Сказки Рускалы. Василиса (СИ) [Ляна Вечер] (fb2) читать онлайн

Глава 1

Прижимая к груди теткину книжку, я бежала по высокой траве в сторону речки, оставляя за спиной Косиселье. Ох, и влетит мне вечером! Тетушка Фекла не любит, когда книга колдовская избу покидает, но учиться в душной горнице жарким летним днем — невыносимое испытание. Авось за делами не сразу хватится, а как хватится — далеко буду.

Косиселье — село небольшое и, чего скрывать, не шибко дружное. У нас тут все вкривь и вкось. Никогда себя здесь как дома не чувствовала. Может, от того, что с людьми общий язык не находила, а может от того, что родилась не здесь.

Семнадцать весен назад вышла Фекла на речку белье состирнуть, глядь — батюшки! У берега корзинка плетеная стоит, а в корзинке младенец ором заходится. Тетка рассказывала, мол, уже не кричала я — хрипела, голос потерявши. Схватила корзинку и бегом домой. Развернула, посмотрела и только заохала — худая, что тростинка, дышала через раз. Залилось слезами сердце бабье, не смогла она меня кому другому отдать, у себя оставила. Нарекла Василисой и отчество придумала, чтобы не дразнили дети безродной. С той поры я — Василиса Дивляновна.

К тому моменту Фекла успела стать хорошей знахаркой, а семьи так и не нажила. Сколько ни спрашивала, почему замуж не идет, только отмахивалась, мол, нет времени на мужиков. Со временем у тетушки и впрямь беда всегда — в нашей избе с утра до позднего вечера люди углы околачивают: хворые соседи к Фекле на поклон за исцелением идут, из других сел народ едет, бывает и иноземцы в гости заглядывают. Чудесные руки у моей тетушки — от любой беды тело человеческое излечить могут.

Меня тоже пыталась премудростям обучить, но только страху натерпелась. Когда я однажды вместо здравия наслала на Косиселье хворь, тетушка уняла разболевшееся сердце и закрыла от меня в сундуке все травки. С тех пор к лекарству не допускала, но попытки развить у меня колдовской талант не бросила. Говорила, мол, есть в тебе, Васька, силушка чародейская, только нет головы мудрой, чтобы раскрыть ее да в нужное русло направить.

Чтобы не угас огонек волшебный в сердце, выдала мне Фекла свою книжку колдовскую и велела учить заклятья, что к домовой ворожбе относятся. Так к семнадцати годам я стала ведьмой. Ну, как ведьмой… домовухой: дров справить, воды наворожить, с домовыми договориться, еды сварганить — вся домашняя работа на домовухах держится. Точнее — держалась: нынче отдельно домовух не сыскать, мое мастерство и мастерством уже не считается.

Чтобы не слыть недотепой, решила учебу не бросать, продолжила заниматься. Теперь каждый день дюжины раз заклятье из книги на деле проверяю. Успехи есть — иногда не ошибаюсь.

Перебежав по скрипучему мосту через речку, поубавила прыти и спокойно отправилась через луг в лес на излюбленную полянку — прячусь в жару среди берез в тени или когда гости тетушкины стонами и причитаниями совсем заниматься не дают.

Устроившись на старом поваленном дереве, с удовольствием скинула башмачки и прильнула ступнями к прохладной траве. Хорошо-то как, матушки! Слабый ветерок с листьями играл, шуршал понемножку. Кузнечики под ногами в салки играли, бабочки да пчелы на цветах танцевали. Еще бы комаров извести — и совсем хорошо.

Найдя в книге шепоток на заготовку дров, вдохнула полной грудью и завела колдовство. Разлились рекой мои слова по поляне, заиграли в воздухе невесть откуда взявшиеся топоры и давай охаживать березы. Глядела на работу, и сердце радовалось.

— Ты не шибко разгулялась? — послышался за спиной знакомый голос лешего.

Наш леший — нечисть, как и прочие, но мы с ним общий язык нашли, даже подружились. Моложавый дедушка, с короткой богатой бородой возник передо мной и недобро уставился на лихо мелькавшие топоры:

— Завязывай, Василиса Дивляновна! — скомандовал старик. — Ты мне к вечеру весь лес в щепки обратишь!

— Хоть пару разочков еще, — жалобно сдвинув брови, подняла просящий взор на лешего.

— Не больше, — после коротких раздумий, разрешил дедушка. — А лучше повтори каши там, или пироги с капустой, — он с надеждой покосился на книгу у меня на коленях.

— Так мы это на прошлой седмице повторяли. Ты сам говорил, что почти лопнул.

— Видишь же, не лопнул. Целый, — заулыбался леший, цепляя сучковатыми ладонями серую рубаху на пузе.

— Давай с грибами?

— А давай! — одобрительно резанув воздух рукой, старик присел рядом.

Зашептала, завертела ладонями — и упало на траву корыто с тестом. Сжала кулаки — пошел замес. Тесто добро ходило, словно под живыми пальцами стряпухи, а поодаль грибочки сами в лукошко набирались. Как стало их с горкой, затанцевали в воздухе. Сами без огня приготовились и, изводя голодный живот лешего, заиграли запахом на легком ветерке. Пироги под колдовством налепились, под взором чутким испеклись и плюхнулись на лист лопуха рядом с нами.

— Хороши! — с набитым ртом заявил дедушка. — Ты бы чаще заходила, Вась.

— Ага, — закивала, глядя на довольную нечисть, — с тобой стряпухой стану, а не домовухой. Кроме еды, ничего делать не даешь.

— Ой, ладно, — отмахнулся леший. — Вот гляжу все на твою книжку… чудная она.

— Чего это? — повертев теткино сокровище в руках, не нашла ничего особенного.

— А вот же на иноземном что-то написано. Можешь прочитать, что там?

Первые страницы книги и впрямь незнакомыми рунами исчерчены — сама знала. Тетушка сказывала, что она ей от прабабки досталась, а та не ведала, откуда в Рускальском селе взялась заморская писанина. Есть да есть, никто шибко не узнавал, что там нацарапано. Как-то приезжал к нам хворый иностранец, углядел в рунах свой язык — даже почитать попросил. Фекла разрешила, но гость перевести толком ничего не смог — больно старые письмена оказались. Сказал только, мол, на сказки похоже. Как бы там ни было, в семье Феклы на пустых страницах записывали заклятья и шепотки вот уже не один десяток поколений.

— Василиса Дивляновна, — леший потрепал меня за рукав рубахи, — перевести, говорю, можешь?

— А? — встрепенулась я. — Перевести? Нет, я не толмач.

— И то правда, — цапнув следующий пирог, закивал старик.

— Ладно, дедушка, пойду. Все желание пропало заниматься.

— Приходи завтра, — скидывая в подол стряпню, пригласил он, — щей наварим.

— Давай-ка я тебе сразу горшок щей принесу, а ты мне позаниматься дашь.

— А давай! — под богатой бородой лешего заиграла улыбка.

Пройдя по двору, услыхала, что в избе у нас снова гость. Никакого покоя. Пряча книгу за спиной, отворила дверь и вошла в светлую, просторную горницу. За столом вместе с мужиком в годах сидела тетушка Фекла. Круглолицый посетитель подвывал, держась за щеку, а знахарка успевала успокаивать добрым словом и крошить в миску какие-то травы.

— Пожаловала, — не отрываясь от дела, буркнула Фекла. — Опять книжку из дома утащила. Вот сколько раз я тебе говорила — нельзя, а ты знай свое гнешь!

— Прости, тетушка, я же не со злым умыслом.

— Потом на орехи тебе выдам, — пообещала она, поправляя сползший на лоб платок, завязанный узлом на маковке. — Пока вон подай гостю нашему водицы студеной.

Набрала из кадки воду, согретую домашней духотой и, дунув на нее прохладой, поставила перед мужиком.

— Спасибо, — еле слышно промямлил болезный, сунув нос в кружку, — но она холодная, а у меня зуб…

— Пей! Разговорился тут, — безо всяких стеснений приказала Фекла.

Гость, сморщившись от боли, залпом осушил кружку и снова схватился за щеку.

— Что же это у вас в столице некому зуб поправить? — тетушка принялась кулаком разминать в миске травы.

— Есть, да только он все одно болеть начинает, что делать...

— Что-что? — натирая руки размятыми травками, улыбнулась знахарка. — А вот что!

Фекла неожиданно навалилась грузным телом на столешницу, так, что доски только крякнуть успели, и потянулась к наливным щекам хворого гостя. Хорошенько надавив пальцами, она силой помогла его рту раскрыться и уцепилась за больной зуб. Мужик вытаращил глаза, замычал коровой и попытался было дать деру из-за стола, но тетка ловко потянула беднягу за челюсть, заставляя усесться обратно. Провернув несколько раз больной зуб кругом, хорошенько дернула и плюхнулась на лавку, сжимая причину хвори в кулаке.

— Больно?

— Нет.

— Ну вот! — Фекла отдала зуб законному хозяину.

— Вот же диво! — заулыбался исцеленный. — Не зря ехал! Кудесница! — без конца водя языком во рту, восхищался он.

— Это так, цветочки, — я присела к ним, — тётушка моя и не такое может.

— Всем расскажу! Всем! — не унимался мужик.

— Вот этого не надо, — сурово заявила знахарка. — У меня и так конца-края работе не видать, еще ваших из Первограда лечить. Своими силами там как-нибудь.

— Вот тебе, добрая женщина, оплата, — гость шлепнул на стол мешочек с деньгами. — Ты, если что еще надобно, говори без стеснения. Помогу чем смогу.

— Чего мне надобно? — махнула рукой тетушка. — Старая я уже, девку вон, успеть бы на ноги поставить, — она ласково поглядела на меня. — Тоже талантливая ведьма, хоть и не каждый углядит ее дар. Кое-что умеет, только грамоты не получила еще, все боится к вам в столицу нос показать. Думает — не готова.

— Так это мы в два счета! — мужик радостно хлопнул ладонью по столу. — Через седмицу мой давний друг грамоты подписывать будет, коли успеет твоя девка к следующей шестице в Первоград явиться — справим грамотку.

У меня аж в глазах потемнело. Как про грамоту на колдовство подумаю, так дурно делается. Царь всея Рускалы — Горох — мужик не особо умный, но любящий всему учет вести, придумал, что каждому колдуну, любой ведьме прежде, чем чары творить на земле нашей, надо документ получить. Теперича выдают грамоту специальную, но прежде колдунам столичным надобно на вопросы ответить и талант свой явить. Вот этого я и боюсь больше остального. Не заладится что и все — прощай ворожба, второго шанса не дают.

— Да кому я нужна? — нервно задышала я. — Зачем мне та грамота? Домовуху патрули проверять не станут — посмеются только. За крынку сметаны, сотворенную без документа, авось в темницы не упекут.

— Много ты понимаешь! — покачала головой тетушка. — Государь у нас, конечно, тот еще выдумщик, но раз законом велено, то должно грамоту тебе получить. Отказываться не вздумай!

— Да что же это?! — Попытки отмахнуться от предложения выходили совсем худо. — Без знаний, по просьбе чьей-то!

— Кто сказал, что без знаний? — удивился мужик. — Мое дело маленькое — попросить, чтобы вписали имя среди прочих, кто в этот день грамоты получать станет. Можно, конечно, и в обыкновенном порядке, но тогда раньше следующего лета даже не надейся.

— Не слушай ты ее! — стукнула кулаком по столу знахарка. — Прибудет в Первоград к следующей шестице. Запиши — Василиса Дивляновна из Косиселья.

— Договорились, — встав из-за стола, гость легонько поклонился Фекле. — Жду у царских палат утречком в назначенный день.

Вот чую, и замуж меня так же отдадут первому встречному. Зла не хватает! Я до сих пор шепоток на огонь и шепоток на квашенье капусты путаю, а они меня в столицу грамоту получать собрали! Только платочком у окошка не машет тетушка, а так вид у нее, словно я поехала уже.

Когда дверь избы закрылась за гостем, сурово сдвинула брови и уставилась на тетку в ожидании объяснений.

— Чего смотришь, Василиса Дивляновна? — Фекла принялась убирать со стола. — Грамоту получишь — считай, краюшка хлеба есть. На замужество надеяться не надо. Жизнь — она по-разному повернуть бока может, а то и помять. Погляди, как Рускалу развернуло нынче. Горох что ни день — новые указы выдумывает один краше другого. Скоро нечисть заставит документы получать, помяни мое слово. А я же не вечная, а тебе самой как-то надобно будет…

Словно морок с глаз упал. Глянула на тетушку и дышать перестала. До сих пор она казалась мне такой же молодой, румяной, как в детстве. На самом деле моя родненькая заметно осунулась, угловатое лицо съедали глубокие морщины, веки потяжелели, скрывая добрые синие, что летнее небо, глаза.

— Завтра утречком в дорожку отправляйся, — смахнув травяную пыль со столешницы, Фекла села напротив.

— Зачем завтра-то? Седмица впереди еще. Через пару дней и отправлюсь.

— На столицу посмотришь, себя покажешь. Да и мало ли какая оказия в пути, пусть лучше с запасом времени будет.

— Пойду, схожу, — буркнула я, недовольная планами тетушки.

— Это куда собралась? — в голос Феклы вернулась строгость. — В кузницу опять? Ох и дала мне речка доченьку, — запричитала она. — Он тебя замуж не звал, любимой не называл, а ты все бегаешь и бегаешь.

— Это пока не звал, не называл, — я игриво вздернула бровь. — Сердцем чую — в нем мое счастье.

— Васенька, — тетка попыталась лаской донести до моей головы слова, — ты сердце-то слушай, да не заслушивайся. Яр — парень неплохой, но голова буйная. Нет в нем надежности никакой.

— А мне спокойный зачем? — обойдя стол, обняла тетушку за плечи. — Со скуки помереть разве что.

Пиная подол сарафана, а заодно и камешки на дороге, шагала к Косисельской кузнице. Высоченное голубое небо над головой делало избушки соседей совсем маленькими, словно игрушечными. Березы перешептывались с осинами на ветру, повсюду раздавались людские голоса и детские хохотки. Если не знать, что народ в Косиселье завистливый и не особо-то добрый, можно подумать, что наше село — вполне подходящее место для жизни. Нет, если и есть тут кто душой близкий мне, так это тетушка Фекла да Ярка. Только они меж собой не поладили — прямо беда какая-то.

У нашего кузнеца судьба непростая. Сам он из Горок — здоровенная деревня под Первоградом, но сюда его отослали родители лет так в тринадцать. Мечтал Яр обучиться колдовскому делу — не вышло. В нем таланта чародейского еще меньше, чем во мне — значит, нет совсем. Потратились мать с отцом на обучение сына знатно, колдунам да ведьмам еле успевали деньги отсыпать — без толку. Подросток с таким положение дел мириться не хотел: хорохорился, ерепенился и бунтовал. Устав от выходок сына, отец Ярки отправил его в Косиселье к родному деду, который здесь раньше в кузнецах ходил. Обучил дед внука, а после смерти завещал в кузнице трудиться, не бросать село. Так вот и работает Ярушка, последнюю волю родственника исполняя.

Мы с ним сразу сдружились. У меня-то с подругами не особо получалось. Здешние девки все как на подбор наливные, румяные, белокожие да светловолосые. В этих краях Рускалы других и не сыскать, а я словно чужачка: коса черная, глаза, что угли остывшие. Девиц ведь за что любят? За косу длинную да за тело сдобное. Не скажу, что тощая, словно былинка, но пышностью не похвастать, еще и ростом не вышла — чужачка и есть чужачка. Дразнили меня, головешкой обзывали и с собой играть никогда не звали. А как подросла, мои сверстницы женихами обзавелись, а я вот с Яром подружилась.

Со временем чувства к другу одолели, может, влюбилась даже. Хорош Яр — задорный, веселый, удалой молодец. А красивый какой! Волосы до плеч льняные, косая сажень в плечах. Руки… ох, Яркины ладони — в них молот кузнечный игрушкой кажется. В глазах серые тучи ходят: век бы глядела, взгляда не сводила. Ну как в такого не влюбиться? Вот и Косисельские девицы хороводы за ним водили, только кузнец на них внимания особого не обращал. Говорил, мол, здешние бабы, что змеи в клубке извиваются. Зато я другая, вот Яр со мной и дружит. Так то! Вот им всем — «головешка»!

Сунув голову в приоткрытую дверь кузницы, мигом вспотела. Горн Ярка растопил так, что можно доставать веники и париться. Сам кузнец, сморщившись от натуги, бил молотом по наковальне, являя миру очередное творение. Со лба катились ручейки пота, раскраснелись молодецкие щеки, заиграло тело силушкой.

— Яр, пойдем на улицу! — старалась перекричать лязг металла.

Углядев меня в двери, друг выкинул молот, будто ненавистен ему инструмент, и, утираясь краем рубахи, зашагал к выходу.

— Здравствуй, Вась, — усаживаясь на лавку под окном кузницы, Яр показался мне совсем хмурым.

— Ты чего это? Молотом по пальцу дал? — покосившись на руки друга, устроилась рядом.

— Лучше бы дал, — сплюнул под ноги кузнец. — Сидел бы сейчас раненый… и в ус не дул.

— Да что приключилось-то?

— Чего… Скоро к нам чародей заказанный приезжает, круг зельный править, а мне во встрече с ним отказано.

Зельный круг — оберег. Ставят его на любое жилое место, будь то село, деревня или город. Силушкой колдовской, светом ядовитым отпугивает он нечисть всякую, чтобы не совалась к людям. Бывают зельные круги и посильнее — могут ворога более опасного удержать, но маленьким селам, вроде Косиселья, не положены — так Горох распорядился, ему-то виднее. Наш круг лешего не пустит, мавку остановит, да волкодлака, может быть — но этот уже под вопросом. Силу свою оберег постепенно теряет, поэтому обновлять заклятье надобно. Вот для того староста села — Рюма — колдунов нанимает время от времени.

— Почему отказано? Да и к чему тебе с чародеем-наемником встречаться?

— И ты туда же?! — Яр поднял брови от удивления. — Думал, ты меня понимаешь. Теперь вижу — нет.

Да понимала я все, понимала, но верить не хотела: не оставлял Ярка мечту свою — стать колдуном, набраться силушки, отточить знания и отправиться по Рускале странствовать в поисках чудо-юда или еще каких приключений. А мне бы хотелось жизни оседлой и чтобы Яр рядом… Вот красивая голова у него, да упрямая. За каждую возможность получить знания чародейские, что за соломинку цеплялся. Пытался из книжки теткиной заклинания творить, да чуть было сам в козленочка не обратился. Ох, и влетело тогда от Феклы и мне, и другу. Ну нет к волшебству способностей, чего душу зря рвать? Упертый, что баран.

— Я Рюме толкую — мне поговорить бы быстренько. А он знай — нет, и все дела. Колдун занятой, дел много… Озадачил работой, чтобы точно до гостя не добрался. Вон, — друг кивнул на кузницу, — три дюжины серпов заказал. Жатва, говорит, скоро.

— Жатва и правда скоро, — осторожно посмотрев в серые глаза Ярки, не углядела ничего, кроме досады. — Рюме без кузнеца остаться не хочется, про твои мечты-то он знает.

— Уже понял, что ты с ними заодно, — с укором выдохнул Ярка. — У тебя чего нового?

— В Первоград завтра на рассвете еду, — радуясь перемене в разговоре, заулыбалась я.

— О как! Чего ты там забыла?

— Грамоту на колдовство получать, — поняв, что мы снова возвращаемся к прежнему, улыбка исчезла.

Яр открыл было рот, чтобы высказать мне все, что и так на лице написано, но не успел — на дороге перед кузницей появился староста Рюма:

— Хорош сачковать! — заорал он издалека. — Расселся! Работы еще подбросить?! Это можно!

— Иди уже куда шел! — закричал в ответ Ярка. — Государь сельский… — уже под нос добавил кузнец.

Рюма укоризненно покачал головой, рукой махнул и отправился дальше по дороге. Любит наш сельский голова задания раздавать, а потом еще горку сверху подсыпать.

— Пойду, а то не ровен час и вправду с десяточек серпов накинет, — Ярка тяжело поднялся с лавки и зашагал к двери кузнецы. — Вечерком загляну, посидим перед дорожкой ранней, — одарив, наконец, доброй улыбкой, он скрылся за порогом.

Тетушка не успевала оханье менять на аханье, глядя, как я резво ношусь по горнице от пирогов с вареньем к грибной похлебке и обратно. Из готового на столе уже ожидали горшок с кашей и заячьи почки со сметаной.

— Ты думаешь, я без тебя с голоду помру, или это все в дорогу? — нервы тетушки не выдержали.

— Ярка обещал зайти попрощаться, — убирая растрепавшиеся волосы со лба, не прекращала ворожить над пирогами. — Вот, его любимые — с вареньем!

— Да чтоб его леший упер! — тихо выругалась Фекла.

— Чего, тетушка?

— Говорю, собрала тебя в дорогу, пока ты стряпаешь. Кошель с деньгами, одежу приготовила. В сумке травки на случай хвори внезапной. Только, прошу, не перепутай ничего там. Водицы сама набери. Коня завтра у Рюмы заберешь — он обещал тебе выделить справную скотинку. Правда, содрал как за тройку…

— Ничего, — подбадривала тетушку, — он, когда к тебе с животом снова явится, ты с него тоже как за трех коней возьми.

— Что ты, милая, — заулыбалась тетка, поправляя ушастый узел на платке, — не возьму с него ничего. Бесплатно травок отсыплю, да так, что из нужника неделю не выйдет.

— Да, не умеет Рюма вдаль глядеть, — раскладывая готовые пироги на тарелке, косила на поспевающую похлебку.

— Не умеет, — согласилась Фекла. — И еще, — она немного задумалась, — книжку с собой возьми.

— Как? Нельзя же?! — чуть не подавилась наваром из ложки от удивления.

— Нынче можно. В силах своих ты не уверена, вот по дороге поучись, найди время. Может, перестанешь трястись, что осинка на ветру.

— Спасибо, родненькая! — вся в муке, кинулась к тетушке обниматься.

— Ну-ну, чего ты?! — улыбалась Фекла. — Для дела ничего не жалко.

— Вот увидишь: вернусь, и глазом не моргнешь — снова книга дома будет.

— Ты шибко-то не торопись. Деньжат вдоволь с собой даю. Прикупи наряд или книжек, или чего тебе хочется? Столицу погляди, а то последний раз маленькой тебя в Первоград возила. И не помнишь, наверное?

— Помню, тетушка. На ярмарку, — оторвавшись от Феклы, заглянула в окно — не видать ли Яра?

Проорали последние петухи, небо заиграло яркими звездами, а Ярка так и не пришел. Сидя на ступеньке крыльца, водила босыми ногами по доскам и носом хлюпала. Откуда только слезы берутся? Обидно-то как! Обещал прийти попрощаться, а сам… Наготовила полный стол всего, что друг любит — напрасно старалась. Думала пойти к нему пирогами по щекам настучать, да передумала. Вот уеду утром, и пусть тут поскучает без меня. Как вернусь, и не подумаю первая к нему бежать. Больно надо!

— Шла бы ты спать, Васенька, — тетка вышла ко мне, завернувшись в легкую шаль. — Не пришел — и русалки с ним. Может, в Первограде свою судьбу встретишь.

— Какая судьба у меня, тетушка, кто его знает? — утирая слезы, отмахнулась я.

— Вот чую, дочка, в столице повстречаешься с тем, кто тебе суженым наречен. Сердце мне так шепчет.

Глава 2

Выехав на сельскую дорожку, что ведет к восточному тракту, вдохнула свежий рассветный воздух. Кобылу Рюма выделил справную — хоть тут не схитрил. Упитанная гнедая лошадь ерепениться перед новой хозяйкой не стала, дала себя оседлать и лениво цокала по дороге.

Хорошее утро разойдется. Солнце с красным покрывалом встает, росой на траве сверкает. Птицы в зелени прячутся, первые песни заводят. Позади Косиселье просыпается, а мне дорога добрая стелется. Сказка просто.

Только одно покоя не давало — как Яр мог не попрощаться? Неужели так его новость о грамоте раздосадовала? Даже разозлиться на него толком не получалось. Сразу в голову оправдания лезли. Не сердце у меня — мякиш хлебный.

Несмотря на тихий ход кобылы, сельская дорожка под грустные мысли катилась быстро. Восточный тракт заиграл на горизонте, а на нем и молодецкая фигура на коне верхом. Сощурившись, пригляделась к знакомым чертам и поддала сапогами в бока лошади. Та послушно прибавила шагу.

— А ну, милая, шибче! — не унималась я, охаживая скотину каблуками.

У дорожного камня в первых лучах летнего солнца виделся мне Ярка. Может, сердце влюбленное разум застелило, но хотелось верить, что он. Он — миленький! Да, точно он! Друг верхом на своей лошадке глядел на меня и задорно улыбался. Вмиг все обиды позабыла, душа вместе с птицами зачирикала — свиделись.

— Долго ты, Василиса Дивляновна, — Яр похлопал кобылу по шее, — мы тут с десяток кругов навернули, тебя дожидаясь.

— А куда торопиться? — я не спешила показывать сердечную радость. — Откуда мне было знать, что ты придумаешь к тракту ехать, чтобы попрощаться.

— Я с тобой собрался, — он игриво изогнул брови.

— Как со мной? А серпы?

— Так справился уже. Всю ночь не спал. Гляди, какие глаза красные от жара и усталости.

— Ты поэтому не пришел вечером, да? — стараясь полностью оправдать друга, с надеждой уставилась на него.

— Ну, конечно. Спешил работу закончить. Одну тебя в такую даль не отпущу. Волкодлак какой или разбойник на пути — дело обычное.

— Ярка! — потянула к нему руки прямо из седла, наконец, позволив себе широкую улыбку.

— Ну, будет-будет тебе, Вась, — отмахнулся Яр. — Поехали уже!

Путь в Первоград из Косиселья неблизкий. Верхом дней пять да четыре ночи. Как же здорово, что не одна, как же сердце радостью заливалось — Ярка ведь обо мне подумал, не бросил! Ко всему моему счастью прохладное утро сменилось не слишком жарким днем — то, что нужно путникам. Мы не спешили, гнали лошадей в меру, не давая им устать.

Рускальское лето во всей своей красе шуршало ветвями деревьев, обдувало добрым ветром. Пыльный тракт казался удивительно прекрасным местом. Под хорошее настроение сам черт добрым молодцем покажется. Луга по бокам пестрели яркими цветами да ароматными травами. Даже оводы к лошадям не лезли, словно боялись испортить сложившуюся картинку.

Если поторопимся, то к сумеркам поспеем к небольшому селу. В каждом доме на ночлег принять рады, да трактир имеется. Прямо вдоль дороги люди изб настроили, тем и живут. Место — лучше не придумаешь: рядом лес с ягодами, грибами, живностью всякой. Речка недалече, хоть и не самая широкая, однако на два десятка домишек хватает.

Впереди, разделенное трактом надвое, показалось пшеничное поле. Золотым морем под высоким синим небом колыхались колосья на ветру. Одинокие деревья на краях перед лесом, словно девицы приветливые, поклоны нам раздавали. А перед самым полем столб с надписью — «Трактовое».

— Глянь-ка, — удивился друг, останавливая лошадку, — даже вечереть не собралось, а мы уже к ночлегу поспели.

— Видать, добрая у нас дорожка, скорая, — заулыбалась я.

— Поглядим, Васенька, — не разделяя моего веселья, нахмурился Яр. — В трактир завернем, живот урчит с голоду.

Назвав Трактовое небольшим селом — погорячилась. В последний раз здесь бывала еще ребенком, когда тетушка меня на ярмарку в столицу возила, тогда и впрямь тут с два десятка избушек мостились. Выросло Трактовое, разрядилось в дома богатые. Дворов полсотни — не меньше.

Пока ехали мимо избушек, заметила, что на улице ни души. Обычно в этом селе из каждого двора голоса людские, смех, суета вокруг. Путники пересуды вели, хозяева им дорогу объясняли, а нынче — тишина мертвая. Словно всех обитателей этого места усыпили сном беспробудным. Псы из дворов носы трусливо высовывали, тявкали еле-еле.

Трактир у выезда перестроили: шире сделали, двор огородили плетнем. За ним важно вышагивали куры, недоверчиво склоняя головы в нашу сторону. Даже конюшню справили, чтобы постояльцам было куда скотину определить. Только и здесь народу не было — совсем уж подозрительно. Чтобы у трактира и ни одного гостя — диво дивное!

— Ой, не к добру… — Озираясь, Ярка спешился.

— Не нагоняй жути.

Почувствовав, как спине пробегает добрая сотня мурашек, я осторожно выбралась из седла.

— Эй, мил человек! — заорал кузнец в открытую дверь трактира. — Нам бы лошадей определить да напоить.

На пороге мигом возник трактирщик. Лицо мужика выражало знатное удивление, мол, вы тут чего забыли?

— Отец, ты чего уставился-то? — друг всматривался в ошалелые глаза хозяина. — Здравствуй, говорю. Нам бы лошадок…

— Слыхал, — вдруг заговорил трактирщик. — И вам здравствуйте, люди добрые. Не себе на руку, но вам в помощь — ехали бы вы дальше.

— Чего это? — пришла моя очередь удивляться. — Неужто не нужны тебе деньги? За ночлег и еду заплатим, не переживай. Как вижу, с посетителями нынче негусто.

— Девица, коли живот дорог, забирай своего молодца, и тикайте отсюда, — хозяин только зыркнул на нас недобро и обратно в трактир шмыгнул.

— Ничего себе… — Ярка почесал растрепанный на ветру затылок. — Нет, так дело не пойдет.

Привязав наших лошадок, он резво перепрыгнул ступени крыльца и исчез за порогом. Что делать?.. Только следом отправляться.

Просторный зал с пятаком широких столов пустовал. Мухи лениво обхаживали скатерти и неторопливо сновали в воздухе, не находя угощения.

— Отец, что у вас тут приключилось-то? — кинул Ярка застывшему у входа в подсобку трактирщику.

— Рускальским языком тебе сказано — уезжай! — твердил мужик.

— Расскажешь, что приключилось, может, и уеду.

— Вот дотошный, — пробурчал хозяин, приглашая жестом к столу.

Переглянувшись, мы с Яркой уселись на длинную лавку напротив трактирщика.

— Чудо-юдо прилетит скоро за данью. Вот мы всех путников дальше и отправляем. Видали, никого в селе на улицах нет. Одни вы не уйметесь никак с вопросами.

— Что же вы помощи не попросите? — мои глаза округлились. — Тут всякий люд мимо едет: и воины славные, и колдуны всякие...

— Просили, девица. Ой, просили! — с отчаяньем, хозяин стукнул кулаком в грудь. — Только или народ нынче трусливый, или никому до нас дела нет — не соглашаются помочь. Один кудесник мороку нагнал на село, чтобы не вечерело, да и то рухнут его чары вот-вот. Как темнеть соберется — прилетит изверг окаянный. Отдам собственными руками, — он протянул трясущиеся ладони, — кровинушку мою — Вареньку — чудищу поганому. Жребий так выпал, мне и отдавать. Горе! Горе! — со слезами в голосе запричитал мужик.

— Так, если вы давно о том знаете, чего Гороху прошение не отправили? Выдал бы вам царь-государь колдуна какого подсобить, — продолжая перебирать варианты, я настойчиво отказывалась верить в беспомощность селян.

— Разбежался Горох… да не шибко-то. Ответ дал, мол, все колдуны его делами нынче заняты, ни одного свободного и никакой возможности…

— Вот что, отец, — Ярка встал из-за стола. — Сообрази-ка нам факелов десятка два и веди свою Вареньку. Будем чудище поганое изводить!

— Ты в своем уме?! — зашипела на друга, поглядывая на убитого горем трактирщика. — У тебя даже меча нет!

— Я подковы руками гну, Васенька. Что же, бока нечисти намять не сдюжу?

— Поможешь, что ли? — обрадовался трактирщик.

— Попробую, — кивнул Яр.

Одно дело — хорохориться и мечтать, совсем другое — на чудо-юдо с голыми руками идти. Нет, мне тоже хотелось помочь трактирщику, но не без подготовки же, не понять как. Что там за чудо-юдо такое, какая нечисть? По сбивчивым рассказам отца Вареньки выходило, что прилетит не то змей-Горыныч о трех головах, не то гора крылатая с одной. А под конец он заявил, мол, ничего не знаю, но зубы страшные, аж сердце в пятки падает.

Варенька оказалась девицей молчаливой. Только понуро глазки в пол опускала да вздыхала. Фигурой дочь трактирщика удалась, в Рускале таких любят: что горшок, только с ножками. И вот стоит эта утварь что глиняная, только носом шмыгает — никакой помощи. Подумала, может, немая? Так нет — отец уверил, что вполне здорова, боится дюже.

Снабдил нас трактирщик факелами, дочь родную в маковку чмокнул и отправил в лес — куда чудо-юдо за добычей прибудет, как только сумерки неба коснутся.

— Вась, зажги-ка, — друг воткнул последний факел в землю.

Хмуря брови, с сомнением глядела на круг из палок, которые мне предлагалось зажечь. Чего удумал? Хоть бы поделился.

Защелкала пальцами, словно лучины в доме зажигать собралась. Ну, конечно, разбежались факелы от чар домовухи гореть, чай не щепочки! Поднатужилась, зашептала — все же вышло. Осветилась поляна добрым светом в собравшемся вечере. Круг из огня получился добрый — словно капище. Волхвы, тоже мне… 

— Подь сюда, — Яр поманил пальцем Вареньку. — Вот тут стой, — он за руку привел дочь трактирщика в центр горящего круга, — и ничего не бойся. Поняла?

Ответа кузнец не дождался. Девица, надувши губки, осталась стоять на положенном месте и, видимо, все же боялась. Что-то мне в ней не нравилось — уж больно покорная. Молчит, сопит, а слез не роняет. Я бы на ее месте уже челом траву лупила и причитала на чем свет стоит. А тут…

— Вася, пойдем за кустики.

— Чего? — опешила я от предложения друга.

— За кустики, за кустики, — он мягко подтолкнул меня к зарослям малины.

Не особо надежное укрытие. Нюх у нечисти отличный: Рускальский дух учуять — несложное дело. Так что прятаться в кустах не видела толка, но Яру, наверное, виднее. Он же чудо-юдо загубить собрался.

— Ярушка, — язвительно завела я, — может, поделишься со мной, какой такой силой собрался с чудищем окаянным справиться? Что это, вообще, такое, а?! — тыча пальцем на горящий круг, смотрела в совершенно спокойные глаза друга.

— Нечисть огня боится, — уверенно заявил Яр. — Прилетит, а к девице не подступится, пока думать станет, чего делать, я его… — он сжал огромные кулаки и скорчил зверскую рожу.

— Дала же судьба дружочка, — хлопнула себя ладонью по лбу. — Да с чего ты взял, что всякая нечисть огня боится?

— Разве нет?

— Разве нет, — передразнила басом друга. — Загубишь Вареньку, себя и меня заодно. Эти кусты нас от нечисти не скроют, уж поверь на слово.

— Так я это… Не знал же…

Оправдаться Яр не успел, хоть и хотел дюже — по лицу видела. В темневшем небе раздался страшный свист, трава согнулась от ветра, и в тот же миг наземь свалилась огромная черная туша. Чудище беспомощно барахталось рядом с кругом в попытках подняться, оставляя на земле рытвины от когтей. Огромные кожаные крылья распластались по поляне, так, что край одного чуть ли не в нос мне упирался сквозь кусты малины.

— Аспид, — прошептал Яр в оцепенении.

Про этих тварей только в сказках написано — давно в Рускале о них забыли, думали, совсем исчезли чудища, а нет — вот вам, пожалуйста — чудо с хвостиком. С хвостищем — вернее будет. Упитанный змей-то, не сказать толстый — пузо доброе.

Сказки сказывали, мол, живут аспиды в скалах. Пещеру какую сыщут, обживут и ну таскать туда украденное золото да серебро. Больно падкие они на сокровища и женщин. Хорошая девка для крылатого змея, как самоцвет. Что уж с ними аспиды делают, никто не знает. Последнее упоминание, которое мне довелось встретить в книгах, гласило — «утеряно аспидами свойство огонь пускать из пасти, посему опасность в поджогах они не представляют более». Только от того не легче — он одной левой нас придавит, не заметит.

Чудище, наконец, поднялось и, встав на задние лапы, растерянно уставилось на возведенную Яром огненную красоту.

— Варя, это чего? — гулким голосом аспид обратился к дочери трактирщика.

Девица состряпала глупую улыбку и игриво пожала плечами. Аспид развернулся, и туго втягивая ноздрями воздух, прикрыл желтые глаза.

— Все, пропали мы… — слова холодным шепотом сорвались с губ.

Поняла, как сильно струхнула. Сердце заходилось так, что и искать Рускальский дух не нужно — без того слышно. Рубаха прилипла к спине от выступившего пота, а в голове помутнело. Ярка выглядел не лучше. В потемках его лицо, чуть освещенное огнем от круга, казалось белым, что свежая скатерть. Застывшими глазами друг глядел, как аспид топчется по поляне в поисках нежданных гостей.

— Ой, еще одна цаца! — сунув огромную морду в кусты малины, змей заставил нас попятиться.

— Сгинь! — заорал Яр и со всей молодецкой дурью заехал кулаком змею промеж желтых глаз.

— Ты чего?! — взвыла нечисть, прижимая когтистую лапу к морде. — Варька, мы так не договаривались!

Аспид живо отошел от кустов и, злобно глядя на дочку трактирщика, выдернул один из факелов из земли — огня он не боялся, как я и думала. Сжимая в огромной черной лапе горящую палку, змей возвращался к нам.

На этот раз Ярка не терялся: выскочив навстречу опасности, не жалея живота, ринулся к супостату. Аспид приготовился было принять бой, но друг резво проскочил мимо него. Схватив факел, кузнец довольно оскалился, мол, не ждал, образина проклятущая, и кинулся на ворога.

Я зажмурилась. Ой, матушки! Страх-то какой! Аспид размером с добрую избу, когти, что кинжалы, пасть и впрямь зубастая, а Ярка… Не поможет другу ни косая сажень в плечах, ни кулаки пудовые.

— Шел бы ты отсюда, мальчик.

Открыла глаза и чуть не обмякла от ужаса. Яр нещадно лупил аспида горящим факелом по огромной лапе, а тот снисходительно глядел сверху и даже не морщился.

— Вот тебе, ирод! Вот тебе проклятый! — орал кузнец.

— Так! — змею явно начинало надоедать происходящее. — Варя, уйми этого юродивого! Или никакого уговора не будет!

Нашу девицу прорвало, что пробка из бочки с забродившим квасом выскочила:

— Я не виновата! Потап, да прибей ты его, и полетели уже!

— Как «прибей»?! — на морде нечисти заиграло почти человеческое удивление. — Никого я убивать не собираюсь!

Не выдержала я, бросилась к Вареньке и, ухватив ее за корень косы, потащила к аспиду. Позабыв о страхе, только и думала — как бы чудище не зашибло друга. Голова соображала плохо, но из разговора девицы и змея поняла — заодно они. А раз так, спасать эту круглобокую дурынду совсем не обязательно.

— За этой прилетел?! — с трудом сдерживая дрожь в голосе, а заодно и дрожавшие коленки, я выпихнула девицу к аспиду.

— За этой, — подергивая ногой, он отмахивался от приставаний Яра. — Только чего вы тут удумали — не пойму?

— Не будет тебе девичьего тела! Не видать тебе, ирод, ее крови! — Яр заходился ударами все чаще, не обращая внимания, что аспида они не берут.

— Ну все, — выдохнула нечисть, — надоели!

Он мягко отпихнул Ярку, так, что тот покатился по траве, выронив факел. Черные крылья мелькнули за спиной змея. Расправившись, аспид приготовился покинуть нашу теплую, радушно принявшую его компанию.

— Подожди! — полной грудью вскричала Варенька. — А как же я?!

— Как хочешь, — начиная разбег, заявил аспид. — Вот так, — он обвел когтистым пальцем в воздухе, указывая на Ярку, — мы не договаривались.

— Обманщик! — грозила кулаком Варенька вслед исчезавшему в сумеречном небе змею.

Кинулась к Яру. Друг валялся на траве и, тяжело дыша, глядел вверх.

— Ярушка! Живой, родненький?! — руки ходили по крепкому молодецкому телу в поисках ран.

— Живой, Васенька, — друг поднялся на ноги. — А эту, — он зашагал, потирая ушибленный бок, к дочке трактирщика, — я сейчас вместо аспида убивать стану!

— Ой! — девица закрыла лицо ладошками.

— Погоди, Ярка! — встала на пути разъяренного кузнеца. — Давай-ка для начала спросим у нее, что это было.

Поняв, что опасность отступает, Варенька открыла круглое личико и завыла со слезами на глазах:

— Все испортили! Все! Я ж все деньги на побег извела, три ночи царский ответ подделывала…

Варя мешала все в кучу, пуще заходясь в слезах. Чтобы привести в чувства, сотворила кадку со студеной водой и с нескрываемым удовольствием выплеснула ей прямо в лицо. Мокрая, фыркая и захлебываясь словами, девица топорщила вверх пухлый пальчик, но истерику прекратила.

Поняв, что объяснения неизбежны, она тяжело вздохнула и, усевшись на траву, наконец, принялась рассказывать:

— Папка в черном теле держит, — Варенька снова опускала глазки. — Какая жизнь с таким родителем? Я же день для трактира готовлю — путников-то тут намеренно, а потом еще полночи с домашними делами управляюсь. Он меня даже замуж не пускает. Конечно, — она обиженно шмыгнула носом, — кто еще ему станет целыми днями каши варить?

— Какой-то изверг получается, — Ярка задумчиво поглядел на Варю.

— Еще какой! — закивала девица. — Как-то вечерком пошла к реке белье состирнуть, да и увлеклась ягодками — в лес зашла. Там вот Потапа встретила. Конечно, испугалась сначала, а потом ничего… разговорились. Он, оказывается, незлой совсем. Рассказала ему о беде своей, а он взялся помочь. Один купец сказывал, в Первограде царь работников на кухню набирает, вот и задумала я бежать в столицу, да как не знала. Потап в село явился, напугал всех и сказал, мол, явлюсь за данью в назначенный день и час — готовьте девицу. Потом подстроила, чтобы жребий мне выпал. Все скопленные деньги раздала воинам и колдунам, чтобы на чудо-юдо не ходили. Да еще письмо царю скрала и сама ответ написала.

