Избранные стихи и переводы [Владимир Евгеньевич Жаботинский] (fb2) читать онлайн
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]
Когда в глазах темно ...
Когда в глазах темно от горя, я вспоминаю край отцов, простор бушующего моря и лодки полные гребцов.
…Давно в печальное изгнанье ушли Иакова сыны, – но древних дней очарованье хранят кочевники страны.
Они – как прошлого виденья средь пришлых чуждых горожан. И ты не можешь без волненья Смотреть на стройный караван.
«Город Мира»
Над костром моим синеет ширь ночного небосклона. Тихо дремлют в отдаленьи стены скорбного Сиона.
Провожатый мой, потомок древних шейхов Эбн-Али, шлет привет пытливым взором звездам неба от земли.
«Скоро полночь», – говорит он и смолкает, засыпая. Спит печальная долина, неподвижная, немая.
Этот сон меня пугает: в этой чуткой тишине словно стоны чьи-то реют и доносятся ко мне…
Тише – арфа зазвенела. Там, вдали, где тьма густая, струны стонут, надрываясь, разбиваясь и рыдая; тихий голос где-то плачет или, может быть, поет, - над Сионом легкий призрак белой женщины плывет.
«Шейх, мне страшно!» Он проснулся, поднял взоры и мгновенно, скрыв лицо свое руками, преклонил одно колено.
Я невольно опустился рядом с шейхом Эбн-Али, и рыданья постепенно где-то замерли вдали.
И, шепча свои молитвы, встал араб неторопливо. «Да прославится Всевышний, нам явивший это диво.
Этот призрак – Город Мира. Я слыхал, что каждый год песню скорби над Сионом эта женщина поет.
Я слыхал среди арабов: Тот, пред Кем благоговеем, обещал во дни былые эту землю иудеям.
Нет владыки кроме Б-га – Ла Иллаху иль Алла! – Злоба сильных только глина, слово Г-спода – скала.
Но столетья проходили, и в печали непрестанной скорбно жили иудеи вне страны обетованной, –
жили, родины и чести волей рока лишены, только веру сохранивши от великой старины.
Этот призрак – Город Мира, это – Мать того народа. Каждый год она рыдает над Сионом с небосвода и зовет из стран изгнанья в тихий рай своих полей Б-жьей карой многолетней истомленных сыновей»…
1898
Памяти Герцеля
Он не угас, как древле Моисей, на берегу земли обетованной: он не довел до родины желанной ее вдали тоскующих детей: он сжег себя и отдал жизнь святыне и “не забыл тебя, Иерусалим”. — но не дошел и пал еще в пустыне, и в лучший день родимой Палестине мы только прах трибуна предадим.
И понял я загадку странных слов, поведанных в Агаде Бен-Барханой, — что погребен пустынею песчаной не только род трусливых беглецов, ничтожный род, рабы, в чей дух и спины вожгла клеймо египетская плеть, — но, кроме них, среди немой равнины в сухом песке зарыты исполины, их сердце — сталь, и тело их — как медь.
Да, понял я сказанье мудреца: весь мир костями нашими усеяв, не сорок лет, а сорок юбилеев блуждаем мы в пустыне без конца: и не раба, вскормленного бичами, зарыли мы в сухой чужой земле: то был титан с гранитными плечами, то был орел с орлиными очами, с орлиною печалью на челе.
И был он горд и мощен и высок, и зов его гремел, как звон металла, и прогремел: во что бы то ни стало! — И нас повел вперед и на восток, и дивно пел о жизни, полной света, в ином краю, свободном и своем, и днем конца был день его расцвета. и грянул гром. и песня не допета — но за него мы песню допоем!
Пусть мы сгнием под муками ярма и вихрь умчит клочки священной Торы: пусть сыновья уйдут в ночные воры и дочери в позорные дома, и в мерзости наставниками людям да станем мы в тот черный день и час, когда тебя и песнь твою забудем и посрамим погибшего за нас.
Твой голос был, как манна с облаков, и без него томит нас скорбь и голод: из рук твоих упал могучий молот, но грянем мы в сто тысяч молотков, и стихнет скорбь от их живого гула, и голод наш умрет среди разгула и пиршества работы напролом. Мы прогрызем утесы на дороге, мы проползем, где нам изменят ноги, но, chaj ha Schem! — мы песню допоем.
Так в оны дни отец наш Израил свой стан привел к родимому порогу, и преградил сам Бог ему дорогу и бился с ним, но Иаков победил. Грозою нас, как листья, разметало, но мы твои потомки, богобор, — мы победим во что бы то ни стало. Пусть Божий меч на страже перевала, но мы пройдем ему наперекор.
Спи, наш орел, наш царственный трибун. Настанет день — услышишь гул похода, и скрип телег, и гром шагов народа, и шум знамен, и звон веселых струн. И в этот день от Дана до Бер-Шевы благословит спасителя народ, и запоют свободные напевы, и поведут в Сионе наши девы перед твоей гробницей хоровод.
1904 г.
Песня Бейтара
Бейтар — Из праха и пепла, Из пота и крови, Поднимется племя, Великое, гордое племя;
Поднимутся в силе и славе, Йодефет, Массада, Бейтар. Величие — Помни, еврей, Ты царь, ты потомок царей.
