Лебединый замок (СИ) [Omega-in-exile] (fb2) читать онлайн
Возрастное ограничение: 18+
ВНИМАНИЕ!
Эта страница может содержать материалы для людей старше 18 лет. Чтобы продолжить, подтвердите, что вам уже исполнилось 18 лет! В противном случае закройте эту страницу!
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
========== 1. СОБОР СВЯТОГО СЕБАЛЬДА ==========
ПРОЛОГ
Людвиг с беспокойством следил, как узловатые пальцы гадалки раскладывают засаленные карты, смотревшиеся совершенно неуместно на столике черного дерева, инкрустированном золотом.
Пронзительные голубые глаза короля не отрывались от карт, длинные белые пальцы нервно постукивали по подлокотникам кресла. Внезапно король оглянулся, как будто почувствовал присутствие кого-то невидимого в своем роскошно отделанном кабинете.
- Ты уверена, что никто не видел, как ты пришла?
- Откуда мне знать, государь! – гадалка ухмыльнулась, обнажив редкие, желтые зубы. – Это твой замок, а не мой.
Король откинулся на спинку кресла и поджал губы.
- Лебединый замок – уединенное место, - произнес он, как будто размышляя вслух. – Северные склоны Альп. До ближайшей деревни – час ходьбы.
- Но ты все равно беспокоишься, государь, - гадалка внимательно посмотрела на короля тусклыми желтоватыми глазами.
- Да, беспокоюсь, - Людвиг с досадой отвел взгляд. – Тебе должно быть известно, что в королевских замках стены имеют уши.
- А эхо в горах бывает долгим, - со странной усмешкой добавила гадалка.
Лакированная поверхность столика, изготовленного во Флоренции по специальному заказу короля, понемногу скрывалась под старыми, грязными картами. Король брезгливо поморщился.
- Так что же? – нетерпеливо спросил он. – Что говорят карты?
Гадалка снова ухмыльнулась и промолчала. Король закусил губу.
- Я помню тебя, - проговорил он, нервно постукивая точеными белыми пальцами по резным подлокотникам кресла, - я ведь хорошо тебя помню.
Старуха пожала плечами.
- Раз ты снова позвал меня, значит, и впрямь помнишь, государь.
- А сама ты не забыла, что предсказала мне тогда, двадцать один год назад?
Старуха оторвалась от карт, и ее подслеповатые глаза встретились с пронзительными, ярко-голубыми глазами короля.
- Я просто бедная крестьянка. Бедная крестьянка, королю гадала раз в жизни. Только раз. Разве ж такое забудешь? Карты тогда предсказали, что твоя помолвка расстроится.
- И она расстроилась.
- А еще карты предсказали, что ты не женишься.
- И я так и не женился.
- А еще, что твой младший брат сойдет с ума.
- И он сошел с ума, - пальцы короля впились в подлокотники кресла. - Моего брата мучают припадки безумия.
- А еще я предсказала, что ты проиграешь войну, - продолжала старуха.
- И я ее проиграл.
- Но что двадцать один год власти твоей ничто не будет угрожать.
- Ты меня не обманула. Прошел двадцать один год, и я все еще король.
Слова «я все ещё король» Людвиг произнес с нескрываемой горечью.
Старуха промолчала и принялась снова тасовать колоду.
Король поднялся - высокий, статный, надменный. Он бросил взгляд в висевшее на стене зеркало в золотой раме, поправил воротник, провел рукой по длинным, густым, черным волосам. Ему было уже сорок лет, но выглядел он моложе. Он принадлежал к тем мужчинам, которые, даже распрощавшись с молодостью, не становятся менее привлекательными. Наоборот, женщины заглядываются на таких мужчин едва ли не до их старости. Вот только король не принадлежал к числу тех мужчин, что заглядываются на женщин.
Он подошел к стоявшему в кабинете на большом столе огромному белому лебедю из великолепного фарфора и погладил его.
- Послушай, - произнес он, обернувшись, - двадцать один год минул. Я хочу знать, что будет дальше?
Гадалка молчала.
- Что будет дальше? – в голосе короля зазвучали повелительные нотки. - Я позвал тебя, чтобы ты открыла мне будущее, а не для того, чтобы слушать твое молчание.
Людвиг читал во взгляде гадалки не то сожаление, не то насмешку.
Стенные часы мелодично пробили пять. Короля внезапно охватил озноб. Он набросил на плечи роскошную соболиную шубу - подарок русского императора – и принялся теребить украшенные королевскими гербами золотые пуговицы на своем мундире. Теперь он смотрел на гадалку с нескрываемой ненавистью. А старуха как будто глубоко задумалась, и ее бледные сухие губы кривились в недоброй усмешке.
- Скоро, очень скоро ты потеряешь власть, - голос гадалки стал похож на воронье карканье.
Помолчав, она добавила:
- А вместе с властью и жизнь.
Густые брови короля сошлись, на лбу появилась глубокая складка, голубые глаза потемнели.
- Кого мне следует опасаться? – глухо спросил он.
- Своего брата, - отвечала гадалка, бросив быстрый взгляд на короля.
Король застыл.
- Своего брата, - повторила старуха, глядя на грязные карты. – И себя.
1. СОБОР СВЯТОГО СЕБАЛЬДА
Темнота наваливалась на столицу, проглатывала дворцы, особняки, церкви и бедные домишки, а город отчаянно ей сопротивлялся, зажигая все новые и новые огни.
Из кафедрального собора святого Себальда выходили почтенные бюргеры, чинно раскланивались друг с другом и растворялись в темноте, чтобы вновь возникнуть уже в своих домах, где их ожидали жареные колбаски, пиво и домочадцы.
В опустевшем соборе суетился увалень-служка в заляпанной восковыми пятнами рясе. Он торопливо гасил оплывшие свечи и бросал их в большой деревянный ящик, который перетаскивал с места на место. Время от времени служка с опаской посматривал на архиепископа, который в этот день лично отслужил вечерню. Прелат, высокий, прямой, с худощавым и надменным лицом, стоял на ступенях алтаря, облаченный в великолепную бархатную мантию с тяжелым золотым крестом на груди. Он казался воплощением власти: карающей, беспощадной, неумолимой. Казалось, его тонкие, плотно сжатые губы никогда не целовали ничего, кроме камня и стали. Хотя в столице всегда шушукались о том, что грозный архиепископ питает слабость к женскому полу и даже называли имена его любовниц. Но если о постыдном пристрастии короля к мужчинам говорили открыто, то о любовных похождениях прелата в дамских альковах лишь шептались. Короля терпели, архиепископа – боялись.
Внимание прелата сейчас было приковано к невысокому человеку, стоявшему возле гробницы святого Себальда.
В темноте за колоннами маячили две фигуры.
- Только бы не случился припадок, как в прошлый раз, - пролетел по собору легкий шепот, и непонятно было, кто это произнес – служка, люди за колоннами или же сам архиепископ.
Стоявший возле гробницы человек как будто уловил этот шепот, нахмурился иопустил голову.
- Ваше высочество? –произнес архиепископ, в голосе которого звучала плохо скрытая досада.
Человек обернулся.
У него были белокурые, мягкие волосы,темные глаза, правильные черты лица, и он был, несомненно, красив, но во взгляде его было нечто неуловимое, отталкивающее.
Это был принц Отто, младший брат короля Людвига. Всем было известно, что оба брата – и старший, король, и младший, наследный принц – страдали душевными болезнями. Но если у короля она проявлялась в странных чудачествах, то принца называли настоящим одержимым. Десять лет назад его безумие стало стремительно прогрессировать, периоды помешательства становились все длиннее, а само помешательство – все глубже. В моменты же просветления принц становился удивительно набожным. Он мог целые часы проводить в молитвах, регулярно посещал мессу… Лишь немногие, в том числе и архиепископ, знали, что принц Отто, как и его старший венценосный брат, не только страдает душевной болезнью, но и питает постыдное пристрастие к мужчинам. Отличие принца от старшего брата состояло в том, что он считал это своим смертным грехом и умолял Господа избавить его от этого … Принц полагал, что его безумие является наказанием за содомский грех. Но Господь оставался глух к молитвам принца, во всяком случае в том, что касалось богомерзкой содомии. А вот безумие принца стало как будто отступать. Периоды просветления становились длиннее, а периоды безумия – короче. И, что самое интересное, если король Людвиг, никогда особо не интересовавшийся государственными делами, в последнее время вообще перестал ими заниматься, передоверив всё кабинету министров, то принц Отто всё больше проявлял интерес к политике. Время от времени он встречался с министрами и даже просил составлять для него памятные записки, касавшиеся состояния финансов, ситуации с продовольствием и прочего. Более того, в частных беседах принц позволял себе нелицеприятные оценки ситуации в королевстве. Он говорил, что страна катится в пропасть и нужно что-то делать, иначе может разразиться бунт или даже революция… Впрочем, об этом интересе принца знали немногие. Для большинства принц оставался несчастным сумасшедшим. Да он и был таковым.
- Я скоро уйду, ваше преосвященство, - в голосе принца звучали усталость и уныние – так, во всяком случае, показалось архиепископу. - Я понимаю, что вы очень устали после службы, и не стану вам докучать.
- Ваше высочество, вы вольны оставаться в соборе сколько вам заблагорассудится. Храм – дом для любого доброго христианина, тем более для королевского брата, - архиепископ произнес это снисходительно и даже пренебрежительно.
Но принц как будто не слышал слов архиепископа. Он смотрел на прелата, и в его близоруком взгляде было нечто, что заставило архиепископа отвести глаза и отступить на шаг.
- Пошевеливайся! – раздраженно бросил архиепископ служке, продолжавшему гасить свечи. – Пошевеливайся, лентяй!
От неожиданности служка выронил ящик со свечами, и все, кто находился в соборе, вздрогнули от раздавшегося грохота.
- Болван! - разнесся под сводами голос архиепископа.
- Какую вы сделали для него гробницу! – вдруг произнес принц.
- Гробницу? Какую гробницу, ваше высочество?
Позабыв про злополучного служку, архиепископ с беспокойством посмотрел на людей в черном, как будто собираясь подать им какой-то знак.
- Гробницу, - рассеянно повторил принц. – Вы, наверное, очень боялись, что он воскреснет.
- Простите, ваше высочество, - в голосе прелата чувствовалось нетерпение человека, у которого отнимают драгоценное время, - но этой гробнице уже почти пятьсот лет! Она великолепна, и мне очень жаль, что в наше время разучились делать подобные гробницы. Нам, увы, остается лишь смиренно склонить голову перед величием старых мастеров.
- Зато мы научились многим другим вещам, - пробормотал принц.
- Ваше высочество? – архиепископ снова бросил взгляд в сторону людей в черном.
Принц осторожно провел пальцами по резному барельефу.
- Он не выйдет отсюда, - пробормотал принц и снова взглянул на архиепископа, отчего тот опять попятился.
- Вы очень набожны, ваше высочество, - неуверенно произнес архиепископ. – Вы набожны, и это похвально. Бог не останется к равнодушным к вашему духовному рвению, и душевное состояние будет улучшаться. В этом нет никаких сомнений. Никаких! Ах, если бы и ваш царственный брат отличался столь же похвальным поведением!
- Мой брат? – принц вдруг горько расхохотался, и его смех гулко отозвался под сводами собора. – Мой брат последний раз был здесь лет двадцать назад, еще на заре своего царствования!
- И это печально, - с кротким достоинством ответствовал прелат. – Весьма печально, ваше высочество. Ибо если монарх не являет собой пример благочестия, это неизбежно приводит к упадку нравов и воцарению мерзости. К несчастью, именно это мы сейчас и наблюдаем повсеместно.
Принц как будто не обратил внимания на эти слова архиепископа. Взор его блуждал по затейливому барельефу гробницы, словно пытаясь проникнуть внутрь, сквозь холодное великолепие светлого, с голубоватым отливом мрамора.
Служка потушил уже почти все свечи, лишь на алтаре еще трепетали несколько огненных язычков. Сквозь витражи в собор вливался умирающий свет сумерек, и архиепископу вдруг показалось, что фигура принца растаяла в воздухе, а фигурки на великолепной гробнице святого Себальда ожили. Архиепископ отступил на шаг, руки его сжались в кулаки. Он бросил косой взгляд на стену, где древним готическим шрифтом была высечена история святого Себальда.
Этот нищий жил почти пятьсот лет назад в домике неподалеку от городских ворот и имел славу человека, обладавшего даром исцелять больных, возвращать зрение слепым, а рассудок - одержимым. Разумеется, к нему стекались люди со всего королевства, и подобное скопление всякого сброда не могло не вызывать беспокойства властей. Многие достопочтенные горожане жаловались на распространение болезней, воровства, грабежей и прочих гнусностей, в чем, несомненно, были повинны те, кого привечал новоявленный чудотворец. К тому же, чудеса, творимые им, вызывали подозрения и у Святой Церкви, ибо, хотя Себальд и был известен набожностью, кто мог поручиться, что его чудеса не были колдовством, заслуживающим сожжения на костре? Поэтому посланцы святой инквизиции, специально присланные в город, арестовали Себальда, дабы провести расследование и должным образом покарать возмутителя спокойствия. Но сброд, так долго привечавшийся Себальдом, поднял волнения, в городе запахло мятежом. И тогда король Себастьян, которого Себальд незадолго до этих событий излечил от мучительного гнойного нарыва в ухе, приказал выпустить его из темницы и потребовал от инквизиторов покинуть город, дабы чернь успокоилась. Таким образом, чудеса исцеления продолжались, хотя тогдашний архиепископ по-прежнему с сомнением смотрел на творимое Себальдом.
Себальд завещал похоронить себя там, где умрет, а умер он за городскими воротами, когда направлялся на богомолье в отдаленный монастырь. Но к могиле его стали стекаться толпы людей, ибо поползли слухи, что каждый, кто прикоснется к кресту, стоящему на его могиле, исцелится. Городской совет был весьма встревожен происходящим, да и король был обеспокоен, ибо в любой момент могли снова вспыхнуть беспорядки. Тем более что год выдался неурожайным, а в довершение всех напастей на королевство с юга надвигалась чума. И тогдашний архиепископ, посовещавшись с королем, спешно отправился в Рим, где лично добился от папы неотложной канонизации Себальда. А городской совет, посовещавшись с посланцами святой инквизиции, снова прибывшими в город, постановил перенести мощи святого из бедной могилы в роскошную гробницу, изготовленную специально приглашенными из Флоренции мастерами. Правда, ходили упорные слухи, что мощи святого были похищены и захоронены втайне где-то поблизости от того места, где он некогда умер. Но это были лишь слухи.
В любом случае Церковь и городские власти доказали свою мудрость. Как только мощи святого были перенесены в великолепную гробницу, чудеса прекратились. Никто уже не исцелялся, в том числе от чумы, обрушившейся на королевство. А чума, несомненно, была бичом божьим, ибо изрядно выкосила сброд, привечавшийся Себальдом и неизменно бывший источником смут. На месте гробницы был выстроен великолепный собор.
Но теперь архиепископу казалось, что фигурка святого Себальда на гробнице смотрит на него живыми глазами, и на губах святого видна странная улыбка. Архиепископ провел рукой по глазам, смахивая наваждение.
И тут по собору пронесся стон, тихий и жалобный. А затем раздался жуткий крик, походивший на ослиный рев. Архиепископ обернулся и увидел, что королевский брат упал на каменные плиты пола, рядом с гробницей, и стал биться в конвульсиях, а по его исказившемуся лицу побежали судороги боли.
- Снова началось! – воскликнул прелат, с досадой топнув ногой.
Два дюжих человека в черном тут же подбежали к принцу, ловко подхватили его и потащили прочь из собора. А из уст принца вылетали жалобные вздохи, обрывки молитв и псалмов, и все это чередовалось с площадной бранью.
- Когда же это кончится? – вдруг раздался его отчаянный крик. – Боже мой, когда всё это кончится?
Этот крик пролетел по собору и замер у алтаря. Люди в черном выволокли принца из собора и затолкали его в карету без гербов, в которой сидел еще молодой, красивый человек с удивительно холодными серыми глазами.
- Опять? – равнодушно произнес он.
- Ему стало плохо у гробницы, ваша милость.
- Как обычно. Какого черта он все время туда ходит? – голос молодого человека звучал неприятно и резко.
- Куда прикажете ехать, барон? – спросил один из людей в черном, севший на козлы, в то время как другой взгромоздился на запятки.
Молодой человек некоторое время невозмутимо наблюдал, как принц хрипит на сиденье кареты.
- В Лебенберг, - наконец, произнес он.
Карета тронулась.
В этот момент от огромной, уходящей под самое небо стены собора отошел высокий, долговязый человек, закутанный в плащ.
- Тот, что на троне, плох, - тихо прошептал он. – Но этот будет еще хуже.
Несколько мгновений незнакомец нерешительно переминался с ноги на ногу, а затем быстро зашагал по улице, спускавшейся вниз, к центру города, где его ожидал экипаж.
***
Небо из темно-лилового стало черным, высыпали яркие звезды, приветствуемые огнями бесчисленных лавчонок, дорогих ресторанов, дешевых пивных и сомнительных увеселительных заведений. На улицах толпились гуляки, повсюду раздавался смех. Уличные музыканты, отчаянно фальшивя, выводили на скрипках, флейтах, тромбонах, губных гармошках задорные мелодии, тут и там сновали торговцы сладостями и безделушками.
Но в этой веселой разноголосой музыке как будто звучали фальшивые ноты, а безмятежные и веселые лица казались неестественными масками, готовыми упасть, когда чья-то невидимая рука подрежет их тонкие шнурки. Теплый июньский воздух был полон тяжелого ожидания, как будто вот-вот должна была разразиться гроза.
Площадь перед оперным театром, выстроенным пятнадцать лет назад по приказу короля Людвига, также была полна народу. К театру то и дело подъезжали великолепные экипажи, из которых выходили знатные господа и дамы в великолепных нарядах, усыпанных сверкающими драгоценностями. Между этой частью площади, прилегающей к театру, и другой как будто пролегала невидимая граница. Чем дальше от театра, тем беднее выглядела публика, тем реже слышался смех, но тем ярче горели глаза, и в них уже не было веселья и безмятежности, в них сверкали ненависть и жажда бури.
Небольшая карета медленно двигалась через толпу в направлении Оперы, в ней находился человек, тайком подсматривавший за принцем возле собора. Было заметно, что он чувствует себя очень неуютно, хоть его и отделяли от толпы стенки кареты, украшенной фамильным гербом. Герб этот, судя по всему, был хорошо известен, ибо сидящий в карете то и дело слышал возгласы:
- Фон Плетценбург! Граф Карл фон Плетценбург! Королевский фаворит! Как же он покинул своего короля? Он же не вылезал из Лебединого замка почти год! Да нет, он наведывался в столицу! Королевский любимчик! Будь он проклят!
Узкое, недоброе лицо графа фон Плетценбурга было неподвижным, бледные губы плотно сжаты, и лишь руки – худые и нервные – то сжимались, то разжимались, выдавая его тревогу.
Карл фон Плетценбург принадлежал к одному из высших аристократических семейств королевства. Едва ли не с детских лет он близок к нынешнему королю Людвигу, воспитываясь во дворце. И говорили, что с возрастом дружба короля и графа переросла в нечто большее и пересекла все запретные линии. Граф фон Плетценбург, никогда не отличавшийся храбростью, человек болезненный, изнеженный, сейчас занимал пост личного адъютанта его величества. Ему было присвоено звание полковника гвардии. Говорили, что король хотел произвести своего любимца в генералы, но этому резко воспротивилась армейская верхушка, не желавшая видеть в своей касте дворцового хлыща, к тому же, возможно, и извращенца. Тем не менее королевские милости сыпались на графа как из рога изобилия, и это вовсе не добавляло ему всеобщей любви.
Карета графа, наконец, пробилась через толпу и подкатила к сверкающему огнями театру. Сколько денег было затрачено на строительство этого грандиозного здания с мраморными колоннами, золотой отделкой, светильниками венецианского стекла, ложами, обтянутыми мантуанским бархатом, насколько тоще стала от этого бьющего в глаза великолепия казна королевства, было едва ли не государственной тайной. При любом упоминании об этих тратах королевский казначей начинал скрежетать зубами, а круглое, красное лицо канцлера вытягивалось и становилось бледным как полотно.
Карл фон Плетценбург выскочил из коляски и взбежал по ступеням театра так легко, как будто ему было восемнадцать лет, а не тридцать шесть. Огромное фойе, залитое огнями тысячи светильников, было заполнено разодетой в пух и прах публикой: повсюду были мундиры с золотым шитьем, камзолы, шелка, драгоценности, ожерелья. От всего этого рябило в глазах.
Королевский адъютант, сбросив плащ, под которым был раззолоченный гвардейский мундир, улыбался словно мальчик, сбежавший из пугающей его темной комнаты. Он порхал мотыльком, отвешивая поклоны направо и налево, говорил комплименты дамам, ловил на себе их улыбки, отпускал остроты и сам находчиво отвечал на них.
- О, я вижу, граф, вы на седьмом небе от счастья, - голос старой герцогини Брегерхофен напоминал скрип несмазанных колес телеги. – Неужели в Лебедином замке дела совсем плохи?
Карл вздрогнул, но отвесил герцогине изящный поклон.
- Его величество пребывает в дурном настроении, сударыня, - с натянутой улыбкой произнес он и попытался отойти от герцогини.
Но старуха с неожиданной для ее возраста ловкостью преградила ему путь.
- Его величество в дурном настроении? – повторила она, ехидно улыбаясь. – Да помилуйте, граф, что же в этом нового! Разве его величество когда-нибудь пребывал в хорошем настроении?
- Вы не поверите, сударыня, но мне доводилось видеть подобное.
- Право, граф, у вас нет таланта рассказывать небылицы.
- Сударыня, я в отчаянии. Позвольте же мне откланяться, ибо, боюсь, мое чувство юмора и впрямь притупилось за то время, что я провел в Лебедином замке. Мне не хотелось бы превратиться во всеобщее посмешище.
Старая герцогиня, ничего не отвечая, пристально смотрела на Карла и продолжала ехидно улыбаться. Впрочем, не такая уж она была старая, ей не исполнилось еще и шестидесяти лет. Но кожа ее давно высохла и пожелтела, отчего герцогиня походила на вяленую рыбу. Она преследовала Карла, где бы тот ни появлялся, и неизменно переводила разговор на тему его женитьбы, поскольку мечтала выдать за него одну из своих дочерей.
Правда, об этом мечтала не одна герцогиня. Граф фон Плетценбург, обладатель немалого состояния, владелец двух прекрасных замков, фаворит его величества, считался первым женихом королевства. Хотя, правильнее было сказать - вторым, ибо первым женихом, несомненно, следовало считать самого короля. Его величеству уже перевалило за сорок, но он ни разу не был женат. Давным-давно он был помолвлен с принцессой из дома австрийских Габсбургов, но свадьбы в итоге не случилось, и никто так и не узнал, что стало расстройством помолвки, хотя слухи ходили самые скандальные.
Что касается Карла, то он вообще никогда ни с кем не был помолвлен, хотя ему исполнилось уже тридцать пять и первые красавицы королевства с радостью пошли бы с ним под венец. Все это порождало самые разные пересуды в обществе. Карл отшучивался, говоря, что личным адъютантом короля-холостяка может быть только закоренелый холостяк. Но именно это обстоятельство давало почву для таких слухов, о которых в приличном обществе если и принято говорить, то лишь шепотом. Впрочем, Карл не обращал внимания на скандальные слухи, всем видом давая понять, что считает это ниже своего достоинства.
И сейчас он беззаботно отшучивался, отвечая на назойливые приглашения герцогини Брегерхофен непременно быть в следующий вторник у нее на балу, который она, вопреки общепринятым традициям, давала в июне. К сожалению, обязанности адъютанта вынуждают его именно в следующий вторник отправиться в Лебединый замок… О да, герцогиня его прекрасно понимает… Ах, он и сам безмерно сожалеет, но королевская служба есть королевская служба… Посмотрите, какое чудное колье у баронессы де Бриссак, очаровательной молодой супруги этого старого развратника, французского посла… И сама она сегодня восхитительна! А муж ее… только склонность к самому отъявленному разврату выдает в нем француза. Но если на него посмотреть, что, в сущности, можно найти в нем французского? Рыжий, с белесыми ресницами, тупым взглядом и манерами солдафона. Нет, положительно французская аристократия вырождается, это совершенно очевидно.
Кстати, говорят, что во Франции надвигается революция, вы слышали об этом, граф? Ходят слухи, что ее готовят эти ужасные иллюминаты или карбонарии, как там они называются? Ах, благодарение Богу, все эти чудовищные потрясения всегда обходили наше королевство стороной. У нас, правда, тоже случались бунты, но все это, право же, нетак страшно, как революция. Посмотрите, до чего довели эти революции Англию! А впрочем, если дела будут и дальше идти подобным образом, нам тоже не миновать чего-то похожего. Вы только подумайте, граф, как обнаглела чернь! Вы посмотрите, как распоясались эти мерзкие газетчики, что они себе позволяют! А что творится в театрах! Возмутительные постановки - одна за другой! Волнения в предместьях стали обычным делом, а полиция ничего не может с этим поделать! Ах, граф, вы же королевский адъютант, скажите, ради Бога, неужели его величество ничего не знает о происходящем? Или просто не хочет ничего знать? Нет-нет, граф, я вовсе не хочу сказать ничего плохого о его величестве, боже меня упаси, но все же… гм, его поведение выглядит странным, весьма странным. Даже более чем странным! И только не подумайте, граф, что я одна это говорю, напротив, все давно говорят об этом совершенно открыто! Его величество заперся в своем замке и никуда не выезжает, а министров принимает лишь изредка.И уж вам, граф, это должно быть известно лучше, чем кому бы то ни было. А эти странные поручения, которые его величество дает министрам? Нет-нет, граф, не отрицайте, странное поведение короля давно известно всем. Почему, например, он именовал министра иностранных дел барона Нисельштадта маркизом де Верне? Почему? И не говорите, умоляю вас, не говорите, что подобного не было. Ваша преданность его величеству хорошо известна и вызывает всеобщее уважение, но также хорошо известно, что его величество порой ведет себя так, как никогда не стал бы вести себя человек в здравом уме. Что, граф? Вы находите, что я говорю как революционерка? Помилуйте, вы еще скажите, что я говорю как иллюминатка или… или… как старая карбонария, прости Господи! Ах, граф, вы слишком много времени проводите подле короля, в этом его унылом замке, вы отстали от жизни. Я - революционерка! Ах! Тогда все наше высшее общество сплошь состоит из революционеров и иллюминатов! Потому что о королевском безумии говорят все! Да, да, граф, решительно все, причем совершенно открыто. Вот так. Что же, по-вашему, в этом странного? Разве король не дает повода для подобных утверждений? Ах, нет, граф, не возражайте, сумасшествие его величества совершенно очевидно для всех, и это несчастье, увы, страшное несчастье для нашего королевства, ибо оно, я имею в виду наше королевство, в любую минуту, в любую минуту может рухнуть в бездну! Клевета? Ах, граф, перестаньте! Какая клевета? Какие наветы? Нет, нет, безумие его величества можно считать абсолютно доказанным, и никак иначе, слышите? Никак иначе! К тому же, его брат, несчастный принц Отто давно признан сумасшедшим. Всем известно, что у него бывают ужасные припадки, во время которых он говорит невероятные вещи! А еще он воображает себя обезьяной, и все время пытается залезть на дерево, вы ведь знаете об этом, граф? Вдобавок теперь он не разлучается с этим ужасным, развращенным бароном фон Торнштадтом – это скандально, противоестественно, чудовищно… А королевская тетка, покойная принцесса Анна? Она воображала, что проглотила хрустальный клавесин! Что ж, значит, это родовая болезнь, просто родовая болезнь, проклятие рода Вительсбахов, если хотите. И я уверена, граф, что и вы в душе со мной согласны, хоть и делаете вид, что возмущены и шокированы моими словами. Ах, я прекрасно вас понимаю, граф, прекрасно понимаю, вас связывает положение при короле. Ваша преданность королю заслуживает восхищения. Я постоянно говорю об этом своим дочерям! Ах, милый граф, может быть, вы все-таки отложите свой отъезд и появитесь у нас на балу? Мои дочери будут без ума от счастья! К тому же, там соберется самое изысканное общество. Так придете? Нет? Вы не можете отложить свой отъезд? Ах, как жаль, граф, безумно жаль…
Пока Карл слушал треск старой герцогини, он все больше проникался неуверенностью и тревогой, которые витали в душном воздухе фойе. Во взглядах, улыбках, обрывках разговоров чувствовалось ожидание, затаенное ожидание неминуемых и захватывающих событий. Король и безумие. Скорая катастрофа. Переворот. Эти слова Карл не раз услышал в этот вечер. Все вокруг были уверены, что через считанные недели, а может быть даже дни или часы королевская корона упадет с головы Людвига Вительсбаха. Все ждали и все желали этого, как ждут люди катастрофы, если они уверены, что им предстоит стать всего лишь зрителями захватывающего зрелища, а не его участниками или, тем более, жертвами.
Молодые ловеласы, беззаботные хозяйки великосветских салонов, убеленные сединами чиновники, военные в раззолоченных мундирах, изнуренные вдохновением и неумеренным потреблением абсента поэты - все открыто говорили о грядущих потрясениях как о чем-то, не подлежащем сомнению. А о короле упоминали с досадой, как говорят о старом, до смерти всем надоевшем родственнике.
Карл вошел в свою ложу, где, кроме него самого, никого не должно было быть, и упал в кресло, совершенно угнетенный услышанным. Начался спектакль. Карл рассеянно прослушал увертюру, а затем стал столь же рассеянно следить за происходившим на сцене, при этом опять же рассеянно улыбаясь дамам в ложах напротив…
Давали “Ниобею” д’Алемы. Ниобеей в этот вечер была Анжелика Фергюссон, молодая и очаровательная, сводившая с ума светских красавцев столицы и составлявшая опасную конкуренцию приме, от которой, как говорили, был без ума сам канцлер. Ария Ниобеи была неожиданно нежной и пронзительной, и Карл прикрыл глаза, как будто забывая обо всем, что довелось ему услышать и увидеть в этот вечер.
И тут кто-то положил руку на его плечо.
- Наконец, мы снова встретились, - услышал Карл голос, от которого его бросило в жар.
Он обернулся. Позади него стоял красивый человек с холодными глазами. Тот самый, что сидел в карете принца.
========== 2. ЗАГОВОРЩИКИ ==========
- Эй, ты закончил, болван? - нетерпеливо крикнул архиепископ служке, который с растерянным видом держал в руках ящик с отгоревшими свечами.
- Заканчиваю, монсеньер! - вздрогнув, отозвался служка. - Сию минуту заканчиваю!
- Шевелись, лентяй, и посвети мне! Меня ждут! И не вздумай никому ничего говорить. Слышишь – ничего и никому! - слова архиепископа гулко отзывались под сводами опустевшего собора. - Если скажешь хоть слово, окажешься в Гармштайне!
При слове «Гармштайн» руки служки затряслись, ящик с огарками едва не рухнул на мраморную плиту, под которой покоились останки одного из архиепископов, о чем свидетельствовала полустершаяся надпись на латыни. Отблески пламени заплясали на барельефе гробницы святого Себальда. Казалось, святой нахмурился.
Последние свечи были торопливо погашены, в соборе воцарился мрак. Служка схватил фонарь, стоявший между высоких колонн, и, освещая путь архиепископу, направился к маленькой нише в боковом нефе, откуда узенькая винтовая лестница спускалась в подземелье.
В небольшом подземном зале с низким сводчатым потолком тускло светила закопченная лампа. Обстановку составляли несколько грубо сколоченных стульев, которым скорее пристало стоять в крестьянском доме, нежели в кафедральном соборе. Два стула были заняты: на них восседали начальник королевской гвардии и канцлер королевства. При появлении архиепископа они и не подумали встать. Впрочем, архиепископа это как будто не удивило. Знаком он приказал служке удалиться и опустился на стул.
- Где вы пропадали? – грубо спросил начальник гвардии – человек неопределенного возраста с военной выправкой, бесцветными глазами и красноватым носом, покрытым лиловыми прожилками. – Здесь холодно и темно как в склепе, я чувствую себя покойником.
- Меня задержал королевский брат, - невозмутимо отвечал архиепископ.
- Принц Отто? – недовольно поморщился канцлер. – Так он был здесь?
- Он частенько приходит в собор.
- Проклятый безумец! – бросил начальник гвардии. – Как он мне надоел! Особенно в последнее время, когда он вдруг заинтересовался государственными делами. Лучше бы по-прежнему воображал себя обезьяной и лазил по деревьям!
- Мне тоже не нравится то, что в последнее время происходит с принцем. Тихий сумасшедший был бы более кстати, - заметил канцлер - пожилой толстяк с круглым лицом и большими добрыми, по-детски наивными глазами.
Он больше походил на сельского учителя или добродушного бюргера, нежели на первого сановника королевства.
- Полноте, - пожал плечами архиепископ. – Принц Отто безумен, но неопасен, потому что о его безумии всем известно. Хуже обстоит дело с королем. О его безумии догадываются многие, но далеко не все, и еще меньше тех, кто решается говорить об этом открыто.
- Помилуйте! – усмехнулся канцлер. – Да во всех светских салонах, во всех театрах и пивных только и разговоров, что о королевском безумии и скором перевороте! Ваше отшельничество сыграло с вами злую шутку, ваше преосвященство. Вы отстали от жизни.
Архиепископ метнул на канцлера недобрый взгляд, но тут же его лицо снова стало невозмутимым. Канцлер поднял левую бровь, как бы давая понять, что ему ясна причина этого взгляда. Руки архиепископа сжались в кулаки, но он промолчал.
- К черту промедление! – воскликнул начальник гвардии. - Мы и так потеряли слишком много времени.
- Успокойтесь, барон, - невозмутимо проговорил архиепископ. - Успокойтесь. Все в руках Господа. С его помощью нам удастся исполнить все, что должно пойти на благо королевства. Господин канцлер, мне хотелось бы выслушать ваше мнение.
- Я считаю также, господа, - проговорил канцлер с таким видом, как будто обсуждал вкусовые достоинства мюнхенских сосисок, - дело более не терпит отлагательств. Король толкает нас к гибели. Его траты непрерывно растут и становятся непомерными. На что идут деньги? На возведение замков, на покупку картин и статуй для королевских покоев, на строительство театров, на жалованье бесчисленным музыкантам, среди которых полно бунтовщиков и проходимцев. Все это требует невиданных прежде расходов, - канцлер причмокнул с таким довольным видом, как будто испробовал аппетитную сардельку. – А государственная казна истощена. Совершенно истощена.
По бледным, тонким губам архиепископа скользнула улыбка.
- Но, кажется, вы ни разу не говорили этого королю, господин канцлер, - заметил он.
- Вы правы, ваше преосвященство, ни разу, - добродушно согласился канцлер. - Скажу больше, я и не собираюсь докладывать о подобных вещах его величеству. Потому что это бесполезно. Совершенно бесполезно. Король не интересуется финансами.
- Неудивительно, - заметил архиепископ. - Его величество слишком увлечен музыкой и искусством. А также самим собой.
- И это весьма прискорбно, - с прежним невозмутимо-добродушным видом продолжал канцлер. - Впрочем, это еще полбеды. В конце концов, мало ли на свете монархов, истративших миллионы на всякие безделицы. Но, увы, его величество, время от времени вмешивается в политику, и его действия совершенно не сообразуются со скромными возможностями нашего несчастного королевства. Совершенно не сообразуются, - повторил он, аппетитно причмокнув. - Его величество, как вам должно быть, господа, хорошо известно, основательно испортил отношения с прусским королем и смертельно поссорился с австрийским императором. А его переписка с французским двором! Я читал копии писем, которые его величество отправлял в Париж. Право, господа, эти письма не оставляют сомнений, что у его величества помутился рассудок!
- Я тоже читал эти письма, - небрежно обронил архиепископ. – Согласен с вами, господин канцлер, их писал сумасшедший.
- Что еще за письма? – раздраженно спросил начальник гвардии. – Почему вы не дали прочитать их мне?
- В этом не было нужды, друг мой, - канцлер поморщился, как будто услышав жужжание надоедливой мухи. – В письмах этих была одна глупость. Что-то о революционерах, которые, как вообразил его величество, пытаются из Франции пробраться в наше королевство и которым якобы покровительствуетбарон фон Торнштадт…
- Любовник принца! – с отвращением выплюнул начальник гвардии. – Король не такой уж сумасшедший, он знает, о чем пишет!
- Да полноте, барон! Франция…
- Черт с ней, с Францией! - раздраженно бросил начальник гвардии. - Плевать на Пруссию и Австрию! Тамошние венценосцы сами хороши. Трусливые вырожденцы! Они мало меня волнуют. Куда больше заботит другое: король слишком увлекается разными новомодными штучками. Он выписывает похабные картины, и они выставляются на всеобщее обозрение. Он наводнил столицу смутьянами и революционерами. Один Ветнер чего стоит… Эти ублюдки именуют себя поэтами, писателями, музыкантами, а на самом деле это просто мерзость, гнусная мерзость и нечистоты, которым место в сточной канаве! В королевстве началось брожение умов, уже открыто насмехаются над особами королевской крови. А королю нет до этого никакого дела. То он занят обустройством нового замка, то покупает себе новые наряды, то пьянствует с какими-то проходимцами! Власть все более расшатывается. Черт раздери! Может быть, у короля и открылись, наконец, глаза, если он действительно писал те письма, которые вы сочли бредом сумасшедшего, но уже поздно. Слишком поздно. К тому же, завтра у короля снова помутится рассудок, он выпишет откуда-нибудь новую партию смутьянов или начнет строить очередной замок… Пора решаться, господа. Надо покончить с этим раз и навсегда!
- Покончить раз и навсегда? - с кротким видом переспросил архиепископ.
Канцлер хранил молчание.
- Да, покончить раз и навсегда, - тщательно выговаривая каждое слово, произнес начальник гвардии. - Вы боитесь произнести эти слова, господа, ходите вокруг да около, а я скажу прямо: король должен быть отстранен от власти.
Канцлер по-прежнему был невозмутим, архиепископ недобро улыбнулся.
- К чему говорить то, что и так ясно всем, - проронил он, пожав плечами. - Да, король Людвиг должен быть отстранен от власти. Весь вопрос в том, как это сделать.
- Я опять скажу прямо, - произнес начальник гвардии, ерзая на стуле и нервно ощупывая чуть оттопырившийся карман. - Если для устранения короля потребуется пуля или яд, это не должно нас останавливать.
Канцлер нахмурился, лицо архиепископа стало каменным.
- Так что же? - произнес начальник гвардии, испытующе глядя на своих собеседников. - Так что же, господа? Хватит ли у нас решимости?
- Все в руках Всевышнего, - с отрешенным видом произнес архиепископ, - все в руках Всевышнего, а значит, все будет так, как ему угодно.
- Это не ответ, - отрезал начальник стражи. – Впрочем, иного ответа от попа и не стоило ожидать.
Прелат ничего не ответил на эту неслыханную грубость. Зато заговорил канцлер.
- Нет, господа, нет! Я и слышать не хочу об убийстве короля. Мало того, что это стало бы преступлением перед Богом и перед государством, это также несет в себе опасность грядущей революции. Король должен быть устранен, но королевство должно быть спасено, - канцлер говорил с твердостью, которую трудно было заподозрить в этом рыхлом, добродушном человеке.
- Если королевство можно спасти только ценой смерти короля, значит, нужно заплатить эту цену, - отрезал начальник гвардии (его рука теперь нервно двигалась в кармане, в котором что-то лежало).
- Но нужно ли ее платить? - канцлер поднял белый пухлый палец. - Может быть, можно заплатить цену поменьше?
- Мы с вами не на рынке! – с досадой воскликнул начальник гвардии, поймав насмешливый взгляд архиепископа, устремленный на его карман. - Я вижу, что вы просто трусите. Но если мы будем всего бояться, тогда уж лучше просто сидеть и ждать, когда все рухнет само собой.
- Учтите, господин начальник гвардии, - голос канцлера звучал по-прежнему спокойно и твердо, - учтите: члены королевской семьи не простят нам убийства монарха. В этом случае для нас с вами будет все кончено.
- Члены королевской семьи! - презрительно фыркнул начальник гвардии. – Кого вы называете членами королевской семьи? Этого безумца Отто? Да он занимается лишь тем, что бьет поклоны у гробницы Себальда и скачет по деревьям как обезьяна! Ах да, он же стал лезть в политику… Но его можно будет запереть хоть в чулан, а регентом объявить его дядю, принца Лютпольда. Вот тому уж точно ни до чего нет дела. Он уже три года живет во Флоренции, шлет оттуда племянничку похабные картины и не думаетвозвращаться!
- Возможно. Но смерть короля все изменит. Нас будут считать слишком опасными людьми и сделают все, чтобы от нас избавиться.
- Кто захочет от нас избавиться? Семейка Вительсбахов? Да они все безумны, все! Впрочем, покойный король Максимилиан отличался великолепным душевным здоровьем.
- Да, подобным здоровьем обычно отличаются законченные болваны, - заметил архиепископ. – Что до нынешнего короля, то пусть свое слово скажут медики. Если король болен, то его нужно лечить, и он излечится, если будет на то воля Божья.
- По вашему мнению, ваше преосвященство, сколько времени может занять такое лечение? И увенчается ли оно успехом? - осведомился канцлер таким тоном, как если бы речь шла о ничего не значащих вещах.
- Я не врач, а священник. Я врачую души, а не тела, - отвечал архиепископ. - И могу лишь смиренно возносить мольбы Господу о скорейшем выздоровлении короля.
- Иными словами, ваше преосвященство, - произнес начальник стражи, глядя в упор на архиепископа, - иными словами, вы предлагаете официально объявить короля безумным?
- Я ничего не предлагаю, - с улыбкой отвечал прелат. - Пусть свое слово скажут медики.
- Пусть так. Но если король будет объявлен безумным, он должен быть отстранен от власти, разве не так?
- Это было бы весьма прискорбно, - отвечал прелат. - Весьма прискорбно. Но не трагично.
Рука начальника гвардии снова вцепилась в оттопыренный карман.
Наверху, в соборе не было ни души, во мраке, заполнившем огромное пространство собора, одиноко догорала свеча, которую в спешке забыл погасить служка. И в неверном свете свечи было видно, как по лику святого Себальда на барельефе гробницы скользнула грустная улыбка.
***
- Фабиан! – воскликнул Карл.
За его спиной стоял высокийчеловек, на вид которому былолет тридцать с небольшим, с тонкими чертами надменного лица, большими серыми глазами и темными волнистыми волосами, свободно падавшими на плечи, хотя мода и предписывала носить более короткие прически. Осанка его была очень прямой, напоминая офицерскую выправку.
- Тише, - презрительно бросил Фабиан. –И не вздумай бросаться мне на шею на виду у всего театра.
Действительно, в ложах напротив уже перешептывались. Фабиан фон Торнштадт был слишком скандальной фигурой, чтобы его появление в ложе начальника королевской охраны осталось незамеченным.
Фабиан фон Торнштадт носил титул барона, то есть был знатного происхождения, но все же не принадлежал к высшему кругу аристократии, в отличие от Карла фон Плетценбурга, носившего титул графа. Впрочем, как и Карл, Фабиан рос при королевском дворе. Решительный и целеустремленный, он всегда болезненно воспринимал любые указания на то, что он не так знатен, как сыновья графов, герцогов и принцев. Всего лишь барон! Фабиан был слишком горд, чтобы признать, как уязвлен тем, что при дворе ему доставались вовсе не первые места, которые занимали его более знатные приятели. Он делал вид, что ему это безразлично, но Карл фон Плетценбург знал правду. Знал, потому что именно Фабиан – высокий, сильный, красивый, дерзкий – однажды банально изнасиловал его – слабого, болезненного, изнеженного, трусоватого. Произошло это прямо в галерее королевского дворца, в нише, за статуей Милона Кротонского. Вообще-то Карл, тогда еще юный королевский паж, уже давно тайком заглядывался на дерзкого красавца, в котором надменности было больше, чем во всей знати королевства. Своего влечения к юноше Карл стыдился и даже боялся, потому что знал: это порок, грех, это неправильно! Наверное, сам он никогда и ни за что не решился бы. За него всё решил сам Фабиан, от которого не укрылись влюбленные взгляды юного пажа. Фабиан действовал напористо, решительно, внезапно. В тот раз Карл испытал боль. Дикую боль. Он, не знавший прежде даже, что такое царапина, тогда едва не лишился чувств. А Фабиан, удовлетворив свою похоть, лишь презрительно рассмеялся ему в заплаканное лицо и сказал:
- Ты никому ничего не скажешь. И сегодня после одиннадцати вечера придешь в мою комнату.
Карл тогда твердо решил: он никуда не пойдет. Это же грех, это порок, это позор! Это больно, невыносимо больно, наконец! Но когда затих последний удар часов, пробивших одиннадцать, он уже робко скребся в дверь Фабиана, и тот отворил: обнаженный, статный, до невозможности красивый и опьяняюще бесстыдный!
Карл ненавидел Фабиана – властного, жестокого, не знающего жалости. Но это же и влекло его к Фабиану – болезненное влечение жертвы к своему палачу. Карл мечтал о ласках, о любви, но раз за разом получал изнасилование. И это привязывало его к Фабиану все сильнее. Но тому были безразличны чувства Карла. Поставив Карла на четвереньки и вбиваясь в него со всей силы, Фабиан твердил:
- Ненавижу! Ненавижу вас всех! Высокородных, высокомерных ублюдков! Вы – герцоги, графы, а я – барон. Всего лишь барон. Зато сиятельный граф подставляет мне зад! И сам принц раздвигает передо мной ноги! Я вас всех заставлю стоять передо мной с голыми задницами!
Карла из этих тирад больно ранило лишь одно: значит, Фабиан спал не только с ним, а и с принцем Отто, этим смазливым блондином, вечно томным и печальным… Карл возненавидел принца и с тех пор делал всё, чтобы очернить его в глазах короля. А между тем сам король уже бросал на Карла долгие, полные нежности взгляды. Король часто разговаривал с Карлом, как бы невзначай прикасаясь к нему, улыбался и даже делал комплименты. Карл всё прекрасно понимал. Вообще говоря, король, тогда еще совсем молодой, был красив: очень высокий, статный, с густыми черными волосами, зачесанными назад и падавшими на плечи, с пронзительными голубыми глазами. Женщины тайком вздыхали о нём, и не только женщины. Но король обратил свое внимание именно на Карла, чье сердце было отдано жестокому Фабиану, которого он интересовал лишь как объект для вымещения своей скрытой ненависти к окружающим. Но Карл не смел противиться желаниям короля: он был слишком труслив и нерешителен, чтобы сказать: «Нет». Так он попал в королевскую постель. В отличие от Фабиана фон Торнштадта король Людвиг был нежным и заботливым любовником. Точь-в-точь таким, о котором прежде грезил нежный граф. Но Карл, хоть и стал королевским фаворитом и объектом зависти для окружающих, был глубоко несчастен. Его по-прежнему влекло к Фабиану. А тот, узнав, что его любовник теперь стал еще и королевским любовником, лишь презрительно расхохотался, назвал Карда грязной шлюхой и продолжал свои издевательства. И Карл ничего не мог поделать с собой. Более того, когда Фабиан потребовал, чтобы Карл похлопотал перед королем о его назначении на пост вице-министра иностранных дел, Карл согласился. Но всё пошло не так.
Король, наконец, узнал о связи его обожаемого Карла с бароном фон Торнштадтом. Кто-то донес – обычное дело для королевского дворца. Людвиг, всегда относившийся к Карлу с трепетом и нежностью, превратился в разъяренного тигра. Юный Карл испугался. Испугался за себя. И всю вину немедленно свалил на Фабиана. А тот, когда король вызвал его к себе, и не вздумал отпираться.
- Вам досталась уже изрядно попользованная и изрядно грязная подстилка, государь, - глядя прямо в пронзительные глаза короля, с улыбкой произнес Фабиан. – Надеюсь, вы не забывали принимать ванну после того, как ее использовали.
- Вон! – заорал разъярённый король, запустив в Фабиана бронзовой статуэткой амура.
Фабиан со смехом вышел из королевского кабинета. Он бросил на Карла всего лишь один взгляд: как на пустое место. О, если бы он смотрел на Карла с презрением, с негодованием, с яростью! Но этот равнодушный, невидящий, мимолетный взгляд, каким смотрят на лакея, которому отдают плащ и перчатки – этот взгляд был поистине убийственным для Карла.
И пусть потом у него в жизни всё было хорошо: король продолжал его любить, осыпать подарками и милостями, сделал его своим адъютантом, всё равно в душе у Карла с уходом Фабиана навсегда поселилась пустота. Он стал куклой, увешанной золотыми побрякушками. И еще - циничным интриганом, легко предающим всех и вся.
А Фабиан был изгнан из королевства. Говорили, что он уехал во Францию, где сошелся с масонами, революционерами… Слухи ходили темные. Но несколько лет назад он вернулся: еще более надменный и заносчивый. И почти сразу стал наперсником принца Отто, разрывавшегося между приступами безумия, набожностью и неизлечимым влечением к мужчинам.
С возвращением Фабиана Карл избегал с ним встречаться, стараясь реже появляться в столице, благо король в последние годы почти безвыездно жил в своем любимом Лебедином замке в предгорьях Альп. Впрочем, совсем избежать встреч не удавалось: они вращались в одних и тех кругах, близких ко двору. Фабиан по-прежнему смотрел на Карла как на пустое место, и это сводило Карла с ума. Затянувшаяся много лет назад рана вновь открылась и закровоточила.
И сейчас, когда Фабиан внезапно пришел сам и обратился к нему, Карл почувствовал, что его будто ударила молния.
- Что ты здесь делаешь? – растерянно пробормотал Карл. - Я думал, тебя нет сейчас в столице…
- И надеялся, что я никогдане вернусь… - по резко очерченным губам Фабиана скользнула презрительная усмешка. – Впрочем, сам я не очень рад встрече с тобой.
- В таком случае зачем ты пришел?
- А зачем ты выслеживал меня у собора?
- У собора! – нахмурившись, воскликнул Карл.
- Да, у собора… Ты думал, что я тебя не заметил. И ты не ошибся.
- Вот как? – непонимающе сказал Карл. - Кто же тогда меня заметил?
- Принц.
- Принц! У него был припадок, как он мог меня заметить?
- Во время припадков принц становится особенно зорким, - Фабиан снова презрительно усмехнулся. – Но это сейчас не важно. Идем со мной, - властно приказал он.
- С тобой?? Но куда? Зачем? – пролепетал Карл, вновь чувствуя себя юнцом, не способным противиться этому властному, резкому голосу, от которого внутри всё так сладко замирало.
-УзнАешь.
- Я никуда не пойду! – голос королевского фаворита звучал почти жалобно.
- Ты пойдешь со мной, Карл, - свистящий шепот Фабиана напоминал шипение змеи. – Ты знаешь, что пойдешь.
- Я хочу послушать оперу… Я давно не слушал оперу.
- Ты ее еще услышишь. Когда-нибудь, - и опять по губам барона пробежала презрительная усмешка.
Граф растерянно окинул взглядом зал, как будто ища защиты, но видел лишь любопытные лица, жадно следившие за происходившим в ложе королевского фаворита. Он покорно улыбнулся и поплелся вслед за бароном.
- Что тебе нужно? – в пустынном фойе, сверкающим мрамором и хрусталем, голос Карла походил на голос существа из загробного мира. – Что тебе нужно? Денег? Должность при дворе? Моей любви, наконец?
Смех барона был похож на тысячи искрящихся льдинок.
- Твоей любви? На что она мне сдалась! Нет. Мне ничего от тебя не нужно. Но другим – нужно.
- Кто эти другие?
- Увидишь.
Карл пристально взглянул на бывшего любовника. Когда-то он влюбился в эти густые темные волосы, большие серые глаза, в эту надменность и пугающую, почти нечеловеческую проницательность…
- Куда мы едем? – спросил он тихо.
- Увидишь.
Они сели в ту самую карету, в которой барон привез в собор принца Отто. Кучер стегнул лошадей, и карета с грохотом покатила по улицам столицы. Карл наклонился к окну и попытался понять, куда именно они едут. Судя по всему, карета направлялась к юго-западному предместью, где располагался дворец, несколько лет назад специально построенный для принца Отто его старшим братом – королем Людвигом.
- К чему эта таинственность? – нервно спросил Карл, откидываясь на спинку сиденья. – Мы ведь едем в Лебенберг, не так ли?
Фабиан, сидевший напротив, властно взял Карла за подбородок и устремил на него взгляд, проникающий в самые глубины души.
- Такой же жалкий, - вынес он вердикт. – Только постарел.
В глазах Карла мелькнуло отчаяние. Но он, пусть и с трудом, овладел собой.
- Для чего? – произнес он. –Для чего, скажи, нужно было вытаскивать меня из театра, не дать дослушать оперу? Чтобы привести на встречу с этим несчастным безумцем?
Фабиан молчал, равнодушно глядя в пустоту.
- Что он может мне сказать? – граф распалялся все больше и больше. – Что стоящего может сказать этот сумасшедший? Какого черта? К чему все это? К чему, я спрашиваю?
- Скоро ты все узнаешь.
- Фабиан, - Карл вздохнул, - Фабиан, я прошу тебя… Мы ведь давно расстались…
- А разве мы когда-нибудь были вместе? – небрежно обронилбарон.
Карл посмотрел на своего бывшего любовника глазами затравленного зверя.
- Разве то, что у нас с тобой было, можно назвать любовью? – Фабиан даже не смотрел на Карла.
Карл замер. Он знал, что Фабиан был прав. То, что было у них, нельзя было назвать любовью. Но всё же это – ужасное, страшное, отвратительное – было самым лучшим в жизни Карла.
- Послушай, - заговорил он, лишь бы что-нибудь сказать и скрыть свои чувства, - мы расстались, ты уехал в Париж. Ты оказался там среди темных личностей, которых одни называли колдунами, другие – мятежниками, третьи – революционерами. Ты участвовал в каком-то заговоре, и, в конце концов, тебя изгнали из Франции.
- Меня не изгоняли. Меня хотели арестовать, и я бежал.
- Тем более! И вот, ты возвратился. И тебе нет никакого дела до репутации, которую ты приобрел, а точнее потерял.
- О чем ты? Никогда против меня не выдвигалось никаких официальных обвинений. Ни во Франции, ни здесь. Все это слухи, не более чем слухи, - холодно произнес Фабиан.
- Да, но тебя считают едва ли не бунтовщиком!
- И при этом меня принимают в лучших домах. Меня, с моей потерянной, как ты говоришь, репутацией! Как ты думаешь, почему?
- Ты добьешься того, что король снова тебя изгонит!
- А ты хочешь, чтобы я снова тебя изнасиловал? Почему бы и нет, но не уверен, что ты вызываешь во мне прежний интерес!
- Ты бесстыден!
- Правда? О, я вижу, ты – образец морали и нравственности.
- Я о другом. Твое сожительство с принцем…
- Ого! Кажется, ты ревнуешь?
- Не смей! – Карл сжал кулаки.
Казалось, он сейчас расплачется.
Фабиан рассмеялся, смех его был резким и неприятным.
- Ах, Карл, бедный мой Карл! Что мне всегда нравилось в тебе, так это твоя непроходимая глупость. Впрочем, говорить ты можешь все, что угодно. Это ничего не изменит.
- Ты пользуешься тем, что когда-то я имел глупость полюбить тебя…
- Именно.
- Это подло!
- Конечно, подло. Но кто из нас больший подлец? Это как посмотреть…
На это замечание Карл ничего ответил.
Карета миновала городские ворота и свернула с уходившей на юг большой дороги. Лошади пошли крупной рысью, и через десять минут экипаж остановился возле большого дворца, окруженного парком. Фасада в темноте не было видно, но Карл бывал здесь много раз, и ему не требовалось ничего рассматривать.
Дворец этот был знаменит вычурностью украшений, доходившей до безумия, и служил неизменным поводом для восхищения и насмешек публики.
- Сколько денег потрачено на эту бонбоньерку! - восклицали одни.
- Этот дворец – порождение больного воображения. Неудивительно, что несчастный принц, которого в нем поселили, в конце концов лишился рассудка, - говорили другие.
- Это великолепное творение прославит царствование Людвига Второго! – кричали третьи.
А многие просто молчали.
К карете подошел караульный офицер. Узнав барона фон Торнштадта и графа фон Плетценбурга, он почтительно поклонился, но в его поклоне, как показалось Карлу, таилась насмешка.
Фабиан не обратил на это ни малейшего внимания, а Карл бросил на офицера надменный взгляд, нарочито небрежно поприветствовал его и вслед за своим бывшим любовником исчез в темных лабиринтах Лебенберга.
========== 3. ГОРНЫЙ ПРИЗРАК ==========
3. ГОРНЫЙ ПРИЗРАК
В тот же вечер двое всадников двигались по дороге, петлявшей по лесистому горному склону и поднимавшейся к Лебединому замку. Было уже темно, дул холодный ветер, сверкали звезды, в призрачном лунном сиянии была видна горная гряда с вековыми лесами на ее склонах. Вдали темнел силуэт королевского замка. Со своими многочисленными затейливыми башенками, острыми шпилями и зубчатыми стенами он казался картинкой из детских сказок. Внизу, на глади огромного озера серебрилась лунная дорожка.
Один из всадников, нелепые бакенбарды которого выдавали в нем лакея, то и дело боязливо озирался, как будто ожидая, что сейчас из темноты появится нечто ужасное. Другой путник, наоборот, не скрывал восхищения красотой ночи. Это был худой, прямой как палка человек лет пятидесяти. Впалые щеки, длинный крючковатый нос и глубоко запавшие антрацитовые глаза делали его похожим на фанатика.
- Вот он, подлинный мир, - бормотал он под нос, чуть гнусавя. –Девственный, полный красоты, силы, мощи! Мир, о котором я мечтаю! Мир, в котором я хочу жить!
- Сударь, сударь, - недовольно пробурчал слуга, - вы слишком уж восторгаетесь этими красотами, а мне вот не по себе.
- Ерунда, Пауль, ерунда! Даже страх лучше, чем презренное прозябание!
- А, по-моему, лучше уж прозябать, чем оказаться тут ночью. Эх, сударь, я же говорил вам, надо заночевать в гостинице! Недобрые это края…
- Замок уже недалеко, - раздраженно отвечал его собеседник. – Скоро приедем. Да посмотри же, ничтожество, какая красота вокруг! Где ты еще увидишь подобное? Когда еще наступит такая ночь?
- Но впустят ли нас в замок? – не унимался слуга. – Говорят, король установил там странные порядки. А если нам не откроют ворота? Где тогда мы будем коротать ночь? Здесь, на большой дороге? Тут, говорят, бродят злые духи …
- Замолчи, болван! Я предпочел бы оказаться в компании злых духов, чем слушать твои бредни! Кто осмелится оставить за воротами замка меня, Рихарда Ветнера, которому благоволит сам король, меня, создавшего столько опер для его величества!
И маэстро, и без того прямой как палка, выпрямился еще больше, при этом едва не вывалившись из седла.
- Что-то в последнее время не очень-то вам помогает покровительство его величества, - пробурчал слуга. – Ваши оперы снимают с репертуара, денег на новые постановки не дают, а над королевскими приказами выдать вам причитающееся жалование насмехаются. Причем открыто насмехаются!
- Об этом я и еду говорить с королем! – сквозь зубы бросил Ветнер.
- Думаете, эта беседа поможет? Я вот думаю, что нет.
- Какое мне за дело до того, что ты думаешь!
- А что проку с того, что король издаст еще один приказ выдать вам денег и закажет новую оперу? Над его приказом опять посмеются, только и всего! Короля давно уже считают сумасшедшим. И, по правде говоря, неудивительно. Поживешь в этих краях год-другой и сам станешь безумцем.
- Замолчи! – огрызнулся Ветнер. – Лучше быть безумцем, чем кумиром этих бюргеров - вонючих, прожорливых, похожих на свиней. Они думают только о сосисках и пиве. У них нет чувства прекрасного! Предел их мечтаний – смазливая полуголая девка в кабаке! Я творю не для этого плебса!
- Но вы-то едете к королю жаловаться на этих самых бюргеров, которые предпочли сосиски и пиво вашим операм, - язвительно заметил слуга.
- Я еду прощаться с королем! – отрезал Ветнер. – С королем, который больше не король, потому что не может защитить тех, кому обещал свою защиту!
- Лучше б вы, сударь, сразу уехали из этого проклятого королевства, не прощаясь ни с королем, ни с его подданными. Это королевство проклято. В столице скоро грянет мятеж, а в окрестностях королевского замка бродит нечистая сила. Смотрите, какая луна! Разве вы видели когда-нибудь такую яркую и белую луну? Это не к добру, сударь, не к добру!
- Эта луна прекрасна! – воскликнул Ветнер. – Она прекрасна и заслуживает того, чтобы написать о ней оперу. Боже, что это?
- Сначала найдите деньги на постановку, - пробурчал слуга.
- Да тихо ты! Тихо! Слышишь?
- И впрямь! Музыка!
Действительно, издалека, со стороны озера донеслась протяжная и печальная мелодия, которая как будто взлетала прямо с серебристой лунной дорожки.
Ветнер остановил коня и застыл словно завороженный.
- Кто это? – прошептал Ветнер. – Кто это играет? Кто играет здесь мою мелодию?
- Нечистая сила, - убежденно произнес слуга, осеняя себя крестным знамением. – Это нечистая сила. Горные духи бродят вокруг озера и ищут, кого бы завлечь своей музыкой, а затем утопить в озере.
- Замолчи! – на суровом лице Ветнера был написан восторг. – Замолчи! Я никогда не слышал, чтобы моя мелодия звучала в столь прекрасном месте!
Музыка, легкая и прекрасная, плыла над горной долиной к вершине, на которой в лунном сиянии был виден королевский замок, и исчезала в темном небе, среди ярких звезд. Наконец, она затихла, и воцарилось безмолвие, нарушаемое лишь шепотом вековых сосен.
А затем раздался глухой шум, который полз вверх от озера по горному склону к тому месту, где находились маэстро Ветнер и его слуга.
- Что это? – со страхом прошептал слуга. – Что это?
Ветнер поджал губы.
- Это другой мир, - проговорил он, старясь говорить как можно уверенней, - это другой мир, но его красоту способен прочувствовать лишь сильный духом!
Больше маэстро ничего не сказал, опасаясь, что невольная дрожь в голосе может породить у слуги сомнения относительно крепости его собственного духа.
Они двинулись было дальше, в направлении королевского замка, но их кони вдруг заупрямились, захрапели и стали на дыбы.
- Ну вот! – воскликнул слуга. – Ну вот! Нечистая сила! Я же говорил!
Ветнер, опять едва не свалившийся с лошади, выругался и украдкой перекрестился.
- Смотрите! – произнес слуга. – Смотрите! Впереди!
Действительно, из-за поворота дороги появилась согбенная человеческая фигура, которая приближалась к ним ковыляющей походкой.
- Кто это? – Ветнер напрягал близорукие глаза. – Кого там черт несет?
- Вот уже действительно черт несет! – жалобно подтвердил слуга. – Это же ведьма! Вы разве не видите? Ведьма!
- Да это просто старуха-богомолка, - Ветнер, наконец, сумел рассмотреть приближающуюся фигуру. – Наверное, возвращается домой из какого-нибудь монастыря.
Между тем шум все приближался, и он явно исходил не от этой старухи, кем бы она ни была – богомолкой или ведьмой.
- Богомолка! – пробормотал слуга. – Какая богомолка выйдет на большую дорогу в такой час! Да и монастырь здесь известно какой, - добавил он, понижая голос. – Гармштайн! Избави нас Боже от таких монастырей!
А старуха была уже рядом. Для своей согбенной фигуры и ковыляющей походки она двигалась удивительно быстро. В лунном сиянии были видны ее глаза - желтоватые и тусклые.
По мере того, как она приближалась, кони путников все сильнее храпели и пытались стать на дыбы, так что всадникам приходилось прилагать титанические усилия, чтобы удержаться в седлах.
- Сгинь! – слуга в который раз осенил себя крестным знамением. – Сгинь, нечистая!
Старуха засмеялась сухим, щелкающим смехом и остановилась. Кони сразу успокоились.
- Не бойтесь, путники, - проговорила она. – Я всего лишь бедная гадалка и возвращаюсь от того человека, к которому вы направляетесь.
- Оттуда тебе знать, к кому мы направляемся? – угрюмо спросил Ветнер, который в отличие от своего слуги больше не проявлял никакого страха.
Старуха снова засмеялась.
- Слышите шум? – спросила она. – Это он сам едет сюда. Скоро он будет здесь.
И в тот же миг она как будто растворилась в воздухе. Путники изумленно молчали.
- Ну! – наконец, воскликнул слуга. –Я же говорил! Это ведьма! Нечистая сила! Она провалилась в тартарары!
Ветнер некоторое время пребывал в растерянности, а затем вытянул шею и отпустил поводья. Конь, казалось, перестал испытывать страх и спокойно двинулся вперед.
А композитор расхохотался.
- Провалилась сквозь землю, говоришь! – воскликнул он. – Да она просто свернула на боковую тропинку! Смотри!
И действительно, вправо от дороги, скрытая кустами, начиналась узкая тропинка.
- И все равно, она – ведьма, - переводя дух, произнес слуга. – Что она здесь делала? А что она такое нам сказала? Вы слышали? О ком она говорила? Кто сейчас будет здесь? Боже милосердный, этот проклятый шум все сильнее! Должно быть, сюда мчится сам дьявол!
- Трус! – презрительно бросил Ветнер, но в его антрацитовых глазах поселилось беспокойство.
А между тем шум действительно стремительно нарастал, как будто по дороге, навстречу путникам скакал отряд всадников.
- Кого же там черт несет? – сквозь зубы повторил Ветнер, озабоченно вглядываясь в темноту. – Что за королевство! Оно и впрямь населено злыми духами, заговорщиками и сумасшедшими!
Из-за поворота вылетела четверка вороных коней с серебристыми султанами и такой же упряжью. По бокам этой четверки скакали два всадника в темных масках и серебристых костюмах. Наряды эти делали их похожими на выходцев из преисподней. Четверка лошадей несла изящную коляску, в которой сидел человек в голубовато-серебристых одеждах, в такой же маске.
- Горный призрак! – пошептал слуга. – Это же горный призрак!
- А с ним – его музыканты! Это, должно быть, они играли! – восторженно вскричал Ветнер, указывая на вторую коляску, которую слуга поначалу и не заметил. В этой коляске было четыре человека, в черных одеяниях и масках. В руках они держали музыкальные инструменты – две скрипки, виолончель и флейту.
- Господи, смилуйся над нами! – воскликнул слуга.
В этот момент человек в серебристых одеждах взмахнул рукой, раздался звук рожка, и коляска остановилась, а за ней вторая.
Человек повелительным жестом приказал путникам приблизиться.
- Кто вы? И что делаете здесь в столь поздний час? – раздался из-под маски надменный голос.
Ветнер вздрогнул.
- Это его голос, - прошептал он. – Его голос!
- Что вы такое говорите, сударь? – испуганно забормотал слуга. – Кто это?
- Король!
- Маэстро Ветнер! – воскликнул человек в голубовато-серебристых одеждах и снял маску.
- Это вы! – изумленно произнес музыкант. – О, ваше величество… Я направлялся к вам, но никак не ожидал встретить вас здесь, в этот час, в таком одеянии…
- Я тоже не ожидал вас встретить, - в голосе короля теперь звучала легкая досада. –Не буду скрывать, я не люблю встречать кого-то на своем пути… Встречи приносят мне одни разочарования, и чем дальше, тем сильнее. Это не относится к вам, маэстро, но… Я бегу людей всё больше и больше. Я устал от них. Странные речи в устах короля, вы не находите? – и Людвиг с горечью усмехнулся.
- Ваше величество, - пробормотал Ветнер, совершенно сбитый с толку увиденным и услышанным, - ваше величество, я совсем не думал…
- Вы – исключение, маэстро, - произнес король. –Я рад вас видеть. Потому что вы гораздо ближе к миру духов и призраков, чем остальные. Я и сам все больше чувствую себя обитателем мира призраков, чем мира людей. То, что я делаю, людям не интересно… А мне не интересно то, что занимает людей. Должно быть, это проклятие, которое тяготеет надо мной. Порой мне так хочется снять корону со своей головы! Но смогу ли я не быть королем? Как это: не быть королем?..
Король замолчал. Ветнер смотрел на него с озадаченным видом.
- Садитесь же в мою коляску, маэстро, - воскликнул король, очнувшись от задумчивости. – Так что вы тут делаете?
- Я направлялся в ваш замок, ваше величество, - сказал Ветнер, усаживаясь в коляску рядом с королем.
Ветнеру было не по себе, словно рядом с ним и впрямь сидел не человек из плоти и крови, а существо из другого мира.
- Вы хотели поговорить со мной о серьезных вещах, не так ли, маэстро? А, я так и знал! Со мной все хотят говорить о серьезных вещах! О серьезных вещах, которые на самом деле не значат ровным счетом ничего! – король Людвиг усмехнулся. - Эй, трогай!
Кучер взмахнул кнутом, и коляска покатилась по дороге.
- Ваше величество, - Ветнер нахмурился, - будь я царедворцем, я нашел бы что сказать, но я – музыкант, бедный музыкант, который решился обратиться к королю только потому, что его вынудили к этому невыносимые обстоятельства…
- Невыносимые обстоятельства! – с горечью повторил король. – Порой мне кажется, что все обстоятельства невыносимы. Но прекрасное рождается вопреки им. Например, музыка, на крыльях которой можно уноситься прочь из этого презренного мира… Скитаться по горам и ущельям, как призрак…
- Государь, но музыку нельзя творить, когда обстоятельства невыносимы… - жалобно сказал Ветнер.
- Ни слова больше. В замок, в замок! Эта луна, звезды – все это сегодня не для меня. Едем в замок, там я выслушаю ваши жалобы, маэстро.
Эта странная процессия двигалась по ночной дороге в направлении Лебединого замка. Лакей Ветнера скакал, чуть отстав.
- Припоминаю, один королевский слуга говорил мне, что его величество имеет странность разъезжать по ночным дорогам в таком нелепом виде. И что потом у него обычно начинается помутнение сознания, - бормотал он под нос.
***
- Я не советовал бы вашему превосходительству входить в здание оперы через парадный вход, - безликий человек в черном почтительно склонился перед первым сановником королевства, садившимся в карету.
- Что еще случилось? – тяжело плюхнувшись на подушки и почесывая лысину, недовольно спросил канцлер.
- Там собралась толпа…
- О, господи… В столице уже начался бунт?
- К счастью, нет, господин канцлер. Но мои агенты доносят, что настроения там довольно враждебные… И ваше появление…
- Вы поставили в известность начальника гвардии?
- Разумеется. Он вышел из собора минут пять назад.
- И что он ответил?
- О, господин канцлер…
- Говорите, говорите, я и так уже догадываюсь, - добродушно заметил канцлер.
- Он ответил, что если столица заполыхает огнем, то тем лучше, ибо тогда этот пожар легко будет залить кровью.
- Узнаю начальника гвардии, - с усмешкой пробормотал канцлер. – Ну что ж, раз уж канцлер королевства не может прибыть в театр через парадный вход, войдем через вход черный. Едем!
И карета канцлера покатила по темным улицам в направлении Оперы, однако не стала выезжать на площадь, а, обогнув ее по безлюдным переулкам, остановилась возле неприметной двери. Через этот вход в театр обычно проникали высокопоставленные особы, которые по тем или иным причинам не желали быть узнанными.
Канцлера встретил лично директор театра, который был заранее предупрежден о его приезде.
Директор, держа в руках фонарь, украшенный затейливыми завитушками, вел канцлера по темной лестнице и рассыпался перед ним в тысячах любезностей.
- Господин канцлер… Это такая честь для нас. В последнее время вы так редко у нас бываете…
- Не так уж редко, - с добродушным видом заметил канцлер. – Если мне не изменяет память, я был у вас не далее как в прошлый четверг.
- Но прошла уже почти неделя! – с обиженным видом воскликнул директор.
- Что с того? Надо же хотя бы неделю прожить спокойно, не думая о творениях этого несносного Ветнера! Каждая его опера идет минимум четыре часа! А речитативы! Эти проклятые, бесконечные речитативы, от которых сводит скулы!
- О, господин канцлер! – директор изобразил на своем лице отчаяние. – О, господин канцлер, как я вас понимаю! Но вы же сами знаете, его величество слишком благоволит господину Ветнеру, и мы пока что вынуждены давать его оперы время от времени, хотя все они изрядно надоели и публике, и актерам… Но, к счастью, сегодня у нас идет не опера Ветнера. Сегодня мы даем «Ниобею» д’Алемы. Чудесная опера! Ничего общего с этими ужасными ветнеровскими завываниями и грохотом… Но хочу вас предупредить, господин канцлер, несносный Ветнер пришел в ярость от того, что мы в последнее время стали отдавать предпочтение д’Алеме, которого он именует не иначе как слащавым глупцом. И, представьте себе, не далее как вчера он устроил грандиозный скандал и отправился жаловаться на меня королю. Не больше и не меньше!
- Ветнер отправился к королю?
- Да, мне сообщили, что сегодня утром он покинул столицу.
- А начальник тайной полиции ничего мне не сообщил, - чуть слышно пробормотал канцлер. – Опять прозевал, тупица!
- Ваше превосходительство?
- Ничего, ничего, - нахмурившееся было лицо канцлера приняло обычное добродушное выражение. – Не беспокойтесь, друг мой, вам ничего не угрожает.
