Линда [Джон Данн Макдональд] (fb2) читать онлайн

Джон Д. МАКДОНАЛЬД ЛИНДА

Как я припоминаю теперь, Линда уже с самого начала года стала приставать, чтобы я взял отпуск не летом, а осенью. Собственно, приставать — не то слово. Она стала говорить о Стью и Бетти Карбонелли и как чудесно они отдохнули, поехав на юг в ноябре. И еще она говорила о толчее на дорогах и об опасности езды в летние месяцы. И о том, что, когда нет детей, можно позволить себе отдохнуть осенью.

Я не расстраивался, полагая, что эта идея окажется не долговечнее большинства ее идей. Мне поездка на юг совсем не улыбалась. Я знал, что она потребует затрат. Линда никогда не думала и не говорила о деньгах, кроме случаев, когда ей хотелось что-нибудь купить, а уж тут у нее находилось множество доводов. Меня самого вопрос об отпуске, в сущности, никогда особенно не волновал. Конечно, я рад был бы отдохнуть какое-то время от фирмы, но мне вовсе не требовалось для этого куда-нибудь уезжать. В подвале у меня была столярная мастерская, я охотно повозился бы там. Для меня и дома нашлось бы занятие.

Вот три года назад мы никуда не ездили, и, по-моему, это был лучший из отпусков, какие я когда-либо имел, но Линда не переставала твердить, что он был самым худшим. А теперь мне впервые полагался трехнедельный оплаченный отпуск вместо прежнего двухнедельного, и она считала это еще одним доводом в пользу поездки на юг.

Я надеялся, что блажь у нее пройдет и я уговорю ее отдохнуть в августе. Мы могли бы заранее снять домик на озере, до которого было всего 70 миль и где можно было порыбачить.

Но Линда стояла на своем. Теперь я, конечно, понимаю, почему она вела себя так. Я знаю, какие жуткие мысли таились в ее мозгу все эти месяцы, пока она обхаживала меня. Теперь — слишком поздно — я понимаю, как тщательно все это готовилось.

Уже с рождества мы очень часто встречались с Джеффрисами. Имя его было Брэндон, но никто почему-то не обращался к нему так. Все звали его Джеффом. Оба они были немного моложе нас с Линдой, и он служил в одной компании со мной, только он занимался сбытом, а я вот уже девять лет — с тех пор как демобилизовался и женился на Линде — работал в отделе снабжения. Джефф был одним из лучших коммивояжеров, и в прошлом году его сделали управляющим северо-восточным отделением. Зарабатывал он, как я понимаю, порядочно — намного больше меня, должно быть, а у Стеллы, его жены, были вдобавок собственные средства.

Когда он получил повышение, они со Стеллой купили два смежных земельных участка неподалеку от нас и построились. По-моему, дом их выглядел несколько кричаще, но Линда была от него без ума. Линда всегда стремилась угнаться за людьми, у которых было больше денег, чем у нас, так что мы постоянно должны были лезть из кожи вон, стараясь не отстать от других. Я пытался немного откладывать, но дело это шло туго.

Мы частенько играли вчетвером в бридж и в канасту. Обычно я не люблю встречаться с людьми, с которыми вместе работаю, потому что это вроде того, как приносить с собой работу домой. Но Джефф работал совсем в другом отделе, и мы никогда не разговаривали о делах компании.

Днем Линда ходила к Стелле или принимала ее у себя. Это не было настоящей дружбой, если вы понимаете, что я имею в виду. Вообще, хотя виделись мы очень часто, в наших отношениях всегда сохранялась известная сдержанность. Может быть, в этом была и моя вина. У меня есть два-три близких друга, а остальные — просто знакомые. Я всегда был довольно замкнутым. Говорила за нас обоих Линда.

