Панталония — страна чудаков [Спиридон Степанович Вангели] (fb2) читать онлайн
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]
Спиридон Вангели Панталония — страна чудаков Притчи
«Панталония — страна чудаков» признана в Молдове лучшей детской книгой года © 1989
От автора
Посвящаю эту книгу моим детям Раду и РодикеВ этой стране была столица и две деревни. Что и говорить, немного, но жители её — крошки — гордились, что на границе у них стоят три великана. Вроде таких здоровенных пограничников. Это были три горы. Крупные, лохматые и зелёные. Зимой они защищали крошек от морозных метелей, летом — от жары. Под одной горой стояла деревня Пастушья Сумка. Под другой — Кукушкины Слёзки. А у подножья третьей раскинулась столица — Скумпия. От деревни к столице тянулись дороги, и сверху вся страна была похожа на штаны, которые между горами сушились на солнце. Страна так и называлась — Панталония, а некоторые говорили: Брюкиндия. Иногда какой-нибудь крошка поднимался на гору и смотрел с удовольствием на гигантские штаны. — Ну и мужики здесь живут! — говорил он и бил себя кулаком в грудь. — Настоящие!
В королевстве Понедельник крошки ещё с ягнятами играют, а уж в королевстве Вторник скачут верхом на лошадях. В одном королевстве бегают за бабочками, в другом играют с девочками в прятки. А некоторые в королевстве Вторник письма сочиняют и очень ждут, когда взойдёт луна и можно будет гулять парами. А в королевстве Среда уже трубят трубы, стучат барабаны — свадьба! И вот появилась колыбель, в которой когда-то спал жених, а может, и невеста. Всем интересно — на кого больше похож сын — на маму или отца? В королевстве Четверг было уже по двое, по трое детей. Отец, бывало, споткнётся о мяч, который валялся во дворе, — так его ударит, что он летит назад в королевство Понедельник. За мячом ребята бегут и снова в Понедельнике на качелях качаются и черешню едят. В королевстве Пятница вдруг услышишь: — Ой, у меня три седых волоска! Выдерни их поскорей! В королевстве Суббота у папаши борода уже наполовину белая. А уж кто добирается до королевства Воскресенье, у того борода белая, как снег. Теперь вроде бы и вкус черешни не тот, голова и без качелей кружится, а луна… Какая луна? Разве ещё бывает луна на небе?! — Солнышка бы нам побольше, — просили жители королевства Воскресенье, — в самый разгар лета у них холодели руки… Одно у них утешенье: закрыв глаза, возвращались туда, где бывали когда-то, — в королевства Понедельник, Вторник… А уж какие в стране крошек были дома! У пекаря дом — круглый, как каравай, у мельника — вроде ветряной мельницы, у плотника — вроде молотка. У сапожника — сами понимаете, на что дом был похож. У пахаря, — вроде скирды пшеницы. Ну а дом доктора был весь белый и даже крыша белела под солнцем. Король Крошка Великий проживал в замке, похожем на царскую корону, и все понимали, что здесь — голова страны. А конюх короля жил в деревянном коне. Долго не знали, как строить школу. Тут пришёл очень умный крошка из королевства Суббота и сказал: — Ребята любят арбузы, сделаем её вроде арбуза. А хвостиком будет дымоход.
В арбузной школе крошек
В стране Панталонии прозвенел школьный звонок — крошки кинулись в класс и мигом расселись по местам. Кончилась переменка — сейчас придёт учительница. Вдруг в окно залетела белая бабочка. Она со свистом врезалась в глобус. И оказалась вовсе не бабочкой, а снежком. Все кинулись к окну и увидели учительницу Домницу. Она была в белой шубе, в беленькой шапочке — очень снежная учительница. Знаками звала она на улицу своих учеников. Она будто показывала, что снег как раз подходящий, чтобы в снежки играть. Крошки бросились вон из класса. Только два человека остались внутри арбуза — Луцэ и Тэнэнуцэ. — Я в школу пришёл не в снежки играть, — сказал Луцэ. — А у меня в шапке дыра, — ответил Тэнэнуцэ. — Ну и что? — Снежки в эту дыру поналезут. — Как цыплята под наседку? — Ага… Да, боюсь, ещё кашлять начну. Все уроки своим кашлем закашляю. А на улице разгорелся бой: девочки на мальчиков — стенка на стенку. На чьей стороне учительница — там и перевес. Из девочек самой меткой была Мэриука. Только бросит снежок — сразу кому-нибудь в лоб попадёт. Для неё снежки лепили сразу три подруги. Мэриука была вроде пушки, а подруги — заряжающие. Снежки летели во все стороны. Один здоровенный снежок перелетел через забор и попал в ведро с водой! А ведро-то нёс дядька-крошка-водонос. Ужасно он заорал, потому что ему весь нос водой обрызгало. — Это кто? — закричал он. — Это кто мой крошечный нос водой поливает? И тут он увидел дядьку-дровокола. С крошки-соседа мигом шапка слетела. Очень рассердился дядька-крошка-дровокол. Очень он был нервный и вспыльчивый. Слепил снежок и так запустил его в дядьку-крошку-овцевода, что тот свалился в корыто с отрубями — и отрубился… Через три минуты вся страна крошек была охвачена снежной войной, а школьники, наигравшись, уже спокойно в классе сидели. Они разрумянились, надышались свежим снежным воздухом и были готовы теперь драться с самим Атиллой. А был как раз урок истории. — Ну, кто же мне расскажет про Атиллу? — спросила учительница. Да, такую учительницу, как Домница, ещё поискать. Чему только она не научила своих ребят… Родители удивлялись, откуда всё это берётся в её маленькой головке и как помещается в головках крошечек. Надо сказать, что в этот момент в голове Пэликэ вообще ничего не помещалось. Дело в том, что он угодил в лоб учительнице довольно увесистым снежком. И попал промеж глаз! — Ой, — закричала тогда Домница. А что тут ещё, собственно, закричишь? Конечно, «ой» или «ой-ой-ой»! Вот учительница и закричала вначале «ой», а потом «ой-ой-ой». Тут к ней подскочила Мэриука. — Простите меня, простите, я не хотела. Случайно вам в лоб попала! Вот тебе на! Попал-то Пэликэ, а не Мэриука. Куда она лезет? Пэликэ хотел признаться, но спорить, кто кому в лоб попал, было как-то глупо и неуместно. И вот теперь Пэликэ сидел на уроке, ничего не слышал и только и думал о том, как всё неловко складывается в жизни. — Пэликэ, — послышался голос учительницы. — О чём я сейчас рассказывала? — О том, как я вам в лоб попал. — В лоб попал не ты, а Мэриука. Придётся тебе поставить двойку в мой дневник. Да, такое правило было в школе крошечек — когда ученик не знал урока, он ставил двойку учительнице. Домой Пэликэ совсем расстроенный. Он горько плакал крошечными слезами: ему казалось, что двойка эта, как змея обвилась вокруг его шеи. Надо сказать, что в этот день ещё две крошечки, Луцэ и Тэнэнуцэ, попали в переплёт. Когда они шли из школы домой, на них напали крошки-девчонки. Забросали снежками. И так много снежков навалили, что получился крошечный сугроб, и в сугробе этом барахтались Луцэ и Тэнэнуцэ. А крошки-девчонки пели:Он заставлял Мэриуку на всех уроках спрашивать учеников таблицу умножения, а сам доставал из портфеля подушку и довольно громко похрапывал за своим столом. А крошечки-ученики ходили после уроков к Домнице домой. Садились там прямо на пол, на большую шкуру крошечного медведя, и учительница рассказывала им, что происходит на белом свете. Так она снова становилась их учительницей. Конечно, ребятам очень хотелось вернуть её обратно в школу. — Скоро вернётся, — говорила Мэриука. И она показала ребятам на крошечные туфли учительницы, которые стояли в учительской за шкафом. Очень обрадовались крошечки: — Уж если туфли остались, обязательно вернётся! Верная примета. И однажды в этих туфлях вдруг появились фиалки. То ли сами выросли, то ли кто-то их туда положил. Неважно. Ясно было, что цветы эти очень напоминали глаза учительницы. Есть туфли, есть глаза — да это почти вся Домница. Скоро, скоро войдёт она в класс.
Длинноносые ботинки
Кирикэ родился в сапоге. И работал в этом сапоге сапожником на месте отца. Сапог был с окнами и дверью, но стоял подошвой кверху, чтоб хозяева не мокли под дождём. А в каблуке был домоход. Дым валил из каблука. Прохожие слушали, как из сапога доносится стук сапожного молотка. Сам Кирикэ из сапога на улицу почти никогда не выходил, только борода его торчала из окна. В стране крошек было много крошечных ног. Хоть и крошечные, а всё равно — обуть надо. Ударит мороз, а ты без башмаков. Сиди, как наседка, на печке. Много лет обувал Кирикэ крошек. Поседел и сгорбился, как вопросительный знак. — Килина, — просил он жену, — потопчи мне спину, разогнуться не могу. Он ложился на пол, а Килина топтала ему спину. В последнее время Кирикэ так скрючился, что жена чаще по его спине ходила, чем по земле. Однажды пришёл к сапожнику доктор с куском кожей под мышкой. — Сшей мне новые ботинки, Кирикэ. У меня скоро свадьба. — Ладно, сошью, — сказал Кирикэ. — А ты дай мне какие-нибудь капли, а то в груди колет. Спину-то мне Килина лечит, и тут другого доктора не надо. А в груди так порой колет, что работать не могу. Доктор дал капли и спрашивает: — А когда башмаки будут готовы? — Через неделю приходи. Опять застучал молоток сапожника. Утром стучит, вечером стучит. А сердце в груди у Кирикэ ещё громче стучит. Не помогают капли. Пришёл доктор за ботинками. — Я сшил только один башмак, — схитрил Кирикэ (у него ещё ничего готово не было). — Зима на дворе, у меня работы много, да и капли твои не помогают. Доктор одел на нос очки, приложил ухо к груди Кирикэ, послушал с умным видом, помычал и выписал другие капли. — Когда за ботинками приходить? — Через недельку. И новые капли Кирикэ не помогли. А был он мужик с характером, не какая-то квашня, которую все месить могут. «Ладно, доктор, как ты меня лечишь, так я тебя и обую». Добавил своей кожи и сшил ботинки с длинными-длинными носами и сгорбленные, как сам Кирикэ. «Вот тебе новые башмаки! — думал он про доктора. — Иди в них на свадьбу! Будут все за тобою ходить и пальцем показывать!» — Голова! Ты что наделал? — закричала Килина, увидев такие башмаки. — Ты что, не знаешь нового закона?! Если пекарь сырой хлеб испёк — сам его и съесть должен. Если портной костюм испортил — пускай сам его и носит. Придётся тебе самому ходить в этих ботинках, пока не износишь! Люди будут на тебя пальцем показывать. Тут доктор явился. Увидел новые ботинки, побледнел, закричал, побежал жаловаться. Скоро появились королевские стражники. Грозят копьями да саблями. — Если не наденешь свои башмаки — в тюрьму посадим. — Подумаешь, какая ерунда, — сказал