. Непонятно кто враждовал непонятно с кем за трон местного царька. И какой-то очередной Нгасса очень скоро усядется на этот трон, чтобы быть свергнутым очередным Нбекой, несть им числа. Но белые львы останутся. Львы, которым нет дела до царьков, уверенных, что являются их хозяевами. Белые львы не принадлежат им. Они приходят в этот мир, чтобы охранять и служить тем, кто зачастую даже не подозревает о своей подлинной миссии. О своей миссии… Тут Саша снова очнулся. Миссия. Пора было уходить. Саша снова посмотрел в глаза льву. И увидел, что тот прочитал его намерение. Поднявшись с земли, он с царственной грацией зашагал к высокой белой стене, огораживающей зверинец. Львица двинулась следом за своим супругом, львенок с любопытством смотрел на Сашу, словно желая с ним поиграть. Саша сжал руку молчащего Эма и двинулся вслед за львами. Чернокожий клерк шел сзади, бормоча под нос какие-то заклинания. Львы довели их до калитки в стене. Она была закрыта. Саша обернулся к клерку и прочитал в его взгляде ужас, как будто он смотрел сейчас на львов, а не на обычного парня. – У тебя есть ключ? –с трудом подбирая французские слова, спросил Саша. Клерк еще несколько мгновений пялился на Сашу с тем же ужасом. Но затем закивал, стал рыться в карманах, достал карточку и открыл калитку. Саша обернулся ко львам. Он знал, что они не прощаются. И львы это знали, провожая его внимательными взглядами. Клерк между тем трусцой припустил по узкой улочке, по одну сторону которой тянулась высокая каменная ограда президентского дворца, по другую –ограды роскошных вилл. Саше вспомнилось, что во время предыдущего приезда в Агазе Старший и он поселились на одной из таких вилл, неподалеку от дворца. – Там должна быть машина, – говорил клерк, указывая на улицу, которая под прямым углом отходила от той, на которую выходила стена президентской резиденции. – Надо ехать. Ехать! В Огоу! Там друзья. Безопасно! Саша нахмурился. – Что такое Огоу? – Провинция. Префектура, – пояснял клерк. – Нет, – отрезал Саша. Он не вполне понимал, почему этот клерк, который прежде даже не пытался скрыть желания удрать поскорее от них, теперь вдруг решил их спасать. Что это значило? – Ты отвезешь нас к российскому посольству, – безапелляционно произнес Саша. Черт, у них же не было с собой паспортов! Но, в конце концов, примут же их, если в городе такое творится. А потом они как-нибудь улетят. О бюрократической волоките, как и о том, что он стал свидетелем убийства президента, Саша старался не думать. Главное – добраться до посольства. Укрыться там. – Нельзя к посольству, – между тем твердил клерк, пытаясь втолковать этому тупому русскому очевидную вроде бы истину. – Там стреляют. Стреляют! Слышишь? – К посольству! – повторил Саша. Глаза его холодно блеснули, рука снова потянулась к пистолету. Клерк уже знал этот блеск. Он понесся по улочке, остановился у какой-то двери. Это был гараж. В нем стояла новехонькая «ауди». – За руль! Довезешь нас до посольства. – Нельзя туда! Опасно! – безо всякой надежды повторил клерк. – Может быть, не надо? – неуверенно спросил Эм. – Надо! – отрезал Саша. – Едем! Быстрее! Клерк сел за руль, Саша рядом, Эм сзади. «Ауди» выехала из гаража и, быстро набирая скорость, помчалась прочь от дворца. Сначала они ехали вдоль бесконечных вилл – это был самый престижный и богатый район Агазе. Затем ауди влетела в деловой квартал, где в нескольких многоэтажных зданиях с претензией на ультрасовременность размещались офисы фирм – преимущественно представительств иностранных компаний и банков. На улицах не было прохожих и почти не было машин. Только вооруженные патрули и бронетранспортеры на перекрестках. Было впечатление, что город вымер. Но это было обманчивое впечатление. В жилых кварталах уже орудовали мародеры. Кучки чернокожих парней разбивали витрины магазинов, из выбитых дверей выскакивали люди, тащившие коробки, ящики, тюки… Кое-где полыхали пожары. Жилой квартал быстро остался позади, они вновь въехали в прибрежный район, где располагались иностранные посольства. Звуки стрельбы усилились, очевидно, бои шли где-то по соседству с посольским кварталом. На перекрестке из-за поворота на полном ходу выскочил БТР, который едва не смял их «ауди», клерк успел отвернуть руль, машина едва не врезалась в столб, пошла юзом. Клерк разразился цветистым проклятием на местном наречии, сидевший позади Эм тихонько охнул, а Саша лишь стиснул зубы. Наконец, они остановились у высокой стены, за которой возвышалось здание, над которым развевался российский флаг. – Оставайся в машине, чтобы этот не удрал, – бросил Саша Эму. – И если что – сразу пистолет к его башке. – Ал, может быть лучше уедем? – Все будет в порядке, – отрубил Саша. У него не было сомнений, что в посольстве должны их укрыть. Ну а как иначе, если в городе творится светопреставление? Саша подбежал к калитке посольства которая, конечно, была наглухо заперта. Он принялся давить на кнопку домофона. Прошла минута, другая, никто не отзывался. Саша упорно давил на кнопку. Должен же быть кто-нибудь в посольстве. Наконец, домофон ожил. – Эмбыси из клозет, – торжественно объявил домофон. – Я гражданин России, – заорал Саша. – Мне нужно укрыться в посольстве! И со мной еще… – Закрыто! – перешел домофон на русский. – Никого нету! – Впустите! Здесь стреляют! Я гражданин России! – В консульство иди! Для вас, козлов, консульство открыли, а вы все в посольство ломитесь! – отрезал домофон. – А где это ваше консульство?? – В Рухассе. Знать надо! Тоже мне, гражданин России! – В какой еще Рухассе? Где?? Где это? – Рухассе-авеню, двадцать один. Туда топай! – Я не знаю, где это! Далеко?? – Двадцать минут на такси. Только там тоже закрыто, – торжествующе провозгласил домофон и дальше забубнил, словно диктор советского радио, читающий по бумажке. – В связи с обострением ситуации в столице Республики Чамбе всем росзагранучреждениям в этой стране предписано приостановить работу по соображениям безопасности. Находящимся в Чамбе гражданам РФ рекомендовано избегать появления в местах столкновений и не выходить на улицу без крайней необходимости. – Да вы издеваетесь что ли?? Я гражданин России… – Вот и сиди дома, гражданин! Нечего по улицам шляться! – Вы обязаны впустить меня! – Ты что, русского языка не понимаешь, гражданин? Сказано тебе: в консульство! – В какое, ебать, консульство?? – рассвирепел Саша. – Оно закрыто, сами сказали! – Ничего не знаю! Есть приказ никого не впускать! Давай, вали отсюда, а не то полицию вызову! Много вас тут таких шляется! Понаедут хрен знает зачем, а потом вопят: я гражданин… А у самого и документов при себе небось нет! Возись тут с вами… Домофон хрюкнул и умолк. Саша снова принялся давить на кнопку, но тщетно. Прислонившись спиной к двери, он яростно пнул ее ногой и выругался. – Ал! – из окна машины высунулся молодой итальянец. – Ал, надо уезжать! Стрельба раздавалась уже где-то рядом. Саша не заставил себя просить дважды. Он запрыгнул в ауди, которая тут же рванула с места. Мелькнула мысль о попытке прорваться в итальянское посольство, ведь Эм – гражданин Италии… – Едем в Огоу! – провозгласил клерк. – Здесь нельзя оставаться. Опасно. Опасно! – А что там, в Огоу? – устало переспросил Саша. – Там друзья. Львы вас признали. Все хорошо, – говорил клерк, напряженно глядя на дорогу. Саша не возражал. Он чувствовал усталость. И рана на плече, о которой он было позабыл, ныла все сильнее. Накатывала слабость. Саша откинулся на спинку сиденья, понимая, что ему все равно, куда его везут. Все равно… Но все-таки заставил себя взять телефон, который ранее отнял у клерка. Разблокировал экран. Там был значок мобильного оператора, значит, связь работала. Но кому звонить? Саша никогда не запоминал номера телефонов и теперь, оставшись без своего смартфона с его записной книжкой, был беспомощен. Голова кружилась. Несмотря на экваториальную жару, он чувствовал озноб. Надо было что-то делать. Кому-то сообщить… Но кому? И как? Он вошел в интернет, пальцы автоматически забили адрес поэтического сайта, на котором он регулярно выкладывал свои стихи… Белоснежные львы в неподвижном сиянье луны! *** Казиньяно, май 2008 года – Вертье, вы что, за идиота меня принимаете?? – орал в телефон разъяренный Йен. – Вы отправили в Чамбе целую группу иностранного легиона, лишь бы остановить людей, которые шли спасти Александра. А теперь уверяете, что ничего не можете?? – Хейден, ситуация вышла из-под контроля, – голос Вертье звучал устало и глухо. – Вы ведь тоже не предполагали, что в Чамбе произойдет новый переворот, не так ли? – Я не французская контрразведка!! – зарычал Йен. – Это не мои люди сидят на ключевых постах в Чамбе, а ваши! Вам стоило снять телефонную трубку, и они решили бы все проблемы! А вы уверяете, что ничего не можете сделать! – Да, у нас есть люди в Чамбе! – вскипел Вертье. – И тем не менее вы сумели посадить в президентское кресло своего человека вопреки нашей воле! Мы не всесильны, Хейден, и вы это прекрасно знаете! Так что оставьте свою истерику! Сейчас не до нее. – Пока Забродин и Нуцци не будут в безопасности, никаких переговоров о «Сокоде» не будет, – отрезал Йен. – А если с ними что-то случится, то я устрою вам лично Вертье и вашим людям в Чамбе такой ад на земле, что вы будете молить и Бога, и дьвола отправить вас в настоящий ад! – Не надо мне угрожать, Хейден, это бесполезно, – процедил сквозь зубы Вертье. – А я не угрожаю, мсье. Всего лишь объясняю, что вас ждет. – Хейден, в этой чертовой Чамбе снова все полетело ко всем чертям. В столице хаос, президентский дворец горит! – У вас там отличная агентурная сеть, – гнул свое Йен. – Да, – признал Вертье. – И кое-что мне стало известно. Я готов поделиться с вами информацией в качестве жеста доброй воли. Правда, боюсь, это не поможет ни вам, ни нам. Но ситуация такова: в момент убийства Нбеки Забродин находился в его кабинете. – Что? – вздрогнул Йен. – Да, именно так. Причем, – Вертье сделал паузу, – он был в весьма специфическом наряде. В сбруе и с голой задницей. И… непонятно, что происходило в кабинете Нбеки. Точнее, можно не сомневаться, чем именно занимался Нбека с Забродиным, а вот потом… Потом Забродин выскочил из кабинета с воплем: «Президент убит». Охрана, дежурившая у дверей, ринулась в кабинет. Нбека действительно был мертв. Видимо, был убит личными телохранителями, находившимися в кабинете. Началась перестрелка. Этим воспользовался начальник генерального штаба Магаба, который решил, что настал удобный момент захватить власть. Но его предшественник на этом посту, нынешний глава канцелярии президента Нибигира имел другое мнение на сей счет и решил, что настал его час. И теперь в Агазе идут сражения между армейскими частями, подконтрольными Магабе, и частями президентской гвардии, которой фактичеки командует Нибигира. Перевеса нет ни у того, ни у другого, поэтому в столице полный хаос… – Но что с Александром? – нетерпеливо перебил француза Хейден. – Скорее всего прячется в каком-нибудь укромном уголке дворца… – В укромном уголке дворца?? – снова взвился Йен. – В укромном уголке дворца, говорите вы?? Там стреляют, там все горит, там черт знает что творится, а вы… – Хейден! – в голосе Вертье зазвучал металл. – Прекратите же истерику! Будьте мужчиной, в конце концов. У меня есть предложение, которое, возможно, спасет жизнь вашему любовнику. Чтобы он оказался в безопасности, нужно любой ценой остановить конфликт между Нибигирой и Магабой. Хейден, вы имеете влияние на Нибигиру. Он зависит от вашей финансовой поддержки. У нас же есть рычаги давления на Магабу. Давайте действовать сообща: каждый давит на своего сукина сына, заставляя прекратить побоище. Иначе ситуацией воспользуются мятежники. Они уже ею воспользовались и захватили «Сокоде», но вряд ли удержат. По счастью, наш общий друг Мурзин, который за ними стоит, сейчас занят решением собственных проблем, ему не до Чамбе. И на него, кстати, тоже можно надавить, но это сделают наши русские друзья. Нам нужно, чтобы ситуация в Чамбе нормализовалась. Посылать туда экспедиционный корпус чертовски не хочется. Вам тоже нужно спокойствие в Чамбе, Хейден, ведь у вас там бизнес. А еще вам нужно спасти любовника. Пока во дворце и в столице хаос, вам его не спасти. Но если бои прекратятся, его шансы выжить возрастут. Надавите на Нибигиру, мы надавим на Магабу. О разделе власти договоримся после. А ваш любовник будет спасен. – А этот ваш чертов Иностранный легион? – стиснув зубы, спросил Йен. – Хм, вынужден признать, что эта группа имела свидание с вашими людьми в джунглях… Между ними был бой. Это все, что я могусказать. «Час от часу не легче», – подумал Йен. Эрик, его друг. Жив ли Эрик? А Саша… – Хорошо, – сказал он глухим голосом. – Я свяжусь с Нибигирой. Йен нажал кнопку отбоя. Надо было действовать. Надо. Да, он понимал всю призрачность предложения Вертье. Туземные царьки почуяли запах власти, как хищники запах крови. Никакие угрозы, никакие посулы их не остановят. А если даже и остановят, то не факт, что это спасет Сашу. Да и жив ли он? Но тут же Йен обругал себя последними словами. Он не имеет права так думать. Он должен использовать любую возможность, чтобы спасти Сашу. И не терять ни секунды Ни секунды. Ни секунды. Но Йен терял эти самые секунды. Он стоял, словно окаменев, на стене древней крепости и смотрел на сверкающее Средиземное море, которым с этой стены так часто любовался его сероглазый поэт. Йен знал, что должен связаться с Нибигирой. Но неведомая сила приковала его к месту. Он не мог пошевелиться. Словно дух старой крепости властно приказывал ему… ждать. Ждать. Чего?? Чего?? Йен не знал. Но этот приказ: ждать – тяжелой печатью придавил его сознание, лишил возможности действовать. Йена охватила паника. Он не понимал, что с ним творится. И тут смартфон глухо звякнул. Йен вздрогнул. Он знал этот звук… Знал. Слишком хорошо. Его прихоть. Его глупость. Когда он узнал, что его мальчик пишет стихи, то решил читать их. Пусть в подстрочном переводе с русского на английский. Он нанял для этой цели специальную переводчицу, поскольку не хотел, чтобы сашины стихи коверкала компьютерная программа-переводчик. И не только. Йен ждал появления каждого нового стихотворения Саши, пусть и не понимал ни слова по-русски. Ему важно было увидеть новые строки на кириллице, любоваться ими словно зашифрованным посланием. Для этого он подписался на обновления сашиной странички на русском поэтическом сайте, где тот публиковался. Как только Саша вывешивал на сайте новое стихотворение, Йену приходило уведомление на смартфон. Иногда оно приходило в самое неурочное время, учитывая разницу часовых поясов. Например, в половине четвертого утра. Но Йен, услышав знакомый звук, вскакивал с постели и хватал смартфон. Или прерывал важное совещание, чтобы открыть новое стихотворение и смотреть на кириллические буквы словно на любовное письмо. После чего немедленно отправлял послание переводчице и, не находя себе места, ждал, когда та, наконец, переведет. Пусть это был всего лишь подстрочник, пусть терялся размер и рифмы, а игру смыслов русских слов не всегда можно было точно перевести на английский… И пусть у Саши практически не было стихов о любви, пусть! Для Йена каждое стихотворение было дорогим. Он по сотне раз перечитывал подстрочники, он знал их наизусть! И сейчас он услышал тот самый сигнал – оповещение об обновлении на поэтическом сайте. Да. Да! Да! Новое стихотворение Саши. Новое! Стихотворение!! Саши!!! Руки Йена затряслись, он едва не задохнулся. Да. Да. Он смотрел на столбик строк, написанных кириллицей. Три строфы. Саша их опубликовал только что. Значит, у него есть доступ в интернет? Что за стихотворение? О чем? В нем разгадка? Йен, не в силах ждать, принялся копировать строки, вставляя их в программу-перевод. Белые львы. Душная ночь, кровоточащая рана. Белые львы. Застывшие в музее. Оживающие в ночных кошмарах. Бродящие в лунном сиянии. Что это?.. А это? Взгляд Йена упал на ряд цифр, начинавшихся со значка +. Он вздрогнул. Номер телефона. Это же номер телефона. Неужели? Неужели?? Он торопливо нажимал на кнопки… Тишина в трубке. Гудок. Еще гудок – дребезжащий, дрожащий и не уверенный. Тихий голос в трубке: – Алло. Его голос. Его голос! Его голос!!! – Ты… ты жив?? Где ты??? *** Москва, май 2008 года – Мурзин, вы что, не понимаете? – привычная вкрадчивость безликого уступила место нескрываемому раздражению. – Ваш Забродин в эпицентре столкновений. В Агазе. В президентском дворце. Вы ведь хотите спасти своего любовника? У вас есть шанс. Вы должны надавить на лидеров повстанцев, захвативших «Сокоде», и убедить их уйти назад, в свои джунгли или… да куда угодно! Но с титановых рудников они должны уйти. – И как это поможет Александру? – бесстрастно спросил Мурзин, хотя внутри у него все кипело и рвалось от безумного страха за Младшего. – Вертье и Хейден надавят на местных вояк, устроивших побоище в Агазе. Ваша задача – повстанцы. Нужно, чтобы всё улеглось. Чтобы статус-кво восстановился. – С какой стати я должен стараться для других, не имея никаких гарантий? – Вы не в том положении, чтобы требовать гарантий, Мурзин. Вам дают шанс. Дело ваше, воспользоваться этим шансом или нет. – Не блефуйте. Вам позарез нужно, чтобы повстанцы ушли с месторождения. Иначе все ваши схемы и планы полетят к ебеням. – А вы стали материться, Мурзин, – заметил безликий. – Значит, не уверены в себе. – Да, – спокойно кивнул Мурзин. – Ни капельки не уверен. Ни в себе, ни в вас. – Мурзин, подумайте! В ваших силах спасти вашего… Сашу. Или Младшего. Ведь так вы его зовете? – глаза безликого сузились. На мгновение в глазах Мурзина вспыхнула яростью. Безликий, произнеся слово «Младший» как будто вторгся в самое тайное, интимное, что было у Геннадия. Но вспышка ярости мгновенно погасла как молния, сверкнувшая в ночном небе. – Два телефонных звонка, – бесстрастно произнес Мурзин. – Время не ограничено. Я начну действовать только после этих звонков. И только если сумею дозвониться. – Мурзин! – теперь уже безликий потерял самообладание и подскочил на стуле, при этом он неожиданно обрел лицо – злое, безобразное, жалкое. – Два звонка, – холодно повторил Мурзин. – Иначе ничего не будет. Его глаза были похожи на темные бездны. И за этой тьмой скрывались боль, страх и любовь, полная горечи и отчаяния. – Я должен проконсультироваться, – безликий снова стал безликим. – Такое решение не в моей компетенции. И он вышел из камеры. Мурзин закрыл глаза и что-то зашептал.

====== 43. ТЕНИ ДАЛЁКИХ ПРЕДКОВ ======

ГЛАВА 43. ТЕНИ ДАЛЕКИХ ПРЕДКОВ Лхомо (близ границы Бенина и Чамбе), май 2008 года Михаил открыл глаза, взгляд его сначала был неосмысленным, затем растерянным, как у человека, не понимающего, где он находится и что происходит. Какая-то хижина, душно, влажно… На него пристально смотрит Олег. Владимир сидит по-турецки на земляном полу и что-то чинит или чистит… Где Эрик? Он видит склоняющееся над ним бледное, осунувшееся, поросшее рыжей щетиной лицо. В зелени глаз полыхает радость. – Очнулся, – слышит он. И тут же молнией возвращается память. А с ней боль. – Что… с ним? Зеленые глаза прищуриваются. Шершавая рука ласково проводит по лбу. – Жив. Михаил молчит, его взгляд впивается в зелень глаз. – Жив, – повторяет Эрик. – Ранен, но жив. С ним все будет в порядке. Я уверен. Михаил видит: зеленые глаза не лгут. Что-то изменилось. Возможно, к лучшему… Эрик действительно не лгал. Несколько часов назад он включил спутниковую связь. Это было рискованно, но после боя с французским легионом ему была необходима информация о происходящем. Человек, находящийся в Агазе, сообщил: переворот, Нбека убит, в столице стрельба, президентский дворец в эпицентре столкновений. Судьба объекта неизвестна. Скорее всего, он остается во дворце. Это были плохие новости. Уровень риска возрос в разы. Нужно в кратчайшие сроки достичь Агазе, а дальше действовать по ситуации. План продвижения был разработан еще до их прибытия в Африку. Засада французских наемников, ранение Михаила и гибель троих членов группы не означала отказа от операции, лишь задержку. Но теперь задержка была недопустима. Михаила придется оставить здесь. Вместе с врачом и его любовником. Тем более, врач говорит, что опасность для жизни миновала. Но не успел Эрик отдать приказ о выдвижении, как раздался звонок Хейдена, и на Эрика обрушился шквал эмоций. – Ебать, где ты был?? Он едет в Огоу! Он звонил! Запиши его номер! Но мобильная связь там может не добивать! Разыщи его! Он ранен! Забери его! Я вылетаю в Бенин! Я послал Вертье к дьяволу, когда узнал, что он ушел из дворца! Вытащи его! Эрик ни черта не мог понять из бессвязных воплей ополоумевшего Йена. Рявкнув на Хейдена, он заставил того заткнуться и стал задавать вопросы. Йен, пришедший в чувство от рыка Эрика, стал отвечать на удивление четко. Через пару минут у Эрика уже была картина случившегося. Примерное понимание того, куда направляется Забродин (Эрик бывал в Огоу и неплохо там ориентировался). Но было непонятно, какого черта Забродина понесло именно туда. И вызывало беспокойство то, что Забродин ранен. Эрик заверил Йена, что немедленно выдвигается в район Огоу. Отговаривать Йена от полета в Бенин было бесполезно, Эрик даже не тратил на это время. Он сразу позвонил по номеру, продиктованному Йеном. Но ответил ему не Забродин, а его дружок Нуцци. – Ему плохо. Он теряет сознание, – мрачно произнес тот. Киллерс потребовал передать трубку водителю. Через полминуты он точно знал, куда те направляются. Та еще дыра. Но всё же лучше, чем полыхающий дворец в Агазе. И сейчас Эрик смотрел в темные, запавшие глаза любовника и уверенно улыбался. – Ты останешься здесь, – произнес он. – Мы приведем его. Обещаю. – Ты сказал, он ранен. Опасно? – Плечо. А значит, не опаснее, чем у тебя. – Не теряй времени. Выдвигайтесь! – Майкл, я готов. С тобой останутся… они, – Эрик указал глазами на Олега и Владимира, напряженно прислушивавшихся к разговору. – Нет, Олег пойдет с вами! – Михаил попытался приподняться. – Он врач, а Саше нужна помощь… – Лежать! – отрезал Эрик. – Врач сейчас нужен тебе. И это не обсуждается. – Нет! Олег пойдет с вами! – Он останется. И точка. Не волнуйся, я знаю хороших врачей в тех краях. – Не ври мне! – Михаил с трудом приподнялся, он был еще очень слаб. – Я не вру, – зеленые глаза Эрика смотрели прямо в темные глаза любовника. – И ты это видишь. Не беспокойся. С ним все будет в порядке. Я обещаю. Их губы потянулись друг к другу, но тут раздался звонок. На сей раз звонил телефон Владимира. Тот нажал кнопку вызова, и рефлекторно поднялся, как бывает, когда подчиненному звонит руководство. – Босс, – тихо прошептал он. Все в хижине замерли, поняв, что звонит Мурзин. *** Огоу, май 2008 года Огромные деревья экваториального леса уходили ввысь, их многоярусные зеленые кроны закрывали собой небо. В густой листве можно было увидеть гибкие силуэты ловких обезьян, цеплявшихся за стволы и ветки. В лесной подстилке копошились полчища насекомых, извивались ядовитые змеи. Воздух был удушливо влажным. Но Саша ничего этого не видел и не чувствовал. Глаза его были закрыты, волосы прилипли к вспотевшему лбу, запекшиеся пухлые губы шептали: «Белые львы… ошалев от кошмаров нахлынувшей ночи… белые львы… в неподвижном сиянье луны» Эм держал его за горячую руку и не отрывал глаз от бледного, осунувшегося лица. Его Ал бредил, что-то шептал о львах. Ал, которого белые львы признали повелителем. Ал, потерявший сознание, пока они мчались в машине на север из погружавшейся в хаос столицы. Их невольный пленник и проводник Мбасоко, служащий президентской канцелярии, говорил, что в этих краях орудуют повстанцы, но все здесь куда безопаснее, чем в столице. Эм его почти не слушал, его волновал только потерявший сознание Ал, но все же он уловил слова Мбасоко о том, что их ждут «друзья», которым он уже позвонил и те встретят их в нужном месте с носилками.

«Друзья» их действительно встречали на проселочной дороге, отходившей от автострады. В этих краях орудовали банды, именовавшие себя «Революционной армией освобождения Чамбе». По сути это были племена, которых обделили при разделе власти в Чамбе и которые пытались взять реванш, нацелившись на титановые рудники Сокоде.

Мбасоко принадлежал к племени, которое не поддерживало племена повстанцев, более того, вело с ними изнурительную, кровопролитную борьбу, корни которой уходили в глубину веков, еще в те времена, когда белых людей здесь не было и в помине. Это племя жило прямо в экваториальных лесах, но было вовсе не чуждо цивилизации. Выходцы из этого племени занимали ответственные посты в госаппарате Чамбе, а Мбасоко даже стажировался в Тулузском университете. Племя в основной своей массе продолжало жить в лесных хижинах, носило шкуры и набедренные повязки, но при этом владело современными внедорожниками, а также располагало мобильными телефонами и имело доступ в интернет. Активное использование благ цивилизации не мешало племени вести образ жизни, который на протяжении тысячелетий вели их предки, и хранить веру в своих богов и духов, населяющих небеса и джунгли. И легенда о белых львах была частью этой религии. Ничего этого Саша не видел и не знал, впав в беспамятство еще в машине. Они остановились прямо в лесу, где их поджидали несколько высоких аборигенов, некоторые из которых были в набедренных повязках, а некоторые в каком-то рванье. Сашу положили на носилки из веток и долго несли через джунгли. Он не видел, как на поляне собралось почти все племя, настороженно глядя на двух пришельцев. Мбасоко что-то говорил, а затем вперед вышел шаман – еще молодой и здоровый мужчина, увешанный амулетами. Он начал подвывать и пританцовывать, остальные последовали ему примеру. Эм пытался помочь Саше, дать ему воды. Но его оттащили от Саши силой, женщины завизжали и едва не накинулись на него. – Он же умрет! – в отчаянии крикнул Эм сначала по-итальянски, затем, вспомнив, что в Чамбе в ходу был французский язык – по-французски. Но аборигены его даже не слушали, продолжая приплясывать вокруг лежащего и что-то бормочущего Саши. – Не бойся и ничего не делай, – взял Эма за руку Мбасоко. – Они исполняют танец перед Посланцем. – Чьим посланцем? – не понял Эм. – Какой еще посланец? – Перед ним, – Мбасоко с неожиданным пиететом посмотрел на Сашу. – Он – повелитель белых львов. Но племя должно в этом удостовериться. Я открыл им это, но моих слов недостаточно. Это должны подтвердить сами боги. – Боги? –Эму показалось, что он попал в экзотический дурдом. – А как? – Шаман все скажет, – сказал Мбасоко. – Молчи и не двигайся. Сейчас нельзя. Боги могут разгневаться. Темп ритмичного танца все ускорялся, шаман воздевал руки и что-то время от времени кричал, словно спортивные речевки, племя хором повторяло их за шаманом. А все разом замерли, словно превратившись в неподвижные черные статуи. В тишине слышался шепот Саши. Он шептал на русском:

Холодные грозы сверкают огнем голубым

в тревожных ночах,

и сумрачный северный ветер

уносит на юг

разбуженной пыли клубы,

и хлещут хохочущих ливней свистящие плети.

Земля оживает!

От боли, от новых надежд,

от ливней и ветра сухая земля оживает,

в ночных облаках

пробита огромная брешь,

и в черном колодце сияет луна золотая.

Срываются ночи в стремительный темный поток,

и звезды несутся, подхвачены северным ветром,

и манит к себе

пора полуночных тревог,

а душные страшные сны исчезают бесследно!

Сашу мучили духота и жажда, и он в бреду исступленно несся навстречу северным грозам и ливням, а рядом с ним неслись белые львы… Там, на севере сверкала льдом Полярная звезда, путеводный маяк, звавший его прочь из мира смерти в мир вечной жизни, в мир прозрачных озер, полных живой воды, в мир клубящихся туманов, в его мир! Но за спиной Саша слышал голоса. Нет, его никто не догонял, но эти гортанные крики как будто умоляли его возвратиться туда, где царствуют алчность, жестокость и смерть. В страшный мир, полный тоски, безысходности, отчаяния. В мир, где рождается и умирает любовь. И Саша остановился. Он знал, просто знал, что обязан вернуться. Потому что там ждут те, кто его любит. Те, кто без него погибнет. От него не ждали подвигов. От него не ждали чудес. От него ждали лишь присутствия. Присутствия в мире, полном удушливой тьмы, липкой алчности и раскаленной смерти. Он должен был идти в этот мир, потому что людям должен быть открыт путь в край прозрачных озер, полных живой воды, текущей в вечность… В удушливом, полном смерти мире он всего лишь презренная шлюха, извращенец, ничтожество, не имеющее ни силы, ни гордости, боящееся всего и вся. Он покрыт струпьями разврата, язвами порока, грязью похоти, от него несет зловонием страха и мертвечиной уныния. Он не праведник, он – скопище грехов. Но посланцы в этот мир в глазах других всегда были грешниками, одержимыми бесами. Их проклинали, их гнали, распинали, убивали, их имена запрещали даже произносить, но они все равно шли в этот мир и свидетельствовали о том, что есть мир иной, где все по-другому. Где меркнут богатства земли и небо, потому что земля и небо прейдут, а любовь не прейдет. Саша задыхался, тьма душила его, тьма не давала ему сдвинуться с места. Он видел, что из тьмы на него смотрят чьи-то враждебные, алчные глаза, что кто-то хочет уничтожить его, заточить навеки в душной темнице, отрезать ото всех, зашить ему уста, чтобы с них не слетело ни слова, отрезать пальцы, чтобы он ничего не мог уже написать… Белые львы, шествовавшие справа и слева от него, вдруг зарычали, и это рычание было царственным и грозным. Они рычали на того, кто смотрел на их повелителя из тьмы, словно предупреждая, чтобы тот не смел даже приближаться. Львы охраняли своего повелителя, но они же не давали ему уйти из мира, в котором его ждали, в котором он должен был оставаться, ибо в этом было его предназначение. Просто оставаться, этого было достаточно. Или… нет? Он не знал, он сомневался, и эти сомнения его душили. А белые львы ходили вокруг него кругами, не подпуская никого. Из темноты выходили люди, и это были не враги. Саша видел, что эти люди ждут его, они не хотят, чтобы он уходил. А в глазах заклубился серый туман, и в разрывах этого тумана он увидел сначала Йена, который мчался в облаках к нему, затем Старшего, запертого в темнице и напряженно вглядывающегося в пустоту, словно пытаясь разглядеть в ней Сашу… Наконец, он увидел Эма, склонившегося над ним. Эм шептал: «Не уходи, не уходи…», голубые глаза смотрели на Сашу с тоской и мольбой… Нет, это уже были не видения. Это была реальность. Страшная, удушливая реальность. И если бы не глаза Эма, Саша ушел бы… Но взгляд Эма вливал в него силы. А затем Саша увидел еще одного склоняющегося над ним человека – чернокожего, увешанного амулетами. Человек держал в руке чашу, он поднес ее к пересохшим губам Саши, и тот жадно принялся пить… Питье было горьким. Очень горьким. Но Саша не мог оторваться. Ему хотелось пить, пить… И этот странный, горький напиток как будто возвращал его к жизни. А затем он почувствовал, что его рану чем-то смазывают… Перед глазами снова заклубился туман, в котором бродили белые львы. *** Шаман, освещенный пламенем костра, снова что-то говорил, потрясал бубном, подвывал и пританцовывал. – Предки говорили, что повелитель белых львов явится из северных туманов, и в глазах его будут бездонные озера живой воды, – слова шамана Эму переводил Мбасоко. Эм вцепился в руку Саши. Он чувствовал, что тому лучше. Спал жар, дыхание из хриплого и прерывистого стало спокойным. И Эм тоже чувствовал себя спокойнее, держась за руку Саши. – …он явится с севера, из края ливней и гроз, из края холода и смерти. Но он принесет с собой жизнь, – продолжал шаман. – И души неупокоенных предков перестанут тревожить живущих, и откроется путь из долины тени смертной туда, куда не могли попасть души умерших с тех пор, как боги снова прокляли наш мир. Белый пришелец, говорили мудрые предки, видевшие грядущее, не будет никого ничему учить. Он не будет ни о чем рассказывать. Он появится всего на одну ночь, раненый и умирающий. Но если люди примут его, он оживет, и значит, оживут и другие. Ему будут повиноваться белые львы, которые станут его стражами. И сам он являлся в наш мир белым львом – могущественным и грозным, но теперь – слаб и сломлен, и он не лев, а человек, отягощенный грехом. Но это лишь видимость, ибо он – посланец, с ним боги посылают нам знак, что милость их снова простирается над нами. После этих слов шамана снова раздались звуки бубна, члены племени вскочили на ноги, стали пританцовывать, потрясать копьями, что-то выкрикивать. Эм чувствовал себя персонажем из приключенческого фильма, попавшего в первобытный мир. А Мбасоко продолжал шептать Эму. – То, что белые львы во дворце признали в твоем друге своего повелителя – это был ясный знак. Я сразу понял, кто это, и мне стало страшно. Я, каюсь, открыл зверинец и думал, что львы набросятся на вас, а я убегу. Но когда они легли перед твоим другом, я все понял, и мне стало страшно. Я все рассказал шаману, но такому не верят, если не будет подтверждения. И потому шаман провел обряд. Теперь мои слова подтвердились. Добрые духи открыли шаману, что повелитель белых львов посетил этот мир. Эм не знал верить этому или нет. Это был бред, нелепые сказки. Но ведь львы действительно легли перед Алом. И еще… Эм чувствовал самого себя причастным к происходящему. Он – один из тех, кто должен повиноваться тому, кого он прозвал Алом. Это был древний зов, как будто слышанный Эмом задолго до собственного рождения, пробудившийся, когда он впервые встретился со взглядом серых глаз, и теперь начинавший бурлить в его крови. Шестое чувство заставило Эма повернуть голову. Саша был в сознании. В его глазах плясало пламя костра, брови были нахмурены, словно он вглядывался во что-то, видимое только ему одному. Серые глаза посмотрели на Эма. И тому внезапно стало страшно. *** Москва, май 2008 года – Вы вообще слышите меня? –безликий брызгал слюной и почти визжал. Мурзин вздрогнул, как будто очнувшись от забытья. И дело было не столько в телефонном разговоре с Владимиром, который сообщил ему, что Михаил опасно ранен, что Саше удалось выбраться из Агазе и теперь группа Киллерса выдвигается ему на помощь. Эти новости взволновали его, вселили надежду и стократно усилили тревогу и за Младшего, и за Михаила. Но дело было не в этом. А в том, что Мурзин вдруг увидел своего Младшего. Тот возник перед его мысленным взором, причем ясно и отчетливо, словно наяву. Это было полное ощущение физического присутствия. Мурзин видел каждую черточку лица Младшего, глаза, пухлые губы, каждую родинку на теле. Он видел, что Младший слаб, что он ранен – его плечо было в запекшейся крови… Но в то же время он знал, что Младший не умрет. В нем появилось нечто, прежде глубоко скрытое. Тайная сила вдруг вырвалась наружу. И Мурзину было не по себе. Младший всегда оставался для него terra incognita, хотя Мурзин отлично его изучил и знал даже лучше, чем Младший знал самого себя. Мурзин хорошо видел нечто глубоко спрятанное, зажатое, погребенное под страхами, фобиями, защитными реакциями. И он пытался освободить это в Младшем, чтобы тот, наконец, задышал полной грудью, избавился от мучительных фантомных страхов и смело смотрел бы в глаза миру. Мурзин, закоренелый атеист, чувствовал, что в Младшем таится нечто потустороннее, достаточно было взглянуть в серые глаза. Но он никогда не думал, что это настолько потустороннее. За гранью психологии и психиатрии. За гранью понимания. Нечто сильное, древнее и… удивительно чистое. Полное бьющей через край жизни. Как будто ломались вековые океанские льды и сквозь их расколовшуюся броню к небу взметались живые струи фонтанов… Видение было настолько ярким и захватывающим, что Мурзин позабыл и о безликом, и об акциях «Сокоде», обо всех интригах Парижа, Вашингтона и Москвы, гражданских войнах, тайных операциях, он забыл о собственном заточении в камере. Был только Младший: преобразившийся, сильный, опасный. Окруженный грозными львами. Способный причинять зло, но не желающий зла никому. Лишь визг безликого вывел Мурзина из этого странного транса. – Вы обещали дать мне право двух звонков. Один я сделал, теперь еще один. Всё остальное потом. *** Палермо, май 2008 года Черный «мерседес», сопровождаемый джипом охраны, плавно остановился у стеклянных дверей вип-зоны аэропорта Палермо. Из джипа выскочили охранники и заняли позиции, прикрывая босса. Йен выбрался из машины и зашагал в здание аэропорта. Ему хотелось быстрее вылететь в Бенин, а затем добраться до Чамбе, где сейчас в джунглях находится Саша. Напрямую попасть в Чамбе сейчас было невозможно: аэропорт Агазе был закрыт, полеты гражданских авиалайнеров в воздушном пространстве Чамбе приостановлены из-за того, что в стране не то происходил военный переворот, не то начинался кровавый межэтнический конфликт – никто толком не понимал. В новостях о Чамбе говорили немного. Пусть эта страна и имела стратегическое значение благодаря своим титановым месторождениям, но кого интересует, что там происходит в банановой республике. Выстрелы в центре Парижа, в результате которых погибли два человека, мгновенно вышли в заголовки мировых СМИ. Кровопролитие где-то в Африке на экваторе, где гибли тысячи человек, никого не интересовало. И, говоря по правде, не очень-то оно интересовало и Йена Хейдена. Ему было плевать на всех и на все кроме его сероглазого мальчика. Весь остальной мир мог сейчас спокойно лететь в тартарары, Йен даже не обратил бы на это внимания. По прибытии в Бенин он рассчитывал связаться с Эриком. Йен надеялся, что Эрик и его люди к тому времени найдут Сашу, а затем… К черту все принципы! К черту свобода, к черту уважение чужой воли, к черту все, что было дорого, ради чего Йен работал, сражался, страдал! Ему нужен Саша. И он больше не отпустит сероглазого поэта. Заберет себе. Даже если поэт возненавидит его. Даже если… да что угодно! Йен стремительно шагал к пограничному контролю. Бизнес-джет на летном поле был готов подняться в воздух и взять курс на экватор. Если, конечно, эти идиоты – итальянские диспетчеры – снова не устроят бардак по своему обыкновению. Вспомнив о мытарствах при полете из Палермо во Флоренцию, Йен зарычал.

На секунду он остановился, закрыл глаза, сделал глубокий вдох, чтобы сравниться с нахлынувшей яростью. А когда открыл глаза, то увидел приближавшегося к нему человека в строгом костюме, а рядом с ним двух представителей иммиграционной службы и карабинера. Телохранители мгновенно окружили босса. Йен вздрогнул. Он не боялся покушения, но было ясно, что эта встреча ничего хорошего не предвещает.

– Мистер Хейден? Я представитель комиссариата полиции Палермо Витторио Амато, – итальянец говорил по-английски бегло, хотя и с сильным акцентом. – Добрый день, сеньор Амато. Могу я узнать, в чем дело? – в глазах Йена был холодный свинец, за которым скрывалось предчувствие недоброго. – У меня есть судебное предписание об ограничении ваших передвижений на основании официального запроса французских властей. – Что? – выдохнул Йен. Внутри снова стала подниматься ярость – черная, страшная. Его не пускают. Не пускают к его мальчику… – Сожалею, мистер Хейден. Нам известно, что вы намерены покинуть пределы Италии и Европейского союза. Вынужден сообщить, что это исключено. По решению суда Палермо, вы обязаны оставаться на территории Сицилии до принятия иного решения. – Это беззаконие. Я протестую! – ярость Йена преобразилась в стальную уверенность в себе. – Я гражданин Соединенных Штатов, и то, что происходит, не укладывается ни в какие рамки. В чем меня обвиняют? – Прошу проследовать за мной, мистер Хейден. В комиссариате полиции вам все подробно объяснят. – Я не стану ни с кем общаться без присутствия адвоката. – Это ваше право. Но вынужден предупредить, что в этом случае формальности серьезно затянутся. Если, конечно, ваш адвокат не присутствует сейчас здесь, на Сицилии. – Вы угрожаете мне? – Нет. Просто объясняю ситуацию. Повторяю, вы пока не задержаны, – итальянец выделил слово «пока». – Суд лишь ограничил ваши передвижения. – Что мне вменяют? – сквозь зубы спросил Йен. – В запросе французской полиции говорится о незаконных финансовых операциях. – Это неслыханно! Я никогда и ни в чем не нарушал законов Франции! Это… «Это французы пытались меня убить», – хотел сказать Йен, вспомнив свой полет из Рамбуйе. Но промолчал. – Дайте мне минуту, я должен сделать звонок, – бросил он итальянцу. – Это ваше право, сеньор. Повторяю, вы не задержаны. Пока не задержаны. Йен нажал кнопку вызова и скрежетал зубами все время, пока шло соединение. – Я ждал вашего звонка, – послышался, наконец, в трубке холодный голос. – Вертье! Это ведь ваших рук дело, так? – Вы очень догадливы. – Какого черта?? – Простите, Хейден, но всего несколько часов назад мы с вами договорились, что вы убедите Нибигиру прекратить боевые действия в Агазе. Но как только вы узнали, что ваш любовник сумел ускользнуть из дворца, вы тут же наплевали на свои обещания. Пришлось привести в действие ответный механизм. Теперь вы никуда не уедете с Сицилии. Неопределенно долгое время. – У вас ни черта не выйдет, Вертье, и вы это знаете! Вам нечего мне предъявить. – Вы так полагаете? Но даже если ордер анннулируют, судебная процедура займет довольно долгое время. Вы не хуже меня знаете, что такое итальянская государственная машина. Так что вам придется остаться на Сицилии. Желаю приятно провести время. – И не надейтесь! Я задействую все рычаги… – Знаю-знаю… Но это дело не одного часа. И не одного дня. Возможно, и не одной недели. А тем временем в Чамбе… К вашему сведению, Хейден, как только поступило известие, что вы решили нас обмануть, в Чамбе ушел приказ той самой группе Иностранного легиона. Да-да. Ее, конечно, потрепала шайка Киллерса. Но поверьте, она доберется до вашего обожаемого русского хастлера раньше, чем Киллерс. Йен побледнел. Об этом он не подумал. Идиот. Идиот!!!! Он молчал, сжав телефон в руке с такой силой, словно хотел его раздавить. – Я немедленно выхожу на связь с Нибигирой. Я заставлю его выполнить все, что необходимо. Но вы должны отозвать приказ легионерам. И дать мне вылететь из Италии. – Это будет сделано сразу, как только Нибигира прекратит боевые действия. Не раньше. Простите, мсье Хейден, но у нас больше нет оснований доверять вам, – холодно произнес француз. В трубке послышались отбойные гудки. Йен невидящим взором уставился в стеклянную стену аэропорта, за которой был виден его бизнес-джет. Он никуда не летит. И неизвестно, когда полетит… Но времени терять было нельзя. И Йен нажал на кнопку вызова.

====== 44. СТРАННАЯ ПОПУТЧИЦА ======

ГЛАВА 44. СТРАННАЯ ПОПУТЧИЦА Огоу, май 2008 года Эрик пристально смотрел на лежавшего без сознания парня. Прежде он встречался с Забродиным только раз, в Москве, когда произошла перестрелка в пафосном ночном клубе, и Забродин спас ему жизнь. Эрик именно поэтому хорошо запомнил Забродина. И сейчас ему казалось, что в этой хижине, затерянной в экваториальном лесу, лежит вовсе не тот парень, которого он видел в Москве. И дело было не в том, что лицо Забродина осунулось, и он выглядел старше чем прежде, превратившись из юноши в молодого, крепкого мужчину. Весь его облик стал как будто другим. Даже сейчас, беспомощный, раненый, лежащий без сознания, он излучал ауру власти. Причем в этой ауре не было насилия, агрессии, а была именно спокойная властность, естественная, словно полученная по праву рождения. Возле Забродина сидел Нуцци, настороженно, даже с угрозой смотревший на Киллерса. Конечно, хлипкий юнец не представлял для тренированного Эрика никакой угрозы. Но Эрик видел его глаза… Он знал, что люди с таким взглядом опасны, какими бы хлипкими они не казались. Потому что такие люди готовы на все. Эрик изучал досье Нуцци. По всему выходило, что этот грузинский итальянец или итальянский грузин – просто взбалмошный, изнеженный, развращенный юнец, изучающий в Болонском университете то ли литературу, то ли философию, но большую часть времени проводящий на тусовках любителей фистинга. Эрик ожидал увидеть манерного, истеричного педика – тот тип геев, который он на дух не переносил. Но сейчас он видел молчаливого, мрачного парня, напоминавшего не то итальянского мафиози, не то кавказского головореза (на Кавказе Эрик тоже бывал). Да, парень был хрупким и даже женственным, но взгляд голубых глаз не оставлял сомнений: этот неженка перережет глотку кому угодно за Забродина, в которого он совершено точно втрескался по уши: Эрик понял это сразу. Он мысленно выругался. Как будто мало ему двух психопатов – Хейдена и Мурзина, свихнувшихся на Забродине, так еще и этот юный фистер! Впрочем, Эрик не собирался делать ничего, что могло вызвать неудовольствие Нуцци. Уж точно не для того он и его группа почти пять суток пробиралась через джунгли, чтобы добраться до этой дыры, затерянной в экваториальных лесах. По счастью, добрались они без особых приключений. Мелкими неприятностями были две перестрелки в джунглях и один более серьезный бой у автострады, связывающей Агазе с Огоу. Всё та же группа Иностранного легиона. Эрик потерял двоих своих бойцов. Легионеры как минимум четверых, но точно узнать было невозможно. По сути группа Эрика все эти дни двигалась наперегонки с французскими наемниками, играя в прятки и догонялки. Эрик старался избегать столкновений: его целью было добраться до Забродина. У него был большой опыт военных действий в джунглях, он знал, как вовремя распознавать ловушки, засады. Конечно, ему противостояли настоящие профессионалы, которых не так просто было сбить с толку, поэтому стычек избежать не удалось. Но могло быть гораздо хуже. Группа Эрика сумела оторваться от легионеров. По его расчетам, минимум на пять часов, возможно даже больше. Но полной уверенности не было. Тем более, что кураторы легионеров, конечно, перехватывали разговоры, которые Эрик вынужден был вести по спутниковому телефону. И они, конечно, засекли сигнал телефона, которым пользовались Забродин и Нуцци. Это означало, что легионеры знали, куда идти. Эрик это понимал и потому принял меры. Когда они, наконец, добрались до затерянной в джунглях деревни, где скрывался Забродин, его люди заняли круговую оборону. Да и местные аборигены, как он понял, были настроены весьма воинственно, ибо считали Забродина кем-то… Эрик так и не понял, кем именно они его считали, но понял одно: по известным лишь им причинам они готовы были Забродина защищать. Что ж, это было прекрасно. Эрик не собирался задерживаться в этой деревне. Нужно было забрать Забродина и немедленно выдвигаться к точке, куда двое русских и еще двое членов группы должны были доставить раненного Михаила. Но, как водится, всё пошло не так. Возникла непредвиденная задержка, у которой не было никаких рациональных причин. Эрик смотрел на Забродина, когда тот пришел в себя. Веки дрогнули, пухлые губы шевельнулись, глаза открылись. Эрик вздрогнул, увидев взгляд Забродина. Осознанный, холодный, спокойный, властный. Люди, только-только пришедшие в себя, так не смотрят.

Смерть, конечно, страшит,

но она – дымовая завеса

между миром печали

и новой счастливой землей,

мы блуждаем во тьме

посреди бесконечного леса,

но звезда в небесах

засияет, позвав за собой.

И тогда растворятся

во тьме и тоска, и тревоги,

и нелепые страхи

осенней листвой опадут,

мы уйдем в бесконечность

по радостной звездной дороге

в ослепительный мир,

где нас помнят,

и любят,

и ждут…

Серые глаза вопросительно устремились на Киллерса, на пухлых губах появилась удивленная улыбка. И к Эрику вернулась уверенность, которую он было утратил. – Узнал меня? Саша снова улыбнулся. Он чувствовал слабость. И жажду. – Не волнуйся, – сказал Эрик. – Все позади. С нами ты в безопасности. Эрик вдруг понял, что сказал глупость. Забродин не боялся. Это было видно. В серых глазах не было неуверенности и, тем более, страха. Они были полны спокойствия и чего-то потустороннего. От чего Эрику становилось не по себе. А перед мысленным взором Саши проносились картины: странный ритуал у костра. Белые львы… Львы. К нему наклонился Эм, бесцеремонно отпихнувший Киллерса.. – Ты в порядке? – спросил он, нахмурившись. Парни смотрели друг другу в глаза, оба узнавали и в то же время как будто не узнавали друг друга. В обоих что-то изменилось: бесповоротно. Нечто неуловимое, но в то же время делающее их другими. И это же неуловимое отныне связывало их невидимой нитью, разорвать которую не могло ничто на свете. На пухлых губах снова появилась улыбка, лед в глазах растаял. – Все в порядке, – прошептал Саша, пожав слабой, мягкой рукой узкую кисть Эма. Тот схватил руку возлюбленного и поднес ее к губам, не обращая внимания ни на Киллерса, ни на стоявших здесь же шамана, вождя и старейшин племени. – Правда, все в порядке, Эм. – Мы шли сюда с Майклом… – начал было Эрик, но тут же спохватился. – С Ми-ха-илом, – произнес он с трудом. – Но он ранен. Саша вздрогнул, его взгляд буквально пронзил Эрика. – Михаил жив? – быстро спросил он. – Жив. С ним Владимир и Олег. Все в порядке. Эрик в нескольких словах рассказал Саше о том, что произошло. Тот внимательно слушал, его взгляд не отрывался от Эрика, как будто сканируя: правду ли тот говорит. И Саша видел, что Эрик не лжет. Известие о ранении Михаила пронзило сердце Саши страхом и болью, хотя он этого никак не показал. – Надо уходить, – сказал Эрик. – Легионеры на подходе. Тебя понесем на носилках. – Я сам пойду, – запротестовал Саша. – Ты слишком слаб, – отрезал Эрик. Тут в разговор вступил вождь племени. Он был в набедренной повязке и весь увешан амулетами, но по-французски говорил свободно, словно учился во Франции. – Ты – повелитель белых львов, – произнес он, обращаясь к Саше. – Ты должен снова увидеть белого льва. Саша помнил свои видения, помнил странное поведение белых львов в зверинце. Белые львы… Посланец… Бред, но какой же реальный! – Где я его увижу? – спросил Саша, с трудом подбирая французские слова. – Белый лев живет в наших лесах. – Мы должны искать его? – Саше стало не по себе. – Не нужно искать белого льва, – произнес вождь племени. – Лев сам найдет тебя. – Нет! – вмешался Эрик. – Мы уходим! – Я останусь, – голос Саши звучал очень тихо, но непреклонно. – Я должен увидеть. Киллерс посмотрел в его глаза и понял, что возражать бесполезно. ***

Сочи, сентябрь 1984 года

Поезд едва заметно трогается, за окном купе уплывает перрон с провожающими.

- Вы тоже с курорта? – черноволосый, широкоплечий молодой человек улыбается.

– С курорта, – сдержанно отвечает молодая женщина, сидящая напротив. В купе они вдвоем. Оставшиеся два места не заняты. Странно, обычно курортные поезда забиты пассажирами под завязку. – И как вам Сочи? – спрашивает молодой человек. – Довольны? – Как обычно, – собеседница нарочито равнодушно пожимает плечами, бросает на него быстрый взгляд и снова увлеченно смотрит в окно. – Так вы здесь не впервые? – тот продолжает улыбаться. – Нет, – не глядя на него, бросает женщина. – А я вот впервые, – вздыхает молодой человек. – Куда только жизнь ни забрасывала, а на Черном море никогда прежде не бывал. Собеседница не реагирует. А он смотрит на нее и сам не понимает, что с ним происходит. Он же никогда… никогда не обращал внимания на женщин. Еще в школе он начал тайком заглядываться на парней. Затем военное училище. И там… первый раз. Внезапно. Но как будто именно к этому он всегда шел. А потом Старший. Старший, которому он с таким рвением и упоением подчинялся. Старший, который ввел его в таинственный и мрачный мир металла и кожи, боли и подчинения … В мир настоящих мужчин, не признающих ничего кроме мужественности. Настоящих мужчин, привыкших сражаться, не боящихся боли и смерти. Мужчин, умеющих повелевать и умеющих подчиняться. Мужчин-воинов, способных быть беспощадными и быть великодушными… И женщины были ему совершенно не интересны. Не потому что он плохо к ним относился. Вовсе нет. Просто он жил в мире, где их не было. И совершенно не желал покидать этот мир, потому что там он чувствовал себя на месте. В тайном мире с его иерархией, жесткостью, с повиновением и болью, которые дарили ему наслаждение. И он не понимал, что сейчас с ним происходит. Почему он вдруг пытается флиртовать с этой молодой женщиной, которая вовсе не красавица. И сначала вообще не смотрела на него, давая понять, что не желает поддерживать разговор. А теперь вдруг принялась смотреть. Причем оценивающим, холодным льдисто-серым взглядом, от которого ему, прошедшему немало горячих точек и военных конфликтов, стало не по себе. Это был взгляд судьи. Прокурора. Следователя. С таким взглядом, холодным и неумолимым, предъявляют обвинение. Выносят приговоры. Ведут на казнь. – Расскажите о себе, – произносит женщина. – Простите? – от удивления он хлопает глазами. – О себе. Кто вы. Откуда. Чем занимаетесь, – вопросы задаются металлическим голосом, словно ему предлагают заполнить анкету. Или проверяют на детекторе лжи. Он молчит. Теперь уже ему не хочется поддерживать разговор. Но ледяной взгляд пронизывает его насквозь. И ниточки подчинения, которые скрываются в его душе, как будто примерзают к этому льду, и он не способен их порвать. Он примерзает намертво. Словно под гипнозом он выкладывает свою биографию. Не понимая, зачем это делает, и понимая, что делать этого не следует. Кто эта женщина? Случайная попутчица, странная, непонятная. А женщина не спускает с него глаз. И каждое его слово как будто проходит через рентгеновские лучи. Лгать бесполезно. Впрочем, кое-что он скрывает. Не говорит, в каких странах был в военных командировках. И чем конкретно там занимался. Но женщину это и не интересует. Она задает вопросы: курит ли он? (Курил, но бросил) Пьет ли, если да, то как часто? (Редко, к алкоголю равнодушен). Наконец, какие у него болезни. Инфекционные, хронические? Он нервно улыбается, обалдев от этого допроса. Желание послать странную даму к ебеням борется в нем с интересом: с какой целью она спрашивает. Вряд ли она решила вдруг выйти за него замуж. – Медобследование прошел перед отпуском. Абсолютно здоров. В отпуске в половые связи не вступал. Алкоголь употреблял – пиво. Не курил, – он закидывает ногу на ногу, скрещивает руки, прислонившись к стенке купе и смотрит на даму слегка издевательски, давая понять, как забавляет его нелепый допрос. Но вопрос: с какой целью спрашиваете, он так и не задает. Понимая, что еще успеет его задать. А скорее всего, она сама скажет. Рентгеновское излучение исчезает. Взгляд женщины становится задумчивым, она как будто уходит в себя. Молчание длится минуту, две… – У меня к вам есть предложение, – наконец, произносит она сухо.

Лхомо (граница Чамбе и Бенина), май 2008 года

class="book"> Михаил просыпается… Он сначала не понимает, где находится. В голове – по-прежнему сон. Нет, это был не сон. Это было воспоминание. Четкое. Ясное. Разве он мог подумать тогда, что случайная встреча в поезде в конце концов приведет его в дебри Африки … Нет, случайностей в жизни не бывает. Все имеет смысл и предназначение. Пусть даже это становится ясно через годы и десятилетия… или никогда. – Выпей-ка это, – Олег протягивает ему горсть таблеток. – И стягивай штаны, пора укол делать. Последний. Надо бы еще неделю тебя проколоть, но ампул больше нет. – Что с Младшим? – спрашивает Михаил, делая большой глоток из пластиковой бутылки, чтобы запить таблетки. – Эрик добрался? – Добрался, – это уже Владимир вступил в разговор. – Сашка жив. Ранен, но сейчас вроде как нормуль. Негры пляшут вокруг него с бубнами. Твой Эрик сам не понял, почему. Говорит, что они его приняли за… хрен знает за кого… чуть ли не за божество какое-то. Короче, его вывезут, все в порядке. – Когда эвакуация? – голос Михаила, несмотря на слабость, зазвучал деловито. – Киллерс не говорит. Ну, понятно, эфир могут слушать. Да и легионеры эти ебучие по джунглям бродят. Мы выдвигаемся назад, в Котону. Улетим бортом. – Черт, Хейден! – с досадой процедил Михаил. – Если он полетит сюда … – У Хейдена проблемы, – сказал Владимир. – Какие-то терки не то с итальянцами, не то с французами. Ему перекрыли выезд за пределы ЕС. Сидит на Сицилии, бесится. Михаил ничего не ответил, о чем-то глубоко задумавшись. – Когда он вернется, я уйду, – вдруг произнес Олег. – Так будет лучше. И для него, и для меня. – Всё потом, – бросил Михаил. – Сначала его надо вывезти. И самим выбраться. – Выберемся, – пожал плечами Олег. – Олежка, – Михаил недобро прищурил глаза. – Никогда так не говори. Мы в джунглях Африки. Здесь всякое бывает, знаешь ли. – Да знаю, – огрызнулся Олег. – Я взрослый мальчик и кое-что повидал. Забыл? – Помню. Просто не загадывай. – Я просто говорю: если мы выберемся и вернемся без потерь, то я уйду. – Уйдешь от Старшего? А ты подумал… – Да подумал я! – зло выкрикнул Олег. – Дело не в Старшем. Дело в… – …в Младшем, – глядя Олегу в глаза произнес Михаил. – Для меня он не Младший, – отрезал Олег. – Он мне никто. Да, я виноват. Но валяться у него в ногах не буду. Просто уйду. И всё. И он, кстати, будет только рад. Михаил пожал плечами, на его лице не было эмоций. – А ты что решил? – посмотрел он на Владимира. – А я помыться решил. И побриться, – бросил тот. – Заебали меня эти джунгли. Хочу до душа добраться, смыть всё это говно. И других мыслей у меня нет. Вот появятся другие мысли, буду их думать. А сейчас – отъебитесь. Я в вашу Тему никогда не лез, вот и разбирайтесь без меня. – А я? – вскинулся Олег. – Ты тоже отъебись, – отрезал Владимир. – Сначала душ, потом всё остальное. – Какой ты неженка, Вовочка, – хмыкнул Михаил. – Эх, проторчал бы ты с мое в джунглях. Я однажды месяц тут просидел на диких апельсинах. Месяц! – А бананы? – с любопытством спросил Владимир. – Не было, – отрезал Михаил. – Да и хрен бы с ними, с апельсинами, мы тогда пару недель с людьми из легиона в кошки-мышки играли. Кружили по джунглям… Вот как в этот раз, только считай каждый день свидания были. Четверых тогда потеряли… – И что вы в джунглях забыли? – скептически поднял тонкую бровь Олег. – А забыл я уже, что мы там забыли, – мрачно бросил Михаил. – Был приказ. И всё. – Ясно, – пожал плечами Олег. – Дай телефон, – потребовал Михаил. – Ты кому звонить собрался? – покосился на него Олег. – Дай телефон, – повторил Михаил. Олег нехотя подчинился. Абонент был в сети, но в трубке были долгие гудки. Киллерс не отвечал на звонок. *** Казиньяно, май 2008 года Абонент был в сети, но в трубке были долгие гудки. Киллерс не отвечал на звонок. Йен, выругавшись, отключил вызов. – Проклятье! – заорал он. – Да он меня решил с ума свести, что ли! – Успокойся, мальчик, – невозмутимо произнес Гор, сидевший в кресле-каталке. – Тебе легко сказать «успокойся!» – тут же обрушился Йен на старика. – Тебе плевать и на Сашу, да и на твоего Эма, кстати, тоже! Ты думаешь только о себе! Ты… – Я думаю не о себе, а о тебе, – сказал Гор, жмурясь на солнышке. – Всё пытаюсь понять, как ты сумел сколотить миллиардное состояние, если ведешь себя как истеричка? Старик посмотрел Йену в лицо. Взгляд Гора был насмешливым и слегка усталым. – Мальчик, мне уже почти 90 лет. Поверь мне, психоз – напрасная трата сил. Успокойся. Соберись. Да, ты попал в западню. Ты не можешь покинуть Европу. Но, черт возьми, даже я, старый пень, знаю, что эпоха почтовых дилижансов и эпистолярного жанра давно закончилась. Ты когда-нибудь слышал о телефоне? Это такой переговорный приборчик, который ты сейчас судорожно сжимаешь в руке и готовишься расколотить его о мою седую голову. Не делай этого мальчик, этот приборчик тебе пригодится. А еще, я точно знаю, есть такая потрясающая штука как интернет. Представляешь, порнографию можно смотреть, не выходя из дома, хоть сутки напролет! Я иногда так и поступаю, все равно страдаю бессонницей. – Ты издеваешься?? – Еще бы! – хмыкнул Гор. – Ты сам решил стал мальчиком для битья. – Гор… – Возьми себя в руки, – в дребезжащем старческом голосе зазвенел металл. – В твоем распоряжении все средства связи, которые только есть в этом мире. Перестань бродить как тень отца Гамлета, тебе еще рано становиться обитателем потустороннего мира. Твои истерики никому не помогут. В том числе и тебе. Действуй!

- Я действую… Но эти ублюдки, Вертье и его шайка водят меня за нос. Я выполнил их условие. Связался с Нибигирой, надавил на него. А этот лягушатник тянет время… В джунглях бродят головорезы из французского легиона!

– Йен, они не собираются убивать нашего сероглазого красавчика! Его смерть только все усложнит, и Вертье это прекрасно понимает. Единственное, что возможно: он попытается снова захватить Сашу. Вот это правда. – Гор, да ты понимаешь, что говоришь? Захватить? Это означает как минимум перестрелку, ведь Эрик так просто не сдастся. А в перестрелке с Сашей может случиться что угодно! – Послушай, ты ведешь себя как беременная женщина, которая в мыслях уже хоронит своего еще не родившегося ребенка. Не будь смешным. В этот момент телефон в руке Йена зазвенел. – Эрик! – воскликнул он и нажал кнопку вызова. – Да, я. Что? Что? Что???? *** Москва, май 2008 года Мурзин сидел на корточках, прислонившись к холодной стене сырого карцера. Хорошо, что сейчас не зима, на пороге лето. Хотя от этого карцер не становится более удобным. Сырой, затхлый воздух. Узкое пространство. Не на чем сидеть, кровать утром поднимается, прикрепляясь к стене. Что ж, он все это предполагал. Терпение его «партнеров по переговорам», наконец, лопнуло. На него решили нажать. Сначала из камеры вынесли телевизор. Убрали холодильник. Отсутствие холодильника Мурзин пережил равнодушно: в джунглях и пустынях он как-то обходился без холодильника. И пил вонючую воду. Вот без телевизора было плохо. Мурзин смотрел только новостные программы, пытаясь узнать из них хоть что-то о происходящем в Чамбе. Конечно, информации почти не было: российское телевидение давно и прочно зациклилось на внутренней политике и ругани в адрес Запада. Африки как будто не существовало. Но отсутствие информации для Мурзина уже было информацией. Значит, ситуация в Чамбе, скорее всего, перешла в фазу вялотекущего конфликта. Но что с Младшим? Что? Телевизор, конечно, не давал ответа на вопрос, который мучил Мурзина. Но все-таки телевизор был окном в мир, а теперь Мурзин оказался отрезан от информации. Допросы становились все более жесткими, длились по 10-12 часов. Менялись следователи, угрозы чередовались с посулами. Мурзин не сдавался. Он выполнил свое условие: передал повстанцам в Чамбе сигнал воздержаться от атак на автотрассу и отойти от месторождения «Сокоде». Но он не знал, последуют ли мятежники его сигналу. Мурзин был для них источником финансов, а что теперь он мог им предложить? Он больше не представляет интереса для мятежников. Вот если бы он был на свободе и распоряжался финансами, тогда другое дело. Эту мысль Мурзин пытался донести до своих «партнеров по переговорам», которых представлял все тот же безликий. Но, как и следовало ожидать, никакого впечатления на них это не произвело. «Сокоде» было лишь частью запутанной ситуации с Мурзиным. Все было гораздо сложнее. В этой игре были миллиардные ставки, и просто так Мурзина из-за решетки не выпустили бы. Но он не привык сдаваться, и упорно выискивал брешь в позициях противника. Чтобы сломить его, применялись старые, проверенные средства. Как он и ожидал, в камеру к нему подселили второго арестанта. Обвиняемого по 228-й «распространение». Мутный человечек – Леня Куксин. Мурзин сразу понял цель его появления. Подстава. Все было просто. Уже через час после своего водворения в камере Леня вдруг вскочил и стал отчаянно лупить в дверь с воплями: «Помогите! Насилуют!» Мурзин с ухмылкой наблюдал за ним, понимая, что последует. Само собой, через полчаса его уже отвели в карцер, обвинив в попытке «физического воздействия» на сокамерника. И теперь Мурзин сидел, прислонившись к холодной стене. Ему было тяжело. Очень тяжело. Конечно, в жизни ему доводилось бывать в ситуациях куда страшнее нынешней. И казавшихся куда более безнадежными, когда оставалось надеяться только на чудо. И Мурзин хорошо знал, что в безнадежных ситуациях самое главное – не терять надежду. Ту самую надежду, которой, казалось бы, нет и быть не может. Упорно тянуть время. Что-то предпринимать – даже то, что кажется бессмысленным и бесполезным. А если предпринимать совсем нечего, то ждать. Как сейчас. Ждать неизвестно чего. Потому что все может измениться. В любой момент. Особенно тогда, когда кажется, что ничего измениться не может. И Мурзин ждал. Но сейчас ему было в сто раз тяжелее, чем в прежних, куда более опасных ситуациях. Там опасность обычно угрожала ему и парням, которые были с ним. Физически подготовленным, психологически закаленным, прошедшим огонь, воду и медные трубы. Он был уверен в себе и своих парнях. И знал, что они всегда прикроют друг друга. Но сейчас… сейчас он был бессилен помочь своему Младшему. Тот был где-то в дебрях Африки…

А Михаил ранен… Михаил. Единственный в мире человек, которому он доверил бы Младшего. Единственный, кто никогда ни при каких обстоятельствах не причинит Младшему зла. Даже он, Мурзин, мог причинить Младшему зло и причинял. Михаил – никогда. Это самый верный страж. Он скорее даст порвать себя на куски. Но он ранен… Оставалась надежда на Киллерса. На этого чертова Киллерса.

Младший… Младший… Где ты? Что с тобой? Мурзин стиснул зубы и сжал кулаки. Послышался лязг замков и засовов, дверь карцера с тяжелым скрипом отворилась. На пороге стоял Силецкий. – Ну вот, допрыгался, – произнес он со злорадной ухмылкой. Мурзин ничего не ответил, скользнув по Силецкому равнодушным взглядом. – Пришел вот поговорить, – произнес тот. – Неужели? – бесстрастно произнес Мурзин. – А я думал, чайку зашел попить. – Чай пить будем потом, – осклабился Силецкий. – Я обдумал твой звонок. – Ты же меня на хуй послал, – с презрительной улыбкой заметил Мурзин. – Неужели передумал? – И еще пошлю, если надо будет. И учти, Геночка, если не договоримся, то этому Младшему твоему пиздец. Дела его совсем плохи. Вот-вот прикончат его в джунглях.

====== 45. МИСТЕРИЯ БЕЛОГО ЛЬВА ======

ГЛАВА 45. МИСТЕРИЯ БЕЛОГО ЛЬВА Огоу, май 2008 года

Огромную, таинственную власть

Лишь тот принять достоин в свои руки

Кому она совсем не будет всласть,

Тот, для кого она – источник муки,

Кто кровью рук своих не обагрит

Во имя быстротечной, жалкой славы,

А предпочтет принять позор и стыд,

Сгореть в потоках раскаленной лавы

Чужих страстей, насмешек, злой молвы

И ненависти, что в сердцах таится…

А путь его хранят седые львы

И чертят знаки в небесах зарницы.

Саша с трудом шел по узкой тропинке, извивавшейся среди густых зарослей погруженного во мрак экваториального леса. Он чувствовал слабость, он не понимал, куда и зачем идет. Ему снова дали невыносимо горькое питье, которое он выпил залпом, а потом долго приходил в себя. Но это питье влило в него силы. Похоже, это был природный энергетик с целебными свойствами. В сознании Саши сны по-прежнему мешались с реальностью. Белые львы, блуждания в туманах по стране прозрачных озер казались реальнее действительности. Но затем наваждение исчезало, и все это начинало казаться ему бредом воспаленного сознания, следствием нервных потрясений, ранения. Однако происшедшая с ним перемена тоже была реальностью. И эта перемена захватывала и пугала. Он понимал, что уже не сможет оставаться прежним, потому что прежнего Саши больше нет. Но временами, когда он чувствовал внезапный упадок сил – не физических, а душевных, ему очень хотелось стать прежним. Мальчиком, отгородившимся от действительности, замкнувшимся в своем внутреннем мире и отдающим дань миру внешнему своим телом. Мальчику, желающему, чтобы решения за него принимали другие, чтобы другие определяли его судьбу… Больше этого не было. Сначала Старший буквально заставил его идти по опасной тропе воли и ответственности, а теперь… теперь эта тропа вела его сквозь джунгли в неизвестность. Нет, его не заставляли куда-то идти. Вождь племени, шаман и старейшины лишь просили его. Но Саша понимал, что не может отказаться. Он чувствовал, что исполняет свое предназначение, пока неясное ему самому. И что именно к этому лежал его долгий путь сквозь призрачный край озер и туманов, внезапно превратившийся в поющие и звенящие джунгли. Саше было ясно, что предстоит какой-то ритуал, в котором он должен принять участие. И он не удивился бы, если бы от него потребовали напялить какую-нибудь набедренную повязку и всучили бы ему копье. Но нет. Никакой дешевой постановочности не было. На Саше была все та же футболка и штаны, в которых он бежал из Агазе. Эм, Эрик и его люди, которые шагали по узкой тропинке вслед за Сашей, тоже были в «цивильной» одежде. Если, конечно, таковой можно было назвать грязную футболку и штаны Эма и камуфляжную форму Эрика и его людей. Также по тропинке двигалось и племя. Наверное, несколько десятков человек, державших в руках факелы. Не было никакого камлания, бубнов, барабанов… Все двигались в полном молчании, продираясь сквозь заросли…

Джунгли кишели ядовитыми насекомыми, змеями, но Саша не чувствовал страха. Он был слишком утомлен. Ему хотелось одного: прилечь, все равно куда, хотя бы на траву прямо здесь, в джунглях, закрыть глаза и отключиться. И плевать на ядовитых насекомых, на ядовитых змей, на хищников! Отдохнуть. Забыться.

– Уснуть и видеть сны… Какие сны в том страшном сне приснятся, когда покров земного чувства снят, – бормотал Саша, даже не замечая, что цитирует монолог Гамлета и почему-то заменив слово «смертный» на «страшный». Неожиданно деревья и заросли расступились, и процессия вышла на поляну. И посреди поляны Саша увидел белого льва, который смотрел прямо на него. *** Москва, май 2008 года Он был прикован наручниками к батарее, удары сыпались на него один за другим. Били по почкам, и боль была дикой. В своей жизни он часто причинял боль другим, искусство причинять боль было доведено у него до совершенства, но это неизменно было искусством. А эта боль была тупой, грубой, беспощадной, это было совсем не то пространство боли, в котором он чувствовал себя хозяином. Эта боль не вдохновляла, она приводила в отчаяние, в отупение, низводила до животного состояния. Измученное тело молило о пощаде. Ничего, ничего больше не было в мире, кроме боли. Ни будущего, ни прошлого, ни даже настоящего. Была только боль. Безжалостная, невыносимая, вколачиваемая в его тело все новыми и новыми ударами. Боль, заменившая собой и пространство и время, нараставшая с каждым ударом. Тело вопило, оно хотело лишь одного: чтобы чудовищная боль прекратилась. Но боль не прекращалась. Ее черные волны обрушивались на него, он отчаянно барахтался в них, не зная, сумеет ли выплыть, но всякий раз выплывал, чтобы тут же захлебнуться в новой волне чудовищной боли. Время от времени удары прекращались – ненадолго. Ему задавали вопрос: согласен ли он? А он, стиснув зубы, отрицательно мотал головой. Вопреки мольбам собственного тела стальная воля заставляла его держаться, хотя он понятия не имел, сколько еще выдержит. И на него обрушивались новые удары, а с ними возвращалась чудовищная боль. Он гнал от себя предательский вопрос, ядовитой змеей заползавший в наполненный кровавой мглой разум: а стоит ли вообще держаться? Не проще ли согласиться на все, что от него требуют? Согласиться… И тогда боль прекратится. И он провалится во тьму забытья. Или небытия. Небытие станет избавлением. Небытие, небытие… Надо соглашаться. В мире нет сверхлюдей, способных до бесконечности выдерживать боль. В конце концов, ломается даже самый сильный человек, уж это он хорошо знал. Потому что плоть слаба. Даже самая закаленная, самая тренированная. И он – не исключение. Не исключение. Просто он не привык сдаваться. Значит, для него один выход – небытие. Небытие, где нет боли. И нет того, ради которого он терпит эту боль. Нет. Нет… Долгий разговор с Силецким закончился ничем. Договориться не удалось. Он видел старого лживого паука насквозь, видел всю его паутину. Он убедился, что Силецкий, получив всё, чего добивался, тут же кинет его. Но дело было не в том, что он боялся все потерять. Нет. Он боялся за Младшего. Разговор с Силецким убедил его еще в одном: Младший жив только потому, что у Мурзина остаются акции «Сокоде» и другие активы. А также компромат. Если он все это отдаст, Младший обречен. Силецкий его найдет и убьет, а все его уверения и клятвы, что он не будет этого делать, не стоят и ломаного гроша. Силецкий уже пытался убить Младшего и попытается сделать это снова. Но сначала ему нужно сломать Мурзина. А Мурзин… Если он умрет, то акций никому не видать. Он заранее позаботился об этом: завещание составлено так, что акции распылятся между множеством инвестиционных и прочих фондов. Собрать их вместе будет возможно, но крайне сложно, на это уйдут годы и годы. Всё усложнится для всех. А Младший… он не знал, что будет тогда с Младшим. И как его защитить. Все заранее выстроенные линии обороны трещали по швам. Слишком многих факторов он не учел. Слишком во многих пунктах просчитался. И теперь все зависело от того, выдержит ли он. Если он сдаст акции, у Силецкого будут развязаны руки, и он уничтожит Младшего в отместку за гибель своего ублюдка. То же самое будет, если Мурзин умрет. А значит, он должен выжить во что бы то ни стало. Как бы ни хотелось ему окунуться в спасительную тьму небытия. И он держался. Держался. Держался. Мрак, полный боли, всё сгущался. Он сходил с ума, он видел странные вспышки и уже не понимал, то ли это реальность, то ли мозг начинает отказывать. Из темноты на него наплывали видения: поляна, огромный белый лев, перед львом стоит его Младший. Темно, поляна освещена пляшущим светом факелов, в их неверном свете кажется, что силуэты льва и Младшего движутся в странном танце друг вокруг друга. Затем все исчезает, и снова остается лишь мрак, наполняемый все новыми и новыми волнами боли. А затем боль стихает, и мрак снова озаряется светом. Но на сей раз это не призрачный свет факелов, а непонятное свечение, как будто полное ярких голубых искр. Эти искры вылетают из глаз рычащего льва и они словно поджигают серый туман, клубящийся в глазах Младшего. Голубоватое свечение, полное жизни и живительной прохлады, наполняет пространство, и Мурзин чувствует, что ему становится легче, физически легче, боль как будто отступает, становится глуше. Он снова может дышать, может жить. Таинственная сила, окружающая белого льва и Младшего, окружает его невидимой броней, защищает от боли, подпитывает волю. Волю держаться, держаться… Волю выживать. Он не понимает уже: сон это или явь, а затем свечение становится все ярче и ярче, силуэты льва и Младшего сливаются в один, и на их месте возникает нечто новое. Лев… или человек? Человек. Но полный львиной силы. Новый человек. Неизвестный, но странно знакомый. Да, Мурзин как будто знал этого человека. Но не помнил, где мог его видеть. Этот человек появился из тумана, окутывавшего Младшего. Был только этот человек, стоявший на берегу прозрачных, бездонных озер, полных живой воды, которая не иссякнет никогда. И этот человек смотрел на Мурзина, и тот понимал, что должен жить, потому что этого хочет таинственный незнакомец, не повиноваться которому невозможно. Мурзин давно отвык повиноваться кому-то кроме самого себя. Вся его жизнь была нацелена на то, чтобы самому повелевать другими. Но теперь все изменилось. Появился этот человек, которого он сам пробудил к жизни. Человек, присутствие которого он смутно ощущал в серых туманах, человек, который рождался так болезненно и страшно. Его преображенный Младший. А затем снова все стало погружаться во тьму… *** Казиньяно, май 2008 года Йен стоял, прислонившись к крепостной стене, выходившей на море. Короткий разговор с Эриком снова лишил его всякой уверенности. За Сашей охотятся легионеры, которые идут буквально по пятам за отрядом Эрика. Между тем, по словам Эрика, с Сашей творилось что-то непонятное. Что именно, Эрик толком не смог объяснить. Но Йен понял: эвакуировать Сашу не получается. Похоже, он совсем плох. Однако Эрик не стал отвечать на расспросы Йена, оборвав звонок. И больше на связь не выходил.

Йен пытался позвонить на номер телефона, который был у Саши, но телефон был отключен или же сигнал мобильной связи просто не покрывал тот район джунглей.

Йен пытался дозвониться до Вертье, даже до Силецкого, но ни тот, ни другой не отвечали, словно сговорившись. А как знать, может быть они и сговорились. В результате Йен оказался в информационном вакууме, в полной неизвестности. И вырваться из этой неизвестности он не мог. В голове его возникали бредовые идеи: например, покинуть Сицилию на катере, нелегально перебраться в Тунис или Алжир и оттуда вылететь в Чамбе или в Бенин. Но эта авантюра ничем не помогла бы Саше, а для самого Йена лишь все усложнила бы. Ему и так было достаточно проблем с властями США из-за нелегального полета на Кубу, чтобы создавать себе еще аналогичные проблемы с властями ЕС. Нет. Нет. Йен долго стоял у крепостной стены, глядя на на раскинувшееся далеко внизу Средиземное море, стремительно погружавшееся в свинцовый сумрак. Он чувствовал непреодолимое желание спрыгнуть с высокой скалы, на которой стояла крепость, и вплавь добраться до африканского берега. Желание было настолько сильным, что Йен в какой-то момент сам испугался. Чтобы не дать безумию овладеть собой, Йен повернулся к морю спиной и попытался сосредоточиться на том, что он всё-таки может предпринять. Можно было отправить послания Вертье и Силецкому, чтобы, как советовал Гор, попытаться выиграь время. Но все это сейчас казалось совершенно бесполезным. Паника нарастала. Йен был способен лишь стиснуть зубы и сжать кулаки, его горевший безумием взор был устремлен под темные своды каменного строения, рядом с которым росла древняя пиния. Она вдруг показалась Йену разумным существом: старым и мудрым. Он как будто чувствовал на себе взгляд этой пинии, исходивший из густого сумрака под ее ветвями. Пиния смотрела на него пристально, изучающе, словно хотела понять, достоин ли он с ней общаться. Йен набрал в легкие воздух, пытаясь справиться с хаосом, царившим в голове, и унять бешеное сердцебиение. Он помнил, что Гор говорил ему что-то про душу древней крепости, что ее душа приняла Сашу, причем приняла сразу же… Тогда Йен не придал значения этим словам, сочтя их старческим чудачеством и признаком маразма. Но сейчас он сам готов был поклясться, что у крепости есть душа. Он чувствовал эту душу, чувствовал, что она хочет открыть ему нечто. Йену стало страшно. Он никогда не верил в потусторонние силы, хотя с появлением в его жизни Саши казавшийся несокрушимым атеизм Йена дал трещину. Но все равно, голоса, видения и все такое прочее были для Йена не более чем признаком сумасшествия. И сейчас он испугался, решив, что сходит с ума. Он улавливал зов души Казиньяно, беззвучный, но совершенно отчетливый зов, как если бы это были слова. Душа крепости звала его во мрак под старой пинией. Звала настойчиво, упрямо. Йен знал, что может отказаться. Он даже хотел отказаться и остаться на месте. Он же не сумасшедший, в конце концов! Хотя… Может быть, он уже сумасшедший. И что в таком случае ему терять? Разум, который он уже потерял? Налетел ветер, растрепав Йену волосы. И ему показалось, что ветер шепчет: «Иди, иди!» Йен вздохнул, понимая, что ему нигде не укрыться от странного потустороннего зова, что этот зов настигнет его везде. И еще у него была непонятная уверенность, что происходящее непостижимым образом связано с Сашей, с загадочными и тревожными событиями в далеких джунглях. Йен медленно двинулся к старой пинии. Медленно – не потому что боялся, а просто течение времени как будто замедлилось. Он входил, точнее погружался в прозрачный сумрак, и ему казалось, что душа крепости обнимает его. Таинственная, непостижимая душа. Нет, она не открывалась Йену, как открылась Саше, она лишь вводила его в сумрак, который становился все гуще и гуще, превращаясь в настоящий мрак, в котором нельзя было ничего разглядеть, и этот мрак вдруг взорвался ослепительными голубыми вспышками. У Йена закружилась голова, он не понимал, что происходит, а затем вдруг увидел Сашу. Да, это был его Саша, которого он так хорошо знал и которого так сильно любил. И в то же время совершенно другой, незнакомый.

Йену то казалось, что он видит Сашу, то вдруг Саша превращался в белого льва, который смотрел прямо на Йена глазами, полными голубого пламени и грозно рычал, словно предупреждая, чтобы Йен не смел к нему приближаться. В этом незнакомце не было так хорошо знакомой Йену отрешенной задумчивости, видимой покорности. Это был совсем другой человек. Причем человек, не изменившийся по мановению волшебной палочки или каких-то мистический событий, а человек, выстрадавший эту перемену, человек, из беспомощного мальчика, лишенного веры в себя, превратившийся в сильного молодого мужчину – удивительно притягательного и в то же время недоступного. Вокруг этого человека была не только аура власти, но и аура свободы – той самой свободы, которой Йен поклонялся, о которой так много и страстно говорил. Но теперь, видя этого свободного человека, который, казалось, воплощал все, о чем Йен мечтал, он вдруг испугался. Как будто свершилось нечто непоправимое. Этому обретшему свободу человеку Йен был не нужен. Потому что сам Йен не обладал свободой. Теперь он сам ясно это видел. В его голове пронеслись слова, которые он неоднократно слышал от Саши: «Ты думаешь, что ты свободен, но ты раб». И теперь Йен вдруг остро ощутил, что так и есть. Он раб. Чем больше он сражался за свободу, тем больше навешивал на себя цепей и кандалов. Он был скован ими, скован по рукам и ногам, он не мог даже пошевелиться, А знакомый незнакомец, такой желанный и такой недоступный, уходил все дальше и дальше, и не было в этом мире силы, способной его остановить.

И Йену отчаянно захотелось, чтобы все вернулось назад, чтобы все стало как прежде. Он хотел видеть взрослого мальчика, всего на свете боящегося, но тянущегося к нему. Рядом с этим мальчиком он чувствовал себя уверенно, он чувствовал себя сильным, все знающим и понимающим, идущим по единственно верному пути. Пусть даже этот мальчик шарахался от того мира, в который его отчаянно пытался ввести Йен, пусть! С тем мальчиком Йен чувствовал себя на месте. Он был уверен, что рано или поздно этот мальчик придет к нему, потому что иного пути просто не существовало… Йену казалось, что не существовало. Но он ошибся. Ошибся. Без него обошлись. Он стал не нужен. Эта мысль пронзила его раскаленным клинком. Нет. Нет! Только не это. Он не может остаться без Саши, он не может остаться в пустоте. Потому что пустота – это не свобода. В пустоте нет ничего. Ничего… Но Йен понимал, что обречен остаться в пустоте, если только сам не изменится. Он должен измениться, как изменился Саша. Он должен пройти свой путь, как прошел его Саша. Мучительный, тяжелый, опасный. Полный потерь. Порой заходящий за грань смерти. Только там, в конце этого тернистого пути возможна их встреча. Только там. Йен должен измениться. Он должен измениться… И Йен понял, что не хочет меняться. Что он вполне доволен собой и своей жизнью. Пусть он даже скован по рукам и ногам невидимыми цепями, но он любит свои цепи. Он к ним привык и не мыслит себя без них. «Так что же ты любишь сильнее: свои цепи или Сашу?» – прозвучал безмолвный вопрос души Казиньяно. Йен задохнулся от неожиданности. Этот вопрос застал его врасплох. Он… он любил Сашу, любил сильнее всего на свете! Да, да, несомненно! Иначе и быть не могло. Но он был не готов… не готов… Голубое сияние стало меркнуть, силуэт Саши начал таять, физический мир снова проступал в густом сумраке, предметы обретали привычные очертания. Всё возвращалось на круги своя. Йен облегченно вздохнул. Привиделось. Привиделось. Ему всё это просто привиделось из-за сильного переутомления. Ничего не изменилось. Земля не прекратила вращаться. Мир остался прежним. И он, Йен остался прежним. И останется прежним. Потому что лишь так он добьется своего. Лишь так он получит того, кого любит больше собственной жизни. Иного не дано. *** Лхомо, май 2008 года Михаил полулежал на заднем сиденье джипа, мчавшегося на север по лесной дороге вдоль границы Чамбе и Бенина. Глаза его были полузакрыты. Он мог пока передвигаться лишь с большим трудом, сил почти не было. Но Михаила бесило то, что его несли на носилках. Он – солдат, он не привык, чтобы его носили. Да, он понимал, что это было необходимо и даже неизбежно, но внутри все восставало против этого. Собственное бессилие сводило Михаила с ума. И еще он думал о Саше. О Саше… Он всегда чувствовал свою вину перед Сашей. – С третьего раза сумел-таки, – льдистые глаза смотрят на него спокойно и насмешливо. – Не ожидала. С виду такой бугай, а вот поди ж ты… Он лежит в кровати и тупо смотрит в потолок. В голове слегка шумит. Потому что он смог, только прикончив чикушку. Без алкоголя никак не получалось. Ну никак. Вот же, ёпта, и какого хрена он во всё это ввязался? Ведь никогда не спал с бабами! И больше никогда не будет, уж точно. Не его это. Ну не его! И с этой-то… Он сам не понимает, как она его так лихо окрутила. Ведь не красивая. И видно, что злющая ведьма. Глаза – как ледяные иглы. Ей бы в гестапо работать. Хотя, она ж вроде говорила, что где-то в суде работает… Ну да, это как раз для нее: приговоры выносить. И на что он повелся? Прям гипноз какой-то. Эти ее глаза – серые, холодные. Наверное, на это и повелся. Примерз. Она ж прямо сказала: бык-осеменитель нужен, а ты по всем параметрам подходишь. Голубой? Да меня не волнует. Ты мне на раз нужен. Сколько тебе заплатить? Вот тогда он взорвался. Она вообще за кого его принимает? Да иди ты лесом ко всем хуям… «Да и пойду. Твой-то, похоже, ни на что не годится», – и мороз, мороз от ее взгляда, обида и ярость от этой насмешки. Твою ж мать, ну что с того, что его какая-то баба вагонная поддела? Ведь ему всегда на баб насрать было, плевать с высокой пальмы! Но эта… Он сам не понимал, что именно она в нем зацепила. Откуда к него появилось детское желание доказать этой гестаповке, что ему как нехер делать трахнуть ее, ребенка ей зафигачить. Да с полпинка! С одного раза! И ведь, что самое странное, никуда это желание не делось. Он словно зомби стал за ней ходить. Ну, точно зомби. Она его по врачам таскала, лично удостоверялась, что здоров. Рассказать кому… нет ни за что. Парни засмеют. Опозорят. Нет. Молчать. Но почему? Почему он повелся? Это ж наваждение какое-то. А может потому и повелся на эти глаза ледяные? Вот именно эти глаза его приморозили к себе. Мда… Нет, забыть теперь. Трахнул ее с третьей попытки, и всё. Считай, прикол. М-да, а ведь ребенок-то будет наверное… Интересно, кто: мальчик или девочка? Да какая нахрен разница! Он все равно ребенка никогда не увидит. Ему эта баба так и сказала, а он и не возражал. Ну подумаешь, заделал ребенка по обоюдному согласию. Точнее, по настоятельной просьбе дамы. Даже круто, что она его выбрала. Значит, он того стоит. Значит, и бабу может, пусть и с третьей попытки. А ребенок… да мало ли таких, без отцов вырастает. Он и сам без отца, считай, рос, отец ушел от матери, когда ему то ли год, то ли два было… Наверное, потому его к мужикам и стало тянуть: к сильным, мощным. Отца ему всегда не хватало, да… Хм, так и ребенку его тоже ведь отца хватать н будет? Ну, ладно, он же вырос, и ничего, человеком стал, солдатом, так и ребенок его вырастет. А ему ни жена, ни дети не нужны. Не нужны. Он в другом мире живет. В другом мире. Где все по-другому. И надо молчать. Молчать. Никто не должен знать. Потому что никто его не поймет. Старший не поймет. Осудит. Он – мужик с принципами. Да он и сам себя не понимает: как вообще повелся на это? Как, почему?.. Что за наваждение, блядь… – Ты как? – косится на него Олег, сидящий рядом. Владимир на пассажирском месте впереди, за рулем – кто-то из местных – Норм, – коротко бросает Михаил. – Подремли пока, – говорит Олег. – Нам чуть ли не до утра катить по этим ебеням. – Есть новости? – Нет. – Что, вообще?? Эрик на связь не выходил?? А Саша? У него же… – А ну цыц! Миш, тебе не надо психовать сейчас. – Да я… – Ты, блять, офицер, сам мне сто раз твердил. Вот и веди себя как офицер, – зло сверкнул глазами Олег. – Сказано тебе цыц, значит – цыц. Михаил снова откидывается на спинку сиденья. Нет ни сил, ни желания препираться. Олег прав. Сыну его истерика не поможет. Сыну.. сыну. Он старался не думать, не вспоминать, но не получалось. Мысли о ребенке, которого он сделал, настигали его время от времени. Сначала было банальное любопытство: получилось все-таки или нет? Он ведь даже не знал. Ту женщину он больше видел. Они ведь договорились больше никогда не встречаться. Он тогда почти сразу улетел из Москвы. Снова потянулись командировки: Афган, Йемен, Карабах, Сомали, Южный Судан, Эфиопия… Впрочем, однажды три года спустя, в перерыве между очередными командировками, любопытство в нем взыграло. Он тайком пришел к дому той женщины. Точнее, приходил аж четыре дня подряд и прятался за мусорным баком. Смешно и стремно. Какая-то бдительная бабка тогда едва ментов не вызвала. Но все же на четвертый день он увидел своего ребенка. Сына. Мать вывела его гулять и крепко держала за руку, ни на шаг от себя не отпуская, как будто боялась чего-то. Трехлетний карапуз показался отцу не по возрасту задумчивым, странно тихим и послушным. Нет, у него не то чтобы защемило сердце при виде маленького сына. Напротив, он даже порадовался: ребенок обут, одет, ухожен. Но он чувствовал злость на самого себя. «Какое же ты все-таки чмо, Мишаня» «Да почему я чмо?» «Да потому что чмо, и ты это знаешь». Он тогда ушел незамеченным. Не хотел вмешиваться. Понимал, что не имеет права. Таков был изначальный уговор с матерью ребенка. И он не вмешивался. Долгие-долгие годы. Заставлял себя не думать о сыне, словно отгораживаясь невидимой стеной. И вроде бы не испытывал никакой потребности в том, чтобы видеть сына. Потому что он жил в другом мире. Там не было места женщинам и детям. Там все было по-другому. Но иногда из глубоких тайников сознания вырывалось непреодолимое желание увидеть сына. Узнать, как он. Все ли в порядке. И он тайком приходил к дому. И тайком смотрел на сына. Он видел, как маленький карапуз превращается в странно задумчивого мальчика. Затем в угловатого, вечно грустного подростка. Этот мальчик, а затем подросток почти не общался со сверстниками. Без сопровождения матери почти не выходил из дома. Ни разу он не видел мальчика улыбающимся, а уж тем более смеющимся. Но, в конце концов, видел он его довольно редко. Раз в несколько месяцев, да и то издали. Впрочем, однажды он увидел мальчика вблизи. Тогда он вернулся из командировки в Йемен. В очередной раз не выдержал, решил тайком посмотреть на сына. Тот возвращался из школы, и к нему пристала дворовая шпана. По всему было видно, что это не впервые. Мальчика почти сразу принялись бить, а он… даже не пытался сопротивляться. А у него внутри все вскипело. Спецназовец бросился вперед и через несколько секунд юные ублюдки уже валялись на асфальте, утирая кровавые сопли. Он схватил лежавшего на земле сына и заставил подняться. Вот тогда он впервые увидел его взгляд. И этот взгляд заставил его вздрогнуть. Да, у сына были такие же глаза как у матери, но в них не было убийственного холода, вместо них была удивительная прозрачность, в глубине которой плескались боль и грусть. И беззащитность. На мгновение он замер. В этих глазах он читал упрек самому себе. За то… да за всё. Но он тут же взял себя в руки. – Ты не должен быть мальчиком для битья! Учись давать сдачи! Ты должен уметь драться! Слышишь? Ты мужчина или кто? Кто, я тебя спрашиваю?? – он и сам не заметил, как принялся орать на мальчика и трясти его за шиворот. Тот удивленно, непонимающе смотрел на него, а затем его взгляд стал затуманиваться. Но не слезами, а странной отрешенностью. Как будто мальчик отгородился невидимой стеной и не видел никого и ничего, что творилось вокруг. А он всё тряс сына, пытаясь доораться до него. Но вдруг осекся. Мальчик ведь его не знает. Для мальчика он никто. Никто. При этой мысли его горло сдавило тисками. Ничего больше не говоря, он бросился прочь. И только потом понял, что даже не узнал имени своего сына. И снова была долгая командировка, из которой он лишь чудом вернулся живым. И еще долго валялся по госпиталям. Если бы Старший не пристраивал его в хорошие клиники к отличным врачам, то он остался бы инвалидом. Старший ничего не знал о том, что у его раба есть сын. Но, будучи проницательным от природы, догадывался, что у его раба в жизни что-то такое произошло, отчего тот с удвоенным рвением стал прятаться в странном и жестоком мире, выстроенным Старшим. Раб чего-то боялся. Памяти. Совести. Для Старшего это было очевидно. Но он не спрашивал, в чем дело. Он требовал от окружающих жесткого повиновения, но никогда не пытался контролировать их внутренний мир, если только они сами его в этот мир не впускали. А раб его не впускал. Раб не впускал, потому что боялся показаться слабаком. Старший хотел, чтобы его окружали сильные люди. Ему нравилось подчинять себе именно сильных. И раб боялся, что если Старший узнает, то вычеркнет из своего круга. А тогда жизнь окончательно потеряет смысл. Он станет никому не нужен. Ни Старшему. Ни своему сыну, который рос, ничего не зная об отце. Он все-таки продолжал спорадически наблюдать за сыном. Тот закончил школу, поступил в университет. На какой именно факультет поступил – он не знал. Иногда он издали видел и мать ребенка. Но почему-то она наводила на него мистический страх: она казалась ему Снежной королевой из сказки Андерсена, похитившей маленького Кая. Он вдруг стал бояться, что у мальчика ледяное сердце, как у его матери. А потом Снежная королева исчезла. Но он не придавал этому значения: ведь по-прежнему следил за домом редко, раз в три-четыре месяца, когда на него, как он сам говорил, «накатывало вдруг». Он и понятия не имел, что матери его сына уже нет в живых. А его сын, прежде одевавшийся опрятно, но весьма скромно, стал вдруг щеголять в дорогих, модных прикидах. Однажды он заметил, что его сын вышел из подъезда и сел в сверкающий белый мерс, за рулем которого был какой-то блондин. Уже тогда у него закрались подозрения: неужели?.. Ну, то сын, возможно, пошел по «голубой» улице, удивляться не приходилось: в конце концов, и его отец был геем. И точно также он рос без отца. Все сходилось. Он испытывал тревогу, понимая: жизнь гея чаще бывает несладкой, особенно в России. Ему снова отчаянно захотелось подойти к сыну, ставшему симпатичным, крепким на вид парнем, чтобы не то предостеречь, не то ободрить… Но это было глупо. Что он скажет? «Я твой папа, долгие годы тайком следил за тобой… Иногда». И что ответит ему сын? Об этом лучше было не думать. Трусость, трусость, проклятая трусость! Страх подойти к собственному сыну, страх увидеть презрение в серых глазах и услышать убийственный вопрос: «А где ж ты был все эти годы, папаша?» Нет. Нет. Только не это. Лучше он будет следить за ним… Может, как-то помочь? Но чем? Мальчик явно не бедствует. Дорого одет, ухожен… Он даже не подозревал, чем на самом деле занимается его сын. Да он вообще ничего не знал о сыне: ни о том, что мать погибла, ни о том, что сын пишет стихи, ни о том, что сын, как и его отец, глубоко в Теме, ни о том, что сын его зарабатывает себе на жизнь собственной задницей. У него время от времени возникали мысли тайком от Старшего обратиться в его службу безопасности. Там работали профессионалы, они в считаные дни собрали бы полное досье на его сына. Но… снова проклятая трусость! Он боялся, что служба безопасности тут же стукнет Старшему, что его раб интересуется неким мальчишкой, и что этот мальчишка на самом деле его сын, и что… Нет, сама мысль об огласке его страшила. Он панически боялся, что Старший узнает. Ему казалось, что тогда все рухнет. Старший узнал. В туман воспоминаний ворвался телефонный звонок. Это был телефон Владимира. Тот нажал на кнопку и принялся отвечать на своем ломаном английском. Затем передал трубку Михаилу. – Киллерс. Михаил жадно схватио трубку словно сокровище. – Да. Что? Как ты? Как он? Что?? Ебать… Какой квадрат? *** Огоу, май 2008 года Происходящее казалось Эму фантастическим фильмом. Хотя ничего фантастического не происходило. Белый лев был реальностью. Стоявший рядом с ним человек – тоже реальностью. Как и аборигены с факелами на опушке леса. Но эта физическая реальность ускользала от сознания Эма. Хотя никакой дури он не принимал. По крайней мере здесь. Никакую траву не жевал. Ничего не курил. Не нюхал. И все же он видел как будто нечто больше реальности. Реальность расширилась и вобрала в себя то, что мозг в обычном состоянии не мог воспринять. Эм видел, что человек и белый лев как будто сливаются в одно в странном голубоватом свечении, полном вспышек, разлетавшихся танцующими искрами. Человек и лев даже не прикасались друг к другу, но как будто образовывали единое целое, и почему-то казалось, что нет в мире силы, которая могла это целое разорвать. – Посланец! – словно издалека услышал Эм, и не сразу понял, что это произнес стоявший рядом Нбасоку. Взгляд Посланца вдруг устремился на Эма. Это был взгляд вопрошающий и призывающий одновременно. Казалось, Посланец спрашивает Эма: готов литот быть рядом? Не с тем человеком, которого он знал и в которого влюбился, а в этого, нового и пока незнакомого? Хотя, почему незнакомого? У Эма вновь возникло чувство, что на самом деле он хорошо знал этого человека. Знал как будто еще задолго до своего рождения. Или в какой-то другой жизни, затерявшейся в веках или даже тысячелетиях, а может быть, и в другой вселенной. Это было чувство узнавания. Трепета. И освобождения. Освобождения от пут, которыми была полна жизнь маленького Эма, запутавшегося в своих желаниях, жадно стремившегося к экстремальному сексу, словно пытаясь хотя бы с его помощью выбраться за грань обыденности, утолить тайный голод, стремление к чему-то неизвестному, для чего он был изначально предназначен, но никак не находил. До сих пор Эм просто блуждал в лабиринтах похоти и гнетущей тоски, которую прятал под показным жизнелюбием, легкомысленностью и горячим темпераментом. Прятал не столько от окружающих, сколько от себя самого. С тех пор, как он встретился с Сашей, он чувствовал, что в нем прорастает нечто новое. Зрелое, сильное, опасное и в то же время удивительно благородное, как бы пафосно это ни звучало. Эм чувствовал, что стремительно меняется. Все драматические события последнего месяца выстраивались в таинственный путь, который привел его сюда, на затерянную в экваториальных лесах поляну, где сейчас свершалась мистерия Белого Льва. Эм понимал, что здесь ему предстоит сделать последний шаг. Стряхнуть с себя ветхие лохмотья прежней жизни и стать другим: новым, знающим свое предназначение – быть рядом с Посланцем и служить ему. Этот шаг казался легким, очень легким. Но тело Эма вдруг налилось свинцовой тяжестью. Страх приковал его месту. Ветхое существо билось в агонии и отчаянно вопило, силясь во что бы то ни стало продлить свое существование. И оно в силах было его продлить. Пусть это и будет именно существование, прозябание, а не жизнь. Эм понимал, что не хочет расставаться с прежним. Слишком простым и удобным оно было. Слишком мало оно требовало. А теперь… теперь перед ним была жизнь, но эта жизнь пугала своей бездонной глубиной и неизвестностью. Как будто он стоял на краю обрыва, и ему предстояло сделать шаг в бездну. Он знал, что не погибнет, точнее – погибнет лишь ветхий человек, изнывающий в похоти, низменных страстях, обуреваемый эгоистичными мечтаниями. А дух его освободится от этих зловонных струпьев. Но вот именно этого Эм и боялся. Страх буквально придавил его к месту. А Посланец смотрел на него бездонными серыми глазами, и в этих прозрачных глазах Эм видел собственное отражение: перепуганный, корчащийся от страха и боли человечек, цепляющийся за ветхую оболочку. И тогда Посланец протянул Эму руку, словно помогая преодолеть страх перед разверзшейся бездной. И Эм сделал шаг… В этот же миг раздалась автоматная пальба.

