Чертова коробочка [Андрей Николаевич Лещинский] (fb2) читать онлайн

Андрей Лещинский ЧЕРТОВА КОРОБОЧКА

1. 

Сергей захотел повернуться и пойти с пляжа домой. На половине движения тело остановилось, он замер. Перед глазами был ночной мрак, неестественно различимые в мутном электрическом дрожании силуэты кустов и удаленные точки окон на лесистом берегу. Слева прохлада обозначала бесконечное присутствие океана. Вода блестела мелкими искрами прозрачных слизистых существ. Оставленный до утра шезлонг пропал из виду, хоть был в двух шагах. Справа приветливо светились дачные домики небогатых американцев. В них было тихо и недвижно, только в том, куда Сергей собрался идти, были видны люди, слышны голоса, звяканье бутылок, смех и песенка Алены Апиной или Тани Булановой. Там были американские, то есть бывшие наши, друзья Сергея, их знакомые, дети. В небольшом домике сидели, пили вино и ели меч-рыбу человек двадцать. Вино пили часто, а меч-рыбу ели только сейчас — Сергей купил. Для американцев, хоть и бывших наших, было дорого.

Сергей стоял, прислушиваясь к своим желаниям. Десять минут назад он оставил компанию, посидел в шезлонге, пытаясь получить удовольствие от тихого шума мелкого прибоя, теперь решил вернуться, но не знал, хочет ли. Он не любил компании. Одинокая прогулка по пляжу была как-то приличней, но в темноте можно было зацепиться за шезлонг, лодку, еще какое-нибудь барахло. Далеко не уйдешь: скоро частная территория. Людей неловко бросать: собственно, все приехали с ним попрощаться, завтра у него самолет. Он представил свои топтания на узкой границе воды и суши, тьмы и света, безлюдья и гостеприимства, фыркнул от смущения, порожденного пошлостью напросившейся на ум символики, и быстро пошел к дому.

На узкой веранде сидели люди. Сергей был старше всех — сорок два, остальным от тридцати восьми вниз. Длинноногой и полупьяной, а может быть, от рождения ушибленной подруге одного из детей — семнадцать. Дети жадно ели рыбу, взрослые вертели в руках стаканы с вином, медленно пили и быстро болтали по-русски с акцентом, который еле слышался и почти не раздражал, поскольку был настоящим, а не выдуманным для внешнего проявления полной внутренней американизации. Почетного гостя ждало раскладное кресло с накинутым пледом. Остальные сидели кое-как, даже по двое на одном стуле. Все были в шортах и футболках или майках. Яркие пятна одежд, светлые руки и ноги, темные головы, перемешанные с ярко-желтым светом электрических ламп, выглядели уютно и покойно. Здесь было суше и теплее, чем на пляже. Сергей взял стакан, отпил маленький глоток, посмотрел на сидевшую рядом женщину и скучно удивился тому, что ее голые полные ноги, чуть прикрытая майкой грудь и гладкие, обтянутые тонкими шортами бедра не вызывают желания и даже интереса.

Он скучал. Ему не нравились американские дети, которые умели только есть, спать и трахаться, даже купаться не любили. Он не хотел сидеть на веранде, хотел ехать в Нью-Йорк, лечь спать, чтобы отдохнуть перед перелетом. Он не хотел разговаривать: обсуждались проблемы трудоустройства, окончания языковых курсов, грин-карты, браки, квартиры, машины, прочая чушь. Он привык скучать, смотрел на стакан — у него был хороший, стеклянный, остальные пили из одноразовых, — по граням которого суетливо бегал, да никак не мог убежать яркий электрический зайчик, странно сфокусированный налитым вином.

— Дайте мне сказать. Все. Заткнитесь. Shut up. Дети, перестаньте жрать, как свиньи. Может стошнить. Анька! Ты можешь заткнуться?!

Сеня, лучший друг Сергея в Америке, встал со стаканом в руке. Он был невысок, небрит, коротко пострижен. Круглые очки и узор складок лица сделали бы его похожим на филина, но большой широкий нос переводил внешность в область фантасмагорий. Что-то такое бойко, но безопасно искушающее на левой створке «Лиссабонского триптиха» Босха. Сеня всегда и всем хамил. Он задрал левой рукой футболку, почесал грудь, посмотрел на ногти, продолжил:

— Мы все, как последнее говно, спрятались в Америке. Среди нас есть один живой человек. Мы все его любим, а кто не любит, тому я яйца оторву.

— А у кого яиц нет?

— Анечка, солнышко, мы с тобой останемся вдвоем, я тебе наглядно покажу, что у девочек есть вместо яиц. Ты мне дашь сказать? Или будешь дальше х...ню нести?

Молодое поколение понимало плохо, как надо общаться по-русски, не знало и всех, кроме себя, считало идиотами. Старшие на Сенькины грубости не обижались. Привыкли, притерпелись, да и выбирать-то из кого?

— Так, да. Ну, я продолжаю. Так вот. Сергей Алексеевич! Ты великий человек! Здесь все хорошо, но чего-то нет. А когда ты появляешься, я это самое начинаю чувствовать. Давай. Нам уже пора. За тебя! Ну что! Все взяли и дружно выпили.

Все выпили, кроме Сеньки и Сергея. Сеня макнул губы, Сергей чуть глотнул, и все. Аня выпила половину стакана, обняла Сергея за шею, сказала тепло и напряженно:

— Сереженька, можно я тебя поцелую?

— Я тоже хочу. — Кудрявая тетка, сидевшая напротив, вскочила, махнула стаканом и посмотрела на Сеню. Ей не хотелось целоваться с Сергеем, хотелось посмотреть, что получится. Вышло очень хорошо. Сенька шлепнул ее по голым ляжкам, дернул согнутым в крючок указательным пальцем за пояс. Она плюхнулась обратно и получила то, к чему стремилась, — жаркий Сенькин поцелуй в мягко раскрытые мокрые губы.

Аня целовала Сергея. Сначала он не хотел, думал, что будет противно, душно и потно. Губы казались червями, липко ползавшими по лицу. Потом он почувствовал, как рука двинулась вперед и вверх, обняла талию женщины, повозилась, залезла под футболку и прилипла к влажной, упругой, приятно изогнутой поверхности тела. Рука оказалась умней головы. Ему захотелось целоваться. Он плотно прижал губы к губам, наклонился, обнял ее второй рукой, притянул ближе, закрыл глаза. Темно-коричневый туман поднялся из крови, укутал мозг, но мысли были слишком горячими. Они рассеяли туман, не дали расслабиться. Сергей вспомнил, что он не один, что завтра самолет, что впереди куча неприятных и трудных дел, что в этом крошечном домике уединиться невозможно, а трахаться в машине или на пляже глупо. Он открыл глаза. Сенька сказал:

— Ну чего, чудовище? Двинули?

— Да, пошли.

— Не уходите. — Аня взяла его за руку. Она тяжело дышала, соски ярко выступили из-под ткани, футболка заехала вверх, открыв полживота и спины. Все молчали. Дети ушли. Наверное, противно было смотреть, как целуются старые похабники.

— Не уходите. Ведь можно завтра пораньше уехать.

— А?

— Нет. — Сеня встал и заправил футболку в шорты. — Раньше надо было соображать. Пошли. Нам еще поговорить надо. Все. Пошли.

Сергей не знал, хорошо они сделали, что уехали, или плохо. Возбуждение материальное, так сказать физическое, медленно уходило. Кровь остывала, напряжение смягчалось. Воображение, напротив, спать не хотело. В голове дрожали, исчезали, снова появлялись картины азартного совокупления на песке у кромки тихого прибоя, осторожного и очень сладкого секса за тоненькой дверью, под носом у веселой компании, какие-то бешеные образы с болезненными изгибами ног, что-то непристойное, трудное и суровое. Сергей вдохнул, выдохнул, еще вдохнул, выгоняя муть, и привычно подумал, что все эти штуки хороши в воображении, а пусти наружу — получится грязь, дрянь и мерзость. С другой стороны, в грязи-то и в скотстве, может быть, самое удовольствие и есть. Он прислушался к себе, понял, что да, там, и что никогда он его не получит, всегда надо будет идти, всегда будут дела, беспокойство, всегда будет барьер, через который он сам себе не разрешит перелезть.

Simon вырулил на highway, вынул из чистой пепельницы леденец, сунул в рот, сказал:

— Ты чего, жалеешь, что с Анькой не остался?

— Черт его знает... Жалею, не жалею... Ну, жалею, наверное.

— Так сказал бы. Остались бы, утром поехали. Хочешь, вернемся?

— Поздно уже.

— Значит, не хочешь. Ну, в следующий раз приедешь, трахнешь. Ты когда, кстати, приедешь?

— Не раньше февраля. Слушай, а чего ты такой простой? Приедешь, трахнешь... А может, она не захочет?

— Шел бы ты, Сереженька, в жопу. Как это не захочет?

— Ну, как... Да по-простому. Ну, как люди не хотят?

— Пора тебе взрослеть. Слушай, слушай. Я в молодости такой же был мудак, как ты сейчас. Ты можешь себе представить? Мне уже хорошо за двадцать было, я девок трахал только так, и вот, можешь смеяться, я не знал, что бабы от этого дела получают удовольствие. Ну, представляешь, такой был уже крутой, думал, все знаю, все понимаю, а был пацан, сопляк, натуральный сопляк. Думал, ну позовешь ее в кафе, угостишь мороженым, купишь вина, будешь анекдоты всякие рассказывать, смешить, ну в конце вечера она тебе, может быть, в благодарность даст. А вдруг от одной бабы я узнал, что ей тоже кайф, что у них тоже оргазмы. Я разозлился тогда, ну ты себе не представляешь. Говорю, так если тебе тоже кайф, что ж ты, тварь, меня целый вечер морочила, за что тебе мороженое? С тех пор поумнел.

— Что это значит — поумнел?

— Проще стал. Хочешь трахаться — в койку, не хочешь — пошла вон, другие есть. Они должны меня просить, а не я их.

— И чего, просят?

