Пенсионеры [Борис Андреевич Можаев] (fb2) читать постранично

Борис Можаев ПЕНСИОНЕРЫ

– Кто очередной? – Минеевич вскидывает светлую сквозную бороденку и строго смотрит в зал.

Он сидит за кумачовым столом на сцене, справа от него председатель колхоза, слева – парторг, а где-то за его спиной бригадиры и сам председатель сельсовета. Шутка сказать! Минеевич руководит колхозным собранием впервые в жизни. От волнения нос и глаза его покраснели, словно он только что луку наелся.

– Кто очередной?!

В середине зала качнулась чья-то голова в бараньем малахае, потом поднялась загорбина в рыжем полушубке, выплыла в проход и только тут разогнулась. Высоченный старик в шубных чембарах, которые отвисали на нем, как пустой курдюк у заморенного за зиму барана, снял малахай и, держа его, словно крест, у груди, степенно поклонился лысой головой сначала президиуму, потом залу.

– Граждане колхозники, – сказал он президиуму, затем, повернувшись в зал, – товарищи мужчины, – и, прошамкав беззубым ртом, добавил: – …и протчие женщины. Поскольку, значит, я, как и всякий живой человек, должен кормиться, я и составил заявление. – Он вынул из кармана чембар тетрадный листок, развернул его и протянул к сцене, а сам – ни с места. – В котором и подаю прошение на пензию. Прошу не отказать.

– Передайте заявление, Викул Андриянович! – Председатель колхоза кивнул, кто-то взял у Викула заявление и передал в президиум по рядам. Председатель уставился в тетрадный листок; его яркие сочные губы были чинно поджаты.

Минеевич все так же напряженно смотрел в зал, положив перед собой на столе сжатые кулаки, как пару гранат.

– Ну как, товарищи, решать будем? – спросил наконец председатель.

– А чего там решать! У него стажу колхозного нет. Какая может быть пензия! – отозвался первым Минеевич.

– Ты, Викул, где был, пока не состарился? – спросили из зала.

– Дак вы же все знаете… где. Но меня это самое… ребилитировали. – Викул пошамкал и добавил: – Восстановили, одним словом.

– Вот и ступай туда. Там и спрашивай себе пензию. А на чужой каравай рот не разевай.

– Он у нас черствый… У тебя и зубов нету. Х-хе, – злорадно захохотал тот же голос.

– Куда ж я пойду… Поскольку инвалид, престарелый… – сказал Викул.

– Нет, старики… Вырешить мы должны, – поднялся древний, но все еще юркий, маленький Карпей, замуравевший какой-то землисто-серой щетиной, как еж. – Викул, он человек с уважением.

– А что толку от его поклонов! Все равно на работу он не ходит, – сказал кто-то из президиума.

Карпей быстро обернулся к президиуму:

– Совершенно правильные слова сказали… Я только насчет почтительности, стало быть… Викул, он, може, и пошел бы. Мужик почтительный, отчего не сходить? А куда же он пойдет? Може, где он был, там теперь и нет никого. И начальников распустили. Не-е! Вырешить мы должны.

Карпей, торопливо дергая сухонькой головой в стороны, как гусь, заглотавший корку хлеба, победно сел.

– Нет, мы должны вырешить.

– Я грю, стажа у него нет…

– Смотри-ка, председатель, кабы тут обману не было! – загалдели со всех сторон.

– Да стаж у него колхозный и в самом деле малый. – Председатель теребит заявление Викула и смотрит на него так, для порядка. – Значит, всего работал здесь шесть лет, а нужно двадцать пять…

– А что там работал, рази это не в зачет? – спрашивает Викул.

Председатель, совсем еще молодой человек, выпячивает красную, будто с мороза, нижнюю губу, подымает девичьи тонкие брови – силится взвесить Викуловы сроки – и наконец произносит, пожимая плечами:

– Конечно, все надо засчитывать. Но поскольку мы колхоз… у нас есть свой устав… Как собрание решит.

В зале опять заволновались:

– Он там и утром и в обед пайку хлеба получал…

– А мы деруны пекли…

– Хлеба-то не давали на трудодни…

– А ему пайку три раза в день!..

– Дак ведь я ж за эту пайку норму выколачивал!

– А мы что, не работали?

– Зачем все кричите? – приподнялся в президиуме сухопарый татарин с оголенной кирпичной шеей, вылезавшей из облезлой фуфайки. – Пускай Пешка скажет. Она, это самое, парьторг.

– Жасеин! Я сколько раз говорил тебе: не Фешка, а Фетинья Петровна, – строго обрывает его председатель колхоза и косо смотрит на широкогрудую, широколицую Фетинью Петровну.

– Какой разница! Пускай будет Петинья Петровна.

Фетинья Петровна зарделась до ушей:

– Дак ежели каждый, кто вернулся, пойдет к нам в колхоз на пензию, тогда чо же будет? На трудодни не хватит.

– Расшиби вас паралик!..

– Я в таком деле несогласная.

Бабы зашумели, заволновались.

– Цыц вы, проклятущие! – не вытерпел Парамон и встал с места спиной к президиуму, лицом к задним рядам, где на скамьях густо сидели колхозницы. – Вам какое равноправие дадено? Голосовать?! Вот и сидите – ждите. А тут мы и без вас разберемся.

– Ты уж помалкивай, Лотоха! – крикнула на него Фетинья Петровна. – Ишь раскричался! Мы еще разберем тебя за домашнее самоуправство.

– Какое ишшо самоуправство? – Парамон с вызовом обернулся и наклонил