Люди Волка [Майкл Гир] (fb2) читать онлайн
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]
Майкл ГИР, Кэтлин О’Нил ГИР ЛЮДИ ВОЛКА
ВСТУПЛЕНИЕ
Пикап стал оседать, забуксовав в зарослях высохшей осоки. Шипованные шины — специально для скверных дорог, — тяжело вращаясь, расшвыривали красноватую землю. Автомобиль с четырехколесным приводом, скрежеща и взрыхляя почву, пролагал себе путь по разбитой террасе, то и дело кренясь на сторону, пригибая к земле голубовато-зеленые побеги полыни. Он двигался к противоположному склону холма. Там стояли под навесом желтые машины. Водителя окружал сладковатый аромат раздавленного шалфея и клубы горьковатой, пьянящей пыли. Под навесом ждали два трактора с прицепами, экскаватор и трубоукладочная машина, все с заглушенными двигателями. Неумолкающий шорох ветра в осоке смешивался с негромкими людскими голосами. Водитель с шумом открыл болтающуюся на ветру дверь кабины и выпрыгнул, разминая затекшую спину. Из траншеи высунулись чьи-то головы. Шлемы людей особенно ярко желтели на фоне темной после дождя земли. — А, вы здесь! — Старший, должно быть мастер, подтянувшись на руках, выбрался из траншеи. — Надо потолковать. Насчет времени. Вы, чертовы археологи, в копеечку мне выходите! Мы должны проложить эту траншею к десятому декабря, и каждый день проволочки обойдется компании в десять тысяч долларов. Водитель пожал мастеру руку и кивнул рабочим. — Ну ладно, посмотрим, как у нас здесь обстоят дела… На таких намытых дождем плато особых находок, конечно, ждать не приходится… Да и потом, по геоморфологическим данным, этой террасе пятнадцать тысяч лет. Конец плейстоцена. Там, где вы копаете, могут быть и вулканические породы. Вдруг здесь есть какие-нибудь могильники — кто знает? Водитель подошел к багажнику и, потянув за ремень, извлек старую армейскую сумку и сто раз порванный и заштопанный портфель. Вдвоем они пробрались сквозь шишковатые полынные кусты к траншее и посмотрели вниз — туда, куда ковш экскаватора сбрасывал выкопанную землю. Внизу стояла маленькая, на одного работника, археологическая сортировочная сетка; ее поддерживал конический столбик земли. — Доктор Когс? — окликнула его из траншеи, задрав голову, загорелая молодая женщина. — Ну, Энн, что ты тут нашла? — И водитель спрыгнул в траншею. Женщина сурово посмотрела на землекопов и трубоукладчиков и указала на уходящий в сторону от тоннеля ход, прикрытый черным пластиковым листом. — Всего лишь одиночное захоронение, доктор Когс. — Она отерла грязь с лица. — Я велела им копать здесь… Им это не очень-то пришлось по душе. Наконец один землекоп откопал руку. Вот видите — локтевая кость и кусочки лучевой… Тогда я закрыла этот ход. — Порода вулканическая? — спросил он, краем глаза видя, как помрачнел и скрестил руки на груди мастер трубоукладчиков. — Ничего подобного. Эта женщина, которую мы откопали, оказалась здесь — и ее чем-то накрыло… В той страте, где ее нашли, в основном гравий. Если уж строить какие-то догадки, я бы сказала, что она скорее всего утонула во время паводка. — На плейстоценовой террасе? — спросил он, коснувшись рукой заградительного щита. — Да, — ответила Энн. Судя по ее голосу, находка была стоящей. — Хотите взглянуть? Когс с помощью Энн поднял пластиковый щит. Помедлив, он прикоснулся к скелету. Судя по тазовым костям, это и впрямь была женщина. Одну руку ей оторвало в момент гибели. Разрозненные желто-белые, отполированные временем кости валялись на земле так, как выкопал их ковш экскаватора. Он склонился над черепом: — Старая… Зубов почти не осталось — только резцы. Рубцов на черепе, кажется, не видно — только чешуйки. Ей было по меньшей мере под семьдесят. А может, и больше. Смотри, какой артрит в позвоночнике. Должно быть, адски болело. Он достал из армейской сумки мастерок, зачерпнул немного гравия и попробовал породу на вкус. Затем он отер губы и кивнул: — Да, пожалуй, так и есть. — Он обернулся к Энн: — Паводок? Конечно, почему бы и нет? Тогда понятно, почему кости так хорошо сохранились. — Не так много мы находили палеоиндейских захоронений, — напомнила Энн. — Таких находок, как эта старуха, вообще раньше не было. Я сам не верю… — Он нагнулся и начал рыть мастерком гравий вокруг грудной клетки скелета. — Не стоит, наверное, дальше копаться, — заметила Энн. — Учитывая возраст этого захоронения… Что это? Мастерок Когса зацепил что-то красновато-рыжее. — Ты видела какие-нибудь артефакты в других местах? — Кусок обточенной ветром раковины. Судя по всему, от какого-то моллюска. Ума не приложу, что это может значить. — Она достала щеточку и стала счищать с находки грязь. Показался длинный кроваво-красный выступ. — Господи Боже мой! — выдохнул он. — Погляди-ка на это! — Что такое? — Мастер и рабочие тоже прибежали посмотреть. — Кловис! — выдохнула Энн. — Настоящее Кловисовское захоронение. — Она начала нетерпеливо откапывать другой конец новонайденного предмета. — Прекрасная работа! Посмотрите — желтый известняк с красной инкрустацией. Удивительно! — Да, это верная примета Кловиса. — Он рассматривал находку, пока ловкие руки Энн торопливо счищали с нее землю. — Редкие мастера! В работе по камню им не было равных… Она кивнула: — А это — лучшая вещь из всех, что я видела. Когс задумчиво наморщил лоб: — И старуха носила это с собой? Это кое-что говорит об их социальной структуре. Видно, она была в своем племени вождем, предводительницей… Конечно, после находок в Орегоне… — Эй, ребята, а с трубопроводом что будет? — вмешался мастер. — Что это за Кловис такой? — Первые американцы. Старейшая культура в Северной Америке, — ответил Рабс, отирая пот со лба. — Никто прежде не находил таких захоронений. Слышите — никто! — Мне что, теперь платить десять штук в день за груду старых костей? Да я своему конгрессмену напишу, вот что! Какого хрена… Когс сердито вздохнул: — Можете копать свой тоннель. — Да? — Голос мастера заметно смягчился. Он опять натянул шлем на голову. Археолог кивнул. — Мы тут возьмем кое-какие пробы — ну покопаем еще, чтобы убедиться, что больше нет захоронений. Но я не думаю, что кроме найденного есть еще какое-нибудь. По стенам тоннеля видно, что здесь были паводки… — Он покачал головой: — Поглядите-ка на ее правую ступню. Видите, на всех костях «шпоры»? Она как-то сломала лодыжку — за много дет до смерти. Должно быть, ходить на такой ноге — дьявольски больно. И боль никогда не утихала. Мастер подошел поближе: — Фу, мерзость какая. Сколько дней вам надо на ваши чертовы опыты? — Денька два. — Интересно, кто она была такая…ПРОЛОГ
В ямке в полу пещеры потрескивал огонь, кверху поднимались струйки дыма. Черная сажа жирным бархатистым слоем ложилась на окаменелую землю. Разложенные у стен ивовые ветки и сухая трава не пускали в пещеру холод. Висящие в два слоя, потемневшие от дыма шкуры карибу надежно защищали от ледяных дуновений Ветряной Женщины. По углам белели черепа Дедушки Белого Медведя, Карибу, Волка и Белой Лисы. Их пустые глазницы сурово глядели на мерцающий огонь. На белых костях начертаны были цветные знаки — символы Силы шамана. Женщина устало потянулась вперед, и длинные пряди жирных черных волос свесились по обеим сторонам ее лица; огонь оставлял на них голубоватые отсветы. Она терпеливо постукивала по лежащему под ее ногами потрескавшемуся граниту. Из ниш и трещин пещеры смотрели идолы, укутанные в темно-коричневую, древнюю, потемневшую от дыма священных огней ивовую кору. — Я все еще здесь, — прошептала она. — Я жду. Ты же не думаешь, что я ушла, правда? Ответа не было, и Цапля вновь откинулась назад и прислонилась к холодной каменной стене, что-то бормоча себе под нос. Ее платье, сшитое из шкур, украшал узор — когда-то яркий, а ныне полустершийся. Глядя прямо в багровое, пульсирующее око пламени, она чертила в воздухе перед собой знаки Вещей Силы. Она собрала горсть сухой ивовой коры и положила ее в кожаную сумку для воды, висевшую на треножнике справа от нее. Встряхнув кору, она бросила ее в огонь. Дерево зашипело, поднялся столбик дыма. Она четырежды повторила это; теплый влажный дым густым столбом валил в отверстие для тяги проделанное высоко в стене пещеры. — Ты там, — прошептала она, шаря глазами по покрытой рыжеватыми отсветами стене. — Я слышу твой зов. Я найду тебя. Она склонилась над огнем, что-то бормоча, и закрыла свои сверкающие, все еще чарующие темные глаза. Ничего более не осталось от ее некогда прославленной красоты без остатка съеденной неумолимым временем. Острый аромат горящих ивовых ветвей пронзил ее плоть. Четыре дня она голодала, пела священные гимны, совершала омовения в теплых водах, выходящих из земли, и выбиралась наружу из своего жилища, только чтобы вдохнуть холодный зимний воздух. Она молилась и очищала свою плоть от скверны дурных мыслей и нечестивых деяний. Но никаких образов не появлялось в облаке пара. — Ну что ж… — пробормотала она. — Не вышло. Попробуем кое-что еще. Она колебалась, страшась предстоящего обряда, — но зов преследовал ее. Она сделала глубокий вдох, а потом выдохнула, не отводя взгляда от узелка из лисьей кожи. — Да, — шептала она, — я боюсь твоей Силы. Сила — это знание… и смерть. — Она облизала пересохшие губы. Зов послышался вновь — настойчивый, сотрясающий душу. Цапля решилась. Дрожащими пальцами она подняла с пола второй узелок и, отогнув дубленую лисью кожу, достала оттуда четыре горстки каких-то маленьких грибов. Каждую горсть она четыре раза пронесла через горячий дым от ивовой коры — в каждую сторону света. На восток, откуда приходит Долгая Тьма. На север, в глубину Долгой Тьмы. Запад, где возрождается мир. На юг, обитель Долгого Света, дающего жизнь всему живому. Она запела священную песнь, обратив свою душу к Единому, дабы оградить себя от суеты и ничтожества, лежащих по другую сторону вещей. Один за другим она очищала грибы и клала их в рот, медленно разжевывая. Горечь стояла у нее на языке. Она сглотнула слюну и отклонилась назад, упершись руками в колени. Дым вился перед ней, как туман над соленой водой. Призрачные образы двоились и исчезали, вспыхивали и гасли, словно исполняя причудливый танец. Карие, слезящиеся от старости глаза Цапли не мигая глядели в это дымное облако. Несколько минут она сидела неподвижно, морща лоб от напряжения. — Кто?.. И в тумане возник образ — волны, яростно ударяющиеся об отвесные черные скалы. Пена поднималась ввысь, в небо. На утесе мелькнула скорчившаяся женская фигура: женщина собирала на скале моллюсков и складывала их в кожаный мешок. Она, казалось, не страшилась яростных волн. Сверху, в небе, парили чайки и голуби. Когда прибой ударял особенно сильно, она пряталась за выступ скалы. Ее шаги спугнули краба, и он метнулся в сторону. Женщина — совсем юная, полная очарования — ловко прыгнула вдогонку и, подогнав краба хлыстом, ухватила его своими длинными тонкими пальцами и сунула в сумку. А на вершине черной скалы сидел и ждал мужчина. Когда женщина, наполнив сумку дарами моря, поспешила прочь от бурных волн, он приблизился к ней. Пояс из толстой мамонтовой кожи перетягивал его могучее тело. На плечах — накидка из шкуры полярной лисы. Узкий орлиный нос, иссиня-черные сверкающие глаза… Цапля сразу оценила скрытую в нем мощь. Да, это человек, обладающий Силой, провидец. «Он видит Сон — даже сейчас». И вдруг видение, стоявшее перед глазами Цапли, подернулось рябью, а в себе она пробудила чувства, обуревающие этого человека: боль, неутоленную жажду любви, томительное ожидание. Все это донеслось до нее будто из глубин его души. И тут раздался какой-то щелчок, видение задрожало, как сухая листва при порыве ветра. Все пропиталось чувством горечи и утраты. Цапля отклонилась на спину, сама не понимая происходящего. Женщина на берегу остановилась, закинув голову. Морской ветер раздувал ее черные волосы. И вдруг она встрепенулась, как заяц, застигнутый лисой, глаза ее расширились от страха — мужчина шел к ней с распахнутыми объятиями и горящим от страсти лицом. Страх исказил черты женщины. Она бросилась бежать, надеясь ускользнуть от него; ее маленькие ступни оставляли в крупном сером песке светлые вмятины. Он догнал и схватил ее. Она кричала, колотила его своими кулачками, а он только заливался смехом. Со сноровкой опытного охотника он повалил девушку на землю, заломив ей руки. — Не давайся, девочка! Не давайся ему! — в ужасе закричала Цапля, сжав кулаки. Женщина пыталась отбиваться от него ногами, но он, одержимый своим Сном, ловко уклонялся от ударов и в конце концов смирил ее сопротивление. Она лежала прижатая к земле, дрожа и задыхаясь от страха. Она кричала и извивалась, а он тем временем задирал ее плащ. Борьба была короткой — жертве не сладить было с могучим охотником. Цапля покачала головой. Когда мужчина овладел женщиной на прибрежном песке, Сила, переполнявшая видение, вышла из берегов. Мужчина поднялся на ноги. Выражение лица его было таким странным — словно он находился во власти неких потусторонних сил и не отдавал себе отчета в происходящем. Его пальцы дрожали, когда он завязывал шнурки своих высоких мокасин. Почти случайно его взгляд пересекся со взглядом всматривавшейся в туманное облако Цапли. Он сжался и что-то прошептал. Потом он перевел взгляд на женщину, распростертую на песке, — ив глазах его вспыхнул ужас. Изумленно покачав головой, он поспешил прочь. Внезапно он обернулся и со жгучей ненавистью посмотрел прямо в глаза Цапле. Он поднял кулак. Его красивое лицо перекосилось от крика, слезы стекали по его щекам. Он как будто страстно убеждал кого-то в чем-то, спорил или оправдывался. Потом он отвернулся и побежал прочь, перепрыгивая через высокие камни. Его вопль разнесся по равнине и словно повис в затуманенном воздухе. Облако пара закружилось, видение исчезло во мраке. Опять послышался зов, громкий, настойчивый. Цапля устало провела по лицу мозолистой ладонью. — Это не он. Нет… вовсе не он. Кто же тогда? Кто? Она потянулась к мешочку с ивовой корой и бросила еще горсть на пышущие пламенем угли, дабы последовать далее по тропе встреч, дарованных Единым. И в волнистом тумане возникло другое видение. Женщина, которую Цапля видела на берегу моря, лежала нагая, со вздутым животом, в котором толкалось дитя. Поодаль стояли другие женщины; их глаза блестели при свете горящих березовых и ивовых веток. На лбу у роженицы выступил пот; он стекал в ложбинку между ее грудей на шкуру, на которой она лежала. Женщина сжалась в конвульсиях, расставив ноги, и другие склонились над ней, готовясь прийти на помощь. Женщина скорчилась и закричала, тяжесть сдавила ей грудь. Стали отходить воды; они хлынули, заливая темно-багровые шкуры, на которых она лежала. Одна из старух кивнула. Роды проходили трудно. Наконец появился плод — красно-синеватый, измазанный выделениями лона. Одна из женщин — редкостно красивая — склонилась и перерезала пуповину, а другие тем временем приняли ребенка и отерли его тельце травой. Сердце Цапли содрогнулось, когда она узнала красавицу: это была Обрубленная Ветвь. Сжав кулаки, Цапля обратила к Отцу Солнцу молитву: да проклянет он во веки веков ее обидчицу, да лишит ее загробной жизни, чтобы душа ее тлела в земной грязи. Она опять взглянула на младенца. Солнечный луч, пройдя сквозь отверстие в кровле, осветил новорожденного. Живот роженицы был все еще вздут. Она вновь забилась в конвульсиях, расставив ноги. Две другие женщины держали ее лодыжки. Из лона стал выходить второй ребенок — ногами вперед. К роженице приблизилась какая-то старуха. Она поглядела на женщину и покачала головой. Шишковатые руки коснулись лона и раздвинули его. Роженица издала протяжный вопль, и второе дитя появилось на свет. Старуха покачала головой и что-то пробормотала себе под нос. Поморщившись, она подняла и перевернула ребенка. Роженица застонала, кровь хлынула потоком. — Это уж чересчур, — сквозь зубы прошептала Цапля. Она знала толк в таких делах. У этой женщины что-то повреждено внутри. Кровь хлынула вслед за младенцем, когда его голова проходила сквозь кости таза. Такой крупный ребенок — он пробивает себе дорогу на свет, не обращая внимания на кровь матери, попадающую в его беззубый ротик. — Дурная кровь… Дурная, — страстно шептала Цапля, страшась за эту несчастную женщину. Кровь роженицы заливала шкуры, дыхание ее становилось все реже. Старухи пели над ней целительную песнь, но это не помогало. Страдальческий блеск в ее глазах сменился мутной агонией. Лицо ее побледнело — всю кровь уносил этот бесконечный поток, вырывавшийся из ее лона. Мальчики, оба мальчики. Новые охотники для Народа. Чьи-то осторожные руки перерезали пуповину второго ребенка и теперь безуспешно пытались стереть с его тела запекшуюся кровь. Наконец мальчика положили рядом с братом. И вдруг откуда-то сверху упало черное перо — прямо на младенца. Он с криком схватил его своим крохотным кулачком и смял. Цапля вглядывалась в новорожденных братьев. Так вот они и лежали — один заходился в крике и сжимал в ладошке воронье перо, другой поеживался и дрыгал ножками в лучах солнечного света, с рассеянным взглядом, будто он все еще находился во Сне. Он моргнул, издал короткий крик, и на краткое мгновение его взгляд, казалось, сосредоточился на ней, словно он высматривал ее сквозь мглу видений. «Ты? Ты тот, кто звал меня? — Цапля кивнула своей догадке, с облегчением облизала пересохшие губы и основания своих сточенных зубов. — Да, ты видишь Сон, дитя. В твоих глазах — Сила. Отныне я знаю тебя и буду тебя ждать». Видение кончилось, струи дыма улетели сквозь дыры в камне и растворились в ночной прохладе. Цапля сжала кулаки, чтобы собраться с силами: ее все еще качало от съеденных грибов. И все же она заставила себя подняться на ноги и выйти прочь — за занавес из шкуры карибу. Холодный ночной воздух охватил ее со всех сторон, и она в изнеможении упала на колени. Жирный серный запах горячих источников щекотал ее ноздри. Она согнулась, и ее стошнило. Голоса грибов перешептывались в ее крови, и в них таилась смерть. А она молила Единого, чтобы он усмирил грибы и заглушил их голоса. Когда она замолкла и утерла рот рукавом, в ночи завыл волк, могучий, громогласный, свирепый, чем-то родственный ее давешнему видению.1
Долгая Тьма все продолжалась — нескончаемая, съедающая души. Ветряная Женщина проносилась над ледяными сугробами, снежные вихри поднимались в полярной ночи. В ярости своей она разрушала жилища Народа — чумы из мамонтовых шкур. Билась и дрожала на ветру промерзшая кожа, под которой скрывался от холода человек по имени Бегущий-в-Свете. Он лежал без сна и вслушивался в завывание бури. Вокруг крепко спали, завернувшись в кожаные плащи, его сородичи. Некоторые тихо посапывали. Холодно, как холодно… Бегущий-в-Свете не мог сдержать дрожь. Еще бы жиру, чтобы поярче разжечь огонь в яме, — да только где его взять! С тех пор как Бегущий-в-Свете родился, семнадцать раз миновала Долгая Тьма. Не так много силы успел он скопить в своих мышцах за это время, и ту высосал голод. Даже старуха Обрубленная Ветвь и та говорит, что такой зимы прежде не бывало. Ветер принес из-за чумов отзвуки воя. Какое-то животное царапает лед — ищет еды… Зря ищет. Все, что можно, давно уже выели люди. Что же это за зверь? Волк? В сердце Бегущего-в-Свете вспыхнула надежда. Его окоченевшие пальцы потянулись к атлатлу — искривленному пруту с множеством прорезей, которым пользовались как луком, стреляя небольшими копьями с каменным наконечником. Он выбрался из-под толстой промерзшей шкуры и, переступая через закутавшихся в меха спящих товарищей, двинулся к выходу. Мороз забирался ему под одежду, пробирая до костей. Но даже на таком холоде запах, царящий в чуме, ударял в нос. Люди жили здесь месяцами, почти не выходя наружу. Из-под одной из шкур подал голос ребенок Смеющейся Зари. Он плакал от голода. Острой болью отозвался этот плач в сердце Бегущего-в-Свете. — Где же ты, Отец Солнце? — сурово спросил он, до боли сжав в кулаке рукоятку своего атлатла. А после он быстро, как чайка в оледенелое гнездо, нырнул за низкий подог чума — на свежий воздух. Ветряная Женщина налетела с затянутого тьмой северо-запада, ударив его в спину. Он прислонился к стене чума. Снежные кристаллы безмолвно блестели на толстом слое льда. Снова раздались глухие звуки: это волчьи когти царапались в снегу. Бегущий-в-Свете сделал круг, прячась за изгиб сугроба. Только бы Ветряная Женщина скрыла его запах от чутких волчьих ноздрей! На четвереньках он заполз на вершину холма, лег на живот и всмотрелся. Тьма окутывала снега. Волк пытался откопать из-под ледяной корки вмерзшее в нее тело Летящей-как-Чайка. Бегущий-в-Свете печально покачал головой. Неделю назад он нашел свою мать, окоченевшую насмерть. Навсегда остались в его памяти ее рассказы. Голос ее становился теплее, когда она рассказывала ему о путях Народа. Он печально улыбнулся, вспомнив, как загорались ее глаза при упоминании о великих Сновидцах: Цапле, Солнечном Страннике и других легендарных героях Народа. Как нежно и заботливо поправляла она меха вокруг продрогшего личика Бегущего-в-Свете! Да, тогда он был моложе и счастливее. Холодной горечью наполнилась его душа, когда он увидел ее остекленевшие глаза, ее мертвый беззубый Сколько народу умерло от голода! Люди слишком ослабели, чтобы уходить далеко от чумов, и потому тело Летящей-как-Чайка похоронили здесь. Здесь, во льду, оставили ее лежать глядя в небо, здесь отпели ее и посвятили ее душу Звездному Народу. Ветряная Женщина занесла ее тело снегом. И вот волк пришел за свежей поживой… Бегущего-в-Свете охватила ярость. Больше всего хотелось ему перепрыгнуть сугроб и отогнать зверя. Но он сдержал себя. Пища. Волк — это пища. Отец Солнце отворачивает свои очи, когда охотник от голода нападает исподтишка на другого охотника. Но чем же они провинились, что он вынуждает их делать это? Бегущий-в-Свете глубоко вздохнул и медленно поднялся на колени, оценивая взглядом расстояние. Волк задержал дыхание и поднял голову, настороженно оттопырив уши. Бегущий-в-Свете старался не шевелиться, следя за изменениями ветра. Только бы истощенное тело не подвело его в решительный миг! Волк повернул голову, принюхиваясь, шевеля тощими ребрами. Он явно ощущал беспокойство. Бегущий-в-Свете собрался с мыслями и перевел взгляд немного в сторону. Он легко вздохнул, расслабился… Главное — чтобы иссушающее чувство голода не помутило его рассудок. Он по себе знал это ощущение, когда на тебя смотрят в упор. Надо подождать, пока волк успокоится и его серый нос опять начнет обнюхивать мертвое тело. Бегущий-в-Свете изо всех сил натянул тетиву атлатла и метнул копье. Он напряженно следил за его полетом. Благодарение Вещей Силе, оно попало как раз между ребер волку. Зверь взвыл, отпрыгнул в сторону и, припадая на все четыре лапы, убежал в ночь. Бегущий-в-Свете пустился за ним в погоню — по кровавым меткам, оставленным раненым волком на снегу. В голове его аукались какие-то гулкие голоса, рожденные голодом. Он остановился и опустился на одно колено. Чуть-чуть приподняв атлатл, он взрыхлил смоченный кровью снег, чтобы легче взять его в горсть. Он захватил эту горстку рукавицей, поднес ее к лицу и понюхал. Кровь из кишечника, — судя по запаху, копье пропороло зверю брюхо. Горячая кровь, — если волк много потеряет ее, он околеет на ходу. Он шел от одного кровавого пятна к другому, и все дальше за спиной оставался лагерь. Дыхание Ветряной Женщины преследовало его, занося снегом его следы. Глаза Долгой Тьмы глядели на него не мигая. Он поднял глаза к небу и сказал духам: — Оставьте меня в покое! Я должен найти волка. Не ешьте мою душу… не ешьте… Силы, сосущие его, отступили, но по-прежнему стояли в воздухе, ожидая, выдержит ли он испытание. Спрятавшись за сугробом, он изучал следы. Здесь волк остановился и даже полежал какое-то время. Пятна крови на снегу здесь были потемнее. Сжав дрожащими пальцами дротик, Бегущий-в-Свете отковырял каменным наконечником сгусток волчьей крови от ледяного наста. Он засунул его в рот и проглотил вместе с запекшимся в крови куском волчьей шерсти, лишь слегка поморщившись от горького привкуса кишечного сока. Пища. Впервые за четыре дня. Четыре дня? Вещее число. Так говорила ему мать. Такой пост пробуждает душу… Он стоял, вглядываясь в заснеженную равнину, и шептал: — Ты здесь, волк. Я чувствую твой дух где-то рядом. Во время Долгой Тьмы пустыню наполняло темно-синее мерцание, к вечеру на сугробы ложились багровые отсветы. Остроконечные пики ослепительно сверкали среди окутанных мглой северных равнин, когда Звездный Народ смотрел на них с небес. Не сводя глаз с забрызганного кровью снега, Бегущий-в-Свете ощупал свое оружие: два копья, каждое длиной в человеческий рост, и атлатл, освященный кровью мамонта и Дедушки Белого Медведя. Он поспешил вперед, стараясь идти быстро, чтобы не замерзнуть. Голод шел за ним по пятам, как он — по пятам за волком. Снег кружился на ветру, залепляя его слезящиеся глаза. Сколько он провел без сна? Два дня? — Вещая Охота? — хрипло прошептал он, сам удивляясь этой мысли; голод и усталость странно искажали его мысли и чувства. Он шел шатаясь, и только сила воли удерживала его на ногах. — Я должен поймать тебя, волк! Пожирающие душу существа Долгой Тьмы приблизились к нему, их шепотки стояли у него у ушах. Он сжал челюсти. — Народу нужно мясо, — крикнул он. — Слышишь, волк? Мы голодаем! В памяти у него возник дребезжащий старческий голос: «Отец Солнце теряет свою силу. Облачная Мать обнимает Мужчину Голубого Неба и высасывает его теплоту…» Старый шаман, Кричащий Петухом, глядел на него — один глаз у него был черный, второй затянут бельмом, ~ и он говорил Народу о наступившем голоде. Перед глазами был только снег — бесконечные снега на много дней пути. Старый вождь пророчествовал: — В этом году мамонты вымрут. Туры вымрут. Карибу уйдут далеко на юг, и бизоны тоже. Народ оскудеет числом. Так все и вышло. Теплое время в середине Долгого Света было совсем коротким — всего один поворот лица Лунной Женщины. Облачная Мать накрыла небо. Бесконечные дожди и снегопады пришли с севера и убили Долгий Свет. Холода ударили как раз тогда, когда травы, ивовые кусты и другие тундровые растения могли бы вырасти и прокормить мамонтов. Кричащий Петухом все время пел гимны, молясь о даровании Сна. Однажды старый шаман поймал чайку и четырежды вывернул ей шею. Сжимая птицу морщинистыми смуглыми руками, он вскрыл ей брюшко обсидиановым ножом. Его единственный глаз аж кровью налился — так он всматривался во внутренности птицы, желая узнать, какие вести принесла она с великих соленых вод на дальнем севере. — Назад, — наконец произнес он. — Надо идти назад… Путем, по которому пришли. Люди только с ужасом переглядывались, вспоминая тех, кто преследовал их, тех, кого они звали «Другие»: такие же, как они, охотники на мамонтов, они жестоко убивали людей Народа и согнали их с богатых зверем и рыбой северных мест. Как же можно идти назад? Опять в лапы к этим жестоким и могучим воинам? Когда-то — так говорят старики — Народ жил на другой стороне огромного хребта на западе. Отец Солнце даровал им там прекрасные земли в долинах рек, поросшие густой травой, богатые дичью. Потом пришли Другие, согнали их с этих земель — на север и восток от Соленых Вод. Мудрый Отец Солнце даровал им новые земли в устье Большой Реки, где они видели, как Великий Ледник сползает в Соленые Воды. Другие пришли следом, прогнали Народ с богатых земель в устье реки, погнали их дальше к югу по длинной долине. Дорога шла в гору, с запада их теснили неприступные хребты, с востока — Великий Ледник. Что же им оставалось? А Другие все преследовали их, пока не загнали на каменистое плато, бедное дичью. Народ отбивался от Других, а старики спорили, как выжить в этой каменистой стране, где почти нет сочных трав. Заходят ли сюда мамонты и карибу? И как быть, если нет? А потом молодой охотник по имени Издающий Клич прибежал в лагерь и сказал, что нашел только трех мертвых мамонтов. Опять держали совет. Надо было идти дальше на юг, перебить как можно больше мамонтов, заготовить мяса, пока не пришла Долгая Тьма и не загнала Отца Солнце в его южный дом. Но Кричащий Петухом был против. Он угрожал им, говорил, что Народ будет наказан голодом и мором, если пренебрежет пророчеством Чайки. «Что важнее — не умереть с голоду или не ослушаться шамана?» — рассуждал Бегущий-в-Свете. Но Народ думал иначе; никто не пошел на юг, все остались на каменистом плато, объели даже маленькие мамонтовые косточки, высосали из них весь мозг. Из толстых шкур построили жилища: натянули их на каменные сваи и закрепили на острых обломках костей и бивнях. Но больше мамонты не приходили на молитвы Кричащего Петухом. А туры и карибу остались далеко на севере, у Соленых Вод. А потом съели собак — сколько ни убеждала их не делать этого Обрубленная Ветвь. Сперва пошли на корм вьючные собаки, потом сварили ездовых. Это значило, что Народ дошел до последней крайности. И мужчины, и женщины охотились, да только ничего им не попадалось, кроме льда и тьмы. Дедушка Белый Медведь убил охотника по имени Брошенная Кость, и уволок его тело к себе во тьму, и сожрал там. А Народ голодал. Ветряная Женщина трепала меха Бегущего-в-Свете и гнала его в сторону Великого Ледника и дома Отца Солнца — на юг, только на юг. Даже в это самое мгновение он бежал именно в эту сторону: от жилищ Народа — туда, куда сам Кричащий Петухом боится идти. — Кричащий Петухом, — прошептал он, и ненависть пробрала его до самых потрохов. Старый шаман взял в жены Пляшущую Лису — взял, зная, что она предназначена ему, Бегущему-в-Свете. Но кто осмелится спорить с шаманом, да еще таким могучим, как Кричащий Петухом? Какая горькая зима! Бегущий-в-Свете потерял сразу и мать, и женщину, от одного вида которой его сердце пело. Он печально покачал головой и сморгнул слезу. У него закружилась голова, и он с трудом удержался на ногах. — Еще немного, — взмолился он Пожирателям Душ. — Еще самую малость… Голод… страшный голод. По обычаям Народа, охотники должны были получать пищу в первую очередь. Иначе всему Народу придет смерть. Но он отдавал свою пищу Смеющейся Заре. У нее кончилось молоко, и дитя ее так жалобно плакало! А если он убьет волка, она снова поест и сможет покормить ребенка. Бегущий-в-Свете вдохнул холодный воздух, и по телу его пробежала дрожь. Ноги плохо слушались его, но он продолжал погоню. Волк был рядом — раненый, свирепый, не желающий покорно умирать. / Ноги охотника ступали по заледенелому склону холма. Он тяжело дышал, у него кружилась голова. Он опять нагнулся и понюхал снег, а после бросил взгляд на свое оружие и закрепил новый дротик на конце атлатла. Он попытался вспомнить, зачем он оставил свой чум… «Что это я… ах да… волк». Он старался теперь не отвлекаться от мыслей о своей добыче, опасаясь опять потерять память. Вот снова следы… Народ неделями питался одними мамонтовыми шкурами. Доходило до того, что разбирали на еду свои жилища. А потом часами глодали жесткие шкуры — не было огня, чтобы сварить их. Он споткнулся и чуть не упал. Пытаясь выпрямиться, он разглядел боковым зрением какое-то движение, резко повернулся… Поздно. Волк, измученный, потерявший много крови, спрыгнул вниз с гребня холма. Вслед за ним обрушилась груда снега — и это еще больше разъярило и испугало зверя. Он неуклюже прыгнул на Бегущего-в-Свете. Тот упал на колени и посмотрел волку в лицо. — Брат мой, — тихо произнес он, — позволь мне убить тебя. Народ голодает. Даруй нам свою душу, чтобы мы насытились. Мы достойны тебя. Волк рванулся вперед. Бегущий-в-Свете инстинктивно отскочил, когда могучие челюсти лязгнули у самой его ноги. В воздухе висело тяжелое дыхание раненого зверя. Опустив голову, блеснув желтыми глазами, волк обнажил клыки. Бегущий-в-Свете стоял наготове. Рукоятка дротика торчала из волчьего бока. При каждом судорожном вздохе волка копье покачивалось, ударяя по земле. Кровь стекала по волчьей шкуре, замерзая на ходу. «Почему я не боюсь его? Волк смотрит мне прямо в глаза. Мы оба голодны. Может, от голода и люди, и волки глупеют?» Ветряная Женщина завыла в темноте. Снежная пыль блестела от взглядов Звездного Народа. Воздух белыми клубами вырывался из волчьей глотки. — Волк… прости. Отец Солнце воистину оставил нас, коли нам приходится есть друг друга. Куда делись карибу? Где мамонты? Волк опустил голову, и Бегущий-в-Свете впервые увидел красную пену у него на губах. Должно быть, когда он прыгал с пригорка, каменный наконечник глубже зашел ему между ребер. Тело волка сотрясали судороги. Зверь пытался напасть на Бегущего-в-Свете, но его движения были лишены былой красоты и силы. Он ступал нетвердо, извиваясь на ходу, шумно дышал, заглушая вой ветра. Наконец он споткнулся и стал неловко опускаться на землю. — Прости меня, брат, — сказал Бегущий-в-Свете, воздев руки в ночное небо. — Я послал твою душу к Звездному Народу. А плоть твоя придаст силы моим сородичам. Ты храбр, брат мой волк. Изо всех сил он вонзил в плечо волку длинное копье, действуя им как острогой. Волк взвыл от боли и рванулся так, что Бегущий-в-Свете еле удержал древко копья. А потом могучий зверь затих, и его яростные желтые глаза пусто уставились в снег. Бегущий-в-Свете посмотрел ввысь и, обращаясь к Звездному Народу, прошептал: — Спасибо тебе, волк, — затем громче произнес: — Отец Солнце, ты слышишь? Волк отдал свою жизнь, чтобы спасти наш народ. Он позаботился о нас. Дрожащей рукой он стал извлекать внутренности из раны в брюхе волка. От волчьих потрохов валил горячий пар. Сладковатый запах крови приятно пьянил Бегущего-в-Свете. Вырвав волчье сердце, он с наслаждением стал сосать оттуда горячую, дающую жизнь багровую жидкость. Острым наконечником копья он разорвал сердечную мышцу на мелкие кусочки и проглотил их; судороги сжали его желудок, но это было почти приятно. Едкий вкус волчатины наполнил его рот — ив нем была подлинная Сила. Волчья отвага наполнила его тело. Он почувствовал в своих жилах долгожданное тепло — как в начале Долгого Света, когда льды тают. Тихо напевая священную песню, Бегущий-в-Свете повернулся к высокому сугробу и, опустив на землю волчью тушу, стал рыть нору в снегу. Это заняло всего несколько минут. / Посмотрев на ночное небо, он прошептал: — Уходите прочь! Я уже видел ужас. Вы не совладали с моей душой. Уходите! Оставьте меня в покое! Злые силы Долгой Тьмы отступили, склонившись перед ним и его храбростью. Молясь, чтобы Дедушка Белый Медведь не нашел его, он заткнул трупом волка вход в нору. Это преградило путь в нору вечно ищущим добычи пальцам Ветряной Женщины. Сам же свернулся в клубок и погрузился в глубокий сон. Долгий голод и усталость сделали свое. Но волчья кровь не зря согрела его и вдохнула новую силу в его жилы. Из тьмы, из глубин дремоты к нему пришел Сон. Во Сне этом они шли с Волком рука об руку. Отец Солнце более не скрывался за спиной Облачной Матери. Здесь, во Сне, у него не подкашивались ноги, не кружилась голова от голода. Он ступал твердо. Волк шел рядом, приплясывая. — Вон там! — указал волчий нос. — Видишь? Там, на юге… Бегущий-в-Свете прикрыл глаза рукой, чтобы защититься от лучей Отца Солнца, отражающихся в белоснежных сугробах. И он увидел то, что показывал ему Волк. Перед его глазами ослепительно вспыхнул Великий Ледник — запретная стена голубого льда, покрытая горами снега. С этой огромной стены сбегали вниз струи воды, на ходу замерзая. Вся бесконечная ледяная масса трещала, гудела, скрипела. Неудивительно, что Кричащий Петухом так страшился ее. Бегущий-в-Свете сам проглотил язык от испуга, когда они с Волком подошли поближе. И тут ледяная стена расступилась, и они увидели широкую бурную реку, несущую по широкой долине сверкающие льдины. Они пошли вдоль прозрачных вод, и Бегущий-в-Свете видел, как плещутся в них форель и лосось, поднимаясь вверх по течению и откладывая красную икру. — Сюда, — прошептал Волк. Они нырнули в гигантскую расселину. Подняв глаза, Бегущий-в-Свете увидел Мужчину Голубого Неба — в высоте, над освещенной солнечными лучами кромкой Ледника. Потом они шли в темноте. Вечная черная ночь сомкнулась над ними. И, только коснувшись шерсти волка, он поверил, что душа его не будет навсегда погребена в этой ночи. Потом светлая точка в конце стала ярче. Стены расширились, и он вновь увидел Мужчину Голубого Неба. Страх ушел, как зимняя шерсть карибу с приходом весны. Они долго шли среди голубых теней, галька шуршала у них под ногами, и наконец путь им перегородил гребень из нанесенных водой камней. Волк одним прыжком вскочил на него и обернулся. Пальцы Ветряной Женщины трепали его длинную серо-белую шерсть. — Вот путь, сын Народа, — сказал зверь. Его голос отдавался в стенах расселины. — Я указал тебе дорогу к спасению. Я мог бы пройти здесь первым. Тогда бы мне не было нужды разрывать могилу Летящей-как-Чайка и ты не убил бы меня. Что ж, возьми мою плоть. Ешь ее, она даст тебе сил пройти этим путем… Этим путем… Волк прыгал с камня на камень, и кончик его пушистого хвоста отливал серебром в солнечном свете. Наконец он прыгнул в последний раз — и исчез с той стороны гребня. Бегущий-в-Свете закусил губу. Он вдруг почувствовал себя так одиноко среди этих ледниковых скал, отбрасывающих бледно-голубые тени. И он тоже пошел вверх, вслед за Волком. Медленно, на коленях, еле сохраняя равновесие, он карабкался по гладким камням — все выше и выше. Лучи Отца Солнца осветили его лицо, когда он наконец, совсем обессилевший, приблизился к вершине гребня. Прищурившись от слепящего света, он посмотрел вниз — и радостно вздохнул. Густые травы колыхались от дуновения Ветряной Женщины. Среди них разгуливал мамонт, блестя бурой шерстью, гордо неся свои белоснежные бивни, задрав хобот и обнюхивая теплый летний воздух. Рядом весело фыркал карибу, с шишечками молодых рогов, пробивающихся из-под новой бархатистой шерсти. Тур важно шествовал в древней боевой позе — опустив голову, выставив вперед рога. Вдали, утопая в травах, пробежал волк, следом мелькнули лиса, ласка, дикий петух и другие звери и птицы. Бегущий-в-Свете улыбнулся, распахнув объятия лучам Отца Солнца, — ив жилах его забилась жизнь. А внизу, в траве, перекатывался на спине Дедушка Бурый Медведь. Он чесал себе пятки, а потом перевернулся и подставил бархатистую шерстку солнечному свету. Длиннорогие бизоны паслись поодаль, подергивая хвостиками, забавно торчащими из-под их короткой шерсти. В ивняке торчали ветвистые рога лося, лакомящегося водными растениями. — Вот — земля для Народа, — прошептал Бегущий-в-Свете. — Вот где живет Отец Солнце! Его дом — на юге. Волк, вечное тебе благословение за то, что указал нам дорогу. Я приведу сюда Народ… и мы, все вместе, споем тебе благодарственную песню. Он повернул назад, с печалью покидая такую прекрасную землю. Спуск с гребня, обратно в царство сизых теней, обессилил его, и, оказавшись в расселине Великого Ледника, он ощущал только холод и усталость.2
Порыв ветра шевелил каменную пирамиду, переваливал черные промерзшие валуны. Ледяной Огонь кутался в двойную парку — плащ из шкур карибу, — присев на корточки под укрытием каменной гряды и скрестив руки на груди. Буря затянула все вокруг белой пеленою, но его ум и взор были ясны, и сквозь переплетенные струи снега он четко видел мириады звезд. Снег перелетал через камни, занося его ступни, обутые в высокие кожаные сапоги. Ледяной Огонь, Почтеннейший Старейшина Мамонтового Народа, ощупал языком остатки своих зубов. Вот новая, непривычная брешь: выпал первый верхний зуб слева. Теперь жевать можно только правой стороной рта… Он коснулся тыльной стороны резцов и, покачав головой, снова взглянул на звезды. — Столько лет, — прошептал он, — я был одинок. Зачем ты взяла всех, кого я любил? Великая Тайна Вверху, что тебе от меня надо? Ответом ему был лишь нескончаемый свист ветра. Ледяной Огонь вслушивался в него, надеясь разобрать хотя бы случайный человеческий голос, вглядывался в снежное марево, мечтая увидеть хоть что-то живое на этой нескончаемой ледяной равнине. Должен же когда-нибудь закончиться этот ужасный год! Он шевельнулся; в спину ему врезался острый край камня. Теперь он глядел на север. Мучительная тревога не проходила. Когда это было? Почти двадцать зим прошло с тех пор, как он впервые пошел туда, повинуясь зову. Ныне он вновь слышал какой-то голос, но теперь он звал его на юг, звал беспрерывно, обрекая на бессонницу, как этой ночью. Он занял все его мысли; повинуясь этому зову, Ледяной Огонь покинул построенные из мамонтовой кожи хижины Рода Белого Бивня, ушел в горы, а теперь сидел и глядел во тьму и сам не понимал, чего ждет. Там, на юге, был Враг. Враг, чьи земли они сейчас завоевывали. Враг, который никогда не сопротивлялся, а оставлял все свое имущество и уходил все дальше на юг. Ледяной Огонь хмыкнул. Что за честь воинам в таких победах? Как вообще сумел Род Белого Бивня заслужить Священную Белую Шкуру — знак любви и покровительства духов — в былых войнах с другими племенами далеко на западе? — Надо заставить этих трусов сразиться с нами! Ледяной Огонь потер нос обледенелой рукавицей и задрал голову, опять глядя на небо. Ничего ценнее Шкуры не было у Мамонтового Народа. Давно она досталась им — искусно выделанная шкура белого мамонтенка. На шкуре этой, вокруг центральной точки, символизирующей сердце, нанесены были картины, обозначающие историю всех племен, и тайный смысл сторон света, и все пути земли, и воздуха, и вод, и солнечных лучей, и тьмы. Изображено все это было кровью свежеубитого мамонта. Лишись Народ Шкуры, сразу начался бы голод: Мамонт больше не услышал бы их. Они бы сгинули без следа, как пушинка, выпавшая из гусиного оперения. Ледяной Огонь почувствовал усталость и позволил себе расслабиться. Ему было тепло под меховой паркой, и он чувствовал бы себя вполне довольным жизнью, если бы не судороги, сводящие его старые колени, да не этот угловатый камень, упирающийся в спину. И, как всегда в одинокие ночи, ему припомнилась та женщина на берегу. Какая красавица! Тогда он ни мгновения не сомневался: именно она позвала его в это пустынное место — часть его видения, мучительного Сна, оставшегося после смерти его жены. Может, и впрямь она. В этом видении она отдалась ему, звала его полюбить ее, обрести мир в ее объятиях. А потом вмешался Соглядатай, и все изменилось. Видение исчезло — и он остался, охваченный ужасом перед тем, что совершил. Сила пропала даром. Будущее и прошлое разошлись. То, что могло стать добром, обернулось ужасом. Соглядатай былтам, его присутствие было таким внятным, как голод, иди жажда… или боль. Он убежал, не в силах выдержать того, что совершил над женщиной, которую хотел полюбить. Охваченный яростью, он убежал в горы, требуя ответа у Великой Тайны, вызывая Соглядатая на бой, — но тщетно. — Я только твое орудие, — шептал он небу. — Почему ты так поступила со мной, Великая Тайна? Зачем я тебе, ведь я всего лишь человек? За что ты прокляла меня? Зачем ты оставила меня бездетным — ведь я так мечтал о сыновьях? Он закрыл глаза и покачал головой. Ветер баюкал его, снег оседал в складках его парки, дыхание застывало инеем на отороченном мехом капюшоне. Новые земли тянули к себе все сильнее, и он, усталый, истощенный, покорился этому зову. Его душу относило к югу, все дальше к югу. Как дым от зеленоватого мерцающего огня, он плыл над землей, плыл и видел, слышал, чуял духи и призраки, поднимающиеся над горами, болотами и тундрой. Временами он чувствовал полную свободу, радостное облегчение, будто все оковы с него спали, все пути ему открыты. А после перед ним вырос юноша — и преградил ему путь. Он стоял на каменистом холме, обутый в башмаки с подвязью, одетый так, как водится у Врагов, — в плаще из шкуры Белого Медведя. У юноши были сверкающие глаза Сновидца. — Прочь с дороги, парень, — приказал ему Ледяной Огонь. — Это путь Рода Белого Бивня. — Что ты здесь ищешь? — Знаю, что ищу. Путь моему народу. Сыновей, которых мог бы родить. Юноша вскинул голову: — У тебя уже есть сыновья. Ты нашел то, что искал, — если признаешь это. Твои сыновья — вот зачем ты пришел сюда. Какого из них выберешь? Свет или Тьму? — Он поднял руку. В облаках возник образ прекрасной женщины, с волосами, развевающимися на ветру. — Она — Свет, — сказал рослый юноша. — Выбери ее, и ты вместе со своим народом пройдешь этой дорогой. Он поднял руку, подул на свою ладонь, и из нее поднялась радуга. Она обогнула все небо, и рядом с ней померкло даже великое сборище звезд, зажженных в северном небе Великой Тайной. А потом в небе показалось темное облако. Юноша указал на него: — Выбери Тьму, и вы все сгинете. — Я сказал, прочь с дороги! Мы не оставим от вас мокрого места, несмотря на все ваше чародейство! — закричал Ледяной Огонь, чтобы скрыть свой страх. — Нам не по сердцу этакие Сны и вообще все это колдовство, которое у вас в обычае. Великая Тайна тому свидетель. Наши копья сильнее, чем ваши Сновидения… И ваши Соглядатаи. Не играй с нами, сын Врага. Мы разобьем твой народ, как сухие ивовые ветки. Юноша улыбнулся: — Так вот чего ты хочешь? Уничтожить нас? Это твой выбор? — Нет, — прошептал Ледяной Огонь, чувствуя, как по спине его ползут мурашки. — Я ищу моих сыновей, надежду моего народа, достояние Священной Шкуры. — А что бы ты дал за это? — Глаза юноши сверкнули так, будто внутри его головы горело пламя. Ледяной Огонь вздохнул: — Я? Да что угодно… — Дай мне одного своего сына. А я отдам тебе другого. Сын за сына. Победа — за поражение. Жизнь — за смерть. — Но я… — Ты согласен? Ты выбрал, что достанется тебе, а что мне? Ледяной Огонь растерянно открыл рот и безвольно пролепетал: — Ну если… я бы… — Быть по сему. — И юноша повернулся, задрожал, упал на четвереньки. Его руки и ноги все множились, пока он не обернулся огромным красным пауком. Он побежал вверх по радуге и, добравшись до верхушки, стал прясть паутину из ее цветов. Под конец паутина оплела все небо, вобрав в себя звезды. Ледяной Огонь проснулся, щурясь во мраке. Пурга все еще пряла свое бесконечное кружево. Он потянулся, поправил затекшую ногу. Ворча, он встал. Онемевшее тело плохо повиновалось ему. Подняв глаза, он увидел в небе тень паука. Он все еще нависал над ним. Он смотрел и ждал. — Быть по сему, — прошептал он, все еще во власти видения. Боль сжала его сердце. — Сын за сына? — Рот его вновь искривился в горькой гримасе. — Начать с того, что у меня вовсе нет сыновей. Великая Тайна… Ты опять играешь со мной, как дитя с игрушкой? Ты швыряешь меня, как рыбью кость? Знал ли другой человек подобное горе? И Ледяной Огонь побрел, превозмогая колотье в затекших ногах, прочь от груды валунов, вниз по холму, на равнину, к чумам из мамонтовых шкур. А далеко на юге Бегущий-в-Свете всматривался в ледяное кружево, удивляясь этому странному старику из Других, которому он говорил во Сне такие нелепые речи. И откуда взялись эти слова? Что они значили? Никогда не говорил он так со старшими! Он наморщил бровь. При чем здесь народ… и сыновья? Он пошарил в темноте и почувствовал, как его парка трется о снег. Прошло еще мгновение, прежде чем он вспомнил, где находится… Вещая Охота. Он протянул руку и нащупал волчью шерсть. Значит, правда, так и было. Сколько Снов зараз! Он с испугом поглядел во тьму: — Я пойду на юг с тобою, Волк. Но, старик из Других, кто ты? Зачем ты искал меня? И как могу я, Бегущий-в-Свете, продать тебе сына?3
Пляшущая Лиса туго стянула последним куском кожи мертвое дитя Смеющейся Зари, навсегда скрывая от глаз людских его бескровное личико, и остановилась, чтобы отдышаться. Была она прекрасной женщиной с овальным скуластым лицом и сверкающими черными глазами, круглыми, как у совы. Мгновение спустя злоба и боль исказили ее черты — костяное шило никак не могло проткнуть промерзшую кожу. — Будь она проклята… — Кто? — содрогнувшись, спросила Заря. — Да шкура эта… Заледенела вся — слышно, как трещит, когда я втыкаю в нее шило. — Побыстрее, сделай милость, — взмолилась Смеющаяся Заря. — Мочи нет выносить это. Лиса положила мертвого ребенка себе на колени, быстро втянула ладонь в рукав и, сложив ее в кулак под кожаной манжетой, изо всех сил надавила на шило. Кожа затрещала и поддалась. Ухватив шило зубами, она до конца вытащила его из отверстия и крепко затянула нить. Лицо мертвой девочки было теперь наглухо упрятано в тугой кожаный мешок. «Сколько мертвых! Неужели Долгая Тьма пожрала все наши души? Неужели нигде в мире не осталось жизни и света?» Она со страхом ощупала свой впалый живот. Уж не проросло ли в ее утробе, чего доброго, семя Поющего Петухом? Уже две луны у нее не было месячных, но такое случается с женщинами от голода. А рядом чуть слышно стонала, раскачиваясь взад и вперед, Смеющаяся Заря. Гримаса боли искажала ее треугольное лицо, обострившийся нос походил на птичий клюв. Она царапала свои впалые щеки одним из каменных осколков, в изобилии валявшихся на полу чума (муж Смеющейся Зари, Поющий Волк, был умелым резчиком по камню), пока не брызнула горячая кровь. Тогда она провела острием ножа по своим волосам, отрезав их по самый воротник. Черные локоны упали на промерзшую пятнистую землю. — Заря? — вполголоса окликнула ее Пляшущая Лиса, затягивая последний узел. Призрачное голубоватое личико младенца стояло в ее памяти, как густой масляный дым морозным утром. Она протянула Заре мешок с телом ее ребенка, но та лишь горько качала головой. Пляшущая Лиса, держа ребенка на сгибе левой руки, правой сжала плечо Зари. — Хватит, — мягко приказала она. — Ты только зря тратишь силы: так ты и сама не выживешь. — Может, я и не хочу жить, — всхлипнула Заря, уронив в ладони окровавленное лицо. — Все мои дети умерли этой Долгой Тьмой. Я… — Брось! Конечно же хочешь. Будут у тебя еще другие дети. Ты же не так стара, чтобы не… — Видит ли кто еще Сны? — истерически завыла Смеющаяся Заря, ритмично стуча кулаками по мерзлой земле. Ее постукиванье горьким эхом отдавалось в сердце Лисы. — Что с нами случилось? Зачем мы сидим в этом гиблом месте и понемногу вымираем от голода? Уж не отвернулся ли от нас Отец Солнце, не отдал ли нас во власть Долгой Тьме? — Может, и так, — горько произнесла Лиса. — Но я все равно хочу выжить — назло ему. И тебе не дам сгинуть. Так что хватит истязать себя. Нам надо исполнить обряд. — Неужто в сердце у тебя так же пусто, как в брюхе? — прошептала Заря, широко раскрыв глаза. — Что сделал с тобой этот Кричащий Петухом… — Что сделал? — оборвала ее Лиса. Боль обожгла ее сердце, когда Заря помянула имя ее мужа. Она нахмурилась и опустила глаза. — Он сделал меня сильнее! — Ты же какой-то нелюдью стала! Раньше ты была такой доброй, а теперь… — Доброта — это для живых, — ответила Лиса, широко распахнув полог шатра. Холод вошел в шатер, пронизывающий ветер шевелил их меховые капюшоны. — Мертвецам от нее никакого толку. Заря встрепенулась, странно запрокинув голову. — Но ведь дух моей девочки может еще слышать нас… — Нет никаких духов. — Ты что… Конечно же они есть! Отчего тогда, по-твоему… Лиса сердито покачала головой: — Нет их! Я молилась Отцу Солнцу и Детям-Чудищам две луны… — С тех пор как вышла замуж за Кричащего Петухом? Лиса вновь задернула полог и кивнула: — Да. Они не ответили ни на одну молитву. Заря сморгнула слезу и тяжело вздохнула: — Может, его Сила не дает им услышать тебя. — Может быть. — Но значит, они все-таки существуют? — с надеждой в голосе спросила Заря. — Конечно, — кивнула Пляшущая Лиса. Она залилась краской стыда: до нее дошло, как бесчувственно она вела себя только что. Она взяла в руки тело ребенка и погладила зашитую в мешок голову. О чем она думала, лишая свою подругу последней надежды? — Я ничего такого не имела в виду, Заря. Прости меня. — Я знаю. — Смеющаяся Заря умиротворенно улыбнулась, сжимая руку Лисы. — Ты просто проголодалась и устала — как все мы. Обменявшись ласковыми взглядами, они выбрались из чума. Тусклый, серый солнечный свет озарял равнину. Лиса встала на ноги — и чуть не упала от слабости. Собравшись с силами, она помогла подняться Заре. Кричащий Петухом стоял невдалеке от них. Дряхлая плоть его свисала складками; крючковатый нос делил искаженное гневом увядшее лицо надвое — с одной стороны сверкал иссиня-черный глаз, с другой тускло блестело бельмо. Судя по узким, сжатым губам, этот человек не любил шутить и не умел сочувствовать чужому горю. Он поднял руку и сразу же запел. Его старческий голос брал то высокие, то низкие ноты. Он пел давно известную всем наизусть погребальную песню, моля Блаженный Звездный Народ принять к себе это дитя, хотя у него не было имени. Конечно не было. Народ Волка не давал имен своим детям, пока пять раз не минует Долгая Тьма. Ведь до этого времени они все равно что зверьки. Только научившись говорить и думать, ребенок станет человеком, частью своего Народа. Тогда-то человеческая душа придет к нему — во время Сна — и поселится в нем. Поющий Волк пошел им навстречу — обнять свою жену и принять у Лисы тело ребенка. Он вложил дитя в бессильные руки Зари. Мало-помалу и другие люди стали вылезать наружу из своих чумов. Скорчившись, они пролезали сквозь низкие отверстия в звериных шкурах, из которых сооружены были их жилища, и неловко становились на ноги. Некоторые чуть не падали от голода. Народ их состоял из людей высоких и стройных, со смуглой кожей, так выделявшейся среди этих снегов. Косые морщины легли вокруг их глаз и ртов — следы солнца, ветра и бурь. Полные губы, которые прежде так славно улыбались, сжались в узкие складки, в расширившихся от боли глазах темнело отчаяние. Их грубую одежду, сшитую из серых звериных шкур, покрывали застарелые сальные пятна, потертый мех взъерошили и выщипали пальцы Ветряной Женщины. Щурясь в неярком свете, они угрюмо глядели из-под своих кожаных капюшонов — усталые, измученные люди, чем-то похожие на отполированные временем ледниковые глыбы, среди которых им довелось сейчас жить. Они построились в ряд и медленно, с торжественным пением двинулись вслед за Смеющейся Зарей — вокруг заледенелых чумов к стоящим поодаль сугробам. Заря стала взбираться по пологому склону холма, стуча подошвами о ледяной наст. Споткнувшись, она чуть не выронила свое дитя. Подхватив его и прижав к груди, она глубоко вздохнула и пошла дальше. Следуя за ней по пятам, Народ миновал пригорок. Там и сям из снега торчали полуразложившиеся руки, ноги, оскалившиеся черепа. В прежние дни люди часто уходили на открытую ветру равнину, чтобы умереть в одиночестве. Позже, когда начался голод, многие старики попросту замерзали, блуждая в поисках пищи. Заря положила дитя на вершину пригорка, опустившись на колени и всхлипывая. А вокруг пели люди, пели погребальную песню, надеясь, что Звездный Народ смилостивится и примет к себе еще безымянное дитя. Кричащий Петухом поднял руки, призывая всех к вниманию. — Это была всего лишь девочка! — объявил он. — Давайте закончим все по-быстрому и вернемся к себе в чумы. Заря внезапно перестала плакать и с мольбой устремила на старого шамана опухшие от слез глаза. Пляшущая Лиса нахмурилась. Она поймала отчаянный взгляд своей подруги, и гнев вспыхнул в ее груди. — Попридержи язык, муж, — с дрожью в голосе шепнула она. — Всякое дитя достойно человеческого погребения. — Так ли ты обо мне заботишься, чтобы просить меня о чем-то? Не мешайся-ка не в свое дело, жена… — Хочу — и мешаюсь. Он обернулся и, сверкнув глазами, посмотрел на нее: — Расхрабрилась, вижу? А я вот возьму и заколдую твою утробу — вовек не родишь. — Вот как? — язвительно ответила она. — Заколдуй, сделай милость. Спасибо тебе скажу. В толпе началось брожение. Многие нахмурились, слыша такие речи Лисы. Не в обычае было, чтобы молодая женщина так разговаривала со старшим, особенно если это ее муж. Лиса почувствовала их осуждающие взгляды, и у нее засосало под ложечкой от страха. Всю жизнь она старалась поступать по правилам. Отчего же это так плохо у нее выходит? Кричащий Петухом медленно наклонил голову. Его единственный глаз гневно сверкнул. — Видите? Любому ясно: женщина — это сущее ничто, комок грязи, годный только на то, чтобы бросить в него мужское семя. — Так и есть, — отозвался стоящий в глубине толпы юноша по имени Орлиный Крик. — Каждый это знает. Кончим-ка все это побыстрее и пойдем по домам. — Слушайте все… — начал Кричащий Петухом. — Дурачье вы, — вдруг перебил его ломкий старческий голос, донесшийся из последнего шатра. — Кто, по-вашему, подтирал ваши задницы, когда вы были детьми? А кто отирал ваши слезы, когда вы пугались чего-то? А, отцы? Люди оглянулись, и на лицах у них промелькнула горечь. Обрубленная Ветвь, старейшая в Народе, с трудом подняла кожаный подог своего чума. Редкие пряди седых волос как попало торчали из-под ее лисьего капюшона. Ноздри ее до смешного острого носа раздулись; она искоса смотрела на собравшихся своими старческими карими глазами, и во взгляде ее сквозило безграничное презрение. Народ потеснился, давая ей дорогу. Поднявшись на вершину холма, она грозно сверху вниз посмотрела на собравшихся людей, каждого удостоив гневным взором. В ответ некоторые вызывающе набычились, но большинство почтительно опустило глаза. Она подняла руку, словно не обращая внимания ни на тех, ни на других: — Как можете вы пререкаться друг с другом, когда умер один из вашего рода? — В этот миг Ветряная Женщина что есть мочи пронеслась над сугробами, как бы подтверждая ее слова. Людям пришлось схватиться друг за друга, чтобы не упасть. — Подумали бы, как спасти остальных… — Да, — кивнул Кричащий Петухом, искоса взглянув на нее. — Надо уходить отсюда. Смерть пожрет тех из нас, кто… — А ты мне не поддакивай, старый плут, — огрызнулась Обрубленная Ветвь. Глаз Кричащего Петухом налился кровью. — Ни у кого во всем Народе нет такой Духовной Силы, как у меня! — закричал он, тряся кулаком у нее под носом. — Это я от тебя уже слыхивала. Пляшущая Лиса отступила на шаг, и вовремя: ее муж взвыл, как раненый олень-карибу. — Не дразни меня, старая ведьма! Я прокляну твой дух, и он никогда не достигнет Звездного Народа. Погляжу я, как тебя похоронят — навсегда упрячут в землю, — и ты сгниешь во тьме! Люди понемногу стали отступать прочь от Обрубленной Ветви. — Завтра уходим отсюда! — сам себе сказал Кричащий Петухом. — Уходим? — спросил Поющий Волк, поглаживая голову своей жены. — Я охотился… и ничего не нашел. Если мы умираем от голода, сидя на месте… ведь в пути мы проголодаемся еще быстрее? Хуже того — мы с голоду съели своих собак. Теперь все придется тащить на себе. — Если мы уйдем отсюда, — задумчиво добавил Издающий Клич, — мы потеряем великое множество людей. Думаешь, эти старики выдюжат? Да и куда нам идти? — Он безнадежно взмахнул рукой. Отчаяние читалось на его плоском лице. — Где мамонты? Где карибу? — Может, нам на роду написано было прийти сюда, — горячо произнес Поющий Волк; его жена, затихшая было, вновь начала всхлипывать. — Ты — Сновидец. Сделай же что-нибудь. У меня нет больше сил смотреть, как умирают мои дети. Возвращаться назад? Но сзади идут Другие. Если мы пойдем им навстречу — они убьют нас. Может, если мы пойдем дальше на юг, мы… — Нельзя идти на юг, — дребезжащим голосом произнес Кричащий Петухом. Его изможденное старческое лицо еще больше осунулось и сморщилось от голода. Единственным зрячим глазом он зорко наблюдал за лицами своих товарищей. Видно было, что надменный прищур Обрубленной Ветви смутил их. — Отец моего отца ходил туда. — Его отороченный мехом капюшон загнулся от ветра, обнажая черные с проседью волосы. — Он наткнулся на ледяную стену, такую высокую, что человеку на нее не вскарабкаться. И чайке так высоко не взлететь. Разве что орлу… Но больше никому. Они охотились… — А откуда ты взял, что человеку на нее не вскарабкаться? — ехидно спросила Обрубленная Ветвь, вытирая нос рукавом. — А? Дед твой, что, пробовал? Все замолкли, даже рыдания Смеющейся Зари стихли: всех поразил этот вызов, брошенный величайшему шаману Народа. Лицо Кричащего Петухом побагровело. — Ему не было нужды карабкаться. Достаточно было посмотреть… — Трус он был, — ухмыльнулась Обрубленная Ветвь. — Теперь весь Народ узнал об этом. Да и по тебе это заметно… Возвращайся, если хочешь, на север. Пусть эти Другие убьют тебя. — Она указала рукой в кожаной варежке на серый горизонт. — А я пойду на юг. Куда-то в те края ушла Цапля. А ведь это была настоящая Сновидица! Уж она бы сумела… — Что? — рассмеялся Кричащий Петухом. — Ты пойдешь за этой ведьмой? За этим злобным Духом, который сосал людские души и накликал на них эту Долгую Тьму? Да и потом, Цапли этой и вовсе не было. Это просто легенда. Это всего лишь призрак, марево, окутавшее твой одряхлевший разум. — Вот те на! Да что ты можешь помнить об этом? Я-то ее знала! — сплюнула старуха. — Она отправилась на юг, в поисках Духа Силы… — Так иди куда хочешь! — буркнул Кричащий Петухом, обернувшись к толпе. — Эта старая карга сгинет, и по заслугам. Какой от нее толк Народу? Чтобы охотиться или ловить рыбу, она стара. Чрево ее так же пусто и бесплодно, как ее разум. Даже Снов она больше не видит! Шепот прошел по рядам стоящих людей, лица их посуровели. Не видит Снов? Значит, духи отвернулись от этой женщины. Старый шаман торжествующе приосанился. Десятки глаз беспокойно глядели на Обрубленную Ветвь, ожидая, что она ответит. Старуха только бровью повела. — Ну, от этого мне только лучше… У меня, по крайней мере, не бывает ложных Сновидений, от которых Народу один вред… И уж тем паче я не выдумываю Снов, чтобы держать Народ в повиновении, чтобы морочить его Силой, от которой давно уже ничего не осталось. Некоторые из Народа, перешептываясь, отступили на шаг назад. Пляшущая Лиса только вздохнула, увидев огонек ненависти в единственном черном глазу своего мужа. Второй, мертвый, глаз