— Не п...ди. А тебя чего, не просят, что ли? Вон Анька чуть из трусов не выскочила.

Через сорок минут они въехали в Нью-Йорк, еще через сорок минут были в Сенькиной квартире на шестнадцатом этаже дома, замечательного тем, что с крыши открывался нечеловеческий, надпространствеиной силы вид на небоскребы Манхеттена, мост через реку и бесконечные, яркие автомобильные потоки. Было уже полпервого, вставать надо было в шесть. Они быстро помылись, вышли в гостиную в длинных халатах. Надо было ложиться спать, но что-то было в комнате, какое-то напряжение. Они остановились. Сергей смотрел на Сеню, ждал. Тот стоял, колебался, наконец подошел к низкому комоду, выдвинул ящик, достал черную коробочку, сказал:

— Сядь.

— Чего стряслось?

— Слушай. Я серьезно. У меня к тебе просьба. Вот, смотри.

Он протянул коробку Сергею. Она была размером с маленький калькулятор. Без экрана, кнопок, только с ручкой, которую, наверное, можно было поворачивать. Напротив острого носика ручки была шкала с рисками и маркерами через десять — от шестидесяти до ста. Носик указывал на сотню.

— Ну, посмотрел. Что это?

— Видишь, это мои электронщики сделали. Такая херня получилась. В общем, вышел прибор для снижения интеллекта.

— Для снижения чего?

— Интеллекта.

— Что такое интеллект?

— Слушай, Сереженька, рыбонька, кончай вые...ваться. Ну, ясно, я не могу определить интеллект. Никто не может. Но, в общем, всем это ясно. Ну, чего, ты не понимаешь, что такое интеллект? Ну, мера способности мыслить.

— Ну... Ну, ладно. Но это же чушь.

— Ну, чушь. Тебе чего, трудно попробовать?

— Как пробовать?

— Возьми с собой. Только не потеряй. Штука дорогая. Смотри. Ручку надо чуть вытащить и крутить. Меньше шестидесяти, видишь, нельзя. Говорят, может быть вредно. Ну, ты понимаешь. Это проценты. Шестьдесят — это ноль шесть от того, что у тебя сейчас.

— Сам бы и пробовал.

— Ага. Мне только этого не хватало. Интеллект снижать. Ты чего? Издеваешься? У меня и так ничего нет.

— Сенька, ты меня паришь. Кто вообще будет придумывать прибор для снижения интеллекта? Уж осмысленней повысить.

— Ты чего, уже поглупел, что ли? Конечно, разрабатывали прибор для повышения. А получилась эта херня. Никто еще не пробовал. Ты умный, пьешь мало. Давай.

— Ты веришь, что ли, в то, что несешь?

— Ну, не веришь, так тем более. Чем ты рискуешь? Только не давай никому. Он действует на того, кто крутит ручку.

— Ладно, пошли спать. Да, а почему ручка? Сделали бы кнопки с дисплеем.

— Не люблю кнопки. Все. Спим.

2.

На следующий день у Сергея болела голова, было заложено правое ухо. Его все раздражало, и все не нравилось. В самолете было душно. Сосед справа непрерывно жрал фисташки и пил пиво из банок. Шелуха лежала на брюхе, на полу; два кулька, набитые шелухой, он засунул за сетку переднего сиденья. Он читал журнал с кроссвордами, ребусами и яркими фотографиями. Сейчас увлекся статьей о новых трудностях в жизни Моники Левински. По телевизору шел боевик. Сергей не всегда успевал понимать быструю американскую телеречь, но здесь слушать было нечего. Один герой с мордой сутенера бегал по канализации. Хотел заложить бомбу под Нью-Йорком и убить топором как можно больше противных девок с тонкими ногами и глупыми рожами. Другой, вроде толстого клоуна, гонялся за ним, желая спасти цивилизацию и забрать себе последнюю девку. Конец был ясен: предстояла рукопашная на заброшенном заводе среди потоков воды, электрических искр и каких-нибудь угрожающих крюков и цепей.

Сергей посмотрел, стало противно. Он не выспался, впереди было четыре часа лета до Лондона, потом одинокая и скучная ночь в гостинице, встречи с антикварными дилерами, еще одна ночь и только потом домой. В проходах показались тележки с обедами. Сергей хотел есть, он всегда хотел есть, когда волновался или был раздражен. Ждать было долго, кроме того, он был уверен, что обеды кончатся точно перед ним, а когда телегу с новой порцией наконец докатят, случится какая-нибудь заминка, стюардессы начнут топтаться, протискиваться между телегой и его плечом, измучают, испортят аппетит и раздражат до того, что выть захочется. Сосед взволнованно привстал, раскрыл рот с недоеденными орехами и стал смотреть в сторону тележек. Сергей решил попробовать почитать. Длинная цитата из «Пикатрикса» проплыла перед глазами. Рыбное изобилие города Адоцентина, статуи деканов на башнях, благородные развлечения посвященных утонули в сумеречном тумане, ничего не оставив на память. Попробовал еще раз. Голова заболела сильней, пальцы разжались, книга упала. Он понял, что почитать не удастся. Неужели нельзя было взять что-нибудь попроще? Нагнулся за книгой. Уменьшитель интеллекта выпал из кармана. Пришлось поднять и его. Сергей сунул книгу в карман сиденья, взял коробочку двумя руками, ни о чем не думая, сам не понимая зачем, от скуки, наверное, дернул ручку на себя, повернул носиком на шестьдесят, отпустил.

Запах еды донесся до ноздрей. Чем это пахнет? Этот поганый белый соус, что ли? Опять мясо с макаронами? Почему это, скажите, пожалуйста, на British Airways кормят макаронами? Кормили бы чипсами. Fish and chips. Это по-английски. Ему стало интересно: что там вообще за обед? Чем накормят? Привстал, потянулся — ни хрена не видно. Сосед сел на место. Сергей повернулся к нему, спросил:

— Вы не заметили, что там такое в фольге? Плавленый сыр, что ли?

— Нет. Я рассмотрел. Это пудинг.

— А! Английский пудинг. Это неплохо.

— Черта лысого, английский. Американская размороженная дрянь из супермаркета. Слушайте, а что у вас за акцент? Вы из Шотландии?

— Из России.

— О! Gorbatchiov, perestroika, Eltsin! Как там у вас дела?

— Нормально. Кто умеет крутиться, жить можно. В Америке богаче, конечно.

— Не люблю американцев. Слушайте, а чего вы сидите? Спросите пива. Вы пиво пьете?

Действительно. Ну-ка. Пусть обслуга покрутится. Сергей нажал кнопку, спросил сразу две банки пива, орешков и стал смотреть телевизор. Боевик кончился. Показывали концерт Мадонны.

— Ну и телка, — сказал сосед. — Меня просто прет от ее буферов. Как у вас в России с телками?

Сергей Алексеевич глядел на Мадонну. Она была мокрой, кожа блестела, грудь лезла из блузки на свободу. Она так прыгала, рядом с ней танцевали такие отпадные девки, что он почувствовал стук в голове, мурашки на шее и спине, шевеление в штанах. Ну, баба. Ух, загнать бы ей шершавого под кожу. Сергей вспомнил, что раньше ему Мадонна не нравилась и вообще от телевизора как-то не стояло. Где были его глаза? О чем думал?

Стюардесса подкатила наконец свою телегу. Дала две коробки с обедами. Они взяли еще по пиву, орешков. Стюардесса сразу пошла дальше. Сергей огорчился. Могла бы постоять немножко. С бабой веселее. Он открыл коробочку с горячим. Странно. Там было не мясо, а что-то серое, вроде куска каши.

— Не понял! — громко сказал Сергей по-русски.

— Что? Что случилось? — Сосед не открыл еще свою пайку, заволновался, стал заглядывать Сергею под руку. — Что у вас там?

— Не понимаю, что это! — Сергей начал сердится. Что это такое принесли? Черт знает, на что похоже. Как это есть?

— А, чего, это? Вы что, никогда такого не ели?

— Нет! — почти крикнул Сергей. Что, этот сосед, совсем дурак, что ли? Чего спрашивать? Ясно, не ел, раз не знает.

— Это паштет. Это вкусно.

— А... Так он горячий!

— Нормально. Попробуйте.

Паштет оказался вкусным. Сергей успокоился. Ладно, ничего. Пока ели, сосед рассказывал, каких классных осьминогов ему подавали на Эгине. Сергей еле дождался конца истории: было интересно, но очень долго, и хотелось самому порассказывать. Он стал говорить о ресторане «Wheelers» в Сохо. Там он ел колчестерских устриц номер один и дуврскую камбалу гриль. Сосед слушал внимательно и пыхтел от удивления, когда Сергей называл цены — восемнадцать фунтов за устрицы и двадцать восемь за камбалу. Сергею было приятно его удивление, но в душе екало. Он сам не понимал, как на ум пришло платить такие бабки за рыбу и ракушки.

Время прошло быстро. Они вместе доехали на экспрессе до вокзала Виктория. Гостиница была рядом. Сергей зашел в крошечный номер — семьдесят фунтов в сутки, между прочим, — стал думать, чего делать дальше. Выпить, что ли? Из кармана высунулся угол Сенькиного приборчика. Сергей взял его, посмотрел. Ручка указывала на шестьдесят. Ну и чего? Что он, поглупел, что ли? Чушь это все. А если назад повернуть? И так умный. Ладно, лучше повернуть. Пусть будет, как было. А то скажут, что сломал или еще чего. Он вытащил ручку, повернул назад до упора, отпустил.

О, господи! Сергей Алексеевич сел в единственное кресло, почувствовал слабость, озноб и приближавшуюся по испуганно сжавшимся сосудам головную боль. Он знал себя, привык к собственным реакциям и давно научился их контролировать и успокаивать. Хорошо. В конце концов, ничего не случилось. Раз он понял, значит, голова в порядке. Нет ли остаточного эффекта? Ну, этого он никогда не узнает. Наверное, нет. Надо верить в гений технической мысли человечества.

Он помаялся немножко. Вышел на улицу, купил несколько персиков, воды. Вернулся. Принял душ, поел, попил, подумал, съел таблетку тазепама, лег спать.