— Всех вокруг пальца обвела, — я даже присвистнула от находчивости девицы.

— Обвела, — довольно согласилась Варя, — да только вот теперь что делать? Так и помру в Трактовом с горшками в обнимку.

— Зря сразу нам все не выдала. Что мы, не люди? Не поняли бы? — стало по-настоящему жаль Вареньку.

— Может, и выдала бы, только денег у меня не осталось, чтобы вам заплатить.

Только хмыкнула — все теперь в Рускале за деньги. Про помощь, про дружбу никто уж не помнит.

— Одного в толк не возьму, — не унимался Яр, — если этот твой Потап такой добрый и не чудище вовсе — чего он за факел схватился и на нас кинулся?

— Никуда он не кинулся, — Варя махнула пухлой ручкой. — Он просто слеповат в потемках, разглядеть вас хотел. Отказывался даже по ночи лететь, мол, расшибемся. А днем я не решилась, углядят, куда подались, и погоня будет. Догнать не догонят, но кровушки попьют.

— И сама ты прибить меня просила.

— Уже на все готова, только бы сбежать отсюда.

— Раз такое дело, давай-ка, Василиса Дивляновна, поможем девице.

— Это как? — не понимая, что опять задумал друг, сердце беспокойно заныло.

— Вернемся с тобой в трактир и скажем, мол, не вышло Вареньку спасти. А тебе, — Ярка с сочувствием поглядел на девушку, — придется в лесу заночевать. Не испугаешься?

— Не испугаюсь! — круглые щеки Вареньки расплылись в радостной улыбке. — Тут недалече берлога старая есть, там и схоронюсь.

— Ожидай нас с первыми лучами на этом месте. Мы все одно в столицу путь держим… Василиса Дивляновна с тобой лошадкой поделится, — друг ожидал моего одобрения.

— Куда деваться, — вздохнула я, — поделюсь.

Не понравилась мне эта девица-красавица, но ради Ярки потерпеть стоило. Чувства к кузнецу давно покоя не давали — головушку мучили, сердце бередили. Стоило только глянуть, как круглощёкая Варя кузнецу улыбки отправляет, так кулаки сами собой сжимались, но ничего, в Первоград приедем, и пусть ступает своей дорожкой. Подруг не надобно, а врагов у меня отродясь не было.

Глава 3

Как мы с Ярушкой по пути в столицу взглядами томными обмениваться станем, как у костра на ночлеге плечами друг друга коснемся, и случится поцелуй трепетный, души молодые тревожащий. Как раскрою ему душу, полную любви, и ответит мне его сердце взаимностью… Вот так я себе представляла нашу дорогу, а вышло…

Мало того, что моя лошадка скорость сбавила — шутка ли везти на спине нас с Варенькой двоих, так еще и нос девица умудряласьсовать везде. При любой возможности дочь трактирщика задавала целый воз ненужных вопросов, местами и вовсе неприличных.

Мои попытки колдовать над едой заканчивались долгими объяснениями, почему щи готовятся без огня и как работают эти «диковинные» штучки. В конце концов, мы ужинали кашей на скорую руку и измученные засыпали. Как засыпали? Тоже очень тяжко под неугомонные рассуждения Вареньки о работе на кухне царя Гороха. О том, чтобы достать книжку и позаниматься, речи не было. Девица живой бы меня не отпустила.

К концу пути настолько умаялась от седла, треньканья Вари и просто от переживаний за проклятую грамоту, что даже не смогла насладиться открывшейся красотой столицы Рускалы.

Мы въехали в ворота Первограда, когда прохладный летний вечер только опускался на город. Широкие улицы с мощеными дорогами заканчивались небольшими площадями, обязательно с приступком — для чтения государственных указов. Колодцы с водой на каждом шагу, и бесконечные резные терема — гордость столицы. Ниже, чем в два этажа, тут не строили, меньше трех красок не использовали, а уж резьба какая завихренистая, что кружева мастериц. Палаты царя Гороха возвышались над всей этой красотой, и даже затмить ее умудрялись.

— Вась, глянь, какие терема-то! — Яр с восторгом оглядывал дома.

— Не впервой видишь, — устало пробурчала я.

Друг только сочувствующе покосился на меня и увлек в разговор Вареньку. Уж она-то обрадовалась, а у меня в ушах снова зазвенело.

Единственное, чего хотелось — отыскать побыстрее постоялый двор. Ни терема, ни палаты Гороха сегодня впечатления не производили. На главной улице стоял жуткий гул. Вечером люди, освободившись от работ, спешили не то по домам, не то по кабакам. Точно сказать сложно — все просто куда-то  направлялись. Не удивлюсь, если без всякого толку, просто создавая суматоху.

Толкучка на дорогах убивала всякую надежду быстро добраться до заветной постели. Бесконечные вереницы всадников, обозов, телег мелькали перед глазами. Тратила последние силы, уводя бедную лошадку от столкновений с собратьями. Среди всего этого мракобесия нужно еще умудриться на пеших не наехать. Столичные жители охальничали не хуже сельских выпивох. Особенно горячие толки заканчивались драками на обочинах. По такому случаю на улицах сновали прислужники Гороха в серых кафтанах да с сабельками. Добрые молодцы лихо разнимали сцепившихся жителей, некоторых — отличившихся — уводили с собой в сторону царских палат.

— Ну, бывайте. Спасибо вам, добрые люди.

Варенька неожиданно начала прощаться, когда мы свернули с главной улицы.

— Ты где ночевать собралась? — Ярка, видать, забеспокоился, как наша спутница в столице обустроится.

— Так у палат, — дочь трактирщика кивнула в сторону царского дома. — Говорят, там такие очереди из желающих попасть на кухню, что лучше с вечера занимать.

— Не поминай плохим словом, Варя. Поехали, Яр, — расставив все на должные места, не стала разводить долгих прощаний и отправила лошадь вперед.

Ворота постоялого двора, который мы отыскали уже в сумерках, приветливо распахнулись силами мальчишек помощников. Нас тут же расспросили — желаем ли мы поменять лошадей или отдыхать собрались. Вместо ответа я спешилась и, вручив одному из мальчиков поводья, молча отправилась к терему.

— До утра точно останемся, — раздался голос Ярки за спиной.

Просторный зал дома, наполненный хмельными беседами постояльцев и звоном монет о столы, мало чем отличался от гула улицы. Как тут спать — одному черту известно.

— Я же с вас возьму, как с родных, — обещания хозяина постоялого двора лились сладким медом. — Считай, за харчи, за воду сполоснуться и за добрую комнату — всего пятьдесят монет золотом. С каждого.

— Сколько?! — глаза Яра наполнились растерянностью.

— Вот! — он гордо выставил грудь. — И я говорю — почти даром. Цены у меня самые низкие по столице! Дешевле не сыскать!

Пальцы потянулись к мешочку с деньгами на поясе. Даже на ощупь понимала, что пятьдесят золотых там едва найдется. А если и соберу нужную сумму, то утром можно смело присаживаться, протянув руку, рядом с просящими.

— Откуда у вас такое постоялое?

Опытный взгляд хозяина живо прочитал на моем лице — «нищета».

— Понаехали, — проворчал он.

— Чего? — Ярка явно не расслышал грубость.

— Ночевать собираетесь? — уже безо всякой обходительности напирал хозяин. — Коли денег не хватает, расплатитесь лошадью.

— Давай лошадью, — без раздумий согласился Ярка.

— Ты чего?! — я дернула друга за локоть. — Обратно как поедем? Опять в одном седле? Я не сдюжу.

— Разберемся, Васенька.

Улыбка у Ярушки вышла такой доброй, такой нежной, что вмиг позабыла обо всем. Стало плевать, как домой поедем. Да хоть лешего оседлаю, лишь бы он еще раз так же на меня глянул.

— Мою забирай, — решительно заявила я.

— Вот и славненько, — обрадовался хозяин. — И полсотни золотых с одного из вас.

— Чего?! — снова растерялся друг.

— Долго торговались, — ехидно сощурился мужик.

— Да подавись! — Яр принялся отсчитывать нужную сумму из своих.

Пожелание кузнеца не исполнилось. Вместо того чтобы подавиться, хозяин жадно сгреб деньги в карман, заставив кошелек Ярки исхудать.

Нас проводили в небольшую комнатку с парой лавок, столом, кроватью да кадкой для умывания. Если баня в постоялое не входит, хоть бы корыто поставили, но и корыта нам не полагалось. За такую опочивальню и дюжины золотых бы не дала. Ужин принесли тоже далеко не царский — горшок с кашей и почему-то одну ложку. Честно сказать, определить, что в посудине именно каша, ни по виду, ни по запаху нельзя — только догадаться. Возможно, столичное яство носит другое название — ручаться не могла.

— Надо было еще поискать, — сетовал Ярка, смывая дорожную пыль с рук.

— Искали бы до утра, а мне бы повторить и поспать не мешает.

— Да уж, — вздохнул друг, — раньше столица другой была. Мы из Горок сюда с попутными телегами добирались за пряниками. Люди приветливее были, торговались всегда добро.

— Теперича не то, что давеча.

Очень хотелось продолжить беседу с Яркой, но до сих пор казалось — в седле подпрыгиваю. Тело жутко ныло, а голова начинала подвывать в тон. Все, на что меня хватило — обтереть лицо мокрым рушником и завалиться на кровать с колдовской книгой тетушки. Ужинать местной кашей побоялась — уж больно странный аромат из горшка в нос бил, а Ярка не побрезговал.

Душа разрывалась на две половины. Одна ратовала за приготовление ужина, вторая настойчиво твердила о повторении шепотков. Победила вторая, но тут же защекотала совесть. Чтобы она, поганка, не загрызла, постаралась с головой уйти в занятия.

— Дай поглядеть, — Яр устроился рядом со мной, касаясь своим плечом моего.

— Гляди, — пододвинулась ближе к другу.

Вот оно, как я и мечтала! Не у костра, но тоже сойдет. Ощущая тепло Яркиного тела, и думать забыла о шепотке на усмирение домовой нечисти. В голове завертелись давние мечты, а лицо засияло улыбкой.

— Вась, руны какие-то не Рускальские…

Кузнец внимательно следил за тем, как я в забытье перелистываю страницы.

— Что? — очнувшись от теплых желаний, глянула на заинтересованного Яра. — Руны не Рускальские?

— Ну да…

— Иноземная писанина. — Поспешила вернуться в начало.

— Чудные. Интересно, что тут сказано?

Рассказать историю появления в семейной книжке странных знаков не успела. Чернила словно поплыли по желтоватой, изъеденной временем странице. Между строк появились новые писания — руны вспыхнули черным пламенем, норовя выскочить в комнату.

— Матушки! — глухо хлопнула книгой и замерла, глядя на Ярку.

— Вроде на нашем написано было, — друг высоко поднял брови.

— Ты прочитал?

— Нет. Только понял, что  рускальские знаки...

Книга отдавала рукам холод — словно заледенела. Спешно спрятав теткино сокровище под периной, принялась дышать теплом на ладони.

— …Чего это было-то? — Ярка ожидал ответа, которого у меня не было.

Виду старалась не подавать, но случившееся здорово испугало. Столько лет я листала колдовскую книгу Феклы, и никогда ничего подобного не случалось. Сама не знала почему, но черные знаки холодили душу, заставляя испытывать настоящий ужас. Всякое случается с чародейскими вещами, нужно быть готовой ко всему, но я не готова… К этому совершенно не готова.

Ночь далась тяжело. Хрупкий сон постоянно прерывался неумолкавшим даже в позднее время уличным шумом. Мучили страхи, снилась какая-то несуразица. Просыпаясь, с опаской тянулась к книге под периной — теплая. Под утро осмелилась полистать. Страницы больше ничего чудного не являли — стало немного спокойнее, но отдохнуть это не помогло.

Устроившись за спиной Ярки в седле единственной оставшейся у нас лошадки, крепко обняла его и почти сразу задремала. Не знаю, как мы добрались до царских палат, но очнулась уже во дворе.

Сонно моргая, старалась разглядеть все великолепие государева жилища. Ровные срубы теремов — бревнышко к бревнышку — окнами с резными ставнями на нас смотрели. Острые крыши золотыми петухами на рассветном солнце играли. Да один столб на крыльце можно весь день рассматривать — до того мастерски завитки высечены. А сам двор, поди, больше рыночной площади.

Яр остановил лошадку возле высокого резного терема, стоявшего отдельно от основного строений.

— Приехали, должно быть. — Друг помог мне спешиться. — Стража у ворот сюда указала.

Не ошибся Ярка — перед теремом среди дюжины колдунов да ведьм уже ожидал тетушкин посетитель. Завидев меня, он замахал руками, подзывая подойти. Тетушка говорила — человек он при царе далеко не последний, чин имеет хороший, а звать Кышеком.

— Утречка ясного!

Приветствие у меня вышло звонкое — собравшиеся тотчас обернулись, приглядываясь, кто посередь царского двора верещать удумал. Да только Кышек моего задора не разделял. Стоял, как водой холодной облитый: бледный и смурной.

— И вам добренького, да не шибко. Нет сегодня в Первограде царских колдунов…

— И что же, — Яр недобро глянул на Кышека, — зря приехали?

— Почему зря? — круглолицый поежился под взглядом кузнеца. — Это как свезет. Пригласили заезжего, еле уговорил принять собравшихся. Одна беда: не простого чародея упросил — самого Кощея.

— Это который Бессмертный? — растерянно захлопала ресницами.

— Он самый — Бессмертный.

Ничего себе! Да про Кощея я только в сказках слыхала. Много сотен лет тем сказаниям, а то и вся тысяча. Слухи о Кощее разные ходили. Поговаривали, что до баб он охоч, что над златом своим чахнет днями напролет, но все сходились в одном — нет в Рускале чародея сильнее.

— Черт меня дернул за ногу, — клял себя Кышек. — Ежели царь-государь узнает, что Кощей сегодня прием вести станет, на дыбе меня вздернет.

— Что же, Горох с Кощеем шибко не ладят? — Ярка ухмыльнулся, глядя, как со лба бедняги покатилась крупная капля пота. — По мне так оба лиходеи знатные.

— Ты говори, да не заговаривайся! — строго глянул на Яра тетушкин знакомый. — На прием к себе Горох Кощея вызвал, да не поделили они меж собой что-то. Сердит наш государь на колдуна, а тому как с гуся вода — улыбается. Больше мне неизвестно.

— Так чего ты, мил-человек, Кощея тогда упрашивал?

Глядя, как Кышек пошел мелкой дрожью, не понимала его поступка.

— Простая ты девка, Василиса, сразу видно — сельская, не в обиду сказано. — Он утер с лица выступивший пот. — Это для тебя местечко справил быстро, а прочие годами ждут, чтобы грамоту получить. Ни одного царского чародея в столице сегодня, всех Горох отправил по Рускале с заданиями. Мне и то приказал сегодня вечером им на помощь к ним ехать.

— Ты шибко-то не переживай, — попыталась успокоить Кышека, — авось не заметит царь. Мало ли у него дел.

— На то и надежа, — бедняга грустно улыбнулся. — Ну, будет мне с вами толки вести, в дорогу собираться надобно. Ты, Василиса, не пугайся лишнего. Ежели есть в голове знания — и от Кощея грамоту получишь.

Легко сказать — не пугайся… Глядя, как Кышек покидает двор царских палат, я уже мысленно улепетывала подальше отсюда.

В распахнутой двери терема, где Кощей Бессмертный принимал собравшихся, возник молодец в красном кафтане со свитком в руках.

— Забава Колдоградская!

Вперед выступила девица в роскошном сарафане и с улыбкой решительно зашагала к крыльцу. Русую косу в кулаке зажала, подол порхает, ни тени страха на румяном личике — мне бы так.

— Поехали отсюда, — оторвав взгляд от Колдоградской, повернулась к Ярке.

— Так и знал, что отступишься, — друг легко улыбнулся краешком губ. — Испугалась Бессмертного.

— Ничего я не испугалась! — в груди противно забулькало возмущение. — Просто чего зря время терять?

— Вот и говорю — испугалась, — подначивал Яр.

Понимая, что кузнец подколок не оставит, решила хоть в очереди постоять. Может, чего придумаю, пока ждем, чтобы с чистой совестью прочь отправиться.

Колдуны да ведьмы щелкали пальцами, водили в воздухе ладонями — творя морные шары. Мне — домовухе — такие штуки не под силу. Серьезное заклятье, доброй подготовки требует, но, обучившись с треском выпускать из рук синие, что небо, боевые шарики, можно считать себя настоящим колдуном и спокойно спать без меча под подушкой даже в окружении ворогов.

Видать, собравшиеся решили показывать именно это чудо — других заклятий во дворе я так и не углядела. Хотя, честно признаюсь, ожидала посмотреть на разнообразие Рускальского колдовства во всей красе.

Забава не выходила из терема вот уже не одну дюжину минут. Народ начинал волноваться, с опаской поглядывая на закрытую дверь. Мне становилось только страшнее. Уж если такую уверенную в себе ведьму Кощей так долго мурыжит… Жуть, да и только!

— Меня… — дверь чуть не рухнула с петель от резкого толчка ведьмы, — Забаву Колдоградскую — без грамоты оставить?! Ну, я устрою! Ну, покажу, почем лихо нынче!

Резким ветром пробежав мимо нас с Яром, девица отправилась к воротам, по пути оборачиваясь лисицей.

— Что? — заулыбался Яр, с прищуром глядя на меня. — Все одно не боишься?

— Вот еще! — с трудом сдерживая волнение, заявила я.

За Колдоградской последовал следующий чародей, но и он остался несолоно хлебавши. Правда, вел себя куда тише Забавы, только грустно вздыхал, покидая государев двор. Если и охальничал, то очень тихо — не слыхала.

— Василиса Дивляновна! — голос молодца в красном кафтане заставил вздрогнуть.

Не ожидала, что третьей пойду. Думала, есть еще время выпендриваться — ой, как ошиблась! Ярка ловко подхватил меня под локоть и повел по ступеням крыльца.

— Куда? Яр! — Ноги будто слушались его, а не меня.

— Не боишься же, правда? — друг улыбался, глядя озорными серыми глазами.

Не успела и слова в ответ вымолвить, как дверь за спиной хлопнула, и я предстала перед самим Кощеем Бессмертным. Колдун сидел за тяжелым столом в огромном зале терема, встречая суровым взглядом. Ох, ну и глаза — в них сам леший потеряется! Чуть раскосые, медово-карие, они пристально впивались в меня тысячами крючков, словно притягивая ближе и ближе к Бессмертному. Когда остановилась, поняла, что стою почти вплотную к столу. Широкоплечий, совершенно лысый Кощей будто произрастал из резного стула. Словно вот уже век тут сидит, принимая чародеев. Было в нем что-то леденящее душу, заставлявшее сердце замереть. Только отвести взгляда от крепкой, но изящной мужицкой фигуры я не могла. Одежа на нем непростая, на Рускальскую не похожа — все шелка черные, вышивками золотыми украшенные. Оцепенела, не в силах оторвать глаз. Кажется, даже не моргала. Мне захотелось не то заплакать, не то кинуться прочь из терема, но не могла, стояла идолом деревянным.

— Василиса, — палец Кощея шаркнул по листу со списком. — Не Премудрая случайно?

— Дивляновна, — еле слышно поправила я.

— Вижу, — сухо согласился колдун, — тут написано. Ну, ведьма, — он оторвался от стула и подошел ко мне, — чего явишь напоказ?

Окончание вопроса он выдохнул мне прямо в ухо, заставляя сердце ожить и неистово заколотиться в груди. Странно, но голос у него очень даже приятный. Думала, Кощей — дряхлый старик со скрипучим голосом, а тут добрый молодец с теплым басистым говором.

— И ты морные шары вертеть будешь? — словно зная все на свете, скучающим тоном спросил Кощей.

— Не буду, — сглотнула комок в горле, — не умею.

— Как это? — немного растерялся колдун. — Все вертят, а ты не умеешь? Чего тогда сюда заявилась?

— Домовуха я, — зажмурившись, ждала ответа Бессмертного.

— Вот как?! — с неожиданным одобрением поддержал Кощей. — Это уже интересно. Лет сто вашу сестру не встречал. Ну давай, показывай.

— Не знаю, чего показать…

Бессмертный только хмыкнул и, резким движением смахнув со стола свитки и перья с чернилами, изящным жестом провел вдоль столешницы:

— Готовь, ведьма.

— Что готовить?

— Для начала пол быка на вертеле.

Брови мои взмыли вверх. Почему половину быка, а не целого? И какую половину — с головой или с хвостом? А может, ту, что с головой, но без головы? Или лучше теленка? Теленок нежнее будет…

— Красивая, а готовить не умеешь? — откровенно издевался Кощей прямо в ухо.

Я красивая?! В смысле — я не умею?! Да леший Косисельский бока на моих пирогах такие отъел — ни одному стряпчему не снилось! Пол быка… Как делать нечего!

Заходил волнами воздух над столом, парком приправленный. Понесся по залу дух мяса жаренного. Руки мои мяли, резали, вертели — и шлепнулось на стол с грохотом огромное блюдо с половиной быка. Цокнула и богато брусникой вкруг яство украсила.

— Хорошо, — глаза Кощея жадно оглядывали исходящее паром мясо. — Пирогов с начинками разными яви-ка мне.

Ну, это проще простого! Вновь корыто, в нем — тесто, под потолком — ягоды, грибы, капуста готовятся. Встретилось тесто с начинками, завитыми швами пирожки сложились и зарумянились по тарелкам.

— Похлебки из тетерева! — не унимался Бессмертный.

Глуховатое бормотание птицы и шипение огня уши застелило. Пшено зашуршало в горшке, водой залилось. Травки ароматные сами следом нырнули. Мгновение — и горячая похлебка в посудине перед колдуном на стол плюхнулась.

Бессмертный прошелся вдоль расставленных блюд, с улыбкой посматривая в мою сторону. Себя не помня от страха — не верила, что моих рук дело ароматами зал наполняет. Колдун отщипнул от каждого яства по кусочку, пригубил ложку похлебки и одобрительно закивал.

Вынув из-за пояса свиток, поднял перо и обмакнул в чернила, разлитые на полу. С загадочной улыбкой он широким взмахом расписался на листе с царской печатью, что-то дописал там и протянул мне. «Грамота на колдовство Василисе Дивляновне — домовухе. Добро на чары по всей земле Рускальской. Царем Горохом одобрено, Кощеем Бессмертным подписано».

— Благодарю, — отвесив поклон, робко улыбнулась в ответ.

— Иди уже, ведьма, — рассмеялся Кощей. — Красивая, и готовишь хорошо, — усаживаясь за стол, он в предвкушении потер ладони. — И скажи там — трапезничать буду, пускай обождут.

Глава 4

Сжимая в руке шершавый свиток, никак не могла поверить, что все позади. Душа ликовала. Не то чтобы очень хотелось стать домовухой с документом, но получить грамоту из рук самого Кощея Бессмертного… Сдюжила Василиса Дивляновна!

Отпраздновать получение грамоты решили походом на ярмарку. В Первограде как раз проходили торги, и не сунуть туда любопытный нос было бы глупо.

Оставив лошадку в рыночных стойлах, мы зашагали по площади. Куда ни глянь — заморские товары или редкости какие. Скоморохи с козами, что петухи, важно вышагивали: кто потешки да прибаутки заводил, а кто монетку для заклички с торговца выманивал. Купцы лихие ухали от цен, да кошельки развязывали. Столичных торгашей сразу видать — взгляд с ленцой, цены сбивать не спешили. Остальные добрее — зря разве дорогу дальнюю терпели? Огромные шатры на площади раскинулись, с ними палатки поменьше, и отовсюду продавцы горланили — покупателей к себе подзывали.

Чего тут только не было! Шелка на солнце гладью блестящей играли, сласти иноземные горками на прилавках так и манили. Одних бубликов верст сто развешано. Сапожки красные с каблучками, кокошники узорчатые да платки красоты невероятной. Бусы — хочешь деревянные во все цвета крашенные, а хочешь — каменные, или ожерелья жемчужные. Куры, гуси, утки, бараны, коровы — любой скот, любой масти. Коли водится монетка — покупай, а коли жалко денег — и глаза продать можно.

— Лучшие товары! Не товар — клад! Разбирай нарасхват! — заорал один из торгашей рядом.

— Не слушай, девица! — ухватив меня за рукав, завел его сосед. — У меня иголки не ломки, нитки да тесемки!

— Да что ты перебиваешь мне покупателей! — завелся первый, тряся кулаком. — Твои иголки пальцы колют, а нитки рвутся, что тряпки старые!

Намечалась добрая заварушка. Царская охрана, услыхав средь людского гула и скоморошьих трещоток брань двух торговцев, поспешила к ним. Ну а мы с Яркой только заулыбались и, взявшись за руки, юркнули в толпу подальше от разбирательств.

В одном из рядов нам умудрились продать целую вязку румяных баранок. Откусывая мягкую стряпню, во все глаза глядела на ярмарочную суматоху и никак придумать не могла — чего тетушке в подарок выбрать? Может, украшение прикупить или лучше травок заморских взять? Только не понимаю в травах этих, наберу ерунды — тетушка расстроится.

Решила платок брать расписной, с птицами диковинными. Уже в сторону палатки отправилась и замерла. Впереди, окруженный людьми, над торговой площадью возвышался знакомый силуэт аспида.

— Ярушка, глянь, — подтолкнула локтем в бок друга, — это же Потап!

— Вроде он, — щурясь, всматривался Яр.

— Чудеса! Где видано, чтобы нечисть по столице разгуливала средь бела дня?!

— Так он, похоже, не гуляет, — хмыкнул кузнец.

И то правда. Чем ближе мы подходили к толпе зевак, без стеснения тыкавших в змея пальцами, тем понятнее становилось, что аспид на торги попал не по своей воле. Рядом деловито расхаживал мужик в богатом кафтане из тонкой ткани и что-то зазывно кричал. Потап понуро свесил тяжелую голову на длинной шее и даже не поднимал желтых глаз на бубнившую, хохотавшую толпу.

— Не боись, народ! — распинался мужик. — Поглядеть — бесплатно, потрогать — договоримся, а коли бой хотите, тут уже и о деньгах разговор.

— Не буду биться, — гулко бурчал аспид.

Мужик только косился на него недобро и продолжал зазывать. Молодцы уже чесали затылки, били шапками оземь — размышляя, кто первый на бой с нечистью пойдет.

— А много ли денег стоит силушкой с твоим чудищем померяться? — один из парней шагнул к Потапу.

— Много — не мало, — улыбался торговец. — Сорок золотых прошу. Коли победишь чудо-юдо — накину столько же, коли не сдюжишь — пойдешь пустым.

— Не буду биться, — снова завел змей.

— Я тебе не буду! — мужик зашагал к Потапу. — Долг кто возвращать станет?! Тогда шкуру с тебя сниму да продам по сходной цене — хоть какая-то деньга!

До того жалкий вид у Потапа — самой расплакаться захотелось. Сидит на площади, глазки в пол — вздыхает, чуть слезы не роняет. И ведь может улететь, но отчего-то не тикает.

— Васенька, пойдем уже, — друг потянул меня за руку.

— Куда? Ты чего, Ярка?! Видишь же — загубят аспида!

— Загубят и загубят, тебе что с того? — удивленно уставился на меня кузнец.

— Жалко его, — стыдливо подняв глаза, надеялась на понимание Яра.

— Аспида жалко?! — оторопел друг. — Вася, пойдем, говорю! Не наше это дело.

Безразличие Яра только пуще душу разбередило. Мне и птичку на морозе жалко, а тут аспид поневоле на смотрины выставлен. Еще неизвестно, чем бой окончится — драться-то отказывается. Вон, молодец уже кошель от пояса отвязал, меч у товарища спрашивает.

— Много ли тебе чудище должно? — выпалила я.

— Сотню золотом. Тебе к чему его долг? — мужик, заинтересовавшись, тут же подался в нашу сторону. Сотни у меня не наберется. Хорошо, если половина в кошельке имеется. Зарубят бесславно такую красотищу на ярмарочной площади. — Так что? — вплотную приблизившись, мужик поглядывал на мой кошелек. — Деньжат за него дать хочешь?

— Хочу, да сотни у меня нет.

— Не слушай ее, мил-человек, хворая умом девица, — оправдывал меня друг.

Аспид с интересом глядел на нас — видать, признал знакомых. В желтых глазах змея заиграла надежда, вид от того еще жалостливее стал.

— Ничего не хворая, — огрызнулась я. — Сотни нет, но пятьдесят наберу. Знаю его, — кивнула я на Потапа, — он драться не станет. Весь день стоять будешь — только деньги потеряешь, а шкуру снять умудриться надобно.

Мужик серьезно призадумался. Поглаживая расшитый кафтан, он переводил взгляд с аспида на меня и щурил глаз:

— Добро! Давай полсотни и пусть летит отсюда. Надоело с ним возиться — сил нет.

Пересчитав содержимое кошелька, забрала три лишних золотых. Мужик звякнул монетами в мешочке и изобразил добрую улыбку:

— Давай отсюда, пока я не передумал!

Потап, забыв о печали, безо всяких благодарностей в мою сторону, расправил огромные кожаные крылья, нагоняя тень на собравшихся. Народ заохал, кто-то завизжал, обернулись царские прислужники. Аспид, пригнув длинную шею к земле, грохоча огромными лапами, разбежался и взмыл в подернутое тонкими облаками небо. Народ только с ног повалился и пуще гам поднял. Чуть сама наземь не упала — Ярка удержал.

— Затопчут! — кричал друг, укрывая меня от обезумевших. — Давай в обратную сторону!

Доля всегда и все взвешивает ровно — если пуд добра с утра получила, то пуд лиха в обед ожидать надобно. Сколько бы я не отмахивалась от этой приметы — сбывается, хоть тресни.

Последние деньги за Потапа отдала — мое решение, но вот оказию в ярмарочных конюшнях не могла угадать. Оказывается, чтобы забрать нашу лошадку нужно приплатить конюху еще раз. Сдал лошадь — отдай и задаток, а потом гуляй, сколько влезет. Только как скотину забрать соберешься, заплати вторую часть, иначе иди куда шел — пешком, конечно. Правила подкреплены указом Гороха — подпись, печать. Сколькие по незнанию коней лишились в пользу царских конюшен — представить страшно. Конюх запросил аж двадцать золотых, а у нас Яром всего пятак на двоих.

— Съездил в столицу, — сердито бурчал друг.

— Ярушка, прости, — у меня сердце от вины разрывалось.

— Ладно, Вась. Я же не на тебя злюсь.

— Правда? — метания в груди немного поутихли.

— Правда-правда.

Вздыхая, друг наблюдал, как нашу кобылу передают в руки добрых молодцев из царского патруля.

— Надо к кому-то прибиться, — искала выход, чтобы хоть как-то подбодрить Ярку, — может, на телеге довезут добрые люди до Трактового, а там за пару золотых клячу какую-никакую выторгуем.

— Васенька, — Яр вдруг поменялся в лице, в глазах заиграли озорные огоньки, — ты поезжай домой, а я тут останусь.

— Ты чего такое говоришь, Ярушка?

Огоньки во взгляде кузнеца быстро превращались в настоящий пожар — настойчивый и беспощадный.

— Дождусь возвращения царских колдунов в Первоград и попрошусь в ученики. Когда мне еще такая удача выпадет, Вась? Просижу в кузнеце до старости, так ничего и не добившись.

— Счастье оно ведь не только в странствиях да в колдовстве…

— В чем же еще-то?

— Хоть бы в любимых, в землях вольных, в работе, что спорится, ежели сердце поет…

Друг словно и не слышал моих слов. Мыслями он уже поступил в ученики, а возможно, и грамоту получил — видела в серых глазах Ярушки, как билась мечта, будто птица в клетке, все выбраться на свободу пыталась.

— Вась, а оставь мне книжку теткину. Позанимаюсь, пока колдунов ожидаю.

— Что ты?! Ты что?! Нельзя книгу передавать кому попало…

— Значит, я — кто попало?! — мгновенно рассвирепел кузнец. — Так, значит?!

— Ярушка, не то сказать хотела, — спешила оправдаться с дрожью в груди.

— Что хотела, то и сказала! — исподлобья глядел Яр. — Не поминай лихом, Василиса Дивляновна.

Друг резко развернулся и зашагал прочь от ярмарочной площади. Растерянная, со слезами на глазах замерла, не зная, что делать, а когда сообразила следом за ним кинуться, поздно оказалось — широкоплечая фигура Ярки затерялась в толкучке. Уж как я народ локтями расталкивала, в каждом похожем молодце Яр чудился, но он будто сквозь землю провалился.

Сбившись с ног, искала Ярку по всему Первограду. Без сил, выплакав все слезы, к вечеру выбралась на окраину столицы к небольшому пруду. Здесь, в окружении шуршащих берез и тихой водной глади, город терял надоедливый уличный гам. Словно этот пятачок на его израненном теле оставался единственным здоровым местом.

Усевшись у самой воды, втянула носом холодевший вечерний воздух и снова слезы на глаза навернулись. Обидела друга, вот и поплатилась. Теперича до утра куковать здесь. Не сыскать мне Ярку в огромной столице, да и надо ли? Вон как глаза мечтой горели. Может, прав он — когда еще такая удача выпадет? Вернись он в Косиселье, Рюма столько работы навешает… Не отпустит больше в Первоград леший знает сколько. Так и погибнут мечты о колдовстве и дальних странствиях, сгорят в горне, под молотом треснут.

— Цаца, наконец-то отыскал тебя!

Гулкий голос аспида заставил меня добро вздрогнуть. Не заметить, задумавшись, шумного появления крылатого змея могла только я. Хорошо примятая высокая трава свидетельствовала в пользу неудачной посадки, а я и ухом не повела.

— Чего тебе? — шмыгая носом, прятала красные от слез глаза.

— Поблагодарить хотел.

— Поблагодарил, лети дальше.

— Цаца, ты чего? Я ведь не шаромыжник какой! Хотя не самый правильный… — почти по-человечески аспид выразил на черной морде сожаление. — Ты ревешь, что ли?

— Не реву, — буркнула в ответ и круче отвернулась.

— Богатырь твой где, цаца? — шея змея обвилась вокруг меня, не давая спрятать заплаканное лицо. — Скоро стемнеет, а ты на краю столицы, одна совсем.

— Не богатырь он — кузнец, а где — мне теперь неведомо.

— Кузнец… — задумчиво нахмурился аспид. — Да хоть черт лысый, кто же девицу на ночь глядя одну бросает в Первограде? На ночлег-то устроилась?

— Ага, устроилась — тут и заночую.

— Или смелая, или дурная совсем, — диву дался Потап. — В столице нынче по ночам разбои творятся, Гороховы прихвостни не справляются…

— Ну да, — едко согласилась я, — кому знать, если не тебе. Сам, поди, в столицу за этим пожаловал.

— Цаца, отрицать не стану — умыкнуть драгоценность какую у меня в крови, да только умаялся по темницам царским таскаться. Решил на ровную дорожку встать. Теперича когтем никого не трону и даже крошку хлебную не сопру.

Потап выпрямился, выгнув спину. Пухлый живот змея растерял складки и подался вперед. До чего собой гордится, гляньте! Купец на ярмарке, весь товар продавши, такого вида не имеет. Волей-неволей заулыбалась.

— Чего? — выдохнул Потап. — Вот тебе слово!

— Верю-верю, — чуть не смеялась я. — Что за мужик тебя на ярмарке неволил?

— Подельник бывший, — закатив глаза в небо, промямлил аспид. — Дал бы ему по маковке, так ведь нельзя — правильный я теперь. Ну его в баню. Тебя как звать-то, цаца?

— Василисой кличут. Дивляновной.

— Не вышепчешь, — скривился змей. — Цацей будешь.

— Если честно, все равно — цаца, так цаца. Домой поутру собираться надобно, а лошади у меня нет. Взял бы кто заодно с собой.

— А я на что?! — удивился аспид с обидой в голосе. — Домчу быстрее ветра. Только утром — ночью ничегошеньки не вижу, расшибемся. Заночуем у меня, тут недалече.

Сегодняшний день, перенасыщенный лихими событиями, мерк по сравнению с вечером. На широкой спине аспида впервые в жизни оторвалась от земли. Сжимая теплые мягкие складки шкуры Потапа, с ужасом глядела на облака, понимая — где-то там остался Первоград. Вот диво — не чешуя тело аспида покрывает, а шерсть коротенькая, будто мох. Да о чем я думаю?! Одно неосторожное движение — и шлепнусь на землю, что яйцо хрупкое — вдребезги.

Глотая летний воздух, не верила, что все со мной происходит. Ветра буйные да задорные, словно птица с вами играю, небесную гладь рассекая. Широкие крылья змея ходили плавно, мягко: с земли громыхает полет аспида, а тут едва шорох слыхать.

Забывшись, не заметила, как к крутым скалам подлетели. Дом Потапа оказался на самой вершине одной из гор, где даже летом снежная верхушка не тает.

На этот раз с посадкой змей не подвел — приземлился аккуратно. Впуская меня с каменного приступка внутрь своего жилища, аспид гостеприимно заулыбался.

Как только мы вошли, на ломаных стенах сами собой вспыхнули огнем каменные чаши. Такого чуда в Рускале не видала. Заметив мое удивление, хозяин жилища снова гордо выпучил живот:

— Заморские огоньки, — причмокнув, сообщил Потап. — Диво, да?

— Диво, — с трудом оторвав глаза от чудесных чашек, оглядывала пещеру.

Ожидала увидеть горы золота, серебра, сундуки с каменьями, но вместо того — камни обычные повсюду, да пыль нос щекочет.

— Где же богатства твои?

— Какие богатства, цаца? Я же исправляюсь...

И спрашивать не стала, куда вставший на путь честной жизни аспид дел награбленное. Все одно правды не скажет, только голову заморочит.

— …Обстраивайся, — аспид улегся прямо на пороге, словно пробкой заткнув вход. — Я тут отдохну, а то продует тебя с непривычки-то. Там, за камнем, еловые ветки сложены — лежанка впору получится.

Забота нечисти растрогала сердце. В благодарность ужин принялась готовить. Кормить огромного крылатого змея — затея посложнее получения грамоты у Кощея. Бессмертный пол быка заказал, а тут пятью телятами еле отделалась. Наевшись, аспид, довольно закряхтел, удобнее устраиваясь в арке входа, которая явно стала тесновата.

— Спи сладко, цаца, — зевнул Потап. — Утром отнесу тебя в родные края… куда там надобно? — он сонно заморгал.

— В Косиселье.

— Недалече… быстренько домчимся… — уже сомкнув веки, неразборчиво лепетал змей.

Ко мне сон не шел. Ерзала на колючей подстилке, ворочалась с боку на бок. Сил уже не осталось, как спать хотелось, но дремы на подступе нет. Громкое сопение аспида, совсем не летняя прохлада в пещере и целый воз дум о Яре лишили сна.

Ежели так дальше пойдет, до рассвета глаз не сомкну, а в полете чего доброго разморит, и сбудутся страхи — свалюсь со спины Потапа да расшибусь. Нет уж, не бывать тому! Вытряхнула из сумки все травки, что тетушка от хвори случайной с собой положила, и принялась сбор сонный заваривать. Как назло, не хватало только полыни.

— Ай, может и так сойдет? — шептала сама себе, сотворив кружку крутого кипятка.

Зелье неприветливо пузырилось, исходило совсем не травяным запахом. На мгновение засомневалось — стоит ли? Да ладно, не мухоморы есть собралась… Чего страшного?

Дождавшись, пока жидкость остынет, осушила кружку и, сплюнув семена на пол, прислушалась к ощущениям. К моему сожалению, ничего не случилось. Меня по-прежнему изводили тяжелые мысли, а усталость не спешила перерождаться в сон.

Права тетка Фекла — нет во мне таланта к знахарству. Обычное сонное зелье заварить не сумела. Узнает кто — засмеет…

В ушах тотчас зазвенел хохоток — один, второй, третий… Дружным хором запел гогот, порождая боль в голове. Зажмурилась, упала лицом в еловые ветки и тихо застонала. Обжигающая изжога вырвалась из живота и наполнила рот кислятиной. Хвойный запах казался невыносимо резким, иголки ощутимо впивались в лоб. По телу одна за другой катились волны мокрого озноба, а из самой глубины мыслей ко мне летела облегчающая дрема.

Сновидение, выдравшее меня из лап мучений, оказалось вполне приятным. Стоя на берегу речки, запрокинула голову и заулыбалась. Уснула-таки! Значит — сработало зелье. Не совсем бесталанная я.

Собирались сумерки, на горизонте краснел огромный полукруг солнца, вокруг шумели тонкими листьями березки. Прохладная трава приятно касалась босых ступней, а я жадно вдохнула аромат вечера и зажмурилась от удовольствия.

— Ты тут как?

Прямо перед моим лицом, откуда ни возьмись, взялся вдруг сам Кощей Бессмертный. Визг рассек воздух, заставив колдуна выкатить глаза. Тут же его ладонь крепко прижалась к моим губам:

— Тише! Ведьма полоумная! — зашипел Кощей, озираясь на тропку, выходившую из леса к речке.

Одернув руку Бессмертного, отступила назад. Колдун, разодетый в черные шелка с золотыми вышивками, недобро щурил карие глаза, видимо, ожидая от меня объяснений. Только чего объяснить могла, коли сама ничего не понимала? С чего бы вдруг Кощей сниться стал?

— Ну?! — рявкнул Бессмертный.

От ужаса оцепенела и ресницами захлопала, но так ничего ответить и не смогла. Утренняя встреча с Кощеем куда приятнее была. Тогда он показался мне совсем не грозным, даже наоборот… Ошиблась, видать. Теперь один только его холодный взгляд до самой души добирался — кровь в жилах ход замедлила, а уж широкоплечая фигура да рост знатный делали его еще ужаснее. Словно перед огромной скалой стояла — не обойти, не перелезть.

— Ведьма, не доводи до лиха, — он снова глянул в сторону тропки, — говори, как в моем сне очутилась?

— Как в твоем? — опешила я. — Это ты в моем!

— Ну точно полоумная, — выдохнул Бессмертный.

— Уснуть не смогла… зелье заварила, да заснула после, и вот…

— Хороша, дуреха, — цокнул колдун. — Живо просыпайся, нечего тебе тут делать.