всегда напоминал ей только о смерти — как окоченелый труп, долго пролежавший в снегу. — Ты что хочешь сказать — что я выдумываю Сны? — воскликнул шаман. — Да ты… — Расскажи нам лучше про север, — выкрикнул Вороний Ловчий, презрительно сплюнув в сторону, где стояла старуха. — Зачем нам идти туда? — Потому что это наша земля! — закричал шаман, заглушая причитания Ветряной Женщины. — Что же нам, забыть об этом, бросить на произвол судьбы останки наших предков только из-за этих Других, которые… — Я не боюсь Других! — спокойно произнес Вороний Ловчий. — Подумайте-ка, люди, — продолжал он. — Что с нами приключилось? Другие поселились в наших лучших охотничьих угодьях, на тропе карибу. А чем дальше мы уходим к югу, тем суше становится, тем выше горы, тем ветреннее. Мы больше не можем во время Долгого Света переплывать озера, собирать мидий на берегу. Почему? Потому что Другие загнали нас сюда! Разве карибу заходят так далеко к югу? Или мамонты? Посмотрите на мох, на дерн, на полынные травы. Видите, какие они здесь чахлые? А вдруг, если мы двинемся дальше к югу, они и вовсе исчезнут? Не будет пищи карибу и мамонтам — не будет и нам. Я убил Дедушку Белого Медведя, — закончил Вороний Ловчий, — справлюсь и с этими Другими! — Ты молодой дурень, — брезгливо хмыкнула Обрубленная Ветвь. — Садись-ка себе в сторонке и не сбивай с толку добрых людей. — Хватит, старуха! — гаркнул Кричащий Петухом. — Народу надоела твоя болтовня. Оставь нас! Обрубленная Ветвь покачала головой: — Вот к чему пришли мы под твоим началом! Ссоримся между собой, когда надобно молиться об упокоении души этого младенца! — Она дала знак Смеющейся Заре: — Иди! Но та стояла неподвижно, глаза ее темные казались вырезанными из обсидиана. Старуха Кого-ток, стоявшая рядом с ней, кивнула в знак согласия. Кричащий Петухом окинул взглядом озабоченные лица. Некоторые опустили глаза. Другие все еще смотрели на него с надеждой, помня о былом или веря его посулам и угрозам. — Я хочу закончить о юге, куда зовет вас эта старуха. Мой дед и его люди охотились там, — сурово выкрикнул он. — Несколько дней они не видели ничего, кроме камней, гальки, холода и непроходимых болот. Они голодали, как мы. Много дней шли они вдоль этой ледяной стены, ели собственную кожаную одежду, чтобы сохранить хоть немного сил. Многие, очень многие погибли. А потом они повернули на север, надеясь встретить мамонта или хотя бы тюленей и лисиц. Они шли, пока не достигли Соленых Вод. Но Ледник продолжался и здесь, он уходил далеко в море. В отчаянии они вернулись на запад, к Большой Реке. Они знали, что сыщут там пропитание. — Он возвысил голос, стараясь перекричать ветер. — Там они нашли тюленей, и раков с устрицами, и карибу. Они поселились там, и отец моего отца завещал моему отцу, а тот — мне: «Не ходи на юг! Там ледяная стена. Там смерть». — Значит, надо идти на север, — согласился Издающий Клич. — Может, удастся пробраться на запад, а там идти вдоль гор к… — Нас погубит Ветряная Женщина, — прошамкала Серая Глыба. — Не забывай, нынче середина Долгой Тьмы. Ветряная Женщина засмеется и позовет Облачную Мать. Как мы тогда спасемся? А? Скажи-ка мне. Как мы выберемся из самого средоточия бури? Ветряная Женщина заморозит нас по пути. Наши кости будут… — А здесь что нам делать? — спросил Кричащий Петухом. — Помнишь, как я гадал по внутренностям чайки? Приметы сказали мне, что надо идти на север. Я увидел… — Ничего ты там не увидел! — саркастически закричала Обрубленная Ветвь, взмахнув в воздухе кулаком. — Ничего ты там не увидел, кроме темноты на годы вперед. А теперь тебе приходится врать, чтобы скрыть позор. Что ж, ври… и веди нас всех на гибель. Уголком глаза Пляшущая Лиса заметила: Прыгающий Заяц внезапно сорвался с места и побежал, петляя среди лежащих на снегу мертвых тел. Наконец он упал на землю, широко раскрыв глаза. — Смотрите! — закричал он. — Кровь. Здесь, у ног Летящей-как-Чайка. Мужчины двинулись вперед. Пляшущая Лиса не обращала на них внимания. Она примостилась близ Смеющейся Зари, стараясь успокоить ее в этой суматохе. — Идем, — с нежностью сказала она, — я спою с тобой. Мы с тобой сами посвятим твою девочку Звездному Народу. Прекрасным и чистым голосом запела она древнюю погребальную песнь. Заря из последних сил чуть слышно повторяла ее слова. — Волчий след, — громко произнес Издающий Клич, заглушая пение женщин. — Здесь ходит волк. — Он наклонился, разглядывая снег. — Здесь, видите? Пришел к нам, а потом опять убежал в лес. — Он пополз на четвереньках по оледенелому снежному насту. — Эй! И здесь кровь! Волк-то совсем плох! Вороний Ловчий огляделся; на лице его было такое выражение, будто он что-то ищет. — Где мой брат, Бегущий-в-Свете? У Лисы прервалось дыхание, сердце ее вздрогнуло. — Бегущий-в-Свете? Сжав на прощание руку Зари, она опрометью побежала вниз по склону к чумам. Лед угрожающе блестел под ее ногами. Она с трудом перевела дыхание, ноги ее подкашивались — слишком слаба была она, чтобы так мчаться. Добежав до чума Бегущего, она пролезла в отверстие и, широко раскрыв глаза, окинула взглядом темноту под мамонтовыми шкурами. Несколько стариков и беспомощных детей безразлично взглянули на нее. Плащ Бегущего-в-Свете лежал на земле, оружия его не было. Она вылезла на свет и побежала обратно по склону, крича: — Его нет. Он взял свое оружие и… — Один волк, — сквозь зубы произнес Поющий Волк. Сняв рукавицу, он взял в горсть немного пропахшего мочой снега и понюхал его. — Голодный Волк. Как мы… совсем истощал. — И Бегущий-в-Свете пристрелил его! — воскликнул Тот-кто-Плачет. — Может, Свет и не сильно ранил его, но зверь умер. Я чую в этой крови запашок выпотрошенных внутренностей. Дух радости и спокойствия снизошел в этот миг на Народ, как Ветряная Женщина нисходит на ивовые ветви. Пляшущая Лиса улыбалась, мир воцарился в ее сердце. Бегущему-в-Свете под силу спасти их. Она им гордится… Тяжелая рука легла ей на плечо: Кричащий Петухом, задрав ее голову, заглянул ей в глаза и тихо прошипел: — Рада, а? Рада, что Бегущий-в-Свете убил волка? Она попыталась вырваться, но он держал ее крепко. — Конечно рада. Думаешь, мне жить не хочется? — Один волк? На все эти голодные животы? Она содрогнулась, но хватка Кричащего стала еще крепче. Ей ничего больше не оставалось, кроме как смотреть прямо в его белый, мертвый глаз. Как всегда, она задрожала от ужаса. — Другие… охотники… и того не приносят. — Ты моя жена. А заглядываешься, я замечаю, на Бегущего-в-Свете. Я видал, как вы с ним улыбались друг Другу. Знаю, что у тебя на сердце, женщина. — Он так сжал ее плечо, что она вскрикнула. — И что у него на сердце — тоже знаю. — Ну и что с того? — ответила она. — Я твоя жена. Я не могу… — Помни это! — сказал он, отталкивая ее, и во весь голос добавил: — Я ухожу отсюда на рассвете Отца Солнца. Я пойду на север… потом на запад вокруг гор. Это и есть нужный нам путь — путь мамонтов. Я видел это во Сне. — Он повернулся и заковылял в свой чум. — Ну и кто пойдет? — крикнула ему вдогонку Обрубленная Ветвь. — Кто пойдет за человеком, который сочиняет ложные Сны? Кричащий Петухом остановился, а потом пошел дальше, как будто ее слова были чем-то вроде бормотания Ветряной Женщины. Пляшущая Лиса пошла вслед за ним. Сердце ее билось неровно от испепеляющей ненависти. — Оставь его, — прошептала ей на ухо Обрубленная Ветвь, — Можешь поселиться в моей норе. — Тогда мы обе умрем с голоду, бабушка. — Свет не даст тебе голодать, — прошептала она. — Он все так же любит тебя. Лиса почувствовала комок в горле. Она тяжело вздохнула, чтобы не разрыдаться. — Что с того? В руках у Кричащего Петухом моя душа. И твоя тоже. — О чем ты? Да, он связывает в узелки наши волосы, колдует с кровью из наших месячных. Только все это без толку, если у человека больше нет Силы. А он сейчас не опаснее, чем выпотрошенный волк. Уж поверь мне. — Пока он держит в своей власти Народ, бабушка, он опасен. Он может сделать со мной что ему вздумается, и никто за меня не заступится. — Не давай ему совсем уж забить тебя, — прошептала Обрубленная Ветвь. — Лучше быть последней бобылкой. Старуха повернулась к Смеющейся Заре, погладила ее склоненную голову и неверной походкой побрела к себе в чум. Старуха Кого-ток подошла, чтобы прошептать что-то Обрубленной Ветви на ухо. Но та лишь сердито кашлянула и отстранила свою сверстницу. Кого-ток помедлила минуту, сделала шаг в сторону Лисы, но потом остановилась. Пошевелив губами, он пошла вслед за Обрубленной Ветвью к чумам. А Лиса с каждым шагом ощущала все большее отчаяние. Никогда она не сможет уйти от Кричащего Петухом! Он убьет ее, и Народ ему в этом поможет. Она услышала, как хмыкнул у нее за спиной Вороний Ловчий, и резко оглянулась. Судя по выражению его лица, он слышал каждое слово Обрубленной Ветви. — Будь осторожна, — прошептал он, нависая над ней. — Может, Сила твоего мужа и ушла, но никто, кроме Обрубленной Ветви, в это не поверит. Они разорвут тебя в клочки, если ты покроешь его позором. — Я не нуждаюсь в твоих советах. Он усмехнулся и смерил ее взглядом с головы до ног. — Пока нет. Но потом — как знать… — Никогда! Улыбаясь, он ухватил пальцами ее колышущийся на ветру локон. Погладив его, он прошептал: — Посмотрим. Она в ярости отстранила его. Он внимательно поглядел ей в глаза — будто прямо в душу залез. — Если попадешь в ловушку, — прошептал он заговорщическим голосом, — помни: я с тобой. — Уходи-ка ты прочь, и побыстрее! Он покачал головой, улыбнулся на прощание и стал спускаться с пригорка. Она зажмурилась.4
Пляшущая Лиса стояла в толпе Народа у большого чума. Она вглядывалась в бескрайнюю тундру сквозь белые вихри метели; сердце ее замерло, когда она увидела вдалеке три человеческие фигуры. Бегущий-в-Свете шел первым. Пальцы Ветряной Женщины трепали его парку из шкур карибу, в складках белели полосы инея. Шепот благоговения прошел по рядам стоящих, когда луч света выхватил его лицо. Лиса прижала одетую в кожаную варежку руку к губам. «Погляди-ка, как он раскрасил свое лицо!» Красные линии, начертанные кровью, спускались по щекам, кольцом окружая рот. Слева на лбу запекшейся кровью был нарисован какой-то зверь — не то медведь, не то волк. Сердце Лисы вздрогнуло. «Погляди-ка, как сверкают его глаза — как светильник из китового жира! Он видел что-то необычное, что-то обладающее Силой. Неужто духи и впрямь существуют?» — Ха… хи-хи! — взвизгнула Обрубленная Ветвь. Ветряная Женщина трепала ее седые космы. Она подняла костлявую руку и ткнула коричневым пальцем в оледенелый воздух: — Вот… Вот Сновидец! Видите свет на его лице? Здесь был Дух! Дух отметил его знаком Силы! — И она возбужденно захлопала в ладоши. Пляшущая Лиса со страхом посмотрела на Кричащего Петухом. Его фигура угрюмо темнела на фоне беснующихся белых струй. Видно было, как сжались его челюсти, как втянулись обвислые щеки. — Мой брат — Сновидец, Собеседник Духов? — ухмыльнулся Вороний Ловчий. — Снег слишком ярко блеснул на солнце — вот ему и примерещилось невесть что! Лиса поежилась, почувствовав на своем лице взгляд сверкающих черных глаз. Она обернулась, услышав шаги: Ловчий подошел и стал рядом с ней. Сжав зубы, она вновь устремила взор на Бегущего-в-Свете. — Мой брат прост умом, женщина, — прошептал Вороний Ловчий. — Его мысли в ином мире, не там, где наши с тобой. Она вздохнула и обернулась к нему: — Откуда ты знаешь? — У тебя на лице написано все, что ты думаешь, — ясно, как следы на свежем снегу, — сказал Вороний Ловчий. В глазах его читалась саркастическая усмешка и какое-то еще — неприятное, ранящее — выражение. — И не я один это вижу. — Не знаю, о чем ты… — Думаю, знаешь. — Улыбаясь, он отошел прочь, сильный, изящный, привлекательный, несмотря на истощение. Да пропади он пропадом, откуда у него такая самоуверенность? Как он осмеливается так смотреть на нее? Ведь Кричащий Петухом редко ошибается. Он знает, что творится в душе человека или животного, — в этом ему нет равных. Двое детей, вырвавшись из толпы, с приветственными криками бросились навстречу Прыгающему Зайцу и Тому-кто-Плачет: они несли волчьи кости, с которых свисали скудные куски промерзшего мяса. / Сам Бегущий-в-Свете нес на плечах только серую волчью шкуру. На ней все еще болталась голова зверя с тускло блестящими заледеневшими глазами. — Бегущий-в-Свете принес мясо! — воскликнул Прыгающий Заяц. Затем его голос возвысился и зазвучал мощнее: — И он принес Сон! Они напряженно ждали, глядя на красно-белые пласты мяса, свисающие с плеч охотников… Едва ли его хватит, чтобы спасти их жизнь. Сон? Вещий Сон? Бегущий-в-Свете остановился, прежде чем войти в круг, и бросил взгляд на каждое из устремленных к нему лиц. Все затихли, кроме Ветряной Женщины, которая, играючи, потрепывала их одежды, хлестала их лица прядями развевающихся волос. — Говори же! — прохрипела в тишине Обрубленная Ветвь. — Волчий Сон, — тихо, не поведя бровью, произнес он. — Только не сейчас, не на холоде. Идем в чумы, пока Ветряная Женщина не отняла все наше тепло и не швырнула его в Долгую Тьму. — Давай-ка руби мясо, — мрачно буркнул Кричащий Петухом. — Полно в игрушки играться, мальчишка! Люди голодны. — Нет, — все так же спокойно покачал головой Бегущий-в-Свете. — Волк дал мне мясо, чтобы вести людей на юг. Он явился во Сне и указал мне путь. Его тело прокормит Народ в дороге. В жилах моих отважная кровь: это — путь. — Ба! Ты? Да ты еще ребенок. Ты и знать не знаешь, что такое настоящий Сон, подаренный Духами… — Замолчи-ка! Поглядите на него! Смотрите — вот Сила! Сон — у него в глазах! — взвизгнула Обрубленная Ветвь, гневно ткнув скрюченным пальцем прямо в лицо Кричащему Петухом. Дыхание Лисы пресеклось: глаза Бегущего-в-Свете и впрямь страшно сверкали и ходили в орбитах — так волк в ночной тьме глядит в лицо охотникам. — Мы пойдем на север. — Кричащий Петухом поднял руку, указывая туда, где над самым горизонтом мерцали лучи Отца Солнца. — Я тоже видел Сон… мальчик мой. Мамонт зовет нас туда, откуда мы пришли. Как я говорил вам прошлой Долгой Тьмой, помните? Так идем же обратно… — Идем. — Бегущий-в-Свете поднял кулак. — Вещая Сила сама выбирает, к кому прийти. Человек ей не указчик. Волчий Сон позвал меня — и тех, кто пойдет за мной — на юг. Там, в Великом Леднике… — Там Смерть! — срывающимся голосом воскликнул старый шаман. Глаза Бегущего-в-Свете сверкнули, и старый шаман отступил, словно испугался юноши. Он выдохнул, и в неярком свете видно было, как воздух, замерзая на лету, белым облаком собрался у его рта. В лицо собравшимся ударил резкий порыв ветра, и люди стали отворачиваться, прячась от оледенелых рук Ветряной Женщины. — Смерть! Слышишь, мальчишка? — Мертвый глаз Кричащего Петухом блестел ледяным белым блеском, но его черный глаз скользнул по Бегущему-в-Свете, как кремень по граниту. — Чудища живут во льду. Духи древних мертвецов поют оттуда. — Он обернулся, обращаясь к каждому из Народа: — Когда вы приблизитесь к Великому Леднику, вы услышите, как они скрипят и бормочут, как трещат их кости под тяжестью льда. Они убьют вас! Надо идти на север! — Мы пойдем на юг! — воскликнула Обрубленная Ветвь. — Может, ты и хочешь погибели от рук Других, да только больше никто… Ковыляя, она подошла к Бегущему-в-Свете и коснулась морщинистыми пальцами его задубелой кожи. — Видишь меня, мальчик мой? Посмотри на меня. Видишь… Видишь… Сон? Она обхватила руками его лицо и приблизила к своему. Их дыхания слились в единое белое облако. Мгновение она стояла неподвижно, сжав пальцы у него на шее. Затем она притянула его еще ближе к себе, так что их глаза почти коснулись друг друга. — Ха-ха! — взвизгнула она, отпустив Бегущего-в-Свете, и отступила назад, разведя руки, чтобы не упасть. А потом она села на землю и стала что-то напевать себе под нос; Народ с испугом и удивлением смотрел на нее. — Оба дурни — и тот и другой, — хмыкнул сзади Вороний Ловчий. — Бабушка… — Смеющаяся Заря сжала высохшую ладонь старухи. — Что это такое у Света в глазах? — Сон, — прошептала старуха. Она беззвучно пошамкала губами, глядя в пустоту, и добавила: — Волк в его глазах… Волк. Издающий Клич смущенно обернулся к Кричащему Петухом: — Это правда? Ты долго был нашим вождем, в разные земли шли мы за тобою… когда мы болели, ты исцелял нас. А Бегущий-в-Свете говорит, что твой Сон — ложный. Откуда нам знать, кто прав? — Он — мальчишка, — спокойно произнес Кричащий Петухом. — Он играет в детские игры, а речь-то идет о жизни и смерти Народа. Чтобы увидеть Сон, нужны пост и особый навык. Не след вам верить… — Да он четыре дня не ел! — воскликнула Смеющаяся Заря. — Он отдавал еду мне… для ребенка. — Ии-и! — Серая Глыба, морщинистая старуха, так и впилась в Бегущего-в-Свете своими черными глазками, свернув в трубочку тонкие губы. — Четыре дня, ага! Да это ж вещее число! Столько дней идет Отец Солнце над сердцем земли. То, что справа, и то, что слева, сходится воедино. — Он же мальчишка! — взвизгнул, сжав кулаки, Кричащий Петухом. Бегущий-в-Свете содрогнулся, как будто шаман схватил его своей задубевшей рукой. — Волк приходил ко мне! Он спасет тех, кто пойдет к югу. Он указал мне разлом в Великом Леднике, где мы можем пройти. С той стороны есть мамонты. И бизоны тоже. И карибу гуляют по зеленой траве, отращивая новые рога. Пляшущая Лиса приоткрыла рот от удивления, встретившись глазами с Бегущим-в-Свете. — Я вижу Сон, — прошептала она. — Так все и есть… В глазах у него отражено… — Ступай в чум! — приказал старый шаман. — Ступай и согрей мой плащ. Завтра идем на север. Надо как следует отдохнуть ночью. — Нет! — ответила она. Она глядела на него невидящими глазами, словно удивляясь его гневу. Ярость исказила тощее лицо старика. Он замахнулся на Лису. — Не тронь меня! — вскрикнула она, отклонившись назад и заслоняя лицо руками. — Иди! — приказал Кричащий Петухом. Поспешая к чуму, она обернулась и увидела гневное лицо Бегущего-в-Свете. Он шагнул в середину круга; Обрубленная Ветвь, пытаясь удержать его, положила ему руку на плечо. Приподнимая полог чума, Лиса слышала громовый голос своего мужа: — Не слушайте этого младенца! Мамонты ушли оттуда… на север! Я видел: наши охотники гонятся за ними, мечут копья в бегущих мамонтят… Матери кружатся рядом, задирают кверху хоботы, чтобы накликать на нас Ветряную Женщину. Но мы хитрее! Мамонтята увязают в снегу, их кровь — на наших копьях. Стадо бежит на север, а мы с добычей! — Лжец! — визжала в ответ Обрубленная Ветвь. — Ничего ты не видел! Ты выдумал это только что. В твоих глазах нет Сна. Лису передернуло: до нее донесся звук удара. Она с головой закуталась в плащи Кричащего Петухом, чтобы не слышать этих все продолжавшихся звуков — ударов плоти о плоть. Она забилась в угол: у нее живот заболел от переполнявшего ее страха. Она боялась за старуху и за себя тоже — ведь она при всех пререкалась с мужем. Она унизила его днем — он может унизить ее ночью. Она свернулась в комок, стараясь не ослабеть и не впасть в агонию. Так бывает, она знала. Кричащий Петухом опять замахнулся на Обрубленную Ветвь. Старуха попятилась, поскальзываясь на льду и бормоча что-то себе под нос. — Оставь ее в покое, — сурово произнес Бегущий-в-Свете. Он вспомнил на мгновение испуганное лицо Пляшущей Лисы — мысль о ней обожгла его. Волчья кровь — могучая и густая — наполняла его жилы. Глубоко в душе его вспыхнула ненависть к этому старику, тиранящему его Народ. — Что я слышу? Мой брат так расхрабрился? — произнес Вороний Ловчий, скрестив руки на груди. — Ты хочешь нарушить мир среди Народа? — отозвался Кричащий Петухом. — Ты? Ты угрожаешь мне? — Какой мир, когда бьют старух? Ты уже раз ее ударил… — Не учи меня! — Кричащий Петухом выпрямился и сжал кулаки. — Кого хочу, того и наказываю. — Никто не имеет права поднимать руку на старших. Даже… — Я убью тебя, мальчишка! Моя Сила велика… — Старик побледнел и усмехнулся, обнажив желтые гнилые зубы. Он согнулся до самой земли и, выпростав из рукава костлявую ладонь, стал чертить в воздухе магические знаки. Бегущий-в-Свете глубоко вздохнул и тревожно потрогал копье. — Волк защитит меня. Я не боюсь. Но на самом деле он боялся. Ему не раз доводилось видеть, как действует колдовство старого шамана. Сейчас он про себя просил Волка даровать ему храбрость. — Четыре недели, — затянул на уже привычный мотив Кричащий Петухом, — твоя утроба не будет принимать пищу. — Затем он запел что-то незнакомое, воздев к небу руки и отплясывая прежде неизвестный танец. Бегущий-в-Свете зажмурился. Он почувствовал, как Сила Кричащего Петухом подбирается к его душе. — Волк хранит меня, — повторял он снова и снова. Сердце его колотилось что есть мочи. — Он не даст мне умереть, пока я не приду в землю, что лежит за Большим Ледником. — Он потрогал знак, начертанный волчьей кровью у него на лбу. — Волк ведет меня на юг, в страну Отца Солнце. Я иду за Волчьим Сном. Сила Кричащего Петухом, кажется, отступила. Бегущий-в-Свете открыл глаза и с улыбкой облегчения посмотрел на пляшущего старика-шамана. Он услышал восторженные крики у себя за спиной. Люди признали его, поверили в его Силу. Обрубленная Ветвь поднялась на ноги и встала во весь рост, отклонившись назад, — древняя и мудрая, как сам Дедушка Белый Медведь. Ее беззубый рот радостно улыбался. — Волчий Сон! — крикнула она своим скрипучим старческим голосом. — Э-ге-ге! Я иду на юг с Бегущим-в-Свете! Я иду на юг с Волком! Отец Солнце блеснул над горизонтом на юго-востоке. В лучах его еще более впалыми показались глазницы и щеки изможденных людей. Тьма стала рассеиваться, как пепельный дым. Извивающиеся радужные огни вспыхнули на небе: это Дети-Чудища проснулись и начали свою битву. Эти Двое, добрый и злой, борются с начала времен, и нет конца их схватке. — Вы идете к югу на верную смерть! Слушай меня, Отец Солнце! Я, Кричащий Петухом, видел твой Сон. Чуешь ли ты мою Силу? Я проклинаю этих… этих предателей! Их души не достигнут Блаженного Звездного Народа. Смерть! — визжал шаман, размахивая руками перед Бегущим-в-Свете, как садящийся на землю орел — крыльями. — Я иду за Волком. Все, кто отведает мяса Волка, пойдут за моим Сном, — ответил молодой охотник и двинулся сквозь возбужденную толпу к своему чуму.5
Малиновые отблески ложились на стены чумов, и при этом свете еще заметнее были страх и тревога, написанные на лицах людей. Они сидели, сгрудившись, у низеньких костров, пытаясь согреться в струях темного дыма. Издающий Клич поднес к зубам рукоятку нового каменного дротика, пытаясь нащупать языком выступ оленьего сухожилия, которым к рукоятке крепился каменный наконечник. Зажав жилу сточенными резцами, он что есть мочи затянул узел и с удовлетворением посмотрел на свою работу: наконечник прочно сидел в раструбе древка. Поющий Волк уложил в яму, на дне которой тлел огонь, зловонный кусок мамонтового навоза. Если добавить сухого мха — тепла хватит. Сегодня удачный день: один из детей нашел топливо там, где ветер развеял снежный покров. Но он все еще не пережил до конца смерть маленькой дочки… Навоз горел красноватым пламенем, густой, жирный дым поднимался над ямой. Издающий Кличперевел взгляд со своего дротика на кусок волчьего мяса, лежащий на полу чума: — Что ж, мне так всю ночь и сидеть здесь, глядя на это мясо? — Кто сильнее? Твое брюхо? Или страх? Сам знаешь, что сделает с тобой Кричащий Петухом, если ты прикоснешься к этому мясу. Поющий Волк и сам не мог отвести глаз от оттаивающего куска мяса. Огонь бросал на него красный отсвет. Поющий Волк тяжело сглотнул слюну, как будто не в силах справиться с влагой, переполнявшей его рот. — Шаманы, тоже мне. — Издающий Клич изо всех сил сжал древко копья. — Играют с Силой как хотят, а Народ в это время помирает от голода… Ты как знаешь, а я ем это мясо. — И пойдешь на юг с Бегущим-в-Свете? — спросил Поющий Волк, удивленно подняв бровь. Издающий Клич на мгновение замер, склонившись над куском мяса. На лбу его выступили морщины. Он закусил губу; при свете огня его круглое лицо выглядело почти упитанным. Его и так приплюснутый нос казался еще короче из-за высоких плоских скул. Даже ему изменила его обычная веселость — слишком уж нестерпим был голод. Издающий Клич неуверенно пожал плечами: — Вороний Ловчий говорит, что его брат — глупец. Глупец может внушить сам себе что угодно. А ты знаешь Вороньего Ловчего, он человек рассудительный, зря не скажет… — Да, Вороний Ловчий — малый с головой. Но как же тогда два родных брата могут быть такими разными? — Что же нам делать? Посмотри-ка на это мясо. — Издающий Клич потрогал его рукой. — Какое Духам дело до моего желудка? Мы же сдохнем, коли есть не будем! — Просто все шаманы — сумасшедшие, — буркнул Поющий Волк. — Я буду есть. Ты веришь, что Духи вошли в это мясо? Поющий Волк почесал под мышкой и задумчиво зажмурился. — Конечно же нет. Не будь дурачком. Никто не может знать заранее, что сделают Духи. — Он помолчал. — Кричащий Петухом не захотел отпеть моего ребенка! Не захотел! Рядом с ним сидела Смеющаяся Заря. Глаза ее были полны слез. Он со всей силой сжал ее руку. Издающий Клич с болью посмотрел на него: — Ты видел глаза Света, да? Был в них Сон или нет? Он поежился и пожал плечами: — Не знаю. Что-то было, но… — Но что? — Вороний Ловчий сказал… — Знаю, что он сказал. — Издающий Клич презрительно хмыкнул и улегся на спину, скрипнув стертыми зубами. Поющий Волк покачал головой и решительным движением достал из своего мешка каменный резец. Он искусно смастерил его — узорный, с раскрашенным острым наконечником инструмент, которым можно было резать дерево, кость и рог. Потом он поднял с промерзшего пола кусок мамонтового бивня, из которого выварили весь костный мозг. Морщины под его глазами стали глубже; он принялся что-то вырезать на бивне. — Кричащий Петухом наложил проклятие на всех, кто будет есть волка. — Вот как? Ну так вот что я скажу: оба они — и Кричащий Петухом, и Бегущий-в-Свете — правы в одном: надо уходить отсюда, и побыстрее. Только далеко ли мы уйдем на голодное брюхо? Зеленая Вода, жена Издающего Клич, подошла к ним. Плечи ее стягивал кусок волчьей шкуры. — Здесь нам все равно не наесться, — произнесла она своим красивым, богатым оттенками голосом, подняв бровь. Она глядела на своего мужа с любовью, которую не мог убить даже голод. — Никто не видел зверя… Даже следа никакого! Еще немного посидим здесь — сможем ли вообще передвигаться? Издающий Клич поглядел на только что починенный дротик и запел священную песню, посвящая его Духам, прежде чем погрузить в ножны из шкуры карибу. Я ем мясо. — Мое дитя умерло, — спокойным голосом добавил Поющий Волк, бросив взгляд в угол чума — туда, где сидела Смеющаяся Заря. Рот ее был искривлен болью. снова перевел взгляд на блестящий в отблесках огня кусок мяса. — Никого из моих детей не осталось в живых… Женщины молча глядели на него. В глазах Смеющейся Зари сквозили пустота и отчаяние. — А кто следующий? — добавил Поющий Волк. — Заря? Да? Иди я? Я следующий? Кто следующим умрет? Издающий Клич беспомощно поднял руку и потер задубевшим пальцем угол глаза, куда попала частичка копоти. — Кричащий Петухом говорит — ты… Если съешь мясо. — Моя дочка, — продолжал Поющий Волк, — могла бы стать красавицей, дать жизнь Народу. — Он помолчал. — А Кричащий Петухом даже не отпел ее как подобает. Не стоит она того, сказал. Вот еще одна смерть… а тут перед нами мясо. Сколько дней мы голодали? Сколько времени не видели ничего, кроме этой бесконечной метели? — Долго. Поющий Волк привычным движением обхватил свой резец и вновь стал чертить знаки на плоской кости. — Брошенная Кость встретил Дедушку Белого Медведя, — напомнила Зеленая Вода. — Об этом тоже стоит поразмыслить, — ответил Издающий Клич. — Когда это прежде Дедушка Белый Медведь заходил так далеко на юг? Значит, Духи хотят, чтобы мы ушли отсюда. — Издающий Клич поежился и провел пальцем по сломанному острию, которое он только что оторвал от рукоятки копья. — Надо его тоже подточить… В этих краях мало хорошего камня, годного на оружие. Может, мы найдем обсидиан с той стороны Большого Ледника, а? Или хороший кварц? Может, эти погибшие, о которых говорил Кричащий Петухом, укажут нам дорогу, как ты думаешь? — Как может это пойти во вред — есть мясо, в котором живет Дух? — тихо спросила Смеющаяся Заря. Поющий Волк растерянно вздохнул: — Если выбирать между двумя Вещими Снами, я бы выбрал Сон Бегущего-в-Свете. Он… — Он всего лишь человек. — Раньше Кричащий Петухом не ошибался, — напомнила им Зеленая Вода, теребя рукой край своего плаща. — Оба правы? — недоуменно спросил Издающий Клич. — И зовут нас идти в разные стороны? Ну, это уж выше моих сил — угодить обоим! Не могу же я разорваться. — Но ты видел, как смотрел Бегущий-в-Свете? — Лучше помереть от голода, чем эдакое: чтобы мое брюхо не принимало пищу… Помнишь, Кричащий Петухом проклял Клейменую Лапу? У того выпали все зубы! Издающий Клич вразвалку подошел к своему мешку, достал хорошее роговое острие и толстый кусок шкуры с отверстием посредине, встал на место, хорошо освещенное красноватым светом огня, опытным взглядом осмотрел сломанный наконечник, хмыкнул. Замотав его куском кожи, чтобы защитить свою руку, и поднеся к самому носу, он стал роговым резцом отсекать от наконечника одну за другой длинные и плоские каменные стружки. — Эй, — нахмурился Поющий Волк, — делай это снаружи. Ты и так уже все засыпал этими стружками — и еду, и утварь. Куда ни сядешь — всюду они попадаются. — Что? Да ведь мы завтра все равно отсюда уходим. Что, думаешь, это рассердит волка? Когда он обнюхает все вокруг, ища, не забыли ли мы здесь что-нибудь, он легко сумеет отличить осколки камня от льда. Зеленая Вода раздраженно вздохнула и принялась чинить подошву кожаного башмака, с трудом втыкая костяную иглу в толстую, задубевшую шкуру. Сидя в углу, она искоса бросала взгляды на спорящих мужчин. Издающий Клич продолжал точить копье. Поющий Волк вертел в руках мамонтовый бивень, поворачивая его на свет. — Обрубленная Ветвь говорит, что сила Кричащего Петухом ушла. А Кричащий Петухом уверяет, что Свет просто мальчишка, вздумавший поиграть в шамана. — Ага! — хмыкнул Издающий Клич. — Пойдем на север — и попадем прямо в лапы к этим Другим. Ты знаешь: они перебили почти все племя Гейзера — женщин пленили, а лагерь разрушили. А тех, кому удалось уйти живыми, наверняка добили прошлым Долгим Светом. Дурные они люди, эти Другие. Чтоб их поганые души провалились в тартарары! — Вороний Ловчий хочет перебить их, — заметил Поющий Волк. — Он считает, что можно отогнать их назад. Так ударить по ним, чтобы они навсегда оставили нас в покое. Только вот что я думаю: а если он не прав? А если не выйдет? — Вороний Ловчий хочет одного — самоутверждения, — усмехнулся Издающий Клич. Он вспомнил прежние годы. Бегущий-в-Свете и Вороний Ловчий всегда не ладили, и зачинщиком в этих ссорах обычно был Ловчий. — Хочет умирать — пусть умирает один. Для дротиков найдется место получше, чем мое брюхо. — Он попробовал острие ножа, прижав его к своей мозолистой ладони. — Я буду есть мясо. Волк не позволит Кричащему Петухом мучить нас. Это не Его путь. — Кричащий Петухом боится юга, — напомнила Зеленая Вода, не отводя глаз от мужчин. Ее слова, а еще больше — ее голос вновь заставили мужчин задуматься. Зеленая Вода умела сказать простые вещи так твердо, рассудительно, с чувством, что никто не оставался безучастным. — М-да, — согласился Поющий Волк, облизывая губы. — Чего же бояться человеку, если у него есть такая Сила? — Духов, — ответил Издающий Клич. Он внимательно посмотрел на Поющего Волка, поигрывая только что подточенным копьем. — Если только у него есть Сила. — Бегущий-в-Свете не боится. — Вот, вот… Дурачки всегда смелее всех. Резец Поющего Волка царапал бивень. Кремень поблескивал на свету, поворачиваясь в его сильных и умелых пальцах. — А что до меня — я смотреть не могу на Кричащего Петухом. Следующий раз, как буду я убегать от Дедушки Белого Медведя, Ветряная Женщина выдаст ему мой запах. А все потому, что Кричащий Петухом убил мой амулет. — Не бойся. Дедушка Белый Медведь как почует твой запах — сразу же убежит на край света. Поющий Волк с досадой посмотрел на него: — Не дурачься. Мне дела нет, что там сказала о его Силе Обрубленная Ветвь. Но Бегущий-в-Свете даже не поморщился, когда старик стал колдовать. Не поморщился! — Он снова поглядел на Смеющуюся Зарю. Она неподвижно сидела уставясь на кусок мяса. Бесконечное горе отражалось в ее глазах. Он опустил глаза и прикусил губы. Как будто снежный сугроб — огромный сугроб, тяжелый, как бивень старого мамонта — лежал у него на сердце. — Ну и что же нам делать? Тут Смеющаяся Заря вмешалась в их разговор: — Если нет зверя, негде найти еды — что же делать? Вопрос в том — идти на юг или назад, туда, откуда мы пришли. Что там на холмах к югу отсюда, мы не знаем. Может, там есть хоть подмороженные ягоды — в местах, где Ветряная Женщина разметала снег. Если уж ничего другого… — И насколько же этого хватит? Что если Бегущий-в-Свете ошибся? Если его Сон — одно воображение, детская выдумка? — резко спросил Поющий Волк. Издающий Клич уставился в пол: — Ну тогда мы пойдем обратно. Праздник Обновления происходит каждый год в одном и том же месте. Если Свет ошибся и через Большой Ледник нет прохода, мы можем во время Обновления встретиться с Родом Бизоньей Спины и примкнуть к ним. Они нас примут к себе. Поющий Волк вздохнул и прервал свою работу, молча уставившись на рукоятку кремневого резца. — Мой ребенок умер от голода! Он подбросил бивень в воздух. Издающий Клич ловким движением поймал его и повернул на свет. Поющий Волк быстро взглянул на Смеющуюся Зарю и склонился над скудными кусками волчьего мяса, разложенными возле красного дымящегося огня. Зеленая Вода тоже стала тихонько подкрадываться к мясу. А ее муж рассматривал при тусклом свете догорающего в яме костра резной бивень. Лучший художник в племени, Поющий Волк изобразил на бивне четвероногую тварь с длинной мордой и темными ушами. Понять, что это за зверь, было не так-то просто, — может, лиса, а может, и собака… Но нет, ни то ни другое. — Волчье мясо? — состроил гримаску Издающий Клич. — Это все одно что жевать чьи-то старые, потные мокасины… Только мокасины на вкус поприятнее. С видимой неохотой он подошел к Поющему Волку и стал отрезать длинные куски темного мяса от волчьего бедра. Чуть-чуть улыбнувшись, он протянул один кусок Смеющейся Заре, другой — Зеленой Воде. Две старухи сидели рядом друг с другом в натопленном чуме. Сморщенные лица жирно блестели при свете костра. Их тени ложились на противоположную стену Чума. Костлявые пальцы Обрубленной Ветви вытаскивали содержимое из длинной бедренной кости. Помогая себе пальцем, она извлекла костный мозг, разделила его надвое и протянула половину Серой Глыбе. — Не многовато ли для заклятого мяса, а? — мрачно усмехнулась она. Серая Глыба облизала пальцы: — По мне, голод — это похуже, чем любое заклятие. — Я всегда знала, что ты гнусная старая ведьма. — Ну а ты — нет. Кто сто раз говорил мне… — Забудь, что я говорила прежде. Теперь все по-другому. Серая Глыба улыбнулась и заглотила еще кусок волчьего мозга. — Наконец-то ты взялась за ум, а я — какая жалость! — и порадоваться-то этому не могу! — Иди с нами! Ха-ха, там, на юге, есть Сила. Я это сердцем чую! — Обрубленная Ветвь обломком кости вычищала губчатое сухожилие, не обращая внимания на попадающие в рот вместе с мозгом острые осколки. — Одна выгода, коли нет зубов, — с усмешкой прошамкала она. — Не в чем застревать костям. — Угу, — хмыкнула Серая Глыба. — А когда все эти косточки будут выходить из тебя, они хорошенько обдерут твой старый зад! — По крайней мере выйдут. У меня же нет запора, как у тебя. Оттого-то ты такая сварливая. Будто целый год не спала с мужчиной! Серая Глыба махнула рукой: — Кому они нужны, эти мужчины. Только и могут, что засеять семя, а ты девять месяцев ходи брюхатая. А может быть и похуже… — Идем с нами на юг, — повторила Обрубленная Ветвь, посмотрев на свою подругу из-под свисающих серых косм. — Ты мне нужна. Мне будет одиноко среди этого молодняка. Не с кем словом обмолвиться. Идем. А уж там… — Чем дальше к югу вы проберетесь, тем суровее пойдут места. Придется карабкаться по скалам, а я уже не такая проворная, как прежде. — Она в раздумье покачала головой, ласково глядя на Обрубленную Ветвь. — Да и потом, я в долгу перед Кричащим Петухом. Он спас мне жизнь, когда я лежала в лихорадке. — Это было прежде. Его Сила ушла. Уже много дет назад. — Не знаю. — Серая Глыба подогнула ногу, поморщившись от боли в опухшем суставе. — Помнишь, как заболел мой последний зуб? Половину лица разнесло… Обрубленная Ветвь прыснула и, хихикая, затрясла головой при этом воспоминании. — Ну и рожа у тебя была тогда — просто моржовый пузырь… — Да, а помнишь, что сделал Кричащий Петухом? — Не дуйся на меня, старая карга, конечно же помню. Никогда не забуду, как ты взвыла, — что твоя волчица! — когда он натянул тебе на нос ракушку. — Обрубленная Ветвь хлопнула себя по колену. — Сколько молодых охотников держали тебя, пока Кричащий Петухом тебя исцелял? Пять? Десять? — Какая разница. — Серая Глыба ощетинилась, морщины на ее лице натянулись от напряжения. — Он спас мне жизнь, вот что важно! — Ух ты, спас! — презрительно причмокнула Обрубленная Ветвь. — Да он просто проколол твою щеку костяным шилом. Эдак и я могу. Помедлив, Серая Глыба угрюмо произнесла: — Все равно. Он спас мне жизнь. — Она вновь помолчала. — Я пойду на север. Обрубленная Ветвь тщательно выскребла из кости остатки мозга; потом она слизала жир со своих пальцев и разломала кость на мелкие части, которые можно будет после проварить в воде. — Что ж… Иди. Сама увидишь, куда приведет тебя его Сила. Ты еще успеешь повернуть на юг, если только один из этих Других не проткнет тебе кишки своим копьем. Серая Глыба бросила на свою подругу долгий, внимательный взгляд, водя языком по беззубым деснам: — Лучше уж копья, чем эти Духи Великого Ледника. — На что им старая карга вроде тебя? Ты разве что немного обеспокоишь их. Занесешь к ним заразу… Серая Глыба чуть улыбнулась: — А Прыгающему Зайцу я сказала идти с Бегущим-в-Свете. — Что? Это не дело! — вспыхнула Обрубленная Ветвь. — Твой сын должен остаться с тобой. Поющий Волк и этот ни то ни се, как бишь его, Издающий Клич, — оба идут со Светом. В отряде Кричащего Петухом мало хороших охотников. А если ты считаешь, что на самом-то деле надо идти на юг, отчего ж ты… — Хватит и одного Вороньего Ловчего. — Ну уж! Он вас втравит в потасовку с этими Другими — вот и все. Молодой дурень! Ему бы только повоевать. В крови у него какая-то порча. Я помню, когда он родился… Кровь… Дурная кровь. Серая Глыба выглянула сквозь отверстие в пологе — узнать сколько времени осталось. Тусклый и серый дневной свет уже окутывал небо. — Они собираются. Я слышу их… — Вдруг, словно спохватясь, она спросила: — Ты вправду думаешь, что Цапля ушла туда? — Я не думаю, а знаю. Я сама это видела. — Большая часть Народа считает, что рассказы о ней просто выдумки, что Цапли и не было-то никогда на самом деле… — Только старики могут ее помнить. Серая Глыба смущенно нахмурилась: — Рассказывают, что, дескать, она была злой, вступила в союз с Силами Долгой Тьмы. Почему она ушла? Племя изгнало ее? Обрубленная Ветвь печально покачала головой: — Нет. Она сама ушла. Хотела остаться в одиночестве — так она сказала. — В голосе старухи прозвучало подобие стыда — стыда и раскаяния. Серая Глыба испытующе взглянула на ее удрученное лицо: — Что ты сделала? Убила мать Цапли? Ты так смотришь… — Не расспрашивай о том, что тебя не касается… — Ладно, — устало ответила Серая Глыба. — Я просто так, к слову. Обрубленная Ветвь медленно встала на ноги и подала руку своей беспомощной подруге, тоже силившейся подняться. — И ты собираешься в дальний путь? Ты же и на ногах-то не стоишь. — Заткнись, старая насмешница, — огрызнулась Серая Глыба, но руку ее взяла и, скрипя старыми костями, неловко поднялась на ноги. — Когда я иду, я еще ого-го! Мне бы только сойти с места, а там меня не остановишь. Слишком я много рожала — вот мои бедра и ослабели… Непривычно мягким для нее голосом Обрубленная Ветвь ответила: — Ну так вовсе не садись. Меня не будет рядом — кто тебе поможет встать на ноги? Серая Глыба кивнула и, распахнув полог шатра, вышла наружу. В тусклом утреннем свете увидела она, как Кричащий Петухом собирает тех из Народа, кто решил идти с ним. — Да будешь ты среди звезд, — прошептала она и, сморщив свое дряхлое лицо, сморгнула слезу. А потом поковыляла к людям, сгрудившимся вокруг старого шамана. Обрубленная Ветвь глядела ей вслед, и боль утраты, давно знакомая боль, сжимала ее сердце.6
Волчий Сновидец… Бегущий-в-Свете оглянулся и увидел, что у него за спиной стоит Прыгающий Заяц. Так его теперь звали — по крайней мере те, кто поверил в его Сон. Другие… что ж… Вороний Ловчий назвал его ребенком. Этого и следовало ожидать. Они с детства по каждому поводу готовы были порвать друг другу глотку — Бегущий-в-Свете и сам не понимал почему. И все равно это было горько. — Кажется, все вещи собраны, — сказал Прыгающий Заяц. — Народ готов. Времени у нас немного: свет сейчас стоит недолго. — Знаю. — Бегущий-в-Свете, не удержавшись, на мгновение взглянул туда, где собирал свой отряд Кричащий Петухом. Стольких друзей он навсегда оставляет! И среди них — Пляшущая Лиса… Боль обручем стягивала его сердце. — Я готов. Прыгающий Заяц поймал его взгляд и нахмурился: — Ничего не поделаешь. Она принадлежит ему. Ее отец отдал ее ему в уплату за исцеление от болезни. Она в долгу перед ним. Таков уж порядок. — Знаю. Только, думаю, больше у меня случая не будет. Если я сейчас не пойду и не заберу ее с собой… — Так всегда кажется. Я сам пережил это, когда моя первая любовь вышла за другого. А теперь меня все знают и почитают. В следующее Обновление я найду себе жену. Вот увидишь. И ты жди Обновления. — Он обнял Бегущего-в-Свете за плечи, а потом повернулся и опять нырнул за полог чума. Бегущему-в-Свете все больше хотелось остаться в одиночестве. Он обогнул высокий сугроб; отсюда не было видно их лагеря. Страх жег его потроха, они словно сцепились в извивающийся клубок, как те личинки глистов, что извлек он однажды из чрева убитого оленя. Всю жизнь его преследовали во сне незнакомые лица и голоса, окликали его из какой-то гулкой воронки в его сознании. Один голос заглушал все остальные — женский. Сейчас он как будто предчувствовал встречу с обладательницей этого голоса. Это страшило его. «Вправду ли все это было или привиделось? Что если я поведу мой Народ за Волчьим Сном… и приведу к погибели?» Волк действительно посетил его, он знал это. И все же его душу смущало какое-то сомнение, будто чье-то колдовство стремилось поколебать его веру. Может быть, этот встреченный во Сне человек из Других проклял его, навел на него эту порчу? Затянув потуже тесемки своего капюшона, сделанные из оленьих сухожилий, он бросил усталый взгляд на пустынную равнину. Пелена снега, колеблющаяся на ледяном ветру, висела над самой землей. В сверкающе-белом небе парили вороны, и солнечные лучи оставляли серебристые отсветы на их черных, как полночь, крыльях. — Волк… — тихо позвал он. Ветер трепал мех его плаща. — Не бросай меня одного. Помоги мне… — Бегущий-в-Свете? — услышал он мягкий голос у себя за спиной. Грудь его сжалась. Он знал этот голос — пусть тысячу раз минует Долгая Тьма, он все еще будет слышать его в своих Снах среди Звездного Народа. Он зажмурился и прошептал: — Ты пришла проститься? Она обошла его и стала перед ним — лицом к лицу. Он почувствовал, как ее горячие пальцы сжимают его руку, и открыл глаза. Ее лицо осунулось, как у покойника, и все равно она была прекрасна. Длинные, очень длинные черные локоны выбивались из-под капюшона… Он встретил ее взгляд. Глаза ее глядели все так же нежно, но боль, живущая в них, достигла последнего предела: будто она идет по лезвию ножа и любое мгновение может оказаться последним. — Ты могла бы пойти со мной, — неуверенно прошептал он. Он ожидал ответа, но она только глубоко вздохнула. Страх и горе смешались в ее взгляде; она опустила глаза и тревожно уставилась на вьющийся под ногами снег. — Он убьет меня. У него есть… часть моего тела. Эта вещь дает ему власть над моей душой. Если я буду с тобой, я только беду на тебя накличу. Он может выпустить злой Дух из самой Долгой Тьмы. — Я не упущу этот случай… Идем со мной, Пляшущая Лиса! Я защищу тебя. Волк не позволит… — Я съела волчьего мяса, — вздохнула она. — Ты… — Я не могу идти с тобой, но я хочу стать частью твоего Сна. И я хочу, чтобы ты знал… — Она взглянула на него, и комок застрял у него в горле. Она сделала свой выбор. У него все внутри оборвалось. Он почувствовал себя как мамонт, которому вспороли брюхо. — Не говори так, — хрипло прошептал он. — Если ты останешься с ним, никому от этого не будет добра. Она со слезами на глазах подошла к нему и прежде, чем он опомнился, обняла его за шею и прижала к своей груди. — Ты оставишь для меня знаки? Может, потом я смогу разыскать тебя… — Конечно оставлю… — Его охватило отчаяние. Никогда Кричащий Петухом не позволит ей уйти. Он прижал к себе ее хрупкое тело. Сквозь несколько слоев грубых шкур он ощущал ее неуверенное дыхание. Она мягко отстранила его и метнула тревожный взгляд на вершину сугроба: — Мне надо идти. Он будет меня выслеживать. Бегущий-в-Свете неохотно отпустил ее. Пляшущая Лиса в последний раз оглянулась, беспокойно шевеля пальцами в истертых, засаленных рукавицах. — Если сможешь… приходи. — Приду. — Она торопливо кивнула и стала взбираться по склону сугроба. Он долго глядел на ее следы, шепча себе: «Стой на месте, дурачина. Ты знаешь, что она не может идти с тобой». Качая головой, он бормотал: «Да и сам я так ли уж хочу, чтобы она пошла? Что если мой Сон не…» Ему не хотелось договаривать это до конца. Глубоко вздохнув, он стад вглядываться в кружащееся снежное марево. На вершине гряды, там, где Ветряная Женщина разметала снег, виднелись коричневые проплешины. По этой гряде и пойдет его дорога на юг — все выше и выше, мимо продутых ветром… — Как трогательно! Бегущий-в-Свете вздрогнул и обернулся. Рядом с ним стоял Вороний Ловчий. — Я уж было подумал, что она сбежала с тобой… Что любовь к тебе пересилила страх перед Кричащим Петухом. — Что тебе надо? — резко отозвался Бегущий-в-Свете. — Ну… — Вороний Ловчий сложил руки на груди. — Попрощаться с тобой, мой глупый братец. По-семейному, так сказать… Должен же я напоследок сказать доброе слово родному брату? — Зачем? — Сам не знаю. — Вороний Ловчий вскинул голову. — Ты всегда был каким-то странным. Понять не могу, почему Меченый Коготь и Чайка так с тобой все время носились. Ведь у меня все выходило куда лучше… Я легче находил звериную тропу, лучше запоминал старые сказания. А они были без ума от тебя. Бегущий-в-Свете вздохнул. Голова его закружилась. Мир поплыл у него перед глазами, непрошеные слова готовы были сорваться с языка. — Мы… Мы с тобой, брат. Мы — это будущее. Не делай того, что ты задумал. Или в конце концов один из нас убьет другого. Резкий смех Вороньего Ловчего разрушил чары — так упавший камень ломает хрупкий лед на реке: — Ты, кажется, угрожаешь мне? — Борьба рассечет надвое весь мир. — Лучше тебе не доводить дело до этого, — самодовольно хмыкнул Вороний Ловчий, выгнувшись вперед и направив свой тяжелый, жгучий взгляд прямо в лицо Бегущего-в-Свете. — Я сильнее и сообразительнее, и все твои бредни о милосердии и сострадании — для меня пустой звук. Угрожать мне? Да ты еще больший безумец, чем я думал! — Я… я не безумец, — неуверенно прошептал Бегущий-в-Свете. — У меня есть видения… — Я запомню твои слова, милый братец. Будет день — пожалеешь, что угрожал мне. Только ничего уже не вернешь. Тебе придется за это кое-чем поплатиться, а я, может, даже швырну тебе кость, когда ты будешь валяться в моих ногах. А? Он повернулся и, еще раз засмеявшись, побежал вверх по склону сугроба, ступая в следы Пляшущей Лисы. Теперь они стали просто-напросто ямами, что оставляют в снегу большие мужские ноги. Борясь со страхом, Бегущий-в-Свете вновь погрузился в Волчий Сон и, закрыв глаза, услышал обращенные к нему слова: «Вот путь, сын Народа. Я покажу его тебе…» По спине его пробежали мурашки. Он покосился на кружащихся воронов, на кружащиеся снежные волны, что-то ища глазами. — Я слышу тебя, Волк! Он повернулся и зашагал туда, где ждал его отряд. Обрубленная Ветвь, усмехаясь, подошла к нему. В другом конце лагеря Кричащий Петухом приказал своему совсем маленькому отряду: «Идем!» Бегущий-в-Свете перевел глаза на собравшихся под его началом: — Так много? — Ха-ха! Волчий Сон! — Обрубленная Ветвь, радостно хихикая, нелепо раскачиваясь на рахитичных ногах, заковыляла к югу. На спине у нее болтался узел с поклажей, закрепленный на опоясывающем лоб обруче. Горькая усмешка скривила его губы. «Они верят, что я спасу их. Л смогу ли я?» Он увидел, как Пляшущая Лиса собирает вещи в узел и вместе с другими уходит на север. Пусто стало у него на сердце. Чья-то тяжелая рука опустилась ему на плечо. Он обернулся. Рядом с ним стояла Зеленая Вода. — Хватит, — сказала она. — Что? — Смотреть ей вслед, — прошептала женщина. — Если только Дедушка Белый Медведь не задерет ее, вы еще свидитесь. Он собирался спросить ее, откуда она узнала об этом. Но вместо этого он прищурился и спросил: — Ты тоже видишь Сны? — Да, молодой дурень. Тебе предстоит испытание. Запомни это. — Она подмигнула ему, потом дернула его за рукав и направила его вперед. И он пошел — быстрой, скользящей походкой охотника.7
От сгорающего мамонтового навоза поднимался дымок. Первые рассветные лучи бросали на него свои отсветы. Дым поднимался высоко в небо, и там легкий ветерок развеивал его без следа. Сизые тени отступали прочь, задерживаясь на склонах сугробов. Кричащий Петухом суетливо расхаживал по лагерю, готовясь к дальнему пути. Он видел, как уходят на юг люди Бегущего-в-Свете. Пляшущая Лиса затянула потуже шнурок своей парки и закрепила тюк с поклажей на кожаной ленте, опоясывающей ее лоб. Она тайком бросила взгляд вдогонку Свету. Дойдя до вершины гребня, он обернулся, солнечный луч блеснул в покрывающей его плечи волчьей шкуре. Нагнувшись, он положил на дороге большой камень. Он оставляет ей знак! Комок застрял у нее в горле. Если б она смела ослушаться… — Хватит глядеть на него, — услышала она за спиной голос Кричащего Петухом. — Не то вовсе лишишься глаз. Она в ярости обернулась: — Я же ничего такого не сделала! — Вот и хорошо. И впредь не делай. Он мрачно хмыкнул и достал из своего узла маленький ларчик из ивовой коры. Она узнала его: здесь хранились ее волосы и кое-что еще; благодаря этой-то коробочке он и держал во власти ее душу. Он потряс им перед ее глазами, бросив яростный взор вслед Бегущему-в-Свете, потом вновь обернулся к Лисе. На иссохшем лице его читался гнев. — Ты бы лучше побольше думала обо мне, женщина! — О чем хочу, о том и буду думать, муженек, — дрожащим голосом, отведя глаза, ответила она. — Душа моя в твоей власти, но не мои мысли. Он обхватил ее руками и тряхнул так, что ей показалось, он сломает ей шею. — Хочешь по-худому? — Нет, я… — Ну так дождешься! — Он толкнул ее в спину и пошел прочь. Пляшущая Лиса оправила кожаную перевязь на лбу и последовала за ним. Кричащий Петухом прошел сквозь ряды людей и встал во главе процессии. Она опустила глаза, чтобы не видеть укоризненных взглядов, и приняла подчеркнуто равнодушный вид. Спутники Кричащего Петухом стали подниматься вверх по продуваемому ветром склону холма. Они держались все вместе, одной колонной, — усталые люди, которым некуда было идти. Истощенные, измученные, в изношенных одеждах из шкур карибу, они шагали под нестихающими ударами ветра. Некоторые украдкой бросали через плечо взгляд на удаляющийся отряд Бегущего-в-Свете. Пляшущая Лиса в последний раз взглянула на Мамонтовый Лагерь, место, где так переменилась ее жизнь. Ее любовь должна была остыть навеки, с тех пор как она стала женой Кричащего Петухом. Отец отдал ее в уплату за услуги, как старую попону. Когда он умер, она не оплакивала его. Слишком многое пришлось ей изгнать из своей жизни, как зайчонка из норы. Слишком много надежд и страстей умерло здесь, под бурыми мамонтовыми шкурами. Теперь она уходила отсюда — уходила замужней, отданной во власть Кричащему Петухом. Каждую ночь нависал он над ней, раздвигал ее ноги, пронзал ее своей плотью, а после, прихрамывая, уходил прочь. Благодарение Звездному Народу, он управлялся быстро. Краска стыда залила ее щеки. Скоро от лагеря ничего не останется. Мамонтовые шкуры быстро сгниют, костяной каркас рассохнется и рассыплется на части с приходом Долгого Света. Телесные выделения людей насытят жуков и мух; души мертвых уйдут отсюда, а плоть их съедят вороны и чайки. Может, и пробегающий мимо волк не побрезгует их останками. Звери растащат кости, в черепах поселятся мыши. Некоторые из обломков смоет талой водой, другие занесет землей, и под конец все зарастет осокой и полынью, и ничто не напомнит о Народе Водка. — Только моя боль останется навсегда, — всхлипнула она. Каждый шаг доставлял ей боль. Она ступала широко, чтобы не раздражать те места на своем теле, где остались ссадины от вчерашних побоев мужа. Волосатая шкура карибу мучительно натирала кожу на груди. Она метнула тяжелый взгляд на прямую спину Кричащего Петухом. Ненависть на мгновение заглушила даже боль. «Хочешь, чтобы я думала о тебе, старик? Ну ладно». Она ощущала такую ненависть, какой прежде и представить себе не могла. Она уже не чувствовала своего измученного тела, забыла и про голод, и про ссадины. «Я ненавижу тебя, Кричащий Петухом», — снова и снова повторяла она про себя. Через несколько часов они достигли горного кряжа, на который можно было вскарабкаться только ползком. Поднявшись на вершину, Лиса поглядела вниз, на окружающие земли. Отец Солнце сверкал далеко на горизонте; его редкие лучи, пробивающиеся сквозь облака, бросали причудливые отсветы на белую, продутую ветрами равнину. — Идем! — приказал Кричащий Петухом, и она почувствовала, как он схватил ее за руку. Она вздохнула и стала спускаться вниз по скользким камням. У подножия этой огромной вулканической гряды лежали сугробы метров в пять высотой. Снег ослепительно блестел на солнце. Она достала из сумки и натянула на глаза кожаную повязку с разрезом — защиту от солнечных лучей. Впереди расхаживал среди сугробов Вороний Ловчий, похожий на черную мошку на куске сала. Он ворошил каждый сугроб, чтобы убедиться, что под ним не прячется мамонт или Дедушка Белый Медведь. Убеждала их Обрубленная Ветвь не забивать ездовых собак — но голод оказался сильнее здравого смысла. А теперь, без собак, они бессильны перед хищниками. Всем им вместе едва ли удастся совладать с голодным медведем! С каждым шагом пустота в груди Пляшущей Лисы росла. Чем дальше она была от Бегущего-в-Свете, тем больше ее тянуло к нему. Когда они жили в одном лагере, она, по крайней мере, могла случайно обменяться с ним несколькими фразами, нежно прикоснуться к его руке. Но здесь у нее не было никакого утешения, никакой защиты от сурового нрава ее мужа. Спустя несколько часов Облачная Мать постепенно развернула над ними свое темно-серое покрывало. Сперва Ветряная Женщина лишь нежно поглаживала одежду Лисы, но к тому времени, когда Отец Солнце проделал половину своего пути над горизонтом, порывы ветра что есть мочи хлестали ее, заходясь в непрестанном вое. Струи снега, снесенного ветром с окрестных сугробов, били по лицу, как заледенелые костяные осколки. Ее ненависть кипела, мысли ее то улетали к Бегущему-в-Свете, то снова возвращались к Кричащему Петухом. «Ему принадлежит моя душа!» «Я защищу тебя», — прозвучал в ее ушах полный отчаяния голос Света. Она легко вздохнула. Больше Кричащий Петухом не поднимет на нее руку. Память о прикосновении его плоти вызывала у нее тошноту. Она увидела, как старый шаман откашлялся и харкнул на снег. — Не могу, — прошептала она, — не могу я оставаться с тобой, старик. Подумать противно, что твой гнилой рот еще раз коснется моей кожи, что твои крючковатые пальцы будут ласкать мое тело. Уж лучше смерть! Она огляделась, чувствуя, как сердце ее превращается в камень. Она сжала губы и задумалась. Буря бушевала на равнине, кристаллики льда застывали в волосах и на коже, и все-таки они продолжали путь. Когда весь отряд спустился с горы, Пляшущая Лиса замедлила шаги и стала отставать от других, пока не оказалась в хвосте колонны. Она отошла в сторону, будто бы по нужде. Сердце ее колотилось что есть мочи. Другие, как подобает, отвернулись от нее. Она села на корточки среди сугробов; колени ее дрожали. Отряд уходил все дальше и наконец исчез из виду в снежных круговоротах. Только следы, исчезающие на глазах, отпечатались в снегу. Собравшись с силами, она кинулась к большому сугробу и спряталась за ним. То и дело испуганно озираясь — вдруг ее хватятся? — она стала карабкаться вверх по склону гряды. Дрожа, она глядела в ледяное пространство и шептала: — Ветряная Женщина, пожалуйста, замети мой след! Я должна вернуться. Наконец она расслышала гневный голос Кричащего Петухом, — должно быть, Духи намеренно донесли его сюда. Сквозь шум вьюги разобрала она только одно слово: «Смерть… Смерть…» Она бежала опрометью, карабкаясь через другой гребень, останавливаясь и прислушиваясь за каждым высоким камнем. А потом она пустилась бежать, забыв про погоню, опасаясь только сбиться с пути и обессилеть в дороге. — Волк, — прошептала она в погружающееся в сумерки серое пространство. — Волк, ты обещал, что твоя Сила будет несокрушима. Помоги мне! Она должна найти следы Бегущего-в-Свете, пусть их занесло бурей. Память о его теплом взгляде, о его нежных прикосновениях согревала ее. Она вскарабкалась на вершину бугра; волосы, разметанные ветром, застилали ей глаза. Потом она оказалась на краю щербатого ледяного обрыва. Внизу как будто лежали в ряд несколько мамонтовых туш. Сначала ей показалось, что это их старый лагерь: черные шкуры, занесенные снегом. — Но как я добралась сюда так быстро? — прошептала она, удивленно подняв брови. Да нет, куда там! Не могла же она бежать с такой скоростью, да еще во время снежной бури, то и дело останавливаясь по пути! — Что же это? — встревожилась она, опасливо заглянув в небольшую заледеневшую впадину. Став на колени, она залезла туда и скорчилась, пряча лицо от порывов ветра. Убежище ее было метра два с половиной в длину, полтора в ширину и едва в метр высотой. На корточках перебираясь по этой крошечной ямке, она сняла и спрятала в темный угол свою поклажу, а сама отдыхала, прислонившись к ледяной стене. — Волк! — Ее голос эхом отзывался среди этих щербатых стен. — Они же начнут искать меня, как только уляжется буря. Скорчившись, дрожа от страха и голода, Лиса закрыла глаза. Она попыталась ощутить свою душу — не отнял ли часть ее Кричащий Петухом. Но голод заглушил все остальные чувства. Серебристые клубы снега вились вокруг входа в пещеру, бесконечные визгливые крики Ветряной Женщины неслись над холмами. Лиса отдыхала, засунув руки в карманы своей парки. Усталость пересилила страх, и она быстро заснула. И перед ее глазами возник Бегущий-в-Свете. Он стоял среди ночной тьмы, окруженный сиянием, и плакал. А Звездный Народ глядел с небес на ряды остроконечных пиков. Слезы его замерзали, не долетев до земли. Плачет ли он о ней? Нет, она чуяла, что здесь что-то поглубже: это душевная рана, которую никому, кроме самого Бегущего-в-Свете, не исцелить. Но сердце ее все равно разрывалось от жалости. Ей так хотелось подойти к нему и… — А, Пляшущая Лиса! Вот ты где… — раздался рядом с ней спокойный голос, проникая в сон. Она в ужасе открыла глаза. Все вернулось — Кричащий Петухом, бегство, буря… страх. — Вороний Ловчий! — дрожащим, полным слез голосом прошептала она. Старик, должно быть, послал его отыскать ее. — Чего тебе надо? Он засмеялся и подошел к ней, словно удивившись ее испугу, и опустился рядом с ней на снег, высоко подняв руки — в знак того, что намерения его самые мирные. — Итак, ты не потерялась, как я погляжу? Она сидела не шелохнувшись, крепко зажмурив глаза. На сердце у нее было горько и пусто. — Ладно, — буркнул он. — Я здесь не для того, чтобы причинять тебе вред. Давай-ка поговорим об этой странной вещи. Его прямой нос и высокие скулы покраснели от холода, полные губы скривились в усмешке. И только черные глаза сверкали все также пронзительно. — Странной? — Да, — спокойно ответил он, откинув меховой воротник и разгладив рукой густые черные волосы. — Я уж не надеялся отыскать тебя здесь. Сегодня плохой день для… — Довольно, — оборвала она его. — Ты шел за мной следом. Он послал тебя. — Нет, — невозмутимо отозвался он. — Я сам отбился от отряда, пока обходил сугробы. Очень уж быстро началась эта буря. А потом я увидел, что ты бежишь обратно к Мамонтовому Лагерю. Вот я и решил поглядеть — зачем. Она бросила на него холодный взгляд. Он стащил с себя рукавицы, развязал свой узел и достал оттуда кусок мамонтового навоза; рукояткой своего атлатла он выкопал маленькую ямку в земле. Положив топливо в ямку, он достал палочки для разведения огня и тер их друг о друга, пока они не начали дымиться. Он легко подул на пламя — и навоз вспыхнул, потрескивая и наполняя все их убежище ослепительным светом. Согревая над огнем окоченевшие пальцы, он в то же время с любопытством смотрел на Лису. Она ответила ему таким же недоуменным взором. — Я видел, как ты бежишь по вершине гребня. — Он вздохнул, выпустив облачко белого пара, и слабо улыбнулся. — Никогда не беги по возвышенному месту, если хочешь уйти от погони. Тебя заметят издалека. Она опустила глаза и стала глядеть