Первая мировая и Великая Отечественная. Суровая Правда войны [Владимир Сафир] (fb2) читать онлайн

Владимир Сафир Первая мировая и Великая Отечественная. Суровая правда войны

Памяти отца,

Михаила Павловича Сафира,

талантливого русского офицера,

посвящаю.

Владимир Сафир

Введение

 Большая часть материалов этой книги была опубликована в последние годы в журнале «Военное исторический архив» в виде отдельных статей.

Автор выражает признательность главному редактору журнала Валентину Степановичу Ещенко за поддержку и плодотворное сотрудничество.

Очевидным достоинством этой книги является высокая степень достоверности анализа ряда важнейших событий двух войн — Первой мировой и Великой Отечественной, основанного на данных историко-архивных документов.

На примере 227-го пехотного Епифанского полка (1914-1917 гг.) приводятся подлинные документы о порядке прохождения службы в царской армии, дисциплинарной практике, оформлении очередных званий, наград, ранений и пр.

Учитывая, что история Великой Отечественной войны, к сожаления, до сих пор в значительной степени малодостоверна, автор, отбросив идеологические подгонки, искажения и мифы партаппарата советского периода, сумел объективно, на основе архивных документов, проанализировать такие заметные события Великой Отечественной войны, как: Нарофоминский прорыв немцев, гибель командарма-33 М. Г. Ефремова, Ржевско-Вяземские операции (в том числе «Марс»), Курская битва и Прохоровское сражение, ошибки при штурме Зееловских высот и проведении всей Берлинской операции, причины неоправданно огромных безвозвратных потерь армии.

Автор исходил из положения, что история рано или поздно всем воздаст по заслугам.

Книга рассчитана на широкий круг читателей, которым небезразлична история нашего Отечества.

 ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. БОЕВОЙ ПУТЬ РУССКОГО ОФИЦЕРА В 1-й МИРОВОЙ, ГРАЖДАНСКОЙ И ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНАХ 

«Высочайшим приказом награждается...»^[1]

^{Художник Г. Хафизов, фото - Виктор Суходрев}

Так уж сложилось, что армия нового государства Российского в настоящее время переживает процесс обновления. Поэтому старинное выражение «не осмыслив старого, не построишь нового» представляется как никогда актуальным. Тем более что на протяжении нескольких десятилетий славные вековые традиции Российской армии были или забыты, или умышленно подвергнуты огульной критике. В таких условиях было практически невозможно понять, что же это за армия, что составляло ее законодательную основу, как строились взаимоотношения между офицерами, начальствующими нижними чинами и рядовыми, какой существовал порядок награждения или продвижения по службе, как осуществлялась дисциплинарная практика и др. Вместе с тем это был здоровый и боеспособный организм с четкой и ясной системой взаимоотношений. Нравственную основу армии составляли честь и личное достоинство офицерского состава.

К сожалению, не все знают историю старой русской армии и ее традиции. С помощью архивных документов проиллюстрируем порядок прохождения службы, награждения на примере одного офицера — генерал-майора танковых войск М. П. Сафира, прошедшего длинный и трудный путь служения Родине в двух армиях и внесшего личный вклад в повышение боеспособности наших войск.

Шесть боевых орденов он получил в дооктябрьский период и столько же в советский. Однако отношение к нашему персонажу в этих армиях было далеко не одинаковым, тем более что в Красной Армии боевому комбату начинать пришлось практически сначала.

«ЗА ВЕРУ, ЦАРЯ И ОТЕЧЕСТВО»

6 ноября 1895 года в Петрограде в семье надворного советника чиновника Министерства почт Павла Николаевича Сафира (VII класс, применительно к армии — подполковник) и крестьянки из деревни Новые Клевицы Новгородской губернии Марфы Кузьминичны Королевой родился первенец, которого назвали Михаил. Из-за ограниченного бюджета семьи (пенсия 32 рубля) курс реального училища 16-летний юноша вынужден был закончить заочно. (В 1913 году получил диплом «Счетоводных и конторских курсов В.И. Аболтина».). Дальнейшие знания, если не считать 3-ю Петроградскую школу для ускоренной подготовки офицеров, учебно-пулеметные курсы при штабе 10-й армии и Военную академию имени М. В. Фрунзе в 1934 году, получил путем целеустремленного самообразования — освоил высшую математику, физику, электротехнику, что позволило ему в последующем сделать ряд изобретений и работ, принятых для широкого использования в РККА и Советской Армии.

 До 1923 года был заведен порядок — в послужном списке подробно указывать прохождение службы в царской армии. 7 сентября 1923 года командир роты 8-х Симферопольских пехотных командных курсов Михаил Сафир отчитался за прошлую службу по 21 пункту, указав в том числе шесть наград: ордена Владимира IV степени, Анны II, III и IV степени, Станислава II и III степени.

Зная, что отец служил в 227-м пехотном Епифанском полку, решил проверить, что имеется о нем в военно-историческом архиве (РГВИА). Нашел послужной список школы прапорщиков, знаменующий начало службы в офицерском звании (поступил в школу в апреле 1915 г. из 2-го пехотного запасного батальона);

«Утверждение высочайшим приказом производства в прапорщики 3-й Петроградской школы по приказу 6-й армии от 15 августа 1915 г. № 328

^[2]

 Появление пункта «не знает ли грамоту» вызвано тем, что к 1915 году царская армия уже понесла тяжелые потери в боях и ни о каком «конкурсе на место» не могло быть и речи. «Зауряд. воен. чиновник» в подписи — это вольнонаемный доброволец. Но такого добровольца, по рассказам отца, даже командир полка не мог заставить вымыть пол в канцелярии, так как делать это ему было не положено.

После окончания школы прапорщик Сафир 21 августа прибыл в распоряжение дежурного генерала 10-й армии Минута, а 5 сентября вместе с 13 товарищами — в 227-й пехотный Епифанский полк.

^[3]

 Что же такое пехотный полк? Структурно — четыре батальона, шестнадцать рот (к примеру, 7-я рота в составе 2-го батальона). Каждый пехотный полк имел порядковый номер и название населенного пункта (например, 226-й Землянский). Пехотные полки, а их было на начало 1-й мировой войны 773, составляли основу сухопутных войск старой русской армии.

В состав входили также:

— стрелковые полки — 210 (в том числе лейб-гвардии — 4, сибирские — 88, стрелковые — 32, кавказские — 17, латышские — 8, польские — 4, туркестанские — 26, финляндские — 20 и другие);

— гвардии пехотные полки — 12^[4];

— кавалерийские — 76 (в том числе лейб-гвардии — 10^[5], гусарские — 18^[6], драгунские — 20^[7], уланские — 17^[8], конные — 11^[9]; а также бригады: пехотные — 7^[10], стрелковые — 4^[11], конные — 3^[12]). Кроме названных были казачьи части (1-й Полтавский кошевого атамана Сидора Белого полк), инородческие (Черкесский конный полк) и др.

В 1915 году 227-й полк входил в состав 57-й пехотной дивизии (начальник генерал-лейтенант барон Бодэ) 44-го армейского корпуса (командующий генерал-лейтенант Бржозовский) 10-й армии (командующие генерал от кавалерии Цуриков, в последующем генерал от инфантерии Родкевич).

Итак, началась двухлетняя напряженная боевая служба 19-летнего молодого прапорщика — штыковые атаки, ночные разведки боем, артналеты, газовые атаки. Хотя в полковых приказах боевые действия, как правило, не отмечались, но мне повезло.

Из приказа № 49 — 13. 2. 1916, штаб полка — дер. Теребейно

«В ночь с 9 на 10 сего февраля разведчиками 7-й роты вновь была совершена молодецкая разведка перед фронтом участка роты. Разведчики этой роты под непосредственным руководством вр[еменно] командующего ротой прапорщика Сафира и младшего офицера роты прапорщика Чистилина проникли в расположение противника и, забросав гранатами немецкий полевой караул, принудили его к бегству. Выяснив точное расположение противника и силу частей, занимающих передовые окопы, разведчики захватили значительные трофеи в виде пяти немецких щитов, двух перископов и др. Выполнив поставленную задачу, разведчики под огнем противника благополучно вернулись в свои окопы.

Вновь могу подтвердить отличную работу на боевом участке как молодцов разведчиков 7-й роты, так и всех чинов роты.

От лица службы объявляю благодарность вр[еменно] командующему 7-й ротой прапорщику Сафиру и младшему офицеру этой роты прап[орщику] Чистилину. Молодцам, лихим разведчикам объявляю мое «СПАСИБО». Уверен, что доблестные подвиги разведчиков 7-й роты послужат примером для всех рот полка и тем самым сделают производство столь ценных разведок явлением обычным. Необходимость разведки, добывание сведений о противнике и, особенно, захват его пленных должны быть очевидны каждому солдату, и совместными усилиями начальников и подчиненных им нижних чинов необходимо поставить ее на должную высоту, не оставляя без наград молодцов разведчиков.

Командир полка полковник Поклевский-Козелл»

Сведения о противнике оказались, видимо, достаточно ценными, поэтому участники боя были отмечены еще раз даже не дивизионным начальством, а корпусным.

Из приказа № 53 — 16. 2. 1916, квартиро-бивак — дер. Теребейно

«... 2. 1. Приказом по 44-му армейскому корпусу от 12 сего февраля за №41 при сем для сведения объявляю:

Разведчики 227-го пехотного Епифанского полка в ночь на 10 февраля прорезали проволочное заграждение, ручными гранатами выбили противника из окопа и заняли таковой. Хотя под напором резервов противника разведчики и отошли назад, но при этом взяли 5 щитов, 2 перископа, I чугунную печь, 2 ведра и образцы колючей проволоки.

Молодецкое дело, достойных представить к наградам. Начальника разведки (прапорщика Сафира) сердечно благодарю и ставлю его в пример, достойный подражания, ибо, если мы так доблестно будем тревожить противника, то сей почувствует нашу действительную силу и дрогнет духом.

Подписал командующий корпусом-лейтенант Бржозовский

Командир полка генерал полковник Поклевский-Козелл»

Больше описаний боевых эпизодов в приказах полка не встречалось. Должен отметить, что почти в каждом третьем приказе были большие списки награжденных Георгиевскими медалями и крестами нижних чинов и солдат. За своевременным представлением к наградам командир полка следил очень строго.

Просматривая списки погибших и раненых (исключение из списков полка, отправка в госпиталь и т. д.), убедился, сколь напряженные были бои и велики потери.

Из приказа № 180 — 2. 6. 1916, штаб полка — дер. Бартениха

«... 4. Прапорщик Сафир на позиции у дер. Доржени ранен (сквозное пулевое ранение правого предплечья и поверхностное ранение правой половины груди. Пуля застряла под кожей в верхней части груди). Означенное ранение внести в послужной список указанного обер-офицера.

Справка: свидетельство о ранении, выданное старшим врачом, за № 30».

Из приказа № 202 — 21. 6. 1916, штаб полка — дер. Россолишки

«... 2. Раненного 29 мая сего года и отправленного на излечение в госпиталь прапорщика Сафир числить эвакуированным с означенного выше числа. Справка: приказ по полку с/г № 180 §4.»

Кроме этого, М. Сафир попал под газовую атаку и был дважды контужен. В царской армии был установлен порядок ношения особых отличий за ранения. Оформлялся он следующим образом.

Из приказа № 144 — 28. 4. 1917, штаб полка — дер. Пиотрово

«... 5. При сем объявляю список офицеров полка, коим на основании приказа начальника штаба Верховного главнокомандующего от 5 декабря 1916 года за № 1700 предоставить право на ношение особых отличий за полученные в течение настоящей кампании ранения: 

Означенные отличия внести в послужные списки упомянутых офицеров.

Командир полка полковник Кухин»

Теперь о награждении орденами. Приведу основные его положения (в военное время):

1. Награждали от имени императора («по высочайше представленной мне власти...») командующие армиями орденами Георгия и Владимира IV степени, всеми степенями (кроме первой) орденов Анны и Станислава.

2. Произведенные награждения в последующем утверждались высочайшим (царским) приказом. Это был чисто формальный акт и происходил практически через год, а при Временном правительстве оформления (особенно во второй половине 1917 г.) вообще задерживались на неопределенное время — военное министерство быстро потеряло управление разваливающейся армией.

3. Награждения Георгиевским крестом или оружием производились только высочайшим приказом (с обязательным кратким описанием подвига).

4. За участие в боевых действиях награждались орденами с мечами (все) и бантом (ордена на грудной колодке — III и IV степени).

Из Приказа № 36 — 1. 2. 1916, штаб полка — дер. Барсуки

«... 2. Приказ командующего 10-й армией 12 сего января за № 60 о награждении орденами офицеров полка объявляю:

«По высочайше представленной мне власти награждаются:

ОРДЕНАМИ:

За отличные дела против германцев: св. Анны IV степени с надписью «За храбрость»...

227-го пех. Епифанского полка... и прапорщики ... Михаил Сафир...»

Командующий армией генерал от инфантерии Родкевич

Означенные награды внести в послужные списки упомянутых обер-офицеров. Вр[еменно] командующий полком подполковник Трампедах^[13]»

«Его императорское величество в присутствии своем в Царской Ставке

января 2-го дня 1917 года

Соизволили отдать следующий ПРИКАЗ:

утверждается пожалование командующим 10-ю армиею:

За отличия в делах против неприятеля:

ОРДЕНОВ ...Св. Анны IV степени с надписью «За храбрость»...

ПОРУЧИКАМ:

...Числящимся по армейской пехоте, состоящим в пехотных полках: ...227-м Епифанском: Андрею Алексееву, Михаилу Сафиру, Николаю Смирнову, Николаю Чистякову, Сергею Шапиевскому, Эдуарду Шульцу и Константину Хинриксону...

Подписал: военный министр генерал от инфантерии Шуваев»

Если сравнить даты, то видно — прошел год. За это время подпоручик Сафир получил звание поручика. И еще следует отметить, что в старой русской армии во всех приказах — высочайших, армейских, полковых и других генералы, офицеры и солдаты именовались только по фамилии и имени.

Образец «Георгиевского» награждения:

Из приказа его императорского величества 3.11.1916

«... Утверждается пожалование командующим 2-ю армиею, за отличия в делах против неприятеля, по удостоению местной Думы из лиц, имеющих Георгиевское Оружие:

ГЕОРГИЕВСКОГО ОРУЖИЯ:

полковникам:

Командирам пехотных полков:... 227-го Епифанского, Владимиру Поклевскому-Козелл зато, что 27 июля 1915 года в бою у д[ер].Щепанково искусно прикрывал со своим полком левый фланг правого участка 7-й пехотной дивизии...

Лично вывел две роты полкового резерва во фланг обходящему противнику и ударом в штыки опрокинул его и остановил наступление.

Подписал: военный министр генерал от инфантерии Шуваев»

Посмертные награждения заканчивались фразами:

«Запечатлев свой подвиг смертью героя», «был смертельно ранен пулей и смертью своей запечатлел содеянный им подвиг».

Присвоение воинских званий офицерскому составу производилось только высочайшим приказом с указанием старшинства (очередность присвоения звания в царской армии строго соблюдалась).

Из приказа № 412 — 19. 12. 1916, штаб полка — ст. Осиповичи

«... 2. Высочайшим приказом от 27 ноября сего года подпоручики вверенного мне полка Сафир и Скачко на основании приказа по в[оенному] в[едомству] 1915 года №363, ст. 11 произведены в поручики со старшинством: первый — с 5 мая, а второй — с 10 сентября 1916 года, что внести в их послужные списки.

Справка: «Русский Инвалид» сего года, № 338.

Командир полка полковник Поклевский-Козелл»

Из приказа его Имп[ераторского] Вел[ичества] 3. 12. 1916

«Даруется старшинство в настоящих чинах на основании прик[аза] по воен[ному] вед[омству] 1915 г. № 563, ст. 4 и 8

ПО ПЕХОТЕ:

Полковникам, командирам полков:

ПЕХОТНЫХ

… 227-го Епифанского,

Поклевскому-Козелл [у],

с 6 декабря 1906 года

Подписал: военный министр генерал от инфантерии Шуваев»

Редкий случай, что за отличную службу 13.12.1916 г. устанавливается (даруется) старшинство с 6.12.1906 г. со всеми положенными привилегиями.

Приказы, кроме «Георгиевских», не содержат сведений, за какие заслуги произведены награждения. Эта информация учитывалась в «Записках о наградах», которые заводились на каждого офицера. К сожалению, в делах 227-го полка такие записки оказались только по состоянию на март 1916 года.

После ранения М. Сафира последовали следующие перемещения по службе: заведующий командой пеших разведчиков (1.9.1916 г.), начальник учебной команды (5.10.1916 г.) и, наконец, командующий ротой.

«Из приказа № 373 — 16.11.1916, штаб п[ол]ка дер. Раевщина

«...Капитан Жарков назначается начальником учебной команды, а подпоручик Сафир — командующим 7-й ротой на законном основании. Приказываю капитану Жаркову сдать 7-ю роту подпоручику Сафир, подпоручику Сафир сдать капитану Жаркову учебную команду.

О приеме и сдаче роты и команды мне донести.

Командир полка полковник Поклевский-Козелл»

А вот несколько необычный для нашего времени образец оформления документа.

Из приказа №75 — 4.3.1917, штаб п[ол]ка дер. Виндерей

«...Дежурный генерал 4-й армии телеграммой сообщил, что на должность командира 227-го пехотного Епифанского полка вместо полковника Поклевского-Козелла назначен полковник 50-го Белостокского полка Кухин. Полковника Кухина полагать в ожидании (выделено мной — В.С.).

Начальник дивизии генерал-лейтенант барон Бодэ.

Во исполнение сего означенного штаб-офицера зачислить в списки полка, а впредь до прибытия полагать в ожидании.

За командира полка капитан Жарков» 

У читателей может возникнуть вопрос, а была ли в старой русской армии проблема с дисциплиной? Мой отец вспоминал:

«Такой проблемы в армии не было. Все четко знали, что можно делать и чего нельзя. Наиболее действенным было наказание — два часа «с полной выкладкой под ружье». Обычно минут через 50 провинившийся падал без чувств. Желающих испытать на себе вторично это наказание, как правило, не находилось. Обстановка была спокойная, так как в условиях непрерывных боевых действий одним не могло прийти в голову допускать какие-то злоупотребления в дисциплинарной практике, другим -эти нарушения совершать. В офицерской среде это считалось признаком плохого тона. Да и я сам, как только «упустил» действия одного из своих взводов, тут же без всяких колебаний был наказан командиром полка, хотя к тому времени, как говорят, вся грудь была в крестах. Если бы не было обстановки взаимного доверия, никто меня, раненого, теряющего сознание, с поля боя бы не вытащил. А ведь это сделал истекающий кровью солдат именно моей, 7-й роты, сам имевший в тот момент тяжелейшее лицевое ранение. Но так было только до того времени, когда стали создаваться полковые комитеты».

Из приказа № 27 — 25.1.1917, штаб п[ол|ка, дер. Фундянул

«... 13. Ряд[овых] 7-й роты: Константина Усольцева, Ивана Третьякова (и еще 8 человек. — В.С.) за то, что вопреки приказу по полку от 21 сего января за № 21 §2 приобрели вино и оказались в нетрезвом состоянии, подвергнуть наказанию розгами по 25 ударов каждому; отделенного командира 1-го отделения 1 -го взвода той же роты ефрейтора Карпа Пугачева за то, что допустил употребление вина в своем отделении и напился сам, разжаловать в рядовые и подвергнуть наказанию розгами — 25 ударов. Взводного командира 1-го взвода 7-й роты ... Семена Павлова за допущение употребления вина н/чинами в его взводе смещаю на должность отделенного к[оманди]ра с переименованием в младшие унтер-офицеры.

Командиру 7-й роты поручику Сафир за допущение употребления вина н[ижними] чинами его роты объявляю выговор.

Справка: полевая записка к[оманди]ра 4-го б[атальо]на с. г. № 10.

Командир полка полковник Поклевский-Козелл»

Это отделение находилось, видимо, на каких-то работах вне роты, поэтому доложил о происшествии командир не своего 2-го батальона, а 4-го. Да, дисциплина поддерживалась жесткими методами. При этом не было исключений и для Георгиевских кавалеров.

Из приказа № 32 — 29.1.1917, штаб полка дер. Фундянул

«... 12.Фельдфебель 7-й роты Иван Хорольский за подачу не по команде прошения начальнику штаба 10-й армии о заведении справки о награждении его Георгиевским крестом III ст[епени] арестовывается мною на 30 суток простым арестом. О приведении ареста в исполнение к[оманди]ру роты мне донести.

Справка: надпись н[ачальни]ка штаба 57-й пех[отной] див[изии] от 14 сего января за № 35.

Командир полка полковник Поклевский-Козелл»

Следует отметить, что, просмотрев около 80 дел с приказами по полку (1915-1917 гг.), упоминание о телесном наказании встретил только один раз (нижние чины наказывались арестом или нарядом вне очереди, в основном за несвоевременное возвращение из отпуска). Офицеры получали взыскания крайне редко, потому что служили исправно. Так, когда 57 пд вступила в Румынию, комдив отдал приказ обратить особое внимание на то, что «у местного населения имеется большое количество вина» (объявлено приказом по полку). Учитывался фактор трехлетнего вынужденного отказа от спиртного. Одновременно с объявлением войны в России был провозглашен «сухой закон» с запретом продажи казенной водки, кроме ритуальной чарки к престольному празднику.

В приказах по полку раз в месяц (реже два) в разделе 3. «Хозяйственная часть» объявлялись очень объемные и подробные итоги проверки продовольственного и вещевого обеспечения личного состава с указанием восполнения до копейки недостачи «по чайному довольствию». Были и другие вопросы повседневной жизни полка, например, «... прапорщику Николаю Васильевичу Смирнову именоваться Смирновым 3-м», «Постановлением Департамента окладных сборов от 22 февраля с. г. рядовому 1-й роты Якову Федоровичу Босяку разрешено именоваться Соловьевым, что внести в послужной список означенного солдата...», «...обратил внимание, что музыканты играют весьма порядочно, видно усердие, разнообразие играемых музыкальных вещей показывает на труд старшего музыканта фельдфебеля Данилевича; в отдельности есть даже талантливые артисты своего дела. Начальнику хозяйственной части и с полковым адъютантом доложить мне свои соображения о мерах поощрения для музыкантов отличного поведения, работоспособных и отлично выполняющих свое прямое дело...» и др.

Бескомпромиссно и непримиримо велась борьба в действующей армии с мародерством. В разделе 4. «Судная часть» объявлялись решения корпусного и армейского судов. (Абсолютное большинство приговоров приводилось в исполнение).

В феврале 1917 года пользовавшийся большим авторитетом и всеобщим уважением командир полка уходил с повышением на должность комбрига 190 сд (сработало правило «старшинства»). По оценке отца, именно Поклевскому-Козеллу принадлежала личная заслуга в формировании необходимых морально-боевых качеств молодых фронтовых офицеров.

Прощаясь, командир обратился к полку со следующими словами.

Из приказа № 62 — 23.2.1917, штаб полка — дер. Виндерей

«... 2. Помощником августейшего главнокомандующего Румынским фронтом я избран на должность командира бригады, формирующейся при 30-м армейском корпусе пехотной дивизии.

Дорогие моему сердцу Епифанцы! В продолжение более двух с половиной лет я имел честь стоять во главе вас, во главе доблестного полка. Епифанский полк народился в первый день мобилизации, 18 июля 1914 г. из кадра, выделенного 11-м пехотным Псковским полком, который носит имя великого русского полководца фельдмаршала Кутузова-Смоленского... Я счастлив, что славные боевые традиции героев-кутузовцев прочно внедрились в вас, доказательством чему служит ваша 2 1/2-летняя незапятнанная боевая работа... С великой гордостью вспоминаю я те бои, которые стяжали вам, Епифанцам, боевую славу: у всех у вас бои эти должны быть в памяти... И я страшно грущу, что не привел Господь Бог мне вести вас и дальше туда, где вас, доблестные Епифанцы, ждет новая Слава.

За все два с половиной года... полк получал одни только благодарности и ни разу не было сказано ни одного упрека по нашему адресу. Вся ваша боевая отличная служба, полная красивых подвигов, убеждает меня в том, что заработанное вами знамя, как акт высочайшего к вам доверия, вы увенчаете Георгиевским крестом. Вы, господа офицеры, несли свой тяжелый и кропотливый труд... в высокой степени честно и добросовестно и, что особенно ценно, каждый из вас, от старшего штаб-офицера до молодого прапорщика, нес этот труд без всяких нажимов, без всяких понуканий, работал действительно не за страх, а за совесть. Вы убедили меня, что вам нужно только дать возможность работать, и вы всегда оправдаете оказанное вам доверие... Земно вам кланяюсь, господа офицеры, и прошу принять мою глубокую и сердечную благодарность — всех, без различия чинов и должностей, за вашу самоотверженную работу. Полковому священнику отцу Виктору Договскому приношу мою искреннюю признательность. Не суровыми обличениями, не холодным требованием исполнения обрядности, а добрыми пастырскими поучениями и строгим исполнением обязанностей внушали вы своей пастве правила истинной христианской жизни... Приношу также мою искреннюю благодарность вам, гг. полковые врачи, за вашу деятельность и неустанную заботу о санитарном благополучии полка. Денно и нощно, не покладая рук, вы приносили ваши знания и ваше доброе желание на помощь всем чинам родного полка для облегчения их страданий как на полях сражений, так и в период затишья... Молодцы нижние чины, Епифанцы, мое сердечное русское спасибо вам за вашу верную и честную службу... вспоминайте с гордостью, что вы имели великую честь носить мундир родного полка.

Особое мое спасибо начальствующим нижним чинам, всегда и везде усердным и надежным помощникам гг. офицеров. Помните, что вы стоите ближе к рядовому и что ваш пример и ваше добросовестное отношение к службе и к ее обязанностям имеет очень большое значение в деле воинского воспитания нижних чинов. Теперь я расстаюсь с вами, родные мои Епифанцы. Дай вам Бог счастья и успехов в вашей дальнейшей боевой службе... Меня с вами тогда не будет, но душой я буду всегда с вами, ваши успехи и радости будут радовать и меня.

За вашими подвигами я буду следить и гордиться ими.

Прощайте, товарищи! Да храни вас Бог!

Командир полка полковник Поклевский-Козелл»

Удивительно, как точно сумел командир полка оценить роль «начальствующих нижних чинов» в деле воспитания солдат. Именно этого в полной мере не поняли в последующие годы, когда армии навязали надуманные порядки, в том числе соцсоревнование и другие мероприятия, породившие показуху, очковтирательство и развал дисциплины, так как поступки, «снижающие показатели», прятались, «болезнь» загонялась внутрь. Все это и породило так называемую «дедовщину».

Полковнику Поклевскому-Козеллу, наверное, даже в страшном сне не являлись генералы барон Бодэ или Родкевич с вопросом: «а почему у вас столько взысканий?»

Итак, ушел Поклевский-Козелл, пришел Кухин — достаточно опытный командир. Но пришла весна 1917-го. Армия революционизировалась.

«Приказ АРМИИ И ФЛОТУ

о военных чинах Сухопутного ведомства (4 марта 1917 г.)

Ввиду последовавшего отречения от престола императора Николая II приказываю:

1. Всем войсковым частям, шефами коих стояли как отрекшийся император, так и прочие здравствующие чины дома Романовых, — именоваться впредь без упоминания титулов и имен означенных шефов, например, 2-му лейб-драгунскому Псковскому Ее Величества Государыни Императрицы Марии Федоровны полку именоваться 2-м лейб-драгунским Псковским полком...

Подписал: военный министр А. Гучков»

В частях стали создаваться выборные полковые комитеты.

Из приказа № 120 — 9.4.1917, штаб полка дер. Васлауц

«... 6. При сем объявляю состав полкового комитета:

От офицеров (всего 10. —В.С.): капитан Аникеев... поручики Лапин, Сафир... от солдат (всего 20. — В.С.): фельдфебель Алексей Аникушин...»

Из приказа № 269 — 12.8.1917, штаб п[ол]ка — сев[ернее] дер. Подлесье

«... 2. Объявляю, что капитаны: Детышев... штабс-капитаны: Фролов, Дельцев... и поручик Сафир избраны в состав местного комитета Отделения Союза офицеров Армии и Флота.

Командир полка полковник Кухин»

Теперь в приказы включаются протоколы заседаний полковых комитетов с обсуждением (и опротестованием) почти всех указаний командира полка. Это была уже не армия... Большевики приступили к осуществлению лозунга — «Превратим войну империалистическую в войну гражданскую». Еще недавно сплоченный и боеспособный армейский организм стал разваливаться на глазах.

И вот предлагаю последний архивный документ, который не требует комментариев.

«Приложение к приказу по полку № 267, §18

ПРИКАЗ АРМИЯМ ЮГО-ЗАПАДНОГО ФРОНТА, 18 июля 1917, № 794

6 сего июля 607-й Млыновский и 608-й Олыкский полки 6-й Гренадерской дивизии, не оказав противнику сопротивления, не исполнили свой долг перед Родиной, согласованно и предательски оставили занимаемую ими позицию и тем способствовали прорыву наших позиций противником. 4 июля солдатами 21-го Суворовского Гренадерского полка той же дивизии был убит командующий этим полком подполковник Рыков, уговаривавший полк исполнить боевой приказ — сменить другой полк своей дивизии на позиции.

Изложенные факты ярко свидетельствуют о полном разложении дивизии, забывшей свой долг перед свободной Родиной... Приказываю:

1. Выделить виновных в убийстве подполковника Рыкова, в подстрекательстве к этому убийству агитаторов... предать их революц[ионно-]полев[ому] суду... 2. Дивизию расформировать немедленно...

Подписал: генерал от инфантерии Корнилов.

Верно: за полкового адъютанта поручик Певцов»

На этом рассказ о старой русской армии можно закончить. Армии не стало.

Ну, а как складывались дела у поручика Сафира?

Получив в августе 1917-го 2-й батальон и не дождавшись затерявшихся документов о присвоении звания штабс-капитана, в октябре он был переведен в 77-й Запасный полк (г. Тула), где 1 марта 1918 года демобилизовался.  

Отечеству они не изменили...^[14]

 Закончилась империалистическая война, и началась война гражданская... Значительная часть офицеров русской армии перешла на сторону Советской власти, влилась в Красную Армию.

Почему это произошло? Что побудило офицеров пойти на службу Советской власти? Послушаем участника тех событий — генерал-майора танковых войск М. П. Сафира. «В 1918-1922 гг. мне приходилось видеть многие штабы (от полка и выше), иметь с ними контакты в ходе боев... — пишет отец. — Более чем на две трети они были укомплектованы бывшими офицерами русской армии. Такая же картина наблюдалась и в других наших частях. После увольнения из старой армии в первую очередь сдавались все ордена, иначе — голова с плеч. Пришел к ювелиру, положил перед ним свои боевые награды. Он их проверил, сбил молоточком эмаль — и на весы, расплатился по курсу. Быстро и просто. Так же прозаично решался вопрос, куда идти. Собирается, например, группа бывших сослуживцев-фронтовиков у Биржи, колет лед. Происходит такой вот примерно разговор: «Михаил Павлович, ты ведь боевой офицер, пойдешь со мной и капитаном Фроловым на Юг?».

«Нет, мы с Чистилиным решили остаться здесь...». Так было с нами. Хотя, возможно, где-то происходило иначе. На Юг в основном ушла часть офицерства, настроенная к новой власти враждебно. Мы же, более позднее поколение, после тяжелейших лет мировой войны поверили новым демократически звучащим лозунгам».

Для М. П. Сафира служба в Красной Армии началась в сентябре 1918 года. Он записался добровольцем. В 1919 году командовал взводом учебной школы 9 сд (г. Щигры), затем до 1920 г. являлся адъютантом запасного батальона. Участвовал в гражданской войне под Белоостровом и Орлом в боях против белых и в районе Изюма — против банд Махно, Цюрупы, Маруси. Из автобиографии: «... Я просил командира батальона Асмуса отправить меня на фронт, но получал регулярный отказ. На последнем рапорте была надпись «с горы видней, работай здесь».

В послужном списке его личного дела появилась такая запись: «Награжден кортиком РВС 13-й армии. 1921, июня 18».

В 1921-1924 гг. М. П. Сафир проходил службу в должностях командира роты, батальона, начальника строевой части на пехотных командирских курсах (82-е Изюмские, 64-е Феодосийские, 63-и Симферопольские).

Бывшие офицеры служили в Красной Армии честно, самоотверженно. Это факт общеизвестный. Но известно также, что некоторая часть военспецов уже в те годы подверглась репрессиям. Сохранился редкий документ — служебная записка заместителя начальника курсов Дьяченко, в которой он сообщает о том, что ему предъявлены ордера на арест тт. Жукова и Грехова. К сожалению, восстановить имена и отчества этих людей теперь невозможно, но время и место их беды — 21 декабря 1922 года, Феодосия.

Примечательно, что служебная записка написана на... обороте трех неразрезанных денежных пятисотрублевых банкнот Государственного казначейства Вооруженных Сил Юга России.

 Примечательно, что служебная записка написана на... обороте трех неразрезанных денежных пятисотрублевых банкнот Государственного казначейства Вооруженных Сил Юга России. Стремительное развитие событий на фронтах Гражданской войны в 1920 году, вероятно, лишило возможности типографию казначейства белой армии завершить подготовку к выпуску в обращение этих банкнот. Недопечатанные деньги достались Красной Армии в качестве «трофея» и из-за отсутствия чистой бумаги нашли вот такое применение. Это еще один штрих к портрету той удивительной эпохи, в которую жил отец.

В 1924 году М. П. Сафир направляется в Высшую военно-педагогическую школу ВВПШ (Москва).

Успешно сдав экзамены в ВВПШ, Михаил Павлович, тем не менее, в школу не поступил. Даже несмотря на положительную служебную характеристику, его не приняли, объявив «не соответствующим требованиям мандатной комиссии». Это был удар, неожиданный и несправедливый. Утешением для отца в те дни стало известие о рождении сына, переданное по телеграфу сослуживцем и другом дома Цивинским (к сожалению, восстановить его имя и отчество сейчас не представляется возможным).

Сафир продолжает усиленно осваивать преподавательскую работу и начинает более углубленную разработку теории и практики стрелкового дела. Сыграла свою роль серьезная и методологически грамотная подготовка, полученная им на Учебных пулеметных курсах при штабе 10-й армии в 1916 году, а затем в процессе работы в военно-учебных заведениях Красной Армии. Не случайно заместитель начальника 64-х Феодосийских курсов Дьяченко 6 января 1923 года в аттестации отметил, что М. П. Сафир «зарекомендовал себя как опытный преподаватель, умеющий подойти к курсантской массе и заинтересовать предметом. Активно-двигательный метод, практичность, конкретность и наглядность преподавания не оставляют желать лучшего». Путем самообразования М.П. Сафир осилил высшую математику, электротехнику, физику и другие науки, имеющие отношение к теории стрельбы.

В 1925 году, будучи командиром батальона 69 сп 23 сд, он сконструировал оригинальный станок для наводки винтовки, который нашел широкое применение в армии. Генерал-полковник И. С. Глебов вспоминал, что в 1927 году, прибыв на должность командира батареи 69 сп, нередко слышал высказывания такого рода: «Вот до вас был тут комбат, так столько напридумывал нам разных приспособлений для стрельбы...». Комбатом этим был Сафир. Изобретательские способности отца были весьма разносторонними. Так, в 1928-1929 гг. он собрал уникальный для того времени по размерам (50x30 см) детекторный приемник. Кстати, он был и очень искусным краснодеревщиком. Например, сделал бильярд (2x3,5 м), который, уезжая в 1929 году в Москву, подарил полковому клубу.

Не могу не сказать и о том, что отец был прекрасным стрелком. Он занял первое место по стрельбе в Харьковском гарнизоне. А в сентябре 1927 года на Всесоюзных стрелковых соревнованиях в Мытищах в труднейшем упражнении (сейчас подобного нет), в стрельбе из винтовки на 300 м (лежа, сидя, стоя, по 20 выстрелов из каждого положения), выбил 451 очко из 600 и завоевал третье место. Из «Нагана» на дистанции 25 м (7 выстрелов в 30 секунд) выбил 67 очков из 70 и занял восьмое место. Обе призовые грамоты «Отличному стрелку Украинского военного округа» подписаны 30 сентября 1927 года С. С. Каменевым, одновременно занимавшим тогда должность заместителя наркома по военным и морским делам и заместителя председателя РВС СССР.

Замечательным оказался приз за третье место — малокалиберная винтовка «Вальтер» с рычажным механизмом перезаряжания, а за восьмое место вручили серебряный портсигар.

В октябре 1927 года М. П. Сафир переводится в 69-й стрелковый полк командиром 3-го батальона, а 10 сентября 1929 года приказом РВС СССР № 553 он назначается преподавателем курсов «Выстрел».

До 1933 года курсы «Выстрел» размещались в историческом здании — Екатерининском дворце. В дореволюционное время здесь размещались 1-й и 2-й Кадетские корпуса, а ныне — Академия бронетанковых войск. Это здание было построено в 1796 году архитектором К. Бланком при участии Д. Кваренги и К. Тона. Оно примечательно величественной колоннадой (самой большой в Москве эпохи классицизма), сохранившейся до нашего времени^[15]. А вот купола двух кадетских церквей в 1932 году, к сожалению, снесли. Так что его первозданный вид, увы, во многом утрачен. Краткий историко-архитектурный экскурс, на мой взгляд, уместен. Ведь в Екатерининском дворце на протяжении более ста лет воспитывались офицерские кадры России.  

 Три года М. П. Сафир проработал здесь с крупнейшими специалистами военного дела. Это был очень плодотворный период. В то время он совместно с А. Г. Онацевичем, Г. И. Тиминым, под редакцией Б. Н. Ушинского составил «Пулеметный планшет-трансформатор для управления огнем пулеметного взвода и пулеметной роты». Планшет получил высокую оценку в войсках.

С 1933 года М. П. Сафир — старший преподаватель кафедры стрельбы из танка Военной академии механизации и моторизации (ВАММ). Именно тогда суждено было в полной мере раскрыться и его «артиллерийским способностям». В 1934 году он изобрел учебную огневую танковую линейку, которая оказалась настолько эффективной, что почти 20 лет, постоянно модернизируясь применительно к поступавшим на вооружение танковым пушкам и пулеметам, оставалась одним из основных средств обучения танкистов стрельбе. В войсках она называлась просто — «линейка Сафира».

Надо заметить, что в 30-е годы советские танкисты испытывали явный недостаток в учебных пособиях по стрельбе. И очень кстати в 1938-1939 гг. вышел в свет первый учебник «Стрельба из танка», написанный М. П. Сафиром (при участии М. Н. Малины, В. Я. Никулина и др.). Бывший начальник кафедры стрельбы из танка Военной академии бронетанковых и механизированных войск (ныне Академия бронетанковых войск) генерал-майор В. М. Шишковский в беседе со мной отмечал: «Скоротечность танкового боя требует поражения целей с первого выстрела. Линейка Сафира имела минимум данных, необходимых для правильного выбора целей на поле боя и подготовки исходных установок для стрельбы на поражение, исключала необходимость проведения расчетов в полевых условиях и сокращала время подготовки к стрельбе. При частом употреблении линейки у стреляющего вырабатывались устойчивые навыки, позволявшие в боевой обстановке действовать автоматически, в особенности при прицеливании, с учетом деривации и бокового ветра, флангового движения цели и собственной скорости танка».

 В 1936 году майор Сафир награждается нагрудным знаком «За отличную стрельбу» из танкового оружия. Удостоверение подписано новым начальником АБТУ комкором Д. Г. Павловым (зачеркнуто «Командарм 2 ранга И. А. Халепский» (репрессирован в 1938 г.). Награжденный этим знаком (п. 7) пользовался преимуществом, в том числе при присвоении следующего звания.

Теперь я сознательно нарушу хронологию и забегу вперед. 1976 год. Сочи, санаторий «Фабрициус», август, День физкультурника. На главном корте проходит теннисный турнир в честь праздника. Судья счет объявляет через микрофон, громко называя фамилии подающих. Среди прочих услышал и моюфамилию игравший на другой площадке генерал-полковник Г. И. Обатуров. После ужина он подошел ко мне и спросил:

— Скажите, пожалуйста, вы имеете какое-нибудь отношение к генералу Сафиру?

— Это мой отец.

— Вы знаете, у нас всех, кто учился до войны в академии, его лекции буквально врезались в память. Интересно, как-то оригинально проводил он свои занятия. Преподаватель, конечно, был от бога. А с его линейкой мы только спать не ложились. Как жаль, что его уже нет среди нас...

— Как это нет?! Он жив-здоров...

— Да что вы говорите? А ведь я в прошлом году был председателем Государственной комиссии в Бронетанковой академии, принимал выпуск слушателей. Поинтересовался — а как генерал Сафир? Говорят, кажется, умер.

Даже не знаю, что и сказать, хотя... Держу в руках книгу «Бронетанковая ордена Ленина Краснознаменная», выпущенную к 40-летию академии (1970 г,), 280 страниц, 6 глав. В этом достаточно объемном труде есть все, но нет почти ничего о совершенствовании огневой подготовки танкистов в предвоенные годы, поэтому опущены и огневая линейка, и история подготовки первого в мучениях рожденного учебника «Стрельба из танка». Автором его почему-то назван В. Я. Никулин, хотя Владимир Яковлевич подготовил не первое, а второе издание. Самое же удивительное, что среди сотен преподавателей академии фамилия М. П. Сафира, одного из ведущих специалистов в области теории и практики стрельбы из танка, автора линейки и первого учебника, к сожалению, даже не упоминается.

Теперь расскажу о тех, с кем в довоенное время дружил М. П. Сафир. Близких друзей у отца было шестеро, все преподаватели курсов «Выстрел» — Д. Ю. Донченко, А. Г. Онацевич, A. Д. Херсонский, И. П. Хориков, B. В. Глазатов и Готовский. Все, кроме Херсонского, — бывшие офицеры русской армии, причем Донченко и Готовский — гвардейцы. Донченко, арестовав, жестоко избивали в Лефортовской тюрьме. Готовский — комдив, имел орден Красного Знамени. Мама как-то сказала: «Таких красивых мужчин теперь не делают». Расстрелян. Онацевич — сама галантность, в те годы любил белые костюмы и, на удивление всем, носил бабочку. Расстрелян. Херсонский — необыкновенно душевный, добрый и веселый человек. Его не репрессировали. Иван Павлович Хориков во время Великой Отечественной войны командовал 81-й стрелковой дивизией. Генерал-майор в отставке, доктор психологических наук профессор М. П. Коробейников рассказывал о нем: «Иван Павлович после войны работал заместителем начальника стрелково-тактического комитета Советской Армии. Участвуя в теоретическом семинаре на тему «Роль товарища Сталина в создании советской военной науки», выступил против принижения роли Ленина как создателя советской военной науки и преувеличения роли Сталина, за что был досрочно уволен в отставку. Главным инициатором этого беззакония был заместитель главнокомандующего Сухопутными войсками генерал-полковник А. С. Жадов.

 В 1952 году я встретил И. П. Хорикова. Он мне сказал, что уволен без пенсии и живет тем, что занимается фотографией. Пенсию ему восстановили только в «хрущевские» времена.

В. В. Глазатов — известный оружейник (в отечественном варианте пулемета Максима была даже деталь, называвшаяся «пальцем Глазатова»). Одновременно художник, краснодеревщик, механик. В книге, изданной в 1969 году и посвященной юбилею курсов «Выстрел», почти целая страница отведена действиям знаменитого 1-го Петроградского пулеметного полка, выступившего против правительства А. Ф. Керенского. Многократно упоминаются в книге работы В. В. Глазатова, описывается его педагогическая деятельность. Не сказано только, что Владимир Васильевич Глазатов был подполковником русской армии и являлся в 1917 году командиром 1-го Петроградского пулеметного полка.

У Владимира Васильевича с отцом была настоящая мужская дружба, скрепленная общностью интересов и увлечений. Когда я изучал в Российском Государственном военно-историческом архиве документы 227-го пехотного полка, мне захотелось узнать о службе Глазатова в дореволюционный период.

 Вот выписка из послужного списка В. В. Глазатова (по состоянию на 1907 г.): «Родился 22.12.1879 г. Поручик 31-го пехотного Алексеевского полка. Должность — заведующий оружием, сын отставного полковника, православный. Воспитывался во 2-м Московском императора Николая I Кадетском корпусе (прошел 5 классов). Окончил Одесское пехотное юнкерское училище (по II разряду). Получает: жалованья 720 р., столовых 96 р., сверх того занимает казенную квартиру... С 1904 (2.9) по 1905 (8.6) находился в походах в войне против Японии». В Красной Армии звание полковник присвоено В. В. Глазатову в 1936 году, а генерал-майор — в 1944-м.

В 1922 году В. В. Глазатова аттестовали так: «Аполитичен без маски укрывательства». А в 1926-1928 гг. — «политически развит посредственно...». В 1938-м же главный политический редактор Воениздата НКО СССР батальонный комиссар Мурашов в аттестации на него напишет: «Несмотря на преклонный возраст, увлекается подготовкой книг по стрелковому делу, но недооценивает необходимость работать над собой в области овладения марксизмом-ленинизмом». Благодаря В. В. Глазатову мне удалось еще в 40-е годы познакомиться с интереснейшей, недоступной широкому читателю исторической литературой, изданной в СССР в середине 20-х годов, но загнанной потом в «спецхран». Например, с воспоминаниями военного министра В. А. Сухомлинова и генерала П. Н. Краснова.

Большое впечатление произвели на меня рассказы В. В. Глазатова о дисциплине в царской армии и взаимоотношениях офицеров. «Когда в училище подавалась команда «Смирно», — рассказывал он, — то старший офицер смотрел не на юнкеров, а на кончики штыков — попробуй только шевельнуться, сразу же все видно. Какая была строевая выправка! А взаимные приветствия старших и младших по званию? Вот такой пример. В Красном Селе проходят конные соревнования. По дорожке вдоль ипподрома прогуливаются офицеры. Капитан дважды отдает честь генералу Васильеву, дважды генерал не отвечает. Капитан подходит к Васильеву: «Ваше превосходительство, я два раза вам отдал честь, а вы ни разу мне не ответили...» Генерал Васильев: «Голубчик, извините меня, ради Бога! Моя лошадь второй раз проигрывает забег. Вот я и задумался».

...Понимая, что ему, беспартийному, руководить кафедрой не дадут, М. П. Сафир в августе 1940 года решил закончить педагогическую карьеру. Тем более что к этому времени представилась возможность перейти на должность заместителя генерал-инспектора бронетанковых войск. Предложение сделал ему генерал-лейтенант танковых войск Б. Г. Вершинин.

Танкисты помнят, как много сделал Б. Г, Вершинин для развития бронетанковых войск. Каждый новый технический образец на полигоне в Кубинке испытывал лично, чему я не раз был свидетелем. К слову, и мне довелось испытывать в начале пятидесятых новые танки ИС-4, Т-10, Т-44, образцы 123, 124 (СУ-1 ООП), АСУ-57 и другие.

Генерал-лейтенант Б. Г. Вершинин считал, и не без оснований, что любой опытный образец бронетанковой техники должен быть опробован хотя бы однажды и командованием полигона, чтобы оно имело достаточное представление о его достоинствах и недостатках. Вспоминается такой курьезный случай. Как-то Вершинин настоял на том, чтобы за рычаги опытного тяжелого танка ИС-4 сел и начальник полигона генерал-майор И. Романов. Надо заметить, что он отличался полнотой. Обливаясь потом, Романов все-таки проник на место механика-водителя и вождение завершилось без происшествий... Будучи начальником ГБТУ, Борис Георгиевич с юмором рассказывал своим подчиненным забавный случай из своей биографии: «В конце 17-го года, в Одессе, я, как комиссар одной из частей, был направлен на стоящий у причала крейсер разъяснять команде суть апрельских тезисов Ленина. Поход оказался неудачным, т. к. кораблем верховодили анархисты. Беседа, естественно, не удалась и, спуская с улюлюканьем меня по трапу, вся эта «братва» орала вслед: "катись отсэда со своими кезисами"!».

В середине 50-х годов Б. Г. Вершинин был назначен на впервые введенную должность заместителя министра обороны по вооружению. Можно только сожалеть, что такому высококвалифицированному и всеми уважаемому военачальнику по непонятным причинам не нашлось места в военных энциклопедиях — ни в СВЭ, ни в ВЭ.

...Но вернемся в предвоенные годы. 1940-й и начало 1941 года прошли для генерал-лейтенанта танковых войск Б. Г. Вершинина, его заместителя полковника М. П. Сафира, а фактически и для всего коллектива инспекции БТВ в непрерывных проверках танковых и механизированных частей и соединений. Жили одной заботой: как повысить уровень их боеготовности. Ведь неумолимо приближалась война.  

Оборона Москвы. Нарофоминский прорыв 1-5 декабря 1941 года (что было и чего не было в действительности)^[16]

«... Противник прорвал фронт... в районе Наро-Фоминска, ринулся к Москве...»

Г. К. Жуков

Со времени окончания Великой Отечественной войны прошло более пятидесяти лет. Однако с горечью следует признать, что в истории ее сражений, удачных и неудачных, скоротечных и затяжных, трагичных и радостных осталось еще много белых пятен — неточных толкований, очевидных искажений и сомнительных трактовок.

Нередко за основу историографии событий берутся мемуарные воспоминания, все без исключения прошедшие тщательную редакцию Воениздата и Главпура, и, конечно же, военную цензуру с подгонкой текстов под идеологизированный текущий момент, имеющие очевидно описательный и оправдательный характер. В прижизненных изданиях этих мемуаристов, как правило, трудно найти объективный разбор хода боев, анализ недостатков в действиях командования фронтов, армий и соединений, а также данные о реальных потерях. Скрывалось это потому (и скрывается, к сожалению, до сих пор), что именно потери являются одним из основных показателей, характеризующих степень полководческого мастерства военачальников всех рангов.

С нечто подобным я столкнулся при изучении учебных академических разработок и журнальных публикаций о ликвидации войсками 33-й армии (командующий — генерал-лейтенант М. Г. Ефремов) Нарофоминского прорыва немцев к Москве в декабре 1941 года^[17].

Первые достоверные сведения о деталях боев 1-5 декабря 1941 года я получил от отца — генерал-майора танковых войск Михаила Павловича Сафира, который в 1941 году был начальником автобронетанковых войск 33-й армии, а в последующем — командующим бронетанковыми войсками этой армии. Именно он возглавил боевые действия специально созданной для разгрома прорвавшихся немцев танковой группы с приданной 18-й стрелковой бригадой.

Летом 1947 года М. П. Сафир, в то время начальник Управления боевой подготовки танковых войск, пригласил меня, слушателя Военной академии бронетанковых войск, на полигон в Кубинку «пострелять» из танковой пушки с впервые установленным отечественным стабилизатором. После стрельбы мы проехали по маршруту Акулово — Головеньки — Наро-Фоминск — Рассудово — пл. Алабино — Юшково, и отец по ходу подробно рассказал о боях 1-5 декабря 1941 года, проходивших в этом районе.

Изучение архивных документов штабов 33-й армии и Западного фронта подтвердило полное соответствие рассказа М. П. Сафира данным официальных документов этих штабов.

До сих пор принято считать, что о Нарофоминском прорыве уже все сказано, в частности, в шестидесятые годы бывшим командиром 18-й СБР А. И. Сурченко в указанной выше статье. Военный историк полковник П. Д. Алексеев обратил мое внимание на «Доклад начальнику оперативного отдела Западного фронта от начальника автобронетанкового управления фронта», раздел «Действия танков на фронте 33-й армии», который он успел только бегло просмотреть в Центральном архиве МО.

При более тщательном изучении этого доклада стало ясно, что А. И. Сурченко спустя 20 лет после декабрьских (1941 г.) боев описал их неточно. Так, исходное положение танковой группы, наносящей главный удар по Юшковской группировке, обозначил там, где ее никогда не было, действия наших частей 3 и 4 декабря показал неверно и не соответствующими приказу командующего 33-й армией на бой (№ 1/оп) и т. п. В подтверждение своей версии боя А. Сурченко не привел ни одного официального документа.

Существует интересная разработка об этом прорыве, написанная на основе обширного архивного материала — «Оборона 5-й и 33-й армиями Западного фронта в битве под Москвой» (Изд. Военной академии им. М. В. Фрунзе, 1973 г.). Но ее автора (Б.И. Невзоров) не насторожило отсутствие в статье А. И. Сурченко необходимых подтверждающих архивных документов и он, доверившись авторитету редколлегии «Военно-исторического журнала», изложил боевые действия 33-й армии со 2 по 4 декабря в трактовке А. И. Сурченко, повторив, к сожалению, все его ошибки.

Поэтому, будучи уверенным, что такого боя 2-4 декабря 1941 года, каким изобразили его А. И. Сурченко и автор академической разработки, в действительности не было, предлагаю на суд читателей строго соответствующее историко-архивным документам уточненное изложение хода боевых действий частей 33-й армии при ликвидации Нарофоминского прорыва.

В начале декабря 1941 г. командованию 33-й армии предстояло выдержать серьезный экзамен. При недостатке сил и средств армия занимала оборону в условиях непосредственного соприкосновения с противником в полосе 32 км по реке Нара. Севернее оборонялась 5-я армия генерал-лейтенанта артиллерии Л. А. Говорова (50 км) и южнее — 43-я армия генерал-майора К. Д. Голубева (32 км). Перед 20-м армейским корпусом противника командованием 4-й полевой армии была поставлена задача — ударами из районов Звенигорода и Наро-Фоминска в направлении Кубинка и Голицыно расчленить и уничтожить войска 5-й и 33-й армий, и в дальнейшем, действуя вдоль Киевского и Минского шоссе, прорваться к Москве.

Утром 1 декабря после мощной артиллерийской и авиационной подготовки немцы начали наступление. В районе Звенигорода их 78-я и 252-я пехотные дивизии в полосе нашей 5-й армии продвинулись в двух местах только на 1,5-4 км и вынуждены были перейти к обороне. Северо-западнее Наро-Фоминска 292-я и 258-я пехотные дивизии немцев, используя более чем пятикратное превосходство в силах, прорвали оборону 222-й стрелковой дивизии 33-й армии в районе Таширово, дер. Новая и, введя в прорыв до 70 танков с мотопехотой, к 14.00 вышли на шоссе Наро-Фоминск — Кубинка. Части 292-й пехотной дивизии после взятия Акулово были остановлены в 6 км от Минской автострады. К исходу дня 478-й пехотный полк 258-й пехотной дивизии с танковым батальоном (30 танков), повернув от дер. Головеньки на восток по проселочной дороге, достиг центральной высоты Алабинского полигона — 210,8 («Прожекторная»), где и закрепился. Попытки утром 2-го декабря прорваться на Киевское шоссе через Рассудовский противотанковый район 33-й армии успеха не имели. В тот же день в район высоты подошла 5-я танковая бригада подполковника М.Г. Сахно, который получил следующее приказание командарма:

«Командиру 5 ТБР

Командиру 140 и 136 ТБ

Копия: Командиру танковой группы полковнику тов. Сафир. (...)

2. Бригаду немедленно сосредоточить [в] Рассудово и войти в подчинение командира танковой группы полковника Сафир.

3. Командиру 5 ТБР с 7.30 (3.12.1941 г. — B.C.) нанести удар по высоте 210,8 с задачей уничтожить противника в этом районе, в дальнейшем совместно с частями, наступающими с востока, продолжить выполнение поставленной задачи по разгрому прорвавшегося противника.

Командующий 33 А генерал-лейтенант М. Ефремов

Зам[еститель] нач[альника] штаба 33 А полковник С. Киносян

2.12.41»

(ЦАМО. Ф. 388. On. 8712. Д. 15. Л. 76)

Здесь следует обратить внимание на «п. 2», так как 5-я ТБР, будучи составной частью танковой группы (ее левый фланг), самостоятельной «Группой подполковника Сахно» (как это указывалось в разработке Военной академии им. Фрунзе) не являлась.

К 12.30 2 декабря основные силы противника — 478-й пехотный полк с 15 танками — прошли Юшково и заняли Петровское и Бурцеве До окраин Москвы осталось менее 30 км...

Рассматривая обстоятельства этого прорыва и действия 33-й армии по его ликвидации, необходимо отметить следующее:

1. Прорыв к Москве до д. Бурцево на глубину 25 км в декабре был одним из самых опасных, являясь практически последней попыткой генерал-фельдмаршала фон Бока путем фронтального удара взломать оборону Москвы, так как для фланговых атак группа «Центр» сил уже не имела. Начальник генштаба сухопутных войск вермахта Гальдер в своем дневнике отмечал:

«... 1 декабря 1941 г. 163-й день войны... Разговор с фельдмаршалом фон Боком... Наступление теперь можно вести только фронтально...» (Гальдер Ф. Военный дневник. Т. 3. С. 88, Воениздат. 1971)

2. Нигде более на центральном участке Западного фронта немецкие части (в данном случае полк с танковым батальоном) так близко к столице не подходили, имея реальную возможность прорваться на Минское шоссе (до Голицыно — 6 км) или на Киевское (до Софьино — 2,5). Поэтому именно 2 декабря редакциям берлинских газет было приказано оставить пустые места в очередных номерах для экстренного сообщения о взятии Москвы.

3. Решительные действия командующего Западным фронтом генерала армии Г. К. Жукова и командующего 33-й армией генерал-лейтенанта М. Г. Ефремова по ликвидации Нарофоминского прорыва могут служить поучительным примером оперативного принятия правильных решений по использованию как фронтовых, так и армейских резервов:

«Командарму-33 Ефремову.

Приказываю группой... в составе 18 СБР, двух лыжных батальонов, одного танкового батальона и дополнительно 15 танков, одного полка ПТО, усилив ее артиллерией PC, нанести удар по противнику в направлении Юшково. Иметь дальнейшей задачей стремительно наступать в направлении Головеньки и восстановить положение. Удар нанести с утра 3.12.

Руководство группой возложено лично на Вас. Жуков»

(ЦАМО Ф. 388. On. 8712. Д. 15. Л. 65).

4. Командующий войсками 33-й армии, осуществляя общее командование всеми частями, действующими в районе прорыва, непосредственное руководство боем 2 декабря возложил на начальника Автобронетанковых войск армии — командира сформированной танковой группы полковника М. П. Сафира, поставив ему задачу «полностью восстановить первоначальное положение».

Позже М. П. Сафир вспоминал:

«Руководство действиями в этой операции командующий армией генерал-лейтенант Ефремов поручил мне. В операции принимало участие около 120 танков, стрелковая бригада, полк НКВД и два лыжных батальона. Действия войск развивались удачно, и в течение двух дней положение было восстановлено. За это дело по телеграфу командующий Западным фронтом генерал армии Жуков наградил меня орденом Красного Знамени».

(ЦАМО, личное дело М.П. Сафира № 0795761)

М.Г.Ефремов руководить таким боем лично практически не мог, да и не его это было дело, учитывая значительную глубину боевых действий (25 км) и их динамичность в условиях отсутствия надежной радио— и телефонной связи. Кстати, все боевые донесения представлялись только письменно, и даже о трехкратной бомбежке нашей авиацией колонны танковой группы ее командир полковник М. П. Сафир, не имея других средств связи, смог сообщить командарму только после завершения операции (см. боевое донесение № 4 из Головеньки). М. П. Сафир рассказывал, что связным на мотоцикле был московский ополченец, профессор. К сожалению, автор статьи запамятовал его фамилию.

5. Все оперативные мероприятия по уничтожению прорвавшегося противника разрабатывались оперативной группой 33-й армии (ЦАМО. Ф. 388. On. 8712. Д. 15. Л. 45), которую возглавлял генерал-лейтенант М.Г. Ефремов (его командный пункт находился в районе платформы Алабино). Кроме командарма, в оперативную группу входили начальник автобронетанковых войск армии полковник М. П. Сафир и заместитель начальника штаба армии полковник С. И. Киносян, который осуществлял всю оперативно-штабную работу.

Следует отметить, что в тех крайне напряженных условиях дефицита времени и бессонной работы штабные документы армии, естественно, имели некоторые неточности. Так, количество участвовавших в бою танков приводилось по состоянию на 2.12.1941 г. Однако в течение почти 2-х суток растерянная из-за неисправностей по дороге Москва — Апрелевка бронетехника 136-го и 140-го ОТБ усилиями ремонтной службы оперативно восстанавливалась и по готовности прибывала в свои батальоны. В докладе Западного фронта приведена следующая справка о наличии в те дни танков: «... (5 ТБР, 136 и 140 отб) — 68, 20 ТБР — 31, всего — 99» (ЦАМО. Ф. 208. On. 2511. Д. 1475. П. 246).

М. П. Сафир называет «около 120», имея в виду все танки, непосредственно участвовавшие в Юшковском бою, а также выполнявшие задачи прикрытия флангов и танкоопасных направлений на других участках армейской обороны при ликвидации Нарофоминского прорыва 1-5.12.1941 г.

И последнее. Прорвавшихся к столице немцев в районе Юшково разгромили войска 33-й армии. Однако, учитывая напряженные отношения Г. К. Жукова и М. Г. Ефремова, сложившиеся впоследствии из-за крайне неудачного проведения командованием фронта Ржевско-Вяземской операции (на Юхнов-Вяземском участке), приведшего в конечном счете к гибели в апреле 1942 г. командарма-33 и основных частей его армии, а также упорное нежелание Главнокомандующего западным направлением признать свою вину за ее трагический исход, вся героическая борьба 33-й армии по спасению Москвы в послевоенные годы освещалась совершенно неадекватно ее значимости, вскользь, бегло.

 Как же в действительности развивались события в районе Юшково — Петровское в первой декаде декабря 1941 года? Процитируем документ:

«Доклад начальнику Оперативного отдела штаба Западного Фронта от начальника Автобронетанкового управления Западного фронта 31 января 1942 года, №061.

Раздел — «Действие танков на фронте 33-й армии».

1. Бой танков под Юшково 2-3 декабря 1941 г.

К 12 часам 30 минутам 2 декабря 1941 г. головные части противника прошли Юшково и занимали Петровское и Бурцево. Пытавшиеся задержать противника части 76-го [стрелкового] полка НКВД были потеснены к железной дороге у Петровское. К этому времени первым подошел к Алабино 136-й отдельный танковый батальон в составе 22-х танков, остальные были оставлены вследствие технических неисправностей в различных местах по дороге от Москвы до Алабино. 10 танков из состава этого батальона было выделено для действия на левом фланге армии со 113 и 110-й СД. Оставшиеся танки были направлены в Петровское.

В 13 часов танковый батальон, выйдя на юго-восточную окраину Петровское, был встречен артиллерийским, минометным и танковым огнем из Петровское и, имея два танка подбитыми, отошел во двор южной церкви Петровское. В первой попытке овладеть Петровское участвовали только средние и легкие танки, малые танки находились еще в Алабино.

В 14 часов командиру батальона была поставлена задача немедленно атаковать противника в Петровское, его уничтожить и выйти на северо-западную окраину Петровское. От батальона требовались действия решительные и быстрые, так как [самолеты]-разведчики противника в течение 20 минут, непрерывно кружась на высоте 100-150 м над расположением танков, совершенно ясно должны были наблюдать их расположение — следовало ожидать налета вражеских бомбардировщиков.

В 14 часов 10 минут батальон вновь перешел в атаку на Петровское, а через 5 минут 12 бомбардировщиков начали бомбить бомбами крупного калибра то место, где были ранее расположены танки. Батальон сразу подбил 2 [немецких] танка', 2 [-] поджег и занял юго-восточную окраину Петровское. Далее, вследствие сильного противотанкового огня из Юшково и юго-западнее Петровское, батальон продвинуться вперед не мог, Противник автоматчиками обтекал правый фланг 136-го отдельного танкового батальона и пытался проникнуть к южному разветвлению железной дороги. Для противодействия противнику были высланы на северную опушку леса (200 м юго-восточнее Петровское) 4 малых танка, которые продвижение противника в этом направлении приостановили.

Батальон вынужден был провести вечер и ночь в обороне в Петровское при очень незначительном содействии пехоты. Последней всего было к этому времени только около 65 человек.

Командиру 136 ОТБ было указано в течение ночи танки расположить так, чтобы они пулеметным огнем взаимно прикрывали друг друга и, кроме того, не оставались бы долго ад одном месте, а постоянно меняли позиции. Командир батальона выполнил это и в течение ночи батальон сдерживал противника. Танки батальона потерь не понесли...».

(ЦАМО Ф. 208. On. 2511. Д. 1475. Л. 243-244).

Прерывая на время рассказ о бое, хотел бы отметить следующее.

136-й ОТБ уже со 2-го декабря начал бой за Петровское, опровергая тем самым ошибочное утверждение А. И. Сурченко о том, что исходное положение 136-го и 140-го ОТБ 3 декабря перед атакой якобы было в 4-х км восточнее Бурцево (140 ОТБ сосредоточился 3.12.41 г. в 200 м восточнее пл. Алабино).

В ночь со 2 на 3 декабря (согласно данным разработки Военной академии им. Фрунзе) отряд 16-го пограничного полка 5-й армии с 6-ю танками дважды атаковал противника в Юшково и после боя отошел назад (в журнале боевых действий 33 А этот эпизод не упоминается). Отдавая должное храбрости бойцов в ночном бою, следует сказать, что те, кто в последующем оформляли итоги боя, потеряли, видимо, чувство меры — танкисты, стреляя ночью из пушек, оказывается, уничтожили 10 танков и 15 орудий. Комментировать это трудно, так как ночью танки сороковых годов были «слепы» и при «нулевой» видимости цель практически поразить не могли. В 1943 году (раньше, чем немцы и союзники) мы начали испытывать только приборы ночного вождения, а ночные прицелы — значительно позже. 17 мая 1943 г. среди указаний Сталина заместителю начальника Главного автобронетанкового управления Красной Армии генерал-лейтенанту танковых войск Н. И. Бирюкову (И. И. Бирюков. «Эпистолярные тайны». Под общей редакцией академика генерал-майора В, А. Золотарева, комментарии Е. Н. Цветаева. Подготовлено к печати А. Н. Бирюковым. М., 1994. С. 320.) был п.7, в котором говорилось: «проверить результаты расследования по приборам ночного видения...». Там же в примечании — «приборы ночного видения испытывались на двух танках на Западном фронте. В ходе боевых действий один из них, по воспоминаниям Н. И. Бирюкова, был захвачен немцами.

Вызванные по этому поводу к Сталину Н. И. Бирюков и Б. М. Коробков подверглись унизительному шельмованию: «Вам обоим по «Железному кресту» от Гитлера!» — кричал нарком...».

Вернемся к разбору ночного боя. Самое интересное состоит в том, что все 10 «уничтоженных» танков (как мы увидим ниже) 3 декабря вступили в бой с танковой группой. Что касается подбитых 15 орудий, то 3 декабря противник на поле боя оставил, как ни странно, только 6. Трудно представить, чтобы отступающие в панике немцы 9 разбитых орудий захватили с собой для сдачи в металлолом.

Как рассказывал М. П. Сафир, к утру 3.12.1941 г. после переговоров со штабом 5 А стало известно, что 20 ТБР 5-й армии в наступательных действиях участия принимать не будет, но гарантированно заблокирует дорогу Юшково — Голицыно, исключив возможность прорыва противника на Минское шоссе. Поэтому показанный в разработке Военной академии им. Фрунзе «удар 20 ТБР совместно с 18 СБР» (отсюда появилось и ошибочное название «Группа Сурченко») в действительности не имел место. 3 декабря утром командарм М. Г. Ефремов, приняв к сведению информацию о возможных действиях 20-й ТБР 5-й армии и поступившее подтверждение о прибытии к 12.00 140-го ОТБ, объявляет боевой приказ на бой.

«3 декабря. Серия «Г».

Боевой приказ № 1/оп.

(...) Второе: Справа 20 ТБР (9 танков) 5 А прикрывает шоссе Юшково -Голицыно и имеет задачу во взаимодействии с группой наших войск уничтожить Юшковскую группировку противника (благое пожелание — в ходе боя 20-я ТБР исходные позиции не меняла -B.C.).

Третье: Группа войск в составе: 18-я стр[елковая] бр[игада], 140-й и 136-й т[анковые] б[атальоны] (21 танк), 5 ТБР (9 танков), 23 и 24 батальоны лыжников, отряд 183 запасного полка (250 чел.), 2/13 гв. минометный дивизион (М-8), 16 отдельный гвардейский минометный дивизион (М-13), минометная батарея 479 СП (2— 107-мм), 2 — 45-мм пушек, батарея ПА (3 — 76-мм пушек) имеет задачу уничтожить Юшковскую группировку противника и дальнейшим наступлением на Головеньки ликвидировать прорыв и полностью восстановить положение.

Четвертое: 18-я СБР с танками и взаимодействуя с 20 ТБР (имеется в виду в случае попытки прорыва немцев к Голицыно. -B.C.) из р-на Тарасково и лес южнее, нанести удар в направлении отм. 203,8 1 км сев.-западнее Юшково (указано предельно ясно — «1 км северо-западнее Юшково», а не «Юшково», как показано на «схеме А. И. Сурченко» и в разработке Военной академии им. М. В. Фрунзе-В. С.) и совместно с танковой группой полковника Сафир окружить и уничтожить Юшковскую группировку противника. В дальнейшем наступать в направлении выс. 210.8, Акулово, Головеньки, дорога, проходящая через Юшково, выс. 210,8 и отм. 204,1 исключительно (подробно маршрут 18 СБР по лесной дороге севернее выс. 210,8 (выс. 203,8-выс. 196,9 -Акулово) зафиксирован на отчетной армейской «Карте-плане операции по уничтожению прорвавшегося противника в р-не Юшково... на 2-4 декабря 1941 г.»

(ЦАМО. Ф. 388. On. 8712. Приложение к Д. 21. Л. 1-В.С.)

Пятое: Танковой группе полковника Сафира (140 и 136 ТБ с 23 и 24 батальонами лыжников, 5 ТБР, отряд 100 чел. от 183 зап. полка) под командованием полковника Сафир[а] нанести удар по Юшковской группировке противника из района лес восточнее Бурцево (имеется в виду 23-й и 24-й ЛБ, а не 22-й ЛБ, как указал Сурченко — В. С), Петровское (136-й и 140-й ОТБ — B.C.) совместно с 18 СБР окружить и уничтожить Юшковскую группировку противника, в дальнейшем наступать в направлении Петровское, выс. 210,8, Головеньки, Пионерлагерь.

Танковой группе от 5 ТБР (9 т[анков]) под командованием подполковника Сахно с отрядом 183 зап[асного] полка (150 чел.) нанести фланговый удар с направления Рассудово, овладеть высотой 210,8. (...)

Седьмое: Мой КП — сев. окраина Алабино, в дальнейшем высота 210,8...».

(ЦАМО.Ф. 338. On. 8772. Д 21. Л. 105).

Если опустить некоторые неточности приказа, то в сжатом виде схема боя выглядит так:

Главный удар наносит танковая группа по Юшково и Петровское (своим левым флангом — по выс. 210,8), 18-я СБР, обеспечивая прикрытие правого (северного) фланга танковой группы, наступает на юго-западную окраину Алабинского лагеря (на выс. 203,8). К сожалению, глядя на «схему Сурченко», ничего подобного мы не увидим.

Получив приказ, руководитель боя М. П. Сафир, учитывая достаточно точную информацию об огневых возможностях противника (по итогам боя 136 ОТБ 2 декабря) и, не дожидаясь явно задерживающейся пехоты, тем более, что по его оценке с учетом реального соотношения сил она ему практически была не нужна, принял решение:

1. Используя слишком малый остаток светлого времени (заход солнца -15.59, позже в условиях быстро наступающей темноты танкисты прицельный огонь вести не могут) в 13.00 стремительной танковой атакой с десантом пехоты (136-й ОТБ — на Юшково, 140-й ОТБ — на Петровское, выс. 203,8) разбить Юшковскую группировку и не дать ей уйти на запад в сторону выс. 210,8.

2. За счет подошедшего к 12 часам 140-го ОТБ (200 м восточнее Алабино) частично усилить 136-й ОТБ, так как ему противостояла наиболее мощная противотанковая группировка из 12 танков (ранее «уничтоженных») на опушке леса юго-западнее Юшково.

Однако атака в 13.00, к сожалению, не состоялась. Командующий 33-й армией генерал-лейтенант М.Г.Ефремов прислал записку: «Михаил Павлович! Подожди до подхода пехоты». Как вспоминал М. П. Сафир, записка была написана очень своеобразным наклонным «ефремовским» почерком и напоминала «клинопись». После боя М. Г. Ефремов говорил, что ему хотелось, чтобы получилось наверняка — подходило так много пехоты (по штатному составу только в 18 СБР было 4500 человек).

Как оказалось, в реальной жизни «танковых нюансов» Михаил Григорьевич не уловил. Время атаки передвигалось на 2 часа позже (и все равно 18 СБР и лыжные батальоны оказались не готовыми!), так необходимая часть светлого времени была потеряна, атака заканчивалась уже после захода солнца (136-й ОТБ в 16.20, 140-й ОТБ — 17.30). Поэтому полного окружения не получилось. Но и без окружения 478-й пехотный полк противника, понеся тяжелые потери, был разгромлен. М. П. Сафир, очень уважительно относившийся к Михаилу Григорьевичу, все же сказал: «Он мне все испортил».

Но вернемся к докладу Западного фронта:

«...К утру 3 декабря начали сосредоточиваться части. Прибыла 18-я стрелковая бригада, 23-й и 24-й лыжные батальоны и подходил 140-й отдельный танковый батальон.

Решение командарма было таково:

18-я стрелковая бригада, сосредоточившись в лесу южнее Тарасково, должна была наступать севернее Юшково, Военный городок («лагерь Апабино» — B.C.) и далее на Акулово.

Танковая группа в составе 136[-го] и 140[-го] танковых батальонов, 23[-го] и 24[-го] лыжных батальонов должна была, сосредоточившись лыжными батальонами в лесу юго-западнее Мамыри и танковыми батальонами от Петровское (а не 4 км восточнее Бурцево, как утверждает «по памяти» Сурченко! — B.C.), наступать концентрически на Юшково, овладеть им и затем, преследуя противника в направлении Головеньки, Таширово, восстановить положение армии. Сигналом для общего наступления должны были стать два залпа PC по сев. окраине Юшково и военному городку.

140-й [танковый] батальон к 12 часам 3 декабря уже подошел и сосредоточился на исходных позициях в лесу 200 м восточнее платформы Алабино. Задерживалось сосредоточение пехоты (18 стр[елковая] бр[игада], 23[-й], 24[-й] лыжн[ые] батальоны). Возможность проникновения противника из Бурцева на Мамыри была предотвращена выставлением 4 танков 136[-го] ТБ в засаде в лесу по обеим сторонам дороги в 600 м восточнее Бурцево.

Действовавшая с севера Юшково 20 [-ая] ТБР 5 А далее опушки леса не продвигалась и отдельными танками вела огонь с места (что опровергает версию, приведенную в разработке Военной академии о нанесении, якобы, совместного удара 20-й ТБР и 18-й СБР («группа Сурченко») по Юшково. -B.C.).

По донесениям пехотных начальников, в 15 часов 15 минут сосредоточение пехоты было закончено ив 15.15 были даны два залпа PC. Тотчас по сигналу 136[-й] и 140 [-и] ОТБ, не ожидая запоздавшей пехоты, с танковыми десантами перешли в атаку с задачей: 136 [-ому] ОТБ уничтожить противника в Юшково (A.M. Сурченко в статье эту задачу приписывает 18-й СБР.-В. С.) и выйти на западную окраину военного городка, а 140 [-ому] ОТБ — уничтожить противника на юго-западной окраине Петровское и выйти к отметке 203,8.

В дальнейшем оба батальона должны быть готовы к преследованию противника.

В назначенное время пехота в атаку не перешла. Танковые батальоны действовали одни...» (ЦАМО. Ф. 208. On. 2511. Д. 1475, Л. 244— 245).

Вот в этом и состоит суть этого боя! Так обстояло дело в действительности. Самому бою А. И. Сурченко в статье посвятил всего 9 строк, указав, однако, что «...одна из стрелковых рот, которой командовал лейтенант Павлов, ворвалась на северную окраину Юшково. Используя ее успех...» и т.д. Вступив в бой с запозданием, 18-я СБР если и могла «зацепить» деревню своей левофланговой ротой, то только после того, как в 16.20 136-й ОТБ, ворвавшись на северную окраину Юшково, атаку закончил и беглый пушечно-пулеметный огонь десятков танков по этой маленькой деревеньке (тогда 10-15 дворов) прекратился. А. И. Сурченко же возможный заход в практически освобожденную деревню изобразил как штурм ее ротой Павлова, решивший исход боя. Но самое интересное состоит в том, что в своей автобиографии, написанной 25 марта 1949 года, Андрей Иванович, при описании этого же боя действия 18-й СБР, показал в строгом соответствии с приказом командарма, не упоминая ни о каком штурме Юшково: «... Моя бригада наносила удар со стороны Голицыно, то есть с севера» (правильно — от Тарасково на юго-запад. — В. С.) и сразу же овладела лагерем дивизии (на юго-западной окраине которого и находится выс. 203,8, а не в районе Тарасково, как показано на «схеме Сурченко». — В. С), в котором все части жили в свое время...».

Ответить на вопрос — что заставило А. И. Сурченко спустя 13 лет описать в «Военно-историческом журнале» другие боевые действия 18-й СБР (сочинив атаку на Юшково), трудно. Вернемся к докладу:

«... 136 [-й] ОТБ решительно прошел северную окраину Петровское и под сильным огнем трех орудий ворвался в южную часть Юшково. Пройдя по мосту, соединяющему обе части Юшково, головной танк наскочил на мину, повредил себе правую гусеницу, и, остановившись, вел огонь с места. Огнем танков два орудия, прикрывавшие переправу, были сразу уничтожены.

В 16 часов 20 минут 136[-й] ОТБ вышел на северную окраину Юшково и установил огневую связь с 20[-й] ТБР. Противник поспешно бежал из Юшково на запад, оставив 4 орудия, винтовки и другие трофеи. Уже темнело. Батальон нуждался в пополнении горючим, питанием личного состава, в боеприпасах, расход которых за день боя превысил один боекомплект. Тылы батальона, подошедшие к этому времени к юго-восточной окраине Петровское, немедленно подали питание. В 19 часов батальон был готов к дальнейшим действиям.

140[-й] ОТБ с началом атаки ворвался в западный отрог Петровское, уничтожив несколько огневых точек противника, а затем с десантом пехоты атаковал западный отрог Петровское и лес северо-западнее его, выбросив оттуда остатки противника и уничтожив две противотанковые пушки. К 17 часам 30 минутам 140[-й] ОТБ выполнил задачу. С 17 часов 30 минут приступил к дозаправке танков и в 19 часов 30 минут был готов к дальнейшим действиям.

Танки противника под Юшково, общим числом 12, действовали 3 декабря только против 136 [-го] ОТБ, потеряв 4 танка и вновь в открытый бой не вступали, а вели огонь с места, с опушки леса юго-западнее Юшково, где продержались до 16 часов 3 декабря, а затем с наступлением темноты отошли на выс. 210,8 и за реку Нара.

Потери танков в бою за Юшково и Петровское составили: четыре танка подбиты (три восстановлены) и один застрял в яме. Танки атаковали не ожидая пехоты, используя моральную подавленность противника после двух залпов PC».

(ЦЛМО. Ф. 228. On. 2511. Д. 1475. Л. 245-246).

Что касается выс. 210,8, то из-за недостатка сил и средств взять ее 3 декабря подполковник М. Г. Сахно не смог, однако, проведя три атаки, лишил оборонявшегося противника возможности перебросить резервы в район Юшково.

Итак, бой танковой группы с приданными частями 3 декабря закончился полным разгромом Юшковской группировки противника.

После этого поражения немцы начали стремительно отступать. Оценивая ход боевых действий 3.12.1941 года и трактовку его А. И. Сурченко, можно сделать следующий вывод:

1. Кроме запоздавшей 18-й СБР к началу атаки не смогли прибыть вовремя и лыжные батальоны (23-й и 24-й), которые только в 18.30 (!) доложили, что прошли Бурцево и Юшково. Об этом говорится в нижеследующем документе:

«НАЧ[альнику] ШТ[аба]АРМ[ии] 18.30.3.12.41. Бурцево. Доношу, что лыжные батальоны прошли Бурцево, Юшково и двигаются на Петровское, где ждем дальнейших указаний.

ШТ[аб] полка — Петровское, ком[андир] полка м[айо]р Третьяков». (ЦАМО. Ф. 388. On. 8712. Д. 15. Л. 59).

2. В статье А. И. Сурченко дается неверное описание боевых действий в районе Бурцево: «... В это время лыжники, наступавшие вслед за танками (?| — B.C.), ворвались в Бурцево...» («Военно-исторический журнал».С. 52).

Красиво, но не соответствует действительности, так как в районе Бурцево танковой группы не было. Из Бурцево немцы догадались уйти без боя, так как в случае успешного продвижения 136-го ОТБ от Петровское на 400-500 метров в сторону Юшково они оказывались бы отрезанными от своих войск и выходить им из такого окружения пришлось бы, пересекая огромное заснеженное поле размером 2x2 км.

3. Описывая действия «передового отряда», А. И. Сурченко также допустил множество ошибок. Так, непонятно какого числа была занята высота 210,8 — 3 или 4 декабря. Описывается штурм этой высоты передовым отрядом 18-й СБР. В действительности же 4 декабря высота была взята танковой группой без боя. Не говоря уже о том, что 18-я СБР совершала марш в 2-3 км севернее этой высоты и т.п. В связи с этим проще рассмотреть хронологию боевых действий 4 декабря, подтверждая ее официальными документами 33-й армии, в том числе и боевыми донесениями самого А. И. Сурченко, в которых нет никаких упоминаний о передовом отряде, действовавшем 4 декабря.

В течение вечера и ночи все части готовились к предстоящему преследованию отступающего противника.

«Командиру танковой группы полковнику Сафир. 1. Проверкой установлено, что не все сделано для начала действий. 2. Командарм приказал: быть в полной готовности к действиям с 4.00 без сигнала. Полковник Киносян. 2.00. 4.12».

(ЦАМО.Ф. 388. On. 8712. Д. 15. Л. 60).

Дальше события развивались следующим образом. Бросая технику, немцы в течение ночи поспешно отходили в исходное положение. Преследование началось рано утром. Основные силы (танковая группа) наступали на выс. 210,8 и далее на Головеньки. 18-я СБР на этом маршруте уже не находилась и двигалась по лесной дороге в 2-3 км севернее выс. 210,8 в направлении на Акулово, что и записано в журнале боевых действий 33-й армии:

«4.12 ... В 8.00 танковая группа полковника Сафир (18[-я] СБР) прошла севернее выс. 210,8 и в 9.00 овладела Акулово^[18].

(ЦАМО Ф.388. On. 8712. Д. 26. Л. 19).

В боевых донесениях самого А.И.Сурченко за 4.12.1941г. нет никаких упоминаний об якобы проведенной атаке его передового отряда на высоту 210,8. Обратимся к этим документам.

Командующему 33 Армии

Боевое донесение № 1. Штабриг 18.

Петровский лагерь (видимо «Алабинский». -В. С).

4.12. [1941] 8.00. Карта 100000.

В 7.00 4.12. 2 [-й] б[атальо]н 18[-й] [отдельной стрелковой] бриг[ады] и 24[-й] лыжный батальон вошли в Акулово, противника нет. Остальные части бригады в движении по дороге на Акулово... Прошу указать о дальнейших действиях иориентировать, какие части впереди. Я перехожу Акулово. Комбриг-18 -Сурченко».

(ЦАМО.Ф.388. On. 8712. Д. 15. Л. 59).

Приведу еще одно — последнее, боевое донесение № 2, командира 18-й отдельной стрелковой бригады:

«Командарму 33

Боевое донесение № 2. КП-18. Отдельное] стр[оение]. Головеньки. 4.12. [1941] 15.00. Карта 100 000.

1. Преследуя отходящие части противника, 18[-я] ОСБР к 15.00 сосредоточилась в районе Головеньки. Противник ведет минометный огонь из направления Новая.

2. Установлена связь с 32[-й] СД...

3.18[-я] ОСБР переходит в наступление совместно с Сафиром, с последним имею личную связь. Начало атаки согласую с Сафиром. Командир 18[-й] ОСБР Сурченко».

(ЦАМО.Ф.388. On. 8712. Д. 15. Л. 61).

А на главном направлении танковая группа в 10.00 занимала высоту 210,8 без боя.

«Боевое донесение

Командарму 33

к 7.404.12.

Подразделения 140, 136 ТБ и лыжный батальон под командованием полковника Сафира подходят к высоте 210,8, не встречая сопротивления, имея направление на Головеньки.

Пом[ощник] начальника] 2[-го] ОТД[ела] АБТВ[ойск] в[оен]/т[ехник] 1 ранга» (подпись неразборчива. — B.C.).

(ЦАМО.Ф.388. On. 8712. Д. 15. Л. 49).

Еще об одном утверждении А. И. Сурченко, которое, к сожалению, повторили военные историки: «...Тогда по высоте нанесли удар две девятки наших штурмовиков. Подразделения снова поднялись в атаку...». Удар действительно был, но не по немцам, которых на высоте уже не было, а по наступающей колонне танковой группы. Летчики 77-й авиационной дивизии существенно задержали своевременное прибытие танковой группы в Головеньки, что видно из последнего (№ 4) донесения ее командира.

«Боевое донесение № 4

КП Головеньки 14.45 4.12.41 г., Карта 100000.

1. Танковая группа в составе 5 ТБР, 136 ТБ, 140 ТБ, 2-х рот 23 лыжн. батальона к 13.45 заняла Головеньки, не обнаружив в ней противника.

2. Справа с 32 СД связь установлена... с 1 гв. МСД еще не установлена.

3. Выслана разведка в направлении: а) Мякишево, б) Любаново, в) Новая...

4. С подходом 18 СБР и 24 л[ыжного] батальона перейду к непосредственному восстановлению положения.

5. Прошу информировать авиацию о положении группы, т.к. в течение дня группа подверглась бомбардировке нашей авиации три раза — один раз на высоте 210,8 и два раза в р[айо]не Головеньки.

(...)7. Прошу провод в Головеньки от ШТАРМА.

Полковник Сафир».

(ЦАЫО. Ф. 388. On. 8712. Д. 15. Л. 63).

Части 33-й армии, участвовавшие в разгроме прорвавшегося противника, приближались к исходным позициям, занимаемым на 1 декабря 1941 года. Командующий 33-й армией по завершению этой удачной операции издает приказ:

«Боевой приказ 09/ОП

КартаЮ00004.12.41

Для довершения полного разгрома остатков противника ПРИКАЗЫВАЮ:

18[-й] СБР стремительным ударом окружить и уничтожить остатки противника... овладеть рубежом Мякишево... (иск.) Таширово, прочно его удерживать.

Группе полковника Сафир... — окружить и уничтожить остатки противника в р[айо]не Пионерлагерь.., овладеть Таширово и прочно удерживать за собой переправу через р. Нара.

Командиру 1 гв. МСД (полковник А. И. Лизюков ~ B.C.) совместными действиями с группой полковника Сафир уничтожить противника, проникшего на левый берег р. Нара и полностью восстановить прежнее положение. Командиру 222[-й] СД (полковник Ф. А. Бобров — B.C.) к исходу 5.12.41 г. занять р[айо]н Иневка... К 17.00 5.12. привести части дивизии в полную боевую готовность. КП Головеньки. Командующий 33[-й] армии генерал-лейтенант Ефремов».

(ЦАМО. Ф. 388. On. 8712. Д. 15. Л. 45).

Подведем итоги этих крайне напряженных боев на ближних подступах к Москве.

Из доклада оперативного отдела штаба Западного фронта. «Нарофо-минский прорыв».

«... Для противодействия прорвавшимся частям противника была сформирована танковая группа... В результате боя танковой группы (а не 18-й СБР-В.С.) противник из Петровского и Юшково был выбит... В боях за 3-4 декабря в р[айо]не Юшково был разгромлен 478[-й ] пех[отный] полк 258 ПД и танковый батальон... Удар наших частей 3 декабря в р[айо]не Юшково был настолько силен и неожидан для немцев, что они уже 4 декабря с утра, отказавшись от выхода на Можайское шоссе... поспешно отходили в исходное положение...»

(ЦАМО. Ф. 208. On. 2511. Д. 1475. Л. 93, 97).

Следует добавить, что практически впервые была успешно исполнена динамичная танковая контратака с десантом пехоты, в результате которой противник был разбит и отброшен на 25 км.

По завершению операции генерал-лейтенант М. Г. Ефремов доложил генералу армии Г. К. Жукову:

«Комфронта генералу армии Жукову.

1.478 ПП (258-я ПД) противника, усиленный танковым батальоном в р[айо]не Юшково, Бурцево и лес северо-западнее разгромлен, остатки отошли на запад.

(...) 3. Части нашей группы к 7.00 4.12 передовыми подразделениями (лыжниками и танками) овладели Акулово, а группа танков подходила к высоте 210,8. В 10.00 наши части овладели Акулово, выс. 210,8. (Приведя в своей статье сокращенный вариант этого доклада, А. И. Сурченко взял только последнее предложение из п.З, исключив из него «Акулово», переведя тем самым действия 18-й СБР на направление главного удара — выс. 210,8, вместо Акулово — B.C.).

(...) 7. По предварительным данным, за период боевых действий 1-4.12.[1941.] части армии уничтожили убитыми не менее 2000 солдат и офицеров, захватили: 35 орудий разного калибра... Уничтожено 11 танков, 2 бронетранспортера... Наши потери незначительные...»

(ЦАМО. Ф. 388. On. 8712. Д. 15. Л. 62).

Конечно, командиру 258-й ПД крупно не повезло — его части неожиданно столкнулись с очень мощной для того времени танковой группировкой, на 2/3 состоящей из машин нового типа — Т-34 и КВ. Поэтому благодаря грамотным действиям командования 33-й армии противнику было нанесено поражение. Опыт войны показал, что немецкие командиры могли достаточно самостоятельно принимать решения по маневрированию на поле боя в пределах определенного им тактико-оперативного пространства.

Когда стало ясно, что юшковский бой проигран, понесены тяжелые потери, а резервов больше нет, командир 258-й ПД принял единственно правильное решение — под покровом ночи отойти в исходное положение, сохранив для последующих боев оставшийся личный состав и технику.

Наши командиры такого права на творческий маневр, особенно в обороне, практически не имели. Генерал-лейтенант Ю. А. Рябов, помощник полковника М. П. Сафира в ЗЗА с августа 1942 года, рассказывал, что Михаил Павлович в разговоре с ним эту ситуацию оценивал следующим образом: «Попади мы в подобную историю, не могу представить -кто бы дал приказ отойти обратно на 25 км? Уверен, что по нашей «методике» никто из такой ловушки живым бы не ушел — всех бы положили, но приказа на отступление не дали».

Возможность проявления маломальской инициативы наших командиров окончательно была ликвидирована после выхода приказа № 227 с четкой установкой — «ни шагу назад». Очень метко прокомментировал этот документ многоопытный, трижды раненный фронтовик, участник ржевской мясорубки, генерал-майор М. П. Коробейников: «Немцы всю войну просидели на высотах, а мы не вылезали из болот, так как отойти немного назад, на пригорок из-за этого приказа не могли».

Операция по ликвидации Нарофоминского прорыва имела огромное значение в оборонительном сражении за Москву. В знак уважения и памяти тех, кто выиграл этот бой, и тех, кто в этом бою погиб, я считал своим долгом сделать все, что в моих силах, чтобы в истории Великой Отечественной войны о Нарофоминском прорыве и его ликвидации говорили и рассказывали так, как это было на самом деле.

ПРИМЕЧАНИЯ

 ЕФРЕМОВ Михаил Григорьевич (1897-1942).

Генерал-лейтенант. В звании прапорщика принимал участие в первой мировой войне. В Советской Армии с 1918 г. С января 1941 г. — первый зам. генерал-инспектора пехоты РККА. В начале Отечественной войны командовал 21-й и 10-й армиями, был заместителем командующего войсками Брянского фронта. С октября 1941г. — командующий 33-й армией.

После ликвидации Нарофоминского прорыва в ходе начавшегося 6 декабря 1941 года контрнаступления под Москвой 33-я армия к 26 декабря полностью освободила Наро-Фоминск, 4 января 1942 года — Боровск и 19 января — Верею. К этому времени 33-я армия нуждалась в пополнении личным составом, техникой и боеприпасами. Поэтому полной неожиданностью был приказ, полученный 17 января 1942 года от командующего Западным фронтом генерала армии Г. К. Жукова, наступать на Вязьму.

Так начиналась печально известная Ржевско-Вяземская операция, тяжелейшие последствия которой на западном ее направлении историкам еще предстоит изучить более объективно и тщательно, чем сделано до сих пор, не оглядываясь на мемуары самого Г. К. Жукова. Воспоминания эти, касающиеся М. Г. Ефремова и прорыва 33-й армии к Вязьме, носят явно предвзятый и необъективный характер, порой просто искажающий действительность. Хотя надо отметить, что недавно вышла в свет интересная работа группы военных историков «Стратегические решения и Вооруженные Силы» (СР и ВС) под общей редакцией В. А. Золотарева («Арбизо», М., 1995), в которой правдиво и достаточно полно описана, в том числе, Ржевско-Вяземская операция и трагическая судьба 33-й армии М. Г. Ефремова (СР и ВС. С. 424-433, 906-910).

Планируемая операция по созданию для немцев первого «котла» с задачей завершить разгром вражеской группы армий «Центр» генерал-фельдмаршала Клюге окончилась гибелью практически всех главных сил 33-й армии — четырех дивизий: 113, 160, 338 и 329-й СД (последняя дивизия в начале операции была отсечена немцами от армии и попала в зону действий 1-го гв. кав. корпуса генерал-майора П. А. Белова, однако 4 марта несколько подразделений 329-й СД без материальной части сумели пробиться к окруженным войскам 33-й армии). И хотя Г. К. Жуков первоначально возражал против этой операции, однако к исполнению ее принял, тем самым взяв на себя всю ответственность за ее проведение. Стремясь уменьшить масштабы крупной неудачи, в официальных документах длительное время окруженные части 33-й армии именовались «ударной группой», «Западной группой армии», «Группой генерала Ефремова» и т.п. Однако в дальнейшем «...ударная группа именовалась 33-й армией, поскольку армейский штаб (и командарм — B.C.) находился вместе с ней» (СР и ВС. С. 906).

В своей книге «Воспоминания и размышления» (АПН, 1971. С. 355) Т.К. Жуков пишет:

«... М.Г. Ефремов решил сам встать во главе ударной группы и начал стремительно продвигаться на Вязьму... ».

К сожалению, в этой фразе очень мало правды. Вот как было на самом деле. Из воспоминаний М. П. Сафира:

«30 января в Износках в моем присутствии Ефремов, пытавшийся разобраться в совершенно неясной ситуации, телефонограммой докладывал Жукову, что обстановка заставляет его находиться в Износках. Тут же получил ответ, что его место под Вязьмой. Тем самым Жуков второй раз при мне в критической ситуации лишил командарма права самостоятельно решать, где ему в данный момент целесообразно находиться. Первый раз это произошло при ликвидации Нарофоминского прорыва («...Руководство группой возложено лично на Вас. Жуков» — B.C.). Такая силовая привязка к местности очень грамотного командарма (по принципу — «иди сюда, стой здесь») была произведена, как ни странно, в то время, когда южнее Наро-Фоминска немцы в полосе обороны нашей армии пытались осуществить еще один прорыв к Москве на участке 110-й и 113-й стрелковых дивизий (в районе Волковская Дача, Слизнево — B.C.). В сложившейся обстановке последствия для Ефремова, да и для Жукова могли бы быть трудно предсказуемы, окажись у командира прорвавшейся 183-й пехотной дивизии дополнительные резервы для развития успеха. А были ли они у него или не были — мы тогда не знали. Трудно представить, чтобы, например, командующий группой «Центр» генерал-фельдмаршал Бок в ходе тех декабрьских боев под Москвой мог додуматься давать указания генерал-фельдмаршалу Клюге, какую войсковую группу возглавлять лично и где находиться в ходе боевых действий его 4-й полевой армии. Меня с собой Михаил Григорьевич не взял из-за отсутствия к тому времени в армии исправных танков. Узкий коридор прорыва немцы быстро перекрыли (2 февраля. — В. С). Внешнее кольцо окружения нашей армии на моих глазах замыкал немецкий батальон. У нас практически ничего не было — один танк-калека Т-26 и немного пехоты. Попытались кольцо прорвать – бесполезно. Немедленно доложили Жукову. В ответ услышали: «Не дергайтесь, я покажу Вам, как надо прорывать». Только через двое суток, пригнав несколько вагонов со снарядами, провел артналет. Не добившись успеха, молча повернулся и уехал ...».

Не имея в нужных количествах боеприпасов и продовольствия (доставлялись только по воздуху), в условиях абсолютного превосходства противника (полнокровная 225-я пехотная дивизия генерал-лейтенанта Вайцеля и 10 других соединений) главные силы армии два с половиной месяца продолжали героически сражаться. На 6 февраля 1942 г. в окруженных дивизиях 33-й армии насчитывалось 9580 человек. Дальнейшее увеличение численности (до 12 780 человек к 11 марта 1942 г.) было произведено за счет мобилизации местного населения в возрасте от 17 до 45 лет. В частности, были призваны 413 красноармейцев и командиров, скрывавшихся в немецком тылу, а также военнослужащие, доставленные по воздуху (ЦАМО. Ф.388. On. 11627. Д. 1509. Л. 56).

М. Г. Ефремов неоднократно обращался к командованию Западного фронта и даже дважды к Сталину с просьбой разрешить прорваться своими силами. Теперь можно с уверенностью сказать, что разрешение, полученное на выход из окружения в середине апреля, запоздало — личный состав обессилел, съев все свои разваренные поясные ремни и подошвы найденных сапог. Боеприпасы иссякли. Уже таял снег. Солдаты были в валенках. Разлилась река Угра. Остатки частей армии были загнаны в район печально известного Шпыревского леса, откуда с огромным трудом, не имея никакой техники, в ночь с 13 на 14 апреля смогла прорваться через сплошной пулеметно-автоматный огонь на большаке Беляево — Буслава только группа во главе с М. Г. Ефремовым. Остальные выходили небольшими отрядами и поодиночке в ночное время. Встречая везде заслоны из пулеметного огня, группа, двигаясь на восток и юго-восток, с боями вышла к реке Угре в районе Виселово, Нов. Михайловка и южнее. Однако, к удивлению командарма, никакого встречного удара частей Западного фронта не последовало. Группа была разгромлена. М. Г. Ефремов, получивший уже третье ранение, потерял способность двигаться и, сидя под сосной, где-то в районе Горново (3-4 км южнее Нов. Михайловка) застрелился. Вооруженные Силы потеряли отважного воина и талантливого полководца.

Генерал-лейтенант Ю. А. Рябов (ветеран 33-й армии) рассказывал мне в 1993 году:

«По свидетельству очевидцев хоронили немцы Ефремова в деревне Слободка 19 апреля 1942 г. Тело командарма принесли на жердях, но немецкий генерал потребовал, чтобы его переложили на носилки. При захоронении, обращаясь к своим солдатам, сказал: «Сражайтесь за Германию так же доблестно, как сражался за Россию генерал Ефремов».

Отдал честь. Был дан салют. Когда же мы после наступления освободили эти места, то во время перезахоронения Ефремова обнаружили, что немцами на его руке были оставлены золотые часы».

Всего за два с половиной месяца боев (со 2 февраля) личный состав армии уничтожил 8700 неприятельских солдат и офицеров, 24 танка, 29 орудий и др. военной техники. Безвозвратные потери армии за этот же период составили более 8 тыс. человек, в том числе во время выхода из окружения — около 6 тысяч бойцов и командиров. Прорваться к своим войскам в составе небольших групп смогли всего 889 человек (ЦАМО Ф.388. On. 8712. Д. 179. Л. 70-71).

Оценивая события тех дней, следует признать, что предложение М. Г. Ефремова прорываться единственно ему доступным кратчайшим путем на восток к реке Угре было верным. Г. К, Жуков, упорствуя в своем очевидном заблуждении, «ответил категорическим отказом» («Воспоминания». С. 356), видимо, совершенно не представляя реальной обстановки в районе Шпыревского леса. Командующий фронтом так и не понял (или сделал вид, что не понял), что предлагаемый им путь на юг по тылам врага (более 100 км) в три с лишним раза длиннее пути на восток (30 км) и осилить его обессиленная от голода и болезней группа М. Г. Ефремова, не имеющая сил и возможностей даже подбирать раненых, конечно не могла. Тем более, что для осуществления этого «марша на юг» пришлось бы прорываться через многочисленные огневые заслоны немцев, имевших подавляющее превосходство в силах, и преодолеть зону почти непроходимых болот в районе Баскаковка, Зинеевка, Выгорь.

В «Воспоминаниях» Г. К. Жукова нет ясного ответа на вопрос: так чьи же указания выполнял М. Г. Ефремов (лично Сталина, Ставки или Жукова?), начиная прорыв из Шпыревского леса не на юг, а в восточном (юго-восточном) направлении? Сказано только, что «Ставка приказала организовать встречный удар. Такой удар был подготовлен и осуществлен 43-й армией» (С. 356). А какой приказ и от кого получила его 33-я армия? В «Воспоминаниях» об этом ничего не говорится. Однако все становится на свои места при ознакомлении с документами штаба Западного фронта — командарм-33 повел на прорыв остатки своих войск в строгом соответствии с требованиями последней директивы именно Жукова:

«... Приказываю:

(в пункте «а» даны указания командарму-43 (т. Голубеву), в пункте «6» -командарму-49 (т. Захаркину) — B.C.), ...«в» — командарму 33-й армии Ефремову — в ночь с 12 на 13 апреля ... нанести удар в направлении Родня (4 км юго-вост. Беляево-B.C.), Мал. Буславка (2 км юго-вост. Шумихино — В.С.), Нов. Михайлов-ка, Мосеенки, где соединиться с частями 43-й и 49-й армий»

(ЦАМО. Ф. 8. On. 11627. Д. 1509. Л. 35).

Поэтому все последующие комментарии автора «Воспоминаний» о якобы строгом указании «выходить... в общем направлении на Киров» (с. 356), т.е. на юг, вызывают по меньшей мере удивление, ибо «никаких документов, подтверждающих приказ о выходе окруженной группировки через Киров, не обнаружено. Видимо, их вовсе не было» («Военно-исторический журнал». 1992. №3. С. 15). Складывается впечатление, что явно оправдательный «южный вариант выхода» был рассчитан на неосведомленность читателя и домысливался авторами, скорее всего, задним числом.

И уж совсем странно читать: «Как выяснилось позже, немцы обнаружили (?! — B.C.) отряд при движении к реке Угре и разбили его» («Воспоминания». С. 356).

Какая же необходимость «выяснять позже» то, что с самого начала было известно всем — группа действовала в окружении и «обнаруживать» ее никто не собирался, так как огневое воздействие на нее со стороны немцев практически не прекращалось. Можно только сожалеть, что для Г. К. Жукова и авторского коллектива «Воспоминаний» это явилось откровением.

Следует добавить, что неблагоприятный исход этой операции был изначально предопределен тем, что «... командующий Западным фронтом... направлял одно указание за другим, но указания эти никакими дополнительными силами и средствами не подкреплялись...» (СР и ВС. С. 908).

Вместе с тем Комфронта и его штаб активно искали виновных вне своих рядов. Уже 6 апреля 1942 г. «за бездеятельность при выходе дивизии из окружения» был приговорен к расстрелу фронтовым военным трибуналом (приговор № 411) командир 329-й СД полковник К. М. Андрусенко. Однако определением № 02028-9029 Военной коллегии Верховного суда СССР этот явно поспешный приговор был заменен на «10 лет лишения свободы с отправкой в действующую армию» (командиром 115-й стрелковой бригады -B.C.). 15 января 1944 года Корней Михайлович Андрусенко, будучи командиром 239-го гв. стрелкового полка 76-й гв. СД, получил звание Героя Советского Союза (окончил войну командиром 55-й СД).

Не остался обделенным вниманием и командующий войсками 33-й армии. В документе, подписанном Г. К. Жуковым (но не отправленном М. Г. Ефремову), говорилось:

«... Как показало следствие (материалы этого дознавательного действия историки пока не обнаружили — B.C.), никто, кроме командующего 33-й армией, не виноват в том, что его коммуникации противник перехватил. Жуков»

(ЦАМО.Ф. 208, on. 2513. Д. 157. Л. 17).

Вот уж поистине — с больной головы на здоровую! Можно подумать, что это М. Г. Ефремов, а не комфронта Г. К. Жуков отдал трудно объяснимый приказ убрать 2 февраля 1942 года полнокровную 9-ю гв. стрелковую дивизию генерал-майора А. П. Белобородова (около 10 тыс. человек) с основной снабжавшей ефремовцев магистрали (давая тем самым противнику возможность рассечь соединения 33-й армии) и передать ее в состав 43-й армии. Доказательства разумности передислокации этой дивизии в опубликованных научных разработках найти пока не удалось. Указанный выше обвинительный «документ» должен был, видимо, «заработать» в случае прилета М. Г. Ефремова в штаб фронта 9 апреля на последнем самолете, как это усиленно рекомендовали командарму. Но М. Г. Ефремов остался со своими войсками до конца...

Сам же Г. К. Жуков, не взяв на себя ответственность за провал операции на Вяземском направлении (признав в «Воспоминаниях» только как ошибку, переоценку возможностей своих войск и недооценку противника), так определил главного виновника:

«Задачу... об оказании помощи группе генерала М. Г. Ефремова 43-я армия своевременно выполнить не смогла ...» (с. 357, 355).

Возникает вопрос — если один командарм повел свои войска на прорыв по маршруту, утвержденному командующим фронтом, а другие (в первую очередь командарм-43) в нарушение приказа не провели должным образом боевые действия по обеспечению воссоединения с ним, то какова же во всех этих странных событиях роль Комфронта (с 1 февраля — главнокомандующего западным направлением) по руководству, координации боевых операций подчиненных ему армий и контролю за исполнением отданного приказа, и кто же, если не он, за это должен отвечать?

Все предшествующие годы оценки причин трагедии 33-й армии, как правило, не отличались от их трактовки в «Воспоминаниях» Г. К. Жукова. Например, запись Ф. Гальдера в дневнике: «... 16 апреля 1942 г... Русская 33-я армия ликвидирована...» (Военный дневник. Т. 3. С. 230) на той же странице комментировалась следующим образом: «Автор грубо искажает действительные факты... Эту часть войск 33-й армии можно считать ликвидированной лишь в том смысле, что она перестала действовать как организованная группа войск. Она не была ни уничтожена, ни пленена...». А что же тогда с ней произошло?

Более глубоко и объективно события, происшедшие зимой и весной 1942 года в районах Ржева и Вязьмы, стали оцениваться историками только на исходе 90-х годов. Так, авторы отмеченной выше работы «Стратегические решения и Вооруженные Силы» к числу основных причин, в силу которых не удалось осуществить намеченный замысел и добиться поставленной цели при проведении Ржевско-Вяземской операции, отнесли:

— отсутствие у советского командования опыта в организации и ведении крупномасштабных операций на окружение;

— постановка перед войсками Западного направления непосильных задач;

— отсутствие общего превосходства в силах над противником и преимущества в техническом оснащении войск;

— недооценка Главкомом западного направления и его штабом сил возможного сопротивления противника и его способности быстрого маневрирования резервами;

— недостаточно детальная разработка планов операций фронтов;

— ввод в бой, зачастую с ходу, по частям, без достаточной подготовки поступавших во фронт (и армии) стратегических резервов и маршевых пополнений;

— усталость войск из-за непрерывного двухмесячного наступления и др.

Однако, комментируя такой важный показатель противоборства сторон, каким являются безвозвратные потери, авторы привели данные только по группе «Центр» (без указания источника) — до 350 тыс. человек, не посчитав нужным почему-то сообщить потери наших войск, лишив тем самым читателя возможности составить более полное представление об общих итогах этой крупной операции.

Вместе с тем, пожалуй, впервые (если не считать статьи сына командарма-33 полковника м. М. Ефремова-«Под Вязьмой весной 1942 года». (Военно-исторический журнал. 1992. № 3)) в работе «Стратегические решения и Вооруженные Силы» дается достаточно объективный и подробный анализ хода боевых действий 33-й армии в окружении и причин ее гибели (с. 906-910).

Но есть одно возражение. Авторы, ни словом не упоминая абсолютно нереальный «южный» вариант прорыва 33-й армии, неожиданно предложили другой, которым якобы М. Г. Ефремову следовало воспользоваться — «некоторые советские группировки именно так выходили из окружения (через лесистые участки местности, слабо занятые противником — В. С), и командарм, несомненно, знал об их опыте. Но пойти таким образом армия могла на северо-восток, север или северо-запад, то есть туда, где немцы не ожидали нашего прорыва и где их силы были меньше...». Согласиться с этим «северным» вариантом не представляется возможным по следующим соображениям.

1. Нет никаких доказательств того, что немцы, более двух месяцев ведя напряженные бои с целью уничтожения войск 33-й армии, «не ожидали нашего прорыва» в том числе и на северо-восток, север или северо-запад и «где их силы были меньше». Практикой дел это не подтвердилось.

Для столь очевидной недооценки тактико-оперативных возможностей противника (с учетом имевшегося к тому времени опыта ликвидации наших окруженных в «котлах» войск) немецкие военачальники (в том числе и многоопытный Г. Клюге) повода не давали.

2. Количество сил на этих «северных» направлениях возможно и было несколько меньше, но, судя по результатам проведенных боев, вполне достаточное, чтобы исключить возможность прорыва из окружения любой крупной группы наших войск.

Единственный вышедший из окружения довольно крупный отряд (около 670 человек) подполковника И. К. Кириллова (войну окончил в звании «генерал-майор»), проведя неожиданный налет в ночь с 15 на 16 апреля на склад, расположенный в Федотково, укомплектовался полностью стрелковым оружием и (что не менее важно) восстановил силы личного состава за счет захваченного продовольствия. Однако и этот отряд, существенно повысив свою боеспособность, не сумел прорваться именно на северо-запад (в направлении Дрожжино), север (Иванковское) и северо-восток (Прокшино). По рассказам очевидцев, во всех этих районах была практически такая же система обороны, с которой столкнулась при прорыве основная группа войск М. Г. Ефремова — инженерные сооружения (окопы, проволочные заграждения, рогатки, дзоты, пулеметные гнезда), минометы, танки на дорогах и т.д. Отряд вынужден был развернуться и через Шпыревский лес пробиваться, неся потери, в противоположном направлении.