3.

Сергей Алексеевич был антикваром. Он зарабатывал тем, что покупал антикварные вещи и продавал их дороже, чем покупал. В общем-то, когда есть хороший предмет, продать не фокус. Вопрос, где этот предмет взять. Честный способ — открыть антикварный магазин, сидеть и ждать, пока старуха принесет. Старуха носила. В начале девяностых хорошо и обильно, потом все скуднее и скуднее с невысокими пиками активности после экономических кризисов, падений курса рубля и массовых крахов банков. Когда дело пошло к смене тысячелетия, Сергей Алексеевич задумался, послушал умных людей и решил съездить в Лондон, посмотреть что да как.

Ему понравилось гулять по широким чистым улицам, ходить по антикварным магазинам, барахолкам, аукционам. Очень приятно было сидеть в кафе «Sotheby’s», пить кофе и рассматривать каталог завтрашней продажи. Интересно было ходить на аукционы попроще, листать грязные старые холсты, встречаться взглядом с давно никого не видевшими глазами христианских мучеников или безмятежно пляшущих у кумира забытого бога жирных коротконогих теток. В битком набитых магазинах, где среди штабелей хлама спали с открытыми глазами плохо говорившие по-английски люди с восточными лицами, он находил хорошую бронзу, фарфор, экзотику. Однажды вытащил из-под стола и тут же купил за тысячу двести фунтов большую бронзовую статуэтку — лев, совокупляющийся с крутобедрой, большегрудой и очень веселой дамой. Пулковские таможенники так хохотали, что пропустили бесплатно. Парочка постояла, да и ушла за восемь тысяч долларов. Смешно и приятно.

Все это было неплохо. Вещи были, он умел искать, находить, покупать, продавать и зарабатывать. Однако через пару лет хождений, поисков и мелких удач у Сергея Алексеевича стала возникать странная и сначала непонятная ему самому мысль. Началось с ощущения, что разные вещи, продававшиеся в разных концах Лондона, относящиеся к разным странам и векам, а иногда даже тысячелетиям, имеют некие общие характеристические знаки, свидетельствующие о единстве происхождения. Короче говоря, чем дальше, тем больше он уверялся в том, что все это — подделки, производимые несколькими, не более чем пятью мастерскими. Он не мог бы определить эти знаки, не мог бы научить другого распознавать их. Сам видел, узнавал на старых осыпающихся холстах восемнадцатого века, китайской бронзе эпохи кван-си, итальянских фарфоровых пастушках и немецких средневековых дубовых панелях. Потом Сергей Алексеевич начал считать. Возьмем живопись семнадцатого века. Народу тогда на Земле было примерно в десять раз меньше, чем сейчас. Девять десятых, а то и больше были крестьянами. Картины покупали и заказывали ну пусть десять процентов оставшихся. Прошло триста — четыреста лет. Минимум половина холстов должна была пропасть. По грубым прикидкам получалось, что должна была остаться одна картина примерно на пятьдесят желающих ее купить. Картин должно было не хватать, они должны были быть дефицитными, дорогими и желанными.

Ничего подобного! Их были рулоны, штабеля, кучи. На каждом провинциальном аукционе продавались по маленьким ценам — от пятисот фунтов, а то и дешевле эти самые картины. Может быть, он считал неправильно, может быть, он ошибался во всем, но попытка не пытка, Сергей Алексеевич стал искать. Его интересовали не только картины, не только семнадцатый век. Все что угодно, только разнообразное, понятное потребителю, по цене от тысячи до десяти тысяч долларов за штуку. Для начала желательно в размере шестифутового контейнера в пределах ста тысяч долларов.

На распродажах попадались подозрительные на причастность к производству личности, он пытался разговаривать, но контакта не получалось. Решил попробовать Нью-Йорк. Покрутился, потыкался, ничего не нашел. То есть там, судя по всему, делали. Слишком много было Фаберже с шикарными эмалями, дорогой нумизматики, но это была не его тема. Сергей Алексеевич не хотел работать на эксклюзив, на, так сказать, высокую моду. Продай какому-нибудь олигарху Айвазовского два на полтора или орден Андрея Первозванного с цепью, а потом сиди, грызи ногти, думай, чем дело обернется. Лучше товар попроще, побольше, без гарантий и в своем кругу.

Нашелся один бывший наш. Обрадовался встрече, выпил, расчувствовался, вроде бы подтвердил догадки. Сергей Алексеевич купил у него несколько бронзовых амурчиков, пообещал покупать еще, получил в обмен лондонские телефоны. Стал звонить. Сначала ничего не выходило, потом по одному номеру ответил какой-то Тони, кажется, смекнул, о чем речь, согласился встретиться и назначил день и место.

Они встретились в десять утра в холле шикарной пятизвездной гостиницы через дорогу от Гайд-парка. Раз в месяц по субботам здесь устраивались антикварные ярмарки. Сергей заплатил три фунта за вход, пошел между рядов ярко начищенного старья. Было пустовато — рано для покупателей. Две русские тетки, крашенные под блондинок, с красными от волнения рожами и стекающей по гриму косметикой носились от одного ювелирного прилавка к другому и скупали все бриллианты от карата вверх. Пожилой джентльмен сидел, сильно сгорбившись, рассматривал золотые монеты в черной планшетке. Сергей плохо понимал в Востоке, показалось, что Бактрия, впрочем, он мог ошибиться.

Тони все знали, сразу показали дорогу к его прилавку, и Сергей Алексеевич понял, что, кажется, угадал. Он вспомнил, что уже видел Тони, смотрел на его барахло; но тогда, не имея специальной цели, поставил в памяти отметку, не обратил особого внимания и почти забыл. Теперь ощущения вернулись, соединились с новым взглядом. Получилась мрачно-роскошная картина с двуцветной черно-золотой доминантой. Тони был стройным кудрявым брюнетом не старше тридцати пяти, похожим на итальянца. Он был в черных узких брюках, в черной рубашке с черными блестящими разводами и, чтобы не нарушать гармонию, пил черный кофе из черного пластмассового стаканчика. За ним на полках стояли два десятка каминных часов. Корпуса сияли ровной, нигде не поцарапанной, не потертой позолотой. Все был ампир — то, что нужно истинным ценителям изящного. Огромный, сантиметров семьдесят, черный от патины Геракл, облокотившийся о золотой жертвенник с циферблатом. Горации с мечами, бронзовая пародия на Паулину Бонапарте Кановы, золотая индейская принцесса с вкрадчивым конкистадором, роскошная голая негритянка на коленях с цепями на руках и ногах, золотые путти с виноградом. Все часы негромко тикали, показывали правильное время и в честь прихода Сергея Алексеевича устроили беспорядочный, но очень интеллигентный перезвон. Было несколько статуй: бюст Марии-Антуанетты, два дерущихся мужика с сильно оттопыренными задницами — что-то вроде Геракла с Каком, спящий Гермафродит. Сергею Алексеевичу не нужны были часы. Несколько лет назад их понавезли столько, что смысла не было, но идеальное состояние предметов, ровная, совершенно одинаковая позолота и очевидная ориентация на солидного покупателя со вкусом давали надежду на развитие темы.

— Добрый день. Я — Сергей. Олег из Нью-Йорка посоветовал мне найти вас.

— Я — Тони. Здравствуйте. Такой длинный путь, просто чтобы меня увидеть? Как вы долетели? Приятное путешествие?

Он протянул руку, улыбнулся широко, во все зубы, стал вежливо, но сильно трясти руку Сергея и смотреть прямо в глаза.

— У меня есть некоторая надежда на вас, Тони. Я ищу крупную партию антиквариата для вывоза в Россию.

— Вы можете купить все эти часы. Это будет крупная партия.

— И это будет прекрасная покупка! Ваши часы превосходны. Но мне хотелось бы немного другого товара и на большую сумму.

— Хотите кофе?

— Да, замечательно. Это было бы чудесно.

Тони махнул рукой. Через минуту появилась красивая тридцатилетняя блондинка с двумя стаканчиками в руках. Ее звали Джули, она была женой Тони. Довольно полная, среднего роста, с большой грудью, широкими бедрами, длинными ногами. Она была одета необычно для англичанки и вдвойне необычно для антикварной ярмарки в роскошной гостинице. Тугая белая блузка с большим полукруглым вырезом, узкая и короткая джинсовая юбка на пуговицах. Три нижние были расстегнуты, поэтому ноги лезли наружу при каждом движении. В общем, все было мило и сексуально, но чуточку неестественно, а тут еще черный худенький Тони, все эти золоченые задницы. Сергей Алексеевич почувствовал легкий укол тревоги. Он продолжил:

— Меня интересует большое количество разнообразного неотреставрированного антиквариата. Понимаете? Не слишком дорогие и заметные вещи.

— Что-то вроде распродажи в South Kensington?

— В общем, да. Но с возможностью выбора и по оптовой цене.

— Это грандиозно! — Тони вспомнил об улыбке, отпил кофе. — И о какой сумме вы хотели бы говорить?

— Это зависит... Для первой пробы до ста тысяч фунтов.

— Такая партия может потревожить рынок.

Сергей повернулся. Подошел старый джентльмен из-за соседнего прилавка. Он торговал китайщиной. Среди бело-голубых ваз были расставлены терракотовые статуэтки из могильников, жадеитовые коровы. Угрожающе и варварски роскошно прилавок пересекала кавалькада ярко раскрашенных всадников, в руки которых джентльмен вставил пестрые флажки и бумажные шарики. Сергей решил, что это монголы, значит, четырнадцатый или пятнадцатый век. Большая редкость, молодец старик!

Джентльмен был низкоросл, сед, толст, одет в стеганую куртку с висевшим сзади капюшоном. В руках держал стакан с чем-то желтеньким. Пахло от него подходяще. Тони улыбнулся понимающе и чуть тревожно, представил. Старика звали Питер. Он глотнул виски, продолжил:

— Нет смысла продавать антиквариат большими партиями.

— Почему нет? Большая партия — большие деньги. Вы должны продавать, если есть возможность.