на малиновое пламя в ямке. Все ее отчаянные усилия пошли прахом из-за этой снежной бури. Она забыла о Вороньем Ловчем. Она глядела на огонь и молча проклинала себя. — Чего же ты хочешь? — сурово спросил она. — В эту минуту — набить брюхо. — Он достал из сумки кусок мяса и, надев его на наконечник копья, повесил над огнем. — А потом? Облокотясь на стену, он вздохнул и, буравя ее глазами, добавил: — Посмотрим. Она молчала. — Итак, ты пошла к моему недостойному брату. — Я… — Судорога сжала ее горло. — Он… — Он оставил тебе знаки. Я заметил. И Одноглазый, думаю, тоже. Он сказал это как бы между делом, но она при этих словах почувствовала, будто кто-то со всей мочи ударил ее в живот. Неужто это правда? Нет, Кричащий Петухом наказал бы ее сразу же, немедля. Такой уж у него обычай. — Ты лжешь! Он рассмеялся: — Вот как? Да ведь это трудно было не заметить. Я имею в виду — то, что Свет выделывал на вершине гребня, и то, как ты на него глядела. Только глупец не понял бы… — Как же тогда ты понял? — резко просила она, обхватив себя руками. Он улыбнулся ей краем глаза, в углу его рта блеснула тень улыбки. — Можешь не отвечать мне, но все-таки любопытно: Ты все еще его любишь? Я-то думал, ты давно позабыла о нем в объятиях Кричащего Петухом. — Лучше уж навозный жук оставит во мне свое семя, чем этот вонючий старый… — Такие слова — в устах счастливой молодой супруги! — Чьей? Одноглазого? Так ты, кажется, зовешь самого могучего человека среди Народа. Нечего сказать, вот оно — почтение к старшим у молодого охотника! Он хмыкнул: — Кажется, мы понимаем друг друга. Она гневно взглянула на него, но в глубине души ее тронул его голос, такой сладкий — и такой дружелюбный. Опасный знак. Вороний Ловчий так ласков с людьми, только если хочет что-то заполучить от них. — Ну конечно, — продолжал Вороний Ловчий, — мой глупышка братец просил тебя стать его женой, как раз когда твой отец пообещал тебя Кричащему Петухом. Расчет отменный, не правда ли? — Ты просто спятил. Глаза его расширились, словно бы от удивления. — Как раз сейчас я тоже твой друг. — Друг… — хмыкнула она. — Я же пока что не поволок тебя обратно к твоему муженьку. — Он нагнулся и повернул копье, чтобы мясо обжарилось с другой стороны. Потом он взглянул на нее. В его иссиня-черных глазах мерцали малиновые отблески пламени. — Спросишь — почему? — Буря слишком сильная. — Я и в худшие бури находил дорогу. Ее грудь сжалась — как будто тело ее знало то, чему разум все еще отказывался верить. Движимая инстинктом, она забилась как можно дальше в угол. — Ну, так почему же? Он сел поудобнее, сложив ноги, и привалился к стене. — Я хочу с тобой потолковать. — О чем? Он улыбнулся и покачал головой: — Ну, у нас же никогда не было случая просто так побеседовать наедине… Бурный порыв ветра ворвался в их убежище, струи снега били им в лицо и с шипением таяли в огне костра. Пляшущая Лиса закрылась руками. Вороний Ловчий зябко закутался в плащ, а потом опять легонько подул на пламя. — Что ж, поведешь ты меня обратно? — спросила она, силясь говорить твердо и уверенно. — Я еще не решил. — А когда решишь? — Ты так торопишься? — Он удивленно развел руками. Потом он снова взглянул на нее, и на сей раз взор его был как никогда серьезен. — Кстати, я всегда тебе удивлялся. Разве ты не помнишь, как твой отец отдал тебя Кричащему Петухом — в начале Долгой Тьмы? — Как я могу забыть об этом? Он огляделся. Струи снега все продолжали свою безумную пляску. Вокруг воцарилась черная ночь — Долгая Тьма опять взяла мир в свою безраздельную власть. — А я бысмог позабыть. Она подобрала ноги и поежилась. Ее мутило от голода, и запах горячего мяса путал ее мысли. — Что ты… — Помнишь, как я вернулся? — На тебе была шкура Дедушки Белого Медведя. Того, что убил и съел Брошенную Кость. Он кивнул: — Это было для тебя… Для твоего отца. Я… хотел попросить у него тебя в жены. — Она увидела, как задрожали его губы, но он совладал с собой и сжал их. — Если бы… ну, если бы ты согласилась стать моей. Слова застряли у нее в горле. Неужто он это всерьез? Да они с ним за всю жизнь, хорошо, коли два-три добрых слова сказали друг другу! — Но ты уже жида в чуме Кричащего Петухом. Что оставалось делать? — Он хмыкнул и отклонился назад. — Забавно все происходит! Особенно между мной и моим братом. Ты его любишь. Родители наши, Чайка и Меченый Коготь, любили его. А за что? Хм… Все, что он делает, — это ведь только одна половина. Понимаешь? И сам он — только половина мира. — За это ты так его и ненавидишь? Вороний Ловчий кивнул. — Да, — тихо сказал он. — Только мы еще поборемся! Все изменилось. Летящей-как-Чайка больше нет. А я убил Дедушку Белого Медведя. И скоро я стану первым в Народе! — Ну ты и наглец! — В самом деле стану. — Он взглянул на мясо и затем вновь посмотрел на нее. — И я хочу, чтобы ты была со мной. Она прикусила язык. Сердце вздрогнуло у нее в груди. Он говорит искренне, ошибки быть не может. От него исходит явная Сила. Он понимает, что говорит. — Но Кричащий Петухом… Он… Вороний Ловчий неторопливо покачал головой: — Мне он ничего не сделает. А что он сделал тебе, я знаю. Я слышал, как он приходит к тебе ночью. Слышал, как ты плачешь. Я никогда не сделаю тебе больно. Она тяжело вздохнула, теряя самообладание. Дыхание пресеклось у нее в груди. — Я… я не понимаю… — Я хочу, чтобы ты стала моей, Пляшущая Лиса. Я убил для тебя Дедушку Белого Медведя. Кричащий Петухом — просто старый дурень. Он мне, правда, сейчас нужен. Но все равно он дурень. Я его умею держать в руках! — Но его Вещая Сила… — Ты что, на самом деле в нее веришь? — Я… — Подумай о том, что я говорю. Больше я ни о чем тебя не прошу. — Он улыбнулся, гордо вскинув голову. — Со мной ты будешь по-настоящему счастлива. Всегда вдоволь пищи… И у тебя будет голос в совете Народа. Лучшего тебе не даст никто. — А если я откажусь? Он тяжело вздохнул: — Рано или поздно ты будешь моей. Это будет тяжелее для нас обоих, но я не отступлю. Конечно, я должен отвести тебя назад к Кричащему Петухом, но… — Я не пойду с тобой. — Пойдешь, куда ты денешься? — Нет. Я уйду отсюда, как только кончится буря. — Подумай… — Он сжал пальцы и нахмурился. — У тебя никого не осталось. После смерти отца у тебя не осталось никаких родичей, кроме нескольких дядюшек и двоюродных братцев в Роду Бизоньей Спины. Если я приведу тебя обратно к Кричащему Петухом, он тебя прогонит и проклянет таким проклятием, что никто не будет с тобой знаться из страха перед ним. Будешь бобылкой, отверженной, станешь побираться из-за объедков… Разве только кто-нибудь из Народа сжалится над тобой и кинет тебе кость! — Может, и так. — Ив довершение всего, — продолжал он, как бы не слыша ее, — мужчина сможет взять тебя как и где захочет. — Он холодно взглянул на нее. — Любой мужчина! В любое время! — И все это по твоей милости? Он вздохнул всей грудью: — Я могу сделать это. Может, и сделаю. — Он покачал головой. — Вот что забавно… Мне трудно объяснить это тебе, но чем больше я тебя люблю, тем для меня невыносимее представить тебя в постели Света. — Ты так его ненавидишь? — Да. — Он печально улыбнулся. — И ты мог бы убить меня? Пусть я лучше умру, чем достанусь Бегущему-в-Свете? — На самом-то деле я спасаю тебя от ужасной участи. — Вороний Ловчий посмотрел на мясо: оно уже оттаяло и шипело от прикосновения малиновых языков огня. — Если ты пойдешь со Светом, тебе придется так солоно, что ты будешь в ногах валяться у Кричащего Петухом, чтобы он взял тебя обратно к себе. — Сомневаюсь. — Я знаю, что ты не веришь мне. Сейчас не веришь. Но у меня тоже бывают кое-какие видения — так же, как у моего скудоумного братца. Я никому не говорил об этом. Все это очень смутно, неопределенно… — Он в странном молчании уставился на нее. — Но я вижу, как трудно тебе с ним придется. С его завиральными мыслями… Ведь он безумец, ты же знаешь. Совершенный безумец. Он безумен, как карибу, в чьем теле поселились личинки мух. Он точно так же во власти того, что поселилось в нем и ест его плоть. — Мне все равно. — Тогда решать буду я. Я поведу тебя обратно. — Я не пойду. — Ты думаешь, от твоего желания что-то зависит? Тревожно облизав губы, она произнесла: — Да. Ты можешь убить меня, Вороний Ловчий, но я буду сопротивляться тебе до… — Неужто никто не научил тебя в детстве, как подобает вести себя женщине? — бесстрастно спросил он и потянувшись к копью, снял с него дымящийся красный кусок. Подув на горячее мясо, он разрезал его на части и одну протянул ей. Лиса долго смотрела на мясо, пытаясь удержаться и не брать его, но, когда Вороний Ловчий уже собирался было отложить его в сторону, она быстро схватила кусок и запихнула в свою сумку — на потом. — Пора. Впереди долгая дорога — назад к Народу. — И всю дорогу тебе придется волочить меня волоком. Его ледяной взгляд пронзил ее до самых костей. В черных глазах его мерцала глубокая боль. — Я не хочу причинять тебе зло, Пляшущая Лиса. Но по-другому я не могу. Понимаешь? Ты думаешь, конечно, что я разрушаю всю твою жизнь… Но я-то знаю, что поступаю правильно. Ее глаза сузились от страха. «Он сумасшедший. Дорогой Звездный Народ, помоги мне уйти отсюда!» Он слабо улыбнулся: — Ты же видишь, я люблю тебя. Ты — единственное существо в мире, которое я на самом деле люблю. Что же мне… — Тогда докажи свою любовь и отпусти меня. Он мрачно покачал головой, потом сурово сжал губы и нахмурился: — Ох, не могу. И все потому, что люблю тебя больше жизни. Ты и не поймешь как… — Ты хочешь, чтобы я умерла? Кричащий Петухом живой меня не оставит. Он ненавидит меня, он… — Нет. — Он поежился, словно от внезапного порыва ветра. — Ну что ты… — Тогда… — Я… Я не знаю почему. Я это… я все это видел. Может, во сне, а? — Он кисло усмехнулся. — Прямо как мой безмозглый братец! Только я-то вижу все правильно, как оно есть. Когда это накатывает, я все равно что листок на ветру. И я знаю — точно знаю: я должен жениться на тебе. Или убить тебя. Он произнес это так просто, что сердце ее тревожно забилось о ребра. А Вороний Ловчий тем временем неторопливо разжевал тонкую полосу мяса. Он достал из своего высокого сапога другой кусок и протянул ей. — Ешь, — негромко сказал он. — Тебе понадобятся силы, если ты вздумаешь убежать от меня. Окоченевшими пальцами она взяла мясо и стала жевать, радуясь горячей пище. По вкусу она поняла: это волчатина. Значит, и он ест того волка… С трудом она проглотила мясо: поступить иначе она боялась. — Что же ты еще видел во Сне? — спросила она, стараясь увести разговор подальше; она намеренно не глядела на него, чтобы он не видел страха в ее глазах. Он наскоро заглотил мясо, протянул ей то, что осталось от его куска, и затоптал покрытый золой кусок навоза. — Придет кровь и смерть. — Он указал подбородком на север. — Я вижу не все, но знаю: мой путь предначертан. И мне не свернуть с него. Я как самец карибу, что гонится за самкой. — Даже если тебе придется убить женщину, которую ты любишь? Он безучастно кивнул: — Даже если это принесет погибель нам обоим. Если бы я верил в эту брехню про Отца Солнце, я бы сказал, что я — его игрушка. Я должен совершить все это, чтобы показать его силу. Она рванулась, пытаясь выскочить в занесенное снегом отверстие, но его могучая ладонь вцепилась в ее запястье и потянула назад. Крепкие руки воина обхватили ее. Она отбивалась, как могла, — в конце концов он повалил ее на землю. Он стоял упершись в ее грудь коленом, сжимая ладонью ее глотку. Она посмотрела на его лицо, освещенное последней вспышкой догорающего малинового костра. Она пыталась не смотреть ему в глаза — они буравили ее, проникая прямо в душу. «Он так красив… Совсем как Свет». Его дыхание чуть-чуть отдавало только что съеденным мясом. Он опустил голову, и их щеки соприкоснулись. Какая теплая у него кожа! — Отпусти меня! — Она словно падала в мягкую темноту его глаз. У нее закружилось в глазах. Голод и усталость — или его Сила? — побеждали ее. — Ты не хочешь быть моей? — тоскливо спросил он. Она качнула головой. Глаза их оказались совсем рядом. — Никогда. Черты его лица исказила горечь. — Тогда мне придется применить силу. Он стал развязывать шнуровку ее парки. Она сопротивлялась. Взгляд его потемнел, когда он увидел шрамы, оставленные Кричащим Петухом. — Я говорил, что никогда не сделаю тебе больно… — прошептал он, раздвигая ее колени. Она сжала зубы и зажмурилась, ожидая боли. Но это было совсем по-другому, не так, как с Кричащим Петухом… Его плоть вошла в нее нежно. Боли не было.8
Тусклый дневной свет лег на сугробы; резкие тени упали на изможденные человеческие лица — будто чьи-то темные пальцы щупали их. У входа в большую, сооруженную из снега хижину курился столбик дыма: кому-то удалось выкопать из-под снега немного мха и березовой коры. Дети, оседлавшие белые стены, пустились врассыпную, завидев вдали двоих — мужичину и женщину. Кричащий Петухом вышел им навстречу, сверкая единственным глазом, гневно задрав подбородок. — Вороний Ловчий, — взмолилась Пляшущая Лиса. — Не делай этого. Ты же знаешь, он… — Я уже говорил тебе. Я должен… Кричащий Петухом зашагал им навстречу. Его морщинистое лицо горело в предвкушении расправы. Он встрепенулся, увидев кожаные ремни, стягивающие ее руки. — Что это значит? — беспокойно спросил он. — Она ушла к Бегущему-в-Свете. Я поймал ее в пути, — мрачно произнес Вороний Ловчий, толкая ее к ногам мужа. — Я… я не… — пролепетала она. Ее тошнило от страха. Кругом уже столпились люди. Широко раскрыв глаза, смотрели они на ее позор. Она шарила глазами по их лицам, как бы моля о сочувствии. Серая Глыба хотела было склониться к ней, но отпрянула назад. Не посмела. Старый шаман гневно сжал челюсти. Ткнув в Пляшущую Лису скрюченным пальцем, он спросил: — Ты вздумала покрыть свой род позором, изменив мне? — Нет, я просто сбилась с пути… Такая буря… «Зачем я лгу? Почему я не смотрю ему прямо в лицо? Пусть делает что хочет, пусть покажет себя во всей красе. Надо опозорить его больше, чем он — меня». Вороний Ловчий побледнел. Вид у него был как у человека, против своей воли попавшего в совершенно непереносимое положение. — Едва ли. Я нашел ее на тропе, по которой Народ пришел сюда. Она бежала обратно… Гримаса боли исказила ее лицо: пережитая ночь вновь возникла в ее памяти. — Я сбилась с пути! Я не знала, где я! Я не могла… — Она шла обратно по твоим же следам, Кричащий Петухом, — сказал Вороний Ловчий, — и добралась до Мамонтового Лагеря. — Лжец! — Внезапно она встретила его глаза. В них сквозила благожелательная насмешка. Заметив ее взгляд, он быстро отвернулся. — Запирательство ей не поможет, — тихо сказал он. — Конечно, она все отрицает. Что ей еще остается. Но… но я прошу тебя, Кричащий Петухом. Возьми ее обратно к себе. Она не плохая женщина, просто растерялась, сглупила… — Я не хочу назад! — закричала она. — Я его ненавижу! Народ охватило смятение. Все смотрели на Кричащего Петухом. Здоровый глаз старика гневно буравил ее, а мертвый, белый, наполняла, казалось, слепая ледяная злоба. Шаман то сжимал, то разжимал кулак и вдруг со всей мочи ударил ее. Пляшущая Лиса коротко вскрикнула, как умирающий зверь. Она упала на колени, и ее стало рвать. Страшные судороги выворачивали ее пустой желудок. Она с немой мольбой глядела на Вороньего Ловчего. А если обвинить его в насилии? Нет, все уже зашло слишком далеко. Кто ей поверит? Она опустила голову. — Она пыталась бежать к моему недостойному брату, — сказал он тихо, словно эти слова доставляли боль самому ему. — Я привел ее обратно к мужу — туда, где ей подобает находиться. — Встань! — Кричащий Петухом запрокинув ей голову, заглянув в полные слез глаза. Она попыталась встать на ноги, но голова закружилась, и она, не удержавшись на ногах, упала на спину. — Отныне и присно, — заговорил ее муж, перекрикивая завывания Ветряной Женщины, — я отлучаю душу этой женщины от Блаженного Звездного Народа. Когда она умрет, тело ее закопают. И душа ее навсегда останется в земле среди корней, плесени и гнилости. Она покрыла позором наш род! Лиса увидела, как ее старые друзья качают головами и расходятся по своим чумам. Некоторые из молодых женщин помедлили несколько мгновений, с печалью глядя на нее, — и тоже разошлись. Только Серая Глыба осталась — такая старая и хилая под своими мехами. — Кричащий Петухом, — жалобно пролепетала старуха, — смилуйся над ней! Она еще такая молодая. — Пошла прочь! — взвизгнул он, взмахнув в воздухе рукой. — Что, хочешь, чтобы я заколдовал твои ноги? Не сможешь ходить — не останешься с Народом. Серая Глыба побледнела: — Нет, но ведь ты… — Так иди прочь поскорее! Еще раз с печалью и жалостью посмотрев на Пляшущую Лису, она побрела к чуму. Кричащий Петухом стал на колени. Его скрюченные пальцы вцепились в ее руку. Во взгляде его сверкала Угроза. — Народ станет хихикать мне в спину. Скажут — собственную жену не смог удержать в повиновении… — Раз в жизни о тебе скажут правду! — Заткнись! — закричал он, толкнув ее так, что она с размаху ударилась затылком о лед. Вновь подступили головокружение и тошнота. Она лежала на льду, чуя, как морозное дыхание Ветряной Женщины касается ее лица. Она услышала звук, какой бывает у камня, скользящего по слоновой кости. Это старый шаман доставал свой кинжал из ножен. «Лучше уж умереть… Слышишь ли ты меня, Бегущий-в-Свете? Я, твоя возлюбленная, пыталась добраться до тебя… Не твоя вина… Не казнись понапрасну». Открыв глаза, она увидела, как сверкнул при бледном дневном свете обсидиановый клинок Кричащего Петухом. Старик схватил ее за волосы. Она задержала дыхание; сердце ее беспорядочно колотилось, горло сдавила судорога страха. И тут… — Сновидец, — произнес Вороний Ловчий, схватив шамана за руку, занесшую нож. — Она оскорбила тебя, надругалась над твоим саном, унизила тебя перед Народом. Но сейчас ты поступаешь неверно… — Прочь! — Кричащий Петухом побагровел. Он часто и глубоко дышал, не в силах совладать с душащим его гневом. — Я сотру ее с лица земли… — Смерть — слишком уж легкое наказание. — Это не твое дело! Вороний Ловчий пожал плечами и отпустил дрожащую руку старика. — В самом деле. И все же подумай. Если ты оставишь ее в живых, ты сможешь каждый день подвергать ее позору и унижению. Это кара похуже, чем прямо сейчас прервать ее страдания. Речь его звучала так убедительно, была так спокойна… Но Пляшущая Лиса уловила отчаяние в его глазах. В руке его дрожало копье: в любую минуту он готов был пустить его в ход. Старый шаман, обхватив подбородок рукою, молча глядел на свою распростертую на земле жену. — Пусть живет отверженной? Вороний Ловчий кивнул: — Она выживет, только если кто-то швырнет ей объедок. Или если она станет подбирать отбросы, как ворона. — Да… Лиса закрыла глаза. «И ты сможешь мучить меня когда пожелаешь». — Муж! — взмолилась она. — Убей меня. Я не привыкла… — Никто ей не подаст. Все голодают, — задумчиво сказал Кричащий Петухом, елозя пальцем по щеке, и на лице его появилось подобие кривой улыбки. Вороний Ловчий тоже улыбнулся: — Тогда она будет обречена на медленную смерть и… — Живи, женщина! И ты увидишь, что тебя ждет, — промычал старик. Склонившись над ней, он зловеще прошептал: — Не успеет Лунная Женщина один раз повернуть свое лицо, ты пожалеешь, что я не перерезал тебе горло. Она равнодушно посмотрела на отдаленные пики, отливавшие темно-красным в лучах заката. Там сейчас Бегущий-в-Свете, он идет сквозь отверстие в исполинском леднике к лежащему за ним раю. Она представила себе его глаза, вспомнила нежность, с которой он смотрел на нее, — и душа ее заныла от боли. — Я скажу Народу, — промолвил Кричащий Петухом. Она слышала, как он не торопясь удаляется прочь. Прошло несколько минут. Наконец Вороний Ловчий громко вздохнул и склонился над ней. Он приподнял ее голову и повернул лицом к себе. Он так походил на Света… только в глазах — холодный блеск. — Я уж думал, придется его убить. Но кажется, испытание позади. Сейчас надо… — Какое испытание? Он нахмурился, как будто сердясь на ее тупость: — Разве я не говорил тебе? И нам это еще не раз предстоит. Но не сердись. У тебя будет вдоволь пищи, чтобы перенести все это. — С чего бы это? Выражение его лица смягчилось. — Потому что я люблю тебя. И без тебя будет невозможно… — Он замолчал, задрал голову и, погрузившись в свои мысли, стал смотреть на укутанное облаками небо. — Я не знаю, что в точности произойдет… Но однажды ты мне понадобишься. Помни: твоя жизнь предназначена мне. Она увидела его безумные и остекленевшие глаза, и ее охватила дрожь. — Не беспокойся — сказал он. Он взял ее ладонь в руки, словно утешая испуганное дитя, и прошептал: — Я сказал — я о тебе позабочусь. Где-то в сугробах завыл волк. Ветер разносил по ветру его неутешный вой. Вечернее солнце сияло мягким молочным светом. Ветряная Женщина рассеяла облака, и они легли на небе тонкими золотистыми полосами. Порывы ветра пронзали людей до самых костей. На меховых воротниках сверкала изморозь. Темные круги лежали под глазами. А люди все шли вперед — к бесконечному ряду холмов. Издающий Клич оглянулся. Люди шли длинной колонной, один за другим. Обрубленная Ветвь ковыляла в самом конце колонны, осторожно ступая на занесенные снегом камни. Впереди шло трое детей. А возглавлял шествие тот, кого теперь звали Волчьим Сновидцем. На плечах он нес копья. Сон вел его за собой — он был всецело в его власти. Издающий Клич поглядел на Прыгающего Зайца. Его молодой родич выглядел таким усталым среди этой древней равнины! Соскабливая изморозь с мехового воротника, он волочил ноги, пытаясь уклониться от порывов ледяного ветра. — Кричащий Петухом сказал — четыре недели… Еще четыре недели голодать! Прыгающий Заяц горько поджал губы: — Какая у нас добыча? Неужто всего три кролика с самого Мамонтового Лагеря? — И это только первая неделя, — печально произнес Издающий Клич, глядя в спину Волчьему Сновидцу. — Может, стоит вернуться? — Какая разница? — прошептала Зеленая Вода. — В Мамонтовом Лагере будет такой же голод. Издающий Клич опустил глаза и не торопясь двинулся вперед. Он по опыту знал: до ночи им не добраться до вершины ближней гряды. Стыд жег его. Как это он успел так быстро усомниться в Волчьем Сне? Шаг за шагом шли они к цели, осторожно поднимая ослабевшие от голода ноги. Лишние движения — лишняя трата сил… — Духи, — тихо шептал Прыгающий Заяц, — Бегущий-в-Свете должен еще раз услышать Волка! Пусть он воспарит душой и еще запасется Вещей Силой! — Ты все еще веришь в это? — спросил, тяжело дыша, Поющий Волк. — А ты нет? — Волк не мучил бы нас так, если бы мы шли за его Сном. — Бросьте… Что-то же надо делать, — возразила Смеющаяся Заря. — Мы, женщины, и то не жалуемся… Мы бережем дыхание и идем. Вы, мужчины, берите с нас пример! Все замолкли. Потом оглянулись и увидели: сквозь белоснежные облака пробивались серебристые лучи Отца Солнца, медленно опускавшегося за горизонт. — Может, это и есть подтверждение нашей вере, — прошептала Смеющаяся Заря. Издающий Клич поглядел на серое небо: — Смерть от голода не худшая смерть… Бывает и похуже. Например, загниет зуб — и раздует всю щеку. А то еще воспалятся суставы — боль такая, что корчиться будешь и ни рукой, ни ногой шевельнуть не сможешь. Еще и так бывает — сломаешь ногу среди тундры и будешь себе валяться в снегу, пока тебя не сожрет Дедушка Белый Медведь. А помнишь Моржового Клыка? У него так распухли ноги, что не влезали в сапоги. Потом он стал мочиться кровью. А после… — Хватит! — в ужасе закричала Зеленая Вода. Ледяной Огонь проснулся среди ночи. Он слышал, как тихо сопят вокруг его соплеменники. А вверху шумел неуемный ветер, шевеля кожаные своды чума. Люди спали, укутавшись в кожаные плащи. В темноте видно было, как белыми облачками поднимается их дыхание. А он хмуро глядел в темноту, вдыхая запах моря. Страшный сон. Он зачем-то шел на юг. А следом за ним — весь Род Белого Бивня. Люди были голодны, но верили в него. Он и сам не знал, не обманывает ли его какая-то загадочная Сила. И еще: когда он вел свой род вверх по склону холма, они стали глядеть в небо над ним, словно что-то там высматривая. И сам он тоже оглянулся, там, на склоне холма, и посмотрел на затянутое облаками небо. И он увидел эти глаза: глаза Соглядатая! … Придя в себя, он попытался отбросить тревожные мысли. Но какой-то зов, похожий на охотничий, все отзывался в его мыслях. Он моргнул, зевнул и перевернулся на другой бок, пытаясь опять уснуть. Прошло несколько часов. Так и не сомкнув глаз, он накинул теплую парку и направился к пологу чума. — Опять бессонница, Старейшина? — Нет, Красный Кремень, мой старый друг! — Он помолчал, ежась от холодного ветерка, проникающего сквозь щель полога. — Временами мне кажется — я помаленьку схожу с ума. Красный Кремень закутался в плащ и поворошил палкой присыпанные пеплом угольки догорающего костра. — Что ж, ты опять пойдешь бродить среди ночи, словно призрак какой-то? Ледяной Огонь пожал плечами. Красный Кремень склонился над ямой, пытаясь раздуть пламя из последнего светящегося уголька. Он подбросил в яму еще немного сухого мха, ивовых веток и сухих листьев. — Если ты разожжешь яркий огонь, кто-нибудь наверняка проснется, — заметил Ледяной Огонь, указывая рукой на спящих сородичей. Красный Кремень усмехнулся; при тусклом свете огня его улыбающееся лицо выглядело чуть-чуть потешным. — Сомневаюсь… Они так долго слушали твою сказочку про Небесного Паука, который затянул в свою паутину Солнце и Луну, что теперь их ничем не разбудишь! Ледяной Огонь опустился на шкуру в ногах у своего друга, осторожно поджав ногу. Он глядел на сверкающее желтоватое пламя. — Ты же не собираешься помирать? Бывает, люди не могут спать, когда им конец приходит. Ледяной Огонь опустил голову и тихо кашлянул. — Пока еще нет. — Что ж тебя так тревожит? Он взял ивовый прут и поворошил огонь. С чего начать? — Мне приснилась старуха… Ведьма. Я… — Он поморщился. — Я ее знаю. По крайней мере, чуял прежде, что она есть. — Ты, старый кобель! Чуешь, значит, женщин? Нет, рано тебе помирать! Кто же тебе по нраву? Знаешь, у меня дочка, Лунная Вода. Совсем уже расцвела девица… Будет тебе славной… — Ты дослушать-то хочешь до конца? — нетерпеливо спросил он. — Извини… Мне показалось… Я просто подумал: может, если пошутить, тебе полегчает. Ледяной Огонь положил ладонь на колено другу и долго молча сидел, не отрывая глаз от костра. — Помнишь, я говорил тебе о женщине, что я настиг у моря много лет назад? — Женщина из Рода Врагов, — сверкнул глазами Красный Кремень. — Как же, помню. — Эта ведьма была там… Она все видела. — Я думал, там, кроме вас двоих, больше никого не было… — Никого и не было. Но я знаю, как это бывает, когда ведьма глядит на тебя. Это чувствуешь, как рукоятку копья в ладони. Знакомая вещь… Не надо глядеть на копье, чтобы узнать его. Ты и так все про это копье знаешь — и какой оно длины, и сколько весит. Так и ведьма — все знает на ощупь. Красный Кремень почесал свое изборожденное морщинами лицо. — Говоришь, она звала тебя? Может, даже заколдовала? Что ж, ее можно прогнать прочь, для этого есть особая Песнь. Может, удастся освободить тебя от всех этих видений, напугать ее, даже покалечить… — Нет. — Ледяной Огонь поднял руку. — Там что-то еще было… Явилась какая-то Сила, которая вовлекла во все это ее… и меня. Что-то случилось… Красный Кремень мрачно посмотрел на огонь. В его прищуренных глазах виднелись золотистые отблески. — Ты ведь знаешь, у других родов дела идут скверно… Род Тигровой Утробы потерял в прошлом году часть земли. У Ледового Народа погибли в междоусобице сотни юношей. На западе от Великих Озер отогнали Род Круглой Подковы. Их начисто отрезали от Рода Буйвола. В конце концов нас всех сгонят со старых мест… — Все в мире меняется. Нас уже недостаточно, чтобы оттеснять наших врагов. — Это тебе твоя ведьма сказала? Ледяной Огонь кашлянул и потер тыльную сторону шеи. — Это еще не все… Она зачем-то зовет меня к югу — Что? — Это как-то связано с тем моим Странствием-во-Сне — после того, как убили мою жену. Я много лет странствовал по труднопроходимым местам. Две недели я провел без пищи. Однажды я спал на каменной скале — такой высокой, что я сверху глядел на летящих птиц. На юге я увидел огромную ледяную стену, а дальше — свободную землю, полную зверей, но совсем безлюдную. — Но на юге наши Враги, — заметил Красный Кремень. — Сейчас — да. Но потом… — Что же, нам отправиться в эту землю? — Я не уверен. Сон был неясный… На следующий день я встретил женщину из Рода Врагов. Мы должны были с ней соединиться. Я… чувствовал, что это нужно. Это было, если хочешь, как исцеление. Ее длинные волосы так развевались на ветру… Морская вода омывала ее ноги. Во Сне это выглядело так: я подошел к ней и она улыбнулась. И мы любили друг друга там, на берегу моря, страстно любили, и я оставил в ней свое семя. — Но это-то и вправду было! — Красный Кремень нахмурил густые брови. — Да… И нет. — Ледяной Огонь содрогнулся и закрыл лицо руками. — Вдруг видение закончилось, и я заглянул… заглянул в глаза этого Соглядатая… Этой ведьмы. А женщина… я изнасиловал ее. Оставил ее на песке — измученную, плачущую… Так вот получилось: я хотел любить и оберегать ее, а причинил ей зло. — И ты считаешь, что всему виной эта ведьма? — Не знаю. Красный Кремень поежился, снова поворошив костер прутом. Пламя ярко вспыхнуло и осветило чум. — Что же потом? — Я обернулся и увидел, что все роды идут за мной следом, отбиваясь от всяческих врагов. — Этим Сон и кончился? Ледяной Огонь мигнул и еле заметно пожал плечами: — Нет. Увидев, что случилось на берегу моря, я убежал. Знаешь ли, попросту ноги унес от ужаса… А ночью у меня были кошмары… Один за другим. Эта женщина из Сна стояла и протягивала ко мне руки. В одной она держала кусок мяса. В другой — копье. — Жизнь или смерть? — Я понял это так. — Он обхватил подбородок рукой. — Потом я оглянулся и увидел, что море разбушевалось и собирается поглотить нас обоих. Я взял мясо, и женщина улыбнулась опять и сказала: «Ты и я — одно. Мы с тобой одно». Потом она взяла меня за руку и превратилась в большую птицу, Птицу Бури, и унесла меня на своих крыльях далеко к югу, в страну за белой стеной. Красный Кремень чуть-чуть улыбнулся, на мгновение показав зубы. — Вот почему ты всегда убеждал нас двинуться на юг, хотя по пути туда дичи все меньше. — Каждый раз, когда я думаю об этом, дух во мне пробуждается. До сих пор. Только это спасает меня от спячки, держит меня на плаву… Будто та ведьма приказала мне повести все роды на юг. Красный Кремень посмотрел на пламя костра, бросавшее отблески на перекрытия чума. — Но другие роды не пойдут. Они скажут — в этом нет воинской доблести. Враги, что живут на юге, разбегаются сами, как чайки с обрыва. — Знаю. — Ледяной огонь поглядел на озабоченное лицо друга. — Но что если я не смогу спасти свой народ прежде, чем море поглотит его? — Тогда наш род пойдет к югу один. Одно-то можно сказать наверняка: этих трусливых Врагов, с которыми мы воевали, осталось мало, а будет еще меньше. В любом случае наш род рассеет их, как докучливых мошек. Ледяной Огонь сомкнул мозолистые ладони. — Может быть… Но мне привиделся один юноша. Высокий, гневный юноша. Я видел, как он кидает в нас копья, несущие смерть. Он вождь. Настоящий воин. Он… — Продолжай. — Я, может быть, должен убить его. Красный Кремень, не двинувшись с места, взглянул на него: — Ну и что с того? Тебе разве не приходилось прежде убивать людей? Ледяной Огонь поднял на него полные муки глаза: — Я не знаю, смогу ли… — Да отчего же? — Мне… мне кажется, он — мой сын.10
Волчий Сновидец с тревогой смотрел на заснеженную равнину. Несколько острых пиков нарушали ее однообразную красоту. Ветряная Женщина дула так яростно, что люди еле держались на ногах. Неутешительно выглядели эти места! В расселинах виднелись чахлые березы и ивы. Не раз и не два проваливались они в эти ямы, и немалых сил стоило каждый раз выбраться оттуда. Каждый шаг по скользкому льду надо было отмерять заранее — предательская ошибка могла стоить жизни. Упадешь, сломаешь ногу — и все, конец… А ведь от него зависит судьба целого Народа! Бремя, которое он нес, было тяжелее мамонтовых бивней. Вкус волчьей крови стоял у него на языке, огонь вещего Сновидения вел его вперед. И это было на самом деле. Эти мучительные дни все тянулись, а он старался убедить себя, что Волк не обманул его. Не мог же он так страшно играть с целым Народом. Бегущий-в-Свете не допускал такой мысли. Он стоял, опершись на копье, и глядел на разбросанные скалы, на окутанные снегом валуны. — Опять Вещая Охота? — прошептал он, чувствуя, как приближается Пожиратель Душ, сын Долгой Тьмы, и ждет только конца этих кратких часов, когда Отец Солнце поднимется над горизонтом. — Я так устал, — добавил он. — Если бы я только мог лечь в снег и отдыхать — и пусть Долгая Тьма возьмет мою душу, пусть ее унесет в необозримые просторы Ветряная Женщина. Смерть — это покой… —Он сжал челюсти и заставил себя собраться с силами. — Трус! Глубоко вздохнув, он из последних сил двинулся к вершине холма. Люди шли следом — голодные, осунувшиеся, с осуждением глядящие на него. Большинство их уже не верило в то, что ход через ледник и впрямь существует. — Волк… — хрипло взмолился он. — Укажи мне путь! Он обернулся и увидел, что Издающий Клич и Прыгающий Заяц остановились и стали острой бизоньей костью раскапывать высокий, конической формы сугроб. Они строили хижину. — Придется стать здесь лагерем? — прошептал он. Он увидел Обрубленную Ветвь, и зрелище это наполнило его душу болью. Она ковыляла вслед за другими, сгорбленная, с потемневшим лицом, и в глазах ее стоял отблеск Сна. Сжав кулаки, он пошел прочь от своих роющих снег товарищей — прочь от Народа. Ветряная Женщина заносила его покрывалом снега. Кристаллики льда трещали у него под ногами. В гору, опять в гору, — долго ли еще идти по этим скалистым холмам? Холодные, пустынные, они походили на хребет ледяного чудища. Продутые ветром черно-синие скалы нависали над ним в подступающих сумерках. — Так много ртов, Волк… — прошептал он. — И так мало пищи. Когда лагерь исчез из виду, Бегущий-в-Свете опустился на колени, зачерпнув руками никогда не тающий снег. — Неужели мой Сон был обманом? — обратился он к столпившимся Духам Тьмы. Склонив голову, он слушал, как они без отдыха снуют близ него, уже погружая свои щупальца в его душу. Лунный свет ложился на склоны. Слежавшиеся гладкие сугробы отливали серебром. Кое-где виднелись прорытые в снегу желтоватые ямки — оттуда извлекали мох и березовые ветви, которыми люди отапливали свои ледяные норы. А сквозь рассеянные облака глядел вниз, на землю. Звездный Народ. Пляшущая Лиса, согнувшись в три погибели, пряталась за выступом сугроба у входа в нору, прислушиваясь к суматохе, царящей внутри. Рыдания заглушали звуки отходной песни. Серая Глыба совсем ослабела, ее дряхлые кости уже не в силах были выдержать этого мучительного дня — долгих переходов, подъемов в гору и спусков по неровным каменистым склонам. Глубокая жалость томила Лису. Как хотелось ей войти внутрь, обнять старуху и прошептать ей в последний раз слова любви и почтения! Но она — отверженная. Она не могла войти в человеческое жилье, если только кто-то милостиво не пригласит ее; а старуха наверняка уже слишком плоха, чтобы сделать это. Она дрожала от холода, ее дыхание белым облаком стояло около рта. Порывы ветра ударяли ей в лицо. Ветряная Женщина доносила отзвуки зловещего волчьего воя. «Почему ты не убежала?» — с яростью шептала она себе. На самом деле у нее были на то причины — она не могла без глухой злобы подумать о них. До Бегущего-в-Свете было уже чересчур далеко, и она боялась, что слишком долгая буря занесла оставленный им след. Да и потом, она не вправе сейчас была брать пищу из запасов Народа. Идти пришлось бы без еды и без оружия… Пусто было у нее на сердце. Если бы только она догнала Бегущего-в-Свете! Он бы помог ей, утешил бы ее. Но сейчас эта мысль только делала ее борьбу за существование еще более невыносимой. Внезапно пение в норе прекратилось. Засунув окоченевшие пальцы под парку, она замерла, ожидая худшего. За спиной у нее раздались тихие шаги. — Она была доброй женщиной, — грустно произнес Вороний Ловчий. — Жаль, что здесь нет Прыгающего Зайца. Она вздрогнула: — Может, я бы могла… — Нет… — мягко отозвался он. — Они боялись, что твоя проклятая душа может помешать ей достичь Блаженного Звездного Народа. Она обернулась и поглядела на него. Его суровые глаза сумрачно сверкали при лунном свете. — Зачем ты пришел ко мне? Он пригнулся к ней, и она почувствовала кожей его тепло. — Потому что я-то вижу все это иначе. — Что? — Мы с тобой скоро увидим погибель всего Народа. Если не помешаем этому… — Вот как? — с ненавистью бросила она. Из норы донесся вой, заглушающий звуки ветра. — Умерла, — горько пробормотал Вороний Глаз. Она закрыла глаза, стараясь не думать о тех, кто умер прежде. Следующей будет Старуха Кого-ток. Она уже еле волочит опухшие ноги. Когда же все это кончится? — Я положил к тебе в мешок чуть-чуть мяса. Совсем немного. Кое-что я снял с замерзшего бизона. Когда волки ушли, я успел счистить остатки мяса, пока не налетели вороны. Завтра я принесу кости. Там хватит мозга, чтобы еще какое-то время сохранить в живых парочку человеческих душ. Она, не слушая его, не мигая глядела на вход в нору, вспоминая, как Серая Глыба оставляла ей крохи еды от своей доли на скудной трапезе Народа. Какая добрая была старуха! Она была из тех немногих, кто делился с ней пищей, временами ласково говорил с ней, порою помогал и на деле. — Я буду скучать по Серой Глыбе, — печально прошептала Лиса. — Она никогда не забывала, что и мне порою нужно услышать доброе слово. Вороний Ловчий опустился на землю и молча прислушался. Она знала, что ей еще придется заплатить за его доброту — когда он очередной раз распахнет ее плащ. В норе кто-то тихо всхлипывал. Пляшущая Лиса встала — окоченевшая, застывшая от горя. В то же мгновение вскочил на ноги Вороний Ловчий. — Думаю, этой ночью ты опять придешь и изнасилуешь меня? Он пожал плечами: — Тебе же и поговорить не с кем. А я тебе не делаю больно. Теперь, после смерти Серой Глыбы, кто, кроме меня, скажет тебе хоть одно человеческое слово? Да и потом, я кормлю тебя. Ты сейчас, покрытая позором, питаешься лучше, чем прежде, когда была женой вождя. — Я ненавижу тебя, ты знаешь. — Она пошла прочь. — Я не враг тебе, Пляшущая Лиса. — Кто ж ты тогда? Мой спаситель? Почему ты не позволил мне убежать? Силой привел меня обратно сюда? Он не торопясь пошел за ней следом. Снег поскрипывал под мягкими подошвами его высоких сапог. — Потому что я люблю тебя. Я не хочу, чтобы ты сгинула среди снегов. Ярость охватила ее. — Ты не любишь меня! — Она сплюнула в снег, чтобы сильнее показать свою ненависть. — Я для тебя просто забава. И ничего уж тут не поделать! Его внезапный безумный взгляд пронзил ее до костей. Он улыбнулся: — Пусть так. Но, кроме меня, у тебя никого не осталось. Она отступила на шаг: — Да, уж об этом ты позаботился. Ты скрутил меня крепче некуда — все равно что надел на меня ошейник из мамонтовой кишки, как на хорошую ездовую собаку. Он положил руку ей на плечо, как бы не замечая ее гнева. Слова его звучали гладко, как обкатанный временем обсидиан: — Я еще раз повторяю тебе: я люблю тебя. Когда-нибудь ты это поймешь. — Убери от меня свои ручищи! Но он еще сильнее обнял ее плечи. — И ты нужна мне. Я — надежда Народа. Я видел это, понимаешь? Я пока… пока не могу увидеть это полностью, до конца. Но иди я отброшу Других назад, или они уничтожат наш Народ. — Твои выдумки всем нам будут стоить жизни. Он тяжело вздохнул и пожал плечами. Закинув назад голову, он добавил: — Ты можешь ненавидеть меня сколько тебе угодно. Но я рожден спасти Народ. Я… и еще один странный человек. Мы встретимся, и он даст мне что-то. Что-то, что изменит судьбу Народа… — Он протянул руки. — Я не знаю что. Только мой сын… Она посмотрела на него, широко раскрыв глаза: — За этим я и нужна тебе? Родить сына? — Я не знаю точ… Она оттолкнула его и наотмашь ударила по лицу. Он только потрогал щеку рукой и улыбнулся. — Сон не имеет конца, но кое-что уже сбылось. Например, то, что я тогда нашел тебя прячущуюся в снегу. Я ручаюсь своей жизнью и жизнью всего Народа, что час придет и я встречу этого странного человека. Он похож… похож… — Довольно! — оборвала его Лиса. — Ты сумасшедший! — Она отвернулась, чтобы не видеть, как Кричащий Петухом, а вслед за ним все племя с пением несут Серую Глыбу на вершину холма, посвящая ее душу Блаженному Звездному Народу. Он сжал ее руку и посмотрел ей в глаза. — Запомни, — произнес он. — Даже если для этого придется пожертвовать нами обоими, я спасу Народ. Он отпустил ее руку, оттолкнув так, что она чуть не упада, и пошел петь вместе со всеми погребальную песнь по душе Серой Глыбы. А Пляшущая Лиса поправила выбившиеся из-под капюшона локоны и глубоко вздохнула. Сжав зубы, она побрела к старым шкурам, под которыми проводила ночи. В сумке она нашла несколько полосок высохшего мяса. Ей все равно было, от кого они. Облизав губы, она впилась в мясо зубами, не обращая внимания на его горьковатый привкус. В эту ночь Вороний Ловчий к ней не пришел.11
Надо возвращаться назад! — объявил Прыгающий Заяц, бегая глазами от одного лица к другому. При свете костра стены их снежной норы отливали оранжевым. — Куда? — спросил Издающий Клич. Зеленая Вода клала на горячие угли последнюю охапку ивовых веток, отрытых из-под слежавшегося снега. Она заметила, как муж глядит на нее — ждет, что она скажет. — Назад? — спокойно спросила она. — Но за спиною у нас только каменные пустыни. А впереди, может, и есть лучшие земли. — Может, и есть, только… — Здесь по крайней мере мы отыскали листья, а кое-где — даже горсточку замороженных ягод. В Мамонтовом Лагере и того не было. Впереди должна быть дичь. Поющий Волк сжал зубы и яростно взмахнул руками: — Но мы слишком ослабели, чтобы охотиться! Убить зверя — на это сила нужна! — Попробуем… — нерешительно возразил Издающий Клич. — Но даже мыши забились под снег, — заметил Прыгающий Заяц. — Кролики ушли. Мы видели нескольких куропаток, они тоже улетали отсюда… — Вороний Ловчий предупреждал нас, — ворчливо произнес Поющий Волк. — Бегущий-в-Свете просто мальчишка. — А мы не слушали… Обрубленная Ветвь, все время смиренно сидевшая в уголке, внезапно подалась вперед. — Вы, молодые дурни, — сказала она, посасывая волчью кость, которую она все еще носила в своей сумке. — Что это с вами случилось? Говорите, он мальчишка? На себя взгляните! — Она достала осколок кости из складки рукава и стала тыкать им в каждого из присутствующих по очереди. В пустых глазах вспыхнул прежний огонь. — Чуть-чуть поджало животы — и вы уж готовы зарыться головой в снег и помирать! — Но, Бабушка, — смущенно возразил Прыгающий Заяц, — мы же голода… — Что? Да, вы недостойны милости Волка. Ну так давайте! Поворачивайте назад, трусишки несчастные! Прыгающий Заяц зажмурился. Даже сейчас не мог он позволить себе дерзко ответить старшей по возрасту. — Что ж делать, Бабушка. Жить-то хочется. — Кажется, мы все позабыли, — задумчиво произнесла Зеленая Вода, — ведь нынешняя Долгая Тьма не такая, как прежде. Этаких холодов никто не упомнит. А на севере и западе — Другие, и туда ходу нет. А здесь — новая земля. По крайней мере, на вершинах холмов снег сдувает ветром. Там, на севере, мы все время утопали в снегу по колено. — Но можно попытаться найти жилище какого-нибудь народа, — заметил Прыгающий Заяц. — А хватит ли у них припасов, чтобы прокормить нас? — удивленно подняла бровь Зеленая Вода. — Может, мы и сами сгинем, и их погубим. — Как спастись… — пробормотал Поющий Волк. — Мы тут сидим и гадаем, как бы нам выжить, а где ж наш великий Сновидец? — Он указал на вход в нору: — Убежал… Стыдится смотреть нам в глаза! Наступила тишина. Только огонь потрескивал и Обрубленная Ветвь посасывала свою кость. — Он, должно быть, пытается приманить зверя, — в конце концов произнесла Зеленая Вода. — Ха! Да он небось на ногах не стоит от голода. То-то занятие для человека, у которого есть Вещая Сила, — приманивать зверя. Да и потом, какие звери могут быть здесь, среди голых скал? — Может, мышки какие или… — Я видел сегодня, как он споткнулся и упал. Он потерял свою Силу! Он всех нас погубит! Издающий Клич тяжело вздохнул: — Не думаю… — Может, Духи Долгой Тьмы уже вынули из тела его душу, унесли ее во мрак ночи, чтобы набраться сил и потом поглотить всех нас. — Вы… — прошептала Обрубленная Ветвь, поедая их глазами. Ее морщинистое лицо искажал такой гнев, что все замолкли. — Что вы все сделали для Народа? А? Ничегошеньки. Осуждать — тут вы все мастера, а самим что-то сделать — тут уж нет. Вы ждете, чтобы другой Дал вам надежду на спасение. А при первых трудностях торопитесь судить его. Да вы хуже, чем Духи Долгой Тьмы, вы сами себе души высасываете своим нытьем и своей завистью! Поющий Волк даже рот открыл от возмущения, суровые слова готовы были сорваться у него с языка. — Ты, сумасшедшая старуха… — Не прекословь мне, мальчишка! Я тебя сейчас этой костью проткну! — Она вцепилась в его воротник, свирепо дыша ему прямо в лицо. Он отпрянул, отбиваясь от нее руками: — Ты, старая ворона! Совсем с ума свихнулась, — что ты, что этот твой Бегущий-в-Свете… Старуха все наседала на него, тыча в него костью, сверкая глазами: — Уж позволь кое-что сказать тебе, мальчик мой! У тебя никогда не было случая показать себя в деле. Потому-то ты всегда и пресмыкался так перед Кричащим Петухом. А помнишь ты хоть, как он отказался пропеть похоронную песнь над твоей дочерью? Что, уже забыл? — Я не понимаю, к чему ты… — Ведь поэтому все так и произошло! — продолжала она, тыча костью ему в колено. — Поэтомуты и обиделся на Кричащего Петухом, разуверился в нем и стал следовать Волчьему Сну. А раньше что было, а? Почему ты бросил Род Блеющего Барана? Может, потому, что тебя не сделали первым среди охотников, когда ты это, как тебе казалось, заслужил? Поющий Волк опустил глаза. — Ты всегда поступаешь по зову чувства, мальчик мой. Подумай-ка об этом. Вечно ноешь и жалуешься. Нет чтобы поразмыслить здраво — что ты делаешь и почему. И если Народ погибнет, это будет из-за тебя и таких, как ты. Поющий Волк так скрипнул зубами, что все сидящие в снежной норе услышали это и смущенно опустили головы. — И ты хочешь стать во главе Народа? У тебя есть кое-что за душой, но ты слишком труслив, чтобы пустить это в ход. — Бабушка, он старается… — мягко возразила Зеленая Вода. — Сейчас для всех нас худые времена. Поющий Волк… — Не очень-то он старается. Мальчик должен показать себя в деле. Тогда он не будет осуждать людей, которые старались получше. Зеленая Вода слабо улыбнулась: — Когда смотришь кругом и видишь столько пустых мест, где раньше были знакомые лица, сердце замирает. Какие еще нужны испытания? Не осуждай Поющего Волка! Эта зима была для него особенно тяжелой. Обрубленная Ветвь холодно взглянула на Зеленую ВОДУ уголком глаза, потом обернулась к Поющему Волку. Тот сел и опустил голову, вдруг присмирев. — Это правда, мальчик мой? Тебе действительно было тяжелее, чем другим? Внезапно сорвавшись с места, он обошел старуху и выскочил в ночную тьму сквозь отверстие в снежной стене. — Совсем мы изголодались, — пробормотал Прыгающий Заяц Издающему Клич. — С ума сходить начали… Тот опустил глаза: — Да уж, никто из нас не может похвалиться, что он все время в здравом рассудке. — А особенно Бегущий-в-Свете. Обрубленная Ветвь ткнула его в руку своей костью. Он запнулся. — Что вы все можете знать про Сон? А я его видела! — пробормотала она, тряся головою, кутаясь в свой ветхий, измятый плащ. — Видела в его глазах. Издающий Клич, хмуро глядя на своего оробевшего родича, положил руку на плечо старухи: — Он не то имел в виду, Бабушка. Он… — Может, ты и видела! — возразил Прыгающий Заяц. — И все равно он, быть может, и впрямь безумец, как говорил Вороний Ловчий. Обрубленная Ветвь нахмурилась, глядя на лежащую у нее на плече ладонь. — А ну дай мне дорогу, ты, пустоголовый дурень… или тебя тоже уколю, — буркнула она, поднимая свою острую кость. Издающий Клич отдернул руку, как обожженный. Окинув взглядом шатер, Обрубленная Ветвь выдохнула: — Мы же еще не мертвые, а? — Да, — тихо отозвалась Зеленая Вода. — Сон жив. — Сон? — отозвался снаружи Поющий Волк. — С этим Сном мы скоро так заснем, что уж не проснемся. — Нет! — крикнула Обрубленная Ветвь, вцепившись в парку Издающего Клич. Тот еле удержался на ногах от ее рывка. — Разве вы не видите? Разве вы не видите его глаза? — Вдруг взгляд ее помутился, и она прислонилась к стене. — Это же правда. — Я верю, Бабушка — ответил Издающий Клич. Зеленая Вода склонилась над ней и погладила ее. — Я видела его глаза, Бабушка. Он и впрямь Сновидец. Прыгающий Заяц только отвернулся и прикусил губу. Зеленая Вода лежала без сна. Холодный ночной воздух проникал в нору и забирался ей под плащ. Скоро выйдет Отец Солнце. Она попыталась сесть — это стоило немалых сил. Уже два дня они не трогались отсюда. Люди, уставшие, с запавшими от голода глазами, часами сидели в снежной норе, кутаясь в плащи. Ни у кого не было сил идти дальше. — Настал конец, — неповинующимися губами шептала она. Она поглядела на одежду Бегущего-в-Свете. Он все еще не вернулся. Она осторожно, огибая спящих, прокралась к отверстию норы. Выбравшись наружу, она осмотрелась. Сверху глядел на землю Звездный Народ. На юго-востоке небо уже начинало светлеть. Лунная Женщина бросала неяркий отсвет на вершины остроконечных гор. Тяжелые ледники лежали на их склонах. Дальние вершины отливали голубым в прозрачном ночном воздухе. На востоке открывалась широкая долина, переходящая в каменистое нагорье. Даже при этом бледном свете Зеленая Вода могла разглядеть гладкие склоны ледяной горы. Она медленно обернулась — и увидела его. Он лежал скорчившись, неестественно закинув назад голову. Его уже начало засыпать снегом. С упавшим сердцем Зеленая Вода подошла к нему и потрясла его за плечо. Он не двинулся. Она потрясла сильнее. Слезы лились у нее из глаз. — Проснись! Бегущий-в-Свете… Она испугалась, увидев толстый слой льда на его воротнике. Если бы он дышал, лед давно растаял бы… — Нет! — прошептала она, развязывая тесемки его воротника. Встав на колени, она взяла горсть снега и стала хлестать его по щекам. — Волчий Сновидец! Так не должно быть… Он по-прежнему лежал холодный и безмолвный. Она все хлестала его по щекам, повторяя: — Не умирай! Не оставляй нас на голодную смерть! Веди нас за собой! А он все не двигался. — Нет… нет… — рыдала она, закрыв лицо руками. — Я… устал, — вдруг услышала она его шепот. Упав на колени, она снова что есть мочи стала тереть его щеки снегом. — Что? Что? — Я устал… — Встань! — Она стала лупить его кулаками. — Встань сейчас же! Отчаянным движением она схватила его за руку и подняла на ноги. Пригибаясь под его весом, она повела его к норе, надеясь, что тело его сохранило еще достаточно тепла, чтобы выжить. — Дурак проклятый! Прятался, чтобы не глядеть на нас? А если бы ты замерз до смерти? Что бы мы делали? — Еда… — прошептал он. — Я нашел еду… Устал… Надо… отдохнуть. Зеленая Вода остановилась, боясь, что не правильно расслышала его. — Еда? Бегущий-в-Свете слабо кивнул и указал подбородком на дальние холмы: — Там, за скалами… Тяжелая… Одному не донести… — Иди согрейся! — приказала Зеленая Вода, доведя его до входа в нору и помогая забраться внутрь. По следу, оставленному им на снегу, она забралась на вершину гребня. На каменистом выступе, с которого дыхание Ветряной Женщины сдуло снежный покров, лежало что-то огромное, темно-коричневое. По густой шерсти и тяжелым копытам Зеленая Вода распознала: это филейная часть туши мускусного быка. Может, мяса и не так много, но, чтобы перебраться через эти скалы и дойти до мест, где водится дичь, хватит. Здесь побывали волки. Их клыки исцарапали всю тушу, вырвав большие клочья волос. Должно быть, это падаль, но кому до этого дело голодной зимой? Она подошла к туше и, дрожащей рукой вынув из мешка нож, стала отрезать кусок бычьего мяса.12
Издающий Клич, Поющий Волк и Прыгающий Заяц пытались втащить бычий филей на вершину холма — а там уж женщины стащат его вниз. Приятное известие придало им новые силы. — Ух ты, — ворчал Прыгающий Заяц, соскальзывая по заледеневшему склону, но упрямо толкая в гору кусок промерзшего мяса. — И как он только забрался так далеко? — Должно быть, Духи дали ему силы, — сквозь зубы произнес Издающий Клич, цепляясь за выступ у вершины. — Духи, — хмыкнул Поющий Волк, — припрет — еще и не то сделаешь… — Он сказал — он шел по волчьему следу. — Какая разница? Думаешь, теперь мы спасены? — ворчал Поющий Волк. — Сегодня набьем брюхо. А дальше что? Прыгающий Заяц грустно прикусил губу: — Волчий Сновидец сказал — здесь, на плато, есть еще еда… Последнее усилие — и они втащили мясо на вершину и, пыхтя, стали спускаться вниз. Издающий Клич с тревогой глядел на Поющего Волка. Этот человек с каждым днем делался все невыносимее — он ссорил своих товарищей друг с другом, подбивал их бранить за глаза Бегущего-в-Свете. После давешней стычки с Обрубленной Ветвью он еще больше одурел. Поющий Волк вел себя как человек, который собирается покинуть Народ. Волчий Сновидец боялся присесть у ночного огня из-за его шуточек вполголоса. — Пойдем-ка поищем остальную часть туши, — сказал Издающий Клич, соскальзывая вниз по следу Бегущего-в-Свете. Длинные волосы мускусного быка, валяющиеся на снегу, отмечали тропу. — Будем надеяться, что водки-трупоеды не сожрут вместо падали нас самих. — Не правы мы были, — буркнул Поющий Волк. — Надо же было пойти за этим несмышленышем… — Погоди, — хмуро возразил Издающий Клич, избегая смотреть в глаза своему родичу. — Вот увидишь. Там, на равнине, мы найдем еще… — Ничего мы не найдем! На следующей неделе опять будем голодать. — Бодро же ты настроен! — Голос Прыгающего Зайца был полон насмешки, такой же пронзительной, как этот ледяной ветер. — Я не дурак. Я знаю, когда я… — А ну прекрати! — оборвал его Издающий Клич, — Волк — вот наша надежда. Хватит морочить всем нам голову… Поющий Волк резким смехом оборвал его. Издающий Клич поглядел на него и устремился вперед, не желая ссориться со своим родичем, — он знал, чем чреват его гнев. Не стоило Обрубленной Ветви дразнить его! — Если бы Волк и впрямь вел нас, — крикнул вслед ему Поющий Волк, стараясь заглушить вой ледяного ветра, — думаешь, он бы оставил нас без защиты этой зимой? А? Хоть одну мамонтовую шкуру он послал бы нам! Издающий Клич не обернулся, пробиваясь сквозь пелену снега к вершине холма. Его сердце содрогалось от гнева. Если деда и дальше пойдут так же, он в конце концов просто засветит Поющему Волку кулаком по губам. — Я вот что решил — беру мою бабу и иду обратно. Почему бы тебе не пойти со мной? — с внезапной надеждой спросил Поющий Волк, поспешая вперед. — Что у нас за спиной, мы по крайней мере знаем. Мы сможем… — Ага, — Издающий Клич, взобравшись на выступ скалы, окинул взглядом мерцающую впереди страну, — Другие — вот что у нас за спиной. — Не боюсь я… — Я тут собираюсь пройти дальше по этому плато, — извиняющимся голосом произнес Прыгающий Заяц. — Один мускусный бык там издох. Может, есть и еще… Перевалив через заледенелый гребень, они увидели скелет. Вокруг столпились волки, сверкая желтыми глазами. Поющий Волк кинулся в самое средоточие стаи: — А ну прочь! Прочь отсюда! Волки с воем и рычанием бросились врассыпную. — Зачем ты так? — спросил Издающий Клич. — Мы бы могли пристрелить одного или двоих. Волчье мясо — дрянь. Но все равно мясо. Прыгающий Заяц вздохнул, поглядев на животных сейчас круживших вдалеке, — дротику не долететь… — Одного такого зверя хватило бы, чтобы спасти жизнь кому-нибудь из стариков. Поющий Волк уже открыл было рот, собираясь что-то горячо возразить, но вдруг обернулся и стал оглядывать окрестности, пожимая плечами, будто мир вокруг него куда-то исчез. Издающий Клич осмотрел останки быка, проглядывающие сквозь снежный покров. Волки обглодали все что можно. — Даже кишок не осталось… Жира, и то немного. Но все равно еда. Прыгающий Заяц облизал потрескавшиеся губы. — Люди скажут, что мы дурни, если мы сейчас поплетемся обратно в старый лагерь, а потом все равно пойдем той же дорогой — искать этот пролом в леднике. — Он вопросительно поглядел на своих родичей: — Значит идем вперед? Да? Издающий Клич наполнил легкие воздухом, потом выдохнул… — Кто как, а я не охотник опять карабкаться через эти скалы, чтобы прийти обратно в Мамонтовый Лагерь. — Ну и славно! — воскликнул Прыгающий Заяц, хлопнув в ладоши. — Ну так я иду за остальными и зову их сюда. — Он быстро повернулся и побежал обратно по их следам. Издающий Клич бросил взгляд на Поющего Волка. Тот виновато отвернулся. А отряд Кричащего Петухом все редел. Два Свистка заблудился в пути. Серый Камень по дороге споткнулся, упал и не смог подняться. Пришлось бросить его — они сами шатались от голода. Как Кричащий Петухом ни уламывал их, как ни подгонял словами и тумаками — все без толку: силы людей уже были на исходе. Вместе со всеми плелась Пляшущая Лиса. Она уже близка была к последней черте. Если б не подачки Вороньего Ловчего, она давно бы уже сгинула от холода и истощения. Делать было нечего, и она шла в хвосте колонны, стараясь не слишком отставать от других; иногда ей это удавалось, иногда нет. Даже Вороний Ловчий осунулся и помрачнел. Только властный нрав заставлял его по-прежнему шагать впереди отряда. Порою ему удавалось поймать кролика, куропатку или набрести на не до конца объеденные останки какого-нибудь зверя. Только этим они и жили. Во сне она видела Бегущего-в-Свете — глаза его были полны слез; один и тот же Сон повторялся не раз и не два. Бегущий-в-Свете стоял на вершине каменной скалы. А она, Пляшущая Лиса, ползла внизу по острым камням. Чем дольше ползла она, тем круче становился склон, тем выше он казался. Она звала его, тянулась к нему, пыталась коснуться камня, на котором он стоял. Вновь и вновь она подпрыгивала вверх — и все без толку. А он стоял с безразличным лицом, не догадываясь, что она рядом, сколько она ни пыталась обратить на себя его внимание. В конце концов, когда она начинала стонать от отчаяния, он поворачивался и медленно уходил, окруженный столбом света, оставив ее во тьме и пустоте. — Надо было идти за Бегущим-в-Свете, — слабым голосом пробормотала ковылявшая впереди нее Старуха Кого-ток. — Надо было. Волчий Сон. Обрубленная Ветвь знала. Она сразу распознает Сновидцев. Холодок подошел к сердцу Пляшущей Лисы. — Да. Она знала. Старуха Кого-ток на мгновение обернулась, забыв о том, что перед ней — проклятая женщина. — Я ведь в глубине души знаю: Сила Кричащего Петухом ушла. А он все равно ведет нас. — Дурак он, — сказала Пляшущая Лиса. — А хуже всего, что он несет смерть людям, которые ему доверились, — просто чтобы сохранить лицо. — Да, — прохрипела старуха, выпустив белый клуб воздуха изо рта. — Меня-то он точно уходил до смерти. Устала я, девочка моя. Устала и продрогла. Я всем телом это чую. Я, когда сижу на месте, вся дрожу. А что это значит? В теле больше нет огня, вот что! Нет огня, девочка моя! — Ничего, у тебя еще есть силы! — уговаривала ее Пляшущая Лиса. — Обопрись-ка на меня! Старуха покачала головой и остановилась. — Нет, — сказала она, глубоко вздохнув. — Я попросту устала. Понимаешь? Я перешла черту… Пляшущая Лиса тоже остановилась. Сердце ее содрогнулось. — Держи-ка мою руку. Я помогу тебе! Если ты упадешь — это верная смерть. Когда настанет ночь, тебе негде будет укрыться. Старуха сухо кашлянула. — Дать тебе руку? Чтобы моя душа разделила с твоей проклятие? Пляшущая Лиса отдернула руку и опустила глаза: — Я жить хочу — вот и вся моя вина. — Я пошутила, девочка моя. Что мне за дело до его заклятий! Его Сила ушла. Ни мне, ни тебе он вреда не причинит. Они минуту-другую испытующе глядели друг другу в глаза. — Извини, что я дурно с тобой обращалась все это время, — виновато прошептала старуха. — Я боялась, что эти люди осудят меня. А погляди, как вышло… — Она повела в воздухе трясущейся рукой. — Стоило мне ослабеть, все они меня бросили. А кто тратит время, чтобы поддержать меня? Проклятая женщина, которую прогнал этот дурень, Кричащий Петухом. — Идем. — Пляшущая Лиса улыбнулась и обняла рукой костлявые плечи старухи. — Идем. Вороний Ловчий кое-что принесет мне этой ночью. Я с тобой поделюсь. Постараемся выжить, а, Бабушка? — Кричащий Петухом сживет нас со свету, так ведь? — возразила Старуха Кого-ток, а потом, подумав, добавила: — Если только сам прежде не помрет. — Если, — шептала Лиса, помогая старухе идти и при этом чувствуя, как начинают неметь ее собственные ноги. Еще немного — и она тоже обессилеет. — Уж конечно, — хмыкнула старуха. — Коли все так его ненавидят — долго ему не прожить. Лиса ничего не ответила. Но как бы она хотела, чтобы старуха оказалась права! Люди отстегнули от походных мешков снегоступы и закрепили их на шнуровке своих высоких сапог. Устало ступая, они выбрались из норы. Их острые глаза вглядывались в снег, высматривая останки карибу, или мускусного быка, или случайно пробегающую мышь. Сбоку подкралась лиса, но сразу же распознала людей и пустилась наутек. Когда с севера подошла ночь, они вырыли норы в сугробах и сделали привал. Бегущий-в-Свете жевал тонкую полоску промерзшего мяса. Он почувствовал вкус горячей бычатины, рот его наполнился слюной. Так мало… И это — вся стоящая еда, что есть у них. Этого едва хватит, чтобы выжить. Где мамонты? Ведь хоть горстка этих могучих животных должна была выжить — они же могут добывать себе пропитание, раскапывая снег своими могучими бивнями. Где карибу? Но Сон был так ярок! Он окинул глазами снежную нору. Дети уже лежали в углу, укутавшись в плащи, матери склонились над ними. Фигуры мужчин темнели возле белых стен. Никто не глядел ему в глаза. Все они разговаривали между собой, будто его здесь не было. Все, кроме Обрубленной Ветви, помогавшей ему расчистить в снегу место для своего ложа. — Что же я, отверженный, Бабушка? — спросил он ее. Она хмыкнула из темного угла и кожаной рукавицей погладила ей по колену. — Волчий Сон, мальчик мой. Он приведет нас… — Приведет ли? — Конечно. Волк не выдаст нас, коли мы будем его достойны. Она склонила голову, и ее длинные черные космы упали ему на грудь. Возясь с завязками своих сапог, он спросил: — А если мой ум просто помутился от голода? — От голода… или от расстройства ума не бывает Снов. Это другое… Он окинул взглядом нору: — Они на меня не смотрят. Ее морщинистые пальцы сжали его колено. — Ну и что? Тебе нужно их одобрение? Иначе ты не веришь в то, что Волк сказал тебе? — Я не уве… — Коли так, тебе здесь нечего делать! Иди туда, в темноту, и позови Волка опять! Она что-то еще неразборчиво пробормотала, гневно размахивая руками, и нетвердым шагом пошла прочь. В глазах ее читалась неколебимая вера. Сумасшедшая старуха! Что она понимает? Да он сто раз пытался вызвать Волка, и все напрасно. А память о Силе, которая поддержала его, когда он столкнулся лицом к лицу с колдовством Кричащего Петухом, с каждым днем все слабела и стала совсем уже призрачной. — Волчий Сон, — хрипло бормотала старуха, словно погружаясь в дремоту, — Волчий Сон… Бегущий-в-Свете свернулся калачиком, закрыв голову плащом. Пусть теплая темнота успокоит его страх… На следующее утро он надел на плечи свой мешок и двинулся к Поющему Водку и Прыгающему Зайцу, о чем-то оживленно беседовавшим. Когда он подошел, они разом замолкли; их сердитые глаза впились в него. — Я… — пробормотал он, просительно улыбаясь. — Все готово? — Конечно, — сурово сказал Поющий Волк. Он кивнул и, стараясь избегать взглядов, стал в конце колонны, рядом с Обрубленной Ветвью. Впереди скользил на своих снегоступах Прыгающий Заяц. В этот день и на следующий тоже Бегущий-в-Свете старался ни о чем не думать — просто делать один шаг за другим, каждое мгновение призывая Волка. Необозримые зеленые луга, полные зверей и птиц, стояли в его памяти и пьянили его.13
