Ибрагим аль-Куни
Черный козлик
1
Гряду Красной Хамады удалось пересечь за пять дней, и все это время шел дождь вперемешку с градом. Он прекратился лишь, когда мы достигли песков Феззана и углубились в Сахару, сразу потерявшись среди множества холмов и возвышенностей Зулафа. Поросшие купами пальм, они тянулись, насколько хватал взор.
Остановиться решили на полпути между Бураком и Сабхой за очень красивой дюной, окруженной пальмами, которые, правда, в эту зимнюю пору были не так хороши, как обычно.
Уже перед самым закатом распрягли верблюдов — животные очень устали за последний полуторадневный переход без остановки. Сразу принялись собирать дрова. Костер разожгли большой, на песчаном пригорке, у пальмы с толстым стволом. Северные ветры со стороны Красной Хамады немного поутихли, но ливни бывали часто. Тысячелетиями жаждущие влаги пески Зулафа жадно впитывали каждую каплю — иначе не удалось бы развести такой огромный костер, который издали можно было принять за пожар — это мы знали по собственному опыту частых хождений в Сахаре. Так хотелось согреться! Целых пять суток, пока мы шли по Красной Хамаде, ливень не прекращался, и мы промокли до нитки. Мы с Мамуном, как мотыльки, кружили возле костра, обожжемся — отбежим в сторону, замерзнем — снова к огню…
Мамун, как обычно, был занят выпечкой своего знаменитого хлеба — "на угольях". Немного согревшись, заметил, глядя на закатное небо:
— Ты посмотри! Небеса потоки обрушивают туда, где не нужно. А где нужно — на каплю скупятся… На Красной Хамаде ливни и ливни, а то и снег валит. А Зулаф постоянно страдает от жажды.
Мамун взял муку, плеснул воды в миску, стал месить тесто — он любил печь, особенно свой "угольный" хлеб в Сахаре. Немного спустя сказал:
— Да, так оно и бывает в жизни…
Я промолчал. Я вообще ни словом с ним не обмолвился с тех пор, как мы спустились на пески Зулафа. Это, видно, задело его, и он, как бы протестуя, робко продолжал:
— Аллах милостив, что и говорить. Может, есть в этом мудрость, которой нам не понять. Потому что это не угодно Аллаху!
В этих словах мне почудилась глухая, затаенная боль. Я снова ничего не ответил. Стиснув зубы, стал разгребать мокрый, тяжелый от влаги песок, роя глубокую яму, чтобы укрыться наконец от дождей и от холода. Словно могилу себе копал. И тут руки мои наткнулись на кувшин. Между тем Мамун с горечью говорил:
— Все, все идет северу — даже дожди. А что северу не нужно, достается Сахаре, изнывающей тысячи лет от жажды. Ливни вот эти… Ты вот ученый, в Европе бывал и в Америке, скажи, справедливо это?
Я собрался было ответить, успокоить его, унять боль, терзавшую его душу, но у меня дух захватило: кувшин! Стал дальше копать, откопал верхушку. Затем стал разгребать вокруг горла — сердце бешено колотилось. Я задыхался. Еще бабушка, да и мать с отцом, много рассказывали, так, между прочим, о зарытых глиняных кувшинах, полных золота. Но всегда что-то портило дело. Кувшины разваливались и исчезали… Я это хорошо запомнил… Но вот же он, вот — прямо под носом! Сокровище! Клад! Древний, исторический. Я стану миллионером! Аллах наградил меня за верность Сахаре!
Я разгреб песок, обхватил кувшин обеими руками — треснутый, побуревший от времени. Я столько слышал в Великой Сахаре об этих кувшинах с золотом. И вот он — передо мной, прямо в руках… поразительно!
…Крик Мамуна вернул меня к действительности.
— Надо скорее искать черного козлика! Аллах, Аллах! Сокровище!
Я обернулся, бросил с досадой:
— Какого еще черного козлика?!
— Надо пролить кровь, кровь черного козлика… Непременно!
Я вспомнил бабушкины сказки о золотых кувшинах. Прикрикнул на Мамуна и спросил с досадой:
— Где взять козлика в этой пустыне?.. Кувшин я положил рядом с огнем. Хлеб пекся на раскаленном песке, закипал чайник. Мой вопрос озадачил Мамуна. Он замер, что-то соображая… Но что можно сообразить, если рядом кувшин с золотом?!