Кирикэ. — Конечно, надену. Обул ботинки, а стражников из дома выгнал. — Нуцу! — позвал он сына. — Мне нужен холм. — Какой ещё холм? — удивился Нуцу. — Хороший и крутой, чтоб можно было на санках кататься. — Есть такой холм, — сказал Нуцу. — Пойдём покажу. Забрались они на вершину холма. Отец в новых башмаках длинноносых, Нуцу — в валенках. Так получилось, что башмаки эти вроде бы на санки похожи. Нуцу на эти санки уселся, ухватился за изогнутые носки, и покатили они вниз с холма. Со свистом и гиканьем. И до десяти не успели сосчитать, как оказались внизу, в долине. Эге! Такие санки ещё поискать надо! Не зря за ними все собаки и щенки увязались. Сапожник наш был хоть и крошечным, но очень добрым человеком. Сажал он на свои санки-башмаки по двое да по трое крошек. А если места не хватало, крошки друг другу на плечи залезали, за бороду Кирикэ держались, так и мчались с горы. А уж если санки переворачивались, то все, конечно, летели кто куда — в глубокие сугробы. — Цып! Цып! Цып! — кричал Кирикэ, и ребята вылезали из снега. Один хромал, другой кряхтел, третий в ладони дул. — Ещё хотите? — смеялся Кирикэ. — Ещё! Ещё! Ну хотя бы разок! — Ну, садитесь! Поехали! Но-о, мои санки-башмаки-лошадки! А жена сапожника Килина всё это время колотила в старый медный казан, звала его домой в королевство Пятница, а то забыл крошка Кирикэ пообедать. Наконец она потеряла терпение, схватила горшок борща и побежала на верхушку холма. Приятно поесть борща на макушке холма: пар валит, снег вокруг лежит, весело! Наелись борща и давай опять кататься. И даже Килину на санки усадили вместе с пустым горшком. И так пошёл день за днём, неделя за неделей. Во всей Панталонии стали рассказывать про чудесные санки-башмаки. А у Кирикэ как-то незаметно и щёки стали румяными. — Ты знаешь, Килина, — сказал однажды Кирикэ, — в груди у меня колоть перестало. Похоже, я сам стал доктором. — Тоже мне доктор, — засмеялась Килина. — Вот башмаки ты и вправду лечить умеешь. Молотком. Крошка Кирикэ немного рассердился и резко отвел бороду с груди в сторону. — Вот тут у меня болело. А теперь — не болит. — Ещё бы. Целыми днями сидел в сапоге и молотком стучал. В темноте даже камень покрывается плесенью, а сердце тем более. В скором времени прохожие снова услышали стук молотка Кирикэ. И звучал он как-то повеселее. — Ты-то выздоровел, — сказала однажды Килина, — но доктор заболел. Сидит дома с повязкой на голове. — Я его вылечу. И повёл сапожник доктора с повязкой на голове на макушку холма, усадил на свои чудесные санки. — Но, мои лошадки! — крикнул Кирикэ, и они помчались вниз, в долину.Крис и Доруца
Доруца хотела выйти на улицу, сунулась за дверь — а на улице дождь! Побежала к другой двери, с чёрного хода, выглянула за неё, а там тоже дождь. Глянула в окна — и в окнах дождь! — Во какой большой дождь! — сказала Доруца. — Больше дома! Дождь на весь двор! Посмотрела она вдаль, на холм. — И на холме дождь. И над королевским дворцом дождь! Вот это дождь! По всей стране дождь! Наверно, и король дома сидит. Доруца подсела к окну и начала вышивать. А так как на улице шёл дождь, она задумала вышивать корабль. Понимаете — почему корабль? Слишком много воды! Надо же как-то всё это переплыть. Король и вправду сидел дома, и весь народ сидел дома, только Крис дома не сидел. С ведром на голове вместо зонта стоял он, мокрый насквозь, у ворот Доруцы. А вдруг дождь перестанет и Доруца выйдет на улицу? Вот будет здорово! А если не выйдет — приятно просто посмотреть на её окно. Даже на её кошку или собаку. Крис был уже в королевстве Вторник, ему было двенадцать лет и скорей-скорей хотелось дожить до Среды и жениться на Доруце, которая уже ходила в третий класс. Правда, ей он про свадьбу пока не сказал. Стеснялся. Как-то раз начал было: — До-ру… — а дальше говорить испугался. «Видимо, вначале надо её поцеловать, — думал он. — Вчера ночью, при луне, все парни в деревне целовались». Но как её поцелуешь-то? Дело непростое. У колодца, конечно, можно бы. У колодца всегда целуются, это известно. А между тем настала зима. Пошёл как-то Крис за водой, а у колодца — Доруца, воду достаёт. Он ей, конечно, помог достать воды, молча поставил ведро на землю. И вдруг снег повалил. Ничего не видно, и никто их не видит. Самое время целоваться! И Крис мигом глаза закрыл, а губы к Доруце протянул. Ей смешно стало, как он губы тянет, слепила снежок, да и сунула ему под нос. А он-то не видит ничего и чмокнул снежок. — Поцелуй бабушку Зиму, — Доруца говорит, а сама смеётся. От такого поцелуя у Криса неожиданно язык развязался. — Слушай, Доруца. Мне нужно тебе что-то важное сказать. Давай я сейчас залезу в колодец, а ты, когда за ведром нагнёшься, опусти голову. Я тебе всё скажу. — Ладно, лезь, — сказала Доруца. — Я сбегаю домой, отнесу воду и вернусь. Вот Крис залез в колодец, — там такие скобочки были, стоять можно, прижался к стенке, ждёт. А под ним-то — ого! — какая глубина. Сидит он в колодце, ждёт, а Доруцы что-то не видать. — Дурак я дурак, — думает Крис. — Обманула, не придёт. Надо вылезать! Вдруг слышит — снег скрипит. Наверно, Доруца. Тут над ним что-то заскрипело. Что такое! Это дно ведра, а вот и всё ведро пошло мимо него за водой в колодец. Крис потеснился, чтоб ведро пролезло, а потом даже поднять его помог. Наверное, сейчас и Доруца вниз заглянет. Сейчас поцелуемся… А в колодец и вправду кто-то заглянул: нос кривой, глаза как у совы! Да это же бабка Маргьоала! — Это что ещё такое! — закричала бабка. — Это кто в колодце сидит? Нашёл где валенками трясти. Залез, так и сиди теперь. — И захлопнула крышку колодца. Да ещё и сама на неё сверху уселась. — Открой, бабуля! — взвыл Крис. — Открой, а то я в воду прыгну. — Ну и прыгай, потом багром достанем. Напугал! Одним дураком на свете меньше станет. — Бабуля, бабуля, прости меня. Это я прошлым летом вашу грушу обтряс. — Чего? Груши? Я так и знала, что это ты. — Бабуля, бабуля, выпусти меня. Я у вас за эти груши буду три года колядовать. Самый большой колокольчик возьму, чтоб всё село слышало. Тут задумалась бабка: ведь уж три года к ней никто колядовать не приходил. Пусть хоть этот чудак колокольчиком потрясёт. — Ладно, вылезай, — сказала бабка и открыла крышку. — Только в колокольчик громко звони, чтоб всё село слышало. — Постараюсь, — сказал Крис, вылезая. — Я здорово умею колокольчиком трясти. Вот такой был случай с поцелуем у колодца, вернее, с его отсутствием. Прошла зима. Всё вокруг зазеленело. Только глаза Доруцы остались голубыми. — Хоть бы она вышла из калитки, — думал Крис. — Остаться бы с нею наедине… В это самое время по всей Панталонии разнеслась весть, что объявилась в горах волчица. Страшная волчица. Средь бела дня таскала она ягнят из овчарни. — Видно, волчата у неё, — сказал отец Криса. «Волчица, — подумал Крис, — вот кто мне поможет». Целых три дня бродил он по горам и лесам, искал волчье логово. И нашёл! В логове он увидел двух волчат. Каждую минуту могла вернуться волчица, и Крис быстро схватил одного волчонка и спрятал за пазуху. Волчонок скулил и царапался, а Крис побежал домой. Добрался до дому он только к вечеру. Рубашка у него была вся разодрана, есть хотелось ужасно. Но первым делом Крис напоил волчонка молоком и спрятал его в сарае. Утром отец Криса спрашивает соседа: — Кум, ты сегодня ночью ничего не слышал? — Я когда сплю — глухой. — Волчица пришла в село. Не к добру это, кум. Выла сегодня ночью возле моего дома. — У неё и в лесу дел достаточно. Чего ей у нас искать? — ответил кум Ефим. А Крис весь день крутился у дома Доруцы, запускал бумажного змея. И так ловко запустил, что змей приземлился прямо у ног девочки. «Доруца! — было написано на змее. — Выходи вечером на улицу!! У меня есть тайна!!!» Вечером, когда все в доме легли спать, вдруг залаяла собака. — Пойду Колцуна накормлю, — вскочила Доруца. На улице было темно. Но не совсем: из-за горы показался серп луны. Крис, конечно, стоял у калитки. — Ну, где твоя тайна? — спросила девочка. — А вот она, — ответил Крис и вынул из-за пазухи волчонка. — Ой, что это? — Волчонок! — Волчонок? — испугалась Доруца и отступила на шажок назад. — Настоящий? И тут она увидела, что волчонок совсем маленький и даже глупый. Она ласково погладила его. «Вот теперь и поцелую, — подумал Крис. — Ну и что, если луна видит? Она-то никому не скажет…» Он чувствовал дыхание девочки совсем рядом. «считаю до десяти, целую и дарю ей волчонка… Раз… два…» Только он досчитал до девяти, как услышал за спиной какой-то странный звук, а потом вой: у-у-у-у! Волчица! Ребята застыли на месте. А волчонок заскулил, кинулся в калитку. Волчица подхватила его, перекинула за спину, как ягнёнка, и — к лесу. И опять настала зима, а Крис так и не поцеловал Доруцу. Когда на улице мело, Доруца сидела на печке. Корабль свой она давно закончила и теперь вышивала моряка с большими погонами. Очень Доруце капитаны нравились. — Это капитан, — говорила девочка. — Видите, сколько волн, а он не боится! Этот капитан не давал Крису покоя. И решил он сделать что-нибудь невероятное. — Хочешь, я стану невидимкой? — спросил он Доруцу. — Невидимкой? — удивилась она. — Да. Среди бела дня около тебя пройду, а ты меня и не увидишь. — Ну да! Скажешь тоже. Что же я, ослепла?! Пошла как-то Доруца за водой. Вытаскивает ведро из колодца и слышит вдруг шум. Смотрит — с горы снежный ком катится. И по дороге всё больше становится. Всё бы ничего, да как раз в это время дорогу бабка Маргьоала переходила. — Бабушка! — успела крикнуть Доруца. Но чудовищный снежный ком сшиб бабку с ног и покатился дальше. Потом ком ударился о забор и развалился с грохотом. А внутри этого кома оказался мальчик-крошка Крис. Вышел, как цыплёнок из яйца, но при этом лбом о забор грохнулся. И теперь лежал не шевелился.— Крис! — окликнула его Доруца. — Крис, ты жив? Крис, конечно, помалкивал. Тут-то Доруца и кинулась его целовать. — Крис, Крис, вставай! — приговаривала она. Тут уж Крис хитро открыл глаза, подмигнул Доруце и, конечно, встал… — Ага, — сказала бабка. — Вон ты как колядуешь! Всё ясно. «Эх, да что нам бабка! — думал Крис. — Сегодня она может делать со мной что хочет! Пусть хоть в дымоход засунет и печку затопит! Сегодня… случилось кое-что поважнее! Доруца! Вот кто меня поцеловал!» А скоро и зима кончилась. Капитан, которого вышила наконец Доруца, был почему-то очень похож на Криса.