— Продажи идут хорошо. Слишком хорошо, чтобы это радовало. Многие смотрят сейчас на ирландские дела. И потом они думают: пора покупать антиквариат. Вы сегодня прилетели из Москвы?

Питер протянул Сергею руку. Тот протянул свою в ответ, увидел скрещенные средний и указательный пальцы, а при пожатии ощутил тычок большим пальцем в середину ладони.

— Нет. Я прилетел из Нью-Йорка, а живу не в Москве, а в Санкт-Петербурге. Почему же вас не радуют большие продажи?

— Слишком много антиквариата сразу. Кто-нибудь спросит: кто хранил весь этот антиквариат? Где он лежал так долго?

— Но примите во внимание, что вся партия сразу уйдет в Россию. Это не скажется на английском рынке.

— Россия стала много ближе, чем десять лет назад. Вы не видели ирландских агентов в самолете? Они контролируют все рейсы из Москвы.

— Не видел. Россия далеко. Вы недооцениваете наш рынок. Я готов покупать и платить наличными.

— Нет. Сейчас надо быть очень осторожным. Скоро будут странные события. Мы должны быть готовы. Тони! Вам надо быть готовым. Мы не можем продавать антиквариат грузовиками.

Старик раздраженно поставил стакан на прилавок. Стакан упал, покатился, оставляя тонкий след на стекле, замер. Он ушел в сторону буфета, бросив своих глиняных китайцев. Тони улыбнулся, сделал круговое движение задом, сказал:

— Питер всегда такой серьезный. Он принимает все слишком близко к сердцу. Вы всегда можете купить антиквариат на распродажах. Множество распродаж в Лондоне и пригородах. Вам повезет.

Джули подошла к Тони, облокотилась о прилавок, посмотрела на Сергея. Он взглянул в ответ, увидел, что ее грудь не прикрывается оттянувшейся книзу блузкой, что глаза светятся ожиданием, а влажные губы хотят что-то сказать, но ждут, когда за них это сделают другие губы. Тони положил левую руку на изгиб ее спины около поясницы, продолжил:

— На распродажах можно купить массу интересных вещей. Я уверен, вы получите огромное удовольствие и заработаете кучу денег.

— Спасибо за совет. Я постараюсь воспользоваться им наилучшим образом. Вы покупали ваши часы именно на этих распродажах?

Джули засмеялась. Она выпрямилась, выпятила грудь, подняла руки к голове и распустила волосы, упавшие на спину чуть ниже плеч.

— Тони, пригласи Сергея к нам на вечер.

— О, конечно! Грандиозная идея. Все будут рады вас видеть. Мы будем есть фундю! Сергей! Вот, возьмите адрес. Питер будет. Другие тоже. Да? Вы придете?

— Спасибо! Это великолепно! Конечно. Когда мне приходить?

— Здесь закончится в пять. У нас будет куча забот с упаковкой и погрузкой. Я думаю, к восьми.

4.

Около четырех часов дня Сергей Алексеевич сидел на диванчике в Национальной галерее. Ему нравился этот зал, расположенный в центре креста из пяти комнат. Справа висели «Благовещение» Кривелли и «Спящий Марс» Ботичелли. Между ними за дверью — двусторонний Дюрер, за спиной — «Мистическое рождение Христа», прямо — «Рождество» делла Франческа, «Сатир, оплакивающий нимфу» Пьеро ди Козимо, слева еще Ботичелли, сзади зал Рафаэля, прямо, слева шедевры, еще шедевры. Они излучали что-то. Сергей не знал слов и понятий, про себя называл это ветром. Он чувствовал его движение на коже, в голове, чувствовал, как потоки сходятся у диванчика, как сталкиваются, закручиваются, как от этого плотного кружения делается хорошо и страшно и как начинает надуваться этим давлением голова, наверное, слишком слабая для воздействия таких сил. Людей почти не было: дело шло к закрытию, но воздух был настолько плотен, что создавал ощущение перегруженности пространства густыми цветами и формами. Сергей любил бывать здесь, но быстро уставал и не сразу приходил в себя. Сейчас он чувствовал, что надо встать и уйти, но идти никуда не хотелось.

После разговора с Питером, Джули и Тони он походил по ярмарке. Купил солнечные часы семнадцатого века, голландский пейзаж на доске, бронзовый барельеф, какую-то неопределенную китайскую загогулину. Оставил их в камере хранения, пошел в соседнюю гостиницу, где тоже была продажа. Толку в этом было немного. Так, провел время, отбил билеты и гостиницу, посмотрел, что к чему. Сейчас надо было отдохнуть, а вечером идти на party к этому неприятному жулью. Он заранее знал, что там будет, заранее тошнило, и было смертельно скучно. Да — да. Нет — нет. Хочешь торговать, торгуй. Что это за мерзость: нет, но ты зайди вечером, мы на тебя посмотрим, покажем, какие мы крутые, всю кровь выпьем, а потом за твои же деньги, может быть, согласимся. А может, пошлем подальше. Excuse me please. Тони — голубой, Юлька его — нимфоманка. Петька этот — что-то такое типа шизоида на грани шизофрении с масонско-ирландским бредом. Может, не ходить? Сколько можно издеваться над собой за деньги? В конце концов, не нищий.

Он замучил себя до того, что заболела голова, закололо сердце, ангелы на картинах запели злыми голосами оглушительный heavy-metal, он встал, приготовляясь бежать на улицу, сунул руку в карман пиджака в поисках валидола, нащупал Сенькину коробочку и снова сел на диванчик. Попробовать? В прошлый раз помогло, и хуже не стало. Он решительно вытянул ручку, крутанул до упора и сунул коробочку в карман.

Голова действительно чего-то болела. На фига это нужно — сидеть в духоте! Вон народу уже никого. Сейчас закроют до утра, спи тут на диване. Он встал, потянулся, зевнул. Пошел к выходу по скучным пустым комнатам, где не было ничего, кроме пыли, скрипа его шагов и плоских пятнистых картин. Господи, какая тоска. Он подумал о предстоящем вечере. А что? Может, и неслабо. Они умные больно, да посмотрим, кто кого обдурит. Джульке, если дальше лезть будет, он покажет, что такое есть the russky mujik.

Сергей Алексеевич вышел на площадь, взял такси, поехал в гостиницу. Оставалось больше трех часов. Он выпил рюмку и лег спать — ну их всех в жопу.

К Тони он приехал около девяти. Немного проспал, потом помыться надо было, одеться, бутылку взять по дороге. Хорошо, водила нормальный попался. Показал лавку, где все дешевле процентов на пятнадцать — двадцать. Сергей взял литруху «Столичной», посмотрел, прикинул, взял еще одну — не пропадет. Водила довез быстро. Сказал, что сам — cockney, Лондон знает как свои пять. Сразу видно приличного человека, не то, что черножопые всякие.

Тони вышел встречать в вестибюль. Вырядился в белую рубашку с кружевами, блестящие черные брюки, цепочку надел золотую. Жил на втором этаже, по английскому обычаю то есть на первом. Сергея ждали — Джулька подскочила, стала жать руку, Питер поставил стакан, тоже подошел. Жена Питера — какая-то никакая баба, лет на тридцать пять моложе своего благоверного, замотанная в длинные серые тряпки, стала трясти головой из полутемного угла. Здоровалась, наверное. Из другого угла легко вышел немолодой, рослый, стройный джентльмен. Одет просто — джинсы и фланелевая рубашка, но по повадкам видно: он здесь главный. Зовут Дэн.

На столе стояла кастрюля на ножках. Под ней горела спиртовка, внутри дымилось горячее постное масло. В тарелках лежали кусочки сырого мяса, рыбы, курицы, овощей, сырые шампиньоны. Надо было брать кусок длинной вилкой, макать на полминуты в масло, потом есть. Вилок было шесть, во внутреннем бортике кастрюли было шесть выемок, чтобы вилки не скользили, и народу было шесть человек. Умеют они считать, конечно, но как-то уж больно все аккуратненько. Да и закуски маловато. В общем, не наш стиль.

Сели. Сразу занялись кастрюлей. Сергей прозвал ее про себя фендюхой. Он быстро сообразил, что как только кусок сготовится, надо сразу пихать в фендюху следующий. Пока ешь, он подойдет, потом другой. Медленновато, но жить можно. Выпивки на столе было — кот наплакал. Бутылка болгарского сухого — нашли же в Лондоне такую дрянь, полбутылки синего ликера, немного джина. Сергееву водку встретили со смехом, сделали вид, что просто весело, но Сергей видел: довольны. Он налил всем по рюмке, себе сразу сотку в стакан для воды. Выпили, закусили. Сергей спросил:

— Ну, как бизнес? Хорошо поторговали?

— Я жду звонка, — сказал Питер и глотнул из недопитой рюмки.

— Какого такого звонка? Я говорю: как торговля?

— Вам будет звонить ваш клиент? Что вы продали ему Бреннер? — спросил Дэн, улыбнулся Сергею, будто хотел подмигнуть, и тоже выпил водки.

— Две большие вазы для вина. Это эпоха мин. Очень хорошая покупка. Но я жду звонка.

— А в чем проблема? — Сергей выпил пятьдесят грамм и закусил недожаренным шампиньоном. — Вазы сам сделал, что ли?

— Тогда был дождь. Эти вазы стояли у меня дома на балконе. Я сказал Джейн, чтобы она прикрыла их. Дождь был косой, и вода могла попасть на вазы. И что тогда случилось, Джейн?

Питер допил рюмку, Сергей добавил до полной. Джейн улыбнулась столешнице и ответила:

— Там был паук.

— Да! — Питер выпил еще глоток. — Там был огромный паук. Он приехал из Китая. Его не было, когда я покупал вазы и когда они стояли у меня в комнате. Дождь! Он появился от воды.

— Разбух, что ли?

Сергею стало так смешно и хорошо, как давно уже не было. Ну, дает дед! Он, интересно, юморист или шизик? Питер продолжал:

— Клиент хочет насыпать в вазы землю, посадить китайскую вишню и поливать! Тысячи пауков. Он будет звонить.