Тоже мне… командует еще. Может, мне самой неприятно рядом с таким злыднем. Вспомнив, как от страшных снов просыпаюсь, изо всех сил подталкивала себя к пробуждению, но ничего не выходило.

— Будет тебе, ведьма, — брови Кощея сошлись на переносице. — Лопнешь еще от натуги, чего доброго.

— Не выходит, — буркнула я.

— Видать, крутое зелье получилось.

Из леса послышался девичий хохот. Все ближе смех становился, все звонче. Отражаясь от воды, звуки гулко наполняли воздух. Мгновение — и Бессмертный ухватил цепкими пальцами в перстнях мое запястье.

— Прячемся! — шепотом заявил он и потащил меня к огромному валуну на берегу.

Сделалось жутко интересно. Сидя за камнем, косилась на колдуна рядом и очень хотела хоть одним глазком посмотреть — чего там происходит. Судя по звукам, недалече от нас собралась целая толпа девиц. Голоса что-то обсуждали, смеялись задорно, плеск воды слышался.

Осторожно высунув нос, углядела, как с той самой тропки выходит девушка нагая, красоты неписаной. Волос, что трава зеленая, по земле стелется. Кожей бледна, фигурой стройна, на голове венок из тины — не человек. Огляделась красавица и, приметив дружную компанию похожих девиц у речки, поспешила к ним.

— Водяницы? — мой вопрос шепотом коснулся близкого лица Кощея.

— Мавки.

— Прости, что помешала на голую нечисть пялиться.

— Ты что несешь, ведьма?

— Учуют они нас.

— Если только тебя, — на лысине Кощея играли последние блики заката.

— А ты, значит, не пахнешь? — я вытянула шею и вдохнула вполне ощутимый запах молодецкого тела.

Кощей пах теплом. Так пахнет знойный летний полдень: немного душный, но ароматный дух чуть прелых трав и пыли.

— Для них я не пахну.

— Хотя… чего бояться? Все сон.

— Все, да не все, ведьма. Или думаешь, во сне мавка твое красивое личико в речке не искупает до смерти? Не проснешься.

— Неужто не поможешь девице, коли убивать станут?

Бессмертный только фыркнул и осторожно высунулся из-за камня.

— На кой леший тебе мавки снятся?

— Про Кострому слыхала?

Сказку о Костроме знала с детства. Тетушку упрашивала чаще остальных ее рассказывать. Хоть и жуткая история, но очень уж интересная. Узнала девица, что любимый — Купала — ей братом приходится, и утопилась в речке с горя — мавкой обернулась. С тех пор по ночам бродит вдоль берега и, если видит красивого парня, то очаровывает его и тащит в омут.

— И чего? Ну, про Кострому-то? — мои пальцы уже нагло дергали атласную ткань рукава Кощея.

— Сейчас топиться придет. Поглядим, если они тебя не заметят.

— Мы в сказке, что ли?

— Во сне, а снится мне сказка.

Брови вверх пошли. Вот дела-то! Оказывается, Кощей Бессмертный во снах сказки глядит. Мне бы такому чуду обучиться.

— Сестрицы, а разве не чуете? — голос одной из мавок доносился с берега. — Рускальским духом смердит. Вон из-за того камня ветер принес…

— Такую сказку испортила, — вздохнул Кощей и, щелкнув пальцами, растворился туманом.

Проснулся Бессмертный. Сновидение колдуна тотчас задрожало, словно через пламя костра жаром поплыло. Меня потянуло прочь, да только проснуться не смогла. Прав Кощей — крутое зелье получилось. Оказавшись в кромешной тьме, в пустоте. Ничего не видела, не чувствовала тверди под ногами. Ужас охватил сердце — только удары и слыхать…

Глава 5

Время растянулось, что смола по дереву. Сколько болталась в темноте — не знаю, но словно вечность прошла. Так и умом тронуться можно.

Когда, наконец, веки разомкнула, поняла — не у Потапа в пещере. Спину согревало приятное тепло — на печи лежала, укрытая теплым покрывалом, в рубахе не своей.

Осмотрелась. Избушка в одну горницу, два окна. В печке трещал огонь. Пахло терпко травами пряными. Из обстановки: пара лавок, стол, а сундуков-то — не счесть. Утвари кухонной по полкам, что у трех хозяек, прялка в углу платком прикрыта. Сколько веревок с сушеными штучками! Стен не видать, и под потолком через всю избу тянулись, еще и гроздьями свисали: рябина, грибы, травки… Ой! Мыши летучие — тоже сухие. Меж ними обереги соломенные, из ниток куколки.

Принюхалась хорошенько. Так и есть — не ошиблась. В воздухе, кроме пряного аромата трав, витал запах серьезного колдовства. Моя домовая ворожба не пахнет почти, а вот серьезные чудеса оставляют стойкий дух. Ни с чем не спутаешь, любая ведьма учует.

Поднявшись, ощутила легкую слабость, но здоровье, вроде, в порядке. Хворь больше не крутила ни желудок, ни голову. Опустившись на пол, принялась искать свою одежу, но, кроме сапог, так ничего и не нашла. Занятая поисками, не сразу углядела — за окном-то белым бело, на стекле изморозь. Это сколько же я спала?! Тетушка там с ума сходит — беспокоится.

На улице ни города, ни села, и природа незнакомая. В оба окна заглядывали сосны да ели. Растопырив заснеженные лапы, деревья гордо отправляли стволы в небо. Лес вековой, старинный. Солнце терялось вхвойных кронах, свет еле-еле струился сквозь узкие расщелины. То ли день за окном, то ли вечер — леший разберет.

Как назло, хозяин избы домой не торопился. Я уж все глаза проглядела, чего только не увидала. Ладно, мимо дома зайцы скакали, никого не боясь, так ведь и волки ходили — жуть одна. Двора не видать, даже плетня нет. А изба то и дело покачивалась, словно с ноги на ногу переминаясь.

Растеряв терпение, натянула сапоги и распахнула дверь. В лицо ударил морозный ветер, принеся с собой колючую снежную пыль. Тело под тонкой рубахой обожгло зимней прохладой. Продышавшись от сильного рывка воздуха, глянула под ноги. Крыльцо избушки уходило вниз, а последняя ступенька над землей нависла, не касаясь.

Глянула под крыльцо и обомлела — две ноги… когтистые… курьи! Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, кто хозяин избы.

Лиха на помине — баба Яга вышла из леса и, прихрамывая, зашагала к дому. Чудная старушка — ею детей Рускальских пугают, чтобы не озорничали. Мне тетушка с малых лет объяснила — переврали люди все, что о Яге известно. Ведьму древнюю представили злобной старухой, готовой кости добрых молодцев глодать. Кому надо брехать — не ведомо, но лиха беда начало, дальше ложь как по маслу заскользила.

Внешне бабуля далеко не простой трухлявый пенек. Ростом низенькая, еще и горб вниз тянет. Сама костлявая, кости кожей обтянуты, лицом морщинистая. А нос-то! Батюшки… что коряга кривая. На голове платок ушастым узлом на маковке — совсем как у тетушки моей. Одежа — тряпье, лохмотьями свисает.

Замерев, глядела, как Яга к избушке ковыляет. Знаю — вранье о ней по Рускале ходит, все одно страшно — сильны людские сплетни.

— Проснулась, дочка, — тяжело дыша, она утерла потрепанным рукавом лоб.

Ведьма добралась до крыльца и, поманив избу пальцем, скомандовала ей присесть. Курьи ножки послушно склонили дом, ступеньки коснулись снега.

— Здравствуй, бабушка.

Ни скрипучий голос Яги, ни ее тяжелый взгляд из-под лохматых седых бровей на удивление страх не внушали. От таких людей за версту веет мудростью и покоем.

— Стоит, дверь настежь! — неожиданно ведьма перешла на сердитый тон, плюхнув наземь корзину с пихтовыми ветками. — Выстудишь избу-то!

Размахивая худыми руками с округлыми суставами, она загнала меня внутрь и с ворчанием хлопнула скрипучей дверью.

— Бабушка Яга! Как я здесь очутилась? Где моя сумка? — вопросы лились потоком.

— Разошлась, гляди, — старушка чуть улыбнулась краешком оттопыренных губ.

— Не серчай, миленькая, мне домой надо. Сколько я спала-то? Зима на дворе. Тетушка, поди, с ума сходит в неведении. Еще и книжку колдовскую потеряла, кажется…

— Охолони, говорю! — уже без улыбки заявила ведьма. — Присядь за стол и обожди, пока трав заварю. Долго толковать придется.

Пришлось послушаться. По одному виду старухи становилось ясно — спорить не стоит. Молча наблюдала, как ведьма, несмотря на хромоту, ловко сновала по горнице. Она доставала травы, мешочки с сухими листьями: крючковатые пальцы мяли, растирали все в порошок. Залив кипятком сбор в кувшине, Яга поставила на стол пару деревянных кружек и уселась напротив.

— Вот что, дочка, — немного обождав, начала она, — разговор непростым будет. Не вздумай выкинуть чего, спокойно слушай… — Убедившись, что поняла ее просьбу, старушка плеснула в кружки еще плохо заваренные травы и тяжело вздохнула: — По лету принес тебя Потап — он знакомый мой старинный. Сказал, мол, нахлебалась какой-то дряни и уснула сном мертвецким. Сердце еле колыхалось, не дышала. Пришлось над тобой поколдовать знатно. Честно скажу — думала, нет надежи, а ты девка бойкая оказалась, к осени вздохнула, а к началу зимы сердце биться гулко начало.

— Чуть не померла по собственной глупости, — пальцы ходили по теплой кружке, но покрывались мерзкой прохладой изнутри.

— Так, стало быть, — кивнула Яга. — Теперича о селе твоем... — она вдруг резко помрачнела. — Сожгли его начисто, доченька...

В груди заклокотало ледяное волнение, растекшись по телу, дало в голову хмельным медом. Что Яга говорит?! Видя, что я и слова вымолвить не в силах, ведьма продолжила:

— …Потап сказывал, ты из Косиселья будешь… Ну, думаю, потеряют девку родственники. Стала ветра отправлять в твои края, да все ко мне ворочались. Воют мне в ухо, что сама им шептала. Видать, беда приключилась. Отправила аспида глянуть, так и узнали.

— Бабушка, жив кто?

— Начисто, — с горечью повторила Яга, — вместе с людьми.

— Как же? Как же так, бабушка?!— чувствовала, как к глазам подступают горячие слезы.

Договорив, я прижала ладонь к губам и зажмурилась, позволяя слезам покатиться из глаз, остужая боль в груди.

— Пей-ка, пей! — ведьма, силой отняв мои руки от лица, сунула кружку с отваром. Горячий напиток немного успокоил, помог протолкнуть ком отчаянья, вставший в горле. Слезы скоро унялись и я, хлюпая носом, выдыхала, стараясь прийти в себя.

— Родных потеряла, девонька?

— Тетушка там осталась… а может, жива?

— Потап лешего нашел. Тот рассказал, что пришли люди, а то и нелюди — чародеи. Десятка три, во главе колдун, видать, лихой. Искали чего-то, переполох знатный подняли, да не сыскали нужного. Тогда согнали народ в амбар общий и пригрозили поджечь, коли не выдадут, что им надобно. Больше всего знахарку вашу трясли…

— Тетушка!

— Тетка твоя? — Кивала в ответ ведьме, уже понимая, чем рассказ кончится.

— Не сказала она, люди тоже смолчали, так и подожгли вместе с селянами. Никого не пожалели, ироды проклятые. Леший ваш тот еще оболтус — ничегошеньки не запомнил. Ни лиц, ни чего искали…

— Лешие толком не запоминают ничего.

— Твоя правда. — Яга внимательно скользила по моему лицу взглядом, стараясь понять — не устрою ли истерику. Мне очень хотелось выплеснуть боль криком, слезами, швырять глиняные горшки с полок на пол, но я молчала. — Зря, — Яга сунула кривой нос в кружку, — поплакать тебе не мешало бы.

Внутри меня бушевал пожар, такой же, как в Косиселье: наполненный страхом, скорбью и безысходностью. Так ясно виделась тетушка, рвущаяся от языков пламени из амбара, задыхающаяся от едкого дыма вместе с соседями. Сердце камнем обернулось, трещинами пошло.

— Ведаешь, что лиходеи искать могли?

— Нет, бабушка, не представляю даже.

— Ничего, дочка, еще подумаем над тем, — ведьма встала из-за стола и подошла к одному из сундуков. — Вот, вещички твои сберегла.

Костлявые руки старушки держали мою сумку и летнюю одежу. Книжка! Я мигом подскочила с лавки и вцепилась в суму. Пальцы нащупали через грубую ткань обложку. Испустив вздох облегчения и прижав сумку к груди, я опустилась на пол.

— Важное что-то? — ведьма, кряхтя, наклонилась ко мне.

— Важное, бабушка. Очень важное.

— Ладно, дочка. Лобызайся тут с сумкой, а я пойду баньку тебе истоплю. Попарим с пихтовым веничком — как заново родишься. Выхлещем беду начисто.

Яга оказалась не только моей спасительной ниточкой между Явью и Навью, но и строгой, временами грубоватой силой, которая не давала раскваситься. Решили, что зиму пережду в избушке ведьмы в Темном лесу. Люд тут бывает редко, вокруг только нечисть лесная да животина дикая. Тишина и покой: зализывай душевные раны, сколько влезет.

Чтобы лишний раз не думать о тетушке и доме, переделали Яге кучу домашних дел: дров заготовили на три зимы вперед, крыльцо поправили, чтобы лестница до земли спускалась, баньку законопатили, в избе многолетний бардак разобрали. Старушка нарадоваться не могла, а я все боялась — дел не останется, тяжелые думы в голову пойдут.

На улице крепчал мороз, заставляя дверь изнутри покрываться инеем. Печь истопили так, что в горнице можно голышом ходить. В слабом свете лучин, заговоренных на долгий огонь, избушка наполнилась волшебным уютом, а терпкий запах трав в духоте разошелся сильнее.

Мы с ведьмой с ногами забрались на лавку подальше от сквозняка и принялись перебирать корешки. Она терпеливо объясняла, чем один отличается от другого. Только голова не запоминала урока. Кожей чуяла — сегодняшний вечер не закончится обыкновенно. Яга словно собиралась начать разговор, но все не решалась.

— Ягиня-матушка, не томи. Чувствую, что поговорить надобно, — не выдержав, сама затеяла беседу.

— Давно пора, дочка, — согласилась старушка, откладывая в сторону корешки. — Не удумала, чего лиходеи у твоей тетки искали? Не просто так людей посожгли и село загубили.

— Не ведаю, бабушка. Никаких сокровищ у нас отродясь не было.

— Что для одного безделушка, для иного — клад, — ведьма убрала выбившиеся пряди седых волос под красный платок. — Подумай еще, Василиса.

Любую лишнюю деньгу тетушка откладывала впрок. Говорила, мол, мне на будущее. Только не станут из-за кошеля золотых колдуны целое село изводить. Кроме небольших денег, ценного не водилось у нас: одежа в сундуках, травки лечебные, утварь кухонная да книжка тетушкина.

— Бабушка… — С опаской глянув на свою сумку, где томилась колдовская книга, перевела взгляд на Ягу, — …книжка у тетки была. Я по ней домовой волшбе училась, а она рецепты записывала.

— Где та книжка? — нахмурившись, старушка внимательно заглянула в мои глаза.

— У меня. Вон, в сумке.

Баба Яга, не раздумывая, спустила ноги с лавки и отправилась к сундуку. Она ловко развязала тесьму и достала колдовскую книгу. Немного повертев ее в руках, прижалась горбатым носом и, закрыв глаза, шумно вдохнула. Маленькие глазки Яги вновь суетливо забегали по кожаной обложке, но открывать книгу ведьма не спешила. Кажется, она откусила небольшой кусочек от уголка или и впрямь показалось.

— Чудная вещица, — наконец, заключила Яга.

Ведьма отправилась к столу, на ходу раскрыв книжку. Под кривыми старческими пальцами шелестели страницы. Яга едва доходила до середины и возвращалась к началу.

— Здесь знаки чужие, — ведьма ткнула ногтем в строчки.

— Да, иноземные. Откуда — знать не знаю. Один гость был у нас и прочел, сказал, вроде сказки его земель.

— Диво! — мозолистая ладонь шаркнула по странице. — Чую, что-то с ней не так, а что — не ведаю. Непонятны первые страницы с иноземными рунами, но и от них бедой не пахнет, — Яга еще раз принюхалась. — Хорошей знахаркой тетка твоя была, Василиса. Добрые рецепты собирала, редкие, но разве за такое можно людей погубить?

— Не знаю, бабушка.

Ведьма продолжала переворачивать страницы, одобрительно кряхтела, кивала вдумчиво. Видно — по нраву Яге тетушкины зелья от хворей.

— Ничего не найду тайного, — она, наконец, отложила книжку, — все рецепты добрые, но убить за них не могли. А тебе и поучиться не стыдно. Хорошей знахаркой можешь стать, теткино дело продолжить.

— Куда мне до тетушки! Никакого толку в учении с самого детства. Домовую ворожбу осилила — и то хлеб. Да и на знахарство новую грамоту получать придется, — легко улыбнулась, вспомнив, как принимала из рук Бессмертного документ, — а моя грамотка не простая — самим Кощеем подписана.

— Неужто? — морщинистые щеки Яги расплылись в ухмылке. — Кощей Бессмертный на посылках у Гороха?

— Нет, случайно вышло. Он наездом в столице был…

— Триста лет о нем ни слуху, ни духу, а тут — нате, в царских палатах объявился. Встречу его, припомню, — хихикнула бабушка. — Хотя он на девиц падкий, мог ради того грамоты раздавать. Поглазеть на молоденьких девиц любому мужику приятно.

— Старух в очереди не видала. — Мы с Ягой дружно расхохотались, позабыв о тяжелых думах.

Веселье грубо прервал настойчивый стук из-под пола. Замерев, позабыла о шутках и с удивлением уставилась под ноги. Кто там дверь найти не смог, под избой кулаками колотит?

Баба Яга плечи расправила, принялась одежу отряхивать. По щекам себя легонько похлестала — налились скулы румянцем:

— Как я? Ничего?

Вопрос Яги окончательно сбил с толку. Среди ночи в Темном лесу кто-то из-под пола шумит, а старуха и глазом не ведет — о красоте печется.

— Чего сидишь-то?! Гости у нас! — скрипучий голос Яги вдруг сделался тоненьким, мягким. Не понимая, что должна делать, на всякий случай переложила тетушкину книгу со стола на крышку сундука в углу и уставилась на бабушку.— Ох, горе ты мое, — причитала Яга, торопливо поправляя узел на платке, — на стол собирай. Резвее, милая! Зимы три никто носа не казал, — нараспев завела она, — пожаловали, наконец-то!

Пританцовывая, ведьма зашаркала к крышке подвала и, дернув за кольцо, прервала неутихающий стук. Тут уж совсем не до шуток стало — какой, к чертовой матери, подпол в избушке на курьих ножках? Раньше крышки этой и не замечала.

— Ягиня-матушка! — из подвала высунулась голова молодца в соболиной шапке.

Лицо парня сияло радостной улыбкой, что новый золотой, но на щеках не было румянца от мороза, что на улице сейчас гуляет. Может, совсем перемерз молодец? Так нет — не бела кожа.

— Ивашенька, — Яга мило сложила ладони и захлопала маленькими глазками. — Каким ветром, миленькай?

— Здоровье поправить надобно, — басил молодец, с трудом протискиваясь из подвала в избу. — Совсем силушка богатырская иссякла. Ворога далече колен в землю вбить нет мочи.

Заохала Яга, заахала. Одежу верхнюю парню снять помогла и снова ко мне обернулась:

— Вася, дочка, что же стол еще не накрыла?

Перемены в характере бабы Яги просто невиданные. За три седмицы запомнила — ежели с первого раза ее просьбу не выполнить, второй раз такого ворчания наслушаешься… А здесь — тихая, ласковая. Чудо впрямь!

Лихо будить не стала: скорее завертела тесто на пироги, попутно придумывая, чем начинять стану.

Добрый молодец все с Ягой беседовал и на меня глаз косил. Огромный-то какой! Ярка рядом с ним ребенком покажется. Кулачищи — полголовы лошадиной, плечи — коромысло, макушкой чуть ни в потолок упирается. Борода рыжая, словно топором рублена. Такой и топором подстрижется — не поморщится.

— Не захворала, матушка? — молодец беспокойно глянул на ведьму. — Гляжу, стряпуху взяла. Совсем сил нет готовить?

— Что ты! — старушка игриво склонила голову. — Гостья моя, домовуха. Пущай поможет — справная ведьма. Василисой кличут.

— Дивляновной.

— Иван — коровий сын, — не растерялся богатырь. — Будем знакомы.

— Будем, — отправив нарезаться капусту, буркнула я.

Не переняла радости Яги от появления незваного гостя в избушке. Настроившись на тяжелый разговор о сгоревшем селе, надеялась сегодня его и закончить. Теперь откладывается беседа, а потом снова рану бередить придется.

— Баньку тебе истоплю, касатик, — ворковала бабушка. — А вы пока с Василисой поболтайте. Дело молодое, — накинув на плечи пуховый платок, она скрылась за дверью.

Молодое дело у нас с богатырем не заладилось сразу. Здоровенный детина отлично уплетал пироги, собирался в баньку, а в разговорах оказался слаб. Еле стерпела, пока Яга домой вернется. Слушать о том, как Иван лихо вбивает татей по пояс в землю, уже не было сил. Первый десяток бедняг в моей голове уложился кое-как, а дальше и считать перестала.

Оказалось, что дюжина пирожков с капустой — присказка, а за сказку Ивашка собрался приняться после бани. Пришлось наготовить полный стол и кваску не забыть.

Довольный распаренный богатырь под опекающим взглядом бабушки Яги с удовольствием уплетал кушанья, утирая рукавом рыжую бороду. На том пополнявшие молодецкую силу обряды не закончились. Ведьма собственноручно замесила в огромной кадке тесто: накидала трав разных, сдобрила шепотками волшебными. Выдернув заслонку топки, старушка разгребла кочергой почти остывшие угли и внимательно вгляделась внутрь.

— Василиса Дивляновна, косой глаза завяжи, — ухмыльнулась она, — гостю раздеться надобно.

Я только бровь подняла, а молодец и не удивился. Не дожидаясь, пока отвернусь, он принялся стягивать влажную после бани рубаху. К щекам хлынула кровь. Мигом встала к гостю спиной и зажмурилась для верности. Слышала, как шлепает тесто по телу, как баба Яга складные заклятья шепчет. Интересно сделалось. Закусив губу, набралась смелости, стыд отогнала и через плечо вполглаза посмотрела.

Матушки! Стоит Иван — коровий сын, с ног до головы тестом обмазанный, а ведьма уже лопату хлебную достала.

— Прыгай, Ивашенька, — бодро скомандовала старушка, подставляя ее.

Богатырь присел на лопату да ноги поджал. Даже не скрипнула деревянная утварь, словно хлеб приняла — не молодца. Баба Яга поднатужилась, ухнула, подняла Ивана и прямо в печь на лопате отправила.

— Подглядела все же, — заулыбалась ведьма, задвигая заслонку.

— Ты чего, бабушка, испечь его взялась?

— Да уж прям, — буркнула старушка. — Иль ты сказкам злым веришь?

— Не верю, — повернувшись, твердо заявила я.

— Вот и правильно. Погреется в печи молодец, а как тесто коркой встанет, я его выну. Очистим, причешем — как новенький станет. Ворогов по шею в землю вгонять будет.

— Ой, хватит про ворогов, — выдохнув, присела на лавку.

— Вижу, и тебе Ивашка про свои молодецкие забавы рассказал, — засмеялась ведьма. — Ладно, хватит болтовни. Стели гостю на ночь. Спать уж пора, полуночничать нечего.

С постелями выходило плохо. В тесной горнице избушки на курьих ножках еле поместилась кровать, которую я же и сотворила. Сколько сил потратила — один леший ведает. Домовуха — не плотницких дел мастер. Второе место для сна — печь, а третьего-то нет. Богатырю, как дорогому сердцу ведьмы человеку, положено спать на теплой печке. Ягу на лавку отправить совесть не позволила, пришлось самой устроиться на узкой дощечке.

Сытый и довольный Иван захрапел, едва голова подушки коснулась. Яга тоже недолго ворочалась, а мне сон не шел. Присяду, снова встану. По прохладному полу в темноте босыми ногами пройдусь да улечься пытаюсь. И как гостю нашему во сне не икалось — диву даюсь. Такими словами про себя распекала — стыдоба.

Сдвинула три сундука, кинула покрывала и калачиком свернулась — так лучше будет. Глаза сразу принялись слипаться. Пяткой нащупала книжку на крышке сундука брошенную. Не убрала, не спрятала, но силы встать так и не нашла, заснула.

Сквозь сон почувствовала жгучую боль в ноге. Обожженная, подскочила, за пятку схватилась. Голова после короткого сна соображала туго, но картина, явившаяся взору, заставила резво в себя прийти.

Перед сундуком у раскрытой книги стоял Иван — коровий сын. На страницах ярким черным пламенем полыхали руны. В колдовском свете остекленевшим взглядом молодец заворожено глядел на чудо и не шевелился. Знаки разгорались сильнее, начинали отрываться от страниц, оставляя нити, что смола растаявшая.

— Бабушка! — заорала я.

— Погоди, — сухим голосом заявила ведьма.

Баба Яга не спала. Равнодушно наблюдая за происходящим, сидя на лавке, будто ничего особенного не случилось. Без зажженных лучин в колдовском свете горница наполнилась беспокойством, а старушке нипочем. Руны закоптили, отдавая воздуху едкий запах дыма.

— А вот теперича хватит.

Яга спешно отправилась к колдовской книге. Хлопок — и в темноте тело богатыря глухо ударилось об пол.

— Бабушка, он жив? — мой голос дрожал от волнения.

— Жив, не переживай.

Прищелкнув пальцами, ведьма зажгла лучины. Беглым взглядом оценив обстановку, вздохнула и принялась будить молодца. Иван, что хмельной, еле шевелил ногами. Кое-как добравшись до кровати, повалился на мягкую перину. О том, чтобы забраться обратно на печку, и речи быть не могло.

— Бывало уже такое? — серьезность в голосе бабушки заставила сердце сжаться.

— Было…

Вспоминая, как в постоялом дворе из книги пытались вырваться знаки, кляла себя за то, что раньше не вспомнила.

— И ведь смолчала, — с укором проскрипела ведьма. — Спать ложись. Утром потолкуем.

Глава 6

— Потапу ночью ветер отправила. К обеду, думаю, доберется. — Яга суетливо совала в сумку мои вещи.

Чуть засветло наш гость покинул избушку. Ивашенька ничего из ночных приключений не помнил, чувствовал себя прекрасно. Ведьма с облегчением выдохнула, когда крышка подпола захлопнулась за богатырем, и принялась собирать меня в дорогу. Ночь я не спала, только проворочалась, а теперь сонная, поджав под себя ноги, сидела на сундуке, ничего не понимая.

— Прогоняешь, бабушка?

— Придумала, — фыркнула Яга. — Жизнь твою сберечь хочу.

— От чего?

— Ох, дочка, беду с собой носишь, — ведьма потрясла теткиной книжкой и сунула ее в сумку.

Она поджала оттопыренную губу и вздохнула. По лицу Яги становилось понятно — серьезное дело приключилось.

— Ночью нам явилось страшное заклятье. Слыхала о нем, но что увидать придется — не думала.

— Неужто так жутко? Ты ведь ночью-то не струхнула ни капельки, — в груди теплилась надежда — обойдется.

— Страха не ведает только дурак, — баба Яга присела рядом со мной. — Заклятьем Вечности зовут руны, что со страниц сойти пытались. Прочитавшему заклятье даруется великая колдовская сила и вечная жизнь в Яви, но колдовство начисто разума лишает. Сердце камнем обернется, а в душе такая чернота поселится — представить страшно.

— Выходит, его лиходеи искали. Из-за рун проклятых Косиселье выжгли.

— Коли прознал кто и загорелся мечтой овладеть, оно к себе манить станет. Дороги верные подскажет, знаки подаст. Останется углядеть и с пути не сбиться.

— Бабушка, так давай книжку в печь кинем — и дело с концом! — соскользнув с сундука, потянулась за сумкой.

— Нельзя, — прохладной рукой ведьма схватила меня за запястье. — Немногое о заклятье Вечности мне ведомо, но одно знаю наверняка: попытаешься извести — убьет… сживет со свету тотчас.

— Что же делать теперь?

Баба Яга усадила обратно на сундук и заботливо провела мозолистой ладонью по моей щеке:

— Есть в Рускале одно тайное место. Когда у Гороха крыша в главном тереме потекла, — старушка постучала кончиком пальца по лбу, — мы с подругой старинной — Малушей — стали собирать народ, законом царским несправедливо обиженный. Так в лесах Рускальских появилось село Глухомань. Дорога туда надежно сокрыта. Схоронишься в Глухомани. Уяснила?

— Значит, по-твоему, прятаться надобно? — мой тон вышел слишком едким.

— Откуда в домовухе столько смелости? — маленькие глаза ведьмы сузились, внимательно глядя на меня. — Иль не смелость то, а глупость?

От лиха никогда не бежала, считала позорным делом. Сердцем чуяла — нельзя зайцем в буреломе отсиживаться. Меня разрывало на части. Хотелось кричать, доказать Яге, что лиходея сыскать нужно, а заклятье Вечности извести. Должен ведь быть способ… Должен! Сердце обжигало грудь, но в голове холодом играла мысль — не сдюжить.

— Уяснила? — бабушка тряхнула меня за плечо.

— Да, — тихо отозвалась я, заглушая желание ослушаться ведьму.

— Вот и умница, дочка. Как придумаю, что с бедой делать, сама тебя найду.

Щурясь, вглядывалась в густые кроны сосен, ожидая аспида. Баба Яга вызвалась проводить до места нашей встречи, но я отговорила. Как ни храбрилась ведьма, ночка ей нелегко далась. Пусть отдохнет. Да и прощаний не люблю — слезы из глаз сами катятся. Привыкла к старушке, родной она стала.

Стоя на поляне в Темном лесу, старалась думать о хорошем, но тяжелые мысли лезли в голову. Впервые оказалась бездомной. Настолько сильного и изводящего чувства не испытывала еще.

Из-за толстых деревьев то и дело мелькали сероватые шкуры хищников. Их больше не боюсь — Яга прикормила в лесу каждого зверя, при нужде любой из них получит еду и кров, как и я. Только приют этот временный. Рано или поздно наступает день, когда приходится покидать теплое сытое местечко. Уходить в пустоту.

— Пора взрослеть, Василиса Дивляновна, — шептала сама себе, глядя, как пушистый снег мягко опускается с неба. — На себя надейся теперь…

Продолжить не дал оглушительный свист. Появление крылатого змея, как и прежде, сопровождалось шумом и ветром. Снег тотчас закружился в метели, сосновые лапы затрещали от напора воздуха. С земли поднялась белая пыль.

Ох, матушки! Переломанным соснам да елкам числа нет, а рытвина вышла такая добрая, что коня в рост ставить можно. Хорошо от меня далече, а то бы жизни лишилась. Лесное зверье кинулось бежать, прыгать, лететь. Того и гляди медведей разбудит, окаянный.

— Живой?! — хорошо запыхавшись, добежала по сугробам до Потапа.

— Здорово, цаца! — придерживая ушибленный бок, аспид растянул морду в дружеском оскале.

— Вижу — живой. И тебе здравствуй, Потап.

— Похорошела, цаца. Приоделась, — щуря желтый глаз, съязвил аспид.

Вид-то у меня и впрямь — на огороде пугалом стоять. Баба Яга заботливо нарядила в старую шубейку и валенки, голову пуховым платком обернула. Красоты мало, зато не зябко.

— За собой бы глядел, — обиженно показала Потапу язык. — С тобой, вон, летать страшно. Расшибешь оземь, и поминай как звали.

— Это один когда плохо приземляюсь, а с девицами я бережно… Хотя раз на раз не приходится, — он стыдливо потупил взгляд.

— Вот-вот!

— Ну будет тебе дуться, цаца, — Потап снова заулыбался. — Рад тебя видеть — сил нет. Я ж думал ты того… крякнула.

— Чего? Крякнула?

— Померла. Насовсем.

— Вот еще! Не дождешься, — расхохоталась я.

— Вот и славно, — аспид довольно похлопал когтистыми лапами по упругому пузу.

— Ты сам-то чего такой довольный? Точно не из-за встречи со мной, по морде вижу.

Потап сиял. Кажется, иссиня-черная шкура сверкала на фоне чистого снега. В змеиных глазах играли задорные огоньки, а огромные кожаные крылья горделиво расправились за спиной.

— Чего тебе видать? Чего? — смущенно тараторил аспид.

— Признавайся!

— Ладно, — добродушно протянул змей, — есть такое дело. Любушка моя взаимностью ответила, — он мечтательно сощурился.

— И кто же у нас любушка? — поддерживая игривый тон беседы, подбоченилась.

— Ох, — Потап втянул огромными ноздрями морозный воздух, — моя любушка, как пряничек — сладкая, как звездочка — красивая, как пламя — горячая, как…

— Ого! — удивилась не на шутку. — Талант сказителя пробудился?

— Только испортила все!

— Ну не обижайся. Как звать твой пряничек?

— Несмеяна, — аспид выдохнул имя любимой со всей своей змеиной нежностью.

— Которая Гороховна?

— Ага, — довольно закивал Потап.

Вот это новости! Да государь Рускалы свою дочку, что сокровище бережет, пылинки с башмачков сдувает. А тут аспид в женихи метит! Хотя царевне нашей палец под дубину класть не стоит. Девка боевая. Костью широка, лицом румяна, коса в пол, а ежели поперек что, так и лупануть может. О том, как к ней женихи заморские свататься приезжают, сказки по Рускале ходят. Ни один еще без увечий домой не уехал. Видать, Потапа дожидалась.

— И что, папа любушки доволен выбором дочери?

— Пока не очень, — грустно вздохнул аспид. — Приказал меня изловить, но ничего, обождем немного...

Потап замер с мечтательным выражением морды. Наверное, представлял, как Горох разрешит царевне замуж за нечисть отправиться.

— Полетим? — я похлопала аспида по мясистой лапе.

— Да, — встрепенулся змей, — пора. До Глухомани путь неблизкий.

— Потап, а мы ведь в Темном лесу, так?

— Конечно, где же еще?

— Слыхал про чертовку-гадалку, что на опушке Темного леса живет?

— А то! О ней по Рускале столько слухов ходит, — отвечая на вопрос, змей почуял неладное. — Тебе зачем? Яга велела в село сразу лететь. Ты мне это брось, цаца! Я поперек бабы Яги не пойду!

— Мы быстренько, только спросим и сразу в Глухомань.

— Нет!

— Потап, я тебе телят наготовлю. Вкусных, — причмокнула для пущей убедительности.

Если на что и брать аспида, так это на жареных телят. За ароматную тушку Потап не только поперек Яги, поперек всех пойти может. Ну, если «быстренько», как я обещала.

Про чертовку, умеющую гадать на вороньих костях, вся Рускала шумела, да немногие к ней отправиться решались. Темный лес — не место для путешествий, и сама чертовка Досада — далеко не радушная баба с пирогами. Редкие гости у нее о будущем спрашивали, чаще народ байки придумывал. Но тот, кто и впрямь добрался, сказывали, мол, всю правду говорит, без обмана. И я спрошу про Косиселье и заклятье Вечности, авось узнаю чего.

Заброшенный хутор на опушке Темного леса встречал карканьем ворон и уже привычным полумраком. Если бы не снег — день за вечер принять можно. Пара ушедших в сугробы домиков да дворовые постройки со мхом на земляных крышах. Снег не утоптан, тишина и пустота — откуда тут живым взяться?

Вороны вдруг резко утихли, но тишину тут же нарушило гулкое уханье филина. Я вздрогнула и, поджав губы, обернулась к Потапу. Аспид оставался там, где я слезла с его спины, и не собирался следовать за мной.

— Чего ты? Пошли.

— Нет, — Потап испуганно замотал огромной головой.

— Струхнул?

— Нет, — во взгляде желтых глаз блестел настоящий ужас.

— Леший с тобой, одна пойду.

Набирая полные валенки снега, подобрав полы шубейки, решительно зашагала по сугробам. Чем ближе подходила к избам, тем меньше хотелось стучать в двери.

Не успела я постучать в одну из хат, как за спиной раздался приятный женский голос:

— Ко мне пожаловала?

В распахнутой двери второго дома стояла чертовка. Белая, что снег, лоснящаяся шерсть покрывала стройное тело — одежи нечисть не носила. Личиком мила, только вместо носа пяточек свиной, а на голове рога аккуратные. Хвост с богатой кистью да блестящие черные копыта — вот и вся Досада. Хороша нечисть, ничего не скажешь. За такой любой черт в омут пойдет, не задумываясь. А уж глаза зеленые, что трава весенняя — леший потеряется.

— Говорю, ко мне пришла? — повторила чертовка, не дождавшись ответа.

— Кто? Я? Да-да, к тебе, — развернувшись, зашагала по глубокому снегу к гадалке.

— Зачем? — чертовка изогнула бровки.

— Так погадать.

— Погадать, — хмыкнула Досада. — Коли так, проходи.

Плавным жестом она предложила войти в избушку. Внутри оказалось так же холодно, как и на улице: печь явно давно не топлена, кругом изморозь, снегу в комнату со щелей намело. Зачем чертовке дом — непонятно.

— Учти, ежели про женихов решила узнать — гадать не стану, — строгим тоном заявила Досада. — Нет у меня времени на всякие глупости.

Вот уж здравствуйте — нет у нее времени. Интересно, чем можно заниматься на опушке Темного леса в одиночестве? Занятая какая!

— Тут дело посерьезнее, чем женихи, будет.

— Поглядим.

В руках гадалки появился небольшой тряпичный кулек. Она впилась изумрудными глазами в мои и тряхнула мешочком. Внутри загремели вороньи кости. Сказывают — других гаданий у Досады нет, по ним все рассказывает. На стол покатились серые косточки. Чертовка аккуратно провела над ними ладонью и часто-часто задышала.

— Уходи…

— Чего?

— Вон пошла! — крик гадалки отозвался звоном в ушах.

— Но почему?!

— Решила беду ко мне привести?! — она оголила острые клыки, сморщив свиной пяточек. — Пошла вон, говорю!

Резкий удар шерстистого кулака разметал со стола вороньи кости. Досада с горящими глазами ринулась на меня. Не дожидаясь, пока хозяйка пинком копыта перекинет меня через порог, метнулась к двери, но выйти так и не успела. Ударившись носом в грудь молодца в сером кафтане, отправилась обратно в избу.

— Кто Досада? — вопрос царского прислужника гулом пронесся по комнате.

— Я Досада, — поубавив пыл, чертовка растерянно хлопала ресницами.

Молодец вытащил из-за пояса свиток и, встряхнув, принялся зачитывать:

— Указом царя всея Рускалы велено доставить гадалку Досаду в Первоград. Гадалке приказано явиться пред очи великого государя и слово держать.

— Какое слово? — продолжала удивляться чертовка.

— Откуда мне знать? — молодец поправил саблю на поясе. — Разве Горох мне докладывать станет? Собирайся, поехали.

— Никуда я не поеду!

— Тогда голову с плеч, — царский прислужник погладил сабельку. — Собирайся...

Зло выдохнув, чертовка поджала трясущийся подбородок и принялась собирать раскиданные кости.

— …Ты кто будешь? — заинтересовался мной молодец в сером кафтане.

— Василиса, — казалось, еще слово — и без памяти на пол хлопнусь.

— Тоже гадалка?

— Нет, я ведьма. Домовуха.

— Грамота на колдовство имеется?

Спешно запустив руку в сумку, нащупала грамоту и протянула молодцу. Сдвинув брови, он вчитывался в руны, то и дело, переводя взгляд на меня. Царский прихвостень, явно раздраженный порядком в документе, отдал его обратно:

— Иди, ведьма. Нечего под ногами путаться, когда государев указ исполняется.

Стрелой вылетела из дома Досады и, пробежав мимо запряженных саней, помчалась в лес, где ожидал Потап. В голове уже мелькала добрая сотня мыслей, а то и две.

Аспид, усевшись прямо в сугроб, царапал толстой веткой какие-то рисунки на снегу. На морде застыла мечта, желтые глаза щурились от удовольствия.

— Потап, — старалась выровнять дыхание, — держи вот это, — я сняла сумку, перекинутую через плечо, и протянула змею. — Береги, как самое заветное сокровище. Внутрь не лезь. Сам лети в столицу и каждый закат ожидай меня на окраине возле пруда. Помнишь, где это?

— Помню, — аспид замер с веткой в лапе и вытаращил глаза. — Цаца, ты чего удумала? Мне нужно тебя в Глухомань доставить. Яга меня на ремни пустит…

— Нет времени лясы точить, — развернувшись в сторону избы Досады, отрезала я.

— Эй, стой! — Потап загрохотал по земле, преграждая путь. — Чего случилось?

— Гадалку в столицу увозят, а она нагадала что-то страшное, но рассказать не захотела. Я должна знать, что она увидела. Все, отойди, — обогнув аспида, понеслась к видневшимся за стволами деревьев домикам.

На мое счастье, запряженные гнедыми лошадками санки стояли на месте без хозяина. Видать, Досада еще не готова. Вот и замечательно!

Никогда бы не подумала, что буду радоваться собранной с людей дани. Вон как нагрузили, любо-дорого прятаться. Хочешь — среди мешков с зерном, хочешь — в вещах схоронись. Запрыгнув в сани, зарылась в ворох тряпья и притаилась.

Скоро царский прихвостень вместе с Досадой вышли из дома и захрустели по снегу. Молодец без умолку зло шутил над чертовкой, а та молчала. Кажется, тихонько всхлипывала, но парня это не останавливало.

Путь оказался долгим. Тело затекло и противно ныло, хотелось есть, пить, спать. Не приведи солнце уснуть по дороге. Просплю Первоград — и вынут меня вместе с поклажей. Что тогда скажу, чем оправдываться стану? Бросят в темницы или на месте казнят, не разбираясь. Горох может, с него что с гуся вода — государь.