Зимой 1943 года командующий артиллерией 33-й армии генерал-майор артиллерии В. С. Бодров рассказывал своему коллеге командующему бронетанковыми войсками 33-й армии М. П. Сафиру, что вышел он из окружения (будучи полковником, начартом 113-й СД) только потому, что его маленький отряд (60 человек) «то рассыпаясь, то собираясь вновь» и не думал заглубляться «на свою погибель» в немецкие тылы на северо-запад и север, поскольку никто толком не знал, где там могут быть наши войска. Отряд только благодаря своей малочисленности, не преуспев на северо-востоке, сумел просочиться в восточном направлении (район Бочарово).

3. Рекомендуя М. Г. Ефремову безадресно прорываться по тылам противника в условиях отсутствия встречного удара наших войск, авторы не учли физического состояния частей 33-й армии, так как подробно описав мероприятия командарма по тщательной экономии оставшегося продовольствия (по состоянию на 22.2.1942 г.), ничего не сказали в последующем, что к началу апреля все эти запасы кончились, и в войсках начался повальный голод. В таком состоянии (с учетом мизерного количества боеприпасов) войска могли наступать только по самому короткому и единственно логичному 30-километровому пути навстречу двум (!) нашим армиям.

Складывается впечатление, что историкам давно пора перестать обсуждать — в каком бы еще направлении следовало прорываться М. Г. Ефремову (пока не предполагались только западное и юго-западное), так как, строго говоря, не группа М. Г. Ефремова должна была прорываться к своим войскам, а целых две армии — 43-я и 49-я — на узком участке фронта обязаны были прорваться к обессиленным до крайности (а не «утомленным» по циничной оценке Г. К. Жукова) остаткам частей 33-й армии.

Настало время более скрупулезно, невзирая на лица, изучить именно проблему скандального провала операции на вяземском направлении и роль во всей этой истории главных ее участников— командующего Западным фронтом Г.К.Жукова, командующих 43-й и 49-й армиями К.Д. Голубева и И. Г. Захаркина.

В целом, авторы труда «Стратегические решения и Вооруженные Силы» сумели воздать должное героической борьбе войск 33-й армии и ее командарма, о чем красноречиво свидетельствует название раздела -«Подвиг армии М. Г. Ефремова».

Завершая краткий рассказ о трагической и героической судьбе Михаила Григорьевича Ефремова, считаю необходимым напомнить малоизвестный вывод, сделанный офицерами оперативного управления Генерального штаба, который подтверждает и помогает правильно понять все вышесказанное:

«... Армия бросалась в глубокий тыл противника на произвол судьбы»

(ЦЛМО. Ф. 8. On. 11627. Д. 150. Л. 5).

БОДРОВ Василий Семенович (1893-1958).

 Генерал-лейтенант артиллерии. В Красной Армии с августа 1918 года. Участник Гражданской войны (1918-1920). На фронтах Великой Отечественной войны с 25 июня 1941 года. Будучи начальником артиллерии 113-й СД, в феврале 1942 года вместе с другими частями 33-й армии попал в окружение под Вязьмой в ходе проведенной с грубейшими ошибками командованием Западного фронта Ржевско-Вяземской наступательной операции. В апреле 1942 года при неудачной попытке деблокировать окруженную 33-ю армию силами 43-й и 49-й армий сумел прорваться из Шпырёвского леса с небольшим отрядом (60 человек) на восток (в р-н Бочарово) к основным силам Западного фронта. В должности командующего артиллерией 33-й армии — с 1942 по 1945 год (я ему представлялся в штабе артиллерии 2 марта 1943 года в районе ст. Издешково), 1 февраля 1945 года командующий армией генерал-полковник В. Д. Цветаев представил В. С. Бодрова к званию Героя Советского Союза: «Генерал-лейтенант Бодров правильно и разумно организовал мощное артиллерийское наступление по разрушению и прорыву сильно укрепленной оборонительной полосы противника на плацдарме у г. Казимеж... При развитии наступления и преследовании противника артиллерия неотступно сопровождала передовые части огнем и колесами... При активной поддержке артиллерии и умелом ее использовании генерал-лейтенантом Бодровым соединения армии, преследуя противника, пересекли границу и вступили на территорию Германии...». Решением Военного совета 1-го Белорусского фронта В. С. Бодров был представлен к награждению орденом Кутузова I степени (Утверждено Указом Президиума Верховного Совета СССР от 6.4.1945 года).

САФИР Михаил Павлович (1895-1981).

Генерал-майор танковых войск. В звании поручика принимал участие в первой мировой войне (командир роты, батальона). Награжден 6 орденами. Все с мечами и бантом. Ранен, дважды контужен, попал под газовую атаку. В Красной Армии с 1918 года. Преподаватель огневого цикла на курсах «Выстрел» (1929-1933) и кафедры «Стрельбы из танка» в Военной академии бронетанковых войск (1933-1939). С 1939 года — заместитель генерал-инспектора бронетанковых войск РККА. С июля 1941 по март 1943 года — командующий бронетанковыми войсками 33-й армии.

В 1943-1944 гг. — заместитель, а с 1944 по 1947 гг. — начальник Управления боевой подготовки танковых войск. В 1947-1954 гг. — заместитель генерал-инспектора бронетанковых войск Главной инспекции Советской Армии. Уволен в отставку в 1954 году.

После нарофоминских боев полковник М. П. Сафир был награжден орденом Красного Знамени. В наградном листе, в частности, говорится:

«... В боях с фашистами с 2 по 6 декабря 1941 г. в районе действий высоты 210,8, деревень Петровское и Юшково, т. Сафир лично руководил действиями 5 танковой бригады, 136 и 140 отд. танковыми батальонами. Результатами умелого руководства операциями враг был разбит и начал поспешно отходить. Части танковой группы с приданными стрелковыми подразделениями полностью восстановили прежнее положение.

Командующий 33-й армии генерал-лейтенант Ефремов

Член Военного совета 33-й армии бригадный комиссар Шляхтин

27.12.41»

(ЦЛМО. Ф. 33. On. 682524. Д. 241. Л. 431).

М. Г. Ефремов после описанных боев рассказывал М. П. Сафиру, что хотел представить его к ордену Ленина, но член военного совета 33-й армии бригадный комиссар М. Д. Шляхтин заявил: «Он беспартийный — только через мой труп». Зная об этой истории, я невольно поинтересовался в архиве — что же надо было сделать в то время под Москвой и кем быть, чтобы получить такой орден? Заглянул в документы, относящиеся к приказу № 449. Ордена Ленина удостоился Евграфов А. А. — заместитель начальника политотдела 10-й воздушно-десантной бригады 43-й армии. В этом же приказе, кроме руководителя боя, орденом Красной Звезды награжден еще один представитель 33-й армии — Родионов Н. О. — ответственный секретарь армейской парткомиссии.

Тем временем 33-я армия срочно восстанавливалась. Из указания Сталина заместителю начальника Главного автобронетанкового управления от 5.8.1942 (17 ч. 40 мин.): «Отправить одну танковую бригаду для 31-й армии... и две бригады для 33-й армии Хозину (командарм-33 с июня 1942 г. — B.C.)... Бригады для 31-й и 33-й армии нужно сделать поскорее» («Эпистолярные тайны». С. 21). Выделенными танками М. П. Сафир распорядился в высшей степени грамотно. При проведении в августе 1942 года наступления 33-й армии впервые применил новшество — в нарушение существующих инструкций резко сократил дистанцию исходного положения танков перед атакой во время артиллерийской подготовки. Он настоял, чтобы командующий артиллерией армии генерал-майор артиллерии В. С. Бодров обеспечил строгий контроль за точным обстрелом ближнего рубежа огня на наименьшем прицеле, дабы не допустить возможные недолеты, которые могли бы поразить свои танки. В результате после более «строгой», чем обычно, артподготовки, танки стремительно атаковали с укороченной дистанции не успевших прийти в себя немцев и мощная оборона была прорвана. Благодарный М. С. Хозин, представляя М. П. Сафира к званию «генерал-майор танковых войск», собрал, пожалуй, все лучшие слова, которые можно было сказать о своем заместителе: «... Обеспечил отличное руководство танковыми войсками армии во всех операциях... В августе 1942 года под руководством т. Сафира танковые войска отлично выполнили поставленную задачу по прорыву сильно укрепленной полосы противника... Храбр... ».

Труднее было служить с В. Н. Гордовым, прославившимся «крутым» нравом (сменил М. С. Хозина в октябре 1942 г.). Вот рассказанный М.П. Сафиром характерный эпизод:

«Армия в обороне. Обе стороны пристреляли каждый метр. На совещании командного состава Гордов объявляет: «Сегодня ночью проводим разведку боем, от дивизии N — батальон». После такой разведки — ни батальона, ни, естественно, результатов. На следующую ночь посылается еще один батальон — результат тот же. В третий раз командарм объявляет — сегодня ночью батальон в разведку боем. Встает командир дивизии (высокий брюнет, фамилию уже забыл) и говорит: «Этого не будет. Разведку надо готовить». — «Что?! Расстреляю! Под суд!» — «Под суд пойдем вместе, товарищ командующий». Их «раздвигают», после чего комдива дня на три отправляют на хутор отдохнуть. Но такие «разведки» Гордов вынужден был прекратить».

Начиная с весны 1942 года, Сталин, убедившись, что немецкие танкисты воюют хорошо, стал требовать от ГАБТУ повышения качества подготовки наших бронетанковых войск перед отправкой на фронт, для чего организовать целенаправленный отбор людей и учить их с учетом требований войны в специальных учебных центрах. Так, 15.4.1942 года он дал следующее указание ГАБТУ: «В школы нужно посылать людей хорошо проверенных, знающих дело и имеющих опыт. Вы, военные, в свое время загубили армию тем, что посылали в училища и управления разный хлам». Как всегда вину за репрессии, обезглавившие армию, Верховный Главнокомандующий возложил не на себя, а на военных. А вот указания от 3 сентября 1942 г. «...п.16. Командиры корпусов не могли использовать танки. Командиры корпусов не доросли... п.21. Установить в танковых лагерях строгий, жесткий порядок... и обучать тому, что нужно на войне». («Эпистолярные тайны». С. 170, 220).

Выполняя эти указания Сталина, командующий бронетанковыми и механизированными войсками Красной Армии генерал-полковник Я. Н. Федоренко довольно долго подбирал кандидатуру на должность начальника Управления боевой подготовки. В конце концов выбор пал на М. П. Сафира, которого он знал как родоначальника теории (и практики) стрельбы из танка («линейкой Сафира», изобретенной в 1934 году, все танкисты пользовались до 1951 года) и военачальника с большим боевым опытом. Несмотря на категорические возражения командарма, Я. Н. Федоренко со второй попытки все же добился его согласия и перевел М. П. Сафира в свой аппарат в марте 1943 г., назначив в апреле 1944 |г. начальником Управления боевой подготовки танковых войск. Однако успешная боевая карьера Михаила Павловича была прервана.

Многие еще помнят, что во время Отечественной войны в московском парке им. Горького был выставлен для показа весь изрешеченный снарядами немецкий танк «Тигр». Привел его в такой вид М. П. Сафир весной 1943 года, будучи председателем Госкомиссии по отстрелу бронекорпуса (танк завалился в яму под Волховом и достался нам целым). Результаты оказались мало радостными — поразить его можно было только с минимальной дистанции.

Кадры из фильма Ю. Озерова «Сталинград» (военный консультант — генерал-лейтенант танковых войск Г. Н. Орел), где в присутствии Гитлера пробивается лобовая броня «Тигра» со средней дистанции снарядом из пушки Т-34, по выражению отца, — «сущий вздор». По результатам отстрела в Кубинке М. П. Сафир разработал памятку для войск о наиболее эффективных методах борьбы с этим танком (куда и с какой дистанции стрелять), которую прислал и мне на фронт. Но к этому серьезнейшему предостережению М. П. Сафира, который ясно представлял ограниченные огневые возможности наших 76-мм танковых пушек, не все командиры танковых бригад, корпусов и армий отнеслись с должным пониманием. Недооценка боевых возможностей «Тигра» (T-VIE) обошлась танковым войскам слишком дорого. Многие военачальники, к сожалению, поздно поняли, что безусловно лучший танк войны Т-34 для дуэльного поединка с «Тигром» (имеющим более мощную броню, лоб — 100 мм (Т-34 — 45-52 мм), бинокулярный прицел и отличную 88-мм пушку, способную пробить Т-34 на средней и меньшей дистанции почти насквозь), не предназначался и априори выиграть его не мог. Для большей убедительности приведем воспоминания участника Курской битвы полковника В. А. Пивеня, опубликованные в «Комсомольской правде» от 4.8.1993 года: «... И тут видишь, что снаряды наши отскакивают от немецкой брони. Не пробивают. Против всех правил стреляешь в землю перед собой, чтобы в клубах пыли подойти к немецкому танку ближе и сбоку...».

Поэтому в ряде случаев в ходе Курской битвы, да и в последующих сражениях, лихие, без элементарной тактической выдумки прямолинейно-лобовые атаки советских танковых бригад Т-34 на находящиеся в обороне группировки «Тигров» (идеальный для немецких танкистов вариант) заканчивались разгромом этих бригад, о чем свидетельствуют данные о потерях.

align="left" hspace="5" vspace="5"х за высоту 264,6 потеряла 100 танков, то есть по существу была уничтожена противником» (ЦАМО. Ф. 3. On. 11596. Д. 13. Л. 235). В целом же в Курской битве вермахт потерял 1500 танков, Красная Армия — около 6000. (См.: В. Золотарев. «Была ли Курская битва — битвой?». «Независимая газета», № 159, 3.8.1993).

Опыт Курской битвы не скоро пошел впрок советским танковым военачальникам. Только с 5 по 10 сентября 1943 г. в немецкой группе армий «Юг» 503-й батальон тяжелых танков «Тигр» (45 танков) уничтожил 501 советский танк (практически танковую армию) и 477 орудий.

Что же касается 1500 немецких танков, подбитых в боях на Курской дуге пятью советскими танковыми армиями и артиллеристами, то, как ни странно, ветераны 1-й гв. ТА всех их почему-то отнесли на свой счет (См.: «Военно-исторический журнал». 1993. № 8. С. 9,). Нет сомнения, что при жизни один из лучших танкистов Советской Армии М. Е. Катуков не допустил бы столь неправдоподобной оценки действий своей прославленной танковой армии.

М. П. Сафир (как и многие другие военачальники) имел свой взгляд на ход проведения Курской битвы, отличный от общепринятого — «...решение о преднамеренной обороне в условиях значительного превосходства в силах в данном случае было наиболее рациональным видом стратегических действий...» («Была ли Курская битва — битвой?») — и преподносящегося в настоящее время как единственно правильного. Внимательно прочтя воспоминания А. М. Василевского (к достоверности всех без исключения военных мемуаров М. П. Сафир относился крайне отрицательно — «половина — вранье»), Михаил Павлович сделал для себя в блокноте 15 замечаний. В частности, он записал:

«... 14. Вероятно после долгой подготовки к наступлению на Курской дуге Ватутин был прав, предлагая самим начать наступление. Ведь впоследствии и оказалось, что результаты нашего наступления довольно скромны по сравнению с масштабами сражения. Все было готово к наступлению 5.5.[43 года], а ждали 2 месяца (сколько же успел Гитлер подтянуть за это время батальонов новых танков, вроде упомянутого 503-го? — B.C.) — до 5.7.[43 года], когда начали наступление немцы... ».

Любопытно и замечание в адрес своего «коллеги» по царской армии штабс-капитана пехотного Новохоперского полка:

«...10. Совершенно нелепо утверждение о том, что командиры стрелк[овых ] подразделений должны быть впереди своих подразделений. Это Василевский должен был знать еще из П[олевого] устава 1916 года».

В том же 1943 году на одном из рабочих совещаний в Наркомате обороны М. П. Сафир, услышав предложение Главного маршала артиллерии Н. Н. Воронова подключать при проведении артподготовки имеющиеся танки, вступил с ним в спор и сумел доказать, что это приведет к ускоренному износу стволов танковых пушек и резко снизит их точностные показатели, лишив тем самым наводчиков возможности осуществлять попадания с первого выстрела. Кроме того, стрельба из танка при больших углах возвышения из-за конструктивных особенностей прицелов (приспособленных главным образом для стрельбы прямой наводкой) в условиях крайне ограниченных габаритов боевого отделения мало эффективна и для танковых экипажей будет сопряжена с большими трудностями. Предложение Н. Н. Воронова было отклонено.

В первые послевоенные годы в войсках достаточно широкое распространение получили занятия мотоспортом. На Управление боевой подготовки танковых войск были возложены организация и проведение как Всесоюзных соревнований (шоссейные гонки, кросс), так и соревнований на первенство рода войск. Как правило, мотогонки проводились на Минском шоссе (старт и финиш на 23-м километре у деревни Баковка). На соревнование собиралось очень много зрителей. В то время мотогонщики использовали в основном армейские мотоциклы, полученные по «ленд-лизу» («Матчлес», «Велосет», «Харлей Дэвидсон»), и трофейные («Цундап», БМВ и др.) Наибольших успехов добивался армейский гонщик Э. Лорент, который где-то в Германии раздобыл экспериментальный 4-цилиндровый экземпляр мотоцикла БМВ. В этом классе машин (свыше 600 см3) его в те годы никто обогнать не мог. Такое ощущение, что оглушительный рев этого удивительного мотоцикла до сих пор стоит в ушах.

Организация таких соревнований — дело хлопотное и трудное. Но М. П. Сафир, будучи главным судьей (или заместителем, если главным судьей был командующий БТ и MB маршал танковых войск П.С.Рыбалко), все эти гонки проводил очень организованно, за что ему было присвоено звание «Судьи всесоюзной категории по мотоспорту». Однако вскоре честный и беспристрастный подход М. П. Сафира к оценке результатов соревнований стал наталкиваться на непонимание со стороны руководства Всесоюзного комитета по делам физической культуры и спорта при СМ СССР, привыкшего играть совсем по другим, далеким от спортивных принципов, правилам. Обе стороны расстались без сожаления...

С 1947 по 1954 год М. П. Сафир служил в должности заместителя генерал-инспектора бронетанковых войск Главной инспекции Советской Армии. Узнав, что по замене из ГСВГ я в 1963 г. получил назначение в 3-е управление Генштаба, предупредил: «Не вздумай попасться «на слух» Гречко. Фамилию нашу он запомнил. Будучи старшим по проверке Киевского военного округа, имел с ним, как с командующим, крайне неприятный разговор. Дело в том, что танкисты округа стрельбу провели, к сожалению, на двойку. Мне и тонко и грубо намекали — с Гречко не связывайся. Пытались найти какие-то мои огрехи в методике оценки результатов, но для них это была непосильная задача — по знанию танковой стрельбы я мог поспорить с любым. Оценку я не изменил, хотя Гречко жаловался даже Хрущеву». По результатам проверки, например, выпуск курсантов Киевского танкового училища был задержан на один месяц — до получения действительно положительных результатов стрельбы.

Наши с отцом дороги в армии пересеклись только один раз. После войны свердловский конструктор Л. И. Горлицкий создал отличную 20-тонную гусеничную машину «Объект 123 (124)» для самоходки СУ-100п и бронетранспортера. На доработанный вариант этой базы и в девяностые годы монтируются наши артиллерийские САУ, зенитные комплексы СВ и др.

И вот любопытная получилась в 1949 году цепочка: председатель макетной Государственной комиссии этого объекта — М. П. Сафир, ведущий инженер государственных испытаний — В. М. Сафир, военный представитель завода (представляющий машины) — мой друг и академический сокурсник, в настоящее время писатель — Борис Васильев, представитель КБ завода — его жена Зоря (невольно вспоминается — «А зори здесь тихие»), председатель Госкомиссии по испытаниям — генерал-лейтенант артиллерии И. С. Стрельбицкий (в то время — заместитель командующего бронетанковыми и механизированными войсками по артиллерии) — мой тесть.

Такое стечение обстоятельств и нарочно не придумаешь.

А Михаил Павлович, так и не получив следующего, дважды обещанного звания, и убедившись, что претензии к нему, как к слишком независимому и имевшему длительный беспартийный стаж (до 1942 г.), никто отменять не собирается, подал в 1954 г. главному инспектору Советской Армии Маршалу Советского Союза Л.А.Говорову, к большому его удивлению, рапорт об отставке. После этого прожил еще 27 лет, посвятив эти годы труду механика, краснодеревщика, фотографа и пр. Позвонив отцу по телефону в апреле 1981 года, я предложил традиционное пари на предстоящий международный футбольный матч. В ответ, как всегда, услышал: «Принимаю. Проиграешь — пойдешь голым в Африку». Больно вспоминать, но это был наш последний разговор.

В июле 1993 г. я обратился к генерал-лейтенанту Ю. А. Рябову, который на фронте воевал с отцом, все знал достоверно (после весны 1943 г. дороги их разошлись). Именно он, видя отца в различных ситуациях, мог дать ему объективную оценку, не имея оснований что-либо скрывать.

Особенно меня интересовали отношения с очень «трудным» генерал-лейтенантом В. Н. Гордовым, пятым по счету командующим 33-й армией. Вот ответ – Юрия Алексеевича: «...В августе 1942 г. твой отец на «Виллисе» приехал в Голицыно и выбрал двоих танкистов-профессионалов — меня и еще одного товарища. Михаил Павлович был блестящий командир — очень отважный и очень заботливый, но строгий. Любил повторять нам, молодым, выражение своего бывшего командира полка в первой мировой войне (фамилию забыл): «Служите честно, но не давайте брать себя за морду» (имеется в виду командир 227-го пехотного Епифанского полка полковник Владимир Поклевский-Козелл, Высочайшим Приказом от 3.11.1916 г. награжденный «Георгиевским оружием». — B.C.). С командармом Михаил Павлович держался достойно и мы были единственной службой в армии, которую Гордов не трогал.

Михаил Павлович практически первым среди танкистов широко использовал метод акустической дезинформации противника, создавая в нашей армии подвижные тракторные группы, имитирующие сосредоточение танков (нам пришлось приспосабливать на вертикально расположенные выхлопные трубы тракторов простые ведра для обеспечения пламегашения). Опрос пленных показал, что эти действия полностью себя оправдали. Подвижные группы оказывали положительное воздействие и на наших солдат, так как в армии довольно часто танков было мало и на эту «недостачу» бойцы пехотных частей реагировали очень чутко.

Из всех командующих бронетанковыми войсками армии, которых я знал, самостоятельное ведение боевых операций В. Н. Гордов поручал только Михаилу Павловичу».

Недавно мне удалось разыскать Надежду Дмитриевну — дочь самого близкого друга моего отца полковника Д. Ю. Донченко, с которым он работал в академии на кафедре стрельбы до момента его ареста в 1938 году. Она рассказала, что ее мама Ольга Сергеевна в тридцатые годы заведовала кафедрой иностранных языков института им. Н. Э. Баумана и, используя влиятельные связи, с огромным трудом добилась в ноябре 1939 года 3-часового свидания с мужем в лагере г. Котласа (начальник лагеря вначале отказывал в свидании — «у нас праздник» (?!). Дмитрий Юрьевич был в тяжелом состоянии. При допросах в Лефортовской тюрьме ему повредили позвоночник, и поэтому даже не привлекали к лагерным работам. Он спросил: «А Михаила Павловича арестовали? Нет? Значит, это я его спас. Меня заставляли подтвердить выбитые у двух наших товарищей по кафедре (стрельбы — В. С.) показания, что я и он являемся организаторами в академии контрреволюционно-монархической организации. Я все отверг и не подписал». Теперь определенно можно сказать, что бывший офицер царской армии М. П. Сафир живым остался только благодаря поистине героической стойкости Д. Ю. Донченко. Сам Дмитрий Юрьевич получил 5 лет. Жене в комендатуре сказали: «Царский офицер, тесть — царский генерал. Вам повезло, что дали 5 лет — радуйтесь». 7 июля 1940 г. Д. Ю. Донченко скончался в лагере.

В те страшные годы наши родители старались уберечь детей от возможных неприятностей, замалчивая «немодную» и опасную информацию. Только в 1970 году отец рассказал, что мой дед был надворный советник (хотя чин и небольшой, но последствия моей школьной болтовни могли быть непредсказуемы), и лишь в конце 1994 года от Надежды Дмитриевны я узнал, что тестем Д. Ю. Донченко был директор 1-го Московского кадетского корпуса генерал-майор С.Д. Быстриевский (корпус размещался в южной части бывшего Екатерининского дворца, в котором сейчас находится Военная академия бронетанковых войск). Конечно, наши родители все это знали, но никогда об этом вслух при нас не говорили. Такое было время.

ХОЗИН Михаил Семенович (1896-1979).

 Генерал-полковник. Участник первой мировой войны, прапорщик. В Советской Армии с 1918 года. С января 1939 по июль 1941 года начальник Военной академии им. М. В. Фрунзе. С октября 1941 по июнь 1942 года командовал Ленинградским фронтом и одновременно с апреля 1942 года — Волховской группой войск. В 1942-1943 гг. командовал 33-й и 20-й армиями, был заместителем командующего Западным фронтом. В 1956-1963 гг. начальник Высших академических курсов и факультета Военной академии Генштаба. С ноября 1963 года в отставке.

ГОРДОВ Василий Николаевич (1896-1951).

Генерал-полковник. Герой Советского Союза. В Советской Армии с 1918 года. Участник первой мировой войны, старший унтер-офицер. С 1937 года командир стрелковой дивизии, с 1939 — начальник штаба Калининского, а с 1940 года Приволжского военных округов. В Великую Отечественную войну начальник штаба (июнь — сентябрь1941), затем командующий21-й армией (октябрь 1941 -июнь 1942), командующий Сталинградским фронтом (июль — август 1942), командующий 33-й (октябрь 1942 -март 1944) и 3-й гв. (апрель 1944 — май 1945) армиями. После войны командовал войсками Приволжского военного округа. За критику Сталина в частной беседе (разговор был записан спецслужбами) расстрелян в 1951 г. Реабилитирован в 1954 г.

ФЕДОРЕНКО Яков Николаевич (1896-1947).

Маршал бронетанковых войск. В Советской Армии с 1918 года. С 1934 — командир танкового полка в МВО, с мая 1935 — механизированной бригады. С 1937 года начальник автобронетанковых войск Киевского военного округа. В 1940-1942 гг. начальник Автобронетанкового управления, с декабря 1942 года командующий бронетанковыми и механизированными войсками Красной Армии и заместитель наркома обороны СССР. С апреля 1946 года командующий бронетанковыми и механизированными войсками сухопутных войск.

СТРЕЛЬБИЦКИЙ Иван Семенович (1900-1980).

Генерал-лейтенант артиллерии. В Красной Армии с 1918 года. Перед войной арестован, но вскоре вместе с некоторыми членами так называемой «польской группы», в числе которых был К. К. Рокоссовский, освобожден.

Редкий случай — следователь, оказавшись порядочным человеком, после ареста Ивана Семеновича сумел предупредить жену Марию Николаевну — «вас должны арестовать, в разговоре с соседками на кухне обмолвитесь, что поедете к знакомым куда-нибудь на север, а сами с дочерьми немедленно уезжайте в другую сторону — на юг». Таким образом, удалось избежать ареста.

В первый день Великой Отечественной войны 8-я артиллерийская бригада ПТО, которой командовал полковник И. С. Стрельбицкий, с 24-й стрелковой дивизией К. Н. Галицкого севернее г. Лиды остановила танки 3-й танковой группы Хота. В ходе напряженных боев подчиненная И.С. Стрельбицкому бригада уничтожила около 60 немецких танков, в их числе — 4 танка были подбиты лично командиром бригады. За умелое руководство боем полковник И. С. Стрельбицкий был награжден орденом Красного Знамени. В ходе напряженных боев бригада попала в окружение. Полковник И. С. Стрельбицкий собрал вокруг подчиненных частей большую группу, численностью более тысячи человек, из пехотинцев, летчиков, танкистов и других окруженцев. Боясь провокаций, в свои ряды принимал только тех, кто имел документы.

Пересекая лесную дорогу, наткнулся на легковую машину, в которой находился заместитель командующего Западным фронтом генерал И. В. Болдин (с ним еще один генерал и шофер). Старые товарищи обнялись. Болдин сказал: «Ты, Иван Семенович, спас меня, а я тебя» (имел в виду «арестантское прошлое» Стрельбицкого и предстоящие в связи с этим трудности при «проверке»). Вышедшие из окружения советские воины получили название «группы генерала Болдина». Оба, Болдин и Стрельбицкий, были награждены орденами.

В последующем И. С. Стрельбицкий занимал должность командующего артиллерией 2-й гв. армии (участвовал в штурме Севастополя и Кенигсберга).

21 апреля 1944 г. командующим 2-й гвардейской армией гв. генерал-лейтенантом Г. Ф. Захаровым генерал-майор артиллерии И. С. Стрельбицкий был представлен к званию Героя Советского Союза. Из представления:«... Под личным руководством генерала Стрельбицкого было отражено несколько десятков контратак пехоты и танков противника... За активное и умелое участие в разработке и руководстве боевыми операциями армии по прорыву современной обороны противника на р[еке] Молочная, на Перекопе и Ишуне; за личное мужество и героизм, проявленные во время руководства артчастями при прорыве обороны на Перекопе и Ишуне». Кстати, первый раз Иван Семенович штурмовал Перекоп в гражданскую войну. В то время молодой краском после отличной стрельбы прямой наводкой при отражении многочисленных атак был отмечен М.В.Фрунзе.

— Что хочешь, орден или шашку? — спросил безусого комбата командующий фронтом.

Комбат по молодости выбрал шашку.

На этот раз заслуженную награду — звание Героя Советского Союза И. С. Стрельбицкий не получил.

По его воспоминаниям, вмешался член Военного совета фронта генерал-лейтенант Субботин: «Стрельбицкий — сын врага народа, сам сидел».

Имелся в виду С. Д. Стрельбицкий — старый большевик, состоявший в переписке с В. И. Лениным, — ректор Харьковского университета, репрессированный в 1937 году и посмертно реабилитированный по ходатайству своего товарища — члена Президиума ВЦИК Г. И. Петровского.

По заключению Военного совета 4-го Украинского фронта, подписанному 13.5.1944 года генералом армии Ф. И. Толбухиным, И. С. Стрельбицкий был награжден орденом Суворова I степени.

В 1950 -1953 гг. принимал участие в военном конфликте КНДР и КНР против США (старший военный советник).

Уволен в отставку с должности начальника радиотехнических войск ПВО страны.

ДОНЧЕНКО Дмитрий Юрьевич (1891-1940).

Полковник. Окончил Орловский кадетский корпус. В первую мировую войну служил в гвардейских частях в звании капитана. В Красной Армии с 1918 года. Преподаватель огневого цикла на курсах «Выстрел» (с 1927 г.) и Военной академии механизации и моторизации им. И. В. Сталина (с 1933 г.). Арестован 29.9.38 г. Через год отсидки, 3 декабря 1939 года, Д. Ю. Донченко направил жалобу наркому обороны СССР К. Е. Ворошилову:

«... Постановлением Особого совещания НКВД СССР от 15 августа 1939 года я заключен в исправительно-трудовые лагеря на 5 лет за то, что якобы был участником офицерско-монархической организации. Обвинение это основано на двух клеветнических показаниях арестованных Озерова и Дейбнера (коллеги по кафедре стрельбы в Военной академии механизации и моторизации — B.C.). Очных ставок в ходе следствия мне дано не было. Фактов моей преступной деятельности следствие обнаружить не могло, так как таковых не было за всю мою жизнь совершено. В начале следствия следователь Передумов методами избиения, гнусных оскорблений (плевки в лицо и др.), угрозы ареста моей семьи, избиения моей жены и насилования моей дочери заставил меня подписать составленный им протокол с данной клеветой на себя (первым делом при аресте этот «мастер следственных мероприятий» изъял у Донченко редкие в то время дорогие швейцарские часы (подарок жены к юбилею свадьбы) и тут же в машине по дороге в Лефортовскую тюрьму одел их себе на руку (путь был коротким, 5-6 минут, так как семья Донченко жила на Красноказарменной улице. Впоследствии жене Дмитрия Юрьевича сообщили, что Передумов «расстрелян за служебный бандитизм» — B.C.). 15 января 1939 года я заявил об этом прокурору, после чего следователем Герасимовым были составлены правдивые, записанные с моих слов протоколы... Убедительно прошу Вас — прикажите пересмотреть мое дело, проверить всю мою жизнь и работу. Работа всегда была направлена на благо дорогой для меня РККА. Свидетели моей работы и даже мои непосредственные руководители сейчас работают в Академии механизации и моторизации (ВАММ — B.C.) полковники Сафир, Никулин, Малина и др. Прикажите проверить, какие были отношения ко мне моих учеников. Они всегда были довольны моими занятиями. Такая проверка ... покажет, что состояние мое в контрреволюционно-антисоветской организации является делом совершенно невозможным, а показания Озерова и Дейбнера — явная клевета на мое честное имя... Прикажите дело пересмотреть и вернуть мне свободу, дабы я снова мог работать на благо РККА. 3 декабря 1939 г., г. Котлас. Д. Донченко».

Ответа на свою жалобу Дмитрий Юрьевич не получил.

Скончался в лагере. Реабилитирован в 1956 г.

БЫСТРИЕВСКИЙ Сергей Дмитриевич (1861-1927).

Генерал-майор царской армии. Военный прокурор. За отказ обвинять революционеров в 1905 году переведен в систему Учебных заведений. С 1910 года — директор 1-го Московского кадетского корпуса. В северной части бывшего Екатерининского дворца (теперь здание Военной академии бронетанковых войск) занимал казенную квартиру — 17 комнат.

В 1918 году арестован, но с учетом его действий в 1905 году освобожден. При регистрации на бирже труда отказался отдать диплом о высшем юридическом образовании (видел, как такие дипломы потом уничтожались), за что разгневанная сов. чиновница записала: «образование — низшее». Бедствовал, снимая маленькую комнату в квартире старого товарища. Предоставленная работа — счетовод в банке.

СУРЧЕНКО Андрей Иванович (1901-1975).

Генерал-майор. С начала Великой Отечественной войны — начальник штаба 129 СД. Участник боев за Смоленск. С октября 1941 года — командир 18 ОСБр. За участие в декабрьских (1941 г.) боях под Москвой награжден орденом Красного Знамени.

Из наградного листа: «..Бригада стремительным ударом во фланг (а не по Юшково. — B.C.) Бурцево-Юшковской группировки противника обеспечила разгром 478-го ПП немцев... ».

В последующем — командир 399, 41 и 194-й стрелковых дивизий. В 1944 году — начальник штаба 53 СК, ВрИО командира 53 СК 48-й армии 2-го Белорусского фронта с 9 по 28 декабря 1944 года. Снят с должности командующим войсками 48-й армии генерал-лейтенантом Н. И. Гусевым за невыполнение приказа начальника штаба армии генерал-майора И. С. Глебова. Последняя должность— начальник Объединенных курсов усовершенствования офицерского состава СГВ.

САХНО Михаил Гордеевич (1905-1947).

Генерал-майор танковых войск (1943). В Красной Армии с 1924. На фронтах Великой Отечественной войны с первых ее дней. Командовал танковым полком в оборонительных боях на смоленском направлении, в р-не Ярцево (август-сентябрь 1941). С сентября 1941 по апрель 1942 командовал 5-й танковой бригадой 33-й армии Западного фронта. Участвовал в обороне г. Наро-Фоминск. С апреля 1942 командир 32-й танковой бригады 50-й армии, с октября 1942— исполняющий должность заместителя командующего армией. С января 1943 командир 5-го танкового корпуса, с октября 1944 командир 10-го гв. танкового корпуса 5-й гв. танковой армии. После войны М. Г. Сахно командовал 10-м танковым Днепровским ордена Суворова корпусом, дивизией в СГВ (1946-1947). С 1947 слушатель ВАК при Военной академии Генштаба.

Награжден 3 орденами Красного Знамени, Кутузова 1-й ст., Суворова 2-й ст., медалями.

Из трех наградных листов, с которыми я ознакомился в ЦАМО (на Сафира, Сурченко и Сахно), только у Михаила Гордеевича он заполнен рукой М. П. Сафира, который не поленился и написал четким почерком черными чернилами:

«... В боях с фашистскими захватчиками, действуя по тылу прорвавшегося противника к Юшково, на выс. 210,8 сковал его и лично руководя группой танков, тремя последовательными ударами уничтожил значительную часть противника. Решительные удары подполковника Сахно по высоте 210,8 ослабили сопротивляемость фашистов у Юшково и Петровское и способствовали дальнейшему поражению их. Начальник АБТ войск 33-й армии полковник Сафир.

Комиссар АБТВ 33-й армии ст. политрук Короткий.

7 декабря 1941 г.».

О высоких профессиональных качествах М. Г. Сахно свидетельствует следующий факт. В сентябре 1943 года возник конфликт между командующим войсками 2-го Прибалтийского фронта генералом армии А. И. Еременко и генералами — командующим БТ и MB фронта М. Л. Чернявским и командиром 5-го танкового корпуса М. Г. Сахно, предлагавшими, вопреки мнению командующего фронтом, более рациональный и грамотный способ ввода танковых соединений в прорыв. Оба получили предупреждение о несоответствии своим должностям. Однако после вмешательства Сталина генералы сохранили свои посты. 22 мая 1944 г. Сталин, просматривая старые записи, еще раз повторил свои указания: «29.5.44... п. 8. «Потребовать от А. И. Еременко объяснений несоответствия Чернявского и Сахно своим должностям... » («Эпистолярные тайны». С. 385).

13 февраля 1945 года командующий 5-й гвардейской танковой армией генерал-полковник танковых войск В. Т. Вольский представил М. Г. Сахно к званию Героя Советского Союза: «В боях по окружению и разгрому Восточно-Прусской группировки [противника] 10-й танковый корпус под руководством Сахно, войдя в прорыв на участке 48-й армии с 16.1.45 смелыми и решительными действиями, находясь на правом крыле армии,., овладел городами Глуск, Найденбург, Мюльхаузен... и множеством населенных пунктов Восточной Пруссии. Этими действиями 10-й танковый корпус под руководством генерал-майора тов. Сахно... обеспечил окружение Восточно-Прусской группировки противника... Корпус под руководством тов. Сахно, сумевшего организовать продуманную оборону в этих боях, доходивших нередко до рукопашной схватки, также разгромил противника и не дал ему возможности пройти через рубеж, обороняемый 10-м танковым корпусом...». Решением Военного совета 2-го Белорусского фронта от 18.2.1945 года М. Г. Сахно был представлен к награждению орденом Кутузова I степени (награжден Указом Президиума Верховного Совета СССР от 10.4.1945 г.).

КИНОСЯН Степан Ильич (1900-1965).

Генерал-лейтенант. В Красной Армии с 1920 года. Участник гражданской войны (1921-1922 гг.) и войны с Финляндией (1939-1940 гг.). На фронтах Великой Отечественной войны с июня 1941 года. За участие в ликвидации Нарофоминского прорыва награжден орденом Красного Знамени. Отклеив в альбоме отца фотографию, которую Вы видите (тогда я не знал, кто на ней изображен), на обороте обнаружил надпись: «Отличному товарищу, Михаилу Павловичу Сафир на память о совместной службе в Отечественной войне — в знак глубокого уважения. Киносян. 11.42». По дате видно, что фотография подарена после ранения в окружении под Вязьмой, откуда он в марте 1942 года был вывезен на самолете. Газетный вариант декабрьских (1941 г.) событий С. И. Киносян изложил в большой статье «Бои в районе Наро-Фоминска» («Красная Звезда», 6.12.1941, № 287 (5042), в которой правильно указал расположение танковой группы перед атакой 3 декабря — «... южнее прорвавшейся группировки врага...» (а не 6 км восточнее пл. Алабино, как неверно на схеме показал Сурченко) и подтвердил, что: «... первыми атаковали танки...» (а не 18-я СБР). С июля 1942 года и до июня 1944 года — начальник штаба 33-й армии. В последующем (до конца войны) — начальник штаба 49-й армии. Из наградного листа, подписанного 17.2.1945 года командующим войсками 49-й армии (на 3-й орден Красного Знамени):

«...Генерал-майор Киносян умело спланировал взаимодействие родов войск по прорыву сильно укрепленного оборонительного рубежа противника на р. Нарев и по вторжению войск Армии в пределы Восточной Пруссии...».

По результатам этого представления 10.4.1945 года был награжден орденом Кутузова I степени. Службу закончил заместителем начальника кафедры оперативного искусства Военной академии Генштаба.

РЯБОВ Юрий Алексеевич (1921-1994).

Генерал-лейтенант.

На фронте с октября 1941 по март 1945 года. В 33-й армии (служба автобронетанковых войск) с 1942 по 1944 год. В 1944-1945 годах — помощник начальника технического отдела управления командующего БТ и MB Белорусского фронта. С 1970 по 1977 год — заместитель начальника танковых войск. С 1977 года в запасе.

КОРОБЕЙНИКОВ Максим Петрович (род. 1921).

Генерал-майор. На фронте с декабря 1941 по сентябрь 1944 года в должностях командира взвода, роты и батальона на Северо-Западном, Волховском, Ленинградском и 3-м Прибалтийском фронтах. Три раза ранен. Доктор психологических наук, профессор. В 1964 году, находясь в должности начальника группы научных сотрудников Военно-политической академии им. В. И. Ленина, опубликовал исследование на тему «Поведение воина в опасной ситуации. Проблемы страха и паники в войсках». Целесообразность выпуска этой научной работы на актуальную тему тут же была обжалована в ЦК КПСС помощником министра обороны СССР Главным маршалом бронетанковых войск П. А. Ротмистровым. Однако к моменту выхода приказа начальника ВПА им. В. И. Ленина генерал-полковника А. С. Желтова об изъятии всего тиража для внутриведомственной продажи изымать уже было нечего — все экземпляры разработки оказались распроданными. Последняя должность в Советских Вооруженных Силах — начальник кафедры марксизма-ленинизма Военной академии химической защиты им. С. К. Тимошенко. С 1986 года в отставке.  

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ИСКУШЕНИЕ МИФАМИ  

Во всем ли прав историк генерал армии М.А.Гареев?^[19]

 К 100-летию со дня рождения Г.К. Жукова журнал «Мужество» опубликовал статью генерала армии М.А. Гареева «Маршал Жуков: Величие и уникальность полководческого искусства»^[20].

Отмечая, что «разоблачение клеветы на Жукова и утверждение отведенного ему самой жизнью места в военной истории важно также с точки зрения нравственно-воспитательной», автор совершенно справедливо определяет главное — «Многое о нем надо нам постигать заново... Необходима подлинная правда». Однако ознакомление с тем, каким образом Гареев «постигает заново» историческое наследие крупнейшего военачальника XX века и как эта «подлинная правда» понимается самим автором, ничего, кроме удивления, вызвать не может.

Дело в том, что статья изобилует не всегда верными изложениями исторических событий, зачастую вольным их толкованием, гипертрофированной комплиментарностью и, как следствие, желанием придать ряду событий положительную трактовку без должных на то оснований. По нашему глубокому убеждению, наличие в этой работе такого количества явно неточных, а порой и неверных оценок и комментариев к ним, приближает ее к опасной черте антиисторичности, что ставит под сомнение объективность самого автора.

Вот те разделы статьи, которые, на наш взгляд, вызывают возражение или требуют уточнения.

«ХАЛХИН-ГОЛ»^[21]

Прежде всего следует особо подчеркнуть, что в некоторых отечественных публикациях о военном конфликте в районе реки Халхин-Гол («Воспоминания и размышления» Г.К. Жукова, «Вспоминая и размышляя» Эллы и Эры Жуковых, рассматриваемая статья М.А. Гареева и многие другие) четко прослеживается односторонний и недостаточно объективный подход к оценке военных событий лета 1939 года, навеянный послевоенным ореолом славы Маршала Победы, что далеко не всегда соответствует жестокой правде войны. В жизни все бывает куда сложнее. Ведь война — это тяжелейшее испытание всего общества, ее нервное напряжение выдерживает далеко не каждый человек. В силу этого вряд ли стоит представлять командиров и бойцов — участников ожесточенных боевых действий в районе реки Халхин-Гол — этакой римской манипулой^[22] просветленных полководцев и безоговорочных храбрецов.

С тех пор минуло более полувека, и настала пора писать об этих сражениях так, как было на самом деле. К сожалению, и на сегодняшний день в нашей военной истории халхинголовские бои остаются одним из многочисленных «белых пятен». Поэтому правы те исследователи, которые считают, что мы до сих пор не имеем сколь-нибудь достоверной летописи военных событий после Октября 1917 года.

Гареев в своей статье пишет, что «первое его (Жукова. — Авт.) боевое крещение состоялось на Халхин-Голе, где он командовал армейской группой».

Это утверждение не совсем верно, так как «первое крещение» Жукова состоялось тогда, когда он командовал не армейской группой, а 57-м особым корпусом, в должность командира которого вступил 12 июня 1939 года (до этого корпусом командовали комдив И.С. Конев и комдив Н.В. Фекленко)^[23].

11 мая 1939 года многочисленные конные и пешие группы японцев и японо-баргут, каждая численностью до 300 человек, совершили нападение на МНР в районе озера Буир-Нур и восточнее реки Халхин-Гол.

В Москве верно предугадали огромную опасность нараставших милитаристских устремлений Японии. В соответствии с этим было принято решение об укреплении обороноспособности Советского Союза на Дальнем Востоке, для чего 5 июля 1939 года была образована фронтовая группа войск (командующий — командарм 2 ранга Г.М. Штерн, член Военного совета — корпусной комиссар Н.И. Бирюков, начальник штаба — генерал-майор М.А. Кузнецов). В ее состав входили 1-я и 2-я отдельные Краснознаменные армии, войска Забайкальского военного округа и 57-й особый корпус Жукова. Командовать же армейской группой Жуков начал только с 19 июля 1939 года согласно приказу НКО от того же числа^[24].

М. Гареев, рассуждая о боевых действиях в районе реки Халхин-Гол, преподносит их как сплошные успехи советского командования, в первую очередь Г.К. Жукова. Например: «Он принимает смелое решение на ввод в сражение 11-й танковой бригады с ходу, упреждая действия противника». На самом деле все было гораздо трагичнее и далеко не так красиво, как старается представить те события автор.

Можно только пожалеть неискушенного читателя, который, знакомясь и без того с довольно скудной отечественной информацией о боях в районе Халхин-Гола, сталкивается порой с совершенно противоположными оценками тех событий.

Так, генерал-майор П.С.Рыбалко из Разведуправления Генштаба писал: «... на Халхин-Голе и в Финляндии мы опозорились на весь мир. Армией командуют неграмотные люди — командиры эскадронов, вахмистры без образования и опыта»^[25].

А вот оценка писателя-фронтовика В. Астафьева: «Жуков — продукт времени, и этим все определено... Так он начинал на Халхин-Голе, где не готовились к наступлению, а он погнал войска, и масса людей погибла. С этого начинал, этим и кончил...»^[26].

У каждого, кто прочитает подобные высказывания, невольно возникнет вопрос: так что же все-таки произошло на самом деле в районе Халхин-Гола?

Такая постановка вопроса совершенно справедлива, так как статья М. Гареева, к сожалению, никакой ясности в него не вносит, скорее наоборот. Автор пытается убедить читателя, что та победа была блестящей, буквально «под фанфары», при достижении которой командир 57-го особого корпуса (1-й армейской группы), не имевший пока боевого опыта, вдруг показал себя «талантливым полководцем».

Однако описываемые Гареевым боевые действия не дают ясного ответа на вопрос — насколько они были грамотными с точки зрения требований военного искусства. Поэтому не остается ничего другого, как, стряхнув архивную пыль, заглянуть в приказ Наркома обороны, почему-то крайне редко извлекаемый на белый свет, и явно «припрятываемый» от глаз общественности. В нем специалисты Генштаба, подготовившие этот документ, сделали беспристрастный анализ происшедших событий. Познакомившись с ним, читатель сможет получить ответы на все поставленные выше вопросы:

«... действия корпуса за последние дни были неправильными. Противник 5 июля отступил. Надо было привести себя в порядок. Об отдыхе людей вы не заботитесь. 9 июля вы перешли в наступление, невзирая на мое предупреждение этого не делать. Я предупреждал вас не вводить в бой головной полк 82 сд с марша. Вы этого не выполнили.

Стремлением «перейти в атаку и уничтожить противника», как об этом часто пишите, дело не решается. Считаю недопустимо легкомысленным бросать наши танки ротами на противника, что вы делали неоднократно.

Мы несем огромные потери в людях, матчасти не столько от противника, сколько от того, что вы, командиры, полагаете достаточным только желание и порыв. Необходима организованность, продуманность действий. Взаимодействие родов войск почти отсутствует, особенно слабо увязана работа авиации с наземными войсками»^[27].

Не трудно заметить, что приказ Наркома обороны от 12 июля 1939 года с оценкой действий командования 57-го особого корпуса не имеет ничего общего с выводами Гареева. Складывается впечатление, что М.А. Гареев описывает боевые действия в какое-то другое время и на другой реке с аналогичным названием.

В связи с этим стоит напомнить два эпизода, относящиеся к периоду Великой Отечественной войны.

Первый — в ноябре-декабре 1942 года при проведении операции «Марс» - одной из крупнейших Великой Отечественной войны (в районе Ржев, Сычевка, Белый), где привлеченных советских сил было в 1,5-2,5 раза больше, чем в операции «Уран» (стратегическом контрнаступлении под Сталинградом), — 1 млн. 900 тыс. человек, 3300 танков, 1100 самолетов, более 24 тыс. орудий и минометов, Жуков действовал «в характерной для него манере... атаки были массированными, он не жалел людских и материальных ресурсов, не учитывал неблагоприятных условий местности и погодные условия^[28].

Стремясь к победе, он полагался на нажим по всему фронту и простой маневр мощными механизированными и танковыми корпусами... Победы под Ржевом ему достичь не удалось... К середине декабря операция «Марс», превратившись в кровавую бойню, окончательно выдохлась...

Операция стоила Красной Армии около полумиллиона убитых, раненых и пленных, потери в танках, достаточно точно подсчитанные немцами, составили примерно 1700 единиц (это превышало общее число танков, первоначально задействованных в операции «Уран»).

Манеру, в которой была проведена операция «Марс», и масштабы вызванной ею кровавой бани можно сравнить с фронтальной атакой на Зееловские высоты во время Берлинской операции...»^[29].

Итоги операции «Марс» оказались настолько трагичными, что отечественные историки не нашли ничего лучшего, как придать ее забвению, исключив сколь-нибудь подробный анализ этой битвы практически из всех историографических работ, а тем более учебников.

Например, любознательный читатель, обратившись к такому авторитетному изданию, как Советская Военная Энциклопедия (М., 1977. Т.7. С. 116-120) сможет ознакомиться с подробным разбором Ржевско-Вяземской операции зимой 1942 г. и весной 1943 г., а также Ржевско-Сычевской операции летом 1942 г.

Найти же крупномасштабную и кровопролитнейшую Ржевско-Сычевскую операцию под кодовым названием «Марс», неудачно проведенную Жуковым в ноябре-декабре 1942 г., не удастся, так как о ней в этом фундаментальном труде — ни слова. Авторы посчитали, что такой битвы просто не было. И если кодовое наименование Сталинградской битвы — «Уран» можно найти в этой энциклопедии (т. 8, с. 215 ), то на с. 159 (т.5) вместо кодового наименования зимней операции «Марс», как бы в насмешку над историей, приводятся только подробные описания «... площадки в верхней части мачты корабля» и «советских автоматических межпланетных станций (АМС)».

Второй — штурм весной 1945 года в лоб мощнейшего района обороны немцев на Зееловских высотах, когда одна из лучших танковых армий -1 -я гвардейская (командующий — М.Е.Катуков) была брошена Жуковым на абсолютно неподавленную, глубоко эшелонированную оборону противника. Итог соответствовал «масштабности» замысла — 45,3 процента танкового парка армии было уничтожено, 47 процентов — повреждено, «благополучный остаток» невелик — всего 7,7 процента (за операцию).

Сопоставляя данные из приказа НКО от 12 июля 1939 года и приведенные эпизоды из боевой деятельности Г.К. Жукова в Великой Отечественной войне, невольно приходит мысль, что «полководческий» почерк один и тот же, и его каллиграфические характеристики со временем практически не изменились.

М. Гареев утверждает: «В его (Жукова. — Авт.) действия непрерывно вмешивались... Маршал Г. Кулик, командующий Забайкальским округом Г. Штерн». Правда, Кулик в то время был командармом I ранга, а не маршалом, а что касается командарма 2 ранга Штерна, то он Забайкальским военным округом вообще никогда не командовал.

Кроме того, после ознакомления с доступными ныне архивными документами, имеющими отношение к Фронтовой группе, а также перепиской с Наркомом обороны можно с полным основанием утверждать, что в этом «треугольнике» (Штерн — Нарком — Жуков) шла совершенно нормальная совместная работа, направленная на решение поставленной наркомом задачи разгромить вторгшуюся японскую группировку. Однако в опубликованных статьях и воспоминаниях, в том числе и самого Жукова, об этой напряженной работе практически ничего не говорится.

Что касается Кулика, то он был направлен в район конфликта только с инспекторскими функциями. Итогом его деятельности явился «Акт проверки хода боевых действий и подготовки частей 1-й армейской группы»^[30]. В этом документе он «анализирует боевую деятельность стрелковых, танковых и броневых частей, дает оценку действиям авиации, органам управления...»"^[31]

Далее Гареев утверждает, что Жуков «сразу поставил себя хозяином положения, решительно отмел всякое вмешательство в свои действия».

Это довольно любопытное умозаключение, которое по сути разрушает логику субординационного построения войсковых структур в период войны: Ставка (Главковерх) руководит фронтами, фронты — армиями, армии — дивизиями и т.д. При этом имеется в виду, что каждый командир действует в пределах своих утвержденных обязанностей, а количество «вмешательств» представителей вышестоящей инстанции зависит от сложившейся оперативной обстановки, профессиональной подготовки старшего (и младшего) командира, его умения определить разумную «долю вмешательства» в дела подчиненного и т.п.

Попытка Гареева показать Жукова в то время эдаким исключительным явлением, смело ломающим основополагающие порядки армии и «решительно отметающим всякое вмешательство в свои действия», представляется не только несостоятельной, но и надуманной^[32].

Если автор имеет в виду действия Штерна, то на него, как командующего Фронтовой группой войск, возлагалось руководство оперативными действиями подчиненных ему частей и соединений, в том числе и 1-й армейской группы комдива Жукова.

Так «вмешательство» кого «в свои действия решительно отметал» Жуков? Своего непосредственного начальника Штерна? Вряд ли стоит комментировать эту совершенно нереальную и неправдоподобную версию Гареева.

Вмешательство Штерна в действия своего подчиненного, еще не имеющего достаточного опыта, было совершенно оправданным, а порой и необходимым. В качестве доказательства приведем малоизвестный факт, который четко характеризует различие стилей руководства подчиненными этих двух военачальников: «... Жуков успел вынести 17 смертных приговоров. Поводы для них были вопиющие по абсурдности, а следствие и судебное разбирательство заменялись бумажкой, на которой было написано: «Трибунал. Судить. Расстрелять». И подпись... Штерн обратился в президиум Верховного Совета и добился помилования всех семнадцати. Все бывшие смертники отличились в боях с японцами, получили ордена и даже звание Героя...»^[33].

А вот пример из более позднего периода: февраль 1942 года, зона боевых действий 33-й армии, район Вязьмы. Он тоже характеризует специфическую, не склонную к изменениям особенность полководческого «почерка» Жукова: «... вернуть обратно (стрелковый батальон 93 СД, атакованный у Захарово превосходящими силами немцев — частями 4-го полка СС. — Авт.), виновных в сдаче этого особо важного пункта арестовать, судить и расстрелять на месте независимо от количества... Жуков»^[34].

Между тем сам Жуков, столь не любивший, если верить утверждениям Гареева, «вмешательств» сверху, в ходе кампаний 1941-1945 годов именно этот метод чрезмерного воздействия на подчиненных использовал постоянно, что приносило очевидный вред.

Вот несколько примеров.

Для ликвидации опасного нарофоминского прорыва немцев на 25 км к Москве 1-4 декабря 1941 года в 33-й армии была специально создана танковая группа. Неожиданно Жуков объявил командарму М.Г. Ефремову:«...Руководство группой возложено лично на Вас»^[35]. При этом комфронта почему-то не принял во внимание тот факт, что Ефремову в это время приходилось решать сложнейшие задачи по ликвидации другого прорыва — южнее Наро-Фоминска, в р-не Слизнево, а также принимать экстренные меры по отражению атак противника практически по всему участку обороны армии — от Наро-Фоминска до Кубинки. Формально не оспаривая это довольно странное указание, но не имея физической возможности лично руководить боем танковой группы, Ефремов поручил это своему командующему бронетанковыми войсками, который поставленную задачу успешно решил в течение двух суток^[36].

Другой пример. В докладе Генерального штаба по итогам операций 33-й и 43-й армий на вяземском направлении (1942 год) указывалось: «...командующий Западным фронтом (Г.К. Жуков. — Авт.) разбросал почти равномерно свои силы и средства по огромному пространству... Единственно, что он мог сделать в таких условиях, это засыпать мелкими указаниями подчиненные армии и порой вмешивался в их внутренние обязанности»^[37].

Или такой пример. В боевой характеристике на генерал-лейтенанта М. Г. Ефремова, датированной 28 января 1942 года, Жуков в свойственной ему манере цинично записал талантливому полководцу пункт о том, что тот якобы нуждается в «постоянном жестком руководстве» даже при выборе «расположения командного пункта армии» (?!).

И уж совсем странно выглядит следующий пассаж Гареева: «...все эти Штерны, Кулики и Мехлисы...».

Ну, написал бы это какой-нибудь журналист, не очень-то сведущий в нашей военной истории, но когда начертать такое поднимается рука у президента Академии военных наук Российской Федерации, то тут, как говорится, хоть стой, хоть падай.

Надо ли доказывать, тем более генералу армии, что поставленный «в голову колонны» Штерн по своей значимости является совершенно несопоставимой фигурой с двумя другими, по воле автора статьи стоящими в одной с ним шеренге?

По-видимому, стоит напомнить читателям, да и Гарееву, если он вдруг «запамятовал», кто такой Григорий Михайлович Штерн, и сколь весомы его заслуги перед Родиной.

Выдвигая Штерна на должность командующего Фронтовой группой войск, И.В. Сталин понимал, что после репрессий в Красной Армии 1937-1938 годов тот оставался одним из наиболее опытных и грамотных в военном деле военачальников: он был Главным военным советником в республиканской Испании, знал, как надо воевать с испанскими и германскими фашистами, летом 1938 года руководил разгромом японских войск у озера Хасан. Его действия получили высокую оценку Наркома обороны в приказе № 0040 от 4 сентября 1938 года: «... японцы были разбиты и выброшены за пределы нашей границы благодаря умелому руководству операциями против японцев т. Штерна и правильному руководству т. Рычагова действиями нашей авиации». Поэтому решение Сталина поставить опытного Штерна начальником Жукова — энергичного, но не имевшего боевого опыта (что он и сам подтвердил в своих «Воспоминаниях и размышлениях» на с. 177), было вполне обоснованным. Это уже потом, весной 1940 года, назначая Жукова командующим войсками Киевского особого военного округа, Сталин скажет: «Теперь у Вас есть боевой опыт. Применяйте его в боевой подготовке войск округа».

После завершения в конце августа 1939 года разгрома японской группировки, составлявшей большую часть Квантунской армии, Нарком обороны направил 28-го числа того же месяца поздравление, которое заканчивалось словами: «... Поздравляю всех бойцов и начальников с высокой наградой, которой Советское правительство отметило ваших героических руководителей, славных сынов нашей Родины товарищей Жукова, Никишева, Штерна и Бирюкова»^[38].

А когда начались переговоры с японцами об обмене пленными, о разводе советских и японских частей и др., произошел любопытный эпизод, о котором известно из доклада члена Военного совета Фронтовой группы Н. И. Бирюкова 21 октября 1939 года: «... в первый день переговоров японцы поинтересовались, где генерал Штерн, здесь он или нет, и показывают два ящика подарков, что принесли для него, и говорят, что полковник Тонако его хорошо знает. Оказалось, что полковник Тонако знает тов. Штерна по Хасану»^[39].

По результатам боевых действий в районе реки Халхин-Гол звание Героя Советского Союза было присвоено Штерну и Жукову одновременно.

И все же важнейшей заслугой Штерна были, на наш взгляд, даже не его впечатляющие успехи на полях сражений. Проявив удивительную прозорливость и настойчивость, он сумел в чрезвычайно сложных условиях добиться специального решения Политбюро ВКП(б) о приведении войск Дальнего Востока в боеготовое состояние, что в последующем, осенью 1941 года, сыграло огромную роль при обороне Москвы.

В своем донесении Наркому обороны от 13 июля 1939 года командование Фронтовой группы предлагает срочно отмобилизовать новые соединения для Дальневосточного ТВД: «...Я по-прежнему считаю необходимым:

1. Тихо, распорядительным порядком влить в войска 1 и 2 ОКА все положенные мобпланом местные ресурсы, хотя это и будет порядочным ущербом.

2. Отмобилизовать распорядительным порядком положенные схемой оргразвертывания для Востока части внутренних округов, учить и учить их. Штерн, Бирюков»^[40].

О том, как этот план осуществлялся, поведал участник тех мероприятий В.А. Новобранец: «После боев на Халхин-Голе командующий Фронтовой группой командарм 1 ранга Штерн, член Военного совета фронта Бирюков и я — по должности заместитель начальника оперативного отдела, в звании майора — приехали в Москву, чтобы доложить Политбюро ВКП(б) план развертывания войск Дальневосточного фронта на 1940 год... Командование Дальневосточного фронта считало, что халхингольская авантюра — только пробный шар, запущенный японской военщиной. В будущем следует ожидать более крупных военных действий, возможно, даже большой войны... Утверждение этого, казалось бы, необходимого плана на Политбюро проходило в крупных и жарких схватках, главным образом со Сталиным и Ворошиловым... Все же он (Штерн. — Авт.) в конце концов добился своего: Политбюро утвердило план, и все войска к концу 1940 года были развернуты. Оценивая этот факт сейчас, можно сказать, что еще зимой 1939/40 года были заложены основы нашей декабрьской победы под Москвой в 1941 году. Заслуга в этом принадлежит командарму Штерну, а также бывшему начальнику оргмоботдела фронта полковнику Ломову, впоследствии генерал-полковнику... Штерн же при «неизвестных обстоятельствах» исчез. Трудно себе представить, чем бы закончилось сражение под Москвой, если бы туда не были переброшены готовые к бою дивизии с Дальнего Востока»^[41].

Как тут не согласиться с майором В.Новобранцем: значение проведенных Штерном мобилизационных мероприятий огромно.

 Что же касается обстоятельств «исчезновения» Штерна, то теперь они хорошо известны. Напомним, как это происходило. «...7 июня 1941 года с согласия Буденного (резолюция об аресте) был арестован начальник Управления противовоздушной обороны Герой Советского Союза генерал-полковник Штерн Г.М. — член ВКП(б) с 1919 года, член ЦК ВКП(б), депутат Верховного Совета СССР.

Во время нахождения под стражей Штерн подвергался нечеловеческим пыткам и истязаниям, однако он ложных показаний, которых от него добивались Берия и его ставленники, не дал. Правда, на допросе 27 июня 1941 года Штерн, не выдержав пыток, показал, что с 1931 года являлся участником военно-заговорщической организации и агентом немецкой разведки, однако в конце протокола допроса, куда были занесены эти показания, собственноручно дописал: «Все вышеизложенное я действительно показывал на допросе, но все это не соответствует действительности и мною надумано, так как никогда в действительности врагом, шпионом и заговорщиком я не был»^[42].

Ознакомившись с вышеизложенными материалами о Штерне, читатель теперь и сам может решить, соответствовал ли Григорий Михайлович определению, небрежно брошенному историком Гареевым, — «все эти Штерны...».

Примечательно, что с приходом Жукова в январе 1941 года на должность начальника Генерального штаба начались кадровые перестановки, которые по странному стечению обстоятельств коснулись всех бывших начальников фронтовой группы войск. Так, командующий Дальневосточным фронтом Г.М. Штерн был переведен почему-то на должность начальника Управления ПВО РККА, а член Военного совета Н.И. Бирюков в марте 1941 года был выведен из состава ЦК ВКП(б) и с понижением назначен членом Военного совета 3-й армии в город Гродно. Лишился своей должности и начальник штаба Дальневосточного фронта генерал-майор М.А.Кузнецов, который был направлен командиром стрелковой дивизии в Прибалтийский военный округ скорее всего потому, что на совещании высшего руководящего состава РККА, проходившего 23-31 декабря 1940 года, высказал несогласие с докладчиком командующим Киевским особым военным округом Г.К. Жуковым по вопросу использования «эшелона развития прорыва» (эрп).

Напомним, что трагическая судьба постигла вскоре не только бывшего начальника Г.К. Жукова — Г.М. Штерна, но и П.В. Рычагова, который командовал в халхингольской кампании авиацией, а также Я.В. Смушкевича, возглавлявшего ВВС 1-й армейской группы. Жуков, как начальник Генерального штаба, мог бы защитить их, однако, этого не сделал. Чего же ему не хватило — мужества или желания? Вопрос остается без ответа.

«НАКАНУНЕ И В НАЧАЛЕ ВОЙНЫ»

Анализируя деятельность Жукова в должности начальника Генерального штаба, Гареев как бы вскользь замечает, что в тот период «было допущено много упущений и ошибок», не уточняя, о чем конкретно идет речь. Однако тут же подчеркивает, что «с точки зрения трезвой оценки обстановки, самостоятельности, инициативы, принципиальности и настойчивости в принятии ряда мер по подготовке Вооруженных Сил к отражению агрессии в обстановке того времени вряд ли Б. М. Шапошников или другой опытный начальник Генштаба мог сделать то, что удалось сделать Тимошенко и Жукову... Да и директива о подготовке войск к отражению нападения... не была бы подписана вечером 21 июня 1941 года».

Такой вывод выглядит по меньшей мере странным и вызывает возражения по следующим причинам.

Во-первых, ни на чем не основано и бездоказательно предположение, будто более опытный начальник Генерального штаба не смог бы сделать больше, чем Жуков. Следует, видимо, напомнить, что Георгий Константинович не только не имел соответствующего этой должности военного образования, но и необходимого для такой работы опыта. Поэтому неудивительно, что на докладе Главного разведывательного управления «О франко-немецкой войне 1939-40 гг.», в котором широкомасштабные боевые действия обеих сторон были тщательно проанализированы, в том числе и впервые созданных немцами оперативно-стратегических объединений — танковых армий, появилась резолюция Жукова, буквально повергшая генштабистов в шок: «Мне это не нужно...» (?!)^[43]. Закономерен вопрос: а что же тогда «нужно» было знать начальнику Генерального штаба перед началом войны с тем же противником? Неужели только сообщение о том, «сколько израсходовано заправок горючего на одну колесную машину?»^[44].

Во-вторых, именно «инициативы, принципиальности и настойчивости» и не оказалось у Жукова в должной мере при отстаивании судьбоносных решений в самый ответственный не только для Красной Армии, но и всей страны момент, — когда вермахт вторгся в ее пределы. Да это он и сам признал в своих мемуарах: «Мы должны были это делать более решительно, чем делали».

В-третьих, доподлинно известно, что с учетом времени прохождения многострадальной директивы (ее передача закончилась в 0 часов 30 минут 22 июня 1941 года) большинство соединений получило ее слишком поздно. Поэтому попытка Гареева включить «в актив» Жукова как достижение несвоевременно подписанную, а потому с запозданием отправленную директиву, только запутывает читателя и лишает его возможности правильно осмыслить происшедшее. Дело в том, что у Жукова было много различных каналов, чтобы даже до подписания директивы привести войска в боеготовое состояние: отменить отпуска, сборы, различные воскресные мероприятия и т.д.

По-другому восприняли ситуацию те военачальники, которые к боеготовности войск отнеслись профессионально и с должной ответственностью.

Генерал армии Н.Г. Лященко в статье «С кровью и потом пополам...», опубликованной в «Военно-историческом журнале», вспоминал: «...затем Сталин сказал (5 мая 1941 года в Кремле. — Авт.), что война с Гитлером неизбежна... "Поезжайте в войска, принимайте все меры к повышению боеготовности...". Думается, Г.К.Жуков, будучи начальником Генерального штаба, просто обязан был поставить в известность командующих войсками о приближающейся катастрофе, должен был потребовать, чтобы они все внимание отдали боевой готовности, повышению бдительности. Тут же все оказалось наоборот».

А вот что по этому поводу писал адмирал флота Н.Г. Кузнецов: «п. 2. По вопросу начала войны мне хотелось бы только имеющимися документами опровергнуть утверждение т. Жукова, что нельзя было подготовить части к обороне за несколько дней. Этому никто не мешал и наоборот — это был его долг... Нам с нач. штаба было достаточно из кабинета Тимошенко позвонить по телефону, передать условное слово на флоты, по которому все знали что делать» (из письма в ЦК КПСС)^[45].

Однако ничего подобного Георгий Константинович не сделал. Поэтому утверждение Гареева, что «все эти качества... может быть уберегли нашу армию от многих напастей, которые благодаря этому не случились» является очевидным преувеличением. Своевременно не приведенная в боеготовое состояние Красная Армия получила страшный по силе удар противника, в результате которого в ходе летне-осенней кампании 1941 года она, несмотря на героическое сопротивление, понесла миллионные потери убитыми, ранеными и пленными. Приходится констатировать, что на вопрос, так от каких же «напастей» сумел уберечь нашу армию Жуков, — в статье Гареева ответа нет.

В целом исчерпывающая характеристика деятельности высшего командования Красной Армии в тот период изложена в работе группы военных историков:

«...Несостоятельность, проявленная в этой ситуации (с учетом вины политического руководства, которое своими решениями воспрепятствовало своевременной реализации намеченных мобмероприятий. — Авт.) высшим военным руководством -Наркоматом обороны и Генеральным штабом, а точнее — стоявшими во главе этих органов маршалом С.К. Тимошенко и генералом армии Г.К. Жуковым, не сумевшими отстоять принятые решения и добиться их выполнения, нельзя рассматривать иначе, как нехватку компетентности этих лиц и несоответствие занимаемым ими постам...»^[46]. Итак, «несостоятельность», «нехватка компетентности» и «несоответствие занимаемым постам», в то время как у Гареева — все наоборот. В данном случае читателю представляется возможность самому сделать правильный вывод.

«ОБОРОНА ЛЕНИНГРАДА»

Описывая деятельность Жукова при обороне Ленинграда с 6 сентября по 10 октября 1941 года, автор справедливо отмечает его безусловные успехи в наведении необходимого порядка в войсках, огромную силу воли, твердость в управлении и умение мобилизовать все моральные и материальные возможности для выполнения этой труднейшей задачи.

Однако вызывает удивление необоснованное обвинение, допущенное Гареевым в адрес одного из своих оппонентов: «Историк А. Мерцалов вдруг сделал открытие, будто бы гитлеровское командование и не собиралось овладевать Ленинградом... В ходе войны 21 июля Гитлер посетил штаб группы армий «Север» и поторопил фельдмаршала Лееба «быстрее овладеть Ленинградом».

К сожалению, сказав «А» — о планах вермахта в июне-июле 1941 года, Гареев почему-то не сказал «Б» — о существенной корректировке их в августе-сентябре. Подобное «выдергивание» отдельных исторических фактов без необходимых объяснений, искажающее характер боевых действий на ленинградском направлении и их место в летне-осенней компании 1941 года, только вводит неискушенного читателя в заблуждение. Сам же Гареев, которому безусловно хорошо известна хронология боевых действий того периода, мог бы более объективно прокомментировать эти события, тем более что трактовка их Жуковым в своих воспоминаниях в ряде случаев не совсем точна, а порой и ошибочна.

Что касается якобы «открытия» профессора Мерцалова, то в его работах на эту тему ничего подобного обнаружить не удалось, что и не вызывает удивления, так как он, будучи грамотным историком, и не собирался опровергать всем известные факты — наличие плана «Барбаросса», решение Гитлера от 21 июля 1941 года о Ленинграде и др. Мерцалов утверждал совсем иное, о чем М. Гареев умолчал: решение блокировать, а не штурмовать Ленинград было принято до появления в городе Жукова. Поэтому его, Жукова, утверждения, что Гитлер якобы «был в бешенстве», будучи не в силах преодолеть оборону города, мягко говоря, не соответствуют действительности.

Кстати, по мнению ряда историков, как Сталин, так и Жуков, не разгадали замысла немецкого командования, а потому в сентябре и позже продолжали защищать Ленинград от штурма, в то время как спасать его надо было от блокады. А это разные вещи. В связи с этим недостаточно энергичные боевые действия в районе станции Мга, предпринятые для прорыва кольца вокруг Ленинграда, следует признать неадекватными сложившейся ситуации. Но, однако, вернемся к событиям, связанным с осадой города на Неве, в июле-сентябре 1941 года.

Вот краткий перечень данных о том, когда именно менялись оценки ситуации и какие решения принимались германским командованием об отмене штурма Ленинграда.

25 июля. «Кейтель в беседе с командующим группой армий «Центр» (генерал-фельдмаршалом фон Боком. — Авт.) выразился более определенно: «Ленинград отрезать и взять измором»^[47].

13 августа. «Дополнение к директиве ОКВ № 34, сделанное 12.08.41, явилось следствием новой обстановки на советско-германском фронте в результате успеха, достигнутого немецкими войсками на Правобережной Украине южнее Киева. В ней были поставлены далеко идущие задачи: ... группе армий «Север» — окружить Ленинград и соединиться с финскими войсками»^[48]. Как видим, о штурме — ни слова.

22 августа. «Директива фюрера от 21.08. (исх.№ 441412/41)... П.5. Только плотная блокада Ленинграда, соединение с финскими войсками и уничтожение 5-й русской армии (Юго-Западный фронт. — Ред.) создадут предпосылки и высвободят силы, необходимые для того, чтобы ... предпринять успешное наступление против группы войск Тимошенко и разгромить их»^[49].

1 сентября. «Командование финской армии не хочет, чтобы его войска наступали с Карельского перешейка дальше старой государственной границы»^[50]. Позже финны согласились наступать «только с ограниченной целью».

5 сентября. «17.30. — Совещание у фюрера: 1. Ленинград. Цель достигнута. Отныне район Ленинграда будет «второстепенным театром военных действий...» Для полного окружения Ленинграда... потребуется 6-7 дивизий... Танки (корпус Рейнгардта) и авиация (части 1 -го воздушного флота) возвращаются в прежнее подчинение...»^[51].

Завершим эту подборку документов еще одним свидетельством: «...Но когда войска группы армий «Север» самостоятельно, без требуемой Гитлером поддержки со стороны группы армий «Центр», вышли на подступы к Ленинграду,... «Гитлер запретил атаку и взятие города»^[52].

Генерал-полковник Г. Линдеманн (командир 50 АК, а затем командующий ГА «Север») на допросе 18.06.45 показал: «...Мы не взяли Ленинград потому что ни разу его серьезно не атаковали. В период наступления, 50 АК, когда я взял Пушкин, рядом со мной шел 39-й тк с 18, 12 тд и 36 мд. Однако эти дивизии были выведены (в ГА «Центр». — Авт.) и наступление автоматически сорвалось...»^[53]. Подведем итог: решения об организации блокады, а не о штурме Ленинграда были приняты еще до прибытия Жукова на Ленинградский фронт.

В этом же разделе Гареев дает оценку позиции В. Астафьева в затянувшемся споре: была ли оборона Ленинграда оправданной из-за слишком дорогой цены, заплаченной за нее жителями города?

Сам Гареев, критикуя позицию писателя-фронтовика, ничего не сказал о реальных потерях гражданского населения, а ведь они-то и являются основным аргументом Астафьева. Обошел же автор статьи этот вопрос, видимо не без умысла, зная о совершенно неверном изложении его в «Воспоминаниях и размышлениях» Жукова, хотя полководцу доподлинно было известно, что в официальном издании «Очерков истории Ленинграда» (том 5), на данные которого он сослался, цифры потерь были специально занижены. Указав «не менее 800 тысяч» погибших ленинградцев (то есть не более 900 тыс.), Жуков по сути вступил в спор с автором книги «900 дней» английским историком Солсбери, настаивавшем на больших цифрах потерь, обвинив его в необъективности и предвзятости.

Между тем только за первые 360 дней блокады погибло людей в полтора раза больше! Согласно докладу начальника Управления предприятиями коммунального обслуживания Ленинграда тов. Карпушенко, сделанном на бюро Ленинградского горкома ВКП(б) осенью 1942 года «...по неполным данным кладбищ, за период с 1 июля 1941 года по 1 июля 1942 года в городе захоронен 1 миллион 93 тысячи 695 покойников»^[54]. А впереди еще было полтора года блокады!

Так что если Гарееву уж очень захотелось обсудить позицию Астафьева о Ленинграде, то, объективности ради, ему следовало бы назвать и ту «дорогую цену», по поводу которой до сих пор продолжается спор. Тем более что, по оценке ленинградских ученых, потери среди гражданского населения составили около 2 млн. человек, а по мнению академика Д. Лихачева — «даже больше».

«МОСКОВСКАЯ БИТВА»

Описывая события в период Московской битвы, Гареев делает довольно странные заявления: «... командование группы армий «Центр» 1 декабря нанесло массированный удар в центре полосы Западного фронта стремясь прорваться к Москве вдоль минской автомагистрали. Немецко-фашистским войскам удалось прорвать оборону в районе Наро-Фоминска и, развивая наступление на Кубинку, выйти во фланг и тыл 5-й армии».

Прочти подобную «усеченную» формулировку задачи ГА «Центр», ее командующий генерал-фельдмаршал фон Бок изрядно бы удивился, так как замысел операции представлялся ему совсем другим: четырьмя одновременными ударами из районов северо-восточнее и юго-западнее Звенигорода (участок обороны 5-й армии генерал-лейтенанта Л.А. Говорова), севернее и южнее Наро-Фоминска (33-я армия генерал-лейтенанта М.Г. Ефремова) прорвать оборону в центре Западного фронта ударами в направлении Кубинки и Голицино, расчленить и уничтожить войска 5-й и 33-й армии, а в дальнейшем, действуя вдоль Киевского и Минского шоссе прорваться к Москве.

Как же развивались события? В районе Звенигорода противник успеха не добился. Южнее Наро-Фоминска (р-н Слизнево) он смог продвинуться всего на 8-9 км. И только на участке севернее Наро-Фоминска, создав пяти-шестикратное превосходство, немцы смяли оборону 222-й стрелковой дивизии и вышли на шоссе Наро-Фоминск — Кубинка. Однако попытка с ходу прорваться к Кубинке была априори обречена на неудачу, так как немецкой танковой группе с частями 292-й пехотной дивизии приходилось наступать в крайне неблагоприятных условиях: просека шириной 40-80 метров среди лесного массива, дорога посередине. Наткнувшись на минные поля, фугасы и другие заграждения, противник, оставив на поле боя более 10 танков, быстро убедился, что в такой «узкой трубе» прорвать оборону 32-й стрелковой дивизии полковника В.И. Полосухина 5-й армии (оперативно усиленной по приказу командарма дивизионной артиллерией, дивизионом гвардейских минометов и пехотой), было практически невозможно, тем более, что вплотную за 32-й сд действовала еще одна дивизия — 82-я мотострелковая, которая непосредственно защищала Кубинку. Вынужденные прекратить наступление в 6 км от Кубинки, немцы до 3 декабря ограничились блокированием дороги, одновременно обеспечивая прикрытие левого фланга основной группы своих войск (пехотный полк 258-й пехотной дивизии, усиленной 30 танками), которая, повернув от Головенек на восток, прорвалась по проселочной дороге на 25 км и к исходу 2 декабря вышла на рубеж Юшково, Бурцево, Петровское.

Таким образом, немецкие войска, достигнув окраин Апрелевки, оказались в 6 км от Минского шоссе (Голицино), в 2,5 км — от Киевского (Софьино), в 28-29 км от западных окраин Москвы и в 10-11 км от штаба Западного фронта в Перхушково!

Именно эти части 258-й пехотной дивизии с танками, будучи главной ударной силой противника на этом участке фронта, прорвавшейся в направлении Москвы, и представляли основную угрозу как для Западного фронта (в том числе и тылов 5-й армии), так и непосредственно для столицы, а отнюдь не те, которые, пройдя по шоссе с юга на север не более 8 км, в сторону Кубинки, дальше продвинуться не смогли.

Вероятнее всего, удар на Кубинку представлял собой всего-навсего отвлекающий маневр, однако именно его почему-то выделил Гареев. Это тот случай, когда за деревьями не увидели леса.

В далеком 1956 году, когда Георгий Константинович Жуков еще, видимо, не думал о написании мемуаров, он изложил ситуацию предельно ясно. Министр обороны СССР Г.К.Жуков сообщал Хрущеву: «Посылаю Вам проект моего выступления на предстоящем пленуме ЦК КПСС (пленум не состоялся. — Авт.) — ... « и в то же время, когда мы с Н.А. Булганиным брали эти деревни, не имеющие никакого значения (Дедово и Красную Поляну. — Авт.), противник прорвал фронт в другом месте — в районе Наро-Фоминска, ринулся к Москве и только наличие резерва фронта в этом районе спасло положение».

Таким образом, у Жукова о нарофоминском прорыве — противник «ринулся к Москве» (с запада на восток), а у М. Гареева — всего лишь, «развивая наступление на Кубинку» (между тем, продвигаясь с юга на север, немцы вообще не могли бы добраться до окраин Москвы).

Тем временем обстановка в районе Юшково, Голицино оказалось для советских войск критической. Разговаривая по прямому проводу 1 декабря 1941 года, Ефремов и Говоров сразу договорились о совместных действиях по блокированию немцев на кубинском направлении^[55], хотя особое их беспокойство вызывала ситуация с главными силами противника, прорвавшимися к Москве, — юшковской группировкой, тем более, что штаб Западного фронта весь трагизм положения оценил не сразу.

Ефремов в тот же день докладывал Соколовскому — начальнику штаба Западного фронта: «... танки, прорвавшиеся... на Бурцево, я остановить не имею возможности». Ответ был категоричным: «...повторяю — дать пока ничего не можем, нет у нас ничего. Маневрируйте своими силами, средствами за счет пассивных участков»^[56].

Что касается командарма-5, то он точно уловил грозившую опасность. Говоров запросил Ефремова 1 декабря 1941 года: «...какие средства выделяются Вами ... для уничтожения прорвавшейся группы противника и недопущения ее дальнейшего распространения на восток, так как дальнейшее распространение ее грозит чрезвычайно серьезными последствиями...»^[57].

Хорошо, что все закончилось благополучно: у немцев не оказалось достаточных сил для развития достигнутого успеха, а командование Западного фронта в последний момент успело перебросить остатки своих резервов для 33-й армии.

Специально созданная для ликвидации прорвавшихся к Апрелевке немецких войск танковая группа 33-й армии в составе 5-й танковой бригады, двух отдельных танковых батальонов (136-й и 140-й), двух лыжных батальонов (23-й и 24-й) и 18-й стрелковой бригады 3 декабря стремительной атакой разгромила юшковскую группировку и к исходу 4 декабря отбросила остатки ее частей на исходные позиции за реку Нара.

Следует отметить, что неточное, а порой неверное изложение событий при ликвидации крайне опасного нарофоминского прорыва можно встретить не только в статье Гареева. Вот как описывает завершение этой операции Жуков в своих воспоминаниях (с. 342): «Тогда танковые части врага (не точно — 478-й пехотный полк и танковый батальон (30 танков). — Авт.) повернули на Голицино, где были окончательно разгромлены резервом фронта и подошедшими частями 5-й и 33-й армий».

В разгроме юшковской группировки 3-4 декабря 1941 года принимали участие только войска 33-й армии. Что касается частей 5-й армии, то ни 32-я стрелковая дивизия (севернее Акулово), ни 20-я танковая бригада вместе с 16-м погранполком (в районе Голицино) 3 и 4 декабря в ходе боев за Юшково и высоту 210,8 свои позиции не покидали и в бою не участвовали. Непонятно также, что это за «подошедшие части 5-й армии». На поле боя в указанные дни таковых не было.

Жуков не случайно попытался отодвинуть 33-ю армию на второй план, работая над своей книгой, он старался существенно преуменьшить ее роль в битве за Москву, так как между ним и хорошо подготовленным в оперативном отношении Ефремовым сложились весьма напряженные отношения, особенно в период боев под Вязьмой, когда части 33-й армии оказались в окружении.

Невероятно, но факт — уже будучи главкомом Западного направления (с I февраля 1942 года), Жуков, имея в своем распоряжении четырнадцать армий и три кавалерийских корпуса, не только не создал специальную ударную группу, но и практически ничего не сделал для того, чтобы воспользоваться благоприятной ситуацией для спасения окруженных частей армии Ефремова.

2 марта ефремовцы предприняли наступление в восточном направлении, из района Кобелево на Шеломцы, а через день 43-я армия двинулась им навстречу (сх. 1). «К 10 марта коридор разделявший войска, сократился с 6-7 км до 2 км. До наиболее укрепленного опорного пункта немцев в Шеломцах, составляющего основу их обороны, 43-й (правильно — 33-й. Авт.) армии оставалось пройти всего 500 метров, но оборона неприятеля оказалась непреодолимой...»^[58].

Поэтому в мемуарах Жуков попытался, и не без успеха, все свои грубейшие ошибки при проведении Ржевско-Вяземской операции, особенно на вяземском направлении, свалить на покойного командарма — 33:

— Это несправедливое обвинение Ефремова в том, что он якобы не обеспечил фланги при вводе армии в прорыв на вяземском направлении. Ефремова, который как раз и собирался это сделать, Жуков буквально выставил из штаба армии в Износках, приказав немедленно «самому выехать сейчас же вперед» (сх. 2). Доведенный до отчаяния Ефремов послал Жукову шифротелеграмму следующего содержания: «... находясь под Вязьмой по Вашему приказу, я тыл никак не мог прикрыть... Терпеть не могу, когда свою вину сваливают на других. Эта система приносит огромный вред». К тому же Георгий Константинович, скорее всего, забыл, что согласно учебнику Академии Генштаба («Работа штаба армии», 1938 г.) «обеспечение открытого фланга каждого соединения лежит на вышестоящей инстанции. Командующий фронтом по отношению к армии выполняет это обязательство при помощи боевой авиации и мощных подвижных соединений». Ничего подобного Жуков не сделал.

Видимо, уповая на отсутствие к моменту написания мемуаров своего оппонента, погибшего под Вязьмой, и не считая, что кто-либо решится опровергать его недостоверные утверждения, Жуков неожиданно включает в «Воспоминания и размышления» (АПН. 1971. С. 355) поистине кощунственную фразу — «М.Г.Ефремов решил сам (?! — Авт.) встать во главе ударной группы и начал стремительно продвигаться на Вязьму». Без комментариев.

— Это и упрек (в директиве № К/191 от 24 марта 1942 г.) «в слабой сопротивляемости» окруженной под Вязьмой группы войск 33-й армии, которая до этого получила полные «глубинного» оперативного смысла указания Жукова: «продовольствие искать на месте, подавать его не будем... искать снаряды также на месте»^[59].

— Это и обвинение Ефремова в том, что он выводил войска из окружения не туда, куда ему «было строго указано», то есть на юг, в сторону города Кирова. Однако этих «строгих указаний» в архивах до сих пор обнаружить не удалось, а выход командарм-33 осуществлял в строгом соответствии с приказом Жукова за № К/217 от 11 апреля 1942 года на юго-восток — на соединение с 43-й и 49-й армиями.

— Это, наконец, клеветническая по содержанию боевая характеристика на талантливого полководца М.Г. Ефремова, подписанная 28 января Жуковым и членом Военного совета Западного фронта Хохловым. В этой «характеристике», обнаруженной в личном деле М.Г. Ефремова, от первого до последнего слова перечисляются одни только недостатки: «ограниченный кругозор», «нуждается в постоянном и сильном руководстве», «приходится все время подстегивать», «не вполне соответствует занимаемой должности» и т.п. Без комментариев.

Перечисленные версии, которыми изобилует и статья Гареева, многие годы, не подвергаясь сомнению, охотно включались без должной проверки в различные исторические работы как нашими учеными, так и зарубежными (например, бестселлер Уильяма Спара «Жуков: Взлет и падение великого полководца» и др.). И только в последнее время все эти факты начали проверяться и уточняться более тщательно, вне зависимости от того, как они изложены в мемуарах Жукова. Но вернемся к статье Гареева.

«РЖЕВСКО-ВЯЗЕМСКАЯ ОПЕРАЦИЯ»

Совсем удивительно выглядит ссылка на Ржевско-Вяземскую операцию (8 января — 20 апреля 1942 года), в ходе проведения которой Жуков, по оценке Гареева, «не допустил равномерного наступления в полосах всех армий... добился их массированного использования... впервые... создал на направлении своего главного удара тройное превосходство»^[60] и т.д. Так как автор не приводит ни одного факта, то стоит напомнить, что же произошло в январе-апреле 1942 года на Западном фронте.

В моем понимании Ржевско-Вяземская (равно как и Ржевско-Сычевская в ноябре-декабре 1942 г. («Марс») операция — одна из неудачных страниц в боевой биографии маршала Жукова.

Он же, кстати, сам себя и подвел, так как в пользу принятия решения о наступлении на всех направлениях не последнюю роль сыграл тот факт, что именно командование Западного фронта представило в Ставку ВГК сведения о потерях противника с 6 по 10 декабря — убито свыше 85 тыс. человек^[61].

Если произвести несложные расчеты, то получается, что за месяц только безвозвратные потери противника составили бы более 400 тыс. человек. Иначе, как откровенным враньем, это назвать нельзя, тем более, что в последствии выяснилось: за весь декабрь группа армий «Центр» (то есть с учетом потерь и на Калининском фронте) потеряла убитыми, ранеными и эвакуированными в тыл всего 104 тыс. человек^[62]. По данным дневника Гальдера, общие безвозвратные потери вермахта на советско-германском фронте с 27.11 по 31.12.1941 г. (35 суток) составили чуть более 20 тыс. человек^[63].

В оперативном отношении Ржевско-Вяземская операция была проведена с грубейшими ошибками. И хотя на витебском направлении в малонаселенной зоне первоначально удалось продвинуться на 200-250 км (однако попытка перерезать железную дорогу, питающую группу армий «Центр», оказалась неудачной), а на западном — на 80-100 км, решить поставленную задачу не удалось. «...Войска Калининского и Западного фронтов... вели затяжные бои на рубеже Ржев, Юхнов, Киров, неся при этом неоправданно высокие потери. На правом крыле Калининского фронта в руках противника остались Великие Луки, Демидов, Белый, Ярцево, Сычевка, опираясь на которые он сумел добиться стабилизации линии фронта, сохранив ржевско-вяземский плацдарм в 120 км от стен столицы и надолго — до весны 1943 года — сковать здесь крупную группу советских войск»^[64].

В ходе боев тяжелейшие потери на Калининском фронте понесли 29-я (из окружения вышли всего 3500 человек) и 39-я армии, на Западном фронте — 33-я армия (из окружения вышли 889 человек, командарм генерал М.Г. Ефремов погиб).

Ржевско-Вяземская операция оказалась одной из самых кровопролитных операций Великой Отечественной войны: «... Красная Армия потеряла 776 889 чел.... начиная с марта Ставка осталась без резервов»^[65]. Сказались отсутствие у советского командования опыта в организации и ведении крупномасштабных операций на окружение, постановка перед войсками непосильных задач, недооценка главкомом Западного направления Г.К. Жуковым и его штабом столь мощного сопротивления противника, недостаточно детальная разработка планов операций фронтов и многое другое. Это подтверждает известный постулат, который гласит: постижение азов военного искусства на полях сражений всегда оплачивается большой кровью.

Рассматривая столь печальные итоги более чем четырехмесячных боев, невозможно понять в чем же состояла заслуга Жукова — «в недопущении равномерного наступления в полосах всех армий», «умелого маневра», «массированного использования» и т.д., которые определил для него Гареев?

Поэтому имеет смысл рассмотреть итоги деятельности Жукова на его «основном» вяземском направлении.

Чтобы особо не утруждать читателя, приведем выдержку из заключения, сделанного группой операторов Западного направления Оперативного управления Генерального штаба Красной Армии сразу после завершения (прекращения) Ржевско-Вяземской операции:

«Операция 33 и 43 армий на вяземском направлении»^[66] (орфография и стиль документа сохранены): «... Общие выводы.

1. ... Неверный расчет времени и игнорирования условий в которых действовали наши войска, привели к неправильному применению решения, вследствие чего задуманная операция не была выполнена...

2.... Западный фронт погнался преждевременно за большими целями, хотел одновременно разгромить гжатско-вяземскую, юхновскую, спас-деменскую, мятлевскую группировки противника, не имея для этого достаточных сил и средств. Действия Западного фронта уподобились действию растопыренными пальцами. Каждая армия имела свою ударную группировку, которая действовала на своем направлении без тесной увязки с соседями... И получилось так, когда ударная группировка одной армии наступает, то второй — стояла на месте, потом менялись ролями. А командование Западным фронтом продолжало наблюдать, как рядом ударные группировки двух армий дерутся вразнобой, и не вмешивалось в их дела до тех пор, пока операция на этом направлении не была сорвана.

3. Западный фронт не создал кулака в виде крупной мощной группировки из всех родов войск на решающем направлении, при помощи которого решал бы задачу крупного оперативного размаха. Сила и средства были почти равномерно распределены по всему огромному фронту. Громкие приказы, которые отдавал командующий Западным фронтом, были невыполнимы. Ни один приказ за всю операцию во время не был выполнен войсками. Они оставались голой ненужной бумагой, которая не отражала действительного положения войск и не представляли собой ценного оперативного документа... Операции начинались не подготовленными, без тесного взаимодействия родов войск...

8. Западная группировка 33 армии (во главе с командармом М.Г. Ефремовым. — Авт.) честно и доблестно дралась до конца своего существования...»^[67].

Читая этот документ, мы, при всем нашем старании, так и не смогли обнаружить то «позитивное», что нашел Гареев в действиях Жукова при проведении Ржевско-Вяземской операции. Поэтому следует признать, что выбор ее, в качестве примера успешного руководства со стороны Жукова, явно ошибочен, а представленные аргументы— бездоказательны.

Что касается зимней (1942 г.) Ржевско-Вяземской операции, в ходе которой не была решена поставленная задача окружить и уничтожить группу армий «Центр» и не удалось овладеть основными опорными узлами сопротивления немцев — Великие Луки, Демидов, Белый, Ржев, Сычевка и др., то в знак памяти сотен тысяч погибших наших воинов честней было бы заменить укоренившееся фарисейское, по сути, название этой операции — «незавершенная» на «неудачная».

В заключение хотелось бы пожелать президенту Академии военных наук Российской Федерации генералу армии М.А. Гарееву в последующих публикациях, в которых он ставит перед собой определенную задачу — «разоблачение клеветы на Жукова и утверждение отведенного ему самой жизнью места в военной истории», подойти к этим вопросам более взвешенно («необходима подлинная правда» (Гареев) — впрочем, неподлинной правды не существует — Авт.) и, проявляя должное уважение к читателям, приводить только достоверные факты, не злоупотребляя мифами «аксиомной истории», памятуя о том, что у истории нет «любимчиков» и она рано или поздно всем воздаст по заслугам.

В противном случае научный анализ описываемых исторических событий будет подменен публицистикой со свойственными ей недостатками — наличием выводов и отсутствием аргументов.

Заинтересованному же читателю для формирования собственных выводов по изложенным документированным материалам, можно только порекомендовать известное народное правило — «думайте сами, решайте сами...».  

Боевые действия под Вязьмой в январе-апреле 1942 г.: операция или имитация?^[68]

...Таким образом очевидно, что генерал Ефремов сделал все, что было в его власти и силах для защиты коммуникаций. Приведенные выше данные показывают, что своими ошибочными решениями и действиями генерал Жуков позволил врагу легко провести операцию по окружению Ударной группы 33-й армии.

Ушел от наказания комбриг Онуприенко, бездействие которого способствовало успеху врага. Генерал Жуков знал о поступке Онуприенко, однако, это не помешало награждению последнего орденом Ленина весной 1942года (по представлению самого Жукова). Скорее всего в этом странном награждении не последнюю роль сыграло то обстоятельство, что Онуприенко до июля 1941 года был начальником конвойных войск НКВД и входил в «актив» Берии, с коим Жуков был в дружественных отношениях.

Согласно указаниям руководящих документов ГШ Красной Армии, в возникшей ситуации на коммуникациях 33-й армии самая большая вина принадлежит командующему фронтом и только ему.

Вот выдержка из учебного пособия академии Генерального штаба РККА (издания 1938 года) «Работа штаба армии» под редакцией Н.Н.Шварца: «...Какие бы положения ни занимала армия во фронтовой операции, обеспечение флангов должно являться всегда предметом особого внимания со стороны командующего армией и его штаба: как правило обеспечение открытого фланга каждого соединения лежит на вышестоящей инстанции. Командующий фронтом по отношению к армии выполняет это обязательство при помощи боевой авиации и мощных подвижных соединений».^[69]

Приходится констатировать, что командующий войсками Западного фронта не выполнил своих обязательств перед наступавшей к Вязьме 33-й армией, а вину за разгром Ударной группы этой армии свалил на погибшего командарма-33. Таков был стиль работы генерала Жукова.

На основании изложенных материалов можно сделать следующие выводы:

Первое. Ржевско-Вяземская операция, замысел и задачи которой были определены директивой Ставки Верховного Главнокомандующего от 7 января 1942 года^[70], проходила в период с 8 января по 20 апреля 1942 года в условиях напряженных кровопролитных боев на всех участках Калининского и Западного фронтов, в ходе которых окружить и уничтожить группировку «Центр» (командующий генерал-фельдмаршал фон Клюге) не удалось.

Второе. Командующий Западным фронтом ПК. Жуков принял решение основной удар нанести правым крылом фронта на Волоколамском направлении в полосе 20-й армии (командующий генерал-майор А.А. Власов). Для этого армия была усилена за счет соседних объединений Западного фронта (в основном 1-й Ударной и 16-й армий). По состоянию на 10 января 1942 года в 20-й армии было две стрелковые дивизии, 2-й кавалерийский корпус (три кавдивизии), восемь стрелковых и шесть танковых бригад, что позволило иметь на каждый километр фронта 76 орудий и 12 танков.

В ходе напряженных боев прорыв был расширен до 15 км по фронту и до 20 км в глубину. 16 января 1-я ударная армия выбила противника из Лотошино, а на следующий день 20-я армия освободила Шаховскую. Однако ожидаемых успехов эта операция не принесла (прорвать оборону противника на всю глубину не удалось), так как достигнутые успехи были неадекватны затраченным усилиям и привлеченным силам.

Вот как Жуков оценивал события того периода: «...Медленное, я бы сказал, маловразумительное наступление... Там практически выталкивали противника»^[71].

Ввиду отсутствия очевидного успеха Ставка сняла с правого фланга 1-ю Ударную армию и передала ее Северо-Западному фронту на Торопецкое направление, где наступление в это время развивалось более успешно.

Третье. Действия Жукова на левом крыле Западного фронта плохо согласуются с требованиями директивы Ставки об охватывающем ударе в направлении Юхнов-Вязьма и напоминают по степени подготовки и обеспечения боевых действий скорее их имитацию.

Например, уже 2 января 1942 года части 1-го гвардейского кавалерийского корпуса генерала Белова захватили юхновский аэродром и вышли в 8 км юго-западней Юхнова на Варшавское шоссе — основную магистраль снабжения 4-й полевой армии немцев.

Вопрос о захвате Юхнова, имевшего в то время малочисленный гарнизон, был практически решен. Эти действия корпуса соответствовали требованиям директивы Жукова от 2 января 1942 года. Однако уже на следующий день генерал Белов получает трудно объяснимое указание повернуть главные силы корпуса на Мосальск. При совершении этого ненужного почти 50-километрового маневра были потеряны драгоценные 7 суток, за время которых немцы успели привести себя в порядок и существенно усилили оборону Варшавского шоссе и Юхнова ( город был оставлен лишь 5 марта 1942 года).

В условиях полнейшего бездорожья и метрового снежного покрова корпус Белова только с 27 января 1942 года начал переход через Варшавское шоссе и в течение трех ночей смог провести через эту дорогу пять ослабленных кавалерийских дивизий (всего 7 тысяч сабель) без дивизионной артиллерии, танковой бригады, зенитных артдивизионов, полка PC и др., так как все эти вооружения и техника не могли двигаться без дорог по глубокому снегу.

Четвертое. Опытных операторов Генерального штаба подобные решения Жукова приводили в изумление. По их мнению: «... обстановка подсказывала, что необходимо усилиями 33, 43, 49, 50-й армий и частью фронтовых резервов обрушиться на Юхновскую группировку противника, окончательно ее окружить и уничтожить, после чего всем левым крылом фронта во взаимодействии с Калининским фронтом обрушиться с флангов на вяземско-гжатскую группировку противника. Вместо этого 33-я армия с очень слабенькими силами направляется против вяземской группировки противника, 43-я армия с недостаточными силами, растянувшись на широком фронте, приступила к окружению сильной Мятлевской группировки противника (6 пехотных дивизий), 49-я армия пробивала брешь к Юхнову.., 50-я армия втянулась в безрезультативные бои против частей, оборонявших Варшавское шоссе, и спас-деменской группировки противника. Все это привело к тому, что в конечном счете левое крыло Западного фронта ни на одном направлении крупных успехов не имело»^[72].

Тут комментарии не требуются. Следует только добавить, что глядя на подобные «чудеса» на оперативном поприще, изумлялись не только в Генштабе РККА, но и в группе армий «Центр». Вот как эти алогичные действия командующего Западным фронтом прокомментировал начальник штаба 4-й полевой армии генерал Блюментрит: «Немецкое командование почти не надеялось избежать окружения и разгрома южной группировки... У фельдмаршала фон Клюге не было резервов, чтобы ликвидировать опасность, нависшую над южным флангом... Более того, 4-ю армию связывала с тылом только одна дорога. Она проходила через Юхнов — Медынь... Все остальные дороги в районе армии скрылись под толстым (метровым) снежным покровом. Если бы русские, наступая с юга, сумели захватить нашу единственную жизненную артерию, с 4-й полевой армией было бы покончено»^[73].

Такую же оценку этим событиям дает и известный немецкий военный историк Типпельскирх; «Что-то вроде чуда произошло на южном фланге 4-й армии. Нам непонятно, почему русские, несмотря на их преимущество на этом участке фронта, не перерезали дорогу Юхнов — Малоярославец и не лишили 4-ю армию ее единственного пути снабжения... Этот корпус (1-й гв. КК — Авт.) достиг жизненно важной для нас коммуникации, но, к счастью, не перерезал ее. Он продолжал двигаться в западном направлении и скрылся где-то в огромных Богородицких болотах»^[74].

Между тем командующий 10-й армией генерал Ф.И.Голиков своевременно докладывал Жукову совершенно разумные предложения о том, что: «10-ю армию ... в составе всех восьми стрелковых дивизий вполне можно было бы двинуть в полосе Мосальск — Киров на Вязьму прямо с юга или обходя ее западнее. Ответа мы не получили»^[75]. Ответ, видимо, подразумевался по народной поговорке: «Не учи ученого...»

А ведь этими силами можно было бы перерезать магистраль снабжения 4-й немецкой полевой армии — Варшавское шоссе, магистрали снабжения 4-й танковой армии и 9-й полевой армии вермахта — Минское шоссе, железную дорогу Смоленск — Вязьма — Ржев^[76].

Что касается 1-го гв. кавкорпуса, то 26 февраля 1942 года Белов представил Жукову следующее объяснение проведенных боевых действий (шифровка № 1085):

«... Выводы: слабый состав рейдирующей части корпуса, особенно в артиллерийском отношении, не позволил прорвать всю глубину обороны противника... Части корпуса не могут прочно закрепить успех ввиду своей малочисленности и слабости в огневых средствах... Подступы к Вязьме со всех сторон заняты противником в радиусе от 10 до 20 километров (использованы инженерные сооружения, возведенные советскими войсками в конце лета и осенью 1941 года — Авт.), а железная дорога и автострада Вязьма — Смоленск заняты противником на всем протяжении и упорно обороняются. Вязьма не взята корпусом потому, что не по силам... противник превосходил в технике и силах. Корпус ... в состоянии делать набеги, но не в состоянии удерживать захваченные ... населенные пункты..».

Любопытна резолюция на этом докладе самовлюбленного полководца:

«Тов. Голушкевич. Вот образец бездарности... Г.Жуков. 28.02.42 г.».

Пятое. Не меньшее удивление вызывает и то, каким образом 33-я армия вводилась Жуковым в прорыв к Вязьме.

Заканчивая бои за Верею, главные силы армии, совершив по приказу Жукова довольно странный маневр на юго-запад к Износкам, должны были с утра 19.01.42 года выходить в район Дубна, Замыцкое.

Вот оценка этих решений командующего Западным фронтом, сделанная Оперативным управлением Гештаба:

«... Вторая задача (движение к Вязьме — Авт.) столь слабой армии, как 33-я, которая еще продолжала вести упорные бои, без всяких средств усиления (не было придано ни одного танкового соединения) ставится на глубину 120-130 км.

Со своей стороны командующий Западным фронтом не предпринимает никаких мер по обеспечению и управлению этой важной — стратегического порядка операции... Фланги армии не обеспечиваются, усилия соседей слева и справа нацеливаются по расходящимся линиям: 5-я армия на Гжатск, а 43-я армия на Юхнов и по сути дела 33-я армия бросалась в глубокий тыл противника на произвол судьбы... Фронт только одним заботится, что торопит армию к огульному, ничем не обеспеченному движению вперед»...^[77]

Тут добавлять нечего — трагизм ситуации очевиден, так как неверное решение заложено Жуковым изначально.

Шестое. К печально известному высказыванию Жукова «относительно отрезания» Ударной (Западной) группировки 33-й армии (рассмотренному выше) следует напомнить и такую его позицию: «... Я за все войска отвечаю, но не за такие действия, которые я не организую». Сразу же возникает вопрос — а кто же организовал все эти «действия», а точнее — авантюру? Неужели многоопытный Ефремов сам мог додуматься с четырьмя истощенными до предела дивизиями, без танков(!), без лыжных батальонов (!) и нужного количества боеприпасов в условиях бездорожья ринуться сломя голову в стопроцентную западню под Вязьму?

Ответ однозначен — автор проведения этой операции, ее «организатор» — Жуков, и приписывать хоть какое-то соавторство этого порочного замысла Ефремову — нет никаких оснований.

Именно в самый ответственный для 33-й армии момент, когда Ефремов почувствовал, что операцией в целом никто грамотно не руководит, она пущена практически на самотек и надо принимать срочные меры по обеспечению открытых (!) флангов армии (как в песне — « ни соседа слева, ни соседа справа»), именно тогда Жуков буквально силой изгоняет Ефремова из командного пункта армии в Износках и приказывает «сейчас же выехать вперед» к Вязьме (шифровка № К/92 от 30.1.42 г.). В этой же шифровке Жуков навязывает Ефремову свой порядок обеспечения одного из армейских флангов:

«... Приказываю: ... п. 4. 110 СД держать на уступе в районе Дубна для обеспечения фланга». Георгию Константиновичу вроде бы и невдомек, что 110-я СД в то время вела упорнейшие бои в районе Шанский Завод — Шугайлово и оказаться в районе Дубна никак не могла.

Жуков: «... Я не считал нужным смотреть, что справа и слева».

А зря. Если бы он все же сделал это несложное, но крайне необходимое в оперативном плане действие, то без труда заметил, что в районе Темкино и Мосейково над его (и 33-й армии) «свободной дыркой» сгущаются грозовые тучи.

Командующий группой армий «Центр» фон Клюге, который, безусловно, этой работы — внимательно смотреть, что справа и что слева, — не чурался, без труда углядел элементарный просчет командующего Западным фронтом и ударами с севера и юга 2-3 февраля перекрыл жизненно необходимый коридор 33-й армии. Отсечение Западной группировки 33-й армии (под Вязьмой) от ее Восточной (в районе Износок) имело для первой катастрофические последствия — группа, героически сражаясь, погибла в окружении вместе с командармом.

Седьмое. Совершенно непонятны действия Жукова в ходе боев в районе опорного пункта немцев ШЕЛОМЦЫ.

Пожалуй, впервые возникла ситуация, дающая возможность встречным наступлением Западной группировки 33-й армии и 43-й армии разорвать разъединяющий их коридор и спасти от уничтожения всю окруженную группировку 33-й армии.

Для этого главкому Западного направления ничего не стоило создать специальную ударную группу фронта или существенно усилить ударную группу 43-й армии. Встречный удар, что очевидно, надо было наносить одновременно. И хотя советское командование уже располагало в этом отношении солидным опытом, ничего подобного сделано не было.

Судите сами. 2 марта 1942 года в 7.00 части 33-й армии начали наступление на Шеломцы. К 12.00 до этого населенного пункта оставалось всего 500 (!) метров, но преодолеть их изможденные и малочисленные части 160-й СД не смогли. Ударная группа 43-й армии наступление начала только 4 марта (с направления Березки — Шеломцы) и лишь к 10 марта вышла на западную опушку леса восточнее Шеломцы (коридор сузился и был не более 2 км). На этом ее успехи закончились.

Что касается фон Клюге, то он, в отличие от Жукова, продолжая внимательно смотреть «что справа и слева», приложил все усилия, чтобы не допустить сдачи Шеломцов и выхода Западной группировки 33-й армии из окружения. Для этого он даже пожертвовал большим плацдармом на восточном берегу реки Воря в районе Бочарово, оголив его перед слабыми силами двух полков 53-й СД и бросив освободившиеся части в район Шеломцы.

Вот объективная оценка тех событий Оперативного управления Генштаба:

«... Благодаря успешно проведенной операции противником (к 16.3.42 г. — Авт.) разъединяющий коридор увеличился с 2 до 7-8 км. С этого дня положение частей Западной группировки 33-й армии с каждым днем стало ухудшаться.

Несмотря на то, что обстановка требовала объединенных усилий 43-й и 49-й армий на этом направлении, но этого не было сделано, армии продолжали вести бои каждая на своем направлении без тесного взаимодействия»^[78]. Без комментариев.

Восьмое. 28 января 1942 года Жуков подписал теперь уже скандально известную боевую характеристику^[79] на талантливого полководца генерал-лейтенанта М.Г.Ефремова, командующего войсками 33-й армии (обнаружена в его личном деле). Вот ее содержание:

«Генерал-лейтенант Ефремов Михаил Григорьевич командует 33-й армией с конца октября 1941 года. Оперативный кругозор крайне ограничен. Во всех проведенных армией операциях неизменно нуждался в постоянном жестком руководстве со стороны командования фронтом, включительно тактического применения отдельных дивизий и расположения командного пункта армии. Приказы выполняются не в срок и не точно. Приходится все время подстегивать, за что имеет выговор в приказе.