Тони встал, взял рюмку:

— Мы должны выпить за Питера. Это — великий человек.

Сергей посмотрел на него. Выпил немного, но уже сильно на кочерге. Впрочем, наплевать. Он тоже встал, выпил. Потом сел, рассмеялся от души, сказал:

— Ну, Петька, ты даешь! Слушай. Это в Англии ты — Питер, а у нас был бы Петька. Давай, Петька, выпьем.

Выпили. Питер стал рассказывать о русле давно засыпанной реки, по которой в Лондон когда-то подвозили строительный лес из России. От жестокости русских хозяев и плохих условий труда и питания русские тысячами умирали, и все русло заполнено скелетами. Это было больше тысячи лет назад. Теперь над этим руслом стоит его дом, мертвецы находят общий язык с китайским антиквариатом, поэтому каждый покупатель уносит с собой часть замученной русской души. Потом начал нести полную чушь про ирландских террористов.

Тони совсем напился. Клал Сергею руку на колено, сжимал пальцы, говорил, что не продал сегодня ни одних часов и что с часами надо кончать. В Голландии их научились делать так, что это убило продажу часов.

Сергей два раза выходил в туалет. На второй раз, когда он открывал дверь, чтобы идти обратно, из коридора появилась Джулия. Она втолкнула его назад, закрыла дверь, стала говорить:

— Это необходимо, мы должны сделать это, — и начала расстегивать пуговицы на юбке.

— Да не гони ты! Ты чего?! Куда сейчас! Давай хоть завтра, что ли.

— Надо сейчас. Мы должны сделать это сегодня.

— Да как сейчас? Народ ждет. В ванной, что ли? Где я тут тебя трахать буду?

— Тони сразу заснет. Он совсем пьяный. Ты уйди со всеми и вернись. Они уже уходят.

— А если проснется?

— Ему все равно. Он не интересуется. Ему другое надо.

— А чего же ты с ним живешь?

— У нас общий бизнес. Вместе дешевле.

— Короче. Я уйду сейчас. Ты всех выпри. Через полчаса вернусь. Годится?

Он оставил ее в ванной, вышел. В конце слегка подрагивавшего в глазах коридора стоял Дэн в куртке и наматывал на шею шарф. Сбоку на Сергея шагнул Тони. Где прятался? В шкафу, что ли? Он обнял Сергея двумя руками, стал шептать, противно грея ухо плохо пахнувшим дыханием:

— Ах, ты настоящий мужчина. Брось все, идем со мной. Мы поедем в Голландию за антиквариатом. Это будет чудо.

Сергей задумался на мгновение, увидел внимательного Дэна и сразу и сильно оттолкнул Тони.

— Сам ты дерьмо, фундю твое дерьмо и антиквариат твой дерьмо. Понял, сукин сын. И часов своих фуфловых ты никому никогда не продашь.

Тони упал, свалил что-то и стал плакать. Сергей вышел на улицу, Дэна не было. Ему не очень хотелось возвращаться, девку можно было в пять минут найти в Сохо, но скажут: струсил. Он поболтался по улицам, посидел в баре, потом пошел назад. Джулька ждала. Он не обманул ни себя, ни ее, показал, что такое русский мужик и где в России раки зимуют.

5.

На следующий день Сергей проснулся в гостинице. Причем один. Голова болела, но не сильно. Времени по-местному было одиннадцать.

Он мылся, брился, чистил зубы, думал, что выпили вчера неплохо, а вот с Юлькой он потрахался так себе. Она, видите ли, хотела только лежать, кайфовать и нести всякую чушь про изначальные силы и темные бездны. Баба она, конечно, фигуристая и мягкая, но жизни маловато. Еще вспомнил, что о деле так вчера и не поговорил. Это непорядок. Надо звонить Тони. Пусть глаза продирает и помогает, педрила хренов.

Он услышал звонок телефона:

— Да!

— Сергей? Это Дэн. Доброе утро. Как вы?

— Доброе утро, Дэн. Отлично. А вы?

— Очень хорошо. Это был прекрасный вечер. Я чувствую, что пора выпить кофе. Вы хотите кофе?

— С удовольствием.

Они договорились встретиться в пивнике в Сохо. Когда Сергей подъехал, Дэн уже заказал две кружки пива и два английских завтрака: сосиски, ветчина, бобы, жареная картошка. Кофе чего-то не было видно.

Пивко прошло очень хорошо. Взяли повторить. Дэн сказал:

— Я всегда симпатизировал русским, а после вчерашнего вижу, что с вами приятно иметь дело.

— Давайте иметь.

— Мне очень понравилось, как вы поставили на место этих двух идиотов, Питера и Тони. Как вам это удалось? Русские все такие смелые? Невозможно! Я всегда хотел. А вы раскусили их с первого раза. Великолепно!

Он засмеялся, ткнул Сергея в плечо и погрозил ему пальцем. Сергей глотнул пивка и солидно ответил:

— У нас иначе не проживешь. Всех надо на место ставить. Приезжай, увидишь.

— Возможно, приеду. Смотрите, Сергей. Я вынужден иметь дело с такими людьми, но сказать, что я от них в восторге, было бы преувеличением. Да и вообще, английский рынок задыхается от товара. Я скажу вам: многое, очень многое мы отправляем в Южную Америку. Там охотно берут английский антиквариат. Но я хочу попробовать русский рынок. Как вы считаете, можно на русском рынке быстро продать партию антиквариата, скажем, на полмиллиона фунтов?

— Это зависит...

— Я понимаю вашу осторожность. Хотите посмотреть?

Да, Дэн был молоток. Они поехали на край города, Сергей не понял куда. Два этажа огромного склада были забиты старыми неотреставрированными вещами. Рулоны холстов с итальянскими и голландскими пейзажами, мифологией, батальными сценами. Сергею понравилось. Одна Леда с лебедем была вполне ничего. Такую можно и себе повесить. Темная бронза, фарфор восемнадцатого века с утратами, поеденная жуком резная мебель. На одном кресле Сергей увидел дату — 1627. Ковры, кучи старинных инструментов, веера, части доспехов, часы.

Дэн говорил:

— Вы должны понимать, что вам следует побороть искушение и не реставрировать эти вещи. Вы должны работать на дилеров. Посмотрите: картины без подписей. Подпись может проявиться потом, при реставрации, ноответственность должна быть не на вас. Вы продаете работу неизвестного художника.

— Блин. Тут все хочется сделать. Вложения небольшие, а цена сразу прыгнет.

— Вы быстро схватываете, но должны понять, что вы именно этим и будете торговать. Вы продаете возможность быстрого и легкого заработка.

— Да. Придется. Но у меня нет полмиллиона фунтов.

— Чем вы располагаете?

Сначала он не хотел тратить больше сотни, но сейчас, стоя среди груд, куч, развалов будущих бабок, сразу вывалил все до последней копеечки, что у него было за душой:

— Двести семьдесят тысяч баксов.

— Ну... Потом обсудим. Вы мне очень понравились, Сергей, и я хочу попробовать русский рынок. Я думаю, что смогу взять задаток и оговорить сроки возврата остальной суммы. Я хочу рискнуть.

Они отбирали барахло целый день, потом еще один день. Сначала Сергей не понимал, что брать, от чего отказываться, как-то не врубался, потом потихоньку, полегоньку дело пошло. Слава Богу, уж чего-чего, а чего надо, он всегда понимал. Своего упускать не привык. Не то сейчас время.

Цены у Дэна были нормальные. Квадратный метр полотна — сто пятьдесят фунтов. Хоть Италия семнадцатого века, хоть Франция девятнадцатого. Хоть пейзаж, хоть бабы, хоть кастрюли. Сергей брал все больше корабли, лошадей, собак. Голых теток не брал. Многие нравились, но без толку: жены никому не разрешат повесить. Не брал птиц, покойников и кладбища — к несчастью. Взял несколько путевых портретов с мордами, похожими на русских: может, предки кому понадобятся. Брал парные вазы — пастушков с пастушками. Мебель брать не стал: много места, на первую пробу не стоит. В общем, наковырял от души — на целый контейнер. Поторговались. Получилось четыреста шестьдесят штук в паундах. Сергей удивился тому, что Дэн поверил его подписям на чеке и на контракте. Он остался должен четыреста тридцать пять тысяч долларов — неслабо под честное слово. С другой стороны, он-то Дэна дурить не собирался, да и чего не поверить честному человеку? Он ожидал какой-то суеты после подписей, но нет. Оказалось, что расходы по транспортировке и упаковке Дэн уже включил в счет. От него больше ничего не требуется. Можно ехать. Тут Сергей слегка встревожился. Барахло остается в Англии. Из него выдурили двести пятьдесят штук задатка. А если надуют?

Пошли с Дэном спрыснуть контракт. Хорошо поговорили, как мужик с мужиком. Дэн просек тему. Сказал, что можно остаться и сопровождать груз. Нет проблем. Но, вообще-то, он Сергею поверил, надо бы и ему в ответ. Сергей хорошо подумал, махнул рукой. А! Серьезных дел без риска не бывает. Давай, Дэнуля!

Он улетел из Лондона на следующий день. Лету всего ничего, три часа сорок минут. Выпить, закусить дают, кресло под попой мягкое. Сергей все думал, думал и надумал, что цену надо ставить один к пяти. То есть за один купил, за пять продал. Ну вот, скажем, картина. Купил метр за сто пятьдесят. Это в баксах двести двадцать пять. А продавать надо за штуку сто пятьдесят. Спрашивать полторы и двигаться до тысячи двухсот, тысячи ста. Теперь берет ее, например, Пылесос, реставрирует баксов за триста. Итого полторы. Добавит раму за пятьсот, получится двушка. Ну и чего? Что он ее какому-нибудь своему олигарху не воткнет за пять штук? Да, запросто. Значит, и у Сергея возьмет. А теперь, если четыреста шестьдесят тысяч перевести в доллары и умножить на пять...

Сергей не успел досчитать, как прилетели. Вот что значит путешествие делового человека. Ни на минуту нельзя расслабиться. Думаешь, считаешь, решаешь вопросы. Note-book, что ли, купить? Время — деньги, а с компьютером, глядишь, и досчитал бы до прилета.