Пуще остального боялась, что углядят меня, когда тикать придется — обошлось. Не знаю, сколько дней ехали, но тихонько подглядела — прибыли вечером. Сани бросили во дворе царских палат, а Досаду под шерстяные локотки потащили в главный терем.

Валенки ног не спасли. Без движения так перемерзла, что уже ступней не чувствовала. Меня колотил озноб. Пришлось ждать ночи и молиться всем богам, чтобы в санки раньше утра не полезли. Двор Гороха — место многолюдное. Даже вечером здесь прислужники сновали без устали.

Как только на Первоград опустилась густая тьма, а голоса прислужников стихли, осторожно выбралась из-под тряпок. Замерзшие ноги не слушались. Кляла эту затею и на четвереньках шаркала к крыльцу терема. Схоронюсь под лестницей, хоть ноги-руки разотру да подумаю, как дальше быть.

— Это что еще такое?

Девичий голосок заставил замереть. В глазах потемнело, сердце зашлось в бешеной пляске. Сжав зубы, неуклюже попятилась и наткнулась на преграду.

— Нищенка, ты что во дворе государя делаешь? — хозяйка голоса небрежно оттолкнула меня ногой.

Ну, хватит! Пусть лучше на месте казнят, чем так унижаться. Поднявшись, стряхнула снег с шубы и повернулась к обидчице.

— Василиса, ты тут как?

Передо мной стояла круглощекая Варенька. Девица сжимала в руках полные корзины с едой и выдыхала теплый пар в зимний воздух. На моем лице заиграла улыбка облегчения. Конечно, Варенька! Кому как не ей бродить заполночь по двору палат да пинать голодранок в старых шубах?! Вот это называется — свезло!

— Проведи меня в терем, — ухватив дочку трактирщика за локоть, зашептала я.

— Нельзя! Меня в темницы за такое кинут!

— Устроилась на кухню царскую, — я холодно кивнула на корзинки, — и позабыла, кому за то спасибо сказать надобно?

Варенька поджала губки и вдохнула. Окинув взглядом главный терем, дочь трактирщика с раздражением мотнула головой и прошипела:

— За мной иди, словно так и надо.

В полумраке коридоров главного терема от каждого шороха вздрагивала. По телу сотней иголок заплясало тепло, ноги начали отходить, но страх сковывал сердце. Варя твердым быстрым шагом шла мимо стражи. Молодцы переглядывались, указывая на меня, и, наконец, один из них не выдержал. Стражник встал на пути и недобро сощурился.

— Ну, чего тебе? — бойко вопросила Варенька.

— Кто такая с тобой? Что в царских палатах делает? — парень грозно ткнул в меня пальцем.

— Чернавка послов заморских. Еще утром прибыли, — девица и бровью не повела. — Или ты, голова дырявая, позабыл уже?

— Заморская девица? — ухмыльнулся стражник.

Я бы вполне сошла за иноземную служанку, привезенную для Гороха, но нелепая одежа портила всю сказку.

— Заморская. Дай пройти, — Варя, поставив корзинки, помахала пухлой ладошкой.

— Черна, словно смоль, похожа на чужестранку, но с виду наша нищенка. Остальные-то разодеты были, а эта… Странное дело, — недоверчивый тон молодца убивал во мне надежду.

— Сава, да чего ты привязался? — дочь трактирщика притопнула ножкой. — Иль ты шибко в заморских нарядах разбираешься?

— Нет, — стражник растерянно замотал головой.

— Вот и не стой на пути!

— А куда ты ее?

— Ох, лешего тебе под шапку, Сава, — вздохнула девица. — Не видишь, корзины мне нести помогает, — косой взгляд Вареньки — и я ухватилась за одну из стоящих на полу корзинок.

— По-нашему понимает? — молодец выдал ядовитую улыбку.

— Ни слова не понимает. Дорогу дай уже.

Отпихнув стражника, Варя продолжила путь, а я за ней. Кажется, слышала, как ее сердце вместе с моим быстро-быстро бьется.

— Чуть не попались, — шептала девица. — Такой любопытный этот Сава. Вечно нос сует.

— Служба у него такая, — зачем-то оправдывала я охранника.

Коридоры закончились лестницей, ведущей вниз. Варенька поднатужилась и, подняв корзинку повыше, принялась спускаться. Поворот ключа в замке, и из распахнутой двери кладовой понесло сыростью и луком. Я прищелкнула пальцами, воспламеняя факелы на стенах.

— Зачем в палаты царские пришла? — вынимая снедь из корзин, поглядывала на меня Варя.

— Сюда привезли чертовку, — принялась помогать девице, — она гадалка. Нужно разведать, где ее разместили, и зачем Гороху понадобилась.

— Ну уж дудки! — Варенька вырвала у меня из рук свиное копыто. — Гостью непрошенную провела, так еще и нос в государевы дела совать?

— Варя, помоги! — я уцепилась в свиную ножку. — Мне некого больше просить, а дело важное. Очень важное.

— Ох, ты меня точно до темниц доведешь под белы рученьки, — с раздражением она снова отобрала копыто. — Я ведь не шут царский, подле государя целыми днями не сижу. Василиса, я на кухне работаю и вот, в кладовой еще бываю.

— Никакой возможности нет узнать?

— Связалась на свою голову. Ладно, попрошу кое-кого, авось выведают. Ты до утра тут сиди. Ключ только у меня есть, так что шибко не бойся, но и не шуми. Поняла?

— Поняла, Варенька. Поняла! — ликовала, пусть и шепотом.

Глава 7

В погребе, где нет окон, сложно уследить за временем, но так просто запустить руку в бочку с солеными огурцами. Совесть слегка кусала за пятку, пока ладонь зачерпывала горсть заморских орехов. Не сносить мне головы, коли узнает государь, что селянка неотесанная вина из его личных запасов пригубила да икрой осетровой закусила.

Голодным зверем прошлась по погребу, всего понемногу отведала. Живот довольно заурчал, тело окончательно отошло от мороза, а веки налились усталостью. Сырость и прохлада показались натопленной избой после тяжелой дороги. Расстелив шубейку на бочках, укрылась краем и тут же задремала.

В сон проваливалась, будто в яму. Передо мной мелькали оскалы волкодлаков, пальцы вместо лохматых шей хищной нечисти беспомощно цепляли воздух. Мавки тащили под воду, хватая за ноги скользкими ладонями. Их песни обещали беззаботную жизнь, полную покоя и любви добрых молодцев. Почти согласившись, позволяла смерти заполнить грудь, но сердце выталкивало ледяную тишь, заставляло кровь закипать от страха.

Среди этого мракобесия болталась моя душа, не зная, как завершить страдания. Видала, как хвосты чьих-то снов мелькают в сером океане вечности. Они манили отправиться с ними туда, где любая мечта может обратиться былью. Сновидения рассыпались звонким смехом, растворялись туманом, принимая человеческие образы.

В одном из них привиделся Кощей. Медово-карие глаза забирали тревоги. Теплый ветер с запахом прелых трав закружил в плавном танце. Руки колдуна сверкнули перстнями и легли на мою талию.

— Не бойся, ведьма. Ничего не бойся, — губы Кощея оставались неподвижными, а голос звучал все яснее.

Спасительная ниточка уводила из бездны сновидений — не отпущу. Пальцы сжались на крепких плечах Бессмертного, соскальзывая по атласной ткани рубахи. Мгновение — и тугие объятия заставили сердце остановиться. Дыхание колдуна согревало макушку. Чувствовала, как время меняет ход, а серое море снов тает, меняясь на густую зелень. В нос ринулись ароматы летнего леса. Сомкнув веки, поддалась круговороту, оставляя тревоги.

Неожиданное уханье филина заставило очнуться. Распахнув глаза, обнаружила себя на ночной поляне у искрящегося костра в объятиях Кощея Бессмертного.

— Пусти! Пусти сейчас же! — резко оттолкнувшись от колдуна, полетела на траву.

— Полоумная, — едва улыбаясь, снисходительно заявил Кощей.

— Девиц краденых обнимай, а меня не трогай! — поднимаясь на ноги, глядела в его глаза, желая взглядом выразить возмущение, рвущееся из самого сердца.

Бессмертный спрятал улыбку в кулаке и принялся подбрасывать в костер дрова. Пламя заполыхало шибче, выпуская к звездам яркие искры. Теплая летняя ночь не могла быть Явью — в Рускале сейчас мороз и снежок под ногами хрустит.

— Я снова в твоем сне, да?

Колдун по-прежнему занимался огнем, словнопозабыв, что я рядом. Следовало бы поблагодарить его, но сама не понимала за что? Может, лбом в землю ударить? Или вознеся руки к небу, стоя на коленях, заунывно пропеть хвалебные речи?

— У тебя голова лопнет от вопросов, — нескромно заметил Кощей.— Присаживайся рядом, ведьма.

Скрестив ноги, он уселся на траву. В свете разгоревшегося костра его кожа отдавала медным блеском. Шелковая рубаха да широкие штаны, заправленные в сапоги — таких молодцев в Рускале не сыскать. Не то заморский хан, не то сказочный царь.

— Почему мне кажется, что нужно сказать спасибо? — приняв приглашение, присела рядом с колдуном.

— Ведьма, ты даже молча задаешь слишком много вопросов, — вкрадчивый голос Бессмертного пробирал до костей, — а уж если рот открываешь… Сегодня ты залезла туда, куда не всякий колдун руку запустит.

— Что за место такое?

— Где-то между Явью и Навью. Не спрашивай лишнего, просто не суйся туда больше.

— Так ведь не по своей воле, — оправдывалась я, — случайно.

Кощей нахмурился, словно пытаясь понять — не вру ли? Куда мне Бессмертного за нос водить? Сама перепугалась добро, оказавшись в кошмарах. Мне и впрямь показалось — не выберусь.

— Возьми это, — колдун снял с мизинца золотой перстенек с хрустальным камнем и протянул мне. — Коли приключится беда, брось под ноги и очутишься там, где я буду.

— Не могу такой подарок принять, — убирая потянувшуюся было руку, смутилась. — Отродясь злато не носила.

— Бери, — Кощей силой ухватил меня за палец и надел перстень. — Тут не в злате дело.

Драгоценная побрякушка игриво мерцала в свете огня. Красота какая! Мне — сельской девице — и присниться не могло, да вот приснилось. Перстень сверкнул звездочкой и стал впору, словно на меня мастерили.

— Спасибо, — вытянув перед собой руку, любовалась подарком. — И за то что спас — спасибо.

— Надеюсь, не пригодится. Береги себя, ведьма, — щелчок пальцев, и колдун растворяясь в тумане, завершил сон.

— Кощей!

Резко распахнув глаза, вцепилась в мягкую ткань и потянула на себя. Надо мной нависала Варенька, ее спросонья за грудки и схватила. Испуганная девица вырвала шерстяную рубаху из моих пальцев и возмущенно запищала:

— Сдурела?!

— Ой! Варя, прости!

— Прости… напугала чуть не до смерти. Ладно уж, — углядев в моих глазах вину, она махнула пухлой ладошкой, — собирайся. Пора.

— Чего пора?

— Ох, под топор меня подведешь, — запричитала девица. — Ты зачем сюда пришла?

— Так гадалку вызволять.

— Ну! Пора вызволять, — Варенька вынула из рукава серый сверток. — От сердца отрываю, — она протянула мне загадочную вещицу.

Разворачивала с опаской — мало ли чего эта пухлощекая краса-девица от сердца отрывать собралась. Оказалось, зря трусила. Дочь трактирщика принесла шапку-невидимку. Признаться, никогда бы по доброй воле первому встречному не отдала такое, а Варя… широкая душа.

— Выйдешь из погреба, найдешь лестницу ко второму этажу, — девица строгим тоном принялась объяснять путь, — поднимешься и окажешься в коридоре. У одной из дверей стоит стража, то и есть опочивальня твоей гадалки. Дождешься момента, когда дверь отопрут, и войдешь. Сегодня после обеда станут белье менять во всех комнатах. Соберете тюк, в нем и спрячься. Как чернавка придет за стиркой, твоя гадалка пусть шапку наденет и тихонько следом прошмыгнет. Белье на телеге через лес к проруби повезут — там разберетесь, как тикать. Все поняла?

— Все! — я решительно закивала. — Тебе, Варюш, как это в голову-то пришло?

— Думаешь, лаптем делана? — заулыбалась румяная девушка. — Погоди, я еще главного стряпчего перещеголяю, будет у меня на посылках из погребов муку таскать.

Сложно не поверить. Девица с головой в ладах, умна не по лицу. Не удивлюсь, ежели в царицы выбьется. Что ей главный стряпчий, когда царь, овдовев, до сих пор холостой ходит?

— Спасибо, век не забуду.

— Считай, в расчете, — Варя хлопнула ладонью по бочке. — Ты меня от папки спасла, на своей лошадке везла, а я тебе помогла.

Шапка-невидимка надежно скрыла от стражи и многочисленных чернавок, сновавших по первому этажу главного терема. Поднявшись по лестнице, как учила Варенька, с облегчением выдохнула — здесь из людей только пара молодцев у дверей Досады. Слава солнцу, не придется сновать между прислужниками, стараясь не задеть случайно.

Стражники несли службу исправно. Строго перед собой глядели и почти не щурились от струящегося из окон утреннего света. Недвижимые, словно идолы, ладони на сабле, шапки ровненько, но в застывших глазах тени играли, не то слезы даже. Чего они?

Заметила — засов отодвинут. Не заперта опочивальня Досады. Собрав всю смелость, что в дрожащем теле осталась, подошла ближе да прислушалась:

— Я вам устрою! — шипел мужицкий голос. — Как посмели упустить?! Всех в темницы отправлю! Всех до одного!

— Ночью проверяли, — оправдывался кто-то, — на месте была, спала.

Гулкий стук каблуков быстро приближался к порогу, еле успела отскочить от резко распахнувшейся двери. Стражник метнулся прочь, чтобы не зашибло. В коридоре появился Кышек. Тугое пузо ходило от глубокого дыхания, толстые щеки, что свекла красные, а уж из глаз злоба искрами сыплется.

— Ты ночью комнату охранял? — он ухватил за воротник кафтана молодца, что от двери убегал.

— Голова-батюшка, не я! — голос стражника пропадал, лицо скривилось от ожидания оплеухи.

— Ты?! — Кышек рванул второго парня за рукав.

— Мы утром поменялись, пришли, когда трапезу гостье принесли, — оправдывался бедняга, боясь поднять глаза. — Сразу засов отодвинули, а уж нет никого…

— Значит, давно убежала, — прошипел Кышек, отпуская стражников. — Туга! Что ты там телишься? Сюда, живо!

Из опочивальни в коридор выбежал бородатый мужик в легком кафтане, расшитом серебром. Борода с проседью чуть не до пупа, глаза, что кулаки мужицкие, навыкат. А на рукаве знак, отличающий государевых чародеев от прочих.

— И что, никто ничего не видал, не слыхал?

— Никто, ничего, — эхом отозвался Туга.

— Не палаты царские — ярмарка, скоморох на скоморохе, — Кышек замер, злобно глядя на колдуна. — За мной ступай.

Растерянный чародей несуразно заметался, но быстро взял себя в руки. Пригрозив кулаком стражникам, он ткнул пальцем на дверь комнаты и состряпал устрашающую рожу.

— Два раза повторять?! — быстро ступая по коридору, рявкнул Кышек. — Туга!

Выручила Досаду, называется. Решишь доброе дело сделать, а тут опять доля шиш под нос сует. Что за напасть такая? Знай я, что чертовка сама себя из полона вызволит, ни за что бы не сунулась в палаты государевы. Голова на плечах дорога еще.

Глядя, как Кышек с Тугой исчезли за поворотом, встрепенулась. Да чего же я стою? Тут явно дело нечисто, надо бы разузнать. Нагнала заговорщиков на пути к колдовскому терему. Шептались мужики, с опаской по сторонам глядели. Глазенки у обоих бегали, рукам все места не находилось. Обождав немного на крыльце, Кышек внимательно огляделся и, убедившись — лишних нет, распахнул перед Тугой дверь. Еле-еле успела следом юркнуть. Вдохнула шибко, чтобы в узкую щелку пролезть — шуба Яги размера прибавляла.

Кышек метался по залу, где мне вручали грамоту, словно зверь взаперти. Смурной, на лице страдания словно пером нацарапаны. На фоне тяжелого стола и просторного помещения бедняга казался совсем уж жалким толстым увальнем.

— Не надо было гадалку сюда привозить, — ляпнул Туга.

— Винить меня вздумал? — зло ухмыльнулся Кышек. — Горох на меня и так косо глядит за частые отлучки из палат… Так близко был, рядом совсем, — он уперся кулаками в столешницу. — Досада уже сегодня сказала бы, где книга.

О какой книжке речь ведет? Догадка больно схватила за горло, уколов, будто сотней иголок.

— Голова-батюшка, приказать чертовку сыскать? Наверняка еще в столице, гадина.

— Давай, конечно! Подымим шум, приказы раздавать начнем за спиной государя. Ты чем думаешь, когда такое предлагаешь, а?!

— Так я…

— Так я, — передразнил Кышек. — Я почти седмицу государя уговаривал. Пел ему, какая гадалка хорошая, как умело будущее предсказывает. И вот, когда Горох дал добро потешить себя провидением, когда чертовка у нас под боком была — упустили!

— Нет в том моей вины!

— Да твоей вины ни в чем нет, — буркнул Кышек. — По-твоему выходит и Косиселье ты не жег?

— Твой приказ был, голова-батюшка, не посмел ослушаться.

В голову ударило, будто дубиной, в глазах на миг потемнело. Эти ироды в Косиселье пожар учинили! Ждали наши в село колдуна наемного зельный круг поправить, а дождались смерти… Старалась дышать тише, но сердце заходилось, не давая успокоиться.

— Все мы одной ниточкой в клубок смотались, — Кышек вплотную подошел к Туге. — Как только великая сила коснется меня, не поскуплюсь ни на чины, ни на злато. А коли удумаете палки в колеса вставлять или сами на заклятье Вечности рот раскроете, — Кышек ухватил колдуна за бороду и потянул вниз, — я вас даже из Нави достану. Уяснил?!

— Уяснил! Ой, уяснил! — жмурясь от боли, чародей припал на колено. — Кто же супротив тебя из наших пойти осмелится? Все про твой норов знают, все боятся.

— Я сам себя иногда боюсь, — легко улыбнулся Кышек, отпуская чародея.

— Голова-батюшка, все тебя боятся, но по терему колдовскому недовольства бродят, — оправившись от унизительной трепки, заговорил Туга.

— Чем недовольны чародеи?

— Так молодец этот… которого ты приказал обучить уму-разуму, совсем дураком оказался. Уж бьются колдуны над ним, сил не жалеют, а что по дереву кулаком. Поговаривать начали, что сгубят его, сил, мол, никаких нет.

— Ты моя правая рука, Туга. Недовольства уйми. Жалованье подыми или чего там еще придумай, но с головы Яра и волоса упасть не должно.

Ох, Ярка здесь. Он ведь хотел в ученики к царским колдунам угодить и, видать, угодил, да беду накликал.

— Отчего ты им так дорожишь? Ведь он глуп, куры и те умнее будут.

— Похоже, и ты не умен, — вздохнул Кышек. — Среди Косисельского люда не было племянницы Феклы — Василисы. Всех сожгли, а она жива осталась. Теперича покумекай, ежели книги в селе не было, где она может быть?

— У племянницы?

— Голова! — наигранно восхитился Кышек. — Коли мы разыщем девку, найдем и книгу, а Яр нам в том поможет. У меня вся надежа на Досаду была, но Яра держал на всякий случай. Видать, не прогадал. Парень думает, что подруга сгинула вместе со всеми в пожаре, а представь, как обрадуется, когда мы ему поведаем — жива Василисушка. Захочет найти и обязательно найдет — дружба всегда людей друг к другу тянет, будь они хоть морем-океаном разделены.

— Ох, умен, голова-батюшка! Ай да выдумщик! — распинался колдун.

— Сегодня вечером пойди к нему. Зелье варить научи, да нагони морока, чтобы дурень этот в жиже свою подружку живой увидал. Натолкнешь на мысль, мол, цела Василиса, не сгорела. Станет проситься в путь — я отпущу, а ты уж не подведи, обеспечь надежный пригляд.

— Не сомневайся, голова-батюшка. Все, как велишь…

Неожиданно прервав разговор, в дверь ввалился один из стражников, охранявших комнату чертовки. На молодце лица не было, он тяжко дышал и держался за грудь.

— Как посмел?! — взревел Кышек.

— Не вели казнить, голова-батюшка! — задыхался стражник. — Там государь приказал явить гадалку. Хочет потешить себя предсказаниями. Что делать-то?!

— Одно к одному, — прошипел голова. — Ступай, парень. Скоро придем.

— Ох, и беда… — проводя взглядом откланявшегося молодца, колдун схватился за грудь.

— Идем со мной, Туга. Вместе перед троном лбы расшибать станем. С три короба навру, а ты поддержишь...

Сползла по стеночке, как только дверь за лиходеями затворилась. Ирод проклятый — Кышек! Приезжал к нам домой, разнюхивал и меня с книжкой видал. Фекла ведь меня при нем отчитывала, мол, книгу из избы выносить нельзя… Ах, поскудник! Сгубил людей, село с лица Рускалы стер и не успокоился, Ярку в свою косу заплел, меня разыскивает.

Ох, матушки, что делать, куда бежать? К государю на поклон? Рассказать обо всем Гороху, пусть им головы срубит… а мне чего доброго за тем ожидать? Придется как есть говорить и о заклятье Вечности тоже. Хлынут в буйную головушку правителя мысли лихие — захочет бессмертием и колдовской силой сам завладеть. Проклятые руны на страницах тетушкиной книги способны таких дел натворить! Ума лишат — к Досаде не ходи, а у царя нашего его и так с хвост заячий. Ну нет — нельзя к Гороху.

Вспотела от волнения и духоты в колдовском тереме. Шутка ли столько просидеть в натопленном зале, когда на тебе шуба, да валенки. Шапка-невидимка — отличная штука, да есть в ней изъян. Ежили, что в руках несешь, от чужих глаз не скроет, вот и пришлось в зимней одеже париться.

Тяжело ступая по лестнице колдовского терема, еле ноги волокла под грузом тряпок и меха. Под пуховым платком по шее спускались капли пота. Сыскать бы Яра, ради того все стерпеть можно.

Все чародеи и ученики здесь — в колдовском тереме обитают, наверху должны быть опочивальни. Авось, свезет, если не друга, так хоть комнату его найду.

Осторожно приоткрывала двери и молилась солнцу, чтобы меньше скрипели. Неужто Горох гусиный жир жалеет? Петли выли почище волкодлаков на полную луну. На мое счастье, в коридорах не оказалось стражников. Главный терем забит молодцами в серых кафтанах, что огурцами бочка, а здесь, видать, охранять некого. Опочивальни тоже оказались пустыми. Как сквозь землю все провалились — ни души.

Отчаявшись, чуть ни плакала. Металась от порога к порогу, да без толку. Собралась было уходить, поискать в других теремах, как глаз упал на дверь чулана. Чем черт не шутит? Тихонько заглянула внутрь.

В тесной комнатушке без окон при свечах на сундуке сидел мой Ярушка. Словно самое дорогое сокровище, он держал на ладонях какую-то грамоту. Глаза друга неспешно перебирали руны, а губы шептали прочитанное.

— Ярушка, — я шагнула за порог и сняла шапку-невидимку.

Яр поднял голову и побелел. Даже в слабом свете пары свечей он казался неестественно бледным. Замерев, не мог проронить слова. Смотрел испуганно, словно не меня увидал.

— Васька, — еле слышно сорвалось с его губ. — Васька! — друг выронил грамоту и кинулся к порогу.

 Крепкие объятия окутали счастьем. Подхватил на руки и, растерянно улыбаясь, держал слезы в глазах.— Живая, Васька моя, — губы друга дрожали от волнения.

— Живая-живая, — заулыбалась я, хотя самой хотелось разреветься.

— Как ты здесь? — Яр вернул меня на пол, его пальцы нежно касались моего лица, а такого взгляда и не видала. — Да какая разница, — отвечал он сам себе, — главное — живая!

— Тише, Ярушка, услышат, — шептала я, цепляясь за теплые руки друга.

— Пусть слышат…

Мой палец коснулся его губ. Почуяв неладное, Яр нахмурился. В прищуре серых глаз играло недоумение. Тяжело выдохнула и принялась рассказывать другу, что стряслось. Как попала в палаты Гороха, зачем на самом деле он Кышеку понадобился. И чем дальше заходил мой рассказ, тем больше ярости становилось во взгляде молодца.

— Я, дурак, поверил. Думал, и впрямь взяли меня в ученики. Гляди, где жить согласился, — он окинул взглядом чулан, — только бы колдуном стать. Пес, — зашипел Ярка, — удавить его мало.

— Не горячись, — обняв друга, вдохнула аромат льняных волос.

— Твоя правда, Вась, — нежность подействовала на Ярку не хуже дурман-травы. — Не взять Кышека голыми руками. Он здесь все под себя подмял, а что не подмял, то еще успеет.

— Почему его головой величают?

— Так голова он и есть, над колдунами царскими.

— Выходит, Кышек — сам чародей?

— Не совсем, — Яр выглянул за дверь и, убедившись, что лишних ушей нет, зашептал. — Был когда-то колдуном при Горохе, а как грамоты государь ввел, так и остался не у дел он. Не смог грамотку справить. Шибко надеялся — все само собой в руки придет, а оно, видишь как, мимо прошло. Государь его пожалел, чин жаловал. Только колдовать Кышек с той поры права не имеет.

— Бежать надобно, Ярка. Книжку с заклятьем схоронить надежно, чтобы не добрались лиходеи до нее никогда.

— Где же схоронить? Эти паскудники всю Рускалу вверх дном перевернут, не отступятся.

— Не успела рассказать, но есть одно место. Там и книжка, и мы с тобой скрыться сможем. К закату у озера на окраине Первограда будет ждать Потап…

Глава 8

Не так-то просто улизнуть из палат царя Гороха. Мне в шапке-невидимке — раз плюнуть, а вот Яру пришлось хорошенько попотеть. Ученику колдуна покинуть государев двор без разрешения головы колдовского терема — дело тяжкое. Стражники — ребята суровые, головами на плечах дорожат. Отпустить Ярку без одобрения — значит для начала в темницы попасть, а потом уж как свезет — может, и на плаху отправят.

Наконец, страже надоело слушать уговоры — послали за Кышеком, мол, пущай лично разбирается. Яр ничего лучше не выдумал, как силушку удалую показать. Он лихо раскидал молодцев у ворот и понесся к назначенному месту на окраине Первограда. Ох, как я кляла его за горячий норов, пока бежала следом. Нас пустились догонять самые стойкие из стражников: добро, что пешие — коней седлать времени не было.

На удивление Ярке удалось быстро запутать погоню, и мы смешались с толпой на столичной площади. Даже зимой здесь яблоку упасть негде, а судя по веселившемуся люду, еще и гуляния какие-то намечались. Видала, как молодцы в серых кафтанах растерянно озираются по сторонам, хватают за рукава похожих мужиков и плюют под ноги в сердцах.

Потап, как и договаривались, ждал к закату у озера. Аспид недовольно косился на Яра, Яр — на аспида, но, слава солнцу, даже спора не случилось. Какие уж тут толки, когда на пятки стража наступает. Кышек, поди, уж хватился ученика — жди беды, коли тикать не сумеем.

Немного повздыхав — лететь по ночи придется, змей что-то пробурчал про посадку, верную смерть и черта лысого. Я старалась не слушать. Уж лучше разбиться, чем в лапы к Кышеку…

Крылья аспида быстро мелькали в морозном воздухе. Прижавшись спиной к Ярушке, прятала от резкого ветра в пуховом платке нос и щурила глаза. Там, внизу, оставался Первоград. Город накрыли сумерки, а меня окутало липкое, сладкое счастье. Снова рядом с милым другом, и сердечко стучит быстро-быстро вовсе не от страха. Теперь и море-океан перемахнуть что кулаком по столу треснуть. Не отпущу, не потеряю!

На радость ночка выдалась ясной. Луна и звезды отражались от снега, делая путь легким. Куда Потап нас нес, не знала, но по всему выходило — больно далеко от столицы. Диво, как быстро аспиды летать умеют при желании. Недавно гам Первограда слыхала, легкий морозец пощипывал, а теперь тишь глухая и холодина знатная, того и гляди околею.

Смерть от холода не наша доля — поняла после того, как Потап с хриплым криком «Держись!» поспешил навстречу верхушкам деревьев. Через пару мгновений змея закружило, мы с Яркой еле успели крепче вцепиться в тугие складки кожи. Только в шерстяных рукавицах шибко не ухватишься, и локтей за шесть до земли мы рухнули со спины Потапа.

Сугроб принял радушно. Чудом на пути не попались деревья и коряги. Немного выло в голове, отдавало в шею, но целы — это главное. Аспиду повезло меньше — змея хорошо крутануло, и он пересчитал добрую дюжину сосен да елок. Волки завели было песни, но мигом стихли, услыхав душераздирающее кряхтение крылатой нечисти. Что говорить, будь я даже волкодлаком, сама бы от таких звуков притаилась.

— Убился?! — грудь рвало от холодного воздуха, в валенки хлынул снег.

— Обойдется, — бодрясь, заявил змей, поняв, что стенания сотрясали воздух не зря. — Потроха немного отбил.

— Васенька, нашла из-за кого переживать, — Ярка утопал в сугробах, хромая. — Чего этому чудищу будет?

— Надо было тебя еще над столицей скинуть, — пробурчал Потап.

— Цыц! — углядев в глазах Яра горячее желание ответить «чудищу», оборвала я.

— Очень надо, — небрежно бросил кузнец.

— Пусть идет на все четыре стороны, — выбираясь из кучи дров, заявил змей. — Цаца, его в Глухомань не поведу, так и знай! Мне сказано тебя доставить — доставлю, а этого, — он сморщился, — богатыря... без приглашения нельзя.

— Вася без меня никуда не пойдет, — друг даже бровью не повел.

— Цаца, пойдешь или как? Только знай, на носу морозы лютые, чуть дольше задержимся — померзнем…

— Предлагаешь к теплой печке быстрее отправиться, а Ярку тут на смерть бросить?! Хорош Потап! Не ждала от тебя, не гадала…

Пылкая речь заставила аспида знатно растеряться. Он раздувал ноздри, выдыхал густой пар, поднимал когтистый палец к звездам, желая оправдаться, но ничего так и не мог придумать. Ярка довольно хмыкал, с полуулыбкой поглядывая на меня.

Так бы играли в гляделки средь густого зимнего леса, но нас прервал шелест крыльев. Огромный ворон мягко опустился на снег, в свете ясной ночи черное оперение отдавало синевой. И все бы ничего — птица да птица, только глаза у него горели ярким красным пламенем. Жутко сделалось, словно мороз из воздуха в самую душу пробрался, передернуло. Вид аспида смелости не придал — змей так и застыл с оттопыренным пальцем и приоткрытой пастью. А уж когда на Ярушку глянула, чуть ума не лишилась.

На лице друга, будто в водной глади, отражался огонь из глаз ворона. Вытянувшись, что кол от земли, он замер и не отрывал взгляда от птицы. Голова кузнеца медленно раскачивалась из стороны в сторону, дыхание становилось чаще.

— Ярка, — осторожно дотронулась до локтя друга.

— Не слышит он, — заговорил Потап. — Заколдован.

— Кем?

— Птичкой, — вытаращив желтые глазищи, змей пожал плечами.

В тот же миг Яр словно очнулся. Он резко натянул шапку на глаза и кинулся на ворона. Птица не успела вспорхнуть, только глухо крякнула, оказавшись в огромных ладонях, и вспыхнула не хуже костра. Рукавицы горели прямо на руках кузнеца, неистово обжигая кожу.

Ярка орал от боли так, что волки снова передумали выть, но рвущийся огонь не выпускал. Перекатываясь в сугробах, кузнец боролся с неведомой напастью. Шапка полетела с головы, оголив льняные пряди. Казалось, друга захватывает пламя и тут же отпускает. Слышался треск дров, перебиваемый криками друга.

— Погорит! Потап, он погорит! — кинулась к Яру, но оказалась в цепких лапах аспида.

Змей молча держал меня, заставляя беспомощно глядеть, как Ярушку обвивает ядовитое красное пламя. Из глаз катились слезы, кричала, колотила кулаками по огромным пальцам аспида не в силах помочь милому.

— Охолони, цаца! Уймись! Он справится!

Облако легкого пепла взмыло в холодном воздухе и, словно черный снег, опустилось на землю. Ярка перекатился на спину и широко раскинул руки. Грудь молодца больше не вздымалась от дыхания.

— Ярушка, миленький!

Высвободившись из лап Потапа, кинулась к другу. На ладонях кузнеца кровавыми следами остались страшные ожоги. Распахнула кафтан — стучит сердечко… Стучит!

— Потап, далеко до Глухомани?!

— Цаца, нельзя его туда… — взволнованно дышал змей, — после такого и подавно!

— Ты бы Несмеяну бросил?!

— Она же мой пряничек, — растерянно моргал аспид.

— А это мой пряничек! — уже шипела — голос осип от криков.

Поняв, что я не отступлюсь, Потап нахмурил морду почти по-человечески и быстро заговорил:

— Встанешь спиной к луне, глаза закроешь и задком ступай, как запнешься, да свалишься, окажешься в Глухомани. Богатыря твоего сам допру, — окинув взглядом Ярку, он пуще скривился. — Пряничек…

Ярка болтался в лапах Потапа, а у меня, кроме трясущихся коленей, кажется, не осталось ничего, даже сердца не чуяла. В ночной тишине подняли лай собаки, словно по цепи подхватывая тявканье в каждом дворе. В потемках Глухомань казалась слишком маленькой. Избы щеголяли закрытыми ставнями — люди уже десятый сон глядели, а на нашем пути десятая беда приключилась и, поди, не последняя. Вдалеке мерцали тусклым светом два окна — вот туда и шел Потап.

— К Малуше сразу отнесем, — объяснил змей, — поправит твоего молодца, будет что новенький. А мне Яга шею в узел скрутит, когда узнает…

— Неужто доброму человеку сюда без приглашения нельзя?

— Доброму-то можно, — задумчиво протянул Потап. — Только здесь Яга с Малушей решают, кто добрый, а кто нет.

Ну что же, погонят Яра — уйду и я. Другого и в мыслях держать не стану. Лишь бы помогла Малуша, лишь бы на ноги его поставила.

Мороз расходился не на шутку. Светлую ночку окутывал туман. Влажный холод забирался под старую шубейку, тело разбирал озноб. Теперь Глухомань не казалась маленькой, дорога до светлых окон тянулась, что смола по дереву.

— И где вас черти носили? — из приоткрытой двери избы Малуши высунулся знакомый крючковатый нос. — А это еще что такое? — Яга выглянула и, увидав Яра, серьезно осерчала.

— Я говорил — нельзя, а она не слушает! — оправдывался аспид.

— На сеновал ступай, утром поговорим, — рявкнула ведьма, широко распахнув дверь.

Потап обреченно вздохнул, потупив взгляд, и, перебирая когтистыми пальцами, явил мою дорожную сумку. Сердце дрогнуло — сохранил, не подвел.

— Держи, цаца, ежели больше не свидимся — знай: ты девка хорошая, бойкая, такая в друзьях большая радость…

— Развел прощания, — Яга дернула сумку из лап аспида. — Можно подумать, помирать собрался.

— Так загубишь ведь за такие дела, — змей осторожно поднял лукавые глазки.

— Ой, брысь отсюда, образина черная!

Малуша оказалась доброй улыбчивой бабой годов так пятидесяти, в ее осторожных шутках мигом тонул гнев Яги. Она сновала по горнице, собирая на стол мази и отвары в склянках. Когда взгляд Малуши падал на Ярку, мне становилось спокойнее. В прозрачных голубых глазах ведьмы не было и тени сомнения — вылечит.

Друга мы уложили на лавку, освободили от верхней одежды, но он так и не пришел в себя. Яга недовольно фыркала, а Малуша успокаивала, мол, и не таких из Нави доставали, и я ей верила. В мягких, но уверенных жестах ведьмы угадывался многолетний опыт лекарства.

— Ну, дочка, так и будешь у печки отсиживаться или расскажешь старушке, что у вас приключилось? — Баба Яга протянула костлявую руку, приглашая за стол.

Уходить от горячей печи дюже не хотелось, но выбора не было. От моих слов зависело, позволят ли Яру остаться в Глухомани, а значит, и мне.

Когда рассказ закончился, ведьма немного помолчала, глянула на друга и тяжко вздохнула. Видно, недовольна старушка таким поворотом дел, но неужто решится погнать Ярку?

— Наворотила, Василиса Дивляновна, — качала головой бабушка.

— Яга, ну чего ты ее костеришь без конца, без края? Глянь, девка бледная, натерпелась, поди, — Малуша снова и снова смазывала руки кузнеца целебной мазью.

— А что должно? Баранок ей отсыпать? Рускальским языком сказано — от моей избы прямо в Глухомань отправляться. Нет же! Поперлись к гадалке, потом к Гороху. Принесли с собой этого, — он резко кивнула на Яра. — Скажи-ка мне, подруга, ты ручаешься, что молодец не засланный? Или вдруг на него снова заклятье кинут, и выдаст все село лиходеям.

— Вот что, Ягиня-матушка, — Малуша обтерла руки о фартук и присела к нам за стол, — птицу парень загубил — значит, не получит… как, говоришь упыря того звать? — она вопросительно уставилась на меня.

— Кышек? — не сразу сообразила, о чем толкует женщина.

— Точно — Кышек! Он и послал вестника за вами. Ворон должен был у твоего друга узнать, куда путь держите, но, видать, не успел. Вон, как у молодца руки… до самого мяса. Пусть остается. В Глухомани никакое заклятье не достанет. Умеет твой друг чего делать? — она снова перевела на меня прозрачно-голубые глаза. — Может, мастеровой какой?

— Кузнец, — я радостно закивала, почуяв поддержку.

— Добро. Руки заживут, и пойдет к нам в кузницу, она пустует уж год как.

— Заступница, — цокнула Яга. — С другой стороны, не сунь Васька голову, куда не следует, не знали бы мы, с какой стороны ветер лихой дует.

— Вот и договорились, — заулыбалась Малуша. — Все одно с заклятьем Вечности не сладить, только прятать и остается.

— Ох, не было печали, — замотала седой головой бабушка. — Опасно книгу тут держать. Пока ее ищут, руны будут со страниц рваться, к себе манить.

— Присмири, — взгляд Малуши сделался серьезным.

— Твоя правда, — согласилась Яга. — Придется поколдовать на дорожку. Как смогу — успокою, но знайте — эти оковы от знатных чар сломаются… и придумайте сказку какую для селян, почему Вася с Яром жить остались. Нечего людей тревожить...

В теплой горнице родилась тишина. Каждая из нас думала о своем, но мысли сходились в одном — боязно под боком с такой вещью жить.

— …Вот что, — оборвала затишье Баба Яга, — я тоже схоронюсь. Вернее будет пока новых в Глухомань не водить. Потапу скажу, чтобы носа не казал сюда. Дело-то непростое.

— Ой, непростое. — Малуша отправилась к застонавшему Ярке.

— Худо? — беспокойно хмурилась, поглядывая на друга.

— Наоборот, — легко улыбнулась подруга Яги, — в себя мало-мало приходит.

— Ну, девоньки, пойду, поколдую, да шею опосля змеюке этой поглажу, — старая ведьма засобиралась уходить.

В избе Малуши оказалась еще и маленькая комната с кроватью. Туда меня ведьма спать и определила. Стянув одежу, натянула приготовленную шерстяную рубаху и забралась под теплое одеяло. Утопая в мягкой перине, впервые за долгое время почуяла домашний уют. Бревна в стенах хрустели от напиравшего мороза, а я, свернувшись калачиком, вдыхала ароматы душистых мазей, плотно пропитавших всю избу.

Ежели глаза закрыть, то можно на мгновение представить — в Косиселье очутилась. В горнице топает не Малуша, а моя тетушка, и завтра с рассветом все снова будет, как прежде. К нам пойдут люди хвори лечить, а Фекла вечером напечет пирогов. Мы усядемся болтать о том, о сем. Возьмемся за прялку, за вышивку, и не узнаю, что такое беда…

Нос защекотал приятный запах. Что же это, впрямь в Косиселье я? Открыв глаза, вдохнула полной грудью и заулыбалась. Аромат свежих пирогов так дурманил пустой живот, что тот протяжно зарычал. Не в силах терпеть голод, откинула одеяло и чуть не побежала в горницу.

— Батюшки! — с широкой улыбкой Малуша глядела на меня, не прекращая лепить пироги. — Что волчонок. Забыла покормить тебя, — она торопливо отряхнула руки и пододвинула к краю стола миску с румяными пирогами.

Не дожидаясь второго приглашения, уселась на лавку и жадно впилась в мягкий теплый бок пирога. По подбородку потек брусничный сок. Ведьма покачала головой, покосившись на мои босые пятки, и отправилась снимать с печи валенки.

— Все одно друга твоего до утра буду мазать, — поставив рядом обувку, она потянулась за пуховым платком. — Тесто уж подошло давно…

— Ярке лучше? — шмякала я с набитым ртом.

— Лучше, — кивнула Малуша. — Сама глянь.

Зажав в руке надкушенный пирог, цапнула из миски еще один и отправилась посмотреть, как там Ярушка. Ожоги больше не выглядели страшно. Кожа из алой превратилась в бледно-красную, стянулась, готовясь заживать. Чудесница Малуша не хуже тетушки хвори изводит.

— Подумай пока, что людям говорить станем. Можно сказать, мол, брат и сестра, а можно — муж и жена.

— Лучше муж и жена, — щеки налились, не хуже моченой брусники на столе.

— Будь по-твоему, — хихикнула ведьма. — Скажем, что без грамоты ты. Дел натворила, поэтому сюда и отправилась, а муж за тобой — куда ему деваться. Ты же ведьма?

— Домовуха, — не отрывая взгляда от друга, кивнула я.

— Слабовато для добровольного заточения в Глухомани. Тогда станем говорить, мол, при царе служила да в немилость попала. Палаты государя ты поглядела, ежели чего подробно расспрашивать станут, будет что рассказать.

