Удиви меня смехом смерти (СИ) [Ирина Лунинская] (fb2) читать онлайн

  После всего ты уходишь в душ, а я лежу, расслабленная, думаю о ерунде, например о том, что в слове "коитус" последняя "эс" тянется столько, сколько хочется двоим. О местных винах, о мудром юморе стариков, которого так не хватает нам; о том, что многие люди ничего не делают, кроме денег, но нравы у них, как у панкующей школоты.

   О завтрашнем дне я не думаю. Всему свое время.

   Ты возвращаешься, заворачиваешься в простыню; я говорю, что ты похож на римского поэта, на Горация, на Сенеку, или Сенека не поэт? неважно; ты улыбаешься, часто и мелко дышишь. На самом деле ты похож на мальчика, выдумщика, на кого угодно, ты и есть мальчик, необычный, опасный, ты был бы вправе об этом не знать, но не получится, придется рассказать, я уже решила.

  Потом, Марк. А сейчас ты начнешь читать мне свои верлибры, совсем не те, что мне нужны, но ничего не бывает сразу, Марк, ничего сразу, не надо, не надо спешить.

   И начинаешь. Тщательно, с выражением, у тебя хороший тембр, и ты это знаешь; интонируешь, расставляешь знаки препинания, вплоть до точки с запятой. Слушаю, полузакрыв глаза, шум легкомысленного, пляжного лета смешивается с твоим голосом, я настраиваюсь, я должна быть правдивой. Ты не слишком умен, ты наивен, но, как всякий демон, ты чувствуешь фальшь.

   "Марк, ну ты чего, ну что за штампы, что за банальщина, чайки над пирсом, звенящее солнце, падающее вниз, но хоть бы вверх оно падало, что ли... И всё пепельное, заплатки облаков пепельные, волосы пепельные, у тебя что-то личное с этим пеплом, курить бросил? Ты же талантлив, ты умеешь, ладно бы я такое писала ..."

   Сначала ты не обижаешься, еще катишься по инерции своего настроения, нашего утреннего буйства друг в друге, но обида уже внутри, она растет, ей никуда не деться. Все художники, все сочинители ненавидят критику, любые, любую, пусть и не признаются в этом даже себе; особенно себе.

   "Марк, не пиши о том, что видишь, выйди за пределы опыта, придумай мир, разрушь мир, ты же не графоман, который не может понять настоящего; не описать, а придумать, подумай об этом, подумай, подумай, придумай..."

  Ты молчишь правильным, хорошим, нужным мне молчанием.

   Привет, Ник. Спешу поделиться новостью - вчера я решила тебя убить.

   Это не эмоции, не подумай, не наспех принятое решение. Я не сразу пришла к этому. Дело в моей эгоистичной чистоплотности, вернее, "чистодуховности", грязь тела смывается легко.

   Да, Ник. Я так и не простила себе, что не смогла преодолеть твою носорожью настырность, что уступила, да еще и наивно полагала, что я, это я охотник, а ты добыча; плохо понимаю, чем я тогда думала. Не из-за денег же, хотя деньги имели значение - мне всегда казалось, что очень богатые люди незаурядны, и в чем-то была права - ты выдающийся говнюк. Еще вор и подлец, конечно, и душегуб, как говорили раньше, но это не важно; таких ублюдков много, а улучшать мир я перестала еще в ранней юности. Никто не является причиной моих неудач, сказала я себе однажды, и я не собираюсь обвинять тебя в лишних грехах; тебе довольно своих.

   Дело не в тебе, дело во мне, прости мне эту пошлость. Мне не хочется, чтобы ты продолжал жить. Конечно, правильным решением с точки зрения логики было бы убить себя, но, скажу тебе честно, всерьез такую мысль я даже не рассматривала.

   Ты - пока еще живое свидетельство моего дурновкусия, надеюсь, кратковременного. Когда тебя не будет в списке живых, мысль об этой ошибке никуда не денется, но наверняка потускнеет, станет не такой навязчивой - во всяком случае, мне хочется так думать.

   До встречи в аду, Ник.

   С лоджии хорошо просматривается пляж. Когда начинается отлив, крошечный бугорок мыса увеличивается, превращаясь в золотистую полоску, море отступает, обнажая песок. Ты мне сказал об этом в первый день, смеясь, "это же так эротично, любимая, это наотмашь, это очень".

  Прости, Марк. Я тебя не люблю.

  Смотрю в бинокль - купила его вчера в какой-то лавке, смотрю на затон с яхтами, катерами, рыбацкими шхунами.