Темные облака клубились над горизонтом, холодный ветер нес предвестие бури. Скупое солнце бросало золотистый отблеск на лицо Старухи Кого-ток. Она дрожала на руках у Пляшущей Лисы, все ее тело сотрясали судороги. — Не умирай, — молила Лиса. — Живи, Бабушка. Живи. Они закутались в шкуру карибу, но ее не хватало, чтобы согреть их обоих в этот непрекращающийся снегопад. Сейчас они спустились с холмов на равнину. Здесь не было мест, свободных от снежного покрова. Негде было найти мамонтового навоза, мха, березовых или ивовых прутьев. Нечем было развести огонь. Холмики снега обозначали места, где сидели, сгрудившись вместе, люди. Настал конец. Все понимали это. — Ты хорошая девочка, Лиса, — сказала Старуха Кого-ток. — Моим ногам тепло. Как на угольках. Так хорошо, так удобно… Пляшущая Лиса закрыла глаза. — Ну и славно. — Замерзнуть — это не худшая смерть, — вздохнула старуха. — В самом деле. Все равно как уснешь. — Бабушка, ты же не думаешь… — Думаю, девочка моя. Холод во мне. Смертный холод. Такой холод, что сперва вся изойдешь дрожью, а потом согреешься. — Да что ты! Соберись с силами… — Я хочу уснуть и спать в тепле. В тепле. — Она вздохнула, и на ее потрескавшихся губах мелькнуло подобие улыбки. Пляшущая Лиса крепко обняла ее и прижала к груди. Кости проступали сквозь иссохшую плоть старухи — острые, как сухие ветки. — По крайней мере, — прошептала старуха, слегка поглаживая рукавицей пятнышки света на их плащах, — не одна умру. Вдалеке она увидела, как пытается подняться с земли Кричащий Петухом. Снег сыпался с его плаща. Он беспомощно барахтался — ив конце концов свалился на спину. Перевернувшись на бок, он затих и уже не пытался встать. Лиса улыбнулась. — Следы, — равнодушно произнес Издающий Клич. Он склонился и стал смотреть на истоптанный кем-то снег, изучая, куда этот след может вести. Через несколько шагов он нашел груду мамонтового навоза, полного мелких веточек. Бегущий-в-Свете поглядел на тревожные лица своих людей. Одну маленькую девочку уже нашли насмерть замерзшей; другая поскользнулась на ходу и пропала бы, не поддержи ее Поющий Волк. Мамонты? Как они, такие ослабевшие, убьют мамонта? Особенно взрослого… Но, судя по веткам в навозе, в снегу должны быть проталины. И если там достаточно травы, чтобы прокормить мамонтов, здесь могут жить и зайцы. Или даже карибу? Но в тусклых, усталых глазах людей не блестело даже этой надежды. — Дальше мы идти не можем, — равнодушно произнесла Смеющаяся Заря. — Я не могу. Зеленая Вода подошла к ней и, заглянув в глаза, сняла рукавицу и потрогала щеки своей подруги. — Надо сделать передышку, — произнесла она. — Если мы пойдем дальше, она свалится. — Я тоже, — отозвался юный Мох. Он еле стоял — ноги его подкашивались. Издающий Клич вздрогнул и окинул взглядом серую равнину. Облака стояли низко. Чувствовалось, что Ветряная Женщина вот-вот разбушуется. Ветер нес хлопья снега. — Давайте остановимся. Уже ночь близко. А утром те, кто может стоять на ногах, пойдут по следу мамонтов. Бегущий-в-Свете не спал. Сомнения опустошали его. Согнувшись, он в отчаянии ударил кулаком по сугробу. Снежные брызги полетели во все стороны. Уж по крайней мере спасти хоть часть людей от немедленной смерти он мог бы… А дальше что? Опять голод? Его вера в Сон от времени утончилась, как шкура карибу. Вправду ли все это было? Он уже не знал. Зеленая Вода, искоса поглядев на него, подошла и положила ему руку на плечо: — Не знаю, о чем ты думаешь, но одно скажу: не расстраивайся из-за слов Поющего Волка. Он поежился и, мигнув, посмотрел на нее, чувствуя, как червь сомнения точит его душу. — Может, он и прав. Я… я за все в ответе. Ведь это я привел вас сюда. — И правильно поступил, Волчий Сновидец. Этим гордиться надо. Никто не сделал для Народа больше, чем…. — Не сделал больше? — спросил он, зачерпнув ладонью снег и буравя главами нанесенные ветром сугробы. — Да разве этого достаточно? Я вижу по их глазам, что они думают. Я вижу, что они… — Они просто устали, — возразила она. — Не суди их так сурово. Он с сомнением огляделся. Небо у них за спиною покраснело, словно от крови. Сугробы, как стены, обступили их со всех сторон. — Поющий Волк назвал меня ложным Сновидцем… — Знаю. Но он просто растерян. Он столкнулся с вещами, которых не Может понять. С тех пор как он сосал материнскую титьку, впервые он не в силах сам позаботиться о своей семье. Он опустил глаза, словно смущенный ее ласковой, понимающей улыбкой. — Никто из нас не в силах. — Мужчине трудно пережить такое. — Мужчине? Зеленая Вода кивнула: — Мне всегда жалко было мужчин. Они в ответе за столько вещей, в которых они ни сном ни духом не виноваты. Поющий Волк так глядит на Смеющуюся Зарю, словно их ребенок умер по его вине. Он боится, что Заря оставит его и уйдет к другому мужчине… более заботливому. — Это же безумие. — Волчий Сновидец прикусил губу. — Ведь она любит его. — Но Поющий Волк этого не видит. Мужчины всегда так. — Она подмигнула ему: — Вы радоваться должны, что мы рядом с вами и храним вас от несчастий. Женщины сохраняют здравый рассудок даже в такие Дни. Нам приходится. Он помял в кулаке горсть снега. — Я еще держусь. Она потрепала его по плечу: — Иди отдохни. Я верю в тебя. Смеющаяся Заря, Охра и Обрубленная Ветвь — все мы в тебя верим. Мы все знаем, что ты совершил, — и восхищаемся тобой. Он улыбнулся ей и направился к горке, куда его сородичи, рывшие нору, сбрасывали снег. Когда они вырыли на поверхности три ямы, он незаметно отошел в сторону, почуяв след. Прошлый раз волчья тропа привела его к мускусному быку. Может, и сейчас Волк придет. Или они все опять окажутся перед угрозой погибели от голода и холода — и Зеленая Вода, и все остальные. Нетвердо ступая, он пошел во тьму — по смутно мерцающему перед ним следу. Лай Черного разбудил Цаплю. Она встала и потерла глаза кулаками. — Как-то ты по-новому рычишь! — хмыкнула она. Красные угли мерцали на очаге. Цапля встала, опираясь на копье, и натянула свою парку. И опять этот лай, еле различимый в завывании бури. Она натянула сапоги, крепко завязала тесемки, скрепила обручем волосы и затянула голову кожаным капюшоном. Напоследок она надела свои снегоходы. Перед уходом она подбросила прутьев в огонь и нырнула за полог своей пещеры — на холод. Снег из темноты бурным фонтаном ударил ей в лицо — ей даже захотелось снять капюшон и распустить волосы. Нет, не стоит мочить голову в такую погоду, — того и гляди, простудишься. Черный опять залаял. Она определила, откуда исходит звук, и помедлила, прежде чем двигаться с места. Кто в здравом уме пойдет ночью в такую бурю, даже зная местность? Но что-то было странное в лае Черного, какой-то непорядок. — Никогда не слышала такого лая, — озабоченно прошептала она, скользя по свежему снегу, все дальше уходя от своего дома. Она свистнула — ив ответ услышала странный вой. Затянув тесемки снегоходов, закрепив дротики в атлатле, она пошла вверх по склону, навстречу ударам ветра. Ее губы окоченели — свистеть было трудно. Снег попадал за ворот ее парки из шкуры карибу. Ей приходилось все время опускать голову, чтобы буря не осле пила ее. А Черный все выл где-то вдали. Накануне она отдохнула, но ее старые ноги подкашивались от трудного пути, увязая в глубоких сугробах. Вновь и вновь она свистела, двигаясь на вой Черного. Он все громче звал ее сквозь вечные глубины ночи, сквозь неистовство Ветряной Женщины. Пес, воя, неровными прыжками мчался в темноту. По пятам его, как всегда, рысцой бежала сука Белая. Цапля устремилась за ними. Она едва не упустила его. Он лежал уткнув морду в лапы, наполовину занесенный снегом, спрятавшись от бури. Снег вокруг был утоптан его лапами. Пес поглядел на хозяйку, задрав голову, вильнул хвостом и завыл. — Место! — ласково бормотала она. — Хороший мальчик. Как я тебя учила, а? Она склонилась над ним, погрузив лицо в его темную шерсть. — Кто-то из Народа. Здесь? Она моргнула. Знакомая, не утихшая за годы боль проснулась в ее сердце. Долго из-под руки глядела Цапля в казавшуюся вечной бурную тьму, наконец опустила ладонь. — Слишком поздно, — вздохнула она. — Судя по виду, замерз насмерть.14
Цапля пнула пса в ребра и кашлянула. — Встать! — приказала она. — Искать. Тот поднялся на ноги и заскользил по снегу. Мамонтовый след. Небось старый бык шел к горячим ключам. А мальчик шел по следу. — Черный! Назад! — приказала она, подойдя к лежащему на земле человеку. Он был жив; она помогла ему встать. Он еле шел, шатаясь от слабости, опираясь на плечо старой колдуньи. Пес послушно побежал прочь, мелькая черным пятнышком на снегу. Они пошли дальше. Она шаталась, но старалась держаться прямо. Даже через много слоев одежды она чувствовала на ощупь его кости. Изголодался. Шаг за шагом они продвигались вперед, а впереди бегал вперед-назад, обнюхивая сугробы, Черный. Часом позже, обессилев вконец, они пересекли горный гребень. Незнакомец падал на ходу, чуть не свалив ее с ног. Тяжело дыша, она за ворот стянула его вниз по тропе. Он отчаянно дрожал. — Да неужто ты помрешь после всех этих моих трудов? — пробормотала она. Стянув рукавицу, она окоченевшими пальцами расстегнула его парку. Собаки принюхивались, чуя ее беспокойство. Задубевшая кожа расстегивалась с трудом. Цапля склонила голову и обнюхала тело незнакомца. Тяжелый запах застарелого пота ударил ей в ноздри. Стуча зубами, она стянула с него остатки одежды и разделась сама. Положив его на камни, она стала омывать его горячей водой из своих ключей. Струя пара причудливо извивалась на ветру и собиралась в белое облачко, бросавшееся в глаза на фоне непроглядной ночной темени. Их тела окутывала теплая влага. Старуха держала незнакомца. Странно и непривычно ей было ощущать в своих руках человеческую плоть! Приподняв над водой его голову, она вслушивалась в его дыхание. Кажется, оживает… — С тобой все в порядке. Ты в безопасности. А теперь скажи, что ты здесь делаешь? Мальчишка что-то забормотал, хрипло, неразборчиво. Во тьме она разглядела его растерянные глаза. Она знала этого мальчика! Какая-то струна в душе ее натянулась. — Как давно это было… — прошептала она. — Наконец-то ты пришел. На следующий вечер Цапля вылезла наружу из своей пещеры. Юноша только удивленно поглядел ей вслед. Он был погружен в свои собственные раздумья. Она пока что не хотела его беспокоить, но вскоре придется. Дойдя до окутанных туманом камней на краю заводи, она внезапно остановилась. Старый мамонт стоял на берегу, втягивая воду хоботом и поливая свои шерстистые бока. — Опять пришел, а? Ты привел ко мне человека, знаешь? Пошел по твоим следам и вот — явился сюда. Мамонт изо всех сил втянул воздух. Цапля вздохнула и что-то прошептала себе под нос. Он всегда приходит перед бурей. Это такая же верная примета, как пение ржанки, — перед бурей эти огромные животные спускаются в эту долину попить горячих вод и искупаться в кипящей заводи. Она понимала, почему это происходит, — кости мамонтов ноют перед бурей. Ее собственные тоже ныли. Она ждала, тихонько разговаривая со своими собаками, сидевшими настороже подняв уши. Приказав животным сидеть смирно и молчать, она медленно подошла поближе к мамонту. Они были давно знакомы и доверяли друг другу — она и старый мамонт — и старались не заходить на территорию друг друга. Она стояла на краю скалы и следила за неподвижным взглядом мамонта, стоявшего по брюхо в горячем пару. Он задирал хобот и брызгал из него водой, будто запах минеральных ключей был ему неприятен. Под защитой этих скал ветер не был ей страшен. Только снежные хлопья сыпались с неба в долину, тая на горячих камнях. Внезапно из тумана появились карибу. Молодые самцы с пробивающимся единственным рогом раздраженно трясли головами, словно желая сбросить выступивший на макушках дюйм кости. Карибу осторожно стали пить воду, чувствуя, что Цапля их не тронет. Черный тревожно заерзал. Она приказала ему сидеть смирно. Белая приняла низкую стойку, уставясь на карибу. Старый мамонт поднял хобот и затрубил. От его огромных ног расходились волны к песчаным берегам заводи. Белесый туман, поднимавшийся над водой, почти скрывал его от глаз Цапли. Патриарх мамонтового стада грациозно передвигал свои ноги, похожие на стволы огромного дерева. Водяные брызги окружали его. Вода Ручьями стекала с его красновато-бурой шерсти. — Да, — вздохнула Цапля. — Поспешай-ка к своим самочкам. Сколько их нынче у тебя? Трое? И двое детенышей? Держись, старик. Наступает Долгий Свет. Придет сюда зеленая молодежь, захочет прогнать тебя, а самочек твоих взять себе. Мамонт повернулся, поглядел на нее и вновь затрубил. — Иди, иди, — помахала она ему рукой. — Что тебе какая-то старуха? Он поднял хобот, почавкал и отправился навстречу буре — живая гора мяса и шерсти. Очертания его растаяли в тумане. Черный, принюхиваясь, глядел ему вслед. Карибу тревожно глядели на нее. Они пробовали воду на вкус, поднимая носами брызги. Цапля дождалась, пока они вдоволь напьются. Наконец они сорвались и убежали, пугливо оглядываясь и облизывая черные мордочки. Мгновение спустя и они растаяли в клубах пара, а она все стояла, полураздетая, на морозе. Затем, она перелезла через выступ скалы, погрузилась по бедра в теплую воду и поплыла, радостно ощущая, как тепло проникает сквозь поры ее кожи. Добравшись до другого берега, она встала на ноги, выплюнула изо рта серную воду и только потом выбралась из воды на сушу. Ах, как помогло ей это купание! Она выжала волосы и глубоко вздохнула. Как только в долину ворвался, рассеивая туман, порыв ветра, на волосах ее образовались ледяные шарики. Черный, переминаясь на камнях, нетерпеливо поглядывал на нее из-за скалы. Сумерки стали опускаться над долиной. Цапля поплыла обратно. Она чувствовала, как возвращается жизнь в ее старческие жилы. Конечно же, это блаженство! Эта заводь для нее — настоящее сокровище. А наверху, над скалами, бил скрытый в тумане гейзер; оттуда, мелодично журча, стекал вниз ручей. Освежившаяся, набравшаяся сил, Цапля добралась наконец до берега. Ее дыхание собиралось в белое облачко; дрожа, она отряхивала капли воды с рук и ног. Собрав в охапку одежду, прошла она расстояние до входа в пещеру, равное полету брошенного копья. Снег жег ее босые ноги. Черный бежал за ней, Белая скользила следом, обнюхивая снег. Она откинула полог из шкуры карибу и вошла в пещеру, подбросила березовых веток в костер и, вся в поту, наклонилась над огнем — ей хотелось обсохнуть, прежде чем одеваться. Мальчик удивленно глядел на нее сквозь струю дыма. Он был хорош собой, этот подросток, — овальное лицо, широкие глаза, полные губы. Высокий, широкоплечий… Черный топтался у входа в пещеру, то и дело поглядывая на хозяйку. — Проголодался небось, — прошептала Цапля. Черный завилял хвостом и, играючи, вытянул передние лапы. — Все! Свободны! Можете спускаться вниз! — И она взмахнула рукой. Черный и Белая нырнули за полог и исчезли в ночи. Цапля распустила свои мокрые волосы и стала сушить их над огнем. — Похоже, ты будешь жить, — заметила она. Мальчик поднял голову: — Я-то буду. Но я тревожусь о моем Народе. Когда я ушел, три шатра были переполнены людьми. Я не знаю, сколько из них выживет. — Завтра на заре мы пойдем за ними, — ответила она. — А дальше — это уж мое дело… Он ничего не ответил и стал медленно есть ее снадобье. Может, от этой смеси ягод и жира он окрепнет. Она кивнула, не отрывая от него глаз: — Ты вырос еще большим красавчиком, чем я думала. Он нахмурился: — Что? — Да ничего особенного… Я после объясню. А ты пока что расскажи мне, как ты сюда попал. — Она сунула в огонь еще один прут. — Я думала, отец Кричащего Петухом навсегда отговорил всех совать сюда нос. — Так и есть, — ответил он. Мука исказила его лицо. — Но я все равно убедил Народ идти сюда со мною. — Мудро, — ответила старуха, расчесывая свои седые космы. За эти годы она отвыкла говорить с людьми. Когда-то у нее было глубокое и сладкозвучное контральто, но сейчас голос ее звучал глухо и грубо. Юноша закрыл лицо руками. Она чуяла сердцем — тяжкое бремя лежит на нем. Взгляд выдавал его. — Не хочешь рассказать мне об этом? Он смущенно пожал плечами: — Я… я видел Сон. Мы голодали. От голода с людьми случаются странные вещи. — Конечно случаются, да только вещие Сны тут ни при чем! — Откуда ты знаешь? — спросил он. Лицо его выражало одновременно страх и надежду. — Уж я-то знаю. Он покраснел и взъерошил волосы рукой. — Волк… сказал мне… Я имею в виду, что… Сердце Цапли забилось быстрее при этих словах. Она потянулась к юноше и прикоснулась к его щекам. — Посмотри мне в глаза, мальчик. Повтори мне, что тебе сказал Волк. Он сглотнул слюну. Ее крепкие пальцы, обхватившие его щеки, мешали ему говорить. — Мы сидели в своих чумах и голодали. Я услышал, как Волк выскребает из-под снега тело моей матери. Я… я думал только о мясе. — Он продолжал рассказ — сбивчиво, неуверенно, — но все же дошел до конца. Цапля прервала его, когда он упомянул о том, что пытался приманить зверей. — Ну и что вышло? Получалось что-нибудь? Он покачал головой, грея руки на огне: — Я не смог… Я не учуял их… Я не Сновидец. Смотри, что я наделал! Завел мой Народ на край света и… — Ты растерян… Ты ожидал другого. И теперь ты в отчаянии? Он кивнул. Цапля нахмурилась: — А ведь ты бросил вызов Кричащему Петухом, ты говорил, что в тебе — сила Волка! Он мрачно взглянул на нее, глаза его вспыхнули. — Я чувствовал это! Он был со мной… тогда. — Да, — согласилась она. — Я могу подтвердить это. Тогда он был с тобой. А сейчас почему исчез? Неужто никто не учил тебя… — Я не знаю как! — беспомощно воскликнул он. — Кто сейчас Сновидец среди Народа? — Кричащий Петухом. Она шевельнула бровью. Что там приключилось за эти годы, пока ее не было? — Я всегда чувствовала в нем какую-то червоточину. Он не умел видеть Сны правильно… Его Сновидения были лишь наполовину Вещими… А он менял образы по своей воде… Никогда не давал своей душе свободы. Чтобы видеть Сны свободно… нужно одиночество. — Обрубленная Ветвь сказала… — Обрубленная Ветвь? — вспыхнула Цапля. — Эта старая ведьма, эта предательница все еще жива? Юноша вздрогнул: — Последний раз я видел ее живою. Цапля кашлянула и ударила себя ладонями по бедрам. Неприятные воспоминания вновь возникли перед ее мысленным взором. Тяжесть легла ей на сердце. — Я думала, может, я закляла ее плоть… — Ты знаешь ее? Она покосилась на него: — Знаю. — Думаю, сейчас в мире уж и не осталось таких старых людей, как она. Ей, должно быть, лет около… — Не трудись считать! Больше ей не жить — только бы мне до нее добраться. Он нахмурился: — Она мне сейчас, я думаю, единственный друг. Она верит в вещие Сны, и мне много о них рассказывала. — Она? Да она называла меня сумасшедшей, когда я видела Сны! Говорила, что у меня небось в кишках завелись Злые Духи… Бегущий-в-Свете затаил дыхание, не веря своим ушам. — Ты видишь Сны? — Вижу. — За что ты так ненавидишь Обрубленную Ветвь? За то, что она дурно отзывалась о твоих Снах? Она замолчала. Воспоминания вспыхнули вновь. — Нет, не за это. Однажды, давным-давно, жил-был один мужчина. Великий охотник. Он лучше всех ходил на Дедушку Бурого Медведя — тем и был знаменит. Он дразнил медведей, пока они не пускались за ним в погоню. А он прятался в какое-нибудь заранее приготовленное место и оттуда забрасывал их копьями. Так убил он великое множество медведей. Я любила этого человека. И был бы он мой. Если бы только Обрубленная Ветвь — а она была красотка — не окрутила его. Ну и еще — Сны… Внезапно в глазах его что-то вспыхнуло: он вспомнил слышанные прежде истории, и до него стало доходить… — Ты, — выдохнул он, — ты — Цапля? Прищурясь, она смерила его взглядом — так большая белокрылая орлица смотрит на рыбу. — Что же, — осторожно спросила она, — Обрубленная Ветвь все так же обо мне злословит? — Народ говорит, что ты просто легенда. — Кто-то, может, и говорит, только, ручаюсь, не Обрубленная Ветвь! Он кивнул и по-крабьи пополз в дальний угол пещеры. Она заметила, как он испугался — даже губы вытянулись в струнку. «Глупый мальчик, что он думает — я его заколдую?» — Так ты далеко не уйдешь, — мягко заметила она. — Отсюда есть только один выход, кроме обычного. — Она указала на покрытое толстым слоем сажи дымовое отверстие. — Пару раз я им пользовалась — когда не удавалось отогнать огнем или копьями Дедушку Бурого Медведя. Он остановился, беспокойно облизав губы. — Кричащий Петухом сказал… — А ты горазд слушать? Не больно же ты умен. Вот что, мальчик мой, успокойся и садись. Я детей не ем. Бегущий-в-Свете, судя по виду, не больно-то успокоился. — Обрубленная Ветвь рассказывала — ты умеешь говорить со зверями, приманивать их. — Конечно, все Сновидцы умеют это. Он невольно вздохнул, горько и виновато глядя на нее: — А я не умею. — Ну, ты еще молод. — А другие говорят, что ты беседовала с Духами Долгой Тьмы и они наделили тебя своей Силой. Что ты можешь воскрешать мертвых и… высосать душу у живого человека и пустить ее по ветру, чтобы она вечно выла и тосковала. — Бред собачий! — гневно сплюнула она. Закинув голову, она пристально посмотрела на юношу: — Я делаю то, что умеют все Сновидцы. Только я это делаю получше других, с тех пор как ушла от всяких тревог и стариковских свар и от глупеньких молодых любовников. Он сидел все так же напряженно, не сводя глаз с выхода, словно ждал случая дать деру. — Почему же ты тогда сидишь здесь одна? Если ты не сделала людям ничего дурного… — Потому же, почему ты сам здесь. — Она прищурилась, видя, как вздрогнул он при этих словах. — Меня привел Сон, мальчик мой. Когда живешь среди людей — это затуманивает душу. Чтобы собраться с мыслями, надо пожить в чистоте и одиночестве. Он смущенно опустил глаза. Она кивнула: — Да, конечно, я знаю тебя, Бегущий-в-Свете. Я видела, когда ты появился на свет. И как ты был зачат — тоже. Когда ты родился, ты заглянул мне в глаза. Ты уже тогда был Сновидцем! А твой брат? Как его зовут? — Вороний Ловчий, — прошептал он. Видно было, что ему больно произносить это имя. Она кивнула. Былое видение снова встало перед ее глазами. — Да, конечно… Он все еще ловит черные перья? Все еще ищет крови? Ведь он был рожден именно так, ты знаешь… В крови. — Он пошел с Кричащим Петухом — навстречу Другим. Он… — Там смерть, — прошептала Цапля. — Слишком многие там умрут. О, я видела, как они идут… Многие вещи в мире нынче меняются, мальчик мой. Льды растают. Звери переходят из одной земли в другую, люди за ними. Позволь мне, мальчик мой, сказать тебе кое-что. Чуть испуганно он спросил: — Что? — Я часто бываю на соленых водах высоко в горах к западу отсюда. Я любила там сидеть на камне и следить за волнами. Видишь ли, в них можно увидеть кое-что. Там приходят хорошие сновидения. — Она нахмурилась. Прежние дни встали у нее перед глазами, — Последний раз я была там года три назад. Мой камень исчез под волнами. — Ну и что? — Это значит, что вода поднимается, мальчик мой. Они сидели молча, глядя друг на друга; наконец он первым прервал молчание, спросив: — И что же, она зальет всю землю? — Откуда я знаю? — А твои Сны разве… — Великий Мамонт! Когда я пошла туда, я как раз видела другой Сон. — Ох, — печально вздохнул он. — А если бы я увидела во Сне, что ты должен пойти и утопиться в этих волнах, ты сделал бы это? — Должен был бы сделать. Она кашлянула и похлопала его по руке: — Ты нравишься мне, мальчик мой. Уважаешь старших! Он слабо улыбнулся. — Так вот, вернемся к этим Другим. Победить их нельзя. У Народа есть только один выбор — или сражаться… и сгинуть, иди присоединиться к Другим, стать с ними одним целым, слиться с ними, как кровь с лисьей шерстью. — Слиться с ними? Стать одним целым? Но Отец Солнце дал нам землю и зверей. — Ничто не вечно, мальчик мой. Ни мамонт, ни ты, ни я, ни даже Народ. Его глаза вдруг остекленели, будто высматривали что-тодалеко отсюда. — Человек из Рода Белого Бивня сказал… — Какой человек? — Высокий, черноволосый, с проседью. Он приходил ко мне, я подул на небо, и там встала радуга. — Он тяжело вздохнул, словно боялся, что она заподозрит его во лжи. — Я… сказал ему, что дарую ему сына. И еще я… предложил ему выбрать между Светом и Тьмою. — Ты знал его? — Нет. Цапля напряглась, губы ее побледнели и сжались в струнку. — Как он выглядел? Овальное лицо? Тонкий нос? Полные губы? Юноша неторопливо кивнул, припоминая. Цапля погрузилась в воспоминания; перед ее взором возникли морской берег, серый песок, молодая женщина, собирающая ракушки на берегу, длиннолицый мужчина с белой шкурой на плечах… — Ты… знаешь его? — Это твой отец. Глаза Бегущего-в-Свете удивленно раскрылись. — Мой отец — Меченый Коготь! — Меченый Коготь только воспитал тебя. Твой настоящий отец — этот человек из Сна. — Она странно улыбнулась. — А ты обещал даровать ему сына? Интересно, что бы это значило? Они долго молчали. — Вероятно, — задумалась Цапля, — я что-то упустила. Радуга — это цветная дорога на север, в страну Детей-Чудищ. По ней Сновидец может попасть в самое средоточие их битвы. Может, в этом все и дело? Битва Добра со Злом? — Может быть. — А ты можешь как-то это разъяснить? Он растеряно моргнул: — Я никогда не понимал моих Снов. После них я бывал… ну…. как бы сказать… — Что-то надо со всем этим делать. — Что? — Об этом потолкуем после. А пока что скажи, какие чувства внушали тебе твои Сны? Казалось ли тебе, что Народ погибнет от рук Других? От рук твоего отца? — Волк сказал мне, что… — Он замялся, смущенно сгорбившись. — Что? Бегущий-в-Свете посмотрел на пылающие угли: — В Великом Леднике есть проход. — Волк показал тебе его? Он уверенно кивнул: — Волк сказал, что, если мы пойдем этой дорогой, Народ будет спасен. Цапля подняла брови и глубоко вздохнула: — Тогда идите, и поскорее. Времени у вас немного. Другие скоро будут здесь. Я видела это.15
Издающий Клич ползком пробирался в проходе в нору, очищая его от наметенного ветром за ночь снега. Это не лучший способ, но времени прорыть нору поглубже на таком холоде у них не было. Ветер белым облаком поднимал снег у него за спиной. Он думал, куда им можно двигаться дальше. По ветру? Какой в этом толк? Путь пойдет через болотистое ущелье, поросшее ивняком и лиственницей. Как же они минуют его? А дети, а те, кто ослабел дорогой… Они отстанут, отобьются от отряда… и пропадут. Он топтался на снегу, глядя на нескончаемый водоворот бури. Снизу тянуло холодом. Буря продлится еще не один день. — Это конец, — прошептал он. Сил охотиться у них не было. Одна надежда — найти останки еще какого-нибудь зверя. Тогда бы они еще чуток протянули. — Может, надо было идти на север, — сказал он, глядя на спящую Зеленую Воду. Ее широкий нос редко дышал во сне. — Прости, жена, — шептал он. — Я пошел вслед за этим дурнем — и завел тебя сюда. Он коснулся ее руки и почуял холод. Он знал — это будет неплохая смерть. Лучше, чем от какой-нибудь гнойной болезни. В конце концов волки изгложут их тела. «Вот в чем оказывается дело, Волк! — вдруг с горькой усмешкой подумал он. — Ты заморочил голову бедному мальчишке, чтобы он привел сюда твоим родичам на прокорм целый Народ». Он оперся лбом на руку и тихо засмеялся. — Что ж, так и надо. Я бы так же поступил на твоем месте. Каждый должен заботиться о своих. — Потому что все мы — одно, муж мой, — отозвалась Зеленая Вода тем торжественным тоном, которым говаривали в былые времена отцы и деды у пылающих ночных костров. — Некогда мы все были звездами. Отец Солнце сбросил нас с неба на землю. Выхухоль увидела, что мы упали с неба в море, и принесла нам земли, чтобы наше ложе было мягким. Отец Солнце вдул жизнь в нас и другие упавшие звезды и сделал всех нас братьями. Мы едим волков. Они едят нас. И все это — единая жизнь. — Как-то ты спокойно ко всему этому относишься. Она слабо пожала плечами. Он лег рядом с ней, обнял и прижался к ней щекой. — А кто помолится за нас, чтобы нас взяли назад на небо? Ветряная Женщина завыла снаружи, струя снега ворвалась к ним в нору. — Может, Волк… — Надеюсь. Она прижала к себе Издающего Клич, и он задремал. Во сне он проходил этапы своего пути сначала — и снова был юношей. Робкая улыбка и нежные, понимающие глаза Зеленой Воды преследовали его — гордого молодого охотника, который только что принес свою первую добычу. Вот он, первый его трофей, — лисья туша перед разожженным огнем. Но Зеленая Вода и тогда не теряла здравомыслия. Она все предвидела, все знала заранее. И даже смерть их первого ребенка от голода, во время Долгой Тьмы, не выбила ее из колеи. Она погоревала — и совладала со своим горем и опять стала жить будущим. И такую женщину он погубил! Их снова стало засыпать снегом. Сколько его намело? Пойти опять очистить вход в нору? Да нет, не стоит. Пусть вход сюда заметет, пусть они задохнутся — тем лучше. Быстрее прекратятся мучения. Завыла собака. Ну и что, собаки всегда воют. Такая уж у них повадка. Воют, дерутся, ищут себе пропитание… Что им, собакам, еще делать? Он покачал головой и прислушался к голодному завыванию… Собака?! Но они же съели всех собак! — Почудилось, — пробормотал он. И вдруг у входа в нору появилась черная собачья морда и уставилась на Него. Издающий Клич моргнул. Он явственно слышал своими ушами, как фыркает и скребется животное. Это не обман зрения. Еда! Он потянулся за копьем, чувствуя, как дрожат его ослабевшие руки. Что делает с людьми этот проклятый голод… — Назад, Черный! — послышался резкий голос, прежде чем он успел схватить свое оружие. Зеленая Вода проснулась и сейчас сидела рядом с ним. В глазах ее светилась отчаянная надежда. Черный пес исчез в снежном коловращении. Издающий Клич собрался с силами и пополз к выходу. И тут в лазе показалась голова старухи в кожаном капюшоне. — Голодаете? — спросила старуха. — Хорошенькая буря выдалась. Сейчас не время сидеть дома у огонька. Вот я и набила жиром две кишки, сделала лыжи да и пошла к вам. Издающий Клич удивленно поглядел на нее: — Ты — Дух Долгой Тьмы? Пришла пожрать мою душу? — Что ты городишь? — толкнула его в бок Зеленая Вода. Старуха присвистнула, в проеме показался черный пес, полностью загородив свет. — Черный! — приказала старуха. — Пошел! — Она пошевелилась, и пес пустился наутек. — Где Обрубленная Ветвь? — спросила старуха, и в глазах ее вспыхнул недобрый огонек. — Должно быть, в следующей норе. Ты знала ее? — спросил Издающий Клич. Она мгновение смотрела на него. — Знала ли я ее? Двадцать пять Долгих Зим назад я поклялась убить ее, если она опять появится у меня на пути. Долго же мне пришлось ждать! Издающий Клич тревожно поглядел на Зеленую Воду. Холод. Пляшущая Лиса не чувствовала ничего, кроме голодного бурчания в желудке. Только слабое дыхание Старухи Кого-ток напоминало ей, что она не одна, что существуют другие люди, что в мире есть тепло, солнечный свет и веселье. Ветряная Женщина ворошила снег вокруг них, образуя кристаллики льда на их плащах из шкур карибу. Шкуры не спасали от холода. Лежа на расстеленных на снегу в два слоя парках, они медленно коченели. — Кто помолится за нас Блаженному Звездному Народу, кто споет погребальную песню? — вслух спросила она. — Может, Мамонт, а? — пробормотала старуха, даже не шевельнув седой головой, лежавшей на плече у Лисы. — Мы здесь уже четыре дня. Интересно, остался ли еще кто в живых, кроме нас? — Чего я боюсь — так это что ты опять захочешь пи-пи, — ответила старуха. — Ты встанешь, и я окоченею. — Придется встать. Если не выпустишь из себя лишнюю влагу, быстрее замерзнешь. Она выступит потом, и с ней уйдет последнее тепло. — Ах, я знаю это. Но сил у меня нет подняться, девочка моя. Хрястнусь задницей в снег — и все, конец мне придет. Слаба я стала… совсем слаба. Пляшущая Лиса закрыла глаза. — Спасибо тебе, Кого-ток, что коротаешь время со мной. Я и не думала, что еще выпадет мне… — Ох, — прошептала старуха. — Мне в радость быть рядом с тобой. — Повернувшись, она поглядела на звездное небо. — Жаль, что мы обе не пошли за Бегущим-в-Свете. Там была Сила. Волчий Сон. — Я пыталась. — Я знаю. — Старуха вздохнула, шевельнув головой. — Я… знаю. Пляшущая Лиса услышала, как зашуршал снег рядом, и подняла угол плаща. Но отсюда, с земли, все казалось огромным белым облаком. Еще не вовсе стемнело, но она ничего не могла разобрать. Как ужасно, что душе ее именно так придется покинуть тело! — Бегущий-в-Свете… — тихо позвала она. — Однажды, может быть уже среди звезд, мы найдем друг друга. Я найду тебя там. Я люблю тебя. Она закрыла глаза, сморгнув слезу. Боль утраты жгла ее душу. — Все еще зовешь моего глупенького брата? Даже сквозь предсмертную дремоту смогла она различить голос Вороньего Ловчего. Она попыталась отогнать от себя знакомый звук его голоса. — Встань, дорогая моя Пляшущая Лиса. Откинь плащ и поешь это. — Голос звучал ясно и отчетливо. Это было наяву. Она скинула с себя шкуру карибу; Кого-ток приподнялась вслед за ней и сквозь ледяной вихрь с благодарностью поглядела в красивое лицо охотника. — Я нашел лагерь Бараньего Горла в одном дне пути отсюда. — Он протянул ей кусок мяса. — Сейчас они строят чум. Огонь мы можем поддерживать только пару минут. Только чтобы разогреть мясо. Будет тяжело, но, думаю, тех, кто еще жив, мы спасем. А пока — сохраняй тепло. — Мы будем жить, — прошептала она. — Ах, Бегущий-н-Свете, я буду жить! — Он хороший парень, этот Вороний Ловчий, — шепнула Старуха Кого-ток. — Тебе мог достаться и худший. Гораздо худший, Лиса. Пляшущая Лиса содрогнулась, услышав эти слова.16
Пепельные лучи вошли в отверстие норы, осветив впалые щеки сгрудившихся вместе людей. Они сидели, кутаясь в меховые плащи, и почти все время молчали. Не о чем было говорить. Не осталось никакой надежды. Всех охватило отчаяние. — Бабушка… — произнесла Багряная Звезда, пятилетняя девочка с широкими карими глазами и исхудавшим, как у покойницы, личиком, теребя капюшон Обрубленной Ветви. — Хм-м? — Бабушка, мне холодно. — Девочка, ежась, прижала кулачки к щекам; в одной из ладошек она сжимала свою куколку из рыбьей кости. Обрубленная Ветвь протерла заспанные глаза. Багряная Звезда, мигая, жалобно смотрела на нее. На волосах девочки блестели ледяные сосульки. Она протянула ладошку, словно прося, чтобы ее взяли на руки. — Иди сюда, деточка, — нежно прошептала Обрубленная Ветвь, сажая Багряную Звезду на колени. Она прикрыла ее полой своего затвердевшего от холода плаща нежно обняла и поцеловала в лоб. — Спасибо. — Девочка вздохнула, устало прижавшись к груди старухи. Она сняла одну из перчаток и стала сосать палец. — Есть хочу. — Знаю, что хочешь. Но теперь уже недолго осталось. Скоро вернется Волчий Сновидец. Он нас спасет. Может, он сейчас говорит с самим Волком. Багряная Звезда недоверчиво нахмурилась: — Ты меня обманываешь, потому что я маленькая? — Конечно нет! — горячо возразила Обрубленная Ветвь. — Он вернется. Вот увидишь. — А может, он умер. — Кто сказал тебе такое? Багряная Звезда смущенно поглядела на нее, словно боясь сказать правду. — Ну… — Говори. Кому тебе рассказать, коли не мне? — упрашивала ее старуха. — Поющий Волк сказал: может, Дедушка Белый Медведь сожрал его, а мы все сгинем, потому что пошли за ним. Обрубленная Ветвь недовольно поджала губы: — Ну, Поющий Волк попросту дурень. Ты меня послушай. Я его в два раза старше, и я кое-что знаю о жизни. Волчий Сновидец возвратится. В животе у Багряной Звезды забурчало, и она стала тереть его своей ручонкой. — Там, снаружи, такой шум, такая буря! — Может, один из Детей-Чудищ сошел на землю и пробрался сюда, а? Багряная Звезда недоверчиво усмехнулась: — Ты же знаешь, они никогда не сходят с неба. — Разве? Девочка покачала головой: — Никогда. Потому-то нам и не надо их бояться. Они завязли в радуге — и никогда из нее не выйдут. Обрубленная Ветвь, улыбаясь, похлопала ее по ледяной щечке: — Ты хорошо помнишь старые сказания, правда? — Ты сама говорила, чтобы я хорошенько все запоминала. Ага. Когда я была маленькой. Ты грозила, что нашлепаешь меня по попке, если я что-то позабуду. — Правильно грозила. Видишь, из этого вышел толк! Багряная Звезда прижалась щекой к меховому воротнику старухи. Ей на ум вдруг пришла еще одна мысль. Обрубленная Ветвь приподняла руку со лба девочки, чтобы разглядеть внезапно появившуюся на нем морщинку. — Что это? Хочешь стать с виду такой же, как я? Девочка испуганно и горько взглянула на нее из-под мехового воротника: — Бабушка, а что такое смерть? У старухи сжалось сердце. Она сдержала вздох и крепко обняла девочку. Сама она не раз думала об этом. — Ох, это не так страшно. Разве что старику какому-нибудь… — А если придет медведь и съест меня живьем? Обрубленная Ветвь достала из-за пояса обсидиановый нож и так повернула его, что лезвие угрожающе блеснуло в тусклом дневном свете. — Если медведь сделает это, я распорю ему кишки и достану тебя. — А если… если медведь убежит и ты меня не разыщешь? — Ну, — задумчиво произнесла Обрубленная Ветвь, глядя, как тени причудливыми пятнами ложатся на снеговой свод, — это как уснуть. Все равно что тебя снегом заносит. Знаешь, так бывает: только что не спала и — бац! — вдруг уснула. Багряная Звезда кивнула: — Это не очень больно? — Нет, деточка, больно, но совсем недолго. — Всего одну минутку? — Даже меньше. Ты и не заметишь. Багряная Звезда с облегчением вздохнула и опять пососала палец, прижимаясь носом к своей кукле, чье личико было сделано из разрисованного меха выхухоли. — Я так боялась… — Я бы сказала тебе, будь что-то страшное. — Лососевый Хвост говорил, что это больно и очень долго: стонешь и стонешь, пока не придут за тобой Пожиратели Душ. — Ему же всего семь, — буркнула старуха. — Откуда ему знать? — Брошенная Кость был его дядей. Лососевый Хвост говорил, что еще много дней слышал, как он плачет, после того как его сожрал медведь. — Ба! Старина Брошенная Кость был такой больной, что у медведя от него наверняка случилось несварение желудка. Он и стонал с тоски. Вот что слышал Лососевый Хвост. Багряная Звезда облегченно вздохнула, словно удивляясь, как это она сама не додумалась до такой простой вещи, и, моргнув, опустила глаза на обутые в кожаные сапоги ноги Обрубленной Ветви. — А потом что? — Ты интересуешься, что происходит после смерти? Девочка кивнула. — Что ж, когда вырастешь, полетишь к звездам. Как Орел. Тебя возьмут в… — И я опять буду среди Звездного Народа? — Конечно. Девочка серьезно покачала головой: — Бабушка, а ты правда веришь, что к Бегущему-в-Свете пришел Волк и даровал ему Сон? — Ни капельки не сомневаюсь, деточка моя. Я видала Сновидцев — настоящих Сновидцев. — Голос ее пресекся — ей припомнились горькие услады тех давно миновавших дней, двадцать пять лет назад. — Настоящих Сновидцев… Из отверстия, ведущего на вольный воздух, послышались звуки — шуршание мехов, скрип шагов и… лай. Собачий дай! Багряная Звезда подпрыгнула, радостный клич сорвался с ее посиневших губ. — Это он! — пронзительно кричала она, кидаясь к выходу. — Бегущий-в-Свете! Бегущий-в-Свете вернулся! Обрубленная Ветвь зажмурилась и, прошептав короткую благодарственную молитву Водку, в изнеможении уткнулась лицом в ладони. — Здравствуй! — услышала она голос Багряной Звезды. Девочка произнесла это так, словно встретила незнакомца. — Хочешь есть, маленькая? — спросила какая-то неизвестная женщина. — Да, у меня в животике совсем пусто. — Ну вот. Возьми, съешь это, тебе полегчает. — Спасибо, — ответила девочка и кинулась обратно в нору с куском набитой мясом бычьей кишки в руках. Что-то в этом голосе напоминает… Сердце Обрубленной Ветви вздрогнуло от страха и раскаяния, слезы комком стали у нее в горле. Она с трудом сглотнула слюну и глубоко вздохнула. — Обрубленная Ветвь! — сурово произнесла женщина. — Ты здесь? — Да, — испуганно ответила она. — Кто это? — Выйди-ка наружу, пока я сама не вошла. — Кто ты? Не услышав ответа, Обрубленная Ветвь запахнула плащ, на четвереньках подобралась к выходу из норы и выглянула наружу. Струи снега ударили ей в лицо, и она поневоле зажмурилась, едва успев разглядеть сгорбленную фигуру в плаще. Она с трудом поднялась, прикрывая изможденное лицо капюшоном; дрожащие ноги еле держали ее. И опять белое марево окружило их. Они стояли, не видя друг друга, словно сама Ветряная Женщина трясла их своими ледяными ручищами. — Будь я проклята! — хмыкнула гостья. — Ну и нос! Когда-то был такой красивый. А сейчас — красный, как рыбий плавник, и острый, что твой наконечник копья. Ну и уродина ты стала! Что ж, я немного утешилась. — Кто ты? — резко отозвалась Обрубленная Ветвь. — Я знаю тебя? — Ах ты, старая ведьма! Уж конечно знаешь. Как ты можешь забыть ту, чье сердце разбила? Тяжело и хрипло дыша, Обрубленная Ветвь вцепилась в плечи гостьи. Она была живая, она — не сон! Поджилки у нее задрожали. Ей пришлось прикрыть рукой рот, чтобы не закричать. — Блаженный Звездный Народ… Это ты. — Конечно, это я, — мрачно усмехнулась Цапля. — А сколько еще ты разбила сердец? Нет, я, конечно же, не знаю, — задумчиво произнесла она, — может, с тех пор ты еще многим отравила жизнь… Обрубленная Ветвь схватила свою собеседницу за тесемки парки, изо всех сил потянула ее на себя и ощупала слабыми старческими руками, будто опасаясь, что та — призрак, который вот-вот растворится в воздухе. — Я думала, ты давно умерла. — Я не могла позволить себе этого, — ответила Цапля, легонько хлопнув свою ровесницу по спине, — прежде чем снова тебя не увижу. Обрубленная Ветвь, отклонившись назад, уставилась на длинное лицо Вещуньи. Оно еще хранило следы былой красоты — полные губы, чуть вздернутый нос… — Ты по-прежнему хочешь убить меня? Цапля вдохнула глубоко и какое-то мгновение стояла молча, сдерживая дыхание. — Не так сильно, как прежде. — Это из-за моего носа, что ли? — В общем да. Хотя я могла бы еще наложить заклятие на твои руки и ноги… — Поздно. Кто-то другой уже сделал это до тебя. Я почти всю зиму еле хожу. — Вот как? Обрубленная Ветвь кивнула и виновато склонила голову. — Знаешь, я ведь не хотела тебе зла. Я просто… — Ох, — сурово покачала годовой Цапля. — На самом деле то, что случилось, пошло мне на пользу. Я сама никогда не решилась бы стать Сновидицей. Мне бы смелости не хватило. Нужно было какое-то большое несчастье, чтобы я покинула Народ. — И уж я-то его тебе причинила, да? — Да. — Мне никогда не было хорошо после того, как ты ушла. Пусто стало на сердце. — Потом — конечно. А когда в этом была нужда, я от тебя ничего доброго не видела. — Разумеется, — Обрубленная Ветвь сжала челюсти, глаза ее сузились, — я тебя всегда недолюбливала. — Ты и вообще-то была не слишком ласкова к людям. От твоего острого язычка никому не было житья. Ну а я… — Бабушка… — Из норы высунулось личико Багряной Звезды. — Иди есть, не то тебе ничего не останется. — Сейчас приду, деточка, минутку подожди, — через Плечо отозвалась ей старуха. Ветряная Женщина била ее по груди, играя тесемками ее парки. Она еще раз поглядела на Цаплю. На лице колдуньи медленно проступила улыбка, глаза ее блеснули. — Иди поешь, — добродушно сказала она. — А что до твоих костей, я смогу кое-чем помочь… — Что? Ты используешь свою Вещую Силу, чтобы исцелить меня? Меня? Цапля покачала головой: — Нет, у меня есть в запасе кое-что посильнее. — Что может быть сильнее… Цапля чуть не зашлась от смеха, увидев, как расширились глаза и раскрылся рот у Обрубленной Ветви. — Ты же не собираешься вырвать их, а? — Могла бы, — слегка улыбнувшись, ответила Цапля. Она повернулась и указала Обрубленной Ветви на соседний сугроб. Там стоял Бегущий-в-Свете. Люди, измученные, но радостные, выбрались из своих нор и столпились вокруг него. Они славили своего молодого вождя и наперебой уверяли друг друга, что никогда и не сомневались в его Силе. Цапля направилась к ним. Обрубленная Ветвь опустила глаза. Струи снега обвивались вокруг ее ног, словно пальцы какого-то призрачного существа. — Будь ты проклята, — шептала она вдогонку Цапле. — Ты единственная, в чью Вещую Силу я всегда верила. В твою, да еще Бегущего-в-Свете. Сквозь свист ветра она расслышала слова Цапли: — Да, я нашла ее. Этой старой ведьме нипочем бы не выжить, останься она одна. Обрубленная Ветвь закашлялась, а после умиротворенно вздохнула, впервые за последние дни. Взгляд ее скользил по радостным лицам соплеменников, толпящихся у своих снеговых ям. А вдалеке заблестели, как жемчуг, ледяные вершины гор, засверкали во внезапно пробившихся солнечных лучах летучие облака. — Бабушка… — позвала ее Багряная Звезда. — Я тут тебе немного оставила. Только ешь скорее, а то у меня опять бурчит в животике. Она увидела, что девочка держит в руках кусок набитой благословенной пищей кишки. Старуха стала на колени и с благодарностью приняла свою долю. — Спасибо, милая. Ты хорошая девочка. Багряная Звезда задрала головку и поглядела на сверкающие солнечные лучи: — Бабушка… Выходит, Сон Бегущего-в-Свете был всамделишный? — Конечно. Разве я не говорила тебе, что он вернется? — И медведи нас не сожрут? Все будет хорошо? Обрубленная Ветвь взяла кусок ароматного мяса и вновь посмотрела на Цаплю. Вещунья подняла руку, призывая всех к вниманию, и заговорила. Слов ее было не разобрать — вместе с завыванием Ветряной Женщины они сливались в единый ровный и могучий гул. — Мы спасены, деточка, — сказала Обрубленная Ветвь. Слезы замерзли на ее седых космах, превратившись в ледяные кристаллики. Она отерла их изнанкой рукава. — Наши души в руках великой Сновидицы. Более могущественных Вещих Вождей не было у нашего Народа с тех пор, как Отец Солнце сам ходил по земле. — Она похлопала Багряную Звезду по впалой щечке: — Не бойся, деточка. Мы спасены.17
Ночная тьма опять опустилась на землю. Народ отдыхал и отъедался. К нему опять вернулась надежда. Когда буря окончательно затихла, Цапля повела их по свежему снегу к себе домой. Черный бежал впереди, обнюхивая тропу. Нос его был весь в снегу. На рассвете Зеленая Вода с вершины холма разглядывала владение Цапли. И впрямь оно было достойно Удивления. На мгновение вой Ветряной Женщины затих, словно чтобы дать ей разглядеть маленькую долину. Струя белой воды била из расселины, стекая в голубую заводь. Вода, окутанная густым туманом, уходила вдаль сколько глаз видел. Стволы ив глубоко увязали в снегу. Рядом виднелись проталины, поросшие зеленой травой. — И давно ты здесь живешь? — робко спросила она у Вещуньи. — Уж и не вспомнить, как долго, — ответила Цапля, шедшая впереди отряда. — Похоже на то, что земля здесь раскололась и эти горячие воды вышли на поверхность. Пару лет назад… погодите-ка… Да нет, дет уже двадцать прошло… Здесь было землетрясение. Я до смерти напугалась. И вот тогда-то эти горячие источники вышли на поверхность. В конце концов вода сильно поднялась. Будто что-то там, внутри земли, прорвало. Я одного боюсь: что случится, коли земля расколется снова? А пока что запомните: не подходите к этим гейзерам близко, не то сваритесь заживо. Я в них мясо готовлю, такие они горячие. Зеленая Вода покачала головой. Она слышала такие истории. Покойный Гейзер рассказывал что-то в этом роде. Может, это здесь и было? Неторопливым шагом, стараясь держать свою тревогу при себе, Зеленая Вода стала вслед за другими спускаться к дымящимся водам. Она смутно помнила легенды, которые рассказывали некогда у костров: о том, как Цапля ушла от Народа и как спуталась она с Духами Долгой Тьмы. Невольные сомнения стали проникать в душу Зеленой Воды. Она оглянулась через плечо на белую пустыню. Нет, что бы ни грозило впереди, хуже, чем там, не будет. Когда они подошли к берегу дымящейся заводи, Цапля исчезла в щели скалы и вернулась с несколькими шкурами карибу. — Вот, — сказала она — у меня есть еще и другие… Стройте себе чумы, а я пока заварю вам отвар из мха и приготовлю мясо на обед. По рядам людей прошел шепоток облегчения. Все — как бы кто ни ослабел дорогой — на скорую руку стали строить себе жилища. Когда несколько часов спустя Цапля вернулась, чумы были готовы. Колдунья одобрительно поглядела на них. — Ну а теперь садитесь, — сказала старуха. — Нам есть о чем потолковать. Люди расселись на берегу заводи в зарослях мягкого мха. Старая колдунья развела костер перед входом в свою пещеру. Пламя взметнулось ввысь, отбрасывая длинные тени на серые камни, янтарем отливая на фоне зеленоватой воды. Она раздала людям куски мяса и предложила им кожаные мешочки с ароматным отваром из мха. Когда все насытились, Вещунья объявила: — Пару недель я смогу вас прокормить. На это время у меня хватит припасов на всех. А уж потом… Поющий Волк кивнул, наполнив рог горячим густым отваром: — А дичи здесь много? Цапля пожала плечами: — Достаточно. Зимой по реке спускаются небольшие стада карибу. При сильном ветре они хорошо видны. Они здесь роются в ивняках, ищут мох и траву. Травы здесь почему-то каждый год все больше. Многое изменилось с тех пор, как… ну как бы сказать… Да уж ладно, все равно… С тех пор, как Обрубленная Ветвь была молода настолько, что сумела увести моего мужика. Обрубленная Ветвь чуть не поперхнулась при этих словах. — Как только начнем охотиться, — сказал, откашлявшись, Издающий Клич, — мы устроим здесь облаву: Зеленая Вода и Заря станут справа и слева, вдоль всей линии, а между камнями поставим детей, чтобы звери двигались без остановки. Я, Поющий Волк, Прыгающий Заяц — мы, трое мужчин, пойдем вниз по реке… — Четверо, — поправила его Цапля, указав на Бегущего-в-Свете. Сам он сидел тихо, опустив голову. Люди тем временем вполголоса переговаривались между собой. Набив животы, они вновь стали сомневаться и звать Бегущего-в-Свете ложным Сновидцем. Цапля подняла бровь и бросила им: — Вы дурни. Он видит столько, что вы и понять не в силах. Все смущенно затихли. — Бабушка, — отозвался Бегущий-в-Свете, — не беспокойся. Я… — Помолчи, мальчик мой. Мы с тобой еще не все сделали. — Она повернулась и в упор взглянула на него, невзирая на его смущение. — Сам еще не знаешь, кто ты? Согласись с ними — и никогда не узнаешь! — Волчий Сон, — прошептала Обрубленная Ветвь, и глаза ее снова вспыхнули. Цапля повернулась к ней, закинув голову: — Ты видела это? — Это у него в глазах. Цапля кивнула: — Столько изменилось с тех пор, как я ушла… Неужто у вас совсем не было Сновидцев? Обрубленная Ветвь горько взмахнула рукой: — Когда-то были Сны у Кричащего Петухом. Я сама видела, как он убил в себе это. Потерявший силу Сновидец — это все равно как гнилое мясо. Эти-то, молодые, они ж в жизни своей настоящего Сновидца не видали! Ты должна вернуться, Цапля. Ты нужна Народу. Нет сердца. Нет огня. Мы сбились с прежних путей, с истинных путей. Былая слава рассеялась, как дым от дуновения Ветряной Женщины. Цапля обернулась и указала на Бегущего-в-Свете: — Он — ваше Будущее. Волчий Сновидец молча покачал головой. Бледный, как смерть, он встал и ушел прочь, растаяв в ночном сумраке. Помолчав, Обрубленная Ветвь покачала головой: — Не знаю… Дух покинул его. — Она вздохнула. — В глазах его больше нет Сна. — Ты ошибаешься, — хмыкнула Цапля. — Как всегда. — Он слишком молод, — подал голос Поющий Волк. — Даже брат его, Вороний Ловчий, говорит — он легко поддается заблуждениям. — Вороний Ловчий? — взвилась Цапля, ее палец уткнулся в Поющего Волка, как копье. — Вы слушаете его? — Глаза ее гневно сузились. — Что с вами случилось? Неужто этот мерзкий Кричащий Петухом разрушил все ваши Сны? Да будьте вы прокляты! Без вещих Снов нет жизни! Поющий Волк, не выдержав этого напора, только смущенно бормотал: — Бегущий-в-Свете со своими Снами чуть не уморил нас до смерти. — Дурни. — Цапля покачала головой. — Вы что думаете, вы только для того родились на свет, чтобы жрать и рожать детей, которые тоже будут только жрать, и так во веки вечные? Будьте вы прокляты! Если Народ не ищет нового, он обречен. Вам нужны Сны, чтобы выжить! — Да, — воскликнула Обрубленная Ветвь, хлопнув в ладоши. — Видите, — указала она на Цаплю, — вот это Сила! Вот это Сновидица! Слышали, как она говорит? Видели Силу? Ха-ха! Волк привел нас сюда! Волчий Сон! — А что же с этим мальчиком, Волчьим Сновидцем? — спросила Цапля, скрестив руки и поглядев на Поющего Волка. Тот, пристыженный, опустил глаза. — Он чувствует себя виноватым, — взмахнула рукой Обрубленная Ветвь. — Мы потеряли в пути одну малышку. Но все остальные живы… Цапля провела пальцем по подбородку. — Это что, Кричащий Петухом внушил вам, что новый Сон — это так, пустячок? Никто не ответил, но их смущенные лица говорили сами за себя. — Нет, Сон — это не просто. Сон не приходит без боли… а иногда — без смерти. Запомните это! Она качнулась, и седые локоны упали ей на плечи. — Ты, Поющий Волк… Тот посмотрел на нее с глухим негодованием: — Что? — Думаешь, ты охотник? — Я лучший из всех… — Нет, ты еще не охотник. Я покажу тебе настоящую охоту. Охоту-во-Сне. Я сама вызову карибу. Я знаю место. Облава уже готова. Они слышат меня и повинуются мне. Они помогут Народу, если я прикажу. Поющий Волк растерянно огляделся: — Ты хочешь сказать, что мы сами не будем на них нападать? — Нет. Я погружу их в Сон. Не мешайте мне. — И она, повернувшись, ушла в сгущающуюся тьму по стопам Волчьего Сновидца. Поющий Волк закусил губу. Смущение читалось на его лице. Подняв глаза, он увидел, что и Обрубленная Ветвь неловко поднялась на ноги и заковыляла во тьму. На мгновение она остановилась и устремила на него хмурый взгляд: — Говорила я тебе, чтобы держал язычок на привязи? Он закрыл глаза. Бегущий-в-Свете услышал неторопливые шаги. Он сдержал волнение. — Я — не тот. — Да? — Голос Цапли был полон силы и нежности. — Да. Она положила руку ему на плечо: — Скажи мне, что ты видел. — Я… я шел сквозь отверстие в Леднике вместе с Волком. Мы карабкаемся по камням. Там с другой стороны — зеленая долина, широкая, сколько глаз видит. Пасутся карибу, лоси, мамонты и всякие другие звери. А потом появился тот человек… из Сна. Тот Другой, которого ты назвала моим отцом. — Я с первого часа твоей жизни знала, что ты — великий Сновидец. Он покачал головой. Сомнения все еще не покидали его. — Я не Сновидец. — И никогда им не станешь, коли будешь упрямиться, — через плечо бросила она. Его поразила злая нотка, прозвучавшая в ее голосе. Она ушла, и Бегущий-в-Свете облегченно вздохнул. Несколько минут спустя из темноты раздался голос Обрубленной Ветви: — Что она тебе сказала? Он прищурился, пытаясь разглядеть в сумерках ее фигуру. — Сказала, что я — Сновидец. — Так это не новость. Он покачал головой: — Не понимаю я всего этого. Человек этот из моего Сна… — Какой человек? Тот самый? Он кивнул. — Цапля говорит, что Меченый Коготь мне не отец. — А что еще она сказала? Он почувствовал, как напрягся ее голос. Он сжал губы. Сказать ей? — Она говорит, что мою мать изнасиловали. Что я родился первым из двух братьев и лежал в луче света. А потом появился Вороний Ловчий. И когда он вылез из материнского лона, у нее началось кровотечение, и кровь попала ему в рот. И что потом с неба упало воронье перышко, и он схватил его. — Ха-ха, — пробормотала старуха. — Так все и было! Я ж была там. Я вам пуповину обрезала. А где… где твою мать… — На берегу, у соленой воды. Цапля говорит — она там ракушки собирала… Обрубленная Ветвь неторопливо опустилась на камень и, прищурясь, поглядела на луну, встававшую над горизонтом на западе и уже посеребрившую облака. — Да, до меня доходили кое-какие слухи. — Она задрала голову и стала разглядывать звезды. — Вот что значит Сон! А тебя она видела? Бегущий-в-Свете тяжело кивнул: — Говорит, что я посмотрел ей в глаза. — Ха-ха, да, знаю я, знаю… Ах, Волчий Сновидец! Ты ведь уже тогда был… особенным. Он вскочил с места и стал сердито расхаживать. — Я не хочу быть особенным! Я хочу быть охотником! Простым охотником. И все! — А что еще она сказала тебе? О Народе? — Что либо Другие нас перебьют… либо мы сольемся с ними воедино. Растворимся, как струйка крови на рыжей лисьей шкуре. Обрубленная Ветвь покачала головой: — Ты мог бы бросить свой Народ? — Я — не тот! — Ему стоило труда не сорваться на крик. — Я пошел не по той дороге! Кричащий Петухом был прав. — Однако мы все еще живы, — прошептала себе под нос Обрубленная Ветвь. Она в упор поглядела на юношу: — Если не ты, то кто? Он поглядел на гейзер, прислушался к его шуму. Вода била фонтаном высоко вверх, белоснежно сияя при лунном свете. — Не знаю! — в отчаянии закричал он, уткнувшись лицом в ладони. — Не зна… — Никого больше нет. — Может, и есть… — А кто? — Не знаю! Если тот Другой из сна — мой отец, может, видеть Сны — это у нас в крови! — Что ты хочешь… — Может, настоящая Сила — у Вороньего Ловчего. Обрубленная Ветвь при этих словах застыла и погрузилась в глубокое раздумье.18
Пришли карибу — черной полосой на сером снегу. Бегущий-в-Свете, заняв свое место в цепочке, благоговейно смотрел на них. Они двигались как в старых сказках — в точности между двух линий, по которым выстроили облаву. Справа в укрытии из веток сидела Цапля. Она пела священную охотничью песню. Рядом, чуть левее, Поющий Волк с тревогой глядел на карибу, неторопливо приближающихся к охотникам. Он перевел глаза на укрытие, где скрывалась старая колдунья, — во взгляде его смешались восхищение и страх. В груди Бегущего-в-Свете вдруг потеплело: он почувствовал подлинность и правоту Силы. Вдоль линий облавы, скорчившись, сидели женщины, натянув свои заряженные дротиками атлатлы. Вокруг царила тишина, которую нарушало только пение Цапли. Бегущий-в-Свете с замершим сердцем следил за спускающимися в долину животными. Дыхание паром поднималось над их черными носами, белые бородки вились на ветру, их бока серели на фоне белого снега. Сколько же их? — Убивать не больше тридцати зараз, — предупредила Цапля. В глазах у нее стоял Сон. — Столько я вам обещала. Только тридцать. И быстрее, чтобы они не мучились. А то напугаете их, и больше они не придут. — Только тридцать, — чуть слышно прошептал он. Самка, шедшая впереди стада, уже почти вплотную приблизилась к нему. Она потянулась, закинув голову, две струи пара вырвались из ее ноздрей — и вот она легким движением шагнула вперед, прямо на него. Бегущий-в-Свете подхватил священную песню. Ему хотелось выразить свое восхищение красотой этого гордого животного, отпеть его душу, чтобы достигла она Блаженного Звездного Народа. — Ты будешь жить во мне, — пообещал он. — Твоя жизнь — это наша жизнь. Пребудьте с нами, звездные братья и сестры. — У него полегчало на душе. Олениха подошла к нему и застыла, приподняв одно копыто, — словно ожидая чего-то. В это мгновение глаза их встретились, и он ощутил приступ счастья и нежности, словно их души, души охотника и жертвы, соприкоснулись и слились воедино. Ничего не бывает радостнее этого чувства — единения со всем миром, со всякой живущей тварью, с вечно движущейся, все танцующей свой таинственный танец. С любовью и почтением объяснил он оленихе, что вынуждает его убить ее. — Пожалуйста, Мать! Ты нужна нашему Народу. Слышишь, как мы плачем? Прости, что приходится просить тебя. Она вновь шагнула вперед — Сила Сна достигла ее души. Он слышал, как скрипит снег под ее ногами, как ломается лед, на который ступают ее тяжелые копыта. Он вдыхал ее тревожное дыхание, заражался ее беспокойством. Они наконец достигли места, где должно было совершиться священное жертвоприношение, — и тут олениха повернулась и подставила ему бок. Чувствуя, как играет Сила в его жилах, Бегущий-в-Свете метнул копье. Каменный наконечник глубоко вошел в тело оленихи. Он физически ощутил, как рвутся ее жилы. Она все еще стояла на ногах, когда он метнул копье второй раз — в молодого бычка. Белоснежный кусок кости, отскочивший от его огромного рога, промелькнул в воздухе, сверкнув на фоне черной оленьей шерсти. Олениха стала опускаться на колени. Бегущий-в-Свете продолжал петь. Боль животного ранила его душу. Слезы стекали у него по щекам. Краем глаза он видел, как вскочил на ноги и метнул копье Поющий Волк. Справа и слева бежали женщины, посылая свои дротики в мечущееся стадо. Вот взмахнула рукой Зеленая Вода — ее дротик вошел в плечо бычка. Вот метнула свое оружие в молодую олениху Смеющаяся Заря. Олени все падали и падали. — Довольно! — воскликнула Цапля, взмахнув рукой. Охота закончилась. Чары исчезли. Карибу повернулись и ускакали сквозь ряды женщин, поднимая копытами столбы снега. Раненая молодая олениха, припадая на одну ногу, подошла к Цапле и смиренно стала пред ней. Старуха подняла копье и прицелилась. Олениха повернулась, подставляя плечо для милосердного удара. В тишине слышно было сбивчивое дыхание умирающего животного. Бегущий-в-Свете глубоко вздохнул, сам не понимая, как это он так запыхался. Цапля, встретившись с ним глазами, с удивлением и интересом глядела на юношу. — Ты сам-то понимаешь, что ты сделал? — спросила она. Вопрос этот гулким эхом отозвался в его душе. Он покачал головой: — Что? — Ты спел им окончание песни. Ты сам! Бегущий-в-Свете поглядел на серые камни, все так же равнодушно нависающие над обагренным кровью снегом. Боль оленихи все еще стояла в его груди. — Прости, Мать, — сдавленным голосом произнес он, глядя на мертвое животное.19