- О, ваше превосходительство! – директор театра попытался молитвенно сложить руки, но ему помешал фонарь, который он держал в руках.
- Не беспокойтесь. В конце концов, его величество даже не подозревает, что вы все еще занимаете свой пост. Ведь по его приказу вас должны были уволить еще год назад…
- О, ваше превосходительство!
- Как раз после того, как его величество прибыл в театр на премьеру «Ниобеи» бедного д’Алемы. Как он тогда назвал эту оперу? Кажется, карамельной дрянью…
- О, ваше превосходительство!
- Не беспокойтесь, господин директор, не беспокойтесь. Мы заверили его величество, что его приказ выполнен, вы уволены, и ни одно творение д’Алемы в королевской Опере больше не идет. И его величество до сих пор пребывает в уверенности, что все так и есть.
- Но Ветнер, Ветнер!
- О чем вы беспокоитесь? Все его письма к королю перехватывались. Так что они не общались уже год.
- Да, но сейчас этот несносный пруссак сам отправился в Лебединый замок!
- Это прискорбно, - кивнул канцлер.
- Вы представляете, ваше превосходительство, что произойдет, когда Ветнер встретится с королем и все откроется? Тогда мы все пропали!
- Вы хотите сказать, пропало все правительство? Все высшее офицерство? Вся тайная полиция? – насмешливо заметил канцлер. – Ах, господин директор, если повод для беспокойства и есть, то в первую очередь не у вас… К тому же, - повторил он, понизив голос, - к тому же не забывайте, что от королевского замка до монастыря Гармштайн куда ближе, чем до столицы.
Директор театра побледнел и ничего не ответил. А канцлер вошел в маленькую комнатку, своего рода потайную ложу. Оттуда можно было наблюдать за происходившим на сцене, при этом оставаясь невидимым для зрительного зала.
В этой комнатке его ожидала новая оперная прима, всего пару месяцев назад прибывшая из Варшавы и посвятившая большую часть этого времени интригам против Анжелики Фергюссон, которая пела сейчас в «Ниобее».
- Ну что, моя дорогая? – произнес канцлер, чмокнув приму в еще пухлую, но уже чуть дряблую щечку.
- Ты слышишь? – прима дышала возмущением.
- Что?
- Как завывает эта рыжеволосая ведьма, эта дрянь, это ничтожество? Разве это она должна петь в «Ниобее»? Разве эта партия создана не для меня?
- Тише, тише, милая!
- Ты - канцлер, ты можешь сделать так, чтобы эта партия досталась мне…
- Тише, тише! Я именно так и сделаю, но скажи мне сначала…
- Хорошо, так и быть. Я тебе скажу, но потом…
- Так что же?
- Он снова в столице.
- Кто?
- Барон фон Торншдадт.
- Но, дорогая, - проговорил канцлер, разваливаясь в огромном мягком кресле и привлекая к себе приму, - какая же это новость? Это знают все, даже тайная полиция, которая обычно ничего не знает. Барон давным-давно вернулся из Парижа. Там он оказался замешан в заговоре, и ему пришлось бежать. Теперь барон стал любовником несчастного сумасшедшего принца Отто. Вот зачем только принц ему понадобился, ума не приложу.
- Зато я знаю.
- Знаешь?
- Знаю. Но ты должен обещать, что в «Ниобее» буду петь я, а эта рыжая мерзавка вылетит вон!
- Обещаю, дорогая, обещаю!
- Ах, милый, ты чудо!
- Но скажи мне сначала, для чего барону понадобился этот несчастный принц?
- Чтобы отвлечь внимание.
- Чье внимание? От чего отвлечь? Или от кого?
- Но ты твердо обещаешь мне, что этой рыжей девки больше не будет в театре?
- О боже! – канцлер воздел глаза.
- И не только в театре, но и в королевстве?
- Дорогая!
- И что Ниобею буду петь я?
- Да я ведь уже обещал. И снова обещаю! И готов обещать еще тысячу раз!
- Ах, милый! Ты ведь меня не обманешь, правда?
- Дорогая!
- Ну, тогда слушай.
***
Принц Отто сидел в своем кабинете за столом, заваленным бумагами. Ссутулившейся спиной и черным одеянием он больше походил на секретаря или библиотекаря, нежели на королевского брата и наследника престола.
Но вот он поднял голову, и графу фон Плетценбургу стало не по себе от пристального взгляда глаз принца, полных мрака.
- Всегда готов служить вашему высочеству, - пробормотал граф, отвешивая положенный поклон.
Принц медленно поднялся, выпрямился и, мягко ступая по ковру, подошел к фон Плетценбургу. Отто был похож на огромную кошку, готовую выпустить когти. Фабиан, стоявший в двух шагах от Карла, внимательно наблюдал за принцем.
- Простите, граф, - Отто говорил тихим, неестественно ровным голосом. - Простите, что не дал вам дослушать «Ниобею».
- О, ваше высочество, я был счастлив уйти с представления. Эти слащавые, приторные трели меня решительно измучили! - на тонких, нервных губах Карла была улыбка, но карие глаза беспокойно бегали.
- Граф, у меня не было времени. Я чувствую, что приступ приближается, и я не знаю, сколько он продлится: часы, дни, недели… А мне очень нужно поговорить с вами, потому вы – один из немногих, кто имеет возможность регулярно общаться с моим братом.
- Это большая честь для меня, ваше высочество.
Из слов Карла было непонятно, что он считает честью: то ли встречу с принцем, то ли возможность общаться с королем. И в этой двусмысленности был весь граф фон Плетценбург. Фабиан презрительно улыбнулся.
Принц, заложив руки за спину, мерил шагами кабинет, устланный пушистым ковром – подарком турецкого посланника. Кабинет был освещен тремя канделябрами. Темно-синие обои с тусклой позолотой, образовывавшей странные узоры, придавали помещению мрачный вид.
- Граф, - проговорил Отто, - я отправил несколько писем королю, умоляя его о встрече. Меня все больше тревожит положение дел в государстве. И положение дел… в нашей семье. Но на каждое письмо король давал весьма уклончивый ответ или не отвечал вовсе. Мой брат не хочет меня видеть, это ясно читалось между строк.
- Ваше высочество, - развел руками королевский фаворит, - ваше высочество, в последнее время король вообще никого не хочет видеть.
- Особенно меня, - с горькой усмешкой заметил Отто.
- Напрасно вы так говорите, ваше высочество. Король старается избегать встреч с кем бы то ни было, кроме узкого круга приближенных. Это, конечно, выглядит очень странно. Но… Сказать по правде, мы давно устали удивляться странностям его величества. Извините, ваше высочество, я говорю весьма неприятные вещи о короле, но мне хочется быть откровенным с вами.
- Берегитесь, ваше высочество! – раздался насмешливый голос Фабиана. – Граф фон Плетценбург обычно бывает откровенен лишь с теми, кого решил предать!
Карл метнул на бывшего любовника яростный взгляд, но принц как будто ничего не заметил.
- Говорите, граф, говорите, - произнес он тихо.
- Ваше высочество, поведение вашего августейшего брата вызывает все большую тревогу.
- Вот как!
- Как я уже сказал, он избегает людей, а когда его королевские обязанности не позволяют ему оставаться в одиночестве… Судите сами. Несколько последних обедов, на которых присутствовали министры и флигель-адъютанты, проходили очень странно. Король приказал так сервировать стол, что участники обеда были скрыты от него вазами, в которых стояли пышные букеты цветов. Он не желал никого видеть. Никого, понимаете? Я уж не говорю о придворных спектаклях, на которых единственный зритель – это король, если только его можно назвать единственным зрителем! Кресло его скрыто занавесом, так что актеры не видят его, а он не видит актеров и лишь слышит их голоса! Это странное зрелище, ваше высочество, я даже скажу, что это пугающее зрелище!
- Бедный Людвиг! – прошептал принц.
- А когда, - воодушевленно продолжал Карл, видя, как жадно слушает его принц, - а когда королю пришлось принимать иностранных посланников, это превратилось в настоящую пытку и для него самого, и для нас, его приближенных. Русский, французский ианглийский посланники прибыли в Лебединый замок и уже ожидали его величество в тронном зале, чтобы вручить верительные грамоты. Но король вдруг разрыдался и заявил, что не может выйти к ним, поскольку никого не желает видеть. Я стал его умолять выполнить долг монарха, ведь в противном случае мог разразиться скандал!
Фабиан сделал шаг вперед. Он с нескрываемым интересом слушал рассказ Карла.
- Король пришел в страшную ярость. Он кричал, топал ногами, он переколотил хрусталь и фарфор! Я боюсь, что его крики были слышны и в тронном зале, где ожидали послы. А затем он приказал принести шампанского.
- И ему, конечно же, принесли, – насмешливо заметил Фабиан, - чтобы его рассудок помутился еще больше.
- Мы – верные слуги его величества, и привыкли исполнять королевскую волю, - сухо произнес Карл, отводя взгляд. – Его величество выпил три бокала, затем потребовал еще. Он говорил, что должен набраться храбрости.
Принц Отто мрачно молчал.
- А потом, - продолжал Карл, - потом его величество приказал принести шнапса.
- Шнапса? – изумленно воскликнул принц. – Людвиг приказал принести ему шнапса? Но он же признает только вино!
- Это правда. Кажется, впервые в жизни он пил шнапс, это пойло для мужланов. Я умолял его не пить слишком много. Видите ли, шампанское и шнапс, выпитые в таких количествах, да еще учитывая, что его величество не привык к подобному… Одним словом я опасался, что это губительно скажется на самочувствии короля.
- Какая трогательная забота, - саркастически заметил Фабиан. – Подбросить сухих веток в костер, а затем умолять огонь не разгораться слишком сильно.
- Фабиан, прошу тебя… Говорите, граф, говорите, - произнес принц, видя, что Карл умолк, - мы вас внимательно слушаем.
- О, ваше величество, за каких-нибудь полчаса король опьянел так, что едва держался на ногах. Теперь уже я умолял его не ходить в тронный зал, поскольку опасался скандала. Но другие, наоборот, умоляли его идти в тронный зал, поскольку также опасались скандала.
- Или желали его, - пробормотал принц.
- Лакеи! – презрительно бросил Фабиан.
- Помолчи, прошу, - тихо обронил Отто. – Что было дальше, граф?
- Его величество отправился в тронный зал. О, боже, он так шатался, что я вынужден был поддерживать его за руку!
- И что же? Послы увидели, что король пьян?
- О, ваше высочество, не заметить этого было нельзя!
- Какие страсти из-за пустяка! – Фабиан пожал плечами. – Сразу видно, что это провинциальное королевство! Видели бы вы, как напился французский король во время приема датского посла! Видели бы вы, как он швырял пирожками с гусятиной в придворных дам!
- И в вас тоже, барон? – не выдержал Карл. – Мне кажется, минимум один пирожок угодил вам в голову.
- О нет, - со смехом отвечал Фабиан. – Зато я метнул пирожок с малиной во французского короля и, представьте себе, попал! Правда, не в голову…
- А, так вот за что вас изгнали из Франции!
- То, что простят французскому королю, не простят нашему, - с горечью заметил принц. – Говорите, граф, скорее говорите. Я чувствую себя все хуже, а мне еще нужно сказать вам нечто важное.
- Ах, ваше высочество, рассказ мой уже подходит к концу. Если бы король молча сидел на троне, то скандала можно было бы избежать. Но он стал нести несуразицу, язык у него заплетался. А потом, посреди речи русского посла он встал и пошел прочь из зала, но по пути оступился и едва не упал. Я бросился к послам и стал умолять их не предавать случившееся огласке. Наибольшее понимание я встретил у русского посла.
- Немудрено. Известно, что князь Репнин-Волконский выпивает в день не менее бутылки шнапса, - заметил Фабиан. – Впрочем, два других посла – тоже пьяницы.
- И что же? Огласки удалось избежать? – мрачно спросил принц.
- Ах, ваше высочество, послы, разумеется, пообещали сохранить в тайне этот инцидент. Но я нисколько не сомневаюсь, что в тот же день они отправили своим государям подробнейшие депеши.
- Разумеется, на то они и послы, - ввернул Фабиан.
- А кроме того, - продолжал граф, - слухи просочились сквозь стены Лебединого замка, и слухи эти обросли чудовищными нелепицами. Теперь уже говорят невесть что: будто король, раздевшись донага, танцевал перед послами в обнимку с лакеями и еще Бог знает какую околесицу.
Отто застонал и упал в кресло, обхватив голову руками. Из огромной кошки, готовой выпустить когти, он мгновенно превратился в бессильного калеку.
- У меня начинает кружиться голова, - жалобно сказал он. – Фабиан, дай мне лекарство.
Фабиан быстро достал из шкафчика, украшенного резьбой, изящный золотой флакон, вылил несколько капель в стакан воды и подал принцу. Тот взял стакан дрожащими руками и судорожно проглотил питье.
- Это ненадолго отсрочит приступ, - с виноватым видом сказал принц Карлу. – О, граф, вы же видите, что моего брата надо спасать!
- Это правда, ваше высочество, - холодно произнес Карл.
- Над нашим родом тяготеет проклятие, - продолжал принц. – И я, и мой брат медленно сходим с ума. Вокруг нас плетут интриги, заговорщики мечтают о смене династии. В королевстве назревает мятеж, революция! Граф, надо что-то предпринимать, срочно что-то делать, иначе королевская семья погибнет, а вместе с ней и все королевство! Но сейчас я расскажу вам одну историю, граф, историю, которая, может быть, покажется вам моей выдумкой, бредом, настолько она невероятна.
========== 4. ПРОРОЧЕСТВО СВЯТОГО СЕБАЛЬДА ==========
Прибыв в Лебединый замок, король в сопровождении маэстро Ветнера поднялся в свой кабинет. Он с рассеянным видом предложил музыканту устроиться в кресле, а сам принялся шагать по кабинету, насвистывая арии из опер, сочиненных Ветнером, под аккомпанемент водопада за окном, слетавшего с северной альпийской гряды.
Ветнер, обычно прямой как палка, теперь съежился в кресле и стал похож на взъерошенного зверька. Антрацитовые глазки, поблескивая, пристально следили за королем. А Людвиг как будто позабыл о присутствии музыканта и все шагал по комнате, то и дело прикасаясь длинными белыми пальцами к стоявшему на столе огромному фарфоровому лебедю.
Наконец, король позвонил в серебряный колокольчик. В дверях появился молодой лакей со смазливой физиономией и замер, почтительно ожидая, когда его величество соизволит к нему обратиться. Маслянистые глаза лакея беспокойно бегали.
- Позови графа фон Плетценбурга, - даже не взглянув на него, произнес король.
- Простите, ваше величество, но графа сейчас нет в замке, - на губах лакея появилась почтительная улыбка.
- Нет в замке? – рассеянно переспросил король, как будто не понимая смысла сказанного лакеем. - Как странно! Но где же он?
- Ваше величество, я полагаю, что граф находится в столице.
- В столице? - в голосе короля послышалось недовольство. – А что он там делает?
- Простите, ваше величество, у меня нет на этот счет никаких сведений. Граф не счел нужным поставить меня в известность, - лакей опустил голову, возможно, из почтительности, а, возможно, чтобы король не заметил лукавого огонька в его глазах.
- Но почему граф покинул замок, ничего не сказав мне? – раздраженно воскликнул король.
- Ваше величество, - лакей не поднимал глаз, - осмелюсь заметить, что граф уехал, предварительно испросив вашего разрешения.
- Моего разрешения?
- Да, ваше величество.
- Вы говорите, что я дал такое разрешение графу?
- Совершенно верно, ваше величество, и я могу это засвидетельствовать, ибо вы дали графу разрешение в моем присутствии… В тот момент я принес вашему величеству бокал вина и слышал обрывок вашего разговора с графом.
Король приложил руку ко лбу, его голубые глаза помутнели. Ветнер смотрел на него с подозрением и опаской, как смотрят на опасных душевнобольных.
- Я не помню этого, - проговорил король, его язык как будто начал заплетаться, - я совершенно этого не помню… Боже, что со мной творится? Я все больше и больше забываю… Впрочем, может быть, это и к лучшему. Но… я всё-таки помню, что граф испрашивал у меня разрешения отправиться в путешествие за границу, и я посоветовал ему уехать на восток. Далеко на восток. Там должна быть долина… Да, точно, за пустынями Азии должна быть одна долина… Как же она называется? Не помню, не помню… Так вот, я тоже хотел бы уехать в эту долину. Там мало людей. Я не люблю людей. Они настигают меня повсюду. Они мне мешают! Я хочу уехать туда, где их будет мало…
Людвиг отвернулся к окну, речь его перешла в невнятное бормотание. На лице лакея появилась презрительная улыбка, он фамильярно посмотрел на Ветнера, как будто говоря: «Не беспокойтесь, скоро это пройдет».
Музыкант недовольно покашлял. Это как будто вернуло короля к реальности.
- Что такое? – болезненно поморщившись, спросил он. – Кто здесь?
- Господин Ветнер, ваше величество, - с той же улыбкой произнес лакей, указывая на музыканта, который уже закипал от негодования.
На лице короля промелькнуло разочарование, затем радость, а за ней – появилось равнодушие.
- Ветнер… Ах да, Ветнер… Несносный характер, но его оперы великолепны. В них всё не так, как в этом презренном мире. В них всё прекраснее! В них люди… совсем другие. Смелые, честные. Готовые жить, а не прозябать. Я хочу жить среди таких людей. Я хочу быть их королем! Так Ветнер прибыл? Пусть он войдет. Пусть войдет.
- Господин Ветнер уже здесь, ваше величество.
Людвиг посмотрел на музыканта так, как будто только сейчас его увидел.
- Вы уже здесь! – воскликнул он. – Но как вы здесь оказались?
- Простите, ваше величество, - музыкант вскочил с места, словно подброшенный пружиной.
Он решил, что над ним издеваются.
- Ах, да! – рассеянно воскликнул король. – Ах, да! Вспомнил! Вы играли мне у озера! Вы чудесно играете, господин Ветнер.
Музыкант побагровел. Лакей снова бросил на него фамильярный взгляд, как будто говоря, что не стоит придавать значения странностям в поведении короля, после чего исчез.
- Ваше величество, - заговорил Ветнер, с трудом сдерживая раздражение, – я не хочу отнимать у вас драгоценное время. Я прибыл, чтобы от всего сердца поблагодарить вас за все, что вы для меня сделали… И сообщить, что я вынужден покинуть ваше королевство.
- Покинуть королевство? – недоуменно переспросил король. – Покинуть мое королевство? Но почему? Что случилось, маэстро?
- Видит небо, как тяжело мне говорить это, ваше величество! Ведь я столь многим вам обязан: вы спасли мой талант от безвестности, а меня самого – от нищеты и голода, вы дали мне приют, возможность ставить оперы, а значит, дали мне возможность дышать! – голос Ветнера то становился резким, каркающим, то переходил на патетические завывания. - Но теперь… Я больше не в силах выносить вакханалию, которая творится вокруг меня!
Король рассеянно слушал эту тираду. Но понемногу взор его прояснялся, в нем уже не бродил туман безумия.
- Дорогой друг, - с улыбкой произнес он, усаживаясь в кресло напротив, - дорогой друг, что все-таки с вами произошло?
- Со мной? Травля, ваше величество, настоящая травля!
- О, я понимаю. Бесконечные интриги, нападки завистников. Но таков удел гениев. Толпа ненавидит возвышенные натуры, ибо рядом с ними ясно видит свое ничтожество, - высокомерно произнес король. - Ничего особенного. Так всегда было и будет.
- И вы, государь, говорите это так спокойно! Вы, обещавший защищать меня и мое имя от интриг и нападок…
- Благодаря мне, господин Ветнер, вы можете не обращать внимания на интриги, козни, наветы, - ледяным тоном произнес король. – Они бесполезны, потому что вас защищаю лично я!
- Ах, государь, если бы вы знали…
- А всё остальное, - возвысив голос, перебил его Людвиг, - все остальное зависит от силы вашего духа. Надеюсь, маэстро, вы достаточно сильны, чтобы презирать чернь.
- Ваше величество, - музыкант выпрямился в кресле, его черные маленькие глаза, словно два пылающих угля, готовы были прожечь короля насквозь, - ваше величество, если бы вы сказали мне это еще год назад, я склонился бы перед вами и ответил: да будет так, ибо такова воля короля! Но теперь…
- Но теперь? – король тоже выпрямился, его голубые глаза сузились.
- Но теперь, ваше величество, - произнес Ветнер, чеканя слова, - теперь я не могу так сказать. За этот год в королевстве многое изменилось, слишком многое…
- Я знаю, что вы имеете в виду, господин Ветнер. Но я – по-прежнему король.
- Но что теперь значит слово короля в королевстве, которое вот-вот взорвется мятежом! – вскричал Ветнер. – Вот уже год, как вы безвыездно живете в этом роскошном замке и не желаете знать, что происходит!
Король холодно улыбнулся, казалось, не обратив ни малейшего внимания на эту неслыханную дерзость, граничившую с оскорблением величества.
- Послушайте, маэстро, - невозмутимо проговорил он, - хоть я и впрямь давно не покидал этих краев, мне все же довольно хорошо известно о том, что происходит.
- Но что с того? – вскричал Ветнер. – Что с того? Король сидит, сложа руки, король позволяет, чтобы оскорбляли его друзей, чтобы против него плели заговоры, чтобы в королевстве пахло мятежом!
- Мне всё хорошо известно, - повторил Людвиг, снова прикасаясь пальцами к фарфоровому лебедю. – И потому я прекрасно понимаю ваши чувства, дорогой друг. О да, вы говорите мне неслыханные дерзости, которые я не позволил бы говорить никому. Но вы – исключение, ибо всегда говорите мне правду.
Король особым образом позвонил в колокольчик. Тут же появился лакей с двумя бокалами вина на серебряном подносе.
- Попробуйте этого вина, маэстро, - с улыбкой сказал король. – Это лучшее вино моего королевства.
- Вино и впрямь превосходно, ваше величество. Мы, пруссаки, предпочитаем пиво, но за время жизни в вашем королевстве я понял, что вино куда лучше.
- Чудесно, - улыбнулся король, судя по всему, довольный тем, что Ветнер несколько успокоился. – Послушайте, дорогой друг. Я хочу сказать вам кое-что. Черт возьми, мне ведь не с кем поговорить по душам, я здесь совсем один! Даже Карл меня покинул… Карл… Где он? С кем? Ах, я отвлекся. Так вот, попробуйте понять, дорогой друг. Когда я взошел на престол, двадцать один год назад (страшно подумать, уже двадцать, один год!) у меня было три пути. Первый путь – благочестивая жизнь. Но это было бы слишком скучно и… лицемерно. На этот путь меня всегда толкал мой брат Отто. Он очень набожный человек, вы это знаете, маэстро.
- Конечно, знаю, - проворчал Ветнер, пригубливая вино. – Брат вашего величества – настоящий мракобес.
- Мне больно слышать это, маэстро, - мрачно произнес король. – Я слишком люблю брата. Но, увы, должен признать, что ваши слова - правда. Набожность не довела моего несчастного брата до добра. Набожность в сочетании с пристрастием к мужчинам… Это противоречие всегда его мучило и в итоге, как мне кажется, стало причиной его сумасшествия… Да, увы, Отто стал настоящим мракобесом. С ним все чаще случаются припадки безумия. К тому же, мне говорили, у него появился любовник, отвратительный тип…
- О да, барон фон…
- Не произносите этого имени, я не желаю его слышать! Почему-то мне кажется, что этот человек еще принесет мне несчастье.
- Так изгоните его из королевства, государь!
- Я это сделал бы, дорогой друг, я давно бы это сделал… Но если мой брат после этого окончательно сойдет с ума? Я этого не переживу!
- Не беспокойтесь, государь. Ваш брат только кажется слабым. У меня была возможность наблюдать за ним. Он сильнее многих. Просто он очень скрытен. И лицемерен, это вы очень верно подметили.
- И это путь благочестия? – радостно подхватил король, как будто услышал именно то, что хотел услышать. - Если так, то этот путь не для меня. И не для королевства. Ибо благочестие – это, в сущности, лицемерие. Сплошное лицемерие и ничего больше, я в этом убежден! Да меня тошнит при мысли о том, что если мой брат однажды взойдет на трон, то вся власть в королевстве окажется в руках этого мерзавца – его любовника! И негодяя архиепископа с его бандой убийц!
- Ваш канцлер - тоже негодяй, - тут же вставил Ветнер.
- О, канцлера к этому обязывает его должность, - с презрительной улыбкой заметил король. – Но благочестие означает господство церковников, а я их не люблю. В церковных обрядах много красоты, но они не вписываются в мое чувство прекрасного. К тому же, это совсем несовременно.
- Согласен с вами, государь.
- Второй путь, друг мой, это посвятить всего себя переменам в королевстве. В нем многое стоило бы изменить, согласитесь.
- Несомненно. Во всяком случае, стоило бы изгнать интриганов, мракобесов, завистников и тупиц, которые ничего не понимают в прекрасном и норовят все испортить!
Король горько рассмеялся.
- Возможно, дорогой друг. К тому же реформы сейчас в большой моде, вы не находите? Нынче Европа только тем и занимается, что реформирует всё подряд. Я слышал, даже в России что-то затевают… Впрочем, там всегда что-то затевают, но никогда ничего не доводят до конца.
- Это верно, ваше величество. Хотя, я уже подумываю уехать в Россию, благо русский император прислал мне приглашение…
- Но, согласитесь, реформы - слишком опасный путь. И, как ни странно, безмерно скучный, - продолжал король, как будто не услышавший слов Ветнера. - К тому же, все без исключения реформы в конечном счете ослабляют монархию и могут вообще ее уничтожить. Посмотрите, до чего дошла Англия! А куда катится Франция? О, я прекрасно вижу, что ждет Францию: революция, кровавая и ужасная. Да, конечно, и монархия порой бывает ужасной, но республика, даже самая лучшая, неизменно омерзительна. Разве не так?
- В республиках правят мелочные буржуа! – процедил Ветнер. – Буржуа, которые ни черта не смыслят в искусстве и умеют лишь подсчитывать прибыли, да оплакивать убытки.
- Это ужасно, - небрежно заметил король, постукивая пальцами по фарфоровому лебедю. – Когда я представлю себе, что бюргеры, эти ходячие пивные бочонки, пожиратели сосисок, начнут вершить судьбы моего королевства… Нет, ни за что!
- И все же, - пробурчал Ветнер, - все же, государь, в вашем королевстве тоже может вспыхнуть революция, которую вы так ненавидите. Посмотрели бы вы, что делается в столице!
Король надменно улыбнулся.
- Я не допущу этого, господин Ветнер. Будьте покойны, я этого не допущу.
Ветнер хотел было возразить, но, встретившись взглядом с королем, спросил:
- А третий путь, ваше величество?
- Третий путь - тот, который избрал я.
- О да, ваше величество, - Ветнер поджал губы, чтобы сдержать усмешку, - о да. Я помню, как давно, при нашей первой встрече пятнадцать лет назад (помните, в Берлине?) вы говорили, что мечтаете превратить свое государство в Королевство Красоты и Искусства.
Король повернул голову, на его лицо упал свет лампы, и Ветнер заметил, как тот постарел: на красивом, точеном лице проступили морщины, ярко-синие пронзительные глаза потускнели. В густых, черных с вороным отливом, чуть вьющихся волосах появилась седина.
- Я сделал много глупостей, - пробормотал Людвиг. - Я знаю, что меня считают безумцем, но лишь раз в жизни я совершил действительно безумный поступок. Лишь раз, когда позволил втянуть свое королевство в войну с Пруссией. Тогда погибли десять тысяч моих подданных, семь городов были сожжены дотла, до сих пор мы платим контрибуцию… И что же? Как раз эту войну все восхваляют и говорят, что это было единственным моим славным деянием. А ведь после этого я трижды отводил от королевства опасность войн, которые казались неминуемыми. Но именно это мне ставят в вину, как будто все только и мечтают о том, чтобы быть зарубленными, застреленными, заколотыми, сгореть заживо, а ради чего или кого, спрашивается? Ради своего короля? Но мне не нужны такие жертвы, мне отвратительны такие жертвы! А надо мной смеются в светских салонах, попы открыто проклинают меня с амвонов, а наглецы в парламенте, не таясь, заявляют, что королю-де следовало бы проявить больше решительности и, как они говорят, повести королевство по пути славы. Так кто же безумен? Я или они?
- Они считают, что - вы, ваше величество, - спокойно произнес Ветнер.
Глаза короля, до сих пор казавшиеся тусклыми и бесцветными, снова вспыхнули и засверкали как голубые карбункулы. Но вспышка эта длилась не более секунды, глаза Людвига вновь стали тусклыми, и музыканту происшедшее показалось наваждением или странной игрой света и тени.
- Да, - с усмешкой заметил король, - да, они действительно считают меня безумцем. Что это? Иногда мне кажется, что я правлю не людьми, а тупыми животными. Чем была моя столица раньше? Захолустьем, где жили ленивые бюргеры. Днем они сидели в своих конторах и лавках, по вечерам пожирали омерзительные сосиски и запивали их гнусным пивом, а затем несли свои тяжелые животы либо в постели к женам, либо в бордели, где забавлялись с дешевыми девками! И при этом все строили из себя святош!
- Они и сейчас занимаются тем же, - с досадой сказал Ветнер. – Но вдобавок они еще осмеливаются судить о моих операх, осмеливаются критиковать их! Поэтому я и хочу покинуть ваше королевство.
- Не говорите мне этого! Не говорите! Вы хотите оставить меня одного, в этом проклятом болоте среди гнусных жаб! Проклятое болото! – глухим голосом повторил король, глядя в окно, за которым шумел водопад. – Проклятые жабы! Что им нужно? Ходить с постными лицами к обедне, подсчитывать барыши, пожирать сосиски, забавляться с блудными девками и прославлять своего короля за то, что он время от времени ведет их на бойню! И больше ничего. Ничего!
- Люди неблагодарны, ваше величество, - вторил ему Ветнер.
- О да, увы, я это знаю. Я построил театры, где ставят оперы великие творцы, приглашаю лучших художников Европы, в королевстве, наконец, стали печатать книги… И что же? Театры неизменно полны, на выставки художников ходят толпы народу, книги раскупают, но при этом все продолжают меня поносить и считать безумцем! Почему? Почему?
- Они привыкли все измерять в деньгах. Поэтому ваше королевство так и не стало Королевством Красоты и Искусства, - изрек Ветнер. – Как оно может быть Королевством Красоты и Искусства, когда вместо моих опер ставят поделки бездарного д’Алемы, где визжат драные кошки, а директор Оперы, которого вы еще год назад велели уволить, до сих пор занимает свой пост!
Но король как будто не слышал этих слов оскорбленного маэстро.
- Деньги! - вскричал он, топнув ногой. - Деньги! Кто говорит о деньгах! Эти жмоты, тупицы, думающие только о собственном брюхе! Деньги! Да, я трачу много, очень много! И буду тратить еще больше! Я разорю их всех, разорю, ибо они этого заслуживают! О, с каким удовольствием я их всех разорю!
- Ваше величество, умоляю вас, успокойтесь, - проговорил Ветнер, испуганный этой вспышкой гнева.
- Право, маэстро, - тяжело дыша, произнес Людвиг, - я частенько сожалею о том, что в молодости не отрекся от трона и не уехал, например, в Париж или хотя бы в Зальцбург… Ах, Зальцбург, - вздохнул король, и на его лице появилось сентиментальное выражение, - Зальцбург! До него всего полдня пути, но там - все по-другому, не так, как в моем несчастном королевстве!
- Боюсь, это вам лишь кажется, ваше величество, - пробурчал Ветнер. - Зальцбургский архиепископ еще больший ханжа, чем ваш.
- Церковь… - пробормотал король. – Ах, маэстро, я всей душой стремлюсь к Богу, иногда мне кажется, что я всей своей жизнью исполняю волю божественного провидения, но почему я так не люблю церковь? Почему эти попы не вызывают во мне ничего кроме отвращения?
- Я атеист, ваше величество, - произнес Ветнер. – Я – атеист и мне трудно вас понять.
Лицо короля исказилось словно от внезапной боли.
- Замолчите! – крикнул он. – Замолчите! Я не желаю слышать подобных слов!
- Ах, маэстро, - помолчав, добавил он уже более спокойно, - я хотел бы вам рассказать об одном странном происшествии, случившемся со мной в кафедральном соборе. Это было очень давно, накануне моего восшествия на престол.
- О, ваше величество, я с большим интересом выслушаю вашу повесть.
- Нет, - решительно произнес король. – Я ничего вам не расскажу. Ибо вы ничего не поймете. Быть может, господин Ветнер, - холодно добавил он, - быть может, вам и впрямь лучше покинуть мое королевство.
Тяжелая портьера колыхнулась, из-за нее на мгновенье показалась довольная физиономия королевского лакея.
***
Принц подошел к окну, за которым бушевала тьма, и прижался горячим лбом холодному стеклу.
- Двадцать лет назад, - заговорил он, - за несколько дней до коронации моего брата мы с ним пришли в собор святого Себальда.
Он замолчал, словно что-то увидев во мраке за окном. Фабиан фон Торнштадт стоял с каменным лицом. Карл фон Плетценбург напряженно смотрел на принца.
- О да, ваше высочество, - произнес Карл, чтобы вернуть принца к действительности. –Каждый король должен провести последнюю перед коронацией ночь полнолуния в соборе рядом с гробницей святого Себальда. Это древний обычай.
- Древний обычай, - повторил принц, - очень древний… Но Людвиг боялся оставаться в соборе один. Боялся, но, конечно, не мог в этом публично признаться. Он сказал об этом только мне. И я решил его поддержать. В тот вечер, незадолго до торжественного входа короля я незаметно проскользнул в собор, спрятался в одной из исповедален и стал ждать. И вот, Людвиг в сопровождении придворных прибыл в собор, его ввели внутрь и закрыли за ним двери, оставив одного. Я уже хотел выйти из укрытия, но тут сквозь щели исповедальни увидел лицо брата. И мне стало не по себе.
- Что же так испугало ваше высочество? – насмешливо осведомился Фабиан, видя, что принц снова умолк.
- Его лицо… Оно было очень странным. Наверное, во всем был виноват лунный свет, преломлявшийся в витражах. Наверное… не знаю. Но в лице короля было нечто пугающее. Это было лицо не человека. Мне показалось, что я вижу демона. Демона, которого неведомая сила пыталась вытолкнуть из собора…
- Как таинственно и романтично, - со скучающим видом бросил Фабиан.
- Вы излишне впечатлительны, ваше высочество, - пробормотал Карл, не зная, как реагировать на рассказ принца. – Конечно, оказаться в огромном, пустом соборе, да еще в ночь полнолуния – это должно быть, очень действует на нервы…
- Возможно, - принц теперь дрожал как в лихорадке. – Но послушайте. Мой брат вдруг застонал, как будто его пронзила боль, и упал на колени. Тут я, позабыв о собственном страхе, бросился к нему. Когда брат меня увидел, лицо его исказилось еще сильнее, он вскинул руки, выставив вперед ладони, как будто пытался меня остановить, но вдруг обмяк и зарыдал. Я обнял его и тоже заплакал. Сам не знаю, почему.
- Должно быть, это было уморительное зрелище, - заметил Фабиан.
Карл бросил на него укоризненный взгляд, но Фабиан лишь презрительно усмехнулся. Между тем замечание Фабиана оказало на принца неожиданно благотворное действие. Взгляд его прояснился, дрожь прекратилась.
- Да, - проговорил он тихо, - видимо, это было смешно… Мой брат рыдал, бился лбом о каменные плиты пола и кричал, что ему страшно.
- Чего же боялся ваш брат? – тихо спросил Карл. – Чего он боялся? Видите ли, ваше высочество, мне иногда приходится быть свидетелем подобных сцен. Прошло больше двадцати лет, а короля время от времени начинают мучить приступы страха, переходящие в рыдания. Я хочу понять, чем они вызваны.
- Если бы я знал! Впрочем, может быть, я догадываюсь, но объяснить вряд ли сумею. Объяснения будут звучать слишком нелепо, - принц искоса смотрел на Карла, как будто сомневаясь, можно ли быть с ним откровенным.
- Но что говорил вам в ту ночь его величество?
- Сначала кричал, что за колоннами притаился убийца. Я убеждал его, что кроме нас в соборе никого нет, но он кричал, что я и есть его убийца. Потом он стал твердить, что в соборе всё не так, как должно быть.
- Не так? – недоуменно переспросил Карл.
- Он рыдал и повторял: «Почему они заточили Себальда в этой гробнице?»
- Королю в ту пору было двадцать лет, вам – четырнадцать… А вы вели себя как маленькие дети, - презрительно заметил Фабиан.
- Потом король затих, но я продолжал плакать, - как будто не слыша слов Фабиана, сказал Отто, - я испытывал… нет, не страх, но предчувствие, предчувствие страшных бедствий и чего-то… невыразимо прекрасного.
- И вы так проплакали всю ночь? – фыркнул Фабиан, рассеянно перебирая бумаги на столе принца.
- Нет, - принц упорно не обращал внимания на сарказм своего любовника. - Произошло нечто необычайное. Я не знаю, сколько прошло времени. В соборе вдруг появилось свечение…
- Нечистая сила в святом месте. Обычное дело, - нарочито зевая, заметил Фабиан.
- Свечение шло от гробницы святого Себальда. Оно становилось все ярче, превращаясь в сияние. В этом сиянии не было ничего пугающего, наоборот, оно было полно тепла и покоя, - на лице принца появилось умиротворенно-мечтательное выражение.
- Ну да. Святой явился собственной персоной благословить вашего безумного братца на царство.
- Да, мы увидели святого, - глухим голосом произнес Отто. – Он стоял за своей гробницей, но как будто появился вовсе не из нее.
- Кажется, кто-то когда-то мне рассказывал, что в тот вечер в королевском дворце перед походом в собор было выпито немало шампанского, - заметил Фабиан.
- Да замолчите же, барон, вы несносны! – вскричал выведенный из себя Карл. – Умоляю вас, ваше высочество, продолжайте. Король никогда не рассказывал мне ничего подобного. Хотя… теперь я вспоминаю, что в некоторых его словах как будто были намеки на нечто необычайное, что произошло в соборе в ночь накануне коронации. Но все это звучало слишком неопределенно…
- О да, понимаю, - принц опять начал дрожать, словно от озноба. – Я понимаю. Так вот, святой сделал нам знак приблизиться. И мы двинулись к нему. Чем ближе мы к нему подходили, тем сильнее было ощущение тепла. Но когда до Себальда оставалось шагов десять, он опять же знаком попросил нас остановиться. Мы повиновались. И он заговорил.
- Как тень отца Гамлета? – едко спросил Фабиан.
- Это вовсе не призрак! –принц сейчас был похож на обиженного ребенка, над рассказом которого смеются взрослые. – Святой Себальд был как будто соткан из света, яркого, теплого! И он не говорил, это не то слово. Мы общались не словами, а… быть может, мыслями. То есть что-то говорили друг другу, но при этом не произносили ни слова, потому что в этом просто не было нужды!
- Что же он вам поведал? – с интересом спросил Карл.
- Себальд явился нам потому, что я молил его об этом. Молил страстно. Я уже тогда, будучи мальчиком, чувствовал, что в душе моей растет безумие, я видел, что подобное происходит и с братом. О, если бы вы знали, как я молил Бога, как я молил Господа Иисуса спасти наши души, как я молил святого Себальда помочь нам! А брат… тоже молился, но я видел, что вера в нем понемногу угасает и все больше он обольщается тленной красотой мира сего…
- И правильно делает, - заметил Фабиан.
В ответ на это замечание барона Карл сочувственно кивнул и тут же испуганно посмотрел на принца – не увидел ли тот? Но принц, увлеченный воспоминаниями, вроде бы ничего не заметил.
- Я все же надеялся, я верил, что брата можно спасти. Временами я терял надежду, но вновь обретал ее. Бог услышал наши мольбы, он послал нам святого Себальда.
Фабиан вздохнул, подошел к большому зеркалу, висевшему на стене, и принялся поправлять свои прекрасные локоны.
- Себальд рассказал нам, почему над нашим родом тяготеет проклятие безумия, - продолжал Отто. – Я понял его слова и принял их. А Людвиг возмутился. Он считал, что ничуть не повинен в своем безумии, он считал, что небеса поступают с ним несправедливо. Но святой не разгневался на моего брата, лишь грустно улыбнулся.
- Но почему, - тихо спросил граф фон Плетценбург, - почему в вашем роду так много безумцев?
- Помилуйте, граф, - бросил Фабиан, любуясь своим отражением, - причина безумия королевского семейства давно всем известна. В том числе и вам. Не знаю уж, что нового мог сказать святой. Правда, говорят, он обладал даром исцеления, но в ту пору, когда он жил, в Европе еще не было сифилиса…
- Каждый род – это все равно что единая ткань. Род заключает нас в себе. А мы заключаем в себе весь наш род, - продолжал принц, как будто снова не слыша Фабиана. – Каждый из нас не есть нечто изолированное, появившееся ниоткуда и исчезающее никуда. Каждый из нас – часть большего. Часть своего рода. И потому носит в себе и благословение, и проклятие за грехи предков. Родовая связь дает человеку силы. Но она же заточает его в темнице родовых грехов. И грехи, которые человек совершает, распространяются и на других членов его рода. Подобно тому как зараженная кровь от раны разносится по всему организму. Есть ли избавление? Есть ли спасение? Себальд сказал, что да. Что нужно увидеть себя. Принять. И оставить себя. Оставить ветхого человека, живущего лишь своими грехами и валяющегося в них как свинья. И дать открыться в себе новому человеку. Внутренне преобразиться. Пусть даже ценой безумия. Безумие – это путь к вечности через мрачные долины ужасов и смерти. Но их надо пройти. Так сказал нам святой Себальд. И я принял это. Постарался принять. А мой брат отверг. Он считал, что это несправедливо.
- Редкий случай, когда я соглашусь с вашим братом, - скептически заметил Фабиан.
- Себальд говорил о будущем, - задумчиво продолжал принц. - И теперь я вижу, что всё, о чем он предупреждал, сбывается. Мое безумие, мой порок, одиночество моего брата, наше бессилие, страхи… Всё сбывается.
- Особенно ваше безумие и ваш порок, несмотря на всю вашу набожность, - язвительно заметил Фабиан.
- Не так уж я набожен, как ты думаешь, Фабиан.
- Вы? Не набожны? Да вы молитесь дни и ночи напролет! Вы не вылезаете из собора! Неудивительно, что вы сошли с ума!
- Ты думаешь, что знаешь обо мне все, но на самом деле ничего не знаешь.
- Вот чего я действительно не знаю, так это зачем вы потребовали привезти сюда графа фон Плетценбурга. Для того чтобы рассказывать ему все эти глупости? Я терпеть не могу графа, но даже мне стало его жалко. Да и себя тоже.
- Ты можешь уйти, Фабиан, - кротко заметил принц.
- Уйти? А если у вас начнется приступ, и вы броситесь на графа? Вы же его задушите, этот неженка слабее самой слабой женщины! Мне не хочется, чтобы у вашего высочества были из-за этого неприятности.
- Себальд сказал, что будет молить Бога за меня и за моего брата. И я понял, что должен делать. Но мой брат… Он трясся как в лихорадке, и я видел, что он испытывает настоящие муки от общения с Себальдом. Наконец, он не выдержал и закричал, чтобы святой уходил. Себальд улыбнулся и исчез. Перед тем как исчезнуть, он благословил меня.
- А вашего брата? – живо спросил Карл.
- Нет.
- И в этом он был прав, - заметил Фабиан. – Я всегда говорил, что вы были бы лучшим королем, чем ваш брат, который только и умеет мечтать, да делать глупость за глупостью.
- Замолчи, Фабиан! – с неожиданной яростью воскликнул принц.
Сейчас он снова был похож на большую кошку, готовую выпустить когти.
Фабиан странно улыбнулся и промолчал.
- Почему святой Себальд не благословил его величество? – задумчиво спросил Карл.
И тут же, неожиданно для самого себя дал ответ:
- Да потому что его величество этого не хотел.
Отто издал тихий стон, его лицо исказилось, ногти впились в ладони.
- Опять, - проговорил он через силу. – Припадок опять начинается.
Он умолк, собираясь с силами, а затем снова заговорил:
- Граф! Граф, я позвал вас, я рассказал вам все это, потому что вы – единственный человек… Единственный в окружении моего брата, кто его не предаст.
Фабиан расхохотался.
- О ваше высочество! – пробормотал Карл, с беспокойством наблюдая за происходящим с принцем.
- Граф! – торопливо говорил Отто, мучительно борясь с надвигающимся приступом. - Брат не отвечает на мои письма, не хочет меня видеть! Поговорите с ним, умоляю вас. Я уверен, что он должен вас послушать! Скажите ему… О, Господи, дай мне все сказать, прежде чем … Скажите ему, что против него составлен заговор… Фабиан, расскажи графу все, о чем мы с тобой говорили вчера вечером… Фабиан вам расскажет, граф… И еще… еще! Передайте ему …
Слова принца перешли в невнятный хрип, глаза стали вываливаться из орбит, лицо исказилось и стало безобразным, он схватился за горло и испустил нечеловеческий вопль, от которого у Карла побежали мурашки по коже.
Фабиан, сохранявший полнейшее хладнокровие, схватил стоявший на столе серебряный колокольчик и позвонил. Тут же отворилась полускрытая обшивкой дверь, и в кабинет ввалились два дюжих санитара. Тем времен Фабиан схватил Карла за руку.
- Пойдем, - шепнул он. – Тут уже не будет ничего интересного.
Фабиан отворил полускрытую в стене кабинета дверь, кивнул Карлу. Лицо Карла вытянулось. У него был вид человека, который идет куда-то помимо своей воли, хотя Фабиан Карла вовсе не тащил силком. Секунду помедлив, Карл последовал за Фабианом. Они прошли по узкому коридору и оказались в длинной дворцовой галерее, украшенной статуями. Это были копии скульптур, которые стояли в старом королевском дворце. Да и вся галерея своими росписями, колоннами копировала галерею старого королевского дворца. Такова была странная прихоть Людвига, по приказу которого был построен Лебенберг. Но Карл думал не об этом. У него сжалось сердце, когда он вспомнил, что вот так же, ночью, еще будучи юным пажом, он шел за Фабианом по темной дворцовой галерее… И тогда, возле статуи Милона Кротонского всё и случилось.
- Милон Кротонский, - резко остановившись, произнес Фабиан.
Он обернулся к Карлу, на его губах была жестокая улыбка. Такая же улыбка была на губах Фабиана той давней ночью. И пусть прошло уже пятнадцать лет, ничего не изменилось. Такая же галерея, такая же статуя Милона. И такой же Фабиан. Карлу показалось, что за долгие годы тот почти не изменился, словно ему был известен секрет вечной молодости.
Фабиан сделал шаг к Карлу. Тот застыл. Он уже давно не был юным пажом, теперь он был одним из первых вельмож королевства, он отдавал приказы другим, с ним искали дружбы и его побаивались. Но сейчас он чувствовал себя всё тем же юнцом, охваченным и страхом, и желанием, перед которым невозможно было устоять.
Как и тогда, Фабиан властно положил Карлу на плечи руки, показавшиеся тому чудовищно тяжелыми. Как и тогда, Карл растерянно хлопал глазами, понимая, что надо бежать или хотя бы позвать на помощь. Но, как и тогда, он не сделал ни того, ни другого, покорно ожидая своей участи и втайне даже желая ее.
Все повторялось даже в мелочах. Фабиан рывком увлек его за статую, резким движением стянул с Карла узкие штаны, заставил согнуться и, не говоря ни слова, принялся входить в него: жестко, резко, безжалостно. Как и тогда, Карл испустил сдавленный крик, но сильная ладонь зажала ему рот. Как и тогда, он затрепыхался, но получил затрещину. Как и тогда, он мог вырваться, но не сделал этого.
Он хотел, что Фабиан овладел им. Именно Фабиан: властный, жестокий, безжалостный. Фабиан был для Карла демоном, но желанным демоном, проклятьем – мучительным, но сладким, Фабиан был наваждением, мороком, в котором хотелось оставаться до бесконечности. Карлу казалось, что за долгие годы, прошедшие после изгнания Фабиана, он избавился от этого демона, освободился из-под гнета проклятья, вышел из тумана наваждения. Но оказалось, что это не так. Всё повторялось. Всё оставалось по-старому.
Фабиан вбивался в Карла – жестоко, зло, он, казалось, был готов порвать Карла в клочья, а тот мучился и в то же время упивался своим мучением. Этого болезненного, извращенного упоения не мог дать ему никто, тем более король, который был с Карлом неизменно ласков и нежен до трепетности. Но Карл никогда не чувствовал себя принадлежащим королю целиком и полностью. Королю принадлежало тело Карла. Принадлежал рассудок Карла. Но всё, что лежало вне рассудка, ожидало возвращения своего истинного повелителя – жестокого, безжалостного, безразличного. И стоило повелителю появиться, как рассудок оказался бессилен перед всепоглощающим желанием, а тело покорно подчинилось тому, кто имел на него право.
Карл шире и шире разводил ягодицы, ему хотелось, чтобы Фабиан пронзил его насквозь, чтобы он взял его всего, до последней частички тела. Изнеженный Карл, отвыкший от боли, теперь со страстью отдавался ей, как пьяница, долгое время отказывавшийся от выпивки, с жадностью прикладывается к бутылке и хочет еще, еще, еще!
Он услышал рычание Фабиана, и это рычание вдруг стремительно вознесло его на вершину наслаждения. Им, наконец, обладали! Им обладал именно тот, кто должен был им обладать! И Карл сам застонал, схватившись за член ине в силах больше сдерживаться… Поэтому они кончили практически одновременно.
- Похотливая шлюха, - услышал Карл насмешливый шепот над ухом. – Я знал, что ты всегда этого хотел. И твой сумасшедший Вительсбах никогда не мог дать тебе того, что даю я. А ну, одевайся, живо!
Карл не сказал ни слова, послушно натягивая штаны.
- За мной, - приказал Фабиан, и, не оглядываясь, зашагал по галерее.
Он знал, что Карл послушно последует за ним.
В конце галереи Фабиан нажал на неприметную кнопку в стене, отворилась потайная дверь. Фабиан повел Карла по узкой винтовой лестнице, уходящей в подземелье дворца.
========== 5. ПОКА НЕ РАССВЕЛО ==========
После разговора с примой канцлер не остался смотреть спектакль. Вместо этого он спустился, вернее, скатился по задней лестнице Оперы, не слушая причитаний несчастного директора театра, сел в карету и приказал немедленно везти себя к начальнику королевской гвардии, который жил в старом королевском дворце. Таким взволнованным канцлера не видели давно.
Карета неслась по улицам, и канцлер слышал, как время от времени прохожие выкрикивали ему вслед проклятия. В который раз пообещал он себе усилить собственную охрану. Времена наступали слишком неспокойные.
Королевский дворец был погружен во мрак, свет горел лишь в редких окнах, в основном, в помещениях, где жила прислуга, поддерживавшая порядок в огромном здании.
Король Людвиг давно не появлялся в этих стенах, предпочитая жить в Лебедином замке. Его брат Отто жил в Лебенберге, а дядя короля – принц Лютпольд и его семейство покинули королевство несколько лет назад и теперь наслаждались жизнью в прекрасной Флоренции.
- Никого, - пробормотал канцлер себе под нос, мрачно глядя из окна кареты на темную громаду дворца. – Проклятье! Мы все на краю пропасти, а здесь, в королевском дворце, никого. Вот он, символ упадка и скорого крушения!
Карета остановилась возле левого крыла дворца, в котором располагались апартаменты начальника гвардии. К счастью для канцлера, начальник гвардии находился в этот вечер во дворце. Взволнованный, тяжело дышащий канцлер ввалился в его кабинет как раз в тот момент, когда тот готовился осушить первый стакан шнапса, чтобы по своему обыкновению напиться в одиночестве.
- Черт возьми! – изумленно воскликнул старый воин, от неожиданности едва не расплескав вожделенный шнапс. – Что это с вами такое? В королевство вторгся неприятель? Архиепископ прилюдно признался, что он атеист? Или вас бросила очередная любовница?
- Мне не до шуток, - тяжело опускаясь в огромное кресло и отдуваясь, проговорил канцлер. – Сейчас не до шуток. Лучше налейте мне тоже.
- Вы примчались, чтобы составить мне компанию? – неприветливо пробурчал начальник гвардии, наливая канцлеру полстакана, в то время как перед ним самим стоял полный стакан. – Черт возьми, не скрою, мне больше нравится пить в одиночестве. Но раз уж вас сюда принесло, выпьем вместе. Ваше здоровье, канцлер!
- Ваше здоровье! – отвечал тот.
Они чокнулись. Канцлер отпил четверть стакана и закусил маленьким огурчиком. Начальник гвардии осушил целый стакан и не закусил.
- Что случилось? – мрачно осведомился он. – Какого всё-таки черта вы сюда примчались? Думаете, мне приятно видеть вашу физиономию?
- Вы знаете, что происходит во дворце Лебенберг? – канцлер давно привык к грубости начальника гвардии и пропускал ее мимо ушей.
- Знаю. Там живет королевский брат, еще более сумасшедший, чем сам король. Этого брата давно пора придушить, а то, неровен час, он займет королевский трон. Ведь он - единственный наследник престола, раз уж у нашего короля-извращенца нет детей.
- Проклятье! Я говорю вовсе не об этом! Вы знаете любовника принца?
- Нет. К чему он мне? Меня вообще-то всегда интересовали женщины.
- Они вас никогда не интересовали, и это всем известно. Вам всегда было достаточно своих гвардейцев.
- Это вас не касается! - мрачно огрызнулся начальник гвардии. – Во всяком случае, могу вас заверить, что меня не волнует, кого принц использует как подстилку Или кому он подставляет свою задницу, уж не знаю, что ему нравится больше. Спать с ненормальным я уж точно не стал бы.
Солдафон налил себе еще стакан шнапса, осушил его и опять не закусил.
Канцлер раздраженно засопел.
- Любовник принца – барон Фабиан фон Торнштадт. Вы ведь знаете, кто это?
- А… этот! - сладко потягиваясь, произнес начальник гвардии, который после двух стаканов шнапса стал понемногу приходить в доброе расположение духа. – Ничего удивительного. Сумасшедшие всегда липнут к сумасшедшим.
- Если Фабиан фон Торнштадт и сумасшедший, то его сумасшествие для нас куда опаснее сумасшествия короля и его брата.
- Что вы несете, канцлер? Ведь вы, кажется, выпили совсем немного.
- Зато вы много выпили.
- Я пью столько, сколько мне заблагорассудится. А зачем вам понадобилась эта шлюха с яйцами? Я имею в виду барона фон Торнштадта. Тоже решили на старости лет попробовать мужской любви?
- Я вижу, что вы ни черта не знаете, господин начальник гвардии.
- Я знаю то, что мне надо знать, и этого достаточно.
- Недостаточно. Вы хоть представляете себе, что творится в подвалах Лебенберга?
- В подвалах Лебенберга? Понятия не имею. А что там может твориться?
Канцлер перегнулся через столик, рискуя опрокинуть графин с драгоценным шнапсом, и что-то зашептал начальнику гвардии на ухо. Лицо последнего принимало все более озабоченное выражение.
- Проклятье! – произнес он задумчиво, наливая себе третий стакан. – И вы говорите, что это отребье всё уже доставило? И что всё это находится там, в подземельях?
- Я лишь могу предположить.
- Это не разговор, - изрек начальник гвардии, опрокидывая себе в глотку третий стакан. – Надо знать наверняка.
Канцлер посмотрел на него с сожалением и допил свой стакан, закусив огурчиком.
- Поэтому я и прибыл к вам.
Начальник гвардии скорчил удивленную мину.
- Ко мне? Для такого рода дел есть начальник тайной полиции.
- Начальник тайной полиции безнадёжно глуп. Обратиться к нему - значит провалить всё дело.
- Согласен. Но что вы хотите от меня? Чтобы я собрал своих гвардейцев и ворвался в подземелья Лебенберга? А если там всё-таки ничего нет? Представляете, какой разразится скандал? Шутка ли, ворваться во дворец принца! Нет уж, увольте. Я пошлю туда людей, только если у меня будет предписание короля.
- Короля? Короля, который нас ненавидит и носится со своим братцем как с писаной торбой?
- Хорошо. Тогда мне нужно хотя бы предписание кабинета министров.
- Считайте, что я вам его дал.
- Письменное предписание, господин канцлер, письменное предписание! – начальник гвардии предостерегающе поднял палец. – Или вы воображаете, что я решусь на подобное, не имея на руках никакого документа? А если в этих проклятых подземельях ничего нет? Тогда вы первый свалите на меня всю вину! Или, что гораздо хуже, если там есть то, о чем вы говорите? Тогда мои люди могут погибнуть.
- Вот уж не думал, что вы так сердобольны, - принимая обычный свой добродушный вид, заметил канцлер.
- Идите к дьяволу с вашей сердобольностью! Меня волнует только одно: чтобы потом на меня не свалили всю ответственность.
- Удивительная всё-таки метаморфоза произошла с вами, дорогой друг, - криво улыбнулся канцлер. – Всего пару часов назад, на нашей встрече в соборе вы кричали, что не боитесь никаких последствий.
- Да, но там-то дело было совершенно ясное, а здесь… здесь всё слишком темно и неопределённо. Кабинет министров даст мне письменное предписание?
- Но, дорогой друг, вы сами понимаете, что это может занять слишком много времени, а как раз времени у нас нет.
Начальник гвардии презрительно оттопырил губу и ничего не ответил.
- Помилуйте, пока министры соберутся, пока они изучат данный вопрос, пока они его обсудят… Будет уже поздно.
Начальник гвардии налил себе четвертый стакан.
- К тому же, - продолжал канцлер, - к тому же, об этом узнает слишком много людей. Один министр проболтается секретарю, второй – жене, третий - любовнице… В конце концов об этом узнает вся столица.
Начальник гвардии осушил стакан.
- А этого нельзя допустить! - канцлер все больше нервничал, видя индифферентность собеседника.
- Нельзя, - с готовностью кивнул начальник гвардии и впервые закусил шнапс огурчиком. – Нельзя. Поэтому ваше тупое стадо должно принять решение очень быстро и так, чтобы об этом никто не узнал.
- Но это невозможно! – топнул ногой канцлер.
- Тогда какое вы к черту правительство?
- А какой вы к черту начальник гвардии?
- Я начальник гвардии, а не тайной полиции. Проклятье! Да если в правительстве заседает стадо ослов, если тайная полиция – это кружок белошвеек, а на троне сидит сумасшедший, тогда пусть всё это королевство катится ко всем чертям! Потому что оно этого заслуживает!
- Послушайте! – старый канцлер побагровел, голос его задрожал, и казалось, что он вот-вот разрыдается. –Вы тысячу раз правы! Я готов подписаться под каждым вашим словом! Вся надежда на вас, только на вас!
- На меня? Тогда послушайте вы! Вы сейчас же соберете своих ослов-министров на экстренное заседание и не выпустите их из кабинета до тех пор, пока они не примут решение, а вы не заверите это решение своей подписью и печатью. Эта бумага должна быть немедленно доставлена мне, я тут же соберу своих гвардейцев, и мы отправимся в Лебенберг. Если вы поторопитесь, к утру всё закончится. Или начнётся.
- Торопиться не нужно! – раздался голос позади них.
Канцлер и начальник гвардии вздрогнули и обернулись.
В дверях стоял архиепископ.
- Торопиться не нужно, - повторил он с холодной улыбкой. – Все, что делается в подземельях Лебенберга, нам только на руку. У меня есть другой план.
Начальник гвардии налил себе пятый стакан и отодвинул подальше блюдечко с огурчиками.
***
Король вышел на террасу, прислушиваясь к удалявшемся топоту копыт. Тише, тише, тише… Вот, совсем замолк. Ветнер уехал. Недовольный, разобиженный, твердо намеревающийся навсегда покинуть королевство. Что ж, вот и еще один друг исчез. Да много ли их было?
Людвиг горько улыбнулся, его длинные, белые пальцы пробежали по железной решетке, хранившей память о ночи почти двадцатилетней давности. Эта решетка тогда стояла в другом замке, ибо Лебединый замок не был еще построен. В ту ночь была такая же полная луна, освещавшая темные склоны Альп и такое же серебристое озеро в долине. Был день рождения короля и год с момента его восшествия на престол. На берегу был накрыт великолепный стол с изысканными кушаньями и винами, а в полночь для короля был приготовлен сюрприз. В небо взлетели разноцветные струи фейерверка, и посреди озера появилась ладья, похожая на огромного лебедя. На ладье стоял Карл фон Плетценбург, тогда совсем еще юный, одетый в серебристый костюм, переливавшийся в лунном сиянии. Зазвучала музыка - это заиграли музыканты, спрятанные в кустах на берегу, и Карл запел. Его голос, высокий и тугой, завораживал, а музыка была прекрасной и печальной. Это была ария из «Лохливена». Людвиг впервые услышал музыку Ветнера. Именно тогда он решил, что обязательно пригласит этого музыканта в свое королевство, а если тот не согласится, то силой заставит приехать. Ветнер приехал сам.
И вот, Ветнер покидает его королевство. Стоит такая же лунная и звездная ночь. Только музыка больше не слышна. Глухая тишина тяжелым, темным покрывалом лежит на Альпах, и никогда больше это покрывало не поднимется. А Карл больше не поет. Он уверяет, что давным-давно потерял голос, и лишь одному ему известно, правда это или нет. Карл никогда не бывает искренним. Иногда кажется, что он просто не способен быть искренним, даже если вдруг этого захочет… Карл… Кстати, где он? Куда-то уехал… Куда же? Король наморщил лоб, силясь вспомнить, но так и не смог.
Его рука поискала серебряный колокольчик, но колокольчика не было, ведь он остался на столе в кабинете. Король потер виски, как будто не понимая, что ему делать дальше.
Но тут за его спиной бесшумно появился все тот же смазливый лакей. Хотя его появление было почти беззвучным, король резко обернулся.
- Что вам нужно? - резко спросил он. – Как вы смели меня потревожить?
- Простите, ваше величество, - с наглой улыбкой отвечал лакей, - мне показалось, что вы…
- Почему вы без маски? – оборвал его Людвиг.
Улыбка исчезла с лица лакея, ее на пару мгновений сменило изумление. Но затем лакей снова заулыбался.
- О, ваше величество, если вам угодно…
- Я не выношу вашего лица. И если вы хотите оставаться у меня на службе, вам придется являться ко мне только в маске. В противном случае я вышвырну вас вон! - в голосе короля звучал металл. - Я не выношу вашего лица! Не выношу. И не желаю его видеть. Мне вообще противны человеческие лица!
- О, ваше величество, - лакей ничуть не был смущен. – Вы никогда больше не увидите моего лица. Отныне оно навсегда будет скрыто маской.
- Железной маской!
На лице слуги появилась досада.
- Как будет угодно вашему величеству, - почтительно произнес он.
- И сделайте что-нибудь с вашим голосом, сударь!
- Что угодно вашему величеству?
- Ваш голос… Его тональность… она совершенно дисгармонична, она неестественна! Я не в силах его слышать!
- Попытаюсь, ваше величество, - произнес слуга, стараясь говорить как можно глуше.
- Так лучше, - с тяжелым вздохом произнес король. – Так лучше. Звуки вашего голоса… Кстати… вам не кажется, что водопад тоже звучит несколько дисгармонично?.. Впрочем, что вы в этом понимаете…
Лакей благоразумно промолчал.
- Где граф фон Плетценбург? – безо всякого перехода спросил король. – Где мой адъютант?
- Граф в столице, ваше величество.
- В столице? Он уехал, ничего мне не сказав? Немедленно послать за ним!
- Простите, ваше величество, - терпеливо произнес лакей, не подавая и виду, что король задавал ему тот же вопрос всего пару часов назад, - простите, ваше величество, граф отправился в столицу с вашего соизволения, просто вы изволили запамятовать…
- Ваш голос, сударь, ваш голос! Извольте говорить тише, если не хотите, чтобы я сошел с ума!
Слуга поклонился, скрывая выражение усталой злости на лице.
- Все равно, - произнес король. – Все равно, немедленно послать за графом! И пусть гонец чем-нибудь обернет копыта своей лошади! Я не желаю слышать конского топота. Звук удаляющегося конского топота меня угнетает! Вы слышите, сударь?
- Да, ваше величество.
- А я… Я тоже уезжаю.
Лакей молчал.
- Почему вы молчите?
- Чтобы не раздражать ваше величество.
- Вы меня не раздражаете, сударь. Меня раздражает только ваше лицо и ваш голос. Велите подать карету.
- Слушаюсь, ваше величество.
- Мне хочется в Вену … Нет, лучше в Париж. Он дальше от этого проклятого королевства. Слышите, сударь? Велите запрячь лошадей!
- Ваши лошади всегда готовы, ваше величество.
- Тише, тише! И отвернитесь! Я не желаю видеть ваше лицо!
Лакей отвернулся и закатил глаза.
Король прошествовал вниз. Лакей опередил его, стремительно сбежав по боковой винтовой лестнице.
- Экипаж его величества! – крикнул он. – Его величество желает отправиться в Париж!
Когда король спустился, его уже ожидала закрытая карета. Он уселся в нее, форейтор захлопнул двери, и карета в сопровождении двух сонных, отчаянно зевающих гвардейцев выкатилась из ворот замка.
Путешествие в Париж заняло всего около получаса. Карета остановилась на берегу озера, недалеко от того места, где ранее той же ночью Людвиг встретился с Ветнером.
Форейтор соскочил с запяток и отворил дверцу кареты.
- Ваше величество прибыли в Париж.
Король вылез из кареты, огляделся, удовлетворенно кивнул и подошел к обрыву. Луна уже зашла за альпийскую гряду, озеро казалось черной бездной, от которой веяло холодом. Людвиг поежился и отступил на шаг. Кучер, форейторы и гвардейцы невозмутимо ожидали его. Они давно привыкли к подобным причудам короля. А Людвиг продолжал вглядываться в озерный мрак, как будто пытаясь что-то разглядеть.
- Уйти навсегда, - чуть слышно шептали его губы. – Раствориться в озерном мраке… Я устал от власти. Я устал от людей…
Вдруг он поднял голову и вздрогнул, увидев на востоке бледную полоску рассвета.
- Рассвет! – воскликнул он, стремительно вскакивая в карету. – Рассвет! Опустите шторы! Везите меня в замок, скорее! Ненавижу рассвет!
Форейторы живо опустили шторы, вскочили на запятки, кучер обрушил на лошадей град ударов кнута, и карета помчалась в Лебединый замок.
- Какого черта он так боится рассвета? – раздраженно поинтересовался один из гвардейцев. – Он что, упырь?
Второй гвардеец лишь устало махнул рукой. По всему было видно, что ночные путешествия короля до смерти ему надоели.
Во дворе замка короля поджидал слуга. Увидев, что лицо его скрыто маской, король удовлетворенно кивнул.
В королевских покоях шторы уже были плотно задернуты: прислуга хорошо знала, как его величество ненавидит рассвет.
- Прибыл ли граф фон Плетценбург? – нетерпеливо осведомился король у лакея в маске.
- Никак нет, ваше величество.
- Почему?
Лакей безмолвствовал. Впрочем, король и не ждал от него ответа. Он вошел в кабинет, и, убедившись, что остался один, открыл скрытую бархатной обшивкой потайную дверь и исчез за ней.
***
- Что скажешь? – холодно спросил Фабиан, даже не глядя на Карла.
Они вышли из подземелий Лебенберга.
- Они заметили меня? – нервно оглядываясь, спросил Карл.
- Кажется, доблестный королевский адъютант напуган. Как и следовало ожидать, - голос Фабиана был полон холодной насмешки.
- Они заметили меня? – повторил Карл, не в силах скрыть дрожь в голосе.
- Не трясись от страха. Мы стояли за занавесом.
Они оказались в небольшом дворе, прямо возле решетки замка. Был предутренний час, дул холодный ветер. Карла бил озноб.
- Зачем тебе это? – спросил он глухим голосом. – Зачем? Чего ты хочешь?
- Ты еще не понял?
- Зачем? Разве тебе плохо живется? Ты знатен, богат…
- Да, я пока еще богат, но теперь все свои деньги трачу на задуманное.
- Ты – любовник принца…
- Принц меня мало интересует. Как, впрочем, и ты, - голос Фабиана звучал настолько холодно, что Карл на секунду засомневался, живой ли человек стоит перед ним или существо из враждебного людям мира.
- Фабиан, - прошептал он чуть слышно. - Фабиан, ты сошел с ума! То, что ты делаешь, невозможно для человека твоего происхождения и положения…
Барон рассмеялся, и смех его походил на скрежет металла.
- Что касается положения, то я его лишился по твоей милости, когда ты предал меня, испугавшись гнева короля… Так что благодари себя. Что касается остального, то я слишком долго прожил в Париже. А Париж - очень странный город, там можно поверить во что угодно. Или же потерять всякую веру.
- Ты никогда ни во что не верил, Фабиан!
- Это ты никогда ни во что не верил, Карл. Чтобы верить, надо иметь хотя бы каплю мужества, а у тебя его не было и нет. Что же касается меня, то я всегда верил в себя, в свою волю и силу. И годы изгнания лишь укрепили меня в своей вере.
- Ты сумасшедший, - проговорил Карл, кутаясь в плащ и дрожащими пальцами тщетно пытаясь справиться с застежкой, - ты просто сумасшедший.
- Возможно, - на губах Фабиана появилась горькая усмешка. – Но в этом нет ничего странного. Во всяком случае, в королевстве, которым правит сумасшедший король.
- Но зачем ты всё это мне показал? Ты не боишься, что я… - Карл остановился.
- Донесешь на меня? Нет, не боюсь. Наоборот, мне даже хотелось бы, чтобы ты рассказал королю обо всем, что здесь увидел.
- Королю? – изумленно воскликнул Карл.
- Да, королю. Посмотрим, что он предпримет.
- Но, Фабиан, - проговорил Карл, все еще пытаясь справиться с застежкой, - не забывай, что есть не только король.
- Ах да! – Фабиан презрительно рассмеялся. – Есть еще и другие. Ну что ж, могу сказать тебе, что шпионы архиепископа давно донесли ему обо всем, что здесь происходит. Канцлер тоже знает – от своей любовницы, которая… ну, неважно.
- И что же? – растерянно спросил Карл.
- Как видишь, ничего. Ровным счетом ничего, глупец.
- Самоуверенность погубит тебя, - пробормотал Карл, отчаявшись победить застежку.
Фабиан снова рассмеялся.
- Смотри! – воскликнул он. – Видишь?
Карл увидел, как по опушке примыкавшего ко дворцу леса двигались чьи-то силуэты, которые исчезали, словно проваливаясь под землю.
- Что это? – спросил он. – Ах! Я понял!
- Ну вот. Наконец, ты хоть что-то понял. А теперь ступай к королю! Должно быть он, в своем Лебедином замке, уже надоел всем расспросами о том, куда подевался его драгоценный любовник. Что ж, я подготовил твою задницу, и когда король ею насладится, не забудь рассказать ему обо всем, что ты тут видел! Это будет славная потеха!
Смех Фабиана звучал грубо и резко. Казалось, что это смеется грубый мужлан, а не утонченный аристократ.
- Да будь ты проклят! – глухо произнес Карл. – Учти, я сделаю всё… Всё, чтобы тебе помешать!
- Всё, что ты мог, ты уже сделал час назад, за статуей Милона Кротонского. Раздвинул ягодицы. Кстати, они у тебя неплохо сохранились. Считай это комплиментом.
Сказав это, Фабиан повернулся спиной к Карлу и вошел во дворец.
Он поднялся по темной лестнице на второй этаж, где были покои принца. Там его встретил встревоженный камердинер.
- Его высочество ожидает вас, господин барон.
- Где он? В спальне?
- Нет, в кабинете.
- В кабинете? – удивленно переспросил Фабиан. – Разве его не отнесли в спальню после припадка?
- Его высочество отказался ложиться в постель. Он ждет вас.
На лице барона появилась гримаса досады. Он вошел в кабинет принца.
Отто сидел в кресле с резными подлокотниками и смотрел в окно, за которым занимался рассвет.
- Что с тобой? – теперь голос Фабиана звучал строго и даже требовательно, словно он отчитывал маленького ребенка. – Почему ты не лег в постель? Тебе необходим отдых.
Принц обернулся. Лицо его было почти белым, каким обычно было после припадка, темные глаза ввалились и походили на две черных глазницы.
- Рассвет, - пробормотал он. – Я жду рассвета.
- Ты полная противоположность своему брату, - вздохнул Фабиан, пошире раздвигая тяжелые малиновые шторы с золотыми кистями. – Твой брат ненавидит рассвет. Ты знаешь, что крестьяне вокруг Лебединого замка из-за этого считают его упырем? Они даже боятся выходить на улицу по ночам.
- Бедные люди! Что они только ни придумают, - с грустной усмешкой заметил Отто.
- По части выдумок им трудно соревноваться с тобой. И с твоим братом, - бросил Фабиан.
- Не говори так, - со вздохом сказал принц. – Фабиан, ты же знаешь…
- Прости.
- Фабиан, мой брат боится рассвета, потому что на рассвете грёзы, которыми он живет, тают вместе со мраком. Он видит те же предметы, видит тот же пейзаж за окном, тех же людей и понимает, что ничего не изменилось. И никогда ничего не изменится. А ему очень хочется, чтобы изменилось всё, понимаешь?
- Я понимаю, что он сумасшедший.
- А я? – с улыбкой спросил Отто. – Я разве не сошел с ума?