====== 46. ПОСЛЕДНИЙ ШАГ ======

ГЛАВА 46. ПОСЛЕДНИЙ ШАГ Москва, май 2008 года – Я знаю, что вы очень любили причинять боль другим, Геннадий Владимирович, – произнес безликий. – В каком-то смысле были мастером боли. Ну, а теперь вы сами узнали, каково это. – Ошибаетесь, – Мурзин говорил с трудом, он сидел, неестественно выпрямив спину, лицо было напряженным. – Афган, Кандагар. Йемен, Аден. Не впервой. – Там было больнее? – с любезной улыбочкой осведомился безликий. – Хреновее, – отрезал Мурзин. Безликий озадаченно посмотрел на него, пытаясь понять, что тот имел в виду. Но решил не уточнять. – Если хотите, можно повторить, Геннадий Владимирович. Или попробовать что-нибудь новенькое. – Вам решать. – Как же с вами тяжело, – вздохнул безликий.- Вы упрямы как баран. Вам же предлагали нормальную сделку. Вам постоянно шли навстречу. Даже Силецкий, и тот пытался с вами договориться. Теперь вам устроили темную. Что вы еще хотите? Чтобы вас отправили в камеру к браткам? Так мы отправим. Даже не сомневайтесь. И тогда то, что с вами уже сделали, покажется вам легким массажем. К чему это упрямство? Все равно мы получим ваши акции, как вы не понимаете? – Не получите, – Мурзин смотрел куда-то в пустоту. – Не получите. – Думаете всё выдержать? – Нет. Не думаю. У всего есть предел. – Вот это правильный ответ. Тогда логично спросить: на что вы в таком случае надеетесь? – На лучшее, – процедил Мурзин. – Тоже правильный ответ. Но неконкретный. Послушайте, Мурзин, у вас нет выбора. Если даже вы окажетесь сверхчеловеком и всё выдержите (а вы не выдержите) или даже если вы здесь умрете (а это возможно), всё равно акции уйдут нужным людям. – И как? – Мурзин равнодушно улыбнулся, даже не взглянув на безликого. – Да очень просто. Точно также как убиенный младший Силецкий получил расписку от вашего возлюбленного Забродина, а потом использовал ее для шантажа. Есть масса всевозможных препаратов, после которых вы поставите подпись под каким угодно документом. И, разумеется, в присутствии независимых свидетелей. – Вы за кого меня принимаете? За испуганного мальчика? Я не Забродин, который на тот момент ни черта не смыслил в жизни. – И тем не менее… – И тем не менее вы до сих пор не прибегли к этому средству. Почему же? Ведь это так просто. Что-нибудь вколоть мне, заставить подписать бумажки… К чему тогда вся эта канитель с пытками, допросами? – Просто мы хотим чтобы все было по честному, – широко улыбнулся безликий. – Это правильный ответ, – вернул Мурзин безликому его же слова. – Потому что вы знаете, что моей подписи, даже в присутствии якобы независимых свидетелей недостаточно. Эта подпись ничего не будет значить без целого ряда юридических процедур, которые удостоверят, что она поставлена мною по доброй воле и в здравом рассудке. Ведь акции хранятся на депозите вовсе не в российском банке, тогда вы давно бы их получили. А с европейским банком такие штучки не пройдут. Вы, конечно, можете попытаться, но громкий скандал гарантирован. Вам-то и вашим боссам здесь, в Москве, на скандал плевать, это ясно. На вас и так клейма негде ставить. Но вот ваших французским друзьям, которым эти акции предназначены, скандал совсем не нужен. Он может все испортить. И, не забывайте, есть еще Хейден. – Хейден? – угрюмо переспросил безликий. – Да, есть. И во многом благодаря его стараниям вы оказались здесь. – Знаю. Но знаю и то, что он тоже не горит желанием расставаться со своим пакетом. Я знаю это даже лучше вас, потому что сам пытался вырвать у него этот пакет. Так вот, Хейден точно воспользуется этим скандалом, чтобы насолить французам, которых он ненавидит. А Хейден – это не безвестный русский бизнесмен Мурзин. Хейден – это публичная личность. Или медийная персона, как принято сейчас говорить. Он постоянно находится на виду, и ему ничего не стоит раздуть вселенский скандал. И тогда проблемы будут гарантированы и французам, и вашим боссам здесь, в Москве. Выдав эту тираду, Мурзин устало ссутулился, словно израсходовал все силы. Но в его глазах по-прежнему полыхало темное пламя. – Предпочитаете гнить на зоне до конца своих дней? – индифферентно осведомился безликий. Мурзин промолчал, снова уставившись в пустоту. Им вдруг овладела отрешенность, и в голову пришла странная мысль: уж не Младший ли научил его этой отрешенности? Младший, так легко уходивший в свои таинственные миры. Вот только у Мурзина таких таинственных миров не было. Он всегда предпочитал реальность. Жизнь здесь и сейчас. Однако на сей раз ему казалось, что он как будто погружается в серую бездну, в которой царствует его Младший… Младший. Он был сейчас где-то далеко. Мурзин даже не знал, жив ли Младший, но почему-то был уверен, что жив. Жив! Если было бы иначе, он почувствовал бы. Пусть даже он не верит ни в Бога, ни в черта, но Младший – это особенное, Младший не принадлежит только этому миру, и Мурзин ощущал непостижимую мистическую связь со своим Младшим. С которым был так жесток и порой несправедлив, но которого безумно, отчаянно любил. И ради которого жил. Только ради Младшего. Мурзин не боялся смерти. Но он боялся за Младшего. – Думаете о своем Забродине? – невыразительный голос безликого показался Мурзину омерзительным скрежетом. Он вздрогнул, но снова промолчал. – Это правильные мысли, – ухмыльнулся безликий. – Забродин – ваше уязвимое место. И, не буду скрывать, удар будет нанесен именно по нему. Только не тешьте себя надеждой, что его просто убьют. Силецкий, конечно, этого хочет, но ему не позволят. Пока, во всяком случае. Хочется увидеть, насколько вам дорог Забродин. И мы это увидим. – Снова запугиваете, -лицо Мурзина было бесстрастным, но черное пламя готово было вырваться из глаз. – Да, запугиваю, – кивнул безликий. – И это не пустые угрозы. Скоро вы в этом убедитесь. *** Лхомо, май 2008 года Он удивился и насторожился, когда Старший объявил, что в доме появится еще один раб. В их доме. В доме, который он привык считать своим. Потому что сам был в этом доме своим. Жизнь была отлажена как часовой механизм и не требовала перемен. В ней всё было на месте, всё имело свой смысл и своё предназначение. Вплоть до изощренных и жестоких сексуальных игр. Зачем нужен ещё один раб? Старшему захотелось новизны? Но в их доме регулярно появлялись парни для сексуальных забав. Шлюхи, которым хорошо платили за участие в жестких сессиях. Зачем такую шлюху вводить в их дом? Шлюху… Когда Владимир показал ему фото шлюхи, он потрясенно застыл. Ему казалось, что он сходит с ума. Что мир рушится. С фотографии на него смотрел сын. Его сын. Да. Это был он. Точно, он. Круг замкнулся. Прошлое настигло его. Нет, почему прошлое. Это было и настоящее, просто существовавшее как будто в параллельном мире, за которым он время от времени наблюдал долгие годы. Трусливо прячась за мусорным баком. – Эскортник, – с ухмылкой объяснял Владимир, не замечавший, что творится с его собеседником. – Причем как раз по вашей Теме. Ребята из СБ узнавали, говорят, что он из тех, кого жестко чморят, а он от этого кайф ловит. Ну, и бабло рубит нехилое, причем львиную долю сутенер себе забирает. Говорят, нереальная блядь из тех, что в Теме. Босс сразу запал, как только увидел. – Как.. его… зовут? – язык прилипал к гортани и с трудом ворочался. – Забродин Александр Владимирович. Так, кажется. Да какая нахрен разница, как его зовут? Подстилка и есть подстилка, – хмыкнул Владимир, не подозревая, что его слова проходятся по сердцу собеседника словно острый нож. Забродин Александр Владимирович. Незнакомая фамилия. Незнакомое имя. И… чужое отчество. Чужое. А чего он хотел? Думал, что она даст сыну его отчество?.. Он, наконец, узнал имя собственного сына. 22 года спустя. Лишь благодаря стечению обстоятельств. Так и не решившись вылезти из-за мусорного бака. Прячась за этим баком, он даже не разглядел, что его сын остался один и стал блядью – в самом прямом смысле этого слова. Он не винил сына – он винил себя. За свою трусость. И злился на себя за то, что не мог понять: почему он оказался таким трусом? Он же участвовал в военных операциях, много раз смотрел смерти в лицо, а тут – страшился вылезти из-за мусорного бака. И вот… за все приходится платить. Сын сам пришел к нему, пусть даже и не подозревает об этом. И никто не подозревает. Никто. Его прошиб холодный пот. Если Старший берет его сына в дом в качестве раба, значит… Значит… Его передернуло при мысли о том, что может произойти. Нет. Нет. Никогда. Вот это – никогда и ни за что. Ни при каких обстоятельствах. Значит, Старший должен обо всем узнать. Выхода нет. И если ему придется уйти, то он уйдет. Снова уйдет. Снова спрячется за мусорный бак и будет наблюдать. Ему не привыкать

Собравшись с духом, он поплелся к Старшему. Он готовился к худшему. Но Старший выслушал его откровения на удивление спокойно. Поначалу был, конечно, ошарашен и даже не скрывал этого. Но быстро овладел собой, став по обыкновению бесстрастным. И когда раб замер в ожидании приговора, Старший долго молчал.

– Век живи – век учись, – произнес он, наконец. – Я думал, что знаю тебя как облупленного. В буквальном смысле. Оказалось, что ни хрена я не знал. – Мне уйти? – чуть слышно спросил он. – Нет, – спокойно обронил Старший. – Ты останешься. Будешь его опекать. Но учти, я не буду делать скидку на то, что он – твой сын. Он для меня будет просто рабом. Пока – рабом. А дальше… – он замолчал. – Мне рассказать ему? – эти слова он произнес почти беззвучно, но Старший догадался о смысле. – Я буду молчать, – бесстрастно сказал он. – А ты – как знаешь. Эти слова обожгли его словно плетью, а затем на него навалилась свинцовая тяжесть. Он знал, что не скажет. Не скажет. Ни за что не скажет. После этого разговора Старший ни на йоту не изменил своего отношения к нему. Все оставалось по-прежнему. А он со страхом ждал появления сына в этом доме. Он не знал, как себя вести. Он ничего не знал… Ему хотелось сбежать. Но тут же вставал перед глазами чертов мусорный бак. Нет. Нет. Он не уйдет. Ни за что не уйдет. Или… все-таки уйти? Ожидание стало для него настоящим адом. Но дикое напряжение, в котором он пребывал, неожиданно спало. Появление сына в их доме прошло на удивление безболезненно. Саша вписался в их жизнь, как будто был создан для нее. И весть о том, что Старший хочет сделать его сына своим Младшим, казалось вполне естественной. Настолько естественной, что он поначалу даже не мог взять в толк, из-за чего так психует Олег. А потом… потом он твердо решил: Олегу он не скажет правду, но сына в обиду не даст. На самом деле он с большим трудом сдерживался и при вспышках ярости Старшего, который воспылал к его сыну болезненной страстью. Но он знал, что и Старшему не позволит ничего сделать с сыном. Тот мог его наказывать, мог даже выгнать, но жизнь Саши была неприкосновенной. Что бы ни произошло. Старший, хотя ни разу не затрагивал вслух эту тему, всё видел и всё понимал. И не переступал запретной черты. Более того, Старший учил его сына. По сути – делал то, что должен был делать отец. Но отец долгие годы предпочитал отсиживаться за мусорным баком. А сын… Сын ни о чем не подозревал. Но, наверное, что-то чувствовал. Он, получив власть над рабами, ни разу не воспользовался ею в отношении того, кто был его отцом. Хотя того же Олега драл нещадно (рука у сероглазого поэта оказалась неожиданно тяжелой). Но это касалось только Олега. Сын, как и Старший, как будто чувствовал невидимую черту, переступать которую было нельзя. А потом из небытия возник Эрик… Это было второе невозможное событие. Он тогда едва не свихнулся. И, по обыкновению, поначалу решил: не идти на контакт. Отсидеться за очередным мусорным баком. Но затем обратился к Эрику. Ради сына. И ради себя. Кстати, Старший появление Эрика тоже воспринял спокойно. О существовании Эрика и о том, что когда-то они были любовниками, Старший знал. И он лишь повторил свое требование: все должно быть в рамках установленных им правил. Предательство Олега стало для него тяжким ударом. Он знал, что Олег злоумышляет против его сына, да Олег этого и не скрывал. И он был уверен, что сможет прикрыть сына от удара. Но он никогда не думал, что этот удар будет таким жестоким и таким подлым. Он тогда едва не убил Олега. Но в конце концов пощадил. И остановил его вовсе не Старший. Остановил его, как ни странно сын. Точнее, мысль о сыне. Почему-то он ясно понял, что сын не одобрит казнь Олега. И не простит. Он вдруг ясно увидел серые глаза, полные боли и отвращения. И –не убил Олега. А уж тем более Владимира, который, по правде говоря, был в этой ситуации без вины виноватым. И когда пришла весть о похищении сына, он принял просьбу Олега сопровождать его в опасной экспедиции. Для него самого эта экспедиция не вызывала вопросов. Он обязан отправиться в Чамбе и спасти сына. Точнее, сделать для его спасения все возможное и невозможное. Он обязан. Все остальное будет лишь очередной отсидкой за мусорным баком. И теперь это пролкятое ранение… Он шел на помощь, он готов был погибнуть за сына, а в итоге что?... Получил рану в первой же стычке, теперь сам нуждается в помощи. А сын… – Сообщение от Киллерса, – произнес Владимир. – Что там? – Михаил вздрогнул, очнувшись от тяжелых воспоминаний. *** Огоу, май 2008 года – К лесу! – крикнул Эрик Забродину и Нуцци и ринулся к опушке, по которой уже рассредоточились его люди. Между тем племя ничуть не испугалось пальбы. Напротив, вождь издал воинственный клич, аборигены затрясли факелами и тут же их затушили. Но было ясно, что они вовсе не намерены драпать под покровом темноты. Эрик отдавал отрывистые команды своим людям, с кем-то связывался по рации. Саша, бледный, но державшийся прямо, взяв Эма за руку, двинулся к опушке. Эм, молчаливый и напряженный, следовал за ним. Между тем белый лев бесследно исчез, как будто его и не было. Словно это был лишь плод воспаленного воображения. – Сможешь идти? –спросил Эрик у Саши закончив с кем-то переговоры по рации. Тот молча кивнул. – Я помогу! –выступил вперед Эм. Эрик с сомнением взглянул на хрупкого неженку, но увидел в голубых глащах нечто, от чего сомнения его сразу отпали. Эрик знал этот взгляд. – Действуй! – прозвучало негромкое. Эрик даже не сразу понял, что это произнес Забродин. Его тон был спокойным и повелительным, словно именно он был здесь главным и ему должны были подчиняться все: и Эрик, и его люди, и племя аборигенов. Почему-то Эрик не почувствовал никакого унижения или ревности от повелительного тона мальчишки, как будто повиноваться ему было делом совершенно естественным. И он обернулся, продолжая выкрикивать в темноту команды и координируя своих людей. Неискушенному человеку могло показаться, что здесь творится настоящий хаос: по опушке леса мечутся какие-то тени, среди деревьев возникают огненные вспышки, раздаются автоматные очереди. Но на самом деле все было подчинено определенным алгоритмам: каждый здесь знал, что ему делать. Люди Эрика подчинялись его приказам. Между тем члены племени тоже рассредоточились между деревьев, блокируя противнику проход к деревне. У них не было с собой огнестрельного оружия, но они использовали трубки с ядовитыми стрелами, словно дело происходило не в

XXI

веке, а тысячелетиями ранее. При этом аборигены прекрасно ориентировались в темноте экваториального леса, в отличие от чужаков. Вождь племени на удивление быстро скоординировался с Эриком, как будто всю свою жизнь только и ждал этого момента. Аборигены, совершенно незаметные в темноте, под прикрытием огня людей Киллерса, подбирались почти вплотную к французским легионерам и пускали в ход свои смертоносные трубки. Скольких людей противника им удалось вывести из строя, было непонятно, ибо в темноте невозможно было ничего толком разобрать. Вспышки, звуки стрельбы… А Саша был абсолютно спокоен. Нет, он не стоял в героической позе. Они с Эмом лежали на траве за огромным деревом, куда их затолкал Эрик. У них был один пистолет на двоих, тот самый, который они прихватили из президентского дворца. Но куда и в кого стрелять – было непонятно. Саша лежал и внимательно всматривался в темноту. Рядом с ним лежал Эм, на его лице тоже не было страха, только мрачная сосредоточенность.

Вспышки. Свистящие пули.

Смерть по полночному лесу

Тенью незримой крадётся,

Жатву сбирая свою.

Шепчут встревоженно листья,

Мечутся темные страхи

Звезды холодные в небе

Реквием скорбно поют.

В час пробужденья драконов,

В час появления чудовищ

Кровь в раскалившихся жилах

Силой кипящей полна.

Щедро делись своей кровью,

Все возвратится сторицей,

И понесёт тебя к звёздам

Огненной жизни волна!

– Отходим! – раздался откуда-то справа голос Эрика. Послышался хрип рации, Эрик с кем-то переговаривался, отдавая приказы. – Вождь сказал, чтобы вы уходили. Жизнь Посланца превыше всего, – послышался в темноте голос Нбасоко. – Нет! – воскликнул Саша. – Нет! Какие бы перемены в своем сознании он ни пережил, одно оставалось неизменным: он не хотел, чтобы из-за него продолжали гибнуть другие. – Надо уходить, – вдруг произнес Эм, и его голос звучал неожиданно твердо: это был голос мужчины, а не изнеженного юнца. – Ал, я знаю, о чем ты думаешь. Но если ты здесь останешься, то людей погибнет гораздо больше. Надо уходить! – Уходите! – поддержал его Нбасоко, который, хотя и не понял слов Эма, но угадал их смысл. – Уходите! Племя выстоит. Здесь есть такие ловушки, которые этим пришлым и не снились. Из темноты появился вождь. – Уходи! – послышался его голос. – Уходи, Посланец! У тебя своя миссия, у нас своя: защищать тебя. Если ты погибнешь, погибнем и мы. Если ты выживешь, то и мы будем жить. Саша откуда-то знал, что это правда. Чистая правда. Он не мог сказать, откуда у него это знание. Оно просто было. Он кивнул. Не потому что ощущал себя Посланцем (что за Посланец, чьё и какое Послание он несет, кому?), а просто потому что был согласен с Эмом: если он останется, то тогда погибнет куда больше людей. В первую очередь аборигенов. Легионеры пришли за ним. Без него это затерянное в экваториальных лесах племя не будет представлять для наемников никакого интереса. Саша поднялся на ноги и прислонился к дереву. Он по-прежнему чувствовал слабость, однако вполне мог идти. Ему хотелось что-то сказать вождю, но вождь уже исчез в темноте. И Нбасоко тоже исчез, хотя Саша хотел перед ним извиниться за всё… Да, глупо, но всё-таки Саша был воспитанным молодым человеком. – Уходим! – произнес Эрик, напряженно вглядывавшийся в темноту. – За мной! *** Казиньяно, май 2008 года – Нет, мой мальчик, мы с тобой вовсе не сумасшедшие, – Гор задумчиво улыбался, глядя на трепещущие свечи в старинном бронзовом канделябре. – Перемены – это не сумасшествие, хотя порой от них действительно сходят с ума. Ты же знаешь, что я значительную часть жизни был леваком, бунтарем. Я никогда не верил ни в Бога, ни в черта, ни во что такое. Да я бы рассмеялся в лицо любому, кто сказал бы мне, что я буду верить. Но теперь я сам смеюсь над собой прежним – самонадеянным и самоуверенным глупцом. Вот таким, как ты сейчас. Да, я не понимал главного: всё в жизни имеет свой смысл. В ней есть свобода, но нет случайности. Всё, что нам кажется случайностью, на самом деле часть сложной системы закономерностей. Случайности подобны извилистой тропке, по которой то поднимаешься, то спускаешься, сворачиваешь вправо, влево, петляешь, но все равно движешься. Если есть тропка, значит, она куда-то ведет, иначе ее бы не было. Даже тропки, которые становятся всё уже, теряются в зарослях, обрываются, даже они ведут к какой-то цели. Если тропка оборвалась, внимательно осмотрись. И ты обязательно что-то заметишь. Что-то поймешь. Нечто, что ускользало от твоего внимания. – К чему ты всё это говоришь? – устало поморщился Йен, сидевший в кресле со стаканом виски в руке. – О чем всё это? – О том, что твоё видение вовсе не было сумасшествием. Душа Казиньяно существует. Она так же реальна как мы с тобой. Как вот эти свечи, этот канделябр, этот фарфор… Она даже более реальна. Потому что вокруг нас тлен, и наши тела тлен, а душа – вечна. Это правда. Правда, – спокойно повторил старик. – Душа крепости открыла тебе то, что ты должен был узнать. Если ты хочешь быть с Сашей, ты должен измениться, Йен. Другого пути нет. Потому что Саша тоже изменился. – Гор, я вообще-то всегда открыт для нового! Но всё это… – Напротив, о прогрессивнейший из прогрессивных, – усмехнулся Гор. – Большего догматика чем ты, я в своей долгой жизни, пожалуй, не встречал. Ты зациклился на идее свободы, на идее прогресса. И этой догме ты приносишь в жертву всё. В том числе, как ни странно, этот самый прогресс и эту самую свободу, за которые ты так любишь сражаться. Задумайся, для чего судьба свела тебя с Сашей? – Чтобы мы полюбили друг друга! – не задумываясь сказал Йен. – И мы полюбили, ты это знаешь. – Конечно, – невозмутимо кивнул Гор. – Но взгляни чуть глубже, мальчик. Вы встретились, чтобы каждый из вас открыл для себя нечто новое. Чтобы вы могли идти дальше, а не сидеть каждый в своей скорлупе. Вот наш сероглазый поэт смог вылупиться из своей скорлупы. А ты? Ты, Йен? Ты смог? – Я никогда не был ни в какой скорлупе! – раздраженно ответил Йен. – Саша – да, был. А я всегда … – … был свободным, знаю, знаю, – скривился Гор. – Мальчик, ты до невозможности предсказуем. И в этом твоя беда. Живешь в комнате с зеркальными стенами и принимаешь отражения в зеркалах за пространство, уходящее в бесконечность. А это всего лишь отражения. Несуществующая реальность. Разбей эти зеркала, и ты убедишься, что сам себя запер в маленькой, тесной комнатушке. В этой комнатушке можно вставать в горделивые позы, что ты с успехом и делаешь, но не более того. Все вокруг тебя не просто шепчет, но вопит: изменись! Изменись! Выйди из зеркального мира. Именно поэтому тебе и открылась душа Казиньяно. Точнее, она открыла то, что ты должен был узнать. Йен упрямо помотал головой. – Гор, есть вещи, которых для меня не существуют. Есть этот мир – да, ужасный, даже чудовищный, полный несправедливости, насилия, жестокости и всего прочего. Но другого мира нет. И в этом – ужасном, чудовищном мире – существует любовь. Простая любовь, ради которой хочется жить, вопреки всему. – Даже вопреки свободе? – тут же ехидно ввернул Гор. – Свобода не мешает любви! Более того, свобода – это основа любви! – Чушь, – хмыкнул Гор. – Мальчик, запомни: любовь не нуждается в основе. Ибо она – основа всех основ. В том числе и свободы. Твоя свобода без любви подобна дому без фундамента. «И пошёл дождь, и разлились реки, и подули ветры, и налегли на дом тот; и он упал, и было падение его великое». Евангелие от Матфея. Да, мальчик, знаю-знаю, ты атеист, но даже твой атеизм не отменяет мудрости, которая есть в этой книге. Уж поверь. Ты терпишь крах, Йен, потому что в тебе нет любви. Ты все время твердишь о всеобщем благе, процветании, но все это гроша ломаного не стоит, если нет любви. Любовь, Йен. Вот что важно! – Ты что, хочешь сказать, будто я не способен любить?? – вскипел Йен. – Ты что, не видишь, не чувствуешь, как я люблю Сашу?? Да ради него я… – Знаю, знаю, ради него ты даже развязал войну в Чамбе, – с горькой усмешкой прервал его Гор. – Ради него ты заключал союз со своими врагами, ты предавал, да-да, мальчик, ты предавал, совершал чудовищные подлости. Но ты хотя бы на миг задумывался: а самому Саше всё это надо? Хочет ли он, чтобы ради него вершилось зло? – Почему ты адресуешь эти упреки мне?? Мурзин ничуть не лучше! – Не лучше, согласен. Но что за инфантилизм – прятаться за вину других! Умей отвечать за себя, мальчик. Давно уже пора научиться. – Я не мальчик! – вскипел Йен. – И я не понимаю, почему должен слушать твои поучения! Ты… – Не я, а ты, Йен, – из голоса Гора исчезло старческое дребезжание, он зазвенел как натянутая струна. – Ты, Йен, о чем думал всё это время? О Саше или о своих желаниях? Кого ты любишь, в конце концов, его или свои собственные желания? И свои представления об этом парне? А если окажется, что этот парень не отвечает твоим представлениям, что тогда? Ты вышвырнешь его как надоевшую игрушку? Или посадишь на цепь и будешь учить свободе? Еще раз, Йен, кого ты всё-таки любишь: Сашу или свои желания и свои представления? – Я. Люблю. Сашу, – отчеканил Йен. – И если я совершал ужасные вещи, то только ради моей любви к нему. – Ради своей любви. А не ради него, – многозначительно поднял палец Гор. – Вот это важно, мальчик. В этом вся суть. – И ради него тоже, мать твою! – взорвался Йен, грохнув стакан с недопитым виски об пол, так что тот со звоном разлетелся на тысячи осколков. – Ради него в первую очередь! Ради него! – Незачем кричать и незачем бить посуду, – на Гора этот взрыв эмоций, кажется, не произвел ни малейшего впечатления. – Ты бесишься от того, что я сказал тебе правду. Ткнул в нее носом, если угодно. Но ты не желаешь ничего видеть. Не хочешь сделать шаг. Последний шаг, Йен! Без которого ты не получишь ничего. Глаза Йена бешено вращались, рот открылся. Казалось, он сейчас ринется на Гора и раздерет его на куски. Но нечеловеческим усилием он овладел собой. – Даже если ты сто раз прав, – сжав кулаки, проговорил он. – Все равно, я буду бороться за Сашу. За того Сашу, которого знаю. За того, кого я люблю. Гор молчал, глядя на Йена с отеческой и в то же время глубоко скептической улыбкой. – А что сейчас с Сашей? – спросил он. – Твой Киллерс что-нибудь сообщал? – Последний сеанс связи был час назад. Снова был бой в джунглях. Саша жив. Йен помолчал и глухим голосом добавил: – Час назад он был жив. *** Огоу, май 2008 года Умирает человек и предстает пред лицом Господа. – Господи, ну вот теперь-то Ты мне скажи: в чем был смысл моей жизни? Зачем Ты меня сотворил и отправил в мир земной? – Хм, зачем… Помнишь, 25 лет назад пришел ты в ресторанчик на пляже в Батуми? – Ну… вроде помню что-то такое. – Там на соседний столик солонку забыли поставить, и человек, который там сидел, попросил тебя солонку с твоего столика ему передать. И ты передал. – Да я и не помню уже… А что? – Ну вот, всё ради этого. Этот старый анекдот когда-то давно Эму рассказала мать, и сейчас он вспомнился ни с того, ни с сего – именно сейчас, когда вокруг свистели пули, а теперь еще взрывались гранаты. Бой разгорался с новой силой. Это произошло в тот момент, когда Эрик отдал команду отступать. Небольшая группа легионеров, которой удалось остаться незамеченной, открыла шквальный огонь с близкого расстояния. Лес озарился вспышками, полными смерти, вокруг засвистел смертельный свинец. Секунды, секунды, всего лишь секунды. Вместившие то, что нельзя измерить ни жизнью, ни смертью. Вместившие в себя вечность. Всего лишь секунды, полные огненных вспышек, которые как будто озарили жизнь Эма, до сих пор напоминавшую извилистую тропку среди густых джунглей. Теперь он ясно видел, куда вела эта тропка. И зачем он по ней шел. Даже сейчас он мог свернуть с этой тропки, броситься в кусты и там отсидеться. Отсидеться… А потом всю оставшуюся жизнь блуждать по джунглям, теперь уже безо всякой цели. И безо всякого смысла. Потому что некому будет передать солонку. Да и солонки уже не будет. Всего лишь секунды. Одна. Две. Три. Или даже меньше. Может быть, всего лишь доля секунды. Какая разница! Время уже не имело значения. Времени больше не было. Как и не было уже прежнего Эма. Был тот, кто знал, ради чего был рожден. Ради чего был послан в этот мир. Теперь, после мистерии белого льва, с глаз Эма спала слепота. Он видел, что смерти на самом деле нет. Что жизнь бесконечна, и нет во всех вселенных таких сил, которые могут уничтожить жизнь, потому что все бесконечные вселенные, которые были, есть и которые будут, сотканы из жизни. А жизнь соткана из любви. Без любви нет жизни. И настоящая любовь – та, которая отдает себя всю, без остатка. И тем самым обретает себя. «Ибо кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет ее, а кто потеряет душу свою ради Меня и Евангелия, тот сбережет ее». Эм помнил эти слова Евангелия от Марка, которые читала ему бабушка, приезжавшая к ним в Турин в гости из Тбилиси. Он тогда слушал вполуха, ему было мало дела до того, что он считал скучными религиозными бреднями. Но теперь он ясно понимал смысл этих слова. Любовь – есть жизнь, а жизнь лишь тогда будет жива, когда пожертвуешь ею ради того, кого любишь. Лишь тогда она обретает свой смысл, лишь тогда она пробивает саркофаг смерти и устремляется в вечность, к своей полноте. Лишь там возможно воссоединение – подлинное, истинное, с тем, кого любишь. Эм теперь знал это. Мир вокруг был прежним, но в то же время стал иным. Эм видел то, что никогда не видел прежде. Он видел, что смерть лишь призрак, фантом, пусть и наводящий ужас. Он видел, что зло – лишь ущерб. Зло не может существовать само по себе, зло лишь плесень, язва, раковая опухоль на теле добра. И нельзя дать этой плесени, этой язве, этой опухоли уничтожить добро. Лишь в этом смысл борьбы со злом, которое само по себе есть ничто. И Эм теперь знал, зачем он в этом мире. Чтобы спасти того, кого он полюбил. Не потому что тот – Посланец, необходимый этому миру своими стихами, песнями, наконец, своим влиянием на могущественных людей, души которых разъедает плесень зла. А потому что Эм любил его. И его любовь, его жизнь будет иметь смысл, будет иметь цену лишь тогда, когда он заплатит ею за жизнь того, кого любит. И будет любить вечно, ибо смерти не существует. Он увидел вспышку. И понял, что миг настал. Именно эта вспышка направлена в грудь его возлюбленного. И тот не успеет отшатнуться, пригнуться… Эта вспышка, рожденная тьмой, стремящейся пожрать всё живое, поработить любовь, обезобразить красоту и уничтожить надежду – эта вспышка и ее смертоносный свинец предназначены его возлюбленному. Он, Эм, может остаться на месте. И потеряет душу свою, уничтожит свою любовь, отвергнет смысл своего существования навсегда потеряет того, кого любит. Навсегда. Или сделает шаг. Единственный шаг, ради которого он и пришел в этот мир и долго блуждал по запутанным тропам. Шаг, с которым он потеряет все. И всё обретет. Обретет любовь, которая пребудет с ним в вечности. Там, где все по-другому. И Эм шагнул, заслонив собой Сашу. Грудь обожгло. Тело содрогнулось. Он увидел над собой серые глаза, в которых вспыхнули изумление, страх и… любовь. – Живи, – шептал Эм, чувствуя, как подхватывают его сильные руки. – Живи. Я буду ждать тебя там… Я люблю… Сильные руки возлюбленного не отпускали его. И он чувствовал, что эти руки – мощные крылья, на которых он взмывает над мраком ночи, над всеми ужасами земного мира туда, где они будут вместе, туда, где всё по-другому, где все полно любовью – вечной, не знающей ни начала ни конца, объемлющей всё… – Я люблю тебя. Я буду ждать тебя, – прошептал Эм. Голубые глаза вспыхнули и закрылись. Из груди Саши вырвалось рычание. Он чувствовал ярость, отчаяние, скорбь… Ему показалось, что все кончено. Что больше не существует ничего. Он не слышал свиста пуль. Не замечал вспышек. Он видел только бездыханного Эма, лежавшего на его руках. Эрик рывком потянул его за собой, но ответом было рычание и гневное сверкание серых глаз. Киллерс понял, что тащить этого сумасшедшего бесполезно. Он не сдвинется с места. Потому что его дружок убит.

Убит… Странно, но Саша не чувствовал, что Эм мертв. Он чувствовал, что Эм жив, просто уходит. Уходит все дальше, чтобы ждать его где-то далеко, в прозрачном пространстве, полном света. Эм, не пощадивший себя ради его спасения, готов был теперь ждать столетия, вечность, чтобы вновь встретиться с ним.

- Нет, – зарычал Саша. – Нет! Ты не уйдешь. Я запрещаю тебе!

Прозрачное серое пространство как будто всколыхнулось ветром. Эм остановился, обернулся. Он смотрел на Сашу с грустной улыбкой, а затем повернулся и снова двинулся прочь, в бесконечную даль, где на горизонте сверкал иной мир. Саша застыл. Он знал, что Эму будет лучше в том сверкающем мире, но он также знал, что Эму будет не хватать его. Его, Саши. Но он… он ведь не был готов отдать Эму всего себя. Он… он любил другого. Любил? Любил… Саша уже сам не понимал. И снова в его сознание ворвалась ослепительная вспышка, осветившая самые потаенные его уголки. Эта вспышка как будто достигла и Эма, уходившего все дальше сквозь прозрачное пространство, и тот снова остановился и оглянулся. – Ты видишь, – глухо произнес Саша. – Ты сам видишь. Возвращайся. Ты должен быть со мной. – Я буду с тобой, – произнес Эм. – Но сейчас я лишний. Я сделал то, зачем пришел. Я ухожу вовремя. Если ты… любишь меня, отпусти. Отпусти! Саша смотрел на Эма. В его глаза. Он знал, что в его власти удержать Эма. Достаточно отдать приказ, и Эм повинуется. Но он знал, что Эм прав. Прав… Путь Эма в этом мире завершился. Если он останется, то будет просто блуждать в бесконечных джунглях земной жизни. И даже если они будут рядом, это ничего не изменит. Лишь добавит страданий им обоим: на сей раз совершенно не нужных, напрасных. Любовь не знает расстояний, не знает времени. Любви подвластны все миры. Любовь выше, неизмеримо выше чем совокупление двух тел, даже выше чем земная опьяняющая страсть. Любовь нельзя втиснуть в прокрустово ложе земного мира. Нельзя связять ее тугими узлами. Любовь… И вновь в голове Саши зазвучали старые стихи. Но теперь они звучали по-новому. Теперь они были полны нового смысла, открывшегося ему здесь, в джунглях, срели свиста пуль и коротких автоматных очередей:

Еще промчатся миллиарды лет,

Вселенная успеет умереть,

И вновь взорваться брызгами комет,

И в собственном огне опять сгореть,

Уже не будет никакой Земли,

Иная твердь, прекрасная как сон,

Помчится сквозь бескрайние миры

По ленте нескончаемых времен.

И нас не будет. Вместо нас придет

Иное что-то, вспыхнув бездной звёзд,

Чтобы затем исчезнуть в свой черед –

Закон вселенных холоден и прост.

Но мы однажды встретимся с тобой,–

Что нам миры с пустою их игрой!

– Я отпускаю тебя, – тихо произнес Саша.

====== 47. “Я ОТПУСКАЮ ВАС” ======

ГЛАВА 47. «Я ОТПУСКАЮ ВАС» Подмосковье, май 2008 года Саша стоял в гостиной у окна, за которым вдали была видна синяя гладь Клязьминского водохранилища и зеленые пространства вокруг. Даже уродливые элитные поселки в этот погожий день поздней весны не уродовали пейзаж, а казались вполне живописными. Саша покинул этот дом, когда из окна открывался унылый вид на светло-серое небо, темно-серое водохранилище и дурацкие строения, обнесенные заборами. Теперь же все вокруг было полно жизни и радости. Всё изменилось. Как и в жизни Саши. Жизнь заложила слишком лихой вираж, от которого захватывало дух. Жизнь изменилась. И он сам изменился. Но ему было от этого не легче. Наоборот, ему даже хотелось вернуть то время, когда от него ничего не зависело. Когда всё за него решали другие, а он уходил в свои тайные миры. Но теперь и тайные, и явные миры стали единым целым. Между ними больше не было бастионов и преград. И не было тех, кто принимал за него решения. Теперь решать должен был он сам. И только он. Саша повернулся. Перед ним стояли Олег и Михаил. На них были темные футболки, темные джинсы, а не сбруи как раньше. На Саше была темно-синяя рубашка и темные брюки. Лицо слегка осунулось, волосы немного выгорели на африканском солнце. И светло-серые глаза как будто еще больше посветлели. В них теперь была холодная ясность. И уверенность, которой никогда прежде не было. – Ступайте, – произнес Саша глухим голосом (и даже голос его стал звучать как будто ниже, чем прежде). – Ступайте. Я приму решение и объявлю его. Оба раба склонили головы и беззвучно вышли из комнаты. Саша проводил их нечитаемым взглядом. Но когда дверь за ними закрылась, на его губах появилась слегка удивленная и в то же время горькая улыбка.

«Я приму решение и объявлю его вам»

Эти слова прежде было невозможно представить в его устах. Да он и сам не мог их себе представить. Это были слова другого человека из другой вселенной. А теперь он ронял их спокойно, холодно, уверенно. Но это не значит, что они давались ему легко. *** Бенин, автотрасса, май 2008 года Путь из африканских дебрей в Москву оказался тяжелым. Во всех смыслах. Бой в джунглях, гибель Эма. Вождь тогда сказал, что Эм будет похоронен с почестями, ибо он доказал, что является белым львом, служившим Посланцу. Саша знал, что вождь не лжет. Более того, теперь он знал, что тело Эма с почестями сожгли на погребальном костре. Он не присутствовал при этом (они с Эриком и его людьми ушли еще той ночью). Но он просто знал, что это произошло. Это не было мистическим видением, это было просто знание. Неопровержимое как свершившийся факт. А потом… потом были странные вещи. Долгий переход через джунгли. Они смогли оторваться от преследователей, которым преградило путь воинственное племя. Лишь на рассвете они вышли к реке, переправились на плоту, при этом плот пришлось гонять туда-обратно четыре раза, чтобы перевезти всех. На другом берегу их поджидали джипы, на которых они долго двигались по бездорожью, а затем вышли на пустынную трассу. Саша за все это время не проронил и двух слов. Он не был в прострации, совсем наоборот, ощущал невероятную ясность сознания. И невероятное спокойствие. Часть его существа скорбела об Эме, как скорбит любой человек об утрате близкого. Но он знал, что Эм продолжает жить. И что они встретятся, даже если вселенная сгорит в грандиозном космическом пожаре. Именно это ясное знание дарило ему невыразимое спокойствие. И уверенность в своих силах. Нет, Саша вовсе не чувствовал себя сверхчеловеком, у него не открылось никаких паранормальных способностей. Кроме, пожалуй, внутреннего зрения, дарующего знание того, что скрыто от других. И понимания, что нужно учиться и усваивать уроки. Он усваивал болезненные, даже жестокие уроки Старшего. И он усвоил урок, который преподал ему Эм. Надо жертвовать. Жертвовать собой во имя других. Сидевший на переднем пассажирском сидении Эрик снова разговаривал с кем-то по спутниковому телефону. – Движемся в Котону. Это в Бенине, там аэропорт, – закончив разговор, обернулся Эрик к Саше. – Там ждет Майкл и еще двое ваших. В Россию тебе возвращаться опасно. Полетишь снова на Сицилию. Там ждет Йен. Пухлые губы шевельнулись, брови нахмурились. – Йен достал уже своими звонками, может, поговоришь с ним? Здесь уже безопасно, даже если сигнал засекут. Саша молча покачал головой. Зеленые глаза пристально смотрели на него. – Он ведь не отстанет, – многозначительно произнес Эрик. – Знаю, – тихонько вздохнул Саша. – Но сейчас не время. Не время. Ему надо было осмыслить всё, что случилось. И не просто осмыслить, но принять. Слишком всё изменилось. Слишком. Когда Йен поймет, что прежнего Саши больше нет, как он это воспримет? Саша боялся встречи с Йеном, хотя и рвался его увидеть. Чтобы понять, что будет дальше. Вполне возможно, они увидятся уже вечером. До Котону пара-тройка часов езды, перелет до Палермо займет часов пять… Да, уже вечером он, скорее всего будет в Казиньяно. В гостях у старого Гора, которого он успел полюбить. Гора ожидает удар: он был очень привязан к Эму. Но старики, как ни странно, довольно легко переносят смерть молодых людей. Сердце Саши ныло при мысли о Старшем, который находился в тюремной камере. В том числе по милости Йена. Последняя встреча Саши с Йеном завершилась пощечиной. Это была первая пощечина, которую Саша дал кому-то в своей жизни. И это была пощечина человеку, которого он любил. Тогда он еще лелеял надежду… непонятно на что. Но африканская эпопея слишком многое в нем изменила. И он знал, что след от пощечины останется. Скорее всего, навсегда. Потому что подлость не прощается, а Йен поступил подло. И сейчас Саша немог представить себя в объятиях Йена, а тем более, в постели с ним, потому что это было бы предательством по отношению к Старшему. Старший… Саша знал, что Старший пока держится. Это было всё то же знание, полученное непонятно как. И Саша знал, что силы Старшего на исходе. Что он держится только мыслями о нем, Саше. – Эрик, – тихо сказал он. Тот обернулся, зеленые глаза внимательно смотрели на Сашу. – Я не успел сказать тебе спасибо за всё. – Я лишь отдал долг, – Эрик едва улыбнулся, глаза не отрывались от Саши, словно пытались прочитать что-то на его лице. – За то, что ты сделал тогда в Москве. – На самом деле и там, в Москве, ты попал в переделку из-за меня. – Неважно. Если бы не ты, меня бы не было в живых. – Меня тоже не было бы в живых, если бы не ты. – Значит, мы квиты, мистер Забродин, – Эрик ухмыльнулся, но эта улыбка не вязалась с его взглядом, как будто он что-то недоговаривал. И Саша видел это. Видел. – Есть ведь еще что-то? – тихо спросил он. Лицо Эрика окаменело. – Есть что-то еще, – теперь слова Саши прозвучали утвердительно. – Есть, – после паузы, сказал Эрик. – Есть еще одна причина, по которой я отправился за тобой. Но об этом тебе должен рассказать не я. Саша нахмурился. – Это ведь не касается Йена, так? Эрик вздрогнул. Он видел, что перед ним сидит вовсе не тот мальчишка, которого он повстречал в Москве. Это был совсем другой человек, казалось, наделенный нечеловеческой проницательностью. – Нет, это не касается Йена. Саша поджал губы и промолчал. Эрик тоже предпочел не развивать эту тему. Отец сам должен всё рассказать сыну. Если отец этого захочет. Но, взглянув в серые глаза, Эрик понимал, что выбора у отца не будет. Оставшуюся часть пути до Котону они провели в молчании. Саша снова чувствовал слабость и головокружение. Рана давала о себе знать. Хотя что значила эта рана по сравнению с тем, что произошло… И что уже не исправить и не изменить. Когда они въезжали в пригороды Котону, производившие угнетающее впечатление трущобами и беспросветной нищетой, вновь зазвонил телефон Эрика. – Да. Кто? Вы? Вы? С какой стати? Эрик повернулся к Саше. – Звонит Вертье. Шишка из французской контрразведки. Требует разговора с тобой. Светлые брови чуть удивленно поднялись. Но в серых глазах по-прежнему была прозрачная безмятежность. Саша протянул руку к телефону. *** Аэропорт Котону, май 2008 года Михаил, еще не оправившийся от ранения, сидел с костылем на ступеньках трапа небольшого самолета, двигатели которого уже работали. Как только его сына доставят в аэропорт, они сразу взлетят и отправятся на Сицилию. Там, правда, Хейден, ну и черт с ним! Сыну нельзя возвращаться в Москву. На Сицилии он будет в безопасности. Ему не позволят и носа высунуть из крепости. А уж Хейдена он к сыну и близко не подпустит. Лично не подпустит. Если надо, то пристрелит его. Потому что отныне он всегда будет рядом с сыном. Он не отойдет от него. Хоть на костыле. Не отпустит. Больше никогда! Но… мысль о предстоящей встрече пугала. Сыну предстояло всё узнать. И что сын скажет ему? Может быть, просто даст пинка под зад. Что ж, он устроится за воротами. За каким-нибудь мусорным баком, и оттуда будет охранять сына. Даже если тот не захочет его видеть. Но что-то подсказывало Михаилу, что всё будет иначе. Совсем иначе… Наконец, три забрызганных грязью джипа въехали на летное поле. Михаил с трудом поднялся, опираясь на костыль. Из первого джипа сиденья выскочил Эрик и сразу бросился к Михаилу и крепко обнял. – Ты как? – выдохнул Эрик. – А он как? – спросил Михаил, снова переводя взгляд на джип. Из задней дверцы вылез Саша: бледный, осунувшийся. Михаил вздрогнул. Сын изменился. И дело было не в болезненной внешности. В нем не было прежней отрешенности. Теперь взгляд был прозрачным и в то же время пронизывающим, походка пружинистой, движения точными, уверенными. Он напоминал сжатую пружину, в которой собрана невероятная энергия … Михаил почувствовал страх. Страх перед человеком, который был его сыном, но в то же время кем-то другим, доселе незнакомым – сильным, властным, проницательным. Таким людям невозможно лгать, умалчивать о чем-то. Михаил крепче прижался к Эрику, глядя на приближающегося сына как на судью, который должен огласить приговор. – Здравствуй, – послышалось сквозь рев двигателя. – Спасибо, что пришел за мной. – Неудачно пришел, – Михаил сглотнул слюну, нервно улыбнулся. А затем склонился перед сыном. – Пора лететь, – сказал он нервно. – Коридор до Палермо уже выделили. Сын на мгновение замер. – Нет. В Москву. Михаил уставился на Сашу, решив, что не расслышал его слова из-за рева двигателя. Эрик поджал губы, и еще крепче обнял Михаила. – Что? – Михаил пытался перекричать рев двигателя. – Почему? Почему в Москву? – Если я не вернусь, Старшего убьют. – Звонил Вертье! – Эрик буквально прокричал эти слова в ухо Михаила. – Они разговаривали! – он кивнул на Сашу. Михаил вздрогнул. Он всё понял. – Это ловушка! Это ловушка, сынок! – заорал он, позабыв, что Саша даже не знает, что является «сынком». – Нет! В Москву нельзя! Тебе нельзя. Ответом ему был острый как клинок шпаги взгляд серых глаз. Михаил открыл рот, но слова замерли у него на губах. Он смотрел в глаза сына и с изумлением и даже страхом понимал, что отговаривать того бесполезно. Неумолимость в серых глазах была несокрушимой. Колени дрогнули, он медленно стал опускаться, но его подхватил Эрик. – Ты что, сам не видишь? – тихо спросил он (точнее, прокричал в ухо). – Видел бы ты, что видел я… Михаил не знал, что именно видел Эрик. Но ясно осознал: противиться воле сына, внезапно приобретшей твердость стали, бесполезно. – Измените план полета! – произнес Саша, обращаясь не то к Михаилу, не то к Эрику. – Летим в Москву. – Извини, приятель, – ухмыльнулся Эрик. – Мне и моим парням в Москве делать нечего. Нам нужно попасть в Палермо. Москва в этот маршрут не вписывается. – Хорошо, – холодно произнес Саша. – Мы сделаем посадку в Палермо. Он поднялся по трапу бизнес-джета. В салоне он увидел Владимира и Олега, сидевших в креслах рядом друг с другом. На секунду остановился. Олег и Владимир поднялись. Саша удивленно посмотрел на них, молча кивнул и сел в кресло в другом конце салона. Михаил с трудом шел за ним, опираясь на костыль. По-хорошему, ему требовались два костыля, но он наотрез отказался от второго. Это было старое убеждение: чем тяжелее будет поначалу, тем проще и быстрее дело пойдет дальше. Утверждение более чем спорное, но Михаил следовал ему всегда. Эрик и его люди расположились в начале салона. Самолет начал разбег. Саша чувствовал напряжение. Ясным внутренним зрением он увидел, что у всех троих есть, что ему сказать. И он угадал, что проще начать с разговора с Олегом и Владимиром. Когда самолет набрал высоту и болтанка уменьшилась, Саша окликнул сладкую парочку, указав на кресла напротив тех, в которых сидели он и Михаил. Воцарилось тягостное молчание. – Мне нужно сказать спасибо вам за то, что вы прилетели, – заговорил Саша, видя, что собеседники виновато отводят глаза. – И я, правда, благодарен вам. Я не ожидал. И это, поверьте, очень важно для меня. Я не могу это не оценить. – Хотелось как-то… – заговорил Владимир, пытаясь подобрать нужное слово. – Искупить вину, – спокойно закончил за него Саша. – Я понимаю. И принимаю. Просто принимаю. С радостью. Я хочу, чтобы прошлое было закрыто. Из памяти трудно что-то вычеркнуть, но не должно оставаться зла. – А что толку, что мы шли к тебе, – горько усмехнулся Владимир. – В итоге-то вон оно как… – Вы спасали его, – Саша указал на сидевшего рядом напряженного Михаила. – Вы делали то, что должны были делать. Он ронял эти слова спокойно и холодно. Без фальшивой проникновенности, но и без скрытой издевки. Слова походили на прозрачные капли, в которых отражалась истина. Олег поднял глаза, но когда его взгляд встретился с прозрачным взглядом серых глаз, то застыл с полуоткрытым ртом, слова замерли на губах. – Понимаю, – произнес Саша. – Я знаю, что ты хочешь сказать. Ты не примешь меня в качестве своего Господина и потому уйдешь. – Я служил Старшему, – хрипло произнес Олег. – И хочу служить ему дальше. Но не тебе. – Отложим этот разговор до Москвы, – Саша сам поражался, с какой легкостью он теперь принимал решения. – Ступайте. Олег и Владимир понуро вернулись на место. Снова воцарилось молчание, слышался лишь мерный шум двигателей. – Ты хочешь что-то рассказать, – Саша смотрел перед собой, не глядя на Михаила. Тот вздрогнул. – Ты всё знаешь? – хрипло спросил он. – Что знаю? – теперь удивленный взгляд серых глаз был устремлен в глаза старшего раба, а тот смотрел затравленно и даже с каким-то страхом. – Я ничего не знаю. Просто чувствую, что ты мне что-то хочешь рассказать. Всегда чувствовал. Михаил замер. Закрыл глаза, вздохнул и медленно заговорил. Он рассказывал всё с самого начала, неестественно ровным голосом, каким дикторы читают информационные сообщения. Но порой его голос начинал дрожать, а пару раз он даже прерывался. Саша за все время его рассказа не шелохнулся. Казалось, он превратился в статую. Когда его отец закончил рассказ и, опустив глаза, стал ждать вердикта сына, то ответом было долгое молчание. Сын по-прежнему смотрел прямо перед собой. Саша вовсе не был потрясен, как будто услышал подтверждение того, что знал с самого начала. Он всегда чувствовал в Михаиле отеческую заботу. А в те моменты, когда Старший подвергал его наказаниям, даже ловил боль во взгляде того, кто именовался старшим рабом. И еще, Саша, повинуясь какому-то тайному чувству, никогда не вступал в сексуальный контакт с Михаилом. И даже никогда не наказывал его. Он ни разу по своей инициативе не прикоснулся к старшему рабу, словно это было табу. Потрясения не было. Просто всё встало на места. Паззл, который Саша не мог сложить всю жизнь, наконец, сложился. – Знаешь, а ведь я на твоем месте, наверное, повел бы себя точно так же. Михаил вздрогнул и с изумлением посмотрел на сына. – Я не говорю, что это хорошо или плохо, – спокойно продолжал тот. – Просто я знаю, что поступил бы так же. Скорее всего. Яблоко от яблони… – впервые за время их разговора на пухлых губах появилась улыбка. – Значит, Эрик – твой любовник, – безо всякого перехода задумчиво проговорил Саша. – Не догадывался. Хотя… откуда мне было это знать. – Он не любовник, он – любимый, – хрипло проговорил Михаил. – Прости, – быстро сказал Саша и, снова улыбнувшись, продолжал: – У нас с тобой есть еще одно общее. Мы способны любить сразу нескольких человек, но каждого по-своему. Ты любишь своего Эрика и… нашего Старшего. А я люблю и Старшего и Хейдена. Каждого по-своему. Только Эма… – он замолчал, на губах появилась горькая складка. – Нет, Эма я тоже любил. Да и сейчас… впрочем, я не об этом. – И что ты думаешь? Как нам быть дальше? – глухим голосом спросил отец. – Дальше? – задумчиво спросил Саша и замолчал. Странное все-таки это было объяснение. Никаких пошлых объятий и слез. Ни упреков, ни прощения. Ни презрения, ни унижения. Было спокойное объяснение. Словно обсуждалась обыденность. Саша откинулся на спинку кресла и обмяк. – Я очень устал, – сказал он. – Давай обсудим всё потом. Когда будем в Москве. Михаил молча кивнул. Он чувствовал, что и сам сейчас не в состоянии что-то обсуждать. Собственный рассказ вымотал его, вытянул из него все силы. – Иди пока к Эрику, – вдруг послышался участливый голос сына. – Тебе с ним будет легче, чем со мной. Пока, во всяком случае. Михаил кивнул, с трудом поднялся и заковылял в начало салона. Саша закрыл глаза и провалился в болезненный полудрем, в котором вспышки смерти сменялись прозрачным пространством, по которому бродили белые львы… *** Аэропорт Палермо, май 2008 года – Эрик, я благодарен тебе за все. И вам, парни, тоже, – сказал Саша, обращаясь к Киллерсу и членам его группы, уже подхватившим свои рюкзаки и готовившимся выйти из самолета. Наемники ответили ему молчаливыми кивками. У людей такого сорта было не принято вступать в разговоры с малознакомыми людьми. Пусть даже ради этих людей они и рисковали собственными жизнями. Им платили, причем платили хорошо, и это было всё, что требовалось. – Может, все-таки останешься? – спросил Эрик, сверля Сашу зелеными глазами. – Нет, твердо сказал тот. – Я лечу в Москву. – Ты же знаешь, это ловушка. – А здесь? – пожал плечами Саша. – Думаешь, этот Вертье и прочие ваши друзья оставят здесь меня в покое? Нет, уж лучше быть в Москве. – Да что тебе там делать?? – Я знаю, что мне там делать, – был спокойный и холодный ответ. – Ты не хочешь выйти из самолета? – зеленые глаза не отрывались от Саши. – Зачем? – тот превратился в статую, предчувствуя, что скажет Эрик. – Йен здесь. – Где? – В аэропорту. – Он придет сюда? – нахмурился Саша. – Нет. В самолет можно пройти только через паспортный контроль. Йена не пропустят. Ему запрещен выезд за пределы ЕС. Он ждет, что ты сам выйдешь к нему. Саша молчал. Ему отчаянно не хотелось встречаться с Йеном именно сейчас. Но он понимал, что это необходимо. Пощечина во Флоренции не была точкой. Точнее, была точкой для прежнего Саши. Сейчас все изменилось. У Саши не было ни лэптопа, ни телефона. И он принялся набрасывать на салфетке, которую принесла стюардесса:

Перемены – огненные вихри,

По живому режущая боль,

Время, время, я молю, утихни,

Не стучи за каменной стеной!

Дай хотя б минуту отдышаться

От полета сумасшедших дней!

Судорогой нервной сводит пальцы,

Каждый шаг дается тяжелей,

Время, время, ты меня не слышишь!

Что ж, так видно в жизни суждено,

Чтобы ночью дождь стучал по крыше,

И вращалось тьмы веретено.

Потому устало я шагаю

В царство полудневной синевы

Где меня с надеждой ожидают

Белые таинственные львы.

Набросав эти строки, он молча двинулся к выходу из самолета. Йен нервно ходил взад-вперед по небольшому vip-залу палермского аэропорта. Увидев Сашу, он бросился к нему, но тут же остановился. Ему показалось, что перед ним незнакомый человек. Дело было не в том, что Саша осунулся, а лицо было покрыто щетиной. Это был не тот взрослый мальчик с отрешенным взглядом, в котором порой зажигался блядский, похотливый огонь. Это был молодой мужчина – усталый, но сильный и, самое главное, уверенный в себе. Этому мужчине больше не нужна была защита: это чувствовалось сразу. Этот мужчина сам был способен защищать и бороться. Йен растерянно смотрел на Сашу. Он ведь именно таким хотел видеть Сашу, когда произносил перед робким, замкнутым мальчиком пламенные речи о свободе. Мечта Йена осуществилась. Видение в Казиньяно стало реальностью. И это Йена испугало. Йен не понимал, как вести себя с этим знакомым незнакомцем. Мозг отчаянно заработал, пытаясь найти выход. Перед глазами Йена представали картины прошлого, и он видел, что Саша менялся уже давно, давно, понемногу. Но все равно эта перемена в Саше, вдруг ставшая явной и необратимой, ужаснула Йена. Ему почему-то казалось, что это совершенно неправильно, что такого не могло, не должно было быть. «Потому что он изменился без твоей помощи», – Йену показалось, что он слышит голос души Казиньяно. Тряхнув головой, чтобы избавиться от наваждения, Йен сделал шаг навстречу Саше. А тот подошел к нему, на секунду замер, и Йен утонул в прозрачных серых глазах-озерах, таких знакомых, родных и таких удивительно других. Прежнего мира в глазах больше не было. Было нечто другое, гораздо более прекрасное и в то же время пугающее. Властность, уверенность соседствовали с нежностью и трепетностью. Это странное сочетание несомненной мужественности, властности и потаенной, почти женственной хрупкости пленяло Йена и в то же время отпугивало. В этом было что-то непостижимое, нечто, что Йена совершенно не устраивало. Йен как будто понимал, что не в состоянии овладеть этим загадочным парнем, который заключил его в свои объятия. Заключил он! Йену вдруг пришло в голову, что во время их с Сашей встреч неизменно раскрывал объятия он, Йен, а Саша лишь шел в них. Теперь все было наоборот. И эта мелочь вдруг показалась Йену напрочь разрушающей всё, что было прежде. Он взглянул на Сашу, не в силах оторвать от него глаз. – Как ты изменился! – вот и всё, что он мог вымолвить. – Йен, – голос Саши был прежним, мягким, но в нем звучали теперь властность и уверенность человека, которому не нужно доказывать свое право быть уверенным и властным. – Йен, я люблю тебя. По-прежнему. Несмотря ни на что. Люблю. Это слово «люблю» ошарашило Йена. Оно звучало совсем иначе… – Я… я… – А ты не знаешь, любишь ли, – на пухлых губах появилась чуть грустная улыбка. – Йен, ты увидел меня и, кажется, всё понял. Так ведь? Саша произнес последние слова вопросительно, но никакого вопроса в серых глазах не было. Он всё видел и всё знал. – Ты всё равно будешь моим, – упрямо произнес Йен. – Саша, ты всё равно будешь моим. Потому что мы предназначены друг другу… – Кем? – с неожиданным любопытством спросил Саша. – Я… я не знаю, – смешался Йен, но тут же нашелся. – Нами. Нами обоими! – Йен, – в серых глазах плескалась любовь. – Йен, я всё понимаю. Но… я не могу забыть то, что ты сделал с Геннадием. Я хочу забыть, но не имею права. И не могу быть с тобой, пока он… там, – Саша избегал слова «тюрьма». – Извини, но нет, – и снова твердость, даже жесткость в голосе, такая непривычная для Йена. – Нет? Ты обвиняешь меня в том, что я помог ему оказаться за решеткой? Но я лишь спасал тебя! Спасал от этого одержимого сумасшедшего! – Ты тоже одержимый сумасшедший. Ничем не лучше. – Но я тебя не пытал! – Он меня тоже. – Он извращенец, помешанный на боли! – Я тоже. – Саша… – Йен, прости. Я тебя люблю. Это правда. И я очень хочу начать всё с чистого листа. Не потому что я забыл. А потому что всё изменилось. Дай мне время разобраться в том, что случилось. Дай мне время вытащить Геннадия из… ну, хотя бы попытаться! – Саша! – воскликнул Йен. – Ты не должен возвращаться в Москву! Ты ничем не поможешь своему… Старшему, – последнее слово Йен выдавил из себя, так и не сумев сдержать ненависти. – Ты ничем ему не поможешь! Тебя просто возьмут в заложники. Тебе было мало Нбеки? – Меня возьмут в заложники и здесь, – был бесстрастный ответ. – Я говорил с Вертье. – С Вертье? Этот ублюдок тебя просто запугивал! Не верь ему! Здесь тебе ничто не угрожает! – А тебе? – густые светлые брови насмешливо поднялись. – Ты теперь не можешь даже пройти через паспортный контроль! И после этого пытаешься уверить меня, что мне здесь ничто не угрожает? – Послушай. Пусть даже так. Но всё равно, в Москве куда опаснее. Там этот старый маньяк Силецкий, жаждущий твоей крови… – … что не помешало тебе с ним сговориться, – насмешливо ввернул Саша. – Да, но только ради того, чтобы избавить тебя от Мурзина! – О чем я тебя никогда не просил. – Прекрати! – вспылил Йен, выведенный из себя сарказмом, которого даже не мог представить себе в прежде таком спокойном, отрешенном парне не от мира сего. Да, Саша изменился. Слишком изменился. Йен теперь это не просто видел, он ощущал это каждой клеточкой своего тела. Перед Йеном стоял совсем другой человек. Слишком другой. Но от этого не менее притягательный. Даже более чем прежде. Этого человека хотелось во что бы то ни стало завоевать, сделать своим и только своим! И Йен прибег к последнему аргументу. – Не забывай, что именно Мурзин, которого ты так рвешься спасать, именно Мурзин вывез тебя из России сюда, на Сицилию. Потому что он понимал, что в Москве для тебя будет слишком опасно. – С тех пор многое изменилось. – Да ни черта не изменилось! – в отчаянии топнул ногой Йен. – Ни черта! Как ты не понимаешь? Своим появлением в Москве ты даешь врагам Мурзина дополнительный рычаг давления на него. И очень сильный рычаг! Ты хочешь спасти его, а на самом деле сделаешь его положение совсем безнадежным! – Речь идет всего лишь о проклятых акциях «Сокоде», в которые вы оба вцепились, – с горечью сказал Саша. – И из-за которых там льется кровь, совершаются перевороты, идет война. Мне тошно при мысли о том, что я тоже стал этому причиной. Пусть и невольной. Я хочу, чтобы всё это прекратилось. И я всё для этого сделаю. – Да что ты можешь сделать? Сам подумай! Ты никто! – Ключ к решению проблемы – в Москве, – произнес Саша, как будто размышляя вслух. – И потому я лечу туда. Не попрощавшись, он повернулся и зашагал обратно, к выходу на летное поле. Йен сделал было движение, чтобы последовать за ним, но остановился, словно невидимая стеклянная стена преградила ему путь. – Ты всё равно будешь моим, – прошептал он. – Чего бы мне это ни стоило. *** – Не прощай, – произнес Эрик, обернувшись перед выходом из самолета. – Не прощай, – Михаил опирался на костыль, на бледном лице не было улыбки, только мрачная сосредоточенность и любовь в темных глазах. – Ты же знаешь, что я скоро. Надо уладить кое-какие дела. Разобраться с Девятым, который сдал нас французам. – Ты знаешь, где он? – Я это узнаю. И вернусь очень скоро. – Не обещай. Просто возвращайся. Эпик молча кивнул и вышел из самолета. *** Подмосковье, май 2008 года Саша смотрел на стоявших перед ним рабов. Поодаль, у двери стоял Владимир. – Всё изменилось, – проговорил Саша бесстрастным голосом, словно копируя интонации Старшего. – Вы сами это знаете. И потому я объявляю вам свое решение. Сегодня 30 мая. С этого дня вы совершенно свободны. Это не касается ваших отношений со Старшим. Но я с этой минуты не считаю вас своими рабами. И не приму от вас никаких обязанностей, которые вы выполняли, будучи рабами. Вы можете покинуть этот дом. Можете остаться. Это ваше право и ваша воля. И так будет ровно месяц. Если 30 июня нынешнего года вас не будет в этом доме, я никогда вас больше сюда не пущу. Даже если этого захочет Старший, – тут глаза Младшего сверкнули таким огнем, что смотревшим на него рабам стало не себе, и у них не оставалось сомнений: всё будет именно так, как он сказал. – Крайний срок – 30 июня. До этого срока вы должны решить, кем будете дальше. Запомните. А теперь ступайте. Рабы замерли. Олег смотрел на Младшего с растерянностью. Михаил с угрюмой решимостью. Владимир совершенно точно пребывал в смятении. Наконец, Олег резко повернулся и молча вышел из комнаты, хлопнув дверью. Владимир, проводил его взглядом, в котором сквозило отчаяние, но остался на месте. – Ты же любишь его, – в голосе Саши прозвучала неожиданная мягкость, даже сочувствие. – Ступай. – Мне некуда идти, – глухим голосом отвечал телохранитель. – Даже с ним. Саша перевел взгляд на отца, и в его взгляде не было вопроса, только ожидание. – Ты ведь знаешь мой ответ, сын, – глухо произнес тот.

====== 48. ШАГ ЗА ШАГОМ… ======

ГЛАВА 48. ШАГ ЗА ШАГОМ… Казиньяно, май 2008 года Гор сидел в тени под старой пинией – той самой пинией, в которой, по его словам, обитала душа крепости. Йен предпочел бы, чтобы старик выбрал какое-то другое место, но ничего не сказал. Он сидел рядом с Гором за столиком, на котором стояли аперитивы.

Тут же за столиком сидел Эрик. Он только что закончил рассказывать о происшедшем в экваториальном лесу. Собственно, никакой мистики в изложении Эрика не было: было лишь странное поведение белого льва и Саши, которые, казалось, встретились как старые знакомые. А потом лев исчез, ну как исчез – просто скрылся в джунглях, там было темно, к тому же раздались выстрелы и всем стало не до льва.

Йен недовольно хмурился, было видно, что рассказ о белом льве не доставил ему ни малейшего удовольствия, и он с трудом сдерживался, чтобы не прервать Эрика. Так обычно ведут себя люди, когда слышат то, во что отчаянно не хотят верить. Мистика… Вокруг Саши все время происходила какая-то мистика, даже такой закоренелый и воинствующий атеист как Йен вынужден был это признать. Но он всеми силами разума отчаянно сопротивлялся признанию этой мистики. Потому что она рушила мир, в котором на все вопросы можно было найти рациональные ответы, в котором всё было отлично налажено, разложено по полочкам… Всё, кроме Саши. Саша был существом не из этого мира. Не из мира, в котором жил Йен. И ему отчаянно хотелось, чтобы Саша вошел в этот мир, в котором для него давно было приготовлено прекрасное место, почетное, похожее на трон, перед которым гордый Йен Хейден готов был дни и ночи стоять на коленях. Но с тоской и отчаянием Йен понимал, что этому не бывать. Мир Саши был настолько чужероден его миру, что при столкновение этих миров один из них неизбежно должен был погибнуть. Или два мира погибнут сразу. Поэтому Йен почувствовал облегчение, когда Эрик перешел к рассказу о гибели Эма Нуцци. Йену было глубоко плевать на Нуцци. Он видел его всё лишь раз в жизни, на набережной во Флоренции, в объятиях Саши. Ах да, потом еще раз, в холле отеля, когда получил пощечину от Саши. Пощечину, от которой, казалось, щека горела до сих пор, а на щеке как будто навсегда остался невидимый след. Йену было не жаль Нуцци. Нет, не то чтобы совсем не жаль. Всегда, конечно, жаль, когда погибает совсем еще молодой человек, которому жить бы и жить. Но не более. По правде говоря, этот смазливый итальянец только путался под ногами и своим присутствием осложнял и без того запутанную ситуацию. С его гибелью ситуация становилась менее запутанной. Но не менее простой. Гор же воспринял известие о смерти Нуцци с молчаливой скорбью. Он лишь тяжело вздохнул, что-то неразборчиво пробормотал (возможно, слова молитвы), зачем-то прикоснулся сухой старческой ладонью к стволу древней пинии и внимательно взглянул на нее, как будто вопрошая о чем-то. Налетел порыв ветра, крона пинии зашевелилась, как будто шепча что-то в ответ. Гор кивнул, словно был удовлетворен полученным ответом. Йен снова почувствовал приступ неуверенности и недовольства. Мистика, снова чертова мистика! Почему его окружают одни сумасшедшие? Так и самому сойти с ума недолго! И еще Эрик… Эрик, рассказывавший о прощании Саши с Эмом, его рассказ был совершенно приземленным, но Йену казалось, что и Эрик верит в эту мистическую чушь, хотя не показывает и вида. Наконец, Эрик закончил. – Они, конечно, встретятся, – задумчиво произнес Гор. – Кто? – нервно спросил Йен. – Два наших парня. Потому что Эм понял свое предназначение. Принял и исполнил его. А Саша тоже понял. И тоже принял. А ты, Йен, от этого бесишься. – Я бешусь не от этого! – Йен едва не подскочил на стуле. – Если я и бешусь, то от того, что этот упрямец улетел в Москву, где на него устроят настоящую охоту! Вот от чего я бешусь! – Саша понял и принял свое предназначение, потому и улетел, – спокойно сказал Гор. – Йен, мы уже говорили с тобой на эту тему. Мальчик изменился. И ты должен это принять. Это твой единственный шанс быть вместе с ним: принять его новым, не таким, как прежде. А для этого ты сам должен измениться. Иначе он просто не дастся тебе. – Мне незачем меняться! – Йен грохнул кулаком по столу, отчего стоявшие на нем бокалы с аперитивом подпрыгнули и едва не опрокинулись. – Я твердо стою на ногах и не собираюсь сходить с ума… во всяком случае сходить больше, чем я сошел от всей этой чертовой ситуации! И я готов принять Сашу, как бы он там ни изменился! Готов! Сейчас я люблю его даже больше чем прежде! И он будет моим! Изменившйися, не изменившийся – мне всё равно! Какого черта, Эрик! В самолете была чертова уйма твоих людей, что вы, не могли заставить его остаться здесь? – С какой стати? – зеленые глаза холодно блеснули. – Ты сам знаешь, с какой стати! – заорал Йен. – Ты всё знаешь и не пытайся увиливать! Ты прекрасно понимаешь, что его место здесь, со мной! – Вот тут ты ошибаешься, Йен, – Киллерса нисколько не смутили эскапады его друга и работодателя. – Я понимаю и знаю нечто другое. Нет, я тоже не одобряю решение парня возвратиться в Россию, потому что это действительно опасно для него. Но я понимаю причины. Хотя говорить о них не хочу. И могу только пожелать ему удачи. – Нет, Эрик, – понизил голос Йен, глаза которого угрожающе сузились. – Нет. Я хочу, чтобы ты вытащил его из Москвы и снова вывез сюда. Причем как можно скорее. Но тяжелые волны свинцового взгляда Йена разбивались об изумрудную стену глаз Эрика. – Извини, Йен, – спокойно произнес он. – У меня есть кое-какие срочные дела. Нужно прежде всего разобраться с Девятым. Этот тип предал нас французам. Такое никогда не остается безнаказанным. Чтобы другим было неповадно. – Чушь! Отговорки! – отмахнулся Йен. – Нет. Не отговорки, – невозмутимо произнес Киллерс. – А, кроме того, я тебе уже говорил о конфликте интересов, который у меня возник. Так вот, похищение Забродина как раз затрагивает этот конфликт. – Почему? С какой стати?? – Потому что тот, кого я люблю, люблю всю жизнь, является отцом Александра Забродина, – бесстрастно произнес Эрик, вдруг тоже живо заинтересовавшийся шевелившимися от ветра ветвями древней пинии. – Что? – недоуменно выдохнул Йен. – Кто он? Кто его отец? – Мурзинский раб. Майкл. Михаил. Налетел сильный поры ветра, и шепот пинии стал отчетливее. «Нельзя ему мешать. Это бесполезно» *** Подмосковье, июнь 2008 года – Я хочу служить тебе так, как прежде, – хрипло произнес Михаил. Он, хоть и был на костыле, пытался встать на колени перед сыном, но тот не позволил. Даже не жестом, а взглядом, пригвоздившим отца к месту. – Не надо, – тихо сказал Саша. – Я не могу быть другим. Я то, что я есть, – произнес Михаил, глядя в сторону. – Понимаешь? – Понимаю. – Всё это… Быть рабом – это в мне. Это моя суть. – Я понимаю, – повторил Саша. – Я твой сын, и ты всё про меня знаешь. Поэтому я понимаю тебя. – Ты изменился… сын. А я нет. И не изменюсь. – Это твое решение, – усмехнулся Саша, осознав, что повторяет слова Старшего. Он устремил взор на отца. До сих пор он не разобрался в чувствах, которые испытывал, узнав, что Михаил – его отец. Скорее, никаких особенных чувств Саша и не испытывал. Наверное, если бы он узнал об отце, будучи ребенком или подростком, он испытал бы радость, даже потрясение. А сейчас… не было ни досады, ни гнева («Почему ты прятался от меня столько лет??»), ни радости со слезами на глазах, как в каком-нибудь индийском кино («Отец! Отец!»). Но не было и равнодушия. Было легкое волнение, словно рябь на поверхности озера, но в глубине по-прежнему был покой. Саша понимал отца и не лгал, когда сказал: «На твоем месте я, наверное, вел бы себя так же». Потому что чудовищная нерешительность и неспособность самостоятельно решать проблемы составляли суть его натуры. Наверное, это отцовские гены. Наверное, но кто знает? Перемена далась Саше слишком болезненно, и он никому не пожелал бы пройти через то, через что прошел сам. Он должен был принять отца таким, каким тот есть. Отца, который отправился за ним в дебри Африки, чтобы спасти сына. Отца, который теперь видел смысл своей жизни в служении сыну. Отец готов был оставаться рабом своего сына. Но Саша не мог сказать, готов ли он сам принять отца в такой роли. Как именно строить с ним отношения, и возможно ли их выстроить вообще? Месяц, который отвел Саша рабам на решение, должен был дать ответ на этот вопрос. Впрочем, в одном Саша был твердо уверен: Олег не вернется. – Я не уйду, – сказал Михаил. – Если только ты сам не укажешь мне на дверь. – Я тебя не гоню, – серые глаза были безмятежными и прозрачными. – Я ведь уже сказал это. Да и как я могу тебя выгнать? Это может сделать только Старший. – Сейчас все права Старшего у тебя, – тут же возразил отец. – Всё равно. Я буду пользоваться этими правами лишь по необходимости. Не более, – слова были похожи на холодные, прозрачно чистые капли, со звоном разбивавшиеся о невидимую стену. – На самом деле ты мне нужен. Этот дом теперь на мне. И не только дом. Надо помочь Старшему. А у меня нет опыта. Мне нужно на кого-то опереться. – У меня тоже нет опыта в подобных вещах, – опустил голову отец. – Но у тебя есть знания. – Знания? – Ты хотя бы знаешь прислугу в этом доме. Знаешь, что где лежит, – с усмешкой пояснил Саша. – Я же нигде не бывал. Кроме первого и второго круга. – Я буду служить тебе, сын. – Ты будешь помогать мне. По-мо-гать. – Как скажешь, сын. Саша чуть нахмурился. Покорность отца его раздражала. Но он вдруг вспомнил, как Йен пытался чуть ли не за волосы вытащить его в «мир свободы». Саша не хотел повторять путь Йена. Всё должно сложиться само. Или не сложиться. – Я хочу поговорить с Владимиром, – проговорил Саша. Отец, тяжело опираясь на костыль, вышел из комнаты. Саша проводил его долгим взглядом. У него сжималось сердце при виде того, как тяжело отцу двигаться. Он мог бы приказать отцу не вставать с постели и тот наверняка подчинился бы. Но Саша понимал: от этого отцу будет только хуже. Он видел, что отец и так казнит себя за то, что так и не смог помочь сыну, нарвавшись на случайную пулю. Саша закрыл глаза. Ему казалось, что он попал в параллельный мир. Всё было прежним, знакомым, но всё было другим. В первую очередь он сам. Осознание своей силы, власти, кружило голову. Оно было подобно сжатой пружине, и Саша боялся, что однажды эта пружина разожмется и… мир полетит вверх тормашками Его называли Посланцем. Так гласила древняя африканская легенда. Но Саша не понимал, чей он посланец. И что вообще это значит. Он, конечно, прошерстил интернет, да и знал, что апостолы тоже были посланцами, несшими Благую Весть. Но мнить себя апостолом казалось ему чем-то диким. Да и какую весть он мог нести? Видения, белый лев, чье присутствие он теперь ощущал в себе… Это было чем-то другим. Саша понимал, что на человека, пробудившегося в нем, возложена некая миссия. И он догадывался, что не один такой в этом мире. У каждого в мире есть своя миссия. В конце концов, хоть передать солонку кому-то в ресторане. Просто есть те, у кого миссия особая. Наверное, более важная. И опасная. Опасная в первую очередь для того, на кого она возложена. И дело не столько во внешних ударах. Опасность была внутри. Гордыня. Чувство своей исключительности. Жажда власти. Саша теперь лучше понимал Старшего, которого, конечно, мучили жажда власти, гордыня, стремление стоять выше других и повелевать. И он понимал, что Старший, со стороны казавшийся чудовищным извращенцем, на самом деле ограждал мир от бушевавшего в нем темного пламени. Он создал свой микрокосм, в котором был повелителем – жестоким, даже беспощадным, но в этот микрокосм допускались лишь те, кто сам этого хотел. Те, кто хотел быть рабами, ибо рабство, на самом деле, та же жажда превосходства и власти, только вывернутая наизнанку. В этом микрокосме царили тьма и боль, но они оставались в нем заперты. Да, из него порой вырывались темные вихри, которые несли боль и страдания другим. Например, кровопролитие в Чамбе. Но Старший всё же не пытался переделать этот мир под себя. Он держал бушевавшую в себе, пусть далеко не всегда мог сдержать ее. И он принимал мир таким, каким есть.

А вот Йен… Йен твердил, что хочет сделать мир лучше, свободнее. Но Саша теперь ясно видел то, что смутно ощущал раньше: Йен Хейден на самом деле стремится переделать мир под себя. Пусть даже он искренне верил в свои благие цели, но в глубине его души таилась всё та же жажда власти, которую можно было прочитать в его глазах полных темного свинца. Благими помыслами устлана дорога в ад… Саша подумал, что поговорка справедлива.

И у него снова возникло четкое понимание: его миссия в этом мире быть удерживающим двух сильных и опасных людей, в которых бушует добро и зло, людей, способных если не взорвать этот мир, если и не уничтожить его, то принести в него неисчислимые беды и страдания. И не просто быть удерживающим: он должен встроить и Мурзина, и Хейдена в свою миссию, ибо в этом было их предназначение. Эти два гордых, самолюбивых, умных человека должны были подчиниться ему или… А вот о том, что будет в случае «или» Саша думать сейчас не хотел. Между тем в комнату неслышно вошел Владимир и по привычке остановился возле двери. Саша знаком приказал ему подойти ближе. Именно приказал. И Владимир беспрекословно повиновался. Он, как всегда, был одет безукоризненно, в темный костюм, до блеска начищенные ботинки, идеально белую рубашку, безупречно повязанный темный галстук. Волнистые волосы были зачесаны назад. Но лицо осунулось, под глазами были темные круги. – Почему ты не ушел вместе с ним? – спросил Саша тихим, даже кротким голосом. – Я уже говорил: мне идти некуда, – хмуро ответил шеф охраны. – Хочешь, поставь меня охранять мусорный бак. Или хоть сортир. – Здесь нет сортира, – невольно улыбнулся Саша, зная, что в доме отличная система канализации. – Есть. На задворках. Просто ты туда никогда не ходил. Саша промолчал. Он и впрямь, если и ходил изредка по участку, то никогда не заходил в дальние его уголки. Вся его жизнь концентрировалась в доме, точнее в его первом, самом внутреннем круге. – Мне некуда идти, – повторил Владимир, его карие глаза устремились на Сашу, и в них читалась угрюмая мольба. – Не-ку-да. Понимаешь? Лицо Саши оставалось бесстрастным. Да, он знал, что этот телохранитель слишком многим повязан со Старшим. Да что там говорить, кровью повязан! Но… примет ли его Старший после того, что случилось? Как ни странно, Саша не думал о том, что предательство Олега и участие в этом Владимира едва не стоило ему жизни. Он не чувствовал жажды мести. Тем более, что эти двое рисковали жизнями ради него. Саша не знал, куда ушел Олег. Но был уверен, что он и Владимир живут вместе. Скорее всего, в московской квартире одного из них. Он даже не стал спрашивать об этом Владимира, зачем? Серые глаза смотрели прямо в глаза Владимира и, казалось, проникали в самую их глубину. Владимиру было не себе под их взглядом. Нет, Саша вовсе не читал мысли этого человека. Он лишь пытался понять: можно ли ему снова довериться? Наверное, если бы речь шла о безопасности Старшего, то Саша решительно воспротивился бы присутствию Владимира в доме. Но речь шла не о Старшем. Саша готов был рискнуть своей безопасностью. И не только потому, что чувствовал во Владимире искреннее стремление загладить свою вину (пусть и невольную). Но и из чисто прагматических соображений: Саша почти не контактировал лично ни с кем из других сотрудников охраны. Всё общение фактически шло чрез Владимира. И Саша не представлял, кому из службы безопасности можно довериться, а кого лучше держать подальше. Столько вопросов, которые прежде перед ним не стояли, и все их следовало решать немедленно. Да, принимать решения, и цена ошибки могла быть очень высока. Прежде Сашу этот груз ответственности просто раздавил бы. А сейчас этот груз давил на плечи. Давил, но не более того. – Оставайся, – просто сказал Саша. – Продолжай исполнять свои обязанности. По крайней мере до возвращения Старшего. Окончательное решение примет он. Ступай.

Владимир молча кивнул и вышел из комнаты. Саша вдруг почувствовал себя смертельно уставшим. Может быть, все еще сказывалась рана, но дело было в другом: быть самостоятельным, брать на себя ответственность было слишком тяжело и непривычно. Он обладал теперь волей, но это молодое вино бродило в ветхих мехах психики и периодически их прорывало. Саша нуждался в покое отдыхе. Не для того, чтобы всё обдумать. Наоборот, для того, чтобы ни о чем не думать.

Шаг за шагом, с яростью и болью

Вдаль иди сквозь ледяной туман –

По холмам, покрытым белой солью,

По бескрайним мертвым полям.

Небо – то покрыто серой мглою,

То дразнит своею синевой,

Темный страх маячит за спиною,

Безнадежность видишь пред собой.

Даль! Святая даль, где льются песни,

Где тебя с любовью кто-то ждет,

Быстро тает в бесконечной бездне –

Мутной бездне страхов и забот!

Годы, годы тягостных блужданий

По давно исхоженным кругам,

Боль и пустота воспоминаний,

Юности опустошенный храм,

Шепчут, шепчут высохшие губы:

“Шаг за шагом, с болью и тоской…”

Но слова уносит ветер грубый,

Ветер, вечный ветер ледяной!

И уже не видишь прежней дали:

(Пробил час, рассеялся мираж!)

И стоит, стоит перед глазами

Черный страх, проклятый вечный страж…

Ветер, воет ветер по просторам

Ничего не понявшей души,

Злые сны поют нестройным хором

В темноте полуночной тиши,

Давишь крик, что рвет остатки воли,

И хрипишь в гнетущей пустоте:

“Вдаль шагай сквозь царство вечной боли,

Даже если дали нет нигде!”