Новый мостик над старой рекой
Потягиваясь, Матей вышел во двор, бросил курам горсть зерна. Это они его разбудили сегодня своим дурацким квохтаньем. За плетнём, во дворе соседа, появилась шляпа. — Доброе утро! — сказал шляпе Матей. Никакого ответа не последовало. На другой день Матей проснулся, вышел во двор, и опять на ту же шляпу наткнулись его глаза. — Доброе утро, сосед! Шляпа молчала. Крошка Матей не стерпел. — Кум, ты за что на меня рассердился? Чего не отвечаешь? Сосед его, крошка Иустин, оглянулся и сказал тихонько: — Да нет, не рассердился… Я оглох… на левое ухо. — Что ж мне теперь, дом переносить? На сторону другого уха? — Зачем переносить? Переносить, пожалуй, не надо. Ты просто снимай шляпу, когда говоришь «доброе утро», я увижу и тебе отвечу. С тех пор каждое утро Матей снимал шляпу. Ту самую шляпу, которая даже при виде короля не поднималась с его головы. А с другой стороны дома крошки Иустина был дом крошки Луки. Луке Иустин сказал, что оглох на правое ухо. Так вышло, что и Лука снимал шляпу, когда приветствовал Иустина. — Что же это получается, кум? — спросил его Матей. — Ты что, на оба уха оглох? — Обычно одним не слышу, но временами бывает, и обоими. Но я не расстраиваюсь: вся сила у меня тогда в глаза переходит! Вижу даже в темноте. Можешь снимать шляпу и в сумерках, я не обижусь, всё увижу. Прошло несколько дней, а воды много утекло. Иустин возгордился. При случае говорил жене: — Смотри, оба соседа шляпу передо мной снимают. Вот однажды шёл Матей с приятелем по улице, а навстречу Иустин. — Сними шляпу, — сказал другу Матей, — а то этот глухой пень ничего не слышит. — Кто глухой пень? — рассердился Иустин. — Погоди, ты сам мне сказал, что оглох. — Когда надо, я слышу, не беспокойся! — Что ж ты, обманул меня? — Да тебя и дурак обманет! Скажи, зачем ты держишь кошку? Уж я-то знаю, сам сидишь на чердаке и ловишь вместо неё мышей! У тебя курица из двадцати яиц трёх цыплят выводит! Спасибо, что мой петух через забор перелетает, — твой-то только кукарекает, точь-в-точь как его хозяин! И ты хочешь, чтобы я перед тобой шляпу снимал?! Матей, конечно, от стыда чуть сквозь землю не провалился. Так опозорить его! При народе! — Спасибо, кум! — только и сказал он. — Пожалуйста! С сегодняшнего дня запрещаю тебе снимать передо мной шляпу! Если б под нею была другая голова — ладно! А твою видеть больше не хочу. Сиди на чердаке. Лови мышей! К вечеру поссорились и их жёны. — Чем жить с глухим, лучше повеситься! — кричала через забор жена Матея. — А ещё кого-то строит из себя… Ходят соседи друг на друга очень сердитые. Даже воду перестали брать из одного колодца. Но и этого им оказалось мало. Иустин однажды сказал, что не хочет под тем же дождём мокнуть, что Матея поливает. Лучше он крышу над своим двором построит, а на огород воду из речки будет таскать. И даже под тем же снегом ходить не будет! Лучше всю зиму на печке просидит, но не выйдет под те же снежинки, на которые кашляет Матей. Вот такие дела. Кто только не пробовал их помирить. Ничего не получалось. Кто пробовал — с двумя шишками уходил. Сами соседи друг друга за две версты обходили. А надо сказать, что за околицей их села протекала речка. «Не дай Бог встретиться на мостике!» — думал иногда Матей. «Сброшу его в воду, как щенка!» — грозился кулаком Иустин. Многие, конечно, знают закон: чего боишься, того не миновать. Однажды Матей шёл через речку с мешком шерсти, а Иустин с другой стороны в гости к брату направлялся. И очутились они на том самом мостике. Что делать? Не поворачивать же обратно! То ли мешок с шерстью был очень тяжёлый, то ли досада их весила больше десяти мешков, а может быть, просто доска отжила свой век… только вдруг — пррр! — мостик сломался и — бух! — оба в воду! А река-то была горная, вода бурлила и пенилась. Да и глубина большая, а вода такая холодная, что дыханье перехватывало. Матей плавать не умел, но шерсть ни за что не хотел терять и держался за мешок. А когда шерсть намокла и стала тяжелее, мешок быстро пошёл на дно. Мелькнули на поверхности пятки — только и видели Матея. Иустин упал в воду с пустыми руками. И он, конечно, нахлебался воды. А потом вспомнил, что не один был на мостике. Проплыл туда, сюда. Вдруг видит: из воды две пятки торчат. Ухватил он пятки, к берегу потащил. Тянул, пока голова не появилась. — Неужто это ты? — говорил Иустин, а сам волочит соседа на берег. Даже мешок с шерстью помог вытащить. А что они сделали дальше, я думаю, вы сами догадались. Разделись оба и выжали одежду. — Слушай, ну и тяжёлый же у тебя мешок! — сказал Иустин. Стали они воду из шерсти выжимать — иначе её до дома не донести. Выжимали-выжимали, посмотрели друг на друга и прыснули со смеху. — Так ведь можно и концы отдать, — сказал Матей, прыгая на одной ноге, — это он воду из уха выливал. — А я тебе что говорил? Снимай шляпу, пока я жив. Есть перед кем! Весь следующий день они таскали к реке доски и к вечеру, как ни странно, построили новый мостик.Медвежьи конфеты
Тут надо сказать, что в стране крошек никогда не варили варенья, не делали конфет и чай пили без сахара. Не было сахара, пропал. А в крошечном дворце случилось большое горе — королева внезапно захромала. — Как пойдёшь на бал с хромой женой? — морщил лоб Великий Крошка. Ни уколы, ни горькие микстуры не помогали: королева не поправлялась. Решил король сам её полечить. Положил ей под ногу свою крошечную королевскую подушку, а перед этим собственным ухом эту подушку согрел, потому что холодных подушек королева терпеть не могла. И ещё отдал ей последнюю шоколадную конфету «Мишка на севере». (В Панталонии эти конфеты медвежьими называли.) — Ты спишь, Ваше Величество? — разбудила его среди ночи королева. — Знаешь, нога перестала болеть! Очень приятно было моей ноге на королевской подушке спасть. Сонный Великий Крошка от радости с постели вскочил и как был, в ночной рубашке, пустился плясать с королевой. — Бом-бом, тили-тили-бом! — пел он, потому что другой музыки в этот поздний час даже у короля не было. И королева плясала вовсю: то стул перевернёт, то вазу дорогую расколотит. — Всё это ерунда! — кричал король. — Завтра устроим бал! Наплясались вволю, а наутро королева опять захромала. На следующую ночь король снова свою подушечку ухом согрел. Завернул в неё ногу супруги и принялся укачивать, как ребёнка: — А-а! А-а! Однажды посреди ночи пришла в голову королю странная мысль, и он вскочил как ошпаренный. «А может, я её хромой в жёны взял? Может, она с детства такая? Плясать-то на свадьбе плясала, но платье на ней до пола было, шириной с мельничный жёрнов! Разгляди-ка под ним ноги…» — О-о! Бедные мои дети! А вдруг мой старший сын захромает? — причитал король, хотя у него не только старшего, но и никакого сына пока не было. — Выдай-ка замуж хромых принцесс! — плакал Великий Крошка, хотя и дочерей у него пока тоже не было. Растолкал он королеву, проверить ногу. Но она как проснулась, так по-прежнему и захромала. Ещё не рассвело, когда Великий Крошка послал гонца в соседнее царство-государство. Слыхал король, что там доктор есть такой умный, что на его большую голову ни одна шляпа не налезает. Уж он-то наверняка вылечит. Долго ли, коротко ли, гонец вернулся с доктором. По огромной лысине его издалека узнали. Надел доктор халат, очки, достал молоточек и по колену королевы постучал. Потом начал ей ногу так крутить и вертеть, что она два раза охнула и один раз ойкнула. — Ерунда! — сказал доктор. — Пройдёт. — И дал ей новые лекарства. Тут король приказал снять мерку с огромной докторской головы, и пока большеголовый обедал с королём, ему такую шляпу сшили — о-го-го! Четырёх крошек от солнца и дождя прикрыла бы. Вернулся доктор в свою страну весёлый и в новой шляпе, а королева пуще прежнего захромала, — очень уж горькие лекарства ей доктор прописал. Запечалился король, а крошки стали по всей стране травы целебные собирать. Однажды крошка-мельник нашёл в лесу очень сладкий корень и во дворец принёс. Королева попробовала и говорит: — Это лекарство мне подходит, после него меньше хромается. Мельник Андрей был человек с головой. Всю ночь думал — утром к королю пришёл. — Ваше величество! Голова у меня не такая большая, как у того доктора, но слыхал я, в других странах особое лекарство есть, медвежьи конфеты называется. Очень помогает. — Да знаю я, что такие конфеты есть на свете, — покачал головой король. — Правда, стоят дорого. Дом с дымоходом отдают за шапку таких конфет. Но при чём тут нога королевы? — А вы достаньте медвежьих конфет и обложите ими ногу королевы, от пятки до колена. И оставьте её одну до утра. Даже если умолять будет с нею остаться, — не слушайте. Иначе конфеты не помогут. — Ладно, — сказал король. — Если поможет лекарство — пожалую тебе новую мельницу и звание генерала в придачу! И скоро новые гонцы полетели в соседнюю державу с богатыми подарками. Обратно гонцы тайком от всех возвращались: очень грабителей боялись, ведь везли в мешке страшно дорогие медвежьи конфеты. Король сделал так, как сказал мельник, — обложил ногу королевы конфетами. И весь вечер очень боялся, что кто-нибудь к королеве войдёт и лекарство не подействует. Он даже повесил над дверью спальни колокольчик, а сам спрятался за портьерой с крошечной саблей в руке. Всю ночь глаз не сомкнул, но колокольчик не звякал, только из-за двери какие-то звуки странные раздавались — вроде кто чмокал. Наверное, так лекарство действовало. Королева проснулась раньше петухов и была весела, как никогда. Вышел король из укрытия, смотрит и глазам не верит: ни одной медвежьей конфеты не видно. — Не иначе как в ногу вошли, ваше величество. Одни фантики остались! — щебетала королева. Не успел король до одного досчитать, она с кровати спрыгнула: — Наступаю и топаю, и совсем не болит, ваше величество! Теперь уж, когда королева начинала хромать, король знал, что делать. Посылал гонца за медвежьими конфетами. Казна-то у него большая. А вскоре королева сына родила. Вполне здорового. Королева совсем выздоровела, но тут захромали жёны всех крошек: сегодня хромает одна, завтра — другая… У мельника теперь стало две мельницы, да что толку — молоть-то на них нечего. Крошки теперь на ярмарку чаще, чем на мельницу ездили. Один зерно продавал, другой — корову, другой — коня или стадо овец. И на все деньги покупали медвежьих конфет, потому что только это лекарство крошкиным жёнам помогало. Каждый вечер бедные крошки сидели возле своих жён и обкладывали их ножки медвежьими конфетами, а потом свет гасили и в чулан спать уходили. Болезнь проходила, но крошки всё беднее становились: продавать уже нечего было. Тут и новая беда пришла: дети узнали, как лечатся их матери, и все как один захромали. Окружили тогда крошки-мужчины дом мельника и говорят: — Жён-то ты наших вылечил, а нас разорил вконец! Делай что хочешь, а то мы совсем рассердимся. — Ладно, — сказал крошка-мельник. — Дайте мне три дня. Продал он свою новую мельницу и купил на все деньги медвежьих конфет. Одну за другой на нитку привязал и на крыльях старой мельницы развесил. Потом собрал хромых со всего королевства и говорит: — Кто первым до мельницы добежит, тот — самый больной. Ему все конфеты достанутся. И бросились бежать все хромые крошечного государства, да так, что земля задрожала. Увидели тогда крошки, что нет среди их жён ни одной хромой, да и дети все здоровы. Все тогда смеялись и конфеты ели, и вот я думаю — надо бы, чтоб было побольше медвежьих конфет во всех странах и подешевле.Под голубым зонтиком