- Ты еще только сходишь, - Фабиан произнес эти слова почти с нежностью, с какой обычно обращаются к испуганным детям, чтобы их успокоить.
- Но ведь я бегу от своих грез! Я, наоборот, боюсь ночи, ибо она насквозь порочна, и люблю рассвет, ведь он обещает прощение и новую жизнь! – Отто все больше и больше волновался.
Фабиан подошел к принцу и ласково взъерошил его белокурые волосы.
- Успокойся, мальчик мой, успокойся, - прошептал он. – Не волнуйся, скоро я избавлю тебя от всех твоих страхов. И ты поймешь, что не надо страшиться ночи. Она прекрасна.
Трудно было узнать гордого и надменного Фабиана в человеке, с ласковой улыбкой опустившегося на корточки перед сидевшим в кресле принцем и положившего руки ему на колени. Принц устремил на него взор, и в его глазах, только что напоминавших мертвые глазницы, затрепетали огоньки жизни. Он смотрел на Фабиана с надеждой и доверием. Руки принца легли на руки Фабиана. А тот смотрел на него снизу вверх, и в его серых глазах была не то радость, не то алчность, а может быть, и то, и другое сразу.
- Я – твоя ночь, - проговорил Фабиан. – А ты – мой мрак ночной. До тех пор, пока не рассвело.
Он принялся развязывать шнурки на штанах принца. Осторожно взял в руки член, который был уже полувозбужден, помассировал яички, а потом заглотнул. Отто со вздохом откинулся на спинку кресла и закрыл глаза.
- Фабиан, - прошептал он. – Фабиан… Я не верю, что ты любишь меня… Я уверен, что ты лишь используешь меня… Но с тобой я как будто окрыляюсь… Ты – моя ночь, полная тьмы. Порочная и сладкая… Пока не рассвело.
- А ты для меня - мой мрак, - с хищной улыбкой проговорил Фабиан. – Мой непроглядный мрак, и я хочу, чтобы этот мрак вошел в меня и царствовал во мне… Пока не рассветет. Входи же. Входи в меня. Пока не рассвело…
Фабиан стремительно поднялся на ноги, сбросил камзол, рубашку и стянул штаны. Он остался совершенно обнаженный: красивый, с широкими плечами, стройной талией и округлыми ягодицами. Он весь дышал мужественностью и при этом был полон изящества, врожденного изящества благородного аристократа.
Отто приоткрыл рот, его глаза, полные мрака, завороженно следили за красавцем, который стоял перед ним, откровенно рисуясь.
- Возьми меня, - Фабиан произнес это неожиданно низким голосом. – Ты этого достоин. Именно ты. Никто иной. Даже твой брат, король, недостоин. Никому я не отдавал себя. Только тебе. Тебе! Возьми меня. Возьми меня, и тогда ты сумеешь взять и королевство.
В темных безднах глаз принца сверкнула молния. Он встал, сделал шаг к Фабиану, положил руки на его сильные плечи. Отто был ниже Фабиана и обладал более хрупким телосложением, но это, похоже, нисколько не смущало ни того, ни другого.
Фабиан грациозно опустился, встал на четвереньки и выгнул спину с красиво прорисованными позвонками, выпятил округлые, крепкие ягодицы. Отто глухо застонал, опустился на колени и прижал ягодицы Фабиана к паху.
- Возьми меня, - проговорил тот, и голос его больше походил на рычание. – Возьми.
- Возьму… - прошептал Отто.
Он гладил, а затем стал мять крепкие ягодицы Фабиана, дыхание его становилось все более прерывистым, лицо в неверном сиянии свечей вновь стало похоже на маску пришельца из потустороннего мира, на нем было написано вожделение и нечто еще…
- Я возьму тебя…
- Ты мой мрак… непроглядный мрак. Будь во мне. Пока не рассвело…
- Пока не рассвело, - как эхо, откликнулся Отто.
- Мой мрак…
- Ты превращаешь меня во мрак.
- Наполни меня собой…
- Пока не рассвело… Пока не рассвело…
- Будь во мне всегда.
- Пока не рассвело…
Отто принялся входить Фабиана. Тот был очень тугим, и было ясно, что ему и впрямь редко приходилось отдавать свое тело другим мужчинам, если вообще доводилось.
- Только тебе, только тебе, - шептал Фабиан через силу, кривясь от боли.
- Пока не рассвело… пока не рассвело, - как заклинание, повторял Отто.
- Ты берешь меня, а значит, возьмешь и королевство.
- Возьму… Пока не рассвело… Пока не рассвело.
Фабиан вскрикнул. Отто задел чувствительную точку внутри. Спина Фабиана выгнулась, а принц вонзил в нее холеные ногти, и Фабиан застонал – то ли от боли, то ли от наслаждения.
Принц принялся яростно вбиваться в него. Теперь они уже оба рычали и казались двумя сцепившимися в смертельной схватке хищниками.
- Мой мрак! Мой мрак! – выкрикивал Фабиан.
- Пока не рассвело! Пока не рассвело! – вторил ему Отто.
Наконец, он излился в Фабиана, рыча и содрогаясь, а тот рукой довел себя до оргазма и излился вслед за Отто. Оба они повалились на ковер, устилавший пол кабинета. И долго лежали – неподвижно и безмолвно.
Наконец, Отто поднял голову и бросил взгляд в окно.
- Рассвет, - произнес он, и в голосе его звучала радость. – Наконец-то! Мрак уходит. А с ним и мой порок… Хотя бы на время. До следующей ночи…
- Помолитесь о прощении за свои смертные грехи, если вам так хочется, ваше высочество, - с иронией сказал Фабиан, легко поднимаясь на ноги и деловито натягивая штаны. – А лучше идите в постель, вы же не спали всю ночь!
- Нет, - сказал Отто, и в его обычно мягком голосе звучала решимость. – Вели седлать коней.
- Что? – изумленно спросил Фабиан.
- Мы уезжаем. Немедленно.
- Уезжаем? Принц, куда вас понесло? Мне казалось, ваш припадок закончился.
- В Лебединый замок.
- Могу ли я узнать, какого черта вам там понадобилось, мой очаровательный порочный святоша? Если решили исповедаться в своем грехе, то напомню, что ваш венценосный братец вовсе не священник, а такой же содомит как вы. Да что вам понадобилось в Лебедином замке, скажите на милость!
- Тебе не следует этого знать.
- Нет, Отто. Ты болен, ты никуда не поедешь!
- Вели седлать коней, - медленно повторил принц, снова становясь похожим на большую кошку, готовую к прыжку.
Фабиан внимательно посмотрел в его черные глаза, снова казавшиеся огромными и полными мрака.
- Хорошо, - голос Фабиана дрогнул. – Хорошо, мы едем.
В то утро по дороге в Лебединый замок скакали три всадника: первый опережал двух других всего на пару часов.
========== 6. КОРОЛЬ И ЕГО ФАВОРИТ ==========
- Карл, Карл! – повторял король, вбиваясь в любовника. – Карл, почему ты уехал? Ты же знаешь, без тебя я схожу с ума! Ах! Карл. Карл!
Граф фон Плетценбург лежал в королевской постели, раздвинув ноги, его глаза были полуприкрыты, словно он боялся встретиться взглядом с распалившимся королем. Людвиг, обычно нежный и ласковый даже после почти двух десятилетий любовной связи, в этот раз вел себя жестко, на грани грубости. Изнеженный Карл отвык от такого обращения, ему было больно и страшно. А еще больше страшила мысль, что король каким-то образом узнал о том, что произошло между Карлом и возвратившимся из забвения Фабианом. Ведь тогда, много лет назад, кто-то из дворцовой челяди донес о том, что произошло в галерее, за статуей Милона Кротонского. В этот раз всё тоже происходило в галерее и тоже за статуей Милона Кротонского. Хотя и в другом дворце. Но челядь – везде челядь. И холеное тело высокородного графа покрывалось мурашками, несмотря на жар, идущий от распаленного тела короля.
- Карл, - повторял Людвиг. – Карл! Без тебя мой разум погружается в безумие. Я не отличаю явь от грёз. Я совершаю нелепые поступки, которых потом не помню… Становлюсь посмешищем…
Он остановился, нагнулся и прижался властными губами к бледным, тонким губам графа.
- Любимый, - протянул тот слегка манерно, как обычно говорил с королем, - любимый, но я же часто покидаю замок. Что в этом особенного? Ты же знаешь, я принадлежу только тебе…
- Знаю! Знаю! – шептал Людвиг, покрывая поцелуями белую, гладкую грудь графа.
Карл был от природы тонок и сохранил юношескую стройность даже в свои тридцать восемь лет. Его нельзя было назвать красавцем, в частности, из-за длинноватого носа и близко посаженных маленьких глаз, но его лицо было, несомненно породистым, узким, с бледной матовой кожей, о которой королевский фаворит всегда очень заботился.
Людвиг же был сложен атлетично, у него было сильное, статное тело, в ранней молодости он даже позировал одному итальянскому скульптору для статуи Аполлона. Впрочем, статуя королю не понравилась, он заплатил скульптору бешеные деньги, на которые можно было целый месяц кормить столицу, после чего лично расколотил статую на мелкие осколки. Как бы там ни было, король был силен и красив.
Карл привычно улыбался Людвигу. За два десятка лет любовной связи он так и не полюбил короля. Быть может, привык и даже привязался, но не полюбил. И все милости, подарки, которыми щедро осыпал своего фаворита король, не могли изгнать из памяти Карла образ жестокого и безразличного к нему Фабиана. Карл сомневался, что Фабиан вообще способен кого-то полюбить. Ему казалось, что Фабиан и себя-то не любит. Но Карл был влюблен в него. Влюблен долгие годы, что Фабиан провел в изгнании по воле ревнивого короля. Конечно, с годами Карлу стало казаться, что любовь эта остыла, угасла, но стоило Фабиану возвратиться в королевство, как она вспыхнула с новой силой. Любовь – неправильная, болезненная, извращенная, больше напоминавшая привязанность жертвы к своему палачу, но всё-таки любовь.
Ничего подобного Карл никогда не испытывал по отношению к своему царственному любовнику. Он лишь притворялся, что любит. Притворяться Карл привык с пеленок, это для него было так же естественно, как дышать, он вырос при королевском дворе и с детства впитал ядовитую атмосферу лести, лицемерия, лжи и интриг.
Король же любил Карла и в своей слепоте ничего не видел. Во всяком случае до последнего времени, ибо фаворит стал замечать странные перемены в короле. Может быть, они были вызваны усиливавшейся душевной болезнью, но Карл чутьем опытного царедворца и любовника понимал: король если и не подозревает что-то, то что-то начал видеть. Возможно, фальшь Карла. А может быть, рассказы о вероломстве королевского фаворита, часто дававшего людям лживые обещания, предававшего, клеветавшего, - может быть, эти рассказы, ставшие притчей во языцех и достигавшие королевского слуха, всё-таки сделали свое дело.
Поэтому Карл был очень обеспокоен. Он не хотел терять свое место в королевской постели. Слишком свыкся он с этим местом, слишком удобным оно было. Даже сейчас, когда нелюбимый человек терзал ухоженную попку высокородного графа. Фабиан не случайно заметил, что задница графа фон Плетценбурга, которому было уже 38 лет, была упругой и гладкой, словно попка юноши. На самом деле граф не только заставлял своих доверенных слуг натирать свою драгоценную задницу различными кремами, мазями и прочими штучками (некоторые из них даже доставлялись за бешеные деньги из Индии и с Цейлона), но и ежедневно выполнял особую гимнастику, преимущественно из сложных приседаний. Вообще-то граф презирал любой физический труд, но для своей задницы делал исключение: слишком уж важную роль она играла.
И сейчас он позволил королю овладеть собой, привычно изображая пламенную страсть, после чего блаженно вздохнул и откинулся на мягкую подушку. Король позвонил в колокольчик, приказал готовить ванну для себя и для графа.
Некоторое время они лежали молча в постели под огромным балдахином. Рука короля покоилась на впалом животе графа. Карл хорошо знал Людвига и понимал, что сейчас мысли короля витают где-то далеко и может пройти не одна минута, прежде чем король соблаговолит обратиться к нему.
- Странно, - проговорил Людвиг, выйдя, наконец, из задумчивости, - все-таки странно, Карл, что я так не люблю дневной свет. Почему мне кажется, что ночь – это дыхание жизни, а день – это дыхание смерти? Всё ведь должно быть наоборот, не так ли?
- Ночь полна тайны, любимый, - с приклеенной улыбкой отвечал Карл, которому уже тысячи раз приходилось отвечать на этот вопрос короля, - ночь полна тайны, а при дневном свете тайна исчезает. А ведь жизнь - это тайна, поэтому тебе и кажется, что день полон смерти.
- Но ведь для тебя день вовсе не полон смерти, Карл.
- Я очень люблю дневной свет, ты же знаешь.
- Завидую тебе. А вот я никогда не смогу полюбить дневной свет. Никогда. Меня не оставляет мысль, что я умру именно днем. О да, знаю, все это глупости, просто глупости. Но ведь глупости нам милее самых мудрых слов, не так ли, Карл?
- Верное замечание, любимый, - сладким голосом произнес граф. –Ты, как всегда, прав и удивительно точен. Без глупостей мир стал бы решительно невыносимым. Глупости, безумие скрашивают нашу жизнь, а порой даже делают ее восхитительной…
- Безумие, - рассеянно повторил Людвиг, как будто пытаясь что-то вспомнить, - безумие… Многие считают меня безумным королем… Пускай. Пускай я безумен. Но я лучше, чем все эти тупые животные, мои подданные… Не так ли, Карл?
- Любимый, ты лучше, благороднее, выше их всех!
- Ведь не каждому дано стать безумцем, не так ли?
- Конечно, правда, любимый.
- Вот и Ветнер думает также… Ты знаешь, что он покинул королевство?
- Ветнер уехал? – удивленно переспросил Карл. – Нет, я не знал… Впрочем, всё к этому и шло.
- Кстати, - произнес король, как будто вспомнив о чем-то, - кстати, Карл, почему ты отсутствовал в замке?
По лицу графа пробежало облачко тревоги, но тут же исчезло.
- Я был в столице, - отвечал Карл, вдруг живо заинтересовавшийся состоянием своих холеных ногтей.
Король покосился смотрел на графа, а затем вскочил с постели, накинул шелковый халат с вытканными на нём золотом скандинавскими рунами (подарок шведского монарха), подошел к столу и прикоснулся к своему любимому фарфоровому лебедю.
- Ты знаешь, что я совсем недавно говорил с гадалкой?
- С гадалкой? – Карл произнес это без особого удивления, решив, что у его царственного любовника началось обычное помутнение рассудка, к чему все давно привыкли.
- Да, с гадалкой, - задумчиво повторил король. - С той самой, которая еще двадцать лет назад предсказала мне… что… что… что мы с ней снова увидимся, - ресницы короля надолго сомкнулись. - Двадцать лет я ждал этой встречи.
- Ах, любимый, - Карл бросил настороженный взгляд на короля, но тут же снова стал любоваться своими отполированными ногтями, - ты придаешь слишком большое значение пустякам.
- Пустякам? - глаза короля широко раскрылись, но Карл не увидел в них ничего кроме пустоты. - Пустякам, говоришь ты?
- Конечно, любимый, - Карлу на мгновение стало не по себе от взгляда короля, - все эти гадалки - мошенницы.
- Возможно, - глаза короля вдруг заблестели, - возможно. Но всё, что эта гадалка предсказала мне двадцать лет назад, сбылось.
Карл через силу улыбнулся. Ему стало не по себе при мысли, что какая-то ведьма могла рассказать королю о его измене с Фабианом.
- Я страшился этой встречи, - голос короля чуть дрожал, - я страшился этой встречи, и, мне кажется, не зря…
- Неужели старая ведьма напророчила вам нечто ужасное, ваше величество? –Карл старался говорить небрежно, но в голосе его была напряженность.
- Послушай, Карл, - после паузы произнес король, - послушай, нам нужно поговорить о важных вещах, и я не хочу делать это здесь, в своей спальне.
Карл прикусил губу. О чем решил поговорить с ним король? Неужели он всё-таки узнал? Нет, не может быть! Все произошло несколько часов назад, после этого Карл сразу помчался в Лебединый замок… Да и вряд ли король стал бы заниматься с ним любовью, зная… Хотя, от Людвига с его помутнениями рассудка можно было ожидать всего. Действия короля часто не поддавались никакой логике.
- Ты прав, любимый, - Карл старался говорить как можно более беззаботно. – Ты прав. Спальня – самое ненадежное место для обсуждения секретов.
Король бросил на любовника странный взгляд, который встревожил того еще сильнее. Пальцы Людвига вновь нервно пробежали по фарфоровому лебедю словно по музыкальному инструменту.
Вошел слуга в маске, доложил, что ванна готова. Король часто принимал утреннюю ванну вместе со своим любовником, им прислуживали при этом самые доверенные люди, посвященные в тайну отношений короля и начальника его личной охраны. Ванная комната была отделана розовым мрамором, теплая вода была покрыта душистой пенкой. Карл лег в ванну напротив короля и прикрыл ресницы. Он пытался расслабиться, но на сей раз утренний моцион, который изнеженный Карл просто обожал, не принес ему никакого удовольствия. Его измучил страх. В голове у него сидела мысль, что король решил утопить его в ванной, и Карл косился на слуг в надежде, что те сумеют его вырвать из цепких рук безумца.
Но ничего не произошло. После ванной настал час утреннего туалета, которому оба любовника придавали огромное значение. Процесс одевания занял около часа. Но Карл на сей раз был рассеян, на вопросы слуг, во что именно его сиятельство хотел быоблачиться, отвечал невпопад. В конце концов он приказал облачить себя в гвардейский мундир. Вопреки обыкновению Карл даже не капризничал, пока парикмахер укладывал его волосы и тратил огромные усилия, чтобы замаскировать уже наметившуюся плешь на затылке.
Король тоже был рассеян и думал о чем-то своем. Впрочем, это было обычным его состоянием, но на сей раз Карл извелся от тревоги.
Наконец, когда утренний туалет был завершен, король произнес:
- Пойдем, Карл.
Он нажал на потайную кнопку, отворилась дверь, скрытая обшивкой. Карл побледнел как смерть. Он вообразил, что настал его смертный час и что король вознамерился убить его в одном из секретных помещений Лебединого замка.
Карл с трудом переставлял ноги. Сначала они оказались в роскошно обставленной комнате, увешанной гобеленами, на которых были изображены сцены из опер Ветнера. Узкий проход вел из этой потайной комнаты в маленький искусственный грот, который находился прямо в замке, между королевской гостиной и комнатой адъютантов. Стены грота были выложены каменными глыбами, покрытыми фосфоресцирующим веществом, так что грот был полон тревожного мерцания. Его возведение велось под присмотром доверенных лиц короля: Людвиг хотел, чтобы в замке было хоть одно место, где его разговоры не мог бы подслушать никто ни при каких обстоятельствах.
Король и начальник его охраны расположились в глубине грота, в удобных креслах, которые, благодаря искусству мастеров, были совершенно незаметны на фоне каменных глыб. В гроте шумел маленький водопад, журчал ручей, дно которого было выложено разноцветными камешками. Тем не менее сырости совсем не ощущалось - настолько совершенной была система вентиляции.
Карл мысленно приготовился к допросу.
- Карл, - сказал король, - гадалка говорит, что мне угрожает опасность.
- Боюсь, Людвиг, - голос графа звучал неестественно ровно, - боюсь, что старая ведьма права.
- Вот как? Значит, у тебя есть какие-то сведения?
- В столице шепчутся о заговоре, - поспешно сказал Карл, полагая, что тем самым уведет разговор от опасной для него темы.
- О заговоре? – прищурился король. - Что за заговор? Кто в нем состоит?
- К сожалению, мне об этом мало известно, - Карл старался не смотреть на короля, хотя было слишком темно, чтобы тот мог увидеть бегающий, лживый взгляд своего любовника. - Но я уверен, что здесь не обошлось без милейшего архиепископа.
- О да, - с усмешкой заметил король. - Я нисколько в этом не сомневаюсь. И, разумеется, в эту компанию входит и начальник гвардии?
- Да, государь, - с готовностью подтвердил Карл.
Никаких данных об участии начальника гвардии в заговоре у него не было. Но он ненавидел этого грубого мужлана, который не раз в сильном подпитии пытался схватить графа за сиятельные ягодицы и предлагал ему провести ночь вместе.
- Неудивительно. У него есть особая причина меня ненавидеть, - король усмехнулся. – Я так и не назначил его на пост главнокомандующего, о котором он всегда мечтал.
- И еще, Людвиг, - торопливо продолжал Карл.- Я уверен, что в заговор вовлечен канцлер.
Канцлера и архиепископа Карл побаивался. В них он всегда видел угрозу своему положению королевского фаворита, ибо они принадлежали к враждебной графу фон Плетценбургу придворной партии.
- Канцлер? – король, казалось, удивился. - Нет, это вряд ли! Он слишком ленив и труслив.
- Ты уверен? –лицо Карла по-прежнему оставалось в тени.
- За десять лет, что канцлер занимает свой пост, он не раз доказывал свою преданность, - король пытливо смотрел на своего адъютанта, но видел лишь, как в фосфоресцирующем полумраке блестят золотые эполеты и аксельбанты.
- Людвиг, при дворе нет недостатка в клеветниках. Ты можешь считать меня одним из них. Ты также можешь меня удалить от своей особы, заставить покинуть королевство, - Карл стал бить на жалость, как обычно он делал в моменты, когда чего-то сильно боялся.
- Ты прекрасно знаешь, что я этого не сделаю, - глухим голосом отвечал король.
Он ссутулился и склонился над маленьким ручьем, и Карлу показалось, что Людвиг превратился в дряхлого старика.
- Любимый, - жалобно продолжал граф, - боюсь, у меня теперь нет уверенности ни в чем…
- И напрасно, Карл. Мы лишь считаем жизнь непредсказуемой, а она очень предсказуема, увы!
- Вот именно, - подхватил Карл. - Как ни странно, именно предсказуемость жизни отбирает у нас уверенность в чем бы то ни было. Хотя, разумеется, это лишь слова, красивые слова, из которых, собственно, наша жизнь и соткана…
- Жизнь рассыпается на слова, - глухо пробормотал король, еще больше ссутулившись и поеживаясь, как будто его охватил озноб.
- О да, как истинный придворный, не могу не согласиться с тобой, - если бы король мог в этом момент видеть своего любовника, он бы поразился, какая холодная и жестокая улыбка появилась на его лице, словно эту улыбку тот позаимствовал у Фабиана фон Торнштадта. - И все же… все же рискну произнести слова, от которых моя жизнь может рухнуть, рассыпаться словно карточный домик.
- Неужели есть такие слова, Карл?
- Вот эти слова: твой брат, принц Отто, тоже вовлечен в заговор. Я был у него во дворце и видел странные вещи… Я уверен, что он хочет отнять у тебя корону.
Король стремительно выпрямился, и графу показалось, что глаза его вспыхнули в темноте.
- Мой брат! - воскликнул он. - Это невозможно! Я не верю тебе, Карл.
Эти слова король произнес тоном школьника, отвечающего заученный урок и объясняющего, за что он любит литературного героя, которого на самом деле в глубине души ненавидит.
Воцарилось молчание. Был слышен лишь легкий шум водопада и журчание ручья. Карл напряженно ждал, что дальше скажет король.
- Я не верю тебе, Карл, - повторил тот. - Впрочем…
- Любимый, - вкрадчиво произнес Карл, - мне кажется, что ты давным-давно не веришь никому. Разве что этой гадалке.
- Тебе это кажется странным, Карл?
- Тот, кто носит корону, не может позволить себе роскошь доверять кому бы то ни было, - равнодушно бросил Карл.
- Это давно всем известно, Карл. Но мало кто задумывается о том, как легко сойти с ума, когда всю жизнь вынужден никому не доверять. Право, Карл, безумие - это болезнь королей. Каждый король по-своему безумен.
- Но на этом фоне твое безумие выглядит не так уж плохо, - граф беззаботно рассмеялся, обнажив красивые ровные зубы, которыми очень гордился.
- Ты льстец, Карл, - беззлобно отозвался король, - и ты умеешь льстить. Но все-таки тебе я верю. Вот такая странная у меня прихоть. И к тому же, опасная, не правда ли?
- Слишком опасная, любимый.
- Перестань. Я знаю, что мне угрожает опасность. И не собираюсь так просто отдавать свой трон. Я хочу, чтобы ты разузнал всё об этом заговоре и как можно скорее, - король взял своего фаворита за руку и почувствовал, как она холодна.
- Я готов, - едва ли ни с радостью воскликнул Карл, поняв, что король то ли позабыл зачем звал его в этот потайной грот, то ли вообще ничего не узнал о похождениях своего любовника. – И, думаю, твое поручение будет совсем несложно выполнить.
- Что ты имеешь в виду, Карл?
- Разузнать несложно, - произнес тот, принимая задумчивый вид. - О заговоре говорят во всех светских салонах. Все уверены, что дни твоего царствования сочтены.
Ногти короля впились в изнеженную руку графа. Тот вскрикнул и отнял руку.
- Ступай, Карл, - холодно произнес король. - Ступай и отправляйся в путь немедленно. И постарайся возвратиться как можно скорее.
Граф отвесил изящный поклон и исчез в мерцающем полумраке. Он был только рад покинуть замок немедленно.
Король оставался в гроте, глядя на искусственный водопад. Если бы кто-нибудь увидел его лицо, то поразился бы написанным на нем усталости и безнадежности. Согбенная спина, безвольно опущенные плечи - казалось, что это - одинокий старик, готовящийся встретить смерть. Но король снова выпрямился. Голубые глаза излучали властность и безжалостность.
Быстрым и уверенным шагом он вышел из грота в комнату адъютантов, которая оказалась пуста. Но король не обратил на это никакого внимания. Он отворил тяжелые двери, украшенные великолепной резьбой, и оказался в огромном, безлюдном тронном зале.
Зал, облицованный розовым мрамором, расписанный фресками с изображением столь любимых Людвигом великих героев древности, ослеплял и подавлял великолепием. Именно это бьющее в глаза великолепие было предметом нескончаемых насмешек утонченных эстетов из великосветских салонов. Говорили о дурном вкусе короля и даже о полном отсутствии у него вкуса, но Людвиг ничего не знал об этих насмешках. А если бы узнал, то, наверное, презрительно отмахнулся бы от них.
Король мерил шагами зал, в который через огромные окна вливались потоки яркого дневного света, он ходил по этому залу словно гордый и одинокий властелин пустоты, и его шаги гулким эхом отзывались под высокими сводами.
Но тут чей-то голос дерзко нарушил гармонию эха.
- Людвиг! - разнеслось под сводами зала.
Король вздрогнул и обернулся.
В дверях стоял принц Отто.
***
- Фабиан? - Карл с испугом смотрел на своего возлюбленного, развалившегося в кресле в королевской приемной. – Ты здесь? В королевском замке?
- Как видишь, - произнес Фабиан с холодной улыбкой, глядя Карлу в глаза. – Думал, я не осмелюсь появиться здесь? Испугаюсь гнева твоего безумного короля?
Слово «твоего» Фабиан произнес с особым презрением. Он поднялся с кресла и медленно подошел к Карлу. Фабиан был похож на судью, который сейчас должен зачитать приговор обвиняемому.
Карл молчал, глядя на Фабиана. Он проклинал себя за слабоволие, за трусость, но не мог преодолеть магнетизма серых, безжалостных глаз.
- Итак? Ты доложил королю об увиденном в Лебенберге? – насмешливо поинтересовался Фабиан.
- Нет, - выдохнул Карл.
- Так я и знал, - презрительно сказал Фабиан. – Испугался? Или ждешь случая продать эти сведения подороже?
- Зачем ты приехал? – нервно спросил Карл. – Ты же знаешь, король тебя ненавидит.
- Отто пожелал увидеть брата. Не мог же я отпустить его в путь одного! – беспечно пожал плечами Фабиан.
Карл смотрел на него с тревогой.
- Ты нервничаешь, и это правильно, - с каким-то садистским наслаждением произнес Фабиан. – Ты ни о чем не сообщил королю. А если я сейчас сам сообщу ему обо всем, что творится в подземельях Лебенберга? И если я скажу ему, что ты всё знал, но ничего не сказал?
- Думаешь, он тебе поверит?
- Король? – поднял бровь Фабиан. – Он мне поверит, будь уверен. Ибо он и я знаем то, чего не знаешь ты.
И Фабиан рассмеялся неприятным, скрежещущим смехом. Карл смотрел на Фабиана испытывая и ужас, и влечение одновременно. Он терялся в присутствии этого человека, таял, превращался в ничто…
Фабиан сделал шаг к нему, схватил за плечи, рывком привлек к себе и впился в его губы. Карл замычал, пытаясь вырваться, но Фабиан был куда сильнее изнеженного графа, и тот перестал сопротивляться, отдаваясь властному и жестокому поцелую.
Наконец, Фабиан выпустил Карла. Тот в панике огляделся, не видел ли их кто-нибудь. По счастью, королевская приемная была пуста.
- Будь ты проклят! – выдохнул Карл. - Будь ты проклят, и делай, что хочешь!
Он пулей вылетел во двор замка, словно боясь вновь оказаться во власти этого могущественного демона, вскочил на первого попавшегося коня и помчался по пустынной дороге, спускавшейся от королевского замка в узкую долину между горных хребтов.
Карл вообще-то редко ездил верхом, предпочитая путешествовать в карете на мягких подушках, но сейчас он хотел одного: умчаться подальше от Фабиана. Иррациональный, необъяснимый страх гнал его всё дальше и дальше, и он пришпоривал и пришпоривал коня.
Карл миновал деревушку, где жила дворцовая челядь и ее родня. В деревушке, к слову сказать, находилась гостиница, где останавливались прибывавшие из столицы на доклад к королю важные сановники, которых Людвиг не любил оставлять на ночь в своем замке. Здесь столичные чиновники по вечерам пили пиво и потихоньку проклинали короля, по милости которого им приходилось забираться в эту альпийскую глухомань. Эти речи текли под одобрительные взгляды и возгласы местных жителей, которые не любили Людвига и побаивались его, считая упырем.
Дальше дорога шла по берегу озера, которое даже в солнечные дни казалось серым и безжизненным. Когда Карл скакал вдоль этих унылых вод, что-то заставило его обернуться, и он увидел всадника, следовавшего за ним на расстоянии около пятисот шагов. Ничего особенного в этом не было, мало ли всадников в этот час скакало по дорогам королевства! Но почему-то Карл решил, что незнакомец его выслеживает. Эта мысль, занозой вонзившись в его сознание, уже не оставляла Карла в покое.
Королевский адъютант пустил коня галопом, незнакомец сделал то же самое. Долина сужалась и, наконец, превратилась в угрюмое ущелье. Дорога, змеей извивавшаяся по дну ущелья, была совершенно пустынной.
Карл понимал, что следовавший позади всадник может в любой момент пустить ему пулю в спину, и проклинал себя за то, что не взял с собой слуг.
Бешеная скачка продолжалась больше часа. По-прежнему незнакомец следовал за Карлом на том же расстоянии – около пятисот шагов и, кажется, не собирался ни сокращать, не увеличивать эту дистанцию.
Когда, наконец, за поворотом показались первые домики деревушки Майерхофен, Карл облегченно вздохнул. На улицах играли веселые дети, стены домиков были расписаны сценами из сказок братьев Гримм. На Карла смотрели прекрасные принцессы, доблестные рыцари, веселые гномы, свирепые драконы.
Но даже в этом сказочном мирке Карл не мог забыть, что за Майерхофеном начинались места, пользовавшиеся дурной славой. Рассказывали о злобных духах, бродивших по пустынной дороге, сводивших путников с ума душераздирающими воплями и забиравших души людей в холодное подземное царство, где души несчастных превращались в кристаллы, которым суждено было до скончания мира находиться в глубоких пещерах, полных жутковатого голубоватого мерцания.
Однако Карл не верил в сказки. Или почти не верил. Куда реальней ему казалась опасность встретить грабителей, которые орудовали в ущельях, начинавшихся за Майерхофеном. Правда, около года назад в эти места по приказу короля был направлен полк горных стрелков, которым удалось уничтожить несколько разбойничьих шаек. С тех пор грабежи прекратились, но кто мог быть уверен, что спокойствие воцарилось навсегда?
Карл спешился возле маленькой свежевыкрашенной харчевни, где подавали вкуснейшие свиные ножки, слава о которых шла по всему королевству, так что даже самые знатные вельможи не гнушались останавливаться здесь и полакомиться этим блюдом. Сам король три раза обедал в этой харчевне и во время этих остановок пытался вести беседы с местными жителями. Однако беседы почему-то не клеились.
Хозяин харчевни сразу узнал адъютанта его величества и предложил высокому гостю отобедать в отдельной комнате. Однако Карл отказался от этой чести, пожелав обедать в общей зале. Он хотел рассмотреть следовавшего за ним незнакомца. Тот появился спустя пять минут, но, к разочарованию Карла, сразу прошел в дальний, темный угол залы, низко склонив голову, так что рассмотреть своего преследователя начальник королевской охраны не сумел. Карл тихо осведомился у хозяина харчевни, знаком ли ему этот посетитель, на что хозяин ответил, что человек этот несколько раз останавливался здесь, но кто он и откуда – никому неизвестно, поскольку ни с кем он разговоров не вел и, вообще, за время своих посещений вряд ли произнес больше пяти слов. Карл попросил хозяина завязать разговор с незнакомцем, чтобы попытаться выведать хоть что-нибудь, но попытка не удалась. Незнакомец отвечал на вкрадчивые расспросы хозяина крайне неохотно и односложно.
Карл нервничал, но это не помешало ему отведать великолепной свиной ноги – сочной и ароматной - и запить ее чудесным альпийским красным вином. До него долетали обрывки разговоров посетителей: местных крестьян, проезжих коммерсантов и дворян.
- Опять приказал поднять налоги… Говорят, новый замок хочет отгрохать за Вительштадтом. Мало ему Лебединого замка…
- Он сумасшедший, сударь, он решительно сумасшедший… Графиня на днях возвратилась из Вены, так там располагают совершенно точными данными…
- На Иглзе неделю назад в полночь трижды прокаркал ворон. Верный знак: конец его царствованию приходит.
- И хвала Господу! Он дьяволом одержим, и отец его был одержим, и дед… Все эти Вительсбахи – настоящая чума.
- Чума, чума, истинно так! Господь ее наслал на нас за наши грехи.
- В столице нынче Содом и Гоморра. И сам король – содомит, это все знают…
Карл съежился. Ему не хотелось, чтобы в нем узнали королевского фаворита. Он допивал свой бокал, когда преследовавший его незнакомец встал и, бросив на стол несколько серебряных монет, быстро вышел из харчевни. Хозяин пошел проводить гостя и, возвратившись, протянул Карлу клочок бумаги.
- Что это? – удивленно спросил Карл.
- Записка от человека, которым вы изволили интересоваться, ваше сиятельство, - почтительно отвечал хозяин.
Белые пальцы Карла нерешительно потянулись к грязноватому клочку, но вдруг застыли в воздухе.
- Он что-нибудь сказал? – спросил граф.
- Почти ничего, ваше сиятельство. Когда я вышел на улицу, этот человек был уже в седле. Он протянул мне записку, попросил передать ее графу фон Плетценбургу, то есть вашему сиятельству. А потом пришпорил коня и был таков. Я даже не успел пожелать ему доброго пути. Но мне грех на него обижаться, он заплатил за обед весьма щедро.
- Я заплачу тебе еще больше, - рассеянно пробормотал Карл, не отрывая глаз от клочка бумаги и как будто не решаясь его взять, но, наконец, решился.
Дрожащие пальцы развернули записку. Там было следующее:
«На дороге в Ущелье серых духов вас будет ждать засада»
Подписи не было. Что означала эта записка - западню или, наоборот, подлинное предупреждение об опасности? Карл хорошо знал Ущелье серых духов. Это было мрачное, безлюдное место. Там могло произойти все что угодно. Карл был уверен, что странные вещи, происходившие вокруг него после отъезда из замка, каким-то образом связаны с поручением, данным ему королем. Может быть, кто-то сумел подслушать их разговор в искусственном гроте? Но кто и зачем? Или дело было вовсе не в этом? Но тогда в чем же?
Снова Карл почувствовал холод тревоги. Он решил, что ехать через Ущелье серых духов и впрямь не стоит, хотя это и был самый короткий путь в столицу, а вместо этого отправиться по дороге, которая вела из Майерхофена на юг. Это удлиняло путь на добрых десять миль, но зато дорога шла через многолюдные селения, а затем, сделав несколько крутых поворотов, спускалась на равнину. А главное, окольная дорога не вела через Ущелье серых духов.
Карл расплатился с хозяином и вскочил в седло. Дорога спускалась в узкую долину и у самого подножия горной гряды поворачивала на запад. То тут, то там виднелись живописные деревушки с приветливыми домиками, на дороге то и дело встречались крестьянские повозки, над густой листвой порхали разноцветные птицы.
В небольшом перелеске шум сосен сливался с песней водопада, падавшего с горного хребта. Свежий и чистый воздух пьянил как молодое вино.
И тут из-за поворота навстречу вылетели пять всадников, впереди скакал тот самый человек, который преследовал Карла на пути в Майерхофен. Всадники стремительно окружили Карла.
- Кто вы такие? Что вам нужно? – королевский адъютант старался говорить надменно, но в голосе его слышались испуг и растерянность.
- Нам приказано встретить ваше сиятельство, - насмешливо отвечал предводитель отряда.
- Приказано? Кем приказано?
- Я не могу сказать вам это, ваше сиятельство. Скоро вы сами все узнаете.
- Зачем вы передали мне записку, там, в харчевне? – с ненавистью глядя на предводителя отряда, спросил Карл.
- Чтобы вы свернули на ту дорогу, на которой нам удобнее было вас захватить, - с ухмылкой отвечал тот. – И благодарю ваше сиятельство за то, что уважили нашу просьбу.
- Что все это значит? Вы отдаете себе отчет, с кем говорите? – Карл пытался тянуть время, хотя и не верил в то, что это может ему как-то помочь.
- Мы прекрасно знаем ваше имя, - нагло отвечал предводитель.
- Вы понимаете, что вам может грозить?
- Ничего нам не грозит. Мы всего лишь выполняем приказ. Или вы поедете с нами, или умрете.
- Вы не осмелитесь!
Карл чувствовал, как жалко звучит здесь, на большой дороге его голос, привыкший к гулким коридорам дворцов и бархатной тишине королевских покоев.
- Осмелимся. Нам приказано убить вас, если вы откажетесь следовать за нами.
В подтверждение своих слов предводитель выхватил из-за пояса пистолет и направил его в лицо Карлу. Тот подался назад, на лице его выступил холодный пот.
- Хорошо, - хрипло проговорил он, - хорошо. Я вижу, у меня и впрямь нет выбора. Я последую за вами. Но куда вам приказано меня доставить?
- В монастырь Гармштайн, - бросил предводитель отряда.
При этих словах Карл едва не лишился чувств.
========== 7. МОНАСТЫРЬ ГАРМШТАЙН ==========
По королевской приемной, которая еще несколько минут назад была безлюдной, теперь сновали взад-вперед лакеи, и Фабиан пристально смотрел на каждого, как будто ожидал кого-то среди них увидеть.
Наконец, он подозвал к себе одного из лакеев и что-то тихонько ему сказал. Тот удивленно взглянул на барона, кивнул и удалился со слегка озадаченным видом.
Через некоторое время он возвратился с тем самым молодым лакеем, которому король велел носить маску. Эта маска теперь висела на шнурке, прикрепленном к поясу, дабы ее можно было надеть при первой необходимости.
Лицо лакея, самоуверенное и наглое, вытянулось и побледнело, едва он увидел барона фон Торнштадта. А тот смотрел на лакея немигающим взглядом стальных серых глаз, лицо его было бесстрастным, и все же в нем было нечто, не предвещавшее лакею ничего хорошего. Лакей медленно подошел к барону, как подходит кролик к готовящемуся проглотить его удаву.
- Зачем вы меня позвали? – тихо произнес он.
- Хотел посмотреть, - не отрывая от него стального взгляда, отвечал Фабиан. – Мне говорили, что теперь вы служите здесь, но я не верил.
- Тише, тише! Здесь полно шпионов.
- Мне кажется, вы сами весьма преуспели на поприще. Думаете, я не догадался, кто донес архиепископу о том, что происходит в подземельях Лебенберга? А заодно и этой корове, любовнице канцлера?
Лакей позеленел.
- Или вы думаете, - безжалостно продолжал Фабиан, - я не знаю, кто пять лет назад предал тех троих, что пробрались в Версаль и находились уже у самых королевских покоев?
Лакей что-то прохрипел.
- Или, может быть, вы воображаете, для меня осталось тайной, почему сицилийский фрегат перехватил недалеко от Неаполя маленькую фелуку, на которой…
Лакей взмахнул руками, как будто заклиная барона молчать.
- Вы очень талантливы по части предательства, - заметил Фабиан. – В этом с вами может соперничать лишь сиятельный граф фон Плетценбург. Но он труслив, а вы дерзки. Однако дерзость вам не поможет. Я знаю о вас всё. И если я сообщу известным вам лицам, кто на самом деле был предателем, жить вам останется недолго. Вас найдут где угодно. И вы это знаете.
В глазах лакея вспыхнула злоба, но он тут же опустил глаза.
- И все-таки у вас есть шанс спасти свою шкуру, - бесстрастно продолжал Фабиан.
- Что вы хотите? – быстро спросил лакей.
- Во-первых, вы должны сообщать мне обо всем, что вы сообщаете архиепископу и прочим достопочтенным господам.
- Я сделаю это, - с готовностью сказал лакей.
- Разумеется, сделаете. И только попробуйте утаить от меня хоть что-то!
- Не беспокойтесь, - прошептал лакей, - не беспокойтесь, я все сделаю.
- Но это не все.
- Что вы еще хотите? Только умоляю, говорите быстрее, наш разговор уже привлекает внимание.
- Я хочу, чтобы вы провели меня в такое место, откуда я смогу услышать все, о чем сейчас говорят король и его брат.
- Вы с ума сошли! Это невозможно.
Барон бросил на лакея такой взгляд, что тот поспешно сказал:
- Хорошо, хорошо. Я сделаю это.
И громко, чтобы его слышали другие находившиеся в приемной лакеи, произнес:
- Ваша милость, раз вы хотите осмотреть замок, я с удовольствием исполню ваше пожелание. Его величество милостиво разрешает, чтобы посетители осматривали некоторые залы без его ведома. Прошу вас, следуйте за мной.
Он повел барона по веренице залов и комнат, блиставших великолепием, но пустынных и полных холода.
- Если бы я жил здесь, я бы тоже сошел с ума, - пробормотал Фабиан, скептически разглядывая роскошные интерьеры.
Они оказались в гостиной, где, по странной прихоти короля, стены с пола до потолка были украшены великолепными изумрудами. Сколько денег было потрачено на это, никто не знал, но всем было известно, что при одном упоминании об этой комнате добродушный канцлер менялся в лице и начинал скрежетать зубами. Ирония судьбы заключалась в том, что король всего раз посетил эту гостиную. Он осмотрел ее беглым взглядом, недовольно поморщился, повернулся на каблуках и ушел, ничего не сказав. Больше он ни разу не переступал порога Изумрудной гостиной, как будто позабыв о ее существовании.
Лакей быстро огляделся и, убедившись, что кроме него и барона в гостиной никого нет, нажал на небольшую мраморную шишку, украшавшую камин. Стена задрожала и с глухим шумом раздвинулась, образовав темное отверстие справа от камина. Фабиан с любопытством наблюдал за происходящим.
- Бедный король Людвиг! – заметил он. – Воображает, что этот замок принадлежит ему!
- Идемте быстрее, сударь! – с досадой сказал лакей.
Они вошли в темный проход, лакей повернул небольшую рукоятку, и потайная дверь за ними закрылась. Воцарилась тьма, но впереди был виден слабый свет. Фабиан не спускал глаз с лакея и на всякий случай взялся за кинжал, который был спрятан у него на поясе.
Проход заканчивался небольшой каморкой, свет в которую проникал через маленькое окошко под потолком.
- Где мы? – спросил барон, но лакей прижал палец к губам.
Фабиан прислушался. Из маленького отверстия в стене, занавешенного темной тканью, доносились голоса. Барон узнал голоса короля и его брата.
Это отверстие соединяло потайную комнату с тем самым искусственным гротом, в котором король ранее беседовал с графом фон Плетценбургом.
- Я так и знал! – голос короля звучал угрожающе. – Ты думаешь, я настолько глуп и не вижу, что ты замышляешь отнять у меня корону?
- Людвиг… Если бы я хотел отобрать у тебя корону, то действовал бы иначе. Я лишь говорю тебе прямо и честно: брат мой, ты оказался плохим королем. Ты привел королевство на край пропасти. И не потому, что у тебя нет государственных способностей, нет. А потому что ты слишком презираешь людей. Они тебе неинтересны. Но люди не могут быть такими, какими ты хочешь их видеть, они такие, какие они есть! И король обязан это принимать! Ты не можешь править людьми, витая в своих грёзах. Это кончится гибелью и для тебя, и для всего королевства! – интонации принца становились все более истеричными, и это, как хорошо было известно Фабиану, предвещало скорый приступ безумия.
- Я - король, и я хочу, чтобы мои подданные были меня достойны! – отрезал Людвиг. – Я не требую от людей ничего непосильного, я лишь хочу, чтобы они открыли свои глаза прекрасному и возвышенному! Я хочу, чтобы мои подданные были птицами, парящими в небе, а не навозными насекомыми, какими они сейчас являются!
- Твои подданные не птицы и не насекомые. Твои подданные – это люди. А ты отказываешься это понимать, - прозвучал усталый голос принца.
В ответ послышался презрительный смех короля.
- Брат, - тихий голос Отто теперь был еле слышен. – Я приехал вовсе не для того, чтобы с тобой поссориться. У меня никого нет кроме тебя…
- Вот как? – холодно заметил король. – А твой любовник?
Из-за занавеси долетел тяжелый вздох Отто. Фабиан нахмурилась. Стоявший рядом лакей язвительно улыбнулся.
- Ты уложил в свою постель человека, которого я когда-то изгнал из своего королевства! – теперь голос короля звучал обвиняюще. – Ты сделал это назло мне, да, мой брат?
- Нет!
- Я не верю тебе. Фон Торнштадт – мой враг. Мой личный враг!
- Брат, не будем говорить сейчас об этом.
- Понимаю. Ты не хочешь говорить на темы, которые тебе неприятны. Вместо этого предпочитаешь говорить о том, что неприятно мне. Что ж, говори.
Несколько секунд длилось молчание. Затем послышался голос Отто.
- Брат, ты знаешь…
- … что против меня составлен заговор? Знаю, знаю! Об этом говорит вся столица. А может быть, даже все королевство.
- Возможно, что и все королевство… Раз уж слухи об этом дошли даже в мой Лебенберг… Но ты не знаешь о другом заговоре, куда более опасном…
- Вот как? Разве в нашем королевстве есть змея более ядовитая, чем наш добрейший архиепископ?
- Граф фон Плетценбург ничего тебе не говорил? – голос Отто звучал подчеркнуто равнодушно.
Фабиан затаил дыхание. Лакей сделал шаг к отверстию в стене, пристально глядя на Фабиана. Тот, почувствовав недоброе, обернулся. На губах лакея мелькнула усмешка, он сделал шаг назад.
- А! – король презрительно рассмеялся. – Вот ты о чем, Отто! Действительно, если хочешь знать, это именно граф фон Плетценбург сообщил мне, что ты хочешь захватить мой трон. Так что это для меня совсем не новость.
- Что? – Отто задохнулся. – Что? Но… Он не должен был… Он должен был…
- Я не знаю, что он был тебе должен, - отрезал король. – Но уверен, что он рассказал мне далеко не все, что знал.
- Брат, послушай меня! – принц был явно растерян.
- Замолчи! Я знаю, что ты мне солжешь. И Карл мне тоже лгал. Ах, бедный Карл! Мелкое вранье – его слабость. Но я все же привязан к нему. Может быть, потому что он так изящно и с таким блеском умеет лгать по мелочам.
- Брат…
- Но ты, Отто, ты лжешь мне по-крупному! И я знаю это!
- Нет!
- Послушай! Ты ведь не Карл фон Плетценбург, ты мой брат, и у тебя должно хватить силы воли признаться мне во всем! Признаться в том, что ты задумал.
- Но мне не в чем признаваться! Я пришел предупредить тебя…
Фабиан превратился в статую. А взгляд лакея скользил по стене.
- Значит, ты не можешь. Ничтожество, - произнес король.
- Хорошо. Я не произнесу ни слова. - тихо сказал Отто. - Ни единого слова…
- Вот как! – заметил король. – Право, фон Плетценбургу и впрямь далеко до королевского брата.
- …но я вручаю тебе письмо, которое написал этой ночью.
- Гм! – недоверчиво промычал король. – Что ж… я прочту твое письмо. Но только не сейчас. В этом гроте слишком темно.
- Прочти его, как только возвратишься в свой кабинет. Это слишком серьезно.
- Отто… - голос короля зазвучал глухо и подавленно. – Отто, ведь ты помнишь ту ночь, накануне моей коронации… Ты знаешь, минувшей ночью я видел сон, очень странный сон… Ко мне явился…
На лице Фабиана появилась досада. Он схватил лакея за рукав.
- Послушай, мне надо знать, что написано в этом письме.
- Тише, сударь! Вы мешаете мне слушать! – прошипел лакей.
- Они больше не скажут ничего интересного. Разве ты не слышишь? Они начали бесконечный разговор о своих видениях, явлениях святых и прочей чуши. А я хочу знать, что написано в письме принца.
- Вам было бы куда проще разузнать это еще в Лебенберге, - проворчал лакей.
- Я хочу знать, что написано в письме принца, - в голосе Фабиана зазвучали металлические нотки. – И ты мне это сообщишь. Завтра утром. Ты понял?
Глаза лакея сузились. Он снова бросил взгляд куда-то в сторону.
- Хорошо, - прошептал он. – Хорошо. Я сделаю так, как вам будет угодно.
- А теперь пойдем отсюда.
- Как, вы не хотите дослушать?
- Я услышал все, что хотел. Этого достаточно.
- Но, может быть…
- Нет, довольно…
- Ты слышишь, брат? - донесся до них голос Отто.
- Что?
- Шепот за стеной.
- Отто, у тебя слуховые галлюцинации…
- Проклятье! – прошипел Фабиан. – Идем отсюда, идем!
И он, забыв об осторожности, двинулся по темному коридору. На лице лакея появилась жестокая улыбка.
Но у Фабиана как будто были глаза на затылке. Он резко обернулся.
- Нет, - сказал он. – Нет. Ты пойдешь впереди.
Лакей смотрел на него с наглой улыбкой.
- Как вам будет угодно, господин барон, - произнес он. – Как вам будет угодно.
Фабиан сверлил лакея взглядом, пытаясь понять, что тот задумал. Но тщетно. Лакей прошел мимо, его фигура стала исчезать во мраке, царившем в потайном коридоре.
Фабиан двинулся за ним, сжимая рукоятку кинжала.
Но тут лакей остановился и обернулся.
- А теперь тебе конец! – воскликнул он и нажал рукой на небольшой выступ в стене.
Пол под ногами барона вдруг начал проваливаться. Фабианвскрикнул, взмахнул руками и рухнул в разверзшуюся под ногами бездну.
Лакей подошел к люку.
- Не знаю, жив ты или нет! – крикнул он. – Не знаю, куда ведет этот люк, но надеюсь, что даже если ты жив, то сгниешь там заживо!
Ответом ему было мертвое молчание.
Лакей постоял некоторое время над люком, вглядываясь во мрак и вслушиваясь, но так ничего и не услышал.
Пожав плечами, он снова нажал на выступ в стене. Люк с глухим шумом закрылся.
И тут со стороны королевского грота донесся нечеловеческий вопль.
***
Маленький отряд свернул с проезжей дороги, спустился к звонкой, бурной реке, что текла у подножия горной гряды, и двинулся вдоль берега по тропе, петлявшей среди огромных валунов и шумящих сосен. От воды поднималась прохлада, сквозь кроны сосен сверкало солнце, в кустарнике, которым порос берег, пели птицы. Но Карл не слышал этого пения. В висках у него хищной птицей билось одно слово: «Гармштайн».
Этот монастырь, построенный на вершине горы, пользовался в королевстве дурной славой. Ходили разговоры, что тамошние монахи знаются с нечистой силой. Кто-то этому верил, кто-то нет, но одно было известно достоверно: немало людей, оказавшихся в Гармштайне, погибли при весьма странных обстоятельствах. Впрочем, и это не повергло бы Карла в трепет, если бы не следующие обстоятельства.
В роду Плетценбургов существовало поверье, что член этой семьи, хоть раз переступивший порог Гармштайна, умрет насильственной смертью. Причиной, как гласила легенда, было проклятье, которое наслал настоятель монастыря в XII веке на род графа фон Плетценбурга, взявшего Гармштайн штурмом и перебившего половину монахов за то, что они помогали его врагу – барону фон Крейцу.
И действительно, с тех пор шесть представителей рода погибли самое позднее через полгода после того, как по тем или иным причинам побывали в Гармштайне.
Впрочем, не все в роду фон Плетценбургов верили в проклятье. Прадед Карла – граф Пауль - дерзкий забияка, не боявшийся ни Бога, ни черта, нарочно отправился в Гармштайн, чтобы показать всем, как презирает он мрачную легенду. Два месяца спустя он был найден застреленным в спальне своего роскошного столичного особняка. Кто его убил и почему – так и осталось тайной.
Карл хорошо помнил и судьбу своего дяди – графа Генриха, который был камергером короля Максимилиана - отца нынешнего короля Людвига. Граф Генрих никогда не скрывал своего страха перед монастырем Гармштайн и не раз клялся, что ничто в мире не заставит его там побывать.
Но однажды королю Максимилиану вздумалось отправиться в Гармштайн на богомолье. Граф Генрих, как раз в это время надеявшийся получить маршальский жезл, побоялся, что отказ следовать за королем разгневает его величество, и тогда с мечтой о звании маршала придется распрощаться. Этот страх оказался сильнее страха перед проклятьем, и граф отправился в Гармштайн вместе с королевской свитой. Но несмотря на этот поступок, стоивший графу стольких душевных сил, маршальский жезл он так и не получил: спустя всего четыре месяца после посещения Гармштайна граф Генрих был обезглавлен по обвинению в государственной измене и заговоре с целью убийства короля. Между тем в столице долго ходили разговоры о том, что никакого заговора не было и в помине, и что граф пал жертвой темной интриги, инспирированной его тайными недругами, которые не желали, чтобы он стал маршалом. Но, как бы там ни было, зловещее пророчество снова исполнилось.
Карлу было тогда всего пять лет. Ужасная смерть дяди и легенда о проклятии, тяготевшем над родом фон Плетценбургов, произвели на мальчика самое тяжелое впечатление, в душе его навсегда поселился ужас перед древним монастырем. Он, как некогда и его дядя, дал себе клятву никогда ни при каких обстоятельствах не бывать в этом ужасном месте. И вот теперь его везли именно туда, и он ничего не мог с этим поделать. Карл никогда не отличался силой воли, а сейчас душевные силы совсем его покинули. Его душа была полна страха, а в виске хищной птицей билось одно слово: «Гармштайн!»
Между тем отряд перешел реку по ветхому деревянному мостику, который, казалось, вот-вот развалится под тяжестью лошадей и всадников, и стал медленно подниматься к перевалу. Становилось всё холоднее, а на перевале задул пронизывающий, ледяной ветер. Карл кутался в свой элегантный легкий плащ, но тот совершенно не спасал от ветра.
Предводитель отряда, заметив, что пленник посинел от холода, сжалился и предложил ему флягу с вином. Карл протянул было руку, затянутую в тонкую перчатку, но тут же с ужасом отдернул ее. Он решил, что вино может быть отравлено. Предводитель презрительно расхохотался, сам отхлебнул вина из фляжки, и снова предложил ее Карлу. Но тот опять отказался, попытавшись придать своему лицу выражение презрения и отвращения. Но, судя по смеху, которым разразились всадники, вид у адъютанта его величества в этот момент был самый жалкий.
За перевалом открылся чудесный вид на зеленую живописную долину, по которой были разбросаны беленькие деревушки. Но маленький отряд не стал спускаться в эту долину, которая была уже территорией Австро-Венгерской империи, а свернул на пустынную дорогу, уходившую на запад по склону хребта. Дорога пролегала среди высоких черных скал, впереди багровело заходящее солнце. На фоне его сияния Карл увидел черный силуэт Гармштайна: высокие стены и сторожевые башни, возвышавшиеся над пропастью.
Карл испытал новый приступ страха. Тени предков, казалось, окружили его и заклинали не переступать порог проклятого монастыря. Он прикрыл глаза и попытался пробормотать молитву, но мысли путались, язык заплетался.
Когда огромные монастырские ворота стали медленно, с тяжелым скрипом открываться, граф закачался в седле и упал бы, если бы его не поддержал предводитель отряда, который не спускал глаз с пленника.
- Нет, - хрипло проговорил Карл. - Я не переступлю этого порога.
- Что? – с ухмылкой переспросил предводитель. – Вы, кажется, что-то сказали, ваше сиятельство?
- Я не войду в монастырь, - едва ворочая языком, сказал Карл. – Ни за что не войду. Лучше убейте меня здесь!
- Как вам будет угодно ваше сиятельство.
Предводитель отряда медленно вынул из-за пояса револьвер и направил его на Карла.
- Прикажете спустить курок, ваше сиятельство?
Холодное дуло смотрело Карлу прямо в глаза.
- Хорошо, я войду, - прохрипел Карл. – Я войду.
- Как вам будет угодно, ваше сиятельство.
Пистолет вернулся за пояс предводителя отряда.
Карл, стиснув зубы, застонал.
Копыта лошадей гулко зацокали по мощенному камнем монастырскому двору, походившему на огромный колодец. Карл увидел там множество фигур в черных рясах и больших капюшонах. Кто-то помог ему сойти с коня, и его повели вверх по крутой винтовой лестнице, так что он едва не задохнулся и под конец с трудом переставлял ноги. Потом ему пришлось идти по длинному, мрачному коридору, свет в который проникал сквозь маленькие, узенькие оконца, а затем – спуститься по узкой лестнице, упиравшейся в обитую железом дверь. Эта дверь со скрипом отворилась, и Карла ввели в большую комнату, в которую через огромные окна вливался яркий свет заходящего солнца. Комната была обставлена с поистине королевской роскошью, совсем неподходившей для сурового монастырского быта.
И Карл увидел архиепископа.
***
У принца начинался припадок. Его бил озноб, пальцы сводило судорогой, из груди вырывались хриплые стоны. Отто прижимал руки к груди, скрючивался, но при этом вытягивал шею, и его лицо, искаженное судорогой, стало почти безобразным. Темные глаза подернулись пеленой, в которой мерцали огоньки мольбы о помощи.
Сейчас принц походил на уродливого карлика, явившегося из страшной сказки в этот грот, полный фосфоресцирующего мерцания. Король прижался к стене. Ему казалось, что брат его исчез в лиловом сумраке, а вместо него возникло это странное существо, злобное и несчастное.
Король растерянно оглянулся. Он хотел позвать на помощь, но грот был отделен от других помещений замка такими толстыми стенами, что крика о помощи никто не услышал бы. Правда, их вполне могли услышать в потайной комнате, о существовании которой король и не подозревал, но эта комната была уже пуста.
Отто издал гортанный вопль, в котором не было ничего человеческого, запрокинул голову и, вытянув руки со скрючившимися пальцами, стал приближаться к королю. Тот вжался в стену и, не отрываясь, смотрел, как к нему движется безобразное, полное злобы существо, которое прежде было его братом.
Короля охватил ужас. Он закричал, а сумасшедший разразился каркающим смехом, его пальцы были уже у горла короля, они стремительно распрямились и готовы были вцепиться в горло. И тут сквозь пелену безумия в глазах Отто на мгновение снова мелькнула мольба о помощи, как будто он отчаянно пытался и не мог освободиться от овладевшей им темной и страшной силы.
Король осенил себя крестным знамением и забормотал молитву, которую не читал ни разу с тех пор, как взошел на трон. В лицо ему ударил новый нечеловеческий крик, Отто отшатнулся, как будто что-то его отбросило, снова потянулся к королю и снова отшатнулся.
А король, почувствовав, что ужас его отступает, схватил брата за шиворот и поволок из грота. Отто визжал, царапался, ему даже удалось до крови укусить короля за руку, но тот, закричав от боли, так и выпустил брата из рук. Они оказались в темном коридоре, который разветвлялся на два: один вел направо, в королевские покои, а второй - налево, куда-то в темноту. На мгновение король замер, словно соображая, в какую сторону ему тащить несчастного брата. И тут неожиданно раздался рев Отто:
- В покои! Веди меня в свои покои!
Но король, услышав этот рев, поволок своего брата в противоположном направлении.
Тогда Отто издал новый крик, от которого, казалось, содрогнулись стены замка.
- Нет! Не-е-ет! Только не туда! Не надо-о-о!
Он снова вцепился зубами в израненную руку брата, из которой капала кровь. Король вскрикнул, но по-прежнему крепко держал безумца.
По мере того, как они продвигались во мрак таинственного коридора, силы короля таяли, но и Отто понемногу затихал. На лице принца появился страх, а затем его снова стала бить судорога, но с каждым шагом короля судорога эта становилась все слабее. Отто больше не кричал, а лишь стонал, и это были уже человеческие стоны: стоны больного, которому очень плохо.
Но с королем тоже происходила перемена. Чем ближе была дверь, которой заканчивался коридор, тем труднее давался ему каждый новый шаг. Пелена безумия, понемногу покидавшая глаза принца, теперь все больше заволакивала взор короля. Людвиг ссутулился, его пальцы стало сводить судорогой, как незадолго перед тем сводило судорогой пальцы Отто, он стал смотреть на брата злобным и хищным взглядом.
Таинственное существо, которое жило в Отто, как будто переселилось в короля, и теперь уже принц со страхом смотрел на Людвига.
А тот, ссутулившись и вытянув руки, двинулся на своего брата. Отто отступал вглубь коридора, к той самой запертой двери, как будто за ней было спасение.
Каждый шаг давался королю с величайшим трудом, словно на ногах у него были свинцовые гири, которые становились все тяжелее, в то время как Отто по мере приближения к двери становилось все легче.
Лицо короля исказилось, из груди его вырвалось рычание.
- Не ходи! – прохрипел он, обращаясь к Отто. – Не ходи туда, слышишь!
Отто на мгновение замер, а затем схватил брата за плечи и потащил к загадочной двери.
И теперь уже Людвиг издал нечеловеческий крик, похожий на ослиный рев.
- Нет! Нет! Не туда! – вопил он, пытаясь вырваться из объятий брата.
Наконец, ему удалось впиться в горло Отто. Тот закричал от боли, но не выпустил короля и продолжал тащить его к двери.
И тут король содрогнулся, разжал зубы, и, издав новый вопль, рухнул как будто замертво.
Дрожащий Отто склонился над ним, глухо и монотонно бормоча слова молитвы, с трудом взял на руки и, шатаясь, двинулся к двери. Дверь отворилась перед ним сама, как будто это сделал кто-то невидимый, и принц исчез за ней.
========== 8. МОНАСТЫРСКОЕ ВИНО ==========
В это же самое время по улицам столицы двигался человек, закутанный в серый, потертый плащ, в шляпе, надвинутой на лоб. Он появился из пустынного парка, примыкавшего к королевскому дворцу, не спеша прошел по усаженной тополями аллее, на которой не было ни души, и углубился в лабиринт узеньких улочек. Чем дальше он уходил от дворца, тем многолюднее становилось вокруг: в лавках шла бойкая торговля, пивные и кофейни были полны народу, по улицам прогуливались семейства добропорядочных бюргеров, бродили влюбленные парочки, горделиво расхаживали военные в щегольских мундирах, а за порядком наблюдали важные городовые. День был довольно прохладным, с Альп слетал на столицу свежий ветер, по небу плыли огромные облака, а в их разрывах сверкало солнце, и казалось, что все вокруг полно безмятежности.
Пройдя по лабиринту узеньких улочек, незнакомец вошел в небольшую кофейню и окунулся в горьковатый аромат кофе, смешанный с тяжелым запахом табака. Кофейня была полна народу, но возле самого окна в углу был свободен маленький столик. Человек снял шляпу, однако постарался устроиться так, чтобы лицо его оставалось в тени. Кофе ему подали очень быстро, и он принялся его потягивать, но как будто без особого удовольствия.
Вокруг стоял гул голосов, до незнакомца долетали обрывки фраз посетителей, сидевших за соседними столиками.
- Нынче холоднее…
- Но цены-то выросли, достопочтенный Майнц, цены выросли не только на масло, но и на муку. И не забывайте, что …
- А в Париже нынче неспокойно… Мой зять возвратился оттуда третьего дня, так, представьте себе, говорит, что там революцией пахнет, не больше не меньше…
- Я отправил в Берлин письмо, но ведь пока оно дойдет, и пока я получу ответ…
- А ветер южный… Ветер южный, значит, гроза скоро будет…
- Кофе здесь хороший. Очень хороший. А вот пирожные – лучше с розовым кремом брать, потому что коричневый – горьковат. И привкус корицы… вы любите корицу, герр Бенн?
- Я больше сосиски с пивом люблю. Ха-ха-ха! Все эти кремы, кофе - не для меня. Разве что полюбопытствовать….
Незнакомец, уловивший эти слова, одобрительно кивнул. Судя по всему, он тоже предпочел бы сосиски и пиво. Воровато оглядевшись, он быстро вынул из-под плаща флягу, отхлебнул, закрыл и спрятал. Убедившись, что никто ничего не заметил, он с удовлетворенным видом откинулся на спинку плетеного кресла.
- Дожди, дожди неизбежны…
- Но ведь в Берлине-то все спокойно, заметьте! В Париже вот-вот революция, а в Берлине все спокойно…
- И все же в «Золотом кувшине» сосиски хуже. Но зато свиные ножки отменные, уж поверьте.
- В Лебенберге стало слишком ненадежно. Этот сумасшедший что-то знает. Или подозревает. Ты знаешь, что он отправился к своему братцу?
Незнакомец вздрогнул и скосил глаза в ту сторону, откуда донеслись эти слова.
- Слишком ранние дожди – это печально. Но все же дождь…
- Говори тише, глупец!
- В Берлине все спокойно, говорите вы, но в Париже-то вот-вот революция!
- Если бы что-то было не в порядке, он бы вас предупредил.
- Я и сам так думал. Но он в последнее время довольно странно себя вел. Кажется, он влюбился. Грязный извращенец!
- Влюбился? В этого сумасшедшего? Да ты с ума сошел!
- Этот сумасшедший - принц, не забывай.
Незнакомец боковым зрением следил за говорившими. В их внешности не было ничего особенного. Молодые люди лет двадцати, по виду – студенты или мелкие приказчики…
- И все-таки мука дорожает, а значит…
- Все равно. Пусть он нас и не предал. Но не может быть, чтобы кто-то что-то не пронюхал. В этом проклятом Лебенберге тоже есть соглядатаи.
- А в Париже, конечно, неспокойно, ваш зять совершенно прав…
- Там полно не соглядатаев, а пьяниц. Что еще делать в этом приюте умалишенных? Только пить.
- Но к такой сосиске больше подойдет пиво из Майерхофена нежели из Партенкирхена, потому что…
- Все равно. Времени терять больше нельзя.
- Потому что Берлин, хоть и столица, все же город очень спокойный…
- И это время в прошлом году уже начались дожди…
- Да все уже готово. Мы уже начали все развозить по городу.
- Сосиски и свиные ножки…
- Но не в Париж, там все-таки вот-вот вспыхнет революция. В Берлин – да, там все спокойно.
- Никто ничего не заметил?
- Судя по всему, нет.
- Но, обратите внимание, пшеница дешевеет, почему тогда, позвольте спросить, мука дорожает?
- И у нас здесь неспокойно. Вы же видите, что творится вокруг.
- Тише-тише, герр Майнц! Как знать…
- Да перестаньте, любезнейший! Все уже давно говорят открыто: дни короля сочтены. И я вам откровенно скажу, давно пора взять этого безумца под опеку. Раньше наше королевство было тишайшим местом в мире, а сейчас что? А цены? А падение нравов? Вот, к примеру, третьего дня…
- Да все, все уже готово. Мы лишь ждем сигнала. Как только он возвратится в Лебенберг…
- Хорошо хоть этот проклятый Ветнер уехал.
- Слишком поздно. Он успел все испоганить, успел развратить молодежь.
- И если тут грянет революция, а она ведь грянет, уж вы поверьте, надо будет уезжать. Конечно, не в Париж, там тоже пахнет революцией. Лучше в Берлин, там все спокойно.
- Но цены растут! Так дальше невозможно! Вы понимаете, что вот-вот начнутся волнения.
- Да они уже начались. Вы разве не знаете, что вчера возле оперы толпа напала на полицейских?
- Да будет вам! Пьяницы!
- Нет, не пьяницы. Это заговорщики и революционеры. Уж поверьте, я знаю, что говорю. Говорят, что до событий… вы понимаете, о чем я… Так вот, до событий остаются считаные недели. А может быть, и дни.
- А король сидит в своем Лебедином замке и развлекается в компании актрис и извращенцев! А все его министры – воры и развратники!
- А что вы хотите? Король еще более безумен, чем его брат.
- Слышишь все эти разговоры? Обо всем давно говорят открыто.
- А ты говори тише. Пойдем. Я тебе сейчас все сам покажу.
- Но дожди, дожди…
- …и в Берлине все спокойно…
- …и свиные ножки в последнее время…
Двое молодых людей расплатились и двинулись к выходу. Незнакомец подождал, пока они выйдут, быстро отхлебнул из своей фляги, отодвинул чашку с недопитым кофе и, бросив на стол две серебряных монеты, последовал за ними.
***
Фабиан открыл глаза, но ничего не увидел. Было темно, сыро и холодно, слышался мерный стук падающих капель.
- Где я? Что со мной?
Он попытался приподняться, но тут же вскрикнул от резкой боли. Эта боль мгновенно вернула ему память.
- Мерзавец! – простонал Фабиан. – Мерзавец! Ты за всё мне заплатишь …
Он свел ладони и почувствовал, что руки покрыты грязью или слизью.
- Проклятье! – прошептал он. – Но я выберусь из этой дыры, во что бы то ни стало!
Вытянув руку, он обнаружил холодную стену, покрытую влагой. Цепляясь за камни, Фабиан с трудом поднялся на ноги и сделал два или три шага, каждый из которых вызывал у него приступ боли, так что он не мог сдержать стонов.
- Ничего… - прошипел он сквозь зубы. – Ничего… Переломов нет, одни ушибы. Нет, ему так просто от меня не избавиться!
Двигаться Фабиан мог только хромая, но упорно продолжал идти. Глаза его понемногу привыкали к темноте. Он увидел, что находится в темном коридоре, судя по всему, где-то под землей. Это открытие его ничуть не обескуражило.
- Подземелья, - бормотал он с угрюмой усмешкой. – Сначала подземелья Лебенберга, теперь подземелья Лебединого замка… Все время приходится иметь дело с подземельями. Но я выйду на свет, я обязательно выйду, и тогда…
Если бы ярость, которая в этот момент была в его глазах, превратилась во вспышку, то, наверное, подземный коридор оказался бы залит ярким светом.
Фабиан неудачно шагнул и правую половину тела пронзила острая боль. У него вырвался сдавленный крик.
- Ничего… ничего… - прошептал он, тяжело дыша и опираясь рукой о холодную, влажную стену. – Я выберусь!
Где-то недалеко слышалось журчание. Очевидно, рядом протекал ручей.
Но в это монотонное журчание вдруг ворвался новый звук, похожий на звук осторожных шагов. Фабиан замер, но больше ничего не услышал. Он продолжил путь, и опять ему показалось, что по коридору движется кто-то еще. Снова он остановился. Нет, ничего. Слышалось лишь журчание ручья, который как будто протекал прямо за каменной стеной справа.
- Эхо, - прошептал Фабиан. – Просто эхо. Или галлюцинации.
Но вновь он услышал осторожные шаги, и ему показалось, что впереди, во мраке виден чей-то силуэт. На мгновение Фабиану стало не по себе. Он вспомнил, как однажды нечто подобное случилось с ним в парижских катакомбах. Тогда он заблудился в подземных лабиринтах, полных холода и мрака. И тогда он тоже услышал шаги. Шаги, которые изменили всю его жизнь.
Фабиан улыбнулся и, высоко подняв голову, двинулся навстречу неведомому существу, которое, должно быть, обитало в этом подземелье. Однако это существо больше не подавало признаков жизни, и Фабиан начал уже думать, что ему все это лишь показалось. Но глаза его уже привыкли к темноте, и вот, он увидел впереди фигуру в длинном одеянии.
Фабиан остановился. Что это? Статуя, какой-нибудь каменный идол, принесенный сюда столетия или тысячелетия назад? Таких идолов время от времени находили в окрестностях Лебединого замка. Может быть, этот подземный ход был прорыт в незапамятные времена и вел в какое-нибудь позабытое всеми языческое святилище.
Но нет, это был не идол. Фабиан заметил, как фигура чуть заметно шевельнулась. Кроме того, несмотря на темноту, Фабиан чувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. В его душе шевельнулся страх. Но опять на помощь ему пришла память о парижских катакомбах. Чьи-то шаги в глухих подземельях, пугающие шаги, каждый звук которых, казалось, был полон враждебности, а потом… Потом все изменилось внезапно и стремительно. Кошмар, мучительный и долгий, отчаяние и безысходность обернулись холодной радостью, силой, уверенностью. И он, Фабиан, стал другим. Навсегда.