Воля шагать была. Но боль никуда не уходила. И тут раздался телефонный звонок. Человек, представившийся следователем, пригласил Сашу на беседу. – Это не допрос, всего лишь беседа, – проговорил человек на другом конце провода. Саша скептически улыбнулся. Он ожидал чего-то подобного. На него будут давить. Чтобы давить на Старшего. В этом нет сомнений. Не успел он отложить телефон, как раздался еще один звонок. – Господин Забродин? – в трубке был женский голос, который звучал вполне мягко и нейтрально, но чуткий слух Саши различил в нем угрожающие нотки. – Да, я слушаю, – спокойно произнес Саша. – С вами говорит Ирина Анатольевна Мурзина. Я бывшая супруга Геннадия Владимировича. – Как вы узнали мой номер? – спросил Саша скорее автоматически, поскольку давно понял: в том мире, где он оказался, узнать чей-то номер не является проблемой. – Я очень хотела бы с вами встретиться и кое-что обсудить, – ожидаемо проигнорировав вопрос Саши, продолжала женщина. – Простите, но я не понимаю, что должен с вами обсуждать. – Это не телефонный разговор. – Тем более. Не вижу причины что-либо с вами обсуждать. – Это касается… и вас в том числе. – Меня? – холодно переспросил Саша. –Что конкретно вы хотите обсудить? – Материально-финансовые вопросы, скажем так, – после колебания произнесла женщина. – Простите, но никаких материально-финансовых дел у меня с вами нет. – У вас лично действительно нет. Но вы получили полномочия распоряжаться имуществом моего бывшего мужа… – У меня нет таких полномочий, – холодно оборвал ее Саша. – Это правильный ответ, – хмыкнула женщина. – На имущество Мурзина наложен арест. Однако вы получили право на распоряжение имуществом и активами, которые формально моему бывшему супругу не принадлежат. Предлагаю вам встретиться и обсудить вопрос. – Простите, но я не понимаю сути вопроса. – Всё вы понимаете, господин Забродин, – снова смешок в трубке. – А чтобы было понятнее, я скажу: у меня есть сведения, которые проливают свет на происхождение недвижимости и активов, которыми вы теперь управляете. Хотелось бы обсудить их судьбу безпосторонних. Думаю, мы с вами сможем договориться. – Не знаю, о чем нам договариваться, – в голосе Саши зазвенел металл. – И не понимаю, каким образом вся эта ситуация касается вас. Насколько мне известно, вы с Геннадием Владимировичем были разведены уже много лет назад. – И что с того? – в голосе женщины послышалось раздражение. – Я прожила с Мурзиным вместе много лет! Я одна воспитывала маленьких дочерей, пока он мотался по этим своим вечным военным командировкам! Я тянула эту лямку, еле-еле сводила концы с концами, пока он в Африке трахался со всякими извращенцами: думаете, я этого не знала? А когда он вернулся, занялся своим бизнесом и стал богатеть, то я ему стала не нужна! Он вышвырнул меня и дочерей на улицу, оставил нас ни с чем, а сам устроил притон с этими своими психами-извращенцами! – Насколько я знаю, он оставил вам большой дом, оплачивал обучение дочерей и регулярно выплачивал большие суммы, да и сейчас… Саша знал это от самого Мурзина, да и отец кое-что ему рассказывал. – Это копейки по сравнению с тем, что у него есть! – завизжала трубка. – Я и мои дочери имеем право получить гораздо больше! И мы получим! Не думайте, что я позволю вам явиться на все готовенькое и захапать это! Думаете, я не знаю, кто вы? Мальчик по вызову! Мерзкое, пустое место! – Спасибо за ценную информацию, – невозмутимо произнес Саша. – Это всё, что вы хотели сообщить? Трубка квакнула, затем с ненавистью засопела. – Вообще-то я предлагаю вам договориться. Вы же понимаете, что Мурзин не скоро выйдет из-за решетки. У вас есть его доверенность. У меня есть сведения, которые позволяют установить… – И что же это за сведения? – холодно поинтересовался Саша, вспомнив историю с распиской Силецкому. – Ну, давайте встретимся, – заюлила трубка. – Вы же понимаете, что можно решить вопрос по обоюдному согласию. Вы получите то, что вам передано, а я – свою долю, и тогда… – Я вас понял. Нет, – отрезал Саша. – Идите официальным путем, подавайте иск и так далее. – Да я тебя засужу, грязный выродок, – взорвалась трубка визгом. – Я тебя с дерьмом смешаю, с голой жопой оставлю! Будешь ею торговать, хотя тебе не привыкать! Саша отключил звонок и заблокировал этот номер. Похоже, экс-супруга Мурзина была просто истеричной дурой. Тупой и жадной. Ему снова вспомнилось, как после смерти матери словно воронье слетелись родственники, многих из которых он прежде вообще ни разу в жизни не видел. И как их интересовала лишь квартира, как бы ее заполучить, одурачив перепуганного, растерянного мальчика, совершенно не знающего жизни. Но если он даже тогда не поддался на их туманные запугивания и липкие увещевания, то сейчас и подавно не собирался вестись на это дежавю. Он был уже не мальчиком, и у него был опыт, пусть даже весьма специфический. Что касается недвижимости и активов, то бывшая супруга Старшего действительно была осведомлена неплохо. По возвращению в Москву Саша с изумлением узнал, что Мурзин незадолго до своего ареста выписал генеральную доверенность на его имя. Теперь Саша мог по своему усмотрению распоряжаться загородным домом Мурзина, двумя его московскими квартирами, расположенными в элитных домах. Были акции одного металлургического комбината (миноритарный пакет, конечно, но тянущий на многие миллионы рублей). И еще счет в сингапурском банке. Сашу почему-то потрясло то, что у него оказались акции металлургического комбината. Черт с ними, с квартирами, даже со счетом в сингапурском банке. Но металлургический комбинат?? Какое отношение он, Саша Забродин, бывший хастлер, имеет к металлургии? Саша понятия не имел, как вообще работает металлургический комбинат. Все его представления на этот счёт были на уровне знаменитой советской песни Пахмутовой «Магнитка» «В сердце я навек сохраню искренню преданность вам, братья по судьбе, братья по огню, братья по горячим делам…» Ну и смутные картины: гигантские доменные печи, летящие искры раскаленного металла, рабочие в касках с усталыми лицами, по которым стекает пот от жара, с натруженными руками… Саша перевел взгляд на свои руки: да, сильные мускулистые, но гладкие, ухоженные, не знавшие грубого труда. И ему стало стыдно. Какое право он, вчерашний хастлер, проститутка, ничего не сделавший в своей жизни, имеет право распоряжаться тем, во что вложен гигантский труд поколений людей – людей, которые в отличие от него имеют право на эти акции – не юридическое, но моральное право, которое выше всех других прав? Нет, Саша не был помешан на теме социальной справедливости. Он считал, что этот мир жесток и несправедлив, но принимал это, будучи убежден, что ничего изменить нельзя никакими реформами и революциями, потому что этот мир – лишь отражение сущности человека, в которой добро и стремление к справедливости соседствуют со злом, алчностью, эгоизмом и жаждой власти. Но в его понимании Старший или тот же Йен имели право владеть и распоряжаться акциями предприятий, финансовыми активами и прочими богатствами. Пусть они сами не выплавляли металл, не работали своими руками, но они были управленцами, обеспечивающими работу и развитие целых отраслей мировой индустрии, даже их финансовые игры имели целью не только накопление богатства, но открывали возможности для других людей, давали им, в конце концов, хлеб насущный, пусть и не так много, как хотелось бы. А он, Саша, кто он такой? Какое он имеет право присваивать богатство, к которому не имеет ни малейшего отношения, ради которого не приложил ни малейшего труда? Да, он, конечно, понимал, что акции ему переданы всего лишь в доверительное управление (он так и слышал слова Старшего: «Чтобы ты сам решал»), но всё равно, всё равно… Почему-то даже кровавый конфликт в Чамбе, едва не стоивший ему жизни и стоивший жизни ни в чем неповинному Эму, а также сотням несчастных людей, живущих в беспросветной нищете, даже этот конфликт не так потряс Сашу, как свалившееся на него право распоряжаться акциями уральского металлургического комбината, о котором он прежде лишь что-то слышал. Вроде бы. Это было для него даже дальше, чем Чамбе, дальше, чем другая планета… Акции комбината, как и собственность на дом и квартиры, а также счет в Сингапуре, были оформлены вовсе не на Мурзина. Они являлись собственностью какой-то мутной фирмы, формально не имевшей к Мурзину ни малейшего отношения. Эта фирма была учреждена другими фирмами, столь же мутными, существовавшими лишь на бумаге, извилистая цепочка терялась в офшорах… Формально Мурзин лишь снимал загородный дом, а также квартиры, то есть был бомжом. Что касается счета в Сингапуре, то он был анонимным, на предъявителя. Акции металлургического гиганта тоже формально принадлежали непонятно какой шарашкиной конторе. И бывшая супруга Мурзина теперь уверяла, что у нее есть «сведения», доказывающие, что именно ее экс-супруг является фактическим владельцем этой недвижимости и активов. Что-то подсказывало Саше, что если бы баба и впрямь располагала чем-то существенным, то она не закатила бы истерику по телефону, причем совершенно тупую истерику. Видимо, пыталась взять «дурачка» нахрапом. Но что-то у нее все же было. Он твердо решил, что общаться с экс-супругой Старшего будет только юрист. Сам он ни на какую встречу с ней не пойдет. Впрочем, значительная часть империи Мурзина – его банк, ряд фирм и акции в ряде крупных компаний были оформлены непосредственно на него, и на них был наложен арест. Исключение составляли все те же акции «Сокоде», которые формально принадлежали фирмам, зарегистрированным в Люксембурге и на Кипре, но владельцем этих фирм Мурзин значился официально. Теоретически добиться их ареста было возможно, но это было связано с огромными юридическими сложностями, да и успех в этом случае был далеко не гарантирован, ибо европейские суды – это вовсе не российское правосудие. Поэтому на Мурзина и давили, выбивая из него согласие на передачу акций. Саша не был идиотом, и он понимал, что и его присутствие в России будут использовать для давления на Мурзина. И все же он вернулся. В нем было знание, что без его присутствия Старший не просто сломается, но погибнет. В буквальном смысле. Это было то самое знание, возникшее ниоткуда, но абсолютно ясное, точное, неопровержимое. Как аксиома. Да, у Старшего были юристы, адвокаты, но Саша знал (снова знал!), что он должен стать мотором этой машины по освобождению Старшего. И еще он знал, что ему придется склонить Старшего к тяжелому решению. И не только его. Никогда прежде Саша даже не мог бы себе представить, что будет проводить дни в бесконечных встречах с юристами, адвокатами, финансовыми советниками, входившими в империю Мурзина, точнее в то, что от нее осталось. Нет, он не ставил своей целью сохранить эти осколки. На самом деле даже если власти при помощи экс-супруги Мурзина дотянулись бы до той части собственности, которая была теперь в распоряжении Саши, он не сильно бы расстроился. Пусть он и пообвыкся с роскошью и богатством, но запросто мог вернуться в свою старую квартирку и при необходимости питаться дешевой лапшой и пить воду из-под крана. Цель у Саши была только одна – вытащить Старшего. И потому он отправился на встречу со следователем, прихватив с собой адвоката. Впрочем, Саша не питал иллюзий по поводу правоохранительной системы и совсем не исключал, что с этой встречи он может и не вернуться. Но всё повернулось так, как он совершенно не предвидел.

====== 49. КОНЕЦ ДЕВЯТОГО ======

ГЛАВА 49. КОНЕЦ ДЕВЯТОГО Москва, июнь 2008 года Несколько человек сидели на небольшой открытой террасе на крыше одного из зданий в центре Москвы. Терраса была расположена так, что не была видна ни из одного окна, расположенного на расстоянии полета пули. Слишком важные люли на ней собирались, в том числе сегодня. Люди, не знакомые широкой публике, но истинные вершители судеб и политики и экономики. Точнее, входящие в число таких вершителей. Среди собравшихся был и Валентин Силецкий, сильно погрузневший и постаревший за те полгода, что прошли с момента гибели его сына и наследника. Глаза под набрякшими веками горели гневом и были полны горечи. Было видно, что эти полгода не исцелили его душевную рану, она по-прежнему кровоточила. Здесь же был и безликий. По всему было видно, что он-то в круг вершителей вселенских судеб не входил, просто был приглашен для отчета о проделанной работе. – Мальчишку надо прессовать, – постукивая кулаком по столу, говорил Силецкий. – Раз уж он оказался таким ослом, что вернулся, то надо этим воспользоваться. Отпрессовать как следует, а потом предъявить этому извращенцу. Тогда он сломается. – Или еще больше обозлится, – заметил другой участник встречи – вальяжный седовласый господин. – И вообще откажется о чем-либо говорить. – А сейчас он не отказывается что ли? – огрызнулся Силецкий. – Да он просто ржет над нами! Он уперся как баран, вцепился в эти гребаные акции… Вообще, мне плевать на эти акции! Мне нужно добраться до этого подонка и заставить его ответить на всё! – Валентин, это исключено до тех пор, пока он не даст согласие на передачу акций. И еще надо будет решить кое-какие вопросы. – Да срать я хотел… – завопил было Силецкий, но был прерван властным взглядом седовласого, который, судя по всему, был здесь главным. – Валентин, хватит! Мы все понимаем твои чувства. Но ты должен подчиняться общим правилам. Если хочешь пойти против них, то окажешься там же, где Мурзин. Это делается на раз,- человек щелкнул пальцами. Силецкий побагровел. Казалось, его вот-вот хватит удар. Но он сдержался. – Какова на данный момент ситуация? – обратился седовласый господин к безликому, который сидел на краешке стула, угодливо подавшись вперед. – Без изменений. Испробованы все методы воздействия. Дальше – только меры, которые приведут к полной инвалидности. Но это может быть чревато… – Знаем, чем это может быть чревато, Кучей говна, которую мы не разгребем всю оставшуюся жизнь. Что делать с этим его мальчишкой-извращенцем? И на кой хрен он вообще сюда возвратился? Он совсем тупой, ничего не понимает, что ли? Или такой извращенец, что мечтает, чтобы его изнасиловали в камере? – Ничего сказать не могу, я не встречался с ним, – развел руками безликий. – Скорее всего, он просто глуп. Или ненормальный, с его-то сексуальными пристрастиями. – А не может быть так, что мальчишка следует какому-то плану, который нам не известен? – нахмурился седовласый. – Да какой там план! – снова встрял Силецкий. – Это же тупая шлюха, у которой нет мозгов, а есть только жопа для продажи! – Но на жопу этой шлюхи повелись Мурзин и Хейден, – скривился седовласый. – Два извращенца! – Да, но очень влиятельных извращенца. – И что? – зашипел Силецкий. – Мы должны теперь целовать эту грязную жопу? – Валентин, заткнись! – раздраженно бросил седовласый. – С этим мальчишкой нужно обходиться осторожно. Да, возможно применение спецсредств. Но только если другие варианты не сработают. – Они и так не работают, ты разве не видишь?

- Этот мальчишка – наш козырь, – проигнорировав реплику Силецкого, продолжал седовласый. – Забродин имеет влияние не только на Мурзина, но и на Хейдена, а Хейден куда более крупная фигура, чем Мурзин! Не забывайте, что эти двое развернули войну в Чамбе именно из-за этого хастлера. Можно как угодно к этому относиться, но это факт. А значит, мы должны убедить мальчишку воздействовать на Мурзина. И на Хейдена тоже, кстати. И только если это не сработает, тогда… придется пойти на крайние меры.

*** Казиньяно, июнь 2008 года Йен стоял на крепостной стене, но не с той стороны, что выходила на море, а с выходившей на горы и долины Сицилии. Этот вид был не менее захватывающим, что вид на морской простор. Но Йен не видел этих красот. Он смотрел вниз, на дорогу, змеистой лентой уходившей от крепости и соединявшейся с автотрассой на Палермо. По этой дороге от крепости двигался темный мерседес в сопровождении джипа охраны. – Кажется, мне пора открывать в Казиньяно отель и ресторан, – послышался сзади ехидный голос Гора. – Гости зачастили. Я могу иметь неплохой доход. Ты, естественно, будешь получать свой процент от прибыли, поскольку гости приезжают к тебе. – Черт бы побрал всех этих гостей, – сквозь зубы пробормотал Йен. – Ну, все-таки это был вице-премьер Италии. Ламберто Тирини, так? Я слышал, что при ближайшей перетряске кабинета он вполне может занять кресло премьер-министра. Или отправиться за решетку, ведь против него, как говорят, возбужден ворох уголовных дел. Финансовые махинации, незаконые поставки оружия, связи с мафией, что-то такое… – Да, там целый букет добродетелей, – презрительно скривился Йен. – Что ж ты хочешь, это Италия со своими чудесными многовековыми традициями. Страна Борджиа, Медичи, гвельфов, гибеллинов… Ничего необычного. Для Италии, во всяком случае. – Да уж, мне кажется, что даже в Чамбе чиновники куда честнее, чем в Италии. – Хм! Ты предпочел бы Италии эту очаровательную африканскую страну? – Гор, прекрати! Мне не до смеха. – Представь себе, мне тоже, – старик помрачнел, поджал тонкие, бледные губы, глаза заслезились. – Эм погиб. Мой мальчик. Нет, Йен не буду лгать я не раздавлен, не убит горем. Может быть, потому что стар, слишком стар, и чувства давно во мне остыли. Но всё равно тяжело. Очень тяжело. Но надо жить дальше. Сколько бы нам ни осталось. Странно, но чем ближе моя смерть, а она ведь уже на пороге, тем меньше я думаю о ней. Когда я был молод, то постоянно думал о смерти. О том, что ждет нас за чертой. И ждет ли вообще что-нибудь. Эта мысль меня всегда пугала. Но, вот парадокс, считается, что думая о смерти, человек становится праведнее, старается меньше грешить. «Помни о смерти и вовеки не согрешишь!», – так сказал какой-то древний святой. В церкви очень любят цитировать эту фразу – к месту и ни к месту. Да ничего подобного! Наоборот, когда думаешь о смерти, то сразу хочешь взять от жизни всё, пускаешься в немыслимый разгул, разврат, жаждешь удовольствий, пытаешься насладиться всем, чем только возможно. Как там в Библии? «Будем есть и пить, ибо завтра умрём». Помню, я даже написал роман в молодости. О юноше, который бросился в пучину наслаждений, чтобы заглушить мысль о смерти. Естественно, он приобрел больше горестей, чем радостей. В финале же… А, глупый финал! Как и весь роман. Банальщина, мелкое подражание «Дориану Грею». А вот когда перестаешь думать о смерти, то не то чтобы меньше грешишь, но начинаешь больше ценить саму жизнь. Безо всяких искусственных наслаждений. Даже без каких-то высоких идей. Просто живешь и наслаждаешься каждым глотком воздуха. Об этом у меня тоже есть роман. Но он оказался самым непопулярным, продавался отвратительно, критика была разгромной. Само собой, ведь это лучшее, что я написал за свою жизнь. Нет, Йен, я и в свои 87 не свободен от страстей, ну ты это знаешь. Но отношусь к ним спокойно. Принимаю их, но не живу ими. Йен, это не поучение, просто зарубка на память. Когда-нибудь ты поймешь. Не отвергай страсти, но и не отдавайся им. В тебе бурлит желание осчастливить человечество, уничтожить соперника, заполучить любовника… Ты хочешь, чтобы всё было по-твоему. Возможно, так и будет, энергии в тебе через край. Но вот станут ли другие счастливее? И станешь ли счастливее ты сам? – Что ты мне предлагаешь? – сквозь зубы спросил Йен. – Сидеть сложа руки? Да я и так торчу здесь уже черт знает сколько дней! Я схожу с ума от безделья, от невозможности на что-то повлиять! Я схожу с ума без Саши! – Так перестань сходить с ума, – спокойно заметил Гор. – Тем более, что с ума ты сошел уже давно и весьма успешно. Успокойся. Я говорил тебе… – Да-да, о том, что Саша изменился, о том, что я тоже должен измениться! Но, Гор, черт бы тебя подрал, для меня это все пустые слова, ты уж прости меня за откровенность! Что я должен, по-твоему, сделать, сесть в позу лотоса и медитировать? – Ты должен взять себя в руки. Действовать. Но все обдумывать. Ты похож на человека который решил своей головой пробить вот эту крепостную стену. Зачем? Ты разобьешь голову, но стена, как стояла шестьсот или семьсот лет, так и будет стоять. Не нужно пробивать стену, надо всего лишь найти ворота. – Возможно, я их уже нашел, – задумчиво пробормотал Йен. – Ты имеешь в виду свой разговор с этим политиканом? С Тирини? – Именно. – О чем-то договорились? – глаза Гора с интересом блеснули. – Он готов воздействовать на МВД и Минюст Италии с тем, чтобы те аннулировали иск об ограничении моих передвижений. Если это произойдет, то я беспрепятственно смогу передвигаться по Италии и даже выехать за пределы Европейского союза. Но вот в другие страны ЕС мне лучше не въезжать, там французский ордер остается в силе. – Но ты можешь спокойно вернуться в Штаты! – Да, могу, – невесело усмехнулся Йен. – Тем более, что меня там тоже ждет судебное разбирательство. Нарушение запрета на посещение Кубы и дача ложных показаний. Я уверен, что отобьюсь, но крови мне попортят немало. Ну, и мое присутствие в офисе тоже требуется. Скайп и электронная почта – великое изобретение, но без очных встреч многие вопросы просто не решить. – А что Тирини попросил взамен на твое освобождение? – Угадай. – Ну, то, что он хочет денег, это ясно даже ослу. – Само собой. – Но в какой форме? – Акции, – криво усмехнулся Йен. – Что, опять это гребаное «Сокоде»? – воззрился на него Гор. – Удивительно, но на сей раз нет. Его интересовали акции SubOrbAero. Разработка суборбитальных аппаратов. Разумеется, я должен передать их не лично ему, а в какие-то инвестиционные фонды, которые он сам укажет. По бросовой цене, само собой. – И какую долю он хочет? – Всего три процента. Но это многие миллионы. – А ты хотел просто угостить его пиццей в уличной забегаловке? – хмыкнул Гор. – Я хотел бы послать эту скотину ко всем чертям! – в сердцах бросил Йен. – Но у меня нет выбора. Мне нельзя сидеть тут до бесконечности, когда вокруг такое творится! – То есть, ты отдашь ему эти три процента. – Отдам, пусть подавится! Мне нужна свобода! – Нет, тебе нужна власть, Йен. Власть, которую ты почему-то именуешь свободой. – Пусть так, мне плевать! На самом деле мне даже не так нужны свобода и власть, как нужен… – Саша, не так ли? Сероглазый поэт… – Да, он! – Точнее, власть над ним, – задумчиво произнес Гор. – Потому что если сероглазый поэт будет принадлежать тебе, то тебе будет принадлежать и весь мир, Йен. Вот только я сомневаюсь, что теперь поэт захочет тебе принадлежать. Тебе нынешнему. – Опять ты завел свои мистические бредни! – с досадой произнес Йен. – Черт, да что же это творится вокруг меня? Все погрузились в какую-то гребаную мистику, в то, чего не существует и существовать не может! Для меня, во всяком случае, не может! – Не меряй других по себе, Йен, – тихонько заметил старик. Зазвонил телефон. Йен взглянул на экран, изменился в лице и поднес трубку к уху. Гор тактично откатился в своем кресле подальше. Разговор длился пару минут. Затем Йен обернулся к Гору, лицо его было напряженным и мрачным. – Похоже, мне предстоит лететь не в Штаты, а в Россию, – тихо проговорил он. Налетел ветер, и ветви старой пинии что-то зашептали. *** Москва, июнь 2008 года – Вообще-то меня вызывали к следователю, – холодно произнес Саша. – Поэтому я взял с собой адвоката. Но вы, насколько я понимаю, следователем не являетесь. – Вы совершенно верно понимаете, Александр Владимирович, – произнес безликий человек невыразительным голосом. – Я не следователь, хотя, скажем так, представляю правоохранительные структуры. Вы же знаете, в России немало правоохранительных структур. И я представляю одну из них. Саша пожал плечами и промолчал. – Спасибо за то, что согласились встретиться без присутствия третьих лиц, – продолжал безликий. – Полагаю, что если мы с вами сумеем достичь определенных договоренностей, то в беседе со следователем необходимости не будет. Равно как и в присутствии адвоката. Наша с вами беседа совершенно неформальная, я подчеркиваю это. Она нас ни к чему не обязывает. Я имею в виду с юридической точки зрения. – Я понял вас, – слова Саши были похожи на холодные капли на грани замерзания. Безликий внимательно смотрел на своего собеседника, сидевшего напротив него на диване, и не верил своим глазам. Он ведь не раз видел этого Забродина. Сначала на фотографиях и видеокадрах – откровенно порнографических, которые были выгружены в интернет как часть кампании против Мурзина. Венцом всего была трансляция секса с ныне убиенным Нбекой. Тот мальчишка был фантастической, невероятной шлюхой, способной завести даже закоренелого гетеросексуала и гомофоба. Он буквально пылал сексуальностью, страстью, умением отдаваться, его можно было назвать гением жестокого секса, который он превращал в поэзию – зловещую и мрачную поэзию. А сейчас перед безликим сидел совершенно другой молодой человек. Он был одет в безупречный темно-серый костюм, сидящий на нем по-особому хорошо, то есть явно сшитый на заказ. Галстук был идеально подобран и повязан, запонки были дорогими, но не бросающимися в глаза, ботинки начищены до блеска. На ухоженных руках был аккуратный мужской маникюр, лицо было загорелым, выхоленным, темно-русые волосы уложены безупречно. В то же время в этом молодом человеке не было той чрезмерной ухоженности, которой так любят добиваться иные мужчины, особенно молодые, думая, что тем самым придают себе лоск, а на самом деле выглядят как дешевые выскочки. Нет, в молодом человеке всего было в меру. Но главное было не в этом. Его уверенная, непринужденная, но в то же время сдержанная поза, прямая спина, гордая посадка головы, а главное, взгляд светло-серых глаз не только излучали спокойствие, силу и уверенность, но и нечто, чему трудно было дать определение. Какую-то львиную царственность. Словно перед безликим сидел благородный и очень опасный хищник, способный в мгновенье ока порвать его на куски. И безликому было не по себе. Перед ним стояла задача запугать мальчишку, который был проститутом-извращенцем, а в свободное от торговли задницей время сочинял какие-то стишки и, кажется, прозу. И он считал, что эта задача будет простой. Но теперь он внезапно почувствовал, что мальчишка, еще даже ничего толком не сказавший, как будто запугивает его самого: одним своим видом, одним своим взглядом… в которых вроде бы не было ничего особенного. Мальчишка словно видел безликого насквозь, заранее знал план лабиринтов, в которые тот должен был завлечь этого дурачка и добиться от него того, чего должен был добиться. Безликий напрягся, чтобы взять себя в руки и избавиться от странных мыслей и страхов, которые внезапно атаковали его под взглядом серых глаз. Он открыл было рот, но его тут же перебили: – Кажется, я сделал вам подарок, вернувшись в Россию, – насмешливо и холодно произнес Забродин, закинув ногу на ногу. – Теперь вы можете усилить давление на Мурзина. Не так ли? – Приятно, что вы хорошо понимаете положение дел, Александр Владимирович, – сдержанно сказал безликий, лихорадочно соображая, что может скрываться за словами этого странного типа: какой-то неприятный сюрприз? Или тот просто блефует? – Но раз уж вы вернулись, то могу я поинтересоваться: почему? Не понравилось жить в Европе? – Не понравилось, что Мурзин арестован, – последовал бесстрастный ответ. – Мне вообще многое не понравилось из того, что произошло и происходит. Я понимаю, вы будете мне угрожать, так? – Нет. Но не буду скрывать, что вы можете стать фигурантом дела об убийстве Владислава Силецкого. В качестве свидетеля, разумеется. Пока в качестве свидетеля, – безликий сделал ударение на слове «пока». – Это не угроза, это информирование о текущем положении дел. На лице Забродина не дрогнул ни один мускул. – Разумеется, всё будет зависеть от целого ряда факторов. Всё возможно решить, Александр Владимирович. Вы человек молодой, но, насколько я знаю, многое в жизни видели, через многое прошли, так что вряд ли имеет смысл растолковывать вам очевидные вещи. Забродин продолжал хранить молчание. Он не отводил глаз, и взгляд его вовсе не был отсутствующим, как обычно бывает у людей, пытающихся спрятать свою неуверенность и даже страх за маской отрешенности и равнодушия. Напротив, взгляд его был холодным, изучающим, как будто пронизывающим собеседника насквозь. В безликом вновь зашевелился страх, он чувствовал себя все более неуверенно. От Забродина как будто исходила прозрачная сила, противостоять которой было невозможно. – Вы умный человек, Александр Владимирович, – пробормотал безликий, пытаясь собраться с мыслями, которые словно смыло мощной, прозрачной волной. – Благодарю за комплименты, – Забродин откинулся на спинку дивана почти с царственным видом и не отводил взгляда от безликого. – Вы правы в том, что я достаточно хорошо понимаю ситуацию. И эта ситуация мне изрядно надоела. Всё что происходит вокруг акций «Сокоде», вокруг Чамбе, должно быть прекращено. Еле заметные брови безликого поползли вверх. – Не ожидал от вас такого апломба, – проговорил он как будто через силу. – Понимаю. Я для вас никто. Ноль без палочки. Однако ноль очень важная цифра. Она может увеличить число на порядок, а может превратить его в ничто. Так вот я именно такой ноль. Безликий молчал. Ему очень хотелось поставить наглого сопляка на место, запугать его, но он по-прежнему чувствовал странное бессилие. Все аргументы и угрозы, которые были подготовлены, чтобы в два счета превратить дурачка-хастлера в безвольную марионетку, вдруг обнулились. Превратились в ничто. Безликий понимал, что оказался в нулевой точке – точке замерзания. Лед сковывал его волю под прозрачным взглядом Забродина, который смотрел на безликого спокойно и неумолимо, как смотрит лев на свою жертву и прикидывает: достойна ли она того, чтобы разорвать ее в клочья. Безликий понимал, что это какая-то чертовщина, что на руках у него все козыри, что запугать этого мальчишку ничего не стоит. Но ничего не мог поделать. А Забродин сам заговорил. – Прежде всего, я должен встретиться с Геннадием Владимировичем Мурзиным. – Вы не в том положении, чтобы диктовать условия, Забродин, – хрипло выдавил из себя безликий, и каждое слово давалось ему с трудом. – Вы можете отсюда отправиться прямо за решетку. Ледяное спокойствие в ответ. – Когда я летел в Москву, я и впрямь думал о том, что такое может случиться. Но все-таки летел… Почему, я не буду объяснять. Вам все равно не понять. – Да уж, чужую глупость понять бывает трудно, – скривился безликий. – А свою тем более, – бесстрастно откликнулся Забродин. – Но, представьте себе, Геннадий оказался куда умнее и меня, и всех вас вместе взятых. А вас там много… целая свора хищников и их прихлебателей. – Не так уж умен ваш Мурзин, – безликий, кажется, приходил в себя после странной слабости. – Тоже вернулся в Россию. Хотя мог предвидеть, что его ждут наручники. – Самоуверенность не всегда означает глупость, – спокойно возразил Забродин. – Просчеты всегда возможны, иногда фатальные. – Вот именно. Фатально просчитались и Мурзин, и вы. – Полагаете? – Больше чем полагаю. У вас нет выбора, Забродин. Собственно, вам ничего и делать не нужно самому. Вас просто приведут к Мурзину и скажут: «Не отдашь акции, конец не только тебе, но и твоему обожаемому идиоту-любовнику». – Я действительно хочу увидеть Геннадия. И это мое условие. – Условие? – безликий даже задохнулся от такой наглости. – Забродин, да у вас крыша поехала, что ли? Хотите сейчас отправиться к следователю? Он ждет вас за стенкой. И будет разговаривать с вами не так как я, уж поверьте. – Не сомневаюсь. Но в таком случае ваши шансы добиться поставленных целей сведутся к нулю. Безо всякой палочки. – Вот как? – нахмурился безликий, снова чувствуя подвох. – И почему? Серые, прозрачные глаза Забродина по-прежнему смотрели на безликого, и тот невольно ёрзал, отчего злился на себя и ёрзал еще больше. Этот мальчишка давил его своим… непонятно чем. Просто своим присутствием! Все заготовленные ухищрения и угрозы оказались бессильны перед этой прозрачностью, они просто бесследно растворялись в ней, никак ее не замутняя. – Геннадий действительно совершил большую ошибку, возвратившись в Россию, – задумчиво заговорил Забродин. – Переоценил свои возможности. Просчитался. Поддался эмоциям. Отчасти в этом был виноват и я, но, впрочем, речь не об этом. – А о чем? – настороженно спросил безликий. – О том, что Геннадий все-таки подстраховался. Акции «Сокоде» находятся на депозите в одном из европейских банков, и так просто к ним не подобраться. – Думаете, вы сообщаете что-то новое, Забродин? – безликий хмыкнул насмешливо и удовлетворенно. – Мурзин нам уже рассказал об этом. Но это вряд ли ему поможет. Мы все равно заставим его отдать эти акции. – Полагаю, он рассказал вам не все, – Забродин медленно ронял слова, ухоженная рука расслабленно свисала с ручки дивана. – 19 процентов акций «Сокоде» он перевел в мою собственность. – Что? – вздрогнул безликий. – Что за бред? – 19% процентов акций «Сокоде» теперь принадлежат мне, – бесстрастно повторил Забродин. – У Мурзина в собственности было всего 23% акций плюс какая-то мелочевка. Блокирующий пакет – 25% плюс одна акция, как вам известно, находится в руках Хейдена. Делайте выводы. – Что за чушь вы несете! – безликий сорвался на истерический визгливый крик. – Мурзин отдал вам 23% акций одного из крупнейших месторождений титана в мире?? – 19% акций, – спокойно уточнил Забродин. – Плевать! Не смешите меня! – Вы можете ознакомиться с реестром акционеров, туда внесены соответствующие изменения, – Забродин по-прежнему являл собой образец бесстрастия. – Непременно, – сквозь зубы сказал безликий. – И когда он успел, интересно? – Буквально перед арестом. Я сам узнал об этом от юристов только по возвращению в Москву. – Вот как, – безликий пытался переварить эту новость. – Вот как… Кажется, Мурзин свихнулся. Отдать львиную долю пакета акций своему… своему… – Я вас понял, – с усмешкой заметил Забродин. – Нет, ни черта вы не поняли, Забродин! – в безликом прорвалась злоба. – Что, вообразили себя пупом земли? Так вам придется жестоко разочароваться. Поскольку акции теперь и у вас, вы уж точно отсюда не выйдете кроме как в наручниках! – Это не я решаю, – взгляд Забродина был по-прежнему спокоен и прозрачен. Но неожиданно в нем поднялась волна силы, физически вдавившая безликого в спинку кресла, в котором тот сидел. – А теперь послушайте. Акции лежат на депозите в одном из банков в Европе. Как и акции Мурзина. Но доступ к акциям, переданным в мое распоряжение, еще более сложен, чем доступ к акциям Геннадия. Чтобы получить их, необходимо мое личное присутствие. Понимаете? Никакая доверенность действовать не будет. Это условие депозита. Так что вы можете арестовать меня, но это ничего не решит. Я могу подписать какие угодно бумаги, но они не будут значить ровным счетом ничего. Мои слова вы можете проверить. Думаю, у вас есть для этого соответствующие каналы. – Обязательно проверим, – с нескрываемой ненавистью бросил безликий. – И не думайте, что вы так легко от нас отделаетесь. – Даже не собираюсь. Но дальнейший разговор возможен лишь после того, как я увижусь с Геннадием. Я могу быть свободен? – спросил Забродин, поднимаясь с дивана. Безликий с бессильной злобой смотрел на этого холеного, самоуверенного юнца, который явно ощущал собственное превосходство, и, что самое обидное, ощущал по праву. Все, что оставалось безликому – это утвердительно кивнуть. И он не знал, что скрывается за прозрачностью серых глаз.

Я ринусь в пасть ко льву,

И сам я стану львом,

Чтобы спасти тебя,

Ведь ты живешь лишь мною!

Пускай в моей груди

Сегодня пустота,

Но вспыхнет в ней любовь

Сверкающей звездою!

Сместились полюса

Дряхлеющей Земли,

Над сумраком морей

Несутся ураганы,

А ты живешь лишь мной,

И потому я всё

Отдам, чтоб исцелить

Твои больные раны!

*** Порт-Саид (Египет), июнь 2008 года Было еще только десять утра по местному времени, но июньское египетское солнце уже нещадно палило, воздух был душным и влажным. Он пробирался по узким улочкам Порт-Саида, стараясь держаться в тени. Не только из-за палящего солнца, но и из-за того, что будучи в тени легче заметить за собой слежку. Обнаружить слежку на узких улочках египетского портового города, заполненного галдящей толпой торговцев, грузчиков, моряков, бродяг и каких-то невнятных личностей казалось делом невозможным. Но не для профессионала. А он был профессионалом. В его беспокойной жизни ему приходилось уходить и от слежки, и от погони, и самому следить и преследовать: на улицах крупных городов среди сверкающих витрин, в нищих трущобах азиатских мегаполисов, в залах музеев, маленьких магазинчиках, в переулках, в пустынях и даже в лесах. Как и стрелять, и убивать. В последний раз это произошло в дебрях экваториальных лесов и джунглей где-то на границе Чамбе и Бенина. Тип, которого он знал как Сандерса (липовое имя, само собой!), предложил ему хорошие деньги за участие в операции в Чамбе. Надо было вытащить какого-то ублюдка из тамошней тюрьмы. Или даже двоих ублюдков, неважно. Сандерса он знал давно, тот неоднократно привлекал его к подобным делам в разных частях света: и в Африке, и в Южной Америке, и в Юго-Восточной Азии. Один раз даже в покрытой льдами Гренландии, где… Впрочем, неважно, давно это было. Сандерс выходил на него по телефону, всякий раз с незнакомых номеров, они обменивались кодовыми фразами. В последние годы это делалось через интернет: в самоуничтожающейся электронной почте или на каких-то левых форумах, где обсуждают зверюшек, тряпье и прочую туфту. Один раз площадкой для контакта стала даже онлайн-игра для геев, кодами выступали обнаженные части тела и определенные сексуальные позы. Он не был геем, но ему было плевать, как общаться. Хоть на сайтах для зоофилов, если таковые существуют.

Группы всякий раз были разными по составу. Впрочем, некоторых из их участников он знал лично по предыдущим операциям и не только тем, которые организовывал Сандерс. Все они знали друг друга под вымышленными именами и никогда не пытались узнать настоящие. Незачем. Меньше знаешь – лучше спишь. Солдаты удачи из разных стран, с разных континентов, готовые охранять или грабить, спасать или убивать – всё, что прикажут. Бизнес, ничего личного. Только деньги.

Поэтому когда Сандерс предложил ему дело в Чамбе, пообещав хорошие деньги, он сразу согласился. Задаток Сандерс внес на счет в банке на Каймановых островах. А через пару дней, когда он уже готовился к вылету в Париж, откуда должен был направиться в Агазе, на него вышли французы (имен он тоже не знал) и предложили тоже хорошие деньги. За то, чтобы сдать группу, в которую он должен был войти. Его делом было информировать о передвижениях группы Сандерса. Ну, и смыться, когда начнется заваруха. В том, что ему это удастся, он не сомневался. Ему не впервые приходилось оказываться в одиночестве среди океана джунглей и экваториальных лесов. Он умел в них выживать. А за хорошие деньги он вообще умел всё. Здесь же был хороший шанс содрать деньги и с Сандерса, и с французов. Если Сандерс останется в живых и не поймет, кто его сдал, то выплатит и оставшуюся часть гонорара. Французы тоже выплатят. Но если Сандерс не заплатит, всё равно, деньги французов покроют всё с лихвой. И, похоже, Сандерс оказался идиотом. Оставшаяся часть денег, которые он должен был заплатить, вчера упали на всё тот счет в банке на Каймановых островах. Отлично! Можно слегка расслабиться: если Сандерс заплатил оставшуюся часть, значит, он так и понял, кто их сдал французам. Возможно, он даже не знает, жив ли тот, кто ему известен как Девятый. Просто заплатил долг! Какая щепетильность! И какая глупость! Ну что ж, эта глупость ему только на руку. Приятно иметь дело с честными идиотами. Деньги от французов тоже пришли, а вместе с деньгами ничего не подозревающего Сандерса это позволит ему безбедно жить как минимум год. Не слишком роскошествуя, но и ни в чем себе не отказывая. Пятизвездочные отели, курорты, новая машина… Девки, само собой. А там, глядишь, подвалит новый заказ. Но всё же надо выждать. Нигде не светиться. По крайней мере пару-тройку месяцев. Золотое правило выживания: мало ли что. Пусть рыжий олух Сандерс ничего и не подозревает, но другие вполне могут… А эти парни умеют охотиться. Впрочем, и он умеет уходить от охотников. Это часть его профессии. Из джунглей он добрался до побережья, благо там было недалеко. Нанять моторку было плевым делом, эта моторка доставила его в Бенин, на пустынное побережье, где слыхом не слыхивали ни о таможне, ни о береговой охране. Вот чем хороши страны третьего мира! Или даже четвертого. В аэропорт он, конечно, соваться не стал, там его легко могли засечь. Вместо этого в порту он договорился с капитаном какой-то ржавой посудины, которая шла порожняком в Лагос – то ли за бананами, то ли еще за каким-то дерьмом и прошел на борт (опять же, минуя все таможенные и пограничные контроли). Из Лагоса – уже по другим документам – вылетел в Триполи. Из Триполи в Каир. Там, еще раз сменив документы, отправился на такси в Порт-Саид. Сюда должен был прийти сухогруз Andira под турецким флагом. Он шел из Карачи в Валенсию с грузом… да какая нахрен разница с каким грузом. Он должен был сесть на этот сухогруз в качестве рядового матроса (этот опыт у него тоже был). Законтрактовался он на полгода. Да, придётся полгода болтаться по морям, почти не сходя на берег. Зато его будет гораздо труднее отследить, если, конечно, за ним станут охотиться. Вероятность мала, но и ее следует исключить. Сухогруз должен пройти Суэцкий канал и стать на рейде Порт-Саида ближе к полудню. Значит, к вечеру он будет на борту. В дрянном отеле, где он провел ночь, приехав из Каира, оставаться не следовало. Безопаснее было затеряться на шумных, многолюдных улочках Порт-Саида. Здесь много европейцев – туристов, моряков, не пойми кого, а не только арабы, так что он вряд ли привлечет чье-то внимание. Полгода качки, а может быть даже меньше, если он по своим каналам разузнает, что опасность точно миновала. А потом – красивая жизнь на полную катушку. Затем новый контракт, новые деньги… Еще пара-тройка экспедиций, и надо будет завязывать. В конце концов, денег он накопил уже немало, на безбедную старость хватит. Да и годы уже не те, пятый десяток пошел. Тело, конечно, еще крепкое, хорошо тренированное, реакция отличная. Но уже чувствуется, что не тридцать лет. И тем более не двадцать. А чем дальше, тем сильнее это будет чувствоваться. Вылезут наружу последствия старых ран. Да, через пару лет надо будет менять род деятельности. Стать кем-то вроде этого Сандерса, завести незаметную фирму по вербовке крепких парней для заданий, не требующих шума. Ну, и купить дом у моря, завести красивую бабу… Чем он хуже рыжего Сандерса, у которого, судя по всему, с этим всё в порядке? Да ничуть не хуже, разве что гораздо умнее этого рыжего недоумка. Он свернул в узкий переулок, который вел к грузовому порту, рассчитывая, что Andira уже, возможно, стала на рейде, если только не попала в «пробку» при входе в Суэцкий канал. И замер. Перед ним стоял Сандерс. Человек с зелеными глазами и рыжеватыми волосами. Он замер даже не на секунду, а на какую-то ничтожную ее долю. Оружия при себе у него не было, оно осталось в Лагосе. Нет, он знал, что делать в таки ситуациях. Но эта ничтожная доля секунды, когда его буквально пригвоздил к месту взгляд зеленых глаз… В этих глазах читалось одно слово: «Расплата». Раздался хлопок выстрела из пистолета с глушителем. Затем еще хлопок, контрольный выстрел в голову. Пистолет полетел в сторону. Послышались испуганные вопли прохожих. Рыжеволосый человек быстрым шагом скрылся за углом, где тут же взревел двигатель мотоцикла.

====== 50. АБСОЛЮТНЫЙ НОЛЬ ======

ГЛАВА 50. АБСОЛЮТНЫЙ НОЛЬ

Москва, июнь 2008 года Саша, возвращаясь в Москву, был одержим одним желанием – вызволить Старшего. Он не представлял себе, как выполнить эту задачу, казавшуюся невыполнимой, но у него было убеждение, что если он возвратится в Москву, то сумеет это сделать. После таинственной мистерии Белого Льва у Саши порой стало возникать четкое и ясное знание вещей, казавшихся совершенно неочевидными. Это знание не отвечало на вопрос «Почему так, а не иначе?» Оно просто утверждало: «Это так, и никак иначе». Это знание не было всеобъемлющим, никаких глобальных тайн Вселенной, смысла жизни и смерти Саше не открывалось. Но каждый его шаг, каждый поступок, даже самый незначительный, был исполнен внутреннего смысла. Это было ясное понимание, что в мире нет случайностей, все подчинено высшей цели. Даже то, что кажется бессмысленным, ничтожным.Более того, самые ничтожные события часто имеют гораздо большее значение, чем грандиозные мировые и вселенские катаклизмы. Мир, от которого Саша отгораживался с детства, уже не пугал его. Но этот страх не ушел в одночасье, он долго и мучительно сползал с души и сердца, начиная с того самого вечера в особняке на Новой Риге. А в тот вечер ведь не произошло ничего особенного: очередное шоу с прилюдным трахом. Кто тогда мог знать, что это «шоу» стало точкой отсчета на трудном пути, полном крови, слёз, любви и надежды. Всё случившееся не подкосило Сашу. Он носил в своем сердце несчастье Старшего, гибель голубоглазого Эма, наконец, отчуждение, возникшее между ним и Йеном Хейденом. Он не пытался спрятаться в тайном мире серых озер, как делал это всегда. Туман над таинственным краем рассеялся, озера были прозрачны и полны живой воды из источника вечности. Саша не ощущал себя сверхчеловеком или обладателем магических способностей. Ничего этого у него не было. Правда, появились сны. Не то чтобы вещие. Просто раньше Саша никогда не видел снов. Точнее, видел, но забывал сразу после пробуждения. А сейчас его стали посещать сны. Он ясно видел себя, видел других людей. Особенно ясно – Старшего и Йена. Они оба как будто состояли из тьмы. Но если Старший отчаянно пытался эту тьму удерживать в себе, чтобы она не вырвалась в мир, то Йен был как будто полон ярких вспышек, но эти вспышки превращались в черные дыры, которые стремились засосать в себя всё, что живет и дышит. Йен этого не замечал, он видел лишь яркие вспышки в себе, казавшиеся ему счастьем. Тьмы для него будто не существовало. Но ее становилось все больше и больше. И Саша видел, что ни Старший, ни, тем более, Йен не смогут удержать эту тьму в себе. Поэтому и нужен он, Посланец, который не только должен удержать рвущуюся в мир тьму с ее неисчислимыми бедствиями, но и преобразить ее носителей. Ибо обратной стороной тьмы всегда является свет. Теперь Саша понимал, почему так тянулись к нему и Йен и Старший. И почему он любил их – пусть и по-разному. А еще – кем для него был Эм Нуцци – защитником, воином. Да, хрупкий, изнеженный, развращенный Эм тоже имел свою миссию и выполнил ее. И теперь ждал Сашу там, где всё по-другому. Слишком по-другому, чтобы человеческий разум мог воспринять это. А еще Саша видел Игорька Сидюхина, Влада Силецкого, Славика Долгонькова, Вадика… Они были похожи на мелкие, темные вихри или стаи назойливых черных насекомых – жалящих, кусающих, роящихся, пытающихся пить чужую кровь и бесследно исчезающих при малейшем порыве ветра. Но это были лишь сны. Саша их не принимал, но и не отвергал. Он просто старался делать то, что должен был делать. Ему пришлось утонуть в делах, в которых он вообще не смыслил и с которыми прежде не сталкивался. Сразу по возвращению в Москву его огорошили известием о том, что Старший передал ему в доверительное управление часть своих активов и недвижимости. А главное, спустя пару дней Саша получил известие, что именно он теперь управляет 19% проклятых акций «Сокоде». Первым побуждением Саши было отказаться от этих кровавых бумаг, мысль о которых вызывала в нем боль и отвращение. И он мог отказаться. Но это ничего не решило бы. Не спасло бы Старшего. Не остановило бы кровопролитие. Он не должен был уклоняться от ответственности, какой бы тяжелой она ни была. Ответственность! Именно она всю жизнь пугала Сашу. Именно от нее он всю жизнь бежал, прятался, норовил переложить на других, платя за это сколь угодно высокую цену. Но теперь перекладывать ее было не на кого. Теперь он был хозяином в доме Старшего. Прежде Саша никогда не задумывался о том, как управляется дом, как поддерживается в нем порядок. Он жил в «первом круге», выходил во «второй круг». «Третий круг» с прислугой и охраной был для него все равно что другой планетой. Он почти никого не знал, разве что некоторых из телохранителей. Теперь управлять этими людьми и хозяйством приходилось ему. И он, непрактичный и неприспособленный к жизни, конечно, с этим не справился бы. Если бы не отец и Владимир. Отец по сути взял на себя руководством хозяйством и прислугой. Владимир стал фактическим шефом охраны. Проблем здесь было много. После ареста Старшего шеф его службы безопасности, которого Саша видел только пару раз мельком, предпочел уволиться. За ним уволилась половина сотрудников. То же самое касалось телохранителей. Поначалу Саша считал, что ему нет дела до службы безопасности бизнес-империи Старшего: он не хотел лезть в эти дела. Но дела сами лезли к Саше. Владимир сообщал, что людей из службы безопасности активно трясет следствие. Прошли повальные обыски, «там хвосты кое-какие остались и в них вцепились», как выразился Владимир. Именно в эти дни и состоялась беседа Саши с безликим. И хотя из этой дуэли Саша вышел победителем (он и сам не ожидал от себя такой прыти), но психологический груз был слишком тяжел. Саша совершенно не привык к подобным стрессам. Одновременно вокруг рыскали хищники – Силецкий и прочие, которые вцепились и в MG-банк, и в другие активы Мурзина. Эти активы были арестованы, но стервятники рассчитывали заполучить их сразу после снятия ареста. К тому же, они пытались перехватить ряд контрактов, с которыми были связаны фирмы, подконтрольные Мурзину. И хотя Саша не имел ко всему этому ни малейшего отношения, растерянные менеджеры из разваливающейся империи Мурзина (те из них, кто не предпочел за благо покинуть тонущий корабль) почему-то потянулись к Саше. Тот поначалу не мог понять, что эти люди от него хотят. Он ничего не понимал в бизнесе, тем более в таком запутанном и опасном, как бизнес Мурзина. Он не мог дать никакого совета. А уж тем паче у него не было ни малейшего права отдавать какие-то распоряжения, Он был никто. Ноль, как сам он сказал о себе. Но, похоже, его воспринимали тем самым нолем, который был необходим, чтобы единицу превратить в десятку, двойку в двадцатку и так далее.

Уже через несколько часов после возвращения Саши в Москву в его комнату вошел Владимир и сообщил, что с ним хотят встретиться два менеджера из MG-банка, в котором было введено внешнее управление. Саша удивился, но раз люди приехали… Он не решился им отказать.

Два мурзинских менеджера, отстраненные от дел внешним управляющим, пытались расспросить Сашу, не оставил ли босс указаний насчет каких-то финансовых бумаг, но Саша ничего не знал. Тут подъехал юрист, и речь уже пошла о тех самых акциях уральского металлургического комбината, которые передал ему в управление Мурзин. И как-то (Саша даже сам не понял, как именно) получилось, что в завертевшемся вокруг этих акций разговоре Саше пришлось принимать решения. Причем он видел, что сотрудники Старшего не навязывают ему свое мнение, а напротив, как будто ждут от него указаний. В тот день так ничего и не было решено. Сотрудники Старшего договорились «подъехать» на следующий день с вариантами решений. Саша не думал ни о какой личной выгоде. Он хотел использовать акции для того, чтобы оплачивать услуги юристов, расходы на дом, прислугу, охрану. Не более. Когда же он узнал о тайном счете в сингапурском банке, то твердо решил, что эти деньги он использует лишь в крайнем случае. А уж известие о переданных ему акциях «Сокоде» и вовсе стало для него шоком. Стремительно, буквально в считаные дни и даже часы Саша оказался в центре лабиринтов империи Старшего. Точнее, ее руин. Если прежде у империи был повелитель, отлично знавший все ее потайные лабиринты, то теперь повелителя не было. Саша на эту роль не претендовал. Но он вдруг стал кем-то вроде английской королевы, которая, как известно, царствует, но не управляет, и тем не менее без нее невозможно себе представить функционирование британской империи. В доме Старшего, где фактическим хозяином теперь стал Саша, ежедневно собирались совещания менеджеров банка и уцелевших фирм Мурзина. Впрочем, и не уцелевших тоже. Саша поначалу не хотел присутствовать на этих бесконечных совещаниях, но его настоятельно об этом просили. Людям почему-то был важен сам факт его присутствия. Словно принятые без него решения будут незаконными. Отчасти это можно было объяснить рациональными причинами. В бизнес-империи Мурзина знали, что именно Забродин – самый близкий человек к боссу. И он не просто постельная грелка, раз босс передал ему значительную часть активов, не попавших под арест. В том числе скандальных акций «Сокоде», из-за которых и разгорелся вселенский сыр-бор. Каким образом все это знали – оставалось загадкой, но знали. Мурзину сохраняли верность достаточно много ключевых менеджеров его империи. Не столько в силу личной преданности, но по самым разным причинам, связанным в том числе с деньгами, незаконными операциями и прочим. Кто-то поспешил быстренько сдать босса, кто-то переметнулся к конкурентам (к тому же Силецкому), а кто-то считал стратегически правильным оставаться верным Мурзину. По крайней мере, до тех пор, пока не станет ясно: удастся ли тому выкрутиться или он всё же пойдет на дно. Это всё были рациональные причины, по которым мурзинские люди стремились быть поближе к Забродину. Но было еще и нечто иррациональное, что превращало Сашу в «регента осколков империи». Этот спокойный, даже холодный парень с прозрачными серыми глазами был, казалось, психологически необходим взвинченным управленцам, которые находились в жесточайшем стрессе и чьи нервы были на пределе. В его присутствии находились выходы из ситуаций, казавшихся безвыходными. И дело было не только в этом. Забродин вселял в издерганных людей уверенность. Хотя он почти не вмешивался в обсуждение запутанных финансовых вопросов, в которых, признаться, ни черта не понимал. Но у него было знание (снова это непонятно откуда взявшееся знание!), что именно следует одобрить, а что отклонить. Иногда, когда взоры присутствующих устремлялись на него, он ронял краткое: «Да» или «Нет», словно холодные, прозрачные капли. Порой он просто кивал или отрицательно качал головой. Но это не означало, что он чувствовал себя автоматом или марионеткой, которую дергают за ниточки неведомые высшие силы. Знание, возникавшее ниоткуда, было для него тяжелым грузом. И очень болезненным. Он видел за каждым принимаемым решением людей, которым это решение могло сломать жизнь. И не просто видел, он проживал чувства этих людей, чаще всего тяжелые, болезненные, страшные. Порой это было невыносимо. Саша сам не понимал, как все это выдерживает, как не сходит с ума… А порой при нем обсуждали решения… нет, впрямую как бы ни о чем не говорилось, но в империи Мурзина было слишком много страшных уголков… Да Саша и сам был свидетелем казни, совершенной в подземелье. И он видел, что при нем обсуждают решения, результатом которых должна была стать кровь. Дважды он ронял короткое «нет». В третьем случае… в третьем случае ситуация была такова, что кровь пролилась бы и если бы он сказал: «да», и если бы он сказал «нет». Был, конечно, еще один вариант: отстраниться. Не говорить ни «да», ни «нет». Встать и уйти. Умыть руки. Пусть другие берут грех на себя. Но теперь он знал: его удел – ответственность. Ответственность на грани человеческих сил. Ответственность выбора в ситуациях, когда выбора не существует. Когда любое из принятых им решений будет черной тенью преследовать его до конца жизни, являться в ночных кошмарах, отравлять радость и надежду… И он тогда принял решение. Неважно, что он сказал: «да» или «нет». Он принял решение. С той же холодной прозрачностью в глазах. Но в тот вечер его трясло. Он с трудом добрался до постели. Точнее, его донес на руках Владимир, а рядом ковылял на костыле отец. Тело Саши сотрясали конвульсии, серые глаза были широко раскрыты, но ничего не видели. Отец знаком приказал Владимиру выйти из спальни. – Может, ему вколоть что-нибудь? – неуверенно спросил тот. – Нет, – безапелляционно ответил Михаил. Владимир пожал плечами и скрылся за дверью. Михаил взглянул на сына и увидел, что тот смотрит прямо на него. Глаза Саши были по-прежнему широко раскрыты, но в них не было той спокойной прозрачности, полной таинственной силы. На сей раз это были глаза насмерть перепуганного ребенка, который отчаянно хочет, чтобы его защитил кто-то большой и сильный. Саша, крепкий, мускулистый мужчина, сжался в комочек и с мольбой смотрел на отца. Такого взгялда у сына отец еще никогда не видел, и этот взгляд – беззащитного, напуганного, измученного ребенка – потряс его до глубины души. Михаил, позабыв про костыль, двинулся к кровати, наступил на больную ногу, тут же взорвавшуюся дикой болью, матюкнулся и рухнул на кровать, прижимая к себе дрожащего сына. Тот уткнулся в грудь отца, а отец гладил его взъерошенную теплую макушку, пытаясь успокоить своего взрослого малыша, и сердце его готово было выпрыгнуть из груди. – Ну, ну, маленький, все хорошо, я здесь, рядом, не бойся, – бормотал он растерянно. – Все хорошо, все хорошо… И он чувствовал, что сын успокаивается. Тело Саши перестала сотрясать дрожь, дыхание стало ровным и, наконец, он спокойно засопел, по-прежнему вцепившись в отца. Тому было неудобно лежать, раненая нога ныла, но он боялся пошевелиться, чтобы не потревожить сына. Своего сына, которого никогда прежде никогда не сжимал в объятиях. А Саша был совершенно измучен и раздавлен. Да, ему уже приходилось стрелять в людей в Африке, но санкцию на смерть он давал впервые. Оказывается, отдавать приказ неизмеримо страшнее и тяжелее, чем самому нажимать на курок. Там, в Африке он лишь защищался. А здесь… да, здесь он тоже защищался и защищал других. Но все равно. Все равно. Эта санкция как будто отняла у него все силы, он снова чувствовал себя слабым, более того, уничтоженным, проклятым… И лишь объятия и осторожные ласки отца вернули ему покой, погрузили в сон. Отец… отец… Уже засыпая, Саша вдруг вспомнил слова отца, слышанные им однажды: – Старший никогда не убивал никого из-за денег. Он убивал на войне как солдат. Он казнил, верша правосудие. И он жертвовал людьми ради спасения других людей. Тогда Саша этого не принял. Старший ставил себя над законом. Над людьми. Присвоил себе право вершить суд, приводить приговоры в исполнение. Это не умещалось в голове. Саша с ужасом понимал, что Старший затаскивает его в тот мир, от которого он так отчаянно отгораживался… И вот Саша в этом мире. И теперь он сам должен принимать решения. Брать на себя ответственность. Пропускать через сердце боль, страдания, слезы, кровь. Потому что больше этого не сможет никто. А ведь с момента его возвращения в Москву прошло всего… сколько дней? Два-три? Неделя? Саша сам не понимал. Ему казалось, что прошла вечность, столько всего вместили в себя эти дни. И ночи. Дни, когда он был полон прозрачной силы. И ночи, когда он превращался в испуганного, измученного ребенка, убаюкиваемого сильным и ласковым отцом. В этот период Саша даже не мог писать стихи. Муза как будто покинула его. И он не знал, возвратится ли она. Роман о шотлаНдском авантюристе тоже завис где-то на середине. На время или навсегда? У Саши не было ответа. Он понимал, что стал другим. Слишком другим. И сможет ли он писать так, как писал раньше? И сможет ли он вообще написать хоть строчку, несмотря на то, что сердце постоянно кровоточило? Не только из-за того, что он был вынужден решать. Но из-за Эма. Из-за Старшего. И из-за Йена. Саша держался как мог. Он рассчитывал встретиться со Старшим в самое ближайшее время. Более того, он знал, что они увидятся. Разговор с безликим лишь убедил его в этом. Саша все больше убеждался, что обладает властью над людьми. Невидимой как воздух, но реальной. Это его пугало. Он страшился, что воспользуется этой властью во зло. А он не хотел зла. Не хотел. Между тем Йен тоже не давал ему покоя. Он по нескольку раз в день выходил на скайп. Но разговоры получались тяжелыми. Саша чувствовал, что Йен любит другого – того Сашу, которого больше не существовало. Он чувствовал, что Йен отчаянно пытается отыскать того, кого уже не было. И еще между ними тенью стояло предательство Йена.

Йен говорил, что вскоре получит разрешение покинуть Италию и немедленно отправится в Москву «по делам». Саша не спрашивал, что это за «дела», но понимал, что это связано с проклятыми акциями «Сокоде». И с ним самим. Поэтому он относился к планам Йена холодно и настороженно, всячески давая понять, что тому не следует приезжать. Но Йен отказывался это понимать. Наконец, Саша потерял терпение и сказал:

– Йен, пока Геннадий под арестом, я не стану с тобой встречаться. Не стану. Сам знаешь почему! – Как ты вообще можешь сожалеть о том, что этот мерзавец оказался там, где ему самое место? – вскипел Йен. – Да на его руках столько крови… – А твои руки чисты? – холодно прервал его Саша. – Хватит об этом! – Йен, казалось, готов был пролезть через монитор компьютера к Саше. – Хватит! Да, я признаю, что вел себя не лучшим образом… Да, я подло поступил, признаю. Но лишь потому, что люблю тебя! Потому что хотел тебя спасти! – Йен, – взгляд Саши был спокойным и прозрачным, но голос звучал устало. – Я понимаю тебя. Правда, понимаю, поверь! Но… пока Геннадий под арестом… пока… пока вся эта чертова свистопляска вокруг «Сокоде» и прочего не закончится… – Эта свистопляска прежде не мешала тебе любить меня! – На самом деле мешала. Ты просто не хотел этого видеть. И я не хотел. – Саша, что я должен сделать? Что я должен сделать, чтобы… – Йен осекся, словно гордость мешала ему выговорить что-то важное. – Йен, я не знаю, – с горечью сказал Саша. – Но нам нужно сделать паузу. – Паузу? Зачем?? – едва не зарычал Йен. – Ты пойми, я сейчас вижу как будто не тебя, а кого-то другого! Я хочу увидеть тебя, прикоснуться к тебе, убедиться, что это ты! Понимаешь? Иначе я сойду с ума! Просто сойду с ума! – А если ты убедишься, что я – совсем не тот, кем был? – голос Саши звучал кротко, но для Йена он был как удар грома. – Тогда… – сипло выдавил он. – Тогда не знаю… Я… Я не могу жить без тебя! – Именно поэтому нам нельзя встречаться. Йен, не только я изменился. Ты ведь тоже. Я вижу в твоих глазах… – Да что ты можешь видеть через этот гребаный скайп!- взорвался Йен. – Тьму. Свинцовую тьму, – бесстрастно произнес Саша. – Что? – Йен как будто задохнулся. – Боюсь, тебе не понять! – Ебать, как меня достала эта чертова мистика! Все вокруг с ума посходили! – Я же говорил, что ты ничего не поймешь, Йен. – Да всё я понимаю, всё! – Йен, – голос Саши прозвучал неожиданно властно и резко. – Я не могу запретить тебе прилететь в Москву. Но на встречу со мной не рассчитывай. На личную встречу. Саша отключил скайп и откинулся на спинку кресла. Разговор с Йеном вымотал его. Саша не мог разобраться в своих чувствах. Да, он любил Йена. Как и Йен его. Но над их любовью висело какое-то проклятье. Если прежде Саша не мог принять мир Йена, то теперь Йен не мог принять новый мир Саши. Ситуация зеркальным образом изменилась, но ни на миллиметр не приблизилась к разрешению. И ещё… Саша действительно видел, что меняется не только он, но и Йен. В глазах Йена как будто сгустилась свинцовая тьма. И холодные волны этой тьмы все сильнее захлестывали их любовь… От этих мыслей его отвлек Владимир. Возникли проблемы со службой безопасности. Двое бывших сотрудников занялись шантажом, угрожая раскрыть данные о незаконных операциях Мурзина, за которые на него могли навесить новые обвинения. – Они, конечно, твари опытные, – невозмутимо произнес Владимир, который за последние дни заметно осунулся, – но мы знаем, как их достать. – Нет, – коротко ответил Саша. – Что их жалеть? Или думаешь, они нас пожалеют? – Нет. Это не имеет значения. Старшего держат взаперти из-за другого. «Сокоде». Владимир шагнул к двери. Но вдруг остановился и, глядя Саше в глаза, спросил: – А если бы это имело значение, ты отдал бы приказ? Саша смотрел на него прозрачными глазами и молчал. Владимир понял, что ответа не будет, и молча вышел. На самом деле Саша не знал ответа. Не знал. И не хотел сейчас думать о том, каким мог быть его ответ. Но на этом его мытарства не закончились. Снова появился Владимир и сказал, что приехала бывшая жена Мурзина со своим адвокатом, и она требует встречи с Сашей. – Пусть общается с адвокатом Старшего, – отрезал Саша. – Баба сидит в машине у ворот. Истерит, вопит, что не уедет, пока не поговорит. – Да пусть хоть сутки там сидит, – пожал плечами Саша. – Адвокат судом угрожает… – Скажи ему, что суд по другому адресу находится, – бесстрастно произнес Саша. Владимир кивнул. – Стервятники всегда слетаются на запах крови, – голос Саши был таким странным, что Владимир вздрогнул. – Но они трусливы. Подлы и трусливы. Саша чуть кивнул Владимиру, и тот молча вышел. На самом деле Саша чувствовал себя человеком, которого одолевает злая мошкара, кусает, пьет кровь, тело зудит … Порой ему хотелось лезть на стенку. Прозрачное пространство силы, уверенности и покоя в такие моменты стремительно сжималось, и Сашу начинали одолевать бесчисленные страхи, он чувствовал себя попавшим в жернова чудовищной мельницы, из которых ему не выбраться никогда и ни за что… В эти мгновения он внутренне замирал. Его ум, взвинченный и переутомленный, как будто опускался в сердце, в тайный уголок, где в прозрачном мраке трепетало пламя любви. Поток мыслей не то чтобы останавливался, но шел где-то вовне, не проникая в сердце, в котором царили покой и любовь. Саша знал, что это была практика древних христианских монахов, известная как исихазм. И он знал, что спуск ума в сердце опасен, потому что там таятся такие страсти, о которых их носитель даже не подозревает и против которых он может оказаться бессилен, сойти с ума, погибнуть. Поэтому к внутреннему безмолвию подвижники шли годами, а то и десятилетиями, под руководством опытных наставников. Это было подобно путешествию по ночному лесу, полному хищников и ядовитых змей. И Саша понимал теперь тайный смысл своего ночного путешествия по экваториальному лесу на встречу с белым львом. Это было путешествием в его собственное сердце. Саша всегда считал, что его сердце – сердце хастлера, любителя извращенного секса – полно грязи и тьмы. Но тьмы в нем не было. Был прозрачный мрак, в котором трепетала любовь. И был белый лев.

Вращается ума веретено,

не зная ни мгновения покоя,

а нить уже запуталась давно

и помыслы жужжат тревожным роем

то глуше, то сильнее, чтоб затем

внезапно превратиться в паутину,

лукавое сплетенье мертвых схем,

болотную отравленную тину…

Летят секунды, мечутся года,

свистят века холодными мечами,

ум напряжен, и нет в нем ни следа,

ни тени вожделенного молчанья,

молчанья вне пространств и вне времен,

что виделось в мерцании догадок,

где царствует таинственный закон

и где – Любовь. И мед небесный сладок.

Но тонкая незримая струна

звучит сквозь темных помыслов рулады.

Все медленнее бег веретена.

И рвутся нити,

сети,

цепи ада.

В сердце был источник прозрачного покоя, что заполнял сознание Саши. Источник, питавший серые озера в его глазах. Придававший ему силу белого льва. Но легче Саше не становилось. Скорее наоборот. И еще Сашу изматывало ожидание. Он понимал, что именно сейчас где-то в высоких кабинетах за закрытыми дверями решается вопрос о возможности его встречи со Старшим. У него было знание, что эта встреча состоится. Но все равно: ожидание изматывало. Потому что он чувствовал: Старший нуждается в его присутствии. Нуждается в том, чтобы его увидеть. И если для Йена это был вопрос чувств, то для Старшего это был вопрос жизни и смерти. Это Саша тоже знал. Но сигнала от безликого или еще от кого-то все не было. Время застыло… Михаил с тревогой и надеждой смотрел на сына, так внезапно повзрослевшего. Саша осунулся, взгляд стал куда более жестким, но это придавало ему красоты. Если прежде Саша был просто симпатичным парнем, то теперь в его внешности что-то неуловимо изменилось, и он стал по-настоящему красивым. Это была не яркая, броская красота фотомодели, это была спокойная, но завораживающая красота, в которой было нечто царственное, благородное. Этому молодому человеку, неуловимо напоминавшему льва, хотелось служить. Отец чувствовал это. Он понимал, что его сын необычен, что… Одним словом, он хотел служить сыну. И он боялся, потому что видел: сын смертельно устал. Пусть его психика изменилась, стала сильнее, но Саша был на пределе душевных сил. Ему нужна была разрядка. Очень нужна. Отец молча приблизился к сыну, когда они остались одни. – Тебе нужно расслабиться, – проговорил отец с какой-то робостью. Сын взглянул на него вопросительно и строго. От этого взгляда отец смутился. Он всегда чувствовал неуверенность в присутствии сына, а этот взгляд вообще стал для него пыткой. – Ты же на пределе сынок. Тебе просто нужно куда-нибудь сходить… – Напиться? – с усмешкой спросил Саша. – Ты не можешь и не должен сидеть все время взаперти! Не можешь… – Я. Здесь. Решаю, – взгляд сына стал холодным и отчужденным. Отец вздрогнул. – Не забывай, – сухо продолжал Саша. – Еще не прошел месяц, который я дал тебе и Олегу. Всё в силе. Этот замкнутый, даже высокомерный молодой человек ничем не походил на того измученного, перепуганного большого ребенка, что по ночам прижимался к отцу, требуя, чтобы тот его убаюкивал. Это был молодой хищник. Не озлобленный, не разъяренный, но опасный, готовый к прыжку. Отец смотрел на сына с невольным восхищением и страхом. Сын снова нахмурился. – А знаешь, ты прав, – задумчиво сказал он. Саша достал смартфон. Его давно засыпали сообщениями и звонками. Мальчики из «фирмы»… точнее, уже бывшей «фирмы». Бывшие однокурсники, которым прежде до него не было дела. Наконец, друзья-музыканты. Все то же: «перетереть текстуру, есть проект зашибись, куда пропал». Все это казалось посланиями из другой эпохи или даже из другой вселенной. Слишком все изменилось. Но Саша вдруг подумал, что стоит… стоит попытаться если не вернуться в прошлое, то хотя бы восстановить связь с тем, что было в нем хорошего. *** Москва, июнь 2008 года Было уже за полночь, в камере было душно, Мурзин не спал. Точнее, пребывал в том состоянии на грани сна и бодрствования, когда человек перестает отличать явь от сновидений. Тело было полно боли после изощренных издевательств в камере с уголовниками, где его держали последнее время. Мозг был на грани помешательства от нескончаемых допросов, угроз, давления… Мурзин чувствовал, что находится на краю. Что еще немного, и он подпишет всё, что от него требуют… Нет, не всё. Он не станет оговаривать других. Ставить других под удар – этого не будет. Он лучше сдохнет. Но вот что касается лично его, то тут ему уже все равно. Он родился не миллиардером и знал, что свои миллиарды в могилу все равно не заберет. Это все приходящее и уходящее.

Но он все-таки держался. Не столько потому, что надеялся на что-то, хотя и заставлял себя надеяться, несмотря на то, что надежду из него методично и жестоко выбивали. Просто потому что он привык держаться до конца и вопреки всему. Привычка, вошедшая в его плоть и кровь вместе с армейской службой. Держаться. Вопреки всему. Даже когда держаться не за что. И не за кого.

Ему сказали, что Младший возвратился в Россию. Что Младший в Москве. И что его вызвали к следователю. Предъявили фотографии и даже видеозаписи в подтверждение этих слов. Мурзин понимал: ему сказали и показали это, чтобы сломить. Потому что знали: Младший – его уязвимое место. Ради спасения Младшего он пойдет на всё, даже откажется от этих акций. Для Мурзина это известие и впрямь стало как гром среди ясного неба. Ему казалось, что всё кончено. Но ошеломление и последовавшая за ней подавленность длились считанные минуты или даже секунды. Младший вернулся… Странно, но Мурзин не чувствовал страха за Младшего. Почему-то наоборот, он вдруг ощутил душевный подъем и даже радость. Младший вернулся. Вернулся из-за него. Вернулся к нему… А сейчас, в этом странном состоянии на грани сна и бодрствования он ясно видел Младшего. Тот стоял перед ним: с прозрачными серыми глазами, от него исходила львиная сила, а еще… он был полон любви. Только сейчас Мурзин по-настоящему почувствовал, понял: Младший любит его. Его! Все-таки любит. И пусть это было всего лишь видение, галлюцинация, но телесная боль как будто стала глуше, а в почерневшей от испытаний душе ярко вспыхнула надежда. *** Те, кто давил на Мурзина, хорошо видели, что их изощренные методы не работают. Что ситуация заходит в тупик. Что главное, из-за чего Мурзина держали в камере, акции «Сокоде», так и остаются недосягаемыми. Но тут всё внезапно изменилось. Из-за границы в Россию нежданно-негаданно вернулся дурачок Забродин, которому Мурзин, оказывается, передал львиную долю вожделенных акций. Богатенький буратино с опилками вместо мозгов, если и думающий, то только своей похотливой задницей. Это был настоящий подарок! Впрочем, радость была недолгой. Сопляк, которого считали безмозглой шлюхой, если и не обладал мозгами, то внезапно обзавелся острыми зубами. Попытку надавать на него, запугать он отбил сразу. Более того, как выяснилось, его арест ничего не дал бы. Чтобы добраться до акций, находящихся в европейском банке, требовалось его личное присутствие. Доступ к ним был еще более трудным, чем доступ к акциям, остававшимся под контролем Мурзина. Ни Мурзин, ни Забродин не знали, что эта проблема стала предметом бурных обсуждений по закрытым каналам связи между Москвой, Парижем и Вашингтоном. Люди в Москве надеялись убедить французов, что достаточно будет тех акций, что находятся в руках Мурзина при условии, что французы вынудят Хейдена продать свой блокирующий пакет. Но французы тут же завопили, что русские пытаются свалить на них решение проблемы, что изначально речь шла о сдаче Мурзиным своего пакета. Люди в Москве делали вид, что «не при делах», пытались продвигать лозунг советских буфетчиц: «Бери, чо дают, а то и это кончится», но благородные мсье напрочь отказывались понимать русские реалии. Впрочем, возможно, они и пошли бы на уступки, но тут в дело вмешались американцы, которые тоже возжелали наложить лапу на акции «Сокоде» вопреки прежним договоренностям с французами о том, что акции достанутся тем в обмен на преференции для американских авиастроительных гигантов на европейском рынке.

Котел противоречий, отказа от взятых на себя обязательств стал закипать и грозил взорваться. Было ясно, что после вмешательства американцев акций, находящихся в руках Мурзина, Забродина и Хейдена, будет совершено недостаточно. Придется еще давить на очередного чамбийского царька Нибигиру, который только-только свергнув Нбеку, уже присвоил себе звание фельдмаршала, облачился в расшитый золотом мундир и, кажется, воображал себя не диктатором нищей африканской страны, а, по меньшей мере, повелителем галактики…

Конечно, французы и русские за спиной американцев в унисон посылали в их адрес проклятья, шептались о том, что янки совсем зарвались и пора их уже осадить… Но ни те, ни другие не решились связываться с американцами. Акции «Сокоде», конечно, важны, титан – стратегический материал, но ставить под удар трансатлантические отношения, и без того все больше напоминающие холодную войну, было бы слишком. Но русским и французам добавилось головной боли. В Москве теперь нужно было решать проблему не только Мурзина, но и его любовничка Забродина, заграбаставшего кубышку с акциями. Проблемой французов теперь стал и Нибигира, от которого пока что было непонятно, чего ждать, и переговоры с которым приходилось начинать с нуля. Да еще и Хейден с его блокирующим пакетом! Тут французы надеялись, что на Хейдена надавят и американцы, ибо он, в конце концов, был гражданином США, да вдобавок имел проблемы с американским законом.

Надавить на Хейдена, запертого на Сицилии и бесившегося из-за этого, было можно. Но, как водится, беда пришла откуда не ждали. Неожиданно подложили свинью чертовы макаронники. Итальянские власти вопреки обещаниям, данным французам, вдруг сняли запрет на выезд Хейдена за пределы ЕС. Служба Вернье быстро разнюхала, что за этим решением стоял вице-премьер Италии Тирини – прожженный и донельзя коррумпированный политикан. Скорее всего, Тирини что-то получил от Хейдена. Неважно что. Важным было то, что, по последним данным, самолет Хейдена, так долго стоявший на приколе в аэропорту Палермо, уже готовился к взлету. И пунктом назначения была Москва.

====== 51. ТУПИК ЛАБИРИНТА ПОХОТИ ======

ГЛАВА 51. ТУПИК ЛАБИРИНТА ПОХОТИ Москва, июнь 2008 года Если бы Саша знал заранее, какие встречи его ждут, он ни за что не поехал бы в «Куклы». Это был гей-клуб чуть в стороне от проспекта Мира в Москве, близ ВВЦ. До спешного отъезда Саши на Сицилию клуб функционировал под другим названием, но то ли у хозяина возникли проблемы с налоговой, то ли сам хозяин сменился, в итоге клуб на неделю закрылся, а потом заработал уже под новой вывеской. Саша прежде бывал в нем изредка, это был среднего уровня пидовник, где тусовалась как вполне приличная публика, так и откровенные шалавы. Наверное, Саша выбрал бы место поприличнее, чтобы расслабиться, как советовал ему отец. Но именно в «Куклах» ему назначил встречу Леша – руководитель одной из групп, для которых Саша писал тексты. Точнее, прежде писал, А сейчас… Он и сам не знал. В этой группе только Леша – тип неопределенного возраста, которому можно было дать и 20 и 30 лет, весь в тату и пирсинге, не скрывал своей ориентации. Еще пара парней была, по словам Леши, «двустволками». Наконец, еще один был суровым натуралом хотя, по словам того же Леши, в дупелину или под кайфом «ласты раздвигал на раз». Саша был не слишком большим любителем гей-клубов. Когда-то они были для него внове, совершенно незнакомым миром. Но очень скоро Саша к охладел к миру сверкающих огней, гремящей музыки, похотливых взглядов, запаху дорогого парфюма вперемежку с перегаром и потом. Замкнутый от природы Саша не принадлежал к тем, кто легко заводит знакомства и стремится обратить на себя всеобщее внимание. Однообразное времяпровождение: выпивка, сплетни, танцы (а Саша был равнодушен к танцам), больная голова наутро – словом, Саша ходил в клубы от случая к случаю, только чтобы не быть «белой вороной». Да и некоторые клиенты требовали, чтобы Саша сопровождал их в клуб.

Владимир был крайне недоволен решением Саши отправиться в «пидовник». Он предпочел бы, чтобы в это опасное время Младший вообще не покидал дом. Но приказы теперь отдавал именно Младший. Владимир лично отправился вместе с ним, прихватив еще пятерых телохранителей. В дороге, когда бронированный мерс несся к Москве, у Владимира, сидевшего на переднем сиденье, зазвонил телефон. Саша не вслушивался в разговор, но до него долетало сдавленное шипение и матерщина Владимира.

– Олег тоже туда попёрся, – виновато обернувшись к Саше, произнес Владимир. – Черт, я не знал даже. Он датый, похоже… Саша нахмурился. Встреча с изгнанным младшим рабом не входила в его планы, но, в конце концов, в клубе полно народу, да и вряд ли Олег захочет к нему подходить. Саша просто посидит с парнями, выпьет пару коктейлей и уедет. У него не было даже мыслей о каких-то эротических приключениях. Однако с самого начала все пошло не так. В шумном и многолюдном клубе Саша сразу столкнулся со своим бывшим клиентом. Тем самым исполнителем слезливых песенок, который и свел в свое время Сашу с музыкантами. За это время певец окончательно вышел в тираж и, судя по его опухшей физиономии, теперь посвящал свою жизнь возлияниям. Кажется, его время от времени приглашали на ток-шоу, где обычно полощут грязное белье знаменитостей, но Саша слышал об этом от кого-то краем уха: он подобные передачи никогда не смотрел. Бывший поп-идол обдал Сашу тяжелым запахом перегара и попытался обнять, но следовавший за Младшим Владимир незаметным профессиональным движением отодвинул погасшую звезду и одновременно удержал ее от неминуемого падения на пол. – Крррасавчик!- кажется, поп-идол до сих пор мнил себя певцом, хотя издавал сиплые звуки. – Хххочууу тебя! Хочу, чтоб ты меня… – Алекс, здесь! – парень, сидевший в компании за столиком у стены, поднял руку и помахал Саше. Тот, не глядя на отвергнутого поп-идола, двинулся к музыкантам. – Здоров сто лет сто зим куда пропал я бля тебе в телефон дохуя мессаг захуярил, – Леха выдал все это словно автоматную очередь без всяких пауз и интонаций. – Смотрю Антонида на тебя упала она уже месяц бухает пизда у нее жопа продик на хуй послал ничего бабке уже больше не светит она вся на говно исходит и не просыхает. Давай садись текилы накатим она говно тут но норм чё коктейль хочешь на ваниль смотрю перешел да че хошь… Леха, обладавший брутальной внешностью, со своим пирсингом и татухами рэперскими прикидами мало походил на гея – скорее на что-то среднее между гопником и неформалом. Другие парни из группы в этом смысле были более «характерными», хотя никто из них предпочитал не афишировать свои сексуальные пристрастия. Саша, пока ехал сюда в машине, уже послушал «рыбу», то есть музыку, на которую должен был написать стихи. Точнее, не стихи, а текст. Музыка его не впечатлила. Да он и музыкой это не считал, но рваные, дерганые звуки, электронный гул и нервный ритм, пробудили в его сердце туманные образы, облекавшиеся в слова. Он набивал на планшете строки, не привязанные к музыке в наушниках. Музыка была лишь исходной точкой и фоном, постепенно растворявшимся в появлявшихся на экране строках:

Угрюмые реки под солнцем жестоким

В холодный текут океан,

В пространстве, где царствуют темные боги,

Любовь умирает от ран

Любовь умирает, любовь угасает

В краях, где кружит воронье,

Но отблеск любви как стрела золотая

Вонзается в сердце мое.

Я жив только снами, тревожными снами,

В которых приходишь ты мне!

Но солнце еще засияет над нами

На новой прекрасной земле!

Саша сам толком не знал, кто был адресатом этого стихотворения: Эм? Старший? Йен? Но оно родилось в его сердце под мрачный, депрессивный музон, который он был вынужден слушать, чтобы… отвлечься от еще более мрачной действительности. – Ништяк, покатит, – заявил Лешка, передавая планшет другим парням. – Самое то! – Чё покатит, это ваще не в тему, – заявил один из парней. – Прикольно, йес, но не в тему. – С херов ли не в тему? – вступил в беседу третий. – Алекс втыкает что надо. – Да не ложится текстура ваще, ты что, накурился? – На твою хрень ни одна текстура не ляжет. Только раком если встанет. – Да пошел ты нахер, отсоси! – Так, заткнулись все! – пробасил Леха. – Текстура самое то. Втыкает. Я сделаю музон, Юзик отхерачит, и все покатит. А под первую шнягу Алекс еще че-ниить намутит. Все, парни, решили. Теперь отрываемся. Алекс, ты ваще, куда пропал-то? Говорили за бугор к ебарю умотал? И чё? С траходрома не слезал что ли? Трудно было позвонить? Мы тебе, бля, звонили-писали стопицот разов, а ты заныкался, и знать типа не знаешь. Ну лана, объявился, и то хлеб. За встречу! Еныть, ты на коктельню дамскую перешел… Ебнул бы текилы, а лучше сразу водяры, всё был бы прок. А на этих маргаритах скоро трансухой станешь. Саша лишь хмыкал. Он давно привык, что Леха его подначивает, но ценит его тексты, которые, на взгляд Саши, совершенно не подходили к тому, что эта группа исполняла. Но факт оставался фактом: песни с текстами Саши пользовались успехом. Сам он считал, что дело не в словах, а в музыке, которую преимущественно сочинял Леха. Ну и в исполнении, конечно, экспрессивном, берущим за душу. Поверженный поп-идол «Антонида» растворилась в сигаретном дыме и алкогольных парах, наполнявших клуб. Саша об этом ничуть не жалел. К их столику то и дело подходили парни: как симпатичные бруталы, так и манерные, изнеженные няшечки, некоторые пытались клеиться к Саше, но ему было достаточно бросить на очередного потенциального ухажера холодный, львиный взгляд, чтобы у того пропала охота продолжать приставания. Сидевшему за соседним столиком со стаканом воды Владимиру даже не приходилось вмешиваться, хотя он в любой миг готов был защитить Младшего. Впрочем, и Владимир слегка нервничал. Олег действительно был в клубе. На нем были латексные штаны, плотно облегающая тело темная майка с блестками, на шее висел пяток кулонов, руки были увешаны фенечками и браслетами. Волосы были забраны в хвост, осанка была прямой, взгляд – наглым. Хотя Олегу было уже около 35 лет, сейчас он выглядел гораздо моложе и являл собой образ наглой, высокомерной бляди. В его взгляде, движениях жестах – во всем, чувствовались вызов и какая-то злость. Он заметил Владимира, одиноко сидевшего за столиком и мрачно наблюдавшего за ним, и усмехнулся – зло, нагло, вызывающе. Затем его взгляд упал на Сашу. В глазах Олега вспыхнула ярость, он дернулся, отвел взгляд, а затем, словно устыдившись, снова взглянул на Сашу. Тот смотрел то ли на него, то ли не на него: понять было невозможно. Взгляд был ясным, внимательным, прозрачным и отчего-то пугающим. Так смотрит на человека лев. Олег на мгновение застыл, затем хватанул залпом из стоявшего на барной стойке стакана – судя по всему виски, что-то презрительно бросил парню, пытавшемуся его облапить и направился прямо к Саше. Он шел той прямой, напряженной походкой подвыпившего человека, который, однако, еще не достиг кондиции «синусоиды». Владимир встал и преградил Олегу путь. – На хрена? – мрачно проговорил он. – Что ты вообще сюда приперся? Иди домой, проспись! – Ты мне не указывай! – с вызовом ухмыльнулся тот. – Я уже взрослый мальчик. – Ты бухой мудила, – мрачно констатировал Владимир. – А ну, шуруй, я тебя к нему не подпущу! – Что, сгребешь в охапку и к выходу поволочешь? – осклабился Олег. – А я визжать начну. Кусаться. Царапаться. Феерия гарантирована. – Да я тебя одним ударом вырублю, Олежка, ты же знаешь. – Бля, дай мне с ним поговорить! – Не о чем тебе с ним разговаривать! Ты… – Да если хочет, пусть поговорит, – раздался рядом спокойный голос Младшего, который встал из-за столика и подошел к парочке любовников. Олег смотрел на Младшего, и в глазах его ярость сменялась смятением. – Что ты хочешь сказать? – светлые, львиные глаза смотрели прямо в глаза Олега, отчего его смятение лишь возрастало. Олег растерялся. На самом деле он и сам не знал, что хочет сказать этому… этому… Младшему. Ну разве, что ненавидит его всей душой. Что не будет ему подчиняться никогда, да-да, ни-ко-гда, а только Старшему! Что Младший для него вообщеникто, ну просто никто, пустое место, и плевать он хотел на него, и вообще… Но Младший и так все это знал, и Олег это понимал. И ещё он понимал, что все его слова будут лишь жалкой истерикой. Он видел глаза Младшего – ясные, прозрачные и в то же время пугающие. Это был совсем другой взгляд, не тот отрешенный, затуманенный… Это был взгляд молодого льва. И весь Младший – сильный, как будто напружиненный, напоминал льва. Он смотрел на Олега, и тот вдруг осознал, что его удел – подчиниться Младшему. Хотя Младший ничего от него и не требовал. Олег хотел… хотел… – Ты ведь хочешь, чтобы я тебя наказал, так? – в клубе было шумно, грохотала музыка, но слова Младшего Олег услышал удивительно ясно и четко, словно они прозвучали в полной тишине. – Именно я. Так ведь? Олег замер, не отводя глаз от Младшего. Да. Младший произнес именно то, что Олег не решался сказать даже самому себе. Он не хотел подчиняться Младшему. Но он хотел наказания. Это наказание, как он надеялся, даст ему освобождение из-под таинственной власти, которую обрел над ним Младший, которого он еще недавно считал просто грязной шлюхой. – Так, – хрипло выдохнул Олег. Младший перевел взгляд на Владимира. Тот был мрачнее тучи, но молчал. – Он хочет, чтобы я его наказал, – спокойно произнес Саша, обращаясь к любовнику Олега. – И он будет наказан. Но не мной. Владимир хранил гробовое молчание. Олег впился глазами в Младшего. – Идем, – Саша кивнул одновременно и Олегу, и Владимиру и двинулся через зал к проходу, закрытому черной занавесью. Олег, помедлив секунду, двинулся за ним. Владимир схватил его за руку. – Ты что, решил… – Отстань! – огрызнулся Олег, выдирая руку из крепкого захвата любовника. Владимир не стал его удерживать. – Как же я ебал эту вашу Тему… – угрюмо пробормотал он себе под нос. *** Аэропорт Палермо, июнь 2008 года – Хейден, и какого черта вас понесло в Москву? – голос Вертье в трубке звучал с нескрываемым раздражением. – Что вы там забыли? Решили передать Мурзину в тюрьму сладостей? Устроить романтической ужин с Забродиным? Йен сидел в обтянутом белой кожей кресле бизнес-джета. На его губах была победная и даже злорадная улыбка. Он чувствовал бешенство Вертье, и не мог не испытывать чувства мстительного удовлетворения. – Вертье, умейте достойно проигрывать, – небрежно бросил он. – Вы устроили мне ловушку на Сицилии, из-за вас едва не погиб Забродин. Но птички улетели. – Забродину повезло, – угрюмо произнес Вертье. – Но игра не окончена. Что касается вас, Хейден, то нам прекрасно известно, что вас отпустили благодаря взятке. – Не знаю, о чем вы, – ледяным голосом произнес Йен. – Учтите, на территорию ЕС вам лучше не возвращаться. – Я уже догадался, спасибо. – Не знаю, как вы теперь будете вести бизнес в Европе. – Предоставьте эти проблемы мне, Вертье. Подозреваю, что у вас своих достаточно. – Не стану отрицать. В том числе вашими стараниями. Не знаю, что вы собираетесь делать в Москве, Хейден, но учтите, в покое вас там не оставят. Это я вам гарантирую. – Ваши гарантии не требуются, – насмешливо произнес Йен и отключил мобильник. Бизнес-джет начал разбег. Йен не смотрел на остающуюся внизу Сицилию. Все его мысли были в Москве. Да, там его ждали дела. Проблемы. Очень сложные проблемы. Но, главное, там был Саша. Саша. Он сколько угодно мог твердить, что не намерен встречаться с Йеном, но Йен-то знал, Саша хочет, чтобы он прилетел. Очень хочет. И он прилетит. И они увидятся. И все эти чертовы перемены, мистика и прочее сгинут как наваждение. Они снова будут вместе. Он и Саша. И больше не расстанутся. Никогда. *** Москва, июнь 2008 года Офис Силецких располагался в старинном особняке на Поварской в центре Москвы. В царские времена особняк принадлежал князьям Одолецким, однако незадолго до революции, когда финансы князей пропели последние свои романсы, особняк по дешевке перешел во владение Анфисы Гречанкиной, больше известной в Москве как мадам Зизи. В особняке, где благородные князья давали светские приемы и балы, разместился бордель. В советские времена бордель превратился сначала в общежитие, затем в гинекологическую консультацию, а в постсоветские времена стал офисом Силецких. Видимо, энергетика старого дома давала о себе знать, несмотря на многочисленные внутренние переделки. Наряду с помещениями, где Силецкие проводили деловые встречи, совещания, откуда они руководили своим разветвленным бизнесом, не уступавшим по размаху бизнесу их извечного врага Мурзина, в этом доме до сих пор существовали комнаты, отделанные в черно-золотисто-бордовые тона. Сюда обычно водили элитных шлюх. Зачастую деловым партнерам Силецких после переговоров или в перерывах между ними требовалось сбросить напряжение. Влад Силецкий, кажется, не пропускал ни дня, чтобы не вызвать сюда очередную шлюху, а то и не одну. Его отец, Валентин, тоже не брезговал, хотя в силу возраста куда меньше был охоч до этого дела. А после гибели сына так и вовсе перестал. И эти потайные комнаты (о которых, впрочем знал весь офис), пустовали. Но сейчас одна комната была занята. В ней находилась женщина, совсем не похожая на шлюху. Ей было около 50 лет, но она прекрасно сохранилась. И выглядела бы еще лучше, если бы бледное лицо не распухло от слез, а у губ не залегла скорбная складка. У нее были густые черные волосы с красивой проседью. Женщина сидела на кровати в напряженной позе, рядом на столике была нетронутая еда. Женщина лишь время от времени пила воду. То и дело по ее глазам начинали катиться слёзы, грудь содрогалась от рыданий. Валентин Силецкий в это время восседал в кресле в своем просторном кабинете, сохранившим остатки дореволюционной лепнины и увешанном картинами а-ля Шилов и Глазунов. Конечно, почетное место среди них занимал огромный портрет хозяина кабинета в полный рост, с государственными регалиями. Разумеется, был громоздкий стол с позолоченными углами и малахитом, бронзовая чернильница. Хрустальная люстра. И дубовые панели. Если в старинном особняке и обитали призраки князей Одолецких, каким-то чудом пережившие и бордель, и общагу, и гинекологическую консультацию, то можно было не сомневаться: кабинет Силецкого с его обстановкой навсегда изгнал их из родового гнезда. Пережить такое было не под силу ни одному призраку утонченных аристократов.

Напротив Силецкого в кресле сидел элегантно одетый господин. В нем сразу можно было узнать иностранца. Даже более того, угадать француза – было в его облике что-то неуловимое, присущее только французам. И этот француз с едва заметной усмешкой взирал на помпезную и безвкусную обстановку кабинета.

