В купе [Стефан Грабинский] (fb2) читать постранично

Стефан Грабинский «В купе» Stefan Grabiński «W przedziale» (1919)

Поезд мчал сквозь пространство, быстрый, как мысль.

Сквозь окна, куда ни глянь, виднелись поля, погружающиеся в ночной мрак и голые целинные земли, описывающие широкие круги; вагоны, будто складки веера, то тесно прижимались друг к другу на всём протяжении состава, то, наоборот — отстранялись. Натянутые телеграфные провода время от времени взмывали вверх, иногда спадали вниз, а потом снова выравнивались: упрямые, смешные, неподвижные линии…

Годземба смотрел из окна вагона. Его глаза неотрывно следили за блестящими рельсами, упивались этим только кажущимся движением, а вцепившиеся в оконную раму руки, как бы помогали поезду выталкивать пройденные участки пути. Сердце билось так, словно хотело ускорить темп езды, удвоить разгон глухо стучащих колёс…

Одна взволнованная ходом паровоза птица, вырвавшаяся из оков повседневности на волю, бодро мелькала вдоль растянутой стены вагонов, на лету ударяясь радостными взмахами кончиков перьев об оконные стёкла и весело обгоняла машину. Эй, там, в широких синих далях, далёкий, мглою скрытый мир!…

Годземба обожал движение. Мечтатель, каким он обычно был, тихим и несмелым — менялся до неузнаваемости, лишь только нога его ступала на подножку вагона. Его беспомощность тут же улетучивалась, испарялась куда-то и робость, а прежде замутнённые тревогой глаза, отныне поблёскивали задором и силой; неисправимый «витатель в облаках» и растяпа круто преображался в волевого, энергичного человека, — к тому же, знающего себе цену. А уж как прогремит гудок, когда чёрная вереница вагонов тронется к своим далёким целям, — такая безбрежная радость охватит вдруг всё его естество, будто тёплые токи — животворные, как солнце в жаркие дни лета, — разольются в самые укромные уголки его души.

Что-то такое присутствовало в природе несущегося поезда, способное оживить ослабленные нервы Годзембы, всполошить его чахлую жизненную энергию, пусть и искусственным образом.

Создавалась некая особая среда, неотделимая от движущегося окружения; она имела свои законы, своё соотношение сил, свой собственный странный, а порой и грозный дух. Ход паровоза передавался не только физически; динамика машины ускоряла и психические ритмы, заряжала волю, внушала уверенность в себе; «железнодорожный невроз» Годзембы — у особы утонченной и впечатлительной — преобразовывался в положительный, в известном смысле, фактор, приобретая характер: конструктивный и благоприятный, но, при этом, весьма скоротечного действия. Усиленное возбуждение на протяжении всей езды удерживало его обычно слабые жизненные силы на искусственно-высоком энергетическом уровне, и, при должном соблюдении всех «благоприятных условий», ввергало его в состояние глубокой прострации; казалось, что движущийся поезд действовал на него, как морфин на наркомана.

В четырёх стенах купе Годземба сразу же оживлялся; ещё вчерашний мизантроп с «твёрдой земли», сбрасывал свою личину, — сам заговаривал с людьми, порою даже вовсе не расположенными к беседам. Этот неразговорчивый человек, трудный в совместной повседневной жизни, внезапно преображался в первоклассного остряка, осыпающего спутников весёлыми анекдотами, которые он ловко сочинял на ходу. В нём пробуждалась твёрдость, предприимчивость, и даже хлёсткость, несмотря на то, что по жизни он был человеком рассеянным — хоть и незаурядных способностей, — кого то и дело опережали расторопные посредственности. «Совершеннейший неврастеник и трус» неожиданно переменялся в дерзкого скандалиста, иной раз, — и весьма грозного.

В связи с этим, во время поездок, с Годзембой то и дело случались разные занятные происшествия, из каких он выходил победителем, благодаря своему задиристому и неуступчивому поведению. Один ехидный свидетель одного из таких скандалов, а по другим источникам — хороший знакомый Годзембы, вообще советовал ему впредь улаживать все свои дела чести исключительно в поезде, а ещё лучше — в хорошо разогнавшемся поезде.

— Мон шер, — всегда стреляйся в вагонных кулуарах; ты будешь биться, как лев. Ей-Богу!

Однако такая искусственно усиленная сноровка в житейских делах позже сказывалась самым роковым образом на его здоровье: почти каждая поездка оканчивалась для него болезненным состоянием; после кратковременного усиления психофизиологических сил на него незамедлительно обрушивалась обратная реакция. Но Годземба всё равно любил езду на паровозах и даже неоднократно выдумывал для себя мнимые цели для путешествий, чтобы только заполучить свою дозу движения.

Так, вчера вечером, садясь на скорый поезд в Б., он и знать не знал, для чего он едет; более того, мужчина вовсе и не задумывался, что он будет делать ночью в Ф., куда его через несколько часов выбросит машина. Не имеет значения. Какое ему дело? Вот он сидит в вагоне, в тёплом купе; смотрит в окно на мелькающие на лету пейзажи, несясь со