Рука его время от времени инстинктивно тянулась к поясу, где в маленьких ножнах он прятал кинжал. Но ножны были пусты. Должно быть, кинжал выпал из них, когда Фабиан рухнул в подземелье.
Фигура впереди по-прежнему была неподвижна, но вдруг она шевельнулась, и до Фабиана долетел звук кашля – сухого старческого, щелкающего кашля. Фабиан улыбнулся и пошел вперед, позабыв о мучившей его боли.
Странное существо при ближайшем рассмотрении оказалось старухой с изборожденным морщинами лицом и маленькими глазками, взгляд которых казался цепким и острым даже здесь, в темноте подземелья.
- Кто ты? – спокойно спросил Фабиан. – Что ты здесь делаешь?
- Жду тебя, - услышал он надтреснутый старческий голос.
И вновь в душе Фабиана шевельнулся страх. Детские сказки о ведьмах, бродящих по таинственным подземельям и поджидающих путников…
А старуха, как будто угадав мысли Фабиана, тихонько захихикала, явно довольная впечатлением, которое сумела произвести на гордеца.
- Идем, - сказала она, и из голоса ее вдруг исчезла старческая надтреснутость, он стал молодым и властным.
Фабиан открыл было рот, но ничего не сказал и двинулся за старухой сквозь темноту.
***
Его преосвященство стоял возле окна и с милостивой улыбкой смотрел на замершего в напряжении адъютанта его величества.
- Рад приветствовать вас в этой благословенной обители, граф, - елейным голосом произнес прелат, вертя в пальцах крупный, холодно поблескивавший бриллиант.
- Что всё это значит? –Карл высоко поднял голову и старался говорить уверенно и надменно. – По какому праву меня схватили? Почему привезли в этот монастырь?
- Думаю, вы сами прекрасно всё понимаете, граф. А если не всё, то, уж во всяком случае, многое… Присаживайтесь, - архиепископ указал Карлу на большое удобное кресло, а сам сел в кресло напротив, продолжая вертеть в пальцах бриллиант.
- Я жду объяснений, - Карл устало откинулся на спинку кресла, его изнеженные руки бессильно свесились с подлокотников. – Почему меня привезли сюда?
- Понимаю… Вам не дает покоя семейная легенда. Конечно, этот монастырь должен вызывать у вас не самые приятные чувства, - архиепископ пожал плечами, по-прежнему увлеченный бриллиантом. – Но всё же это лишь легенда, суеверие. А доброму христианину не следует быть суеверным.
- Почему меня сюда привезли? – Карл смотрел в стену, обтянутую гобеленами с сюжетами, чересчур фривольными для монастырской обители. – Неужели вы не могли встретиться со мной в столице?
- Вы же видите, граф, что я сейчас нахожусь не в столице. А мне с вами необходимо было встретиться как можно скорее, причем так, чтобы о нашей встрече никто не узнал. И Гармштайн, хоть он вам и не нравится, самое подходящее для этого место. Никогда ни одна тайна не выходила за эти древние стены… Ах да, граф, я, конечно же, приношу вам извинения за не совсем деликатный способ, к которому пришлось прибегнуть, чтобы доставить вас сюда. Но, надеюсь, вы понимаете: у меня не было выбора.
У Карла начинала болеть голова. Тусклым взглядом он осматривал комнату архиепископа. Стены, обтянутые французскими гобеленами, мраморный стол с великолепными золотыми часами, итальянские полотна – все это кружилось, мелькало перед его глазами словно картинки калейдоскопа. Но за мельтешением цветных пятен таилась холодная тьма.
И тут взгляд его упал на мраморную статуэтку святого Себальда, стоявшую в дальнем, самом темном углу комнаты. Сутулая, хрупкая фигурка смотрелась неуместно в этой огромной, роскошно обставленной комнате. На губах святого была улыбка, и Карлу показалось, что эта улыбка адресована именно ему.
- Должно быть, вы очень голодны, - с самым любезным видом произнес архиепископ, оторвавшись, наконец, от разглядывания бриллианта.
- Ничуть, - хрипло ответил Карл.
- Тогда бокал вина. В здешних погребах есть великолепное вино, сейчас вы сами убедитесь. Монахи – отличные виноделы, свои секреты они не открывают никому. Даже мне.
Тонкий аромат рубиновой жидкости коснулся ноздрей Карла, и у него закружилась голова. Вино оказалось великолепным, душистым и чуть терпким. Страх, терзавший Карла, стал понемногу растворяться в легком хмеле, и багровое закатное небо за окном уже не казалось зловещим.
- Дорогой граф, - архиепископ по-прежнему был сама любезность, - дорогой граф, прежде всего я хотел бы поблагодарить вас за то, что вы ставите нас в известность о том, что делает король. А главное, - тут архиепископ с многозначительным видом поднял указательный палец правой руки, – а главное, о том, что король говорит. Не скрою, душевное состояние его величества вызывает у нас серьезные опасения. Поэтому мы придаем большое значение сообщениям, которые поступают от вас.
Карл и вправду регулярно отправлял архиепископу зашифрованные послания, в которых сообщал о происходившим в Лебедином замке. Архиепископ принадлежал к враждебной Карлу придворной партии, но Карл, как всякий временщик, хорошо понимал, что эта враждебная партия однажды может прийти к власти. Потому он и боролся с партией архиепископа и канцлера, и одновременно шпионил для неё, опасаясь за свое будущее. В этом был весь Карл фон Плетценбург.
Но сейчас, в этом проклятом монастыре, на Карла напало странное безразличие к собственной судьбе. Как будто он устал бояться, устал прятаться от тысяч страхов, которые назойливыми мухами осаждали его всю жизнь. В нем росли злость и раздражение, которые он не в силах был сдержать.
- Благодарю за добрые слова, - сквозь зубы, проговорил Карл. - Я неизменно ставлю ваше преосвященство в известность обо всем.
- Или почти обо всем, - заметил архиепископ, едва заметно пожимая плечами. – К сожалению, дорогой граф, вы не всегда бываете до конца искренним со своими друзьями.
- Довольно, ваше преосвященство, - Карл бросил угрюмый взгляд на архиепископа, - довольно. Мы с вами одни, так будем говорить ясно.
- Как вам угодно, граф, - бесстрастно обронил архиепископ, даже не взглянув на собеседника.
- Я давно искал случая сказать вам, как я вас ненавижу, - произнес Карл, и, возможно, это были первые действительно искренние слова, которые он произнес за долгие годы.
- Что ж, случай представился. Правда, не думаю, что вы сообщили мне нечто новое и полезное, - прелат по-прежнему сохранял ледяное спокойствие.
- Зато я хочу напомнить вам кое-что старое. То, что произошло двадцать один год назад.
- Двадцать один год назад? – архиепископ снова принялся рассматривать свой бриллиант. – Если мне память не изменяет, двадцать один год назад вступил на престол нынешний король Людвиг.
- Да, потому что скончался его отец, король Максимилиан.
- Мир праху его, - архиепископ перекрестился.
Карла передернуло.
- А помните, что предшествовало смерти короля?
- Почему я должен что-то помнить? Столько лет прошло! - архиепископ произнес эти слова нарочито холодно. – Но, если мне память не изменяет, я был тогда епископом Мельцским…
- Совершенно верно. Вы были епископом и мечтали стать архиепископом. И по странному совпадению как раз в ту пору прежний архиепископ скончался. От неизвестной, но скоротечной болезни, причин которой медики так и не установили.
- Мой предшественник был человеком редкой добродетели, - прелат снова перекрестился. – Да покоится он с миром!
Карла снова передернуло.
- Похвала из ваших уст вряд ли добавит ему покоя. Вы мечтали занять освободившееся место и хотели, чтобы король Максимилиан похлопотал за вас перед папой. Но, к вашей досаде, король терпеть вас не мог. Он прилюдно называл вас интриганом, заговорщиком и даже утверждал, что предыдущий архиепископ умер не без вашей помощи.
- Покойный король действительно меня не любил и даже не гнушался клеветы в мой адрес, - сухо произнес архиепископ. – Да простит ему это Господь, как я ему простил.
- Перестаньте! – вскричал Карл. – Перестаньте лгать хотя бы сейчас!
Прелат холодно посмотрел на него, но промолчал.
- Слушайте же. Я в ту пору был еще совсем юным пажом. Король Максимилиан любил меня как сына…
- Слишком любил, - с усмешкой бросил архиепископ.
Карл метнул на него злобный взгляд.
- …и доверял мне. На свою беду. Так доверял, что часто диктовал мне секретные письма.
- У вас всегда был красивый почерк, граф.
- Будь он проклят, этот мой почерк! Помню, был такой же солнечный летний день, как сейчас. Король позвал меня и продиктовал письмо, адресованное в Рим. В этом письме говорилось, что король никогда не согласится с тем, чтобы мантию архиепископа получили вы.
Прелат молчал. Глаза его были устремлены на холодный бриллиант.
- Король предупреждал папу, что если вы получите эту мантию, он не остановится ни перед чем, даже перед переходом в кальвинизм. Представляете, что это означало бы для королевства?
- Это означало бы войну, - обронил архиепископ.
- Да, это было ясно даже мне, мальчишке. И я… - Карл остановился, словно не решаясь говорить дальше.
- Вы предали короля, своего покровителя, - с насмешливой улыбкой закончил за него архиепископ.
- Не смейте говорить со мной таким тоном, вы… вы, который… - Карл задохнулся от ярости и сжал кулаки, пытаясь вернуть себе спокойствие. - Я обо всем рассказал на исповеди своему духовнику, аббату Суаресу.
- Ах да, этому иезуиту!
- … который был и вашим духовником.
- И что с того?
Карл смотрел на архиепископа так, словно хотел просверлить его взглядом насквозь, но тот оставался бесстрастным, как будто этот рассказ нисколько его не касался.
- Аббат благословил меня и сказал, что я спас Церковь от дьявольского удара, который хочет нанести ей король.
- И аббат был совершенно прав, - с кротким видом промолвил архиепископ.
- В тот же вечер стало известно, что гонец, который вез королевское письмо в Рим, сорвался с Моста трех призраков.
- Это ужасно, - вздохнул прелат. – Впрочем, всем известно, что у этого моста дурная слава. Там погибают многие.
- И я помню, как король Максимилиан допытывал меня, не проговорился ли я кому-нибудь об этом письме. А я лгал ему в глаза, говоря, что никому ни единым словом не обмолвился. И он поверил мне! Поверил!
- Ложь во спасение – не грех. Думаю, аббат Суарес просветил вас на этот счет.
- Просветил, можете не сомневаться, - с мрачной усмешкой отвечал Карл. – Но он сделал не только это. На следующий день … На следующий день аббат принес мне маленькое зернышко. Черное, с крошечными красноватыми пятнышками. И попросил, чтобы я незаметно бросил его в рюмку короля.
- И как же вы поступили? – голос архиепископа звучал спокойно и ровно.
- Аббат сказал, что вы благословляете меня на то, чтобы я спас Церковь, - Карл не спускал глаз с архиепископа.
- В самом деле? Не может быть. Я впервые слышу об этом деле. Возможно, аббат что-то напутал. Или солгал, - прелат оставался невозмутимым, и только пальцы его судорожно сжали бриллиант. – И неужели вы его послушались? Неужели вы подняли руку на короля, помазанника Божия?
Карл задрожал от бешенства.
- В тот же вечер король Максимилиан почувствовал себя плохо, - заговорил он глухим голосом, - у него началась лихорадка. Медики утверждали, что он простудился во время прогулки. А через день он скончался.
- Мир праху его, - архиепископ перекрестился со вздохом облегчения. – Мир праху его. Да простит Господь ему все прегрешения – вольные и невольные.
- Я помню, что мне довелось пережить. Я рыдал, я бился в припадках, я хотел все рассказать…
- Вам нечего было рассказывать, - холодно произнес архиепископ. – Король Максимилиан умер от лихорадки. Вот и всё.
- Я хотел все рассказать… Но тут снова появился аббат Суарес. Он стал запугивать меня… О, запугивать он умел отлично! Аббат заявил, что отныне у меня нет выбора, кроме как исполнять все его приказы, а также приказы епископа Мельцского, который вскоре стал архиепископом. То есть ваши приказы. Я был еще совсем юн и глуп. Голова у меня шла кругом. И я послушался аббата, потому что больше мне не у кого было спросить совета. Я стал исполнять все его приказы, а затем, когда он возвратился в Мадрид – все ваши приказы. Двадцать лет я состою при короле Людвиге, я, убийца его отца, и двадцать лет я шпионю за ним, докладываю вам о каждом его шаге!
- К сожалению, не о каждом. Впрочем, я уже указал вам на это.
- Послушайте, - теперь Карл просто трясся от бешенства, - послушайте вы, дьявол в рясе! Вы отравили мне жизнь, исковеркали мою душу! Так неужели вам этого мало? Зачем понадобилось хватать меня на большой дороге и везти в этот проклятый монастырь? Чтобы окончательно уничтожить, превратить в своего раба? Но даже у раба должна быть сила и должна быть воля. Иначе раб окажется бесполезным. А у меня больше не осталось ни силы, ни воли!
- Что же вы хотите? – архиепископ смотрел на Карла изучающим взглядом. – Чтобы я дал вам волю? Увы, это не в моих силах. Я могу лишь помолиться за вас, но, боюсь, мои молитвы вам не помогут.
- Я хочу, чтобы вы оставили меня в покое! Я больше не желаю этого рабства. Двадцать лет – с меня довольно!
Архиепископ смерил его презрительным взглядом.
- Вы желаете свободы? Никто у вас ее не отбирает. Но не забывайте, как много я о вас знаю. О нет, я, конечно, никому не стану рассказывать о том, что было двадцать лет назад. В конце концов, откуда мне знать, о чем вы там говорили с аббатом Суаресом, который, кстати, давно уже в могиле. Но вы сами знаете, граф: тех вещей, которые я могу предать огласке, хватит для того, чтобы ваша блестящая карьера рухнула, чтобы вы превратились в презренного изгоя, которому никто никогда не подаст руки. Вас не спасет ни ваша знатность, ни ваша близость с королем. Последнее лишь подольет масла в огонь.
- Это будет весьма неприятно, не скрою, - губы Карла искривились, изнеженные пальцы судорожно вцепились в ножку бокала. – Но даже если так, что с того? Я с радостью покину это проклятое королевство. Почему бы мне не бросить все и не уехать, к примеру, в Париж? И пусть говорят обо мне что угодно! – Карл пытался смотреть на архиепископа с вызывающей улыбкой, но голос его предательски дрожал.
- И такие речи вы ведете здесь, в монастыре Гармштайн? – заметил прелат, снова принимаясь разглядывать свой бриллиант.
Карл бросил взгляд на сутулую фигурку святого. Себальд улыбался.
- Вы пытаетесь запугать меня… Но мне не страшно.
- Не страшно? – подняв левую бровь, переспросил архиепископ.
- Нет… Нет и нет. Должно быть, здешнее вино и впрямь обладает чудодейственной силой.
- Я очень рад граф, что вино вам понравилось, - сухо произнес архиепископ. – Вы известны как тонкий ценитель вина, и ваша похвала будет вдвойне приятна здешним монахам. Кстати, это вино и впрямь обладает некоторыми чудодейственными свойствами. Правда, боюсь, не теми, что имели в виду вы… Через пару минут вы все поймете.
- Что вы хотите сказать? – Карл взглянул на бокал.
И тут ему показалось, что густая рубиновая жидкость в бокале превращается в расплывчатое пятно, а бонбоньерка на столе - в скопление золотых звездочек, которые начинают стремительно разлетаться в разные стороны. Карл бросил взгляд на фигурку святого Себальда, но перед его глазами уже кружился серый туман. Руки бессильно повисли на подлокотниках кресла, бокал упал на каменный пол и с тонким звоном разлетелся на бесчисленные осколки. Карл откинулся на спинку кресла, испуганно и беспомощно глядя на архиепископа. Минутное головокружение прошло, но во всем теле возникла такая слабость, что он не в силах был пошевелить пальцем.
- Это одно из чудодейственных свойств здешнего вина, - с усмешкой сказал архиепископ.
Карл пошевелил губами, пытаясь что-то сказать, но у него ничего не получилось.
- Кажется, вы говорили, что не прочь уехать в Париж, дорогой граф? – продолжал прелат, пристально наблюдая за собеседником. – Что ж, почему бы и нет? Париж – восхитительный город, хотя, на мой вкус, там слишком много шума и суеты. Мне больше по душе тихая и размеренная жизнь, такая как в нашем королевстве. Но я – духовное лицо, а вы - светский человек, любитель развлечений и наслаждений, так что Париж, несомненно, пришелся бы вам по вкусу… Право, граф, поезжайте в Париж, поезжайте! Но… только не сейчас. А тогда, когда все закончится. Когда все закончится, понимаете? И еще, граф, один маленький совет. Где бы вы ни оказались – в Париже, Афинах, Мадриде или даже при дворе китайского императора – вы должны молчать обо всем, что происходило вокруг вашего короля. Молчать, понимаете? – глаза архиепископа сузились. – Помните: если ваш язык развяжется, тогда в вашем бокале снова окажется вино из монастыря Гармштайн. И вы поймете, что оно обладает и другими чудодейственными свойствами. Вам ясно, граф?
- Я устал бояться, - Карл пытался сквозь туман в глазах рассмотреть фигурку святого Себальда, каждое слово давалось ему с превеликим трудом. – Я устал бояться.
Архиепископ недовольно поморщился.
- Что ж, - произнес он с сожалением, - я вижу, вы еще не все поняли.
Он позвонил в серебряный колокольчик. Появился нескладный увалень-послушник, прислуживавший в столичном кафедральном соборе в тот вечер, когда там состоялась тайная встреча архиепископа, канцлера и начальника королевской гвардии.
- Я уверен, что ты подслушивал нас, - сверля послушника взглядом, произнес архиепископ, - я уверен в этом. Ты всегда подслушиваешь. Всегда и везде.
Послушник затрясся и замотал головой.
- Негодяй! – прикрикнул на него архиепископ. – Сейчас ты увидишь, как здесь поступают с теми, кто дерзает ослушиваться моих приказов! А ну, позови брата Герхарда и брата Вильгельма. Пусть они быстрее идут сюда. Ступай же, мерзавец!
И архиепископ размахнулся, как будто собираясь запустить в послушника бриллиантом, который он по-прежнему держал в руке. Послушник опрометью бросился за дверь.
- Мой милый граф, - с кислой улыбкой произнес прелат, - мне кажется, что даже сейчас вы не склонны воспринимать мои слова всерьез. Это очень меня огорчает, поверьте. Но, надеюсь, досадное недопонимание будет разрешено. Вот, кстати, этот негодяй уже ведет брата Герхарда и брата Вильгельма! Эти благочестивые люди помогут вам избавиться от ненужных заблуждений.
В комнату вошли двое верзил в рясах, больше напоминавшие бандитов с большой дороги, нежели смиренных монахов. Верзилы не были близнецами, но казались таковыми из-за своих тупых и невыразительных физиономий. Две пары маленьких глазок уставились на королевского фаворита. Карл прикрыл глаза.
- Брат Герхард и брат Вильгельм, - елейным голосом обратился архиепископ к верзилам, - помогите его сиятельству графу фон Плетценбургу добраться до башни Покоя. А я буду следовать за вами.
Карл попытался что-то сказать, но из горла его вырвался лишь хрип. Верзилы схватили его и поволокли из комнаты. За ними величественно шествовал архиепископ, а замыкал процессию послушник, двигавшийся нервной прыгающей походкой.
Карл был близок к обмороку. Он знал, что башня Покоя, нависавшая над пропастью, была тем самым местом, откуда бесследно исчезали люди.
========== 9. СЛУГИ ДЬЯВОЛА ==========
Следуя за старухой, Фабиан прошел по темному тоннелю около пятидесяти шагов, стиснув зубы, потому что каждый шаг причинял ему сильную боль.
От основного тоннеля отходило ответвление, которое заканчивалось узкой дверью. Старуха зажгла тусклый фонарь с закопченными стеклами, и Фабиан увидел, что они оказались в комнате, если можно было назвать комнатой подземный каменный мешок с низким потолком.
Посреди комнаты стоял грубо сколоченный стол, заваленный травами, рядом с ним два стула, а в углу – старый топчан с ветхим покрывалом. На каменных выступах в стене стояли склянки с какими-то жидкостями и лежало несколько старинных книг с каббалистическими знаками на потемневших кожаных корешках.
- Ты умеешь читать? – с недоверчивой усмешкой поинтересовался Фабиан.
- Я много чего умею… Не трогай! – прикрикнула старуха на гостя, видя, что тот хочет взять одну из книг. – Тебе это ни к чему.
Фабиан снисходительно пожал плечами, но ничего не сказал.
- Ложись на топчан, - буркнула ведьма.
- Зачем?
- Ложись. Будем лечить твои кости.
Фабиан недоверчиво посмотрел на старуху, но все же прилег на топчан.
- Вытяни ноги, - потребовала старуха.
Фабиан повиновался. Старуха неожиданно сильно дернула его за ногу, так что тот испустил крик боли.
- Ты что, решила мне ногу оторвать, ведьма?! – заорал он.
- Ничего-ничего, сейчас пройдет, - с усмешкой пробормотала старуха, принимаясь натирать бедро Фабиана зеленоватым снадобьем из склянки.
И, действительно, боль стремительно утихала. По телу Фабиана разливалось приятное тепло, и ему стало казаться, что от стен подземелья исходит голубоватое сияние.
И тут лицо старой ведьмы стало стремительно молодеть, и Фабиану на мгновение показалось, что он видит себя в зеркале. Фабиан прикрыл глаза. Нет, это, несомненно, было наваждением. Последствия падения, боль, усталость, темнота подземелья… Мало ли что может после этого померещиться!
- Чем ты меня натерла? – слабым голосом спросил Фабиан. – Что за чертовщина?
Ведьма усмехнулась.
- Это очень древнее снадобье. Теперь ты многое увидишь… И многое вспомнишь.
- Кто ты? Зачем я тебе понадобился?
Ведьма пристально смотрела на Фабиана. А тот лежал на топчане, взгляд его рассеянно блуждал по комнате, но сквозь туман в его глазах пробивалось пламя несокрушимой воли.
Ведьма пристально смотрела на него и, казалось, была довольна увиденным.
- Ты мне очень нужен, - медленно проговорила ведьма. – Мне и моему повелителю. Очень нужен. Я давно слежу за тобой.
- Зачем?
- Когда-то, давным-давно, твоя покойная мать, старая баронесса фон Торнштадт приходила ко мне гадать на картах…
- Моя мать была любительницей всяких глупостей… - пробормотал Фабиан.
- Она прижила тебя от принца Лютпольда - брата покойного короля Максимилиана, - проговорила ведьма, в упор глядя на барона.
По губам Фабиана пробежала презрительная усмешка.
- Так вот для чего ты меня привела сюда! Думаешь, я не знаю, кто мой настоящий отец? Да я узнал это еще в пятнадцать лет! Моя мать писала письмо Лютпольду, но что-то ее отвлекло, она вышла из комнаты, оставила недописанное письмо на столе. «Милый Лютпольд! Я счастлива от того, что наш очаровательный сын, Фабиан, всё больше становится похож на тебя…», - как будто передразнивая мать, процитировал Фабиан строки из давнего письма. - Я взял это письмо и пошел с ним к матери. Она принялась на меня кричать, мол, как я смел читать чужие письма, но меня этим было не пронять. Тогда она закатила мне истерику. Этим меня можно было пронять еще меньше. Тогда она попыталась изобразить обморок. Я даже не стал поднимать ее с ковра, просто сказал, что сейчас пойду к ее супругу, который, как оказалось, не является моим отцом, покажу ему письмо и обо всём расспрошу. Конечно, моя добрая матушка тут же пришла в себя и стала вопить, что если отец узнает, то он выгонит её, а от меня откажется… Я рассмеялся ей в лицо. Уж я-то хорошо знал своего официального папашу. Больше всего он боялся стать всеобщим посмешищем. Поэтому даже если бы моя маменька принесла ему пятерых детей от пятерых мужчин, он и тогда бы молчал. Словом, мать мне всё рассказала. Впрочем, ничего особенного в ее рассказе не было. Банальная супружеская измена. И я как нежеланный плод измены. Вот и всё.
- И ты проклял свою мать…
- За то, что она мне лгала, - бесстрастно произнес Фабиан.
- И возненавидел настоящего отца…
- За его трусость. Я рос при дворе и видел принца Лютпольда, как оказалось, своего отца, чуть ли ни каждый день. И он ни разу ко мне не подошел. Даже не взглянул на меня! Он всегда отворачивался, когда мы случайно встречались в дворцовых залах или коридорах… Пока я не знал, что это мой родной отец, я не придавал этому значения. А потом всё встало на свои места. Этот трус просто боялся. Боялся, что правда выплывет наружу! Я пытался подойти к нему во дворце. Но он отказывался говорить со мной… Когда он понял, что я слишком настойчив, он отвёл меня в укромный уголок и там заявил, чтобы я не подходил к нему близко, что он никогда не признает меня своим сыном, и что я никогда ничего не докажу, лишь наврежу самому себе. А я смеялся ему в лицо. Заявил ему, что он трус. А потом просто плюнул ему в лицо. И он утерся. Ничего не ответил. Я был удовлетворён и больше никогда не подходил к этому презренному существу.
- Но ты еще и невзлюбил барона фон Торнштадта, который считался твоим отцом…
- Невзлюбил? – презрительно переспросил Фабиан, по-прежнему глядя на стену, которая, как ему казалось, была полна голубоватого свечения. – Невзлюбил? Разве? Нет, отнюдь! Я просто считал его тщеславным ничтожеством, только и всего. Кстати, умер он апоплексического удара. Помнится, однажды он вздумал отправить меня учиться в военную академию, а я наотрез отказался. Всегда ненавидел тупых солдафонов с их муштрой. Мой официальный отец принялся угрожать мне лишением наследства. Тогда я показал ему то самое письмо матери, которое хранилось у меня. Он пришел в ужас. И знаешь, что его ужаснуло? Вовсе не то, что сын, которого он считал своим, был прижит от любовника. А то, что я угрожал обнародовать это письмо, и он тогда был бы навеки опозорен как рогоносец. Словом, его хватил удар. И его не стало. Думаю, мир ничего не потерял с его уходом, - пожал плечами Фабиан.
- Моя мать была несчастной дурочкой. Она всю жизнь была влюблена в этого труса Лютпольда и страшно боялась, что ее муж узнает эту тайну, и то, что его наследник, то есть я, вовсе не его ребенок. Она даже обратилась к тебе, потому что думала, что твое колдовство поможет сохранить эту тайну. Не так ли? Я ведь угадал?
- Угадал, угадал. Я ей помогла, - захихикала ведьма. – Я обещала твоей матери, что если ее муж всё узнает, то сразу умрет и не успеет ничего никому рассказать, ни тем более что-то сделать. И я сдержала обещание. Ее муж умер от удара и никому ничего не рассказал.
- Вот как? – скептически заметил Фабиан. – Что ж, а даже если и так? Мне, право, все равно, от чего именно скончалось это тщеславное ничтожество: от апоплексического удара, от твоего колдовства или от запора кишечника. Интересно, что ты потребовала взамен от моей матери? Я слышал, ведьмы ничего не делают просто так. Так что же ты у нее выклянчила?
- Тебя, - с усмешкой отвечала старуха.
- Меня, - повторил Фабиан, которого ответ старухи, кажется, ничуть не впечатлил. – И моя добрая матушка согласилась? Это так на неё похоже…
- Я сказала ей, что тебя ждет блестящее будущее. Но она, как мать, должна отказаться от тебя. И не мешать тебе. Только и всего. И она отказалась.
- Думаю, она правильно сделала, - равнодушно пробормотал Фабиан. – Я и сам бы от себя отказался, если бы мог… Но на кой черт, интересно, я тебе понадобился? Неужели моя душа представляет для тебя интерес?
- Твоей душе предназначено гореть в аду.
- Об этом я и без тебя догадывался. И подозреваю, что моя душа будет гореть в аду и без твоей любезной помощи. Так зачем всё-таки?
- Ты скоро узнаешь… Сначала я покажу тебе твое прошлое.
- Думаешь, я его плохо знаю?
- Тебе страшно?
- Мне? Ах, милая, да я в Париже насмотрелся такого, о чем ты со своими заклинаниями и понятия не имеешь! Ты видела когда-нибудь, как оживляют мертвецов? А я видел, - Фабиан говорил это с таким жаром, как будто пытался заглушить собственную тревогу. - Умершего помещают в особый раствор и пускают электрический разряд. Покойник открывает глаза, встает и может даже сделать несколько шагов!
- Такие штуки еще мой прадед проделывал без всякого твоего… разряда, - бормотала ведьма, поливая фитиль фонаря желтоватой жидкостью, от которой тусклый огонек взорвался золотистыми искрами, похожими на искры фейерверка.
По подземелью стал распространяться горьковатый запах, напоминавший запах жженого сахара, Фабиану показалось, что кроме него и ведьмы в этой комнате появился кто-то еще. А ведьма что-то забормотала, глухо и ритмично, и стена подземелья как будто стала раздвигаться. Фабиан увидел людей, которые показались ему странно знакомыми, и город, который он также, несомненно, знал.
- Ты был влюблен в короля, - послышался голос ведьмы. – Ты был влюблен в короля Людвига и мечтал взять его, как берут женщину.
Фабиан молчал. Глаза его широко распахнулись, зрачки расширились, на бледном лбу выступили крупные капли пота.
- Ты хотел взять короля, но он не обращал на тебя внимания. Потому что он сам берет мужчин как женщин и ему нравятся не такие как ты… а такие как Карл фон Плетценбург.
Фабиан вздрогнул, его лицо исказилось словно от резкой боли.
- Ведьма… Проклятая ведьма! – прошипел он. – Замолчи!
- И потому ты сам взял юного графа фон Плетценбурга, королевского любовника. Кое-кто подсказал тебе сделать это. Помнишь сон? Давний сон? К тебе явился некто в черном…
- Замолчи!
- … и дал тебе этот совет. Ты и без него знал, что делать, тебя лишь подтолкнули, - с сухим недобрым смешком продолжала ведьма, тогда как Фабиан стонал и корчился, словно лежал не на топчане, а на раскаленных угольях. – Людишкам не нужно ничего внушать, нужно лишь потакать их тайным желаниям, которых они страшатся. Это знаю я. Это знает и тот, кому я служу, ибо он и я – одно.
- Ведьма! Прислужница дьявола!
- Ты – тоже его прислужник. Твоя мать отдала тебя в мои руки, а значит, и в руки моего повелителя.
- Я убью тебя, - прорычал Фабиан, продолжая корчиться словно от боли.
Ему казалось, что он лежит на раскаленных углях, он пытался подняться, но оказался не в силах. Тело отказывалось слушаться, разум был в плену жестоких и страшных видений.
А ведьма продолжала:
- Ты взял Карла фон Плетценбурга, потому что хотел отомстить королю. Хотел завладеть тем, что король считал своим. И ты завладел.
- Плетценбург сам этого хотел!
- Да, потому что он мечтал о тебе, потому по сравнению с ним ты силен как титан! Он влюбился в тебя, а тебе доставляло удовольствие издеваться не только над его телом, но и над его душой! Ты упивался своей властью, ты упивался своей местью королю!
- Да. Да!! – рычал Фабиан. – Да!!
- И ты видел, что брат короля Отто тоже в тебя влюблен. Смешно, когда мужчины любят друг друга. Я смеюсь над вами, и мой повелитель тоже над вами смеется. Все вы в его власти, только пока этого не знаете. Бог вас оставил, а дьявол вас не отпустит!
- Будьте вы прокляты!
- Ха-ха-ха! Мы давно прокляты, с тех времен, когда еще не было Земли и не было людей! Проклятие неба – наша жизнь! А вы с вашими страстями – наш корм!
- Я никогда не буду твоим кормом ведьма! И кормом дьявола!
- Ты нас уже кормишь своими темными помыслами, своей злобой, своей жаждой мести! И будешь кормить! Потому что без нас ты не добьешься того, чего хочешь.
Фабиан зарычал от бессильной ярости, а ведьма смеялась, и смех ее походил на воронье карканье.
- Ты презирал и презираешь принца Отто, но теперь ты его используешь… Это верный путь, верный…
- А Отто использует меня, - с трудом выдавил из себя Фабиан, который, казалось, вот-вот задохнется.
Ведьма продолжала смеяться. Но затем перестала.
- Ты считаешь себя выше всех, - продолжала она неожиданно тихим и вкрадчивым голосом. - Ты равен по происхождению королю и его брату, ты по крови – Вительсбах, но вынужден довольствоваться баронским титулом. Даже Карл фон Плетценбург носит титул графа и потому стоит выше тебя! А ты, в жилах которого течет королевская кровь, вынужден был стоять за спинами сиятельных ничтожеств! Ты хочешь власти, ты рвешься к ней, потому что ты ее заслуживаешь! Все эти Людвиги, Отто, Карлы – короли, принцы, графы - лишь пыль, которую ты однажды сметешь!
Фабиан ничего не отвечал, тяжело дыша, но глаза его горели адским огнем.
- Когда тебя изгнали из королевства, ты долго скитался, мечтая отомстить и не зная, как это сделать. Наконец, ты оказался в Париже. Ты думал, это случай направил тебя в катакомбы под кварталом Сен-Мартен? Думал, это была просто проделка пьяной компании, искавшей приключений? Нет. Там тебя ждал мой повелитель. И он открыл тебе, что надо делать.
Фабиан заскрежетал зубами. Перед его взором снова закружились видения. Пьянка в парижском кабачке в компании веселых студентов и королевских гвардейцев. Пари на то, что они сумеют пройти через лабиринт катакомб, вход в которые находился в подвале заброшенного дома на улице Гран-Сен-Мартен, о котором ходила недобрая слава. Безумная идея, на которую можно было решиться лишь после неимоверного количества выпитого вина, ибо никто толком не знал этого лабиринта. Поход с факелами по темным, сырым катакомбам, где под ногами хлюпала вода, а временами хрустели человеческие кости… Фабиан отбился от остальных. Как именно, он не помнил… Словно сознание помутилось. Он остался один в лабиринте проходов, его факел задуло внезапным порывом холодного ветра, непонятно откуда взявшемся в проклятых подземельях. А затем он увидел странный синеватый свет во мраке. И двинулся к нему. И увидел человека… или не человека с лицом, словно опаленным пламенем. Фабиан, никогда ничего прежде не боявшийся, тогда испытал настоящий ужас. Он хотел бежать, но не мог пошевелиться. А это существо пообещало ему, что он добьется того, к чему стремится, если пойдет указанным путём. Существо не требовало от него ни продать душу, ни чего-то еще подобного. Оно лишь предлагало ему исполнение всех потаённых мечтаний о мести и власти, при условии, что Фабиан будет двигаться указанным путем.
И Фабиан согласился.
Теперь перед его взором кружились видения, сквозь которые доносился голос ведьмы:
- Смотри. Ты переезжаешь из города в город. Ты знакомишься с теми, кого называют безбожниками, мятежниками, заговорщиками, бунтовщиками, масонами… Среди них много таких, с кем знатному юноше общаться не пристало. Но вы вместе, потому что вас объединяет жажда мстить, уничтожать, разрушать до бесконечности…
Голос ведьмы понемногу менялся. Это уже был не голос темной, деревенской старухи, это был звучный, чистый, сильный голос – голос, умеющий повелевать.
- Месть сладка, - произнес Фабиан.
- Смотри: Париж, Неаполь, Милан, Рим, Антверпен, Лондон… Всюду вы оставляете свой след. Иногда незаметный, а иногда кровавый…
- И это прекрасно!
- А вот вы предаете друг друга. Один из вас становится шпионом: сначала французской полиции, затем – ордена иезуитов.
- Предатель! Он теперь лакей короля Людвига! И вдобавок шпион архиепископа! Это он сбросил меня в это подземелье. Я ему отомщу!
- Отомстишь… Это будет скоро… Очень скоро… поверь. А вот ты сам предаешь. Видишь? Дом на улице Винтимилль в Париже. Помнишь такой?
Из уст Фабиана вырвались такие грязные ругательства, которых постыдился бы и портовый грузчик.
- Это было необходимо! Они были глупцами и заслужили свою участь!
Ведьма расхохоталась холодно и звонко.
- И теперь кое-кто тоже хочет отомстить. На сей раз тебе.
- Пускай! Я их не боюсь.
- А они не боятся тебя. Учти.
- Пускай! – повторил Фабиан. – Пускай! Теперь у меня целая армия преданных мне людей, которые способны сжечь в огне мятежа целое королевство! А этих – жалкая горстка.
- Где же была твоя армия, когда этот лакей нажал на рычаг и ты едва не разбился насмерть?
- Но я не разбился!
Ведьма снова рассмеялась, и в ее смехе звучало нечто вроде уважения.
- Это хорошо, - тихо проговорила она. – Это хорошо. Ты правильно отвечаешь. И ненависть твоя чиста и смертоносна как змеиный яд. Ты больше не умеешь любить, ты умеешь только ненавидеть.
И снова Фабиану почудилось, будто в комнате незримо присутствует кто-то еще.
А ведьма склонилась над ним и жарко зашептала:
- Ты думал, что прошлое мертво… Но теперь ты видишь, что оно живо. Оно живет в твоей крови, потому что в жилах твоих течет кровь Вительсбахов, отравленная кровь, в которой бродит безумие. Я знаю, что говорю! Эта кровь стремится соединиться с твоей волей, это она заставила тебя стать любовником твоего двоюродного брата, принца Отто.
- Я знаю, - мрачно произнес Фабиан, - я знаю, что в роду Вительсбахов много безумцев. Может быть, и я безумен, но мне до этого нет дела. Зачем ты мне показывала прошлое? Зачем ты привела меня сюда?
- Потому что ты нужен мне и моему повелителю, потому что в тебе течет кровь Вительсбахов… Сам знаешь, какой это древний род. А мой род, хоть и не королевский, но гораздо более древний… Мне известны такие вещи, о которых никто из ныне живущих понятия не имеет. И если бы эти вещи вдруг стали известны, не один трон зашатался бы, не одно королевство распалось…
- Троны рушатся, королевства распадаются и без всякого колдовства. Ты знаешь, что происходит во Франции? А в Италии?
- И ты думаешь, - раздался сухой смешок, - ты думаешь, что там обошлось без вмешательства моего повелителя? Что ж, думай, раз тебе этого хочется. Думай, думай… Что ты знаешь о невидимых силах, которые властвуют повсюду, о силах, которые вечно воюют друг с другом… Я тоже часть той силы, что ведёт борьбу за Вительсбахов. Ведёт уже много веков, и все больше и больше эта семья, а значит и королевство, которым они правят, подчиняется моему повелителю. Но ничто не кончено. Ибо есть другая сила, сила, имени которой я назвать не смею и которая противится моему повелителю. И все будет зависеть от того, на чью сторону станут Вительсбахи – король и его брат.
- А я? – насмешливо спросил Фабиан. – А я? Раз в моих жилах течет кровь Вительсбахов, от меня ведь тоже кое-что зависит?
- А ты уже на нашей стороне, - ведьма, снова ставшая старухой, улыбнулась, обнажив отвратительные желтые зубы. - Ты уже давно на нашей стороне.
- Может быть, старуха, ты тоже принадлежишь к роду Вительсбахов? Ты так же безумна как они.
Старуха захихикала.
- Вительсбахи – дурачки. Чванливые дурачки. И все бы ничего, да вот уж очень они упрямы. Ну да ладно, их упрямство мы сломим. У них под ногами горит земля, и главное, чтобы они искали спасения у меня, а не…
Тут ведьма замолчала, словно боялась произнести чьё-то имя.
- Послушай, - нетерпеливо сказал Фабиан, который уже пришел в себя после видений и, казалось, ничуть не был потрясен происходящим, - послушай, ты показала мне прошлое. Тогда заодно покажи мне и будущее.
- Я покажу тебе будущее. Ты одолеешь всех своих врагов, и в руках твоих будет такая власть, которой позавидует любой король! Но ты это получишь, если только… если только будешь во всем слушаться меня. Ибо у тебя будет сильное искушение изменить мне и моему повелителю. Если ты останешься верен моему повелителю, ты получишь всё. Если предашь, то мучения, которые ты сегодня испытал, покажутся тебе райским блаженством!
***
- Зачем ты провел меня в ту дверь, Отто?
Братья снова были в королевском кабинете. Король сидел в высоком кресле – прямой, надменный и требовательно смотрел на брата, стоявшего перед ним.
Черные зрачки принца тревожно мерцали. Он был похож на большую кошку, которая трется о ноги хозяина, но готова в любой момент выпустить когти.
- Зачем ты повел меня туда? Ты хотел, чтобы я там погиб, не так ли? – голубые глаза короля прищурились, он чуть подался вперед, словно собираясь броситься на брата.
- Я хотел тебя спасти, - глухим голосом отвечал Отто.
- Там был свет! Я ненавижу свет! Ты же знаешь!
- Брат, ты же видел, там стоял святой…
- Не произноси его имени! Мне было достаточно той ночи перед коронацией, в соборе! С меня довольно! Я не желаю больше ничего знать, ничего видеть! – отрывисто выкрикивал король, брызгая слюной, его красивое лицо исказилось от бешенства.
- «Свет пришёл в мир; но люди более возлюбили тьму, нежели свет, потому что дела их были злы», - с горькой улыбкой процитировал Отто Евангелие от Иоанна. – Брат, нас с тобой всё сильнее обволакивает тьма, ты сам это знаешь! Нам надо искать спасения, иначе ад поглотит не только нас, он поглотит и всё королевство. А ты король, ты не можешь отдать своих подданных в лапы зверя…
- Вот именно! И этот зверь – ты, Отто! Ты хочешь отнять мой трон. Ты жаждешь власти! Вот и всё. Да, мы с тобой страдаем видениями, галлюцинациями. Мы оба. Но это всего лишь болезнь, наследственная болезнь! И я не хочу быть во власти болезни! Все эти черти, святые… Ты живешь в их мире, в мире выдумок, галлюцинаций, а я не хочу! Мой мир – это мир прекрасного! Мой мир полон сокровищ, о которых ты даже не подозреваешь!
- «Ибо ты говоришь: «я богат, я разбогател и ни в чем не имею нужды»; а не знаешь, что ты несчастен, и жалок, и нищ, и слеп, и наг. Советую тебе купить у Меня золото, огнём очищенное, чтобы тебе обогатиться, и белую одежду, чтобы одеться и чтобы не видна была срамота наготы твоей, и глазною мазью помажь глаза твои, чтобы видеть». Откровение Иоанна 3:18, брат.
- Хватит! Я не желаю слышать эти поповские бредни! Меня выворачивает от них наизнанку!
- Потому что в нас с тобой живет один и тот же демон. Ты же помнишь, что творилось в коридоре! Как будто этот демон попеременно вселялся то в тебя, то в меня.
- Чушь! – упрямо заявил король.
- Ты так думаешь? – и снова в черных кошачьих зрачках Отто король увидел странный огонек.
- Да, я так думаю, - с нажимом произнес король. – И хочу, чтобы и ты так думал.
- Что-то подсказало мне, что надо идти в ту дверь, - чуть слышно пробормотал принц, как будто обращаясь даже не к брату, а к самому себе. – Хотя я и не знал, что там, за этой дверью. Но я туда пошел, повел тебя и – не ошибся… Там был святой Себальд. Он готов был нам помочь. Но ты снова испугался. Ты сбежал назад, во тьму, где нет ничего кроме пустоты и демонов.
- Хватит! – король стукнул кулаком по резному подлокотнику кресла, вскочил, зашагал по комнате и в ярости смахнул с полки какие-то безделушки, которые с жалобным звоном разлетелись на сотни осколков. – Довольно! Я не желаю об этом слышать!
Принц отступил на шаг, высоко поднял голову, и полный ярости взгляд короля стал тонуть в глубоком мраке кошачьих зрачков.
- Знаешь, в чем твоя беда, брат? – король с досадой отвернулся и перевел взгляд на фарфорового лебедя. - Ты родился в королевской семье, но у тебя душонка плебея.
Принц отступил еще на шаг и опять ничего не произнес.
- Ты – лицемер! – все больше распаляясь, говорил король. – Ты изображаешь из себя святошу, но я-то знаю, о чем ты мечтаешь! Я читаю в твоих глазах!
- Людвиг! Зачем ты говоришь мне это? Ты что, не чувствуешь, у какой черты мы оба стоим? Какая тьма за этой чертой?
- Перестань нести чушь!
- И что однажды эта тьма нас поглотит? Ведь ты же чувствуешь, что сопротивляться ей все труднее…
Король стремительно обернулся, его лицо исказилось, голубые глаза от бешенства стали белыми.
- Вот откуда твоя набожность, Отто! – сжимая кулаки, проговорил он. – Вот откуда твоя набожность: от твоей трусости. Это ты трус, а не я! Ты боишься тьмы как маленький ребенок, а я её не боюсь! Ты боишься даже себя самого, боишься своего влечения к мужчинам, потому вбил себе в голову, что это грех. А я не боюсь! Если это тьма, то значит, я тоже тьма! И ты – тьма!
- Да, это тьма. И эта тьма во мне! И в тебе! Но мы не сотканы из одной тьмы, брат! – с жаром возразил Отто. – Душа, сердце не могут быть вместилищами одной тьмы, ибо во тьме нет жизни! Тьма лишь паразитирует на свете, она присасывается к нему, как кровосос пьет кровь человека. И влечение к мужчинам – лишь часть меня, не самая важная! И я не хочу, чтобы всё во мне было подчинено лишь этому влечению. И потому я хочу, чтобы Бог направил нас, - теперь принц говорил еле слышно. – И тебя, и меня. Я постоянно молюсь об этом!
- А, может быть, Богу нет до нас никакого дела? - глаза короля превратились в узкие щелочки. – Тебе никогда не приходило в голову подобное?
Отто, стиснув зубы, молчал, прядь светлых волос прилипла к влажному лбу.
- Я прочитал твое письмо, - произнес король. – Ты пишешь, что готовится мятеж. Ты пишешь, что творится в подземельях твоего дворца… И при этом ты хочешь уверить меня, что ничего не знал?
- Я живу во дворце, а не в его подземельях, - спокойно сказал Отто. – Узнал я обо всем совершенно случайно…
- И ты хочешь, чтобы я тебе поверил? – тяжело дыша, спросил Людвиг. –Поверил, что ты не состоишь в заговоре со своим любовником и этими… мерзавцами, которых он привечает? И с которыми, быть может, занимается тем же, чем и с тобой в постели? А может быть, ты и их в свою постель пускаешь, мой брат и наследник?
- Брат, - голос принца по-прежнему был тусклым, - я ни в чем не виноват.Мне не в чем оправдываться.
Король тяжело опустился в кресло.
- Я построил Лебенберг для тебя, Отто, - глухо заговорил он. – Для тебя, для своего брата! А теперь там засели мятежники, которых ты покрываешь!
- Брат!
- Да, да именно так! И ты написал это письмо только потому, что понял: я обо всем узнАю!
- Брат, послушай…
- Да-да, что-то должно было произойти, кто-то должен был их выдать, а ты узнал об этом и решил опередить, чтобы остаться вне подозрений, ведь так?
- Нет, не так! – Отто выпрямился и смотрел на брата кошачьим, невидящим взглядом.
Король не выносил этого взгляда. Он снова грохнул кулаком по подлокотнику и выругался.
- Ты должен расстаться с этой гнусной шлюхой, с фон Торнштадтом! Это единственное, что может тебя спасти от моего гнева!
- Брат, - пелена мрака спала с глаз принца, он смотрел на короля словно ребенок, готовый расплакаться, – брат, мне известно о нем все. Или почти все. Но… пойми же, что Фабиан – единственный человек, который спасает меня!
- Спасает? Спасает? От чего?
- От страха. От сумасшествия, - было видно, что принц мучительно старается подобрать верные слова. – Мне просто спокойно рядом с ним, Людвиг! Понимаешь? Мне с ним спокойно! Я всегда мечтал о таком покое, но никогда, никогда никто не мог мне дать его! Ни наши родители, ни ты – никто…
- Покой? Твой покой кончится тем, что Лебенберг взлетит на воздух! А вместе с ним и все королевство!
В этот миг на пороге появился лакей в железной маске. В прорезях поблескивали наглые глаза.
- Государь, вас хочет видеть какая-то старуха, - глухо донеслось из-под маски.
Король недоуменно посмотрел на маску.
- Что еще за старуха? – спросил он. – Что, вокруг меня все с ума посходили, что ли? Почему я должен встречаться с какой-то старухой?
- Она утверждает, что вы недавно с ней встречались, ваше величество…
- Вот как? Да, да… действительно. Я припоминаю… Но… мне не хотелось бы с ней больше встречаться. Кто ее пустил в замок? Что, разве в жилище короля теперь может проникнуть кто угодно? Значит, так меня охраняют?
Глаза в прорезях маски снова нагло блеснули.
- Ваше величество, пока никто не может понять, как именно она попала в замок. Через ворота она не проходила.
- Людвиг! – прошептал Отто. – Людвиг, не встречайся с этой ведьмой, прошу тебя!
Король пренебрежительно отмахнулся.
- Позови старуху! – приказал он лакею.
- Я уже здесь, - раздался надтреснутый голос.
Портьера раздвинулась и вошла гадалка. Ее подслеповатые глаза были устремлены на короля.
Людвиг побледнел.
- Что тебе нужно? – грубо спросил он. – Или я мало заплатил тебе за прошлый твой визит?
Отто отступил на шаг. Казалось, он не решался посмотреть гадалке в глаза.
Гадалка хрипло закашлялась. Пальцы короля вцепились в фарфорового лебедя.
- Я пришла предупредить тебя, - надтреснутый старческий голос полз по комнате черной змеей. – Опасность уже близка, так и знай.
Король сделал знак лакею удалиться.
- Нет, - со смешком сказала гадалка, - нет, пусть он останется.
- Что? – недоуменно спросил король. – Кажется, сегодня все решили свести меня с ума! Что происходит, черт побери!
Глаза за прорезью лакейской маски были полны тревоги. Принц шагнул вперед, как будто превозмогая страх и отвращение.
- Как ты сюда попала? – пальцы короля постукивали по фарфоровому лебедю.
- Есть один подземный ход, о котором ты не знаешь.
- Подземный ход? Что еще за подземный ход?
Лакей прислонился к обитой шелком стене.
Послышался дребезжащий смех гадалки.
- Об этом подземном ходе не знает ни одна живая душа в замке. Его прорыли еще в те времена, когда не то что этого замка – королевства-то в помине не было. Здесь тогда стоял другой замок, не твой игрушечный, а настоящий…
- Знаю, - поморщился король, - знаю. Замок Виттенбергов. Но его разрушили еще пять веков назад, от него даже руин не осталось.
- А подземный ход остался. Только о нем никто уже не помнит.
- Правда ли, что последний князь Виттенберг проклял это место? – как бы невзначай спросил король.
- Правда, - с усмешкой отвечала гадалка, - правда. Он сказал, что тот, кто решит построить замок на месте его разрушенного, умрет не своей смертью.
При этих словах гадалки принц Отто стал белым как мел.
- Значит, проклятие тяготеет и надо мной? – король, в отличие от своего брата, имел совершенно невозмутимый вид.
- И над тобой, и над твоим братом, – старуха ткнула пальцем в лакея.
- Я о многом понятия не имею, старуха, - пальцы короля, наконец, оторвались от фарфорового лебедя. – Короли вообще знают гораздо меньше своих подданных… Но о чем ты хочешь мне сказать?
Гадалка смотрела на неподвижного короля, высокого и прямого, похожего на мраморное изваяние. Ее желтоватые глаза были тусклы, губы беззвучно шевелились, седые сальные волосы растрепались.
Отто снова провел рукой по лицу, снимая с влажного лба прядь волос. Он был очень бледен, и, казалось, вот-вот упадет в обморок.
- Слушай меня, - голос гадалки звучал тихо и зловеще. - Карты кое-что мне открыли. В твой замок направляется человек, который хочет рассказать тебе нечто важное. За этим человеком гонятся, его хотят убить. Если его убьют до того, как он встретится с тобой, ты погиб, и ничто тебя не спасет. Но если ты встретишься с ним, тогда ты, быть может, сумеешь одолеть своих врагов.
- Что за человек? – быстро спросил король, впиваясь в гадалку холодным взглядом.
- Не знаю.
Глаза старухи поблескивали под тяжелыми веками, на изборожденном морщинами лице застыла улыбка, и невозможно было понять, говорит ли старуха правду или лжет.
- Ты знаешь дорогу, по которой идет этот человек?
- Знаю.
- Ты готова провести меня ему навстречу?
- Готова. Но при одном условии.
- Говори!
- С тобой пойдут твой брат и этот лакей.
Глаза лакея под железной маской расширились от ужаса. Королевский брат, скрючившись, опустился в кресло.
- Хорошо. Они пойдут со мной, - холодно произнес король. - Пусть даже все это – безумие. Или просто глупость.
- Тогда идем.
Гадалка скрылась за портьерой.
Король направился за ней, сделав знак своему брату и лакею следовать за ним. Но и принц, и лакей оставались неподвижны. Король обернулся. Глаза его превратились в ледяные щелки. Принц и лакей угрюмо поплелись за ним.
В безлюдном коридоре, примыкавшем к королевской приемной, старуха отворила незаметную дверцу, за которой была тьма.
- Этот замок полон тьмы, - пробормотал Отто. – Он воздвигнут на тьме и окружен тьмой.
========== 10. БАШНЯ ПОКОЯ ==========
Двое –то ли студенты, то ли мелкие торговцы - неторопливо шли по лабиринту узеньких улочек в направлении площади Оперы, а за ними, отстав шагов на двадцать, следовал человек, который подслушивал их разговор в кофейне. На многолюдной улочке располагалось множество кабачков, трактиров, кофеен, ювелирных лавчонок и часовых мастерских. Из открытых дверей доносился неумолкающий мелодичный перезвон часов, ему вторил гул голосов из питейных заведений, время от времени этому нестройному хору аккомпанировал стук колес проезжающих экипажей и мерное цоканье лошадиных копыт.
Когда-то это был квартал часовщиков и ювелиров, тихий и чинный, но с тех пор как король Людвиг ввел моду на оперу, здесь также поселились певцы, а за ними хлынули актеры, непризнанные художники, неудачливые музыканты, спивающиеся поэты и прочая шумная богемная публика.
Из-за этого репутация квартала стала несколько сомнительной, но тем не менее здесь часто можно было встретить зажиточных буржуа, военных, аристократов и даже священнослужителей. Последнее никого не удивляло, ведь все в столице знали, что даже сам его преосвященство архиепископ неравнодушен если не к самой опере, то, во всяком случае, к оперным певицам.
Два собеседника из кофейни как раз шли мимо дома, в окнах которого красовались чайные розы и в котором до недавнего времени жила оперная дива, прославившаяся в первую очередь не голосом (довольно посредственным), но своими исключительно пышными формами. Его преосвященство не раз приезжал в этот дом, очевидно, для благочестивых бесед со своей духовной дочерью. Разумеется, визиты эти наносились инкогнито, но о них знала и с превеликим удовольствием судачила вся столица.
Между тем всего пару месяцев назад дива внезапно скончалась - сразу после того, как пригубила вина рубинового цвета, присланного ей в подарок неизвестным поклонником. Как говорят, бутылка эта очень напоминала те, в которые обычно разливают вино, изготовленное монахами Гармштайна. Придворный врач, который по специальному указанию самого канцлера составлял свидетельство о смерти, констатировал естественный характер случившегося. Правда, в кофейнях не утихали разговоры о том, что к диве захаживал не только архиепископ, но и сам канцлер, и что, возможно, она имела неосторожность выболтать канцлеру кое-какие секреты, ставшие ей известными во время благочестивых бесед с архиепископом. Но это были лишь разговоры.
После смерти дивы дом некоторое время стоял пустой, но, судя по всему, теперь в нем снова кто-то жил. Двое людей, за которыми следовал соглядатай, остановились на несколько мгновений, и один показывал на этот дом рукой, как будто что-то объясняя своему товарищу.
- Кто сейчас живет в этом доме? Что они там обсуждают? – пробормотал соглядатай, прячась за полуоткрытым ставнем маленькой ювелирной лавчонки.
Этот человек сверлил взглядом окна, украшенные горшками с чайными розами, но занавески были плотно задернуты, а розовые кусты не выдавали тайны.
Между тем двое двинулись дальше, и в какой-то момент он едва не потерял их из виду. Они свернули на безлюдную боковую улочку. Соглядатай не мог следовать за ними, поскольку его тут же заметили бы, и остался стоять на многолюдной улице.
Двое объектов его наблюдения прошли сотню шагов и остановились возле какого-то дома. Они были уже слишком далеко, а дома на этой улочке стояли вплотную друг к другу, так что соглядатай не мог разглядеть, какой именно дом привлек их внимание.
- Обыскивать всю улицу? – с досадой пробормотал он. – Нет, невозможно! Переполошится весь город, и будет только хуже. Ох, мерзавцы!
Соглядатай быстро достал из кармана фляжку, открыл, отхлебнул и, издав звук, выражавший отвращение и одновременно удовольствие, спрятал в карман. Тем временем двое уже скрылись из виду, и он бросился в погоню.
Улочка разделялась на два коротеньких переулка, каждый из которых в свою очередь разделялся еще на два. Соглядатай не мог понять, куда именно свернули те, кого он преследовал. У двери одного из домов сидела огромная черная кошка, которая громко мяукнула. Соглядатай, не заметивший ее, подскочил от неожиданности.
- Брысь, проклятая! – вскрикнул он.
Но кошка, глядя на него сытыми, наглыми, зелеными глазами, снова презрительно мяукнула и неторопливо полезла в какую-то щель в стене дома. Соглядатай остался один.
- Упустил! – с досадой сказал он и снова достал флягу. Но она была пуста.
Соглядатай выругался и хотел было запустить флягой в кошку, но та уже скрылась. Он вздохнул, на лице его появилась готовность претерпеть все муки смертные. Четким, почти строевым шагом он двинулся по безлюдному переулку.
Но, видимо, кто-то свыше по достоинству оценил рвение соглядатая и вывел его на нужную дорогу, ибо он снова увидел тех, кого искал. Теперь эти двое стояли у задней стены здания Оперы и разглядывали маленькую дверцу, которая вела, очевидно, в подвалы (а было известно, что в здании Оперы существовал целый подвальный лабиринт, которому позавидовал бы сам Минотавр).
Соглядатай присвистнул от изумления.
- Так, значит, и здесь тоже, - пробормотал он, инстинктивно потянувшись за фляжкой. – И здесь тоже! Ничего себе! Вот мерзавцы, вот мерзавцы! Но где же?..
Но он не успел закончить свой вопрос, поскольку незнакомцы быстрым шагом двинулись дальше, а он поспешил за ними. Они обогнули здание Оперы, вышли на площадь, где, как обычно, было более чем многолюдно, и стали пробираться через толпу.
Соглядатай следовал за ними, надвинув на лоб шляпу, как будто опасался быть узнанным в толпе на Оперной площади, которая не имела ничего общего с благодушным и бесшабашным миром узеньких улочек и маленьких кофеен. Воздух на площади был полон тревоги, речи изобиловали угрозами, взгляды горели враждебностью. Здесь открыто поносили короля, запершегося в Лебедином замке и не желавшего знать, что происходит в королевстве, проклинали зарвавшихся министров и проворовавшуюся полицию, насмехались над зажравшимися генералами и тупыми офицерами.
По холодному небу над площадью неслись низкие облака, на западе собирались темные тучи.
Двое незнакомцев пробирались сквозь толпу, обмениваясь приветствиями с некоторыми из собравшихся. Очевидно, они многих здесь знали. На краю площади, опасливо прижавшись к древней стене городского магистрата, стояли наемные кареты. Незнакомцы сели в одну из них.
- В Лебенберг! – крикнул один из них кучеру.
Соглядатай, услышав этот возглас, на мгновение замер, а затем на лице его появилась улыбка.
- А, я так и знал! – пробормотал он.
Обернувшись, он заметил стоявшего поодаль ленивого толстого полицейского, который что-то жевал. Казалось, даже если в стране произойдет революция, если все королевство полетит в тартарары, этот страж порядка будет продолжать стоять на своем посту и что-то жевать с сонным флегматичным видом.
Но когда соглядатай приблизился к полицейскому, тот моментально очнулся, на лице его появилось изумление и даже страх. Соглядатай что-то приказал ему, полицейский, несмотря на всю свою тучность, тут же припустился куда-то бежать.
А соглядатай сел в наемную карету и крикнул кучеру:
- В Лебенберг, да рысью!
Кучер обрушил на лошадей град ударов, и карета быстро покатила по булыжной мостовой.
***
Сквозь темно-серый туман, заволакивавший сознание, Карл фон Плетценбург видел винтовую лестницу, потемневшие от времени каменные плиты монастырского двора и, наконец, черный силуэт башни на фоне багрового неба. Время от времени Карл принимался что-то бормотать, сам не понимая, что именно, мотал головой, как будто принимал увиденное за наваждение и тщетно пытался освободиться от этого наваждения.
Верзилы протащили его по галерее, опоясывавшей безлюдный двор, и проволокли через маленькую, почти неприметную дверь, служившую входом в башню Покоя.
- Хватит, дальше пусть сам идет, - буркнул один из них, дав графу фон Плетценбургу затрещину.
Карл покорно сделал два шага по узенькой винтовой лестнице, уходившей вверх, в темноту, но ноги его не слушались, он зашатался и упал бы, если бы верзилы его снова не подхватили. При этом они отпустили пару ругательств, которых архиепископ, поднимавшийся следом, судя по всему, не расслышал, поскольку ничего не сказал.
Поднявшись на четыреста ступеней, они оказались на крыше, представлявшей собой большую квадратную площадку, с трех сторон окруженную высокими каменными зубцами. С одной стороны зубцов не было – только невысокий парапет.
Карла поволокли на этот парапет и поставили прямо над пропастью. У него так сильно кружилась голова, что поначалу он ничего не понял и не испугался. Лишь понемногу страх холодной змеей стал заползать к нему в душу.
- Дорогой граф, - вкрадчиво сказал архиепископ, - отсюда открывается поистине чудесный вид, вы не находите? Посмотрите на эти величественные горные хребты, на это низкое багровое солнце, на золотистое небо… Ах, граф, здесь я чувствую себя поэтом! О, я понимаю, эти речи совершенно неуместны в моих устах, устах архиепископа, но тем не менее, тем не менее… В конце концов, я такой же грешный человек как вы. Хотя вы, безусловно, куда более грешны. Но долина, граф, взгляните на долину внизу! Она великолепна, не правда ли? О, вы еще молоды, все еще молоды, и долина эта должна быть для вас куда более привлекательной, нежели суровый монастырь. Не правда ли? О, друг мой, я прекрасно понимаю, какие чувства переполняют вашу душу. Но, поверьте, не стоит огорчаться! Ведь эта долина, которая кажется такой недоступной, на самом деле ближе, чем вы думаете. Вы долетите до нее всего за несколько мгновений. Я вижу, вы изменились в лице, побледнели… Видимо, эта мысль, такая простая, только сейчас пришла вам в голову. Странно, не правда ли? Я думал, вы более сообразительны. Впрочем, может быть, монастырское вино замедлило умственные процессы в вашей голове. Скажу вам по секрету: очень многие стояли там же, где и вы сейчас. И многие проделали короткий и стремительный путь, о котором я только что сказал. Этих людей были десятки. Затрудняюсь сказать, сколько именно. Одно скажу совершенно точно: среди этих несчастных был и ваш предок, сиятельный граф фон Плетценбург… Было это в 1471 году. Как и почему он попал сюда, достоверно не известно, но в тайных хрониках, которые хранятся, здесь, в Гармштайне, сказано, что его сбросили в пропасть с того самого места, на котором сейчас стоите вы. Любопытная подробность, не правда ли? Не хотите ли повторить путь своего славного предка?
Карл ничего не отвечал. Он попытался хотя бы на шаг отступить от пропасти, но в затылок ему тяжело дышали державшие его за локти верзилы.
Архиепископ, не спускавший глаз с пленника, подал знак монахам, те грубо подтолкнули Карла к самому краю парапета, и тот непременно сорвался бы, если бы его крепко не держали за руки. Карл с воплем ужаса снова попытался отпрянуть назад, но ему не дали. Перед ним была бездна, над которой нависало багровое небо, и Карл почти физически ощущал невыносимую тяжесть этого неба.
- Смотрите, граф, - услышал он свистящий шепот архиепископа, - смотрите, достаточно одного моего слова, и вас ждет падение, полное невыносимого ужаса. А затем будет боль, страшная боль от удара, и - смерть. Вас сбросят вниз, как сбросили отсюда десятки человек. Вы рухнете прямо на их кости. Там, внизу, чужая земля - земля Австрии, там никто и никогда не станет вас искать. Просто исчезнет еще один граф фон Плетценбург, появится еще одна зловещая легенда, вот и все. Вы отправитесь отсюда прямо в ад, потому что рая вы, содомит и предатель, не заслужили. Подумайте об этом сейчас, когда ничто не отделяет вас от смерти. Вы хотели помешать моим планам. Но во всем королевстве и за его пределами нет уголка, где вы могли бы укрыться от меня. Я отыщу вас повсюду: и за высокими стенами королевского замка, и в тайных закоулках столицы, и в безвестной горной деревушке. Я настигну вас где угодно, слышите?
Архиепископ сделал знак монахам, и те наклонили Карла над пропастью. Карл снова издал душераздирающий вопль, перешедший в сдавленный хрип.
- Довольно, - кротко произнес архиепископ, - довольно. Я вижу, что граф все понял. И ты тоже понял, - угрожающе добавил он, обращаясь к дрожавшему, бледному послушнику, стоявшему рядом, - ты увидел, что может ожидать тебя, если ты задумаешь меня предать, если будешь за мной шпионить.
Повинуясь знаку прелата, монахи оттащили Карла от пропасти и опустили, побелевшего и обессилевшего, на каменную скамейку.
Карл потухшим взором смотрел на закатное солнце, на небо, полное багрового ужаса, от которого негде было спрятаться.
***
Старуха, держа в руках фонарь, шла по подземному ходу, причем шла удивительно легко и быстро для своих преклонных лет, и непрерывно что-то бормотала: не то молитвы, не то заклинания - разобрать было невозможно. За ней следовали король, его брат и злополучный лакей.
В подземелье царили сырость и гниль, под ногами чавкала вода. Король зябко кутался в плащ, он жалел, что не захватил перчатки. За ним мягкой, пружинистой походкой, словно хищник, готовящийся к прыжку, двигался принц Отто. Лакей понуро плелся последним.
- Здесь отвратительно, вы не находите, брат мой? – король бросил это, не оборачиваясь, самым небрежным тоном, но в голосе его сквозила неуверенность.
- Ужасно. Я боюсь, что у меня снова начнется приступ, - пробормотал Отто.
- Брат мой, у вас скверная привычка воспринимать все слишком серьезно. Наверное, мне и впрямь не стоило брать вас в это путешествие, вы здесь умрете от страха. Или того хуже, у вас действительно начнется припадок.
- Замолчи! – прошептал Отто. – Замолчи, мне действительно плохо.
Король обернулся и увидел, что зрачки принца мерцают, и в этом мерцании было нечто нечеловеческое.
- Почему ты веришь этой ведьме? – тихо спросил Отто. – Ты сбежал от святого Себальда, чтобы покорно идти за служительницей дьявола неизвестно куда!
- Потому что я заранее знаю, куда поведут меня все остальные, - с нервной усмешкой отвечал король. – В том числе и святой Себальд.
- Ничего ты не знаешь!
- Я знаю, что вокруг меня - предательство. И что мне некому верить.
Отто глухо застонал. Король бросил на него встревоженный взгляд, но промолчал.
- Эта ведьма погубит тебя, – через силу проговорил Отто.
Губы короля превратились в тонкие злые ниточки. Но он снова ничего не сказал.
Старуха обернулась. Она улыбалась, в тусклом свете фонаря были видны ее желтые зубы, а глаза были скрывались под нависшими веками. Отто остановился как вкопанный, так что на него едва не налетел шедший следомлакей.
Казалось, принц сейчас зашипит и бросится на ведьму.
- Что такое? – надменно выпрямившись, осведомился король. – Что еще случилось?
Он обернулся и увидел, что лакей снял свою железную маску.
- Опять я вижу твою физиономию! – воскликнул король, мгновенно позабыв и про своего брата, и про старую ведьму. – Опять! Надевай маску! Надевай маску или не выйдешь отсюда живым!
Даже в тусклом свете фонаря было заметно, что лакей стал совершенно белым. Лица короля не было видно, поскольку он стоял спиной к фонарю, но интонации его голоса не оставляли никаких сомнений.
- Брат, оставь его! Здесь темно, пусть он идет без маски! – произнес Отто делая шаг к королю, но тот отшатнулся с таким ужасом, как будто увидел рядом с собой хищного зверя.
- Пусть он наденет маску! – теперь в голосе короля слышалась истерика. – Пусть он наденет маску или я пристрелю его!
Лакей трясущимися руками надел железную маску. Король облегченно вздохнул.
- Так лучше… Так лучше. Боже, я не выношу людей… Не желаю их видеть. Но что же мы встали? Идем дальше! – нетерпеливо воскликнул он. – Я умираю от холода!
Но старуха как будто не слышала слов короля. Ее глаза были устремлены на Отто, они гипнотизировали его взглядом кобры, а принц был похож на попавшегося в капкан хищника, и в зрачках его метались тревожные мерцающие огоньки.
- Принц слишком мягкотел, - проговорила старуха. – Но он погубит тебя. Он отберет у тебя корону.
Тонкая, мускулистая рука короля схватила мягкую, вялую руку принца и стиснула ее, словно пытаясь вырвать признание.
- Ты сошел с ума, - лицо Отто исказилось от боли, - ты сошел с ума!
- Это правда! – голос короля звучал скорее утвердительно, нежели отрицательно. – Это правда! Ты хочешь свергнуть меня… Но я тебе не позволю.
- Довольно, - с трудом проговорил принц, по его бледному лбу струился пот. – Зачем мне тебя свергать, брат? Ты уже не король, если послушно следуешь за этой ведьмой.
Глаза короля сузились. Он размахнулся и дал брату звонкую пощечину. Отто вздрогнул и стал медленно оседать. Королю показалось, что у его брата совсем нет мускулов, он был сейчас похож на бесформенный мешок.
- Ну, убей же меня! – прошептал Отто. – Убей меня, и всё будет кончено. Для меня…
Голубые глаза короля заволокла мутная пелена, он схватился за пистолет на поясе. Но холодная сталь в ладони как будто привела короля в чувство.
Людвиг вздрогнул и провел рукой по глазам.
- Он хочет свергнуть тебя, - снова пронесся по подземному ходу шепот старой ведьмы, - он хочет свергнуть тебя и завладеть твоей короной!
Король обернулся, на лице его были написаны ярость и страх. Казалось, он хочет крикнуть старухе, чтобы она замолчала, но не может.
- Убей его! – проговорила ведьма. – Убей, и ты избавишься от опасности!
- Убьешь? – чуть слышно прошептал Отто. – Послушаешь её? Убьешь?
- Видишь? – пронеслось по коридору. – Твой брат ни разу не сказал: «Я не виновен!» Он говорит все, что угодно, только не это! Потому что он виновен. Потому что он действительно хочет лишить тебя трона! Он сам в этом признался!
- Скажи! – сотрясаясь от ярости, проговорил король. – Скажи!
Мерцающие зрачки Отто встретились с мраком пистолетного дула.
- Ну! Скажи! Скажи: «Я не виновен!»
Отто взглянул в холодные, сверкающие глаза брата.
- Я… не… я… не… Нет! – неожиданно вскричал он, стремительно поднимаясь с колен. – Ничего я тебе не скажу! Потому что ты сумасшедший! Потому что ты сумасшедший! Сумасшедший! – Отто вопил все громче и громче, как будто пытаясь задавить криком собственный ужас.
- Скажи! Скажи! – голос короля по-прежнему звучал угрожающе, но в нем появились умоляющие нотки.
- Нет! – в голосе Отто звучало все больше твердости. – Ничего я тебе не скажу. Ничего!
- Скажи!
- Нет!
- Видишь? Видишь? – снова пронесся по коридору голос ведьмы. - Он сознаётся! Он хочет погубить тебя! Убей же его! Убей, и твоей короне ничто не будет угрожать!
Рука короля, державшая пистолет, затряслась, он испустил крик, напоминающий ослиный, отступил и прижался к холодной стене тоннеля.
- Если ты не убьешь своего брата, ты погибнешь! Погибнешь! Погибнешь!
Король вдруг обернулся и наставил дуло пистолета на ведьму. Та отступила на шаг, но не отвела глаз от короля и по-прежнему улыбалась желтозубой улыбкой.
Тоннель снова наполнился животным ревом, который шел из королевской глотки. И тут взгляд короля упал на темную фигуру в железной маске. Глаза короля встретились с глазами в прорезях маски, на лице его появилась радостная улыбка.
Лакей понял, что ему пришел конец, и ринулся в темноту. Король, зажмурился и нажал на курок. Прогремел выстрел, потом еще, еще… Король палил с остервенением, как будто испытывая невероятное наслаждение от этой пальбы. А лакей, обезумев от страха, несся по тоннелю, вокруг него свистели пули, рикошетя от стен, но ни одна так и не задела его.