Если вы имели когда-нибудь дело с торговой фирмой, вы поймете, что я хочу сказать, говоря о Джеффе как об образцовом коммивояжере. Не таком, который хлопает вас по спине и дышит вам прямо в лицо, но настоящем современном комиссионере — высоком, представительном, приятной наружности. Шутки его всегда были удачны. И он умел слушать. Я имею в виду, по-настоящему слушать, так, чтобы вызвать вас на откровенность. У него была эта профессиональная сноровка, эта способность дать вам почувствовать, что вы для него интересны. Я убежден, что на самом деле моя столярная мастерская нисколько его не занимала, но он спускался ко мне в подвал и притворялся заинтересованным. По всей вероятности, поделки, которые я ему демонстрировал, нагоняли на него скуку, но вы ни за что об этом не догадались бы.

И еще одно: Джефф очень следил за собой. Он по-настоящему трудился над этим: плавал, играл в теннис и все такое. И я думаю, что дома у него была кварцевая установка, потому что он круглый год сохранял хороший загар. Все это еще более способствовало производимому им выгодному впечатлению.

Когда имеешь жену вроде Линды, у тебя развивается своеобразное шестое чувство — чутье на всяких повес. Мы не могли побывать на вечере, чтобы за ней кто-нибудь не приволокнулся. Я этих вечеров терпеть не мог, но Линда на них блистала. Когда мы познакомились с Джеффрисами, ей было тридцать четыре, а выглядела она на двадцать шесть — двадцать семь. Люди постоянно говорили ей, что она похожа на Полетт Годдар. но я этого сходства не замечал.

Что у Линды действительно было, так это превосходная фигура. В жизни не видел я лучшей фигуры. И Линда очень следила за своим весом.

Как я уже говорил, развиваешь у себя шестое чувство, если женат на женщине вроде Линды. Я внимательно и не без тревоги наблюдал за Джеффом, так как если у кого-нибудь был шанс на успех, то, уж конечно, он был у Джеффа Джеффриса. Но я мог убедиться, что здесь все в порядке. Им было весело вместе, и он любил пошутить с ней, но я видел, что все это несерьезно. И он был очень нежен со Стеллой, своей женой: то и дело пожимал ей руку, во время танцев целовал в висок и все такое. Что, как подумаешь, было довольно странно, так как привлекательной Стеллу Джеффрис менее всего можно было назвать. Она была просто чертовски славной. По-настоящему славной. Мне она очень нравилась, куда больше, чем Джефф.

Меня, конечно, самого удивляло, что я женился на Линде Уилстон. Под этим именем я знал ее в школе. Мы оба были в выпускном классе. Она уверяла, что помнит меня, но не думаю, чтобы она действительно помнила. Школа была огромная, с примерно семью тысячами учащихся, а я в то время держался еще больше особняком, чем сейчас. После уроков я вынужден был работать, и у меня не было возможности участвовать в развлечениях. Линда принадлежала к совсем иному миру. Я видел ее только издали. Я был застенчив тогда. По ночам я мечтал о ней, но ни за что на свете не отважился бы заговорить с ней на перемене. Ее постоянно окружали самые шикарные ребята. Я не видел ее после окончания школы, но время от времени продолжал вспоминать, гадая, что с ней сталось.

Я демобилизовался и стал работать, а неделю спустя увидел ее на улице. Я направился прямо к ней и сказал: «Привет, Линда!» Она озадаченно на меня посмотрела. Я назвал себя и сказал, что мы вместе учились в школе. Мы пошли пить кофе. И тут я заметил, что она очень скверно выглядит. Она казалась больной. На ней была поношенная одежда, и сама она как-то увяла. Вся ее прежняя живость исчезла.

Она откровенно призналась, что лишилась всех средств и ищет работу. Она только что приехала из Калифорнии. История, которую она мне поведала, была весьма трагична. Родители ее умерли. Она была замужем за моряком, и он погиб. Он не перевел на нее свой страховой полис, а его родные в Кентукки не пожелали иметь с ней дела, так как он женился против их воли, оставив в своем родном городе девушку.

Некоторое время она работала в Калифорнии, а затем вышла замуж за военного летчика. Он попал в какую-то историю, и его с позором уволили. Только тут выяснилось, что в Мэне у него жена и двое детей. Линда снова стала работать, но заболела, и, когда болезнь съела все ее сбережения, ее перевели в больницу для бедняков, откуда выписали, как только она встала на ноги.