– Что ж, рад встретиться с вами воочию, мсье Вертье, – с натянутой улыбкой говорил Силецкий по-испански. – Не ожидал, что вы так скоро прибудете. – Вы отлично говорите по-испански, мсье Силецкий, – отвечал на этом же языке француз. – Насколько я знаю, вы долго проработали на Кубе? – Да, еще в советские времена, в торгпредстве. Но на Кубе – особый испанский. На классическом кастильском я научился говорить, когда работал в советском консульстве в Мадриде. – Я знаю, что вы там работали, мсье, – усмехнулся Вертье. – Поскольку я как раз в те времена занимался испанским направлением в нашей службе. Кстати, поэтому я тоже сносно говорю по-испански. – Вы говорите на нем превосходно, мсье. – Благодарю за комплимент. И хочу добавить, что уже в те времена вы попали в поле нашего зрения, мсье Силецкий. – Я никогда не был связан с разведкой! – нахмурился старик. – Я всегда был «чистым» сотрудником советских посольств и торгпредств за рубежом. – Знаю. Речь не о разведке. Речь о ваших финансовых операциях, которые вы проворачивали под крышей консульства в Мадриде и торгпредства в Гаване. – Ну, кто ж без греха, – с усмешкой пожал плечами Силецкий. – Сейчас это называется предпринимательством. Да, по советским законам мне светил бы немалый срок. Но законы давно изменились, да и все сроки давности прошли. Так что… – Мне это прекрасно известно, мсье, и, поверьте, у меня и в мыслях не было опускаться до шантажа. Тем более, совершенно бесполезного шантажа. Нет, я лишь хотел пояснить, что наша служба внимательно наблюдает за вашей деятельностью уже свыше четверти века. И все материалы, касающиеся вашего бизнеса, стекаются ко мне. Думаю, нет нужды объяснять, сейчас речь идет об акциях «Сокоде». Их владельцах. – Я не имею отношения к этим акциям, будь они трижды прокляты! – Похоже, они действительно прокляты, и не трижды, а гораздо больше раз. С ними всё идет не так. – Через жопу, как говорят в России, – мрачно изрек Силецкий. – Это неудивительно, ведь почти половина пакета оказалась в руках любителей анального секса, – с усмешкой заметил Вертье. – Мурзин, Забродин, Хейден. И Хейден, кстати, уже вылетел в Москву, чтобы вы знали. – Хейден? Итальянцы его выпустили? – вскинулся Силецкий. – Это же итальянцы, – презрительно скривился Вертье. – Но даже не Хейден сейчас главная проблема. С Хейденом, в конце концов, удастся договориться. Он не сможет долго вести борьбу на три фронта и согласится сдать акции, иначе его амбициозным проектам, которыми он так кичится, придет конец. Хейден упрям и самовлюблен, но он не идиот. И он знает, что иногда нужно уметь чем-то крупно поступаться. – Проблема в Мурзине, – лицо Силецкого потемнело. – Я эту тварь лично убил бы… – Знаю-знаю. Возможно, вам представится такая возможность. Но только после того, как он отдаст свою часть акций. А она, как оказывается, совсем небольшая. И без нее, по большому счету, можно обойтись. – Так обойдитесь! Я хочу лично уничтожить этого мерзавца. – Но куда большая часть акций теперь находится в управлении любовника Мурзина – Забродина. – Да чем может управлять эта шлюха! Только своей жопой! – Тем не менее акции у этой шлюхи. И Забродин их не отдаст, пока Мурзин не будет освобожден. Забродина самого можно было бы арестовать, но, к сожалению, это ничего не даст: для передачи акций требуется его личное присутствие, а мы даже не знаем, в каком банке они хранятся. Знаем, что где-то в Европе, но где? – И что вы предлагаете? – На первый план выходит вариант, который уже рассматривался, но в силу разных причин не сработал. Физическое устранение Забродина. – Да я бы сам его пристрелил, – угрюмо бросил Силецкий. – Нет, – бесстрастно произнес Вертье. – Суть в том, что после гибели Забродина акции автоматически возвратятся Мурзину. Но зная, что он помешан на этом хастлере, можно предположить, что убийство Забродина лишь озлобит Мурзина. И тогда… тогда он может передать акции туда и так, что мы их уже ни за что на свете не получим. – Из-за решетки? – скептически хмыкнул Вертье. – Ну, мсье, вы знаете, что из русских тюрем, бывало, управляли миллиардными состояниями, преступными бандами и даже решали мировые проблемы. Для такого человека как Мурзин решетка – не препятствие. Поэтому все должно быть обставлено иначе. Забродин должен быть убит, но мы не должны иметь к этому убийству ни малейшего отношения. Ни малейшего. Тогда его убийство сломает Мурзина. Тогда его куда легче будет додавить. – Если Забродин будет убит, то Мурзин тут же подумает на нас, – угрюмо произнес Силецкий. – Надо, чтобы Мурзин подумал не на нас. И надо, чтобы Забродин, которого сейчас охраняют как наследного принца, сам допустил к себе убийцу. И чтобы у убийцы были более чем веские основания убить Забродина. – Вы говорите о той бабе, которую приволокли с собой и которая теперь сидит внизу, в комнате для блядей? – Именно о ней, – холодно кивнул Вертье. – Риск велик, но она – наиболее подходящая кандидатура. *** Мурзин не понимал, что происходит. Точнее, не понимал, почему ничего не происходит. Ровным счетом ничего. Его снова перевели от уголовников в отдельную камеру. Правда, телевизора в ней не было, и он черпал новости из газет, которые поступали к нему с опозданием на сутки-двое, да и содержали по большей части лишь мутную ахинею об очередных мудрых решениях руководства страны и бесконечных скандалов вокруг не то поп-звезд, не то вообще каких-то мутных личностей, которые громко именовались «селебрити» и «медийными персонами». Для Геннадия все эти бабы были как куклы из одной коробки: накачанные силиконом сиськи и губы, незапоминающиеся физиономии, пустые глаза. И мужики – видно, что крепко пьющие, готовые на все ради бабла, изображающие то героев-любовников, то отцов семейств… Дело было даже не в пошлятине, а в том, что эта пошлятина веяла безысходностью. Казалось, что всё общество интересовалось лишь вопросами вроде: развелись ли Ваня Пупкин и Маня Ложкина, пидорас ли рэпер Хренати или все-таки нет, где делала липосакцию Ангелина Чертсрогатова… Это была полная безысходность. Мурзин всегда равнодушно относился к проблемам морали (уж не ему было говорить о морали!), но всегда жил как будто в параллельном мире. Там вершились темные, зачастую зловещие дела, но у обитателей этого опасного мира были свои цели: редко – высокие, чаще – низменные, алчные. Но они были. А здесь Мурзин вдруг оказался вынужден погрузиться в мир, у которого не было вообще никакой цели. Ну, кроме очередной пластической операции, отдыха на яхте на Багамах и демонстрации нового дизайнерского прикида. Ему стало противно до тошноты. Нет, он не желал, чтобы этот жалкий и пошлый мирок был уничтожен, но этот мирок не мог властвовать умами, сердцами и душами! Потому что это была пустота. Мир, который выстроил вокруг себя Мурзин, был жесток и страшен. В нем даже порой текли реки крови. Но он не был пустым. Наоборот, он был полон жизни и смерти, добра и зла, он никогда не давал ответа, что будет завтра, и в этом была его главная ценность: желание жить, встречать новое, неизведанное, неожиданное в самых, казалось бы, неожиданных местах. Как он встретил Младшего. Младшего… Да, там, в этом мире, была жизнь, и она засверкала новыми красками: любви, боли и ревности после появления загадочного Младшего, в котором Мурзин сразу почувствовал нечто скрытое: грандиозное, ошеломительное, опасное. Младший был слишком необычен. Он был жемчужиной, которую следовало вскрывать пусть болезненно, но очень бережно. А не тупо разламывать ее, как пытался это делать идиот Хейден, стремившийся осчастливить весь мир, но не способный сделать счастливым решительно никого. Даже себя. Младший… Загадочный, не от мира сего. Такой желанный и такой любимый. Когда Мишка признался, что Младший на самом деле его сын, Мурзин ошалел. Но сдержался. А потом, оставшись один, долго смеялся. Сам не зная чему. Может, потому что одна из тайн Младшего раскрылась. А заодно и тайна Мишки, которую тот умудрился скрывать от него десятилетиями. А сейчас… Разумом Мурзин понимал, что Младший совершил грандиозную глупость, вернувшись в Москву. Но на каком-то странном, духовном уровне ему казалось, что шаг Младшего был верным. Единственно верным. Мурзин, никогда не веривший ни во что потустороннее, знал, что Младший буквально окутан потусторонним миром. Более того, и он, Мурзин, тоже является частью этого непостижимого мира. Он все чаще видел сны, в которых Младший представал в царственном облике белого льва. И он, Мурзин, как ни странно, тоже был львом. Львом-воином при льве-повелителе. И не он один… Это были сны, всего лишь сны… А наяву Мурзина тревожило то, что его снова перевели в одиночную камеру (хотя это могло быть хорошим знаком). И что допросы, которыми его мучили по 17 часов в сутки, прекратились. И безликий исчез. Чутье подсказывало Мурзину: что-то готовится. Что-то, связанное с его Младшим. И, возможно, угрожающее Младшему. Но он снова видел сон с Белым львом, и этот сон вселял в него иррациональную уверенность: все будет так, как решит Младший. Почему – непонятно. Но всё решит он. Примет решение – то, чему его так долго и жестоко учил Мурзин. *** Саша уверенно шел по полутемному «лабиринту страсти». Он был здесь последний раз, может быть, год назад. Или два? А, неважно, всё равно всё тут осталось прежним. Да и что могло измениться в подобном месте? Спертый воздух, запах пота и спермы, темные силуэты страждущих быстрого, анонимного траха, чаще всего – незащищенного. Чаще – старичье, на которое при свете и без слез не взглянешь – пузатые, лысые, похотливые, которые могут рассчитывать разве что на секс в полной темноте, где партнеры по траху друг друга не видят. Впрочем, и молодняка бывает немало – либо экстремалы, либо (тоже не редкость) влюбленные парочки, каждый из которых живет с мамой-папой, и трахаться им попросту негде кроме как в таких вот местах. Всё это Саша давно знал, всё это видел и теперь уверенно шагал по темному лабиринту кабинок и комнат, бесцеремонно отталкивая похотливых самцов, тянувших к нему потные руки. Когда-то всё это казалось ему нормальным. Ну что, людям нужен секс, иногда вот такой. Или просто другого выхода нет. Но теперь он как будто кожей чувствовал едкую, отвратительную атмосферу похоти, наполнявшую «лабиринт страсти». «Оставь надежду, всяк сюда входящий!» – надпись на вратах ада из поэмы великого флорентийца яркими буквами вспыхнула в сознании. Он вдруг почувствовал себя кем-то вроде Вергилия – поэта, что был проводником Данте по зловещему царству мертвых. Сейчас он вел Олега и Владимира по душному лабиринту похоти, погибших надежд, утраченных иллюзий. Потому что все они должны были пройти этот путь до конца. Получить то, к чему стремились. Каждый получает в этом мире именно то, что хочет. Пусть странным образом. Пусть вовсе не так, как себе представлял. Но получает сполна. Таков высший закон: карающий и спасающий одновременно. Закон, действующий даже в таком отвратительном месте, полном запаха спермы, мочи, пота, липких прикосновений, пошлых шлепков, исступленных стонов и вскриков. Да, ты можешь уйти из лабиринта. Но лабиринт в тебе останется. И твоя душа будет в нем заточена. И будет пребывать в нем, даже если погибнет вселенная и возникнет новая, а затем снова погибнет… Лабиринт останется. И лишь понявший, что выхода из него нет, лишь отвергший свою душу, ибо она и есть тот самый лабиринт, лишь тот сможет освободиться. Лабиринт вел в тупик. Саша не раз бывал в этом тупике, который теоретически предназначался для бдсм-забав. На самом деле никаких девайсов там не было. Стояли слинги – для фистинга, стол, покрытый черной клеенкой и всё. Ах, да, еще на стене висела плазменная панель, где транслировали бдсм-порнуху. Вообще-то, в «Куклах» любители подобного секса почти не бывали. Это был обычный пидовник, как и подавляющее большинство таких заведений в Москве. Но бдсм-отсек чаще всего тоже был занят: его обычно оккупировали любители траха под жесткое порно или просто те, кто не нашел другой свободной кабинки. Вот и сейчас, на плазменном экране два брутальных самца, затянутые в сбруи, с фуражками на головах отчаянно трахали третьего – такого же брутального. А на столе перед экраном кувыркалась какая-то ванильная парочка. Саша на секунду замер. В принципе, это парочка ему не мешала, но… Он бросил взгляд на Владимира, последним вошедшего в это царство разврата. Только взгляд. Но через пару секунд трахающейся парочки уже не было в комнате. Ей была предоставлена возможность лишь жалобно матюкнуться. Владимир закрыл дверь и встал возле нее, словно на своем обычном посту. Олег, скривившись, перевел взгляд с видеопорнухи на Сашу. Глаза Саши, казалось, сверкали: в них отражался яркий свет плазменной панели. Олег замер. Он знал, что может уйти, и никто его не станет удерживать, Но у него было смутное понимание, что если он сейчас уйдет, то останется в этом темном, душном лабиринте навсегда. Навеки. А Олег хотел уйти. Уйти. Он не понимал, как это сделать, но что-то подсказывало: ему способен помочь только Младший. Младший, которого он ненавидел, презирал, ревновал, перед которым был безмерно виноват, которого предал, хоть и пытался потом спасти… Младший, проклятый Младший! – На стол! – прозвучало тихое. В голосе Младшего не было ни угрозы, ни презрения, ни ненависти. Только спокойная, уверенная властность. Олег снова мог отказаться, но понял, что не хочет этого. Что Младший ведет его туда, через что надо пройти. Чтобы… Олег не знал, чтобы что. Наверное, чтобы что-то изменилось. Чтобы темный лабиринт, в который он втащил Владимира и сам в нем заплутал, наконец, закончился! В дверь то и дело пытался кто-то вломиться. Но странное дело, дверь не открывалась вовсе не потому, что ее подпирал своей мощной спиной Владимир, но потому что Младший бросал на нее быстрый взгляд и те, кто пытался войти, как будто отлетали от двери в темные глубины лабиринта похоти. И, по странному совпадению, видеокадры порнухи на плазменной панели пропали, вместо них возникла сетка помех. В мерцании этой сетки глаза Младшего странным образом сверкали еще ярче, словно холодные звезды. Олег, лежавший на животе, еще выше приподнял голову. Его шея затекла от напряжения, но он не мог оторвать взгляда от этих сверкающих глаз, в которых было нечто царственное, львиное, и Олег уже не понимал, человек перед ним стоит, или лев, или существо из другого мира, неподвластное пониманию человеческого разума. – Я могу тебя наказать, – голос Младшего звучал странно звонко и гулко, – ты этого хочешь и этого заслуживаешь. Но я говорил тебе, что ты освобожден от всех обязательств раба. Сейчас ты мне не подчиняешься. Ты – свободен. Хотя я знаю, что свобода тебе не нравится. Не нравится, потому что она для тебя – не более чем пустота. Свободу ты обретаешь лишь в подчинении. Ты хочешь избавиться от меня, но ты хочешь избавиться и от пустоты. И с тобой рядом есть тот, кто может заполнить эту пустоту. Заполнить своей любовью. Тот, кого ты не решаешься впустить в свое сердце до конца. Потому что разрываешься между существом раба и жаждой любви. Любви к нему. – Мускулистая, точеная рука указала на Владимира, замершего возле двери. – Ты виноват и предо мной, и перед Старшим, и перед ним. Но он, – снова рука указала на Владимира, – он любит тебя. А наказывать должен тот, кто любит. И того, кого любит. Иначе не родится ничего, кроме боли и озлобления. Младший перевел взгляд на Владимира и тихо, но властно произнес: – Сделай это! Отдаленный грохот музыки в гей-клубе вдруг прекратился, словно невидимая звукоизоляционная стена отделила эту комнату от остального мира. Владимир секунду медлил, вопросительно взглянул на Младшего. Тот кивнул, словно подтверждая приказ. Владимир стянул с себя ремень и приблизился к распластавшемуся на столе Олегу. Стройное тело напряглось, готовясь принять удар. Зубы были стиснуты. – Боль должна быть освобождением, – глухо говорил Младший, и взгляд его стал отрешенным, каким давно не был. – Боль может быть проклятием, но она же может быть и благословением, если причиняется во благо. Во искупление. Во изменение. Владимир поднял руку, ремень со свистом опустился на ягодицы Олега. Тот вскрикнул, дернулся. Владимир замер с поднятой рукой. Он как будто не решался нанести новый удар. – Сделай это, – взгляд Младшего по-прежнему был отрешенным, словно он вообще не видел того, что происходит прямо перед ним, а путешествовал по лишь одному ему ведомым мирам.

Перед рассветом – царство тьмы,

Перед рассветом – время боли,

Но дальше – выход из тюрьмы,

Из Богом проклятой неволи.

Дыханье утренней зари

Не даст желанного покоя,

Когда душа огнем горит,

Когда душа от боли воет.

Должны пройти часы и дни,

А может быть, тысячелетья,

И вспыхнут новые огни

И жизни яркие соцветья!

Удары ремня. Вскрики. Искаженное болью лицо Олега. И искаженное страданием лицо Владимира, который, казалось, сам впитывал боль, которую он причинял любимому. Царство тьмы перед рассветом. Перед холодным рассветом, который сверкал в львиных глазах Младшего. Который вовсе не обещал, что все изменится. Нет, рассвет будет холодным, и тот, кто увидит его, не согреется в его лучах. Согреть и успокоить его может лишь тот, кто наказывает. И любит. Карие глаза Владимира мерцали все ярче, удары по белым ягодицам становились все чаще, все сильнее. Олег стонал, вздрагивал, по щекам катились слезы, тонкие белые пальцы скрючились, на лице была написана мука. А взгляд Владимира становился все более странным. В нем не было ненависти, в нем не было удовольствия от боли, причиняемой другому. Скорее это был взгляд человека, который сражается с врагом, видимым лишь ему одному. А Младший отрешенно смотревший в темное пространство своим присутствием словно давал санкцию на происходящее. Он, ничего не говоривший и даже не шелохнувшийся, казалось, держал в руках все происходящее здесь. – Да! Да! Да! – вскрикивал Олег от каждого нового удара, и это был не крик извращенной похоти, который так часто слышал Младший, в том числе и от себя самого. Это было принятие боли как горького, тяжелого, но необходимого лекарства, как удара клинка, отсекающего прошлое. Возгласы переходили в крики, а крики перешли в сдавленное рычание. Белокурый Олег странным образом сейчас тоже напоминал белого льва, распластавшегося на ровной поверхности, но как будто готового к прыжку. В этой его готовности не было агрессии, он внимательно смотрел на стоявшего над ним льва-повелителя, гордо и грозно смотревшего в темное пространство тупика, которым заканчивался лабиринт похоти. И казалось, что стены тупика раздвигаются, а за на ними… Нет, это было всего лишь наваждение. Взгляд Младшего из отрешенного стал осмысленным. Он взглянул на Владимира, но не так, словно отдавал приказ, а словно говорил: «Пора». Владимир облегченно вздохнул, живо расстегнул брюки, его член уже стоял колом и он, безо всякой подготовки, буквально ввинтился в Олега. Тот дернулся, завопил от боли, но тут же выражение муки на его лице стало меняться: сначала оно приобрело странное выражение болезненного наслаждения, а затем на нем появилась жажда желания, и чем сильнее Владимир вбивался в Олега, тем сильнее на лице последнего проступали радость и счастье. Между тем на лице Владимира вовсе не было похоти. Как ни странно, ее вообще не чувствовалось, в этом тупике темного лабиринта, где, казалось, похоть должна быть сконцентрирована в невероятной плотности. Ничего подобного. Пространство как будто очистилось, И то, что делал сейчас Владимир, нельзя было назвать грубым и пошлым словом «трах». Это было нечто другое. Он как будто пробуждал своего возлюбленного, своего прекрасного принца от тяжелого сна ненависти, ревности, страха, алчности. Владимир был полон желания, не просто сексуального желания, но желания чего-то неизмеримо большего, чему и сам не мог бы подобрать нужного слова, да оно и не требовалось. Его лицо как будто осветилось нездешним светом, отразившимся в серых глазах Младшего, и его отблески упали в глаза Олега, который издал крик блаженства. Собственно, закричали оба любовника сразу, но это был единый крик, даже не крик, а протяжная нота, полная единения и любви. А на все это взирал Младший, казавшийся спокойным и даже бесплотным, словно и впрямь был не от мира сего. *** Саша уже сидел в машине. Владимира он отпустил, пусть проведет этот вечер с Олегом. Пяти телохранителей и бронированного лимузина более чем достаточно для его высочества, с усмешкой думал о себе Саша. Снова хищными птицами над ним кружили темные мысли. Он не поддавался им, но они не отступали, пытались исклевать его разум, его и без того кровоточащее сердце. Раздался телефонный звонок. Первым побуждением Саши было не отвечать. Даже не смотреть, кто именно звонит. Но он не мог себе этого позволить. На экране был незнакомый номер. Саша ответил. – Я мать Эммануэле, – послышался в трубке женский голос. – Эммануэле Нуцци. Мне нужно с вами встретиться. Саша на миг потерял дар речи, сердце ухнуло куда-то вниз. – Да, – сказал он с трудом. – Да, конечно. Я встречусь с вами.

====== 52. ВЛЮБЛЕННЫЕ ЛЬВЫ ======

ГЛАВА 52. ВЛЮБЛЕННЫЕ ЛЬВЫ Подмосковье, июнь 2008 года Не успел Саша отключить звонок, как раздался следующий. – Мальчик мой, это ты? – в трубке раздался дребезжащий голос Гора. С момента возвращения Саши в Москву они с Гором уже пару раз общались по скайпу. Старик был потрясен гибелью Эма, но был безмерно рад, что Саше удалось спастись. В одном из разговоров Саша даже рассказал, насколько это было возможно, о мистических событиях, предшествовавших гибели Эма. Он почему-то был уверен, что Гор поверит. И действительно, Гор даже не удивился. – Старая пиния шептала мне об этом, – с грустной улыбкой сказал тогда старик. – Мальчик мой, ты всего лишь идешь своей дорогой. А я и моя пиния, душа Казиньяно – лишь вехи на твоем пути. Всегда презирал громкие слова, но да хранит тебя Господь. – Гор, мне страшно, – признался Саша. – Страшно даже не от того, что вокруг творится. А от… – …а от того, что творится у тебя внутри, – сказал старик. – Но так и должно быть. Страшно. Больно. Тяжело. Это умоперемена, мой мальчик. Не возгордись только. – Да куда мне! – грустно усмехнулся тогда Саша, совершенно раздавленный свалившимися на него многочисленными проблемами. Но сейчас Гор звонил не по скайпу, а по обычному телефону, и в голосе старика была тревога, которой Саша никогда прежде не слышал. – Мальчик, у меня есть для тебя две новости, и, боюсь, обе плохие. – Хороших новостей я в последнее время даже не жду, – откинувшись на спинку сидения автомобиля, бесстрастно произнес Саша. На самом деле он ощущал тревогу в сердце. Предчувствие чего-то недоброго. Тревога давно поселилась в его сердце, и Саша уже научился не прятаться от нее в краю туманов, а просто принимал ее присутствие, как принимают люди холодный осенний дождь. Но сегодня этот дождь был как будто особенно сильным и холодным. – Во-первых, Йен вылетел в Москву. Думаю даже, что он уже приземлился. – Всё-таки прилетел, – вздохнул Саша. – Я просил его не прилетать, но, честно говоря, был уверен, что он всё равно это сделает. – Я ему говорил, что из вашей встречи ничего хорошего не выйдет… – Я вообще не намерен с ним встречаться, – голос Саши по-прежнему звучал бесстрастно, но в сердце росла боль. – Но, возможно, даже скорее всего, встретиться придется. Из-за этих проклятых акций. Но… это будет бизнес, ничего личного. – А ты хотел бы, чтобы между вами было и личное? – продребезжал Гор. – Да, – после паузы со вздохом сказал Саша. – Хотел бы. Очень хотел. Но… – Знаю. Точнее, понимаю. Можешь не говорить. – Пиния нашептала? – с улыбкой спросил Саша. – О, да! Она мудра. Мудрее всех нас вместе взятых. Впрочем, это неудивительно и совсем нетрудно, поскольку большинство из нашей компании – конченые идиоты, – к Гору вернулась обычная его язвительность, но затем голос его вновь помрачнел. – Мальчик мой, есть вторая новость. С тобой намеревается встретиться мать Эма. – Знаю, – голос Саши стал звонким как прозрачные, холодные капли. – Она мне только что звонила. Она уже здесь. – Здесь? – с изумлением и тревогой переспросил Гор. – Ты хочешь сказать, она в Москве? – Да. И я с ней встречусь уже… наверное, минут через двадцать. – Мальчик мой, это… – голос старика пресекся от волнения. – Гор, да я всё понимаю! Всё! Разговор будет тяжелым. Она же… она… – Да. Но дело не только в этом. Я ведь ей ничего не говорил о тебе. Не говорил о том, что произошло в Африке. Она уже знала. Уже! Ты понимаешь? Саша нахмурился, но промолчал. – Ей кто-то всё рассказал. Причем рассказал так, что в гибели ее сына оказался виновен именно ты. Ты! Более того, этот кто-то быстренько доставил ее из Турина в Москву. Понимаешь, о чем я? – Кто-то хочет, чтобы она убила меня, – голос Саши звучал ровно и бесстрастно. – И чтобы Старший решил, что мое убийство – всего лишь месть обезумевшей от горя женщины. – Ты ведь все равно с ней встретишься, я правильно понял, мой мальчик? – Да. Ты правильно понял. – Будь… осторожен. Впрочем, о чем это я! У тебя же куча телохранителей! – Да, и бронированный мерседес, – с улыбкой закончил разговор Саша. Он знал, что не будет ни охраны, ни бронированного лимузина. Саша приказал водителю свернуть с Осташковского шоссе, не доезжая коттеджного поселка, в котором располагался дом Старшего. Боковая дорога через заросли и небольшую рощу вела в направлении одного из яхт-клубов, которые гнездились на некогда диких и живописных берегах Клязьминского водохранилища. Не доезжая яхт-клуба, Саша приказал остановиться на небольшой поляне, которая выходила прямо на берег водохранилища. Был уже поздний вечер, темно. Небо было затянуто облаками, но вдалеке можно было различить воду, которая казалась черной бездной, полной смерти. – Останьтесь здесь, – негромко приказал Саша старшему охраны, заменявшему Владимира, который повез домой Олега. – Но… – начал было тот. – Сейчас я отдаю приказы, – слова были тихими, но вспышка в серых глазах – ослепительно яркой. Возможно, в них отразился свет маяка на берегу водохранилища. Старший телохранитель понял, что возражать бесполезно. – Мы получили сообщение: рядом люди Силецкого, – с тревогой сказал он. Саша улыбнулся с таким видом, как будто это не было для него новостью. – Оставайтесь здесь, – повторил он. – Будет исполнено, – деревянным голосом произнес телохранитель. И тут же напоролся на пронизывающий взгляд серых глаз. На пухлых губах была усмешка. – Вы ведь не останетесь здесь, – серые глаза смотрели на старшего телохранителя и лгать перед этим ясным взглядом было бессмысленно: вся правда отражалась в этих глазах. –Хорошо. Следуйте за мной. Но на расстоянии. На достаточном расстоянии. Что означало «достаточное расстояние», Саша и сам затруднился бы сказать, но телохранитель не задавал вопросов. Саша, не оглядываясь, зашагал в сторону берега. Теперь он понимал, почему мать Эма назначила ему встречу именно здесь. Ее доставили в Россию люди Силецкого. Или кто-то из французских спецслужб, тот же Вертье, не так уж важно. У Саши в голове возникло ясное знание: его заманивают в ловушку. А для этого используют несчастную женщину, потерявшую сына и жаждущую отомстить его убийце. Если Александр Забродин будет убит, акции возвратятся к Мурзину, а тот, несомнено, будет сломлен известием о гибели Саши, и тогда… Если же во время этой встречи погибнет мать Эма, то во всем обвинят Сашу. Уголовное дело по обвинению в убийстве со всеми вытекающими последствиями. Новое давление на него и на Старшего. Саша понимал, что совершает идиотский поступок. Самоубийственный. Но он знал (снова это ясное, пришедшее неизвестно откуда знание!), что должен идти на эту встречу. И это вовсе не значит, что его будут прикрывать какие-то сверхъестественные щиты. Нет, ничто не гарантировано. Саша это знал. Но важнее было другое знание: он должен прийти на эту встречу. Его путь лежит именно через нее, и другой дороги нет. Его враги все просчитали. Даже степень его идиотизма: согласиться на встречу в глухом месте Подмосковья поздно вечером, да еще и без должной охраны. Снять его одним выстрелом будет легко. Женщине тоже вложат в руки пистолет… Словом, все будет сделано так, что она убила Забродина из мести. Или они застрелили друг друга во время ссоры. Саша двигался по узкой тропинке. В голове сидела мысль, что, возможно, он делает последние свои шаги по Земле. По этому миру, которого он почти всю жизнь боялся и от которого отчаянно прятался. И которому, наконец, открылся. Возможно, в самом конце своего земного пути. У всего есть предназначение. У всего… Она ждала его, прислонившись к березе. Было темно, но Саша отчетливо видел ее. Да, Эм был очень похож на свою мать. Те же тонкие черты лица. Темные волосы. Голубые глаза. Только лицо матери было изможденным, голубые глаза были красными от слез. Она смотрела на приближавшегося Сашу неподвижным, нечитаемым взглядом. Как будто даже не понимала, кто к ней приближается. Как будто она вообще не замечала его. – Здравствуйте, Нино Георгиевна, – Саша произнес ее имя на грузинский манер. – Нина, – равнодушно и устало произнесла женщина. – Меня давно называют Нина. – Нина Георгиевна, – повторил Саша. – Что ж, кто я такой, вы знаете. Вы считаете меня виновным в смерти Эма? Так? Женщина смотрела на него и молчала. – И вы хотите меня убить, правда? – А может быть, это вы хотите меня убить? – с неожиданной горечью произнесла она. – Убили сына, так убейте и мать. – Я не убивал вашего сына. Налетел порыв ветра, береза зашелестела, от воды потянуло ночным холодом. Саша внешне был спокоен, но огонь, пылавший в тайном мраке его сердца, разгорался все сильнее и обжигал всё больнее, и эта боль становилась невыносимой. – Я знаю, что вы убили его. Мне сказали. Саша вздохнул. Он понимал, от кого идет эта ложь. – Нет, – ответил он. – Я не хотел, чтобы ваш сын погибал. Он погиб, потому что спас меня. Закрыл своим телом. – Что ты врешь! – голубые глаза женщины вдруг потемнели, в них разгорелись огни безумия. – Что ты врешь! Я все знаю! Сын! Мой сыночек! Мой свет в окошке! Ты, это ты его убил! – Если бы я убил Эма, думаете, я согласился бы прийти сюда? – Да тебя заставили! Ты в долгах по уши! Мои друзья вынудили тебя! Саша мог бы на это возразить, что почему в таком случае эти «друзья» устроили их встречу в глухом уголке Подмосковья, тогда как можно было все организовать гораздо проще. Но он видел – ясно видел – безумие и отчаяние, черной пеленой заволакивавшие разум несчастной матери, потерявшей сына. Эта женщина была полна боли и тьмы. Она не в силах была рассуждать здраво, не способна была ничего видеть, ничего слышать. В голове ее крутилась одна навязчивая мысль: «Он, вот он, убил моего сына, моего Эма! Моего сыночка. Он. Вот этот!» Нет, на нее не воздействовали гипнозом. Просто мать Эма принадлежала к числу удивительно легко внушаемых людей. И Вертье, а с ним и Силецкий этим воспользовались. Саша даже не сомневался, что за всем этим стояли именно они. Извечные кукловоды! И что могло противостоять тьме, клубившейся в сознании матери Эма, которая с каждым мгновением распалялась все сильнее? Слова были бесполезны. Саша это понимал. Женщина распалялась всё сильнее. Она говорила сбивчиво, то и дело срывалась на крик. То говорила о том, каким ласковым и нежным сыном был Эм, каким он был необыкновенным, талантливым, тут же начинала кричать, что Саша – исчадие ада, убившее ее сыночка, потом сквозь рыдания начинала вспоминать, какой тонкий музыкальный слух был у Эма, как душевно он пел грузинские и итальянские песни, и тут же безо всякого перехода принималась кричать, что ее сыночка «совратили ублюдки, содомиты», а он был таким хорошим, и со слов женщины выходило, что совратил Эма лично Саша, которому «в аду гореть!». Речь становилась все более бессвязной, превращалась в безумные выкрики. Саша молчал, не пытаясь прервать истерический поток, полный тьмы, боли, отчаяния, безнадежности. Он не сводил глаз с несчастной матери, чувствуя, что его взгляд почему-то помогает ей держаться, не сорваться окончательно в бездну безумия, из которого выкарабкаться ей будет уже не суждено. Тьма, фонтаном бившая из несчастной женщины, стремилась заволочь сознание Саши, но странным образом разбивалась о его ясный взгляд, как будто тот обладал твердостью алмаза. И Саша видел, что в глубине тьмы раненой птицей бьется ослепленная горем душа матери Эма, и он сделал шаг ей навстречу. Нет, он не мог вернуть ей сына, но он хотел вытянуть ее из тьмы. Каким образом – он сам не понимал. Он лишь знал откуда-то, что это в его силах, хотя это будет тяжело, мучительно, больно. Нет, это была не магия, наоборот, это было нечто очень естественное, для чего требовались все силы души и тела. Женщина, стремительно терявшая разум, и уже потерявшая все точки опоры в жизни, должна была снова их обрести. В этом был смысл их встречи. Пусть она была и подстроена. Пусть где-то совсем рядом в засаде сидели люди Силецкого. А также телохранители Саши. Сейчас это не имело значения. Во всяком случае пока. Саша, не отрываясь, смотрел в полные отчаяния глаза матери Эма, в которых теперь уже клокотала черная ненависть. Но внезапно в них появился страх. – Ты… ты… вообще не человек! – вдруг выкрикнула она. – У тебя взгляд не человека! Ты… ты… не человек! Кто ты? Кто? За что ты убил моего сына? Чудовище! Что ты с ним сделал? Где он сейчас? Где? Она отступила на шаг, подняла руку, и Саша не удивился, увидев в ней пистолет, который был направлен прямо ему в грудь. Он понимал, что сейчас раздастся выстрел и пуля попадет ему прямо в сердце. Его пронзил страх. Страх смерти, ибо Саша не был сверхъестественным существом, он был обычным человеком, несмотря на всю мистику, наполнившую его жизнь. Да, Саше стало страшно. Но не только за себя. Он понимал, что его телохранители сейчас откроют огонь по матери Эма. И люди Силецкого тоже начнут стрелять. И в него самого, и в его телохранителей. На самом деле это понимание возникло в нем за какую-то миллионную долю секунды, когда Нина Георгиевна не успела даже поднять пистолет. Но эта доля секунды удивительным, непостижимым образом разрослась до… Непонятно до чего. Время как будто изменило свой ход, искривилось. Оно продолжало бег только в узком пространстве между Сашей и матерью Эма. Для всего остального мира, для всей вселенной время как будто застыло. И в этом потоке времени, сжавшемся до узкого пространства, вдруг появился третий. Белый лев мягко впрыгнул в узкое пространство, отделявшее женщину от Саши, И в этом белом льве и Саша, и женщина узнали Эма. Белый лев зарычал, но не разъяренно, даже не угрожающе, а скорее предостерегающе, его лапа мягко коснулась руки матери, отведя ее чуть в сторону, и только тогда раздался выстрел. Пуля ушла в сторону. И тут же лев прыгнул на мать и мягко повалил ее на землю, прикрыв собой, а рядом упал Саша. Над ними просвистела пуля. Затем еще и еще. Лев прикрывал их собой, а когда стрельба стихла, исчез. Да и непонятно, а был лев? Точнее, Эм в образе белого льва, явившегося защитить и свою мать, и своего повелителя? Это все выглядело иллюзией, галлюцинацией. Но Саша по глазам женщины, в которых было потрясение и изумление, понимал: она видела то же, что и он. Из тьмы бесшумно возникли человеческие фигуры – телохранители Саши. – Не трогать ее! – властно приказал он. – Прикрыть! Она пойдет с нами! Телохранители взяли Сашу и Эма в плотное кольцо. Но повели не по тропинке, где, скорее всего, была засада, а прямо через заросли в роще. Старший с кем-то тихо переговаривался по рации. Из его слов Саша понял, что подкрепление на подходе. К бронированному мерсу на поляне добавились два джипа охраны. Сашу и мать Эма буквально затолкали в мерс, который тут же рванул с места. Никакой стрельбы не было. Видимо, противоположная сторона получила приказ не усугублять ситуацию, поняв, что операция провалилась. Собственно, это подтвердил звонок, который раздался в сашином телефоне, едва только мерс набрал скорость. – Живы? Тогда обещанная встреча завтра, –услышал Саша в трубке невыразительный голос безликого. – И смотрите, Забродин, без глупостей. Будьте паинькой, и вы получите своего ебаря. Иначе… Саша не стал слушать, что будет «иначе» и просто отключил телефон. Он чувствовал напряжение в голосе безликого и понимал, что нервничает не тот один. Что ж пусть нервничают. Пусть. Им полезно. А женщину, сидевшую рядом, била сильная дрожь. – Все в порядке, – тихо сказал Саша и заткнулся, обругав себя последними словами. Что в порядке? Что ее сын погиб? Что? Он сказал глупость. Да. А затем прикоснулся к женщине. Осторожно, даже ласково. И она не отдернула руку, только резко обернулась к Саше, и в ее голубых глазах больше не было клубящейся тьмы безумия. Была скорбь, было горе, но сквозь них проглядывала… Саша боялся подумать: надежда, но это была именно она. – Вы ведь тоже видели его сейчас? – чуть слышно спросила женщина. – Там… – Видел, – так же чуть слышно ответил Саша. *** Москва, июнь 2008 года – Поверьте, Забродин, вовсе не я был инициатором покушения на вас, – вяло говорил безликий, когда вел Сашу по мрачным коридорам московского следственного изолятора. – Во-первых, я считал, что от этого у Мурзина только еще больше мозги съедут набекрень, и добиться от него чего-либо будет уже невозможно. Во-вторых, понятно, что из-за вас возникла бы новая морока с Хейденом. Поэтому я был против. – И что? – с иронией осведомился Саша, даже не глядя на безликого. – Этот вопрос находится не в моей компетенции. Решение принимали другие люди. – Силецкий и Вертье, я угадал? – невозмутимо спросил Саща. Безликий счел за благо промолчать, но его молчание было весьма красноречивым. Они остановились перед какой-то дверью, и безликий повернулся к Саше. Впервые на этом невыразительном лице появилось нечто человеческое: а именно, смертельная усталость и нечто вроде страха. – Послушайте, Забродин, – проговорил он тихо. – Вся эта возня не доставляет мне никакого удовольствия. И не сулит мне ни малейшей выгоды. Уж поверьте. Я всего лишь чиновник и работаю за зарплату Да, большую. Очень большую. Но многомиллиардные каштаны из огня я таскаю для других. И все мне это осточертело. Уж поверьте. – Верю, – бесстрастно произнес Саша. – Только зачем вы всё это мне говорите? – Вас считают просто шлюхой, которая влезла в постель Мурзина и теперь захапала львиную часть его активов. Ну, из тех, на которые не удалось наложить арест. Но я вижу, что всё сложнее. Вы совсем не безмозглая шлюха, Забродин. – Благодарю за комплимент. – Это не комплимент, это констатация факта, – сухо произнес безликий. – Забродин, я вижу, что вы благоразумны в отличие от остальных, кто замешан в это дерьмо. Мой вам совет – будьте благоразумны до конца. Убедите и Мурзина, и Хейдена отдать принадлежащие им акции. И сами избавьтесь от тех акций, что передал вам Мурзин. Вы же прекрасно понимаете, что все равно вам не позволят пользоваться этими акциями. Вам испортят жизнь, а может быть, все-таки ее отнимут. Более эффективным и надежным способом, чем этот водевиль на ночной поляне с полоумной грузинкой. Кстати, как она? – У меня дома, – сухо отвечал Саша. – Вменяема? – Вас это так интересует? – Меня – нисколько. Силецкого и Вертье, пожалуй, да. – Ну вот пусть они и справляются о ее самочувствии. – Пусть, – пожал плечами безликий. – Итак, сейчас вы увидите своего дорогого Мурзина. Наедине, как вы и настаивали… – … но со скрытыми камерами, – презрительно заметил Саша. – Конечно. Повторяю, в вавших интересах – уговорить его. И в ваших, и в его интересах. Надеюсь, на ваше благоразумие. Безликий кивнул охраннику, и тот принялся открывать тяжелую дверь камеры. Саша переступил порог и замер. Он увидел Старшего. Он почему-то думал, что Старший будет лежать на койке и смотреть в потолок. Или сидеть, невидящим взором уставившись в стену. Но Старший стоял у стены напротив двери: прямой, напряженный. Он очень сильно осунулся, похудел. В волосах появилось гораздо больше седины. Лицо было очень бледным, под глазами наметились глубокие морщины. Но в нем по-прежнему чувствовалась прежняя сила, а глаза, казавшиеся теперь огромными из-за короткой стрижки и осунувшегося лица, буквально полыхали черным огнем. Они оба смотрели друг на друга, не смея пошевелиться, как будто страшась, что это всё лишь галлюцинация, которая растает от малейшего вздоха. А затем бросились друг другу в объятия. Они впились друг в друга губами и замерли, крепко сжимая друг друга, словно не веря в то, что, наконец, вместе. Что их тела соприкасаются. Что они… они вместе! И снова казалось, что время изменило свой ход. Словно два их тела – еще мощного, сильного, но уже стареющего мужчины и мускулистого, крепкого молодого человека, полного таинственных сил – словно эти два тела вдруг оказались в коконе, где законы времени были не властны. Где даже одна секунда бла тождественна вечности. Но времени у них было на самом деле немного. Даже совсем немного. Слишком многое требовалось обсудить. Слишком многое предстояло решить Даже то, что решить было невозможно, потому что решения не существовало. Однако не это для них было сейчас важным. Они посмотрели друг другу в глаза. Во взгляде Старшего вспыхнуло изумление. Его Младший стал другим… Совсем другим. Не только в его внешности произошла незаметная перемена, превратившая его из симпатичного парня, в красивого уверенного в себе молодого мужчину. Его взгляд, царственный, львиный взгляд, полный власти, силы и в то же время любви, вот что ошеломляло, вот от чего захватывало дух у Старшего! Он не отрывал глаз от Младшего, он буквально пил этот взгляд, словно ему, наконец, было дозволено прильнуть к таинственным прозрачным озерам, которыми он так долго любовался, о которых мечтал, но которые были для него под священным запретом. Но сейчас… сейчас ему это было позволено. Более того, от него это властно требовали. Младший, его Младший, такой знакомый и такой любящий, действительно любящий, в этом больше не было никаких сомнений, Младший погружал его в прозрачные глубины своих глаз, в которых таился источник царственной, львиной силы, противостоять которой не могло ничто во вселенной! И Старший чувствовал, что в него самого вливается эта таинственная сила, которую он и прежде угадывал в замкнутом, отрешенном парне и которую он теперь смог ощутить сам. Старший чувствовал, что и в нем самом начинает происходить перемена, пока еще медленная и очень мучительная. Слишком тяжелой коростой грехов и зла он был покрыт. Такая короста не может сойти просто так. Но Старший понимал, что это неизбежно, это необходимо, если он хочет остаться со своим Младшим. А он хотел. Хотел. Хотел быть с ним. Всегда. И там, где течет время, и там, где времени больше не будет. Потому что он любил Младшего, а Младший любил его. Потому что Младший был единственным, который поможет ему очиститься от клокочущего в нем зла, которое и без того уже принесло миру слишком много бед и страданий. Старший знал это. Он всегда пытался заточить это зло в самом себе или хотя бы в том искусственном, странном мире, который выстроил вокруг себя. Но он понимал, что зло сильнее. Что однажды оно прорвется, захлестнет все вокруг, пройдет по миру смертоносным вихрем. И потому он так привязался к Младшему. Потому так нуждался в любви Младшего и сходил с ума, превращался в зверя, видя, что Младший почему-то выбрал не его, а этого Хейдена… Хотя что-то подсказывало Мурзину, что и это как-то связано с таинственной силой скрывавшейся в Младшем. Но сейчас он об этом не думал. И Младший об этом не думал. Стены тюремной камеры, в которую Младшего впустили вопреки всем жестким правилам внутреннего распорядка, эти унылые, мрачные стены с вмонтированными в них камерами слежения и «жучками», вдруг исчезли, когда они оба повалились на жесткую, узкую койку. Исчезли стены, исчез грязный пол и темный потолок, исчезло зарешеченное окно. Они сами не помнили, как оказались без одежды на жесткой койке. У них не было мыслей о том, что за ними наблюдают. Старший был сверху и чувствовал, что тело Младшего стало гораздо более крепким и жестким. Оно и прежде не было хилым, Саша всегда тщательно следил за собой, но сейчас оно было как будто полно силы. А Старший… Да, Старший сильно похудел, скулы лица заострились, но от этого его темные глаза казались больше и даже ярче, а тело вовсе не было дряблым, поскольку он упорно продолжал ежедневные тренировки, несмотря ни на что. Хотя нет, были и перерывы. Когда после пыток или ночи в камере с уголовниками не было физических сил не то что на тренировку, но даже на то, чтобы пошевелить пальцем. Сейчас его пальцы до боли впились в ребра Младшего, но на лице того не отразилось ни малейшей боли, наоборот, взгляд его был устремлен прямо в темную глубину глаз Старшего, он как будто проникал в самые потаенные, самые страшные тайники его души и сердца, куда Старший и сам боялся заглядывать. От Младшего исходила невероятная сила и столь же жаркое желание. И это было желание любить Старшего. Уже не быть покорным, согласным на все сабом, а отдавать всю любовь, которой были полны бездонные озера его глаз, которой была полна львиная сила в его взгляде, которой были полны прикосновения его горячих, крепких, словно наэлектризованных пальцев. Да, Младший по-прежнему оставался Младшим. Он желал, чтобы Старший обладал его телом как великолепным дворцом, в котором спрятано таинственное, прекрасное сокровище, доступное лишь немногим. И Старший видел, что Младший стоит выше его в таинственной, непостижимой иерархии, уходящей в заоблачную высь. Когда-то Старший нашел запуганного, запутавшегося парня, так и не превратившегося из мальчика во взрослого мужчину. Старший старательно раскрывал мужчину в этом мальчике, но никак не ожидал, что этот скрытый в серых туманах незнакомец окажется царственным белым львом, пришельцем из другого мира. Этот лев готов был отдавать себя Старшему, оставаться Младшим. Этот лев не стремился к власти, но он требовал, чтобы его царственность признавали. Чтобы его царственности служили. Потому что эта царственность была царственностью во благо. Именно она была куда выше и сильнее клокочущей тьмы, которая мучила Старшего, которая заставляла его совершать страшные вещи: убивать, уничтожать, грабить… Мурзин набрал в легкие воздуха, понимая, что должен сейчас принять, может быть, самое важное в своей жизни решение. И выдохом было слово: «Да». В глазах Младшего вспыхнул серый огонь, который стремительно превращался в белое пламя, и нем сгорала тьма, бушевавшая во взгляде Мурзина. Мурзин даже не понял, как он, только что лежавший на Младшем, оказался снизу. И… если Младший вдруг пожелал бы овладеть им, то он, никогда в жизни никого в себя не впустивший, даже в камере с отпетыми уголовниками, сейчас не стал бы противиться. Но он понимал, что Младший не станет этого делать. Младшему нужно вовсе не это. Он лежал на спине и смотрел на распрямившегося перед ним Младшего, на красивые бугры мышц, на след от ранения на плече, на подкачанную грудь и жесткий, смуглый рельефный пресс. Младший не отрывал от него пылавшего белым огнем взгляда, и осторожно начинал на него насаживаться. Старший даже не мог понять, смазывался ли тот заранее или нет, потому что все происходило как во сне. Он лишь понимал, что Младший, молодой, сильный, властный, позволяет ему проникать в свое тело. Именно позволяет, словно оказывает великую милость – милость, за которую действительно хотелось сражаться, милость, за которую действительно стоило умирать. Дело было даже не в ощущениях, хотя и они были ошеломительные. Для Старшего в последнее время секс был чем-то сродни жизни на другой планете – может быть, она есть, а может быть, ее и нет. Но вот, она была, была в горячем, даже пылающем нутре Младшего, глаза которого расширились, а в улыбке не было ничего похотливого или хищного – только любовь. Вот эта любовь и сводила с ума Старшего. Именно эта любовь заставляла его стонать от неописуемого восторга, наслаждения, от сумасшедшего счастья, когда Младший все глубже и глубже насаживался на него. Теперь было ясно, что все их прежние жестокие игры – с болью, подчинением, наказанием, сложным ритуалом – были лишь долгой прелюдией, необходимой, но лишь прелюдией к этому единению в тесной и душной тюремной камере. Старший обхватил горячие, крепкие, гладкие бедра Младшего, стиснул его, а тот счастливо улыбался, продолжая насаживаться и тихо повторяя то, что Старший никогда прежде от него не слышал: «Люблю, люблю, люблю, люблю!» Он схватил член Младшего, который уже был напряжен и покрыт смазкой. Лицо Младшего исказилось тем болезненны наслаждением, которое бывает в моменты подступающего оргазма. Старший тоже чувствовал, что не в силах больше сдерживаться. Они изливались одновременно, Старший внутрь Младшего, а Младший – ему на грудь. Это было больше, чем одновременный оргазм. Это было нечто, что соединило их узами, которые ничто не в силах было разорвать. Соединило навеки. Как будто оба они взлетели, обнявшись, в пространство, полное звезд, а все остальное было неважно… *** – Вы оба по уши в дерьме, – Йен с ненавистью смотрел на Силецкого и Вертье, сидевших все в том же кабинете старинного особняка на Поварской.

- Вы тоже, Хейден, – невозмутимо хмыкнул Вертье. – Будем приглашать экспертов, выяснять, от кого пахнет дерьмом сильнее?

В этот раз разговор велся на английском. – Вы снова пытались убить Забродина? – прошипел Йен. – Для этого привезли в Москву полоумную мать Нуцци? Чтобы самим остаться чистенькими. – Это вам Киллерс рассказал? – уставившись на Эрика, спросил Вертье. – Киллерс? – при упоминании этой фамилии лицо Силецкого исказилось. – Я же его… Он же… – Киллерса не так просто убить, мсье Силецкий, – холодно произнес Вертье. – И уж поверьте, ему ничего не стоит обвести вокруг пальца идиотов из вашей службы безопасности или кого вы там наняли убить его. Киллерс жив, и именно он вытащил Забродина из Чамбе. Силецкий отпустил семиэтажное матерное ругательство. На русском, разумеется. – Что ж, Хейден, я, конечно, не ожидал от вас такой прыти, – продолжал Вертье. – Вы сумели договориться с итальянцами куда быстрее, чем я думал. Этот чертов Тирини… Мы сделаем всё, чтобы он так и не добрался до кресла итальянского премьера, тогда Европейскому союзу точно конец. – Мне плевать на вашего Тирини! – зло бросил Силецкий. – Речь не о нем! Нужно обсуждать, что делать дальше. Мне нужен Мурзин. Мне нужен Забродин. Вам, Вертье, нужны акции «Сокоде». Вам, Хейден, нужен Забродин. – И вы, – в глазах Хейдена поднялась свинцовая волна ненависти. – Вы. Силецкий. Нет, не бойтесь, я вовсе не хочу трахнуть вашу старую, жирную, дряблую задницу. Всего лишь убить вас. Это меня вполне устроит. – Представьте, я тоже мечтаю вас прикончить, – не остался в долгу Силецкий. – А меня вы разве не хотите прикончить, Хейден? – с любезной улыбкой поинтересовался Вертье. – За две ваших прекрасных воздушных прогулки во Франции и на Кубе. Йен посмотрел на Вертье, как будто тот был пустым местом. – Вас? – повторил он, как будто что-то прикидывая. – Вас, пожалуй, тоже. Примерно так же, как хотят раздавить ядовитое насекомое. Большего вы не заслуживаете. – Какая милая подобралась компания, – заметил Вертье. – Я предпочел бы не иметь ничего общего с вашей компанией, – проворчал Силецкий. – Мне плевать, что вы предпочли бы. Где сейчас Забродин? – резко спросил Йен. – Добился свидания с Мурзиным. Трахается с ним сейчас. Да-да, – злорадно заявил Силецкий Йену. – Мне даже обещали видеозаписи предоставить. Вот так, красавчик мой! Опять у тебя рога растут! На лице Йена не дрогнул ни один мускул. А что творилось у него в душе, знал только он сам. *** – Ты даже не спросил, почему я вернулся, – Саша прижимался к Старшему, осторожно обняв его за плечи, как будто и не было только что у них сумасшедшего секса, во время которого они заглянули за грань безумия. – Не спросил, – глухо ответил тот. – Почему? – Потому что знал, что ты вернешься. – Знал? – густые светлые брови Саши удивленно поднялись, хотя в ясных и спокойных глазах не было ни тени удивления. – Как ты мог знать? – Я знал это еще в тот момент, когда принял решение увезти тебя из России. Нет, я не экстрасенс и не ясновидящий, – усмехнулся Старший. – Конечно, я не знал будущего. Но зато я знал тебя. Как оказалось, знал мало, очень мало. Но зато гораздо лучше, чем ты сам. И на тот момент этого было достаточно. Как видишь, я не ошибся. – И поэтому ты перевел на меня… – Всё, что мог перевести, Всё, до чего не могли дотянуться в случае моего ареста. А главное, акции «Сокоде», которые ты так ненавидишь. – Да уж, ненавижу, – лицо Младшего потемнело, в глазах сверкнул недобрый огонь. – Знаю. Но это – твоя страховка. Пока в твоих руках акции, никто не посмеет тебя тронуть. – Не посмеет? – с неожиданным сарказмом спросил Саша. – У Йена блокирующий пакет. Это не помешало ему дважды угодить в авиакатастрофу. – Там было другое, – при упоминании имени Хейдена лицо Старшего скривилось как от кислого лимона. – Хейден слишком самоуверен, и до его акций можно добраться даже в случае его смерти. Непросто, но можно. А твоя смерть ничего не решила бы. Только все усложнила бы в разы. И они это знали. – Но зачем, – серые глаза смотрели прямо на Старшего. – Скажи, зачем? Зачем ты отдал их мне? Ты же знал, что я ничего не понимаю в финансовых делах, что я вообще из другого мира… – Именно поэтому я отдал их именно тебе, – в голосе Старшего зазвенел металл. – Именно потому что ты ничего не понимаешь в финансовых делах. Именно потому что ты из другого мира. Именно ты сможешь принять решение, которое никто не сможет просчитать. Ты знаешь, что на войне необстрелянный новичок бывает куда опаснее опытнейшего профессионала? Потому что профессионал именно в силу своего опыта и знаний никогда не решится на то, на то решится новичок. И вот именно поэтому многие битвы выигрывали молокососы, а не увешанные наградами фельдмаршалы. Саша покачал головой. Было видно, что слова Старшего его не убедили. – Я теперь живу словно в террариуме среди ядовитых змей, – глухо сказал он. – До встречи со мной ты жил в таком же террариуме, даже хуже, – пожал плечами Старший. – Просто предпочитал не замечать этого. – Меня атакуют твои менеджеры. Я для них словно… – Ты для них мой полномочный представитель. Они чувствуют в тебе подлинного хозяина. Люди всегда это чувствуют, поверь! – Твоя бывшая жена…. – А, эта змеюка… Вылезла из своей норы и шипит, требует свою долю? Не обращай внимания. Жадная идиотка. Я поэтому и сбегал от нее то на одну войну, то на другую. – А твои дочери? – Мои дочери вполне обеспечены, можешь не переживать за них. Учатся за границей, в престижных университетах. Нет, миллиардов на счетах у них нет и не будет. Незачем. Хватит того содержания, что я им даю. Всяких Пэрис Хилтон и прочих вертихвосток и без них достаточно. – Ты ведь знаешь, что Михаил… – безо всякого перехода начал Саша. – Знаю. И это многое для меня объяснило. И в нем и в тебе. – А ты знаешь… – Что он любовник Киллерса? Представь себе, да. Знаю. Пусть. Я не против. Я уважаю Киллерса. И он спас тебя, рискуя собой. Это главное. Твой отец любит его. Пусть. Значит так должно быть. – Ты не спросил у меня, как я воспринял то, что у меня есть отец… – Это не тот вопрос, который задают, – бесстрастно произнес Старший. – И не тот, на который отвечают, – столь же бесстрастно кивнул Саша. Они молчали. Им многое нужно было сказать друг другу, но они молчали. Не потому что знали, что их разговор прослушивается. Нет. Просто молчание вбирало в себя все слова, которые могли быть сказаны. Подобно тому как белый прозрачный свет на самом деле вбирает в себя все цвета радуги. – Ты научился, – наконец, сказал Старший. – И ты справишься. Ступай, лев. Ответом ему был долгий взгляд серых глаз, в которых плескалась львиная сила, и долгий поцелуй. *** – Что ж, Забродин, мы оказали вам любезность, теперь пришла ваша очередь оказать любезность нам, – произнес безликий. – Я не оказывал вам никакой любезности, – холодно отвечал Саша, следуя за безликим по холодным коридорам следственного изолятора. – Я лишь поставил вам условие, и вы его выполнили. – Пусть так. Но теперь наша очередь. В конце концов, вы сами понимаете, что без обсуждения вопроса о «Сокоде» не обойтись. Пришло время для решающего разговора. – С кем? – Там будут знакомые вам лица. Силецкий, Вертье и… – безликий сделал паузу. – И Хейден, – как автомат произнес Саша. В этот момент он не чувствовал ничего. Ровным счетом ничего.

====== 53. МЛАДШИЙ И ЕГО РАБ ======

ГЛАВА 53. МЛАДШИЙ И ЕГО РАБ Москва, июнь 2008 года Если враги Мурзина полагали, что у его подстилки после встречи с любовником сдадут нервы, то они ошиблись. Они вообще очень ошиблись. Да, свидание Мурзина и Забродина записывалось на видео, но просмотр этого видео всех разочаровал. Пожалуй, во всём, кроме секса. Секс Мурзина и Забродина многим казался отвратительным, но в нем было нечто захватывающее, от чего даже закоренелые гетеросексуалы не могли оторвать глаз. Это был больше чем секс, это был, скорее, странный ритуал, таинственный и очень опасный. Ничего магического в нем не было, но чувство неведомой угрозы охватило всех, кто видел этот секс. Эту угрозу чувствовал Силецкий, как будто над ним сгустилась туча, молния которой своим ударом унесла его сына. Это чувствовали Вертье и безликий, которые уже видели секс с участием Забродина, но тогда в качестве партнера Забродина выступал Нбека. Здесь же всё было было по-другому. А главное, совершенно другим казался Забродин. Два опытных сотрудника сотрудника спецслужб – знатоки человеческих душ – чувствовали опасность, причем опасность исходила именно от Забродина. Они слышали слова Мурзина, сказанные Забродину: «Новичок бывает куда опаснее опытнейшего профессионала», и понимали, что Мурзин сделал верную ставку. Забродин был новичком, у Забродина явно были психические отклонения (да разве в этом можно было сомневаться?), Забродин, наконец, обладал некоей таинственной энергетикой, в которую можно было верить, а можно было не верить, но она присутствовала. И теперь сложная операция, разработанная с таким трудом, и без того много раз налетавшая на рифы двойных предательств, непредвиденных обстоятельств, хитрости противника, вся эта операция теперь вообще могла потерпеть полное крушение из-за невменяемого психопата, у которого в голове бегают не пойми какие тараканы.

И, что самое тревожное, надежды на то, что Забродин и Мурзин будут обсуждать финансовые дела, не оправдались. Понятно, что рассчитывать на это особо не приходилось, ведь оба знали, что за ними смотрят и их слушают. Но все-таки что-то они могди сказать друг другу. Что-то, благодаря чему можно было предугадать их действия и нанести контрудар. Но нет, ничего существенного они друг другу не сказали. Кроме самых общих слов и того, что и так было известно.

И теперь карты оказались в руках молодого психопата, этого неуправляемого снаряда, который Мурзин выпустил из своей камеры и который теперь летел по непредсказуемой траектории, угрожая фатальными разрушениями.

Поэтому сразу после разговора Забродина и Мурзина безликий и Вертье тут же принялись звонить: каждый своим боссам. Решения предстояло принимать на высоких уровнях. Очень высоких. Наконец, Йен. Сцена свидания Саши и Мурзина наполнила его сознание и тело раскаленной болью. Ему стало ясно: всё кончено. Никогда не будет так, как он хотел. Никогда. Нет, Саша не принадлежал другому. Не принадлежал сопернику, врагу. Саша больше не принадлежал никому. Он сам обладал другими, и его роль в сексе никакого значения не имела. Отныне он царствовал. Йен и раньше это понимал, но он верил (хоть временами и терял веру) в то, что всё можно вернуть назад. Боже, он ведь так мечтал, чтобы Саша стал свободен. Он искренне хотел этого. Но… черт он, не так этого хотел! Сашина свобода для Йена автоматически означала то, что Саша будет принадлежать ему. По собственной воле, разумеется (а как же иначе?), но ему, Йену, и только ему! Потому что другого варианта просто не существовало! Но теперь Йен видел, что другого варианта не существовало только для него самого. А вариант на самом деле был. Тот самый вариант, в котором Йену не было места. И потому Йен едва сдерживал рвущееся из груди рычание. Он готов был разорвать в клочья всех окружающих, он готов был разнести весь этот мир, лишь бы… лишь бы Саша все-таки был с ним. С ним. Его сероглазый поэт, стихи которого Йен так и не смог понять. Как ни пытался. А Сашу в это самое время везли в бронированном лимузине в особняк Силецкого. Этому визиту придавали столь большое значение, что перед лимузином двигалась полицейская машина с мигалкой, словно везли особо важную охраняемую персону. Саша лишь рассеянно улыбнулся. Его ясный взгляд затуманился. Он не думал о предстоящей встрече. Рука потянулась к планшету, на экран стали стремительно набрасываться слова, складывавшиеся в строки. Строки, родившиеся после встречи со Старшим. Странно, но строки не о любви. Точнее, о любви, но не о той, о которой можно было подумать. О другой, что питает собою всё на свете.

Сойдешь ли Ты в глубины темных вод,

присядешь ли со мной на сонный берег,

не упрекнув за то, что я бы мог,

но не сумел во всем Тебе поверить.

Взгляну ли из восточной темноты

на отблески угасшего заката –

в огне и тьме меня встречаешь Ты,

и сердце тихим трепетом объято.

Глухую ночь уже не обойти,

в ней сгинет все, что пело и дышало,

но хриплое безмолвие в груди

тоску финала превратит в начало.

Пройдя сквозь черный склеп небытия

мы встретимся однажды

Ты и я.

После этого Саша отключил планшет. Серые глаза равнодушно смотрели, как его бронированный «мерседес» медленно въезжает в ворота особняка Силецкого. *** – Черт, прости, я слишком поздно узнал, не успел предупредить! – Эрик, перестань! Всё обошлось. – Майкл, ты же понимаешь, я не вездесущ и не всесилен. Черт, мне и так лишь по случайности удалось узнать, что эти твари решат втащить ее в свое дерьмо. – Эрик, я сказал, хватит! Всё обошлось. – Но фейерверк-то все таки был? – Да, небольшой. Но мой не пострадал. Да и из охраны тоже никто даже царапину не получил. – А она? – Что она? – Где она сейчас? – Гостит у нас, – сухой смешок в трубку. – И… что ты собираешься с ней делать? – Я… – снова смешок. – Всё решает он. Только он. Теперь он. – Наш Белый лев? – теперь уже смешок на другом коцне провода. – Черт, Майкл, а он вообще действительно твой сын? – Эрик! – Шучу, шучу! Слишком уж он необычен. – Лучше скажи, какие у тебя планы? – Чтобы о них сразу все узнали? На этой линии наверняка сидит сразу несколько парней из разных стран. – Ты все равно можешь сказать. – Могу. Слушай. Эс-5, 8-би, Эйч-9. – Расшифрую позже. Но, кажется, понял. – Возможно. И еще, на сей раз без шифра: люблю тебя, Майкл! *** Йен не отрывал глаз от Саши, сидевшего за столом напротив него, Вертье, Силецкого, безликого и еще пары человек – высокопоставленных чиновников весьма влиятельных российских ведомств. Странная это была встреча. Молодой человек с одной стороны стола и сразу несколько могущественнейших людей, от которых в буквальном смысле могли зависеть судьбы государств и народов. Нет, не первые официальные лица, но одни из главных теневых фигур в таинственном и могущественном мире земной власти. Йен Хейден сидел вместе с ними. Потому что его место было именно вместе с ними. Он сам себе его уготовил. Всем, что совершил. Он был вместе с этими людьми против человека, которого любил больше всего на свете. Против человека, которого он просто любил. Любил. И которого снова не узнавал. Это был тот же человек, но совсем другой. Может быть, если бы Саша, прибывший в этот проклятый особняк, окатил бы Йена холодом, презрением, даже ненавистью, то Йену было бы легче. Но ничего подобного не произошло. В удивительно ясных, серых глазах были теплота и грусть. Рукопожатие, которым они обменялись, было даже в чем-то интимным. Но после этого… после этого Саша больше не смотрел на Йена. Не потому что избегал его взгляда, а просто потому что Йена как будто не существовало вовсе. И вот это наполняло Йена болью и отчаянием. Саша понимал, почему его потащили на эту встречу сразу после его свидения со Старшим. Они понимали, что чувства Саши взбаламучены, что молодой человек, ничего не смыслящий в бизнесе и финансах, попросту растеряется и его можно будет взять «тепленьким» и выжать из него все, что только можно. Они были довольны, что безмозглый педик даже не догадался захватить на эту встречу юристов Мурзина или хотя бы кого-то из менеджмента и теперь сидел один перед ними как перед расстрельной командой, Из этой «команды», пожалуй, только Йен Хейден в каком-то смысле был на стороне Саши. Но в целом любовник Мурзина был абсолютно беспомощен и беззащитен. Так, по крайней мере, полагали его «контрпартнеры» по переговорам. Но с первых же минут встречи они с удивлением и раздражением поняли, что крупно просчитались. Вместо растерянного, испуганного, подавленного «педика» перед ними сидел с виду совершенно спокойный молодой мужчина. В серых глазах не было ни страха, ни растерянности. Наоборот, эти глаза пристально изучали всех присутствовавших. В этих глазах не было ни тени угрозы, но было нечто, от чего всем собравшимся было не по себе. Разговор начал Силецкий на правах хозяина встречи. Буквально сразу он стал сбиваться на шипение и проклятия. Один вид Забродина приводил его в бешенство. Тем более Забродина спокойного, уверенного в себе и, как казалось Силецкому, вызывающе наглого. Силецкий принялся угрожать и оскорблять Забродина, но, казалось, угрозы и проклятия, без следа растворялись в кристальной чистоте серых глаз. Или же отскакивали от нее как от прозрачной стены и ударяли по Силецкому, который заводился от этого все сильнее. Саша, как ни странно, не испытывал ненависти к Силецкому, по милости которого едва не отправился на тот свет. Скорее, смесь жалости и отвращения, какое иногда возникает к полураздавленному ядовитому насекомому бьющемуся в агонии. Впрочем, Силецкого быстро и бесцеремонно оборвал человек из правительственных структур, не желавший тратить время на бессмысленную истерику. Чиновник говорил ясно и четко. Было видно, что этот человек привык отдавать указания и требовать их исполнения. Суть его довольно короткой речи сводилась к уже известным требованиям: Забродин должен передать находящиеся у него в управлении акции «Сокоде» в собственность фирмам и фондам, которые будут указаны. И не только эти акции, но и те, что оставил у себя Мурзин. Не глядя на Хейдена, этот чиновник невозмутимо произнес, что поскольку в дело вмешалось и американское правительство, то потребуется «глобальное перераспределение» акций, однако это не проблема российской стороны. Этот вопрос должны решать, в первую очередь, «французские партнеры», а также мистер Хейден. Чиновник говорил по-русски, но присутствовавший здесь же переводчик синхронно переводил его слова на английский. Йен тут же взвился и заявил, что не намерен отказываться от блокирующего пакета ни при каких обстоятельствах. Чиновник из правительства никак не отреагировал на эти слова американского магната, но весьма выразительно посмотрел на Сашу. «Хочешь решить вопрос с Мурзиным и самому остаться целым, отдай акции и уговори Хейдена отдать свои», – говорил его взгляд. После него слово взял Вертье. Но и он лишь повторил сказанное российским чиновником. Хейден хранил молчание. Он по-прежнему, не отрываясь, смотрел на Сашу, но тот не удостоил его ни единым взглядом. Затем поочередо брали слово Силецкий, Вертье, чиновник из првительства. Все они так или иначе давили и запугивали, причем делали это мастерски. Странное дело, но Саша не ощущал внутри себя никакого сопротивления этому давлению. Пусть взгляд его и был твердым и ясным, но в его груди не было ничего, похожего на установку: «Держаться до конца, стоять до последнего, не поддаваться!» Нет. Было странное смирение с происходящим. Принятие происходящего. И не потому что Саше было наплевать на Старшего, а тем более на себя. Нет. Странное, прозрачное смирение, возникшее в нем, было крепче любой брони, об это смиреиие разбивались и угрозы, и оскорбления, и попытки запутать неискушенного мальчишку в финансовых сетях, плетущихся сразу в нескольких мировых столицах. Никакой дерзкой смелости, никакой отчаянной храбрости, никакой агрессивной наглости или, наоборот, глухой, злобной обороны, как и никакого страха, неуверенности, напряженности. Но и никакой отрешенности. Напротив, полное присутствие здесь и сейчас. И странное смирение. Наконец, в зале с нелепыми портретами и пошлыми портьерами воцарилось гнетущее молчание. Взоры присутствующих были устремлеиы на Забродина: что он скажет. Что скажет эта шлюха, от которой теперь непостижимым образом зависела если не мировая стабильность, то в значительной степени устойчивость трансатлантических отношений, а главное – цены на титан, которые оборачивались миллиардными доходами или же, наоборот, убытками и затрагивали интересы стратегических мировых отраслей экономики. И все же на какое-то время, всего лишь на секунды, во взгляде Саши возникла отрешенность, сменившаяся грустью, а затем болью. Он вспомнил Чамбе, вспомнил бои в президентском дворце и на улицах столицы, вспомнил перестрелки в джунглях. Кровь, смерть. Гибель Эма. Все это, в конечном счете, несмотря на всю мистику, сводилось к проклятым акциям. Точнее, даже не к ним. К алчности, жажде власти, упоению собственным могуществом. К темным стихиям, бушующим в человеческих сердцах. Саша мог оставить у себя эти акции. Мог отдать их. Мог просто уничтожить (хотя уничтожение бумажек было юридически бессмысленным актом, права на собственность и управление закреплялись и подтверждались десятком самых разных документов), Саша мог принять любое решение. Но ни одно из этих решений ничего существенно не меняло, Хорошего решения не было. Как, впрочем, и плохого. Было только очень плохое решение. Точнее, очень плохие решения. Саша посмотрел на Йена. Впервые после обмена рукопожатием. У Саши был вопрошающий взгляд. Он ждал, что скажет Йен. И Йена, который на протяжении всей этой чертовой встречи только и мечтал о том, чтобы Саша хотя бы взглянул на него, этот взгляд застиг врасплох. В душе Йена поднялась буря. Первым его порывом было вскочить и выкрикнуть что-то вроде: «Я готов передать все свои акции Забродину, весь блокирующий пакет, а он пусть сам решает, что с ним делать!» Но эта мысль тут же показалась ему безумной. Мощной волной налетела следующая мысль: «Я готов отдать свой блокирующий пакет при условии, что Мурзин сгниет в тюрьме!» Да, Йен искренне этого хотел. Но не мог произнести вслух. При Саше. Да и по здравому рассуждению, кто мог дать ему такие гарантии? Все эти люди, сидящие по его сторону стола, столько раз нарушавшие свои обязательства и наносившие удары в спину. А главное, Саша… вот этого Саша не простил бы Йену никогда. И единственное, на что оказался способен Йен, это выдавить хриплое: – Не вижу никакой связи между блокирующим пакетом, находящимся в моем распоряжении, и остальными акциями. Я готов участвовать в переговорах о судьбе пакета акций, которые не находятся в моем распоряжении. В ответ он получил нечитаемый взгляд Саши. Как будто тот не удивился. Зато взорвался Вертье. – Хейден, это превосходит все пределы наглости! Это вообще безумие! В вашем положении требовать себе дополнительные акции – верх идиотизма! – Ваше положение – куда более гнусное, Вертье. Если вы провалите свою миссию, хозяин Елисейского дворца скрутит вас в бараний рог. Или устроит вам нечто вроде вертолетной прогулки в Рамбуйе, которой я однажды успел насладиться. – Это вы, Хейден, делаете все, чтобы моя миссия провалилась! – нервы у обычно бесстрастного французского контрразведчика неожиданно сдали. – Разумеется, – с ледяной улыбкой обронил Йен. – Не вижу никаких причин помогать вам, Вертье. – Вы… вы… – выдохнул Вертье, но тут неожиданно схватился за сердце и опустился на стул. – Вам плохо? Врача? – захлопотали вокруг него Силецкий и российский чиновник. Саша сидел с невозмутимым видом. У него возникло ясное знание, что у Вертье что-то вроде гипертонического криза, Ничего особенного. Тот случай, когда хватает одной таблетки под язык. Не обращая внимания на суету вокруг французского контрразведчика, Саша устремил взор на Йена. Тот напрягся, словно школьник под взглядом учителя. Нет, у Саши был не взгляд учителя. Это был все тот же ясный и одновременно смиренный взгляд. И в то же время это смирение непостижимо сочеталось с тайной львиной силой. Лев мог выпустить когти и порвать всех в клочья, но не хотел этого делать. Саша поднялся со стула и отошел к окну. Йен двинулся за ним. – Саша, можешь думать обо мне что угодно, но я никогда не поддавался и не поддамся на шантаж и давление, – торопливо заговорил Йен, и выглядело это так, словно он оправдывался. Саша обернулся. И пусть его лицо было спокойным и ясным, в сердце его была боль. Потому что любовь к Йену, некогда полыхавшая ярким факелом, все еще горела в его сердце. Пусть иначе. Пусть это был уже не факел, а трепещущий огонек, но от этого любовь не переставала существовать. Это было больно осознавать. Очень больно. Саша не хотел в сотый или тысячный раз объяснять Йену, что ничто не будет как прежде. Потому что Йен и сам всё прекрасно знал и понимал. Но отказывался принимать. – Йен, я говорил, что не намерен встречаться с тобой, – Саша говорил тихо и кротко, но в глазах его читалась львиная решимость. – Встреча все-таки состоялась, не по моей инициативе. Что ж, тогда, как говорится, бизнес, ничего личного. – У нас с тобой нет бизнеса, у нас только личное! – тут же с жаром возразил Йен. – Саша, послушай. Просто выслушай, прошу. Да, между нами пролегло слишком многое. В том числе по моей вине. Я это признаю. И поверь, мне больно от этого. Я уже признавал, я каялся в том, что делал подлости, совершал недостойные, даже чудовищные поступки, но это все потому что я любил и люблю тебя! И потому что нас с тобою окружают враги… – Особенно тот, который при твоей активной помощи оказался за решеткой. – Хватит о нем! – сдавленно зарычал Йен. – Не желаю даже о нем слышать! – Ты услышишь о нем, Йен, – кротко обронил Саша. – Это я тебе обещаю. – Послушай, послушай меня! Мы любим друг друга! Оглянись вокруг, между нами теперь не стоит никто и ничто! Саша, любимый, ты разве этого не видишь? – Йен схватил Сашу за руку, тот вздрогнул, но руку не отнял. – Разве ты не видишь, что теперь нам ничто не мешает быть вместе, кроме твоих очередных фантазий! Господи, да освободись уже от них! Их не существует! Существуем только я и ты! Я и ты! И мы любим друг друга. Да, да, это так, что бы там себе ни навоображал. – Я действительно люблю тебя, – с грустью сказал Саша. – Но ты любишь не меня. – Снова чушь! – топнул ногой Йен. – Снова чушь, чушь, чушь! – Йен, наш разговор ни к чему не ведет, – Саша отвернулся, невидящим взором глядя в окно, но Йен еще крепче сжал его руку, словно это могло добавить убедительности его словам. – Саша, пришло время, когда мы можем все начать с чистого листа. Мы любим друг друга, и это единственное, что имеет значение. Отдай им эти чертовы акции, они все равно тебе не нужны! Ну что, ты хочешь за них денег? Так давай я у тебя выкуплю эти акции по любой цене, которую ты назовешь! Я отдам все! Саша снова резко обернулся к Йену, и тот увидел вспышки молний в серых глазах. – Нет, ты не так всё понял! – тут же воскликнул Йен. – Я знаю, что тебе не нужны никакие деньги, я просто готов все отдать за то, чтобы ты был со мной! Саша, давай уедем, уедем сегодня же! Ну хотя бы к Гору, на Сицилию! Мы будем там одни, никто не будет нам мешать! Мы же оба этого хотим! Назови любое место, я готов уехать с тобой хоть на край света! – Да ни к чему ты не готов, Йен, – устало и тихо сказал Саша. – Ты даже с этими акциями расстаться не желаешь. – Причем здесь акции? И почему я должен с ними расставаться??? – Я не говорю, что ты должен. Я говорю, что ты так ничего и не понял. Саша с силой выдернул свою руку из руки Йена и двинулся обратно к столу, где уже закончилась суета вокруг внезапно занемогшего Вертье, и теперь все с хищным любопытством следили за разговором Хейдена и Забродина. Подойдя к столу, Саша даже не стал садиться на стул. – Я выслушал ваши условия, господа, – Саша говорил по-русски с паузами, давая переводчику возможность спокойно и точно перевести его слова. – Господин Мурзин предоставил мне право распоряжения 19% акций «Сокоде». И я готов ими распорядиться. – Как именно? – живо спросил правительственный чиновник. – Я готов их отдать в обмен на освобождение Мурзина, – бесстрастно говорил Саша. – Но не сразу. – Что значит, не сразу? – вскинулся чиновник. – Освобождение в обмен на акции! – Не сразу, потому что я вам не верю, – бросил Саша. – Ни на грош не верю. Вы получите акции, но не выпустите Геннадия. – Что за чушь вы несете! Всю эту процедуру легко обговорить… – Поэтому, – не обращая внимания на чиновника, продолжал Саша, – сначала я в качестве жеста доброй воли отдам вам лишь пять процентов акций. После этого вы освободите Мурзина. Например, измените ему меру пресечения на домашний арест. – За пять процентов? Да ты издеваешься, молокосос! – завопил Силецкий. – Заткнись! – зло бросил Силецкому чиновник. – Десять процентов, и мера будет смягчена. – Пять, – твердо сказал Саша. – Хорошо, семь! – Пять. Без торговли. Саша говорил тихо, но нечто в его глазах не оставляло сомнений: он не уступит. – После того, как Мурзин вернется ломой, будет обсуждаться все остальное. – Остальное? – вскипел Вертье, как только ему перевели слова Саши. – Остальное? Да вы хоть представляете себе, что такое это «остальное»??? – Это вам виднее, – пожал плечами Саша. – Всего хорошего. И он, высоко подняв голову, неторопливо вышел из зала. Его провожали взгляды досады и ненависти. И взгляд Йена, полный боли и непонимания. *** Подмосковье, июнь 2008 года – Простите, – проговорила Нина Георгиевна. – Еще раз простите меня. Саша заметил, что грузинский акцент прорывался у нее временами. Вообще-то она говорила по-русски очень чисто. – Это вы меня простите. Я… я… – Не надо, Саша. Не надо. Я все понимаю. Точнее, ничего не понимаю. Но видела. Знаю. Они стояли в дверях дома. Рядом уже стояла машина, чтобы отвезти Нину Георгиевну в аэропорт, Она пока не собиралась возвращаться в Турин и хотела лететь в Тбилиси, где у нее оставалось много родственников. В такихситуациях человеку всегда проще быть среди родственников. – Эмка никогда не был в Грузии, – вдруг ни с того ни с сего сказала Нина Георгиевна. – Очень любил грузинские песни. Обожал грузинское кино. А вот в Грузии так и не был. Родился в Москве, потом я его в Италию увезла. Он все хотел родину увидеть… Да вот не пришлось… Саша молчал, склонив голову. – А знаете, – снова безо всякого перехода заговорила Нина Георгиевна, – я ведь когда его… когда его там увидела, – она неопределенно махнула рукой, и Саша понял, что она имеет в виду их встречу на поляне, – я ведь не удивилась ни капельки. Как будто так и должно было быть. Мне одна провидица в Сванетии еще давно, до рождения Эма сказала: у тебя родится мальчик, но необычный. И он не умрет, а станет белым львом, воином и стражем Посланца. Потому что так ему Богом предназначено. Я тогда, помню, смутилась. Сначала решила: ну, тронулась умом старушка, мало ли какую околесицу все эти провидцы могут нести. Но эта провидица много всяких вещей людям верно предсказывала. Не всегда на вопросы отвечала, но если уж говорила, то всё сбывалось. Но я тогда ничего не поняла. А она ничего объяснять не стала. Эмка родился, когда я уж в Москве жила. Потом мы в Турин переехали. Я не так чтоб забыла то, что та старушка говорила. Но уж очень все не вязалось с ее словами. Эмка такой живой был, никакой мистики в нем не было, наоборот… Он был весь такой земной, ну просто… – Нина Георгиевна задохнулась от подступивших слез, но сдержавшись, продолжала: – А потом началось это… – она поморщилась, словно ей трудно было что-то сказать. – Я поняла, что его интересуют мужчины. А я… я, знаете ли, вообще в консервативной культуре воспитана. У нас в Грузии чтут традиции. Любовь между мужчинами это…. Это вообще что-то недопустимое! Правда, – тут она усмехнулась, – я же в Москве костюмером в театре работала. – Ох, вот там я на многое насмотрелась, на такое, что даже вам, может, и не снилось! Саша сдержал улыбку. Вряд ли мать Эма могла видеть за кулисами театра нечто такое, что Саша лично не испытал в своей практике. Но он промолчал. – Так что я стала к этому спокойнее относиться. Видела таких милых актеров, чудесные молодые люди… Но у меня и в голове не укладывалось, что мой сын тоже… тоже… – Понимаю, – чуть слышно сказал Саша. – Но и вы поймите… – Да-да, – закивала женщина. – Не мне судить, Бог пусть судит. Тем более, мне часто сны приходили. Мой Эмка вдруг обращается в белого льва. Но не то чтобы льва. Нельзя было понять, лев это или человек. Скорее… призрак, что ли. И он охраняет другого льва. Защищает от опасностей. Тот лев – более сильный. Он… не знаю, как сказать, выше что ли по рангу. Но ему угрожает много опасностей. И мой Эмка его от них защищает. И вот тот второй лев – он тоже вроде бы и не лев, скорее человек. Непонятно. Нет, не оборотень какой-нибудь, в оборотней я вообще не верю. Это другое. Это и лев, и человек одновременно. И знаете, когда я вам в глаза посмотрела, то сразу узнала. Узнала. Того льва, которого защищал мой лев. Мне тогда страшно стало. Я чуть с ума не сошла! А может быть, и сошла. Но ведь вы… вы? – Нина Георгиевна посмотрела на Сашу, как будто не решаясь задать вопрос. И все-таки спросила: – Вы ведь и есть тот лев? Саша пожал плечами. – Я – человек, – сказал он после паузы. – Человек. Это всё, что я твердо знаю. Всё остальное… иногда кажется реальностью, иногда сном. – А знаете, у древних наших святых было правило: «Не принимать и не отвергать», – сказала Нина Георгиевна. – Представьте себе, знаю, – усмехнулся Саша. – Только вот очень трудно бывает не принимать. И еще труднее не отвергать. – У меня к вам просьба будет, – Нина Георгивна вновь перескочила на другую тему. – Очень важная для меня просьба. Я хочу побывать там, где погиб сын. Вы же сказали, что его тело сожгли? Саша кивнул. – Так хотелось увидеть его могилу… – Он не умер, поэтому и могилы нет, – голос Саши звучал странно, словно доносился из другого мира. Нина Георгиевна вздрогнула. – Да… да, – чуть слышно сказала она. – Мой сын не умер. Но, всё равно, я хочу увидеть место, где… – Хорошо, – сказал Саша. – Я обещаю вас туда отвезти. Не скоро. Там война. Но обещаю. – Я верю вам. До свиданья. Храни вас Бог, Саша, – неожиданно тепло сказала Нина Георгиевна. Саша улыбнулся, они обнялись. Нина Георгиевна села в машину, и та выехала за ворота. Саша еще долго стоял у входа в дом. Странно все это было. Их встреча началась едва ли не со стрельбы, а закончилась… Впрочем, вся жизнь Саши превратилась в сплошную странность. ** Сашу по-прежнему осаждали люди Мурзина, требуя его присутствия на бесконечных совещаниях. Владимир докладывал о проблемах с охраной: кто-то сливал инфу Силецкому и не только ему. Саша лишь коротко приказал: «Вычисли и выкинь за ворота». Из юридической службы докладывали об исках бывшей жены Мурзина и о том, что она слила-таки следствию какие-то документы о неблаговидных делах своего бывшего мужа. Саша лишь пожал плечами. Он понимал, что перспектива исков – скорее всего нулевая, а если эта стерва даже что-то отсудит, то пусть подавится. Компромат на бывшего мужа, который у нее был, вряд ли имел значение. Да вообще все формальные обвинения против Мурзина не имели значения, были полностью сфальсифицированы. Его держали за решеткой вовсе не из-за тех противозаконных дел, которые он действительно совершал, а в первую очередь, из-за акций «Сокоде». И из-за информации, которой он обладал, об активах российской элиты за рубежом. Правда, мурзинская жена умудрялась таки доставать Сашу, названивая ему на мобильник. Он старательно блокировал все номера, с которых она звонила, но эта баба звонила все с новых и новых номеров. Заслышав визг настырной дамы в трубке, Саша сбрасывал звонок. Он понимал: эта идиотка звонит вовсе не для того, чтобы о чем-то договориться, а просто потому что испытывает потребность вылить на него очередную порцию говна. Ну, есть такие люди, что поделать. Что касается Йена, то после их напряженной беседы в особняке Силецкого тот вообще не беспокоил Сашу. И Саша был Йену за это благодарен. Всё равно им нечего было сказать друг другу, кроме уже сказанного, причем сказанного многократно. Саша рассчитывал, что Йен если и не поймет его, то хотя бы… хотя бы попытается принять. Любовь к Йену не угасала, но если раньше она дарила надежду, то теперь Саша страдал от этой любви. Он понимал, что в его жизни есть два человека: Йен и Старший. И если прежде он любил именно Йена – как любят возлюбленного, как любят в конце концов любовника, а Старший был скорее кем-то вроде строгого мастера-наставника, то теперь все изменилось. И дело было не только в том, что Йен повел себя предательски, а Старший теперь сидел за решеткой. Дело было в ослеплении Йена самим собой. Саша начинал понимать, что человек, которого он любил, на самом деле любил не его, настоящего, а образ, который сам себе создал. А подлинного Сашу Йен не принимал. Никогда не принимал. И получалось, что любовь Саши – настоящего, подлинного Саши – к Йену была безответной. Безответной с самого начала. И Саша не знал, что с этим делать. И можно ли вообще что-то с этим сделать. Он мог лишь страдать. И понимать, что если кто-то и способен вывести его из этого состояния, то только Старший. Старший… В эти дни Саша получил ответ на свое предложение или условие, поставленное им на встрече в особняке Силецкого: пять процентов акций «Сокоде» в обмен на освобождение Старшего из-под стражи. Пусть пока под домашний арест. Ответ был положительным. И Саша готовился к отлету в Европу. Он понимал, что это будет не увеселительная прогулка. Никто не должен знать, в каком именно банке хранятся акции. Мало ли что… В игре вокруг «Сокоде» были задействованы слишком могущественные силы, о которых Саша имел самое смутное представление. И уж меньше всего он представлял себе, существует ли для этих сил такое понятие, как банковская тайна. Скорее всего, нет. Нужна была строгая конспирация. Были только два человека, которым Саша мог довериться: его отец и Владимир. Последний, впрочем, может быть, и не заслуживал полного доверия, но обойтись без него было невозможно. *** Наступило 30 июня. Да, прошел уже месяц с момента возвращения Саши в Россию. Месяц, который вместил так много. Месяц, который всё изменил до неузнаваемости. Саша должен был вылетать в Европу. Отъезд из дома был назначен на 20:00, самолет уходил ночью. Никакого бизнес-джета, обычный регулярный рейс. Саша настаивал даже на полете в эконом-классе, но Владимир встал на дыбы, заявив, что в эконом-классе нельзя будет обеспечить его безопасность. – Да кто меня убьет? – усмехнулся Саша. – Наоборот, они должны беречь меня как зеницу ока, чтобы получить заветные акции. – От психа Силецкого можно всего ожидать, – отрезал Владимир. – Думаешь, он организует моё убийство в самолете? – хмыкнул Саша. – От психа можно ждать всего, – упрямо повторил телохранитель. – Ладно, будь по твоему, – вздохнул Саша. В последний месяц он носил либо брючные костюмы, либо джинсы, футболки и рубашки. Но он помнил, что сегодня особенный день. И одет он был по-особенному: кожаная куртка, латексная майка и узкие латексные штаны, заправленные в высокие лакированные сапоги. Конечно, в летний жаркий день в таком наряде выходить на улицу было бы странно. Но Саша и не собирался разгуливать в таком виде по улицам. Сегодня было 30 июня. День, который он обозначил для рабов, чтобы те приняли окончательное решение. Саша уже понимал, какие решения приняты. Но хотел соблюсти ритуал. Он спустился в зал, где стояли два кресла – одно для Старшего, другое – для него. Кресло Старшего пустовало. Саша сел в свое кресло – кресло Младшего. Он испытывал странное чувство, когда его отец, затянутый в рабскую сбрую, преклонил перед ним колено. В этой позе не было ничего нелепого, ничего театрального. Все это выглядело на удивление естественно. Так, как и должно было быть. – Позволь мне и дальше служить Старшему и тебе, – проговорил отец. Саша смотрел на него ясным взглядом, слегка откинув голову, так что это был взгляд свысока, но в нем не было никакого высокомерия. – Ты все-таки хочешь служить мне в качестве раба? – тихо спросил Младший. – Ты – мой отец. – Да. Я твой отец. Но… но мое место подле тебя. Именно в качетве твоего раба. Если ты позволишь, – твердо произнес Михаил. Глаза отца и сына встретились. За прошедший месяц они не обсуждали прошлое. Не обсуждали, почему случилось именно то, что случилось. Случилось и случилось. Обсуждать было нечего. Следовало это принять. Или не принять. И если месяц назад Саша, отпуская рабов, был уверен, что отец, хоть и останется с ним, больше не будет претендовать на место раба, то постепенно убеждался в обратном. Рабство для его отца не было жаждой унижения. Это было лишь выражением жажды служения. Служения беззаветного, ничего не требующего в ответ. Когда человек отдает всего себя, до конца. А сбруи и прочие бдсм-причиндалы были вторичны. Они лишь видимо оформляли то, что было внутри. Служение было необходимо его отцу как необходим человеку воздух. И еще. Саша – Младший господин – понимал, что и ему самому необходимо служение его отца. Не для удовлетворения собственного тщеславия. Для чего-то неизмеримо более глубокого и благородного. Там, где господин и раб соединяются в одно. Становятся единым целым. Становятся отцом и сыном, Пусть даже таким странным образом, который большинству людей, конечно же, показался бы диким, извращенным, шизофреническим. Саша протянул руку отцу, протянул не думая, зачем, этот жест вышел у него сам собой. Отец тут же с благоговением поцеловал руку своего сына и Господина. – Ты принял меня, – произнес Младший. – Я принял тебя, – склонил голову отец. И после паузы добавил: – Мой Господин. И еще, чуть помолчав: – Мой сын. Сынок. Саша чуть улыбнулся, и его улыбка была на удивление детской, задорной. Наверное, такой улыбки на его лице не было очень давно. А, возможно, никогда не было. Он обернулся к Владимиру, который, как обычно, стоял возле дверей, одетый в строгий костюм. Тот понял вопросительный взгляд Саши и, поджав губы, покачал головой. Это означало одно: Олег не придет. Что ж, Саша иного и не ожидал. Он нисколько не огорчился, даже обрадовался тому, что больше не придется встречаться с Олегом. Но тут у него зазвонил телефон. Саша недовольно поморщился, но всё-таки вынул трубку из кармана. Это был звонок на скайп. И высвечивалось имя: «Олег». Первым побуждением Саши было сбросить звонок. Но он должен был ответить. Обязан был ответить. Обязан не Олегу. Обязан себе. Он нажал на кнопку ответа. На экране возникла небритая, опухшая физиономия Олега с мутными глазами и нечесаными волосами. – Ненавижу тебя! – выкрикнул тот истерически. – Блядь, как же я тебя ненавижу! – Я знаю, – кротко ответил Саша и отключил звонок. Владимир напряженно смотрел на него. – Все в порядке, – улыбнулся Саша. – Готовимся к отъезду.

====== 54. СВИНЕЦ И ИЗУМРУДЫ ======

ГЛАВА 54. СВИНЕЦ И ИЗУМРУДЫ Москва – Сан-Франциско, июнь 2008 года

Еще в Москве, по пути в аэропорт, Йен связался с Эриком.