— Вставай же, проснись! Это большой огурец тормошил маленького Огурчонка. — Вставай, посмотри на свет, а то не заметишь, как вечером стариком станешь. — Вечером? — сказал Огурчонок с жёлтым цветком на макушке. — А когда будет вечер? — Когда чёрный зонт раскроется над головой. Огурчонок посмотрел вверх: ничего не было видно, кроме зелёного зонтика. А это был огуречный лист. «Интересно, что над ним? Что это за свет, о котором говорил Большой Огурец?» — подумал Огурчонок и начал быстро-быстро пить воду хвостиком. Чем больше пил — тем больше рос. Тут прилетела пчела. Пожужжит у хвостика и тут же перелетает к голове. — Что ей надо? — спросил вдруг Хвостик, не переставая пить. — Не знаю, — ответила Голова. — Может, ей нужна помощь? Может, её домик загорелся? — Расти же скорее, — заторопил Хвостик, — и помоги пчеле, не зря она так жалобно жужжит! — Хорошо, — сказал малыш и на глазах стал расти и вытягиваться. К обеду его голова высунулась из-под зелёного листа. — О! Здесь другой зонт! Голубой! — закричал Огурчик. — Я другой зонт нашёл! О-го-го, какой огромный! — Неужели? — удивился Хвостик, который всё это время лежал под большими зелёными листьями. — Такой большой, что под ним спокойно летают бабочки и ласточки. Даже дом с собакой под ним уместился… А посмотри, куда залезла жёлтая дыня! — показал он на солнце. — Наверняка свалится. — Дыню я не вижу, но слышу, что кто-то тихо плачет. — Это девочка! Действительно, вытирает глаза платочком. Интересно — почему она плачет? — Тебе виднее — ты Голова, — справедливо заметил Хвостик. — Может, девочка боится, что жёлтая дыня с неба упадёт? — Давай посмотрим, что с ней случилось; может, ей нужна наша помощь, — сказал Хвостик. — Расти ещё больше, а я тебе помогу. И Огурчик снова стал пить зелёную воду своим зелёным хвостиком: буль-буль, буль-буль, — стараясь дорасти до той девочки. А в это время под огромным голубым зонтом по двору гуляла собака. Это была умная собака, и, конечно, она повидала на своём собачьем веку немало огурцов. Когда она увидела, куда так стремится Огурчик, сразу поняла, в чём дело. Виляя хвостом, подбежала она к девочке и стала ей лизать руки и даже щёки, мокрые от слёз… Только теперь Огурчик понял, что у девочки никого не было дома. — Но какая удивительная собака, — говорил Хвостик. — И ходить-то она умеет, да кажется, у неё есть и душа! В этот длинный день много интересного увидел Огурчик. А Хвостик был доволен, что вывел его в люди. К вечеру стал Огурчик хорошим огурцом, посмотрел в небо и не увидел золотой дыни. Глядь, она уже на вершине холма лежит. — Ты слышал шум? — спросил он у Хвостика. — Нет. — И я не слышал, а дыня-то оторвалась всё-таки. Говорил я, что упадёт. Того и гляди, под гору скатится. — Держи её! Хватай! Если упустишь, потемнеет синий зонтик! — кричал Хвостик. И Огурец принялся опять расти и расти. Когда он уже почти дотянулся до Солнца, оно всё-таки скатилось за холм. Расстроился Огурец, хотел посоветоваться с Хвостиком, посмотрел назад и остолбенел: он стал таким длинным, что не увидел даже собственный хвост. А может быть, тот спрятался в темноте? Солнце потихоньку утянуло с собой за холм голубой зонтик. Теперь Огурец лежал под чёрным зонтом в золотую крапинку. — Вот и стал я стариком! — вздохнул Огурец.Огурцу не спалось. Вспомнилось, как он рос под зелёным детским зонтиком, потом под голубым. О чём жужжала та пчела?.. И что теперь с той девочкой? Жаль, что он жёлтую дыню за холм отпустил… Хорошо хоть бабочка отдохнула на его хвосте. Говорила, что летит на свадьбу… А на что нам нужна эта свадьба? — Ой! — вздрогнул задремавший было Огурец. — Кто это ходит по моей спине мягкими холодными лапками? — Роса ложится… Спи… — шепнул кто-то. Совсем уже было поздно, когда Огурец заснул. А на заре услышал странный шорох. Большая босая Нога с умытыми росой пальцами приближалась к нему. — Доброе утро! — вежливо сказал Огурец. И тут кто-то тронул его за хвост… В глазах его потемнело. Только и успел крикнуть: — Эй, вы, под зелёными зонтиками! Проснитесь, а то вечером станете стариками. И если увидите пчелу… Но никто его не услышал. Лишь один огурчик повернулся на другой бок и продолжал спать, прикрытый от жёлтой дыни своим детским зелёным зонтом.
Маленькое ручное солнце
Поздней ночью показалась в окне сонная голова. Смотрит крошка Дорофтей в небо: рог луны высоко — до утра далеко, — можно спать спокойно. Хотел он залезть на печку, да проспать побоялся. «Лягу, — думает, — на лавку. Там, правда, холодно и жёстко. Зато, когда открою один глаз, по луне пойму, пора вставать или нет». Вчера ещё он занял очередь на мельнице и проспать боялся. «Чем на мешке у мельницы спать под гром жерновов, не лучше ли в своём доме? Приду под утро, когда очередь подойдёт». Придумал Дорофтей неплохо. Башка, конечно, у него большая. Но что за сон на лавке? Неудобно же. К тому же вспомнил он, что на этом месте со сложенными на груди руками и с зажённой свечкой у головы лежал недавно его покойный отец. Спи после этого, если можешь. Вернулся он на печку, а сонтоже не дурак — взял да и убежал. Не смог Дорофтей сон поймать ни на левом боку, ни на правом. Вылез из-под одеяла, заходил по комнате, как вурдалак, если, конечно, бывают вурдалаки в кальсонах. А луна всё высоко в небе. Словно гвоздём прибита. Будь у Дорофтея длинная верёвка, он её вниз стянул бы. Но верёвки нету, а луне спешить некуда. Не молоть же ей ночью зерно на мельнице! Э, да что говорить, если это даже и не луна вовсе, а так — половинка, месяц. Лишь с одной стороны лунный каравай круглится, а с другой — уже половины нет. Кто это её ест всё время? Голодный какой-то. Только луна бок отрастит, а он уж снова проголодался. Начинает луну жевать. «Вот бы такой каравай испечь. Как луна! — думает крошка. — От одного бока отломил, на другом — выросло! Хлеб и не кончится никогда!» Ходит крошка по комнате, а в голове его жернова ворочаются, муку для «небесного» каравая мелют. А кроме каравая он ещё курочку придумал, которая не кудахчет и зерно не клюёт, а по нескольку яиц в день приносит, и овцу, которая сено не просит и шерсть даёт. Луна уже к краю неба подбиралась, но Дорофтей в окно не смотрел. Чего смотреть-то? Пусть лунный каравай хоть во всё небо будет, башка у Дорофтея умная: он уже свой каравай нескончаемый придумал. Разбудил жену, Касандру, чтобы и она порадовалась, какая у них будет жизнь замечательная. А она только глаза вытаращила: — Быть этого не может никогда. — И опять к стенке повернулась. С утра, не слушая причитаний жены, Дорофтей запряг лошадь и отвёз на рынок всё, что во дворе кудахтало, блеяло и есть просило. Продал даже зерно вместе с мешками прямо на мельнице. С базара Дорофтей вернулся верхом на лошади, весёлый, шапка набекрень, руки в карманах. — Что же ты ничего не привёз? — спросила Касандра. — Горе ты луковое. Дорофтей таинственно осмотрелся и шепнул: — Смотри внимательно. Боюсь, только, как бы тебе от радости дурно не стало. — И тут он вынул из-за пазухи… часы. — Не блеют, не кудахчут, только тихонько «тик-так» говорят. Еды не просят, ни мельницы им не надо, ни загона, ни курятника. Лежат себе в кармане, так что никто и не догадается. А купил-то я их, между прочим, в соседнем королевстве, потому что в нашем часы только король имеет. Теперь вот и у нас будут. — Что ж получается, я теперь почти королева? — приосанилась Касандра. — Выходит, что так. — Вот только не пойму, как же они яйца нести будут? — Придёт время — увидишь. Будет это приплюснутое яйцо и цыплят выводить, и ягнят — серых, чёрных, даже коричневых. — Эх, Дорофтей, Дорофтей, — покачала головой Касандра и снова из королевы в простую бабу превратилась. — Может, я и дура, но только откуда ж это всё возьмётся? Ты же не Иисус Христос-чудотворец! Боюсь, что с прошлой ночи ты головой малость повредился. Вот и лицо у тебя пожелтело. — Думаешь, рехнулся? — И Дорофтей снял с головы шапку. — Смотри — голова на месте. — Голова на месте, а болтаешь не пойми что! — Касандра! — прикрикнул крошка и так топнул ногою, что из ведра вода выплеснулась. — Королевой себя возомнила? — Хороша королева с пустым амбаром… Всю ночь Касандра не сомкнула глаз, а Дорофтей и на луну больше не глядел, спал как убитый. Утром запряг он в сани лошадь, привязал к дышлу колокольчик побольше и поехал по дорогам панталонским. — Кому время? Продаётся время! Налетай — подешевело! — кричал он во всё горло. К воротам выбегали крошки, очень удивлённые. Заглядывали в пустые сани и не могли понять, что собирается продавать им этот человек. Разве колокольчик, который на дышле болтается? — Время — что зимой, что летом — дорого стоит. Подходите, я вам подешевле уступлю, — зазывал их Дорофтей. Он привстал в санях и на небо показал. — Видите? Всё небо тучами затянуло. Никто и не знает, где сейчас солнце. — Как это не знаем? Оно на небе, — не удержался один из крошек. — Ясно, что на небе. А где именно? Может, пора уже скотину кормить или обед готовить? А у меня в кармане — маленькое ручное солнце, которому никакие