Говорят, мужчинам от войны достается, но, как вы сами видите, Линде досталось от войны не меньше, чем мужчине. Все пережитое словно вынуло из нее душу, и мне было больно смотреть на нее. Жизнь рикошетом отбросила ее ко мне. Что я сделал — это поднял ее, встряхнул, вдохнул в нее ее утраченную душу. Мне, можно сказать, повезло, потому что я и мечтать не смел, что когда-нибудь женюсь на Линде Уилстон. Я все еще помнил время, когда, идя после школы работать, видел, как Линда с целой компанией ребят забиралась в машину и уезжала куда-то веселиться.

Говорят, первый год супружеской жизни самый трудный. Для нас он, по-моему, был самым счастливым. Сначала Линда еще хандрила, но постепенно стала все больше и больше оживать. Ко мне она относилась тепло и с благодарностью. Я не требовал, чтобы она меня любила. Я надеялся, что это придет потом, ну, а если и не придет, тоже не беда. Я был рад уже и тому, что она рядом и что, когда я иду с ней, люди на нее оборачиваются.

Трудно самому оценить свой брак. Трудно сказать, хорош он или плох. Может быть, вообще не бывает абсолютно хороших или плохих браков. Я знаю только, что после первого года совместной жизни между нами появилась натянутость. У нас были разные вкусы, разные взгляды на жизнь. Я говорил Линде, что требования ее чрезмерны: она говорила мне, что не хочет влачить жалкое существование. У нас не бывало бурных ссор, не такой у меня характер. А последние годы все вообще понемногу образовалось. Мы пришли к своего рода компромиссу. Она примирилась с моим образом жизни, а когда мы могли себе это позволить, уезжала на время, обычно в Чикаго. Это давало ее нервам разрядку.

Я, конечно, надеялся иметь детей. Но в этом нам было отказано. Доктор, говорила она, объяснил, что это как-то связано с болезнью, которую она перенесла в Калифорнии. Я думал, материнство могло бы угомонить ее, но раз это было невозможно, приходилось по мере сил избегать конфликтов. Иногда в пылу раздражения она говорила мне жестокие вещи, называла ничтожеством, нулем, пустым местом. Но я понимал ее или думал, что понимаю. Она была пылкой женщиной, с горячей кровью, а жизнь мы вели слишком тихую. Теперь я гораздо лучше все это понимаю.

За последний год у нее появился прямо-таки дикий интерес к своей внешности. Она тратила уйму денег на кремы и лосьоны, придерживалась жесточайшей диеты, выполняла самые невероятные упражнения для различных групп мышц, старалась разгладить мельчайшие морщинки. И это в свете дальнейших событий тоже стало много понятнее.

Чтобы представление о Линде было полным, я должен в интересах справедливости добавить, что она была превосходной хозяйкой. Думаю, что и в этом сказывалась ее неизбывная энергия. В доме все блестело. Готовила она, правда, простые и незатейливые блюда, зато делала все быстро, без лишнего шума и суеты, а при покупках так горячо торговалась, что я в шутку предлагал ей поступить к нам в отдел снабжения. И одеваться она умела. Деньги на наряды она тратила немыслимые, но гардероб ее значительно превосходил даже эти суммы. Из всего, что я у себя в подвале смастерил, особое удовольствие доставил ей специальный шкаф для ее нарядов. Я приделал к нему складные зеркальные дверцы, которые при желании могли быть раздвинуты таким образом, чтобы она видела сразу множество своих отражений. Я сделал полку для шляп, стойку для обуви и пристроил широкий стеллаж, поднимавшийся от пола до высоты плеч. Два месяца я все свое свободное время возился с этим шкафом. Самым хитрым делом было навесить дверцы так, чтобы они легко распрямлялись и складывались. Бывало, в дождливые воскресенья Линда весь день торчала в своей комнате, примеряя свои вещи и откладывая те из них, которые надо было переделать и перешить.