– Слушай, Эрик, я всё понимаю. Но и ты пойми: мне очень нужна твоя помощь. – Йен, ты же знаешь, я всегда готов помочь. Во всем. Кроме того, что касается Забродина. Здесь – нет. Конфликт интересов. – К дьяволу конфликт интересов, Эрик! Здесь нет никакого конфликта! И ты, и я на стороне Саши! Я хочу ему помочь, и ты тоже… – Йен, хватит, – отрезал Киллерс. – Ты всё знаешь и понимаешь. Не заводи эту волынку в сотый раз. Я сказал: нет. Извини, дружище. – Понимаю, – процедил Йен. – Ладно, не будем. Ты где сейчас находишься? – Без комментариев. – Но мне нужно с тобой встретиться! – Я готов. Но Забродина, Мурзина и все, что с ними связано, выносим за скобки. – На самом деле это может быть связано с ними, но опосредованно, – на ходу выдумывал Йен. – Речь о транспортировке сырья через территорию Чамбе. От месторождения к порту. Сам знаешь, там опять началось черт знает что. Этот Нибигира полный кретин, хуже Нгассы и Нбеки вместе взятых. – Извини, других там нет, – флегматично произнес Киллерс. – Всех повырезали. – Я вылетаю в Сан-Франциско. Когда ты сможешь там быть? – Йен старался говорить равнодушно, но почувствовал, как напрягся Эрик на том конце провода. – Точно не скажу, – голос Киллерса звучал ровно, но перед ответом была пауза буквально в полсекунды. – Мне тоже надо уладить кучу дел после африканского сафари. – Но назови примерные сроки, – упорствовал Йен. – Три дня? Четыре? Неделя? – Йен, не могу сказать. Как только станет ясно, сразу свяжусь. Пока! Эрик отключился. Йен обернулся к сидевшему рядом Блэрсу – заместителю начальника службы безопасности, сопровождавшему его в Москву и теперь в Сан-Франциско. – Надо узнать, откуда шел сигнал телефона Киллерса. И его перемещения. – Попытаемся, – без энтузиазма ответил Блэрс. – Но это сложно. Киллерс умеет шифроваться. Не удивлюсь, если сигнал его телефона будет зарегистрирован на какой-нибудь вышке мобильной связи в Антарктиде. Пусть там даже нет таких вышек. – Мне плевать, – сквозь зубы сказал Йен. – Я хочу знать, где он находится. Куда направляется. С кем встречается. Последнее особенно важно. Блэрс, организуйте это! – Сэр, мы сделаем все возможное. Но вы лучше меня знаете, что такое Киллерс. – Забудьте слово «возможное», Блэрс. Просто сделайте это! – процедил Йен. Все время долгого перелета из Москвы в Сан-Франциско Йен был мрачен. Да, он знал, что такое Киллерс. Тут Блэрс был прав. По своему умению заметать следы Эрик Киллерс, возможно, не имел себе равных в мире. И Йену было не по себе при мысли о том, что Киллерс играет теперь пусть и не против него, но не на его стороне. Чутье подсказывало Йену, что Саша выйдет именно на Киллерса, чтобы организовать свою тайную поездку в Европу. Отследив Киллерса, можно будет выяснить, куда именно направляется Саша. Что конкретно это даст, Йен пока не знал. Но он готов был ухватиться за что угодно, лишь бы разорвать узы, связывавшие Сашу с проклятым Мурзиным. Йен чувствовал: эти узы крепнут день ото дня. И это лишало его покоя. Мир, выстроенный Йеном, мир с его ценностями свободы, равных возможностей, прогресса, весь этот мир летел ко всем чертям, превращался в труху, в пустоту. Имел значение только Саша. Только Саша. Но как, как его получить? Саша твердил, что всё изменилось. Йен это и сам видел. Он хотел обратиться к Гору, но знал, что ответит старик: «Ты должен измениться сам». Да еще эта душа Казиньяно, старая пиния, которая стала вызывать у Йена суеверный страх… Самолет летел над темными просторами Атлантики, и Йен, утомленный и измотанный, незаметно для себя заснул. Ему снился странный сон. Прекрасный и пугающий. Йен видел Сашу, который был одновременно и человеком, и белым львом. Нет, не кентавром, а существом, воплощавшим в себе благородство человека и царственность льва. Но джунгли вдруг превратились в Казиньяно со старой пинией… Или нет? Йен видел людей или львов, стоявших вокруг царственного белого льва. Ему казалось, что он различает Мурзина, Эрика, погибшего Нуцци… Еще каких-то людей, чьи лица были ему знакомы, но он не мог вспомнить их имена. Чуть поодаль в инвалидной коляске сидел Гор и взирал на происходящее с понимающей улыбкой. Гор не принадлежал к числу белых львов. Но он, несомненно, каким-то образом был причастен к происходящему. Царственный лев и окружающие его львы смотрели на Йена, а старая пиния что-то шептала. Йен как будто понимал ее шепот. Его звали туда. Его место было среди белых львов. Но для этого он должен был признать первенство царственного льва, пристально смотревшего на него серо-голубыми глазами, в которых плескались сила и любовь. Йен стоял как пригвожденный. Он хотел быть с этим царственным львом. Он и сам вдруг ощутил в себе скрытую львиную природу, но… он не мог, не желал признавать чье-то первенство! Особенно первенство того, кого любил. И какой бы благородной ни была миссия львов, Йен мог ее принять лишь при условии, что первым будет он. Именно он! Потому что он заслужил это право всей своей жизнью, полной отчаянной борьбы. А тот, кто был царственным львом и кого Йен любил… в конце концов это был лишь трусливый мальчишка, лишенный всякого представления о достоинстве, гордости, свободе, готовый на любые унижения и не желающий ни за что бороться. Да, Йен любил его, любил отчаянно, всем сердцем, но не мог уступить ему место, которое по праву принадлежало ему, Йену. Самолет резко тряхнуло, затем еще и еще. Йен открыл глаза. Очевидно, они попали в зону сильной турбулентности: не редкость для Атлантики. Йен помотал головой. Чертов сон! Чертова мистика! Даже здесь, за облаками, над океаном она его достает. Надо что-то срочно предпринимать. Хватит обманывать себя: он не представляет себе жизни без Саши. И он заберет его себе, во что бы то ни стало. И Саша, даже если будет упираться (а он, конечно, будет), в конце концов поймет правоту Йена. Прежде всего, Мурзин должен остаться за решеткой. А для этого нужно сорвать передачу Сашей пяти процентов акций «Сокоде» французам или кому там еще… Это сложно. Йен подозревал, что к этой операции привлечен Киллерс, и был совсем не уверен, что его собственная служба безопасности сможет обыграть Эрика – мастера исчезновений, перевоплощений, воскрешений и всего на свете. Но у Йена было оружие, которым он отлично умел пользоваться. Огласка в СМИ и манипулирование ими. Даже нелегальный полет на Кубу Йен, благодаря СМИ, сумел обернуть в свою пользу, склонив общественное мнение на свою сторону. Йен знал, кто ему нужен. Кого можно использовать безо всякой жалости. Его бывший любовничек Тайлер Скотт, тот самый репортер, что брал у него скандальное интервью в Страсбурге. Поэтому, приземлившись в Сан-Франциско, Йен, еще не выйдя из самолета, набрал номер пронырливого журналиста. *** Льеж (Бельгия), июль 2008 года Саша улыбался. Лететь в Европу кружным путем ему уже доводилось. Но чтоб через Канаду… Интересно, почему сразу не через Австралию? Авиалайнер приземлился в аэропорту Монреаля, когда в Москве давно уже был день, а в Монреале – еще раннее утро. В Монреале они провели сутки, не выходя из отеля – три звезды на затрапезной улице с дешевыми лавчонками. Затем уже по другим паспортам вылетели в Рейкьявик, где провели всего час в аэропорту, после чего сели в самолет, взявший курс на Копенгаген. Там еще раз были сменены паспорта. Так что в бельгийский город Льеж, до которого они добирались из Копенгагена на поездах с пересадками, въезжал не Александр Забродин, а канадский гражданин Питер Уэсли. Его сопровождали такие же канадцы, как он сам: отец, Владимир и Эрик Киллерс, материализовавшийся, кажется, прямо из воздуха в самолете, летевшем из Рейкьявика в Копенгаген. В Льеже они остановились не в отеле, а в ничем не примечательных апартаментах где-то на окраине. Здесь Саше предстояло безвылазно провести как минимум сутки, чтобы, по словам Эрика, «убедиться, что всё чисто». Саша не выражал недовольства. Он жалел только, что не увидит в Льеже здание с фасадом в стиле так любимой им пламенеющей готики. Он провел день за ноутбуком, однако в сеть не выходил – все по распоряжению того же Эрика, дабы никто не мог отследить его местоположение по IP ноутбука. Телефоны тоже были отключены. Эрик снабдил всех запасными сим-картами и телефонами, но включать эти телефоны, опять же, следовало «только в исключительном случае». О том, что это мог быть за случай, Саша не хотел даже думать. На самом деле он был даже рад тому, что должен сидеть взаперти, в неуютных, безликих апартаментах, под охраной стразу нескольких вооруженных телохранителей – преимущественно людей Киллерса. Саша так измучился за последний месяц от постоянных стрессов, ежедневных встреч, переговоров, решения тысяч вопросов, многие из которых были слишком тяжелыми даже для человека с закаленной психикой, что ему банально хотелось отключиться ото всего. Ненадолго. Хотя бы на день. В ноутбуке он установил автономный режим и продолжил писать давно заброшенный роман о шотландском графе-авантюристе. По странному стечению обстоятельств герой сашиного романа, живший в конце

XVI

века, в пока неоконченной главе оказывался в тех же краях, где сейчас находился Саша, недалеко от Льежа, куда вынужден был бежать из Англии, чтобы на континенте пытаться создать коалицию с целью освободить томящуюся в заточении в Англии шотландскую королеву Марию Стюарт. Слишком много совпадений, усмехнулся Саша. Ну, разве что вместо трепетной Марии Стюарт в темнице томился суровый спецназовец Мурзин. И не в Англии, а в России. А Саша не был шотландским аристократом, всего лишь русским парнем с весьма неаристократической биографией. А в остальном… В изгнании я снова погрузился в тревоги, снова отправился в долгий путь сквозь бессонные ночи, где меня преследовали серые призраки… Я хотел спасти мою королеву, святой отец, я хотел спасти мою королеву! И я верил, что это возможно, ибо с каждым днем убеждался все больше, что с пленением королевы Марии борьба не только не закончилась, но, напротив, стала еще более жестокой. Елизавета, удерживая свою соперницу в заточении, жестоко просчиталась, ибо само присутствие королевы Марии на английской земле, вдохновляло на борьбу врагов королевы-еретички, число которых постоянно увеличивалось и среди которых было немало весьма высокопоставленных особ. Набивая эти строки, Саша думал о том, что в Москве (и не только в Москве) есть немало высокопоставленных людей, которые вовсе не заинтересованы в том, чтобы Мурзин находился под стражей. Старший имел ключи ко многим тайнам, в том числе финансовым, раскрытие которых могло вызвать политические потрясения не только в России, но и в Европе. И то, что в подковёрной борьбе верх одержали группировки, стремящиеся держать Мурзина под стражей, еще ничего не значило. Да, Мурзина могли убить. Но мертвый Мурзин мог оказаться опаснее живого. Саша это тоже понимал. Он не слишком опасался интриг в высоких кабинетах власти, куда вход ему всё равно был заказан. Но у него было ощущение, что зреет новое предательство. И предчувствия его не обманывали. *** Сан-Франциско, июнь 2008 года Тайлер Скотт примчался даже быстрее, чем Йен ожидал. Оказалось достаточно короткого звонка, чтобы бывший любовник вскочил в первый же самолет, вылетавший из Нью-Йорка в Сан-Франциско. Это вызвало у Йена презрительную усмешку. Тайлер, поливавший его дерьмом, теперь снова готов лизать ему задницу. Мерзкий сукин сын! Иметь с ним дело все равно, что вымазаться дерьмом. Но именно такой сукин сын, лишенный каких бы то ни было принципов, был Йену сейчас необходим. Пока авиалайнер с Тайлером на борту пересекал Северную Америку, Йен получил данные от Блэрса, хотя изначально не слишком на это надеялся. Но Блэрсу повезло. Точнее, не повезло Киллерсу. Слишком долго тот имел доверительные отношения с Йеном. Они долгие годы были друзьями, вместе побывавшими в самых разных переделках. И волей-неволей оказались посвящены в некоторые секреты друг друга. Именно Йен знал о Киллерсе, точнее, о его делах, больше чем кто бы то ни было. Он знал кое-какие «адреса-пароли-явки» и людей, связанных с Киллерсом. Далеко не всех. Точнее, очень немногих, Но все-таки это были ниточки, способные привести к Киллерсу. Прежде Йену и в голову не могло прийти, что он затеет нечто пусть и не против Эрика лично, но против игры, которую тот вел. Эрик был его другом. Эрик не раз выручал его. Эрик спасал ему жизнь, рискуя собой. Но теперь… Теперь Эрик начал собственную игру. Пусть она и не была направлена против Йена, но уж точно не отвечала его интересам. А значит, он должен воспользоваться данными, которые были в его руках. Эрик от этого никак не пострадает. Дело не в Эрике, а в Саше. И в Мурзине – проклятом Мурзине! А еще – в чертовой заварухе вокруг акций «Сокоде». Йена Хейдена обложили со всех сторон. Его хотят вытолкнуть из проекта. Да, если это произойдет, то для него это не будет катастрофой. Но удержать акции в руках было для него делом принципа. Делом гордости. Доказательством своей силы. И доказательством того, что ради своего любимого, ради того, чтобы получить его, он пойдет на всё. Саша будет вместе с ним, даже если в тартарары полетит свобода, дружба, что угодно! Потому что ценность имеет только возлюбленный. Его серые глаза. Его пухлые, любящие губы. Его крепкое и в то же время такое трепетное тело. Его таинственная душа – такая притягательная и такая пугающая одновременно. Одним, словом Йен передал Блэрсу конфиденциальные данные, касающиеся Киллерса. Блэрс проявил расторопность и смекалку. Используя связи с детективными агентствами и некоторыми мощными частными службами безопасности в Европе, он смог установить, что Киллерс некоторое время находился в Амстердаме и даже пару раз появлялся в офисе своей фирмы, что случалось довольно редко. Затем Киллерс исчез. Но тут Блэрсу повезло. Точнее, повезло одной из служб безопасности, с которой он связался. Человек, прежде работавший а этой службе, а ныне время от времени привлекаемый Киллерсом к тайным операциям (в частности, к недавней переброске вооруженной группы в Бенин), согласился за хорошую мзду информировать о передвижениях Киллерса. От него стало известно, что Киллерс должен через пару дней объявиться в Копенгагене. Причем, судя по всему, прилететь туда из Рейкьявика. За каким чертом Киллерса понесло в Исландию, понять было невозможно. Это могло и не быть связано с предстоящей поездкой Саши Забродина в Европу. А могло быть связано. Окрыленный Йен приказал держать его в курсе перемещений того, кому прежде так доверял. Того, кто так доверял ему. Между тем в шикарный особняк Йена в Сан-Франциско ввалился Тайлер Скотт. Его глаза горели любопытством и алчностью. Йен Хейден широко улыбался бывшему любовнику, демонстрируя все 32 зуба. Его улыбка была откровенно фальшивой, но Тайлера это ничуть не смущало. Йен без долгих разговоров пригласил Тайлера к отлично сервированному столу. Потом они переместились на диван, Тайлер нагло положил руку на плечо Йену и, улыбаясь, сказал: – Никогда не поверю, что ты позвал меня, потому что жить без меня не можешь. – Правильно. Не верь, – ухмыльнулся Йен. – Тебе что-то от меня нужно, Хейден. Очень нужно. Иначе ты никогда не позвал бы меня в свой дом. – Тебе тоже что-то от меня нужно, Тайлер. Иначе ты не запрыгнул бы в первый же самолет и не пересек весь североамериканский континент. Не думаю, что у тебя сохранились теплые воспоминания обо мне. Особенно о нашей встрече в Старбсурге. – Да, та встреча изрядно попортила мне крови, – хищно блеснул зубами Тайлер. – Но, в конце концов, всё оказалось к лучшему. Каминг-аут лишь повысил мой рейтинг. За что тебе отдельное спасибо. – Рад за тебя, – бросил Йен. – А чего бы ты хотел от меня? – Деньги, – не задумываясь, ответил Тайлер. – Хорошие деньги, Йен. Да, и еще секс. Отличный секс. – Тебе так нравился секс со мной? – насмешливо осведомился Йен. – Мне всегда казалось, что ты с трудом терпишь, когда мой член оказывался у тебя во рту. А уж когда я входил в твою задницу… – Да, всё так. Это не доставляло мне удовольствия. Ну, разве что кроме осознания того, что меня трахает молодой, красивый миллиардер, к тому же мировая знаменитость! – Понимаю, – сказал Йен, даже не пытаясь скрыть брезгливости. – Но если секс со мной был тебе так неприятен, почему ты снова его хочешь? – Ты не понял, -ухмыльнулся Тайлер. – Теперь я хочу попробовать тебя. Чтобы ты был снизу. Чтобы ты давал мне. Йен вздрогнул. Глаза его расширились, налились тяжелым, мертвым свинцом. – А не пойти ли тебе в задницу Тайлер, – тихо проговорил он. – В твою? Так я об этом и мечтаю! – Какого хрена ты решил, что я тебе это позволю? – Догадался. Я не идиот и понимаю, что я – последний человек, которого ты пригласил бы к себе в дом. А значит, произошло нечто из ряда вон выходящее. Значит, я тебе позарез нужен. Именно я. И ты готов выполнить все мои условия. Деньги. Большие деньги. Твоя задница. Твой рот. – Ты даже не знаешь, чего я хочу от тебя! – Сам расскажешь. Но сначала ты мне отсосешь, – на холеном лице телерепортера была наглая торжествующая ухмылка. Свинец в глазах Йена, казалось, вот-вот превратится в пули, которые изрешетят ублюдка. Но неожиданно он замер. Взгляд стал неподвижным. Лицо бесстрастным. Он молча поднялся с дивана, а затем опустился перед Тайлером. Тот не скрывал ошеломления. – Ты… правда? – выдохнул он. Ответом ему был мертвый взгляд свинцовых глаз. Тайлер, чертыхаясь, стал суетливо расстегивать штаны, как будто боялся, что Йен передумает или просто рассмеется ему в лицо. Но лицо Йена было каменным. Член Тайлера был в полувставшем состоянии. Йен даже не рассматривал его. Просто взял в рот и принялся сосать. Старательно. И в то же время с ненавистью. Было заметно, что этот процесс вызывает у Йена отвращение. Изумление на гладком лице Тайлера сменялось восторгом. Он не верил своим глазам. Хейден! Знаменитый магнат Йен Хейден! Сильный и гордый! Стоит на коленях перед ним, Тайлером Скоттом, развалившимся на диване, и отсасывает у него! От одной этой мысли Тайлер едва не кончил. Единственное, о чем он сейчас искренне жалел, так это о том, что происходящее не снималось на видео. Нет, вовсе не для шантажа и не для скандала. Тайлер понимал, что потом долго, возможно, годы и годы дрочил бы на видео, на котором ему отсасывает сам Йен Хейден! А Йен, с отвращением едва не давился членом Тайлера, казавшимся ему вонючей мерзостью. Он думал о том, что мог бы обойтись и деньгами. Жадный Тайлер, конечно, согласился бы. И Йену было не жалко заплатить Тайлеру лишние деньги, совсем нет. Он занимался отвратительным для себя делом с отвратительным ему человеком для того, чтобы доказать себе: ради своей цели он способен пойти на всё. Даже на самые грязные, самые отвратительные вещи. Он сам – сам! – должен был сломать свою гордость. Она уже была надломлена предательствами, которые Йен совершал, но все-таки не была сломлена. Сейчас Йен, стоя на коленях перед ублюдком Тайлером и отсасывая ему, по своей собственной воле доламывал свою гордость. Потому что это было необходимо. Необходимо. Чтобы суметь пойти на все ради серых глаз его возлюбленного. Чтобы заплатить за эти глаза любую цену. При необходимости пожертвовав всем. И всеми. Мерзкая сперма ударила Йену в рот, он едва не захлебнулся. Казалось, ничего более отвратительного в его жизни не было. Но Йен знал, что будет еще более отвратительное. Уже сейчас. Сначала гнусная сделка с ублюдком. Затем такой же гнусный секс, когда ублюдок распечатает его задницу. А потом… потом тоже будут гнусности. Увы. Увы. Он не хочет быть белым львом. Он хочет обладать сероглазым Сашей. Это его выбор. *** Льеж, июль 2008 года – Как он? – спросил Эрик, указав на стену, отделявшую их комнату от сашиной. – На самом деле неплохо, – чуть улыбнулся Михаил. – Ему даже полезно немного отдохнуть. На него столько навалилось, что я не знаю, как он все это выдерживает. – Он у нас парень крепкий, – широко улыбнулся Эрик. Михаил обратил внимание на это «у нас». Не так чтобы он отлично знал английский, но достаточно для того, чтобы улавливать нюансы. И он заметил, что Эрик часто называет Сашу «наш». Отец чувствовал: Эрик принял его сына. Может быть не как родного, но принял. И было нечто большее: Эрик и дальше готов был защищать его сына, рисковать ради него жизнью. Михаил чувствовал это. Он был в этом уверен. Эрик между тем улегся рядом с Михаилом на диван и прижался к нему щекой с неожиданной нежностью, которую трудно было заподозрить в хладнокровном наемнике. – Все в порядке? – спросил Михаил. – Не все, – мрачно ответил Эрик. – Опять утечка! Кто-то сливает информацию. – Кому? – напряженно спросил Михаил. – Пока не уверен. Но, кажется, это проделки Йена. Есть у меня кое-какие косвенные данные. Очень косвенные. Почти ничего. Это можно принять за паранойю. Но моя паранойя еще ни разу меня не подводила. Все это трудно объяснить, просто поверь на слово. Хейден пытается следить за нами. Точнее, за нашим львом. Слово «лев» Эрик впервые употребил по отношению к Саше. Тем более словосочетание «наш лев». Михаил крепче прижал к себе любовника. – Что предпримем? – Будем защищать, – бесстрастно произнес Киллерс. – Мы должны. Михаил, в отличие от Эрика, не был в ту ночь на поляне, где происходила мистерия Белого льва. Но и его посещали сны. Его Саша. Его сын. Белый лев, которому они должны служить: и он, и Эрик. Михаил и Эрик никогда не обсуждали это между собой. Но каждый из них знал, что другой тоже знает. Знает и принимает то, что выходило за пределы рационального сознания. Но сейчас Эрик, вздохнув, вдруг произнёс: – Раньше я жил для того, чтобы встретиться с тобой. Теперь я живу, чтобы вместе с тобой защищать его. – Я тоже, – чуть слышно прошептал его любовник. – Не беспокойся, – Эрик тоже перешел на шепот, словно боялся, что сидевший в соседней комнате Саша их услышит. – Я знаю свое дело. Ты, Влад и прочие – его ближняя охрана. Я – на дальних подступах. Я первый замечу угрозу. И не прозеваю. – Вот уж в чем не сомневаюсь… Я перестал сомневаться, когда твой холодный труп выловили из Нагатинского затона в Москве. – Труп хочет, чтобы его согрели, – Киллерс, казалось, весь сделанный из гибкой стали, в постели с Михаилом всегда начинал плавиться, превращался в игривого, ласкового, чуткого, нежного партнера. Он весь преображался, в хладнокровном, безжалостном убийце появлялось что-то трогательное и беззащитное, зеленые глаза приобретали ярко-изумрудный оттенок, широко раскрывались и молили о любви, В медвежьих объятиях Михаила Эрик казался хрупким, утонченным, невероятно чувственным. Никогда никому он так не раскрывался. Но и Михаил, всю жизнь выполнявший роль саба, рядом с Эриком преображался. Они оба преображались, становились иными. Оставаясь людьми, они принадлежали иному миру, живущему по совсем иным, высшим законам, главный из которых – любовь. Эрик, стальной и пружинистый, с Михаилом становился удивительно податливым, и тот входил в него легко и плавно. Нет, отверстие в теле Эрика вовсе не было банально и пошло растрахано, наоборот, оно было очень узким и удивительно горячим, но как будто предназначалось именно для того, чтобы их тела соединялись в единое целое, как соединялись их души. Это был был удивительный секс двух сильных, крепких воинов. Почему-то не было никаких пошлых звуков, сопровождающих любой секс –шлепков, причмокиваний и прочего. Это было сродни воздушному танцу – легкому и завораживающему. И чем глубже Михаил проникал в своего возлюбленного, тем светлее становились его обычно темные глаза, словно в них отражалось изумрудное сверкание глаз Эрика. Боль, которую неизбежно испытывало тело Эрика, растворялась в жаре любви, он сам устремлялся навстречу этому жару, насаживаясь все глубже и глубже и лаская мощную, поросшую темными волосами грудь любовника. Они оба что-то шептали друг другу, но беззвучно, их губы то и дело сливались в поцелуе. Наконец, Эрик почувствовал, как мощное тело любовника начинает содрогаться в подступающем оргазме. Он еще шире раскрылся и взялся за свой стоявший колом член, но Михаил нежно и одновременно властно его остановил, крепко обхватив основание члена любовника и одновременно изливаясь в Эрика, его мощная грудь вздымалась, но из нее не вырывалось ни единого стона. Даже дыхания не было слышно, звуки растворялись в пространстве любви, окутавшим этих двоих, так долго живших в разлуке. А затем Михаил вместо того, чтобы опуститься рядом с Эриком, склонился к нему и нежно взял его член, осторожно лаская его губами, языком, сводя Эрика с ума этими нежными, ласковыми прикосновениями. Михаил знал, что нарушает запрет Старшего. Но он знал также, что все изменилось. Мир, который выстроил Старший, не исчез, но преобразился, его законы тоже изменялись. Михаил знал, что Старший поймет это и примет. И он все глубже и глубже брал член Эрика, а гибкое, сильное тело беззвучно извивалось в стальном захвате лап любовника. Эрик сходил с ума от счастья, его рот был полуоткрыт, изумрудные глаза сверкали ярко-ярко, как не могут сверкать человеческие глаза, Тело задрожало, глаза готовы были вылететь из орбит и взлететь к небесам подобно звездам, когда он изливался в горячий рот любовника. Страсть затихала, обоих охватила истома, в которой были они одни, только они… И никого и ничего в этом мире больше не существовало. И тут зазвонил телефон. Стальная рука Эрика схватила его молниеносно. – Алло, – его голос был бесстрастным, как будто это не он только что… Словом, как будто это был не он. – Да. Да. Понял. Где? Когда? Да. Нет. Продолжать. О’кей. – Я был прав, – произнес он, закончив разговор. – Это Хейден. И, кажется, я догадываюсь, что он задумал. – Действуем сейчас? – деловито спросил Михаил, лежа на любовнике. – Действуем сейчас, – ухмыльнулся Эрик. – Прямо здесь. Снова. Остальное – потом. А в соседней комнате, свернувшись калачиком на диване, сладко посапывал Саша. Давно он уже так крепко не спал. Ему снилось, как совсем рядом его отец и зеленоглазый Эрик занимаются любовью, Старший в своей одиночной камере думает о нем, Владимир тоскует об Олеге, Олег пребывает в душевном раздрае, а белый лев Эм движется по сверкающему незеным светом пространству, зорко высматривая опасность … И только Йена не было в этом странном и спокойном сне. Точнее, он должен был быть, но вместо него возникал лишь непроглядный мрак. Из которого временами вылетали смертоносные свинцовые пули. *** Тайлер Скотт чувствовал себя едва ли не королем мира. Хейден пообещал ему заплатить ни много ни мало десять миллионов долларов. Пять миллионов задатка уже лежали на анонимном счете в одном из багамских банков, и Хейден дал Скотту необходимые коды и шифры. Ну, а то, что гордый и неприступный Хейден ему отсосал, да еще подставил свою крепкую, красивую задницу с неразделанной, восхитительно узкой, горячей дыркой, было настоящим супербонусом! Когда Тайлер ставил условием оттрахать Хейдена, то он даже не рассчитывал, что Хейден согласится. Это было, скорее, проявлением нахальства и попыткой набить себе цену. Согласие Хейдена повергло Тайлера в шок. Трахнуть Йена Хейдена! Самого Йена Хейдена! Это же круто! Круто!! Хотя, по большому счету, Тайлер вполне удовлетворился бы и десятью миллионами, которые Хейден ему заплатит. А в том, что Хейден заплатит всё, до последнего цента, Тайлер не сомневался. И он был полон решимости выполнить задачу, которую перед ним поставил Хейден. Сделать репортаж-расследование. Пусть и не репортаж века, но такой, который превратит Тайлера Скотта в одного из ведущих тележурналистов не только США, но и всего мира. Потому что речь шла о международном скандале. Крупные компании, спецслужбы и правительства нескольких ведущих стран оказались замешаны в грязных махинациях вокруг титанового месторождения в Богом забытой африканской стране, как ее там… Чамбе! Собственно, это не было новостью. Полгода назад издания уже пестрели скандальными заголовками по поводу ситуации с «Сокоде», в которой оказался замешан некий русский хастлер, а также Хейден и какой-то русский мафиози Мурзин или как там его… Тот скандал быстро замяли. Но теперь события приобретали новый оборот. Который мог стать сенсацией при определенной дерзости и умелом жонглировании фактами (а уж в этом Тайлер Скотт был мастак). От Тайлера требовалось выдать убойный репортаж, основную канву которого обрисовал ему Хейден. Главным героем репортажа (точнее, антигероем) должен был стать Мурзин. Тайлер должен был давить на то, что именно Мурзин, стремящийся захватить полный контроль над титановым месторождением, спровоцировал два кровавых военных переворота в Чамбе. И следовало указать, что была и еще одна попытка переворота, вовремя предотвращенная, и за этой попыткой тоже стоял Мурзин. Именно Мурзин финансировал кровавый гражданский конфликт в Чамбе, угрожающий перекинуться на соседние страны. Именно Мурзин помогал выводить за рубеж на тайные счета деньги коррумпированных правителей Чамбе. Но Мурзин занимался не только этим. Он еще стоял за политическими убийствами и финансовыми махинациями в разных странах и, разумеется, в России. Из России он также незаконно выкачивал средства. И в конце концов оказался за решеткой. Но в торг с ним вступили высокопоставленные политики России и Франции, а также некоторых других стран (об участии людей из администрации США в этой грязной возне Хейден предпочел умолчать, ему и так хватало проблем с американскими властями). При этом Хейден вовсе не требовал от Тайлера, чтобы тот выставил его в этом репортаже рыцарем без страха и упрека, этаким американским героем, хорошим парнем, сражающимся против плохих парней. Нет, Хейден хотел, чтобы Тайлер и в него швырнул комьями грязи, обвинил в подозрительных связях с африканскими диктаторами,сомнительных сделках. Для большей правдоподобности Хейден должен был быть не без греха. Но на фоне кровожадного монстра Мурзина он выглядел бы если не ангелом, то кем-то близким к нему. Хейден предоставил в распоряжение Скотта множество документов, как бумажных копий, так и в электронном виде. Были и видеосъемки, делавшиеся службой безопасности Хейдена не один год. Конечно, этого было мало. Тайлер, глаза которого горели как у охотничьего пса, почуявшего добычу, быстро связался со своим телеканалом и там живо организовали перегонку кадров, на которых был запечатлен Мурзин. Впрочем, кадров этих было до обидного мало. Тайлеру хотелось заполучить что-нибудь о зверствах, лично совершенных Мурзиным в его бытность спецназовцем в Африке или на Ближнем Востоке. Но вряд ли такие кадры существовали в природе. К тому же, было неизвестно, а творил ли Мурзин и впрямь какие-то зверства, от которых кровь стыла в жилах. Впрочем, Скотта это не смутило. Он тут же запросил кадры гражданской войны в Чамбе. Переворот в столице, пылающий президентский дворец, горящие дома, стрельба на улицах. И еще – война в джунглях. Обязательно сожженные деревни. Убитые или плачущие дети, обезумевшие от горя матери, горы трупов, нищета, кровь. Таких кадров было навалом. Просто они никогда никого особо не интересовали. Эка невидаль, война в каких-то джунглях, да там всегда кто-то кого-то режет. Но Тайлер знал, что при умелой подаче материала (а уж он-то сумеет подать как надо!) эти кадры и его комментарий взорвут мир, поставят на уши общественные организации, дипломатов, политиков… Впрочем, и этих кадров ему показалось недостаточно. Поэтому он потребовал перегнать ему в студию в Сан-Франциско кадры военного конфликта между Бурунди и Руандой аж десятилетней давности. Ну и что с того, что тот конфликт был черт знает когда, ну и что с того, что Бурунди и Руанда не имели к Чамбе ни малейшего отношения и даже не граничили с ней? Африка она везде Африка, кто там будет разбираться! Зато кадры какие! Трупы, сваленные в ямы! Залповые удары! Горящие поселки! То что надо. И за всем этим стоит этот, как его там… а, Мурзин! Надо будет потренироваться произносить эту фамилию перед камерой. Язык можно сломать. Мурзин, Забродин… Хейден, с плохо скрытой ненавистью и презрением взиравший на бурную деятельность, которую развил Тайлер, при упоминании Забродина едва не взял репортера за горло и еще раз сделал внушение, как тому следует расставить акценты в репортаже. Да, Забродин должен упоминаться в репортаже. Но нельзя делать акцент на том, что он прежде был хастлером. О Забродине следует упоминать как о несчастном, запутавшемся молодом человеке, пережившем трагические события, и теперь Забродиным манипулирует Мурзин, а также люди из российских и французских спецслужб. При этом Хейден поддался мстительному порыву и настоял на том, чтобы в репортаже в негативном ключе упоминались Силецкий и Вертье. Тайлер забеспокоился, сказав, что это чревато судебными исками, и телеканал может не выпустить репортаж в эфир. Но у Хейдена были наготове материалы, которые, пусть косвенно, но указывали на темные дела и Хейдена, и Вертье. А главное, на вовлеченность в эти грязные и кровавые интриги президента Франции (которому Йен не забыл вертолетную прогулку из Рамбуйе). Идея репортажа должна была сводиться к тому, что темные закулисные силы в Москве и Париже готовы выпустить на свободу кровожадное чудовище, то есть Мурзина, в обмен на принадлежащие ему акции. Эти же силы давят и на американского парня Йена Хейдена, который, конечно, сукин сын, но «наш сукин сын». У зрителя должно было создаться впечатление, что если Мурзин выйдет на свободу, то «галактика погрузится во мрак». А подтверждением того, что освобождение Мурзина действительно готовится, причем в обмен на акции «Сокоде», должны были стать кадры, на которых Забродин посещает некий банк в бельгийском Льеже (к этому моменту Хейден уже получил через Блэрса информацию от человека в окружении Эрика Киллерса). Понятно, что в самом факте посещения Забродиным рядового льежского банка не было ничего криминального. Но тут Тайлер должен был проявить всё свое искусство и убедить зрителя, что это посещение – ключевой элемент по освобождению вселенского зла из заточения. Но при этом подчеркнуть, что сам Забродин не при чем. За этим должна была последовать еще серия репортажей. По стратегическому замыслу Хейдена это должно было сорвать сделку вокруг «Сокоде», ибо подобные сделки совершаются в глубокой тайне. И гарантировать, что Мурзин останется за решеткой. А может быть, и умрет там (в российских тюрьмах такое ведь часто случается). Саша должен был потерять всякую надежду на Мурзина. Он должен был почувствовать себя окруженным кровожадными волками – Силецким, Вертье и прочими. И тогда он, Йен Хейден, придет Саше на помощь. Только он сможет защитить этого парня. Нет, Йен не рассчитывал, что Саша сразу бросится в его объятья. Но он отчаянно верил, что затухающее пламя любви к нему запылает в Саше с новой силой. Главное, чтобы Саша не узнал, что именно Йен стоит за скандальным репортажем. Именно поэтому Йен и выбрал Тайлера – Саше было прекрасно известно, что эти двое ненавидели друг друга, и он решил бы, что репортаж – просто месть Тайлера Йену. И, кстати, преисполнился бы к Йену сочувствием (Йен, во всяком случае, на это надеялся). Хейден допускал, что руководство телеканала, на котором работал Тайлер, не выпустит репортаж в эфир, по крайней мере, в полной версии. Там было слишком много натяжек, допущений и сомнительных утверждений. А кроме того, затрагивались слишком влиятельные фигуры и силы, вступать в клинч с которыми опасно даже в мире якобы свободной прессы. Да, Хейден допускал такую вероятность. Но, во-первых, у него тоже были сильные рычаги давления на телеканал: через подставные структуры Йен обеспечивал телеканалу значительную часть рекламных доходов. А во-вторых, даже если трусливые телеменеджеры упрутся и либо напрочь зарубят репортаж, либо выпустят его в эфир с серьезными купюрами, то Йен был готов раздуть на этой почве новый медиаскандал (зажим свободы прессы в США, нарушение прав человека!) и выложить полную версию репортажа в интернет. Миллионы, десятки или даже сотни миллионов просмотров после такого скандала были бы гарантированы. Да, возможны судебные иски, но они будут направлены не против Йена Хейдена, а против Тайлера Скотта – автора репортажей. Хейден же вообще был не при чем. Всего лишь одним из персонажей репортажа. Разумеется, Скотта перспектива судебных исков весьма беспокоила. Но Хейден уверял, что прикроет его. Выделит опытнейших юристов, включит закуличные механизмы… В конце концов, он увеичил гонорар Тайлеру с 10 до 15 млн долларов. Это оказалось решающим аргументом. Нет, Йен вовсе не был уверен в том, что сможет защитить Тайлера от судебных исков. Но не это его беспокоило. Скорее то, что на Тайлера будут давить русские, французы и люди из Вашингтона. С целью вынудить сдать заказчика репортажа. И Тайлер сдаст Йена. Потому что Тайдер очень жаден и очень труслив. Юридических доказательств, конечно, не будет, но если Саша узнает, кто именно за этим стоял… Для Йена это могло обернуться катастрофой. И в его голове стал созревать мутный план, основанный на убеждении, что без таких людей как Тайлер мир ничуть не станет хуже. Даже лучше. Пока это были лишь прикидки. Йен никогда еще не занимался подобными вещами. Но он твердо решил, что Тайлер, после того как репортаж выйдет в эфир или будет выложен в интернет, должен исчезнуть. Тем или иным способом. Тайлер, окрыленный жадностью и жаждой славы, между тем уже мчался в Льеж вместе со съемочной группой. У него были все необходимые координаты. Они должны были заснять Забродина, входящего в маленький льежский банк и выходящего из него. Интервью брать не следовало. Только заснять. Желательно незаметно. Йен понимал, что если Забродина будет охранять Киллерс, то от всей съемочной аппаратуры останутся одни ошметки. А, возможно, что и от съемочной группы. Йен слишком хорошо знал Эрика. Впрочем, как оказалось не очень хорошо. Когда Тайлер прибыл в шикарный пятизвездочный отель в центре Льежа и вошел в свой люкс, то увидел рыжеватого человека с зелеными глазами, смотревшего прямо на него. И от этого взгляда душа Тайлера ушла в пятки.

====== 55. ВОЗВРАЩЕНИЕ ======

ГЛАВА 55. ВОЗВРАЩЕНИЕ Подмосковье, июль 2008 года – Он просит о встрече, – голос Владимира звучал негромко и несмело. Саша, двигавшийся по полутемному коридору внутреннего круга, замедлил шаг, но даже не обернулся. – Срок вышел давно, – холодно обронил он. – Я знаю. Но… – Он сделал свой выбор. – Пожалуйста! Он же… – Знаю, полетел спасать меня в Африку. Спас моего отца. Знаю. Но срок вышел. – Он просит только о встрече! – Нет, – голос Саши звучал спокойно, но что-то подсказывало Владимиру, что в глаза Младшего сейчас лучше не заглядывать. Владимир промолчал. Да и что он мог сказать? После возвращения из Африки прошло уже почти два месяца. Срок, данный рабам на принятие решения о своей судьбе, истек три недели назад. Олег тогда так и не явился.

Он жил в квартире, которую они делили с Владимиром. Поначалу Олег холодно твердил, что никогда не станет рабом шлюхи, и даже если Старший вернется, а шлюха останется при нем в статусе Младшего, то ноги его в этом доме не будет. И что пусть он и виноват перед этим Младшим – ну да, виноват, бес попутал, ну что теперь??? – всё равно, он искупил свою вину, он летал спасать Младшего в эти чертовы джунгли, и сам там едва не погиб, и Владимир, кстати, тоже. Он искупил свою вину и перед Младшим, и перед его отцом, которому, между прочим, жизнь спас! Но он никогда не станет рабом шлюхи, никогда, никогда, никогда… Чем дальше, тем чаще твердил это Олег. Он буквально изводил любовника этими своими «никогда и ни за что». Потом была сцена в ночном клубе с участием Младшего, и Владимир почему-то надеялся, что Олег угомонится и даже что Младший примет его, но ничего не изменилось. Младший не вспоминал об Олеге, а тот все больше пил и всё чаще истерил.

- Бля, да ты мне все уши зассал! – однажды не выдержал Владимир. – Заткнись уже, а? Или возвращайся, пока он разрешает. Думаешь, я не вижу, что ты только и мечтаешь вернуться??

Ответом был новый каскад истерик, на которые Владимир тупо забил (у него и без того хватало проблем на службе), а 30 июня пьяный Олег позвонил Младшему: «Ненавижу тебя! Блядь, как же я тебя ненавижу!», после чего затих. Пить прекратил, н сидел безвылазно в квартире, подавленный и молчаливый. Он кое-как занимался уборкой в квартире, пытался что-то готовить, ни о чем не спрашивал любовника, возвращавшегося совершенно измотанным со службы, лишь молча кивал его мрачному: «Все по-прежнему», поил, кормил его, а затем отдавался – отчаянно, алчно, пытаясь в безудержном, разнузданном сексе уйти от преследовавших его мыслей.

- Возвращайся, Олежка, а? – однажды, не выдержав, сказал Владимир. – На тебя без слез смотреть уже нельзя.

- Он не примет меня, – угрюмо отвечал тот.

- Да откуда ты знаешь?

- Не примет.

- Олеж, ты как кот, что наступил себе на яйца и три часа орал от боли, потому что лень было лапу поднять. Заебал уже орать, подними лапу!

- Он не примет! И я не хочу сам!

– А то я не вижу… Ладно, я сам с ним поговорю. – Не смей… – начал было Олег, но тут же хрипло вскрикнул, когда сильная рука любовника схватила его за горло. – Я. Всё. Сказал, – произнес Владимир, глядя в измученные, покрасневшие глаза Олега. – Или ты встречаешься с ним, или выметаешься и от меня. Точка. Но Владимир и сам не знал, как отреагирует Младший на просьбу о встрече с Олегом. Холодное «нет» Младшего его не удивило. Лишь ввергло в уныние. А Младший, продолжая двигаться по коридору в кабинет, где его дожидались люди из структур Старшего, казалось, совершенно не думал об изгнанном рабе, который теперь лез на стенку, сам не понимая, чего всё-таки хочет. – Ты вычислил «крота»? – вдруг спросил Младший. – Того, что сливал инфу Силецкому? – Да. Их даже двое. Третий был на подходе. – На подходе? – непонимающе сдвинул брови Младший. – Ну, ему предложили бабки, он не ответил ни да, ни нет. То есть пока колеблется. – Ненадежен. Уволить. Сегодня же. – А тех двоих? – Следить. Делать вид, что ничего не знаем. Ограничить доступ к информации, но так, чтобы они ничего не заподозрили. И подбрасывать им кое-что. Дезу. Это от меня будешь получать. – Есть, – по-военному ответил Владимир. Да, Младший изменился. Холодный, собранный, отдающий четкие приказы. Ничего общего с тем мальчиком, что меньше года назад появился в этом доме. Но Владимир слишком часто наблюдал Младшего вблизи, и знал, что холодная маска не более чем маска. И сейчас это давало ему надежду. Которая его не обманула. У самой двери кабинета Младший обернулся, и Владимир снова вздрогнул, так и не привыкнув к львиному взгляду, который все чаще возникал в серых глазах Младшего. – Во флигеле. Сегодня. В семь. – Спасибо, – выдохнул Владимир. Он был искренне благодарен Младшему, и тут же поклялся себе, что даже если Олег снова начнет кочевряжиться, то он просто свяжет его и приволочет на встречу. – Я ничего не обещаю, – даже холод этих слов Младшего не мог заморозить пламя надежды, вспыхнувшей в груди телохранителя. *** Сан-Франциско, июль 2008 года Йен Хейден в ярости метался по своему огромному кабинету. С утра он должен был провести уже три оперативных совещания, а после полудня у него были запланированы важные переговоры, от которых зависели сроки реализации его амбициозных проектов в сфере суборбитальной авиации – мечты его жизни. А он был не в состоянии сосредоточиться. Отменил к черту все совещания. Предстоящие переговоры он отменить не мог, но не понимал, как будто в них участвовать. В голове Йена царил хаос. Его циничная комбинация с использованием Тайлера Скотта принесла плоды, но совсем не те, на которые он рассчитывал. Йен готов был рвать на себе волосы. Черт его дернул тягаться с Эриком Киллерсом именно в той сфере, где Киллерсу не было равных! Похоже, Киллерс стал следить за людьми, привлеченными Блэрсом, еще до того, как те сумели взять его след. А информатора в своем окружении вычислил еще до того, как тот вообще согласился стать информатором! Да, это было преувеличением, но результат был налицо. Плачевный результат. Связь со Скоттом прервалась сразу, как только он заселился в отель в Льеже. Скотт не вышел на связь по контактному номеру, которым снабдил его Блэрс. Человек Блэрса, прибывший в Льеж тем же вечером, убедился, что все члены съемочной группы, которых Скотт привез с собой, пьяны до изумления и едва ли не ползают на карачках. Скотта среди них не было. Единственное, что человек Блэрса смог от них добиться, это невнятного: «Тайлер по гей-барам пошел шляться», «Мальчика снял и с ним ебется в номере» и, наконец, самое определенное «Хер его знает, пидора этого». Пришлось обратиться в службу безопасности отеля. Но оказалось, что именно в те часы, когда Скотт и его группа заселялись в номера, в компьютерную систему то ли проник вирус, то просто возник сбой, и видеокамеры в отеле вырубились. Эрик, как всегда, оказался на высоте, стиснув зубы, подумал Йен. Он понимал, что ему оставалось только ждать. Киллерс обязательно пришлет привет. И Йен не ошибся. Привет пришел в виде файла, где на видеокадрах был запечатлен Тайлер Скотт. Где именно велась видеосъемка, было непонятно. Понятно было лишь одно: Скотт был напуган. Смертельно напуган. Нет, никаких следов избиения и тем более пыток на нем не было. Смазливая физиономия была, как обычно, до отвращения гладкой. Но голос дрожал, поза была напряженной, слегка скрюченной, Конечно, в кадре не было видно, что его кто-то держит под прицелом. Йен был даже уверен, что под прицелом Тайлера никто не держал. В этом не было нужды, потому что в момент съемки на Тайлера наверняка смотрели холодные зеленые глаза Киллерса. Это было страшнее любого прицела. Дрожащим голосом Тайлер вываливал всё. Всё о заговоре Йена Хейдена с целью сорвать освобождение Мурзина. Документы, которые должны были использоваться в сюжете. Подготовку и монтаж видеокадров, к которому так и не успели приступить. А самое главное и самое страшное – то, какие именно указания давал Йен Хейден Тайлеру о том, как следует показывать того или иного героя сюжета. Всё, всё, решительно всё. Йен смотрел на это, стискивая зубы с такой силой, что лишь чудом не сломал их. Он понимал, что это конец. Вот теперь уж точно. Пусть видеозапись откровений Тайлера никогда не выйдет в телеэфир и даже не будет выложена в интернет. Ее снимали вовсе не для этого. Эта видеозапись ляжет на стол людям в Вашингтоне, Париже и Москве. Да и в Агазе. И это критически осложнит положение Йена, который играл сразу против всех. Впрочем, в войне вокруг «Сокоде» все действовали против всех, но теперь на Йена ополчатся сразу все. Ему придется вести борьбу сразу на нескольких фронтах. О наступлении можно было уже не думать, теперь главное – удержать оборону. Его недруги воспользуются откровениями Скотта и поведут на него атаку. И плевать, что это были всего лишь слова перепуганного репортёришки. Ни Йену, н его врагам не нужны были юридические доказательства. Они и так понимали, что Тайлер говорит правду. Но даже не это было для Йена самым страшным. А то, что признания Тайлера видел Саша. У Йена не было сомнений, что Киллерс покажет Саше видеозапись. А может быть, Саша даже присутствовал при откровениях Тайлера…

Все рушилось. Точнее, всё рухнуло. Саша многое прощал Йену. Но этого уже не простит. Саша воспримет это не только как подлость Йена в отношении Мурзина, но и как подлость против себя лично. Это станет последней каплей. Йен это понимал. Понимал отчетливо и безнадежно. Как, наверное, с ужасом понимает человек, падающий с высоты, неизбежность смертельного удара о землю.

В этот момент раздался звонок Тайлера. Насколько можно было понять, после заснятых на видео откровений Киллерс отпустил его на все четыре стороны, причем голос Тайлера теперь звучал вполне бодренько. Но послушать Тайлера, так Киллерс превратил его в кровавый фарш. И теперь этот фарш истерично требовал от Йена еще пять миллионов долларов. Пять Йен уже заплатил Тайлеру в качестве задатка, десять должны были быть перечислены после выхода репортажа. Конечно, никакой репортаж теперь выйти не мог, это понимали оба. Но Тайлер все равно вопил, что требует не только причитающиеся ему десять миллионов, но и еще пять, за моральные и физические страдания. В общей сложности, Тайлер требовал 20 миллионов долларов, угрожая в противном случае опубликовать… Йен даже не дослушал его, коротко послав и отключив звонок. И тут телефон пискнул. Пришло сообщение.

От Саши.

В сообщении было одно слово: «Подлец».

После этого в мессенджере в чате с Сашей появилась надпись: «Отправка сообщений ограничена». Саша заблокировал номер Йена. Да, обойти блокировку можно было тысячами способов. Но Йен понимал, что Саша заблокировал не номер. Саша заблокировал его самого. Своим коротким «Подлец». *** Подмосковье, июль 2008 года Саша чувствовал себя выжатым лимоном. Очередные встречи с помощниками Старшего основательно его измотали. За эти почти два месяца, когда он стал некоронованным принцем-регентом империи Мурзина, Саша незаметно для себя постепенно превратился если и не в полновластного правителя, то в человека, от решений которого зависело очень многое. Иногда судьбы многих миллионов долларов (и это были вовсе не те миллионы, что лежали в сингапурском банке, к которым Саша так и не притронулся). А главное, судьбы людей. Порой у Саши раскалывалась голова от проблем, что излагались в его присутствии, и ему было плевать на всё, лишь бы быстрее добраться до подушки и немного подремать… Но он чувствовал себя принцессой из сказки, которая решает, что ей написать на приговоре: «казнить» или «помиловать». И пишет «казнить», потому что это слово короче, а принцессе лень. Саша понимал, что вот сейчас от его «казнить/помиловать» зависят судьбы людей, живущих в небольших поселках и городках вокруг крупных комбинатов. Решая вопрос об акциях (опять проклятые акции!), он решает вопрос об уровне зарплат этих людей, единственном источнике их дохода. Он, холёный хастлер, чьи руки никогда не знали мозолей, решает судьбы тысяч, десятков тысяч людей! Он был не вправе вершить их судьбы, но ему приходилось это делать. Саша чувствовал в себе силы, и эти силы все прибывали. Но одновременно росла и тяжесть, которая ложилась на его плечи. Он понимал, что его даже щадят, не всё рассказывают. Он так и не узнал, что стало с информатором из окружения Эрика, который сливал людям Йена информацию об их передвижениях. «Это моя компетенция», – кратко сказал ему Эрик. Саша промолчал. Но Саша медленно поворачивал штурвал полузатонувшего гигантского корабля, который построил Старший. Он выводил корабль из мутных, бурных, опасных вод нелегальных финансовых махинаций. Понятно, что такие дела не делались в течение месяца или двух. Но Саше в каком-то смысле повезло. Поначалу «партнеры» Мурзина просто не принимали его всерьез. Они видели, что на капитанском мостике полузатонувшего, но все еще остававшегося на плаву корабля принимаются странные, нелогичные с их точки зрения решения, корабль как будто меняет курс и медленно движется к неизвестной точке назначения. Но в бизнес-кругах были уверены, что корабль Мурзина в любом случае обречен, что он пойдет ко дну уже очень скоро. Никто не видел, что творится на капитанском мостике, а тем более в машинном отделении. Информация оттуда поступала, но благодаря тому, что Владимир вовремя вычислил стукачей, им сливали искаженные данные о происходящем. Таким образом, информация, выходившая наружу, свидетельствовала о том, что менеджеры Мурзина перегрызлись между собой и рвут на части то, что еще можно урвать, а мурзинский любовничек, который был кем-то вроде «смотрящего», не интересовался ничем кроме своей драгоценной персоны и секса. Кстати, чтобы поддерживать этот имидж развращенного и скучающего богатого бездельника Саша довольно регулярно выбирался в гей-клубы и на прочие тематические тусовки. Там он сидел с привычным отрешенным видом, что-то высокомерно изрекал, ни на кого не глядя и отшивая всех, кто пытался с ним заигрывать. И это выглядело вполне правдоподобно. Хотя бы потому что Саше все это было не интересно. Он действительно скучал на этих тусовках. В мыслях у него был Старший – его спасение. И ответственность за то, чем Старший управлял. Саша действительно передал безликому пять процентов акций «Сокоде». И теперь судебная машина завертелась. Рассматривался вопрос об изменении Старшему меры пресечения на домашний арест. Саша ждал этого. Очень ждал. На одном из совещаний с помощниками Старшего он незаметно для себя отключился от темы разговора и принялся набрасывать в планшете:

Мне хочется света

из темных зрачков твоих глаз,

где прячутся тайны

грядущих и прошлых вселенных.

Не надо вздыхать,

что день пролетел и угас,

пусть гибнут миры –

любви не страшны перемены!

Пожар поцелуев

холодным ветрАм не задуть,

и сердце стучит

назло надоевшим разлукам,

по звездным дорогам

любовь продолжает свой путь,

а значит, мы вместе,

и значит, живем друг для друга!

Прошу, не грусти!

Я вновь повторяю слова,

что ты для меня

звездой путеводной сияешь.

Ты любишь меня?

Душа лишь тобою полна!

Тобою одним.

Тобою, любимый!

Ты знаешь.

Прочитав набросанные строки, Саша вздрогнул и впал в ступор. Он вдруг осознал, что написал это стихотворение, думая о Старшем. Обращаясь именно к нему. Никогда он не писал любовных стихов, в которых обращался бы именно к Старшему. Тем более с такими словами:

…Душа лишь тобою полна!

Тобою одним.

Тобою, любимый!...

И Саша понимал, что это правда. Правда. Все, что происходило прежде, все это было прелюдией. Метаниями трусливого ума и жаждущего извращенных удовольствий тела. Жажда наваждений, принимаемых за любовь.

А главное начиналось сейчас. Сейчас. Со Старшим.

Он вернулся к реальности. Надо были принимать очередное тяжелое решение. Саша дал санкцию. Отныне еще один из незаметных каналов перекачки денег на Запад уходил из-под контроля империи Мурзина. В обмен на солидный пакет акций того самого уральского металлургического комбината, часть которых Мурзин еще раньше передал Саше. Это означало еще больше головной боли. Но меньше темных дел, из липкой и запутанной сети которых Саша пытался вытащить Старшего. Старший одобрит это. Одобрит. Саша знал. Просто знал. Когда совещание закончилось, и он с облегчением поднялся с места, надеясь, что уже через минуту его голова будет лежать на вожделенной подушке, к нему неслышно подошел Владимир и сказал: – Как договаривались. Он ждет во флигеле. Саша вздрогнул. Он совсем позабыл о предстоящей встрече с Олегом. *** Москва, июль 2008 года – Ты ебанулся, все-таки приехал! – Михаил гневно хмурил брови, но его выдавали глаза, в которых плескалась радость от встречи с зеленоглазым любимым. – Силецкий знает, что ты жив, он ведет на тебя охоту! – Не только на меня, – спокойно парировал Эрик. – Наш… лев тоже под ударом. Старый дьявол не успокоится, пока не отправит в могилу его, меня. Ну, и твоего Старшего, само собой. Ему уже плевать на всё, он хочет нас всех убить. – Ему не дадут! Слишком многим… -… знаю, знаю, слишком многим это невыгодно. Знаю, Майкл, знаю. Но ты же сам воевал. Ты ведь не хуже меня знаешь, что такое псих. Конченый псих. Которому плевать на всё, на всех, да и на себя в первую очередь. Оба мужчины внимательно смотрели друг на друга. – Наш ничего не должен знать, – наконец, произнес Михаил. – Он не узнает, – в зеленых глазах появился стальной блеск. Тяжелая сильная рука сжала тонкую мускулистую руку. На лицах мужчин появились улыбки. Точнее, одна улыбка на двоих. И в этой улыбке не было смерти. В ней было совсем другое. *** Вашингтон, июль 2008 года Йен беспробудно пил три дня. Такого с ним еще не случалось. Конечно, бывало, что он напивался – редко с горя, чаще во время буйных гей-вечеринок, или чтобы просто снять нервное напряжение, Но пить три дня, не переставая, начинать день не с чашки кофе и занятия в спортзале, а с бутылки виски, а потом еще и еще – такого не было. Кажется, Йен начинал лучше понимать русских, над склонностью которых к пьянству прежде любил презрительно подшучивать. Теперь у него самого случился самый настоящий запой. Йен забухал, как сказали бы в России. Кстати, во время своих визитов в Москву он не раз слышал это слово. И хотя русского языка он практически не знал, именно это слово и его значение почему-то запало ему в память. Он bukhal. Несгибаемая воля, которой он так гордился, сломалась. Она уже давно испытывала колоссальное, нечеловеческое напряжение. С того самого дня, когда он впервые увидел Сашу. И воля, наконец, не выдержала. Йен просто устал. Смертельно устал. Он вдруг понял, что ему больше не хочется к чему-то стремиться. Аэронавтика, суборбитальные полеты, летающие электромобили – все это уже не вызывало в нем ни малейшего интереса. Свобода, прогресс, права личности – все это было как будто в другом мире, к которому он больше не имел ни малейшего отношения. А в мире, где оказался Йен, была пустота. Точнее, нет, пустоты не было. Но Йен был в этом мире не нужен. Не нужен прежде всему самому себе. Не за что было зацепиться, не за кого было ухватиться. Не за кого. Вот что было самым страшным, самым безнадежным. Да, Йен понимал, что у него началась тяжелая депрессия. Что ему надо показаться психоаналитику. А может быть, даже и психиатру, который выпишет ему какие-нибудь антидепрессанты. Но он не хотел. Знал, что надо, но не хотел. Потому что возвращение к прежней жизни стало бы лишь симулякром, самообманом. Это все равно как в подростковом возрасте можно быть фанатом какой-нибудь группы, сутки напролет слушать ее музыку, копировать ее наряды, прически, знать о ней все до мелочей, общаться с такими же фанатами… А потом, со временем, ее музыка перестает быть интересной. Да, можно изредка послушать под настроение. Но ты уже другой. Совсем другой. И Йен понимал, что стал другим. Совсем другим. Но он не принимал себя такого – другого. Не желал принимать. Слишком много сил – душевных, эмоциональных, интеллектуальных, физических, наконец, было вложено в того, прежнего Йена. Который теперь превращался в прах, как средневековый Голем, созданный каббалистом… Йен всегда жил ради того, чтобы быть первым, а в новом мире он никогда не будет первым! Там его предназначение – служение. Но Йен не желал никому служить. Он хотел бороться и повелевать. А не служить. Даже тому, кого любил больше всего на свете. Йен метался по постели шикарного номера в вашингтонском отеле The White Сircle и рычал. А затем присасывался к очередной бутылке и снова рычал, начинал вопить что-то невнятное, бессвязное, заказывал в номер еще выпивку… Он оказался в Вашингтоне не просто так. Видео с откровениями Тайлера было направлено в том числе и по вашингтонским адресам. Тем самым. Киллерс! Не было сомнений, что это было делом рук Киллерса! Киллерса, который обещал ничего не предпринимать против Йена. И Йен верил словам того, кого считал своим другом. Ну да, сам Йен установил негласную слежку за Эриком, но ведь это же другое, совсем другое! Эта слежка ничем самому Эрику не грозила, а вот ответный удар, который с молниеносной быстротой нанес Киллерс, был направлен против Йена! Лично против него! И хотя Йен твердил Тайлеру, что в репортаже не следует делать акцент на вовлеченности администрации США в ситуацию вокруг «Сокоде», обосравшийся ублюдок нес ахинею, из которой выходило, что противодействие планам Вашингтона в Чамбе было одной из главных целей Йена. Впрочем, это было бы полбеды, мало ли что мог нести лживый, продажный говнюк, к тому же насмерть перепуганный. Но в Вашингтон были отправлены и копии документов… Йен был слишком неосторожен, не продумал всех последствий, потому что привлек Тайлера второпях. Одним словом, Йена вызвали в Вашингтон. Именно так: вызвали. И Йен помчался. Потому что ситуация окончательно вышла из-под контроля, и надо было как-то ее улаживать. Парни из американского «глубинного государства» могли… они слишком многое могли. Йен вел с ними опасную игру, и теперь, благодаря трусу Тайлеру и предателю Эрику, оказался на краю пропасти. Йен, конечно, выстраивал линию обороны, у него были свои аргументы. Но встреча в неприметном особняке на берегу Потомака разбила вдребезги все его построения. Эта встреча стала для него настоящим ударом. «Глубинное государство» не терпело посягательств на свою невидимую власть. И не прощало брошенного ему вызова. Пусть бизнес Йена, по крайней мере, его американский сегмент, был абсолютно законным, это ничего не меняло. Его действия в Чамбе были более чем сомнительными. В Европе речь шла о взятках (Йен не сомневался, что тут подсуетился Вертье). В России… Как такового бизнеса в России у Йена не было, но многие его контакты там вызывали вопросы. Плюс феерический полет на Кубу. Общественное мнение могло быть на стороне Йена, но закона никто не отменял. Йена трудно было запугать. Даже представленные факты (кроме кубинской эпопеи) можно было дезавуировать при наличии блестящей команды юристов (а уж юристы у Йена были первоклассными). Но дело было не в этом. Йену четко объяснили, что он пошел против американского государства. Против интересов этого государства. И пусть американское государство действует не такими брутальными и демонстративно устрашающими методами, как российское, но суть одинакова: государство уничтожит любого, кого сочтет нужным. И Йену внятно объяснили, как это будет сделано. И никакие юристы ему не помогут. Будет уничтожен его бизнес. Его имя, репутация – всё. Йен Хейден просто перестанет существовать. Даже если и не сядет за решетку. Эта встреча окончательно добила Йена. Именно она вдруг сделала бессмысленным всё, во что он вроде бы верил. За что боролся. Нет, даже сейчас он не сломался бы. Даже сейчас. Если бы не то короткое послание из одного слова: «Подлец». Все это вкупе – давление в Вашингтоне, предательство Эрика (а Йен считал это предательством), послание Саши – все это привело к тому, что Йен просто запил. Сначала вызывал к себе в номер мальчиков из эскорта, устраивая с ними дикие оргии. Но администрация отеля в конце концов заявила мистеру Хейдену, что это выходит за всякие рамки и его будут вынуждены попросить из отеля, если он не прекратит превращать свой номер бордель. Йен не возражал. Он просто продолжал пить в одиночестве. Но в его помутившемся от алкоголя сознании зрел план мести. Сначала Тайлер. С этим разобраться будет проще всего. Затем Киллерс. С этим куда сложнее и опаснее. Но и он не Господь Бог. Киллерс совершил ошибку, признавшись однажды Йену, кто был его любовником. Что ж, тем хуже для него. Сначала любовник Киллерса. Затем сам Киллерс. Потом Вертье. Это опасно. Он заместитель шефа французской контрразведки. Но что с того? Вертолет с Йеном разбился под Парижем. А сколько вертолетов разбивается в Африке, куда Вертье регулярно наведывается. Дальше – Мурзин. Само собой. Силецкий… да плевать на него. Или нет. Посмотрим. А дальше Саша… Саша… Он должен прийти к Йену. Иначе… иначе они погибнут. Оба. Йен некоторое время лежал, глядя в потолок, а затем набрал номер Блэрса. *** Подмосковье, июлю 2008 года Разговор происходил в том самом флигеле, где Саша жил некоторое время, после того, как Старший едва его не выгнал. Теперь здесь был Олег. Роли как будто поменялись. Саша пришел, измотанный бесконечными совещаниями. Но все равно он в своем деловом костюме выглядел подтянуто, ухоженно, возможно за счет осанки, которая стала прямой, горделивой, в мягким движениях угадывалась львиная грация, ясный взгляд был безмятежным и в то же время странно безжалостным. Олег, сидевший на краешке стула, был одет в кожаную куртку, черную майку и черные джинсы (несмотря на середину, даже конец июля). Его взгляд был затравленным. Владимир встал на своём обычном месте у двери, но бросил неуверенный взгляд на Младшего: оставаться ли ему или выйти? Саша жестом приказал остаться. И заметил, что Олег облегченно вздохнул. Кажется, он боялся остаться с Сашей наедине. Воцарилось молчание. Саша понял, что говорить придется ему. – Не знаю, что нам с тобой обсуждать, – заговорил он спокойно и даже устало. – Срок принятия решения давно прошел. Ты свой выбор сделал. – Я.. – начал было Олег, но Младший, как будто, не слыша его, продолжал: – Я тоже сделал свой выбор. Наши пути с тобой разошлись. – Я… – Я понимаю, – продолжал Младший, игнорируя попытки Олега что-то сказать. – Я понимаю, что ты так устроен… Когда ты стал рабом Старшего, ты нашел себя. Нашел смысл. Нашел цель. Нашел, Господина, в конце концов. Который тебе был нужен. И нужен сейчас. Так? – Да, – чуть слышно сказал Олег. Он видел перед собой не прежнего Сашу, которого ненавидел и презирал. Это был совсем другой человек. И этот человек его притягивал: не то своим холодным, но доброжелательным спокойствием, не то своей властностью, в которой не было ни высокомерия, ни агрессии, только достоинство. Которого прежде в нем не было. – Ты хочешь служить Старшему. Но не мне, – продолжал между тем Младший. – И я тебя понимаю. Я больше не буду пытаться утвердить над тобой свою власть. Я делал это, потому что такова была воля Старшего. Но и у меня… у меня тоже есть воля. Теперь. Ты не будешь моим рабом. При этих словах Младшего в светлых глазах Олега мелькнуло отчаяние, он упал перед Младшим на колени. Он отчетливо понимал, что хочет служить именно этому Младшему. Не тому, который был раньше и которого Олег презрительно именовал шлюхой, а вот этому – такому незнакомому и такому притягательному. Притягательному своей властностью, львиными глазами… У Олега вдруг возникло понимание, что он должен служить именно этому человеку. Именно ему! Старшего будет уже недостаточно! – Возьми меня! Оставь меня себе! – выкрикнул Олег, стоя на коленях. – Пожалуйста! Умоляю! Стоявший в дверях Владимир нахмурился, а потом неожиданно выступил вперед. – Возьми его назад, а? Прошу! Но тут же замолчал, когда увидел молнию, сверкнувшую в глазах Младшего. – Он не сможет иначе… Он сопьется… Он руки на себя наложит, – чуть слышно прошептал Владимир. – А у нас тут что, вытрезвитель? – неожиданно рассмеялся Младший, и в этом смехе совершенно не было издевки, скорее мальчишеский задор. – Черт с тобой, – неожиданно махнул он рукой. – Живи здесь. В этом флигеле. Старший скоро должен вернуться. Я… – голос Младшего дрогнул. – Я надеюсь на это. И он пусть решает. – Нет! – вскрикнул Олег. – Если ты меня не примешь, то и он меня не примет! Младший озадаченно смотрел на опального раба. Он понимал, что Олег прав. У Старшего хватит жестокости выставить за ворота неугодного Младшему раба. Как бы этот раб ни отличился, стремясь загладить свою вину. Младшему снова предстояло решать. И, по правде говоря, думал он сейчас не о судьбе непутевого Олега, а о том, чтобы всё-таки добраться до подушки и ненадолго забыться. Он устал. Очень устал. Постоянно что-то решать. Брать на себя ответственность. Удовлетворять чьи-то просьбы и мольбы, а чаще отказывать. Он устал. Саша отошел к окну. Вдали сверкали на солнце синие воды водохранилища. «Эх, искупаться бы!» – подумал Саша. Искупаться. Смыть с себя тяжелый груз забот, ответственности. Просто раствориться в синих водах. Но тут перед его взором закружились призраки. Призраки людей – и которых уже не было в живых, и которые жили и здравствовали. Нет. Ему нельзя уходить. Нельзя устраняться. Нельзя. Он слишком долго устранялся ото всего. И теперь должен платить за это. Какой бы высокой ни была цена. Он резко обернулся, и снова его вгляд встретился со взглядом опального раба. В этих глазах Младший видел готовность служить. И не просто готовность служить. Встать в когорту белых львов. Мистика! Саша, несмотря все мистические события, относился к мистике с большой осторожностью. Он не воображал себя царем, повелителем. Да, он ощущал свою необъяснимую власть над людьми, но не хотел пользоваться ею ради самой власти. И еще он видел тех, кто готов, действительно готов ему служить. Вопреки всему, что было в прошлом. – Я принимаю тебя, – тихо сказал он Олегу. Тот схватил руку Младшего и поцеловал ее. Младший не отнял ее, молча улыбнулся и вышел из флигеля. Наконец, он доберется до вожделенной подушки. Сейчас. Вот сейчас. Он рухнет на кровать, не раздеваясь. Он устал. Очень устал. И тут зазвонил телефон. Высветился анонимный номер. Саша нахмурился, скорее всего, это не предвещало ничего хорошего. Он нажал кнопку ответа и услышал голос безликого. – Наша часть сделки тоже выполнена. В закрытом режиме прошел суд об изменении меры пресечения. Домашний арест. Забирайте. *** Москва, июль 2008 года Бронированный мерс в сопровождении джипа охраны резко затормозил у входа в мрачное здание одного из московских судов. Из него выскочил молодой человек со слегка растрепанной прической. Он огляделся по сторонам. Телохранители тут же окружили его. – Где? – спросил он старшего телохранителя. – Где он? Тот лишь кивнул, что-то выслушав в наушник. Железная дверь отворилась и Младший увидел знакомые темные глаза, которые тут же полыхнули, но уже не темным огнем, а огнем радости. Он бросился навстречу Старшему, наплевав на всех, сжал его объятиях и прижался к губам…

====== 56. СПИСОК ХЕЙДЕНА ======

ГЛАВА 56. СПИСОК ХЕЙДЕНА Подмосковье, июль 2008 года В автомобиле они не обмолвились ни словом. Саша поднял темное стекло, закрывшее их от водителя и сидевшего на переднем пассажирском месте Владимира, и снова прильнул к Старшему. Он рвал его губы, душил в объятиях, поняв вдруг, как безумно истосковался по нему. Для Саши больше никого не существовало. Ни тех, кого он любил прежде, ни тех, кто любил его. Был только он – Старший. Его Старший. Его, его, его… Господи, кажется, никогда Саша не думал так ни о ком. Он всегда считал себя чьей-то собственностью: постоянной или временной. И хотел быть именно собственностью. Да, многое изменилось, особенно когда появился голубоглазый Эм. Но Саша и представить себе не мог, что Старший – сильный, властный, жестокий, всемогущий – будет ЕГО. Что именно ему Саша будет шептать: «Мой-мой-мой!» и рвать его губы, впиваясь в них отчаянно, до боли. И в ответ слышать: «Твой-твой-твой!!» От Старшего! От его Старшего! Никогда он представить себе не мог, что Старший скажет ему: «Твой». Никогда! Их отношения начинались как отношения Господина и раба. А теперь они как будто оказались в другой вселенной, где уже не действовали жестокие законы подчинения, а было нечто другое, что нельзя выразить словами. Даже во время их встречи в тюремной камере не было того, что было сейчас. Это было настоящее безумие. Саша расстегнул брюки Старшего, едва не оторвав пуговицы и жадно заглотнул уже стоявший колом член. Безо всяких ласк, осторожных прикосновений – заглотнул как изголодавшийся хищник, мыча и рыча от восторга. Старший тоже рычал, ему казалось, что он попал в фантастический сон и больше всего страшился, что этот сон растает и он вновь останется один, а Младший растает как призрак. Хотя горячий алчный рот и цепкие объятия говорили, что все это реальность. Временами Младший поднимал глаза, не выпуская изо рта член Старшего, и, наверное, в другой ситуации это выглядело бы комично, если бы не любовь и львиная страсть, вырывавшиеся из светло-серых глаз и сводившие Старшего с ума. Длилось это всего минуту, может быть, чуть больше. Долгое воздержание и бешеная страсть. И вот, Саша уже заглатывал солоноватую сперму: алчно, упоенно, урча от наслаждения. А потом они просто сидели, обнявшись и ничего не говоря друг другу. Им не нужны были слова. Они были вместе. Просто вместе! Наконец, машина въехала в ворота дома. Владимир выскочил и проворно открыл дверь. Старшего встречали словно короля, вернувшегося из похода. У дверей выстроились охранники, прислуга и те менеджеры, что сохранили верность своему боссу в трудный момент. Ближе всех к двери стоял Михаил, одетый, как всегда, в черное. За его плечом Старший с удивлением увидел бледное, напряженное лицо Олега и слегка нахмурился.Тут же он почувствовал легкое прикосновение руки Младшего к своей ладони. Тот словно говорил, что все в порядке, что так и должно быть. Они вместе с Младшим двигались по своеобразному коридору, образованному выстроившимися людьми. Не хватало разве что красной ковровой дорожки. Старший шел впереди, Младший чуть отставал, и его серые глаза скользили по присутствующим, как будто говоря, что власть, которую их обладатель обрел, с возвращением Старшего никуда не делась и не денется. Что касается Старшего, то он выглядел осунувшимся и очень усталым. В волосах заметно прибавилось седины, но нельзя было сказать, что он внезапно постарел. Он держался прямо, в нем по-прежнему чувствовалась сила. Это был все ещё молодой мужчина, немногим за сорок. Мужчина, переживший тяжелое испытание, но всем своим видом показывавший, что ничуть не сломлен. И то, что он потерял несколько килограммов веса не делало его слабее. Уж, во всяком случае, в том, что касалось воли. И все-таки кое-что изменилось. Изменилось существенно и бесповоротно. Это было присутствие Младшего рядом. Никто пока не мог толком сказать, в чем дело. Но таинственную перемену чувствовали все. Когда Старший пожал всем руки, раздался тихий голос Младшего: – Ему надо отдохнуть. Всё – завтра. Это был очень тихий голос. Но его услышали все. И все поняли, что противиться этому решению нельзя. Это понял даже Старший. Его брови чуть дернулись, но он ничего не сказал, всем видом показывая, что его Младший совершенно прав. *** Рим, август 2008 года Йен сидел в маленькой уютной гостиной на небольшой вилле, располагавшейся на юге Рима – неподалеку от древней Аппиевой дороги. Древние стены виллы были увиты плющом и диким виноградом и скрывали от посторонних глаз всё, происходившее внутри. Конечно, Йен куда охотнее отправился бы к Гору в Казиньяно. Но в свои нынешние дела он не мог посвятить Гора. Даже если бы Йен промолчал, Гор все равно догадался бы. И еще у Йена был суеверный страх перед старой пинией… Она, казалось, умела читать мысли. Она знала тайны не только прошлых, но и грядущих столетий. И это пугало Йена. Несгибаемый атеист Йен Хейден стал в последнее время весьма суеверным. По правде говоря, в Италию он прилетел без особой охоты. Ордер на его арест по-прежнему был в силе во всех странах Евросоюза, хотя, судя по всему, его должны были вскоре снять, ведь над этим трудилась целая свора адвокатов Йена. Но в Италии благодаря усилиям Тирини, который по-прежнему занимал пост вице-премьера, ордер не действовал. Хотя и от итальянцев можно было ожидать любой пакости. После случая с Киллерсом Йен не доверял никому. Ему всюду мерещились враги и заговоры. В Италию Йена привел мутный план, зародившийся в его затуманенных алкоголем мозгах, когда он пребывал в запое в роскошном вашингтонском отеле. Йен теперь не пил, но тот самый план не испарился вместе с алкогольным дурманом. Более того, Йен был полон решимости воплотить его в жизнь. Пусть у него отобрали любовь. Но ненависть и жажду мести у него не отнимет никто. Реализация плана упиралась в одну, но очень большую проблему. Прежде деликатными вопросами, которые могли бросить тень на безупречную репутацию Йена Хейдена, занимался Эрик Киллерс. Он справлялся с этим идеально. Но теперь сам Киллерс был одной из главных целей атаки, которую планировал Йен. И оказалось, что Йену было просто не к кому обратиться по столь деликатному вопросу. Шеф его службы безопасности Рамирес никогда не занимался подобными вещами. Он, конечно, понимал, что у его босса есть какие-то особые тайны, но всегда держался в стороне от каких-либо незаконных операций. Таким образом, Рамирес исключался. Больше надежд Йен возлагал на заместителя Рамиреса – Блэрса, который взялся за льежскую операцию, закончившуюся, впрочем, грандиозным фиаско. Да, Блэрс вряд ли сможет переиграть такого аса, как Киллерс. Но, в конце концов, на что-то ведь Блэрс способен! Однако когда Йен вызвал Блэрса для конфиденциального разговора, Блэрс отказался наотрез. Даже баснословная сумма, которую предложил Йен, не смогла соблазнить опытного безопасника. Впрочем, встреча с Блэрсом не была совсем уж безрезультатной. Даже напротив. Блэрс дал Йену контакты людей в Европе, которые, в принципе, могли бы взяться за это дело. Как выяснилось, речь шла об итальянской мафии, с которой Блэрс имел какие-то темные контакты еще в те времена, когда работал в резидентуре ЦРУ в Риме. Йен нахмурился. С итальянской мафией ему связываться не хотелось. А еще его беспокоило, что он вообще пошел на этот разговор с Блэрсом. Конечно, оба они были более чем осторожны, беседовали у шумящего фонтана в саду особняка. Подслушать их разговор со стороны было невозможно. Но у Йена возникла параноидальная идея: а что, если Блэрс его все-таки записывает? Мало ли, что там у него лежит в кармане… В эту минуту в плане Йена Хейдена добавился еще один пункт: избавиться от Блэрса. Как именно – он еще не знал, но решение было принято. И пересмотру не подлежало. На римской вилле Йен встретился с людьми, ничем не напоминавших итальянских мафиози, которых обычно изображают в фильмах. Никаких черных, гладко зачесанных волос, никаких мрачных физиономий. Никакой ауры жестокости и власти. Нет, это были два добродушных на вид человечка средних лет, в скромных костюмах. К удивлению Йена, убежденного, что итальянцы многословны, эмоциональны и бестолковы, беседа с этими добродушными сеньорами была на редкость конкретной и прямой. Итальянцы брались выполнить заказ. Точнее, заказы. У Йена снова возник параноидальный страх, что эта беседа может быть записана, чтобы его шантажировать. Никогда еще Йен, пусть и не считавший себя ангелом с белыми крыльями, не опускался до прямых контактов с темным миром мафии. Но отступать было поздно. Жажда мести оказалась сильнее. *** Москва, июль 2008 года – Всё завтра, всё завтра, – шептали пухлые губы. Старший, замерев, смотрел на своего Младшего, как будто видел его впервые. Когда они, оказались, наконец, в спальне, в их спальне, которая так долго пустовала, Старший замер, как будто не веря своим глазам. Все здесь осталось на своих местах, как будто он покинул спальню лишь этим утром. Но всё изменилось. Нет, не так: изменился Младший, который тем самым изменил всё, решительно всё. Их свидание в следственном изоляторе, секс в тюремной камере уже ясно показали, как многое изменилось в их отношениях. Но теперь они оказались в привычной обстановке. Дома. И если раньше это был дом Старшего, то теперь чувствовалось, что и Младший стал в нем в хозяином. Хозяином трех кругов, угрюмых подземелий и прочего. Для этого не нужны были юридические бумаги. Достаточно было взглянуть на Младшего, чтобы понять: теперь он равен Старшему. А может быть, не просто равен. Старший, замерев, смотрел на Младшего. А тот скидывал с себя деловой костюм с удивительной грацией, причем это была не грация шлюхи, а уже иная грация: грация повелителя. Младший обнажился, демонстрируя Старшему свое тело, которое за прошедшие месяцы стало, как будто, еще более красивым: загар стал сильнее, мускулы более выпуклыми и четкими, плечи – чуть шире, а талия чуть тоньше. Собственно, фигура Младшего и прежде был привлекательной: пусть в ней не было модельной красоты, но она всегда источала удивительную сексуальность, заставлявшую многих вожделеть странного парня-шлюху с необычными глазами-озерами. Теперь Младший был не только сексуален, он был еще и красив. Эту красоту ему придавали небольшие изменения в фигуре, осанке, а главное – изменения в его грации. Это был не раб, прячущийся от мира в туманах своих глаз-озер, это был уверенный в себе молодой мужчина – спокойный, гордый, властный – даже очень властный, но без высокомерия и самолюбования. Про таких говорят: повелитель по природе. И этот мужчина ловкими, привычными, красивыми движениями натягивал на себя сбрую. Это была все та же сбруя, которую он прежде носил. Но теперь она смотрелась на нем совершенно иначе. Это была не сбруя раба, но облачение воина, и не просто воина, но военачальника, готовящегося вести своих солдат в бой. В глубине серых глаз-озер теперь таилась львиная сила, пугающая и притягивающая одновременно. И Старший не мог отвести глаз от открывшейся ему картины. Волосы Саши как будто посветлели – возможно, выгорели за время пребывания на Сицилии, в Африке, да и на достаточно жарком в то лето подмосковном солнце, глаза тоже как будто посветлели, стали ясными, смелыми, но, может быть, просто на них так падал свет. Но Старший понимал, что это не так. Перед ним был тот Младший, которого он давно угадывал в отрешенном поэте-шлюхе. Младший, с которого он упорно и порой жестоко сдирал рабскую шкуру. Младший, который теперь не уступал ему во внутренней силе, более того, превосходил его, одним видом своим доказывая собственное превосходство. И это было то, что надлежало принять Старшему. Или отвергнуть. Именно сейчас наступал решающий момент. Младший достал из шкафа кожаный ошейник с металлическими вставками, задумчиво посмотрел на него, затем перевел взгляд на Старшего. Это был не столько вопросительный, сколько выжидающий взгляд. Старший не шелохнулся. Младший его не торопил. В голове Саши мелькнула мысль о том, что Йен Хейден уже сделал свой выбор. Выбор, который нельзя изменить. Выбор, который навсегда воздвиг между ними невидимую стену, по обе стороны которой погасли огни, которые они прежде принимали за любовь – подлинную, чистую прекрасную. Но те огни, как оказалось, не были любовью. Или были, но любовью переродившейся в нечто холодное, темное, зловещее. А разве может так переродиться настоящая любовь? Неизвестно. Никто не знает ответа. И сейчас настал черед Старшего, который, стоял, замерев, и его темные глаза казались чернее ночи. Младший, не сводя с него глаз, сделал шаг к нему. Затем еще. Еще. В руках он держал ошейник, словно собираясь вручить его Старшему. Он как будто говорил: «Ты сам должен принять решение». Именно те слова, которые Старший так часто ему повторял. И Старший вдруг почувствовал всю тяжесть этих слов. Тяжесть, о которой он прежде не догадывался. Он, привыкший решать, командовать, повелевать, теперь чувствовал смятение. А еще… еще в нем зрело желание не уступать. Не уступать даже частицы своей власти Младшему. Комок тьмы, таившийся в его сердце, вдруг превратился в темный вихрь злобы и ревности. Нет. Не уступать! Он должен быть выше! Он должен обладать всей полнотой власти! Это то, чем он всегда наслаждался! То, ради чего он жил! Он выхватил кожаный ошейник из рук Младшего, желая надеть его на загорелую, сильную, мускулистую шею, а затем резко притянуть к себе того, кто был и должен остаться его рабом… нет… Младшим… И тут пылающий темным огнем взгляд Старшего вновь встретился со спокойным, удивительно ясным взором Младшего. В этом взоре – гордом и безмятежном – не было никакой озлобленности, не было бунта, как не было и желания снова надеть ошейник. Этот ясный взор внезапно разогнал тьму, сгустившуюся в сознании Старшего. Нет! Никогда он не жил ради власти! Власть была способом, средством борьбы с внутренними демонами, и эта борьба часто была уродливой, отвратительной, даже кровавой. Но жил он не ради этого! Он лишь просто мечтал о любви! Казавшейся ему недосягаемой. И эта любовь сейчас смотрела на него. Ясными глазами, полными прозрачности и силы. И Старший понял, что если снова наденет на Младшего ошейник, то потеряет всё, но не приобретет ничего. У него останутся лишь воспоминания о парне с серыми глазами-озерами, блуждающими по неведомым мирам. И не будет ни счастья, ни радости, а любовь будет навсегда отравлена тьмой. Старший должен был отказаться от тьмы, что бушевала в его сердце, заволакивала сознание. Отказаться ради своего любимого – прекрасного и открытого ему, ради любимого, который и сам прошел через ад и столь многим пожертвовал ради Старшего. Старший резким движением отбросил ошейник, который, звякнув, упал на пол, шагнул к Младшему и заключил его в объятия.

Старшему много-много раз приходилось обнимать молодых, крепких мужчин. Приходилось брать их, порой силой. Взаимен он получал страсть. Похоть. Но ни разу молодой, сильный мужчина не приходил к нему в объятия, полный любви. Любви к нему, Старшему. Даже Михаил и Олег видели в нем господина, но не… возлюбленного.

А для Младшего он был именно возлюбленным. Серые глаза ясно говорили об этом. И это был не влюбленный раб, не влюбленный сабмиссив, это был даже не партнер, это был именно возлюбленный, во многом сильнее Старшего, но страстно желавший отдать ему себя, чтобы слиться с ним воедино. Любви все равно – кто сильнее, кто слабее, потому что она всё объединяет, все покрывает собой.

Они повалились на кровать, но Младший тут же отпрыгнул от Старшего с грацией хищника. Он встал на четвереньки, невероятно эффектный в своей сбруе, провел языком по губам, и Старший принялся торопливо сбрасывать с себя одежду. Он без слов понимал, чего хочет Младший. Точнее, чего хочет молодое, полное жизненных соков тело, истосковавшееся по сексу, и не просто по сексу, но сексу, полному любви. Пусть резкому, грубому, даже низменному сексу. Тело не знает другого. Тело вылеплено из праха. Но оно тоже жаждет любви, любви, которая ему доступна.

У Старшего внутри все как будто взорвалось. Младший предлагал ему себя. Себя! Не как раб. А как возлюбленный. Это тело, так красиво перетянутое сбруей, умоляло о том, чтобы его взяли. И не только тело. Не только. Младший как будто говорил ему:

– Ты по-прежнему сильный! Сделай! Сделай это! Я так хочу! Изгиб спины, чуть приподнятая светлая голова как будто говорили: «Я так хочу!» Старший не мог и не хотел противиться этому желанию. Он с рычанием вошел в Младшего. Медленно, безжалостно, жестко. Потому что так хотел Младший. И потому что он сам тоже так хотел. Именно так. Любовь приходит через боль. И тело, если любит, тоже должно испытать боль. Чтобы обрести любовь Потому что иначе не бывает. Или бывает, но не в их случае. Мускулистая спина Младшего напряглась, выгнулась, на ней четко прорисовались напряженные мускулы, позвонки, Старший крепко обхватил загорелые ягодицы, упиваясь их округлостью, упругостью, затем провел руками по крепким, гладким бедрам… Да, тело Младшего стало еще лучше. Холеное, гладкое, мускулистое, красивое. И Старший понимал, что всё это предназначено только для него. Для него. И он сходил с ума от этого осознания. Ему было сейчас плевать, трахался ли Младший все это время с кем-то, он даже понял бы, если бы Младший подставлял кому-нибудь задницу… Понял бы… Но он чувствовал: никто не входил в Младшего. Никто. Давно уже. Что бы там ни было у Младшего, и с кем ни было когда-то – это не имело значения. Младший берег себя для него. Младший старался для него. Потому что Младший любил его. Его! Старший всегда говорил себе, что Младший его не любит, что он влюблен в его лютого врага. И все же в глубине сердца, полного клокочущей тьмы ненависти и отчаяния, мерцал огонек надежды, что Младший любит его. Не как покровителя, наставника, Господина. Просто любит. Как любят люди. Обычной любовью, не преходящей никогда. Любовью, которую ничто не в силах уничтожить и которая обязательно прорвется сквозь грозовые облака тьмы и безнадежности. И сейчас он знал: Младший любит его. Любит. Именно так. Как и он – Младшего. А Младший, стоя на четвереньках и слегка задрав голову, изнывал от нетерпения. Если бы Старший видел сейчас его взгляд, он бы поразился. Возможно, даже испугался бы. Это был хищный взгляд голодного льва, готового растерзать всех и вся. И в то же время этот взгляд был полон любви и надежды. Тело Младшего снова жаждало боли. Не той извращенной боли, которую оно знало слишком давно и слишком хорошо, оно жаждало боли, через которую в тело входит любовь. Младший не принадлежал к тем молодым красавцам, которые холят и лелеют свое тело из самолюбования и желания быть привлекательными. Пусть и он был не чужд самолюбования, при всей своей отрешенности, но в последние месяцы он берег свое тело именно для Старшего. Поначалу неосознанно, а потом все более и более ясно осознавая это. Ему хотелось, чтобы Старший насладился им. Насладился по-настоящему, так, как хотел бы. И он был уверен, что всё будет не так как прежде. Не так. Если Старший примет то, что всё теперь изменилось. Когда Старший отбросил ошейник, которым Младший намеренно его искушал, заставляя сделать выбор, то Младший понял: тот принял. Принял перемену, которую не смог принять Йен. Принял то, что сейчас перед ним на четвереньках стоит не сабмиссив, готовый к полному подчинению, но равный, готовый отдать ему себя. Боль – настоящая, желанная, мощная, разрывающая – боль, предвестница наслаждения, пронзила Младшего сзади. Он выгнулся и утробно зарычал. Зарычал не как человек, в этом рычании было нечто потустороннее, но не было ничего зловещего, дьявольского. Это было другое. Совсем другое. Полное жажды любви. И боль растворялась в любви, по мере того, как он все сильнее чувствовал в себе Старшего, двигавшегося плавно, но неумолимо и все увеличивавшего темп. Разрывы боли становились все чаще и все слабее, они как будто гасли в теплом океане, накатывавшими могучими волнами и уносившими в бескрайний простор, прочь от пустынного берега, где на безжизненных песках лежат скелеты и бродят зловещие призраки, ищущие блеск золота, власти и самоупоения. Ничего этого не было в океане, где они оказались вдвоем, только вдвоем, где каждый отдавал другому себя, всего без остатка, растворяясь друг в друге, становясь единым целом, одной вселенной, полной сверкания звезд, таинственной жизни и радости. Эта вселенная слишком долго была наполнена зловещей тьмой, от которой были свободны лишь маленькие лагуны с их серыми озерами, но теперь эта вселенная раскрывалась, развертывалась, наполняя собой все бытие. Младший даже не прикасался к своему члену, Старший лишь задевал – все чаще и все резче – чувствительную точку сзади, и Младший почувствовал стремительный прилив оргазма. Он зарычал, а затем издал беспомощный и одновременно чистый, почти мальчишеский крик, переходящий в протяжный стон сумасшедшего счастья. Над ним тоже послышалось рычание, тело Старшего задрожало, как будто переполненное невиданной силой, и он стал изливаться в Младшего. В своего, своего Младшего, который хотел принадлежать только ему. Наконец, хотел этого сам, сам. Потому что любил его. Потому что оба они любили друг друга. *** Ибица, август 2008 года Тайлер Скотт лежал на нудистском пляже знаменитого гей-курорта. На Ибицу он рванул прямо из Льежа, срочно взяв «творческий отпуск» на своем телеканале. Его руководство требовало объяснений, что происходит. Какого хрена Скотт пообещал «сенсацию века», для которой понадобилось гнать в Льеж, через Атлантику, целую съемочную группу, а потом все вдруг внезапно изменилось, закончившись грандиозной пьянкой съемочной группы в снятых специально для нее за бешеные деньги номерах в шикарном отеле и необъяснимым трехдневным исчезновением самого Скотта, который потом объявился, и вид у него был жалкий, напуганный. Он заявил, что «всё накрылось, ничего не будет», и тут же нагло затребовал себе отпуск. Другой на месте Скотта был бы тут же уволен. И, возможно, телеканал стребовал бы с проштрафившегося сотрудника неустойку за понесенные расходы. Но Тайлер Скотт всё-таки был не рядовым репортёришкой. Он был «звездой» канала. Пусть не самой яркой, но звездой. Да еще после его каминг-аута, спровоцированного знаменитым Хейденом, увольнять его было делом хлопотным. Все знали, что Скотт – полное говно, которое тут же подключит к делу многочисленные правозащитные и прочие организации, а те с радостью поднимут вой из-за «гомофобии» на одном из ведущих американских каналов. Словом, телебоссы не торопились бросать говно на вентилятор, а предпочли дать ублюдку отпуск, которого он требовал, а уж потом, после отпуска, разобраться, что всё-таки случилось и в зависимости от этого принимать решения. Сам же Скотт, после личного знакомства с «рыжим маньяком», который пусть и не тронул его даже пальцем, но своими угрозами и взглядом зеленых глаз, в которых было нечто звериное, вселил в прожженного и видавшего виды репортера такой ужас, что тот мысленно попрощался с жизнью и готов был решительно на все, чтобы спасти свою драгоценную шкуру, сбежать на край света, забиться в какую-нибудь дыру и жить там тихо как мышь. Но когда он получил свободу, то страх не то чтобы прошел, просто Скотту стало казаться, что все не так уж плохо. Хотя было и плохое. Когда Скотт позвонил Хейдену, чтобы попробовать стрясти с него еще пять миллионов за «моральные страдания», тот просто повесил трубку. И это было плохо. Но Хейден уже перевел на счета Скотта десять миллионов долларов. И это было хорошо. Теперь нужно было отдохнуть, продумать линию поведения. Утрясти проблемы с руководством канала. Скотт не сомневался, что у него это получится. Связываться с ним не решатся, сработает страх перед «говном на вентиляторе». А потом стоит попытаться снова поговорить с Хейденом и попытаться стрясти с него еще миллион-другой. Ну, сколько получится. Хоть сколько-то. Да, Скотт теперь ни при каких обстоятельствах не пустил бы в ход попавшие ему руки копии документов и сведения, которыми с ним поделился Хейден. Он понимал, что подпишет себе смертный приговор. Возможно, Хейден и не решится на подобное. Даже скорее всего не решится, слишком большой он чистоплюй, несмотря на все свои сомнительные делишки в обезьяньих джунглях и русских медвежатниках. Но перед мысленным взором Скотта стояли изумрудно-холодные глаза Киллерса. Глаза вампира. Нет, не вампира, в них было что-то другое. Но даже более пугающее, хищное, безжалостное. Киллерс, не тронувший его даже пальцем, наводил на Скотта поистине священный ужас. Он никогда не хотел бы встретиться с этим человеком. Хотя… Скотт вдруг подумал, что не прочь был бы отдаться Киллерсу. Такому сильному, такому пугающему… Гей-радар Тайлера Скотта обычно его не подводил. Но в случае с таинственным Киллерсом он странно барахлил. Киллерс не был геем. Но все-таки что-то говорило Тайлеру: был. Мысль отдаться Киллерсу пришла, когда Тайлер нежился на нудистском гей-пляже Ибицы. Перед этим он нюхнул порошка, который заволок его сознание мечтами о зеленоглазом Киллерсе. Увы, Киллерса здесь не было. Зато Скотт познакомился на Ибице с двумя парнями-итальянцами. Такие крутые мачо. Черноволосые с крепкими тренированными телами, красивой растительностью на торсах. Точнее, сказать, не Скотт с ними познакомился, а они сами проявили инициативу. Минувшей ночью в гей-баре, где Скотт напивался, приглядываясь к заполнившим бар молодым и не очень молодым мужчинам и прикидывая, с кем бы можно было бы провести ночь. Кого трахнуть. Или кому отдаться. Там и появились эти двое итальянцев. Итальянцы на испанской Ибице? Что у них, в Италии, мало своего моря? Впрочем, неважно. Но Скотт сразу запал на этих эффектных мачо, так напоминавших ему сицилийских мафиози-убийц, какими их обычно показывают в голливудских фильмах. Он хотел их. Черт он, он очень хотел их! Точнее, хотел отдаться им. Сразу двоим. И они вроде бы были не против. Но потом вдруг словно растворились в воздухе, назначив встречу на завтра, на нудистском пляже. В ту ночь Тайлер трахал какого-то молодого англичанина. Все бы ничего, но у англичанина оказалась совершенно белая задница, да еще покрытая красноватыми прыщами, Тайлер не терпел таких задниц. Ему нужны были крепкие, загорелые ягодицы, которые можно так упоительно мять… Вот как у тех сицилийских мафиози. Тайлер тогда вдохнул еще порошка и представил себе, что трахает не прыщавую жопу бритиша, а загорелую, крепкую, упругую жопу красавца-итальянца. Ничего, завтра. Завтра… Завтра… Тайлер опасался, что итальянцы его продинамят. Но те появились. На нудистском пляже, совершенно голые. От их великолепных членов, от их фигур – не таких, какие бывают у качков, часами ошивающихся в фитнес-клубах, а борцовских фигур: сильных, мощных, и в то же время гибких, грациозных. Тайлеру тут же предложили глотнуть бренди. Он отказался было: пить бренди на жаре… Но выпил. Слишком настойчивыми были взгляды итальянцев с глазами, черными как ночь. А потом итальянцы зашептали ему на ухо. Понятно, что на пляже прилюдно это было бы рискованно. А вот в тех кустах… В кустах Тайлер с наслаждением вдохнул порошка. Сознание поплыло. – Купаться! – радостно воскликнул один из черноглазых мачо. Тайлера, который уже с трудом держался на ногах, буквально поволокли к берегу, там как раз была безлюдная бухточка. Его буквально втащили в воду, а он блаженствовал, чувствуя, как его несут сразу два молодых, охуительно сильных красавца. Входят в воду, несут все дальше, дальше от берега…. *** Москва, август 2008 года Михаил и Эрик лежали в постели, утомленные утренним сексом. Эрик взял пульт, включил телевизор. По обыкновению настроил англоязычный канал. «…Тело известного американского репортера Тайлера Скотта был найдено в воде, недалеко от одного из пляжей популярного курорта на испанском острове Ибица. Никаких насильственных признаков смерти на теле не обнаружено. Вместе с тем в крови погибшего найдено высокое содержание кокаина и алкоголя, что, по мнению судмедэкспертов, и стало причиной смерти…» – Ты? – тихо спросил Михиал. – Нет, – бесстрастно ответил Эрик. – Не я. На кой хрен он мне сдался? – Тогда кто? Есть мысли? – Еще бы! – Кто же? – Хейден, – уверенно произнес Эрик, зеленые глаза холодно блеснули. – Заметает следы? – Хотел бы я думать, что так. Но боюсь, что дело хуже. – Что именно? – Хейден вышел на тропу войны. – О чем ты? – нахмурился Михаил. – Пока ни о чем, – пробормотал Эрик и, отключив телевизор, положил на живот ноутбук и углубился в изучение каких-то сайтов… Михаил лежал, прижавшись к любовнику, и думал о чем-то своем. Точнее, сейчас он ничего не думал. Ему было просто хорошо. Хорошо и спокойно. Он и не заметил, как прошел почти час, а Эрик все шарил по каким-то сайтам, писал кому-то странные послания, получал не менее странные ответы… – Вот, смотри. Теперь ты понял? – спросил Эрик, указав на крохотное информационное сообщение на сайте какой-то англоязычной итальянской газеты. *** Сан-Франциско, август. 2008 года Если в Москве было уже утро, то в Сан-Франциско был вечер. На западе горел закат, в городе потихоньку загорались огни, но подсветку Золотых ворот еще не включили, и они казались темными и мрачными, словно мост в ад… Йен одиноко сидел в своем огромном кабинете и читал то же самое сообщение на англоязычном итальянском сайте, что в ту же самую минуту на другом континенте читали Эрик и Михаил. «В отеле Gloria в континентальной Венеции найдено тело Мишеля Вертье без признаков насильственной смерти. Согласно полицейским источникам, умерший занимал высокий пост в спецслужбах Франции, поэтому к расследованию смерти подключены французские власти. Вместе с тем полицейские источники отмечают, что, скорее всего, криминального следа в этой истории нет, у скончавшегося была тяжелая форма панкреатита, что и стало, по всей видимости, причиной смерти. Тем не менее расследование продолжается». Йен слегка нахмурился, но затем расслабился. Понятно, что смерть Вертье будут тщательно расследовать. Заместитель директора службы контрразведки Франции, доверенное лицо президента, которого, по-хорошему, тоже следовало бы отправить на тот свет, но… слишком рискованно. Однако шансы на то, что расследование приведет к Йену, ничтожно малы. Да, они есть. Но риск того стоит. Вертье заслуживал того, чтобы лежать мертвым на дне пропасти. Как и Тайлер он получил то, что заслужил. Итальянская мафия взялась выполнять контракт с Йеном неожиданно ретиво и действовала четко. Но Йен знал, что впереди самая опасная цель. Цель, которая вполне способна превратиться в охотника. Киллерс. *** Москва, август 2008 года – Ты ведь понимаешь, что я тоже значусь в его списке? – Эрик с улыбкой покосился на любовника, положившего свою тяжелую лапу ему на грудь. – Я тоже, – спокойно ответил Михаил. – Ты? – светлые брови Эрика чуть дернулись. – Думаю, он захочет не просто убить тебя. А еще и причинить тебе боль. – Боль? Знаешь, я в своей жизни… – Не физическую боль. – Что ты имеешь в виду? – Ты любишь меня? – темные глаза Михаила внимательно смотрели в горящие изумрудные глаза Эрика. – Люблю. – Тебе будет больно, если я погибну? Изумрудные глаза расширились. В них на долю мгновения мелькнул страх, тут же сменившийся пониманием, а затем стальной, непреклонной решимостью. – Вот и ответ, – успел прошептать Михаил, прежде чем в его губы впились губы любовника, а гибкие, сильные руки сжали его в стальных объятиях.