— Много в селе народу?

— Так, дворов с полсотни. Есть и пустующие избы. Помирают люди-то… Да ты, никак, боишься? — внимательно заглянув мне в глаза, выдала Малуша.

Не то чтобы боялась, но опасения душу тревожили. Мало ли какие преступники в Глухомани обитают. Хоть Потап и сказывал, что сюда только добрый народ принимают, но от хорошей жизни в потаенном месте себя не хоронят. Теперь уже во всём сомневалась — где добро, где зло?

— Не серчай, Малуша, — уселась обратно за стол и запустила руку в миску с пирогами, — не знаю, что и думать…

— Нечего тут думать. Проведу тебя по селу, расскажу, кто живет. Сама поймешь — лиходеев не привечаем. Дом для вас подготовим. Немир — наш староста, мужик хороший, не обидит. Яра твоего в кузницу определит, а ты станешь людям помогать по хозяйству, раз домовуха. Селяне только рады будут.

— И я рада, — на лицо полезла мечтательная улыбка.

— Ох, молодые-молодые, — покачала головой ведьма. — Хорошие годы и такое лихо на вас свалилась. Жить бы вам, не тужить, но доля иначе распорядилась.

— Так и здесь не тужить можно. Или нет?

— Можно, — глаза Малуши замерли.

Ведьма внимательно глядела на перстень, подаренный Кощеем. Почувствовала, как палец потеплел. Надо же! И думать про него забыла.

— Побрякушка-то у тебя дорогая, — наконец, выдала Малуша, — да больно знакомая. Не Бессмертного ли перстенек?

— Его. Ты Кощея знаешь?

— Знаю, — слепив последний пирожок, она потянулась к моей руке. — Он просто так одаривать не станет, видать, приглянулась…

— Что ты! — я аккуратно высвободила пальцы из шершавой от муки ладони ведьмы. — Случайно вышло.

— Не мое это дело, но вижу — девица ты хорошая. Друга своего мужем назвать хочешь, значит, мил он тебе… Про Кощея много слухов ходит и славы разной: доброй и не очень. Только в любви мужику уж сотни лет не везет. Не морочь ему голову.

— Малуша, ты чего? — вытаращив глаза, глядела на ведьму.

— Ничего, — грустно улыбнулась женщина, — запомни, что тебе сказала, и больше не спрашивай.

За болтовней просидели до самого рассвета. С первыми лучами в избу вернулась Яга. Замерзшая, но с довольным видом она протянула книгу. Заклятье больше не лезло со страниц, мирно заснуло. Кто знает, до какой поры?

Отогревшись, Баба Яга тоже отведала пирогов с брусникой и засобиралась в дорогу. Прощались долго. Ее решение схорониться и мое заточение в Глухомани отбирали возможность новой встречи. Хоть и не люблю слезных расставаний, а теплые капли из глаз покатились. Прикипела к старушке всей душой. Тяжко без ее мудрых советов да милого ворчания придется. С грустью глядела в окошко, как Яга в ступе загребает воздух метлой. Вот и попрощались, скатертью дорожка.

Ярушка очнулся, хоть и не сознавал пока, где находится и что приключилось, но смог перебраться на печку. Другу явно становилось лучше, а я радовалась, что всё налаживается. Яр мирно посапывал, укрывшись покрывалом, а я не могла наглядеться. Все представляла, как расскажу миленькому новости. Как будем жить в своей избе, как стану из кузницы его вечерами ждать и, конечно, найду момент рассказать о чувствах. Так Ярка на меня смотрел в тереме колдовском, так встрече радовался… Может, и я ему люба? А ежели так случится, счастливее меня сыскать нельзя будет. Мысленно уже нарожала кузнецу детей и состарилась, прожив долгую, полную приятных забот жизнь.

— Хорош тут маслом растекаться, — побелевшая от мороза Малуша вошла в избу с охапкой дров. — Иди, поспи немного.

— А ты?

— Над Яром пошептать нужно. К вечеру управлюсь.

Потянулась к другу и, запустив кончики пальцев в мягкие льняные локоны, попала в паутину собственных желаний. Чтобы снова не «растечься маслом» поспешила спрятаться в комнате. Ох, таю от одного только прикосновения, а от улыбки и взгляда милого Ярки ума лишиться недолго. Может, доля, наконец, послала мне счастье?

Глава 9

Яр быстро приходил в себя, раны зажили меньше, чем за седмицу. Пришла пора заканчивать пользоваться гостеприимством Малуши. Хозяйка она радушная, но привыкла жить одна. Староста Глухомани — Немир — оказался мужиком слова: сказал — избу молодым сообразим, и сообразил на следующее же утро.

С мечтами стоит быть осторожнее. Ярка оказался не против выдать нас за мужа и жену. Одно к одному сложилось, что страницы в книге. Очутившись в натопленной горнице нашего с другом дома, хорошенько струхнула. Нет, изба-то в порядке. Хоть без хозяина долго стояла, да Немир заботился — печь подтапливал, пыль убирал. Другое покоя не давало — как вести себя с Ярушкой: как с другом или как с мужем?

Душу на части рвало. Измученная переживаниями, молча расставляла по полкам кухонную утварь, подаренную Малушей. Друг-муж ковырялся с засовом на двери — тот от долгого простоя перестал задвигаться.

— Вась, ты как порог переступила, и слова не вымолвила. Не захворала часом?..

Ох, захворала, и хворь моя любовью зовется. Только Ярке о том неведомо…

— …Вася, — настойчиво позвал кузнец. — Лица на тебе нет. Что приключилось-то?

— Мысли всякие… — собравшись с силами, выдохнула: — Не думай.

— Да как же это? — Яр бросил заниматься засовом и присел на лавку. — Глянь, как славно нас в Глухомани приняли. Избу ладную позволили занять, посуды тебе надарили, коврики тканые — хоть все здесь застели ими. Не о том разве мечтала?

— Не о ковриках, — смутилась я. — А ты? Ярка, ты ведь никогда оседлой жизни не хотел, в кузнице работать не мечтал…

— Всяко бывает, — грустно улыбнулся друг. — Не вышло у меня колдуном стать. Кое-чему научился, конечно. Не будь у меня той науки, с вороном и не справился бы, но все одно — таланта нет. Зато есть ты, Васенька, — серые глаза Ярки блеснули искрами.

Как говорит ладно! Губы тут же растянула улыбка, выдавшая радость с потрохами. Друг улыбался в ответ и глядел, словно мед на сердце мазал. Застыла, прижимая к груди деревянное корытце — слова сказать не сумела.

— Когда сказали, что Косиселье погорело, думал, все — нет тебя больше, — Яр тяжело вздохнул и поджал губы. — Знаешь, одно дело знать, что свидимся рано или поздно, и совсем другое — понимать: никогда твоих глаз не увижу.

К лицу хлынула кровь, обжигая щеки. Отвернувшись, трясущимися от волнения руками принялась устраивать корытце на полку. Неуклюжие попытки кончились грохотом и подскочившим ко мне Яркой.

— Ты чего?! — широкие ладони нежно коснулись моих щек. — Вась, ты горишь. Ну точно захворала…

— Нет, не захворала, — словно завороженная, шептала я, перебирая пальцами льняные пряди друга.

Надеялась, что Ярушка все по взгляду поймет. Мысленно добрую дюжину раз в чувствах призналась, а рта раскрыть не могла. Трусиха первая на селе, Василиса Дивляновна. Ежели так дальше пойдет, до старости не соберусь милому в любви объясниться.

— Молодежь, ну как вы здесь, обустроились? — безо всякого стука в избу вошел Немир, впуская с собой клубы морозного пара. — Ух, холодина! — он протопал по горнице и плюхнул на стол увесистый узел.

— Вашими стараниями обживаемся, — Яр протянул руку старосте.

— Чем можем, — улыбка Немира мелькнула в рыжей бороде, он хлопнул кузнеца по ладони. — Вот здесь вещички дочка пивовара передала. Разбирай, хозяйка, — он подмигнул мне, снимая суконный зипун и шапку.

В узле оказалась добротная кадка, наполненная расшитыми рушниками да скатертями. Хороших тряпок в избе как раз не хватало. Думала наворожить, но теперь подарков с горкой, на год вперед хватит. Любуясь вышивкой, складывала рушники стопкой на столе.

— Надо бы ко мне за сундуком сходить, а то у вас и вещи складывать некуда, — заметил Немир.

— Твоя правда, — кивнул Ярка. — Для начала отогрейся. На улице люто.

— Ох, люто… Теперь неизвестно, когда отпустят морозы. Дров надобно срубить завтра. Запасов может не хватить во дворах. Не гадали мы о такой зиме. Подмогнешь?

— Я помогу, — перебила разговор мужчин. — Чего вам в такой холод в лес идти, лошадей гнать?

— Хорошо, когда есть своя домовуха, — лихо размахнулся рукой староста. — Пройдись по дворам с утра, поспрошай кому надобно.

— Сделаем, — закончив с тряпками, хлопнула в ладоши, наполнив кадку водой.

— В Глухомани вам понравится, — пообещал Немир. — Народ у нас добрый, каждый со своим горем, конечно, но стараемся не тужить.

— От хорошей жизни в затворники не уходят, — закивал Ярка.

— Про вашу беду знаю, — лицо старосты сделалось серьезным. — От меня скрывать не станут… Ну, ничего-ничего, многое пережили и это переживем, — он поднялся и принялся одеваться. — Пойдем, Яр, за сундуком.

Пока Ярки не было дома, успела наворожить теплых одеял, мягких подушек и промести пол. Умаялась колдовать с непривычки. Уселась за стол и провела ладонями по гладким доскам — хорошо! Как и у Малуши, в нашем доме горница да комнатка с кроватью, только уютнее здесь. Может, от того, что сама руку приложила, а может, показалось. Волнение покидало сердце. Ярушка новой жизни вроде рад, и мне тяжкими думами голову мучить не стоит. Авось заживем теперь как и мечтала, а признаться еще успею.

Друг вернулся приятно взволнованный, раскрасневшийся от мороза. Грохнув сундуком об пол, скинул рукавицы и подхватил меня на руки. Горница закружилась вместе с нами. Казалось, вся изба пританцовывает с Яркой.

— Немир сказал, можно утром в кузницу идти, — друг широко улыбался, не прекращая танца.

— Неужто от того радуешься? — крепче обхватила его за шею, чтобы не выскользнуть из рук.

— А еще! — он резко остановился и опустил меня на пол. — А еще по весне баньку поправим — покосилась шибко, — Яр вытаращил на меня серые глаза и расхохотался.

— Ну тебя! — шлепнула кузнеца по плечу и отвела глаза.

— Меня одному диву обучили. Глянешь?

— Гляну.

Яр на ходу скинул кафтан и цапнул с полки кружку. Усевшись за стол, загадочно улыбнулся и кивнул, мол, иди сюда. Как только опустилась на лавку напротив, кузнец поднес кружку к губам и зашептал.

— Теперь послушай, — он протянул мне глиняную утварь.

Недоверчиво глянув на Ярку, приподняла бровь и поднесла кружку к уху. Из гулкого шипения эхом раздался голос милого — «Васенька, скучал по тебе, страсть как…» Ухватила косу на плече и смущенно прикрыла ей глаза. От улыбки его краснела, а тут признание, хоть и из кружки, но уж больно откровенное.

— А ты скучала? — Яр осторожно коснулся кончика моего носа.

— Скучала, — еле шевелила губами, кажется, сердце стучало громче, чем звучал голос.

— Смутил тебя, — друг убрал косу с глаз и так глянул, что голова кругом пошла. — Вась, ты самое дорогое, что есть у меня в Яви, — он говорил тихо, голос подрагивал. — А кружку далеко не убирай, слушай иногда…

— Спать пора.

Испортила такой момент. В душе тут же гадко заныло. Ох, сама бы себеязык вырвала…

— Пора, — погрустнел Яр. — Ложись на печи, комната плохо прогрелась.

Кивнув, отправилась стелить на печи. Кляла себя, на чем свет стоит, жмурясь от осознания глупости. Ярка тоже больше разговор не затевал. Потушил лучины в комнате и улегся на кровать. Скоро друг ровно засопел.

Мужики… Им все нипочем. Кажется, даже после самых волнительных событий, когда приходит время спать, они спят. Горыныч за окном лютует? Нет — пора на боковую, завтра разберемся, и через мгновение богатырским храпом заходятся. Девице такое не под силу. Любая мелочь на сердце камнем ляжет — и сна не видать.

Уснула далеко за полночь, а утром выспаться не дал настойчивый стук в дверь. Видит солнце, старательно натягивала одеяло на голову и ждала, пока Ярка отворит.

— Иду! — поняв, что друг не собирается встречать нежданных гостей, спрыгнула с печи и накинула на плечи платок.

Мельком заглянула в комнату — кровать аккуратно застелена. Видать, в кузницу ушел рано утром.

Дивные люди в Глухомани живут. Кто-то без стука, как Немир, заходит, а кто-то тарабанит почем зря. Дверь лязгала незапертым засовом, чуть приоткрывалась, впуская холод в горницу.

— Кто там? — рыкнула я, потянув за ручку.

Чуть не свалив меня с ног, через порог скакнула девица с вытаращенными глазами. Укутанная в тяжелую шубу, с кое-как повязанным платком на голове она глядела на меня, жалобно скривив брови.

— И тебе не хворать, — попятилась от этого чуда.

— Ты Василиса, что ли? — выдала девушка.

— Я-то Василиса, а ты кто будешь?

— Любава. Меня Малуша к тебе отправила.

— Ну, проходи, Любава, — плотнее закрыв дверь, задвинула засов. — Рассказывай, зачем пожаловала.

Вместо слов девица принялась разматывать платок. От увиденного чуть ни присела — на голове девушки будто птицы гнездо свили. Едва заметный золотой волос — колтун на колтуне, дегтем щедро полит, смолой сдобрен. Перья, видать из подушки, намертво к красоте прилипли.

— Кто же тебя так? — поджимая уголки рта, старалась не улыбаться.

— Домовой! — визгнула Любава. — С постели поднялась, а нечисть за печку шмыгнула прямо от кровати. Сваты к нам вечером пожалуют, а у меня — вот! Давай уже, колдуй чего положено.

— Ух, какая! Ты, видать, и с домовым так общаешься?

— Как? — оторопела девушка.

— Что царевна, — кинула я, доставая из сундука шерстяную рубаху. — Обожди, переоденусь, а там поглядим.

Любава нахмурилась, но терпеливо подождала, пока я натягивала одежу в комнате. Нарочно задержалась дольше, чтобы неповадно было указы с порога раздавать.

Девица ерзала на лавке, вздыхала, дотрагиваясь до прически, и охала. С одной стороны — жалко ее, коли правду говорит про сватов, а с другой… поделом, нечего домовят обижать. Нечисть эта мирная, с людьми в ладах обычно. Может поозорничать немного, но до такого поступка домового довести — надобно хорошо постараться.

— Чем заслужить умудрилась? — подбоченившись, строго глянула на гостью.

— Откуда мне знать? — возмущенно задышала девица. — Вот изловлю и на мороз выкину!

— Гляди, как бы лихом не обернулось, — внутри потихоньку закипало.

— Куда хуже-то? — она злобно глянула на меня. — Первую красавицу села перед самым сватовством… Удавлю! — сквозь зубы процедила девушка, сжав кулак.

— Смотри, еще одно резкое слово — и на макушке куст репейный вырастет, — старалась говорить как можно строже, чтобы проняло как следует.

Любава оказалась не только первой красавицей, но и дюже сообразительной девицей. Вмиг позабыла ругань, скинула шубу и уставилась жалобным взглядом. Так-то! Негоже в моей избе домовят хаять.

— Давай-ка вспоминай, чем нечисть обидела, а я пока подготовлюсь.

Девушка тяжело вздохнула, надула алые губки и принялась размышлять. Есть же люди, у которых все на лице написано. Она дергала бровями, вдыхала, будто готовясь рассказать, но тут же разочарованно махала ручкой и продолжала искать в памяти причину, толкнувшую домового испоганить волосы.

Пока Любава ломала голову, я успела согреть воду в еще теплой печке и плеснула в кадку. Дальше все зависит только от гостьи: коли не найдем причину — прическу не поправим.

— Ничего плохого ему не сделала, — чуть не плача, наконец, заговорила, девушка.

— Может, из домашних кто? — видела — она и впрямь не понимает своей вины.

— Так я с братом живу. Отец-то помер у нас, а братец дома редко появляется. Сегодня должен воротиться, к сватам как раз.

— Чудно выходит, — недоверчиво сощурилась я.

— Василиса, помоги. Помоги, родненькая! — она ухватила прохладными руками мои плечи. — Нельзя мне в таком виде перед сватами, перед женихом. Братец тебе денег хороших заплатит.

В глазах девушки мелькнули черные точки — едва заметные, мелкие — и тут же пропали. Выдернулась из ее хватки и шагнула назад. Ох, не к добру!

— Говоришь, видала домовенка? — потирая плечи, старалась избавиться от ощущения холода после пальцев Любавы.

— Едва ли видала, — растерялась девица. — Только кто же еще в избе за печку прятаться вздумает?

Добрая дюжина мурашек пробежала по рукам. Подойдя к девушке, глубоко вдохнула. Тоненький, слабый — запах настоящего колдовства. Домовые чары после себя не оставляют, а вот серьезное волшебство всегда пахнет особенно. Запах не бил в нос с порога, его перебивал резкий деготь. Точки в глазах…

— Одевайся, — скомандовала я, вытаскивая валенки из-под лавки.

— Это куда мы? — Любава не растерялась и принялась заматывать голову платком.

— К тебе пойдем. Поглядим, кто за печкой прячется.

Изба гостьи оказалась совсем рядом с нашей — через пару дворов. Уже перед порогом я почуяла неладное. В такой мороз дверь дома приоткрыта, изнутри бедой так и веяло.

— Мне страшно, — шепотом выдала Любава, застыв на крыльце.

— Мне тоже, — ободрить девушку нечем, у самой ноги того и гляди подкосятся.

— Давай не пойдем?

— Ты, ежели хочешь, тут обожди, — отодвинув девицу, вошла.

В остывшей горнице стояла нехорошая тишина. Не такая, что обычно встречает хозяев, а тревожная, она почти звоном отдавала в ушах. Не разуваясь, зашагала к углу с печкой.

— Погоди, Василиса, — голос Любавы задрожал за спиной. — Малушу позвать надо бы.

— Иди, позови, — не оборачиваясь, согласилась я.

— А ты?

— Здесь побуду, — затылком почувствовала, какое облегчение испытала девушка, порхнув за порог.

Что же за зверь ты? Я осторожно вглядывалась в темный проем между бревенчатым срубом и печной стенкой. Там точно сидела какая-то погань. Запах колдовства щекотал ноздри до слез. Нос шибко зачесался, и я расчихалась. Нечисть зашуршала, заскребла по дереву. Сделалось совсем нехорошо. Может, когтями, а может, и зубами…

В голове вертелся десяток догадок, все что угодно в избу из леса забрести может. Зельного круга над Глухоманью не стоит. Малуша говорила, мол, пустая трата силы колдовской, село надежно спрятано. Так то оно так… От глаз человеческих сокрыто, а от нечистой силы лесной — нет. Не простая тварь здесь притаилась. Обыкновенная нечисть так не смердит.

Соваться за печку в одиночестве не решалась, а Любава с Малушей ко мне на помощь, видать, не слишком-то спешили. Нараставшее клокотание нечисти отчетливо давало понять — тикай, Василиса Дивляновна, так, чтобы валенки мелькали, но я застыла от страха. Не в силах сдвинуться с места, понимала — беда.

Из темного угла с визгом вымахнула тварь размером с локоть. Разглядеть не успела. Нечисть полоснула по лицу лапой. Щека занемела. Почувствовала, как теплая кровь спускается по скуле за ворот шубы. Голова шла кругом, ноги отпустило от оцепенения. Сделав несколько шагов назад, я повалилась. Глухая боль от встречи затылка с полом, туман перед глазами и булькавшее рычание нечисти. Погань ходила вокруг меня медленно, словно раздумывая, когда совершить следующий прыжок и прикончить. Жутко даже думать, не то что шевелиться. Будто с диким зверем повстречалась: одно неловкое движение, один неуклюжий жест — и конец. Горница кружилась, перед глазами стоял туман.

Сквозь мутную пелену разглядела мужицкие ноги в валенках. Знакомая рука резко сгребла ощетинившуюся нечисть. С трудом повернувшись, увидала Ярку. Друг сжимал в кулаке шею гадины, на кончиках пальцев другой руки рождался морный шар. Матушки-батюшки! Он и морный шар вертеть научился? Колдовское оружие скользнуло в извивавшуюся нечисть и исчезло вместе с жизнью твари.

— Ты как здесь? — я попыталась подняться и почувствовала, как ладонь угодила в липкую лужу крови.

Ярушка не ответил. Поднял меня на руки и бросился из избы на улицу. От тряски сделалось совсем худо. Голова запрокинулась, почувствовала, как Явь уплывает от меня.

— Малушу позовите! — срывал голос друг.

Очнулась у нас дома на кровати. Рядом хлопотала Малуша. Заметив, что я открыла глаза, слегка улыбнулась и приложила палец к губам, мол, не разговаривай.

— Что случилось? — резкая боль из щеки ушла в голову, я замычала.

— Помолчи ты, — нахмурилась Малуша. — Сейчас намажу, тогда и поговорим.

Она щедро накладывала на рану сильно пахнущее снадобье. Скоро боль поутихла. По лицу растекался приятный холод.

— Ежели полегчало, рассказывай, как в избе Соловья-разбойника очутилась?

— Какого разбойника? Меня туда Любава привела.

— Любава? — ведьма округлила глаза. — Это что за вести такие? Нет у нас никакой Любавы и отродясь не было.

— Утром ко мне девица пришла. Волос дегтем да смолой перемазан. Говорила — домовой напакостил, а ты ее ко мне отправила.

— Так, значит, — лицо Малуши вмиг сделалось серым, что грозовая туча, — пойду, гляну, что за гадину Яр прикончил, опосля разберемся.

Повернувшись вслед уходящей ведьме, увидала Ярку, сидевшего на сундуке.

— Ох, напугал, — опустив голову на подушку, от неожиданности выдохнула.

— Ты меня все одно больше напугала, — мрачно заявил друг. — Зачем ты в тот дом пошла?

— Говорю же, девица утром приходила…

— Это я слыхал, — оборвал Яр. — Неужто нельзя нос куда попало не совать, а? Вась?

— Ругать меня вздумал? Лучше расскажи, зачем утаил, что морные шары вертеть умеешь?

Ярка опустил глаза и замолчал. Он глядел на огромные, чуть подрагивавшие ладони, перебирал пальцами, сжимая кулаки.

— Сам не ведаю, — едва слышно начал кузнец. — Живот от голода свело, думал поесть, ну и домой пошел. Тут из избы соседней колдовской дух и рычание. Я туда, а там ты на полу в крови, и дрянь эта вокруг ходит, зубами скрипит. Ну… само оно как-то случилось.

— Голыми руками ворона горящего победил, запах чародейский учуял, морным шаром в нечисть… Пора бы за грамотой в Первоград ехать.

— Ты мне сердце не рви, — ударив кулаком в стену, друг вышел из комнаты.

Да что со мной приключилось? На глазах выступили горячие слезы. Вместо «спасибо» милому чуть не кипятка в лицо плеснула. Шмыгая носом, старалась унять сердце. Неспокойно мне с самого приезда в Глухомань. Боюсь, что Ярушка снова меня оставит. Не ровен час, вспыхнет душа тягой к чародейству, и уйдет он искать мечту. Как увидала тогда его бой с вороном, так и поняла — есть в нем талант, только спрятан глубоко.

— Яр! — слышала, как кузнец подкидывает дров в печь.

— Чего?! — отозвался друг.

— Поди сюда!

— Ну? — он заглянул в комнату.

— Погляди, книга на месте? В сундуке сумка.

— На месте. Проверяли уже, — друг собрался вернуться в горницу.

— Стой! — утерев слезы, присела на мягкой перине. — Прости, не со зла я. Боюсь, уйдешь из Глухомани счастье искать.

— Нашел уже, — немного подумав, буркнул Яр.

Хлопнула дверь, и за спиной друга появилась Малуша. Раскрасневшаяся от холода, она тяжело дышала и держалась за грудь.

— Охотника прибил, — ведьма одобрительно хлопнула Ярку по плечу. — Чем ты его?

— Шаром морным.

— Хорош у нас кузнец, — выдала Малуша. — И подковы, и шары морные может. Ладно, — она утерла потекший от тепла нос, — надо обойти избы, проверить — нет ли других. Со мной пойдешь, собирайся живенько.

Об охотниках знала мало, но даже моих знаний хватило, чтобы сердце в пятки ушло. Эту нечисть делают чародеи из чего угодно, хоть из кикиморы, хоть из самого черта. После затейливых заклинаний появляется опасная тварь, готовая переплыть моря-океаны, пройти дремучие леса, перелезть самые крутые скалы лишь бы выполнить приказ хозяина.

— Малуша, это из-за книги, да? — голос задрожал, сделалось жутко.

— Пока не знаю, Василиса. Сейчас Глухомань вверх дном перевернем с Яром, сыщем в чем тут дело. С тобой пока Соловей побудет, он парень хороший, ты его не обижай, — ведьма даже сейчас умудрялась добро улыбаться.

Глава 10

Разлеживаться нельзя. Любая хворь в самую душу заползет, коли в постели киснуть. Прошлась по избе, за одно взялась, за другое — дела не спорились. Подкинула дров в печь и присела у окошка.

Прав Немир — лютые морозы пришли в село. Туман стоял — дальше собственного двора не видать ничего. На сердце камень, щека начинала ныть, отходя от чудесной мази. Ежели и впрямь за книгой охотника подослали? Тогда придется покинуть Глухомань, снова остаться бездомной. Всего пара дней, а я в избе словно год провела. Чую, мое это место, наше.

— Хозяйка, встречай гостя, — закрыв за собой дверь, широко улыбнулся высокий молодец. Стройный с раскосыми глазами парень снял шапку и тряхнул волосами. Гляньте, не сельский простачок. Ух, красотища! Волос струился до плеч, что черная конская грива. Так и замерла, дивясь на молодца. — Здоровенько, хозяюшка, — он вытянул шею и помахал мне пятерней. — Я не морок — настоящий Соловей-разбойник. Это в моей избе ты пол кровью устряпала.

— Ой, проходи, не стой! — засуетилась, подскочив с лавки у окна. — Ты прости за пол. Хочешь, помогу отмыть?

— Смешная какая, — губы разбойника разошлись в очаровательной улыбке. — Лучше накорми — я с дороги  голодный, что волк.

Позабыв о ноющей ране, принялась готовить для гостя. Заодно и Малушу с Яркой накормлю. На улице начинало темнеть, вечер совсем близко, а у нас и маковой росинки с утра во рту не было. Хороша хозяйка, ничего не скажешь.

Сотворив гору пирогов, взялась за жаркое из зайца. Соловей поднял брови и заворожено вертел головой вслед колдовству.

— Да-а-а, — одобрительно закивал разбойник, — многое повидал, но чтобы тесто в корыте само мялось, а вишня из воздуха бралась…

— Домовая ворожба — она такая, — с гордостью вздернула нос и хлопнула в ладоши. На стол шлепнулась разделанная заячья тушка и миска с травами. — А ты, значит, разбойник? — взялась за зайчатину. — Малуша говорила, нет в Глухомани преступников.

— Папка мой хорошо куролесил, а я так — ерунда. Свистеть даже не умею.

— А кто у тебя папка?

— Соловей-разбойник.

— Ты — Соловей, он — Соловей… оба разбойники?

— Догадливая, — парень уперся ладонью в колено. — Басурманских кровей мой отец, а матушка Рускальская. Папу и не знал, только в сказках о нем читал. Говорят, помер, а я вот — кровь родная, похожей дорожкой пошел, но с совестью.

— Грабишь и прощения просишь? — хохотнула я.

— Матушка моя попала в немилость к Гороху за отсутствие грамоты. С Ягой знаком был, она маму в Глухомани и спрятала. Прошлой весной не стало матушки, а дом остался. Теперь здесь живу… как живу — бываю частенько. В основном, разбойничаю по трактам. Награбленное в Глухомань привожу. Тяжело тут людям — все своим трудом, ничего не купишь на ярмарке.

— И в этот раз привез?

— Привез, конечно. Только Малуша сказала, теперь мне или здесь отсиживаться, или носа в село не казать. Не знаешь, чего стряслось?

— Знать-то знаю, — вздохнула, понимая из-за чего все, — но сказать не могу.

На столе исходило паром жаркое из кролика, но гость к мясу решил не притрагиваться. Напал на пироги с вишней и не успокоился, пока миска не опустела наполовину. Попросив кружку парного молока, Соловей довольно погладил живот и облокотился на стену.

— Уважила хозяйка, так вкусно давно не ел. Пирожки словно матушка моя лепила.

— Рада, что угодила.

За самое сердце взяло признание разбойника. Я и сама бы сейчас душу вынула за стряпню тетушки, которую больше никогда отведать не смогу.

Дверь скрипнула, и в горницу вошли Малуша с Яром. Друг недобро глянул на довольного разбойника и покосился на стол с едой. На лице ведьмы, что пером написано — недобрые вести через порог ступили.

— Покушайте, — в надежде сдобрить тяжелую обстановку, предложила я.

— Остатки сладки, — пробурчал Яр, не сводя глаз с Соловья.

— Ешь, давай, — Малуша легонько подтолкнула скинувшего верхнюю одежу кузнеца к столу, — нам еще всю ночь на холоде бродить.

— Не сыскали? — достала миски и принялась накладывать жаркое.

— В том-то и дело — сыскали, — ведьма уселась, потеснив разбойника.

— Худо? — осторожно дотронулась до плеча друга.

— Могло быть хуже, — Ярка протянул пустую кружку. — Охотник за книгой приходил.

— Значит, придется уйти из Глухомани, — почти шептала, наливая квас.

— У вас, гляжу, секреты не для моих ушей, — Соловей, вставая, тяжело закряхтел.

— Сиди уж, — остановила его Малуша, — тебя тоже касается. А мы, Василиса Дивляновна, не лаптем деланы.

— Ежели спалят лиходеи и Глухомань?

— Погоди ты! — хлопнула по столу ведьма. — Охотник к вам в избу попасть не смог. Я ведь оберег кинула под порог. Вот и выманивал мороком, надеялся, видать, с книжкой в соседний двор пойдешь. Как-никак тебе колдовать предстояло. Ежели по-честному говорить, слабоват головой его хозяин. Бестолково сработал.

— Свезло, считай, — заключил Ярка.

— Да уж, — осторожно дотронулась до щеки рядом с раной.

— Мое упущение, что зельного круга на селе не стоит. Поужинаем и пойдем ставить. Яр подсобит. До рассвета управимся.

— И я с вами! — решительно стукнула кулаком по столешнице.

— Дома посиди, — строго, но с ласковым взглядом пресек мое рвение друг. — Нечего раненой на морозе делать.

— Он прав, — поддержала ведьма. — Мазь тебе оставлю и травку сонную. Соловей с тобой останется на всякий случай.

— Погоди-погоди! — с полным ртом заговорил кузнец. — Зачем ему оставаться? Вась, собирайся, с нами пойдешь!

— Уймись, — заулыбалась Малуша. — Не съест он жену твою. Соловушка, ножичек при тебе?

Разбойник ловко выхватил из ножен на поясе незатейливый на первый взгляд кинжал. Лезвие переливалось желтоватым светом, а края казались совсем тупыми.

— Всегда при мне, — он сунул оружие обратно. — Поизносился, но на разок, думаю, хватит.

Кинжал разбойника оказался зачарованным на бой с нечистью, и, судя по износу, Соловей им пользовался много. Страшно подумать, кого он там на трактах без денег в карманах оставляет. Гость — сплошная загадка. Басурманская кровь выточила на его лице черты, не присущие нашему народу, но вместе с тем не встречала я человека, знающего о Рускале больше него. Весь вечер травил байки о своих приключениях.

Захваченная речами разбойника, заваривала сонную траву, а перед глазами вставали красочные образы. Как наяву видала скалы и леса, моря и равнины, диковинные города и волшебных созданий. Рассказчик он знатный. Ему бы не кошельки резать, а в сказители податься — цены бы не было.

— …Алконост спела для меня. Ох, Василиса, влюбился тогда, голову потерял, но она не для человека создана, — Соловей-разбойник закончил историю о волшебной птице с нежной улыбкой.

— Пора ложиться, — хлебнув готового отвара, глянула на темень за окном.

— И то правда, — заморгал молодец.

Определила гостя на печи, а сама отправилась в комнату. Щедро намазала рану и почуяла, как боль начала стихать. Разбойник задвинул засов на двери, потушил лучины в горнице и тоже собрался на боковую.

Сон-трава Малуши сработала на славу — дрема почти сразу взяла верх над головой. Тяжесть на сердце отступила, оставив место покою. Да только недолог сон вышел. Надо было всю кружку выпить, чтобы крепко-накрепко уснуть.

Посередь ночи меня разбудила возня Соловья в горнице. Замотавшись в пуховый платок, отправилась глянуть — чего гость не спит. Разбойник ковырялся в печи, пытаясь поджечь углями лучину. Прищелкнув пальцами, зажгла огоньки в горнице.

— Не выйдет, — улыбнулась растерявшемуся Соловью, — эти обычным огнем не разжечь.

— Оттого им сносу нет? — он поднес зачарованную щепочку к носу.

— Ага, — зевнув, прошлепала к столу, где стояла кружка с остывшим отваром. — Чего бродишь?

— Не идет сон, ворочался.

— Отвару хлебни, — я протянула кружку молодцу.

— Нет уж, благодарствую, траву басурманская кровь не терпит. Если бы шепоток какой.

— Есть такой, — шлепая босыми ногами, отправилась в комнату за книгой.

 У тетушки было хорошее заклинание для сна. Фекла его показывала, но никак руки не доходили потренироваться на ком-то, а тут такой случай. Плюнула на палец и зашуршала страницами.

— Из-за этой книжки охотник приходил? — Соловей сощурил и без того узкие глаза.

— Из-за нее, — остановилась я.

— Расскажи, что в ней такого? Охраняю тебя сам не знаю от чего.

Раз уж Малуша сказала, мол, и Соловья касается, можно рассказать. Тем более и правда стережет домовуху, не подозревая, чем может обернуться ночка в нашей избе.

Выслушав, молодец не схватил в охапку шапку с тулупом, не бросился из дома, что ошпаренный. Наоборот, он с интересом заглянул мне в глаза, будто пытаясь найти ответ на какой-то вопрос.

— Слушай, Василиса, — голос разбойника сделался вкрадчивым, — неужто самой никогда не хотелось заклятье Вечности прочитать?

— Не хотелось, — оторопела я.

В голову не приходило о таком думать. Может, занята другими мыслями была, а может, довольна тем, что имею. Потерять Ярку, променять любовь на колдовскую силу… Сделаться настоящим чудищем без души и сердца — нет уж!

— А мужа твоего не тянет? — не унимался Соловей.

— Да что ты пристал?! — взбеленилась я и, позабыв о шепотке на сон, неуклюже затрясла сумкой, пытаясь спрятать книгу обратно.

— Ну, прости, — принялся оправдываться молодец, — но даже мне интересно стало: как это — обладать великой силой.

— Как-как?! Никак! Ты о себе прежнем и не вспомнишь, душу чернота заполонит…

Попытки справиться с сумкой провалились. Разозлившись, в сердцах тряхнула ее, и по полу покатился перстенек. После разговора с Малушей спрятала подарок Бессмертного, чтобы Ярушке на глаза не попался. Добро, что пока носила, не заметил. Не хватало еще милому объяснять, откуда он у меня и зачем приняла дорогое украшение.

— Знакомая вещица, — Соловей поднял перстень. — Кощеев?

— Откуда знаешь?

— Когда-то был и у меня перстенек этот, — разбойник протянул мне драгоценность. — С Кощеем знаком, дружим мы.

— Кого ни встречу, все с ним дружбу водят. Не гляди, что злодей.

— Так и друзья его не тихая вода, — улыбнулся парень. — Все мы, Василиса, в глазах закона государственного — преступники. Али не заметила?

Ответа не нашлось. В последнее время мое представление о добре и зле пошатнулось, подкосилось и с ног повалилось. Сказки рассказывали о победе чистых сердцем людей над силой черной, а на деле… За одним столом с той силой ем, помощь принимаю и плохого пока не видала.

— Попроси Кощея помочь с книжкой. Он колдун древний, придумает чего…

— Спать ложись, — сунув книгу и перстень в сумку, отправилась в комнату.

— Васенька, а оберег от медведей? — Ярка заливал воду во фляжку.

— И оберег, и рубаху, и пирогов… — задумчиво глядела в сундук, соображая, что бы еще положить милому в дорогу.

Зиму пережили потихоньку. Ярушка в кузнице обжился, а уж как люди тому обрадовались — не передать. Поначалу чуть не ночевал в кузнице — столько работы навалилось. В Глухомани принято рассчитываться за любую работу кто чем может. С легкой руки односельчан наша полупустая изба быстро обросла кучей барахла — то ли радоваться, то ли выкинуть половину. Свой вклад в захламление дома я тоже внесла. Как помогла соседям с дровами в морозы, так и пошли ко мне люди — кому домового присмирить, кому воды в баньку справить. Одежи теперича целый сундук — еле закрывается.

— Добро собираться, — Яр с улыбкой взял меня за плечи. — Пора в путь-дорожку. Немир, поди, заждался у ворот.

Зельный круг Малуши работал на славу, к селу не то что охотник, самый худой черт носа не казал. К концу зимы ведьма разрешила людям из села выезжать, хоть и нечасто.

— В Торгограде шибко-то по сторонам не глазей. Поговаривают, там девицы заморские…

— Мы коней для пахоты едем выбирать, а не на девиц смотреть, — жесткая щетина легонько царапнула мою щеку.

Борода Ярке очень даже шла, до того никогда не носил, а тут вздумал чего-то. Льняного цвета, как и волосы, густая — она прибавляла молодцу пару лет, а то и больше. От того Яр выглядел серьезнее: эдакий кузнец-молодец усатый да бородатый. Как повяжет фартук, возьмет в руки молот — глаз не отвести.

— Кружка на столе, — на ухо сказал друг и, взяв сумку, отправился за порог.

Та самая кружка, в которую Ярушка мне нашептывал то, что вслух сказать стеснялся. Красивых слов он говорить не умеет, оттого речи из посудины — нескладные обычно — еще дороже кажутся.

«Как пахота закончится — свадебку сыграем». Сердце быстро-быстро заколотилось, в руках захолодело. Кузнец и есть кузнец. Ни поцелуя не дождалась, ни в чувствах не признались, а уже за свадебку… Да и как жениться-то, когда вся округа нас без того мужем и женой считает? К н и г о е д . нет

— Уехали? — Соловей сунул нос в приоткрытую дверь.

— Уехали, — хмурая, с кружкой в руке, буркнула я.

— Ну, хозяйка, давай пирогов с вишней, — осмелев, разбойник вошел в горницу.

Молодец повадился при любом удобном случае — когда Яра нет дома — захаживать на стряпню. С кузнецом он встречаться не любил — Яр его не жаловал, а вот пироги мои разбойнику шибко по сердцу пришлись. Нет, я не против гостей и накормить в радость, но друг закипал, узнав, что Соловей снова заглядывал к нам…

— Ты бы приходил, когда муж дома.

— Ага, — ухмыльнулся черноволосый парень, — чтобы он меня в подкову согнул. А ты чего хмурая такая?

— Ничего не хмурая.

— Гляжу, пироги-то с мухоморами в лучшем случае.

Отвечать не хотелось. Видела, что парень старается подбодрить, как умеет, но уж шибко укусили слова Яра из кружки. Сделал, называется предложение, замуж позвал…

— Шутить я никогда толком не умел, — Соловей растерянно пожал плечами, — но грусть твою унять могу.

Как я жила без такого друга как Соловей-разбойник? Скучно, по-серенькому. Его способ развеять все печали оказался «увлекательным» и, конечно, шел против всех правил. Вздумалось разбойнику подсобить селянам перед пахотой. Поля на весеннем солнце греются, от снегов избавляются, а как подсохнет землица, так пойдут плуги борозды оставлять. Да вот беда — зимой лютой кони пахарские померзли насмерть. Хорошо, ежели на одну голову в Торгограде денег хватит, а пахота — конца и края не видать.

— Малуша углядит — худо будет. Ей точно не по нраву придется, что мы без разрешения ушли, — тряслась, что заяц, выглядывая из-за угла амбара.

— Не боись, — Соловей и не думал волноваться, — главное — успеть к месту вовремя.

— Ох, жила себе честно девятнадцать лет, а тут в разбойницы подалась.

— Не хочешь — не ходи, я не заставляю.

Вопреки совести — очень хотела пойти с Соловьем грабить честных купцов. Дело недоброе, но сидеть дома еще хуже. Радоваться надо — милый замуж позвал, а во мне злость вместо счастья клокочет.

— Пойдем, — разбойник потянул меня за руку.

Весеннее солнце разошлось по-летнему. Шерстяная рубаха липла к телу, из-под плотного платка по щеке поползла капелька пота. Ветер разносил ароматы весны: мокрой земли да талого снега.

Как только выскользнули за ворота Глухомани, в душе появилось мерзкое, липкое чувство. Дело даже не в том, что разбойник вел нас к тракту, где совсем скоро пройдут купцы с десятком коней из заморских земель… Тяжесть нарастала с каждым шагом. Хотелось немедленно развернуться и бегом кинуться домой.

— Стой, Соловей! — я дернула с головы платок, и ветер окутал прохладой голову.

— Глянь на солнце, опоздаем.

— И пусть! Давай не пойдем.

— Слушай, Василиса Дивляновна, — молодца явно раздражала нерешительность, — силком не тащил. Согласилась помогать — будь добра, пошевеливайся!

Проваливаясь в талый снег, черпали влагу сапогами и уходили все дальше от Глухомани. Когда вышли на тропинку, обернулась и поняла — нет больше позади частокола с зельным кругом. Исчезло село.

— Нельзя было уходить, — уверенность в правоте крепла.

— Что ж такое! Доберемся до места, поможешь отвлечь одного из торгашей, дело сделаем — и домой. Чего трясешься-то?