Должности командующего армией не вполне соответствует. Целесообразно назначить командующим войсками внутреннего округа.

Командующий войсками Запфронта

Генерал армии Жуков

Член Военного совета Западного фронта Хохлов

28 января 1942 г.» (Копия).

По мнению некоторых историков, тут можно рассматривать две версии.

Если считать, что документ действительно подписан 28.01.42 г., то остается предположить, что Жуков заранее был убежден в провале рейда к Вязьме и готовил оправдание для себя. Еще проще — Жуков сознательно приносил Ефремова в жертву. Мотивом для такого поведения могло быть лишь стремление избавиться от Ефремова, как опасного конкурента (в 1938 году Ефремов, которому грозил арест, имел личный разговор со Сталиным, который с тех пор внимательно следил за карьерой будущего командарма-33). Это также объясняет направление Жуковым Ефремова в Ударную группу под Вязьму и непринятие действенных мер по прорыву коридора у Шеломцов.

Согласно второй версии, боевая характеристика была составлена не 28 января, а в апреле или мае, после того как Ефремов погиб, а операция провалилась. Вероятно, подобная характеристика предназначалась для нейтрализации выводов Генштаба о вине Жукова в гибели Ударной группы 33-й армии. Однако для Жукова все закончилось благополучно. Был найден «стрелочник» — начальник штаба фронта генерал Голушкевич, который был снят с должности и направлен на преподавательскую работу, а через некоторое время арестован и осужден на долгие 10 лет за «пораженческие разговоры».

И последнее. Слишком многие решения Жукова, которые он принимал в ходе проведения операций на левом крыле Западного фронта в январе-апреле 1942 года (действия Ударной (Западной) группировки 33-й армии Ефремова, 43-й и 49-й армий, кавалерийского корпуса Белова и др.) не поддаются в полной мере логическому осмыслению, так как усмотреть в них обоснованность (или целесообразность) крайне затруднительно.

Во всяком случае реальные итоги этих боевых действий в районе Вязьмы показали несостоятельность их оперативного обеспечения.

После завершения этой трагичной по своей сути операции начальник штаба Ударной группировки 33-й армии полковник С.И.Киносян (эвакуированный, будучи больным, из окружения самолетом) 30 июля 1942 года составил подробное «Описание операции 33-й армии по овладению гор. Вязьма с 20.1. по 20.4.42 г.»^[80].

В этом отчете, отметив неукомплектованность личным составом и слабое вооружение окруженных частей армии, сделал следующие выводы:

— «Выход Ударной группы армии на восток навстречу с 43-й и 49-й армиями был организован без учета времени года» (весенняя распутица, большой разлив рек), что изматывало личный состав и создавало невероятные трудности в преодолении исключительно вброд этих водных рубежей. Действительно, более неудачного времени для прорыва (учитывая крайнюю истощенность бойцов) трудно было придумать. Но Жуков придумал...

— «Не были учтены прошлые действия 43-й и 49-й армий, которые в течение двух месяцев вели безуспешные бои на этих же направлениях и с той же задачей».

Жуков практически не внес никаких корректив в их малорезультативные попытки прорваться к Ефремову. Армии не получили ощутимого усиления. Даже пополнение в основном поступало не маршевыми подразделениями, как положено (подготовленными к ведению боевых действий), а «количеством людей», то есть недостаточно обученными. Не были созданы ни фронтовая, ни должным образом усиленные армейские ударные группы. Авиационная поддержка Ефремова была неудовлетворительна, велась, в основном, малочисленными группами, чаще — одиночными самолетами. Вместо реальной помощи на поле боя, авиация, в ряде случаев, выполняя указания Жукова, совершала налеты не для нанесения ущерба противнику, а «для поднятия настроения» у окруженных войск. Многочисленные запросы Ефремова — «Так где же авиация?!» оставались, как правило без ответа^[81]. «...Авиации нет!»^[82].

Белов и Ефремов представили Жукову абсолютно разумное совместное предложение (согласованное по радио) — «целесообразно создать общий фронт, сомкнув фланги (1-й гв. кавкорпус и группа Ефремова — Авт.). В этом случае мы смогли бы свободно маневрировать имевшимися у нас силами...»^[83].

Ответ был, как всегда, лаконичен: «Локтевая связь с пехотой (имелась ввиду группа Ефремова — Авт.) Вам не нужна» (?!). Из-за вздорности его содержания какие-либо комментарии представляются излишними.

— И, как результат, — «ударная группа 33-й армии поставленную Главкомом задачу в директиве № К/217 (от 11 апреля 1942 г. — Авт.) выполнила — вышла на рубеж Мосеенки, Жары, где должна была соединиться с частями 43-й и 49-й армий, но в результате прекращения ими наступательных действий и невыполнения поставленной Главкомом задачи, части 33-й армии.., израсходовав последние огнеприпасы, без питания, окончательно ослабли и все же продолжали вести упорные бои, но не получив поддержки с востока (43-я и 49-я армии — Авт), конечной цели (соединения со своими частями) не достигли».

Да, грустная история. Читатель не должен забывать, что это подробнейшее описание трагедии предназначалось для Жукова. Поэтому Киносян основной упор делает на претензии к двум армиям, по сути, топтавшимся на месте и не пробившим коридор к 33-й армии.

Но это — на бумаге. Для себя причины гибели окруженных частей Ефремова он определил совсем другие, о чем потом доверительно поделился по-дружески с командующим бронетанковыми войсками 33-й армии генерал-майором танковых войск М.П.Сафиром. Смысл их сводился к тому, что эти две ослабленные армии, не получившие в полной мере необходимое подкрепление, задачу прорыва решить не могли. Поэтому, весь спрос с Жукова, который должен был более грамотно продумать действия 43-й и 49-й армий, значительно их усилить за счет Западного фронта (или направления, командующим которого он стал со 2 февраля 1942 года) и взять под непосредственный контроль действия К.Д.Голубева и И.Г.Захаркина. Он же этого не сделал, ограничившись изданием очередной невыполнимой директивы № К/217. Как сказал С.И.Киносян, — «Начинаю думать, что не очень-то хотелось Жукову встретиться с истерзанным Ефремовым и посмотреть ему в глаза...». Практически то же самое говорил М.П.Сафиру и другой его боевой товарищ — командующий артиллерией 33-й армии генерал-майор артиллерии В.С.Бодров, который в апреле 1942 года, будучи полковником, начальником артиллерии 113-й стрелковой дивизии, прорвался из окружения на восток с небольшим отрядом: « У меня, да и у многих других окруженцев, сложилось впечатление, что ни мы, свидетели этой трагедии, ни тем более Ефремов, живыми Жукову были не нужны».

Но, пожалуй, более всего поражает то, каким образом Жуков докладывал И.В.Сталину о сложившейся напряженной ситуации на вверенном ему фронте и особенно в зоне действия Западной группировки 33-й армии под Вязьмой ( я ознакомился с одиннадцатью докладами за период с 11 января по 21 апреля 1942 года).

Известно, что уже в последних числах февраля командование группы армий «Центр» начало активные действия против Западной группировки 33-й армии, прилагая все усилия, чтобы не дать ей прорваться на восток и соединиться с 43-й и 49-й армиями. О взятии Вязьмы никто уже не помышлял, так как ни Ефремов, ни Белов с имеющимися ослабленными силами в условиях отсутствия сколь-либо существенной поддержки со стороны командования Западного фронта, эту задачу физически выполнить не могли. Ситуация существенно изменилась, поэтому надо было срочно спасать окруженные под Вязьмой части 33-й армии.

Казалось бы решением именно этой неотложной задачи и должен был заняться Жуков, докладывая Сталину в первую очередь о тех мерах, которые он и его штаб принимают для вызволения загнанных по воле Комфронта в ловушку частей Ефремова.

Однако что-либо похожее в этих донесениях найти практически невозможно.

Если посмотреть — а сколько же соединений было брошено командованием группы армий «Центр» на уничтожение четырех истощенных до крайности дивизий Ефремова, то список их получится более, чем внушительный.

Вот перечень (по данным Генштаба Красной Армии и штаба 33-й армии) тех дивизий, которые в полном составе или частично (полками) принимали участие в боевых действиях (с учетом их замены) в феврале-апреле 1942 года при окружении и ликвидации Западной группировки 33-й армии: 17, 253, 225, 106, 23, 98, 260, 131 пд, 10, 20, 5 тд, 3-я мд, 4-й мп «СС» и др.

Первое, что бросается в глаза и вызывает естественное недоумение при чтении жуковских докладов Сталину, — это странные по содержанию донесения о действиях 33-й армии.

В большинстве случаев доклады начинаются почему-то с боевых действий Восточной группировки армии (93,110 и 222 СД), которые существенного значения (тем более на фоне стремительно ухудшающейся обстановки в Западной группировке) не имели.

В донесении от 5 марта 1942 года о 33-й армии указывается, что «Положение частей армии без существенных изменений. Напряженные бои идут в районе разъезда Угрюмово (Восточная группировка! — Авт.)...».

Вместе с тем, именно в эти дни (2-6 марта) части Западной группировки силами 160-й стрелковой дивизии вели упорнейшие бои за опорный пункт немцев ШЕЛОМЦЫ, находящийся в середине коридора, разъединяющего части Ефремова под Вязьмой и 43-ю армию на востоке. Это, конечно, был кульминационный момент всей операции — захватив ШЕЛОМЦЫ и соединившись с частями 43-й армии, дивизии Ефремова вышли бы из окружения.

К сказанному выше о боях у этого опорного пункта обороны противника можно добавить только следующее: согласно докладу начальника штаба 33-й армии (в Западной группировке) С.И.Киносяна «командующий 43-й армией по радио сообщил план наступления армии 2.3.42 г. на ШЕЛОМЦЫ с задачей: овладеть ШЕЛОМЦАМИ, чтобы соединиться с 33-й армией»^[84].

Но так как Жуков этой операцией практически не занимался, и действия, в первую очередь, командарма-43 должным образом не контролировал, то ничего путного из этих несогласованных по времени атак не получилось, и прорвать коридор слабыми силами как Западной, так и Восточной сторонам не удалось.

Вот так бесславно для командования Западного фронта закончилась эта операция, в ходе которой группа Ефремова лишилась последней возможности вырваться из окружения.

А Жуков, как мы видим, об этих напряженных боях докладывает с олимпийским спокойствием: « Бой идет в районе разъезда Угрюмово (Восточная группировка! — В.М.) и «...43-я армия вела напряженные бои за овладение БЕРЕЗКИ (3 км восточнее ШЕЛОМЦЫ — Авт.)». Вот и все — тихо, спокойно и ни слова о прорыве...

12 марта, когда стало ясно, что операция по прорыву коридора проваливается, доклад опять начинается с Восточной группировки 33-й армии (?!), части которой «... в течение дня вели методический огонь на разрушение огневых точек...», Западная группировка армии «...удерживала занимаемые позиции...». О 43-й армии — «противник упорно удерживает узловой опорный пункт ШЕЛОМЦЫ...».

Но верхом жуковского цинизма следует признать указание Ефремову и Белову (в копии Сталину) от 23 марта 1942 года. Три дивизии — 113-я, 160-я и 338-я, голодные, с минимальным количеством только стрелковых боеприпасов, ведущие ожесточенные бои с наступающим со всех сторон противником, неожиданно получают от Командующего фронтом вот такую «оценку» своих действий:

«... В результате слабого сопротивления (побоялся бы Бога! — Авт.) трех дивизий Ефремова и оставления ими района ШЕЛОМЦЫ... и сдачи ряда пунктов... положение группы значительно осложнилось...».

И вот истинные виновники наконец-то найдены, товарищ СТАЛИН проинформирован! А мы-то думали...

Далее (п. 3) Ефремову даются совершенно оторванные от реальной обстановки указания, которые и воспроизводить-то неловко -«необходимо организовать оборонительные действия так, чтобы ни в коем случае не допустить сдачи занимаемой территории и не допустить сужения района действия группы...». Только этих «ценных» разъяснений Ефремову и не хватало.

В этом же п. 3 Жуков дает еще одно невыполнимое указание (подменяя действия командарма-33) 160-й стрелковой дивизии (у которой осталось скорее всего не более нескольких сотен бойцов) — «захватить АБРАМОВО и наступать в направлении ДОЛЖЕНКИ навстречу 43-й армии...». Выполняя приказ, 160-я стрелковая дивизия начала наступление, но из-за недостатка сил и средств вынуждена была его прекратить.

Уместно напомнить, что в ходе проведения операции на Вяземском направлении, по оценке Генштаба, практически все приказы Жукова из-за оторванности от реальных условий войска своевременно выполнить не смогли.

Определив, таким образом, на разобранных примерах степень «объективности» докладов Жукова, комментировать остальные его донесения СТАЛИНУ смысла не имеет.

Оценивая весь этот обширный и документированный материал, в заключение можно с достаточной степенью достоверности предположить, что проведенные Жуковым боевые действия зимой-весной 1942 года в районе Вязьмы были не столько операцией в классическом понимании, сколько ее имитацией.   

Генерал армии М.А.Гареев не приемлет факты и продолжает тиражировать мифы о Великой Отечественной войне^[85]

Скрывать правду о войне — это значит предавать память погибших.

Б. Васильев

Газета «Красная Звезда» опубликовала обширную статью доктора исторических наук М. Гареева «Битва на Халхин-Голе»^[86]. Будучи приуроченной к 60-й годовщине победы советских войск над японскими милитаристами, она явилась к тому же запоздалым ответом на наши критические замечания «Во всем ли прав историк генерал армии М.А. Гареев?»^[87].

Прочитав статью Гареева, стало ясно, что он, допустив не делающие ему чести оскорбления и бездоказательные обвинения в адрес своих оппонентов, произведя зачастую сомнительные передергивания с подменой рассматриваемых вопросов, а также пользуясь тем, что большинство читателей «Красной Звезды» ознакомиться с нашими замечаниями (в силу ограниченного тиража журнала) возможности не имело, умышленно «забыл» сообщить, что эти материалы были посвящены персональной критике историка М. Гареева.

В нашей статье были разобраны неточные толкования (изложенные в журнале «Мужество») ряда исторических событий, связанных с участием в них Г.К. Жукова. Что же касается последнего, то комментарии о его деятельности проводились нами (за малым исключением) только по приведенным Гареевым эпизодам, достоверность которых или вызывала сомнения, или просто была не верна. При этом следует подчеркнуть, что за обозначенные Гареевым рамки обсуждаемых тем мы не выходили.

Теперь же Гареев, скромно уйдя как бы в тень, не ответив практически на десятки поставленных ему вопросов, ничего лучше не придумал, как представить нас авторами, якобы специально занимающимися только критикой Жукова, но не оценок Гареева. Поэтому не случайно на восьми полных столбцах газетной полосы название нашей статьи он вполне сознательно не упоминает.

Изучив статью Гареева и ознакомившись с другими его работами и критическими разборами, я пришел к выводу, что под «знаменем» Президента Академии военных наук сплотилась довольно тесная команда историков-единомышленников, которые слепо следуют отжившим идеологическим догмам в ущерб исторической правде. Основные усилия этой корпоративной группы обращены в основном на защиту созданных ранее мифов «аксиомной истории» и других мистификаций.

Вот пример, характеризующий уровень «творческих отношений» внутри этой команды, когда один академик, уподобившись герою крыловской басни, не стесняясь, нахваливает другого академика, но уже Президента: «... Сошлюсь на авторитет самого выдающегося (как у Крылова: «Уж сколько лет твердили миру, что лесть...» и т.д. — B.C.) исследователя и пропагандиста полководческого дарования Георгия Константиновича Жукова генерала армии Махмута Ахметовича Гареева, который считает меня в этом отношении стоящим с ним в одном ряду» (академик, видимо, не знал, что Гареев искусство логично выстраивать творческие шеренги и ряды по заслугам должным образом еще не освоил, что он и признал в своей статье, говоря о генерал-полковнике Г.М. Штерне).

Автор этого «panagyrikos Logos» — В.А. Анфилов, кстати, тот, который недавно в достаточно спорной статье «Новая версия» и реальность»^[88] назвав себя «беспристрастно смотрящим на Сталина», сделал вдруг удивительный вывод, что он (Сталин) оказывается «выдающийся государственный деятель»(!).

Такую оценку дает военный историк, отлично знающий, что этот «деятель» повинен в преступной беспечности накануне войны 1941-1945 гг. (итогом которой явились многомиллионные потери личного состава армии и народа), до этого организовавший массовые репрессии.

Между прочим, В.А. Анфилов в последнее время в телевизионных интервью и на страницах газет почему-то вместо обсуждения исторических событий на основе конкретных архивных и др. документов, все чаще и чаще прибегает к неубедительному методу пересказа бесед с Г.К. Жуковым, в ходе которых последний ему, якобы, что-то сказал: «...Как рассказывал мне маршал Жуков»^[89] и др. Тем самым телезрителям и читателям предлагается верить только на слово маршала без каких-либо документальных подтверждений. Однако при внимательном изучении мемуаров Жукова «Воспоминания и размышления» и его многочисленных интервью в 60-70-е годы выяснилось, что маршал с фактическими материалами обращался более чем вольно, придавая им выгодную для себя интерпретацию, порой просто не соответствующую действительности (несколько подобных примеров приводятся в настоящей статье).

Поэтому любая попытка, сколь ни мала б она была, документально уточнить или опровергнуть отдельные положения и факты, неверно или неточно трактуемые даже в наши дни сторонниками гареевских взглядов, немедленно встречает грубый, безапелляционный отпор из лагеря «правоверных» историков-ортодоксов.

Методика эта четко отработана и проста как водопроводная труба: на такого «ослушника», навалившись всем хором, тут же навешивают стандартный набор ярлыков из большевистско-митингового лексикона: «ниспровергатель!», «не приемлет нашу Победу!», «не переживает!», «не патриот!» и прочее антинаучное и бездоказательное словоблудие.

В таких спорах эта «когорта» историков, успев первыми назвать себя «патриотами», как бы дает понять собеседнику (оппоненту), что тот «типичное не то, не наш» и т. п. Естественно, что и лидер «патриотов» генерал Гареев использовал тот же методический подход в своей статье «Битва на Халхин-Голе».

Однако вопрос с понятием «патриот» далеко не так прост. В дореволюционной России избегали употреблять слово «патриот», «патриотизм» и тому подобные словосочетания. Исполнение долга перед Государем, народом и государством никогда не именовалось «патриотическим», поскольку это деяние всегда было само собой разумеющимся, не требовавшим рекламы. Внутренним же контролером поведения нравственного человека во всех случаях жизни была совесть. Этим же руководствовался, например, и великий русский мыслитель В. Соловьев, публикуя свои знаменитые «Ступени» социально-общественных отношений общества в России. Последнюю, 5-ю («патриотизм»), он назвал самой опасной, учитывая, в том числе, вредное явление «квасного плана» («патриотизма»), тормозящее поступательное развитие общества и др.

В силу этого мы, прилагая все силы для объективного («совестливого»!) анализа исторических документов, исходили из верного понимания вышесказанных положений. Поэтому все некорректные намеки в наш адрес на «непатриотизм» и др. я отметаю как надуманные, антинаучные и к нам не имеющие никакого отношения.

Прежде чем перейти к конкретным опровержениям необоснованных обвинений, выдвинутым Гареевым в наш адрес, следует уточнить моральные позиции сторон. В разделе статьи, злобно обозначенной «Победа и ее ниспровергатели», Гареев, ошибочно считая, что «выдающемуся исследователю» все дозволено, пренебрег элементарными нормами приличия, и нарушая общепринятые цивилизованные правила рецензирования и общения между интеллигентными людьми (естественно, если он себя таковым считает), не постеснялся включить абзац (прямо намекая на нас, больше не на кого), который иначе как постыдным не назовешь: «В этом больше всего упражняются те, кто не приемлет нашу победу в Великой Отечественной войне, обиженные судьбой амбициозные личности, исходящие из корпоративных, семейных и других далеких от науки интересов». Уверен, еще несколько лет назад такое доносительство со стороны Президента Академии военных наук было бы услышано в компетентных органах, и его оппоненты загремели бы на нары...

Поэтому клеветническую фразу — «не приемлет нашу победу» — я, имея на то полное моральное право, комментировать не собираюсь — пусть она остается на совести лауреата Государственной премии РФ в области военной истории. Да и «судьбой» мы не обижены, так как следов «амбициозности», кроме Гареева, у нас пока никто не обнаружил.

Что касается наших моральных позиций и оценок происшедших событий войны, то в их основе заложено не восхваление какого-либо специально выбранного военачальника, а прежде всего глубочайшее сострадание к погибшим нашим воинам и искреннее желание добиться того, чтобы были названы действительные потери наших войск (теперь уже только их верный порядок цифр) и четко определены истинные виновники былых трагедий. Если короче — народу надо сказать всю правду, объяснить нашим вдовьим бабушкам в деревнях, почему из десяти призванных на войну в лучшем случае возвращался один. Простые люди давно и раньше конъюнктурных историков поняли и осознали, что за всеми псевдотеоретическими схватками как бы незримо стоят миллионы и миллионы погибших участников войн и вооруженных конфликтов, задавая из своей неземной обители вопрос, который многие из выживших, к сожалению, как бы не слышат: «Когда же Вы расскажете народу о войне Правду и покажете ее такой, какой видели ее мы и какой она была на самом деле?».

Уверен, что давно пора операциям наших войск в этих вооруженных конфликтах и особенно в Великой Отечественной войне дать более объективные оценки вне зависимости от их успеха или неудач, реальных результатов, не оглядываясь при этом на авторитет конкретных военачальников.

Поэтому неприемлемы попытки определенных групп историков по прошествии более чем полвека после окончания Великой Отечественной войны продолжать морочить своему народу голову, пытаясь скрывать и заглаживать различными, порой нечистоплотными способами трагические факты его истории, фальсифицируя их и прикрывая эту аморальную ложь «патриотизмом».

Вызывают возражение попытки построить «причесанную» схему боевых операций в войне, обусловив ее сфальсифицированными «нормальными» потерями наших войск и снабдив, зачастую неоправданно комплиментарными оценками действия отдельных военачальников.

Вместе с тем, реально оценивая состояние отечественной историографии, не трудно предположить, что подобную объективную оценку, скорее всего, сделает в основном уже следующее поколение историков, не зараженное на генном уровне идеологическими и ведомственными пристрастиями. Что же касается нас, то свой, безусловно, незначительный вклад в уточнение отдельных эпизодов победной битвы над врагом, мы считаем делом нашей Совести и Чести.

Исходя именно из этих позиций, и была написана статья «Во всем ли прав историк генерал армии М.А. Гареев?». И хотя, как теперь вдруг стало известно, спор предстоит вести с «самым выдающимся исследователем и пропагандистом полководческого дарования Жукова», авторская позиция не изменилась («испуг» планом работ не предусмотрен), и ничего не «ниспровергая», М. Гарееву будут даны объективные, документально подтвержденные опровержения по всем несправедливым выпадам как в адрес его оппонентов, так и по оценкам некоторых событий Великой Отечественной войны.

Поэтому на суд заинтересованных читателей предлагаются следующие возражения и комментарии к статье доктора исторических наук М. Гареева «Битва на Халхин-Голе». К сожалению, следует отметить, что он не опроверг практически ни одного из наших возражений, привел только точную хронологию халхингольской битвы (не найдя в ней никаких недостатков и сделав более чем спорные выводы о ее значимости); необъективно прокомментировал деятельность Г.М. Штерна, особенности «каллиграфического почерка» Г.К. Жукова; штурм Зееловских высот и др. Заканчивается этот, во многом неточный, а местами просто неверный анализ оскорблениями оппонентов по отработанной десятилетиям «совковой» методике.

Так что давайте вместе, уважаемые читатели, разберемся, что в статье «Битва за Халхин-Гол» достоверно, а что таковым не является. Априори уступая Гарееву первое место на подиуме в словесной перепалке, попытаюсь вернуть себе преимущество, опираясь, главным образом, на историко-архивные документы.

I

Так как нашу статью многие не читали, то сообщаю: оценивая сражение на р. Халхин-Гол, мы ни словом не обмолвились о каких-либо сомнениях в его конечном, победном завершении. Однако отметили, что битва эта на самом деле была не такая уж простая (не «под фанфары») — начиная ее, войска Красной Армии не имели еще достаточного боевого опыта. В должной мере не имел его и Г.К. Жуков. Опыт этот, как войска, так и Г.К. Жуков начали приобретать уже в ходе очень напряженных боев. Вопреки бравурным утверждениям М.А. Гареева, только после завершения этой битвы И.В. Сталин посчитал возможным сказать Г.К. Жукову: «Теперь у Вас есть боевой опыт» (значит «до того» его не было! — B.C.)^[90]. Мы же, изучая ход боевых действий на р. Халхин-Гол, без труда заметили, что при их описании допускается «недостаточно объективный подход», и в ходе боев на монгольских просторах все было «далеко не так красиво». Вот и вся «критика». Нет даже следов оценок «всего хода сражения с обратными знаками», как нет и намека «извратить» и «переиначить» ход этих событий. Это все от лукавого и попахивает подлогом (как говорят — «с больной головы на здоровую»). Гареев же весь акцент делает на то, что Жуков принимал «смелые» решения.Однако довод этот ущербен по своей сути, ибо полководец должен принимать прежде всего «верные» (правильные) решения (слова «смелые» и «верные» синонимами не являются) и только после этого переходить к решительным и смелым действиям, исходя из реальной обстановки. Ну что, например, «верного» в неподготовленной примитивно-лобовой атаке танковых частей, о подробностях которой Жуков с таким благодушным удовлетворением рассказывает Симонову: «... Им (танковой бригаде Яковлева — B.C.) еще оставалось пройти 60 или 70 километров и они их прошли... И вступили в бой (а это значит — цели не разведаны, тот, кто хоть 10 минут сидел в танке, знает, что «с ходу» в боевом положении командир и механик мало что могут увидеть на поле боя, и определить местоположение противотанковых артиллерийских средств практически не могут — B.C.). Бригада была сильная, около двухсот машин. Она развернулась и пошла (в смысле — ее развернул Жуков и без необходимой подготовки с хода бросил в бой. — B.C.). Понесли очень большие потери от японской (не подавленной! — B.C.) артиллерии, но, повторяю, мы к этому были готовы».

Остановимся. Кто же это «мы»? Танкисты? Конечно, нет — добровольно превращать себя в камикадзе они не хотели. «Готов» был Жуков, ибо так получалось быстрее — дави (кому повезет и кто сумел прорваться к переднему краю) гусеницами, а более тщательной артиллерийской подготовкой, взаимодействием с авиацией заниматься некогда!

Между тем очевидно, что с момента вступления Жукова в командование 57-м корпусом (12 июня 1939 г.) до перехода 2 июля японцев в наступление (а это без малого 3 недели!) возможности организации успешного ведения боевых действий подчиненными частями (в условиях «активной обороны») были использованы комкором не полностью. Поэтому у него и возник вариант бросить в бой «с ходу», без должной подготовки танковые бригады.

Утверждение же Гареева, что в противном случае «задача была бы не выполнима и потери были бы еще большими», несостоятельно из-за отсутствия сколь-нибудь убедительных доказательств, ибо существовали и другие, не столь «скоростные», но более продуманные оптимальные решения этой ситуации (к сожалению, к подобным «обоснованиям» М. Гареев в последнее время стал прибегать непозволительно часто, проявляя тем самым неуважение к читателю). Напротив, в совместном приказе начальника Генштаба и наркома обороны от 12 июля Жукову указывается на очевидные ошибки в действиях корпуса. В последующем Жуков действовал более грамотно.

Но продолжим. Г.К.Жуков: «... Половину личного состава бригада потеряла убитыми и ранеными. И половину машин, даже больше (вот бы узнать сколько, Гареев почему-то эти цифры не приводит. — В, С). Но мы (?! — B.C.) шли на это. Еще большие потери понесли бронебригады, которые поддерживали атаку. Танки горели на моих глазах (вряд ли от этого танкистам было легче! — B.C.). На одном из участков развернулись 36 танков, и вскоре 24 из них уже горели (начали с 67% потерь! — B.C.). Но зато мы раздавили японскую дивизию...»^[91]. Вот как в стихотворной форме отобразил события тех дней Константин Симонов:

К сожалению, все это чем-то напоминает лихую кавалерийскую атаку («лавой») в танковом исполнении... И где же тогда следует проливать слезу умиления по поводу «рационального действия» Жукова? Придется выслушать упрек — «товарищи не понимают». И хотя оба мы имеем высшее военное образование, постичь столь «высокие оперативные» задумки не смогли, как не смогли познать и их необходимость. Однако не буду настаивать на своих впечатлениях и уступлю место тем военачальникам, авторитет которых прочен и кто в состоянии разобраться в сложившейся ситуации и дать оценку подобным атакам, грамотно увязав их с элементарными требованиями оперативного искусства. Таким военачальником является Маршал Шапошников, который в совместном приказе с Наркомом обороны (от 12 июля 1939 г.) четко выразил свою мысль: «...действия корпуса... были неправильными...». А вот какая емкая обличительная фраза (там же), несущая глубочайший смысл: «...Мы несем огромные потери в людях, матчасти не столько от противника (приехали! — B.C.), сколько от того, что Вы, командиры, (все это о Жукове! — B.C.) полагаете достаточным только желание и порыв...»».

Может быть, с этого сражения и берет начало очевидный приоритетный постулат Жукова, распространенный им на всю свою последующую военную деятельность — «Любой ценой!». Кстати, кроме Генштаба и НКО подобные оценки хода начальных боевых действий на р. Халхин-Гол давали генерал (впоследствии маршал) Рыбалко и многие другие^[93].

Однако очевидно, что вторая половина халхингольской операции была проведена организованно и битва закончилась сокрушительным разгромом японских войск.

II

О Г.М. Штерне. Немало усилий приложил М. Гареев, чтобы доказать наличие меньшего боевого опыта у Штерна, чем у Жукова (необходимость подобных изысканий для меня осталась непонятной). Здесь историк Гареев начинает ломиться в открытую дверь.

Кое-как признав, что ставить Штерна в один ряд с Г.И. Куликом и Л.3. Мехлисом «не совсем справедливо» (а собственно почему «не совсем»? Это просто несправедливо!), Гареев все свои очевидные литературно-полемические способности тут же обратил на то, чтобы любыми способами Г.М. Штерна очернить.

Точно зная, что до Халхин-Гола Жуков боевыми действиями соединений и объединений не руководил, а раз так, то и соответствующего боевого опыта иметь не мог, в нашу статью была включена следующая фраза: «Вмешательство Штерна в действия своего подчиненного, еще не имеющего достаточного опыта (имелось в виду, естественно, «боевого» — B.C.) было совершенно оправданным...». Теперь же, вчитываясь в надуманные обвинения в наш адрес, можем с уверенностью сказать — вывод наш был чрезмерно осторожным. К моменту начала халхингольских событий Жуков вообще не имел никакого боевого опыта руководства соединениями и объединениями. Дело в том, что ночные кавалерийские захваты в плен отдельных немецких офицеров в 1-й Мировой войне в составе небольших кавгрупп 10-го драгунского Новгородского полка, как и командование взводом и эскадроном в Гражданскую войну сравнивать с опытом руководства боевыми действиями соединений и объединений нельзя. Умышленное же подчеркивание Гареевым того, что Штерн был «в основном политработником» неубедительно, так как важно какая у командира на плечах голова и как быстро он способен осваивать новые направления работы. Можно много лет, например, командовать дивизией и не демонстрировать способность к дальнейшему продвижению по службе (по научному — «достиг предела некомпетентности»).

Штерн же именно из-за наличия на плечах «ясной головы» в январе 1937 г. был направлен главным военным советником при республиканском правительстве в Испании не для проведения там партсобраний (как, видимо, считает Гареев), а для квалифицированных консультаций при проведении боевых действий как нашими, так и республиканскими подразделениями. Никаких претензий и замечаний за эту почетную работу в течение почти полутора лет он ни от кого не получил, не считая некорректного намека Гареева на неудачный для республиканцев исход боев и якобы (хотя и косвенную) вину в этом Штерна-советника.

И не одной только Самарской кавдивизией он командовал. Сразу же после возвращения из Испании в мае 1938 г. Штерн был назначен на высокую должность начальника штаба ОКДВА (Дальневосточного фронта) надо полагать не за успехи же в политработе. Он успешно провел бои у озера Хасан, командуя 39-м стрелковым корпусом. Но и здесь М. Гареев вопреки фактам умудрился оказаться рядом с ложкой дегтя, утверждая, что управление войск было «дезорганизовано».

Кстати, и эпизод об отсутствии в предполагаемой зоне боевых действий Н.В. Фекленко со своим штабом Гареевым изложен не точно, ибо комдив получил прямое указание от наркома не перемещать штаб корпуса ближе к передовой в район Матат-Сомон.

Вот стенограмма (от 22.5.39) переговоров по телефону с К.Е. Ворошиловым: « (...) Фекленко — Прошу разрешить мне и штабу перейти в Матат-Самон. Ворошилов (штабу корпуса) — Вам и Никишову пока никуда из Улан-Батора не переезжать (выделено мной. — B.C.)»^[94].

Да, недостатки имели место. Это наша традиция. Даже на исходе XX века в Дагестане в ходе боевых действий на КП дивизии толкалось до 7 генералов. Эти недоработки, слишком преувеличенные Гареевым, были и у Штерна, но, далеко не столь «сумбурны». В приказе НКО и Генштаба №0040 от 4.9.38 этим событиям дана совершенно иная оценка: «... японцы были разбиты и выброшены за пределы нашей границы благодаря умелому руководству операциями против японцев т. Штерна... (выделено мной. — B.C.)».

Не «политруку», а командиру Штерну было поручено с сентября 1938 г. командовать 1-й Отдельной Краснознаменной армией.

И не опытному «политработнику», а командиру Штерну доверили в 1939 году возглавлять командование фронтовой группой в составе 1-й и 2-й отдельных Краснознаменных армий, войск ЗабВО и 57-го Особого корпуса Жукова.

Кроме этого, в войне с Финляндией Г.М. Штерн командовал 8-й армией, а с июля 1940 по январь 1941 г. возглавлял Дальневосточный фронт. Затем, между прочим, с момента назначения Жукова начальником Генерального штаба — начальник управления ПВО РККА.

Так что Штерн — не «политработник», как пытается внушить доверчивым читателям Гареев, а крупный военачальник, для определения весомости командного опыта которого необходим не гареевский безмен, а нечто более совершенное. К тому же сравнивать творческие потенциалы Штерна и Жукова никто морального права не имеет, так как жизнь первого в расцвете сил трагически оборвалась в октябре 1941 года, а второй имел возможность показать, на что он способен в течение всей Великой Отечественной войны. Каких же полководческих высот мог бы достичь Штерн, не расстреляй его «бериевская банда» с молчаливого согласия Наркома обороны и начальника Генштаба, теперь уже никто сказать не сможет.

Не убедительны и возражения Гареева о правомочности нашего вопроса — почему Жуков не защитил Штерна при аресте? Мы исходили из того, что Жуков в то время возглавлял Генштаб, являясь начальником Штерна. Но может быть Жуков вообще ни за кого не заступался, такой привычки не имел, и в таком случае мы допустили ошибку? Нет, такие примеры, оказывается, были. Вот один из них: — в 1953 году Жуков вступился за генерала Крюкова В.В., арестованного в 1948 году, обратившись с просьбой передать его заявление в ЦК КПСС:

«ЦК КПСС товарищу Хрущеву Н.С.

Крюкова В.В. знаю с 1931 года как одного из добросовестнейших командиров, храброго в боях против гитлеровских захватчиков. Прошу Вас, Никита Сергеевич, по заявлению Крюкова дать указание. Г. Жуков. 2 июня 1953 года»^[95]». Такое указание было дано^[96].

Притворно-наивно Гареев спрашивает: почему бы Штерну не защитить Блюхера? Махмут Ахметович мог бы самостоятельно ответить на свой вопрос — Блюхер был начальником Штерна, а по сложившейся традиции не принято (и нереально), чтобы младший «выручал» старшего.

Еще Гарееву не понравилось, что многое из того, о чем впоследствии рассказывал Жуков Симонову (явно «оправдательная» трактовка событий на Халхин-Голе), авторы справедливо поставили под сомнение ввиду отсутствия каких-либо документов и очевидного расхождения с фактами. Например, в этих беседах Жуков развивал мысль, что у него происходили «столкновения» со Штерном, в ходе которых он якобы опротестовывал ряд указаний, напоминая Штерну его обязанности: только «поддерживать и обеспечивать» его (Жукова) тыл.

Вот как это звучало в изложении Жукова: «Его роль заключалась в том, чтобы в качестве командующего Забайкальским фронтом (эту должность Штерн никогда не занимал! — B.C.) обеспечивать наш тыл...»^[97].

Да, много к тому времени забыл Жуков (а может быть и не забыл?), делая из Штерна эдакого «зам. по тылу». По рассказам же очевидцев, такие «столкновения» действительно бывали, особенно в начале операции, но разговор (малоприятный для Жукова) шел не о «материальном обеспечении», а о реальных просчетах Жукова в руководстве войсками.

Гареев же договорился до того, что и Героя Советского Союза Штерну присвоили за успешное выполнение возложенных на него задач «особенно по материально-техническому обеспечению войск» (?!). Не знаю, сам ли это изобрел Гареев или «перестарался» аппарат его помощников. Во всяком случае в Указе сказано: «За героизм и мужество, проявленные в боях с японскими захватчиками».

В своей статье мы не приводили документы, разъясняющие обязанности Штерна, как старшего начальника, считая, что это и так понятно. Теперь же, исправляя эту ошибку, я процитирую два документа, подтверждающих как неискренность Жукова в беседе с Симоновым, так и комментарий на эту тему Гареева.

Вот извлечение из «Положения об управлении фронтовой группы», утвержденного 9 июля 1939 г. начальником Генштаба Б.М. Шапошниковым, в котором сказано:

«На командующего фронтовой группой возлагается:

1. Объединение и направление (выделено мной. — В. С.) действий 1 и 2 Краснознаменных армий, Забайкальского округа и 57 особого корпуса (Жукова! — B.C.).

2. Руководство оперативной деятельностью войск (выделено мной. — В.С), входящих в состав группы...»^[98].

А вот второй документ — телеграмма от 15 июля 1939 г. Наркома обороны с объявлением выговора Г.И. Кулику: «...Главный Военный Совет обязывает Вас впредь не вмешиваться в оперативные дела корпуса (57-го — B.C.), предоставив это командованию корпуса и (внимание, sic! — B.C.) тов. Штерну (выделено мной. — B.C.)^[99].

Таким образом, все стало на свои места: теперь любой грамотный читатель сам без труда определит разницу между задачами «объединения и направления действий», «руководством оперативной деятельностью» войск (в том числе и 57 ОК!) и «обеспечиванием тылов» жуковского корпуса.

Упорствуя в своем желании чем-то еще насолить Штерну, продолжая «поиск в темной комнате черной кошки, которая забыла туда забежать», Гареев пытается оспорить то, чего не было на самом деле — никто, ни мы, ни другие авторы никогда не опровергали очевидный факт; непосредственно войсками, ведущими боевые действия на Халхин-Голе, руководил именно Жуков, и его командирские права очевидны. Говорилось же о другом — о законной корректировке некоторых его невзвешенных решений вышестоящим начальником, и не более того! Но как говорит сам Гареев: «каждый военный человек был там, куда его направили по долгу службы». Вот где кто был и за что отвечал я достаточно подробно и разобрал. Если же следовать удивительной логике Гареева, то можно было бы договориться и до того, что при обороне Москвы он (Жуков), дескать, был не у дел («зам. по тылу», что ли?), так как подчиненные ему командармы были «на передовой», а он — на КП, только «обеспечивал тылы»? Нонсенс!

Поэтому гареевские научные изыскания на тему о расположении фамилий военачальников в поздравлении наркома обороны («такая расстановка., видимо отражала и ту роль, которую они сыграли в сражении») надуманы и в корне ошибочны, ибо согласно установленному порядку подобные поздравления начинали всегда с тех, кто непосредственно участвовал в боях, а таковыми являлись, войска 1-й армейской группы во главе со своим командиром Г.К. Жуковым и членом Военного совета М.С. Никишовым. Г.М. Штерн и член Военного совета Н.И. Бирюков как представители вышестоящей организации — «фронта», естественно, этот список замыкали. Поэтому слово «видимо», которое вставил в этом предложении Гареев, лишнее — вопрос предельно ясен и никаких оснований для глубокомысленного спора не имеет. Именно такой смысл заложен и в поздравлениях, к осмыслению которых решил вернуться Гареев.

Вот как сформирован текст поздравления, его начало, которое мы не привели в своей статье (о чем теперь жалею). «Поздравление Наркома обороны СССР бойцам и командирам, участвовавшим в боях (выделено мной. — В. С.) у реки Халхин-Гол по случаю победы над японскими войсками 29 августа 1939 года»^[100].

Что же касается Указа о присвоении звания Героя Советского Союза, то и здесь все сделано по закону — героев расположили по алфавиту, поэтому Жуков первый, а Штерн — второй. Но еще раз повторяю, что Штерн награжден, конечно, не за достижения «особенно по материально-техническому обеспечению войск», определенные ему Жуковым и «примкнувшим к нему» Гареевым, а за реальные успехи фронтовой операции, к которой он (Штерн), как читатели теперь убедились, имел самое непосредственное отношение.

Продолжая разговор о «столкновениях» со Штерном, напомню, что в нашей статье приведены примеры 17 смертных приговоров, которые в отсутствие Штерна успел вынести Жуков. Но опять «вмешался» Штерн, и все 17 (!) приговоров были отменены Президиумом Верховного Совета СССР. Здесь впервые проявились крайне опасные симптомы наличия у Жукова неоправданной жестокости по отношению к подчиненным, в частности, непонятная склонность к поспешному вынесению смертных приговоров.

Вот типичный «расстрельный» жуковский документ (из числа 17 отклоненных), имеющий, однако, одну уникальную особенность, на которую специально обращаю внимание читателей — впервые в практике отечественного судопроизводства (при всем его очевидном формальном и реальном несовершенстве) в нарушение всех международных конвенций о защите прав человека (в т.ч. и подследственных), советский военачальник, в данном случае Жуков, додумался выступить с ходатайством лишить осужденных права подать кассационную жалобу и немедленно их расстрелять (это право, как мы знаем, сохраняется даже за теми нелюдями, которые убивали не один десяток безвинных граждан). Для тех, кто «сомневается в содеянном», текст этого уникального «обращения» цитирую полностью, сохранив орфографию документа.

«Обращение командования 57-го корпуса к Президиуму Верховного Совета СССР, народному комиссару обороны СССР и начальнику Генерального штаба РККА

г. Тамсак 27 июня 1939 г.

В 23 часа на полевом аэродроме Военный трибунал корпуса приговорил к расстрелу:

1. Капитан Агафонов Марк Прохорович, 35 лет, исключен из партии, в РККА с 1926 года.

2. Командир взвода лейтенант Дронов Сергей Никифорович, 23 лет, исключен из партии и из комсомола, в РККА с 1936 года.

3. Красноармеец Лагуткин Дмитрий Яковлевич, 24 лет, член ВЛКСМ, в РККА с 1937.

Агафонов, выполняя 19 июня по приказу командования боевое задание н являясь командиром отряда в составе 13 человек с бронемашиной БА-10,в полном вооружении и боеприпасами, противотанковым орудием на машине ГАЗ, одной машиной ГАЗ со снарядами, ночью, в силу преступной халатности сбился с пути и натолкнулся на заставу неприятеля. После короткого обстрела противником высланной вперед бронемашины, не дожидаясь ее возвращения, не выяснив обстановку, Агафонов в панике бежал в тыл, оставил бронемашину с экипажем, бросил машину со снарядами, водитель которого Лагуткин первый сбежал в тыл, оставил противогаз «БС», бросил дорогой каску, шинель и кобур с патронами. Дронов, находясь в разведке на бронемашине, после короткого обстрела противником, вместе с водителем и башенным стрелком, ввиду того, что машина левым колесом попала в окоп, бросил машину с пушкой, 2-мя пулеметами, комплектом боеприпасов, формуляр машины и картой, в панике бежал в тыл. В результате трусости и предательского поведения в первую очередь Агафонова, Дронова, Лагутина и 3-х других младших командиров, приговоренных к разным срокам лишения свободы, противнику сданы без боя бронемашина с боеприпасами и прочее, и грузовая машина с 260 снарядами.

В связи с боевой обстановкой и особой опасностью этого преступления, в порядке статьи 408 УПК РСФСР, ходатайствуем о непропуске кассационных жалоб Агафонова, Дронова, Лагутина и немедленного приведения приговора в исполнение (выделено мной. — B.C.).

Жуков

Никишов»^[101].

Это «обращение» достойно того, чтобы его хотя бы кратко прокомментировать. Итак, вина очевидна. Наказание неотвратимо и обсуждать тут нечего. Но справедливо ли определена мера наказания? Диапазон большой: разжалование, арест, расстрел и др. Какие же обоснования послужили для членов Кассационной комиссии ВС причиной признать недостаточно убедительными как сам неоправданно суровый приговор (расстрел), так и ходатайство Жукова? Скорее всего Комиссия могла учесть следующие обстоятельства (вариант): боевого опыта мало (или нет вообще); попали в крайне сложную боевую ситуацию, сбившись с маршрута (ориентироваться в монгольских степях сложно даже днем); нарвались ночью (самая сложная форма ведения боевых действий) на японскую засаду; броневик завалился в окоп — вести из него в таком положении бой экипаж уже не мог (от перечисления наличествующих пушек, пулеметов, формуляров и др. — его боеспособность не повышалась); в этой абсолютно проигрышной ситуации оставили (бросили) технику и отступили, «бежали в тыл»; из текста обращения не ясно, какие силы противостояли попавшим в засаду, — если считать, что они обязательно должны были погибнуть, но не отступить, то такая прямолинейная постановка вопроса во многом спорна и т. п.

Складывается впечатление, что Жуков, жаждущий этих бедолаг обязательно расстрелять, подобного разбирательства и опасался, поэтому контрольную процедуру попытался исключить, не считаясь с требованиями Закона. Но на этот раз не получилось...

Дальше — больше. Я ограничусь только несколькими примерами, дабы избежать какого-либо упрека в необъективности попыток Штерна ввести Жукова в рамки «законодательного поля». Однако из этого доброжелательного урока Жуков, похоже, никаких реальных выводов не сделал. Если на Халхин-Голе он пытался, подменяя суд и его решения, сам объявлять приговоры («Трибунал. Судить. Расстрелять» и подпись), то в последующем он схему несколько изменил и перешел на формулировки — «расстрелять и судить».

Заканчивая эту малоприятную тему, из всего многочисленного арсенала подобных «воспитательных мероприятий» Жукова приведу лишь два примера.

1. Допустив грубую ошибку и загнав в ходе Ржевско-Вяземской операции (1942 г.) буквально в западню под Вязьму главные силы 33-й армии, Жуков стал искать «виновных». Нашел быстро: это командир 329-й СД полковник К.М. Андрусенко, которого он, не мешкая, приговорил к расстрелу. Однако несправедливый смертный приговор Президиумом Верховного Совета СССР и на этот раз был отменен. «Недорасстрелянный» же Андрусенко 15 января 1944 г. получил звание Героя Советского Союза (войну окончил командиром 55-й СД).

2. Открыто возражая против жуковских командно-воспитательных методов, командующий 43-й армией генерал К. Голубев 8 ноября 1941 г. докладывал Сталину: «... на второй день по приезде меня обещали расстрелять, на третий день отдать под суд, на четвертый день грозили расстрелять перед строем армии»^[102].

Уместно добавить, что из русского издания книги Эйзенхауэра наша цензура специально изъяла его беседы с Жуковым, в том числе поразившее «Айка» описание Жуковского метода преодоления минных полей «с помощью пропущенной через них пехоты как интересного тактического приема»^[103].

Вся эта свойственная сталинскому периоду преступная вседозволенность элитной номенклатуры в обращении с «человеческим материалом», «массами» и «винтиками», когда Закон и Законность были понятиями абстрактным, к сожалению, распространилась и на армию. Прикрываясь якобы условиями военного времени, расстрельные приговоры раздавались направо и налево (не является исключением и Жуков), многие военачальники освоили метод «палочного» руководства и т. п.

Кстати, в императорской армии какое-либо физическое оскорбление действием офицера (насилие — «палкой вдоль хребта») хоть в мирное, хоть в военное время было невозможно, ибо по всем положениям гарантированная неприкосновенность личности была неразрывно связана с недостаточно знакомым нам понятием Офицерской Чести. Поэтому многочисленные случаи, когда в Великой Отечественной войне комдивы или командармы лупили палкой подчиненных офицеров, в «царской» армии были невозможны — избиваемый, не задумываясь, применил бы против обидчика оружие, не взирая ни на должность, ни на звание последнего.

В обстановке беззакония и неуважения личности махровым цветом расцвела и «плановая» деятельность «смершевцев». Согласно данным, опубликованным профессором В. Наумовым, в армии из числа 994 тыс. осужденных, более 157 тыс. были расстреляны («не считая десятков тысяч расстрелянных без суда»!)^[104]. Если учесть, что, согласно данным Генштаба, в ходе войны средняя численность (не штатная!) стрелковой дивизии не превышала 5,5-6 тыс. человек, то получается вот такая позорная арифметика: без помощи всяких там фон боков, манштейнов, клюге и им подобным было уничтожено до 29 наших дивизий. А это (вариант, так как составы армий и фронтов разнились) порядка 5-и армий, то есть — целый фронт! Кроме этого, 72 тыс. офицеров были направлены в штрафные батальоны (комсостав почти 120 дивизий!). Чтобы ощутить на каком «доказательном» уровне проводилась вся эта вакханалия, рекомендую (только тем, кого отсутствие правды о войне действительно тревожит) прочесть статью фронтовика В. Вильчинского «Было и так»^[105].

Завершая разговор о Штерне, должен отметить следующее. Согласившись, что «не совсем справедливо» (достаточно иезуитская формулировка) ставить Штерна в один ряд с Куликом и Мехлисом, Гареев так и не понял (или сделал вид, что не понял!) — истинные заслуги Штерна перед Родиной совсем не те, которые он со всей энергией столь долго и так упорно оспаривал. Остается только повторить сказанное в нашей статье о Штерне то, что не без умысла проигнорировал Гареев: «Проявив удивительную прозорливость и настойчивость, он сумел в чрезвычайно сложных условиях (не испугался, ведя принципиальные споры с недовольными Сталиным и Ворошиловым. — B.C.) добиться специального решения Политбюро ВКП(б) о приведении войск Дальнего Востока в боеготовое состояние, что в последующем, осенью 1941 года, сыграло огромную роль при обороне Москвы... Оценивая этот факт сейчас, можно сказать, что еще зимой 1939/40 года были заложены основы нашей декабрьской победы под Москвой в 1941 году. В этом заслуга командарма Штерна... Трудно себе представить, чем бы закончилось сражение под Москвой, если бы туда не были переброшены готовые к бою дивизии с Дальнего Востока»^[106].

Уместно напомнить, что именно такие — «переброшенные и готовые к бою дивизии с Дальнего Востока», например 32 СД полковника В.И. Полосухина и 82 МСД генерала М.И. Орлова, остановили 1-3 декабря 1941 г. уд. Акулово части 292 ПД немцев, рвавшиеся к Кубинке.

Итак, все предельно ясно, вопрос исчерпан.

III

После прочтения в статье Гареева раздела «Уроки и выводы» (подведение итогов боевых действий у р. Халхин-Гол) хотелось бы обратить внимание читателей на три момента.

1. Давая оценку этой боевой операции Гареев приводит довольно странное высказывание западного историка Ингерсолла (который во время Второй мировой войны был всего-то репортером на Западном фронте): «Победа над Германией была прямым результатом битвы на реке Халхин-Гол...» (дальнейшие его «рассуждения» о превосходстве этой операции над победой Ганнибала в битве с римлянами я, дабы не втягиваться в некое подобие схоластических споров, комментировать не буду из-за очевидной надуманности и абсурдности такого сравнения битв методом «перепрыгивания» через века).

Такое сопоставление «результатов», носящее скорее экзотический нежели научный характер, вряд ли сможет хоть в какой-то мере удовлетворить серьезных историков, относящихся к оценке боевых действий нашей армии более объективно и взвешенно. Естественно, к их числу я не отношу тех, кто итоги любого удачного (да и неудачного!) нашего сражения превращают в восторженную оду победителю.

Все дело в том, что западные исследователи, такие как упомянутый Ингерсолл, а также Спар, Солсбери, Лукас, Штахель и многие другие/ которые пытаются анализировать события, происходящие в нашей стране (и армии), практического доступа к советским военным архивам не имели и вынуждены были заниматься, в основном, (кто лучше, кто хуже) компиляцией материалов открытой отечественной печати — журналов, газет, воспоминаний участников войны и др. И это их беда, а не вина, ибо преобладающее большинство работ, с которыми они были вынуждены иметь дело, в силу закрытости советского общества, как правило, недостаточно объективны из-за идеологической зашоренности — создана целая гирлянда исторических мифов, не дается объективная оценка боевых операций, неверно указываются реальные потери войск и т. п.

Подобные «данные» все годы публиковались и о событиях на реке Халхин-Гол (в чем читатель без труда убедится, внимательно прочтя последнюю хвалебную оду Гареева, не отметившую никаких недостатков в ходе тех напряженных боев). Видимо таким материалом и пользовался историк Ингерсолл. Однако справедливости ради, следует отметить, что собственные «западные» события (в том числе и ход боевых действий во 2-й Мировой войне) все эти историки осветили значительно объективней и полней, чем мы свои.

Но читатели должны знать, что сразу после окончания халхингольской операции представителями Генштаба и непосредственными участниками боев был составлен и подготовлен к печати сборник с подробным анализом хода боевых действий и всех выявленных недостатков. Маловероятно, чтобы после ознакомления с этим объективным «разбором полетов» Ингерсоллу пришла бы в голову мысль одаривать читателей столь революционными выводами и сравнениями.

Дело в том, что Жуков, вступив в должность начальника Генштаба, первым делом затребовал этот сборник к себе и после ознакомления запретил (!?) его печатать, направив «в дело». Это как бы «де-юре». А вот «де-факто» — за прошедшие десятилетия ни один историк на материалы этого доклада (должного бы находиться «в деле») не сослался. Судьба этого сборника сегодня неизвестна (подробнее в статье «Коллективная псевдореминисценция». — ВИА, № 9(57) за 2004 г.).

2. Представляется более чем странным утверждение Гареева о том, что из-за событий на Халхин-Голе якобы «почти на два с половиной года оттянуто вступление Японии во Вторую мировую войну».

Однако известно, что Япония, прежде чем решиться на подобные действия, рассматривала сложнейшие геополитические проблемы, определяя возможность вести сухопутные и морские операции на огромных просторах Юго-Восточной Азии (Китай, Индокитай и др. страны), богатых стратегическим сырьем (основными соперниками в борьбе за влияние в Азии считались США, Великобритания и Франция).

Заключив в 1936 году с Германией «Антикомминтерновский пакт» и в 1940 «Тройственный пакт» (с Германией и Италией) Япония в основу своих прогнозов закладывала только успехи Германии. Поэтому не точная оценка к исходу 1941 года действий немецких войск на фронтах Европы (полный успех) и России (частичный) и отсутствие глубинного анализа в целом всей ситуации противостояния воюющих сторон, а также перспектив их возможного развития, и послужило причиной принятия Японией ошибочного решения о вступлении во Вторую мировую войну внезапным нападением 7 декабря 1941 г. на американскую базу Пёрл-Харбор.

Что касается планов Японии вступить в войну с СССР, то, несмотря на наличие заключенного с нами 13 апреля 1941 г. пакта о нейтралитете, она не отказывалась от намерений такую агрессию совершить, исходя из тех же предпосылок — зависимости от успехов действий немецких войск против СССР. К окончательному решению Япония пришла с большим трудом из-за наличия серьезных разногласий внутри правительства трех различных по взглядам влиятельных группировок.

Полную ясность в этом крайне важном для нашей страны вопросе внесли уникальные по своей значимости донесения безусловно одного из лучших разведчиков XX века Рихарда Зорге:

30 июля 1941 г. — «... Япония может начать войну, но только в том случае, если Красная Армия фактически потерпит поражение (выделено мной. — B.C.) от немцев...»^[107].

14 сентября 1941 г. — «... Японское правительство решило не выступать против СССР... Боевые действия могут начаться предстоящей весной, если СССР потерпит поражение... (выделено мной. — B.C.)»^[108].

4 октября 1941 г. — «... Войны против СССР в этом году не будет»^[109].

Октябрь 1941 г. — «Задание в Японии выполнено. Войны не будет (выделено мной. — B.C.). Отзовите нас в Москву или пошлите в Германию. Рамзай»^[110].

Оценивая действия Японии, становится ясно, что на фоне столь масштабных коллизий, события на Халхин-Голе представляют собой только эпизод предшествующих крупных боевых столкновений, который к вступлению Японии во Вторую мировую войну (как и против СССР), вопреки утверждениям Гареева, никакого отношения не имеет, ибо «точка отсчета» при принятии этого ошибочного решения у японских стратегов была совсем другой.

3. Определив значение этой победы как «огромное», историк Гареев явно переборщил. Подобная оценка находится в очевидном противоречии как с масштабом происшедших событий, так и с последующими преобразованиями Красной Армии. Безусловно, были сделаны определенные выводы и осуществлены дальнейшие усовершенствования в организационной структуре войск, тактике боевого применения танков, артиллерии, авиации и др. Если короче — была оперативно произведена необходимая «корректировка». Однако столь категорично представлять дело так, будто до халхингольских событий Красная Армия не имела ни достаточно глубоких теоретических разработок как грамотно вести боевые действия, ни соответствующей организационной структуры войск, и только десятидневная успешно законченная операция, дескать, перевернула все «вверх дном» (отсюда и ее «огромное», по Гарееву, значение), верно лишь отчасти, ибо оснований для подобных утверждений слишком мало.

Таким образом, Гареев утверждает: значение «огромно». Мы же выбирали более объективную и взвешенную оценку происшедших событий, достаточно далекую от гипертрофированной гареевской. Мнения «сторон» разошлись. А что, если этот спор рассудит главный участник тех боев Георгий Константинович Жуков? Возможность такая имеется, но для этого давайте вернемся в далекий 1945 год и не в словесной перепалке, а по документам, которые до последнего времени не были известны широкому кругу читателей, попробуем найти истину.

Итак, Берлин, 1945 год, 7 июня.

«Пресс-конференция главнокомандующего советскими оккупационными войсками в Германии о ходе и итогах Берлинской операции.... Присутствуют иностранные корреспонденты, прибывшие из Москвы (11 чел.), и представители советской прессы в количестве 8 чел. ...Затем тов. Жуков, открыв конференцию, начал кратко отвечать на вопросы.

...22. Магидов: просит рассказать маршала о его опыте боев на Дальнем Востоке.

Жуков: Мне было поручено провести операцию на Халхин-Голе. Эта операция имела локальный характер и поэтому едва пи представляет особый интерес (выделено мной. — B.C.).

23. Фишер и Шапиро: просят маршала в двух словах рассказать об этой операции.

Жуков: Операция на Халхин-Голе интересна лишь в том отношении, что за 10 дней Красная Армия полностью окружила и уничтожила всю японскую армию, находящуюся в этом районе...»^[111].

Чудеса какие-то! Жукова еще никто в отсутствии скромности не обвинял (как раз наоборот), однако маршал, будучи главным действующим лицом тех событий, не увидел то судьбоносное значение этой операции («едва ли представляющей особый интерес»!).

Читатель теперь сам легко убедится — с учетом ясных разъяснений маршала Жукова каких-либо дополнительных обоснований неточной оценки Гареевым боев на Халхин-Голе и их «огромном значении» не требуется.

IV

В своей статье Гареев совершенно справедливо указывает на то, что именно меньшие потери являются одним из показателей несомненной победы («по всем критериям военного искусства»). Все это надо запомнить, поскольку столь важная «посылка» будет использована в продолжении спора с Гареевым.

Именно этому вопросу о «потерях» и как их у нас «исчисляют» на сей день следует уделить особое внимание.

Связано это с тем, что отстаивая свою правоту в ответах на возражения Гареева о параметрах «каллиграфической характеристики полководческого почерка Жукова», предстоит оценить ряд операций, масштабы которых по всем основным показателям превышают халхингольские бои не менее, чем в 20 раз.

Поэтому, хотим мы того или нет, но размеры потерь личного состава при рассмотрении тех операций в нашем споре будут иметь главенствующее значение.

Так сложилось, что со времен октября 1917 года и до сегодняшних дней наши правительства по всем военным конфликтам, не делая никаких исключений, публиковали заведомо неверные, специально уменьшенные цифры потерь.

Если взять события на Халхин-Голе, то Гареев, верно указав потери противника (61 тыс. чел.) свои назвал неточно — «18,5 тыс. убитыми и ранеными». Следует отметить, что общепринятая завершающая (итоговая) оценка военных конфликтов различных масштабов производится, как правило, по «безвозвратным потерям», в число которых входят убитые, пропавшие без вести, умершие в плену и др. Когда же хотят этот вопрос подзапутать и замаскировать реальные потери войск, тогда добавляют «и раненые», ибо «погибшие от ран» (как бы спрятанные в числе «раненых») не прибавляется к числу погибших, и тогда окончательная цифра потерь четко не просматривается. Так получилось и у Гареева. По последним же данным, безвозвратные потери наших войск — 6831, без вести пропавших — 1143 (всего — 7974), раненных — 15 251. Если считать по методике Гареева, то получается 23 225 чел. (а не 18,1 тыс.).

Переходя же на общепринятые параметры оценок, следует, что с учетом умерших от ран и болезней, количество погибших за операцию оценивается в 9 тыс. человек.

Если же рассматривать данные по советско-финской войне, впервые опубликованные в 1940 году — 48,7 тыс. погибших, то они вначале (после «уточнения») возросли до 126,9 тыс., а по самым последним данным (ВИЖ, 1992, № 3, с. 44) составляют 131 тыс. человек (коэффициент «уточнения» — 2,7!).

Что касается Великой Отечественной войны, то людские потери нашей армии из-за грубейших ошибок как партийного руководства страны (в первую очередь Сталина), так и военного (в том числе и Жукова) оказались столь огромны и трудно объяснимы, что данные по ним (дабы скрыть от своего народа правду) надолго превратились в государственную тайну.

Сразу же после окончания боевых действий было объявлено, что армия за время войны потеряла 7 млн. человек. После работы нескольких комиссий (Штеменко — 1946-68 гг., Гареева — 1987-88 гг., Моисеева и др.) в начале 90-х годов»^[112] эта цифра подросла до 8 млн. 688 тыс. 400 человек. Приведенная смешная «точность» в 400 человек на основании якобы «данных персонального (поименного) учета потерь» только подтверждает абсолютную недостоверность этих подсчетов, так как именно «персональный» учет потерь в нашей стране (армии) был организован безобразно. Судите сами:

— приказ об организации учета был издан всего за 3 месяца до начала войны — 15 марта 1941 года^[113] (в войсках Южного фронта, например, стал известен только в декабре (!) 1941 г.);

— колоссальный недоучет безвозвратных потерь Красной Армии в период общего отступления в начальном периоде войны (утеря документов, преднамеренное их изъятие и др.);

— в начале войны рядовой и сержантский состав вообще не имели красноармейских книжек (введены только 7.10.41);

— спецмедальоны (личные) по указанию Сталина отменены 17.11.42 (знаменитый «социалистический учет» в данном случае вождю был не нужен, так как подобное «уточнение» приносило бы только вред);

— даже в 1944 году этот учет должным образом не был налажен^[114].

Картина, как видите, плачевная, если не сказать хуже. Да и сами авторы книги «Гриф секретности снят» признают, например, неполный учет санитарных потерь, которые они определили в 14 686 тыс. пораженных в боях и 7641 тыс. больных. Однако если заглянуть в архив Военно-медицинского музея, то обнаружим, что там хранятся не 22,327 млн. карточек военнослужащих, поступивших в годы войны в военно-медицинские учреждения, а более 32-х миллионов^[115].

Кстати, на таком же «уровне» произведена фиксация потерь и в ходе войны в Афганистане (1979-1989). По подсчетам генерал-полковника Г.Ф. Кривошеева в ходе боевых действий погибло, якобы 14 445 чел. и ранено 54 тысячи. Но опять получаются «чудеса в решете» — в очереди за протезами, по данным Минздрава СССР, стоит как минимум в 2 раза больше - свыше 100 тысяч инвалидов^[116]. Исходя из этих цифр остается предположить, что реальные потери (по традиции!) и в данном случае значительно уменьшены.

Но «процесс пошел» — учитывая очевидные неточности данных слагаемых (битвы, сражения, бои и т. п.), начались попытки как-то эти недостоверные цифры подкорректировать. Уже в нюне 1998 года ГШ в «Известиях» объявляет величину потерь на этот раз уже с точностью до «100» человек — 11 млн. 944 тыс. 100». Эта новая цифра наших безвозвратных потерь в Великой Отечественной войне, конечно, не последняя — известно, что в настоящее время работы по ее уточнению продолжаются! Но в недостоверности и этой «уточненной» цифры убедиться не сложно. Для этого достаточно соотнести ее с вполне достоверными данными о безвозвратных потерях офицерского состава — «1 млн. 23 тыс. 93» (поскольку эти данные определялись по личным делам, сохранившимся спискам окончивших курсы, училища, академии и др.).

Ответ подтверждает указанныепредположения, так как доля безвозвратных потерь офицерского состава равна совершенно нереальным 8,6 процентам (?!) от общих, т.е. на каждые 100 погибших приходится 8-9 офицеров! Полученный высокий процент свидетельствует о том, что объявленные суммарные потери (порядка 12 млн.) явно занижены и не соответствуют действительности. Но эту трудоемкую работу по изучению, анализу и систематизации огромного количества боевых донесений частей следует провести тщательней, чтобы процент офицерских потерь рассчитать более точно, ибо только он и даст возможность определить не количество потерь (что с учетом отмеченных выше недостатков является теперь практически невыполнимой задачей), а верный их порядок цифр (т.е. не «порядка 12 млн.», а, например, «порядка менее 20 млн.» или другие значения). Между тем известно, что в XX веке ни одна армия развитых государств такого высокого процента офицерских потерь (8,6%) не имела и, согласно опубликованным данным, рубежа порядка 5% не переступала.

Что же касается немецкой армии, то согласно опубликованным данным, с 1 сентября 1939 г. до 1 мая 1945 года вермахт на всех фронтах потерял (безвозвратно) 3.950 тыс. человек^[117], в том числе офицеров 119 тыс. — 3%. На Восточном фронте потери составили соответственно (тыс. чел.): 2608 — 62,3 — 2,38%^[118] (низкие потери немецких офицеров, как и общие (по сравнению с нашими) объясняются не столько разницей «штатных расписаний» противоборствующих сторон (у нас офицеров было больше), сколько несколько иной манерой ведения боевых действий и отношением к личному составу, объявленному Гитлером «дефицитом, достоянием нации...»).

Таким образом, учитывая приведенные выше факты, а также сделанное в 1942 году заявление зам. наркома обороны Е.А. Щаденко (в то время начальник Главного управления формирования и комплектования войск К А) о том, что на персональном поименном учете состояло «не более одной трети действительного учета убитых», и такое положение сохранилось до конца войны^[119], можно сделать вывод, что многие научные работы, диссертации и различные «расчеты», опирающиеся, как правило, на данные книги «Гриф секретности снят» и ей подобные, достоверными признаны быть не могут.

Но пора вернуться к комментариям Гареева о боевом пути Жукова, ибо все эти данные об основополагающих материалах расчета, в частности, боевых потерь и их достоверности, нам как раз в дальнейшем очень пригодятся.

В ходе проведения празднования юбилея Г.К. Жукова в связи со 100-летием со дня его рождения некоторые из выступавших по телевидению и в печати военачальников, да и военных историков, пытались утверждать, что согласно имеющимся документам и расчетам в проведенных Жуковым операциях потери были меньше, чем у других командующих фронтами. Я долго пытался понять, что же это за документы и какие расчеты, могущие дать подобные результаты? Но, как говорят, «ищущие да обрящут». Оказывается, такие работы есть, есть и варианты расчетов, в которых среди анализа показателей боевых действий, обсчитан по «особой» методике и такой параметр, как «безвозвратные потери».

До сих пор во всех армиях развитых стран (в нашей, союзников, немецкой и др.) считалось, что одним из объективных и значимых показателей успешного (или неуспешного) действия войск в ходе проведения конкретной боевой операции, являлись понесенные суммарные потери личного состава. Причем, никто не оспаривает положения, что уровень полководческого мастерства командующих характеризуется соотношением боевых успехов к числу потерь и, в первую очередь, величиной их «безвозвратных» и «суточных» значений (последние достаточно полно отражают качественную сторону проведения операции на всем ее временном протяжении).

По этим показателям (с некоторыми оговорками) можно делать сравнение, например, действий командующих разных фронтов, но только в том случае, если они участвуют в одной (совместной) операции. Попытка же сравнивать (а это, к сожалению, делается очень часто) действия (и показатели) одной операции с другой (например, Берлинской 1945 г. с Белорусской 1944г.), равно как и действия командующих в этих разных операциях — например Жукова с Рокоссовским или Черняховским) является надуманной и научно не обоснованной. Все дело в том, что каждая операция проводилась в совершенно различных условиях и с иными показателями по количественному составу войск, степени их укомплектованности, временным критериям выполнения поставленных задач, реальным силам (качественным и количественным) противника (с учетом района его обороны или полосы наступления как по фронту, так и по глубине), характеристике местности и многими другими.

Мы же имели в виду те операции, в ходе проведения которых Жуков допустил крайне высокий уровень потерь, и которые (за исключением Московского контрнаступления) особенно подробно стараются не комментировать. К их числу следует отнести неудачную Ржевско-Вяземскую операцию (январь-апрель 1942 г.), полностью проваленную с огромными потерями вторую Ржевско-Сычевскую («Марс»), а также проведенную с недопустимо высокими потерями Берлинскую операцию со штурмом Зееловских высот и непосредственно Берлина (более подробно, отвечая Гарееву, эту операцию я прокомментирую позднее).

Есть несколько вариантов оценок характеристик действий, например, фронтов (и командующих) с использованием данных о безвозвратных потерях. Наиболее известны из них два.

Первый вариант (как один из компонентов метода «математической статистики») определяет процент безвозвратных потерь взятый от всей численности войск фронта. Он достаточно сложен, ибо по идее в алгоритм расчета должны закладываться многочисленные показатели как своих войск (с учетом обеспечения, условий действий, масштабов поставленной задачи и др.), так и противника (практически по тем же показателям). К недостаткам этого метода (по состоянию на 2000 год) следует отнести далеко не полное насыщение алгоритма компьютерной обработки, которое требует объемных и трудоемких исследований для уточнения всех указанных «компонентов составляющей». Работа эта только начинается и, судя по имеющемуся у нас примеру, проводится пока по самой упрощенной методике. Вот как выглядит «доказательная» часть этого метода: «Безвозвратные потери (такого-то) фронта составили (столько-то) %». Применительно к интересующей нас Берлинской операции это будет выглядеть так: «Безвозвратные потери 1-го Белорусского фронта Жукова составили 4,14%, 1-го Украинского Конева — 5%». Скорее всего, именно эти процентные показатели и послужили основанием выступавшим по телевидению и в печати в дни юбилея Георгия Константиновича делать заявления о меньших, чем у других командующих фронтами, потерях у Жукова.

Те же, кто не знаком с методом расчета по этой системе и не знает, что результаты получены по сугубо упрощенной схеме, снижающей ее научную достоверность, придут к однозначному выводу: «Да, у Жукова дела были лучше, и потери, судя по проценту, меньше, чем у Конева».

У более любознательных сразу же возникнут вопросы: «А что это, собственно, за процент, от каких количеств он исчислен — то ли от всех «штатных» количеств войск фронта, то ли от их части, непосредственно принимавшей участие в боевых действиях и т. п.

Даже если наши читатели, говоря по-научному, сумеют преодолеть этот «смысловой барьер» и каким-то образом узнают (или догадаются), что «за основу» взято общее (штатное) количество войск фронта (вне зависимости от того, какая их часть реально вела боевые действия, какая находилась во втором (или третьем) эшелоне, какая — в резерве, какая была направлена в обход и (теоретически возможно) ни одного выстрела не успела сделать и т. п., то опять-таки сама эта цифра им, как правило, не известна. Узнав же ее, придется «крутить кино обратно» — делать возвратные действия, чтобы по известному проценту определить истинную величину «безвозвратных потерь», ибо без знания их величины какие-либо сравнения и выводы невозможны. Однако следует иметь в виду, что у Жукова при проведении Берлинской операции войск было (как всегда) больше почти в 2 раза (1,7), чем у Конева (довольно любопытная оценка «жуковского оперативного искусства» принадлежит маршалу А.И. Еременко: «... это превосходство в силах в 5-6 раз («норма» превосходства над противником увеличена как минимум в 1,5 раза — B.C.), иначе он не будет браться за дело, он не умеет воевать не количеством и на крови строит свою карьеру»^[120].).

Один из пропагандистов указанного метода, обобщая, как мне показалось, утвердившееся мнение большой группы поклонников Жукова (это их право), считает, что приведенные цифры («4,14%» (37,61 к 908,5), «5%» (27,58 к 550,9) и др. — B.C.) свидетельствуют, что в искусстве беречь людей (?! — B.C.) ни один из командующих фронтами не смог заслонить собой Георгия Константиновича. Не смешно. Памятуя о том, что указанные проценты исчислены еще далеким от совершенства методом, мне показалось, что автор этой сентенции в спешке забыл фразу «искусство беречь людей» взять в кавычки.

Итак, подобный «первый вариант» на меня должного впечатления, естественно, не произвел, но я и не ставил задачу навязать свое мнение читателям, поэтому продолжим сравнение и рассмотрим другую методику.

Второй вариант представляет собой оценку реальных потерь личного состава фронтов, в первую очередь, с учетом «безвозвратных потерь» (подобная оценка применяется во всех армиях — в нашей, союзников и др.). Для этого заглянем в таблицу реальных потерь (по Берлинской операции) 1-го Белорусского, 1-го Украинского и 2-го Белорусского фронтов, приведенную в книге «Гриф секретности снят», так как оба варианта расчетов, как я отметил, основываются на данных этого, далеко не совершенного труда.

Вот что мы там увидим (в тыс. чел.):

1. Безвозвратные потери у Жукова (1 БФ) в 1,4 раза больше, чем у Конева (1 УФ) — 37,61 и 27, 58; по сравнению со 2 БФ — в 2,9 раза.

2. Суточные потери у Жукова в 1,6 раза больше, чем у Конева — 7,84 и 4,94; по сравнению со 2 БФ — в 3 раза.

3. Санитарные потери у Жукова в 1,6 раза больше, чем у Конева -141,88 и 86,245; по сравнению со 2 БФ — в 3,1 раза.

4 Общие потерн 1 БФ (с учетом раненых) также больше в 1,6 раза-179,45 и 113,82; по сравнению со 2 БФ — в 3 раза.

Вместе с тем очевидно, что потери 1 БФ были бы значительно меньшими, не прими Жуков ошибочного решения прорыва главными силами фронта (1 гв. ТА, 8 гв. А и др.) к Берлину кратчайшим путем, напролом, прямо «по осевой» основных оборонительных рубежей немцев: Зеелов-Мюнхеберг — Вердер-Хёнов и др.

Если судить по официальным данным, то печальный итог Берлинской операции (с учетом потерь 2 БФ) выглядит следующим образом: войска этих фронтов безвозвратно потеряли 78 тыс. 260 чел.; раненых — 352,42 тыс. чел. Однако не следует забывать, что согласно последним подсчетам независимых исследователей как у нас, так и за рубежом, реально «безвозвратные потери» за эту операцию (в официальной отчетности специально уменьшенные в несколько раз) на самом деле превышают 300 тыс. человек.

Таким образом, есть все основания утверждать, что доля потерь 1 БФ в операции 3-х фронтов (приблизительно 50%) и их реальные значения, равно как и данные по другим жуковским операциям, служат достаточным доказательством опровержения версии о его (Жукова) «меньших» потерях. Но читатель вправе выбрать сам тот вариант расчета потерь, который ему покажется более убедительным.

V

М. Гареев сетует, что «вместо исторических документов... приводятся произвольно выбранные отдельные выдержки из них и даются... совершенно необоснованные выводы авторов». Подобное заявление комментировать трудно, так как складывается впечатление, что журнал (ВИА, вып. 3) Гареев, видимо, будучи очень занятым, просмотрел бегло. Небрежно попеняв, как бы мимоходом, на наличие только «отдельных выдержек из них» (документов), по этим «выдержкам», однако, он не посчитал нужным привести ни одного примера. А ведь журнал буквально забит официальными документами о Великой Отечественной войне и, в частности, достаточно уникальными, связанными, например, с руководством войсками в ходе Ржевско-Вяземской операции. Однако такие документы, дающие более полную картину «руководящих указаний» Жукова, Гареев «не уважает», ибо они не вписываются в его концепцию только хвалебного описания боевого пути Жукова в ущерб очевидной правде.

И где же это видано, чтобы любой документ приводился только полностью? Во всяком случае, в работах самого Гареева мы такого подхода к цитированию не обнаружили.

В мировой практике работы с документами правила едины — если документ важен, его воспроизводят без купюр, если же суть дела отображена лишь в отдельных пунктах, то только их и цитируют. Жалко потраченного времени на обсуждение всем понятного вопроса.

VI

Раздавая направо и налево безосновательные обвинения, Гареев заявляет, что: «... договорились до того, что... Жуков сознательно приносил Ефремова в жертву. Мотивом... могло быть избавление от Ефремова, как опасного конкурента».

Вся беда не в том, что мы «договорились» до опубликования анализа одной из версий гибели Ефремова (кстати, Гареев историческую литературу читает, видимо, уж слишком выборочно, по одному ему известной методике, иначе он убедился бы, что версия эта обоснованно рассматривается целым рядом исследователей и мы «пионерами» в этом деле не являемся)^[121].

Беда в другом — Гареев «не обратил внимания» на то, что Жуков додумался «ничтоже сумняшеся» сочинить мерзкий пасквиль — боевую характеристику на подчиненного ему командующего ЗЗА Ефремова, одного из достойнейших отечественных полководцев. В этом постыдном документе все от первой до последней буквы фальсификация, если проще («по-русски»!) — клевета!

О ком написан этот провокационный документ? О военачальнике, прошедшем до войны полнокровный, ничем не уступающий Жукову, путь — от командира роты до командующего войсками ряда военных округов, первого заместителя генерал-инспектора пехоты РККА. В самые тяжелые времена начального периода войны он командует армией, фронтом и опять армией (33-й). Маршал Василевский говорил, что при одном только упоминании этого имени «нужно снимать шапку».

Но было одно существенное различие между Ефремовым и Жуковым, которое могло послужить причиной возникновения столь явно натянутых отношений. Первый имел законченное академическое образование, второй его не имел и, будучи «закомплексованным» на этом вопросе, практически кичился подобной ущербностью, подчеркивая свою, как ему видимо казалось, природную исключительность и ненужность в связи с этим дальнейшего теоретического совершенствования. Наиболее ярко об этом рассказал генерал армии Н.Г. Лященко в статье «С кровью и потом пополам...», опубликованной в «Военно-историческом журнале»: (из его разговора с Жуковым по телефону, р-н Синявино): «...Вы наверное академию кончали?». Отвечаю: «Да». «Так я и знал. Что ни дурак, то выпускник академии». В той же статье генерал армии Лященко рассказал, что после того, как он «посмел не узнать» Жукова в гражданской одежде (тот с Телегиным после окончания войны приехал в дивизию на охоту) Георгий Константинович, здороваясь, подал ему два пальца...

Не трудно предположить, что между этими двумя военачальниками, Ефремовым и Жуковым, где-то, когда-то произошло столкновение, тем более, что оба по твердости характера друг другу не уступали. Это могло быть при какой-нибудь довоенной инспекторской проверке, результаты которой злопамятный (а это бесспорно) Жуков не забыл. Это могло быть и столкновением (или резкими дебатами) по каким-то оперативным вопросам, в ходе решения которых Жуков наверняка почувствовал большую подкованность в этих делах своего оппонента и др. Правомочен и какой-то третий вариант, о котором ни Гареев, ни я ничего не знаем. Однако факт крайне резкой взаимной антипатии очевиден. Поэтому, руководствуясь указаниями Гареева о приоритетности суждения «по логике исторических событий», и учитывая ограниченные возможности этой статьи, кратко напомню только основные факты, которые подтверждают «законность» существования версии о «заклании» Ефремова. К тому же, если внимательно прочесть все документы в ВИА, вып. 3 (с. 52-172 и 250-284), то станет ясно, что выдвинутые Гареевым против нас «обвинения» безосновательны.

Итак, в хронологическом порядке:

• практически не успев вступить в должность командующего 33-й армией, через несколько дней Ефремов одаривается «строгим выговором за примиренческое отношение» к дезертирству. Все дело в том, что пользуясь своим законным (!) правом, Ефремов на Военном совете армии оперативно разобрался с командованием одной из бригад и, не придерживаясь болезненной склонности Жукова к расстрелам, вынес оправдательный приговор с направлением провинившихся в часть (будучи верен себе, Жуков и в «характеристике» исказил смысл взыскания, указав совсем другую причину: «... Приказы выполняет не в срок (?! — B.C.) ...за что имеет выговор в приказе...»);

• при ликвидации нарофоминского прорыва (в условиях, когда немцы пытались развить успех еще на одном направлении — в р-не Слизнево) Жуков, практически лишая Ефремова возможности оперативно командовать всеми частями армии, объявляет ему: «руководство группой возложено лично на Вас»^[122];

• неожиданно вводя обессиленные непрерывными боями главные силы 33-й армии в абсолютно авантюрный и неподготовленный прорыв к Вязьме, комфронта почему-то (а, кстати, почему?) не считает нужным усиливать их ни танками, ни лыжными батальонами;

• Жуков не стесняется отдавать Ефремову вот такие приказы: «... продовольствие искать на месте (?! — B.C.), подавать его не будем... искать снаряды тоже на месте»^[123] (это отдельные кукурузные початки можно собирать на замерзшем, плохо убранном колхозном поле, снаряды там не валяются). Трудно поверить, что подобный приказ отдавал человек, будучи в здравом уме.

Информация к размышлению: несколько иной подход к ведению боевых действий был в том же районе (немного севернее на участке Гжатск-Ржев) и в то же время. Будучи маленького роста, но очень решительным и самостоятельным, командир немецкого полка 7-й ТД Хассо фон Мантойфель (впоследствии командир 7-й, «Великая Германия» ТД, 5-й и 3-й ТА в звании «генерал танковых войск») отказался выполнять приказ командующего 9-й армией генерала танковых войск Вальтера Моделя, ссылаясь на нехватку продовольствия, топлива, припасов и маскировочного снаряжения, без которого немецкие солдаты легко становились мишенями советских снайперов. И хотя Модель грозил военно-полевым судом, Мантойфель, выполняя свой девиз: «заботиться о благосостоянии подчиненных», приказ не выполнил. Эта стычка произошла с тем Моделем (признанным мастером обороны, прозванным «пожарником фюрера»), который практически опять-таки в те же дни (конец января 1942 г.) в ходе Ржевско-Вяземской операции прибыл в ставку и «выпросил» так нужный ему корпус. Гитлер настаивал на использовании его на Гжатском направлении, а Модель — в р-не Ржева. «Возник желчный спор. Модель холодно воззрился на Гитлера сквозь монокль и спросил: «Кто командует 9-й армией, Вы или я?». И не дожидаясь ответа, Модель сообщил потрясенному Гитлеру, что знает ситуацию на фронте лучше, чем он. Удивленный фюрер уступил»^[124].

Кстати, Модель оказался прав — ни в ходе этой операции, ни в последующих (Ржевско-Сычевской, 2-й Ржевско-Сычевской («Марс») операций Жукову взять Ржев так и не удалось, а при проведении операции «Марс», как ни печально это признавать, он потерпел сокрушительное поражение. Ржев был освобожден только в марте 1943-го! «...Оккупация города длилась почти семнадцать месяцев. И все эти месяцы, день заднем, шли бои. Историки не любят об этом вспоминать, как не любили и выдающиеся военачальники: здесь провалились операции маршала Конева и самого Жукова... Наши войска вошли в город лишь после того, как немцы спокойно, в планомерном порядке... выехали из Ржева в железнодорожных вагонах. Горькая для нас правда»^[125];

• изгнав Ефремова из КП армии (Износки), который пытался хоть как-то организовать прикрытие открытых флангов армии («Ваша задача под Вязьмой... Самому выехать сейчас же вперед (выделено мной — B.C.). Жуков»^[126], комфронта забыл (если знал), что «... обеспечение открытого фланга каждого соединения лежит на вышестоящей инстанции»^[127] (в данном случае фронта (Жуков) по отношению к армии (Ефремов);

• Жуков посадил окруженные части Ефремова под Вязьмой на голодное снабжение как продовольствием, так и боеприпасами. Почему-то (?) лишил Ефремова авиационной поддержки, хотя для этой цели была выделена авиагруппа. Ефремов — Военному совету Запфронта: «... На мои неоднократные просьбы никто не реагирует, авиации нет»^[128]. Ну почему же, реакция есть: «...Пошлите одно звено к Ефремову, чтобы поднять настроение (выделено мной — B.C.). Жуков»^[129]. А это, кроме как издевательством (не уничтожать немцев, а «поднимать настроение»), назвать нельзя! Лейтенант Якимов (шифровальщик штаба армии) вспоминает, что после крутого, матерного разговора Ефремова с Жуковым командарм, уже догадываясь по ходу дела, что роль его все больше начинает напоминать «подсадную утку», в сердцах сказал: «Тебя бы сюда на недельку!»;

• естественная попытка Ефремова и Белова «создать общий фронт, сомкнуть фланги (1-го гв. КК и окруженной группы Ефремова — B.C.), что позволило бы свободно маневрировать имеющимися силами»»^[130], почему-то тут же пресекается на корню. Жуков: «Локтевая связь Вам не нужна» (?!);

• главком Западного направления Жуков (имея в своем подчинении 14 армий и 3 кавкорпуса) не предпринял никаких действий, чтобы усилить части 43-й армии для обеспечения прорыва и соединения с Главной (Западной) группой 33-й армии в р-не Шеломцы (обессиленным частям 33-й армии до Шеломцов оставалось всего 500 метров).

• Жуковым не было принято никаких мер по усилению 43-й и 49-й армий при финальном встречном ударе и не были учтены их прошлые безуспешные действия с целью соединения с остатками окруженных частей 33-й армии. Более того, отсутствие элементарного контроля за ходом этих трагических событий со стороны комфронта привело к тому, что наступательные действия 43-й и 49-й армий были просто прекращены.

Ефремов, брошенный своим комфронта (коим был Жуков) на произвол судьбы, погиб.

Но остановимся. Этот перечень можно продолжать еще очень и очень долго. Однако любой здравомыслящий человек поймет, что такой убийственный набор явно целенаправленных «действий наоборот» дает все основания «договориться» (по Гарееву) до того, что версия устранения генерала М.Г. Ефремова абсолютно правомочна и имеет очевидную тенденцию опасного приближения к понятию «факт».

VII

Удивляет оценка Гареевым деятельности работников Генерального штаба. Я не собираюсь уточнять причины их взаимной антипатии. Не мое дело. Но ставить под сомнение заключение Генштаба, как высшего «думающего» органа Вооруженных Сил, органа, признанного во всех цивилизованных странах мозгом армии, отвечающим за ее обороноспособность — это что-то новое.

Прослужив достаточно долго в Генштабе, с уверенностью могу утверждать, что, например, в Главном оперативном управлении (да и в других) собраны отличные специалисты.

Ссылка Гареева на «тысячи километров» удаления «не работает», так как при современных средствах связи для оперативного поступления докладов и информации удаление от фронта что на 20, что на 1020 км роли не играет. И вопрос стоит совсем не о «рассуждениях» как надо было действовать, а о грамотном анализе и разборе проведенных операций, дабы в первую очередь, определить очевидные недостатки, извлечь из этого необходимый урок и успеть своевременно сориентировать войска на основе этих выводов. К тому же для этого совсем не обязательно сидеть на передовом командном пункте полка или в стрелковой ячейке разведывательного дозора.

Например, одним из достоинств достаточно глубокого и поучительного анализа Ржевско-Вяземской операции, сделанного западным направлением Оперативного управления Генерального штаба КА в отчете «Операция 33 и 43 армий на Вяземском направлении (01-04.42 г.)», является очевидная его объективность. До этой работы Жуков не добрался, не имея в то время прямого влияния на Генштаб, так как еще не вступил в должность зам. Главковерха. А будь он в этой должности при проведении указанной операции, то легко можно себе представить, что от этой работы остались бы только «рога да копыта» (для этого достаточно вспомнить о судьбе подготовленного «анализа» событий на Халхин-Голе, о чем я уже писал). Все это не помешало Жукову после войны сделать удивительное утверждение о Ржевско-Вяземской операции: «Там, собственно говоря, и операции никакой не было»^[131].

Однако документальный анализ Ржевско-Вяземской операции сохранился в своей «первобытной свежести» и настолько четко отразил все грубейшие промахи Жукова, что Гареев ни одно из его положений даже не попытался оспорить.

Что касается намеков на какие-то «обстоятельства» при написании документов, то они, естественно, бывают, причем в коллективе Гареева их, возможно, было и больше, но в целом авторитет Генштаба достаточно высок и во всех странах является одним из надежных источников грамотного анализа.

А если не так, то куда же обращаться? Может быть в «Фонд Жукова» или к той группе историков, которые кроме штампования только хвалебных од, после зычного окрика «ведущего», уже ни о какой объективной оценке событий войны и не помышляют? Можно огульно обвинять нас, но попытки Гареева поколебать авторитет НКО (МО) и Генштаба неубедительны, неуместны и свидетельствуют об отсутствии у него элементарной скромности.

Вместе с тем «недовольство» Гареева Генеральным штабом, откуда исходила наиболее объективная оценка действий командующего фронтами, армиями и т.д., скорее всего можно объяснить традиционной его солидарностью с действиями Жукова — как правильными, так и ошибочными. Последний же, считавший свои решения всегда верными и не допускавший даже возможности какой-либо критики в свой адрес, испытывал определенный дискомфорт от присутствия «за спиной», хотя и не вмешивающихся в его действия высокообразованных специалистов Генштаба, но четко фиксирующих все жуковские промахи, имевшие порой тяжелые последствия.

Поэтому не случайно появился на свет более чем странный документ (другим командующим подобное в голову не приходило), не требующий каких-либо дополнительных комментариев.

«Доклад Г.К. Жукова Верховному главнокомандующему вывода о работе группы офицеров Генерального штаба при штабах фронтов и армий и предложения по ее ликвидации

№ 00240 3 октября 1943 г. |3.45)

При штабах фронтов и армий работают офицеры Генерального штаба, которые, как показал опыт, своей работой никакой практической помощи ни Генштабу, ни войскам не оказывают. Считаю, что группу офицеров Генерального штаба надо ликвидировать, а личный состав использовать на командных и штабных должностях в войсках.

Юрьев^[132]»

Правда, Сталин, если я не ошибаюсь, со столь оригинальными доводами Жукова не согласился.

VIII

Предварительно обвинив нас в «самонадеянности», М. Гареев сделал смелый вывод, что о действиях войск могут писать (анализировать) только те, кто имеет опыт «в оперативно-стратегическом масштабе» (наверное имея ввиду в первую очередь себя и своих единомышленников), отбросив тем самым на обочину историографии практически всех исследователей войн как у нас, так и за рубежом, лишив их права объективно анализировать подобные события.

На фоне полного самодовольства, не утруждая себя доказательствами, Гареев сокрушает «ниспровергателей» очередным обвинением. Нам вменяется в вину утверждение о том, что от ввода в бой бронетанковой группы на Халхин-Голе (оценка, напоминаем не наша, а Генштаба и наркома обороны) до ввода в сражение 1-й гв. ТА на Зееловских высотах, жуковский «полководческий почерк один и тот же и его каллиграфические характеристики со временем практически не изменились». Мы исходили из того, что у Гареева и некоторых других авторов в описании боевой деятельности Жукова наметился очевидный перегиб: ряд его сражений разобран явно необъективно, недостатки исчезли, а серьезные неудачи замалчиваются или о них цедят сквозь зубы что-то непонятное. Но задача историка состоит не в том, чтобы «любой ценой» воспевать избранного героя (пытаясь «не расплескать» искусственно созданный образ), а объективно и всесторонне показать, опираясь на факты, все его успехи, достижения и, хочет этого или нет М. Гареев, неудачи как малые, так и большие.

В подходе М. Гареева к подобным явно необъективным оценкам отдельных моментов боевой деятельности Жукова четко просматривается стиль закаленных в идеологических битвах номенклатурных бойцов, призванных ваять образы непобедимых полководцев во главе с товарищем Сталиным. Последний и сам этим занимался, предоставив Жукову условия «наибольшего благоприятствования» при комплектовании подчиненных ему фронтов войсками, вовремя убирая его с «невыгодных» направлений, именно его назначая своим заместителем (вместо более грамотного в оперативном отношении К.К. Рокоссовского) и только ему предоставляя право «уточнять» или отменять указания Ставки (как это произошло, к сожалению, в ходе Берлинской операции).

И Жуков, будучи, как многие говорят, «Сталиным в армии», своему Главковерху служил верно, четко сформулировав свое кредо и подобрав для этого в оправдательном письме ЦК ВКП(б) в 1948 г. самое подходящее слово — ...«Я никогда не был плохим слугою (выделено мной — B.C.) партии, Родине и великому Сталину»^[133].

Но так как мы перед собой столь перегруженную заидеологизированными мифами задачу «ниспровергания» не ставили, то рассмотрю те действия Жукова, которые анализировались слишком однобоко или предавались замалчиванию. А без анализа хотя бы основных проведенных маршалом операций бессмысленно пытаться составить о нем (и о его способностях) очищенное от каких-либо эмоционально-конъюнктурных пристрастий совершенно объективное представление. И в этом нет ничего нового — это общепринятое правило, и мне не понятна попытка некоторых историков (в их числе Гареев бесспорный лидер) сделать для Жукова исключение.

Прав был Пушкин: «... Тьмы низких истин мне дороже, нас возвышающий обман...». Вторит ему и В. Вересаев, говоря, что «... вся-то красота живого человека в его жизненной полноте и правдивости...».

Поэтому честный показ не только успехов, но и неудач сделал бы образ маршала Жукова более конкретным, законченным и понятным. Все это способствовало бы борьбе с очевидно фальсификационными трактовками отдельных его действий.

IX

Возвращаясь к вопросу о «полководческом почерке» Жукова, его «каллиграфической характеристике» и учитывая, что Гареев нашу оценку посчитал ошибочной, я вынужден вкратце (учитывая ограниченные рамки статьи) расширить доказательную базу наших выводов и углубить качество графологического анализа подобного «почерка» (к Берлинской операции вернемся позже).

1. Мы согласились (в отличие от Гареева) с оценкой Наркома обороны, что первоначальные действия Жукова (танковая атака «с ходу», без элементарной подготовки) были «неправильными». Это было как бы «начальной точкой отсчета координат». Завершающий же разгром японских войск был впечатляющим.

2. Жуков неудачно курирует крупнейшую танковую битву XX века (26-29 июня 1941 г.) в районе Броды-Берестечко-Дубно, которая вылилась в сложно-маневренное противостояние с гитлеровской 1-й танковой группой и частью сил 6-й полевой армии (4 танковых и 5 пехотных дивизий). Всего на этом направлении участвовало почти 5000 советских танков — 8-й, 15-й, 9-й, 19-й и 22-й мк и др. — и около 1000 немецких^[134]. Несмотря на успешные действия отдельных соединений, в результате «несвоевременного приведения объединений и соединений фронта в боевую готовность, нереальных планов прикрытия, приведших к неудачному сосредоточению нашей группировки на госгранице»^[135], неграмотного маневрирования и (главным образом) слабого управления боевыми действиями советские мехкорпуса были разгромлены. В своих во многом недостоверных «Воспоминаниях» (а теперь есть все основания это утверждать) Жуков упоминает только о начале этих боев и скромно умалчивает о плачевном финале. Гитлеровцы же два года возили на эти поля иностранных корреспондентов и показывали огромное кладбище нашей бронетехники.

3. При обороне Москвы у Жукова появился очевидный талант, возможно, лучшего нашего мастера обороны — сильная воля, высокие организаторские способности и др. (у немцев лучшими «оборонщиками» считались фон Лееб и Вальтер Модель). В ходе тяжелых оборонительных боев он добился отличных результатов и вместе с командующими армий Западного фронта отстояли столицу. Здесь, как говорят, ни отнять, ни прибавить.

4. В результате начавшегося контрнаступления (5.12.41 — 7.01.42) противник был отброшен от Москвы более, чем на 100 км. Но справедливости ради следует сказать, что поздно начав наступление на Москву (а это была одна из стратегических ошибок Гитлера — против были три «фона»: Клюге, Лееб и Рундштедт), и столкнувшись у окраин столицы с героическим сопротивлением наших войск, группа армий «Центр» свой боевой потенциал растеряла. Однако и до сих пор жуковские клакеры не стесняются одаривать читателей вот такой информацией: «Он осуществил дерзновенное наступление на обладавшего численным (? — B.C.) и качественным (? — B.C.) превосходством врага». Красиво сказано, но не верно. К началу нашего контрнаступления ничего этого уже не было. Четко эта ситуация сформулирована в учебнике Военной академии им. М.В. Фрунзе «История военного искусства», в котором на стр. 140 сказано: «Израсходовав все резервы, группа армий «Центр» лишилась наступательных возможностей». Так же оценивали свое положение и немецкие военачальники. Еще за 10 дней до нашего контрнаступления Гальдер записал в своем дневнике: «Войска совершенно измотаны и неспособны к наступлению»^[136] (приказ о «прекращении атак» командующий ГА «Центр» Федор фон Бок отдал 2 декабря 1941 г.). В своем же дневнике фон Бок 1 декабря (до начала нашего контрнаступления) сделал следующую запись: «Обстановка у ворот Москвы... равнозначна тяжелым оборонительным боям с численно намного превосходящим врагом. Силы группы армий уже не могут противостоять ему даже ограниченное время (подходящий момент Гарееву вспомнить о Штерне и дальневосточных дивизиях! — B.C.)... очень близко придвинулся тот момент, когда силы группы будут исчерпаны полностью. В настоящее время группа армий действует на фронте протяженностью свыше 1000 км, имея в резерве всего несколько слабых дивизий (позже историк Г. Якобсен уточнил, что к 1.12.41 в резерве у фон Бока была всего одна дивизия — В. С.)»^[137].

Справедливость данных оценок подтверждают итоги нарофоминского прорыва немцев к Москве 1 декабря 1941 г.

Создав классический коридор прорыва размером 25 х 4 км (!) и подойдя 478-м пехотным полком с 30-ю танками к окраинам Апрелевки (д. Бурцево), немцы оказались всего в 10-11 км от штаба Жукова. Казалось бы, получив такую дыру в оборонительных позициях Западного фронта задача фон Бока проста: вводи резерв (полк, дивизию и т. п.) и развивай успех, а голова пусть болит у Жукова. Но в том-то и дело, что за 2-е суток в этот идеальный коридор прорыва немцы, имея, якобы и «численное» и «качественное» преимущество, не ввели ни одного пехотинца! Почему? Вводить было некого! Между тем сам Жуков много лет спустя в беседе с историком Павленко, видимо, не помня точно подробности тех далеких событий, неожиданно рассказал совершенно невероятную историю о том, что якобы: «...большая группа противника ...усиленный полк, прорвалась к штабу фронта ...полк охраны вынужден был принять бой (?! - B.C.)»^[138]. Между тем очевидно, что если бы такой прорыв до Перхушково действительно произошел, то это безусловно скандальное происшествие стало событием номер один как для командования 33-й армии, так и для самого комфронта. Однако в «Воспоминаниях» ни о каком прорыве немецкого полка к своему штабу Жуков не говорит ни слова. Естественно, не отмечен этот явно выдуманный «прорыв» и в официальных документах 33-й и 5-й армий, а также в воспоминаниях непосредственных участников ликвидации прорыва немцев у Юшково-Бурцево — командира специально созданной танковой группы М.П. Сафира, начштаба 33-й армии СИ. Киносяна и др. К сожалению, следует признать, что все это чистейшая выдумка, так как придя в зону Юшково-Петровское-Бурцево, немцы даже ночью не выходили из боевого противостояния и проникнуть дальше в сторону Перхушково сквозь плотный заслон наших войск (по часовой стрелке с «12» до «6» — 20 тбр, 16 погран. полк, 18 сбр, 23, 24 лб и 136 отб) никак не могли — там не пробежала бы даже голодная мышь-полевка. Скорее всего в памяти Жукова сохранилась какая-то ночная стрельба, спонтанно возникшая в ночь со 2-го на 3-е декабря в подразделениях полка охраны.

5. Однако после достаточно успешного контрнаступления картина стала существенно меняться — Жуков начал наступать, проводя с 8 января по 20 апреля 1942 г. Ржевско-Вяземскую операцию. Вот тут бы ему пригодился «оперативно-стратегический опыт» Гареева, так как выяснилось, что будучи мастером обороны, столь же успешно наступать, как и обороняться он не может из-за отсутствия образования и, видимо, должного таланта. И то, как он провел эту чисто наступательную операцию, иначе как крупной неудачей назвать нельзя ~ Жуков не только не решил поставленную задачу окружить и уничтожить ГА «Центр», но понес из-за своих просто грубых ошибок, огромные потери в личном составе.

Потеряв практически три армии — 29-ю, 39-ю и 33-ю, и одного командарма (М.Г. Ефремова), Жуков по сути провалил это широкомасштабное наступление в оперативном плане, проиграв более образованному в военном деле «хитрому Хансу» Клюге. Все опорные пункты (кроме Юхнова) — Вязьма, Ржев, Сычевка, Белый и др. остались у немцев, которым удалось (по оценке Генштаба) «сохранить Ржевско-Вяземский плацдарм в 120 км от стен столицы, и надолго — до весны 1943 года сковать здесь крупную группу советских войск»^[139]. Любой академический слушатель, допустив при проведении подобной игры на карте такой ворох принципиальных промахов и ошибок, ничего бы кроме двойки не получил.

На «своем» Западном направлении (участок 20А) он не прорвал даже главную линию обороны немцев (после чего у него отобрали 1-ю ударную армию), а посему красивая задумка выйти к разъезду Александрино (что несколько км севернее Вязьмы на ж/дороге в сторону Сычевка — Ржев) осталась несбыточной мечтой. Да и он сам вынужден был это признать: «Медленное, я бы сказал, маловразумительное (! — В. С.) наступление. Там практически выталкивали противника».

Кстати, столь экстравагантные жуковские решения удивляли не только операторов Генштаба, но и командование ГА «Центр», Это касалось его не поддающихся логическому осмыслению действий на южном фланге в р-не Юхнова. Все дело в том, что корпус Белова уже овладел юхновским аэродромом и вышел в 8 км юго-западнее Юхнова на Варшавское шоссе. Вопрос о захвате Юхнова (имеющего малочисленный гарнизон) был практически решен. Однако последовал никому непонятный приказ Жукова повернуть главные силы корпуса на Массальск. Были потеряны драгоценные 7 суток, за время которых немцы успели усилить оборону Юхнова и Варшавского шоссе^[140]. Следует добавить, что подобные грубейшие ошибки Жукова привели в изумление (и радость!) командование 4-й полевой армии. Хотя ранее эти оценки я уже приводил, но повторюсь: «Немецкое командование почти не надеялось избежать окружения и разгрома южной группировки (р-н Юхнова — B.C.)... У фельдмаршала фон Клюге не было резервов, чтобы ликвидировать опасность, нависшую над южным флангом... Если бы русские (Жуков, силами 1 гв. КК и др. — В. С), наступая с юга, сумели захватить нашу единственную жизненную артерию (Варшавское шоссе. — B.C.), с 4-й полевой армией было бы покончено»^[141] (нач. штаба армии генерал Блюментрит).

Или: «что-то вроде чуда произошло на южном фланге 4-й армии (если бы только там! — B.C.). Нам непонятно почему русские, несмотря на их преимущество, не перерезали дорогу Юхнов-Малоярославец и не лишили 4-ю армию ее единственного пути снабжения. Этот корпус (1-й гв. КК — B.C.) — не перерезал ее... и скрылся где-то в огромных Богородицких болотах»^[142] (генерал Типпельскирх).

Все грубейшие ошибки и промахи Главкома западного направления при проведении этой операции подробно разобраны (см.: ВИА. Вып. 1. С. 77-126; ВИА. Вып. 3. С. 52-173, 250-285). Повторю только несколько приведенных в журнале удручающих выводов из отчета Западного направления Оперативного управления ГШ КА «Операция 33 и 43 А на Вяземском направлении»: «оперативный замысел... не соответствовал наличию сил и средств... допущены неправильная оценка противника и его боеспособности... игнорирование условий... Фронт действовал растопыренными пальцами... не создал кулака в виде крупной мощной группировки... войска вводились в дело по частям... громкие приказы (Жукова — B.C.) были невыполнимы... Авиация была раздроблена по всему фронту. Фактором внезапности пренебрегали» и т. п. Не знаем, чему научился Жуков за 3 месяца в КУВНАСе, но в академии подобной оперативной самодеятельности точно не учат.

6. Нечто подобное произошло и летом 1942 года при проведении Ржевско-Сычевской операции, в ходе которой Жуков, необоснованно импровизируя, для развития возможного прорываобороны противника создал три танковые так называемые «подвижные группы» (Бычковского, Армана и 31-й армии-17, 34, 212, 145, 188 и 101 тбр). Вся эта затея с треском провалилась, так как:

• группы не располагали нужными средствами и органами управления (опять «давай, давай»!? – В.С.);

• отсутствовала боевая сработанность с подчиненными группам командирами и штабами;

• включенные в состав групп строевые части не были обучены совместным действиям с танковыми частями;

• группы не имели приданной артиллерии усиления и, в первую очередь, артиллерии ПТО и др.

Результаты получились соответствующие уровню организации как самих групп, так и их действий.

Вот несколько «наиболее вопиющих недостатков в боевых действиях указанных подвижных групп» (по оценке Генштаба):

• В группе Бычковского 92-я тбр за 9 часов 7.08.42 получила четыре (!) разноречивых приказа. 5 августа 145-я тбр без разведки с хода (опять «с хода!») была брошена в бой против организованной ПТО противника и понесла большие потери. Из-за слабого инженерного обеспечения на переправах было утоплено более 20 (!) танков.

• В группе Армана штаб в первые же дни потерял связь с 20-й армией на срок свыше 2-х суток. 11-я тбр «заблудилась» (попала на участок 8 гв. СК) и несколько дней действовала в отрыве от группы.

• Танковая группа 31-й армии вследствие плохо организованного взаимодействия с артиллерией и авиацией только 31.08-1.09 (в районе Мартыново) потеряла до 40 танков.

Ввиду столь «обвальных» результатов, Генштаб, учитывая прочные позиции Жукова (комфронта избежал наказания Главковерха после неудачи Ржевско-Вяземской операции в январе-апреле 1942 г.), очень и очень вежливо попросил начштаба Запфронта «…доложить командующему фронтом о нецелесообразности в дальнейшем применять импровизированные танковые группы»^[143]. Без комментариев.

7. Будучи болезненно тщеславным и мстительным, Жуков, конечно, не мог простить обиду, нанесенную ему фон Клюге, поэтому сумел добиться согласия Сталина провести одновременно со Сталинградской операцией («Уран») еще одну — против ГА «Центр» и ее основной группировки — 9-й полевой армии под командованием генерала Вальтера Моделя, занимавшей оборону в районе Ржев-Сычевка-Белый. Уже будучи командующим танковой армией «маленький» Хассо фон Мантойфель дал следующую характеристику противнику Жукова: «Модель обладал способностями хорошего тактика и лучше разбирался в обороне, чем в наступлении». Изучая боевые операции Жукова, особенно наступательные, складывается достаточно убедительное впечатление, что подобное соотношение способностей (преимуществ оборонительных над наступательными) с учетом их реальных результатов в полной мере относится и к Жукову. Обоснования для проведения операции выглядели так: «мы можем лучше всего достичь стратегической победы, сокрушив немецкую группу армий «Центр», представляющую наиболее серьезную угрозу Москве». Дальше начались чудеса. Судите сами.

2-я Ржевско-Сычевская операция «Марс» (ноябрь-декабрь 1942 г.).

В этой грандиозной по своим масштабам операции было задействовано сил в 1,5-2,5 раза больше, чем на трех фронтах в районе Сталинграда при начале битвы: — 1900 тыс. человек (в Сталинграде чуть более 1 млн. — в 1,9 раза больше), 3300 танков (1400, в 2,4 раза), 24 000 орудий (15 тыс., в 1,6 раза) и 1100 самолетов (900, в 1,2 раза).

Начатая 25 ноября 1942 г. операция «Марс», превратившаяся в кровавую бойню по причине крайне низкого уровня оперативного руководства Жукова, к середине декабря окончательно выдохлась и была прекращена. Георгий Константинович провел ее как умел в полном соответствии со своим полководческим дарованием. Действовать иначе он физически не мог (так как это была сложная наступательная (!) операция), не жалел людских и материальных ресурсов, не учитывал погодные и неблагоприятные условия местности, полагаясь на давление по всему фронту и лобовые действия мощных бронетанковых соединений.

Вот ошеломляющие данные о потерях советских войск — около 500 000 убитых, раненых и пленных, 1700 подбитых танков (т.е. больше, чем их было первоначально задействовано в Сталинградской операции «Уран»). Пытаясь сохранить девичью честь «непобедимого» маршала, итоги битвы «Марс» советская историография до сих пор практически нигде не приводила. Нет упоминания об этой битве ни в одном из томов Военной энциклопедии. Не вспомнили бы и мы, но во всех этих трагических событиях были задействованы живые люди, поэтому молчать в угоду необоснованного восхваления Жукова, о гибели из-за неправильных действий «Маршала Победы» сотен тысяч наших воинов я, как и все порядочные люди, не намерен.

В пространных «Воспоминаниях» Жуков отвел этой кровопролитнейшей операции всего полторы странички, из них более чем на половине текста подробно излагаются только задачи предстоящего сражения. «Сказав несколько слов»^[144] (?) об этой операции, Жуков умолчал о масштабности и результатах боевых сражений. Весь акцент был сделан на действия только 1-го мехкорпуса генерала М.Д. Соломатина, который действительно героически сражался до конца.