Корона Давида С рожденья дана. И вспомни короны сиянье, В беде, в нищете И в изгнанье.
Восстань Против жалкой Среды прозябанья! Зажги негасимое Пламя восстанья,
Молчание — Трусость и грязь. Восстань! Душою и кровью Ты — князь! И выбери: Смерть иль победный удар — Йодефет, Массада, Бейтар.
Песнь знамени
Золотой луч солнца в споре Победит сырую ночь; Вечно свет и тьма в раздоре. И Израиль гонит прочь.
В каждом веке рабства тучи, Тучи лжи и тучи бед. И в награду он получит Свет свободы — правды свет.
Переводы с идиш Якова Кагана
(опубликованы в журнале "Рассвет" №№ 16-17 за 1932 год):
I.
(С рукописи)
Как радостно брести чужим средь мириад. Чужим... Твоя душа всезряща и незрима: В ней мечутся моря, в ней зарева горят. Им не видать ни волн, ни светочей, ни дыма.
Среди людей ты друг, приветливый ко всем, Ты с ними - но не там. Не ты, а словно брат твой. Ты внемлешь им - и глух: беседуешь - и нем. Твой дух - в чертоге див, чей вход заказан Клятвой.
Набор истертых слов - твой щит и твой доспех, И маска мук твоих - веселый легкий смех, Затем что боль твоя, как девушка, стыдлива. Что проклял, что простил - таишь ты ото всех; И если ждал ты роз, но дань тебе – крапива. Ты улыбаешься любезно и лениво.
II.
(Вольный перевод)
Был мне зов, полный жалости, гнева и боли, Как набатная медь: «Трус! Дано тебе пламя, но не дано воли Запылать и сгореть.
Твое сердце и мысль и душа - словно хлопья Без ствола и ядра. Твоя жизнь - не твоя, и работа - холопья, И весь мир твой - игра.
Уходи, человек, от усадьбы и стада И пшеничных полос; Уходи без дороги, и шапки не надо, Так, оборван и бос.
Бог накормит, как ворона, волка и вора. Спи на кочке степной. Голь бездомная лучше замка и забора И уюта с женой.
И скитайся. Иди! Пусть как топи – проселки, И шипы - как ножи: Ты бреди, рассыпая по людям осколки Огнетворной души.
Бросят камень - прими; не проси лишь о хлебе, И платить не вели. Так познаешь ты силу и Господа в небе, И покой на Земли».
Смолк. И мрак мой расторгся, как громом расколот: Дивный свет предо мной. И великий, бездонный, безжалостный холод На стезе ледяной... 1932
Перевод - Джордж Гордон Байрон "Разорение Иерусалима Титом "
С холма, где путники прощаются с Сионом, Я видел край родной в его последний час: Пылал он, отданный свирепым легионам, И зарево его охватывало нас.
И я искал наш Храм, искал свой бедный дом, Но видел лишь огня клокочущее море... Я на руки свои в отчаянье немом, Взглянул: они в цепях, — и мщенья нет! О, горе!
Ах! С этого холма, бывало, я глядел На город в этот час: уж мрак над ним клубился, И только Храм еще в лучах зари горел, И розовый туман на высях гор светился.
И вот я там же был и в тот последний час; Но не манил меня заката блеск пурпурный. Я ждал, чтоб Господь во гневе ополчась Ударил молнией и вихрь послал свой бурный...
Но нет... в твой Храм святой, где Ты, Господь, царил, Не сядут, не войдут языческие боги! Твой зримый Храм упал, но в сердце сохранил Навеки твой народ, Господь, Тебе чертоги! 1904 г.
Мадригал (из письма жене Анне в день «серебряной свадьбы»)
"Стихи - другим", вы мне сказали раз, "а для меня и вдохновенье немо?" Но, может быть, вся жизнь моя - поэма, И каждый лист в ней говорит о вас.
Когда-нибудь - за миг до той зари, Когда Господь пришлет за мной коляску, И я на лбу почую божью ласку И зов в ушах - "Я жду тебя, умри", - Я допишу, за час до переправы, Поэмы той последние октавы.
В ней много будет глав. Иной главы Вам мрачными покажутся страницы: Глухая ночь, без звезд, - одни зарницы… Но каждая зарница - это вы.
И будет там страница - вся в сирени, вся в трепете предутренней травы, в игре лучей с росой: но свет, и тени, и каждая росинка - это вы.
И будет там вся боль моих страданий, все родины, все десять языков, шуршание знамен и женских тканей, блеск эполет и грязь тюремной рвани, народный плеск и гомон кабаков:
мой псевдоним и жизнь моя - качели… Но не забудь: куда б ни залетели, Качелям путь - вокруг одной черты; И ось моих метаний - вечно ты.
Да, много струн моя сменила скрипка. Играл на ней то звонко я то хрипко, - и гимн, и джаз; играл у алтарей, и по дворам, и просто так без толку… Но струны все мне свил Господь из шелку Твоих русалочьих кудрей. 1932
Последние комментарии
20 часов 16 минут назад
20 часов 33 минут назад
20 часов 45 минут назад
20 часов 50 минут назад
23 часов 22 минут назад
23 часов 26 минут назад