Как я уже сказал, я рассчитывал взять отпуск летом, но пока ничего не говорил Линде, ожидая, что она сама откажется от этой своей затеи с поездкой осенью на юг. Как-то в конце марта или в начале апреля Джефф и Стелла вечером зашли к нам. Когда я смешивал коктейли, Линда заговорила о своей идее и о том, как прекрасно провели время Стью и Бетти Карбонелли.

— Бетти говорит, что можно практически даром снять коттеджи на западном побережье Флориды в октябре и ноябре, так как сезон начинается только к рождеству. Они были в Верано Кей, к югу от Сарасоты. И они говорят, что на всем берегу, кроме их двоих, никого не было.

Я ставил стаканы на карточный столик, когда Джефф сказал:

— А знаете, мне это нравится. Что ты скажешь, Стелла?

— Я никогда не бывала на западном побережье. В детстве меня часто возили на Палм Бич. У Сис на Западе и сейчас большое поместье, но она ежегодно сдает его через своего агента. Ей самой там никогда не нравилось.

Забыв о бридже, мы принялись обсуждать эту идею. Я сказал, что туда слишком далеко ехать, тем более, раз Стью Карбонелли говорит, что без машины там не обойдешься. Значит, езда в оба конца займет целых шесть дней, то есть одна неделя из трех будет потеряна.

Джефф некоторое время размышлял, нахмурив брови, а затем воскликнул:

— Эй! Есть предложение. Нам нужна машина, так? Мы можем снять два коттеджа рядом. Я договорюсь, Пол, чтобы мой отпуск начался через четыре дня после твоего. Вы с Линдой отправитесь на машине, а мы полетим самолетом. Ну, а когда твой отпуск кончится, вы полетите домой, а мы со Стеллой в тот же день выедем на машине. Если мы будем жить рядом, нам ведь достаточно одной машины, верно? И в таком случае отпуск у каждого из нас будет две недели и четыре дня. Ехать в оба конца на машине утомительно, но в один конец…

— И можно весь основной багаж погрузить в машину, так что с самолетом у нас не будет лишней возни, — горячо подхватила Линда.

Действительно, так все становилось более приемлемым. Я не хотел бы отдыхать вместе с Джеффрисами на каком-нибудь дорогом курорте, так как знал, что нам за ними не угнаться. Но из рассказов Стью явствовало, что это не Майами. Он говорил, что до ближайшего городка — Хукера — от отмели восемь миль и что в тех краях много рыбы. Он говорил, что там можно есть, спать, удить рыбу и плавать, а если захочется поразвлечься, можно съездить на вечерок в Майами. Но ведь если бы Джеффрисам вздумалось отправиться туда, нам вовсе не обязательно было бы тащиться за ними.

Стелла, колебавшаяся вначале, постепенно тоже заразилась энтузиазмом, и все трое соединенными усилиями взялись за меня. Я выдвигал все возражения, какие только мог придумать, но всякий раз кто-нибудь опровергал их.

Как я уже говорил, я человек тихий. Но в то же время я довольно-таки упрям. Эти качества, как я заметил, не так уж редко сочетаются. Сейчас против меня было трое. И хотя мысль о поездке во Флориду казалась мне все более соблазнительной, я уже не хотел отступать просто потому, что на меня наседали. Кончилось тем, что я заявил о своем твердом намерении взять отпуск в августе и поехать на озеро Удовольствия. Понятно, это заявление подействовало на всю компанию угнетающе. Да и тон у меня был, верно, раздраженный.

Меня огорчило, что Джефф и Стелла рано ушли, потому что я знал, что Линда сейчас на меня напустится. Я ожидал, что она начнет, как обычно, кричать и браниться, мне от таких сцен просто дурно делалось.

Но на сей раз ничего подобного не произошло. Линда оставалась спокойной. Я убирал со стола, с минуты на минуту ожидая взрыва. Но его не было. Мы отправились спать.