— Лихо вслед дышит…

Спор с Соловьем вышел жаркий. Не слушал меня молодец. Думал, что струхнула на разбой идти. Удерживала его, как могла — без толку.

— Довольна? — Соловей зло сплюнул под ноги.

В мешанине рыхлого снега и грязи на тракте отчетливо виднелись свежие следы конских копыт, сапог и колес. Выходит, из-за моих страхов пропустили купцов, и теперь пахота в Глухомани хорошенько затянется. Шутка ли, три поля одним конем вспахать?

— Ладно, — махнул рукой разбойник, — чего теперь толковать. Каждую весну по этому пути коней водят в один и тот же час. На будущий год с собой не возьму. Так и знай.

— Сама не пойду.

Соловей еще раз вскинул ладонь, но только пальцы в кулак сжал. Молодец так складно все придумал, а я подвела. Впрямь стыдно стало.

— Слышишь? — вдруг зашептал парень, вглядываясь вдаль.

— Нет.

— Идет кто-то.

— Где? Не вижу…

Разбойник потянул меня к обочине. Пара мгновений — и мы окончательно промокли, засев в снегу за толстым стволом дерева. Десять раз пожалела, дюжину раз себя отругала за бездумность. Сидела бы сейчас в избе, вышивкой занималась, а не мокла в лесу. Как назло, небо быстро начало затягивать тучками, собрался первый дождик.

Скоро на дороге и впрямь появилась фигура, здорово напоминавшая человеческую, но даже издали ясно — нелюдь. То ли баба, то ли мужик изо всех сил тянул за собой упиравшегося коня.

— Кикимора, — вздрогнула от голоса Соловья.

— Где ж видано, чтобы кикиморы по трактам гуляли?

— Эта может, — ухмыльнулся разбойник. — Бедовая.

Чем ближе она подходила, тем больше угадывались черты нечисти. Кикимор отродясь не видала. Босая, с шерстью на ногах, с торчащим из-под рубахи хвостом, тоненькая, неряшливая старушка как только не обзывала беднягу-коня. Хотя животное с натяжкой конем назвать можно — кляча худая, ребра под черной шкурой ходят, а вот грива да хвост — думала, показалось — огнем играют.

— Здорово, Беда! — Соловей выбрался из укрытия и зашагал навстречу кикиморе.

Нечисть, вздрогнула от неожиданности и, остановившись, осторожно повернула голову к разбойнику. Глазки злобно сверкнули, губы разошлись в беззубой улыбке:

— Соловушка, касатик, — с наигранной радостью закряхтела старушка, — сколько лет, сколько зим!

— Ой ли? — заулыбался молодец. — По осени виделись.

— Да? Не припомнить так сразу-то, — кикимора вытерла капли дождя с морщинистого лица, одновременно пытаясь не упустить коня.

До чего же худющий! Если откормить да руку приложить — настоящий красавец будет. Масти вороной, только поблекла шкура. Жилистый — видать, что выносливый, и грива огненная. Не простая скотинка-то.

— Куда собралась? — Соловей сложил руки на груди, давая понять — мимо не пройдешь.

— Так… я это… — Беда не торопилась с правдой.

Сообразив, наконец, что прятаться больше не нужно, ломая ветки, я выбралась на тракт. Кикимора мигом сообразила, как ловко уйти от ответа:

— Гляжу, подельницу новую завел.

— Коли старая с моими денежками сбежала, что еще остается? — с укором заявил разбойник.

— Какими твоими? — выпучила глаза нечисть. — Свою долю взяла.

— Вот как? — в изящных руках молодца заиграл желтым светом зачарованный кинжал. — Свое взяла, значит?

— Соловушка, ты чего?! Ты чего, касатик?!

— Язык укорочу, чтобы не мела попусту, — серьезность его слов не вызывала сомнений.

Беда задрожала, что веточка на ветру. Взгляд не сходил с затупившегося оружия. Руки выпустили узду, но рвавшийся тикать конь отчего-то замер и любопытно застриг ушами. В глазах вспыхнул огонь, язычки пламени облизали темные ресницы.

— Коли обидела, так не со зла, — запричитала старая нечисть. — Ты меня знаешь…

— Знаю, — холодно отрезал Соловей.

— Возьми найтмара, хороший. Волшебный он!

Найтмара мы, конечно, взяли в счет уплаты долга, а кикимора, не веря своему счастью, свернулась, что еж клубочком, и в лес укатилась. Только вот что такое найтмар ни я, ни Соловей-разбойник не знали.

— И что с ним делать? Худой, своим ходом не дойдет, поди, — расстроено оглядывал животину молодец.

— Дойдет, — я осторожно дотронулась до теплого носа коня, — жить-то хочется. Да? — вопрос отправила найтмару.

Животное фыркнуло, выпуская из ноздрей клубок дыма. В глазах стихали огоньки, грива и хвост полыхали тише. Хоть он и седлан, да не решалась взобраться. Мало ли — или не примет, норов-то ого-го, или от бессилья на ноги упадет.

— Ты ему нравишься, — попытки молодца погладить найтмара закончились неудачей.

— Он мне тоже.

Конь впрямь легко давал почесать себя за ухом, провести ладонью по морде. Не взбрыкнул, когда потянула за узду. Пошел за мной смирно, даже не думая сопротивляться.

Глава 11

Прохладный весенний ветер забирался под влажную одежу, пробирая до костей. Луна уже выскользнула на светлое небо пощеголять перед красневшим на закате солнцем. Дни стояли теплые, а вот ночи лучше проводить дома под одеялом. О том и мечтала, пока шли к знакомому месту, откуда всего-то пара шагов спиной до Глухомани.

Соловей что-то щебетал про сельскую конюшню, мол, туда найтмара пристроим — я не слушала. В моих мыслях несчастное исхудавшее животное уже жевало сено да овес в переделанном под стойло сарае, что у нас во дворе без дела стоит. Никому не отдам, пусть и не надеются. Конь словно слыхал, о чем думаю, и даже шаткая походка бодрее делалась.

— Ау-у-у! — грубоватый девичий голос донесся из чащи, повторившись эхом.

Разбойник замер, мы с найтмаром тоже остановились. Молодец обернулся и с опаской уставился в темнеющий лес. Нам неприятности не нужны, а заплутавшая девушка в такой глуши как есть не к добру. Ауканье повторилось несколько раз, послышался треск ломавшихся веток.

— Кто сюда забраться мог? — холодок в груди растекся по телу.

— Знать не знаю, — пожал плечами Соловей, — но точно не случайный прохожий с тракта завернул.

— Уверен?

— Чтоб мне провалиться… — разбойник не договорил, притих вслед зову девичьего голоса.

Предчувствия, одолевавшие днем, вернулись и налегли на душу валуном. Не приведи солнце, Кышек снова нечисть какую подослал. Неизвестная гостья кричала все громче, настойчиво звала «людей», будто точно знала — не одна в лесу.

— Давай-ка прибавим ходу, — молодец покосился на коня. — Ну, хоть постараемся шибче копытцами перебирать.

Коняшка недобро фыркнул и даже не подумал ускорить шаг. Плелся медленно, запинался и, в конце концов, принялся упираться. В начале пути заметила — найтмар в рыхлый снег не проваливается, мягко ступает, что рысь. Теперь же он уходил в подтаявшую кашу ногами, всем видом показывая — ох, и тяжко бедной скотине.

— Он издевается! — шепот Соловья больше походил на крик. — Специально ты, да?! — он чуть не уперся лбом в морду коня.

— Угомонись! — оттянула молодца от животного. — Он не человек, чего пристал-то?

Ответить разбойник не успел. Из бурелома, неуклюже ступая, к нам выбралась пухленькая девушка. Растрепанная русая коса, богатое, но страшно грязное платье говорили о долгом и нелегком пути незнакомки. Там мы и замерли, переглядываясь. В руках девицы мелькнула увесистая дубина:

— Кто такие?! — она с угрозой выставила вперед оружие.

— Глянь-ка, орала-орала, людей звала, а теперича сама не рада, — ладонь Соловья потянулась к кинжалу.

— Эй! — девица нахмурила широкие брови и пригрозила дубинкой. — Чьих будете?!

Больно уж девица похожа на знатную особу. Вон, жемчугов на подоле, что звезд в ночном небе. Ей бы меч справный с блестящим яблоком, а не деревяшку в руку.

— Василиса, отойди-ка, — Соловей встал передо мной.

— Ты Василиса? — глаза незнакомки вдруг блеснули радостью. — Василиса Дивляновна?

— Ты сама кто такая? — молодец не дал ответить.

— Несмеяна я, дочь Гороха, — торопливо принялась объяснять девица. — Глухомань ищу…

— Царевна? — недоверчиво сморщился Соловей. — Вась, обнюхай-ка ее, может, опять колдовство какое?

Как собаке приказал… В другой раз сама бы разбойнику дубину об голову поломала, но сейчас — прав он. Обойдя девицу, втянула носом прохладный воздух. Кончик тут же занемел, но кроме человеческого духа ничего не учуяла. Ни намека на ворожбу.

— Вроде не несет чарами.

— Правду говорю — Несмеяна я, дочка государева. Беда у нас.

— Какая беда? — глядя на раскрасневшиеся круглые щеки девицы, понимала — не врет.

— Ой, беда-а-а! — затянула она, ухватившись за пышную грудь. — Царь у Рускалы теперича ненастоящий!

— Ты что такое несешь? — Соловей вздернул брови.

— А то и несу! — упрямо подтвердила Несмеяна. — Нынче на троне Кышек сидит в папкином обличье. Вот этими вот глазами видала, — она захлопала ресницами.

— А где Горох? Потап где? — я старалась сохранить остатки спокойствия.

— Потапа изловили, в темницы отправили. Думала, отец за нашу любовь наказать решил, пошла разбираться. В щелочку подглядела, как оборотень этот превратился… Папа тоже в темнице, — Несмеяна звучно хлюпнула носом, еле сдерживая слезы.

— Сюда как умудрилась добраться? — разбойник явно не спешил доверять девушке.

— Так на коне, — пожала плечами царевна. — С Потапом тайком повидалась, он отправил в Темный лес к Яге. Насилу нашла ведьму — лихо спряталась. А уж она-то меня в Глухомань послала, клубочек дала. По нему и добралась.

— Конь где? — не унимался Соловей.

— Тут недалече в болото угодили, конь утоп, а я с горем пополам выбралась.

Вопросы у молодца наконец-то закончились. Переглянулись с ним, повздыхали нерешительно, да делать нечего — нужно к Малуше царевну Несмеяну вести.

Пока я устраивала найтмару ночлег, Соловей помчался за ведьмой. Несмеяна так испереживалась, так умаялась с дороги, что, умывшись и получив чистую одежу, натянула простую рубаху не по размеру — бровью не повела.

Найтмар выпил три ведра воды, хорошенько поужинал овсом и задремал в сарае. Ох, бедняга-бедняга. Хотела откормить, поправить, чтобы шкура заблестела, бока округлились… Сердце чуяло — придется уходить, а вернемся или нет, сам черт не ведает.

— Василиса, ты где? — грубоватый голос царевны прокатился по двору. — Мне одной страшно.

— Странная ты, — я выглянула из сарая, — в путь-дорогу одной не боязно, а в избе у печи трусишь.

— Я смелая, — смутилась девица, — но сердце не на месте.

— И у меня не на месте.

Нисколько не слукавила. Как услыхала, что Кышек трон занял, так и не могла окаянное в груди унять. То в жар бросит, то в холод. Он же теперь всю Рускалу вверх дном перевернет, не успокоится, пока заклятье Вечности не сыщет.

— Ты, значит, пряничек нашего Потапа? — чтобы отвлечься, принялась ворожить кашу на ужин — на большее настроения нет.

— Это он так меня назвал? — царевна заметно засмущалась.

— Он, кто же еще? — улыбнулась я. — Разве сам тебе не говорил?

— Он больше молчит, когда видимся, а теперь и вовсе в темницу угодил, — помрачнела она.

— За что его туда?

— Кабы я знала! — Несмеяна закрыла пухлыми ладонями лицо.

Во рту пересохло, в голове застучало, а каша в горшке запахла горелым. Скорее вытряхнула в миску неудавшийся ужин и тяжело вздохнула. С таким настроением к столу и подходить не стоит.

Пока отковыривала ложкой остатки со дна, дверь распахнулась, и в избу чуть не влетел запыхавшийся Яр. Так и застыла — раньше, чем через седмицу, его не ждала.

— Гляжу, у нас гости, — он кинул сумку на пол и принялся стягивать сапоги.

— Ты почему так скоро? Случилось чего?

— Это ты мне расскажи, что стряслось, — друг утер раскрасневшееся от спешки лицо огромной ладонью. — Душа изнылась, решил вернуться.

Следом в горницу вошли Малуша и Соловей. Ведьма бросила на меня суровый взгляд, но промолчала. Не стала при Ярке выговаривать за побег — на том спасибо. Вон, у разбойника глазки ходят — видать, хорошо влетело.

Собравшись за столом, мы выслушали девицу, высказали каждый свои мысли, но что делать — решить не смогли. В палаты царские опасно соваться — супротив царских чародеев не сдюжим, даже если Ягу позовем. Раскатают нас, что тесто на пироги, и не вспомнят как звали.

— Надо проверить, не пошел ли кто по следу, — Малуша закатала рукава расшитой рубахи. — С Яром сходим, а вы пока думайте, как Потапа выручать да Рускале царя ворочать?

— Не слушает меня никто, — Соловей раздраженно постукивал пальцами по столу. — Говорил Василисе — обратись к Кощею, он поможет…

— Она тебе что, первая подруга Бессмертного? — оборвал Ярка.

— Подруга — не подруга, а перстенек его имеет. Захочет — свидится с колдуном, — бессовестно сдал меня разбойник.

— Какой еще перстень? — в глазах друга мелькнула злость. — Вася, что он такое говорит?

— Потом расскажу, Ярушка, — пролепетала я дрожавшими губами.

— Так, добрые молодцы и красные девицы, — Малуша встала из-за стола, — хватит толковать. Поутру жду дельных предложений, а сейчас и впрямь надо идти.

Несмеяна оказалась, для царских-то кровей, девицей неприхотливой. Слопала подгоревшую кашу и, забравшись на печь, захрапела — не всякий богатырь так сумеет.

Погасила лучины и улеглась в кровать, но заснуть не смогла. Тяжелая голова сердцу покоя не давала. Обозлился на меня Ярушка, да и со свадьбой ничего не решили. Ох, о чем думаю? Какая, к лешему, свадьба, когда такое случилось?! Аспид в темницах неизвестно за что, на троне Кышек...

Заполночь дверь скрипнула, и в горнице вспыхнули огоньки — Ярка вернулся после обхода. Хотела встретить милого, да не решалась — шибко разговора боялась. Пока раздумывала, друг потихоньку зашел в комнату и поднял крышку сундука. Достал мою дорожнуюсумку, бросил взгляд на кровать и так же тихо вернулся в горницу. Чего удумал? В сумке-то кроме книги да перстня Кощеева и нет ничего. Ох, не приведи солнце… Подождала еще немного и, не выдержав, сдернула одеяло.

Яр стоял ко мне спиной, поднеся книжку к лучине. Он старался осторожнее перелистывать страницы, чтобы не шуршать. Кузнец то открывал, то закрывал колдовскую книгу, словно не мог решить — нужно ли читать. Широкая спина молодца раздалась от глубокого вдоха.

— Зачем ты ее взял? — вопрос шепотом расколол тишину.

— Вася! — резко выдохнул друг. — Напугала.

— Есть чего бояться? — стараясь не разбудить гостью, тихонько подошла и забрала из рук милого книгу.

— Не моли чепуху, думал, ты спишь.

— А вот не сплю.

— Не доверяешь, значит?

Притихшая было царевна вдруг смачно хрюкнула, заставив вздрогнуть. Я натянула на босые ноги сапоги, завернулась с головой в пуховый платок и кивком указала на дверь.

— Потолкуем? — набравшись смелости на свежем воздухе, дрожала не то от волнения, не то от ночной прохлады.

— Давай потолкуем, — Яр щелкнул пальцами, и лучины в горнице вспыхнули сильнее, отдавая из окна слабый свет.

— Зачем книгу взял?

— Хотел отыскать способ в палатах царских не оплошать, — глаза друга растерянно забегали. — А ты, гляжу, лучше Кощея о помощи попросишь? — укор милого больно шаркнул по сердцу. — Давай, расскажи жениху — откуда перстень взялся? Побрякушку на пальчике видал — недешевая вещица, — Ярка расходился все сильнее, голос сделался громким, напористым.

— Ярушка…

— Как жениться на тебе, ежели столько тайн между нами?!

— Так и не женись!

— Вот как, значит?! Вся Глухомань шепталась, мол, Василиса тебя любит без памяти, бегает, что псинка верная. Выходит, зря бегала столько лет?! Или тебя кузнец не устраивает уже?! — его взгляд налился злобой, в тусклом свете видно — остервенел друг. Обида за душу крепко взяла, да такая горькая. Стараясь не расплакаться, зубы сжала, голову опустила, зажмурилась. — За спиной у меня с колдуном снюхалась! На цацки дорогие позарилась!

— На себя глянь, язык — помело! — раскрыла глаза и не смогла больше держать гнев. — Впрямь решил, что собачонкой всю жизнь за тобой бегать стану, хвостиком на каждый взгляд вилять?! Замуж из кружки позвал, да и не позвал… так, предупредил, мол, женюсь, — я захлебнулась плачем. — Да иди ты к черту!

Яр крепко сжал кулаки, тряхнул льняной головой и зашагал прочь со двора. Вслед глядела, соленые слезы глотала, но ворочать не собиралась. Хочет средь ночи по селу бродить — пущай бродит. Ишь ты, псинку верную нашел, безотказную душу!

Вернувшись в избу, в сердцах пнула его сумку, оставленную у порога. Проснувшись от грохота, на печи подскочила Несмеяна:

— Утро уже?

— Ночь на дворе. Спи, — пряча слезы, потушила лучины и отправилась в комнату.

Рыдала в подушку пуще прежнего. Почти неслышно, глухие всхлипы рвались из груди, а боль в душе не стихала. Так и уснула, обессиливши от отчаянья. 

Утро облегчения не принесло. Яра дома не было, и сумки его тоже. Все углы проверила, во все сундуки нос сунула — нет ее нигде. Догадка холодом взяла за грудки. Глядя, как я засуетилась, Несмеяна свесила ноги с печи и сонно зевнула:

— Чего потеряла?

— Яр приходил?

— Приходил, до рассвета еще. Собрался, словно в дорогу.

— Да, что же ты меня-то не разбудила?! — ноги от внезапной слабости подкосились, и я опустилась на лавку.

— Откуда знать было, что будить надобно? — удивилась царевна.

— Ох, матушки…

— Ты чего? — испугалась девица. Спрыгнула с печи, ко мне поспешила.

— Ушел он! Не воротишь, — схватилась за голову и замычала.

— Да ну, быть не может. Вернется!

— Не вернется, — холодно заявила Малуша, неожиданно распахнув дверь.

Взгляд тяжелый взволнованный, сама бледная, что утопленница. Ведьма разжала пятерню, и на ладони сверкнул прозрачным камнем перстень Кощея.

— Ночью кузнец наш удумал лихо… — она присела рядом и сжала мою руку.

От слов Малуши чуть сердце стучать не перестало. Соловей полуночничал да углядел в окно огонь факела. Решил поглядеть, кто по улице бродит. Оказалось — Ярка. Не стерпел друг любопытство соседа, охальничать начал. Слово за слово — драка завязалась. Псы лай подняли, люди из домов повыскакивали, разняли. Да пока растаскивали, у Ярки перстенек выскользнул, упал на талый снег и звездочкой загорелся. Признался кузнец, что хотел из Глухомани уйти и перстень с собой забрать, чтобы я с Бессмертным не свиделась. Уйти-то ушел, но подарок колдуна разбойник не отдал.

— О чем только думал? — Малуша тяжело вздохнула.

Отвечать не стала. Слез не осталось, голова болела от переживаний. Солнечное весеннее утро показалось мерзким. Когда на душе черным черно, тяжело глядеть, как все вокруг оживает. Хотелось сквозь землю провалиться, исчезнуть, сгинуть, никогда не быть…

Ведьма с Несмеяной тоже молчали. Что тут скажешь, когда и так ясно — беда на беде сидит, бедой погоняет. Малуша осторожно положила подарок Кощея на край стола. Рука сама к перстню потянулась, надела его на палец и заиграл прозрачный камень на свету.

— Нечего сидеть, лавки греть, — пересохшее горло с трудом выпускало слова. — Надо колдуна на помощь звать.

— Вот это правильно, вот это умница! — оживилась ведьма. — Давай-ка, девонька, в путь-дорожку собирайся.

Сейчас хоть к черту на рога, хоть к мавкам в омут. В сумку отправились тетушкина книга да шапка-невидимка, о которой и думать забыла. Подарок Вареньки швырнула в сундук что тряпку, а зря — волшебными вещами раскидываться не стоит.

Хотела найтмара в сельскую конюшню определить, чтобы без ухода не остался, но как вошла в сарай, так и обомлела. Вместо худосочной клячи с поблекшей шкурой на меня глядел вполне упитанный лоснящийся конь. Вороной до синевы с игравшей огнем гривой, найтмар довольно раздувал ноздри.

— Как же таким справным за ночь сделался? — улыбнулась от умиления и погладила коняшку. — Ну чего ластишься? Уходить надобно, но я вернусь. Или со мной хочешь? — он почти по-человечески затряс головой, мол, хочу — спрашиваешь еще. Вот дивный, каждое слово понимает. — Как же звать тебя, чудище волшебное?

В глазах найтмара взвились языки пламени. Сощурившись, осторожно дотронулась до горящей гривы и не обожглась. Чудо-чудное! Огонь горит, а руку не кусает.

— Крес. Нравится имя? В стародавние времена наши предки так огонь величали. Ты заморский конь, хоть имя наше будет. Крес, — повторила, смакуя на языке теплое слово.

— Ва-а-ся! — со двора послышался голос Малуши и шмяканье ног по талому снегу.

Был бы Ярка дома — снег бы прибрал… Вот этого больше всего и боялась... Любая мелочь станет о друге напоминать, мыслями к нему тянуть. Нет, надобно скорее из Глухомани уходить.

— Тут я, — выглянув из сарая, помахала ведьме.

— Выходи, буду уму-разуму учить, — добрая улыбка на ее румяном лице немного разогнала тучи над моей головой.

— Как Кощея уговорить расскажешь?

— Это ты сама придумай, — отмахнулась Малуша. — Другой к тебе разговор. Подарком Бессмертного около Глухомани пользоваться не вздумай, иначе невесть куда попадешь. Здесь все начисто колдовством пропиталось. Пойдешь по тракту на север, увидишь сосну — крона в облаках, подле нее свернешь к тропке и придешь к хутору. Там уж можешь перстенек кинуть.

— Раз так, я на коне добираться стану.

— На каком коне? — непонимающе уставилась ведьма.

Поманила Креса из сарая. Тот, кивая, послушно вышел во двор. На ярком солнце еще краше шкурка заблестела, огненная грива да хвост запылали. Шумно задышал конь, черными губами к моей руке потянулся.

— Знакомьтесь еще раз, — поиграла кончиками пальцев с языками пламени, — это Крес.

— Вот чудеса! — ахнула Малуша. — Это вчерашняя кляча?

— Не знаю, — заулыбалась я, — сегодня в сарае нашла. Подменили, как думаешь?

— Если только кто-то глупый, — шутливо подбоченилась женщина. — Кто же такого красавца взамен дохлой животины оставит? — любуясь, она обошла Креса. — Василиса, опасно на нем ехать. Шибко приметный. Думаю, Кышек уже по Рускале рыщет.

— Пешком еще хуже.

— Твоя правда, — вздохнула ведьма. — И так, и эдак ненадежно. Может, до хутора пусть Соловей проводит?

— Пусть проводит, только как? Вдвоем на найтмаре поскачем? — Крес головой затряс, заржал тихонько недовольно. — Видала? Он против.

— Осталась в конюшне лошаденка старая, для пахоты непригодная. Вот ее разбойник и оседлает.

Да я ж не против, пусть хоть на коромысле скачет. С Соловьем дорожка веселее покажется и мысли лишние, что мухи, липнуть не станут.

Разбойник нынче первый парень на селе: не спавший, глаз синевой заплыл после ночной драки. Пожилая лошадка под седлом, челка с проседью. Она плелась по тракту неспешно, глазенки полузакрыты. Куда ей торопиться? Жизнь прожила, многое повидала — некуда.

— Что, милая, на старости лет погнали тебя невесть куда? — молодец сочувствовал кобыле. — Ты, гляди, не сдохни по пути.

— Да-а-а, так ехать — пешком скорее было бы, — то и дело одергивала Креса, порывавшегося прибавить прыти.

— Любуйся весной, Василиса. Может, больше не придется.

— Умеешь подбодрить, ничего не скажешь.

Верхом давно не каталась, а на волшебном коне так и вовсе никогда не случалось. Найтмар ступал мягко, раскачивал на медленном ходу, аж веки слипаться начали. Мотнула головой да глаза выпучила.

Весна и впрямь хороша — птицы щебетали без продыху, запах тепла совсем рядом. Все вокруг приятное волнение в сердце вызывало. Просыпалась Рускала после зимнего сна. Ежели честно — не люблю талый снег и слякоть, холода больше по душе, но начало весны всегда с трепетом встречаю. Чувство такое, словно вот-вот доброе со мной приключится… Может, от того боль-тоска не согнула, не сломила меня. В груди-то пекло, Яр перед глазами вставал, что настоящий.

— Далече уж уехали, — скучающий Соловей лениво зевнул, — скоро своротка в лес будет. Надежнее по лесной тропе, там и речка есть, животинку напоим. Хорошо эти места знаю, не заплутаем. Умаялась, милая? — он легонько похлопал старушку по шее.

— Как ты с ней ласково, — хмыкнула я.

— Мне на лошадей не везет, — улыбнулся в ответ молодец. — Всю жизнь то хромые, то косые попадаются. Однажды не пожалел золота в Торгограде, купил коня резвого. Заметь, не украл — купил, а тот и года не протянул — издох от какой-то хвори. С тех пор плюнул, перебиваюсь чем придется.

— Встретишь еще своего.

— Сказала так, будто не коня — жену встречу, — в голос рассмеялся Соловей, указывая на поворот в лес.

Лошадь разбойника совсем печально по тропе шла. Я уже сама к реке не меньше нее хотела — смотреть жалко. Попьет, авось полегчает немного. Крес, наоборот, оживился, видать, лес ему больше дороги нравился. Странно, но понимала его, словно человека. Ни грива огненная, ни пар с искрами из ноздрей волшебным животное делают — чует хозяин найтмара, как себя.

Припали к оттаявшей реке наши друзья с копытами, а мы рядом устроились. Соловей достал из сумки хлеб, надломил и мне кусок протянул. Таким вкусным показался с голоду да на свежем воздухе. Никогда еще так краюшку во рту не смаковала.

— Нравится? — лукаво глянул разбойник.

— Уху! — с набитым ртом закивала я.

— Сам пек ночью, — довольно заявил парень. — Спать все одно не выходило.

— Ничего себе! — проглотила, не дожевав, чуть не подавилась. — Не шутишь? Ты еще и хлеба печешь.

— Пеку. Яр хорошо в глаз врезал, а стряпня успокаивает. Мне кажется, что не нашел я себя в жизни, а разбойничаю из-за крови папкиной… — немного подумав, молодец вздохнул. — Ты не серчай, Василиса, потом уж сообразил, что о перстне нельзя при кузнеце твоем говорить было. Больно ревнивого в мужья выбрала.

— Не муж он мне, — буркнула я.

— О, как… Надули нас, а мы поверили.

— Звал замуж, да только так звал… и наговорил кучу всего, аж тошно, — боль рвалась наружу, душу облегчить.

— Коли есть любовь, тошно не будет. Видать, у вас не так.

 Только Соловей последнее слово обронил — не до душевных разговоров стало. На растаявший пятак земли, шурша крыльями, опустился огромный ворон. Снова эти глаза… красное пламя в них играло. В голове мелькнула светлая ночь, когда Ярка голыми руками такую же птицу убил.

— Соловей, это от Кышека, — испугано зашептала я.

— Ах ты, погань! — выронив недоеденный хлеб, молодец схватился за кинжал.

Глава 12

— Не гляди на него, — я потащила разбойника за рукав.

— Помню.

Не зря Соловей на пироги захаживал. Пока уплетал мою стряпню, развлекала гостя рассказами и про вестника говорила.

Ворон вспорхнул на ветку и призывно гаркнул. Ох, как же захотелось обернуться к птице, еле удержалась. Соловей напрягся не меньше моего, на шее тонкой струйкой забилась жилка.

— Убил бы его, но как в слепую нож кинуть?

Вестник зашелся в гортанном карканье, шумно забил крыльями, пролетев перед нами. Молодец успел вскинуть руку, но птица ловко ушла за спину.

— До старости хороводы водить станем, — зло процедил парень.

— Что ж я не сообразила! — догадка ошпарила кипятком — шапка-невидимка!

Накинет ее Соловей и убьет нечисть, взглядами не встретившись. Я потянулась к сумке, перекинутой через плечо. Вестник снова оживился и закружил подле. Чтоб ты сдох, нечисть крылатая! Он даже не глядя в душу лез, одним только карканьем. Страшно, и ноги — тесто мягкое.

Новый круг птица не закончила. Резкий рывок — и старенькая ткань треснула под острыми когтями, выпустив на подтаявший снег все, что было в сумке. Соловей с силой метнул нож, но промахнулся — кинжал глухо брякнул, войдя по рукоять в толстую сосну.

Книжка Феклы раскрылась, весенний ветер заиграл страницами. Нельзя глядеть на вестника, нельзя! Неловко шагнула к книге и расстелилась в рыхлой каше, успев дотронуться до шершавой бумаги. Кривые птичьи пальцы оставили рваные отметины на листе, а я щепотью уцепилась за край. Вестник поднялся в воздух, увлекая за собой тетушкину книгу, в кулаке хрустнул кусок страницы. По земле, мерцая черным пламенем, покатились руны заклятья Вечности. Часть улетала к вестнику, часть исчезала в моей пятерне.

Колдовство, запертое в книге, почуяло неладное и решило защищаться. Изогнувшись от пронзительной ломоты в теле, я заорала от боли. Мощь заклятья безжалостно прошлась по телу, словно вражеская рать. Вестника и краем силы не зацепило, он спокойно поднялся выше и исчез, забрав книгу и надежды на лучшее.

Недооценивать врага — последнее дело, и тут я оплошала. Не слыхала, чтобы вестники на людей первыми нападали, да еще воровали. Видать, Кышеку заклятье Вечности нужно больше, чем представить могла. Шутка ли — птицу такой силищей наделить!

Встав на четвереньки, почуяла, как из носа покатились частые капли, оставляя на снегу алые отметины. Соловей принялся поднимать меня. Узкие, раскосые глаза парня округлились, пальцы суетливо сминали плащ.

— Василиса, что ж ты делаешь?! — сокрушался разбойник. — Сама говорила — нельзя книгу с заклятьем рвать…

— Будто я специально, — захлебываясь, бухтела в комок ткани.

— Теперича паскудник заклятье Вечности Кышеку доставит прямо в руки.

— Не доставит… не все, — разжала кулак и показала молодцу обрывок страницы.

— Дай-ка сюда, — он внимательно посмотрел на руны. — Глянь, Вась, тут с дюжину слов будет.

Пока ехали до хутора, у меня голова совсем мутной сделалась. Добро шибануло колдовство, да не сразу почуяла. Дурман забрался глубоко, меня мутило, дорога ходила кругами — чуть из седла не ушла.

Когда послышались людские голоса, мы остановились. Соловей спешился и прошелся вперед, превращая снег в кашу. Наши следы здесь единственные — глухое местечко.

— Лошадь на хуторе оставлю, сам пешком в Глухомань вернусь.

— Как бы худо не вышло, — я сглотнула подкатившую тошноту, — Кышек за нами пошлет, не сомневайся.

— Не родился еще тот, кто Соловья-разбойника погубит, — храбрился молодец, но по глазам видела — боязно.

— Возьми, — достала из-за пазухи скомканную шапку-невидимку и протянула парню.

— Вот за это спасибо, не помешает.

— На хуторе не задерживайся.

— Не буду. Пирогов твоих там все одно нет, — заулыбался Соловей.

Лежа в сугробе, на морозе диву давалась — где весна-то? Знала бы, где упаду, теплее бы оделась. На небе перемигивались звезды, Крес фыркал рядом, то и дело щекотал губами макушку.

— Живая я, живая, — легонько хлопнула коня по морде, чтобы отстал.

Матушки-батюшки! Огромная луна освещала округу не хуже сотни факелов. Здесь и впрямь зима, недаром морозец щипал кожу. Мы с найтмаром очутились на берегу реки. Мостик справный: обоз пройдет — он не колыхнется, а речка странная... Бережок чуть снегом припорошен, рыхлый — сапог топнет. Запустила палец в землю и обомлела — кисель же!

Пытаясь согреть озябшее тело, закуталась в плащ и зашагала по мосту, конь отправился следом, что верный пес. Спать хотелось, слабость в теле страшная играла. За перину и одеяло дала бы неприлично много золота, да денег все одно не было. Где же Кощей? Обещал, брошу перстень и подле него окажусь. Может, соврал? С него не убудет. В сказках читала о его злодеяниях: как города без крошки хлеба оставлял, как девиц невинных к себе в хоромы увозил. Что ему ложь? Так, забава…

Скоро сквозь легкую дымку тумана углядела строения. Огромные терема стояли вплотную друг другу в окружении высокого частокола. Не меньше десятка — богатое жилище, только неухоженное. Боюсь представить, сколько веков не красили резные срубы. Вошла в ворота и почуяла, как земля из-под ног ушла. В хороводах перед глазами мелькали людские черепа на частоколе и коптящие факелы. Полная луна двоилась, звезды весело приплясывали в небе. Тяжелый, холодный воздух туго заходил в грудь, разрывая изнутри.

— Не ждал гостей, — голос Бессмертного прозвучал совсем рядом.

Колдун стоял далече, на высоком крыльце одного из теремов. Как и прежде статный, разодетый в черные шелка мужчина выглядел среди старых запущенных построек, словно новенький золотой на грязной тряпке.

— Худо тебе, ведьма? — Кощей разом оказался подле меня и протянул руку.

— Не шибко хорошо.

— Ну и разит от тебя, — он сморщил нос, прищурив медово-карие глаза. — Ты в бочку с крутым зельем упала? — последнее слово колдуна вошло в уши эхом, вокруг стихло.

Очнулась в тепле, укутанная в тяжелую медвежью шкуру. Просторный зал наполнял мягкий свет: сотни полторы свечей — не каждый себе позволить может. По стенам дубовые полки от пола до потолка заставлены книгами. Голова закружилась от запаха бумаги и кожи. Нос защекотала пыль, но при виде такого великолепия никто чихнуть не решится. Открыв рот, глянула вверх — обложки переливались почище сокровищ в государевой казне: драгоценными камнями украшены, золотыми нитями вышиты.

— Легче, ведьма? — хозяин сидел на стуле с высокой спинкой, вроде трона.

— Не знаю, — вытащила руки из теплого меха и попыталась подняться. Точно такой же «трон» тихонько пискнул подо мной.

— Не спешила бы, серьезная беда с тобой приключилась.

Я, конечно, добро получила от заклятья Вечности, но до серьезной беды не дошло, слава солнцу. Цела, жива — это главное. Кощей уловил мое непонимание:

— Дай руку, — он слегка изогнул брови и взглядом чуть не в душу залез.

Меня передернуло от прохлады его ладоней. Бессмертный ухмыльнулся, поняв, отчего вздрогнула — сделалось неловко. Колдун набрал воздуха в грудь и выпустил дыхание на мою ладонь. Из руки в воздух метнулись две черные руны, я вжалась в спинку стула и замерла от ужаса.

— Не бойся, ведьма, — голос колдуна показался холоднее кожи, — я их унял, вреда не причинят, но вытащить из тебя не смог. Расскажешь, что за напасть такая? — он собрал мои пальцы в кулак, и надписи исчезли.

Ох, как спешила рассказать! Слова бойко рвались с губ, я путалась, дюжину раз возвращалась к началу, забывая, о чем говорю. Кощей терпеливо слушал, но оставался безразличным. Ни искорки волнения в глазах, лицо что камень. Обычно одно упоминание заклятья Вечности вызывало у людей неподдельный страх или удивление, но не сейчас, не у Бессмертного.

— Не очень интересная история, — зевнул колдун, — но раз такое дело, можешь у меня пожить какое-то время.

— Как пожить? Я не за тем пришла.

— Зачем же?

— Помощи просить.

— Разве я не помог?

— Помог, конечно, — растерялась, ведь и впрямь помог. — Только Рускалу так не спасти, Гороха на трон не воротить…

— Погоди-погоди, — ладонь Кощея закрутилась в завершающем жесте, — ты всерьез думаешь, что мне до Рускалы и Гороха есть дело?..

Вот тут я пыл поумерила. Ожидала, что Бессмертный сразу не согласится, но чтобы так жестоко отрубить голову надежде… Слов не нашлось ответить. Рот открывала, воздух, что рыбка, хватала, да ничего не придумала.

— …Хоть черт лысый на трон Горохов влезет — плевать.

— Мне о тебе другое сказывали, — наконец, собрала разлетевшиеся мысли и заговорила. — Яга, Соловей, Малуша — все говорили, что ты не такой, как в сказках написано. Видать, ошиблись они.

— Друзей моих не тронь, — зло бросил Кощей.

— Они и мои друзья. Вот только никто из них не сомневается — вызволять надобно Рускалу из рук Кышека.

— Горох, по-твоему, не понимал, что Кышек на трон метит? Что ж теперь всякому малохольному помогать?

— Понятно, — я с трудом выбралась из тяжелой медвежьей шкуры и поднялась со стула. — Зря пришла.

— Куда собралась? — колдун встал на пути. — Ты хоть знаешь, как отсюда выбраться?

— Разберусь, — схватила плащ со спинки стула.

— Тут заночуешь, — он резко развернулся и отправился к выходу.

Хворь отступила, но силы пока не вернулись. Догнать Кощея не вышло, и я уперлась в закрытую дверь. В замке послышался поворот ключа.

— Эй! Отвори! — барабанила кулаком да сапогом прибавляла. — Отворяй, кому говорю!

— Утром, — глухой, холодный голос колдуна исчезал вместе с гулкими шагами.

Вот ведь ирод, запер! Прислонилась к двери и еще раз ударила каблуком. Что ни день — новые неприятности. Да когда же это закончится-то?! Поглядела на ладонь — через кожу виднелась пара рун. Словно воском залитые знаки слабо переливались черным светом. Что же получается, заклятье Вечности на три части разделилось: одна в книге осталась, вторая на клочке бумаги, а третья во мне спряталась?

Уставшая, ослабшая забралась в шкуру и устроилась поудобнее на стуле. Высплюсь, а утром отправлюсь бабу Ягу искать. Других мыслей все одно нет.

Проснулась от чужого дыхания. Открыв глаза, встретилась взглядом с нависавшим надо мной колдуном и чуть не взвизгнула. Кощей сразу выпрямился и, скрестив крепкие руки на груди, недовольно сдвинул брови.

— Уже утро? — в окно заглядывало яркое солнышко, спина затекла. — Значит, я могу уходить, — потянувшись, откинула край шкуры.

— Не можешь, — бросил Бессмертный и мягко опустился на соседний стул.

Колдун подпер голову кулаком и задумался. Терпение мое понемногу испарялось. На рожон лезть не хотелось, но отказ сбил с толку. Молчание звенело в ушах, в голове билось беспокойное сердце.

— Я подумал и решил… — в утреннем солнце на пальцах Кощея заиграли блеском драгоценные перстни, — решил, что помогу.

Заворожено глядела на сверкавшие грани камней. Нацепил с десяток, да и одежа на нем сегодня… нарядная, что ли. Рубаха светлая до полу, вышивка — птицы заморские в садах красочных. Вон, даже лысина блестит.

— Ты слышишь, чего говорю, ведьма?

— А? Да-да, слышу, — встрепенулась я. — Помочь решил, значит. Чего это?

— Слыхала, что утро вечера мудренее? Так и есть.

— Ой ли? — недоверчиво сощурилась я.

— Не язви, — почти приказал колдун. — Отправлюсь в палаты Гороха, разузнаю, что да как, а ты меня здесь обождешь. К вечеру ворочусь, там и решим.

Согласия дожидаться не стал, встал и отправился прочь из зала.

— Снова запрешь?

— Нет, — Бессмертный на мгновение замер, но не обернулся, — можешь по теремам ходить, но со двора ни шагу.

Колдун оставил дверь приоткрытой, словно в подтверждении доброй воли не закрывать меня здесь. За порогом оказалось не так тепло. В коридоре ни души. В таких хоромах должно быть не меньше полусотни прислужников.

Побродив немного по пыльным закоулкам, поняла — никого не встречу. Пуст дом Кощея, что дырявое ведро. Окна грязные в паутине, половицы визжали почище девок в холодной речке. Домовуха во мне чуть не кричала от такого запустения. Чуяла — когда-то здесь домовые водились. Их следы, невидимые глазу, но не скрытые от моего носа, повсюду, разве что мхом не поросли — так давно это было. Дверей не один десяток, все заперты, а в замочных скважинах темнота. Чудное место, колдовством из каждого угла несет, а на что чары наложены — непонятно.

Живот свернуло от голода. Поискать кухню да сообразить себе каши. Наберусь сил и во двор отправлюсь. Найтмар, поди, тоже голодный, еще и не поеный, на холоде ночь стоял. Спустилась по лестнице вниз и оказалась прямо перед входом в кухню. Петли голые, двери сняты. Грязища кругом, света белого не видать. Печь добрая, но до того закопченная… Посуда, что ни горшок — с трещиной, что ни тарелка — жиром перепачкана. Ложки под столом валяются, полотенца можно ставить — не упадут. Воды в кадках нет, бочки какие-то — огурцы квасили или капусту. Плесень, пауки, пыль — добренькое утречко. Даже есть расхотелось.