Мамун приблизился, когда я принялся счищать песок с горлышка, сказал:
— Неизвестно, золото ли там… — Подошел вплотную и убежденно заговорил шепотом, запинаясь от волнения: — Может, поищем козленка… Наткнемся на пастуха, здесь, в Зулафе…
Я счищал песок, пока пальцы не нащупали плотную, тоже побуревшую пробку. Кувшин был тяжелым!
Не глядя на Мамуна, я попытался вытащить пробку, пробка не поддавалась — крепкая, черт, хоть кувшин в трещинах… Может, оттого, что кувшин столько лет пролежал в чреве Сахары…
Я вытащил нож — решил лишить кувшин девственности! Надежда росла… Я обезумел. Воображение рисовало слитки золота, самых различных размеров и форм, сказочные, волшебные слитки, дар Аллаха, духов Сахары — и все это мне, одному мне! — милость божья! Аллах спаси и помилуй!..
Наконец-то я пробил пробку. И увидел золото, настоящее золото, оно сверкало, переливалось в призрачном свете костра, слепило глаза!
Не слиток, и не кусочки… Оно радовало взор! Я повернулся к Мамуну, в глазах его затаилась алчность. Других доказательств не требовалось — это действительно было золото.
Вода в чайнике выкипела, запахло горелым чаем — но нам было не до чая… Мамун разостлал на песке одеяло, чтобы высыпать золото. Ливень стих, верблюды перестали жевать свою жвачку. Это мгновенье врезалось в память. Тишина стояла такая, что было больно ушам. И еще… еще дыхание Мамуна, неровное, лихорадочное… Власть золота не имеет границ.
На одеяло золото лилось тоненькой струйкой, и в конце концов образовался сверкающий холмик. Но кувшин… кувшин вдруг развалился в моих руках, и осколки посыпались в горку пепла неподалеку от волшебного золотого холмика.
Мамун выразительно на меня поглядел — я отвел взгляд и смотрел только на золото.
Мамун завязал золото в узел и бережно положил во вьючный мешок. Мы с облегчением вздохнули. Чай выкипел весь и сгорел. Хлеб — тоже сгорел.
Мы поднялись до восхода солнца. Мамун с удвоенной силой принялся месить тесто — накануне мы ничего не ели.
Я пошел собирать дрова, а когда через несколько минут вернулся, заметил, что Мамун помрачнел. Что-то случилось — это я прочел в хорошо знакомом мне взгляде Мамуна. Он хотел было заговорить, но, видимо, не решался, продолжая с остервенением месить тесто… Я не успел ни о чем спросить, как увидел вдруг на песке у его ног завязанное в узел одеяло. Бросился как безумный, боясь, что не выдержит сердце, развязал… Вместо золота на одеяле лежала кучка пепла!..
2
— А когда вы раскрыли кувшин, золото не походило на пепел? — спросил шейх Гума.
— Нет! — выпалил я. — Золото было самое настоящее! Я же видел! Оно сверкало, переливалось… Шейх не дал мне договорить.
— Что ж… Значит, действительно золото, — произнес он совершенно спокойно, озадачив меня.
Наступило молчание, нарушавшееся лишь стрекотанием сверчков в оазисе.
— Выходит, нужен был черный козленок? — спросил я его прямо, без обиняков.
Старик откашлялся и ответил, почему-то понизив голос, едва слышно:
— Так говорят… Но золото в Великой Сахаре обычно находят в тех местах, где не найдешь ни черного, ни белого козленка. Все это сказки…
Опять наступило молчание, только чайник урчал. Затем шейх сказал:
— Но если золото и в самом деле превратилось в пепел, значит, один из вас — грешен…
Ошеломленный таким заявлением, я сидел, уткнувшись головой в колени. Я, прибывший из Европы и Америки… И вдруг заговорил Мамун, не скрывая ожесточения:
— А кто? Кто не грешен из нас, шейх Гума? Скажи!
Мы замолчали надолго. Молчание было тягостным. Поэтому я хорошо запомнил, что ответил наконец шейх. Он сказал:
— Ты прав! — и пристально посмотрел в глаза сначала мне, потом Мамуну.
Оглавление
Ибрагим аль-Куни
Черный козлик
Последние комментарии
12 часов 23 минут назад
12 часов 24 минут назад
17 часов 43 минут назад
21 часов 24 минут назад
21 часов 45 минут назад
22 часов 39 минут назад