Долгая Тьма шла на убыль. Духи, что живут в клубящемся дыхании Ветряной Женщины, уходили на север, а с юго-запада приходили другие ветры, потеплее. Снег стал сырым и вязким. Горы на западе белоснежно сверкали — в те редкие дни, когда солнце выходило из облаков. С остроконечных горных пиков стекали водные потоки. К северу бежала огромная бурная река. Волны с шумом перекатывались с камня на камень. Время от времени Народ охотился на карибу и — что было особенно славно! — на небольшие стада мускусных быков, обитавших в предгорьях. Мясо этих животных всегда было жирным и приятным на вкус, даже в этот ужасный год. — Мамонта не трогайте, — предупредила Цапля, видя как старый могучий зверь спускается к заводи. — У него, конечно же, есть и самочки, и мамонтята — только я их приманивать не буду. Я их всех знаю. Так или иначе, люди собирались с силами. Они вываривали каждого убитого зверя до костей, собирая каждую каплю жира — скудного после таких долгих и суровых холодов. Постепенно лица их округлились, тела стали упитанней и здоровее. Издающий Клич радостно смеялся и напевал: он нашел здесь вкрапления крупнозернистого кварца, из которого можно было высекать длинные наконечники для копий. Лучший во всем Народе каменотес, он опытным взглядом изучал остроконечные камни, прежде чем отколоть толстый кусок кварца, — потом он ловко обтачивал эти грубые заготовки своим каменным молотком. — Хороший материал! — заметил он Поющему Волку. — Смотри, какой славный камень — широкий, удобный для работы. — Немного же тебе надо для счастья, — покачал годовой Поющий Волк. — Ага. — Издающий Клич и не думал спорить с этим. Он достал из сумки олений рог. Он использовал его как инструмент для обточки каменных заготовок. Несколько ловких движений придавали грубому куску камня нужные очертания, превращая его в тонкий, удлиненный, двояковыпуклый предмет. Прежде чем начать работу, он спел священную песнь. Одна за другой заготовки приобретали правильную форму. Большую их часть он клал в мешок — на будущее. Все они выглядели на первый взгляд похожими друг на друга, но одни предназначались для ножей, другие — для скребков или резцов, из третьих он собирался смастерить наконечники для копий. — Приятно видеть, как ты опять работаешь! — произнес Поющий Волк, присаживаясь рядом. Издающий Клич присвистнул. Он и впрямь приободрился, принявшись за любимое дело. — Знаешь, ведь в камень переселяется человеческая душа… Это так удивительно! Когда работаешь с подходящим камнем — как вот этот кварц, к примеру, или хороший известняк, — на душе веселее! Подготовив основу, Издающий Клич стал затачивать наконечник кусочком рога и лоскутком кожи. Он загрунтовал острые края заготовки песчаником, приготовив точку опоры для рогового резца. Это позволяло ему точнее отмерять длинные полосы, которые он срезал с камня. В конце концов получилась плоская пластина в ладонь шириной, с одним острым концом. Он еще раз покрыл края наконечника грунтом, чтобы не порезаться когда будет надевать его на рукоятку. — А сейчас, — восхищенно прошептал он, — это и впрямь красиво! — А вот и рукоять для него, — отозвался Поющий Волк, указав на беспорядочно разрезающие небо березовые ветви. Собрав три дюжины, он разложил их на земле и стал готовить свои инструменты. Он собрал несколько тонких и острых осколков из кучки, лежащей у ног Издающего Клич. Этими острыми костяными осколками он резал дерево, подгоняя его к краям наконечника. Потом он счистил кору с дерева, срезал сучки и закалил прутья на маленьком огне. Отобрав лучшую из деревянных заготовок, он протянул ее Издающему Клич — вот рукоять для его великолепного наконечника! — А ведь совсем недавно я уж и не думал, что мне еще доведется хоть разок заняться этим! — задумчиво произнес Издающий Клич, прилаживая наконечник к углублению в рукояти. — Волчий Сон, значит? Издающий Клич усмехнулся: — Мы ведь еще не померли, родич. Мало ли что еще с нами приключится. Зеленая Вода, Смеющаяся Заря и другие женщины проводили дни (становившиеся все длиннее) кроя из шкур одежду и примеряя ее на своих соплеменников, сшивая вместе лоскуты кожи и подгоняя их под нужные размеры. Швы накладывали короткими стежками; одежду кроили шерстью внутрь, чтобы тепло не уходило, а пот без помех испарялся. — Ну вот, сейчас ты все делаешь правильно, — объясняла Зеленая Вода Багряной Звезде. — Это что же — наружная парка? — широко раскрыв глаза, спрашивала девочка. — Так и есть. Нижний плащ, который носят прямо на теле, шьют позже, когда у карибу начнется гон. Но эта одежда — толстая, для холодов, и на нее нужны зимние шкуры. Видишь? Вот такие, с густой шерстью. Потом, ближе к /весне, если мы и убьем еще оленей, шерсть будет уже похуже — шкуры начнут линять. — Значит, у нас две парки, — рассудительно заявила Багряная Звезда. — Наружная парка с волосами наружу… а нижняя, излинялых шкур, с волосами внутрь! Зеленая Вода потрепала ее по волосам: — Ты будешь самой лучшей мастерицей, да? — Да! — гордо сказала девочка. — Парка — это все равно что чум для одного человека. Чум, который носишь на себе. Поэтому они такие длинные, почти до колен, а снизу, до самого бедра, ноги защищают сапоги. — Ну, ты не замерзнешь! — произнесла Смеющаяся Заря, осматривая только что законченную работу. Полный костюм человека весил килограмма четыре. Зато он спасал даже в самые холодные дни Долгой Тьмы, когда человеческий плевок замерзает на лету. — Я буду лучше всех! — пообещала Багряная Звезда. — Вот увидишь. Зеленая Вода улыбнулась и закрыла глаза. Она почувствовала, как солнечный луч коснулся ее щеки. — Да, мы все еще увидим, — ответила она. — Спасибо Волчьему Сновидцу. А Обрубленная Ветвь расхаживала себе, прихрамывая, туда-сюда, радуясь счастливым часам, когда выпадал случай искупаться в горячей заводи или посидеть наедине с собой на причудливом каменном выступе, намытом речной водой. На камнях, день за днем все обильнее выступавших из-под тающих сугробов, показывались мхи, лишайники и прошлогодние листья. Их собирали и варили из них крепкий черный настой. В проталинах в изобилии появлялись черника, брусника и клюква. Ягоды, пережившие под снегом зиму, были особенно сочны и сладки на вкус — просто таяли во рту. Дети смеялись, играли, плескались в горячих водах. Глаза их сверкали от радости. Почти в сотне метров от входа в пещеру Цапли стояли Издающий Клич, Поющий Волк и Прыгающий Заяц. Они глядели, как вода вытекает, петляя, из горячей заводи, и время от времени бросали взгляды туда, где беседовали старая Сновидица и Бегущий-в-Свете. Резкий голос Цапли рассекал воздух, как нож. Издающий Клич следил глазами за полетом возвращающихся с юга воронов, чувствуя, как наполняет его легкие живительный весенний воздух. На запад летела стая чаек-трупоедов. — Карибу… — прошептал он. — Должно появиться целое стадо. — Скоро сюда налетят эти проклятые мошки. — Прыгающий Заяц поглядел на запад, сжав свои тонкие губы, будто ему самому не хотелось вспоминать о том, что помимо воли вертелось на языке. — Еще один поворот луны или около того — и все племена будут собираться вместе. — Ты имеешь в виду Обновление? — Да. — Ну и что, ты тоже туда собираешься? Прыгающий Заяц опустил глаза, смущенно елозя носком сапога по камню. — Мне пора жениться. А где и когда мне найти себе жену, как не во время Обновления, когда все племена встречаются? — И то правда. — Мы совершали ошибки, но жить-то дальше надо… Издающий Клич потрепал его по щеке и глубоко вздохнул: — Ошибки? Мы выжили — это главное! Пропустив его замечание мимо ушей, Прыгающий Заяц добавил: — И еще я хотел бы знать, жива ли моя мать. — Она женщина сильная. — Вы знаете, что Бегущий-в-Свете останется здесь, — сказал Поющий Волк, взглянув на юношу, негромко беседующего с Цаплей. — И старуха не пойдет отсюда обратно. И сам я не пойду… Положим, Бегущий-в-Свете и сам еще не знает, что он останется здесь. Но он останется. Издающий Клич закинул голову и удивленно посмотрел на своего родича: — Ты так хорошо знаешь Бегущего-в-Свете? Думаю, ты его просто недолюбливаешь. Поющий Волк в ответ бровью не повел. — Помнишь, как там, в холмах, Обрубленная Ветвь чуть живьем меня не съела? Так вот это яйца выеденного не стоит в сравнении с тем, что сказала Цапля через пару дней после того, как мы пришли сюда. — И что же она сказала? — Она… у нее есть голова на плечах. Знает кое-что о людях и о жизни. Она сказала мне, что я… мог бы быть великим вождем… если бы задумался как следует о том, что движет миром. Она сказала, что я стану одним из лучших вождей, какие только были у Народа, если Только научусь держать язык за зубами и размышлять о вещах, которые приключились задолго до моего рождения. — Думаю, она права. Ты всегда был парнем с головой — только горяч не в меру. Поющий Волк сжал губы. — Мы толковали об этом со Смеющейся Зарей… Она говорит: может, придет время и я научусь сперва думать, а уж потом давать волю языку. Издающий Клич усмехнулся: — Тогда ты станешь настоящим вождем, друг мой. И если нам еще раз придется голодать, у меня больше не возникнет желания проткнуть тебя копьем. — А что, хотелось? — Ох, еще как. Особенно в день, когда мы нашли мускусного быка. Поющий Волк опустил голову и с грустью посмотрел на пробивающуюся весеннюю траву. — Понимаю… Я был плохим товарищем. Вечно ныл… — Жаль, что нельзя сделать основание наконечника еще тоньше, — заметил Прыгающий Заяц, порезавший Руку об острие копья, которое протянул ему Издающий Клич. Вдруг он нахмурился: — Я вот о чем думаю… Волчий Сон. Как ты думаешь… — Я ничего не знаю о Духах, — ответил Издающий Клич, почесав свой толстый нос. — Но одно я знаю: Бегущий-в-Свете нашел по пути мускусного быка и спас Нас от голодной смерти. Он привел к нам Цаплю, когда мы уже совсем доходили. Помните, что она сказала? Сны легко не приходят. — Покосившись на восток, он добавил: — Туда почему-то никто не летит… — Цапля говорит, что Великий Ледник отсюда в пяти днях пути. — А про пролом она ничего знать не знает, — отозвался Издающий Клич, встретившись глазами со своим родичем. — Вещий Дух лишает людей рассудка, — сказал Прыгающий Заяц. — Я… Мне кажется, что все это только померещилось Бегущему-в-Свете. Я думаю, он… — Нет, Бегущий-в-Свете не обманщик, — возразил Издающий Клич. — Я этого не говорил! — Прыгающий Заяц бросил на Бегущего-в-Свете раздраженный взгляд. — Он сам во все это верит. Но если Волчий Сон и был на самом деде, сейчас от этого ничего не осталось. — И именно потому, что он сам этого Сна до конца не понимает, никто и не сомневается, что Сон был настоящий, — ответил Издающий Клич, хотя в глубине души он бы сильно удивился, если бы оказалось, что юноша и впрямь видел Волка. Прыгающий Заяц пожал плечами: — Так как насчет встречи с другими племенами? Как насчет моей матери? И зачем идти дальше к югу, когда пищи и здесь вдоволь? Там, во льдах, мне не найти себе жены, чтобы согрела мое ложе. Сердце Издающего Клич сжалось. Он почувствовал что-то вроде вины. — Если мы пойдем назад, Бегущий-в-Свете не переживет этого. Народ никогда не простит себе, если с ним что-то случится. — Это его Сон. Не наш, — ответил Прыгающий Заяц, ударив краем ладони по камню. — Народ не может отвечать за чужой Сон. Это его забота. Пусть сам и расхлебывает. — Он проклянет себя, если мы после пробуждения Отца Солнца не доберемся до Великого Ледника, — пробормотал Издающий Клич. — Я не хочу его расстраивать. — Хорошо, — ответил Прыгающий Заяц, хлопнув себя по бедру. — Ты не хочешь его расстраивать. Я тоже. Но я хочу плясать на празднике Обновления, поглядеть на девушек, повидаться с матерью, если она жива. А в сравнении с этим все остальное — ерунда. Хватит с нас этих волшебных путей на юг, хватит этих нескончаемых игр! Это всё просто конец света какой-то. Надо возвращаться назад, всем Народом. Там — Благодарственный Танец, там — праздник Обновления… — Откуда ты знаешь, что нет волшебного пути? Мы же никогда не искали того хода, что привиделся Бегущему-в-Свете. Следует идти вдоль реки — Сон указал такую дорогу… — вмешался Поющий Волк, переводя взгляд с одного из своих родичей на другого. — Ищите. А я не пропущу Благодарственного Танца, — ответил Прыгающий Заяц. — Тут и спорить не о чем. — Значит, не о чем, — вздохнув, согласился Издающий Клич. — Помнишь прошлый год? — заговорил Прыгающий Заяц. — Мы пропустили Обновление, и что было потом, когда кончился Долгий Свет? Может, за этот грех на нас все и свалилось? — Ну уж если мы решим пойти назад, — добавил Поющий Волк, — тогда надо собираться побыстрее. Не то нам придется пересекать болото. А уж что там будет, когда вскроется лед, объяснять не надо: трясины, осока по колено и кочки такие, что все ноги пообломаешь. Надо идти, пока не кончились морозы, пока земля твердая. — А Бегущий-в-Свете? Прыгающий Заяц пожал плечами: — Это уж его дело. Мы всегда можем вернуться сюда и поглядеть, как он… — Цапле это не понравится, — ответил Издающий Клич. — Представь, как она разгневается, коли мы сначала уйдем назад, а после вернемся? Поющий Волк при этих словах испуганно поежился. Не сказав ни слова, он уселся на камень и стал вырезать Узор на наконечнике копья. — Нет, — произнес Прыгающий Заяц, — я бы не хотел, чтобы она со своей Силой на нас разгневалась. Поющий Волк вдруг задрожал, у него застучали зубы. Издающий Клич нагнулся и внимательно поглядел на него. Краем глаза он заметил, что облака стало относить ветром к югу. — Что-то случилось. Неужели вы не чувствуете? — прошептал Поющий Волк, глядя на своих нахмурившихся друзей. — Что ты имеешь в виду? — Я хочу сказать… Будто что-то проломилось в Великом Леднике. Будто там теперь и впрямь есть проход. Я чувствую… — Ты чувствуешь? Лицо Поющего Волка перекосилось. Он слабо кивнул. Прыгающий Заяц закусил губу. Все молчали. Наконец он произнес: — Идемте на Обновление. Мы вернемся сюда и станем лагерем, прежде чем Ветряная Женщина принесет снега. Мы же знаем — здесь зимой есть дичь. А там посмотрим. — А Другие? — Они сюда не придут! — упрямо закричал Прыгающий Заяц. — Зачем им? Они… — Пойдут следом за дичью, так же как и мы, — ответил Издающий Клич. — Если не этой Долгой Тьмой, так следующей. Троих друзей охватили тревожные предчувствия. Прыгающий Заяц зарделся: — Я не верю! — Уж поверь. Издающий Клич дело говорит. Если мы нашли это место, то и Другие найдут. Прыгающий Заяц беспомощно поднял руку: — Мы должны пойти на Обновление! Это путь Народа. Так было всегда. В этом вся наша жизнь… — Да, путь… — печально отозвался Издающий Клич. Остальные молчали.20
Покрытые травой холмы зелеными волнами лежали вокруг Пляшущей Лисы; между ними поблескивали разбросанные там и сям болотца. Зеленые листья пробивались на кустах вдоль бурлящих ручьев; ветер разносил острый запах полыни и ивовых веток. Лиса забралась в нору, которую она вырыла на склоне холма. Восторг охватил ее. Жажда движения томила ее, ей не терпелось размять затекшие ноги… Движение. Она замерла и тяжело вздохнула. Склон холма, сколько она видела, порос густой осокой, но она различила среди травы какое-то серовато-бурое пятно. Сердце ее сжалось от ужаса. Только бы не Дедушка Бурый Медведь! Утро выдалось на редкость теплое, и он наверняка выбрался из берлоги, изголодавшийся после зимней спячки, и высматривает добычу. Хорошо еще, что ветер дул ей в лицо, скрывая ее запах от хищников. Сердце ее бешено колотилось. Она ждала, вглядываясь в бурое пятнышко. Зверь качнул головой; ветер донес до нее легкое фырканье. Лось! Когда же она в последний раз видела живого лося? Пять лет назад? Или больше? И было это далеко на западе, в местах, давным-давно отвоеванных у них Другими. Страх сковал ее тело. Он был сильнее голода и усталости. Пальцы ее судорожно сжимали деревянную рукоятку копья. Она на ощупь чувствовала, что тетива атлатла все еще держится в пазу. Может, сегодня выстрел будет удачным… Может быть. Пляшущая Лиса припомнила, как на прошлой неделе она поторопилась и метнула копье слитком быстро. Оно отскочило от рога карибу и не попало в цель, только спугнуло животное. Лишь бы это не повторилось сегодня! Она ждала, припоминая все, что ей доводилось слышать о повадках лосей. Не больно много… Редко заходили они в их северные плоскогорья. По большей части лоси водились по ту сторону горного хребта, дальше к югу, где трава погуще, близ покрытых лесом равнин, о которых она знала лишь понаслышке. Сколько земель отняли у Народа Другие! Лось подошел поближе, и ей удалось кое-что разглядеть сквозь заросли осоки. Может, это погода загнала их так далеко к востоку? Животное опустило голову и пошевелило длинным ухом. Шаг за шагом лось приближался. Она ждала; мышцы ее напряглись; немоты в ступнях как не бывало. «Сейчас? Нет, подожду-ка еще немного». Лось поднял голову и поглядел на север, к чему-то принюхиваясь, раздувая широкие ноздри, вслушиваясь в отдаленный шорох. В траве появилось второе животное — теленок. Он шел по пятам за взрослой лосихой. У Пляшущей Лисы пересохло в горле, сердце ее бешено колотилось. Столько мяса! Столько сразу! Лосиха прошла еще несколько шагов, задрав голову. Она принюхивалась к ветерку: видела она скверно, и только нюх мог ее выручить. Теленок шел вдоль русла ручейка, хорошо заметного из убежища Лисы, шел осторожно, опасаясь засады. Она выбрала лучшее место из всех, какие только были. В это время года, ранней весной, вода обычно бывает только талая, и потому к этому ручью сбегалась дичь со всей округи, прямо как мухи на открытую рану. Подожди, сказала она себе. Звери, как попьют, всегда размякают. Потерпи. Лосиха наклонила голову, чтобы попить вслед за своим детенышем, и пошла назад, погружаясь мордой в траву. Она подошла еще ближе к Лисе. У лосей хороший нюх и хороший слух, но дыхание у них слабое. Хороший удар по ребрам — и с них довольно. Она стала припоминать все, что слышала об этих животных. Такая огромная тварь — и только одно слабое место. Да и кожа у них толстая — не такая, чтобы строить чумы или шить одежду, но все-таки… Вдруг лосиха, шагах в десяти от нее, повернулась и стала щипать траву. Из своего укрытия Лиса могла различить даже белые волосы у нее на ноге. Сейчас! Пляшущая Лиса, не торопясь, гибко выпрямилась и, изо всех своих сил разогнув рукоятку атлатла, послала копье в цель. Копье вошло точь-в-точь между движущихся ребер, протолкнувшись чуть вперед. Огромная лосиха с криком отпрянула, вытянула задние ноги, дважды фыркнула и пустилась наутек. Лосенок пискливо взвизгнул и бросился вслед за ней. Пляшущая Лиса прицелилась и метнула второе копье вслед убегающей лосихе и ни на шаг не отстающему от нее испуганному лосенку. В лосенка копье не попало. — Все в порядке! Ты убила мать! — закричала откуда-то сверху Кого-ток. — Хороший выстрел! Копье вошло глубоко. Ты убила ее, Лиса. Она кивнула, довольная собой. Старуха стала спускаться вниз по каменной террасе. Лиса слышала, как перекатываются булыжники у нее под ногами. Лосиха тем временем ковыляла среди оставшихся еще у подножия холмов сугробов. С трудом она поднялась по склону и скрылась из виду. Пляшущая Лиса отметила для себя место и пошла по следам животного. Там, где лосиху настигло ее копье, виднелась свежая горка навоза. Кого-ток склонилась над зарослями осоки и усмехнулась, глядя на глубоко отпечатавшиеся в земле следы. — Видишь, — заметила она, — я же говорила тебе, что здесь места отменные. Я их запомнила, еще когда мы стояли здесь лагерем — когда? — десять лет назад? Давно это было. Никогда раньше я не бывала так далеко на юге. Мужик мой привел меня сюда. Хотел идти дальше, да не решился: чем дальше к югу, тем короче весна, травы быстрее отцветают. — А Бегущий-в-Свете ушел куда дальше на юг! — вздохнула Пляшущая Лиса, вглядываясь в сверкающие ледяные горы на горизонте. — Ну так что, Бабушка, можешь ты идти? Это, должно быть, не далеко: когда я ее в последний раз видела, она уже еле двигалась. Кого-ток пошамкала губами, цепко вглядываясь в следы. — Вот кровь… Темная. Нутряная кровь. Ты ее до печенок пробила. — Ты, я погляжу, не растеряла своего искусства. — Не капельки, деточка моя, — кашлянула старуха. — Только вот в теле уже нет силенки. Они двинулись. Солнце тускло сияло на западе. — Она пошла вот сюда, — говорила Лиса, указывая на следы. На земле запеклись густые подтеки крови. Лиса на глаз измерила высоту солнца. Три ширины ладони над горизонтом… Того и гляди, зайдет. Мысль о том, что убитая олениха останется на съедение водкам, глубоко ранила ее. — Недалеко уже, — утешила ее старуха. — Смотри-ка — пена. Это вытекло у нее из носа. Она издохла, пока мы с тобой толковали. — Или просто упала. — В любом случае сейчас-то она мертвая. Когда они падают, у них внутри начинается кровотечение, и им приходит конец. Сейчас мы до нее доберемся. Они шли дальше по следам. Кровавых пятен было все больше. Лосиха, видно, ковыляла из последних сил, пытаясь уйти от охотников, а лосенок увивался за ней. — А тебя хватило надолго. Я и думать не могла… — удивленно заметила старуха. — Еще не то предстоит… — отозвалась Лиса, обернувшись на закат. — Дивные дела! Не ожидала я, что у тебя настолько хватит силы. Я думала, ты через неделю как миленькая вернешься в племя. — Тогда почему же ты ушла вместе со мной? Старуха криво улыбнулась: — Ох, сама не знаю. Думала, посмотрю-ка, что у тебя выйдет. Давненько уже женщины не покидали свой народ, чтобы жить в одиночку. Мужчины — да, бывали такие, хоть и немного. Но женщина? Цапля — последняя, кого я упомню, а ведь с тех пор уж раз двадцать с лишним миновал Долгий Свет. Лиса покачала головой. Вот бы ей дар Сновидицы, как у Цапли, — тогда бы она точно знала, как поступать! Сейчас все тяжелее… — Я не могла остаться, — просто сказала она. — Не любишь Вороньего Ловчего, да? Лиса качнула головой, потом вдруг задумалась. — Я… Правду тебе сказать, я и сама не знаю. Не то чтобы я по-настоящему его ненавидела. — Она усмехнулась себе под нос. — Можешь ты поверить? Ведь он приволок меня обратно к Кричащему Петухом — на позор и поругание. Он насиловал меня каждую ночь, пока ты не стала спать со мной под одним плащом. А я… сама не знаю, как я отношусь к нему. — Поэтому ты и ушла? Она улыбнулась: — И в первый раз в жизни, Бабушка, я свободна! — А дальше что? Пляшущая Лиса пожала плечами: — На Обновление придет Бегущий-в-Свете. — Если он жив. Внутри у Лисы похолодело. Она закусила губу. — Нет, он жив… — Ты хочешь выйти за него замуж? — Не знаю, если он все еще хочет… — Что ж, попробуй. Только не забывай: Вороний Ловчий тоже там будет. И Кричащий Петухом. — Косматые брови старухи нахмурились. — И зачем этот старый плут все еще жив? Столько добрых людей померло от голода и холода, а ему — хоть бы хны… Пляшущая Лиса покачала головой: — Везет ему, вот и все. Кого-ток покосилась на нее: — Никто тебя не осудит. Женщина имеет право уйти от мужа, если он дурно с ней обращается. А Кричащий Петухом с тобой обращался дурно. Теперь это все знают. Лиса беспомощно подняла руки, чуя, как вечерний туман окутывает равнину. Последние лучи солнца оставляли повсюду глубокие тени; роса серебрилась на листьях осоки и полыни. — Ты думаешь, я правильно поступила? Старуха вздохнула: — Не спрашивай меня, деточка. Какой из меня судья? Я и так уж заживаю чужой век. Кабы не ты, меня давно уж занесло бы снегом. Пока я таскаюсь на ногах, я у тебя в долгу. Да только уж позволь старухе заглянуть чуть вперед. В конце концов нас съест медведь. Что ж, это почетная смерть, не всякому выпадает. А если я прежде помру, ты отпоешь меня, посвятишь Звездному Народу. С меня довольно. — Теперь и с меня этого довольно. Старуха озабоченно на нее поглядела: — Знаешь, ты ведь долго так не протянешь. Какой-нибудь мужчина силой возьмет тебя и оставит в тебе свое семя. И тогда уже тебе не выжить одной. Это уж на всех женщинах такое проклятие! Всегда найдется какой-нибудь мужичонка — и засунет в тебя свое орудие. Или они ранят тебе душу до крови, а потом и знать тебя не хотят, или раздвигают тебе ноги и берут тебя силой! — Ну, пока Вороний Ловчий не настиг меня, мне ни то ни другое не грозит, — с надеждой сказала Пляшущая — Конечно… — признал он. Еще бы ему не нравилось! Это как огонь в зимнюю ночь. — Но тебе не хочется отдавать за это свою душу? Ты хотел бы играть с огнем, как ребенок, но не жертвовать собой, чтобы узнать тайну огня? — Я всего лишь Бегущий-в-Свете. Ублюдок какого-то Другого, — горячо возразил он. — Я не… — Ну и что же с того? — Она запрокинула голову и вопросительно подняла бровь. Душу его ел и страх — и тоска по прежним временам. Он готов был разрыдаться, вспоминая, как легко жилось ему до Волчьего Сна. Да, он голодал, но душа его была цельной и нетронутой. А сейчас она как раздвоенный наконечник копья. — Я даже не принадлежу по-настоящему к Народу. Я недостоин! — Почему? — Я больше не гожусь. У меня сил нет… — Каждому кажется, что он не годится, не подходит для своей роли. Такова уж доля человеческая. — Со мной такого прежде не бывало — пока Волк не позвал меня. — А теперь что же случилось? Он поежился, борясь с недомоганием, которое всякий раз вызывало у него воспоминание о Сне. — Теперь я совсем другой. — Конечно! В горле у него образовался комок. — Но почему я? — через силу произнес он. — Потому что тебя коснулась душа мира. Ты видел вблизи, как сражаются Дети-Чудища, как в жуткой тишине сталкиваются их копья. И себя самого, сверкающий мрак твоей души, увидел ты в их глазах. — Слова, — печально сказал он. — Это только слова. — Но их ошеломляющая правда колотилась в груди его, как барабанный бой. — Да, ты другой. Бегущий-в-Свете умер, когда Волк вызвал его из Мамонтового Лагеря. Бросив взгляд на залитую солнцем каменистую равнину, он тяжело вздохнул: "Да, она права, я уже наполовину умер. Но почему же я совсем не в силах больше жить? Где Пляшущая Лиса? Что случилось со мной? Все, что я хочу, — это оказаться в безопасном лагере с женщиной, которую люблю, и смотреть, как растут мои дети. Разве это так страшно?" Цапля обошла его, стала перед ним лицом к лицу, взялась за его развевающийся на ветру локон и изо всех сил натянула его, так что ему поневоле пришлось смотреть ей прямо в лицо. — Ты что, не понимаешь, что ты делаешь? — Нет. — Ты изо всех сил пытаешься соединить осколки Бегущего-в-Свете в какое-то целое. А надо наоборот — дать им умереть, умереть до конца. — Не хочу! — горько воскликнул он. — Ведь это я! Это все, что у меня есть. Я сам… — Ба! Какой же ты глупец. Да будь ты только Бегущим-в-Свете, разве услышал бы ты зов Волка? Отчаяние разрывало его. — Не понимаю я, о чем ты толкуешь! — Не понимаешь? — Ее скрипучий старческий голос неожиданно смягчился. — Мне нет нужды объяснять, что ты чувствуешь. Тебя разрывают на части два мира — мир яви и мир Сна. Со мною все это тоже было. К счастью, Обрубленная Ветвь помогла мне сделать выбор. Годы прошли, прежде чем я научилась отворять врата моей души. Если я помогу тебе, ты освоишь это вдесятеро быстрее. — Не нужно мне твоей помощи и твоей науки! Она улыбнулась — по-доброму, понимающе: — Хочешь на всю жизнь остаться недоучкой? — Может, и так. — Что ж, предупреждаю… ты кончишь как Кричащий Петухом, потеряешь свою Силу и не сможешь ее вернуть, будешь метаться между правдой и ложью. — Мне все равно! — хрипло воскликнул он, повернувшись к ней спиной. — Это мой выбор! — Тогда и спорить не о чем. Он слышал, как она спускается вниз по тропе, возвращаясь к своим горячим ключам, и судорожно сглотнул слюну. Сердце его колотилось. Поглядев вниз, он увидел Народ. Людей было уже не разглядеть — черными точками медленно двигались они к оледенелым скалам, покрытым вечными снегами. Искушение пойти вслед за ними не давало ему покоя. Ведь их путь шел обратно — в знакомые места, туда где он без забот провел свое детство. Там остались смех и старинные сказания, и горячие огни в ночи. Последняя связь его с этим миром оборвется, когда занесет их следы на снегу. «Хватит с меня! У меня больше нет сил!» Он спустился, отыскал свои копья и снегоходы и пошел по тропе — вслед за Народом. Сделав несколько шагов, он оглянулся, поглядев на гребень, на Цаплю. По спине у него пошли мурашки. — Нет, — прошептал он, убеждая себя. — Я не тот. Он вновь заставил себя идти по тропе, все еще чувствуя в глубине души, что поступает неверно. Но ноги не слушались его. Ночь застала его в расселине. Облака ползли рядами с дальнего горизонта, багровея в лучах заката. Он примостился во впадине среди камней, где до утра могло сохраниться тепло Отца Солнца. Усталый, он попытался уснуть. Его преследовали образы его Снов, не давая ему покоя, — Священная Охота, зеленые долины, переполненные дичью, тяжелое дыхание Волка. Они сжимали его в объятиях, как влюбленная женщина. Горьковатый вкус волчьего мяса стоял у него во рту. Во Сне Волк выбегал из густой зеленой травы и глядел на него, высоко задрав нос. — Ты пренебрег моим обетом? — спрашивал он. — Нет! Я… есть кто-то лучше, кто-то, кто может… — Я выбрал тебя. — Нет! Раздался звук, похожий на удар грома, и он проснулся весь в поту. Сквозь кожу своих мокасин он чувствовал прикосновение остроугольных камней и ночной холодок. — Мне страшно! — прошептал он весь в слезах. Он ударил кулаком по камню. — Что со мной творится? Ветер принес едкий запах. Он лежал опершись на локоть. В ночи завыл волк — хищный, ищущий добычи. Эхо повторяло и усиливало его вой.22
Свежий ветер поднимал на реке белоголовые волны и шевелил обшлага рукавов Ледяного Огня. Со своего высокого камня он хорошо видел противоположный берег Большой Реки — неровный и изрезанный. На холмах проглядывала бледная зелень. Далеко на востоке сверкала белоснежная громада Великого Ледника. А дальше уходили в облака заснеженные горные вершины. Наступала середина Долгого Света. Жизнь наполнила землю. Караваны гусей тянулись к югу по лазурному небу. Птицы вились над водой, высматривая рыбу. Былые надежды пробудились у него в груди при взгляде на них. — Ты уже десять дней не сводишь глаз с белых гусей, — сказал Красный Кремень, подойдя к нему сзади. Ледяной Огонь даже не обернулся. — Птицы — это удивительные существа… Представь себе, что они увидят там… — Он поглядел на юг. Гуси тем временем скрылись за горизонтом, их крики понемногу стихли. — От этих птиц шуму много. Да и глупые они. Подсунешь им набитое травой чучело белого гуся — и вся стая полетит прямиком к тебе в сеть. Ледяной Огонь обернулся и, прищурившись, поглядел на своего приятеля: — Я думал, ты по делу меня беспокоишь. — Ты два дня не ел, вот что. Лунная Вода тревожится о твоем здоровье. — Твоя дочь вечно тревожится о моем здоровье. Будь я лет на двадцать моложе — подумал бы, что она глаз на меня положила. Красный Кремень, не изменившись в лице, сложил на груди руки. — Ей не нужно, чтобы ты был на двадцать лет моложе. Ледяной Огонь повернулся и снова стал глядеть на летящие гусиные караваны. — Я уже был однажды женат… а потом было это видение. На одну жизнь женщин довольно. Красный Кремень подошел поближе, шаркая ногами по гальке. — Я пошутил насчет Лунной Воды. Но она бы не отказалась, ты знаешь. Она восхищается тобой с детства с тех пор как ты носил ее на руках и рассказывал ей свои истории. Ледяной Огонь рассмеялся при воспоминании о круглолицей визжащей девочке, о том, как развевались ее волосы, когда он подбрасывал ее кверху и ловил. — Ей бы кого-нибудь помоложе. — Хватит о Лунной Воде. Ты чем-то озабочен? — Красный Кремень опустился на камень как раз напротив своего друга. — Что с тобой, Почтенный Старейшина? Что ты здесь ищешь? Что ты хочешь поведать нам? Ледяной Огонь обхватил рукою колено и потянулся вперед, не отводя глаз от южного горизонта. Даже отсюда он видел, как возвышаются там холмы. Темно-синяя речная вода текла по гальке, белая пена окружала пороги. Не день и не два молил он Великую Тайну даровать ему видение, которое объяснило бы ту боль, то неизбывное напряжение, которые томили его душу. Но не было ответа. — Я не могу сказать тебе. Только вот… — произнес он, поднося к груди морщинистую руку, — я это вот здесь чувствую. То, чего я так долго ждал, настает, старый друг мой. — Хорошо это иди плохо? Ледяной Огонь криво улыбнулся: — Ни хорошо, ни плохо. — Тогда что же? — Тропа Великой Тайны открывается перед нами. К добру это или к худу — кто знает? То, что случится, будет не похоже на то, что мы знали прежде. И сами мы тоже изменимся. Красный Кремень слушал его, слабо кивая. На его морщинистом лице появилась недоверчивая улыбка. — Когда ты эдак говоришь, я слова слышу… А что ты хочешь сказать, мне порой невдомек. Ледяной Огонь ласково улыбнулся. Положив ладонь на руку своему старому другу, он сказал: — Я и сам не понимаю. Только какая разница? Мы все равно ничего не можем изменить.23
Издающий Клич чуть не кричал от страха. Пальцы его судорожно вцепились в деревянную рукоять копья. Бизон резко повернулся и всей своей тушей полетел на него. Мышцы Издающего Клич напряглись до предела, руки затекли. Вдруг сердце его вздрогнуло, и весь мир у него перед глазами расплылся цветными пятнами: он потерял равновесие и стал падать. Он упал на землю, и в это же мгновение бизон поскользнулся на льду. Копье сломалось в руке Издающего Клич; он тяжело выдохнул воздух. Он лежал на спине с широко раскрытыми от страха глазами. Бизон поднялся на ноги, осыпав его градом колотых льдинок. Ужас отпечатался на лице Издающего Клич при взгляде на трясущуюся голову бизона со свисающими дугой кровавыми соплями. Мускулы на шее и бедрах животного вздулись. «Он сейчас убьет меня!» Не в силах двинуться с места, Издающий Клич глядел, как бизон приближается к нему, собираясь поддеть его своим длинным черным рогом. Крик застыл у него во рту. Ни звука. И тут бизон внезапно повернулся и тяжело затопал по слежавшемуся снегу и гальке. В боку у него торчало еще одно копье. Бизон дергался, как будто отгоняя надоедливую муху. — Эй! Угу-гу! — раздалось откуда-то со стороны. Бизон отскочил, его черные копыта мелькали у самого носа Издающего Клич. Еще шаг назад, и… Бизон подпрыгнул. Еще одно копье вонзилось в него. Издающий Клич слышал, как хрипит от боли огромный зверь, — острый каменный наконечник вошел в его кожу. Неуклюжая черно-бурая туша возвышалась над ним, Покачиваясь, тяжело дыша… Издающий Клич попытался отдышаться. Повернув голову, он увидел струйку крови, стекающую между передних ног бизона. Животное опускало голову, борода его болталась где-то у коленей. Его кренило на одну сторону. Бизон топтался на месте и стонал, пытаясь удержаться на ногах. А тем временем прохладный утренний воздух оглашали боевые кличи, все более оглушительные, все более отчаянные. Раненого бизона пытались отвлечь от упавшего на землю охотника. Издающий Клич попытался подняться, превозмогая разрывающую тело боль. Он не сводил глаз с бизона, двигавшегося с трудом, — ведь и ему было так же больно. При каждом движении тело животного сотрясали конвульсии. Бизон стонал и тряс головой, в бока его входили все новые копья. Издающий Клич поднял обломок копья и кольнул им бизона. Полные ненависти глаза уставились на него. Издающий Клич воткнул обломок в глаз обезумевшего животного. Бизон отскочил. Вскрикнув, Издающий Клич покатился по земле: огромный рог проткнул его парку и пригвоздил ее к промерзшей почве. Издающий Клич застонал, готовясь к худшему. Он изогнулся, боясь, что сейчас окончательно обессилеет. Но ничего больше не произошло. — Погляди-ка! Обернувшись, Издающий Клич увидел Прыгающего Зайца. Он шел к нему, удивленно качая головой. — Никогда такого не видел! — прибавил Поющий Волк, облизывая губы. — Он истек кровью до смерти! Издающий Клич отер с лица кровь и грязь. Он попытался подняться — но не тут-то было: бизоний рог прижимал его к земле. Животное вздрогнуло и затихло, только когда Издающий Клич ударил его еще раз. — Это все тот же наконечник! — Издающий Клич рассматривал копье, извлеченное из бизоньего бока. — Первое копье, из тех, что я бросил… Видишь, задело ребро и сломалось. — Он поднял обломок ребра, показывая всем, где именно раздробил его двояковыпуклый наконечник копья. Потом он указал на сам наконечник, притупившийся от удара. — Видишь, если заденет за ребро, уже ничем не помочь. Это надо запомнить. А вот это, — он показал второе копье, — никаких ребер не задело. Я метнул, оно вошло, а бизон только повернулся и пошел на меня. — Он с печальной гримасой поглядел на наконечник, все еще державшийся на конце обломка копья длиною в локоть. Он почесал голову: — Я и думать боюсь, что со мной было бы, проткни он меня своим рогом. Поэтому я и выдернул копье. Положим, это было безопаснее всего. Но это не выход. В том месте, где рукоятка соединяется с наконечником, копья получаются слишком толстые. Поэтому они не могут проткнуть зверя до конца. — Ну и что? — удивленно подняла бровь Зеленая Вода. — Что мы можем с этим поделать? — Переоденься-ка лучше, — усмехнулся Прыгающий Заяц, бросив взгляд на грязную, изношенную парку Издающего Клич, пропахшую кровью бизона. Издающий Клич нахмурился и, прищурившись, поглядел на него: — Нет уж, я лучше сделаю новые наконечники! Получше этих… — Всегда делали такие наконечники! — горячо возразил Поющий Волк. — Так их заведено делать! — Почему? — Потому что заведено! Издающий Клич, упершись рукой в подбородок, разглядывал наконечник. — Соединение с рукояткой — вот где загвоздка… Слишком толстое. — А я говорил тебе! — напомнил Прыгающий Заяц. — Можно делать рукоятки потоньше… — Тогда они будут слишком хрупкими. Наши копья и так легко ломаются. Береза и ива — деревья мягкие… — И приматывать рукоятку к наконечнику надо накрепко, не то он держаться не будет. Нет, на этом не выгадать. — Значит, остается одно — делать потоньше сами наконечники? — Издающий Клич подошел к огню и, прищурив один глаз, стал отмерять длину каменного острия. — Народ всегда делал наконечники по обычаю! — не унимался Поющий Волк. — Хватит с нас Бегущего-в-Свете и его выдумок. А теперь вы и оружие наше хотите изменить? — Ага, — отозвался Издающий Клич, разглядывая каменную заготовку. Он уже мысленно погрузился в работу. — Куда путь держим? Бегущий-в-Свете вскочил, схватившись за висящую у него на плече связку дротиков, и стал растерянно вглядываться в окружавшие его серые камни. — Будь я Дедушкой Белым Медведем, я бы тобой славно пообедала! — усмехнулась Обрубленная Ветвь раззявив беззубый рот. — Поглядеть на тебя — только на это и годишься. Зовешь себя охотником, а сам бредешь себе невесть куда, опустив глаза? Он почувствовал облегчение, испуганное выражение исчезло с его лица. — Что ты здесь делаешь? — Я? А ты что здесь делаешь? — хихикнула старуха и тут же стала падать, поскользнувшись на гладком камне. Вместо ответа он взял ее за руки, пытаясь поддержать. Ее ладони похожи были на дряхлых птиц. Тяжело опустившись на землю, она подняла свои глубоко посаженные карие глаза и сурово поглядела на него. — Идешь обратно? — спросил он, все еще опасаясь, что старуха привиделась ему, как все предыдущее. — Ноги болят. От купаний в заводи у Цапли я на десять лет помолодела. Потом, я уже побывала на Обновлении. Я станцевала там столько Благодарственных Танцев, что если Отец Солнце до сих пор не знает, как я ему признательна, он уже никогда не узнает. А больше мне там делать нечего. Он поглядел на ее серые космы. — А ты? Куда ты собрался? Он медлил с ответом. Он и сам толком не знал, куда идет, — лист на ветру, который носит по прихоти своей неведомая Сила. — Я… — Я бы сказала, что ты идешь по следам Народа, сказала она, испытующе глядя на него. — Далекая дорога, особенно для такой старухи, как я. Он опустил глаза, так сжав рукоятку дротика, что костяшки его пальцев побелели. — Сдаешься, да? Не выдержал? Не под силу воплотить свой Сон в явь? Побежишь плакаться, валяться Ногах у Кричащего Петухом? Хочешь стать посмешищем? — Это мое дело, Бабушка. — Пусть так. — Она оттолкнула его. — Тогда уходи. Получай свое. А мне еще есть чем заняться. Я еще не до конца свою жизнь прожила. Бегущий-в-Свете сжал зубы, чувствуя тяжесть на сердце. Он повернулся и побежал за ней следом. — Иди же, — ворчала она, неуклюже ковыляя своим путем, при каждом шаге припадая на одну ногу. — Валяйся в ногах у Кричащего Петухом. А я уж не пропаду. Я эти земли знаю как свои пять пальцев: я здесь хаживала, еще когда мать твоей матери титьку сосала. — Но я… — Что? Говори погромче, мальчик мой. Ветряная Женщина так долго дула мне в уши, что они еле слышат. — Я никогда не знал своей матери… — неуверенно сказал он. Только бы Обрубленная Ветвь еще немного поговорила с ним. Он так нуждался сейчас в поддержке. Ему нужны были силы, чтобы совершить то, что зрело в глубине его души. — Ты никогда… Ну конечно же нет! Она умерла, родив твоего глупого братца. Даже тогда у него все шло навыворот. Родился ногами вперед. Летящая-как-Чайка пыталась повернуть его, но… знаешь, случилось то, что случилось. Даже тогда от него были одни несчастья. А подрос — пошли несчастья большие. Я всегда надеялась: может, тебе удастся смягчить его буйный нрав, да, видно, зря. — Его буйство и неукротимость сильнее меня… — Ох, я знаю это. И Чайка знала. Она любила тебя за твою мягкость — ты напоминал ей ее погибшую дочь. Ты знаешь, что у нее была дочь, прежде чем она усыновила вас? Он покачал головой. — Да, девочка эта родилась чудной. Спинной хребет наружу, и на нем — ни кожи, ни костей. Такой уродец! И ножками не шевелила. Умерла довольно быстро, но Чайка успела к ней привязаться. Она-то рада была взять вас двоих: было чем заняться в тоске и молоко даром не пропало. — Внезапно Обрубленная Ветвь хмыкнула, хлопнув себя по бедру. — Она, помню, морщилась, когда твой братец кусал ей грудь. Зубки у него рано прорезались. Ничего, он их еще покажет. Бьюсь об заклад, что они у него отравленные! Он горько кивнул: — Он и меня бил — раз иди два. Она широко улыбнулась: — Он всех хоть раз, да бил. — Обрубленная Ветвь, — неловко начал он, — так ты знала, что я и Вороний Ловчий только наполовину из нашего Народа? Она пожала плечами, положив руку ему на плечо: — Некоторые из нас подозревали, но твоя мать ничего не говорила, а нам было все равно! — Как это «все равно»? — недоверчиво спросил он. — Ведь это же наши Враги! — Когда в народ приходит дитя — это счастливейший из всех дней. Это спасает нас, дает нам жизнь. Вы принадлежали нам, а не им. Мы хотели вашего рождения. Он глубоко вздохнул. В душе его шла борьба. Он старался преодолеть мучительный страх. Он растерялся и готов был расплакаться, как ребенок. Она искоса поглядела на него: — И долго это тебя беспокоило? Он взмахнул рукой: — С тех самых пор, как Цапля сказала мне об этом. — Ну так забудь. Когда ты прожил пять Долгих Светов и человеческая душа вошла в тебя, это была душа из нашего Народа, а не из Другого. — Но в моих жилах течет кровь Других. — Если это тебя так тревожит — что ж, пусть эта кровь станет тропой, что соединит два мира. — «Тропой, что соединит»… — Эти слова странно отозвались в его сознании. — Тропа… что… соединит… два… мира. — Рано или поздно нам наверняка придется встретиться с ними. Используй же свою кровь! Как Чайка — свое молоко… Он замолчал. Мысли его спутались; странные образы мелькали перед ним. Он представил себе паутину кровеносных сосудов, тянущуюся из его груди и оплетающую лагерь Других, и того высокого седовласого человека, что являлся ему во Сне. Паутина затягивала в себя. — Красная паутина… — прошептал он. — Я вижу… — Что? — пронзительным голосом спросила Обрубленная Ветвь. Видение вспыхнуло перед ним. Он стоял широко раскрыв глаза, вдыхая прохладный воздух. — Паутина, она растет как… — Что это значит? — Не понимаю. Только что появилось. — А ты хоть пытаешься разобраться, что значат твои видения? Он почувствовал в груди какую-то зияющую пустоту. Старуха спрашивала его, в состоянии ли он вообще принять на себя какую-то ответственность за возникающие перед ним отблески, разобраться в них поглубже, найти их корни. — Знаешь, почему ты не можешь понять своих видений? Я же знала по меньшей мере десяток Сновидцев! — Почему же? Она задвигала челюстями и покачала головой, выпучив покрасневшие глаза: — Голова у тебя забита всякой чушью, вот почему! Мыслишки глупые кишат — совсем как глисты в заднице у карибу. — Как же я могу их заглушить? — возразил он, задетый ее словами. А странные образы все мелькали перед глазами — помимо его воли. — Следи за своим язычком, юнец, — хмыкнула она. — А уж мы тебя научим. Он обиженно опустил глаза. Краска смущения залила его лицо. — Как ты учился охотиться? Тебе все показывал Меченый Коготь. Ты слушал истории — и видел зверей. У тебя были учителя. — Учителя… — Он вздохнул и закрыл глаза, чувствуя, как паутина судьбы оплетает его так туго, что он еле мог дышать. — Конечно учителя. Ведь Цапля предлагала тебе, да? Он кивнул. — Она лучше всех. Этот дурень — Кричащий Петухом — обычный шаман, обманщик. Вся его сила в том что он умеет выдавать выдумки за настоящие Сны. Конечно, он лечит, но это не настоящее целительство. Секретов он не знает. Помнишь, у Серой Глыбы болел зуб? Любой простак догадался бы проколоть нарыв и выпустить гной! — Но Народ все еще слушается его? Она вздохнула, раздраженно взмахнув крючковатой рукой, похожей на птичью лапу: — Они уже забыли, что такое настоящие Сновидцы. Я говорю тебе, мальчик мой, Сновидцев у нас больше нет. Не то что прежде… Может, это мир меняется. Но Народ забывает прошлое. Даже старики помнят все меньше и меньше. Эти молокососы — вроде Вороньего Ловчего, — они же и не знают, что такое настоящий Сон, какая в нем Сила! — Сила… Сила больше, чем была в войне Детей-Чудищ. Она кивнула: — Ты знаешь это, да? И при этом плетешься за Народом, идешь пресмыкаться перед этим старым дураком, хочешь отречься от всех своих видений, сделать вид, что ничего такого с тобой не было? Но ведь было же! И никуда не делось. Он обхватил себя руками, словно страшась исчезнуть, растворившись в вырывающейся из его груди необъятной Силе. — Я знаю. И это разрывает меня на части. Она облизала губы и поглядела на него, раскачиваясь взад-вперед: — Ну так решайся. У тебя только два пути. Ты можешь забыть все, вернуться, найти себе хорошую жену, занять достойное положение в роду… и надеяться, что на твой век хватит и что Другие не выпустят тебе кишки своими копьями. Или идти тем путем, который указал тебе Волк, — спасти Народ. — И потерять себя? — Нет, молодой дурень! Найти себя! Самое время решать. Ты как лиса, что видит два кроличьих хвоста зараз и не знает, за каким погнаться. Выбирай. Сейчас. Она опустила руки по швам, исподлобья глядя на него: — Легче тебе не будет. Только тяжелее. Ты будешь все откладывать и откладывать, заведешь жену и четверых детей — и никогда по-настоящему не разберешься в себе, а когда захочешь, будет уже поздно. Мысли его смешались окончательно. Старуха ждала, в глазах ее мерцал холодный огонь. На горизонте пробежала стайка волков — к югу. Он поморщился, поглядев на них, и почувствовал, как забилось его сердце. Намгновение он увидел мир их глазами. Он попытался вздохнуть, но в горле застыл сухой комок. — Идем, Бабушка, — медленно произнес он. В это мгновение он как будто вырвал с корнем и пустил на волю Ветряной Женщины всю свою прежнюю жизнь. Она кашлянула и, опершись на его плечо, пошла дальше по тропе — назад, в долину Цапли.24
Ледяной Огонь поежился, чувствуя, как чьи-то руки касаются его тела, чьи-то голоса проникают в его затуманенное сознание. — Проснись! — крикнул кто-то ему на ухо. Красный Кремень. Ни у кого больше нет такого скрипучего голоса. Он открыл глаза и увидел шкуры, свисающие с чьих-то плеч, и ноги опустившихся на землю людей. — Что случилось? — нетвердым голосом произнес он. Красный Кремень склонился над ним, чтобы лучше расслышать его слова. Над ним было синее небо, кое-где прореженное белыми облачками. Солнце стоит слева, совсем низко, значит, раннее утро. Голоса детей и женщин доносятся сзади… Выходит, лагерь у него за спиной. Вокруг — каменистая пустошь, поросшая полынью. А горизонт на юге весь багровый — как… как та паутина. Красный Кремень удивленно развел руками: — Сам не знаю. Ты опять пошел к холмам и при этом плакал. Потом ты повернулся и стал смотреть на солнце. А после вдруг закричал что есть мочи и стал махать руками, будто тебе досаждает какая-то надоедливая муха. — Ты как будто копья метал, — испуганно добавил Морж. — Словно боролся с кем-то… — Да, — ответил Ледяной Огонь. Кроваво-красная паутина опять встала перед его глазами. — Теперь я вспомнил. — Расскажи нам, — попросил его Красный Кремень. — Что ты увидел? — Красные нити, как будто паутина, тянулись сюда с юга. Там был Вражий Сновидец, он-то и запускал их сюда — словно паук какой-то. — Неужто они используют против нас колдовство? — спросил Бараний Хвост, задумчиво чертя по земле копьем. — Не стоит им пускаться на такое! — гневно воскликнул Жеребец. — Мы им покажем! Мы покажем, как поступает Мамонтовый Народ с теми, кто… — Нет, — ответил Ледяной Огонь, пытаясь сесть. Он все еще был под впечатлением Сна, но уже узнавал лица сидящих рядом с ним людей и старался взять себя в руки. — Это было не колдовство против нас. Я сам сначала испугался. Испугался этой паутины. Но потом… потом она оплела меня… и потащила, потащила на юг… к… — Он нахмурился и покачал головой. — Это опять та ведьма, о которой ты говорил? Она вытворяет все это с тобой? — Нет, не она. Ее я не чуял. — Тогда кто? Подумай, друг мой, — взмолился Красный Кремень. Ледяной Огонь закатил глаза и покачал головой: — Не могу… не могу вспомнить… Сон оборвался. — На юг! — Жеребец огляделся с предвкушающей улыбкой. — На врага! Ледяной Огонь поглядел на него. Странные предчувствия вновь овладели им. — Поверь, Жеребец, — сказал он, — все совсем не так, как тебе кажется. «Все не так, — подумал он, — когда Сила оплетает своей паутиной людские жизни и души».25
Обрубленная Ветвь и Бегущий-в-Свете взобрались на гребень, ограждавший владения Цапли. Старая Сновидица неподвижно стояла и глядела, как они спускаются. Внимание ее было приковано к Бегущему-в-Свете. Когда они приблизились, она перевела взгляд на Обрубленную Ветвь: — Вернулась? Хочешь, чтобы я наказала тебя, старуха? — Да заткнись ты, — пробормотала та. — Хочешь — убей меня, да только дай сперва искупаться в твоей горячей заводи, согреть мои старые косточки. Цапля хмыкнула: — Что ж, купайся. А я убью тебя, когда выдастся свободная минутка. — Может, прежде потолкуем? — мягко ответила Обрубленная Ветвь. — Кто еще так помнит былые дни, как мы с тобой? Я скучаю по ним. Лицо Цапли смягчилось. — Я тоже, — ответила она, опустив глаза. — И научи этого мальчика, как быть с видениями, которые роятся у него в голове. — Обрубленная Ветвь ткнула пальцем в Бегущего-в-Свете. — Он с ума сойдет, если не научиться в них разбираться. Сердце его вздрогнуло, когда он встретился глазами с Цаплей. Пламя, которого он не понимал, прожгло его до печенок. — Ты больше не Бегущий-в-Свете, ты знаешь это? — Да, — озабоченно сказал он. — Теперь знаю. Следующей ночью он, смущенный, растерянный, сидел перед костром Цапли. Легкие отблески огня ложились на стены чума. А из углов на него недоверчиво смотрели черепа, словно сомневаясь в его решимости. Он сидел, упершись подбородком в колени, и слушал старую колдунью. Уже три часа слушал он ее, но мало что понимал. С другой стороны костра молча сидела Обрубленная Ветвь, занятая приготовлением освежеванного зайца к обеду. — Волшебство? Его полно в мире. Но это не то, о чем ты думаешь, — говорила Цапля. — Я не могу заставить камень двинуться с места. Я не могу вдохнуть жизнь в мертвеца. Есть законы, на которых держится мир. Они исчезнут — и он распадется. Сновидец должен проникнуть внутрь мира, дать ему поглотить себя и исчезнуть в нем. — Она закинула голову, сурово поглядев на него: — Ты меня слушаешь? — Да. — Как ты думаешь, что случилось, когда ты позвал животных и они пришли на твой зов? — Они услышали, как я зову их, и… — Не правильно. — Цапля склонилась к нему и тяжело уставилась ему прямо в глаза. — Что тогда? — Они не тебя слышали. Они слышали свой собственный голос, звавший их умереть. — Что ты хочешь сказать? — растерянно спросил он, вороша пламя длинным прутом. — Я хочу сказать, что первейшее правило всякого волшебства, всякого Сна — это что все есть Единая Жизнь. — Быстрым и резким движением она подбросила в огонь еще один кусок дерева. Поднялись искры. Она ждала от него какого-то ответа, но мысли его совершенно смешались. Ему нечего было сказать. — Продолжай, — только и произнес он. — Ты видел, как мать кидает камнем в Дедушку Белого Медведя, если он хватает одного из ее детей? Он кивнул. — Зачем она делает это? — Чтобы спасти свое дитя. Цапля раздраженно плюнула в огонь: — Великий Мамонт, конечно же нет! Бегущий-в-Свете опустил голову. Что у нее на уме? Он задумался. — Я не… не понимаю. — Она делает это, чтобы спасти себя. — Но ведь Дедушка Белый Медведь схватил ее ребенка! — Ребенок — это и есть она сама, — возразила Цапля. — Люди иногда прикасаются к Единой Жизни, когда чувствуют себя неразрывно связанными с другими людьми или с местом. В этом-то все и дело. — Она широко развела руками и кольнула его своим пронзительным взглядом. — Потому-то и карибу пришли к тебе. В какое-то мгновение ты прикоснулся к Единому, и, когда ты попросил их прийти и отдать себя на съедение людям, они услышали свой собственный голос и пошли на него. — Но если есть Единая Жизнь, почему же не все чувствуют это? Почему не каждый может соприкоснуться с ней? Цапля окинула взглядом пещеру, наконец-то заметив Обрубленную Ветвь, которая тихонько сидела в уголке и жарила мясо. — Чтобы что-то понять, надо выбрать верную дорогу. Люди сами мешают себе видеть Сны своим неверием, они закрывают свои души Единому и не слышат его голоса. Если они прислушаются к себе, они услышат его, но человеку мешают стены, которыми он сам себя окружил. Так происходит с большинством. Истина слишком тяжела. Люди предпочитают занимать себя ничтожными заботами, болтовней, сведением счетов. — Но ведь люди отличаются от других тварей! — возразил Волчий Сновидец, задумчиво сплетая пальцы. — Никто больше не умеет пользоваться копьями для охоты. Или разводить огонь… Цапля дотянулась до побелевшего от времени черепа, стоявшего у стены: — Вот этот человеческий. Она взяла другой череп: — А этот медвежий. У обоих есть зубы, у обоих одинаковые кости… Только разной формы. Два глаза. Видишь? Один нос. Сними с медведя шкуру, и он будет совсем как человек. И у ног кости одинаковые. В общем, у животных все более или менее одинаковое — только кости разной формы, да еще у одних есть меховая шуба, а у других, как вот у людей к примеру, — нет. У тебя есть ногти. А у медведя — когти. А у карибу — копыта. Но это — мелочи. А по сути, разницы никакой нет. При этих словах лицо Обрубленной Ветви загорелось. — Есть сказание, — прошептала она, — что все твари земные сотворены были в один час из одной звездной пыли. Отец Солнце бросил нас с неба на землю и вдохнул в нас жизнь. Люди были самыми слабыми из всех. Отец Солнце забыл дать нам меховую шубу. Но карибу разрешили нам надевать на себя их мех и есть их мясо. Это был их дар братьям. У нас нет клыков, как у мамонтов. Но нам дарованы были руки, чтобы мы сделали себе оружие. — Я помню, Бабушка, — кивнул Волчий Сновидец. Цапля ткнула пальцем ему в лицо: — Помнишь? Какая же именно твоя часть помнит? Он указал на свой живот: — Печень. Я… — Ба! — возмущенно воскликнула она, рубанув пальцем воздух. — Я знаю, что Народ верит в это, но это не правда. Это мозги твои помнят — и Сон. — Почему ты так думаешь? Она подалась вперед, недовольно поджав губы: — Что случается с человеком, если ударить его по голове? Он теряет память. А если ему отрубить руку, он ничего не забудет! Если у него болит живот, мысли его от этого не меняются. А если у него заболит голова, он сразу начинает думать не так, как прежде. А уж если его ранить в голову как следует, он и вовсе становится дурачком. И у других тварей так же. Ударь карибу в голову — он умрет. Так что никаких сомнений быть не может. — Пожалуй, да… — Никаких «пожалуй»! Не гадай. Прислушивайся к себе. Учись. И не верь ничему, что тебе говорили. Задавай вопросы! Обрубленная Ветвь ощетинилась: — Ты хочешь сказать, что я не правду сказала насчет Отца Солнца и звездной пыли? Цапля лениво моргнула, будто не придавая значения ее словам: — Нет. На сей раз ты, против обыкновения, сказала дельную вещь. — Ах ты, старая ведьма! Да я… — Откуда ты все это знаешь? — перебил их Волчий Сновидец. Страх охватил его душу. Что же это он делает? Ведь так, поучившись у Цапли, он окончательно порвет связь с миром, который любил! — Почему другие не знают? Цапля еще раз шикнула на Обрубленную Ветвь и задумчиво пожала плечами: — Когда люди живут большим лагерем, ни у кого нет времени как следует задуматься. Нужны шкуры — надо дубить их, нужно мясо — надо охотиться, нужен мох на топливо — надо собирать его. У людей рождаются дети, и они то болеют, то дерутся, то вечно чем-то интересуются. А у Сновидца голова должна быть свободна. Он не должен думать о мелких сварах, не должен заботиться о пустяках. — Она почесала нос. — Здесь… пока Народ не вернулся, ты можешь погрузиться в себя, слушать, чувствовать. Весь мир течет вокруг тебя. Земля дышит, звери спешат своим путем. Времена года, дни, часы — и все это проходит. И все неразделимо. Там, куда падает мамонтовый помет, вырастает трава. Ветер разносит зерна. Мамонт ест траву и оставляет помет. Это знают все люди, но никто не понимает, что все это значит. Кто будет думать о Едином, когда трое детей просят есть, а в углу чума кто-то рассказывает смешные байки? — Значит, все, что мне нужно, — это одиночество? — недоверчиво спросил он. Как-то слишком легко это получалось! Цапля в ответ рассмеялась: — Все, что тебе нужно, — это стать свободным. — А как это сделать? Она надменно хмыкнула: — Сначала научись ходить. — Ходить? — пораженно спросил он. — Разумеется, а потом придет время учиться Танцевать. — Танцевать? — Ага. А потом ты научишься прекращать Танец так, чтобы суметь с хорошей точки поглядеть на Танцующего. Он покачал головой: — О чем ты толкуешь? Я ни слова не пойму! — О Единой Жизни. Все есть единый Танец, и ты должен почуять это прежде, чем поймешь умом. — И ты считаешь, что я не умею ходить? Она снова хмыкнула: — Волчий Сновидец, ты даже ползать пока что не Умеешь! Он задумался, теребя мех, оторачивающий его парку, и собирая его в пучок. — Ты меня научишь? — А ты готов учиться? Во рту у него стало как-то непривычно сухо. Готов ли он? — Да. — Идем! — Она встала, хрустнув больными суставами, подошла к пологу, закрывавшему вход в пещеру и распахнула его. Когда он выходил из пещеры, ему показалось, что пустые глазницы волчьего черепа сердито на него смотрят. Он упрямо сжал кулаки. Ничего, он научится, всему научится! Цапля повела его на вершину гребня. Они стояли прямо над горячими ключами. Вода струйками била из-под земли, шипя и пузырясь. Вокруг стояла ночь. Она расстелила плащ на камне: — Садись. Не уходи отсюда, пока я не приду за тобой. Все, что ты должен обрести, — в тебе самом. Попытайся услышать тишину, звучащую сквозь шум. Он недоверчиво покосился: — Какая здесь тишина? Здесь все звенит и грохочет. Он увидел, как в тусклом свете Звездного Народа блеснули ее редкие зубы. Она положила руки на колени и взглянула сквозь ряды пологих холмов на дальние хребты: — Ты думаешь, там есть ход? Он поглядел вслед за ней на ледяные пики. Легкая горечь проснулась в его сердце. — Да. — Сначала найди ход в своем сердце — тогда ты найдешь его в Леднике. Он на мгновение зажмурился. Все же он не до конца ей верил. — Однако это непонятно. Единая Жизнь, Танец, Проход… Что ты всем этим хочешь сказать? — Это все одно и то же. Все есть ничто, — с каким-то неожиданным весельем произнесла она. Он удивленно поднял бровь: — Да ты рехнулась. Цапля похлопала его по плечу: — Конечно. И тебе то же предстоит. Садись. Слушай. Выкинь из головы все слова. Никаких мыслей. Никаких образов. Ты должен очистить свой разум, сделать его пустым — тогда можно будет наполнить его вновь. Как сейчас? Хорошо? Он кивнул: — Да. Будто голос, что звучал во мне, умолк. — Я так и думала, что ты это скажешь. — Она повернулась и пошла прочь. В темноте были слышны только ее шаги. Обернувшись, она прибавила: — И помни: У тебя есть только один враг — ты сам. Волчий Сновидец с сомнением теребил подбородок, глядя на серебрящуюся в лунном свете струю. — Ладно, — вздохнул он. — Попробуем. Он закрыл глаза, и все слова в его сознании умолкли, вытесненные шумом горячих ключей. Это оказалось легко… Всего-то навсего полдюжины сердечных ударов. А потом слова вернулись к нему. События прежней жизни вспыхивали в его сознании. Обрывки каких-то разговоров липли к нему. Звуки льющейся воды исчезали в их борьбе. Ничего не помогало. Только ночной холодок и неудобный камень, на котором он сидел, — вот и все союзники в этой безмолвной ночной схватке, схватке с самим собой. Лицо Пляшущей Лисы вставало перед ним. Он чувствовал смущение, горечь и мучительное желание увидеть ее вновь. Он пытался отогнать этот образ, но душа его разрывалась от боли. Он слышал голос Чайки, нежный, утешающий. Грезы все продолжались, все новые скрытые, таимые от самого себя мысли и воспоминания пробуждались в нем. Он вспоминал слова Цапли: «Твой единственный враг — ты сам», вновь и вновь пытаясь совладать с собой. Спина его болела. Он начал чувствовать голод. Так прошли долгие часы. Он с удивлением увидел, что уже рассветает. На небе появились красные и голубые просветы. Он в отчаянии пытался заставить себя не думать о предстоящем дне. Но воображение уносило его все дальше. Мягкий ветерок доносил знакомые голоса. Между тем тело его онемело, а под ложечкой все сильнее сосало от голода. Он чувствовал себя все хуже. Он сам не заметил, как его стало кренить на сторону. Разбудили его мошки. — Хорошенький же из тебя Сновидец! — пожурил он себя. Он готов был стонать от изнеможения. В ярости он прихлопнул назойливое насекомое и раздавил его трепыхающиеся останки. Рассвело. Где же Цапля? Неужели забыла о нем? Может, пойти поискать ее? — Нет, я не должен уходить отсюда. Солнце жгло его, жажда становилась нестерпимой. Насекомые все гуще слетались на запах его пота. Они стояли вокруг него шевелящимся облаком. Черные мухи и москиты сосали его кровь. Комары заползали к нему в нос, впивались в шею и спину. Он в отчаянии повернулся, пытаясь закрыть голову капюшоном. Сладкое забвение… Его разбудил резкий удар под ребра. Уже стемнело. Багровая полоска стояла над горизонтом на западе. — Заснул? — спросила Цапля, глядя на его раздувшееся от комариных укусов лицо. — Ты видел Сон? — Да… Это опять был… — Но ты хотя бы обрел тишину? — Здесь нет тишины! — отчаянно закричал он. — Великий Мамонт, ты еще хуже, чем я думала. — Она повернулась и пошла прочь. Он нетвердым шагом пошел следом за ней, удрученный, униженный, чувствуя себя последним ничтожеством.26