Он приехал домой, хорошо выспался. Утром поехал к себе. У него был антикварный магазин на площади Искусств. Место хорошее — Русский музей рядом и, главное, «Европа». Иностранец из нее гуляет, ну и поддерживает бизнес. Магазин так, ничего себе, но, если с Дэнчиком дело сладится, надо будет брать помещение попросторней. Тогда и секретаршу можно завести. Сергея как-то раньше не трогало то, что у него нет секретарши, а теперь стало обидно: что он, хуже других, что ли? Нужен нормальный кабинет с кондишином, приемная, девица воспитанная из Университета профсоюзов. Чтоб все по фирме было.

Он сравнил будущее с тем, что есть. Сел за старый письменный стол в заваленной, заставленной и завешанной картинами, статуями, гравюрами, иконами, капителями колонн, плакатами, фотографиями, каталогами, военными мундирами, открытками, монетами, ржавыми средневековыми баграми, черт знает какой еще рухлядью комнате, расстроился сравнением и еще больше расстроился, когда вошла Наташа, главный бухгалтер и главный помощник Сергея Алексеевича. Раньше она казалась ему симпатичной, теперь смотрел и не понимал. Вроде стройная, молодая, высокая, а выглядит — ну непротык просто. Костюм серый, юбка по колено, ни цепочки, ни кольца, ну ничего вообще. Лицо бледное — хоть бы глаза подвела, ну нельзя же так. Вроде, он ей платит подходяще, неужели на косметику не хватает? Да... Ну, впрочем, ладно. Бухгалтер есть бухгалтер. Но больше теперь — ни-ни. Для большего получше найдутся.

Наташа села напротив. Она улыбалась мягко и неуверенно, она всегда была слегка не уверена в себе, и ее тихий оптимизм поддерживался постоянными доказательствами необоснованности этой неуверенности. Ей нравилось проверять себя на прочность, поэтому вокруг нее кружился постоянный хоровод чужих шкафов, которые знакомые на полгода ставили в ее однокомнатную квартиру, пятиюродных тетушек, которых надо было возить на дачу, котят с гноящимися глазами и хромых дворняжек, соседских алкоголиков, для которых она была самой верной надеждой на опохмелку. Семьи у Наташи не было и, несмотря на всего лишь двадцать семь лет, казалось, никогда не будет. Сергей Алексеевич покорно кружился в этом хороводе. Он был ее единственным любовником. Когда просил, Наташа тихо и без возражений раздевалась и ложилась с ним в постель. Она была спокойна и сосредоточенна, не проявляла никаких признаков удовольствия, но, если он не звал ее больше двух недель подряд, умела напомнить об установившемся порядке их дружбы, однако ничего не требовала и в постели. Когда у Сергея Алексеевича не получалось, когда он лежал, съежившись от огорчительной неполноценности, начинал ныть, жаловаться и порывался бежать куда-то, она умела ласками руки освободить его от напряжения и очень часто добивалась своего. Она не просилась замуж, не требовала много времени и внимания, не любила подарков ни в каком виде. Сергей Алексеевич полагал, что она просто издевалась с его помощью над собой, удовлетворяя таким образом присущие женщинам мазохистские интенции. Он нуждался в любовнице, бешено желал большего и панически боялся и не умел что-нибудь сделать для исполнения своих ночных фантазий.

Сейчас Наташа смотрела на него с ласковым и дружеским вниманием. Ей было интересно, что произошло, чего он добился, как съездил. Она любила его рассказы и ждала получаса полагавшегося ей удовольствия.

Сергей Алексеевич тоже хотел рассказать. Как же! Такие дела сделал. Он вздохнул, зажмурил глаза и начал свою историю. Картины происшедшего светились в памяти. Он видел яркий вестибюль гостиницы, где познакомился с Тони и прочими чудаками, склад, где многочисленность старых вещей наполнила воздух однородной бурой мглой, серьезное лицо Дэна, подписывавшего контракт. Решил, что начать надо с самого начала, с полета из Нью-Йорка, общения со смешным соседом. Он помнил все очень хорошо, увлекся и начал говорить, забыв обо всем вокруг.

Наташа слушала длинный бестолковый рассказ о пудинге и чипсах, слушала, как Сергей Алексеевич пытался пересказать сюжет телевизионного фильма, сбиваясь, путаясь и поддерживая движение слов унылыми подпорками вроде «значит», «ну вот», «короче». Ей стало в натуральном медицинском смысле плохо, она почувствовала, как похолодели пальцы, пошевелилась на стуле, пытаясь изменением позы тела обмануть происходящие события. Стул скрипнул. Сергей Алексеевич остановился и посмотрел на нее.

Чего пялится? Неинтересно слушать, не садись. Ему надоело рассказывать, он рассердился, тем более что и рассказ как-то не получался. Ему хотелось говорить о лондонских событиях, а язык лепил одну за другой подробности полета, припутал историю Моники Левински, музыку из наушников. Надоело. Он решил заняться делом.

— Ладно. Чего сидеть. Давай-ка принеси мне кассовые отчеты.

Наташа встала, принесла кучу сколотых скрепками бумаг. Это были ежедневные кассовые отчеты за последний месяц. Магазин работал уже шесть лет, и горы бухгалтерской отчетности занимали чуть не половину склада. Сергей стал смотреть, листать. Ему было скучно, проще было спросить у Наташи окончательные суммы, узнать о самых крупных продажах и покупках. Формы отчетности менялись по два раза в год, поэтому он в них не особенно разбирался, мало чего понимал, но хотел показать, что хозяин знает и понимает все. Он задал несколько вопросов, указал на одну ошибку. Наташа стала объяснять, он прервал: нечего спорить с шефом, на себя бы посмотрела. Стал листать дальше. Вдруг Наташа вскочила, прижала правую руку к носу и побежала из комнаты. На пороге она зацепилась за дверную ручку, ушиблась, не выдержала, и Сергей Алексеевич услышал звук плача, скоро исчезнувший за толстым дверным полотном.

Он остался один. Злость превратилась в обиду. Вот так. Вкалываешь, стараешься. Зарплату кто, между прочим, этой нервной дамочке платит? Где она еще восемьсот баксов в месяц заработает? И вот за все его труды вместо благодарности одни слезы да сопли. Чего она на него пялилась? Что в нем не так? Может, работа не устраивает? Слишком тяжело? Только скажи. Замена найдется, будьте любезны.

Сергей встал. Он хотел походить по комнате, но ходить было негде. По узкой дорожке между папками с гравюрами и прислоненными к столу большими иконами восемнадцатого века он подошел к окну. Подышал немного. Надо начинать новую жизнь. Так. Он достал из кармана Сенькину коробочку, которую захватил, чтобы спрятать в сейф. Стрелка стояла на шестидесяти. Он машинально, чтобы все было, как было, повернул ее назад, на сто.

6.

Сергей Алексеевич сел на тот стул, с которого недавно убежала Наташа, положил коробочку на стол и минуту или две сидел, не шевелясь, с черным комом грязи в голове. Потом вскочил, подошел к стеллажу. Там была книга, которую он купил месяц назад, — «Апокрифические апокалипсисы». Он открыл, начал читать. Текст был очень корявым, путаным и сложным для восприятия. Раннесредневековые христианские теологи, глотнувшие сладкого, но болезнетворного сока гностицизма, мудрили так, что Сергей Алексеевич и в спокойные времена с трудом заставлял себя увлечься чтением подобных текстов. Сейчас, когда пальцы рук дрожали, сердце билось на двадцать ударов в минуту быстрее, чем надо, а в голове была какая-то каша с дырками, он вообще ничего не понимал. Все же напрягся, прочел пять строк, понял, что понимает, что может читать дальше, и положил книгу на стол.

Он почувствовал, что не может сидеть в закупоренном помещении. Вышел на улицу, едва сказав охраннику, что скоро вернется. Пошел по Итальянской к каналу Грибоедова. Машины, толкавшие грязными боками пешеходов, крикливые тетки с рупорами, длинноногие девицы в шортах, пившие кофе и пиво в уличном кафе, привели его в чувство. В конце концов, он жив. Мозг, похоже, на месте. Что он потерял от Сенькиной машинки? С Наташей поссорился. Ну... Свинья, конечно... Но сейчас вернется и помирится. Она девушка добрая. Он вышел на Невский, споткнулся о старуху, торговавшую сигаретами, прошел мимо художников, предлагавших иностранным туристам отвратительные самодельные картинки, свернул на Михайловскую. Он не только ничего не потерял, но приобрел гораздо больше, чем мог бы мечтать. Этот уменьшитель интеллекта был каким-то чудовищным адаптером, приспособителем к жизни в обществе. Он вспоминал себя в последние дни. Получалось плохо, память быстро перетирала воспоминания в серый порошок забытых снов, уносившийся током времени, но в общем создавался образ активного делового жлоба, одного из тех тупых и хватких новых русских, успехам которых он часто удивлялся со смешанным чувством зависти и брезгливости. Что это значит? Все дело в интеллекте? То есть он умнее общества, а как становится поглупее, общество его принимает и одаривает? Чушь полная. А может быть, другое? Может, правда, дуракам везет? Предположим, мир устроен таким образом, что дураки получают постоянную действенную помощь от некоей силы. Тоже дребедень порядочная, но, с другой стороны, результат налицо. А может, Сенькины электронщики ошиблись. Обязательно надо будет слетать в Нью-Йорк, отдать эту чертову коробочку и поговорить со специалистами. А до этого все. Хватит. В сейф и забыть. Эта штука вроде наркотика. В следующий раз, дорогой Сергей Алексеевич, можно и не выбраться.

С Наташей Сергей Алексеевич помирился через полчаса. Контейнер пришел через две недели, а еще через месяц он оказался в тупике, из которого не мог найти выход.