Всего же в ожесточенных боях были задействованы войска шести армий — 22-й, 20-й, 29-й, 31-й, 39-й и 41-й, прорвавшихся в оперативную глубину. Популярно объясняя читателям, что корпус Соломатина «остался в окружении» и его «удалось вывести», дальше Жуков сообщает, что бойцов и офицеров «пришлось тут же отвести в тыл на отдых...».

Давайте вместе усомнимся очередной раз в искренности Г.К. Жукова и попробуем уточнить, что же на самом деле произошло с окруженным корпусом, что «удалось вывести» и кому перепало-таки «отдохнуть».

Не получив необходимой помощи от Жукова и командарма-41 Ф.Г. Тарасова (в неравном противоборстве с 1-й танковой дивизией немцев комкор просил поддержать его действиями 47-й и 48-й мехбригад), и оказавшись в связи с этим в безвыходном положении, М.Д. Соломатин в ночь с 15 на 16 декабря предпринял отчаянную попытку прорваться. «...Сократив периметр обороны, он уничтожил оставшуюся бронетехнику и тяжелое вооружение и стал пробиваться на запад с остатками пехоты. Прорвав огненное кольцо, Соломатин спас все, что мог из состава своего корпуса и действовавших вместе с ним частей 6-го стрелкового корпуса Попова. Цена, однако, была очень высокой... Соломатин докладывал, что 8 000 из 12 000 его бойцов были ранены или убиты и большинство из более чем 200 танков корпуса уничтожены и брошены при отходе»^[145]. Короче — как боевая сила корпус перестал существовать.

Для полноты картины приведем еще один пример, характеризующий «оперативное обеспечение» наступательных действий наших войск под руководством Жукова (в «Воспоминания» можно не заглядывать — его там нет). «...Ночью 25-го ноября и утром 26-го, в то время, когда пехотинцы Мухина (247 сд — B.C.) и Берестова (331 сд — B.C.) напрягали все силы, чтобы расширить плацдарм (на р. Вазуза — B.C.), части второго эшелона и силы, предназначенные для развития успеха, пошли вперед. Под непрерывным огнем германской артиллерии более 200 танков, 30 000 пехотинцев и 10 000 кавалеристов, сопровождаемые обозами, упорно продвигались по единственным двум дорогам, ведущим к берегу. Поскольку обе дороги подвергались беспощадному артиллерийскому обстрелу, последствия нетрудно было предсказать. Хаос царил величайший. Предназначенная для усиления пехота и танки 8-го ск образовали пробки в местах переправы через Вазузу... Это была невыполнимая задача (выделено мной. — B.C.). Ожесточенные и беспорядочные бои стоили 6-му танковому корпусу почти всех оставшихся танков, но основная часть личного состава корпуса все же вырвалась из окружения...

Жуков был горько разочарован. За пять дней ожесточенных боев 20-я армия Н.И. Кирюхина потеряла более 30 000 человек и 200 танков. Потери 31-й армии (командарм B.C. Поленов — В.С.) были столь же тяжелы... За три дня интенсивных боев германские силы прорвались в тыл 41-й армии и окружили ее основные силы к юго-востоку от Белого... войска оказались в ловушке...

Новый акт развивающейся драмы начал разыгрываться на вазузском плацдарме утром 11 декабря... Ожесточенная атака за два дня непрерывных, беспощадных и кровопролитных боев стоила двум корпусам (5-му и 6-му ТК — B.C.) потерь около 200 танков. Несмотря на это, Жуков и Конев настаивали на продолжении наступления... пока к 15 декабря войска не выдохлись из-за полного истощения. К этому времени все, от рядового солдата до самого Жукова, осознали близость поражения. Если кровавая баня у Вазузы еще не убедила их, то судьба корпуса Соломатина заставила это осознать... К середине декабря операция «Марс», превратившись в кровавую бойню, окончательно выдохлась» (выделено мной. — B.C.)^[146].

Это был полнейший провал, как результат встречи умеющего обороняться Моделя с не умеющим грамотно наступать Жуковым.

Если бы Гареев в своих работах нашел место для объективного и честного анализа Ржевско-Вяземской операции и абсолютно проваленной Жуковым грандиозной битвы «Марс», то мало вероятно, чтобы он подверг сомнению наши данные графологических оценок каллиграфии полководческого почерка Жукова. Но так как он, уже слишком своеобразно трактуя «логику исторических событий», по сути, занялся историографическим подлогом, изъяв из разбора целый пласт важнейших эпизодов и битв, являющихся неоспоримыми «вещдоками» в затеянном им ненужном споре, то получается, что его, гареевский «критический подход» и попадает под раздел «домыслов»!

Но это еще не все. Осталась (для данной статьи) Берлинская операция, в ходе рассмотрения которой мне есть что возразить Гарееву и есть что опровергнуть из его тенденциозных утверждений и оценок.

X

Итак — Берлинская операция.

Начнем с того, что безапелляционное утверждение Гареева о том, что штурм Берлина через Зееловские высоты был единственно правильным, и мысль о другом исполнении этого прорыва «в военно-исторической литературе... давно уже опровергнута», совершенно неверно и напоминает игру краплеными картами.

Да, есть значительная группа историков, очевидных поклонников жуковских дарований (еще раз повторяю — это их право!), которая именно так, по-гареевски, и оценивает «умелый выбор главного удара» через Зееловские высоты на Берлин. Но не меньшее количество научных работников и просто здравомыслящих граждан с подобным выводом категорически не согласны. Многие вообще считают (в том числе, простите, и я), что выбор этого «направления» был самым неудачным во всей карьере Жукова. Но самый неожиданный удар «на главном направлении» по незыблемости осуществленного зееловско-берлинского варианта нанес Гарееву именно Г.К. Жуков, который признал (не отрекаясь от первоначального варианта, да это и понятно — что сделано, то сделано), что можно было осуществить его «несколько иначе»^[147]. Так что дискуссию на эту тему есть все основания конкретизировать.

Рассмотрим замысел операции, который сводился к тому, чтобы мощными ударами войск трех фронтов прорвать оборону противника по рекам Одер и Нейсе и, развивая наступление в глубину, окружить основную группировку немецких войск на берлинском направлении с одновременным расчленением ее и последующим уничтожением по частям (с дальнейшим выходом на Эльбу). Не вдаваясь в подробности всей операции, разберем интересующие нас действия командующего войсками 1-го Белорусского фронта Г.К. Жукова, которому была поставлена задача овладеть Берлином и не позднее 12-15 дня выйти на Эльбу. Обе танковые армии (1-я гв. М.Е. Катукова и 2-я гв. СИ. Богданова), согласно указаниям Ставки ВГК, намечалось использовать для развития успеха в обход Берлина с севера по слабо укрепленным районам.

Однако Жуков, вопреки рекомендациям Ставки (на это у него было согласие Сталина), задачи на обход Берлина с севера поставил не двум танковым армиям, а только одной — 2-й гвардейской. 1-я гвардейская ТА была направлена на Берлин и в обход его с юга. В результате такой постановки задач усилия фронтовой подвижной группы разобщились и возможности маневра ограничились.

Так почему же было принято такое решение? Все дело в том, что войскам фронта, осуществляющим танковый охват столицы рейха с севера, надо было одновременно преодолеть и мощный оборонительный узел противника на Зееловских высотах.

Если проще — у Г.К. Жукова было два варианта.

Первый — совместить прорыв на Зееловских высотах с окружением Берлина танковыми армиями. Но «окружить» — это еще «не взять». Все дело в том, что для последующего штурма столицы рейха предстояло затратить время в условиях, когда при определенных обстоятельствах не исключалась возможность упреждающего захвата Берлина с юга (через Барут-Цоссен-Фриденау и др.) войсками 1-го Украинского фронта Конева. Для болезненно самолюбивого Жукова это было бы катастрофой.

Второй (он и был взят за основу) — чтобы выиграть время, в связи с опасностью ворваться в Берлин позже войск 1-го Украинского фронта, не считаясь ни с какими потерями, наступать главными силами только кратчайшим путем (60 км), напрямик, через Зееловские высоты, завершив этот маневр штурмом Берлина. Для усилениялобовой атаки, практически впервые танковые армии бросаются на абсолютно неподавленную глубокоэшелонированную оборону немцев.

Но чтобы оправдать подобное «чудо оперативного озарения», нужно было «идеологическое» морально-политическое обоснование.

И его нашли — американцы, дескать, хотят выбросить авиадесант, поэтому мы должны успеть в Берлин первыми. Все это, говоря русским языком, фантазии. Все дело в том, что подобные настроения были у союзного командования не в 1945 году (как утверждает Гареев в своей книге о Жукове), а в 1944 году, под впечатлением быстрого отступления немцев во Франции (на этом настаивали Черчилль, Монтгомери и др.). Однако в условиях очевидного победного завершения боевых действий в Европе (весна 1945 г.) Эйзенхауэр считал это нецелесообразным из-за возможных больших потерь (до 100 000 убитых). Он запросил мнение Объединенного Комитета начальников штабов, чтобы застраховать себя от упрека англичан. Начальник штаба генерал Маршалл поддержал Эйзенхауэра и штурм Берлина из планов союзников был исключен.

Итак, «американская карта» — слабенькое и надуманное прикрытие, этакий «фиговый листочек».

Главное же состоит в том, что задвинув на второй план стратегически грамотную задачу вначале окружить Берлин, а потом уже его «доколотить», Жуков (и Конев) забыли, что воюют живыми (пока еще) людьми, а не играют в «ноздревские шашки», и вступили в позорнейшее, ничем не оправданное «социалистическое соревнование» — кто первый ворвется в Берлин и доложит об этом «Отцу Родимому». И если военачальники «загнившего Запада» не переставали учитывать возможные потери, то Жуков подобный показатель — «потери», как говорят, «в упор не видел». Поэтому, чтобы только выиграть время и быть в Берлине первым, он и решил ломать всеми имеющимися силами (в т. ч. и танками) стоящую перед ним Зееловскую «стенку».

Вот как выглядит какая-то самоедско-людоедская философия командования 1-го Белорусского фронта, озвученная членом Военного совета генерал-лейтенантом К.Ф.Телегиным: «...Было решено ввести все танковые войска, чтобы задавить противника массой техники, уничтожить максимум сил и средств его... и тем самым облегчить задачу взятия Берлина... Да, мы считались, что придется при этом понести потери в танках, но знали, что даже если и потеряем половину, то все же еще до 2 тыс., бронетехники мы введем в Берлин и этого будет достаточно (ну и бухгалтерия! — B.C.), чтобы взять его... Наши потери были большие. Но и результат их налицо»^[148]...

Прервемся и посмотрим что же было «налицо» (данные о потерях личного состава я уже приводил).

Извлечение из «Ведомости №6 О потерях матчасти БТ и MB 1-го Белорусского фронта за период с 14.4.45 г. по 3.5.45 г. (танки и самоходные установки)».

«... Всего: сгорело и подбито — 1802 ед. Прочие — 139 ед. Итого — 1940 ед.»^[149]. Из этого числа только в ходе прорыва одерского рубежа обороны немцев (14-19.04) войска 1-го Белорусского фронта потеряли 44% (850 ед.) бронетехники.

Но вот звучит и главная, самая ценная мысль, оправдывавшая знаменитый лобовой штурм: «Пускай это будет стоить нам жертв и потерь, но надо как можно быстрее рваться к Берлину (выделено мной — B.C.). Чем быстрее мы ворвемся туда, тем слабее там окажется противник, тем ближе победа. Кроме того, мы упредим возможную высадку десанта союзников (опять «за рыбу деньги», эту специально придуманную версию я уже прокомментировал — В.С), упредим их в захвате Берлина»^[150].

Как легко получилось — не считаясь ни с какими потерями, а ведь войска по колено в крови дошагали практически до конца войны, и когда до Победы осталось протянуть руку и воскликнуть — «все, я живой!», в этот момент, применяя какой-то чудовищный бухгалтерский счет, как на мясокомбинате, в угоду личным амбициям тщеславных военачальников выбирается самое нечеловеческое и непрофессиональное в военном отношении решение — лишь бы первым («любой ценой!») взять Берлин и первым доложить Сталину.

Вот знаменитое боевое распоряжение командующего войсками 1-го Белорусского фронта Жукова командующему 2-й гв. танковой армией с требованием первыми ворваться в Берлин.

«20 апреля 1945 г. 21.50

2-й гвардейской танковой армии поручается историческая задача первой ворваться в Берлин и водрузить Знамя Победы. Лично Вам поручаю организовать исполнение.

Пошлите от каждого корпуса по одной лучшей бригаде в Берлин и поставьте им задачу: не позднее 4 часов утра 21 апреля 1945 г. любой ценой(выделено мной — B.C.) прорваться на окраину Берлина и немедля донести для доклада т. Сталину и объявления в прессе. Жуков Телегин»^[151].

Аналогичный приказ был отдан командующему 1-й гв. танковой армией.

Практически все приказы Жукова должны были выполняться не исходя из сложившейся оперативной обстановки, а именно «любой ценой», т.е. идти вперед, не считаясь ни с какими жертвами в живой силе и технике. Например: 18 апреля 1945 г. в 24.00 командир 9-го гв. танкового корпуса Н.Д. Веденеев вначале получает «выговор», а потом приказ — «любой ценой» (выделено мной. — B.C.)... под вашу ответственность выйти в район Фройденберга... Жуков»^[152].

«Отоваривается» 18.4 и командир 11 -го танкового корпуса И.И. Ющук, который, оказывается, провоевав всю войну, «работает плохо и нерешительно». Тут же, предупредив его о «неполном служебном соответствии», Жуков требует (догадались?) — «... любой ценой (выделено мной. — B.C.) 19.4 выйти в район Вердер, Беторсхаген»^[153]...

Но это еще не все. По итогам второго дня операции Жуков, вместо того, чтобы морально поддержать и подбодрить вверенные ему войска, которые героически сражаясь, день и ночь прикладывали все силы для выполнения, как оказалось, недостаточно продуманного решения (по направлению действия — в лоб по укреплениям Зееловских высот и прямого движения на Берлин по центру немецкой обороны, и по срокам их выполнения), неожиданно издает оскорбительную по форме и содержанию директиву в адрес прославленных к тому времени основных действующих соединений 1-го Белорусского фронта. Вот ее текст, который из современной историографии теперь уже «не вырубишь и топором».

«Всем командармам и командирам всех корпусов 1-го Белорусского фронта.

1. Хуже всех проводят наступательную Берлинскую операцию... 1 ТА под командованием генерал-полковника Катукова и 2 ТА под командованием генерал-полковника Богданова. Эти армии... второй день действуют неумело (?! — B.C.)и нерешительно, топчась перед слабым (? – В.С.) противником. Командарм Катуков и его командиры корпусов Ющук, Дремов (8 гв. МК Прикарпатский Краснознаменный, в боевых донесениях — 8 гв. МПК — B.C.), Бабаджанян (11 гв. ТК, Прикарпатский Краснознаменный — 11 гв. ТПК. — B.C.) за ходом боя и за действиями своих войск не наблюдают, отсиживаясь далеко в тылах (10-12 км). Обстановки эти генералы не знают и плетутся в хвосте событий... Я требую:... б) Всем командармам находиться на НП командиров корпусов, ведущих бой на главном направлении, а командирам корпусов находиться в бригадах и дивизиях 1-го эшелона на главном направлении. Нахождение в тылу войск категорически запрещаю...^[154].

Не трудно догадаться, какие слова были сказаны, например, безусловно одним из наших лучших танковых командармов Михаилом Ефимовичем Катуковым в адрес автора этой ненужной, к тому же бестактной и грубой директивы, сковывающей инициативу имеющего уникальный боевой опыт командарма, заставляя его действовать только по ущербному в подобной крайне сложной ситуации принципу: «делай как я сказал!».

Поклонникам Гареева не следовало бы забывать, что эта жуковская «моральная оплеуха», очень характерная по стилю, оскорбляла честь и достоинство Катукова, имевшего безупречные военные заслуги и проявившего очевидный талант при проведении боевых действий подчиненных ему частей и соединений в ходе Великой Отечественной войны.

Именно он, Катуков, успешно командуя с ноября 1940 г. 20-й тд, а в битве под Москвой 4-й танковой бригадой, первым заслужил присвоения своей части звания гвардейской в танковых войсках — 1 гв. тбр.

Именно его, Катукова (уже командира 1-го танкового корпуса), Верховный Главнокомандующий выбрал из всех танкистов-командиров и принял днем 17 сентября 1942 г. на ближней даче под Кунцево для анализа проблем танковых войск. В ходе многочасовой беседы Сталин хотел, «чтобы прославленный фронтовик-танкист подтвердил правильность политики в области танкостроения, помог разобраться в сильных и слабых сторонах нашей бронетехники, найти причины неудач танковых войск в операциях и боях 1942 г.»^[155]. И Катуков надежды Верховного оправдал полностью.

Именно 1-я ТА Катукова внесла огромный вклад в успешные действия наших войск в ходе Курской битвы 1943 года, причем более весомый, чем 5 ТА Ротмистрова в р-не Прохоровки, действия которой по сей день официальная историография явно преувеличивает.

И вот именно его, командарма Катукова, дважды Героя Советского Союза, участника боев на Украине, крупнейших Львовско-Сандомирской, Висло-Одерской, Восточно-Померанской и Берлинской операций, комфронта пытался обвинить в том, что он (как и все его боевые товарищи) «действуют неумело и нерешительно, топчась перед слабым противником». Жукову же, вместо того, чтобы оскорблять своих подчиненных, самому следовало бы тщательно обдумывать сложившуюся ситуацию и принимать более грамотные в оперативном отношении решения.

Вместе с тем по итогам первых же боев стало ясно, что поставленная задача пробиваться от Зеелова «по граблям» напрямик к Берлину — очевидная ошибка. Вопреки утверждениям Гареева нужно было мощнейшим, охватывающим с севера ударом двух танковых армий (что и предлагала Ставка!) по менее укрепленным районам в общем направлении (вариант): Гольцов-Вриецен-Рюдниц-Ораниенбург выйти к Берлину, окружить его (совместно с 1-м УФ!), развернуть часть войск фронтом на восток и приступить к планомерному, без ненужной (к празднику!) спешки, добиванию берлинского гарнизона, используя полностью задействованные в операции 7900^[156] самолетов (согласно плану «Салют» только 25 апреля по центру Берлина было нанесено два бомбовых удара с привлечением 1671 самолета)^[157]. Одновременно проводилась бы ликвидация «Зеело-Мюнхеберговского», «Франкфурто-Губенского» и других возникших котлов, искусством расчленять и уничтожать которые к этому времени наше командование владело в совершенстве. Но, как говорят, «скупой два раза платит», пытаясь выиграть время для единоличного захвата Берлина, Жуков потерял не только время, но и заплатил огромную (если бы «двойную»!) цену, исчисляющуюся многими человеческими жизнями вверенных ему советских солдат, тех, о которых, как некоторые любят говорить, он всегда заботился и посвятил им (надо полагать, оставшимся в живых) даже свою книгу «Воспоминания и размышления».

Жуковское же «обучение» Катукова — где ему следует находиться при ведении боевых операций («Не отсиживаться далеко в тылах») — неудобно даже комментировать. Известно, что командарм Катуков при руководстве боевыми действиями всегда находился в районе передовой, как правило на КП корпуса или бригады, то есть на главном, решающем направлении. Это было связано с тем, что динамичным, ежеминутно меняющимся по результатам оперативной обстановки, танковым боем грамотно и эффективно управлять можно было только таким образом.

Совершенно очевидно, что время пребывания в максимально приближенных к передовой условиях Катукова за все время боевых действий в 1941-1945 годах несопоставимо с подобным пребыванием Жукова в должности комфронта или представителя Ставки. Короче — «разъяснять» Катукову, отвечающему за все боевые действия танковой армии (а это по состоянию на 16.04.45 709 танков и СУ, 46 тыс. личного состава и др.), где ему лучше находиться комфронта морального права не имел, так как это, строго говоря, не его дело. Однако таков был «стиль» командования Жукова — постоянное, наносящее только вред, вмешательство в дела, относящиеся непосредственно к компетенции подчиненных. Складывается впечатление, что все эти указания о «командных пунктах» являлись для Жукова этаким «пунктиком», ибо еще в 1942 году он и талантливому командарму-33 М.Г. Ефремову записал в боевой характеристике неумение выбора «расположения командного пункта»^[158]. Самому же Катукову было не до жуковских «шуточек» — решая поставленную комфронтом тяжелейшую задачу он «...ввел армию в прорыв и начал развивать наступление в глубину по шести маршрутам, имея все три корпуса в одну линию, на правом фланге 11 ТК, в центре 11 гв. ТК и на левом фланге 8 гв. МК, каждый корпус в двух эшелонах»^[159].

И только читая боевые донесения 1 гв. ТА можно понять, какое высочайшее мастерство проявил Михаил Ефимович, принимая смелые решения, меняя маршруты, обходя опорные пункты и варьируя направления главных ударов своих наступающих днем и ночью корпусов.

 Но вернемся к истории с наказанием командиров корпусов и, в частности, Ивана Ивановича Ющука (11 ТК). Она не только любопытна, но и показательна, точно характеризуя взаимоотношения командиров наступающих частей и командующего фронтом. Эту «обстановку» иначе как нездоровой и явно мешающей общему делу назвать нельзя.

Так что же это за танковый корпус и его командир, столь «неумело» действующий в боях при прорыве в р-не Зееловских высот и рубежей обороны немцев на Берлинском направлении? 11 ТК являлся основной ударной силой 1 гв. ТА. Он имел 35% всех армейских танков (173 ед.) и 41 самоходную установку (30%), всего было 214 бронеединиц в составе трех тбр, двух мсбр, одного ттп, двух сап, одного мд и др. Хотя он и был задействован на правом фланге армии, однако практически возглавлял наступление на самом главном направлении — вдоль железной дороги и шоссе Берлин-Зеелов (являющихся как бы горизонтальной осью «Запад-Восток», маневрируя, в зависимости от реальной обстановки, то севернее их (Грунов, Илов), то южнее (Хенникендорф). Успешно действуя на своем направлении, но не так стремительно, как хотелось бы Жукову, и не получая замечаний от своего командарма, он все время находился на армейском переднем плане атаки (говоря языком тогдашнего противника — был в «шпицгруппе», то есть на острие атаки, оторвавшись от основной группы — пелетона).

Указанное боевое распоряжение командиру 11-го ТК Жуков отправил 18.04.45 в 24.00, то есть зная уже итоги третьего дня сражения. Коль скоро представилась такая возможность, давайте вместе заглянем в официальные боевые донесения и оперсводки 1-й гв. ТА за эти дни.

1-й день (16.04). 11 ТК с утра переходит в оперативное подчинение 1 гв. ТА, начав передовыми отрядами движение за пехотой 8-й гв. армии. В 13.30 Катуков приказывает авангардным бригадам корпуса (65-й и 36-й тбр) обогнать пехоту 8 гв. А и выйти на свои маршруты, развивая наступление в общем направлении на Берлин. Однако 1-я гв. ТА не получила возможности войти в прорыв и развить успех, т.к. второй оборонительный рубеж противника общевойсковыми частями прорван не был, и 1-я гв.ТА совместно с 8 гв. А были вынуждены прорывать оборону противника на всю глубину. В 20.00 11 ТК успешно отражал в р-не Вербиг ожесточенные контратаки танков и СУ противника.

2-й день (17.04). 11 ТК к 14.00 захватывает переправу на р.Флисс и силами 50 ТТП совместно с пехотой 8-й гв. А — опорный пункт немцев Зеелов.

Теперь посмотрим, что же такого произошло в течение 3-го дня операции (18.04), в результате чего комфронта объявил командиру 11-го ТК Ющуку «служебное несоответствие», добавив, к тому же, что он (Ющук) «работает плохо и нерешительно».

Чтобы была понятна очевидная несправедливость этого взыскания, приведу без комментариев текст (в части, касающейся 11-го ТК) боевого донесения (№ 0352) штаба 1 гв. ТА по состоянию на 22.00 18.04.45 г.:

«Начальнику штаба 1 Белорусского фронта

... 11 ТК отбив три контратаки силою 10-30 танков и СУ каждая (две начиная с 7.10 на Вулков, третья — в 12.00 на Хермерсдорф, 37 км от восточной окраины Берлина. — B.C.), во второй половине дня отбросил противника из района Вулков, Хермерсдорф и 2 км южнее — вышел на рубеж: Хермерсдорф, оз. Биркен-Зее, в 20.00 овладел Мюнхенхофе (5 км севернее опорного пункта Мюнхеберг, приблизительно 33 км до Берлина. - B.C.)»^[160].

Что касается указания выйти «в районе Вердер» (19 км до Берлина. -B.C.), то согласно приказу Катукова 11 ТК, действуя оперативно и грамотно (и уж конечно не «любой ценой»), обошел Вердер и овладел узлом дорог западнее его. В дальнейшем 11 ТК взял Эггенсдорф (12 км до Берлина) и к исходу дня 21.04, перерезав столичный окружной автобан «Berliner Ring» и овладев Хёнов (20 тбр), 22.04 вступил в пригороды Берлина Фридрихсфельде, Петерсхаген и начал бои в городе Берлин. Но это — отдельная тема.

С утра 23.04 уверенно действовавший 11-й ТК поступил в оперативное подчинение 5 Ударной армии.

Но на этом взаимные «контакты» по линии Жу-ков-Ющук не закончились. 24 апреля командир 11-гоТК И.И. Ющук, нарушая уставную субординацию, через голову командарма направляет шифровку маршалу Жукову следующего содержания:

«Командующему 1 Белфронта

Маршалу Советского Союза

тов. Жукову

Мне известно, что прорыв Зееловской высоты сев. Зеелов производил 4 гв. СК 8 гв. армии с тбр 11 ТК, в дальнейшем в ходе операции 11 ТК был все время в голове корпусов 1 гв. ТА и 22.04.45 г. вышел на вост. окр. гор. Берлина, где и до настоящего времени успешно продвигается в гор. Берлин.

Непонятно личному составу корпуса, почему при прорыве укрепленной полосы в приказе тов. Сталина № 339 не упомянут 11 ТК.

Ющук.»^[161]

На шифровке Жуков размашисто, наискось, карандашом, начертал:

«Т. Ющуку.

11 ТК действовал плохо, поэтому он и не упомянут в приказе т. Сталина. Если 11 ТК будет действовать плохо и в дальнейшем, то Вы лично будете заменены более энергичным и требовательным командиром, а о корпусе не будет сказано ни одного слова.

Жуков. 24.04»

Причины, побудившие Ющука направить, по сути дела, протест необоснованным действиям Жукова по отношению к 11-му ТК понятны и легко объяснимы:

1. Корпус с первых минут наступления на Зеелов и до прорыва в черту города Берлин бессменно успешно действовал в авангарде наступающих соединений 1-й гв. танковой армии.

2. Ознакомившись с возмущенной реакцией многотысячного коллектива (прибл. 14 тыс.), не понимавшего, почему их героические действия вдруг не были оценены по достоинству и не отмечены (по решению Жукова) в сталинском приказе, Ющук принял неординарное, но безусловно мужественное для того времени решение — в знак памяти погибших и отстаивая честь живых, рискуя личной карьерой, не побоялся вслух назвать действия маршала несправедливыми («непонятно личному составу»...)

О придирках маршала к командиру и всему личному составу 11 TK можно сказать следующее.

1. Для претворения в жизнь ошибочных положений своей воспитательной методики «подстегивать», а не «поощрять (хвалить)» личный состав для достижения поставленных задач, маршал выбрал командира удачно действующего корпуса Ющука скорее всего потому, что Иван Иванович когда-то что-то ему «возразил». Георгий Константинович, к сожалению, подобные «промахи» прощать не умел. Так считал и Ющук — в 1947 году он, будучи нашим соседом по подъезду в известном всем танкистам «при академическом 11-м корпусе», пришел к моему отцу и, показав контрольную мишень отстрела на кучность трофейной двустволки «Зауэр», попросил его сделать авторитетное заключение. Тогда же он и высказал свое предположение о причинах «пристрастия» к нему маршала, у которого он в 1942 г. был заместителем командующего Западным фронтом по танковым войскам. Между тем сводя личные счеты с Ющуком, Жуков почему-то забыл (не имея права этого делать) о «советском солдате», говоря, что «о корпусе не будет сказано ни одного слова».

2. Следует обратить внимание и на то, что приведенные выше приказы по 9 гв. ТК (Н.Д. Веденеев), 11 ТК и многие другие почему-то отдавались напрямую, минуя соответствующего командующего армией, ставя, тем самым, последнего в трудное положение, ибо зачастую подобные спонтанные решения комфронта не стыковались с уже реально осуществляемыми в боевой обстановке мероприятиями по координации действий всех корпусов и частей армии.

Причины таких действий Жукова (не считая несовершенного стиля руководства «через голову непосредственного начальства») очевидны.

Во-первых, приняв ошибочное решение на прорыв через Зеелов, маршал установил командармам нереальные сроки (по дням) наступления на Берлин. Например, 1-й гв. танковой армии (равно как и 2-й) ставилась задача «на второй день ввода в прорыв овладеть восточной и северо-восточной частью города Берлин» («...Шёневайде, Копеник...» — В.С.)^[162]. Поэтому в выводах «Итогового доклада о боевых действиях 1 гв. танковой армии в Берлинской операции (16.04-2.05.1945)» под первым пунктом значилось: «...В район задачи 2 дня операции 1 гв. ТА вышла только к 11-му дню боевых действий...»^[163].

Во-вторых, доложив об этих нереальных исходных данных Сталину^[164], Георгий Константинович тем самым поставил себя в достаточно неловкое, если не сказать сложное положение (вся эта информация попала под контроль Главковерха).

В-третьих, быстро уяснив после начала боевых действий нереальность выполнения поставленных задач в указанный срок, маршал занервничал. Пытаясь «вогнать» наступающие войска в свой, физически невыполнимый для них график, комфронта стал издавать «подстегивающие» приказы (с взысканиями) ряду командиров, игнорируя при этом их непосредственных начальников.

В-четвертых, в подобных приказах ставились перед войсками, как правило, нереальные задачи, что вводило нервозность в действия командного состава, не имеющего возможности выполнить их в срок.

Не мною сказано: (из заключения Генштаба по итогам Ржевско-Вяземской (1942 г.) операции) — «... 3. Громкие приказы, которые отдавал командующий Западным фронтом (Г.К. Жуков. — B.C.) были невыполнимы. Ни один приказ за всю операцию вовремя не был выполнен войсками...» (выделено мной. — B.C.). И получается, что «вся рота идет не в ногу, только командир — в ногу». Таким образом, вредные привычки маршала (и их «каллиграфия») сохранились надолго и в течение войны изменений не претерпели.

Приведенные примеры лишний раз доказывают, что утверждение Гареева о правильности решения штурмовать Зееловские высоты в лоб, не верно, как не верно и предположение о том, что «...при другом решении пришлось бы... с подходом к Берлину вводить в город танковые армии»^[165] (а их, кстати, ввели и «при этом» решении).

Между тем у второго участника «гонок к Берлину» — маршала И.С. Конева — как ни странно, подобные задачи сформулированы хоть и достаточно жестко, но без аморальных «любой ценой». Например: в боевом распоряжении от 17.4.45 г. командующим 3-й и 4-й гв. танковым, 3-й и 5-й гв. и 13-й армиям в п. 2 он ставит задачу: «... Наши войска должны быть в Берлине первыми»^[166]. В другом боевом распоряжении от 20.4.45 г. командующим 3-й и 4-й гвардейским танковым армиям сказано следующее: «Войска маршала Жукова в 10 км от восточных окраин Берлина. Приказываю обязательно сегодня ночью ворваться в Берлин первыми (выделено мной. — B.C.). Исполнение донести»^[167].

Но вернемся на Зееловские высоты и по документам попытаемся разобраться, что же там произошло, и кто прав — Гареев, утверждающий, что штурм был, по сути, единственным оптимальным вариантом, или мы (как и многие другие) считающие, что решение это, изменившее достаточно грамотный замысел Ставки, и связанное с огромными потерями, было неверным.

Начнем с ошибочного утверждения Гареева о том, что от Зееловских высот до Берлина была «сплошная оборона на глубину 50-60 км и никакого «чистого» оперативного простора для действия танковых войск не просматривалось».

Да, оборона была, но не такая, какой пытался изобразить ее М.А. Гареев. Просматривался и «простор».

Но чтобы сразу поставить все на свои места, начнем с оценки Г.К. Жукова, который 13 августа 1966 г. в редакции «Военно-исторического журнала», как бы предвидя безапелляционное заявление М.А. Гареева, опять его подвел и сформулировал свою задумку так: «Я считал, что чем больше мы вытянем резервов противника, уничтожим их в открытом поле (выделено мной — В. С), тем легче удастся взять Берлин».

Если рассмотреть действия 2-й гв. ТА, то согласно сводке оперативного отдела штаба армии от 15 мая 1945 г. оборона была не сплошной, как утверждает М.А. Гареев, а строилась, главным образом, «по принципу опорных пунктов и узлов сопротивления»^[168]. Приноравливаясь к такой системе обороны, танковые корпуса вынуждены были часто изменять свои маршруты (что при «сплошной» обороне сделать практически невозможно). «... К исходу дня 18.4.45 г. танковые части (2-й гв. ТА. — B.C.)... вышли на более благоприятную для маневра местность (выделено мной. — B.C.) и к 21.00 достигли рубежа: Шульцендорф... Под покровом ночи танки прошли лесной массив... и вышли в пригородные районы г. Берлин».

А как действовала 1-я гв. танковая армия за Зееловскими высотами? Говорит командарм М.Е. Катуков: «... У меня под Зееловым обход обозначился на правом фланге... Обойдя леса сев.-зап. Зеелова.... я все-таки вышел на простор (выделено мной. -B.C.) на рубеже Мюнхеберга (35 км до окраин Берлина — B.C.), а потом, прорвавшись и через этот рубеж обороны, мы пошли до самых окраин Берлина»^[169].

Что же получилось при штурме Зееловских высот? Амбициозный генерал Гареев утверждает, что «без ввода танковых армий, пришлось бы вести длительные боевые действия силами одной лишь пехоты и артиллерии, неся еще большие потери». Прямо скажем — не убедительно, так как в артиллерии наши войска имели многократное преимущество. Столь же внушительно было превосходство и в авиации. Усилив огневое воздействие этих видов войск, никаких бы «больших потерь» не было. Однако практические действия Жукова свидетельствуют только о том, что он и не собирался дополнительно тратить время на более тщательную организацию прорыва Зееловского рубежа, ибо в постыдной совместной с Коневым гонке «nach Berlin» роль догоняющею аутсайдера его никак не устраивала — он должен был быть только первым!

К тому же согласно заявлению начальника тыла 1-го Белорусского фронта генерал-лейтенанта Н.А. Антипенко в этих напряженных условиях фронт сэкономил (?) к концу операции много артиллерийских боеприпасов.

Предельно ясно прокомментировал сложившуюся ситуацию один из главных участников прорыва командующий 8-й гв. армией генерал-полковник В.И. Чуйков: «... Я считаю, что введение в бой в первый день танковых армий не совсем удачно, хотя бы и на завершающем этапе Великой Отечественной войны (для тех, «кто не понял» — не надо было их вводить. — В.С). Тем более, что пехота и наши танки НПП (непосредственной поддержки пехоты. — B.C.) и артиллерия не выдохлись в своем наступлении так, чтобы было нужно поддерживать их танками. Ударная сила у нас была достаточная...» (выделено мной. — B.C.)^[170].

Если перечислять недостатки операции, то список этот будет слишком велик, поэтому ограничимся только главными примерами:

— неверная в целом оценка оперативной обстановки;

— неудовлетворительное знание противника;

— сильное сопротивление немцев, которое оказалось для Г.К. Жукова неожиданным, так как полученные в результате разведки боем данные о мероприятиях, проводимых противником, должным образом не были учтены, особенно в вопросах артиллерийского и авиационного обеспечения операции, что отрицательно сказалось на ходе боевых действий по прорыву тактической зоны обороны противника;

— неуместная «экономия» боеприпасов (об этом я уже говорил);

— переоценка результатов боев 14-15 апреля (не заметив отвода войск противника, Жуков сократил (?!) продолжительность артподготовки с 30 до 20-25 минут);

— обе танковые армии вводились в условиях, когда оборонапротивника не была подавлена;

— не был отработан и вариант допрорыва танковыми армиями тактической обороны немцев (все исполнялось в режиме «импровизаций»);

— преждевременный ввод танковых объединений создал хаос в оперативном построении общевойсковых армий, вызвал нарушение их тыловых коммуникаций, неразбериху в управлении войсками.

Теперь примеры:

— «артиллерийская подготовка проведена по пустому месту, так как противник накануне перенес свои огневые точки» (1079 сп 312 сд);

— «танки не были приготовлены к ночной стрельбе. В момент наступления стреляли вслепую» (командир танковой роты 68-й тбр);

— «боевые порядки фактически перепутались, что дало возможность противнику наносить нам ущерб даже неприцельной стрельбой» (1083 сп 312 сд и др.);

— «большинство ранений произошло не на минных полях противника, а на наших» (политотдел 69-й армии);

— «наступила ночь и вот начался кошмар: идут волны наших бомбардировщиков, и сгружают свой груз на мой штаб, на колонны и боевые порядки 8 гв. МК и 11 гв. ТК, жгут наши танки..., убивают людей. [Из-за] этого мы на 4 часа прекратили наступление» (Катуков, I гв. ТА). Нечто подобное происходило и в зоне действия 3 гв. ТА Рыбалко: «...двое с половиной суток мы были под ударом своей авиации».

Что касается идеи Г.К. Жукова использовать 143 прожектора, то иначе как казусом или скорее грубой ошибкой это назвать нельзя. Вот оценки:

— «прожекторный свет дал возможность противнику сосредоточить свой огонь по местам скопления наших войск, чем объясняются такие большие потери» (69 А);

— Чуйков (8-я гв. армия): «... мы отлично знали, что после 25-минутного артналета такой мощности, как было на плацдарме, ничего нельзя было увидеть ... все поле закрывается стеной пыли, гари и всем, чем хотите. Василий Иванович (Казаков, командующий артиллерией фронта. — B.C.)tкогда мы с Вами сидели на высоте 81,5, когда засветились прожекторы, которые находились в 200-300 метрах от нас, мы их с вами не видели и не могли определить, светят они или нет ... реальной помощи войска от этого не получили» (выделено мной. — B.C.).

Подобных примеров не перечесть. Поэтому продолжим движение к Берлину. Прорвав оборону на Зееловских высотах и напутствуя войска на штурм Берлина, Жуков, опять-таки подогревая нездоровый «скоростной» режим (давай! давай! вперед!), явно их дезориентирует, отдавая следующее распоряжение.

«22 апреля 1945 г. 22.45

№ 00595/оп

1. Оборона г. Берлина противником организована очень слабо (?! — B.C.), а операция наших войск по взятию города развивается очень медленно...»^[171].

На самом деле все было значительно сложнее. Берлин был разбит на девять укрепрайонов, каждый из которых обороняли до 15 тыс. человек. Кроме того в городе действовало множество боевых групп, сформированных из отошедших (или разбитых в предыдущих боях) немецких соединений. Особую опасность представляли так называемые танково-истребительные подразделения. Они состояли из 20-25 человек, имели на вооружении 8-10 гранатометов «фауст» или «оффенрор», 2-3 легких пулемета и т. п. Немцы активно использовали и подземные сооружения, которые были построены специально для оборонительных боев. Они обороняли каждый квартал, каждый дом, этажи, отдельные квартиры.

В целом Берлинская операция, к сожалению, является образцом неорганизованности и безалаберности.

Объективную оценку операции дадут беспристрастные (как я надеюсь) историки последующих поколений. М.А. Гареев и его сторонники такой оценки Г.К. Жукову не дадут, ибо она испортит картину, так мастерски нарисованную его (Жукова) почитателями. Следует еще раз напомнить, что Г.К. Жуков и И.С. Конев организовали позорное «социалистическое соревнование» — кто ворвется в Берлин и «первым» доложит о гибели фашистской Германии. И исполнить это надо было «любой ценой» (Жуков) или «во чтобы то ни стало» (Конев) за несколько дней и часов до окончания сопротивления фактически разбитых немцев (по состоянию на 26.4.45 наши войска имели преимущество: в танках — в 6 раз, в артиллерии — в 5 раз и в личном составе — почти в 2 раза).

Такого бедлама после 1942 г. не было, пожалуй, при проведении ни одной наступательной операции: фронт полез на фронт, армии на армии, дивизии на дивизии. Все перемешалось — люди, танки, разгранлинии. Например, полной неожиданностью для Жукова стал захват Бранден-бурга танкистами Лелюшенко. В момент, когда Конев докладывал в Москву о взятии этого важного стратегического пункта, Жуков отдавал приказ своим кавалеристам «немедля повернуть на юг» с задачей занять Бранденбург до подхода войск 1-го Украинского фронта. Из доклада о боевых действиях 1 гв. ТА с 16.04. по 2.05.45: «... 9. В боях за г. Берлин наступление было концентрически-звездным, все имели задачи и стремились выйти к центру... Взаимная информация совершенно недостаточна (разные армии и фронты). Это приводило иногда к обстрелу артиллерией своих соседей»^[172]. По несколько раз в сутки командующие фронтами докладывали Сталину об «спешном продвижении» к центру Берлина.

28 апреля И.С. Конев обратился к Г.К. Жукову с просьбой об изменении направления наступления 1-й гв. ТА и 8-й гв. А, так как «...они режут боевые порядки войск 1-го Украинского фронта, наступающие на север... О вашем решении прошу сообщить»^[173].

Жуков, проявив свойственную ему «любезность», вместо ответа «собрату по оружию» направляет Сталину нечто среднее между жалобой и доносом (как в армии говорят, «телегу») с ходатайством о необходимости изменения разгранлинии с I -м Украинским фронтом. В этом документе однако есть очень любопытная концовка: «... Докладывая изложенное, прошу установить разграничительную линию... или разрешить мне сменить (выделено мной. — B.C.) части 1-го Украинского фронта в г. Берлине»^[174]. («Голубая мечта»! — убрать Конева, чтобы потом говорили: «Берлин взял Жуков!»).

Относительный порядок был наведен только 28 апреля^[175], когда были уточнены разгранлинии между фронтами.

Завершил же Берлинскую операцию Жуков прямым подлогом, издав секретный приказ о якобы взятии рейхстага в 14.25 30 апреля 1945 г., хотя бойцы 150-й сд генерал-майора В.М. Шатилова и 171-й сд полковника А.И. Негоды в это время лишь подошли к Королевской площади перед рейхстагом (до него оставалось метров триста), покрытой завалами, надолбами и баррикадами.

«...Когда появился приказ Жукова, наши солдаты еще только сделали первую попытку выбраться на площадь и тут же залегли, не поднимая головы, прижатые шквальным огнем. Самое потрясающее то, что в секретном приказе маршала, кроме благодарности войскам своего фронта, описывались и подробности взятия рейхстага: «Противник в районе рейхстага оказывал ожесточенное сопротивление нашим наступающим войскам... Бои внутри главного здания рейхстага переходили в неоднократные рукопашные схватки. Войска 3-й ударной армии... сломили сопротивление врага, заняли главное здание рейхстага и сегодня 30.04.45 г. в 14.25 (выделено мной. — В.С.) подняли на нем наш советский флаг... (Совинформбюро, «сбросив» 25 минут, сообщило о взятии рейхстага 30 апреля «в четырнадцать часов». — B.C.).

...Прижатые огнем к земле солдаты продолжали лежать на площади... Шатилов велел передать трубку командиру полка (Зинченко. — B.C.) «...Если нет наших людей в рейхстаге и не установлено там знамя, то примите все меры любой ценой (выделено мной. — B.C.) водрузить флаг или флажок хотя бы на колонне первого подъезда. Любой ценой! — повторил генерал. — ... Первая атака захлебнулась. Только с четвертой попытки ворвались в рейхстаг. Был уже вечер, часов около семи» (выделено мной. — В.С.)»^[176].

Однако поклонники Жукова не должны забывать, что все эти игры «кто быстрее» проводились на живых (тогда еще) людях!

Вот что говорили участники двух научных конференций (в 1946 г.) по «опыту» Берлинской операции:

— Катуков (1-я гв. ТА): «... Когда мы вышли к Зееловским высотам, развернулись и устремились вперед, все наши попытки успеха не имели. Все кто высунулся вперед, моментально горел, потому что на высотах стоял целый артиллерийский корпус противника, а оборона на Зееловских высотах сломлена не была.

... Ведь у меня погибло 8 тыс. танкистов, 4 командира бригад, 22 комбата, несколько командиров полков, две сотни танков...».

— Рыбалко (3-я гв. ТА): «... В Берлине работало два фронта ... Мы должны были идти, но подчинены быть одному командующему. Один военачальник должен отвечать за такую операцию. ... Чуйков выходит и дает предписание освободить пути и получается — не то драться, не то спорить. На этот спор ушли сутки».

— Бахметьев (3-я гв. ТА): «... У Ангальтского вокзала все перемешалось. Одни войска идут в одном направлении, другие — в другом».

— Переверткин (69-й ск): «... с 22 апреля по I мая корпус вел тяжелые уличные бои в Берлине. За 10 дней он пять раз менял направления ... Корпус не имел опыта боев в крупном населенном пункте ... Корпус потерял — без трех человек — 5 тысяч бойцов и командиров».

И последний пример.

Эту быль рассказал мне подполковник Н., участник Берлинской операции. Итак, снова о танках, вернее о том, как командование 1-м Белорусским фронтом применяло их в городских условиях (чтобы никто не удивлялся — откуда вдруг взялся «чечено-грозненский опыт»).

«1945 год. Берлин. Начало аллеи «Франкфурктер Тор» (Франкфуртские ворота). По направлению к центру города в кильватер выстраивается наша танковая бригада. Впереди, до самого центра, разбитая улица, в развалинах домов которой, в подвалах, засели сопливые мальчишки с фаустпатронами. Почти так же, как мы видим иногда по телевизору раздельные старты лыжников на первенстве мира, когда через секунд тридцать по писку системы «Лонжин» стартер командует — «пошел», вот так же, почти с тем же интервалом, той же командой — «пошел», пускали в последний путь танки моей несчастной бригады, с боями прошедшей кровавый путь до фашистской столицы. Казалось бы все позади — вот она Победа. Но нет, так просто у нас не бывает... Каждая машина проскакивала 400-600 метров, после чего конец был для всех одинаков — танк расстреливался в упор фаустпатронами и, с учетом крайне разрушительного заброневого действия этого нового для нас боеприпаса, мало кто из членов экипажа имел возможность спастись. Прикинув эту арифметику, я без труда рассчитал, что жить мне осталось минут шесть. Но видимо везуха была на моей стороне — когда перед моим танком осталось всего две машины, эту бессмысленную бойню остановили. Кто принял решение я не знаю, да и было не до выяснений...».

Как бы в подтверждение сказанного, при просмотре архивных документов тех дней, неожиданно натолкнулся на боевое распоряжение от 21.04.45 командующего 3-й ударной армией (эдакий «рояль в кустах») командиру 9-го танкового корпуса И.Ф. Кириченко о необходимости «активизировать действия танковых бригад на Берлинском направлении».

Однако предложенный командармом В.И. Кузнецовым рецепт «активизации» оказался настолько поразительным, что текст этого распоряжения достоин опубликования полностью.

«Вы плохо выполняете не только мои приказы, но и тов. Жукова. Прикажите командирам бригад возглавить на головных танках свои бригады (?! — B.C.) и повести их в атаку на Берлин, иначе ни чести, ни славы своего корпуса Вы не завоюете.

О панцерфаустах будете потом рассказывать детям (?! — B.C.)

Кузнецов»^[177].

Даже не знаю с чего начать. О столь новом построении наступающих танковых бригад, когда их командира в нарушение общепринятых правил и законов военного искусства, в приказном порядке заставляют не руководить боем, а лично возглавлять атаку, узнаю впервые. Невольно вспоминается эпизод из фильма «Чапаев», где легендарный Василий Иванович в далекие годы Гражданской войны, передвигая на столе картофелины, поучает своих незадачливых командиров: «Где должен быть командир при атаке? Впереди! На боевом коне!» И если это неверное утверждение в какой-то степени простительно не имеющему достаточного военного образования автору идеи Фурманову, забывшему, или скорее всего не знавшего, что еще согласно Полевому уставу 1916 года командир не должен находиться впереди своего атакующего подразделения (части), то позорное «изобретение» советского командарма В.И. Кузнецова буквально за несколько дней, часов и минут до окончания боевых действий ничего, кроме изумления, вызвать не может. Все дело в том, что преподавателям ни в школе прапорщиков, ни в академии им. М. Фрунзе, которые В.И. Кузнецов окончил соответственно в 1916 и 1936 годах, мысль обучать своих учеников столь вздорным методам руководства (ведения) атакующими действиями подчиненных частей в голову, естественно, придти не могла из-за ее абсурдности. Установить же кто на самом деле был подлинным автором этой «идеи» — Кузнецов или Жуков, теперь уже практически невозможно. Хотя предположения имеются...

Что же касается низкопробного юмора командарма о «панцерфаустах», то смело можно утверждать: после подобных построений в черте города атакующих колонн танковых бригад многим и многим детям обещанных рассказов о панцерфаустах услышать не пришлось, так как количество «рассказчиков», к сожалению, было сведено до минимума...

В «Докладе о боевых действиях 1 гв. ТА с 16 по 2.05», представленном в июне 1945 г. (№ 00322) начальнику штаба ГСОВ в Германии, в частности, указывается, что: «...анализ причин безвозвратных потерь танков и СУ в уличных боях за город Берлин показывает относительное увеличение потерь танков от фаустпатронов (до 10%. — B.C.), применяемых немцами в больших размерах во время уличных боев»^[178]. И там же: «...б) боевые потери в уличных боях характерны повышенным количеством машин, вышедших из строя от фаустпатрона»^[179]. Всего 1 гв. ТА с 16.04 по 2.05.45 безвозвратно потеряла 232 бронеединицы (45,3%), из них во время уличных боев в г. Берлине — 104 ед. (45%) к общему количеству потерянных танков и СУ. Без повреждений — 7%^[180].

Вот на таком «высоком» оперативном уровне заканчивали войну, где «запевалой» («любой ценой»!) был Жуков!

Закончить же Берлинскую эпопею следует уникальным документом - выговором Сталина Жукову, в котором просматриваются многие из недостатков последнего. Какие-либо комментарии в данном случае излишни.

«Указание Верховного Главнокомандующего Военному Совету Группы советских оккупационных войск в Германии с требованием отменить приказ по Группе об огульном наказании командного состава за мародерские действия отдельных военнослужащих

20 сентября 1945 г. 16.00

№11131

Маршалу Жукову

Генерал-полковнику Малинину

Генерал-лейтенанту Телегину

Я случайно узнал вчера от СМЕРШ, что Военный совет Группы советских оккупационных войск в Германии издал приказ от 9 сентября с.г., где он, отмечая мародерские действия отдельных военнослужащих, считает необходимым наказать весь командный состав от сержантов и офицеров до командиров рот включительно (подчеркнуто мной. — B.C.) путем перевода офицерского состава до командиров рот включительно на казарменное положение с тем, чтобы командиры были расположены вместе с подчиненными с обязательством командирам взводов и командирам рот постоянно находиться со своими подчиненными.

Как оказалось, копия этого приказа не была послана в Генеральный штаб.

Я считаю этот приказ неправильным и вредным (подчеркнуто мной. — В.С). Он неправилен ввиду его огульного характера и несправедливости, так как из-за мародерских действий отдельных военнослужащих огульно и несправедливо наказывается весь командный состав до командиров рот включительно. Он вреден, так как он не укрепляет дисциплину, а наоборот, ломает ее, дискредитируя командный состав в глазах рядовых. Я уже не говорю о том, что если этот приказ попадет в руки руководителей иностранных армий, они не преминут объявить Красную Армию армией мародеров.

Прошу Вас немедленно отменить этот приказ. Найдите форму для отмены приказа, которая бы не набрасывала тень на командование Группы. Я не пишу Вам формального приказа Ставки об отмене Вашего приказа, чтобы не ставить Вас в неловкое положение, но я требую, чтобы:

1. Приказ был отменен немедленно с донесением об этом в Генеральный штаб.

2. Подобные приказы, имеющие серьезный характер, не издавались впредь без предварительного сообщения в Ставку о Ваших соображениях.

3. Копии всех Ваших приказов посылались в Генеральный штаб. Советую Вам усилить политическую работу в войсках группы и почаще прибегать к суду чести, вместо того, чтобы пугать людей приказами и таскать офицеров в суд как проворовавшихся уголовников (подчеркнуто мной. — B.C.).

Я думаю, что это будет лучшее средство для ликвидации мародерских действий.

Сталин»^[181]

В связи с этим напомним еще раз Гарееву и поклонникам «любимца солдат» Жукова, что победа измеряется не только тем, кто водрузил свой флаг над столицей врага, но и соотношением боевых успехов к числу потерь. Поэтому правы те, которые говорят, что непосредственный штурм окруженного и обреченного Берлина так, как он был исполнен, к майским праздникам, нужен был только для очередного возвеличивания Сталина и Жукова в духе советских традиций. А то, что «за Россию заплатили Россией», ни Гареева, ни упомянутых других поклонников бездарных методов ведения вооруженной борьбы, совершенно не интересует. Я же уверен, что представив читателям достаточно документов, подтверждающих (согласно гареевской «логике исторических событий») достоверность нашего графологического анализа «каллиграфических» особенностей полководческого почерка Г.К. Жукова, доступно и убедительно опроверг все гареевские нападки и измышления.

И последнее. О «почтении» к некоторым военачальникам.

XI

Гареев считает, что «должно быть какое-то почтение к выдающимся военачальникам как Г.К. Жуков, К.К. Рокоссовский...» и др.

Однако историк почему-то забыл, что для того, чтобы кого-то как у нас говорят, «зауважать», об этом человеке надо знать и хорошее и плохое (если оно есть). Только тогда можно проникнуться искренним чувством уважения (или симпатии), когда совокупность этих компонентов в своем единстве будет создавать очевидное положительное впечатление. Прежде чем более внимательно вглядеться в Жукова и оценить все его человеческие качества, должен заметить, что отношу себя к той значительной части ветеранов войны, военнослужащих и граждан страны, которая как полководческие так и общечеловеческие способности и достоинства Константина Константиновича Рокоссовского ставит выше, чем у Жукова. Вот к нему, Рокоссовскому, проникнут глубочайшим почтением. На вопрос «почему?», ответ однозначен — главным образом, за человеческое, уважительное (!) отношение к основному труженику войны — солдату. И если у Жукова (вспомнившего о «Советском солдате» только при написании эпиграфа к своим «Воспоминаниям») на личном вымпеле в течение всей войны было начертано — «любой ценой!» (иначе он, к сожалению, не умел, не получалось), то на штандарте Рокоссовского девиз был другой — «Больше огня — меньше потерь!». Вот и вся разница по военным делам.

Но вернемся к Жукову. Можно ли сказать, что народ (и я вместе с ним) если не всё, то хотя бы немного знает о Жукове? Нет, усилиями Гареева, его сподвижников, активистов жуковского фонда и др. информация о Георгии Константиновиче идет до неприличия однобокая. Не говоря о человеческих качествах, даже о военных его делах все преподносится, как правило, в искаженном виде, эдакий «золоченый позитив». Нарисовав некое подобие коринской иконы, спрятав поглубже его неудачи (в т. ч. проигранные битвы!), активно ломая руки тем, кто пытается эту информацию дать в более полном и объективном объеме, все эти «выдающиеся мастера» своего дела буквально насильно пытаются привить любовь к человеку (крупнейшему военачальнику), мало что правдивого о нем сказав.

Но уж раз Гарееву захотелось расширить диапазон критики его жуковских оценок (мы перед собой столь масштабную задачу никогда не ставили), то попытаюсь беспристрастно «образ» Жукова раскрыть чуть шире, добавив несколько дополнительных граней и переведя из сугубо плоского его толкования в более объемное:

• оценки Гареевым военного почерка Жукова (его «каллиграфию») разобраны подробно;

• разобраны склонность к чрезмерной (явно болезненной) жестокости;

• отметил, что в должности начальника Генштаба он продемонстрировал очевидную некомпетентность. Решительно не отстаивал судьбоносных решений в самый ответственный для страны момент, заботясь прежде всего о своей личной безопасности. Что, как не страх, побудило Жукова произнести не делающую ему чести фразу: «Кто захочет класть свою голову?»^[182]. Не заботясь о последствиях с многомиллионными жертвами на границе, должным образом не отстоял своевременный ввод очевидных мероприятий (директива № 001 и др.) перед Сталиным (можно только с сожалением вспоминать, что находящегося в такой же должности Гудериана буквально силой оттаскивали от Гитлера — столь яростно и упорно он отстаивал свои взгляды и решения, в правильности которых был уверен).

К периоду деятельности Жукова в должности нач. Генштаба имею возможность добавить уникальный эпизод, свидетелем которого был я сам. Так сложилось, что мой отец до войны и в начале 50-х служил в Главной инспекции с генералом Е. Отец со смехом, по-доброму, рассказывал, что генерал Е. был знаменит тем, что в отличие от всех, неважно переносивших длительные перелеты на тогдашних Ли-2, уже при подъезде к аэродрому, только увидев в дали стоявшие самолеты, досрочно становился серо-зеленым. Так вот, генерал Е. в присутствии автора рассказал отцу следующее. «Когда ты оформлял с Вершининым (Борис Георгиевич, генерал-инспектор БТ войск. — B.C.) результаты проверки ДВО, меня назначили старшим по инспекции одного из объединений на Юго-Западном направлении (самое важное по оценке Сталина. — B.C.). В результате проверки оказалось, что более половины соединений небоеготовы. По прибытии в Москву итоговый акт я доложил Жукову». Остановимся на минутку и зададим простой вопрос — что же должен был сделать начгенштаба, узнав о подобном состоянии войск на одном из важнейших направлений? Ответ один — то ли по «матюгальнику», то ли через секретаря: «Начальника ГОУ и ТОМУ ко мне, бегом!». Как бегают генералы, правда, трусцой, по генштабовским коридорам я наблюдал два десятилетия. Финал напрашивается такой (вариант): «План мероприятий по срочному устранению отмеченных недостатков утром мне на стол! Свободны!». Так, или в таком духе, должен был бы поступить ответственный начальник Генштаба. К сожалению, таковым Жуков не оказался, а события дальше развивались совсем по другому, достаточно неожиданному сценарию. «... Прочтя акт, Жуков буквально набросился на меня, требуя, чтобы я его переписал. Он два часа гонял меня по кабинету, орал, угрожал, стучал кулаками, топал ногами. Только не бил. И ты знаешь, Михаил Павлович, к стыду своему, я сдался и акт переписал». Вопрос второй — так честен ли был Жуков, находясь на столь высокой судьбоносной должности, перед своим народом и поступая подобным образом, отлично зная, что последствия будут непредсказуемыми? Ответ очевиден.

• Искренен ли был Жуков? Нет, таковым он не был. Это подтверждается его рассказами о Штерне (Халхин-Гол), выдуманной историей о том, что Гитлер якобы «был в ярости» из-за неспособности ГА «Север» взять штурмом Ленинград, оборону которого в то время возглавлял Жуков.

 

Если взять только маленький кусочек из «Воспоминаний» и рассмотреть его комментарии, относящиеся, например, к Ржевско-Вяземской операции, в части, касающейся 33-й армии, то он буквально все умышленно исказил, пытаясь выгородить себя и переложить на покойного Ефремова собственные грубейшие ошибки.

1. Жуков утверждал, что Ефремов сам организовал прорыв к Вязьме. Неверно. Обессиленную армию, полуживую после напряженных боев, без танков, лыжных батальонов, боеприпасов и питания загнал под Вязьму Жуков. Сам Ефремов такого сугубо авантюрного решения никогда бы не принял.

2. Неверно его утверждение, что Ефремов сам вызвался возглавить Западную (Ударную) группировку ЗЗА. Теперь известно, что Жуков буквально пинком вытолкнул командарма из штаба в Износках, где Ефремов начал проводить мероприятия по укреплению флангов коридора. Все это документально доказано («Ваша задача под Вязьмой!»).

3. Неверно утверждение Жукова о якобы оставленном одном батальоне у Захарово. В ВИА, вып. 3, на стр. 57 впервые приведена подробная схема задействованных частей на флангах коридора, напрочь опровергающая эту ложь (см. схему на с. 98).

Комментируя ситуацию, сложившуюся на северном и южном флангах коридора «Воскресенск-Захарово», и пытаясь оправдать свою очевидную ошибку, Жуков в беседе с генералом Павленко заявил: «Я не считал нужным (?! — B.C.) смотреть, что справа и слева»^[183]. А зря. Если бы он все же сделал это несложное, но крайне необходимое в оперативном плане действие, то без труда заметил, что (применяя его выражение) над «свободной дыркой» 33-й армии в районе Темкино и Мосейково сгущались грозовые тучи.

Я уже отмечал, что командующий ГА «Центр» фон Клюге, который этой работы — смотреть что справа, что слева — не чурался, без труда углядел элементарный просчет командующего Западным фронтом и ударами с севера и юга 3.02.42 перекрыл жизненно необходимый для 33-й армии коридор. Отсечение Западной (ударной) группировки 33-й армии под Вязьмой от Восточной в р-не Износок имело для первой катастрофические последствия. Группа погибла в окружении вместе с командармом.

4. Не обеспечив (умысел очевиден) встречный удар Западной группировки ЗЗА и 43А, что привело к гибели всей этой группировки и командарма, Жуков опять попытался свалить все на мертвого Ефремова — тот якобы пошел не на юг, куда ему указывалось. Однако таких указаний никто никогда не слышал и в глаза не видел. Что же касается ко-мандарма-33, то войска он выводил на юго-восток в строгом соответствии с приказом Жукова № К-217 от 11.4.42.

5. Постыдна история с уже упомянутой «боевой характеристикой», которую Жуков заготовил на Ефремова. В ней все — от начала до конца — чистейшей воды клевета.

6. Бездеятельность главкома Западного направления Жукова (имевшего в своем подчинении 14 армий и 3 кавкорпуса!) при попытке частей 33-й и 43-й армий соединиться в районе Шеломцы (до которых оставалось 500 м!) наверняка послужит основанием следующему поколению историков назвать ее если не преступной, то практически необъяснимой!

В целом же вся жуковская «Ржевская» эпопея (Ржевско-Вяземская, 1-я и 2-я Ржевско-Сычевская и др. операции), характеризующая его «наступательные» возможности, удручает своими тяжелейшими последствиями и неоправданным количеством понесенных жертв. «Долгие годы считалось, что подо Ржевом погибли 50-70 тысяч наших воинов (при расчете по нашим официальным «методикам». — B.C.). Это уже сейчас местные краеведы и ученые высчитывают арифметику правды. Она страшна: подо Ржевом погибло с нашей стороны примерно полтора миллиона человек!»^[184].

7. Будучи болезненно тщеславным, Жуков пытался доказывать, что принимал участие практически во всех операциях ВОВ. Вот наиболее характерный пример. В связи с массовым обращением участников Курской битвы к Рокоссовскому с вопросом: почему Г.К. Жуков в своих воспоминаниях искажает истину, приписывая себе то, чего не было, Маршал был вынужден обратиться со специальным письмом к главному редактору Военно-исторического журнала, в котором указал: «...В своих воспоминаниях он (Жуков. — B.C.) широко описывает проводимую якобы им работу у нас на фронте в подготовительный период и в процессе самой оборонительной операции. Вынужден сообщить с полной ответственностью... что изложенное Жуковым Г.К. в этой статье не соответствует действительности... (выделено мной. — B.C.). Жуков Г.К. впервые прибыл к нам на КП в Свободу 4 июля, накануне сражения. Пробыл у нас до 10-11 часов 5 июля и убыл якобы на Западный фронт... Жуков Г.К. отказался даже санкционировать мое предложение о начале артиллерийской контрподготовки, предоставив решение этого вопроса мне, как командующему фронтом... В подготовительный к операции период Жуков Г.К. у нас на Центральном фронте не бывал ни разу»^[185]. Без комментариев.

8. Нетерпимость Жукова к критике его действий в ходе событий в 1939 году в районе Халхин-Гола, Берлинской и других операциях. Расчищая как бы дорогу своим «Воспоминаниям» и считая, что объективную оценку хода боевых действий может давать только он, маршал не постеснялся облить грязью своих достаточно авторитетных, имеющих право иметь собственное мнение и оценки конкурентов-мемуаристов Чуйкова и Воронова, написав на них, по сути, донос генсеку Хрущеву: «... Никита Сергеевич! Конечно в воспоминаниях В.И. Чуйкова имеется немало хороших фактов, особенно тех, которые взяты из армейской и фронтовой печати о героике солдат, сержантов и офицеров. Но в целом его воспоминания не соответствуют идейным требованиям ЦК (выделено мной. — В.С.) и хуже всего то, что они дают богатую пищу (?! — В.С.) западным борзописцам для фальсификации истории Великой Отечественной войны... Думаю, что в таком виде печатать воспоминания и книгу («Конец третьего рейха» — В.С.) явно нецелесообразно. Недавно я прочел мемуары Н.Н. Воронова. Чего он только не наплел в своих воспоминаниях... Прошу Вас принять меры, которые Вы сочтете необходимыми, чтобы прекратить опорочивание моей деятельности...

Маршал Советского Союза Г. Жуков. 18 апреля 1964 года, (выделено мной. — В.С.)»^[186].

Но это все примеры, связанные с фронтовым периодом. Хотя можно взглянуть на деятельность Жукова чуть шире и по некоторым эпизодам (их вполне достаточно) оценить стороны его характера применительно к условиям послевоенной деятельности.

Лауреат Государственной премии РФ Президент Академии военных наук М.А. Гареев мог бы быть более объективным и честным в отношении нашей военной истории, ее действующих лиц, в частности, Г.К. Жукова. Его заслуги перед Родиной по достоинству оценены. Но в заслугах — не вся правда, и не весь полководец. М.А. Гареев забыл или не захотел сказать читателям то, чего они не знают.

Г.К. Жуков не был безупречным служакой. Он побил все рекорды незаконного присвоения трофейного имущества, пригнав только одной мебели целый эшелон (7 вагонов!). И дело совсем не в «заговоре СМЕРШа», так как первый «сигнал» поступил не от этой «организации», а от Булганина, который еще 23 августа 1946 г. доложил Сталину, что: «В Ягодинской таможне (вблизи г. Ковеля) задержано 7 вагонов, в которых находилось 85 ящиков с мебелью... мебель принадлежит маршалу Жукову...»^[187].

Это уже потом, в январе 1948 года в соответствии с указанием Сталина работниками МГБ у Жукова был произведен ряд негласных обысков на квартире и даче с целью «разыскать и изъять... чемодан и шкатулку с золотом, бриллиантами и другими ценностями... чемодан обнаружен не был... этот чемодан все время держит при себе жена Жукова и при поездках берет его с собой...»^[188].

Было обнаружено огромное количество картин, гобеленов, мехов, различных тканей (я так и не смог себе представить как выглядят 4000 м подобных материалов). Разразился скандал. 12 января 1948 г. последовало объяснение маршала в ЦК ВКП(б) Жданову и передача 3.2.48 этого имущества (по 14-ти описям) управлению делами СМ СССР. Но таинственный чемодан (как и его содержимое) в этих описях не упоминался...

Видимо мало кто обратил внимание на заметку в «Вечерней Москве» от 21.7.95 (больше ни одна газета эту информацию не печатала): «...сенсацией стала покупка внука маршала Жукова Александра Жукова. Он купил виллу «Ли» — одну из самых дорогих на Берегу Смеральда, заплатив за нее четыре миллиона швейцарских франков. Раньше вилла принадлежала герцогине Кентской, представительнице одной из самых богатых семей Великобритании. Новый сосед Александра Жукова — бывший глава правительства Италии Сильвио Берлускони, который считается самым богатым человеком не только в Италии, но и в Испании...». Не исключая того, что официальная продажная цена могла быть занижена, а достатка торгующего нефтью внука маршала вряд ли хватило бы для совершения столь грандиозной по цене покупки, и вспомнив об «испарившемся» семейном чемодане, сам я ограничусь только констатацией этого удивительного факта и от комментариев воздержусь, надеясь, что читатели (и Гареев, применив свое умение отличать «версию» от «домыслов») выводы сделают сами -кому какой нравится.

Часто говорят, что Хрущев-де показал себя неблагодарным по отношению к Жукову, который поддержал в трудную минуту генсека. Но при всей своей очевидной простоватости и малообразованности Хрущев все же сообразил, что держать у себя под боком во главе многомиллионной армии в должности Министра обороны самовлюбленного, не терпящего никаких возражений человека, смерти подобно. Чего стоит одно его заявление — «ни один танк не сдвинется с места без моего приказа»^[189]. Поэтому его решение снять Жукова представляется совершенно верным, ибо ни один здравомыслящий глава государства не допускает подобного варианта «сидения на бочке с порохом» и делает все, чтобы такой ситуации избежать. Сразу после «маршальского» совещания у Сталина в 1946 году, на котором все военачальники высказали Жукову в лицо то, что он действительно заслуживал, однако не ставили вопроса о каком-либо наказании (кроме Голикова), он был направлен командующим Одесским военным округом.

Не многие знают, что там Жуков сразу «закрутил» такую карусель, (пренебрегая Законом, ввел некое подобие полувоенного положения), что секретарь обкома взмолился перед Сталиным — «уберите его из Одессы». Убрали, и на Уральском округе он уже стал жить по мирным законам своей страны.

В должности министра обороны Жуков проявил свои далеко не лучшие человеческие качества:

• стал в недопустимой, как всегда грубо-оскорбительной форме разгонять политорганы, хотя это следовало бы (и поделом!) делать установленным законодательным порядком;

• принял самое непосредственное участие в травле лучшего отечественного флотоводца послереволюционного периода — Н.Г. Кузнецова. Отправляя его в очередную отставку, хамил и злорадствовал;

• представляя Хрущеву 12 мая 1956 г. проект своего выступления (№ 72с, секретно) на предстоящем (несостоявшемся) Пленуме ЦК КПСС, значительную часть своих недоработок и ошибок попытался переложить на Сталина, хотя у того и своих было «с верхом»^[190];

• при беседе с уже не вполне здоровым Героем Советского Союза генерал-полковником танковых войск И.П. Суховым (перед войной был выпущен из тюрьмы и наша семья встречала его и Соломатина на Ярославском вокзале, в войну — командир 9-го мехкорпуса 3-й гв. ТА Рыбалко, одним из первых ворвался в Берлин и Прагу, впоследствии — зам. по БТ Войска Польского у Рокоссовского) отклонил его просьбу дать возможность дослужить в Центральном округе и (видимо, как коллеге его «старого друга» Рокоссовского) предложил, явно издеваясь, Дальний Восток или Северный Кавказ. После того, как изумленный Иван Прокофьевич отказался, заслуженному фронтовику было сказано — «Тогда Вам в армии делать нечего». Вот так — «по достоинству» он оценил заслуги «не своего» танкиста 1-го Украинского фронта;

• проявив беззаконие, лишил в 1956 году Н.Н. Амелько (тогда контрадмирала) золотой медали за окончание академии Генштаба (заменили на диплом с отличием). Вот что рассказал начальник академии И. Баграмян: «...когда был в академии Жуков, он спросил меня, кто оканчивает на золотую медаль? Я ему ответил — контр-адмирал Н.Н. Амелько. Он как заорал на меня: «Что это такое — это академия Генерального штаба и медалистом должен быть общевойсковой генерал, а не какой-то (?! — В.С.) там моряк...»^[191]. Без комментариев.

Что касается отставки Жукова, то все последующие спекулятивные стенания о его якобы опале несостоятельны, так как ему было уже за 60, и во всех армиях (в т. ч. и нашей) этот возраст считается «не служивым». С учетом же многочисленных, как правило, не поддающихся объяснениям решений (не стыкующихся с законами мирного времени, да и уставами) в армии его присутствие уже было малополезным и во многом вредным. К тому же для воспитания офицеров нового поколения (на истинно русских традициях и понятиях о чести и личном достоинстве) «жуковские» методы и замашки просто противопоказаны.

Говорить же об «опале» (по Далю: «ссылка и конечное разорение») смешно, так как Жуков, согласно Постановлению СМ СССР от 27.2.58 сохранил право ношения военной формы одежды, денежное содержание всех видов, дачу, легковую машину и пр.

Завершу же этот далеко не полный перечень очевидных недостатков Жукова высказыванием двух Героев Советского Союза.

Маршал И. Конев(из беседы с зам. директора института партии при МГК и МК КПСС А. Пономаревым на совещании Высшего военного совета в июне 1946 г.): «...Разрешите», — обращаюсь я к Сталину. «Давайте», — говорит он. Говорю: «Да, Жуков, человек тяжелый, грубый, плохо воспитанный. С ним не только работать, но и общаться тяжело (выделено мной. — В.С.). Но я категорически возражаю, товарищ Сталин, против того, что ему не дорога Родина... что он неуважительно относится лично к Вам»...^[192] Конев рассказывал, что тогда его поддержали другие маршалы (против был только генерал Ф.И. Голиков. — B.C.).

Генерал Г. Байдуков, выступая на советско-американской научной конференции в 1985 г., был предельно краток — «зверюга»^[193].

Считаю, что уважаемые читатели, сопоставив как очевидные достоинства Жукова — сила характера, энергия, высокая работоспособность, требовательность и другие, так и явные, документально подтвержденные, недостатки, теперь сами смогут без труда выработать собственное мнение по этому вопросу — объективен ли был в своих оценках историк Гареев или столь уж неправы мы?

Вообще-то картина ясная. Попытка подменить объективный анализ деятельности и поступков Жукова (с учетом его успехов и грубых промахов) обвинениями в «несправедливом искажении его образа», неуважении и т. п., несостоятельна из-за отсутствия всеобъемлющего документального подтверждения и носит сугубо конъюнктурный характер. Это «обвинительные» слова из затасканной песни тех, кто присваивает себе исключительное право любить родину и толковать ее интересы.

Со временем, освободившись от давления всяких политико-догматизированных «фондов», при наличии достаточного количества документов, всеобъемлющий портрет крупнейшего военачальника будет дорисован с использованием всей гаммы историографической палитры. Однако не все в этой многоцветной композиции доставит радость Гарееву и другим поклонникам Г.К. Жукова, которые пока без должных к тому оснований пытаются «не расплескать его образ».

Дав достаточно полный, документально подтвержденный анализ ошибок и неточностей оценок историка Гареева деятельности Жукова (о ходе боев на Халхин-Голе, об особенностях полководческого почерка и его «каллиграфических» характеристиках, о «штурме» Зееловских высот, Берлинской операции, о «почтении» к военачальникам и др.), заодно ответив на его огульные обвинения в наш адрес, я как-то забыл внимательней посмотреть на деятельность самого Гареева, столь сокрушительно и самозабвенно размахивающего дубиной «справедливой критики». «Дорогого стоят» только одни его незабываемые комментарии к телефильму «Последний миф», в малодоказательной, а порой и просто неверной сути которых недавно смогла убедиться многомиллионная аудитория зрителей канала TV-6^[194].

Между тем, ошибочно посчитав, что должности Президента Академии военных наук и относительно высокого воинского звания достаточно для того, чтобы выйдя как бы по-армейски на строевой плац и гыкнув: «Кока команда?! За мной!» — и вся рать современных военных историков бросится выполнять подобные указания, Гареев свои возможности (и влияние) явно переоценил. То доброе время прошло. Да и историки начинают уж обрастать перьями для самостоятельных полетов и формирования независимых умозаключений, не оглядываясь на назначенных «запевал». Пришло время с заоблачных олимпийских высот спускаться на нашу грешную землю и заняться рутинным трудом — вместе со старыми и молодыми историками, не оглядываясь на звания и должности, на авторитеты «дутые» и таковыми не являющиеся, отбросив подальше многочисленные мифы компартии и ГлавПУРа о войне, по документам (а это такой трудоемкий процесс!) выстраивать, по сути, заново весь «логический ряд» трагической боевой истории сражений 1941-1945 годов^[195].

В заключение выражаю согласие с теми, кто считает, что если достижения Жукова спорны, то неудачи и ошибки оспорить трудно, разве что замолчать или заглушить фанфарами, чем и занимается М. Гареев.

В день же Победы всегда кладу цветы на могилу Неизвестного Солдата, в душе надеясь, что хотя бы к 55-й годовщине Победы над фашистской Германией верный порядок цифр погибших будет наконец назван правильно. Другие пойдут класть цветы к подножию памятника, нескладная лошадь которого в исполнении самозванного «генерала» Клыкова, как бы в наказание за несправедливость, по оценке конников в таком положении ни ходить, ни скакать не может, ибоявляется самой дефективной в многочисленном мировом табуне конских монументов. В цивилизованных странах вообще не принято воздвигать монументы полководцам, «пока не похоронен последний погибший солдат прошедшей войны».

Мы же как бы освободили себя от столь высокой моральной ответственности, оставив на полях сражений незахороненными несметное количество своих погибших защитников Родины. «По оценке специалистов только на территории Новгородской области (о Ржевском районе я уже писал. — B.C.) во время Великой Отечественной войны погибло свыше 800 тысяч человек. По данным же облвоенкомата официально захоронено 510 тысяч. Причем из этого числа известны имена только 200 тысяч защитников Отчизны»^[196]. Другими словами, если в таком темпе продолжать поиски и захоронения только силами энтузиастов общественных организаций (у нас же роль государства практически не просматривается), то потребуется не менее ста лет, чтобы выполнить тот долг, который наша страна должна была исполнить еще более 50 лет назад по всем общепринятым человеческим законам и нормам морали.

Говоря, что Жуков «по какому-то недоразумению победил», умышленно не называя истинную цену этой «победы», доктор наук Гареев допускает грубую и непростительную для историка ошибку, ибо не «Жуков победил», а победили Народ и его Армия. А если бы Вооруженные Силы нашей страны воевали бы только «по-жуковски», то и побеждать в конце концов было бы просто некому...

Когда же истинные значения наших потерь станут достоянием народа, тогда Жукову придется занять достойное место на Поклонной горе среди своих товарищей-полководцев («по гамбургскому счету»). Отдавая дань уважения памяти погибших, на пороге XXI века мы о войне должны говорить как было на самом деле, отбросив всю ложь, фарисейство и соскоблив то фальшивое сусальное золото на «квасной» основе, которое успели намазать на все эти святые события нечистоплотные идеологи от военно-исторической науки. Поэтому историю Великой Отечественной войны надо изучать с чистой совестью и чистыми руками, ибо ложь не нужна ни живым, ни мертвым.

Что касается доктора исторических наук М. Гареева, то он в конце своей статьи справедливо отметил, имея ввиду компетентность при анализе исторических событий, что «не помешала бы и некоторая скромность, и меньшая категоричность в суждениях». Золотые слова! Остается только надеяться, что М.А. Гареев рискнет и сам когда-нибудь воспользоваться этой, безусловно, обязательной для каждого исследователя рекомендацией!

Завершая этот сугубо документальный разбор, с сожалением должны отметить, что даже накануне 55-й годовщины Победы над немецкими захватчиками в адрес корифеев отечественной историографии (в числе которых М. Гареев занимает далеко не последнее место) звучат обоснованные обвинения в том, что всю правду о войне мы не знаем, ибо нам известна, в основном, «официальная правда, процеженная сквозь идеологические, научно-исторические, патриотические и прочие фильтры»^[197]. Излагать же своему народу на столь «фальшиво-творческом уровне» историю самой кровопролитной войны нашей страны (как это практически и делают Гареев и иже с ним), это значит предавать память миллионов погибших.

Сосчитаем ли мы когда-нибудь безвозвратные потери армии в Великой отечественной войне?^[198] Послесловие к статье «Потери в войне следует уточнять...»

Тема, поднятая в работе С.Н. Михалёва и В.Т. Елисеева, крайне актуальна в силу своей бесценной моральной значимости. Именно поэтому журнал «Военно-исторический архив» продолжает публикацию материалов, посвященных одной из наиболее трагичных страниц истории нашей Родины — безвозвратным потерям личного состава Армии в довоенные годы (см. ВИА №№ 5, 7, 10, 14 и др.) и в Великой Отечественной войне.

Наша Красная Армия вместе с союзниками разгромила в 1945 году фашистскую Германию в ходе самой грандиозной битвы XX столетия, представляющей собой противоборство многомиллионных армий, оснащенных огромным количеством военной техники. Только на советско-германском фронте общей протяженностью от 4 до 6 тыс. км с обеих сторон «...на различных этапах войны находилось от 8 до 12,8 млн. человек, до 163 тыс. орудий и минометов, до 20 тыс. танков, САУ, штурмовых орудий, от 6,5 до 18,8 тыс. боевых самолетов. Такого сосредоточения войсковых масс и военной техники не знала мировая история»^[199].

Однако для нашего народа, привыкшего десятилетиями верить лживым заверениям своего единоличного Вождя о нерушимой мощи нашей страны и ее армии, наиболее близкий каждому «человеческий» показатель итогов войны — количество погибших защитников Родины, явился феерическим кошмаром, поскольку практически каждая семья как в городе, так и в деревне недосчиталась сыновей и дочерей, сестер и братьев, отцов и матерей. Беда вошла в каждый дом.

Столь обвальных, поистине космических размеров потерь не ожидал никто, ибо кроме достаточно редко выступающего Генсека, на всю страну, днем и ночью разносились однообразным рефреном обещания его «верных соратников по Политбюро» о быстротечном разгроме любого агрессора. Вот образец наиболее характерного выступления одного из самых громогласных трубадуров безответственных заявлений в предвоенные годы — наркома обороны Ворошилова (на митинге в Киеве, 16.9.36): «..Если враг нападет на Советскую Украину, на Советскую Белоруссию или другую часть Союза, мы не только не пустим врага в пределы нашей родины, но будем его бить на той территории, откуда он пришел...»^[200]. К сожалению, тональность подобных выступлений ответственных лиц партии и государства не менялась вплоть до 22 июня 1941 года. Цену этой преступной демагогии, дезориентирующей народ и армию, теперь знает любой школьник...

Обладая информацией о масштабах понесенных потерь, которые явились результатом прежде всего грубейших ошибок, как принято до последнего времени говорить, «партийного руководства» (хотя безусловно это был «театр одного (Сталина) актера»), так и военного (в первую очередь Жукова и других), Иосиф Виссарионович сразу после окончания войны принимает решение скрыть от тех, кого он только однажды посчитал «братьями и сестрами», правду о числе погибших в войне, переведя тем самым эти данные в разряд государственной тайны. Из уст Вождя народ узнал, что армия потеряла 7 миллионов человек. Абсурдность этой цифры столь очевидна, что комментировать ее бессмысленно. Можно только констатировать — именно таким бесчестным приемом Вождь попытался скрыть от своего народа истинную цену Победы как результат «мудрого руководства партии». Но как говорят наши бывшие союзники по войне — «В Польше секретов не бывает». Требование общественности опубликовать реальные данные о потерях армии в войне нарастали с каждым годом, тем более, что западные историки цифру «7 млн.» подвергли (и не без оснований) уничтожающей критике. Бороться с нарастающими попытками демифологизировать героическую интонацию становилось все труднее и труднее. Пришлось медленно, по крупицам данные о потерях корректировать в сторону их увеличения.

Только в 60-е годы впервые прозвучала цифра «более 20 миллионов человек». Назвал ее Хрущев. Однако было не ясно какая в этой цифре доля военных потерь. Очередной нерешаемый ребус о числе погибших публикуется в 1985 году в энциклопедии «Великая Отечественная война 1941 -1945»: «...около 20 миллионов советских людей, часть из которых мирные граждане». Совершенно ясно, что в подобной «статистике» коэффициент информативности по армейским потерям имеет только одно значение — ноль!

Безусловно, более или менее точные статистические данные о потерях личного состава армии существовали в Генеральном штабе. Однако никто расставаться с этой информацией не спешил. Более того, в конце шестидесятых годов, закончив работу над таким сборником, заместитель начальника Генштаба генерал-полковник С. Штеменко докладывал Министру обороны СССР Маршалу А. Гречко, что: «...статсборник содержит сведения государственной важности, обнародование которых в печати... в настоящее время не вызывается необходимым и нежелательно...»^[201].

И только с началом перестроечного периода по результатам работ нескольких комиссий Генштаба (того же Штеменко, Гареева, Моисеева, Кривошеева и др.) пока не спешно, но довольно последовательно наконец-то «пошла» информация, не всегда еще достоверная, о безвозвратных потерях нашей армии (Военно-исторический журнал, 1990, № 3; Гриф секретности снят (1993); Красная Звезда (22.6.93); Людские потери в ВОВ 1941-1945 гг.; Статистическое исследование (1997) и др.).

Однако следует отметить, что публикация данных о безвозвратных потерях армии в многочисленных отечественных изданиях чрезвычайно разнообразна и порой неточна. Зачастую приводимое цифры о безвозвратных потерях не имеют одного толкования, хотя диапазон их значений достаточно велик: безвозвратные потери боевые (не боевые), в годы войны, полные демографические, по списочному составу, военно-оперативные, прямые потери на фронте, военные потери во время войны и многие другие. К тому же публикуемые выходные данные зачастую рассчитаны по разным методикам, известным только авторам, поэтому пытаться определить «прирост» этих показателей достаточно затруднительно — что с чем сравнивать? Хотя, судя по последним данным, увеличение на 16-18% начинает просматриваться. Чтобы не запутать читателя, напомню только основные цифры безвозвратных потерь по состоянию на январь 2000 года (тыс. чел.):

• 11944,1 — безвозвратные потери в годы войны (в т.ч. 6885 — погибли по разным причинам, 4559 — захвачены или сдались в плен, пропали без вести, 500 — погибшие резервисты, не зачисленные в списки действующих войск). За вычетом вернувшихся из плена после войны — 1836, из числа без вести пропавших — 939 (всего 2775) — полные демографические потери армии — 9168,4 (с учетом уточнения списочного состава и др.) и 8668,4^[202] списочного состава. Это данные ТОМУ Генштаба (по материалам «Известий» от 25.6.98). Последние цифры Гареев и по сей день озвучивает как «военные потери»;

• 11386,4 — безвозвратные потери по состоянию к 06.1945, опубликованные в «Красной Звезде» 22.6.93;

• 12587,4 — уточненные безвозвратные потери ВС к 06.1945 (ВИА, № 2(17). Представленная в этом номере журнала статья С.Н. Михалёва и В.Т.Елисеева «Потери в войне следует уточнять...» является результатом значительной работы, осуществленной авторами по определению уточненных данных баланса списочной численности личного состава ВС СССР (по состоянию к июню 1945 г.) — 11,3864 млн. чел., опубликованного в «Красной Звезде» 22.6.1993 г. Исследование проводилось на основе более тщательного анализа официальных донесений частей и соединений, а также картотеки персонального учета безвозвратных потерь рядового и сержантского состава, имеющихся в Центральном архиве Министерства обороны РФ. Авторы справедливо отметили, что в полной мере эти данные в труде «Гриф секретности снят» не использованы. Справедливо замечание и о недостатках «расчетного метода» в условиях «неполных донесений» о потерях, особенно в крупных «котлах», в которые попадали окруженные войска. Очевидно, что признание этих более достоверных сведений существенно уточнит данные потерь, опубликованные в «Гриф секретности снят» и в книге «Памяти павших. Великая Отечественная война (1941-1945)», М., 1995, с. 89-90.

Результатом же столь масштабной работы С.Н. Михалёва и В.Т. Елисеева явился более точный расчет безвозвратных потерь, величину которых они определили в 12,6 млн. чел. (12,5874), т.е. цена очередного уточнения (от 11,3864) составила 1,201 млн. человек!

В заключение авторы справедливо отметили, что «...предстоит еще немалая работа по... установлению более точных цифр по видам безвозвратных и санитарных потерь личного состава армии и флота...». А ведь как в воду глядели — в середине текущего года в издательстве фонда «Победа — 1945 год» вышло фундаментальное исследование Института военной истории МО РФ и Российской академии естественных наук «Стратегические решения и Вооруженные Силы: новое прочтение», том 1. В этой работе на стр. 650 в приложении 9 приведены (без указания методики расчета) новые данные о «безвозвратных военно-оперативных» потерях Армии — 13,87 млн. чел., т.е. этот показатель возрос по сравнению с последним (12,58) на 1,29 млн. чел. (при условии, что методики расчетов идентичны)! Кроме того, в приложении приведены данные о потерях (в млн. чел.) антигитлеровской коалиции: Британская империя (0,679), Франция с колониями (1,97) и США (0,441), всего — 3,09 (однако если сложить эти потери и наши (13,87), то указанные в итоге 17,1 млн. не получаются — 140 тыс. «выпали в осадок»). Приведена цифра безвозвратных потерь Германии — 5,663 млн. человек и «блока государств — агрессоров» (кроме Германии — Италия и Япония), потери которых определены в 2,639 млн. . Что касается данных о немецких потерях, то они (как всегда!) видимо специально указаны без разбивки по фронтам, дабы затруднить в первую очередь анализ противодействия войск на нашем (для немцев Восточном) фронте. Сама же цифра «5,663» требует, естественно, дальнейшей конкретизации, т. к. исчислена только по одному источнику — «Сухопутная армия Германии 1933-1945» Мюллер-Гиллебранда (т. 3, с. 335), который сам признавал, что «...точные данные заменялись оценочными, приблизительными. На достоверность... влияли слухи...» и т. п. Работу эту следует продолжить для уточнения главным образом первичных донесений о потерях. Пока же по разным (приблизительным) оценкам, потери немецких вооруженных сил находятся в диапазоне (млн. чел.) 4 (в т.ч. 2,8-3 на восточном фронте) — 6 (ориентировочная точность + 0,5), а демографические 7-6 (+ 1,0).

Вместе с тем на фоне этих научных работ по обсчету с разной степенью достоверности потерь Красной Армии, диссонансом звучат высказывания группы «историков в генеральских погонах», которые иначе как дезинформационными назвать нельзя. Текст достоин воспроизведения: «...Как показывают многочисленные исследования нашего Генерального штаба, признаваемые и германскими военными специалистами, потери советских вооруженных сил и войск фашистского блока за все годы войны составили один к одному (выделено мной — B.C.) или являются примерно равными...»^[203]. Достойны представления и авторы (которые, видимо, забыли, что не всякий текст выступления на партсобрании уместен для публикации в авторитетном газетном издании): три доктора исторических наук — А. Синицын (профессор), А. Гаврилов и С. Хромов, а также три генерала, из них два дважды Герои Советского Союза, фамилии которых из уважения к их боевым заслугам не называю.

Таким образом, если подвести итог статистическим оценкам безвозвратных потерь Красной Армии (по состоянию на 2000 год), то получается, что долгие годы, прикрываясь расплывчатым показателем «общие цифры потерь СССР в людях», партийное руководство страны специально не публиковало данные анализа двусторонних потерь войск в операциях, битвах, кампаниях и различных периодах войны. Поэтому совершенно правы авторы статьи «Потери в войне следует уточнять...», когда говорят, что сокрытие этого важнейшего показателя хода у исхода вооруженной борьбы «...существенно тормозило развитие военно-исторической науки».

Однако указанный выше метод расчетов потерь с точностью то до «ста» человек, то до «четырехсот» и др. является не единственным. Существует значительная группа ученых-историков, которые считают, что заложенная в подобных обсчетах методика крайне несовершенна из-за присущих ей недостатков и в первую очередь персонального учета потерь, состояние которого на протяжении всего военного противоборства с вермахтом в 1941-1945 гг. оценивается одним словом — неудовлетворительно. Эти исследователи убеждены, что определить точную цифру потерь теперь уже практически невозможно, поэтому необходимо сосредоточить усилия на оценке значений потерь, выходя на порядок цифр с возможно минимальным допуском ошибки.

К основным недостаткам персонального учета и других составляющих указанной методики оппоненты относят:

— запоздалое введение красноармейских книжек (7.10.41) и необоснованная отмена Сталиным личных спецмедальонов (17.11.42). Даже в их бытность многие бойцы из чувства ложного суеверия, к сожалению, квиток медальона не заполняли;

— огромный недоучет безвозвратных потерь Красной Армии в период всеобщего отступления в 1941 году, а также и в последующие годы (при выходах из многочисленных «котлов» приходилось оставлять не только боевую технику (как правило, из-за отсутствия боеприпасов и горючего), но и всю документацию, включая «Журнал боевых потерь», стараясь спасти в первую очередь знамя части). Поэтому множество донесений просто не доходили до вышестоящих штабов или составлялись крайне неточно, «на глазок»;

— представление донесений о потерях с указанием только их общего числа, а не поименно. В основе подобного послабления было заложено традиционное в то время пренебрежительное отношение к личности («винтики» и др. виды метизов), в данном случае — к личному составу Красной Армии (главное — не люди, резерв их был почти безграничен, главное — реальные успехи: взять высоту, деревню и т. п.). Все это дало возможность многим командирам (от комбата и выше) в официальной отчетности «наверх» занижать показатели потерь, получая в таком случае для личного состава дополнительное продовольствие (пайки), «вещевку», боеприпасы и т. п. Размеры указанных приписок находились в определенной зависимости от степени порядочности и честности командира, составляющего подобные донесения. И получалось, что в самих этих документах правда и ложь были просто неразличимы.

— введение в расчеты понятия «списочный состав», что, по мнению ряда историков, автоматически исключало из числа «8,6684» огромные потери ополченцев в 1941— 1942 гг., призывников (погибших до включения в списки частей) и др. Частично этот изъян был устранен Генштабом при подготовке данных «9,1684»^[204].

Но наиболее убедительным подтверждением всего вышесказанного и правомочности существования методики оценки порядка цифр потерь явились откровения заместителя наркома обороны СССР — начальника Главного управления формирования и укомплектования войск генерала Е.А. Щаденко, изложенные в его приказе от 12 апреля 1942 г. (эдакая «бомба» под показатели персонального учета).

Вот этот уникальный текст (начнем с «цветочков»): «... Учет личного состава, в особенности учет потерь, ведется в действующей армии совершенно неудовлетворительно... В результате несвоевременного и неполного представления войсковыми частями списков о потерях получилось большое несоответствие между данными численного и персонального учета потерь...» А вот и «ягодки»! «...На персональном учете состоит в настоящее время не более одной трети действительного числа убитых (выделено мной. — B.C.). Данные персонального учета пропавших без вести и попавших в плен еще более далеки от истины...». Как говорится — дальше ехать некуда!

Столь безобразное состояние учета, являющееся по сути имитацией его осуществления и свидетельствующее прежде всего о неуважении к погибшим воинам — «военному материалу», практически не претерпело существенного изменения и в дальнейшем, ибо всего за два месяца до окончания войны уже в приказе Наркома обороны от 7 марта 1945 г. опять указывалось военным советам фронтов, армий и военных округов, что они вопросам персонального учета безвозвратных потерь «не уделяют должного внимания», т.е. переводя на более понятный русский — делом этим не занимаются, отдавая предпочтение оформлению реляций о победах по мере их поступления.

Учитывая приведенные доводы, другая группа ученых идет по иному пути, определяя только оценочные (приблизительные) значения потерь.

Вот несколько примеров методических подходов, положенных в основу подобных расчетов (только общие положения):

— Анализ годовых безвозвратных потерь с разбивкой по месяцам. Учитывая, что между числом убитых и раненых существует зависимость, близкая к прямопропорциональной, выбирается такой месяц (напр., ноябрь 1942 г.), когда убитые были учтены наиболее полно (413 тыс.ч.) и не было больших потерь пленными. Число раненых принимается равным 83 процентам (среднесуточный уровень за войну в целом). При распространении этой пропорции на весь военный период по достаточно приблизительной (грубой) оценке безвозвратные потери превысят 20 млн. чел., а с учетом 4 млн. погибших в плену их число достигает 26 млн. человек. С прибавлением к этому количеству погибших мирных жителей (порядка 17 млн.) общие потери населения страны (при обсчете по этой методике) составят 43 млн. человек (допуск оценки + 5 млн.)^[205].

— Варианты «демографического» расчета (в млн. чел.):

«вариант 1-й»: 209,3^[206] (к началу войны) — 166 (на начало 1946 г.) = 43,3 (общие потери государства) — 26,4 (безвозвратные потери армии) = 16,9 (~17) — потери мирного населения^[207].

«вариант 2-й»: 200,1 (на 22.6.41) + 9,194 (родилось за годы войны) -170,5 (население на 31.12.45) = 38,794 — общие потери населения.

«вариант 3-й» (расчет числа убитых).

21,64 (убыло из армии из числа 34,47, бывших в армии за годы войны)

— 3,8 демобилизовано по ранению (28%, таким образом всего раненых -13,55) = 17,84 (всего погибших за годы войны) — ок. 6 (пропавших без вести и пленные) = 11,84 (убитые).

«вариант 4-й» (по «женскому» и «мужскому» балансу при переписи). По переписи 1939 года численность населения 170,47, из них мужчин

— 81,67, женщин — 88,8. «Женский перевес» 7,13.

По переписи 1959 года, соответственно: 208,83 — 94 — 114,8. «Женский перевес» 20,8.

Разница между «женскими перевесами» 1959 и 1939 годов составляет 13,67 — это и есть, по мнению автора расчета, число убитых мужчин на войне.

Но следует еще раз подчеркнуть, что приведенный выше перечень вариантов хотя и отражает основные направления поиска наиболее достоверных и объективных методов расчетов, однако является конечно далеко не полным, т. к. ведущиеся по этой тематике работы достаточно многовариантны.

Что касается сторонников «демографических» расчетов, то придется и их немного озадачить, обратив внимание на то, что кроме известных, реально существующих в нашей стране трудностей получения официальных данных по численности населения (особенно на конец 1945 года и др.) имеется еще одна, более весомая — под все «данные по переписи» заложена мина, часы отсчета которой тихонечко тикают и по сей день. Все дело в том, что еще с довоенных времен руководство страны традиционно данные всех переписей (равно как и всей госстатистики) нещадно коверкало и фальсифицировало, подгоняя их, как говорят «к виду, удобному для логарифмирования», имея в виду получение «выгодных» показателей. Известно, что одна из счетных комиссий, по наивности объективно и в срок обсчитав наше «поголовье», как всегда без лишнего шума была по указанию Сталина расстреляна. Последующие комиссии сделали «вытекающие из этого выводы». Так что на пути исследователей методов «демографических» расчетов при дальнейшем углублении в эту «конкретику» впереди могут ожидать сюрпризы, количество которых их вряд ли обрадует.

Есть и еще один, достаточно надежный метод — «домашняя» проверка райвоенкоматами всех жителей по принципу «кто ушел (на войну) — кто вернулся», однако публикации по окончательным итогам этой работы мне не попадались.

Таким образом, рассмотрев основные методы обсчета безвозвратных потерь, не трудно убедиться, что (по состоянию на 2000 г.):

— диапазон разброса полученных данных достаточно велик;

— итоговые цифры потерь требуют дальнейшего уточнения;

— научная доказательность этих значений нуждается в последующем совершенствовании.

(Как говаривал известный всем нам сатирик: «Коллектив здоровый, работа проделана большая, но так дальше дело не пойдет»).

Между тем есть способ определить (хотя бы приблизительно) степень достоверности (или недостоверности) исчисленного количества безвозвратных потерь по различным вариантам. Таким условным «контрольно-проходным калибром» могут служить данные о безвозвратных потерях офицерского состава — 1.023.093 чел., достоверность которых сомнений не вызывает т. к. они определялись по сохранившимся спискам окончивших курсы, училища, академии и др. (в случае уточнения количество погибших может только незначительно увеличиться).

Чтобы оценить, не содержит ли рассматриваемый вариант расчета очевидной ошибки, следует определить долю погибших офицеров в общем числе безвозвратных потерь, рассчитанных по этому варианту. Имея ввиду, что эта доля в армиях развитых государств согласно имеющейся информации не превышает 5-6%. Поэтому полученный процент сразу (как «лакмус») подскажет степень достоверности рассматриваемого варианта расчета (если в числе 100 погибших количество офицеров будет велико, то, как говорят многие историки, получается, что отделениями в армии командуют не сержанты, а офицеры).

Применив эту сугубо оценочную методику к приведенным в статье цифрам суммарных потерь, получим диапазон порядка 8-12 офицеров на 100 погибших. Пока же можно только предположить (не имея более достоверных данных из боевых донесений о доле офицерских потерь), что этот показатель слишком велик, следовательно суммарные значения безвозвратных потерь явно занижены и им предстоит еще «подрастать».

Самое же не столько удивительное, сколь печальное состоит в том, что никто (судя по имеющимся публикациям), и в первую очередь Генштаб, работой этой заниматься не спешит. Почему? Ответ лежит на поверхности — стоит только определить этот процент с достаточно высокой степенью достоверности, как от многих «самых точных» расчетов мало что останется. Но, «как веревочке не виться...». Подождем.

Однако не следует забывать, что вопрос о безвозвратных потерях нашей страны в Великой Отечественной войне имеет всенародное значение. Можно только сожалеть, что в XXI столетии, по прошествии более полувека народ так и не знает истинных значений тех страшных потерь, исчисляемых десятками миллионов человек!

И как бы не пытались эту трагическую тему заболтать, заглушить и запутать, «подбрасывая» бесчисленное количество различных «мифов», запущенных на орбиту как Сталиным, так и огромным партидеологическим аппаратом ЦК, ГлавПУРа и последующими продолжателями этого неблагородного ремесла, теперь, спустя 55 лет после окончания этой невиданной в истории человечества битвы, контуры причин столь неисчислимых потерь становятся все яснее и яснее.

Поэтому на общенациональный, вечно живой вопрос — «почему Россия понесла в войне такие грандиозные безвозвратные потери, и кто в этом виноват?», отбросив «левые» и «правые» пристрастия, ответить можно так: причин много и они столь глубоки, что в одной статье все их разобрать практически невозможно. В связи с этим читателям предлагается краткий разбор только тех причин, приоритетность которых очевидна. Вот их перечень.

I. Разгром Сталиным в 30-е годы практически всего обученного и имеющего опыт управления войсками комсостава РЩА.

Верный своей политике убрать (уничтожить) абсолютное большинство способных разумно мыслить, оценивать ошибочность действия Вождя и, если надо, возразить (это касалось всех слоев нашего общества — от крестьян до ученых), Сталин в предвоенные годы организовал невиданные до сих пор репрессии комсостава Красной Армии. Однако в последнее время акцент комментариев о тех страшных событиях упорно смещается только на два года — 1937 и 1938, хотя количество репрессированных (и уволенных) в этот период (38 352 чел.) не превышает 55% от общего их числа. Все дело в том, что активное истребление комсостава началось значительно раньше — в начале 30-х годов.

Вот хронология трагедии (тыс. чел.): 1933 г. — 9,642; 1934 — 7,11; 1935 — 8,56; 1936 — 4,918; 1937 — 18,658; 1938 — 19,694 и 1939 — 0,847. Всего - 69,429^[208]

Итог очевиден — комсостав армии разгромлен. Не вдаваясь в детали, следует отметить, что если к началу 1937 года «...79,5% командного состава Красной Армии имело законченное среднее и высшее военное образование»^[209], то после того, как были «порешены» десятки тысяч «шпионов и заговорщиков», к 22 июня 1941 г. картина резко ухудшилась

— образованная часть комсостава уже не превышала 63%, в том числе доля вообще не имеющих военного образования достигла 12,4%!

Даже не верится, но, например, среди офицерского состава Сухопутных войск всего 4,3% получили высшее военное образование^[210]. Начальник Управления боевой подготовки В.Н. Курдюмов в тезисы своего выступления на Совещании высшего командного состава (декабрь 1940 г.) включил следующие, ставшие уже хрестоматийными, данные: «,..из 225 командиров полков, привлеченных на сбор, только 25 человек оказались закончившими военное училище, остальные 200 — это люди, окончившие курсы младших лейтенантов и пришедшие из запаса»^[211].

Только за два года — 1937 и 1938 были сменены все (!) командующие военных округов, на 90% были обновлены их заместители, на 80% — руководящий состав корпусов, дивизий и на 91% — командиры полков и их заместители. В пересчете «по званиям» (от бригадного комиссара до маршала Советского Союза) это составило без малого 1000 (983) командиров.

Вся эта чудовищная вакханалия привела к тому, что к 1941 году только Сухопутным войскам не хватало по штату 66 900 офицеров, поэтому для укомплектования армии стал призываться командно-начальствующий состав запаса, который по своей подготовке и опыту далеко не в полной мере отвечал требованиям, предъявляемым службой.

К лету 1941 г. 41% начальников от командира дивизии и выше находились на своих должностях от одного до шести месяцев, а 46% — не более года! Вместе с тем, похоже, Сталин почувствовал, что получился (применяя терминологию популярной народной игры) «перебор» — послушный, но не столь качественный состав армии явно не соответствовал тем задумкам, которые Вождь планировал осуществлять. Наступил очевидный цейтнот, времени на обучение «омоложенной» армии у Вождя не хватало, поэтому тональность выступлений резко меняется.

Уже 17 апреля 1940 г. Сталин на Совещании по итогам финской войны четко обозначил масштабность нерешенных задач: «...Создание культурного, квалифицированного командного состава. Такого командного состава нет у нас или есть единицы» (Заодно не оказалось и обученных бойцов: — «Таких бойцов, новых, надо создать, не тех митюх, которые шли в гражданскую. Нам нужен новый боец»).

На декабрьском (1940 г.) Совещании высшего руководящего состава РККА Начальник Генштаба К.А. Мерецков заявляет, что «...Особую озабоченность вызывали... низкий уровень подготовки высшего командного состава, недостатки в комплектовании РККА командными кадрами»^[212]. Скорее всего это честное выступление, а также заявление на совместном совещании Военного совета и Политбюро о том, что «война с Германией неизбежна, что нужно переводить на военное положение армию и страну, укреплять границы»^[213] и послужили причиной снятия Мерецкова с должности Начгенштаба (посчитали «паникером войны»). Вместо него назначили не имеющего должного военного образования Г.К. Жукова. Последствия «не преминули сказаться...».

Ну а что же представляли из себя командиры собранного «за бугром» немецкого воинства и какова была их степень профессионального образования?

Грусть берет при цитировании следующих строк: «...в вермахте уже к 1939-му году все офицеры «командир батальона» имели образование, соответствующее нашему академическому, а командиры полков — уровня академии Генштаба»^[214]. Что можно сказать? Кое-кто доигрался...

Теперь уже очевидно, что обученный должным образом офицерский состав вермахта явился эдаким стабилизатором, выравнивая, по мере возможности, всплески спонтанных, истеричных, порой просто неверных решений Гитлера (по оценке различных ученых, одних только грубых ошибок стратегического значения он совершил не менее десяти) при действиях войск на поле боя. И коль скоро разговор у нас идет о войсковых потерях личного состава, то именно эти действия наученных своему делу офицеров против командного состава Красной Армии, уровень обучения которых был искусственно снижен репрессиями Сталина, и привели к тому, что потери вермахта оказались в несколько раз меньше потерь наших войск (~1:5). Причем боевые действия происходили по одинаковому маршруту (сценарию): для первых — «туда и обратно», для вторых — «обратно и туда» в условиях существенного превосходства (особенно со 2-го года войны) в количественном (в т.ч. мобилизационном) состоянии советской боевой техники (например, по танкам — просто подавляющем).

Однако следует отметить, что в последнее время приутихшие было сторонники доперестроечных времен, стараясь оправдать всеми правдами и неправдами репрессии главной Великой Фигуры того времени, стали все чаще «подбрасывать» обществу для осмысления (на правах «лососины не первой свежести») идею о правильности «чистки» рядов Красной Армии и очевидном «благе» этого деяния. Всех не перечислишь, но вот несколько примеров.

1. В «Независимом военном обозрении» № 4 от 5-11.2.99 г. Герасимов в статье «Нам нужна была другая война» среди ряда вопросов затронул и репрессии военных кадров в предвоенные годы. Однако многие доводы автора по этой теме не являются убедительными по следующим причинам:

• анализируя «влияние репрессий на основные показатели состояния командно-начальствующего состава», автор рассматривает какие-то усеченные данные только по 1937-38 гг. (15,56 тыс. чел.), которые от действительного числа репрессированных составляют всего 40%. Если же приведенные 15,56 тыс. соотнести с данными за 1933-1939 гг., то это будет не более 22%;

• весь математический расчет построен на оценке замены только 92-х командных должностей;

• вывод о том, что «... в целом по высшему комсоставу количество назначенных, имеющих высшее военное образование, превышает число арестованных с аналогичным образованием на 45%», никакими развернутыми данными (цифровыми, по штатным категориям) не подкреплен («догадайся, мол, сама»), поэтому убедительным считаться не может;

• сам по себе авторский вопрос: «Кто лучше командовал бы войсками — расстрелянные военачальники или те, кто в конце концов выиграл войну», не корректен по отношению к погибшим, т. к. они были лишены возможности показать на что способны. Утверждение, что «по основным объективным показателям последние не уступали своим репрессированным предшественникам», не верно, ибо не приводятся обязательные в таком случае данные о соотношении потерь «выигравших» войну и эту войну «проигравших». Лишь в этом случае можно объективно оценить сколь успешно (или неуспешно) они действовали. К тому же не следует забывать, что из числа «новых» даже с высшим образованием большинство не имело такого важного показателя (о чем автор и не упоминает) как опыт руководства частями и соединениями, а это «дорогого стоит» (данные о степени грамотности командного состава, который стал во главе армии к лету 1941 г., приведены выше). Поэтому «прямым следствием репрессий, постигших высший эшелон армейского руководства, было форсированное выдвижение командного состава на вышестоящие должности, которое производилось порой через две и даже через три ступени... Поспешно продвигаемые по служебной лестнице военачальники не успевали за короткие сроки должным образом повысить свою квалификацию и накопить практический опыт. Следствием такого положения явилось качественное ослабление высшего звена военного руководства. Участились случаи некомпетентности должностных лиц, занявших в порядке выдвижения ответственейшие посты, вплоть до командующих военными округами. Несоответствие ряда высших командиров занимаемым ими постам выявилось в первые же дни войны (выделено мной. – В.С.)»^[215].

В том же «НВО» (№ 34, 2000 г.) приведены отрывки из воспоминаний Хрущева, в которых он, говоря о дефиците грамотных командиров и проблеме выдвижения новых, отмечал: «...Но им нужен был опыт, а опыт этот они приобретали в ходе войны за счет солдатской крови и материального ущерба для ресурсов страны. Такое учение стоило огромного количества жизней и разорения страны. В конце концов мы выжили, победили, на собственных ошибках научились командовать по-настоящему и разбили врага. Но чего это стоило?». Теперь, надеюсь, ясно — вопрос этот имеет глубинные основы, значительно сложнее, чем его представляет себе Г. Герасимов, поэтому для его объективного осмысления помощи одного арифмометра явно недостаточно. Кстати, данные по личному составу и боевой технике противоборствующих сторон, приведенные автором, в ряде случаев не точны, особенно по Германии.