Пляшущая Лиса и Кого-ток сидели вдвоем у подножия высокого базальтового гребня. Склоны его были почти сплошь покрыты черными каменными глыбами; в редких просветах между ними проглядывали зеленые лоскутки травы. В затянутом облаками небе кружил орел, временами опускаясь пониже и бросая любопытный взгляд на двух беседующих женщин. — Не очень-то хорошо вышло. — Пляшущая Лиса разглядывала наконечник стрелы, который она мастерила. Наконечник был весь в мелких чешуйках, блестящих на солнце. Кусок базальта, отколотый от скалы, плохо поддавался обработке — не то что цветные сланцы и крупнозернистый кварц, которыми пользовался Издающий Клич. — Сойдет Сгодится и так. Это неплохой наконечник, Лиса. Только заостри получше края, чтобы он хорошо входил в тело зверя. Теперь надо закрепить его на рукояти. Я помню, что говаривал мой непутевый муженек: «Если сделать связку слишком толстой, копье зависнет и не войдет в зверя как надо». Копья покойничек делать умел — тут уж надо отдать ему справедливость. Но при том, девочка моя, не забудь: сделаешь крепление слабым — и наконечник, ударившись о кожу, свернется на сторону. Пляшущая Лиса, нахмурившись, поднесла ко рту порезанную руку и стала сосать задетое место. Обычный для такой работы порез: она загнала острую чешуйку в промежуток между большим и указательным пальцем. У ног ее лежали отходы, в том числе немало почти готовых наконечников, которые она испортила, слишком сильно резанув. Она снова подняла наконечник и усмехнулась. — А сейчас, — сказала старуха, — надо вдохнуть в этот наконечник жизнь. Надо вызвать его к жизни, чтобы он знал, что должен войти поглубже в тело зверя и выпить его жизнь. Вложи в это всю душу, девочка моя! Пой! Пляшущая Лиса кивнула и запела, чувствуя, как вся Сила ее души переходит на острие копья. Она смочила наконечник кровью из своей порезанной руки. Ей хотелось самой превратиться в этот черный камень. — Теперь пора приняться за рукоятку и крепление, — объясняла Кого-ток. — Твоя Сила должна войти во всю вещь, а не только в одну ее часть. Без крепкой прямой рукоятки любой наконечник без толку. Без наконечника какая польза от рукоятки? Надо сделать крепление из сухожилий. Потом как следует вставить основание наконечника в пазы, стесать все лишние выступы… Это важно… И еще следи, чтобы копье летело прямо и не падало раньше времени. — Я и не догадывалась, как это сложно! Кого-ток почесала свой мясистый нос: — Представь себе, что это — мужчина и женщина Крепление копья — это как брак. Оно соединяет разные области Силы, скрепляет вместе души камня, дерева, зверя и птицы. Единение всего — это и есть Сила. Мужское и женское вместе, понимаешь? Пляшущая Лиса рассеянно поглядела на копье. — Так и я соединюсь однажды с Бегущим-в-Свете, — прошептала она. — Все не можешь выкинуть его из головы, да? Пляшущая Лиса откинула с лица прядь волос, с тоской поглядев на юг. — Нет, Бабушка, не могу. Он снится мне каждую ночь, без него мне холодно и одиноко. Я слышу его голос, чувствую его руки. — Что ж, до Обновления осталось недолго. Там ты встретишь его. Лиса тяжело вздохнула: — Надеюсь… — Затем ты и ушла на волю? После всех этих трудов, после того как ты научилась опираться только на саму себя, — ты опять пойдешь в жены к мужчине? Пляшущая Лиса пожала плечами — узкими, но не по-женски мускулистыми: — Если я выжила одна, то уж с ним-то вместе я всяко не пропаду. Что ж здесь плохого? Старуха задумчиво ощупывала языком свой беззубый рот, глядя на темнеющее небо. Уже зажигались первые звезды. — Сказать по правде, дитя мое, сама не знаю. Не будет детей — не будет Народа. Но если ты родишь ребенка, ты не сможешь охотиться, как сейчас. Мужчины-то — люди свободные. Им нет нужды сидеть на месте и оборонять своих детенышей. А нам приходится… — А ты разве не сможешь позаботиться о моем ребенке, пока я охочусь? Кого-ток улыбнулась: — Конечно позабочусь. Но я не вечно буду рядом. Пляшущая Лиса задумчиво кивнула: — Ну что ж, как-то охотиться я смогу и с ребенком, даже без помощи. Я смогу загонять зверя в ущелье — как мы делали с бизоном. Или устраивать ямы-ловушки для карибу, как ты меня учила. Я смогу выкуривать из нор земляных белок, ловить зайцев и мышей, разорять птичьи гнезда. Мне не нужно будет целыми днями красться за дичью, как мужчине. — А куда денется ребенок, когда ты делаешь это? — Если охота небольшая, я смогу носить его на спице. А не выйдет — буду оставлять в каком-нибудь безопасном месте, а потом… — Что ж, можно и так, — покосилась старуха. — Но поразмысли вот о чем. Вдруг ты будешь охотиться одна, оплошаешь, и тебя прибьет раненый бизон. Видишь, не так все просто. Если мужчина погиб, охотясь, его детки остаются дома в безопасности. А если ты погибнешь — и ребенок с тобой… — Тогда я договорюсь с другими женщинами — пусть поберегут мое дитя, пока я охочусь, — покачала головой Лиса. — Или вовсе не заведешь детей. — Кого-ток уставилась на нее, вцепившись руками в колени. — А с Народом что будет? — Я хочу только одного — любить Бегущего-в-Свете и быть с ним рядом. Почему я должна жертвовать моей свободой? — Потому что Отец Солнце сотворил мужчин и женщин разными. Скажи-ка мне, что если Бегущий-в-Свете возьмет да и уйдет за холмы? Что тогда, а? Сколько ночей вы не будете спать под одним плащом? Пляшущая Лиса опустила глаза. — Вот то-то и оно. В том-то и все горе, девочка моя. Все живое стремится к браку. Это в нас всех сидит. Мужчины еще хуже женщин. Так и норовят засунуть в тебя свою штучку. Но и женщины часто не лучше — молодые женщины, когда они влюблены. Уж такими сотворил нас Отец Солнце. — И это отнимает у нас свободу? — Так уж выходит. — Кого-ток пожала плечами. — Еще спасибо Отцу Солнцу, что ему хватило мудрости доверить нам вынашивать и рожать детей. И подумать страшно, что было бы, поручи он деторождение этим глупым мужчинам. Едва Отец Солнце вдохнул в нас жизнь, как люди вымерли бы от их тупости. Пляшущая Лиса рассеянно водила пальцем по острию копья. «Смогу ли я быть рядом с ним? А если бы пришлось видеть его каждый день, но издалека, — вынесла бы я такое? Смогла бы я сама, по доброй воле, отказаться от Бегущего-в-Свете, чтобы жить здесь на свободе?» Она глубоко вздохнула и поглядела на солнце. Час Обновления еще приблизился. Тяжело было у нее на сердце. — Ради него, — прошептала она, — я от всего откажусь. Кого-ток кивнула: — Может, ты и глупо поступаешь… Но я тебя понимаю! Он и вообразить себе не мог такого лета. Синий Небесный Человек целыми днями безмятежно глядел на них со своих высот, и лишь редкие облачка скрывали его огромное брюхо. Мошки, комары и москиты тучами кружились над зелеными лугами. На камнях, над желтыми берегами ручья, пробивались молодые березки и ивы. Обрубленная Ветвь, умиротворенно улыбаясь солнечным лучам, собирала в свою кожаную сумку травки и мох — что ни обед, то пиршество! Нежные цветы качались при легком дуновении ветерка, обещая хороший урожай боярышника. В тени берез и ив зеленели побеги щавеля и ревеня. В небе парили стаи уток и гусей, а временами одинокие вороны. С востока залетали кроншнепы. Высоко в синем просторе кружили орлы. Волчий Сновидец плавал в заводи у самого ключа. Спасибо струе гейзера — она отгоняет комаров и мошек! Вчера он ходил вместе с Цаплей к Большой Реке. Шум воды потряс его до глубины души. Что за сила, что за мощь! Как будто вся земля отдалась во власть этому неуемному, полному песка и ила потоку! — Никогда еще вода не поднималась так высоко, — прошептала Цапля, глядя на бурлящие волны. — Никогда. — Откуда же это взялось? Она обернулась и сурово поглядела на него: — Это все твой Великий Ледник, Волчий Сновидец. Неужто Великий Ледник так тает? Только Соленые Воды так необъятны, но они спокойны, они не бурлят так, как эта река, текущая на север. Он погрузился в горячую воду заводи и вновь попытался очистить свое сознание. Умиротворение наполнило его душу. Внутренняя борьба почти утихла. С каждой новой попыткой промежутки тишины были все дольше. Цапле хватало терпения. — Даже ребенок не за один день учится ходить, — напоминала она. Вода плавно обтекала его тело, мягкими волнами ударялась ему в уши, нежила его. Пение воды заглушало человеческую речь. Шум исчезал в забытье и покое — в покое, полном чистейшего молчания. Каким-то образом он почувствовал ее присутствие и поднял голову, чтобы увидеть ее без одежды. Даже в старости Цапля была хороша собой. Ее груди, хотя и обвисшие от возраста, все еще были привлекательны, так же как ее плоский живот никогда не рожавшей женщины. А уж о таких стройных руках и ногах мечтала бы любая красавица! А Пляшущая Лиса? Как она будет выглядеть в возрасте Цапли? Он попытался вызвать в сознании ее образ. Бедра ее двигались, глаза обещали счастье… Его охватило влечение. Плоть его возбудилась. Он представлял себе, как плывет она по этой заводи, легко и свободно, словно летящая чайка, как отливают на солнце ее иссиня-черные волосы, широкими волнами падая на покатые плечи, как стекают капли воды с ее загорелой спины, как набухают ее груди. Вот она приближается к нему, легко касается его рукой… Он поворачивается к ней, обнимает ее, их ноги переплетаются. Сейчас, сейчас она откроет ему свое лоно — и тогда… — Что у тебя на уме? — спросила Цапля, прервав его мечты. От неожиданности он хлебнул воды, закашлялся и, потеряв равновесие, опрокинулся на спину. Цапля бросила взгляд на торчащую из воды мужскую плоть Волчьего Сновидца. В глазах ее вспыхнул недобрый огонек. — Нет уж, для этого я старовата… Даже с таким красавчиком, как ты. Он покраснел и нырнул глубже под воду, желая скрыть свой позор. Она засмеялась и тоже нырнула; ему пришлось еще раз повернуться, чтобы спрятать от нее свое сокровище. Наконец ее голова появилась над поверхностью воды. Моргая, она отерла с лица мелкие капли. — Я все же мужчина! — объяснил он, скрывая замешательство под личиной гнева. — Тут уж никакие Сновидения не помогут. — Да уж конечно, ты мужчина! — сухо кашлянула она. — Кажется, у всех вас Только одно на уме! — Помолчав, она добавила: — Но уж прости старуху! Когда люди совокупляются, это — часть Танца. Стоя по подбородок в воде, он руками создавал вокруг себя волны, стараясь таким образом скрыть от глаз Цапли свое тело. Постепенно страсть его охладилась; он почувствовал себя лучше. — Я не о тебе думал. Она села на камень, оставаясь по пояс в воде. — А, о молодой женщине? — Она оглянулась на ивы еле видные отсюда сквозь струи гейзера. — Женщина эта ждет тебя? — Нет… Кричащий Петухом взял ее в жены. — Он залился краской смущения. — Она поела волчьего мяса, приняла мой Сон… но ушла с ним. Жена не должна… — Уходить с другим мужчиной, — закончила она. — Не должна, но могла бы… — Это принесло бы ей бесчестье. Она бы никогда… — Скорее она боялась Кричащего Петухом. Страхом он и держал ее. — Цапля выжала мокрые волосы. — Что это я вижу у тебя в глазах? Несчастная любовь? — Не надо об этом, — оборвал он. Боль разлуки с Пляшущей Лисой снова обожгла его. Цапля кивнула: — Я не хочу ранить тебя… Ее любовь — это твое бремя. — Бремя? — удивился он. — Да это мое единственное утешение. — Думаю, скоро ты будешь смотреть на это иначе. — Разве сама ты никогда не любила? А твой Медвежий Охотник? — выпалил он и тут же пожалел о сказанном. Она задумчиво поглядела на него и, немного помолчав, ответила: — Да, любила. Все бы для него отдала. Хотела убить Обрубленную Ветвь, когда она увела его от меня. — Почему же ты не вернулась? И… да ведь с твоей красотой ты бы могла найти себе любого… любой мужчина согласился бы поселиться здесь с тобой. Она покачала головой и вздохнула: — Нет, никаких мужчин. — Поглядев на небо, она безмолвно пошевелила губами, а потом произнесла: — Волчий Сновидец, ты должен это знать. Сны — настоящие Сны — не оставляют места для любви. Когда мужчина и женщина вдвоем, они — часть друг друга. Радости и беды другого становятся твоими. Рождаются дети. Этого не миновать. Дети требуют заботы — и больше уже ни на что не остается сил. Чтобы превратить дитя из звереныша в человеческое существо, нужна тяжкая работа. Дети не могут ждать, они требуют тебя сию минуту. И уж тут не до Снов, коли ребенок хочет есть, или задает вопрос, или порезался острым камешком. — Потому ты так и осталась здесь? — Потому и осталась. Ни мужчин, ни забот. Здесь я наедине с моими мыслями и Снами. Я решила это, когда Медвежий Охотник сошелся с Обрубленной Ветвью. — Она грустно улыбнулась: — Тогда мне было очень трудно, ведь я была молодая. Я не хотела больше видеть его… и ее. — А теперь она здесь. Цапля встряхнула головой: — Это все было давно. Долгая Тьма много раз сменилась с тех пор, как он умер. И я, и Обрубленная Ветвь — мы обе изменились. И еще — она привела ко мне другого человека. Который для меня поважней всех любовников, что были у меня и могли бы быть. Гадать-то можно сколько угодно, что бы случилось, если бы да кабы… Но на самом-то деле все это было предопределено. Может, ты позвал меня еще тогда, до своего рождения. Он нахмурился и поднялся на камень рядом с ней. — А ты уверена, что это я был в твоем Сне? Она вздохнула всей грудью: — Ты сейчас важен для Народа, как никто. Может, мы все умрем, если ты не найдешь этот проход в Великом Леднике. Беспокойство охватило его. Ерзая на щербатом камне, он спросил: — А как же быть с Пляшущей Лисой? Она занимает все мои мысли. Я не могу сосредото…. — Тебе выбирать, Волчий Сновидец. — Ее карие глаза были непроницаемы. — Тебе дано многое. Дар твой могуч. Я вижу, как ты меняешься. Того человека, которого она помнит, больше нет. Когда вы встретитесь, она тебя не узнает. Поймет ли она, в чем дело? И захочешь ли ты сам вернуться к тому, что было до Снов? — Скажи мне ты. Ты прошла через это. — У меня нет для тебя готового ответа, но видеть Сон — это все равно что наесться священной травы. Один раз попробуешь — и уже не отвыкнешь. Это наполняет тебя, ведет тебя, правит тобой… — Всегда? И не будет времени даже… Он нахмурился и погрузился в раздумья. — Тяжелая цена за… — Страшная цена! Он сидел упершись в колено подбородком и не мигая глядел в ее полные печали глаза. Седые мокрые космы спадали ей на грудь. Она печально улыбалась. — Стоит ли этого спасение Народа?27
Побеги молодых берез и ив проглядывали сквозь горячий пар, поднимавшийся от ключей, и тянулись в ярко-синее небо. Желтовато-зеленые лишайники, облепившие прибрежные камни, блестели в золотых лучах солнца. Волчий Сновидец отбросил со лба потные пряди волос. Лицо его тоже блестело от пота. Он с любопытством глядел на Обрубленную Ветвь, давившую плоским камнем высушенные тела земляных белок. Полученный таким образом порошок она смешивала с давленными ягодами и все это запихивала горстями в кишку карибу, то и дело подливая туда горячего жира. Она все заталкивала прутиком эту смесь в кишку, пока та не наполнилась. А его одолевали тревожные раздумья. Они опять охотились, погружаясь в Сон и вызывая карибу. И в это мгновение ему показалось, что он слышит какой-то отзвук голоса Единого. Но вправду ли это было? Не почудилось ли ему? Он услышал сзади шаги ступающей по камням Цапли и, повернувшись, улыбнулся ей. — Идем, — сказала она, приглашая его в свою пещеру. Она кинула ему новый плащ из отлично выделанной кожи; он успел поймать его на лету. — Мухи улетают Мороз спугнул их. Сколько дней ты не ел? — Три. — Продолжай. Еще по меньшей мере один день. Вспоминай Танец. Погружайся в Сон. Он накинул плащ и опустил глаза. Он боялся смотреть на нее. — В этот раз я все время сам вызывал их, правда? Она задумчиво поглядела на него: — Я ничего не делала. Ты позвал их. Они пришли. На зиму нам мяса хватит. И жира для холодов тоже. — Мне показалось… — Он замялся. А вдруг это была ошибка и она засмеет его? — Что? — Было мгновение, когда мне показалось, что я слышу дыхание Единого. — Как это звучало? — Собственно… это никак не звучало. Она криво улыбнулась: — Тогда, может быть, ты и впрямь слышал это. То, что мы называем «голосом», есть и у животных. Но разве там, в глубине, существует что-то подобное? — Глаза ее затуманились, и она отослала его прочь движением руки. — Иди и погрузись в Сон. Думай об этом. О том, что ты услышал. С нелегким сердцем вышел он на свет и направился на запад, в сторону заледенелых горных вершин. Она всегда так делала, заставляя его самого разбираться в том, что было действительно важно… и не имело простого ответа. Действительно ли олени пришли на его зов? Слышал ли он на самом деле голос Единого, голос Единой Жизни? Или они просто случайно забрели в его ловушку? Где истина? В этом году чумы выглядели невзрачно — они разрушились, износились, и с наступлением лета их едва подлатали. Пляшущая Лиса медленно ступала по тропе, за ней ковыляла старуха Кого-ток. Последнее время она заметно ослабела. Со дней голода, когда они покинули лагерь Бизоньей Спины, что-то в ее душе увяло. С огромным трудом ступала она по холмистой дороге, похожая на призрак в обрывках оленьих шкур. Перед ними раскинулся лагерь — на краю болотистой равнины, среди мелких озер, там и сям мелькавших к северу до самого горизонта, окутанного зеленоватой дымкой. Этим летом здесь было не продохнуть от комаров и москитов. На востоке бурным потоком текла Большая Река, затопляя свои берега и поглощая близлежащие озерца. К югу от лагеря начинались холмы, у горизонта сливавшиеся с предгорьями большого западного хребта. На террасе, возвышавшейся над болотистой равниной, стояли, отдельно от других, несколько чумов. От них поднимался в небо голубой дымок. Запахи жареного мяса, псины и гниющих отбросов поднимались в небо. У одного из чумов сушилась рыба; мальчишка охранял ее от собак. Люди сидели кучками у костров и оживленно беседовали. — Не жди меня, — слабым, чуть слышным голосом произнесла Кого-ток. — Иди ищи своего Бегущего-в-Свете. Пляшущая Лиса с легкой улыбкой на устах стала спускаться в долину — и вдруг остановилась, почуяв холодок в сердце. — Почему ты остановилась? — Кричащий Петухом. Он тоже будет здесь. И все остальные, кто выжил. Можно вообразить себе, что он здесь обо мне порассказал. Нет уж, Бабушка, лучше будет, если ты пойдешь со мной. Кого-ток покосилась на нее уголком глаза: — Одна боишься, а? Пляшущая Лиса смущенно покраснела: — Я… Может, и боюсь. Все равно, что бы я ни чувствовала, лучше, если мы пойдем вместе. Это… это будет приличнее. «Зачем я лгу?» Первыми заметили их собаки. Они ощетинились и принялись что было мочи рычать и тявкать. Пляшущей Лисе пришлось отгонять их копьем. На шум сбежались дети, крича: — Кто идет? Кто идет? — Это Кого-ток, — сказала она. — А я Пляшущая Лиса. Мальчик постарше, который, видно, был у них за вожака, при этих словах нахмурился. Отогнав одну из больших собак прочь с дороги, он спросил: — Так ты есть проклятая жена Кричащего Петухом? Пляшущая Лиса застыла. — Я и есть. Мальчик прищурился: — И ты хочешь быть на Обновлении? А твоя заклятая душа не принесет нам несчастья? Не накличет на нас Других или хворь какую? — Да кто ты такой, молокосос? — прошипела из-за плеча Лисы старуха. — Вздумал учить нас? — Она пнула мальчика своей тонкой, как палка, ногой; тот отскочил, широко раскрыв глаза от удивления. — Извини, — промямлил он. — Прости, Бабушка. Тебя я в виду не имел. Я только… только… — Только вел себя как дикий звереныш! — бросила ему старуха. — Ох, слышали бы твои родители! Ничего, уж я им расскажу. Они тебя поучат уму-разуму. Год был трудный, но это не повод, чтобы эдакие мальцы забывали все правила и пакостили, как глисты в заднице у Народа! Мальчик быстренько дал деру, вне себя от стыда. Остальные разок со страхом и любопытством взглянули на вновь прибывших — и мгновение спустя последовали за ним. — Смотри, как все наслышаны о моем позоре, — вздохнула Пляшущая Лиса. — Хорошего мало… Кого-ток участливо поглядела на нее: — Ты ведь знала, что так будет. Но не горюй. По вине Кричащего Петухом погибло столько народу, что сейчас люди наверняка не очень-то верят в его проклятия. — Поглядим. Они пошли между рядами чумов. Сотни незнакомых лиц встречались им по пути. — Смотри-ка, — сказала старуха, указывая на один из костров, — никак Поющий Волк и Издающий Клич? Лиса, затаив дыхание, скользила глазами по лицам, ища Бегущего-в-Свете. — Я не вижу… — Я тоже. Но два его родича, как видишь, живы и здоровы. Лиса широко улыбнулась. Значит, Бегущий-в-Свете спас их! Она гордилась им. — В самом деле! Кого-ток в ответ что-то прошамкала себе под нос. Видно, и она от души радовалась. — Давай поищем твоего героя. Может, он пустит нас к себе в чум? Как ты думаешь, пригодится ему старушонка вроде меня — прибраться, стряпать, детишкам сказки рассказывать? Пляшущая Лиса, улыбнувшись, погладила ее по плечу: — Конечно. Ведь он сирота после смерти Чайки. Подойдя к чуму Издающего Клич, они учтиво окликнули находящихся внутри. В ответ из-за полога выглянула Зеленая Вода. Вокруг нее вилась целая стая мух. Завидев их, жена Издающего Клич улыбнулась: — Пляшущая Лиса! — Зеленая Вода… Вы живы. Значит, Волчий Сон — это не обман? Зеленая Вода крепко обняла сперва ее, потом старуху. Она отступила на несколько шагов, с головы до ног рассматривая Пляшущую Лису. Ее широкое лицо радостно светилось. — Да, Сон спас нас. А насчет хода в Ледник — кто его знает? Зато мы нашли райское место, где нет Других. Глаза Пляшущей Лисы загорелись надеждой. — А Бегущий-в-Свете? — Его здесь нет. — Нет… — Ее сердце оборвалось. Зеленая Вода молча взяла ее за руку и ввела в свой низенький чум. — Он остался учиться у старой Цапли, чтобы стать великим Сновидцем. — У Цапли! — ошеломленно воскликнула Кого-ток. — Да, это не сказка, она и вправду есть, — кивнула Зеленая Вода. Они уселись на толстые шкуры. Пляшущая Лиса растерянно поглядела на старуху. Казалось, та знала и скрывала какой-то лишь ей известный секрет. — Зачем он остался с ней? Ведь он и так уже великий Сновидец! Зеленая Вода поглядела на нее с серьезным и торжественным видом: — Он хочет стать таким же великим, как Цапля. Или даже еще выше… Старуха вцепилась кривыми, сморщенными руками себе в колени. Она встретилась глазами с Пляшущей Лисой, и во взгляде ее был вызов. — Коли так, девочка, у него никогда не будет времени для тебя. — Я не… — Сны! — прошипела старуха, глядя куда-то в пространство. — Настоящие Вещие Сны! Народу нужны Сновидцы! Столько Долгих Светов у нас их не было… Но кто… кто мог подумать, что это будет Бегущий-в-Свете? — Но я не… Кого-ток словно очнулась, вернувшись к действительности: — Да уж конечно, ты не будешь! Девочка моя, если он готовится быть Сновидцем, он должен посвятить этому себя целиком. Конечно, он узнает тебя, если вы увидитесь, и, если ты и впрямь ему дорога, может даже отказаться ради тебя от своих Снов. Но только помни, Лиса. Даже если ты вернешь его себе, даже если станешь его женой, все равно он уже никогда не станет твоим до конца. Никогда. Как будто чья-то холодная рука коснулась ее сердца. — Почему? — Потому что видения поглощают душу Сновидца и уже никогда ее не отпускают.28
Остроконечные каменные глыбы ограждали маленький лагерь, уходя в холодное ночное небо. В трещинах росли небольшие кусты; Листья их серебрились в звездном свете. Пятеро высоких, длинноногих мужчин, одетых в шкуры, прогуливались между скалами. Капюшоны их плащей украшали белесые глаза волков, лисиц и орлов. Они были подпоясаны широкими ремнями, вырезанными из шкур, мамонта. В руках они держали длинные копья, украшенные орлиными перьями. Глаза их блестели, как у охотников, высматривающих добычу. Они не видели Вороньего Ловчего и других юношей спрятавшихся за выступами скал. Эти воины были могучи, но беспечны и расхаживали ничего не боясь, высоко подняв головы. Сердце Вороньего Ловчего напряженно билось, каждая жилка его трепетала от ожидания. Сейчас, сейчас… Еще совсем немного. Первый из пяти мужчин идет прямиком в ловушку… Еще немного. Никто из них не уйдет. Рот Вороньего Ловчего пересох от страха, пульс его колотился, как бешеный, но он испытывал радостное возбуждение. Перед ним были враги его Народа, жестокие убийцы, Другие. Сейчас, по крайней мере, им удастся отомстить. Если все завершится благополучно, Народ утвердит себя, но под его, Вороньего Ловчего, властью. Он еще совсем молод, но уже вступает в мир власти, мир могущества, для которого он предназначен. Чувство собственной непобедимости, предчувствие побед воспламеняли его грудь. — Ш-шш! — прошипел он Прыгающему Зайцу, неосторожно ступившему на щербатый камень. Последний Другой вошел в теснину, где расположилась засада. Вороний Ловчий напряг мускулы и вскочил на ноги. А уж метать копье он умел — опыт у него был немалый. Острый наконечник вошел прямо в грудь врага. Тот повернулся, закричал «нет!», затем поежился, уронил свой атлатл и с растерянным лицом свалился на землю. Четверо остальных растерянно зашептались и, прячась друг за друга, похватали оружие. — Вон там они! — воскликнул один, указав на скалу. Вороний Ловчий метнул другое копье и безошибочно попал в грудь второго Другого. Сидевшие рядом с ним Прыгающий Заяц, Удар Молнии, Три Беды и Орлиный Клич вскочили на ноги, копья их мелькнули в воздухе. Закончилось все это быстро. Все пятеро Других лежали на земле. Они стонали, их могучие тела истекали кровью. Вороний Ловчий легким движением спрыгнул с камня. Двое! Он убил двоих! Одним рывком он извлек копье из груди первого; при взгляде на капли загустевающей крови, просочившиеся из открытой раны, он испытал искреннюю радость. — Нет! Нет! — шептал человек. Перед смертью он встретился глазами с Вороньим Ловчим. И тут же взгляд его помутнел, а на губах выступила кровавая пена. — Грязный убийца! — крикнул ему Вороний Ловчий и плюнул в лицо убитого врага, а потом подошел ко второму Другому и ударил его дротиком в сердце. Остальные победители стояли поодаль, склонившись над телами убитых, сами не веря тому, что сделали. А Вороний Ловчий хладнокровно добивал Других точно отмеренными ударами копья. Прыгающий Заяц растерянно покачал годовой. Вороний Ловчий с любопытством поглядел нанего: — Мертвыми они не так уж страшны, а? Больше им не прогнать нас с дедовских земель — земли эти дарованы нам самим Отцом Солнцем! Новый день настал, мы — Народ! Удар Молнии гордо усмехнулся. — Народ, — повторил он. Восторг охватил его. Он высоко подпрыгнул и издал радостный клич. Постепенно это настроение передалось остальным. Вороний Ловчий расхаживал среди них, похлопывая каждого по спине, подбадривая и подзадоривая. — И подумать только, мы бежали! Бежали от таких, как эти! — Он поднял кулак и потряс им в воздухе. — Теперь ни шагу назад, друзья мои, а? Конечно нет! Вместе мы сможем отбросить этих людишек далеко на север! — Он издал победный вопль. — Мы не позволим им гнать нас, как стадо испуганных карибу, с земель, где кости наших отцов и дедов почиют в мире! Орлиный Клич, сжав губы, шепнул: — Больше никогда… — Идите за мной, — заговорщическим тоном прошептал Вороний Ловчий. — За мной — и мы прогоним Других с наших земель. Орлиный Клич стал тихонько напевать: — Вороний Ловчий, Вороний Ловчий, Вороний Ловчий! Другие подхватили его пение. Голоса их звучали все громче, и наконец их повторило и разнесло горное эхо. Ледяной Огонь позволил своей душе раствориться в песню — старинную песню Рода Белого Бивня. Старейший, Красный Кремень, начинал, и вслед за ним в хор вступали молодые. Эта песня представляла души животных и вызывала их обратно в мир, дабы они и впредь были досягаемы для оружия Народа Мамонта. Лето стояло в зените. Солнце висело на небе огромным золотым шаром — благословенный дар Великой Тайны! Кругом стояли чумы Рода Белого Бивня. В это время года их надстраивали повыше: ветры были слабы и не грозили обрушить человеческое жилище. Ледяной Огонь вдыхал запахи жарящегося мяса буйволов и карибу. Он вспомнил вкус мяса со спины молодого оленя — изысканнейшего лакомства на пирах их народа. Танцоров окружили девушки. Они улыбались и хлопали в ладоши. Собаки обнюхивали все кругом в поисках объедков, временами задирая лапки прямо по углам чумов. А новые счастливые голоса присоединились к пению Красного Кремня. Здесь все излучало довольство. Дети — круглолицые, упитанные, с прямыми руками и ногами, не искривленными рахитом. Сильные, мускулистые люди, одетые наново, с иголочки… Над сушащимся мясом вились мухи. Так выглядел торжественный летний лагерь Рода Белого Бивня. Но особенно славно, что ни одна коротко остриженная вдова не смотрела на этот праздник, печально сидя в сторонке. Да, зима была страшная, зато и лето выдалось на славу — спасибо Великой Тайне, совсем уж, казалось, покинувшей их в эти тяжкие зимние дни. Перед Ледяным Огнем плясали молодые женщины, их пятки мелькали в такт пению. Он закрыл глаза и глубоко вдохнул дым сгорающих ивовых веток. Ива — священное растение; его запах возвышает и очищает душу, смягчает страдания. Не зря именно иву жгут каждый год на празднике Рода. Ледяной Огонь снова открыл глаза и поглядел на костер, чувствуя гармонию открывающейся перед ним жизни. Пламя росло и ветвилось, повсюду ложились желтоватые отблески, сыпались искры. Ледяной Огонь на мгновение отвлекся от своих тревожных мыслей и проникся безмятежным весельем этого вечера. И тут он увидел в углях костра какие-то менявшиеся с каждым мгновением образы. Вот в огненном вихре появился чей-то сверкающий глаз; он смутно почуял Силу — и мгновение спустя уже не сомневался в ней. Из струек пламени сложилось лицо. И лицо глядело на него. — Кто ты? — спросил он. Танец Рода вокруг него как будто внезапно остановился, только пение все продолжалось. — Ты спрашиваешь меня, отец? Ледяной Огонь ударил себя в грудь кулаком: — Кто… — Это я показал тебе тогда радугу. Этого довольно? — Отец? Ты назвал меня отцом? — Ты изнасиловал мою мать. Сейчас идешь за остальными? Уходи. Оставь нам наши земли, которые даровал нам Отец Солнце. Дай нам… — И внезапно этот человек в огне заплакал. Вдруг Ледяной Огонь почувствовал боль в груди — туда будто входил острый наконечник копья. — Смерть, — прошептал незнакомец из пламени. — Мой брат убил Других. Видишь их? Видишь их тела, брошенные, истекающие кровью? В сознании Ледяного Огня, на самом дне, возникло видение — пять трупов в ущелье. Жирные мухи откладывают свои бледные личинки в их раны… — Метатель Обруча, Пять Звезд, Мышиный Хвост… — Ледяной Огонь один за другим называл их имена. Он с ужасом посмотрел на лицо в огне. — Это ты сделал? — Это сделал Вороний Ловчий, мой брат… твой сын. Я — Волчий Сновидец… я рожден от твоего семени, о человек из Других. Вы пожинаете урожай, который посеяла ваша алчность и похоть. Семя проросло на каменистой почве Народа. Вороний Ловчий несет вам боль, беды и несчастья. Ледяной Огонь покачал головой: — Мы перебьем вас. Теперь это вопрос чести. Наш народ силен и могуч. Ваш — труслив, как детеныши карибу. Мои воины не дадут вам больше уйти от нас. Мы перебьем вас всех. — Слушай, отец: тебе выбирать. Твой сын, дитя Тьмы, идет на тебя с войной. Твой сын, дитя Света, ждет. Каков твой выбор? — Выбор? Что ты имеешь в виду? Волчий Сновидец, что ты хочешь сказать? — Он встал и вытянулся вперед. — Что? — Смерть… или жизнь. А разве есть еще что-то другое, отец? — И пламя стало гаснуть, малиновые искры разлетелись в ночную тьму. — Волчий Сновидец! Волчий Сновидец! Но только остатки пламени мерцали перед ним, только шипели горящие ивовые ветки, только вился священный дым. Ледяной Огонь огляделся, моргая, чувствуя, как Сила видения покидает его. — Старый приятель? — беспокойно, с натянутой беспечностью спросил его Красный Кремень. Ледяной Огонь потер свое окостеневшее, похожее на маску лицо. Он обернулся. Танец все еще продолжался. Но многие глаза были обращены к нему. — Что… что случилось? Красный Кремень поймал его взгляд. В глазах его Ледяной Огонь заметил глубокую тревогу. — Ты стоял и обращался к кому-то внутри костра. Словно видел там кого-то. Но когда я подошел, я не увидел там ничего, кроме сверкающих углей. Ледяной Огонь поежился. Образы мертвых охотников в ущелье вновь встали перед ним. Даже жужжание мух над телами отдавалось в его ушах. — Смерть. Он сказал — приходит смерть. Идет мой сын. А он был рожден в крови. И Ледяной Огонь прошел сквозь ряды танцующих священный танец, словно не видя их озабоченных взглядов.29
Костры из ольховых и ивовых веток языками взметались в небо, оранжевые искры мелькали в лиловом небе. Люди танцевали, возносили молитвы духам животных, что кормят их весь год. Так кончалась ежегодная четырехдневная церемония — каждый из дней был посвящен одному из времен года. Всем сердцем радовался Народ Волка Обновлению мира, поверяя свою радость Блаженному Звездному Народу. Пусть Духи, что живут в небесах, увидят их огромные костры, и почувствуют их благодарность, и даруют им больше счастья в наступающем году. В розоватом свете белой ночи чумы из шкур мамонтов, карибу и мускусного быка отбрасывали на траву загадочные тени. Ветряная Женщина, дыша нежно и мягко, как обычно среди Долгого Света, летала по лагерю и разносила запахи жареного мяса, радостные крики и песни. В другое время их не будет… — Маловато народу в этом году, — сердито прошептал Вороний Ловчий. — Не забывай, какая была Долгая Тьма. Сколько душ забрала она с собой… Такого никто не упомнит, — напомнил ему Удар Молнии. — Да и лета такого жаркого давно не бывало. Воины прошли мимо чумов к главному костру. Они дождались, пока кончится Священный Танец и прозвучит клич, обращенный к Блаженному Звездному Народу, обитающему в небесных высях. Перед толпой появился Кричащий Петухом. Отблески костра ложились на его морщинистое лицо. Надменно шагнув вперед, он воздел руки и воскликнул: — Народ жив! Песни постепенно стихли, все взоры обратились к старому шаману. Кричащий Петухом улыбнулся: — Наш долг — поблагодарить Блаженный Звездный Народ. Души животных слышат нас и отзываются на наш зов. Сила их живет в нас. Их молитвами мы живы. Они глядят на нас с неба и видят нашу радость и благодарность. По рядам прошел шепот, в котором смешались благодарность и надежда. Время пировать! Люди стали расходиться каждый к своему костру, где готовилось мясо. Снова поднялся гул голосов. — Есть еще кое-что! — Вороний Ловчий выступил в освещенный малиновым пламенем костра круг. Его последователи пока что вели себя сдержано, но он чувствовал, что, когда настанет час, они пойдут за ним без всяких оговорок. — Пока вы танцевали, — начал Вороний Ловчий, — я тайком ушел из лагеря. Со мной ушли еще четверо мужчин. — Он переводил взгляд с одного лица на другое. Соплеменники глядели на него с явным удивлением. — Мы вернулись с победой! Только шипение огня нарушало молчание. А он держал в руках дротик, извлеченный из груди Другого. Народ ждал. Вороний Ловчий поднял копье и показал Народу его окровавленный наконечник. — Вот победа, Народ мой! — воскликнул он. Кричащий Петухом вышел ему навстречу, его единственный глаз вспыхнул. — Ты убил зверя! Ты знаешь, что никто не должен проливать кровь во время праздника Обновления. Как ты мог… — Я не убивал никого из наших четвероногих братьев, — холодно улыбнулся Вороний Ловчий. — Я не нарушал запрета. Собравшихся все больше охватывала тревога. Люди стали возбужденно шептаться. — Тогда кого? — выкрикнул кто-то. — Мы вместе, — указал Вороний Ловчий на своих товарищей, ~ мы, сыновья Народа, убили Других. — Как будто ободренный внезапно наступившим молчанием, Вороний Ловчий во весь голос закричал: — Других, которые перебили Народ из отряда Гейзера. Которые убили наших родичей, согнав их с земель предков, земель, богатых оленьими стадами! — Нет! — воскликнул один из стариков, выйдя вперед. — Мы не должны убивать. Это не наш путь. Мы люди мирные… — Мы больше не можем отступать! — взревел Вороний Ловчий, потрясая своим окровавленным копьем. — Эта земля наша. Наша! Куда нам еще идти? К Великому Леднику? В Соленые Воды? Мы загнаны в угол! — Теперь они придут и перебьют нас! — Старик обратился к возбужденной толпе: — Это не путь Народа! Мы не убиваем людей! Этот Вороний Ловчий навлечет на нас их гнев. Что же мы будем… Удар Молнии вышел вперед: — Они убили моего отца, Гейзера! Я… в прошлом году я бежал от них! Слышишь, Дедушка? Мне надоело бегать, как затравленному зверю! Слушайте все! Этих людей надо разбить, согнать прочь с наших мест! Пусть уходят, откуда пришли! Слушайте Вороньего Ловчего, он знает верный путь. — Это не наш путь! — Трусы! — воскликнул Вороний Ловчий, перекрикивая старика. — Что, мы уже не имеем права отстаивать нашу землю, защищать наших женщин и детей? — Но Другие… — Думаете, если мы оставим их в покое, то и они нас не тронут? — Почему нет? — заметил старик. — Мы им не враги. Вороний Ловчий скрежетал зубами от ярости. Он больше не в силах был владеть своим голосом. — А Гейзера и его людей они оставили в покое? А? — Он указал на рослого юношу, стоявшего рядом с ним. — Спросите у Удара Молнии. Они перебили всю его семью! Старик беспокойно задергал головой: — Я прошу прощения у этого мальчика, но наверняка Гейзер сделал этим Другим что-то такое, что рассердило их… — Ничего! — горько воскликнул Удар Молнии. — Ничего мы им не сделали! Все затихли; Вороний Ловчий выждал мгновение и пояснил: — Ничего — просто они не поделили стада оленей. — Тогда надо договориться с ними. Объяснить им, что мы им не желаем зла. Разделить по справедливости места охоты… — Ты хочешь, чтобы мы подали руки убийцам? Признали их? Рассказали им об Отце Солнце и Блаженном Звездном Народе? Научили их жить по-человечески? — Вороний Ловчий помолчал, отер рот рукавом и, глядя на хмурую, молчаливую толпу, выкрикнул: — Им от нас ничего не нужно, кроме нашей крови! Эхо разнесло его слова по зеленой равнине. Некоторые юноши одобрительно зашептались. Старики ворчали. Какая-то старуха, прикрыв лицо лисьей шкурой, стонала и раскачивалась. Мышь протиснулась сквозь толпу и подошла к своему мужу, Удару Молнии. — Моего мальчика больше нет, — со слезами промолвила она. — Как же нам мириться с этими Другими которые убили его? Они не из Народа… и обычай у них совсем иной. Я горжусь, что мой муж убил Других! Послушайте! Сколько несчастных оплакивает своих родных! Сколько еще народу навсегда выронит в этом году свои копья? Подумайте об этом, а уж потом о том, чтобы ручки не запачкать. — Она права! — воскликнул Вороний Ловчий, потрясая могучим кулаком. — Разве Отец Солнце создал нас на забаву этим Другим? Все вы видели, как Дедушка Бурый Медведь играет с лососем: вертит его в воздухе, давит, рвет когтями, а потом оставляет его тело гнить, потому что он, видите ли, сыт. Я не хочу, чтобы Другие эдак развлекались со мною. С этого дня, да будет известно, я готов сражаться, готов убивать, чтобы отстоять землю моих отцов! — Он глубоко воткнул в землю копье — свой окровавленный тотем. Сердито скрестив руки, он глядел на толпу. Яркие отблески костра ложились на его гневное лицо — пламя отражалось в глазах. Юноши кивали. Народ все громче шептался. Мало-помалу всех охватил праведный гнев. Молодые женщины восторженно смотрели на новых героев. Их белые зубы зазывно блестели в свете костра. Только старики что-то растерянно бормотали друг другу, бегая глазами по лицам своих молодых и горячих родичей. Кричащий Петухом тщетно воздымал руки к небу. Лицо его осунулось. — Такого… такого прежде не случалось. — Он повернул голову и встретился глазами с Вороньим Ловчим. — Но что-то делать надо. — Нельзя воевать с Другими! — выкрикнул из толпы старик. — Что дальше? Опять странствовать? Нет, это не выход! — А иначе — смерть! — Вороний Ловчий указал пальцем на восток: — Там начинается Великий Ледник. Высокие горы, а на них — вечный лед. Во льду нет дичи, Дедушка, там только голод и смерть. А на юге, мы знаем, — холмы, каменистые горы, сухие пустоши, а в конце концов — опять Ледник! Подумайте, что мы уже отдали Другим: Соленые Воды с их дарами, густые дуга, богатые дичью… Только отбросив Других назад, мы обретем мир. Из линии танцоров вышел Поющий Волк: — Бегущий-в-Свете сказал, что есть дорога через Большой Ледник к местам, богатым дичью и… — И ты туда же, — самодовольно оборвал его Вороний Ловчий. — Опять Волчий Сон! Не хватит ли с нас? Поющий Волк покачал головой и тяжело вздохнул: — Я… я не знаю. Но мы же пошли за ним — и выжили. — Эти слова придали самому ему уверенности. — Слышишь — мы выжили! — воскликнул он. — А сам-то мой братец где? — Остался со старой Цаплей. — Поющий Волк осекся и замолчал. — С ведьмой, стало быть. — Вороний Ловчий хмыкнул. — Небось учится приваживать Злых Духов, чтобы отомстить нам за то, что не поверили в его лживые Сны! Поющий Волк нахмурился: — Да ты что! Он хороший парень… Он никогда… — Тогда почему он сам не пришел сюда, чтобы рассказать нам про дорогу сквозь Ледник? — Не знаю… — робко прошептал Поющий Волк. — Наша судьба — в наших собственных руках, в руках молодых мужчин, вооруженных меткими копьями! — А Другие? — вмешался еще один старик. — Думаешь, они просто так позволят нам перебить их? Они же всех нас уничтожат! Вороний Ловчий покачал головой: — Прыгающий Заяц, сколько мы сегодня потеряли Народу? — Нисколько. — Да, кому-то придется умереть, — продолжал Вороний Ловчий. — И я сам могу умереть! — Он расхаживал взад-вперед рядом со своим воткнутым в землю копьем. — Но я не хочу подыхать, как загнанный олень. Неужто Народ вконец потерял гордость? Удар Молнии встал рядом с Вороньим Ловчим: — Если мы будем сидеть сложа руки и позволим Другим перебить нас, кто отпоет наши души, чтобы они достигли Блаженного Звездного Народа? Отец Солнце низвергнет их во тьму! — В вечную тьму — за нашу трусость, — зловеще прибавил Вороний Ловчий. Народ охватило смятение. Старики и женщины растерянно глядели друг на друга. Дети, широко раскрыв глаза, с любопытством взирали на происходящее. Совсем маленькие недоуменно сосали пальчики, держась за руки старших братьев и сестер. На отшибе Вороний Ловчий заметил прекрасное и печальное лицо Пляшущей Лисы. В это мгновение решалась его судьба и судьба Народа, но, увидев ее, он улыбнулся. Лиса опустила глаза. «Значит, она вернулась… Ну что ж… Настанет час…» — Это — будущее, Народ мой. — Вороний Ловчий вырвал из земли и поднял над толпой окровавленное копье. — Мы должны спасти себя сами, надеяться нам не на кого. Я буду поститься четыре дня. А на пятый я пойду и изгоню Других из нашей земли. Я возьму с собой всех, кто пожелает. — Он поглядел на юношей. — А если ни у кого не хватит храбрости, я пойду один! Он поймал взгляд Пляшущей Лисы. Быстро оглянувшись, она пошла прочь от возбужденной толпы — в сумерки. И он тоже повернулся и ушел. Он чувствовал себя игроком, бросившим кости, как никогда, удачно. — Не нравится мне это, — покачала головой Зеленая Вода, пробираясь в темную глубину чума. — То, что затеял Вороний Ловчий. — А я бы попробовал, — возразил Издающий Клич, следуя за ней. — Попытка не пытка, а? — А Другие? Они… ой! На моих шкурах чья-то нога. — Нога? — Это Пляшущая Лиса, — отозвался тихий голос. — Куда-то же мне надо было пойти. Зеленая Вода заметила, как недовольно поежился Издающий Клич. — Надо было… — Вороний Ловчий! — в отчаянии прошептала Лиса. — Он ищет меня. Он хочет… — Мне нет дела до того, что он хочет, — начал было Издающий Клич. — Нельзя же так вот, без спросу, забираться в чужой дом… — Замолчи! — оборвала его Зеленая Вода. — Вороний Ловчий хочет овладеть ею силой. Ничего удивительного, коли женщина, за которой гонятся, ищет себе любое убежище. — Овладеть… — Голос Издающего Клич смягчился. — Я пойду… — прошептала Пляшущая Лиса. — Я не хотела… — Прекрати! — строго приказала Зеленая Вода. — Эти шкуры большие, всем хватит места. — Нет, все правильно. Ведь Кричащий Петухом, как-никак, проклял меня. Не правильно, если я перенесу заклятие на ваши души. Я сперва не подумала. — Кричащий Петухом! Да он личинку заклясть не может, чтобы из нее не вылупилась мошка! — рассмеялся Издающий Клич. — Места хватит, — повторила Зеленая Вода. — Я согласна с мужем. Мы видели Сновидцев. Кричащий Петухом просто самозванец. — Но он прогнал меня. И проклял, — напомнила Пляшущая Лиса. — Я знаю. И знаю, с чего все это началось. Ведь он избивал тебя? — Эй! — перебил ее Издающий Клич. — Разве муж не вправе взять свою жену всякий раз, когда он ее хочет? — Ты, когда тебе приспичит, входишь в меня, как мамонт в мамонтиху во время течки, и так долго не унимаешься, что всю твою одежду заносит снегом! — Я бы никогда… — Конечно нет! — мягко ответила ему Зеленая Вода. — В том-то все и дело. — Я, пожалуй, пойду… — вмешалась Пляшущая Лиса. — Никуда ты не пойдешь, — удержал ее Издающий Клич. — Ведь Зеленая Вода сказала тебе: места хватит. — А ты не слишком резвись, — сухо добавила Зеленая Вода, ткнув своего мужа под ребро. — Ой! К чему это ты? — А это на всякий случай. Чтобы тебе не вздумалось часом запустить в Пляшущую Лису свою маленькую штучку. — «Маленькую штучку»? Маленькую? Ну и ну!30
Вот где ты, стало быть… Пляшущая Лиса сжалась, услышав ледяной голос Вороньего Ловчего. Она шла опираясь на прут, которым обычно пользовалась, вырывая из земли богатые крахмалом клубни полярного картофеля. Сумка ее полна была листьев щавеля и разных питательных корешков. Перед ней тянулись бугристые холмы — до самого горного хребта на западе. Солнце стояло в зените, и горы видны были особенно ясно. Как будто можно было протянуть руку — и коснуться заснеженных пиков. Все вокруг тонуло в густой зеленой траве. Как не похоже было это на намытые водой серые камни в нижней части долины! Лиса обернулась. Он стоял перед ней — высокий, стройный, скрестив руки на груди, гордо закинув голову. Ветер шевелил его длинные волосы, падавшие на плечи сверкающей на солнце иссиня-черной волной. Черты его лица были даже слишком совершенными. В темных, с тяжелыми веками глазах таились любопытство, угроза и в то же время нежность. — Я искал тебя в последнюю ночь Танца. — Я думала, ты сейчас молишься о даровании видения, а не гоняешься за женщинами. Улыбка искривила его губы. — У меня уже было видение. — Он всей грудью вдохнул воздух. — В этом году успех будет с нами. Мы отгоним их обратно на север. Народу будет где разгуляться… до поры. Она почувствовала, что попала в ловушку. Зеленая Вода и Издающий Клич остались за пригорком. Все, что она могла, — это позвать их на помощь, и как можно громче. — Чего ты хочешь? Он удивленно поглядел на нее: — Ты же знаешь — спасти Народ от Других. Чтобы- — И для этого тебе нужна я, — холодным тоном закончила она.Он засмеялся: — Но ведь ты уже была моей. Кому еще ты нужна? Мой глупый братец собирается стать великим Сновидцем. Вот дурень! — Он пренебрежительно взмахнул рукой. — Он все время рассказывал мне о своих видениях. Про Отца Солнце, живущего далеко на юге, про странных зверей. Красно-бурые карибу с задами цвета прелых листьев. Маленькие белые олени, которые каждый год меняют рога и бегают быстрее Ветряной Женщины. Еще он поминал такого зверя — полусобака-полуволк, бурый, с пушистым хвостом и носом, как у лисы. Быстро бегает, он говорил. И сильный… Сильнее волка… — Он резко засмеялся, — Сильнее волка? Бьюсь об заклад, что его любимому Духу это должно быть по нраву! — Я бы на твоем месте не потешалась над Снами, — сурово ответила она. — Что? — Он небрежным шагом подошел к ней. — А почему нет? Скажи-ка, Лиса. Я ценю твои советы. Ведь настанет день — ты будешь моей женой. Она поглядела на него, гадая, как далеко он зайдет. Легкий запах, исходящий от его тела, ударил ей в нос. Почти со страхом она заглянула в его глаза, обладавшие — что ни говори — странной притягательной силой. Не будь он так красив… нет, это немыслимо! Только не он. На память ей пришла Долгая Тьма. Она с отвращением вспомнила тело Вороньего Ловчего, заползающего к ней под покрывало. — Нет, не буду, — прошептала она, стараясь не терять власть над своим голосом. Глаза его буравили ее, проникая прямо в душу. Вдруг взгляд его смягчился: он как будто приманивал ее. Мурашки пошли у нее по спине. — Ты рождена, чтобы стать во главе Народа, Лиса, — вкрадчиво произнес он. Все внутри нее задрожало. — Но только если будешь со мной. — Ты станешь вождем? Он торжественно кивнул: — Великим вождем. Потому я и делаю то, что делаю. Кого-ток хорошо тебя научила, правда? О, я видел, как ты убила лося. Хорошая работа. — Что? — спросила она, внезапно ускоряя шаг. — Я шел за тобой следом с начала Долго Света. Я глядел на тебя — и восхищался. Признаюсь, что временами мне до смерти хотелось подстроить тебе ловушку и насладиться твоим телом. — Ты шел следом за нами? Все время? — Ну конечно же! Я не хотел, чтобы женщине, которой я восхищаюсь, кто-нибудь причинил вред… особенно после того, как ты тогда возле Мамонтового Лагеря подарила мне свою любовь. Дрожь охватила ее. — Я никогда не желал тебе зла, — напомнил он. — Я любил тебя больше всего на свете… кроме, может быть, Народа. Она обернулась. Он был рядом с ней, его руки обнимали ее, горячие, нежные… Он ласково провел пальцем по ее подбородку. Пламя вспыхнуло в ее теле. — Я… я никогда тебя не полюблю! Никогда. Ты насиловал меня… использовал меня для своего наслаждения, как какую-то… какую-то… Ты привел меня к Кричащему Петухом, швырнул к его ногам, опозорил перед всем Народом. Я ведь от тебя и убежала. — Я знаю. — Он сказал это так искренне. Она резко оттолкнула его: — Знаешь? — Гнев душил ее. Картины прошлого воскресали в ее памяти. — А что ты знаешь? Что ты знаешь о моей жизни с Кричащим Петухом, о моем отчаянии? А знаешь ли ты, что чувствовали мы со Старухой Кого-ток, убегая из лагеря Бараньей Глотки? — Видения… — Глаза его наполнились неизмеримой горечью. — Повторяю, я никогда не причиню тебе вреда. Но я видел. Видел твою Силу, Лиса. Настанет день, когда твое слово будет законом. Не сейчас, а потом, после… В моих видениях ты — могущественнейшая среди Народа, а я… — А еще насмехаешься над Снами Бегущего-в-Свете, — воскликнула она, покачав головой. — Разве у него бывали видения о тебе? Она опустила глаза, перебирая испачканными в земле пальцами. — Нет, его Сны… — А я видел в своих грезах тебя. Мы были с тобой вместе. В моих видениях ты была другой — сильнее, чем ныне. И мой долг — наставить тебя на верный путь. Помочь тебе стать тем, чем ты рождена быть. — Я хочу быть самой собой, — бросила она, — а не тем чем тебе угодно меня воображать. Он покачал головой и горько искривил губы: — Я люблю тебя. Я мог бы тебя пожалеть. Но я не вправе. У тебя есть свое предназначение — как и у меня. Так или иначе, мы будем с тобой вместе, будем могущественны, судьба Народа будет в наших руках. И тогда ты полюбишь меня и поймешь, что я для тебя сделал. Она хотела ответить — и оборвала себя, поймав его бешеный от страсти взгляд. — Ты сумасшедший. Он не сводил с нее своих безумных глаз. — Может быть… Но запомни: я люблю тебя, я клянусь тебе в этом. Гнев мой — на Других, что изгнали нас из родных земель. А к тебе я испытываю лишь нежность. Я плачу от боли при мысли о том, что тебе предстоит. Когда ты придешь ко мне… — Я никогда к тебе не приду! — бросила она. — Скорее я брошусь на шею какому-нибудь Другому, чем… Он нахмурился: — Нет! Не говори так! Ты… ты моя. Моя, слышишь? За что, ты думаешь, я борюсь? Чтобы ты попала в лапы к Другим? Я хочу, чтобы ты оставалась чистой… чистой и незапятнанной… для моего семени. Придет день — мы с тобой, величайшие среди Народа, дадим начало новому племени, которое… Она отшатнулась. — Сумасшедший, — опять прошептала она. Он глядел на нее и качал головой. — Нет, — ответил он. — Ты не видишь. Я вижу, я. Дитя в твоем чреве… мое дитя! — Губы его искривила какая-то жалкая улыбка, на глазах выступили слезы. Он нежно протянул к ней руку, пытаясь коснуться ее. — Я вижу нашего сына! — Нет! — вскрикнула она. Она опрометью бросилась по дорожке через пригорок, бросив сумку с кореньями. Только когда Зеленая Вода заключила ее в свои крепкие объятия, она остановилась, все еще продолжая дрожать. — Что случилось? — Вороний Ловчий… — попыталась объяснить она. Слишком уж была она испугана. — Он совсем помешался. — Успокойся. Пока ты с нами, он тебе зла не причинит, — ободряюще похлопала ее по плечу Зеленая Вода Пляшущая Лиса испуганно обернулась, но взгляд ее не встретил ничего, кроме колеблемой ветром осоки и полыни, покрывающей склон холма. — Почему всегда мы? — воздел к небу руки Издающий Клич, поглядев на горстку людей, громко спорящих на расстоянии полета копья от него. Старики гневно тыкали искривленными пальцами в юнцов, которые в ответ лишь сжимали копья и упрямо качали головами. Споры захватили весь лагерь. То, что сделал Вороний Ловчий, взбудоражило каждого. А в чумах на террасе царила тревога. Женщины мастерили одежду, с тревогой глядя на своих спорящих мужей. Дети не носились с криками между чумов, не играли с собаками. Издающий Клич, качая головой, разглядывал кварцевую заготовку наконечника. Его опытный взгляд чуял в нем какую-то не правильность. Он долго примерялся к наконечнику, потом прислонил его край к подставке из песчаника, готовясь отсечь зазубрины. — Сперва Бегущий-в-Свете со своим Сном… Теперь Вороний Ловчий вздумал охотиться на Других вместо мамонтов и карибу! — бормотал он под треск своего инструмента. — А нам страдать! Поющий Волк из угла поглядел на него. Он вырезал узор на мамонтовом бивне, искусно инкрустируя кусочками резной кости рукоятку атлатла. Смеющаяся Заря латала его обувь. В ней — это уже было заметно — росла новая жизнь. — Как сказала Цапля, мир меняется, — заметил он. —Ничто не вечно. — Вороний Ловчий и Бегущий-в-Свете раскололи Народ изнутри. Зеленая Вода задумчиво наклонила голову: — А с кем быть нам? Бегущий-в-Свете всех нас спас — привел к Цапле. Нельзя это забывать. — Она стала втирать круглым булыжником смесь мозгов и мочи в кожу: из шкур таких молодых оленей делают нижнюю одежду, она должна быть мягкой, теплой и легкой. Живот ее округлился — она, также как Смеющаяся Заря, ждала дитя. Рядом с ней сидела Пляшущая Лиса. Она тоже мастерила одежду. Волосы ее спадали черной волной. Она молчала — только слушала других. — Думаю, мы не должны бы его бросать, — согласился Издающий Клич. — Я, конечно, мог бы поступить иначе… — Оно и видно, — заметила Зеленая Вода. — Отчего же? — Да послушай, как ты говоришь об этом: «Мы должны бы… нам стоило бы…». — Она тепло улыбнулась ему, и он как-то повеселел. — А почему, как вы думаете, — с удивлением спросил Поющий Волк, — Кричащий Петухом до сих пор молчит? Издающий Клич пожал плечами: — Как будто выжидает чего-то. Пляшущая Лиса громко хмыкнула. — Вы же помните, что говорила о нем Цапля. И Обрубленная Ветвь тоже, — произнесла Смеющаяся Заря, разглядывая только что изготовленный мокасин. — Он не видит Снов. А уж Цапля знает. Может, он ждет, что какой-нибудь ветер надует ему Сон. — Цапля верит в сон Бегущего-в-Свете, — заметил Издающий Клич. Он удовлетворенно ощупал пальцем наконечник. Ну вот, теперь все в порядке. — Но люди говорят — она ведьма… — прошептала Смеющаяся Заря. — Нам она ничего худого не сделала. Она нас кормила, только благодаря ей мы и выжили. Нет, она хорошая старуха. И Сновидица. Настоящая Сновидица. Помнишь, как она вызвала карибу пением? — А помнишь, как Бегущий-в-Свете сам вызывал карибу? — Да. — Издающий Клич склонился над заготовкой, точно выверенными ударами отсекая от нее мелкие пластинки. — Хороший там камень… Здесь такого не сыщешь. Пляшущая Лиса подошла поближе, завороженная его работой. — Эй! — прикрикнул на него Поющий Волк. — Поосторожнее! Ты весь чум засыпал своими обрезками Чего доброго, я сяду на них и загоню себе в зад занозу! Издающий Клич раздосадованно оглянулся: — С такими, как ты, никогда не сделаешь хорошего копья… но подожди немного, а? Скоро я кончу. Как только я закончу, ты же сам захочешь купить этот наконечник. Попытаешься всучить за него за него одну из твоих картинок… — Что ж я могу поделать? Твои наконечники лучшие во всем Народе… Особенно эти новые, тонкие, что ты недавно придумал. Как быть — не оставлять же свою семью помирать с голоду. А картинки мои — вещие, они приносят удачу. — Тогда не жалуйся, что летят обрезки! Как иначе обточишь наконечник? — Я хочу этот наконечник, — решительно сказала Пляшущая Лиса. — Я дам за него две лисьи шкуры. Хорошие шкуры, из них можно сделать капюшон для парки или перчатки с прорезями для каждого пальца. — Он твой, — ответил Издающий Клич, не без удовольствия покосившись на Поющего Волка, который только что-то пробормотал себе под нос и быстрее заработал своим резцом. — Сделай мне съемную рукоятку, и я, так уж и быть, уступлю тебе пару наконечников, — лениво заметил Издающий Клич. — Разъемные копья? — взвился Поющий Волк. — Да ты не в своем уме. — Когда тот бизон чуть меня не укокошил, мне кое-что пришло в голову, — нахмурился Издающий Клич. — Надо это как следует обдумать… — Уж не хочешь ли ты пойти за Вороньим Ловчим? — спросила Смеющаяся Заря, возвращаясь к первоначальной теме разговора. Поющий Волк задумчиво оперся подбородком на Руку: — Случилось много нового. А что если он прав? Что если бы народ Гейзера дал им отпор? Хотел бы я знать больше… А пока что мы мало знаем — трудно решать. — Сражаться — это не наш путь, — возразил Издающий Клич. — Я помню историю, что рассказывала Летящая-как-Чайка. О том, как давным-давно мы воевали с Другими. Они нас разбили, потому-то Народ и пришел сюда, отдав все свои земли. Она говорила, что лучше отдать свое и уйти, чем вечно жить обороняясь. Когда люди втягиваются в войну, объясняла она, они начинают все время оглядываться, нет ли врага за спиной, и больше ничего делать не могут. Не могут охотиться. Потому-то Отец Солнце и послал нас сюда и дал нам закон: не убивать друг друга. — А если Отец Солнце послал сюда и Других тоже? Чтобы испытать нас, к примеру? — Может, и так, — ответил Поющий Волк, малость поразмыслив. — Может, через Бегущего-в-Свете он поведал нам свою новую волю? — Бегущий-в-Свете… Бегущий-в-Свете… Хватит о нем! — Мы все выжили, кроме одной девочки. И моя жена, и я… — Поющий Волк покачал головой. — Он привел нас к Цапле. К Сновидице. Настоящей Сновидице. Не такой, как Кричащий Петухом. — Кричащий Петухом, — с тихой ненавистью прошептала Лиса, закрыв глаза. — То, что он сделал с тобой, — дурно, — согласился Поющий Волк. — Не забудь, что Вороний Ловчий помог ему в этом. — И ты думаешь, он безумец? Она быстро кивнула: — Что-то повредило его разум… Он видит Сны. Но точно я не знаю. Издающий Клич вздохнул и поглядел на Лису. Он погрузился в размышления; тревожная складка легла у его широких губ. — Смотри, как все получается: о чем ни заговорим, Сразу поминаем этих двух братцев. Право, от них одно беспокойство! — Бегущий-в-Свете хоть не зовет тебя идти туда, где тебе непременно всадят в брюхо копье, — отозвалась Зеленая Вода, задумчиво подняв бровь. — У вождя на первом месте должно быть благополучие Народа. Ничего не поделаешь — похоже, нам придется в конце концов слиться с Другими в единый Народ. — Да, Бегущий-в-Свете не звал нас воевать, — возразила Смеющаяся Заря, — но он повел нас к Великому Леднику, а там нас сожрали бы Духи. — Она затянула зубами шнурок, разглядывая мокасин, который только что смастерила. — Вороний Ловчий завтра вернется. Большая часть юношей пойдет с ним. Все хотят скрестить копья с Другими. — Поющий Волк поднял мамонтовый клык причудливо исчерченный его резцом. — Если это должно случиться — сейчас лучшая пора. Мяса много. Обновление вот-вот закончится. До осенней охоты еще далеко. — Я не пойду, — решил Издающий Клич, бросив взгляд на Зеленую Воду. Она явно испытала облегчение при этих его словах. — У меня семья… Скоро будет пополнение. Куда мне идти? Поющий Волк посмотрел на свою жену: — А я… я, может быть, пойду. Смеющаяся Заря встрепенулась, глаза ее наполнились ужасом: — Нет, нет, не надо! — Я хочу поглядеть. Должен же там быть хоть один человек вроде меня. Как свидетель. — Нет, — прошептала она, пытаясь дотянуться до него ладонью. Поющий Волк спокойно поглядел в глаза своей жене: — Может быть, для меня настал час, о котором говорили Цапля и Обрубленная Ветвь. Затем-то мы и заботимся о стариках. Чтобы учиться у них уму-разуму… А я хочу понять, что происходит. Посмотреть и на тех и на других. Должен же хоть один здравомыслящий человек вернуться оттуда и рассказать Народу правду. А Вороньему Ловчему я не доверяю! Он поглядел на Издающего Клич. После долгого молчания он спросил: — Ну а если я не вернусь, ты отпоешь мою душу, чтобы она попала к Блаженному Звездному Народу? Смеющаяся Заря, плотно сжав челюсти, в отчаянии отвернулась. Что он выдумал, ее сумасшедший муж! Что будет с ней, с их долгожданным ребенком — ведь всех остальных детей они потеряли в эту Долгую Тьму… — Мы за тебя, конечно, помолимся, — ответил Издающий Клич, — только что доброго в… — Ты возьмешь к себе Смеющуюся Зарю? Сделаешь ее своей второй женой — вместе с Зеленой Водой? Воспитаешь моего ребенка? Издающий Клич собирался было опять возразить, да прикусил язык. — Все сделаю, что надо, — кивнул он. — Мы же с тобой не один день были вместе? Охотились на мамонтов, спасали друг другу жизнь… Ты бы для меня это сделал — и я для тебя тоже. Возьму в жены Смеющуюся Зарю, и дитя твое будет моим. Поющий Волк опустил глаза: — Может, я смогу разобраться, что стоит за этими двумя братьями. Должно быть, один из них прав… Смеющаяся Заря прикусила губу, глаза ее блестели от ярости. Пляшущая Лиса ободряюще сжала ее руку. — А может, — всхлипнула Заря, — поймешь, правду ли о тебе говорила Цапля…31