Все дело было в таможенных платежах. Товар был оформлен правильно, все проходило по таможенным классификаторам как произведения искусства и антиквариат, поэтому ввозная пошлина не платилась. Надо было заплатать только НДС — налог на добавленную стоимость в размере двадцати процентов от стоимости ввозимого товара. В Лондоне они с Дэном договорились оценить все в сто тысяч долларов, а остальное проплачивать по-черному, без налогов. Оценивать меньше, чтобы сэкономить платежи, опасно. Все-таки целый контейнер роскоши. Ценить больше — жалко денег, да и ни к чему, сто штук — немаленькая сумма. Таможня должна съесть. Однако таможня кушать отказалась.

Две недели после прибытия контейнер стоял в порту под открытым небом. Лето кончалось, могли начаться дожди. Контейнер не пропускал влагу, но от уличной сырости спасти не мог. Сергей Алексеевич боялся, что холсты начнут сыпаться, поведет рамы, да мало ли, что еще. Он напрягся, нашел ходы и добился того, что товар перевели в режим условного выпуска. Простыми словами это значило, что ему разрешили забрать контейнер и под присмотром трех таможенников разгрузить у себя на складе. Но продать он не имел права ни одной вещи. Все должно было стоять до следующего досмотра. За нарушение грозили колоссальными штрафами, вплоть до конфискации товара.

Сергей Алексеевич бегал, суетился. Он не слишком нервничал, был уверен, что так или иначе выкрутится, но одна забота чуть-чуть, но постоянно покалывала сердце и голову. Он истратил все деньги. У него не осталось ничего, кроме этих вещей, заначки на НДС и огромного долга Дэну. Чуть что не так, могут начаться неприятности, и у него не будет привычного и спасительного денежного буфера для спокойного их преодоления.

Вещи разгрузили, освободили от упаковки. Сергей Алексеевич посмотрел на купленное и почувствовал отвращение. Выборка показывала вульгарную разухабистость вкуса, вынужденную драпироваться в то, что сама же принимает, как всегда, грубо ошибаясь, за хороший тон и любовь к изящному. Он никогда не отобрал бы такую дрянь, но отнесся к своему помраченному выбору с уважением и надеждой. Дуракам виднее.

Следующие две недели прошли в безуспешных попытках заплатить таможне двадцать тысяч долларов налога. После десятков звонков, многих мелких взяток, напрасного сидения в очередях и сочинения бессмысленных бумаг Сергей Алексеевич начал догадываться, в чем дело. Таможенников не устраивала никакая оценка. Любая сумма могла оказаться слишком маленькой. Это значило бы, что занижаются таможенные платежи. Но эта же сумма могла оказаться и слишком большой. То есть стоимость контракта завышена, поставщику за границу уйдет слишком много денег. Сами определить стоимость антиквариата таможенники не умели, а за помощью обращаться ни к кому не хотели: по таможенным правилам они обязаны были оценивать сами, и только сами.

Сергею Алексеевичу удалось выйти на Петра Харитоновича Сковороду, начальника отдела платежей и сборов, подполковника таможенной службы. В маленьком кабинете пахло сопревшими от долгого лежания бумагами, окурками и, кажется, пивом. За окном был туман, влага проникала в комнату и усиливала запахи. Сковорода оказался подтянутым пятидесятилетним мужиком с благообразно продолговатым лицом, серыми глазами и короткой волнистой прической. Он никуда не спешил, внимательно выслушал Сергея Алексеевича. Потом стал показывать таможенные бумаги. Сергей Алексеевич их знал, говорил об этом Сковороде, но тот просил не горячиться и медленно, как будто с удовольствием, негромко читал неэстетичные пассажи законов, приказов, классификаторов и писем. Иногда он читал лишний абзац, относившийся не к антиквариату и произведениям искусства, а к фармакологическим товарам, например. Сергей Алексеевич тер лоб левой рукой, улыбался, как получалось, говорил:

— Петр Харитонович! Это уже не про меня.

— Не про вас. Ну и что? Я и не говорю, что про вас. Но для нас-то это закон. Вот, посмотрите, — и дочитывал абзац до конца.

Через сорок минут беседы Сергей Алексеевич почувствовал, что сейчас встанет со стула, упадет на пол и начнет выть от тоски и грызть грязный ковролин. Он дождался, когда Сковорода дочитал, воздевая указательный палец правой руки к потолку и многозначительно поглядывая поверх бумаг, длинное описание шестого способа определения таможенной стоимости товара и быстро сказал:

— Петр Харитонович! Я с вами абсолютно согласен. Мне очень жаль, что я доставляю вашему отделу столько хлопот. Давайте, наконец, закончим всю эту историю. Я согласен на любую сумму оценки. Я вам совершенно ответственно заявляю, что согласен на любую сумму оценки и готов оплатить в любом размере услуги экспертов, которых вы сочтете нужным пригласить. Я говорю серьезно: любая оценка. Вы назначаете, я подписываю и плачу.

Ну, сколько они придумают? В полтора раза, в два. Все равно это выгоднее, чем ждать. Время идет, деньги уже пора отдавать. Дэн два раза звонил. Нет, ждать нельзя. Занять под проценты и рассчитаться.

— Вот как вы ставите вопрос. — Сковорода достал из черной пачки сигарету «Петр Первый», прикурил от огромной медной зажигалки с якорем, наклонился вперед. — Видите. Вас устраивает любая сумма оценки. А мне нужна не любая, а правильная. Я завышу стоимость, а вы же на меня потом в суд подадите.

— Да что вы! Петр Харитонович! Я сам предлагаю. Зачем мне такими делами заниматься! Я же реальный человек.

— И я реальный. Значит, сумма должна быть реальной. Вы хотите, чтобы я взял на себя такую ответственность! В мои обязанности это не входит. Неприятности себе ради вас наживать? Ради чего? Вы это мне предлагаете?

— У вас когда обед?

— У меня никогда обед. Иногда за целый день из-за стола не успеваю встать. А вы чего хотите?

— Может быть, сходим, перекусим, да и обсудим нашу тему?

— А вы чего? Сказать что-то хотите? Говорите здесь.

— Петр Харитонович...

— Да что вы ломаетесь, как девушка. Есть что сказать, говорите. Нет — всего хорошего. У меня дел много.

— Я готов за решение вопроса заплатить десять тысяч долларов. Например, экспертам, которых вы укажете. Или любым другим образом.

— Эх. Объясняй вам, не объясняй... Ничего-то вы, я вижу, не понимаете. Значит, так. Напишите заявление на имя начальника таможни о повторном досмотре.

— И когда он состоится?

— Вот когда мне указание дадут, тогда и поговорим. Не раньше чем через десять дней.

— Досмотр?

— Указание.

Сковорода встал, протянул Сергею Алексеевичу руку. Тот пожал, удивляясь неожиданной вежливости, но тут же понял, что отставной морячок хитрит. Сковорода дошел с ним до двери, открыл ее, вышел в приемную, громко сказал:

— До свидания, — и, выпустив руку, шагнул в кабинет и заперся изнутри.

Не успел Сергей Алексеевич доехать до магазина, сесть за стол, как зазвонил телефон:

— Сергей! Как дела?

— Добрый день, Дэн. Неважно.

— Плохо продается?

— Вообще не продается. Никак не могу получить товар с таможни.

— Ну, Сергей. Если вы не можете решать подобные проблемы, не стоит заниматься бизнесом. Однако я надеюсь, все будет хорошо. В Лондоне вы казались мне очень умным, решительным и знающим человеком. Уверен, что вы переведете первый платеж в срок. Всего хорошего.

— До свидания.

Он позвал Наташу. Они сидели, касаясь друг друга кончиками пальцев, положенных на зеленое сукно стола рук. Он смотрел на бледное лицо и светло-желтые волосы, думал о тонких, еле заметных нитях, которые их связывают, представлял, как они рвутся, лопаются одна за другой, как плоть гниет и отваливается кусками, как они превращаются в ничто, в неживые тени среди разлагающегося старья, как надежды и желания исчезают в бездушной массе всех этих сковородок, баксов, взяток и мерзких мужиков. Стало очень жалко себя и Наташу. Он не заплакал, но вид был жалкий. Наташа гладила его по руке и говорила:

— Ничего. Вы умный. Вы что-нибудь придумаете.

— Я не знаю, что тут можно придумать. Я сделал то, чего не должен был делать никогда и ни при каких обстоятельствах. Я вложил все деньги в один проект. У меня осталось меньше пяти тысяч долларов. Первый платеж в Англию через девять дней. Торговли никакой, товар не отдают.

— Нельзя раскисать. Ну что это такое? Вы же думали что-то, когда делали. Значит, должен быть выход.

Он чуть не сказал, что делал не он. Это не он договаривался с Дэном, не он отбирал товар, не он подписывал контракт. Он готов отвечать за свои поступки, искать и находить выход из созданных им ситуаций. Но здесь-то он не виноват. Пусть тот жадный недоумок, который все устроил, сам и выпутывается. Он сдержался, не стал рассказывать про коробочку. Вместо этого вздохнул, сказал:

— Господи! Как хорошо быть глупым. Легко и непринужденно делаешь, чего в голову взбредет, ничего не видишь, ничего не замечаешь. Глядишь, все само собой и устраивается.

Наташа тоже сдержалась и промолчала. Она хотела сказать, что Сергей Алексеевич как раз и ведет себя до невозможности глупо. Ей тут же стало неловко. Она упрекнула себя за то, что судит Сергея Алексеевича с эгоцентрической, а значит, еще более глупой позиции, не пытаясь понять его проблемы и мысли. Наташа покраснела. К счастью, в бухгалтерии зазвонил телефон, и она смогла уйти, прервав тяжелый разговор.

Сергей Алексеевич остался один. Он никогда не пил слишком много, ни разу не пробовал никаких наркотиков, но думал, что именно так, как он сейчас, должен чувствовать себя пытающийся завязать наркоман. Он сидел, опустив голову, чувствуя слабость и боль в теле. Поза давала иллюзию покоя, но что-то грызло и жевало его изнутри. Этот внутренний зверь ничего не требовал, даже мучил не слишком сильно. Хотелось сидеть, сидеть, уснуть, спать долго-долго, потом умереть, чтобы все, вообще все, улетело, провалилось бы куда угодно, только оставило бы его в покое. Зверь потерся об него шершавой шкурой, сказал, что ничего не выйдет. Покоя не будет, будет хуже, больнее и безнадежнее. Сергей Алексеевич встал, открыл сейф, достал коробочку. Посмотрел на нее с тихим укором и горькой лаской, поднял бессильно висевшую правую руку и последним усилием повернул ручку на шестьдесят.