2. Не преминул прокомментировать эту тему и Резун-Суворов, который, патологически ненавидя Тухачевского (фигура, конечно, неоднозначная), в своих произведениях армейские репрессии одобрил. Однако из-за слишком поверхностного подхода грамотно и объективно разобраться в этой проблеме не сумел.

3. Список подобных работ, оправдывающих прямо или косвенно сталинские репрессии комсостава армии, можно продолжать и продолжать. Но, как ни странно, запевалой, эдаким «пионером» в этой аморальной (мягко говоря) компании является Маршал И.С. Конев, который в послевоенной беседе с писателем К. Симоновым (по оценке, изложенной в книге «Стратегические решения и Вооруженные Силы») «...критически отозвался о потенциальных возможностях погибших военачальников, командовавших в 30-е гг. военными округами и являвшихся ближайшими кандидатами на должность командующих фронтами в военное время (исключение он сделал только для одного И.П. Уборевича. — B.C.), а. в последовавшем выдвижении на эти посты командиров нового поколения усматривал в конечном счете содеянное для Красной Армии благо...(выделено мной. — В.С.)»^[216]. Высказывание удивительное.

Делая столь бестактное заявление о «благе», Конев исходил, надо полагать, из того, что гегемония партии вечна, Советский Союз никогда не развалится, а объявленную Сталиным смешную цифру потерь Армии - 7 млн. человек (практически приравненную к преувеличенным данным о потерях вермахта) никто не посмеет подвергнуть сомнению. А вот если бы стране было известно, что:

— наши войска (под руководством в том числе и Конева) потеряли личного состава в несколько раз больше, чем противник,

— количество наших потерь имеет тенденцию приближаться к уровню «порядка 20 млн. человек»,

— только в Сухопутных войсках командиров полков погибло 3659, дивизий — 563, корпусов — 48, армий — 22 (всего 4292),

— с учетом погибших их начальников штабов (7028) всего сложили головы на поле брани 11320^[217] одних только командиров от полка и выше,

— кроме этого погибло 1011 773 офицера, то он, зная эти скрываемые от своего народа цифры и получив неизбежный вопрос — «так как же это могло случиться?», — наверняка забыл бы, что когда-то оценивал итоги армейских репрессий столь благодушно.

Между тем уже в наши дни отличился на старости лет известный литературный функционер В. Карпов, «назначенный партией в писатели», как справедливо заметил Юрий Богомолов, комментируя в «Известиях» («Плоды воспитания») удивительные по своей абсурдности скандальные карповские диалоги в программе Андрея Караулова «Русский век». Вот некоторые перлы невежественного историка и нечистоплотного литератора Карпова:

• «...Сталин был не так уж неправ, когда перед войной прополол (?! — B.C.) командный состав Красной Армии — надо было избавиться от сторонников Троцкого». До чего же жалкая, бездоказательная попытка идеологически «прикрыть» Сталина, которую до сих пор пытаются внедрить в сознание тех, кто читает самые — самые левые газеты. Все дело в том, что репрессировались (уничтожались) лучшие, наиболее опытные представители комсостава, большинство которых и не считало нужным скрывать справедливое недовольство ворошиловскими методами руководства РККА. Так что о каком-то «заговоре» не могло быть и речи. Что же касается притянутых за уши «троцкистов», то такого количества их никогда не было ни в армии, ни в стране.

• «...Тухачевского шлепнули по делу, поскольку он признался, что заговор был (Карпов). Признался под пытками? (Караулов)... Пыток не было (?! — B.C.)».

Зайдя как-то к своему товарищу на его работу, случайно услышал окончание разговора, в ходе которого Карпов пытался убедить моего друга, явно его не понимающего: «Но ведь был заговор и он (Тухачевский -B.C.) подписал протокол № 1». Трудно сказать, чего тут больше — злого умысла, наивности или, мягко говоря, возрастного недомыслия. Вместе с тем храброму фронтовику не мешало бы знать, что под чудовищными (физическими или моральными) пытками (в изощренности которых мастера НКВД оставили далеко-далеко позади своих средневековых коллег — инквизиторов) Тухачевский мог подписать что угодно, в том числе, например, и протокол № 101, которому тут же присвоили бы «номер один». Мог собственноручно (вынужден был) исписать десятки листов «показаний по заговору», так как широко применялся варварский прием морального воздействия: «или пописывай, или в твоем присутствии начнем насиловать жену (или дочь), дальнейшие репрессии семье гарантируем». При таких обстоятельствах «ломался» практически любой...

Подобный «верняк» использовали и в фашистской Германии. Известен такой факт. Один из самых известных полководцев рейха фельдмаршал Роммель (по негласному рейтингу имеющий второй, после Манштейна, номер), командовавший к моменту высадки союзников во Франции группой армий «Б», после ранения (17.6.44) вернулся долечиваться домой в Херлинген. Однако гестапо стало известно о его причастности к заговору противфюрера. Гитлер послал к «Лису пустыни» начальника управления кадров генерала В. Бургдорфа и его заместителя Э. Майделя. Был предложен выбор: самоубийство или «народный суд» (осужденных заговорщиков вешали на рояльных струнах, подвешивали скулой на мясные крюки и т. п.). В случае самоубийства гарантировались государственные похороны. Роммель выбирает суд, но тут ему напоминают о возможных последствиях для его семьи (жена и сын), которая (согласно доктрине «коллективной семейной ответственности») также предстанет перед трибуналом. Ради спасения семьи самый популярный среди солдат 52-х летний Эрвин Роммель выбрал смерть (ему дали две ампулы с ядом, которые он проглотил в госпитале в Ельме). Гитлер же свое слово сдержал и пышные похороны состоялись (однажды хронику этих грандиозных похорон нам показали на одном из каналов нашего TV).

Нечто похожее проделал крайне жестокий (даже по немецким меркам) генерал-полковник (с 5.4.45 — фельдмаршал) Шернер, запугав генерал-лейтенанта Хермана Нихофа (коменданта крепости Бреслау, с 16.2.45 находившейся в окружении) «...пятеро детей которого можно будет казнить, основываясь на принципе коллективной семейной ответственности в том случае, если генерал не станет выполнять его указания. «Провал в Бреслау будет стоить вам головы» — предупредил Шернер... Под командованием Нихофа крепость Бреслау выдерживала осаду до 7 мая — когда давно уже пал Берлин»^[218].

Так что применяя подобные методы (одна школа), заставляли подписывать любые «обвинительные» документы и наших заключенных командиров. Но вернемся к Карпову. Уходя он любезно простился за руку и со мной. Знай я в тот день о содержании его скандального интервью Караулову («репрессий не было» и др.), то рукопожатие наше, конечно бы, не состоялось...

Если же оценить основной урон, который был нанесен РККА до войны, то это, пожалуй, не столько ликвидация самых крупных, не равнозначных, естественно, «по своим способностям военачальников (хотя и эта потеря невосполнима), сколь устранение сотен и тысяч опытных командиров полков, дивизий, корпусов и армий, определяющих успех проведения на поле боя всех армейских и фронтовых операций. Согласуется с этой оценкой и заявление Гитлера, сделанное им 9 января 1941 г.: «Поскольку Россию в любом случае необходимо разгромить, то лучше сделать это сейчас, когда русская армия лишена руководителей»^[219].

Поэтому не будем следовать плохим примерам и заниматься безнравственными прогнозами ~ кто из убиенных военачальников мог бы быть лучше или хуже Конева.

Подытожить же этот раздел следует высказыванием того, в трезвости мышления которого до сих пор никто не сомневался: «Уничтожение накануне войны как «врагов народа» выдающихся советских полководцев, по сути, было одной из причин крупных неудач в первый период войны»^[220] (Маршал Советского Союза И.Х. Баграмян).

А там, где неудачи (крупные!), там и огромные неоправданные потери, в причинах возникновения которых мы и пытаемся разобраться.

II. Ошибочная политика Сталина в выборе союзника (заключение пакта Молотов — Риббентроп), что привело к войне с тяжелейшими потерями для Красной Армии и всей страны. name=""

Начнем с конца — подписывая пакт, Сталин совершает грубейшую ошибку, выбирая почему-то вместо Англии (и Франции) совершенно непотребного союзника — гитлеровскую Германию, который менее чем через 2 года коварно нарушает договор, нападает на «верного друга» и, хотя проигрывает войну, наносит нашей стране огромный урон с неисчислимыми людскими потерями.

Не вдаваясь в общем-то известные подробности сложных взаимных переговоров в тридцатые годы Германии, Англии, СССР и других стран, необходимо отметить следующие наиболее важные факты. Долгие годы наш идеологический аппарат, пытаясь спасти авторитет Сталина, вдалбливал в голову своего народа мысль, что, де, пакт является «победой советской дипломатии». Утверждение ложно в своей основе, ибо если то, что в конце концов произошло после подписания считать «победой», то иначе как «пирровой» ее назвать нельзя.

Между тем, не заключи Гитлер договор с СССР, нападение на Польшу было бы маловероятным.

К сожалению, инициатива политического сговора двух стран исходила от Москвы, ибо вопрос о предварении экономических соглашений политическими впервые был поставлен именно Молотовым в мае 1939 г. в беседе с германским послом фон Шуленбургом.

Таким образом, договор заключался с Гитлером, идеологические (и моральные) позиции которого не давали никаких разумных оснований для подобного союза.

Вот только краткий перечень «основополагающих» высказываний Гитлера, которые уместно здесь привести:

• «Договоры могут заключаться только между партнерами, стоящими на одной мировоззренческой платформе... Политическое сотрудничество Германии с Россией неприятно задевает остальной мир» (из письма (декабрь 1932 г.) полковнику фон Рейхенау, будущему (19.6.40) генерал-фельдмаршалу). Четко просматривается политический расчет Гитлера после прихода к власти сделать акцент на антикоммунизм, надеясь тем самым обеспечить себе поддержку правящих кругов Запада. Затея эта, как известно, с треском провалилась.

• «Если Россия будет разбита, у Англии будет отнята последняя надежда, тогда господствовать в Европе и на Балканах будет Германия». Заявление это было сделано 31 июля 1940 г. в Бергхофе. Там же он, продолжая нереальные мечтания, изрек: «Если надежда на Россию исчезнет (после ее разгрома — B.C.), то Америка также отпадет от Англии».

Ну и так далее. Этот перечень сугубо утопических прогнозов и оценок Гитлера столь велик, что все их не перечислить. Однако очевидно, что более ненадежного и опасного партнера по союзу можно было только выдумать. Но Хозяин выбор сделал именно такой.

Между тем в каждом из этих «тезисов» звучит конъюнктурный подтекст, который свидетельствует о том, что как только ситуация станет для Германии выгодной, Гитлер тут же, не задумываясь ни на минуту, этот договор разорвет на мелкие кусочки и пустит их по ветру. Нелишне напомнить, что так он в последующем и поступил.

Вот как это историческое действо происходило.

Во-первых, переговоры Сталин проводил одновременно как с Германией, так и с Англией и Францией (с последними пытались договориться «о совместном отражении германской агрессии»).

Во-вторых, переговоры с Западом служили эдаким прикрытием в глазах нашего общественного мнения в случае, если многоходовая «игра» с Германией не сложится.

В-третьих, консультации и переговоры с Англией и Францией шли достаточно трудно. Основным препятствием являлся отказ Польши пропустить советские войска через свою территорию. Однако к моменту его устранения текст Пакта был уже согласован с германской стороной. Таким образом завершилось документальное оформление одного из крупнейших промахов нашего Вождя. Последним «диссонирующим аккордом» в этой драме была записка, которую, по утверждению ряда очевидцев, Сталин передал ведущему переговоры Ворошилову: «Клим, пора кончать». И кончили (по поговорке) не только «себе, но и на нашу голову...».

Реакция мировой общественности (естественно, кроме Германии и ее союзников) на подписание пакта была крайне отрицательной, ибо, кроме всего прочего, бросалось в глаза отсутствие в пакте статьи, предусматривающей прекращение его действия в случае нападения одной из договаривающихся сторон на третью страну.

На многочисленных фотографиях тех дней в разных комбинациях мелькали три фигуры — Риббентроп, Молотов и Сталин с обязательной улыбкой на лице, совсем не похожей на таинственную улыбку знаменитой Джоконды. Широкая многозначительная улыбка Вождя четко отображала его внутреннее состояние (по оценке Хрущева) — «я их перехитрил!» Если бы...

А ведь как хорошо было бы вернуться и все изменить. Но грузин Сталин, видимо, не знал старинного русского романса, судьбоносные слова которого подсказывали верное решение: «Еще не поздно, оглянись...». Не оглянулся и не вернулся...

Теперь известен исторический факт: в это же время Гитлер (по свидетельству военного атташе Германии в СССР Кестринга), стуча кулаками по стене рейхсканцелярии, верный своей манере, голосил, что: «Теперь весь мир в моем кармане! Теперь Европа принадлежит мне!». Дальнейшие события показали, что как для Сталина, так и для Гитлера подписанному пакту сыграть роль эдакого сказочного «хрустального башмачка» не довелось, ибо доля свинца, обязательная для любого изделия из хрусталя, в данном случае оказалась многократно превышенной («передозировка лекарств — тот же яд»).

Следующий шаг идеологического аппарата СССР состоял в том, чтобы называя «черное белым» (переквалифицируя агрессивную Германию в миролюбивую державу), вдолбить общественности нашей страны (превращая по привычке нас, видимо, в тех же солдатских «митюх», о которых говорил Сталин), что содеянное гениально. Сделано это было быстро — набившие руку госдезинформаторы построили следующую «логическую» цепочку доставшихся нам, якобы, преимуществ: выигрыш времени для более интенсивной подготовки к отражению агрессора; улучшение стартовых позиций (границ) к началу возможной войны; превращение стран Запада в союзников СССР в войне и др.

Все эти надуманные «плюсы», к сожалению, таковыми не оказались, так как на основе опубликованных теперь историко-архивных документов можно утверждать, что в 1938 — 39 гг. Германия к войне с СССР была не готова и вести ее (тогда) не собиралась. Используя любезно предоставленное время и огромные производственные возможности оккупированных ею стран Западной Европы, Гитлер более резко, чем СССР, ускорил темпы перевооружения армии (частично с нашей помощью), обрел боевой опыт, одержав ряд быстрых побед на Западе и укрепил боевой дух вермахта.

Не лучшим образом получилось у нас и с новой границей, т. к. покинув старые укрепления (частично недостроенные), на новом рубеже практически ничего не создали.

Что касается подлинных союзников, то эти демократические страны Запада из-за недомыслия Сталина сражаться в одном ряду с нами стали в ослабленном виде — без Франции, Польши, Финляндии и др. Выступая на страницах «Вечерней Москвы» по случаю своеобразного юбилея -60-летия Пакта, Г. Попов в статье «Выиграл ли Сталин от пакта Молотова — Риббентропа?», подробно разобрав ошибочные решения Вождя, сделал вывод: «...Сталин устал (?! — B.C.) и попросту смешал фигуры — как поступил небезызвестный Остап Бендер на знаменитом турнире в Васюках... Пакт дезорганизовал и деморализовал коммунистическое движение. Практически перестала существовать как реальная сила одна из самых мощных компартий Европы — германская, собиравшая миллионы голосов избирателей... Сталин, заключая пакт, не выиграл, а проиграл. Пакт неизмеримо усугубил для СССР проблемы войны... Итогами Второй мировой войны (Сталин — B.C.) прикрыл свою очевидную ошибку в части заключения пакта. Так родилась концепция о гениальном шаге... Один из самых великих мифов советской истории». Все верно, но одно положение следует уточнить. Не «устал» Сталин, а допустил, к сожалению, очередную ошибку, которая логично встраивается в достаточно длинную цепочку явно неверных и преступных промахов при решении вопросов, имеющих государственное значение. Таким образом сформировался целостный ряд ошибок, убедительный как бетонный забор. Так что дело здесь не в «усталости» вождя. Сталин был коварен, хитер, мстителен и безусловно умен. Но вся беда-то в том и состояла, что качественные показатели его умственной деятельности не соответствовали требуемым параметрам и масштабам «государственного ума» (как принято говорить — «не адекватны»), которые подразумевают принятие прежде всего правильных решений, способствующих расцвету вверенного государства и направленных на удовлетворение нужд его народа.

Став на путь единоличного решения всех государственных вопросов (малых и больших) Сталин создал ситуацию, когда через эдакий «сталинский жиклер» с маленьким отверстием если и можно было что-то протащить, то только уловив настроение Вождя. Он даже сам дал название этому явлению — «центростоп», однако для его исправления ни желания, ни ума у него не хватило. Так что основной причиной всех его ошибок является отнюдь не усталость, а банальное недомыслие. Иначе уж очень долго он пребывал в состоянии «усталости», если додумался: «послать к черту НЭП»; развалить сложившуюся систему сельского хозяйства страны; депортировать многие народы СССР; уничтожить миллионы своих сограждан (доведя их количество до значений, близких к демографическим потерям страны в войне); разгромить наиболее опытную и грамотную часть комсостава РККА; организовать многомиллионный ГУЛАГ; проморгать нападение фашистской Германии и т. п.

И в какой микроскоп ни смотри, «усталости» не увидишь — просматривается во всех этих случаях сплошная череда и нагромождение очевидных ошибок (и преступлений) из-за отсутствия мышления, необходимого для правильного решения столь масштабных государственных задач.

Поэтому уж совсем странно читать в наши дни (!) в уважаемом независимом газетном издании, к сожалению, часто повторяющиеся утверждения одного военного историка, увенчанного полным научным иконостасом («академик Академии военных наук, доктор исторических наук, профессор, полковник в отставке») о том, что «Сталин был выдающийся (?! — B.C.) государственный деятель, но и диктатор». Что же еще надо добавить этому историку к указанным высоким научным званиям (остается только повысить в звании — «генерал в отставке»?), чтобы он понял — во всем мире «выдающимся государственным деятелем» считают не того, кто правит, например, огромной страной, а того, кто для блага этой страны сделал действительно что-то выдающееся. И коль скоро тема настоящей статьи посвящена людским потерям, то заслуги Сталина по этому показателю можно считать выдающимися только при условии, если слово это будет взято в кавычки. Наш историк этих кавычек не ставит... Тогда же он поведал нам, непутевым, еще об одной истории, сообщив, что Жуков, де, сохранил ошибочную схему развертывания войск (1941 г.) только потому, что «...противоречить вождю было бесполезно». Очень любопытно. Вопрос один — что же это за «выдающийся государственный деятель», когда по сверхважной государственной проблеме (от правильного решения которой зависела жизнь десятков миллионов наших воинов и мирных граждан) из-за его упрямства и недомыслия этот вопрос было «бесполезно» докладывать? Ответ тоже один: просто он таковым, «выдающимся госдеятелем», не являлся.

Попытка же встроить в один ряд словосочетание «выдающийся... но и диктатор» (подразумевая эдакое разумное «сосуществование») рассчитана на каких-то уж очень наивных читателей (уж не вспомнил ли он о «митюхах»), которые, видимо, не должны помнить, что абсолютное большинство любителей «неограниченной власти» (диктаторы) четко вписывались в юридическое понятие «преступник» и кончали свои карьеры или трагически после восстания «осчастливленного» им народа, или, в лучшем случае, после суда в тюрьме или ссылке. А вообще-то эти потуги напоминают действия неквалифицированного механика, пытающегося на болт с метрической резьбой навернуть дюймовую гайку.

Но вернемся к пакту и нападению Германии на Польшу. Гитлер, как уже отмечалось, не относился серьезно к своим обязательствам перед другими странами — союзниками. Этот подход он распространил и на возможную реакцию Англии в случае его агрессии против Польши. Он был убежден, что военные действия не выйдут за рамки местного конфликта, а Англия не отважится выполнить свои гарантийные обязательства по защите поляков, которые 30 марта 1939 г. подписал Чемберлен («...польский министр иностранных дел полковник Юзеф Бек моментально их принял, «не успев даже выкурить папиросу», как он потом говорил»)^[221].

Но фюрер ошибался. 1 сентября 1939 г. на рассвете (4 ч. 45 мин.) по его приказу немецкие войска перешли Польскую границу и уже через час Варшава подверглась бомбардировке.

Англичане же, верные своим обязательствам, действовали совсем не так, как предполагал Гитлер.

Уже 2 сентября большинство палаты общин признали обязательными гарантии Англии, данные Польше. Сложилась ситуация — если не объявлять войну, правительство падет на следующий день (Чемберлену ничего не оставалось, как тихо сказать: «Да, джентльмены, это война»). В связи с этим 3 сентября «в 11 часов дня по британскому летнему времени», после предъявления ультиматума, на который не получила ответа, Англия объявила Германии войну. Гитлер же, не принимавший всерьез гарантии Великобритании и имевший к тому времени «в кармане» пакт с СССР, был уверен, что этот военный эпизод, вроде «шалости гения», сойдет ему с рук (как и было до сих пор с Австрией и другими «аншлюсами») и к войне, конечно, не приведет.

О его реакции (а она крайне интересна!) в нашей печати я никаких комментариев не находил (возможно плохо искал). Обнаружил ее только в воспоминаниях одного из известнейших военачальников III рейха генерала танковых войск Фридрих Вильгельма фон Меллентина (о его оценках боевых действий, непосредственно связанных с потерями личного состава, поговорим позже). Цитирую: «...Вот как описывает доктор Пауль Шмидт реакцию Гитлера на объявление Великобританией войны: «В первую минуту Гитлер был ошеломлен и совершенно растерялся. Затем он обратился к Риббентропу с вопросом: Что же теперь делать?»^[222]

Завершая этот раздел о роли пакта в вопросе возникновения существенных причин понесенных нами в войне безвозвратных потерь, можно утверждать, что этот документ явился как бы увертюрой («первой ласточкой») как предвоенного, так и военного периода Великой Отечественной войны.

Подписание Сталиным этого пакта явилось грубейшей ошибкой, ибо развязало руки Гитлеру в попытках еще надавить на Англию и позволило проводить более агрессивно-захватническую политику. При образовании же союза СССР — Англия, Франция, США события развивались бы совсем по другому сценарию, и нам не пришлось бы заниматься вопросом о грандиозных потерях СССР.

III.Неверная оценка Сталиным поступавшей информации от разведорганов и других источников о сроках нападения Германии на Советский Союз.

В довоенный период на руководителя нашего государства Сталина обрушилась буквально лавина достоверной информации не только о подготовке Германии к нападению на СССР, но и с указанием точной даты этой агрессии.

И можно только удивляться, что Сталин в столь ответственный момент, являясь, как и до сих пор пытаются нас убедить некоторые историки, «выдающимся государственным деятелем», совершенно в этой ситуации не разобрался и ничего не понял.

Теперь уже ясно, что зациклившись на ожидании, якобы, «провокаций» со стороны фашистской военщины (но не Гитлера) и Англии, которую он в предвоенные годы почему-то считал главным врагом Советского государства, наш Вождь к тому же обрушил свой «карающий меч» и на отечественный разведывательный аппарат, нанеся невосполнимый урон с таким трудом созданной резидентуре. Погром был проведен под лозунгом борьбы с «врагами народа» и «паникерами». С подачи Сталина действия его верного исполнителя — НКВД внесли в работу разведорганов сумятицу и, самое главное, страх учитывать (и докладывать) информацию тех верных работников, которых этот орган безосновательно включил в списки «иностранных шпионов».

Но это все «страдания о былом», об упущенных возможностях, о грубейших и преступных ошибках Вождя. Поэтому давайте посмотрим, что же представляли из себя те «информационные потоки», сигнализирующие о надвигающейся беде, каково было их бесценное значение и как же надо было их «осмыслить», чтобы вместо принятия разумных своевременных мер, сделать все наоборот, поставив тем самым страну на порог катастрофы. Начать следует с огромной и достоверной работы Главного разведывательного управления (ГРУ) Генштаба.

Анализируя и перепроверяя всю поступающую информацию, ГРУ задолго до начала войны пришло к выводу, что Германия готовится к войне с СССР, уповая на успех первого, неожиданного удара. Здесь надо отметить скандальную историю, происшедшую в недрах разведупра. Сложилась ситуация, когда начальник ГРУ генерал Голиков, пытаясь угодить желаниям Сталина, необоснованно уменьшал в официальных сводках количество дивизий, обнаруженных разведкой в районе наших границ. Обстановка складывалась явно ненормальная, поэтому начальник информационного отдела (составляющий эти сводки) подполковник В. Новобранец отважился на поступок, который, учитывая сложившуюся в те дни ситуацию, можно назвать отважным.

Считая, что всякое промедление — преступление, Новобранец, не доложив, как положено, сигнальный экземпляр начальнику разведупра, весь тираж сводки разослал в войска и управления согласно утвержденному расчету рассылки. Когда все адресаты этот документ получили, сигнальный экземпляр Новобранец доложил Голикову. Разразился грандиозный скандал. Учитывая возникшие «разногласия», автор сводки попросил генерала устроить ему личный доклад начальнику Генштаба. Голикову ничего не оставалось, как эту просьбу удовлетворить.

Так родилась знаменитая «разведывательная сводка № 8 за декабрь 1940 года», основной вывод которой звучал так: «За последнее время отмечаются массовые переброски немецких войск к нашим границам. Эти переброски тщательно скрываются. По состоянию на декабрь 1940 года на наших границах сосредоточено около 110 дивизий, из них 11 танковых»^[223].

Отвечая Начальнику Генштаба на вопрос — когда можно ожидать перехода немцев в наступление, В. Новобранец правильно определил эти сроки — «... в конце мая — начале июня...». Мерецков, согласившись с этой оценкой, доложил ее Политбюро. Не долго думая его (как «паникерa») сняли с должности.

Среди многочисленных зарубежных информаторов ГРУ самой яркой и значимой фигурой был один из лучших разведчиков XX века Рихард Зорге («Рамзай»). Но и его пытались отозвать и уничтожить, однако ГРУ не хотело просто так, «для галочки» НКВД, терять разведчика, которому не было цены. Проверив все донесения «Рамзая» методом сравнения с другими источниками, ГРУ доказало их достоверность, и Зорге оставили в покое.

Вот только краткий перечень его бесценных донесений:^[224]

11 апреля 1941 г., Япония — «Представитель Генерального штаба в Токио заявил, что сразу после окончания войны в Зап. Европе начнется война против Советского Союза».

10 мая 1941 г. — «...война между Германией и СССР может начаться в конце мая...».

15 мая 1941 г. — «Нападение Германии ожидается с 20 по 22 июня».

30 мая 1941 г. — «Немецкое выступление против СССР начнется во второй половине июня».

15 июня 1941 г. — «нападение ожидается ровно 22 июня по широкому фронту».

Точность информации поразительна! Именно поэтому ее высокая степень достоверности вошла в мировую летопись наивысших достижений разведчиков нашего столетия.

Огромное значение имели его донесения и по замыслам Японии. Вот три последних:

14 сентября 1941 г. — «Японское правительство решило не выступать против СССР... Боевые действия могут начаться предстоящей весной, если СССР потерпит поражение».

4 октября 1941 г. — «Войны против СССР в этом году не будет».

Октябрь 1941 г. — «Задание в Японии выполнено. Войны не будет. Отзовите нас в Москву, или пошлите в Германию. Рамзай».

Заканчивая рассказ о Зорге следует отметить, что некоторые ортодоксальные поклонники сталинских времен пытаются и сегодня бросить тень на его (Зорге) героическое служение Родине, утверждая, что он, дескать, был «двойным шпионом» — служил и германской разведке. Да, служил, но в том-то и был залог успешного внедрения в окружение немецкого посла в Японии Отта. «Берлин не знал (! — В.С), что агент абвера в Японии Рихард Зорге работал на Москву. В Москве же были осведомлены о «двойной роли» разведчика, поскольку задача внедрения в германский абвер ставилась перед ним еще начальником РУ Яном Берзиным с 1933 г. На этом строилась крупная оперативная комбинация»^[225].

Подводя итоги успешных действий отечественной разведсистемы, следует сказать, что Сталин, думая что он «хитрее всех хитрых», рассматривал ведомственные донесения раздельно. Так он изучал сводки ГРУ, донесения НКВД и МИДа, выбирая из них только ту информацию, которая более соответствовала его субъективным взглядам на происходящие события.

Однако без единого информационно-аналитического центра невозможно было из всех этих разрозненных сообщений создать обобщенную картину происходящего и объективно оценить сложившуюся ситуацию, сделав акцент на наиболее значимых и достоверных донесениях.

Ну а какая информация поступала по дипломатическим каналам от будущих союзников? Ее тоже было «сверхом», но и она, как и своя родная отечественная, Сталиным практически игнорировалась.

Начнем с США.

Коммерческий атташе посла США в Берлине Сэм Вудс уже в августе 1940 г. получил достоверные данные о том, что Гитлер под прикрытием налетов на Англию готовится к внезапному нападению на СССР. Он же в январе 1941 г. получает даже копию директивы № 21 и детали 3-х главных направлений ударов. После проверки этой информации президент Рузвельт принимает решение поставить в известность советского посла в США К. Уманского. 1-го марта 1941 г. зам. госсекретаря Саммер Уэллес знакомит нашего посла с указанными материалами, который, «выслушав сообщение... побледнел».

20 марта зам. госсекретаря «подтвердил советскому послу сообщения от 1 марта и дополнил ряд новых сведений»^[226].

Так действовали американцы.

А что предпринимала Англия?

С американскими выводами Черчилль солидаризовался только в марте 1941 г., когда читая очередную разведсводку, обнаружил, что три из пяти немецких танковых дивизий, следовавших в направлении Югославии и Греции, были остановлены и повернуты в сторону Кракова. С учетом поступившего 31 марта из Белграда доклада о том, что Гитлер в беседе с принц-регентом Павлом сообщил ему о сроках нападения на Советский Союз — 30 июня (такую же информацию получили и американцы), Черчилль сразу понял, что немцы действительно готовятся к нападению на СССР. Английскому послу в Москве С. Криппсу направляется срочное послание для личной передачи Сталину.

«Премьер-министр — Стаффорду Криппсу.

3 апреля 1941 г.

Передайте от меня Сталину следующее письмо при условии, что оно может быть вручено лично вами.

Я располагаю достоверными сведениями от надежного агента, что, когда немцы сочли Югославию пойманной в свои сети, то есть после 20 марта, они начали перебрасывать из Румынии в Южную Польшу три из своих пяти танковых дивизий. Как только они узнали о сербской революции, это предложение было отменено (после подавления восстания дивизии проследовали в Польшу, но срок нападения на СССР Гитлер перенес на 22.6.41 — B.C.). Ваше превосходительство легко поймет значение этих фактов»^[227].

Однако с «легкостью» у нас получилась «напряженка» — вручить послание «лично Сталину» сразу не удалось и только 22 апреля (!) Криппс доложил Черчиллю: «Сегодня Вышинский письменно уведомил меня, что послание вручено Сталину»^[228]. Но продолжим. 10 июня посол в Лондоне И. Майский был приглашен к заместителю министра иностранных дел Кадогану, который сделал ему «чрезвычайно важное сообщение» о передислокации немецких войск к советской границе.

13 июня уже министр А. Идеи сообщил Майскому, что Англия готова оказать помощь боевыми действиями против Германии и военно-экономическими поставками.

И хотя Англии в какой-то степени было выгодно подключение Советского Союза к войне с Германией (отвлечение значительных сил с Западного фронта), однако Черчилль сразу заявил о безоговорочной поддержке России в борьбе с Германией.

Стало ясно, что планы Гитлера напугать Англию вторжением в СССР и добиться с ней «перемирия» рухнули, ибо англичане сделали выбор, отвечающий их национальным интересам.

Вот как Черчилль оценивал ситуацию и каковы были его решения: «...История вряд-ли знает ошибку, равную той, которую допустили Сталин и коммунистические вожди, когда они... лениво выжидали надвигавшегося страшного нападения или были неспособны понять, что их ждет... Но если брать за критерий стратегию, политику, прозорливость и компетентность, то Сталин и его комиссары показали себя в тот момент второй мировой войны совершенно недальновидными».

К этому сделано удачное примечание: «Сталин и его окружение пропустили момент, когда надо было принимать интенсивные меры к отражению готовящейся агрессии и обеспечить себя союзниками. На письмо Черчилля от 25 июня 1940 г. с предложением улучшить англо-советские отношения Сталин не ответил. Уверенный в правильности своей оценки обстановки, он отвергал предупреждения разведки как провокационные. Эти роковые ошибки Сталина обусловили трагедию 1941 года».

(Черчилль): «...Советское правительство... рассматривало каждое наше предложение просто как попытку потерпевших поражение увлечь за собой к гибели и других... какова будет наша политика? У нас лишь одна — единственная неизменная цель. Мы полны решимости уничтожить Гитлера и все следы нацистского режима... Мы никогда не станем договариваться, мы никогда не вступим в переговоры с Гитлером или с кем-либо из его шайки... Отсюда следует, что мы окажем России и русскому народу всю помощь, какую только сможем...»^[229].

Вне всякого сомнения наличие у Черчилля именно «государственного ума» никто пока еще не оспаривал.

Наш же «выдающийся государственный деятель», пропустив как бы мимо ушей всю бесценную информацию, о которой говорилось выше, попадается, к сожалению, говоря языком морских рыбаков, «на голый крюк» — немецкая разведка удачно подбрасывает последнюю, но очень удачную (для нее) дезинформацию. Суть ее такова. Чтобы скрыть переброску своих последних дивизий (в основном танковых и механизированных) на Восток, в газете «Фелькишер Беобахтер» 13 июня появляется статья Геббельса «Крит — как пример» (о десанте!), в которой прямо намекается на скорое вторжение в Англию. Далее немцы, как говорят «валяют Ваньку», разыгрывая конфискацию военной цензурой в ночь с 12 на 13 июня 1941 г. якобы всего тиража газеты с таким расчетом, чтобы небольшая часть его гарантированно успела распространиться и достичь иностранных посольств (в том числе обязательно советского!). Затея удалась и 14 июня на свет появляется знаменитое заявление ТАСС. Для большей убедительности в намерениях вторжения в Англию, немцы применяют хорошо продуманный логико-психологический тест как для Черчилля, так (главным образом!) и для Сталина — они не публикуют в Германии ТАССовское заявление от 14.6.41. И хотя на эту уловку попадаются оба, последствия для России оказались несопоставимы своей трагичностью, так как Сталин никаких мер по повышению готовности войск к отражению агрессии не принимает!

Гитлер же в тот же день (14-го) созывает последнее большое военное совещание, на котором заявляет, что с разгромом России Англия будет вынуждена прекратить войну. Там же он подтвердил, что вторжение в пределы Советского Союза состоится 22 июня по условному сигналу «Дортмунд».

Итак, все события предвоенного периода Сталиным оцениваются неверно, точнее — он просто запутался в создавшихся осложнениях и, не найдя правильного решения, проиграл. Теперь, когда исторический пасьянс тех дней разложен, с достаточной степенью достоверности можно утверждать, что Сталин свои возможности оценивал неправильно, считая себя более умным, чем таковым являлся. В силу этого свалившееся огромное количество разноплановой информации, требующей немедленного решения на государственном уровне чрезвычайных задач и принятия «архисвоевременных» и неотложных мер по спасению страны, он физически переварить не смог, так как именно высот «государственного ума» не достиг. В данном случае это напоминает историю с так любимым Вождем Иваном Грозным, начитанность и эрудиция которого, по оценкам историков, «превосходили возможности собственного ума».

Что касается пагубного и деморализующего влияния на армию заявления ТАСС, то об этом говорено-переговорено. Ограничусь оценкой И.Х. Баграмяна; «...организационная пассивность, на которую Сталин и руководство Наркомата обороны обрекали войска приграничных округов, усугублялась подчас неумной пропагандой, дезориентировавшей воинов, притуплявшей их бдительность. Этому способствовало и опубликование 14 июня специального сообщения ТАСС...»^[230].

Таким образом, неверные решения Сталина в ходе всего предвоенного периода создали предпосылки для последующих событий, которые привели к неисчислимым людским потерям страны в Великой Отечественной войне.

Именно поэтому в настоящей статье делается попытка определить главные причины возникновения таких потерь и возможные варианты их подсчета.

Дальше еще хуже — предстоит вспомнить и попытаться оценить то трагическое наследство, которое оставили своему народу Сталин, Жуков (как Начгенштаба) и другие ответственные государственные деятели, провалив не только подготовку к отражению германской агрессии, но и организованное сопротивление частей Красной Армии вторгшимся войскам вермахта летом 41-го.

IV. Ошибочные действия руководства страны в начальный период войны, приведшие к катастрофическим последствиям и огромным потерямname=""

В оценке тех трагических событий лета 1941 года мнения историков, социологов и др., как известно, разделились. Причем оценки эти зачастую теряли историографическую ценность, сдвигаясь в область идеологических пристрастий, далеких от фактического состояния дел. Одни (абсолютное большинство) были убеждены, что Сталин не сумел правильно оценить ситуацию, необоснованно отбросив многочисленные предупреждения о готовности Гитлера напасть на Советский Союз, поэтому воспротивился своевременному приведению войск в боевую готовность. Результатом этой невероятной ошибки явились невиданные в истории человечества огромные потери армии и народа СССР.

Вторые (меньшинство, в основном партфункционеры и другие поклонники Вождя) доказывали, что Сталин все знал, войска были приведены в боевую готовность, однако в момент нападения противник был в два раза сильнее, что и привело к известным последствиям.

Прежде чем в общих чертах (учитывая ограниченные возможности статьи) прокомментировать документальную достоверность первой оценки и несостоятельность второй, следует отметить, что отголоски этих «дебатов» слышны и по сей день.

На публикацию А. Квашнина и М. Гареева «Семь уроков Великой Отечественной» (НВО, № 15, 2000), в которой из « слётанной двойки» Сталин — Жуков вина последнего (за счет первого) была явно преуменьшена, активно откликнулись оппоненты из «Советской России», отстаивая достоинства первого.

Не вдаваясь в подробности этой перепалки на основе имеющегося документального материала можно утверждать;

• в провале боевых действий начального периода виноваты оба;

• больше виноват, конечно, Сталин, как «за все в стране отвечающий»; но и вина Жукова огромна, ибо он, как начальник Генштаба (испытывая, к сожалению, очевидную нехватку компетентности), не отстоял перед Сталиным решения, влияющие на судьбу государства. Это ведь его слова — «кто захочет класть свою голову?»)^[231]. Не захотел. Миллионы голов сложили другие. Поэтому зря военный историк В. Анфилов, верный его защитник (эдакий итальянский «либеро») в статье «Без правил»^[232] начинает высчитывать до десятой доли месяца время пребывания Жукова в этой должности (4,5), пытаясь доказать, что времени у него было недостаточно (похоже в этом случае он смог убедить только себя). Да, 4,5 месяца немного, но сделал за этот срок Начгенштаба непозволительно мало, и в том числе по приведению войск в надлежащую боевую готовность — кроме директивы № 1, посланной уже «вслед уходящему поезду», было много способов исправить положение в войсках. Кстати, он, будучи злопамятным (одна из наиболее мягких черт его характера), не забыл тех, кому провести подобные мероприятия хватило ума и воли, поэтому успокоился только тогда, когда работа комиссии по травле флотоводца Кузнецова (а Жуков там был очевидным «запевалой») завершилась полным успехом.

• попытка каким-то способом разделить долю вины этого творческого монолита бесперспективна, ибо такой сложившийся тип «сиамских близнецов» (применяя медицинский термин) «неоперабелен».

Таким образом, определив что же происходило в предвоенный период, кто и какие решения принимал и кто за весь этот провал несет персональную ответственность, остается перейти к официальным доказательствам того, что вступившие в бой 22 июня немецкие войска никакого преимущества (тем более в 2 раза) над частями Красной Армии не имели, скорее даже наоборот.

В фундаментальной работе «Стратегические решения и Вооруженные Силы» (том 1-й), изданной в 1995 году, впервые было сказано (на стр. 244), что «...на протяжении более 40 лет осуществлялись манипуляции данными, целью которых было «обоснование» поражений, понесенных Красной Армией в начальном периоде войны. Так в основу расчетов закладывались, с одной стороны, данные о составе всей вражеской стратегической группировки, предназначенной для нападения на СССР (190 дивизий), а с другой — лишь данные о составе пяти приграничных военных округов, на базе которых были развернуты фронты (170 дивизий). Таким образом, в расчеты включался состав второго стратегического эшелона вермахта (28 дивизий, 14 из которых к 22 июня еще не прибыли на театр войны) и исключалась соответствующая группировка советских войск (такое же количество дивизий, которые выдвигались из внутренних округов)» ...Так создавалась версия о значительном превосходстве противника в 2 раза по количеству личного состава, в 1,25 раза по артиллерии, в 2,9-3,3 по танкам и авиации».

Общее же количество советской боевой техники к началу войны было названо спустя 44 года (!) после окончания войны — в 1989 году. И лишь в 1994 году новая проверка (без «идеологического прессинга») позволила уточнить цифры боевого состава к 22.6.41 г., сверенные с немецкими архивами.

Таким образом, реальное соотношение сил на театре войны к 22 июня 1941 г. выглядело следующим образом^[233]:

Примечание:

*) Общее количество. В таблице (СР) приведены также количество «исправных» танков (соответственно 3,77 и 10,5), которые я не рассматривал, т. к. это достаточно «плавающие» цифры («от лукавого»). Всего же было 25 866!

**) Цифра «5,74» по количеству «боеготовых экипажей» также не внушает доверия, т. к. это при нашем-то учете слишком «резиновый» показатель.

Приведенные данные по «боевым самолетам» представляются спорными, ибо согласно немецким источникам^[234] на Восточном фронте было не 3,95 тыс. самолетов, а 1,83 (из них 1,3 бомбардировщики). Оспаривается и цифра «5,74». Поэтому предпочтение (по самолетам) можно было бы отдать следующим цифрам: 1,83 — 5,74^[235] (1 : 3,13). Вообще-то есть еще одна цифра количества немецких самолетов — 1,3 тыс., подсчитанная по штатной численности соединений (Новая и новейшая история, 1991, № 3, с. 17-18). В данном случае возможность поупражняться в делении я уступаю читателям.

Должен заметить, что в нашей статистике разбираться очень тяжело. В разных источниках все цифры пляшут — где указываются «всего», где «исправные» и т. п. Просматривается (во всяком случае по статистике до 90-х годов) очевидное желание в этом вопросе «поднапустить туману» и не спешить приближаться к реальным значениям («рано им еще знать правду»). Однако те цифры, которые мы с Вами сегодня рассмотрели, близки к действительности и принципиальных возражений не вызывают.

Следует также добавить, что до последнего времени нам пытались доказать, что ударная танковая сила наших войск, сосредоточенных на границе, даже уступает по качественным показателям немецкой танковой группировке. Усиленно внушалось (конечно, не танкистам), что основная масса наших танков (порядка 8 тыс.) это «устаревшие машины». Утверждалось, что у немцев есть и мифические тяжелые 35 и 38-тонные танки, причислив к их числу для пущей важности (или по неграмотности) 300 легких чешских танков Т-35 (t) и Т-38 (t). Новых же танков Т-34 и KB «всего было около 1500 штук». Однако никто не говорил, что в июне 1941 г. 88% немецких танков, от пулеметного Т-1 (хотя его и танком-то считать неловко) до Т-IV с 20-мм и T-III с 37-мм пушками уступали по огневой мощи всем основным нашим полусредним, средним и тяжелым танкам (порядка 9 тыс.), имеющим 45-мм пушку (Т-26 с ТП обр. 1934-38 гг., БТ-7 с ТП 20к обр. 1934 г.) и 76-мм (Т-34 с ТП Ф-34 (длина ствола 41 калибр) и КВ-1 с ТП Л-11 обр. 1939 г., или Ф-32 обр. 1940 г.).

Следует иметь ввиду, что немецкие танки по итогам боевых действий в 1941 году, начали укомплектовываться более мощным пушечным вооружением только с весны-лета 1942 года:

• на танк PzKpfw II (по нашему Т-IV) с модификации Ausf «F» и до «Н») была установлена длинноствольная 20-мм пушка KwK38L/112;

• на танке PzKpfw HI (T-III) с Ausf «G» (и до «М») 37-мм пушка была заменена на длинноствольную 50-мм KwKL/60, а на 663 танка Ausf «N» установили 75-мм пушку KwK37L/24. Всего же танков T-IIIвсех модификаций было выпущено примерно 6000^[236];

• танк PzKpfwIV (T-IV), составляющий основу бронетанковых войск вермахта, с марта 1942 года начал выпускаться (модиф. «F-2») сдлинноствольной 75-мм пушкой KwK40L/43 (модиф. «Н» и «V» — L/48) и двухкамерным дульным тормозом, новым прицелом TZF5f, а также с бортовыми броневыми экранами. К марту 1945 г. машин последней модификации («J») было выпущено 2392. (Гитлер попытался свернуть выпуск Т-4 для увеличения производства танков «Тигр» (T-VI) и «Пантера» (Т-V), серийное производство которых не было еще налажено. Однако встретив решительные возражения Гудериана — «...немецкая армия будет получать ежемесячно не более 25 «Тигров»^[237], от своей идеи фюрер вынужден был отказаться).

Кроме этого, без малого 5 тыс. наших танков (т.е. больше всего количества немецких) имели возможность маневрировать на поле боя значительно динамичней, т. к. обладали более высокой (17,5-36,2) чем у 58% немецких танков (14,7-15,4) удельной мощностью (лс/т).

Поэтому несопоставимость противостоящих друг другу танковых группировок по количественному и по качественному показателям очевидна.

Между тем распределение наших танков в приграничных округах оказалось достаточно своеобразным. Так как во многих работах эти цифры разнятся, то следует, видимо, взять за основу официальные данные, опубликованные в сборнике «Боевой и численный состав Вооруженных Сил СССР в период Великой Отечественной войны: Выпуск 1 (22 июня 1941 г.)». М, 1994 (по ЗОВО — с. 151, по КОВО — с. 155).

В связи с тем, что Сталин и Начгенштаба Жуков определили (к сожалению, ошибочно) Юго-Запад главным направлением ожидаемых боевых действий, то наиболее показательными будут данные по Киевскому Особому Военному Округу, в котором (до убытия на должность Начгенштаба) бывший его командующий Жуков танковые войска укомплектовал наиболее плотно.

Так, по состоянию на 22.6.41 Киевский ОВО (с февраля 1941 г. командующий генерал М.П. Кирпонос) имел бронеединиц всего — 5894, из них средних и тяжелых танков (Т-34, KB) — 1040. Исправными числились 5075 танков^[238] (по другим данным – 4783)^[239].

В Западном ОВО (командующий генерал Д.Г. Павлов) картина укомплектования бронетехникой выглядела иначе:

бронеединиц всего — 3345 (в 1,8 раз меньше, чем в КОВО),

из них средних и тяжелых — 388 (в 2,7 раза меньше!);

исправными числились — 2382238 (2189239) т.е. в 2,13 раза меньше. К тому же ряд частей ЗОВО имели недопустимо низкий процент укомплектования (например, 17-й мехкорпус имел всего 63 танка, 11-й МК — 243 и т. п.).

Однако немцы перед вторжением оценили оперативную обстановку совсем не так, как это представляли себе Сталин и Жуков. Основной удар был нанесен не на Юго-Западном, а на Западном направлении силами группы армий «Центр» фельдмаршала фон Бока по соединениям Павлова, имевшим танков в 2 раза меньше, чем у левого соседа. Но и там дела оказались не лучше. Имея почти 6-ти кратное превосходство в танках, в ходе крупнейшего маневренного сражения, которое курировал Жуков, наши войска в районе Луцк — Броды — Дубно — Берестечко в результате несогласованных действий мехкорпусов (из-за отсутствия единого руководства, нереальных планов прикрытия и др.) были разбиты. Подробно это крупнейшее танковое сражение XX века комментируют очень сдержанно (камерно), предпочитая анализировать во многом недостоверные и непроверенные факты сражения у Прохоровки. В задачу автора не входит разбор событий на Юго-Западном направлении, тем более, что цифры наших потерь только по танкам — 2648 (!)^[240] освобождают меня от этого малорадостного занятия.

В сложившейся ситуации Сталин и Жуков, поняв, что за эти преступные ошибки кроме них, собственно, спрашивать больше не с кого, быстро нашли «рыжего». Им оказался Павлов. И хотя он вынужден был действовать на направлении главного удара немцев в той обстановке, которую ему создали «вышестоящие» (причем официально «помогали» ему вначале три маршала — Шапошников, Кулик, Ворошилов, потом еще два — Тимошенко, Буденный и «примкнувший» к ним Мехлис), расстреляли с группой генералов округа именно его.

22 июля 1941 г. за несколько часов до расстрела он сказал суду: «...на Западном особом фронте измены и предательства не было. Все работали с большим напряжением. Мы в данное время сидим на скамье подсудимых не потому, что совершили преступление, а потому, что недостаточно готовились к войне в мирное время (выделено мной — В.С)»^[241].

Последние слова, надо полагать, имели отношение конечно не к ком-фронта, а к руководству страны (Сталину) и Генштабу (Жукову).

Этот по сути «самосуд» произвел на высший комсостав Красной Армии самое тягостное впечатление своей несправедливостью. Каждый, видимо, подумал, что вот так, ни за что, дойдет очередь и до него, лишь бы в следующий раз прикрыть вину Верховного командования (Главковерха и др.).

Но вернемся к истокам причин, породивших столь трудно объяснимые потери.

Огромную отрицательную роль в подготовке войск к ведению боевых действий сыграло, как уже отмечалось, сообщение ТАСС от 14 июня. Воспитанные в духе безграничной веры Вождю, его указание все восприняли так: войны не будет, это нам сказал товарищ Сталин. Поэтому с кем ни поговоришь из участников тех июньских событий, все вспоминают приблизительно одно и тоже: в субботу были на танцах, в Доме офицеров, днем играли в футбол, уезжали на сборы и т. п. А ведь в такой ситуации всем следовало бы быть в парке боевых машин, в танке, в основных или запасных районах сосредоточения и т. п. Если упростить эту ситуацию до предела, то условно (!) можно было бы представить себе такую картину — на расстоянии 2-х метров стоят друг против друга две шеренги бойцов. У одной винтовки в положении «к ноге», у другой (в ожидании команды «коли») — «на перевес». Кто кого первым заколет и какая из этих шеренг наша объяснять не надо. Между тем многие командующие понимали, что надо принимать срочные меры по изменению подобной ситуации.

Маршал Р.Я. Малиновский: «Просьбы некоторых командующих войсками округов разрешить им привести войска в боевую готовность и выдвинуть их ближе к границе И.В. Сталиным единолично отвергались... При надвигавшейся угрозе войны эти грубейшие ошибки (Сталина — В.С.) граничили с преступлением. Можно ли было этого избежать? Можно и должно»^[242].

Когда 10 июня войска Киевского военного округа начали занимать предполье незаконченных приграничных укрепленных районов, из Москвы «последовал грозный окрик: «Такое распоряжение немедленно отмените и донесите, кто конкретно дал это самочинное распоряжение»^[243] (Маршал И.Х. Баграмян).

Таким образом в создавшейся ситуации Сталин, недооценив (или не поняв, кому как нравится) многочисленные предупреждения, подставляет Армию под первый, страшный по своей силе неожиданный удар немецкой армии.

В обстановке практического отсутствия системы управления войсками, навыков своевременного перехода к обороне (чему войска практически не учили) для последующего нанесения контрудара (иначе не бывает — в условиях ожидаемого нападения без временного отступления на подготовленные оборонительные рубежи сосредоточенный, тем более неожиданный, удар выдержать невозможно), части Красной Армии, героически сопротивляясь и неся многомиллионные потери, в себя пришли только на исходе 1941 года.

Но вот часто задают такой вопрос: «Сталин не был военным стратегом и чего-то мог не знать. Жуков, если и знал, то не настоял на жизненно необходимых решениях. А вообще-то были ли научно-теоретические разработки как правильно действовать в подобной ситуации?». Да, все это было. Но не очень-то любили у нас «шибко умных», как не любили и их советы. Большинство из таких и отправили в лучшем случае на лесоповал («там хорошо думается»).

Например в ценнейшем труде В.А. Трифонова «Контуры грядущей войны» (1936 г.), несправедливо репрессированного, точно определено как надо было действовать в подобной ситуации (рукопись книги (5 экз.!) сохранилась в архивах КГБ, однако известно, что первые лица государства — Сталин, Молотов, Ворошилов, Егоров и др. об этом труде знали).

«Только оборона в условиях грядущей войны, — писал В. Трифонов, -даст, при прочих равных условиях, лишний шанс на победу...^[244]  Эта концепция («мы будем воевать на чужой территории», «защите границ придается второстепенное значение» и др. — B.C.) не учитывает, что в грядущей войне наш наиболее вероятный и самый могущественный противник на Западе — Германия, которая будет иметь перед нами крупное преимущество внезапного нападения. Это преимущество можно компенсировать только одним путем: созданием (sic! — B.C.) мощной обороны вдоль границ... Оборона является наиболее результативным способом и более полезной, чем наступление для государства, располагающего обширной территорией»^[245].

В принципе те же самые выводы делает и другой советский военный историк Г.С. Иссерсон: «...И пока одна сторона остается в этом состоянии (подготавливается ли действительно военное наступление или это только угроза — B.C.), другая, твердо решившаяся на наступление (например Германия — B.C.), продолжает сосредоточение, пока, наконец, на границе не оказывается развернутой огромная вооруженная сила. После этого остается только сигнал, и война сразу разражается в своем полном масштабе»^[246].

Вместо этого (разумного и необходимого) ведение обороны предполагалось как кратковременные действия по отражению вторжения с быстрым переходом (?!) в наступление и переносом боевых действий на территорию агрессора (классика — «гладко было на бумаге...»). Основываясь на подобной, вздорной по своей сути, посылке «... не был разработан возможный вариант действий войск в условиях вынужденного отхода на всех стратегических направлениях и необоснованности создания сплошного стратегического фронта обороны»^[247].

Ничего подобного сделано не было. Отбросив далеко в сторону очевидные научные обоснования, наш Отец и Учитель решал эту задачу примитивным, только для него одного понятным способом. Единолично рассматривая все государственные проблемы страны, бесцеремонно вмешиваясь во все области российской культуры и науки, опираясь при этом на авантюристов типа Лысенко, Сталин подобный «военно-лысенковский» вариант, к сожалению, протащил в теорию и практику (!) военного искусства. И если последствием поддержки полуграмотного Лысенко явились разгон ведущих ученых целого научного направления, гибель ее выдающегося лидера Вавилова, снижение урожайности тех сельхозкультур, которые были «научно обработаны» сторонниками метода Лысенко и др., то в военном деле, в начальном периоде войны все кончилось крахом с миллионными людскими потерями, истинные размеры которых мы до сих пор пока не очень успешно пытаемся определить.

Казалось бы все ясно. Но вот в последнее время появляется опять вездесущий Суворов-Резун.

Объединив усилия с самым активным автором Афганской авантюры Д. Устиновым, он абсолютно бездоказательно «рассыпался в комплиментах» Вождю наших народов. Устинова понять можно — Сталин его вытащил «с низов» и поднял «выше Арарата». Он, как и все члены Политбюро, единственные в стране познали, что же такое «жить при коммунизме». Понять же Суворова трудно. Вот он просвещает нас, говоря, что Сталин обладал богатейшей цепкой и емкой памятью. Но об этом давным-давно знали все и без суворовских «открытий» — знали, что он умел не только запоминать всех тех, кого записал в разряд своих врагов, но и не забыть их уничтожить. Это о цепкой памяти.

Но самое интересное, самое «главное» дальше. Судите сами — у него (Сталина) был оказывается «аналитический (?! — B.C.) ум, способный выкристаллизовать из огромной массы данных, сведений, фактов самое главное, существенное»^[248]. Устинов о своем шефе другого сказать и не мог. Но вот почему пришла в голову Суворова мысль поддержать эти удивительные выводы — непонятно. Он ведь во всех своих работах преподносит себя эдаким тонким аналитиком происходящих (и происходивших) событий. Здесь и тончайший анализ наличия бараньих шкур, как предвестник приближающейся войны. Тут же утверждение, что колесно-гусеничные танки БТ специально производились для стратегических прорывов по европейским автобанам, хотя этот тип танков входил в обширный «джентльменский» набор скопированных в 30-е годы иностранных образцов: танкетки Т-27 (Карден Лойд), Т-26 и Т-28 (Виккерс, Индепендент), БТ (Кристи) и т. п. Вся эта суворовская теория рушится в одночасье, когда практически впервые создается оригинальный и лучший средний танк отечественной и мировой разработки Т-34, сконструированный по классической (не колесно-гусеничной!) схеме.

Но так как Суворов любит всем задавать вопросы (сам же на них, как правило, и отвечая), то задам свой вопрос и я — «это что же такое таинственное сумел Сталин «аналитически выкристаллизовать», например, за период 1938-1941 гг.?». Я же и отвечу, так как Суворов об этом выразительно молчит — в «кристаллический осадок», как результат так называемых Суворовым «аналитических» потуг Вождя, выпали десятки миллионов безвинно погибших наших воинов и сограждан. И добавлю — уж лучше бы он разговаривал со всеми не на «Вы» (чему умиляется мастер анализа Суворов), а на «ты», но не занимался массовым истреблением лучших представителей всех слоев и сословий нашего народа. А ведь решай (анализируй) кто-нибудь другой (простите, поумнее) все эти государственные задачи, ничего бы подобного не было.

Однако самое интересное — каким образом Суворов «обосновывает» логику поступков Сталина в предвоенный и начальный период войны. Он отмечает очевидные факты о неспособности Гитлера разгромить Советский Союз в три месяца, о распутице, снеге, неспособности вермахта вести боевые действия в зимних условиях, о бескрайних российских просторах и, в связи с этим, о «безвыходном положении» Гитлера. Но это не его, Суворова, открытие — задолго «до того» исследователи пришли к выводу, что «Гитлер не обладал ни военным опытом, ни соответствующим образованием, среди ведущих умов вермахта он был дилетантом»^[249]. (Вам, уважаемый читатель, это ни о чем не напоминает?).

Опередил Суворова и Геббельс, который в своем дневнике записал: «Такая война (на два фронта. — В.С.) рейхом еще никогда не выигрывалась»^[250]. На основе вышесказанного Суворов делает за Сталина удивительный вывод, что подобные действия Гитлера это «самоубийство», следовательно «Гитлер воевать против Советского Союза не намерен. Чистая логика...»^[251]. Да никакой тут логики нет! Суворов притягивает ее за уши (как говорила моя бабушка Матрена: «Бух речка в воду — и поплыла»). Ибо как раз воевать-то Гитлер и намеревался, выставив практически напоказ все свои силы вдоль нашей границы. Зачем же Сталин (находящийся по оценке Суворова «в здравом уме»), если он не имел тех же, что и Гитлер психических проблем и комплексов, пытается с позиции нормального человека оценивать поступки явно больного и непредсказуемого своего очевидного противника? (Суворов наверное не знал, что в «царской» армии (это мне рассказывал отец) офицерам категорически запрещалось разбираться (разговаривать) с пьяным солдатом, ибо поступки его были алогичны и непредсказуемы).

В том-то и достоинство любого счастливого владельца действительно «аналитического» ума суметь просчитать все варианты, в том числе самые невероятные и авантюрные. Вот этого-то Сталин и не сделал (наш бывший разведчик аналитические способности Вождя определил неверно, неоправданно завысив их «выходные» характеристики). А между тем Сталину было достаточно, как говорят, «посмотреть в окно» или лишний раз взглянуть на разложенную перед ним оперативную карту Генштаба, чтобы увидеть и понять (даже ничего не «выкристаллизовывая») — вдоль нашей границы строй немецких дивизий утрамбован так плотно, что даже некуда ткнуть его, сталинским карандашом. Причем известны были и все номера дивизий и фамилии их командиров — не хватало только информации кто из них предпочитал мозельское, а кто рейнское вино. Короче — на пороге нашей Родины выстроилась громада вражеских войск, цель которой могла быть только одна — нанести неожиданный и сокрушительный удар. Поэтому дальнейшие поиски логических обоснований поступков явно больного Гитлера (и Сталина) следует предоставить «мастеру» подобных дел Суворову. Но с этими «открытиями» мы ознакомимся, видимо, уже в какой-нибудь следующей его книге.

Ну а теперь пришло время оценить те огромные потери (Суворов о них скромно промолчал), которые понесла Красная Армия в результате «тонкой аналитической оценки» нашим Вождем сложившейся ситуации летом 1941 года.

По данным Генштаба только за первые три недели потери войск составили:

• танков — 6000;

• самолетов — 3468 (в т.ч. за первый день — 1200, из них 800 на земле). Эта же цифра по немецким данным — 1800, из них 1000 — на земле;

• орудий — 18 500 (в т.ч. 12 тыс. минометов).

Кроме этого, 28 дивизий были разгромлены (12 стрелковых, 14 танковых и 2 кавалерийских), а 72 имели урон более 50% (к этому времени количество расчетных дивизий было увеличено со 171 до 202^[252]).

Всего за 1-е полугодие начального периода войны (1941) армия потеряла:

• миллионы убитых, пропавших без вести, раненых (точную цифру безвозвратных потерь личного состава по состоянию на 2000 год назвать затруднительно, т. к. она время от времени (что видно из материалов этой статьи) «уточняется»), в том числе пленными порядка 3,9 млн. человек (всего за войну 6,3 (по немецким данным) из них 4 млн. погибло). В числе погибших 233 316 офицеров (23% от числа погибших за войну);

• 20,5 тыс. танков (немцы с июня по ноябрь 1941 г. потеряли 2251 танк, произвели — 1813, некомплект — 438)^[253];

• 17,9 тыс. боевых самолетов;

• 20 тыс. орудий и минометов.

Этот порядок цифр в достаточной степени согласуется и с подсчетами немецкой стороны, которая, как показали многочисленные сверки, данные о своих потерях и захваченных пленных и боевой техники Красной Армии (в отличие от наших) фиксировала достаточно точно.

Из выступления Гитлера в рейхстаге 11 декабря 1941 г. (без данных за декабрь): «...На 1 декабря общее число взятых в плен советско-русских составило 3 806 865 человек, уничтоженных или захваченных танков - 21 391, орудий — 32 541 и самолетов — 17 332...»^[254].

Вот перечень только основных «котлов», в которых (по состоянию на 1 12.41) было пленено следующее количество наших бойцов и командиров (в тыс. чел.)^[255]: Белосток — Минск (9.7.41) — 323, Умань (2.8.41) — 103, Смоленск — Рославль (5.8.41) — 348, Гомель (20.8.41) — 50, Киев (26.9.41) — 665, Мелитополь — Бердянск (10.10.41) — 100, Вязьма — Брянск (14.10.41) - 662, Керчь (16.11.41) — 100 (по немецким данным — 170).

Однако у нас и до сих пор, как правило, «оформляют» этот сокрушительный провал с миллионными жертвами округлыми фразами, вроде — «Главные причины его (поражения. — B.C.) в начальном периоде войны заключались в грубых промахах военно-политического руководства, некомпетентности, проявленной при прогнозировании политической ситуации» (хотя ясно, что «музыку заказывал» один запевала — Сталин), ...«в ошибочном определении вероятных составов ведения военных действий противника, несмотря на уроки лишь годом ранее завершенных кампаний на Западе Европы»...

Ну как тут не вспомнить еще раз сразившую наповал генштабистов знаменитую резолюцию Жукова на докладе ГРУ об опыте применения немцами на Западе впервые созданных танковых армий — «Мне это не нужно...»^[256]. О том «как нужно» применять танковые армии в его, жуковском понимании, при штурме не прорванных оборонительных рубежей (Зеелов) или вводе их в огромный город (Берлин), желающие могут прочитать в ВИА, вып. 10 (с. 123 — 161). Или очень к месту комментарии П.С. Рыбалко — «Армией командуют неграмотные люди — ...вахмистры без образования и опыта»^[257]. В связи с этим не выходит из головы и высказывание И.С.Конева о «благе» довоенных репрессий.

Понеся такие огромные потери, всего до декабря 1941 г. действующая армия получила 338 расчетных дивизий, в том числе вновь сформированных – 241^[258]. «Ценой огромных усилий и жертв была, по сути, воссоздана новая армия, сумевшая к началу первой военной зимы остановить продвижение врага»^[259].

Оценивая всю эту трагическую ситуацию для всей страны, еще можно понять тех озлобленных бабушек, с остервенением размахивающих палками с портретом Сталина. В большинстве своем они малограмотны, историю своей страны если и знают, то только по сборнику партийных мифов — Краткому курсу ВКП(б), представляют скорее всего тех многочисленных представителей, которые «стучали» (или их родственников), или охраняли многомиллионный отряд «врагов народа» и т. п. Но вот чего не могу понять — почему хватается за эти древки человек образованный, академик и т. п., который на фоне огромного количества фактов, доказанных эпизодов в массе своей абсолютно преступного характера, продолжает внушать нам, что на этих портретах — «выдающийся государственный деятель». Сколько же еще миллионов жертв прибавить к тем, погибшим до и в ходе войны, чтобы Виктор Александрович Анфилов уяснил разницу между преступлениями и «выдающейся деятельностью» на благо своего народа и своей страны.

И последнее. Давайте посмотрим, конечно «еще немножко, еще чуть-чуть», как зависело число погибших от особенности действий противоборствующих сторон непосредственно на полях сражений.

V. Безвозвратные потери войск на полях сражений в зависимости от методов ведения боевых действий

Теперь, по прошествии более 50 лет после окончания войны, после изучения множества отечественных и трофейных документов, можно оценить те основные различия в организации ведения боевых действий, которые в большей или меньшей степени влияли на величину потерь воюющих сторон непосредственно на полях сражений.

Хочу подчеркнуть, что я рассматриваю только данные о том, кто и как руководил (управлял) войсками в ходе безоговорочной нашей победы над фашистской Германией.

Говоря о гитлеровских войсках следует отметить, что организационно они имели довольно сложную и недостаточно эффективную структуру. Это в первую очередь касается обилия различных штабов (СВ, ВВС, ВМФ и др.) практически автономных и независимых друг от друга, а также соседствующих на поле боя частей различного подчинения. Начштаба 48-го ТК генерал Меллентин достаточно четко сформулировал причины создания боевых дивизий СС Гиммлера: «...Объяснение этому странному и пагубному явлению следует, несомненно, искать в жажде власти Гитлером и его неверии любой самостоятельной силе. Старый принцип «разделяй и властвуй» доводился до логического абсурда. Войска СС были специально созданы в противовес армии, чтобы армия не зазнавалась»^[260].

Преуспел и Геринг, который, ублажая свое болезненное тщеславие, добился создания авиаполевых дивизий, которые были хорошо вооружены, но подготовка командного состава (ВВС) оставляла желать лучшего. В составе этих дивизий были специальные дежурные подразделения «alarmeinheiten», которые предназначались для использования в экстренных случаях (например, участвовали в ожесточенных боях у Ново-Колиновки на Сталинградском фронте в декабре 1942 г. в составе 48-го танкового корпуса генерала фон Кнобельсдорфа). Но следует иметь ввиду, что с момента включения этих дивизий в ходе ведения боевых действий в состав объединений вермахта, подчинение их армейскому командованию становилось безусловным. Столь очевидные структурные недостатки вполне аргументировано разобрал и Суворов^[261], однако его оценки «выдающихся» и «талантливых» полководцев слишком поверхностны и неубедительны, т. к. тема эта значительно сложнее, чем он ее себе представляет, тем более, что от анализа одного из определяющих показателей — понесенных сторонами потерь, он полностью устранился.

Вместе с тем следует признать, что при наличии этих очевидных недостатков структурного построения немецких вооруженных сил, непосредственно на поле боя действия их боевых частей и соединений (с учетом реального соотношения сил и потерь) представляются более организованными, так как уровень профессиональной подготовки командиров полков, дивизий, корпусов и т. д. был, как уже отмечалось, выше, чем у большинства наших командиров «нового» поколения — менее опытного и менее самостоятельного.

Теперь очевидно, что командиры вермахта, обладая большой свободой в пределах отведенной им зоны боевых действий, принимали достаточно самостоятельные решения, исходя, прежде всего, из оценки оперативной обстановки. Аргумент этот сомнению не подлежит, т. к. подтверждается официальными данными немецких и наших потерь.

У нас же структура управления войсками была более четкая и рациональная — все рода войск на разных уровнях были сведены под единое командование (например, комфронту напрямую подчинялись и приданная авиация и танковые соединения и т. п.).

Но это «аверс»; медаль имела и свою обратную сторону — «реверс». К сожалению, жесткая схема прохождения приказа «сверху вниз» исключала практически возможность какого-либо его изменения «на маршруте» даже в тех случаях, когда оперативная обстановка существенно изменялась (что-то вроде популярной формулы — «шаг влево, шаг вправо — ...»). Именно это положение — боязнь обоснованного отступления от приказа «сверху», проявления порой необходимой инициативы и самостоятельности, и являлось отрицательным моментом в действиях командиров на поле боя, что и приводило, как правило, к завышенным потерям наших войск.

Усугублялось это и тем, что за спиной даже командующего фронтом почти постоянно, как тень, находился так называемый представитель Ставки ВГК. Не трудно себе представить «самостоятельные творческие решения» комфронта, если таким представителем был, например, «все знающий и все умеющий» крайне жестокий Жуков. Правда, подобный вариант уж точно неприемлем был для Рокоссовского, который оказывать влияние на свои самостоятельные решения этим кураторам не позволял. Поэтому именно он очень резко отозвался об этой порочной практике, когда начальник — Замглавковерха, начальник Генштаба и др. вместо того чтобы находиться в центре, где сосредоточено все управление вооруженными силами, убывают на длительное время на один из участков боевых действий, а в самые напряженные моменты на фронте, в Москве остается один Верховный Главнокомандующий, к тому же в полной мере в силу ряда причин этой должности не соответствующий. И получалось не централизованное управление фронтами, а «распределенческое».

Кстати, крайне отрицательно оценивал роль представителей Ставки ВГК К.К.Рокоссовский, который считал, что одно их присутствие «...связывало комфронта... по рукам и ногам»^[262].

А как дела обстояли у немецких командующих групп армий? Ничего подобного у них не было, т. к. невозможно себе представить, чтобы какой-нибудь «представитель» Гитлера (кроме него самого) додумался попытаться повлиять, например, непосредственно в ходе боя на распоряжения Манштейна, Роммеля, Гудериана, Моделя и др. Все это было бы из раздела фантазий.

Окончательно «ужесточилась» система управления наших войск с введением сталинского приказа № 227. В сложившихся условиях грамотно маневрировать на поле боя (в том числе и во время отступления для нанесения после этого контрудара в более выгодной ситуации или сохранения личного состава для последующих успешных боевых действий) военачальник любого ранга в полной мере не мог, так как нарушалась не соответствующая законам оперативного искусства заповедь «ни шагу назад» (сам Сталин в разговоре с А. Гарриманом сказал, что в Советской Армии «надо иметь больше смелости, чтобы отступать, чем наступать»).

У немцев тоже был приказ Гитлера «держаться любой ценой», однако приказы эти по своей «жестокости» были неравнозначны.

Непосредственное отношение к тому, что происходило на полях сражений и какие войска (как те, так и другие) несли потери, имел сложившийся порядок (форма) взаимоотношений между полководцами и их Главнокомандующим. И хотя оба — и Гитлер, и Сталин были абсолютными диктаторами, однако их «контакты» с высшими чинами армий значительно отличались.

В нашей армии подчинение приказу было беспрекословным (без исключения) и история практически не отметила случаев прямого оспаривания или (не дай Бог!) невыполнения «сталинских указаний». Были, правда, случаи другого рода, когда Герой Советского Союза генерал-полковник В.Н. Гордов, командовавший в войну 33-й и 3 гв. А, уже в послевоенное время, будучи командующим округом, в разговоре с женой покритиковал Сталина. Разговор был записан спецорганами и 12.12.1951 г. Василий Николаевич был быстренько расстрелян. В ходе обсуждения в Ставке предстоящих операций Сталин выслушивал (а иногда и этого не делал) различные мнения (как известно, сомневающийся Рокоссовский однажды «выходил в другую комнату еще подумать» т. п.). Однако после принятого Вождем решения, верного или ошибочного, никто и никогда попыток оспорить его правильность не предпринимал. Я, конечно, далек от мысли серьезно относиться к распространенным Жуковым «фактам» о якобы «жестких», иногда «с матом» его переговоров со Сталиным из-за их очевидной надуманности и недостоверности.

Не последнюю роль в отношениях «Сталин — высший комсостав» играл и тот факт, что в нарушение вековой традиции русской армии, в Красной (Советской) Армии была «ликвидирована как класс» возможность военачальника подать в отставку. В Германии же этот порядок существовал.

Если говорить в целом о взаимоотношениях между Гитлером и высшим комсоставом, то они имели свои особенности и существенно отличались от наших. Например, против вторжения на Восток совместное официальное возражение не побоялись представить три основных (в то время) командующих группами армий — Бок, Рундштедт и Лееб. Минуя промежуточные инстанции доклад подобного содержания весной 1941 г. направил Гитлеру и Рейхенау. В Германии одним из основных положений ведения боевых действий было стремление к минимизации людских потерь в армии, т. к. Гитлер обещал «молниеносную войну малой кровью» в условиях очевидного дефицита людских ресурсов. Так что солдаты вермахта попадали под определение «дефицит нации».

Наша же доктрина таких приоритетов никогда не содержала, памятуя о том, что «мы за ценой не постоим». Поэтому немецкие фельдмаршалы и генералы (во всяком случае их большинство), как ни грустно это признавать, принимая свои решения, исходили прежде всего из оценки оперативной обстановки и возможных потерь личного состава. И если получалось, что выполнение какого-либо приказа не согласовывалось с реальным положением дел и приводило к очевидно неоправданным людским потерям, то они, как правило, выступали с обоснованным протестом и, не получив нужной отмены приказа, зачастую сами принимали решения.

По неписаным правилам допустимость отступления была возможна только под натиском превосходящего по силам противника, или в том случае, когда они (отступления) готовили почву для последующих контрударов (например, тактика «Щит и Меч», осуществленная в 1944 году командующим ГА «Север» Моделем, или многонедельный организованный отход Манштейна (ГА»Юг») с последующим контрударом в феврале 1943 г. и овладением Харьковом (16.3.43) силами оперативной группы «Кемпф», 6, 11, 17-й танковых дивизий из состава ТК СС — «Лейбштандарт», «Райх» и др.). Сурово наказывались, в основном, те военачальники, которые без разрешения Гитлера отступали на армейскую «отсечную позицию», на стратегическую линию обороны (например, «Пантера» западнее Чудского озера в зоне действия ГА «Север») и др.

И хотя генералы вермахта знали, что могут быть преданы военно-полевому «суду чести», на котором компетентное генеральское жюри (иногда под председательством Геринга, а с лета 1944 г. — фельдмаршала Герда фон Рунштедта) оценивало обоснованность отданного приказа, исходя из сложившейся оперативной обстановки, они все же принимали решение на отход в случаях, когда можно было спасти личный состав. Дел таких было не так уж и много. Наиболее «громкое» из них — осуждение графа Ханса фон Шпонека, командира 42 АК, который был не в состоянии силами одной-единственной дивизии сдержать натиск 2-х армий противника (события в р-не Керчи). Гитлер упрятал Шпонека за решетку (6 лет)...^[263]. От расстрела его спас генерал-лейтенант Вальтер фон Зайдлиц (впоследствии участник Сталинградских событий, командир 51 АК, был в числе 91 тыс. пленных^[264], захваченных после разгрома 6А), который, считая действия Шпонека вполне оправданными, решительно выступил в его защиту. Однако 22.7.1944 г. Шпонек был расстрелян без суда и следствия органами СС.

Вот несколько примеров, характеризующих особенности взаимоотношений генералитета вермахта с Гитлером (отличие от наших порядков очевидно):

• В ходе битвы под Москвой командующий 4-й танковой армией генерал Хёпнер, дабы избежать возможного окружения, заведомо зная, что Гитлер разрешение на отход не даст, приказал отойти на отсечную позицию войскам 7-го и 20-го АК, не сообщая о своем решении ни Клюге (4А), ни Кейтелю. Гитлер тут же отстранил Хёпнера от должности и уволил из вермахта (после покушения на Гитлера в ходе следствия он был 20 июля 1944 г. арестован, а 8 августа того же года приговорен к смерти и повешен).

• Фельдмаршал фон Лееб (будучи несогласным с решением Гитлера блокировать, а не штурмовать Ленинград) открыто выражал свое недоумение — он считал, что «Гитлер вступил в тесный сговор со Сталиным, поставив целью погубить германскую армию»^[265]. Устав спорить — подал в отставку и больше в боевых действиях участия не принимал. Возможно, подобным образом (блокадой) Гитлер планировал поступить и с Москвой, о чем свидетельствует довольно редкий документ, согласно которому в случае захвата столицы войскам запрещалось вступать в ее центр:

«Секретно

Приказ штаба

4-й немецкой армии

Штаб 4 армии

Квартирование армии

Отдел 1а, № 3566/41

14.10.41 г.

Согласно категорическому приказу фюрера и главнокомандующего вооруженными силами, войска не должны вступать в центр города Москвы.

Границей для наступления и разведки является окружная железная дорога...

Окружная железная дорога проходит через следующие пункты:

Нижние Котлы (южная окраина Москвы) — Слобода Ленинская — Карачарово — Слобода Дангауэровская — вокзал Лефортово — вок. Черкизово, вок. Белокаменная — Свиблово — Владыкино — вок. Лихоборы — вок. Братцево, вок. Военное Поле — Шелепиха — Слобода Кутузовская — Слобода Живодерная.

Немедленно довести до сведения войск.

За начальника штаба армии

Начальник отдела полковник

Блюментрит^[266]»

Что касается Ленинграда, то причины его блокады сформулированы в дневнике ГА «Север» от 12.10.1941: «... Моральное обоснование для этого ясно всему миру. Так же, как в Киеве, где вследствие взрывов с применением часовых механизмов возникла тяжелейшая угроза для войск, это нужно еще в большей степени предусмотреть в Ленинграде. О том, что Ленинград заминирован и будет защищаться до последнего человека, сообщило само советское русское радио. Поэтому ни один немецкий солдат не должен входить в этот город...» (Война против Советского союза. 194 -1945 гг., Документальная экспозиция. Берлин. Аргон. 1991, с. 69).

• На одном из совещаний Гитлер в присутствии Кейтеля и начальника Генштаба Цейтцлера откровенно схамил: «Кругозор моих фельдмаршалов — размером с унитазную крышку». Кейтель, как всегда, промолчал, однако Цейтцлер попросил у фюрера личной аудиенции, во время которой категорически потребовал, чтобы в его присутствии Гитлер воздержался от подобных высказываний. Придя в себя, Гитлер согласился.

• Командующий ГА «Юг» фельдмаршал Герд фон Рунштедт, несмотря на возражения Гитлера, приказал начать отступление к реке Миус и одновременно подал в отставку (до того он уже увольнялся в отставку (1938 г.), когда «оскорбил Гитлера, грубо посоветовав ему не связываться с этой «негритянской задницей» — Муссолини»). Сменивший его фельдмаршал фон Рейхенау (согласный с фюрером) приказ отменил, однако разобравшись, уже через сутки приказал 1-й танковой армии завершить отход на Миус. Проинформировал же он об этом Гитлера довольно оригинально, начав донесение словами: «В предвидении Вашего согласия...» И Гитлер эту «пилюлю» проглотил.

• Фельдмаршал Роммель 3 ноября 1942 г. в сражении при Эль-Аламейне (в условиях уже подавляющего превосходства (4 : 1) частей Монтгомери), несмотря на депешу Гитлера «стоять... до последнего солдата и последней винтовки», отдал приказ отступить, т. к. цена выполнения указаний фюрера была слишком велика — погибли бы более половины оставшихся танков и весь 10-й корпус итальянцев. Когда в ставке Гитлер, будучи в истерике, поставил под сомнение мужество всего Африканского корпуса, Роммель, не говоря ни слова, вышел из комнаты. Чуть позже, на упрек Гитлера об отступлении предложил, чтобы «фюрер или кто-нибудь из его окружения лично прибыли на фронт и показали, как это делается»^[267].

Эпизодов таких много. Закончу примером, характеризующим прежде всего отношение командира к своим подчиненным.

Находящийся в окружении под Сталинградом однорукий генерал танковых войск (с 20.4.44 — «генерал-оберст») командир 14-го танкового корпуса Ханс Хюбе (Хубе) категорически отказался подчиниться приказу Гитлера на самолете покинуть «гиблое место», отправив в Берлин сообщение, что «останется со своими солдатами до конца». «Тут она ему и сказала...» — Гитлер прислал четырех своих телохранителей из СС, которые силой вывезли Хюбе из котла. Уже будучи командующим 1 ТА (намечался на ГА «Южная Украина»), он 21.4.44 погиб в авиакатастрофе в районе ставки. Гитлер считал его «одним из трех величайших командующих, которых дала Вторая мировая война», правда кого он имел в виду «поименно», так никто и не узнал. Кстати, тот же Хюбе вместе с командирами других корпусов — Штрекер (11 АК), Гейтц (8 АК), Зайдлиц (51 АК), Иенке (4 АК), уже находясь в «котле» под Сталинградом, категорически потребовали на совещании 27.11.1942 г. у Паулюса не выполнять приказ Гитлера и осуществить встречный прорыв с 4 ТА Хота и другими частями Манштейна. Паулюс, находящийся под влиянием начштаба Шмидта, такое решение не принял. До момента окончательного краха Паулюс прославился еще и тем, что его коллега по фронту командующий 4-м воздушным флотом барон Вольфрам фон Рихтгофен (как в песне — «нам сверху видно все...»), видя, как командующий 6-й армией ведет сражения («лобовые атаки без проявления какого-либо тактического мастерства»), официально призвал начальника Генштаба Курта фон Цейтцлера «назначить вместо Паулюса более компетентного командующего». Подобный крупный конфуз произошел только с Бушем (16 А), когда командующий ГА «Север» фон Кюхлер потребовал освободить его (Буша) от командования.

Но вот что любопытно — читая мемуары бывших наших противников, бросается в глаза их высокая оценка прежде всего боевого духа русского солдата. В тех случаях, когда советские командиры, продолжая «учиться» на поле боя, не ставили своих подчиненных в безвыходное положение (отсюда и количество наших пленных — порядка 6 млн. чел.), по общей оценке практически всех мемуаристов войны, сражались героически. Наши же командиры столь высоких оценок не получали.

Вот что сказано о русских солдатах в мемуарах известного военачальника III рейха генерала Фридриха фон Меллентина^[268]:

• никто не превзошел их в умении просачиваться через линию фронта;

• обладают невероятной способностью выдерживать сильнейший артиллерийский огонь;

• остаются хорошими солдатами всюду и в любых условиях (к недостаткам он отнес недостаточную самостоятельность и др.);

• в целом безусловно отличные солдаты и при искусном руководстве являются опасным противником.

А вот оценку искусству руководства наших командиров (что в основном и определяло количество потерь на поле боя) Меллентин дает более скромную, хотя это теперь мы и сами знаем, сопоставляя понесенные сторонами потери:

• негибкость русских атак;

• безрассудное их повторение на одном и том же месте (дважды предпринятая будет повторена в третий и четвертый раз, невзирая на понесенные потери);

• неудачный выбор района наступления;

• строгое и неуклонное исполнение приказов, не считаясь с изменениями в обстановке и потерями (!) своих войск;

• боязнь брать на себя ответственность из-за суровых дисциплинарных взысканий и др.

Далее он достаточно метко (на мой взгляд) подмечает характерную для нашего командования особенность: «У русских была одна тактическая ошибка... суеверное убеждение в важности овладения возвышенностями... Они наступали на любую высоту... не придавая значения ее тактической ценности».

Как авторитетный танкист он интересно комментирует и действия наших танковых армий: «...Первые операции танковых армий заканчивались полным провалом... Плотными массами танки сосредоточивались перед фронтом немецкой обороны... Они мешали друг другу, наталкивались на наши противотанковые орудия... В эти дни отдельные немецкие противотанковые пушки и 88-мм орудия (Flak I8/36/37 (зенитные), Рак 43/1 (противотанковые), а также KwK 36L/56 (танков T-VI «Тигр» Н1(Е)), Рак 43/2L/71 ( ИТ «Фердинанд») и др. — B.C.) действовали наиболее эффективно: иногда одно орудие повреждало и выводило из строя свыше 30 танков за один час. 1943 год был для русских бронетанковых войск все еще периодом учебы... Лишь в 1944 годукрупные танковые и механизированные соединения приобрели высокую подвижность и мощь и стали весьма грозным оружием в руках смелых и способных командиров (в другом месте (с. 438) — «...стали самым грозным наступательным оружием Второй мировой войны (выделено мною — B.C.)»^[269].

При чтении этих замечаний генерала Меллентина у читателя могут возникнуть сомнения и естественный вопрос — «А может генерал-танкист «перегнул палку» и преувеличил недостатки, свойственные нашим танковым армиям в период их становления?» Нет, в наблюдательности и объективности ему не откажешь.

Действительно, болезненная склонность к захвату деревень, высот и т. п. в условиях, когда в большинстве случаев замысел не соответствовал наличию сил и средств, неправильно производилась оценка противника, необходимое взаимодействие должным образом не отрабатывалось, игнорировались реальные условия проведения боевых действий — все это приводило в конце концов к неоправданным потерям наших войск.

Еще при жизни генерал-майор Максим Петрович Коробейников рассказывал мне как он участвовал в атаке где-то в районе Кандалакши. «Наступали по лощине, в конце которой было то ли небольшое селение, то ли еще что-то, не помню. Первую группу всю уничтожили. Я шел «второй волной» и, получив тяжелое ранение в бок, упал. Пошла «третья волна». Ее тоже всю положили. В ходе четвертой атаки бойцы прошли не более половины пути и под огнем начали отступать. Случайно заметили меня и вытащили с поля боя. И хотя потом я еще был дважды ранен, но, как видишь, выжил».

А вот другой запомнившийся пример «штурма» высоты. Историю эту рассказал бывший комвзвода В. Дятлов в газетной статье «Прими весточку, семья солдата Кочергина!»^[270]. Перескажу коротко. Декабрь 1943 (когда давно пора кое-кому из командиров уже научиться правильно воевать), деревня Ляды, Белоруссия. Приказ — взять укрепленную высоту. Выполняет штрафной батальон при поддержке 812-го артполка. Любопытная для 1943 г. (!) деталь: «...Мимо по ходу сообщения прошла цепочка людей в гражданской одежде... Славяне, кто вы, откуда?! — спросил я. «Мы с орловщины, пополнение». Что за пополнение, когда в гражданском и без винтовок? «Да сказали, что получим в бою (?! — B.C.)». На открытом поле и в мелком кустарнике немцы сплошным артиллерийским и ружейно-пулеметным огнем молотили брошенных на верную гибель бойцов. Финал — «Мы отошли. Но отошло нас с батальоном штрафников всего семь человек, а было всех вместе — 307... Во имя чего они погибли?!» Да, ведя боевые действия по формуле — «туда 307, обратно — 7» на вопрос бывшего комвзвода найти правильный ответ практически невозможно.

Описание подробностей штурма так любимых нашим командованием высот закончу свидетельством очевидца — председателя Совета ветеранов 33-й стрелковой дивизии полковника в отставке А.З.Лебединцева: «...17 января (1942 г. — В.С.) был проведен ночной бой местного значения, закончившийся безуспешно и с большими для нас потерями за высоту 37,0. Командир дивизии управлял боем за пять километров из штаба дивизии, а командир полка — из штаба полка. Все они не имели даже проводной связи и ничего не знали о происходящем. Но комдив тут же издал приказ о недостатках, совместив его с боевым приказом уже после случившегося, что совершенно безграмотно в военном отношении» (НВО № 4, 2001 г. А.З.Лебединцев «Все круги военного ада». Через них пришлось пройти тем, кто воевал «от звонка до звонка».).

Кстати, в этой правдивой статье автор, рассматривая реальные проблемы Армии в ходе боевых действий, обратил внимание на совершенно абсурдное утверждение Н.Добрюхи (НГ № 110 за 2000 г., «Как начиналась война») о том, что якобы офицеры старой русской армии виноваты в падении армейской дисциплины перед войной. Сам я, будучи мальчиком, запомнил на всю жизнь их поступки, неуловимый лоск и простоту общения культурных людей, заложенные несколько десятилетий назад, в среде, где ясно понимали, что такое Честь и Личное достоинство. Помню их фамилии — комдивы Готовский, Григорьев, полковники Донченко, Вальден, Херсонский, Дейбнер, Ивановский, Онацевич, Таубе, Медведков и другие. Это были безусловные лидеры, знатоки военного дела, настоящие профессионалы. Но из-за чудовищных репрессий абсолютному большинству из них еще раз проявить свое мастерство в боевых действиях против неприятеля не довелось.

Вот как А.З.Лебединцев комментирует вздорные домыслы Добрюхи: «Виновниками (падения дисциплины. - B.C.)... являлись якобы бывшие офицеры старой русской армии, занимавшие должности в управлении и частях округа. Так ли это? Автор статьи и составители приказов не указывают фактических цифр укомплектованности этой категории офицеров... Знаю только, что к началу войны их, бывших офицеров, оставалось очень мало. За всю войну я встретил только одного капитана в оперативном отделе штаба 47-й армии на Кавказе, который поручиком воевал в Первую мировую войну, да последний наш командир дивизии генерал-майор С.П.Тимошков окончил курсы прапорщиков в канун завершения Первой мировой войны».

Много я потратил сил, доказывая несовершенство учета нашего личного состава и, естественно, боевых потерь. А вот оценка Лебединцева: «...Не было бумаги для заведения книг учета личного состава. В это трудно поверить, но это можно неоспоримо подтвердить в архиве. Человеческая жизнь стоила дешевле одной строки в книге учета личного состава в роте или штабе полка. Из пяти сменившихся у нас комдивов только последний оказался учтенным^[271], да и то после того как мы перешли границу с Румынией и изъяли в примарии (сельской управе) ее метрические и хозяйственные книги и завели в них учет личного состава офицеров».

Или вот о крестьянской армии: «... К слову сказать, совершенно неправильно была подобрана эта аббревиатура (РККА — B.C.), так как даже в числовом выражении из сорока одного нашего Маршала Советского Союза по социальному происхождению было 26 человек из крестьян, только 5 человек из семей рабочих, 3 из служащих, 2 из мещан и по одному из семей священнослужителей, торговцев и дворян. Точно так же обстоит дело и в списках Героев Советского Союза, две трети которых происходят из сельского сословия и только одна треть из остальных вместе взятых социальных групп. А ведь деревня, как известно, была и по образованию, и по общему интеллекту самой убогой на протяжении всей истории, хотя и вынесла на своих плечах все катаклизмы общества».

Удивительные данные приведены и о кадровой чехарде в нашей армии: «С 8 августа 1943 г. по 30 декабря 1944 г. сменилось пять командиров дивизии... За 10 месяцев в 9-й армии сменилось 7 командующих^[272], в 18-й и 17-й по пять. Сам автор книги (А.Гречко. «Битва за Кавказ» — В.С.) за осень и зиму успел последовательно покомандовать 12, 18, 46 и 56-й армиями». Подобная быль в каких-либо комментариях не нуждается.

Но это, как говорят, «дела пехотные». А вот как складывались «дела танковые».

Сразу следует сказать, что причины чрезмерных наших потерь в танковых войсках обусловлены не только недостаточным опытом значительной части командиров-танкистов, но и оставляющей желать лучшего выучкой танковых экипажей, готовить столь большое количество которых по более полным программам не успевали учебные центры. Например, согласно немецким данным, во второй половине декабря 1942 года (район реки Чир) только в полосе 48 тк немцев было уничтожено свыше 700 наших танков. Причины, к сожалению, все те же: «... командование 5-й танковой армии русских бросало в бой корпуса, не согласовав по времени начало их действий и не организовав взаимодействие между многочисленными стрелковыми дивизиями. Таким образом, 11 тд имела возможность наносить удары поочередно то по одному, то по другому корпусу»^[273].

Здесь надо отметить, что меньших потерь немцы добивались в большинстве случаев за счет четко отработанного взаимодействия между своими атакующими частями. По этому показателю мы им явно уступали. Даже в конце войны при прорыве к Берлину 3-ю гв.ТА Рыбалко двое с половиной суток бомбила наша авиация. 1-й гв. ТА Катукова повезло больше — ее бомбили одну ночь. Так как никто из командования ВВС «не признавался в содеянном», один самолет танкистам пришлось сбить, и только тогда «хозяин» был найден. Теперь давайте посмотрим сколь творчески подходили наши командиры-танкисты уже в 1943 году при атаке на злосчастные высоты (в данном случае на Курских просторах). Обратимся к авторитету Генштаба, офицеры которого тоже были несказанно удивлены применяемыми методами («давай, давай, мы их задавим!»), довольно далекими от тех, которым учили в академиях (кому довелось). В данном случае уместно повторить ранее приводимый мной пример о действиях 3 гв. ТА: «...по данным Генштаба, танковая группа 3-й гв. танковой армии в количестве 110 танков 10 августа в боях за высоту 264,6 потеряла 100 танков, то есть по существу была уничтожена противником»^[274]. Здесь действовали уже по формуле«туда — 110, обратно — 10» (поэтому неудивительно, что только в 1943 году 3 гв. ТА 4 раза обновляла парк боевых машин на 90-100%). Подобный примитивный «навал», лишенный какого-либо творческо-оперативного озарения, и давал возможность, например, в немецкой группе армий «Юг» 503-му батальону тяжелых танков «Тигр» T-VIE (45 ед.) только с 5 по 10 сентября 1943 года уничтожить 501 советский танк и 477 орудий^[275]. А ведь это количество (501) без малого (-88 ед.) равно (по данным Генштаба) среднему показателю боевого состава танковой армии (к началу операции)^[276]:

• летне-осенняя 1943 г. — 589 (при 73,7% укомплектования к штату);

• зимняя 1942/43 г. — 334 (92,3%). Что касается 5 гв. ТА П. Ротмистрова, то она к моменту начала боевых действий в р-не Прохоровки (где была практически разгромлена 2-м ТК СС Пауля Хауссера — без повреждения, по данным командарма, осталось около 100 танков) имела более, чем 100%-ю укомплектованность.

Впервые «Тигры» приняли участие в боевых действиях под Ленинградом в конце 1942 года в составе 502 -го тяжелого танкового батальона. Они шли малыми группами по неблагоприятной для танков местности и результаты боя для «тигров» оказались весьма печальными»^[277]. Один из этих танков провалился в яму и в исправном состоянии был доставлен на Кубинский полигон для отстрела бронекорпуса. Что касается 503-го ТТБ, то он после Курской битвы был укомплектован тяжелыми (69,8 т) танками PzKpfw VI «Тиф II» («Королевский Тигр»). «...Основными средствами борьбы с «королевскими тиграми» на Западном фронте стала авиация. Только за один день 18 июня 1944 года 503-й батальон бомбили 2100 самолетов союзников»^[278]

Действующие на Восточном фронте 653-й и 654-й батальоны с июля по ноябрь 1943 года уничтожили 556 наших танков. Укомплектованы они были истребителями танков «Фердинанд/Элефант» с 88-мм длинноствольными пушками Раk 43/2L/71, бронебойный снаряд которых на дистанции 1000 метров пробивал 193-мм броню (самая мощная пушка 128-мм Раk 44/L/55, установленная на «Ягдтигре» (75,4 т), поражала американские танки с дистанции свыше 2500 м).

Однако при грамотном руководстве боем впечатляющих успехов добивались и наши танкисты. Подобных примеров очень и очень много. Вот только несколько из них:

• «... 13 августа 1944 года во время атаки на Сташув (район Сандомирского плацдарма) «Королевские тигры» («Тигр II» с 88-мм пушкой KwK43L/71-ВС) из 501-го тяжелого танкового батальона попали в засаду 53-й гв. танковой бригады и приданных ей артиллерийских частей... По советским данным, было подбито 24 «Тигра II», по немецким - 11, три танка были захвачены в совершенно исправном состоянии»^[279].

• Командир танковой роты KB старший лейтенант З.Г. Колобанов 19.08.1941 под Гатчиной (в районе совхоза Войсковцы) «подловил» немецкую колонну (22 танка T-III) на заболоченном участке. В течение часа метким огнем своего KB с короткой дистанции (командир орудия А.М.Усов) все танки, лишенные возможности маневрировать, были уничтожены. Всего же за день боя рота Колобанова (5 KB) подбила 43 танка. Эти подробности мне сообщил лефортовский товарищ Владимир Федорович Мельников, который участвовал в этом бою в экипаже танка KB (из числа 5) Ласточкина в должности стрелка-радиста. Экипаж подбил 2 танка и, получив повреждение пушки, протаранил еще два немецких танка T-III (более подробно о бое — ЦАМО, ф. 217, оп. 347815, д. 6, л. 102-106). Сам Мельников, после ранения в сентябре 1941 года Колобанова, перешел в его экипаж.

• Пример, приведенный нашим академическим курсовым «дуайеном» Героем Советского Союза Сергеем Михайловичем Павловым: 24 августа 1942 года на дальних подступах к Сталинграду (в районе ст. Тингута) батальон тяжелых танков KB из состава 133-й ОТТБр вел тяжелый 3-х часовой бой. После того, как танковый батальон, преследуя противника, ушел вправо, на поле боя остался подбитый танк командира 2-й танковой роты капитана С.М.Павлова. Через некоторое время вдали, километрах в 2-х, показалась немецкая колонна (25 танков), которая, наткнувшись на нашу батарею ПТО и понеся там потери, отвернула в сторону танка Павлова. Подпустив 3 головных танка с десантом пехоты на дистанцию 500 м, экипаж Павлова подбил их с первого выстрела. Потеряв в последующие 5 минут еще 4 машины, противник отошел по балке в сторону ст. Тингута. Пытаясь добить неподвижный KB, немцы выкатили на гусеничном тягаче противотанковое орудие (видимо, 88-мм Рак 43/1).

Однако пока его расчет изготавливался к стрельбе, экипаж Павлова, действуя слаженно и четко, 3-м выстрелом пушку и расчет уничтожил. Всего же рота Павлова за неполный месяц (август) подбила 47 танков и 19 пушек, потеряв 9 KB (на счету павловского танка 11 побед)^[280]. Сам же Сергей Михайлович в последующих боях получил тяжелое ранение и лишился ноги. Подобных примеров множество.

Мой сослуживец в ГСВС и товарищ Герой Советского Союза Александр Борисович Михайлов в бытность командиром танка 25-й гв. ТБр вклинился в оборону противника и перерезал дорожную магистраль на Оршу. Со своим экипажем подбил 2 танка противника, в ожесточенной рукопашной схватке уничтожил 4 немецких солдат и 11 взял в плен^[281].

К сожалению, потери советских войск в ходе Курской битвы были неоправданно велики, в несколько раз превышали немецкие и составили (по нашим данным) 863 тыс. человек, порядка 6 тыс. танков. По данным же Ф. Меллентина, только 4 ТА уничтожила 2 тыс. танков, 2 тыс. орудий и взяла в плен 32 тыс. человек. Однако не следует забывать, что цифра людских потерь в ходе Курской битвы является составной частью приведенных Генштабом армейских суммарных безвозвратных потерь в годы войны — 11,944 млн. чел. (или 9,168 — полные демографические потери армии), и согласно данным одного из последних подсчетов («13,87»), естественно, подлежит увеличению.

В своей книге о Жукове^[282] Б.Соколов уточнил многие эпизоды боевых действий 2-го танкового корпуса СС Хауссера и 5-й гв. танковой армии Ротмистрова в районе Прохоровки. Однако «белых» пятен в этой истории остается еще очень много. Так что всем заинтересованным этой темой историкам предстоит «работать, работать и работать!». Что же касается анализа Б.Соколовым хода боев под Прохоровкой, то не со всеми его выводами можно согласиться. Например:

1. «... T-IV с длинноствольной 75-мм пушкой. Они все равно уступали Т-34 по тактико-техническим данным, но благодаря лучшей подготовке немецких танкистов, могли успешно бороться с «тридцатьчетверкой». Здесь верна только оценка более качественной (что очевидно) подготовки немецких танкистов. Что касается ТТД, то вывод неубедителен, так как T-IV имел подавляющее превосходство по основному параметру — огневой мощи: пушка Kwk40L/43(48) с высокой начальной скоростью бронебойного снаряда, двухкамерным дульным тормозом, новым бинокулярным прицелом TZF5f и др. На Т-34 пушка Ф-34 обр. 1940 года (и прицел) уступала немецкой по всем показателям — бронебойным и точностным. Шансы уравнялись (с запозданием!) только весной 1944 года, когда на Т-34 установили 85-мм пушку Д-5Т конструкции Ф.Ф.Петрова, которую вскоре (23.11.44) «по причинам явно не инженерного характера»^[283] заменили на ЗИС-С-53. Бронезащита (лоб, башня, борт) у этих танков практически одинакова, кроме образцов T-IV (модиф. «G» и «Н»), на которых устанавливались дополнительные бортовые бронеэкраны. И только по удельной мощности Т-34 имел некоторое (не определяющее) преимущество (соответственно ~ 17 и 13 лс/т).

2. Пожурив «советских танкистов» за преувеличенные оценки высоких боевых качеств «Пантер» (по итогам Курской битвы), Б.Соколов привел данные их потерь в составе 10-й бригады — 42 машины из 204 (21%). Сравнив эти потери с потерями других танков (T-III — 25%, T-IV — 6,5%, T-VI -7% и др.) автор делает неожиданный вывод: «...Как легко убедиться, уничтожить «Пантеру»... гораздо проще, чем T-IV, и с точки зрения живучести она почти не имела превосходства даже над ветераном Т-III... Никакой пользы вермахту эти танки тогда не принесли. Один убыток». Да нет, Борис Вадимович, «убедиться» в подобном выводе совсем «не легко», а намного труднее, чем Вы предположили.

В защиту безымянных «советских танкистов» могу сказать следующее. Действительно, как всякая новая машина, T-V первой серии имел ряд недостатков по ходовой части, системам смазки, питания и др. (вместе с тем, уже с середины 1943 года пошла «версия Д», на которой все отмеченные недостатки были оперативно устранены). Но все эти очевидные «спотыкания» не являлись определяющими при суммарной оценке боевой эффективности «Пантеры», так как наличие таких дефектов традиционно свойственно всем первым сериям (да и не только им) новых образцов как немецких, так и наших танков. Например, на Т-34 не прекращались работы по устранению выявленных конструктивных недостатков по трансмиссии, коробке передач (в том числе трудоемкий перевод с 4-х скоростной на 5-ти скоростную), по повышению надежности двигателя В-2, по бронекорпусу (только модификаций башни было более 5) и др. Да и вождение танка было далеко не легким делом из-за наличия постоянно требующих регулировок длинных трансмиссионных приводов (тяг), сервопружин и т. п.

Подобные проблемы были и у танка KB (с 1940 года из 20 его модификаций в серийном производстве находились 6).

Однако наличие указанных дефектов, например у Т-34, никак не влияло на заслуженное им звание «одного из лучших средних танков 2-й мировой войны».

Так что эти «болезни роста» свойственны всем без исключения танкам XX века — отечественным, немецким, американским, английским и др.

Поэтому командир 10-й бригады, равно как и подполковник фон Лаухерт (командир танкового батальона моторизованной дивизии «Великая Германия» 48 ТК), вряд ли сожалели, что их части стали укомплектовываться современными танками с мощным (не имеющим замечаний!) вооружением, которое во многом определяло летом 1943 года лидерство на поле боя.

Сравнивать же T-V с T-IV («уничтожить гораздо проще»), мягко говоря, некорректно, так как T-V имел:

— усиленный бронекорпус — более мощную пушку Kwk44L/70;

— улучшенный однообъективный прицел типа TZF12a (который вскоре (версия «F») был заменен на «Лайтц» TZE13 со стереоскопическим дальномером фирмы «Карл Цайс» с 15-кратным увеличением при базе 1320 мм) и др.

Но даже не это главное. Все дело в том, что приведенная автором «процентовка потерь» по маркам танков (у T-V — 21%) ни о чем не говорит и не может служить основанием для вывода о слабости (или преимуществе) «Пантер», так как в этом анализе отсутствует «пустячок» — показатель основной боевой эффективности каждого танка. Нам не отвечают на главный «балансовый» вопрос — «а сколько танков вывели из строя части, имеющие на вооружении T-V?». Ответа нет. Нет ответа и на вопрос — «а сколько танков подбили указанные 42 «Пантеры»?». Ответа «обратно нет». А ведь у немцев, с их очевидной аккуратностью, вся эта «арифметика» подбита, и все разложено по полочкам.

Кстати, применительно к Западному фронту такая статистика имеется: «За одну подбитую «Пантеру» американцы «расплачивались», как правило, пятью «Шерманами»^[284]. К тому же, из приведенных примеров совершенно не ясно в скольких боевых эпизодах участвовали «Пантеры» и другие танки, а без этого выводы о боевой эффективности этих танков сделать невозможно. Неясно также, действовали ли они в обороне или наступали (контратаковали).

Какое, в таком случае, им было отведено место в применяемых немецким командованием боевых построениях танков при атаке «клином» (Panzerkeil) или Panzerglocke — «танковым колоколом» (тем более известно, что попытка использовать для T-V в этих построениях основное ударное «амплуа» T-VI («Тигра») успеха не имела).

В начале 50-х годов в Кубинке, глядя со второго этажа (где размещался наш отдел испытания танков) на стоящую недалеко под окном 188-тонную неподвижную глыбу сверхтяжелого танка «Маус», я задал вопрос своему коллеге — участнику Курской битвы: «Ну, с «Тигром» все понятно. А как «Пантера»?». Ответ был кратким: «С ней лучше не встречаться».

Думаю, что для объективной оценки этого танка, представленного Б.Соколовым материала явно недостаточно. Скорее всего, эти цифры есть у немецкого историка К.-Ф.Фризера, на достоверные данные которого Б.Соколов часто ссылается. У наших же историков, даже по прошествии более полувека, этих показателей не найти (видимо, такая статистика им неинтересна).

А что касается танкистов-профессионалов, то их вывод по танку T-V «Пантера» сформулирован на стр. 221 «Полной энциклопедии танков мира» четко и ясно: «...Наравне с советским Т-34 «Пантера» (не зря же их выпустили 6000 — B.C.) заслуженно считалась одной из лучших машин Второй мировой войны».

И еще. Первым в парке Горького был установлен «Тигр», захваченный не танкистами 1 ТА Катукова в ходе Курской битвы (как предположил Б.Соколов), а другой — с Ленинградского фронта. Специальная комиссия (председателем был мой отец) весной 1943 года на Кубинском полигоне произвела отстрел танка артсистемами различных калибров, с разных дистанций, под разными углами. Вот этот, разбитый и дырявый как решето, «Тигр» и был отправлен в парк Горького.

По результатам испытаний (неутешительным) для войск была срочно составлена складная (гармошкой) памятка с указанием всех слабых мест бронезащиты «Тигра» и дистанции эффективной стрельбы для разных артсистем. К сожалению, многие командиры танковых соединений отнеслись к этим рекомендациям наплевательски, продолжая в ряде случаев атаковать «стеной», без должной разведки позиции этих танков, поэтому понесли огромные потери, которых можно (и нужно!) было избежать.

Вообще-то давно пора прежде всего нашим историкам, чтобы очистить от нароста мифоподобных толкований кровавые события прошедшей войны, пригласить своих немецких коллег на совместные научные конференции, выбрав ряд наиболее интересных (и не проясненных до сих пор!) моментов проведенных операций. Рассмотреть, например, более детально боевые действия на Обояньском направлении или Прохоровском. Для этого, сев друг против друга и хлопнув архивными документами (боевыми донесениями и др.) об стол, начать поэтапный разбор:

• вот части, которые были задействованы в этих боях, их боевой состав;

• какие они занимали исходные позиции;

• их положение после 1-х суток боевых действий;

• потери сторон (итоги);

• и так по всем дням до завершения этих боевых действий.

И тогда все сразу станет на свои места, и навсегда отпадет охота оперировать крайне субъективными, а порой и просто лживыми данными мемуаров Жукова, Ротмистрова и др.

Что же мешало за последние 55 лет провести такую простую и крайне необходимую работу? Ответ очевиден — не хотят. Все дело в том, что многочисленный отряд «сказочников» продолжает кормиться подгнившим историографическим материалом и слишком много (по меткому выражению Г. Попова) в их числе «...членов академии, которые половодьем залили страну»^[285].

До сих пор в День Победы нам «подбрасывают» сериал Юрия Озерова, слепленный в основном на основе малодостоверных рассказов Жукова. Именно Озеров вбил в нашу голову нереальную картину грандиозного однодневного сражения 12 июля 1943 г. по примитивной схеме — «стенка на стенку» (как на Чудском озере). И в одночасье — кто повалил «стеной стоявшего врага», тот и победил (мы, конечно). И в небе «звезд не видно» от огромного количества самолетов (в нелетную-то погоду!). Теперь же «давать ход взад» тяжело — слишком яркая и убедительная получилась картина. Поэтому правильно отметила «Независимая газета» (сравнив достоверные передачи с французскими коньяками высших сортов «Мартелем» или «Курвуазье»), что «... сериал Юрия Озерова, который ОРТ обрушило на своих зрителей в праздничные дни... годовщины Победы — это самая что ни на есть сивуха. Сериал до такой степени бездарен, что можно даже говорить о своего рода «эстетике бездарного...»^[286]. Мне же запомнился один момент, когда по желанию режиссера (и консультанта) бедного Федора фон Бока пытаются затолкать на разрушенную колокольню в Красной Поляне, с которой он, якобы, рассматривал окраины Москвы. Все дело в том, что это было совсем не опасное направление, ибо, говоря о нем (Красная Поляна и Дедово), Жуков сказал, что «противник прорвал фронт в другом месте... в районе Наро-Фоминска, ринулся к Москве». Ну а если бы фон Боку заменили деревенскую церковную колокольню на еще не горевшую Останкинскую башню, то и с нее никаких окраин Москвы он бы не углядел.

Кстати, в одном из фильмов этого сериала есть эпизод — Жуков, сидя за длинным столом в своем генштабовском кабинете, поучал «растерявшегося Павлова» (незадолго до его ареста) как тому надо было бы действовать, учти он итоги двухсторонней игры 2-6 января 1941 г., в ходе которой он (Жуков) якобы показал Павлову единственно правильное решение в ситуации, аналогичной трагическому лету 1941 года. Здесь всё неправда.

