Улица Пяти Лун [Элизабет Питерс] (fb2) читать постранично

Элизабет Питерс Улица Пяти Лун

Глава первая

I

Я сидела в своем кабинете и увлеченно терзала пилкой ногти, когда дверь отворилась и в комнату прокрался странный тип. Он был в длинном плаще с бесчисленными карманами, кармашками, пряжками и погончиками — одеяние, достойное уважающего себя шпиона. Поднятый воротник упирался в широкие поля шляпы, надвинутой на глаза. Правую руку шпион держал в кармане. И карман этот зловеще оттопыривался.

— Guten Morgen, герр профессор, — вздохнула я, откладывая пилку. — Wie geht's?^[1]

Знаю, Wie geht's — это не самый изящный немецкий, но я тут ни при чем. В моем арсенале имеется прекрасный литературный немецкий, но герр Шмидт радуется как ребенок, когда я перехожу на сленг. У профессора довольно своеобразное чувство юмора. Герр Шмидт — директор мюнхенского Национального музея, и когда он пребывает в здравом уме и твердой памяти, то является одним из виднейших в мире специалистов по истории Средневековья. Но часто, я бы даже сказала, слишком часто герр Шмидт и рассудок — вещи противоположные. Дело в том, что профессор — законченный романтик. Его заветное желание — стать мушкетером в ботфортах и размахивать шпагой с него ростом, или одноглазым пиратом хозяйничать на морских просторах, или, как сейчас, плести шпионские интриги.

Картинно взмахнув рукой, босс стянул шляпу и бросил в мою сторону быстрый хитрый взгляд. От этих хитрых взглядов Шмидта у меня просто сердце разрывается. Его пухлое наивное лицо годится разве что для добродушной улыбки Санта-Клауса. Правда, герр Шмидт мнит себя самым проницательным и коварным интриганом на свете, но, поверьте, это далеко не так. И каждый раз, когда он бросает на меня «хитрый» взгляд, происходит одно и то же: герр Шмидт старательно вздергивает одну бровку, но его лицевые мышцы поднимают бунт, и в результате мой шеф начинает быстро-быстро моргать, а пухлые губки собираются бантиком, — ни дать ни взять, растерянный младенец.

— Как идет работа, крошка? — поинтересовался он по-английски с таким сильным акцентом, какой, наверное, был бы у Гете, заговори тот на моем родном языке.

Хотя откуда мне знать, может, Гете говорил с еще более жутким акцентом? Гете — это не моя специальность. Моя первая специальность — история европейского Средневековья, а вторая — история искусств. Вот тут я действительно дока. Сейчас уже можно признаться, что работу в мюнхенском Национальном музее я получила благодаря некоторому... назовем это нажимом...

С герром Шмидтом я познакомилась, когда он пребывал в одном из своих излюбленных образов, а именно в образе изощренного и неуловимого преступника, что-то вроде помеси обаятельного Арсена Люпена и зловещего профессора Мориарти. Мы с ним охотились за одной старинной ракой, и кое-какие действия нашего доброго профессора Шмидта-Мориарти могли бы показаться некоторым коллегам не вполне уместными, чем я и не преминула воспользоваться. Нет-нет, поверьте, это был не шантаж... ну, не совсем шантаж...

Как бы то ни было, вот уже почти год я тружусь в мюнхенском музее под началом милого герра Шмидта, и профессор давно признал, что свое жалованье я отрабатываю на совесть. Он даже не возражает, что в рабочее время я балуюсь литературой — пописываю любовные (ну ладно-ладно, согласна, порнографические) романы. Главное, чтобы справлялась с неотложными вопросами. Но давайте посмотрим правде в глаза — в средневековой истории не так много неотложных вопросов.

«Хитрый» взгляд профессора упал на пачку отпечатанных листов, покоившихся сбоку от моего левого локтя.

— Как идет работа над книгой? — поинтересовался он. — Удалось вызволить героиню из борделя?

— Она не в борделе, — объяснила я в пятый или шестой раз. Наш герр Шмидт слегка помешан на борделях. С литературной, разумеется, точки зрения. — Она в гареме. В турецком гареме... м-м... в Альгамбре.

В глазах профессора сверкнул знакомый блеск, сугубо научного, конечно, толка.

— Но Альгамбра никогда не принадлежала туркам...

— Да я это знаю, но читатель-то не знает. Вы слишком озабочены точностью, дорогой герр профессор. Потому-то в отличие от меня и не можете написать непристойную книжонку, которую глупые дамочки рвали бы из рук. Но сейчас у меня, увы и ах, творческий застой. Уж слишком много опусов про турок и гаремы развелось в последнее время. — Я вздохнула. — Битый час пытаюсь придумать какое-нибудь оригинальное проявление похоти, но все впустую... Нелегкий это хлеб — похабные романы, скажу я вам.

Профессор Шмидт задумчиво сдвинул бровки-запятые, явно намереваясь подстегнуть мое воображение. Я не жаждала познакомиться с его представлениями о похоти, а потому поспешно переключилась на другое:

— Но я вас отвлекаю, герр профессор. Вы что-то хотели сказать?

— А-а... — Шмидт бросил на меня очередной «хитрый» взгляд и стремительно выдернул руку из оттопыренного кармана.

Пистолета в ней, разумеется, не оказалось. Я этого и не ждала. А ждала я