Хокку заката, хокку рассвета [Оксана Валентиновна Аболина] (fb2) читать постранично

Оксана Аболина, Игорь Маранин Хокку заката, хокку рассвета

Хокку заката

1

Во сне я написал хокку.

Помню темное помещение, стену и мел. Стена была гладкой, словно школьная доска, а мел — исписанным маленьким кусочком: его едва хватило на десяток слов. А потом я проснулся и долго лежал с закрытыми глазами, вспоминая написанное. Но так и не вспомнил.

Раньше по утрам мне на грудь забирался кот. Он противно мяукал, требуя вылезти из-под одеяла и отправиться с ним на кухню. Я был готов убить его, но вставал и шел к холодильнику. Мне очень не хватает кота. Но я рад, что он умер сам. От старости. Лет через пять после того, как домашние животные — те, кто не приносит ни молока, ни мяса — объявлены нежелательными. Эвфемизм, подразумевающий уничтожение. Экономия ресурсов, которых остается все меньше и меньше.

Я лежал в холодной темноте зимнего утра и никак не мог вспомнить написанное во сне хокку.

Я люблю древние вещи, но они мешают мне жить. Не так… Я люблю древние вещи за то, что они мешают мне жить. То, что мешает мне жить, делает меня человеком. Я об этом писал Черному Ягуару. Три слова «мешает» — перебор. Даже в мыслях.

После того как умер… не могу думать «сдох», дохнут люди, а животные умирают… после того, как умер кот, я купил себе древние механические часы. Такие еще встречаются в антикварных магазинах. Большие деревянные ящики с раскачивающимся маятником и говорящей кукушкой. Ее скрипучий голос тоже мешал мне. Пока я не привык. А сегодня кукушка молчала. Вроде бы пора ей давно уж проснуться. Или еще нет? Во сколько я слышал ее в последний раз? Не помню…

Балконная дверь открыта — я чувствую это по выстуженной комнате. Пора вставать.

— Свет! — негромко произнес я.

И открыл глаза. В комнате вспыхнуло тусклое освещение. Так и есть… Выходил вечером покурить и забыл закрыть дверь. Пол холодит голые ступни, зябко… На длинной металлической пружине, вывалившись из часов, молча висит кукушка.

Долго чищу зубы, стоя перед зеркалом ванной и думая о пришедшем во сне хокку. О времени. О кукушке. О себе.

Кусочек хлеба. «Гражданская» колбаса. Растворимый чай с ароматизатором, идентичным натуральному. Кусочек шоколада.

Шесть тридцать… Есть еще час, чтобы зайти в Сеть.

2

Теряется смысл

В беззвездной ночи.

А точно ли он был?

Черный Ягуар проснулся, как всегда, ровно в три. Размышлял. Вставать не хотелось. Расслабившись, разлегся на карнизе, уперся взглядом в желтый зрачок луны, тускло просвечивающий сквозь мутное небо. Выть и рычать на нее Черный Ягуар давно разучился. А думать — да, что-то, Земля и Небо, слишком много он стал думать. К добру ли это, ко злу — не важно. В этом мире ничего важного для него не осталось. Почти ничего.

Когда, интересно, Земля и Небо, он стал рассуждать о себе в третьем лице? Почему перестал воспринимать собственную личность как то, что живет обособленной от толпы жизнью? Надо бы Лорда спросить. Впрочем, тогда придется рассказать о себе больше, чем хотелось бы. А этого лучше избежать. Лорд — интеллигент хлипкий, культура из него сочится, как сок из перезрелого помидора — продавались такие на черным рынке, когда Черный Ягуар был еще ребенком — не поймет он. Спрячется в скорлупу здравого смысла, скроется, уйдет. Не может себе такую роскошь, как правда, позволить Черный Ягуар — Лорда он потеряет. И впору тогда будет Черному Ягуару совершить что-нибудь сумасшедшее. Что, например? А хоть с Желтопузым раз и навсегда покончить. А что? Обрыдло, и все тебе! Или Отморозка хотя бы взять? Тоже свое отжил, между прочим. И чужого срока — будь здоров, прихватил. Стоп! Стоп. Об этом не думать. Пока не думать. Придет время — будет и у Черного Ягуара радость. Большая радость будет у Черного Ягуара. Но не сейчас.

Черный Ягуар встал на карнизе, потянулся, подвигал гуттаперчевыми суставами. Рассмеялся. Подпрыгнул, зацепился за выступ над окном, схватился за трос, протянутый через улицу к чердачному окну бывшей типографии напротив. Подтянулся, встал на него. Побежал по острой блестящей черте через улицу. Если кто увидит — не страшно. Сообщить побоятся. Не рискнут. А кто дурак — сам виноват, другим урок будет. Впрочем, даже при полной луне, на тусклом фоне беззвездной мглы — в черном лайковом обтягивающем комбинезоне — поди его, разгляди, ха! Кому взбредет в голову любоваться акробатом, что вылез из мансарды над шестым этажом, и пошел, пошел, пошел.

Вот и типография. Залез через давно раздвинутую решетку в окно и бегом в спортзал. Это была последняя типография настоящих книг. Она существовала до того дня,