В последнее время все чаще и чаще появляются статьи, авторы которых, опираясь на искаженные данные, пытаются (как я уже отмечал) выгородить основных виновников тех событий — Сталина и Жукова, переложив всю вину на одного Павлова. Самый последний пример — статья Н.Добрюхи «Как начиналась война» (НГ 17.02.2001 г.). Поэтому совершенно прав П.Бобылев («Обвинения, не подкрепленные доказательствами», НГ. 10.02.2001), решительно опровергая подобные добрюхинские (и жуковские) домыслы: «...В статье Н.Добрюхи... и ряде других публикаций говорится, что в этой игре Павлов «начисто проиграл Жукову примерно при тех же обстоятельствах, которые вновь повторятся всего через 5 месяцев —22 июня 1941 года», но не сделал из этого должных выводов. Утверждения подобного рода базируются на воспоминаниях Г.К.Жукова... Из этих публикаций (рассекреченных в 1992 году и опубликованных в ВИЖе и Известиях в 1993 — B.C.), следует, что Д.Г.Павлов был не обороняющейся стороной, а наступающей стороной и получил задачу: разгромить «западных» в Восточной Пруссии и выйти на нижнее течение Вислы... За обороняющуюся сторону играл Жуков ..при выполнении... задачи Павлов не выглядел столь робким, беспомощным и легкомысленным, каким его стараются изобразить. Игра началась с того, что «восточные» перешли в наступление и наступали отнюдь не безуспешно. Правда, позднее Жуков, сосредоточив за счет резервов сильную танковую группировку в районе Мазурских^[287], нанес внезапный фланговый удар. Далее ход событий не разыгрывался, однако шансы на успех «западных» теперь выглядели предпочтительнее. Но заметим главное: все это происходило не в районе Барановичей и Лиды, а у самой границы СССР и за ее пределами. И, следовательно, версия, что Жуков «разгромил» Павлова там же и так же, как это через полгода сделали немцы, и что Павлов в начале войны оборонялся столь же неудачно, как и в ходе игры, лишена всяких оснований(выделено мной — B.C.). ...Добрюха бездоказательно утверждает, что Жукову в своем округе удалось за восемь месяцев сделать то, на что Павлову не хватило и года. Это противоречит даже... фактам из приказа НКО СССР № 0055 от 2.10.40 «О ходе оборонительного строительства в укрепленных районах». Так годовой план этого строительства на I сентября в КОВО (Жуков — B.C.) был выполнен на 24%, а ЗапОВО (Павлов) — на 30%».

Но вернемся к теме нашего краткого анализа причин возникновения непомерных размеров безвозвратных потерь.

Все перечисленные выше данные свидетельствуют о том, что Ф. фон Меллентин был прав в своих выводах, как прав был (на этот раз) и Сталин, который еще 3 сентября 1942 г., давая по телефону оперативные указания члену Военного совета БТ и MB Красной Армии генералу Н.И. Бирюкову (замещал больного генерала Я.М. Федоренко) отметил (п. 9) — «Ничего с танковыми армиями не получилось. Для армий нет подготовленных командиров»^[288]. Далее в комментариях (с. 232) говорится, что «... И.В. Сталин имел в виду опыт боевого использования 5-й танковой армии генерала А.И. Лизюкова, наступающей с 6 июля в районе севернее Воронежа; 1-й танковой (К.С. Москаленко) и 4-й танковой (В.Д. Крюченкин) армий, наносивших контрудары в районе Сталинграда соответственно с 25 и с 29 июля, 3-й танковой (П.Л. Романенко), прорывавшей оборону противника под Козельском с 22 августа 1942 г. Армии не оправдали ожидания высшего военного руководства, не выполнили поставленные им задачи. Это был бесспорный факт, хотя никто за невыполненные задачи, кроме А.И. Лизюкова, не пострадал».

Кстати, двумя неделями позже (17.9.42) Сталин, беседуя на ближней даче под Кунцево с командиром 1-го танкового корпуса генералом М.Е. Катуковым, плохо понимая суть танкового боя как и особенности стрельбы из танка, дал совершенно неверные указания: «Стреляйте с ходу, снаряды дадим, теперь у нас будут снаряды». Выполнение этого ошибочного приказа сказалось в последующем на потерях танковых войск, так как стреляющие «по-сталински» экипажи и входили, как правило, в число тех 30-ти машин, подбитых одним орудием в течение часа. Но так действовали только молодые и малоопытные танкисты. Опытные так не стреляли. Они прекрасно понимали, что из-за отсутствия стабилизатора пушки, особенности центровки танка (Т-34) и даже незначительных неровностей местности, ни в какую противотанковую пушку или танк противника с ходу не попасть, сколько бы снарядов для этого бесполезного «громыхающего» дела ни давали. Такие танкисты, спасая себя и экипаж, противостоящего противника поражали стрельбой только с коротких остановок, не думая в этот момент о «ценных указаниях Самого».

Кстати, расчетливые немцы не применяли ошибочную «сталинскую методику» стрельбы с ходу. Определяя условия, от которых зависел успех танковых атак против глубокоэшелонированной обороны, они отмечали «... 3... Танки должны непрерывно двигаться, делая остановки только для ведения огня (выделено мной — В.С.)»^[289]. Огонь с ходу в конце войны вели только последние образцы немецкой бронетехники — ИТ «Ягдпантера», «Ягдтигр» и др. (с 28 февраля 1944 года Гитлер запретил использовать обозначение БТ техники «PzKpfw...»), оснащенные новейшими системами управления артогнем. Выполнение всех условий ведения современного боя (активная воздушная и наземная разведка, наличие сверхтяжелых танков на направлении главного удара и др.) привело к тому, что «во время Второй мировой войны советские танки в среднем ходили в атаку 3 раза, а немецкие же — 11»^[290](почти в 4 раза больше). В целом, немцы считали, что их «войска успешно вели боевые действия при соотношении сил 1:5»^[291].

Теперь несколько слов о советских солдатах (и пленных), вынесших на своих плечах все трагические тяготы войны, обеспечивших победу и понесших столь огромные потери.

Надо сразу сказать, что из всех армий, участвовавших во Второй мировой войне, едва ли не самое безразличное отношение к солдату было в советской.

Все эти «антиоперативные» приказные лозунги «любой ценой» и песенные призывы «мы за ценой не постоим» достаточно точно характеризуют реальные «советские ценности» в нашей Красной (Советской) Армии. Только мы (в смысле — Сталин) додумались бросить на погибель миллионы наших пленных, юридически не оформив их права. Во всех операциях наши войска несли несопоставимые с противником потери.

Это было в начальном периоде (данные приведены выше), в ходе Московской битвы (по нашим данным — без малого 2 млн. чел.), при проведении 2-й Ржевско-Сычевской операции (в ноябре-декабре 1942 — более полумиллиона личного состава, 1700 танков и др.) и практически при всех последующих. Одна Берлинская операция чего стоит — за две недели до конца войны (!) Жуков, сдабривая почти каждый приказ лозунгом «Любой ценой», ничего лучше не придумал, как штурмовать мощные Зееловские рубежи обороны в лоб, невзирая на потери. По оценке независимых исследователей, за амбициозные претензии маршала Жукова советские солдаты заплатили не одной сотней тысяч своих жизней (по данным командарма-3 А.Горбатова – 500 тыс.).

Легче всего проследить отношение высшего командования к нашим солдатам по действиям наиболее известного и крупнейшего военачальника Г.К. Жукова. Достаточно прислушаться только к звучанию его приказов:

• главным силам 33-й армии в ходе совершенно неподготовленного им же прорыва в р-н Вязьмы — «Продовольствие искать на месте, подавать его не будем... искать снаряды тоже на месте»^[292];

• не организовав прикрытие флангов армейского коридора силами фронта в районе Захарово, предварительно буквально выгнав командарма-33 Ефремова из штаба армии (Износки) к Вязьме, так оценил действия солдат батальона, не выдержавших удара превосходящих сил 4-го полка СС -. «вернуть обратно, виновных в сдаче этого особо важного пункта, арестовать, судить и расстрелять на месте независимо от количества»^[293].

• в период Московского сражения — «Безжалостно расстреливать виновных, не останавливаясь перед полным уничтожением (слово-то какое придумал — «уничтожение», это о своих же солдатах. — B.C.) всех, бросивших фронт»^[294].

Известно письмо писателя В. Ставского, сигнализировавшего Сталину о «перегибах» в 24-й армии Резервного фронта (командующий — Жуков), когда «за короткий срок было расстреляно до 600 человек «дезертиров и предателей» и лишь 80 человек представлены к наградам»^[295].

Пожалуй хватит. Перлам этим нет конца. Можно было бы еще рассказать и о разминировании «по-жуковски» минных полей, прогоняя через них пехоту, бесплодные кровопролитные «контратаки» на не собирающихся наступать немцев (под Ленинградом), расстрелы отступающих после неудачных атак пулеметами загранотрядов и много другого.

Однако очевидно, что солдаты (погибшие, пленные, расстрелянные и др.) в абсолютном большинстве случаев расплачивались ценой своих жизней, прежде всего, за неверные и ошибочные решения командования, имеющего, как правило, многозвездные и маршальские погоны.

В условиях практического отсутствия строгого спроса за понесенные потери, рост мастерства военачальников оказался далеким от ожидаемого («не тако склалося яко ждалося...»). Сработал всем известный постулат - постижение азов военного искусства на полях сражений всегда оплачивается большой кровью. Что и получилось — если взять среднесуточные потери за 1943 год (27,3 тыс. человек), то они оказались даже на 12% больше, чем за 1941 г. (24 тыс.), когда вся армия отступала с огромными потерями.

Даже в новой работе «Стратегические решения и Вооруженные Силы: новое прочтение» в разделе 5 главы 23 (красиво названной «Историческая потребность в новой теории победы») на стр. 364 приводится вот такой пример: «...Жуков настойчиво искал и нашел уязвимое место в обороне (имеется в виду Висло-Одерская операция. — B.C.) и ударил по нему: семь рубежей пробил одним ударом...» Все бы ничего, но дальше сказано: «...А Рокоссовский поступил бы иначе: стал бы искать какие-нибудь обходы и фланги, а в лоб бы не пошел. Стоит вспомнить операцию «Багратион», в которой Рокоссовский и Черняховский проявили себя блестяще». Что можно сказать о прочитанном? Первое — ничего не понял. Если есть вариант (а автор утверждает, что такая возможность была) не бить «в лоб», («умный в гору не пойдет...»), как это сделал Жуков, а обойти 7 рубежей обороны (что и отличает даже самого крупного военачальника от истинного полководца), то зачем эта пропаганда более чем сомнительного решения? Второе (и самое главное!) — в этом примере, видимо, специально опущен главный оценочно-сравнительный показатель двух решений — ни словом не говорится о понесенных «на 7 рубежах» потерях (по второму примеру не трудно сделать прогноз)! А без данных о реальных потерях смешно воспринимать всерьез мнимые ценности лобового прорыва «враз семи рубежей». Не случайно, описывая далее на целой странице достоинства полководцев Великой Отечественной, ни о какой увязке их мастерства с достижением наименьших потерь не говорится ни слова, традиционно считая это видимо лишним. К тому же известно, что в условиях полнейшей вседозволенности за войну было расстреляно порядка 157 тыс. наших воинов (считая среднереальную численность СД (5,5-6 тыс. чел.), это до 29 дивизий, т.е. целый фронт!)^[296].

Но вот апофеоз! Недавно предана гласности (Известия, 29.9.2000) чудовищная по своей подлости шифрограмма командующего Ленинградским фронтом Г. Жукова № 4976, посланная Балтфлоту и армиям фронта 28 сентября 1941 г.: «...Разъяснить всему личному составу, что все семьи сдавшихся врагу будут расстреляны (выделено мной — B.C.) и по возвращении из плена они также будут все расстреляны»^[297]. Здесь Жуков превзошел все пределы своей очевидной болезненной жестокости — стал «бoльшим католиком, чем Папа Римский» (Сталин) — ибо в приказе Главковерха № 270 от 16 августа 1941 г. предписывалось только «лишать государственного пособия и помощи» семьи сдавшихся в плен красноармейцев. Тут же нашлись, конечно, и опровергатели — дескать, это «фальшивка» (доктор исторических наук Н. Смирнов и др.). И невдомек таким «докторам», что подобный «сверхскандальный» документ подсунуть в архивы просто невозможно, тем более, что он прошел все ступени секретного делопроизводства от штаба ЛВО до командования Балтфлота и Центрального Комитета ВКП(б). В полном тексте доклада Маленкову (5.10.41) было четко зафиксировано, что «... директива № 110/с (политуправления КБФ — B.C.) составлена на основе шифрограммы командующим Ленинградским фронтом т. Жукова за № 4976, в которой сказано (далее текст жуковской шифрограммы. — B.C.)»^[298]. Поэтому непонятно с какими документами приходилось работать указанным «докторам наук», чтобы делать столь безответственные заявления.

В связи с этим, по меньшей мере смешным (если не сказать больше) и непонятно на кого рассчитанным, выглядит эпизод, включенный В.Анфиловым в статью «Без правил» (НГ 04.10.2000). Вот его краткое содержание. 4 сентября 1941 года Жуков, будучи командующим Резервным фронтом, докладывает Сталину по ВЧ о результатах допроса перешедшего на нашу сторону немецкого солдата. Указания Сталина: допросить и расстрелять. Здесь все ясно, и нет никаких вопросов, так как Анфилов цитирует архивный документ.

Самое удивительное и интересное дальше: «...Беседуя как-то с Георгием Константиновичем я напомнил ему об этом эпизоде. Жуков сказал, что после допроса пленного его данные подтвердились, и он был отправлен в тыл (?! — В.С.)». Однако, очевидно, что в эту умильную сказочку о «добром Жукове» (рассказанную им же о себе) мало кто поверит, ибо без всяких указаний Сталина он, как мы теперь знаем, приказывал расстреливать даже семьи пленных. А тут — прямое указание Вождя о расстреле немца... и ослушался? Нет, это рассказ не для взрослых!

Между тем, в других армиях отношение к солдату заметно отличалось от нашего. Например, пронацистски настроенный крайне жесткий фельдмаршал Фердинадт Шернер как военный преступник был приговорен нашим судом к 25 годам тюремного заключения. Отбыл 9 лет и вернулся в Мюнхен. Однако по требованию «Союза возвратившихся военнопленных» за массовые казни немецких солдат в ходе инициированных им военно-полевых судов в последние годы войны, был признан виновным и в 1957 году (!) приговорен Мюнхенским судом к четырем с половиной годам тюремного заключения за казнь солдата без необходимого судебного разбирательства (солдат валялся пьяным у колеса армейского грузовика).

Интересные складывались армейские отношения и у наших союзников. Самая нашумевшая история произошла с популярнейшим (если не самым популярным) американским генералом, которого мы вначале долго величали Паттон, хотя для американцев он всегда был Пэттон. Так вот этот генерал в госпитале то ли по каске, то ли по голове, то ли рукой, то ли перчаткой ударил раненого солдата, бездоказательно обвинив его в трусости. Разразился скандал на всю Америку. И пришлось знаменитому Пэттону, с балюстрады старинного сицилийского замка публично (громко и вслух!) приносить извинения стоявшему внизу активу своей 7-й армии. Для нас это какие-то «марсианские» порядки...

Говоря о потерях наших войск нельзя не вспомнить недавно опубликованную в «Независимом военном обозрении» статью А. Квашнина и М. Гареева «Семь уроков Великой Отечественной»^[299]. Встатье оказалось столько слабых мест, что вздумай кто выучить подобные уроки и попытайся сдать на их основе зачет или экзамен — успеха не видать. Все эти очевидные огрехи без труда выявили два доктора исторических наук А. Басов и А. Мерцалов, которые в одном из следующих номеров НВО в статье «Пропущенные уроки. Надо рассматривать опыт Великой Отечественной войны не только с генеральских позиций» отметили, что спустя 55 лет после окончания войны ее опыт фактически не обобщен; в вопросах военной теории авторы свели дело только кобильным ссылкам на маршала Жукова, хотя он никогда не был военным теоретиком, являясь одним из главных вершителей страшных событий тех лет; авторы игнорируют саму суть военного мастерства — победить мощного противника меньшими силами, малой кровью и др. (подробнее см. НВО № 31).

Между тем, многие историки (в том числе А.Басов и А.Мерцалов) обратили внимание и на «седьмой урок», в котором Гареев (и Квашнин) утверждали, что «военные потери за время войны (выделено мной — B.C.) составили 8,6 млн. человек». Однако, известно, что достоверность этой цифры, основанная на данных списочного состава, ранее была подвергнута рядом историков обоснованной критике из-за неполного учета по ополченцам, призывникам, резервистам и др.

Поэтому нельзя не согласиться с теми учеными, которые считают, что анализ (оппонирование) данных различного авторства безвозвратных потерь должен производиться по сопоставимым, максимально сближенным исходным показателям. Здесь не надо открывать Америку - практически все страны-участницы 2-й мировой войны среди прочих данных о потерях (в том числе полных демографических и др.) «в голову колонны» поставили основные итоговые цифры потерь именно «в годы войны», тоесть реальные потери любой армии (страны) к последнему дню (!) войны - убитыми, пленными, пропавшими без вести и др.

Для наших вооруженных сил (повторюсь) эта цифра безвозвратных потерь в 1941-1945 годах (как говорят — «от июня до июня») составляет по данным Генштаба («Известия», 26.06.1998) — 11,9441 млн. человек.

Так что правы, надо полагать, те историки, которые за основу реальных потерь именно «в годы войны» принимают не 8,6, а 11,9 млн человек, оценивая их достоверность (обоснованно соглашаясь или возражая) по отношению к последней на сегодняшний день уточненной цифре «безвозвратных военно-оперативных потерь» — 13,87 (Стратегические решения и ВС, приложение 9, с. 650). Ее авторы оговорили, что это «убитые и пропавшие без вести, в т. ч. попавшие в плен, независимо от дальнейшей их судьбы (выделено мной — B.C.)».

Но Гареев, продолжая избегать реальных значений потерь к моменту окончания боевых действий (войны), по сути уклонился от объективной и всем понятной оценки этих данных (логичной именно при итоговом анализе событий прошедшей войны — «7 уроков»!), и избрал другой, мало понятный, но традиционно более извилистый путь к истине...

Не успел я закончить это последнее предложение и поставить точку, как выяснилось, что «вся гареевская рать» — как сам лидер, так и «стоящий с ним (с Гареевым — В. С) в одном ряду» В.А.Анфилов буквально завалили на страницах «НГ» удивленных читателей этого уважаемого издания своими статьями: «Всегда в строю», «Без правил», «Кто пропустил уроки?» и др.

При внимательном рассмотрении указанных работ бросается в глаза, что все они плотно упакованы слабо аргументированными тезисами, имеющими не столько историографические обоснования, сколько идеологические, на уровне ущербного «псевдопатриотизма». В большинстве случаев идет какое-то жонглирование, переписывание под копирку из одной статьи в другую (будь они в «Красной Звезде», «НГ» или других изданиях) одних и тех же однообразных и бездоказательных идеологизированных лозунгов, далеких от фактов и документов войны.

Наиболее показателен, с точки зрения «научного общения с оппонентами», тот «высокий» уровень доказательности во всех этих работах, который использовал авторский коллектив с Гареевым во главе.

Поэтому начнем, как говорили древние римляне, «с самого начала» — ad ovo («с яйца») — с одного основополагающего высказывания М.Гареева: «...Мы, конечно, не можем позволить себе оскорблять оппонентов». Ну, а теперь смотрите, как эти благие пожелания (кстати, обязательные для любого высокообразованного ученого) доктор военных и исторических наук «претворяет в жизнь». Для этого составим эдакий закольцованный перечень «любезных» высказываний Гареева, большинство которых Вы можете найти в каждой его статье с бережным сохранением их смыслового содержания и обязательной откровенно грубой тональности звучания.

Итак, повторим ранее им сказанное (как говорят в народе — «кинщик, крути кино обратно»);

• «ниспровергатели» (Победы — B.C.);

• «не приемлют (вариант — «не устраивает» — В.С.) нашу Победу в Великой Отечественной войне» (одно из наиболее бесстыдных, огульных и бездоказательных обвинений — B.C.);

• «обиженные судьбой амбициозные личности»;

• «исходят из корпоративных и семейных, далеких от науки интересов»;

• «критический подход подменяют домыслами»;

• «мало что дают и ссылки на специалистов Генштаба» (не смешно — B.C.);

• «субъективные суждения»;

• «самонадеянность»;

• «идея защиты Отечества поставлена под сомнение»;

• «некоторые, с позволения сказать, историки занимаются кощунственными упражнениями»;

• «злонамеренные люди (в другом варианте - «историки, политики, писатели и др., чуждые нашей стране люди» — выходит все, кроме Гареева и К° — B.C.);

• «подобные вылазки и фальсификации»;

• «смешали с грязью всю историю ВОВ» (все в общем, без примеров — B.C.);

• «идет оболгание всего того, что было; совершается самая настоящая махновщина в освещении событий войны» (вот «всего того, что было» у Гареева как раз и «не было» — B.C.);

• «клеветнические измышления в адрес Жукова» (на которые Гареев «адресно» предпочитает не отвечать — B.C.);

• «злорадствуют по поводу наших больших потерь» (клевета, ибо необходимое желание «уточнить» потери не есть «злорадство» — B.C.);

• «и сегодня («ниспровергатели»? — B.C.) поддерживают все то, что идет во зло нашей страны»;

• «повторяют или сами распространяют ложь и фальсификацию истории войны» и много-много подобного.

Вот такое получилось кино. После ознакомления с этой развязной лексикой любой здравомыслящий читатель сразу поймет, что искать в ней что-либо объективное и «научно-обоснованное» можно только надев резиновые хирургические перчатки.

Складывается впечатление, что все это плоды какой-то болезненной фантазии, поэтому необходимость комментировать каждый вздорный пункт, естественно, отпадает.

Автору столь «обличительных» выкриков не мешало бы понять, что подобные надуманные и бездоказательные обвинения тех, кто пытается продолжить уточнение реальных (а не вымышленных) наших потерь в войне, как и узнать о ней (войне) правду, будь то фронтовики или любые гражданские лица, являются прямым оскорблением всех их. Поэтому утверждение Гареева, что все это, якобы, вызывает «...гневное возмущение всех (?! — B.C.) участников войны» является откровенной клеветой. И хотя не все, но огромное количество участников войны (да и не только они!) оценивают подобную пропагандистскую кампанию такими словами, которые я лишен возможности в этой статье привести. К тому же, доктору наук давно следует забыть порочную партийную привычку выступать от имени «всех» и «всего» — будь это ветераны или народ нашей страны. Такого права Гарееву никто не давал.

Однако три любопытных положения, изложенных Гареевым, достойны того, чтобы их прокомментировать.

Первое — «задним числом втолковывают Жукову, Рокоссовскому и Коневу как надо было воевать». Насколько мне известно, в опубликованных работах на основе общепринятого порядка производится анализ и уточнение проведенных битв и операций Георгием Константиновичем Жуковым и другими командующими фронтами («не сотвори себе кумира!..»). Это тем более необходимо, так как историки типа Гареева особых усилий для достоверного и объективного изложения некоторых из них, «не шибко удачных» (особенно Ржевско-Вяземская, «Марс», лобовой штурм Зееловских высот и др.), не приложили — основной акцент был сделан на «облохмачивание интегралами» мифов о войне идеологического аппарата партии. Поэтому применение слова «втолковывают» практикой дел не подтверждается.

Второе — «...сплотиться для того, чтобы отстоять Великую Победу». Какое-то словоблудие, так как никакого «сплочения» и «отстаивания» не требуется — Победа она и есть Победа. «Посягать» на нее могут только люди с нездоровой психикой. А вот что нужно сделать, так это вздохнуть поглубже, набраться мужества и сказать о ней (Победе) всю правду, назвав и цену, которую заплатили армия и народ для ее достижения.

Третье — «не секрет, какой подъем боевого настроения и уверенности вызывало только само появление на том или ином фронте таких полководцев как Жуков, Рокоссовский, Черняховский и др.». Ну, чудеса! Здесь Гареев, надеясь, видимо, на то, что все мы не владеем необходимой информацией по этому вопросу, начинает, как принято говорить, «валять Ваньку» — в вопросе «о любви солдатской» ставить Жукова (авось не заметят) через запятую в один ряд с Рокоссовским и Черняховским просто смешно, ибо это все равно, что «конь и трепетная лань» в одной упряжке. Ведь эти военачальники совершенно непохожи друг на друга и по стилю ведения боевых действий и, тем более, по отношению к основному труженику войны — солдату. Непревзойденный мастер «лобовых ударов» Жуков — патологически жестокий и неразборчивый в средствах достижения победы военачальник (развивать эту тему нет никакой необходимости из-за ее очевидности). Что касается Рокоссовского и Черняховского, то они, как известно, подобными «достоинствами» не обладали.

Поэтому Жуков и Рокоссовский, как говорят на юге Украины, это «две большие разницы» и ставить их в один ряд можно только в том случае, если поверить модным нынче рассказам личного шофёра Жукова, который уже охрип, доказывая, каким «добрым» был его хозяин. Ну, а погибшие участники жуковских штурмов, узнай они о гареевской оценке «подъема их боевого настроения», наверняка поломали бы всю райскую мебель (если она там у них есть).

Однако правдивую и объективную оценку «появления» Жукова дал писатель-фронтовик В.П.Астафьев. И хотя Гареев, не имея морального права ставить ему оценки, утверждал, что Виктор Петрович «потерял... жизненные и художественные ориентиры», договорившись к тому же, что в его книгах «нет никакой правды о войне» и др., реальный рассказ непосредственного участника тех событий достоверней гареевских вымыслов и никаких сомнений не вызывает: «.. Как солдат я дважды был под командованием Жукова. Говорят, солдаты ничего не знают. Знают. Когда Конев нас вел, медленней передвигались, но становилась нормальней еда, обутки, одежда, награждения какие-то, человеческое маленькое существование. А Жуков сменил Конева — и в грязь, в непогоду, необутые — в наступление, вперед, вперед. Ни с чем не считался»^[300].

Что касается последней статьи Гареева «Кто пропустил уроки» (НГ, 01.12.2000), в которой он попытался, в первую очередь, достаточно безосновательно опровергнуть справедливые замечания А.Басова и А.Мерцалова (НВО, №31, 2000) на его (совместно с А.Квашниным) статью «Семь Уроков Великой Отечественной», то о ней можно сказать следующее:

1. Вся вторая половина статьи посвящена критике высказываний о «Семи уроках...» главного редактора газеты «Дуэль» Ю.Мухина (расклад такой: Мухин — за Сталина, но против Жукова, Гареев — за Жукова, но не прочь многие его (Жукова) ошибки и промахи переложить на Сталина).

Комментировать их полемику я не буду (пусть разбираются сами) так как:

а) не являюсь читателем «Дуэли»;

б) о сути спора могу судить только по цитатам Гареева, а он, как известно, в выборе средств «не шибко разборчив», и достоверность его аргументации оставляет желать лучшего;

Однако похоже, что Мухин, не очень четко и достоверно обосновывая свои возражения, в ряде случаев сам себя подставил — «попал под поезд».

2. Вызывают возражения следующие, как всегда «вольные», комментарии Гареева:

(в адрес Басова и Мерцалова) — «... ставят под сомнение вывод Жукова о превосходстве советской военной стратегии и тактики в Великой Отечественной войне». Сомнения оправданы, так как вывод Жукова был бы справедлив только в одном случае — если будет подкреплен реальными итоговыми цифрами потерь войск в войне. Такие данные являются одним из основных показателей достоинства или недостатков военной стратегии и тактики противоборствующих сторон в ходе боевых действий. Но на сегодняшний день достаточно точных данных нет, так как историки только в последние годы получили возможность вплотную заняться этими вопросами и стали медленно (встречая, как мы видим, активное, если не сказать яростное сопротивление Гареева и его сподвижников) «подползать» к итоговым показателям. Что же касается высказывания Жукова (которое Гареев усиленно пытается внедрить в наше сознание), то оно никакой ценности не представляет, ибо (позволю себе напомнить тем, кто об этом забыл) исходил маршал из сталинской итоговой цифры армейских потерь (которая его вполне устраивала) — 7 млн. человек. Нет необходимости доказывать, что эти 7 млн. ничего общего с реальными потерями армии не имеют и по сегодняшним оценкам должны быть увеличены как минимум в 2 раза (кстати, Гареев и себя смело может считать «ниспровергателем», раз посмел увеличить сталинскую цифру почти в 1,3 раза, отстаивая «достоверные» 8,668 млн.).

В связи с этим, утверждение Гареева, что идет «новая волна дискредитации нашей победы», следует отнести к разряду безответственной демагогии.

(о Мерцалове):

• «... ставит под сомнение приведенные нами данные о военных потерях». Сомнения обоснованы (о чем свидетельствуют последние опубликованные материалы), так что комментировать тут нечего;

• «... но разве не стратегия виновата в том, что в плен попали миллионы?» — вопрошают они (Басов и Мерцалов – В.С.)». «Вопрошают» они совершенно справедливо, и вопрос их прост, как мычание. Но Гареев этого понимать не хочет. Голословно утверждая, что все потери учтены в книге «Гриф секретности снят» (выше мы убедились, что это далеко не так), он вдруг начинает отвечать на вопросы, которые ему никто не задавал — «...никакие ошибки в стратегии не могут оправдать (? — B.C.) уничтожение фашистами трех миллионов (и здесь неточно — B.C.) наших военнопленных». Это отработанный гареевский прием с подменой предмета спора: ему — «зеленое», он в ответ — «круглое», или (привычнее) — «ему про Фому, а он — про Ерёму». Итак, очевидную связь стратегии (особенно в начальной период войны) с количеством наших пленных Гареев «обошел стороной», придумав вместо этого претензии о, якобы, попытках «оправдать» и «смягчить немецкие преступления». Но этим никто не занимается (опять передергивание!), тем более, что оценка фашистских зверств произведена окончательно на Нюрнбергском процессе. Остается только сожалеть, что сторонники, скорее всего, гареевских взглядов не дали возможности опубликовать полной стенограммы процесса в нашей стране. А там было много интересного...

(Басову и Мерцалову): — «Конечно, потери были тяжелыми, хотя и не такими (дальше идет типичный гареевский сленг — B.C.), как их изображают злонамеренные люди, и все мы скорбим по этому поводу. Но это же не значит, что надо говорить только о потерях и жертвах и отрицать (?! — B.C.) нашу несомненную победу». Прием «фирменный» (как пиво, которое пили в известной кинокартине Смоктуновский и Ефремов) — «Вы мне о потерях, я Вам — отрицаете нашу победу. Ну как?!». И не понимает Гареев, что потери в войне — это как живой оголенный нерв. Пока народ (а это — родственники миллионов погибших!) не узнает всей правды (какие бы ярлыки не приколачивали на ученых-поисковиков Гареев и его «творческий» коллектив), он не успокоится. Тем более, что все страны-участницы Второй мировой войны, как уже отмечалось, свои потери давным-давно опубликовали с максимально возможной достоверностью. Мы же первые, конечно, приблизительные данные (что видно из многочисленных уточнений по состоянию на сегодняшний день) соизволили опубликовать только спустя, без малого, сорок лет (!) после окончания войны.

• (об «одном из послевоенных военачальников»): он «заявил, что во время войны мы, не считаясь с потерями, стремились брать Киев, Берлин и другие города к юбилеям». Да тут и обсуждать нечего, так как эту прописную истину (аксиому!) знает теперь каждый школьник. Увлекшись необоснованным отрицанием всего того, что говорят его оппоненты, Гареев в этой суете не заметил, что его «опровергающий пример» ничего не опровергает, а, наоборот, подтверждает сказанное «послевоенным военачальником».

Гареев — «... Когда Жуков доложил Сталину о том, что в ближайшие дни овладеть Берлином не удастся (видимо, имелись ввиду «апрельские Ленинские дни» — B.C.), так как нужна перегруппировка сил, Сталин ему ответил: «Ну, ничего, впереди Первомай, это и так большой праздник (выделено мной — B.C.)... А что касается того, возьмем ли мы Берлин 2 или 3 мая, то не имеет большого значения... надо жалеть людей («пожалел волк...» — В.С.). Очевидно, что разговор идет только о Празднике («Первомай»!), причем «жалеющий людей» Сталин дает Жукову допуск на раскачку и завершение операции всего один день (!) — «2 или 3 мая». А если бы это не имело «большого значения», то мог, например, исходя из реальной оперативной обстановки, сказать — «2 или 10 мая». Но не сказал, так как надо было уложиться именно в праздничные дни! Поэтому Жуков, как мы теперь знаем, многие свои приказы с 16 апреля 1945 года при лобовом штурме Зееловского оборонительного рубежа и Берлина (в том числе и танковыми армиями!) снабжал обязательной припиской — «любой ценой!». Так что тут, как любил говорить мой бывший шеф, Гареев «понес ошибку».

Гареев — «Газета «Известия» (12.06.2000) сообщила, что в Прохоровском сражении в 1943 году германские войска потеряли, будто бы, всего 5 танков, а наши — 334. Автор даже не пытается объяснить, почему после этого сражения немцы отступили..». По поводу этой претензии к «Известиям» можно сказать следующее:

• 12 июня такой статьи в «Известиях» не было, так как опубликована она была в фрагментарной рубрике «Вспомним» ровно через месяц — 12 июля.

• От автора статьи Гареев требует невозможного — объяснить читателям, почему после этого сражения «немцы отступили». Все дело в том, что совсем не контратаки 5 гв. ТА в районе Прохоровки привели к остановке наступления немецких войск. Тем более, что непосредственно под Прохоровкой командарм Ротмистров крайне неудачно провел ряд контратак против 2-го танкового корпуса СС Пауля Хауссера (сражение проиграно), по оценке самого Ротмистрова, как уже отмечалось, к концу боев в строю без повреждений осталось всего 100 танков.

• Значительно меньшие потери 2 ТК СС объясняются, прежде всего, неудачным (если не сказать больше) руководством ходом боевых действий как комфронтом Ватутиным, так и командармом Ротмистровым. Сам Гареев и его коллеги своевременно не рассказали нашему народу, что же в действительности произошло на полях сражений в районе Прохоровки (не хотели!). Из-за этой «неясности», вместо памятника одному из основных организаторов победы на Курской дуге К.К.Рокоссовскому на Прохоровском поле появился очередной парадный монумент Жукова. Чтобы разобраться в этом «тумане», приходится заглядывать в достаточно независимый источник — книгу Д.Глэнца «Когда титаны сталкиваются: как Красная Армия остановила Гитлера» (1995 год). Читаем и удивляемся: «... 18-й и 29-й танковые корпуса 5-й гв. [танковой] армии провели самоубийственную атаку (выделено мной — B.C.) через совершенно открытое поле, чтобы сблизиться с противником...». (Более точные данные потерь 2-го ТК СС и 5-й гв. ТА приведены в поздней работе (1999 года) Д.Глэнца (совместно с Д.Хаусом) «Курская битва». За основу взяты цифры авторитетного немецкого историка К.-Ф.Фризера, которые он опубликовал по данным германских и российских архивов в 1996 году на научной конференции в Ингольштадте).

• Удручающие потери 5-й гв. ТА объясняются еще и тем, что отражающий контратаки наших танков (и наступающий) 2-й ТК СС имел в своем составе новые танки «Тигр» (42 ед.) с мощнейшей 88-мм пушкой (легко пробивающей даже на значительных расстояниях наши Т-34 с более слабой броней и 76-мм пушкой), а также танки T-IV (352 ед.) с новой длинноствольной 75-мм пушкой, обеспечивающей высокую начальную скорость снаряда. Эффективность стрельбы из этих пушек (88 и 75-мм) была существенно повышена за счет использования новых бинокулярных прицелов, причем выстрел производился нажатием (ударом) лбом спусковой прицельной планки.

Следует добавить, что даже в тех случаях, когда крупнокалиберные снаряды (75, 88-мм и др.) при попадании в корпус (башню) танка его не пробивали, «заброневое действие» в таких случаях имело тяжелейшие последствия для экипажа, так как плохо приваренные бонки, крепеж, кронштейны, различные приборы и детали буквально «выстреливали» в экипаж.

Упомянутый мною полковник Сергей Михайлович Павлов рассказывал, что в ходе сталинградских боев летом 1942 года (133-я ОТТБр) в KB командира соседней танковой роты Зотова попал такой снаряд. Не пробив башню, он срикошетировал. Танк остановился, и радиосвязь с ним прекратилась. При осмотре машины оказалось, что от мощного динамического удара командир роты был убит сорванным кронштейном крепления прибора танко-переговорного устройства (ТПУ).

Аналогичный эпизод произошел с моим коллегой по работе полковником Константином Антоновичем Юшмановым. Дело было на Ленинградском фронте зимой 1943 года. После обстрела роты тяжелых танков KB (из состава 124 ОТБр) немецкими реактивными минометами, зампотех роты (а им и был Юшманов) возглавил рейд одного KB с целью обнаружить и уничтожить эту батарею. Однако найти огневую позицию минометов Юшманову не удалось, так как танк был неожиданно обстрелян немецкой самоходкой. Тяжелый снаряд хотя и не пробил башню, однако, последствия заброневого действия от попадания в маску пушки были тяжелыми. Находящийся на месте командира танка Юшманов был контужен — потерял слух (надолго) на одно ухо, сильная головная боль прошла только на 10-й день. Хуже обстояло дело с заряжающим, получившим тяжелейшую травму -при попадании снаряда влетели внутрь танка все четыре 36-мм крепежных болта скобы маски пушки. Один из них ранил его в плечо. От мощного удара заряжающий потерял сознание, речь, и его пришлось срочно госпитализировать. Вместе с тем очевидно, что воздействие на немецкие экипажи танков при попадании наших тяжелых снарядов САУ и танков второго поколения (после 1942 года) было аналогичным.

Приблизительно такие же потери от 88-мм орудий были и у союзников. Например, 11 апреля 1945 года 13-я американская бронетанковая дивизия в ходе боя восточнее Кельна против 3-й парашютной дивизии немцев потеряла 30 танков и др.

Всего же с нашей стороны в ходе Курской битвы сражались с врагом все 5 танковых армий, все 23 танковых корпуса и 6 механизированных из 13 имевшихся в Красной Армии. Потери (по нашим данным) составили порядка 6000 танков и САУ.

А ведь Курская битва могла развиваться и по другому, более благоприятному и выгодному для нас сценарию, и мы не понесли бы столь оглушительные потери, размеры которых пытаемся преуменьшить и до сих пор. Для этого надо было принять предложение Ватутина начать битву весной, тем более что сил и средств для этого было вполне достаточно (превосходство по основным видам вооружения в 2-3 раза). Однако приняли вариант других военачальников (в том числе и Жукова) — дождаться лета, перейдя к «преднамеренной обороне в условиях значительного превосходства в силах», считая это (по сей день!) «наиболее рациональным видом стратегических действий». Вместе с тем, это «оперативное озарение» и мифическая «рациональность» для войск обернулась, как мы теперь знаем, трагическими последствиями. Именно за эти 2-3 месяца Гитлер сумел, неожиданно для нашего командования, сосредоточить в районе Курска новые танки и САУ «Тигр», «Пантера», «Фердинанд», которые сыграли основную роль в широкомасштабных танковых сражениях с мало радостными для нас результатами.

В случае же принятия предложения Ватутина, ход боевых действий носил бы совсем другой характер, преимущество танка Т-34 (и KB) на поле боя было бы подавляющим, а отсюда — совсем другой масштаб потерь (только после Курской битвы мы перешли на выпуск танков Т-34 с 85-мм пушкой (март'1944 г.) и САУ-100, 122, 152-мм).

• Так что прекращение наступательных действий немецких войск в ходе оборонительного (для нас) этапа Курской битвы связано, отнюдь, не с «удачными» боями 5-й гв. ТА у Прохоровки (как утверждает Гареев), а с изменением всей стратегической обстановки как на северном, так и на южном выступе Курской дуги, а также (возможно, это и есть одна из главных причин) вторжением 10 июля 1943 года союзников на Сицилию. В связи с этим Гитлер 13 июля в ставке объявил о прекращении операции и отправке части войск на юг Италии (танковый корпус СС, авиация и др.).

• И последнее. Гареев пытается опровергнуть утверждение Басова и Мерцалова, что «СССР вступил в войну, не имея ни одного союзника». Считая, что «конечный результат (? — B.C.) привел нас к созданию мощной антигитлеровской коалиции», Гареев опять надеется на неосведомленность читателей о прошедших событиях в 30-40-е годы. Между тем, этот «конечный» результат произошел, по сути, не благодаря, а вопреки действиям Сталина. А пока мы ждали «конечного» результата (из-за преступно-ошибочного выбора Вождем в союзники Гитлера), наша страна потеряла многие миллионы жизней своих сограждан. В «обоснованиях» Гареева об этом, естественно, ни слова. А если бы Сталин правильно выбрал в союзники Англию и США, то история XX века выглядела бы совсем иначе, и нам не пришлось бы напоминать Гарееву о трагичной цене «конечного результата».

Завершая это вынужденное, но необходимое отступление, хотелось бы пожелать М.Гарееву обратить свою неуемную энергию к работе с подлинными архивными документами ВОВ и не втягивать ветеранов войны в идеологические игрища и партийные склоки, рассылая в различные инстанции подметные письма на своих оппонентов. Тем более, что в вопросах освещения истории прошедшей войны дел непочатый край, как говорят, «еще конь не валялся». Но пора вернуться к основной теме статьи.

Раздел о причинах наших неоправданно больших потерь на полях сражений я закончу высказыванием известного писателя-фронтовика В.П.Астафьева. Дело в том, что наши «генералы-историки» очень не любят откровения представителей, как они их называют, «окопной правды». Считая из года в год при рассмотрении отдельных операций сколько было рубежей обороны (у нас или у противника), сколько было стволов на километр фронта и т. п., эти историки или не называют потери вообще, или определяют их заниженные значения более чем произвольно, не говоря уже о традиционном отсутствии достоверного и объективного сопоставления наших потерь с потерями противника. А что получается непосредственно на поле боя, весь бедлам и несогласованность действия командования, видно только из «окопа», а не из генеральских кабинетов.

С нашим же фронтовиком-писателем, особенно после того, как на страницах Независимой газеты^[301] он очень метко подметил, что «генералы сорили солдатами как песком», а замглавковерх Жуков, любимец Сталина — «браконьер русского народа!», время от времени схватывается народная газета «Советская Россия», которая не всегда некритически оценивает деятельность Сталина на посту Главнокомандующего. Вот и недавно она упрекнула фронтовика в «неблагодарности» за предоставленные «блага» былого прошлого, за что получила достойную отповедь: «...Ничего удивительного в том нет, что мы жили с вами в разных странах, я еще и воевал в другой армии, очень далекой от той героически-хвастливой, всех и все побеждающей, правда, при соотношении потерь 1:10, ну да кому это интересно знать...»^[302].

Таким образом, если все вышесказанное перевести, как у нас говорят, «на язык родных осин», то основные причины чудовищных промахов (прежде всего Сталина), которые привели к многомиллионным потерям личного состава Армии и гражданского населения страны («За Россию заплатили Россией»), представляются следующими:

1. Уничтожение Сталиным десятков тысяч лучших и опытных представителей комсостава Армии (из числа десятков миллионов погубленных сограждан) явилось одной из главных причин (если не самой главной) сокрушительного поражения Красной Армии в первые годы войны.

2. Грубейшая ошибка Сталина в выборе союзника (Германия вместо Англии) и заключение пакта Молотов — Риббентроп, развязали руки Гитлеру для последующих авантюрных действиях в Западной Европе и против Советского Союза.

3. Неверное ориентирование Сталина в сложных дипломатических ситуациях предвоенного периода. Сказался схематизм его понимания внешнего мира и отсутствие реального представления о положении дел в нем (судил о котором, не покидая ни разу пределы страны, не хватало стратегического и оперативного предвидения и др.). Оценку делал по той информации, которую желал получать.

4. Вождь не разобрался в поступавшей в огромном количестве развединформации о предстоящем нападении Германии. Вывод сделал «с точностью до наоборот».

5. Игру «в дружбу» с фашистской Германией Сталин проиграл по всем статьям, т. к. его («мудрейшего из мудрейших») Гитлер довольно элементарно обманул и успел первым нанести удар.

6. Проявив преступное пренебрежение, недальновидность и неспособность правильно оценить военную и политическую ситуацию, Сталин воспрепятствовал своевременному приведению войск в боевую готовность для отражения всем (!) очевидной агрессии.

7. «Сталинское промедление» подставило армию под неожиданный и сокрушительный удар, что привело к неисчислимым потерям личного состава и техники.

Таким образом, за действия «выдающегося государственного деятеля» (по Анфилову), способного «аналитическим умом вычленить самое главное» (по Резуну-Суворову) народ заплатил десятками миллионов своих жизней.

Вот так выглядит на сегодняшний день ситуация с осмыслением происшедшего и определением безвозвратных потерь армии.

Осознать все это не так-то просто, учитывая реальный раскол общества (кому-то симпатичен Сталин и др.). «Говорить «я люблю Сталина, я люблю Грозного» — людей, добивших собственное население, как моржей на льду, могут только у нас» ( «Известия» 19.01.2001). Поэтому оно еще не вышло полностью из маргинального состояния — для этого, как говорят ученые, требуется как минимум несколько поколений людей «с высшим образованием в одной семье». И хотя в большинстве своем коммунистическая идеология снивелировалась, но осталась советскость, выдавить которую из себя еще мало кому удалось. Не следует забывать, что: «...В самые мрачные годы в стране было 11 миллионов стукачей. Жителей в стране — 170 миллионов, это около 50 миллионов семей. То есть каждые четыре-пять семей — осведомитель... Добавьте сюда добровольцев, стучавших от избытка чувств к Родине или зависти к соседу. Между прочим, на каждого арестованного приходилось в среднем по два добровольных доноса» («Известия», 02.02.2001).

В заключение следует отметить, что авторы статьи «Потери в войне следует уточнять» справедливо определили: «Уровень людских потерь, как никакой другой показатель, свидетельствует о качественном состоянии воюющих армий, обученности их личного состава, мастерстве военачальников и полководцев».

Очевидно, что все вышесказанное подтверждает положения известного постулата: чем выше уровень полководческого мастерства, тем меньше потерь, и, наоборот, — чем больше потери, тем уровень этого мастерства ниже.

Сегодня же на вопрос: «Так знаем ли мы достаточно точно число безвозвратных потерь в Великой Отечественной войне?» ответ один: «Нет, к стыду своему, пока не знаем». И все же, скорбя о погибших наших воинах, в знак памяти их выдающегося подвига, истинные цифры потерь в Великой Отечественной должны быть названы. Поэтому завершаю свой краткий обзор состояния работ по обсчету безвозвратных потерь проверенной классической фразой: «Тема эта еще ждет своих исследователей...».

О том, как в научном споре недостаток профессионализма возмещается клеветой и оскорблениями^[303]

Ну нет мира под оливами.... Только начал просматривать статью Гареева «Урок не впрок»^[304], надеясь ознакомиться с какими-то возможными уточнениями, в том числе и в своих опубликованных ранее материалах в журнале ВИА, новыми интересными документами (мне до сих пор неизвестными), как вдруг натыкаюсь на недопустимо оскорбительное, как по форме так и по содержанию, обвинение.

Цитирую: «... В.М.Сафир выдает свои измышления (выделено мной — B.C.) в отношении потерь за «глубочайшее сострадание к погибшим нашим воинам». В действительности же все эти «упражнения» вокруг столь щепетильной темы являются не чем иным, как кощунством и глумлением над их памятью». Ну и ну! И такую мерзкую клевету не стесняется озвучивать (бравируя своей вседозволенностью в подведомственных армейских изданиях) президент Академии военных наук. Вот уж поистине — « ни стыда, ни совести».

Ну что же, генерал Гареев, такие абсолютно безосновательные оскорбления не прощаются. Но не обижайтесь (знали ведь на что шли) — разговор будет нелицеприятный.

Поэтому первое, что я должен сказать: «Не надо хамить, генерал Гареев!» Для таких огульных обвинений должны быть очевидная вина оппонента и конкретные обличительные факты. У Вас и вашей команды ни первого, ни второго нет даже в помине (да и не могло быть!).

И что же такое я соизволил «измыслить»? Разве все эти цифры армейских потерь к последнему дню войны (млн. чел.): 11, 9441 — 12,6 — 13,87 — (или — 1,5 только подо Ржевом), задумчиво посмотрев в потолок, придумал Сафир? Для читателей (генерал с объективными оценками явно не в ладах) разъясняю: нет, я делал только краткий обзор последних расчетных данных потерь, поэтому ни по одной из названных цифр на авторство претендовать не могу. Каждая из них имеет сноски (о чем генерал, равно как и команда его помощников, отлично знали) и указаны конкретные исполнители этих (по Гарееву) «измышлений»: Генштаб в изложении «Известий» (11,9441) — статья в ВИА № 2(17) «Потери в войне следует уточнять» (12,6) — институты военной истории МО РФ и проблем естествознания АЕН РФ (13,87) — «Известия» (только подо Ржевом - 1,5) и др.

И все эти огульные генеральские фальсификации в мой адрес происходят после лицемерного гареевского заявления, что «мы, конечно, не можем позволить себе оскорблять оппонентов». Между тем не «версии» подсудны (на что он тонко намекает), а подсудна та наглая клевета, которую потерявший всякое чувство меры генерал на старости лет считает возможным публиковать на страницах ведомственного «Военно-исторического журнала», благо там смотрят, видимо, только на погоны автора, забыв ознакомиться с содержанием статьи. И хотя дело абсолютно выигрышное, судиться с развязным членом академии я не буду — не разумно на восьмом десятке «разбрасывать остатки нервной системы», да и денег на дорогих ныне адвокатов у меня, честно говоря, поменьше, чем у «Пал Палыча».

И уж самым мерзопакостным является надуманный и совершенно неуместный гареевский пассаж, эдакое моральное хулиганство — ссылка (в мой адрес?!) на какие-то мифические «упражнения», являющиеся «кощунством и глумлением над их (погибших — B.C.) памятью». Стыдно писать подобное тому, кто стоит в первых рядах «генералов-историков», остервенело отстаивающих устаревшие, изначально не соответствующие действительности цифры безвозвратных потерь армии в Великой Отечественной войне. И делается это несмотря на уже достаточное количество научных исследований, доказавших, что цифровые данные, изложенные в книге «Гриф секретности снят» давно требуют существенных корректив. Я же, в отличие от «моралиста» Гареева, искренне сострадаю о погибших, считая, что неблаговидные попытки генерала затормозить процесс уточнения реальных потерь, ничего кроме позора ему не принесут.

И сразу же спешу отвергнуть любимый шулерский прием Гареева — на того, кто пытается уточнить потери, сразу же вешает бирку — «отрицает нашу победу». Но со мной этот дешевый трюк не пройдет, так как я, находясь в здравом уме, нигде и никогда (ни письменно, ни устно) эти понятия не связывал, и подобная абсурдная мысль — «отрицать» нашу безоговорочную победу — просто не могла прийти в голову. Даже совестно обсуждать эту тему. А вот упражнения Гареева с цифрами потерь как раз и относятся к разряду «глумления», ибо настаивая на заниженных их значениях (несмотря на опубликованные корректировки в сторону увеличения), генерал как бы говорит не одному миллиону погибших: «А Вы, ребята, в этой войне не участвовали, ибо в моих списках не значитесь». Так чья же позиция является «кощунственной» — моя или Гареева?

Ответ прост, как банан, поэтому дискуссию на эту тему есть все основания закончить.

И последнее по разделу «личных» оскорблений. То ли сам Гареев, то ли его рьяные помощники, рассматривая буквально «на свет» построчно все мои работы в поисках каких-либо промахов и ошибок (или хотя бы описок!), наткнулись на фамилию моего отца, и, ничего лучше не придумав, подсунули шефу вот такую текстовку: «... берут на веру любые высказывания, в том числе и М.П.Сафира, не утруждая себя ссылками на документальные источники».

Зря Вы это сделали, генерал. Не я тянул Вас за язык. Все дело в том, что сын надворного советника, генерал-майор танковых войск Михаил Павлович Сафир был глубокоуважаемым военачальником с безупречными моральными и профессиональными качествами, ибо:

— провоевал в трех войнах (1-й мировой, Гражданской и Отечественной) и двух армиях — императорской (царской) и РККА (советской);

— с августа 1915 года (после окончания школы прапорщиков) до конца войны не вылезал из окопов, пройдя путь от младшего офицера до командира батальона 227-го пехотного Епифанского полка 57-й пд. Был ранен, дважды контужен, попал под газовую атаку. За «отличия в делах против неприятеля» награжден 6-ю орденами (Владимира 4 ст., Анны 2,3 и 4 ст., Станислава 2 и 3 ст.), все боевые с мечами и бантом.

В Гражданскую войну (адъютант батальона) воевал против банд Маруси, Цюрупы и др.;

— заочно окончил Академию им. Фрунзе. В начале 30-х годов, будучи старшим преподавателем кафедры стрельбы в БТ академии (тогда ВАММ), являлся ведущим разработчиком теории и практики стрельбы из танка (первый учебник, огневая «линейка Сафира», которой пользовались при учебе все танкисты без малого 20 (!) лет и др.).

Среди многих крупных военачальников и танковых командармов (М.Попов, Я.Федоренко, В.Гордов, М.Хозин, М.Сильченко, Г.Обатуров, М.Катуков, И.Богданов, Н.Ротмистров, В.Баданов и др.) пользовался бесспорным авторитетом (чему я сам много раз был свидетелем при их встречах), так как почти всех их именно он обучал стрельбе из танка на АКУКСе и командном факультете Академии БТ войск.

В отличие от Вас генералу Сафиру, имевшему трезвый ум и четкое мышление, не приходило в голову принимать какие-то поспешные, нескромные (и неумные!) решения, его не «заносило» и не мотало в самовлюбленном угаре из стороны в сторону и не было необходимости потом «смирять гордыню».

Генералу же Гарееву есть чем «похвастаться» (цитирую по «Новой газете», № 37 (680), 31.5-3.6.2001): «... Говорят, начальник Генерального штаба Квашнин все свои военные проекты по Чечне разрабатывает вместе с Гареевым... (эти «успехи» в комментариях не нуждаются — B.C.). Но вопрос сейчас не о чеченской науке, а о военно-морской, которую в 1976-м тогда еще генерал-полковник Гареев успешно закрыл (выделено мной — B.C.), поскольку ее в отдельном виде не существует, а есть одна большая военная наука. Петр Первый, как говорится, в гробу перевернулся бы, ведь он-то, когда в России вообще никаких наук не существовало, положил начало морской. В 98-м Махмут Ахметович свою ошибку признал: мол, погорячился, братцы, есть морская наука. Но поздно — он уже попал в отечественную военную историю вообще, в историю ВМФ и в книгу Костева в частности (Гарееву посвящены страницы 361-365). Здесь имеется в виду книга контр-адмирала Г.Костева «Военно-Морской Флот страны в последние полвека. Взлеты и падения». Выдвинутая на премию им. А.В.Суворова за серьезный вклад в военную науку, книга неожиданно (видимо, за очевидную правдивость и «историю о живых») президиумом (Гареевым) АВН была отвергнута и заменена хорошими, но мемуарами члена президиума этой самой академии...».

— На фронте ВОВ М.П.Сафир с первых дней в должности командующего БТ войсками 33-й армии. Во всех проведенных им боевых операциях действовал отлично. Например, возглавляя специально созданную танковую группу, за полтора суток разгромил неожиданно для всех прорвавшуюся 1.12.41 г. от Наро-Фоминска на 25 км в сторону Москвы (до окраины Апрелевки, — 12 км до штаба Жукова) вражескую группу войск (478-й пп и 30 танков)^[305], одним из первых применив при динамичной танковой атаке десант пехоты. Так же отлично действовал и в последующем. «... Обеспечил отличное руководство танковыми войсками армии во всех операциях.... В августе 1942 года под руководством т. Сафира танковые войска отлично выполнили поставленную задачу по прорыву сильно укрепленной полосы противника... Храбр», (оценка Хозина, командарма-33). Ветеран 33 А генерал-лейтенант Ю.А.Рябов вспоминал, что из всех командующих БТ войск 33 А «...только Сафиру командарм В.Гордов поручал самостоятельное ведение боевых действий. Нашу АБТ службу он никогда не проверял и не трогал, полностью доверяя Михаилу Павловичу».

К сожалению, четко наметившийся взлет оперативного мастерства был прерван в 1943 году, когда Я.Федоренко (выполняя указания Сталина от 3.9.1942 г. — «обучать тому, что нужно на войне») после перепалки с командармом В.Гордовым добился перевода Сафира на должность Начальника Управления боевой подготовки ТВ (Федоренко: «другой кандидатуры в настоящее время не вижу»). Далее — зам. генерал-инспектора ТВ и отставка (по возрасту) в 1954 году.

Ну и по каким же «параметрам» он мог не угодить Гарееву? Да и судья ли Гареев Сафиру?

Возвращаясь к бестактным и бездоказательным утверждениям Гареева о том, что берутся на веру «любые высказывания, в том числе и М.П.Сафира», не совсем понятно, о чем идет речь. Если имеется в виду рассказанный М.Сафиром эпизодо том, как Жуков в его присутствии предпринял запоздалую попытку прорвать кольцо вокруг 33 А, замкнувшееся в районе Воскресенск — Захарово^[306], («не дергайтесь, я покажу вам, как надо прорывать...»), то, во-первых, это заявление очевидца, честность которого не подлежит сомнению, а, во-вторых, имеется подтверждение и другого свидетеля этих событий — бывшего помощника Сафира по АБТ службе 33 А майора Ю.А.Рябова (впоследствии генерал-лейтенант, зам. начальника танковых войск).

И с каких это пор на все мемуарные эпизоды (как письменные, так и устные) необходимо подтверждение документами из архива? При таком подходе половину (если не больше) мемуарной литературы вообще следует выбросить в корзину. Другое дело ключевые моменты боев, сражений, операций, требующие научного анализа и выводов. В таких случаях наличие подтверждающих документов необходимо. Да много ли у самого Гареева в его развязных и погромных статьях (равно как и в подметных письмах!) ссылок на документы? Крохи!

Или взять мемуары Жукова. Значительное количество эпизодов в этой книге он и команда его помощников («половину книги писал не я») никаких ссылок на документы не делают. А вот в его авторской честности есть все основания усомниться. Какой документ приведен в подтверждение голословного и надуманного заявления Жукова о том, что во время его пребывания в Ленинграде Гитлер якобы «был в бешенстве» от неудачных штурмов (хотя город по приказу фюрера только блокировали)? 100%-я выдумка! А вот документы, это опровергающие, имеются^[307]. Если взять на выборку только Ржевско-Вяземскую операцию, то все жуковские упреки в адрес Ефремова: что он сам решил встать во главе ударной группы 33 А, что выводил войска из окружения не туда, куда ему «было строго указано» и мн. др.^[308] бездоказательны. А если обратиться к архивным документам, то, к сожалению, все эти жуковские якобы «факты» оказываются обыкновенным (pardon) враньем, только накладывающим безосновательную тень на безвинно и трагично погибшего талантливого командарма.

А может быть, Гареев намекает на рассказ генерала Е. (фамилия главному редактору ВИА известна) о том, как его, при докладе Жукову акта проверки одного из объединений Юго-Западного направления, тот два часа гонял по кабинету, требуя изменить редакцию доклада? Но этот рассказ не М.Сафира, а мой, ибо в этом разговоре я был «третьим», поэтому никаких сомнений в его достоверности быть не может.

Защищая доброе имя отца, я показал боевой путь честного, высоко квалифицированного и профессионального командира — военачальника, безупречное служение Родине которого продолжалось в течение сорока лет (в советское время он был награжден 6-ю орденами). И почему это именно Гареев решил теребить его память? Тем более — с какой стороны ни смотри, реальные заслуги Михаила Павловича в предвоенный и военный периоды, а также его личный вклад в повышение боеготовности нашей Армии несоизмеримы и несопоставимы с подобными заслугами Гареева.

Между тем многие, с удивлением читающие зубодробительные опусы генерала Гареева в адрес своих оппонентов, очень часто меня спрашивают: «А что, собственно, эта организация — Академия военных наук — из себя представляет, какие задачи практически решает?» и т. п. Отвечаю всегда коротко и ясно: — «не знаю, не ведаю даже где она располагается». Из тайных бойцов гареевского manipulus (легиона) наслышан, пожалуй, лишь об одном — В.А.Анфилове. Судя по газетным публикациям, времени у них навалом. И вряд ли они по-научному разбирают и анализируют совместно, например, с немецкими и другими иностранными учеными те операции ВОВ, в которых, после превращения их в очередной идеологический миф советского периода, количество белых пятен и по сей день недопустимо велико.

Сам я (упаси Боже) комментировать их работу не буду. Однако сложилась обстановка, когда для страны и нашей науки деятельность подобных организмов стала представлять очевидную проблему и опасность — «... девальвация звания академика. И ... благодарить «за это надо общественные академии наук». Поэтому неудивительно, что отечественные средства массовой информации, не сговариваясь, дружно ударили в набат. Я же, как и обещал, ограничусь только цитированием некоторых из этих печатных изданий.

«... Первые общественные академии наук (ОАН) в России появились в начале 1990-х годов... Согласно регистрационным документам ОАН обещали развивать отечественную науку, производить исследования за собственный счет... Но начали все с... раздачи званий. Стремительный рост численности академиков заставил Президиум Верховного Совета РСФСР уже в феврале 1991 года принять постановление, запрещающее ОАН присваивать это звание. Но... общественные академии (похоже и АВН — B.C.) его попросту игнорировали... Россия, конечно, «родина мозгов», но с академиками мы явно переборщили... К примеру... бывший министр внутренних дел А.С.Куликов и бывший помощник президента Б.Н.Кузык — академики Академии военных наук (АВН), созданной в начале 1995 года как «общественное военно-научное творческое объединение». Возглавляет ее бывший первый заместитель начальника Генштаба генерал М.А.Гареев... Среди задач, которые ставила перед собой АВН, были «исследование путей предотвращения войн и конфликтов..». Судя по событиям в Чечне, способов и методов предотвращения конфликтов военные академики так и не нашли... В Высшей аттестационной комиссии (ВАК) Министерства образования РФ объяснили, что Высшая межакадемическая аттестационная комиссия (ВМАК), созданная общественными академиями наук, выдает, по сути, филькины грамоты, которые государством не признаются.... В конце декабря 2000 года Госдума приняла поправки к федеральному закону «О науке и государственной научно-технической политике» (теперь правом выдачи соответствующих документов обладает специально уполномоченный на то орган РФ — В.С.).... Но если государство не поставит под строжайший контроль деятельность общественных академий, то никакие поправки их не остановят...» (Совершенно секретно, № 5, 2001).

«... Институт, к примеру, физкультуры стал Академией. У нас нынче куда ни плюнь — сплошные академии. Особенно... Академия коммунального хозяйства умиляет. Во главе, небось, академик. Из сантехников» (Московский комсомолец «Стадион для великого князя»).

«...Факт из разряда «очевидое-невероятое»: сейчас в России насчитывается более 500 академий наук! И с каждым днем их количество увеличивается. Похоже, мы вплотную приблизились к обретению национальной идеи, зовущей и мобилизующей. Например, такой: «Каждому россиянину по собственной академии наук!».

... Во многих из этих «храмов науки» существует собственная аттестация кадров — то есть в обход ВАКа выдаются дипломы о присвоении научных степеней и званий, которые внешне очень похожи на документы государственного образца. Через данную систему аттестаций пропущено уже около 20 тыс. человек. ... Девальвируется ценность научных званий и степеней, возникают недоразумения... Если следовать знаменитому призыву Козьмы Пруткова и «смотреть в корень», то большинство общественных академий — это просто клубы, общества по профессиональным интересам... Выход из сложившейся ситуации напрашивается сам собой. Надо законодательно внести ясность, какие организации имеют право на почетный и ко многому обязывающий «титул» — «Академия наук». А после этого провести перерегистрацию общественных объединений, имеющих в своем названии это словосочетание...» (Московский комсомолец. «Ломоносов на общественных началах». В России катастрофически размножаются академики». 17.7.2001).

А вот как оценивается эта проблема «за бугром» — отклик нашего действительного члена Нью-Йоркской АН («Эпидемия «академичества», Субботник НГ № 23, 16.6.2001 г.) — «.. В последние несколько лет многие наши ученые присвоили себе титул «академиков», будучи всего лишь членами общественных организаций, именуемых академическими..., но зарубежные ученые не титулуют себя «академиками», называя себя просто: доктор наук, профессор.... У нас же все иначе... Эпидемия «академичества»... не более, чем рецидив нашей давней, хорошо известной болезни, имя которой — хлестаковщина...».

Вот такой получился обзор печати по «общественным академиям и академикам», которые (как метко подметил Г.Попов) «половодьем залили страну». Теперь картина прояснилась (и для меня). Нетрудно догадаться, что эти скандальные публикации комментариев не требуют.

Закончив сатисфакционные действия против допущенных генералом Гареевым личных оскорблений в мой и моего отца адрес, пора, как говаривали мудрецы Востока, перейти к нашим баранам — частным, в массе своей необоснованным, замечаниям генерала по некоторым вопросам историографии, затронутым в моих работах.

Вот их перечень:

1. «... Недавно один из послевоенных военачальников заявил, что во время войны, не считаясь с потерями, стремились к юбилеям брать Киев, Берлин и другие города». Остановимся — далее идет вставка, которой не было в статье «Кто пропустил уроки?» (Независимая газета, 01.12.2000 г.):

«В.М.Сафир пишет, что штурм Берлина и его взятие к майским праздникам нужны были только для очередного возвеличивания Сталина и Жукова...». Узнаю почерк мастера своего дела (генеральские шуточки, как те «боцманские»). В этом предложении выброшено начало — основной поясняющий кусок: «... штурм окруженного и обреченного (выделено мной — B.C.) Берлина так, как он был исполнен к майским праздникам...». Специально отрезан и «хвост» этой мотивировки: «... в духе советских традиций. А то, что «за Россию заплатили Россией», ни Гареева, ни... других поклонников бездарных методов ведения вооруженной борьбы совершенно не интересует». Так что смысл моих высказываний Гареевым изрядно «довернут». Вообще-то эти упражнения генерала на «праздничную» тему я достаточно обоснованно опроверг в ВИА № 3(18) на с. 98-99. Однако продолжим. Гареев: «А вот о чем говорит документально зафиксированный факт. Когда Жуков доложил Сталину о том, что в ближайшие дни...». Стоп! Далее опять новая вставка, которой не было в статье! Гареев, чувствуя слабость своей позиции, срочно вводит предохранительную прокладку, эдакий историографический pampers: «... (а дело было, как известно (?! — B.C.), действительно накануне 1 мая — М.Г.)...». Далее: «... овладеть Берлином не удастся, т.к. нужна перегруппировка сил. И.Сталин ему ответил: «Ну, ничего, впереди Первомай, это и так большой праздник.... А что касается того, возьмем ли мы Берлин 2 или 3 мая, это не имеет большого значения...».

Как видите, при внимательном прочтении этого опуса сразу же возникает ряд вопросов:

— Почему в споре по историческим событиям не указана, как это принято, фамилия «послевоенного военачальника»? Кто этот таинственный бесфамильный и коварный Мефистофель? Ответ простой — «схватившись» по недосмотру с высокопоставленным военным, можно и «схлопотать». Тем более нарушается основной клановый принцип почкования и размежевания в нашей армии — «две группы: генералы — и все остальные... только с воинского звания «генерал» служба в Вооруженных силах превращается в радость...»^[309]. Поэтому «храброму» Гарееву сподручней пинать ногами полковника в отставке и трепать, где надо и не надо, его фамилию, чем связываться с генеральскими (или, не дай Бог, маршальскими) оппонентами.

— Зачем генералу понадобилось срочно изобретать вставку о деле, которое было «... как известно действительно накануне 1 мая»? Ответ — совершенно не ясно, когда именно был этот «документально зафиксированный факт». Требуя от других ссылки на документы (даже когда этого можно и не делать), сам Гареев мастерски «напускает туману» именно тогда, когда дата имеет решающее значение в споре. Дата эта генералом не называется специально. Ссылка на «Правду» 1995 года ничего не разъясняет и свидетельствует в очередной раз о неуважении Гареева к читателю («и так сойдет...»). И фраза — «накануне 1 мая» — слишком растяжимый показатель. Так что разговор идет не о, например, последней неделе (предпраздничной) мая (тем более встал вопрос о «перегруппировке» (!) сил»), а скорее всего о более раннем периоде. Именно поэтому многие историки склоняются к предположению, что вначале Берлинскую операцию надеялись закончить к Ленинским апрельским дням, но не вышло (войска к тому времени достигли только окружного автобана — Berliner Ring). Таким образом, остался один праздник — Первомай. Сталин же традиционно «заботясь» о солдатах («мы меньше потеряем солдат»), и приказал Жукову закончить операцию именно ко 2-3 мая. Вот почему Гарееву понадобилась надуманная вставка о «накануне 1 мая», видимо, специально рассчитанная на неосведомленного читателя.

2. «Что касается потерь в войсках фронтов, которыми командовал Г. К. Жуков, то сравнительный их анализ приведен в моей книге о маршале Жукове. Но автор этой статьи (то есть я — B.C.), критикуя меня, на данную книгу не ссылается... сравнение потерь в процентах от общей численности войск фронтов, участвовавших в одной и той же стратегической операции, дает относительно наглядную картину, как действовал тот или иной фронт».

Ну, во-первых: какой «анализ» приведен в книге Гареева («Маршал Жуков. Величие и уникальность полководческого искусства») я не знаю, так как ознакомление только с несколькими начальными главами книги напрочь отбило охоту читать ее до конца из-за непозволительной комплиментарности, необъективного анализа ряда операций и сражений (Халхин-Гол, деятельность на посту Начгенштаба, Ржевско-Вяземская операция и др.)^[310]. В связи с этим необходимость в «ссылке» на эту книгу, естественно, отпала, тем более, что мысль включать Гареева и его творчество в цикл «Жизнь замечательных людей» еще никому в голову не приходила.

Во-вторых, начиная довольно несложный расчет «процентовки потерь» (не зная, оценивал ли подобным образом потери Гареев в своей книге), я просто хотел докопаться до простой вещи — а кто же это придумал столь хитроумный ход «прикрыть» благозвучными процентами традиционно обвальные жуковские потери?

В-третьих, должен заметить, что отнюдь не Гареева я в данном случае имел в виду и спор вел совсем не с ним (видимо, генералу понравилось обсуждать все поднятые вопросы только со мной). Оппонент был весомее, как весомее были и его погоны. Если он читал мои материалы на эту тему, то узнал себя без труда.

Что касается «наглядной картины того, как действовал тот или иной фронт» (добавим — «комфронта») в зависимости количества потерь от общей численности войск фронта, то действительно это дает только относительную (наглядную по масштабности) картину и не более того. Все армии мира отчитываются, как правило, реальными величинами безвозвратных потерь в том числе и на последний день войны. У Жукова по этой («процентной»!) методике во всех случаях была беспроигрышная позиция, так как «Сталин в армии» (Жуков) получал всегда больше войск, чем его партнеры. Даже во время проведения «личной» 2-й Ржевско-Сычевской операции «Марс» он сумел отхватить войск ~ в 1,5 раза больше, чем в те же дни было при начале Сталинградской операции. Не случайно поэтому (вынужден повториться) Маршал А.И.Еременко подобному «преимуществу» дал нелицеприятную (для Жукова) оценку: «... это превосходство в силах в 5-6 раз, иначе он не будет браться за дело, он не умеет воевать не количеством и на крови строит свою карьеру». Лишний раз напомню, что это не моя оценка.

И последнее. Гареев придумал один непорядочный прием, которым часто пользуется. Например, вводит анонимное высказывание о том, что, якобы, «никакой Великой Отечественной войны не было, а была позорная война, в которой мы потерпели поражение». Причем во всех своих «посланиях наверх» умышленно не указывает фамилию явно больного автора этого бреда, невольно распространяя ответственность за эту чепуху на указанных ранее в тексте авторов (или журналов) по другим темам. Вот и в данном случае на некотором удалении от моей фамилии появляется очевидная белиберда: «... когда один из подобных (выделено мной — B.C.) «сострадателен» складывает названные тремя нашими высшими руководителями цифры потерь, делит (?! — B.C.) полученную сумму на три и выводит среднюю цифру потерь». Вынужден напомнить Гарееву (хотя он это прекрасно знает!), что подобной глупостью я никогда не занимался и никакие цифры на 3 не делил. Я наоборот подчеркивал, что неправильно сравнивать действия командующих фронтами одной операции с другой (например, Берлинской с Белорусской и т.п.). А ведь этим довольно часто занимаются и «бойцы отряда Гареева». А вообще-то приемчик маэстро с душком!

3. «... Ведь это жe настоящий абсурд: когда... со ссылкой на публикацию в газете «Известия» сообщается, что только «подо Ржевом погибло с нашей стороны примерно полтора миллиона человек». Все четыре фронта, действовавшие на Западном стратегическом направлении в полосе до 1100 км в сентябре-декабре 1941 года и в 1942 году (Калининский, Западный, Резервный — в октябре 1941 г., Брянский), насчитывали в общей сложности 1,25 млн. человек». Далее Гареев сообщает о своем участии в боях под Ржевом. Последующую генеральскую остроту о записи его в «надуманное число погибших» я приводить не буду из-за крайне низкого качества подобного юмора.

Ну что же, давайте разберемся, кто прав и кто виноват.

Вот держу в руках эту газету от 12 марта 1997 года со статьей Виктора Костяковского «Ненависть у креста примирения». Сначала дополню то, что я не включал в свою статью: «... Оккупация города длилась почти семнадцать месяцев. И все эти месяцы, день за днем шли бои. Историки не любят об этом вспоминать (ну точно про Гареева — В. С), как не любили и выдающиеся военачальники: здесь провалились операции маршалов Конева и самого Жукова. Сталинская пропаганда с подачи вождя полвойны бубнила в сводках, что под Ржевом идут «бои местного значения...». Находить достоверные сведения непросто. Они (историки — B.C.) писали в Институт военной истории, откуда отвечали, что заняты «более масштабными делами»... Наши войска вошли в город лишь после того, как немцы спокойно, в плановом порядке, успев прихватить с собой все, вплоть до подсумков, выехали из Ржева в железнодорожных вагонах. Горькая правда». Конец цитаты.

И вот сразу возникает 1-й вопрос: а собственно почему Гареев в течение 4-х лет молчал и не опровергал эти, кажущиеся ему неверными, данные? Вот и задал бы эти вопросы не мне, а автору статьи Костюковскому! Правда, кто-то может подумать, что Гареев читает только «Красную Звезду», «Советскую Россию», «Завтра» или «Дуэль», а с материалами «Известий» не знаком. Но нет, с «Известиями» у Гареева контакт налажен давно. Еще в 1993 году в скандальной ситуации, когда генерал-полковника Гареева не пустили на научную конференцию в Институт военной истории, посвященную 50-летию Курской битвы (запретил пускать зам. начальника Генштаба генерал-полковник А.Клейменов), он обратился именно в «Известия». И редакция его поддержала, дав возможность опубликовать статью «Поиск исторической правды не может зависеть от прихоти чиновников даже в генеральских погонах». По рассказу очевидцев, конфликт возник из-за слишком нескромной и безоговорочной позиции Гареева, отстаивавшего ряд недостоверных положений, сформулированных еще в советское время и от которых (как и сейчас) он отступать не собирался. Но это только версия. Возможно, дело обстояло иначе.

Так почему же Гареев еще в 1997 году не поспорил с редакцией «Известий»? Вы уже догадались — мощный редакционный коллектив не воспринял бы легковесные, с обильной идеологической примесью гареевские возражения и, при необходимости, ославил бы его в своей газете на всю страну тиражом в 300000 экземпляров, то есть, говоря языком Шукшина, «понес бы по кочкам». Поэтому храбрости для вступления в полемику с «Известиями» у генерала не хватило. С полковником же все проще. Кстати (для исторической точности), в той статье Гареев сослался на ранение «в сражении (Курском — B.C.), о котором шел разговор». Между тем в интернетовском варианте («Мир Бориса Михайлова») биографии Гареева (есть и такой) сказано другое — «в 1944 г. снова был ранен в голову» (до этого подо Ржевом). В связи с тем, что Курская битва была не в 1944, а в 1943 году, то эти данные, видимо, надо уточнить (равно как и не по-русски написанную фразу «снова был ранен в голову», так как не ясно, сколько же раз был ранен в голову — то ли один, то ли (снова) дважды).

В многословной 60-ти строчной энциклопедической биографии генерала Гареева (ВЭ, 1994, т. 2, с. 356) сказано, что в 1942 году он занимал должности адъютанта ст. батальона и др. Учитывая это, от использования его личных впечатлений (в пределах действия бригады) при оценке такой грандиозной битвы, какой была 2-я Ржевско-Сычевская («Марс»), разумно воздержаться.

Ну а теперь, усомнившись в гареевских данных, давайте приблизимся к волжскому городу и посмотрим, что же в 1941-1943 гг. происходило в обширном Ржевском районе. И вот начинается самое интересное. Если взять основной образовательно-фундаментальный труд, которым в 70-90-е годы пользовались в основном все военные — Советская военная энциклопедия, (вып. 1976-1980, 8 томов), то в 7-м томе (с. 116-120) увидим перечень операций на ржевско-вяземском плацдарме: Вяземская 1941 г. (2.10-13.10) — Ржевско-Вяземская 1942 г. (8.01-24.4 и как ее часть (в те же сроки) Сычевско-Вяземская) — Ржевско-Сычевская 1942 г. (30.7-23.8) — Ржевско-Вяземская 1943 г. (2.3.-31.3). Вот и весь перечень. И в каком порядке не листай СВЭ, ничего другого не найти. Но вот чудеса — а где же одна из самых грандиозных битв в этом районе, так называемая 2-я Ржевско-Сычевская («Марс»), которую проводил в ноябре-декабре 1942 года Жуков? Ее нет и в помине («мыши съели!»). Но кто же мог так нагло и неуважительно отнестись к огромному количеству читателей энциклопедии, да и вообще к отечественной историографии? И что же это за редколлегия, пошедшая на прямой подлог и грубейшее нарушение хронологического перечня операций ВОВ? Давайте заглянем в титул издания и попробуем узнать фамилии этих «храбрецов».

«Ба, знакомые все лица!» — после председателя третьим в списке главной редакционной коллегии значится (черным по белому) «генерал-полковник М.А. Гареев»! Вот мы и приехали к истокам мифологизированных параметров нашей истории и ее истинным «ниспровергателям» и творцам. Как говорят — «вопросы вся».

Ну, а что мы увидим в книге Генштаба «Гриф секретности снят» издания 1993 г., далеко не достоверными данными которой (судя по опубликованным уже в наши дни многочисленным работам, существенно уточняющим их значения) до сих пор пользуется Гареев? В данном случае картина та же. Видимо, выполняя какое-то указание «сверху» спрятать (изъять) крупнейшие жуковские неудачи и провалы, в кривошеевском труде (мастере любезно бросать трубку при телефонном разговоре) об этом поражении Архитектора Победы нет ни слова. Например, в таблице 75 (с. 224) для этого очень хитренько сформулирован заголовок: Людские потери в некоторых (выделено мной — B.C.) крупных фронтовых операциях...». Сделано это с определенным умыслом. Если скажут: «а куда же делась крупномасштабная операция «Марс», то ответ готов — здесь приведены только некоторые. А если бы было записано (что и следовало бы сделать) «важнейшие» или «наиболее крупные», то этот кривошеевский фокусный номер, с изъятием крупнейшей проигранной битвы, не прошел. А так получилось, что в этой таблице за весь первый период войны (22.6.1941 — 18.11.1942) указана (п. 15) только Ржевско-Сычевская операция (30.7-23.8.1942) и во втором периоде войны (19.11.1942— 31.12.1943) — Ржевско-Вяземская (2-31.3.1943). Вот и изучай историю Великой Отечественно войны по таким умышленно хитросплетенным данным.

Правда, одна из первых оценок этой операции («Марс») появилась (1995 г.) в работе «Стратегические решения и Вооруженные силы» (т. 1, с. 285). На указанной странице приведена удивительная формулировка: «В порядке стратегического обеспечения главной зимней кампании (Сталинградской — B.C.) вновь, как и летом, была проведена наступательная операция... против ржевско-вяземского выступа (2-я Ржевско-Сычевская — по плану «Марс», 25.11-20.12.1942). Как и предыдущая операция на этом направлении она не имела успеха; более того, сопровождалась неудачей (окружением противником соединений, прорвавшихся в оперативную глубину). Но задача по отвлечению сил противника от главного направления была достигнута (выделено мной — B.C.)». Здесь мы вновь сталкиваемся с характерным пороком планирования Ставкой нанесения равнозначных одновременных ударов на многих направлениях. Сама идея отвлечения немецких сил от сталинградского направления совершенно логична, но не надо было превращать ее в абсурд — то количество войск, которое по настоянию Жукова было направлено для проведения в то же время его «отвлекающей» операции «Марс» (в 1,5-2 раза больше, чем для начального периода Сталинградской операции) ничего, кроме удивления, вызвать не может, так как впервые в мировой истории военных операций для отвлекающего удара (в угоду личным амбициям Жукова!) было выделено больше сил, чем на направлении главного удара (Сталинград). Теперь пришло время (после Петра Первого, как указывалось выше) переворачиваться в гробу и Эпаминонду (418-362 г. до н.э.). Он первый открыл великий тактический принцип, определяющий и по сей день исход почти всех решающих сражений: неравномерное распределение войск по фронту в целях сосредоточения сил для главного (!!) удара на решающем участке^[311].

Да и отвлекли в район Ржева немецких войск минимальное количество, так как там была организованная по всем правилам (видимо, в соответствии с требованиями, изложенными в работе «Оборона» фельдмаршала фон Лееба) оборона 21-й дивизии^[312] 9-й армии. Возглавлял ее один из лучших «защитников» вермахта генерал В. Модель (крайне жестокий, сотрудничал с карательными отрядами СС и т.п.). За свои успешные оборонительные действия в 1941-1943 гг. против пытавшегося наступать Жукова (и Конева), он получил звание генерал-полковника и Рыцарский крест с Дубовыми Листьями, врученный лично Гитлером.

Таким образом, ослабив потенциал Сталинградской группировки (выделение войск из Резерва для Жукова было многократно большим, чем аналогичное для 9-й армии Моделя), Ставка лишилась уникальной возможности (кошмарные сновидения Манштейна!) мощным ударом из Сталинградского района в южном направлении (на Ростов!) отрезать, окружить и уничтожить всю группу армий «А» (17 А, 4 рум. А, 1 и 4 ТА и др.), то есть более 900000 человек! Но вот как раз тех «жуковских» войск, распыленных в битвах подо Ржевом, и не хватило для успешного завершения подобной операции. А чуть позже Манштейн уже и сам нанес мощный контрудар на Харьков с грустными для нас последствиями. Так (или приблизительно так) оценивают стратегическую ситуацию того времени многие современные историки.

Правда, в последнее время покров над таинственной и «невидимой» операцией «Марс» стал осторожненько приподниматься. В НВО № 20 с. г. появилась достаточно подробная и интересная статья М.Ходаренка и О.Владимирова «Не в бой, а на убой» о боевых действиях 20-й армии в ходе 2-й Ржевско-Сычевской операции. Из статьи следует, что операция проводилась по примитивной схеме в совершенно непригодных для наступления погодных условиях: туман и снегопад, глубокий снежный покров, артиллерия стреляет только по площадям, при отсутствии разведки атаки часто проводятся вслепую и т.п. Все эти (и многие другие) недостатки были свойственны и всей операции «Марс»: очевидные просчеты планирования, недооценка сил противника, игнорирование погодных условий, рельефа местности и многое другое (в это же время (25.11.1942-20.1.1943) проводилась и Великолукская операция 3-й Ударной армии). Одна только 20-я армия (а всего их было 6) потеряла около 60 тысяч человек (более 50% своего состава).

Но есть к авторам и пожелания. Видимо, не преодолев полностью «синдром Жукова», они не показали читателям весь грандиозный масштаб операции «Марс». М.Ходаренок и О.Владимиров как бы «прикрыли» автора этой катастрофы, аккуратно ставя впереди его фамилии слово; «Ставка» («... Ставка (?! — B.C.) и ее представитель Георгий Жуков требовали только одного — наступления во что бы то ни стало»). Но не Ставка непосредственно проводила операцию «Марс»! Единоначальником и исполнителем (как и инициатором ее проведения) был Жуков! Так надо, не оглядываясь на Гареева, и говорить. «... К середине декабря операция «Марс», превратившись в кровавую бойню, окончательно выдохлась»^[313]. Короче говоря, Жуков, к сожалению, повторил как бы под копирку практически все свои ошибки (по оценке Генштаба: «уподобляясь действию растопыренными пальцами»), которые он совершил, будучи командующим Западным направлением, при проведении Ржевско-Вяземской операции в январе-апреле 1942 года.

Таким образом, с учетом вышесказанного, а также имея ввиду, что за весь период проведения широкомасштабных операций в Ржевском районе, только в одной («Марс») количество войск превышало миллион человек, названная Гареевым цифра задействованных войск («не более 1,25 млн. чел.») достоверной признана быть не может, так как она соответствует личному составу соединений в начале операций и не учитывает постоянно поступавшего многочисленного пополнения.

Желающих же еще поспорить по этим показателям адресую к журналу «Вопросы истории», который эти данные опубликовал еще 4 года назад.

Далее, считая другие возражения и замечания Гареева не столь существенными или просто неточными, более коротко я прокомментирую только некоторые из них. Продолжим.

4. Говоря о, якобы, «несправедливом» отношении редакции ВИА к Жукову, отвержении «реальных результатов» жуковских операций и т.п., Гареев лукавит, ибо:

— реальные результаты побед Жукова никто и никогда не отрицал, только они рассматривались в более полном объеме — и преимущества и недостатки. И не вина редакции, что очень часто вторых показателей оказывалось больше, чем первых. Дело в другом — в необходимости показать реальные (а не уменьшенные) потери, понесенные войсками в этих операциях. Гареев делает все возможное (и невозможное), чтобы этот вопрос затуманить, а показатель потерь уменьшить или убрать вообще, как он и ему подобные сотворили с битвой «Марс». Из-за оглушительных и неоправданных потерь (как результат бездарного, в данном случае, руководства операцией) битву под шумок «убрали» из всех основных послевоенных изданий — Советская военная энциклопедия, учебник для военных академий Советских ВС «История военного искусства» и др. (насколько мне известно, довольно «мягкий» анализ этой битвы, возможно, впервые появится в подготовленном к выпуску 5-м томе новой Военной энциклопедии).

— пример об оценке актера — «как он сыграл роль во время самого представления» столь же неудачен, как и обоснования (о чем я уже писал) о «взятии городов к празднику». Генерал, видимо, не знает, что по «конечному» результату можно оценивать, например, успех победителя в коротком спринте на 100 метров, даже если стартующий «засиделся» немного на старте. У театралов подходы совсем другие — они оценивают (не интересуясь деталями репетирования роли, падал ли актер в оркестровую яму или нет) игру актера (актеров) на протяжении всего спектакля. Поэтому плохая игра в 1-м действии не компенсируется в полной мере успехом только в последнем, как это предполагает Гареев. Чтобы научиться применять оценки мира искусств, нужно одно — чаще ходить в театр.

Применительно к Халхин-Голу (как это предлагает «театрал» Гареев) на самом деле следует рассматривать действо из 2-х актов: 1-й — начало операции (не относя его к «репетиции») и 2-й — завершение боев. «Актер Жуков» (по методике Гареева) первое действие отыграл откровенно слабо (только «входил в роль»), а второе — достаточно убедительно («не расплескал образ»). Вот такая получилась театральная рецензия. Поэтому объективный разбор по «действиям» — этапам халхингольских боев не дает оснований генералу упрекать меня в «нагнетании только отрицательных эмоций».

5. Опять затевается явно излишний спор о Штерне (якобы я его «идеализирую»). Однако обсуждение Штерна началось только после того, как Гареев, смутно представляя, что такое элементарная тактичность и корректность, небрежно бросил в адрес заслуженного и к тому же репрессированного военачальника постыдную фразу — «... Все эти Штерны»... Удивление вызвало и утверждение Гареева — Штерн был «в основном политработником». Что касается намека на то, что Штерн командовал 8-й армией в Финскую кампанию, то всем известно: руководством страны и наркоматом обороны вся эта кампания была проведена настолько неорганизованно и без должной подготовки, что пытаться определить на аптекарских весах, кто из командармов действовал в этом сумбуре лучше, а кто хуже, нет никакого смысла.

И о «боевом опыте». Да, опыта у Жукова было меньше, чем у Штерна, поэтому он (Штерн) и находился на более высокой должности. К тому же я вообще не применял слово «превосходство», считая, что для обоснования столь крайней оценки еще не придуман прибор.

И уж совсем удивительно читать литературные упражнения Гареева о том, почему я сослался на слова Сталина (Жукову) — «теперь у Вас есть боевой опыт». Ну, во-первых, я сослался не на слова Сталина, а на цитату, которую приводит сам Жуков в своих «Воспоминаниях». На известной генералу странице Жуков, а не Сафир, цитирует Сталина; во-вторых, эти оценки Жуков не опровергает, отлично понимая, что боевой опыт его ограничен только ночным кавалерийским захватом в плен отдельных немецких офицеров в 1-й мировой войне (в составе небольших кавгрупп 10-го драгунского Нижегородского полка) и командованием взводом и эскадроном в Гражданскую войну^[314]. А это для руководства боевыми действиями соединений и объединений (что сразу и выявилось в «1-м акте» халхингольского действия), прямо скажем, маловато.

И последнее — оценки эти при назначении делал Сталин. А любой умеющий читать по-русски (как бы он ни относился к Сталину) после подобных заключений иного вывода (значит, «до того» его (опыта) не было) сделать не может. В таких случаях говорят «и кошке ясно».

6. Пытается оспорить Гареев и утверждение о заметной роли («заложивших основы») дальневосточных дивизий при обороне Москвы. Вообще-то я впервые сталкиваюсь со столь низкой оценкой роли дальневосточных дивизий в обороне столицы. Пока же еще никто до Гареева и его команды не додумывался оценивать этот показатель с арифмометром в руках, пересчитывая на проценты — «около 7,3». И кто же это возьмется определить истинную значимость этих процентов, каждый из которых «дорогого стоит». Поэтому к оценке сущности подобных арифметических упражнений генерала в определении «процентовки», удачно подходит известное изречение Вождя Революции: «По форме правильно, по существу — издевательство». Дело в том, что даже при небольшом количестве этих добротно укомплектованных и обмундированных боеспособных дивизий (наряду со многими соединениями поспешно преобразованными из ополченческих частей), все они были на слуху, так как играли цементирующую роль на важнейших участках обороны Москвы: 32-я сд и 82-я мед прочно прикрыли магистраль Минск — Москва у Кубинки на Западном направлении, 78 сд (9 гв. сд) Белобородова прославилась в зоне действий 16-й армии Рокоссовского и т. д. К тому же, строго говоря, не «автор (Сафир — B.C.) утверждает», что Штерн, добившись решения Политбюро ВКП(б) о приведении войск Дальнего Востока в боеготовое состояние, «заложил основы... победы под Москвой». Не надо передергивать. Эта цитата принадлежит не мне, а другому автору, и на с. 263 (ВИА № 3) я точно указал источник — «Знамя», 1990, № 6, с. 166. Этому высказыванию на страницах «толстого» журнала без малого 11 лет, однако, в течение столь длительного срока никто из гареевского отряда единомышленников никаких претензий этому популярному изданию не предъявлял. Я же полностью согласен с автором этой цитаты, так как понимал фразу, примененную во множественном числе («заложены основы»), как составляющую частицу единого целого («основа»). Учитывая значимость этой темы, я не могу себе позволить продолжать комментировать ее в гареевском «бухгалтерско-процентном» варианте.

7. Генерал Гареев очень избирательно ведет политику — от оппонента он требует, чтобы все аргументы снабжались (когда надо и не надо) ссылками на документы, сам же этого правила не придерживается. Вот и в случае с предложением Жукова упразднить группы офицеров Генштаба при штабах фронтов, генерал сетует, что «предложения делал не только Жуков, но и некоторые другие (выделено мной — B.C.) военачальники». Ну, и кто же эти таинственные «другие»? Что же мешало Гарееву и его помощникам не заниматься литературными упражнениями, а конкретно назвать фамилии этих «обрашенцев», указав соответствующие номера документов? Но ничего этого в очередном бездоказательном «наезде» на меня нет и в помине. Поэтому могу заверить читателей, что, знай я о наличии каких-либо других обращений, «просто так» подобный упрек в статью бы не включил.

8. Ну вот, мы подошли к наиболее «хлесткому» гареевскому обвинению меня, имеющего высшее военное образование, в «элементарной военной неграмотности». Дело в том, что я, по простоте душевной, стараясь подчеркнуть авторитетность оценки начального периода халхингольских событий именно начальником Генштаба Шапошниковым и разъясняя читателям «технологию» подготовки приказа Министра (Наркома), применил слово «совместные» (приказы). Вообще-то это довольно дохленькая попытка по такой «мелочевке» пришить мне дело, ибо:

1). Статья оппонентами прочитана невнимательно, так как до этого технологию подготовки приказа Наркома я четко и ясно изложил на стр. 253 ВИА № 3:«... в нем (приказе Наркома обороны — В. С.) специалисты Генштаба, подготовившие этот документ (выделено мной — B.C.) сделали беспристрастный анализ происшедших событий». Здесь спорить просто не о чем.

2). Утверждение Гареева о том, что «приказы Наркома обороны... как и любой (?! — B.C.) другой приказ» имеют две подписи, более ошибочно, чем мое определение «совместное». Приказов с одной подписью уйма. Вот беру сборник 1941 года, произвольно открываю и читаю первый попавшийся на глаза документ: «Приказ от 29 июля 1941 года № 241». Подписал один Нарком обороны. Ну, и так далее.

3). Знаю ли я порядок разработки и составления подобных приказов? Да, знаю, причем не хуже Гареева и бойцов его команды. Более 20 лет проработав в Генштабе (3 Управление) и аппарате Замминистра обороны по вооружению (14 Управление), в ходе формирования пяти «военных пятилеток» по поставкам вооружения и военной техники (в части, касающейся Сухопутных войск), принимал непосредственное участие в подготовке не одной сотни проектов Приказов МО и Постановлений Правительства. Так что говорить о моей «военной неграмотности» смешно, еще смешнее продолжать это утверждать.

9. Совершенно неубедительные доводы приводит Гареев, пытаясь опротестовать достоверность высказывания Д. Эйзенхауэра о «жуковском методе преодоления минных полей с помощью пропущенной через них пехоты». Генерал считает, что я повторяю «байку», якобы рассказанную Д. Эйзенхауэром. Однако, не все так просто, как себе это представляет Гареев. Во-первых, эта «байка» взята из авторитетной «Независимой газеты» (то есть документально подтверждена), в которой Гареев последнее время печатался чуть ли не каждую неделю (хоть меняй подписку!) — в том числе и «7 уроков». Статья «Мы за ценой не постояли» была напечатана 7 лет назад — 22 июня 1994 года. И все эти годы творческий коллектив Гареева в споры с этим изданием предпочитал не вступать, хотя генерал утверждает, что этот эпизод «неоднократно разъяснялся». Осталось выяснить пустячок — где, когда и кому все это «разъяснялось» (очередная безадресная посылка). Ответа, естественно, нет. Так что все претензии, если они обоснованны, должны быть направлены в адрес столь близкой Гарееву редакции «НГ», а не Сафиру.

Во-вторых, вряд ли следует говорить о какой-то «ошибке переводчика», ибо в своей книге эту жуковскую «мысль» Эйзенхауэр комментирует отдельно (ранее в свою статью я этот абзац не включил): «Я живо вообразил себе, — пишет Эйзенхауэр, — что случилось бы, если бы какой-нибудь американский или английский командир придерживался подобной тактики, и даже еще более живо я представил себе, что сказали бы люди в любой из наших дивизий, если бы мы попытались сделать подобную практику частью своей военной доктрины». Что касается глубокомысленных азбучных «разъяснений» Гареева о том, что «под тяжестью пехотинцев они (противотанковые мины, о которых и разговора-то не было — B.C.) не могут взорваться», то надуманность их очевидна — делается неуклюжая попытка увести читателя от сути вопроса (говорилось о противопехотных минах).

В-третьих, если и после этих цитат не отпала охота уточнять качество перевода указанного издания, то гареевский коллектив может сам проделать подобную работу, благо есть еще одна ссылка: Eisenhower D. Op. cit. p. 465-468. Желаю успехов.   

Оценивая все вышесказанное, объективный читатель без труда заметит, что обвинения Гареева в массе своей малодоказательны, надуманы и поверхностны. И, строго говоря, из-за очевидной вздорности этой «гареевщины» ее можно было бы оставить и без внимания, если бы не одно обстоятельство — вся «аргументация» густо замешана на личных оскорблениях оппонентов (в том числе и меня).

В заключительной части своей статьи «Уроки не впрок» Гареев посетовал на то, что наша общественность последнее время стала все больше и больше обращать внимание на складывающуюся (и сложившуюся) в нашей Армии, да и в стране форму «генеральских» взаимоотношений на уровнях «начальник — подчиненный», «генерал — солдат» и др. Казалось бы, при воспеваемой «социальной справедливости» здесь должна быть «тишь, гладь, да Божья благодать». В действительности же все оказалось, мягко говоря, «значительно сложнее». Очень многие ветераны армии, прослужившие 40 и более лет (да и менее того) все чаще и чаще высказываются в таком духе, что социальное «экваториальное» расслоение армейских рядов характеризуются простой, но достаточно ясной формулой — «генералы и другие» (полковники,... солдаты) — эдакий горизонтальный срез армейской, как модно сейчас говорить, «вертикали». Правда, так считают невсе. Услужливый и подхалимский менталитет еще многих (такими нас растили, «делали») столь объективную оценку переварить просто не в состоянии.

Но все чаще и чаще начинают появляться статьи, затрагивающие очевидную дисгармонию, складывающуюся десятилетиями еще со сталинских времен, именно в элементах армейской «вертикали власти». Например, в НВО № 18 (я это уже отмечал) полковник в отставке О.Парусинов в статье «В России генерал — не звание, а счастье» лишь слегка ковырнул эту тему, отметив, что «по существу, только с воинского звания «генерал» служба в Вооруженных Силах превращается в радость...». Но «не долго музыка играла» — уже в НВО № 22 («Обида ветеранов») он получил «достойный» ответ от совета ветеранов в/ч 14492. Пока они выясняют отношения (не будем им мешать), обращу внимание читателей на выступающий на передний план вопрос, производный от выше названной темы (частично о нем я упоминал в статье о безвозвратных потерях армии — ВИА № 2(17) и 3(18), имеющий непосредственное отношение к потерям войск в ходе боевых действий. Разговор идет о больной для нас теме, безусловно, запретной до последнего времени, о сложившихся и узаконенных взаимоотношениях на уровне «старший — младший» или «командир — подчиненный». Хотя следует отметить, что породили подобную ситуацию отнюдь не сами генералы, а та Система, в обозначенных рамках которой они (генералы) и позволяли себе подобное поведение.

Эти вопросы удачно осветил М.Ходаренок в статье «Солдатская этика. И свой и чужой исторический опыт свидетельствует о том, что это важнейший фактор боеспособности армии». (НВО № 19, 2001).

Автор обратил внимание на следующие характерные моменты взаимоотношений солдат и военачальников в немецкой и нашей армиях.

О немцах:

— Даже в конце войны «... отдаются и выполняются приказания, солдаты упорно бьются за каждую улицу, каждый дом.... И все это без малейшей надежды на общий успех...».

Приводится пример: запрос в Ставку командующего 6 А Паулюса (24.01.1943), окруженной под Сталинградом, о возможности эвакуации «отдельных специалистов... Обо мне, конечно, речи быть не может». Паулюс тут же получил отрицательный ответ. Поэтому более 20 немецких генералов попали в плен, не бросив свой личный состав. Наиболее известные из них: Зайдлиц (51 АК), Штрекер (11 АК), Гейтц (8 АК), Иенке (4 АК) и др. Как известно, исключение было сделано только для командира 14 ТК Ханса Хюбе. Вначале он отказался выполнить приказ фюрера прибыть в Ставку, однако, был вывезен силой в связи с назначением командующим 10 А (в Италии) и вскоре командующим 1-й танковой армией (намечался на ГА «Южная Украина», но погиб в авиакатастрофе при подлете к Ставке). В то же время из котла было вывезено 30 тысяч раненых. В подобных случаях в немецкой армии действовало железное правило эвакуации, которое никогда не нарушалось: вначале раненые, потом солдаты и уж после этого офицеры. Вот оценка Э.Манштейна: «... в той обстановке, в которой находилась 6-я армия, по понятиям немецкой солдатской этики (выделено мной — B.C.)... офицеры должны были уступить первую очередь солдатам, за которых они несли ответственность».

Что касается нашей армии, то понятие «солдатской этики» в войсках, как мы знаем, не существовало — предпочтение было отдано «генеральской», о наличии которой и ее всеподавляющем влиянии советские идеологи предпочитали не распространяться.

— О едином продовольственном снабжении: «Например, фельдмаршал Эрвин Роммель ... требовал, чтобы лично ему и его штабу выдавали такой же паек, как и войскам». (У нас же «даже командиру взвода полагалось дополнительное питание..., а чем выше должность и звание, тем разница была существеннее»). И как вывод: «Необходимо с горечью признать: у немцев вера младших в старших и взаимное уважение между командирами и рядовыми бойцами было значительно крепче, чем у нас». В таких случаях говорят — «на порядок!».

Могу только добавить к примеру М.Ходаренка «объективку» по этому вопросу и на другого фельдмаршала. Э.Манштейн: «... Особенно приятно было, когда вместо обычного ужина (выделено мной — B.C.), состоявшего, как правило, из хлеба, копченой колбасы и маргарина... мы (штаб 56 ТК — B.C.) получали жареную курицу... Правда, куры и утки были редкостью, поскольку ... на них приходилось много других любителей»^[315].

Так что факт «особого» снабжения высших командиров нашей армии и его существенного отличия от солдатского очевиден.

Даже после войны, в конце 40-х, на кубинском танковом полигоне произошел такой случай. Один из лучших инженеров К.Юшманов, испытывая на Минском шоссе (в районе Дорохово) новую десантную самоходку АСУ-76 на максимальных режимах, сбил корову, неожиданно выскочившую на проезжую часть. Так как вина пастухов была очевидна, рассчитались с колхозом (6000 руб.) в тот же день. Дальше началось что-то непонятное: начальник особого отдела полигона полковник Козлов неожиданно потребовал отдать К.Юшманова под суд (?!), ссылаясь на чисто формальное нарушение — проведение испытаний на шоссе в светлое время. И только после личного доклада начальника полигона генерала Романова маршалу Богданову попытка организовать судебное преследование одного из лучших испытателей БТ техники была пресечена. Естественный вопрос — а почему же был такой «грохот» после, в общем-то, обычного ДТП? А вот и ответ — как та рыбка, которая была «не простой, а золотой», так и эта корова оказалась с секретом — «не простая, а маршальская», ибо числилась она «в штате» начальника войск связи Сухопутных войск Ивана Терентьевича Пересыпкина. А сколько еще в наших стадах вышагивало подобных номенклатурных коров...

О наших армейских порядках (подзаголовок «Сам убегай, товарища не выручай»):

— (Из директивы Ставки ВГК № 170569 от 15.8.1942): «... немцы никогда не покидают своих частей (выделено мной — B.C.), окруженных советскими войсками и всеми возможными силами и средствами стараются во что бы то ни стало пробиться к ним и спасти их...».

Этот удивительный документ из разряда тех, которые в работах «правдолюба» Гареева вряд ли кто-нибудь сможет обнаружить (я, например, в этом занятии не преуспел), не требует каких-либо дополнительных комментариев. От себя только добавлю, что генерал М.П. Коробейников, будучи в районе Демянска голодным командиром разведроты, с удивлением наблюдал, как немецким окруженным частям с самолетов сбрасывают и тюки спрессованного сена для трофейных коров, обеспечивающих солдат молоком . И «... в то же время в войсках действующей армии отмечались случаи гибели военнослужащих от истощения (Калининский фронт, 1943 г.)».

— Как бросили (предали) последних защитников Севастополя: «... Рано утром 30 июня 1942 г. от руководителя Севастопольского оборонительного района вице-адмирала Ф.Октябрьского в Ставку ВГК ушла шифровка: «Противник ворвался с Северной стороны на Корабельную сторону... при таком положении мы продержимся максимум два-три дня... прошу Вас разрешить мне в ночь с 30.6 на 1.7.1942 года вывести самолетами «Дуглас» 200-250 ответственных работников, командиров на Кавказ, а также, если удастся, самому покинуть Севастополь (выделено мной — B.C.), оставив здесь своего заместителя генерал-майора Петрова». Если перевести это на бытовой язык, то шифровка означает: «разрешите самим смыться, а подчиненных мы бросаем». Положительный ответ Ставки, как и следовало ожидать, был получен через несколько часов. В докладе уже из Краснодара (о том, что вывезено «около 600 человек») есть фраза, достойная воспроизводства: «... Отрезанные и окруженные бойцы продолжают ожесточенную борьбу с врагом и, как правило, в плен не сдаются (выделено мной — B.C.)». Отмечая это как достижение, Октябрьский, видимо, полагал (как и все идеолого-политические и военные руководители страны Советов), что в идеале, «не сдаваясь в плен», они должны были застрелиться? И почему, собственно, предполагался столь примитивный фанатизм на камикадзе-самурайской основе применительно к рядовым защитникам города?

Истории известны случаи самоубийств крупных военачальников (Самсонов и др.), но это, как правило, была расплата за собственные грубые ошибки, приведшие к многотысячным безвинным жертвам войск.

Но в Севастополе — брошенные командованием на произвол судьбы, израсходовавшие весь боезапас до последнего патрона, обессиленные после рукопашных схваток с противником, раненые и т.п., эти герои полностью выполнили свой долг, поэтому плен их был почетен. И почему за поступки Октябрьского, Петрова и других они должны были расплачиваться своими жизнями? Нашим же «вождям», партийным и военным, очень, видимо, хотелось, чтобы новых живых свидетелей их (начальников, руководителей) позора осталось как можно меньше. Отсюда и попытка прививать нашему народу пренебрежительное отношение к миллионам страдальцев («были в плену») как людям 2-3 сорта.

А ведь во всех цивилизованных странах (понимая, что плен в 99 случаях из 100 это вина не солдата, а в первую очередь его военачальников) отношение к пленным глубоко уважительное. Наиболее показательны в этом плане требования устава английской армии: «Если Вам грозит неминуемая гибель, то вы обязаны сдаться в плен, чтобы сохранить свою жизнь для Великобритании»^[316].

Сам я, прочтя сочинение В.В.Карпова (оказывается он тоже теперь «академик») «Полководец», поверил автору (попался на примитивный «самодур»), что генерал Петров покидал Севастополь на подводной лодке якобы одним из последних. Между тем мало кто знает подробности «подводного» отхода старшего сухопутного начальника обороны города. А рассказал их мне мой коллега по работе в 14 Управлении, начальник морского отдела контр-адмирал Анатолий Романович Азаренок, который на той подлодке был штурманом. Поход был очень тяжелым и мог окончиться трагично, так как лодка оказалась под плотным «колпаком» немцев как с моря, так и с воздуха. Чтобы как-то оторваться от преследователей и сбить их с толку, командир повел лодку в подводном положении (надолго «замирая») строго на юг к берегам Турции и только там, убедившись, что преследования больше нет, развернулся «кругом» и взял курс на Батуми. Петров же крайне тяжело переносил этот поход. Не привыкнув к столь форс-мажорной, из-за недостатка кислорода, обстановке, генерал стал задыхаться, рвать ворот гимнастерки и требовать немедленного всплытия. Но командир проявил характер и отказался выполнять приказы Петрова, сохранив тем самым экипаж, лодку да и самого генерала.

Ну а сколько же бойцов бросил на произвол судьбы «полководец» (по карповской классификации) Петров в районе города Севастополя? В эти последние трагические дни, оставшиеся без командования и обреченные на верную гибель, войска отражали атаки с северного (северо-восточного) направления частей 54-го армейского корпуса Ганзена (22-я пд Вольфа, 132-я пд Линдемана и др.) и с восточного (юго-восточного) — 30-го армейского корпуса Фреттера (50-я пд Шмидта, 72-я пд Мюллер— Гебгарта и др.). Результат этого предательства (по немецким понятиям) законов солдатской этики (Петровское — «офицеры суть солдатам, яко отцы детям») лучше всего оценить по достаточно объективным данным командующего 11-й армией немцев Эриха фон Манштейн^[317]: «... дивизия... захватила еще защищавшуюся противником оборонительную систему вокруг Балаклавы. При этом дивизия захватила 10000 пленных... Остатки Приморской армии пытались укрыться в крупных берегах Херсонесского полуострова, напрасно ожидая своей эвакуации. Когда они 4 июля сдались, только из района крайней оконечности полуострова вышло около 30000 человек»^[318].

Вот такую страшную цену заплатили героические защитники Севастополя за ушедшего «одним из последних» их «полководца» Петрова (да и Октябрьского), бросившего свои войска на верную гибель. И такое «мужество» и методы (с позволения сказать) командования войсками воспеваются партийным писателем Карповым. Нечто подобное случилось в мае 1942 года и на Керченском полуострове, когда (по немецким данным) в плен попали свыше 170000 человек (ранее мной была приведена более «скромная» цифра — 100000). Однако, я что-то не припомню, чтобы кто-нибудь из командования фронта (Козлов, Шаманий, Вечный, Мехлис) и армиями (44-й — Черняк, 47-й — Калганов) остались со своими частями сражаться до конца. Кстати, оценка профессионального мастерства всех перечисленных выше «полководцев» четко сформирована в директиве Ставки ВГК по этой операции (№ 155452 от 4.7.1942): «... обнаружили полное непонимание природы современной войны...».

И сколько же было в ходе войны боев, сражений и операций, проведенных подобным образом?.. А мы иногда удивляемся — откуда у нас такие огромные потери. Вот отсюда и произрастают.

Заканчивая тему о пленении наших воинов, как результат, среди прочего, нарушения солдатской этики, надо отметить , что и до сих пор в сознании многих (в основном партийных генералов и маршалов, бывших партфункционеров) сохранилось «прохладное» и неуважительное к ним отношение. Однако более трезво мыслящая часть нашего общества, понимая по чьей вине эти миллионы бойцов оказались в плену, все громче и громче требуют достойного к ним отношения. Вот и недавно (27.6.2001) газета «Известия» обратила внимание на эту проблему: «... призывая к патриотизму и поиску национальной идеи, при этом не желают отдать должное памяти людей, воевавших за эту страну... Несколько дней назад по телевидению один из маршалов (кажется еще Советского Союза)^[319] подсчитывал, сколько же наших воинов погибло именно в боевых действиях в составе армии, а сколько в лагерях военнопленных.... Так и слышалось в подтексте: если погиб не в ходе боев — это не считается. Дикость какая-то. Во всех странах (цивилизованных — B.C.) ветеранов почитают уже за то, что они воевали... Стыдно за прошлое. И стыдно за настоящее».