7.

Он положил коробочку назад и запер сейф. Тут, и правда что, все заболит. Блин. Дэна-то подводить неохота. Денек-другой потянуть можно, но парашить такой канал нельзя. Так. Чего надо делать, когда есть проблемы? Успокоиться, сесть и подумать. Он сел. Что главное? Отдать бабки. Неплохо бы и себе чего-нибудь оставить. Откуда взять? Только с английского товара, больше неоткуда. Хорошо. Допустим, он продает. Потом Сковорода эта самая прикатится проверять... Ну и чего? В самом крайнем случае, если не удастся договориться, сказать, что обокрали. Он чего, расписку им давал часового с ружьем ставить? Ну и чего? Насколько штрафанут?

Наташа была в соседней комнате, но встречаться и смотреть, как она выеживается, не хотелось. Он снял трубку, набрал номер.

— Наталья!

— Да.

— Так, слушай. Ты мне скажи... Вот если эти начнут, ну, ты понимаешь, досматривать. Ну, второй этот их досмотр. Сколько с нас денег могут взять? Если чего-то нет. А?!

— Сережа, ты что! Продавать хочешь?

— Продавать никто не собирается. Народ-то, знаешь, сейчас? Украдут, и все, с концами.

— Но это же шито белыми нитками. Кто тебе поверит!

— Короче! Не надо меня учить. Сколько денег возьмут?

— Сейчас. Посмотрю в Таможенном кодексе и перезвоню.

Оказалось, что дело темное. По одним бумагам выходило, что возьмут от десяти до двадцати МРОТов, то есть баксов тридцать тире шестьдесят. Плюс, конечно, налог. По другим — налог и еще от одного до трех налогов сверху. Первое лучше, а вообще — тьфу на них. Пусть еще докажут, что это он чего-то сделал. Он вообще пострадавший. Сергей Алексеевич принял решение, взял трубку и набрал номер.

— Гриша, ты? Ага. Это тебя Сергей с Итальянской беспокоит. Хорошим товаром интересуешься? Нет, никто не видел. Тебе первому звоню. Ага. А гроши-то у тебя есть? А... Ну, давай. Жду.

Вот это пошла настоящая работа! Гриша взял, Пылесос взял, потом прибежал Гриша, еще добавил. Приходили Гена Пестельский, Саша Мальчик, Бегемот, потом стали ходить какие-то неизвестные личности. Примерно через неделю, когда напротив Сергея сидел длинноволосый брюнет из Москвы, крутил в пальцах, сверкавших семикаратным бриллиантом, розовозадого фарфорового ангелочка и вслух размышлял, какую марку лучше вбить в донышко статуэтки, зазвонил телефон.

— Сергей Алексеевич?

— Да...

— Приветствую вас. Сковорода беспокоит. Что-то вы пропали совсем.

Страх стукнул по сердцу, похолодели ноги. Сергей пошевелил плечами: ну и что случилось? А, была не была.

— Петр Харитонович, я чего-то тут, по правде сказать, не вполне... недопонимаю вас. Вы же чего сказали? Ждать. Ну вот! Я и жду.

— Дождались. Завтра мы у вас проводим повторный досмотр. Я тут консультировался с управлением культуры. Попробуем помочь вам решить ваш вопрос.

Ух!..

— Завтра никак.

— Что это — никак? Ты чего? Объясни.

— У нас тут, как бы это сказать, кража вышла. Обнесли склад.

Петр Харитонович молчал примерно минуту. Потом засмеялся коротко и зло:

— Ну, ты даешь! Я тебе, понимаешь, помогаю, хочу со всей душой выручить, а ты тут кражи устраиваешь.

— Так, а я чего? Не со всей душой, что ли? Я же ходил, предлагал.

— Ты хоть ментам-то заявил?

— А как же! Как только, так сразу.

— Нет, так дело не пойдет.

— Почему не пойдет? Все нормально. Петр Харитонович! Все в силе. Давай встретимся и порешаем.

— Да уж, пострадавший ты наш. Давай-ка встретимся.

Что было дальше, даже и неинтересно. Харитоныч десятки, конечно, не получил. Раньше надо было шевелиться. Но четыре штуки Сергей дал. Как не дать хорошему человеку. Харитоныч пришел за бабками со своим напарником, толстомордым молчаливым мужиком, тоже подполковником, только из другой конторы. Они по очереди внимательно пересчитывали пачку, Харитоныч говорил:

— А я гляжу, понимаешь, ходит такой гусь. Дескать, да я, да у меня, да вы все... Ну, думаю, походи, походи, поглядим, чего выходишь.

— А хрен вас знает, как у вас ходить нужно.

— Серега, да ты же умный мужик. Ну, чего нас на понт брать? Возьмите десятку, да у меня их до... Зачем так? Все дело штуки не стоило. Вел бы себя с самого начала нормально, поговорил бы, посоветовался, все бы сразу и решили по-тихому.

— Ладно. Лучше поздно, чем никогда. Вы тоже ребята-октябрята непростые.

— Ну, давай, сложный ты наш. Чего сидеть? Магарыч где проставлять будешь?

Еще через месяц Сергей полностью рассчитался с Дэном. Бабки шли и шли, пора было готовиться к новой партии. Сергей стал думать о том, чтобы вообще сменить бизнес. На антикваре сильно не раскрутишься. Поговорил с Дэном. Тот просек тему, согласился. Посоветовал антиквар не бросать, чтобы не терять клиентов, но добавить мебель и компьютеры. Что ж... Дело хорошее, но с бухты-барахты решать не надо. Надо подумать. А чтобы хорошо думать и хорошо работать, надо хорошо отдыхать.

Сергей все сделал, все закрыл, все хвосты подчистил, даже коробочку эту поганую не забыл отправить назад Сеньке. Взял осторожненько, завернул в носовой платок и скомандовал водителю отослать скоростной почтой. А потом занялся организацией заслуженного отдыха.

Эпилог

В лазурно-чистом Средиземном море, недалеко от северо-восточного побережья Крита, в кабельтове от маленького островка с неизвестным названием на якоре стояла белая двухмачтовая яхта. Солнце медленно спускалось к закату. Не было жары, не было ветра, не было ничего, что нарушило бы безмятежный покой Сергея Алексеевича, Харитоныча и этого самого подполковника из другой конторы. Они сидели в тенечке, думали о своем, отхлебывали прохладное пивко из фирменных банок, в общем, оттягивались. Три классные телки, взятые для поддержания компании из Питера, залезли на верхнюю палубу и там наводили на себя вечерний загар. «Во, животные, — подумал Сергей. — Надо же, по целым дням валяются голые, как... животные какие-нибудь. Как не надоест?» Впрочем, даже удивляться было лень.

Музыка, доносившаяся из динамиков, привлекла его внимание. Правильно сделали, что набрали хороших дисков. Хоть есть что послушать. Олег Газманов пел: «Офицеры! Россияне! Пусть свобода воссияет, заставляя в унисон звучать сердца!» Даже дух захватило, он выпрямился в шезлонге, увидел, как напряглись Харитоныч и другой подполковник, — значит, их тоже достало. Сергей Алексеевич глотнул еще пивка, закрыл глаза и забыл, где он, кто он, что с ним происходит. Он не чувствовал ничего, кроме безмятежного восторга, растворившего тело, чувства и ум в безграничной водной глади, пропитанной ласковыми лучами теплого солнца.

На другом конце света в один из миллионов нью-йоркских офисов в это самое время доставили наконец-то посланную из Санкт-Петербурга коробочку. Все работают кое-как. Сеньки еще не было, он до двенадцати почти никогда не появлялся. На конверте была написана его фамилия, посылку надо было передать ему с рук на руки под расписку, но курьер поленился ходить второй раз. В результате конверт получил один из Сенькиных молодых и шустрых программистов. Он тоже мог бы посмотреть, что посылка не ему, а шефу. Вместо этого, глядя на экран компьютера, разорвал конверт и достал коробочку. Он знал, что это такое, участвовал в разработке программного обеспечения, слышал краем уха о том, что ее дали кому-то обкатать. Хотел положить на стол и оставить до прихода начальства. Вдруг увидел, что носик ручки указывает на шестьдесят. Он задумался и думал довольно долго. Пытался представить себе человека, добровольно снизившего свой интеллект и не пожелавшего возвращаться, пытался понять, какая от этого может быть польза. Ничего не вышло. Медленно, не спеша паренек понял и согласился с тем, что у него в руках уникальный, небывалый шанс. Коробочка действует на того, кто поворачивает ручку. Граничные условия задачи не позволили вывести шкалу за пределы ста процентов, но сейчас-то она настроена на шестьдесят. Никому в голову не приходила возможность добровольного отказа пользователя от возврата к начальному состоянию. Насколько он помнил, такой вопрос даже не обсуждался. Если он повернет ручку на сто и вернет коробку шефу, никто не задаст никаких ненужных вопросов, в крайнем случае поругают за то, что самостоятельно вскрыл посылку. Впрочем, она и так уже вскрыта. Черт, надо решаться, пока никто не пришел. Он быстро пролистал заголовки файлов, восстановил в памяти, что мог. О, боже мой, что делать? Вроде бы хуже быть не должно. Надо рискнуть. А если сработает? Он представил себе колоссальные возможности, фантастические, не замечаемые им сейчас схемы какого-нибудь принципиального нового бизнеса, разработки в тех областях, куда и нос-то никто никогда не совал. Паренек глубоко вздохнул, зажмурил глаза. Услышал чьи-то приближающиеся шаги за дверью и быстро крутанул ручку до упора.

Оглавление

Андрей Лещинский ЧЕРТОВА КОРОБОЧКА