тучи не страшны, по нему большое солнце всегда отыскать можно. Тут Дорофтей повернулся боком, а на кармане у него амбарный замок висит. Он замок открыл, а часы сразу не вынимает. — Нет, нет, даром время не получите. И не просите. И так дёшево отдаю. Простодушные крошки заинтересовались. Один миску муки принёс, Дорофтей шепнул ему на ухо, который час. Крошка задумался на миг и вдруг рванул с места и побежал куда-то. — На поезд опаздываю! — кричал он. — Но-о… — усмехаясь, погонял лошадь Дорофтей. — Кому время? Продаётся время, оно у меня в кармане. Из калитки выскочила какая-то пёстрая тётка с пёстрой курицей под мышкой. — Давай курицу — получишь время, — предложил Дорофтей. — Не-е… Курицу не отдам. Отдам только яйцо, если точно скажешь, когда она снесётся. — Ладно, садись в сани. Подождём. Тётка-пеструшка вместе с курицей уселась в сани. — Кому время? Продаю время! — покрикивал Дорофтей. Крошки выбегали на улицу, пялили глаза, и тётушка в санях с курицей на коленях гордилась, — вроде часы были её собственные. А Дорофтей бойко торговал временем, ему платили мукой, и орехами, и сушёными грушами. Одна хозяйка вынесла горшок с простоквашей. Дорофтей — буль-буль — хватанул простокваши и тётку-пеструшку угостил. — Ну, где там твоё яйцо? — спросил он. Но курица, которая так долго каталась с Дорофтеем, яичко так и не снесла. Видно, и у неё был стыд. Ну можно ли нести яйца просто так, в ладони, собранные ковшиком? Да ещё при всём честном народе! Многих увидел и услышал в этот день Дорофтей, но к вечеру домой вернулся с котомкой муки, шапкой яиц… — Жена! — крикнул он с порога. — Вот тебе каравай, который не кончается, и курочка, которая не кудахчет. Видишь, сколько яиц мои часы снесли! Овцу пока не получил, но на днях непременно приведу. В эту ночь он спал, как король. Да и Касандра славно выспалась. На другой день Дорофтей ещё кое-что привёз, а на третий вдруг пустой приехал. Только в одном дворе охапка сена его лошадке перепала. Надоело крошкам Дорофтеево время. Всю ночь ходил Дорофтей по комнате из угла в угол. В окно выглянул — луны не видно. «И каравая, который никогда не кончается, тоже не видно, — думал он. — Да и от курочки-несушки всего несколько яиц осталось». — Да ладно уж, не расстраивайся, — шепнула с печки жена. — Положим те яйца под соседскую наседку, выведем цыплят, потом на муку поменяем. Проживём. Только ты уж по дорогам больше не броди, не позорься на старости лет. — Продам я часы, и всё! — Ну уж нет! — возмутилась Касандра. Так возмутилась, будто у неё из-под головы подушку выдернули. Ей хотелось чуть-чуть остаться королевой. — Вот их место! — сказала она и повесила часы, как лампадку, в красный угол под иконами. Дорофтей ещё пару дней ходил да думал. Что-то бурчал себе под нос. А потом рукой махнул и пошёл во двор делами домашними заниматься. А крошки приходили иногда на часы полюбоваться, солнце за облаками найти. Однажды Дорофтей снял с дышла колокол и повесил его над воротами. И каждый из крошек, кто приходил время узнать, в колокол этот бил, и вся Панталония знала, который час на часах Дорофтея. Бесплатно.Трёхглазый охотник
Больше всего на свете Василе любил поесть. Дома сидел — жевал, в гости приходил — жевал, и даже когда гулял — жевать умудрялся. Достанет что-нибудь из кармана вроде булочки с маком и жуёт. А недавно он поросёнка на базаре купил, чтобы тот за ним ходил и крошки подбирал. Не пропадать же добру! Шёл Василе на свадьбу — с собой поросёнка брал. В шаферы поросёнок не рвётся, но и голодным домой не вернётся. А Василе, сколько ни ел, всё был худой как жердь. Зато поросёнок всё длиннее и длиннее становился: уши у него будто вперёд бежали, а хвост — назад. Стал он огромной свиньёй, но, как и прежде, за хозяином бродил постоянно. — Хрю-хрю! — говорит и идёт за хозяином. Мол, роняй, хозяин, не только крошки, но и куски побольше. Вот раз идёт Василе и радуется, какой у него поросёнок жирный да румяный, а навстречу охотник с уткой у пояса. Василе стал посреди дороги и рот разинул. «Вот это дела! — думает. — Утку подстрелил! Какое лёгкое дело! Стоит на курок нажать — и утка с озера прямо тебе в горшок летит. Один выстрел — и суп готов. Куплю-ка себе ружьё». Дома стал с женой спорить — козу на ружьё поменять или свинью. Наконец решил телегу продать, которая в сарае стояла. У телеги этой двух колёс передних не было, денег за неё мало дали, только на полружья хватило. — Я добавлю, кум. Будет у нас одно ружьё на двоих, — сказал крошка-сосед. Он-то ружьё купить прав не имел, потому что был одноглазым. А в «Книге Законов Панталонии» было написано: «Охотник должен иметь два глаза». — А у нас с тобой, Василе, три глаза на одно ружьё! Так что всё будет по закону. — А как же мы, Тудосе, добычу будем делить? У меня-то глаз в два раза больше. — Как делить? Один ствол — твой, другой — мой. Значит, и добыча пополам. А на охоте ты будешь целиться, а я ружьё носить. Засомневался Василе, но как раз в это время над его домом стая уток пролетела. И так ему захотелось утиного супа, что он согласился: — Ладно! Покупаем пополам! Отправились они на ярмарку за ружьём. Купили, а по дороге домой ко всем родственникам и соседям заглянули — ружьём новым похвастались. Слово за слово, всех родственников и соседей на будущий утиный суп пригласили. Потом купили пороху и дроби, набили патроны и устроили соревнование: кто лучше стреляет. Взяли на огороде тыкву и поставили её — куда бы вы думали? — на дымоход! — Стреляй, кум! Бум! Тыква на месте. И, как ни странно, дымоход на месте. Бум! — Стреляй теперь ты, кум! Бум! Все кошки из соседних дворов разбежались куда глаза глядят, собаки лаяли так, будто волка учуяли, куры кудахтали, будто лису увидели, и дым поднимался над тыквой. В конце концов прибежали их жёны и отобрали тыкву. Ночью охотники легли спать вместе в сарае, а ружьё под подушку положили. Лежат — не спят, планы строят. — Теперь ни одна утка над нашей деревней не пролетит, — Тудосе говорит, — все в нашем котле окажутся. Не бывало ещё в Панталонии трёхглазого охотника. — Мы и в лесу порядок наведём, — подхватил Василе. — Надо мне с одним волком счёты свести. Вот он где у меня сидит, кум! — Тут Василе хлопнул себя рукой по затылку, но было темно, и Тудосе так и не понял, где же сидит этот волк. — Он мою жену напугал! Теперь его поймаю, шкуру спущу и голым в лес пущу. Пусть и другим волкам передаст, что с Василе шутки плохи! — Ладно, кум, давай спать. А то завтра с глазами сонными ничего не подстрелим. Вон уж и Большая Медведица на небе появилась. На другой день рано утром взяли они ружьё и бинокль самый сильный, а Василе ещё и хлеба каравай и пошли на озеро. Василе по дороге всё каравай жевал. Только на озере не повезло охотникам. Утки здесь были, ничего не скажешь, да только на месте не сидели. Лишь прицелится Василе, а она — фьюить — и улетит. Это тебе не тыкву с дымохода сбивать! Целый день бродили они вокруг озера, ломали камыши. Дело пошло к вечеру. — Темнеет, — Василе говорит. — Утки маленькие, их уже и не видно почти. Идём в лес на крупную дичь охотиться. Не на утиный суп, так хоть на жаркое подстрелим. Залегли они под кустом, вроде бы в засаде, лежат — дышать боятся. Темень вокруг — ничего не видно. Но Тудосе в бинокль смотрит одним глазом. — Тсс! Слышу шаги! — зашептал Василе. — С какой стороны? — Тудосе спрашивает и в бинокль глядит. — Это волк, кум! Матёрый волк! Наверняка тот самый! Стреляй! Бах! — Давай ещё раз. Для верности. Бах! — Готов! Вот что могут сделать три глаза, ружьё и бинокль! Осторожно подошли к волку с ружьём наготове, — вдруг кинется! Да только волк уж больно толстый и какой-то грязно-розовый. — Ой-ой-ой! — закричал Василе. — Это же моя свинья! Тудосе, ты же в бинокль смотрел! Ты что, волка от свиньи не отличаешь? — Да ведь ночь же, кум. Порядочные свиньи в это время в свинарнике тихо сидят! Откуда она в лесу взялась? — Наверно, под изгородь подлезла и за мной по крошкам прошла. — Как хочешь, кум, а полсвиньи мои. Пришлось Василе соседу одноглазому половину свиньи отдать. Так ведь договорились, когда ружьё покупали.Святая вода
Проснувшись, Ион первым делом взял лопату и вышел во двор. Долго бродил он по двору и задумчиво тыкал лопатой в землю. — Чего ты бродишь? Копай, где стоишь! — крикнула ему в окно жена Сынзиана. — Курятник рядом, — тряхнул бородой Ион. — Нам ведь колодец нужен, а не поилка для кур. Ион подошёл к воротам, где стояла старая акация. Её посадил ещё его прадедушка. Давно засохла старая акация. В прошлом году только один лист появился на её ветвях. Только один, да и тот пожелтел раньше времени, к Троице. Лист — это всего лишь лист, это не цветение дерева. Ион позвал тогда своего внука, чтобы тот снял последний лист. — Погляди, — сказал Ион, — это последнее письмо от моего прадедушки. Неси его в каса маре. Они отнесли лист, прикрепили его к полотенцу среди фотографий родственников. — Пожалуй, тут, — сказал Ион, воткнув лопату под деревом. — Эта бедная акация устала жить. Даже почернела от времени. Смотрите, какое огромное дерево, его ветви в три двора входят. Столько лет стоять на одной ноге… Держать на себе такую ораву птиц — дроздов, голубей, ворон. Мёрзнуть зимой, как собака без конуры. Как гайдук, встречать ветры в открытом поле и столько раз в жизни сбрасывать листву, сколько раз улетали ласточки на юг!.. Пора и дереву в мир иной. Ион махнул рукой и стал обкапывать дерево. Корни у акации были мощные, глубокие. Выкопал Ион вокруг канавку, обвязал ствол верёвкой. Старое и высохшее, дерево, однако, не хотело сдвинуться со своего места. Позвал Ион сыновей, кликнул свояка. Дёрнули как следует — и упало дерево, содрогнулась земля. Показалось Иону: послышался глухой стон. Снял Ион шляпу. — Вечная память, — говорил крошка Ион, поглаживая дерево. — Ничего. Сделаю из тебя санки. Санки из акации. Всю жизнь стояла, а теперь, как птица, будешь с горы летать. На месте старой акации стал Ион копать колодец. Копал, копал, а воды не видно. — Акация-то не зря высохла, — сказал свояк. — Напрасно здесь копаем. Нет тут воды. — И у дерева есть свой срок, — Ион сказал. — А воду всё-равно найдём. Здесь у ворот самое место для колодца. Копали-копали — до самой ночи. И только на второй день дошли до глины. Потом стали