====== 57. «БУДЕТ НОЧЬ КОРОТКА…» ======

ГЛАВА 57. «БУДЕТ НОЧЬ КОРОТКА…» Подмосковье, август 2008 года Если Саша надеялся, что с возвращением Старшего всё станет проще, то он ошибался. Уже наутро после возвращения, сразу после сумасшедшего секса с Младшим, Старший стал интенсивно вникать в дела своей полуразрушенной империи. Поскольку он находился под домашним арестом, то не мог покидать пределы дома. Формально ему также были запрещены встречи с менеджерами его банка и компаний, телефонные и прочие контакты с ними. Юристы Старшего сейчас интенсивно работали над снятием этих ограничений, да и Старший немедленно задействовал все имевшиеся в его распоряжении тайные рычаги, но этот вопрос не мог решиться за несколько часов. Или даже дней. Было даже непонятно, решится ли он вообще, ибо всё зависело от расстановки сил в высоких коридорах власти. Пока что она сложилась в пользу Мурзина, но в любой момент всё могло снова измениться. Поэтому Мурзин вынужден был вести жизнь затворника. Но, разумеется, он был не из тех, кто сидит сложа руки. Мурзин твердо был намерен вернуть империю под свой контроль, и у него не оставалось выбора, кроме как сохранить Сашу в качестве связного с руководством бизнес-структур империи, а также ключевого участника негласных переговоров с властями. Тем более, что Младший уже выполнял в отсутствие Мурзина роль его неформального заместителя. Смысл этой роли был для Мурзина пока непонятен. Что мог 23-летний парень, не имеющий ни соответствующего образования, ни опыта, да и не проявлявший никогда ни малейшего интереса к бизнесу и финансам, тем более в таких масштабах, что мог этот парень сделать для решения тяжелейших проблем? Да, Мурзин передал Саше в доверительное управление часть своих активов. Но он сделал это скорее по наитию, а не исходя из трезвого расчета и далеко идущих планов. Как будто что-то подсказывало ему, что надо сделать именно так. И Мурзин, ожидавший, что Младший будет выполнять роль простого почтальона, транслируя его указания менеджерам и доставляя ему их ответы, отчеты и прочее, был поражен, обнаружив, что влияние Младшего в его бизнес-империи взлетело до небес. До тех самых небес, на которых прежде обитал только он, Мурзин, никого и близко не подпускавший к своему божественному трону. Сначала Мурзин просто не понимал, что происходит. Но шестое чувство подсказывало ему, почему все ключевые фигуры его империи потянулись к Саше. Дело было не только и не столько в каких-то магических способностях Младшего. Мурзин не верил в эти способности (да Младший и сам относился к подобным теориям скептически). Просто подданные Мурзина были воспитаны на том, что им требовалась санкция повелителя. И когда повелитель был пленен, они потянулись к самому близкому ему человеку. Они, конечно, не питали иллюзий по поводу любовника Мурзина, он им нужен был для своего рода психологического баланса. Но этот мальчишка незаметно для них вдруг приобрел почти абсолютную власть. Более того, всего за пару месяцев он умудрился не только сохранить на плаву получивший гигантскую пробоину корабль, но и изменить его курс, начать выводить из опасных вод, где бурлили мутные потоки денег, предназначенных к выводу из страны, собранных за счет уклонения от налогов, получения взяток и прочего, чем не брезговал Мурзин. Нет, боевой крейсер не превратился в белоснежный океанский лайнер, но курс он изменил. Старые негласные контракты не продлевались, каналы перекачки средств стремительно блокировались, отмывание грязных денег прекратилось полностью. Конечно, здесь была не столько заслуга Саши. На самом деле многие из клиентов мурзинской империи после ареста ее повелителя бежали в другие, более безопасные «империи». Но Саша не сделал ничего, чтобы попытаться удержать этих клиентов. Напротив, своими санкциями он последовательно обрывал с ними всякие связи. При этом он дал большие полномочия финансово-аналитическому сектору, занимавшемуся инвестированием на фондовом и финансовых рынках. Прежде эта часть империи Мурзина считалась фасадом, прикрывавшим подлинные операции, а фактически находилась на задворках его империи, и от нее мало что зависело. И когда босс оказался в тюремной камере, парни, возглавлявшие это презираемое всеми направление, обратились к регенту (то бишь к Младшему) и получили санкцию на резкую активизацию своей работы. Более того, Младший, не проявлявший прежде интереса к финансовым делам, вдруг весьма заинтересовался именно этим направлением: фондовым и финансовым рынками. Именно с руководителями этого направления он встречался чаще всего и проводил самые длительные совещания. Именно этим руководителям он давал больше всего санкций на финансовые и биржевые операции – порой весьма рискованные, даже сверхрискованные, но вполне легальные. Операции осуществлялись через дочерние структуры дочерних структур, чтобы не «светить» участие в этом империи Мурзина, которая, по официальной версии, была разбита вдребезги торпедами конкурентов и силовых структур и вот-вот должна была пойти ко дну. Именно эта часть машинного отделения полузатопленного корабля и стала тем самым двигателем, который выводил едва державшийся на плаву корабль из опасных вод в более спокойные и даже заставлял его понемногу набирать ход. Нет, эти усилия не восстановили былую финансовую мощь империи Мурзина, но именно они предотвратили катастрофу. Стали приносить прибыль новые активы. В частности, Мурзин и Саша в совокупности владели уже 43% акций того самого уральского металлургического комбината, часть акций которого Старший передал Саше. То есть после мощной вражеской атаки, пленения повелителя и недолгого регентства Младшего империя, начавшая было стремительно разваливаться, не только не погибла, но даже преобразилась, пусть в ней и сохранялось еще много тайных и грязных закоулков. И эта империя была вполне жизнеспособна. Но Старший, который, казалось бы, должен был целовать руки Младшему за то, что тот не только вытащил его из-за решетки, но и по сути спас бизнес, Старший не обрадовался. Наоборот, уже первый поверхностный аудит привел его в шок. А затем в дикую ярость. Они были с Младшим в рабочем кабинете, когда Мурзин нервно листавший бумаги, шерстивший файлы в ноутбуке и задававший все более раздраженные вопросы, вдруг взорвался: – Какого хуя?? – заорал он, и в глазах его заполыхал так знакомый Младшему черный огонь. – Какого хуя?? Ты понимаешь, блядь, что ты наделал? Ты понимаешь, шлюха, что ты натворила? Ты… ты… ты просто безмозглая блядь, пидовка, ебанутый мудила!! Ты всё разрушил! Всё, что я создавал годами!! Что? Что ты на меня смотришь, а?? Думаешь, я спасибо скажу тебе вот за это за все?? – Старший грохнул кулаком по столу с такой силой, что тот, казалось, развалится на части. В глазах Младшего, сидевшего в кресле напротив Старшего, сначала появилось изумление, затем – на несколько мгновений – детский испуг и обида, а затем их заволокло серым туманом отрешенности, но почти тут же они снова стали ясными. Младший напряженно выпрямился в кресле, его взгляд был устремлен прямо в полыхавшие огнем глаза Старшего. Младший не боялся и не испытывал гнева. Он напряженно ждал. Ждал. Этот взгляд как будто сбил черное пламя. Но оно продолжало гореть, снова заволакивая тьмой сознание Старшего. – Я вложил годы жизни, я вложил все силы в то, что я построил. А ты… Нет, я не ожидал, что ты сумеешь это сохранить, я даже не рассчитывал на тебя, потому что ты всегда был из другой вселенной, но ты… Ты всё изменил. Всё, понимаешь? Всё! – теперь в голосе Старшего звучало отчаяние. – То, во что ты превратил это всё – это не моё! Не моё, понимаешь? И что с того, что это все принадлежит мне? Это чужое. Чужое. Твое, чьё угодно, но не мое! Это… это как если бы ты взял и разрушил дом, в который я вложил свою душу, и построил на его месте новый! Совсем другой! Да, формально этот новый дом принадлежит мне, но он – не мой! Я не хочу в нем жить! Я… я… не смогу! Снова в серых глазах возникло изумление. Саша понял, что несгибаемый спецназовец близок к тому, чтобы истерически разрыдаться. Нет, конечно, Мурзин сдерживался, но было видно, что внутри он охвачен истерикой. – Это не мой дом, – повторял он как робот. – Не мой дом. Не мой. Я не могу в нем жить. Я не могу в нем жить. – Даже со мной? – прошелестело тихое. Саша вовсе не думал, что его слова произведут какое-то магическое действие. Ему просто было очень грустно. Печально. Тоскливо. Старший, который, казалось, уже всё понял, всё принял, теперь отчаянно давал задний ход. Саше становилось страшно. По-настоящему страшно. Нет, не того, что Старший примется его душить как Отелло Дездемону. Он боялся, что Старший, как и Йен, отступится. И он останется один. Один. Ужас одиночества парализовал душевные силы Саши, он уже не чувствовал себя никаким львом, ему стало казаться, что всё, сделанное и пережитое им, бесполезно и бессмысленно. Даже смерть Эма казалась бессмысленной. Всё, что он пытался делать, отвергалось людьми, которых он любил. Сначала Йеном. Теперь Старшим. А он чувствовал, что не может быть один… И еще он кое-что предчувствовал. Если Старший отступится, то неизбежно погибнет. Может быть. не физически. Но он превратится в ничто. Утратит личность, которая разобьется вдребезги. А Саша не мог этого допустить. Не мог! Он хотел, чтобы Старший, ЕГО Старший, жил! Жил! Только тогда и для него, Саши, жизнь будет иметь смысл. Только тогда он сможет выполнить то, ради чего пришел в этот мир. Потому что любой человек приходит в этот мир не просто так, а с какой-то миссией, пусть он о ней и не подозревает и, прожив долгую жизнь, умирает, так и не поняв, в чем она состояла. Но всё-таки выполняет ее. Это осознание наполнило сердце Саши новой силой. Он откинулся на спинку кресла, положил руки на подлокотники, в его глазах вновь появилось нечто львиное, и он произнес неожиданно глухим и низким голосом: – Мы будем жить вместе. В доме, который ты построил. И в котором я начал ремонт. Мы вместе будем ремонтировать этот дом. Вместе. Воцарилось молчание. Они долго смотрели друг на друга. Тьма в глазах Старшего рассеивалась. – Тяжело, – хрипло выдохнул он, наконец. – Тяжело принять. – Меня? – с грустной улыбкой спросил Младший. – Себя, – горько ответил Старший. *** Сан-Франциско, август 2008 года – Адское пекло, – пробормотал Михаил, равнодушно глядя на мелькающие за окном городские пейзажи: многолюдные толпы, многоэтажные дома на уходящих то вверх, то вниз улицах, бесконечные магазины, рекламные щиты. – Спятил? – беззлобно поинтересовался Эрик, гоня ничем не примечательный джип по улицам Сан-Франциско. – У нас кондиционер на полную мощность включен. – На улицах пЕкло. – А тебе не насрать? – Не люблю пекло. С меня Африки хватило. – Майкл, да ты неженка, оказывается! – Еще какой! Нет, вообще-то мне здесь вполне нравится, – зевнул Михаил. – В Штатах вообще или в Сан-Франциско? – уточнил Эрик, поправляя темные очки-авиаторы. – Не знаю. Я ведь в Штатах всего три… нет, четыре дня, мы же во вторник прилетели? Блядство, в Москве ночь уже, здесь день… Чердак съезжает. – Ничего, когда часто мотаешься через океан, то быстро привыкаешь, поверь. – Верю, – усмехнулся Михаил. – Но не думаю, что мне часто придется это делать. Я вообще никогда не думал, что в Штатах окажусь. Лучше скажи, ты как мне визу умудрился выбить аж в три дня? Чтобы русскому в Штаты визу получить, нужны месяцы. А то и годы. И то не факт. – Майкл, без комментариев. – Как знаешь, мне плевать. – И мы с тобой не на прогулку приехали. – На работу, знаю, можешь не напоминать, – Михаил прикрыл глаза. – Не ожидал, что твой Старший так легко всё примет и отпустит тебя. – Легко? – Михаил хохотнул, и смех его прозвучал довольно нервно. – Легко… – Он ведь… – Он хочет защитить нашего. Вот и все. – Как и мы, – чуть улыбнулся Эрик. – Блядство, с парковками в этом городе как всегда полная жопа. Но тем лучше. Прогуляемся по пеклу. Тебе, русскому медведю, полезно. Да не переживай, тут всего полтора квартала. – А там что? – Бар, – пожал плечами Эрик. – Обычный. И он там. Он всегда туда заглядывает в это время. – Ты уверен? – нахмурился Михаил. – Я знаю, – со значением улыбнулся Эрик, и, казалось, даже зеркальные стекла «авиаторов» не могли скрыть хищного блеска его изумрудных глаз. Михаил промолчал, откинувшись на спинку сиденья. Здесь была территория его Эрика. Здесь Эрик был главным. А, значит, Эрик командовал. Михаил рассеянно смотрел на улицы Сан-Франциско, но перед глазами стояли события минувших дней после возвращения Старшего… Легко сказать «легко»… *** Подмосковье, август 2008 года – Легко сказать «легко», – пробормотал Старший. Они были в комнате боли: он, Младший, два раба и Владимир. Всё было по-старому. И всё было иначе. Старший жестом подозвал к себе Владимира и Олега. Те медленно приблизились. Олег не пытался скрыть напряжения, Губа была закушена, взгляд опущен. Владимир внешне был спокоен, но Старший хорошо знал своего старшего телохранителя, ныне ставшего фактическим руководителем всей службы безопасности, и понимал: тот на пределе своих психических возможностей. И еще Старший чувствовал на себе вопрошающий взгляд Младшего. Нет, Младший не пытался давить, он лишь вопрошал, но этот вопрошающий взгляд был тяжелее самого гневного взгляда. Михаил стоял чуть позади с нечитаемым выражением на лице. В подземелье все было как прежде. Но, странное дело, всевозможные секс-девайсы теперь смотрелись здесь как-то неуместно и нелепо. Они, как всегда, были аккуратно разложены по своим местам, но все равно складывалось впечатление, что кто-то в спешке приволок и сбросил их тут как попало. Да. Все изменилось, в который раз подумал Старший. Он молчал. Олег опустился перед ним на колени, Владимир стоял прямо, но склонил голову. Старший недовольно поморщился. – Встать, – приказал он. Олег повиновался. – Я убил бы вас обоих, и вы это знаете. Даже несмотря на то, что вы сделали потом… И, может быть, я вас когда-нибудь убью. Безо всякой жалости. Но я принимаю вас снова. Потому что он васпринял, – Старший указал на Младшего, похожего сейчас на неподвижную статую. – И потому что… потому что вы мне нужны. Воцарилось молчание. Олег снова попытался опуститься на колени, но Старший резким жестом остановил его. – Всё теперь иначе, – глухим голосом продолжал Старший. – Можете жить вдвоем открыто, я не возражаю. Всё. На лицах Олега и Владимира появилась растерянность. Не то чтобы они совсем не ожидали подобного решения Старшего. Просто жизнь вдвоем – тайная, украдкой, под вечным страхом разоблачения стала для них настолько привычной, что, казалось, они не понимали: а как же теперь? Как же… И как будто не понимали, а смогут ли они теперь вот так, просто быть вместе, не озираясь… Смогут ли? Ни тот, ни другой этого не знали. Их взгляды заметались, словно пытаясь найти ответ на вопрос. А взгляд Старшего был странно отрешенным, чем-то похожим на прежний взгляд Младшего. Словно Старший произнес свои слова и теперь отсутствовал, никого не видя и ничего не слыша. А во взгляде Младшего была спокойная уверенность. Владимир и Олег чувствовали: Младший действительно их принимал. Но не только. Лишь рядом со Младшим они смогут быть вместе, там. Иначе никак. Именно Младший, а не Старший отпустил их кивком, и Старший никак это не оспорил. В подземелье остался один Михаил. На лице Старшего вновь появилась улыбка – горькая, понимающая. – Ты тоже можешь жить со своим Киллерсом. Ты же всегда этого хотел, я знаю. – Спасибо, – хрипло ответил тот. – Мне? – с иронией спросил Старший. – Нет. Ты знаешь, что ему, – он кивнул на Младшего. Михаил тоже молча кивнул. Слова были не нужны никому из них троих. – Ты что-то хочешь сказать? – Старший, как всегда, видел своего раба насквозь. – Есть проблема, – хрипло заговорил Михаил. – Хейден начал убивать. Его сын нахмурился, в глазах промелькнуло нечто детское, но затем взгляд обрел львиную силу. – Я так и думал, – чуть слышно прошептал Саша… *** Лос-Анджелес, август 2008 года Йен с трудом припарковался на бульваре Санта-Моника. Он уже забыл, когда в последний раз сам садился за руль. Не то что бы он был снобом, считавшим ниже своего достоинства самому вести автомобиль, когда к его услугам всегда есть персональный шофер. Но просто в последний год ситуация вокруг него была слишком опасной, поэтому он почти всегда вынужден был передвигаться в бронированном лимузине и в сопровождении охраны. Сейчас же был тот редкий случай, когда он сам был за рулем, и рядом с ним не было никакой охраны. Йен сам распорядился, чтобы телохранители оставались в отеле. Ему предстояли две конфиденциальных встречи. Таких, о которых даже охране не следовало знать. Да, Йен знал, что рискует, что у него много врагов. Но те враги, которых он опасался больше всего и против которых начал тайную войну, вряд ли отдадут приказ о его расстреле в центре Лос-Анджелеса. Серьезные парни с берегов Потомака и Сены действуют иначе. Да, и на берегах Сены врагов у него стало на одного меньше, учитывая, что Вертье теперь жарился в аду. Йен искренне желал этого проклятому французу, хотя сам не верил ни в ад, ни в рай. Во всяком случае, до недавнего времени. До недавнего времени… Это «недавнее время» слишком многое в нем перевернуло. Саша, его милый Саша, всё твердил ему что-то о внутренней перемене. Об этом же говорил ему и старый Гор, каким бы маразматиком он ни был. Что ж, Йен и впрямь изменился. Только совсем не так, как предполагали Гор и Саша. Йен стал другим. Сколько бы он ни вопил, что не желает меняться. Но с него слетело внешнее, как слетает осенняя листва с деревьев, оставляя голый ствол и ветки. Нет, он не отказывался от того, за что боролся: от ценностей свободы и прочего. Но теперь эти ценности были важны только как служащие ему. И теперь он делал то, на что прежде никогда не решился бы. И это касалось не только «списка Хейдена» – тех, кто должен был умереть. Это касалось и Чамбе, все того же титанового месторождения. Прежде Йен отчаянно боролся за то, чтобы ситуация в этой стране была спокойной, чтобы сырье с титановых рудников без проблем могло перевозиться в морские порты, а оттуда транспортироваться на Запад. В этом ему противостоял Мурзин, финансировавший действовавших в джунглях повстанцев. И дошло до того, что повстанцы в какой-то момент даже стали обстреливать столицу. Но теперь Мурзин вышел из игры. Йен с изумлением узнал, что внезапно вставший у руля мурзинской империи Саша Забродин (его Саша!) умудрился войти в контакт с этими самыми повстанцами. Контакты осуществлялись через третьих лиц, и были серьезные подозрения, что тут не обошлось без вездесущего Киллерса. О чем именно мог договариваться с мятежниками Саша, сам едва не погибший в Чамбе, понять было трудно. Сведения службы безопасности Хейдена были весьма обрывочными. Было известно: регент мурзинской империи добивался от повстанцев прекращения боевых действий в обмен… Черт его знает в обмен на что. Впрочем, Йен знал, что Саша – альтруист и что пребывание в зоне конфликта, в нищих деревнях, затерянных в джунглях, могло произвести на сероглазого поэта неизгладимое впечатление, и теперь он вознамерился стать миротворцем… Что ж, это его дело. Для Йена важным теперь было другое: финансирование повстанцев со стороны Мурзина прекратилось. С санкции Саши или без нее (всё равно прежних финансовых ресурсов у Мурзина уже не было) – для Йена не имело значения. А имело значение то, что теперь в игру вступал он сам. Захвативший в Чамбе власть Нибигира оказался, по мнению Йена, полным идиотом. Хуже Нбеки, чтоб тому вечно гореть в аду! Да еще мутил воду соперник Нибигиры Магаба, получивший пост премьер-министра и мечтавший поскорее свергнуть Нибигиру. Один ориентировался на французов, другой на американцев. А Йен, Йен Хейден, столько сделавший для Чамбе и обладавший блокирующим пакетом акций «Сокоде», нагло игнорировался! С подачи Парижа и Вашингтона Йену ясно давали понять: в Чамбе ему ничего не светит, он должен продать свои акции. И Йен пошел ва-банк. К черту всё! Теперь уже он вступил в тайные контакты с мятежниками в Чамбе. Естественно, через посредников. Теперь он уже готов был платить им деньги за то, чтобы они блокировали трассу, соединяющую титановые рудники с океанским побережьем. Чтобы они устраивали атаки на само месторождение. И пусть это будет приносить ему убытки, которые будут исчисляться сотнями миллионов долларов. Пусть! Йен, словно игрок на бирже, теперь играл на понижение. Это была сверхопасная игра. Если в Вашингтоне и Париже узнают, кто стал новым спонсором мятежников, Хейдена точно скрутят в бараний рог. Йен не питал иллюзий. Он понимал, что затеял не просто опасную, но безумную игру. Однако безумцы, как ни странно, часто оказываются в выигрыше. Этому Йена научил, сам того не подозревая, Саша Забродин. Йен сознательно добивался обострения обстановки в Чамбе, руша и усилия своего сероглазого поэта, ни черта не смыслящего в большом бизнесе и живущего розовыми мечтами, и усилия американских и французских политиков и чиновников. Он знал, что может погибнуть в этой игре. Но надеялся сорвать крупный куш. В нужный момент выйти на сцену, стяжать лавры миротворца и стать незаменимой фигурой. От этой азартной игры бурлила кровь. Но Йен понимал, что это лишь попытка заполнить пустоту, которая образовалась в его жизни после короткого слова: «Подлец», присланного Сашей. Попытка спрятаться от одиночества, а главное – безнадежности… Йен думал о том, что в опасной игре, которую он вел, незаменимым помощником был бы Эрик. Он был как раз по этой части. Но Эрик теперь играл на стороне его врагов. Точнее, Йен сам причислил его к врагам и внес в список на уничтожение. Киллерса теперь стоило опасаться больше всех. Этот человек мог появиться где угодно словно из воздуха и разрушить самые хитроумные планы. Уж это Йен знал не понаслышке. Людей, способных соревноваться с Киллерсом у Йена попросту не было. Более-менее подходил Блэрс, прошедший школу ЦРУ и даже снабдивший Йена контактами в итальянской мафии. Но Блэрс не желал лезть в подобные дела. Йен перестал ему доверять. Блэрс тоже стоял в его списке на уничтожение. Но случилось непредвиденное. И весьма тревожное. Этим утром, когда Йен прибыл в Лос-Анджелес и заселился в отель, ему позвонил шеф службы безопасности Рамирес: Блэрс исчез. Накануне вечером он выехал из офиса в Сан-Франциско, остановился возле бара, в который имел обыкновение заходить едва ли ни каждый день после службы, чтобы пропустить кружку пива. В баре он действительно был. Однако не было никаких свидетельств того, что Блэрс вышел из бара. Его машина так и осталась стоять припаркованной неподалеку. Рамирес поднял тревогу. Исчезновение его заместителя было по определению чрезвычайной ситуацией. Тем более что Блэрс, бывший сотрудник ЦРУ, всегда отличался дисциплинированностью во всем. Он не мог загулять, уйти в запой или просто уехать, никого не предупредив. Сотрудники службы безопасности ринулись в злополучный бар. Им удалось выяснить, что в баре к Блэрсу подсели двое мужчин, которых никогда прежде здесь не видели. Один из них был высоким, черноволосым, но это все, что могли о нем сказать. Внешность другого была более примечательной. Настолько, что Йен вздрогнул. Речь шла о человеке с рыжеватыми волосами и зелеными глазами. Всё было ясно. Йен почувствовал приступ паники. Киллерс. Киллерс здесь. Он уже действует. Что он сделал с Блэрсом? Похитил? Убил? От Киллерса можно было ожидать всего. Он легко справился бы с Блэрсом, тем более что у Киллерса был какой-то подручный. Первым побуждением Йена было немедленно возвратиться в Сан-Франциско. Но он взял себя в руки. Да что такое, от одного имени Киллерса он приходит в ужас! Нет. Йена Хейдена не запугать. Хоть легиону киллерсов. К дьяволу их всех. Он выполнит задуманное. И не будет трястись от страха в отсутствие охраны. Йен действительно совершенно один отправился на конфиденциальную встречу с людьми, которые были связаны с чамбийскими повстанцами. Встреча проходила прямо под открытым небом, в одном из укромных уголков Западного Голливуда. Йен не был уверен, что за ним не было слежки. Но он встречался с профессионалами, которые были способны эту слежку заметить. Но они заверили, что всё чисто. Встреча прошла плодотворно. Повстанцы, точнее, люди, их представляющие в Штатах, с удовольствием готовы были принять помощь Хейдена, чтобы заниматься привычным делом: обстреливать трассу Сокоде-Агазе, устраивать атаки на месторождение, ну и попутно грабить деревни враждебно настроенных к ним местных племен. Детали планировалось обсудить позже, но не было сомнений: Йен с повстанцами договорится и быстро займет то место, которое прежде занимал ненавистный Мурзин. Окрыленный успехом Йен помчался на вторую встречу. Она была, возможно, опаснее предыдущей. И, по большому счету, магнату, публичной персоне Йену Хейдену вообще не следовало идти на эту встречу. Эх, если бы с ним был Киллерс! Но встреча касалась как раз устранения Килеррса. И его любовника. Итальянцы, подрядившиеся прикончить обоих, признавали, что на Киллерсе их операция забуксовала. Да и его любовник был большой мастак заметать следы. Было известно, что он живет в доме Мурзина под Москвой, но установить там постоянное наблюдение было невозможно: слишком сильна была охрана дома. В связи с этим итальянцы намеревались выманить Киллерса и его любовника «на открытое место» и там сделать свое дело. Этот вопрос им необходимо было обсудить при личной встрече с Йеном. Никак иначе. По логике Йен вообще ничего этого не должен был знать. Якшаться с мафиози-убийцами – это было как в плохом фильме. Но у него была все та же проклятая проблема: некому было довериться. Некому! Йен никогда сам не занимался ничем подобным. Все делалось через Эрика, который формально не имел к компаниям Хейдена ни малейшего отношения. Служба безопасности Йена Хейдена вообще никак не была связана с чем-то, даже отдаленно напоминающим криминал. Такое жесткое требование ставил перед своими подчиненными сам Йен, желавший, чтобы его компания была образцом прозрачного и ответственного бизнеса. Теперь Йен пожинал плоды своего чистоплюйства! Он, обладатель многомиллиардного состояния, публичная персона, живое воплощение американской мечты, теперь должен был тайком встречаться с темными личностями и обсуждать подготовку убийства. Точнее, не убийства, а ряда убийств! Это было немыслимо, но это было именно так. Йен теперь знал, что Киллерс бродит где-то рядом. Он не в Европе, он здесь, в Штатах. Вчера он был в Сан-Франциско. А сегодня? Вполне мог оказаться в Лос-Анджелесе. Пусть вероятность того, что он следит за Йеном, была ничтожно мала, но все же… В голову Йена лезли параноидальные мысли: в службе безопасности, даже в его личной охране мог быть крот, сливавший Киллерсу информацию о его передвижениях. Это было невыносимо. Киллерс становился каким-то наваждением! Йен чувствовал, что перед второй встречей ему надо сбросить напряжение. Он знал неприметные заведения на Санта-Монике, бывал там неоднократно. Там не гнушались появляться даже звезды Голливуда. И что с того, что Йен Хейден, не скрывающий и даже бравирующий своей сексуальной ориентацией, зайдет в один из гей-клубов? Все, что хотел Йен, это чтобы ему кто-нибудь отсосал. Все равно кто. Нет, не какой-нибудь старый урод, а более-менее привлекательный парень. А в таких здесь недостатка не было. Заведение, в которое вошел Йен, вечером и ночью действовало как полноценный гей-клуб. Днем это был просто бар, но имелись небольшие кабинки, где посетители, почувствовавшие непреодолимое желание, могли удовлетворить его сразу, без проблем, по взаимному согласию. Это было именно то, в чем сейчас нуждался Йен. *** Москва, август 2008 года

Этой ночью вдвоем,

Этой ночью мы только вдвоем,

Я ищу твои губы,

Мне нужно напиться дыханьем

Лишь твоим, лишь твоим!

Мы вдвоем, этой ночью – вдвоем,

Этой ночью.

А утром –

Глухая тоска расставанья.

Буду ждать, буду ждать,

Я хмельного глотка,

Буду жить, буду жить,

Ожиданием бури ночной,

Будет ночь коротка,

Коротка, как кинжал, коротка,

Но мы будем вдвоем.

Ты и я

Ты со мной,

Я с тобой…

Этот текст Саша отправил Лехе по е-мейлу, пока ехал в машине. Он понимал, что текст, написанный на «рыбу», то есть на уже готовую мелодию Лехи, примитивен. Но от Саши в этот раз и просили «чё-то такого, чтоб проще, ты втыкаешь, на грани попсы, но чтоб цепляло, втыкало, ну ты впихиваешь тему». Странно, но текст, который он написал на заказ, «на грани попсы», а точнее, это самая настоящая попса и была – он сейчас точнее всего выражал чувства, которые бушевали в Саше последнее время. Он жил только Старшим. Его присутствием. Они жил в Старшем. Стал его частью. И впустил Старшего в себя. Дела ежедневно призывали Сашу в Москву (Старший все еще был под домашним арестом), ему приходилось ездить в офис на бесконечные совещания и встречи. Его сознание двоилось. Точнее, в нем было как бы два уровня: один – холодно-рациональный, на котором он вникал в дела бизнеса Старшего, передавал его указания и все чаще принимал решения самостоятельно, почти всегда угадывая, что именно Старший одобрит. Но под этим – верхним уровнем – был другой, тайный, полный ожидания – ожидания новой встречи, когда они останутся вдвоем. Вначале гарантирован тяжелый разговор о делах – Старший очень болезненно переживал свое вынужденное дистанцирование от бизнеса и часто рычал на Сашу за то, что тот «опять хуйню порешал», что «это всё пизде на хуй», «ты дальше своего носа вообще смотришь?». Словом, вечера были вовсе не идиллическими. Когда недовольный Старший грозно надвигался на Младшего, тот лишь смотрел на него прозрачными глазами-озерами, и гнев Старшего как будто тонул в этой прозрачности. Но когда решения Младшего окончательно выводили Старшего из себя, поскольку его властная натура с трудом смирялась с тем, что его сложной империей в самый критический, смертельно опасный момент рулит ничего не смыслящий ни в чем сопляк, и когда Старший терял контроль над собой, и в его взгляде появлялась хорошо знакомая Саше клокочущая тьма, то в ответ серые глаза превращались в львиные. Они не горели угрозой: они просто были полны силы – силы льва, и Старший понимал, что у него самого нет такой силы. Потому что этот молодой лев – сильнее. Этот молодой лев – главный в их таинственной стае, он – посланец, идущий по одной ему ведомой дороге. И когда из груди молодого льва вырывалось рычание – не угрожающее, но просто свидетельствующее о том, что именно ему должны повиноваться другие львы, тогда тьма в глазах Старшего рассеивалась. Он смотрел на своего возлюбленного – с гневом и любовью, и гнев стремительно превращался в страсть. И это было началом их ночей, тех ночей, о которых писал Саша. Безумных, отчаянных, на грани пропасти, и даже за ее гранью, когда падение в бездну внезапно превращалось в полет по сверкающей вселенной, которая принадлежала им двоим. И в которой они принадлежали друг другу. Саша не писал стихов об этих ночах. Потому словами этого выразить было нельзя. Ни в одном из человеческих языков не было этого. Эти строки родились у него, когда он ехал в машине, в офис Старшего, где его уже ждали… А потом, из офиса он отправился на встречу с двумя чиновниками из правительства, теми самыми, что были тогда в особняке Силецкого. И снова был тяжелый разговор об акциях «Сокоде». Точнее, торг. Саша предлагал этим людям общаться напрямую со Старшим. Те отнекивались, говоря, что Мурзин под домашним арестом, и такая встреча будет нарушением закона… Ну да, конечно, для людей с их возможностями… Саша понимал, что они хотят говорить именно с ним вовсе не потому, что уверены: на него, сопляка, легче надавить. Нет, эти люди уже осознали, что имеют дело не с изнеженным педиком, озабоченным лишь своей драгоценной персоной и сексом, что им попался упертый тип с весьма странной логикой, на которого угрозы если и действовали, то не вполне так, как ожидалось. Этот тип, во взгляде которого было нечто пугающее, как будто гипнотизировал видавших виды воротил финансового и политического мира. Это было чем-то неправильным, чем-то, чего не могло быть в принципе. Эту реальность, необычную, пугающую, хотелось игнорировать, не замечать в надежде, что она сама собой рассосется. Старые волки чуяли: именно этот молокосос держит в руках ключ к решению проблемы. Именно он, а не Мурзин. И в этот раз переговоры был тяжелыми. Саша вообще-то был готов отдать эти акции. Но он знал, что не сделает этого без согласия Cтаршего. Саша теперь многое мог себе позволить, да и акции формально принадлежали ему, но он знал, сколь много вокруг них наверчено. Это была черта, которую он никогда не позволит себе переступить. Он переступит ее только вместе со Старшим. Если тот согласится. Встреча закончилась по сути ничем. Измотанный этим тяжелым днем Саша ехал не в загородный дом, где его ждал Старший. Саша предупредил его, что вечером у него встреча с парнями-музыкантами, для которых он написал новый текст. Старший не возражал. Он знал, что ни с кем из этих парней его Младший трахаться не будет (потому что просто не будет), да к тому же понимал, что его Младшему тоже нужна психологическая разрядка хотя бы в виде творчества и встреч с друзьями. Слишком многое на него навалилось. Саша уже не раз приезжал в студию звукозаписи, которую Леха арендовал с какими-то скидками по знакомству, при этом заняв еще и денег у Саши, туманно пообещав отдать «как только так сразу». Саша не очень верил в это обещание, но вот уж с чем-чем, а с деньгами у него проблем теперь точно не было. Правда, ему казалось, что лучше жить от получки до получки в долг, чем ворочать проклятыми миллиардами, из-за которых … А, ладно! Саша приезжал обычно по вечерам, после «деловой части» своего дня, как был, в дорогом костюме, при галстуке, в начищенных до блеска ботинках ручной работы. Иногда он снимал галстук, но чаще просто забывал это делать. Само собой, появление лощеного парня, в костюме от Бриони, да еще в сопровождении телохранителей, которые следовали за Сашей как тени, да еще на охрененно дорогой тачке с джипом сопровождения производило впечатление на присутствующих. Саша от этого чувствовал себя не в своей тарелке. Он охотнее приехал бы на метро, одетым в обычные джинсы, кроссовки, майку. Он не выпячивал свое богатство (впрочем, богатство было и не его вовсе), но просто так получалось. Он старался держаться как обычно, но понимал, что выглядит белой вороной среди парней в неформальных прикидах, татухах, пирсинге и прочем. А главное, не имеющих таких денег и возможностей как он. Саша жестом приказал телохранителям остаться в небольшом зале, из которого дверь вела непосредственно в студию, и неслышно вошел внутрь. Сама студия была разделена на отсеки, представлявшие собой настоящий лабиринт, в котором легко было заплутать, и обычно чей-то приход оставался поначалу незамеченным, если входящий не бабахал дверью со всей дури. Но Саша всегда входил очень тихо, почти бесшумно. Привычка оставаться незаметным никуда не делась и теперь, когда он стал совсем другим. Он сделал пару шагов, когда услышал за тонкой стенкой разговор. Это говорили между собой парни из группы, которым он отправил текст. Обычно Саша не вслушивался в чужие разговоры (не только из воспитанности, но и опять же, в силу привычки, выработанной за время работы на Игорька: меньше знаешь, целее будешь). Но сейчас он услышал, что речь идет о нем. – Леха, ну говно ж текст, сам видишь. Полная срань! – Да я-то что, бля, я знаю. Срань, но это ж Сашон прислал! – Блять, нам что теперь, всю жизнь шизу этого ебанашки орать? Да у Майкла текст в три раза круче. В пять разов! – Да знаю, блять, что круче, кому ты мозги ебешь, Юзик! Но, блять, это ж Сашон! Пойдет его текст! Его! Чё ты не втыкаешь? Сто раз уже это обсуждали! – Блядь, этот твой Сашон – павлин расфуфыренный. Вечно в этих своих прикидах, блять, только бриллиантов на запонках не хватает, с охраной блять, на мерсе как, блять, принц египетский! Нам всем теперь ему жопу до пенсии лизать предлагаешь? – Бля, Юзик, заебал ты уже! Завидуешь ты ему что ли? – Завидую, бля? Завидую? Да, бля, завидую, прикинь! Он, блядь, насосал себе ебаря богатого, забот не знает, весь в шоколаде, а мы, блять, должны его мудню выпевать! Блядь, да, завидую! И еще блюю ото всего! – Юзик, да с хуев ты пургу гонишь? – вступил в разговор третий парень. – Ну, блядь, да, говенные у него тексты. Но ты ж сам, блять, знаешь: нам без него никак. Богатенький мальчик. У нас блядь, без него даже денег на эту студию не будет! Ну и хуй ли, что мы его мудозвонство ебошим? Подумаешь, пара-тройка на весь чёс! Остальные-то норм, те, что не его! – Да всё равно заебало! – Да что тебя заебало? – взорвался Леха. – Что бля? Студия эта заебала? Которую мы без него, без его бабла, блять, хуй бы сняли? Сидели бы сейчас, блять, у тебя на кухне и бухали бы, вот и вся запись! Нам Нал Налыч, блять, велит пылинки с него сдувать. Без него хрен мы куда прорвемся! – Ага, бля! А это его мудозвонство в эфир идет потому что Налыч его пропихивает! Именно это говно, а не то, стОящее! – Ты слова, блять, выбирай! Музон к говну я пишу! Точнее, он свое говно на мой музон кладет. А музон крутой, и вокал крутой, потому в эфир и идет, а не потому что тексты у него такие заебические. Да кому они щас вообще встали, эти тексты?? – разорялся Леха. – Кароч, базар окончен! Он ща уже подъехать должен. Чтоб, блять, никаких выебонов у меня! Клиент должен быть доволен! Усекли? Саша стоял неподвижно, прислонившись к стене. Глаза его ничего не выражали, лицо было абсолютно нечитаемым. Наверное, то, что он сейчас услышал, прежде просто убило бы его. Уничтожило. Прежде. Прежде. Но сейчас это его уже не убьет. Он так же бесшумно вышел в передний зал, где ждала охрана. – Домой, – коротко сказал он старшему телохранителю и медленно стал спускаться по лестнице, где у входа его ждал сверкающий бронированный «мерседес». Удивляться было нечему. Всё так и должно было быть. Ничего страшного не случилось. Более того, парни правы. Правы. Он, на их месте, и сам так же думал бы. И вёл бы себя так же. Так что ничего страшного. Ничего страшного. Ничего.

Он просто никогда больше не будет писать текстов для песен. Ни для Лехиной группы. Ни для какой бы то ни было. Это была не мстительная мальчишеская обида. Просто констатация факта.

А слова останутся. Они существуют во Вселенной и нет такой силы, что способна их стереть.

Буду жить, буду жить,

Ожиданием бури ночной,

Будет ночь коротка,

Коротка, как кинжал, коротка,

Но мы будем вдвоем.

Ты и я

Ты со мной,

Я с тобой…

– Звонил Михаил, – сказал телохранитель, когда Саша сел в машину. – Хотел что-то срочное вам сообщить. *** Лос-Анджелес, август 2008 года В этот дневной час бар был полупустым, Йен подошел к стойке и взял воды. Обычной воды. Вообще-то, он с удовольствием хватанул бы чего-нибудь крепкого. Еще, а потом еще. Но сегодня Йен был за рулем. А когда он был за рулем, то не позволял себе даже глотка пива. Это было железно. Принципиально. В баре царили полумрак и прохлада, такая приятная на фоне жары в Лос-Анджелесе. Взгляд Йена тут же упал на изящного платинового блондинчика с черным маникюром и сережками-звездами в ушах, стоявшего в двух шагах от него у стойки. Почему бы не с этим? Вполне сойдет. Тем более что времени мало. Крашеный блондин улыбался Йену откровенно по-блядски, поводя бедрами, обтянутыми узкими, короткими джинсовыми шортиками и сведя стройные, загорелые ноги. Йен вообще-то нацеливался на быстрый отсос, но, кажется, жопа у парня что надо. Можно и трахнуть, это тоже недолго. Йен, оценивающе оглядывавший парня, сделал круговое движение ладонью. Тот сразу смекнул, повернулся спиной, продемонстрировав небольшую, круглую аппетитную задницу. Ягодицы буквально выпирали из-под узких джинсов. Да, то что надо. Бармен за стойкой индифферентно протирал стакан. Ему не было дела до происходящего. Такое происходило на его глазах круглые сутки. Йен, не тратя времени поставил стакан с водой на стойку и направился к темному коридору, уходящему в глубину здания. Он помнил, что там должны находиться кабинки для секса. По пути он небрежно кивнул парню, приглашая следовать за собой. Тот расплылся в улыбке, повел плечами, всем видом показывая, что готов. Шлюха. Обычная шлюха. Скорее всего, платная. Да какая разница! Йен вошел в первую же кабинку, внутри была только узкая скамейка. В дверях появился крашеный блондин. – Отсосать – пятьдесят, попка – сто пятьдесят. Губа не дура. Интересно, парень узнал Йена Хейдена? Или ему похер? Йену точно было похер. – Снимай трусы, – коротко сказал он. – Деньги вперед, красавчик. Значит, не узнал. Стал бы миллиардер Йен Хейден пытаться надуть барную шлюху на сто баксов! Йен молча сунул блондину стодолларовую купюру. Тот, белозубо улыбаясь, стал стягивать с себя узкие шорты. – Давай быстрее, времени мало! – безо всяких эмоций бросил Йен, расстегивая ремень, а за ним ширинку. Он вытащил из брюк уже вставший член. Парень спустил шорты, обнажая аппетитную круглую задницу. Йен, вздохнув, полез в карман за презервативом. В этот момент дверь, закрытая лишь на хлипкую щеколду и открывавшаяся внутрь, с резким треском открылась, отодвигая в сторону взвизгнувшего блондина с аппетитной задницей. На Йена, стоявшего в приспущенных штанах и с торчащим членом, смотрели зеленые глаза. Такие знакомые и такие холодные. Из-за плеча Киллерса выглядывал человек, которого Йен тоже знал. По фотографиям. Мурзинский раб. Любовник Киллерса. Отец… – Выметайся, милашка, – с улыбкой обратился Эрик к перепуганному хастлеру. – Мы тебя здесь подменим. Хастлер, сверкнув голой задницей, растворился в темноте, радуясь, что легко отделался. А Эрик с холодной улыбкой вошел в кабинку. За ним мурзинский раб, закрыв дверь и прислонившись к ней спиной. – Ну что, начнем наш тройничок? – зеленые глаза в полумраке кабинки, казалось, горели смертью.

====== 58. «С ПУСТОТЫ СПОЛЗАЕТ ПОЗОЛОТА…» ======

ГЛАВА 58. «С ПУСТОТЫ СПОЛЗАЕТ ПОЗОЛОТА…» Москва, август 2008 года Саша закрылся темным стеклом от водителя и телохранителя и, наконец, сорвал с себя шелковый галстук. Ему казалось, что это удавка. Он расстегнул верхнюю пуговицу на рубашке, его дыхание было хриплым и походило на рычание. Да, сейчас внутри него все рычало и хрипело от горечи. Саша никогда не считал себя великим поэтом, не стремился к славе, к тому же давно прошли времена, когда поэт в России был «больше чем поэт», когда поэты считались едва ли не пророками, чьи слова жадно ловили, записывали, заучивали, и одно коротенькое стихотворение могло значить для людей куда больше, чем речь очередного вождя.

Саша писал стихи просто потому, что жил ими. Это был его мир, его воздух. Он никогда никого не затягивал в этот мир. Никому не навязывал свою поэзию. Не пытался «пробиться», стать известным, популярным. В интернете у него были свои читатели. Несколько сотен, может быть, тысяч (кто их разберет, эти счетчики, которые плюсуют и ботов, и автоматические запросы и всё подряд). Но не это было для него важным. Ему нравилось наощупь находить в серых туманах нужные слова или нырять за ними на дно океана как искатель жемчуга. А потом нанизывать найденные жемчужины на нити строк.

Саша начал писать тексты для песен, когда был всего лишь проституткой, специализировавшейся на особо извращенном сексе. Но именно тогда на его стихи стали писать музыку или просили его написать к музыке слова. От Саши тогда ничего не зависело. Ничего, кроме слов. И именно композиции с его текстами набирали популярность, причем не однодневную, а оставались надолго, жили, звучали вновь и вновь. Нет, не как заезженные хиты, но их знали, помнили, слушали… Его песни звучали в эфире… Самое смешное (или не смешное), что три или четыре раза клиенты трахали Сашу под его песни, даже не подозревая об этом… Его это вовсе не коробило. В те моменты Саше казалось, что слова, рвущиеся из динамиков на крыльях музыки и голоса, принадлежат не ему, а кому-то другому… Если сравнить песню с прекрасным архитектурным сооружением – домом, дворцом, храмом, то и музыка, и аранжировка, и вокал, и текст – необходимые элементы конструкции. Текст может быть несущей конструкцией (это в наши дни бывает редко), может быть декором – часто убогим, аляповатым, реже – прекрасным, завораживающим. А может быть и внутренним пространством, полным света, или мрака, или игрой света и тени, пространством, наполняющимся голосами певцов, звучанием музыки. Саша всегда стремился именно к последнему. И ему казалось, что у него получается творить это пространство. И что музыканты – Лёха и другие – это понимают. Популярность пришла к ним именно на песнях, написанных на сашины слова. Это был факт. И что изменилось теперь? Его одежда? Дорогие костюмы вместо футболки и джинсов. Средство передвижения? Бронированный мерс вместо метро и своих двоих. Что еще? Что? Да, в какой-то момент, когда стало известно, что Саша – любовник богатого и влиятельного человека, это стало помогать группе в ее продвижении. Ушлый продюсер Николай Николаич (по прозвищу «Нал Налыч») это быстро просёк, именно об этом упоминал Лёха… Саше было обидно не за себя. Ему было больно за свои слова, за жемчуг, который он добывал с таким трудом. Так же больно ему было, когда после скандала с порнороликами под его стихами в интернете стали оставлять похабные комментарии. Но он это пережил. Переживет и сейчас. Это не самое ужасное, что случалось с ним в жизни.

Ласковая, легкая лепнина

обвивает роспись потолка.

Бой часов – негромкий и ленивый –

кутается в томные шелка,

движется сквозь матовость фарфора,

тает в лабиринте амальгам.

На дверях – надежные запоры.

На холсте – распятая мольба.

Крест Голгофы тонет в полумраке.

Лица, шепот, отсветы костров…

Нет, не могут жалкие бродяги

отодвинуть времени засов

оказаться в мозаичном зале,

где бесстрастно статуи глядят,

как беззвучно с пустоты сползает

позолота, обнажая ад,

и летит безмолвный крик Мадонны

по безлюдью мраморных пространств…

Бой часов с насмешливым поклоном

повторяет: истина проста.

За крестом – лишь тьма сырого склепа.

Пыльный том, забытая глава.

...В темноте – мерцающее небо,

а над ним – кончаются слова!

Саша вспомнил эти свои давние стихи, подумав, что всего-навсего с пустоты сползла позолота. А в пустоте – притаился ад. Всё так. Он ведь давно об этом знал. И давно написал. Тут Саша, ушедший в невеселые раздумья, спохватился. Телохранитель сказал, что ему звонил отец по какому-то срочному делу. Саша знал, что отец отправился в США вместе с Эриком. Старший дал добро на эту поездку. Саша, у которого тоже спросили разрешения, после секундного колебания сказал, что не возражает. Но тут же добавил: – С Хейденом ничего не должно случиться. Это мое условие. Уже не первый раз в жизни Саше доводилось произносить: «Это мое условие». За последние пару месяцев он научился произносить эти слова. Произносить холодно и жестко. Но, пожалуй, впервые в жизни он произнес их так холодно. И так жестко. Отец тогда молча кивнул. Старший на мгновение нахмурился, а затем едва заметно улыбнулся. Саша молча смотрел на отца. Взглядом он просил его беречь себя. Точнее, не просил. Приказывал. И он видел, отец сделает всё, чтобы выполнить этот приказ. Но, черт, что там могло случиться, в Америке? Да всё что угодно… Саша включил телефон (он его отключал перед входом в студию звукозаписи, поэтому отец и не мог ему дозвониться). Но тут телефон сам зазвенел. На экране высветился номер Лёхи. Блин, вот же не вовремя! – Сашон, ты чё? Парни говорили, ты приезжал, а потом тебя сдуло. Чё случилось-то? Мы ждём же… – Лёш, у меня мало времени, – бесстрастно произнес Саша. – Слушай. Тексты для вас я больше писать не буду. Это первое. Второе. С деньгами, если что, помогу, без проблем. Третье, в эфир продвигайтесь без меня. Всё, извини, пока! – Сашон, ты чё? Да ты чё? Ты чё, наш базар слышал, да? – сообразил Леха. – Слушай, да это пиздёш был, базар гнилой, ты чё повёлся? Сашон, погоди, послушай. Саша отключил звонок. Он хотел было заблокировать номер Лёхи, но сейчас было некогда. Надо было срочно позвонить отцу. Что там случилось? В трубке были долгие, далекие гудки. Синалы с другого континента. Далёкого континента. Слишком далёкого. Наконец, послышался голос отца. – Могу я позвонить тебе на скайп? – голос звучал сухо, деловито. Безо всякого приветствия. – Да, – удивленно сказал Саша. Через минуту раздался сигнал вызова со скайпа. Саша включил ответ. Он увидел отца, Эрика и… Йена. *** Лос-Анджелес, август 2008 года Ошеломление на лице Йена, когда в кабинку ввалились Эрик и его спутник, быстро сменилось яростью человека, загнанного в ловушку. Йен поднял голову, выставил вперед подбородок, взял в руку свой все еще стоявший член и, глядя в холодные глаза Киллерса, с вызовом спросил: – Пришли отсосать у меня, парни? Приступайте, я не против. Эти слова не произвели на пришельцев ни малейшего впечатления. – Или надеетесь, что я встану на колени и сам стану вам отсасывать? Вот на это, ребята, не рассчитывайте. – Можешь застегнуть ширинку. Или просто подрочить, если невтерпеж, – равнодушно бросил Киллерс. – Разговору это не помешает. – Более удобного места для разговора не нашли? – насмешливо спросил Йен, тем не менее, застегивая штаны. – Сейчас здесь самое удобное место. – Пришли прикончить меня? Что ж, валяйте! Я без охраны. – Мы знаем, что ты без охраны. Но если б я хотел тебя прикончить, твоя охрана мне не слишком помешала бы. – Что вы сделали с Блэрсом? – с неожиданной злостью спросил Йен. – Я же знаю, что вы его поймали вчера вот так же, в баре, в Сан-Франциско! Спрятали в каком-то логове? Или просто убили? – Ни я, ни Майкл, – Эрик кивнул на своего спутника, – никого просто так не убиваем. А если и убиваем, то лишь по очень веским причинам. Что до Блэрса, то можешь за него не волноваться. Он жив-здоров. И свободен как птица. Ну, относительно свободен. – Относительно? – зло прищурился Йен. – Что вы с ним сделали? – Сказано тебе, ничего. Просто поговорили. Ты ведь знаешь, я умею разговаривать, – глаза Киллерса снова блеснули тем жутковатым изумрудным блеском, который действовал на людей подобно дулу пистолета или орудию пытки. – Блэрс – бывший агент ЦРУ. Думаешь, я поверю, что он дал себя запугать? – Его не запугивали. Мы с Майклом пригласили его выпить кружку пива и вместе проанализировали обстановку. И Блэрс решил, что лучше ему исчезнуть. Хотя бы на время. Парень сделал большую глупость, сведя тебя с итальянскими мафиози. Бывает. Он уже и сам пожалел. В общем, с тобой он больше встречаться не хочет. Но если ты его всё-таки найдешь, то видеозапись с его признанием уже через сутки автоматически свалится в почтовый ящик ФБР. Так что не советую тебе его разыскивать. В свинцовых глазах Йена появилась злость. Даже не злоба, мощная и страшная, а именно злость, мелкая, бессильная злость. Эрик щелкал людей как орешки. Даже самых крепких, закаленных. Да еще этот его русский любовник. Он стоял и молчал, его глаза были темны, лицо ничего не выражало. Но в этом лице было что-то… Похожее на Сашу. Йен не удивился. Он знал, что любовник Эрика – отец Саши. Саша сам ему это подтвердил. В мозгах Йена тут же щелкнул тумблер, они переключились на Мурзина. Это дьявол! Настоящий дьявол! Сделал своим рабом сначала отца, а затем заграбастал и сына. И чтобы уничтожить этого дьявола, Йен готов заключить сделку с самым настоящим дьяволом. А может быть, уже даже заключил… В тесной кабинке, где трое здоровых мужчин стояли буквально впритык друг к другу, было душно. По лицу Йена струился пот. – Какого хрена? – теперь он уже обращался к отцу Саши. – Какого хрена?? Ты допустил, чтобы твой сын превратился в шлюху, такую же как ты сам! А я люблю его, я всё делал для того, чтобы он был свободным! А ты подставлял свою задницу Мурзину, подложил под него собственного сына, чтобы он оставался жалким ничтожеством! Йен говорил быстро. Он не знал, понимает ли его русский, но отчего-то был уверен, что понимает. Ему хотелось побольнее уязвить этого человека, бесстрастное лицо которого почти неуловимо, но невероятно болезненно напоминало Йену лицо Саши. – Теперь я понимаю, что Саша пошел в отца, – продолжал он с придыханием. – Гены рабства. Их ничем не вытравишь! Такие, как вы, рождаются рабами, рабами и подыхают! – И после этого ты будешь говорить, что любишь моего сына? – русский говорил с сильным акцентом, но строил фразы правильно и без запинки. Где он, ебать, выучился английскому? Пока трахался с Киллерсом в Сомали? – Я. Люблю. Сашу. И он будет со мной, – отчеканил Йен. – Ты прилетел в Штаты, чтобы это услышать? Мог бы и позвонить. Твой любовник, которому ты подставляешь зад, знает мой телефон. – Я тоже знаю, – русский никак не отреагировал на новый выпад Йена. На лице Эрика появилась усмешка. Он смотрел на Йена как на мальчишку, которого поймали за пакостью и который теперь дерзит, пытаясь скрыть свой страх. Йен это видел и оттого злился еще сильнее. – Мы знаем, что ты затеял, – продолжал русский. – И если ты думаешь, что мой сын после этого упадет в твои объятия, то ты идиот. – Я уже на это не рассчитываю, – в голосе Йена была горечь. – Твой сын… Саша… – Йен запнулся, не в силах выразить свою мысль. – Ебать, он всё во мне поломал! Всё! И я его просто возьму. Возьму! Как взял твой Мурзин! И если надо, я пойду по трупам! – Вот о трупах мы и хотим поговорить, – произнес русский и взглянул на Эрика, словно предоставляя тому слово. – Йен, я буду краток. Ты уже знаешь, что мы в курсе твоих делишек с итальянцами, – с пугающей деловитостью произнес Киллерс. – Ты перепутал времена, парень. Мафия, конечно, бессмертна, но давно не всесильна. Во всяком случае, итальянская. Из нее давно сделали дырявое решето. Информация утекает. Так что мы знаем, что ты составил список. И что в этом списке мы тоже есть. Спасибо, дружище. Я знал, что ты отблагодаришь меня за Кубу и многое другое. – Ты предал меня! – зашипел Йен. – Нет. Я честно предупредил, что не буду играть на твоей стороне. И лично против тебя ничего не предпринимал. Ты же заказал мое убийство, – в зеленых глазах появился горький упрек, но они тут же снова стали пугающе холодными. – Но я даже сейчас не буду ничего предпринимать против тебя. Если ты остановишься. Это единственное, но необходимое условие. – Я не остановлюсь, – прошипел Йен, с ненавистью глядя на Эрика. – Можешь убить меня прямо сейчас. Потому что иначе я убью тебя. Сначала его, – он указал на русского. – Затем тебя. Зеленые глаза как будто посветлели и просканировали всего Йена. Русский между тем кого-то пытался вызвать по телефону. Потом с кем-то коротко переговорил. Спрятал телефон в карман и молниеносным движением схватил Хейдена за горло. – Знаешь, я тебя тоже убил бы, – в его голосе слышалось рычание. – Здесь и сейчас. Но сын запретил. – А-а! – выдавил Йен. И было непонятно, то ли это был возглас удушья, то ли торжество от того, что его жизнь по-прежнему дорога для Саши. Тут раздался телефонный звонок. Русский отпустил Йена, достал телефон и снова обменялся короткими репликами с кем-то на родном языке. Йену показалось, что он слышит голос Саши, он дернулся, протянул руку, но русский одним движением вдавил его в стенку. – Да, ты угадал, – произнес он с улыбкой, в которой было нечто угрожающее. – Это мой сын. Сейчас ты его увидишь. И услышишь. *** Москва, август 2008 года «Мерс» уже двигался по Осташковскому шоссе, набирая скорость. Минут через 15-20 Саша будет уже дома. Он незаметно для себя стал считать дом Старшего и своим тоже. И ему хотелось, чтобы этот разговор закончился до того, как автомобиль въедет во двор. Когда отец улетал в Штаты (его раненная нога восстановилась на удивление быстро), Саша просил его сообщить, как пройдет встреча с Йеном. Он уже не надеялся, что Йена можно как-то образумить. Все слова были уже сказаны тысячу раз. Прежде Саша пребывал в наивной уверенности, что любовь сильнее всего. Но стена непонимания, так стремительно выросшая между ним и Йеном, уничтожила мальчишеские грёзы. Саша любил Йена. И прежде считал, что он и Йен предназначены друг для друга. Но Старший, с егопылающим темным взглядом, с его жестоким напором, показал, что всё иначе. Йен пытался сломать Сашу, сделать удобным для себя. Старший Сашу не ломал. Он его завоевывал. Планомерно, больно, жестоко, порой очень жестоко. И в этой битве победил Старший. Он стал завоевателем. Завоевателем, который тут же сложил к ногам того, кого завоевал, всё, что имел. Дело было не в деньгах и прочем. Уж Йен с ео миллиардами мог обеспечить Сашу не хуже Старшего, а то и лучше. Но Старший отдал Саше неизмеримо больше всех миллиардов, которые можно насчитать на нашей грешной планете. Он отдал Саше самого себя. Свое сердце. И свою судьбу. То, чего не сделал и, наверное, не мог сделать Йен. И потому Йен безнадежно проиграл. Саша ни от кого не требовал жертвы: ни от Йена, ни от Старшего, ни от кого бы то ни было. Но он понимал цену этой жертвы. Он помнил, какую цену заплатил влюбившийся в него Эм. Он видел, как пришлось расплачиваться Старшему. Он даже видел, что его отец с Эриком, а также Владимир с Олегом, как к ним ни относись, тоже платили за свою любовь по высшему счету. А Йен не хотел жертвовать ничем. Он просто хотел Сашу. Вот и всё. Саша понимал, что не может требовать от Йена никакой жертвы. Хотя знал – знал! – что и миссия Йена в этом мире состояла в том, чтобы быть в числе белых львов, не дающих человечеству рухнуть в бездну безумия и небытия. Йен не хотел этого принимать. Что ж, это было его право.

В конце концов, Саша понимал, что и сам он не платил высокой цены за любовь. Всё вокруг него платили, а он… Да, на его долю выпало немало испытаний, но что значили эти испытания по сравнению с тем, что пережили другие!

И он предвидел, что вряд ли что-то изменит внезапный сеанс видеосвязи с Йеном, стоявшим в компании его отца и Эрика в каком-то странном месте, подозрительно напоминавшим кабинку «лабиринта страсти», одну из тех, в которых Саше доводилось бывать так часто. Но тут в голову Саше пришло внезапное решение. Странное, как будто принадлежащее не ему вовсе, а подсказанное свыше, кем-то невидимым. Решение, переворачивавшее все его планы. Не только его. Решение, которое могло стать катастрофой. Но, возможно, для того, чтобы ситуация вокруг Старшего, Йена и проклятых акций «Сокоде» вышла из тупика, и требовалась именно катастрофа? – Здравствуй, – Йен на экране смартфона казался выходцем из преисподней: и из-за экранных искажений, и из-за тусклого освещения. Бледное лицо с резкими тенями, и инфернальный красноватый ореол. Только глаза были все того же знакомого свинцового оттенка. Саше казалось, что взгляд Йена – это свинцовые пули, расстреливающие его сознание, душу, сердце. Но тут же он почувствовал уверенность и холодный покой. Эти пули были бессильны против него. – Что у вас там происходит? – хмуро спросил Саша. – Сам не пойму, – с вызовом ответил Йен. – Твой папочка и его любовничек то ли решили меня здесь прикончить, то ли усыновить. Не знаю даже, что хуже. – Они не сделают тебе ничего плохого, – Саша говорил бесстрастно, хотя в сердце поднималась волна горечи – горечи, в которую превратилась прежняя любовь. – Саша, не знаю, что они мне сделают. Но спасибо им за то, что дают возможность с тобой поговорить. Я по-прежнему люблю тебя. И только тебя. Несмотря ни на что… – Йен… – И мы будем вместе. Несмотря ни на что! – отчеканил Йен. – Йен, я все это слышал. – Но не услышал. – Йен, ты удивишься, но я предлагаю тебе встречу. Глаза Йена округлились. Было видно, что он не удивился, а изумился. Не поверил своим ушам. Саша не видел лица своего отца, но видел лицо Эрика: оно стало еще более напряженным, зеленые глаза недобро поблескивали. – Встречу? – растерянно повторил Йен. – Да. Чтобы раз и навсегда всё решить. – Раз и навсегда… – повторил Йен. – Что ты имеешь в виду? – У меня есть предложение, касающееся «Сокоде». Надо его обсудить. Но только при личной встрече. – Ах вот как, – губы Йена искривились в презрительной улыбке. – Опять поёшь с голоса своего…. Старшего? Я вижу, ты в машине, может быть он рядом сидит? Саша молча повернул в обе стороны экран смартфона, чтобы Йен мог убедиться: рядом с ним не было никого. – Это моя идея, – проговорил он спокойно. – Я еще не обсуждал ее с Геннадием. Можешь поверить. Я сам не знаю, как он к ней отнесется. – И что за идея? – Это только при личной встрече. – Я… я готов! – Но одно условие. Ты должен остановить то, что начал. Хватит уже крови! – Твой Мурзин… – Заткнись, – голос Саши поразил Йена властностью и безапелляционностью. – Речь о тебе. Хватит убийств. Итак, мы с тобой встретимся на Сицилии. В Казиньяно. – Что? – это в один голос воскликнули и Йен, и Эрик, и Михаил, совершенно не готовые к этим словам Саши. – Встреча состоится в Казиньяно, – повторил Саша, с легким беспокойством посмотрев в окно: они уже подъезжали к дому. – Ты отправишься туда прямо сейчас. В сопровождении Эрика и моего отца. Это условие. Они обеспечат твою охрану. Твою безопасность я гарантирую. – Ты с ума сошел! – услышал Саша голос своего отца. – Зачем тебе с ним встречаться? Да еще в Италии? На Сицилии? Там же… – Папа, прошу… – Саша произнес эти слова тихо. Он вдруг подумал, что почти никогда не обращался к отцу словом «папа». Он вообще избегал каких-то обращений в общении с отцом. Но сейчас как будто что-то сломалось. Да и отец, пожалуй, впервые в жизни стал перечить сыну. – Эрик, ты можешь обеспечить перелет на Сицилию? – сухо и деловито спросил Саша. – Безопасность и все прочее. – Сицилия – гнездо мафии, которая подрядилась нас прикончить, – с какой-то адской усмешкой ответил Эрик. – А значит, там будет безопаснее всего. – Отлично, – произнес Саша, так и не поняв, иронизирует Эрик или же говорит на полном серьезе. Ведь давно известно, что лучше всего прятать вещи на самом видном месте, ибо там никому не придет в голову их искать. – Йен, я хочу, чтобы с этой минуты ты постоянно находился под наблюдением Эрика и… моего отца. Вместе вы отправитесь в аэропорт. Надеюсь, что опыт по части заказов чартеров у вас имеется. Никто не должен знать, куда и зачем вы летите. Лучше, если вы вылетите уже сегодня. – Саша, ты в своем уме? Ты заставляешь меня лететь на Сицилию? Да еще в компании этих… – Йен умолк, лицо его исказилось ненавистью. – Это мое условие. Ты вправе отказаться, тогда встреча не состоится, – львиные глаза с экрана смартфона холодно встречали свинец, льющийся из глаз Йена. – Я согласен, – сказал тот сквозь зубы. –Чтобы только снова тебя увидеть. Чтобы… – Отлично, – сказал Саша и отключил звонок, даже не дослушав Йена. Автомобиль остановился. Теперь предстояла встреча со Старшим. И она будет куда тяжелее беседы с Йеном… Телохранитель открыл дверцу автомобиля, но Саша еще несколько секунд сидел, откинувшись на спинку сиденья и закрыв глаза. Он собирался с силами. Никогда прежде он не думал, что в нем столько сил. И что все их придется тратить. Без остатка. Вздохнув, он вылез из автомобиля, кивнул охраннику и легко взбежал на крыльцо, как будто не испытывал ни усталости, ни разочарования, ни тревог, которые столь щедро подарил ему этот день. *** Лос-Анджелес, август 2008 года – Да будьте вы прокляты оба! – взревел Йен. Как только разговор с Сашей прервался, Йена захлестнула волна неконтролируемой ненависти. Его рука потянулась в карман, но тут же была схвачена рукой Киллерса, узкой до аристократичности, но обладавшей железной хваткой. – Спокойно, приятель, – процедил Эрик. – Думаешь, я не знаю, что у тебя там пушка? Хочешь тут стрельбу устроить как обиженный на весь мир подросток? Пистолет в мгновенье ока перекочевал из кармана Йена в карман Киллерса. – Так ты готов отправиться в романтическое путешествие на Сицилию? – с холодной усмешкой поинтересовался Киллерс. Его глаза потеряли зловещий изумрудный оттенок. Сейчас они казались светло-зелеными, почти бесцветными, полными холода и безжалостности. – Я же сказал: да! – Отлично. Тогда слушай. Если ты только попытаешься что-то такое устроить, мы пристрелим тебя на месте. Даже если это не понравится мистеру Забродину. Ты понял? Йен стиснул зубы и кивнул. – Отлично, – резюмировал Эрик. – Путешествие начинается. Думаю, не стоит извещать твоих друзей мафиози об отмене встречи с ними. Не беспокойся, мои люди передадут им твои извинения и самые наилучшие пожелания. В тот же вечер в сводки новостей из Лос-Анджелеса попало сообщение о стрельбе на окраине города. Было двое погибших, судя по всему это были граждане Италии. А в почтовый ящик владельца виллы на Аппиевой дороге в Риме упало сообщение: «LA – предупреждение. Сделка отменяется. Подробности позднее. Киллерс» У читавшего это сообщение старого, добродушного «крестного отца» на лбу выступила испарина. Он не паниковал. Но он знал, что Киллерс теперь знает. И это хуже всего. Если, конечно, с Киллерсом не удастся договориться. *** Подмосковье, август 2008 года Обнаженный Младший стоял, привязанный к перекладине в «подземелье боли». Старший с хлыстом в руках кружил как хищник. Как всегда, при подобных сценах присутствовали Владимир и Олег. Михаил был сейчас далеко. За океаном. Вообще-то, все они думали, что подобное больше не повторится. Слишком многое изменилось. То, что происходило прежде, теперь казалось немыслимым. Но Младший сам это предложил. Сам. Когда он возвратился домой и изложил Старшему свой план, тот почувствовал, как в нем поднимается темная и страшная волна ярости. Он ожидал чего угодно. Но только не этого. – Ты… ты… Опять к нему? Младший смотрел в темные глаза без страха, спокойным и сосредоточенным взглядом льва, высматривающего опасность. Он покачал головой. – Нет. Ты же знаешь, что нет. – Я от тебя не раз это слышал! – Знаю. Прости. Это «Знаю. Прости» прозвучало удивительно кротко и нежно. И от этого темная волна поднялась еще выше и накрыла Старшего с головой. – Я доверял тебе! Ты обещал, что не будешь решать этот вопрос без моего согласия! – Я и пришел к тебе за согласием. – За согласием? – Старший как будто задохнулся. – За согласием? Думаешь, я слеп? Думаешь, я не вижу, что ты всё уже решил? Думаешь… – Скажи одно слово, и я тут же всё отменю, – Младший говорил тихо, но голос его как будто звенел. Не металлом, это скорее было журчание родника. Старший завыл. Как воют звери. Да, он знал, что одно слово, и Младший всё отменит. Но он также ясно понимал, что не произнесет этого слова. Потому что… потому что Младший прав. Прав. Старшего бесила не правота Младшего, а осознание того, что его самого отодвинули в сторону в самом ключевом вопросе. А Младший смотрел в его глаза, и как будто читал мысли Старшего. Видел его боль. Боль сильного и властного человека, вынужденного поступаться своей властью. – Когда ты был под арестом и ко мне стали приходить твои люди, они не требовали от меня решений, – вновь заговорил Младший. – Они приносили готовые решения. Они хотели получить от меня одобрение. Санкцию. Им это было важно. Я сначала не мог понять, почему? Зачем? А потом вспомнил, что и мне самому всегда важна была санкция. Я мог горы своротить, но кто-то должен был мне сказать: да, делай. Или хотя бы кивнуть. Мне это было важно. Оказалось, не только мне. – Я – не ты! – хрипло отчеканил Старший. – Знаю. И потому я не даю санкцию. Я испрашиваю ее у тебя. У тебя! – Ты уже все решил! – Для себя. Но без твоего согласия ничего не будет. – Всё будет! Всё! – в голосе Старшего звучали ярость и отчаяние. – Думаешь я этого не понимаю??? Он чувствовал, что его накрывает новая волна мрака, на сей раз такая сильная, что он из нее не выберется. Эта волна поглотит его сознание, поглотит его любовь… И сквозь сгущающийся мрак он увидел, как к нему приближается Младший. Младший двигался прямо в темный океан злобы, как тогда, на пустынном африканском берегу, и он не боялся, что этот океан утянет его навсегда в свои зловещие глубины. В тот раз он, Старший, вытянул мелкого недоумка из океана, в котором тот едва не погиб. Теперь Младший вытаскивал его. Из гораздо более страшного океана безумия, готового поглотить его с головой. Он шел к нему уверенно, спокойно, глядя прямо в бушующую черную бездну. Мягкая, теплая рука коснулась жесткой ладони Мурзина. – Пойдем, – кротко произнес Младший. – Я знаю, что тебе надо. Да, именно это было ему и надо! Он, Старший, понимал, что всё изменилось, что теперь они стали равноправными, и еще как посмотреть, кто на самом деле главный в их странной паре. Но сейчас у него чесались руки наказать наглого, дерзкого мальчишку. Проучить, проучить засранца! Вот о чем думал сейчас Старший. Он понимал, что это лишь эмоции, темные, страшные, но эмоции, однако избавиться от них не мог. И послушно пошел за Младшим, который вёл его в «подземелье боли». Вёл сам! Старшего! Да еще попутно кликнул Владимира и Олега. Точно хотел, чтобы всё было как прежде. Пусть всего лишь «как». Но он понимал: именно это нужно Старшему. И когда Старший, покружив как хищник вокруг привязанного к перекладине Младшего (а привязывал его, кстати, Олег, слегка ошарашенный происходящим), нанес первый, свистящий удар по крепкому, загорелому телу, то Младший вздрогнул, из его груди вырвался сдавленный стон, но глаза вдруг сверкнули каким-то озорным огнем. Он как будто бросал вызов Старшему: «Давай! Давай же! Сможешь?» И Старший понимал, что не может не ответить на этот вызов. Младший не оставлял ему выбора. Даже тут он вёл, засранец такой! Старший чувствовал возбуждение, охаживая хлыстом сильное, мускулистое тело Младшего, который за последний год изрядно возмужал. И он видел, что Младшего тоже заводит эта боль, что он смотрит на Старшего с непостижимым азартом, он даже не умоляет, а подстрекает, бросает вызов. Молодой мужчина, в котором скрывается лев, готов вытерпеть боль, готов преподнести ее как царский подарок Старшему, который нуждается в этом подарке. И Старший не мог не принять этого подарка. Тело Младшего покрывалось красными полосами, но член его стоял, а глаза горели. И Старший, потеряв контроль над собой, внезапно опустился на колени перед Младшим и буквально всосал в себя его член. Никогда он не делал подобного на глазах других людей. Олег и Владимир завороженно смотрели на происходящее. А затем взгляд Владимира упал на стоявший колом член Олега и… он шагнул и тоже опустился на колени перед любовником. Сейчас в этом подземелье всё переворачивалось с ног на голову. Старший отсасывал у Младшего, Владимир у Олега (что прежде было немыслимо представить, тем более учитывая их тайную связь)… Все как будто рушилось, и одновременно все вставало на свои места. Загорелое тело Младшего, блестевшее капельками пота и покрытое алыми полосами, стало конвульсивно содрогаться, из груди его вырвалось рычание и он излился в рот Старшего, который жадно заглатывал его семя… А потом Старший выпрямился и аккуратно развязал Младшего. Взгляд того был расфокусирован, в нем сейчас не было силы, только благодарность и любовь… Он пошатнулся, Старший подхватил его, взял израненное тело на руки, Саша вскрикнул от боли. – Потерпи, – прошептал Старший. – Скоро тебе будет хорошо. Он быстро донес на руках Младшего до их спальни. Тот постанывал, когда Старший случайно задевал свежие рубцы. Впрочем, Старшему тоже пришлось нелегко: Младший был вовсе не нежным, хрупким мальчиком, это был сильный и крепкий молодой мужчина, который весил не так уж мало. В спальне Старший стал нежно и аккуратно натирать тело возлюбленного смягчающими и снимающими боль кремами и мазями, а тот лишь блаженно улыбался… Его губы потянулись к Старшему, тот ответил на поцелуй… Через пять минут Младший спал счастливым и спокойным сном. А Старший смотрел на него и улыбался. И не нужно ему было никакого оргазма. Просто смотреть на спящего Младшего, его молодого льва, осторожно гладить его – этого было достаточно, чтобы чувствовать себя счастливым.

====== 59. ТЬМА И НЕБО ======

ГЛАВА 59. ТЬМА И НЕБО Казиньяно, август 2008 года Было заметно, что Гор физически сдал. Он как будто еще больше высох, скрючился в кресле, голова стала заметно трястись. И только глаза были полны жизни. Это были не глаза человека, отчаянно цеплявшегося за жизнь, а глаза человека, готового поделиться жизнью с другими, потому что в нем самом этой жизни через край. Его встреча с Йеном была короткой и натянутой. Гор, как нарочно (а может быть, и нарочно), сидел под той самой старой пинией, которая вызывала у Йена суеверный страх. Он довольно сухо поздоровался со стариком, поблагодарил за то, что тот снова предоставил свою крепость в качестве места для переговоров, спросил о здоровье, на что получил ответ в стиле «не дождетесь», и удалился в отведенные ему комнаты. Йен действительно устал: и от утомительного перелета через Атлантику, и от присутствия Киллерса и отца Саши… ото всего! Ему надо было отдохнуть. Эрик тоже недолго говорил с Гором, но их беседа была куда более сердечной. Однако очень скоро Киллерс исчез: у него, как всегда, была куча таинственных срочных дел, иначе он не был бы Киллерсом, которого опасалась даже итальянская мафия. Кстати, именно с ее представителями Эрик и должен был встретиться, чтобы «утрясти проблемы», связанные со стрельбой в Лос-Анджелесе и общей ситуацией вокруг Хейдена. С Гором остался Михаил. Они встречались и раньше, когда Михаил сопровождал Старшего в его поездках в Казиньяно. Но прежде они почти не общались. Гор вовсе не избегал Михаила, но раб знал свое место. Да он особо и не умел общаться. Но в этот раз разговор завязался легко. Михаил говорил по-английски не слишком хорошо, и Гор, умевший изъясняться изысканно и витиевато, сразу упростил свою лексику, сбавил темп речи. Но сделал это незаметно, чтобы у гостя не создалось впечатление, будто с ним разговаривают как с неполноценным. Гору уже было известно, кто такой Михаил. Об этом ему рассказал и Саша, да и Старший упоминал об этом во время бесед по скайпу с стариком. – Не повезло твоему сыну, – с грустной улыбкой заявил Гор Михаилу. Тот недоуменно посмотрел на старика. – Не повезло, – повторил Гор. – Саша – больше, чем человек. Но он не супермен и не бог. Просто на его плечах тяжесть куда больше, чем на других. Я многое читал в последние месяцы о белых львах. Специально заказывал книги. Легенды, мифы… В это можно верить, можно не верить. Михаил, ты сам веришь? – Я поверил, – после паузы произнес Михаил. – Было у меня кое-что… Что-то вроде… – Не рассказывай, – улыбнулся Гор. – Не так важно, что у тебя было. Важно то, что ты понял. Поверил. Я вот тоже поверил. Она, – Гор с улыбкой указал на ветви пинии, под которой сидел, – она рассказала мне о многом. И о твоем сыне. Да и о тебе тоже. Михаил напряженно смотрел на Гора, затем взгляд его устремился на пинию. Гор молчал. Молчание длилось несколько минут. Ветер чуть колыхал ветви пинии. Стояла тишина – знойная тишина августа. – Ты тоже слышал? – с улыбкой спросил Гор. Михаил молчал. – Она говорит, что ничего в твоей жизни не было напрасным. Все годы, что ты не решался подойти к сыну, были не напрасными. Ты подошел к нему тогда, когда он стал нуждаться в тебе. – Это не я подошел… – Знаю, знаю, – кивнул Гор. – Неважно, как это было. Важно, что это случилось. Тогда, когда это было нужно. Ничто не было напрасным. И моя встреча с ним, а ведь я ждал ее едва ли не 90 лет… *** Москва – Палермо, август 2008 года Саша даже не подозревал, что его внезапный полет на Сицилию на фоне исчезновения Хейдена, след которого потерялся в Лос-Анджелесе, вызвал немалый переполох в высоких кабинетах сразу в трех столицах: Вашингтоне, Париже и Москве. Когда стало известно, что люди Мурзина заказали чартер Москва-Палермо и что в числе пассажиров будет Забродин, то началось экстренное обсуждение вопроса о том, стоит ли выпускать Забродина из страны. Потому что подозревали, что мальчишка, так быстро ставший правой рукой Мурзина, летит на Сицилию вовсе не поваляться на пляже. Что-то затевалось. Решение о запрете на выезд Забродина было почти принято, однако, когда Саша уже выехал в аэропорт, в подмосковный дом Мурзина неожиданно явился безликий. Его разговор с Мурзиным длился минут двадцать, еще десять минут безликий говорил с кем-то по сотовому телефону, после чего передал трубку Мурзину и тот тоже общался с кем-то минут десять. О чем именно шел разговор, неизвестно. Но решение о том, чтобы все-таки дать Забродину возможность вылететь в Палермо, было принято уже в тот момент, когда Саша томился на паспортном контроле. Наконец, самолет, потрепыхавшись в облаках, вырвался в залитое ослепительным солнечным сиянием пространство – прекрасное, но полное нечеловеческого холода. Сказать по правде, Саша сам не ожидал от себя такой прыти. Всё произошло слишком быстро. Наглая идея, за гранью идиотизма. Скорее всего, когда Йен ее услышит, то рассмеется Саше в лицо. И будет тысячу раз прав. Но Саша почему-то был уверен, что Йен не рассмеется. Не скажет «нет». Он либо согласится, либо… либо устроит нечто, что невозможно сейчас предсказать. Да лучше и не предсказывать. Всё равно, происходящее казалось Саше чем-то нереальным. Он так лихо попросил Эрика (а фактически распорядился) организовать срочный перелет Йена на Сицилию, как будто с пеленок отдавал подобные приказы. Саша видел слегка ошалевшее лицо Киллерса. Да он и сам ошалел от своей наглости. И все же он не удивился, когда Киллерс согласился. Точнее, не согласился, а подчинился. Старший, кстати, с сашиной авантюрой не то, что бы смирился, но тоже подчинился. Признав право Младшего действовать. Но Саша видел, что Старшего мучит мысль о том, что он опять встретится с Хейденом. И что никакие клятвы и обещания Саши не успокоят Старшего. Потому что в случае с Йеном Саша не раз эти обещания нарушал. Чтобы успокоить Старшего, Саша взял с собой неразлучную парочку: Олега и Владимира. Пусть приглядывают за ним, так Старшему будет спокойнее. А если учитывать, что там еще будут его отец да и Эрик, у которого был теперь зуб на Хейдена, то… Чем больше глаз, тем лучше. Хотя есть известная пословица про дитя у семи нянек. Впрочем, Владимир и Олег летели с Сашей не для того, чтобы не дать неразумному дитяти снова растаять как воск при виде Хейдена. Владимир командовал небольшой группой телохранителей, отвечавших за безопасность Саши. Кроме того, на Сицилию уже должна была прибыть группа людей Килллерса. Мало ли что… Олег же в последние месяцы занимался тем, что проводил экспресс-анализы еды и питья, которое готовили для Саши. Несмотря на то, что Олег косвенно был причастен к попытке отравления Саши, когда тот едва не погиб, Саша сам настоял на том, что раз уж его еду и питье проверяют, то пусть это делает Олег. Это был и знак доверия к проштрафившемуся рабу. И еще: Саша помнил известную мысль о том, что нет более верной жены, чем раскаявшаяся блудница. И сейчас Саша поймал взгляд Олега, который сидел в кресле у противоположного иллюминатора. Это был вопрошающий взгляд. Саша кивнул. Олег нерешительно поднялся, подошел, сел в кресло напротив Саши. Он явно хотел что-то спросить, но не решался. Саша спокойно смотрел перед собой невидящим взором. – Как ты думаешь, у тебя получится? Взгляд серых глаз тут же стал пронзительным, пугающим. – Что? – голос Младшего звучал холодно и резко. – Что получится? – Ну… вытащить Старшего из всего этого… сам понимаешь, – Олег съежился под взглядом Младшего. Но взгляд вдруг стал задумчивым и грустным. – Не знаю, Олег, – устало сказал Саша. – Правда, не знаю. – Ты можешь! –неожиданно произнес Олег. – Ты можешь, я знаю! – Что ты знаешь? – Ты можешь, – Олег убеждал то ли Сашу, то ли самого себя. – Можешь. – А если не смогу? – резко спросил Саша. – Что тогда? – Но ведь ты сможешь! – Олег… к чему этот разговор? Я сделаю, что смогу. И даже то, что не смогу. Но… – Старший подчинился тебе! – глядя Саше в глаза, произнес Олег. – А значит, ты сможешь. Иначе он никогда не подчинился бы. Саша смотрел на Олега со странной задумчивостью. – Я смогу, – с усмешкой сказал он. – Если меня не предадут снова. *** Подмосковье, август 2008 года После ухода безликого Мурзин некоторое время неподвижно сидел в кресле. Когда его на короткое время включили в «решение вопроса», он буквально ожил, почувствовал себя в своей стихии. Он был создан для того, чтобы действовать, решать, приказывать, управлять… А сейчас он остался в опустевшем доме. Нет, в доме оставалась прислуга, охрана. Но не было ни Олега, ни Михаила. А главное, не было Младшего. Эта пустота мучила Мурзина сильнее, чем заточение в камере. И ее нечем было заполнить. А еще мысль о том, что Младший улетел на встречу с Хейденом… Да, Старший понимал, что затея Младшего, глупая, безумная, может сработать, может многое решить… Но мысль о том, что Младший снова окажется рядом с Хейденом, была подобна раскаленной игле, вонзившейся в сердце Мурзина. Он ревновал. Да, отчаянно ревновал. До темноты в глазах. Кто бы ни таился в Младшем – поэт или лев, или кто или что угодно, Геннадий понимал, что не может жить без него. Без его серых глаз. Без его губ. Без его дыхания. Без его прикосновений. Без него. Геннадий знал, что ни разлука, ни неволя не в силах отнять у него Младшего. Но Хейден – вот в чем была опасность! Они с Хейденом увидели мальчишку, который позже стал Младшим, одновременно. И Геннадий тогда сделал глупость, из-за которой потом кусал локти: в качестве любезности предоставил необычного проститута своему врагу – тогда еще в бизнесе. А с той ночи они с Хейденом стали врагами не только в бизнесе. Они стали просто врагами, вступившими в тотальную войну. Эта война началась с поражения Геннадия. Да, он захватил крепость – тело Младшего, но спрятанное в ней сокровище – любовь – досталась его врагу. Однако Геннадий, как опытный военный разведчик, сразу понял, что в крепости спрятано кое-что еще. Он сам не знал что. Но инстинкт воина вел его по лабиринтам крепости в поисках разгадки. Иногда приходилось действовать грубо, безжалостно, взламывая запечатанные тайные ходы. Но в целом – следовало быть очень аккуратным. Любовь должна была вернуться в свой дом, в свою крепость. Поэтому дом нельзя было уничтожить. Нужно было лишь снести окружавшие его высокие, уродливые стены, возведенные из страха и темных желаний, и тогда взору открылся бы прекрасный дворец в краю прозрачных озер, где обитают белые львы. И Геннадий вел войну за этот край, поначалу его положение было безнадежным, но он сумел отвоевать сокровище – любовь Младшего. И до сих пор боялся, что часть сокровища всё же осталась в руках Хейдена. Геннадий, конечно, видел, чувствовал, понимал, что отношение Младшего к Хейдену изменилось. Очень изменилось. И виноват в этом был сам Хейден, который стал совершать одну подлость за другой. И который отказывался принять новую сущность Младшего – тайную и сильную. Геннадий же принял ее, хоть и с трудом. Потому что чувствовал: так должно быть. Его место – при Младшем. Именно при Младшем. Он должен быть его воином. Если угодно, так было предначертано свыше. И каким бы скептиком по части мистики и религии Геннадий ни был, он осознал: это надо принять. Принести в жертву свою гордыню. Свои амбиции. Свою жажду власти. Чтобы получить неизмеримо большее – любовь Младшего. Младший все-таки полюбил его. Полюбил… Но Хейден зловещей тенью омрачал пусть не безоблачное, но подлинное и глубокое счастье Геннадия. Геннадий откровенно боялся, что Младший снова даст слабину и упадет в объятия Хейдена. Именно для этого он отправил с Младшим Олега, Владимира, да еще с десяток телохранителей. Хотя ясно понимал, что Младшего не удержит даже легион чертей, если он… Если… Это «если» зависело только от Младшего. Геннадий уверял себя, что Младший не подведет, не сорвётся, как это бывало не раз. Но всё равно не находил себе места… Дом без Младшего был пуст. Пуст. Геннадий бродил по внутренним кругам, словно хищник в поисках добычи. Он готов был выть и рычать. Ему казалось, что если он сейчас встретит человека, то просто разорвет его на куски. Он сам себя стал бояться. А когда Младший позвонил ему и сообщил, что он уже в Казиньяно, то у Геннадия внутри всё взорвалось. – Хейден тоже там? – хрипло выдавил он. – Да, – голос Младшего был спокойным, и Геннадию казалось, что он видит прозрачые серые глаза-озера. – Не беспокойся. Я же обещал. – Ты знаешь. – Да. Знаю. И люблю тебя. Геннадий закрыл глаза. Младший редко говорил ему «Люблю тебя». Пожалуй, только в самые страстные мгновенья, когда они были вдвоем в постели… Но вот так, издалека, в телефонную трубку Младший говорил эти слова впервые. И, может быть, оттого они, сказанные спокойным, даже холодноватым тоном, показались Геннадию жарче всех признаний. Он поверил Младшему. Поверил! Но легче ему не стало. Он отправился в спортзал, где обычно проводил не меньше полутора часов четыре раза в неделю, и попытался выложиться, тягая железо и отрабатывая приемы на боксерской груше, раз его обычные спарринг-партнеры Михаил и Владимир сейчас сопровождали Младшего. Из зала он вышел физически вымотанным, но всё равно сердце было полно тревоги. Его рука постоянно тянулась к телефону, чтобы спросить Михаила, Владимира или Олега: как там? Что происходит? Где сейчас Младший? Что делает? Но он всякий раз себя удерживал. Не потому что боялся выставить себя глупым ревнивцем, дать повод для скрытых насмешек (хотя, если честно, боялся). Главное было в другом: он не хотел, чтобы другие считали, будто он не доверяет Младшему. Потому что это было бы оскорблением для Младшего. Незаслуженным. Несправедливым. Ведь он доверял Младшему. Просто… ревновал и боялся. Геннадий понял, что еще немного и сойдет с ума. Он не мог больше оставаться один в этих стенах! Рука потянулась к телефону внутренней связи. Геннадий нажал на клавишу вызова заместителя Владимира, оставшегося за старшего личной охраны. *** Казиньяно, август 2008 года Гор встретил Сашу, как и Йена, сидя под пинией. Старик не удержался от слез, протянул к Саше высохшие руки, а Саша склонился и обнял его. Он искренне рад был снова встретиться с Гором, которого, казалось, не видел целую вечность. – Я верил, что ты вернёшься, – пробормотал Гор. – И она верила. Старик не сказал, кто «она». Но Саша знал. Пиния. Душа старой крепости. – Ты другой, совсем другой, – продолжал Гор, разглядывая парня. – Ты… может, я и жил для того, чтобы тебя ко мне привели, и я тоже чуть-чуть помог тебе… Прости, у меня просто старческий маразм. – Нет, – тихо сказал Саша. – Я понимаю. Я знаю, о чем ты. Возможно. И Эм тоже… Он умолк и вздохнул. – Она говорит, что Эм живет, – тихо-тихо сказал Гор, указывая глазами на крону пинии. – Она мне постоянно об этом твердит. Я даже видел его. Он стал… почти таким же как ты. И он охраняет тебя. Одни тебя охраняют здесь, в этом мире, а Эм стоит на страже… я не знаю, где. Но он жив. Он тоже приходил ко мне. Это были не сны… это было… это было здесь, – растерянно выдохнул старик. – Вот прямо здесь, под пинией. Саша тоже поднял глаза на ветви пинии и улыбнулся – приветливо и благодарно. В ее ветвях зашептал ветер… Пиния была рада. И она подтверждала слова Гора об Эме. Лицо Саши вдруг посуровело. – Йен ведь уже приехал? – спросил он холодным, отстраненным тоном. – Да, мальчик мой, он здесь. Я тоже рад был его видеть, но… Он изменился, как и ты, – задумчиво сказал Гор. – Но мне кажется, эти перемены вас не сблизили. Наоборот. Саша молча кивнул. Да, старик был прав. – Знаешь, – продолжал Гор, – я решил не устраивать никаких торжественных обедов, ничего такого, хотя безумно рад тебя видеть. Да и Йена. Но я понимаю, что вы приехали для тяжелого разговора. Так что не нужно тратить время и силы на натянутые улыбки, пустопорожний трёп. Тем более мне: у меня и сил, и времени осталось совсем мало. Лучше подремать здесь, под моей пинией… – Гор, прекрати! – Нет-нет, мальчик, умирать я пока не собираюсь, даже не рассчитывай, – захихикал старик. – А когда умру, то, надеюсь, мое существование станет еще более интересным. Учти, я планирую являться тебе во снах и донимать своими советами. Готовься, я тебя предупредил. – Ты с этим не спеши, – хмыкнул Саша. – Я и не спешу. Умирать не спешу. А вот жить спешу. Ладно, мальчик, не трать время. Ступай. Йен сейчас в малой гостиной. *** Саша вошел в гостиную в сопровождении отца и Олега. Йен стоял у окна, нервно постукивая пальцами по подоконнику. Увидев Сашу, он вздрогнул, непроизвольное его движение свидетельствовало, что он готов броситься навстречу. Но Йен сдержался. Когда же он увидел Михаила и Олега, сразу отошедших к дивану в дальнем углу, то на его лице появилась злая усмешка. – Вижу, твой Старший боится оставить тебя наедине со мной. Или не только со мной? Тебя теперь всюду под конвоем водят. – И я рад тебя видеть, Йен, – холодно произнес Саша, не подавая Йену руки. – Правда? – Хейден насмешливо поднял красивые брови, но в серых глазах плавился свинец ярости и любви. – Действительно рад? – Рад тому, что могу поговорить с тобой, – холодно закончил Саша. Йену показалось, что ему влепили пощечину. Они стояли посреди гостиной и смотрели друг другу прямо в глаза. Йен уже видел это выражение в глазах Саши, словно лев поселился в краю серых озер. Йен чувствовал, что должен подчиниться этому льву, но всё в нем восставало против этого. С какой готовностью, с какой радостью он убил бы этого льва, чтобы вернуть себе того, прежнего, оторванного от жизни молодого поэта, который лишь по нелепому стечению обстоятельств и собственной глупости достался не Йену, а его заклятому врагу! – Что ж, поговорим, – сказал Йен, указывая на два кресла, стоявшие друг против друга. – Надеюсь, твои конвоиры доложат своему боссу, что я к тебе даже не прикоснулся. Саша проигнорировал этот выпад Йена, как и предыдущий. – Я приехал говорить о делах, и только о делах. – О делах твоего Старшего? – язвительно уточнил Йен. Саша вздохнул. Он предвидел, что именно так и будет. И знал, что Йен напрасно пытается его разозлить. То время прошло. – Речь об акциях «Сокоде». О том, как разрешить эту ситуацию. – В интересах твоего Старшего? – продолжал гнуть свое Йен. – И в его, и в твоих интересах. И еще в интересах тех, кто по вашей милости гибнет под пулями в джунглях из которых я едва выбрался. Йен опять хотел сказать какую-то колкость, но в глазах Саши сверкнуло нечто, что на мгновение лишило Йена дара речи. Или же ему просто показалось. Саша, продолжая смотреть Йену прямо в глаза, излагал свое предложение. Йен слушал, не веря своим ушам. Нет, он уже видел Сашу на «переговорах» в особняке Силецкого. Но сейчас он как будто не узнавал его. Этот молодой человек с холодным львиным взглядом спокойно, со знанием дела обрисовывал ситуацию, в которой оказался Йен. А ситуация была плачевной. Йен это знал и лишь упрямство, помноженное на отчаяние, заставляло его отворачиваться от реальности, которую обрисовывал Саша.