В ту ночь я лег первый, все еще ожидая взрыва, но его так и не случилось. Линда какое-то время еще копалась, а затем вышла из ванной и остановилась в проеме дверей, освещенная падавшим сзади светом. На ней была какая-то прозрачная штука, которой я никогда прежде не видел. Позднее я понял, что купила она ее специально для поездки во Флориду, и понял также, зачем купила.

Она долго стояла так. Как я уже говорил, я в жизни не видел лучшей фигуры, чем у нее. Наконец она погасила свет, и я услышал легкий шорох, услышал, как она в темноте приближается ко мне, и почувствовал аромат каких-то новых крепких духов, а затем ее руки обвились вокруг моей шеи.

— Любимый, я хочу, чтобы мы поехали во Флориду. Я хочу, чтобы мы начали нашу жизнь заново. Я хочу второго медового месяца, на этот раз настоящего.

Ну, если надо было ехать во Флориду, чтобы обеспечить это, я готов был ехать во Флориду.

Наутро она отправилась к Стелле Джеффрис. Я побеседовал с Джеффом на службе. И все было решено.

Мы договорились, что последний день я отработаю в пятницу, 22 октября, а вернусь из отпуска в понедельник, 15 ноября. Как только с этим было улажено, я позвонил из конторы Джеффу, и он сказал, что позаботится теперь о своем отпуске. В тот же вечер он позвонил мне домой и сообщил, что ему разрешили взять отпуск со среды, 27 октября, и что на работу он должен выйти в четверг, 18 ноября.

Думаю, ему нетрудно было уладить вопрос с отпуском, так как, судя по всему, что я о нем слышал, работником он считался отменным. Помимо основных обязанностей, ему все чаще поручали контакты с рекламным агентством, и дело у него шло отлично. Для подобных контактов нужен особый талант, которого я начисто лишен. Мне трудно заводить разговор с незнакомыми людьми. Когда-то, еще в начальной школе, я попытался продавать мыло, разносить его по соседним домам. Так я нажимал пальцем не на кнопку звонка, а на дверную раму, чтобы мне не открыли.

Примерно через неделю после той ночи Линда пригласила к нам Джеффрисов и Карбонелли. Стью принес слайды и портативный проектор, и мы устроили на стене экран. Стью все жаловался, что в этом году ему дают отпуск в июле, и говорил, как он нам завидует. Слайды были хорошие. Он рассказал мне о рыбной ловле в тех местах и пообещал дать свое снаряжение. Бетти посоветовала девушкам, где делать покупки и все такое. Они сообщили нам фамилию хозяина этих коттеджей — Дулей. Джефф сказал, что напишет ему на бланке фирмы и обо всем договорится. Стью объяснил, что Дулей, в прошлом строитель, сам построил эти два коттеджа на пустынном берегу. Сейчас он уже удалился от дел. Стью сказал, что последняя неделя их отпуска была несколько испорчена, так как во втором коттедже поселились какие-то люди из Южной Каролины с четырьмя шумливыми детьми, но, если мы напишем заранее и снимем оба коттеджа, нам такие помехи не угрожают.

Стью и Бетти должны были уйти пораньше из-за своей няни. А мы еще посидели, поговорили о слайдах и о том, как мы поедем. Мы немножко поспорили, чью машину взять. Спор не был серьезным, так как не мог же я настаивать, чтобы Джефф и Стелла ехали обратно в нашем старом «седане», особенно после тех машин, на которых они привыкли разъезжать. Джефф в этом отношении был очень разборчив. Он сказал:

— Послушайте, ребята. В следующем месяце мне должны прислать новую модель. К октябрю машина будет уже обкатана, и в ней хватит места для всего нашего барахла.

На этом мы и порешили.