выбрасывать из ямы гравий. И после обеда вода появилась! Стены колодца Ион камнем обложил. А сруб и барабан сделал плотник Маноле. Ион привязал к барабану цепь, Сынзиана — новое ведро, и колодец был готов принимать гостей. Радовался хозяин, радовались соседи. Вода была вкусная, и главное, не портилась, как обычно. Сосед наполнил бочку, чтоб не рассохлась, и через месяц вода была такой же свежей. Весть о чудесном колодце разнеслась по всей стране. — Святая вода в колодце Иона, — говорили крошки и сбегались отовсюду с кувшинами и вёдрами. Сам Великий Крошка прислал человека, чтоб набрал ему воды на пробу. Даже лошади в королевстве стали капризничать: из других колодцев воду отказывались пить, а из этого — сразу ведро выпивали. У Иона сердце радовалось, когда видел столько людей у своих ворот. Но как услышал однажды, что кто-то вместе с водой и его хвалит, говорит, улыбаясь: — Может, вода и святая, да только я-то вроде не поп. Вот, одет, как и вы, нет у меня ни ризы, ни кадила. Крошки пожимали плечами. Знали они, что Ион не поп. Он и неграмотный вовсе, но что-то с этим колодцем не так. Почему же вода из него не портится? Ну, в церкви «святую» воду поп делает: опускает серебряный крест в бочку с водой — и готово. Стоит вода месяцами в бутылке и никакого запаха не имеет. А Ион? Откуда ему взять серебряный крест, да ещё такой большой, чтоб его на всю колодезную воду хватило? Один любопытный сосед всё допытывался: не ходит ли Ион ночью к колодцу колдовать? Днём-то у колодца люди — не поколдуешь! — Чтоб мой Ион, как баба, колдовством занимался?! — сердилась Сынзиана. — Нравится наша вода — бери, не нравится — ищи другую! В нашей стране, колодцев, слава Богу, хватает. Но любопытный пристал всё-таки к Иону: — Это, наверное, душа твоего дедушки? Она и делает воду святой? А? — Надоел ты со своими расспросами, — сказал Ион. — Хочешь — дежурь ночью у колодца. Только народ не пугай! За моей водой и в сумерки приходят. — Ладно, — ответил любопытный крошка, — так и сделаю. — Но если что увидишь ночью — сразу мне расскажи. — О чём разговор, дядя Ион! Тебе первому на ухо шепну. Вот этим пальцем постучу в окно и всё расскажу по порядку: кто был, откуда взялся и что у колодца ночью делал. — Договорились, — сказал Ион. — По рукам. И передай тогда ему мой поклон. Прошла ночь и ещё одна ночь. Любопытный всё сидел у колодца, но так ничего и не видел. Неделя прошла. Ион спал крепко, только слышал иногда, как собака брешет. Но это ведь обычное собачье дело, — брешет и пусть себе брешет, а мы спать будем. Но вот как-то зачерпнул Ион случайно ведром песку со дна колодца. Смотрит, а в песке монета серебряная, старая-престарая. — Ну и дела, — подумал Ион. А потом и говорит сыновьям: — Опустите-ка меня, ребята, в колодец. Погляжу, не пора ли его почистить. Сказал так, зажёг фонарь средь бела дня и залез в бадью, обвязавшись верёвкой вокруг пояса. Скрип-скрип — заскрипел барабан, который весело крутили парни. Бадья опускалась в колодец. Наверху лето в разгаре, а в колодце холодно, как зимой. Но Ион нарочно телогрейку надел, чтоб не простудиться. Вычерпали они воду. На дне колодца нашёл Ион кувшин без ручек, ножик, серьгу и две пуговицы. И решил Ион поковырять ту стену колодца, из которой вода шла. Вдруг ножик его обо что-то звякнул. — Монета! — изумился Ион, освещая её фонарём. — Такая-же, как и та! И положил её в карман. Покопался ещё в стене и целую горсть монет наковырял. — Вот он, дух прадедушки! — удивился Ион. — Вот отчего вода святая. Только сейчас он вспомнил, как отец его рассказывал про клад, зарытый где-то около дома. Дед говорил перед смертью про этот клад, но место точное указать не успел. Ион чуть было не завопил из колодца, что клад нашё, но решил потерпеть и удивить всех, когда наверх поднимется. — Ты чего там возишься, отец? — кричал сверху старший сын. — Давай я спущусь, а то ещё поясницу простудишь. — Сейчас заканчиваю! — крикнул Ион. — Поднимайте меня! Скрип-скрип — снова заскрипел барабан, и бадья вместе с Ионом начала подниматься на свет Божий. «Вот это да! — думал Ион. — Я клад нашёл. Сынзиана умрёт от радости. Сделает себе серебряные серьги, кольцо, останется ещё и невесткам, и внучкам. Сегодня — самый счастливый день в моей жизни!» Поднялся Ион до середины колодца, и на лоб его легла лёгкая тень: — Эй, остановите! — крикнул он. — Передохните малость. Сыновья переглянулись: останавливать бадью на середине пути? А если, не дай Бог, цепь оборвётся?! А отец их в это время в своих мыслях запутался. «Если подыму клад наверх, — думал он, — вода уже не будет такою, как была…» Очень уж ему нравилось видеть у своих ворот столько людей. Шутка ли — полкоролевства брало воду из его колодца! — Опустите-ка меня! — крикнул Ион, и тень улетела с его лба. — Что случилось, отец? — Ковшик забыл, — соврал он. Скрип-скрип — скрипел наверху барабан, и бадья опускалась в колодец. «Бедная Сынзиана… — жалел жену Ион. — Не успела получить серёжки, как уже и лишилась их». Он добрался до дна и спрятал под камень все монеты. Только одну оставил в кармане. «Пусть люди думают что хотят, — решил Ион. — Про серебряный крест, про ночных духов. Мне всё равно — лишь бы вода была такой же святой и чистой». А монету он повесил в каса маре рядом с листом акации на красивом полотенце, среди своих родственников.Бык с жёлтым рогом
Солнце ещё не взошло. Туча водрузила на нос очки, вдела нитку в иголку и, пристроившись под тремя звёздочками в углу неба, стала штаны своего сына зашивать. Темно и холодно было в этот час на небе, но что поделаешь, не днём же этим заниматься, когда любой зевака может задрать голову и увидеть Тученёнка на небе в чём мать родила. Ведь у малыша только одни штаны. Тученёнок скоро проснулся. Мамаша надела на него залатанные штаны, расчесала ему шевелюру, а потом пригрозила: — Смотри, скоро и чинить нечего будет! Носишься по небу как угорелый, а ветру только этого и надо. Не штаны, а сплошная бахрома! Тученёнок не стал спорить и прижался к мягкому мамашиному боку. — С другими детьми я и забот не знала, — ворчала Туча. — Твой старший брат стал большим облачным медведем, бродит сейчас где-нибудь в небе над дальними странами. Средний брат тоже вырос. Стал петухом! А с тобой одна морока. Я уже седеть начинаю от твоих выдумок. Когда ты наконец повзрослеешь? — Не хочу быть медведем, мам! И петухом тоже! — смеялся лохматый Тученёнок. Он подлизывался к матери и щекотал ей пятку своими воздушными пальчиками. — Ты моя радость! — ласково сказала старая Туча и прикрыла глаза. Бедные её ноги, сколько же им пришлось пройти по небесным далям и дорогам… А сколько вёдер дождя перетаскала она… Вечно её куда-то несло, даже и в воскресенье не могла она передохнуть: то летела на ярмарку, купить сито для мелкого грибного дождичка, то надо свечек — вдруг ветер погасит звёзды! И только с маленьким ласковым Тученёнком ей порой удавалось побыть минутку в покое. — Сынок, ты у меня совсем не грозовой и даже не кучевой — просто ласковый. Ладно уж, рви штаны, раз не можешь иначе. Штаны я тебе снова зашью. Только с вечера вдень мне нитку в иголку, что-то я плохо видеть стала. И ещё об одном прошу: не выходи со двора. — Почему, мам? Так хочется на воле поболтаться. — Ни в коем случае. Боюсь, что встретишься со страшным Быком. У него огненный рог, и он свободно гуляет по небу. И появляется внезапно, где захочет. Твой дедушка хотел его поймать, но Бык поддел его огненным рогом — и я без отца осталась. В каждом дворе есть его след: в одном поваленный забор, в другом разбитое дерево. Нам-то нечего бояться, твой отец построил надёжные ворота. Пожалуйста, не выходи со двора. Тученёнок был, конечно, послушным, но не очень. Слушал он мать день, слушал два, а на третий не утерпел. Когда Тучи не было дома, сорвал пучок голубой небесной травы и вышел за ворота, надеясь увидеть Быка. С некоторых пор он только о нём и думал. Но за воротами Быка не было. Видно, пасся он в другом уголке неба… Как-то в воскресенье отец Тученёнка вздремнул под облачным деревом. А мать хлопотала на кухне. Услышав шум на дороге, посмотрела Туча в окно и остолбенела. По дороге мимо их дома с рёвом и грохотом мчался небесный Бык. А верхом на нём, схватившись за жёлтый рог, сидел Тученёнок. — С дороги! — кричал он во всё горло, а Бык нёсся как ураган. Из всех домов повываливали тучи и стояли с разинутыми ртами. Тучи-мамаши прижимали к своим юбкам детей, чтобы они не увидели, как Тученёнок — вот-вот! — упадёт в бездну. Старая Туча, побелевшая от страха, растолкала своего пузатого мужа. — Беги спасай. Мужчина ты или… чучело?! Но старик только хлопал глазами и топтался на месте: затягивал потуже ремень, завязывал покрепче шнурок, поглубже нахлобучивал шляпу. Терпение у Тучи лопнуло, и, когда Бык поравнялся с их домом, она подобрала юбку, разогналась получше и — будь что будет — прыгнула на спину Быка. Или спасёт сына или пропадут вместе! — Держись за меня, мама! — кричал Тученёнок. И тут Бык встал на дыбы, перевернулся через голову — раз, второй, третий… Тучи на обочине в ужасе закрыли глаза, а когда открыли, рёва и грохота уже не было слышно. Бык, который только что брыкался и кувыркался, стоял у обочины и щипал голубую небесную травку… — Брось-ка мне верёвку! — крикнула Туча мужу. — Мы его укротили. Откуда взять верёвку в такую минуту? Старик снял ремень, да и другие тучи-дядьки, что стояли на обочине, отдали свои ремни. Прочная получилась верёвка. Привязала Туча верёвку Быку на шею, повела его на свой двор. — Храброго сына вырастила, кума! — хвалили её другие тучи, пришедшие посмотреть на огромного Быка и его огненный рог. — Да ты и сама молодчина! Взобраться на такое чудовище!!! — А что же было делать? — краснела Туча. — Ну а сын у меня и вправду храбрец. — И она стала латать свою юбку, которую бык порвал.С тех пор пасётся Бык у них во дворе, а Тученёнок время от времени посматривает на землю. Как увидит, что какой-нибудь крошка машет ему платком с дымохода, сразу понимает, что в Панталонии нужен дождь. Отвязывает он Быка, садится на него верхом и скачет по небесным полям, стряхивает росу с небесной травы. А когда холодает к ночи, во двор к ним собираются разные тучи и облачата и греются до утра около огненного рога небесного Быка.