И вдруг неожиданный удар вбок сбил его с ног. Но это была не пуля.
- Попался! – послышался злорадный шепот.
Он узнал голос барона фон Торнштадта.
***
Сначала послышался осторожный стук в дверь, потом - звериный рык, а затем дверь стала сотрясаться от ударов. Канцлер, подтянув исподнее, выглянул из-за полога кровати.
- Открывайте! Открывайте, черт бы вас подрал! – донеслось из-за двери.
- Начальник гвардии! – пробурчал канцлер. – Что ему еще нужно?
Из-за плеча канцлера высунулась испуганная физиономия оперной примы.
- Начальник гвардии! – вскрикнула она. – Боже, что же теперь будет?
- Что будет? – канцлер уже пришел в себя. – Тебе, милая моя, ничего не будет. Женщины его не интересуют, даже не надейся.
Глаза примы широко открылись.
- Тогда, может быть, он приревновал тебя, мой медвежонок? – игриво осведомилась она.
Канцлер взглянул на приму с непередаваемой гримасой отвращения.
- Открывай же, черт возьми! – неслось из-за двери.
- Открой ты, - угрюмо буркнул канцлер своей возлюбленной.
Ответом ему был оскорбленный взгляд.
- Открой, - невозмутимо повторил старик. – Открой, иначе не быть тебе больше примой. Отправишься назад, прозябать в своей Варшаве.
Оскорбленный взгляд сменился взглядом, полным ненависти. Пышное (даже, пожалуй, чересчур пышное) тело слезло с кровати, облачилось в розовый халат, и пошлепало босыми ногами отпирать дверь.
Канцлер, скривившись, смотрел диве вслед. Впервые он увидел ее во время поездки в Варшаву, где ему пришлось вести переговоры с наместником русского императора. Тогда прима показалась канцлеру очаровательной, но в последнее время… Канцлеру вдруг подумалось, что, возможно, маэстро Ветнер при всем своем невыносимом характере был прав, когда сказал, что место новой примы не в Опере, а на рынке - орать среди торговок.
Между тем возлюбленная канцлера отворила дверь, и в комнату ворвался начальник королевской гвардии, едва не сбив диву с ног.
- Черт побери! – завопил он, отирая пот, струившийся со лба. – Хорошенькое вы нашли время, чтобы развлекаться с этой бабой!
- Для подобных занятий хорошо любое время, - изрек канцлер, надевая великолепный, затканный золотом халат. – Впрочем, вам этого не понять. Вас ведь никто никогда не интересовал кроме ваших гвардейцев.
- Замолчите, старый болван! – отрезал начальник гвардии. - А ты, - обернулся он к приме, - убирайся отсюда! Нам с господином канцлером надо поговорить наедине.
- Что? – взвизгнула прима, которая так и стояла в исподнем возле двери и с интересом разглядывала начальника гвардии. – Вы - наглец!
- Душечка, пройди в мой кабинет… Или в ванну, - успокаивающе проговорил канцлер. – Теплая ванна будет тебе очень полезна.
Прима, казалось, размышляла, как лучше поступить: упасть в обморок или внять просьбе канцлера и удалиться в ванну, из которой можно было легко подслушать разговор двух сановников. Выбор был сделан в пользу последнего. С оскорбленным видом она удалилась, пробормотав, что ванна в первую очередь нужна некоторым мерзким старым животным. Впрочем, возможно, прима поостереглась бы говорить это, если бы видела, какой взгляд бросил ей вслед канцлер.
- Зачем вы пришли? – угрюмо спросил он начальника гвардии, когда прима исчезла. – Вы явились в самый неподходящий момент. В моем возрасте уже опасно прерываться…
- В вашем возрасте всё опасно, - мрачно огрызнулся начальник гвардии. – Слушайте. Подвалы Лебенберга полны оружия.
Лицо канцлера исказилось от гнева.
- И ради этого вы ворвались в мою спальню? Вы забыли, что я, лично я, несколько дней назад сообщил вам это? Когда вы напивались в одиночестве…
- Помню, помню…
- Я всё вам это рассказал! А потом пришел архиепископ и заявил…
- …что надо дать нарыву созреть, что пусть эти глупцы попробуют начать мятеж, и мы получим возможность задушить революцию в зародыше, а заодно и выполнить наш главный план, касающийся этого безумца… Помню, помню.
- Так какого черта вы ворвались ко мне? Чтобы сообщить то, о чем я сам вам сообщил? Вы что, стали страдать провалами в памяти? – последние слова канцлер произнес с нескрываемым злорадством.
- Ничуть, - отрубил начальник гвардии. – Ничуть! Все дело в том…
- Ну, в чем?
- В том, что мятеж начнется этой ночью.
- Что? - канцлер нахмурился. – Этой ночью? Нет, невозможно.
- Говорю вам, этой ночью!
- Но тайная полиция…
- Тайная полиция ни черта не знает! Вы сами это не раз говорили, канцлер! А может, вы сами стали страдать провалами в памяти? – начальник гвардии с удовольствием вернул канцлеру его шпильку.
- Но вы-то откуда всё это знаете?
- Раз тайная полиция ни черта не делает, я сам стал тайной полицией. Я сегодня целый день следил за двумя заговорщиками. Это оказалось совсем не сложно, настолько несложно, что мне было не по себе.
- И что же? – в голосе канцлера слышалось явное сомнение.
- Теперь я знаю, в каких домах они прячут оружие. Я знаю, как именно можно проникнуть в их тайный подвал в Лебенберге. Я сидел за кустами и слышал их разговор в лебенбергском парке. Мятеж назначен на эту ночь.
- На эту ночь! – повторил канцлер, и в голосе его уже не было недоверия, но зато была тревога. – На эту ночь, Боже мой… Но архиепископ…
- К черту архиепископа! Всё произойдет этой ночью.
Канцлер сидел на кровати, спустив голые ноги на мягкий коврик, и растерянно хлопал глазами.
- Боже мой! – повторял он. - Боже мой! Что же нам делать? Что делать? Бежать?
Начальник гвардии, как был, в плаще, тяжело опустился на кровать рядом с канцлером. Как бы ни был канцлер напуган услышанным, такого соседства с начальником королевской гвардии он испугался еще больше.
- Не беспокойтесь, - угрюмо буркнул тот, угадав мысль канцлера. – Вы не гвардеец, вы – старый тюфяк. Такие мне и даром не нужны.
Канцлер трясущимися руками провел по жирным коленям.
- Велите вашей дурочке принести мне шнапса, - продолжал начальник гвардии.
- Сейчас не время! – огрызнулся канцлер. – Не время! Надо решить, что делать.
- Надеюсь, что вы, наконец, решитесь созвать кабинет министров? Или предпочтете, чтобы мятеж все-таки начался?
Канцлер нахмурился.
- Хорошо, - сказал он. – Будь по-вашему. Я созову заседание кабинета.
- Ну, наконец-то. Слушайте, старый олух. Кабинет должен дать санкцию на арест заговорщиков и на подавление мятежа, если они все же попробуют сопротивляться.
- Вы получите санкцию, - после секундной паузы проговорил канцлер, но тут же поправился:
- Я сделаю все, чтобы вы получили санкцию.
- Тогда идите к черту.
- Но санкцию должен одобрить кабинет! Я не могу обещать вам, что все министры согласятся…
- Мне плевать на ваших министров! Мне нужна санкция. Без нее я ничего не предприму, слышите?
- Вы получите санкцию, - снова произнес канцлер, и на сей раз голос его звучал очень мрачно.
- В письменном виде!
- В письменном виде.
- И ни слова архиепископу! Эта хитрая лиса настолько хитра, что в конце концов перехитрит саму себя и все нам испортит.
- Не беспокойтесь. Архиепископа нет в столице.
- Нет? Куда он, черт возьми, делся? Может быть, отправился в Рим, жаловаться папе на короля, а заодно и на всех нас?
- Я бы предпочел, чтобы он уехал в Рим или ещё дальше, - в голосе старого канцлера зазвучали мечтательные нотки. – Но, увы. Он всего лишь в Гармштайне.
- Чтоб ему там навеки остаться! – в сердцах бросил начальник гвардии.
- Все-таки его нет в столице, и это меня несколько успокаивает. От архиепископа действительно можно ожидать чего угодно.
- Напрасно вы успокаиваетесь. Этот лис может объявиться здесь в любой момент, и неизвестно, что ему придет в голову. Он может переметнуться и на сторону короля, и на сторону мятежников. И в том, и в другом случае нам конец.
- А… нельзя ли его как-нибудь задержать? – канцлер испытующе посмотрел на начальника королевской гвардии.
- А кабинет даст на это санкцию? – огрызнулся тот.
- Нет, не даст. Но зато я дам вам шнапса, - твердо произнес канцлер.
***
Карл фон Плетценбург открыл глаза. Он лежал на охапке соломы в темном сводчатом помещении, освещенном двумя факелами на стене. Между факелами был виден темный проем, из которого тянуло сквозняком. Окон не было. Судя по темноте и сырости, это был подвал.
Карл попробовал пошевелиться и с радостью обнаружил, что тело вновь ему повинуется. Он чувствовал себя вполне хорошо, если не считать мучительной жажды, причиной которой, судя по всему, было проклятое вино Гармштайна. Но это были пустяки.
Карл облегченно вздохнул, но лицо его тут же омрачилось: он не знал, где находится и как найти выход из этого подземелья. На мгновенье его охватил страх. Он в подземельях Гармштайна! Может быть, его замуровали в этих стенах? Нет, раз из темного проема тянет сквозняком, значит, должен быть какой-то выход, должна быть хоть какая-то щель… Сейчас Карл был бы рад увидеть эту щель, даже самую узкую.
И тут он услышал шаги. Рука его инстинктивно потянулась к поясу, но, разумеется, никаких пистолетов за поясом уже не было. А шаги приближались. И Карл увидел, как из темного проема появилась сутулая фигура в монашеской рясе. Вновь на его лице появился страх, он почувствовал почти непреодолимое желание закрыть лицо руками и закричать, закричать отчаянно и жутко. Невероятным усилием воли он нашел в себе силы промолчать, только сильнее вжался в охапку соломы, на которой лежал.
Человек приближался медленно и как будто неуверенно. В руке у него был стакан с каким-то питьем. Карл узнал послушника, которого архиепископ обвинял в шпионаже и которому грозил самыми страшными карами.
- Вы, наверное, хотите пить, господин граф, - тихо проговорил послушник. – Выпейте этого вина, вы сразу испытаете облегчение.
- Нет! – Карл не узнал собственного голоса. – Уберите это проклятое вино, я не стану его пить!
Послушник понимающе улыбнулся.
- Не беспокойтесь, граф, - кротко сказал он. – Это другое вино.
- Все равно! Все равно! Убирайтесь к черту со своим вином!
Послушник пожал плечами, поднес к губам стакан и чуть-чуть отпил. Карл жадно следил за ним глазами. Вся его аристократическая брезгливость моментально исчезла, уничтоженная мучительной жаждой.
- Дай! – хрипло выдохнул он, протянул дрожащую руку, схватил стакан и осушил его залпом.
- Господин граф, вам надо бежать, - тихо сказал послушник. – Архиепископ не хочет вас убивать, но эти двое…
- Кто? – рассеянно спросил Карл.
- Те, что держали вас над пропастью… Они не привыкли так просто отпускать своих пленников. Они одержимы дьяволом. Убийство для них наслаждение. И они хотят убить вас.
- Но… - Карл побледнел. – Надо сказать обо всем архиепископу!
- Он сам их боится. К тому же, он только что уехал.
- Уехал? Куда уехал?
- Не знаю, - послушник мрачно глядел на сырой, каменный пол подземелья, на лице его плясали свет и тени от огня факелов. – Он не сказал. Может быть, в столицу.
- А тебя он оставил здесь?
- Он перестал мне доверять.
- Так ты действительно шпионил за ним? – Карл пристально посмотрел на послушника.
- Он оставил меня здесь, чтобы эти двое меня убили, - как будто не слыша вопроса Карла, глухо произнес послушник. – Я уверен в этом.
- Значит, и тебе надо бежать? – Карл произнес эти слова с плохо скрываемой радостью.
- Да.
- Но как? Из этого монастыря еще никто никогда не бежал.
- Я знаю, как это сделать, - послушник понизил голос и оглянулся, словно опасался, что их могут подслушать. – Я покажу дорогу. Вы готовы следовать за мной, господин граф?
Карл медлил с ответом. Ему в голову пришла мысль, что это может оказаться очередной ловушкой, устроенной архиепископом или сумасшедшими монахами-живодерами. Но какой смысл в этой ловушке? Он и так находится в их руках, в подземельях Гармштайна, откуда еще никто никогда не выходил. А может быть, таинственный некто, для которого этот странный послушник шпионил за архиепископом, хочет выманить его, Карла фон Плетценбурга, за пределы Гармштайна и там убить?
Сомнения и страх сводили Карла с ума, но желание бежать из этого проклятого монастыря, бежать назло всем древним проклятиям, было сильнее и страха, и сомнений.
- Идем, - произнес он, вскакивая на ноги так легко, как будто ему было не тридцать восемь, а всего лишь двадцать лет.
Послушник улыбнулся широкой и радостной улыбкой, снял со стены один факел и потушил другой на случай, чтобы бегство пленника сразу не обнаружилось кем-то, кто войдет в это подземелье.
Они прошли сквозь темный проем и стали подниматься по крутой винтовой лестнице, которая упиралась в обитую железом дверь. Эту дверь послушник отпер ключом, который он извлек из кармана.
За дверью тянулись безлюдные коридоры, переходы и галереи. Судя по всему, послушник вел Карла по самой отдаленной части монастыря, где никто не жил. Они оказались на открытой площадке, и в лицо Карлу ударил свежий горный ветер, от которого закружилась голова. Было время сумерек: на западе еще горела огненная лента заката, а за парапетом, внизу, расстилалась равнина, где мерцали огоньки Австрийской империи…
Послушник подошел к парапету и вынул из проема между камней веревочную лестницу с двумя железными крюками.
Карл вздрогнул.
- Мы должны спуститься? – голос его задрожал.
- Другого пути нет, господин граф, - спокойно отвечал послушник, закрепляя крюки и спуская лестницу в пропасть.
Карл услышал легкий шелест и почувствовал, как напряглись крюки. Он подошел к краю парапета, с опаской посмотрел вниз и отшатнулся. Всего несколько часов назад его силой держали над этой бездной, и вот теперь он сам намерен ринуться вниз…
- Нет! – вырвалось у него. – Нет! Только не это!
Послушник, закончивший возиться с лестницей, обернулся.
- Другого пути нет, - повторил он тихо. – Но, конечно, вы можете остаться здесь, господин граф.
- Остаться, - прошептал Карл, оглядываясь на маячившую за его спиной черный силуэт Башни покоя, - остаться… Нет, я не останусь.
- Тогда кто из нас пойдет первым? – спросил послушник.
- Ты, - после минутного колебания ответил Карл.
- Как вам будет угодно, господин граф, - голос послушника задрожал.
Он несколько мгновений топтался на месте, и никогда в жизни Карла не было более томительных мгновений.
- Ну же! – воскликнул граф, топнув ногой. - Ну же! Спускайся!
Послушник, подоткнув рясу, торопливо пробормотал молитву и, вцепившись руками в качающуюся лестницу, стал медленно и неловко спускаться. Карл, водя дрожащими руками по парапету, смотрел, как он понемногу исчезает в лиловой бездне.
- Надо бежать, - твердил Карл, вонзив ногти в ладони, - надо бежать, бежать…
Лестница два раза вздрогнула. Карл понял, что послушник спустился… или сорвался? Страх охватил его с новой силой. Но тут ему почудилось какое-то движение, как будто чья-то тень мелькнула на площадке. Потеряв голову, Карл бросился к лестнице и поспешно стал спускаться, моля небеса о том, чтобы не сорваться. Лестница качалась на ветру, Карл цеплялся за нее побелевшими от напряжения пальцами, и старался не думать о том, что он висит над бездной, ему хотелось одного: спуститься как можно быстрее.
И тут где-то высоко он услышал чей-то смех. Карл не видел, кто смеется, но у него не было сомнений, этот смех – смех тех самых двух монахов.
- А вот теперь тебе конец! – услышал он голос, который показался ему отвратительным. –Вот тебе исполнение пророчества!
Из груди Карла вырвался вопль. Взгляд его взметнулся к холодному сумеречному небу, в котором мерцали мелкие далекие звезды. А внизу была бездна, черная бездна, готовая его поглотить.
- Скорее, господин граф, скорее! – донесся снизу отчаянный крик послушника. – Они нас заметили! Спускайтесь скорее, сейчас они отцепят лестницу!
- Не-ет! – завопил Карл, уже не понимая, кому адресован этот крик – тем, кто наверху, тому, кто внизу, или же еще кому-то.
Он почувствовал, как туго натянутая лестница вдруг обмякла, и в тот же миг полетел в пропасть.
- Господи, помоги-и! – раздался его душераздирающий крик.
========== 11. НА КРАЮ ПРОПАСТИ ==========
- Ты слаб, король, - голос ведьмы гулко отдавался под сводами тоннеля. – Ты жалок и слаб. Ты не смог убить брата. А значит, и трон ты не удержишь.
Во взгляде короля еще клокотала пена ярости, но было видно, что под этой пеной таится бессилие. Губы его шевелились, но с них не слетало ни слова.
- Нет, - ведьма покачала головой. - Не для того я приходила к тебе двадцать лет назад, не для того я пришла снова, чтобы так просто дать тебе… умереть.
Она отступила на несколько шагов, и королю показалось, что старость ее исчезла. В глубине подземного тоннеля освещенная неверным светом фонаря стояла женщина, лицо которой казалось белой маской, вместо глаз были впадины, полные мрака - того самого мрака, который король так часто видел в глазах своего брата.
- Смерть! – выдохнул он. – Теперь я знаю, ты – смерть! Ты хотела забрать меня еще двадцать лет назад и снова явилась за мной!
Он обвел безумным взглядом стены тоннеля и поднял руки, словно пытался раздвинуть тяжелые каменные своды.
Ведьма презрительно рассмеялась.
- Любишь ты красивые слова, - произнесла она. – Все силы растратил на красивые слова, на красивую музыку, на красивые мысли… Всё отдал красоте. Бесполезной и никому ненужной. И больше нет у тебя сил ни на что. Ни на что.
- Исчезни, - прошептал король. – Исчезни или убей меня.
Он сейчас был похож на дряхлого, сутулого старика. Даже кожа его, казалось, стала дряблой и покрылась глубокими морщинами.
- Нет, - слова ведьмы по-прежнему звучали звонко, чисто и холодно, словно капли ледяной воды, падающие на камень. – Нет. Не для того я пришла за тобой, чтобы ты умер. Нет, король, я - не смерть.
- Не верь ей! – раздался голос Отто.
Король вздрогнул. После выстрелов в тоннеле он совсем позабыл, что брат его находится рядом.
- Не верь ей! – повторил Отто. – Она - действительно смерть, и она ходит за тобой…
Король взглянул на Отто и поразился тому, как его брат и ведьма стали похожи друг на друга: одинаково белая, ослепительно белая кожа и полные мрака глаза.
- Замолчи! – крикнула ведьма принцу. – Иначе с тобой случится такое, от чего ты уже не оправишься.
Отто захрипел и схватился за горло. А ведьма протянула к нему руку, и эта рука, прежде желтая и костлявая, теперь была тонкой, белой и сильной. Отто замер, по его телу побежали судороги, он стал медленно приближаться к ведьме, которая как будто притягивала его невидимой силой. Казалось, Отто пытается бороться с этой таинственной силой, но тщетно: он на глазах превращался в существо, лишенное воли и разума.
И тут из глотки ведьмы вырвался вой, режущий слух и полный смертной тоски. Отто завыл в тон ведьме. Короля охватил ужас, он отступил на шаг и вжался в холодную, сырую стену тоннеля. Сырость и холод проникали в его тело, и оно наливалось свинцом. А ведьма схватила Отто за руку, поднесла к его лицу фонарь, и Людвиг увидел, что глаза принца, полные тьмы, ненависти и животного страха устремлены на него. Тьма этих глаз врывалась в душу короля, и он отчаянно хотел сделать что-то, чтобы рассеять эту тьму, но не мог.
Где-то вдали раздался звук, похожий на удар колокола, но быстро затих, зато все вокруг взорвалось тысячами огней фейерверка. Короля охватило томление, предчувствие чего-то невыразимо сладостного. Как будто теплое море, полное неги и наслаждения, ласково звало его, и он готов был ринуться в это море, чтобы растворить без остатка душу в изумрудных глубинах - нежных, таинственных и спокойных.
Но что-то останавливало Людвига, что-то было не так. И он вдруг понял, что красота этого моря – наваждение, она соткана из тьмы - той тьмы, что наполняла глаза его брата.
И снова раздался нечеловеческий вой, и Людвиг увидел, как вокруг него заплясали ужасные существа, они приближались все ближе и, казалось, вот-вот начнут терзать и рвать его на куски. Людвиг закричал, существа отступили, а вокруг с новой силой вспыхнули разноцветные огни, и мир снова засверкал красотой - странной и пугающей.
- Видишь? Видишь? – голос ведьмы шел откуда-то из глубины сверкающего мира. – Это твой брат! Уничтожь его! Уничтожь! Иначе он убьет тебя и завладеет твоей короной! Он будет купаться в роскоши, жить в твоих замках, наслаждаться властью, а ты будешь корчиться в муках в аду! И ад никогда не отпустит тебя!
Послышался визг, и снова тысячи отвратительных существ появились в пространстве, красота которого вмиг погасла и превратилась в пепельно-серую безжизненную равнину. Чудовища приближались все ближе, и Людвиг видел, что они хотят сожрать его душу, чтобы она навеки исчезла в их зловонных внутренностях…
- Убей! – снова раздался крик ведьмы. – Убей своего брата! Или тебя вечно будут рвать на части эти демоны!
Ведьма подняла руки, и короля охватила мучительная жажда крови, ему страшно захотелось убить Отто. Он увидел, как Отто приближается к нему, и в глазах принца бушевала тьма, в которой тоже таилась жажда крови.
Братья сходились все ближе, а ведьма подзадоривала их выкриками.
Король почувствовал боль: в горло ему вцепились пальцы Отто, он вырвался и впился в горло брата зубами, почувствовав его теплую, солоноватую кровь.
Отто вскрикнул, вырвался, и в этот момент что-то произошло, как будто весь этот странный мир вздрогнул, и в глазах принца мелькнуло нечто человеческое. Он что-то зашептал, и король услышал, что именно шепчет его брат: это было имя святого Себальда.
Страх охватил короля, вокруг раздалось отчаянное верещание, из глубины тоннеля налетел вихрь и стал валить его с ног. Король вцепился в руку Отто и почувствовал, что это снова рука его брата, а не рука неведомого и страшного существа. Людвигу хотелось только одного, чтобы все это поскорее закончилось, чтобы мир, то взрывающийся тысячами разноцветных ядовитых огней, то погружающийся во мрак, наконец, исчез. И он твердил вслед за братом слова молитвы, всей душой вдруг поверив в то, что лишь эта молитва, древняя и простая, которую он выучил когда-то, в далеком детстве, поможет вырваться из пугающего и враждебного мира.
Рука Отто становилась все горячее, с губ его срывались слова, а королю становилось все страшнее и тяжелее. И душа его, и тело готовы были вывернуться наизнанку, его мутило, ему казалось, что вот-вот произойдет нечто непоправимое. А визг чудовищ вокруг становился все невыносимее, ядовитый фейерверк растворился в темном вихре, кружившемся вокруг братьев, и в нем то и дело возникали странные, пугающие образы. Но вдруг где-то позади этого вихря вспыхнул яркий свет.
- Себальд! – услышал Людвиг возглас своего брата, и в тот же миг тело Людвига пронзила невыносимая боль, и наступила тьма.
***
Лакей прижимал к груди маску, как будто пытался ею защититься, но острое лезвие кинжала уже прокололо рубашку и готово было вонзиться в его грудь.
- Ты здесь, - растерянно проговорил лакей, - ты здесь. С ножом.
- С ножом, - с усмешкой проговорил Фабиан. – Мне дала его одна старая гадалка.
- А! – на лице лакея появилось мстительное выражение. –Старая ведьма, которая ходит к королю!
- Она самая.
- Вот уж не думал, что барон фон Торнштадт верит россказням гадалок, - голос лакея теперь звучал спокойно, он, казалось, уже не боялся кинжала, приставленного к его груди.
- Я не верю в россказни, – презрительно заметил Фабиан. – Но есть магнетизм, гипноз. Знаешь об опытах Месмера?
- Месмер – жулик. Как и Калиостро.
- Но магнетизм существует, - произнес Фабиан со странным воодушевлением.
- Когда я жил Париже… - заговорил было лакей, который явно хотел выиграть время, однако эта фраза его была явно неудачной.
- Лучше бы ты никогда не жил в Париже! – глаза Фабиана сузились. – Слишком многих ты там предал. И не только в Париже. Эта ведьма мне всё показала. У нее есть дар воздействовать на разум так, что человек видит картины прошлого, которое не было ему известно. И теперь я знаю, что и «Феникс» и «Ястребы» были арестованы из-за тебя. Только из-за тебя! Потом ты бежал в Италию и предал всех, кто действовал в Милане. А теперь ты здесь шпионишь в пользу архиепископа. Ты всегда шпионил и предавал.
- Что ты знаешь! – с ненавистью прошипел лакей. – Что ты знаешь обо мне, извращенец, содомит, шлюха! Ты всегда бесился с жиру, ты предал свою семью, ты хотел только одного - власти, потому и связался с одержимыми головорезами, а в конце концов стал содержанцем у сумасшедшего королевского братца!
- Что ты об этом знаешь! – в свою очередь воскликнул Фабиан.
- Я все знаю! Я хорошо помню, что ты говорил мне в ту ночь, на постоялом дворе в Страсбурге! Помнишь ту ночь? - в усталом голосе лакея звучал сарказм. – Помнишь, как ты разоткровенничался, как ты говорил, что мечтаешь возвратиться в это королевство и устроить здесь мятеж и все ради чего? Ради революции? Какое мне дело до революции, говорил ты. Стать полновластным правителем, вот чего ты хотел! Но барон фон Торнштадт никогда не сможет занять королевский трон, поэтому ему нужен государственный переворот. И ты связался с мятежниками. Ты хочешь, чтобы они свергли короля, чтобы началась война, и тогда ты смог бы пробить себе дорогу к власти.
- Не тебе рассуждать об этом, - отрезал Фабиан. – Ты был лакеем, лакеем и остался.
- Я помню, как смеялся над твоими планами, - продолжал лакей, как будто не слыша слов Фабиана. – Я называл тебя безумцем, но теперь вижу, что ты-то как раз не безумец. Просто ты умеешь использовать безумцев словно кукол-марионеток…
Фабиан расхохотался.
- Глупец! Мне не нужен старый, прогнивший трон, но ты никогда этого не поймешь!
- Нет, я все понимаю! – закричал лакей. – Я все понимаю, потому что я ненавижу и безумных революционеров, и безумных королей, я ненавижу всех!
Он как будто задохнулся и смотрел на Фабиана, словно пытаясь подобрать нужные слова, а затем с проклятием схватил его за руку и попытался вырвать кинжал, но хватка Фабиана была железной. Оба они повалились на холодные, покрытые слизью плиты подземелья и покатились по ним. Эта была молчаливая борьба, но затем послышался крик Фабиана: лакею удалось вывернуть руку и ранить его кинжалом в плечо. Тем не менее Фабиан не выпустил кинжал и с удесятеренной силой навалился на лакея. И вот темноту тоннеля пронзил отчаянный вопль лакея: кинжал вонзился ему в грудь. Он конвульсивно дернулся и затих.
Фабиан медленно и устало поднялся на ноги. Он даже не взглянул на убитого, как будто мгновенно позабыл о его существовании.
- Надо выбираться отсюда, - прошептал Фабиан. – Сегодня же вернуться в столицу, иначе будет поздно. Ах, проклятье, зачем я поехал сюда!
Он двинулся по тоннелю. Занятый своими мыслями, он не слышал отдаленных криков и странных звуков, похожих на рев, где-то далеко позади, там, где должны были в этот момент находиться гадалка, король и его брат. Тем более он не видел странных вспышек, скрытых от него многочисленными поворотами извилистого тоннеля.
Тоннель заканчивался лестницей, уходившей круто вверх и упиравшейся в люк. Фабиан с усилием приподнял этот тяжелый люк и выбрался из тоннеля. Он оказался в маленьком гроте, выходившем в узкое горное ущелье. Дул пронизывающий холодный ветер, высоко в сумеречном небе уже мерцали звезды-льдинки, далеко внизу, на дне ущелья, шумел стремительный поток. А прямо перед Фабианом качался перекинутый через бездну Мост трех призраков.
***
- Вы живы, господин граф? - послушник тряс Карла за плечи. – Вы живы?
Карл открыл глаза.
- Я жив? – слабым голосом спросил он.
- Вы живы? – воскликнул послушник.
- Я жив?
Некоторое время они смотрели друг на друга: послушник со страхом, Карл – непонимающе.
- Боже мой, я думал, вы убились! – воскликнул послушник. – Они обрезали лестницу, вы сорвались в пропасть и должны были погибнуть, неминуемо погибнуть! Это чудо, господин граф, что вы остались живы, настоящее чудо!
- Чудо, - повторил Карл, пытаясь прийти в себя после пережитого.
Случившееся казалось ему происшедшим с кем-то другим, но только не с ним самим.
- Господь, несомненно, сохранил вас для чего-то очень важного, - воскликнул послушник, осеняя себя крестным знамением. – Это знак свыше, и теперь вы будете жить долго, очень долго, можете даже не сомневаться!
- Чудо, - повторил Карл.
Случившееся и впрямь было чудом. Он сорвался с головокружительной высоты, но угодил в неглубокую и узкую расщелину, примерно на середине высоты отвесной скалы. Расщелина эта была полна сухой листвы, и эта листва, словно мягкая подушка, спасла Карла от страшного удара.
Чудом можно было считать и то, что Карл не только ничего себе не сломал, но даже не получил серьезных ушибов. Результатом падения было лишь то, что он на какое-то время потерял сознание.
Карл все еще судорожно сжимал в руке теперь уже ненужную веревочную лестницу. Его руки, обычно вялые, безжизненные, вдруг стали стальными, и послушник, сильный увалень, вскормленный на монастырских харчах, не сразу смог вырвать своими огромными ручищами веревочную лестницу из изнеженных рук аристократа.
- Пойдемте, господин граф, пойдемте, скоро они появятся здесь…
- Они?
- Эти двое. Они так просто от нас не отстанут!
- Но ведь они думают, что я мертв. Разве нет? – неуверенно спросил Карл.
- Они обязательно это проверят. Да, к тому же, примутся искать меня. Они сделают всё, чтобы не дать мне уйти из монастыря. Нет! – воскликнул послушник, взмахнув руками. – Господи, спаси и сохрани меня от этого!
Карл задрожал, то ли от холода, то ли от страха.
- Идем! – сказал он, хватая послушника за рукав. – Идем же! – И почти силком поволок его вниз по тропке, которая шла по узкому выступу над пропастью.
- Стойте! – упираясь, завопил послушник. – Да стойте же, господин граф! Нам в другую сторону!
- Как в другую? Вверх? Но там же монастырь!
- Нет же, нет! Эта тропка то поднимается, то опускается, и сейчас вы как раз направляетесь к монастырю!
Карл, закатив глаза, отпустил проклятье и ринулся в противоположную сторону. Послушник устремился за ним. Стройный и гибкий аристократ в гвардейском мундире, пусть и изрядно порванном, двигался так быстро, что увалень-послушник, путающийся в полах длинной рясы, с трудом поспевал за ним.
Наконец, Карл выбился из сил и прислонился к чахлому дереву, росшему возле огромной, покрытой мхом скалы. Послушник, тяжело дыша, опустился рядом.
- Только минутку, - проговорил он. – Только одну минутку, не больше. Они гонятся за нами…
- Как мы от них скроемся? – прерывающимся голосом спросил Карл.
- Не беспокойтесь… я обо всем позаботился…
Они замолчали, и несколько мгновений было слышно только их тяжелое дыхание, да шелест редкой листвы на дереве.
Но вдруг Карлу послышалось, что где-то далеко как будто захрустели ветки, а затем послышались человеческие голоса.
Он обернулся и увидел тревожный взгляд послушника. Не говоря ни слова, беглецы бросились дальше. К счастью, теперь бежать было легче, так как тропка шла вниз по узкой расщелине между скал и, наконец, вышла на узкую поляну, где Карл с радостью увидел свою лошадь, которая мирно щипала травку.
- Бегите, господин граф, бегите! – воскликнул послушник.
- Моя лошадь! Как она здесь оказалась?
- Я вывел ее из монастыря два часа назад…
- О друг мой! – Карл почувствовал, что на глаза ему наворачиваются слезы благодарности. – О друг мой! Но почему… почему ты все это делаешь? Ты ведь знаешь, что тебе грозит…
- Его преосвященство архиепископ все равно не дал бы мне житья, - с тяжелым вздохом сказал послушник. – Меня бы уморили в этом монастыре, я знаю.
- Но почему он тебя так возненавидел?
- Потому что я служу королю, и он это знает…
- Так, значит, ты действительно, следил за архиепископом?
- Да, - устало и равнодушно произнес послушник.
- Почему? – спросил Карл.
- Потому что он злоумышляет против короля.
Граф фон Плетценбург пристально смотрел на этого нескладного увальня. Он не понимал, откуда в этом человеке могла возникнуть такая преданность Людвигу Вительсбаху, который жил, погруженный в свои грезы в далеком сверкающем и холодном мире.
Послушник как будто понял, о чем думает граф.
- Когда-то давно, - сказал он, - когда-то давно его величество спас мне жизнь.
- Он? Спас тебе жизнь? – на лице графа появилось неподдельное изумление.
Он не мог представить себе, что Людвиг, надменный и утонченный, презиравший своих подданных, мог спасти кому-то жизнь, тем более какому-то деревенскому парню.
- Как это произошло? – спросил он, но послушник мотнул тяжелой, коротко стриженой головой.
- Сейчас не время, господин граф. Да и какая вам разница! Бегите, бегите!
- Но… король приказал мне ехать в столицу, - растерянно произнес Карл и отвел глаза. – И к тому же, как же ты? Они ведь тебя схватят?
- Не беспокойтесь. Я знаю тропку, о которой, может быть, не знают они. Я сам пойду в Лебединый замок. Но если я не дойду, тогда… - послушник почти умоляюще смотрел на Карла. – Господин граф, ради Господа нашего, возвращайтесь в Лебединый замок, предупредите короля!
- Но ведь ты же сумеешь убежать? – повторил Карл, на лице которого было написано душевное смятение. – Ты ведь сумеешь? Сумеешь?
- Не беспокойтесь, сумею… Бегите же, бегите! Они уже близко!
И послушник метнулся в сторону, туда, где у скалы начиналась неприметная тропка, уходящая к горному перевалу.
- Прощай! – крикнул Карл.
- Прощайте, господин граф! И да хранит вас Господь! – крикнул послушник и исчез за скалой.
Было уже почти совсем темно, но все же Карл увидел, как на поляне появились две огромных черных фигуры. Не теряя времени, Карл вскочил в седло и вонзил шпоры в бока лошади. Та сорвалась с места.
- Стой! – раздался разъяренный вопль, и возле левого плеча Карла просвистела пуля.
***
К воротам особняка, во всех окнах которого горел свет, подлетела пыльная карета без гербов, запряженная парой взмыленных лошадей. Из нее выскочил начальник гвардии. Увидев два десятка экипажей, бесчисленных лакеев и кучеров, заполнивших двор, он выругался.
- Старый идиот! Значит, вся столица уже знает, что министры съехались к нему и что-то обсуждают!
Он взлетел по лестнице и потребовал у лакея в раззолоченной ливрее немедленно позвать канцлера. Важный и надутый лакей, немного оторопев, отправился в зал, где проходило заседание кабинета министров и, выйдя через минуту, с подобострастной улыбкой сообщил начальнику королевской гвардии, что канцлер просит его скорее пройти в зал, где заседают их превосходительства, члены кабинета.
- Кретин! Идиот! Недоумок! – голос начальника гвардии громовыми раскатами раздавался под мраморными сводами. – Ты разве не слышал, что я тебе сказал? Немедленно позвать канцлера сюда! Сюда! Пусть он живо идет сюда и несет бумагу, о которой яему говорил! И скажи ему, что я не желаю видеть эти свиные рыла, которые называют себя министрами!
Лакей стал белым.
- Ты что, не слышал? – заорал начальник гвардии. – Марш в зал, иначе я отрежу тебе руки, ноги, уши и все остальное!
Лакей мелкой трусцой направился к залу заседаний.
- Шевелись, свинья! – донеслось ему вслед.
Через полминуты из зала заседаний появился канцлер. Вид у него был разгневанный и растерянный одновременно.
- Вы принесли то, что я просил? – не давая ему раскрыть рта, спросил начальник гвардии и тут же вырвал из рук канцлера лист бумаги. – Так… подписи, печать. Ну, наконец-то эти кретины хоть на что-то сгодились!
- Послушайте… - начал было канцлер, но начальник гвардии обрушился на него с такой бранью, что сановник потерял дар речи. Канцлеру досталось за все: и за то, что собрал министров, не позаботившись о секретности, и за медлительность, и за многое другое.
- Да послушайте! – воскликнул, наконец, канцлер. – Да послушайте же меня, наконец! Вы получили все, что хотели, так действуйте!
- Я всегда действую, - огрызнулся начальник гвардии. – Я всегда действую в отличие от ваших толстозадых, тупоголовых министров и в отличие от вас, старый осел! Вот только боюсь, что уже поздно. Из-за вас и ваших идиотов мы потеряли уйму времени!
- Ничего не поздно! – воскликнул канцлер. – Ничего не поздно, время еще есть… Скажите мне лучше, барон, вы задержали архиепископа?
На лице начальника гвардии появилась злобная улыбка.
- Не беспокойтесь, - сказал он с довольным видом. – Мои люди не пропустят этого попа в столицу.
- А вы можете положиться на своих людей? – с озабоченным видом осведомился канцлер и тут же пожалел, что задал этот вопрос.
- Могу! – заревел начальник гвардии. - Мои ребята – это не ваши идиоты-министры! Кстати, сделайте так, чтобы я больше не видел начальника тайной полиции, или я снесу голову этому кретину!
Сказав это, начальник гвардии почти кубарем скатился с лестницы, и наткнулся на лакея, который нес графин шнапса на серебряном подносе. Лицо старого воина озарилось радостью. Схватив графин, он осушил его прямо из горлышка, поставил на поднос, который держал в руках остолбеневший лакей, вылетел из особняка канцлера и вскочил карету.
- В Лебенберг! Во весь дух! - крикнул он кучеру.
Кучер обрушил на лошадей град ударов, карета покатила по улице, и начальник гвардии мутнеющим взором смотрел из-за занавесок, что происходило в тот вечер на улицах города. Он видел беззаботные толпы, гулявшие по улицам, видел залитую огнями площадь Оперы, мягкие огни в витринах лавок и кофеен. Но от него не ускользнуло, что на улицах было множество людей, собиравшихся в небольшие кучки и то ли что-то обсуждавших, то ли просто ожидавших каких-то событий, которые вот-вот должны были произойти.
Чем дальше карета удалялась от центра города, тем безлюднее и угрюмее становились улицы. Нескончаемыми вереницами тянулись двух-и трехэтажные дома, в которых тускло светились редкие окна. Казалось, здесь никогда ничего не происходило и не могло произойти.
- Повсюду бы так, как здесь, - пробурчал начальник гвардии.
Карета миновала заставу, где в полосатой будке дремал часовой, а справа от дороги, за деревьями возвышались темные очертания дворца Лебенберг.
- Стой! – крикнул начальник гвардии кучеру.
Он открыл дверцу кареты, легко выпрыгнул и огляделся.
От огромного векового дуба отделилась человеческая фигура.
- Фридрих? – вопросительно воскликнул начальник гвардии.
- Я, господин барон, - человек был в штатском, но выправка выдавала военного.
- Что происходит?
- Ничего, господин барон.
- Они что-нибудь заметили?
- Не могу знать, господин барон. Во дворце не светится ни одно окно.
- Где принц?
- Уехал в Лебединый замок.
- А этот?.. Его любовник?
- Уехал вместе с ним.
- Кто-нибудь выходил или входил во дворец?
- Нет, господин барон.
- Это уже хорошо. Где наши люди?
- Ждут условного сигнала.
- Отлично, Фридрих. Веди меня.
Фридрих повел начальника гвардии по неприметной тропке среди кустарников. Они оказались на небольшой полянке. Фридрих тихо свистнул особым образом. Из-за деревьев вышли люди, одетые в мундиры офицеров гвардии.
- Отлично, - пробормотал начальник гвардии. – Если в этом королевстве еще осталось что-то дееспособное, то это моя гвардия.
- Господа! – обратился он к собравшимся. – Вы хорошо знаете, что в столице только и говорят, что о мятеже. И это не пустые разговоры. Мятеж действительно зреет, его готовят несколько тайных обществ, за которыми стоят масоны, действующие в Париже. Они получают деньги от миланских банкиров, которые хотят прибрать к рукам нашу казну, а оружие поступает из Пруссии, которая давно мечтает сожрать наше королевство. Кроме того, у них есть пособники при венском дворе. Также эти негодяи получают поддержку из Венгрии, потому что тамошние масоны надеются, что огонь революции перекинется из нашего королевства на Австрию и уничтожит власть императора. Наш долг, господа, раздавить ядовитую змею, которая заползла в наше королевство! И мы это сделаем. Тайный штаб заговорщиков находится здесь, в Лебенберге, и он должен быть уничтожен.
При этих словах начальника гвардии послышались удивленные возгласы.
- Да-да, не удивляйтесь, - возвысил голос начальник гвардии. – Не удивляйтесь! Именно здесь, в Лебенберге, где живет безумный королевский брат, принц Отто! Этот сумасшедший ни о чем не подозревает, потому что он вообще не способен ничего замечать! Всем хорошо известно, что он воображает себя хвостатой обезьяной и целыми днями лазает по деревьям! Он завел себе любовника – барона фон Торнштадта, а тот покровительствует мятежникам. Почему фон Торнштадт так поступает, можно только догадываться. Но речь сейчас не об этом. Мятеж назначен на эту ночь, заговорщики хотят захватить королевский дворец, атаковать казармы гвардии и поднять в столице восстание черни. Последнее - самое опасное. Чернь только и ждет повода, чтобы взбунтоваться. Мятеж станет искрой, которая взорвет бочку с порохом, а все королевство сейчас превратилось в бочку с порохом! Но, господа, удача на нашей стороне. Мне известно, что сигнал к мятежу должен дать фон Торнштадт, а его нет в столице. Он отправился с принцем в Лебединый замок и сгинул там.
- Но, господин генерал, - озабоченно произнес щеголеватый блондин в новеньком мундире подполковника, - но, может быть, фон Торнштадт все-таки сумел тайком пробраться в столицу?
- Может быть! – рявкнул начальник гвардии. – Может быть! А может быть и нет! Это ваши люди, фон Кресс, должны были его задержать! Поэтому задайте этот вопрос себе, пока я не задал его вам!
- Но, господин генерал…
- Молчать! Где бы ни был этот чертов фон Торнштадт, мы должны раздавить мятежников в их осином гнезде! В столице у них есть несколько тайных мест, где они хранят оружие, но главный штаб находится именно здесь, в Лебенберге. Мы должны их уничтожить. Вперед, господа! По сигналу горна мы должны ворваться в подвалы.
- Но, господин генерал, у нас нет плана подземелья, - робко возразил молодой офицер с тонкими усиками и большими, почти детскими голубыми глазами.
Начальник гвардии впился в него хищным взглядом и сделал шаг вперед.
- К черту план! Вперед!
Несколько мгновений этот офицерик и начальник гвардии пристально смотрели друг на друга. Первым отвел взгляд офицер. Его передернуло. А начальник гвардии с досадой отвернулся и махнул рукой.
- Вперед, господа! Ко дворцу! Не забудьте: врываемся в подвалы по сигналу горна.
Не меньше сотни гвардейцев двинулись по парку в направлении дворца. Под их сапогами отчаянно хрустели сухие ветки, то и дело они задевали за деревья своими шпагами, цеплялись за ветви деревьев великолепными, украшенными золотым шитьем плащами. Хруст, звон и сдавленное чертыхание разносились в ночной тишине.
Наконец, гвардейцы вышли на опушку леса. Прямо перед ними была погруженная во мрак громада Лебенберга. Вот-вот должен был запеть горн. Но он не запел. Вместо него раздался оглушительный залп, и на королевских гвардейцев обрушился шквал огня.
========== 12. ШТУРМ ==========
Король открыл глаза, но вокруг была темнота. И холод.
- Где я? – прошептал он, зябко кутаясь в плащ.
- Тише, тише, - послышался голос Отто.
Принц помог брату подняться на ноги.
- Отто, - тихо проговорил король. – Отто… Где мы?
- В тоннеле.
Король схватил брата за руку.
- Послушай, - произнес он. – Все, что здесь произошло… Все, что здесь было… Что это, сон или?.. – он замолчал.
- Явь, - обронил принц.
- Явь, - повторил король и, помолчав, спросил:
- Где она?
- Кто?
- Ведьма!
- Исчезла. Все они исчезли. Когда появился святой.
- А… - король как будто не решался о чем-то спросить.
- Святой? Ушел.
- Нет! – произнес король, глядя в темноту. – Нет, нет! Ничего этого не было! Отто, скажи, что ничего не было! Я просто бредил, мы оба бредили, ведь у нас отравлена кровь, мы это знаем. Отто, мы оба безумны, просто безумны, вот и все!
- Ты просто боишься принять действительность, брат. И святой, и ведьма, и свора демонов – это действительность, Людвиг. Бог и дьявол, рай и ад – это действительность. От нее бесполезно отворачиваться.
Голос Отто звучал необычайно глубоко, он эхом отражался от стен тоннеля. Королю показалось, что он видит мерцание кошачьих зрачков принца.
- Не прячься в своем мире, Людвиг, - продолжал принц. – Взгляни в лицо и действительности, и своему безумию, которое тоже действительность. Я знаю, что это страшно. Я тоже смотрю в лицо собственному безумию. И нахожу в его вихрях самого себя. Это то, о чем сказал нам святой Себальд. Это то, чего ждет от нас Бог. Это то, что заставило ведьму и ее легион злых духов уйти.
- Ведьма, - повторил король, как будто это единственное слово, которое он уловил из всего сказанного братом. – Ведьма… Ты помнишь, что она сказала?
- Её слова не имеют значения. Они - ложь. Ибо она – прислужница дьявола.
- Мы с тобой – тоже слуги дьявола, Отто, - криво усмехнулся король.
Ему снова показалось, что зрачки Отто замерцали в темноте.
- Нет! – звонкий голос принца снова эхом отозвался в тоннеле. – Нет! Мы с тобой в плену у дьявола, но мы - не его слуги. И пусть он заставляет нас подчиняться, но Бог простит нас, ибо мы вырвемся из плена.
- Бог, - король снова горько усмехнулся. – Думаешь, Богу есть до нас дело? Бог проклял нас.
- С чего ты взял? Ты не веришь Богу, потому что не веришь себе. Это то, что сказал тебе Себальд.
Братья замолчали. В подземном тоннеле куда стояла звенящая тишина. И королю на миг показалось, что вся его жизнь – это движение по погруженному во мрак тоннелю, в котором живут только призраки и демоны, а всё остальное – не более чем мираж. И что так будет длиться вечно. Вечно. Он содрогнулся.
Король перебирал в памяти слова Себальда. И слова ведьмы. И вспомнил.
- Следуй за мной, - холодно сказал он брату.- У тебя есть пистолет?
- Есть, - голос Отто также звучал спокойно.
- У тебя будет прекрасная возможность выстрелить мне в спину. Не забывай об этом.
- Я надеюсь… - Отто замолчал.
- На что?
- Я надеюсь, что мой брат – все-таки король, а не актер в дешевом театре, - проговорил Отто.
Король стиснул зубы, повернулся и зашагал прочь, широко расставляя ноги. Отто следовал за ним пружинистой кошачьей походкой.
Братья двигались в том направлении, в котором некоторое время назад прошел Фабиан, то есть к Мосту трех призраков. Тоннель извивался словно змея, под ногами то и дело чавкала вода, что-то хрустело. Людвиг зябко кутался в плащ.
- Всё! – вдруг воскликнул Отто.
Король вздрогнул и обернулся.
- Что еще случилось? – в голосе его была досада.
- Я не могу идти дальше, - тяжело дыша, проговорил Отто. – У меня больше нет сил…
- Пойдем, Отто, - на сей раз голос Людвига звучал мягко-мягко. – Пойдем. Надо быстрее выйти из этого проклятого подземелья.
Он замолчал. В тоннеле воцарилась тишина, нарушаемая лишь тяжелым, прерывистым дыханием Отто.
- Этот мрак ужасен, - проговорил король. – Разве ты не чувствуешь, как он давит на плечи? А этот холод…
Отто издал странный звук, похожий на стон. Людвиг пристально посмотрел на него.
- Не надо, Отто! – произнес он.- Сопротивляйся этому демону, он опять пытается в тебя вселиться…
Зрачки Отто снова превратились в мерцающие огоньки, рука его потянулась к пистолету. Король шагнул, но принц отскочил, словно гигантская кошка, выхватил пистолет и наставил его на короля.
- Сопротивляйся, Отто! – король не терял хладнокровия. – Сопротивляйся! Ты сильнее этого демона, ты сильнее!
- Не-ет, - протянул Отто, и голос его был чужим и жалким. – Нет, я не могу, не могу…
- Что именно ты не можешь? – неожиданно на лице короля появилась усмешка - усталая и горькая. – Не можешь стрелять? Или не стрелять?
Принц смотрел на брата, как будто пытаясь что-то сказать, губы его шевелились, но с них не слетало ни звука.
Король пожал плечами, повернулся и зашагал прочь. Отто продолжал что-то беззвучно шептать, не двигаясь с места, но рука, державшая пистолет опустилась. Мерцание в его зрачках погасло. Король остановился и обернулся.
- Отто, - разнесся по подземелью его спокойный голос. – Пойдем отсюда. Пойдем!
- Почему же ты сам не идешь? – эти слова принц проговорил с таким трудом, как будто грудь ему сдавила невероятная тяжесть.
- Потому что жду тебя.
- Нет… Ты просто боишься выйти из этого тоннеля. Ты прикован к этому мраку тяжелой цепью. Ты слышал ее лязг? Она волочется за тобой повсюду. И когда ты смотрел в окно на водопад, разве ты не слышал этого лязга? А когда слушал оперы? Ты ведь их слушал лишь ради того, чтобы заглушить этот чудовищный лязг, разве не так? Но… разве тебе это удалось? Хоть на мгновенье?
Людвиг вдруг бросился к брату и с неожиданной силой схватил его за руку.
- Послушай… - срывающимся голосом проговорил он, - послушай, когда мы выйдем отсюда, мы не должны увидеть рассвета. Не должны, понимаешь? Я ненавижу рассвет.
- Сейчас время заката. Или сумерек. Не бойся, рассвет мы не увидим.
Несмотря на странный, зловещий тон принца, король как будто почувствовал успокоение.
- Идем, - прошептал он, - идем дальше.
Они шли по тоннелю еще около получаса, а королю казалось, что они идут целую вечность. Снова страх наваливался на него ледяной громадой, он несколько раз оглядывался и снова видел мерцание в зрачках Отто, но пистолет оставался у принца за поясом.
И вдруг королю захотелось увидеть закат - полыхающий, охвативший полнеба, полный ожидания звездной ночи, когда изматывающие душу страхи и тревоги становятся зыбкими и незаметно тают в молчащем, полном бесконечного покоя умирающем сиянии.
Они уже подошли к концу тоннеля, и король с трудом приподнял тяжелый люк. Но он не увидел заката. Пространство было наполнено густыми лиловыми сумерками.
От свежего горного воздуха, полного пьянящих ароматов наступающей ночи, у короля закружилась голова. Он зашатался и, наверное, упал, если бы Отто, сам с трудом стоявший на ногах, не поддержал его. И король, позабыв обо всем, с наслаждением пил свежий воздух, чувствуя, как к нему возвращаются силы.
Братья стояли над пропастью, в далеком прозрачном небе мерцали холодные звезды. Жизнь была повсюду, она наполняла полную мрака и огня вселенную, она сама была этой вселенной, текла широкой рекой в вечность, и не было в мире сил, способных остановить этот прекрасный, безмолвный поток.
Король и его брат были наедине с лиловыми сумерками, свежим ветром и мерцающими звездами. Мир принимал и утешал их. Все, что несколько минут назад казалось важным, превращалось в жалкую пыль, разбросанную по беспредельным просторам вселенной.
Отто вдруг вскрикнул и указал на противоположный склон ущелья, куда был переброшен мост. Там было заметно какое-то движение. И тут король вспомнил, почему этот мост назвался Мостом трех призраков.
***
Карл, пригнувшись к шее коня, мчался по безлюдной дороге прочь от монастыря. Дорога, спустившись с перевала, шла по лабиринту ущелий и расщелин, каждое мгновение Карл рисковал налететь на какой-нибудь камень или сук, но конь его, мчавшийся словно ветер, благополучно перескакивал и обходил все преграды.
- Главное выехать на равнину, - бормотал Карл, - там я не заблужусь!
Опасность заблудиться действительно была велика. Карл плохо знал горные дороги, тем более никогда он не был в окрестностях Гармштайна, одно упоминание о котором вызывало у него страх. Но чутье подсказывало ему верный путь в угрюмом скалистом лабиринте, среди редких, чахлых деревьев, похожих на отвратительных карликов.
Наконец, он достиг места, где дорога раздваивалась и остановил коня, не зная, куда теперь направиться. Но снова интуиция подсказала ему верный ответ: влево. Если бы он двинулся по дороге, уходившей вправо, то попал бы к Мосту трех призраков, где вот-вот должны были произойти (или уже произошли) мрачные события.
Во время краткой остановки Карл прислушивался, пытаясь понять, нет ли за ним погони. Но свист ледяного ночного ветра и монотонный гул горной реки заглушали все остальные звуки.
На Карла тяжелым грузом навалилась усталость. Ему захотелось слезть с коня, завернуться в плащ и лечь прямо у безлюдной каменистой дороги, чтобы слушать, как шумит горный поток, смотреть, как высоко-высоко мерцают холодные звезды и погрузиться в блаженную дремоту под свист ветра в ущелье, а там - будь что будет! Даже страх перед Гармштайном исчез, словно призрак, унесенный ночным ветром.
Вся прожитая жизнь казалась теперь Карлу погоней за призраками. Он почти двадцать лет жил с нелюбимым человеком, а любимый человек его презирал. Богатство, высокое положение, роскошь – все это дарило забвение на время, все это пьянило словно вино, но опьянение неизменно улетучивалось, оставляя Карла в пустоте и одиночестве среди тысячи страхов. И как пьянице требовалось все больше и больше вина, так и Карлу требовалось все больше и больше почестей, роскоши, богатства, чтобы заглушить пустоту и одиночество, спрятаться от страхов. Он думал о том, что будет дальше. И понимал, что дальше не будет ничего. Что двадцать лет он провел в тупике. Был ли у него выбор? Он и сам не знал. Карл часто думал о том, что если бы двадцать лет назад не предал Фабиана, испугавшись за свое положение королевского фаворита, то, наверное, всё было бы иначе. Но с тех пор Фабиан наложил на него клеймо презрения и стереть это клеймо было не в силах Карла. И он знал, что впереди его ничего больше не ждет.
Шла секунда за секундой, минута за минутой, а Карл все сидел в седле, судорожно сжимая поводья. Никто его не преследовал, никому не было до него дела.
Наконец, Карл отпустил поводья, подъехал к краю пропасти и заглянул вниз. Внизу шумел горный поток, и Карлу почудилось, что он слышит голос собственной смерти. Лицо его исказилось от ужаса, он вонзил шпоры в коня и снова помчался по безлюдной дороге, пробивавшейся через запутанные ущелья на север, туда, где кончались горы.
Карл летел как сумасшедший, несколько раз едва не сорвавшись в пропасть, но конь всякий раз спасал обезумевшего всадника от верной гибели. Но вдруг конь захрапел и стал на дыбы. Карл едва не вылетел из седла.
Впереди, на расстоянии десяти-пятнадцати шагов, он увидел человеческую фигуру. И эта фигура будила в нем страх. Карл до боли сжал поводья в руках и поднял коня на дыбы.
А незнакомец решительно двинулся к нему вперед, и Карл, наконец, узнал его.
- Фабиан! – хрипло произнес он. – Как ты здесь… оказался?
- Фон Плетценбург! – произнес тот без особого удивления, как будто ожидал увидеть здесь Карла. – Ты-то мне и нужен!
- Фабиан! – растерянно повторил Карл. – Фабиан…
Тоска, печаль, страхи, уныние в мгновение ока были смыты мощной волной радости: Фабиан здесь! Рядом. Фабиан! Карл замер, не в силах оторвать глаз от своего наваждения, своего демона, во власти которого находился и от власти которого не желал освобождаться.
А Фабиан приближался к нему и Карл, наконец, заметил, что его лицо было испачкано грязью, платье разорвано.
- Что с тобой? – спросил Карл. – Фабиан, что происходит?
- Неважно! – ледяная рука Фабианалегла на горячую руку Карла, и тот вздрогнул. – Мне нужно в столицу.
- В столицу… - повторил Карл, словно не понимая смысла этих слов.
- В столицу, - насмешливо повторил Фабиан. – Ты знаешь, что это такое? Это главный город королевства. Довольно большой город. Но пошлый и скучный. Так вот, мне надо именно туда. Причем, как можно скорее.
- Но у тебя нет лошади…
- Зато она есть у тебя, фон Плетценбург! И это очень кстати, - Фабиан с силой дернул Карла за руку, словно собирался стащить его с лошади.
- Уж не хочешь ли ты сесть на моего коня? А мне что тогда прикажешь делать? Остаться здесь? – Карл, наконец, пришел в себя, он пытался говорить высокомерно, но чувствовалось, что он и впрямь опасается подобного поворота событий.
- Так было бы лучше всего, - Фабиан посмотрел на него с непередаваемым презрением. – Но не переживай, мой пугливый граф, я тебя здесь не оставлю. Так и быть, мы поедем на твоей лошади вдвоем.
- До столицы? Да ты в своем уме? Туда скакать и скакать!
- Глупец! До ближайшего постоялого двора! Там купим еще одну лошадь.
- А если не купим?
- Значит, ты останешься там, а я поеду дальше один, на твоей лошади.
Карл открыл было рот, но ему больше не дали сказать ни слова.
- Ну же, скорее! Времени нет! Я должен был вернуться в столицу еще до заката, а сейчас уже ночь!
И Фабиан быстро и ловко вскарабкался на круп лошади позади Карла.
- Гони же! – крикнул он, обхватив Карла руками. – Гони!
Граф послушно вонзил шпоры в коня. В объятиях Фабиана, даже верхом на лошади, он таял, забывал обо всём. Он вдруг подумал, как мало надо для счастья. Всего лишь скакать на коне и чувствовать, как сзади прижимается к тебе, крепко обнимает тебя тот, кто сильнее, сильнее, мужественнее. Твой любимый. Пусть даже и не любящий, но любимый! Карл вздохнул, на глаза у него навернулись слезы. Он сейчас всё отдал бы за то, чтобы вот так скакать, скакать, скакать, до бесконечности… в объятиях Фабиана. И когда он почувствовал, как губы Фабиана прижимаются к его затылку и целуют его, то едва не задохнулся от счастья.
Через полчаса они достигли одинокого постоялого двора, где их появление вызвало переполох. Да и кто бы не удивился, увидев двух мужчин, в которых легко угадывались знатные господа, но при этом с перепачканными лицами, в грязной, разорваннойодежде, да еще сидящих на одной лошади. Впрочем, изумление быстро сменилось подозрительными взглядами. Однако горсть золотых монет, которую Фабиан достал из кошелька, заставила хозяина быстро подать кувшин воды, чтобы умыться, а главное – продать коня.
Им отвели небольшую комнату, чтобы они могли привести себя в порядок.
- Мы не задержимся, - произнес Фабиан, - точнее, я не задержусь. Ты же можешь оставаться в этой дыре хоть до утра.
- Что мне здесь делать, скажи на милость! – возмутился было Карл, но тут же замолчал, встретившись взглядом с Фабианом.
Карлу был хорошо известен этот взгляд: спокойный, властный, гипнотизирующий.
Не говоря ни слова, Карл шагнул к Фабиану, опустился перед ним на колени и принялся развязывать шнурки на узких панталонах.
Он чувствовал, как под панталонами все набухло. Карл приоткрыл рот, сердце его учащенно забилось. Он позабыл обо всём, он хотел только одного: принадлежать Фабиану. А тот смотрел на него сверху со странной улыбкой. В этой улыбке не сей раз не было презрения, но было желание, смешанное со странной грустью. О чем грустил Фабиан – знал только он один.
Карл, приспустив панталоны Фабиана, прикоснулся к его литому члену и уже готов был взять его в рот, как вдруг получил затрещину. Он не вскрикнул, не возмутился, лишь поднял глаза и умоляюще посмотрел на Фабиана. А взгляд Фабиана снова стал спокойным, властным и безжалостным.
Именно эта безжалостность сводила Карла с ума. Именно по этой безжалостности он тосковал долгие годы, и ее не могли заменить самые изысканные ласки венценосного любовника, самые изощренные игры в королевской постели. Этот безжалостный взгляд в один миг обесценивал всё остальное. Ради этого взгляда Карл был готов на всё.
Фабиан поиграл со своим членом, высокомерно позволяя Карлу налюбоваться им: таким близким и таким недоступным. Карл умоляюще сложил свои красивые белые руки, но Фабиан лишь холодно и насмешливо улыбался. Карл провел кончиком языка по губам, давая понять, что изнемогает. Он и впрямь изнемогал от желания, каждая секунда промедления была для него пыткой, по изнеженному телу пробегала дрожь. А Фабиан наслаждался этим зрелищем, он видел, что испытывает Карл, и эти муки доставляли ему наслаждение. Да, это была пытка, пусть и не физическая, но от того не менее мучительная.
Граф фон Плетценбург, фаворит и любовник короля, один из могущественнейших вельмож королевства, умевший быть надменным и даже заносчивым с другими, сейчас стоял в смиренной позе, на коленях перед Фабианом фон Торнштадтом и, сложив руки, взглядом умолял его сделать с ним всё, что будет угодно Фабиану. Для Карла фон Плетценбурга имел значение только он, Фабиан, его прихоти, его желание, его воля.
Фабиан глухо зарычал от наслаждения, которое доставила ему эта мысль. Он снова холодно улыбнулся, взгляд его стал высокомерным.
- Открой рот! – потребовал он.
Карл послушно открыл рот, в который почти немедленно ударила желтая струя. Он даже не попытался отстраниться, хотя золотая жидкость стекала по его подбородку, капая на одежду. В глазах Карла по-прежнему была преданность и готовность на всё.
- Теперь соси, - послышалось сверху.
Сильные руки обхватили затылок Карла, и он принялся сосать – с упоением, постанывая от вожделения и время от времени получая затрещины. Карл сходил с ума – и от этих ударов, и от запаха своего любовника, и от вида его гладкого, чисто выбритого паха.
Наконец, Фабиан излился в него и опустился на стул, расставив ноги и разглядывая свой всё еще стоящий член.
- Можешь заняться собой, - пренебрежительно сказал он.
Карл послушно схватился за свой член и, не сводя обожающего взгляда с Фабиана, принялся работать руками. Через пару минут и он излился, простонав умирающим голосом:
- Я люблю тебя.
- А я тебя – нет, - послышалось в ответ равнодушное.
Через четверть часа они покинули постоялый двор. Теперь Фабиан скакал впереди на только что купленной лошади, а Карл покорно следовал за ним. В ушах свистел ветер, над головой сверкали звезды, вокруг возвышались темные скалы.
Они спустились с гор и помчались по равнине, покрытой лесами. И вдруг Карл услышал где-то далеко низкий, тяжелый звук, похожий на взрыв. Правда, в ушах у него свистел ветер от быстрой скачки, так что все это могло быть просто обманом слуха.
Но, кажется, Фабиан тоже что-то услышал: он поднял голову и даже привстал в стременах. Впрочем, Карл давно уже не был уверен не только в своем слухе, но и в зрении.
- Пустяки, пустяки, - прошептал он. – Все это пустяки. Ничего не происходит.
Однако в его душе снова возник холодный снежный ком тревоги. Карлу захотелось немедленно свернуть и мчаться напролом, сквозь лес, овраги, ручьи, мчаться, не разбирая дороги, прочь из этого королевства… И он сделал бы это. Если бы не было Фабиана, который, как будто, уже позабыл о его существовании.
Дорога вышла на опушку леса, и путники увидели в ночном небе зловещее красноватое зарево над столицей.
***
За первым залпом, ослепившим и оглушившим гвардейцев, последовал второй, не менее страшный. Осаждающих охватила растерянность: никто не ожидал ничего подобного здесь, в пригороде столицы, во дворце брата короля! Происходящее казалось кошмаром, наваждением, которое должно было вот-вот рассеяться вместе с пороховым дымом. Но вместо этого раздался третий залп.
Несколько гвардейцев, в том числе офицеров, были убиты на месте, некоторые были ранены, и в наступившей тишине слышались их стоны.
- Орудия! – взвизгнул молоденький офицер с усиками. – У них орудия!
- Какие орудия! – заорал начальник гвардии. – Молокосос! Ты, что никогда не слышал, как стреляют ружья? Вперед! Вперед, говорят вам! Стреляйте, стреляйте! Выкурите этих мерзавцев из дворца и уничтожьте!
Но это было легче сказать, чем сделать. Залп следовал за залпом, темная громада Лебенберга понемногу начинала скрываться в дыму, треск ружейных выстрелов сливался с испуганным карканьем воронья, криками и стонами раненых. Никто не понимал, что происходит. Начальник гвардии топал ногами и, брызжа слюной, орал на всех подряд, офицеры пытались отдавать приказы, но рядовые гвардейцы не слышали этих приказов или просто их не слушали, в результате осаждающие в панике отступили за деревья и стали палить оттуда по дворцу, хотя в темноте было невозможно понять, по кому именно они палят, а вспышки ружейных залпов мятежников возникали то тут, то там. Было ясно, что те просто перебегают с места на место, пользуясь дымовой завесой и палят по растерявшимся королевским гвардейцам.
Всё окончательно смешалось. Начальник гвардии продолжал орать, понося своих подчиненных последними словами, но тут пуля мятежника чиркнула ему по уху, оторвав мочку. Он взвыл от боли.
- Подмогу! – завопил он, повалившись на землю и уползая за высокий дуб. – Пусть кто-нибудь немедленно скачет за подмогой!
- Уже послали! – с досадой закричал в ответ один из офицеров. – Давно уже послали!
- Проклятье! Их в Лебенберге целый полк, не меньше! Стреляйте, стреляйте же! Когда-нибудь у них кончатся патроны, должны же они, черт побери, кончиться!
Пальба продолжалась. Гвардейцы, запутавшись в противоречивых приказах собственных командиров, палили по окнам дворца, благо, пуль и пороха у них было достаточно. Из некоторых окон уже вырывались языки пламени: огненные змеи взлетали по роскошным портьерам, набрасывались на великолепную мебель и пожирали драгоценный паркет, на приобретение которого по прихоти короля Людвига, души не чаявшего в своем брате, некогда ушла чуть ли не половина бюджета королевства (точную сумму знал только канцлер, но почему-то никогда не называл ее).
- Подкрепление! – продолжал вопить начальник гвардии, прижимая руку к изуродованному уху. – Где подкрепление? Где эти чертовы солдаты, мои гвардейцы не могут в одиночку штурмовать это осиное гнездо!
Гвардейцы и впрямь ничего не могли. В последний раз королевская гвардия участвовала в битве 15 лет назад, когда король Людвиг ввязался войну с Пруссией, и эта война тогда едва не погубила королевство. С тех пор в гвардии не проводилось даже учений, дело ограничивалось парадами и строевыми смотрами, а гвардейцы – молодые люди из лучших семей королевства - считали единственной своей обязанностью щеголять в великолепных мундирах на балах, представлениях и в светских салонах. Впрочем, в королевстве еще оставалась армия, которая была дееспособнее гвардии. Но почему-то подкрепление не шло на помощь гвардейцам, растерянно метавшимся вокруг Лебенберга под огнём загадочных мятежников.
- Господин генерал, может быть, стоит отступить? – осторожно предложил один из офицеров.
- Что-о-о?? – завопил начальник гвардии. – Отступить? Вы с ума сошли? Мы и так уже отступили! Это позор! Испугаться горстки мужланов! Позор!
- Но мы ничего не можем сделать, господин генерал! – офицер раздраженно пытался оттереть белую перчатку, запачканную порохом.
- Можете. Вы можете умереть, - отрезал начальник гвардии. – Вы - воин, хотя и напрочь об этом позабыли.
Офицер бросил на своего командира полный ненависти взгляд и отошел сторону, пробормотав какое-то ругательство.
- Стоять! – зашипел ему вслед начальник гвардии. – Стоять, я приказываю!
Офицер остановился и повернулся на каблуках. При этом он зацепился щегольским сапогом за какую-то корягу и едва не упал, нелепо взмахнув руками.
- Здесь вам не дворцовая приемная, сударь. Но именно туда вы сейчас и отправитесь!
- Простите, господин генерал? – растерянно переспросил офицер.
- Вы возьмете десяток лучших людей и немедленно отправитесь к зданию. Мятежники пытаются не подпустить их ко дворцу, их надо уничтожить с близкого расстояния.
- Что? –воскликнул офицер. – Да вы с ума сошли, господин генерал! Вы хотите, чтобы я пошел на верную гибель?
- Приказы не обсуждать! – рявкнул начальник гвардии.
- Да, если это не безумные приказы!
- Вы что, под трибунал захотели?
- А вы – в дом для умалишенных? Ступайте сами в этот чертов дворец, господин генерал, там живет умалишенный принц, вы составите ему теплую компанию!
- Гонец! – вдруг раздался радостный возглас молоденького офицера с усиками. – Гонец!
Действительно, из-за деревьев выбежал гвардеец.
- Ну что? – нетерпеливо воскликнул начальник гвардии. – Подмога идёт?
- Господин генерал! По вашему приказу архиепископ был задержан недалеко отсюда, но…
- Какой к дьяволу архиепископ! – заорал начальник гвардии. – Иди ко всем чертям со своим архиепископом!
Гвардеец ошарашенно смотрел на разъяренного, окровавленного начальника гвардии, растерянных офицеров, мечущихся гвардейцев, вспышки выстрелов вокруг дворца.
- Проклятье! – бушевал начальник гвардии, окончательно обезумев от боли, дыма и запаха пороха. – Проклятье! Вы слышали приказ? Берите людей и продвигайтесь ко дворцу!
- Я отказываюсь выполнять этот приказ, господин генерал, - заявил офицер, и видно было, что ничто на свете не заставит его приблизиться к Лебенбергу.
- Расстрелять его! – заорал начальник гвардии. – Расстрелять! Ах, проклятье! – простонал он, почувствовав новый приступ боли в раненом ухе.
Между тем половина Лебенберга уже была охвачена пламенем, и многие гвардейцы, позабыв обо всем, словно завороженные, смотрели на это зловещее и величественное зрелище. Стрельба незаметно стихла, но в темноте и дыму невозможно было разглядеть, как из люка подземного хода в глубине парка один за другим беззвучно выскальзывали люди, вооруженные до зубов, и быстро уходили прочь по узенькой тропке, что вела в направлении столицы.
- Расстреляйте его! Фон Тотц, я приказываю расстрелять этого дезертира! – исступленно вопил начальник гвардии, обращаясь к молоденькому офицеру.
- Господин генерал, я отказываюсь выполнять ваш приказ, - отвечал тот дрожащим голосом, в котором, однако чувствовалась непреклонная решимость.
- Что! – завопил начальник гвардии. – И вы! И вы тоже! Тогда… тогда и вы будете расстреляны фон Тотц! В королевстве мятеж, все летит в тартарары, а вы ведете себя как трусливые бабы!
На лицах гвардейцев, находившихся поблизости от начальника гвардии и слышавших его крики, была ярость. И начальник гвардии вдруг понял, что ему, похоже, несдобровать.
Но в этот момент послышалось громкое шипение, и всех ослепила гигантская вспышка, сопровождаемая невероятным грохотом. Земля содрогнулась, от Лебенберга ударило жаром, гвардейцы валились на землю, закрывая лица руками, кто-то пытался бежать. Дворец взлетел на воздух, оглушив и ослепив все вокруг невиданным по мощи взрывом.
Именно этот взрыв слышал Карл фон Плетценбург во время скачки по лесу. Стало светло как днем, дворец, вернее, его руины превратились в огромный костер, багровое зарево охватило полнеба.
Наступила тишина. Казалось, оцепенел весь мир. Но это только казалось, ибо в этот момент события в столице нарастали как снежный ком.
========== 13. МОСТ ТРЕХ ПРИЗРАКОВ ==========
- Смотри! – воскликнул Отто, схватив брата за руку. – Смотри, это она!
Принц указал на высокую скалу, нависавшую над мостом. На скале был виден черный силуэт. Король узнал ведьму. У него вырвалось гневное восклицание, он выхватил из-за пояса пистолет и выстрелил в старуху. Та захохотала, и ее хохот гулким эхом отозвался в ущелье. Людвиг отступил на шаг.