Нет, так дело не пойдет. Взмахнула руками, зашептала заклятье и выпрыгнули метелки. Давай по кухне ходить, по углам пауков гонять, пыль смахивать. Воды сообразила, тряпки лихо по полу заерзали, посуда закружилась и чистая на полки отправилась. С печкой дольше всего возилась. Пока копоть убрала, так умаялась, даже вспотела.

— Вот это я понимаю! — с печи спрыгнул огромный — размером с рысь будет — черный кот с белой грудью.

От удивления присела на лавку и за грудь схватилась. Чтобы кошки по-человечески говорили — не слыхала еще. Котяра деловито обошел чистую кухню, подергивая пушистым хвостом, и присел напротив.

— Хорошо-то как, — желтые глаза довольно сощурились, — а сметаны можешь?

— Могу, — удивленно выдохнула я.

— Будь добра, девица, побалуй меня, — морда с богатыми усами растянулась в улыбке.

Не решаясь встать с лавки, шепотком стянула с полки тарелку и наполнила жирной сметаной. Кот осторожно понюхал угощение и принялся слизывать.

— Уважила, спасибо, — мурлыкнул пушистый и принялся умываться, как обычные кошки после еды.

— Еще?

— Попозже, — натирая лапой морду, сообщил он. — Ты к Кощею надолго?

— Надеюсь, нет.

— Жалко, уж больно сметана вкусная. Я тут частый гость, можно сказать, живу, и с едой в хоромах негусто, ежели честно.

— А… — я замялась, — а кто ты?

— Кощей не говорил? — в голосе кота послышалось огорчение. — Баюн, кот Баюн. Может, слыхала?

— Конечно, слыхала, — теперь стало понятно, что из ума не выжила, просто кот волшебный. — Ты сказки рассказываешь, а люди засыпают, потом на грудь им прыгаешь и до смерти задираешь…

— Ой-ой! — остановил меня усатый. — Наговорят, а ты слушаешь. По-твоему, выходит, я злодей какой-то.

— Так в книжках написано.

— Нашла кому верить — книжкам. Нет, конечно, бывало дело — помирали, — желтые глаза задумчиво уставились в потолок, — но это редкость. Что мы все обо мне да обо мне? Как тебя звать?

— Василиса.

— Хорошее имя. Кощей о беде твоей рассказал, а как звать — не говорил.

— Он меня все ведьмой кличет, без имени, — отмахнулась я.

— Шибко не обращай внимания. Одичал совсем в одиночестве наш Кощей. Только я к нему и захаживаю.

— Такой уж одинокий?

— Напрочь, — кивнул Баюн. — Когда-то здесь жизнь, что кипяток из котла выплескивалась, а теперь глушь да паутина. Еле уговорил его по Рускале погулять. Горох давно на разговор звал.

— Что за дела у Кощея с Горохом?

— Да какие дела, — кот поднялся и запрыгнул ко мне на лавку, — так, делишки. Царь хотел за него Несмеяну сосватать. К государевой дочери повадился аспид летать, дюже папку раздражал.

— Потап-то? Не самый плохой суженый для Несмеяны.

— Знакома с ним, значит… Может, и не плох он, но для царевны не пара, а Кощеюшка — жених видный: злата, серебра, каменьев — не счесть, да и дань ему давненько не плачена.

— Какая такая дань?

— Много шибко вопросов, — недовольно мурлыкнул Баюн. — Дань как дань, обыкновенная. Кощей все одно не согласился Несмеяну замуж взять.

— И хорошо.

— Чего это?

— Уж лучше за аспида, чем за Бессмертного.

— Глупая ты девка, Василиса, а так сразу и не скажешь, — кот поджал лапы и приготовился задремать. — Пойди, Кощею в благодарность ужин сообрази. Он тебя спас, помочь согласился, — Баюн приоткрыл один глаз. — Вечером голодный вернется, опять яблоками перекусит.

— Мне коня накормить-напоить надобно.

— Напоен, накормлен уже, — пушистый обнял себя огромным хвостом. — Займись ужином, не побрезгуй.

Не горело в сердце пожара обхаживать колдуна, но кот прав — отблагодарить надо. Вон, даже про Креса не забыл. Для начала прошлась шепотками по коридорам — вычистила все до блеска, к вечеру управилась. Как стемнело, везде факелы зажгла. Засияли хоромы Бессмертного. Хоть и старенькое здесь все, облезлое, но порядок быть обязан.

Вспомнив, как Кощей пировал, когда грамоту мне выдал, поняла, что кухня тесновата. Решила в зале, где ночевала, ужин справить. Там стол большой, места много. Надо расстараться, чтобы попробовал колдун стряпню и понял — не едал такого никогда. Пирогами не обойтись, даже полбыка дело не спасло бы. Давненько не готовила пир горой… Ох, только бы не оплошать.

Первым на стол упал лебедь запеченный, румяный да ароматный — во главе стола оставила. Хорош! Перепелок в чесночной подливе на золоченом блюде разместила — кожа поджаристая на драгоценном металле еще краше смотрелась. Взмахнула руками — и поплыли в воздухе почки заячьи, уже в молоке моченые, им навстречу сало тонкими ломтями — и ну оборачивать потроха. На прутики наделись, с угольками над столом заплясали верченые почки. Поглядела-поглядела и лапши намесила, чтобы не пустые стояли. Щуку нафаршировала туго, ухи жирной из стерляди наготовила — у самой слюна капала. Совсем без пирогов обойтись нельзя, но просто на тарелку сложить — скучно как-то. Наворожила деревце и развесила на ветках малюсенькие пирожки сладкие да пряники.

Оглядела свою ворожбу — не хватает чего-то. Словно на столе пусто. Пальцы сами собой заходили, губы зашептали, сердце в груди затрепетало — и встали на столе хоромы Кощеевы из сахара. Весу в них пуд будет, а от настоящих не отличить. Разве что домики не облезлые. Вот теперича все, нечего добавить.

Не успела косу поправить, как услыхала шаги за дверью. Скорее волосы лентой перевязала, стулья к столу подвинула. Сидела, дышать боялась. Не понравится, я же не переживу! Столько стараний, столько сил в ужин вложила. В животе до боли заурчало — завтрака не было, обед тоже пропустила…

— Ведьма, твоих рук… — Бессмертный не договорил, взгляд зацепился за яства, в лице поменялся. — Это что такое? — голос колдуна проваливался. — Терема мои, что ли?

— Ага, — боязливо мяла пальцы, — похоже?

— Как вылитые! — Кощей жадно вдохнул запахи, и в медово-карих глазах вспыхнули задорные огоньки. — К чему такой пир? — он потер ладони, явно готовясь досыта поужинать.

— Поблагодарить хотела за то, что меня вылечил, руны усмирил да в помощи не отказал. Узнал, чего в палатах Гороха делается?

— Обожди, — он поднял ладонь, — благодарность принимать стану.

Глава 13

Колдуна за столом не узнать. Обычно весь из себя важный, степенный, он накинулся на еду и казался несуразным, что дите малое. Дотягиваясь до миски с ухой, неуклюже ронял куски на пол. Чуть не опрокинул блюдо с лебедем, гремел тарелками и так аппетитно чавкал… Диву давалась, ковыряя ложкой фаршированную щуку.

— Вкусно?

— Пойдет, — колдун даже глаз не поднял.

Когда последний пряник исчез с деревца во рту хозяина, пиршество остановилось. Кощей с чувством вздохнул и откинулся на спинку стула. Закрытые глаза и тяжелое сытое дыхание, едва заметная улыбка в уголках губ — видать, по нраву пришлось угощение.

— Спасибо тебе, ведьма, — не размыкая век, заговорил Бессмертный, — давненько здесь женской руки не было.

— Вот это и странно, — отодвинула свою тарелку с недоеденной щукой, — поговаривают, что девиц у тебя много, а жены до сих пор нет. Живешь один, дом запустил, домовые и те разбежались. Ты невест, случаем, не ешь?

— О-о-ох, — тяжело закряхтел Кощей в поиске удобного положения. — Я ведь даже обозлиться толком не могу. Ведьма-ведьма, накормила до отвала и издеваешься.

— Больно нужно, — я хмыкнула, понимая — ничего он о себе не расскажет. — Разузнал, что в палатах у Гороха творится?

— Кышек на троне, царь в темницах, аспид твой тоже в кандалах. Еще гадалка у Кышека есть…

Услыхала о гадалке, и в сердце будто игла вошла. Неужто снова Досада в полон угодила? Стоит ей кинуть кости, узнает Кышек, где искать оставшиеся части заклятья.

— Гадалка не чертовка случайно? Шубка у нее белая и рыльце свиное.

— Похожа.

— Плохо, ой как плохо! Кощей, обличи самозванца, ты ведь древний колдун, ты сможешь.

— Простая какая, — выпучил глаза Бессмертный. — Ладно, Горох дурак дураком, но Кышек-то с головой дружит. Чародеи государевы на его стороне, и воевода тоже. Плахи не боюсь, но в цепях болтаться что-то не хочется.

— Что же делать? Чертовка им все как на ладони покажет.

— Здесь ты в безопасности. К моим хоромам просто так не подобраться, впрочем, как и выбраться. Завтра перенесу сюда Соловья и Ягу, вместе решим, что делать.

— И Несмеяну, она палаты царские лучше нас всех знает.

— И Несмеяну, — немного поразмыслив, согласился Кощей. — А сейчас спать иди, опочивальня давно готова.

— Сначала коня накормлю.

— Накормлен уже, — Кощей потянулся к сахарному терему и отломил кусочек. — И не надо перечить, — продолжать разговор Бессмертный явно не собирался.

Опочивальню отыскала быстро. Единственная распахнутая дверь на весь коридор так и манила к порогу. На удивление внутри оказалось чисто и тепло. В углу стреляла влажными дровами печь, широкая постель хвасталась пухлыми подушками да чистой простыней. Вместо одеяла снова шкура медвежья. Охотится, что ли, Кощей? На сундуке нашла теплую рубаху до полу. Приятно стало — позаботился о гостье хозяин. Еще бы в баньку сходить, но пришлось довольствоваться водой из кадки и рушником — тоже неплохо.

Переодеваясь, развязала пояс, и на пол повалились мои скромные пожитки. Плохо без сумки-то. Натянула чистую рубашку и, плюхнувшись на коленки, стала собирать вещи. Мятый обрывок заклятья Вечности играл проклятыми рунами да тоску нагонял.

— Добренького вечера, — мурчащий голос Баюна неожиданно раздался за спиной.

— Зачем подкрадываться? — наскоро замотала клочок теткиной книги в пояс и сунула в рукав.

— Не серчай, — богатые усы дернулись от широкой улыбки. — Кощей просил с тобой заночевать. Беспокоится.

— Обо мне беспокоится?

— Конечно, ты ведь его гостья. Как иначе?

Недоверчиво улыбнулась пушистому, взбивая подушки. Кот завел громкое урчание и ловко вспрыгнул на кровать. Потоптался по мягкой перине, выпуская когти, как положено кошкам. Устроившись в ногах, спрятал нос в хвосте и закрыл желтые глаза. Ну раз так, будем спать. Забравшись под шкуру, устроилась поудобнее.

— Василиса, будь спокойна, ежели Кощей вызвался помочь — поможет, не бросит, — Баюн мягкой поступью прошелся по кровати и улегся ближе ко мне.

— Не о том сердце плачет, — почесала кота за ухом.

— Расскажи, — желтые глаза блеснули в мягком свете.

— Ох, так сразу и не сообразишь с какого края начать… Запуталась я, все в жизни с ног на голову перевернулось. Любимый меня оставил, а лиходеи из сказок друзьями стали. Вот скажи, как понять — где добро, а где зло?

— Нет, Василиса, ни добра, ни зла, — голос Баюна сделался твердым. — Как лиходей говорю, знающий не одну тысячу сказок.

— Как же это?

— Обыкновенно, — кот уселся на перине. — Вот ты попала в передрягу с заклятьем Вечности, так?

— Так.

— Добрая, простая девица, домовой волшбой занимаешься — так?

— Так.

— Когда-нибудь о тебе тоже сказку сложат, и, слава солнцу, ежели сказитель все верно истолкует, а народ его правильно поймет.

— Что же, врут сказки?

— Не врут — приукрашивают. Так что Яга у нас молодцев в печи варит, а Кощей девок губит.

Про Бессмертного не уверена, а что ведьма с молодцами в печи творит — своими глазами видала: ничего худого, только польза им. Да и сама баба Яга — приятная старушка. Язык не повернется о ней плохо сказать.

— Гляди в оба, Василиса. Порой люди совсем не те, кем кажутся.

Щелчком пальцев потушила свечи и прижалась щекой к мягкой подушке. Урчание кота скоро стихло. Уснул Баюн, а мне не спалось. Все думала о его словах. Прав усатый, хоть тресни — прав.

Тихонько поднялась с кровати и запустила ноги в сапоги. За окном стеной валил снег — зима зимой… Жаль на улицу ходить не велено. Люблю ночные снегопады. Кругом тишина, и будто слышно, как снежинки на землю опускаются, шуршат. Вздохнула, ощутив себя полонянкой. Нет уж, по теремам прогуляюсь, хоть в окна на снег погляжу. У Кощея двор ночью светлый, да и сна ни в одном глазу.

Бессмертный — любитель бесконечных коридоров и переходов между теремами. Ума лишиться недолго, или ног. На первом этаже остановилась у самого большого окна, и забыла, как дышать. На улице творилась настоящая сказка. Снегопад поутих, на землю опускали редкие хлопья. Сверкая в свете доброй сотни факелов, снежинки казались драгоценными камнями. Ни одна сокровищница, ни одна царская казна не видала такого великолепия. Даже черепа на частоколе больше не пугали.

— Васенька… — хриплый голос здорово напоминал Яркин.

В ужасе дернулась назад и, обернувшись, почуяла, как сжалось сердце. Показалось? В теремах тишина, только стены иногда щелкают бревнами на морозе. Лучше спать пойду, не к добру это. Только шаг сделала, снова хрипотцой в уши зов прилетел:

— Вася, Васенька…

Кроме лестницы на второй этаж, тут еще одна имелась — вниз вела, и голос точно оттуда слыхала. Что Яру в подвале Бессмертного делать? Когда голова понимает, а ноги ее не слушаются — отыскать неприятности легче легкого.

Голос друга звал все настойчивее, а сердце стучало так быстро, что в груди гудело. Перебрав ступени, очутилась в подземелье. Душный воздух, на стенах факелы коптили, освещая тяжелую кованую дверь и несколько распахнутых решеток. Дальше — полумрак и темнота.

— Вася…

Готова была руку на отсеченье отдать — из самой глубины каменного коридора звал Ярка.

Дернула из кольца горящий факел и зашагала к темноте. Волнение выходило дрожью, огонь в руках трясся, а я неслась на зов.

— Ярушка, — шепот сорвался с пересохших губ, когда увидала любимого за толстыми прутьями запертой решетки.

— Вася, беги от Кощея! — в грязной рубахе, бледный, он ползком отправился ко мне.

— Как ты здесь, Ярка? Что приключилось?

— Уходи из хором, уходи… — словно безумный повторял друг, глядя на меня остекленевшими серыми глазами.

— Да куда бежать-то?! Как же тебя здесь оставить?!

— Не уйдешь — оба умрем. Беги за помощью, Вася! На тебя одна надежа.

— Яр…

— Беги, скорее. Скорее, Вася, — во взгляде милого столько мольбы, что дурно сделалось.

Выходит, обманул Кощей, ирод проклятый! Запер Ярку, меня из теремов не выпускает. Неужто он с Кышеком заодно? Вот так угодила, Василиса Дивляновна. Отдаст меня в руки лиходея, и поминай как звали. Кто знает, какие у них с самозванцем дела? Небось, продал меня Кышеку, уж злато Бессмертный любит — это всем известно.

Дверь терема громко хлопнула за спиной. Достала из рукава свернутый пояс с торчащим краешком обрывка заклятья Вечности и замерла. Во рту заиграл соленый привкус, губу защипало. Нечего тут думать, тикать надобно! Угодить в подземелье Бессмертного — раз плюнуть, тогда уж не вытащить мне друга.

По двору крадучись ходила, во все постройки заглянула, но Креса не нашла. Куда найтмара дел, паршивец?! Может, и нет моего коня больше. Сытый да напоенный…

Ничего вокруг не замечала, неслась по мосту через речку, доски под сапогами свистели. От факела толку мало — ни рожна не видать. Сама не поняла, как в лесу очутилась. Споткнулась о торчавшую корягу и полетела в сугроб, выпустив огонь из рук. Нырнула палка в снег и потухла. В кромешной тьме я очутилась. На небе ни луны, ни звездочки — затянуло снежными тучами. Будто ослепла я.

Зубами от холода стучала — в одной рубахе на морозе несладко. В ногах силы пропали. Да и куда бежать теперь? Только подумала — сгину в ночном лесу, как доля придумала новую напасть. Шорох крыльев, и у ног очутились два красных огонька — вестник. Глаза не видели, но почувствовала, как птичьи когти полоснули по рукаву, куда спрятала заклятье.

— Ведьма, ты сдурела?! — огоньки глаз нечисти разошлись в стороны и потухли, яркое пламя на миг осветило зимний лес.

Кощей из Нави, если нужно, достанет. Холодные ладони Бессмертного опустились мне на плечи, мы тотчас очутились в его тереме.

— А ну объяснись! — зарычал чародей, глаза налились яростью.

— Я все поняла про тебя! — попятилась от колдуна и уперлась в стену. — Зачем ты Ярку полонил? Решил меня Кышеку отдать? Сколько он тебе злата обещал?

— Ты чего, ведьма?! — ярость Кощея быстро сменилась нешуточным удивлением. — Кого я полонил?! Какое злато?!

— Яра — любимого моего! Он сейчас у тебя в подземелье, — дрожала, захлебывалась словами. — Признавайся, к Кышеку ходил договариваться?!

Бессмертный глаза раскрыл от удивления, изогнув брови. Глядел на меня, что на скомороха, с ответом не спешил. Молчание только пуще раззадоривало, дров в топку подкидывало. Уже и о страхе забыла — зло взяло.

— Глядеть волком перестань, — холодно заявил Кощей и потащил за руку к лестнице в подземелье.

Спускалась, чуть не падая — торопился колдун, увлекая за собой. Оказавшись внизу, он отпустил меня и, раскинув руки, повернулся кругом:

— Показывай, ведьма, где твой любимый?

— Там, — указала в глубину коридора, — своими глазами видала.

— Идем, — холодные пальцы снова сжались на моем запястье, факелы вспыхнули, развеявтемноту.

За решеткой, где недавно томился друг, оказалось пусто, дверь распахнута. Кощей поджав губы, глядел с укором. Не знала, что думать, что сказать — не ведала. Словно и не было здесь милого никогда. Схватилась за рукав — на месте заклятье, грудь под рубахой часто заходила.

— Ну, чего сопишь? — Бессмертный перешагнул порог комнаты и прошелся, пошевелил скрипучую решетку.

— Ты его спрятал, — еле слышно зашептала, чувствуя, как голова идет кругом.

— Мороком тут знатно несет, — Кощей сморщился и вышел в коридор. — Сама подумай, зачем мне твой… Как его там? Любимый твой мне зачем? Кышеку бы тебя отдал, и время не тратил.

— Кощеюшка, ты тут? — в подземелье показался Баюн. — Нет ее нигде, все… — кот осекся, разглядев меня за решетчатой дверью. — Нашлась, ну слава солнцу!

— Баюн, я тебя на воротник пущу, вот тебе слово, — колдун недобро покачал лысой головой. — Она в лес сбежала, вестника встретила.

— Как вестника?! Где вестник?! — кот угрожающе изогнул спину и распушил хвост.

— Не шипи, убил я его, но это дела не меняет. Чуешь, мороком несет?

— Как такое быть может? — кот закивал головой, улавливая запах колдовства. — Кому удалось сюда забраться?

— А вот теперича представь, как они там колдуют, чего вытворяют.

— Подумать страшно, — Баюн скользнул к моим ногам. — Василиса, ты цела, не шибко досталось?

Сползла по стеночке на холодный пол и замерла. Ни слова сказать, ни полслова. Поверить Кощею с Баюном боязно. Так близко Ярушку видала, говорила ведь с ним.

— У-у-у, — скривился кот, — хорошенько ее потрепало.

— Неслабо, — нахмурился Кощей. — Усыпи и глаз не спускай.

Захмелеть довелось лишь раз, когда тетушка на медовуху чар переборщила. Помню страшное утро после чарки… Сегодняшнее пробуждение перенесло в прошлое. Голова раскалывалась, из живота рвалась тошнота — жить перехотелось.

Прижав ладонь ко лбу, села на кровати и поплыла вместе с опочивальней. С трудом вспомнила, что произошло, и расхотела жить еще раз. Поверила в морок, обвинила Кощея, убежала невесть куда, неизвестно зачем… Как стыдно-то!

— Кругом враги? — Баюн лениво бил хвостом по подушке.

— Лучше бы я умерла, — язык прилипал к зубам, горло стянуло.

— Пройдет, мои чары не развеялись еще. Я тебя легонько убаюкал.

— Долго спала?

— Всего ничего. Раз проснулась, идем в читальню. Кощей уж всех собрал.

Короткий путь от комнаты до зала показался долгим военным походом. По ощущениям — во мне застряло не меньше дюжины стрел, кровь в жилах остыла, а голову разрубили пополам богатырским мечом. Баюн плелся рядом и, думаю, по-своему сочувствовал.

— …Лютует псина, — во главе стола сидел смурной Кощей. — Заходи, — он кинул на меня тяжелый взгляд.

Присела рядом с Ягой. Костлявые пальцы ведьмы крепко сжали мою ладонь. Стало немного легче. Несмеяна клевала носом, растрепанная, в легкой рубахе — точно с постели в хоромы колдуна угодила. Соловей тоже заспанный, чуть что — легонько шлепал себя по щекам. _Чи тай на Кни го ед.нет_ Доски стола скрипнули от прыжка Баюна — он уселся прямо на столешнице, приготовившись слушать Бессмертного.

— Все в сборе, — колдун покосился на меня, сделалось неловко. — Ведьма, морок уже отпустил?

— Отпустил, — пробурчала я, не поднимая глаз.

— Добро. Времени у нас больше нет. Туга для Кышека ворожит, даже о сне не вспоминает. Ежели так дальше пойдет, ведьму до смерти чарами замучают.

— Корона на башке горит, — разбойник еле сдерживал зевоту.

— Полыхает даже. Несмеяну упустил, а она прямая наследница трона. Поэтому сейчас для Кышека заклятье Вечности — первое дело. Гороха казнят…

— Чего-о-о?! — встрепенулась царевна.

— Могут казнить, — исправился Кощей.

— Не при дочери такое об отце говорить!.. Но я бы не шибко расстроилась, — Яга отклячила нижнюю губу и немного подумав, добавила: — Рускалу уже трясет от его указов.

— Ежели сдюжим, я папке голову поправлю, — смутившись, пообещала девица.

— Не серчай, царевна, но папаню твоего, если головы не лишат, то еще не раз подвинут. Вот увидишь, — Соловей, не стесняясь, разделял мнение старой ведьмы.

— Прекратите, — холодно отрезал нить спора Бессмертный, — не о том думаете. Запросто нам к Кышеку не подобраться. Пока в палатах царских был, видал — он даже в нужник за собой пару десятков колдунов водит и стражу до кучи. Будем брать хитростью.

— Ну, это не ко мне, — нервно хихикнул разбойник. — Горло кому перерезать или кошелек с пояса снять — пожалуйста, а с хитростью…

— Мы отдадим Кышеку обрывок заклятья, — неожиданное заявление Кощея заставило Соловья замолчать.

В читальне повисла острая тишина. Никто не решался заговорить, уж больно суровым стал взгляд медово-карих глаз. Морок-то с меня спал, но недоверие к Бессмертному осталось. Осторожно пощупала сверток в рваном рукаве и спрятала руку под стол.

— Ведьма, покажи, — приказал колдун.

Понимая, о чем он говорит, нехотя протянула ладонь. Друзья потянулись глядеть. Словно рыбки подо льдом, под кожей мелькнула пара рун. Кощей встал с места и быстро зашагал ко мне. Уже привычный холод его рук, выдох и чернеющие знаки метнулись в воздух.

— Кышек прочтет заклятье и обретет силу. Успокоится, перестанет опасаться, ослабит охрану… Только без этих слов, — Кощей собрал мои пальцы в кулак, — он не обретет бессмертия.

— Уверен? — Баюн, что заколдованный, не отводил желтых глаз от исчезавших рун.

— Уверен.

— Думаешь, не догадается, что вечной жизнью тут и не пахнет? — Яга забрала мою руку из холодной хватки колдуна.

— Даже я бы не догадался.

Пришлось отдать обрывок из тетушкиной книги. Не хотела расставаться с клочком бумаги, сомневалась в намерениях Кощея. Сердце сжалось, когда Бессмертный забрал его и, сунув в карман, вернулся на свое место.

— Дальше-то что? В палаты пойдем? Как же Потап? А ежели папке голову срубят? — разволновалась царевна.

— Могут и срубить, но по сравнению с общей бедой — это мелочь, — равнодушный тон колдуна охладил Несмеяну. — Все остальное обговорим, ежели получится Кышека провести.

 Девица сникла, но слова поперек не сказала. Все же диву даюсь — как люди с царской кровью в жилах от остальных отличаются! Простая девка плюнула бы и за родителя горло грызть полезла, а Несмеяна — недаром царевна — наперед о Рускале думать приучена.

— Гадалку нужно вызволять, и чем скорее, тем лучше, — я решилась заговорить.

— Твоя правда, ведьма. Вот ее мы и попросим взамен заклятья Вечности. Добрая плата. — Кощей поднялся и, не сказав больше ни слова, вышел из читальни.

— Пошел Кышеку ветер отправлять, — объяснила баба Яга, увидав растерянные взгляды. — А нам пора спать, рассвет скоро.

Друзья поспешили по опочивальням, а я осталась в просторном зале. Идти в кровать не хотелось. Чары кота, наконец, отступили, и я наслаждалась возможностью дышать без приступов тошноты.

Не знаю, сколько просидела в читальне, разглядывая полки с диковинными книгами. Обложки, украшенные драгоценными камнями, манили прочесть хоть страничку, но не могла решиться. Простой девке к сокровищам притрагиваться стыдно. Чувствовала себя мухой, присевшей на мед — вот-вот зашибут, но так сладко.

— Почему отдыхать не идешь? — Кощей переступил порог, сжимая в руке корзину с наливными яблоками.

Бессмертный зачем-то переоделся. Напялил кафтан атласный, сапоги блестели, что водная гладь на солнце. Щеголь — не иначе, или полоумный немного.

— Хотела почитать, да такую красоту в руки брать страшно.

— Вот как, — колдун поставил корзину на стол. — Погляжу, ты для сельской девки больно ушлая. Грамоте обучена, в седле умеешь ездить… Найтмара обуздала.

— Он сам меня в хозяйки выбрал, — легкая улыбка от воспоминаний о Кресе заиграла на губах. — Грамоте тетушка обучала, хотела лучшей жизни для меня, а в седле Ярка учил кататься. Он из Горок, там даже дети умеют.

— Это любимый твой?

— Уже и не знаю, — с болью в груди вздохнула я, — любимый или нет.

— А вчера не сомневалась, — хмыкнул Бессмертный.

Кощей сложил руки за спину и прошелся вдоль одной из стен. Полы шелкового кафтана шелестели в гулкой тишине зала, он чуть повернул голову и окинул меня оценивающим взглядом.

— Сказку? — губы Бессмертного не выдавали и тени улыбки, но медово-карие глаза задорно искрились. — Девицы любят сказки.

Кощей потянулся к полке над головой. В его руках сверкнула драгоценными камнями кожаная обложка. Книга сказок красоты невероятной манила одним только видом. Бессмертный бережно протянул мне сокровище. Принимая в холодные от волнения ладони тяжелую книгу, забыла как дышать. На меня смотрели волшебные птицы, созданные мастером из изумрудов и золотых нитей. Подумать не могла, что до такого чуда дотронуться смогу.

— Так ничего не прочитаешь, — Кощей присел рядом со мной. — Книгу-то открыть надо.

Он аккуратно взял из моих рук драгоценное писание, шелест страниц затуманил голову. Мягкий голос колдуна рассказывал о чужеземных берегах, великих подвигах героев. Яркие картинки мелькали в мыслях, оживая перед глазами. Казалось, сердце чувствует все, о чем читает Бессмертный: неистовую ярость мужчин, трепетную любовь женщин. Люди гибли и возрождались, одерживали победы и возвращались домой. Я танцевала от радости вместе со сказочными воинами, пела печальные песни с девушками, не дождавшимися любимых с поля боя. Дотрагивалась до волшебных предметов, откусывала отравленные яблоки и засыпала вечным сном. В лицо дул теплый ветер, пахнувший иноземными сладостями, во рту скрипел песок бескрайних пустынь.

— Люблю эту книгу, она с детства со мной, — Кощей отложил сказки в сторону и потянулся к яблокам.

— Ты был ребенком? — тоже запустила руку в корзинку.

— Конечно, был, все когда-то были детьми, ведьма.

— Прости.

— Не за что, — он аппетитно впился зубами в румяный бок фрукта. — Кышек на ветер уже ответил, ежели тебе интересно.

— Согласился?

— Согласился встретиться и потолковать. Завтра перед закатом.

— Боюсь, выкинет гадость какую.

— Может, — Бессмертный безразлично дернул бровями. — Придется рискнуть.

Глава 14

Сегодня утром в кухне Кощея хозяйничала баба Яга. Печь напряженно ухала, вспоминая, как греть горшки, стол жалобно пищал от толчков костлявых рук ведьмы, месившей тесто. Вареники выйдут что надо — старушка придумала начинок не меньше десятка.

Несмеяна черпала большой ложкой размоченные грибы, только ведьма отворачивалась, а я старалась не улыбаться. Выдавать девицу не хотелось, уж больно забавно получалось.

— Цыц! — Яга все же поймала царевну. — Или вам не хватит, или Кощей пойдет к Кышеку голодный.

— Страшно-то как, — шутливо сморщила нос девушка.

— Еще как! — серьезно согласилась бабушка. — Ежели не сотрапезничает Бессмертный да воды не напьется — не будет силы колдовской.

Ну, хоть понятно стало, почему Кощей ест что не в себя. Не каждый конь после пахоты столько проглотит. Пущай кушает на здоровьишко, дай солнце ему жену хозяйственную.

— У меня горе, ежели кто не заметил, — Несмеяна, не скрываясь, зачерпнула творога, — любимый и папка в темницах.

— Да, — Яга хлопнула муки на стол, — Потапа, конечно, угораздило…

— Еще бы знать за что его, — я отодвинула миску от царевны.

— Знамо дело за что, — ведьма удивленно глянула на меня, — в Первограде только немой о том не сказывает. Его же видали на ярмарке с тобой. Говорят, ты за аспида золото отдала.

— Было дело.

— Слухи до Кышека дошли.

— Мало ли в столице девиц-то, любая могла за змея заплатить, — странно слышать, что обо мне в городе толкуют.

— Василиса Дивляновна, не ты ли единственная, кто получил грамоту на волшбу из рук самого Кощея Бессмертного? Не ты ли над Первоградом на спине аспида летала? Да о тебе уже сказки складывают.

— И я слыхала, — закивала царевна.

— Пойду, — поднялась с лавки и, отряхнув рубаху, зашагала к выходу.

— А каша? — растерянный голос старушки догнал у порога.

— Расхотелось.

Жалкие крохи хорошего настроения, что я получила от воркования ведьмы над тестом и потешного ворчания Несмеяны, исчезли без следа. Только и думала о том, что Потапа в темницу из-за меня бросили. Все одно Кышек от змея ничего не узнал, но наверняка хорошо помучил. Вот бы отправиться с Кощеем и шибануть самозванцу короной по мусалам. Храбрилась, конечно. На самом деле поджилки тряслись, в голове стучало от страха.

Расхаживала по первому этажу, на лестницу в подземелье поглядывала. Морок этот… Не успела от одних переживаний избавиться, другие уже ложками стучат — ждут мою буйную головушку к столу.

От резкого скрипа под полом свело зубы. Подошла к лестнице и глянула вниз — кто-то ходит. Не лезть бы не в свое дело, но куда там… Ноги уже пересчитывали ступени.

Тяжелая кованая дверь, что ночью заперта была, настежь распахнутой оказалась. Ступила за порог и сощурилась от яркого сияния. Глядела на бесконечные горы монет, на переполненные драгоценными камнями сундуки, на сотни кувшинов из чистого злата да серебра, на жемчуга, небрежно рассыпанные по полу. Конца и края сокровищам нет. Подняла изумрудный камень с ладонь размером, в руках повертела. Бросила, что булыжник, на кучу золотых — шумно вышло.

— Суешь нос, куда не следует, — из глубины огромной комнаты вышел Кощей.

— Случайно забрела, — соврала и почувствовала, как щеки загорелись.

Колдун не ответили, лишь улыбнулся украдкой. Он принялся открывать запертые ларцы. Приличная девица давно бы со стыда сгорела и вон кинулась, а я стояла, глазела. Никогда прежде к богатству не тянуло, но здесь просто несметные сокровища хранятся — ума лишиться можно.

— Нравится? — Бессмертный, занятый делом, даже не повернулся.

— Нет, — снова ложь, снова покраснела.

— А так? — в руках колдуна появилась нить жемчуга.

Кощей подошел и аккуратно надел на меня украшение. Тяжелые бусы, жемчужины крупные да ровные — одна к одной — защекотали прохладой шею. Дотронулась кончиками пальцев до гладких камушков, глянула в медово-карие глаза колдуна. Он смотрел с хитрецой, будто безмолвно повторяя вопрос.

— Не для меня это, — попыталась снять драгоценность, но рука чародея накрыла мою.

— Тебе к лицу. Жемчуг еще краше становится на смуглой коже. Мне нравится.

Слова Бессмертного жутко смутили. Что значит — ему нравится? Конечно, хотелось бусы себе оставить. Не ради цены высокой, ради красоты несказанной.

— Не понимаю тебя, — освободившись от прикосновения Кощея, сделала шаг назад. — Имени моего не произносишь, когда ведьмой называешь, чуть не кривишься, а тут… подарки такие…

— Глупости, — он явно занервничал, отвел глаза и поспешил вернуться к ларцам. — Я… Мне… Отстань ты!

— Позволь с тобой к Кышеку пойти, — растерявшись, вывалила, что на сердце камнем лежало.

— Чего?! Дома сиди! — будто муж жене скомандовал колдун.

— Пойми, Потап из-за меня в темницах…

Кощей, глубоко вдохнув, так и не выдохнул. Он присел на сундук и молча уставился под ноги. Шаркнул сапогом, и по полу покатились драгоценные камни.

— Ты всегда такая? — Бессмертный поднял глаза, и я вздрогнула от его взгляда. — Чуть искра в голове мелькнула — пожар в груди полыхает. Вот тебе совет, ведьма — держи сердце холодным.

— Чтобы стать такой, как ты?

— И какой я, по-твоему?

— Одинокий, — промямлила я.

— Неправда, — колдун поднялся и, повернувшись спиной, сложил руки на груди. — У меня есть друзья.

— Ну, хоть друзья есть, — сняла жемчужное украшение и, положив на сундук, вышла из сокровищницы.

Весь день просидела в опочивальне, отгоняя шальные мысли. Сердце порывалось уговорить голову найти способ отправиться с Бессмертным к Кышеку. Наделать еще глупостей — как под дождем промокнуть.

— Спишь, что ли? — Соловей, не постучав, вошел в комнату. — Целый день не видать тебя.

— Не сплю, не ем и, кажется, потихоньку лишаюсь ума, — была рада увидеть разбойника, шибко разговоры с собой надоели.

— Кощей сказал, ты просилась с ним пойти.

— Какая разница, все одно отказал.

Молодец тряхнул черными шелковыми волосами и выглянул в коридор, словно проверяя, нет ли кого за порогом. Тихонько затворив дверь, он подошел ко мне и зашептал:

— Зачем хотела пойти?

— Потап в темницах. Досаду Кощей за заклятье вызволит, а аспид ему по боку. Соображаешь? — старалась говорить тише, понимая — не хочет Соловей, чтобы разговор в чужие уши попал. — Мне только до палат царских добраться, а там и помощница есть. Авось придумали бы чего.

— Как ты в палаты проберешься?

— Потихоньку следом за Кышеком…

— Вася, чего ты городишь, а?

— Сама не знаю, — провернув в голове бестолковую идею, плюхнулась на кровать и закрыла лицо ладонями.

— С аспидом не все так просто, иначе бы и его вместе с чертовкой выручили. Уж кусок страницы того стоит.

— Так почему не выручить?

— Он возлюбленный самой царевны Несмеяны. Пока его попа греет государевы темницы, наследница трона в полной власти Кышека. Гороху точно голову срубят, если уже не срубили. Шибко опасно держать подле себя настоящего царя, коли его рожей щеголяешь.

— Брось, — поднялась с мягкой перины и уставилась на парня, — Кышек великую силу обретет — кого бояться-то?

— Только дурак ничего не боится, Василиса. Только дурак… — молодец почесал затылок и махнул рукой, словно решаясь на что-то. — Слушай, — он присел рядом, — Кышек и от Кощея захочет избавиться, я уверен. Уж больно знатный он колдун, равный по силе. Поэтому на встречу ты все же пойдешь, хоть и в тайне от Бессмертного.

— Это как?

Разбойник вынул из-за пазухи знакомый сверток и протянул мне. Развернула шапку-невидимку, и сердце беспокойно дернулось. Раз уж Соловей решил так лихо провести друга, значит дело и впрямь серьезное.

— Я с Кощеем пойду. Яга с Баюном в теремах останутся, чтобы худым делом Несмеяну не скрали. Пойдем по тайной тропе. Наденешь шапку и следом отправишься. Не оборачивайся, не отставай, как придем на место, гляди в оба, нюхай хорошенько. Ежели почуешь неладное, подай знак. Поняла?

Прижимала чудесную вещицу к груди, а у самой голова кругом шла. Вдруг не сдюжу, не учую или не угляжу подвоха? Ох, матушки-батюшки — страх один.

— Ну, все, — парень встал и с выдохом кивнул, мол, договорились, — скажу, что ты спишь. Поспеши, скоро отправляемся в дорогу, — разбойник вышел из опочивальни, оставив после себя ветреный след.

Порывшись в сундуках, отыскала целую кучу одежи и, соорудив из нее что-то похожее на спящую девичью фигуру, накрыла шкурой. В тряпках отыскалась справная душегрейка и мужицкие штаны небольшого размера — самое то для прогулки по морозу. Весны здесь ждать не стоит.

К воротам успела раньше всех, еще и обождать пришлось. Кощей и Соловей шли в ногу. Лица каменные, даже не переглянулись, так двор и покинули. За ними пошла, молясь всем забытым богам, чтобы колдун меня не заметил. Зря волновалась — шапка-то и впрямь невидимка. Чудная вещица не просто скрывала от чужих глаз — подошвы следов не оставляли, сугробы нетронутыми оставались. Перейдя мост через молочную реку, молодцы свернули к лесу.

Ранний вечер — луна едва просвечивала на ледяном небе, терема потихоньку исчезали в седом тумане. Недалече от кромки леса Кощей остановился, жестом указал Соловью остаться, а сам зашагал к чаще. Пройдя с дюжину локтей, припал ухом к снегу:

— Мать Сыра Земля, слышу тебя, услышь и ты меня… — голос колдуна — громкий, басовитый, отражался от глухого леса и дрожал в моей груди.

Кощей закончил просьбу и тотчас могучие деревья заскрипели и расступились. Тонкой золотой нитью по сонному снегу прокатилась тайная тропка.

— Хорошо в друзьях Кощея ходить, — присвистнул Соловей и, обойдя колдуна, первым отправился по волшебной дороге.

— Шибко не хорохорься, — Бессмертный догнал друга и хлопнул в спину, — силы у меня нынче маловато.

— Как маловато? Яга пир закатила, не всякая свадьба такой видала.

— Не ел я…

— Кош, ты ополоумел? — удивление разбойника граничило со злостью.

— Ведьма с толку сегодня сбила, кусок в горло не лез, а потом закрутился, только вот вспомнил.

— Это Василиса, что ли? Боюсь спросить, чего она опять выкинула…

— Ай, — Кощей рукой отогнал воспоминания, — подарок ей сделал, а она не взяла.

— Хороший подарок?

— Добрый вроде. Девицы украшения любят… Любят?

— Ну, любят.

— Вот! Обычно колечко там или пояс каменьями расшитый подаришь, и глаза загорятся, а эта… Сказала, мол, я одинокий — вроде бестолковый, и жемчужные бусы не взяла.

— Что, Кощеюшка, до того не знал девичьего отказа? — в узких глазах Соловья заиграла улыбка.

— Басурманское ты трепло, — ехидно скривился Бессмертный.— Я же от чистого сердца.

Пойми этого мужика! Говорят, он старик тысячелетний, а выглядит, что молодец в расцвете сил. То плюет на Рускалу, то выручать соглашается. Подарки делает от «чистого сердца» и тут же шипит почище гадюки. Свихнулся, поди, на старости лет.

— Надо было книгу дарить, — чуть слышно шептал колдун.

— Кощеюшка, я тебя не узнаю, — разбойник прибавил шагу.

За их разговором не заметила, как тайная тропка закончилась. Мы очутились на мшистой поляне. Весна украла зиму, оставив серые пятачки хрупкого снега. Обрывистые края пригорков тянули корни-руки к теплу, вечер бросал мягкий свет через густые сосновые кроны. До заката совсем немного оставалось. Ох, успеть бы дотемна Досаду вызволить.

Только о чертовке подумала, как перед нами, словно из воздуха, появились всадники — воины и колдуны верхом на гнедых лошадках, не меньше трех дюжин мужиков, а все, что братья: кафтаны серые, шапки мехом отделанные, лица тяжелые. Позади на вороных Туга, да… Кышек — вылитый царь Рускальский. От горшка два вершка — ежели подпрыгнет, бороденка — три волосенки, седая.

— Принес? — Кышек выехал вперед, к нему тут же двинулись прислужники.

— Привел? — ухмыльнулся Кощей.

— Привел, — заулыбался в ответ лже-царь. — Раскрой секрет — на кой леший тебе гадалка? Решил вокруг пальца меня обвести? — он ловко спешился и жестом приказал охране сделать то же самое.