Через десять дней было получено согласие Дулея сдать нам оба коттеджа на весь ноябрь с правом провести там и последнюю неделю октября. Он запросил по 150 долларов за коттедж плюс налог, требуемый властями Флориды. Это было на 25 долларов больше, чем платили Стью и Бетти, но все же терпимо. Я дал Джеффу чек на свою долю, и он перевел Дулею всю сумму. Дулей в ответ написал, что к нашему приезду его самого там не будет, но что мы сможем получить ключи у лавочницы Джетро в Хукере и что оба коттеджа будут в полном порядке. Он пожелал нам хорошо отдохнуть и предупредил, чтобы мы по всем вопросам обращались к Лотти Джетро.

Лето выдалось на редкость жаркое, но даже адская духота не умеряла энтузиазма, с каким Линда готовилась к поездке. Значение, которое она придавала этому, порядком меня удивляло. Я понял бы такой энтузиазм, если бы мы собирались в Париж или в Рим, но по поведению Линды можно было подумать, что пустынные просторы Верано Кей сулят ей что-то совершенно необычайное. Теперь я понимаю, что в известном смысле так оно и было.

Машина Джеффа прибыла, и я несколько раз водил ее, когда мы все четверо этим летом куда-нибудь выбирались. Она была низкая, длинная, светло-серая и великолепная. У нее были великолепные тормоза, великолепный руль, великолепные сиденья, великолепные окна и потрясающая скорость. Катила эта машина так легко и плавно, что вы и не замечали, как стрелка спидометра переходила за семьдесят.^[1] Когда после этого чуда я снова вернулся к своей собственной машине, мне показалось, что я нахожусь в девяти футах от земли и что вокруг меня все дребезжит. Должен признаться, что я с удовольствием предвкушал, как поведу эту изумительную штуку до самой Флориды.

Помню, в одно из воскресений я что-то мастерил во дворе, а Линда загорала. Я подошел к ней, неслышно ступая по траве. Она лежала на спине, и лицо ее с белыми пластиковыми кружочками на глазах выглядело странно. Я подумал, что она спит, но затем увидел у нее в руке сигарету. Она медленно подносила сигарету к губам, затягивалась и так же медленно выпускала дым. Мне вдруг захотелось узнать, о чем она думает. Эти пластиковые заслонки на глазах придавали ее лицу какую-то загадочность. На бронзовой коже выступили бусинки пота. Освещенное солнцем тело было исполнено такого совершенства, что казалось, это лежит не живая женщина, а античная статуя, таинственным образом перенесенная в нашу эру из далекого прошлого.

У меня было странное ощущение, будто я совсем незнаком с ней. Я окликнул ее, и она, сняв с глаз эти белые кружочки и искоса посмотрев на меня, спросила:

— Что? Что такое?

Это снова была Линда, и я вернулся к своей работе. Я знаю теперь, о чем она думала, когда я стоял и глядел на нее, и я готов поверить, что зло создает собственную специфическую ауру и что, оказавшись в сфере ее действия, чувствуешь, как сердце твое сжимается от холода.

Но в тот день я просто поежился, ничего, по существу, не поняв. Я был обыкновенным, тихим Полом Коули — человеком среднего роста, с узким маловыразительным лицом, покатыми плечами и неопределенного цвета волосами, которые за последние годы так поредели, что сквозь них в электрическом свете начал уже проблескивать скальп. Я знал себе истинную цену. Я был толковым работником с упорным аналитическим складом ума и способными к технике и ремеслу руками. Я давно расстался с юношескими мечтами о славе. Я знал свое место и свой мирок — свою работу, свой дом и свою беспокойную и красивую жену.

Я знаю теперь, что Пол Коули был дураком, одним из тех, о ком можно прочесть в бульварных листках. Эти дураки воображают, что впереди широкая, надежная дорога, а на самом деле бредут по узкой, окутанной тьмой тропке.

***

Жара продержалась еще целых две недели после Дня труда.^[2] Затем сразу похолодало, и листья начали желтеть. Я привел в порядок свои рыболовные снасти, запасся аккредитивом и купил все необходимое для пребывания на пляже. Я много работал, стремясь разделаться со всеми делами до отпуска. Я знал, что к моему возвращению их и так накопится достаточно.