- Не стреляй, - тихо произнес Отто. – Не стреляй, это бесполезно, ее так просто не убьешь.
- Будь проклят тот день, когда я ей доверился! – воскликнул король.
- Успокойся, успокойся, - повторял Отто. – Все еще можно исправить…
- Проклятье! Проклятье! Я ничего не хотел бы знать. Ничего о том, что творится вокруг! Знаешь, брат, - с горечью заметил король, - ты прав: сходить с ума гораздо легче и даже приятнее, нежели смотреть в лицо действительности.
- Недолго тебе осталось смотреть! – донеслось с вершины скалы.
- Она всё слышит, - прошептал Отто. – Она всё слышит!
- Ты меня не испугаешь! –крикнул король ведьме. –Ты уже сказала всё, что могла, тебе больше нечего добавить!
- Я тебе сказала, что двадцать лет твоей власти ничто не будет угрожать. Но сейчас идет двадцать первый год!
- Я помню! – король произнес это твердым голосом, хотя по телу его пробежала дрожь.
- Сейчас многое решится, очень многое! – не унималась ведьма. – Прямо здесь, на Мосту трех призраков!
- Не слушай ее, брат! – голос Отто дрожал, но в глазах его заплясали недобрые огоньки.
- А ты – не бойся, - отрезал Людвиг.
- Я дрожу не от страха, мне просто холодно.
Людвиг снял свой плащ и накинул его на плечи Отто.
- Я привык к ночным прогулкам по горам, - произнес он. – Мне не холодно.
Король лгал. Ему было очень холодно.
- Пойдем, - со спокойной улыбкой сказал он. – На мосту что-то должно произойти. Она недаром привела нас сюда.
- Недаром, недаром! – донеслось со скалы.
Братья двинулись по узкой, еле заметной в темноте тропинке, которая вела от грота к Мосту трех призраков. Расстояние от грота до моста было маленьким, но из-за огромных глыб прямо пройти было невозможно, поэтому тропинка шла в обход: то прижимаясь к огромной скале, на вершине которой обосновалась ведьма, то петляла между чахлых елей и сосен.
- Они уже близко! - долетел сверху голос ведьмы. – Они уже близко, я чую их!
- О ком она говорит? – рассеянно спросил Отто, который был погружен в свои мысли и как будто утратил интерес к происходящему.
- Скоро увидишь, - донеслось ему в ответ.
- Как мне надоел этот омерзительный голос! –гневно воскликнул король.
Отто промолчал, продолжая думать о чем-то своем. Король тревожно оглядывался. Шестое чувство подсказывало ему, что опасность близка, как будто ледяной ветер, поднявшийся со дна ущелья, разорвал сумеречный покой и разметал его обрывки по темным скалам.
- А, ты тоже их чуешь, - услышал он каркающий голос старухи.
Тропинка вывела братьев туда, где два горных хребта сходились почти вплотную, и долина превращалась в узкое ущелье, через которое был переброшен деревянный мостик, раскачивавшийся на ветру и, казалось, готовый в любое мгновенье рухнуть в пропасть.
- Вот этот мост, - прошептал Отто.
- Да, - спокойно кивнул король. – А знаешь, почему он называется Мостом трех призраков?
- Нет… Я знаю лишь, что у этого моста – дурная слава, - всматриваясь в темноту, проговорил Отто.
- Это правда. Им пользуются только в случае крайней нужды, а в темное время вообще обходят стороной.
- Почему? – Отто окончательно очнулся от раздумий, и его охватывала все большая тревога.
- Говорят, что с наступлением темноты здесь появляются три призрака, - произнес король, с беспечным видом пожимая плечами. – Не помню точно, чьи это призраки. Но, как утверждают, они подстерегают запоздалых прохожих и сбрасывают их в пропасть.
- Это правда?
- Может быть, и нет, но, согласись, звучит очень загадочно, зловеще и даже романтично. А правда в том, что хотя бы раз в году кто-то обязательно срывается с этого моста в пропасть, причем в темное время суток. И обычно этими несчастными оказываются крестьяне, перебравшие шнапса. Возможно, призраков раздражает перегар. Но мы-то с тобой, к счастью, трезвы.
Отто слабо улыбнулся и поежился.
Король продолжал всматриваться в темноту. Внизу шумел бурный поток, в ущелье дул пронизывающий ветер. На скале по-прежнему маячил силуэт ведьмы.
- Почему мы остановились? – спросил Отто. – Может быть, нам стоит перейти черезмост?
- Если ты перейдешь этот мост, король, твоя скорая смерть станет неминуемой, - донесся сверху голос ведьмы. – Помни о трех призраках!
Король не удостоил ведьму ответом, всматриваясь в темноту. Стоявший рядом Отто кутался в плащ, и мрак в его глазах был черней ночи.
- Она сильнее нас, брат, - глухо проговорил принц.
- Я ее не боюсь, - холодно обронил король.
- Но ты ее не одолеешь. Один.
- Со мной ты.
- Она сильнее… - прошептал Отто.
- Трусишь? – надменно осведомился Людвиг.
- Ты не одолеешь ее и того, кому она служит, пока не перестанешь играть по их правилам.
- Избавь меня от бредовых поучений, брат.
- Сейчас ты все увидишь. И все услышишь… - донесся сверху крик ведьмы.
Не успел стихнуть ее крик, как с противоположной стороны ущелья послышался другой крик, словно кто-то взывал о помощи.
Братья увидели, как в направлении моста быстро движется фигура в длиннополом одеянии, похожем на монашескую рясу. За этим человеком гнались двое.
- Это они! – сказала ведьма.
- Три призрака! – вскрикнул Отто, прижимаясь к скале.
- Стой! – послышался крик. – Стой!
Но фигура в длиннополом одеянии продолжала двигаться к мосту.
- Три призрака! – пробормотал король.
Отто схватил его за руку и потащил за высокую сосну, где их почти невозможно было заметить в свете луны, которая вышла из облаков.
- Стой! – раздался новый крик. – Стой, или мы стреляем!
- Это уж точно не призраки, - заметил Отто. – Не слышал, чтобы призраки стреляли.
Преследуемый уже бежал по хлипкому, раскачивавшемуся мосту. Теперь в лунном свете был ясно видно, что бегущий действительно одет в монашескую рясу. Его искаженное страхом лицо в лунном свете казалось совершенно белым.
- Это он! – вскрикнул король – Это же он!
- Кто? – испуганно спросил Отто. – Кто это?
Но в этот момент раздались выстрелы. Человек в монашеской рясе рухнул как подкошенный. А двое убийц уже бежали к нему по доскам моста. Тут Людвиг, словно очнувшись от наваждения, ринулся на мост, навстречу убийцам. Он выхватил из-за пояса пистолет и, не целясь, выстрелил. Один из убийц упал. Второй остановился и тоже выстрелил. Пуля просвистела возле самого виска короля. Людвиг нажал на курок, но пистолет дал осечку.
- Я погиб, - прошептал Людвиг, увидев наставленное на него дуло пистолета.
Но в этот момент сзади раздался выстрел, и второй убийца рухнул на доски качающегося моста. Король обернулся и увидел Отто, в руке которого дымился револьвер.
На скале раздался вой ведьмы.
Король бросил на своего брата взгляд, который стоил тысячи слов.
Они бросились к человеку в рясе, лежавшему на мосту. Это был послушник, спасший Карла фон Плетценбурга от смерти в Гармштайне.
Король схватил его за руку.
- Он еще жив! Отто, он еще жив!
- Ты знаешь его?
- Да… - прошептал король. – Я знаю его, хорошо знаю… Его надо привести в чувство. Надо дать ему воды!
На скале раздался злорадный смех ведьмы.
- Воды! – крикнула она. – Воды! Бросайся в пропасть, по дну ущелья течет река! Там полно воды!
Король оглянулся и погрозил ведьме кулаком, пробормотав ругательство. Она захохотала еще громче, и ее смех зловещим эхом разносился по ущелью.
В этот момент послушник открыл глаза. Он увидел короля и с трудом сделал знак, чтобы тот нагнулся к нему. И тут с вершины скалы, где была ведьма, сорвался огромный камень.
***
Зарево становилось все ярче, хотя новых взрывов не слышалось.
- Что происходит? – крикнул Карл. – Что происходит, ты знаешь?
Фабиан, скакавший теперь рядом, метнул на него злой взгляд, но ничего не ответил.
- Взрыв прогремел со стороны Лебенберга! - не унимался Карл. – Значит, в столице мятеж?
- Замолчи! – бросил Фабиан. – Или я тебя пристрелю!
Дорога описывала широкую дугу вдоль опушки леса, тянувшегося на юг, к Альпам, и на запад до самых границ королевства. Это был очень древний лес, который, согласно легендам, некогда покрывал всю Европу до самого горного хребта, граничащего с Азией. И сейчас Карлу казалось, что лес этот – живое существо, способное быть и великодушным, и опасным, и что существо это пристально следит за всадниками, скачущими по опушке, и кто знает, что таится в его душе…
Карл испытал приступ страха. Впрочем, за годы пребывания подле короля он стал постоянно испытывать страх. Даже в самых невинных вещах ему постоянно мерещилось нечто зловещее. Может быть, подумал Карл, это оттого, что сам король живет в вечном страхе, который день за днем подтачивает его силы, пожирает волю, изъедает душу?
Карл застонал и был рад тому, что за бешеной скачкой Фабиан не слышит этого стона.
- Зачем, зачем я еду вместе с ним? – пробормотал Карл. – Ему же нет до меня никакого дела, а я погибну, я погибну…
Перед его глазами закружилась серая дымка, ему показалось, что древний лес протягивает к нему мощные и мягкие лапы и готовится утащить в свою чащобу. Карл издал крик, похожий на хриплое воронье карканье. Наваждение прошло.
Но теперь он увидел впереди карету, а рядом с ней - несколько всадников. Разглядеть их лица было невозможно, однако шестое чувство подсказало графу, что это были за люди: те самые, что захватили его минувшим днем и отвезли в Гармштайн. А карета была каретой архиепископа.
Карл хотел был повернуть коня и скакать без оглядки, скакать куда угодно. Но позади, в горах путь преграждал зловещий монастырь, слева протягивал к нему мягкие и сильные лапы древний лес, справа - тянулись безжизненные пустоши, где невозможно было укрыться от погони, а впереди – были архиепископ и его головорезы.
Как будто таинственная злая сила несла графа туда, где были его враги, и не было у него воли противостоять этой силе.
Всадники преградили им путь.
- Кто вы? Куда направляетесь? – Карл узнал знакомый голос предводителя головорезов.
- А вы сами кто, господа? И с какой стати не даете нам проехать? – надменно отвечал Фабиан.
- Барон фон Торнштадт! – донеслось из кареты удивленное восклицание.
- А, ваше преосвященство! – в голосе Фабиана не было удивления, лишь насмешка.
- Что вы здесь делаете?
- Направляюсь в столицу, как видите!
- Фон Плетценбург! – завопил главарь головорезов. – Это фон Плетценбург! Он бежал из Гармштайна, хватайте его!
- Фон Плетценбург? – воскликнул архиепископ, высовываясь из окна кареты. – Да, это он. Успокойтесь, господа, посмотрите: он не способен никуда бежать.
Действительно, Карл бессильно опустил поводья, и вид у него был такой, как будто он вот-вот упадет с лошади. От физической усталости и постоянного нервного напряжения он уже переставал что-либо понимать.
Карл всматривался в лица окружавших его людей, и ему казалось, что на каждом лице написана его смерть. Его охватила апатия. И когда его окружили головорезы, он не сделал ни малейшей попытки бежать. Да и что он мог сделать?
Между тем Фабиан и архиепископ вполголоса обменялись несколькими фразами, которых Карл не расслышал.
- Вы не поверите, граф, - насмешливо произнес архиепископ, обращаясь к Карлу, - вы не поверите, но я рад, что вам удалось бежать из Гармштайна. Я ведь вовсе не хотел вашей смерти. Но, увы, я не во всем властен над монахами Гармштайна. Более того, я и сам их побаиваюсь. Они не хотели вас отпускать, они хотели вашей смерти, и у меня не было времени их переубеждать.
- А, так значит, тот послушник действовал по вашему приказу? – воскликнул Карл, внезапно пораженный этим предположением.
- Послушник! – нахмурившись, произнес архиепископ. – Вам помог бежать этот негодяй? Я знаю, что он шпионит за мной, я знаю, что он шпион короля, но король уже не защитит этого мерзавца!
В голосе архиепископа было столько ненависти, что Карл вздрогнул.
Но тут в разговор вмешался Фабиан.
- Довольно! – воскликнул он. – Все это неважно! Посмотрите на зарево! Вы понимаете, что происходит в столице?
- В столице мятеж, барон, - нахмурившись, произнес архиепископ. – В столице мятеж, который вы так долго готовили.
- Мы с вами готовили, ваше преосвященство, - с иронией поправил его Фабиан. – Мы с вами готовили.
- Что это значит? – воскликнул Карл, потеряв терпение, ибо он уже совершенно ничего не понимал.
- Это значит, его преосвященство очень надеется, что его компаньоны – канцлер и начальник королевской гвардии свернут себе шею, сражаясь с мятежниками, а затем шею себе свернет и его величество, - с холодной улыбкой сказал Фабиан.
- Вы все безумцы! – выдохнул Карл. – Вы просто безумцы! Вы сами понимаете, что затеяли?
- Всего лишь смену власти, - пожал плечами архиепископ, откидываясь на спинку кареты.
- Вы безумцы! – в отчаянии повторил Карл. –Посмотрите на это зарево! Вы разве не понимаете, что в столице уже не мятеж, а революция, настоящая революция?
Воцарилось молчание. На лице архиепископа снова появилась змеиная улыбка.
- Дорогой граф, - произнес он елейным голосом, - вы не знаете того, что знает барон фон Торнштадт и знаю я. Это не революция, поверьте. Глупцы, которые сейчас стреляют в столице, этого не понимают, но мы-то прекрасно всё понимаем. Иначе мы не затеяли бы ничего подобного. Однако, барон, - добавил прелат, бросив на Фабиана чуть боязливый взгляд, - по правде говоря, я пребываю в некоторой растерянности. Я и подумать не мог, что этот старый негодяй, начальник гвардии, прикажет перекрыть дорогу в столицу.
- Вот как? – невозмутимо произнес Фабиан. – Дорога перекрыта?
- Да, на ней сразу несколько застав. Мою карету остановили, пробиться невозможно!
- Пустяки!
- Пустяки, говорите вы? Хорошенькие пустяки! Мы должны быть в столице, а вместо этого стоим на большой дороге! Если мы не прорвемся в город, все наши планы рухнут.
- Не беспокойтесь, ваше преосвященство, - холодно произнес Фабиан. – Я знаю дорогу, на которой не бывает застав.
Через несколько минут карета архиепископа в сопровождении всадников мчалась по маленькой проселочной дороге, широкой дугой огибавшей Лебенберг, вернее, дымящиеся руины, которые остались от этого дворца.
***
Гроза, так долго собиравшаяся над королевством, наконец, разразилась. Первая молния ударила во дворец Лебенберг, превратив его в пылающие руины, затем огонь бросился пожирать предместья и, наконец, охватил весь город.
Начальник королевской гвардии передал канцлеру список домов, в которых, как ему удалось узнать, мятежники хранили оружие. Когда барон умчался в Лебенберг, министры, собравшиеся в особняке канцлера, принялись лихорадочно обсуждать, что же им теперь делать. Половина министров готова была немедленно погрузиться в кареты и бежать из королевства, остальные предлагали всем вместе отправиться в Лебединый замок, чтобы спросить совета у короля, как будто никто не знал, что король – последний человек, к которому следовало обращаться за советом. Время от времени на протяжении долгого заседания некоторые министры говорили, что неплохо было бы подтянуть к столице войска, расположенные в окрестных гарнизонах, а заодно приказать тайной полиции арестовать главарей мятежников. Но беда была в том, что никто не знал, кто именно является этими главарями или главарем. Правда, имя барона фон Торнштадта, любовника королевского брата, несколько раз произносилось на заседании кабинета, более того, кто-то туманно намекнул и на причастность архиепископа к мятежу, но эту тему предпочли даже не обсуждать: слишком уж она была скользкой и скандальной. Что касается войск, то им, наконец, отдали приказ двигаться к столице, хотя министры потеряли как минимум час, обсуждая, кто именно должен подписать этот приказ: канцлер или военный министр, или же и тот и другой, или же все члены правительства сразу.
В разгар заседания пришла весть о том, что возле Лебенберга началось настоящее сражение и что в предместьях замечены подозрительные люди, собирающиеся в отряды, но это лишь усилило растерянность и неразбериху.
Когда же раздался отдаленный грохот – это взлетел на воздух Лебенберг - злополучное заседание было прервано. Министры разбежались кто куда, а канцлер отправился узнать, что сейчас делает его любовница.
Между тем улицы столицы стремительно заполнялись народом. Беззаботная публика исчезла, как будто и не было ее вовсе, веселые огоньки трактиров, кофеен, лавок погасли, а вместо них вспыхнули факелы, и в их пляшущем свете по городу метались тени. То тут, то там раздавалась стрельба, издалека стали доноситься пушечные залпы.
Из домов, в которых были тайные убежища мятежников, одна за другой выходили группы людей, вооруженных пистолетами и ружьями, эти маленькие черные ручейки текли по лабиринтам городских улиц к центру столицы, туда же продвигались малочисленные военные отряды, расквартированные в столице и, наконец, получившие приказ правительства спешить на подмогу.
Но и солдаты, и офицеры были растеряны. Слово «мятеж», носившееся в тот вечер по столице, объясняло всё и ровным счетом ничего. Обыватели и добропорядочные буржуа попрятались по домам, перепуганные аристократы в своих особняках и дворцах посылали на улицы слуг, чтобы те узнали, что все-таки творится в городе, но слуги либо возвращались со сбивчивыми, ничего не проясняющими рассказами, либо не возвращались вовсе.
Все давно ждали мятежа, бунта, революции, но когда гроза, наконец, разразилась, никто не хотел поверить в случившееся и не знал, что делать.
А темные ручьи становились все шире: это были уже не маленькие группки мятежников, прятавшихся в таинственных подземельях и неприметных домах, это была целая армия, хотя неясно было, кто этой армией командует и какие именно цели преследует. Кое-где запылали дома, отряды полиции и солдат время от времени пытались оказывать сопротивление, но у них ничего не получалось, город все больше оказывался во власти непонятной силы, которая накрывала его огромными темными крыльями, и каждый взмах этих крыльев порождал новые пожары.
Отовсюду слышалась пальба, воздух был полон запаха гари и пороха. Казалось, вот-вот должна была начаться орудийная канонада. И она началась.
На улице, что вела к королевскому дворцу, позиции занял взвод солдат, которым было приказано остановить мятежников.
- Любой ценой! – свирепо вращая глазами и брызжа слюной, кричал усатый офицер. – Вы слышали? Любой ценой!
Солдаты злобно смотрели на него. В воздухе нарастал гул канонады.
- Кто это палит? Откуда у них пушки? – воскликнул один из солдат, сопроводив свои слова отборными ругательствами.
- А может, это не они палят, может, это в них палят, - с досадой откликнулся другой.
- Молчать! Слушать меня! – надрывался офицер. – Занять позиции! Открывать огонь на поражение!
В ответ ему донеслись приглушенные ругательства.
- Что?? – офицер, казалось, вот-вот надорвет глотку. – Ваш долг – защитить короля!
- Нет там никакого короля! – заорал ему в ответ один из солдат. – Король в Лебедином замке, с девками развлекается.
- С какими девками! Он - извращенец! – завопил другой.
Офицер так выпучил глаза, что, казалось, они вот-вот вылезут из орбит.
- Мерзавцы, - прохрипел он, выхватывая из-за пояса пистолет. – Пристрелю!
Но в этот момент вокруг засвистели пули, где-то вдали ухнула пушка.
- Огонь! – нелепо взмахнув руками и пригнув голову, заорал офицер.
Разверзся огненный ад. Подобно гигантской змее со сверкающей чешуей, огонь заползал в город из предместий и широкими кольцами стягивался вокруг королевского дворца, арсенала и кварталов, окружающих площадь Оперы. А на колокольне кафедрального собора ударил набат.
Его гул накрыл и треск стрельбы, и грохот канонады, как будто возвещая о непоправимом и страшном: о гибели старого времени и приходе новой, кровожадной эпохи.
На площади Оперы царил хаос: шла стрельба, раздавался звон сабель. Отряды солдат сражались с мятежниками, вырывавшимися на площадь из переулков, словно кровь из кровеносных сосудов. Среди дыма и грохота кто-то кричал, что мятежники якобы уже захватили королевский дворец, ворвались в особняк канцлера, что правительство бежало не то в Лебединый замок, не то в Австрийскую империю, что в предместьях идет сражение.
Экипажи, стоявшие перед зданием Оперы, превращались в баррикады, метались перепуганные лошади, давя всех подряд, а само здание Оперы было окутано дымом, и из некоторых окон уже вырывалось пламя.
Внутри здания царила паника. В тот вечер в Опере давали «Венецианцев» Данини – спектакль, считавшийся самой изысканной постановкой сезона, на которую неизменно съезжались сливки общества, и теперь эти сливки оказались в ловушке. По фойе метались толпы разряженных, надушенных людей, теперь являвших нелепое и жалкое зрелище: съехавшие набок пышные прически, смазанные румяна, белила, растрепанные галстуки, ленты, порванные кружева и т.д. Никто не знал, что делать и куда бежать из этой гигантской западни. Разнесся было слух, что можно покинуть Оперу через заднюю дверь, выходившую в переулок, но где была эта дверь – знали только актеры и лакеи, а они-то давным-давно бежали, остальные же плутали в лабиринтах театра, а когда кое-кто из публики все же нашел спасительную дверь, оказалось, что было уже поздно, поскольку в переулке давно шла стрельба. А из подземелий Оперы вырывались группы мятежников, и стрельба слышалась уже в самом здании.
Герцогиня фон Брегерхофен металась по фойе, за ней следовали две ее визжащие от страха дочки, похожие на сушеных селедок. Сама же герцогиня потрясала мушкетом, который она раздобыла неизвестно где и наводила этим мушкетом ужас на всех собравшихся, поскольку никто не мог понять – бутафорское это оружие или настоящее, да и сама герцогиня этого, похоже, не понимала. Когда же, ополоумев от страха, она случайно нажала на курок, стало ясно, что мушкет все-таки настоящий. Пуля угодила в огромный светильник венецианского стекла, висевший на стене, и он с тонким звоном разлетелся на тысячи осколков, посыпавшихся на метавшихся по фойе людей. Раздался визг, вырвавшийся из сотен человеческих глоток, воцарился хаос, и в этом хаосе раздался зычный рык герцогини:
- Вперед, за мной!
И она устремилась вниз по лестнице, а за ней с выпученными глазами понеслись ее дочки.
А в тот самый момент, когда герцогиня неслась вниз по лестнице Оперы, в столицу через маленькие ворота, находившиеся далеко в стороне от тетра военных действий, влетела карета архиепископа, сопровождаемая небольшим отрядом.
***
- Берегись! – воскликнул Отто. – Берегись, брат!
Огромный камень с тяжелым свистом пролетел совсем рядом с хлипким мостом. Если бы он угодил в мост, тот не выдержал бы и рухнул в пропасть вместе со всеми, кто на нем находился.
Со скалы донесся вой ведьмы.
- Надо уходить! - сказал король. – Сейчас она сбросит новый камень. Помоги мне!
Братья подхватили истекающего кровью послушника и поволокли с моста.
Снова раздался свист, рядом пролетел еще один камень.
- Скорее, скорее! – бормотал послушник.
- Молчи, - обливаясь потом, проговорил король. – Береги силы!
Они осторожно положили послушника за выступом скалы, возвышавшейся рядом с той, на которой бесновалась ведьма. Здесь камни не могли их настигнуть.
В лунном свете лицо послушника казалось совершенно белым, он еле дышал, ряса его была залита кровью. Было ясно, что он вот-вот испустит дух.
- Ваше величество, - пробормотал послушник, - ваше величество, спасибо за все… Я хочу вернуть вам…
- Молчи, молчи, - твердил король, которого начинала бить дрожь. – Молчи!
Он озирался, как будто боялся, что сейчас сюда явятся новые убийцы или же те, которых он убил на мосту, восстанут из мертвых.
- Против вас заговор, - шептал послушник. – Против вас заговор, вас хотят свергнуть, вас хотят убить…
- Молчи, молчи, - теперь это произнес Отто, становясь похожим на кошку, которая готова броситься на мышь и задушить ее. – Молчи, умоляю тебя!
- Говори, - тут же откликнулся король, бросив на брата косой взгляд, - говори!
- Заговорщиков возглавляют канцлер и начальник гвардии…
Отто облегченно вздохнул.
- Знаю, - нетерпеливо сказал король. – Они хотят добиться моего отречения.
- Не они страшны… Страшен архиепископ… и барон фон Торнштадт…
Принц побледнел.
- Барон фон Торнштадт? – теперь во взгляде короля, устремленном на брата, читался гнев.
Отто превратился в белую статую с черными глазницами.
- Они… готовят мятеж… чтобы уничтожить своих сообщников… В мятеже должны погибнуть остальные заговорщики, а затем… затем они захватят власть и уничтожат вас… ваше величество…
- Барон фон Торнштадт! Архиепископ! – повторил король. – Ты бредишь, от раны твой разум помутился. Как они могут захватить власть?
С вершины скалы донесся каркающий хохот.
- Барон фон Торнштадт на самом деле –сын твоего дяди, принца Лютпольда! - завопила ведьма. – Он – твой кузен и хочет убить тебя, король, посадить на трон твоего братца и стать канцлером. А затем и королем!
- Она говорит правду, - прошептал послушник. – Она говорит правду, ваше величество.
В голубых глазах короля засверкал гнев. Он повернулся и схватил своего брата за волосы.
- Правда? Это правда? И ты покрываешь своего любовника? Ты говоришь, что не хочешь меня свергнуть, а сам покрываешь любовника, который составил заговор? Который хочет убить нас обоих?
В черных глазах Отто заметалось безумие, он издал крик, похожий на кошачий визг, а король повалил его на землю и в ярости стал пинать и топтать ногами под завывания и хохот ведьмы.
- Ваше величество, - с невероятным усилием приподнимаясь, воскликнул послушник. – Ваше величество, выслушайте меня, я умираю!
- Говори! – тяжело дыша, произнес король. – Говори! А потом я убью его!
И он указал на Отто, который лежал рядом и корчился от боли, вцепившись побелевшими пальцами в сухую землю.
- Ваше величество… Сегодня ночью… в столице начнется мятеж. Или уже начался. А затем… затем, – лицо послушника заливала смертельная бледность, каждое слово давалось ему со всем большим трудом, - затем… 10 июня… 10 июня…
- Что? – схватив его за руку, воскликнул король. – Что случится 10 июня?
- Они… - прохрипел раненый. – Они…
И тут он испустил дух.
На минуту воцарилась тишина, нарушаемая лишь шумом потока на дне ущелья.
Король, оцепенев, смотрел на мертвого послушника.
Отто с трудом приподнялся и перекрестился. Заметив это, король вздрогнул, в глазах его снова сверкнул огонек гнева.
- Подлец! – проговорил он сквозь зубы. – Чего стоит твоя набожность!
- Я не никогда не хотел твоей смерти, - прошептал Отто, - только добровольного твоего отречения. Ты плохой король, брат, и ты сам это знаешь. Ты ничем не управляешь. Королевство летит в бездну, а ты…
- Замолчи! Быть может, я и плохой король, но ты будешь еще хуже! Ты отдашь королевство в руки шайки во главе с этим мерзавцем фон Торнштадтом! Я не допущу этого!
- Брат, я…
- Ты хотел сбить меня с толку, запутать, ты хотел, чтобы я погиб, а корона оказалась в твоих руках!
На секунду сверкающий взгляд короля проник в темные глубины взгляда Отто.
- Не смотри так на меня! Не смотри! Я этого не заслужил! А если даже и заслужил… Ты хочешь, чтобы я бросился в пропасть? Ты этого хочешь? – зарычал Отто.
- Ты не бросишься вниз, - устало произнес король, - ты испугаешься.
- Зато я сброшу вас обоих, - раздалось рядом.
Браться обернулись. В десяти шагах от них стояла ведьма, и, казалось, что изнутри она освещена синеватым светом, похожим на тот холодный свет, что порою сверкал в глазах короля.
- Никуда вы от меня не денетесь! – со смехом сказала она. – Никуда!
Король выхватил из-за пояса пистолет и спустил курок. Но раздался лишь сухой щелчок: пули закончились.
Ведьма захохотала.
- Поздно! – воскликнула она. – Поздно, король! Ты не захотел пойти со мной, но ты все равно окажешься в аду, потому что небо тебя не примет!
- Будь ты проклята! – вскричал король. – Будь ты проклята!
Он бросился на ведьму, и они превратились в черный клубок, который стал быстро скатываться прямо к пропасти.
Отто неподвижно смотрел на них, его лицо походило на белую маску, в черных глазах была пустота. Но вдруг он изогнулся и, вытянув руки, мягко и стремительно бросился на черный клубок, который подкатывался все ближе к пропасти. Однако какая-то невидимая сила отбросила принца прочь от этого клубка.
Принц жалобно вскрикнул, что-то пробормотал, и тут взгляд его упал на вершину скалы: он увидел человеческую фигуру, от которой тоже исходил свет, но только этот свет был не синевато-холодным, а белым и удивительно теплым. На губах человека была добрая усмешка, как будто означавшая, что все происходящее вовсе не так страшно, как кажется. А за его спиной виднелась другая фигура, и Отто показалось, что это - фигура только что скончавшегося послушника. Но это не мог быть послушник, потому что его мертвое тело лежало рядом! И, однако, теперь послушник стоял рядом со святым Себальдом.
Отто некоторое время смотрел на эти фигуры и губы его беззвучно шептали слова молитвы, а затем он снова ринулся к черному клубку, который был уже на самом краю пропасти. Ведьма испускала торжествующие вопли, силы короля стремительно таяли, он уже не мог сопротивляться ее цепкой хватке. Но подлетевший Отто с силой ударил ведьму, с диким криком она разжала руки и полетела на дно пропасти.
- Все равно-о-о! – крик ее огласил ущелье. – Все равно ты погибне-е-ешь!
Раздался вой, в котором не было ничего человеческого, а затем наступила тишина, нарушаемая лишь шумом потока, мчавшегося по дну ущелья.
Отто, дрожа, обернулся. Но на скале уже не было ни святого Себальда, ни послушника. А когда он посмотрел на брата, то увидел в его глазах холодный синеватый свет.
========== 14. ТРОННЫЙ ЗАЛ ==========
- Надо уходить! – с перекошенной физиономией кричал начальник королевской гвардии. – Трубите отступление! Трубите отступление! Они взорвали дворец, будь они прокляты, теперь там одни руины, черт бы всех побрал! Нам больше нечего здесь делать!
- Проклятье! – воскликнул молоденький офицер, щипая себя за ус и отчаянно моргая. – Вы – глупец, господин генерал! Пока вы тут отдавали свои нелепые команды, они все просто сбежали!
- Вы пойдете под трибунал, поручик! – завопил начальник гвардии, прикрывая ладонью раненое ухо. – Вы пойдете под трибунал, так и знайте!
- Никуда я не пойду! – закричал юный поручик, напоминавший мальчика, готового вот-вот расплакаться. –Вы что, ничего не знаете? Вы что, не слышали донесения?
- О чем вы? – начальник гвардии уставился на поручика, и по его озадаченному виду легко было догадаться, что он действительно ничего не знает. – О чем вы, черт бы вас разодрал! У, проклятое ухо! И этот грохот… Проклятье, я ни черта не слышу!
- Королевский дворец окружен! На улицах бои! – в голосе поручика уже явственно слышались рыдания.
- Закрыть рот! Маменькин сынок!–рявкнул начальник гвардии.
- Господин генерал, - вмешался другой офицер, видя, что его младший товарищ не в силах больше вымолвить ни слова, - несколько минут назад перед самым взрывом прибыл гонец, мы не успели вам сообщить…
- Ясно, - не дослушав, отрезал начальник гвардии. – Господа, мы немедленно отправляемся в город.
- А раненые? – воскликнул офицер.
- Раненые! – начальник гвардии презрительно отмахнулся. – Я прикажу прислать им помощь. Построение, господа! Мы отправляемся!
И он бросился прочь от пылающих руин, через парк, туда, где стояли лошади. Но вдруг обо что-то споткнулся и едва не упал. С уст его сорвалось ругательство, но вслед за ним вылетело радостное, почти нежное восклицание: предмет, о который споткнулся начальник гвардии, оказался бутылкой шнапса. По всей видимости, бутылка эта вылетела из погребов дворца в результате взрыва, но не разбилась, поскольку угодила на мягкую траву и теперь лежала на ней цела-целехонька. Начальник гвардии воровато оглянулся, стремительно нагнулся и положил бутылку в карман. Следовавшие за ним офицеры с презрительным видом отвернулись.
Спустя несколько минут отряд гвардейцев, основательно потрепанный в сражении при Лебенберге, мчался в столицу.
Начальник гвардии рассчитывал, что ему легко удастся пробиться к центру города, но он заблуждался: улицы уже ощетинились баррикадами, шла стрельба, и гвардейцам не удавалось продвинуться дальше предместья. Начальник гвардии был в ярости. Он сыпал ругательствами, оскорблял офицеров, называя их трусливыми бабами, но, к его великому сожалению, эти размышления вслух мало чем помогали в сражении. Раненое ухо болело все сильнее. На него наспех наложили повязку, но она не избавляла от боли, и начальника гвардии охватывала всё большая ярость. Он уже перестал что-либо понимать, а лишь метался по улице на своем коне, изрыгая проклятья. Но тут пуля мятежников ранила его лошадь. Конь взвился на дыбы и понес ошалевшего всадника прямо на баррикады мятежников. Все вокруг решили, что начальнику гвардии пришёл конец.
Справиться с обезумевшей от боли лошадью ему было решительно не по силам. Конь врезался в баррикаду, сложенную из ящиков и бочек, и попросту разнес ее, так что ящики, бочки, коробки, сундуки обрушились на мятежников, которые засели среди них. Раздались вопли боли и ярости, которые в какой-то момент перекрыли треск выстрелов и гул канонады.
А конь мчался дальше по охваченным огнем улицам среди полыхающих домов и разграбленных лавок, вокруг свистели пули, но ни одна из них не задела начальника гвардии, судорожно вцепившегося в конскую гриву.
Охваченный ужасом начальник гвардии вопил, он мчался словно воплощенное безумие, от него шарахались и мятежники, и мародеры, и королевские военные - все, кто в этот недобрый час оказался на улицах столицы.
Словно призрак пролетел он по площади Оперы, сбив с ног нескольких человек и опрокинув пару экипажей. Вслед ему неслись проклятья, но он ничего не мог поделать, потому что конь его, несмотря на ранение и бешеную скачку, отнюдь не выбивался из сил, а наоборот, мчался быстрее и быстрее.
Наконец, впереди показалось массивное, уходящее ввысь здание кафедрального собора. Квартал, окружавший собор, был погружен во мрак, здесь не было боев, словно и мятежники, и королевские войска боялись этой величественной громады, которая теперь будто неслась прямо на начальника гвардии. Он изо всех сил натянул поводья, так что конь, заржав, стал на дыбы, сбросил наездника и исчез во мраке. Начальник гвардии с воплем пролетел несколько шагов, стукнулся головой о каменную стену и потерял сознание. Бутылка шнапса, вылетевшая из кармана, ударилась о каменную стену и разлетелась на сотню осколков.
К нему бросились какие-то люди, сгрудились вокруг него, что-то оживленно обсуждая, а затем поволокли в собор.
Очнулся барон в том самом подземелье, где некогда в компании с архиепископом и канцлером обсуждал план свержения короля.
Канцлер и архиепископ снова были здесь. Но не только они. Чуть поодаль сидела перепуганная прима Оперы, а кроме того, начальник гвардии увидел барона фон Торнштадта и графа фон Плетценбурга.
Фабиан был мрачен. Мятеж начался во время его отсутствия в столице, события вышли из-под контроля и теперь стремительно перерастали в настоящую революцию, что в планы Фабиана никак не входило. Впрочем, по его каменному лицу невозможно было понять, что он охвачен смятением. Сидевший рядом с ним Карл был бледен, у него был измученный вид, и казалось, что изнеженный королевский фаворит вот-вот лишится чувств.
На некоторое время в комнате воцарилась тишина, и в ней послышался всхлип перепуганной примы:
- Ну, сделайте же что-нибудь! Сделайте что-нибудь, боже мой! – двойной подбородок примы затрясся, тучное тело заколыхалось от рыданий.
Архиепископ со злорадством и отвращением смотрел, как по жирной физиономии его бывшей любовницы текут румяна, белила, помада. Канцлер, заметив взгляд прелата, с досадой отвернулся.
- Уберите эту бабу! – послышалось из темного угла, где в большом кресле полулежал начальник гвардии. – Уберите, или я зарублю ее своей саблей!
- Сударь! – канцлер пытался принять возмущенный вид, но это получалось у него вяло и неубедительно.
- Замолчи! – непонятно, кому было адресовано это шипение начальника гвардии: не то оперной приме, не то канцлеру.
Фабиан с презрительной усмешкой наблюдал за происходящим, Карл нервно кутался в забрызганный грязью плащ.
- Господа, господа, - озабоченно произнес архиепископ, - сейчас не время для препирательств. Действительно, этой… этой даме здесь не место …
Он позвонил в серебряный колокольчик. Явился соборный служка, и прелат жестом приказал ему увести приму. Но та заупрямилась, разразилась новым потоком рыданий и рухнула на канцлера, едва его не задавив. Канцлер издавал хрюкающие звуки, которые можно было интерпретировать и как мольбу о помощи, и как слова утешения.
Но тут наверху послышалась пальба, которая, впрочем, почти сразу стихла. К счастью для собравшихся, приме хватило этого времени, чтобы слабо взвизгнуть и лишиться чувств. Воспользовавшись этим обстоятельством, соборный служка, призвав на помощь своего товарища, выволок приму из подземелья.
- Зачем вы ее сюда привели, господин канцлер? – зло поинтересовался начальник гвардии, прижимая ладонь к затылку, на котором вырастала огромная шишка. – Кажется, вы с перепугу спутали кафедральный собор с оперным театром.
- Замолчите, сударь! – устало проговорил канцлер. – Вы разве не видели, что творится в городе? Кругом мятеж, мой особняк разгромлен, все правительство бежало!
- А, так, значит, ваш особняк еще не сожгли? – ехидно поинтересовался начальник гвардии. – Жаль. Вы этого заслуживаете.
- Замолчите! – в который уже раз повторил канцлер.
- Это вы замолчите! – огрызнулся начальник гвардии. – Вы просто болван! Я вас предупреждал! Еще несколько часов назад все можно было спасти, если бы вы действовали, а не заседали со своими толстозадыми глупцами-министрами!
- Несколько часов назад! Несколько часов назад! – воскликнул канцлер неожиданно тонким голосом. – Да мы все равно ничего не сумели бы сделать! Вы видели, сколько там мятежников? Их целая армия! У них есть даже пушки и черт знает что еще!
- Довольно, господа! - вмешался архиепископ. – Довольно!
Но тут канцлер, как будто только что вспомнив о присутствии прелата, заговорил с неожиданным напором:
- Не вы ли, ваше преосвященство, препятствовали тому, чтобы мы вовремя раскрыли этот заговор и арестовали мятежников? Что вы нам говорили? «Всё идет как надо»! Кажется, это были ваши слова? Что ж, всё и впрямь идет как надо. Вы видели, что творится в городе? Значит, именно этого вы хотели? Может быть, вы заодно с этими… этими революционерами? И почему вы явились сюда вместе с этим негодяем? – канцлер презрительно указал пальцем на Фабиана. – Вы ведь знаете, что он заодно с мятежниками, что он им покровительствовал, что он им помог свить осиное гнездо в Лебенберге! А вы, барон фон Торнштадт, что вы на это скажете?
Фабиан выпрямился и бросил на канцлера уничтожающий взгляд.
- Начальник гвардии прав, - процедил он. – Вы – глупец!
- Господа, господа! – архиепископ примиряюще поднял руки. – Сейчас не время выяснять отношения. Нужно срочно что-то предпринять, или все мы погибнем… У нас есть план…
- План! – зло бросил начальник гвардии, трогая шишку на голове. – Какой план? Кто его придумал? Уж не барон ли фон Торнштадт, устроивший весь этот мятеж? Ведь это его рук дело, не так ли?
На губах архиепископа блуждала неуверенная улыбка. Наконец, он развел руками, как будто окончательно потеряв всякую надежду кого-то в чем-то убедить.
- Мы все устали, - проговорил он. – Сейчас я распоряжусь, чтобы нам принесли немного вина.
- Я буду пить пиво, - невежливо буркнул канцлер. – И пусть мне принесут сосисок.
- А я – шнапс, - отрубил начальник гвардии. – И без всяких сосисок.
Архиепископ покорно кивнул.
- Ваше преосвященство, - проговорил Фабиан. – Мне нужно сказать вам несколько слов.
- Я весь к вашим услугам, барон, - во взгляде архиепископа появилась тревога.
Прелат и Фабиан вышли из подземелья. Карл, который за все это время не проронил ни слова, последовал за ними.
***
Шаги короля гулко отдавались под мраморными сводами пустынного тронного зала. В огромные окна вливался ночной мрак, зал был полон холода, против которого бессильно было тепло тысячи свечей, по странной прихоти короля зажигаемых здесь каждую ночь.
Король изнемогал от холода, но не покидал зал, словно захваченный в плен красотой мрамора и мозаик. То и дело он бросал взгляды, опасливые и алчные, на трон из золота и слоновой кости. Людвиг приближался к трону, но что-то не давало ему сесть в это великолепное кресло, принадлежавшее ему по праву.
Королю мерещились костлявые пальцы смерти, тянувшиеся из тьмы, он то и дело хватался за горло, как будто ему не хватало воздуха, и всё метался, метался по пустынному залу, глядя, как в зеркалах блуждают обрывки мрака.
Король знал, что гроза вот-вот разразится, может быть, уже разразилась, и что тяжелая лавина скоро обрушится на него и увлечет туда, где будет все иначе… Но ничего не происходило. Замок был полон молчания, и, казалось, весь мир застыл в звенящей тишине. “Скорей бы, скорей бы”, - шептали пересохшие губы.
Он подошел к огромному окну, но не увидел ничего кроме мрака. Король надеялся разглядеть всадника, который привезет вести из столицы. Но даже если бы луна не пряталась за облаками, король увидел бы только пустынную дорогу. И он снова кружил по пустынному залу, бросая алчные взгляды на великолепный трон, но так и не решаясь взойти на него.
В какой-то момент король устало опустился на ступеньки трона, но тут же вскочил, словно подброшенный пружиной, и испуганно оглянулся: не видел ли его кто-нибудь? Людвигу вдруг представилась сцена, виденная им много раз на полотнах и гравюрах: печальный шут, сидящий на ступенях трона. Мысль о том, что сам он стал похож на шута, пронзила короля раскаленным клинком. Он стремительно выпрямился и застыл, надменный и властный, а в его голубых глазах заискрился лед. Так он стоял, похожий на мраморную статую, но вдруг зашатался и едва не упал.
Слабеющим голосом он кликнул слуг. Двое лакеев вбежали в тронный зал и довели, а точнее, донесли короля до спальни. Там его уложили в постель. Король дрожал, словно в лихорадке, но положенный на лоб компресс успокоил его, и он впал в забытье. Лишь изредка с его губ слетал невнятный шепот, похожий на слова молитвы, и это было удивительно, ибо никто и никогда не слышал, чтобы король молился.
Когда Людвиг очнулся, на дворе снова была ночь.
- Тьма, тьма, неужели она - навсегда? – чуть слышно пробормотал он.
Король пытался вспомнить события последних дней, но в памяти мелькали лишь странные, обрывочные видения.
С трудом протянув руку к ночному столику, он позвонил в маленький серебряный колокольчик. В спальню вошел молодой, смазливый лакей с огромными, влажными и лживыми глазами. Он был очень похож на того, что погиб в тоннеле Лебединого замка, до такой степени похож, что Людвиг даже не понял, что перед ним другой человек.
- Я, кажется, приказал тебе носить маску, - глухим голосом произнес король.
К лицу лакея приклеилась улыбка, он замер в полупоклоне.
- Ты слышал, что я сказал? – недовольно повторил король. – Где твоя маска?
- Простите, ваше величество, - произнес лакей, и голос его был очень похож на голос его предшественника, - виноват. Сейчас поздняя ночь…
- На тебе должна быть маска, - глухо проговорил король, - на тебе должна быть маска, или я…
Лакей поклонился.
- Есть ли новости из столицы? - вяло поинтересовался король.
Лакей с сокрушенным видом развел руками.
- Увы, ваше величество. Никаких.
Король откинулся на мягкие подушки и закрыл глаза.
- За три дня я отправил в столицу троих курьеров. Первого - к канцлеру Лутцу, второго - к принцу Лютпольду, третьего - к графу фон Плетценбургу. И что же? Ни один курьер не вернулся? Или я никого не отправлял? Я уже неделю никого не видел. Или две недели? Нет, я кого-то видел… Кстати, гдегонец, которого я третьего дня отправил в Персию?
Лакей улыбался.
- Странно, - король говорил таким слабым голосом, что невозможно было понять: обеспокоен он происходящим или ему решительно все равно. - Странно, очень странно.
Лакей продолжал улыбаться.
- Курьеров могло задержать в пути что-то непредвиденное, ваше величество…
- Хотел бы я знать, что именно, - вздохнул король. - Какое сегодня число? Я… я совсем запутался в числах…
- Десятое июня, ваше величество.
По бледным губам короля пробежала слабая улыбка.
- Десятое июня, - прошептал он, - десятое июня… Так и есть. Тот человек на Мосту трех призраков говорил именно о десятом июня.
Улыбка сползла с красных губ лакея. Теперь он смотрел на короля с растерянностью, почти с испугом.
- На Мосту трех призраков, ваше величество? - вырвалось у него. - Так, значит, это вы были на Мосту трех призраков?
- Был, - рассеянно отвечал король, не обратив внимания на странное поведение лакея, которое шло вразрез с этикетом. - Был… Но это уже не имеет значения.
- Ваше величество, - на лице лакея снова была улыбка, - ваше величество желает чего-нибудь?
- Да… Помоги мне одеться. А впрочем… впрочем, не надо, я хочу остаться в постели, - и король слабым движением руки отпустил лакея.
Тот вышел из спальни и стал о чем-то шептаться с дежурным адъютантом, ожидавшим в передней. И через четверть часа из замка по дороге, ведущей в столицу, поскакал новый курьер. Только на сей раз курьер был послан не королем, а король так ничего и не узнал о его отъезде.
***
- Что вам угодно, барон? – нервно спросил архиепископ. – Что вам угодно? Зачем вы меня сюда позвали?
Но Фабиан даже не взглянул на прелата, взгляд его был устремлен на Карла.
- Граф, - холодно произнес он. – Я хотел поговорить с его преосвященством наедине.
Карл, стоявший в оконной нише, мрачно смотрел на зарево, поднимавшееся над городом и, казалось, не слышал Фабиана. Тот нахмурился. Никогда еще Карл не проявлял столь открытого неповиновения.
- Вы слышали меня, граф? – с нажимом произнес Фабиан.
Карл молчал, даже не обернувшись. Кровавое зарево над столицей и огни пожаров заворожили его. Он был во власти ужаса и чувства собственного бессилия.
- Граф, - проговорил архиепископ, - кажется, барон ясно сказал, что ваше присутствие здесь излишне… Сейчас не время для препирательств. Прошу вас вернуться к канцлеру и начальнику гвардии. Иначе…
- Иначе что? – безучастно поинтересовался Карл. – Позовёте ваших головорезов, и они выбросят меня в окно?
- А хотя бы и так, - ледяным тоном произнес архиепископ.
- Что ж, ваше преосвященство, действуйте! – и Карл с неожиданным вызовом посмотрел на архиепископа, отчего тот опешил.
Да и Фабиан не смог сдержать своего удивления.
- Будь ты проклят! – бросил прелат, с досадой топнув каблуком. – Будь ты проклят! Все равно тебе не жить на этом свете, трижды предатель!
- Пока еще дважды, ваше преосвященство, - равнодушно разглядывая свои холёные ногти, отвечал Карл. – Пока еще только дважды, но я постараюсь вас не разочаровать!
- Ты уже мертвец!
- Возможно. Но все-таки мы не в Гармштайне. Хотя и кафедральный собор - не самое приятное местечко…
- Довольно! – оборвал его Фабиан. – У нас нет времени. Надо срочно решить, что делать дальше!
- Что? – воскликнул архиепископ, и его лицо, обычно узкое и бледное, стало стремительно багроветь и даже как будто раздуваться. – Что вы сказали, барон? Вы не знаете, что делать дальше?
Карл с мрачной усмешкой смотрел на эту странную пару, а затем взгляд его упал на дверь, за которой была узкая винтовая лестница, поднимавшаяся из подземелья. И Карлу показалось, что дверь чуть-чуть приоткрылась, образовав почти незаметную щелочку.
Но барон и архиепископ, увлеченные разговором, ничего не замечали.
- А вы, ваше преосвященство? – насмешливо говорил Фабиан. – А сами вы знаете, что теперь делать?
Архиепископ на мгновение сник, его бесцветные, водянистые глаза забегали, но тут же последовал новый взрыв.
- Черт бы вас побрал! – заорал он, позабыв о своем священном сане. – Черт бы вас побрал! Вы что, барон, с ума сошли? Или мне нужно напоминать о ваших собственных обещаниях?
- А что я вам обещал, ваше преосвященство? – осанка Фабиана стала прямой до неестественности, взгляд был дерзким, но в его глубине мерцали еле заметные огоньки тревоги.
- Вы обещали, что ваши смутьяны и бунтовщики…
- …революционеры, ваше преосвященство, это более современное слово, к тому же более модное…
- К черту! Вы обещали, что ваши головорезы поднимут в столице мятеж!
- А разве я не выполнил своего обещания? – насмешливо произнес Фабиан, указывая на охваченную огнем столицу.
- Да, но вы обещали, что мятеж начнется именно тогда, когда канцлер и начальник гвардии, ни о чем не подозревая, отправятся в Лебединый замок, чтобы добиться отречения короля.
- Совершенно верно.
- А когда они добьются этого отречения, ваши головорезы должны подстеречь их на большой дороге и убить.- Убить канцлера. А начальника гвардии - сначала отправить на север, чтобы он привел с прусской границы войска, которые подавили бы мятеж. А уж затем и его… - голос Фабиана был тусклым, как будто речь шла о вещах совершенно незначащих.
Дверная щель стала шире. Карл представил себе физиономии канцлера и начальника гвардии, подслушивающих этот разговор, и едва удержался от нервного смеха.
- И после этого королем был бы объявлен сумасшедший Отто, вы бы заняли пост канцлера, а я возглавил бы королевский совет!
- У вас прекрасная память, ваше преосвященство.
- Вы издеваетесь надо мной! Посмотрите, что вокруг творится! Город в огне! Кругом хаос! Правительство разбежалось! Королевская власть вот-вот рухнет, вернее, уже рухнула, король, который должен был отречься, сидит, как ни в чем ни бывало, в своем Лебедином замке, а эти два мерзавца – канцлер и начальник гвардии все еще живы! Так чего стоят все ваши планы? Чего стоят все ваши безумные планы, я вас спрашиваю?
- Позволю себе заметить, ваше преосвященство, что эти планы настолько же ваши, насколько и мои.
- А кто мне все это предложил?
- А кто со всем согласился?
- Вы – исчадие ада, барон! – архиепископ затопал ногами, лицо его стало совершенно багровым, глаза, казалось, вот-вот выскочат из орбит.
Дверь потихоньку закрылась. Карл одобрительно кивнул.
- Эти бедные ослы услышали все, что им было нужно, - прошептал он. – Надеюсь, теперь у них хватит ума удрать.
- Мы оба – исчадия ада, - мрачно произнес Фабиан. –Успокойтесь! Вы - не священник, но будьте хотя бы мужчиной. Да, все идет не так, как задумывалось, - он с досадой смотрел на зарево пожаров. – Но еще нет повода для отчаяния.
- Нет повода, говорите вы? Вы, что не видите, что творится в городе?
- Прекрасно вижу.
- Вы можете отдать надлежащие приказы вашим бунтовщикам?
- Поздно, - пальцы Фабиана вцепились в каменный подоконник. – Поздно. Они почувствовали запах крови, с ними уже бесполезно разговаривать.
- А вы что, не могли этого предвидеть? – глаза архиепископа налились кровью.
- А кто способен предвидеть все? – впервые в голосе Фабиана появилось нечто, похожее на глухое отчаяние, он ссутулился.
Но он тут же взял себя в руки, осанка его снова стала неестественно прямой.
- Я позвал вас сюда не для того, чтобы слушать ваши жалобы и крики, ваше преосвященство. В конце концов, не забывайте, что в город уже вошли войска …
- А что могут сделать эти войска? Да ничего! Вы разве слепы и не видите, что творится, сударь? Вы не видите?
- Кажется, вы сейчас заплачете, ваше преосвященство, - тихонько заметил Карл.
- Замолчите, негодяй! – вскрикнул архиепископ тонким, прерывающимся голосом, как будто и впрямь готов был разрыдаться. – Вас не сбросили со стены Гармштайна, так сбросят отсюда!
Карл равнодушно пожал плечами. Его страх ушел, сгорел в огне пожаров, охвативших столицу.
- Ваше преосвященство, - произнес Фабиан, - да поймите, что еще не все потеряно. Необходимо, чтобы в столицу прибыли войска с прусской границы. В этих войсках - настоящие солдаты, не то что эти мокрые курицы, гвардейцы. Беда в том, что за ними до сих пор не послали.
- Уже поздно, - прошептал архиепископ, глядя на охваченный огнем город и в отчаянии качая головой. – Поздно, слишком поздно.
- Возможно, - серые глаза Фабиана снова были холодны и спокойны. – Но эти войска – последняя наша надежда.
- А кого послать за ними?
- Кого? Может быть, этих двух болванов?
- Вы имеете в виду канцлера и начальника гвардии?
- Почему бы и нет?
- Не получится! – насмешливо бросил Карл.
- Что? – повернувшись к нему, в один голос воскликнули Фабиан и архиепископ. – Что вы сказали, граф?
- Я сказал, что они подслушивали ваш разговор и потому наверняка уже удрали.
- Что?? – в ярости вскричал архиепископ. – Вы видели, что они подслушивают, и ничего нам не сказали??
- А с какой стати я должен был вам это говорить? – пожал плечами Карл.
- Будь ты проклят! – зло бросил Фабиан, готовый, кажется, броситься на своего любовника и разорвать его в клочья.
- Все пропало! – прошептал архиепископ. – Кого же послать на север? Тамошние генералы послушались бы приказа канцлера или начальника гвардии… Но они не станут слушать ни меня, ни тем более вас, барон… Кого же послать?
- Меня, - произнес Карл.
- Вас? – изумленно воскликнул архиепископ, в то время как Фабиан хранил молчание, и лишь в глазах его была недобрая радость. – Вас, граф?
- Меня. Я – личный адъютант его величества и вполне могу говорить от имени короля. Ведь если мне не изменяет память, вы его еще не свергли?
- О да! Это спасение! – архиепископ не скрывал радости. – Это выход, это спасение, дорогой граф!
Кажется, еще немного и он расцеловал бы Карла.
- Если только, - с усмешкой заметил Карл, - если только вы не прикажете сбросить меня с этой колокольни собора, как едва не сбросили со стены Гармштайна. Прощайте, господа!
- Стой! – властно приказал Фабиан. – Стой, Карл!
Карл, уже собравшийся спускаться, остановился и обернулся. Фабиан медленно приблизился к нему. Он увидел в глазах Карла отрешенность, спокойствие и как будто затаенный упрёк.
- Что с тобой происходит? – в голосе Фабиана звучала угроза.
- Ничего. Я просто устал бояться, - произнес Карл, повернулся и вышел прочь.
Фабиан проводил его долгим, нечитаемым взглядом.
========== 15. КОРОЛЕВСКАЯ ЧАСОВНЯ ==========
Король двигался по узкому коридору к той самой двери, в которую он однажды вошел вместе со своим братом. Шел Людвиг, крадучись, как будто страшился встретить кого-то в этом мрачном коридоре, тускло освещенном редкими лампами.
В какой-то миг королю показалось, что в коридоре мелькнула чья-то тень, и он замер, вытянув шею и напряженно вглядываясь в полумрак. Но нет, он был один в этом коридоре, спрятанном в самом сердце холодного замка. Вздохнув, король двинулся дальше, однако за три шага до двери остановился, словно наткнувшись на невидимую стену, и стал что-то шептать, и казалось, что каждое слово, которое он из себя выдавливал, причиняет ему настоящее физическое страдание.
Наконец, он с усилием открыл тяжелую дверь.
За дверью была часовня.
Переступив порог, король снова остановился и, прислонившись к стене, перевел дыхание. Он стоял так несколько минут, прикрыв глаза и прижав руку к груди.
Наконец, глаза короля открылись. В маленькой часовне, кроме него, никого не было. В высокое узкое окно с витражами вливался лунный свет. Король ссутулился, тонкие белые пальцы судорожно сжались, хватая пустоту, взгляд метался по безлюдной часовне. Он сделал шаг к двери, но второй шаг сделать был не в состоянии. Этот высокий, статный человек, казалось, вот-вот рухнет и превратится в прах.
Наконец, он сделал несколько неуверенных шагов и опустился на колени перед изображением святого Себальда, перекрестился медленно и неловко, и видно было, что это стоит ему невероятных усилий.
Лунное сияние лилось в окно часовни, и, преломляясь в витражах, рассыпалось на разные цвета, отчего часовня казалась наполненной фантастическим мерцающим светом.
- Я думал, ты здесь, - бормотал король, устремив взгляд на улыбающегося святого. – Ты же приходил сюда! Почему тебя нет сейчас? Мне страшно. Я страшусь Бога, я страшусь ада, но ведь ты приходил, и у меня была надежда, а сейчас я один.
Король умолк, как будто ожидая ответа, но ответом была звенящая тишина. Правда, что-то как будто мягко ударило в окно – быть может, ночная птица или летучая мышь.
- Я заблудился в собственном замке, – зашептали пересохшие губы. – Мир, который я построил, полон лабиринтов холода. Вся моя жизнь всегда была полна холода. Я никогда никого не любил, даже себя… И люди отвечали мне холодом. Даже Карл… хотя его я тоже не любил. Пусть любовь мужчины к мужчине считается преступной в глазах Господа, но даже и этой преступной любви я был лишен. Холод, холод… Нигде нет тепла. И всюду птицы… Хищные птицы, они хотят забить меня клювами. А мой лебедь, мой белый лебедь, он давно уже не прилетает ко мне во сне. Где он? Где он?
Король умолк и быстро оглянулся, как будто испугавшись, что кто-то может его подслушать. Но вокруг по-прежнему была звенящая тишина.
- Я был молод, - продолжал шептать король, - я был молод и, пусть никого и не любил, но никому не желал зла, напротив, я желал всем добра. Но ответом мне было лишь презрение. Может быть, потому что я сам всегда презирал других? Лишь однажды я ощутил любовь людскую - когда начал войну. И что же? Королевство было залито кровью, армия терпела поражение за поражением, и наконец, я заключил мир, позорный мир. Но люди превозносили меня! Они называли меня мудрым повелителем, храбрым воином, хоть я и не участвовал ни в одном сражении! А когда я удерживал своих министров, своих тупоголовых генералов, готовых ввязаться в новые войны, меня проклинали!
Все в конце концов возненавидели меня, а я возненавидел всех. Кто же меня любит, скажи мне? Может быть, мой брат Отто? Мой брат, который хочет занять мой трон? Нет. Он не любит меня, скорее жалеет. А я слишком горд, для меня чужая жалость, даже жалость родного брата, страшнее ненависти! Тогда кто? О, есть лишь один человек, во взгляде которого я читал любовь, причем любовь страстную, пылающую, испепеляющую. Фабиан фон Торнштадт. Я видел, что он любит меня. Но его любовь меня страшила. Потому что он сильнее меня. А я не мог себе позволить быть слабее кого-то, ибо я – король! И потому выбрал Карла фон Плетценбурга, ибо Карл слаб и изнежен как женщина. С ним я мог быть уверен, что я – силен. И когда Фабиан стал пытаться мне мстить, я изгнал его. Но он и теперь мне мстит… Я догадываюсь, что Карл всегда любил и любит его… Фон Торнштадт вовлек в свой заговор моего брата. Мой трон шатается. Я хотел быть сильным, я хотел быть королем, но всегда был лишь властелином пустоты и холода. В жилах моих течет отравленная кровь, в груди - один холод, в душе – одна тьма.
О, Себальд, ты ведь помнишь ту ночь перед коронацией! Я отшатнулся от тебя, отшатнулся, потому что рядом был брат, а я не хотел казаться слабым. Но потом… Сколько раз я приходил в собор по ночам, а никто этого не знал, даже архиепископ… Один лишь служка, но он уже погиб…
Но ты больше так и не появился, Себальд. А я - я бреду по зыбкой грани между светом и тьмой, и тьма поглощает меня. Разум мой мутится от страха перед миром и перед людьми. А вокруг – никого. Я оттолкнул всех. Людей, Бога. А ты, Себальд? А ты? Ты так и не пришел.
Король поднял глаза и увидел, что святой смотрит на него ожившей улыбкой. Людвиг отшатнулся.
- Ты! – воскликнул он. – Ты пришел сюда! Ты пришел!
Голова короля закружилась, и его охватило сомнение, действительно ли перед ним стоит святой Себальд, или это всего лишь галлюцинации.
Святой вновь превратился в обычное изображение.
- Нет! – вскричал король. – Не покидай меня, не покидай! Не оставляй меня! Я знаю, почему ты уходишь! Я слишком грешен, но ты же знаешь, как я раскаиваюсь! Моли за меня Бога, моли, чтобы он простил меня! Не оставляй меня, Себальд! Я король, но у меня нет могущества, я человек, но у меня нет сил! У меня нет больше ничего кроме веры, которую я всегда презирал, но теперь знаю, что важна вера и любовь, ибо все остальное – шелуха и обман!
Глаза Людвига застилал туман, сквозь который он видел странное сияние.
- Ты знаешь, Себальд, - шептал король, - ты знаешь, почему я перестал ходить в собор, где стоит твоя гробница? Потому я понял: тебя там нет. Люди думали, что заточили тебя в этой пышной гробнице и что ты оттуда ни за что не выберешься. Глупцы! Тебя там никогда и не было.
И тут перед взором Людвига возникли видения: ясные и четкие. Он видел Себальда, видел, как тот просит, чтобы его похоронили там, где он умрет, подле дороги за городскими воротами, и как многие не хотят, чтобы его желание было исполнено. И еще он видел, как Себальд, закутавшись в старую, полинявшую накидку, сидит на грубо сколоченном табурете в ветхом домишке возле самых городских ворот, и при свете сальной свечи старательно выводит буквы на пергаментном свитке. Этот свиток, согласно его воле, передали в тайный королевский архив, где он и хранился на протяжении столетий. Но никто из длинной череды королей, сменявших друг друга на троне, не понимал смысла слов, написанных святым Себальдом.
- А я понял, - шептал Людвиг. – Я понял. Твои слова были адресованы мне. Ты предсказал мою судьбу, Себальд, ты предсказал мою судьбу. Тогда я не поверил тебе. Но теперь я вижу и свое прошлое и будущее. И не страшусь его.
Сияния больше не было. Часовня по-прежнему была наполнена слабым мерцающим светом, лившимся через витражи.
И тут дверь часовни с тяжелым скрипом отворилась. На пороге стоял принц Отто, и глаза его были полны мрака.
***
Старая карета, запряженная двумя клячами, с грохотом катила по дороге на юг, в направлении австрийской границы. На карете не было ни гербов, ни каких-либо украшений, еще накануне она принадлежала небогатому торговцу полотном, и несчастные клячи принадлежали ему же. Но это добро торговец полотном продал за бешеные деньги, ибо покупка совершалась в ночь мятежа. Как бы ни был напуган торговец происходящим, у него хватило ума сообразить, что продажа кареты и лошадей в такую ночь может принести целое состояние. И он действительно разбогател, благо в те времена в ходу было звонкое золото и серебро, которым гораздо труднее обесцениться, нежели бумажным ассигнациям, способным за несколько минут превратиться в никому ненужный хлам.
Старые клячи ошалели от непривычной для них бешеной скачки по ночной дороге, время от времени они пытались издавать что-то похожее на испуганное ржание. Колеса карты стучали, скрипели и трещали, сам же рыдван, похожий на огромный ушат помоев, трясся так, что, казалось, вот-вот развалится на куски и выплеснет все содержимое в придорожную канаву.
И если бы не этот стук, скрип и треск, можно было бы услышать, как из кареты время от времени доносятся женский визг и приглушенные мужские проклятья. Трудно было представить себе, что в этом помойном ведре бултыхаются те, кто еще минувшим вечером вершил судьбы пусть маленького, но все же королевства. В рыдване сидели канцлер и начальник королевской гвардии, а вместе с ними - оперная прима.
Прическа примы, похожая на башню, съехала набок, тушь и румяна текли, отчего прима стала похожа на древнее страшилище.
- Помогите! Помогите! – то и дело принималась истерически вопить прима, обращаясь неизвестно к кому.
А время от времени этот, отчего-то полюбившийся ей крик, сменялся воплем:
- Глупцы! Мерзавцы! Дураки! – и так же было не вполне понятно, к кому этот крик был обращен.
- Замолчите, вы! – поначалу кричал в ответ начальник гвардии, но чем дальше, тем все более непристойные выражения слетали с его уст.
А почтенный канцлер, который становился то красным как рак, то серел как грязная простыня, причитал:
- Амели, душечка, успокойтесь, умоляю вас, успокойтесь… Дорогая, возьмите этот платочек, вытрите носик… Ай, зачем же так царапаться!
- Помогите! Помогите! – вопила прима во всю силу своих тренированных легких.
- Амели… - канцлер быстро терял терпение и, наконец, не выдержав, повторил вслед за начальником гвардии некий не вполне уместный эпитет в отношении прекрасной дамы.
Ответом стала новая партия примы, состоявшая из трех, повторявшихся на разные лады слов:
- Глупцы! Мерзавцы! Дураки!
Прима приподнялась, канцлер и начальник гвардии с ужасом подумали, что сейчас этот огромный куль навалится на них и задавит насмерть. Но в этот момент карету подбросило на ухабе, башня на голове примы вмазалась в крышу кареты, а затем необъятное тело осело, и казалось, что пол кареты, не выдержав, провалится, и все сидящие в ней окажутся под колесами. Но дело ограничилось лишь тем, что прическа примы еще более съехала набок и угрожающе накренилась, подобно знаменитой пизанской башне. Из груди примы исторглась новая трель, отчего канцлер стал совершенно зеленым, а начальник гвардии разразился откровенной бранью, против чего возлюбленный прекрасной дамы не выдвинул никаких возражений.
- Ничего, ничего, - устало пробормотал он. – Главное, что мы вырвались. Еще пять минут, и нас бы не было в живых.
- Этот проклятый поп заплатит за все, - угрюмо процедил начальник гвардии. – Как и этот мерзавец, фон Торнштадт. Проклятье, почему здесь нет шнапса! Мне сейчас бы стаканчик-другой. Надо остановиться у первого постоялого двора.
- Признаться, и я не отказался бы, - кажется, впервые желание начальника гвардии вызвало у канцлера сочувственный отклик. – Нам надо передохнуть и все хорошенько обсудить.
- Я уже все решил, - буркнул начальник гвардии. – Мне не хочется, чтобы имя мое было покрыто позором.
- Ну что вы, сударь! – тщетно пытаясь перекрыть новую божественную трель примы, прокричал канцлер, устало махнув батистовым платочком сомнительной чистоты. – В эту ночь все бегут! Все, кто только может!
- Гвардия сражается, - отрезал ее командир.
- Да полноте, - отмахнулся канцлер. – А если кто-то еще и сражается, то пусть себе сражается. Что до меня, то я вместе с Амели отправляюсь в Австрию.
- Что?? – взревел начальник гвардии, и ему в отличие от канцлера удалось перекрыть трели примадонны, отчего прекрасная дама на мгновенье испуганно умолкла, но затем заголосила с удвоенной силой.
- Мы с Амели отправляемся в Австрию, - твердо повторил канцлер. – Точнее в Зальцбург. У меня есть чудесный домик в окрестностях города. Амели будет выступать там в опере, я устрою ей ангажемент. А я слишком устал от государственных забот и хочу насладиться покоем.
- Покоем! – заорал начальник гвардии, брызжа слюной. – Покоем! Я спалю ваш проклятый домик, я разрушу его своими руками, так и знайте! Вы – подлец и трус!
- Не более чем вы, - с кротким видом отвечал канцлер.
Правда, эти слова он почему-то произнес довольно тихо, так что вряд ли начальник гвардии их расслышал.
Несчастные клячи с трудом втащили грохочущую колымагу в деревушку Партенкирхен.
- Останови у постоялого двора! – завопил начальник гвардии кучеру. – Да замолчи ты, жирная корова! - эти слова были обращены уже к приме. – Из-за тебя я голос сорвал!
Между тем возле постоялого двора в Партенкирхене скопилось множество экипажей. Среди них было немало рыдванов, подобных тому, на котором прибыли начальник гвардии и канцлер, но было и немало великолепных карет, сделанных в лучших мастерских Пруссии, Австрии и Италии: из столицы бежали все, кто мог и на чем мог. Аристократы, зажиточные бюргеры, лавочники, медики, богема, лакеи и просто личности неопределенного вида занятий - все останавливались, чтобы перевести дух, на этом постоялом дворе, который был первым на дороге, ведущей к югу от столицы.
Поэтому постоялый двор был битком набит людьми самых разных сословий, и канцлер с удивлением обнаружил, что здесь собралось почти все правительство, бежавшее из столицы.
Начальник гвардии, бесцеремонно расталкивая всех, включая аристократов самых голубых кровей, устремился к стойке бара.
- Шнапса! – заревел он, обращаясь к хозяину, ошалевшему от неожиданного наплыва столь разнообразной публики. – Да не рюмку! Стакан! Самый большой стакан! Еще! И еще! Вот так! И держи бутылку наготове, я выпью еще! Где этот мерзавец канцлер? Граф Мотц! Граф! Следите за канцлером, нельзя, чтобы он удрал! Эй! Держите этого негодяя!
Начальник гвардии, опрокинув внутрь один за другим два стакана шнапса, распоряжался так уверенно и повелительно, что все подчинялись ему, причем подчинялись с радостью, подобно растерянному, заблудившемуся стаду, у которого неожиданно появился пастух.
- Хозяин! – орал начальник гвардии, косясь на юного безусого французского виконта, который с бокалом вина сидел в углу с таким томным видом, будто собирался вот-вот упасть в обморок. – Хозяин, черт тебя побери!
Хозяин же в этот момент глазел на великолепную молодую блондинку - дочь столичного бургомистра, так что не сразу отозвался на призыв барона.
- Еще шнапса! – заревел начальник гвардии так, что на мгновение в зале повисла тишина.
А французский виконт, посмотрев на начальника гвардии оценивающим взглядом, вздернул маленький, напудренный носик и презрительно отвернулся.
Начальник гвардии грохнул кулаком по стойке.
***
Спустившись по винтовой лестнице, Карл оказался в маленьком темном коридоре, в котором была дверь, выходившая в тихий переулок, до которого еще не докатились волны мятежа. В этом переулке Карла ожидала лошадь. Он должен был отправиться на север, где на границе с Пруссией были расквартированы войска – не лощеная и бесполезная королевская гвардия, не спившиеся, потерявшие всякую боеспособность гарнизоны из столичных пригородов, а настоящие боевые части, вымуштрованные генералами старой закалки, ни на миг не забывавшими, что над севером парит прусский орел, не отрывающий хищных глаз от маленького королевства.
Но в темноте Карл перепутал дверь и вместо улицы оказался в огромном, пустынном зале кафедрального собора. Эта дверь выходила из бокового нефа прямо к гробнице святого Себальда, и Карл увидел, что гробница освещена странным красноватым светом, напоминавшим полыхание пожара и лившимся откуда-то сверху, в то время как весь остальной собор был погружен во мрак. Но этот свет не мог быть отсветами пожара, поскольку кварталы, окружавшие собор, не были охвачены огнем.
Взгляд Карла упал на маленькую фигурку святого Себальда. Карл замер: на губах святого была улыбка, которую он видел в монастыре Гармштайн, во время беседы с архиепископом. Быть может, и фигурку в монастыре, и барельеф гробницы изготавливал один и тот же мастер. Но отчего-то Карлу показалось, что улыбка на лице святого не могла быть творением рук человеческих: она была слишком живой. Карл затрепетал, он не мог оторвать глаз от этой улыбки, как будто ждал, что святой вот-вот оживет и скажет нечто очень важное. Сердце Карла билось все сильнее, голова кружилась, и ему вдруг показалось, что окружающий мир с его бесконечными предательствами, нелепыми мятежами, фальшивой любовью, мир, уставший от самого себя, вот-вот пойдет трещинами, начнет оседать, стремительно превращаясь в обломки, труху и пыль, а на его месте возникнет другой мир, сверкающий и радостный, где все, до последнего вздоха, до последней пылинки, будет настоящим.