Поющий Волк перегнулся через край каменной террасы, пытаясь разглядеть в утреннем тумане расположившийся на песчаной равнине лагерь Других, Рядом текла широкая река, и ее негромкий шум был явственно слышен в предрассветной тишине. Он обернулся, бросив взгляд на Вороньего Ловчего. Глаза воина холодно сверкали. Он метнул несколько копий в появившихся Других, и они, словно по волшебству, упали наземь. Первыми погибли двое детей, выбравшихся из чума. Смех Вороньего Ловчего прорезал холодный воздух. Поющий Волк оторопел: «Убивать детей? Вот как начинается наш поход…» Еще один высокий мужчина вышел из чума и, зевая, взглянул на горизонт. На востоке вставала рыжевато-красная заря. — Готовы? — прошептал Вороний Ловчий; он измерил взглядом высоту обрыва и изогнулся перед прыжком. Юноши горячо кивнули ему, облизав сухие губы. Сердце Поющего Волка забилось. — Давайте! Вороний Ловчий с боевым кличем бросился вниз с обрыва — прямиком в лагерь Других. За ним следом ринулись воины Народа. Поющий Волк поспешил вслед за Ударом Молнии в темный чум, в ужасе глядя, как тот, используя свое копье как пику, пронзает им глотки дряхлых стариков и новорожденных младенцев. Он был не в силах двинуться с места и даже не пошевелился, когда Удар Молнии грубо оттолкнул его в сторону, бросаясь к соседнему чуму. При взгляде на резню Поющего Волка стало мутить. Он обернулся; ужас застлал ему глаза, но хватало и одного запаха, исходившего от этой кровавой бани. — С дороги! — закричал ему Удар Молнии. Он нетвердым шагом отступил в утренний холод, судорожно глотая слюну. Справа что-то просвистело — это один из Других, сидевший близ очага, на котором жарилось мясо, метнул в него копье, оцарапав предплечье. Движимый инстинктом, Поющий Волк подпрыгнул и метнул копье в ответ — его удар был точнее: враг упад с перебитой шеей. Страх и ненависть смешались в его предсмертном крике. Поющий Волк угрюмо расхаживал по поселку Других, перепрыгивая через мертвые тела, расталкивая испуганных детей и женщин, пытавшихся спастись бегством. Их стенания наполняли утренний воздух. Наконец он высмотрел Вороньего Ловчего и, тяжело хрипя, побрел к нему. Молодой вождь нашел чум, где все еще спали, и сейчас резал беззащитных людей, с трудом продиравших глаза и шарящих в поисках оружия. Казалось, все в мире кричит и стонет. Мальчик, едва ли трехлетний, скорчился у стены чума. Слезы ручьями текли по его чумазому личику. — Кончайте и его! — приказал Вороний Ловчий. — Вырастет — будет нам мстить. Удар Молнии подбежал, пнул мальчика ногой и повалил на землю. Малец сопротивлялся яростно, колотил кулачками по лицу и рукам убийцы. Удар Молнии схватил большой камень и занес его высоко в воздухе над головкой мальчика. — Нет! — закричал Поющий Волк. Когда камень опустился и размозжил голову ребенку, глаза видавшего виды охотника наполнились слезами. Удар Молнии встал на ноги и, бросив на Поющего Волка полный безмерного презрения взгляд, вразвалку побрел прочь. Те, кому удалось спастись, уходили на запад, бросая оружие, волоча за собой стариков и детей. — За ними! — приказал Вороний Ловчий, и несколько юношей из Народа пустились погоню за холмы. Перед Вороньим Ловчим корчился от боли Другой — из живота его торчало копье. Вороний Ловчий резким движением вытащил копье и, встав на колени, зловеще улыбнулся раненому: — Я тебя не убью. — Я все равно умру, — прошептал Другой, в агонии переворачиваясь на бок. Лицо у него было треугольной формы, с большим округлым носом. — Да, но умирать будешь долго и тяжко. Другой улыбнулся, в глазах его вспыхнула ненависть: — Ты бы лучше уносил ноги, Враг, и побыстрее. Ледяной Огонь теперь землю и небо насквозь прочешет, чтобы тебя отыскать. Уж тогда-то мы сотрем ваше поганое племя с лица земли. Вороний Ловчий рассмеялся, встал и огляделся по сторонам: — Ледяной Огонь? Кто это? Какой-нибудь шаман-самозванец? — Величайший шаман в мире. Он заранее знал, что ты придешь сюда. Вороний Ловчий недоверчиво хмыкнул: — Тогда что ж он не предупредил вас, чтобы вы вовремя убежали? Другой вытянул ноги и пнул Вороньего Ловчего в ступни. Тот в ответ изо всех сил ударил лежащего врага ногой в бок. Из раны полезли наружу кишки. — Посмотрим, так ли ты будешь храбр через три дня, когда кровь черной рекой хлынет у тебя из жил! Поющий Волк затаил дыхание — мужество Другого вызвало у него невольное уважение. Этот человек знал, что ему предстоит страшная смерть, но боролся со смелостью обреченного. Рана через несколько часов загноится, кишечный сок хлынет зеленой струйкой, привлекая мошек и зверей. На запах вот-вот налетят стервятники или, хуже того, пожалует Дедушка Бурый Медведь. Но даже если ему удастся спрятаться от них, умрет он в непереносимых муках. Вороний Ловчий плюнул в глаза Другому и быстро пошел прочь. Махнув рукой своим товарищам, он буркнул: — Идем. Надо убедиться, что в чумах никого не осталось в живых. Они шли от одного жилища к другому. Где-то заплакал ребенок. Потом плач внезапно затих — затих навсегда. Поющий Волк, шатаясь, подошел к умирающему Другому. Тот лежал свернувшись в клубок, путаясь в собственных вылезших кишках, которые он пытался запихнуть обратно в рану. — Я добью тебя… Если хочешь, — сдавленным голосом прошептал Поющий Волк. Другой поднял глаза и смущенно уставился на него: — Зачем? Зачем тебе? — За твою храбрость. Другой нахмурился, потом опустил голову и устало кивнул: — Мы и не знали, что у вас почитают воинскую честь. — Как и у вас… — Поющий Волк с трудом подбирал слова. — У вас есть какой-нибудь особый путь, которым ваши души возвращаются к Отцу Солнцу? — Есть. Это называется Великая Тайна. — Раненый сморгнул слезу, указав дрожащим пальцем на свою грудь. — Вырви мое сердце. Брось его в реку. Она отнесет его в океан. Дух Моря придет и… отнесет меня домой. Поющий Волк встал на колени и снял с Другого одежду. Грудь раненого тяжело поднималась и опускалась, тело его дрожало. — Быстрее, — прошептал он. — Пока твои друзья не вернулись… Поющий Волк оглянулся. Друзья? Да разве его родичей после всего этого можно назвать людьми? Резкий смех Вороньего Ловчего разорвал воздух, смешавшись с пронзительным женским воплем. — Быстрее! Их глаза на мгновение встретились, и Поющий Волк почувствовал недоверие и страх Другого. Он поднял копье; раненый крепко зажмурился. Он опустил копье, пробив грудную клетку и вырвав все еще бьющееся сердце Другого. Он сам тихо вскрикнул, когда кровь из артерии брызнула на него и залила его лицо и одежду. Он осторожно взял пульсирующий сердечный мускул, держа его нарасстоянии от своего лица, — горячий, влажный, дрожащий в его руках. Лицо Другого умиротворенно застыло, глаза остекленели, как будто перед ними открылась вечность. Поющий Волк встал на ноги и нетвердым шагом зашагал к реке. Он вошел в холодную воду по колено. Волны плескались вокруг него. Опустив сердце в воду, он поглядел, как оно тонет, и произнес: — Отнеси его домой, Дух Моря. Он умер храбро. Он глядел, как кровь, вытекающая из сердца, растекается по поверхности воды. Потом он приложил руку к собственному сердцу. Слезы текли у него из глаз. Они шли вперед, к Большой Реке, и истребляли всех Других по пути. Вид у Вороньего Ловчего был важный и надменный — он улыбался тем, кто, как он считал, заслуживает его одобрения, и хмуро глядел на трусов, вроде Поющего Волка, который держался позади всех и убивал только ради самозащиты, да еще и других сбивал с толку, то и дело напоминая им о каких-то путях Народа. Однажды они заночевали на равнине; ночи становились все длиннее, и без того, чтобы вставать лагерем, уже было не обойтись; да и к тому же они сильно устали от долгого пути. Все ближе была Долгая Тьма — она поднималась на восточном горизонте, и это занимало все мысли. Все чаще Поющий Волк оглядывался назад, на юг, тоскуя по дому. Другую ночь они провели в узкой лощине; холмы ограждали ее с обеих сторон, защищая их чум от ветра. На востоке ревела и перекатывалась Большая Река; ее белые воды мерцали среди ночной темноты. Поющий Волк — ведь теперь он был не в почете у Вороньего Ловчего — развел костер в стороне от всех; он растапливал его сухими листьями и навозом, подсушивая ивовые ветви, чтобы пламя потом было пожарче. А с небес на маленький глазок огня глядел Блаженный Звездный Народ. О чем они думают? Неужто они не видят, что творится с Народом, какие реки крови проливают его дети? Он оглянулся. У других костров сидели его соплеменники. Они смеялись, шутили и, выразительно жестикулируя, похвалялись своими боевыми подвигами. — Почему ты не любишь меня? — спросил Вороний Ловчий, подойдя к костру Поющего Волка. На его суровом молодом лице лежали багровые отблески пламени. Его черные глаза встретились с глазами Волка. — Куда мы зашли, Вороний Ловчий? Я вижу такое, что после заснуть не могу… Разбитые о камни дети, зарезанные старики и женщины, вспоротые животы… Я сам видел, как ты вытаскиваешь из раны кишку и тянешь за нее, пока человек не закричит от боли. Зачем? С какой целью ты все это выделываешь? Вороний Ловчий угрюмо кивнул и наморщил лоб: — Я понимаю твои сомнения… Честно говоря, временами я и сам себя спрашиваю: что это такое я творю? Но Других так много! Я видел… Здесь… — Он указал на свою голову. — Я видел. — Он не сводил с Поющего Волка своих суровых глаз. — Понимаешь? У меня было видение. — Нет, не понимаю, — нахмурился Поющий Волк, глядя на горящий перед ним огонь. — Что пользы от мучительств, от жестокостей? Сколько бы ты… — Если я их как следует запугаю, они оставят нас в покое. Поэтому я и уродую так их тела. Если мы раним их в самое сердце, Поющий Волк, они уйдут отсюда, покинут нашу землю. — Должен быть другой путь. Вороний Ловчий сел на землю, прижав колени к груди. Он совершенно искренне спросил: — Какой? Мы должны истребить этих людей, истребить без пощады! Пусть корчатся от боли… — Он обхватил руками грудь. — Думаешь, мое сердце не сжимается, я во сне не кричу? Эти Другие, они ведь не так уж отличаются от нас. Но они прогнали нас из родных мест, отняли море, отняли богатые травой равнины на западе, преследовали нас не одно поколение, пока у нас ничего не осталось. Ты же знаешь — когда-то мы владели всей землей к западу от Больших Гор. Там-то дичи вдоволь. И во всех тех местах охотились наши предки. А теперь? Чем дальше к югу от Большой Реки, тем холоднее, тем суше места. Ты сам видел. Ты ведь дальше заходил на юг, чем кто бы то ни было из нас. Ты сам говорил: Великий Ледник сжимает и запирает русло Большой Реки. На западе — недоступные горы, на востоке — бесконечный лед. — Да… — А нам куда деваться? — Но причинять страдания другим — это… — Это необходимо! — Вороний Ловчий нахмурился. — Подумай. Люди чувствуют чужую боль. Когда ты, охотясь на зверя, например, вонзаешь копье в брюхо мамонту, а потом днями преследуешь его, раненого, ведь тебе передается его страдание, да? Поющий Волк кивнул: — Каждый охотник, когда убивает зверя, чувствует его боль. — Это наше единственное оружие против Других. Разве ты не понимаешь? Представить себя этими окровавленными трупами, которые мы бросаем по пути. Заставить их встать на наше место. Почувствовать эту боль. — Как чувствовали ее мы? — стало доходить до Поющего Волка. — Видишь, ты начинаешь понимать меня. Когда ты смотришь на ребенка с проломленным черепом, твоя душа разрывается. В этот момент ты думаешь, что это мог бы быть твой собственный ребенок, ведь так? Подумай, как это на них подействует? — Ты кричишь во сне? Глаза Вороньего Ловчего не дрогнули. — Мой сон наполняют их крики. Это… это мука. — Тогда почему? — не унимался Поющий Волк. —Почему ты все это делаешь? — Потому что я люблю Народ. Я несу это бремя не потому, что хочу быть чудовищем… но чтобы спасти Народ. Все, что я могу отдать ему, — себя самого. Его немигающие глаза выворачивали у Поющего Волка всю душу — глаза не злодея, не чудища, но человека несущего в себе огромную тайну. Душа Вороньего Ловчего открылась ему, она содрогалась от боли у него на глазах. Холодная дрожь охватила Поющего Волка. Он обернулся. Фигуры спящих воинов темнели среди измятой травы. Костер перед ним догорел, остались только редкие угольки. Вороний Ловчий легко похлопал Поющего Волка по плечу: — Война — это ужасно. Но приходится воевать. Он пошел к своему ложу, переступая через спящих. Поющий Волк глядел во тьму, печально качая головой. Тремя днями позже они неожиданно наткнулись на лагерь Других. Сквозь проемы между остроконечными валунами глядели они на женщин, хлопочущих у полудюжины костров, на играющих поодаль детей. В стороне от других сидели кольцом мужчины. До воинов Вороньего Ловчего долетали их грубоватые голоса. Другие бдительно вглядывались в ночную тьму. А внизу отливали серебром в лунном свете речные пороги. — Достаньте копья, — приказал Вороний Ловчий, и мужчины приготовились. Прежде чем натянуть атлатл, Поющий Волк провел пальцем по надрезам на оружии. Он делал зарубку всякий раз, когда погибал кто-то из их отряда, и теперь его атлатл напоминал позвоночник. Первым не стадо Удара Молнии. Копье попало ему в ногу, перебив артерию на бедре. Днем позже Три Копья был смертельно ранен в живот. Он угасал медленно, истекая липким гноем. Его несли на руках другие юноши, он что-то бормотал и умер страшной смертью, в последний миг томимый кошмарами. Искатель Мха, Голос Гагары, Упавший-со-Снегом… — долго перечислять всех, — одни пали в жару битвы, другие медленно умирали от ран. Вороний Ловчий встал во весь рост, и все юноши невольно склонились перед его Силой и величием. А Поющего Волка одолевали сомнения. Где правда? Память о боли и ужасе, застывших в глазах Вороньего Ловчего, преследовала его. В его рассуждениях на первый взгляд было разумное зерно. Стоило им только появиться в одном из лагерей Других, как люди сразу же пускались в бегство. Теория Вороньего Ловчего подтверждалась — страх, наводимый воинами Народа, был едва ли не сильнее их копий. «Я должен выжить! — раз за разом повторял себе Поющий Волк. — Я должен жить для Смеющейся Зари». Но словно какое-то колдовство удерживало его здесь, где жизнь человека зависела от слепого случая. Он оглянулся на своих товарищей. Никогда прежде не видел он у людей Народа такой тяжести во взоре. «Что-то со всеми нами случилось. Что? Сама жизнь изменилась. Видишь эту складку у ртов совсем юных людей? Видишь, как они оглядываются через плечо, усталые, истощенные — и страшные. Они берут женщин, берут силой. Они стали суровыми и молчаливыми. Где смех, где былое веселье?» — Готовы? — воскликнул Вороний Ловчий. Воины, стоящие у валунов, кивнули. — Вперед! По команде воины перепрыгнули через камни и с дикими криками устремились на врагов. Поющий Волк бежал за ними, с трудом пробиваясь сквозь крушащую все на своем пути толпу. Из ближнего чума выбежала женщина. Волк замер на месте: он узнал в ней свою родственницу, много лет назад похищенную Другими. — Черника? Черника? — закричал он и бросился к ней, чтобы удержать ее. Раскрыв глаза от ужаса, она упала перед ним на землю, прикрывая своего ребенка. — Не убивай мое дитя! — молила она. — Он будет тебе хорошим сыном. Не… — Я твой родич, Поющий Волк. Сын Двух Камней и Бурой Утки. Твой родич. Помнишь меня? Она испуганно поглядела на своего забеспокоившегося младенца. — Народ… — прошептала она, осознав, что к чему. Ему пришлось нагнуться пониже, чтобы расслышать ее слова. — Народ пришел за мной? — Тяжело вздохнув, она зашлась в слезах и крепко обняла его. — Да, Народ пришел за тобой, — тихо ответил он, похлопывая ее по спине. Другие тем временем спасались бегством из своего селения. Поющий Волк теснее прижал Чернику к себе — только бы его товарищи не причинили ей вреда. Они уже окружили других молодых женщин и рассматривали их жадными глазами победителей. В этом году у них в каждом захваченном лагере по невесте! Вечером у костра Вороний Ловчий подошел к Чернике и ласково улыбнулся ей, давая понять, что, мол, бояться нечего. — Когда они тебя взяли в плен? Черника с опаской поглядела на него: — Шесть Долгих Светов назад. Один молодой воин — Овечий Хвост — похитил меня и мою сестру, Луковку. Он увел нас на запад. Луковка пыталась убежать, и он убил ее… Один раз метнул копье — и готово. А я осталась. Вороний Ловчий задумчиво кивнул: — Ты долго жила среди Других, должна хорошо их знать. Расскажи нам о них. Сильны они? — Сильны. Они зовут себя Мамонтовым Народом, но перед Ледовым Народом они все равно что одна снежинка перед целой снежной бурей. Вороний Ловчий нахмурился: — Ледовый Народ? Кто это такие? — Мамонтовый Народ раньше жил на юго-западе, но Ледовый Народ, преследуя дичь, согнал их с тех земель. Зверь ушел на север, потому что на западе была засуха. Между Ледовым Народом и Родом Белого Бивня живут Род Круглого Копыта, Род Бизона и, наконец, Род Тигровой Утробы. Род Тигровой Утробы самый могучий. Они защищают от западных Врагов ущелья всего в пяти днях пути от Соленых Вод. — Сколько же там людей из Мамонтового Народа? заинтересованно спросил Поющий Волк. Ему не терпелось услышать это из ее собственных уст. — Много, — прошептала она. — Очень много. Я никогда не видела столько людей сразу. Вороний Ловчий поглядел через плечо на помрачневшие лица своих воинов. Они молча слушали Чернику, страх застыл в их глазах. Он беспечно рассмеялся: — Ну и что, все они побегут перед нами! Некоторым удалось от нас уйти… Вот пусть они и расскажут своим соплеменникам про храбрость и мужество Народа! Юнцы сразу же гордо приосанились — вот, мол, мы какие! А Поющий Волк сжал губы и опустил глаза. Ах, глупые мальчишки, неужто они не понимают, что им предстоит? Если Черника говорит правду, еще неизвестно, кто кого одолеет — Народ или Другие. — Что такое этот Ледовый Народ? — устало спросил он. — Они белокожи, покрыты густыми волосами. Народ Мамонта сражается с ними. Говорят, что они пришли сюда с западных окраин мира. Они сильны — сильны, как Дедушка Белый Медведь. Может, они его дети в человечьем роду. Я не знаю. Но они живут у Соленых Вод далеко на юго-западе. Говорят, они переплыли Соленые Воды много лет назад на выдолбленных бревнах. — Ха! — резко рассмеялся Вороний Ловчий. — Не может человек плавать по воде! Да и не бывает таких больших деревьев… — Здесь не бывает, — перебила его Черника. — Но я видела деревья такие высокие, что доходят до самого неба. Большие и темные — как ели, но не маленькие, как у нас, а такие, что можно по ним карабкаться хоть часами, хоть днями, а до верхушки не доберешься. Я бывала к западу от этих гор, — она указала на хребты, высившиеся у нее за спиной, — и видела огромные горы, что доходят до южных Соленых Вод. Деревья там достают до неба. — Выдумки, — буркнул Вороний Ловчий. — Эта женщина — порченая. Слишком долго прожила среди Других, вот и повредилась в уме. Она опустила глаза и сжала губы. Воины уходили прочь один за другим, смеясь ее рассказу. Белокожие люди? Покрытые волосами? Да еще дети Дедушки Белого Медведя! Хорошая сказка. Поющий Волк увидел, как лицо ее залилось краской стыда. Он подождал, пока другие разойдутся к своим кострам, и сказал: — Я верю тебе. — Но они не верят, — прошептала она. — Может мне вернуться к Мамонтовому Народу? Я уж и сама не знаю, чья я теперь. — Забудь о них. Они так надулись от важности после битвы, что ничего вокруг себя не видят! — Лучше бы им послушать, — возразила она. — На самом-то деле все еще хуже, чем я им говорила. У Поющего Волка пошли по спине мурашки. — Что ты имеешь в виду? — Там, далеко на западе, лед тает. Ледовый Народ теснит Других. Но их в свою очередь теснят другие люди, которые выглядят как мы. Они отгоняют Ледовый Народ на восток и прижимают его к морю. Это люди сильные, суровые, они гонят зверя на север зимой, по льду. Они такие охотники, что мамонт в тех краях бежит, завидев маленькую горстку людей. Поющий Волк нахмурился: — Если все эти люди сражаются между собой и держатся крепко, как же выходит, что мы так легко разбиваем Других? Она встретилась с ним глазами: — Они не ожидали вас, родич. Прежде Народ бегал от них, оставив им свои охотничьи угодья, и даже не пытался сопротивляться. Другие в здешних лагерях раздобрели, обленились. Они привыкли безнаказанно убивать людей Народа и брать без боя что вздумается. — И что же, они отступят, как думает Вороний Ловчий? Она покачала головой: — Нет, они разошлют по всем племенам весть о вашем приходе и пойдут на вас войной. — А можем мы помешать им передавать эти известия? — Нет, родич. Они, как мы, странствуют от одного лагеря к другому. У них есть четыре больших племени, каждое такое огромное, что со счета собьешься. Они посылают из лагеря в лагерь священную мамонтовую шкуру, и это — сигнал. И шкура эта крепко охраняется. — А перехватить шкуру никак нельзя? — И думать об этом забудь! Шкура так и пышет Силой. Коснешься — убьет! Поющий Волк в отчаянии ударил кулаком по мягкой теплой земле близ черных углей костра. — Должен быть путь, чтобы остановить их. — Бежать. Другого пути нет. — В глазах ее читалась страстная мольба. — Разве ты не видишь? Вы их убивали. А по их вере, мертвые не могут вернуться домой за море, если каждая смерть не отомщена. Для них это вопрос чести, воинской чести. Поющий Волк глубоко вздохнул: — Так говоришь, их много? — Как ивовых ветвей на Большой Реке. — Она покачала головой. — И вот-вот они подойдут. Они кочуют, как и наш Народ. Я уже слышу их. Сейчас они на время испугались вас. Но то, что сейчас настанет, куда ужаснее. Их страх перед вами расплавится, как жир на горячих углях. Но это еще не все. Те, кто идет следом, гонят Ледовый Народ на юг, к каменистым берегам Южных Соленых Вод. Это говорят беглецы из тех мест. А уж когда здесь будет Ледовый Народ — они вас на мелкие кусочки изрубят! — Значит, у Мамонтового Народа нет выбора — они поневоле наступают на наши земли? — Да, а теперь их воинская честь заставит поступать с вами еще жестче, чем вы — с ними. Поющий Волк подумал о Смеющейся Заре и их нерожденном ребенке. В душе его все перевернулось.32
Зоркие глаза Волчьего Сновидца беспокойно бегали от одной старухи к другой. Щеки его запади, длинные волосы свисали беспорядочными космами по обеим сторонам лица, подчеркивая его полуистощенный вид. Печальная морщина рассекала его юношеский лоб; боль отражалась в углу его рта. Он двигал ладонями взад-вперед, работал челюстью; мускулы у него на щеках дрожали. — Говори. — Спокойный голос Цапли смешался с потрескиванием огня. Чум озарился рыжеватым пламенем, осветив высохшее лицо Обрубленной Ветви. — Народ, — прошептал он. — Видение мое шатко и туманно, но я вижу — он умирает. Цапля опустила глаза и задумалась, обхватив подбородок рукой. Обрубленная Ветвь слушала его, тихо сидя в сторонке. Она помешивала огонь куском кости карибу — Что еще? — спросила Цапля. Он покачал головой: — Там женщины… пленные… Несколько… Нет, это так неясно… не разобрать. — Что ты чувствуешь? — Я чувствую чье-то присутствие. Как будто кто-то идет сюда, кто-то уже за горизонтом. Как Долгая Тьма… но иначе. — Он облизал губы. — Как будто ночь приходит не с востока, а с запада. Цапля удивленно подняла бровь: — А что это значит, ты понимаешь? — Нет. — Ничего не умеешь, — разочаровано промолвила Цапля. — Хорошо, что хоть ходить наконец научился. Теперь надо разучить несколько движений Танца. — Чего? — Надо научиться управлять своими видениями, задерживать их, когда надо. А не то ты себя уморишь. Он нахмурился: ощущение пустоты и беспокойства в желудке было таким знакомым! — Кое-что я умею. Я вызывал карибу… Она покачала головой: — Нет, я не о том. Каждый танцует свой собственный Танец, но на самом деле есть только Один — Единый Танец. «Она всегда говорит так непонятно. Тут Один, там Единый. Почему бы не сказать попросту?» — Я все же не понимаю. Она подняла руку, и ее темные глаза проникли в его душу, как бы вытягивая ее наружу. Она подтянула на плечах волчью шкуру и помешала огонь ложкой, сделанной из лопатки какого-то животного, равномерно распределяя горящие угли, жутковато мерцавшие при дуновении бриза. Не отводя взгляда от глаз Волчьего Сновидца, она сжала пальцы в кулаки и подвигала ими, как бы разминая мускулы. Она склонилась над углями; ее черные волосы, посеребренные сединой, развевались по ветру. Сложив пальцы вместе, она закрыла глаза и, глубоко дыша, запела священную песнь. Лицо ее вздрогнуло и словно помолодело — морщины разгладились, линии смягчились. Она потянулась вперед, положив обе ладони на горячие угли и перенеся на них всю тяжесть своего тела. Волчий Сновидец тяжело дышал, вопросительно глядя на Обрубленную Ветвь. Вид Цапли, берущей руками угли, до смерти испугал его. Она поднимала ладони над головой, и между ее пальцами дрожали красноватые огоньки. Сколько еще? Он затаил дыхание. Опять и опять… Продолжая петь, Цапля положила уголек себе на губы, потом на лоб. Наконец она взяла кусочек угля в рот и повертела его там, прежде чем выплюнуть. Угли упали на шкуру, лежащую перед ней. Шкура сразу же потемнела, волоски ее задымились, издавая неприятный запах. Глаза ее все еще были закрыты; лицо исказила напряженная гримаса; пение прекратилось. Она глубоко вздохнула и выпустила воздух через нос. Волчий Сновидец потянулся к ней и коснулся ее лица: кожа в тех местах, где только что лежали угли, была такой же прохладной и мягкой, как везде. Она открыла глаза. Сначала они смотрели рассеянно, как бы ничего не видя. Потом она моргнула и, покачав головой, поглядела на Волчьего Сновидца. — Твое лицо… и руки… — прошептал он. Жилы его наполнял ужас. Она подняла сперва одну руку, потом другую, потом стала вращать головой, подставляя свету каждую щеку. Он потянулся к дырам, выжженным на шкуре, и, обжегшись, отдернул руку. — Как это получается? — Даже волдырей нет. — Она поправила волосы, спадающие на плечи. — Такого быть не может! Ты же сказала, во всем есть законы! Цапля с обыденным видом собрала угли и бросила их обратно в костер, едва обращая внимания на Обрубленную Ветвь, застывшую в немом восхищении. — Закрой рот, старая ведьма, — бросила ей Цапля. — Мух наловишь. Обрубленная Ветвь безмолвно повиновалась. — Как это у тебя выходит? — спросила она. — Я танцую с этими углями. Волчий Сновидец посмотрел на Цаплю, чувствуя, что до него начинает доходить смысл ее слов. — С ними? — С ними, а не против них. — Ты хочешь сказать, что ты соприкоснулась с Танцем углей… вступила в него на мгновение? — Не совсем так. Кроме Танца углей есть еще Единый Танец. В него-то я и вступила. — Как? — Я на мгновение обрела тишину. Он почесал переносицу. Ах уж эта проклятая тишина, что таится за шумом, эта неподвижность по ту сторону движения… Старая ведьма совсем сведет его с ума! Скрипнув зубами, он переспросил: — Как? — Я остановила мой собственный Танец. — Остановила… — растерянно покачав головой, произнес он. Обрубленная Ветвь кашлянула и сурово поглядела на Цаплю: — Я так и знала. Ты и впрямь свихнулась. Выжила из ума. — Может, за несколько недель я сумею тебе это рассказать, — ответила Цапля Волчьему Сновидцу. В глазах ее блестела насмешка. Подумав, он потянулся к углям. — Ты должна была здорово обжечься, когда впервые делала это? Она криво улыбнулась, понимая, что он пока не в силах до конца осознать происходящее. — У меня все время оставались рубцы. — Смогу ли я… — Он недоверчиво покачал головой. — Смогу ли я… — Я бы не показывала это тебе, если бы считала тебя тупицей. Но это как пересекать горы — подъем всегда труден. Ты ничего не поймешь о мире как о целом, пока не научишься смотреть на него с другой стороны. — Она подняла указательный палец. — Это еще один шаг на пути к верховной Вещей Силе, Силе Сновидца. Блеск в ее глазах вызывал у него дрожь. — Еще один? — Да, и очень важный: ведь иначе отдельные Танцы, в окружении которых ты окажешься, в один прекрасный день доведут тебя до смерти!33
Закат окрасил небо в мягкие, пастельные тона. Волчий Сновидец бежал, и размытая тень на крутых серых камнях повторяла его движения. Вдалеке он видел облако пара, поднимавшееся от горячих ключей Цапли, желтое от закатных лучей. «Бежать… Бежать…» — повторял он себе, стараясь сосредоточиться. Пар белым облаком выходил из его рта, первый снег скрипел у него под ногами, обжигая голые пятки. Он перепрыгивал мелкие камни, обходил крупные. Ледяной ветер без остановки дул с севера — прямо ему в лицо. Холодный воздух обжигал легкие; даже жжение в ступнях не могло заглушить тупой боли в груди. «Очисти свой разум, Волчий Сновидец, беги, пока тело твое не обретет забвения, пока ты не выйдешь за грань своего разума и не увидишь его со стороны… Танцуй… Танцуй…» Сперва он то погружался в себя, то выныривал; его охватывало болезненно-острое чувство свободы, полета. Потом он почувствовал, что душа его покинула плоть. Ему показалось, что пузырь, в котором он находился, Прорвало и он оказался на свободе, что новые ощущения, как насекомые, расползаются по его телу. Обессилев, он перешел на шаг. Он шел склонившись, кашляя, ловя легкими воздух. Пот тек у него по лицу, застывая на ледяном ветру. Погруженный в себя, он медленно ступал по снегу, пытаясь отдышаться и утишить боль в ногах. Язык его пересох и прилип к гортани. Он нагнулся и, зачерпнув горсточку снега, забившееся в пучок травы, положил его в рот. У восточного горизонта видна была длинная белая линия Великого Ледника. Он тяжело дышал, ноги его горели. Вокруг него возвышались ледниковые глыбы — обитель замерзших призраков. Их гранитные подножия венчал слой льда. Там и сям сверху стекали струйки воды, замерзающей на ходу. На западе сверкали заснеженные горные вершины. На востоке блестел и переливался неодолимый для путника Великий Ледник — весь в изломах и трещинах. Только к югу ледяной щит становился немного ниже. На небе сгустились тучи, предвещая закат не одного этого дня, а целого Долгого Света. Ледяной панцирь на юге притягивал его взор. Это была не сплошная стена, как во Сне, — нет, его прорезали бесчисленные впадины, изломы, выбоины: здесь потрудились солнце и ветер. На белом выделялись сероватые вкрапления, острыми углами сверкали голубоватые кристаллы. Ледяную махину перерезали слои песка и гранита, перемежая сине-белое полотно черными полосами. Лед был рассечен не так, как на востоке, но все равно по спине шли мурашки. «Как же я смогу пройти сквозь него?» Усталые мышцы плохо его слушались, но он, сделав над собой усилие, попытался вскарабкаться на выступ скалы. Подветренная сторона его уже уходила под ледяной панцирь; камень там был гладок и лишь изредка изрезан бороздками от стекающей воды. Чем дальше к югу, тем выше становился лед, сливаясь на горизонте с серыми облаками. Где-то на окраине его утомленного сознания слышались шепотки, полные отчаяния. Какой-то стон, вырывавшийся из глубин южного ледяного щита, ударял ему в уши. Призраки? Он прислушался, но шум крови в его собственных жилах, собственное его учащенное дыхание заглушали эти звуки. За спиной у него тянулось бесконечное плато, сплошь заполненное присыпанными снегом валунами — беспорядочными каменными волнами, оставленными отступившим Ледником. Ноги его онемели, и он сел на присыпанный снегом камень, глядя на текущий внизу рукав Большой Реки. Даже сейчас, когда Долгая Тьма опускалась на землю, вода ревела и пенилась, не зная устали. Вдруг он замер: на воде появилось какое-то черное пятно — что-то выплывшее из-за скалы. Волчий Сновидец взобрался на гладкую вершину гребня, осторожно карабкаясь среди крутых валунов. Отец Солнце уже исчез за горами на западе, когда он наконец обогнул все эти камни — каждый величиной со взрослого мамонта. Темное пятно кружилось, дрожало. И все же можно было разглядеть: один рог обломан по самый череп… Нога жутко вывихнута… Но что за зверь — более или менее ясно. «Бизон! Неужто он пришел оттуда, сквозь Ледник? — Голова у него закружилась: надежда вновь возникла перед ним, дразня и соблазняя его. — Где-то с другой стороны могут жить и бизоны». Он тяжело вздохнул. Все его тело вздрагивало при памяти об обетах Волка. Он стал спускаться, перебираясь с камня на камень, пока не настиг искалеченного бизона. Схватившись за рог, он задержал животное, сам на ходу поскальзываясь и по колено погружаясь в ледяную воду. — Может, ты вовсе не оттуда, — печально произнес он, стараясь не поддаваться выдумкам. — Ты бы и здесь не замерз, пусть хоть сто раз минует Долгая Тьма. Войдя в воду по колено, он оттащил труп бизона подальше от берега — достаточно далеко, чтобы тяжеленное тело зверя могло поплыть. Он волочил его против течения; наконец зацепил шкуру за острый выступ обточенного ветром камня. Сумерки отражались на белой поверхности воды, плескавшейся у его ног. Темнело. Волчий Сновидец достал из сумки пластинку известняка, чтобы вскрыть брюхо зверя. Сердце его учащенно билось. Сначала показались синевато-серые кишки. Потом он вскрыл желудок животного — в воду потекло вещество зеленоватого цвета. Вслед за тем из желудка выскользнул солитер и исчез где-то на песчаном дне реки. Он посмотрел вслед паразиту, подумав: «Интересно, сколько живут эти твари на таком холоде? — Покопавшись в желудке, он нашел второго солитера и осторожно ухватил его. — Поразмысли-ка, — обратился он к самому себе, обернувшись во тьму. — Поразмысли-ка, что из этого следует». Он спрятал паразита под свежий слой снега, а сам продолжал разделывать бизона, пока ноги его не заныли от холода. Толк от этого был: внутренние органы по большей части не успели окоченеть. Пальцы немели от прикосновения к ним, но они были все же не такими замороженными, как следовало ожидать. Уже окончательно стемнело, когда он снова посмотрел на солитера. Тот пополз по снегу, разделившись надвое. Волчий Сновидец прихватил с собой солитера вместе с бизоньей шкурой — показать Цапле. Сам-то он уже ни в чем не сомневался. В этой долине длиннорогих бизонов никогда не было: Цапля о них не упоминала. Значит, зверь пришел из других мест… из-за Ледника, больше неоткуда! Волчий Сновидец сидел у потрескивающего огня рядом с Цаплей и смотрел, как она вскрывает солитера. Он ткнул в паразита пальцем. Мертвый. Волчий Сновидец рассеянно поглядел на одно из изображений, начертанных на полу пещеры. Рисунок едва просматривался под слоем грязи и пыли. Там была изображена паутина, раскручивающаяся спиралью. Его словно кулаком ударили в живот, в глазах у него зарябило. «Зачем Цапля когда-то сделала это изображение охрой на каменном полу? Почему именно паутина?» Он покачал головой и заставил себя вновь обратить взор на мертвого солитера. Цапля сидела у огня, опершись на руку, и не мигая глядела на него своими темными глазами. Ее черные с проседью пряди, спадавшие на бурую кожаную одежду, сверкали при свете костра. — О чем задумался? — Такие солитеры, если раз замерзли, уже не оживают. — И что же с того? — Значит, и бизон не замерзал. — Что еще ты заметил? Он нахмурился, встретив ее взгляд. Опять испытывает его? — В его желудке было много зелени — трава, листья, несколько поздних цветов. Он только начал обрастать зимней шерстью… И вот этот солитер — все еще жив. — Что же, ты думаешь, это значит? — Что с той стороны ледника есть место, где живут бизоны. — Ты думаешь, там достаточно тепло? — Может быть… Мои пальцы окоченели, но внутренности его показались мне довольно теплыми. Сколько времени нужно трупу бизона, чтобы остыть? А ведь он плыл не один день. Вся шкура была в надрывах, как будто он раз десять зацепился за камень или корягу, а потом его смывало волной и несло дальше. — Что из этого следует? — Она задрала голову и поглядела на серые камни свода, задумчиво постукивая пальцами по шкуре, на которой сидела. — Что он приплыл через… — Проем в Леднике, — закончил он. Даже в тусклом свете костра видно было, как задрожал его гладкий юношеский подбородок.34
Издающий Клич ждал, пружиня на пятках, готовый в любое мгновение отпрыгнуть прочь. Крупная мамонтиха тревожно вертела головой и задирала хобот, принюхиваясь к дыханию Ветряной Женщины; ее маленькие черные глазки жарко блестели из-под густой шерсти. Он чувствовал, как ступают огромные ножищи — прямо по скале, за которой он затаился. Как всегда во время охоты на мамонтов, у него заболел живот, и ему захотелось облегчиться. Мамонтиха опять повернулась, и Издающий Клич вскочил на ноги. Быстро, как молния, он отвел руку и метнул копье в зад мамонтихи, где кожа потоньше и почувствительней. Опять сработало! Рукоятка отделилась в воздухе и с резким звуком упала на землю, а наконечник вонзился в тело животного, заходя все глубже при каждом движении. Мамонтиха взвыла и завертелась из стороны в сторону, качая хоботом. Изо рта ее с шумом вырывался горячий воздух — она напряженно дышала, пытаясь по запаху учуять того, кто ее ранил. Издающий Клич, низко согнувшись, нырнул в узкую щель, прорезавшую скалу. Здесь почти негде было спрятаться. Разве что за острым выступом черной сланцевой скалы… Но мамонтихе здесь было не пробраться. Проем, намытый водой в одном из склонов, тоже не годился: если она сунется туда — сразу же свалится вниз с двухметрового обрыва а это похуже копий охотника. Издающий Клич, часто дыша, выбрался наружу через щель, прислоняясь к каменным выступам скал. Уловив мгновение, он подобрал длинное древко своего копья и вновь отпрыгнул в безопасное место. Мамонтиха взвыла и рванулась вперед. Она стояла там, где кончалась твердая поверхность и начинались неровные, осыпающиеся под ногами камни, и покачивала в воздухе хоботом. Еще немного — и она бы его настигла. Сердце так стучало у него в груди, что, казалось, вот-вот сломает ребра. Он ждал. Теперь он в безопасности — до него ей не добраться. «Надо раззадорить ее, довести ее до сумасшествия», — думал он. Смеясь и приплясывая, он поднял плоский осколок камня и швырнул его в морду мамонтихе. Та издала яростный вопль. Издающий Клич перескочил через наклонную каменную глыбу и, согнувшись в три погибели, опять забился в узкую щель, а мамонтиха, исходя гневом, рыла землю бивнями. Трава и мох столбом поднимались в воздух. Мамонтиха опять взвыла, уколов ногу об острый камень. Она отошла на полшага и, вытянув вперед хобот, стала вынюхивать Издающего Клич. Камень, на котором она стояла, покачнулся. Мамонтиха попятилась назад — и снова пошла на запах охотника. С дрожащим сердцем он ждал ее приближения, забившись в щель. Хобот мамонтихи тянулся к нему, и он прятался все глубже. Мамонтиха с диким ревом пробиралась среди каменных осколков, пытаясь подойти к нему с тыла. Издающий Клич достал последний припасенный им наконечник и стал прилаживать его к древку, потом осмотрел его еще раз и, убедившись, что он правильно вошел в прорезь, глубоко вздохнул. Последнее оружие! — Сейчас, сейчас… — шептал он. — Гонись за мной! Преследуй меня, Мать! Потеряй разум от ярости! Пришло время дать о себе знать. Издающий Клич поднял руки, чтобы привлечь внимание мамонтихи, и завопил во всю глотку. Та замерла на месте, топча йогами мерзлую землю, задирая голову и вертя хоботом. Издающий Клич послал копье в цель. Атлатл в двести раз усиливал его бросок. Копье вошло мамонтихе за ухо — здесь кожа была совсем тонкой. Рукоятка, отделившись, с шумом упала на землю. Мамонтиха обезумела. Задрав голову и вытянув хобот, она бросилась вперед. Издающий Клич вскрикнул от страха и, обронив свой атлатл, опрометью пустился к краю каменной гряды. Мамонтиха яростно ревела, преследуя его, — земля дрожала под ее ногами. Издающий Клич ни разу не обернулся. Бег отнимал все его силы — он мчался по сыпучим камням к пролому, куда надо было наконец заманить мамонтиху. Хорошо, что он заранее отмерил направление бегства. Наконец он добрался до этой щели; один прыжок — и он на твердой земле. С дрожащим сердцем он обернулся. Мамонтиха нависла над проломом. В глазах ее вспыхнул страх. Сдвинув ноги, она стала соскальзывать вниз. А там Издающий Клич и Поющий Волк заранее выкопали в промерзшей земле яму. Тело мамонтихи закачалось; она размахивала хоботом, пытаясь удержать равновесие. Такая махина сначала всегда падает медленно. Перед тем как свалиться в яму, она успела еще раз вскрикнуть. Когда ее могучее тело коснулось земли, почва под ногами Издающего Клич содрогнулась. Звук ломающихся костей, казалось, отозвался в его ушах. А потом все было кончено. Облако промерзшего пара вырвалось из могучих легких мамонтихи. Издающий Клич вскарабкался на камни, чтобы не идти снова по опасной тропе, и заглянул в разлом. Поросший красноватыми волосами хобот мамонтихи дрожал, кровь текла у нее изо рта. Испуганные черные глаза глядели на него из ямы. Ей недолго осталось жить. Она не сможет там долго дышать, слишком тяжелое у нее тело — быстро задохнется. И встать не сможет — она все кости себе переломала. Огромное ухо поднималось и опускалось, кончик хобота дрожал, принюхиваясь. Зверь не хотел верить недоумевал — неужто вправду смерть пришла? Тоненький хвост яростно бил по земле. — Подумай-ка, — закричал ему Поющий Волк, — ведь еще мгновение, и она бы тебя настигла. Издающий Клич закрыл глаза и вздохнул. Он поглядел вниз: — Да, Матушка, ты ведь меня чуть не убила? Никогда этого не забуду! Поющий Волк стоял на холме, на подветренной стороне, в трех бросках копья отсюда, и махал ему рукой. Рядом с ним были Зеленая Вода, Смеющаяся Заря и все остальные. Сейчас они будут разделывать мамонтиху — надо запастись всем необходимым перед долгой дорогой в долину Цапли. Издающий Клич, качая головой, посмотрел на огромное животное, ныне успокоившееся вовеки: — Еще шаг, Матушка, и ты превратила бы меня в лепешку. Благословенные Звезды, мне повезло! Он опустился на камень, оживляя в памяти прошедшую схватку. Долго глядел он на мертвую мамонтиху,. и сердце его сжималось от горечи и жалости. Он опустился на колени и погладил огромную голову. Достав из висевшего у него на шее мешочка специальные амулеты, подышав на них, он запел погребальную песню, посвящая душу убитой мамонтихи Блаженному Звездному Народу. А все — новые копья. Никогда прежде на памяти Издающего Клич наконечники не входили так глубоко в тело зверя. Когда они извлекли из тела все наконечники, Поющий Волк стал, бормоча что-то себе под нос, разглядывать раны. — И все же есть одна загвоздка — с креплениями. Нельзя ли делать основание наконечника потоньше? Издающий Клич, нахмурившись, потер пальцем свои угреватый нос: — Нет, слишком легко они будут ломаться. Я же пробовал, помнишь? — А если сделать наконечники подлиннее? — не унимался Поющий Волк. — И хоть чуть поуже, чем эти? — А кто говорил, что Народ не должен менять форму наконечников? Поющий Волк растерянно пожал плечами. На камни один за другим ложились длинные ломти мяса. Издающий Клич вместе с Зеленой Водой разбивал крупные кости, вытряхивая на засаленную шкуру куски костного мозга. Из него топили жир, который пригодится им в зимнюю стужу. Этим занималась Пляшущая Лиса. Готовый жир она заливала в кишки, как научила ее Зеленая Вода. Это была непростая работа: жир должен был достаточно нагреться на горячих камнях, чтобы его можно было лить, как воду, но при этом не настолько, чтобы расплавить кишку. — Эй, вы, пошли прочь! — крикнул Поющий Волк, разрезая толстую шкуру обоюдоострым каменным ножом. Шавка, увивавшаяся рядом с ним, подпрыгивала, урча от возбуждения, ловко уклоняясь от его руки. На запах мяса сбегались другие собаки, рыча и огрызаясь друг на друга. — Пожалуй, без них бы было получше, — разозлился Поющий Волк, отгоняя псов. Издающий Клич поглядел на него и ухмыльнулся: — Приходится все время быть начеку, а? Поющий Волк вздохнул и пожал плечами: — Но с другой стороны, собаки отпугивают медведей… Нам не понравится, коли нас сожрут живьем, так ведь? Издающий Клич кивнул и, закусив губу, бросил взгляд на тучи, собирающиеся на северо-западе. Снег уже пару раз выпадал, но травы в этом году уродились на славу, и бурые пятнышки, появившиеся на них от мороза, вскоре исчезли без следа. Сало на спине мамонтихи было в локоть шириной, и мясо все в белых прожилках. Капли жира и крови застывали на руках Поющего Волка. Он вновь склонился над мамонтовыми бивнями. Зеленая Вода, качая головой, глядела на охотника и шептала сидевшим рядом с ней женщинам: — Знаете, а я верю тому, что рассказывает Черника про Мамонтовый Народ. Что бы там ни говорил Вороний Ловчий. Эти слова донеслись до Издающего Клич, и он кивнул в знак согласия. Пляшущая Лиса тем временем выпускала воздух из разбухшей от жара кишки. — Говорю вам, он безумец! — Поющий Волк ни в чем не виноват. У него болело сердце за тех парней, которых Вороний Ловчий заставил выделывать невесть что, но его-то вины нет в злодействах, которые Ловчий учинил на землях Других. — Накличет он на себя беду! — Он на всех нас беду накличет! — сердито добавил Издающий Клич. Все замолчали. Он перевел взгляд на Зарю и Куропатку, которые срезали большие полосы мяса с плеч мамонтихи и, смеясь, клали их на изогнутые ветви карликовых ив. За пару недель мясо насухо заморозится и всю воду из него выдует ветром. Краем глаза Издающий Клич поглядывал на Куропатку, а та, молоденькая, миловидная, не сводила глаз с Прыгающего Зайца, который сдирал толстую шкуру с мамонтовых ребер — вслед за Поющим Волком, разрезавшим одну за другой сероватые жилы, что держали шкуру на теле. Любовь к ней поддерживала дух юноши. Глаза его вновь заблестели — впервые с тех пор, как он узнал о смерти матери, Серой Глыбы. Вернувшись с войны против Других, он взял ее в жены. Она была родом из лагеря Бизоньей Спины, из рода Чайки. Она стала его первой женой. Потом он женился еще и на Лунной Воде, пленнице, которую привел с войны. Лунная Вода молча работала, глядя на Прыгающего Зайца, и в глазах ее блестел чуть тлеющий огонь. От нее они еще дождутся бед: Издающий Клич предчувствовал это. И все же ее маленькое тело, ее легкая походка не давали ему покоя. Он никак не мог отделаться от мимолетных фантазий, смущавших его душу, — раздеть ее, заключить в объятия ее нежную грудь, раздвинуть се прямые ноги. Он чувствовал себя… Внезапно локоть ткнулся ему в ребро, и он, очнувшись от этих мыслей, бросил взгляд на стоящую рядом жену. Зеленая Вода погрозила ему кулаком; судя по глазам, она лучше всех понимала, что у него на уме. — Так, задумался… — промямлил он. — Конечно, — со вздохом пробормотала Зеленая Вода но глаза ее выразительно сверкнули. Издающий Клич растерянно усмехнулся и пошел относить очередную порцию срезанного Поющим Волком Жира. Весь лагерь Народа был наполнен новыми женщинами из Других, которых пленили воины Вороньего Ловчего. Старухи день и ночь учили их легендам и сказаниям, чтобы они слились с Народом и стали его частью, хоть им и придется до конца жизни быть наложницами, младшими женами. Пленницы учились. По большей части они были молчаливы, угрюмы, служили своим мужьям через силу, но мало кто пытался убежать. — Когда пойдем? — спросила Зеленая Вода, поглядев на груду сала, в которую Издающий Клич только что добавил еще один ломоть. Он распрямился, потирая затекшую спину, пытаясь вытряхнуть из-за пальцев комки сала. — Еще неделя? Может, две… К тому времени уже порядочно подморозит. А снега еще не наметет. Хорошая будет дорога. — Чем быстрее, тем лучше. Поющий Волк беспокоится. — Я и сам беспокоюсь, — согласился Издающий Клич. — Они нанесут ответный удар. Если верить Чернике — не могут не нанести. Зеленая Вода чуть помягче поглядела на своего мужа: — Думаю, она знает о Других побольше, чем Вороний Ловчий. Я слышала, что она говорит. К этому стоит прислушаться. Если это хоть вполовину правда… — То мы в большой беде, — закончил Издающий Клич, посмотрев на Чернику. Она оторвалась от работы, чтобы покормить дитя. — Ребенок вырастет одним из нас, — с улыбкой сказала Зеленая Вода, ткнув мужа в бок. — А ты слышала, что Вороний Ловчий хотел его убить? И откуда он такой взялся на нашу голову! — Он сумасшедший. — Зеленая Вода задрала подбородок, и волосы волнами упали на ее красивую шею. Печальная складка появилась в углу ее рта. — Надеюсь, не настолько, как говорит Пляшущая Лиса. Лиса тяжело вздохнула и покачала головой: — Настолько. Зеленая Вода задумчиво поглядела на Издающего Клич: — Между прочим, я заметила, что ты рассказал большей части вождей этого отряда, как добраться в долину Цапли. В десяти шагах от них Поющий Волк счищал со своего ножа обрывки сухожилий. Ветер доносил до Издающего Клич знакомый запах готовящегося мяса. Почему он сейчас не возбуждает его? Он вдохнул и выдохнул воздух, видя, как образуется белое облачко у его рта. Вокруг него громоздились изрезанные сланцевые склоны холмов; они становились все выше и на западе переходили в высокие горы. В горле у него стоял запах мамонтового мяса, давленой полыни и осоки. А на севере толпились серые тучи, пришедшие с Соленых Вод, предвещая бурю. — Если с наступлением зимы придут Другие… и если их впрямьтак много, как выходит по словам Черники, то у нас останется только одна дорога… — А если мы окажемся запертыми в долине Цапли и никуда не сможет уйти оттуда? Он поймал ее полный вызова взгляд и хмыкнул: — Может, Цапля сумеет отогнать их своим колдовством? — Народ! — донесся чей-то отчаянный крик. Поющий Волк, приложив ко лбу окровавленную руку, поглядел на север. — Судя по виду, Три Осени, — сказал Волк. — Что это он здесь делает? Они с Блеющим Бараном ушли охотиться далеко на север. — А вот Мышь, — отозвался Прыгающий Заяц. — Я ее по походке узнаю. Она же ногу сломала… Когда копье Удара Молнии ранило того бизона у Соленых Вод. И еще, еще… С ними многие из Народа. Зеленая Вода сжала губы: — Не нравится мне это. Сходи-ка посмотри, что случилось. Издающий Клич взял свои копья и пошел на склон холма, где только что охотился на мамонтиху. Собаки уже начали лаять и рычать, чуя приближение других псов, пришедших с родом Блеющего Барана. Впереди шел Три Осени, за ним — несколько усталых женщин, согнувшихся под кладью, потом опять охотники, и так до самого горизонта. Люди выглядели изможденными, они шли как бы не слыша рычания и подвывания собак, их серые тюки сливались друг с другом. И впрямь это выглядело неладно. — Три Осени! — позвал Издающий Клич. — Добро пожаловать к нам. Мы убили мамонта. Будет настоящий пир! Шепоток облегчения прошел по рядам прибывших. Мышь — ее волосы были острижены коротко в знак траура по Удару Молнией — подняла голову и зашагала чуть уверенней. Ребенок цеплялся за край ее плаща. Еще одна девочка ковыляла следом за ней. А Народ все поднимался по северному склону холма. — Они съедят все наши зимние припасы мяса! — прошептал Издающий Клич про себя. Три Осени благодарно поднял руку: — Спасибо за приглашение на пир, Издающий Клич, и еще спасибо Блаженному Звездному Народу, что мы добрались до ваших чумов. — Что-то многих я не вижу… И собаки ваши отчего-то не лают. А это кто, никак Большой Рот? — По склону поднимался низенький коренастый человек, заметно хромая. — Что это с ним? Нездоров? — Ранен копьем. — Три Осени беспокойно огляделся, облизав губы. — Охота была что надо. В одной маленькой долине набрели на стадо диких баранов. Отменная дичь! Большую часть туш мы освежевали и оставили храниться на морозце. Мы бы провели там всю зиму, кабы не Другие… Сердце Издающего Клич упало. Вот оно! Началось. — Что случилось? — Блаженный Звездный Народ спас нас, мой друг. Попросту повезло. Одного юношу послали сообщить Вороньему Ловчему и Кричащему Петухом, что у нас хватит мяса прокормить многих. Он первым увидел Других, вернулся и предупредил нас. Позволь сказать тебе, сейчас они дерутся получше. Убили четырех охотников, которые вышли им навстречу. Их было так много, друг мой. Так много. И такие сильные. Их было не остановить — все равно что Ветряную Женщину. Но мы стояли на холме, наше положение было лучше, только потому нас всех и не перерезали. — Как вы нашли нас? — Блеющий Баран сказал нам, по какому пути вы ушли. Мы надеялись, что вы нам поможете. — Три Осени неловко переминался с ноги на ногу, опустив глаза. Издающий Клич поглядел на фигуры, все еще пробирающиеся среди дальних холмов: — Блеющий Баран здесь? Помню, он мне рассказывал сказки… — Он умер, друг мой. Может, попозже, сегодня или завтра, мы посвятим его душу Блаженному Звездному Народу. Издающий Клич вздрогнул: — Как это случилось? — Другие… Копье прошло низко, над самым мужским органом. Плохая рана. Из брюха лился кишечный сок… Он стал вонять и весь раздулся. Мы несли его, сколько могли. — А ваш лагерь? Три Осени со значением похлопал по своему копью: — Он у Других. Нам — тем, кто выжил — надо было в первую очередь позаботиться о женщинах и детях. А уж там мы вернемся и за все отплатим Другим. Издающий Клич покачал головой: — Вы уже отплатили один раз. А теперь они отплатили вам. Не пора ли кончать? Слишком многих уже нет в живых. — Он указал на прибывающую толпу: —Видишь, сколько коротко остриженных женщин? Пора этому положить конец! Три Осени хмуро улыбнулся: — Угости нас сегодня, Издающий Клич. Как следует угости. Мы уж отомстим за наших погибших родичей! — Словно сам Вороний Ловчий говорит твоими устами. — Он — вождь, — согласился Три Осени. — Может, и так. Три Осени сдвинул брови: — Нам нужны воины. Ты пойдешь? Ты, и Поющий Волк, и Прыгающий Заяц… — Нет. — Издающий Клич решительно покачал годовой. — Но мы должны… — Нет. — И тебя не беспокоит, что те, кого ты любишь, убиты? — Наш долг — заботиться о живых. Мы говорили об этом сегодня с Поющим Волком и Прыгающим Зайцем. Здесь начинаются страшные вещи. Мы пойдем на юг, за Волчьим Сном. Если ты и вправду хочешь уберечь своих женщин и детей — идем с нами. Три Осени, колеблясь, поглядел на него и в конце концов отрицательно покачал головой: — Мы должны вернуться. Это… вопрос чести. — Чести? Три Осени расправил плечи, глаза его сурово сверкнули: — Воинской чести! — Он для убедительности потряс в воздухе копьем. Мрачные предчувствия проснулись в душе Издающего Клич. Он опустил голову. Да, это правда. Его Народ с каждым днем все больше походил на Других.35