Последние дни тянулись бесконечно долго. Наконец наступила пятница, двадцать второе. Я попрощался с сослуживцами. Было как-то странно уходить в отпуск, когда лето уже кончилось. Я оставил свой адрес на случай, если потребуется связаться со мной.

В пятницу вечером Джефф и Стелла привели к нам свою машину со всем багажом. Наши вещи тоже были уже упакованы. Джефф привез мне билеты на обратную дорогу в самолете, и я дал ему чек. Они должны были прилететь в Сарасоту 27-го вечером, а мы прибывали на место 25-го, так что у нас было время устроиться, прежде чем ехать в аэропорт за ними. Они взяли мою машину и ключ от гаража, чтобы перед отъездом поставить ее на место.

Ранним утром мы с Линдой отправились в путь. Мы приехали в Хукер в понедельник в пять часов пополудни. Поездка прошла без всяких происшествий. Вести машину было легко. Линда всю дорогу вела себя непривычно тихо. У нас не было никаких затруднений с мотелями, и на дорогах в это время года не было пробок. Мы ехали из осенней прохлады в лето.

Хукер оказался маленьким сонным городишком, эклектически застроенным в период бума двадцатых годов. Улицы его утыкались в пальмовые рощи, сквозь потрескавшийся асфальт пробивалась высокая трава. Здесь было тихо и жарко, и на широкой главной улице стояло несколько запыленных автомобилей. Я подъехал к лавке Джетро, и, когда вышел из машины, на руку мне сразу опустились два больших черных ленивых москита.

Летти Джетро была огромной поблекшей молодой женщиной в хлопчатобумажном платье, плотно облегавшем ее внушительную фигуру. Она дала мне ключи и сказала:

— Поезжайте по этой дороге. Она идет вдоль залива, и там есть табличка с указателем на запад, к Верано Кей. Когда выедете на отмель, сверните налево, то есть на юг, и примерно в миле оттуда вы увидите еще одну маленькую табличку: «Кипарисовые коттеджи». Вот это они и есть. Я не знаю точно, какой ключ от какого коттеджа, но вы легко разберетесь на месте. Электрические пробки вывернуты, вам надо будет ввернуть их. В обоих коттеджах вы найдете заполненные газом баллоны, а помпа там одна на двоих. Вот вам ключ от сарая. На стене есть инструкция, как пользоваться помпой.

В лавку вошла Линда. Еще в дороге она переоделась и была теперь в шортах. При ее появлении несколько мужчин, находившихся в глубине лавки, смолкли.

— Я подумала, хорошо бы сразу захватить что-нибудь из продуктов, — сказала она.

— Мы получили большую партию замороженного мяса и различных бакалейных товаров, — сказала мисс Джетро.

Я купил сигарет, несколько журналов и жидкость от мошкары, Линда тоже сделала необходимые ей покупки. Чтобы за все расплатиться, мне пришлось снять часть денег с аккредитива. Мы проехали около шести миль, пересекли ветхий деревянный мостик и попали на отмель. Дорога здесь была песчаная и неровная, с холмом посредине. Солнце спускалось над синевато-стальным заливом. Иногда мы приближались к нему и видели широкий пустынный берег и лениво накатывающие на него волны. Морские птицы деловито бегали по песку и рылись в нем клювами.

— Хорошо, — сказал я.

— Да, — откликнулась Линда.

Коттеджи стояли футах в ста друг от друга. Я спросил, какой она выберет, и она ответила, что ей все равно. Я остановил машину у того, который стоял южнее. Мы отперли дверь, внесли свои вещи и затем открыли второй коттедж. Они были в точности одинаковыми. Отмель в этом месте сужалась, и здесь была пристань, а возле нее на берегу, выше верхней точки прилива, лежала перевернутая весельная лодка. Сарай с помпой находился неподалеку от пристани. Оба коттеджа были выстроены из кипариса. В каждом коттедже были две спальни и гостиная, отделанная грязновато-зеленым пластиком; маленькие газовые калориферы, газовая плита, камин, холодильник, кухонька и крытая веранда, выходящая к заливу.