Карл протянул руку, словно хотел ухватиться за этот рождающийся мир, и ощутил тепло мягкого, красноватого сияния. Его охватил восторг, дыхание перехватило, он зашатался и упал бы рядом с гробницей святого, но в открывшийся ему ослепительный, сверкающий мир неожиданно ворвался до тошноты знакомый крик:
- Граф! Это вы! О, какое счастье! Это вы!
Карл вздрогнул. Сияние над гробницей померкло. Он увидел герцогиню Брегергофен, а вместе с ней двух ее великовозрастных дочек.
Руки Карла бессильно опустились.
- Вы, - упавшим голосом сказал он, делая шаг в сторону. – Герцогиня, что вы здесь делаете?
В ответ на графа фон Плетценбурга обрушился поток слов, слез и возгласов. Герцогиня Брегерхофен и ее дочки наступали боевым клином, норовя вместе повиснуть у Карла на шее, а тот, пятился словно затравленный зверь, бросая полные упрека взгляды на святого Себальда, фигурка которого, казалось, была готова взорваться веселым смехом.
- Я спряталась в этом храме, - голос герцогини звучал как иерихонская труба, от которой, некогда пали стены библейского города, и казалось, что тяжелый потолок собора не выдержит этого голоса и вот-вот обрушится, - я спряталась здесь подобно женщинам героической древности, которые укрывались в храмах в надежде, что враги их не тронут. Я взяла с собой только своих дочерей, - продолжала она, строевым шагом наступая на Карла, а за ней двигались две дочки, - я взяла с собой только своих дочерей, потому что рядом с ними, - тут глаза ее стали круглыми и, казалось, сейчас вылезут из орбит, - потому что рядом с ними не было мужчины, готового подставить свое плечо, прийти на помощь, спасти их от когтей мятежников, бунтовщиков, революционеров! Я сама спасла своих дочерей! Я, несчастная, брошенная всеми женщина, спасла своих несчастных, брошенных всеми дочерей, я привела их в этот храм в надежде найти убежище и встретила здесь вас, мой дорогой граф! Это судьба, - теперь голос герцогини гремел по меньшей мере как две иерихонских трубы. - Это судьба! Наша встреча не случайна, граф! Небо выбрало вас для того, чтобы вы, мужчина, спасли нас, несчастных, слабых женщин…
Карл в ужасе ринулся прочь, в злополучную дверь, через которую проник в главное помещение собора, а вслед ему несся разъяренный рык герцогини.
- Предатель! Изменник! Трус!
На сей раз Карл не позволил себе ошибиться дверью. Он вскочил на коня и помчался прямо к городским воротам, выходившим на северную дорогу, по самому кратчайшему пути, не обращая внимания на стрельбу вокруг, перескакивая через баррикады и завалы, пару раз едва не свернув себе шею и еще пару раз чуть не погибнув от пули. Никто не смог бы узнать в этом сумасшедшем, измученном всаднике холеного и изнеженного королевского фаворита. Пожалуй, только герцогиня Брегерхофен узнала бы его, но она под причитания своих дочек продолжала оглашать трубными звуками собор, насылая проклятья на голову предателя, бросившего на произвол судьбы трех слабых женщин, пока не сбежались перепуганные служки и не увели герцогиню под руки.
Карл вылетел из города и помчался по безлюдной ночной дороге. Бешеная скачка продолжалась более двух часов, и около трех часов утра он прибыл в расположение генерала фон Тасиса. Еще через час боевая кавалерия уже мчалась в направлении столицы, а за ней двигались тяжелые орудия.
Карл скакал в передовом отряде, напрочь позабыв про усталость. Под утро королевские войска ворвались в охваченный огнем город, и сражения закипели с новой силой.
Но Карл не участвовал в этих битвах. Едва возвратившись в столицу, он бросился в собор. Там было темно и пусто. Нигде не было видно ни герцогини, ни ее дочек, а самое главное, не было ни архиепископа, ни баронессы фон Торнштадт. Только святой Себальд улыбался Карлу, и улыбка его на сей раз была очень печальной.
Карл взглянул на святого, на мгновение замер, а затем, как будто вспомнив о чем-то важном, бросился на улицу, вскочил на коня и поскакал во весь опор прочь из города по дороге, что вела в Лебединый замок.
***
- Смотри! Свет, - часовой бросил встревоженный взгляд в окно.
- Ты о чем? – едва шевеля губами, спросил другой, лениво опиравшийся на причудливо разрисованную, чуть аляповатую алебарду.
Часовые стояли в большом пустынном зале приемов, погруженном в полумрак, возле высоких, белых с позолотой дверей, которые вели в королевские покои.
- Видишь огонек? В том самом окне!
- А! – первый часовой перестал опираться на алебарду, по залу разнесся звон его кованых каблуков. – Да, огонек… Нет, два! Черт бы их побрал!
- Никогда прежде не видел там два огонька сразу… Там и один-то редко появлялся.
Часовые помолчали. Стена замка в этом месте была изогнута буквой П, и в окно наискосок можно было разглядеть другое – высокое и узкое окно, в котором благодаря холодному и яркому лунному сиянию были видны темные линии витражей, а за витражами - два желтоватых огонька, похожие на огоньки свечей. Эти огоньки то сходились, то расходились, то один из них взмывал под самый потолок, а другой, наоборот, опускался, как будто огоньки эти были живыми существами, участвовавшими в игре, смысл которой понятен был только им.
- Черт! – первый часовой сдвинул брови и поскреб подбородок. – Что ещё там творится?
- Нечисть какая-то пляшет, - алебарда второго часового глухо стукнула о мраморный пол, звук этот растаял под высоким потолком, украшенным фресками, с которых на часовых надменно взирали герои древности.
Обладатель алебарды хмыкнул, но хмыканье это звучало неубедительно.
- Замолчи! – бросил через плечо его товарищ. – Не то и впрямь накличешь недоброе. Король наш – сумасшедший, а такие знают, где свои замки строить.
- Ты о чем? – голос его товарища звучал чуть слышно.
Стоявший у окна снова оглянулся, и ему показалось, что мужественные лица героев на фресках вытянулись.
- О том, что место здесь нехорошее. Сам знаешь, что тут по ночам может привидеться! Позапрошлой ночью в пруду белый лебедь плавал. Тот самый, что в королевском кабинете стоит.
- Это ты сам свихнулся, - тихо проговорил его товарищ, вцепившись в алебарду.
- А кто не свихнется, если охраняет чокнутого короля?
- Да тише ты! Вдруг услышат!
Первый часовой криво усмехнулся, бросил быстрый взгляд на тонущие в полумраке фрески, а затем снова уставился на окно с витражами.
- Никто не знает, что там… Смотри, третий!
И действительно, теперь уже три огонька танцевали за витражами.
- Король туда ходит время от времени. Говорят, там его тайная молельня, - сказал часовой с алебардой.
- Говорят… - товарищ его перешел на свистящий шепот. – Только еще неизвестно, кому он там молится.
- Тише! – снова глухой стук алебарды.
- Откуда ты знаешь, что на уме у сумасшедшего? А сегодня-то… сегодня там двое сумасшедших.
- Двое?
- Ну да, ведь здесь принц…
- Ах, да! И… он там?
- Там, - чуть слышно произнес часовой.
- А… кто же третий?
- А я почем знаю? В этом замке тайных ходов еще больше, чем обычных.
Часовые замолчали.
- У меня брат - санитар в Лебенберге, - заговорил, наконец, часовой с алебардой. – Так он мне такое про этого принца рассказывал…
- Тише! – схватил его за руку другой. – Шаги!
И действительно, в этот момент таинственные огоньки за окном с витражами исчезли, и раздались шаги – твердые и ровные, но к ним примешивался звук других шагов – шаркающих, как будто старческих. Затем наступила мертвая тишина, которая через несколько мгновений была прервана приглушенными голосами.
И снова звук твердых шагов, перемежающийся с шарканьем, и стон - долгий, болезненный стон, как будто пронесшийся по всему замку. Один часовой перекрестился, пальцы другого, вцепившиеся в алебарду, побелели. Оба застыли, глядя на высокие белые двери с позолотой. Шаги приближались.
Двери медленно отворились. Часовые вытянулись. Появился король. Вместо лица у него была белая маска, на которой сверкали голубые глаза, в полумраке казавшиеся холодными звездами. Правая рука была вытянута вперед, длинные пальцы шевелились, как будто пытаясь нашарить что-то невидимое. Часовые вжались в стену.
Король вел своего брата. Отто еле-еле переставлял ноги. Он был одет в черный камзол, глаза его походили на глазницы, безжизненные светлые волосы свисали до плеч. Рука принца цеплялась за плечо короля.
- Почему? – голос принца, глухой и хриплый, жутковатым эхом отзывался под сводами пустынного зала. – Почему ты меня ведешь, а не я тебя?
- Все равно, - король отвечал спокойным голосом, спокойным до неестественности. – Главное теперь - дойти.
Два живых мертвеца двигались по залу, с потолочных фресок на них надменно взирали герои древности, а вдогонку им устремлялись испуганные взгляды часовых. Наконец, король и его брат исчезли во мраке двери на противоположном конце зала.
За окном сверкнула вспышка, на мгновение весь зал осветился голубоватым светом, как будто вырвавшимся из глаз короля, который уже скрылся во мраке. Раздался глухой удар грома, а следом - низкий мелодичный звон бронзовых часов на камине.
У часового с алебардой подогнулись колени, но он удержался на ногах. Второй часовой выругался.
- Упыри! – убежденно произнес он. – Это упыри.
Он поплотнее закрыл двери, из которых вышли братья Вительсбахи. Затем приложил ухо к дверям, но за ними была глухая тишина.
***
- Ты ждешь от меня отречения, Отто? – спросил король.
- Да, брат, - принц был бледен, черные глаза казались двумя безднами. –Я хочу взять на себя бремя твоей власти. И бремя твоего безумия. Королевство погрузилось в хаос. Оно тебе безразлично. Ты любишь блеск власти, но не желаешь носить ее бремя. Отсюда все беды. Отсюда твое безумие. А я безумен, потому что рожден для бремени власти, и его отсутствие сводит меня с ума. Тебя это бремя губит, меня оно излечит. Отдай мне корону, брат.
- Наконец-то ты заговорил искренне, Отто, - с сарказмом произнес король. – И знаешь что? Ты ведь тысячу раз прав. Тысячу раз прав, - повторил он задумчиво. – Но это не имеет значения. Я не отдам тебе власть.
- Тогда я сам ее возьму.
- Убьешь меня?
- Нет. Спасу, - сказал принц, повернулся и бесшумно, мягко, как кошка, вышел из кабинета.
Король молча смотрел, как затворяется за ним дверь.
- Нет, - прошептал он. – Ни за что.
========== 16. “ОТОЙДИ ОТ МЕНЯ, САТАНА” ==========
Безжизненные пальцы короля лежали на фарфоровом лебеде, взгляд потускневших глаз был устремлен на графа фон Плетценбурга.
- Сколько суток ты не спал, Карл? – голос короля был тихим и равнодушным.
Королевский фаворит, всегда выглядевший безупречно, на сей раз имел совершенно измученный вид. Он был бледен, под глазами появились черные круги, одежда была забрызгана грязью. Карл провел рукой по растрепанным, спутавшимся волосам и растерянно сказал:
- Н-не помню. В столице бои.
- Я знаю, - отрешенно сказал король.
- Знаешь? – глаза Карла неожиданно зажглись гневом. – Знаешь? И сидишь тут! Король!
- Людям никогда не было до меня дела. Тогда какое дело мне до них?
- Ты – король! Ты обязан…
- Я? – с горечью вопросил Людвиг. – Я… Я открывал перед своими подданными такие горизонты, о которых они и не подозревали. Я мечтал подарить им мир красоты, мир возвышенный, прекрасный. Они же предпочитали пить пиво, да обсуждать, кому бы лучше объявить войну. Им ничего не надо. Ничего из того, что я им пытался дать.
- Ты ничего им не пытался дать, - холодно отчеканил Карл, и в его голосе явно звучали нотки Фабиана. – Ты лишь всё больше замыкался в своем мире, в который никого не пускал. Я был рядом с тобой почти двадцать лет. Но я давно понял, что для тебя нет особой разницы между мной и вот этим фарфоровым лебедем, которого ты гладишь и ласкаешь в точности как меня. Иногда я задавался вопросом: если в постели рядом с тобой будет этот лебедь, а не я, ты заметишь разницу?
- Долго же ты собирался сказать мне это, Карл, - с сарказмом заметил король. – Почти двадцать лет. Все эти годы ты купался в моей милости, не знал забот, лишь плел свои бесконечные интриги. Теперь же, когда власть ускользает из моих рук, ты осмелел.
- Да, и это не делает мне чести, - спокойно сказал Карл. – Ты всё верно сказал. Я именно такой. Но ты ведь всегда это знал, не так ли? Именно таким я тебе и был нужен. Потому что ты мечтаешь быть сильным, мечтаешь быть сверхчеловеком, стоящим выше презренных людишек, но на самом деле ты слаб и ничтожен, и сам это знаешь. Поэтому тебе нужен был рядом еще более слабый и ничтожный. Тебе нужен был я. Ведь с Фабианом фон Торнштадтом ты точно не чувствовал бы себя сильным, не так ли?
При упоминании имени Фабиана король выпрямился глаза его засверкали гневом!
- Замолчи! – прорычал он.
Карл пожал плечами.
- Зачем ты приехал?
- Чтобы попрощаться с тобой, - холодно произнес Карл. –Я тебе больше не нужен. Время вышло. И твое. И мое.
- Время больше не имеет значения, - тусклым голосом произнес король.
Он ссутулился и взглянул в окно, за которым шумел водопад, разбивавшийся на миллионы солнечных брызг. И Карл увидел, что посеревшее лицо короля покрыто сетью тонких морщин.
Он хотел что-то сказать, но промолчал. Между тем король позвонил в серебряный колокольчик. Появился дежурный адъютант.
- Мой брат уехал? – по-прежнему глядя в окно, спросил король.
- Государь, его королевское высочество принц Отто покинул Лебединый замок несколько часов назад.
- На рассвете, - выдохнул король, полуобернувшись к дежурному адъютанту.
- Совершенно верно, ваше величество.
Король улыбнулся.
- Он точно выбрал время, - серые губы едва шевелились. – Я ненавижу рассвет.
На лицо адъютанта наползла ироническая улыбка, но она исчезла, как только он заметил пристальный взгляд Карла.
- Ступайте, - произнес король.
- Но, ваше величество, только что из столицы пришли новые вести…
- Ступайте…
- Но ваше величество, мятеж…
Король обернулся: глаза его снова были полны сверкающего голубого льда.
Адъютант мгновенно испарился.
Король стиснул зубы, вонзил ногти в ладони и тяжело опустился в кресло.
- Фон Тасис раздавит мятеж, - равнодушно проговорил он.
- Ты не представляешь, что делается в столице! – устало заметил Карл.
- Представляю… Огонь. Кровь. Мертвецы на улицах. Но… Но я не хочу думать об этом. Не хочу.
- Я и не сомневался, - обронил Карл. – Потому тебя все и проклинают: от черни до знати! Ты должен покинуть королевство.
- Фон Тасис всех раздавит, - повторили серые губы короля.
- Тебя это уже не спасет.
Король пожал плечами, глаза его были полуприкрыты.
- Мой брат, - пробормотал он. - Мой брат сейчас едет в столицу…
- Ему некуда ехать. Лебенберг взорван!
Снова движение плеч.
- Мой брат едет в столицу… Он знает, что делает… И ты, Карл, ты тоже знаешь, что делаешь.
Глаза короля внезапно широко раскрылись. Карл почувствовал, как две голубые молнии превращают его волю в пепел.
- Ты – предатель, - произнес король, продолжая смотреть на Карла. – Ты предатель, и я хорошо это знаю… Ты предаешь всех, кто тебе доверяется.
Но при этих словах короля усталость и безволие внезапно покинули графа фон Плетценбурга. Он выпрямился и спокойно, даже надменно, посмотрел королю в лицо.
- Вы еще не видели настоящих предателей, ваше величество.
Голубые молнии, вспыхнув, рассыпались на тысячи искр, отсветы их печально скользнули по фарфоровому лебедю и исчезли за окном, среди сверкающих брызг водопада.
- Когда же я их увижу, Карл?
- Боюсь, что очень скоро, ваше величество.
- Когда?
С башни королевского замка на подоконник слетела ворона и стала расхаживать, косясь на короля круглым черным глазом.
Король вжался в кресло.
- Это она! – вскрикнул он, указывая на ворону пальцем. – Смотри, это она!
- Кто, ваше величество?
- Она! Она поднялась со дна ущелья… Она обернулась вороной…
Дальше речь короля перешла в невнятное бормотание, подбородок его трясся.
Граф с жалостью посмотрел на короля, подошел к окну и замахнулся на ворону. Она слетела с подоконника и, медленно сделав большой круг, снова села на подоконник.
- Она не улетит, - бормотал король. – Она не улетит. Она пришла за мной, за мной…
Портьера колыхнулась, на пороге появился адъютант, подал королю письмо.
- Что это? – рассеянно спросил король.
- Письмо его высочества, принца Отто.
- Прочти его мне, Карл. Хотя нет… Нет. Я сам прочту.
Король с трудом распечатал конверт и некоторое время непонимающе смотрел на черные строки, написанные торопливым, нервным почерком. А затем он вдруг метнул на фаворита быстрый, острый взгляд и углубился в чтение письма. После этого он вялым жестом отпустил дежурного адъютанта и, откинувшись на спинку кресла, прикрыл глаза.
Портьера снова колыхнулась, из-за нее на мгновение снова появился дежурный адъютант, который сделал Карлу какой-то знак и тут же исчез. Король, казалось, ничего не заметил. Карл сделал шаг в сторону портьеры, слегка наклонив голову. Где-то в отдалении, очевидно в соседних залах, послышался шум. По лицу Карла пробежала неуверенная улыбка.
- Карл, - тихо сказал король.
Граф вздрогнул и обернулся. Король смотрел на ворону, сидевшую на подоконнике и с любопытством наблюдавшую за тем, что происходило в королевском кабинете.
- Она по-прежнему здесь, - бормотал король. – Она не погибла. Слуги дьявола так просто не погибают. Она прилетела за мной.
***
В это самое время по улицам столицы на вороном коне двигался всадник в черном плаще. Город был полон огня и гари, в дневном свете картины разрушения казались еще более ужасающими, чем ночью. Сгоревшие дома, мертвые тела на улицах, дым и копоть, и непонятно было, в чьих руках сейчас находится столица: в руках войск генерала фон Тасиса или мятежников. Нигде не было видно ни тех, ни других, но время от времени то тут, то там вспыхивала стрельба, и невозможно было понять, кто стреляет, откуда и в кого.
А всадник двигался по улицам, его бледное лицо было бесстрастным, черные глаза напоминали пустые глазницы черепа. Некоторые узнавали в нем королевского брата, но никто не приветствовал его, так же как никто не посылал ему вслед проклятий. Встречные шарахались от этого бледного, белокурого человека в черном, как будто он был самой смертью.
Возле разгромленной лавки зеленщика раздалось заливистое тявканье: маленькая собачка вылезла из какой-то щели и бесстрашно наступала на всадника. Из-за сорванной с верхних петель двери показалось полное, перепуганное лицо хозяйки лавки. Увидев всадника, лавочница на мгновение застыла в ужасе, а затем испуганно стала звать собачку, как будто на ее маленькую любимицу надвигалось чудовище. Но собачка продолжала тявкать, твердо вознамерившись не допустить это чудовище к своему дому.
Поначалу всадник не замечал собачку, а затем, словно разбуженный ее тявканьем, вздрогнул, глазницы его превратились в глаза, на бледном лице появился легкий румянец. Он улыбнулся, отвесил поклон остолбеневшей лавочнице и, пришпорив коня, умчался. Собачка, победно тявкнув, вернулась к хозяйке, которая подхватила ее на руки, осыпая упреками и поцелуями.
Принц выехал на площадь Оперы, уставленную баррикадами из экипажей, ящиков, бочек, цепей. Дома, окружавшие площадь, были покрыты копотью и сажей, а от некоторых осталось лишь пепелище. Окна здания Оперы превратились в пустые глазницы, над крышей поднимался черный дым. Стоял удушливый запах гари.
Из какого-то завала к принцу с криком «Помоги-и!» бросилась нищенка. Конь стал на дыбы, принц обернулся, и глаза его вновь стали глазницами, а лицо – маской мертвеца. Крик замер у нищенки на губах, она осенила себя крестным знамением и, попятившись, наткнулась на гору ящиков и коробок, которые с грохотом рассыпались. Принц швырнул нищенке несколько монет, пришпорил коня, перемахнул через баррикаду и исчез.
Через пару минут он появился возле собора, подходы к которому охранялись войсками генерала фон Тасиса. Прямо на площади было устроено нечто вроде полевого лазарета: туда со всего города свозили раненых, и никто даже не пытался понять, кто это: солдаты, мятежники или же просто мирные бюргеры, попавшие под огонь. Плач, стоны, проклятия, поднимались с булыжной мостовой, карабкались по стенам собора, по колокольне и взмывали белыми птицами сквозь черный дым пожарищ туда, где когда-то было небо.
Вороной конь громко заржал, так громко, что заглушил стоны и крики, поднимавшиеся над площадью. Воцарилось безмолвие. Даже раненые перестали стонать. Живой мертвец медленно пересек площадь под устремленными на него взглядами, спешился, поднялся по ступенькам и растворился во мраке соборных врат.
Собор был полон крика и плача, который взмывал к высоким сводам и обрушивался вниз, оглушая и ослепляя собравшихся. Вокруг гробницы святого Себальда была давка, из общего хора вырывались истерические крики:
- Он не уберег!
- Отойдите, святотатцы!
- Не уберег! Мы молились, а он нас не уберег!
Послышался треск разламываемого мрамора, в разные стороны полетели белые куски, фигурка святого взлетела вверх и, описав большую дугу, с глухим звуком упала в нескольких шагах от принца, замершего возле огромной колонны. Отто содрогнулся. Несколько мгновений он стоял неподвижно, глаза его были устремлены на маленькую фигурку, лежавшую на полу. А затем лицо его исказилось, рот широко открылся, он схватился за горло и издал протяжный крик, полный ненависти и ужаса, но крик этот потонул в оре, наполнявшем собор.
Держась за горло, Отто шаг за шагом приближался к фигурке, как будто продираясь сквозь невидимые преграды, он медленно наклонился, и лицо его стало совсем белым, на нем была написана мука, а из глаз потекли слезы. Закусив губу, он бережно поднял фигурку и прижал к груди.
Раздался громкий треск: это толпа разбивала гробницу молотками, железными палками, прутьями, саблями…
И вдруг по собору пронесся крик, похожий на вздох, полный и разочарования, ярости и злорадства одновременно:
- Пусто-о-ой! Гроб пустой! В нем ничего нет!
Отто взглянул на фигурку, которую держал в руках, как будто баюкал маленького ребенка, а святой улыбался ему.
Толпа, словно разъяренный, изголодавшийся зверь, принялась крушить все подряд. В собор ворвались солдаты фон Тасиса, на помощь которым через боковые двери подоспели уцелевшие королевские гвардейцы. В соборе началось нечто невообразимое.
Отто что-то прошептал святому, осторожно спрятал его на груди и отступил за колонну.
И тут на плечо ему легла рука. Он обернулся и увидел холодные глаза Фабиана.
***
Портьера раздвинулась, и в королевский кабинет медленно вошли несколько человек с мрачными физиономиями. Среди них были лица, хорошо знакомые королю: два генерала, два министра и правительственный секретарь. Но было и несколько человек, которых король не знал. А возглавлял эту компанию начальник гвардии.
Никто из вошедших не отвесил королю положенного поклона, но король, как будто не придал этому ни малейшего значения.
- А где же канцлер? – с ироничной усмешкой поинтересовался он.
Ответом было угрюмое молчание.
- Вы слышали меня, господа? Я, кажется, спросил, где канцлер, - невозмутимо повторил король.
- Сбежал! – бросил начальник гвардии. – Сбежал в Зальцбург вместе со своей шлюхой!
- Вот как? Что ж, может быть, это и к лучшему. Пела она отвратительно, ее давно пора было вышвырнуть вон из королевства.
Король уселся в кресло, закинул ногу на ногу и принялся разглядывать свои ногти. Заговорщики переглядывались. Начальник гвардии, набычившись, смотрел на короля, рука его то и дело лезла в карман с флягой, но всякий раз он ее отдергивал.
- Государь, - угрюмо проговорил он. - Мы пришли сказать следующее: королевство рухнуло в пропасть. Столица в огне и наводнена бунтовщиками. Никто ни в грош не ставит королевскую власть. Вы испортили отношения с Пруссией, вас ненавидит австрийский император, который прежде был нашим самым верным союзником, а первый министр Франции публично назвал вас сумасшедшим! И он прав. Прав! За двадцать с лишним лет вашего царствования вы занимались всякой чепухой: читали книги, слушали оперы, предавались омерзительному разврату, но не желали видеть того, что творится вокруг. А теперь, когда вспыхнул мятеж, вы сидите в своем замке и делаете вид, что вас это совершенно не касается! Такой король не должен восседать на троне!
- Признаться, - заметил король, - признаться, после вашей речи возникает вопрос: кто же все-таки безумен - король или начальник его гвардии?
- Вы! – отрезал барон. - Вы, безумны, Людвиг Вительсбах, и отныне вы не король!
Заговорщики переглядывались, один из генералов взял начальника гвардии за руку и что-то зашептал ему, видимо, уговаривая его быть сдержаннее.
Но начальник гвардии вырвал руку, которая тут же влезла в карман и ухватила-таки заветную флягу. Через пару мгновений ее огненное содержимое уже вливалось в исстрадавшуюся глотку. Король сочувственно улыбнулся, начальник гвардии подавился и закашлялся. Заветная жидкость потекла по его подбородку. Король поморщился.
Чтобы затушевать неловкость, вперед выступил сухонький старичок - граф Госсен, долгие годы бывший послом в Париже, а полтора года назад получивший пост министра иностранных дел, о котором мечтал всю жизнь.
- Ваше величество, - заговорил он дребезжащим голосом, - ваше величество, я всю жизнь верой и правдой служил своему королю, и мне даже в страшном сне не могло присниться, что…
- Ваши заслуги мне хорошо известны, господин министр, - сухо прервал его король, - я также прекрасно вижу, в каком мерзком положении вы оказались. К делу, к делу! Не тратьте времени на ненужные слова.
- Разумеется, ваше величество, разумеется, - задребезжал старичок, - как вам будет угодно. Я хотел сказать, ваше величество, что господин начальник гвардии, может быть, высказался довольно резко, но при этом очень точно описал то, что происходит в королевстве. Единственный способ спасти королевство - это ваше отречение, государь.
- Больше вам нечего сказать?
- Ваше величество, умоляю вас, если вам дорога судьба вашего королевства, если вам дорога судьба ваших несчастных подданных…
Людвиг, казалось, заколебался. На его лицо появилось сомнение, но тут же исчезло.
- Я король, и умру королем, - отчеканил он.
- Вы безумны, - снова закричал начальник гвардии. – Вы безумны, но, может быть, поймёте, какой перед вами выбор: уйти с достоинством, или уйти с позором!
- Я ничего не подпишу, - холодно произнес король.
- В таком случае вы арестованы.
Король вскочил.
- Граф, фон Плетценбург, - надменно произнес он, обращаясь к Карлу. – Вы – мой адъютант, и я приказываю вам арестовать этих людей. Дайте распоряжение охране.
В кабинете повисла тишина. Начальник гвардии смотрел на короля мутным взглядом, генералы переглядывались, старичок-министр хлопал глазами, правительственный секретарь глупо улыбался. Остальные заговорщики стояли с безучастными лицами.
Побледневший Карл прислонился к стене.
- Граф, - повторил король, выжидающе глядя на своего фаворита. – Разве вы не слышали? Я приказываю вам арестовать этих людей и заточить их в Восточную башню до моего особого распоряжения.
- Граф, - тут же произнес начальник гвардии, - декретом совета министров король Людвиг Вительсбах признан недееспособным.
- Недееспособным? – повторил король, как будто не понимая смысла этого слова.
- Покажите бумаги, - приказал начальник гвардии одному из генералов.
Тот вынул из портфеля черную папку с красными тесемками и протянул королю. Людвиг брезгливо раскрыл папку и углубился в чтение, а затем медленно порвал бумаги и бросил клочки на пол.
- Не беспокойтесь, господа, это всего лишь копии, - произнес правительственный секретарь, хотя никто и не проявлял никаких признаков беспокойства.
- Какая гнусность! - шагая по кабинету, говорил Людвиг. - Король объявляется недееспособным на основании заключения медицинской комиссии, которая в свою очередь признает его страдающим психическим расстройством и не отвечающим за свои поступки. Что еще за комиссия? Меня ни разу не осматривала ни одна комиссия!
- Но комиссия очень авторитетная, - промямлил правительственный секретарь, - в комиссию вошли лучшие врачи, которые исследуют душевные болезни…
Король даже не посмотрел в его сторону.
- Господин правительственный секретарь просто неудачно выразился, - с легкой досадой задребезжал министр иностранных дел. - Конечно, комиссия не осматривала его величество лично, но ее уважаемые и весьма компетентные члены внимательно изучили сообщения о поступках его величества…
- Довольно! - отрубил начальник гвардии. - Осматривала или не осматривала комиссия Людвига Вительсбаха, какая к черту разница?
- Граф, - король повернулся к Карлу и посмотрел ему прямо в глаза. - Я, кажется, приказал вам арестовать этих людей!
- Граф, - безапелляционно произнес начальник гвардии. - Помните, что в первую очередь вы обязаны выполнять мои приказы, потому что адъютанты короля являются частью королевской гвардии, а значит, я - ваш непосредственный командир. Вы также обязаны беспрекословно выполнять декреты и распоряжения совета министров, который признал Людвига Вительсбаха недееспособным.
Красноватые лучи солнца упали на белоснежного фарфорового лебедя, стоявшего на столе.
Все смотрели на Карла.
- Час пробил. Каков же твой выбор, Карл? – неожиданно мягко, даже ласково произнес король. – Я или они?
Карл долго молчал. Наконец, он вынул из-за пояса серебряный свисток, дрожащей рукой поднес к кривящимся губам и свистнул. Свист получился неуверенным. Однако почти сразу же в отдалении послышался шум.
В королевский кабинет вошли четыре офицера королевской охраны. Они выжидающе смотрели на присутствующих. Напряжение нарастало.
- Так что же? – вновь спросил король. – Каков твой выбор, Карл?
И снова воцарилась мертвая тишина. И в ней раздался звонкий голос Карла:
- Господа офицеры! Именем короля приказываю вам арестовать этих людей!
Начальник гвардии выругался. На лицах остальных заговорщиков отразилось смятение.
- Мерзавец! Ты поплатишься за это! - выкрикнул начальник гвардии. - Ты поплатишься за это!
Заговорщики вдруг разом заговорили. Словно позабыв о короле, они надвигались на Карла, крича и размахивая руками, а тот, побледнев, отступил на два шага и снова быстро поднес к губам маленький серебряный свисток. В передней раздался топот ног, и в королевский кабинет вбежали еще несколько гвардейцев.
- Арестуйте этих людей! – крикнул им Карл.
- Я отменяю этот приказ! - воскликнул начальник гвардии. - Людвиг Вительсбах низложен, он больше не король, вам надлежит арестовать его!
Гвардейцы были в растерянности, не зная, кому подчиняться, но тут в дело вмешался король.
- Вы слышали приказ? - надменно спросил он. - Эти люди - заговорщики и государственные преступники! Я приказываю вам проводить их в Восточную башню. Они должны содержаться там под неусыпным наблюдением вплоть до моего особого распоряжения. Кроме того, начальник гвардии отстранен от занимаемой должности и разжалован. Его дальнейшую судьбу решит военный трибунал.Уведите же этих людей, уведите их немедленно, я больше не желаю видеть их омерзительные лица! - король сорвался на крик. - Слышите? Немедленно, сию же секунду уведите их! Всех!
Через несколько мгновений в кабинете короля остались только он и его фаворит.
***
- Убирайся, - холодно проговорил Отто. – Убирайся. Я знаю, что та ведьма не умерла. Я знаю, что ты и она – одно.
Лицо Фабиана оставалось бесстрастным. Он даже не смотрел на Отто, взгляд его был устремлен на вакханалию, творившуюся в соборе.
- Я вижу, тебе очень нравится происходящее, - с сарказмом произнес Отто. – Ты ведь этого и хотел, не так ли Фабиан?
Фабиан молчал.
- Я ведь мог бы уничтожить тебя еще в Лебенберге, - продолжал принц, - я ведь о многом догадывался, я многое замечал.
- Почему же ты меня не уничтожил? – теперь уже в голосе Фабиана звучал сарказм.
Принц ничего не ответил, но в глазах его мелькнуло нечто звериное.
Фабиан взял принца за руку словно ребенка. Тот попытался выдернуть руку, но Фабиан был сильнее.
- Идем, - сказал он, - идем, я тебе кое-что покажу. Идем!
Он втолкнул его в узенькую дверь, за которой была винтовая лестница. Принц снова начал было упираться, но, взглянув на Фабиана, послушно двинулся вверх по лестнице. Они поднялись на триста ступенек, так что к концу пути Отто задыхался, в глазах у него мелькали черные точки. А у Фабиана был такой вид, как будто этот подъем не стоил ему ровным счетом никаких усилий.
С площадки на колоннаде был виден весь город: воздух был полон гари, то тут, то там полыхали пожары, чернели пятна сгоревших домов, а над темным клубящимся дымом высоко-высоко сверкало яркое солнце.
Отто вцепился в деревянные перила ограждения, так что пальцы его побелели.
- Ты все это устроил, - проговорил он медленно. – Посмотри на этот ад, неужели ты хотел именно этого?
- Нет, милый друг, - улыбка Фабиана была и жестокой, и горькой, - нет, я этого не хотел. Я просто не думал об этом. Только и всего. Как и ты не думал.
- Только и всего? Только и всего? – Отто глотнул воздух, полный гари и зашелся кашлем.
- Перестань строить из себя святошу. Хотя бы сейчас.
- Зачем ты привел меня сюда? Зачем? Я не хочу этого видеть. Город корчится в огне, а мне кажется, что это я сам корчусь…
- Послушай меня. Ты сам признался, что догадывался о том, что готовится в подземельях твоего дворца.
- Догадывался. Но я не этого хотел, - и Отто указал рукой на охваченный огнем город.
- Ты лжешь. Лжешь самому себе, - голос Фабиана звучал ровно и безжалостно. – А это бессмысленно.
- Я не лгу!
- Лжешь. Ты знаешь свою ненависть. Ненависть к брату, потому что он – король. Ненависть ко мне, потому что я сильнее тебя. Ненависть ко всем, потому все тебя презирают, считают ни на что не годным сумасшедшим. И ненависть к себе. Эта ненависть самая сильная, твоя кровь отравлена ею.
- Можешь говорить все, что тебе вздумается, - пальцы принца вцепились в деревянные перила с такой силой, что, казалось, те вот-вот затрещат.
- Ты – сумасшедший, - продолжал Фабиан, проигнорировав слова Отто, - а сумасшедшие бывают куда более наблюдательнее людей в здравом уме. И ты знал, что я готовлю мятеж, но делал вид, что ничего не знаешь.
- Замолчи!
- Ты делал вид, что ни о чем не догадываешься, потому что все давно просчитал и понял, что я принесу тебе власть, о которой ты всегда втайне мечтал.
Отто открыл рот, но из горла его вырвался лишь хрип.
- Вот видишь, - Фабиан улыбнулся, - видишь. Мы оба всё прекрасно понимали, мы оба видели друг друга насквозь. Смотри же! – воскликнул он, схватив принца за руку. – Смотри: не правда ли, это ведь тоже прекрасно? Горящий город, превращающийся в руины и умоляющий о пощаде, город, готовый склониться перед тобой… Отто! Ах, Отто, ты этого не можешь оценить! Таким зрелищем могли бы любоваться твой брат или даже жалкий фон Плетценбург. У них есть чувство прекрасного, а у тебя его нет. Ты слишком зауряден, и если бы не твое сумасшествие, если бы не твоя ненависть… Так призови на помощь свое сумасшествие и свою ненависть, это лучшее что есть у тебя! Столица готова склониться перед тобой, Отто…
- Она горит… Там мятежники.
- Какие мятежники? Эти глупцы давно перестреляли друг друга. Ты – новый король, Отто. Ты - король! Понимаешь ты это? Брат твой еще сидит в своем Лебедином замке, но он обречен. Он никому не нужен, никто не станет исполнять его приказов. Все склонятся перед тобой - перед тобой, которого еще вчера не принимали всерьез, которого презирали, над которым насмехались. Все склонятся перед тобой, потому что только ты с моей помощью сможешь возвратить мир и спокойствие этому обезумевшему от боли королевству. Бюргеры получат свое пиво и сосиски, торговцы – лавки, аристократы – роскошь и развлечения. Все это принесешь им ты, и тебя будут благословлять, и никто больше не посмеет тебя презирать и называть сумасшедшим!
- Да, я хочу власти, - тихо произнес принц. – Власти, но не крови. И не смерти.
- Власть держится на крови и смерти, - безжалостно произнес Фабиан.
- «Опять берет Его дьявол на весьма высокую гору и показывает Ему все царства мира и славу их, и говорит Ему: всё это дам тебе, если, пав, поклонишься мне. Тогда Иисус говорит ему: отойди от Меня сатана», - произнес Отто.
Фабиан вздрогнул и побледнел.
А принц приложил руку к груди, где под плащом была спрятана фигурка святого Себальда. Лицо Отто тут же разгладилось. Он рассеянно улыбнулся и, не говоря ни слова, стал спускаться по лестнице.
Фабиан растерянно смотрел ему вслед.
Из-за колоннады появился архиепископ: внезапно и бесшумно.
- Ну что?
- Он согласен, как я и предполагал, - произнес Фабиан, но в голосе его не было уверенности.
- Куда он отправился? – недоверчиво спросил архиепископ.
Фабиан облокотился о парапет.
- Не знаю, - устало проговорил он. – Право, не знаю.
- Вы с ума сошли! Его нельзя упускать из виду!
- Он никуда не уйдет, - Фабиан смотрел на клубы дыма, поднимавшиеся от квартала, окружавшего парк королевского дворца. – Он уже никуда не уйдет.
В это время на колоннаде появился какой-то человек, одетый в черное, и что-то прошептал Фабиану на ухо. Архиепископ вытянул шею, но не смог разобрать ни слова.
Фабиан что-то ответил незнакомцу, и тот исчез так же внезапно, как и появился.
- Что это за человек? О чем вы говорили? – глаза архиепископа сузились, лицо вытянулось.
Фабиан молчал. Он смотрел на черную птицу, вынырнувшую из серых клубов дыма и усевшуюся на колоннаду.
- Ворон, - проговорил он. – Это ворон из Лебединого замка. Я уверен.
- Ворон из Лебединого замка? – голос прелата готов был взорваться яростью. – Барон, мне кажется, вы начинаете сходить с ума вслед за королем и его братцем!
Где-то вдали ухнуло орудие. Затем еще и еще.
Ворон недовольно каркнул и исчез в клубах дыма.
- Проклятье! Что здесь происходит? Перестаньте напускать на себя загадочный вид, барон, он приводит меня в бешенство!
- Духовному лицу не пристало приходить в бешенство, - взгляд Фабиана равнодушно скользнул по мантии архиепископа. – Впрочем, если хотите знать, то слушайте. Они отправились в Лебединый замок. Должно быть, король уже арестован.
- Вот как? Это вам сообщил тот человек в черном?..
- Ворон, - пробормотал Фабиан. – Это был ворон из Лебединого замка.
Архиепископ готов был разразиться новой гневной тирадой, но тут на колоннаде появился запыхавшийся священник.
- Они все разгромили, разбили, разграбили! – запричитал он, заламывая руки. – Святые дары, подсвечники, всю ризницу, все!
- Где принц? – не слушая его, воскликнул архиепископ.
- Ничего не осталось! Там внизу все в огне!
- Где принц??
- Мрамор, золото, драгоценные оклады…
- Где принц???
- Принц? А… уехал! – священник махнул рукой.
- Куда? – вскричал архиепископ.
- На руины Лебенберга, - ответил вместо священника Фабиан. – Или в королевский дворец. Не беспокойтесь, ваше преосвященство, скоро мы его настигнем.
========== 17. ПОСЛЕДНИЙ ПЛАТЁЖ ==========
Вереница карет и всадников, поднимая тучи пыли, двигалась по дороге, которая поднималась высоко в горы, переваливала через хребет и спускалась к австрийской границе. Поток беженцев все увеличивался, превращаясь в бурную, мутную реку, в которой плыли обломки, осколки, ошметки прошлого. Бежали все, кто мог. Мало кто верил сведениям о том, что генерал фон Тасис сумел рассеять мятежников и овладеть столицей. Сведения эти приносили в южные селения запыленные гонцы на взмыленных лошадях. Но другие гонцы приносили другие вести: мятежники громят столицу, прусские войска перешли границу, принц Отто провозгласил себя королем, а сам король покончил с собой в Лебедином замке.
И потому все новые и новые беглецы устремлялись через Альпы к югу, туда, где лежала сонная и надменная Австрийская империя, и ни одна карета, ни один всадник не сворачивал на пустынную дорогу, что вела к одиноко стоящему в горах Лебединому замку и казалась сейчас совсем заброшенной.
А в Лебедином замке царило безмолвие. В королевском кабинете, прислонившись к стене, стоял граф фон Плетценбург, бледный и спокойный, и смотрел, как король, как будто позабыв обо всем на свете, гладит фарфорового лебедя. Казалось, что король и его фаворит сами превратились в фарфоровых кукол. Время остановилось или же, попав в странную западню, двинулось по замкнутому кругу.
Людвиг посмотрел в окно на сверкающий водопад, подошел к столу, взял потрепанный томик Шиллера в черном потрескавшемся переплете. Длинные пальцы рассеянно пробегали по страницам.
- Ты хотел уехать, Карл, - рассеянно сказал король. – И это было логично. Я тебе больше не нужен. Ты ведь никогда не любил меня.
- Да. Как и ты меня, - безучастно обронил Карл.
- Но все же в последний миг ты передумал, - с задумчивой усмешкой заметил король. – Почему?
- Потому что устал, - по-прежнему безучастно произнес Карл. – Устал безответно любить. Устал притворяться любящим. Устал гоняться за химерами. За призраками богатства, власти, роскоши, блеска. Потому что это лишь призраки. Призраки, скрывающие пустоту. Какая разница, уеду я или останусь? Ничего не изменится.
Король тяжело опустился в огромное кресло и снова посмотрел в окно. В этот момент он казался Карлу глубоким стариком.
- Я тоже устал, - прошептал король. - Все кажется бесполезным и бессмысленным. Повсюду только волны и вихри, огоньки во мраке, и не за что ухватиться. Я давно свел бы счеты с жизнью, Карл, если бы не вера в то, что это не решит ни одного, даже самого пустякового вопроса, а лишь туже затянет узлы. И потому я буду действовать, Карл. Буду действовать, хоть и устал, страшно устал.
- Действовать! – скептически проговорил Карл. – Несколько часов назад я тоже действовал. Скакал к северной границе, звал на помощь войска фон Тасиса. Возвращался в столицу, потом мчался сюда… Да, не знал, чью сторону принять. В итоге принял твою. А теперь… Теперь мне кажется, что всё бессмысленно. Я провел рядом с тобой почти двадцать лет. У меня было всё, о чем другие могли только мечтать. Но ни дня, ни мгновения своей жизни я не был счастлив. Ни одного мгновения. Как и ты. Мы всегда были несчастны. Это единственное, что объединяет нас, Людвиг. Разве не так?
- Так, - отчеканил король. – Так.
- Знаешь, страшно быть не любимым. Но не менее страшно притворяться любящим.
- Ты думаешь, я не видел, что ты лишь притворяешься, Карл? – с горькой усмешкой спросил король.
- Мы оба всё прекрасно видели. Но нас обоих это устраивало. Каждый из нас жил в мире своих грёз. Ты – в своем выдуманном мире. Я – в мире власти, роскоши и блеска. Но за жизнь в грёзах надо расплачиваться, Людвиг. И теперь мы оба расплачиваемся.
- Ты еще не расплатился, Карл, - король прищурился. – Не расплатился…
- О чем ты? За все милости, которыми ты меня осыпал, я платил тебе своим телом, - резко сказал Карл.
- И своим притворством, - добавил король. – А притворство – это фальшивая монета, Карл.
- Фальшивая монета? Да, фальшивая, - равнодушно кивнул Карл. – Но извини, других монет в моем кошельке никогда не было.
- Или были, но не для меня. Для фон Торнштадта, не так ли? – ядовито заметил король. – Вот только ему твои настоящие монеты были не нужны. Я имею в виду твои чувства. Твою любовь.
Карл поджал тонкие губы и опустил глаза.
- Я хочу, чтобы сейчас ты заплатил мне настоящей монетой, Карл, - король поднялся с кресла и медленно приблизился к своему фавориту, который замер, напряженно глядя на короля.
- Настоящей монетой? – переспросил Карл. – О чем ты? Для тебя у меня нет настоящей монеты, Людвиг. Я не люблю тебя. Я не испытываю к тебе никаких чувств. Кроме разве что…
- Ненависти? Отвращения? Не так ли? – многозначительно поднял бровь король.
- Возможно, - прошептал Карл.
- Это тоже монета, Карл. Настоящей, подлинной чеканки. И я хочу, чтобы ты мне ее отдал. Это будет твой последний платеж, Карл. И мы в расчете.
- Не понимаю тебя, - Карл с тревогой смотрел на короля, в голубых глазах которого опять как будто заплясали огоньки безумия.
- Я не хочу притворной любви. Я хочу, чтобы всё было честно. Раздевайся.
- Что? – выдохнул Карл. – Ты… ты сумасшедший!
- Ты только сейчас об этом узнал? – усмехнулся король. – Кажется, тебя это не смущало почти двадцать лет.
- Нет, - произнес Карл. – Нет! Это безумие!
- Я знаю.
- Что ты хочешь от меня?.. Изнасиловать? Как… - Карл осекся.
- Как твой возлюбленный Фабиан фон Торнштадт? Если тебе так будет угодно. Но меня не интересует насилие, Карл. Мне нужна честность. Чтобы мы честно смотрели друг другу в глаза, понимаешь?
- Тебе это доставит удовольствие? – тихо спросил Карл.
- Не знаю. Но это нужно сделать.
Король смотрел на Карла: высокий, статный, сильный. Карл – тонкий, изящный, немного женственный, смотрел на него с обреченностью.
- Знаешь, Людвиг, пусть будет по-твоему, - произнес он, начиная расстегивать запыленный, покрытый грязью мундир. – Да… В этом есть нечто символическое, не находишь? Столица охвачена огнем, улицы залиты кровью, а король озабочен совокуплением с человеком, который его терпеть не может. Ты – не король, Людвиг Вительсбах.
Карл презрительно усмехнулся. В глазах короля вспыхнула молния, он дал Карлу пощечину.
- Ты – продажная шлюха, фон Плетценбург!
- Увы, если бы я был продажной шлюхой, то не приказал бы арестовать заговорщиков. Нет, я не шлюха, я глупец, - с горечью заметил Карл, сбрасывая с себя одежду.
Он предстал перед королем совершенно обнаженный. Людвиг рассматривал его так, словно видел первый раз в жизни. Несмотря на то, что Карл уже распрощался с молодостью, его тело, за которым королевский фаворит тщательно ухаживал, до сих пор выглядело по юношеским стройным и свежим. Аристократическая тонкость, изящество, матово-бледная кожа, совершенно гладкая, холеная, без единого волоска, ни малейшего намека на дряблость. Карл смотрел на венценосного любовника с неким вызовом – так, как никогда не смотрел прежде. Затем он резко повернулся, явив взору короля свою особую гордость – ягодицы, маленькие, но идеально круглой формы. Карл, как истинный аристократ, презиравший физические упражнения, делал исключение только для своих драгоценных ягодиц, выполняя ежедневные приседания, чтобы поддерживать их форму. Он знал, что король, может быть, и не любит его, но перед его восхитительной попкой устоять не может.
Даже сейчас, когда в позе Карла чувствовалось откровенное презрение, в глазах короля вспыхнула страсть. Он прыгнул на Карла как тигр, вжал его в стену. Но вдруг остановился.
- Нет, - сказал он, тяжело дыша. – Нет. Я хочу видеть твои глаза.
Он резко развернул к себе Карла, затем протащил по кабинету, опрокинул спиной на роскошный диван, резко раздвинул стройные ноги и снова замер.
- Смотри мне в глаза, Карл. Смотри в глаза! Я хочу видеть то, что ты чувствуешь ко мне. Ненависть? Смотри на меня с ненавистью. Отвращение? Смотри с отвращением! Я хочу увидеть правду. Я… Я хочу почувствовать ее! Почувствовать! Хотя бы раз в жизни! Такая, какая она есть!
И Людвиг принялся резко входить в Карла, не используя никакого масла. Это было впервые за те сотни или тысячи раз, что они провели в постели. Король всегда очень заботился о своем изнеженном любовнике, избегал причинять ему излишнюю боль и тщательно смазывал его особым маслом, прежде чем войти. Но сейчас все было иначе.
В глазах Карла, не привыкшего к грубости, мелькнули растерянность, страх, затем вспыхнула боль. Его лицо исказилось, он испустил жалобный крик. Ему казалось, что входящий в него посуху член разрывает его внутренности. Он застонал, впился длинными ухоженными ногтями в руки короля, но тот лишь удвоил напор.
Король пожирал Карла глазами. На глазах фаворита выступили слезы, он закусил губу, на его лице появилась гримаса ненависти… чтобы тут же исчезнуть.
Эта ненависть стала стремительно сменяться хорошо знакомым королю томным выражением, приторной улыбкой и фальшивым желанием. Да, это была фальшь, та самая фальшь, которую больше не хотел видеть король.
- Смотри на меня честно! Честно! – прорычал он, насилуя Карла безо всякой пощады.
Но маска фальшивой любви намертво въелась в лицо Карла. Ужасным было то, что сам Карл отчаянно пытался стряхнуть эту маску, но был не властен ее снять.
Это приводило короля во всё большее бешенство, он принялся хлестать Карла по щекам, затем накрутил его длинные локоны себе на руку, и при этом не переставал работать в нем.
И он видел, как член Карла поднимается, как фальшивая любовь в его глазах уступает животной страсти – низменной, даже отвратительной, но подлинной, той самой страсти, которую король не видел ни разу в своей жизни. И еще ни разу не испытывал. За почти два десятка лет совместной жизни эти два любовника преуспели в искусстве изощренных ласк, необычных поз, самых утонченных и порочных удовольствий. Но ни разу ни тот, ни другой не испытывали такой бешеной, бьющей через край, разрывающей их в клочья страсти.
Оба они рычали, бились в экстазе, пока не затихли.
- Если бы ты всегда был таким, Людвиг Вительсбах, - прошептал Карл, обнимая царственного любовника.
- Если бы ты всегда был таким, Карл фон Плетценбург, - тихо пробормотал король.
Они некоторое время лежали молча, не шевелясь.
Затем король молча поднялся, быстро привел себя в порядок. Карл так же молча последовал его примеру.
- Революция будет подавлена, - внезапно произнес король. – Фон Тасис всех сотрет в порошок.
- Но ничто уже не будет таким как прежде! – заметил Карл. – Ничто! Ты понимаешь это?
Снова воцарилось молчание. Король тяжело поднялся, отворил окно, в комнату ворвался свежий ветер и шум водопада.
- Карл, - король нахмурился, - я должен покинуть замок. Оставаться здесь больше нельзя. Ты видел лица моих гвардейцев? Они в любой момент могут мне изменить.
- Это правда, - холодно сказал Карл.
- Ты отправишься со мной.
- Неужели ты по-прежнему мне доверяешь? - голос Карла звучал безучастно. - Это крайне неосмотрительно.
- Я не собираюсь доверять тебе, Карл. Я просто беру тебя с собой.
Через четверть часа мерцающий поток сумерек подхватил короля Людвига и графа фон Плетценбурга и стремительно понес их навстречу наступающей ночи.
Они мчались верхом в направлении развилки, от которой одна дорога шла на юг, в земли Австрийской империи, а другая уходила на север, в столицу. Людвиг свернул на северную дорогу, и Карл не стал его останавливать.
На пути им не встретилось ни души. Королевство как будто вымерло, затаилось в ожидании скорой развязки. Была глубокая ночь, когда впереди показались огни и дым агонизирующей столицы. Карла охватил страх перед сиянием этих огней, которое казалось ему сиянием ада, готовым поглотить и его, и короля.
***
- Негодяи! – прима взорвалась такой колоратурой, что казалось, с гор вот-вот посыплются огромные валуны. – Негодяи! Как вы смели нас остановить? Вы что, не видите, что это сам канцлер?? А я? Меня вы разве не узнали?
Начальник австрийской пограничной заставы оставался невозмутим.
- По приказу его императорского величества граница закрыта вплоть до особого распоряжения. Никто не имеет право пересечь границу.
- Негодяи! – и снова произошло чудо: ни один камень не покатился вниз с горных вершин.
Но если альпийские горы оставались равнодушными к происходящему, то у их подножия, на пограничной заставе кипели страсти. Здесь скопилось бесчисленное множество карет, телег, повозок, всадников и пеших. Хлынувший через Альпы поток аристократов, буржуа, крестьян, ремесленников, напуганных разразившейся грозой, наводнил приграничные австрийские городки, стремительно приближаясь к Вене, а также вольному городу Зальцбургу. Теперь граница была закрыта, а поток все прибывал и прибывал, и, казалось, вот-вот плотина из погранзастав, воздвигнутая по приказу австрийского императора, будет прорвана.
- Что все это значит? – высунувшийся из кареты канцлер казался совершенно обессилевшим, что было совсем неудивительно, ибо в течение нескольких часов ему пришлось прослушивать колоратуры примы. – Почему его императорское величество приказал закрыть границу?
- Его императорское величество опасается, что в Австрию могут проникнуть мятежники, - невозмутимость начальника австрийского пограничного отряда казалась несокрушимой как Альпы.
- Какая глуп… - канцлер бросил это, не подумав о том, какие последствия для него мог иметь подобный отзыв о действиях его императорскоговеличества.
Но положение спасла прима, снова затянувшая свою соловьиную трель:
- Негодяи! Негодяя-яя-и!
Поскольку адресат колоратуры был неопределенным, последствий эта трель не имела.
- Какие еще мятежники! – возмутился канцлер. – Его императорское величество введен в заблуждение! В Империи ищут убежища вовсе не мятежники, а те, кто спасается от мятежников!
- Его императорское величество опасается, что в Австрию могут проникнуть мятежники, - эту фразу начальник австрийского отряда повторял, должно быть, в тысячный раз за день.
- Сударь, вы разве вы меня не узнаете? – канцлер побагровел. – А я ведь вас прекрасно помню! Мы встречались с вами здесь, на этой самой заставе, два года назад, во время переговоров вашего императора и моего короля, которые обсуждали…
- Я прекрасно вас узнал, господин канцлер, - начальник отряда слегка поклонился.
- Так что же? Вам этого недостаточно? Пропустите же меня! Я направляюсь к его императорскому величеству!
- По приказу его императорского величества граница Империи закрыта вплоть до особого распоряжения.
- Проклятье! Вы это уже говорили!
- Это все, что я могу сказать.
Тут из груди примы вырвалась такая колоратура, что даже невозмутимый австриец отступил на два шага и заткнул уши.
- Да сделайте же что-нибудь! – взмолился канцлер. – Вы разве не видите, что здесь творится? Мы же все сойдем с ума! И вы вместе с нами!
Впервые на лице австрийского офицера появилось нечто, похожее на озабоченность.
- Единственное, что я могу сделать, господин канцлер, это отправить гонца в Вену с извещением о вашем прибытии. Но пока гонец доберется до Вены и возвратится, пройдут почти сутки. К тому же, - офицер говорил ровно и четко, словно автомат, - я не могу гарантировать, что ответ из Вены окажется положительным.
Офицер слегка поклонился, щелкнул каблуками и отошел, так что новая соловьиная трель обрушилась исключительно на канцлера.
Канцлер, не обращая внимания на присутствие примы, злобно выругался и откинулся на спинку кареты.
- Сделай что-нибудь, - казалось, что горные хребты, сжавшие долину, все-таки не выдержат этого крика и с ужасающим треском и грохотом разлетятся в стороны.
- Да замолчи же! – несчастный канцлер заткнул уши. – За-мол-чи!!
Но трель перекрыть было невозможно, она лилась как селевой поток.
Канцлер выскочил из кареты и бросился прочь, не разбирая дороги.
Взгляды скопившейся на заставе публики были устремлены на него: некоторые смотрели с сочувствием, другие со злорадством, третьи с ненавистью, а многие со страхом, ибо опасались, что прима вылетит из кареты вслед за канцлером и тогда спасения от соловьиных трелей не будет уже никому.
Канцлер с разбегу налетел на томного безусого французского виконта, стоявшего за одной из карет и разговаривавшего с каким-то неизвестным канцлеру человеком.
Виконт, которому едва не отдавили ногу, взвизгнул, отскочил в сторону и разразился потоком французских ругательств.
Несчастный канцлер, у которого потемнело в глазах, сначала побагровел, затем позеленел и, казалось, вот-вот упадет замертво.
Вид у него был такой больной, несчастный и жалкий, что виконт сжалился.
- Ах, сударь, - произнес он, томно закатывая глаза. – Какую боль вы мне причинили… За подобные вещи в Париже вас вызвали бы на дуэль… Но я все прекрасно понимаю. Нет, я не стану требовать удовлетворения…
Но канцлер даже не посмотрел на виконта, продолжавшего томно закатывать глаза. Он смотрел на его собеседника, судя по одежде, австрийского крестьянина, проживавшего где-то неподалеку.
- Ты должен знать тайные тропы через границу! – воскликнул канцлер, обращаясь к крестьянину. – Проведи меня, и я тебе хорошо заплачу.
- Минутку, минутку, сударь, - возмущенно запротестовал виконт. – Минутку! Вы вмешиваетесь в наш разговор! Это неслыханная бесцеремонность, это…
- Бросьте, юноша! – отмахнулся канцлер. – Всем нам надо перейти границу… Итак, - продолжал он, обращаясь к крестьянину, глубоко посаженные глаза которого хитро поблескивали, - ты согласен?
- Ты хочешь бежать! – колоратура раздалась прямо за спиной у канцлера. – Ты хочешь меня бросить здесь, негодяй! Негодяй!
Канцлер закрыл глаза.
Когда он их открыл, то увидел лишь спину французского виконта, который тащил прочь австрийского крестьянина. А возле канцлера возвышалась прима, грозная и величественная как альпийская вершина. Рядом с ней стояли несколько человек в запыленных одеждах с мрачными физиономиями. В них канцлер узнал головорезов архиепископа.
- Господин канцлер, - угрюмо произнес их предводитель, - его преосвященство приказал доставить вас в столицу.
Из груди примы полилась трель, символизировавшая торжество возмездия.
***
В соборе царил разгром: гробница святого Себальда превратилась в груду осколков мрамора, алтарь осквернен и разграблен, окна с витражами разбиты, в них врывался ветер, гулявший по этому царству запустения.
Архиепископ вздохнул.
- Смотрите, барон, - проговорил он скорбно. – Смотрите, что здесь устроили ваши бунтовщики.
- Это устроили не мои бунтовщики, - парировал Фабиан, - а достопочтенные бюргеры, которые каждое воскресенье ходили слушать вашу мессу, ваше преосвященство.
Слова «вашу мессу» Фабиан произнес с особой язвительностью.
- Впрочем, не беспокойтесь, - насмешливо добавил он. - Мы в двух шагах от цели.
- В двух шагах! – раздраженно воскликнул архиепископ. – Возможно, но какие это шаги! Принц исчез, раз. У нас до сих пор нет вестей о том, отрекся ли король, два…
- Я уверен, что он отрекся.
В этот момент из-за колонны появился безликий человек в черной одежде, забрызганной грязью.
- Сударь! – воскликнул он, не обращая внимания на архиепископа. - Король бежал из Лебединого замка!
- Что? – в один голос воскликнули и Фабиан, и прелат.
- Как бежал? – растерянно произнес архиепископ.
- Бежал через подземный ход, - отвечал гонец.
- А! – глаза Фабиана сузились. – Я, кажется, знаю, что это за подземный ход. Но… Я же предупреждал этого болвана, фон Плетценбурга!
- Граф бежал вместе с королем, - тяжело дыша, произнес гонец.
- Предатель! Предает всех подряд! Куда они направляются?
- От Моста трех призраков они отправились по дороге ведущей в столицу, - гонец прислонился к колонне, и, казалось, он готов испустить дух от изнеможения.
Фабиан и архиепископ с тревогой переглянулись.
- Значит, они уже совсем рядом! – испуганно произнес прелат. – Или уже в столице. Вы понимаете, что может произойти, если король здесь появится?
- Не вижу в этом ничего страшного, - Фабиан, казалось, думал о чем-то своем. – Короля здесь все ненавидят. Если он вздумает появиться на улице, его просто разорвут на куски.
- Вы не понимаете, барон! – визгливый голос архиепископа метался под сводами собора. – Вы не понимаете! Столица в руках генерала фон Тасиса, а этот солдафон предан королю! Если король встретится с генералом, ни о каком отречении не будет и речи! Зато нам всем придет конец, будьте уверены!
- Тогда, ваше преосвященство, прикажите вашим головорезам задержать короля!
- Моим головорезам! – гневно повторил архиепископ. – Вы имеете в виду моих людей, барон?
- Разумеется, их. Кого же еще?
- Лучше бы вы приказали это своим бунтовщикам! Вот это настоящие головорезы! Если они устроили в столице погром, неужели они не справятся с жалким сумасшедшим?
- Ваше преосвященство, - Фабиан надменно посмотрел на архиепископа, - ваше преосвященство, я не понимаю, о ком вы говорите. Я – барон фон Торнштадт, наперсник наследного принца, который, может быть, уже сегодня будет провозглашен королем. Я не имею ничего общего с какими-то бунтовщиками. Я не понимаю, о ком вы.
Архиепископ открыл было рот, но, взглянув на Фабиана, замолчал.
- Ваши люди должны задержать короля, - повторил тот.
- Но мои лучшие люди отправились в погоню за канцлером!
- Вы сделали глупость! Кому нужен этот пивной бочонок!
- Не скажите, барон! Отречение короля должно быть скреплено печатью кабинета министров.
- А смерть короля? – насмешливо осведомился Фабиан.
Архиепископ снова промолчал.
- Слушайте, ваше преосвященство, - понизив голос, продолжал Фабиан. – Главное сейчас - отыскать принца. Я уверен, что король появится там, где находится его брат. Странным образом они чувствуют друг друга… Это какой-то особый дар сумасшедших. Если мы найдем принца, то найдем и короля. А если мы найдем короля, его корона будет в наших руках.
- В ваших руках, - с иронией уточнил архиепископ.
Фабиан ничего не ответил и двинулся вглубь собора. Но в темном проходе за колоннами ему преградил путь чей-то темный силуэт. Фабиан поднял глаза и вскрикнул. Перед ним стояла ведьма. Но теперь она не казалась существом из плоти и крови: скорее это был черный дым, приползший с охваченных огнем улиц.
Фабиан отшатнулся и провел рукой по глазам, пытаясь стряхнуть наваждение.
И действительно, вместо гадалки он увидел человека в черном.
- Барон, - проговорил он радостно, - я узнал, куда отправился принц!
Он оглянулся и что-то прошептал Фабиану на ухо.
Фабиан торжествующе улыбнулся.
- Это верные сведения?
- У меня нет оснований не доверять моим людям.
- Отлично. Мы немедленно едем туда. Велите подать карету!
Незнакомец исчез.
Фабиан повернулся, чтобы вернуться к архиепископу и сообщить свежие новости. И тут из груди его вырвался крик ужаса: он увидел святого Себальда. Святой стоял в двух шагах от него и улыбался. Его улыбка была чистой, доброй и чуть грустной.
Услышав крик, архиепископ бросился к Фабиану.
- Что случилось, барон? – воскликнул он. – Что еще случилось?
Фабиан прислонился к колонне и, казалось, вот-вот сползет на каменные плиты пола. Медленно он повернулась к архиепископу, и тот вздрогнул: никогда он не видел у барона фон Торнштадта таких глаз – пустых, незрячих, бессмысленных. Но спустя несколько мгновений в глазах этих снова замерцали искры сознания.
Фабиан вздохнул.
- Наваждение, - прошептал он, - наваждение…
- Что с вами, барон? - растерянно повторил архиепископ.
- Ничего страшного. Это все от усталости, от усталости…
Архиепископ пристально посмотрел на него, но промолчал.
- Едем, - произнес Фабиан, выпрямившись. – Едем!
Через минуту закрытая карета со сбитыми гербами неслась по дымящимся улицам разгромленной столицы.
***
Король Людвиг и граф фон Плетценбург мчались по большой дороге в направлении столицы. Карл, не спавший несколько ночей и побывавший за несколько суток в Лебедином замке, монастыре Гармштайн, в столице, на прусской границе, снова в Лебедином замке, а теперь опять мчащийся по большой дороге, уже переставал понимать, откуда он едет, куда и зачем. Он еле-еле держался в седле и мечтал только об одном – заснуть. Но король, казалось, не замечал, как измучен его фаворит. Он даже не смотрел на Карла, и все пришпоривал и пришпоривал коня.
- Куда, куда мы едем? - бормотал Карл, но ветер уносил его слова, и они исчезали во тьме наступающей ночи.
Усталое, израненное королевство падало в темноту, и никто не знал, каким будет рассвет.
Карл застонал – не то от слабости, не то от усталости и отчаяния, но король не услышал его. Лишь однажды он обернулся, и Карлу показалось, что это не король смотрит на него, а Фабиан, ибо голубые глаза Людвига вдруг стали темными, и в них была та самая холодная пустота, которую Карл так часто видел в глазах своего бывшего возлюбленного.
- Я схожу с ума, - пробормотал Карл, - я положительно схожу с ума…
И снова ветер унес его слова.
Дорога огибала лес, за поворотом король и его спутник увидели карету, быстро двигавшуюся в том же направлении, что и они. Карету сопровождали несколько всадников. Что-то знакомое почудилось Карлу в этих всадниках, что-то, от чего он вздрогнул.
- Я просто устал, - прошептал он. – Я просто устал, очень устал, вот мне и мерещится…
Король снова обернулся к Карлу.
- Как странно! – воскликнул он. – Я думал, что все сейчас бегут из столицы, но, оказывается, в моем королевстве есть люди, не менее безумные, чем король!
И он рассмеялся сухим, каркающим смехом.
Они стремительно нагоняли карету и сопровождавший ее маленький отряд.
- Это они, - устало пробормотал Карл. – Опять они!
И тут он крикнул что есть силы:
- Это люди архиепископа! Я узнал их!
Король издал странный клич, который, наверное, издавали древние воины, готовившиеся к нападению.
- Чудесно! – крикнул он, и казалось, что вот-вот из его голубых глаз посыплются молнии. – Это чудесно Карл! Это прекрасно!
- Сумасшедший! – заорал Карл, позабыв и об усталости, и о всяком почтении к королевской особе.
Но это привело короля в еще больший восторг. Он разразился хохотом и пришпорил коня. Карл испустил проклятие и полетел вслед за ним.
Они поравнялись с каретой. Карл молил небо, чтобы их не узнали. Но, разумеется, их узнали. В карете сидел канцлер.
Всю дорогу он только и думал о том, как бы избежать возвращения в столицу. Но, увы, даже тогда, когда карета останавливалась, дабы его превосходительство мог справить нужду за ближайшими кустами, его сопровождали двое головорезов, которые не спускали с канцлера глаз даже в столь деликатный момент.
Поэтому, когда с каретой поравнялись два всадника, канцлер решил, что небо посылает ему спасение. Высунувшись из окна, он изо всех сил завопил:
- Спасите! Помогите!
Король повернул голову. Несмотря на темноту, они узнали друг друга. И тут канцлер убедился, что судьба действительно посылает ему шанс на спасение, но только спасения этого стоит ждать не от короля.
И он завопил:
- Король! Король! Это король!
Лицо Людвига перекосилось от гнева. Скакавший рядом Карл закричал канцлеру:
- Заткнись, предатель!
Канцлер ответил диким криком, которому, пожалуй, позавидовала бы его возлюбленная оперная прима с ее колоратурными трелями:
- Граф фон Плетценбург! Это граф фон Плетценбург!
Разъяренный Карл выхватил пистолет.
Физиономия канцлера мгновенно исчезла. Но было уже поздно.
- Король! – завопили головорезы. – Это король!
- Скорее, ваше величество! – в отчаянии крикнул Карл.
Король обернулся в его глазах сверкало безумие.
- Хватайте же меня! Хватайте! Убейте меня! – заорал король, и было непонятно: хохочет он или рыдает.
- Стой! – завопил всадник, в котором Карл узнал предводителя головорезов, доставившего его в Гармштайн.
- Тупицы! – король зашелся в хохоте, откинув голову назад, и казалось, что он вот-вот свалится с лошади.
В руке предводителя блеснул пистолет, но тут подлетевший Карл толкнул его. Пуля просвистела в миллиметре от уха короля.
Людвиг обернулся, теперь его лицо было искажено яростью.
- Ах ты!.. – вскрикнул он и выстрелил.
Предводитель вылетел из седла и рухнул на землю, несколько раз перевернувшись.
- Стреляйте в них, стреляйте! – слышался из кареты визг обезумевшего канцлера.
- Кому ты это говоришь, мерзавец! – закричал король и выстрелил в карету.
Канцлер с визгом свалился на пол.
А король, свернув с дороги, помчался к лесу, Карл за ним.
Вслед им раздалось несколько выстрелов, но они уже скрылись за деревьями и мчались по лесной тропинке. Преследовать в лесу их не стали.
В лесу чувствовался запах гари, который становился все сильнее. А когда деревья, наконец, расступились, король Людвиг и граф фон Плетценбург увидели груды камней и пепла, окутанных дымом – все, что осталось от Лебенберга.
========== 18. НОЧЬ БЕЗУМЦЕВ ==========
Столица, уставшая от орудийных залпов и выстрелов, провалилась в сон. Незажженные фонари стояли в темноте словно безоружные стражи, кое-где в домах мерцали огоньки, то тут, то там возникали красноватые отсветы догорающих пожаров. Ночной ветер понемногу уносил гарь, в черном небе снова были видны ледяные звезды.
Военные патрули то и дело появлялись из темноты и исчезали в ней, оставляя после себя лишь гулкое эхо кованых сапог. Это эхо разносилось по огромной площади перед молчащей громадой Оперы, отражалось от стен кафедрального собора и растворялось во мраке.
А по задворкам, по подземным ходам, по неприметным переулкам, куда не долетало эхо кованых сапог, скользили незаметные тени. Они продвигались к окраинам, просачивались через узкие щели и лазы в городских стенах и исчезали в гуще лесов, подступавших к столице. Стая крыс, принесшая чуму, уходила прочь.
Фабиан и архиепископ со сторожевой башни на западной стене города смотрели на это беззвучное бегство.
- Почему они уходят? – спросил архиепископ.
- Потому что им больше нечего здесь делать, - равнодушно ответил Фабиан. – Фон Тасис раздавил мятеж. А бюргерам революция не нужна. Им нужны сосиски и пиво. Мне, впрочем, революция тоже не нужна.
- Вы не боитесь, барон, что они вам отомстят?
- Ах, ваше преосвященство, - Фабиан мрачно рассмеялся, - я боюсь таких вещей, о которых вы и понятия не имеете!
- И все же, барон? Вы собрали весь этот сброд неизвестно где…
- Это верно, где я их только не собирал!
- …вы привели их сюда, обещая им революцию…
- А вы полагаете, они знают, что такое революция? Для них это не более чем слово… Они хотели грабежа, хотели огня и дыма, крови - они все это получили…
- И все же вы их предали.
- Что вы хотите услышать? – пожал плечами Фабиан. - Что я боюсь их мести? Да, боюсь, как боялся бы любой на моем месте. Но это - всего лишь плата, и не такая уж высокая плата… Однако довольно! Я вижу, что большинство этих людей покинуло город. Теперь можно ехать в Лебенберг. Идемте, сударь!
Архиепископ обратил внимание, что барон перестал обращаться к нему «ваше преосвященство», но сделал вид, что ничего не замечает.
Они спустились по грязной, заплеванной лестнице, которой пользовались только ночные часовые, охранявшие город, и сели в ожидавшую карету. Экипаж покатил по узенькой улочке, тянувшейся вдоль старой городской стены. Но спустя пять минут ему пришлось остановиться: дорогу преградил патруль.
К окну кареты подошел начальник патруля.
- Куда вы направляетесь? – мрачно спросил он, наклоняясь, чтобы разглядеть тех, кто находится в экипаже.
- В Лебенберг! – бросил Фабиан.
Офицер, услышав голос Фабиана, вздрогнул и наклонился к окошку кареты, чтобы получше его рассмотреть. Фабиан тоже внимательно на него смотрел. Лицо офицера казалось ему знакомым, он мучительно пытался вспомнить, где и когда видел этого человека.
- Простите, сударь, - произнес офицер, не отрывая пристального взгляда от Фабиана, - но дорога в Лебенберг закрыта.
- Что значит «закрыта»?
- Есть сведения, что рядом с Лебенбергом находится главное логово этих… революционеров, - последнее слово офицер произнес с презрением и ненавистью.
- И что же? – невозмутимо спросил Фабиан, в то время как архиепископ чуть заметно улыбнулся.
