Неспящий Мадрид [Грегуар Поле] (fb2) читать постранично

Грегуар Поле Неспящий Мадрид

No perdamos la perspectiva^[1].

Камило Хосе Села. Улей

ЧАСТЬ I СДАЧА

I

Лотерейные билеты продают в киосках ONCE^[2], которые обычно бывают закрыты с 15 до 17 часов. Сейчас на Глорьета Бильбао 17.15, но ставни киоска, который видно из большого окна «Кафе Коммерсьяль», еще опущены. Ампаро Гарсия де Сола запаздывает. Она спешит по тротуару улицы Фуэнкарраль, ускоряет шаг, и частое постукиванье белой тросточки за ней не поспевает.

Рабочий компании «Телефоника» в желтом комбинезоне, стоя в канаве — голова как раз на уровне земли, — не сводит с нее глаз. Ампаро проходит мимо, торопится. Вот она уже у киоска.

Ампаро на ощупь находит замок, роняет тросточку, нервничает, суетится, наконец заходит внутрь.

Фернандо Берналь, сидя боком в углу диванчика, в тепле за витриной «Кафе Коммерсьяль», видит поднимающиеся ставни и лицо Ампаро с поджатыми губами. Суматошно, но весьма ловко она развешивает в маленькой витрине длинные гармошки лотерейных билетов на шнурочках. Хлопочет, откинув голову назад, ей ведь нет смысла наклоняться к тому, что делают ее руки. Губы Ампаро шевелятся, то ли она говорит, то ли поет, то ли просто нервничает. Скорее всего.

Внезапная боль в груди отвлекает его, и Фернандо Берналь, поставив стакан с пивом на столик, выпрямляется на диванчике, морщит лоб и гасит сигарету.

Улица полна народу. В кафе официанты снуют между столиками и колоннами. Берналь снова берет стакан, проводит им по лбу, по щекам, закрывает глаза, и холодные капли освежают его. Вздохнув, он открывает глаза. Только два столика не заняты.

Берналь видит на диванчике у противоположной стены, под зеркалами, в которых удваивается зал, знакомое лицо. Он встает, прихватив свой стакан и пальто, подходит к сидящему: «Сантьяго!» Сантьяго щурит глаза, морщится, как от солнца, и показывает рукой на стул: «Фернандо, вот радость-то!» Фернандо Берналь положил руки на спинку, точно на трибуну.

— Садись, Фернандо. Что новенького?

II

— Сердце.

Фернандо сел. Сантьяго закуривает «Дукадос».

— Сердечнику не предлагаю.

— Прочел твою последнюю книжку. Недурно.

— Спасибо. Мне пришлось ее купить.

— …

— В первый раз купил твою книгу в магазине.

— Фернандо, ты знаешь не хуже меня, какие издатели жмоты, я получил всего двадцать пять экземпляров.

— Я больше не вхожу в топ-лист-двадцать пять.

— Да, ты не входишь в топ-лист-двадцать пять. В него входят моя жена, мой сын, Эрнст Яхер и двадцать два идиота, которым я должен выказывать почтение. Отстань.

Фернандо Берналь неспешно улыбается. Его ладонь касается белого с галунами рукава официанта, нет, спасибо, ничего не надо.

— А твой сын? Как он поживает?

— Поживает.

— Женился?

— Пока никого не приглядел.

— Детки?

— Насколько я знаю, нет.

— А твоя жена?

— Хорошо, как всегда. Она в Риме, на чьей-то канонизации.

— По работе или просто так?

— Да и то и другое. Она заявила репортаж. Уже неделю она там, вот-вот должна вернуться, сейчас как раз, наверно, приземляется в Барахасе^[3].

— Не скучает твоя жена.

— Что ты опять несешь?

— Говорю, она не скучает. Ей хорошо платят за то, чем она занимается?

— Чем она занимается?

— Журналистикой. Журналистам хорошо платят?

— Фернандо — отвали! Мы с тобой черт-те сколько не виделись, и за две минуты ты меня уже достал что с тобой?

— У меня сердце.

— Если все старые пердуны сердечники, то я тебе верю — ты сердечник.

— Ты прав, Санти. Я сердечник.

III

Облокотившись на соседний столик, вяло склонясь над журналом, щуря глаза от солнечного луча, который, преломляясь в стекле, падает прямо на него, Филипп Куврер узнает обоих собеседников. Это Сантьяго Кариньена и Фернандо Берналь. Мимо столика проходит, насвистывая, официант, фаянсовая посуда позвякивает на подносе. Официант останавливается у другого столика, две пожилые дамы убирают руки и смотрят, как перекочевывают с подноса на столешницу чашки с шоколадом и блюдца с пирожками.

Филипп Куврер незаметно прислушивается к разговору двух своих соседей.

— Ладно, пока ты не ушел, расскажи, как работа? Ты пишешь роман?

— Нет.

— Ты вообще больше не пишешь? Уже пять лет ничего не печатал.

— Статьи все-таки выходили.

— Из стола, не смеши меня.

— Ты их читал?

— Разумеется.

— Санти, ты льешь мне бальзам на душу. Нет, я написал эссе.

— Что-нибудь новенькое или старье перетряхиваешь?

— Новое.

— О чем? Название уже есть?

— Органическое.

— Какое название?

— Органическое.

— Это название?

— Да.

— А кто тебя издаст?

— Еще не знаю.

— Только не говори мне, что Миранда тебя кинул и