Старая кляча
Лето было в разгаре, жара стояла ужасная, а крошка Том надел тулуп и пошёл на кукурузное поле. Там он вдруг лёг на землю, посреди кукурузы, потом вскочил, перебежал на другое место, снова лёг и снова вскочил. Всё это он проделывал не снимая тулупа. — Что с тобой, кум? Что на тебя напало? — крикнула соседка из-за забора. — Зачем зря кукурузу топчешь? — Очень уж густая у меня кукуруза! — крикнул в ответ Том, вытряхивая тулуп. — Вот теперь эту, что полегла, вырублю мотыгой. Слыхала секрет? Между кукурузинами должно быть столько места, чтоб овца могла улечься. Тогда она лучше всего растёт. Вот я и ложусь вместо овцы. Овца-то в овчарне. — Ну, что ж, ложись, кум, коль так, — сказала соседка, но от забора долго не отходила: такого она ещё не видывала. Вообще, даже удивительно, что этот Том входит в хату через дверь, а не через печную трубу, — всё у него не как у людей. Сказать, что дурак, не скажешь, но и умным вряд ли назовёшь. Взять хотя бы случай со старой клячей. Никак не скажешь, умная это история или глупая. А дело было так. Один сосед, крошка Савва, накопил денег на корову. Надо было ему корову купить: ведь у него семь ртов — сам он, да жена, да ещё пять мальчиков, все сидят рядышком, как горшки на завалинке. Вот накопил Савва денег и поехал на ярмарку. Купил корову. Хорошую корову, всё у неё есть — и вымя и хвост. Повёл корову домой. Навстречу — Том. — А-а-а, здорово, кум! — Вот, корову купил! — Ну, пошли в корчму! Надо могарыч ставить! Пошли они в корчму, сели за столик. — Ну, кум Савва, — Том говорит, — пусть твоя корова будет здорова и пускай даёт по бочке молока в день! Корова ждала их у ворот. Она шевелила ушами и что-то жевала, а когда услышала, что пьют за её здоровье, громко взревела: — Му-у-у-у… [1] Корова внимательно рассматривала своего нового хозяина. Ничего вроде бы мужик — палки в руках нету. Корова была права. Савва — дядька спокойный, не драчун. Одного только не знала корова: Савва не любил ходить пешком. А идти было далеко, аж до самого села «Кукушкины слёзки». Хорошо ещё, что встретился Том. Вдвоём шагать веселей. Вот они и зашагали. С коровой. Только от города отошли — тпррр, догоняет их подвода. А в подводе Саввин двоюродный брат Спиридон. — Гей, Савва! — кричит Спиридон. — Садись, я тебя подвезу, а корову пускай Том ведёт. — Слушай, Том, — сказал Савва. — Тебе ведь всё равно, домой пешком пойдёшь, доведи мою корову, за верёвочку, а? — Ладно, — говорит Том. А куда ему деваться? Пил могарыч? Пил. Вот и давай теперь, веди корову. За верёвочку. Вот ведёт Том корову. За верёвочку. — Как тебя хоть звать-то? — спрашивает он у коровы. Молчит корова: наверное, сама своего имени не знает. У колодца напоил её Том, передохнули — и опять в дорогу. А навстречу какой-то дядька-крошка. — Хорошая, — говорит, — у тебя корова. Не продашь? «А почему бы и не продать? — думает Том. — Можно продать». Ударили они по рукам — и корова продана. Дядька-крошка увёл корову в свою деревню, а Том вернулся на ярмарку. Савва же в это время сидел уже дома и жене про корову рассказывал. — А где сама-то корова? — жена спрашивает. — Идёт пока что сзади, — отвечает Савва. Поел Савва за двоих, поспал за двоих, когда проснулся — кислого молока захотел. Жена сбегала к соседке, заняла горшок молока: теперь-то у них есть корова — отдаст. Попил Савва молока, сел на лавочку у ворот корову ждать. Рядом с ним жена и все пятеро сыновей. — А она не бодается? — спрашивает старший сын. — А где мы телёнка возьмём? — говорит средний. — Я буду телёнком!! — веселится младший. — А она не брыкается? — допытывается жена. — А то, бывает, надоишь полный подойник молока, а она — трах копытом — и всё перевернёт. — Не знаю, — Савва ворчит. — Я её пока не доил. Вот и вечер наступил, солнце уже заходит, а коровы всё нет. Вдали послышался какой-то странный звук, вроде топота копыт. — Не корова ли топает? — говорит Савва. Ба! Что за ерунда? Из лесу выезжает Том. Верхом на старой кляче. Ещё и песню поёт. — А корова? Корова где? — кричит Савва. — Чего? Какая корова? — говорит Том. Он уж и думать забыл про корову. — А ты что, молочка хочешь, барин? А зачем на подводу сел? Вёл бы свою корову сам. — Нет коровы, а где же деньги? — Какие деньги, кум? Вот купил старую клячу, надоело мне пешком идти. Но я — честный человек, привёл её прямо к тебе домой. Вот она, кляча, — забирай. Заплакал кум Савва, а дети его неразумные рады: — Будем на кляче верхом кататься! А молоко от одуванчика пить!Певец и его крылья
Был будний день. В сарае стучал молоток, буль-буль-булькал на плите пузатый горшок, а дым из дымохода направлялся не спеша в небо. В этот день у маленькой невзрачной птички, которая свила себе гнездо на дереве у окна, из яйца вылупился птенец. Обрадовалась птица и начала петь, да так, что молоток замолчал, а хозяин вышел из сарая, и горшок перестал булькать, и в окне показалась голова хозяйки. Даже дым, казалось, уже не шёл в небо, а остановился над домом и прислушался. Удивлённые, замерли соседи. Один — с пустым ведром, за водой не дошёл, другой — с ложкой в руке, — он как раз обедал, да так и застыл, не донеся ложку до рта. Голос у соловья — как серебряный колокольчик. Послушаешь его — и хорошо становится на душе. Сосед, который с ложкой, в тот день вовсе позабыл про обед, а другой, что с ведром, взял да и натаскал воды всем соседям. Пузатый горшок сварил в этот день такую кашу, что прохожие за воротами останавливались от одного её запаха и слюнки глотали. А молоток в сарае сам принялся отстукивать весёлую дробь, и колёса получались одно лучше другого. Даже дым выписывал в небе удивительные кренделя и баранки. Крошка Теодор, который жил в этом дворе, делал колёса для жителей Панталонии. И эти колёса быстро спешили по делам, — в стране крошек не было лентяев: один на мельницу едет, другой сено везёт, третий детей катает… Теперь всякий, кто шёл мимо двора Теодора, заходил пожать ему руку. За соловья! И если кто-нибудь делал новую телегу, колёса теперь заказывал только Теодору. Иногда какой-нибудь тихий крошка заходил к Теодору во двор. И не просил, как обычно, стул, а садился прямо на порог — соловья послушать. Пришёл в гости к соловью — откуда у соловья кресла? Да что крошки! Само солнце пораньше вставало из-за холма, чтобы послушать соловьиное пение. Крошки любили слушать соловья и радовались, что солнце так рано встаёт. Только король был недоволен. Он любил подольше поспать, а теперь лохматое рыжее солнце будило его в такую рань! — Ваше Величество, — советовала королева, — спрячьте голову под подушку, там ещё темно. — Солнца там, конечно, не видно, а соловья слышно, — жаловался король. Он терпел день, два… Через неделю терпение его лопнуло. Во-первых, он никак не мог выспаться, а во-вторых, завидно ему стало: уж больно прославился в округе соловей. Куда больше крошек спешило во двор к Теодору, чем в королевский дворец. Простая птица вмешивалась, кажется, в дела государственные. — Выбросьте из головы, Ваше Величество! — говорила королева. — Обычная птаха, живёт на дереве, ест каких-то букашек. То ли дело у Вашего Величества: дворец — здоровенный, стол от разных закусок ломится. Только скажите: «Хочу птичьего молока!» — вам тотчас подадут! — Только не птичьего! — гневно закричал король. — Птичьего молока выпьешь — сам засвистишь, все мозги высвистишь. — Хорошо, Ваше Величество, пейте коровье! — Ну, не дурак ли он, этот соловей? — рассуждал король. — Почему на дереве живёт у колёсника? Ему бы в королевском дворце поселиться. — Он маленький, но не хочет ни с кем делить свою славу! — отвечала королева. — Но делит же он её с Тео… Как там его… который колёса мастерит? — Ну и ладно, Ваше Величество, пускай делит. Ведь у него только молоток во дворе поёт. Птичка и прилетела, чтобы выгнать этот стук из его головы. А то ведь недолго и свихнуться. — Слушай, надо его подманить! — осенило вдруг короля. — Принеси-ка мне молоток! Посмотрим, у какого окна будет петь соловей! Тут Его Величество соскочил с трона и начал стучать молотком в огромную пустую бочку, перевёрнутую для громкости вверх дном. И даже послал королеву проверить, слышно ли во дворе Теодора. Там было слышно. Чтобы рука у короля не заболела, стала и королева помогать: стучала маленьким молоточком. Стучат они день, два — соловья не видно. Только слышно, как поёт он вдали. Бросил король молоток и стал рассерженный ходить из угла в угол. «Ладно, — думает, — раз эта противная птица нас не признаёт, — мы её накажем. Пусть Теодор колёса мастерит, хоть круглые, хоть квадратные, — а от соловья следа не останется!» И вот однажды полетел соловей к речке воды напиться, а вернулся — нету гнезда. И он узнал от колёсника Теодора, что приходил королевский слуга. И принёс этот слуга королевскую шляпу. — Слушай приказ короля! — сказал слуга. — Запрещается соловью растить своих птенцов на твоём дереве. Здесь дуют сильные ветры и идут дожди. Будешь ещё за это держать ответ перед королём! И вот сам Великий Крошка снял свою шляпу, чтобы положить в неё гнездо! Вместе со шляпой велено разместить это гнездо на самом высоком дереве в королевском дворе! И слуга залез на дерево, снял гнездо, сунул его в шляпу и ушёл. Напрасно соловей повсюду искал своё гнездо. Король обманул колёсника. Шляпу с птенцами привязал королевский слуга к паровозу, к самой трубе, чтоб увёз их поезд на край света и на край неба, где так холодно, что песня дрожит и боится вылететь изо рта. — Не захотели петь во дворце — пусть там попоют, — ехидно говорил король. Что было делать соловью? Не задумываясь отправился он искать птенцов. Летит, летит, а края света не видно. Иногда вроде бы свист паровоза слышен. Но как не спешил певец — догнать птенцов не мог. Летит — перья теряет. И вдруг увидел, что под ним — глубокая пропасть и вот-вот он в эту пропасть упадёт. Ослабели крылья. — Где вы, мои птенчики? — успел лишь промолвить он, и тут произошло чудо: перья в один миг отросли и получились новые крылья. Не ел соловей, не пил. Так исхудал, что воздуху было легче его держать. Но и дорога дальняя была, стёрлись в конце концов новые крылья. — Где вы, мои птенчики? — снова вымолвил он, и тут получил вторые крылья. Решил он тогда лететь через море — дорога короче. Но море-то огромное, а присесть передохнуть негде. Видит — и эти крылья стираются. — Где вы, мои птенчики? — прошептал он в последний раз — и не упал в бескрайнее море. Правда, на этот раз выросли совсем маленькие крылышки. А море всё не кончается. Не видно берегов. Вдруг смотрит соловей: корабль плывёт, — присел на мачту передохнуть. День и ночь плыл корабль. Наконец увидел соловей край земли. Там нашёл он своих птенцов… Подросли, конечно, за это время, но главное — живы! Живы! Это были его птенцы! Все трое! Он их сразу узнал! — Господи! — сжалось сердце у соловья. — Пёрышки у них есть, а крыльев… нету! — Это папа! — пискнул старший птенец. — Точно! И птенцы прильнули к певцу. Гнездо их — старая шляпа — давно уже не грело, всё продырявилось за это время. — Как же вы жили? — спросил отец. — Мы слышали, что ты летишь сзади! — сказал младший птенец. — Твоё сердце стучало нам: тук-тук! тук-тук! — Это был поезд, — погладил его старший птенец. — Не-ет, это было сердце отца. И отец рассказал, с каким трудом он долетел до них и как вырастали у него новые крылья. — Неужели это были наши крылья? — спрашивал младший. И только тут понял певец, что летел он на крыльях своих птенцов. — Ну что же, дети, если не можете летать — идём пешком. Дома нас ждут верные друзья: крошка Теодор и его соседи. Только на родине у птиц вырастают новые крылья! И они пошли домой пешком: впереди — певец, за ним — птенцы. Шли сначала по берегу моря, потом искали дорогу по звёздам. Когда-нибудь они обязательно дойдут до дома. А пока все крошки — жители Панталонии — вечером перед сном обязательно бросают на дорогу два или три зёрнышка. Кто знает, может, как раз в эту ночь пройдёт мимо их ворот певец со своими птенцами.Виорел Фэт-Фрумос