— Дела до тебя нет, как и до Рускалы. Много чести…

Слушать не стала. Осторожно ступая между всадниками, искала чертовку. Лошадиные хвосты лупили по лицу, старалась терпеть, не отмахиваться. В тесной толпе задеть кого или фыркнуть в голос — значит, смерть встретить.

Досада стояла позади дружной компаний Кышека. Руки тугими вязками за спиной стянуты, сама вперед глядела, не моргая. Копыта, что вросли в мох, а грудь не колыхалась от дыхания. Обошла гадалку, на молодцев рядом поглядела — оба чародеи, точно опытные, хоть и молодые. В глазках огоньки лихие. Встала перед чертовкой присмотрелась — будто кукла, лицо что из воска отлито. Шерстка белая на весеннем ветре колыхалась, а сама недвижимая, бледная — ни кровинки в жилах.

— Ведите! — гудящий голос Кышека пробил толпу.

Туга вытаращил и без того выдающиеся глаза, вскинул руку — оба молодца рядом с гадалкой зашептали заклятье. Досада глубоко вдохнула и заговорила еле слышным, деревянным голосом:

— Приказывай, хозяин, все исполню.

Туга довольно погладил седоватую бороду, спешился и, дойдя до чертовки, оценивающе окинул взглядом. У меня живот скрутило от увиденного — ненастоящий царь решил Кощею ненастоящую Досаду отдать. Пока чародей вел гадалку под локоть к Кышеку, я вынырнула из толпы и бросилась к Соловью.

— Забирай, но сначала обещанное отдай, — самозванец протянул раскрытую ладонь навстречу, зажатому в кулаке Бессмертного, обрывку.

— Не спеши, — разбойник почувствовал мой тычок в бок и остановил друга.

Поляна замерла, даже ветер притих под внимательным взором Кощея. Сама глядела на Досаду и диву давалась. Еще пару мгновений назад она и простому человеку живой не показалась, а теперича дышала с волнением, в глазах страх, щеки румяные. Я принюхалась — колдовством от нее не пахло.

— Ну? — не найдя ничего подозрительного, Бессмертный вопросительно глядел на Соловья.

— Калачи гну, — зло процедил парень, озираясь по сторонам. — Не то здесь что-то.

— Хватит голову морочить, — Кышек нетерпеливо затряс ладонью, — давай сюда заклятье!

— Стой, говорю! — разбойник снова одернул Кощея.

В тот миг меня что из ушата ледяной водой окатило. Рядом неуклюже развернулся Туга, задев меня плечом. Он свел брови, сморщил нос, шумно вобрав ноздрями воздух. Глянул так, будто видимая перед ним стою. Резкий взмах — и шапка невидимка полетела с головы наземь.

«Василиса» — без голоса, одними губами произнес мое имя Кощей. В вечернем лесу затрещали морные шары, ветер разнес едкий удушающий запах сотен заклинаний.

Тесная коморка государевых темниц радушно приняла гостей. Нас с Соловьем силой швырнули на грязный пол, я проехалась по трухлявой соломе, разодрав штаны. Спасибо, хоть факел гореть оставили. Поднялась с трудом, руки немели от веревок.

— Обыскали? — тихий вопрос Бессмертного напугал не хуже громкого крика.

Колдун в цепях болтался у стены, сапоги не доставали до пола с ладонь. Каждое звено надежно окутывали чары — металл переливался от синеватого к ядовито зеленому. Незавидное положение не только для полоненного Кощея… Кроме него, нас отсюда никто не вытащит.

— Кинжал отобрали, — разбойник сплюнул, встав на колени.

— Руны у ведьмы не заметили?

— Нет… вроде, — на мгновение засомневалась я.

— Рассказывайте, — совершенно ледяным тоном приказал Бессмертный. — Друже, ты знал, что она за нами идет?

— Знал, — голова молодца виновато опустилась.

— Не сомневался.

— Кощеюшка, я же не хотел! Думал, вдруг Кышек чего выкинет, а Вася предупредит, ежели что…

— Кышек по сравнению с нашей ведьмой — младенец, — горько хохотнул колдун. — Уж от нее скорее лиха дождешься.

— Досада не настоящая была, я предупредить пыталась.

— Спасибо, — Кощей то ли впрямь благодарил, то ли издевался.

— Чего делать-то?

Вопрос разбойника остался без ответа. Дверь отворилась, впуская пыль, и через порог ступила гадалка. Настоящая Досада выглядела куда хуже куклы на поляне. Исхудавшая, с заплывшими глазами, она еле перебирала копытами по каменному полу. От белой шерсти и памяти не осталось, в тусклом свете шуба выглядела страшно — грязь да колтуны. Следом стражники зашвырнули в коморку почти бездыханное тело. Ярушка… Бросилась к другу, но со связанными руками шибко не разгуляешься. Глядела на милого, и колотить начинало. Прильнула к груди — еле-еле сердечко трепыхалось, раз через два ходило. На лицо смотреть боязно — синяк на синяке, нос перешибленный, губы в кашу разбиты.

— Ярка, миленький.

— Не в себе он, почти насмерть забили, — Досада опустилась на пол, прижавшись к стене. — Все пытали, где тебя искать.

— Ярка… — слезы катились по щекам, падая на грудь кузнеца. Я обернулась к чертовке, отрывисто глотая душный воздух, чтобы заговорить. — Как он тут очутился?

Она не ответила. Махнула взглядом и глаза опустила. Ладони чувствовали слабые толчки Яркиного сердца, глаза закрывались. Загаженная коморка терялась в тонкой дреме, щека переставала ощущать стылый камень и колючую солому. Друзья замолчали. Наверное, они тоже готовы принять новый поворот, ведущий в тупик.

Понять, что значит безысходность, можно только однажды. Когда надежда сгорела над пламенем беды, уже не хочется кричать, бежать, искать выход… Не хочется ничего. Липкий страх остается потом на коже, высыхают слезы, и ты засыпаешь, как замерзший путник в холодном лесу. Спокойно, безмятежно, в последний раз.

Проснуться все же пришлось, да еще и с ощущением невыносимой горечи от того, что надежды на легкую смерть не оправдались. Руки по-прежнему лежали на груди Яра. Боялась потерять отрывистое дыхание милого. Казалось, будто от меня зависит слабая искра жизни в его теле. Сама не знаю откуда, но точно знала — Ярка умирает.

— Спят? — цепи Кощея брякнули вслед словам.

— Спят, — разбойник тихо прошелся по темнице.

— Яга поняла, что беда случилась. Чую, как заклятьями силы мне пытается прибавить, но эти оковы проклятые… Она скорее в лепешку расшибется.

— Совсем не выходит?

— Жалкие крохи, друже. Будто на дно кружки воды плеснули.

— А ежели поднатужиться?

— Можно, пожалуй, — после раздумий неуверенно согласился Бессмертный. — Тут другая беда.

— Что еще?

— Хворый этот, — колдун явно говорил о Ярке. — Не жилец парень, а ведьма его не бросит. Вот и думай, Соловушка, ежели я цепи оборву да дверь снесу, кто этого бугая на себе потащит?

— Кто бы ни потащил, далеко не уйдем. Его бы подлечить.

— Выбор невелик, — тяжелый вздох, и Кощей снова замолчал. — Можно поправить молодцу здоровье или освободить меня.

— Чтоб у Кышека, черта поганого, глаза лопнули! — громко выругался Соловей.

— Ты бы потише ему здоровья желал, — подала голос Досада. — Хотя… уже все равно.

Грудь кузнеца резко вздыбилась, я дернулась и схватилась за изодранную рубаху. Друг зашелся в кашле, не открывая глаз. Лицо побелело, черные круги выступили под веками, синюшные, распухшие губы отчаянно кривились, он извивался, бился на полу.

— Кощей, помоги, — от страха только шипеть могла, горло сковало.

Плевать на все, плевать сотню раз! Без конца повторяла имя любимого, боялась, случится страшное. Смерть подошла к Яру так близко, что я чувствовала ее запах, слышала шаги за дверью. Она будто шлепала по коридору босыми ступнями — не спеша, растягивая мои жилы до боли.

— Помоги… — еще раз попросила я.

— Ведьма, умрет или он, или все мы.

Яра выворачивало в агонии.

— Ты бессмертный, ты не умрешь. Мы выберемся отсюда — я знаю. Знаю! Помоги!

— Соловей, что скажешь? — колдун напряженно уставился на друга.

— Ничего не скажу, — разбойника неслабо трясло от волнения, он замотал головой и отвернулся.

— Подойди, ведьма.

Не вставая, поползла к колдуну, сдирая колени в кровь о камни. Штаны давно превратились в рваное тряпье, как и мое сердце. Кощей сомкнул веки, и смуглые щеки налились чернотой. Он доставал крохи силы из каждой жилки, из самой глубины. Собирал, что разбросанный бисер — кроху за крохой. Невыносимое, мучительное ожидание показалось вечностью. Ярушка уже не шевелился, только хрипел все тише и тише. Стояла перед колдуном на коленях, глядела изголодавшейся шавкой в надежде скорее получить подачку. Пятерня Кощея задрожала, на кончиках пальцев собралась прозрачная, что слеза, капля. Скорее подставила связанную пригоршню, принимая спасение для любимого.

Глава 15

Становилось невыносимо душно, мучила жажда. За глоток воды готова была воевать хоть с дюжиной чародеев, и победа была бы за мной. Досада всерьез начала рассуждать о скорой казни. Ей приходилось тяжелее всех — не хотела бы я оказаться здесь, одетой в шубу, которую и снять-то нельзя. Последние мгновения жизни представляла иначе, но ровное, спокойное дыхание Ярки — все, что хотелось сейчас слышать. Пусть будет так, пока мы еще живы.

Любимый быстро пришел в себя после капли живой воды. Раны и синяки исчезли, он снова стал здоровым, красивым молодцем, но что-то в нем изменилось. Не случилось у нас радостной встречи и пылких слов. Дело даже не в месте, где мы оказались, не в компании, не в перевязанных запястьях. Чужой, холодный, он словно отгородился забором: рядом постоять можно, а калитка заперта. Друг сжимал мои пальцы в огромных ладонях, но взгляд оставался пустым — и это пугало куда больше смерти. Готова принять обиду, злобу, даже ненависть, но не равнодушие, которым от кузнеца за версту несло.

— Раз уж все одно помирать, выслушай меня, Василиса, — Досада шаркнула копытом, сидя в углу. — Я виновата в том, что приключилось.

— Не говори глупостей, — встрял Соловей. — Заклятье Вечности всему виной.

— Знаю, что говорю, — продолжила чертовка. — Кышек ко мне не раз приезжал, то на чин погадать, то на девок. Однажды приехал сам не свой, как дурман-травы объелся. Рассказал, что узнал о заклятье одном, и что отыскать его надобно. Обещал озолотить — у него в телеге и впрямь мешок денег был.

— Зачем нечисти столько золота? — Кощей разминал затекшую шею.

— Хотела в городе жить. Опостылела мне нора черта — мужа моего. Плюнула ему на лысину да подалась в заброшенный дом жить. Погадала путнику заезжему и понеслась обо мне слава по Рускале. Народ потянулся, кто курочку привезет в уплату, кто дров заготовить поможет, а Кышек с деньгами всегда приезжал.

— Нечисть? Среди людей? — разбойник нервно засмеялся, уронив голову на колени.

— А что такого? — нахмурила бровки Досада. — В Колдограде и не такое бывает.

— Разве что в Колдограде — местечко то еще. По мне лучше в Темном лесу, чем в том гадюшнике.

— Много ты понимаешь! — рыкнула чертовка на молодца, оголив острые клыки.

— Значит, ты Кышеку сказала, где заклятье Вечности искать? — я складывала в голове кусочки ее рассказа, понимая — пожар в Косиселье мог не случиться…

— Сказала, — горько подтвердила гадалка. — Он тогда уехал и денег не оставил. Пообещал, мол, найдет, что искал — вернется с наградой. Воротился, но смурной и недовольный. Накинулся с кулаками, так отходил, думала, копыта треснут. Заставил еще раз кости кидать. Как смогла, глянула, да увидала такое… Огонь страшный, люди заживо горели. Худо сделалось от побоев. Тогда Кышек ко мне охрану приставил, а сам уехал. Приказал молодцам, как в себя приду, за ним послать.

— Пригрел Горох гадюку на груди, — снова завелся Соловей.

— Помолчи, — не выдержав, рявкнула на друга и кивнула чертовке.

— Охрану сумела обхитрить, обратно к черту сбежала, но скоро ссориться шибко стали, и зимой он меня прочь погнал. Вернулась к избушке, принюхалась — давно никого вокруг не было, ну и решилась вещей собрать да бежать куда подальше. Только печку растопила, тут ты, Василиса, пожаловала. Обрадовалась, думала, деньгами в дорогу разживусь, а как погадала, поняла — у тебя заклятье Вечности хранится.

— Поэтому прогнала?

— Что мне оставалось? Больше о заклятье и знать ничего не хотела.

Кощей еще долго выспрашивал у чертовки, чего Кышеку известно. Поделившись, Досада заметно ободрилась. А мои мысли летали далеко от государевых темниц, иногда оседая в безумно душной коморке. Ловила обрывки разговоров и снова к воспоминаниям ворочалась.

Запах пота пропитал все вокруг, хотелось сделать глоток воды и уснуть, не чуять, не видеть ничего больше. Измученные, уставшие от полона, мы все, как один желали, чтобы эта история закончилась. Как угодно, но закончилась. В четырех стенах судьба Рускалы волновала все меньше. Мир сжимался до размеров темницы, понемногу переставая существовать.

— Знаю — книжку порвали, — впервые за долгое время шепотом заговорил Ярка. — Где обрывки?

— Две части у Кышека, одна здесь, — обрадовалась, что милый завел беседу.

— Где — здесь?

Вместо ответа показала ладонь с застывшими рунами, и на лице Яра мелькнула не то ликование, не то безумие, и по спине от того холодок пробежался. Серые глаза кузнеца жадно глядели на знаки, на губах заиграла улыбка. Сжав пальцы в кулак, отвернулась. Боязно стало, никогда прежде такой охоты в нем не видала.

Послышался поворот ключа, лязг затворов, и в коморку вошел Туга. За спиной колдуна вертелся парнишка, опасливо поглядывая на нашу компанию из-за плеча старшего товарища. Дверь за ними глухо хлопнула, я вздрогнула от мелькнувшей мысли — конец.

Государев чародей сделал несколько шагов, сложа руки за спиной, и остановился возле нас с Яром. За пару мгновений Туга растерял напыщенность, засуетился, оглядываясь. Выкатил глазища, набрал воздуха в грудь и принялся чихвостить парнишку:

— Не помирать ли сюда кузнеца кинули? — молодой колдун уменьшился в росте под напором Туги. — Вы как их вязали, бестолочи?

— Х-х-хорошо в-вязали, — виноватого не слабо заколотило.

Нам и впрямь добро смотали руки, кровь еле ходила, а от веревок за полверсты несло чарами. Прежде не видала такого колдовства, но как только последний узел затянулся, почуяла, что и лучину, зажечь не смогу — силу мою, что ветер унес.

— Х-х-хорошо, — скорчив мерзкую рожу, передразнил Туга. — Хорошо связанные они ворожить не смогли бы, или, по-твоему, здоровье кузнецу сквозняком притащило?

Парень стыдливо глядел из-под бровей и молчал. Старший колдун осмотрел вязки Досады, проверил веревки Яра и ухватил меня за запястья. Зажав кулаки, я задрожала. Кощей дернулся, каменная кладка стены затрещала.

— Чего тут у нас? — заботливо засюсюкал Туга, даже не обернувшись на Бессмертного. — Сама трясешься, товарищ твой темницу разнести решил…

— Она! Она кузнеца излечила! — вякнул молодой чародей.

— Закрой рот! — гаркнул пучеглазый.

Его пальцы силой разжали мои кулаки, я всхлипнула от боли и накопившейся усталости. Туга повертел мою ладонь, внимательно вглядываясь в знаки под кожей, и наконец, отпустил.

— Иди во двор, да поживее, скажи — казнь откладывается, — колдун говорил тихо и сухо.

— Так государь велел… — попытался возразить молодец.

— Живее, — так же спокойно повторил Туга. — Плаха и твою голову примет, коли перечить вздумаешь. Я ведь могу сказать царю, что ты вот это пропустил, — он снова схватил меня за руку и дернул, показывая чернеющие руны.

Паренек тут же скрипнул дверью и торопливо застучал каблуками по коридору. Колдун брезгливо обтер руки подолом, словно не девицу трогал, а жабу скользкую, и подошел ближе к Кощею:

— Решили, значит, надуть Кышека.

— Так и вы награду за честность не получали, — Бессмертный сощурил медово-карие глаза.

 От свежего воздуха перед глазами поплыло. На улице собирались сумерки, и так пахло весной, что стало совсем тошно. Прощаться с жизнью чудным, краснеющим вечером непереносимо жаль. Отложенная казнь хуже скорой — все одно неминуема.

Обычно полный народом государев двор сегодня не пестрил нарядами знати вперемешку со скромными платьями чернавок — как сгинули все. Нас вели под охраной. Кощея сняли со стены да так в цепях и оставили. Колдун ступал медленно, тяжело, глядя под ноги. Мы с Яркой шли позади в окружении стражи. Молодцы плотно окружили друга, ни на миг не сводя с него взгляда. Чего скрывать, я бы на их месте тоже струхнула. Кузнец-то не худая кляча — конь-тяжеловоз. Такой кулаком по морде проедется, и не вспомнишь, как мамку звать. Только друг нынче в бой не рвался, смирно шел. Чертовку оставили в темнице. Досада, по мнению Туги, «может, на что и сгодится». Не знала, радоваться за гадалку или посочувствовать: остаться в живых посреди этого мракобесия — сомнительное счастье. О Соловье и не вспомнили. Так и остался разбойник в углу тихонько сидеть, когда нас уводили из коморки.

Богатое убранство царских палат после затхлой темницы казалось сном. Нас вели просторными коридорами по дорогим коврам мимо резных окошек. Под ребрами глухо заныло, крепко сжала ладонь с рунами и закусила губу. Глянула на милого — прежний холодный взгляд серых глаз.

— Ярка, — шепотом позвала я.

— Молчать! — рявкнул один из царских прихвостней.

Друг повернулся ко мне и улыбнулся. За его улыбку раньше полжизни бы отдала, не раздумывая, но сейчас волчий оскал те полжизни скрал одним махом. Колени дрогнули, споткнулась — чуть не рухнула на ровном месте. Молодцы грубо ухватили под локти и хорошенько тряхнули, озираясь на Тугу. Глазастый колдун одобрительно кивнул, мол, с ней так и надобно.

Остановившись у широких дверей, один из прислужников три раза грохнул кулаком и распахнул их. Мы очутились в огромном зале. Причудливая резьба на стенах, золоченые столбы — в иной раз дивилась бы, рот открывши, но сегодня только тошнота к горлу подкатывала. Вдоль стен лавки широкие, на них не меньше полусотни мужиков всех чинов и званий государственных. Стражников согнали — несколько десятков будет. И впрямь новый царь без охраны никуда. Ковровая тропинка от порога привела к трону. Кышек горделиво смотрел с богато украшенного высокого стула.

— Зачем они здесь? — государь опередил словом выступившего вперед Тугу.

— Обмануть тебя решили, пёсьи дети, — колдун толкнул меня к трону и показал Кышеку руны на ладони.

Позади остались Яр и Кощей. Хотела обернуться, но меня тут же дернули за косу, давая понять — вольностям места нет. Пока Кышек в обличье Гороха слазил с трона да спускался по ступеням, показалось — вечность прошла. Государь неуклюже поправил корону и уставился на знаки. Бровь дернулась, он злобно хрюкнул и, развернувшись, отправился на царское место.

— Других секретов нет? — взобравшись на стул, он устало выдохнул. — Кузнец чего такой бодрый?

— Оживили, — потупив круглые глазищи, промямлил Туга.

Лже-царь поменялся в лице, но не проронил ни слова. Кривые пальцы побелели, сжавши подлокотники.

— Всем, кто недоглядел — голову с плеч! Ясен мой указ?! — его ор услышали бы и на краю столицы.

— Как белый день, государь! — выпалил колдун и шлепнулся на колени, прижавшись лбом к полу.

На всякий случай народ в зале последовал примеру Туги. Бряканье лавок, грохот и дрожащий пол — на ногах осталась только наша компания да стражники. Туга с опаской поднялся и, подозвав молодцев с саблями на поясе, что-то зашептал им. Государевы прислужники закивали и быстро отправились к дверям.

— Встаньте! — Кышек немного подобрел, когда парни скрылись за порогом. — Этих ближе, — он поманил рукой, и ко мне вытолкнули Кощея и Ярку.

Сколько охальных слов мелькнуло разом в голове… Захотелось содрать с плешивой головы корону и с размаху дать по наглой роже.

— Вот и свиделись, — добродушно заявил государь. — Что, Кощеюшка, гнить тебе теперича в моих темницах. Хотя, — он хитро сощурился, — чего добру пропадать? Представь, сколько мы с тобой вместе дел справим. Как считаешь?

— Уж лучше в темнице гнить, чем с тобой за одно дело ратовать, — Бессмертный встрепенулся, цепи зазвенели.

— На нет и суда нет, — улыбнулся Кышек. — Эх, жалко…

— Меня возьми, — предложение Яра вошло ножом в сердце. — Я тебе верен буду до смерти.

— Умори-и-ил, — захохотал царь, корона поползла на затылок. — До смерти! — смех подхватила толпа собравшихся. — Будь мне верен — отсюда и до плахи, — он утер выступившую слезу. — Кузнец мне без надобности, а колдун из тебя, что измухи каша.

Видала, как сильно задела Яра издевка Кышека. Друг побледнел, глаза пелена ярости затмила, он рванулся из рук стражников. На помощь беднягам кинулись молодцы, что у стен скучали, да заварушка вышла недолгой. Кузнец успел прокатиться связанными кулаками по рожам государевых прихвостней, но его присмирили быстро.

Кощей глядел на происходящее, словно отправляя взгляд мимо. Что-то удумал — не иначе. В груди прохладой задышала надежда. Глупо — он без сил, в зачарованных оковах как в паутину замотан, да и народу в зале, что на базарной площади…

— Лихой удалец, — царь оценил попытку Яра, — но больно неудачливый… Ну, будет, — он поднял руку, и гудение в зале стихло. — Кощея в темницу, а этого скомороха на плаху.

Стражники развернули пленников к дверям. Кузнец замотал льняной головой, рыкнул, но сделал несколько вынужденных шагов. Всхлип вырвался из груди против моей воли, я отчаянно пыталась вырваться из рук царских прихвостней.

— Обождите, — государь остановил молодцев.

Глаза Кышека вдруг наполнились весельем. Похоже, лже-царь безумцем начинал кружить в хороводе собственной власти: хочешь — на плаху человека отправь, а хочешь — останови. На все воля царская, и нет у той воли границ.

— Останьтесь, — будто не пленникам, а гостям предложил государь. — Такое событие пропустить нельзя. В конце концов, темница да топор не убегут.

— Позволь спросить, царь-государь! — недалече с лавки поднялся мужик, судя по соболиному меху на платье, знатного чина.

— Вопрошай, — милостиво разрешил Кышек.

— Ты нас собрал, обещал чудо явить… Заждались мы, — мужчины рядом закивали, поддакивая товарищу.

— Величайшая честь выпала вам сегодня! — Кышек поднялся с трона и загромыхал на весь зал. — Расскажите об увиденном каждому, кого встретите, будь то свой или чужестранец! — он вытащил из рукава обрывок заклятья Вечности.

Тотчас двое чародеев вынырнули из-за стражников. Один прижимал к груди теткину книгу, второй поспешил пододвинуть к государю писарскую тумбу. Ох, матушки, кажется, началось…

Народ замер, с интересом наблюдая, что же будет дальше. Не много кто из собравшихся понимали «как им повезло». Туга довольно заулыбался, словно не Кышек силу обретет, а он. Яр ни жив, ни мертв — зацепился глазами за книгу, жадно сглотнув слюну.

— Путы с ведьмы снять, сюда ее, — возвращая кусок страницы на место, самозванец подрагивал от нетерпения.

Меня вывели еще ближе к трону и поставили напротив тумбы. Ладонь ощутимо запекло, я тихонько шикнула. Веревки на запястьях лопнули от прикосновения ножа. Только Кышек коснулся бумаги, знаки ожили и вспорхнули верх, поравнявшись с его глазами. Пара рун на моей руке отчаянно забилась, желая занять место рядом с остальными. Разодранная до мяса кожа — и черные знаки птицами улетели в строчку. Боли не почуяла, смотрела, как по руке тонкими ручейками стекает кровь, исчезая каплями на богатом ковре. Молодец, крепко державший меня, в ужасе отшатнулся, оставив одну. Народ в зале загудел, заерзал, стражники схватилась за оружие.

— На десятке дверей есть десяток замков… — Кышек прочел первые руны, и знаки тотчас исчезли у него во рту.

Огромные куски стен начали проваливаться, зал пропадал частями, оголяя бездонную темную пустоту. Из щербин мрака наружу порывались выскочить чудища. Морда Потапа по сравнению с безобразными рожами этих существ могла сойти за образец красоты. Лже-царь произносил заклятье Вечности медленно, смакуя каждое слово. Твари потянули лапы к перепуганному народу. Видала, как чудовище сгребло Тугу, и колдун навсегда исчез из Яви. Паника чумой прокатилась по залу. Грохот опрокинутых лавок, смятые ковры, топот каблуков и неистовые крики за пару мгновений перебили рычание нечисти из разломов. Люди в ужасе ломанулись к дверям. Падая, наступали на головы товарищей по несчастью, поднимались и снова стремились к спасению — пошла кутерьма разгульная. Стражники позабыли о службе и тоже пытались уцелеть, не попасть в безобразные пасти чудовищ. Народ в дверях копошился муравьями, только мешая друг другу выйти.

— Что это? — мой вопрос почти неслышно улетел вникуда.

— Плата вечности за силу, — отозвался за спиной Кощей. — Не дергайтесь, стойте смирно, и вас не тронут.

Обернувшись, поняла, что колдун опоздал с предупреждением — Ярки и след простыл. Со страху кинулась было в толпу искать друга, но Бессмертный вырос огромной стеной передо мной, и я уткнулась в грудь, обмотанную цепями.

— Сказал, не шевелись, — нешуточная злость в голосе Кощея пугала почище чудовищ из стен. — Нажрутся и уйдут.

— …У меня есть ключи, я вас отворю… — продолжал государь под предсмертные вопли своего народа.

Когда безумие остановилось, в живых осталось с десяток людей, сообразивших замереть в центре зала, подальше от хищных дыр в стенах, да мы с Кощеем. Кучка спасшихся пятном поползла к порогу. Кышек остановил чтение и, замерев, с благостной улыбкой глядел на последние руны заклятья Вечности. Лиходей медлил. Не замечая ничего вокруг, глядел на пылавшие черным огнем знаки и, кажется, смаковал момент «перед».

— Ведьма, — Кощей позвал тихо, но его голос больно впился в уши, — повторяй за мной. — Треском вертко…

— Треском вертко… — послушно вторила я.

— Руки крутят…

— Руки крутят… — на кончиках окровавленных пальцев начал собираться небольшой шарик слабого света. Он мягко скользнул в разодранную ладонь.

— Набирая силу лихо…

— Набирая силу лихо…

— Бросай, — выдохнул шепотом Бессмертный.

Выпустила морный шар в Кышека и замерла. Мое первое боевое заклятье в жизни, вышло слабым да неумелым. Шарик ударился в грудь ворога, всего-то заставив его сделать несколько шагов назад, но этого хватило, чтобы оборвать заклятье. Руны, что самозванец успел прочесть, выпорхнули из его рта и, вернувшись к незаконченной строчке, замерли над страницами.

Обезумевший от злости государь завыл раненым зверем и бросился ко мне. В последний момент Кощей встал между нами, загородив собой от злодея. Руки колдуна в зачарованных цепях, крепко прижатые к телу, рвались на свободу, но тщетно. Кышек не глядя запустил пятерню за спину колдуна и, ухватив меня за шиворот, поволок к чернеющей дыре. Короткий путь пролетел слишком резво — не успела толком сообразить, что к чему. Лиходей упорно толкал меня в горло пустоты, я вырывалась, но чувствовала, как холодный язык смерти облизывает меня. Чудовищ в темноте больше не было, да от того не легчало. Взглядом искала Бессмертного, отбиваясь от Кышека. На мгновение глаза поймали широкоплечую фигуру колдуна. Лицо Кощея скривилось от натуги: синие толстые реки жилок проступили на лысой голове. Он выпустил боль надрывным криком, и оковы с грохотом рухнули на пол. Тяжело дыша, шатаясь от бессилия, колдун отправился мне на помощь.

Плохо понимала, что происходит. Запомнила пальцы Кощея, кряхтение Кышека и звенящую тишину после.

— Выродок, — последнее, что сказал Бессмертный перед тем, как медово-карие глаза закрылись, и он обмяк без чувств рядом с разломом, где только что исчез враг.

— На десятке дверей, есть десяток замков… — обернувшись к трону, я увидала Яра.

Кузнец быстро читал заклятье Вечности, торопясь обрести колдовскую силу. Не сбежал — спрятался и спокойно глядел, как Кышек пытался меня прикончить. Выжидал момента, чтобы завладеть великой силой. Друг…

— Не смей! Слышишь?! — бегом бросилась к трону.

Яр, не прекращая читать заклятье, вскинул широкую ладонь, и меня что ветром сдуло. Шлепнувшись на пол, больно ударилась головой. Научили кузнеца колдовству. Хоть и бесталанный, а кое-что сумел, и от веревок на запястьях избавился.

— Не смей! Не смей! — я рвала горло, пытаясь подняться.

— Уходи, ведьма! — Кощей очнулся и ползком отправился ко мне.

Последние знаки, и Ярка облизал губы, будто после вкусной трапезы. Из мрака вырвались черные языки пламени. Они расползались по залу быстро, что настоящий пожар. Обжигали, коптили дымом, лишая возможности дышать. Друг запрокинул голову, с улыбкой принимая колдовской огонь у ног. Костер вечности унес его, наконец, исполнившего мечту стать чародеем.

— Василиса, — ладонь Бессмертного сжалась на моем запястье, — уходим.

Царские сады весенней ночью — лучшее место в Яви, по крайней мере, сегодня. Глотая долгожданную колодезную воду из фляжки, смотрела вверх. Звезды бисером рассыпались на темном небе, улыбка месяца подбадривала, мол, легко отделалась, Василиса Дивляновна. Может, и так… Не понимала, как с Яркой могло случиться такое? Задурманило голову любимого желание стать колдуном. Я злилась, ненавидела и безумно любила этого молодца. Как вырвать из сердца того, кто предал, но остался мил? Как?

— Кощей нашел Гороха, — Яга, запыхавшись, появилась в саду. — Так упрятали государя — жуть одна. Несмеяна там разрывается между отцом и Потапом. Эти двое даже сегодня собачатся.

— Пусть, — я безразлично мотнула головой.

— Ну что ты, девочка? — ведьма сдвинула косматые брови. — Не шибко-то хороший жених этот кузнец, будет у тебя лучше.

— Не надо мне, — я отвернулась от утешающего взгляда, — ни лучше, ни хуже — никого не надо.

— Вот и правильно! — подхватила баба Яга. — Пока сердечко заживет, так и думай.

За деревьями недалече кто-то закопошился. Тело напряглось, помня недавние события, но ведьма успокоила, взяв за руку.

— Выходи уже, нечего прятаться, — строго позвала она.

— Я и не прячусь, — голосок чертовки из темноты позволил расслабиться. — Просто стыдно, столько бед из-за меня случилось.

— Брось, — я грустно улыбнулась. — Нет твоей вины…

— Лучше погадай Василисе на жениха, авось углядишь кого интересного, — шутливо заявила Яга.

— Нет уж! — Досада уселась к нам на скамейку. — С гаданиями завязала. Травницей стану. В лечебных росточках тоже соображаю.

— Да-а-а, всех эта история добро за грудки потрепала, — понимающе закивала старушка. — Вон, Соловей просил не серчать, что без прощаний ушел. Сказал, мол, в Глухомань не воротится, пойдет счастье искать.

— Хочешь еще среди людей жить? — вспомнив разговор в душной каморке, глянула на чертовку.

— Хочу, — нерешительно отозвалась она.

— Бабушка, можно Досаду в Глухомань?

— Чего же нельзя? Можно. Пусть избу Соловья займет, там и печь еще не остыла.

— Вернем моего найтмара, и на рассвете домой, — теплое предвкушения уюта растеклось в груди.

— Так Кощей его сюда переправил. Перед воротами конь твой, — растеряно заморгала Яга.

Вот как, значит… Видать, противно на меня глядеть, не захотел, чтобы я Креса сама забрала из его хором. Ну что же, неудивительно — от дурной ведьмы одни неприятности, столько стерпел выкрутасов… А в конце выпросила излечение для хворого друга, который вместо благодарности хлопнул всем по щекам, сделавшись Кощею ровней.

— Ну, девицы, пойду, — засобиралась ведьма. — Надо Кощеюшку покормить вдоволь. Ему еще палаты царские от тьмы вечности избавлять. Не хочешь помочь, Василиса? — она зачем-то подмигнула, приглашая с собой.

— Рука болит, — я повертела перемотанной ладонью.

Совесть у меня болела до ломоты в зубах, а не рука. Не то что колдовать — жить не хотелось.

Досада осталась со мной дожидаться рассвета. Как только первые лучи солнышка появились на небе, мы собрались домой.

Домой, где все будет хорошо, словно в самой волшебной сказке.

Эпилог

Закат разлился красным заревом по гаснущему небу — день прощался с Рускалой, Глухомань к ночи готовилась, а я сидела на крыльце избы, что недавно нашей с Яром была, да думала. Думы мои все больше воспоминаниями красились, и так щемило в груди от тоски-кручины, аж слезы на глазах навернулись. Не вынести мне предательства друга, не стерпеть разлуки жестокой. Утерла слезинку со щеки, косу расплетать взялась. Даже когда Косиселье погорело, когда о смерти тетушки узнала, так не убивалась. Нынче никому горя своего не показывала, все втихаря переживала, оттого хотелось выть волкодлаком, убежать зайцем по бурелому в чащу, где никто не найдет. Остановились пальцы — в волосах запутались, задрожал подбородок и, уронив голову на колени, я зарыдала в голос.

— Чертей на болоте перепугаешь, — во двор вошла Досада и, не дожидаясь приглашения, прошла мимо меня в избу.

Реветь перехотелось махом. Чего чертовке у меня понадобилось? В гости чай не звала ее, вышивкой вечерней заняться не предлагала. Без году седмица как гадалка в Глухомани жила, на лавке в доме Малуши спала, но чувствовала себя в селе, что дома. Я скорее поднялась, рукавом глаза утерла и, шмыгая носом, шагнула через порог. Досада резво сновала по горнице, только доски под копытами скрипеть успевали: со стола прибрала, мешочек с травками открыла и ну корешки да листики перебирать. Я открыла рот, чтобы сделать замечание чертовке, но та, словно почуяв мое настроение, заявила:

— Для тебя стараюсь. Сейчас сон-траву заварю, и до утра о печалях забудешь.

Вот спасибо, добрая нечисть, как без твоей заботы жила — представить страшно… Злость душу терзала, тоска в ушах звенела — вдруг поняла, что не в Досаде дело. Рогатая девица и впрямь расстараться решила, а мне обиду выплеснуть хотелось, душу отвести. Выплакаться не вышло, теперь кручина другой выход найти вздумала. Совладав с собой, сняла кружку с полки и протянула чертовке.

— Водица в кадке, печь не топлена, — уселась за стол да рукой щеку подперла.

— Это мы мигом исправим, — задорно улыбнулась нечисть, оголив острые клыки. — Шепотком подсобишь?

— Не колдуется что-то, — вздохнула я. — Слушай, а может, ну ее, сон-траву эту?

— Тебе польза, — чертовка с усилием разминала в ступке будущее зелье, — а мне наука. Я ведь с гаданием завязала и Малушу упросила мастерству травницы меня обучить.

— Завязала? — задумчиво глянула на Досаду. — Развяжи на чуток.

— Не проси, — нахмурилась рогатая нечисть. — Одни беды от моих предсказаний, да и кости вороньи сгинули…

Она хотела еще что-то молвить, но я уже кинулась к сундуку за печкой. В потемках не сразу отыскала нужный мешочек, а когда, наконец, нашла, чуть не взвизгнула от радости. Вот он! Драгоценный!

— Это что такое? — прижимала пальчик к носу, чтобы не расчихаться от пыли, Досада недоверчиво глянула на мою находку.

— Так кости же! Вороньи…

— Ой ты матушки, — почти шепотом выдала нечисть, — зачем они тебе?

— Как же? В огороде закопай, и никакая птица ростки не испортит, зернышка не найдет.

— Будет тебе с такой надежей на меня глядеть, — она не приняла у меня из рук кулек. — Сказала — завязала, значит, завязала.

Чертовка продолжила разминать сон-траву, ни на мгновение не сомневаясь в твердости решения, но мое желание от того только крепче сделалось. Достала из потаенных местечек нехитрые вещицы сердцу дорогие да перед ней на столе разложила:

— Вот! Хочешь — бусы бери, хочешь — платки… Есть деньжат немного. Сейчас! — бросилась в комнату, чтобы кошелек принести, но девица с копытами ухватила меня за запястье.

— Неужто так сильно о будущем знать хочешь? — в глазах чертовки блеснули искорки.

— О Ярке спросить хочу…

— Я тебе и без костей поведаю, что с такими лиходеями, как Яр, связываться не стоит, — она выпустила мою руку и отвернулась. — Забудь этого молодца и благодари долю, что вас разлучила.

— Люб он мне, — снова в глазах слезы собрались. — Коли любила когда — поймешь, а коли не любила — и толки разводить нечего.

Досада немного подумала, а затем обернулась и молча взяла мешочек с вороньими костями. Она лихо отобрала те, что пригодятся для гадания, и указала взглядом на дверь. Ой, и страшно мне сделалось, будто гадалка меня в Навь позвала, а не из дома во двор выйти.

На улице почти стемнело — Глухомань засыпала, и даже дворовые псы не думали устраивать перепалку с лесной нечистью. Хороший нынче вечерок — тихий, спокойный, но на сердце у меня покоя не случилось. Чертовка завела в баню, попросила сотворить лучины с долгим огнем и принялась готовиться. Диво, что творила гадалка — хвостом с кисточкой полы мела, воду под порог из кадки вылила, все ходила по баньке, по углам с пауками шепталась, а я на лавку уселась, позабыв от страха, как речи молвить. Вроде ничего жуткого не приключилось, а сердечко в груди пташкой трепыхалось, все выскочить норовило.

— Дверь плотней прикрой да обувку скинь, — скомандовала Досада.

 Послушалась гадалку — сапоги у порога оставила, под дверь платок бросила и потянула на себя со всей силой. Только обернулась к Досаде, сердце в пятки ушло. Почернели глаза чертовки, что ночное небо сделались. Кажется, даже звездочки увидать успела, пока не зажмурилась. Там, на опушке Темного леса, когда она мне погадать собиралась, ничего такого не происходило, а нынче гадалка к делу подошла серьезно.

— Чего жмешься к стенке? — в голосе нечисти играла ухмылка. — Ответов на свои вопросы бойся — не меня.

Сделав пару шагов навстречу Досаде, поняла — знать, что с Яром станет, хочу больше, чем боюсь гадания. Встретились наши с чертовкой взгляды, замерла кровь в жилах, и полетели вороньи кости на пол из рук чертовки.

— Знает ветер, знает птица, вижу все — и Явь, и Навь… — гадалка обходила меня кругом. — Дать ответы для девицы, что хотела дюже знать…

Досада замолчала. Она еще долго ходила кругами по бане, что-то выведывала у пауков, хмурилась и мотала рогатой головой. У меня в горле пересохло, пошевелиться боялась — так и стояла идолом, пока она гуляла.

— Вижу черную душу Яра, что тебя сейчас, — наконец, начала гадалка, — позабыл он, что любить умел, позабыл и тебя, Василиса Дивляновна. От такого лихого зла крутых бед ожидать можно.

— Встретимся? — занемевший язык еле ворочался во рту. 

— Встретитесь, лучше бы не встречались…

— Что так?

— Смерть за тобой ходит, краса-дивица. Понравилась ты ей, а Яр твой ей только в помощники годится… Погоди-ка, — она поддела воронью косточку копытом. — А ведь тут не только о Яре речи вести можно. Есть сила темная, с душой чистой…

— Чего сказала? — скривилась от мудреных речей гадалки.

— Рускальским языком говорю тебе — сила темная, душа светлая, — повторила Досада. — Мужик. Суженый твой.

— Не до женихов.

— Тебя спросить забыли.

Только вымолвила гадалка предсказание, задрожали стены бани, заскрипели бревна, затанцевали. Уханье банников в ушах эхом осталось, а Досада, что болезная затряслась, на пол рухнула.

— Вижу, корону наденешь, — она выбрасывала слова криком, черные глаза побелели, туманом заиграли. — Трон вижу, тебя в злате, серебре да в жемчугах…

Больше чертовка ничего не сказала — забилась в агонии, на лбу пот проступил. Испугалась я пуще прежнего, что делать не знала. Спасибо банной нечисти — нашептали дедушки, мол, дверь открой и все успокоится. Кинулась к порогу, а сил-то от страха нет, еле справилась. В баню ринулся вечерний ветерок, лучины погасли, и чертовка мигом успокоилась. Она уселась на полу и растерянно поглядела на меня зелеными глазами.

— Ерунду нагадала, — опустилась с ней рядом да за руку взяла.

— Я нагадала? — бровки Досады взмыли вверх.

— А кто еще? Говорила, что смерть за мной охоту ведет, Яр про меня позабыл, а мне другой суженый наречен и что царицей стану сказала…

— Глупости какие, — рогатая нечисть сморщила пятачок. — Я с гаданиями завязала, да и кости сгинули.

Я щелкнула пальцами, лучины вспыхнули игривыми огоньками. Батюшки! На полу ни одной косточки, словно и не было никакого гадания. Неужто почудилось?

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Эпилог