В принципе, Саша не говорил Йену ничего нового. И в то же время картина получалась иной. Йен, привыкший мыслить своими схемами и шаблонами, да к тому же ослепленный жаждой мести, до сих пор не видел многих нюансов, на которых сейчас делал акцент Саша. Что касается Саши, то эта картина прилетела ему не откуда-то свыше. Она складывалась у него в голове давно. Разговоры со Старшим, да и с Йеном, изучение бизнеса Старшего, связанного с Чамбе, утомительные встречи с людьми из структур власти, которые, конечно, избегали делиться с сопляком важной информацией, но, тем не менее, вынуждены были что-то ему сообщать. Наконец, анализ информации из открытых источников. Ум Саши, прежде витавший в поэтических облаках, оказался на удивление восприимчив к анализу ситуации. Всё это и позволило ему создать общую картину, панораму невидимой битвы, которая велась вокруг титановых рудников. А также реальной, кровавой войны, которая велась в Чамбе и свидетелем которой он стал сам.

- Йен, ты должен понять: эту битву ты проиграл, – с глубокой внутренней убежденностью говорил Саша. – Что для тебя важнее: этот титановый рудник или твой бизнес, твои планы и мечты? Именно они стоят на кону. Хочешь ты или нет, но пока акции «Сокоде» у тебя в руках, тебя не оставят в покое. Ты задел интересы слишком могущественных сил. В США, Франции, да и в России тоже. Каждая из этих сил по отдельности может тебя уничтожить. Ну, хорошо, русские не смогут. Но американцы и французы вполне. А русские им подыграют. Тебя загонят в угол, твой бизнес разрушат. И я тебя не запугиваю, ты сам это знаешь. Просто не хочешь признать. Ты как полководец, который подставляет под удар свою армию, удерживая жалкую высотку вместо того, чтобы идти в наступление. Еще раз, что для тебя важнее: твои амбиции в Чамбе или твои мечты о суборбитальной авиации, об аэромобилях? О прорывах в космосе?

- Что для меня важнее? – завороженно повторил Йен. – Для меня важнее ты. Ты.

С минуту они молчали, глядя друг на друга.

– Я это знаю, – голос Саши зазвучал глухо. – Знаю. И, не буду скрывать, хочу этим воспользоваться. Потому что и ты знаешь: пока эта проклятая ситуация с Чамбе не разрешится, меня тоже не оставят в покое. Я сам по себе никто, но вдруг превратился в одну из… – Саша задумался, подбирая слова, – ключевых фигур, извини за банальность. Не по своей воле, ты тоже это знаешь. Но это факт. – Это правда, – угрюмо сказал Йен. – Черт, как же всё это получилось… Никто даже ничего понять толком не сумел. – Особенно я, – грустно усмехнулся Саша. – Но речь не об этом, – его голос снова зазвучал холодно и отстраненно. – Йен, я предлагаю тебе избавиться от этих акций. Они тянут на дно твой бизнес, твои проекты. Продай их. Просто продай. – Продай? – Йен насмешливо поднял бровь. – И кому же? Тому, на кого укажут люди из Вашингтона или из Парижа? – Нет, – спокойно ответил Саша. – Продай их мне. *** Подмосковье, август 2008 года Геннадий прекрасно понимал ярость своих телохранителей. И их правоту. Но он не мог иначе. Не мог оставаться в доме, не мог бродить по территории, обнесенной высокой оградой с видеокамерами и сигнализацией, не мог сесть в бронированный автомобиль… Всё это было замкнутым пространством, и он чувствовал себя львом, запертым в клетке. Никогда с ним не случалось ничего подобного. Он всегда умел держать себя в руках. Но сейчас, когда в это самое время Младший на Сицилии встречался с Хейденом, Геннадий словно ополоумел. Ему надо было идти, бежать в какую угодно сторону, словно он мог добежать до Сицилии, схватить Младшего, прижать к себе крепко-крепко и никому, никому, никогда не отдавать! Ему надо было куда-то идти, все равно куда! Старший охраны, оставшийся замещать Владимира, узнав, что босс собрался непонятно куда, попытался его отговорить. В охране не хватало людей, к тому же лучшие телохранители были отправлены на Сицилию – сопровождать Младшего. Предполагалось, что Старший будет оставаться в доме. Но буквально накануне вышло судебное постановление, в котором Мурзину сохранялась мера пресечения в виде домашнего ареста, однако разрешались ежедневные прогулки. Это послабление было одним из результатов муторных встреч Младшего с представителями высоких кабинетов власти. Так что Мурзин, выходя из дома, ничего не нарушал. – Геннадий Владимирович, я настоятельно прошу вас остаться дома, – говорил начальник охраны. – У нас мало людей, мы не сможем обеспечить вашу безопасность. – Это ваши проблемы, вы их и решайте! – зло бросил Мурзин. Впрочем, тут же он пожалел о сказанном: проблемы были, но виноват в них был уж точно не этот телохранитель. – Все будет в порядке. Этот выход не планировался, маршрут даже я не знаю, пойду куда глаза глядят, так что вряд ли по пути меня будет ждать киллер. Начальник охраны промолчал. Он обязан был подчиняться приказу босса. Но дело было не только в нехватке людей. Ранее среди сотрудников охраны выявили тех, кто сливал информацию вовне, от них избавились. Теперь все вроде было в порядке. Но именно «вроде». Утечки больше не фиксировались, но кое-какие косвенные данные, правда, очень косвенные, указывали на то, что, возможно, оставался еще невыявленный «крот». Это были лишь предположения, по сути домыслы, не было никаких серьезных данных, чтобы убедить босса не высовываться из дома. Тем более, телохранитель видел, что босс после отъезда Младшего пребывает явно не в себе. Поэтому сейчас Старший шел, почти бежал, по тропинке, пролегавшей через рощу в направлении Клязьминского водохранилища. Был жаркий августовский день. Вода впереди манила своей прохладой. Старшему хотелось броситься в воду и плыть, плыть, чтобы смыть с себя проклятую тревогу, очиститься от грязи, налипшей на сердце, забивавшей глаза, чтобы предстать перед Младшим очистившимся, изменившимся, как изменился сам Младший. Мурзин уже не понимал, где находится. Ему вдруг стало казаться, что он снова в Африке… Да, в Африке. Точно! Это же Африка. И вот перед ним белый лев. Стоит впереди на тропинке и смотрит на него. Мурзин знал, что ни в коем случае нельзя смотреть льву в глаза. Это для льва вызов, и он нападает. Но он не мог оторвать взгляда от глаз белого льва. Нет, это был не взгляд его Младшего… Другой. Слишком голубые глаза у льва. Слишком голубые, яркие… Где-то он видел похожие… Флоренция. Тот паренек, Нуцци, который потом погиб… Но он же в Африке… Или где? – Что? – выдохнул Мурзин, остановившись и глядя на льва. – Что?? Он знал «что». Дальше идти было нельзя. Там притаилась опасность. Лев предупреждал его. Но Мурзина манила вода со своей прохладой. Ему было жарко в Африке, ему было слишком жарко в жизни, он хотел отдохнуть, очиститься… И он шагнул вперед. Лев мягко прыгнул на него, сбивая с ног, Мурзин рухнул в кустарник возле тропинки. И в ту же секунду, там, где он только что стоял, просвистели две пули. Послышались новые выстрелы, Мурзин видел, как падает старший телохранитель, ринувшийся прикрыть босса. А дальше… дальше он ничего не помнил. *** Казиньяно, август 2008 года – Продать акции «Сокоде»? Тебе? – ошарашенно переспросил Йен. Затем его глаза сузились и приобрели хорошо знакомый Саше свинцовый блеск. – Тебе – это значит, Мурзину, ведь так? – Йен сверлил Сашу взглядом, но серые глаза-озера были холодны, а из их прозрачной глубины на Сашу смотрел белый лев. – Нет, не так, – прозвучало бесстрастное. – Геннадий передал мне бОльшую часть своих акций. Оставшиеся тоже передаст мне. Если сложить его пакет и твой, то в сумме получится около 48% акций. – И… что ты намерен с ними делать? – недоверчиво переспросил Йен. Это был какой-то сюрреализм: сероглазый мальчик, боявшийся всего на свете, вдруг вот так, запросто, вознамерился стать владельцем почти половины акций одного из мировых месторождений титана! Что за бред? А между тем «сероглазый мальчик» спокойно продолжал бредить. И Йен начинал понимать, что в этом бреду есть своя логика. Саша предлагал продать акции по бросовой цене. Но со счета в сингапурском банке на счета, которые Йен укажет, будет переведена подлинная сумма. Саша упомянул, чтоему известно о багамских счетах Йена, и тот понял, что эту информацию он точно получил от Киллерса, больше было не от кого. Сами же акции поступят в международный трастовый фонд, к которому ни Йен, ни Мурзин не будут иметь отношения. Александр Забродин – будет иметь отношение. Формально – опосредованное. И уже этот фонд решит судьбу акций. Скорее всего, их получат американцы и французы, точнее, компании, на которые они укажут. Почему нет? – Странно, что ты с твоим альтруизмом не предложил раздать эти акции аборигенам из джунглей, – не удержался Йен от ядовитого замечания. – Аборигенам эти акции не нужны, – на Хейдена снова смотрел белый лев. – Их интересует совсем другое. То, что не интересует тебя. Йен хотел снова сказать нечто колкое, но Саша уже продолжал развивать свою мысль. Возможен и другой вариант. Если американцы, французы и московские чиновники не согласятся «обнулить» ситуацию и не отзовут претензии к Хейдену и Мурзину, то акции будут распылены между международными фондами развития. Таким образом, блокирующий пакет не достанется никому, и собрать его будет крайне затруднительно. В выигрыше тогда окажется лишь правительство Чамбе, обладающее контрольным пакетом. Но это лишь на первый взгляд будет выигрышем. Потому что часть акций попадет в фонды, занимающиеся программами гуманитарного развития территорий Чамбе. Именно гуманитарного, а не военного. А это по сути будет означать, что правительство в Агазе окончательно утратит контроль над рядом территорий своей и без того маленькой страны, которые просто перестанут нуждаться в опеке центральных властей. Новая война в этом случае возможна, хотя в Чамбе и без того идет война. Но она прекратится, учитывая, что ни Хейдену, ни Мурзину больше не будет иметь никакого смысла финансировать мятежников или еще кого-то в Чамбе. И начнется совсем другая история. Йен слушал Сашу с глубоким скепсисом. План казался реальным, но откровенно глупым. Этот мальчик вознамерился лично вести переговоры с волками из Вашингтона и Парижа? Но это был не мальчик. Йен понимал это, когда видел белого льва, смотрящего из прозрачных серых глаз. Он понимал, что за обладателем этих глаз стоит некая сила – не только мистическая, но и вполне реальная. Что здесь, в этом мире, есть немало людей, на которых он может опереться. И которые способны выполнить его план. Йен чувствовал, что и он тоже призван помочь воплотиться этому плану. Что этот план развяжет ему руки, вытащит из трясины, в которой он увяз, вернет его в небо, в мир сверхскоростных самолетов, космических кораблей, в мир, полный свободы и радости… – Я должен подумать, – пробормотал Йен. – Понимаю. Подумай, – сказал Саша и, улыбнувшись, вышел из гостиной. За ним последовали его спутники, все это время молча сидевшие в дальнем углу на диване. Йен остался один. Его раздирали сомнения. Саша снова поставил его перед выбором. Перед мучительным выбором. И Йен, прежде считавший, что легко принимает решения, быстро делает нужный выбор, на сей раз чувствовал себя кем-то вроде прежнего Саши, панически избегавшего от любых решений. Йен понимал, что согласится на план Саши. Как там говорил Гор? Чтобы завоевать чью-то любовь, надо пожертвовать даже самой любовью. Что ж… Получается, он останется без акций, а Саша достанется Мурзину? Всё существо Йена пронзила боль, его как будто наполнило облако тьмы, мучительной, выжигающей всё – и душу и сердце. Но над этим облаком Йен видел ясное небо. Небо, которое всегда его звало. Небо, с которого на него смотрел белый лев. Тьма не отпускала, а небо звало. И Йен понимал: надо сделать усилие. Вырваться из тьмы и устремиться в небо. Тогда все будет по-другому. Там он обретет свою мечту. И, возможно, свою любовь. Но в этот момент раздался телефонный звонок. На экране высветилось имя знакомого Йену российского абонента. *** Саша наслаждался вечерним морем – теплым, ласковым, приветливым. Наконец, он мог расслабиться. Просто раствориться в беспредельном морском пространстве, качаться на спокойных средиземноморских волнах, так непохожих на мощные волны открытой Атлантики, любоваться закатом и высокой скалой, на которой чернел силуэт древней крепости. Ему хотелось, чтобы всё плохое прошло. Просто прошло. Чтобы море смыло коросту страшных дней и ночей, а полыхающий закат спалил бы дотла всё зло, отравляющее мир. Саша лежал на спине, качаясь на волнах, глаза были устремлены в небо, губы беззвучно шептали:

Посмотри: впереди – раскаленное золото моря

под молчаньем небес и звенящею песней цикад,

эти волны однажды из памяти прошлое смоют,

и уйдет из груди беспощадный, клокочущий ад.

Там – все будет иначе. За огненным алым закатом

и за ночью ожившей не хлынет угрюмый рассвет.

Будет – золото моря

и туч грозовые агаты,

сок лозы виноградной,

а выше – безмолвие сфер.

Будет. Обязательно будет. Но Саша вдруг почувствовал тревогу. Он посмотрел на берег у подножья скалы. Трое телохранителей, в том числе Владимир, стояли на небольшом песчаном пляже. Там же стоял его отец, не спускавший глаз с сына. А чуть дальше Саша заметил темный силуэт. Отсюда, из моря, он не мог разглядеть лица этого человека, но и не узнать его тоже не мог. Йен. От его силуэта веяло чем-то зловещим. Йен казался сгустком тьмы, которая вот-вот вырвется на волю и заполнит собой мир. Нет, Саша не боялся. Но ему было тревожно. И тут на берегу у самой воды он увидел белого льва. Саша узнал голубые глаза Эма. Эм звал его. Саша стал быстро выбираться из моря, глядя в глаза белого льва, который был виден, кажется, только ему. И в этих глазах он прочел, что со Старшим что-то случилось. Что-то очень плохое. Когда он вышел из воды, льва уже не было. Саша быстро подошел к отцу, который с кем-то разговаривал по телефону. Лицо отца было напряженным и мрачным. – Силецкий, – с ненавистью выплюнул он, протягивая телефон сыну. – Хочет с тобой говорить. Саша взял телефон. – Слушаю, – бесстрастно произнес он, хотя п сердцу метались вихри тревоги. – Твой ебарь Мурзин у меня. Не веришь, проверь, только побыстрее, – слышался из трубки знакомый до тошноты голос. – Если хочешь, чтобы он был жив, то немедленно возвращаешься в Россию. Приносишь акции, которые он тебе передал. А не возвратишься и не принесешь – твоему ебарю конец. И тебя я тоже везде найду, учти. *** Йен, стоя у подножья скалы, смотрел, как Саша, лежа на спине, качается на спокойных морских волнах. Давно, а скорее всего никогда, не видел Йен своего возлюбленного таким умиротворенным, спокойным. И таким далеким. И дело было не в том, что Йену не позволяли подойти ближе к воде телохранители Саши, зорко оберегавшие его. Дело было в другом. В другом. Йен видел, как Саша вдруг стал выбираться из воды – поспешно, но в то же время удивительно грациозно. В лучах заката он казался Йену фантастическим существом, прекрасным принцем из сказки и в то же время – грозным, опасным хищником, которого нельзя было не желать, которого нельзя было не любить. И которого нельзя было получить. Больше никогда. Йену показалось, что у воды как будто появился силуэт белого льва. Он закрыл глаза. Он не хотел видеть никаких львов. Здесь, внизу, львы, а наверху эта чертова пиния! Ничего этого не существует! Существует лишь тьма, в которую заточен Йен. Тьма, которой он уступил, услышав звонок Силецкого. Узнав, что его враг Мурзин в руках Силецкого, Йен почувствовал прилив сил. Ему показалось, что все может измениться. – Я его убью, но при одном условии: ты отдашь свои акции мне, – слышал Йен в трубке голос Силецкого. Силецкий убьет Мурзина. Врага не станет. Путь к Саше снова будет открыт. К черту тогда всё! Йен пойдет именно этим путём, самым коротким и верным. А Саша между тем выбрался на берег, подошел к своему отцу, с кем-то поговорил по телефону. Или просто выслушал. Йен догадывался, кто звонил. Он набрал в легкие воздух, словно собираясь с силами, и решительно направился к Саше. Телохранители преградили ему путь, но Саша сделал им знак пропустить Йена. Йен подходил все ближе. Он видел лицо любимого. Подавленного, но не сломленного и смотревшего на него, Йена, с затаенной надеждой. Нет, любимый. Всё будет по-моему. Йен, словно робот, произнёс: – Я принял решение. Я продаю свои акции Силецкому. И пусть Мурзин отправляется в ад. Я не позволю ему крутить тобой! Ты ничего не смыслишь! Ты… Взгляд Саши изменился. Он выпрямился, и Йен невольно залюбовался его красивым, сильным загорелым телом в обтягивающих плавках. Он испытал прилив желания и задохнулся, открыв рот… Но на него смотрел лев. Точнее не на него. Сквозь него. Йена Хейдена для льва больше не существовало. Берег давно опустел, уже стемнело, а Йен, все так и стоял, застыв в неподвижности. Он не хотел ни о чем думать. Ему была страшна любая мысль. Любая.

====== 60. “СУПЕР” ======

ГЛАВА 60. “СУПЕР” Палермо – Москва, август 2008 года Саша старался не рефлексировать в этот отчаянный момент. Заставлял себя не думать ни о чем лишнем. И ни о ком лишнем. В частности, о Йене. И если раньше Йен всегда оставался в поле его внутреннего зрения, то теперь его выставили за дверь, «во тьму внешнюю, где скрежет зубовный». Да, Йен стоял за крепко закрытой дверью, готовый в любой момент ворваться в сердце Саши вместе с легионом демонов. И Саша не был уверен, что сможет удержать этих демонов вовне. Но и об этом старался не думать. Он вылетел в Москву сразу после звонка Силецкого и нового предательства Йена. С ним вылетели все его люди. За исключением Эрика, который, по своему обыкновению, загадочно сказал, что у него «свои пути», после чего исчез. Йен Хейден был предоставлен самому себе, к нему как будто потеряли интерес. Саша удивлялся собственному хладнокровию. Да, в глубине сердца пульсировала боль, отчаянная, страшная, но внешне он оставался невозмутимым. Он понимал, что на него смотрят другие. И враги, и друзья. Впрочем, у Саши не было друзей. Были приятели, недруги, завистники, любовники. Теперь были и близкие люди. Но друзей не было никогда. Не то чтобы Саша в них не нуждался, но просто не умел их заводить. А сейчас он чувствовал, что ему надо выплеснуть боль, которая клокотала в глубине его сердца. А выплеснуть было некому. Не было друга. Саша сидел в самолете, закрыв глаза. А когда открыл, то на него смотрел Эм, в образе льва. Голубые глаза были устремлены на Сашу. Два белых льва общались взглядами. Губы Саши не шевелились. Друг, ушедший из этого мира, разделял его боль, принимал ее в себя, уносил ее прочь. Саша чувствовал, как возвращаются силы. Два льва разорвали тьму боли на части. Саша чуть улыбнулся и подозвал отца, Владимира и Олега. Пора было решать, что предпринять в Москве. *** Москва, август 2008 года Силецкий напоминал Мурзину огромное мерзкое насекомое: не то ядовитого паука, не то скорпиона. Мурзин сидел на стуле в какой-то комнате, руки были скованы наручниками. Внешне он был спокоен, просто казался усталым. Даже измученным. Силецкий не скрывал злорадства. – Я предупреждал тебя, Геночка, что всех вас достану. И тебя, и твою блядь. На лице Мурзина не дрогнул ни один мускул. Мозг лихорадочно работал, анализируя ситуацию. А она была еще хуже, чем официальный арест. Гораздо хуже. Он сам был виноват, поддался психозу, выскочил из хорошо охраняемого дома. Люди Силецкого вряд ли решились бы проникнуть в дом. Зато они были поблизости и наготове. Геннадию не составило труда сложить два и два, чтобы понять: «крот» в охране все-таки оставался. Именно он дал сигнал людям Силецкого. И те воспользовались ситуацией. Телохранители пытались его защитить, но… Не вышло. Мурзин не винил охрану. Она не всесильна. Особенно, когда мало людей. Сам виноват. Черт, еще и парней подставил… Он даже не знал, живы ли его телохранители. Мудила. Конченый мудила. – Не разыгрывай из себя крестного отца, не получается у тебя, – спокойно бросил Мурзин Силецкому. – А ты в любом случае доигрался, – огрызнулся тот. – Всё. Финита, Геночка. Я тебя уже сейчас лично на кусочки порезал бы с превеликим удовольствием. За сына моего. За всё. Но я обещал, что и твою подстилочку на кусочки порежу. И сначала хочу его. У тебя на глазах. Ты же его любишь, извращенец. Знаю, что лю—юбишь, ой, как любишь! Вот сначала его, а потом уже тебя. – А что дальше-то? – пожал плечами Мурзин, ничем не выдав страха, который охватил его при мысли об угрозе, нависшей над Младшим. – Что дальше? Ты же знаешь, какая кутерьма идет вокруг «Сокоде». А тут ты со своей местью. Прикончишь меня и Сашу – акций никому не видать. Это я уж предусмотрел. А этого тебе не простят, дедуля. Тебя не то что на кусочки порежут, тебя на медленном огне сначала поджарят. А уж потом порежут. Хотя говно и резать не надо. – Ты меня за лоха принимаешь, Геночка? – ухмыльнулся Силецкий. – Совсем мозги проебал в своих садо-мазо оргиях? С этим твоим хмырем жопастым? Проебал, похоже… Так вот, объясняю. Свои акции можешь на тот свет забрать. Там черти их в огонь бросят под твоей сковородкой, чтобы горел ярче. Твой пидорёнок 19%, что ты ему отдал, мне на блюдечке принсёт, чтоб тебя спасти. А не принесёт, то ему же хуже. Но самое главное, Хейден, еще один мозги проебавший, свою долю мне тоже отдаст. По дешевке. Тот самый блокирующий пакет. Он твою смерть купил на эти акции. Да-да. Согласился отдать в обмен на то, чтобы я тебя прикончил, наконец. Правда, идиот считает, что этим он еще жизнь выторговал пидорёнку, которого вы с ним всё поделить не можете. Мудак! Акции-то я у Хейдена заберу, а пидорёнка, сам понимаешь… – Хейден – мразь, но не идиот. Он тебе так просто акции не отдаст. Он тоже знает, что тебе, жучаре старому, верить нельзя ни на грош. – Отдаст-отдаст, – ухмыльнулся Силецкий. – вы оба ебанулись на этом Забродине. Когда он узнает, что Забродин у меня, то быстренько всё отдаст. А я уж смогу этого борца за права педиков развести как лоха. И не таких разводил. – Ну а дальше-то? – спросил Мурзин. На самом деле он уже понимал, что Силецкий задумал дальше, и поддерживал этот разговор лишь потому, что следовал своему старому правилу: всё может измениться в любой момент, и потому надо тянуть время, чтобы дотянуть до такого момента. – А дальше… Раз у меня будет блокирующий пакет, то я продам его тем, кому надо. Не буду упираться как ты или Хейден. Я буду покладистым дедушкой, но уж своё-то отхвачу, не сомневайся. И при деньгах буду, да еще и душу будет греть мысль о том, что ты со своей подстилкой уже в аду горишь. А тогда уж я Хейденом займусь, и этим… Киллерсом. Один раз ушел он от меня, второй раз не уйдёт, – процедил Силецкий. – Ну, занимайся, – пожал плечами Мурзин. – А уж в аду встретимся. И поджаримся. – Умри ты сегодня, а я завтра, – ухмыльнулся Силецкий. – Или вчера, как твой Влад, – не удержался Мурзин. Силецкий изменился в лице, побагровел. – Ты, блядь, сука, за всё ответишь!! – заревел он, плюнул в лицо Мурзину и дал пощечину. – И твой пидорёнок! И остальные!!! Мурзин молчал. Он снова видел белых львов – уже не одного, а нескольких… То ли рассудок у него всё-таки помутился. То ли белые львы и впрямь шли ему на помощь. Но почему тогда белый лев прыгнул на него? Спасал от пуль? В него и впрямь стреляли, хотя Силецкий уверял, что не собирался убивать его сразу. Да, наверное, спасал. Но не только. Мурзин понимал, что лев направлял его на дорогу, которую он должен пройти. Последний круг ада. Точнее, чистилища. Чтобы избавиться от прошлого. Геннадий был готов. Лишь бы его Младший… Лишь бы Младший был жив. *** Подмосковье, август 2008 года Саша, его отец, Олег и Владимир собрались в комнате, которая служила Младшему чем-то вроде рабочего кабинета. – Не ходи, – с тревогой произнес отец. – Силецкий врёт. Это ловушка. Саша кивнул. Он сам не верил Силецкому. Потому что не забыл, как тот пытался его отравить. Не забыл стрельбу у Лувра. Многое другое. Он ясно видел, что старый паук хочет затянуть его в свою сеть. И тогда он не сумеет спасти Старшего. – Среди охраны есть погибшие? – спросил Саша. – Нет. Раненые. Тяжелые, – буркнул Олег. – Но жить будут. – «Крота» вычислили? – бесстрастно поинтересовался Саша. – Вычислили, – угрюмо ответил Владимир. – Это… – Неважно. Что с ним? – Пока жив. Дальше Старший будет решать. – Пусть решают парни из охраны. Когда поправятся. Старший согласится, – в голосе Саши была холодная уверенность. В поведении Саши не осталось почти ничего от прежнего аутичного юноши, но на самом деле власть и ответственность по-прежнему давили на него невыносимой тяжестью. Он не чувствовал сладкого вкуса власти, у него не кружилась голова от того, что люди подчиняются его приказам, что от его решений зависят судьбы и жизни. Может быть когда-нибудь он к этому привыкнет… человек ко всему привыкает. Но Саше не хотелось привыкать. Он знал, что бремя власти – предназначенная ему ответственность и, отчасти, возмездие за то, что он долго уклонялся от этой ответственности. Это бремя мучило, временами отчаянно хотелось сбросить его. Или хотя бы поговорить с кем-то. С таким же как он «белым львом», вожаком таинственной стаи, чтобы понять, как с этим жить. Саша был уверен, что он не один такой в мире, но не знал никого, подобного себе. Его мучили сомнения. Но он не мог себе позволить впасть в уныние. Не мог. Сразу по возвращению в Москву Саша начал действовать. Не нужно было обладать сверхъестественными способностями, чтобы догадаться: авантюра Силецкого не могла понравиться всем группировкам, вовлеченным в конфликт вокруг «Сокоде». Слишком многим она смешала карты, создала неопределенность. И Саша понимал, что обязан этим воспользоваться. Пока наверху, в закрытых от простых смертных кабинетах, не решили, что с Силецким будет проще договориться, чем с Мурзиным и Хейденом. И что лучше мертвый, чем живой Мурзин, знающий слишком многое. Уже в автомобиле, по пути из аэропорта Саша набрал телефон чиновника, с которым не раз встречался, в том числе в особняке Силецкого. Чиновник высказывался максимально осторожно, но Саша понял, что он входит в число тех, кого действия Силецкого привели в ярость. Он ничего не пообещал Саше кроме того, что с ним «свяжутся». Буквально через пару часов после возвращения Саши в опустевший дом туда заявился безликий. Он заметно нервничал и даже не пытался этого скрыть. Безликий представлял группировку, которой Силецкий смешал все карты. Причем группировку, в которую входили люди из спецслужб. И Саша понял, что это шанс. – Без освобождения Мурзина ничего не будет, – заявил он. – От меня вы акции точно не получите. И еще не факт, что Хейден передаст свой пакет Силецкому. – Да, я не отрицаю, для нас это плохо. Хреново. Хуёво, – Саша впервые слышал, чтобы безликий матерился, и это было ещё одним хорошим знаком. – Тогда добейтесь его освобождения. – Мы не можем вмешиваться. – Что значит «не можете вмешиваться»? Вы давно по уши во всем этом увязли! – Мы не можем посылать туда своих людей! – Значит, вы знаете, где Силецкий его держит? Безликому показалось, что на него сейчас бросится лев. Он невольно отступил на шаг, с опаской поглядывая на Сашу. – Да, нам это известно, – нехотя подтвердил он. – Но мы не хотим светиться. Саша кивнул и поджал губы. – Где? – глухо спросил он. – А что мы получим в обмен? – Возвращение статус-кво. – Что вы называете статус-кво? Опять будете тянуть время, торговаться? – А без статус-кво и этого не будет, – Саша как будто гипнотизировал безликого. – Да кто ты такой, чтобы ставить условия, щенок! – безликий, кажется, впервые вышел из себя. Саша молчал, продолжая смотреть в водянистые глаза безликого. Лоб этого человека покрылся испариной. – Мне надо посоветоваться, – зло бросил он. Безликий с кем-то тихо поговорил по телефону. Разговор длился менее минуты.

- Юг Владимирской области. В лесах, на торфяниках. Но где именно – не знаем.

*** – Спятил? – Михаил смотрел на любовника, который известил его о своем приезде за пять минут до самого прибытия. – Ты псих! Тебе нельзя здесь появляться! Тебя же… Я вообще запретил тебе приезжать! От волнения он путал английские и русские слова. Эрик рассмеялся. – Майкл, ты можешь командовать мною только в постели. А мы разве в постели? Впрочем, я совсем не против там оказаться. Пойдем, покомандуешь? – Как ты… Тебя же наверняка засекли! – Конечно, засекли. Прямо на паспортном контроле. Гражданина Австралии Робина Дженкинса, прибывшего в Россию из Казахстана, где он работает по контракту на комбинате в этом… черт, не могу это произнести… а ведь специально три часа тренировался… Кок…че… тав, – с трудом выговорил Эрик. – Кстати, вполне реальный человек, если хочешь знать. Даже рыжий, как я. Только лицо пожирнее будет. – Ебать, Эрик… Ты допрыгаешься. – Давно допрыгался. Ну что, командир, в постель? Заодно введешь в курс дела. – Нет, сначала ты скажешь, какого хрена тут делаешь? Чем ты можешь помочь? Это Россия! Вообще не твоя территория! – Значит, пора осваивать. – Ебанат, – это слово Михаил произнес по-русски, но Эрик, судя по всему, это слово понял. Или давно уже выучил. *** Мулино, 100 км к востоку от Москвы, август 2008 года – Зовут-то тебя как? – Мурзин смотрел на парня, приносившему ему еду в подвал. Даже не в подвал, а в погреб, где было душно и пахло гнилью. Ну, и еду можно было назвать едой лишь условно. Но Мурзину в жизни и не такое приходилось жрать. Он сидел в этом подвале уже сутки или больше. Его сюда привезли после разговора с Силецким. Везли в закрытой автомашине, долго. Несколько часов. Значит, он где-то далеко от Москвы, если только его не возили кругами по МКАД. Мурзина держали словно пса, на короткой цепи. Ошейник был на замке. Цепь крепилась к стене. Мурзин мог сделать пару шагов, не более. Похоже, Силецкий хотел его унизить, зная пристрастие Мурзина к доминированию. Но сейчас цепь интересовала Мурзина только в том смысле, как от нее избавиться. А парень, приносивший еду, был явно не из охраны. Секьюрити – они другие. На вид – простецкий. Этакий качок-гопник. Но гей-радар Мурзина сработал сразу: парень как минимум «би». Или просто гей. И было в нем еще что-то… Что-то знакомое… Хотя Мурзин никогда прежде с этим парнем не встречался. Во всяком случае, не помнил его. Мурзин про себя отметил: что местная охрана допустила прокол. Проколом был этот парень. Профи не стал бы вступать в разговоры. А этот был не прочь поболтать. Может быть, местные охранники считали, что Мурзину все равно недолго осталось, шлепнут его в этом подвале, да и всё. Возможно. Но он будет цепляться за любую возможность. В любой момент всё может измениться… В любой момент. – Андрей, – сказал парень, рассматривавший пленника без враждебности и с откровенным любопытством. – Работаешь здесь? – Та типа того… Жить надо. Жрать надо… А хер куда устроишься, – выговор парня выдавал в нем выходца то ли с юга России, то ли Украины. – Это правда, – с готовностью сказал Мурзин. Он стремился разговорить парня. Но не спугнуть. Не задавать в лоб вопросы: куда меня привезли? Что это за погреб? Говорить о том, о чем этот парень хочет говорить. А Мурзин видел, что о себе парень поболтать не прочь. – Ну и как тебе? – Супер, – сказал парень. Словечко «супер» тоже о чем-то напомнило Мурзину. Что-то было связано с этим словечком. – Бля буду, знаю тебя. Супер, – неожиданно выдал парень. – Ты этот… как его… Мурзин. – Да я и не скрываю, – Геннадий широко улыбнулся. – Точно. Супер. Я читал про тебя. Когда порно сашкино в инете смотрел. Мурзин вздрогнул. Парень говорил о Саше. И, конечно, имел в виду слитые Силецкими в интернет еще в прошлом году порноролики, вокруг которых тогда разразился скандал. Память разведчика, привыкшая запоминать даже незначительную информацию, подсказала: Саша рассказывал о парне… Но тут парень сам заговорил. – Прикинь, ты ведь Сашкин ёбарь, а я тоже был его ёбарем. Супер! – сообщил он радостно. Теперь память выдала четкую картинку. Саша когда-то рассказывал о своих бывших сожителях. Их было двое. Одним из них был парень по имени Андрей. И он тоже работал в «фирме» Сидюхина. Со слов Саши выходило, что Андрей не был гламурной пидовкой. Гора мускулов, минимум интеллекта, максимум согласия на всё. Родом Андрей был то ли из-под Харькова, то ли из-под Херсона, учился в каком-то невнятном вузе, с жильем в Москве у него были вечные проблемы. И любимым словечком Андрея было «супер», которое он вставлял едва ли ни в каждую фразу. – А, значит, ты тоже у Сидюхина работал, – Мурзин постарался произнести эту фразу как можно более нейтрально, хотя всё в нем вскипело от отвращения при имени недоброй памяти сутенера. – Ага, прикинь, супер! – радостно подтвердил Андрей. – Он меня у Сашки поселил. Он меня и выпер от него. Когда я сифак где-то подцепил. Бля, вот был супер! – Супер, – согласился Мурзин. – И как ты потом… – Да потом… помрачнел Андрей. – Бля, вот у Игорька работать и с Сашкой жить было супер! Хули, вся работа – ебёшь клиентов за бабло или жопу подставляешь, ну, или сосешь там… А потом Сашку ебешь. А он был супер, я помню. Особенно жопа. Такая, бля, жопа была! Супер. У Мурзина, прикованного цепью к стене, чесались руки въебать в тупую морду Андрея. Но он сдержался. Тем более, что Андрей ничего плохого сказать не хотел. Даже наоборот. Приходилось делать скидку на то, что парень прост как штаны пожарного. – А потом, бля, – вздохнув, продолжал Андрей, – потом, бля, тухляк начался. Часть бабла что я у Игорька налопатил, сифак сожрал. Уколы, бля, таблетки… Там какой-то сложный сифак был, просто супер, хуй проссышь. А потом, бля, в сауну одну массажистом типа устроился. Ну, тоже, бля, интим-хуйтим, все дела. Но бабла мало платили. Уехал домой в Херсон, ну а там – хер без сона, работы нет. Кароч, вернулся, то здесь, то там – не пойми кем. Сашка-то уже как сыр в масле с тобой катался, порнозвезда – супер! – эти слова Андрей произнес с завистью и даже с восхищением. – Ну а я, бля, то грузчиком в магазе, то курьером, то хурьером… Ну, и ебля хер знает как, хер знает где и с кем. Супер, бля! – а это уже было сказано с досадой. – А здесь как оказался? – спросил Мурзин с нарочито равнодушным видом. – Да хер один предложил, – неопределенно произнес Андрей. – Супер, конечно, но, бля, нихуя не супер. Мурзин понимающе кивнул. – Съебу отсюда скоро, – продолжал делиться планами бывший сашин сожитель. – Надоело, блять, жопой комаров тут давить на торфяниках. Слово «торфяники» Мурзин тут же для себя отметил. Торфяники находятся на востоке Московской области и дальше, во Владимирской. Его везли несколько часов. Все сходилось. Он где-то среди торфяных болот… – И далеко тут до цивилизации? – спросил он, избегая прямого вопроса. Но, похоже, слово «цивилизация» не входило не только в словарь Андрея, но и в круг его познаний. – Тут, блять, тока до болота хуй подать. До остального – как раком до Европы. Супер, короче. – Но в город-то иногда выбираешься? – Да какой, нахер, город… Название одно. Тока я тебе не скажу, – вдруг прищурился Андрей. – Запретили мне. Мне и пиздИть с тобой запретили, но хули тут делать. Эти уебища вообще молчат как, блять, суслики. Поговорить не с кем. Я б вдул кому-нить, тока они ж, блять, всё натуральские натуралы. Ну, супер, бля, ага! – последние слова явно означали иронию и сомнение. – Ну и съебывал бы отсюда, что ты тут комаров кормишь, – как ни в чем не бывало сказал Мурзин, избегая снова затрагивать вопрос о ближайшем городе. – А куда, бля? Это у Сашки всё супер. А я-то никто, – с досадой плюнул Андрей. – Да всё у тебя будет супер, – с напором произнес Мурзин, используя наиболее доступное сознанию Андрея слово. – Ты просто Сашке позвони. Какие проблемы? – Да с каких хуёв-дров он за меня впишется? Я ему ваще никто. Он и забыл давно… – Нет, не забыл. Он рассказывал про тебя, – Мурзин, когда надо, умел убеждать. В подтверждение своих слов он пересказал две истории, слышаные когда-то от Саши. Как они на пару с Андреем ублажали какого-то деда, у которого и не стоял уже. И что-то из совместного быта: про покупку холодильника. – Точно, супер. Ага, было! – заржал Андрей. – Бля, ну, Сашка, он супер, ваще! – Слушай, позвони ему, а? – сказал Мурзин. – Просто позвони, скажи, что от меня, что я просил его тебя куда-то пристроить поприличнее. Ну, привет от меня передай. – Ты чё, хочешь, чтоб я Сашке выболтал, в какой жопени мы с тобой сидим? Супер ты хитёр, мужик! Не, извини. Если они узнают, что я это слил, меня вместе с тобой закопают. Супер будет. Это, блять, не люди, это зверюги, – Андрей перешел на страшный шёпот. – Не, не могу. – Да я понимаю, – пожал плечами Мурзин. – Я и не прошу тебя говорить, где мы. Просто передай привет, скажи, что я за тебя просил. Вот и всё. Меня ж скоро всё равно закопают, так перед смертью хочется доброе дело сделать. – Да как я ему позвоню? У меня и номера его нет. – Телефон-то у тебя есть? – Да вот… – Андрей вынул из кармана штанов телефон с треснувшим экраном. Глаза Мурзина сверкнули хищным блеском, но он тут же их опустил. – Телефон-то есть. Да тут не ловит ни хера. – Тут, в погребе? – Да ваще, бля, не ловит. – А как же связь держите? – Да у этих спутники есть! Супер. А мне, блять, пиздюхать до кочки, там ловится. – Я помню сашин номер, вбивай его и пиздюхай до кочки, – в голосе Мурзина зазвучали командирские нотки. – Супер! – с восхищением произнес Андрей. Мурзин продиктовал номер Саши. Нет, он не рассчитывал, что бывший сашин сожитель проболтается об их местонахождении. Это вряд ли. Но Саша должен догадаться, что сделать после принятого звонка. А если не догадается он, то догадаются другие: Михаил, Владимир. Они точно догадаются. – Слушай, а мне вбить не можешь, а? – вдруг спросил Андрей, глядя на Мурзина. Тот непонимающе уставился на парня. – Бля, ну я ж говорил, тут натуралы одни, или косят под них. У меня очко уже мхом заросло, – пожаловался Андрей. – Рука дрочить отсохла. Я б сам тебе вдул, но как-то… Ты ж всё-таки ёбарь сашкин. Тебя ебать – не супер. А ты меня – бля, давай, а? Очко уже ноет, не могу. А я сразу после этого Сашке звякну, а? Мурзин смотрел на парня. Рука Андрея потянулась к члену Мурзина. И тот не воспрепятствовал. В конце концов… ему тоже нужна разрядка. Это просто секс. Не более. А еще… Еще где-то в закоулке сознания мелькнула мелочная мстительная мыслишка: Младший отдавался и трахал других. Он, Старший, тоже имеет право. Мурзин фыркнул при этой мысли. Еще год назад ему и в голову не пришло бы размышлять: дозволительно ему кого-то трахнуть без ведома Младшего? Как же всё изменилось! – Раком вставай! – приказал Мурзин. Он не хотел видеть лицо парня. Это секс. Просто секс. Не более. – Супер! – Андрей с готовностью стянул штаны, обнажив белую, круглую задницу, и встал на карачки, задрав ягодицы. Мурзин со вздохом плюнул на пальцы и полез внутрь – растягивать. – Супеер! – замычал Андрей. – Ой, бля, как же сууупееер!... *** Подмосковье, август 2008 года «Передовая группа» отправилась в путь уже через пару часов после того, как Саша получил от безликого информацию о том, что Старшего прячут где-то на юге Владимирской области. Там были глухие леса, торфяные болота. Огромный квадрат территории. Десятки километров лесов с разбросанными по ним редкими деревнями и поселками, оставшимися от давно загнувшейся торфодобычи. И еще хрен знает, сколько не отмеченных на карте строений могло скрываться в этих лесах. Искать там Старшего – было все равно что искать иголку в стоге сена. Но искать было нужно. Причем немедленно. И группа выдвинулась. Ее возглавлял Михаил. Эрик рвался с ним, но тут Михаил воспротивился. – Ты должен оберегать его, – тихо произнес Михаил. – Только тебе я могу его доверить. Только тебе. Понимаешь? – Понимаю. Не беспокойся. – Куда ты собрался? – встрял Олег. – У тебя нога еще толком не восстановилась. – По Лос-Анджелесу с этой ногой погулял, по Сицилии тоже, а уж на владимирской земле сам Бог велел. Не переживай, всё в порядке. – Да не всё в порядке!.. – Всё. Разговор окончен. Младший приказал, – отрезал Михаил. – Я тоже пойду! Я должен, – произнес Олег. Присутствовавший при этом разговоре Владимир дернулся было удержать любовника, но тот лишь зло зыркнул на него. – Если Младший согласится… – пожал плечами Михаил. Младший не возражал Впрочем, и приказа он не отдавал. Он именно не возражал против того, чтобы его отец возглавил группу, отправлявшуюся на поиски Старшего. И чтобы Олег присутствовал в ней как врач.

Но Саша не возлагал особых надежд на эту миссию. По его мнению, вопрос должен был решиться в Москве. И у Саши был свой план, которым он ни с кем не делился. План основывался на том, что сам Силецкий оставался в Москве, а значит, Старшего пока не будут убивать. Старый паук сам захочет воочию насладиться мучениями жертвы.

Но тут вмешался тот самый его величество случай, на который, как говорил Старший, надо уметь надеяться, если надеяться не на что. Это был внезапный звонок Андрея. Саша сначала даже не понял, кто говорит, да и связь была прерывистой, ибо звонил Андрей «с кочки, бля, супер». После слова «супер» экс-сожитель был идентифицирован. Но когда Андрей заговорил, что встретил «ебаря, ну ты с которым, и он с тобой», и добавил, что «он мне ща супер как вдул», то Саша решил, что тот бредит. Но после пары вопросов картина стала ясна. Андрей, сказавший что «ебарь словечко замолвил, помоги с работой, супер будет», наотрез отказался говорить, откуда звонит. – Не, Саш, всё супер, но не. Меня тогда закопают, извини, если узнают, что я сдал. А эти узнают. Не. Даже если не пристроишь меня. Всё, супер, пока. Саша помнил нрав Андрея и знал, что если тот уперся, то его не переубедить. Но разговор с ним длился минут пять, если не больше. И Саша тут же вызвал Владимира. – Узнай, откуда шел сигнал. И быстрее. Сможешь? Саша знал, что у службы безопасности Мурзина такие возможности были. Во всяком случае раньше. – Сложновато,- мрачно произнес Владимир. – Сможешь? – Саша в упор смотрел на начальника службы безопасности. – Да раньше за пять минут узнали бы. Сейчас… ну, пара часов точно понадобится. – Действуй! И, если поможет, сигнал должен был идти оттуда, где Старшего держат. То есть с юга Владимирской области. Владимир испарился. Координаты вышки мобильной связи, через которую шел сигнал, были у Саши не через два часа, а уже через 35 минут. Деревня Мулино. 50 километров к югу от города Торфянска. Квадрат поисков резко сужался. Группа Михаила, уже почти добравшаяся до тех краев, получила наводку выдвигаться в этот район. К делу подключился Эрик, у которого были выходы на международные компании спутниковой связи, поскольку наверняка люди Силецкого в этих краях использовали спутниковые телефоны. Московские номера телефонов Силецкого и людей из его окружения, которым могли поступать сигналы со спутниковых телефонов, предоставил Владимир. Собранная информация позволила Киллерсу уже через пару часов получить почти точные координаты абонентов в районе Мулино. И, кроме того, фотографии этих мест со спутника. Это был уединенный дом посреди густого леса. Цель была ясна. Саша, получивший эти сведения и передавший их отцу, что-то беззвучно зашептал. Как будто молитву. А может быть, именно молитву. А затем, повернувшись к Эрику, тихо сказал. – У нас с тобой есть один долг. Здесь, в Москве. Пора заплатить. Пойдешь со мной? Наверное, впервые в серых глазах стоял не просто холод, а смертельный мороз. *** Москва, август 2008 года Валентин Силецкий в этот вечер сидел в своем рабочем кабинете, в особняке на Поварской. Ему пришлось ответить, наверное, на 20 или 30 телефонных звонков. В трубке звучали как поздравления, так и проклятия, как раздражение, так и страх. Слишком неожиданным был его ход с похищением Мурзина. Да Силецкий и сам не ожидал. Он держал группу захвата в надежном месте недалеко от особняка Мурзина, но скорее на всякий случай. Мурзин не вылезал из своего дома, который слишком хорошо охранялся. Именно поэтому Силецкий немного подыграл этому ебанашке Забродину, добивавшемуся ослабления ограничений, наложенных на Мурзина. Задействовал свои тайные рычаги, чтобы было вынесено постановление о разрешении Мурзину прогулок. Впрочем, Силецкий не обольщался: Мурзин был матерым волком и вряд ли так просто начал бы гулять по окрестностям. Но все же держал группу захвата наготове, а вдруг повезет. Было ясно, что если Мурзин выйдет из дома, то лишь в сопровождении сильной охраны. Поэтому были задействованы снайперы. Их задачей было не убить Мурзина, но ранить, чтобы потом доставить к Силецкому. Ну а если не получится ранить, то убить. Но всё прошло отлично. Это был настоящий подарок его величества случая. Мурзин вышел из дома с минимальной охраной. В него стреляли, но он успел свалиться в кустарник (вот волчара!), однако его все же оглушили, а охрану перестреляли. И теперь он кукует в погребе во глубине владимирских лесов, где его никто никогда не найдет. А пидорёнок Забродин сейчас сам придёт. Он уже звонил. Принесёт на блюдечке акции, а главное – себя. Силецкий уже запланировал сеанс видеосвязи с Хейденом: пусть тупой америкос, или кто он там, убедится, что объект его страсти находится в руках Силецкого. И ускорит передачу блокирующего пакета акций. Ну а потом… пидорёнок сдохнет вместе со своим ёбарем. Сначала Забродин на глазах у Мурзина, затем сам Мурзин. Оба умрут медленно, мучительно. А потом придется заняться Хейденом. Ну, и Киллерсом. Это само собой. За сына. За Влада. Уже стемнело. Пидорёнок обещал явиться через полчаса. Наверное, трясется сейчас от страха. Кролику страшно идти в пасть удава. А придется. Деваться некуда. Свет в кабинете внезапно дважды моргнул и отключился. Что за хрень? Никогда такого не было. Силецкий ткнул клавишу внутренней связи. Связь молчала. Черт! Он встал с кресла, доставая мобильник из кармана. Мобильная связь работала. Но не успел Силецкий вызвать охрану, как дверь отворилась. Точнее распахнулась настежь. В кабинет кто-то вошел. Затем еще кто-то. Было темно, Силецкий видел лишь два темных силуэта. – Что за хуйня? – заорал он, полагая, что это охрана. – Что со светом, у нас тут что, война, разруха? Почему резервный движок не включ… И застыл, увидев в бледном свете уличного фонаря бесстрастное лицо Забродина. Рядом с Забродиным стоял холодно улыбавшийся Киллерс.

====== 61. СМЕРТЬ ПАУКА ======

ГЛАВА 61. СМЕРТЬ ПАУКА Мулино, август 2008 года – Да тут всегда дымом несет, епта. Торфяники, бля, супер, – задумчиво повествовал Андрей, принесший Мурзину еды. – Сейчас вроде ничо. Но местные говорят, что всегда дымит. Особенно в этом, бля, как его… а, в Польском коридоре! – В Польском? – удивленно поднял брови Мурзин, оторвавшись от чего-то подгорелого, что когда-то, судя, по всему, было, картошкой. В другое время он и не взглянул бы на такое. Но Мурзин помнил старое военное правило: никогда не знаешь, когда, где и что придется есть в следующий раз, поэтому ешь сейчас то, что есть. – Ага, бля, в Польском, – кивнул Андрей. – Я сам думал, что это Польша. Заебись, бля, думаю, тут чо, поляки, штоль остались. Ну, когда Сусанин их в болота завел… – Это под Костромой было, – хмыкнул Мурзин. – Если вообще было. – Да похуй где. Не, ну супер, а? А, оказывается, тут, бля, речка течет, Пола. Вся в торфе, бля, залезешь в воду – выйдешь так весь в торфе, черный, супер! Ну и там типа место, где торф круглые сутки дымит, считай весь год. Супер. – Далеко? – как бы невзначай спросил Мурзин, продолжавший по крупицам собирать информацию. – Да, бля, тут до всего как до жопы. Супер, короче, – проинформировал Андрей. Экс-разведчик не мог не оценить умение парня уходить от прямого ответа. – Слушай, дай отсосать, а? – безо всякого перехода попросил бывший сашин сожитель. – Ну дай, а? Ты ж сам хочешь, супер будет! Вот бля буду! Не, ну ты не поверишь, мне уже по ночам хуи снятся! Вот такие! Супер. А у тебя что надо! Ну хули тебе, а? – До кочки допиздюхай сначала, – цинично усмехнулся Мурзин. – Чё, опять Сашке звонить? – Догадливый. – Не, нахуй. Это ж стрём такой – супер. – Да не говори ему ничего такого. Просто привет от меня. И спроси как дела. И всё. – А потом отсосешь? – деловито осведомился экс-сотрудник фирмы Сидюхина. – Бля буду, – торжественно пообещал Мрузин. – Супер. Ладно, я щас, быстро. *** Москва, август 2008 года – Как вы сюда попали? – хрипло спросил Силецкий, не веря своим глазам. Он всегда чувствовал себя в абсолютной безопасности в этом особняке, который приватизировал и переделал под свой офис еще в «лихие» 90-е. Здесь были установлены самые совершенные системы сигнализации и видеонаблюдения. Охраны тоже было достаточно, и Силецкий был уверен, что тут и мышь не прошмыгнет незамеченной. – Просто вошли, – сказал Киллерс. Вопрос Силецкого был задан по-русски, но Эрик угадал его смысл. – Блядство! – Силецкий продолжал давить на кнопку вызова охраны, всё больше убеждаясь, что это бесполезно. – Ебать, ебать! – повторял он. – Сигнализация отключена, охрана изолирована, – произнес Забродин по-английски, поскольку этот язык был знаком всем троим. – Как?? – заорал Силецкий. – Что ты мне зубы заговариваешь, педрила?? Он смотрел на Забродина и Киллерса со смесью непонимания, ненависти и страха. Он просто не верил, что его вот так, запросто, смогли захватить в собственной цитадели! – У вас тоже водятся кроты, – чуть улыбнулся Забродин. И это была правда. В отделе, отвечавшем за охрану особняка, действительно был человек, уже несколько лет сливавший информацию в службу безопасности Мурзина. Возможности этого «крота» были весьма ограничены. Он не имел доступа в помещения, которыми пользовался Силецкий и, таким образом, не мог поставить «жучки». Но зато имел полный доступ к схемам систем безопасности дома, расположению видеокамер, размещению сотрудников охраны и к кодам некоторых замков. Мурзин, хоть и был врагом Силецких, никогда не планировал нападения на особняк в центре Москвы. Даже после отравления Младшего. Для атаки на Силецкого, если бы Мурзин принял такое решение, можно было выбрать куда более подходящее место. Но военный опыт подсказывал Мурзину: необходимо иметь планы на все случаи. Поэтому план возможного нападения на особняк был разработан давно, время от времени он обновлялся и корректировался в соответствии с информацией, которую сливал «крот». Как проникнуть в особняк незаметно. Как отключить системы энергоснабжения: основную и резервную. Блокировать системы сигнализации и связи. Нейтрализовать охрану и персонал. Всё это было детально расписано в протоколах. Об их существовании во всей службе безопасности Мурзина знали лишь трое, в том числе Владимир. Но никто не верил, что когда-нибудь придется эти протоколы вводить в действие. Однако когда Мурзин был похищен Силецким, Владимир понял, что день «Ч» наступил. Он принес протоколы, хранившиеся в тайнике на флешках, Младшему. Тот посмотрел на Владимира как на ненормального. Да уних сейчас просто не было людей, способных осуществить нападение! Тех, кто прошел школу спецназа, включили в группу Михаила. С Младшим остались обычные телохранители – профессионалы в вопросах защиты, а не нападения. Необходимый опыт имел Владимир, да еще пара человек. Остальных привлекать не имело смысла. Да они и не согласились бы. Но когда из воздуха материализовался Эрик, Саша понял: это шанс! Нет, Эрик не казался ему всемогущим. Да и что мог этот иностранец сделать в чужой и малознакомой ему России? И все же Саша почему-то сразу решил: Эрик согласится. И не ошибся. Киллерс не колебался ни минуты. И это было не просто желание отомстить Силецкому, который пытался его убить. И только не желание обезопасить Майкла, отправившегося вызволять Старшего. Нет, это был еще и трезвый расчет профессионала. Киллерс просчитывал ситуацию с того момента, когда в Казиньяно пришло сообщение о похищении Мурзина. И он понимал, что, возможно, потребуются люди. Которых нет у Младшего. А у Эрика были такие люди. И им было всё равно, где действовать: в дебрях Африки или в центре Москвы, Вашингтона, Токио… Они могли действовать везде. И потому одновременно со скромным «австралийским инженером из Казахстана» в Москву прилетели еще несколько человек из разных стран. Все они прибыли в разные аэропорты. У большинства были туристические визы, парочка людей прибыла «по делам бизнеса». По-русски они не говорили. Но им и не требовалось. На детализацию плана ушло несколько часов. Риск оценивался как высокий, но не чрезмерный. Проникновение в особняк должны были осуществить иностранцы. Из людей Мурзина о готовящемся знал лишь Владимир. Пути отхода были проработаны. И они вовсе не предусматривали уход от погони со стрельбой, как в боевиках. Всё было проще и в то же время тоньше. Младший потребовал, чтобы ни его отца, ни Олега не ставили в известность о том, что здесь затевается. Чтобы те занимались своим делом спокойно, насколько это вообще было возможно. Киллерс и его люди не были волшебниками. Они просто были профессионалами. А охрана Силецкого оказалась совершенно не готова к тому, что на дом в центре Москвы, тем более на дом самого Силецкого, может быть совершено нападение. Да кто в здравом уме мог на такое решиться? Операция длилась восемь с половиной минут. Начиная с проникновения через канализационный люк и заканчивая хлороформом для не успевшей даже испугаться секретарши в приемной Силецкого. Охрана была заблокирована в своем же помещении. Сигнализация и связь отключены. И сейчас ошарашенный Силецкий с бессильной ненавистью и страхом смотрел на Забродина и Киллерса. Саша не собирался разыгрывать из себя благородного мстителя. Он вообще не хотел мстить Силецкому. Куда охотнее он забыл бы об этом человеке. Но Силецкий причинил зло не только ему. Поэтому в одиночку он был не вправе решать судьбу этого человека. Цель Саши была другой. – У нас мало времени, господин Силецкий, – Саша продолжал говорить по-английски, чтобы и Эрик был в курсе происходящего. – Ситуация изменилась. Теперь вы тоже в заложниках. И всё просто: вы сейчас же отдадите приказ освободить Геннадия. – Ты охуел что ли, блядь-малолетка? – по-русски зашипел Силецкий. – Это ты привык всем жопу подставлять и говно чужое жрать! Что, думаешь, я испугался? Да я… Тут в лоб ему уперлось холодное дуло пистолета, прямо перед собой он увидел холодные, зеленые глаза Киллерса. – Speak English, please, its will be quite right, – произнес Эрик. Силецкий хотел что-то сказать, но лишь тяжело опустился в кресло. Саша не спускал с него глаз. Силецкий под этим взглядом чувствовал себя насекомым, которого можно в одно мгновение раздавить. Но у насекомого еще оставался яд… – Я ничего не скажу, – через силу произнес он по-английски. – Ничего. Я его не отпущу. И вам его не найти. Он умрет. – Мы его уже нашли, – в львиных глазах читалась неумолимость. – Владимирская область, Торфянский район. Шесть километров к северо-западу от Мулино. Дом в лесу. – Сссуки! – зло выплюнул Силецкий. В львиных глазах ничего не изменилось. В разговор вступил Киллерс:

- Сейчас ты позвонишь своим ублюдкам в эту дыру на болота и прикажешь передать пленника нашим людям, которые уже возле дома.

– Отсоси! Не буду я звонить. Если ваши начнут штурм, мои люди прикончат его. У них приказ. Он на цепи сидит, деваться ему некуда, – с ненавистью произнес Силецкий. – Тогда ты тоже умрешь, – невозмутимо произнес Киллерс. – Просто более мучительной смертью. Я это умею делать, ты знаешь. Силецкий прошипел что-то невнятное. Он собирал информацию о Киллерсе и действительно знал, на что тот способен при необходимости. Или просто при желании. А уж желание у Киллерса было, Силецкий в этом не сомневался. Саша продолжал невозмутимо наблюдать за происходящим. Он понимал, что стал куда более жестоким чем прежде. Хотя почему «стал»? Он и прежде был жестоким. Просто прятался от собственной жестокости и равнодушия среди туманов своего озерного края. Но теперь туманов не было. Прятаться от себя самого было негде. Подлинное «я», в котором много темного и отвратительного, все равно рано или поздно настигает. И если не взглянуть себе в глаза, не признать, что это ты и есть, то погибнешь в тисках своего «я». Новый цветок засохнет, так и не распустившись. – Убили сына, убейте и отца! – выдохнул Силецкий. Саша чуть прищурился. Старый паук даже сейчас говорил банальности, словно взятые из фильмов. Как будто у него не было ничего своего. Саша смотрел в паучьи глаза, проникая в их темные глубины, и вдруг понял, что ведь в них действительно нет ничего. Ничего! Силецкий был пустой оболочкой, забитой штампами, трафаретами. Даже его амбиции были трафаретными. Если в стремлениях Старшего и Йена – пусть жестоких и темных – была жизнь, извращенная, мрачная, но всё-таки жизнь, то в этом человеке не было ничего. Только пустота. В которую он как пылесос засасывал деньги, власть, влияние… Даже любовь к сыну была ненастоящей. Саша вдруг отчетливо это понял. Сын, погибший Влад, был для Силецкого лишь собственностью. Не более. И теперь он мстил не за сына. Он мстил за то, что у него что-то отняли. Саша пытался найти в этом человеке что-то живое и не находил. Его взгляд блуждал по темному, пыльному чулану, в котором были свалено барахло – старое и никому не нужное. Ненужное в первую очередь его же хозяину, но ревностно оберегаемое, потому что ничего другого у хозяина не было. Не было и не будет. Потому что ни к чему другому он никогда и не стремился. – Что ты уставился на меня! – вдруг завопил Силецкий. – Не смотри на меня! Взгляд Забродина как будто вошел в него и теперь хозяйничал в тайниках души, куда Силецкий никогда и никого не пускал. Этот ублюдок, почему-то напоминавший льва (с чего – непонятно), расхаживал по темным лабиринтам души, расшвыривая всё то, что было завоёвано в жестокой борьбе. И показывал обладателю, что все это – труха. – Отвернись! – снова заорал Силецкий. – Отвернись от меня! – Звони! – услышал он над собой голос Киллерса. – Сейчас! Силецкий понял, что единственный способ избавиться от присутствия захватчика в самом себе – это выполнить требование. Позвонить. – Стоп, – сказал вдруг Саша. – Чуть позже. Мне звонят. Его мобильник, поставленный на бесшумный режим, действительно вибрировал. Саша быстро отошел в простенок между окнами, чтобы с улицы никто его не видел. – Да. Просто скажи, как он? Понял. Андрей, ты же знаешь, я всё сделаю. Андрей? Андрей, алло, ты слышишь меня? Алло? В трубке послышались странные звуки. Затем наступила тишина. – Андрей! Андрей! – повторял Саша. Черт, неужели охрана засекла парня? Но тут в трубке послышался знакомый голос, и это был не голос Андрея. *** Мулино, август 2008 года – Проблема, – произнес Михаил, угрюмо глядя на дом, стоявший на поляне прямо посреди густого леса. – Нет плана дома. Мы не знаем, где его держат. – Миш, я по другой части, – вздохнул Олег. – Плоть подлатать и всё такое. – Знаю. Был бы там еще кто-то, рванул бы туда вслепую. Фактор внезапности. – Еще кто-то? А если бы там был … Младший? – Заткнись! – зло бросил Михаил. Они замолчали, и было слышно, как в темных кронах деревьев шумит ветер. Группа захвата была рассредоточена вокруг дома. Охрана, судя по всему, ее не засекла. Всё было готово. И ничего не было готово. – Проблема, – снова произнес Михаил. – Вслепую рваться в дом – риск. Выжидать – тоже риск, его там могут убить в любой момент. – Нет, Миша! Эта сука, Силецкий, наверняка захочет сам сюда приехать. – Допущение. Более чем вероятное, но допущение. А если что-то произойдет? Если Силецкий что-то узнает, опять какой-нибудь «крот» что-то сольёт? Он в любой момент приказ отдать может. У них спутниковая связь, нам ее не заглушить. Да нам и обычный мобильник тут глушить нечем. – Мобильник тут не берет, – заметил Олег. – Берет чуть дальше, – пробормотал Михаил. – Сын сказал, что ему тот звонил, который еду носит… – Как они вообще ему звонить позволяют? Они совсем тупые? – Нет, – усмехнулся Михаил. – Но дыр у них много. – Так это ж хорошо. Если они не профи… – Нет, Олежка. Лучше иметь дело с профи, чем с недоумками. С профи бывает трудно справиться или вообще невозможно. Недоумки опасны тем, что могут с перепугу выкинуть что угодно. Профи умеет себя беречь. Недоучка запросто и себя угробит, и тебя. – И что ты предлагаешь?

И тут, словно в ответ на его слова возле дома в темноте возникло движение.

– Куда, блядь, собрался, соска? – послышался голос одного из охранников. – Да поссать он пошел, куда ему еще, – донесся ленивый голос другого. – Блядь, вернется, выебу! – Да он только этого и ждет! Не заметил разве? Охранники заржали. – Мудилы, бля, – презрительно сплюнул Михаил. Он жестом приказал Олегу оставаться на месте. А сам, сделав знак одному из своих людей, бесшумно стал приближаться к Андрею, выбравшемуся на «кочку». Тот говорил по телефону. Михаил слышал лишь отдельные слова, преобладало среди которых «супер». Но он понял, с кем говорит этот парень. Через десять секунд тот был вырублен. Бесшумно и быстро. Напарник Михаила уже волок парня в кусты. Михаил же поднял валявшийся в траве телефон. – Зачем ты туда полез?? Я убью Эрика!! – шепотом зарычал Михаил, услышав в трубке слова сына. *** Москва, август 2008 года – Не дождешься, – прошипел Силецкий, которого Киллерс держал на прицеле. – Можешь пристрелить меня! Я не отдам приказ. Пусть его там прикончат! Пусть… Забродин, закончивший говорить по телефону, медленно приближался к Силецкому, и старый паук вновь почувствовал нарастающий страх. И дело было не в том, что Забродин выглядел угрожающе – нет, внешне ничего угрожающего в нем не было. Но под его взглядом пространство тьмы, жившее в Силецком, стало вновь стремительно сжиматься. Тьма заметалась, пытаясь укрыться от света. Так мечется вампир, оказавшийся под лучами солнца, которые безжалостно сжигают его, превращая в горстку пепла. Они смотрели друг на друга всего несколько мгновений, но это были мгновения, что вмещают в себя века и тысячелетия. Два человека. Один – набирающий жизнь, другой – теряющий ее подобие. Уже потерявший. Цеплявшийся за призраки власти, богатства и жажды мести. За призраки, которым нет до него никакого дела. Силецкий даже позабыл о наставленном на него пистолете Киллерса. Он смотрел в глаза Забродина и понимал, что не может сопротивляться. Не было жизни. Не было силы. Только тьма, превращавшаяся в мелкие клочки, словно невидимый лев когтями разрывал ее, оставляя лишь пустоту. И страх. – Звони! – разнесся в этой пустоте тихий голос Забродина. – Что я должен сказать? – хрипло пробормотал Силецкий. – Прикажи его выпустить. Твои люди должны оставаться в доме. Если что-то пойдет не так, тебе конец. – Думаешь, меня это пугает? – Пугает, – не отрывая взгляда от Силецкого, произнес Забродин. Саша вовсе не гипнотизировал старого паука. Он просто смотрел на него. И видел только пустоту и страх. Под его взглядом Силецкий поднес телефон к уху так, словно подносил пистолет к голове… Это и был для него пистолет. И выстрел раздался. Сразу после того, как он отдал распоряжение, а от Михаила поступило сообщение, что всё в порядке, Старший у них… И не имело значения, что на курок хладнокровно нажал Киллерс. И логично, что на следующий день в новостях появились сообщения: «Тело бизнесмена Валентина Силецкого с огнестрельным ранением было обнаружено в офисе на Поварской улице в центре Москвы. По факту смерти проводится проверка, приоритетной является версия самоубийства. Известно, что в последние месяцы Силецкий находился в глубокой депрессии после гибели в перестрелке возле элитного ночного клуба его сына Владислава. Похороны Силецкого запланированы на…» *** Сан-Франциско, август 2008 года «Твое предложение в силе? Я готов его обсудить», – торопливо набрал Йен, прочитав сообщение о гибели Силецкого. У Йена голова шла кругом. Он не понимал, что ему теперь делать. Ему хотелось кусать себе локти. Ему было плевать на Силецкого. Дело было в другом. Йен запутался в собственных интригах. Он всё испортил. Всё! Сделка с Силецким, на которую он пошел в расчете на устранение Мурзина и спасение Саши, теперь не состоится. Да и черт с ней! Но Саша снова был в руках Мурзина. Снова. Снова. Йен готов был выть. Он стоял у окна и смотрел на мост Золотые Ворота. Когда-то от этого вида у него захватывало дух. Потом он просто перестал замечать великолепную панораму. Теперь же он ее ненавидел. Захватывающий вид, опьяняющее пространство, которое прежде казалось полным свободы, теперь было пространством разбитых надежд. Он сам разбил эти надежды. Он разбивал их не один раз. И всякий раз Саша не то чтобы прощал ему, но всё-таки дарил новую надежду на то, что всё еще возможно. Теперь надежд не было. Была лишь пустота, в которой висел мост. Мост ниоткуда в никуда. Йена внезапно скрутила боль, наполнившая его тело адским огнем. Он свалился на пол, стал кататься по нему, рычать и выть. Выть от боли. От бешенства. От бессилия. От одиночества. Йен знал, что сам виноват, и от этого ему было только больнее. Неимоверным усилием он заставил себя подняться с пола. Потому что он должен был подняться. Обязан был! Вопреки боли, вопреки отчаянию. Он будет действовать. Он сломает свою гордость. Она и без того поругана. Его упрекали в том, что Йен Хейден не желает меняться? Что он пытается ломать других, навязывать свою волю? Что ж, они увидят, что Йен изменился. Что он может унижаться… Что… да он что угодно может! Лишь бы Саша ответил ему. Лишь бы… Лишь бы… И Йен послал Саше сообщение: «Твое предложение в силе? Я готов его обсудить» Саша не отвечал. Йен терпеливо ждал, хотя всё внутри него полыхало от боли. Прошел час, другой. Йен снова послал сообщение: «Я готов принять твое предложение. Давай обсудим детали» Ответа не было. Через несколько часов было послано еще одно сообщение: «Согласен на твои условия. Передам тебе все акции. Нам надо это обсудить. Только это и ничего больше». Последняя фраза далась Йену труднее всего. Пальцы сводило судорогой, он несколько раз начинал набивать эту фразу и несколько раз стирал ее. И снова набивал. И снова стирал. Губы его кривились как у ребенка, который вот-вот разрыдается.

«Только это и ничего больше». Бизнес и ничего личного. Йену было плевать на бизнес! Ему важно было только личное! Личное, от которого он сейчас отказывался.

Но даже на это не последовало никакой реакции. Телефон время от времени звонил, в него падали сообщения – важные, срочные, необходимые… Но того, единственного сообщения от единственно важного для него человека не было. Не было. Тянулись часы, и пустота казалась все более невыносимой. Это был вакуум, в котором нельзя было дышать. Нельзя было жить. Йен не выдержал и позвонил Саше. Но ответом были далекие, холодные гудки. Эти гудки – равнодушные, полные холода – для него звучали как выстрелы… Они отделяли его от Саши. При мысли о том, что его Саша сейчас снова в объятиях Мурзина Йен опять рухнул на пол и стал кататься, выть и рычать… *** Подмосковье, август 2008 года Саша лежал в постели, обнимая спящего Старшего. Нет, у них не было жаркого секса после того, как Старшего привезли из заточения. Не было даже поцелуя. Они просто крепко обнялись. Старший выглядел смертельно уставшим. Саша ничего не говорил ему, просто довел до кровати, помог раздеться и лечь. Даже без душа. Он просто обнял Старшего, пахнувшего потом, погребом, лесом… Потом, потом, все потом. Душ, секс, поцелуи. Сейчас Старший должен спать. А он будет оберегать его сон. Оберегать. Прежде всегда оберегали его, но сейчас его очередь. Он никого не подпустит к своему Старшему. К своему. Никого. Ни друзей, ни врагов – никого. Он будет беречь сон Старшего и порвет любого, кто посмеет этот сон нарушить. А Старший действительно видел сон. Сон, в котором вокруг него ходил белый лев, и никого к нему не подпускал… Падали сообщения от Йена. Саша просматривал их, но не реагировал. «Согласен на твои условия. Передам тебе все акции. Нам надо это обсудить. Только это и ничего больше». Саша понимал, чего стоило гордецу Йену написать эти строки. Но он не верил Йену. Слишком долго Саша цеплялся за мираж. Прощал. Наивно что-то надеялся. Йен упорно разбивал его надежды. И разбил-таки окончательно. Но еще одна встреча с Хейденом неизбежна. Лишь одна. Исключительно деловая. И Саша на этой встрече точно будет не один. Саша тоже чувствовал смертельную усталость, но мозг его лихорадочно работал, осмысливая события последних дней и часов. Все это время Саша ожидал чего угодно. Даже того, что ему предъявят обвинение в соучастии в убийстве Силецкого, хотя никаких улик присутствия Саши в доме на Поварской не должно было остаться. Саша четко следовал указанию Киллерса: не прикасаться ни к чему. Более того, он надел тонкие латексные перчатки. Но всё равно… Конечно, буря поднялась в ту же ночь. Охрана особняка не могла дать никаких внятных показаний, она была застигнута врасплох. Свет начал мигать, словно из воздуха появились вооруженные люди в масках. И … больше никто ничего не помнил. Видимо, нападавшие использовали какое-то усыпляющее вещество: то ли газ, то ли еще что-то. Силецкий с простреленной головой лежал в своем кабинете. Факт убийства был налицо. Но… полиция уже через несколько минут после сигнала о происшедшем была отстранена от поиска улик на месте происшествия и от расследования вообще. На ее долю осталось лишь оцепление вокруг особняка. Остальным занялись спецслужбы. Всех сотрудников охраны особняка вывезли в неизвестном направлении. В СМИ немедленно была запущена версия о самоубийстве Силецкого, якобы впавшего в депрессию после гибели сына. Для большей достоверности «анонимные источники» намекали на большие финансовые проблемы, с которыми якобы сталкивался бизнесмен. Последнее было откровенным враньем: финансовые дела у Силецкого шли отлично. Но в высоких кабинетах решили все списать на самоубийство, и в подтверждение этой версии шло решительно всё. Впрочем, Силецкий был непубличной фигурой, поэтому его смерть не вызвала большого интереса у СМИ. Ну, подумаешь, застрелился еще один бизнесмен. Да мало ли их стреляется! Эка невидаль. Но в высоких кабинетах моментально связали гибель Силецкого с похищением Мурзина. Однако было известно, что вся «боевая» часть службы безопасности Мурзина отправилась в торфяные леса вызволять шефа. В Москве и Подмосковье оставались лишь трое телохранителей Забродина (необычно мало!), и у этих людей не было никакого опыта в таких вопросах, как проникновение в хорошо охраняемое жилище. И, разумеется, никто в высоких кабинетах не рассматривал возможность того, что акцию в самом центре Москвы совершила группа иностранных наемников. Более реальной признали бы, наверное, версию о нападении инопланетян. Но поскольку было ясно, что нападение совершили суперпрофессионалы, и именно они вынудили Силецкого отдать приказ освободить Мурзина, то в высоких кабинетах начались разборки. В каждой из спецслужб были уверены, что нападение совершили люди из другой спецслужбы, все подозревали всех. «Кто за этим стоит? Кому выгодно? Это что, многоходовка?» – излюбленные вопросы обитателей кабинетов власти в ту ночь сыпались как из рога изобилия, пока Саша с тревогой ждал, когда же Старшего привезут домой, а Эрик даст условный сигнал, что он и члены его группы в безопасности. Саша полагал, что его отец привезет Старшего в Москву уже под утро. Но нет. Михаил понимал, что пусть Силецкий и мертв, но нельзя исключать нового нападения с чьей угодно стороны. Поэтому Геннадия везли домой кружными путями, со всеми мерами предосторожности, чтобы исключить всякую возможность слежки и нападения. Дорога заняла едва ли не сутки. И эти сутки Саша не спал. Еще ночью он был атакован телефонными звонками тех, с кем ему в последние месяцы пришлось вести «переговоры». Теперь его срочно приглашали на «встречу». Саша отвечал, что никуда не поедет. Голос его был сонным, поэтому у собеседников не было сомнений, что он провел всю ночь в постели. На самом деле Саша чувствовал себя смертельно уставшим и пытался заснуть, но сказывалось сильное перевозбуждение от событий последних дней. Заснуть ему так и не удалось: под утро в дом пожаловали гости. Это был уже знакомый Саше чиновник из правительства, еще какой-то незнакомый тип и, разумеется, безликий. Поначалу Саша решил, что они прибыли его арестовать. Но он оставался спокоен. Не столько из-за собственного хладнокровия, сколько из-за переутомления. Незваные гости были, напротив, взвинчены. Они то и дело срывались на крик. Но в какой-то момент Саша осознал, что ему даже не пытаются угрожать. Дело было в другом.

Внезапная смерть Силецкого, по большому счету, ничего не меняла в тупиковом раскладе вокруг акций «Сокоде», которые оставались у Хейдена, Мурзина, причем большая часть мурзинских акций была в управлении Забродина. Но люди из структур власти впали в панику. Для них смерть Силецкого означала, что «всё пропало», «нас переигрывают», «это подстава», «нас сливают».

Сначала Саша полагал, что он просто многого не знает. Что на самом деле Силецкий играл какую-то невероятно важную роль в этом зазеркалье. Но его молнией ударила догадка: ничего подобного. Силецкий ничего не значил. Просто все игроки уже так запутались в своей игре, параноидальных подозрениях, хитросплетениях интриг, что были уже не в состоянии адекватно оценивать ситуацию. – Теперь всё взорвано, – с трагическим и одновременно многозначительным видом произнес чиновник из правительства. – Это кто-то из наших, здесь, в Москве. Вопрос: кто? Уже звонят из Вашингтона. Вы ведь понимаете, что это значит? Нам уже присылали черную метку. Кстати, мы тоже. Но не американцам, а французам. Вы же понимаете. Саша, разумеется, ничего не понимал. Точнее, понимал, что понимать тут нечего. Параноики принялись пожирать друг друга как пауки в банке. Рано или поздно это должно было случиться. Смерть одного из пауков – Силецкого – стала лишь поводом. Со стороны это могло показаться фантасмагоричным. Саша, всегда живший в своем замкнутом мире, никогда не задумывался о том, как устроена земная власть. Как управляются государства, их альянсы и прочее. У него была уверенность, что те, кто находится у власти, знают гораздо больше простых смертных, поэтому их решения далеко не всегда можно объяснить. И это оказалось правдой. Люди в коридорах власти действительно знали больше. Но это знание играло с ними злую шутку. Оно не вело к мудрости. Наоборот, делало людей подозрительными, подверженными параноидальным страхам, заставляло даже в самых невинных вещах видеть чей-то заговор, злой умысел. Реальность искажалась. Ничтожные мухи вырастали до размеров слона, а слоны превращались в мух. И люди, принимавшие решения, от которых порой зависели судьбы стран и континентов, жили в этой искаженной реальности. И чем дальше, тем сильнее она уводила их все дальше в лабиринт кривых зеркал. «Слепые, поводыри слепых», – было сказано в Евангелии еще две тысяч лет назад. Саша теперь лучше понимал свое предназначение. Миссию белых львов, посланцев или, как глухо упоминалось в Библии, «удерживающих». «Пока не будет взят от среды удерживающий», – говорилось в одном из посланий апостола Павла. Над этой загадочной фразой две тысячи лет ломали головы богословы, ученые, простые люди… Теперь Саша знал. Удерживающие не дают миру рухнуть в пропасть. Пока они здесь, этот мир будет жить. Потому что, каким бы несовершенным ни был этот мир, он полон жизни и любви.

Надвигается тьма.

Ветер времени больше не слышен.

Среди мертвых смоковниц

и еле дрожащих осин

разбегаются мысли –

трусливые серые мыши,

а Земля, заблудившись,

готова сорваться с оси,

чтобы с воплем проклятья

нырнуть в оглушающий тартар!

Захлебнется закат

в черном яде змеящейся тьмы,

разлетятся бумажками

мудрые планы и карты –

все, на что уповали,

на что так надеялись мы.

Двадцать с лишним веков

на невидимой ниточке-вере

мир висит, замерев,

над провалом – бездонно-пустым.

Но надеждой во мрак

изливается свет невечерний,

и любовь оживает,

и помыслы снова чисты…

– Все будет в порядке, – произнес Саша будничным тоном, как будто в этом мире все зависело от него. – Я знаю, что делать.

====== 62. МАВРИТАНСКАЯ ЗАПАДНЯ ======

ГЛАВА 62. МАВРИТАНСКАЯ ЗАПАДНЯ Москва, октябрь 2008 года Моросил мелкий осенний дождь, мокрый асфальт был усыпан золотыми звездами опавших листьев. Переулок, тянувшийся от Бульварного кольца, был почти безлюден. – Знаешь, я уже забыл, когда в последний раз просто так брел по городу, – вдруг сказал Старший. – Лет пятнадцать уже… Или больше. Не помню. И я уже забыл, как это здорово. Просто идти по городу. Дышать. Любоваться золотыми листьями. – В тебе, кажется, поэт проснулся, – с улыбкой заметил шедший рядом Саша. Старший знал, что его мальчик почти никогда не смеется. И такая улыбка Младшего дорогого стоила. – Поэзия – по твоей части, – заметил Старший. – Но что-то такое во мне и впрямь появилось. Это всё твое влияние, не иначе. С кем поведешься, от того и наберешься. На перекрестке они остановились, словно не зная, куда идти дальше. В общем-то им было всё равно. Они просто гуляли. – Кстати, как там эти твои музыканты? – вдруг спросил Старший. – Ничего, – ответил Саша. – Звонят иногда, предлагают что-то. Но нет. – Так сильно обиделся на них? Зря. Поверь мне. – Да не обижался я, – вздохнул Саша. – Вот, правда, ни капли! Дело в другом. Если им деньги нужны, то пусть напрямую просят. Я дам денег, раз уж у меня они есть. Парни талантливые, что им не помочь? Только не надо было делать вид, что им тексты мои так нравятся, что без них никак! – Я ведь знаю, что всё не совсем так было, – темные глаза Старшего внимательно смотрели на Сашу, и в них плясали лукавые искорки. Саша вздохнул. От Старшего никогда ничего нельзя было скрыть. Он взял Старшего за локоть и свернул в тихий переулок, что вел к центру параллельно Мясницкой. За ними двинулись телохранители, напряженные сильнее чем обычно. Охрана тоже отвыкла, что босс и его любовник вот так, запросто, шляются по городу без защитной брони лимузина. Такого давно не было. Если было вообще. И телохранители, не посвященные в дела охраняемых особ, понимали, что нечто изменилось. Да, суд освободил босса из-под домашнего ареста. И вроде бы с него даже сняли все обвинения, или почти все. Кажется, жизнь входила в привычную колею. Но у всех было ощущение, будто что-то готовится. Нечто, что не оставит от прежней жизни камня на камне. Это предчувствие висело в сыром октябрьском воздухе Москвы. – Я ведь знаю, что ты им нужен не только из-за денег, – спокойно сказал Старший. – Их хитами были песни на твои слова. Всё остальное у них – так себе. Хорошо, не более. Саша молча пожал плечами. – Не подумай, я не говорю, что эти твои тексты были гениальными, – хмыкнул Старший. – Нет. Просто я много раз слушал эти песни. – Ты? – Саша, казалось, вовсе не был удивлен. – Да. Это, понимаешь, как вилка и розетка. Нужно, чтобы они подошли друг к другу, тогда потечет ток. Вот твои стихи и их музыка – это и были вилка и розетка. А сейчас у них… песни есть, но ток в них не течет. И ты, кстати, сам это знаешь. Последние слова Старший произнес неожиданно сурово, в его темных глазах мелькнуло нечто грозное. Младший подобрался и ответил гордым львиным взглядом, который стал обычным для него в последние месяцы. Старший знал силу этого взгляда. Но он знал и свою силу. А также маленькие слабости своего молодого белого льва. – Наверное, так, – нахмурившись, сказал Саша. – Знаешь, я хотел бы снова для них писать. Мне это никогда особо не нравилось, но теперь как будто чего-то не хватает. Леха звонит регулярно, другие тоже наседают… Но ты ведь знаешь, что предстоит. Пусть всё закончится. Окончательно. А что будет после… – Мы оба знаем, что будет после, – пожал плечами Старший. – Мы оба знаем лишь твой план, – теплая ладонь Саши скользнула в ладонь Старшего, и тот крепко ее сжал. – Но мы не знаем, сработает ли он. – Да. Возможно, всё придется менять на ходу. Как сейчас. Мы сворачиваем налево. – Почему? – Потому что этот переулок ведет на Лубянку. Не хочу, – поморщился Старший. – Я тоже, – улыбнулся Саша. – Тогда меняем план на ходу. Они свернули в переулок, уходивший в сторону Маросейки. – Спасибо, что вытащил меня в город. Сам я и не собрался бы, – произнес Старший. – Да… У меня была мысль отправиться с тобой сегодня на Новую Ригу, погулять там… Но я подумал, что это было бы чересчур. Поэтому решил просто… – На Новую Ригу? – непонимающе переспросил Старший. – Сегодня ровно год, как мы впервые встретились. В блядюшнике на Новой Риге. – Год? – ошарашенно переспросил Старший. – Да. Ровно год. – Год… Оба замолчали. Год. Да, они познакомились ровно год назад, в элитном борделе, где недоброй памяти сутенер прилюдно трахал парня-проститута. И этот год вместил в себя вечность. Как будто законы времени изменились. Одна секунда вмещала в себя годы и даже столетия.

Саша знал, что в этот год, при всех его ужасах, он обрел всё, о чем и не мечтал. Но время, грозное и неумолимое, готовило для них новые испытания, Саша это ясно видел. Ему было страшно, но он больше не хотел прятаться. Он смотрел в лицо Времени, в голове его рождались строки.

Стук часов мучителен и страшен.

Это сокрушающий таран

Разбивает стены древних башен –

Время, Время рвется в двери к нам!

Время ветром сумрачным, холодным,

Гонит жизни парусник вперед,

А порой потоком полноводным

В сумрачное прошлое несет.

То сжимает темное пространство,

то рождает злую пустоту.

Время, Время с грозным постоянством

Приближает черную черту.

Слух безвольно звуки провожает,

Тусклый взор теряется во мгле.

Мир молчит. Нас Время окружает.

Мы с тобой блуждаем по земле:

Счет ведем проигранным сраженьям,

Смотрим, смотрим в сумрачную даль,

Молимся сгорающим мгновеньям,

Помним, помним: “Зацветет миндаль!”

Тайный страх: мы что-то не познаем.

Тайный ужас: прошлое мертво.

В настоящем пустоту вдыхаем.

Будущее (есть оно?) темно.

Путь ведет сквозь серые туманы

Средь обрывков сумасшедших снов,

Память кровоточит словно рана

В хаосе мгновений и веков,

Мы с тобой – пылинки во Вселенной,

Но без нас Вселенная мертва.

Мы идем во мрак неизреченный,

Отыскать заветные слова,

И найдем – слова любви простые,

Что разрушат царство темноты,

Сгинет Время и его святыни,

Будет свет и вечность.

Я и ты.

Никто из редких прохожих, попадавшихся им навстречу, не мог и подумать, что этот молодой человек сейчас сочиняет стихотворение. Наверное, год назад эта пара выглядела бы однозначно: папик и его шлюха. Но сейчас, глядя на них, такое никому не пришло бы в голову. Что-то неуловимое в их облике, движениях указывало на то, что они очень близки. И равны друг другу. – Если бы не ты, я погиб бы, – вдруг произнес Старший. Саша вздрогнул, возвращаясь к реальности. – Не надо, – сказал он тихо. – Не говори так. – Нет, надо, – с улыбкой произнес Мурзин. – Я благодарен тебе. Но и ты должен быть благодарен мне. Ты должен был получить хороший пинок под зад, чтобы измениться. Моя заслуга в том, что я дал тебе пинка. – Ты мне не просто дал пинка. Ты с меня кожу живьем содрал, – усмехнулся Саша. – А если бы не содрал, ты был бы сейчас уродцем в коросте. Никому не нужным. Даже самому себе. – Ты, как всегда, удивительно тактичен. – А то, – ухмыльнулся Мурзин. – И сейчас я тебе ещё кое-что скажу. Мы с тобой шли по переулку, который вывел бы нас туда, где мне не хотелось бы оказаться. Да и тебе тоже. Поэтому я решил свернуть. И мы движемся теперь в другом направлении. Так вот, в жизни надо уметь сворачивать. Вовремя. Ты готов со мной свернуть? Старший устремил испытующий, полный темного пламени взор на Младшего. И встретил львиный взгляд. – Да, – спокойно произнес Младший. *** Прогулке под осенним дождем предшествовало многое. Загадочное убийство Силецкого, в котором все подозревали всех, не менее загадочная гибель заместителя шефа французской контрразведки Вертье, вызвавшая переполох не только в Париже, но и в других столицах, грубое вмешательство американцев, вознамерившихся урвать свой кусок, странные метания Хейдена, который то соглашался избавиться от блокирующего пакета акций, то наотрез отказывался, ослиное упрямство Мурзина, подстрекаемого своим любовником Забродиным… Влияние Забродина на конфликт вокруг «Сокоде» трудно было объяснить рационально. Скорее всего, это была просто череда совпадений, пусть и странных, но совпадений. В частности, в кабинетах власти не только в Москве, Париже и Вашингтоне, но и в других столицах вдруг обнаружились влиятельные люди, которые выступили в поддержку нахального и глупого предложения молокососа Забродина учредить некий международный фонд, в котором аккумулировать конфликтные акции. Конечно, смешно было думать, что эти люди, влиятельные и грозные как львы, пляшут под дудку русского проститута, о котором они, конечно, и слыхом не слыхивали. Это было лишь совпадением. Но факт оставался фактом: идея Забродина, поначалу никем всерьез не воспринимавшаяся, вдруг стала основной. С ней уже не то, что нельзя было не считаться, с ней приходилось в целом соглашаться. Речь шла только о деталях. Но и в самой экваториальной Африке происходили странные вещи, которые почему-то тоже играли на руку все тому же Забродину (которому в высоких кабинетах мировых столиц многие мысленно желали провалиться сквозь землю). В племенах, десятилетиями спокойно сидевших в джунглях на территории Чамбе и Бенина и никого не беспокоивших, стало набирать силу какое-то древнее мистическое учение о белых львах. Это тоже никого бы не взволновало, да мало ли какие учения живут в дебрях Африки среди отсталых племен. Но адепты этого учения вдруг обнаружились и в правительствах Чамбе и Бенина. А племена из джунглей внезапно ополчились на повстанцев, что десятилетиями орудовали в этих краях и терроризировали не только представителей власти, но и местное население. Повстанцы, с которыми не могли справиться регулярные войска с их карательными рейдами, были в одночасье разгромлены местными племенами, словно очнувшимися от многолетней спячки. Конечно, это можно было бы только приветствовать. Но появились слухи, что эти племена из глухих районов Чамбе и Бенина могут образовать собственное государство. Само собой, таких непризнанных государств полно по всему миру, и Африка в этом смысле не исключение. Да пока это были только разговоры. Но новая головная боль не нужна была никому. Тем более появление государства с какой-то непонятной то ли религией, то ли чем-то еще. Эмиссары западных разведок, посланные в Чамбе и Бенин выяснить, что все-таки творится в этих чертовых джунглях, а также в столицах, где засели адепты-не-пойми-чего, направляли начальству странные депеши. Из них следовало, что импульсом к быстрому распространению странного культа стало появление прошлой весной в этих джунглях все того же Забродина. Бывший русский хастлер почему-то был воспринят местными аборигенами то ли как какое-то божество, то ли как живое воплощение не то божества, не то кого-то очень древнего и очень великого. За кого все-таки приняли аборигены Забродина, понять было трудно. Да это было и не важно. А важным было другое: местные племена теперь поддерживали связь с Забродиным. Для этого, согласно депешам из джунглей, использовались как непонятные мистические ритуалы с участием белых львов, так и мобильная связь, а также интернет. Племена, считавшиеся отсталыми, как оказалось, дружили с современными коммуникациями. Попутно выяснилось, что в затерянных в джунглях деревушках имелись даже свои хакеры, которые умудрились взломать сайт корпорации Хейдена, сайт МИД Франции и почему-то сайт ни в чем не повинного афинского археологического общества. На этих сайтах были размещены не слишком внятные призывы оставить в покое африканские народы и что-то совсем уж непонятное о белых львах. На это можно было не обращать внимание. Но там же было размещено и требование держателям акций «Сокоде» передать их в управление какого-то международного фонда. О чем говорил и Забродин. Эмиссары, которые вступили в контакты с вождями племен, приводили их слова, что эти племена не так интересуют доходы от месторождений, как то, чтобы их оставили в покое и прекратили войну из-за «Сокоде», которая, по их странным мистическим верованиям, почему-то могла привести к мировому конфликту и «вселенскому огню». Все это тоже можно было считать бредом отсталых дикарей, но не только эти племена, но и адепты мистического учения в правительствах Чамбе и Бенина также принялись энергично лоббировать передачу акций. Это тоже было бы полбеды, мало ли идиотов и ненормальных сидит в туземных правительствах по всему миру, но их поддержали и влиятельные люди в мировых столицах. В центре этой странной коалиции была фигура все того же Забродина, который, по большому счету, был никем, но который теперь оказался главной фигурой в игре, которая уже шла к финалу. И консолидация акций в международном фонде теперь казалась выходом, который более-менее устраивал почти все стороны. Но без Хейдена и его блокирующего пакета эти планы теряли бы всякий смысл. А Хейден… *** Карибское море, октябрь 2008 года Йен лежал в шезлонге на корме шикарной яхты Maid of the Seas, покачивавшейся на ленивых волнах Карибского моря. Под боком у него притулился Кен Дентерс, что-то нежно нашептывавший ему на ухо. Йена раздражал этот шепот, но он терпел. В конце концов, он был в гостях. Никогда бы он не подумал, что снова встретится с Кеном Дентерсом, тем самым сынком роттердамского судовладельца, с которым он провел ночь во флорентийском отеле перед тем, как Саша… Йен стиснул зубы. Нет, он не жалел, что сошелся с Кеном. Смазливые парни на одну ночь ему опротивели. Йену нужен был кто-то постоянный. Точнее, постоянная секс-кукла. Кен, внезапно нарисовавшийся в Сан-Франциско, на эту роль подходил прекрасно. Йен понимал, что без отдыха сойдет с ума. Два месяца назад Саша все-таки ответил на его предложение о встрече. Но сразу дал понять, что ни о какой встрече с глазу на глаз не может быть и речи. Только деловые переговоры о продаже акций. И всё. Йен не сдавался и упрямо добивался встречи один на один. Но его просьбы, мольбы и угрозы сорвать передачу акций игнорировались Сашей. Йен бесился, он видел в этом происки Мурзина, который снова помыкал Сашей. И потому Йен затягивал решение вопроса об акциях, пытаясь любой ценой выторговать личную встречу. Между тем люди из Вашингтона усилили на него давление. В компании Йена вцепились надзорные органы министерства финансов США и министерства торговли. Со стороны ФБР следовали пока не слишком ясные угрозы, но было понятно, что эо только начало. В Европе все было еще хуже, там против Йена вели следствие сразу в нескольких странах. Это касалось и операций с Чамбе, и нарушений европейского финансового законодательства, и возможной причастности к убийству Вертье. Одним словом, в Европу Йену приезжать было нельзя. Даже в Италии всемогущий Тирини уже не гарантировал ему безопасность. Пока что все эти расследования велись тихо, утечек в прессу не было. Но было ясно, что в любой момент может начаться лавина публикаций и тогда от образа Йена Хейдена как безупречного бизнесмена и борца за права и свободы не останется камня на камне. И его бизнесу тоже придет конец. Йен понимал, как прав был Саша, когда предупреждал его обо всем этом во время их последней встречи в Казиньяно. Но больное желание увидеть Сашу наедине всё перевешивало. Йен осознавал, что сходит с ума. Точнее, уже сошел. И флирт с милашкой Кеном был попыткой отвлечься от тягучего кошмара, в который превратилась жизнь. Неделька на шикарной яхте в компании красавчика модельной внешности казалась Йену неплохой идеей. Изнеженный донельзя и не блиставший умом Кен не мог заменить Сашу. Но Йен и не стремился к этому. Сейчас ему нужна была кукла. Роскошная кукла для секса. И Кен был идеальным вариантом. Он охотно и умело отдавался, был жаден до ласк и позволял делать с собой все, что угодно: трахать себя в любых позах: в каюте, на палубе, на песчаном пляже… Но все-таки Кен раздражал. Он был удивительно пошлым, способным говорить только о сексе и о себе, любимом. Йена раздражала маниакальная забота Дентерса о своей внешности, его вечная боязнь испортить свою нежную кожу под ярким карибским солнцем и соленым морским ветром, его нелепые капризы. И пристрастие к кокаину. Йена уже раздражало даже название яхты Maid of the Seas («Дева морей»). По мнению Йена, оно было не только претенциозным, но неуместным и даже отчасти кощунственным. Йен помнил, что имя «Дева морей» носил гигантский авиалайнер «Боинг-747» авиакомпании PanAm, взорванный террористами над шотландским городом Локерби. Тогда погибли 259 человек. Йен понятия не имел, кому из семейства Дентерсов пришла в голову светлая мысль дать такое же имя яхте. Но, вконце концов, тот чудовищный теракт был совершен еще в 1988 году, прошло уже почти 20 лет… Да и милашка Кен, занятый исключительно собой, вряд ли что-то слышал о той трагедии. А если бы и услышал… Йен ничего не говорил Кену, потому что понимал: тот, конечно, придаст скорбное выражение своему кукольному личику, закатит хорошенькие глазки, со вздохом обронит что-то вроде: «Боже, какой ужас, я и не знал». И тут же забудет. Но у Йена «Дева морей» не шла из головы. Взрыв. Гигантский взрыв в ночном небе над Шотландией. «Дева морей»… Ее призрак преследовал Йена неотступно. Даже сейчас. Надо было забыться. Забыться. – Вставай на четвереньки, – тихо бросил Йен силиконовому красавчику. Кен радостно замурлыкал и встал на четвереньках на матрас, который лежал прямо на кормовой палубе под тентом, чтобы драгоценная кожа наследника судовладельческой компании не пострадала от палящих солнечных лучей. Кен задрал кругленькую попку и призывно крутил ею. Йен со вздохом взял тюбик с лубрикантом и принялся растягивать любовника. Он делал это скорее для проформы. Они занимались с Кеном сексом всего час назад, а до этого еще и еще… Так что за задницу Кена можно было не волноваться. Йен раскатал презерватив по члену и сразу вошел в Кена почти целиком. Тот даже не вздрогнул. У него и впрямь там все было разработано. – Ну, давай же, давай, – томно протянул он. – Я хочу чтоб ты меня оттрахал – жестко, как последнюю шлюху. Кен не видел лица Йена в этот момент. Лица, на котором не было ничего кроме презрения, брезгливости и похоти. Йен принялся вбиваться в любовника. Изнеженный Кен повизгивал как комнатная собачка, подмахивая холеной попкой. А Йена и сейчас не оставлял призрак «Девы морей». Чем глубже и жестче он вбивался в растраханную задницу Кена, тем четче в его голове обрисовывался план. План, на который он прежде никогда не решился бы. Никогда. Никогда… Но теперь, изливаясь в задницу живой куклы, он знал, что решится. Потому что ему нужен тот, в ком есть жизнь, которую Йен потерял. Ему нужен Саша. Кен ничком упал на матрас, раздвинув стройные, эпилированные ноги и явно рассчитывая на нежные ласки любовника. Но Йен, схватив смартфон уже рассылал согласие на свое участие в конференции, где должна была решиться судьба акций. Кен обиженно мяукнул, снова задирая круглую попку. Но Йен даже не смотрел на него. Он поначалу даже позабыл стянуть использованный презерватив с члена и теперь, тихо выругавшись, вышвырнул его синие волны Карибского моря. После этого Йен набрал номер абонента в Агазе. Прежде он не думал, что ему доведется звонить по этому номеру. Но теперь Йен не видел иного выхода. Взгляд его упал на спасательную шлюпку, стоявшую на корме. Он увидел знакомую надпись Maid of the Seas. Дева морей… Через полчаса после телефонного разговора, когда Йен снова трахал свою живую куклу, пискнул телефон, пришло сообщение. Оно было коротким: «Агазе. Отель Maid of the Seas».