Комментируя разгул беспредельной грубости и беззакония в армии, М.Ходаренок цитирует директиву Генштаба № 12908 от 3.7.1943 года, в которой разбирается грубое поведение командира 24 СК генерал-майора Кирюхина (ему только «указывается»). «... А ведь этот Кирюхин брал пример с вышестоящих начальников — командующих войсками фронтов, армиями, представителей Ставки. У этих военачальников самым ходовым словом в обращении с подчиненными было слово «застрелю!» (и стреляли! — B.C.). Тут, думается, кроется лишь одна из причин... того, почему порой окруженные соединения и части Красной Армии практически не оказывали организованного сопротивления ... Необходимо с горечью признать: у немцев вера младших в старших и взаимное уважение между командирами и рядовыми бойцами была значительно крепче, чем у нас. Наконец, качество войск, их подготовка, уровень выучки командного состава были существенно выше... до самой капитуляции германские вооруженные силы сохранили управляемость и боеспособность».

Однако Ходаренок поскромничал и привел, пожалуй, далеко не самый доходчивый пример (о Кирюхине) абсолютного бесправия младших по званию и по положению и юридической их незащищенности от подобного произвола старших — ругань, оскорбления, угрозы расстрела, безосновательные отправки в штрафбаты и т.п. «...Так из архивов становится известно, что советскими властями во время Сталинградской битвы было расстреляно 13500 своих же солдат — примерно столько, сколько находилось в одной полностью укомплектованной стрелковой дивизии»^[320]. Какой уж тут «отец-командир», хотя в многомиллионной армии довольно часто попадались и отличные воспитатели.

Пример, который, как я полагаю, Ходаренок знал, но не привел в своей достаточно принципиальной статье, дает исчерпывающую картину того беспредела, царившего в нашей армии, ибо он характеризует отношение не на уровне «комфронта — солдат» а на самой высокой иерархической ступени «комфронта — командарм».

Дело в том, что только в последнем издании (1997 г.) воспоминаний К.К.Рокоссовского «Солдатский долг» на стр. 133-134 опубликован эпизод из событий 1941 года (ранее безжалостно выбрасываемый из всех предшествующих изданий партийными «борцами за правду»), в котором Константин Константинович приводит подробности неожиданного визита в штаб 16-й армии комфронта Жукова, прихватившего с собой командарма-5 Л.А.Говорова.

«... Обращаясь ко мне в присутствии Говорова и моих ближайших помощников, Жуков заявил: «Что, опять немцы вас гонят? Сил у вас хоть отбавляй, а вы их использовать не умеете.. Командовать не умеете!.. Вот у Говорова противника больше, чем перед вами, а он держит его и не пропускает...». Конечно, говоря о силах противника, Жуков был не прав, потому что все танковые дивизии немцев действовали против 16-й армии, против 5-й же — только пехотные.... Оставив нас с Говоровым, Жуков вышел в другую комнату (там он ознакомился с неприятным сообщением из штаба фронта — B.C.). ... Вдруг вбежал Жуков, хлопнув дверью.... Повернувшись к Говорову, он закричал срывающимся голосом: «Ты что? Кого ты приехал учить? Рокоссовского?! Он отражает удары всех немецких танковых дивизий и бьет их. А против тебя пришла какая-то паршивая моторизованная и погнала на десятки километров. Вон отсюда на место! Иесли не восстановишь положение...» и т.д. и т.п.». Эту безобразную сцену, напоминающую чем-то команды дрессировщиков-кинологов на собачьей площадке нет сил даже комментировать.

Таким образом, я разобрал все гареевские обвинения в мой адрес и показал их несостоятельность. Уточнил некоторые причины возникновения столь значительных потерь нашей армии в войне 1941-1945 гг. и показал, что в большинстве своем генеральско-маршальский костяк ветеранов (все, как правило, до сих пор партийные) прибегает к любым, в том числе и нечистоплотным приемам (оскорбления, клевета, подметные письма и т.п.), дабы не дать возможности публиковать достоверные данные о том, что же происходило на фронтах Великой Отечественной, какие реальные потери понесла страна (и армия) в этой смертельной схватке с фашизмом. Гареев же, будучи запевалой этой группировки, в своей челобитной статье в «Известиях» (1993 г.) призывал «выходить из проторенной колеи крайних взглядов (любопытно, каким образом из достоверных историографических фактов Гареев намеревался исчислять их «крайность»? — B.C.)... особенно... вредны они сейчас, когда у нас появилась возможность узнать о минувшей войне всю правду, без изъятий!».

А ведь золотые слова начертал будущий Президент АВН! Только вот беда — это было «до того». Спустя же 8 лет свои пламенные призывы Гареев (как и его подельники) напрочь забыл и практически возглавил кампанию по подавлению именно этой «всей правды, без изъятий», так как последней оказалось такое количество, что с многих преждевременно позолоченных Гареевым событий (операций, величин потерь и др.) сусальное золото стало слезать слишком большими кусками. Вот эту совковую партийно-идеологическую борьбу (плотно прикрытую «псевдопатриотизмом») можно проиллюстрировать многими примерами.

Вот первый: если открыть 1-й том СВЭ на стр. 157, то между словами «амбразура» и «Америка» значится «Амелько Н.Н.» — адмирал, заслуженный флотоводец, участник 2-х войн, 7 лет командовал крупнейшим Тихоокеанским флотом, замглавкома ВМФ, 14 орденов и т.п., 32 строки текста, фотографии нет (скромно, но приятно). Если же Вы откроете 1-й том новой (1997 г.) Военной энциклопедии на стр. 140, то без труда найдете ту же «амбразуру», ту же «Америку», но — стоп, стоп! А куда же испарился «Амелько»? А вот его-то и не стало — «не наш!». Скорее всего «упал за борт» из-за неявки на партсобрания или что-нибудь в этом духе. К тому же и «образ Жукова» пытался раскрыть шире, чем кому-то хотелось и т.п.

Ну, а кто же заменил заслуженного ветерана флота? Появился, например, более молодой, безусловно хороший моряк, но не фронтовик, должности занимал «поменее», орденов в 3 раза меньше, строк «поболее» — 40, плюс фото 24x30. Безусловно он заслужил это место в ВЭ, но соблюден ли «Гамбургский счет» и должно ли это делаться за счет других, достойность которых очевидна? Думаю, что нет. Используя, в том числе, и «лимиты» Амелько, во 2-м томе ВЭ (стр. 356) «явился народу» и Гареев. Здесь размах другой — строк отведено для подробнейшей биографии уже 60 (!) и фото (облик достаточно мирный, не столь коварно-агрессивный, как в жизни). Вот на таком «объективном» уровне, когда «появилась возможность» (Гареев) составляется последнее издание Военной Энциклопедии.

А вот второй пример. В законодательном собрании Красноярского края в июле 2001 года разразился скандал далеко не российского масштаба — депутаты отказались принять закон (не хватило двух голосов) о предоставлении специальной пенсии писателю-фронтовику Виктору Астафьеву. В этом мерзком действии, как в зеркале, отразилась сущность моральных устоев демагогического кондово-советского представительства КПРФ (прямо по-ленински: «Мы в вечную нравственность не верим, и обман всяких сказок о нравственности разоблачаем»). Не считаясь ни с отечественным, ни с мировым общественным мнением, по сути, наплевав на все эти «ценности» (по принципу «...— всё — божья роса»), эти наши партсограждане не впервой принимают позорные решения, прикрывая свои подленькие поступки истошными криками о «патриотизме».

Все прошедшие десятилетия эти коммуно-партийцы пытались внушить народу мысль, что только под чутким руководством политбюро и непосредственно товарища Сталина наша страна стала победительницей. Вместе с тем, «.. .Коммунистическая партия бросала неподготовленных людей на верную гибель, а они ухитрялись не только выжить, но и побеждать. За просчеты «вождей» (КПСС) народ заплатил колоссальную цену. И победил, вопреки руководству партии, сам народ, который, наперекор логике, выдержал натиск самой лучшей армии Европы» (Вечерняя Москва, 13.5.96).

Вот эту-то трагичную для страны «хронику войны» и пытаются теперь представители КПРФ скрыть всеми доступными и недоступными способами. В Красноярске, например, был поднят крик, что якобы Астафьев «оскорбил ветеранов войны». Кстати, в этом хоре пронзительным дискантом звучит и голос Гареева, который, опозорив себя в глазах прогрессивной общественности страны, не постеснялся в уважаемой «Независимой газете» договориться до того, что в книгах В.Астафьева «нет никакой правды о войне» (?!). Добровольно поставив себя вне рамок российского цивилизованного общества, Гареев добавил, что Виктор Петрович «потерял жизненные и художественные ориентиры». И это было сказано об одном из самых сильных, честных и мужественных писателей российского и, безусловно, мирового масштаба.

Вся эта гареевская камарилья, равно как и красноярские партийные братки, после выхода романа «Прокляты и убиты» не могут простить ему ни нелестных слов о политработниках, ни утверждения, что «мы потеряли свой народ», ни горькой правды о войне, выигранной «мясом», ни объективных оценок поспешно иконизированного компартией Жукова («продукт времени», «достойный выкормыш вождя», «безжалостный, полуграмотный и близорукий сталинист», «браконьер русского народа»).

Известный актер Олег Табаков в своем письме в «Известия» (21.7.01) по поводу возмутительного демарша красноярских коммунистов (которых пока еще в Законодательном собрании достаточно много), справедливо отметил: «...Думал, что вовсе отвык краснеть, однако ж, нет, покраснел, как рак. Что же это с нами делается! Только за те слезы, которые мы пролили, поминая наших отцов при прочтении произведений Астафьева, мы перед ним в неоплатном долгу... Желание депутатов уравнять всех в нищете и раньше-то было постыдным, бессовестным..., а уж теперь, в третьем тысячелетии и вовсе кажется кощунством.... Пройдет время..., а сделанное, написанное Астафьевым так и будет помощью русскому народу, чтобы жить дальше...». Это нормальная реакция образованного и культурного русского человека, не зашоренного коммифами и просто очевидным враньем компартии о Великой Войне.

И спекулятивная фраза, что де Астафьев «оскорбил ветеранов войны», неправомочна. Ибо так думают далеко не все. Большинство ветеранов (не партработники, прокуроры, особисты и им подобные) вспоминают всех своих погибших товарищей (количество которых искусственно, вопреки фактам, представители псевдопатриотов и пытаются уменьшить) и именно ту войну во всех её положительных и отрицательных проявлениях, какую видел, через которую прошел и честно, без утайки, описал В.П.Астафьев.

Но коль скоро зашел разговор об оценке этой партийной (КПРФ) категорией людей хода и итогов Великой Отечественной войны, то вот на что хотелось бы обратить внимание читателей. Из их (КПРФ)лексикона напрочь исчезло слово «союзники». Перелистывая последние упражнения Гареева и его сомифотворцев на тему о войне, это слово можно найти только в сочетании с вермахтом, когда складываются в высшей степени недостоверные сведения о потерях «союзников» (Венгрия, Румыния и др.) с потерями немецких войск. О наших союзниках — ни слова.

Итак, очевидно, что Советские войска вынесли на своих плечах основную нагрузку в этой битве, понесли потери, несопоставимые с потерями союзников (США, Англия и др.) и внесли основной вклад в безоговорочную победу над фашистской Германией.

Но, говоря о Победе, не следует, видимо, забывать (хотим ли мы этого или нет), что она была все же Общая, и как ни крути, одержана вместе с Союзниками, поэтому «...война эта в учебниках истории называется не только «Великой Отечественной», но и «Второй мировой». Это была трагедия вселенского масштаба, всколыхнувшая весь мир...» (Известия, 02.08.01 г.).

Но, может быть, их союзный вклад в общее дело был незначительный и им можно пренебречь (что и делают пропагандисты «псевдопатриотизма»)? Или правы те демагоги, которые оценивают помощь союзников только по количеству съеденных банок американской тушенки?

Нет, вопрос этот значительно сложней, и сокрытие данных о нем не дает возможности утверждать, что мы сказали правду о войне.

Попробуем разобраться. Начнем с «ленд-лиза». Часто говорят, что помощь была несущественна, график поставок нарушался. Однако при этом забывают, что дело происходило в ходе ожесточенных морских сражений в условиях превосходства германских сил на североморских коммуникациях. В этих условиях поставки северным путем были неравномерными. Например, печально известный конвой PQ-17 в июле 1942 года из 35 кораблей потерял (потоплено) 24. Всего же было 40 конвоев. Потери составили 100 судов.

Так что же реально поставили нам союзники в годы войны, кроме пресловутых банок с тушенкой (я ел — мне нравилось).

В 1941-45 гг. танкисты получили порядка 12600 танков. Но опять возражают — якобы почти ничего не поставляли в первые, самые трудные годы. Протест некорректен, т. к. за 1941-42 гг. было поставлено 3276 танков. Много это или мало? Если условно взять за единицу измерения объявленный средний состав танковой армии (зима 1942-43 — 334 ед., 92 % от штата), то это количество соответствует составу 10 армий. Если же пересчитать на более понятные для тех лет танковые бригады, то (считая по штату 1 гв. тбр М.Е.Катукова на 28.11.1941: KB — И, Т34 — 16, Т60 -32 = 59) получится 56 тбр, а с учетом «утопших» в океане 1226 танков, таких бригад было бы 76. (13 танковых армий!). Грех жаловаться. Если же взять один из самых напряженных моментов войны — оборону Москвы, то картина вообще получается удивительная. Цитирую по «Полной энциклопедии танков мира», (с. 289): «... К декабрю 1941 г. в действующей Красной Армии остался 1731 танк, из них 1214 были легкими машинами Т26, БТ, Т40 и Т60 (Т34 и KB — всего 517 — B.C.). В это время, т. е. с сентября по декабрь 1941 г., в Советский Союз поступили 750 английских и 180 американских танков (930! — B.C.). Это более 50% (54% — B.C.) танков, имевшихся в тот период у Красной Армии на советско-германском фронте». Казалось бы, всё ясно, но и тут находят «изъян» — танки эти-де плохие. Нет, не верно. Эти заказанные нами машины (в основном, «Валентайн» и «Матильда»), будучи «танками поддержки пехоты» (потому и имели малые скорости движения), конечно, уступали «танкам прорыва» Т34 и KB, но имели более чем значительное преимущество над нашими многочисленными (до 1943 г.) слабенькими Т60, Т70 и др. К тому же эти танки союзников очень часто неправильно использовались нашими командирами в амплуа «танков прорыва».

Самолетов было поставлено около 19 тысяч, в том числе боевых 17484^[321](80% истребителей и 20% бомбардировщиков). По последним же данным А.Орлова (со ссылкой на Морской сборник, 1992, № 5) всего было поставлено 22195 самолетов.

Военно-морской флот также получил весомое пополнение. Количество сторожевых кораблей Тихоокеанского флота увеличилось в 4-5 раз. Северный флот получил 47 американских катеров типа «Воспер», «Хиггинс» и ЭЛК (было всего 2). Из США поступило 43 десантных судна, которые Советский флот фактически не имел и т. д. Авиация ВМФ за годы войны получила 2153 боевых самолета, т. е. 31,3% от отечественных поставок (6877).

Кроме этого было поставлено 13 тыс. зенитных орудий, 410 тыс. автомашин («Студебеккер», «Додж-3/4», «Виллис», «Бантам» и др.)) дефицитные пороха (53% от отечественного производства), 8,7 тыс. артиллерийских тракторов-тягачей, 36 тыс. радиостанций, 2828 тыс. т бензина, 1900 паровозов, 11 тыс. вагонов, дефицитные металлы, станки, продовольствие и много другого.

Вместо итогов можно привести высказывания Г.К.Жукова по данным записей КГБ (Военные архивы России, М. 1993, вып. 1, с. 234): «... нам гнали столько материалов, без которых мы бы не могли формировать свои резервы и не смогли бы продолжать войну» (выделено мной — B.C.). А вот как эти же выводы сформулировал Г.К.Жуков на даче в Сосновке (под Москвой) в беседе с П.М.Себелевым 15.10.1962 года (Битва народов. М., Издательство «Сфера». 1995, с. 491): «...Сейчас наши политики и идеологи не только принижают, но и сводят к минимуму значение той огромной материальной помощи, которую нам оказывали США и Англия. А я беру на себя ответственность утверждать, что без этой помощи вряд ли бы нам устоять».

Но не только «ленд-лиз» играл решающую роль в союзнической помощи. И даже не то, что действиями союзников отвлекались:

— от 30 до 40% в разные годы немецких дивизий (в начале 1944 г. из 304 дивизий на советском фронте было всего 179 (59%), а в январе 1945 г. из 240 дивизий — 170 (70%);

— 2/3 истребительной авиации;

— огромные производственные мощности, способные изготавливать танки, самолеты и др. виды основной боевой техники, которые немцы были вынуждены обращать на выпуск подводных лодок общим водоизмещением 810 тыс. т (из 820 подлодок в «битве за Атлантику» 781 погибла).

По мнению многих ученых одним из главных достижений союзников в нанесении наиболее ощутимого урона Германии и помощи тем самым Советским войскам, были мощные и постоянные удары дальней авиации («летающие крепости», «Ланкастеры» и др.) по промышленным объектам рейха с одновременным участием 1000 и более самолетов. Так, в декабре 1943 г. американский 8-й воздушный флот установил рекорд: налет 3546 четырехмоторных бомбардировщиков на цели в Германии.

Если взять только 1944 год, то всего было сброшено 1,2 млн. т зажигательных и фугасных бомб на центры производства горючего, промышленные предприятия, транспортные системы и др. И хотя до 1944 года объем выпуска военной промышленности в Германии и продолжал еще расти, однако в результате повальных бомбежек темп роста военного производства резко упал и уже ни в какой мере не соответствовал удовлетворению потребностей немецкой армии. Некомплект боевых частей увеличивался, дефицит горючего, боеприпасов, танков и самолетов достигал критических отметок.

В июне 1944 г. министр боеприпасов и вооружения Шпеер доложил Гитлеру: «... противнику (нашим союзникам — B.C.) удалось в результате [воздушных налетов] 22.06 увеличить потери авиационного бензина на 90%». Спустя 8 недель он же доложил, что «... если налеты на предприятия ... продолжатся и в сентябре ..., [то] будут отсутствовать именно те материалы, которые необходимы для ведения современной войны»^[322]. Яснее не скажешь. К июню 1943 г. «Заводы Круппа разрушены на 60%, а работает из них примерно 30%». Уже после войны Шпеер заявил, что «...это привело к катастрофе..., ибо без горючего не помогут никакие новые танки и реактивные самолеты (выделено мной — B.C.)».

Очевидно, что Союзники «авиационным сапогом» наступили на кислородный шланг производственного организма фашистской Германии, разметав значительную часть ее промышленности.

Монстрообразный же идеологический аппарат ЦК КПСС и ГлавПУРа в послевоенные годы ничего лучшего не придумал, как безжалостно искромсать и так не очень богатую нашу военную кинохронику (из-за цензуры на различных этапах продвижения истории войны к зрителю), выбросив из нее практически все кадры боевых действий, в которых появлялись союзнические танки «Матильда», «Валентайн», «Шерман» и другие), а также бомбардировщики, главным образом двухмоторные А-20 «Бостон» (поставлено 2771). Вырезали бы и американские истребители фирмы «Бэлл» Р-39 «Аэрокобра» и Р-63 «Кингкобра» (поставлено 7352), но не поднялась рука, так как именно на этих машинах летал наш знаменитый ас А.И.Покрышкин. Столь же лихо расправились и с американским документальным фильмом «Война на Тихом океане», который после выхода на экраны московских кинотеатров был срочно снят с показа. Оценить незнакомые нам грандиозные масштабы морских и воздушных сражений США и Японии удалось только в Генштабе, когда демонстрация этого фильма по моей просьбе была предусмотрена планом командирской подготовки 3-го Управления.

Так что, подводя итоги деятельности Союзников, теперь каждый сам может сделать оценку их вклада в ход боевых действий в 1941-45 гг. И определить для себя — следует ли считать, что только мы одни победили (как это сейчас «патриоты» всячески подчеркивают, забывая вообще о слове «Союзники»), или все же эта победа была Общая при основном и главенствующем вкладе СССР в её достижение.

Наши же домашние «патриоты» в позорной истории с пенсией В.Астафьева лишний раз поставили страну в смешное положение в глазах мировой общественности.

Это люди, которые «... звание патриотов сами себе присвоили, а патриотизм свой сделали профессией, безопасной и приносящей отечеству довольно заметный вред. Произнося патриотические заклинания, они костьми ложатся на пути всяких реформ. Гордятся самыми черными днями нашей истории...» («Известия», 21.7.01, «Дорогие патриоты»).

Ну, а вообще-то, глядя на псевдопатриотическую деятельность генералов, в основном, членов КПРФ,утешает то, что этот коллектив четко обозначил направление своего движения — «чеканя шаг, поднимается вверх по лестнице, идущей вниз». Пожелаем им успеха.

В заключение следует сказать следующее.

Многие ученые, ветераны войны и просто заинтересованные граждане (в том числе и я) прилагают много сил, чтобы сказать о самой кровопролитной войне в истории нашего народа всю правду — об очевидных успехах, о неудачах и поражениях. И только совокупность всех этих событий (радостных и горестных) с указанием максимально уточненных данных о потерях и есть Правда о Войне — она или есть, или ее нет, так как приглаженные и сфальсифицированные события правдой не являются.

В настоящее время при рассмотрении итогов Войны исследователей условно можно разделить на две большие группы.

Одни, опираясь на официальные архивные документы (многие из которых и сегодня «людям не показывают»), формулируют свои оценки следующим образом:

• прошедшая война была проведена с огромным количеством просчетов и ошибок как на государственном, так и на военном уровнях;

• в силу чего армия (и народ) понесли неимоверные и необоснованные потери (к июню 1945 г. армия безвозвратно потеряла ~ 14 млн. человек и, возможно, больше, так как уточнения этой цифры продолжаются);

• исходя из этих печальных показателей, каждая операция, битва и сражение должны быть объективно оценены с учетом реальных потерь войск, как своих, так и противника, и более точно названы (не допуская переименования «неудачных» в «незавершенные»);

• существующая оценка превосходства советской военной стратегии и тактики (не в общем, а там, где она действительно имела место) должна быть произведена более взвешенно и объективно, не на идеологической, а на научной основе;

• при определении полководческого мастерства наших крупнейших военачальников должны учитываться не только победные результаты операций, но и при каком количественном (если оно было) превосходстве наших войск над противником они были достигнуты, проявленный высокий (или низкий) уровень оперативного руководства операции, а также понесенные при этом безвозвратные потери (как уже отмечалось «уровень людских потерь, как никакой другой показатель, свидетельствует о качественном состоянии воюющих армий, мастерстве военачальников и полководцев»).

• в случае полного обнародования всех этих данных (с учетом «припрятанных» битв — «Марс» и др.), очевидно, что ранжирно-качественный ряд ведущих полководцев (Жуков, Конев, Рокоссовский, Черняховский, Ватутин и др.) потребует значительного перестроения. Суммируя вышесказанное, представляется, что шансы занять высшую ступень полководческого подиума у К.К. Рокоссовского наиболее предпочтительные.

Другая группа состоит в основном из создателей и сторонников многочисленных мифов «аксиомной» истории о войне (Гареев и иже с ним), на протяжении всех послевоенных десятилетий являющихся их (мифов) главными «обоснователями» и пропагандистами.

Их позиция:

• исходя из недостоверно первоначально определенных минимальных значений безвозвратных потерь, приукрасили итоги многих операций, исказив реальное их содержание;

• для неоправданного возвеличивания (по отношению к другим) отдельно выбранного полководца (как «символа» победы) пошли на откровенный подлог, додумавшись изъять из историографических публикаций о войне огромную битву, с треском проигранную их канонизированным избранником («Марс» — 2-я Ржевско-Сычевская и др.);

• многие неудачные операции, когда не были решены поставленные задачи и войска понесли неоправданно огромные потери, переименовывались в «незавершенные» — Ржевско-Вяземская (2.01-20.4.1942) и др.;

• на основе заниженных данных о потерях наших войск оценки «уровня оперативного руководства сражениями», равно как и «превосходства советской военной стратегии и тактики» не всегда объективны и представляются завышенными, так как в ряде случаев не учитывалось многократное (абсолютное) превосходство наших войск над практически поверженным противником (приведенные в последнее время цифры «... решительно расходятся с публикацией на страницах... труда «Гриф секретности снят»..., согласно которому потери противника преувеличены более, чем в 1,5 раза. Здесь мы сталкиваемся ... с тенденцией, присущей нашей официальной («гареевской» — В. С.) историографии — преувеличение потерь противника, — восходящей к ошибочным оценкам военного времени»)^[323].

• исходя из заниженной оценки понесенных потерь, неправильно построили «по ранжиру» ряд наших крупнейших полководцев. «Правофланговый» занял явно чужое место.

В связи с этим уместно вспомнить (кто забыл) классическое высказывание знаменитого военного теоретика Г.А.Леера: «Главная задача стратегии — постановка разумных целей войны и направление всех сил и средств к достижению этих целей в кратчайшее время, с наименьшими жертвами»^[324].Совершенно ясно, что если положение о проведении операций в «кратчайшее время» в обоснованиях указанной группы ученых частично учитывается, то «с наименьшими жертвами» произошла явная неувязка. Именно поэтому ее ведущие глашатаи и стараются не допустить естественного уточнения цифр наших безвозвратных потерь в сторону увеличения, ибо тогда многие «научные» обоснования и оценки в разделах «уровня оперативного руководства» и т. п. развалятся, как карточный домик.

Решают же они эту задачу просто — из-за отсутствия убедительных аргументов, обрушивают на оппонентов гору клеветнических измышлений и оскорблений типа: «ниспровергатели», «оголтелая кампания», «не приемлют нашу Победу» и другие безответственные заявления.

Совершенно очевидно, что искать в этом «базарно-кухонном» наборе ругательств и оскорблений (чем-то очень напоминающем «академическую» стилистику пресловутого Лысенко) какие-то научные обоснования событий 1941-1945 годов, или хотя бы следы логичных мыслей, бесполезно. Не изжив в себе проявления эклектизма, беспринципного сочетания противоположных явлений — мифов и правды, невозможно объективно оценивать грандиозные события Великой Отечественной войны.

Пока же мы не начнем говорить всю правду (Гареев: «без изъятий») о той, далекой уже войне, вряд ли можно надеяться на какое-то примирение в нашем сегодняшнем обществе.

Поэтому еще раз напоминаю Гарееву и «рядом с ним стоящим» явно на позициях исторической аберрации, заблуждений: скрывать правду о войне — это значит предавать память погибших.

О количестве погибших в Ленинградскую блокаду и в Великую Отечественную войну^[325] 

Статья Бесика Пипии «Неизвестная блокада» вызывает двоякие чувства. С одной стороны отрадно, что все чаще и чаще начинают появляться в печати документы о страшных и мало известных страницах нашей истории, в том числе и о 900-дневной осаде Ленинграда. Тем более что подлинные масштабы этой трагедии все предшествующие годы под разными предлогами наше государство (усилиями идеологических подельников) полностью раскрывать не спешило.

Поэтому материалы, опубликованные Пипией, частично приоткрывают эту «завесу умолчания» и производят глубокое впечатление прежде всего своей документальностью по отдельным эпизодам невиданного в истории национального бедствия.

Вместе с тем поражает удивительная неосведомленность автора в определении общего числа погибших блокадников. В первом же абзаце статьи, выделенном курсивом, он утверждает, что «… за 900 дней блокады умерли от голода 1 млн. 200 тыс. человек». Взявшись за разбор столь трагичных событий, Пипия по незнанию (хуже, если с умыслом!) привел заведомозаниженную цифру умерших за все время блокады. Вызывает удивление тот факт, что автор, работая с ленинградскими документами, ухитрился «не заметить» опубликованные уже несколько лет назад («Известия» 23.12.1994 г. — «Похоронное дело блокадного Ленинграда», журнал «Военно-исторический архив» № 3, 1998 г., с. 29 и др.) архивные материалы о докладе начальника Управления предприятиями коммунального обслуживания Ленинграда тов. А. Карпушенко, сделанном им на бюро ленинградского горкома ВКП(б) в начале осени 1942 года (в основном доклад был посвящен работе городского треста «Похоронное дело»).

В этом докладе были приведены данные, напрочь опровергающие цифры Пипии. Цитирую: «По полным^[326] данным кладбищ, за период с 1 июля 1941 года по 1 июля 1942 года в городе захоронено 1 миллион 93 тысячи 695 покойников». Даже страшно подумать, сколько погибло еще за последующие полтора года блокады, если только до июля 1942 ежемесячно умирали в среднем более 90 тысяч мирных жителей города.

Говоря об истинных значениях количества погибших в Ленинграде, следует иметь в виду, что в одной из телевизионных передач группой петербургских ученых была приведена уточненная оценка этих данных, согласно которой потери среди гражданского населения составили «около 2 млн. человек». Когда же корреспондент ТВ посетил тогда еще здравствовавшего академика Лихачева на его даче и спросил: «А как вы относитесь к этим оценочным цифрам?» — то Дмитрий Сергеевич, не задумываясь, ответил: «Даже больше» ("не менее 2,3 млн. чел. - "Время ММ", 21.6.2000).

К сожалению, нечто подобное — попытка преуменьшить реальные потери, происходит и с информацией о погибших воинах в ходе Великой Отечественной войны.

Наиболее преуспел в этом М. Гареев, который слишком часто на страницах «НГ» («Семь уроков Великой Отечественной», «Кто пропустил уроки?» и др.) пытался и пытается по сей день внедрить в сознание читателей, что «...военные потери за время войны составляют 8,6 млн. человек» («НВО» № 15, 2000 г.). Эта заниженная цифра взята из книги «Гриф секретности снят» (1993 г.), неполные, а порой просто недостоверные данные которой в последние годы неоднократно подвергались справедливой критике рядом ученых, т.к. в основу этой работы был положен не поименный, а статистический учет потерь по общим спискам (актам) и др.

Между тем Гарееву, конечно, было известно, что научный коллектив Подольского архива МО провел более достоверный и скрупулезный подсчет гибели личного состава Вооруженных сил с использованием поименных (!) карточек по буквам алфавита и категориям потерь. В результате было определено, что величина безвозвратных потерь наших Вооруженных сил за время Великой Отечественной войны составила около 13 млн, 850 тысяч человек, из них офицерских — около 1 млн. 100 тысяч (более подробно см. С.Ильенков «Память о миллионах павших защитников Отечества нельзя предавать забвению», ВИА, № 7 (22), 2001 г.). Кстати, такой же порядок цифр опубликован и в совместном фундаментальном исследовании институтов Военной истории МОРФ и Российской академии естественных наук — «Стратегические решения и Вооруженные силы: новое прочтение».

Поэтому права была редакция «НГ» («НВО» № 26, 2001 г.), отвечая Анучкину-Тимофееву: «...в полном объеме правда о событиях того времени (о войне -B.C.) должна быть рано или поздно раскрыта... Правда или есть — или ее нет».

P.S. - Опубликованные в последнее время якобы "уточненные" цифры погибших в блокаде (1,2 - 1,5 млн. чел.) по сути соответствуют порядку цифр потерь только за 1-й год блокады (см. доклад Карпушенко), посему достоверными быть не могут. Дело в том, что еще 22 июня 2000 г. ("Время-ММ", № 90 (477)) были опубликованы совсем другие данные ленинградских ученых (млн. чел.): было 3,2, эвакуировано не более - 0,2, осталось - 0,56. Внимательный читатель без труда реальную цифру потерь определит с первого раза. Вот эти цифры и комментировал на ленинградском TV Лихачев, и также Астафьев во время визита к нему в д. Овсянки Президента Ельцина. И никаких разговоров о "некорректности" не было и в помине.

Поэтому, в силу какого-то несовершенства, я и не смог понять необходимость проведения бодрого парада вместо мероприятий Великой Скорби. Но не следует забывать, что сокрытие потерь оскорбляет память погибших блокадников. История же рано или поздно воздаст всем по заслугам и назовет истинные цифры Ленинградской трагедии. Подождем.

«Подправленное» сражение^[327] 

ЗАМАЛЧИВАНИЕ ПРАВДЫ О ВОЙНЕ ПРИНИЖАЕТ БЕССМЕРТНЫЙ ПОДВИГ НАШИХ СОЛДАТ 

В канун 60-летия Курской битвы наконец-то появились две обстоятельные публикации о боях на южном фасе «огненной дуги» («НВО» № 16 и 20, 2003 г.). Ибо по сей день на масштабном полотне одного из величайших сражений мировой истории отчетливо видны «белые пятна» — изъяны в оценке отечественными историками действий 5-й гвардейской танковой армии генерал-лейтенанта Павла Ротмистрова, с одной стороны, и 2-го танкового корпуса СС обергруппенфюрера Пауля Хауссера — с другой.

СРАЖЕНИЕ ЕСТЬ, КАРТЫ — НЕТ  

В самом деле, заглянем в 4-й том Советской военной энциклопедии (СВЭ). В статье «Курская битва» победа 5-й гв. ТА признана безоговорочно: «...12 июля в районе Прохоровки сражение было выиграно советскими войсками... Основные силы врага перешли к обороне... 13-15 июля немецко-фашистские войска продолжали атаки против частей 5-й гв. танковой и 69-й армий в районе южнее Прохоровки (на картах-схемах Курской оборонительной операции 69-я А в эти дни действовала только восточнее и юго-восточнее Прохоровки. — B.C.)». Отсюда следует, что 2-й ТК СС далее района «южнее Прохоровки» продвинуться не смог. Между тем необходимые документальные подробности (рубежи развертывания корпусов, названия населенных пунктов и др.), подтверждающие успех 5-й гв. ТА, в тексте отсутствуют. Сказано только, что «за день боя гитлеровцы потеряли до 400 танков». Схема боевых действий не прилагается.

В 6-м томе СВЭ в статье «Прохоровка» также нет каких-либо подробностей встречных боев, однако подчеркнута победа советских войска (схемы сражения также нет). В учебнике для военных академий («История военного искусства», 1984, с. 201) обнаруживается и нечто новое: «...Враг не только был остановлен, но и в последующем был отброшен на 8-10 км». Какие-либо подробности сражения традиционно не приводятся, однако потери противника составили уже «свыше 400 танков» (схемы также нет).

В 1999 г. выходит новая российская Военная энциклопедия (ВЭ), в которой (т. 4, с. 361) прежние итоговые формулировки о Прохоровском сражении («было выиграно» и др.) из текста изъяты, а сам факт победы 5-й гв. ТА обойден молчанием (удивляет схема на вкладке: на ней вместо окончания 16,07 боев 2-го ТК севернее Прохоровки почему-то проставлена дата 12.07). Приведены только данные об уроне: 5-я гв. ТА безвозвратно потеряла 350 танков и САУ, а противник — 360 танков и штурмовых орудий. Это «...предопределило срыв наступления противника на Курск с юга... Понеся большие потери... и опасаясь окружения своих войск, вклинившихся на глубину до 35 км, противник 16 июля начал планомерный отход главных сил в исходное положение».

Но вот что написал в 1987 г. академику Александру Самсонову научный сотрудник Белгородского краеведческого музея Лебедев: «...5-я гв. ТА уничтожила за три дня 150 танков противника, а не 400, как это провозглашал командарм 5-й ТА. Да и эти бои назывались в то время контрударом, а затем начали называть встречным танковым сражением. А ведь до 12 июля каждый день сражения был свирепее Прохоровки... Печать, радио, телевидение и кино фактически свели успех советских войск на Курской дуге к успехам 5-й гв. ТА у Прохоровки... До чего же мы допишемся дальше?..».

ЛУЧШИЕ ДИВИЗИИ ВЕРМАХТА

А сколько же было танков и САУ у Ротмистрова к началу боевых действий в районе Прохоровки? Тут тоже не все однозначно. Практически во всех изданиях, в том числе и мемуарных, называется цифра 850. Но, раскрыв фундаментальный труд «Стратегические решения и Вооруженные Силы» (1995, т. 1, с. 307), с удивлением узнаем, что 5-я гвардейская танковая армия имела «...5 корпусов, до 1100 машин». А о тяжелейших потерях объединения в боях у Прохоровки свидетельствует командующий Степным фронтом Иван Конев: «...Эта армия, вновь возвращенная фронту, была уже не той, какой она от нас уходила... в ней насчитывалось только 160 танков и самоходных орудий». Таким образом, без повреждений в 5-й гв. ТА осталось (с учетом восстановленных за две недели после окончания боев) порядка 14% бронированных машин.

Для более объективной оценки событий тех июльских дней следует уточнить боевые возможности трех танковых дивизий 2-го ТК СС, которые командующий 4-й германской танковой армией Херман Хот бросил против соединений Ротмистрова.

«Лейбштандарт СС «Адольф Гитлер» (1-я тд Ваффен СС), «Дас Райх» (2-я тд Ваффен СС) и «Тоттен Копф» («Мертвая голова», 3-я тд Ваффен СС) к началу июля 1943 г., согласно всем немецким источникам, были полностью укомплектованы людьми и техникой. Соединения имели практически одинаковые численность (до 15 тыс. солдат и офицеров) и боевой состав, тяжелые танки T-VI «Тигр» с 88-мм пушкой, танки T-IV с новой 75-мм длинноствольной пушкой и дополнительными бортовыми экранами-«фартуками» и штурмовые орудия с 75 и 88-мм пушками (или 105-мм гаубицами). Всего во 2-м ТК СС насчитывалось около 500 танков (в том числе до 50 «Тигров», около 300 T-IV). Командовал корпусом .обергруппенфюрер СС Пауль Хауссер (1880-1972 гг., войну закончил командующим группы армий «Г» на Западном фронте, один из 159 кавалеров Рыцарского креста с дубовыми ветвями^[328] и мечами).

Танковой армии Ротмистрова предстояло сразиться с лучшими (по немецким оценкам) дивизиями германской армии.

1943-Й: ГОД УЧЕБЫ

Известно, что формирование 5-й гв. ТА (18-й гвардейский танковый^[329], 29-й танковый и 5-й гвардейский механизированный корпуса и другие части, в основном оснащенные Т-34 с 76-м пушкой) закончилось всего за три месяца до начала Курской битвы. Так что, находясь в подчинении Ставки ВГК до момента передачи 9 июля 1943 г. Воронежскому фронту, армия необходимого боевого опыта практически не имела. Введенная после длительного форсированного марша в бой без должной разведки положения танковых частей противника и его отдельных подвижных противотанковых групп (8-12 88-мм ПТО с единым управлением огнем - «Паркфронт») армия понесла тяжелейшие потери.

Результат боев свидетельствует о том, что критические замечания Сталина («...ничего с танковыми армиями не получилось»), сделанные им 3 сентября 1942 г. в связи с неудовлетворительными действиями впервые организованных наших ТА, к июлю 1943 г. были учтены не в полной мере. Этот вывод в достаточной степени согласуется с мнением немецкого генерала Меллентина: «1943 год был для русских все еще периодом учебы... Лишь в 1944 году крупные русские танковые и механизированные соединения приобрели высокую подвижность и мощь и стали весьма грозным оружием в руках смелых и способных командиров».

Некоторые авторы пытаются «усилить» 2-й ТК СС новыми танками «Пантера» и штурмовыми орудиями «Фердинанд» (а их летом 1943 г. дивизии Хауссера не имели) и «вводят» в его состав 11-ю тд 48-го ТК. Утверждают также, что на участке 2-го танкового корпуса СС действовал и 3-й ТК из состава группы Вернера Кемпфа, которая завязла в боях юго-восточнее Прохоровки в районе Сабынино-Казачье.

Утверждают даже, что 5-я гв. ТА якобы получила летом 1943 г. танки Т-34 с 85-мм пушкой, снаряды которой пробивали броню «Тигров» и «Фердинандов». Даже неловко объяснять этим «специалистам», что Т-34-85 приняли на вооружение в начале 1944 г. Первый же серийный танк этого типа сошел с конвейера только в марте 1944 г.

В завершение этого краткого обзора хотелось бы выразить надежду, что о прохоровском сражении будет сказана правда: что было хорошо и что было плохо, где была победа и где была неудача.

В признании этой правды — истинное уважение памяти погибших.

Главному редактору журнала «Военно-исторический архив»

Уважаемый Валентин Степанович! Приятной неожиданностью для читателей стало появление в журнале статьи В. Замулина и Л. Лопуховского о еще далеко не последнем «белом пятне» историографии Великой Отечественной войны — «Прохоровское сражение. Мифы и реальность» (ВИА №33-39).

Очевидное достоинство добротно сделанной работы — документальное изложение хода боевых действий главным образом 12-16.07.43 г. в районе Прохоровки на основе сопоставления (практически впервые!) данных как наших, так и немецких архивов. Поэтому есть все основания поздравить авторов за качественный разбор боевых действий.

Однако выводы по сражению, сделанные авторами в журнале (ВИА №39, с. 122), ничего, кроме удивления, вызвать не могут, т.к. находятся в очевидном противоречии (не адекватны) с реальными итогами боевых действий у Прохоровки, подробно изложенными в первых шести журнальных статьях.

Складывается впечатление, что авторы, объективно изложив ход боев, в последний момент испугались печальных итогов этого «побоища» (по Ротмистрову). Поэтому решили традиционно подыграть той части ветеранов, которая, как правило, не вспоминая о погибших наших воинах и не желая знать подлинной правды о событиях войны (так им удобнее), считает возможным праздновать победу даже в тех сражениях, где ее на самом деле не было. Как бы подготавливая пути отхода к своему неубедительному заключению о «выигранном сражении» (?), авторы ввели тезис о том, что «результаты прохоровского сражения нельзя рассматривать вне рамок оборонительной операции Воронежского фронта, частью которой оно являлось» (ВИА № 39, с. 60). Ну почему же нельзя? Можно, ибо, следуя подобной логике, бои под Прохоровкой являлись частью и всей Курской битвы. Однако оно (сражение) поддается без особого труда отдельному анализу (что авторы и сделали), т.к. имеет четкие территориальные и временные границы, а также основного участника — 5 гв. ТА. Именно поэтому Прохоровское сражение на протяжении более полувека анализировалось и рассматривалось как крупномасштабный самостоятельный боевой эпизод: в Военной энциклопедии («Прохоровка»), почти во всех маршальских мемуарах, научных разработках, учебниках и др. Да и наши авторы статью назвали отнюдь не «оборонительная операция Воронежского фронта 5-17.07.43 г.», а предельно адресно: «Прохоровское сражение»... Предпринятая же страховочная попытка искусственно как бы растворить (распределить) печальный результат этого сражения в итогах неудачного контрнаступления основных соединений Воронежского фронта не оригинальна.

В связи с этим хотелось бы обменяться мнениями (хотя бы кратко) на страницах журнала об оценке анализа одного из значимых боевых эпизодов Великой Отечественной войны. Актуальность возможного обсуждения обусловлена тем, что некоторые авторские трактовки событий представляются спорными и не все мифы (уж один-то точно — «победный») им удалось развеять.

Вот перечень возникших вопросов и замечаний.

1. Главный вывод авторов: «... войска Воронежского фронта, несмотря на тяжелые потери, выиграли 7-дневное сражение и успешно завершили оборонительную операцию...».

Начнем с конца. Если принять авторскую аргументацию о завершении оборонительной операции, то совершенно непонятно (и не логично!), зачем Ватутин 16 июля отдавал приказ: «... о переходе к упорной обороне... с готовностью к 5.00 17 июля» (ВИА №39, с. 63). Что же получается — от обороны к обороне? Так не бывает. Значит, «до того» планировались не оборона, а наступательные действия соединений фронта — контрнаступление, контрудары и т.п. Есть ли этому подтверждения? Да, есть. Более четко, чем я, сформулировал эти наступательные действия Ватутин в докладе Сталину (9.20 12.07.43 г.): «...Войска центра Воронежского фронта (6 гв., 1 ТА, 5 гв. А, 5 гв. ТА)... в 8.30 перешли в наступление по плану» (ВИА №36, с. 97).

Теперь о том, кто что «выиграл». Для этого следует напомнить о тех задачах, которые поставил комфронта соединениям, и как они были выполнены. Вот суть замысла Ватутина (ВИА №39, с. 68): в центре рассечь боевой порядок 2 ТКСС (исп. 5 гв. ТА и 5 гв. А), одновременно нанесением ударов по флангам основной группировки противника, выйти в ее тыл с целью окружения и разгрома (исп. 1 ТА, 6 и 7 гв. А, 69 А, 2 гв. ТК), в дальнейшем развивать наступление на Томаровку (60 км от Прохоровки). Таким образом, мы имеем дело с наступательной (а не оборонительной) фронтовой операцией. Глубина поставленных задач — до 60 км.

Выполнили ли указанные соединения поставленные Ватутиным задачи? Нет, не выполнили, т.к. на всех шести (обозначенных на сх. 8) направлениях основных ударов атаки наших войск были отбиты. И только на небольшом участке ценой «огромных потерь» («дальше атаки потеряли всякий смысл» и др.) 18 и 29 ТК, «не выполнив поставленных задач», продвинулись всего на 2-3 км. Учитывая приведенные авторами архивные документы (приказы, боевые донесения и др.), можно сделать только один печальный вывод: контрнаступление провалилось. Части 2 ТК СС и 3 ТК, изменив направление главного удара и осуществив перегруппировку ТД, наступали (до 15. 07 включительно) на Правороть, охватывая Прохоровку с юга и юго-востока. В этих условиях, реально оценив обстановку и непомерное количество понесенных войсками потерь, Ватутин и отдал приказ о переходе к «упорной обороне».

Кстати, отстаивая надуманный вывод о якобы выигранном сражении, авторы почему-то включили в статью материалы специальной комиссии Г.М. Маленкова (август 1943 г.). Однако именно ее выводы опровергают авторское заключение. Из акта следует, что боевые действия под Прохоровкой 12 июля 1943 г. (день решающих и наиболее ожесточенных танковых боев) «являются образцом неудачно проведенной операции» (ВИА №39, с. 108).

Противоречивые данные приводятся в статье и о дальнейших планах немецких войск. У Ватутина (ВИА №38, с. 50): «...противник не отказался от наступательных целей», а у авторов — противник «отказался от продолжения наступления» (ВИА №39, с. 122). В другом месте: «Противник не только отразил атаки корпусов 5 гв. ТА, но и сумел сохранить боеспособность своих соединений» (№39, с. 4). Неувязка. К тому же дальнейшие помыслы Манштейна авторы существенно исказили, делая основной упор на его план от 12. 07, который 13. 07 Гитлер отменил, как и дальнейшее проведение операции «Цитадель» (неудача ее очевидна и обсуждению не подлежит). Однако утверждение, что Манштейн якобы «отказался от продолжения наступления» (ВИА №39, с. 122), не соответствует действительности. На самом деле он («развивая успех»), до окончательного завершения операции Цитадель», принял решение: «После ... совещания с обоими командующими армиями 16 июля были изданы приказы... нанести удары противнику еще до окончания битвы в районе Курской дуги»... При этом 4 ТА должна была «разбить противника... южнее Псёла», а армейская группа Кемпфа, взаимодействуя с 4 ТА, -«...уничтожить группировку противника, окруженную на стыке между обеими армиями». И только после завершения этого этапа наступательных действий Манштейн планировал «отвести обе армии на исходные позиции... К сожалению, из этих планов ничего не получилось!!!» Почему не получилось? Во всяком случае, не потому, что (по утверждению авторов) вечером 17 июля Манштейн, исходя из анализа сложившейся обстановки, «приказал вывести 2 ТК СС из боя»... (ВИА №39, с. 124). На самом деле первичный приказ был отнюдь не Манштейна, ибо он вынужден был, в нарушение своих планов, выполнить прямое указание непосредственного начальства: «... 17 июля ОКХ приказал немедленно снять весь 2 ТК СС и направить его в свое распоряжение... В связи с таким уменьшением сил командование группы было вынуждено отказаться от запланированных ударов... и вернуть армии на исходные позиции». А это уже другая ситуация, совсем не та, какую пытались внушить читателям ВИА авторы статьи. И приведенная оценка Ф. Меллентина ничего, по сути, не подтверждает, ибо он имел ввиду («немецкое наступление провалилось») срыв всей операции «Цитадель» (уже зная 14. 07 о решении Гитлера от 13. 07), а не действия в районе Прохоровки. И «плакался» он по своим бедам — неудачным действиям 48 ТК на Обояньском направлении в основном против 1 ТА Катукова. Поэтому, как одну из оправдательных причин невыполнения корпусом поставленных задач, он назвал «потрясающие» потери танков T-V «Пантера». По немецким данным, корпус потерял 42 «Пантеры» (не наш масштаб, как говорят — «нам бы его заботы»).

Что касается 2 ТК СС, то о нем Меллентин в этом абзаце ограничился только общей фразой (авторы ее опустили): «не лучше обстояло дело в танковом корпусе СС». Здесь начштаба корпуса явно покривил душой, пытаясь заодно сравнить неудачи 48 ТК с очевидными успехами 2 ТКСС, судя по итогам его боев 5-15. 07.43 г., изложенным в статье.

2. Важнейшее значение при анализе Прохоровского танкового (в основном) сражения имеют данные о понесенных обеими сторонами потерях.

Сразу следует отметить, что попытка авторов определить их достаточно точно (поштучно), по независящим от них причинам не удалась, так как:

а) данные разработок последних лет свидетельствуют, что отечественная статистика (деформированная порой до неузнаваемости государственными идеологическими органами) достоверной не является и для серьезного анализа (без допуска ко всем до сих пор сокрытым архивам) практически не пригодна;

б) из материалов статьи следует, что при неудаче наши командиры зачастую результаты боев в документах просто не фиксировали. Причем это делалось для сокрытия и уменьшения своих потерь при молчаливом согласии командования.

Полностью подтверждает недостоверность отечественной статистики по войне соотношение количества безвозвратных военных потерь, определенных Генштабом (8, 6684 млн. чел.)^[330] и научным коллективом Подольского архива МО (опубликованы в ВИА) — 13,85 млн. чел. Если вернуться к прохоровскому сражению, то не совсем точно определено даже количество танков и САУ 5 гв. ТА: то ли 850 (по мемуарам), то ли 957 (в статье), то ли 1100 (данные Института военной истории). Нет ясности и с потерями у Ротмистрова: 350,500 или больше?

Уровень достоверности немецкой статистики значительно выше. При условии тщательного изучения в последующем их архивов можно будет получить и более точные данные о потерях танков. Для того чтобы не путаться с разной оценкой ремфонда противоборствующих сторон (кто сколько машин успел или не успел эвакуировать и т.п.), целесообразно определять суммарные потери танков на поле боя (безвозвратные + получившие повреждения). Пока же авторы тщетно пытались определить это количество по разновременным данным только 2-3 немецких историков.

Учитывая реальное состояние военной статистики, оправданно временно перейти к определению только порядка цифр танковых потерь. Тем более что эти предложения согласуются с оценкой авторов статьи: «определить ориентировочно», «решение вопроса... требует дальнейшего изучения с привлечением дополнительных источников» и др.

Для определения немецких потерь за основу можно взять оценку прохоровских событий белгородскими учеными и краеведами (разбиравшимися на месте событий), которую привели, но не прокомментировали авторы статьи: 5гв. ТА уничтожила «за три дня 150 танков противника, а не 400». Во всяком случае, можно предположить, что потери 2 ТК СС (оценочный порядок цифр) находятся в диапазоне 150-190 единиц.

Более сложно разобраться с традиционно малодостоверной оценкой нанесенного нам урона. Например, данные по потерям 5 гв. ТА только за один день (12. 07) отличаются друг от друга почти в 1,5 (!) раза: 348 и 500 единиц. Поэтому ничего не остается как решить эту запутанную задачу, применив систему артефакта, существенно переворачивающую «вверх дном» сложившееся представление (в нашем случае — о потерях). Дело в том, что в 1960 году при жизни всех основных «баснописцев» прохоровских событий — Ротмистрова, Василевского, Жукова и других, маршал Конев в своих мемуарах привел удивительный факт реального состояния 5 гв. ТА к 9 августа 1943 г.: «... эта армия, вновь возвращенная Степному фронту, была уже не той, какой она от нас уходила... в ней насчитывалось только 160 танков и САУ» («Записки командующего фронтом», с. 31). И никто из мемуаристов и историков достоверность этой фразы под сомнение не поставил. К тому же следует иметь в виду, что по состоянию на 17.07 численность ее была еще меньше, т.к. за последующие три недели ремсредства 5 гв. ТА восстановили и ввели в строй танки, имевшие средние и легкие повреждения. И если отнести эту цифру только к штатной численности 5 гв. ТА (минимальный вариант!), то потери ее составят порядка не менее 700 единиц с превышением над противником в 4 и более раз.

Кроме сказанного, хотелось бы отметить следующее.

• Утверждение о том, что «танки T-IV с 75-мм пушками...несколько превосходили орудия наших танков Т-34...» ошибочно, т.к. существенно искажает картину (суть) огневого противостояния танковых частей на полях Прохоровки. Основной (до 1944 г.) танк Вермахта T-IV (по разным данным во 2 ТК СС их было от 40 до 60%) с новой пушкой длиной в 43 и 48 калибров имел подавляющее превосходство над Т-34 по КБС — комплексу боевых свойств (начальная скорость снаряда почти в 1,5 раза выше, чем у пушек Ф-34, бинокулярный прицел, гарантированное поражение любого бронеобъекта на дистанции 1500 м и др.). В силу этого Т-34 под Прохоровкой выиграть огневую дуэль с T-1V практически не мог. Шансы уравнялись только в марте 1944 г. с выпуском Т-34-85.

• Излишне длинное цитирование недостоверных разглагольствований Ротмистрова. Вместо авторских оценок — «лукавит», «мерещится» и т. п., его словоблудие следовало бы сразу охарактеризовать одним, всем понятным, словом — вранье!

• В 503-м ТБ было 45 T-VI, а не T-IV (ВИА №39, с. 94) (это, конечно, опечатка).

• По немецким данным, «Зепп» Дитрих в июле 1943 г. возглавил 1 ТК СС, передав командование тд «Лейбштандарт СС «Адольф Гитлер» (цата неизвестна) бригаденфюреру (генералу) Теодору Вишу.

• Приведенные данные потерь сторон в процентном отношении ни о чем не говорят и не могут служить обоснованием «вынудить» 2 ТК СС отказаться от продолжения наступления (такого «отказа» к тому же не было вплоть до 17.07), ибо важен не «%», а сохранившийся реальный огневой (боевой) и количественный потенциал сторон (5 от 10 тоже составляют 50%, ну и что?).

• Анализируя с научных позиций сложную динамику боев, авторы вместо общепринятых четких определений и оценок действий военачальников в оперативно-тактическом плане (правильные, грамотные, ошибочные и др.) посчитали возможным применить какую-то неуместную терминологию: «старая лиса» (Хауссер), «коварный» (Манштейн) и др. Ну, «старая лиса» еще как-то понять можно — возраст. А вот чего такого мог еще придумать «коварного» Манштейн, непонятно.

И последнее. С учетом опубликованных авторами данных о ходе сражения в районе Прохоровки, а также приведенных выше замечаний и уточнений по этим материалам, есть все основания в заключение честно сказать читателям, что:

• начатое 12 июля 1943 г. контрнаступление армий Воронежского фронта закончилось к 16 июля полной неудачей, так как ни одну из поставленных задач соединения не выполнили. В связи с этим 17 июля войска фронта вынуждены были перейти к «упорной» обороне. В дневнике боевых действий 4 ТА Хота (Гота) (до решения ОКХ от 17.7) говорится о «...полном успехе. Так как советское наступление не только было отбито, но и 2 ТК СС в те же дни смог добиться еще захвата местности» (ВИА №39, с. 121).

• непосредственно 5гв. ТА, понеся огромные (до 80%) потери, танковое сражение с 2 ТК СС проиграла («П. Хауссер переиграл П.А. Ротмистрова»). Минимальное вклинение ее частей на главном направлении (не более 2-3 км) создало 2 ТК СС условия для обходного продвижения его частей южнее и юго-восточнее Прохоровки в общем направлении на Ямки, Правороть, Жимолостное, Новоселовка и др. В этих условиях уже 14 июля в 21.00 A.M. Василевский докладывал И.В. Сталину, что: «приступил к выводу Ротмистрова в резерв с целью создания нового мощного кулака» (ВИА №38, с. 39). Именно поэтому С.М.Штеменко в своих мемуарах («Генеральный штаб в годы войны», с. 171), имея достоверные сведения о потерях 5 гв. ТА, Прохоровскому сражению посвятил всего 4 строчки. В этом коротком абзаце есть ничего не значащие комментарии — «величайшее танковое сражение», «коса нашла на камень» и другие, но нет слова «победа».

• тезис о «победе» не подтверждают и сами авторы, которые признали, что «решение на контрудар... несомненная ошибка, если не больше». Они же заговорили и о целесообразности перехода к «преднамеренной обороне» вместо проведения контрудара и др.

Причины всего этого, как всегда, традиционны для 1941-1943 гг. и авторами названы верно:

• недостаток грамотных и опытных командиров: в армии к 06.1941 г. из 576 тыс. офицеров лишь 7,1% имели высшее образование (НВО, №15, 2003);

• низкий оперативный уровень проведения операций;

• неудовлетворительная организация боя;

• потеря единого управления;

• недооценка сил противника и переоценка своих;

• плохая радиосвязь и многие другие.

Эти очевидные оперативно-тактические промахи командования как всегда компенсировались героизмом и самопожертвованием рядовых воинов нашей армии.

Все вышесказанное согласуется с оценкой Ротмистрова (из докладной записки Жукову от 20.0.,1943 г.): «... при столкновении с...немецкими танковыми частями мы, как общее правило, несем огромные потери в танках и успеха не имеем» («Вокруг света», апрель 2003 г., с. 154).

Что касается авторов, то они, посвятив статью погибшим и пропавшим без вести, должны были сохранить высокий моральный уровень этого посвящения - сказать читателям только правду. Похоже, что задачу эту они выполнили не полностью.  

Искушение мифами^[331]

(КРАТКИЙ ОБЗОР ПУБЛИКАЦИЙ В СРЕДСТВАХ МАССОВОЙ ИНФОРМАЦИИ О ПРОХОРОВСКОМ СРАЖЕНИИ В ХОДЕ КУРСКОЙ БИТВЫ)

Прошло уже 60 лет со дня победоносного окончания летом 1943 года сражения на Курской дуге. Несмотря на возражение крупнейших военачальников Вермахта, Гитлер, не умеющий, кроме всего прочего, сочетать желаемое с реальными возможностями, упорно настаивал на проведении этой операции («Цитадель»). Вот как он сформулировал свою главную задачу в оперативном приказе №6 от 15.04.1943 г.: «... Этому наступлению придается решающее значение. Оно должно завершиться быстрым и решительным успехом, дать в наши руки инициативу на весну и лето текущего года...». Классика — «гладко было на бумаге...». В действительности же в ходе крупнейшего в истории XX века 50-дневного бескомпромиссного сражения (Курская оборонительная, Орловская и Белгородско-Харьковская наступательные операции 5.07-23.08.1943 г.) лучшие немецкие войсковые соединения групп армий «Центр» и «Юг» были разгромлены советскими войсками (здесь и далее выделено мной — B.C.). Всего на фронте от 400 до 550 км с обеих сторон участвовало 300 дивизий, более 4 млн. человек, до 12 тыс. самолетов, более 69 тыс. орудий и свыше 13 тыс. танков и САУ. По данным ГБТУ, с нашей стороны сражались все 5 танковых армий, все 23 танковых и 6 механизированных корпусов из 13, имевшихся в Красной Армии.

После этого сокрушительного поражения немецкие войска окончательно лишились возможности до конца войны проводить наступательные операции подобного масштаба ибо, по сути, именно эта битва определила исход всей войны. Однако потери наших войск в ходе трех указанных операций оказались столь велики и в настораживающей степени неадекватны конечным их итогам, что заметно усеченные данные по ним были опубликованы только в 1993 году в работе Генштаба «Гриф секретности снят» («ГСС»): личный состав — 963, 3 тыс. человек, 6064 танка и САУ, 5250 орудий. Немецкие войска (по подсчетам наших специалистов) потеряли: «около полумиллиона» личного состава, 1500 танков, свыше 3,7 тыс. самолетов и 3 тыс. орудий. Все эти данные потерь (как наши, так и немецкие) за последние два десятилетия неоднократно оспаривались и уточнялись отечественными и западными историками (оценка Манштейна в мемуарах о танках: «... по этим сведениям мы потеряли намного больше того, что мы вообще когда-либо имели»).

В советские годы усилиями идеологов со Старой площади и ГЛАВПУРа для большей «доступности» пропагандистской кампании основной акцент в изложении и оценке курских сражений был смещен в сторону боев 12 июля 1943 года у Прохоровки, сделав это «танковое побоище» в основном 5 гв. ТА Ротмистрова против 2 ТК СС немцев своеобразной визитной карточкой всей Курской битвы. При этом оценка в официальных изданиях послевоенных лет фактически проигранного противостояния, была однозначна: «сражение было выиграно советскими войсками» (СВЭ, т.4, с.538 и т.6, с.612). Дезинформационный эффект многократно усилили в киноэпопее Ю.Озерова «Освобождение» показом выдуманного одноразового встречного столкновения на огромном поле многих сотен противоборствующих танков с наглядной демонстрацией безоговорочной победы 5 гв. ТА (я до определенного момента все так себе и представлял).

Так был сформирован очередной миф, искажающий, к сожалению, историю войны и оскорбляющий очевидной ложью память геройски погибших в тех боях воинов нашей Армии. Расчет был сделан на то, что в первобытной наивности мифа заложена великая сила (Пушкин: «Над вымыслом слезами обольюсь»). Однако следует помнить, что миф не может собой подменить факт — об этом идеологи Партии забыли. В то же время решающие заслуги наиболее реальных авторов победы на курских просторах, в первую очередь, таких как К. К. Рокоссовский (Центральный фронт (ЦФ)), М. Е. Катуков (1 ТА Воронежского фронта (ВФ)) и другие, были как бы приглушены, а роль представителей Ставки ВГК — неоправданно преувеличена (именно одному из них, а не наиболее удачливому комфронта, поставлен памятник на боевом поле). Здесь следует напомнить, что ненужность введения этих, явно надуманных, должностей убедительно обосновал К.К.Рокоссовский — безусловно, один из наиболее талантливых наших полководцев, сумевший на деле продемонстрировать в полной мере (не в пример многим его коллегам) постижение высот оперативного искусства при проведении, например, Курской, Минской и других стратегических операций. Цитирую: «... Такой представитель вмешивался в действия комфронта, подменял его», но «... за положение дел не нес никакой ответственности».

Между тем, очевидно, что ради возможности сказать всю правду о событиях 1941-1945 гг. последнее десятилетие идет необъявленная, но бескомпромиссная война между мифами и фактами. Однако отрадно отметить — именно к юбилейной дате 60-летия Курской битвы печать, радио и телевидение (как бы взламывая воздвигнутую стену дезинформации и умолчания) опубликовали ряд новых документальных работ о тех событиях с опровержением многих «установочных» фактов, изобретенных в советские времена авторами идеологизированной и малодостоверной официальной «аксиомной» истории. Например, в телевизионных передачах впервые предельно ясно прозвучала мысль о главенствующей роли в достижении успеха в полосе ЦФ К.Рокоссовского, сдержавшего удар, в основном, 9-й Армии В. Моделя. Эта армия (41, 46, 47 ТК, 20, 23 АК и др.), понеся тяжелые потери и продвинувшись всего на 9-12 км, уже 11 июня вынуждена была отказаться от наступления и перейти к обороне. Именно грамотные действия командования ЦФ и командиров соединений создали основные благоприятствующие предпосылки перехода в наступление наших войск на орловском направлении 12 июля и в последующем — на белгородско-харьковском 3 августа. Телеинтервью проводились большей частью с ветеранами ЦФ, которые прямо заявляли: «А причем здесь Прохоровка? Именно у нас — в Понырях, Ольховатке, Гнилище и других пунктах — раньше, чем у боевых соседей, был остановлен враг, и мы первыми начали контрнаступление». Такие же высказывания были и у бывших бойцов и офицеров 1-й танковой и 6-й гв. армий, в напряженных, кровопролитных боях сорвавших планы 48-го ТК 4-ой ТА Хермана Хота прорваться к Обояни, от которой до Курска оставалось всего 55 км. Выступали ветераны-саперы, успешные действия которых по установке труднопроходимых для немецких танков и пехоты минных полей сыграли не последнюю роль в достижении победы — средняя плотность минирования на ЦФ и ВФ была впервые доведена до 1500 противотанковых и 1700 противопехотных мин на 1км фронта. Много интересного рассказал орденоносец-«пэтээровец» о боевом применении противотанковых ружей (ПТР): «По «тиграм» не стреляли — это только в кино показывали. Однако с короткой дистанции наверняка уничтожали бронетранспортеры, бронемашины, автомобили и, если повезет, танки. Я имею в виду слабо бронированные Т-2 и Т-3, с остальными не получалось».

В передачах о Прохоровском сражении впервые говорилось о «тяжелых потерях танковой армии Ротмистрова», однако, итоги тех боев обходили молчанием.

И все же, несмотря на более приближенное к реальным фактам содержание телепередач, при освещении курских событий в печатных изданиях уровень объективно-документальной информативности был на порядок выше. Будучи ограниченным рамками этого обзора, я отмечу только наиболее значимые работы. Вот их перечень.

В. Н. Замулин и Л. Н. Лопуховский. «Прохоровское сражение. Мифы и реальность». («Военно-исторический архив» (ВИА, №33-39).

Есть все основания считать, что эта объемная работа является лучшим изложением реальных событий 10-15 июля 1943 г. в районе Прохоровки. Мне, например, ничего подобного до сих пор читать не довелось. Обилие архивных документов (наших и немецких), подробный разбор боевых эпизодов и их грамотный, объективный анализ создали предпосылки для достаточно ясного понимания того, что же на самом деле произошло на Прохоровском поле летом 1943 г. при столкновении основных сил 5 гв. ТА П. Ротмистрова со 2 ТК СС П. Хауссера. Картина боев получилась настолько четкая и однозначная, что можно согласиться с мнением тех моих коллег, которые от принятия в полной мере авторской трактовки выводов статьи (из-за их частичного рассогласования с изложенным материалом) считают возможным воздержаться. Для тех же, кто эту статью еще не читал (а я настоятельно рекомендую это сделать) о боевых действиях именно 5 гв. ТА, можно сказать следующее:

• решение о «самоубийственном» (по Д. Глэнцу) контрнаступлении многосотенного состава танков по открытому полю на «не сдвинувшуюся с места» (ВИА, №36, с.92) ТД противника (в условиях подавляющего ее огневого преимущества — 88 и 75-мм новые длинноствольные пушки против наших 76-мм), явилось «ошибкой, если не больше» (ВИА, №39, с. 113);

• главная ударная сила 5 гв. ТА (18 и 29 ТК) задачу дня «не выполнила» и понесла «настолько большие потери» («они были огромны»), что «ее дальнейшие атаки потеряли всякий смысл» (ВИА, №37, с. 127). Только за один день 12.07 5 гв. ТА потеряла «около 500 танков» (ВИА, №37, с. 128), то есть более половины своего состава. В связи с этим уже на следующий день ее оставшуюся часть комфронта Ватутин вынужден был вывести из зоны соприкосновения с противником в тыл для срочного доукомплектования;

• миф о «встречном танковом сражении» и «сквозных атаках» так мифом и остался, ибо одиночные машины, прорвавшиеся к исходным позициям не вышедшей «на встречу» главным образом дивизии «Лейб-штандарт СС «Адольф Гитлер» (замаскировавшей и укрывшей свои танки в складках местности), согласно немецким данным, были уничтожены огнем танков, а также специально созданных с единым радиоуправлением мобильных групп ПТО (Parkfront — «фронт ПТО») до 10 орудий в каждой: 75-мм Рак 40, 88-мм Рак 43 (полевых), Flak 37 (зенитных) и др. Утверждение о том, что при этом нашими танкистами было совершено 20 таранов, умышленно преувеличено, так как из статьи В. Ф. Сотникова «Танковые тараны 1941-1945» («Военно-исторический сборник». М., 1997. Приложение 2, с. 128-136) следует, что в зоне действия 5 гв. ТА таких таранов было всего 9;

• оперативное обеспечение организации боевых действий 2-го ТК СС (оптимальный вариант тактического построения боевых порядков танковых дивизий, четкое взаимодействие их с авиацией, артиллерией и др.) было на более высоком уровне и существенно превосходило аналогичные показатели 5 гв. ТА и взаимодействующих с ней соединений ВФ.

Суммируя все приведенные данные о тяжелейших потерях 5 гв. ТА и минимальном вклинении ее танковых корпусов при проведении контратак (всего до 3-х км), а также имея в виду, что сохранивший боеспособность 2 ТК СС продолжал наступательные действия по более выгодному в оперативном отношении направлению юго-восточнее Прохоровки вплоть до даты исключения корпуса из состава 4 ТА, вывод можно сделать только один — действия 5 гв. ТА 12-13.07, к сожалению, окончились полной неудачей (авторы подобрали другую, более обтекаемую формулировку: «П. Хауссер переиграл П. А. Ротмистрова» (ВИА, №39, с. 112).

Но кто же был истинным автором идеи (абсурдность которой очевидна) примитивной «лобовой» атаки многосотенной лавины танков на более сильного в огневом отношении и приготовившегося к обороне противника? Как правило, все «шишки» достаются только командарму Ротмистрову. А так ли это? Думаю, что не так. Ведь Павел Алексеевич относился к числу опытных и высокообразованных военачальников. Еще в 1938 году он в академии (ВАММ) был руководителем тактического цикла, и я был невольным тому свидетелем. Будучи еще мальчиком, стоял возле него с моим отцом (руководителем огневого цикла) под колоннадой академического здания при отправке слушателей на летние сборы в лагерь у Сенежского озера. И хотя меня Ротмистров тогда изрядно напугал, неожиданно рыкнув: «А ты что здесь делаешь?!», — объективности ради следует считать, что столь грамотный тактик добровольно подобный, заведомо проигрышный вариант атаки выбрать не мог. Учитывая патологическое пристрастие нашего высшего командования к контратакам без разумного сочетания(в отличие от немцев) с обороной (в течение начального периода войны, под Ельней, Смоленском, в сентябре-октябре 41-го — против войск, заблокировавших, а не атакующих Ленинград и др.), такая команда атаковать, а не стать непроходимой стеной, вероятнее всего была спущена «сверху». Адресаты известны: или Ставка ВГК, или ее представитель, или, наконец, комфронта Ватутин. Узнать это точнее пока не представляется возможным, так как ответы на подобные вопросы можно найти только в документах о переговорах «Ставка — комфронта». Однако подобная информация и по сей день для рядовых исследователей является, как правило, закрытой и недоступной («НГ»: «Генералы правду о войне не отдадут»).

Заканчивая эту интересную научную статью, авторы справедливо отметили, что «победа под Курском имела огромное военно-политическое значение».

Михаил Ходаренок. «Первая Прохоровка. На южном фланге Курской дуги масштабные танковые сражения разыгрывались каждый день». («Независимое военное обозрение» (НВО, №16, 2003).

Основное содержание статьи отражено в ее заголовке. Автор пытается ответить на вопрос: «Почему немецкие военачальники практически не заметили крупнейшего танкового сражения под Прохоровкой?». Доводы приводятся следующие. «... Боевой состав советских танковых армий и корпусов, вступающих в Курскую битву, до встречного боя под Прохоровкой был вполне сопоставим с потенциалом 5 гв. ТА. Именно по этой причине 12 июля 1943 г. для немецких войск остался рядовым днем битвы под Курском».

Имеющиеся ресурсы позволяли «... устраивать немцам своеобразные «прохоровки» в битве под Курском практически каждый день... Лучшее подтверждение этой версии — фронтовой контрудар Воронежского фронта 8 июля 1943 г. По привлекаемым силам он вполне сопоставим с встречным (не точно, т.к. сражение «встречным» не было — В.С.) танковым сражением 12 июля 1943 г.». Приводится краткая характеристика замысла фронтового контрудара силами шести ТК и одного МК (директива Ватутина №0014ОП). Названы и причины его неудачи: превосходство противника в воздухе, упреждающее наступление немцев, запредельные маршевые броски (до 200 км при норме 30-40) наших 2 и 10 ТК до начала атаки («... иными словами, вымотать людей перед вводом в сражение до полусмерти»), бои друг с другом (2 ТК с 183 СД), удары штурмовиков по своим частям (2 ТК, 183 СД). Картина знакомая, ибо все это схоже с тем, что происходило и в районе Прохоровки 8-12 июля. Кроме этого большинство опытных танкистов, главным образом 1-й ТА, «возражали против встречных боев с новыми германскими боевыми машинами». Кстати, такой открытый бой танков с танками был запрещен приказом НКО №325 от 16.10.42 г. Обоснованность его требований (во всяком случае, в 1943 г.) была подтверждена результатами боев 1 ТА и 5 гв. ТА в ходе Курской битвы. Автор приводит убедительные возражения командующего 1-й ТА М.Е.Катукова против подобных контрударов: «... наносить контрудар при сложившейся обстановке просто нецелесообразно... гитлеровцы в силах и с дальних рубежей вести с нами успешный огневой бой... А когда мы обескровим их части..., тогда и созреет выгодный момент для нанесения могучего контрудара».

На практике так или почти так и получилось. 48 ТК немцев (командир — Кнобельсдорф, НШ — Меллентин) в составе ТД СС «Великая Германия» (точнее, «гренадерская моторизованная») 3, 11 ТД и др., имея более 360 танков и СУ, наступал в направлении Обояни. Однако благодаря грамотным действиям в первую очередь танковых соединений 1-й ТА совместно с частями 6 гв. А, к 14 июля 48 ТК, исчерпав свои возможности, достиг только (по Меллентину) рубежа «вые. 260,8— вые. 247,0» (соответственно 5 км сев.-вост. и 8 км сев.-зап. Верхопенья).

«... Таким образом, основную тяжесть боев 8 июля 1943 г. вынесла на своих плечах 1 ТА... В целом заслуги армии ... еще ждут своего детального описания. Однако велики были и утраты — в течение только 8 июля 1-я ТА потеряла 158 боевых машин (к началу операции в составе 1-й ТА было 542 танка — В. С.).... В этот «незнаменитый» день Курской битвы БТ и MB Воронежского фронта понесли значительные и по большей части неоправданные потери... утрачено 343 танка». Автор отметил также, что Ватутин испытывал определенное давление со стороны «авторитетного представителя Ставки на ВФ — начальника Генштаба Василевского, ... не молчала и Москва... постоянно следовали накачки и угрозы... Воевали, как умели... И разгар войны — лето 1943 г. — для многих командиров КА был еще периодом ученичества... Из допущенных недочетов выводы делали очень медленно».

М. Ходаренок заметил, что «по такому же сценарию... прошел контрудар войск ВФ и 12 июля 1943 г...., получивший впоследствии наименование «танковое сражение под Прохоровкой». Советские бронетанковые соединения, вновь брошенные в гибельный для них встречный бой, понесли большие потери. Когда же на южном фасе Курской битвы... немцы приступили к плановому отходу, мощно ударить по противнику оказалось уже нечем». Это заключение, по сути, достаточно убедительно ставит под сомнение обоснованность выводов об «успешном завершении» оборонительной (?) операции Воронежского фронта к 16 июля 1943 г. (ВИА, №39,

с.122). Дело в том, что начать наступательную операцию этот фронт смог только 3 августа 1943 г., в то время как на северном фасе Центральный, Брянский и Западный (частью сил) фронты наступали уже с 12 июля.

Максим Моргунов. «Рухнувшая «Цитадель» («Вокруг света», №7, 2003)

В богато иллюстрированной статье приводится соотношение противоборствующих сторон на северном и южном фасе Курской дуги. На общей схеме показаны рубежи, достигнутые нашими войсками при контрнаступлении 12.07.-23.08.43 г. Дано краткое описание боевых действий. Подчеркнута роль немецкой авиации в борьбе с нашими танками. Под фотографией модернизированного пикирующего бомбардировщика Ю-87G, вооруженного двумя 37-мм противотанковыми пушками, текст: «... На таком самолете самый знаменитый пилот Люфтваффе Ханс-Ульрих Рудель уничтожил под Курском 20 советских танков».

Здесь следует сделать два уточнения: первое — известный ас Рудель «самым знаменитым пилотом» все же не был, второе — из 20 указанных танков 12 он уничтожил (по данным Меллентина) в течение одного дня. Хотя следует признать, что, комментируя успехи Руделя, прав я был только в части, касающейся чрезмерной его оценки — «самый знаменитый». Я исходил из того, что по общему признанию «величайшим летчиком-истребителем всех времен» считался Эрик Хартман (352 победы, 1425 боевых вылетов, награжден Рыцарским Крестом (РК) с Дубовыми Листьями, Мечами и Бриллиантами). 

И по этому показателю (популярность!) я был близок к истине, т. к. по немецким оценкам Хартман считался наиболее популярным пилотом люфтваффе. Но, изучая скудную, специально скрываемую от нас информацию о необыкновенных достоинствах пикировщика Ю-87 «Штука» (по сути самого эффективного (до 1944 г., заменен ФВ-190) самолета войсковой авиации 2-й Мировой войны), с удивлением обнаружил, что наивысшую награду Третьего рейха (РК с «Золотыми» Дубовыми Листьями) во всей немецкой армии имел единственный человек — пилот Рудель. Вот перечень боевых достижений «пикировщика № 1» (по немецким данным): подбил 519 танков (главным образом, на Ю-87G с двумя 37-мм пушками) — на 22 единицы больше среднего за войну реального состава нашей танковой армии (по данным Генштаба — 497 ед.); используя, в том числе, 500 и 1000 кг бомбы, потопил (расколов) линкор «Марат», 2 эсминца («Минск», «Стерегущий»), уничтожил 4 бронепоезда, 800 автомашин, 150 позиций артиллерии, 70 десантных судов и др. Сбил 9 самолетов. 30 раз подбит зенитной артиллерией (но ни разу — истребителями), 5 раз ранен. Всего же только 46 кавалеров РК на самолетах этого типа подбили 2414 танков. Учитывая высокую эффективность Ю-87G при атаке на танк с задней полусферы по слабобронированному моторному отделению (под углом ~20°), в люфтваффе были созданы спецэскадрильи (группы) для борьбы с танками. Так что в оценке «популярности» я был близок к истине, чего не скажешь о более высокой «награжденности» Руделя. Однако при ознакомлении с подобной «запоздалой» информацией невольно возникает вопрос: а почему же столь велик разрыв в количестве боевых вылетов, к примеру, у самой талантливой группы как наших, так и немецких плотов? Вот официальные данные о боевых вылетах лучших наших асов: Покрышкин — 600, Кожедуб — 330, Ефимов — 222, Беда — 220. У немцев картина несколько иная: Хартман — 1425, Рудель — 2530. Напрашивается вывод, что боевые действия нашей авиации, скорее всего, лимитировались наличием горючего, т. к. поставленные по Ленд-лизу 2828 тыс. т бензина полную потребность в нем не покрывали. Видимо, по этой же причине велась и слишком ускоренная подготовка летчиков, что приводило к неоправданно завышенным боевым и небоевым потерям в ВВС (по данным некоторых историков, например, в 1943 году небоевых потерь было даже больше, чем боевых). Однако официально опубликовать точные данные по этим показателям пока никто не спешит.

Вернемся к статье Моргунова.

Далее автор приводит данные о потерях 5 гв. ТА за 12 июля: «... Результаты для советской стороны были неутешительны — 5 гв. ТА согласно журналу боевых действий потеряла в этот день 299 танков и САУ, 2 ТК СС — 30». Сразу бросается в глаза разница в цифрах (на 15% меньше) по сравнению с данными, приведенными на с. 127 ВИА № 37, хотя, казалось бы, авторы статей использовали одни и те же «официальные» источники 5 гв. ТА — боевые донесения и журнал боевых действий. Сопоставление этих данных лишний раз подтверждает традиционную недостоверность (подгонка, сокрытие и т.п.) указанных документов. О «недоизученности» вопроса о немецких потерях в танках и говорить нечего. М. Моргунов утверждает, что если бы Ватутин не перенес время атаки 5 гв. ТА с 10.00 на 8.30, то все могло бы быть иначе. «... Дело в том, что «Лейбштандарт» должен был наступать на наши позиции в 9.10, и в этом случае советские танки встречали бы огнем с места немецкие». Сама по себе мысль более чем здравая, однако автор в подтверждение ее не приводит никаких документов, оставляя тем самым ее в разряде только предположения. В статье дан пример принципиальности командарма 1 гв. ТА М. Е. Катукова, когда в первые дни немецкого наступления «... Н. Ватутин отдал приказ ... Катукову немедленно контратаковать. В армии Катукова 1/3 составляли легкие танки Т-70». Во избежание больших и неоправданных потерь «... Катуков обратился к Ватутину с просьбой отменить приказ, но тот отказал. Неугомонный командарм тогда связался со Сталиным и доказал Верховному свою правоту. Приказ Ватутина был отменен. Т-34 продолжали действовать из засад, что было гораздо эффективнее лобовых контратак». А вот командующему 5 гв. ТА при выработке решения о вводе в бой 12.07 его армии именно такой принципиальности и не хватило.

М. Моргунов приводит полностью редкий документ — служебную записку гв. генерал-лейтенанта танковых войск П. А. Ротмистрова от 20.08.43 г., адресованную Г. К. Жукову. Вот основные ее положения: «В танковых боях и сражениях с 12 июля по 20 августа 1943 г. 5 гв. ТА встретилась с исключительно новыми типами танков противника... Я вынужден доложить Вам, что наши танки на сегодня потеряли свое превосходство перед танками противника в броне и вооружении... Наличие мощного вооружения, сильной брони и хороших прицельных приспособлений у немецких танков ставит в явно невыгодное положение наши танки... при столкновении с перешедшими к обороне немецкими танковыми частями мы, как общее правило, несем огромные потери в танках и успеха не имеем... Я, как ярый патриот танковых войск, прошу Вас... сломать консерватизм и зазнайство наших танковых конструкторов... и со всей остротой поставить вопрос о массовом выпуске уже к зиме 1943 г. новых танков». Следует напомнить, что такой танк — Т-34-85 — был принят на вооружение в январе 1944 г., а первый его серийный образец сошел с конвейера Нижнетагильского завода в марте того же года.

Как бы иллюстрируя ситуацию, изложенную Ротмистровым, автор в предыдущем номере журнала («ВС», № 6, «Железный марш») привел малоутешительные данные о потерях танковой армии П. Рыбалко: «... Например. Только 3-я гвардейская танковая армия в 1943 году обновляла парк боевых машин на 90-100% 4 раза!». Подобное зачастую неграмотное применение танковых соединений даже в 1943 году (НВО, №16, 2003: «Период ученичества») подтверждает ставший уже хрестоматийным пример боев 3 гв. ТА на Курской дуге против ГА «Центр» (который я уже приводил ранее), когда танковая группа этой армии 10.8.43 г. в боях за высоту из 110 танков потеряла 100. Нечто подобное происходило и на участке ГА «Юг» — 503-й батальон тяжелых танков «Тигр» T-VI Е (45 ед.) только с 5 по 10 сентября 1943 г. уничтожил 501 советский танк. К сожалению, следует признать, что в 1943 году при ведении боевых действий наших войск «количественные» показатели, как правило, существенно преобладали над «качественными».

М. Ходаренок. «Второе Бородино на Прохоровском поле. После танкового сражения 12 июля 1943 г. обе стороны считали, что потерпели поражение». (НВО, №20, 2003).

Автор отметил, что «официальными советскими историками» контрудар 12 июля 1943 г. под Прохоровкой характеризовался, как «самое большое встречное танковое сражение Второй мировой войны», которое было «выиграно советскими войсками», а 12 июля 1943 г. — «переломный день в ожесточенных боях на южном фасе Курской дуги и в целом во всей Курской битве». В дальнейшем Ходаренок приводит официальные доклады Ротмистрова, Ватутина и Василевского, которые указанные выводы не подтверждают. 12 июля (24.00) Ватутин докладывает Сталину (боевое донесение № 00219): «... 13 июля следует ожидать продолжения активных действий противника на прохоровском и корчаковском направлениях». Автор продолжает: «С этого момента сразу начинаются очевидные нестыковки с официальной версией событий 12 июля. Если генерал Ватутин по-прежнему ожидает от немцев продолжения атак на прохоровском направлении, то, стало быть, нанесенные контрудары... никак нельзя характеризовать, как крупный успех оперативного значения». Автор обратил внимание, что в указанном докладе о «перешедшей с утра 12.07 в наступление 5 гв. ТА ... нет ни одного слова о выигранном сражении и тем более нет даже малейших намеков на то, что потом можно было бы трактовать, как «полное превосходство советского военного искусства...». Таким тоном скорее докладывают о собственных неудачах, нежели о блестящей победе над врагом... В общем, из текста боевого донесения штаба ВФ однозначно ничего понять нельзя... складывается впечатление, что речь идет не более чем о боях местного значения». Такая же трактовка событий изложена и в докладе Сталину 13 июля представителя Ставки ВГК маршала Василевского. «... Начнем с того, что маршал тоже не упоминает о крупнейшем танковом сражении Второй мировой войны. О битве под Прохоровкой — и это более чем странно, не говорится ни единого слова». Из доклада Василевского: «... Приступили к выводу Ротмистрова в резерв». Вывод автора: «... соединения и части Ротмистрова к исходу 14 июля 1943 г. не представляли из себя полноценной боевой силы... По докладам Василевского за 13-14 июля 1943 г. складывается впечатление, что в течение этих двух суток представитель Ставки ВГК и начальник Генштаба РККА оставался в неведении, что стал очевидцем и в какой-то мере участником танковой битвы, не имевшей аналога в истории войн и военного искусства». Далее автор приводит оценки этих событий командующего Степным фронтом И.Конева («...по существу предлагает неотложную помощь победителям»), члена Военного Совета Н.Хрущева («... положение (после 12.07 — B.C.) ухудшилось... положение-то сложилось грозное») и командующего ГА «Юг» Манштейна («... 14 июля корпус СС, развивая успех, достиг Прохоровки»). «... Подтверждением территориальных приобретений немцев в боях на южном фасе Курской дуги, в том числе и 12 июля 1943 г., служит прилагаемая карта». Эта хорошо выполненная «схема 1» показывает динамику действий 4 ТА Хота и опергруппы «Кемпф» на фронте Круглик-Безлюдовка (до 90 км), но из-за выбранного масштаба и излишней мозаичности изображения сам район боевых действий у Прохоровки, равно как и «наглядность территориальных приобретений немцев после 12 июля», просматриваются не лучшим образом. Читателям поэтому предлагается «схема 2» — о наступательных действиях 2 ТК СС непосредственно у Прохоровки (до момента отзыва корпуса из этого района боевых действий), которая более наглядно фиксирует его «территориальные приобретения» после 12 июля.

Завершается статья предположением автора: «... Когда стало ясно, что Курская битва в целом завершается крупнейшим стратегическим выигрышем, возник вопрос: какие же эпизоды оборонительной операции являются наиболее яркими, свидетельствующими о полном превосходстве РККА над Вермахтом... Наверняка в этой связи и было принято решение (причем на самом верху) засчитать Прохоровку в конечном итоге, как победу». М. Ходаренок угадал — именно так и родился очередной миф о частных победах на войне.

Однако есть одно замечание. Не совсем понятно (и не одному мне), кого автор имел в иду в подзаголовке статьи: «После танкового сражения 12 июля 1943г. обе стороны считали, что потерпели поражение». Думаю, что для такого утверждения оснований мало, ибо подобных документально подтвержденных высказываний наших военачальников не отмечено. Да и М. Ходаренок ни одного из них конкретно в статье не назвал. Что же касается немецкой стороны, то все непосредственные участники боев именно 12.07 с 5 гв. ТА такие оценки никогда не делали (Манштейн (ГА «Юг») — «развивая успех», Хот (4ТА) — «полный успех» и др.), так как после 12.07 2 ТК СС продолжал наступательные действия до момента получения приказа о передаче его в распоряжение ОКХ.

Алексей Филиппов. «Конец «Цитадели» («Известия», 8.07.2003)

Газета ограничилась публикацией небольшой статьи (120 строк), в которой отметила, что «... Официальная советская история изображала Курскую битву совершенным триумфом отечественного оружия; молодые постсоветские историки смаковали катастрофические потери советских танковых войск... В последнее время наметилась другая тенденция - нам снова предлагают полюбить наше прошлое и Курскую битву изображают в духе киноэпопеи «Освобождение». Ни то, ни другое не вызывают уважения... К июлю 1943 г. воевать, как немцы, Красная Армия не могла. Этого не умел никто — ни генералы, ни простые солдаты. Воевать, тем не менее, было надо, и успехи покупались несоразмерно большой кровью. На стороне РККА была поражавшая немцев жертвенность... По словам Меллентина, «стоицизм большинства русских солдат и их замедленная реакция делали их почти нечувствительными к потерям». Немец считал жертвенность чертой русского характера. После того, как стратегическая инициатива перешла к Советской Армии, немцы покатились на Запад... Станут голодать, им предстоит разувериться в командовании... После купленной большой кровью победы под Курском до этого оставался один шаг — экзамен был тяжелым, но Советская Армия его сдала».

Но был в статье Филиппова еще один абзац, который ничего, кроме удивления, вызвать не мог: «... К тому же (так предполагают современные историки) многие из отечественных танков были изготовлены с отступлением от технологии — с 45-мм орудием и броней из котельного железа». Подобную ерунду читаю впервые. Как бывший старший военпред, не могу даже представить себе, чтобы в условиях военного времени, при наличии ОТК, военпреда и вечно толкающегося сзади представителя спецотдела, кому-нибудь пришла бы в голову мысль о столь чудовищной замене. А безграмотное словосочетание « с отступлением от технологии» и установка «45-мм орудия» не поддаются логичному комментированию. Фамилии же этих таинственных «специалистов-историков» автор не называет. А жаль...

Владимир Сафир. «Подправленное сражение. Замалчивание правды о войне принижает бессмертный подвиг наших солдат» (НВО, №22, 2003).

Потребность в написании этой статьи была обусловлена тем, что в последние годы стало очевидно — от общественности (народа) умышленно скрывают правду о событиях, происшедших под Прохоровкой летом 1943 года. Пытаясь укрыться округлыми формулировками, недостоверными данными потерь при крупнейшей танковой битве между 5 гв. ТА и 2 ТК СС, авторы последней Военной энциклопедии (ВЭ, т .4, с. 361) всю явную ложь из предыдущего издания СВЭ (т.4) об этом сражении («было выиграно», «завершилось победой», «противник перешел к обороне» и др.) в свой текст не включили, а факт «победы» 5 гв. ТА просто обошли молчанием. К тому же в новом издании энциклопедии (как и в старом) отсутствует карта-схема боев у Прохоровки. При сопоставлении этих и других материалов стало очевидно, что на самом деле все происходило иначе. Это первое. Второе — если произошло столь масштабное, неудачно сложившееся для 5 гв. ТА боевое столкновение многих сотен танков, то, естественно, возникает вопрос, а что же собой представлял противник, что скрывалось за сухой, мало понятной аббревиатурой «2 ТК СС», сколько танков и каких имели его танковые дивизии «Лейбштандарт СС «Адольф Гитлер» Теодора Виша, «Дас Райх» Вальтера Крюгера, «Мертвая голова» Хермана Присса^[332], и достаточен ли их боевой опыт. И толь ко совокупность всех этих знаний дала бы возможность читателю составить самому ясное представление о событиях тех дней. И третье — я хотел довести до сведения читателей (хотя бы кратко) примеры очевидной лжи о «победе», которые даже до последнего времени тиражировали в многотысячных экземплярах некоторые недобросовестные СМИ. Но из этих задумок далеко не все получилось. Дело в том, что редакция «НВО» сыграла со мной, как говорят, «боцманскую» шутку: статью не только сократили, но и внесли свои «редакционные» добавления. Все это делать можно, но только при обязательном согласии автора. Этого не сделали и вариант статьи, отредактированный (как я понял) А.Уткиным, мне даже не показали. Пытаясь по телефону выяснить, откуда взялись «дубовые ветви» вместо «дубовых листьев» к Рыцарскому кресту (первое, что бросилось в глаза), в ответ от Уткина услышал, что вот перед ним книга, в которой именно так эта награда и названа (видимо, имелась в виду книга «Восточный фронт» П. Кареля, о которой компиляционную статью «Глазами немецкого противника» он написал в НВО, № 23, 2003). На мой довод, что эта практически единственная книга с неточным переводом (во всех сотнях других историко-мемуарных изданиях указываются только «дубовые листья»), он достаточно невежливо ответил: «Мне некогда». Продолжать в подобном тоне разговор я не посчитал нужным. Поэтому, пользуясь случаем, приношу читателям извинения за допущенные не по моей вине неточности и сообщаю:

• статья была на несколько месяцев задержана редакцией НВО (я даже о ней забыл), хотя намечалась, как введение к предстоящим публикациям о событиях 12 июля 1943 г. (поэтому в моей редакции она называлась «О прохоровских событиях пора сказать правду»);

• о наградах командира 2 ТК СС Хауссера я не писал. Фразу «... один из 159 кавалеров Рыцарского креста с дубовыми ветвями и мечами» вставил редактор. Сама по себе цифра «159» мало о чем говорит. Но уж если Уткину так захотелось оценить награды Хауссера, то следовало бы сказать (ближе к обсуждаемой теме), что он был «1-м кавалером Рыцарского креста в Ваффен-СС», а «Дубовые Листья» получил от Гитлера «за успешные действия корпуса в районе Прохоровки 5-16 июля 1943 г.». По немецким данным, 2 ТК СС за этот период подбил 1149 бронеединиц. «Мечи» же Хауссер получил до снятия его Гитлером с должности (3.04.45 г.) через 6 дней после ранения 20.08.44 г. в Нормандии. А спор наш с Уткиным лучше всего разрешит Манштейн — заглянем в его краткую автобиографию и узнаем, награждали ли его «ветвями» или «листьями». Цитирую: «Служба в армии... участник кампании на Западе в 1940 году. Рыцарский крест... Тяжелые бои... завершаются в марте 1943 г. победой под Харьковом. Дубовые Листья». И никаких «ветвей»!

• вставлена недостоверная фраза: «Соединения (три ТД 2 ТК СС — Авт.) имели практически одинаковую численность (до 15 тыс. солдат и офицеров)». В данном случае численность дивизий (по состоянию на июль 1943 г.) завышена почти в 2 раза. С учетом последних данных (немецких и наших) я приводил по трем дивизиям более точные цифры: «...личный состав каждой — 17-19 тыс. (к июню 41 г.), к июлю 43 г. — 8-9 тыс. чел.» (данные по 1943 году соответствуют порядку цифр, изложенному в статье В. Замулина и Л. Лопуховского в ВИА, № 33).

• Если бы мне показали до публикации измененную статью, я бы сразу увидел и исправил техническую описку в моей дискете — вместо «18-й гвардейский танковый» следует читать «18-й танковый».

И последнее. Из заключительной части статьи с перечислением опубликованных недостоверных сведений о прохоровских событиях Уткин додумался вычеркнуть фразу — самый главный пример дезинформации о якобы наличии в 5 гв. ТА танков Т-34 с 85-мм пушкой: «таких танков в армии П. Ротмистрова было большинство». Автор столь нелепого заключения — И. А. Родимцев («На святое поле с посевом лжи». «Советская Россия», 14.06.2001).

Андрей Райзфельд. «Огненная дуга» («Советская Россия», 05.07.2003).

На этот раз о Курской битве газета поместила статью на целый лист с подробным описанием боевых действий. В начале автор подверг критике предложение Ватутина об упреждающем ударе весной 1943 г.: «... не трудно представить себе, что произошло бы, если советские войска перешли бы в наступление и попали бы между Белгородом и Харьковом в чистом поле под контрудар полнокровных танковых дивизий Манштейна... Аргументы Жукова, Василевского... убедили Верховного Главнокомандующего принять решение о преднамеренной обороне». Однако эта аргументация далеко не бесспорна, ибо в своей оценке Ватутин был не одинок, так как при принятии его предложения самим начать наступление в апреле-мае (соотношение противоборствующих сил было практически таким же) группы армий «Центр» и «Юг» в то время на Курской дуге еще не имели новых «Тигров», «Пантер» и «Фердинандов» с более мощным вооружением. Поэтому тысячи танков Т-34 и KB с 76-мм пушкой получили бы подавляющее огневое преимущество над более слабыми танками Т-3 с 37-50-мм короткоствольными пушками (и недостаточным бронированием) и Т-4, переоснащение которых на 75-мм пушки к тому времени полностью еще не было завершено. В этом случае наши войска (и в первую очередь танкисты) не понесли бы столь оглушительные потери, как летом 1943 г., которые официальные историографы до сих пор пытаются преуменьшить. В статье приводятся таблицы соотношения противоборствующих сторон (без Степного фронта) по личному составу, танкам и САУ, артиллерии и самолетам. Описание боевых действий 12.07 автором заимствовано из мемуаров с мало достоверной трактовкой этих событий: «...Танки на максимальных скоростях сблизились с врагом и вклинились в его боевые порядки. Началась схватка на предельно малых дистанциях. И вот тут маневр, проход и быстрый набор скорости Т-34 давали ему преимущество... Поле боя осталось за советскими войсками, хотя победа далась высокой ценой». Потери автор назвал те, которые опубликованы в Военной Энциклопедии (т. 4, с. 361). К сожалению, абсолютное большинство приведенных фактов, как теперь стало известно (ВИА, №33-39), не соответствует действительности. Не ошибся автор только в оценке более высокой маневренности Т-34, удельная мощность которого (17,5 лс/т) действительно больше, чем у Т-3 и Т-4 на 15-20%. Далее Райзфельд, не приводя никаких реальных цифр, пытается доказать, что «почти половина» (?) из подбитым наших танков (как и всех за Курскую битву) «через день, два, три, неделю, опять вошли в строй, немецкие же танки были потеряны безвозвратно». Автор вводит читателей в заблуждение, «подбрасывая» для обсуждения совсем другую самостоятельную тему — о количестве танков, восстановленных войсковыми ремсредствами. Затея эта пустая, так как анализ достоверных данных о возврате в строй восстановленных машин до сего времени полностью не обобщен и еще ждет своих исследователей. Что касается потерь бронетехники, то во всех аналитических справочниках армий развитых стран их считают не «по Райзфельду», а по простой и всем понятной системе учета: безвозвратные и получившие повреждения (не могущие продолжать бой, но подлежащие, как правило, восстановлению). А кто, когда и сколько восстановил танков — это уже совсем «другая песня», и к оценке итогов непосредственного боевого столкновения прямого отношения не имеет. К тому же автор видимо забыл (если знал), что согласно данным «Полной энциклопедии танков мира» (с. 227) во время Второй мировой войны «советские танки ходили в атаку 3 раза, а немецкие -11». Прокомментировал автор и статью М. Моргунова «Рухнувшая «Цитадель» («Вокруг света», № 7, 2003), назвав приведенные там данные «фальсификацией»: «...что, мол, под Прохоровкой только потому гитлеровцы не победили, что ... союзники высадились на Сицилии и все танковые дивизии пришлось отправить в Италию». Обвинение справедливо лишь частично, так как:

• Моргунов увязывал отмену операции «Цитадель» не с результатами боев под Прохоровкой, а решением Гитлера от 13.07.1943 г.;

• при определении главной причины остановки этой операции существуют две оценки. Первая — успешная высадка 10.07.1943 г. 7 А союзников на Сицилии, что заставило Гитлера принять решение (при решительном возражении Манштейна) о немедленном выводе из сражения по сути самого мощного танкового корпуса (2-го ТК СС) немецкой армии и отправке его в Италию с частью авиации и других войск. И только, во-вторых, начало наступления наших войск 12.07. Такую приоритетность поддерживает большинство немецких историков и многие другие. Вторая — начало наступления наших войск 12.07 и (не главное) высадка войск Паттона на Сицилии 10.07. Это позиция большинства наших историков;

• в связи с изменением общей оперативной обстановки в Италию были отправлены не все танковые дивизии 2 ТК СС, а только штаб корпуса и часть ТД «Лейбштандарт СС «Адольф Гитлер» во главе с Хауссе-ром. Остальные две дивизии были переведены на южное направление. Кроме этого, дивизия «Великая Германия» 48-го ТК была передана для усиления ГА «Центр».

Этот краткий обзор статьи в «Советской России» мною начат словами «на этот раз» в связи с тем, что газета однажды к июльским событиям 1943 г. уже публиковала столь же объемный материал о боях у Прохоровки, в котором все авторские обоснования «победы и удачных действий» 5 гв. ТА оказались недостоверными (И. А. Родимцев «На святое поле с посевом лжи», 14.07.2001).

Спекулируя на доверии редакции и не стесняясь похваляться тем, что «не смог поработать в архивах» и «вовсе не обязательно там сидеть» (?!), автор обрушил на головы доверчивых читателей газеты (тираж 300 тыс. экз.) поток лжи и дезинформации. Судите сами:

• «... За поражение в Курском сражении был снят со своего поста командующий немецкой 4 ТА генерал Хот». Это очередная выдумка автора, так как из всех частей Вермахта в районе Курска 4 ТА действовала наиболее успешно. Со своей должности Хот был снят Гитлером (не считаясь с возражениями Манштейна) только спустя 5 месяцев после начала Курской битвы — в декабре 1943 г. отнюдь не за «курские» дела (по Родимцеву), а после сдачи (6.11.43 г.) Киева.

• якобы «из-за разгрома 19 ТД ее командир застрелился». Автор, видимо, запомнил специально придуманный эпизод из крайне недостоверного киносериала «Освобождение». На самом деле генерал-лейтенант Рудольф Шмидт и не думал стреляться — он погиб в бою от осколка авиабомбы;

• и главное — апофеоз вранья, в корне меняющий суть огневого противостояния танковых частей 5 гв. ТА Ротмистрова и 2 ТК СС Хауссера на прохоровских полях: «... Вооружение советских танков «Т-34» — 85-мм пушки» (?!). А далее еще хлеще: «... (а таких танков в армии П. Ротмистрова было большинство)». Родимцеву, к сожалению, было неведомо, что Т-34 с 85-мм пушкой был принят на вооружение постановлением ГКО от 23.01.44 г., а первый серийный танк Т-34-85 сошел с конвейера завода №183, как я уже отмечал, только в марте 1944 г. Вот как выглядело первое «персональное» распределение этих танков Главковерхом: «29 марта 1944 г. Указание тов. Сталина, переданное Я. Н. Федоренко. Г. К. Жукову — танков Т-34: а) с 76-мм пушкой — 70 ед. б) с 85-мм пушкой — 100 ед. Танков ИС — 3 полка... Итого 317 ед. Срок отправки — немедленно». Поэтому грустно было смотреть в статье на большую (240х 148мм) фотографию танковой атаки с четкой надписью «Поле у Прохоровки», так как крупно сфотографированные танки Т-34-85 в июле 1943 г. на прохоровских полях появиться не могли. У этой достаточно популярной фотографии в других изданиях подпись была правильной: «Советская танковая атака в Одесской области. Апрель 1944 г.» (до Прохоровского поля не менее 700 км). Так что встречаются и такие «разъяснения» трагических событий прошедшей войны...

Лев Лопуховский. «Прохоровка — без грифа секретности. Горькая правда не умаляет подвига советских солдат, сорвавших планы гитлеровского наступления на Курской дуге» (НВО, №39, 2003).

В вводной части автор справедливо заметил, что «усиленно считая танки», СМИ совершенно забывают о людях, которые в боях под Прохоровкой «в конечном счете решили исход семидневных боев». В статье о событиях 10-16.07 отмечено: «... Фронтовой контрудар 12 июля не достиг поставленной цели и, вопреки установившемуся мнению, не привел к разгрому танкового корпуса СС... Ошибка с нанесением лобового удара... не позволила реализовать наше двойное количественное превосходство в танках над противником... 5 гв. ТА понесла огромные потери (около 500 подбитых и уничтоженных танков и САУ из 860 боеготовых)... Танковое сражение юго-западнее Прохоровки 12 июля закончилось неудачей... Противник также понес значительные потери, но сохранил боеспособность».

Во втором разделе статьи («Цена успеха») автор, досконально изучив архивные документы Воронежского и Степного фронтов, пришел к выводу, что показатели о потерях этих фронтов в личном составе согласно данным статистического исследования «Гриф секретности снят» («ГСС») как по количеству, так и по срокам действия существенно искажены, не учтены пополнения и др. Например, потери этих двух фронтов искусственно уравнены, хотя последний (Степной) фактически «подключился к операции только 19 июля... потери 7 гв. и 69 армий, переданных Степному фронту с 23.00 18 июля... полностью исключены из потерь ВФ... В результате из итоговых цифр обоих фронтов «выпали» потери этих армий за период с 1 по 20 июля... До передачи в состав Степного фронта 7-й гв. и 69-й армии потеряли свыше 56,7 тыс. человек, из них убитыми - около 11 тысяч, пропавшими без вести — 15,5 тысяч». Таким образом, «...общие потери войск Воронежского и Степного фронтов в ходе оборонительной операции, как и безвозвратные, оказались в 1,3 раза больше официальных». Подобное «распределение» авторами книги «ГСС» между двумя фронтами «... понадобилось для того, чтобы как-то сгладить тяжелые впечатления от огромных потерь Воронежского фронта, особенно при сопоставлении их с потерями противника». Однако следует отметить, что тонко подмеченный Л. Лопуховским «подгон» данных между фронтами в книге «ГСС» является для этого издания далеко не единственным. Уже неоднократно отмечалось (ВИА и др.), что в этой книге статистический учет, составленный по неполным и порой некачественным донесениям, зачастую с пропуском наиболее одиозных по количеству потерь операций, во многих случаях достоверным не является, в том числе и по итоговым данным о потерях личного состава за войну (у Лопуховского: «...официальные данные о величине потерь (8, 668 млн. чел.) доверия в обществе не вызывают»).

К приведенному автором примеру о специально сфальсифицированных («перераспределенных») цифрах потерь можно добавить еще несколько. Вот один из них. В упомянутой книге «ГСС» (с. 213) приведены данные о Висло-Одерской наступательной операции (12 января — 3 февраля 1945 г.). В таблице указано, что, как 1-й Украинский, так и 1-й Белорусский), фронты действовали «весь период», то есть 23 дня. При этом безвозвратные потери 1-го УФ показаны в 1,5 раза больше. Пытаясь доказать, что у командующего 1-го БФ всегда безвозвратные потери меньше, чем у командующего 1 УФ (статья «Атакуют маршала Победы», «Труд», 4.04.2002), ведущий историк Академии военных наук почему-то только по этой операции назвал их реальные цифры — 17032 (1 БФ) и 26219 (1 УФ). Суточные — соответственно 3363 и 5034. Что же касается остальных примеров по Московской, Ржевско-Вяземской и Берлинской операциям, то там специально приведен только практически нечего не говорящий процент безвозвратных потерь от общей численности войск фронта. Сделано это не без умысла, ибо у командующего 1 БФ во всех указанных операциях (да и других!) войск всегда было больше в 2-4 раза, поэтому, как ни дели количество безвозвратных потерь на общее количество войск, «%» априори будет меньше, чем у других его коллег, в то время как реальные значения безвозвратных потерь этого фронта, наоборот, в 1,4-3,7 раза больше. Так почему же автор статьи ухватился за данные именно этой операции? Ответ прост, как мычание — ему, профессионалу, было отлично известно, что в этих данных «ГСС», думаю, что специально (как бы невзначай), проскочила маленькая «неточность» (авось не заметят): якобы оба фронта действовали «весь период» операции, то есть по 23 дня. Однако, на самом деле («История военного искусства», с. 305) в течение всего этого периода боевые действия вел только 1 УФ (с 12.01. по 3.02.45), а 1 БФ в бой вступил на 2 суток позже (14 января) и закончил операцию через 21 сутки (3 февраля) одновременно с 1 УФ. Названные же автором (и в «ГСС») потери 1-го БФ были исчислены по несопоставимым показателям, как результат деления не на реальные «21 сутки», а на «23» (проверим по цифрам «ГСС»: 77342 (всего): 3363 (суточн.)— 23 (!) суток) и, по сути, являются сфальсифицированными^[333]. Теперь же определить, какие дополнительные потери понес 1-й БФ (малые или большие), если бы его войска провели в боях еще двое суток, физически невозможно. Поэтому очевидно, что единственный пример с реальными цифрами безвозвратных потерь 1-го БФ (якобы меньших, чем у других фронтов) не подлежит серьезному рассмотрению.

А вот данные событий, изложенных в «НВО», №9, 2003 — «Эпопея Невского пятачка». Наверняка они не нашли своего отражения ни в номенклатурном, ни в статистическом разделе книги «ГСС». Краткое содержание этой позорной «военной операции» таково: с сентября 1941 по январь 1943 (16 месяцев!) на клочке земли у Московской Дубровки размером 2,5 км по фронту и 700 м в глубину (всего 1,8 км2) погибли 200 тыс. бойцов 115, 1, 86, 168, 10 и 45-й стрелковых дивизий, а также 4-й отдельной бригады морской пехоты. Полнейшая бессмысленность и трагедия подобного преступления заключались в том, что из этой придуманной мясорубки не могли эвакуировать даже раненых. Исходя из данных Генштаба о средней численности стрелковой дивизии за 1941-1943 гг. (5,7-6 тыс, чел.), мудрые военачальники «просто так» вывели в расход состав 34-х дивизий! Дорога к смерти была только в одну сторону... Прав был писатель-фронтовик В. Астафьев: «Генералы сорили солдатами, как песком».

И последний пример неточных (мягко говоря) подсчетов в книге «ГСС» (с. 357) потерь танков, например, в 1942 году. Вот редкий документ — справка ГБТУ от 1 марта 1943 г. (Н. Бирюков. «Эпистолярные тайны. Девяносто разговоров со Сталиным» М. 1994, с. 293): «11.02.43. Расчет безвозвратных потерь наших танков в 1942 году и в начале 1943. Имелось танков во фронтах на 1.01.1942 г. — 2 810. Отправлено фронтам за 1942 г. — 24014. Отправлено танков фронтам в январе 1943 г. — 1 924. Итого должно состоять на 1.02.1943г. — 28 748. Состоит во фронтах на 1.02.1943 — 10 850. Разница (потери) — 17 898 (62%)». Если сравнить эти цифры (без январских поставок) с данными «ГСС», то показатели у «ГСС» выше по «наличию на 1.01.42» — в 2,7 раза (?!), по «поступлению» — в 1,2 раза и по «ресурсу» (всего) — в 1,3 раза. Однако «потери» — в 2,1 раза меньше. Можно только предположить, что вся эта чехарда с цифрами в «ГСС» свое начало берет с умышленно заниженных данных о потерях танков в 1941 (20,5 тыс.). Отсюда получается завышенный остаток (наличие) на 1.01.42: 28,2 («ресурс 1941») — 20,5 =7,7 (возможно и завышение «ресурса» 1941г. — 28,2). Здесь смело можно ставить два вопросительных знака, так как известно, что в декабре 1941 г. Жуков просил у Сталина еще 2 армии и 200 танков. Армии он получил, но танков не дали. Вместе с тем «на бумаге» их числится аж более 7 тысяч. Так сколько же танков было в наличии на самом деле? В справке ГБТУ (к концу декабря) — 2 810, а по данным «Полной энциклопедии танков мира» — почти столько же — 2 661. А где же еще более четырех тысяч, из числа которых Вождь не мог набрать даже 200 штук? На эти вопросы авторы указанного статистического сборника ответа не дают, ибо, сняв с опубликованных данных гриф секретности, таинственность методики подсчетов они решили сохранить.