   Ты ждешь, стоишь у кровати, опять в своей тоге, ямки ключиц вздрагивают. Пора, Марк, я знаю, я чувствую твое нетерпение, но ты не чувствуешь мое. Вижу как шевелятся губы, читаю еще не звучащее:

   "Удиви меня смехом смерти, что льнет к другим, битым мрамором раскиданным перед Ним, удиви, не живи отмщением, как наградой, это то, что не взять обманом или осадой, Только мертвыми пальцами тех кто рядом, удиви меня и плыви. Море, что вчера еще зябло в стылой простуде рек, скоро выбежит из себя раскаленной гущей, демон небрежно пригубит их, не поднимая век, некогда всемогущих, отнимет у всех всё, мы уйдем к покуда еще живущим, когда мы были такие же, как те, но мы ..."

   Останавливаешься, смотришь, впитываешь мой взгляд, ну, спрашивают глаза, ну, ты так хотела? Глаза уже не голубые, красновато-серые, это выглядит, как кровь, замешанная в пыли. Марк, это очень, это очень, шепчу я, это удача, Марк, у нас получилось.

  Ты смеешься, радостно, как никогда не смеялся, мне кажется, ты уже не со мной.

  Мне не надо выходить на лоджию, не надо смотреть на горизонт, наливающийся пурпурно-темным, смех смерти, Марк, смех смерти, смерч это смех смерти. А теперь надо уходить, Марк, нам надо уходить. Марк, ты меня слышишь?

   Представляю, как ты смеялся, читая мое письмо - если вообще удосужился его прочитать. Я с удовольствием смеюсь вместе с тобой, мне не трудно. Знаешь, когда-то очень давно, в детстве, когда придумывают себе ангелов-хранителей, я тонула в бездонном ужасе, уже зная, что ангелов нет. Взрослая жизнь погружает людей в ад постепенно, дав им освоится, привыкнуть. Так лягушка варится в кастрюле, превращаясь к старости в кусок унылого мяса, не зная, не подозревая об этом.

   К взрослой жизни можно подготовиться. Смириться с чем-то, найти у мира слабые места и долбить туда, пробивать насквозь, а там где жизнь уже пробила твою защиту, просто терпеть. Помыкающие тобой имеют право сильного, но и у тебя есть те, которые внизу в пресловутой пищевой цепочке.

   Детский ад проще и глубже, хотя и рай светлее. Вот ты научилась как-то драться, терпеть хамство полузнакомых и незнакомых взрослых, покрылась коркой, убежала в книги... А потом мальчик, от одного голоса которого бледнеешь, смеется над тобой, и тебя нет, ты уничтожена, и откуда тебе знать, что он такой же как ты, плачет в подушку и каменеет от взгляда той, другой, а она тоже...

   Ангелов нет, Ник. Есть только демоны. И одного из них я нашла.

   Сладковатый запах преследует до сих пор, так пахнут фрукты, говорю я себе, так пахнут фрукты, просто гнилье. Обрубки пальм, разломанное побережье, люди в респираторах, горячий ветер таскает по грязному воздуху мусор, много мусора; черные пакеты, куски пластика, москитные сетки.

   "Некому плакать", читал ты, "вода стала твердью, твердь превратилась в мякоть, незачем плакать, некому плакать".

   Вокруг люди, спасатели, волонтеры; они что-то говорят, я им что-то отвечаю, выцарапывая слова из мертвого нутра.

   Откуда-то хрипит радио, "Обломки яхты миллиардера Никиаса Ципариса, находившейся в зоне бедствия, обнаружены в районе..."

   Марк, я бросила тебя там, в параллелепипеде номера, ты уже не принадлежал мне, возбужденный, радостный, демона можно найти, демона можно влюбить в себя, но...

  Мне не хватило любви, Марк, и ненависти тоже, я застряла в равнодушии.

  Мне не хватило человеческого. Это не ты демон, Марк, это я демон, точнее, убежище мелких демонов, которые с детства, которые навсегда.

  А Ник выиграл. Он лежит теперь на дне и улыбается, обнажая свои белые зубы. Смеется. Он всё знает, знает, что я затеяла это всё не ради него. Приручи своих демонов, толклось в голове, приручи своих демонов, а я снова отдалась им, и ничего не изменить.

  И ты выиграл, Марк, ты остался живым, орущим свои стихи в лицо смерти, которую сам и позвал. Мне никогда не забыть восторга на твоем лице, пьяного и всемогущего восторга, и твоего "Удиви меня смехом смерти, что льнет к другим..."

  Нет никаких других, Марк.Ты это знал, а я нет.

   Ты остался жив, Марк, я это знаю и чувствую.

  Умерла только я.