Бегство из плена [Андрей Ефимович Зарин] (fb2) читать постранично

Андрей Ефимович Зарин Бегство из плена

(Рассказ офицера)

В плен меня захватили сейчас же после Бородина^[1]. Мы отступили к Можайску. 29-го августа меня выслали на разведку. Выехал я с отрядом 16 человек и почти тотчас же был окружен неприятелем. Стал отбиваться, подо мной убили лошадь, я упал и меня забрали. Оказался я пленником при корпусе Виктора.

Меня записали и отвели в сторону, где я увидел толпу своих товарищей по несчастью. На огромном пространстве, позади фур и зарядных ящиков, в цепи итальянских егерей, стояли, сидели и лежали пленники. Здесь были и офицеры, и солдаты, молодые и старые, здоровые и раненые. Ко мне тотчас подошли два офицера.

— Милости просим, — сказал один, здороваясь со мною, и мы познакомились.

Один был артиллерийским капитаном по фамилии Федосеев, а другой — поручик Волынского пехотного полка Нефедов. Один был толстый, плешивый, с седыми волосами, а другой — молоденький и очень веселый. Оба они были взяты в Бородинском бою.

— Нашего полку прибыло, значит, — сказал Нефедов.

— Все-таки Бонапарту хвалиться нечем, — сказал Федосеев. — Смотрите! это все пленные чуть не от Смоленска! — и он указал рукою на все пространство, окруженное часовыми. На лужайке было примерно до пятисот человек. Понятно, это немного.

— Но ведь столько же в каждом корпусе, — сказал Нефедов.

— Пусть! будет тысячи 3, 4. Это всего! нечем хвалиться. Да что! — с жаром заговорил Федосеев. — Я, надо вам сказать, был взят на Шевардинском редуте^[2]. У моего фейерверкера осколком ядра банник^[3] вышибло, а банник меня по голове. Я потерял сознание, а тут меня и взяли. Когда я очнулся, редут наш взят, стоят в нем французы и между ними сам Наполеон. Слышу, говорит: «Много ли пленных?» — «Пленных нет», — отвечают ему (по правде, человек 20 раненых взяли). «Как нет, почему нет?» — «Русские предпочитают умирать, нежели сдаваться в плен». Наполеон даже потемнел. «Будем их убивать», — сказал он и отошел ^[4]. Нет, похвалиться ему нечем! — окончил Федосеев.

— Что же мы стоим. Пойдемте знакомиться да и закусить вам надо, — сказал Нефедов, и мы пошли по лагерю. У костра сидела группа солдат в оборванных мундирах и в белых парусиновых штанах, на которых видны были пятна крови. Почти не было между ними здоровых: у кого была перевязана голова, у кого рука, а двое лежали на земле, прикрытые шинелями.

— Вот, — сказал Федосеев, — эти умирают. Один раз сделали им перевязку и бросили.

Дальше была группа солдат и простых мужиков, среди них были чиновник и священник. Потом, тоже у костра, сидели офицеры. Когда мы подошли к ним, один встал и крикнул мне:

— Ротмистр Скоров! как вы попали? идите к нам!

Это оказался мой сослуживец, майор Кручкнин.

Мы поцеловались. В Бородинском бою он повел два эскадрона в атаку и не вернулся. Вахмистр видел, как он упал с коня. Все считали его убитым.

— А я жив, — объяснил майор, — меня конь в грудь ударил, и я сознанье потерял. Очнулся в плену.

Мы сидели у костра. Я познакомился со всеми, и меня угостили чаем.

— Это все наше, — сказал один офицер, — от маркитантки^[5]. Пока деньги есть.

— Разве вам не отпускают довольства? — спросил я.

Кручинин махнул рукой:

— Нам полагается рис, галеты, кофе, порцион мяса, ром и полбутылки красного вина, но у них у самих нечего есть, и нам дают одни галеты.

— На Москву рассчитывают, — засмеялся Нефедов.

— Скажите, отдадут Москву? дадут еще бой? сильно мы пострадали? — посыпались на меня вопросы.

Я ничего не мог ответить.

Я знал только, что Кутузов решил дать бой 27-го августа, но ему донесли, что от второй армии осталась едва половина, и он приказал отступить. Знал, что убит генерал Тучков^[6] и смертельно ранен общий любимец Багратион.

Рассказал все, что знал, и всем стало грустно. Все задумались.

Казалось, что Наполеон и вправду идет, как победитель, и легко может занять Москву.

В это время заиграли рожки.

— Это значит спать, — сказал Кручинин, — вы со мной! идемте.

Он поднялся и повел меня в свое помещенье. У него оказалась палатка. В ней копошился маленького роста коренастый солдат.

— Гаврюков, — сказал майор, — с нами еще один будет.

— Слушаюсь, — ответил солдат и оглянулся. У него было широкое, открытое лицо все в рябинах от оспы.

Он улыбнулся и сказал:

— Так что всем местов хватит.

Но в крошечной палатке места было мало. Мы легли на охапки сена, прикрытого попонами, головами друг к другу, а Гаврюков лег у самого входа в палатку.

Надвинулась ночь. В лагере все стихло, только время от времени доносились окрики часовых да ржание коней.

Я был утомлен и скоро заснул.

Так окончился день 27-го августа, мой первый день в плену.

На другой день, едва мы проснулись, как Гаврюков сказал нам:

— Сейчас выступают. Приказ был