Народ шел по нескончаемым холмам, с трудом пробираясь сквозь заросли карликовых берез. На северных склонах уже лежал снег. На ветках дрожали последние темно-рыжие листья. Отец Солнце с каждым днем все ниже склонялся к горизонту; свет его, летом ослепительно-желтый, теперь принял тусклый соломенный оттенок. Овраги были заполнены тлеющей листвой, шуршащей под ногами. Пляшущая Лиса поправила кожаную полосу на лбу и поглядела в спину Мыши. Эта женщина раздражала ее: когда она смотрела на Лису, ей словно по коже проводили куском шершавого камня. Старуха Кого-ток, ковылявшая чуть впереди, обернулась и хмыкнула, словно прочитав ее мысли, и движением руки подозвала ее к себе. Лиса ускорила шаг. — Пошла прочь. Иди себе сзади, — отогнала ее Мышь. — Я иду где хочу, — ответила Лиса, видя, что Кого-ток обернулась и глядит на нее. Глаза старухи мрачно блестели. — Твой дух проклят. Я не хочу, чтобы ты болталась рядом с моим ребенком. Иди сзади. Оставь нас, добрых людей, в покое. Пляшущая Лиса быстро, как молния, бросилась к Мыши и вцепилась своими крепкими пальцами в завязки ее капюшона. Та с криком отбивалась от нее. Взглянув Мыши прямо в лицо, Пляшущая Лиса произнесла: — Человек, который проклял меня, — ложный Сновидец: у него нет Силы. Значит, его проклятия не имеют никакой силы. — Она изо всех сил затянула тесемки, так что Мышь еле могла продохнуть. — Поняла? Лиса резко оттолкнула свою обидчицу. Та еле удержалась на ногах. Ребенок, которого она держала на руках под плащом, стал подавать голос. Мышь потерла шею. — Ты с ума сошла, — хрипло выдавила она. Пляшущая Лиса криво усмехнулась: — Запомни это! Ты и представить себе не можешь, на что я способна, ежели мне перейдут дорогу. Повернувшись на пятках, она пошла прочь, заметив, что Поющий Волк идет посмотреть, что это за потасовка происходит в хвосте отряда. В тот вечер и позже у нее уже не случалось перебранок с Мышью. Но она заметила, что и некоторые другие женщины, приблизившись к ней, опускали глаза. Что это — почтение? Или страх? Только Кого-ток дружелюбно глядела на нее, время от времени ободряюще подмигивая. И, поймав ее взгляд, Лиса расправляла плечи и тверже ступала, крепко сжимая в руках свое охотничье оружие. Волчий Сновидец плавал в горячей заводи. С берега за спиной у него плыло негромкое пение Цапли. Эти звуки придавали ему сил. Волны ласкали его обнаженное тело. — Погрузись в песню, — наставляла его Цапля. — Освободи себя. Двигайся в лад звукам. Изгони этот мир из всего Сна. Его больше нет. Ничего нет, кроме Сна. — Кроме Сна, — повторил он. Он погрузился в воду, пока она не залила ему уши. Птичье пение потонуло в шуме воды. Но, как ни странно, он расслышал, когда Цапля вновь начала петь. Это было бессмысленное на первый взгляд сочетание слов, но они звучали ритмично и чарующе. И поскольку он не мог уловить смысл песни, он сосредоточился на ее волнообразном ритме, как будто танцуя под ее звуки. Он растерянно мигал, ничего перед собой не видя. Он сидел в пещере Цапли. Наконец он стал различать знакомые очертания и запахи. Черепа глядели на него, проникая прямо в душу. Закопченные изображения на стенах, казалось, жили своей собственной жизнью. Серный запах, доносившийся от гейзера, щекотал его ноздри. — Я… я не в заводи? — спросил он, обернувшись. В углу сидела, сгорбившись и что-то бормоча себе под нос, Обрубленная Ветвь. Пламя оставляло блики в ее глазах. — Нет, не в заводи, — ответила Цапля. — Посмотри на свои руки. Он посмотрел — и остолбенел. На середине его ладони вспыхнул огромный красный волдырь. В то же мгновение он почувствовал острую боль — такую, что на глазах у него выступили слезы. Он вскрикнул. Цапля взяла его своей морщинистой рукой за запястье и смазала ладонь гусиным жиром, смешанным с измельченными травами. — Я вижу в твоих глазах вопрос… Что случилось? Я положила в твою ладонь уголек, Волчий Сновидец. Ты и не обратил внимания, как он обжег тебя. Понимаешь, что это значит? Он кивнул, превозмогая боль. — Я обрел Танец. — Именно так. — Но уголь обжег меня. — Да, ты пока что только очистил свое сознание. Ты еще не танцевал с огнем. — Тогда зачем же ты вложила мне в ладонь уголь? — спросил он не без обиды: уж очень болела рука. Цапля усмехнулась: — Чтобы ты вспомнил, где находишься. — Разве ты не могла просто подождать и позвать меня? — Это совсем другое… Он недоверчиво поднял бровь: — Вот как? — Ты был еще не так далеко. Он поднял и поднес к лицу свою обожженную руку: — Вижу… Она помолчала, беззвучно двигая челюстями, вся в малиновых отблесках костра. — Понимаешь, настоящий Танец — это Танец с окружающими вещами, а не с самим собой. А уж потом ты приступишь к Танцу, который свяжет тебя с Единым. А потом… — Но я сделал еще один шаг. — Да, — согласилась она. — Еще один шаг, Волчий Сновидец. Еще один шаг… Да только я не знаю, есть ли у нас время? — Что ты имеешь в виду? Она моргнула и поглядела в пространство, всматриваясь во что-то видное ей одной. — Все происходит слишком быстро. Нам бы еще пару лет! А у нас, может, и одного года нет, — бросила она ему через плечо. — Следующим летом, может быть, будет уже слишком поздно. — Поздно для чего? Она нахмурилась, морщины у нее на лбу углубились. — Этой ночью я видела страшный Сон. Я не видела ничего определенного, образы были слишком расплывчатыми, но я чувствую в них страшную правду. — Какую правду? — Они идут, — хрипло произнесла она, пронзительно поглядев ему прямо в глаза. — Мы и обернуться не успеем, как они будут здесь. — Другие? — спросил он, тяжело вздохнув. Он встретит своего отца! — Что-то еще похуже… еще большая тьма. Я плохо разглядела… — Как та тьма, что я видел? — Он пожал плечами. — Ну и сколько же у нас осталось времени? — Не знаю. — Как же нам быть? Если я недостаточно продвинусь… — Я… — Она глубоко вздохнула. В глазах ее стоял страх. — Надеюсь, что я еще достаточно сильна… Она с усилием встала на ноги, дотянулась до ниши в каменной стене — и отдернула дрожащие руки. Прижав к груди потные от страха ладони, она стояла, не сводя напряженного взгляда с трещины в камне. — Что ты ищешь? — спросил он. — Могу ли я тебе помочь? — Нет, — сурово прошептала она. — Только я могу их касаться. — Она вновь потянулась к трещине и достала оттуда какой-то тщательно завязанный узелок. У Волчьего Сновидца пошли по спине мурашки. Он не дыша глядел, как старуха развязывает узелок и достает оттуда какие-то сморщенные черные вещицы. — Что это такое? — Грибы. Помнишь? Я говорила тебе прошлым летом: они выросли там, где я облегчалась. Сильные существа: они живут самой смертью, одолевают распад и гниение. В них — воскресение, Волчий Сновидец. Относись к ним почтительно: они полны Силы. Он удивленно поглядел на нее. Сердце его учащенно стучало. — Воскресение? Ты говорила, что они убьют меня. Она повернулась. Глаза ее резко блеснули. — Убьют. Ты к ним еще не готов. — Почему? — Потому что ты еще не Танцующий. Он окинул взглядом пещеру, Обрубленную Ветвь, Цаплю — и задумался. Что же это такое происходит, когда поешь грибов? — Ты понял? — спросила она. У нее был необычно серьезный вид. — Нет. — Может ли гриб убить тебя, если ты сам — гриб? Можешь ли ты убить гриб, если гриб — ты сам? Он затаил дыхание: — Единый. — Да. Это маленькое растение может вызвать могущественнейший из Снов. Шуточка Отца Солнца — вот что такое эти грибы. У них нет цвета, потому что растут они из смерти, во тьме, а приносят жизнь и Свет. — Она потрогала черные комочки. — Они помогают твоей душе выходить из Танца… — Но что если я выпаду и из Сна тоже? Она по-птичьи вскинула голову: — И окажешься нигде? — Что-то в этом роде. Ее сгорбленная спина затряслась от смеха. — Тогда ты будешь знать, что ты — там. — Где? — Нигде. Не желая показывать свою тупость, он спросил: — А что будет с моим Сном? — Если ты окажешься нигде и увидишь пустоту внутри себя — тогда ты сможешь брать руками горящие угли и не обжигаться… и, не страшась, принимать яд. — Она поглядела на него и кивнула головой: — Вижу по твоим глазам — ты понимаешь. Он вздохнул: — В этой пустоте я и грибы станем одним целым? Она улыбнулась, обнажив остатки зубов, и согласно кивнула: — Так и есть. Это — последний и главный Сон. Сон, покоряющий смерть. И этот Сон возродит твое тело. Будет боль, мука, тяжелая мука, болезнь — пока ты не войдешь в глубину своей души и Сон не свяжет воедино тебя и грибы. И вы станете одним целым — и ничем. Он непроизвольно сжал кулаки. — Когда я смогу попробовать? — Может, и никогда — по всему, что я знаю. Времени куда меньше, чем я думала. Вороний Ловчий бросил вызов Сну. Твой брат обладает по-своему необычайной Силой. Только это другая Сила. — Но он не Сновидец. — Не такой, как ты. Но он видит Сны — на свои манер… Его Сила в том, что он умеет внушать свои мысли другим. И он может одним махом, в час озарения, увидеть то, что должно случиться. Он опасен. — Могу ли я остановить его? — Не знаю. Вы двое и тот Другой, ваш отец, — это будущее Народа. И если никто не помешает, Вороний Ловчий разрушит Народ изнутри, а ваш отец тем временем разрушает его извне. А ты? — Она напряженно поглядела на него. — Ты должен обрести пустоту в своей душе, найти ход через свое сердце, прежде чем найдешь его в Леднике и спасешь Народ. — Но что же за тьму видела ты во Сне? Это не… — Это что-то другое, еще похуже. Это поглотит всех нас: и Народ, и Других. — Тогда что же… — он развел руками, — мы даже и понять не можем, что это такое, пока не столкнемся с этим лицом к лицу? Тогда как я?.. — Он снова вздохнул и потянулся к грибам. Быстрым движением Цапля убрала от него узелок с грибами и прижала его к груди. — Не вздумай даже дотрагиваться до них! Коснешься, потом оближешь пальчики — и умрешь страшной смертью. Пойдешь на пищу Духам Долгой Тьмы. Я не могу рисковать твоей жизнью. Но узелок невольно притягивал его взгляд — так заяц не может отвести глаз от летящего орла.36
Вороний Ловчий завел старика в чум, подыскивая место, чтобы присесть. Кричащий Петухом опустился на землю по-стариковски осторожно, оправляя плащ, разглаживая полы своей наружной парки. Зрячим глазом он оглядел помещение: потемневшие от копоти жерди, поддерживающие стены и своды, аккуратно сложенное по углам оружие, связанные в узлы волчьи и оленьи шкуры. В желтоватом свете костра он и его спутник отбрасывали длинные темные тени. — Отведай, старый учитель, — сказал Вороний Ловчий, предлагая старику бараний рог с травяным отваром. Кричащий Петухом выпил и указал на баранью похлебку, варившуюся на костре в кожаном бурдючке: — Я сегодня не ужинал. — Пожалуйста, угощайся. Старый шаман улыбнулся, наполнил чашку похлебкой и, чавкая, стал есть. Насытившись, он повернулся к Вороньему Ловчему и спросил: — Зачем ты хотел меня видеть сегодня? — Три Осени пришел с вестью. Другие напали на отряд Блеющего Барана. Я хочу, чтобы ты благословил меня собрать молодых парней и нанести удар по их становьям. В середине Долгой Тьмы они нападения не ждут. Кричащий Петухом провел пальцем по подбородку Его бельмо мрачно блестело. — Никто не станет рисковать жизнью среди Долгой Тьмы. Что будет с их душами, а? Вороний Ловчий развел руками: — С душами, Кричащий Петухом? А что их ждет здесь? Что нас всех ждет? Другие перебьют нас — иди мы среди них растворимся. Три Осени послал одного юношу разведать про Других, которые захватили лагерь Блеющего Барана. Они тоже держат в плену наших женщин… И это будущее, Кричащий Петухом? Наши женщины будут вынашивать их ублюдков? Как Черника? — Слишком ты много на себя берешь, юнец. Тебе не достаточно одного слова Старейшего? — Он попытался встать. Вороний Ловчий мягко опустил старика обратно на землю. — Конечно, я много на себя беру! Я должен спасти Народ. А что, ты видел в своих Снах что-то другое? — Я в своих Снах много разного вижу, — пренебрежительно ответил старик. — Давай-ка потолкуем начистоту. Я про твои Сны знаю все до донышка. Помнишь, что ты предсказывал нам в Мамонтовом Лагере, а? Про охоту на мамонтят… Что-то пока не сбылось! А еще ты предсказал Удару Молнии, что у него наконец-то родится сын. Помнишь? Ты будто бы видел во Сне, как он баюкает мальчика на руках? Ну и что? Девчонка родилась, еще одна! Сам Удар Молнии сгинул. Мышь ушла в лагерь Издающего Клич. А еще ты видел Сон о том, как… — Иногда Сны меняются. — А иногда важно, чтобы Народ поверил… а уж видел ли ты что взаправду или все до единого слова выдумал — нет нужды знать. — Ты что, во лжи меня обвиняешь? — возмутился Кричащий Петухом. Вороний Ловчий взялся за рукоятку копья и поглядел прямо в глаза шаману: — Я не хочу, чтобы мы с тобой стали врагами, старый учитель. Народу это не принесет добра. Кричащий Петухом задумался. В углах его рта появились суровые складки. — Что дальше? — Ты не будешь мешать моим походам на Других. — Я никогда и не возражал против них. — Чистая правда. Уважаю людей, который умеют разобраться, где их выгода. — Вороний Ловчий встретился со стариком глазами. — Но настало тебе время решать. Он пододвинулся поближе, не отрывая взгляда от зрячего глаза Кричащего Петухом. Старик гневно посмотрел на него — а потом вдруг вздрогнул и опустил лицо. — Чего ты хочешь? — Ты со мной… или против меня? — Зачем тебе нужна моя поддержка? — Среди Долгой Тьмы люди… как бы получше выразиться… не очень-то расположены воевать. Никто не пойдет в бой, если Духи запросто могут высосать из него душу. Кричащий Петухом сверкнул на Вороньего Ловчего своим единственным глазом: — А если шаман одобрит поход — это кое-что меняет? — Если одобрит и пообещает защиту. — А если я откажусь? Вороний Ловчий разочаровано вздохнул: — Слишком уж ты часто ошибался в своих предсказаниях. Сам понимаешь, какие могут пойти слухи. А уж если над Сновидцем смеются — дело худо… — Ты угрожаешь мне? — раскрыв рот от удивления, произнес Кричащий Петухом. — Нет. Я просто хочу втолковать тебе твое положение, чтобы ты поскорей понял: лучше всего для тебя — помочь мне. Гнев исказил лицо Кричащего Петухом. — Силы мои проникают вдаль и вширь. Мне все подойдет — волосы, ногти, обрывки одежды… Я могу изгнать человеческую душу из тела и послать ее скитаться среди Долгой Тьмы. Я могу… — Проверим? При всем Народе… — Что ты имеешь в виду? Вороний Ловчий достал свой собственный узелок в котором, по поверьям, был ключ к его душе. — Я тебе завтра при всех отдам его. Посмотрим, что сильнее: моя душа или твое заклятие. — Глаза его мрачно блеснули. — Хочешь так? Кричащий Петухом ссутулился, глаза его нервно блеснули. — От этого не будет никакого проку. — Давай говорить начистоту, старый учитель. Друг мой… Нам с тобой есть что предложить друг другу. Зачем же нам ссориться? Кричащий Петухом закусил губу. Гримаса боли исказила его лицо. — Ты хочешь расколоть Народ? Посеять смуту, когда на нас и так наседают Другие? — Нет, — упрямо сжал челюсти Вороний Ловчий. — Я хочу объединить Народ. Но этого не случится, пока мы с тобой не будем на одной стороне. Кричащий Петухом молчал, погрузившись в раздумья. Глубокие морщины избороздили его лоб. Вороний Ловчий терпеливо ждал. Кричащий Петухом совсем сгорбился… Сновидец, Великий Шаман признал свое поражение. Ему нечего было противопоставить напору молодого вождя. Сила оставила его. — Я… помогу тебе, — с мукой в голосе прошептал он. — Я знал, что ты не откажешься… Ешь еще, друг мой. Мы с тобой возродим Народ! Кричащий Петухом покачал годовой, зачерпывая еще похлебки: — Такой молодой — и такой сильный! И откуда это берется, если мне, со всей моей мудростью, таким тяжелым трудом даются Сны… Которым все равно нельзя верить. Вороний Ловчий задумчиво моргнул. Трудный вопрос задал ему Кричащий Петухом. — Твоя Сила вернется, мой друг: ведь ты решил рука об руку со мной бороться за спасение Народа! Должно быть, Отец Солнце усомнился в тебе и отнял твою Силу. Но теперь он вернет ее. Кричащий Петухом недоверчиво поглядел на небо: — Может быть… — Я в этом уверен. — А ты думаешь, эта война с Другими будет успешной? Ты сможешь отогнать их раз и навсегда? Вороний Ловчий стал прикручивать наконечник к древку своего копья. — Честно говоря, не знаю, но надо сделать так, чтобы они дважды подумали, прежде чем идти на нас. Пусть помнят, что не так уж это легко — иметь дело с Народом. Может, Черника правду говорит и их согнали с их старинных земель какие-то другие люди? Тогда, если мы как следует пуганем их, они повернутся назад и попытаются отвоевать то, чем владели прежде? — Черника говорит еще, что есть много разных Других. Столько, что всех не убьешь… Да и не сочтешь… — Тогда нам все одно погибать. Война, по крайней мере, оттянет время… — Время — для чего? — А вдруг мой глупый братец все же найдет ход в Великом Леднике? Может, он, прокляни его Звездный Народ, и в самом деле… — Нет никакого хода! — буркнул Кричащий Петухом. Вороний Ловчий увидел, как вспыхнул единственный черный глаз шамана. — Ну тогда надо отогнать Других. Больше ничего не остается. — Чем я могу помочь? — тихо и покорно спросил Кричащий Петухом. — Народ обленился. Мы должны возродить в нем силу духа и бодрость, чтобы люди смогли бороться. Твои Сны о нашей победе поддержат их дух, и мы пойдем на Других походом, и на самом деле победим, и захватим все их охотничьи трофеи, и возьмем в жены их женщин, и они родят нам новых сильных воинов. — Ты отклоняешься от древних путей Народа, — хмуро возразил Кричащий Петухом. — Убивать людей — это… — У нас нет выбора, — ответил Вороний Ловчий и дохнул на копье, чтобы жизнь вошла в камень, дерево и суставы зверей. — Пока не вернется твоя Сила и ты не укажешь нам новые пути… — Не думаю… Вороний Ловчий ударил кулаком по шкуре, на которой он сидел. В глазах его вспыхнул безумный огонек Он наклонился к Кричащему Петухом и, тревожно покачав головой, спросил: — Может, я и погублю Народ. Но разве лучше будет, если мы будем сидеть сиднем и позволим Другим перебить нас? Что будет чувствовать какая-нибудь из наших женщин, когда потный Другой раздвинет ей ноги и назовет своей второй женой? — И все же мне все это не по душе… — Ты можешь предложить что-то другое? Тогда скажи, я послушаю… Кричащий Петухом нахмурился. Опершись подбородком о кулак, он произнес: — Идти некуда, кроме как к Великому Леднику. Бегущий-в-Свете? Нет, уж лучше я умру от копий Других, чем пойду за ним. — Он покачал головой. — Я скажу юношам идти за тобой. Я дам им Силу. Пусть они знают, что, если они умрут, их души вознесутся к Блаженному Звездному Народу. Вороний Ловчий кивнул. Он увидел, как вспыхнул глаз старика. Этот блеск был ему хорошо знаком! — Я знал, что ты согласишься. Теперь мы — вместе. Все будет хорошо. И твоя Сила вернется, друг мой. Ты только жди. Кричащий Петухом поудобнее опустился на шкуру,. проведя пальцем по своей узкой переносице. — Ты заглядывался на Пляшущую Лису… Вороний Ловчий пожал плечами и уставился на свой священный узелок, мысленно проводя на нем магические линии и обдумывая ответ. Старик произнес это совсем не враждебным тоном: в его голосе звучало только любопытство — разве что с легким налетом ревности. Что если сказать правду? — Почему это беспокоит тебя? — мягко спросил он. — Ты же прогнал ее. — Ты уговорил меня сохранить ей жизнь. Вороний Ловчий не мигая поглядел на него: — Однажды она будет моей женой. Я видел это… А еще я видел дитя — могучее дитя! — которое вышло из ее утробы. Я уверен… — Его голос оборвался, и он уставился в одну точку. — Я уверен, что она — моя. — Ты что, Сны видел? Вороний Ловчий пропустил вопрос мимо ушей. — Кроме того, она меня восхищает. И каким бы позором она ни была покрыта — не было ни одной женщины, которая так волновала бы меня. — Сны? Да ты такой же мальчишка, как твой братец! Вороний Ловчий сжал рукоятку копья. Мышцы его напряглись. — Послушай, Кричащий Петухом. Есть вещи похуже, чем Духи Долгой Тьмы. Время, когда ты мог называть меня мальчишкой, давно прошло. — Я не имел в виду ничего дурного, — быстро оговорился Кричащий Петухом, слабо улыбнувшись. — Друзьям не следует обижаться на пустяки… Особенно когда Народу грозят такие опасности. Не правда ли? — Так как насчет Пляшущей Лисы? Кричащий Петухом развел руками и пожал плечами: — Какое мне дело? Она все равно рано или поздно ушла бы от меня к Бегущему-в-Свете. Вороний Ловчий кивнул, поглядев вполглаза на Кричащего Петухом: — Теперь мы понимаем друг друга.37
Цапля сидела, скрестив ноги, перед потрескивающим костром и устало поглаживала тыльную сторону шеи. Дрожащие тени ложились на черепа, и от них еще чернее казались глазные проемы, еще ярче блестели белые волчьи и Медвежьи клыки. Человеческие черепа сурово глядели на колдунью пустыми глазными дырами, словно читая ее тайные думы. "Да, вы все знаете. Мертвые все видят ясно. Только живые ослеплены своей тщетой. Скажите же мне, благородные мертвые, хватит ли… хватит ли мне сил? Смогу ли я соединиться с Танцующим? Или меня вновь постигнет неудача? Скажите мне, добрые мертвые, что вы видите?" Из-под занавеси, скорчившись, поглядывала на нее Обрубленная Ветвь. — Он ушел… Я проводила его к тому камню. Цапля кивнула, нервно теребя пальцами края своей парки, и обернулась на черепа. Обрубленная Ветвь поглядела туда же, прищурившись и шамкая беззубыми челюстями. Старуха ежилась от испуга. — Мне он здесь не нужен… Сейчас — не нужен. Это слишком важно… Я не хочу, чтобы он видел. — Мне страшно, когда ты так говоришь, — ответила Обрубленная Ветвь, неловко переминаясь на своих скрюченных ногах. — Мне и самой страшно. Они замолчали. Цапля долго смотрела на острый, как копье, нос и сморщенное лицо старухи — и вспоминала былые обиды. — Знаешь, а ведь я почти простила тебя. — Не трать зря времени. Я никогда в этом не нуждалась. Цапля кашлянула, глаза ее блеснули. — Ты — может быть, но мне самой это нужно. Я годами носила в своем сердце рану. Теперь, когда я тебя вроде как полюбила, мне стало полегче. Обрубленная Ветвь только отмахнулась от ее слов и, опустившись на колени перед огнем, стала греть руки. — Береги дыхание! Я любила Медвежьего Охотника. Если бы мы могли повернуть время назад… Я бы все за это отдала. Ведь у нас с ним было несколько замечательных лет, пока он не погиб. — Зачем ты вернулась сюда? Ты могла бы спокойно дожить век в чуме у какого-нибудь охотника. Это совсем не так плохо… Тебя кормили бы за то, что ты помнишь старые сказания и помогаешь растить детей. Стариков почитают — так принято у Народа, — ответила Цапля, растирая затекшие от напряжения предплечья. — Будешь стряпать, собирать щепки на топливо. А все это колдовство не для тебя, Обрубленная Ветвь. — Ха-ха! Да что ты обо мне знаешь? Не для меня, говоришь? Ха! — Она покачала в воздухе скрюченным пальцем. — Я видела его глаза, Цапля. Понимаешь? Сон… там был Волчий Сон, настоящий, могучий. Он коснулся моей души. Он ранил меня и пробудил мои собственные Сны. — Она покачала головой. — Я для Народа пришла и для него, для Бегущего-в-Свете. Так научи же его! — Я-то почему? Ты ведь никогда не любила… — Помолчи-ка, старая карга. Что бы между нами ни случилось, ты лучшая из всех. Ты — единственная Сновидица среди Народа, которая может чему-то научить. Цапля терла себе лоб. Время близилось, и у нее сводило живот от страха. — Он будет могуч. Однажды он станет сильнее меня… Если выживет. Щелкнув ревматическими суставами, Обрубленная Ветвь потащила в костер еще одну охапку ивовых веток — она вдосталь запасла их в долгие недели лета. — Если? Это связано с тем Сном, что ты видела прошлой ночью? Цапля рассеянно поглядела на огонь: — Образы… Звуки… Что-то дурное случится с Народом… рядом с Народом. Я… я не знаю. Но многие идут сюда. Они тянутся по холмам от самой Большой Реки. Впереди идут Издающий Клич, Поющий Волк и женщины, которых я не знаю. А за ними еще десятки отрядов. И все идут сюда. — У них что-то случилось? — Они боятся, страшно боятся, — покачала головой Цапля. — Они идут — и страх витает над ними. Я видела во Сне: что-то страшное растет во мраке. Огромное, как Дедушка Бурый Медведь, оно поглотило облака, все погрузило во тьму и потянулось вниз, растопырив над миром огромные когти. Оно ждет… — И что-то в этом роде видел Волчий Сновидец? — Думаю, да. — А можешь ты как-то это изменить? Цапля пожала плечами: — Есть еще кое-что похуже. Вороний Ловчий пошел на север. Там, где он проходит, рекой льется кровь. Множество юношей пошло вслед за ним. Его власть над ними все растет — будто Долгая Тьма сгущается над землею. Даже некоторые молодые женщины пошли с ними. Они несут на спинах копья и поют боевую песнь, а Кричащий Петухом благословляет их и обещает им защиту от злых Духов. А на другом берегу кровавой реки — лагерь Других, и небо там светится яркими полосами, будто Дети-Чудища сражаются между собой. — Я что-то не понимаю… Цапля втянула щеки, тяжело дыша. — Я сама не понимаю. Потому-то я и разбудила Волчьего Сновидца. Мне нужно было потолковать с ним. — Ты многому его научила. Он знает, что нужно для правильного Сна. Желтые камни, собранные у гейзера… Белые льдины, покрытые испражнениями мамонтов… Целебные травы… — Время близится. Он должен опознать этот день. Он многому научился — он прежде и вообразить себе такого не мог. Надеюсь, что он знает достаточно. Обрубленная Ветвь поежилась, краем глаза взглянув на нее: — Ты хочешь сказать, что не будешь дальше рядом с ним и не сможешь его доучить до конца? — Может, и не буду. — О чем это ты? Цапля неторопливо покачала головой: — Всю жизнь, с тех пор как я ушла от Медвежьего Охотника, я в силах была осознать происходящее — хотя бы просто по опыту… А теперь весь мир меняется, люди гибнут, и я не могу понять — почему. — Ты и не можешь понять все в мире, Цапля. Отец Солнце сотворил… — Ах, но ведь я же кое-что вижу, старуха. — Цапля зажмурилась и устало вздохнула. — По крайней мере, могла бы, но все так бегло, так неясно… Все мелькает, ломается, как кости карибу в струях ключа. Старые дороги к Снам закрылись, новых я сама страшусь. Что-то идет на нас… Я не могу просто так сидеть и ждать этого. Нет, старуха, мой удел — искать суть. Я должна понять, что это такое, прежде чем оно поглотит меня. — Вещее знание заменило тебе Медвежьего Охотника, да? Из глаза встретились. — Да, — мягко и спокойно произнесла Цапля. — Потому ты и отослала мальчика? Ты хочешь сразиться с этой… штукой? Цапля помолчала, сжав губы и нахмурив брови. — Я боюсь, что он увидит нечто, к чему еще не готов. В его годы опасно видеть кое-какие вещи слишком ясно. Нет, это его слишком сильно ранит. — Что ты задумала? — Послушай! Мне нужно посмотреть, неужто ты не понимаешь? Отблеск огня упал на тощие щеки Обрубленной Ветви. В глазах ее блеснул испуг. — Ты хочешь увидеть… Что именно? — А именно — тебя. — Цапля изогнула спину и глубоко вдохнула, готовясь к погружению в транс. — Меня? — Увы, да. — Что ты… — Иди к заводи и стой там. Я ничего не знаю. — Она запнулась. Голос ее дрогнул. Собравшись с силами, она закончила: — Не знаю, сколько это продлится, но не возвращайся, пока я тебя не позову. Поняла? Ты мне помешаешь сосредоточиться… Я не знаю, что должно произойти. Обрубленная Ветвь медленно поднялась на ноги, качая головой: — Ты не Цапля, а старая ворона, вот что я тебе скажу. Ладно уж, я пойду. Смотри свой Сон, проклятая старая… — Обрубленная Ветвь… — Что? — Насчет Медвежьего Охотника… Обрубленная Ветвь опустила глаза и прикусила губы. — Я тогда была молодой, кровь играла в моих жилах. Я полюбила его, всем сердцем полюбила. Что же мне… — Он был с тобой счастлив? — Мы никогда не спали врозь. И домой с охоты он всегда шел бегом, чтобы поскорее увидеть меня и наших детей. Мы разговаривали… смеялись. Все наши дети завели свои семьи. Он любил вечерами качать на коленях внуков. — Как он умер? — Это было быстро. Мамонт взмахнул хоботом, Медвежий Охотник упал и не успел отползти в сторону. Цапля, помолчав, кивнула: — Ты дала ему то, что мне было бы не под силу. Сновидцы не умеют по-настоящему любить, Обрубленная Ветвь. Это… видишь ли, это проклятие. Если Сновидец полюбит, он погубит себя — или любимого. Я пыталась объяснить это Волчьему Сновидцу. Надеюсь, он понял. — Понял или нет, но ты сделала, что могла. Цапля кивнула и грустно улыбнулась: — Иди. Что бы ты ни увидела, что бы ни услышала не беспокой меня. Поняла?… Не беспокой. А не то ты убьешь меня. Обрубленная Ветвь пошамкала деснами. — Я в твои Сны мешаться не буду, Цапля. — Она подняла кожаную занавесь и исчезла в ярком полдневном свете. Цапля поглядела на занавесь, болтавшуюся туда-сюда. Она помедлила; пальцы ее тряслись от ужаса. — Давай же, старая дура! — поторопила она себя. — Другого пути нет. Сжав зубы, она встала и взяла в руки грибы. Осторожно положив их у огня, она достала из узелка горсть красных ивовых черенков и бросила их в мешочек из звериной кишки, висевший на треножнике над огнем, затем размешала воду в мешочке — и пещеру наполнило багровое свечение. Она, дрожа, набрала в легкие побольше воздуха и поглядела на грибы. — Когда же это было в последний раз? Да, в день, когда Бегущий-в-Свете позвал меня из тумана. Вы помните этот день, а? Мешочек с грибами темнел в красноватом сете. — Мы с вами сцепились, как медведи. — Она тяжело вздохнула; страх пробирал ее до печенок. — Вы чуть не убили меня, — еле слышно произнесла она. — Помните? Оторвав взгляд от грибов, она поворошила огонь. Какое-то чутье подсказало ей, что Обрубленная Ветвь спустилась к заводи. Опять отвлеклась! — Сосредоточься! — приказала она себе. — Она не будет тебя отвлекать. Она пообещала… Цапля услышала поблизости какие-то шепотки и повернулась к грибам. Они звали ее, нежно, как любовники. — Я иду, — прошептала она. Слезы хлынули у нее из глаз. Трясущимися руками она потянулась к ивовым черенкам. Запев старинную песню, старуха швырнула первую горсть черенков в огонь. Они жарко вспыхнули, красноватый зловонный дым поднялся к закопченным сводам пещеры. Уронив лицо в ладони, Цапля боролась со сковывающим ее ужасом. А грибы шептались, и гулкое эхо разносило их загадочные голоса среди холодных каменных стен.38
Ночь опустилась на мир, и сверкающие огни — спутники войны Детей-Чудищ — озарили небо. Оранжевые, зеленые, красные, синие полосы сияли над землей. Народ остановился и стал лагерем. Дети плакали от голода, собаки лаяли, а мужчины и женщины распаковывали вещи и собирали щепки для костров. — Где Кого-ток? — спросила Пляшущая Лиса, оглядевшись. Поющий Волк распрямился, его острые глаза пробежали по лицам. — Я ее что-то не вижу. Думаю, стоит вернуться назад и поглядеть… Может, она отстала. — Я пойду… — вызвалась Пляшущая Лиса, оглянувшись. — Одна? Это может быть… — Не беспокойся, — слабо улыбнулась она. — Я прожила одна несколько оборотов Лунной Женщины. Я не пропаду. Да и потом, Кого-ток — это моя забота. Ты проследи за лагерем, а я уж ее найду. Он недоверчиво поглядел на нее, но в конце концов кивнул. Пляшущая Лиса взяла свои копья и пошла назад той же дорогой, по которой они пришли. Высокие сапоги людей оставили следы на снегу, лежавшем у подножия скал. Сколько же времени прошло с тех пор, как она видела старуху? Час? А может, и все два? Слишком она увлеклась беседой с Зеленой Водой. Речь шла о Других. Вечерело. На скалы ложились темные тени. Где-то ухнула сова. Три вороны пролетели в небе, шурша крыльями и громко каркая. Ночь опускалась на землю; все затихало. — Кого-ток… — позвала она. Голос ее звучал в тишине как блеяние овечки. Она ускорила шаг, не сводя глаз с тропы, шедшей между оледенелых валунов. — Кого-ток… — Здесь я, девочка моя… — донес до нее ветер. Протиснувшись в щель между валунами, она наконец отыскала ее. Кого-ток отдыхала на гладкой гранитной плите. Валуны, оставленные отступившим Ледником, лежали здесь так, что образовывали что-то вроде крыши, под которой можно было спрятаться от ветра и снега. Отложения песка и земли почти намертво закрыли бреши между камнями. Местами они густо поросли полынью. Небо тем временем темнело, и рассеянные облака все тянулись к югу. Кого-ток поглядела на нее. Она разжала губы, обнажив беззубые десны, покачала головой и криво улыбнулась. Опершись на руку, она приподнялась, и в ее слезящихся от старости глазах блеснул отсвет полярного сияния. — Нашла меня, а? — Ты потерялась иди нарочно отстала, чтобы… — Не продолжай, девочка моя. Лиса склонилась над старухой и вцепилась в ее костлявое колено. — Что? — Время пришло, вот и весь разговор, — легко сказала Кого-ток, подняв голову и поглядев на Лису. — Я все время отстаю, задерживаю других. Вот я и нашла хорошее местечко — и села отдохнуть… — Да что ты? Мы же стали лагерем. Ты можешь… — Нет. — Старуха мягко похлопала Лису по руке, но та уже поняла, куда клонит Кого-ток. — Нет, деточка, не надо об этом. Я уж давно все знаю о том, как это случается. Я смерть загодя чую. Душа моя собирается в дорогу. — Она указала на немногие звезды, проглядывающие сквозь покрывшие небо радужные полосы. Лиса почувствовала в груди мучительную пустоту. — Что же мне без тебя делать? — прошептала она. Кого-ток рассмеялась: — Ох, ты далеко пойдешь, деточка. Я тобой горжусь. В тебе живет дух женщин былых дней. Ах, как ты тогда взяла Мышь за гордо — у меня на сердце потеплело! А помнишь, как ты метнула копье перед Обновлением? Подбила гуся прямо на лету! Немногим мужчинам такое под силу. — Идем, ты уже отдохнула. Пойдем же! Лагерь Народа всего в одном броске копья отсюда, на холме. Мне надо бы получше следить за тобой. Если бы я… — Нет уж, — хмыкнула Кого-ток. — Я двое суток ковыляла на этих вывернутых ногах, пока не улучила минутку, чтобы отойти в сторону. Да и Зеленая Вода рада была поговорить с тобой. Хорошая она женщина, эта Зеленая Вода. — Но ты не можешь… — Конечно могу! — Она отстранила от себя Пляшущую Лису. — Это дело добровольное. Погляди на меня. Шкуры шить я не могу. Ребенка на меня не оставишь: засыпаю. Все равно я не переживу этой Долгой Тьмы. Я знаю. — Откуда ты знаешь? — Да уж знаю. Так вот послушай, Лиса. Если уж мне все равно помирать, что лучше для Народа? Чтобы я болталась без дела и поедала запасы, вырывала еду изо ртов у маленьких детей? Ведь Долгая Тьма начинается. С едой будет туго. — А если я тебе свою отдам? Кого-ток ласково усмехнулась: — Ты хорошая девочка, но я твоей еды не возьму. — Почему? — Я научила тебя всему, что знала из древних преданий: и как охотиться, и как собирать травы. Так заведено в Народе: все проходит. Мое время кончается, а ты живи, как я тебя научила, а состаришься — сама будешь учить других. Только это и важно. Пляшущая Лиса покачала головой: — Не могу я глядеть, как ты собираешься помирать! Кого-ток рассмеялась: — Молодым это всегда не под силу. — Лагерь совсем близко. Хоть туда-то дойди. Я помогу тебе… — Нет, детка моя. — Кого-ток покачала головой. — Мне нравится, как ты уламываешь меня, но я лучше знаю, как мне быть. Что могла, я уже сделала. А ты ищи своего Сновидца, девочка моя. Ищи свое будущее. Пляшущая Лиса закрыла глаза, припадая к тощей старушечьей руке. — Я… я побуду пока с тобой. Сделаю чум, чтобы там… — Иди, — нежно прошептала ей Кого-ток. — Я тут, может, еще не один день протяну. Эдак ты опоздаешь к своему Сновидцу. — Я его потом все равно отыщу. Разреши мне… — Лиса… — Да? — О Сновидце. Ты никогда не видела настоящих Сновидцев, и я боюсь, что… — Я видела Бегущего-в-Свете после Волчьей Охоты. И потом, я же была замужем за Кричащим Петухом. — Это совсем другое. — Что же? — с трепетом спросила Лиса, чувствуя, как запнулась старуха. Кого-ток вздохнула, хрипя простуженными легкими. — Старые, настоящие Сновидцы… Нет, не упомню ни одного, кто был бы женат. — Не понимаю. Кого-ток причмокнула губами: — Я так и думала. Я никогда не говорила с тобой по-настоящему о Бегущем-в-Свете и обо всем таком, но, деточка моя, если он был у Цапли, ты можешь не узнать его, когда увидишь снова. — Да это просто глупо, конечно же я его узнаю! Я его знаю с… — Я не то имею в виду. — Кого-ток потянулась вперед и, прищурившись, стала высматривать что-то среди звезд. — Лиса, Сны меняют человека. Что-то происходит у него в голове. Он забывает о вещах этого мира. О друзьях… И тем более — о любви. — Да вовсе нет, Сновидцы — такие же мужчины, как все. Я хочу сказать — Кричащий Петухом ничем не отличался от… — Ба! — прыснула Кого-ток — Кричащий Петухом! Так он и не Сновидец вовсе. Ну бывали у него проблески когда-то, много лет назад. А потом он стал думать о власти — и это подавило все другие мысли. Потому он и потерял всю свою Силу, дитя мое. Пляшущая Лиса вцепилась в руку старухи. — А Бегущий-в-Свете, Бабушка? — спросила она. — Настоящий Сновидец забывает обо всем, кроме Сна. Никто не знает, почему это происходит, но так уж оно бывает. Я девчонкой слышала: много сердец из-за этого разбилось. Лиса вдохнула прохладный ночной воздух. Тяжесть сдавила ее грудь. — Ты хочешь сказать, что он, может, и не ждет меня больше? — То-то и оно. Лисавздохнула и поглядела на снежные хлопья, сверкающие при свете битвы Двоих, что идет в северном небе. Окоченев от страха, она шептала: — Он там, он ждет меня. Я знаю. На горизонте появилось бледное свечение: это Лунная Женщина собиралась выйти на небо. — Он не пришел на Обновление. Знаешь почему? — Не смог. Был занят. — Если бы он и впрямь хотел тебя увидеть, его никакие дела не удержали бы. Он остался с Цаплей, потому что Сон оказался для него важнее твоей любви. — Почему же ты мне не сказала об этом? Я бы приготовилась… — Ну, тогда не было нужды взваливать на тебя лишнее бремя. Тебе ведь еще и Вороний Ловчий досаждал. И еще… я тогда думала, что буду рядом с тобой, когда мы встретим Света, и смогу смягчить для тебя этот Удар. Я ведь не знала, что мой час придет так скоро. — Я не могу поверить, что он… Не могу. — Она покачала головой. Надежда и горькие предчувствия смешались в ее душе. Все эти месяцы бедствий и одиночества только вера в его любовь помогала ей выжить. Кого-ток шумно вздохнула: — И это девушка, которая так боролась, чтобы ни от кого по-настоящему не зависеть? Ты ведь сильная! Погляди-ка опять на землю. Там ведь только вороны летают. — Она указала скрюченным пальцем на сверкающее ночное небо. — Ты стоишь большего. Сердце Лисы забилось, того и гляди, разорвется. — Ему я не нужна, и ты меня покидаешь. Я не хочу оставаться совсем одна. Мне надо… — Никто тебе не нужен, ты сама себе этим голову морочишь, потому что, дескать, таков обычай Народа. Считается, что женщина должна зависеть от других. — Люди друг без друга не могут. — Ой ли? — Конечно! Кого-ток подняла костлявый палец: — Знаешь, почему люди так страшатся одиночества? Они боятся углубиться в себя, только и всего. Боятся до смерти, что у них не хватит сил пережить одиночество. — Я себя не боюсь, — возразила Лиса. Кого-ток чуть-чуть улыбнулась. В глазах ее блеснула гордость. — Что ж, хорошо. Потому что за свою жизнь я видела только двух женщин, которые — так мне казалось — смогут принять на себя такое. — Кто же это? — Ты и Цапля. — Кого-ток вздохнула и поглядела на струи лунного света, падающие на камни. — Я ее плохо знала. Мне было всего десять лет, когда она ушла из нашего лагеря. Но даже тогда я ею восхищалась. — А если его не Цапля удерживает? — содрогнувшись, спросила Лиса. Ее воображение уже рисовало себе совсем другую картину. — Ты имеешь в виду, а что если ты придешь в его лагерь — а у него уже три жены? — Да. — И ты собираешься броситься со скалы. Лиса наклонила голову. Взгляд ее упал на давно разоренное птичье гнездо, оставшееся в трещине камня меньше чем в полуметре над землей. Прутья затвердели от мороза. Внутри блестела разбитая скорлупа. — Нет. — Ага, значит, легче, если он ушел к другой женщине? — С другой женщиной можно побороться. А с целым миром Духов… — Конечно нет. Но он будет не первым, с кем ты расстанешься в этой жизни. Бывают вещи похуже. — Что, например? — мрачно спросила Лиса. Кого-ток серьезно поглядела на нее: — Погибель всего Народа. Если он посвятил себя Снам, значит, это для Народа. Понимаешь? Это не тебе назло… Пляшущая Лиса поглядела на темную фигуру старухи. Сердце екнуло в ее груди. — Я научусь понимать. Кого-ток вновь поглядела на тусклые звезды. — Научишься. — Голос ее звучал теплее, чем несколько мгновений назад. Несколько мгновений они молча слушали, как с ревом проносится по каменистой равнине Ветряная Женщина, и смотрели на сверкающее северное небо. — Ты на самом деле не хочешь возвращаться в лагерь? — Нет, я хочу побыть здесь и поговорить со Звездным Народом, — чуть испуганно прошептала Кого-ток. — Я останусь с тобой. Не могу допустить, чтобы ты умирала одна. Кого-ток взмахнула рукой, отгоняя ее: — Смерть — личное дело каждого. Ты мне здесь не нужна. Слезы подступили к горлу Лисы. Она совладала с ними и снова спросила: — Ты уверена? Кого-ток поглядела на нее. Лицо молодой женщины выражало неподдельную муку. — Тебе и впрямь хочется быть со мной до конца? — Я и думать боюсь: ты совсем ослабеешь… а тут волки… — Ну, я и так-то не больно сильна. А ты сумеешь их отогнать? Если ты позволишь. — Думаешь, сможешь это вытерпеть? Ведь это значит — пройдет куда больше времени, прежде чем ты выяснишь, что приключилось с Бегущим-в-Свете. Глаза Пляшущей Лисы и старухи встретились, и между ними начался безмолвный разговор, доверительный и ласковый. — Вытерплю. Она достала из гнезда осколок скорлупы и нежно провела пальцами по его острому краю.39
Чум был шириной метров шесть и почти на два метра выше седеющей головы Ледяного Огня. В дальнем углу лежали шкуры мамонтов и карибу; они блестели при свете горящего в углублении костра. По стенам висели разноцветные мешочки со снадобьями; каждый из них размещался в строго определенном месте, по сторонам света, — так, чтобы в него вошла Вещая Сила. Он поднял глаза и, нахмурившись, поглядел на южную стену, на один из мешочков — «морской». Четыре дня этот узелок дразнил его; его сладкий голос мешался во все сновидения Ледяного Огня. — Я не заткнул уши, — прошептал он, потянувшись к узелку. — Говори… Вдруг я пойму твою речь. — Ледяной Огонь… Он отдернул руку, заметив просунувшееся сквозь полог чума лицо Сломанного Копья. Ледяной Огонь пустил молодого охотника в чум, встал на ноги и обнял его. Сломанному Копью миновало двадцать Долгих Светов; он был высок ростом, крепко сложен, круглолиц, курнос. Он улыбнулся своими пухлыми губами и немного отклонился назад, окинув взглядом старейшину. — Благодарение Великой Тайне, ты жив и здоров. После всех этих нашествий Врага я опасался за твою жизнь. Ледяной Огонь улыбнулся: — Не тревожься. Я знаю, когда мне суждено умереть. Это время еще не настало. Сломанное Копье недоверчиво покосился: — Временами, я знаю, и ты ошибаешься. Ледяной Огонь рассмеялся: — Временами — да. Но редко. — И все равно я беспокоюсь. Они тепло улыбнулись друг другу. — Ты прибыл вовремя, — перевел разговор Ледяной Огонь. — Надеюсь, в пути не было никаких осложнений? — Дымок доставил нам кое-какие хлопоты… Ледяной Огонь нахмурился: — С чего бы это? Он хороший… — Он встретил девчонку из Рода Круглого Копыта и потерял из-за нее голову. Он целыми днями носил ей букеты осенних листьев, пока она волей-неволей не согласилась провести с ним ночь. А больше ничего в дороге не случилось… Ледяной Огонь изумленно прищурился: — Если я правильно понял тебя, Дымок остался с ними? — Конечно остался. Обняв молодого охотника за широкие плечи, Ледяной Огонь подвел его к костру. Они уселись на песчаную землю. — Ты, судя по виду, устал с дороги. Не хочешь горячего мяса? — Здорово слышать это! Да я съем сейчас целого мамонта. Юноша поднес копье к губам и поцеловал, извиняясь, что выпускает оружие из рук, а потом осторожно положил его на землю рядом с собой. Ледяной Огонь наполнил рог похлебкой из бычьего мяса и поднес ее молодому охотнику. — Спасибо тебе, Старейшина. Мне есть что тебе рассказать. — Ледяной Огонь… — У входа в чум появился Красный Кремень. — Спасибо, что посетил меня, старый друг. Входи. Красный Кремень отогнул полог, вошел в чум и устало опустился на колени перед огнем. В углах его рта лежали глубокие морщины. Он очень постарел и осунулся с тех пор, как Враг увел его дочь, Лунную Воду. Мысли Ледяного Огня убегали далеко; он воображал себе, как эта милая девушка прислуживает в лагере Врага. При мысли об этом у него сосало под ложечкой от горя. Конечно, они ее обесчестили. По всему, что он знал, она уже носила дитя в своей юной утробе. Слава Великой Тайне, ей не причинили большего зла. Он так глубоко ушел в свои мысли, что Сломанному Копью пришлось кашлянуть, чтобы привлечь его внимание. Очнувшись, он увидел, что похлебка разлита в несколько рогов, а пылкий юный воин, почтительно глядя на него, ждет его приказания, чтобы начать свой рассказ. — Ты был у Рода Круглого Копыта? И у Рода Тигровой Утробы тоже, да? Сломанное Копье кивнул. — Да, Старейший, — совсем иным, твердым и деловым, голосом произнес он. — Дела не так уж плохи. Кое-где на западе натиск ослабел. Там кое-что произошло. Ледовый Народ двинулся на юг по побережью. Некоторые другие народы пошли обратно на север, Другие отстали — как раз когда наши племена шли за дичью. Великая Тайна покарала тех, кто замышлял дурное против нас. Какая-то болезнь, иссушающая душу, напала на их воинов. Тела их покрылись язвами. Сейчас они уже не могут воевать так, как прежде. Ледяной Огонь погрузился в раздумье. — Значит, наши племена потеряли этим летом не так уж много земель? — Нет. Кое-что даже вернули назад. — Сломанное Копье сморщился и бросил быстрый взгляд на Красного Кремня. Ледяной Огонь поглядел туда же и увидел, что его старый приятель, словно не слыша их, печально ворошит пламя ивовой ветвью. Он снова обернулся к Сломанному Копью: — Что же тебя беспокоит? Воин выразительно поднял бровь: — Соленые Воды, Почтенный Старейшина. — Соленые Воды? Сломанное Копье беспокойно взглянул на огонь. — Земля между уделами Круглого Копыта и Тигровой Утробы. — Он покачал головой. — Мы с Дымком вышли в начале Долгого Света и шли по землям Рода Бизона к Роду Тигровой Утробы. На обратном пути, не больше двух лун назад, я шел вместе с Оленьей Ногой из Рода Бизона. Старый путь залило водой. Нам пришлось идти несколько дней в обход на север. Это чудно выглядело: верхушки деревьев торчали из воды. Земля становится все уже. И северные Соленые Воды тоже движутся к югу. Скоро два моря сомкнутся. А еще Оленья Нога сказал, что реки никогда прежде не были такими полноводными. Половина его рода не смогла в этом году прийти на Священные Танцы из-за разлива Большой Реки на западе. Знаешь, той, что течет на запад с другой стороны горного хребта. Даже самые сильные и храбрые не могут перебраться через этот поток. «Так быстро»… — подумал про себя Ледяной Огонь; Дрожь беспокойства охватила его. Нежный детский голос раздался в его сознании. Он медленно перевел глаза на морской узелок. — Что же это? — прошептал он, прищурившись. — Это случилось быстрее, чем я думал… Сломанное Копье тяжело вздохнул: — Что же это, Старейшина? Ледяной Огонь по-прежнему глядел на зеленовато-голубой узелок. Но шепот опять затих. Моргнув, он вновь поглядел на молодого воина: — Море вот-вот отсечет нас от Ледового Народа. — Как? — Затопит землю. Сломанное Копье остолбенел от этих слов. — А что если воды отсекут нас от Рода Тигровой Утробы? Они отходят назад: их теснит Ледовый Народ. Ледяной Огонь пожал плечами: — Тогда им придется бороться с Ледовым Народом в одиночку. И с этой ужасной болезнью — тоже. Сломанное Копье глубоко вздохнул и поглядел на свое копье. ~ Но если вода затопит весь мир, с нами-то что будет? — Об этом не тревожься. К тому времени, как до этого дойдет, тебя давно уже не будет в живых. — Он улыбнулся, краем глаза поглядев на узелок: «Вправду ли так?» Красный Кремень сжал губы и выпрямился. — Пошлют ли другие роды воинов, чтобы помочь нам против Врага? Мы хотим вызволить наших близких! — Он гневно ударил кулаком по пыльной земле. Сломанное Копье опустил глаза, а Ледяной Огонь погладил своего старого друга по плечу. — Мы выручим ее! — тихо сказал он. Красный Кремень немного расслабился и чуть заметно кивнул: — Я знаю, Старейшина. Ледяной Огонь опустил руку и спросил: — Сколько воинов идет сюда? — Много, — твердо ответил Сломанное Копье. — Когда Ледовый Народ пошел к югу, чтобы захватить землю поредевших во время поветрия новой болезни племен, никого не осталось, чтобы противостоять им. Воины из всех племен пошли сюда, чтобы помочь нам защищаться от Врага. Для них это дело чести. Красный Кремень опять кивнул, сжав кулаки: — В этом году наши воины вернут нашему роду Священную Белую Шкуру! Сломанное Копье улыбнулся: — Надеюсь, да! Ледяной Огонь гордо улыбнулся. Шкура была священным талисманом всего племени, сердцем всего Народа, с ней связывалась надежда на победу и возрождение, на бессмертие души. Без несравненной Силы Шкуры весь Народ погибнет! Каждый Долгий Свет Шкуру передают роду, проявившему наибольшую доблесть, стяжавшему наибольшую честь в битвах. Он кивнул: — Не сомневаюсь, что мы вернем ее себе! Сон никак не приходил к Ледяному Огню этой ночью. Он извивался в своем плаще, как умирающий после нереста лосось. Морской узелок все время что-то бормотал, но он не в силах был вполне различить его слова, и это всерьез беспокоило его. Ветер трепал подог чума, звезды глядели из опрокинутой небесной чаши. Он ощутил прохладное дуновение ветра и прислушался к его несмолкающему завыванию. — Человек из Других… — услышал он. Сердце его упало. Затаив дыхание, он ждал, чувствуя прикосновение Соглядатая. — Я вижу тебя… — шептала эта старая ведьма, — тебе не спрятаться. — Ее скрипучий голос подступал к нему и отзывался в каждой точке пространства, как волна прибоя. Он потер руками глаза, мигнул и, в конце концов обшарив глазами чум, спросил: — Кто ты? — Цапля. Я знаю тебя много лет, человек из Других, — с тех пор, как ты изнасиловал… — Я помню. — Он вздрогнул. Былое вспыхнуло в его сознании. Тогда ему, как и теперь, казалось, что все происходит во Сне. Чувство это было таким сильным — тогда оно совсем лишило его разума. Сейчас это снова подступало к нему, затопляя весь мир, — мучительно явственное присутствие, выворачивающее все в нем наизнанку. — Такой могучий Сон… — прошептал он. — Ты готов говорить со мной? — Да. — Он сбросил с плеч свои шкуры, чувствуя, как ее присутствие обволакивает его душу. Стараясь сосредоточиться, он поглядел в огонь, от которого остались сейчас лишь тусклые светящиеся головешки. — Я здесь, — прошептал он, пытаясь разглядеть это. — Здесь. И тут среди светящихся угольков выступило человеческое лицо. Она была уже стара; серебристые кудри кольцами падали ей на плечи. Но даже сейчас она была потрясающе красива. — Я вижу тебя, — прошептал он тихо, словно боясь разбудить других спящих. — Такая Сила… Это ты воюешь с нами, ты посылаешь против нас своих воинов? Цапля покачала головой. Костер опять разгорался, и в пламени его вставали все новые образы. — Это все твой сын. Ты ведь знаешь его, да? Тот, что рожден в крови. — Нет, я не знаю его. — Это совсем уж худо. Я думала, ты видел его в своих грезах. Он Сновидец, но только отчасти проблесками величия. Он никогда ничему не учился, и он слишком нетерпелив и порывист. Он мчится вперед как карибу, укушенный мухой, и не думает о последствиях. — Что же он может сделать с нами? — Он погубит твой Народ. Он почуял в сердце холодок ужаса. — Как? Ваш Народ слишком скуден числом, чтобы противостоять нам. Он не сможет. — Не он один. Почему ты не спрашиваешь про второго сына? На лице его выступили капли холодного пота. — Мальчик с радугой. Ты… знаешь его? — Волчий Сновидец, — прошептала она со странным почтением в голосе. — Он могуч, человек из Других. Так могуч, как я могу только мечтать. — Он объединится с братом, чтобы погубить нас? — Ледяной Огонь уверенно покачал головой: — Не выйдет. Все ваше колдовство не поможет. Мы закопаем их-и тебя тоже — в снег. — Но лицо его выдавало страх, и он знал это. Она удивленно покачала годовой: — А знаешь ли ты, что прежде, давным-давно, твой и мой Народы были единым целым? Что мы происходим от одного племени? Так должно быть и впредь. — Один Народ? — Он вслушался в ее голос. Она не шутила! — Тогда… почему же мы раскололись? — Из-за Снов. Ваши племена прогнали нас прочь, потому что боялись нашего колдовства. Вы считали, что мы можем вынуть из человека душу и послать ее блуждать в чистом поле. Потому-то ты сейчас единственный Сновидец во всем Мамонтовом Народе. Вы истребили своих «колдунов» со всем потомством. Дурачье… — Мы не убили эту Силу, — прошептал он. Сердце его содрогнулось, когда она упомянула о его сыновьях. — Мы отдали ее вам. — Великий дар, но вам это принесет погибель. Гнев и страх причудливо смешались в его душе. Он воздел к небу кулаки и воскликнул: — Как это случится? Скажи мне! — Твои сыновья идут за тобой. С разных сторон, но идут. Угли вспыхнули и зашипели, словно на них брызнули водой. Пламя погасло. Сон прервался. Сложив руки на груди, он опустил голову и поежился от подступившего холода. — Мои сыновья…40
Волчий Сновидец стоял на вершине гребня, окутанной облаком пара, и глядел на Народ, идущий к нему по равнине. Сердце его задрожало. Они вернулись, живые и здоровые! Он пригляделся, высматривая старых друзей. Снег серой пеленой лежал на бесконечной равнине. Облаком поднимался он за спиной Издающего Клич, который вел свой отряд через могучие ледниковые валуны. Ветряная Женщина била ему в спину, обжигая его своим пронзительным дыханием. Заметно похолодало — уже подступал вечер. До Волчьего Сновидца донеслись голоса из долины. — Думал, мы уж не дойдем! — произнес Поющий Волк и, улыбнувшись, указал на облако пара, стоящее над гейзером Цапли. — Все шло к тому, что буря настигнет нас в дороге. — Это же Волчий Сновидец! — воскликнул Издающий Клич, махнув ему рукой. Тот помахал рукой в ответ. Улыбка осветила его обветренное лицо. Отряд стал подниматься в гору, навстречу ему. — Ну, — сказал Поющий Волк, гордо надув щеки, — наконец-то мы здесь! Не скажу, сколько раз вспоминал я об этой маленькой долине! — Он с улыбкой повернулся к своему родичу: — Рад видеть тебя в добром здравии, Волчий Сновидец! — И я тебя также, — ответил тот, нежно обняв Волка за плечи. — При виде тебя на сердце теплее. Как прошло Обновление? Поющий Волк обменялся взглядами с Издающим Клич и, нахмурившись, опустил глаза. Волчий Сновидец окинул толпу напряженным взглядом. Сколько новых женщин! Он внимательно поглядел на них: все они молчали, у всех на плечах лежала тяжелая поклажа — и у всех в глазах горела ненависть. Все собаки были навьючены, даже щенки. Зачем столько поклажи для обычного сезонного кочевья? Он взглянул на Мышь, недавно снова вышедшую замуж за Три Осени Ее волосы были коротко острижены. Он быстро оглядел весь отряд. Сколько вдов! — Что случилось? — Народ в беде, — произнес Издающий Клич, глубоко вздохнув. — Что же именно стряслось? — Вороний Ловчий все лето совершал набеги на лагерь Других. — Поющий Волк отвел взгляд. — Я сам был с ним — один раз. Я такого насмотрелся… — А они напали на нас в ответ? Вот почему столько женщин… — Да, и не раз. Все роды пострадали. В эту минуту, когда мы говорим, наши молодые мужчины идут в поход, чтобы защитить свои дома или принять смерть. У Волчьего Сновидца все внутри сжалось от боли. — Во время Долгой Тьмы? — прошептал он. — Это же безумие! Никто не спасется. — Кричащий Петухом… — неохотно пояснил Издающий Клич, — обещал всем покровительство против Поедателей Душ. У Волчьего Сновидца засосало под ложечкой при упоминании этого имени. Он со всей мочи сжал кулаки, чтобы не выдать свою ярость. — Что, они до сих пор не поняли, что он — ложный Сновидец? Поющий Волк раздосадованно ударил ногой в оледенелый валун, лежавший на вершине гребня. — Твой брат убедил многих, что это не так. — Блаженный Звездный Народ! — Волчий Сновидец зажмурился и попытался сосредоточиться; холодное дыхание Ветряной Женщины било ему в лицо и шевелило кайму его капюшона. — Цапля знает, как нам быть… Пойдем посоветуемся с ней. — А ты уверен, что она рада будет нас видеть? — с сомнением спросил Поющий Волк. — Не хочется ее рассердить… — Она послала меня за вами. Она не прогонит вас, по крайней мере до поры. Поющий Волк и Издающий Клич облегченно улыбнулись и, подав кивком знак Народу, пошли вперед по тропе. Вслед за ними, мимо Волчьего Сновидца, пошли люди. Женщины из Других походя бросали на него суровые взгляды. Зеленая Вода вела за собой стайку Детей. Увидев его, она остановилась и с улыбкой заметила: — Ты хорошо выглядишь, Волчий Сновидец! Он слабо улыбнулся в ответ. Ему до смерти хотелось спросить у нее про Пляшущую Лису, но он боялся услышать ответ. — Ты тоже, Зеленая Вода, — нетвердым голосом ответил он. Она погладила его по рукаву и с болью во взоре заглянула в его мягкие карие глаза: — Ее с нами нет. — Она осталась с… — Нет. Это долгая история. — Расскажи. — Она убежала и пошла по твоему следу… — Что же… — Грудь его сжалась. Она пыталась пойти за ним! — Что же ей помешало? — Твой брат застиг ее по пути и силой вернул к Кричащему Петухом. Ненависть обожгла его. Его брат… вечно он стремится причинить ему зло! — Что было дальше? — Кричащий Петухом обвинил ее в супружеской измене и отлучил от Народа. А Вороний Ловчий… он взял ее под свое, так сказать, покровительство… — Она смущенно опустила глаза. — Ты хочешь сказать, что он… Она подняла глаза и, оправдываясь, поглядела на Волчьего Сновидца: — Так иди иначе, благодаря ему она выжила. Быть такого не может! Его брат изнасиловал женщину, которую он любит! Он закрыл лицо руками, желая скрыть свой ужас и унижение. Вороний Ловчий. Все так или иначе связано с ним… Зеленая Вода закусила губу и поглядела на него своими строгими, похожими на озерные заводи очами: — Она придет, но не сразу. — Почему? Где она? — После того как Кричащий Петухом проклял ее душу, она подружилась со Старухой Кого-ток. Одно время они жили вместе, уйдя от племени. Сейчас Лиса шла сюда, спасаясь от Вороньего Ловчего. Но в дороге Кого-ток отстала от нас и осталась в тундре — умирать. Лиса пошла ее искать. На следующее утро она пришла в лагерь и сказала, что останется со старухой до конца. — Но ведь вот-вот начнется буря! Он хотел уж было пуститься вниз по тропе — искать Лису, но Зеленая Вода удержала его. — Она не пропадет. Она… это уже не та девчонка, которую ты знавал. За последний год она закалилась, как добрый наконечник копья в огне. С ней все в порядке. Той девочки уже нет… как и юноши, которому она улыбалась когда-то. Он тяжело вздохнул, поглядев ей в лицо. Она говорила это искренне. — Поверь мне. Настанет время — она придет сюда. — Придет — это главное. Он вгляделся в черту горизонта. Темные облака повисли над ней. Сердце его щемило от радостного предвкушения. Ожившая надежда, как острие клинка, жгла его тело. — С ней все в порядке, — утешала его Зеленая Вода. — Не считая того, что ее изгнали. И не думай, что она… — Ну он у меня дождется! — Волчий Сновидец сжал кулаки, одетые в толстые кожаные рукавицы. — Я с него кожу с живого спущу! — Ш-ш-ш! — Зеленая Вода прижала палец к губам. — Не надо так, Волчий Сновидец. Не говори этого вслух. Хотя бы сейчас. Нам нужен кто-то мудрый и сильный, кто смог бы повести нас за собой. Народ и так весь истерзан, как мышиная кожа во рту у ласки. Он собрался с силами и, затаив дыхание, поглядел на собравшуюся снизу толпу. Сколько же их! Как прокормить такую ораву? Он повернулся и нетвердым шагом пошел в долину вместе со всеми. Надо потолковать с Цаплей. Свернув за угол, он увидел, как Народ столпился на берегу заводи у входа в пещеру Цапли. Люди удивленно шептались. Он искал глазами старую Сновидицу, но не находил ее. Странно! Она обычно встречает гостей по дороге, прежде чем они подойдут так близко к ее жилищу. Протиснувшись в толпе, он глянул на вход в пещеру. Подог, закрывавший его, не шевелился. В глубине души Волчьего Сновидца вспыхнул ужас — будто конец света наступил. Он побежал вверх по тропе, и с каждым шагом страх его все рос. Остановившись перед пологом, он закричал: — Цапля! Ответа не было. Затаив дыхание, он снова позвал ее. Ему казалось, что сердце его сейчас разорвется, — он и сам не знал почему. Озираясь, он шагнул в темноту пещеры. — Волчий Сновидец? Обрубленная Ветвь сидела, скорчившись, в темноте; в руках она держала горящий на конце ивовый прут. Отблески огня ложились на ее лицо. — Так вышло… Когда ты пошел встречать Народ, она отослала и меня тоже. Сказала, что ей надо сделать кое-что… Дрожащими пальцами он взял у нее горящий прут и, согнувшись, шагнул в глубину пещеры. Пламя прыгало, оставляя на стенах желтоватые пятна. На поду сидела Цапля. Ее остекленевшие глаза страшновато блестели при свете его самодельного факела. Рядом с ней лежала горстка ивовых веток и… сушеных грибов. Жутко темнели они, разложенные на полах ее лисьего плаща. Ужас сжал его душу. — Нет… нет… Что ты наделала? — закричал он. — Сон… Сон. Мальчик мой… — дрожащим голосом произнесла она. Он скорчился и нежно взял ее за руку: — Ты так окоченела… Набравшись смелости, он поднял несколько прутьев, бросил их в затухший костер и помешал раскаленным прутом. Наконец пламя вспыхнуло. — Садись сюда. Дай мне… — Нель-льзя, мальчик мой… Яд. Не двигайся… Нельзя… трогать это. Сон, мальчик мой… Восхождение… Нет не здесь… Он встал на колени, сердце его разрывалось, слезы стекали по его щекам. — Борись с ними! — шептал он. — Ты можешь! Не дай их душам осилить тебя! Он укутал ее, неподвижно сидящую на земле у костра в плащ. — Пожалуйста, Цапля! Вернись. Я прошу тебя. Я еще не всему научился. — Сон, мальчик мой! — прохрипела она. Изо рта у нее потекла слюна, взгляд стал рассеянным. — Видишь? Смотри… Она запела: Стоит гора из грязи и пыли, Кровь и пот ее возводили. Высоко поднялась над быстрой рекой. Травы сладкие! Ба! Нет духа в их силе, Как в печени, полной крови густой! Широк и славен Родитель Вод, Вода в ущелье быстро течет, Высока трава та и зелена, А плоды желты, что твоя луна. Перья цветные — мертвец лежит, Спрятан под бревна, землей накрыт. Лежит ленивец в большой корзине — Солнце, муж и жена породнились ныне! — Она бредит, — дрожащим голосом прошептала У него за спиной Обрубленная Ветвь. — Не знаю, что с ней делать. — Ничего не поделаешь, — с болью в голосе сказал Волчий Сновидец. — Она уже несколько месяцев назад предупреждала об этом. Кажется, я понимаю, что с ней происходит… Пока она идет за Сном — она жива. л если мы ее сейчас потревожим и вырвем из Сна, она умрет. — Солнечный Бог! — воскликнула Цапля, содрогнувшись всем телом. Рожденный в Свете! Весь в ярких перьях бог! Принеси траву на спине, Семена зажарь на огне, Скалы, как тучи, — зыбки, текучи. — (Лицо ее потемнело.) Дети солнца… убьют друг друга. Брату на погибель — долгий путь к югу. Жара тяжка — война близка. Пой, Солнечный Бог, видишь — льется кровь… В небе — страшных слепней облака. А что средь Народа? Придите, Братья! Рожденные Солнцем. Один убит. Здесь, по пути, его труп лежит. Голова пробита, кровь течет из раны. Черный идет… Лежит бездыханный. Тот, кто любил, ушел во тьму. Песнь погребальную спойте ему! Женщина плачет, не став твоей. Все потеряй, ничего не жалей, Иль вечно живи средь снежных зыбей. — Вот оно, — прошептал Волчий Сновидец, отклонив ее чуть назад и сжав в своих объятьях. — Иди сквозь свой Сон. — Это ты, мальчик, — прошептала она. Ты, Рожденный Отцом Солнцем. Озарен лучом — и ночь за плечом. Выбирай, мой Народ! Танцуй для Отца, не зная его. К югу мы, к югу идем… В снежной буре конец мы найдем… — (Она судорожно мигнула.) Смерть на высоких холмах. Другие идут. Нашей прежней дорогой идут…Роют норы в земле, Торят тропы во мгле. Дальше… Дальше идут на юг. Поднимается к небу скала, До самого неба два брата растут, Вся земля уже в их сети, И подземному царству мертвых расти, До небесных высот расти. Птица летит, огромна, громка, Свет вызывает сквозь облака.
— О чем это она? — спросила Обрубленная Ветвь. Волчий Сновидец покачал головой: — Я не зна…
— Страшные твари ползут во мгле… Вот идет человек по земле. Кусай его за ногу. Глянь-ка, упал! Безруким, безногим, чешуйчатым стал. Ударит хвостищем — камни летят. Клыки ядовитые хищно блестят. Кровь леденеет, чуть бросишь взгляд.
— (Волчий Сновидец закрыл глаза и сжал руку Цапли в своей.)
Восток, гей, восток. А дальше к югу наш путь. Уже в материнском лоне — во льду. Эй, черный брат, ты чуешь беду? В глуби морской отец ваш проснется, Солнцем рожден он и сам — из Солнца. Один будет жить, и умрет другой. В небо идет душа за душой. В небо? Да, всегда оно, небо. Добела выжжет мир земной, Обожжет горящею головней. Грузных тварей к небу поднимут Сны, В глине тела их погребены. Новый край отыщи, где осядет Народ. Новый путь… или всем нам конец придет. Свойства трав и кореньев узнай сполна — Ибо век наш краток и жизнь трудна. Колоти, молоти, не жалея рук, Пока жаркий вихрь бушует вокруг.
— Как же мы поймем, — хрипло прошептала Обрубленная Ветвь, — что все это значит? — Кто… кто это? — дернула головой Цапля. — Это голос откуда-то из прошлого… За ним — старая боль. — Да это я, старая ты карга, — процедила Обрубленная Ветвь. — Тише! — в ужасе прошептал Волчий Сновидец. Обрубленная Ветвь, дрожа, зажала рот рукой. Волчий Сновидец, крепче обняв Цаплю, нагнулся над ней и прошептал ей на ухо: — Продолжай свой Сон. Не отвлекайся. — Обрубленная Ветвь, — прошептала Цапля, яростно качая головой. — Смерть на западе! Медвежий Охотник… Медвежий Охотник! Иди обратно к… Тело ее напряглось. Она сидела тяжело дыша, широко раскрыв глаза. — Назад… в Сон. Ушел… с Медвежьим Охотником. Ушел… Она дрожала, высунув язык, ужас стоял в ее глазах. — Я не могу… любить. Она замерла и стала оседать на руках у Волчьего Сновидца. Он ждал. Проведя пальцем по тыльной стороне ее ладони, он прошептал: — Цапля… Сон. Продолжай его. Но лицо ее оставалось безучастным. Глаза пусто блестели в отсветах огня. — Нет! — отчаянно прошептал он, легонько тряхнув ее тело. — Нет, не покидай меня! — Умерла! — завыла Обрубленная Ветвь. — Я сама Не знала, что делаю! — Это не ты, Бабушка, — успокоил ее Волчий Сновидец. — Это Медвежий Охотник убил ее. — Нет, быть такого не может, — вздохнула Обрубленная Ветвь. — Он же умер. Давным-давно… — Она любила его. — Он почувствовал холодок под ложечкой. — Она сама мне говорила. Нельзя видеть Сон… и любить. Боль захватила его врасплох, оплела всего его, ослепила, обожгла его сердце. Он едва слышал собственные глухие всхлипы.
Последние комментарии
8 часов 8 минут назад
8 часов 11 минут назад
2 дней 14 часов назад
2 дней 18 часов назад
2 дней 20 часов назад
2 дней 21 часов назад