Но вернемся к содержательной статье Л. Лопуховского. Автор приводит следующие цифры потерь противника: «.. .По данным военного архива ФРГ в период с 4 по 20 июля 4-я ТА потеряла 18 594 чел. ...Войска АГ «Кемпф» за этот же период потеряли 15 960 чел. ... Соотношение потерь Воронежского и Степного фронтов (по официальным данным) и ГА «Юг» составляют 4:1 не в нашу пользу... По немецким данным, обе группы армий — «Юг» (с 5 по 20 июля) и «Центр» (с 5 по 11 июля) потеряли 56 827 человек. В эти же сроки наши три фронта — Центральный, Воронежский и Степной, по официальным данным потеряли 177847 солдат и офицеров. Потери сторон в живой силе в Курской оборонительной операции соотносятся как 3:1 в пользу противника. С учетом наших данных оно составит 4:1 не в нашу пользу». Что касается 2 ТК СС и 3 ТК, то по оценке автора, оба этих корпуса с 10 по 16 июля в боях под Прохоровкой потеряли порядка 7 тыс. чел. «... Соотношение по потерям в людях порядка 6:1 в пользу противника... К сожалению, факты говорят о том, что к июлю 1943 г. наши войска еще не в полной мере овладели наукой побеждать малой кровью». В заключение автор еще раз отметил, что «основную роль в достижении победы в Прохоровском сражении и в Курской битве в целом сыграл советский солдат, от которого в конечном счете зависело осуществление всех замыслов и решений командования».

Итак, в этомкратком разборе наиболее интересных публикаций о Курской битве рассмотрен ряд новых официальных документов, которые, в отличие от прошлых лет, более полно и объективно раскрывают грандиозность боев на Курской дуге (в районе Прохоровки, Обояни, Понырей и др.) и героизм личного состава, участвовавшего в тех июльских баталиях.

Думаю, что это именно та «взвешенная и объективная информация», к которой призывал наш Президент 18 ноября 2003 г. в Генштабе на встрече с ветеранами Вооруженных Сил. Поэтому не будет чрезмерной смелостью предположить, что для постоянных и внимательных читателей «Воено-исторического архива» представляется отличная возможность на основе всех этих документированных материалов самим сформулировать собственный вывод о событиях тех дней. Сделать это не сложно, проанализировав краткое содержание приведенных публикаций, подробное изложение хода боевых действий 10-16.07 (ВИА, №33-39) и возникшие по этой теме дополнительные вопросы и замечания (ВИА, №43 и 46). Но чтобы читатели получили более полную и ясную картину всего происшедшего, а по спорным (недосогласованным) позициям смогли бы точнее выработать свое личное отношение, обоснованно предложить на их суд несколько дополнительных замечаний к последним возражениям Л. Лопуховского (ВИА, № 46).

1. Ему непонятно — «... почему Манштейн сразу не воспользовался «победой» и не завершил разгром Ротмистрова... и не продолжил своего «победного» марша к Курску». А далее совсем удивительное: «... Неужели потому, что ОКХ вывел танковый корпус СС из его подчинения? Но это произошло только 17 июля».

Начну с конца. К сожалению, поставив таким образом алогичный вопрос, автор далеко вышел за рамки «некорректности», ибо любой, даже школьник, в состоянии понять, что если у наступающего изымают его основные ударные силы (в данном случае 2 ТК СС и др.), то только больной на голову полководец будет пытаться продолжать атаковать противника. Манштейн («Уважение, испытываемое Гитлером к Манштейну, граничило со страхом» — Д. Ирвинг) принимает разумное решение: «... В связи с таким уменьшением сил командование Группы было вынуждено отказаться от запланированных (16.07 — B.C.) ударов, прекратить операции и вернуть армии на исходные позиции». Неужели непонятно? Далее. «... Почему Манштейн сразу не воспользовался «победой» и не завершил разгром армии Ротмистрова?». Ответ очевиден — Манштейн, согласно опубликованным данным, просто не успел это сделать, так как 13.07 Гитлер всю операцию «Цитадель» отменил (хотя 2 ТК СС продолжал наступательные действия до 16.07 — см. схему 2). Второй же план Манштейна (по прибытии 16.07) был перечеркнут решением ОКХ от 17.07. Поэтому завершить разгром армии Ротмистрова 2-й ТК СС (согласно данным автора) также не имел времени, ибо ее оставшуюся часть по приказу Ватутина уже 13-14.07 стали выводить в резерв для срочного доукомплектования. «НВО» (№20, 2003): «... а 5 гв. ТА, брошенную в огонь 12.07, уже надо выводить в резерв. Последнее фактически говорит о том, что соединения и части Ротмистрова к исходу 14 июля 1943 г. не представляли из себя полноценной боевой силы». Здесь и добавить нечего. Что касается продолжения «победного» марша к Курску, то тут автор лукавит, ибо наверняка лучше меня знает, что план этот (от 12.07) был отменен Гитлером 13.07 и после этого никто никаких «маршей к Курску» не планировал. Поэтому вытаскивать на свет и тем более обсуждать несостоявшийся бумажный вариант историку не следовало бы.

2. И хотя я всегда избирательно рассматривал только действия 2 ТК СС против 5 гв. ТА, автор упорно втягивает меня в рассмотрение всех операций Воронежского фронта-оборонительных и наступательных. Он не согласен с моей формулировкой «мы имеем дело с наступательной операцией». Его формулировка: «... не было и контрнаступления. И уж тем более не было фронтовой наступательной операции...». Ну, а что же

тогда было? А был (напоминаю) доклад Ватутина Сталину о переходе войск центра Воронежского фронта (12.07 в 8.30 ) «в наступление». Кто проводил операцию, армия? Нет, ее проводил фронт! Замысел этой операции включал в себя практически все основные силы фронта, то есть до 6 армий (ВИА, №39, с.68). Но это «де-юре». На самом деле («де-факто») армий было даже на одну больше, так как 5 гв. ТА практически имела двуармейский состав («до 1100 машин»). Разъясняю: согласно данным Генштаба реальный состав танковых армий в период «лето-осень 1943 г. — 589 ед. (73,7% от штата)». Что касается 1-й и 2-й ТА, то в их составе к началу Курской битвы было соответственно 542 и 456 танков. И конечную, четко обозначенную, цель операции назвал не я, а автор: «... планировалось развивать наступление на Томаровку» (ВИА, №39, с.68). Сразу оговариваюсь, что опровергать (в отличие от автора) ватутинские формулировки я не собираюсь, равно как и разбирать в условном наклонении возможные действия Манштейна ввиду их надуманности и нереальности. Тем более, что Ватутин считается в первую очередь одним из грамотнейших штабистов, поэтому достоверность его формулировок сомнений не вызывает.

Теперь надо разобраться, какое было наступление (или контрнаступление, как «разновидность наступательных действий» — ВЭ, т.4, с. 157) - «фронтовое» или нет, и кто первый сказал «А» — «фронтовое». Согласно теории, контрнаступление «... может быть... или оперативного масштаба... в форме фронтовой или армейской контрнаступательной операции». Пока все соответствует «фронтовому» уровню. Основным же показателем фронтовой операции «... является количество участвовавших в операции войск» (ВЭ, т.6, с.64). Как мы убедились, в нашем случае в операции (фронтовой, наступательной) было задействовано абсолютное большинство войск ВФ. Из-за обилия интересного материала Л. Лопуховский, видимо, забыл, что не я, а именно он, на стр. 62 (ВИА, №39) первым определил фронтовой масштаб наступления (или его разновидности -контрнаступления). Цитирую: «Войска фронта перешли в решительное контрнаступление». Что касается результатов этой операции, качества ее проведения и последующей трансформации, то это уже совсем другой вопрос и к сути нашего спора не относится. Кстати, «фронтовой» масштаб этих действий автор отметил и в своей статье «Прохоровна — без грифа секретности» («НВО», №39, 2003).

3. Комментируя данные Института военной истории МО РФ о потере только 12.7 5 гв. ТА 500 танков, автор считает: «... у нас нет причин не соглашаться с мнением специалистов, которые имеют более широкий доступ к материалам ЦАМО» (ВИА, №39, с. 163). Убедительно. Однако когда я привел данные этого же института о реальном составе 5 гв. ТА — «... 1100 (данные Института военной истории)» (ВИА № 43, с. 106), то оказалось, что «... приведенное В. Сафиром число танков — 1100, не подтверждается документами». Железная логика. Сомневающихся адресую к первоисточнику, с которым автор, как я понял, не знаком: «Стратегические решения и Вооруженные Силы». М. 1995. т.1, с.307: «... и выдвигавшейся 5-й гв. танковой армии (5 корпусов, до 1100 машин)».

Автор к тому же упрекает меня в том, что я не согласен с выводами «К. Г. Фризера уже с позиций сегодняшнего дня» о ничейном исходе танкового сражения 12 июля. Да, не согласен, так как:

• приведенные В. Замулиным и Л. Лопуховским документальные данные о потерях сторон более чем достаточны, чтобы не принять предложенную Фризером (как в шахматах) «ничью»;

• Фризер выступал отнюдь не с «позиций сегодняшнего дня», как почему-то утверждает автор, а согласно сноске «6» — 10 (!) лет назад, 12.07.93 г. на Московской юбилейно-парадной конференции, практически не имея доступа к нашим архивам и основываясь главным образом на крайне недостоверных мемуарных сведениях. И что говорить о Фризере, когда наш уважаемый автор честно заявляет («с позиции сегодняшнего дня»), что «... не удалось найти в архиве полные сведения о потерях танковой армии».

• Да и Фризер с коллегами разобрались в своих разночтимых подсчетах танковых потерь Вермахта только 3 года спустя, на Ингольштадтской научной конференции (1996 г.), перевод которой (возможно, ошибаюсь) у нас до «сегодняшнего дня» не без умысла отсутствует, и материалы ее никто не комментирует. Так что более достоверный анализ реальных танковых потерь сторон на прохоровских полях откладывается на неопределенное время.

И последнее — о 160 танках 5 гв. ТА по состоянию на 9 августа 1943 г. при передаче армии Степному фронту. Объясню свою «некорректность»:

• автор утверждает, что к 3.08 армия была укомплектована до штата. Тогда возникает вопрос: а куда же испарились за 6 дней порядка 700 (!) танков, если о столь «кровопролитных» боях нет никаких следов в официальных изданиях и не опубликованы соответствующие боевые документы — выписки из дневника боевых действий 5 гв. ТА? Да и Лев Николаевич ни одного подобного документа, как говорят, на стол не положил. Вот если он документально докажет столь масштабную потерю танков, то я тут же признаюсь в «некорректности»;

• к тому же автор, видимо, забыл (напоминаю!), что Ротмистров в своей книге («Стальная гвардия». М. 1984) кроме безвозвратных потерь назвал и количество поврежденных — более четырехсот танков! Я же считал (так принято) общие потери, причем только ориентировочный порядок этих цифр, не занимаясь бесперспективным подсчетом, сколько безвозвратно потеряно «Тигров» — 5 или больше. Поэтому, проведя несложный арифметический подсчет, легко убедиться, что в диапазон «до 80%» (то есть от 70 до 80) практически вписываются все потери 5 гв. ТА, как безвозвратные (участвовавшие только в первом боевом дне -500:670=75%), так и приведенные выше общие за два боевых дня.

Мое утверждение о том, что «приведенные данные потерь сторон в процентном соотношении ни о чем не говорят», относится к конкретному факту непосредственного столкновения двух сторон 12.07. В этом случае победитель тот, у кого реальный остаток (а не %) больше в сочетании с суммарным превосходством по Комплексу боевых свойств (КБС). Простой пример. Встречный бой танков 10 против 10. Одни теряют 9 танков (90%), другие — 8 (80%). Проценты запредельные, но два

оставшихся (при 80% потерь) уверенно добивают в неравном бою одного. По проценту потерь во всех армия развитых стран общее состояние части или соединения оценивают после боя. Системы расчетов при этом практически одинаковы, и процентные отклонения минимальны. Такая методика оценок (например, японских специалистов) приведена в «НВО» (№ 26, 2003): «при потерях в 30% войсковая часть теряет боеспособность, а при 50% потерь — это разгром» (у 5 гв. ТА практически все «%» за 50). А теперь попробуйте определить, какой формулировке в схоластическом сопоставлении (по Лопуховскому) следует отдать предпочтение (о 5 гв. ТА) — «потерпела поражение» или «проиграла»?. Я, например, учитывая опубликованные автором проценты потерь 5 гв. ТА и 2 ТК СС, принципиальной (глубинной) разницы не улавливаю. Будем считать, что не разобрался.

Завершая этот обзор, можно с уверенностью сказать, что в рассматриваемых материалах, равно как и в обосновании некоторых спорных позиций, для читателей значительно полнее открылись ранее неизвестные, документально подтвержденные эпизоды гигантского танкового сражения 12 июля 1943 г.

Следует всегда помнить, что Прохоровское поле является символом памяти павших в яростной схватке не одной тысячи наших героических танковых экипажей и воинов других родов войск в ходе всей Курской битвы. О таком сражении должна быть сказана вся Правда, ибо ее признание и есть истинное уважение погибших. Да и выжившим не нужна рафинированная правда о прошедших боях, ибо эта неправдоподобная «сусалыщина» оскорбительна. Очевидно, что Правда этого подвига, даже запоздалая, работает на будущее, поэтому чем меньше пятен мы оставим в прошлом, тем оно будет чище.

История рано или поздно всем воздаст по заслугам.  

Коллективная псевдореминисценция^[334]

 (О«РЕЙТИНГЕ» ПОЛКОВОДЦЕВ)

«Иногда лучше промолчать»

(Из TV-рекламы)

Уважаемая редакция! В «Независимом военном обозрении» № 16 с. г. опубликована статья «Рейтинг полководцев Второй мировой войны», подготовленная авторским коллективом Академии военных наук (АВН). Казалось бы, благое начало — по прошествии без малого 60-ти лет после разгрома гитлеровской Германии, АВН, наконец-то, отважилась оценить по достоинству, якобы без всякой предвзятости, заслуги полководцев — командующих фронтами и флотами (в статье «Флагами»?). Воодушевляло и заявление авторов, что «военное наследие (достижение советского военного искусства - В. С) при творческом и критическом использовании сохраняет свое актуальное значение и в современных условиях». Ну, и отлично, ибо давным-давно следовало бы уже рассказать народу России о том, как наши полководцы командовали: кто лучше, кто хуже, у кого удач было больше, у кого меньше, кто бережливо относился к самому дорогому в армии — советскому солдату (цена Победы!), а кто вспоминал о нем только при написании посвящения к своим мемуарам, и кто, наконец, в этом ответственном (полководческом) деле просто не преуспел. Можно было надеяться, что авторы при определении «рейтинга» учитывали, кроме всего прочего, и общепризнанный постулат (в статье он умышленно достаточно четко не прозвучал): «Чем выше уровень полководческого мастерства, тем меньше потерь, и, наоборот, чем больше потери, тем уровень этого мастерства ниже».

Однако ознакомившись с предложенным полководческим «построением», стало понятно, что ни о какой объективности этого «рейтинга» разговор вести нельзя. Это касается главным образом «призовой» (определяющей) тройки как наших полководцев, так и полководцев «со стороны противника». Складывается впечатление, что рейтинговые баллы выставлялись отнюдь не в ходе обсуждений на научных советах (совещаниях), объективно оценивая по известным архивным материалам реальные достоинства каждого полководца, а на каких-то скорее всего партийных собраниях (посиделках), где идеологические и лично-партийные пристрастия «судей» имели подавляющий приоритет над достоверностью исторических документов.

Однако ответ на естественный вопрос: «А судьи кто?», развеял все надежды на то, что при «рейтинговом ранжире» использовались именно объективные показатели последних разработок на основе уже опубликованных документов.

На самом же деле, согласно традициям АВН, в ряде случаев предпочтение было отдано идеологическим оценкам советского (сталинского) периода. И в этом нет ничего удивительного, так как «руководителем исследовательской группы» являлся М. Гареев — главный запевала сочиненных в советские времена мифов о Великой Отечественной войне и заниженных показателей безвозвратных потерь армии (без этого ему трудно обосновать тезис о превосходстве советского военного искусства в тех сражениях, в которых наши полководцы успеха не имели). Что касается участников «исследовательской группы», то многие из них, если не большинство, являются очевидными сторонниками и почитателями взглядов Президента АВН, несостоятельность которых неоднократно подвергалась справедливой критике историками, не относящимися к АВНовской команде (ранее уже отмечалось, (ВИА № 22, стр. 70), что «академия превратилась в ярмарку ученых для генералов и офицеров в отставке и запасе»). Например, некоторые из членов группы до сих пор считают Сталина «выдающимся государственным деятелем» (забыв посчитать десятки миллионов сограждан, загубленных в довоенное время и в ходе своеобразных методов ведения им Великой Отечественной войны), аплодируют, вставая в ностальгическом экстазе, при заявлении коллег, что «роль Сталина еще должным образом не оценена», пытаются воскресить пресловутые «10 сталинских ударов», говоря о «лаврах» при взятии Берлина, не соотносят их должным образом (иногда просто об этом забывают) с неоправданно огромными потерями войск и т. д. Подобный перечень столь велик, что не случайно эта группа «историков» в последнее время получила новое, достаточно точное название — «новосталинисты». Поэтому есть все основания утверждать, что значительное нагромождение субъективно-пристрастных оценок нарушает «рейтинговую» достоверность, не без умысла дезориентирует читателя и искажает ту роль, которую сыграл в достижении столь трудной Победы тот или иной полководец.

Мое обращение в редакцию ВИА обусловлено тем, что поднятая АВН тема о роли полководцев крайне важна, так как именно объективное сопоставление их действий и позволит более точно понять причину столь непомерно огромных безвозвратных потерь, которые понесла Красная Армия. Между тем известно, что многие (если не большинство) историки АВН и до сих пор делают все от них зависящее, чтобы эту трагическую цифру преуменьшить (Гареев, Михалев и др.). Что касается читателей ВИА, то они в течение уже многих лет получают более полную и достоверную информацию о сражениях Великой Отечественной войны (Московская и 2-я Ржевско-Сычевская («Марс») операции, Курская битва, Прохоровское сражение, Берлинская операция и др.). Хотелось бы надеяться, что мои дискуссионные уточнения по рейтинговой теме будут интересны читателям, тем более, что ознакомиться со статьей в «НВО» могут далеко не все из-за незначительного его тиража и достаточно высокой цены.

Не будет также чрезмерной смелостью предположить, что постоянные читатели ВИА в ходе ожидаемых обсуждений внесут и свои документально подтвержденные оценки (с чем-то соглашаясь или возражая) для повышения «рейтинговой достоверности» изложенных АВН материалов.

Надеюсь также на опубликование этого письма по столь актуальной теме, ибо полностью разделяю мнение (оценку) читателя И. Загребельного (ВИА № 54, стр. 176) о том, что журнал ВИА «...единственный в своем роде, который позволяет высказаться любому читателю, каких бы взглядов он ни придерживался... Журнал — образец демократизма в журналистике». Могу только добавить, что все мои замечания по указанной статье основаны в своем большинстве на документальных материалах, опубликованных в разные годы в журнале «Военно-исторический архив».

Вот перечень основных замечаний по трем головным позициям списков отечественных и немецких полководцев, рейтинг которых определили «по-гареевски» члены его «исследовательской группы».

1. В статье осуществлена подмена понятий — сделана недобросовестная попытка уравнять по заслугам (и ответственности) полководцев с начальниками штабов (ГШ, объединений) и представителями Ставки ВГК. Оригинально, но не верно. Отдавая должное талантам и заслугам начальников штабов всех рангов, в армиях развитых стран рейтинги составляют по полководцам, и никому (кроме АВН) не приходило в голову ставить между ними и НШ знак равенства. И это логично, ибо полководец имеет (или должен иметь) существенные отличия от начштаба по характеру (твердость, решительность, аналитические способности и др.) и опыту ведения крупномасштабных боевых действий. И главное — всю ответственность за проведение операций и принятые в ходе ее решения (изменения) несет только полководец (комфронта, направления и др.). Очевидно, что помощь начштаба в подобной ситуации обязательна, но вторична. Если коротко: «Твердый характер — есть главнейшее из всех качеств полководца (главнокомандующего), но лишь соединение этого свойства со знанием теории образует великого полководца».

В нашей армии в ходе боевых операций Великой Отечественной войны сформировалась группа талантливых начальников штабов: А. Антонов, М. Малинин, Г. Маландин, М. Захаров и др., однако никто из них в ходе войны войсками не командовал («полки не водил»). В подтверждение сказанного можно привести пример из печального опыта вермахта, когда отличного (по немецким оценкам) штабиста Паулюса попытались использовать (из-за личных симпатий Гитлера) в качестве полководца (6А). Видя безынициативные действия этого командарма еще на подступах к Сталинграду, командующий 4-м воздушным флотом Рихтгофен призвал Начгенштаба Цейтцлера «назначить вместо Паулюса более компетентного командующего». Не послушались. Как известно, история эта закончилась разгромом 6А, и бывший «отличный начштаба», не решившийся (характер!) поддержать своих командиров корпусов прорываться навстречу 4ТА Хота, попал в плен. Но вернемся к «рейтингу». Появление на второй (!?) позиции этого списка А. М. Василевского выше одного из самых талантливых и удачливых полководцев Великой Отечественной войны К. К. Рокоссовского не поддается никакому логическому осмыслению. Что можно сказать про Александра Михайловича? Безусловно, отличный, возможно, даже самый лучший Начгенштаба в истории нашей армии. Однако вместо того, чтобы находиться (как это принято в армиях цивилизованных стран) в Генштабе (тем более при очевидно слабом в оперативном отношении Главковерхе), он вынужден был основное время тратить на малоэффективные поездки по фронтам в качестве «представителя Ставки ВГК» (очередная неумная выдумка Сталина, что-то вроде комиссара времен Гражданской войны). Меткую оценку ненужной подобной деятельности дал Рокоссовский (ВИЖ № 3, 1992): «Такой представитель... чаще всего, вмешиваясь в дела комфронта, подменял его. Вместе с тем за положение дел он не нес никакой ответственности... Одно присутствие представителя Ставки... связывало комфронта, как говорят, по рукам и ногам... Комфронта часто получал разноречивые распоряжения по одному и тому же вопросу: из Ставки — одно, а от ее представителя — другое... Проявлял (представитель Ставки — В. С), естественно, большую заинтересованность в том, чтобы как можно больше сил и средств стянуть туда, где находился сам. Это чаще всего делалось в ущерб другим фронтам... Я уверен, что если бы он (Жуков — В. С.) находился в Москве, то направленную к нам 27-ю армию генерала С. Т. Трофименко не стали бы передавать Воронежскому фронту, значительно осложнив тем самым наше положение».

А вот ранее приведенный пример реальной «пользы» представителя Ставки в ходе боев у Прохоровки: «...По докладам Василевского за 13-14 июля 1943 г. складывается впечатление, что в течение двух суток представитель Ставки и начальник Генштаба РККА оставался в неведении, что стал очевидцем и в какой-то мере участником танковой битвы, не имеющей аналога в истории войн и военного искусства» (НВО № 20, 2003). Теперь можно сделать первый вывод: так как представитель Ставки непосредственное руководство войсками не осуществлял и ответственность за действия комфронта не нес, то его контрольно-консультативная деятельность не должна учитываться при составлении рейтинговой оценки полководца. Поэтому у Василевского эту часть «полководческих» баллов из общей суммы следует исключить.

Но могут возразить: Василевский все же войсковыми объединениями командовал. Да, командовал, но очень непродолжительное время и в далеко не самый напряженный период Великой Отечественной войны. Поэтому должных оснований для включения его в рейтинговый список (тем более на второе место, да еще выше Рокоссовского) не имеется по следующим причинам:

• командовать фронтом, как уже отмечалось, ему доверили только в самом конце войны, когда противник практически был уже повержен и завершался процесс его добивания;

• возглавил 3-й Белорусский фронт в феврале 1945 г. при проведении войсками фронта Восточно-Прусской операции. Участвовал только в ее завершающей фазе (в течение 63 суток из 103), заменив погибшего 18.02.1945 г. талантливого комфронта генерала армии И. Д. Черняховского. И хотя Ивану Даниловичу (в отличие от Василевского) в полководческом списке достойного места не нашлось, следует помнить, что он, успешно в течение года (15.4.1944 — 18.2.1945) командуя войсками Западного, а впоследствии 3 БФ, принял самое активное участие в освобождении советской территории от немецко-фашистских захватчиков.

• при разгроме войсками под командованием Василевского на Дальнем Востоке японской Квантунской армии (Маньчжурская наступательная операция 9.8—2.9.45) какого-то оперативно-стратегического мастерства от Главкома не потребовалось из-за низкой сопротивляемости японцев: продолжительность операции всего 25 суток, глубина прорыва – до 800 км, среднесуточные темпы танковых и мех-соединений — до 90 км (эдакий бег на Восток!). Если условно определить напряженность оперативно-боевой обстановки по такому грустному показателю, как «среднесуточные потери», то по сравнению с Белорусской операцией они оказались в 8 раз меньше, а по Берлинской — в 11!

Оценивая приведенные обоснования, можно сделать вывод, что включение начальников Генштаба и других высших штабов в «рейтинг полководцев» является ошибочным, так как они (НШ) по роду своей военно-оперативной деятельности полководцами (осуществляющими непосредственное ведение боевых действий фронтов, флотов и др.) не являются (это равносильно попытке составить, например, «единый рейтинг врачей» из хирургов и терапевтов).

Также необоснованно включение в рейтинг А. И. Антонова (№ 7). Все знают, что Алексей Иннокентьевич был отличным начальником Генштаба, однако «полководческой» деятельностью ему заняться не довелось.

2. Константин Константинович Рокоссовский (№ 3?!) — один из самых талантливых и удачливых полководцев Великой Отечественной войны. Вот краткий перечень его основных достижений на полях сражений:

• успешная оборона Москвы на северо-западном направлении (командующий 16 А);

• ведущая роль в проведении Сталинградской операции (командующий Донским фронтом). Предлагал не штурмовать остатки окруженной 6А («Смотрите, вон, справа, сдается рота, слева бредет батальон. Они все сдадутся, им же, кроме снега, нечего есть. Зачем же губить наших солдат при штурме?»). Не послушались. Как всегда команда «сверху» (или от представителя Ставки?) — «вперед!»;

• безусловно, основной автор победы наших войск при проведении Курской битвы (решающей для Гитлера). Командуя Центральным фронтом, разбил основные силы ГА «Центр» (Клюге) и 9А (Модель) и уже 12 июля 1943 г. перешел в решительное контрнаступление, в то время как Воронежский фронт Ватутина (представитель Ставки Василевский), проиграв Прохоровское сражение 12-14.7.43 г., наступление смог начать только 3 августа 1943 г.;

• в ходе крупнейшей Белорусской операции «Багратион» (войска 1-го Белорусского фронта являлись основной ударной силой -1,1 млн. человек из 2,3 млн.) проявил твердость характера (не согласился с планом, предложенным Сталиным, настоял на своем) и прозорливость, свойственную подлинному полководцу — нанесение двух мощных ударов, создание подвижных групп и многое другое. Правы те, кто считает, что при проведении именно этой операции впервые были наиболее ярко и в полной мере продемонстрированы достижения отечественного военного искусства. И автором этого оперативного шедевра был полководец (в полном смысле этого слова) К. К. Рокоссовский, которому «специалисты» АВН, как бы в насмешку, уготовили в рейтинговом списке только третье место. Однако впоследствии Сталин снимает Рокоссовского с командования 1-м Белорусским фронтом и переводит на 2-й Белорусский. Командуя этим фронтом, Рокоссовский успешно участвует в Восточно-Прусской, Восточно-Померанской и Берлинской операциях. Что касается наших незадачливых «рефери» из АВН, то они забыли «пустячок»: как полководец — командующий фронтом К. К. Рокоссовский не проиграл ни одной битвы, — во всех одержал победу.

Теперь пришло время ответить на вопрос: «Так почему же Рокоссовский был снят с 1-го Белорусского фронта перед предстоящим штурмом Берлина, и почему впоследствии всегда приглушались его заслуги, приобретая эдакую вторичную значимость?». Да и в нашем случае внимательный читатель уже, наверное, заметил, что у Жукова, в отличие от Рокоссовского, в списке перечислены ряд битв, в которых он «внес большой вклад в достижении Победы», например, Сталинградской, Курской и Белорусской. Между тем известно, что войсками в этих битвах он не командовал, а только «координировал» в роли представителя Ставки (т. е., как мы уже установили, за действия комфронтов не нес никакой ответственности). А вот у непосредственного участника-победителя этих сражений названия операций умышленно опущены — перечислены только фронты, которыми Рокоссовский командовал. Чувствуете разницу в «подаче материала?».

Причины появления этих антинаучных и до неприличия наивных уловок предельно ясны: для идеологов партии (и Сталина) Рокоссовский всегда был (говоря современным языком) «не наш». Их не устраивало польское происхождение Маршала. Поэтому, создавая национально-былинный образ «победителя-одиночки» (выбор пал на «верного слугу партии» Жукова), Рокоссовского убрали в конце войны с берлинского направления, отдав предпочтение более «чистокровному», но менее грамотному полководцу. Сам Рокоссовский все это понимал и с горечью констатировал, что «...для русских я всегда был поляк, а для поляков - русский». Это же он говорил в 1950 году, будучи министром нацобороны ПНР, например, при беседе в Варшаве со своим заместителем по БТВ генерал-полковником танковых войск Иваном Прокофьевичем Суховым (в войну — командир 9 мк ЗТА 1-го Украинского фронта).

Те же идеологи и впоследствии поклонники Жукова (АВН и др.) всегда помнили:

а) что еще в 1930 г. Рокоссовский записал Жукову в аттестацию пророческие слова: «... на штабную (! — В. С.) и преподавательскую работу назначен быть не может — органически ее ненавидит». Как в воду глядел — назначенный перед войной по сталинскому капризу на должность Начгенштаба, с возложенными обязанностями, естественно, не справился. Последствия оказались трагическими;

б) что официально обратился в редакцию ВИЖа (по многочисленным просьбам ветеранов Курской битвы) с опровержением якобы проводимой Жуковым работы на Центральном фронте в подготовительный период: «...изложенное Г. К. Жуковым в этой статье («Воспоминания» в ВИЖ № 9, 1967. — В. С.) не соответствует действительности... В подготовительный период Г. К. Жуков у нас на Центральном фронте не бывал ни разу» (ВИЖ № 3, 1992);

в) что заявил о надуманности и ненужности введения должностей «представитель Ставки ВГК», вмешивающихся в деятельность комфронта и не несущих за это ответственности;

г) и, наконец, никто не забыл оценку Рокоссовского: «Жуков повелевал, но не руководил».

Все это и послужило основанием для политически ангажированных судей «исследовательской группы» АВН незаслуженно поставить Рокоссовского в списке даже ниже Василевского.

3. Георгий Константинович Жуков по рейтингу — первый. Оценить справедливость этой оценки АВН достаточно трудно, потому что на протяжении десятилетий весь партийно-советский пропагандистский аппарат (что и сегодня делает АВН) формировал в сознании наших граждан (традиционно не очень-то считаясь с фактами и не брезгуя прямым подлогом) образ «единственного непобедимого» полководца: «Маршал Победы», «Где Жуков, там Победа», памятник на коне у Исторического музея, орден и медаль его имени и т. п. До недавнего времени любая попытка уточнить на половину сфабрикованные данные его боевого пути (успехи, неудачи) встречали яростное сопротивление сторонников официальной истории. Первым, кто клеймил сомневающихся, всегда был Президент АВН с готовым обвинением: «Не приемлют Победу»?! Но в последнее время чуть-чуть полегчало — народ устал от беспардонной лжи, изобретенной в свое время в ЦК КПСС, Главпуре и в целом системой официальной советской идеологии и партийной пропаганды. Поэтому на суд читателей представляю для возможного обсуждения (забыв на время наносный «парадный официоз» и не поддаваясь каким-либо политическим пристрастиям) перечень основных боевых эпизодов биографии Жукова на основе только опубликованных архивно-исторических документов. Картина получилась следующая:

• 1939 г. Командуя 57-м особым корпусом в боях на р. Халхин-Гол, не имея достаточного боевого опыта, начало операции провел неудачно. Из приказа НКО от 12.7.39 г.: «… действия корпуса за последние дни были неправильными... Мы несем огромные потери... Взаимодействие родов войск почти отсутствует». После вмешательства командира фронтовой группы Г. М. Штерна финальные бои закончились благополучно. Дальневосточный отдел Генштаба (полковник Ф. Шевченко) подготовил к печати отчет, в котором был обобщен опыт боевых действий на Халхин-Голе (с анализом всех выявленных недостатков). Этот труд одобрил начальник Генерального штаба генерал армии К. А. Мерецков. Однако до передачи в печать книга попала в руки нового НГШ Жукова, который набросился на Шевченко (цитирую): «... Ты хочешь подорвать мой авторитет? Да я тебя в бараний рог согну! Раздавлю и мокрого места не останется! Вон (к такой-то матери)!» (ВИА № 54, с. 70). Как говорят, «лиха беда начало»... Больше этого отчета никто и никогда не видел. Нас же и по сей день пичкают «глазированным» вариантом рассказа о тех событиях в изложении Президента АВН, который ничего общего не имеет с оценкой операции участника тех событий (члена комиссии Штерна, «составленной из группы офицеров — генштабистов»): «... только красноармейцы и младшие командиры оказались на высоте своего положения...

Действия командования Первой армейской группы во главе с генералом Жуковым ... не отвечали требованиям военной науки ... Мы победили японцев огромным преимуществом в живой силе и технике, а не военным искусством... Наступали многочисленными отрядами,... били врага «растопыренными пальцами» (этот же порочный «метод» Жуков применил позже в ходе неудачной Ржевско-Вяземской (1942 г.) операции — В. С.) ,.. Не было взаимодействия родов войск — все они действовали самостоятельно ... танки прорывались в глубокий тыл противника, громили там склады горючего, а в это время пехота оставалась без их поддержки и гибла под жестоким огнем японцев. Самолеты также большей частью атаковали тылы противника и не поддерживали пехоту на поле боя. Артиллерия не взаимодействовала с пехотой ... Жуков игнорировал технические средства связи и использовал для этой цели только офицеров ... Иногда в штабе оставались только командующий со своим начальником штаба (?! — В. С). ... Необходимо сказать, что только благодаря Штерну мы одержали победу над японцами ... Штерн, которому подчинялся Жуков, радикально вмешивался в управление войсками и исправлял грубые ошибки Жукова». (ВИА, № 5(53), с. 106-107). Комментировать тут нечего.

Но, оценивая совокупность достоинств и недостатков Жукова, нельзя обойти молчанием одно очевидное и крайне отрицательное его качество, от которого в ходе войны он так и не избавился (хотя, будучи правой рукой Сталина в Армии и не признавая никаких советских законов, к подобному «избавлению» похоже и не стремился). Имеется в виду его поистине какая-то звериная жестокость при общении с подчиненными всех рангов и званий (Герой Советского Союза Г. Байдуков: «зверюга!»), а также патологически-болезненная склонность (клиника!) к поспешному вынесению смертных приговоров (порой к расстрелу без суда, но об этом ниже).

В ходе упомянутых событий в районе Халхин-Гола Жуков, воспользовавшись временным отсутствием своего непосредственного начальника Г. Штерна, добился вынесения смертных приговоров 17 военнослужащим. Штерн схватился за голову — по его представлению все эти приговоры, как не имеющие достаточных оснований, Президиум Верховного Совета СССР отменил. К тому же выяснилось, что Жуков додумался (стремясь быстрее расстрелять двух командиров и одного рядового) обратиться с «ходатайством о непропуске их кассационных жалоб(?!) и немедленном приведении приговора в исполнение» (ВИА № 10, с. 95). Но как он ни торопился, его обращение было отклонено. Случай уникальный. Недаром его часто называли «Сталин в армии».

• начальник Генштаба (с января по 30 июля 1941 г.). Назначен Сталиным. Из-за отсутствия необходимого военного образования (окончил только краткосрочные курсы КУВНАС) с возложенными обязанностями не справился:

— неподготовленность армии к отражению очевидной агрессии Германии и несвоевременное приведение РККА в боеготовое состояние;

— запоздалая подача в войска директивы № 1 и др. в ходе уже начинавшихся боевых действий. Вину должен по справедливости разделить со Сталиным (в ВИА — «неоперабельный вариант сиамских близнецов»);

— 23-29 июня 1941 г. (Дубно, Броды...). Личное координирование действий наших войск в крупнейшей танковой битве XX века (участвовало до 5 тыс. танков при худшем для немцев соотношении— 1:5,6 (ВИЖ № 8, 1988), которая окончилась для нас сокрушительным поражением. Причины — неграмотное руководство и слабая организация сражения на всех уровнях (несогласованные действия мехкорпусов, нереальные планы прикрытия и др.). Потери только в танках по нашим данным — 2650, по немецким — более трех тысяч.

Но другого и не могло быть, ибо Жуков, до этого прочтя важнейший доклад ГРУ ГШ об опыте применения во Франции впервые созданных немцами крупных танковых группировок, «наложил» резолюцию: — «Мне это не нужно!». Генштаб долго приходил в себя...

Вот оценка группы военных историков («Стратегические решения и Вооруженные Силы») этого «генштабовского» периода: «Несостоятельность, проявленная... генералом армии Жуковым (и Тимошенко — В. С), не сумевшими отстоять принятые решения и добиться их выполнения, нельзя рассматривать иначе как нехватку компетенции этих лиц и несоответствие занимаемым ими постам». Да, хуже не бывает. К этому следует добавить историческую фразу Жукова (оправдывая отсутствие настойчивости на государственном посту): «Кто захочет класть свою голову». Ну и ну! Свою голову не положил, вместо него головы положили миллионы россиян — гражданские и военные. Можно только удивляться прозорливости Рокоссовского, отметившего отсутствие у Жукова каких-либо способностей («ненавидит») к штабной работе. Обращаю внимание читателей — этот проваленный период действий Жукова в его перечень рейтинговых достижений (в отличие от других начальников Генштаба) «объективные» судьи АВН просто не включили (ну, не было его!).

Список экспертов, принимавших участие в определении рейтинга полководцев Второй мировой войны. (НВО, № 16 с.г.)

В определении рейтинга участвовали: Маршал Советского Союза В.Х. Куликов, Маршал Советского Союза С.Л. Соколов, генерал армии В.И. Варенников, доктор военных г доктор исторических наук генерал армии М.А. Гареев (руководитель исследовательской группы), генерал армии В.Д. Говоров, генерал армии И.М. Третьяк, маршал бронетанковых войск О. А. Лосик, адмирал флота М.М. Капитанец, маршал артиллерии В.М. Михалкин, доктор военных наук генерал-полковник В.В. Коробущин, генерал-полковник В.Н. Веревкин-Рахальский, полковник А.А. Кольтюков (началь ник Института военной истории МО РФ), генерал-лейтенант В.С. Рябов, доктор военных наук генерал-майор В.Е.Рог, генерал-майор А.В.Кирилин, доктор исторических наук Г.А. Куманев, доктор исторических наук А.С.Орлов, доктор исторических наук О.А. Ржешевский, доктор исторических наук полковник Ю.В. Рубцов, полковник В.А. Семидетко.

• Пока Жуков ликвидировал к 9 сентября 1941 г. Ельнинский выступ в основном силами 24А (60 тыс. человек), 2-я танковая группа Гудериана скрытно покинула этот район и, соединившись с 1-й ТГ Клейста, замкнула кольцо окружения под Киевом группы армий наших войск, людские потери которой к 26.9.41 г. составили 700 500 человек (из них безвозвратные — 616 300). Решив по сути частную задачу под Ельней, была упущена главная — оказание дополнительной помощи войскам в районе Киева.

• Участвуя в обороне Ленинграда (9 сентября-10 октября 1941 г.), «навел элементарный порядок». Авторы Военной энциклопедии (Т. 3, стр. 189) вводят читателей в заблуждение, утверждая, что Жуков «...остановил врага, сорвав его попытки захватить город» (в «Воспоминаниях» — Гитлер якобы «был в бешенстве»). Все это не соответствует действительности, так как еще до прибытия Жукова на Ленинградский фронт Гитлер принял решение не штурмовать, а блокировать город. Из дневника Гальдера: «5 сентября. 17.30 — совещание у фюрера. 1. Ленинград. Цель достигнута. Отныне район Ленинграда будет второстепенным театром военных действий...». Жуков же, не разгадав замысел немцев, продолжал защищать Ленинград от штурма, бросая войска в бесплодные кровопролитные контратаки. Так в середине сентября Жуков очень просто решает задачу обороны без лишних полководческих задумок о маневре силами, охвате, временном (если нужно) отступлении для последующей мощной контратаки и др. В его приказе от 17.9.1941 четко сказано, что «...в случае оставления рубежа Лигово... — Пулковские высоты... все командиры, политработники и бойцы подлежат немедленному расстрелу» («Сыны Отечества», № 6, 2004). Эдакая изящная миниатюра полководческого мастерства «героя-одиночки»! Ни этому ли собираются наши «оценщики» учить слушателей в военных академиях? Дальше — больше. Войдя в раж, командующий Ленинградским фронтом ошарашивает войска очередным «шедевром», оставив позади себя по размаху своих полководческих крайностей даже Сталина. Из шифрограммы Жукова № 4976 от 28.9.41: «...Разъяснить всему личному составу, что все семьи сдавшихся врагу будут немедленно расстреляны и по возвращении из плена они также будут все расстреляны»^[335]. Даже генералы (которые по Астафьеву, «сорили солдатами как песком») были буквально сражены подобными «разъяснениями». Пока шла перепроверка (доклад Маленкову), Жуков был срочно отозван для руководства обороной Москвы. Все сделали вид, что этого жуковского позорного и изуверского документа вроде бы и не было. Но как говорят, «слово не воробей»... Кстати, и знаменито-трагический «Невский пятачок» (оперативная значимость которого равна нулю) был создан при Жукове в сентябре 1941 года. За 16 месяцев (до января 1943 года) на том залитомкровью клочке земли площадью не более 2 кв. км погибли без всякой необходимости 200 тысяч бойцов (НВО № 9, 2003). А это реальный состав порядка 34 стрелковых дивизий!

• Москва. Оборонялся и контратаковал удачно (октябрь 1941-7 января 1942 г.). Но не следует забывать, что успех неразрывно связан с неоспоримыми заслугами лучших командармов — Рокоссовского, Ефремова, Говорова. Однако завершающий этап Московской эпопеи (Ржевско-Вяземская наступательная операция 8.1 -20.4.42) был Жуковым провален. Оказалось, что из-за отсутствия должного военного образования, грамотно вести крупномасштабные наступательные действия (а это сложнее, чем обороняться) надлежащим образом он не может. В ходе неудачного руководства боевыми действиями были практически загублены (при наступлении!) 33-я, 29-я и 39-я армии, и погиб «командарм-33», основная часть войск которого (по оценке Генштаба) «... бросалась в глубокий тыл противника на произвол судьбы». Можно добавить, что подобная судьба постигла и кавалерийский корпус Белова, который при выходе из окружения под Вязьмой трансформировался в кавполк, 4-й воздушно-десантный корпус и др. соединения. В том же заключении Генштаба отмечалось, что из-за неграмотных оценок обстановки «ни один приказ Жукова по срокам за всю операцию не был выполнен войсками» (такая же картина повторилась и в ходе Берлинской операции). Таким образом, Жуков задачу разгрома ГА «Центр» не выполнил, поэтому название операции — «незавершенная» (скрывая очевидный провал) справедливо переименовать в «неудачную». Вот итог: «...операция оказалась одной из самых кровопролитных... Красная Армия потеряла 776 889 человек... начиная с марта Ставка осталась без резерва». Довоевались. Дело явно подсудное, но осудили не ответственного за проведение операции полководца, а его зам. начальника штаба (Сталин «верного слугу партии» уберег).

• Но в ходе и этой операции не обошлось без «стрельбы по своим». Жуков, не обеспечив прикрытие силами фронта флангов армейского коридора при вводе главных сил ЗЗА в район Вязьмы, впоследствии заявлял: «Я не считал нужным смотреть, что справа и слева». За него это сделал Клюге и силами 20 тд и 4-го полка СС перекрыл этот коридор на участке Захарово-Вознесенск.

Не желая признавать (как всегда) свою ошибку, Жуков всю вину свалил на батальон 1134 сп, оборонявший Захарово (там был еще сб 93 сд и др., но сил было недостаточно для отражения атаки полка СС). Действия сражавшихся в неравных условиях бойцов батальона были оценены следующим образом: «... вернуть обратно, виновных в сдаче этого важного пункта арестовать, судить и расстрелять на месте независимо от количества». Продолжая прикрывать свою ошибку с неоправданным вводом ослабленной ЗЗА под Вязьму, Жуков «назначил виновным» командира 329 сд, полковника К. Андрусенко, приговорив его к расстрелу. Но и в этом случае Президиум Верховного Совета СССР приговор отменил. Андрусенко 15.01.44 г. получил звание Героя Советского Союза, командуя 55 сд.

• 2-я Ржевско-Сычевская наступательная операция «Марс» (25.11-20.12.42). Жуков, горя желанием все же рассчитаться с Клюге (ГА «Центр») и Моделем (9А), сумел уговорить Сталина нанести с 25.11.42 г. главный удар («Марс») по ГА «Центр» (поистине «бермудский» для Жукова треугольник Ржев—Сычевка—Белый), а отвлекающий («Уран») с 19.11.42 г. по Сталинградской группировке Паулюса. Сил, соответственно, у Жукова было в 1,5—2,5 раза больше, чем в районе Сталинграда при начале битвы. Не умея (как мы уже убедились) грамотно наступать, Жуков потерпел сокрушительное поражение — «к середине декабря операция «Марс», превратившись в кровавую бойню, окончательно выдохлась и была прекращена». Потери — 500 тыс. чел. (общие), 1700 танков и др. Пришлось сторонникам придуманного тезиса о «непобедимости» Жукова проигранную операцию «Маршала Победы» не включать в фундаментальные издания — СВЭ, «Гриф секретности снят» и др. Была дана команда ситуацию перевернуть «с ног на голову» — «Марс» засчитать «отвлекающей» операцией, а «Уран» переквалифицировать в «основной удар». Но все эти потуги рассчитаны на каких-то простачков... Кстати, неверно и утверждение рейтинговых судей о якобы большом вкладе Жукова в достижение победы в Сталинградской битве (упомянута и Курская, но недостоверность этого утверждения уже убедительно опроверг Рокоссовский). Согласно архивным документам, в самые решающие и напряженные дни Сталинградской битвы Жуков находился на Калининском и Западном фронтах, проводя свою операцию «Марс»— с 19 11 по 29.11 (с 6 по 8.12 в Ставке) и с 9.12 по 25.12.

• Стратегический промах: ублажая личные амбиции Жукова с отвлечением огромного количества войск (до 2 млн. чел., 3300 танков, 24 тыс. орудий, 1100 самолетов и др.) от района Сталинграда, была упущена уникальная возможность: не зацикливаться на пленении всего 91 тыс. немцев, а совместными силами основной части жуковских «отвлеченных» войск и войск, задействованных в операции «Уран», нанести сокрушительный удар в южном направлении на Ростов. В этом случае закрылся бы выход с Северного Кавказа миллионной группировки войск Клейста

— ГА «А» (17А, 1ТА, 4 Румынская и др.), а также 4 ТА и 48 тк. Но этого не сделали. Манштейн же сумел разобраться в сложившейся ситуации и, идя на ослабление 4 ТА Хота, вывел из ее состава 6 тд, которая и обеспечила прикрытие ростовских переправ. Реальный шанс решить вопрос о войне на Восточном фронте был упущен.

• Все последующие победные операции наших войск с участием Жукова (1-й Белорусский фронт) для определения его рейтинга, тем более оценки как «выдающегося полководца», имеют определенные трудности, т. к. проводились они в условиях добивания уже поверженного противника при абсолютном нашем превосходстве в силах.

Вот их перечень:

— Висло-Одерская операция, 12.1-3.2.45 г. (вместе с 1-м Украинским фронтом Конева). Превосходство: личный состав — в 3,9 раза, артиллерия

— в 7, танки — в 5,7, самолеты — в 8 (как говорят — «Игра в одни ворота»).

— Берлинская операция, 16.4-8.5.45 г. (вместе с 1-м Украинским фронтом Конева и 2-м Белорусским фронтом Рокоссовского). Превосходство: личный состав — в 2,5 раза, артиллерия и танки — в 4, самолеты — в 2,3. Это одна из самых неудачных операций, проведенных Жуковым. Основные недостатки:

а) отказ от разумного предложения Ставки обойти с севера Берлин двумя танковыми армиями для последующего окружения совместно с 1-м Украинским фронтом;

б) позорное «соцсоревнование» с Коневым — кто первым ворвется в Берлин («Оперативное обоснование» приказа Жукова от 20.4.45 г. (21.50)

— «любой ценой прорваться на окраину Берлина и немедля донести для доклада т. Сталину и объявления в прессе»);

в) лобовая атака Зееловских высот, необоснованный штурм 1-й гв. ТА не прорванной обороны противника, что привело к огромным потерям лучшей нашей ТА как на высотах, так и при вводе ее в Берлин. Без повреждений осталось всего 7% танков;

г) ошибочное решение прорыва к Берлину напрямую через основные узлы сопротивления немцев (Мюнхеберг и др.), прямо «по граблям». В результате — значительные неоправданные потери личного состава 1 -го Белорусского фронта, тем более, что все приказы (как поспешные и непродуманные!) по срокам были опять невыполнимы — 1 гв. ТА должна была войти в Берлин на вторые сутки (?!);

д) условно говоря, «за 5 минут до конца войны» Жуков в большинство приказов вставлял (кроме взысканий и упомянутых нереальных сроков их выполнения) — «любой ценой!». Подробности о берлинском бедламе читатель найдет в ВИА № 10. Все «высоты» оперативного мастерства вождения войск командующего 1 БФ лучше всего подытожить заключением из «Доклада о боевых действиях 1 гв. ТА в Берлинской операции (16.4-2.5.45 г.): п. 1... В район задачи второго дня операции 1 гв. ТА вышла только к одиннадцатому дню боевых действий». Комментировать тут нечего.

Но картина полководческих показателей Жукова (не путать с работой «представителем Ставки ВГК») должна быть дополнена «соотношением боевых успехов к числу потерь» (или, «чем больше потери, тем уровень полководческого мастерства ниже»). Здесь прямо скажем, результаты навеивают грусть.

Перед создателями на основе партийно-идеологической необходимости канонизированного образа выдающегося полководца стала, по сути, неразрешимая задача — каким образом скрыть реальные безвозвратные потери (БП), которые у Жукова (в силу его прямолинейных решений оперативных задач) были всегда больше, чем у его коллег (сравнение показательно с действующим рядом соседом — Коневым), «Специалисты» АВН выход нашли быстро — они придумали довольно хитрый (но не верный) ход оценки БП, мало понятный доверчивому читателю — вместо реальных цифр (как это принято во всех армиях мира) называют процентное их (БП) отношение к числу всех войск фронта. Получается беспроигрышный для Жукова «историографический лохотрон» — как ни дели БП (числитель) на все войска (знаменатель), «%» БП у Жукова всегда будет меньше (т. е. показатель действий якобы лучше), ибо во всех сравнимых операциях этих войск у Жукова было значительно больше (исключение только по Висло-Одерской операции, где действия 1 БФ по срокам определены не верно). Именно по этой операции Президент АВН и пытался единственный раз назвать реальные цифры БП, доказывая, что якобы при равных условиях боевых действий 1 БФ и 1УФ (23 суток) БП у I БФ были меньше. Однако Гареев знал, что на самом деле 1 БФ вел боевые действия не 23 суток, а 21, поэтому сравнивать их действия нельзя (обман!). Но не будем голословны и оценим реальное количество БП по тем операциям, которые привел Гареев (указав только «%» БП) в своей слабо аргументированной статье «Атакуют Маршала Победы» (Труд, 04.4.02):

• Московская наступательная операция (5.12.41-8.1.42). БП у Жукова — 13,5 %, у Конева — 14,2 %. Однако войск у Жукова больше в 3,9 раза и в 3,7 (!) раза больше БП (101,19 и 27,343 тыс.);

• Ржевско-Вяземская наступательная операция (8.1-20.4.42). Жуков — 20,9 %, Конев — 35,6 %. Войск у Жукова больше в 2,1 раза и в 1,2 раза больше БП. Пример, правда, не очень показателен, т. к. Гареев «забыл» сообщить читателям, что уже с 1 февраля 1942 г. Жуков командовал обоими фронтами (Западным и Калининским), вступив в должность Главкома Западного направления;

• Берлинская наступательная операция (16.4-8.5.45). Жуков — 4,1 %, Конев — 5,0 %. Войск у Жукова больше в 1,7 раза и в 1,4 раза больше БП (37,61 и 27,58 тыс.).

Как видно из приведенных примеров, придуманный АВН вариант с «процентовкой» БП не в состоянии опровергнуть очевидное — у Жукова при проведении операций реальные безвозвратные потери всегда были больше в 1,4-3,7 раза (войск — в 2-3,9 раза), чем у Конева.

Теперь, оценивая все названные основные операции, которые провел Жуков в ходе Великой Отечественной войны (удачные и неудачные), читатель, не оглядываясь на навязанные партийно-идеологические и «академические» восхваления, сам в состоянии определить его реальные объективные баллы и порядковое место в полководческом списке. Я же, предоставив читателям, как мне кажется, достаточно исчерпывающий материал для осмысления, свои выводы не называю, т. к. безуспешный пока поиск фактов «выдающихся» жуковских полководческих данных продолжаю.

Хотя, в помощь заинтересованному читателю для более полной оценки не хватает еще одного штриха. Я уже отмечал, что Гареев так «оценил» творчество нашего знаменитого писателя-фронтовика В. П. Астафьева; «... потерял жизненные и художественные ориентиры (не за это ли на днях получил (посмертно) от Президента В. В. Путина Госпремию? — В. С)... в его книгах нет никакой правды о войне». Ну и ну! Видимо, будучи не в курсе столь экзотических гареевских оценок творчества Виктора Петровича и ценя астафьевские правдивые рассказы о действительных событиях прошедшей войны, оба наших Президента именно его (живого и мертвого) посетили в родном селе на реке Енисей. Вот он-то, Астафьев, и оценил (по «гамбургскому счету!») действительные, а не приукрашенные заслуги Жукова: «Продукт времени, достойный выкормыш вождя, полуграмотный и близорукий сталинист. Браконьер русского народа». Как бы в поддержание этих оценок в «Московском Комсомольце» (22.6.04) была опубликована статья «Позывной «маэстро», в которой дважды Герой Советского Союза В. И. Попков поделился своими воспоминания о войне.

Вот его рассказ о чудовищном беззаконии (преступлении), которое совершил Жуков в период Сталинградского отступления 1942 г. (непонятно, правда, почему Попков отважился рассказать об этом происшествии только 62 года спустя?). Итак: Лето 1942 г. Наши войска отступили к Волге. Проводится Военный совет фронта (Жуков, Маленков, генералы, Попков в числе 7 летчиков-асов, их командир полка и другие. Всего 30 человек). Обсуждается вышедший в то время приказ № 227 (28.7.42) — «Ни шагу назад». Далее цитирую: «Тут Маленков предложил: «Трусов и паникеров надо расстреливать на месте». Жукову эта мысль понравилась, он подошел к командиру нашего полка Василию Зайцеву (а был он Героем Советского Союза...) и спросил: «Сколько вы своих летчиков расстреляли?». Василий опешил: «Я своих расстреливать не умею». Жуков взбеленился: «Ах, не умеете! Сейчас мы вам покажем» — выбрал наугад из присутствующих четырех офицеров (видимо, летчиков, так как подзаголовок у этой позорной истории — «Жуков меня едва не расстрелял» — В. С), вывел их из землянки и без объявления всякой причины приказал прибывшему с ним взводу охраны расстрелять...». Но это же рекорд подлости! Я не припомню, чтобы в какой-нибудь современной армии могло такое произойти — захотел и расстрелял без суда! В царской армии — судили, у немцев — судили (ordnung!), у союзников — тоже. Ранее уже я приводил пример, когда один из самых популярных американских генералов Д. Паттон (командующий 7А) в госпитале на острове Сицилия ударил то ли рукой, то ли перчаткой по голове раненого рядового, обвинив его в трусости. В США разразился скандал. И пришлось боевому генералу, выйдя на балюстраду старинного замка, принести свои официальные извинения стоящему внизу многочисленному активу 7-й армии. Кому-нибудь может прийти в голову столь вздорная мысль увидеть на подобной балюстраде Жукова? Нет, не может, ибо в тех армиях был закон и порядок, а у нас же — чудовищный беспредел (да и Жукову по времени пришлось бы стоять на подобном «пьедестале» слишком долго).

Однако совершенно непонятно — почему же ни один присутствующий даже рта не открыл при осуществлении этого гнусного «советского суда Линча»? О Попкове я не говорю — тогда он еще не был Героем (первую звезду получил 8.9.43) и свой молчаливый «протест» выразил в переходе на диету (два месяца жаренный лук и молоко). Но командир полка! Герой! Неужели он не мог вступиться за своих безвинных офицеров, сказав, например: «Товарищ генерал армии! На каком основании вы это делаете?». Думаю, что Жуков, услышав подобное обращение Героя, скорее всего бы призадумался. И странная получается картина — в воздухе Герои, на земле — боятся рот открыть. Может быть этот случай общения с Героем в такой обстановке был единичным, но в данном конкретном случае (если подробности изложены Попковым правильно) Зайцев был «Героем Советского Союза в воздухе», не проявив элементарной отваги при защите своих боевых товарищей («отец — командир»!) не земле. Грустная история.

Такие уточнения я бы сделал после внимательного изучения рейтинга отечественных полководцев в версии АВН.

4. Прежде чем приступить к рассмотрению первой тройки фигурантов германского списка хотел бы сделать одно замечание. Публикуя указанный рейтинг, «специалисты-исследователи» АВН должны были ясно представлять, что читать (и анализировать) его будут не только у нас, но и заграницей (в Германии уж точно). И если западных ученых порядок построения наших полководцев вряд ли уж очень заинтересует (из-за отсутствия до сих пор доступа для них ко всем нашим архивным документам), то к «Германскому» разделу они отнесутся с должным вниманием, так как свой список (имея возможность знакомиться практически со всеми архивами) составили давным-давно. Поэтому нелепые и пристрастные «изобретения» АВН при оценке германских полководцев вызовут естественное недоумение (что-нибудь в роде: «ну и специалисты собрались у них там, в академиях») и фактически скомпрометируют те научные российские организации, которые занимаются подобной тематикой.

Теперь о сути дела. Специалисты АВН определяли первую тройку немецких полководцев явно «на больную голову». Видимо, пытаясь отомстить задним числом Манштейну за доставленные нам в ходе войны крупные неприятности (Прибалтика, Крым, Ростов, Харьков, Курская дуга (южный фас), Прохоровка, Ахтырка, Богодухов и др.), «члены исследовательской группы» ничего лучше не придумали, как понизить его до 2-го места — ниже Рунштедта (?!).

Вот только несколько оценок полководческой деятельности Манштейна. «Он по праву считался лучшим оперативным умом вермахта (думаю, что не только — В. С.)», «уважение, испытываемое Гитлером к Манштейну, граничило со страхом», «Манштейн — это лучшие мозги, какие только произвел на свет корпус Генштаба», «Манштейн обладал полководческим гением высшего калибра» и т. п. В 1940 г. «...именно его, нач-штаба группы армий «А», план сработал в точном соответствии с расчетами его создателя. Наступать начали 10.5.40. 6 недель спустя 21.6 Франция капитулировала». И вот впереди этого абсолютно бесспорного оперативного лидера-полководца, демонстрируя свою «академическую» некомпетентность, судьи АВН ставят Рунштедта (№ 1). Нелепость этого решения очевидна — это все равно, что сравнивать Рокоссовского с Буденным или Огаркова с любым его коллегой-военачальником. Несопоставимо! Похоже, Гареев был или не в курсе, или надеялся, что никто не узнает об оценке, которую именно Рунштедт дал Манштейну: «...фельдмаршал фон Манштейн проявил себя как самый талантливый командир во всей армии, и именно его они (генералы — В. С.) в первую очередь желали бы видеть в роли главнокомандующего (вместо Гитлера — В. С.)». Приехали!

5. Ну, а что можно сказать о Рунштедте? Грамотный полководец. Грубый и независимый — оскорбил Гитлера, посоветовав ему «не связываться с этой негритянской задницей Муссолини». Будучи фельдмаршалом, имел странную привычку носить полковничью форму («при обращении к нему как к «полковнику» довольно смеялся»). Принял неправильное решение (1940 г.) задержать танки на канале Аа, что «позволило в дальнейшем британским экспедиционным силам ускользнуть». На Восточном фронте командовал ГА «Юг» в условиях отступления Красной Армии. При контрнаступлении наших войск 1-я ТА Клейста оставила Ростов, поэтому 1 декабря 1941 г. вместо Рунштедта был назначен Рейхенау. С 8.3.1942 г. по 9.3.1945 г. Рунштедт на Западном фронте (ГА «Д», «Запад» и др.). К 1944 г. начинал сказываться его возраст (68 лет): «Большую часть времени он практически ничего не делал», характеризовался как «невероятно ленивый человек» и т. п. «Был способным полководцем, хотя и не первоклассным», «не всегда правильно ощущал ход сражения». В ходе битвы за Арденский выступ «престарелый фельдмаршал просто-напросто перепоручил ведение сражения... фельдмаршалу Вальтеру Моделю». «Французский» период характеризовался его полным равнодушием как командующего и запущенностью всех дел». «Мало вероятно, чтобы он когда-либо был первоклассным военачальником или по настоящему сильной личностью» и т. д. Учитывая изложенное, можно смело утверждать, что на 1-е место в списке Рунштедт попал из-за грубой ошибки, допущенной исследовательской группой АВН (лишь бы не Манштейн!).

6. И уж совсем берет оторопь, когда, читая список немецких полководцев, на третьем месте обнаруживаешь неизвестно как и за что прописанного там В. Кейтеля.

Строго говоря, можно было бы ограничиться высказыванием одного из исследователей его деятельности, которое все ставит на свои места и полностью объясняет абсурдность включения этой личности в рейтинговый список: «Поскольку Кейтель во время боевых действий никогда не командовал боевыми подразделениями, в этой главе отсутствует описание каких-либо битв». «Когда началась Вторая мировая война, шеф ОКБ занимался в основном кабинетной работой» (генерал Варлимонт описывает ОКВ как «военное бюро Гитлера-политика»). «Еще большим неудачником (чем командующий ГА «Центр» Буш — В. С.) оказался Кейтель, возглавивший верховное командование вооруженных сил (ОКВ) и являвшийся всего лишь послушной марионеткой Адольфа Гитлера. Раболепно выполняя волю последнего, он способствовал многим поражениям». Увольняя 27.1.38 г. фельдмаршала Бломберга, Гитлер поинтересовался, кто был у него заместителем. «Кейтель — прозвучало в ответ, — но о том, чтобы его использовать, не может быть и речи, поскольку он всего лишь тот, кто управляет моей канцелярией». «Вот такой человек мне и нужен!» — воскликнул Гитлер и в тот же день подписал назначение Кейтеля. На вопрос генерала Ольбрихта, как складываются отношения между Гитлером и ОКВ, Кейтель сердито ответил: «Понятия не имею. Мне он ничего не говорит. Да он плюет на меня». За нерешительность офицеры называли его «лакейтель». «Лишь такой посредственный и раболепный человек, как Кейтель, мог достаточно долго продержаться в этом кресле (ОКВ — В. С). Он был наделен честолюбием, но отнюдь не талантом... однако лишен глубины ума и выдающихся качеств. Служи он под началом генерала Зеекта, вряд ли ему удалось бы подняться выше майора». Да, говоря по-русски, — «ни с чем пирожок», нечто второсортное (по Булгакову — «лососина не первой свежести»). Поэтому включение Кейтеля в рейтинговый список выше известных полководцев (Роммель, Гудериан, Клейст) иначе как шуткой плохого (армейского) пошиба назвать нельзя.

В заключение на суд читателей ВИА представляю свою оценку работы исследовательской группы АВН по составлению рейтингового списка полководцев СССР и Германии Второй мировой войны (НВО № 16 с. г.):

1. В целом работа не может быть признана достоверной, ибо не свободна от партийно-идеологических оценок и пристрастий, свойственных советскому периоду (т. н. «аксиомная» история), что и привело к очевидным ошибкам. Все это ставит под сомнение объективность авторов-составителей во главе с М. Гареевым и искренность их замыслов в определении рейтинга на основе достоверных архивных данных;

2. Сама концепция комплектования рейтинга, при которой в нарушение сложившейся мировой практики впервые заслуги полководцев и начальников штабов уравниваются, представляется ошибочной;

3. Подобный вариант искусственно надуманной уравниловки не дает возможности объективно оценить реальные заслуги (достижения) полководцев и в ряде случаев искажает картину хода руководства отдельными сражениями ВОВ.

И последнее: более достоверным рейтинг полководцев (по системе «победил-проиграл») можно было бы считать только при условии внесения в него следующих уточнений:

в советском списке полководцев:

• К. К. Рокоссовский по совокупности масштабных победных действий должен быть поставлен на первое место, выше Г. К. Жукова, который провел ряд неудачных операций с неоправданно большими потерями;

• А. М. Василевский (как Начгенштаба), учитывая минимальное время командования войсками только в самом конце Великой Отечественной войны, из списка исключить или (вариант) переместить в замыкающую группу полководцев;

• А. И. Антонов (Начгенштаба) — как не командовавшего войсками из списка (№ 7?!) исключить;

в германском списке полководцев:

• Э. Манштейна поставить на законное первое место;

• К.Рунштедт не может занимать место выше более талантливых Роммеля, Гудериана и др.;

• В. Кейтель (грубая ошибка!) — из списка исключить.

Уважаемые читатели! Теперь, ознакомившись с предварительными замечаниями и документами, их подтверждающими (многие из которых авторы АВН не спешили доводить «до широкой читательской аудитории»), вы можете сами (соглашаясь или обоснованно возражая) оценить реальный рейтинг наших (и других) полководцев. Желаю Вам в этом, как мне кажется, интересном и познавательном деле успехов.

Приложение 1. Отклики на статьи «Высочайшим приказом награждается» и «Отчизне они не изменили»

Уважаемый Валентин Степанович!

Я — профессиональный и, увы, весьма пожилой писатель, а потому предпочитаю писать статьи, а не письма главным редакторам журналов. Однако три причины заставляют меня изменить правилу, и главная заключается в том. что любовь к истории вообще и к военной в частности мне с детства привил отец не без помощи Вашего журнала, хотя, убей Бог, не помню, как он до войны назывался. К большому моему огорчению «ВИЖ» в последние годы занимал столь неприемлемую для меня позицию, что я вынужден был поставить на нем крест. По счастью, мне попал в руки 9-й номер Вашего журнала за этот год, в котором — при всех родимых пятнах недавнего направления — я, к радости своей, обнаружил и свежую поросль нового. Это и продолжение публикации Н. И. Головина «Военные усилия России в мировой войне», и воспоминания Е. П. Славского, и, в особенности, статья о боевом офицере Русской армии прапорщике М. Сафире, превосходно скомпонованная при помощи кратких и точных вставок, написанных автором полковником в отставке В. М. Сафиром, что делает ее цельной и неординарной. Да, военную историю творят гениальные или бездарные полководцы, но делают командиры взводов и рот, сумевшие личной отвагой, мужеством и офицерской честью сплотить солдат, внушить им веру в себя, в необходимость и исполнимость поставленной задачи. Пишу об этом с гордостью, поскольку и мой отец прошел нелегкий путь, аналогичный пути прапорщика М. Сафира....

Редко встречается, когда статья, строго основанная на документах, вызывает острое желание узнать, как сложилась судьба героя в дальнейшем. К сожалению, статья не кончается обнадеживающим «Продолжение следует», а оно просто необходимо. Автору удалось создать живой образ настоящего русского офицера, и мне, читателю, искренне хочется узнать о его службе как в Красной, так и в Советской армиях.

С искренней благодарностью за статью «Высочайшим приказом награждается...»,

Б. Васильев

29 октября 1993 г.

Уважаемый товарищ Ещенко!

Как многолетний подписчик и читатель редактируемого Вами «Военно-исторического журнала» с удовлетворением отмечаю улучшение качества публикуемых в журнале за последнее время материалов, статей по новой тематике, их возросшую глубину и интересность.

К таким материалам, по моему мнению, безусловно, относится опубликованная в девятом номере статья в разделе «Фамильный архив» о генерал-майоре танковых войск М. П. Сафире.

Мне представляется, что публикация этого материала в настоящее время особенно целесообразна. Хорошо известно, каким нелегким, а во многих случаях болезненным для многих офицеров царской армии был переход в Красную Армию. Сложность такого перехода всем очевидна. Он великолепно описан Булгаковым в пьесе «Дни Турбиных».

Сейчас, когда в определенной степени офицеры нашей армии сталкиваются с похожими идеологическими проблемами, описание каждого случая сложного перехода от одной идеологии к другой является поучительным. Именно в этом и заключается интерес опубликованной статьи о М. П. Сафире. В то же время статья оставляет впечатление незавершенной. Из нее мы узнаем о мужестве офицера Сафира, но остается неясным, каким же образом он перешел в ряды Красной Армии, с какими трудностями ему пришлось столкнуться, а они, наверно, были и немалыми. Каким образом он преодолел путь от прапорщика царской армии до генерала Советской Армии.

Эту статью следовало бы дополнить материалами о дальнейшем служебном пути М. П. Сафира. Полагаю, что его сын (видимо, он автор) может дополнить статью такими данными. ...

С глубоким уважением,

Генерал-майор в отставке Д. И. Якушкин.

Ноябрь 1993 г.

Уважаемые Главный редактор и члены редколлегии!

Я не являюсь постоянным читателем журнала, однако, как профессиональный военный, ветеран Вооруженных Сил и участник Великой Отечественной войны, систематически знакомлюсь с его содержанием.

В последнее время журнал явно преобразился. Как мне кажется, стал объективнее отражать интересы читательской аудитории, в которой всегда было много представителей не только военных, но и широких слоев нашего общества.

То, что Вы отказались от идеологизации и догматизма в оценке исторического материала, стали раскрывать военную историю через конкретные свершения ее участников, строже относиться к архивным и свидетельским документам, значительно повысило научный уровень публикаций и степень их воспитательного воздействия. ...

Замечательная находка редакции — новая рубрика «Фамильный архив» и ее первая публикация о генерале М. П. Сафире.

Имя этого талантливого человека широко известно в армии по его активному участию в битве под Москвой, по изобретенной им командирской линейке, известной в войсках как «Линейка Сафира». удобной для штабных расчетов, по его вкладу в послевоенное строительство армии.

Отдокументированная со скрупулезной точностью статья о прохождении М. П. Сафиром офицерской службы в русской армии, написанная его сыном с гордостью за славную отцовскую биографию, убедительно показывает воспитательное значение рубрики. Приходится только сожалеть, что публикация обрывается на половине жизненного пути генерала, не продолжена его послужным списком в нашей армии....

Генерал-майор в отставке И. Лысенко

Москва, 9 ноября 1993 г.

Но был и другой «отзыв». Полный текст не привожу, дабы не утомлять читателей столь злобной и агрессивной риторикой, замешанной на очевидной некомпетентности в вопросах отечественной историографии. Комментировать подобные «научные» обоснования не буду (бессмысленно), оставляя эту «экзотику» на суд читателей.

В.Сафир.

В редакцию «Военно-исторического журнала».

Прочитал в 9-м номере журнала обширный материал, который написал полковник в отставке В. М. Сафир о своем отце. Есть необходимость высказать замечания по этой статье.

1. Вызывает удивление наличие пяти фотоснимков, посвященных М. П. Сафиру. Не много ли? Лучше бы нашли фотоснимок генерала С. Я. Огурцова (см. с. 4), а не помещали вместо Огурцова фотографию другого лица.

2. Автор на с. 77-й приводит приказ по полку, в котором упоминается наказание розгами. А было ли вообще тогда такое наказание?

3. Нас. 78-й автор пишет: «... армии навязали надуманные порядки, в том числе соцсоревнование и другие мероприятия, породившие показуху, очковтирательство и развал дисциплины... Все это и породило так называемую «дедовщину». Здесь такие возражения! ...

5.  Автор пишет: «Большевики приступили к осуществлению лозунга — «Превратим войну империалистическую в войну гражданскую». Надо сказать, что не большевики осуществили этот лозунг. Это сделали руководители старой русской армии: Корнилов, Алексеев, Краснов, Деникин и др. А вот руководители Кубанской рады еще тогда так писали о роли Добровольческой армии в гражданской войне: «Ибо, не преследуй она целей насаждения монархизма, давно можно было бы окончить войну и примириться с большевиками, устроив в России народную республику...» (см. Деникин. «Поход на Москву»)....

6.  Генерал М. П. Сафир всю Отечественную войну просидел в Москве, ордена получил, видать, по выслуге, поместил их ниже царских^[336]. Так за что же его тут восхвалять — в угоду его сыну?

Но надо отметить, что еще до войны была линейка Сафира (тогда майора) с помощью которой изучали теорию стрельбы из танковой 45-мм пушки.

С уважением

Шапранов Владимир Иванович, гв. подполковник в отс.

1.10.1993 г.

Приложение 2. Автобиография. Семейный альбом

Сафир Владимир Михайлович. Родился 15 сентября 1924 г. в семье военнослужащего (г. Харьков).

Окончил 3-ю Московскую спецартшколу в Прокопьевске, 1-е Киевское артучилище им. Кирова в Красноярске. Участник Великой Отечественной войны (Западный фронт, 33-я армия, командир огневого взвода 557 пап РГК). После окончания Бронетанковой академии испытывал (до 1953 г.) на НИИ полигоне бронетанковых войск (Кубинка) новые образцы танков и САУ: ИС-4, Т-10, десантные АСУ, гусеничный бронетранспортер (об. 123) и СУ-100 п (об. 124) свердловского завода и др. В 1953-1958 гг. — военный представитель ГБТУ и 4 ГУ МО на промышленных предприятиях. С 1958 г. по 1963 г. в ГСВГ: военпред, начальник танкотехнической службы 67 гв. мсп 20 гв. мед (1959-1962), старший военпред УНТВ. В 1963-1970 гг. — старший офицер 3-го Управления Генштаба ВС СССР. С 1967 г. — полковник. С 1970 г. по 1974 г. заместитель, а с 1974 г. по 1985 г. начальник отдела заказов вооружения и военной техники Сухопутных войск 14-го управления МО (аппарат зам. министра обороны по вооружению). Принимал участие совместно с Госпланом СССР в формировании пяти пятилетних планов поставок вооружения и военной техники Сухопутных войск. С июля 1985 г. в отставке.

Участник парада Победы 24 июня 1945 года.

Награжден орденами Отечественной войны 2 ст., За службу Родине 3 ст., 22 медалями, в том числе «За отвагу», юбилейным гражданским орденом Серебряная Звезда "Общественное признание".

В период 1993-2004 гг. опубликовал ряд научно-исторических разработок о порядке прохождения службы в русской императорской армии, уточненные данные о ликвидации Наро-Фоминского прорыва немецких войск в ходе обороны Москвы, гибели командующего 33-й армии генерала-лейтеианта М. Г. Ефремова, Ржевско-Вяземских и Берлинской операциях, штурме Зееловских высот и др.

Примечания

1

Опубликовано в «Военно-историческом журнале» (далее — ВИЖ), № 9, 1993 г. В статье использованы документы РГВИА: ф. 409, д. 27, оп. I; ф. 2840, д. 270 оп I, дд. 280, 282, 296-299, 301, 306, 356; ф. 10/В-93.

(обратно)

2

Далее следуют вопросы о походах и делах против неприятеля, о нахождении в плену у неприятеля, ранениях, знаках отличия, наказаниях. На все вопросы даны отрицательные ответы.

(обратно)

3

Из послужного списка поручика 137-го пехотного Нежинского ее императорского высочества великой княгини Марии Павловны полка Поклевского-Козелла (по состоянию на 1895 г.): батальонный адъютант 4-го батальона; родился в 1868 г.; из потомственных дворян Виленской губернии; сын отставного майора; вероисповедание римско-католическое; кончил полный курс 1-го военного Павловского училища по 1-му разряду; выбран хозяином Собрания бригады 35 пд. Содержание: жалования — 312 р., столовых — 183 р., квартирных — 150 р.

(обратно)

4

Например, лейб-гвардии Волынский.

(обратно)

5

Гродненский гусарский.

(обратно)

6

1-й Сумский.

(обратно)

7

1-й лейб-драгунский Псковский.

(обратно)

8

1-й С.-Петербургский.

(обратно)

9

8 Ингушский.

(обратно)

10

Витебская.

(обратно)

11

1-я Закавказская.

(обратно)

12

Закавказская русская отдельная.

(обратно)

13

Высочайшим приказом от 23.4.1917 г. назначен (в звании полковник) командиром 767-го Осовецкого полка.

(обратно)

14

Опубликовано в ВИЖ, № 12, 1993 г. и является продолжением статьи «Высочайшим приказом награждается...»

(обратно)

15

Энциклопедия «Москва». М: Сов. Энциклопедия, 1980. С. 254.

(обратно)

16

Опубликовано в «Военно-историческом архиве» (далее — ВИА), № 1, 1997 г.

(обратно)

17

Оборона 5-й и 33-й армий Западного фронта в битве под Москвой. Военная академия им. М. В. Фрунзе. 1973.; А. И. Сурченко. Ликвидация прорыва в районе Наро-Фоминска. «Военно-исторический журнал». 1962, № 12, С 49-54 и др.

(обратно)

18

В тексте допущена неточность - подразумевалось общее руководство М.П.Сафира боевыми действиями.

(обратно)

19

Опубликовано в ВИА, № 3. 1998 г.

(обратно)

20

«Мужество». 1997. № I. C.163-177.

(обратно)

21

Раздел написан совместно с Александром Николаевичем Бирюковым.

(обратно)

22

Манипула — подразделение римского легиона (прим. ред.)

(обратно)

23

В 1936 году руководство Монгольской Народной Республики обратилось с просьбой к правительству СССР ввести советские войска в связи с нараставшей угрозой со стороны японских войск, уже захвативших к тому времени соседнюю Маньчжурию, так как при чрезмерной протяженности границ в условиях малонаселенности страны республика не имела сил воспрепятствовать надвигавшейся агрессии.

(обратно)

24

Приказом НКО № 0029 от 19 июля 1939 г. 57-й особый корпус был преобразован в 1-ю армейскую группу.

Сформированный по приказу НКО № 0037 от 4 сентября 1937 года 57-й особый корпус в оперативном отношении подчинялся НКО.

(обратно)

25

«Знамя». 1990. №6. С. 180.

(обратно)

26

«Советская Россия». 1995. 13 июля.

(обратно)

27

ЦАМО, ф. 37977, оп. 1. д. 54, л. 112-114.

(обратно)

28

«Известия». 1998. 8 мая.

(обратно)

29

«Вопросы истории». 1997. № 8. С. 23-24.

(обратно)

30

ЦАМО, ф. 38988, оп. 4, д. 2, л. 125-135.

(обратно)

31

Халхин-Гол: Новый взгляд через полвека. — М., 1990. — С. 17.

(обратно)

32

Возможно, вывод о «вмешательстве», например, Штерна (да и Кулика) сделан только по имеющей очевидно оправдательный характер версии Жукова, изложенной им в беседе с К. Симоновым («Огонек», 1986, № 48, с. 8), которая не представляется доказательной, так как никаких документальных подтверждений не имеет.

(обратно)

33

«Куранты». — 1995. — 28 апреля.

(обратно)

34

ЦАМО, ф. 208, оп. 2511, д. 1429, л. 32, 33.

(обратно)

35

ЦАМО, ф. 388, оп. 8711, д. 15, л. 65.

(обратно)

36

Военно-исторический архив. — 1997. — Вып. 1. — С. 77-125.

(обратно)

37

ЦАМО, ф. 8, оп. 11627, д. 1509, л. 13.

(обратно)

38

ЦАМО, ф. 37977, оп. 1,д. 54, л. 159-161.

(обратно)

39

Бирюков Н.И. Эпистолярные тайны. — М., 1994. — С. 43.

(обратно)

40

ЦАМО, ф. 37977. оп. 1, д. 26, л. 27-30.

(обратно)

41

«Знамя». -1990. — № 6. — С. 166.

(обратно)

42

«Военно-исторический архив». — 1998. — Вып. 2. — С. 78.

(обратно)

43

«Знамя». — 1990. — № 6. — С. 173.

(обратно)

44

Там же.

(обратно)

45

«Военно-исторический архив». — 1997. — Вып. 1. — С. 72.

(обратно)

46

Стратегические решения и Вооруженные силы (далее — СР). — М.: Арбизо, 1995. -Т. 1. — С. 270.

(обратно)

47

Там же. — С. 265.

(обратно)

48

Гальдер Ф. Военный дневник. — Москва., 1971. — Т. 3. — С. 271. Примечание.

(обратно)

49

Там же. — С. 296.

(обратно)

50

Там же. — С. 323.

(обратно)

51

Там же. — С. 328.

(обратно)

52

СР. — С. 267.

(обратно)

53

«Военно-исторический журнал». — 1993.-№ 11. — С. 81-82.

(обратно)

54

«Известия». 1994. 23 декабря.

(обратно)

55

ЦАМО, ф. 388, on. 8712, д. 22, л. 2, 3.

(обратно)

56

Тамже.

(обратно)

57

ЦАМО, ф. 388, оп. 8712, д. 22, л. 2, 3.

(обратно)

58

СР.-С. 907.

(обратно)

59

Суровые испытания. — С. 230.

(обратно)

60

Если автор имеет в виду январскую (1942 г.) операцию на Волоколамском направлении, то она, как известно, носила затухающий характер и определяющего успеха не имела. Для ее проведения в полосе 20-й армии генерала А.А.Власова (совместно с 1-й Ударной армией и др.) действительно были собраны все резервы Западного фронта. Однако захватив 16 января Лотошино и 17-го Шаховскую, решить поставленную задачу — прорвать главную линию обороны противника «наступая в направлении Златоустово, разъезд Александрино» — Жуков не смог, поэтому Ставка 19 января вывела 1-ю Ударную армию из его подчинения и передала Калининскому фронту. Части же 20-й и 5-й армии только «к началу февраля.. вышли на линию Погорелое — Городище — Дурыкино — Шанский Завод.. Преодолеть его (противника. — Авт.) оборону эти армии не смогли». (Стратегические решения и Вооруженные Силы», с. 429).

(обратно)

61

ЦАМО, ф. 16а, оп. 946, д. 125, лл. 240-243.

(обратно)

62

Рейнгардт К. Поворот под Москвой: Крах гитлеровской стратегии зимой 1941/42 гг. — М., 1980. — С. 381

(обратно)

63

«Военно-исторический журнал». — 1967. — № 12. — С. 85.

(обратно)

64

СР. — С. 276.

(обратно)

65

Суровые испытания. — М., 1995. — С. 235.

(обратно)

66

ЦАМО, ф. 8, оп. 11267, д. 1509. л. 45-51.

(обратно)

67

ЦАМО, ф. 8, оп. 11627, д. 1509, л. 47-51.

(обратно)

68

Опубликовано в ВИА, № 3,1998 г.

По просьбе заболевшего С.Д. Митягина это окончание его статьи (ВИА № 3 за 1998 г., с. 52-173 «Боевые действия под Вязьмой в январе-апреле 1942 г.: операция или имитация?) написано мною.

(обратно)

69

Работа штаба армии / Под ред. Н.Н.Шварца. — М., ВАГШ, 1938. — С. 27-29, 59.

(обратно)

70

ЦАМО, ф. 132а, оп. 2642, д. 31, л. 1-2.

(обратно)

71

Коммунист. — 1988.— № 14. — С. 94.

(обратно)

72

ЦАМО, ф. 8, оп. 11627, д. 1509, л. 15, 16.

(обратно)

73

Роковые решения. — М.: Воениздат, 1958. — С. 103.

(обратно)

74

Там же.

(обратно)

75

Битва за Москву». — С. 331, 332.

(обратно)

76

Но вместо этого последовали более, чем странные действия со стороны Жукова. Он расчленил 10-ю армию на две части. С 27 января 1942 года в районе Сухиничи на базе дивизий 10-й армии была создана 16-я армия, управлением которой стало переброшенное с правого фланга Западного фронта управление прежней 16-й армии во главе с ее командующим К.К.Рокоссовским. Части и соединения бывшей 16-й армии вошли в состав 5-й армии Л.А.Говорова. Из состава 10-й армии в новую 16-ю армию были переданы пять стрелковых дивизий, одна танковая бригада и два лыжных батальона. В новой 10-й армии остались 326-я и 330-я стрелковые дивизии и переданная ей 385-я стрелковая дивизия. Командующего бывшей 10-й армии генерала Голикова убрали с левого фланга Западного фронта. Комфронта назначил генерала Голикова своим заместителем, скорее всего для того, чтобы держать строптивого генерала в поле своего зрения. Почему?

(обратно)

77

«Операция 33 и 43 армий на Вяземском направлении» (ЦАМО, ф. 8, on. I1627, д. 1509, л. 4-6).

(обратно)

78

Там же, л. 29.

(обратно)

79

Обратим внимание читателя на то, что эта характеристика была «сработана», невзирая на то, что 2 января 1942 года Указом Президиума Верховного Совета СССР за ликвидацию нарофоминского прорыва немцев и последующие успешные действия армии Ефремов был награжден орденом Красного Знамени, к которому командарм был представлен тем же Военным советом Западного фронта. Более того, боевая характеристика подписана членом Военного совета Хохловым. Но был еще один — первый член Военного совета фронта Н.А.Булганин. Он почему-то не подписал эту характеристику. А, возможно, и не знал о ее существовании. Вызывает человеческий протест то обстоятельство, что эта боевая псевдохарактеристика, если и не была сработана задним числом, то написана буквально через 7 дней (24.1.42 — подписан «подлинник») после того, как армия Ефремова получила приказ на проведение ответственнейшей операции по окружению и уничтожению группы армий «Центр».

Тогда какими же надо было руководствоваться профессиональными и нравственными критериями, чтобы посылать на ее выполнение военачальника, «с крайне ограниченным оперативным кругозором, включительно тактического применения отдельных дивизий и расположения командного пункта армии». Другими словами, в этой истории много темного, понуждающего к серьезным размышлениям. Кстати, в личном деле Ефремова отсутствует перечень документов, хранящихся в деле, многие из них, а главное, все, предшествующие приведенной выше, боевые аттестации Ефремова с момента начала Великой Отечественной войны отсутствуют. Можно смело утверждать, что личное дело Ефремова неоднократно подвергалось «чистке» и разграблению. Эта история еще ждет своего исследователя.

(обратно)

80

См. Документы и комментарии к статье.

(обратно)

81

ЦАМО, ф. 208, оп. 2513, д. 159, л. 235.

(обратно)

82

ЦАМО, ф. 208, оп. 2513, д, 157, л. 34.

(обратно)

83

Белов П,А. «За нами Москва». — С. 205, 206.

(обратно)

84

ЦАМО, ф. 388, оп. 8712, д. 179, л. 18.

(обратно)

85

Опубликовано в ВИА, № 10, 2000 г.

(обратно)

86

См.: Красная звезда. 1999, 25 сент.

(обратно)

87

См.: Военно-исторический архив. 1999, № 3, с. 250-284.

(обратно)

88

Независимая газета. 1999, 7 апреля.

(обратно)

89

Независимая газета. 2000, 12 февраля.

(обратно)

90

ВИА. Вып. 3. С. 259.

(обратно)

91

Огонек, 1986. № 48. с. 8.

(обратно)

92

Симонов К. Избранное. М., 1970. С. 28.

(обратно)

93

ЦАМО. Ф. 37977. Оп. 1.Д.54.Л. 112-114. Более подробно см.: ВИА. 1999, № 3, .С. 253.

(обратно)

94

ЦАМО. Ф. 33987. Оп. 8. Д. 1225. Л. 30-36.

(обратно)

95

Военные архивы России. 1993. Вып. 1. С. 224.

(обратно)

96

Там же. С. 225.

(обратно)

97

Огонек. 1986. № 48. С. 8.

(обратно)

98

ЦГАСА. Ф. 37977. Оп. 1. Д. 28. Л. 17-21

(обратно)

99

ЦГАСА. Ф. 37977. Оп. 1. Д. 54. Л. 129.

(обратно)

100

ЦГАСА. Ф. 37977. Оп. 1. Д. 54. Л. 159.

(обратно)

101

ЦГАСА. Ф. 37977. On. 1. Д. 51. Л. 120-122

(обратно)

102

Известия ЦК КПСС. 1991. № 3. С. 220-221.

(обратно)

103

Мы за ценой не постоим // Независимая газета. 1994; 22 июня. № 115.

(обратно)

104

Вечерняя Москва. 1995. 27 января.

(обратно)

105

ВИА. Вып. 4. С. 187-195.

(обратно)

106

ВИА. Вып. 3. С. 259-262.

(обратно)

107

Русский архив. Т. 7. Гл. 5. С. 189.

(обратно)

108

ВИА. Вып. 3. С. 312.

(обратно)

109

Там же.

(обратно)

110

Там же.

(обратно)

111

Русский архив. Великая Отечественная: Битва за Берлин. Т. 15 (4-5). С. 429.

(обратно)

112

Гриф секретности снят. Потери вооруженных сил в войнах, боевых действиях и военных конфликтах». 1993. Руководитель авторского коллектива Г.Ф. Кривошеев.

(обратно)

113

См.: Русский архив. М.: «Терра», 1994. Т. 13 (2-1). С. 258-281.

(обратно)

114

Военно-исторический журнал. 1992. № 9. С. 28-31.

(обратно)

115

Вопросы истории. 1990. № 6. С. 187.

(обратно)

116

Российские вести. 1991. № 6. С. 9-10.

(обратно)

117

По другим данным — до 5-5,6 млн чел. (в том числе на Восточном фронте до 3 млн). Уточнения продолжаются.

(обратно)

118

По состоянию на 22.04.45 (данные немецкого Генштаба СВ) соответственно (тыс. чел.): 2375 -56,7 — 2,39%. Цит. по: Черный хлеб истины // Вечерняя Москва. 1997. № 25. С. 3.

(обратно)

119

Б. Соколов. «Правда о Великой Отечественной войне». 1998. С. 286.

(обратно)

120

Подмосковье. 1994. № 25. С. 5.

(обратно)

121

См.: Маршал и генерал. Загадка одного документа. // Подмосковные известия. 1992. 6 янв.

(обратно)

122

ЦАМО. Ф. 388. Оп. 8712. Д. 15. Л. 65.

(обратно)

123

Суровые испытания. С. 230.

(обратно)

124

Митчелл С. Фельдмаршалы Гитлера и их битвы. Смоленск. 1998. С. 438

(обратно)

125

Известия. 1997. 12 марта.

(обратно)

126

ЦАМО. Ф. 208. Оп. 2513. Д. 157. Л. 96.

(обратно)

127

Работа штаба армии. ВАГШ. 1938. С. 27-29, 59.

(обратно)

128

ЦАМО. Ф. 208. Оп. 2513. Д. 157. Л. 34.

(обратно)

129

Там же. Д. 159. Л. 235.

(обратно)

130

Белов П.А. За нами Москва. С. 205, 206.

(обратно)

131

Коммунист. 1998. № 14. С. 96.

(обратно)

132

Условная фамилия Г.К. Жукова. ЦАМО. Ф. 48а. Оп. 2294. Д. 20. Л. 189. Автограф.

(обратно)

133

Военные архивы России. Вып. 1. С. 244.

(обратно)

134

ЦАМО. Ф. 38. Оп. 11360. Д. 2. Л. 3; Д, 5. Л. 35. См. также: Черный хлеб истины // Вечерняя Москва. 1997. № 25. С. 3.

(обратно)

135

ЦАМО. Ф. 229. Оп. 161. Д. 112. Л. 37.

(обратно)

136

Гальдер Ф. Военный дневник. М., 1971. Т. 3. С. 64.

(обратно)

137

Якобсен Г.А. Вторая мировая война. М.: «Мысль», 1995. С. 167.

(обратно)

138

Коммунист. 1988. № 14. С. 95.

(обратно)

139

Стратегические решения и Вооруженные Силы. Т. 1. С. 276.

(обратно)

140

Коммунист. 1988. № 14. С. 94.

(обратно)

141

Роковые решения. М. Воениздат, 1958. С. 103.

(обратно)

142

Там же.

(обратно)

143

ЦАМО. Ф. 208. Оп. 2513. Д. 102. Ч. 1. Л. 399-400.

(обратно)

144

Воспоминания.. М., 1971. С. 414.

(обратно)

145

Вопросы истории. 1997. № 8. С. 23.

(обратно)

146

Там же. С 18, 22-23.

(обратно)

147

Воспоминания.. С. 617.

(обратно)

148

Русский архив. Великая Отечественная. Вып. 4(5). М.: «Терра». 1995. С. 496

(обратно)

149

Там же. С. 506.

(обратно)

150

Там же. С. 498.

(обратно)

151

ЦАМО. Ф. 233. Оп. 2307. Д. 193. Л. 88.

(обратно)

152

Там же. Л. 70.

(обратно)

153

Там же. Д. 185. Л. 233.

(обратно)

154

Там же. Д. 193. Л. 65-67.

(обратно)

155

Н.И. Бирюков. Эпистолярные тайны. М., 1994. С. 251.

(обратно)

156

Стратегические решения и Вооруженные Силы. М., 1995. Т. 1. С. 531.

(обратно)

157

Падение Берлина // Сегодня. 1995. 28 апреля.

(обратно)

158

ВИА. 1998. Вып. 3. С. 60

(обратно)

159

ЦАМО. Ф. 233. Оп. 2356. Д. 766. Л. 199.

(обратно)

160

Там же. Д. 577. Л. 428.

(обратно)

161

Там же. Д. 207. Л. 150.

(обратно)

162

Там же. Д. 193. Л. 14-15.

(обратно)

163

Там же. Оп. 2356. Д. 766. Л. 256.

(обратно)

164

Там же. Оп. 2307. Д. 193. Л. 14-15.

(обратно)

165

М. Гареев. Битва на Халхин-Голе // Красная звезда. 1999. 25 сент.

(обратно)

166

ЦАМО. Ф. 236. On. 2712. Д. 259. Л. 221 (об.).

(обратно)

167

Там же. Д. 359. Л. 36.

(обратно)

168

ЦАМО. Ф. 233. Оп. 2356. Д. 776. Л. 209-215.

(обратно)

169

Русский архив. С. 538.

(обратно)

170

Там же.

(обратно)

171

Там же. Оп. 2307. Д. 193. Л. 114.

(обратно)

172

Там же. Оп. 2356. Д. 766. Л. 234.

(обратно)

173

Там же. Ф. 236. Оп. 2712. Д. 346. Л. 152.

(обратно)

174

Там же. Ф. 233. Оп. 2307. Д. 193. Л. 161.

(обратно)

175

Там же. Ф. 3. Оп. 11556. Д. 18. Л. 113.

(обратно)

176

Известия. 1995. 23 нюня.

(обратно)

177

ЦАМО, Ф. 233. Оп. 2356. Д. 776. Л. 126.

(обратно)

178

Там же. Л. 187-258.

(обратно)

179

Там же. Л. 244.

(обратно)

180

Там же. Л. 245.

(обратно)

181

ЦАМО. Ф. 3. Оп. 11556. Д. 18. Л. 206-207.

(обратно)

182

Коммунист. 1988. № 14. С. 99.

(обратно)

183

Коммунист. 1988. № 14. С. 96.

(обратно)

184

Известия. 1999. 12 марта.

(обратно)

185

Военно-исторический журнал. 1992. № 3. С. 30-32.

(обратно)

186

Сегодня. 1995. 4 апреля.

(обратно)

187

Военные архивы России. Вып. 1. С. 184.

(обратно)

188

Там же. С. 189, 191.

(обратно)

189

Спутник. 1988. №9. С. 43.

(обратно)

190

АПРФ. Ф. 2. Оп. 1. Д. 188. Л. 4-30.

(обратно)

191

ВИА. Вып. 5. С. 232.

(обратно)

192

Вечерняя Москва. 1995. 16 нояб.

(обратно)

193

Известия ЦК КПСС. 1991. № 3. С. 220-221.

(обратно)

194

Вечерняя Москва. 1995. 16 нояб.

(обратно)

195

Известия ЦК КПСС 1991. № 3. С. 220-221.

(обратно)

196

Известия. 1996. 20 марта.

(обратно)

197

Известия. 2000. 19 февраля.

(обратно)

198

Опубликовано в ВИА, № 2(17), 2001 г.

(обратно)

199

«Стратегические решения и Вооруженные Силы: новое прочтение», т. 1, с. 331. М., 2000, фонд «Победа-1945 год» (далее СР-1).

(обратно)

200

Известия, 16.9.2000.

(обратно)

201

Известия, 25.6.98.

(обратно)

202

На основе, главным образом, «списочного состава». Формулировка М.Гареева (НВО, № 15, 2000). «Потери за время войны составляют 8,6 млн человек».

(обратно)

203

Независимая газета, 07.04.95.

(обратно)

204

А.Н. и Л.А. Мерцаловы. «Жомени. Основатель научной военной теории», М., 1999, с. 240.

(обратно)

205

Эти варианты вызывают наибольшую критику оппонентов.

(обратно)

206

Уточнено от «200,1» на 1.1.41.

(обратно)

207

Эти варианты вызывают наибольшую критику оппонентов.

(обратно)

208

Подробнее см. ВИА, вып. 2, с. 114, 115.

(обратно)

209

СР-1, с. 317.

(обратно)

210

Суровые испытания. М., 1995, с. 63.

(обратно)

211

ЦАМО, ф. 4, оп. 14, д. 2742, л. 62.

(обратно)

212

СР-1, с. 22.

(обратно)

213

Знамя, 1990, №6, с. 183.

(обратно)

214

Тайная статистика великой войны. Вечерняя Москва, 13.5.96.

(обратно)

215

Стратегические решения и Вооруженные Силы (далее — СР), т. 1, с. 183.

(обратно)

216

Там же, с. 183.

(обратно)

217

Тайная статистика великой войны. Вечерняя Москва, 13.5.96.

(обратно)

218

Митчем С. Фельдмаршалы Гитлера и их битвы, Смоленск, 1998, с. 489.

(обратно)

219

ВИЖ, 1989, №5, с. 74.

(обратно)

220

Интервью «Литературной газете» 17.4.65.

(обратно)

221

Тейлор А. Вторая мировая война, М., 1995, с. 396.

(обратно)

222

Меллентин Ф. Бронированный кулак вермахта (далее — Меллентин). Смоленск, 1999, с. 509.

(обратно)

223

Знамя, 1990, № 6, с. 179-180.

(обратно)

224

Подробнее см. ВИА, вып. 3, с. 308-312; Русский архив, т. 7, гл. 5, с. 178-220.

(обратно)

225

В. Малеванный. «Не закрытое дело «Рамзая», Независимое военное обозрение № 40, 2000 г.

(обратно)

226

FR (Внешние отношения США. Дипломатические документы. Меморандум Уэллеса. Вашингтон, 2.3.41), 1941, т. 1, с. 723.

(обратно)

227

У. Черчилль. Вторая мировая война. Воениздат. М., 1991, т. 3-4, с. 160.

(обратно)

228

Там же, с. 162.

(обратно)

229

Там же, с. 171.

(обратно)

230

И.Х. Баграмян. Трудное лето. — «Литературная газета», 14.4.65.

(обратно)

231

Коммунист, 1988, № 14, с. 99.

(обратно)

232

Независимая газета, 4.10.2000.

(обратно)

233

СР, т. 1, с. 245.

(обратно)

234

Греффрат О. Война в воздухе. Мировая война 1939 — 1945. М., 1957, с. 471.

(обратно)

235

Б. Соколов. Правда о Великой Отечественной войне. С.-Петербург, 1998, с. 97.

(обратно)

236

Полная энциклопедия танков мира. 1915-2000 гг. Минск, 2000. С. 207-209, 211-218 (далее— ПЭТМ).

(обратно)

237

Там же.

(обратно)

238

Тайная статистика войны. ВМ, 13.5.96.

(обратно)

239

Суровые испытания. М., 1995, с. 105, 119.

(обратно)

240

МВО. № 10. 2000, с. 5.

(обратно)

241

Субботник НГ. № 23. 17.6.2000.

(обратно)

242

ВИЖ. 1961. №6, с. 6-7.

(обратно)

243

Литературная газета. 14.4.65.

(обратно)

244

Трифонов В. Контуры грядущей войны. Антология отечественной военной мысли. М, 1966, кн. 10, с. 421.

(обратно)

245

Там же, с. 295.

(обратно)

246

Иссерсоп Г. Новые формы борьбы: опыт исследования современных войн. 1940, с. 30.

(обратно)

247

СР-1, с. 327.

(обратно)

248

Суворов В. Самоубийство. М., 2000, с. 90 (далее — Суворов)

(обратно)

249

Якобсен Г. 1939 — 1945. Вторая мировая война (далее — Якобсен). М., 1995, с. 31.

(обратно)

250

Там же, с. 34.

(обратно)

251

Суворов, с. 378.

(обратно)

252

СР, с. 254.

(обратно)

253

ПЭТМ, с. 206

(обратно)

254

Якобсен Г, с. 170.

(обратно)

255

ВИЖ. 1992. № 3, с. 33, СР. 4.3, с. 948, 950.

(обратно)

256

Знамя. 1990. №6, с. 173.

(обратно)

257

Там же, с. 180.

(обратно)

258

CP, с. 260.

(обратно)

259

Там же, с. 345.

(обратно)

260

Меллентин Ф., с. 516.

(обратно)

261

Суворов, с. 167-179.

(обратно)

262

ВИЖ. 1992, № 3, с. 28.

(обратно)

263

Митчем С, Мюллер Д. Командиры третьего рейха. Смоленск, 1997, с. 135 (далее — Митчем).

(обратно)

264

СР, ч. 3, с. 949.

(обратно)

265

Митчем С, с. 196.

(обратно)

266

Вечерний клуб. 16.10.99

(обратно)

267

Митчем, с. 256

(обратно)

268

Меллентин, с. 428, 429.

(обратно)

269

Меллентин, с. 438, 439.

(обратно)

270

Комсомольская Правда. 24.6.93.

(обратно)

271

С мая 1943 по май 1945 в 38-й СД сменилось 7 командиров дивизий. — Прим. ред.

(обратно)

272

С мая 1942 по май 1943 в 9-й армии сменилось 10 командующих. — Прим. ред.

(обратно)

273

Меллентин, с. 273

(обратно)

274

ЦАМО. Ф. 3, оп.11596, д. 13, л. 235.

(обратно)

275

Тайная статистка великой войны. (ВМ. 13.5.96).

(обратно)

276

ПЭТМ, с. 227.

(обратно)

277

ПЭТМ, с. 230.

(обратно)

278

СР. табл. 5. с. 376.

(обратно)

279

ПЭТМ, с. 230.

(обратно)

280

Герои Советского Союза, т. 2., М. 1988, с. 223.

(обратно)

281

НГ, 3.8.93

(обратно)

282

Соколов Б. Неизвестный Жуков. Минск. 2000. С. 411.

(обратно)

283

ПЭТМ, с. 267.

(обратно)

284

ПЭТМ, с. 206.

(обратно)

285

НГ, 29.3.2000.

(обратно)

286

Там же, 24.5.97.

(обратно)

287

Так в тексте.

(обратно)

288

Бирюков Н. Эпистолярные тайны (Девяносто разговоров со Сталиным). М., 1994., с. 220.

(обратно)

289

Меллентин, с.342.

(обратно)

290

ПЭТМ. с.206.

(обратно)

291

Меллентин, с. 446.

(обратно)

292

ЦАМО, ф. 208, оп. 2511, д. 1429, л. 32.

(обратно)

293

Там же.

(обратно)

294

Известия. 26.10.2000.

(обратно)

295

Там же.

(обратно)

296

ВИА, вып. 10, с. 97

(обратно)

297

РГАСПИ, ф. 83, оп. 1, д. 18, л. 18-19.

(обратно)

298

Известия. 26.10.2000.

(обратно)

299

НВО. № 15. 28.4-11.5.2000.

(обратно)

300

Советская Россия, 13.7.95.

(обратно)

301

НГ. «Кулисы». № 14. 09.1998, с. 4.

(обратно)

302

МК. 4.11.2000.

(обратно)

303

Опубликовано в ВИА, № 7(22), 2001 г.

(обратно)

304

ВИЖ, 2001, № 5, 6.

(обратно)

305

Подробнее см. ВИА № 1, с. 77-125.

(обратно)

306

ВИА № 3, с. 57.

(обратно)

307

ВИА № 3, с. 266-268.

(обратно)

308

Там же, с. 274-275.

(обратно)

309

«В России генерал — не звание, а счастье», НВО № 18, 25— 31.5.2001 г.

(обратно)

310

ВИА № 3, с. 250-284.

(обратно)

311

СВЭ, т. 8, с. 603.

(обратно)

312

С. Митчем. Фельдмаршалы Гитлера, с. 439.

(обратно)

313

Вопросы Истории, 1997, № 8, с. 23.

(обратно)

314

СВЭ, т. 3, с 345.

(обратно)

315

Э. фон Манштейн. Утерянные победы. Смоленск, «Русич», 1999, с. 209. (Далее — Манштейн).

(обратно)

316

Известия, 8.5.2001.

(обратно)

317

Манштейн, с. 303-304.

(обратно)

318

По немецким данным — 90 тысяч!

(обратно)

319

Имеется ввиду Язов, недавно «освещавший» эту тему по TV.

(обратно)

320

Биеор Э. «Сталинград», Смоленск, «Русич», 1999, с. 209.

(обратно)

321

И.Лебедев. Кобры летят к фронту. М, Воениздат, 1992, с. 65.

(обратно)

322

Г.-А.Якобсен. 1939-1945. Вторая мировая война. М., «Мысль», 1995, с. 57-58.

(обратно)

323

«Стратегические решения и Вооруженные Силы», т. 1, с. 355.

(обратно)

324

Леер Г. «Опыт критико-исторического исследования законов войны: Положительная стратегия», С.-Пб., 1869, с. 25.

(обратно)

325

Опубликовано в «Независимой газете», № 77(2631), 17.04.2002 г.

(обратно)

326

Исправлено редакцией НГ. В документе: «По неполным».

(обратно)

327

Опубликовано в «Независимом военном обозрении»», № 22(337), 4.07.2003 г. Редакция без согласования с автором внесла ряд неверных данных, которые уточнены в последующей статье «Искушение мифами». 

(обратно)

328

«с Дубовыми Листьями» — B.C.

(обратно)

329

18-й танковый. -B.C.

(обратно)

330

Гареев М.: «...военные потери за время войны составляют 8,6 млн. человек» (НВО, № 15,2000 г.).

(обратно)

331

Опубликовано в ВИА, № 3(51), 2004 г.

(обратно)

332

Основатель ТД «МГ» Теодор Эйке погиб 26.2.43 под Харьковом (его самолет сбит наземным огнем). После принятия X. Приссом XIII корпуса СС, дивизией командовал Хельмут Беккер (в июне 1943 -командир ТП дивизии «МГ»). Казнен в нашем плену 28.2.53 «За саботаж строительных работ».

(обратно)

333

Эти неверные данные Гареев еще раз включил в статью «Какую правду ищут «Штрафбат» и «Курсанты»? (НВО, № 4, 2005). 

(обратно)

334

Псевдореминисценция — нарушение памяти (вид парамнезии), состоящее в расстройстве локализации по времени и месту событий, действительно происходивших. — Словарь иностранных слов. — М., 1987.

Статья опубликована в журнале ВИА, № 9(57), 2004 г.

(обратно)

335

Подробнее см. ВИА№ 3(18), с. 89.

(обратно)

336

Копии царских орденов изготовлены мною через 10 лет после смерти отца. — В.Сафир.

(обратно)

Оглавление

Введение

 ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. БОЕВОЙ ПУТЬ РУССКОГО ОФИЦЕРА В 1-й МИРОВОЙ, ГРАЖДАНСКОЙ И ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНАХ 

  «Высочайшим приказом награждается...»[1]

  Отечеству они не изменили...[14]

  Оборона Москвы. Нарофоминский прорыв 1-5 декабря 1941 года (что было и чего не было в действительности)[16]

  ПРИМЕЧАНИЯ

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ИСКУШЕНИЕ МИФАМИ  

  Во всем ли прав историк генерал армии М.А.Гареев?[19]

  Боевые действия под Вязьмой в январе-апреле 1942 г.: операция или имитация?[68]

  Генерал армии М.А.Гареев не приемлет факты и продолжает тиражировать мифы о Великой Отечественной войне[85]

  Сосчитаем ли мы когда-нибудь безвозвратные потери армии в Великой отечественной войне?[198] Послесловие к статье «Потери в войне следует уточнять...»

  О том, как в научном споре недостаток профессионализма возмещается клеветой и оскорблениями[303]

  О количестве погибших в Ленинградскую блокаду и в Великую Отечественную войну[325] 

  «Подправленное» сражение[327] 

    ЗАМАЛЧИВАНИЕ ПРАВДЫ О ВОЙНЕ ПРИНИЖАЕТ БЕССМЕРТНЫЙ ПОДВИГ НАШИХ СОЛДАТ 

    СРАЖЕНИЕ ЕСТЬ, КАРТЫ — НЕТ  

    ЛУЧШИЕ ДИВИЗИИ ВЕРМАХТА

    1943-Й: ГОД УЧЕБЫ

    Главному редактору журнала «Военно-исторический архив»

  Искушение мифами[331]

  Коллективная псевдореминисценция[334]

Приложение 1. Отклики на статьи «Высочайшим приказом награждается» и «Отчизне они не изменили»

Приложение 2. Автобиография. Семейный альбом

*** Примечания ***