Слой [Виктор Леонидович Строгальщиков] (fb2) читать постранично

Слой

Роман — сочинение в прозе, содержащее полный округленный рассказ вымышленного, или украшенного вымыслами случая, события.

(Владимир Даль. «Толковый словарь живого великорусского языка»).

Глава первая

Лузгину очень не хотелось заходить к своему другу-банкиру, но он давно знал, что плохие новости — это как зубы рвать: надо сразу.

Новый офис «Регион-банка» располагался в Южном микрорайоне, среди серых панельных коробок, захламленных стройплощадок и традиционно грязных весною улиц. Шлепая по рыхлой обочине новыми ботинками, Лузгин матерился полу-вслух, в том числе и в собственный адрес. Именно он, Лузгин, пообещал другу-банкиру «пробить» землеотвод в центре города под строительство здания банка, но сделать это не смог, напоровшись на странную увертливость знакомых начальников из городской администрации. В итоге банку дали землю в Южном. Правда, землю «чистую», без сноса старого жилья и отселения, что обошлось бы банку в миллиард-другой. И все-таки Лузгин вздрагивал от каждого звонка банкира: десять тысяч «баксов», полученных от банка за посредничество, давно обратились в дым над трубой дорогого круизного теплохода, а плачены они были за площадку в центре, авансом. Друг-банкир денег назад не требовал, даже части, но крючок этот Лузгин видел постоянно висящим перед собственным носом. И он знал, что время придет и удочку дернут.

Взбираясь по грязному мрамору банковского крыльца, Лузгин со злостью подумал: сейчас потянут…

Секретарша в приемной друга-банкира Кротова, кривоногая молодая стерва, была вечным и точным барометром, демонстрирующим отношение хозяина к посетителю. Когда Лузгин, кивнув на ходу и буркнув «здрасьте», двинулся в сторону дубовой хозяйской двери, стерва не дернулась, но и не улыбнулась. «Ждет, — подумал Лузгин, — но знает, гад», — и потянул тяжелую дверь на себя.

Кабинет Кротова был обставлен модной черной мебелью, с черно-белыми аксессуарами на столе, черно-синим ковром на полу и светло-серыми вертикальными жалюзи на окнах. Красный твидовый пиджак банкира выглядел в этой черно-белой геометрии маленьким взрывом.

— Какие люди, — сказал Кротов, приподнимаясь над столом и протягивая Лузгину толстую твердую ладонь кандидата в мастера по штанге. Кротов улыбнулся, и Лузгин подумал: «Не знает. Уж лучше б знал. Перегорел бы до моего прихода».

— Кофе? Рюмку? — спросил банкир, нацелив толстый палец в кнопку интеркома.

— Стакан, — ответил Лузгин, плюхнулся в кресло у стола и принялся выуживать сигарету из «гостевой» пачки, лежащей рядом с хрустальной пепельницей. На пепельнице, как и на большой настольной зажигалке, краснела эмблема банка. Кротов любил, чтобы все было «по фирме». Даже пиджак.

Кротов был пижоном, дельцом, бабником, но дураком он не был и обладал пугающим Лузгина нюхом на неприятности. «Когда человек даже молча врет, — любил повторять Кротов, — я чувствую это ноздрями». Вот и сейчас, наливая Лузгину коньяк в большой фужер, открывая банку с солеными орешками, бормоча ерунду насчет плохой погоды и давления, банкир как-то рывками взглядывал на Лузгина, и не в глаза, а почему-то в лоб, что было неприятно. Вообще, у Кротова имелся целый набор таких штучек, ко многим из них Лузгин привык и не реагировал, но этот взгляд в лоб, сквозь череп…

Лузгин дождался, пока секретарша расставила чашки с кофе и скрылась за дверью приемной, ткнул сигарету в пепельницу и сказал:

— Есть разговор, Серега.

«Лучше сразу, — повторил он про себя. — Лучше сразу».

— О чем?

— Деньги будут забирать. На этой неделе.

— Не понял, Вовка, — сказал Кротов. — Какие деньги?

— Комитетские.

— Бюджетные? Они что там, трахнулись?

— Давай, — сказал Лузгин и ткнул своим фужером в рюмку Кротова. Звук был глухой, нечеткий. Лузгин проглотил «Мартель» и полез в пачку за новой сигаретой.

— Может, и трахнулись. Но ведь я тебя предупреждал, что маржа маловата.

— Вот ведь суки жадные! — с издевкой бросил Кротов, отпихнул кресло, проверил, плотно ли закрыты обе двери «предбанника», потом включил телевизор и сел нос к носу с Лузгиным. Запах коньяка из его рта был еще свежим, но Лузгин рефлекторно дернулся назад, отвел лицо в сторону.

— Они что, залететь хотели? — спросил Кротов. — Я ведь объяснял, что будет мало, но гарантированно и безопасно. Они что, пацаны? Они дел не делали, да?

— Старик, три месяца — срок большой.

— А ставка Центробанка? Я ведь ее никак не объеду. Это раз. Кому угодно я эти деньги дать не могу, правда? Кто угодно просто сбежит с ними. Это два. Значит, только своим. А своих я грабить не могу, иначе они со мной работать не станут. Поэтому сто двадцать годовых для меня предел. Это десять процентов в месяц. Понятно? Из этих десяти процентов пять тому, кто с деньгами работает. Один мне. Остается четыре процента, я их