Снова «Дева морей»… Йен вздрогнул и закрыл глаза…

*** Подмосковье, октябрь 2008 года Отец и сын сидели в маленькой комнате во внутреннем круге дома. В окно стучал холодный осенний дождь. Михаил отметил, что и глаза его сына сегодня были цвета осеннего дождя. Это были усталые глаза. Михаилу хотелось приласкать сына, ободрить, сказать, что тот со всем справится… Как тогда, когда после возвращения из Африки Саша прижимался к нему и засыпал, а отец его убаюкивал. Но после возвращения Старшего Михаил снова стал держать дистанцию. Михаил не мог иначе. Без строгой иерархии с ее жесткими правилами все для него превращалось в хаос, он чувствовал себя потерянным. Сын был для него не только сыном, но и Господином. А главное тем, перед кем он, отец, до сих пор чувствовал вину и знал, что будет чувствовать ее всегда. Саша как будто понял, что творится в душе отца. Он протянул ему руку, и Михаил бережно, как драгоценность взял ее в свои ладони. Он давно заметил удивительное свойство рук сына. Они были мускулистыми, даже жесткими, но иногда становились удивительно мягкими, бархатистыми, женственными. Михаил знал: это знак того, что сын сейчас нуждается в ласке и заботе. Он гладил руки сына и улыбался ему. – Как ты собираешься жить с Эриком? – вдруг спросил Саша. – Ты всегда здесь, а он постоянно в разъездах. Да и в Россию приезжает, в основном, по чужим паспортам. – Вот так и собираюсь, – вздохнул Михаил. – Главное, знать, что есть тот, кого любишь. И кто любит тебя. Мы с Эриком чуть ли не двадцать лет любили друг друга, хоть и понятия не имели, жив ли другой. Так что ничего страшного. – Нет, – покачал головой Саша. – Это неправильно. Надо ловить каждое мгновение, пока ты вместе с тем, кого любишь! Даже если… потом разлюбишь, – с горечью добавил он. – Каждое мгновенье, понимаешь? Михаил молчал. Он знал, что сын прав. Но он не мог бросить сына и оставить Старшего. Они были смыслом его жизни. Как и Эрик.

Сын снова как будто угадал его мысль.

– Все изменится, – тихо-тихо прошептал он. – Скоро все изменится так, как ты даже представить себе не можешь! Теперь на Михаила смотрели львиные глаза. Сейчас перед ним был не уставший мальчик, нуждающийся в отцовской ласке, а повелитель, который оглашал свою волю. Не повиноваться которой было нельзя. *** В это же время, буквально за стенкой, Старший разговаривал с Олегом. – Всё уже решено, – говорил он тоном, не допускающим возражений. Олег, затянутый в латекс, напряженно застыл, чуть склонив голову. – Так мне все-таки… уходить? – дрогнувшим голосом спросил он. – Ты останешься с Владимиром, – бесстрастно произнес Старший. – Если он так решит. И если ты захочешь. – Но… – Всё. Ты всё узнаешь в свое время. – Я хочу остаться с вами! – почти выкрикнул Олег. Старший про себя отметил это «с вами». Олег имел в виду и Младшего. – Я знаю, – с едва заметной улыбкой сказал он. – Всё. Ступай. Олег вздохнул, склонил голову перед Старшим и вышел из комнаты. Старший задумчиво смотрел в окно, за которым лил серый дождь, смывавший прошлое. Старшему было тревожно. Он тяжело привыкал к новому. К тому, что его власть теперь не абсолютна. Что Младший решает не меньше, чем он, а может быть, и больше. Хотя, похоже, сам того не замечает. Он видел, что власть для Младшего не являлась источником наслаждения, напротив, она его тяготила. И это было хорошо. А еще хорошо было внезапное открытие, что Младший его ревнует. Причем ревнует, по меркам Мурзина, на ровном месте. Вместе со Старшим из владимирского плена привезли и Андрея, бывшего сожителя Саши. Старший обещал этому парню пристроить его на хорошую работу и намеревался сдержать слово. Он решил, что Андрей, мастер на все руки в бытовых вопросах, вполне может остаться в их доме в качестве подсобного рабочего, почему нет? И что с того, что до этого он работал у Силецкого? Проверка показала, что этот парень был простым прислужником в доме на болотах… Да и Младший рассказывал об Андрее с симпатией и юмором. У Мурзина, правда, в какой-то момент возникло опасение по поводу излишней любвеобильности Младшего… Но Младший повел себя совершенно неожиданно. Он встретил бывшего сожителя более чем холодно, даже высокомерно, чем немало ошарашил и Старшего, и Андрея, еще не видевших Сашу таким. Он поздоровался с Андреем едва ли не сквозь зубы и тут же отправил во флигель. А когда Старший поделился своими планами относительно трудоустройства Андрея в доме, глаза Младшего вдруг вспыхнули… – Не надо, – такого категоричного и даже резкого тона Старший еще не слышал. – Устрой его… еще куда-нибудь. При этом Младший отвел глаза, вдруг заинтересовавшись трещинкой в стене. – Да почему? – непонимающе спросил Мурзин. Младший продолжал разглядывать трещинку. А затем резко повернулся к Старшему и выпалил: – Ты его трахал! Он сам мне сказал. Старший едва не поперхнулся. И от вида Младшего – лицо которого вдруг стало красным как помидор, а в глазах полыхала жгучая ревность. И от его слов. – Трахал, – подтвердил Старший, с трудом сохраняя невозмутимость. – Это была плата, которую он потребовал за звонок тебе. – Ты ему заплатил, и отлично, – процедил Младший. Мурзин смотрел на него и не знал, то ои смеяться, то ли… Да, он мог напомнить, что вообще-то Младший сам не отличался верностью. Хейден, Нуцци… Но вместо этого он от души заржал. – Чего ты? Ну чего ты? – захлопал глазами Младший. В этот момент он не напоминал ни льва, ни уверенного в себе молодого человека, привыкшего вести деловые переговоры и отдавать распоряжения, ни даже погруженного в свой таинственный мир поэта. Саша походил на взъерошенного воробья или ребенка, у которого пытаются отнять любимую игрушку. Старший обнял и прижал его к себе. На самом деле он был рад. Искренне рад. Это был первый случай, когда Младший вдруг приревновал его. Пусть фактически на пустом месте. Но Старший готов был расцеловать его. Однако ограничился тем, что пожал плечами и сказал с безразличным видом. – Ладно, пристроим еще куда-нибудь. *** – Мальчик, когда же я увижу тебя? – Гор смотрел на Сашу со скайпа, глаза старика слезились и щурились. – Не знаю, – сказал Саша. – Действительно, не знаю, Гор. Я очень хочу тебя увидеть. Геннадий тоже. Но… Он замолчал. – Я говорил с Ниной, – продолжал Гор. – С матерью Эма. Она сказала, что летит в Чамбе и там встретится с тобой. – Да. Она хочет побывать на… могиле Эма. – Она говорила мне, – кивнул старик. – Знаешь, Эм ведь до сих пор со мной. Пусть даже не в этом мире… – Знаю, – сказал Гор. – Я знаю это, мальчик. Надеюсь, он будет тебя охранять. – Он всегда меня охраняет, – улыбнулся Саша. Гор покачал головой. – Сколько времени вы с Геннадием пробудете в Чамбе? – спросил он. – Дня четыре. Сначала я поеду на могилу Эма с его матерью. И меня там ждут… друзья, – неопределенно сказал Саша. – Потом в Агазе будет что-то вроде закрытой конференции по акциям «Сокоде». Приедут французы, американцы… – Саша умолк. – И Йен, – закончил вместо него Гор. – Конечно, – холодно подтвердил Саша. – У него же блокирующий пакет. Гор поджал губы, как будто хотел что-то сказать, но передумал. – Возвращайся, мальчик. Я очень хочу тебя увидеть! – снова сказал он. Саша улыбнулся и промолчал.

- Я еще хотел сказать, что изменил завещание, – произнес Гор. – Внес твое имя.

Саша недоуменно посмотрел на него. – После моей смерти Казиньяно перейдет в твою собственность, – сказал Гор. – Что? – ошеломленно выдохнул Саша. – Гор… ты с ума сошел? Прости… – Нет, мальчик, – усмехнулся старик. – Если сомневаешься, то изменения в завещание внесены при свидетелях и юридически заверены. Я даже прошел официальное освидетельствование у психиатра на всякий случай, и к завещанию прилагается документ о том, что я находился в здравом уме и трезвой памяти. Но не думаю, что кто-то будет пытаться его оспорить. Крепость это не деньги. На нее одни расходы. – Гор, но… почему мне? – Потому что меня попросила об этом пиния, – с улыбкой сказал старик. – И как я мог ей отказать? Да и кому еще я могу ее доверить? Душу моей крепости? Саша лишь склонил голову. – И еще, – сказал Гор. – Пиния очень тревожится за тебя. Как будто что-то должно случиться. Что-то плохое. – Меня охраняют белые львы, – чуть улыбнулся Саша. – И не только они. – Все равно, – покачал головой старик. – Мальчик, будь осторожен! Я очень хочу, чтобы ты вернулся, и мы снова увиделись! *** Нуакшот (Мавритания), октябрь 2008 года Спустя примерно неделю респектабельного вида мужчина в отличном костюме с дорогими запонками, начищенных до блеска ботинках, с каменным лицом сидел в аэропорту столицы Мавритании Нуакшота. Только что он прошел паспортный контроль, где предъявил сонному пограничнику документы на имя канадского гражданина Пола Фриланда. Типичный бизнесмен средней руки, который пытается делать бизнес в Африке. Направляется в Бенин. Ничего интересного. Рыжеватые волосы были идеально уложены гелем. Взгляд зеленых глаз был скучающе-равнодушным. Впрочем, внимательный наблюдатель мог заметить, что канадец находится в дурном расположении духа. Во-первых, рейс в Бенин неожиданно задержали сразу на три часа, и об этом стало известно лишь после того, как канадец прошел паспортный контроль. А во-вторых, в этом гребаном мавританском аэропорту не работала мобильная связь! Точнее, работала, но с серьезными перебоями. Кто-то упорно пытался ему прозвониться, при этом номер не определялся. Но соединение не срабатывало. Если связь так и не наладится, то с учетом ожидания задержанного рейса и последующего полета он сможет узнать, кому так срочно понадобился, лишь спустя пять или шесть часов. А может быть, и позже. В принципе, для него ничего необычного в этом не было. В жизни ему доводилось оставаться без связи на долгие недели и даже месяцы. Но сейчас ему отчего-то было тревожно. Тонкие губы поджались, превратившись в ниточки, зеленые глаза сузились. Эрик Киллерс знал, что многим он казался сверхъестественным существом, способным возникать ниоткуда и исчезать бесследно. Везде успевающим, обо всем осведомленным, ко всему готовым. Но Эрик Киллерс также знал, что он всего лишь человек. И он совсем не всесилен. И не всевидящ. Вот и сейчас у него было чувство, что он что-то не учел. Не досмотрел. И тут он увидел прямо перед собой белого льва. Это было нечто из ряда вон выходящее: лев стоял прямо перед ним, в зале ожидания аэропорта. Он был вполне реален, но никто его не видел, кроме Эрика. Взгляд львиных глаз был устремлен прямо на Эрика, а затем лев мягко и бесшумно прыгнул на него. Эрик инстинктивно подался назад, и вовремя. Раздался приглушенный хлопок, прямо перед ним просвистела пуля. Лев исчез, словно его и не было. Но если бы его не было, Эрик был бы сейчас мертв.

С быстротой молнии Эрик бросился за пластиковые сиденья зала ожидания, перекатился по полу, а вокруг уже свистели пули, слышались крики и визг пассажиров, собравшихся в отстойнике аэропорта в ожидании задержанного рейса, началась паника.

Мозг Эрика, словно компьютер, выдал краткое резюме. Нападение было совершено в неподходящем для этого месте: в стерильной зоне аэропорта. Куда проще было это сделать в городе, где Эрик провел больше суток. Вывод: покушение готовилось впопыхах. Кто-то в последний момент узнал, что он находится в Мавритании и направляется в Бенин, и решил это предотвратить. Но убийцы проникли в стерильную зону аэропорта с оружием, сумев миновать все досмотры. Кроме того, был внезапно задержан авиарейс. И в аэропорту возникли помехи с мобильной связью. Вывод: киллеры связаны с местными властями. Значит, улететь Эрику в любом случае не позволят. И, скорее всего, на него объявят настоящую охоту. Эрик в два прыжка добрался до колонны, поддерживавшей потолок. Здесь он был недосягаем для выстрелов. Ему хватило и полсекунды, чтобы понять: двигаться дальше было некуда, выходы из зала были блокированы вооруженными людьми. Эрика спасало то, что по залу продолжали в панике метаться перепуганные пассажиры в цветастых африканских нарядах. Можно было разбить стекло, чтобы выпрыгнуть на летное поле. Но стекло было слишком толстым, разбивать его было нечем, да и времени не было. Мозг-компьютер выдал резюме: он в западне, без оружия. Вероятность того, что это конец – 99%. Но один процент оставался. Потому что Эрик снова увидел белого льва. Лев стоял в самом углу зала, в пяти шагах от Эрика и внимательно смотрел на него. И Эрик увидел в полу прямо перед львиными лапами железный люк. Такие люки обычно ведут в технические системы обеспечения здания: воздуховоды и прочее. Эрик ринулся к люку, хотя был уверен, что тот наглухо закрыт. Потянул за ручку, люк открылся. Второй раз лев спас ему жизнь. Впрочем, льва уже не было. Эрик, не раздумывая, нырнул в темноту.

====== 63. ПЛАМЯ ПРЕИСПОДНЕЙ ======

ГЛАВА 63. ПЛАМЯ ПРЕИСПОДНЕЙ Джунгли Огоу, октябрь 2008 года Могилы Эма не существовало. Тело его было предано огню, прах развеян над священной поляной. На этой поляне сейчас стояли мать Эма и Саша. Чуть поодаль стояли вождь племени и шаман, а также Нбасоко, тот самый чиновник из Агазе, что однажды привез Сашу и Эма в эти края. На опушке стояли члены племени. Там же был и Мурзин. Никаких обрядов не проводилось. Все просто стояли в молчании, и даже экваториальный лес, окружавший поляну, как будто затих. Было уже почти темно. Мать Эма не плакала. Она как будто уже выплакала все слезы о сыне, покинувшем этот мир. Она уже не упрекала ни Сашу, ни кого-то еще в том, что произошло. Словно внутренне перешагнула черту, за которой ей что-то открылось. Саша знал, что именно открылось: Эм не умер. Пусть его нет среди живущих в этом мире, но он все равно присутствует, он совсем рядом, он не оставляет никого, кто был ему дорог. В наступившей тишине послышалось львиное рычание. И на поляну вышли белые львы. Их было несколько. Они остановились на опушке, а один лев медленно приблизился к Саше и матери Эма. Лев внимательно смотрел на них. Это было не сверхъестественное существо это был обычный белый лев из плоти и крови, если белого льва вообще можно назвать обычным. Глаза Нины расширились. Это было узнавание. Нет, ее сын не перевоплотился в зверя. Это было нечто иное. Лев был лишь одним из воплощений души ее сына. Лев прежде скрывался в душе ее мальчика – нежного, жизнерадостного, легкомысленного, взбалмошного, любящего. И пусть того мальчика уже не было, но душа его жила. Жила иной жизнью, неподвластной человеческому пониманию, но от того не менее реальной. – Эм, – раздался рядом тихий голос Саши. Лев сделал шаг и улегся. Львы не умеют улыбаться, но в его глазах было нечто, похожее на улыбку. Улыбку Эма. Мать молчала, глядя на льва, и тоже улыбалась. Остальные львы приблизились и уселись вокруг. Саша знал, что эти львы повинуются ему. Что он – вожак, избранный не по своей, а по высшей воле. Власть, которую он получил, по-прежнему была тяжким бременем, хоть он отчасти свыкся. Свыкся, но не испытывал никакого наслаждения от власти. Он знал, что даже сейчас может отказаться от того, что ему предназначено, как отказался Йен. Но не хотел отказываться. Не потому что боялся гнева высших сил, а потому что понимал: в этом случае он предаст других. Предаст Эма, чьи глаза сейчас смотрели на него. Предаст Старшего, предаст своего отца, предаст Эрика… Все они, одни осознавая, другие нет, тоже были избранными, в их душах тоже скрывались белые львы, призванные удерживать этот мир от падения в пропасть, к которой его влекут силы зла, заполнившие падший космос. Посланцы не преобразят мир, но помогут ему не погибнуть. И они будут свидетельствовать о том, что высшая милость и высшая любовь не оскудеет, пока существует род человеческий… – Он не отпускает меня, – вдруг произнесла Нина. – Он хочет, чтобы я осталась здесь. Саша тоже чувствовал это желание льва. Эм не хотел отпускать свою мать. Не потому что желал ее видеть при себе – расстояние не имело значения. Нет, он хотел уберечь ее от опасности. Как уберег уже многих от пули: Сашу, Старшего, Эрика… Лев посмотрел на Сашу и глухо зарычал. Это рычание подхватили и другие львы. Они не угрожали, они предупреждали своего вожака об опасности. О неведомой, но вполне реальной опасности, которая была совсем близко, которая уже поджидала его… И вожак львиной стаи острым внутренним зрением видел, от кого исходит эта опасность. От человека с глазами цвета свинца… *** Запыленный джип, за рулем которого был Нбасоко, увозил Сашу и Мурзина по трасе на юг, в направлении столицы. За ним следовал джип с охраной. Трасса была почти пустынной, экваториальный лес понемногу сменялся низкорослыми джунглями. – А ты знаешь, что это та самая трасса, которую то и дело блокировали? – вдруг спросил Саша. – Трасса, по которой возят сырье с месторождения в порт. – Знаю, – криво улыбнулся Старший. – Еще бы! Я столько денег вбухал во всё это… – А бывал здесь? – Бывал, – неохотно ответил Старший. Было ясно, что ему не хочется говорить о неприглядной странице прошлого… Саша почти всю ночь общался с вождями племен, прибывших специально для встречи с ним. Старший присутствовал при этом разговоре, но молчал. Разговор шел и о злосчастном месторождении, но эта тема не была главной. Да и Саша говорил мало. Речь держали вожди и старейшины, которые говорили об абстрактных вещах: о прошлом с его легендами, о будущем – полном грозовых туч, сквозь которые пробивается солнце, о белых львах, что снова вернулись, а значит, род людской не погибнет, несмотря на все свои прегрешения, ибо белые львы не дадут ему рухнуть в пропасть… О политике и деньгах не говорилось почти ничего. Эти люди не хотели получать прибыль от титана, не хотели создавать какое-то новое государство, ибо государств в мире и так более чем достаточно, и большая часть из них – не более чем бездушные машины, управляемые теми, кто ослеплен жаждой власти и алчностью… Эти люди говорили о другом – о единстве земли и неба, о будущем, что рождается из прошлого, о свете, пробивающемся в царство тьмы. Они хотели, чтобы их оставили в покое. От Саши они не ждали чего-то сверхъестественного. Он не был для них божеством, он считался вожаком посланцев и хранителей, воплощающихся как в людях, так и в белых львах. Ему не поклонялись, с ним общались как с тем, у кого есть власть. От посланца ждали, что он поможет уберечь эту землю от нового нашествия хищников, от новой войны. «Сокоде» и титан были лишь частностями. И всю ночь напролет, пока Саша и Мурзин оставались в затерянной в джунглях деревушке, вокруг кружили белые львы, охраняя своего вожака. Наутро Саша и Мурзин уехали, мать Эма пока осталась в деревушке. Она не знала, сколько времени проведет там. Столько, сколько захочет ее сын. Джип несся к океану, над которым нависла грозовая туча. И казалось, что они мчатся прямо в грозу, которая готовится исхлестать их смертоносными молниями… – От Эрика нет известий? – вдруг спросил Саша. Старший отрицательно покачал головой. Саша промолчал, хотя был встревожен. Эрик должен был прибыть в Чамбе через Бенин еще позавчера, но так и не появился. Связаться с ним не удавалось: телефонный номер Эрика был заблокирован. Это было необъяснимо, и потому ощущение неведомой угрозы усиливалось. *** Нуакшот (Мавритания), октябрь 2008 года Эрик сумел пробраться по техническим тоннелям аэропорта, двигаясь в темноте наощупь, а когда, наконец, грязный, перемазанный маслом и еще чем-то, вылез на поверхность, то снова был обстрелян. Охота велась именно на Эрика. Но уже через четверть часа он покинул территорию аэропорта под скамейкой кузова военного грузовика, увозившего несколько солдат, чье присутствие посчитали излишним. Солдаты в грузовике тараторили на местном наречии, которого Эрик не знал. Он оказался в гараже военной казармы, так никем и не замеченный. Но уже через полчаса покинул и казарму, вооруженный пистолетом и переодетый в камуфляжную форму. Позади остался лежать оглушенный караульный. Но Эрик знал, что самое трудное впереди. Рыжеволосому европейцу нельзя остаться незамеченным в Мавритании. Поэтому еще через полчаса по улицам Нуакшота уже шла женщина в длинном одеянии, ее лицо было прикрыто чадрой, беззастенчиво украденной с ближайшей бельевой веревки. Эрик двигался в сторону побережья. Ему доводилось бывать в Мавритании, он неплохо ориентировался в ее столице. В аэропорт ему соваться было нельзя. Можно было попытаться покинуть Мавританию наземным путем, но это заняло бы слишком много времени, а времени у Эрика не было. Морской путь оставался единственным. Но в порту тоже нельзя было появляться: там, наверняка, было полно военных и полицейских. Поэтому Эрик двигался к югу от столицы, надеясь найти какую-нибудь лодку… Он был уверен, что выберется. Паники не было, но была тревога. Покинув казарму, Эрик первым делом достал мобильник. Связь работала, но его номер был заблокирован. Эрик выругался. Он пошел на риск, и напрасно. Он не мог ни с кем связаться, зато его могли засечь по сигналу мобильника. Даже в Мавритании. Он выключил телефон, вынул из него аккумулятор. Перспектива остаться без связи его не пугала. Но его беспокоил звонок прямо перед нападением… Кто-то пытался ему прозвониться. Возможно, его хотели предупредить о ловушке в аэропорту. Но Эрик почему-то был уверен, что предупредить его пытались о другом. И что мавританская ловушка, в которую он попал, была лишь частью куда более обширного плана. Составленного наспех, это было ясно, но дьявольского плана. И вовсе не Эрик был главной целью атаки. *** Агазе (Чамбе), октябрь 2008 года Участники секретной конференции по проблеме «Сокоде» собрались в роскошном отеле «Дева морей» на океанском побережье в Агазе. Конференция проходила в одном из залов отеля за закрытыми дверями, охранявшимися сотрудниками служб безопасности Агазе и не только ими, учитывая, что на встрече присутствовал не только очередной новый президент Чамбе, но и другие правительственные чиновники, а также высокопоставленные гости из США, Франции, России. Само собой, все проходило в обстановке строжайшей секретности, чтобы не допустить никаких утечек в СМИ. Саша, конечно, уже имел опыт общения с высокопоставленными лицами. Даже с президентом страны, убиенным Нбекой. Впрочем, опыт общения с Нбекой был настолько специфическим, что вряд ли мог ему пригодиться здесь. Но Саша не оробел, напротив, чувствовал спокойствие и уверенность в себе. И дело было не только в том, что рядом был Старший. Уверенность шла из глубин души, из глубин сердца. Саша был здесь не ради себя, а ради других. Напрягало Сашу одно: присутствие Йена Хейдена. Участники конференции собрались за столом в форме квадрата. Йен сел прямо напротив Саши и буквально поливал его свинцом своих глаз. Саша смотрел на Йена в упор, но как будто не замечал его. Это был так называемый «кошачий взгляд», когда человек смотрит в переносицу. Такой взгляд обычно раздражает людей, и Йен откровенно бесился. На Мурзина, сидевшего рядом с Сашей, он бросал взгляды, полные ненависти. Но Мурзин игнорировал Йена. Само собой, ни о каком рукопожатии Хейдена и Мурзина речь не шла. А рукопожатие Йена и Саши все-таки состоялось. Но Йена оно не ободрило. Йен помнил теплые и мягкие руки Саши, но на сей раз его рука была жесткой и ледяной. Казалось, она принадлежит не человеку, а пришельцу из мира холода и льда. Йен понимал, что этот лед ему уже не пробить. Его страсть бессильна. И он кипел ненавистью, бросая яростные взгляды на Мурзина, ибо именно его, а не Сашу он винил во всем. Вообще, Йену на этой конференции трудно было позавидовать. Он оказался один против всех. Потому что решение – сложное, запутанное, компромиссное – было уже согласовано между всеми другими участниками.

В создаваемый международный фонд передавались 49% акций «Сокоде». Правительство Чамбе формально сохраняло контрольный пакет в своих руках, однако передавало 2% акций в доверительное управление этому же фонду. Таким образом, фактически контрольный пакет (51%) должен был оказаться в фонде. Для управления фондом создавался сложный механизм, который должен был удовлетворить все стороны – как формальные, так и неформальные. Фонд брал на себя обязательства, по которым транспортировка сырья будет осуществляться фирмами, назначенными правительством Франции. Сбыт сырья должен был осуществляться под контролем американцев и только выбранным им компаниям. Цены на сырье должны были согласовываться с людьми из российского правительства. Но основная часть доходов должна была идти в Чамбе, при этом контроль за ними должны были осуществлять чиновники, негласно представляющие те самые племена, в которых царил культ белого льва. Интересы этих племен – не столько финансовые, сколько гуманитарные – должны были строго соблюдаться.

Ни Мурзин, ни Саша в этой сложной схеме ни на что не претендовали. Но другие участники конференции считали выскочку Забродина теневой фигурой, которая стояла за «интересами племен». И пусть сам Забродин был мутным персонажем, зато все хорошо знали его любовника Мурзина, который, по общему мнению, уж точно своего не упустит.

Больше всех в этом был уверен Йен. Он, несмотря ни на что, был убежден, что Саша – лишь марионетка в руках Мурзина. И ничто не могло его в этом переубедить. Он буквально кипел ненавистью, глядя на своего лютого врага, и им двигало одно желание: забрать себе Сашу. Потому что Мурзин не достоин иметь такого любовника. Саша должен принадлежать Йену!

Йен знал, что его загнали в угол. Что ему придется передать в фонд свой пакет, пусть и за приличную сумму. В противном случае против его бизнеса начнется тотальная война на уничтожение. Эту войну он не выиграет. А главное, не получит Сашу.

И здесь, на конференции, Йен сражался не за пакет акций. Он сражался за Сашу. Все маневры Йена, бесконечные ультиматумы, возражения, новые и новые условия, которые он выдвигал, преследовали одну цель: затянуть переговоры, добиться личной встречи с Сашей. Эта встреча нужна была Йену любой ценой. Потому что после этой встречи не будет уже никакого Мурзина. И не только Мурзина.

Йен набросал на листке бумаги несколько слов, сложил и перебросил листок Саше. Тот чуть нахмурился, развернул листок. Сидевший рядом Мурзин не стал в этот листок заглядывать, но впервые за всё время бросил взгляд на Йена. В этом взгляде пылала ревность. И Йен почувствовал мстительное удовлетворение.

Саша с непроницаемым лицом прочитал послание: «Я сейчас же соглашусь на все условия. Но пообещай, что встретишься со мной сегодня в десять вечера. Я буду ждать на улице у парадного входа в отель» Лицо Саши оставалось бесстрастным, как будто на листке бумаги не было вообще ничего. Затем он что-то быстро написал и перебросил листок обратно Йену. Тот поспешно развернул. Там было приписано всего два слова: «Я приду» У Йена перехватило дыхание. Эти два слова стоили… всего! Он поднял руку, остановив французского представителя, который как раз красноречиво доказывал, что у Хейдена нет выбора. – Достаточно, дамы и господа, – громко произнес Йен. – Дальнейшие прения не имеют смысла. Я подпишу договор о передаче принадлежащего мне блокирующего пакета акций «Сокоде» на предложенных вами условиях. *** Дакар (Сенегал), октябрь 2008 года Никогда еще у Эрика Киллерса не было такого отчаянного понимания, что он опаздывает. Да, в жизни ему доводилось опаздывать. Но он всегда умел навёрстывать. А сейчас он понимал, что не успевает. Не успевает. Скорее всего, уже не успел. Он зарычал, слушая гудки в телефонной трубке. Неужели? Неужели всё?.. Эрик сумел выбраться из Нуакшота. Угнав старый, раздолбанный джип, он добрался до атлантического побережья на юге Мавритании. Но там он напоролся на военный патруль. Ему удалось уйти, хотя его джип был подбит и загорелся. Эрик удрал на обычной моторной лодке. Он понимал, что на этой лодке далеко не уйдет, и что его начнут искать по всему побережью. Но у него был человек в одном из рыбацких поселков. Контрабандист, время от времени выполнявший кое-какие заказы Эрика. Но его не оказалось на месте. Эрик лишь чудом снова не попал в руки военных, прочесывавших побережье. Он нагло спрятался прямо под кузовом военного грузовика, на котором прибыли его преследователи, и пролежал там три часа, пока те усердно его искали. Потом военные погрузились в грузовик и отбыли, так и не заметив Эрика, благо уже стемнело. Это снова была потеря времени. Драгоценного времени… Ближе к ночи Эрик все-таки нашел своего контрабандиста, который все это время был в море. Тот согласился доставить его в Сенегал, правда заломил бешеную цену. Эрик не торговался. Но потребовал мобильник. В океане связь не добивала. Лишь спустя несколько часов, когда вдали показались огни Дакара, мобильник поймал сигнал. Эрик стал названивать по номерам, которые держал в своей памяти. Пробиваясь сквозь отвратительную, все время прерывавшуюся связь, он сумел выяснить, кто все-таки ему звонил. Это был его контакт в Агазе. Человек, более чем осведомленный о том, что творилось в столице Чамбе. И то, что услышал от него Эрик, на секунду заставило его потерять дар речи. И он пожалел, что не пристрелил Хейдена еще в Лос-Анджелесе, в темном лабиринте гей-бара. После этого он лихорадочно набрал номер телефона абонента, который сейчас тоже находился в Агазе… Только бы тот ответил. Только бы ответил! *** Агазе, октябрь 2008 года Саша и Мурзин остановились в том же отеле, где проходила конференция. В «Деве морей». В связи с конференцией к охране отеля были привлечены армия, спецслужбы Чамбе, а также сотрудники европейских служб безопасности. Поэтому отель был вполне безопасным местом, тем более что охрана Мурзина после событий последних месяцев изрядно поредела. Впрочем, была еще причина, по которой Мурзина и Сашу сопровождало минимальное число сотрудников охраны, причем без Владимира, который прежде всегда сопровождал шефа. Владимир сейчас находился в другом месте. Как, впрочем, Михаил и Олег. Где именно, не знал никто кроме Мурзина и Саши.

Зато Эрик Киллерс должен был уже прибыть в Агазе. Но Киллерс пропал. Он летел в Чамбе через Мавританию и Бенин, но исчез и не выходил на связь. Это могло означать что угодно, в том числе самое плохое.

– Я знаю, что он жив, – уверенно произнес Саша, когда они со Старшим вернулись с конференции в свой номер. В его глазах сверкнуло нечто львиное, и Старший понял: тот действительно знает. – Будем ждать, – мрачно произнес Старший. И безо всякого перехода спросил: – Что тебе написал Хейден? – Просил о встрече. У входа в отель. В десять, – безразлично произнес Саша. – Не ходи! – властно произнес Старший. – Я обещал, – хмуро ответил Саша. – Он поставил это условием передачи акций. И он согласился. – Он и так согласился бы! Ему некуда деваться! Ты не должен вестись на его уловки! – Я пообещал, – по-прежнему хмуро произнес Саша. – И я пойду. В темных глазах Старшего плескалась ревность. – Беспокоиться не о чем, – мягко сказал Саша. – Встреча будет проходить на глазах у охраны. У посетителей. – И на глазах у меня, – Старший произнес это почти угрожающе. – Я тоже пойду. Он надвигался на Младшего, а на лице у того появилась улыбка – дерзкая, даже вызывающая. Старший схватил его за плечи, но тот, выпрямившись, стоял, всем видом давая понять, что так просто не покорится. Их отношения изменились и в постели. Больше не было прежнего Младшего, послушного сабмиссива, принимающего всё, что прикажет ему доминант. Теперь Младшего нужно было всякий раз завоевывать. Старший должен был доказывать свое право обладать им. И Старший принял это. Более того, его это заводило, ему нравилось это даже больше, чем прежние сексуальные игры с рабами. Он, вступая в борьбу с молодым сильным львом, как будто и сам становился моложе, в нем пробуждалось нечто, что казалось безвозвратно утраченным. Какой-то особенный вкус к жизни, желание открывать и завоевывать. Ухаживать. И оберегать. Все это давал ему Младший. Поначалу между ними разыгрывалась борьба, причем борьба не на шутку. Они, рыча, катались по постели, сверху оказывался то один, то другой. Конечно, Старший, как бывший спецназовец, неизменно одерживал в этой борьбе верх, но ему приходилось попотеть, чтобы одолеть сопротивление молодого и сильного Младшего. Эта борьба незаметно переходила в объятия и ласки – поначалу жестокие, в поцелуи – поначалу голодные и хищные, а затем все более нежные. Взгляд Старшего смягчался а глаза Младшего заволакивала пелена тумана, он поддавался, раздвигал мускулистые ноги, открывая себя, и умоляюще смотрел на Старшего. Тот плотоядно улыбался, но не спешил вбиться в горячее, молодое тело, изнемогающее от желания. Старший очень любил этот момент, когда Младший открывался и становился беззащитным, готовым отдать себя в его руки, он смотрел в серые глаза и читал в них не только мольбу о сексе, но и желание принадлежать – принадлежать и быть верным именно ему и только ему, Старшему. В этих глазах было столько любви и искренности, что Старший тонул в них. И он входил уже не просто в горячее и страстное тело. Он погружался в того, кого любил и кто любил его. Это было не просто соединение двух тел, это было единение двух душ, не мыслящих жизни друг без друга. И когда Старший чувствовал, как тело Младшего – желанное, невероятное сильное и невероятно чувственное – начинало содрогаться, то и его тело отзывалось, и изливались они практически одновременно… А потом долго лежали, глядя друг другу в глаза… Как в последний раз. *** Африканская экваториальная ночь стремительно упала на землю. Влажный и теплый океанский ветер трепал верхушки пальм, приносил соленый воздух, полный ожидания и тревоги. Йен стоял шагах в ста от входа в ярко освещенное здание отеля «Дева морей». По территории отеля сновали служащие, посюду стояли автоматчики в военной форме, а также угрюмого вида громилы-секьюрити. Судя по всему, охранников здесь было гораздо больше, чем постояльцев. Йен смотрел на все это с мрачной улыбкой. Он хорошо знал, чего стоит вся эта демонстративно выставленная охрана. Хорошие деньги и несколько профессионалов легко проделают дыру в любой системе безопасности. И для этого вовсе не нужно обращаться к Эрику Киллерсу, который, впрочем, скорее всего, уже жарится в аду. Киллерса выследили по сигналу его мобильного телефона. О да, Эрик был не настолько глуп, чтобы пользоваться в пути своим основным номером. У него был резервный телефон. И ошибкой Эрика было то, что он когда-то сообщил номер этого телефона Йену. Еще в ту пору, когда они были друзьями. Но теперь они не были друзьями. Что ж, Киллерс допустил непростительную для профессионала ошибку, не сменив секретный номер. И поплатился. Йен не испытывал жалости к Киллерсу. Загнал угрызения совести в темный чулан сознания. Он должен был реализовать свой план.

Сейчас десять часов вечера. Только бы Саша вышел. Только бы вышел. Йен стал нервно переминаться с ноги на ногу. Лицо его стало еще более напряженным.

Но вот в стеклянных дверях отеля появился знакомый силуэт. Он. Его мальчик. Его мальчик. Он выходит. У Йена перехватило дыхание. Ему вдруг стало страшно. Потому что вот-вот произойдёт то, что навсегда всё изменит. Что уже точно закроет все пути к отступлению. И ему, и Саше. Или они будут вместе, или… Саша вышел из отеля и тут же остановился. С ним было трое телохранителей. Мурзин остался в лобби отеля, сев в ближайшее к дверям кресло. Саше стоило огромного труда уговорить его не выходить. Присутствие Старшего при разговоре все равно ничего не решало. Да и сам разговор уже ничего не решал. Саша хотел лишь поставить точку, которая, впрочем, была уже поставлена. Йен, наверняка, на что-то еще надеялся… Саша даже не исключал, что Йен может решиться на безумный поступок и, например, попытаться его похитить. Но кругом были секьюрити и солдаты. Йену просто не дали бы покинуть территорию отеля. Но сейчас, когда Саша вышел из отеля, его ледяной иглой пронзила тревога. И он увидел белых львов. Они стояли прямо перед ним и преграждали дорогу своему вожаку. Львы предупреждающе смотрели на него. Но Саша хотел выполнить свое обещание. Последний разговор. И он решительно направился к Йену. Тот тоже двинулся навстречу. Его охранники остались у машины. Телохранители Саши – у входа в отель.

Они встретились словно на нейтральной полосе. За спиной у каждого был собственный мир. И было ясно, что никогда этим мирам не слиться в один. Ничто не в силах стереть невидимую черту между двумя мирами.

– Я пришел, – произнес Саша. Йен со странной улыбкой смотрел в холодные львиные глаза, пытаясь отыскать в них прежнего поэта. Да, серые прозрачные озера оставались. Такие же глубокие, бездонные. Где-то вдали клубились загадочные туманы. Но на Йена смотрел лев: неумолимый и непобедимый. Непобедимый для Йена. – Где ты? – прошептал Йен. – Где ты, Саша? Вопрос казался безумным, но Саша понял. – Я много раз уже говорил, Йен. Нас прежних больше нет – ни меня, ни тебя. Мы оба изменились. Прими это. – Никогда! – решительно и зло сказал, почти выкрикнул Йен. – Никогда! – Это ничего уже не изменит, – пожал плечами Саша. – Всё можно изменить. Всё можно вернуть. – Я ничего не стану возвращать. – Ты сам вернулся к прежнему! Опять стал его куклой! – Йен с ненавистью кивнул на Мурзина, который сидел в кресле лобби и был виден через огромное окно отеля. Саша бросил на Йена взгляд, который говорил яснее всяких слов. Этот взгляд был подобен когтям льва, вонзившимся в гордость Йена, вонзившимся в его любовь. – Я не могу жить без тебя, – прерывающимся от волнения голосом заговорил Йен. – Не могу и не стану. Ты… ты понимаешь, что разрушил мою жизнь? Ты заставил меня перейти все красные линии, ты… – Я тебя не заставлял, – эти слова были подобны острому клинку. – Умей отвечать за то, что сделал. – Я за всё отвечу! За всё! Но ты будешь со мной! Потому что… потому что иначе нельзя! Ни тебе, ни мне! Мы предназначены друг другу! – Уже нет. – Нет? – в свинцовых глазах Йена как будто появилось зловещее инфернальное свечение. – Нет? Он тяжело дышал, как будто ему не хватало воздуха. И он, и Саша снова увидели белых львов, возникших из темноты. Львы полукругом окружили Сашу. Они смотрели на Йена с явной угрозой. Йен отчаянно тряхнул головой, пытаясь избавиться от проклятого наваждения. Он знал, что никаких белых львов здесь нет. Это лишь галлюцинация! У него просто нервное переутомление, не более. Но львы не исчезали. – Йен, прощай, – твердо произнес Саша. – Мы больше не увидимся. Это конец. – Не для нас! – хрипло произнес Йен, крепко схватив Сашу за руку. – Для него! Он бросил в сторону сидящего в лобби отеля Мурзина взгляд, полный испепеляющей ненависти. Лицо Саши изменилось. Он почувствовал, как пламя этой ненависти вспыхивает в ночи и гигантский огненный шквал нарастает, готовясь вот-вот поглотить Старшего. Его Старшего!

В глазах Саши возникла боль. Жгучая, пронзительная, отчаянная. Эта боль обрушилась на Йена словно несмываемое проклятие. Взгляд, последний брошенный на него взгляд широко распахнутых серых глаз, в которых когда-то были радость и любовь, а теперь полыхали боль и гнев, нечеловеческий гнев, этот взгляд разъяренного льва буквально припечатал его к месту.

Саша зарычал, вырывая руку, и бросился к отелю. Йен пытался броситься за ним, удержать от гибели, ибо знал, что сейчас произойдет, но не мог сделать и шага, потому что невидимые остальным белые львы вцепились в него и как будто рвали на части – его душу, его сердце, его любовь… Тьма была душной и влажной. В небе сверкали крупные, теплые звезды. Недалеко глухо шумел океан. А Йен, оторопев, смотрел вслед человеку, бросившемуся к ярко освещенному зданию отеля. Он готов был броситьсявдогонку, но львы не пускали его…

Прошло всего несколько секунд, но Йену казалось, что прошла целая вечность.

Он все-таки ринулся к белому пятиэтажному зданию, окруженному пальмами, с многочисленными флагами возле пафосного входа с крутящимися стеклянными дверями. Но тут же в него мертвой хваткой вцепились его телохранители, не давая сделать и шагу.

– Пустите! – заорал он. – Пустите! Верните, остановите его! И в этот момент здание отеля содрогнулось, осветившись изнутри яркой вспышкой. Раздался громкий взрыв, и, казалось, сам воздух содрогнулся, неумолчный шум экваториальной ночи прервался, по белому фасаду пошли зловещие, темные трещины и часть здания начала медленно оседать, вздымая тучи белой пыли. Он видел темный силуэт на фоне ослепительно яркой вспышки, силуэт человека, который рвался прямо в пламя, чтобы сгореть в нем дотла. Йен что-то кричал, но телохранители волокли его прочь от полыхавшего здания, точнее, от его руин. Его силой затолкали в джип, который тут же сорвался с места, уносясь во тьму, прочь от пылающей смерти. Он не понимал, куда его везут. Но не хотел, не мог уехать. Он потребовал, чтобы машину остановили, тут же выскочил из нее и понесся прочь, не разбирая дороги и не слушая криков охраны, следовавшей за ним. Он несся через невысокие заросли, которые кишели ядовитыми змеями и насекомыми, но ему было не до того. Он бежал не к тому, кто несколько минут назад погиб в море огня. Он бежал от самого себя. Ибо сам для себя стал кошмаром.

Впереди была густая, безбрежная тьма Атлантического океана. В этой тьме хотелось раствориться, исчезнуть, чтобы ничего не знать, не помнить. Чтобы вместе со своей жизнью затушить безжалостное пламя, в котором она сгорала. И он с разбегу ринулся в темные мощные волны. Он барахтался в океанских волнах, которые то утягивали его в бескрайнюю бездну, то вышвыривали на берег. Перед ним возникало небо с яркими звездами, но тут же всё снова и снова погружалось в беззвездную тьму, и он захлебывался в этой тьме. Наконец, чьи-то руки схватили его за волосы и потянули к берегу. Телохранители. Он не сопротивлялся. Уже не было сил. Уже было все равно.

Когда его выволокли на берег, он опустился на песок и долго лежал, глядя на звезды. Красивые, крупные и безнадежно далекие. Звездам не было до него дела, как и ему не было дела до звезд. Но он боялся, что если закроет глаза, то снова увидит тот самый взгляд – взгляд широко распахнутых серых глаз, полных пронзительной боли и неверия… неверия ему. И царственного презрения.

…Смерти нет и не было, любимый!

В гулких лабиринтах темноты

Ты и я вовек неразлучимы,

Ты и я.

Мы вместе.

Я и ты.

Эти слова как будто донес океанский ветер. И Йен знал, что слова эти адресованы не ему.

*** Дакар (Сенегал), октябрь 2008 года Эрик смотрел на огни Дакара, становившиеся всё ближе и всё ярче, и ему казалось, что это огни преисподней. Он выл и рычал – от боли и отчаяния. Он не успел. Не успел предупредить… Не сумел предвидеть, что Хейден решится на такое и сумеет это организовать.

Это была ошибка. Его, Эрика. Как он теперь взглянет в глаза Майклу? Как? Он не уберег. Он обещал уберечь, но не уберег…

Эрик выл и рычал, он готов был броситься за борт, в темную океанскую бездну, чтобы раствориться в ней навсегда… Он даже не сразу понял, что его мобильник ожил и надрывается звонком.

====== 64. ПОСЛЕДНЯЯ ВЕЧЕРИНКА. ЭПИЛОГ. ======

ГЛАВА 64. ПОСЛЕДНЯЯ ВЕЧЕРИНКА Лос-Анджелес, июнь 2014 года Прошло почти шесть лет. В жаркий июньский день ворота Центральной мужской тюрьмы Калифорнии распахнулись, выпуская теперь уже бывшего заключенного номер С-224 Йена Хейдена. Он по-прежнему держался прямо, но черты лица заострились, кожа посерела, губы были плотно сжаты. Взгляд был упрямым, но как будто потухшим. Свинец не исчез, но как будто потерял смертоносную силу. Его не встречали репортеры, потому что о дате освобождения не сообщалось. Впрочем, интерес СМИ к Хейдену давно угас. Он пополнил бессчетный ряд низвергнутых кумиров, уделом которых стало забвение. Йена арестовали в октябре 2008 года, прямо у трапа самолета, на котором он вернулся из Чамбе. Тогда Йен этого даже не понял. Он вообще ничего не понимал. И ему было все равно. Потому что его мальчика с серыми глазами-озерами больше не существовало. Его мальчик предпочел ринуться в пламя, которое, по мысли Йена, должно было стать карающим и освобождающим. Пламя предназначалось его врагу – Мурзину. И только ему. Йен не мог и предположить, что его мальчик, ради которого он на всё это пошел, предпочтет погибнуть вместе с ублюдком, которому надлежало погибнуть. Происшедшее не укладывалось в голове Йена. Он пытался найти того, кто виноват во всём, и упрямо отгонял от себя мысль, что виноват он сам. Но эта мысль кружила хищной птицей и клевала ему в висок. Да, Йен знал, что идет на колоссальный риск. Взрыв отеля, в который завезли огромное количество взрывчатки люди из разгромленных, но до конца не уничтоженных повстанческих организаций, должен был иметь колоссальный резонанс. Потому что погибли высокопоставленные чиновники и представители деловых кругов США, Франции и России, а также некоторые члены правительства Чамбе. Ответственность за взрыв взяла одна из повстанческих группировок, причастность Хейдена вряд ли можно было доказать, но… На Йена надели наручники буквально на следующий день.

Уже много позже он узнал, кому обязан этой милостью. Киллерс. Его бывший друг, ставший лютым врагом. Киллерс, который должен был погибнуть в Мавритании, в который раз обманул смерть. Более того, пользуясь своими связями в Чамбе и Бенине, Киллерс быстро получил информацию, кто именно организовал теракт, а главное, кто за этим стоял. И слил эту информацию властям США.

Да, юридических доказательств причастности Хейдена к теракту вообще не было. Но информация Киллерса стала маслом на раскаленной сковородке для людей в Вашингтоне, которые давно точили зуб на Хейдена. Данные о том, что именно он устроил взрыв, привели в бешенство самых высокопоставленных лиц в США.

Был отдан негласный приказ запустить машину судебного преследования Хейдена. Ему не могли вменить в вину теракт в Агазе, да и не хотели: всё-таки причастность одного из столпов «американской мечты» к терроризму могла иметь слишком нежелательные политические последствия для США. Поэтому Хейдену предъявили ряд обвинений, связанных с финансовыми махинациями. Кроме того, были использованы данные о его связях с итальянской мафией и возможной причастности к смерти телерепортера Тайлера Скотта. Данные об «итальянском следе» слил Тирини, которому ЦРУ пригрозило разоблачениями. Кроме того, дал показания бывший сотрудник службы безопасности Хейдена Блэрс, который подтвердил под присягой, что свел Хейдена с представителями итальянской мафии. Был дан и ход делу о лжесвидетельстве, когда Хейден отрицал перед следствием факт своего полета на Кубу.

Все эти обвинения, будь они доказаны, могли бы обеспечить Хейдену в совокупности пожизненный срок. Но Хейден располагал армией опытных адвокатов. Была доказана лишь часть обвинений. Хейдену в итоге дали десять лет, но после череды апелляций и этот срок скостили, так что он вышел на свободу через пять с половиной лет. Но это уже не имело значения. Прежнего Йена Хейдена больше не существовало. Его репутация была уничтожена. Правозащитники, ЛГБТ-сообщество и прочие немедленно открестились от него как от чумного. В СМИ прошла лавина разоблачительных публикаций, в которых правда перемежалась с домыслами и откровенным враньем. Но каждая такая публикация вбивала гвоздь в репутацию Хейдена. Его бизнес был разрушен. Корпорация еще существовала, но это была лишь ее бледная тень. Ни о каких амбициозных проектах в аэронавтике, суборбитальной авиации и прочих сферах уже не шло речи. Инициативу перехватили конкурирующие фирмы, которые успешно воплощали в жизнь мечты Йена. Акции «Сокоде», из-за которых заварилась вся каша, пришлось отдать. Причем их Йен отдал без разговоров, не торгуясь. Эти акции как будто жгли ему руку. Пять с лишним лет за решеткой стали для Йена пятью тысячелетиями ада. И дело было не только в унижениях. Все эти годы он не переставал думать о Саше. Депрессия, в которую Йен впал поначалу, будучи уверенным, что Саша погиб, сменилась отчаянной верой в то, что тот всё-таки каким-то чудом выжил. Йен, поначалу наглухо закрывавшийся от своих видений, теперь буквально молился белым львам, чтобы те спасли Сашу. Через своих адвокатов он нанял детективов, которые должны были точно установить, что все-таки случилось с сероглазым поэтом. И отсутствие результата вселило в Йена новую надежду. Ни Саши, ни Мурзина не было в списках живых. Но их не было и в списках мертвых. Их имена не упоминались в СМИ, как будто Александра Забродина и Геннадия Мурзина никогда не существовало. Детективы установили, что и в России Забродин и Мурзин после взрыва в Агазе не объявлялись. Дом в Подмосковье оставался в собственности Мурзина, но в нем давно никто не жил, кроме какого-то смотрителя по имени Андрей. От этого парня ничего не смогли добиться, кроме фраз вроде «Да всё супер», что с натяжкой перевели на английский как «Everуthing OK». Московские квартиры Мурзина пустовали. Как и старая квартира Саши. Что касается бизнеса Мурзина, то нельзя было понять, существует он ещё или уже нет. Фирмы, находившиеся прежде под контролем Мурзина, сохранились, только MG-банк, через который перекачивались деньги на Запад, был лишен лицензии и закрыт. Но остальная часть империи была восстановлена после нанесенного ей мощного удара. Правда, было невозможно понять, кто реально ею владеет. Была создана сложная система фирм, трастовых фондов и прочего, так что конечного бенефициара вычислить было крайне сложно. Это мог быть Мурзин. А мог быть и не он. Между тем для Йена, оказавшегося в аду тюремных будней, желание выяснить, жив ли Саша или нет и что с ним сталось, стало навязчивой идеей. Он страшился получить ответ: Саши Забродина больше нет, но и неведение стало для него настоящим адским огнем, который сжигал его, не переставая. В отчаянии он передал из-за решетки через адвоката указание детективам: мониторить поэтические сайты, на которых обычно публиковался Саша. Но обновлений не было. Последняя публикация датировалась 20 октября 2008 года. То есть буквально накануне отлета Саши в Агазе. Стихотворение состояло из двух частей.

Тихое время. Холодный октябрь. Москва.

Над головой набухают кровавые тучи.

Ум в лабиринтах тяжелого темного сна

мечется, стонет, отравленной явью измучен.

Падают листья беззвучно, и падают дни

в пропасть безмолвия и

умирают в полете.

Корчится запад в кипящей закатной крови,

призраки страха по вымершим улицам бродят.

Время безвременья.

Тают мгновенья без слов.

Сказано все и давно.

И достанет ли силы

ринуться в пропасть –

и жизни и смерти назло,

прочь из пространства,

что стало для сердца могилой?..

…

Грозный гул грядущей катастрофы

в омертвевшем сердце пустота

к пропасти протоптанные тропы

шире, шире,

небо без креста,

воздух без желания и вздоха,

ветер полон хлещущих дождей,

грозной катастрофы гул и грохот

ближе, ближе, громче и страшней

Йен читал эти стихи в подстрочном переводе, но сердце его наполнялось ужасом. Саша предчувствовал. Знал.

Господи, что же он наделал? Почему его разум помутился? Осознание того, что именно он и никто другой виноват в гибели Саши, пронзило Йена раскаленной стрелой. Он долгие месяцы заслонялся от этого осознания, потому что он не мог быть виноват, он же не хотел этого… Йен как будто чародей, призывал темные тучи, чтобы не дать яркому, обжигающему лучу солнца проникнуть в его душу, полную тьмы и смерти.

Из его груди вырвался такой крик, что сокамерники застыли и в ужасе посмотрели на него, словно это кричал не человек, а существо из другого мира. В глазах Йена были боль, безумие и ужас. Но почти сразу он пришел в себя. Нет. Нет. Он не мог вынести этого яркого солнца. Ему нужна была тьма. Спасительная тьма. И после невыносимо ослепительного мига Йен Хейден годы провел во тьме. Превратившись в призрака, став бледным подобием самого себя. Он больше не искал Сашу. Тяжелая черная завеса опустилась над кровоточащим прошлым. Йен не впал в безумие. Но он больше ни к чему не стремился. Он уже не жил, а лишь существовал. И решение апелляционного суда скостить ему срок за недоказанностью ряда обвинений он воспринял равнодушно. Для него это уже ничего не меняло. Он отгородился от прошлого, больше не хотел смотреть в пустое будущее и был безразличен к настоящему. У ворот тюрьмы его встречали лишь два человека. Его адвокат Скоукрофт и никто иной как Кен Дентерс. Как ни странно, единственным человеком, который беспокоился о Йене все эти годы, оказался именно Кен, всегда являвший собой воплощение богатого бездельника, озабоченного только своими прихотями. Кену, впрочем, в эти годы тоже пришлось несладко. Он все больше сидел на кокаине, и в конце концов отец, потерявший надежду, что его отпрыск возьмется за ум и продолжит семейный бизнес, попросту лишил его наследства и перевел привыкшего к роскоши, изнеженного Кена на мизерное содержание. Кен тратил эти деньги преимущественно на порошок, а затем перешел на более дешевую дрянь. Кукольное личико стало стремительно портиться, Кен в панике продал свои дорогие автомобили, пустил деньги на пластические операции, пытаясь спасти свою драгоценную внешность. Но от наркоты не отказался. И теперь Йена встретило бесполое существо с лицом, напоминающим маску. Кен был похож на брошенную комнатную собачку, вилявшую хвостиком в надежде, что ее возьмут в дом. Йену было все равно. Он не возражал против того, чтобы Кен снова был с ним… Кен отчасти мог заполнить пустоту, в которой жил Йен. Выйдя на свободу, Йен быстро убедился, что от его бизнеса остались ошметки. И у него не было ни малейшего желания собирать все заново. Он планировал продать большую часть того, что осталось от бизнеса, и начать что-то новое, всё равно что. Хоть торговлю сантехникой. А главное – уехать из Сан-Франциско. Йен теперь ненавидел вид на Золотые Ворота. С его простором, ставшим пустотой, в которой висел мост ниоткуда в никуда. Йену хотелось жить там, где его никто не знает. Он готов был жить с Кеном, но быстро понял, что опустившийся капризный наркоман невыносим, даже несмотря на свою привязанность к Йену. Он снял небольшой офис в Сан-Франциско, занимался продажей остатков своего бизнеса и твердо намеревался переехать в Портленд. Кена ему было жаль, но он не знал, что с ним делать. И все чаще Кену он предпочитал секс в дешевых мотелях с молодыми проститутами, снятыми на улице или в каком-нибудь баре. Йену было плевать, что эти шлюхи не элитные. Все они одинаковы, разница только в цене. Только раз в жизни Йен встретил шлюху, которая… Но на этом Йен тут же опускал железный занавес, чтобы эта мысль не увлекла его в разрушенное, исковерканное прошлое. Йен задыхался в своем одиночестве. Ему даже не с кем было поговорить по душам. С Кеном, который все чаще пребывал под кайфом, разговаривать было бессмысленно. В любом случае это было все равно что беседовать с комнатной собачкой. Был, правда, Гор. Или его уже не было в живых? Йен не знал. И боялся узнать. Потому что Гор тоже был связан с его прошлым. С прошлым, которое погибло в огне, взметнувшемся в ночное небо над экватором. *** Мальта, июль 2014 года Неожиданный случай дал Йену шанс развеяться. Одной из фирм, находившихся пока еще в его руках, заинтересовалась европейская компания, специализировавшаяся на аэрокосмическом оборудовании. Йену предложили продать фирму, а также ее разработки. В прошлом Йен со смехом отверг бы такое предложение. Но прошлого больше не было. А в настоящем его не интересовало ничего из прошлого. Йена пригласили на переговоры в Европу. А точнее, на Мальту.

Переговоры в одном из отелей близ Валетты шли довольно неплохо. Йен был уступчив, он хотел побыстрее сбросить с себя бизнес, который был бременем прошлого. А еще – ему было не по себе. По вечерам он стоял на скале над морем и вглядывался в темноту, в которой за горизонтом скрывался сицилийский берег, где стояла крепость Казиньяно. Йена неудержимо тянуло броситься в воду и доплыть до сицилийского берега. Увидеть крепость… Спросить у старой пинии… Черт, он гнал от себя эти мысли! Но неслышный зов, прилетавший на крыльях морского ветра, не давал ему покоя.

И тут ему поступило необычное предложение от партнера по переговорам. – Йен, нам незачем торчать в этом отеле, – заявил Глен Вулфовиц, вице-президент европейской фирмы. – Предлагаю вот что. Завтра днем мы выйдем в море на яхте. Направимся к побережью Сицилии, по пути обсудим то, что еще не обсудили. К вечеру подойдем к Сицилии, прямо в море пересядем на другую яхту. На ней мой давний приятель Марк Венцель – устраивает вечеринку. Я приглашен и могу привести с собой вас. Согласны, Йен? Повеселимся, а на следующий день вернемся сюда, на Мальту. Йен пожал плечами. И согласился. Это был шанс увидеть Сицилию, хотя бы издали. Сам он не решился бы туда отправиться… Они отплыли из Валетты на следующий день. По пути Вулфовиц упомянул, что Венцель, к которому они плыли, был успешным издателем художественной литературы. Наряду с мейнстримом он публиковал и работы молодых, неизвестных авторов. – Кстати, он приятель Гора Итана. Знаете, того древнего чудака… Писателя, бунтаря из прошлого века. Яхта будет курсировать прямо напротив его замка… – Крепости, – автоматически поправил Вулфовица Йен, которого при упоминании о Горе прошиб холодный пот. – Да, Казиньяно! – с улыбкой кивнул Вулфовиц, не замечая, что с его собеседником творится нечто странное. – Отличное местечко! Советую напроситься к Итану в гости… Йен застыл. Он представил себе взгляд Гора… Нет, сейчас он не мог, не хотел даже представлять себе этого! Но у него было какое-то иррациональное желание снова, пусть даже издали, взглянуть на стены Казиньяно. Хотя что можно было разглядеть ночью? *** Казиньяно, июль 2014 года – Эта тварь сейчас на Мальте! – зеленые глаза полыхнули недобрым огнем. – Ты слышал? – Слышал. Успокойся. – Я спокоен. Хотя у меня огромное желание лично утопить эту гадину. – У меня тоже. – Я понимаю. Ты не можешь без санкции. Но мне-то она не нужна! – Он просил пока ничего не предпринимать. – Знаю, – вздохнул зеленоглазый. – Знаю. Для меня его просьба как приказ. Но он должен понимать… – Он всё понимает. Не беспокойся. – Я беспокоюсь, что он в очередной раз простит. Или опять захочет «последнего разговора»! Чем всё это кончилось? Ты помнишь? – Я всё помню. Он тоже. Он стал совсем другим. – Мы все стали другими, ты не находишь? – заметил зеленоглазый. – Разве это плохо? – Нет. Но самое главное, мы с тобой вместе. Уже почти шесть лет, а мне кажется, что мы снова встретились только вчера. – Мне тоже. – Подумать только, мы постарели на шесть лет… – Нет, Эрик. Мы помолодели. По телу Эрика пробежала дрожь, когда губы Майкла нежно коснулись его шеи. Сейчас он и впрямь чувствовал себя 18-летним юнцом, которого впервые в жизни обнимают. Он застонал от прилива чувств, спиной прижался к любовнику, чувствуя его твердый бугор. За эти шесть лет они изучили друг друга до самого последнего волоска на коже, до самой крохотной родинки. Они знали друг о друге всё, но каждый раз открывали друг друга как в первый раз. – Только мне, – шептали властные губы. – Только тебе, – вторил Эрик, зеленые глаза туманились, тело, по-прежнему сильное и гибкое как у юноши, изогнулось, из груди вырвался стон. Его любовник зарычал, стиснул его в железных объятиях. В открытое окно, за котором тонуло в сумерках Средиземное море, залетал теплый и влажный морской, который как будто тоже хотел присоединиться к их любовной игре. Но они никого и ничего не хотели принимать. Они были вдвоем и только вдвоем. Зеленоглазый Эрик, напоминающий звенящую натянутую струну, и его мускулистый любовник с темными глазами. Эрик знал, что способен отдавать свое тело только этому человеку. Не было в этом мире никого другого, кто имел бы право на зеленоглазого воина, только он, Майкл, в объятиях которого Эрик таял как воск, которому открывал и свое тело, и свою душу, и свое сердце, позволяя безраздельно владеть ими. Эрик готов был на все ради Майкла и ради того, кто Майклу дорог… А Михаил погружался в своего любовника словно в море – таинственное и бескрайнее. Закрытый, неприступный, жесткий Эрик открывался только ему, только ему одному, словно волшебный цветок в ночи, Эрик опьянял его своей нежностью, жаждой ласк, готовностью принадлежать только ему. И Михаил не нужен был никто кроме Эрика – безжалостного воина, преданного друга и трепетного возлюбленного. У Михаила не было никого кроме Эрика. И кроме сына. *** – Куда собрался? – Олег вцепился ухоженными ногтями в предплечья любовника. – Да отпусти, придурок, больно же! – вскрикнул тот. – Извращуга. Мало я тебе жопу плетью драл! – Можешь повторить, – улыбка на губах Олега была наглой и призывной. – Ты же знаешь, я только за. – Извращуга, – беззлобно пробормотал Владимир. – И из меня извращенца сделал. – Тебе же нравится. Думаешь, я не вижу? – Олежка, это для меня как вишенка на торте, все твои бдсм-заморочки. Есть – отлично, нет – да и хрен с ней, с вишенкой. Меня твои ягодки и так устраивают, – Владимир смял в сильных пальцах упругие ягодицы любовника. Олег прижался к нему, пристально глядя в карие глаза. – Но тебе ведь нравится? – повторил он. – Нравится меня плетью охаживать, а? – Ну, тебе это надо… – пробормотал любовник. – Кто тебя еще должен охаживать? – Правильно рассуждаешь, – протянул Олег, не отрывая глаз от Владимира и проводя кончиком языка по губам. – Вот тварь похотливая! – хмыкнул тот. – Ладно, сорри, не сейчас. Мне пора уже. – Так куда ты собрался, любовничек? – Работа, – посерьезнев, буркнул Владимир. – На ночь глядя? – в светлых глазах Олега сверкнула молния ревности. – На всю ночь,- спокойно выдержав его взгляд, произнес Владимир. – Ты же знаешь, я… – Знаю. Но все равно отпускать не хочу, – Олег уткнулся любовнику в мускулистое плечо. – Куда хоть отправишься-то? – Это не от меня зависит, – хмыкнул Владимир. – Куда прикажут. Я – телохранитель, мое дело охранять тела. – А как же мое тело? – игриво осведомился Олег. – А твое тело ты сам охранять будешь, – подмигнул Владимир. – И попробуй только не сохранить. Разом в море со скалы полетишь. – И полечу, – легко согласился Олег. – Сам полечу, если тебя не будет. – Куда я денусь? – Вова, я после того, что в Чамбе случилось… – Нас с тобой там даже не было! – Все равно, я всё думаю… А если бы ты там был… Если бы… Мне страшно. – Я и там выжил бы, – твердо сказал Владимир. – Ради тебя. *** – Так ты решил не ехать, Гор? Старик покачал головой. – Мне 93 года, – произнес он дребезжащим голосом. – Какая еще яхта, зачем? Я останусь здесь. – Тебя без проблем… – Знаю-знаю, доставили бы туда и обратно. Я не хочу напрягать кого-то. Тащить старого паралитика в инвалидной коляске – не самое приятное занятие. Да и мне это уже не нужно. Вы поезжайте. А я останусь. Здесь моя пиния. Я не хочу с ней расставаться. На земле мне осталось быть совсем недолго, и мне нравится быть в ее обществе. И в вашем тоже, мальчики. Но вы еще молоды. Развлекайтесь… – Ну, я не так уж молод… – Ты еще сопляк. А он – вообще младенец. Правда, младенцы – самые мудрые люди, только никто этого не знает. Глупость приходит с возрастом и опытом. Да-да, не удивляйтесь. Ступайте, мальчики, ступайте. Я подожду вас здесь. – Гор… – Знаю. Я не хочу его видеть. Не мне его осуждать и не мне прощать. Я давно отпустил его. Из своих мыслей. Из своей памяти. – Но я… – Знаю. Надеюсь, ты не наделаешь глупостей. – Я вообще ничего не хочу делать. – Правильно. Думаю, он все сделает сам. Потому что другого пути у него нет. И это мне тоже сказала моя пиния. Она не только моя, но и ваша тоже. Не забывайте об этом, когда меня не станет. А не то я буду являться вам в страшных снах. Вы же с ума сойдете, если будете видеть меня каждую ночь. – Гор, прекрати! Да мне и самому… – Знаю, что ты скажешь. Нет. Венцель – твой издатель. Он издал уже два твоих романа, что совсем неплохо для твоего возраста. Он тебя пригласил, и ты не можешь обидеть его, не приехав. – А я… – А ты тоже должен там быть. Потому что там будет он. Ступайте, мальчики, веселитесь. Да хранит вас Господь. И белые львы. *** Близ побережья Сицилии, июль 2014 года Йен испытал облегчение, когда ему сказали, что Гора не будет на вечеринке. Тем лучше. Тем лучше, тем лучше. Потому что уже от осознания того, что он находится совсем близко к побережью Сицилии, к Казиньяно, Йену становилось не по себе. Нет, он не жалел, что поехал. Он знал, что есть такая психологическая практика: хочешь избавиться от прошлого – проживи его снова. Довольно сомнительное утверждение, но Йену теперь хотелось, чтобы оно оказалось правдой. Ему хотелось взглянуть на Казиньяно издали. Увидеть старую крепость и понять, что прошлое осталось в прошлом. Что нужно двигаться дальше. Что… Вечеринка на яхте издателя уже гремела вовсю. Яхта была огромной, она скорее походила на небольшой круизный лайнер. Такие яхты обожают арабские шейхи и русские олигархи. Издатель арендовал ее у одного из своих израильских друзей. Он со смехом рассказывал, что эта яхта использовалась как плавучее казино. В Израиле запрещены азартные игры, поэтому их любители, располагающие хорошими деньгами, посещают такие яхты, плавающие в международных водах Красного и Средиземного морей, на которые юрисдикция Израиля не распространяется. И сейчас на этой яхте в шикарно отделанной кают-компании вовсю шла игра в рулетку и покер. Йен презирал азартные игры и предпочитал оставаться на верхней палубе, где подавали выпивку, играла музыка и гости вели оживленные разговоры. Публика была весьма разношерстной: респектабельные бизнесмены, представители богемы и литературных кругов Европы, какие-то невнятные личности. И разумеется, немало молодых дам и мужчин, судя по всему, принадлежавших к сфере эскорт-услуг.

Йен в глубине души опасался, что к нему будут относиться как к прокаженному. В Америке его имя, некогда ставшее синонимом успеха, теперь стало синонимом позора. Двери высшего общества, в котором Йен любил блистать, закрылись для него навсегда.

Но на этой яхте среди бескрайнего простора Средиземного моря никому не было дела до того, кто такой Йен Хейден. Да, всё что-такое слышали… Но это было давно и уже мало кого интересовало. Здесь Йен был просто еще молодым и довольно интересным мужчиной, явно при деньгах… По большому счету, Йену сейчас хотелось просто напиться. Возможно, до неприличия. Познакомиться с одним из шикарных мальчиков, которых здесь было немало, и трахнуть его в укромном уголке. Но выпив всего пару глотков шампанского, Йен понял, что не хочет пить. И не хочет знакомиться ни с каким шикарным мальчиком. Ему давно это надоело. И он здесь был не для этого. Он прибыл на эту яхту, чтобы взглянуть на сицилийский берег. Увидеть силуэт Казиньяно, хотя вряд ли старую крепость можно было разглядеть во тьме… Йену вдруг показалось, что порыв морского ветра донес до него неслышный зов. Ему снова, в который раз, стало не по себе. То был зов Казиньяно. Крепость была там… далеко и в то же время близко. Недосягаемая и желанная… Когда-то он сделал ошибку. Ему говорили, что он должен измениться… Это шептала ему старая пиния… Нет, все это чушь. Ерунда. Зов Казиньяно – ерунда. Белые львы – наваждение. Саша… Саша… Саша исчез навсегда. Им никогда больше не встретиться. Никогда. Его сероглазого поэта больше нет. Его утянул во тьму лютый враг. Йен закрыл глаза, постоял так минуту, чтобы избавиться от мрачных мыслей, а затем подошел к борту и стал вглядываться в ночное море.

Справа по борту были видны далекие огни сицилийского берега, и где-то там была старая крепость. В темном, бескрайнем просторе Средиземного моря мерцали ходовые огни кораблей. Ветер был теплым и влажным, огромная яхта чуть покачивалась на волнах.

За спиной Йена на ярко освещенной палубе звучала музыка, слышались веселые голоса многочисленных гостей.

И тут Йен почувствовал на себе чей-то взгляд. Упорный, пристальный. И очень недобрый. На него в жизни часто смотрели недобро. Даже чаще всего так и смотрели, чуть маскируясь доброжелательными или откровенно натянутыми улыбками. Он давно к этому привык. Так было всегда. И он знал, что так будет всегда. Это его плата за то, что он всегда стремился к свободе. И не просто стремился, но и завоевывал ее – каждый день, каждый час, каждую минуту. И недобрые взгляды служили подтверждением того, что он – на правильном пути.

Но этот взгляд… Он не видел человека, который пристально смотрел на него. Но, даже не оборачиваясь, Йен уже знал кто это. Тот, кого давно не было в живых. Тот, кто погиб той страшной, такой же влажной и душной ночью, разорвавшейся мощной вспышкой, разлетевшейся каменными обломками, погребающими под собой все его надежды. И его любовь. Единственную, странную, непостижимую. Этого не могло быть. Не могло. Йен редко испытывал страх. Но сейчас его охватил страх. Мистический страх, возникающий, когда человек сталкивается с тем, чего в принципе не может существовать. С необъяснимым. Невероятным. Пугающим. Он сделал глоток шампанского из фужера, резко обернулся. И замер. Фужер выпал рук, разлетевшись на сотни мелких осколков и брызг. Но он этого даже не заметил. Потому что увидел те самые глаза. Глаза, которых увидеть не мог. Потому что того, кому эти глаза принадлежали, уже не существовало. Широко распахнутые серые глаза, полные нечеловеческой, львиной властности, были устремлены на него. Когда-то в них была любовь. Была грусть. Была радость. И в самом конце была боль. Жгучая, пронзительная, отчаянная. И сейчас на него смотрели те же глаза. За годы, прошедшие с той ночи, боль в этих глазах превратилась в серый лед. Безжизненный. Не оставляющий надежды. И еще в этих глазах было нечто нечеловеческое. Это был взгляд не человека, а взгляд льва: с царственным спокойствием и неумолимостью смотрящего на свою жертву. И вдруг все исчезло. Обладатель серых глаз улыбнулся крепкому брюнету и о чем-то с ним заговорил. Он узнал и этого брюнета, который смотрел на собеседника так, как смотрит на повелителя воин, готовый исполнить любой приказ… Все сходилось. Он узнал обоих. Тех, кто исчез бесследно той ночью, испарился в огненном аду, творцом которого был он, Йен Хейден. Эти двое по-прежнему были вместе. Оба. И у них было то, чего так и не получил Йен: любовь. Он принес любовь в жертву своей гордости, эти двое принесли всё в жертву любви. И теперь она была у них. Она их не оставляла. И не оставит. Йену вдруг стало нечем дышать. Как будто взгляд серых глаз выкачал из его легких весь воздух. Годы, проведенные в пустоте, холодной пустоте, с той самой ночи, разорвавшейся ослепительной вспышкой, закончились. И рядом снова были волны. И снова они казались спасительными. В них можно было спрятаться. Исчезнуть. Раствориться. Забыть обо всем. Теперь уже навсегда. И он сделал шаг по лестнице, которая вела на нижнюю палубу. Туда, где вода была рядом. Он знал, что подняться ему уже не суждено. *** Саша вздрогнул, когда рука его спутника сжала его руку до боли. – Спасибо тебе, – тихо прошептал тот. – За что? – За то, что удержал меня. За то, что позволил ему самому уйти, – Я ему ничего не позволял. И не принуждал. Он сам понял, что у него нет выбора. Есть только путь. Вопрос в том, что захочет ли он пройти его до конца. Точнее, проплыть. Казиньяно совсем рядом. Но он не выберется на берег, пока не поймет, что иного берега нет. Есть только тьма, в которой он будет плыть вечно… На палубе звучала веселая музыка, гости веселились. Никто даже не заметил, что Йен Хейден исчез во мраке ночи. Только эти двое стояли, не замечая всеобщего веселья. Молодой человек с серыми, прозрачными глазами и темноволосый мужчина, у которого правая половина лица была темнее левой, словно опалена огнем. – Пойдем, Старший, – тихо сказал молодой человек. – Нам здесь больше нечего делать. Владимир уже ждет в лодке. – Ты уверен? – Да. Сегодня ты просто обнимешь меня. Просто обнимешь. И не отпустишь до рассвета. Не отпустишь ведь? – Не отпущу, – темная тень исчезла с лица, оно вдруг стало удивительно светлым. ЭПИЛОГ Казиньяно, май 2017 года Прошло еще три года.

Саша проснулся на рассвете от мерзкого пиликанья будильника. Он с удовольствием проспал бы и до полудня, но сегодня утром в Казиньяно опять должны были прибыть очередные важные гости. Речь шла о гуманитарном кризисе, вызванным военным конфликтом в одной из не таких уж далеких стран, и о том, как притушить конфликт, а также предотвратить гуманитарную катастрофу. Казиньяно была площадкой для секретных переговоров. Саша, после смерти Гора два года назад ставший хозяином старой крепости, формально лишь предоставлял место для конфиденциальной встречи. Но он тоже должен был там присутствовать. Он присутствовал на всех подобных встречах, такова была судьба.

Иногда он даже завидовал Гору, упокоившемуся под старой пинией. Гор тоже никуда не ушел, как и Эм. Саша ощущал его присутствие, как присутствие Эма. Они всегда ждали его под старой пинией, вокруг которой кружили белые львы – стражи Казиньяно.

Старший, увы, предпочитал оставаться в тени. Саша рассказывал ему о конфиденциальных встречах, которые проходили с участием гостей из разных стран, а тот лишь отдавал необходимые распоряжения, если в них была нужда, чтобы реализовать то, на что давал согласие его Младший. Или предотвратить то, на что Младший согласия не давал. В эту тайную схему были включены также Михаил и Эрик, зачастую выполнявшие секретные поручения. Владимир, как всегда, отвечал за безопасность, Олег же ограничивался только врачебной деятельностью, если в ней была нужда.

Саша знал, что встреча будет трудной. И что от него не так уж много зависит, хотя другие думали иначе. Ему не хотелось вставать. Он смотрел на спящего глубоким сном Старшего, который даже не отреагировал на будильник. Лучи рассвета заливали их спальню, падали на лицо, ставшее родным и любимым. Пусть на нем и остался темный след страшного взрыва в Агазе… Старший отказался делать пластическую операцию.

- Может, мне еще и губы силиконом надуть? – мрачно сказал он.

Саша не настаивал. И не только потому, что странный след, похожий на тень, не уродовал лицо Старшего, скорее придавал ему демоническую привлекательность. Этот след был напоминанием о прошлом, о котором нельзя было забывать.

Чудовищный взрыв почти десять лет назад едва не унес их обоих в могилу, но вместо этого спаял их воедино. Потому что, ринувшись навстречу смерти, готовившейся поглотить в своей огненной пасти человека, которого он любил, Саша сделал свой выбор. Смертельный огонь, через который они вдвоем прошли, избавил их от тьмы.

В ту минуту произошло много странного. Старший потом говорил, пусть скупо и неохотно, что за несколько мгновений до взрыва перед ним возник белый лев, в котором странным образом узнавался Эм Нуцци. Старший, сидевший в кресле, встал, не понимая, явь это или галлюцинация, а лев бесшумно и мягко прыгнул на него. Инстинктивно Старший отскочил в сторону, а лев снова прыгнул на него, как будто загоняя в угол… Лишь потом Старший понял, что лев заставлял его покинуть место, где он непременно погиб бы, и направлял в относительно безопасную часть зала.

В тот момент в лобби отеля ворвался Младший. Он тоже показался Старшему похожим на льва и тоже буквально прыгнул на него, что-то крича. Старший даже не понял тогда, что именно, и лишь потом уже пришло осознание.

- Не отдам, не отдам, не отдам! – кричал, точнее, рычал Младший.

И тут их ослепила яркая вспышка, раздался глухой, но мощный взрыв, все вокруг вздрогнуло и стало осыпаться, рушиться… Они упали на пол, Младший впивался губами в губы Старшего, словно это могло спасти жизнь им обоим, сжимал его в объятиях, пытаясь защитить от надвигавшегося огненного шквала.

А вокруг были видны силуэты белых львов, которые защищали их от смерти… Мистика это была или нет, но основная ударная волна прошла чуть в стороне. Вокруг рушились тяжелые конструкции, всё превращалось в ад, но их почти не задело.

Лицо Старшего было обожжено, правая рука сломана, у Младшего выгорели брови и волосы, задевшая его конструкция сломала несколько ребер… Но все это выяснилось потом. Потом…

А после оглушительного грохота настала такая же оглушительная тишина. Наверное, эта тишина длилась всего несколько мгновений. Но они смотрели друг на друга, понимая, что оба живы. Что они вместе прошли через огненный ад. Это было главным, а все остальное…

А все остальное шло, как ни странно, по плану, разработанному ранее. После возвращения Старшего из «владимирского плена» Саша стал все больше задумываться о том, что им обоим следует исчезнуть. Надолго. Быть может, навсегда. Потому что Мурзин всё равно останется раздражителем для многих. Слишком многое он знал. Слишком ко многому был причастен. Его не оставят в покое. Старший с этим был полностью согласен. Оба они понимали, что так просто скрыться у них не получится. Это когда-то люди бежали – на Дон, в Сибирь или просто в соседнюю губернию, где никто их не знал, и жили там спокойно. В современном мире, который все больше просвечивается, в котором каждый шаг человека фиксируется, скрыться почти невозможно. Почти. Но у них теперь были союзники. Белых львов было не так уж мало в этом мире, и они готовы были помочь. О намерении Мурзина и Саши исчезнуть знали единицы из их окружения: Владимир, Михаил, пара людей из охраны. Разумеется, знал Эрик, ибо без него обойтись было просто нельзя. Олег ничего не знал до последнего момента. Но знали некоторые влиятельные люди не только в Москве, но и в других столицах. Люди, которым можно было доверять. Белые львы. Геннадий Мурзин и Александр Забродин должны были исчезнуть сразу после тайной конференции в Агазе. И они исчезли. Устроенный обезумевшим Хейденом взрыв ничего не изменил. Даже, напротив, оказался как нельзя кстати. Теперь Забродин и Мурзин официально числились среди тех, чья судьба осталась невыясненной. Их не было ни в списках погибших, ни в списках выживших. Четыре человека из охраны получили серьезные ранения. Остальные – менее серьезные. Те из телохранителей, кто оставался на ногах, сразу после взрыва довели Сашу и Геннадия до припаркованной вдали неприметной машины и сами сели в такую же. Они домчались до небольшой площадки на окраине Агазе. Там их ждал вертолет, который должен был доставить их в Бенин. А в Бенине их должен был встречать Эрик. Но Эрик встречал их уже здесь. На вертолетной площадке. Он не выдержал и прилетел сам, и таким обезумевшим зеленоглазого Эрика не видел еще никто и никогда. Эрик прилетел сюда, в Агазе, потому что уже знал: взрыв организовал Хейден. Эрик уже не верил, что Саша и Геннадий остались в живых. Он прилетел, чтобы уничтожить Хейдена. Самообладание Эрику отказало. Он понимал, что все это нерационально, что месть должна быть тщательно подготовлена, но мысль о том, что сын его Майкла погиб, сводила Эрика с ума. Тем более, что он тоже чувствовал свою принадлежность к львиной стае, а гибель вожака для львов всегда тяжела… Когда Эрик увидел Сашу живым и почти здоровым (сломанные ребра, опаленные волосы и брови не в счет), он едва не сошел с ума – на сей раз от радости. Эрик издал нечто вроде победного вопля бушменов (ведь родом он был из Южной Африки) и затолкал Сашу и Мурзина в вертолет, который тут же взял курс на Бенин. Там уже ждал самолет, вылетавший во Франкфурт. Для отвода глаз. Потому что Саша, Мурзин и Эрик снова отправились в джунгли. И там они провели около месяца… В обществе аборигенов и белых львов. Там же была и мать Эма. И Эм тоже был с ними. Но связь с миром не прерывалась. Особенно у Киллерса, который в первый же день слил информацию спецслужбам США о причастности Хейдена к теракту и о многом другом. После того как Хейден оказался под арестом, можно было не опасаться, что он начнет их преследовать. А затем начались странствия по миру. Сингапур, Бутан, Иордания, Аргентина, Канада… Всюду они жили недели по две-три и всюду – под разными именами, чтобы запутать следы. Наконец, они прибыли в Казиньяно, где их и встретил Гор. А также старая пиния. С тех пор они жили в древней крепости. Уединенное место, полное тишины, покоя и морского ветра… Туда же перебрался Михаил. Там же обосновалиcь Олег с Владимиром. Жизнь стала совсем непохожей на ту, что была в подмосковном доме. Та жизнь с ее жестокими сексуальными играми и прочим осталась в прошлом. Каждая из трех пар теперь жила своей жизнью. Хотя негласное доминирование пары Старший/Младший сохранялось. Но если раньше этот мир существовал изолированно, безо всякой цели, то теперь он незаметно оказался вплетен в живую ткань чего-то неизмеримо большего, иного мира, средоточием которого стал Младший. Душа старой крепости приняла белых львов, и те, кто поселился в ней, стали членами львиной стаи. Понемногу все начинали понимать: белые львы приходят в мир не для того, чтобы переделать, преобразить его, но чтобы удержать от неминуемого падения во тьму. Эти посланцы небес и незаметные стражи встречаются везде: и там, где решаются судьбы мировой политики, и там, где правит бал алчность, и там, где живут отчаявшиеся бедняки. В роскошных дворцах и безвестных деревушках, в каменных джунглях больших городов и в джунглях Африки, на океанских кораблях и в бредущих по пустыням караванах… Они не спускаются с небес, они вырастают из людей, зачастую кажущихся другим недостойными, презренными, отверженными. Ибо сказано: «истинно говорю вам, что мытари и блудницы вперед вас идут в Царство Божие». Извращения – лишь короста красоты. Тьма – короста света. И если есть короста, есть тьма, то обязательно должен быть свет. И он пробьется. «И свет вотьме светит, и тьма не объяла его»… Истина – не там, где всё стройно и логично. Хотите найти истину – ищите там, где что-то неправильно. Истина начинается именно там, в том, то выбивается из привычного порядка. И Саша начинал понимать, что его край серых озер, а также странный мир, который создал вокруг себя Старший, были лишь преддверием новой жизни, наполненной иным смыслом. Жизни не для себя, но для других. Ибо без жертвенности нет любви, а без любви жизнь перестает быть собой, превращаясь в блуждание по лабиринтам тьмы. Саша больше не мыслил жизни без Старшего. Он знал, что они – одно. Когда-то Старший взял его за шкирку, но не стал ломать, не стал переделывать под себя, а просто заставил его пройти через то, через что следовало пройти. И сам шел рядом с ним. Они вдвоем шли по лабиринтам – сначала сладострастия и похоти, потом болезненной привязанности, с их душ и сердец понемногу слезала короста, обнажались кровоточащие раны, чтобы в муках родилась новая жизнь. И эта жизнь была полна любви – двух очень разных и очень сильных людей – сильных каждый по-своему. В Казиньяно часто наведывались гости – самые разные: от политиков и бизнесменов, до никому неизвестных врачей, мелких клерков… Сюда приходили не за приказами и не за советами. В разговорах, зачастую происходивших под старой пинией, а нередко и в молчании, находились ответы на вопросы, что делать и как поступить. Белые львы кружили по всей земле, зная, что грядут новые Темные века, что мир снова погружается в пучину вражды и ненависти, и потому во что бы то ни стало следует сохранить таинственные нити, без которых мир погибнет, ибо иначе оскудеет любовь, а с ней прекратится и жизнь… И все же именно Саше приходилось принимать решения. Так же как и прежде. Все нити сходились к нему. Почему именно к нему – он так и не понимал. Он по-прежнему не чувствовал в себе ни мудрости, ни силы. Вокруг него были люди и мудрее, и опытнее его. И сильнее. И все же именно он был центром этого странного мира, находившегося как будто на перекрестке разных вселенных. Может быть, потому что дело не всегда в мудрости и силе. Дело в другом.

Пыль минувших веков,

ветром времени вечно гонима,

оседает на крепость,

стоящую тысячи лет.

Гаснет солнце любви,

и становится вера незримой,

в катакомбах души

сохраняя горящий завет.

Пусть беснуется тьма,

эта вера вовек не исчезнет,

в катакомбах души

не погаснет священный очаг,

даже если везде

раздаются жестокие песни,

а из пыльной земли

только мертвые колья торчат.

Эту веру вливают

в усталые души посланцы,

Что приходят в наш мир

Из таинственных, дальних земель:

рухнут тысячи царств,

и закрУжатся новые в танце,

чтоб затем умереть…

Не печалься.

Надейся.

И верь.

В катакомбах души

из огня появляются реки,

проникая во все

незаметные поры эпох,

и любовь возродится

и к нам возвратится навеки,

и не будет уже

на земле ни господ, ни рабов.

Эту крепость любви

не разрушит удар катастрофы,

и в уныния мрак

золотая ворвется звезда,

коль далекой весной

на безводную землю Голгофы

тихо капала кровь

с возведенного наспех креста.

Саша не переставал писать. Он писал стихи и снова писал тексты песен. Но уже не под своим именем, а под разными псевдонимами. Некоторые песни на его слова, которые опять исполняла группа Лехи, были довольно популярны. Но имени автора слов никто не знал. Потому что слава – ничто. Слава проходит, но остаются слова. Если эти слова полны жизни, которой можно поделиться с другими. Если в этих словах живет любовь. Под псевдонимами Саша опубликовал и два романа, как в России, так и в европейском издательстве Венцеля, с которым свел его Гор. Третий роман был на подходе.

Но самый первый свой роман о шотландском графе – авантюристе Саша так и не опубликовал. Потому что этот роман писался в годы его блужданий во тьме. В нем описывалась тьма, но из этой тьмы не было выхода. А сейчас выход был. Саша это узнал. Но его герой так и остался во тьме.

Как и Йен Хейден. Саша знал о новом поверье, распространившемся среди окрестных жителей. Они уверяли, что каждую ночь в море можно увидеть человека, плывущего к берегу, над которым стоит старая крепость. Этот человек плывет к берегу, но никогда на него не выходит. А на берегу стоят белые львы и пристально вглядываются в морской простор. Плывущего в море человека неоднократно замечали и с прогулочных яхт, и с рыбацких лодок. К нему даже пытались подойти, чтобы спасти, но всякий раз он исчезал как призрак. А затем появлялся снова и снова, чтобы плыть к берегу, но так и не выйти из морских волн, полных тьмы. Саша знал, что этот человек так и будет плыть к берегу. Долго. Очень долго. Йен Хейден обречен плыть к берегу, где его ждут белые львы. И он выйдет на берег, если захочет преобразиться. Очиститься. Стать белым львом. И пока он сам не примет это, он будет плыть и плыть, захлебываясь тьмой. Годы. Столетия. Кто знает? *** Сильная рука Старшего легла ему на плечо. Саша повернул голову, на пухлых губах появилась улыбка. Старший любил эту улыбку. Его Младший был уже 33-летним мужчиной. Но эта улыбка была открытой, доверчивой, искренней, мальчишеской. На лице Младшего эта улыбка возникала только утром, когда Старший просыпался. Пусть они оба изменились, но любовь не изменялась. Она лишь пылала все ярче и ярче. Солдат Мурзин когда-то завоевал в трудной, даже смертельной битве сердце молодого парня. Который поначалу и не любил его. Но он все-таки разжег это пламя в Младшем, хотя и провел его по кругам ада. Но по этим кругам шел и он сам. Без Младшего он никогда не очистился бы от налипшей на его душу и сердце скверны. Младший стал его спасением от алчности и жестокости, которые уводили его во тьму. Младший пролил на него свет своих серых глаз-озер, чтобы преобразиться самому и преобразить его. А Младший смотрел в темную глубину его глаз. Когда-то он страшился этой глубины, ибо не видел в ней ничего кроме жестокости и тьмы. Но сейчас это был прозрачный мрак, полный любви. Словно чистая вода из серых озер наполнила глаза, в которых прежде полыхало темное пламя. Пухлые губы потянулись к жестким губам Старшего и встретили их поцелуй. Сильные руки Старшего обвили Младшего, тот блаженно улыбнулся и расслабился, доверчиво прижимаясь к любовнику. Вообще-то Младшего в постели приходилось завоевывать снова и снов, но на рассвете он становился мягким и податливым как воск, а глаза приобретали удивительную прозрачность, снова превращаясь в бездонные озера, полные любви, в которых тонул взгляд Старшего… Это была нежность, в которой рождалась сила, способная преодолеть всё. Эта была нежность, в которой жила любовь, которой суждено возрождаться во всех мирах и вселенных, вопреки времени, ибо настоящая любовь не знает времени, она живет в вечности. Лучи рассвета заливали спальню. За окном что-то шептала старая пиния, полная мудрости и спокойствия, а вокруг несли свою стражу белые львы.

КОНЕЦ