- Его превосходительство генерал фон Тасис приказал перекрыть все улицы, ведущие к Лебенбергу, и никого туда не пускать без его личного разрешения.
- Этот приказ к нам не относится.
- Простите, сударь, этот приказ относится ко всем. К Лебенбергу… вернее к тому, что от него осталось, можно проехать, только имея письменное разрешение, подписанное лично генералом.
Фабиан взглянул на архиепископа.
Тот нагнулся к окошку кареты.
- Разве вы не узнаете меня, сударь? – спросил он, выглядывая из окна.
- О, разумеется, ваше преосвященство, - офицер почтительно поклонился.
- Так что же, мы можем ехать?
- Сожалею, ваше преосвященство, но…
- Как, сударь?
- Ваше преосвященство, у меня строгий приказ!
- Но, сударь, мы едем к брату короля! Этот несчастный безумный принц сейчас в Лебенберге, на его руинах… Он там погибнет!..
- Сожалею, ваше преосвященство.
- Сударь, не хотите ли вы сказать, что жизнь наследника королевского престола для вас ничего не значит? – надменно произнес Фабиан.
- Я узнал вас, сударь, - в голосе офицера появились недобрые нотки. – Я узнал вас.
- И что с того? – голос Фабиана звучал еще более надменно.
- Мы некогда с вами встречались. В Париже, в доме на улице Винтимилль… Вы должны помнить этот дом.
Фабиан впился глазами в офицера.
- Вы здесь! – в голосе его звучала досада. – Это весьма некстати.
На лице офицера появилось жестокое, хищное выражение.
– После всего, что произошло… После всего что там произошло… - он как будто мучительно пытался подобрать нужные слова. – Если вы еще раз попадетесь мне на глаза…
- Сударь! – возмущенно воскликнул архиепископ. – Сударь, что вы себе позволяете!
- …я пристрелю вас как собаку, - не обращая внимания на возглас архиепископа, закончил офицер, побелевший от бешенства.
Фабиан, не мигая, смотрел на него. Офицер отвел глаза.
- Убирайтесь! – крикнул он, топнув ногой. – Убирайтесь!
И он схватился за рукоятку револьвера. Архиепископ отпрянул от окна.
- Поворачивай! – крикнул он кучеру. – Поворачивай!
Карета медленно развернулась и с грохотом покатила прочь.
- Почему этот человек вас так ненавидит? – спросил архиепископ.
- Мы все равно проедем в Лебенберг. Просто другой дорогой, - произнес Фабиан, словно не слыша вопроса архиепископа.
Офицер с ненавистью смотрел вслед карете. А затем подозвал солдата и что-то ему приказал. Солдат отдал честь и бросился куда-то в темноту.
***
Король, сидя верхом, вглядывался в дымящиеся руины Лебенберга, от которых шел жар. Лицо его было освещено красноватым сиянием, бледные губы растянулись в неестественной улыбке. Чуть позади короля в темноте маячило усталое лицо графа фон Плетценбурга, который уже еле держался в седле.
- Этот дворец, - голос короля чуть заметно дрожал, - этот дворец я велел построить для своего брата. Когда-нибудь его стены должны были потемнеть от времени, покрыться мягким мхом, по ним побежали бы трещины … Я мечтал, чтобы спустя века люди смотрели на этот дворец и думали обо мне.
Король хрипло расхохотался, и этот хохот больше походил на рыдания.
- Знаешь, Карл, - продолжал он, - мне кажется, что я любил этот дворец больше, чем своего брата.
Карл промолчал.
- И может быть, - нерешительно продолжал Людвиг, - может быть, я был прав?
Он замолчал, глядя на руины, превратившиеся в гигантскую жаровню.
- Людвиг, - дрогнувшим голосом произнес Карл, - Людвиг, зачем ты сюда приехал?
- Повидаться с братом, Карл, просто повидаться с братом.
- До столицы всего полторы мили. Не пройдет и часа, как ваши враги будут знать, где вы находитесь. Вас немедленно арестуют!
- Я хочу повидаться с братом, - повторил король.
- Довольно безумия! Едем в столицу, там генерал фон Тасис, а он вам предан!
- Сначала я повидаюсь с братом. Он должен быть здесь. Я знаю, что он придет.
Глаза графа фон Плетценбурга превратились в узкие холодные льдинки.
- Людвиг! – с недоброй усмешкой проговорил он. – Сюда придет не только твой брат.
Король горько рассмеялся.
- А! Я знаю, кого ты имеешь в виду, Карл. Что ж, пусть приходят. Пусть! Они ничего уже не изменят, ничего.
- О чем ты говоришь?
- Тсс! Слышишь?
Карл прислушался, но ничего не услышал, кроме легкого потрескивания – это догорали остатки дворцовых балок.
- Людвиг … - он осекся.
На фоне красноватого сияния возникла черная фигура, как будто вышедшая прямо из догорающих руин Лебенберга.
Карл застыл.
- Отто! – спокойно произнес король. – Отто! Ты видишь, я пришел.
Принц молча шагнул ему навстречу.
Конь графа фон Плетценбурга захрапел, как будто увидев призрак, и шарахнулся в сторону. От неожиданности и усталости граф раскинул руки и вылетел из седла, больно ударившись о какой-то камень, и — провалился во мрак.
Из тьмы выступили две фигуры, молча подхватили бесчувственного графа и поволокли в темноту. Король даже не обратил на это внимания. Он спешился и смотрел на медленно приближавшегося к нему принца, в глазах которого была чернота.
- Отто, - тихонько проговорил король, - Отто! Ты узнаешь меня?
Казалось, его брат слышит неясные звуки, но не может понять, что они означают. Из его груди вырвался стон - протяжный и жалобный. Король застыл.
- Страшно, - поеживаясь, проговорил принц, - страшно.
- И ты хочешь принять мою корону, - насмешливо и с жалостью пробормотал король, - ах, брат…
- Страшно, - повторил Отто, - страшно. Из темноты идет холод…
Людвиг обернулся, словно ища поддержки, но рядом никого не было. Только большая черная птица кружила над руинами в кроваво-красных отсветах догорающего пожара.
Король впился взглядом в эту птицу и что-то глухо прошептал. Птица как будто услышала его и издала хриплый крик. Король сделал властный жест, как будто запрещая птице приближаться, а птица разразилась новым криком – не то насмешливым, не то гневным, но все же отлетела подальше.
Король сделал шаг к брату. Чернота в глазах Отто все больше затягивала его.
Людвиг отер со лба холодный пот.
- Мы безумцы, - прошептал он, - Отто, мы же оба безумцы. И нам нечего с этим поделать. Мы безумцы, и нас все ненавидят. Мы погибнем, Отто, ты понимаешь, что мы оба погибнем? Я заслужил смерть, потому что оказался никчемным королем и допустил чудовищную катастрофу. Но даже сейчас не могу найти в себе сил отречься от трона. А ты… ты, мой брат, не заслужил смерти. Более того, ты должен жить. Потому что ты будешь настоящим королем. Не таким, как я… Я думал, что держу в своих руках власть, но в них была только пустота.
- Пустота! - повторил его брат. - Пустота! - Он смотрел на Людвига, в его бессмысленном взгляде теперь как будто замерцали едва заметные искорки сознания. Отто внезапно разрыдался и бросился на шею брату.
- Отто, - растерянно шептал король. - Мы видимся последний раз… Последний раз! Ты получишь всё, к чему стремишься. И да излечит это тебя от безумия.
Король замолчал, Отто продолжал рыдать, уткнувшись в его грудь. Черная птица, кружившая неподалеку, снова издала хриплый крик, но как будто боялась приблизиться к братьям.
- Я видел, как ты мучаешься, - бормотал Людвиг, - я всегда все видел, но я боялся тебя. Боялся, что ты отберешь у меня трон. А теперь я сам отдаю его тебе. Всё-таки отдаю. И забираю твое безумие. Теперь ты один понесешь бремя власти. А я один понесу бремя нашего общего с тобой безумия.
Отто затих и как будто внимательно слушал, что говорит ему брат.
- Мне страшно, Отто. Мне всегда было страшно, а сейчас мне страшно как никогда, - на глазах короля выступили слезы.
Но тут же он закусил губу.
- Жалкое зрелище, - пробормотал он, - жалкое зрелище. Два безумца.
Снова резкий, пронзительный крик птицы разорвал тишину.
Король схватил брата за плечи и посмотрел в его глаза. Но в них по-прежнему была пустота, черная пустота, которую время от времени заволакивало пеленой страха. Короля охватил ужас, как будто он увидел собственное будущее, и он прикрыл глаза, пробормотав что-то невнятное.
- Пустота не бесконечна, - вдруг услышал он тихий голос брата.
Король изумленно воззрился на Отто, и увидел, что глаза его вдруг стали ясными и спокойными. Но это длилось считанные секунды, и снова взгляд принца погрузился во мрак. Людвиг молчал, не в силах понять, действительно ли брат сказал ему эти слова, или ему просто пригрезилось.
***
Карета вновь неслась по темным улицам. Мрак то и дело разрывался пламенем пожаров, отсветы этого пламени пробегали по бледному, нервному лицу архиепископа и исчезали в холодных глазах Фабиана.
- Барон, - голос архиепископа звучал устало и горько, - а ведь однажды может наступить день расплаты за все, что здесь произошло.
- Расплаты? – архиепископу показалось, что он слышит эхо собственного голоса.
- Да, барон, расплаты. Для вас. И для меня.
- Сударь, давно ли вы молились?
Отблески красноватого пламени пожара легли на лицо Фабиана, и архиепископ увидел, как холодны его глаза. Он промолчал, откинувшись вглубь кареты. Но тут кучер внезапно натянул поводья, так что карета резко сбавила ход, и архиепископ едва не столкнулся лбом с сидевшим напротив Фабианом.
- Болван! – воскликнул прелат. – Он думает, что везет дрова!
Фабиан высунулся из окна кареты.
- А! Не знакомы ли вам эти бандиты? – насмешливо поинтересовался он. – Кажется, они доставили того, кого мы так ждали.
И действительно, карете архиепископа преградили путь головорезы, конвоировавшие несчастного канцлера. Спустя минуту тот уже сидел в карете архиепископа, пыхтя и булькая, словно огромный котел. На барона и архиепископа обрушился град проклятий, мало уместных в приличном обществе.
- Где Гейдрих? – не обращая внимания на бесновавшегося канцлера, крикнул архиепископ своим головорезам.
- Убит, - отпустив ругательство, отвечал один из них.
- Как убит? Кем?
- Да этим сумасшедшим! Королем!
- Что?? – восклицания барона и архиепископа слились в одно.
- Убит! Убит! – злорадно подхватил канцлер. – Я сам видел! Я сам там чуть не погиб! Вашего Гейдриха застрелил король! Или граф фон Плетценбург, который был с ним!
- Плетценбург! – стиснув кулаки, вскричал архиепископ.
- Плетценбург! – сквозь зубы повторил Фабиан. – Опять предал. Как обычно.
- Эти двое выскочили из леса слово черти из табакерки, - продолжал канцлер. - Они обстреляли карету, едва меня не убили и умчались прочь, в лес…
- Где это было? – прервал его Фабиан.
- Да уже неподалеку от столицы!
- Значит, он здесь, - прошептал архиепископ, с тревогой глядя на Фабиана.
- Вы поняли, куда он направляется? – многозначительно спросил тот.
- Куда?
- К фон Тасису, глупец.
- К фон Тасису! – запричитал канцлер. – Нет-нет, этого никак нельзя допустить. Мы погибнем…
- А, черт! – произнес архиепископ, видимо, снова забывший о своем духовном сане. - Но…
- Но поначалу он отправится в Лебенберг. Я в этом уверен.
- Фон Плетценбург! – повторил архиепископ. – О, предатель, если бы не он…
- Не беспокойтесь, этот трус за все ответит. Едем же!
- Минутку, барон… - архиепископ высунулся из окна кареты. – Эй, вы! Мы едем в Лебенберг!
Головорезы разразились бранью.
- Да чтоб вам всем провалиться! Черт вас раздери! Мы скакали без отдыха от самой границы! Мы хотим жрать и спать! Никуда не поедем!
- В Лебенберг! – заорал архиепископ. – В Лебенберг, ублюдки! Там находится король и этот проклятый граф, они должны ответить за смерть Гейдриха!
После этих слов головорезы, хоть и с неохотой, но все же повернули усталых коней. Чертыхаясь и плюясь, они поскакали вслед за каретой, из которой доносились причитания и проклятья канцлера.
- Почему меня схватили? Для чего сюда привезли? Зачем я вам нужен?
- Нам нужны не вы, а ваша печать и подпись, господин канцлер. Вы должны скрепить акт отречения короля.
- Я не желаю больше видеть этого безумца!
- Придется.
- Он едва не убил меня!
- Возможно, что вам снова повезет.
- О, проклятый император! – в отчаянье возопил канцлер. – Если бы не он, если бы не его приказ закрыть границу, я был бы уже в Зальцбурге…
- Замолчите, болван! – отрезал архиепископ. – От ваших криков у меня болит голова.
Карета и сопровождающий ее маленький отряд беспрепятственно выехали за городские ворота и свернули на проселочную дорогу, которая тянулась вдоль городских стен в направлении Лебенберга. Но тут путь снова оказался прегражден-на сей раз навстречу карете двигалась группа всадников.
Опять послышались проклятия и ругательства, причем один из голосов показался сидевшим в карете весьма знакомым.
- О нет, только его здесь не доставало! - канцлер был похож в этот миг на огромный куль муки.
Архиепископ и Фабиан переглянулись.
- Лучше бы их всех прикончили на большой дороге, - пробормотал Фабиан.
- Где они? – голос начальника королевской гвардии раздался рядом с каретой, и на сидевших в ней пахнуло перегаром. – Проклятье, хорошо, что в этом чертовом королевском замке нашлись верные мне люди, и я выбрался! Сейчас Вительсбах за всё мне ответит!
- Ну вот, все снова в сборе, - с ядовитой улыбкой заметил архиепископ. – Нечего терять времени, господа! Едем!
И маленький отряд двинулся в сторону дворца Лебенберг, вернее, того, что от него осталось. А на расстоянии двух пистолетных выстрелов за каретой и сопровождавшей ее головорезами следовали еще три всадника. Они старались оставаться незамеченными, и это им удалось.
***
Король сжимал руку брата – теплую и безвольную. В глазах принца теплились искорки сознания, и король следил за ними, страшась, что вот-вот эти искорки погаснут.
- Отто, не уходи, не уходи, - повторял он. – Останься. Я отдам тебе власть, я всё отдам тебе, только не уходи!
На бледных губах принца появилась едва заметная улыбка, а мрак, которым были полны его глаза, потихоньку стал превращаться в сероватый туман, сквозь который пробивалось сознание.
- Фигурка, - с трудом проговорил Отто и беспомощно улыбнулся, как улыбается человек, который не в силах выразить свою мысль, - фигурка Себальда… Я потерял ее.
- Фигурка Себальда, - растерянно повторил король. – О чем ты, Отто?
- Фигурка, фигурка, - упорно твердил принц, и казалось, что он вот-вот расплачется.
Король обернулся, ища взглядом эту фигурку, но видел лишь красноватое сияние руин Лебенберга. Он понятия не имел, что это за фигурка, как она должна выглядеть и почему его брат так настойчиво говорил о ней.
И тут на него с резким, пронзительным криком налетела черная птица.
- А! – вскрикнул Людвиг. – Ты пытаешься сбить меня с ног, проклятая ведьма! Значит, эта фигурка где-то рядом!
Он сделал еще два шага, и снова на него налетела черная птица. Удар ее клюва по темени был так силен, что король едва не потерял сознание.
- Отто, берегись! – воскликнул он, схватившись за голову, а по правой его руке стекала струйка крови.
Порыв ночного ветра принес нестерпимый жар дымящихся руин. Тьма, которую король видел в глазах своего брата, теперь окружала его, наваливалась на плечи раскаленной глыбой, а вокруг металась черная птица, испуская пронзительные крики.
Король чувствовал, что силы стремительно его оставляют, что вот-вот он рухнет без сил прямо на жаркий пепел разрушенного дворца. Разум его стремительно погружался во мрак, но память вспыхнула ярким огнем, и он вновь увидел то, что произошло однажды в тоннеле, ведущем из Лебединого замка к Мосту трех призраков, а затем - в темном коридоре у дверей малой королевской часовни.
Стиснув зубы, он сделал несколько шагов сквозь красноватую, раскаленную тьму, по которой он однажды уже шел, но которая теперь стала еще мучительней, еще враждебней.
Наконец, впереди король увидел слабое мерцание. Раскаленная тьма отступала, ее обрывки прятались где-то за камнями, а мерцание превращалось в теплое и радостное сияние. В этом сиянии, как много лет назад в кафедральном соборе, он увидел Себальда. Святой стоял прямо посреди дымящихся руин и улыбался.
Король остановился.
И тут позади он услышал тихий голос своего брата:
- Что же? Ты пойдешь дальше? Или остановишься, как тогда, двадцать лет назад?
Король обернулся. Глаза Отто были полны сияния. Лицо короля исказилось.
- Но ты… - голос его дрожал. – Ты-то ведь тогда не остановился. Ты пошел к нему! И что же? Всю жизнь мучился безумием, бился в припадках, а за тобой присматривали санитары. А когда разум вернулся к тебе, ты попытался меня свергнуть. Да-да, - король сорвался на крик. - Я вижу тебя насквозь, братец, я вижу тебя насквозь!
- Сквозь этот мрак? – спросил Отто, кротко улыбнувшись.
Король, казалось, вот-вот бросится на брата, но тут взгляд его упал на святого Себальда, который по-прежнему стоял в стороне, окруженный ореолом сияния.
- А он, - голос Людвига снова задрожал, - а он… Он улыбается! Смотри, Отто, он улыбается! Он улыбается здесь, на руинах в которые превратился твой дворец! Он улыбается после всего, что случилось в королевстве! Он улыбается! Значит, он радуется всему, что случилось!
- Он улыбается нам, - сказал принц.
- Но ведь именно он все это допустил!.. – король задохнулся и захрипел, схватившись за горло.
- Нет, это допустили мы.
На дымящиеся руины дворца накатывали новые и новые волны тьмы, а в них кружилась черная птица, как будто страшившаяся приблизиться к сиянию, в котором стоял святой Себальд, протягивавший руку королю.
Людвиг почувствовал, как его оставляет страх, как все, что всего несколько мгновений назад казалось таким важным, превращается в пепел, оседающий на дымящиеся руины.
- Я не пытался свергнуть тебя, брат, - зашептал Отто. – Это был мрак, мрак, который ты видел в моих глазах.
Снова раздался резкий, пронзительный крик птицы, но теперь он уже был далеким, где-то вовне сияния, изливавшегося на братьев.
- Но ведь этот мрак возвращается – опять и опять, - растерянно глядя на святого Себальда, пробормотал король. – Каждый раз я надеюсь, что он исчезнет навсегда, но он возвращается и возвращается…
- Потому что ты боишься из него выйти…
Король даже не понял, откуда пришли эти слова: то ли их произнес святой Себальд, то ли Отто, то ли он сам…
- Но если я шагну, - пробормотал он, - если я шагну, то потеряю все?.. Потеряю все, что у меня было: власть, музыку, красоту?..
Снова раздался пронзительный крик черной птицы, которая, казалось, кричала: да, ты потеряешь все!
- И что будет мне наградой? - продолжал король. – Безумие? Безумие, в которое все время проваливаешься ты, Отто. И я буду блуждать по тому же мраку, содрогаться от страха…
- Но ты давно уже живешь в страхе…
И опять резко закричала птица, и король понял, что она кричит ему:
- Нет, нет, к страху невозможно привыкнуть, этот страх убьет тебя!
Король выпрямился, в глазах его как будто сверкнули слабые отсветы прежнего ледяного огня.
И тут он увидел в стороне фигуру, напоминавшую человеческую, в темном плаще, переливавшемся мерцанием. От этой странной фигуры исходила мощь, она завораживала своей мрачной красотой.
Зрачки короля расширились
- Нет, - вскрикнул он, отшатнувшись, - нет! Я знаю тебя! Я знаю, что скрывается под твоим плащом!
Птица издала дикое верещание и камнем упала на землю. Темная фигура исчезла.
- Нет больше короля, - проговорил Людвиг, - нет больше королевства, все заканчивается, все заканчивается, и хорошо, что все заканчивается…
Он упал на колени и стал что-то шептать.
Себальд взял его за руку.
Рядом опустился на колени Отто.
Где-то вдали раздался пронзительный крик. Но не крик птицы, а крик человеческий.
========== 19. САНИТАРЫ ==========
Граф фон Плетценбург открыл глаза. Он лежал на старом топчане в убогой комнатушке, а рядом за грубо сколоченным столом сидели два здоровяка и пили шнапс. Граф попытался пошевелиться, но затылок пронзила острая боль. Он застонал.
Здоровяки обернулись. Карл узнал в них санитаров, которые прежде неотлучно были с принцем в Лебенберге.
- Где я? – слабым голосом спросил граф.
- В сторожке, - добродушно объяснил один из санитаров. – Дворца больше нет, а сторожка уцелела. Такие дела.
- Голова… - жалобно произнес Карл. - Моя голова…
- Это ваше сиятельство о каменьстукнулись, когда с лошади грохнулись… Ничего, пройдет… Вот вам, выпейте.
Санитар налил Карлу огромный стакан шнапса из здоровенной бутыли и поднес к губам.
- Выпейте, выпейте, ваше сиятельство, - сочувственно подхватил другой. – Хуже не будет.
Граф фон Плетценбург с отвращением смотрел на огромный стакан сомнительной чистоты, но головная боль, помноженная на смертельную усталость, призывала его сделать хоть что-нибудь.
И, неожиданно для самого себя, он схватил грязный стакан и жадно заглотнул содержимое. К своему изумлению, да и к удивлению наблюдавших за ним санитаров, он не только не закашлялся, но даже не поморщился. Приятное тепло разливалось по телу, стремительно обволакивая отступавшую боль.
- Отдохните, ваше сиятельство, - флегматично проговорил санитар. – Спешить все равно уже некуда.
- Некуда, - пробормотал Карл.
- Ничего не поделаешь, - говорил санитар, наливая себе, товарищу и Карлу еще шнапса, - ничего не поделаешь, вся эта семейка такова.
- Семейка? - рассеянно повторил Карл.
- Ну да, семейка, - охотно пояснил другой санитар. - Семейка Вительсбахов. - Мы всё о ней судачим.
- Ах да, королевская семья, - рассеянно проговорил Карл.
Все происходившее казалось ему нереальным. Санитар рассуждал с таким видом, как будто за окном по-прежнему возвышался дворец Лебенберг, и не было никакого сражения, и руины прекрасного здания не дымились за окном сторожки.
- Ну да, королевская семья, - равнодушно пожал плечами первый санитар. - Вительсбахи. А по мне, какие они короли! Когда они были королями? Кто помнит это? Раскрашенные фарфоровые куклы, вот кто они такие! Таких на рынке продают сотнями. Вернее, продавали. Теперь-то от кукол небось только черепки остались. Да и от этих Вительсбахов надо было только черепки оставить за то, что они такое допустили.
Карл криво улыбнулся, что могло означать как возмущение словами мужлана, так и полное их одобрение.
- Вот, говорят, что французский король Людовик Четырнадцатый был человеком великим, - продолжал развивать свою мысль санитар. - А по мне, так вовсе нет. Плюгавый француз с куриными мозгами, вот кто он был. Потому что если бы он был умнее, то подыскал бы на наш трон не этих полоумных Вительсбахов, а кого-нибудь получше. Ну да, у них голубая кровь, но мало что ли в нашем королевстве людей с этой голубой кровью? А говоря по правде, так никакой голубой крови и вовсе нет, выдумки все это. Кровь, она всегда красная. Ну, нравится вам, аристократам, считать, что у вас кровь не такая, как у остальных, ну и считайте себе на здоровье. У вас вот, например, тоже небось голубая кровь. А, к слову сказать, у Вительсбахов кровь, между прочим, порченая, и от нее-то все их беды. Да-да. Еще прапрадед нынешнего короля болел сифилисом, и прадед болел, и дед болел, и отец болел. Зараза у них эта от родителей детям передается. Сифилис, всё сифилис. Это он их мозг съедает и с ума сводит! Отец нынешнего короля - король Максимилиан тоже безумен был. Только он вовремя помер, так что не все понять успели, что ему в каждом углу крысы дохлые мерещились. А тетка короля, принцесса Анна, вообще полжизни взаперти провела, и ее никуда не выпускали, дабы она королевский род не позорила. Я ведь при ней десять лет санитаром состоял, я-то помню, как она воображала, что стеклянное пианино сожрала. Все десять лет, что я был при ней, все десять лет воображала. Это ж надо такое представить: стеклянное пианино сожрать! А уж что принц Отто воображает, сказать просто невозможно. Может, он вообще ничего не воображает, просто трясется от страха. Год за годом трясется. И визжит как резаный поросенок. Да на людей иногда бросается, тоже от страха. А уж что до нынешнего короля нашего Людвига, то и говорить тут нечего…
- Да не такой уж он плохой король, - заметил другой санитар. – Может, как раз потому что сумасшедший. Что он плохого сделал? Раньше столица была как сонное болото, а он вот театры понастроил, певцов всяких привез, художников с их мазней. Все веселее. Выпил пива и - пошел оперу послушал. Приятно. Только по нужде не всегда выйдешь…
- Веселее, - буркнул первый санитар. – Вон, в окошко посмотри, чем веселье-то кончилось. Вон оно веселье, дымится…
- Это не король виноват…
- А кто ж тогда?
- Эти… которые тут в подземельях сидели.
- А король-то тут причем?
- А он должен был знать.
- А ты ему доносил об этом?
- А как я ему донесу? Я что, к нему допущен был?
- А тайная полиция на что?
- А ты разве ходил в тайную полицию?
- А охота мне туда ходить!
- Вот и мне неохота. Туда пойдешь, сам потом не рад будешь.
- А все-таки это вина короля …
- Перестаньте, - проговорил вдруг Карл, - перестаньте, прошу вас. Я очень устал.
Санитары, в пылу разговора позабывшие про графа фон Плетценбурга, уставились на него с удивлением.
Глаза Карла глядели беспомощно и умоляюще, как будто он окончательно лишился сил.
- Да что вы, сударь, - смущенно произнес один из санитаров, - мы ничего такого и не имели в виду… Выпейте-ка еще стаканчик.
Карл не смог (или не захотел) сопротивляться, так что содержимое стакана снова оказалось у него в глотке.
- Не судите короля, - произнес он (на этот раз поморщившись). – Не судите, короля. Сейчас ему очень плохо. Поверьте, уж я знаю, что говорю.
И словно в подтверждение слов графа фон Плетценбурга из-за окна донесся душераздирающий крик.
Карл вскочил. Санитары оставались невозмутимы.
- Опять Отто визжит,- флегматично сказал один из них. - Припадок начался. Да и то верно, давно пора ему было начаться.
Санитары медленно поднялись со стульев и, не спеша, чуть пошатываясь, вышли из сторожки. Карл опустился на стул и некоторое время сидел, уронив голову на руки, затем медленно поднялся и исчез в дыме, поднимавшемся с руин.
***
- Что с вами, сударь? – недовольно воскликнул архиепископ, наклонившись к Фабиану. – Отчего вы так закричали? Вам больно?
- Пустяки, - сказал тот сквозь зубы, - пустяки. Однажды подобное со мной уже было. Это сейчас пройдет. Уже проходит.
- Проклятье! – воскликнул начальник гвардии. – Еще этого не хватало! Что там с вами случилось, барон?
Он вытащил из кармана заветную флягу и, стремительно открыв ее, приложился к горлышку, но, как назло, обо что-то в этот момент споткнулся.
- Черт побери! – заревел он, выпустив изо рта фонтан брызг и закашлявшись. – Черт! Что это еще? Какая-то дохлая ворона…
Фабиан поднял голову, увидел мертвую птицу.
- Еще не дохлая, - с кривой усмешкой прошептал он, - еще не дохлая…
- Барон? – произнес архиепископ, с беспокойством смотревший на Фабиана.
Но тот ничего не ответил и поднялся с камня, на который опустился, ощутив приступ странной боли.
Налетевший ветер принес нестерпимый жар и едкий дым. Стоявший чуть поодаль канцлер закашлялся и стал тереть кулаками глаза.
- Зачем вы меня сюда привезли? – в который уже раз запричитал он. – У меня ломит кости, мне трудно нагибаться… Здесь нет никакого короля, в конце концов!
- Замолчите, болван! Он здесь, - произнес Фабиан, прищурив глаза. – И, кажется, я вижу его. Идем!
Он решительно направился туда, где маячила черная фигура. За ним двинулся начальник гвардии, бормотавший под нос проклятья в адрес сумасшедшего короля и дохлых ворон, затем, отчаянно пыхтя и сопя, проковылял канцлер, державшийся за поясницу. Архиепископ же задержался и тихо бросил несколько слов головорезам, стоявшим чуть поодаль. Те угрюмо закивали.
В этот момент Фабиан, как будто что-то почувствовав, оглянулся и вопросительно посмотрел на архиепископа. Тот ответил многозначительным взглядом. Фабиан удовлетворенно кивнул.
Странная процессия двигалась между груд камней туда, где в темноте маячила человеческая фигура.
На губах Фабиана появилась улыбка.
- Это не король, - пробормотал он, – это не король. Но я знаю, кто это.
Это был граф фон Плетценбург. Он стоял, закутавшись в плащ, и мрачно смотрел на приближавшуюся процессию.
- Я знал, что вы появитесь, - проговорил он.
- Мерзавец, - заорал начальник гвардии. – Мерзавец, ты предал нас! Ты предал нас в самую трудную минуту! Думал, я не сумею выбраться из этого проклятого замка?
Он ринулся с кулаками на графа, позабыв о шпаге, болтавшейся у него на боку.
- Пшел прочь, пьянь, - Карл неожиданно сильным пинком отшвырнул начальника гвардии, тот отлетел на три шага и, налетев на камень, жалобно завопил, изрыгая проклятья и ругательства.
- Граф, граф, - испуганно воскликнул канцлер.
Фабиан и архиепископ обменялись быстрыми взглядами, архиепископ сделал знак своим головорезам. Те набросились на начальника гвардии.
- Предатели! – пролетел над руинами его протяжный крик. – Предатели! Убийцы! Пощадите!
Крики его перешли в хрип. Он сделал последнее усилие, пытаясь вырваться, фляжка вылетела из его рук и с глухим звуком шлепнулась к ногам канцлера.
Через несколько мгновений наступила тишина. Головорезы еще некоторое время возились с телом, а потом отошли в сторону и стали о чем-то шептаться.
Канцлер с ужасом смотрел на валявшуюся рядом старую фляжку, из которой вытекали остатки так и не допитого шнапса. Карл мрачно следил за происходящим. Архиепископ и Фабиан были похожи на каменные изваяния.
- Я знал, что вы убьете его, - медленно произнес Карл.
Архиепископ улыбнулся, Фабиан пожал плечами.
- Сударь, - добавил Карл, - обращаясь к канцлеру, - следующим будете вы. Или я.
У канцлера затряслись плечи, отвисла челюсть, он переводил взгляд с Фабиана на архиепископа, словно пытаясь прочитать на их лицах уготованную ему участь.
Фабиан ободряюще улыбнулся.
- Не слушайте графа, сударь, - сказал он. – Вам нечего бояться. Как, впрочем, и ему.
Карл гордо вскинул голову.
Фабиан презрительно рассмеялся.
- Конечно, граф. Ведь это вы прислали ко мне в собор гонца с предупреждением о том, что король направляется в Лебенберг. Мы вам за это благодарны.
Губы графа дрогнули, но он промолчал.
- Так это был ваш гонец, граф? – воскликнул архиепископ.
Фон Плетценбург хранил молчание.
- В этом ты весь, Карл, - заметил Фабиан. – Сначала ты предал нас королю, а затем короля предал нам. Ты не можешь жить, не предавая, и сам запутался в собственных предательствах.
Лишь темнота не давала увидеть, как побледнел Карл.
Между тем канцлер испуганно озирался.
- Не бойтесь, - повторил ему Фабиан. – Не бойтесь, говорят вам! Вы будете жить, потому что вы нужны нам.
- Лишь до тех пор, пока вы не скрепите печатью кабинета министров бумагу о восшествии на престол короля Отто Вительсбаха, - добавил Карл, обращаясь к канцлеру. – После этого, сударь, вы станете всего лишь опасным свидетелем.
- Вот как? – воскликнул канцлер. –Учтите, что у меня нет с собой печати! Печать находится в столице, в тайнике, который известен только мне.
- Мы и не сомневались в этом, господин канцлер, - Фабиан пристально смотрел куда-то в сторону, как будто что-то заметив в темноте.
- И я скажу, где она находится, только когда пересеку австрийскую границу! - канцлер выпрямился, пытаясь придать своему лицу угрожающе-торжественное выражение.
- Нет, господин канцлер, - прошелестел архиепископ, - вы это скажете, когда окажетесь в монастыре Гармштайн.
С лица канцлера сползли и угроза, и торжественность.
- Полно. Когда надо будет, он все скажет, - бросил Фабиан. – И, может быть, даже останется в живых. Идем, я их вижу!
- У этого дьявола не глаза, а факелы, - чертыхнувшись, пробормотал канцлер.
Пройдя еще шагов десять-пятнадцать, они увидели короля.
Он сидел на большом камне, рядом с ним на земле неподвижно лежал Отто, глаза которого были закрыты, а чуть поодаль стояли два здоровенных санитара, растерянно переминавшихся с ноги на ногу.
Глаза короля встретились с глазами Фабиана. Он усмехнулся. Фабиан оставался невозмутимым. Он обернулся и посмотрел на архиепископа. Тот в свою очередь обернулся к головорезам.
- Сейчас вы умрете, ваше величество, - злорадно произнес канцлер. – Вас не пристрелили на большой дороге – так пристрелят сейчас!
Король, выпрямившись, смотрел на приближавшихся к нему головорезов. Судя по всему, он не собирался сделать ни единого движения, чтобы защититься.
Огромные глаза Фабиана были холодны, глаза архиепископа стали похожи на глаза змеи. А глаз короля не было видно. Канцлер беспокойно всматривался в его силуэт, как будто не в силах понять: человек перед ним или призрак.
Головорезы были уже рядом. Зазвенели-залязгали ножи, вынимаемые из ножен.
Но тут раздался голос Отто.
- Стойте! Если вы убьете моего брата, я убью себя.
Принц лежал, приставив к своей груди испанский пистолет с серебряной отделкой.
Зрачки Фабиана сузились.
- Ты не выстрелишь в себя, - проговорил он. – Ты знаешь, куда попадают души самоубийц.
- Моя душа давно уже там, - голос Отто звенел металлом. – И я не боюсь.
Мгновение Фабиан смотрел на него, а затем лицо его исказилось.
- Стойте! - крикнул он головорезам, но те, ни обращая ни малейшего внимания на его слова, приближались к королю, спокойно смотревшему на этих убийц.
- Да остановите же ваших болванов! – воскликнул Фабиан, обращаясь к архиепископу, и в голосе его было смятение. – Если он убьет себя, все рухнет!
- Стойте! - повторил архиепископ, чувствуя, как ему передается смятение его сообщника. – Остановитесь, не убивайте короля!
- Брат, уходи! – крикнул Отто. – Уходи! Беги в столицу, фон Тасис предан тебе!
Король вздрогнул, как будто только сейчас до него стал доходить смысл происходящего. Он поднялся с камня и, повернувшись спиной к своим убийцам, молча смотрел на брата, который также встал на ноги, но по-прежнему держал дуло пистолета приставленным к своей груди.
Все ждали, что произойдет дальше.
- Уходи же! – властно повторил Отто. – Уходи!
Король не двигался с места.
- Уходи! – в третий раз повторил Отто. – Ты сам все решишь. Только ты сам.
Услышав эти слова, король кивнул и, не произнеся ни слова, даже не махнув на прощание брату, стал медленно подниматься к рощице.
- Проводите его! – приказал Отто стоявшим поодаль санитарам. – Оберегайте его величество!
Санитары послушно двинулись вслед за королем, который, казалось, даже не заметил их.
Через несколько минут за деревьями послышался стук лошадиных копыт.
- Где граф фон Плетценбург? – неожиданно спросил принц. – Где граф фон Плетнценбург, ведь он тоже должен быть здесь.
Но ответом ему было молчание. Архиепископ скосил глаза на Фабиана, но тот лишь едва заметно улыбнулся.
Над руинами царила мертвая тишина. Все застыли, казалось, позабыв о времени.
Наконец, Фабиан медленно направился к Отто, который по-прежнему стоял, приставив дуло пистолета к груди.
- Ты не выстрелишь, - произнес он. – Ты не выстрелишь, Отто.
- Ты прав. Я не выстрелю, - спокойно произнес тот, протягивая Фабиану пистолет.
И Фабиан увидел глаза Отто: это были не темные, полные безумия глаза принца, а ледяные, голубые глаза короля.
- Мне кажется, ты начинаешь понимать, - тихо произнес он.
Фабиан издал тихий, сдавленный стон.
- Идем, - крикнул он остальным, - идем!
Процессия двинулась назад, к карете. Головорезы архиепископа сопровождали принца и недовольно ворчали, что им не дали убить короля.
Возле кареты их ожидал фон Плетценбург.
- Ну, кого ты предал на этот раз? – еле сдерживая бешенство, спросил Фабиан.
- Я видел короля, - тихо отвечал он.
- Вот как? Он направился в столицу?
- Нет, в Лебединый замок.
Фабиан как будто успокоился, на лице его появилась торжествующая улыбка.
- Что ж, - задумчив сказал он. - Может быть, еще ничего не потеряно. Едем!
Через две минуты на руинах Лебенберга не осталось ни одной живой души. Потому что даже трое неизвестных, которые наблюдали за всем происходящим, прячась во мраке, тоже сели на коней и помчались за каретой, в которой находился барон фон Торнштадт. Они не теряли эту карету из вида, но оставались на расстоянии, равном примерно двум пистолетным выстрелам. Ни барон, ни его спутники ничего не заметили.
========== 20. ЗАКАТ. ЭПИЛОГ ==========
Король покосился на раздвинувшуюся портьеру и прикрыл глаза. В кабинет входили архиепископ, канцлер и граф фон Плетценбург.
- Дежавю, господа, вы не находите? – с горькой улыбкой произнес он. - Кажется, ты снова предал меня, Карл, - рука короля безмятежно покоилась на стеганом одеяле. - Разве трудно было сказать им, что я отправился в столицу, а вовсе не сюда, в Лебединый замок?
- Вас бы все равно обнаружили бы, ваше величество, - пробормотал Карл, внимательно разглядывая затейливый золотистый узор на зеленоватых обоях.
- Возможно… Но тогда у меня было бы несколько часов, чтобы выспаться. Все эти бесконечные скачки по большим дорогам со стрельбой, пожарами и прочими милыми вещами изрядно меня утомили. Кстати, почему с вами нет начальника гвардии? Он вам стал больше не нужен, не так ли, ваше преосвященство?
- Подумайте о его судьбе, ваше величество, - елейным голосом произнес прелат, - подумайте!
- Подумать о его судьбе? Иными словами, ваше преосвященство, вы предлагаете мне догадаться, каким способом вы собираетесь умертвить своего короля? И каким же? Ядом? Ударом кинжала? Удавкой? Или решили приготовить для меня более изысканный способ? Что ж, это, возможно, прославило бы наше королевство, ведь оно все еще остается безнадежно провинциальным, несмотря на все мои многолетние старания, - из-под балдахина долетел вздох.
- И это речи короля! – канцлер внезапно перешел с колоратурного сопрано на бас. – Королю нет дела до того, что его королевство рухнуло в пропасть, в котором завтра, может быть, начнется голод…
- Вы правы, господин канцлер. Это речи короля, канцлер которого прозевал мятеж, а ведь мятеж этот готовился под носом у правительства. Это речи короля, канцлер которого вступил против него в заговор…
- Это речи короля, который и знать не хотел, что творится в его королевстве, короля, который думал не о нуждах государства, а о собственных удовольствиях, короля, который погряз в пороке, короля, который потратил государственную казну на театры, оперы и прочую дребедень…
- Кого вы называете дребеденью, господин канцлер? Разве пристало так отзываться о даме, которая преподала вам уроки … гм, колоратурного пения? Но если вы думаете, что ваше пение услаждает слух окружающих, вы, право, чуточку заблуждаетесь…
Канцлер в ярости затопал ногами, из глотки его вылетел хрип.
- Вот видите, - заметил король. – Колоратурное пение бывает не только неприятно для слуха, но и опасно для голоса. Именно поэтому я и предпочитаю меццо-сопрано.
- Ваше величество, - золотой крест на мантии архиепископа качнулся, - вы, должно быть, не знаете, что здание Оперы, столь вам дорогое, ибо было построено по вашему приказу, выгорело дотла. Теперь в столице возвышается лишь остов этого здания, огромный черный остов.
Рука короля сжалась в кулак.
- Я не знал этого, - произнес Людвиг дрогнувшим голосом. – Я не знал… Господин архиепископ, вы можете быть довольны, ваши слова попали точно в цель.
- Но музей изящных искусств, - вдруг произнес граф фон Плетценбург, взгляд которого продолжал нервно шарить по золотистым узорам обоев, - но музей изящных искусств ничуть не пострадал от огня. Все бесценные полотна целы.
Рука короля оставалась сжатой в кулак. Король молчал.
- Возможно, что музей постигнет участь здания Оперы, - сухо произнес архиепископ. – Если вспыхнет новый мятеж. А он обязательно вспыхнет, если король Людвиг Вительсбах не отречется от власти.
- Не сомневаюсь, что вы попытаетесь разжечь новый пожар, господин архиепископ, - голос короля звучал глухо и горько. – Мне кажется, у вас это хорошо получается.
- Довольно с нас пожаров, - вмешался канцлер. – Подпишите акт отречения, государь. Так будет лучше и для вас, и для ваших несчастных подданных. У вас нет выбора.
- Нет выбора? Вы заблуждаетесь, господин канцлер: король имеет выбор между отречением и смертью.
- Нет, это вы заблуждаетесь, ваше величество, - архиепископ шагнул вперед и его фигура, похожая на огромную черную тень, нависла над постелью короля. – Вы ошибаетесь. Если вы не подпишите акт отречения, вас ждет не смерть.
- Что же тогда? Заключение? Изгнание? – король произнес эти слова с холодным, спокойным презрением.
- Ни то и ни другое, - неподвижный силуэт архиепископа по-прежнему тяжелой тенью нависал над королем. – Вас просто объявят сумасшедшим. Официально, принародно. К вам приставят санитаров, двух-трех дюжих молодцов. Похожих на тех, которых вы приставили к своему брату. И вы будете жить под их неусыпным присмотром, жить тихо и спокойно, здесь, в вашем любимом Лебедином замке. Вот и все.
- Ах, да! Мне уже говорили об этом, но я позабыл, - безучастно сказал король.
- Это решение, - слова архиепископа как хлопья снега, слетали на постель короля, - это решение поддерживает правительство и одобряет Церковь. А что еще нужно?
Темные губы короля горько искривились.
- Правительство и Церковь, - прошептал он. – А что еще нужно?
- Выбирайте, государь! – тяжелый золотой крест теперь почти касался груди короля, - выбирайте: добровольное отречение, продиктованное заботой об интересах государства и благе подданных, или же принудительное отрешение от власти и позорное взятие под опеку. Выбирайте, государь, кем вы хотите остаться в истории: благородным и великодушным монархом или жалким безумцем. Выбирайте же!
- И сейчас же! – взвизгнул канцлер.
Граф фон Плетценбург молчал, глядя в сторону.
В воздухе повисла тишина.
Король дернул за веревку, свисавшую с балдахина, шторы раздвинулись, в спальню хлынул поток яркого света. И все увидели, что глаза короля больше не были голубыми. Они стали темными, почти черными, какими до минувшей ночи были глаза принца Отто.
***
Золотые лучи вышедшего из-за облака солнца упали на бледное лицо принца, и Фабиан в который уже раз впился взглядом в голубой лед его глаз.
- Этого не может быть, - пробормотал он, - этого не должно быть! Твои глаза действительно поменяли цвет. Так не бывает!
Принц взглянул на Фабиана, тот отшатнулся, как будто в лицо ему ударил нестерпимый холод.
Огромная гостиная городского королевского дворца, до которой не добрался пожар, была пустынной и мрачной, несмотря на обилие мраморных статуй, стоявших в нишах, великолепную мебель, уютный золотистый шелк, обтягивающий стены, и тонкую фарфоровую посуду с изысканными рисунками на длинном столе, который был перенесен сюда из столовой по прихоти кого-то из членов королевской семьи.
За окном росли старые липы, а за ними была видна площадь со следами недавних сражений – обгоревшими остовами повозок, несколькими орудиями с грозными дулами, да кучами мусора, которых пока некому было убирать. По площади ходили военные в синих мундирах. Пошатнувшаяся было королевская власть понемногу приходила в себя, но еще пряталась за изуродованными золочеными решетками дворца.
Принц сидел в огромном кресле и смотрел в окно, прямой и надменный, руки его покоились на резных подлокотниках кресла. А Фабиан, как будто в одночасье постаревший, кружил вокруг, заглядывая в его холодное лицо то справа, то слева. На лице Фабиана были неуверенность и даже смятение, но сквозь них проступало что-то хищное.
- Отто, - проговорил он, – я никогда не думал, что в твоих глазах таился этот лед.
Принц повернул голову, но не взглянул на Фабиана.
- А я не думал, что ты однажды скажешь мне это. Прежде не думал.
- Отто, - Фабиан чуть прищурился, - Отто, я думал о другом.
- Я знаю. Ты не скрывал от меня своих мыслей, хотя жизнь твоя и полна тайн.
- Тогда ты знаешь, Отто, - Фабиан подался вперед, похожий на пантеру, готовую к прыжку, - тогда ты знаешь: всё то, что я сделал - я сделал для тебя.
- Лжешь. Ты сделал это для себя.
- Заговор, мятеж, свержение короля, убийства, - Фабиан возвысил голос, - все это было для тебя…
- Я не нуждался в этом.
- В этом? Не лги. Ты мечтал о власти, Отто, ты был болен властью. Ты видел сверкающую корону на голове своего брата, такую близкую и такую недоступную, и мечтал о ней. А брат твой всё это понимал. И он страшился тебя, Отто, он видел то, что скрывалось за мраком в твоих глазах – ледяную беспощадность. И вся его любовь к тебе была лишь ширмой страха. Этот страх свел его с ума, как тебя свела с ума жажда власти. Но теперь ты излечился от безумия. Я отнял власть у твоего брата и бросил ее к твоим ногам. Теперь ты король, Отто. Молодой, прекрасный и беспощадный.
Отто резко обернулся.
- Ты не отнял власть у моего брата, произнес он. – Мой брат сам отдал мне власть. И взял мое безумие. Всё, без остатка, - проговорил он медленно и как будто через силу. – И есть еще кое-что.
Фабиан замер, пригвожденный к месту ледяным холодом в глазах принца.
- Я знаю, кто ты, Фабиан, - произнес принц. – И я знаю, чего ты хочешь. Для себя.
Фабиану пришлось сделать нечеловеческое усилие, чтобы приподнять уголки побледневших губ.
- Ты знаешь не всё, Отто. Ты, конечно, узнал, кто мой настоящий отец, но это меня нисколько не смущает…
- Но это многое мне объяснило. Ты устроил бойню не для меня, а для себя. Я тебе нужен только для того, чтобы самому взойти на трон. Позже.
Фабиан выпрямился, как будто освободившись от ледяных оков взгляда Отто.
- Ты глупец, Отто. Если бы я мечтал только о собственной власти, мне куда проще было убить и твоего брата, и тебя, и возвести на трон кого-нибудь из ваших… наших австрийских или прусских кузенов. Но я расчищал дорогу к трону для тебя, только для тебя, Отто!
- На этой дороге – трупы и кровь.
- Так всегда бывает, мой милый, - Фабиан пожал плечами. – Другой дороги нет. И никогда не было.
- Меня это не касается, - холодно ответил принц.
- И ты прав. Это касается меня. А тебя должна заботить только корона: сверкающая и прекрасная.
- Нет, Фабиан. Корона больше меня не заботит. Она у меня уже есть.
- Ты лжешь, милый. Лжешь неумело и нелепо, как безусый юнец. А ведь тебе уже тридцать пять.
- Фабиан, тебе дано видеть многие вещи. Но на некоторые вещи ты боишься взглянуть, потому что знаешь: их сияние для тебя невыносимо, подобно смерти. Ты предпочитаешь мрак, а я слишком устал от мрака.
- Нет, Отто, ты никуда не уйдешь, потому что без меня ты погибнешь, и ты сам хорошо это знаешь, - Фабиан расхохотался странным каркающим хохотом.
Этот хохот Отто уже слышал однажды возле Моста трех призраков. Но лицо принца оставалось бесстрастным. Он снова смотрел в окно, через которое в комнату вливался ослепительный яркий свет, и его холодный взор терялся в глубинах этого света.
- Все будет так, как я решил, - произнес Фабиан. – Ни твой брат, ни ты не способны мне помешать.
Принц, казалось, даже не расслышал слов Фабиана. Взгляд его продолжал тонуть в ослепительном солнечном сиянии, лед таял и превращался в ручей, сверкающий золотыми брызгами.
- Нет, Фабиан, ты еще не решил. Тебе еще только предстоит решить, - проговорил Отто. – Я и мой брат – одно. Ты всегда об этом догадывался. А теперь ты это и сам видишь.
- Возможно, - хрипло произнёс Фабиан.
- Ты любил и любишь. Но ты не желаешь подчиняться. Между любовью и властью ты всегда выбираешь власть, собственную власть. Жажда власти иссушает тебя. В этом вы очень похожи с Людвигом. Его жажда власти ввергает в безумие. Тебя она лишает любви. Ты ходишь кругами вокруг любви, не решаясь к ней приблизиться. Словно хищник, не решающийся приблизиться к огню. Твои интриги, заговоры, насилие, месть – всё это лишь круг во мраке. Фабиан, сделай, наконец, выбор! Шагни навстречу любви, моей любви и своей любви! Или уйди во мрак. Навсегда.
Воцарилось молчание. Два уже немолодых, но и не старых человека смотрели друг на друга. Словно спала завеса, их разделявшая. Не было больше недомолвок, не было непонимания, не было задних мыслей. Всё было предельно ясно.
Серые глаза Фабиана смотрели в голубые глаза нового короля, готовящегося вступить на престол. Таял лед, превращаясь в живительную весеннюю воду. Жизнь как будто готовилась проснуться после долгой спячки, наполняясь любовью и новой надеждой.
Фабиан шагнул к Отто. В его серых глазах сейчас не было холода, пустоты, не было высокомерия, надменности. Был только любящий человек, долго-долго прятавшийся под мертвой маской. Чувственные губы Фабиана потянулись к губам Отто. Замерли. Прошептали:
- Я люблю тебя.
Они слились в долгом поцелуе, позабыв обо всем.
Отто смотрел на Фабиана с радостью и даже восторгом.
А Фабиан отстранился от него. Глаза его вновь стремительно стали холодными.
- Власть, - отчеканил он. – Я выбираю власть.
Глаза Отто тоже заледенели.
- Ты не получишь власть, Фабиан. Таким как ты нельзя давать в руки власть.
- И кто это говорит? – надменно вскинул голову Фабиан. – Ты? Или твой брат?
- Я и мой брат – одно.
- Точнее, у вас одно безумие на двоих.
- Одно безумие. Одна власть. Одна любовь. Фабиан!
- Что?
- Я спрашиваю тебя в последний раз.
- Я тебе уже ответил. Луче власть без любви, чем любовь без власти.
Принц как будто окаменел. Затем позвонил в серебряный колокольчик. В передней послышались шаги. Фабиан вздрогнул и обернулся.
Три человека, которые вошли в комнату, были, судя по всему, хорошо известны Фабиану, потому что из его груди вырвался крик удивления и бессильной ярости.
Одним из вошедших был тот самый армейский офицер, который остановил минувшей ночью карету Фабиана и архиепископа. Двое других были в серой, ничем не примечательной штатской одежде.
Вошедшие не обращали никакого внимания на принца, который с отрешенным видом взирал на происходящее. Взгляды их были устремлены на Фабиана.
- Вы узнали его, господа? – спросил офицер.
- Несомненно, - с прищуром глядя на Фабиана, отвечал один из его спутников. – Это он.
- Да, он, - проговорил третий вошедший. – Человек из Рима и Милана. Предавший наших товарищей.
Фабиан побледнел. Офицер отступил в сторону, всем видом давая понять, что считает свою задачу выполненной и предоставляет своим спутникам самим общаться с бароном фон Торнштадтом.
- Ты помнишь, мерзавец, тех, кого по твоей милости расстреляли в Риме? – с ненавистью глядя на него, спросил один из вошедших.
- Об этом спрашивайте не у меня! – бросил Фабиан, скрестив руки на груди.
- Вот как! А у кого же?
- У того негодяя, который всех предал. Он потом стал лакеем в Лебедином замке. Но теперь он уже ничего не скажет.
- А-а, - протянул невысокий человек с темными мешками под глазами. – Я знаю, о ком ты говоришь. Он тоже был предателем. Но он предавал нас за деньги, а ты… Ты проник к нам, ты втерся к нам в доверие, а на самом деле тебе были просто нужны люди, которые помогли бы совершить переворот! Мы для тебя были пушечным мясом, вот и все! И ты уничтожал всех, кто догадывался о твоих целях! Скольких ты загубил в Риме! А помнишь замок Монтеони под Миланом? Помнишь?
- А помнишь улицу Винтимилль в Париже? – вступил в разговор офицер.
Взгляд Фабиана метался по комнате, словно ища не то оружия, не то способа ускользнуть от этих людей, намерения которых не оставляли у него никаких сомнений.
Принц внимательно наблюдал за происходившим, не говоря ни слова.
- Мы настигли тебя, - произнес, обращаясь к Фабиану, человек с мешками под глазами. – Теперь ты ответишь за всех, кого предал.
- Какое трогательное единство между заклятыми врагами, - скрежеща зубами, проговорил Фабиан, проводя рукой в воздухе черту, как бы разделявшую офицера и двух людей в штатском. – Тупой аристократ и два грязных революционера…
- Ненависть сильнее вражды, - бросил офицер. – Мы дали бы тебе время помолиться, если бы ты верил в Бога.
Из груди Фабиана вырвалось восклицание, словно он прикоснулась к чему-то раскаленному. Он ринулся вправо, офицер и его спутники – за ним. Стол опрокинулся, и его грохот сопровождался жалобным звоном бьющегося фарфора. Темный клубок из человеческих тел метался по комнате, раздавались грохот, звон и проклятья. Наконец, в разгромленной гостиной остался только принц, который по-прежнему с бесстрастным видом стоял в оконной нише.
Несколько минут длилась мертвая тишина, а затем ее разорвал звук выстрела. Раздалось хриплое карканье, и принц увидел, как с ветвей старой липы поднялась большая черная птица и, сделав круг над площадью, растворилась в воздухе.
Принц медленно опустился в кресло. Его бил озноб.
- Я тоже выбрал власть, - прошептал он. – И лишил себя любви. Сам.
***
Король стоял возле ступенек трона, прямой и неподвижный. Граф фон Плетценбург смотрел в окно. С великолепных фресок за королем внимательно наблюдали герои древности. На лице короля появилась виноватая улыбка.
- Нет, - прошептал он. – Я больше никогда не сяду на этот трон.
По пустынному залу пронесся мелодичный звон часов, долетевший из полуоткрытой двери.
Король обернулся.
- Закат, - пробормотал он, - скоро закат. Я не переношу дневной свет, но сегодня… Сегодня я не хотел бы увидеть ночь. Потому что она должна стать первой ночью свергнутого короля… Я ведь свергнутый король, не так ли?
- Я не понимаю тебя, Людвиг. Ты ведь согласился передать трон своему брату. Почему ты упрямо не хочешь отречься?
- Потому что не могу. Не могу. Король не должен отрекаться. Король должен умереть.
- Это красивые слова, Людвиг. Но реальность куда хуже. Завтра утром в столице будет обнародован декрет о том, что ты страдаешь помрачением рассудка и потому недееспособен. Неужели ты надеешься, что твой брат этому воспрепятствует?
- Нет, - спокойно произнес король. – Ему это не понадобится.
- Почему?
- Я уже ответил на твой вопрос, Карл. Король Людвиг IIдолжен умереть. У него нет выбора.
- Людвиг, - голос Карла дрогнул. – Людвиг…
- Как странно ты произнес мое имя, – глаза короля, ставшие темными, устремились на Карла. – Я никогда не слышал, чтобы ты произносил мое имя вот так…
- Как?
- Не знаю. Вот так…
- Я хочу, чтобы ты жил! – Карл произнес эти слова с неожиданной мольбой.
- Почему? – спросил Людвиг.
- Мне не нужен король. Мне нужен ты.
Они смотрели друг на друга, не говоря ни слова.
- Король умрет, - спокойно произнес Людвиг.
Он снова взглянул на трон.
- Карл, - пробормотал король, - ты ведь понял, для чего я сюда пришел. Я пришел попрощаться. Попрощаться с троном. Мне хотелось сказать здесь какие-то слова… То, что должен сказать король, который прощается с властью. И с жизнью. Но оказалось, что говорить нечего. Решительно нечего. Я ухожу. Ты пойдешь со мной?
- Да, - прошептал Карл.
В зале не осталось никого, лучи солнца падали на сверкающее золото и пурпур пустого трона.
Они спустились по лестнице во двор, сели в ожидавшую их карету, и та с тяжелым грохотом выехала за ворота.
- Прощай, Лебединый замок, - пробормотал король.
- Куда мы едем? – нервно спросил Карл.
- Смотри, - король указал в окно кареты. – С востока надвигается туча. Должно быть вечером разразится гроза.
Больше он не сказал ни слова. Они ехали около получаса. Наконец, карета остановилась. Карл вышел из кареты и помог выбраться королю.
- И все-таки это невероятно, - прошептал граф.
- Что такое, Карл?
- Твои глаза. Почему они стали черными? Разве это возможно?
- Ах, ты об этом, Карл! – король усмехнулся. – Это уже не имеет значения.
Король и его любовник стояли на обрыве. На западе небо полыхало огнем заката, с востока наползала тяжелая черная туча. Внизу, на серой поверхности озера была видна легкая рябь, хотя ветра не ощущалось. Наоборот, вокруг были неподвижность и безмолвие, как обычно бывает перед грозой.
Неожиданно король вытянул руку, указывая куда-то вдаль. Карл увидел в небе на севере еле заметную черную точку.
- Видишь? Она возвращается, - произнес король.
- Кто она, ваше величество? Это… это какая-то птица. Черная птица. Вы ведь о ней говорите?
- О ней, Карл, о ней. Думаю, что барона Фабиана фон Торнштадта больше нет.
Карл побледнел. Но ничего не сказал.
- Пойдем, Карл. Где-то здесь должны быть наши друзья.
- Друзья?
- Архиепископ и канцлер, разумеется. И их верные слуги.
Король двинулся по узенькой тропке, сбегавшей к озеру, над которым уже кружила прилетевшая с севера птица. Казалось, она очень хотела сесть, но что-то ей мешало, и она все проносилась над озером и его берегами, и крик ее был хриплым и жалобным.
Вдали глухо загрохотало.
- Скоро гроза, - король усмехнулся.
- Скоро гроза, - повторил граф.
Закат горел ярко и отчаянно, словно пытаясь выплеснуть на небо все свое пламя до того, как его пожрет грозовая туча.
Король с восхищением смотрел на это зрелище.
- Не правда ли, прекрасно? – пробормотал он. – Вот он, конец моего царствования!
Граф фон Плетценбург промолчал.
Тропинка, спустившись с обрыва, пересекала небольшую поляну и скрывалась в рощице, за которой в просветах между деревьями видна была сероватая гладь озера.
Король остановился.
- Вот видишь, Карл, - спокойно сказал он. – Я говорил, что они будут ждать меня.
Граф остановился как вкопанный: из-за деревьев показались канцлер и архиепископ, а за ними – фигуры двух монахов, которых он хорошо помнил по Гармштайну. На их тупых, жирных физиономиях появились улыбки: они тоже узнали графа, и улыбки эти не сулили ему ничего хорошего.
Король оглянулся. Наверху, над обрывом стояло несколько головорезов.
- Кажется, путь назад отрезан, Карл, - небрежно заметил он.
- Людвиг, - граф схватил короля за руку, - Людвиг, зачем ты пришел сюда?
Архиепископ и канцлер приближались к королю.
Король смотрел на них со спокойной улыбкой.
- Они же хотят убить тебя, - услышал он за спиной шепот графа.
- Я знаю, Карл.
- Эти рыла, - прохрипел граф, глядя на приближающихся монахов, - эти рыла… О, как же я ненавижу их!
- Не надо их ненавидеть. Они бессильны. И несчастны.
- Несчастны? – воскликнул граф, но в этот момент его прервал архиепископ.
- Людвиг Вительсбах, - заговорил он, и крест на его шее ярко блеснул, поймав лучи заходящего солнца, - Людвиг Вительсбах, ты отказался подписать отречение. И теперь тебя не ничто не спасет, даже объявление тебя сумасшедшим. Ибо ты всегда был сумасшедшим. Как и тот святой, которого ты страшился и которого почитал.
Архиепископ кивнул своим монахам. Карл, стоявший рядом с королем выхватил шпагу и сделал шаг вперед.
Но тут король вытянул руку, как будто что-то увидев.
Все обернулись в ту сторону, куда указывал король, и увидели принца Отто, стоявшего на опушке рощицы всего в каких-то двадцати шагах. А над ним, на обрыве стоял человек, как будто фигурка, отколотая мятежниками от гробницы в соборе, внезапно ожила и пришла сюда, на берег горного озера.
Небо на западе полыхнуло ослепительным багровым сиянием, раздался оглушительный громовой разряд, за которым не слышно было отчаянного и страшного крика черной птицы.
***
Новость, которая пришла в столицу на следующий день, была подобна удару молнии: король Людвиг Вительсбах утонул, купаясь в озере возле своего любимого Лебединого замка. Одновременно с ним утонул и его фаворит граф фон Плетценбург.
В тот же день, по странному совпадению, умер архиепископ. Как было объявлено, от апоплексического удара, вызванного известием о смерти короля, которого его преосвященство глубоко почитал.
С того же самого дня некоторое время ничего не было слышно о достопочтенном канцлере. Впрочем, затем он объявился в Зальцбурге, новскорости скончался, видимо, не пережив восторга от колоратурного пения своей обожаемой примы.
О канцлере, впрочем, никто не вспомнил, ибо все живо обсуждали гибель короля, его фаворита и смерть архиепископа, находя совпадение этих событий и их обстоятельства достаточно странными.
В столице, не таясь, говорили, что король в припадке безумия убил своего фаворита и архиепископа, после чего был либо убит, либо утопился сам. Странным, однако, было то, что никто не видел тела погибшего короля. Гроб, в котором оно должно было находиться, был наглухо закрыт. По официальной версии, тело было обезображено, как это обычно бывает с телами покойников. Но все же слухи ходили самые разные.
Некоторые, наиболее осведомленные люди, шепотом говорили о том, что сразу после смерти короля в монастыре Рамштайн были похоронены два монаха, которые обычно выполняли такие поручения архиепископа, о которых считалось опасным даже упоминать. И якобы эти монахи умерли там же, на озере возле Лебединого замка, причем не своей смертью. Однако достоверных сведений об этом не было.
Как бы там ни было, новым королем был провозглашен принц Отто, который больше не проявлял никаких признаков безумия. Год спустя, по окончании траура по умершему королю в столице возобновились оперные концерты.
ЭПИЛОГ
- Куда делась моя дирижерская палочка? – глаза маэстро Ветнера метали молнии, так что все, кто хорошо знал повадки великого музыканта, в этот момент старались держаться от него на безопасном расстоянии. – Куда подевалась моя дирижерская палочка, мне выходить на сцену через семь минут, где моя палочка, я вас спрашиваю!
Зал Венской оперы был уже полон публики в расшитых золотом, усыпанных драгоценностями имперских мундирах, камзолах и элегантных дамских одеяниях. За кулисами бегали служители, музыканты, актеры, одетые в костюмы героев древности. Но выражения их лиц, скрывающихся под героическим гримом, были вовсе не героическими, когда они слышали вопли, доносящиеся из комнаты маэстро.
- Проклятье! – рычал Ветнер, пока двое слуг перерывали в его комнате все вверх дном. – Моя палочка! Моя любимая дирижерская палочка! Найдите мне ее, мерзавцы, болваны, ворье, потому что без нее я не выйду в зал, я не стану дирижировать, так и знайте!
Прибежавший на шум директор театра, бледный и испуганный, в съехавшем на бок парике, протягивал разъяренному маэстро другую палочку, но она тут же разлетелась в щепы.
- Мне нужна моя палочка! – завопил Ветнер. - Ее подарил мне сам король Людвиг Вительсбах, мир праху его, он был единственный человек, который понимал мою музыку и умел восхищаться ею, не то что сборище этих тупиц, глупцов, болванов здесь, в этой вашей пропахшей подгоревшими штруделями Вене!
- Маэстро, маэстро, умоляю вас! В зале собралась вся Вена, вот-вот прибудет сам император, все ждут вашего выхода!
- Мне нет дела до вашего императора, пусть проваливается ко всем чертям!
Директор Оперы при этих словах маэстро жалобно взвизгнул и молитвенно сложил руки, но Ветнер продолжал бушевать.
- На мои оперы нельзя прибывать за пять минут до начала, а тем более опаздывать! Если ваш император так поступает, значит, он ни черта не смыслит в моей музыке, а значит, мне нет до него никакого дела! Я отказываюсь выходить на сцену! Я разрываю контракт! Я покидаю вашу сонную, зажравшуюся империю! Я уеду в Россию, и пусть там мою музыку слушают белые медведи и волки, уж они-то будут куда более благодарными слушателями, чем ваши раззолоченные ослы!
- Замолчите, замолчите, умоляю вас, вас все слышат! – даже сквозь толстый слой румян и пудры видно было, как побледнел несчастный директор Оперы.
- Верните мне мою палочку, болваны! – от громоподобного крика маэстро, казалось, содрогается все грандиозное здание оперного театра. – О, Людвиг Вительсбах, мой покровитель, почему ты умер!
- Это конец! Срыв спектакля! Оскорбление его императорского величества! Мое увольнение! – лепетал директор театра, и его толстые щеки тряслись от страха.
Но буря не утихала. Казалось, ее слышат не только за кулисами, но и в зрительном зале. Дело грозило принять самый скверный оборот.
Но тут сквозь толпу любопытных протиснулся какой-то высокий человек, которого здесь никто никогда прежде не видел. В руке он держал дирижерскую палочку, которую Ветнер тут же узнал.
- Это она! – хватая палочку, воскликнул маэстро, и лицо его осветилось радостью, как будто он в руках у него оказалось целое состояние. – Моя палочка! Моя дирижерская палочка!
Он осыпал ее поцелуями словно возлюбленную. А затем вспомнил о человеке, доставившем ему потерянную было палочку, взглянул на него и застыл в изумлении.
Лицо этого человека было слишком хорошо знакомо Ветнеру. Только глаза у него были другими, черными. Рядом с ним стоял другой человек, также хорошо знакомый Ветнеру.
Подскочивший директор Оперы был рад до безумия тому, что сумасшедший гений обрел свою палочку и успокоился.
- Маэстро, разрешите вам представить господина Виттеля. Вы с ним общались по переписке, он автор либретто оперы, которую вы создали и которой сейчас будете дирижировать…
- Вы живы… - пробормотал потрясенный Ветнер. – Ваше вел…
Виттель прижал палец к губам. Он сделал знак остальным и все отступили на почтительное расстояние. Так люди безотчетно повинуются знакам тех, в ком чувствуют не только привычку, но и право повелевать. Рядом с Ветнером и Виттелем остался лишь один человек – высокий, стройный, красивый, но с чуть длинноватым носом. Одет он был скромно, хотя в нем за версту можно было увидеть аристократа.
- Мы с вами уже встречались герр Ветнер, - проговорил Виттель. - Но мне хочется и дальше сохранять инкогнито. Простите, что предложил вам свое либретто, не открывая имени. И сейчас в зрительный зал я не пойду. Буду слушать вашу чудесную музыку из-за кулис. Еще слишком многие помнят меня… Но скоро забудут. И чем скорее, тем лучше.
- Так вы теперь…
- Я не хочу повелевать людьми, Ветнер. Я слишком долго не понимал, что не хочу этого делать, да и не умею. Мой брат стал хорошим королем, в отличие от меня. Он умеет править людьми, заботиться о них. Я же всегда жил в своих грезах. И понял, что для меня будет лучше стать властелином моих грез. Теперь я повелеваю своими героями, персонажами, если угодно. Кажется, у меня это неплохо получается. Это уже вторая опера, которую вы написали по моему либретто, маэстро. И, я искренне надеюсь, не последняя. У меня готово третье либретто. Мой издатель – господин Плетцен – пришлет ее вам. Не так ли, Карл? – с улыбкой обратился Людвиг к своему спутнику.
Тот улыбнулся.
- Умение господина Плетцена плести интриги оказалось незаменимо в издательском деле, - заметил Людвиг. – Он оказался отличным издателем.
- А как же Лебединый замок? – растерянно спросил Ветнер. – Вы так любили его…
- О нем рассказывает мое новое либретто, которое мой издатель и друг вам принесет, - Людвиг, не стесняясь, поцеловал Карла в щеку. – Пойдем, Карл. Будем слушать чудесную оперу из-за кулис. Мы с тобой слишком долго были на сцене, пусть теперь там блистают другие. Так будет лучше для всех.
- Для нас с тобой уж точно, - с улыбкой заметил Карл.
***
Король Отто II Вительсбах, закутавшись в плащ и надвинув шляпу на глаза, стоял на площади Оперы. Он нередко выходил в город, оставаясь неузнанным. И потому что хотел лично послушать, о чем болтают его подданные на улицах, ибо не слишком доверял сообщениям тайной полиции и льстивым докладам министров. Да и потому что просто любил побыть в одиночестве среди шумной толпы, а не в окружении блестящей свиты.
Впрочем, судя по разговорам, которые улавливал король, дела в его королевстве шли не так уж плохо. Прошло несколько лет с момента великих потрясений, когда королевская власть зашаталась, а страна едва не рухнула в кровавую пучину анархии. Но сейчас дело шло на лад. Отто знал, что оказался на своем месте. Его интересовали люди, и он старался делать их жизнь лучше. Настолько, насколько было в его силах. А его старший брат, Людвиг… Для всех он погиб. Да, безумного короля Людвига больше не было. Его уже не вспоминали с ненавистью или с сочувствием. Но уже начинала рождаться легенда. Легенда о безумном короле, покровителе искусств… Жившим в уединенном замке и таинственно погибшем. Образ короля все сильнее и ярче окружался романтическим ореолом.
Король Отто II знал, что он никогда такого ореола не удостоится. Его брат пытался поднять свое королевство на недосягаемую высоту, в итоге рухнул сам и едва не уничтожил королевство. И Отто знал, что должен жить на грешной земле и выполнять приземленную работу. Ибо самое прекрасное здание не может стоять без фундамента. И Отто закладывал этот фундамент. В память о брате, которого по-прежнему любил. И которому завидовал. Завидовал, потому что брат его, потеряв корону и власть, наконец, обрел свое счастье. И любовь. И теперь жил, пусть и под чужим именем, но с любимым человеком. Любил, творил…
Отто тоже был творцом. Творцом государственным дел, политики, дипломатии. И он любил. Любил того, кого уже не было. И потому был одинок.
Часто по ночам в окно королевской спальни, в которой Отто всегда спал один, билась черная птица. Король поднимался, подходил к окну и смотрел на птицу. Смотрел в ее глаза и видел глаза Фабиана. Птица садилась на карниз, и они долго смотрели друг на друга. Их разделяло окно, которое король никогда не открывал. Потом птица улетала, исчезала во тьме, а король шел в молельню и оставался там зачастую до утра. О чем он молился – никто не знал. Но на алтаре сбоку стояла фигурка святого Себальда.
И сейчас, посреди многоголосой толпы на площади Оперы король чувствовал себя совершенно одиноким. Он был рад служить людям, он черпал в этом служении силы и волю жить дальше, но в груди его была пустота. Он был одинок. И несчастен.
Но тут он вздрогнул. Сквозь толпу к нему приближался старик… Он был одет бедно, его одеяние походило на монашеское, хотя и не было монашеским. А глаза были удивительно светлыми, лучистыми. Он вел за руку другого человека. При виде которого Отто застыл. Все в нем замерло. А затем сердце застучало, он сделал шаг вперед.
- Ты… ты жив, - выдохнул он. – Как это возможно?
- Твоими молитвами, Отто, - серые глаза Фабиана были полны жизни.
- Это невозможно.
- Я хочу быть с тобой, Отто. Я люблю тебя.
Король взял Фабиана за руку и сжал ее.
- Я не могу дать тебе власть, Фабиан.
- Власть у тебя. Оставь ее себе. Дай мне, любовь Отто. Я смогу жить только твоей любовью. Так сказал мне он.
И Фабиан указал на старика, который привел его на площадь, а теперь стоял в сторонке и весело улыбался Отто и Фабиану.
- Я дам тебе свою любовь, Фабиан, - прошептал Отто.
Последние комментарии
4 часов 35 минут назад
4 часов 51 минут назад
5 часов 4 минут назад
5 часов 9 минут назад
7 часов 41 минут назад
7 часов 45 минут назад