Крошка-всадник оглянулся и только сейчас заметил, что следом за ним идёт мальчик. — Эй, кого ищешь? — крикнул всадник. — Фэт-Фрумоса. [2] Крошка-всадник хотел уж пошутить: что, мол, он и есть Фэт-Фрумос, — но решил, что мальчик ему всё равно не поверит, — очень уж большое у него пузо. — Тпррр! — сказал он лошади и потянул за уздечку. — Держись за хвост моего гнедого, а то пешком не доберёшься. — Гнедого надо вначале подковать. Всадник удивился: откуда малыш знает, что он едет к кузнецу? Шёл снег. И всадник был белый, и малыш белый, и даже гнедой весь белый. Так втроём, очень белые, они и вошли во двор кузнеца. Кузнец услышал собачий лай и вышел во двор. — Надо гнедого подковать, — сказал всадник. — Подкова слетела вот с этой ноги. — И с этой задней, — добавил мальчик. — Да ты что, смеёшься, что ли, надо мной? — рассердился всадник. — А вы у гнедого спросите. Он лучше знает. Это было уж слишком. Всадник спрыгнул с лошади и схватил мальчонку за ухо. Он легко нашёл его под шапкой. Но тут мальчик вытащил из-за пазухи подкову и сказал: — Если это не ваша подкова, можете и меня подковать. Крошка-всадник невольно разинул рот: подкова была та самая. «Ну и малыш, — подумал он, — идёт за лошадью, да ещё с холодной подковой за пазухой». Кузнец занялся своим делом — быстро подковал гнедого. — Ты что, и вправду ищешь Фэт-Фрумоса? — Да. — А как тебя зовут? — Виорел. — Верхом ездил когда-нибудь? — Когда лошадь моего отца была жеребёнком, — ответил малыш и отвёл глаза. Ему неловко было признаться, что у отца не было лошади. — Ну, если ездил на маленькой лошади — садись теперь и на большую, — засмеялся всадник, подхватил мальчонку и посадил его прямо на спину гнедому. Огромной была эта спина, а Виорел был один-одинёшенек на этой большой лошади. — Бери уздечку. — Я не боюсь, — сказал Виорел и бросил уздечку на спину лошади. — Ну-ну. Этот гнедой знает дорогу к Фэт-Фрумосу, — засмеялся всадник и ударил лошадь кнутом. Гнедой рванулся с места — и сразу в галоп. Мальчик ухватился руками за гриву, но удержаться не смог — полетел на землю.Гнедой помчался по двору. Виорел — за ним. А кузнец и крошка-всадник смотрели, удастся малышу усмирить гнедого или нет. Гнедой влетел в соседний двор — и прямо к стогу сена. Ухватил клок сена, и, видно, оно ему понравилось: он стал тереться боком об этот стог. Стог закачался, и мальчик схватил вилы, пытаясь его подпереть. — Чей это мальчишка? — спросил кузнец. — Понятия не имею. Встретил вот на дороге. — Смелый малый. Давай-ка ему поможем. — И кузнец перепрыгнул через забор. Они укрепили, удержали стог шестами и снова посадили Виорела на коня. Тут уж он взял в руки уздечку. — А кнут? — спросил крошка-всадник. — Я лошадей не бью. Гнедой пошёл потихоньку, потом разогнался и на этот раз сбросил Виорела уже далеко на дороге. Виорел хромал, но снова побежал за лошадью. — Ну ладно, хватит на сегодня! — сказал хозяин коня. Он поймал гнедого, сел верхом, а мальчика взял на руки. Посадил его на лошадь перед собой. Уже в сумерках, когда люди сидели у печек и только снежинки летали в темноте на улице, Виорел вернулся домой. — Разувайся, малыш, — ласково говорила мать. — Мамалыга варится так давно, что скоро треснет палка-мешалка. Почему ты хромаешь? — Ладно, не страшно, — сказал отец. — Так растут мужчины. — Кто ж его пожалеет, если не я, — сказала мать. — Он же у нас единственный. — Ну нет, — сказал Виорел. — У меня есть старший брат, Фэт-Фрумос. Когда они сели ужинать, Виорел поставил на стол ещё одну миску. Для Фэт-Фрумоса. Он так делал всегда. — А может, нам младшего брата поискать? — предложила мать. — Нет уж. Я найду Фэт-Фрумоса. Однажды летом Виорел оказался у реки. Там крошка-рыбак из королевства Суббота возился с лодкой. — Фэт-Фрумоса ищешь? — спросил рыбак. — Ага. — Тогда садись в лодку. Фэт-Фрумос за рекой живёт. Видишь дым на том берегу? — Плывём скорее! Они прыгнули в лодку, и течение сразу вынесло их на середину реки. Волны бурлили и пенились вокруг. — Ты плавать-то умеешь? — спросил рыбак. — Немного. — Немного — это мало! — сказал рыбак. И тут особенно злая волна ударила в борт лодки и она перевернулась. А может быть, так рыбак задумал? — Держись за меня! — крикнул рыбак. Виорел пытался ухватиться за него то одной рукой,то другой, но течение подхватило их, завертело, закружило. — Я здесь! — слышал он иногда голос рыбака. «Спасите!» — хотел уже было крикнуть малыш, но вдруг вспомнил о Фэт-Фрумосе. Нет уж, лучше пойти на дно, а то услышит его с другого берега Фэт-Фрумос. Кое-как добрались они до берега, сняли мокрую одежду, стали выжимать. — Ну, пойдём теперь к Фэт-Фрумосу, — сказал мальчик. Рыбак засмеялся. — А я тебя обманул. Фэт-Фрумос-то живёт на том берегу. — Обманул? А зачем? — Тот, кто хочет найти Фэт-Фрумоса, должен хорошо плавать. — Ну и шутник ты, дядя. Ладно, плывём обратно. На обратном пути река показалась уже не такой широкой, и они быстро переплыли на другой берег. — Прямо не знаю, чем мне теперь накормить старуху. Рыбы-то я не поймал. Ещё и лодку со дна доставать! — Пойдём к нам, мама тебе чего-нибудь даст, она добрая. А захочешь — поешь из миски Фэт-Фрумоса и посидишь на его стуле. Рыбаку стало, конечно, очень интересно, и он пошёл в гости к Виорелу. И так уж получилось, что в тот вечер ложка Фэт-Фрумоса работала вовсю.
А время не стояло на месте. Скоро Виорел из королевства Понедельник перебрался в королевство Вторник. Он вырос. Даже мать перерос. И плавал теперь так быстро, что ловил руками форель. А как скакал по полям и лесам верхом на самых быстрых лошадях! С ветки дерева он мог спрыгнуть на коня, который мчался галопом. А сердце у него было доброе. Про таких людей говорят, что они и муравья не обидят. И вправду, увидев муравья, Виорел всегда здоровался. — Видно, у тебя много детей, — говорил он муравью. — Ты столько бегаешь! Я у мамы один, и то ей нет покоя. Муравей слушал его и качал одобрительно головой. Однажды пришло в их страну великое горе. В этот день после обеда небо на севере почернело и загремела гром-колесница Ильи Пророка. Разбушевались огненные кони, мечутся то на восток, то на запад. Под куполом неба метались облака, как мечутся взъерошенные овцы в загоне, куда залез голодный волк. И начался великий дождь. Какой-то карапуз вышел на порог и запел песню дождя:
Колыбель деда Пэтрэкела
Всю жизнь любил Пэтрэкел лазить по деревьям. Ещё бы — там, на дереве, он становился великаном, одним взглядом окидывал всю страну Панталонию. А ветка покачивала его, и это напоминало о детстве, о корыте, в котором укачивала его мать. Теперь борода у него поседела, но детство своё он часто вспоминал, и от этого вроде здоровья прибавлялось. Бывало, что на дереве он и гнездо находил, в которое никто не заглядывал. Птица слетит с гнезда — можно посчитать, сколько там тёпленьких ещё пёстрых яичек. Потом спустишься на землю — и в глазах удивление, а в душе тайна, которой ни с кем нельзя поделиться, пока птенцы из гнезда не вылетят. — Эх, Пэтрэкел, — корила его Пелиница, — борода выросла, а ума нет! Ты и по земле-то ходишь — скрипишь, а тебя на дерево тянет. Лично я и по лестнице не полезла бы. Вдруг, не дай Бог, ветка обломится! Ты ж не птица — крылья не спасут. — Птица не птица, но могу и распетушиться, — отшучивался Пэтрэкел, сидя на дереве. — Постели мне соломки помягче, если упаду. — Слезай, старый чёрт! — грозила ему пальцем Пелиница, стоя под деревом, но он залезал ещё выше. — Опять груши за пазуху суёшь? Наше дерево, Пэтрэкел, не воровать же ты полез! Возьми корзину! — Из-за пазухи вкуснее! — Тебе вкуснее, а кто рубашки стирать будет? И кипячу, и в реке полощу, а всё равно — одна рубашка на животе красная, как вишня, другая — синяя, как слива, третья — жёлтая, как абрикос. — Что поделаешь, Пелиница, люблю фрукты! Хватит ворчать, залезай-ка лучше ко мне на дерево. Здесь словно на королевском троне. Куда уж ей на дерево, она и на земле-то минуты спокойно не посидит! Вот однажды шла Пелиница от колодца, видит — с дерева дым валит. Дед на ветке курит. — Ах, вот как! — закричала Пелиница. — Ну берегись! Напугался дед и свалился с ореха. Полетел он на землю и так ударился, что в глазах пламя полыхнуло, а потом ночь наступила. — Пэтрэкел, дорогой, очнись! — тормошила его Пелиница, но он открыл глаза, только когда она ведро воды холодной колодезной на голову ему вылила. — Слава Богу, жив! А никакого треска ты внутри себя не слышал? — Треска не слышал, но что же я видел, Пелиница, когда поцеловал землю… — Что? Искры из глаз посыпались? — Какие искры? Целое солнце! Ради этого стоит и с дерева упасть. — О господи, что он говорит?! Найму крошку-дровосека, пускай вырубит все деревья во дворе! Пэтрэкел кое-как поднялся на ноги, но решил жену не пугать: — Давай-ка, — говорит, — потанцуем! — Что?! — Тили-тили, трали-вали, — пробовал он запеть, но земля уплывала из под ног. — Доктора надо! Доктора! — усадила его под дерево Пелиница. — Снаружи вроде цел, но, может, внутри что-нибудь испортил? Пришёл доктор и велел лежать три недели, чтоб мозги в голове на место встали, — перетряхнул их старик. — Спасибо, ладно, полежу, — поднял шляпу Пэтрэкел, а про себя подумал: «Что же получается? Выходит, моя голова будто бы в яйцо превратилась? А яйцо это надо высиживать? Многовато быть наседкой двадцать один день. Да-а-а, Пэтрэкел, многое ты повидал за свою жизнь, а теперь ещё и наседкой станешь». Он лежал всё утро, а после обеда решил подняться. Пелиница тут же его обратно уложила. Она вообще кричала и командовала, как генерал на поле боя. А Пэтрэкел был как раненый солдат. Он годился только для того, чтобы приказы выполнять. Генерал-то генерал, но, покомандовав, она за дверью пряталась, прислушивалась: не стонет ли? При ней Пэтрэкел молчал или отшучивался. Денька через три Пэтрэкелу стало совсем не до шуток. — Ты меня не лечишь, а калечишь! Хватит лежать! Вот у меня живот одеревенел. Пусти погулять! Ладно, вставай, — дразнила Пелиница, — только голову держи на подушке, чтоб мозги не шевелились. Ты с этим не шути! Закружится голова — и весь разум уйдёт. Можешь и дом поджечь! «Терплю до ночи», — решил Пэтрэкел. Но жена вечером поставила три стула у его кровати и улеглась рядом. Умаялась она за день и уснула, а крошка-дед потихоньку в окно вылез, чтобы дверью не скрипеть. Планов в голове у него было множество, и первым делом спустил он с привязи собаку, но посреди двора чуть не упал, — земля закачалась под ногами, как лодка на воде, — и еле-еле добрался он до дома. Пелиница спала, свернувшись калачиком. А наутро он увидел, что лежит привязанный к кровати верёвкой.— Так ты, значит, гуляешь по ночам! — говорила Пелиница, уперев руки в боки, как это делают генералы. — Так, получается? Приуныл, Пэтрэкел. Надо же дожить до того, что собственные ноги до собственных ворот не могут донести. Умереть, как собака на привязи. От расстройства прямо на глазах худел крошка-дед Пэтрэкел. Дошло даже до того, что его с ложечки кормили. Вот теперь и привязывай, если есть кого привязывать. Да и жена его похудела от горя, осталась одна тень. — Не иначе, внутри у него что-то оборвалось, — плакала Пелиница. По вечерам она зажигала лампаду — не дай Бог, умрёт в темноте. Однажды проснулся дед Пэтрэкел ночью, крутился-крутился, развязал верёвку, поднатужился и встал с кровати. По стеночке, по стеночке — вышел во двор. На пороге дух перевёл и прошёл к ореху. Лестница оказалась на месте. Кое-как забрался он на орех, с которого грохнулся, выбрал место поудобнее и привязал себя верёвкой к стволу. Коль суждено умереть, так лучше тут, на дереве! А Пелиница проснулась, вышла в сад — смотрит: на орехе из-под листьев ноги болтаются и верёвки кусок. Ужас на неё напал. Но вдруг она слышит: — Дай поесть, Пелиница! Чего-нибудь вкусненького! Обмерла она и на кухню побежала. Навалила в миску всякой еды и на дерево полезла. Захватила с собой на всякий случай и ночной горшок. — Пока не выздоровлю, на землю не слезу, — говорил дед. — Это дерево меня уронило, оно меня и вылечит.
Последние комментарии
47 минут 58 секунд назад
5 часов 51 минут назад
13 часов 40 минут назад
16 часов 10 минут назад
16 часов 18 минут назад
2 дней 3 часов назад