Я ввинтил пробки в обоих коттеджах, включил помпу, а затем отвел машину ко второму коттеджу и выгрузил вещи Джеффрисов. Кроме обычного багажа, они взяли с собой новый комплект для бадминтона и чехол с ружьем. Это был совсем новенький «ремингтон» с четырьмя оптическими прицелами. Из такого ружья, должно быть, приятно пострелять по жестянкам из-под пива.

Когда я вернулся, Линда уже вынула наши покупки и распаковывала вещи. Потом мы немного прошлись по берегу. Огромное раскаленное красное солнце уже скользило в залив. Футах в четырехстах к югу от нас стоял большой дом с закрытыми ставнями. Примерно на таком же расстоянии к северу были четыре маленькие пляжные кабины, имевшие заброшенный и запущенный вид.

— Мы совсем одни здесь.

Она не ответила. С темнотой налетело еще больше москитов. Мы сбежали от них на веранду. Линда приготовила сандвичи. Я включил наш портативный радиоприемник, и мы стали слушать кубинскую музыку из Гаваны. Волны мягко ударяли о берег. Меня стала одолевать зевота. Я вышел и отвел машину с берега, поставив ее позади коттеджей, чтобы ее не попортили соленые брызги с моря. Когда я лег, Линда еще слушала музыку.

***

Когда я проснулся утром, Линды уже не было. Надев плавки, я вышел на берег. Я увидел ее вдалеке. Она медленно бродила по пляжу и собирала ракушки. Я допивал уже вторую чашку кофе, когда услышал, что она принимает душ. Через несколько минут она вошла в кухню, кутаясь в большое банное полотенце и держа в руке свой мокрый купальник.

— Температура воды, верно, восемьдесят градусов.^[3] И, по-моему, здесь есть дельфины. — Глаза ее сверкали, она была похожа на ребенка, у которого праздник.

Я в тот день обгорел и еще в среду, когда мы поехали на аэродром в Сарасоту, чувствовал себя неважно. Было уже темно, и Джефф попросил меня вести машину, так как я уже знаю дорогу. Они сказали, что долетели хорошо и что в воскресенье дома уже шел снег, хотя тут же таял. Джефф казался чрезмерно возбужденным, а Стелла, напротив, совсем притихла. Линда почти всю дорогу сидела, повернувшись к ним, и делилась впечатлениями.

Джеффа немного напугала примитивная дорога по отмели, но я с шиком подвез их к самой двери, а Линда, войдя первой, включила свет. Еще накануне она заполнила их холодильник продуктами для завтрака. Жилье им как будто понравилось, особенно Джеффу. Меня это, по правде говоря, удивило, потому что от него, как и от Линды, я ждал большей приверженности к цивилизации. Когда все было устроено, мы вышли к ним на веранду. Стелла сказала, что хочет спать, но чтобы мы не уходили, и мы втроем посидели еще и поболтали немного.

Это был последний вечер, когда между нами четырьмя сохранялись отношения, которые я назвал бы нормальными. Все началось уже на другой день. Началось неожиданно, без предупреждения и так, что ни я, ни Стелла ничего не могли с этим поделать. Вот как это все произошло.

Часов в десять утра все мы были на пляже. Мы взяли с собой два одеяла, полотенца и потрепанный пляжный зонт, найденный мною в сарае. Помню, я поймал по своему портативному приемнику танцевальную музыку. Нам со Стеллой надо было остерегаться солнца. У Джеффа был уже хороший загар. А Линда загорела, конечно, лучше всех. Мы лениво перебрасывались словами, как это обычно бывает на пляже под жарким солнцем.

Линда встала. Тень ее упала на меня. Я думал, она собралась купаться. Она сказала:

— Пойдем, Джефф.

Я думал, она зовет его в море. Но в ее голосе была какая-то странная резкость. Джефф, не говоря ни слова, поднялся, и оба они пошли по берегу в направлении юга.

Я не смогу, пожалуй, в точности объяснить, почему возникшая ситуация была такой уж странной. Конечно, Линда и Джефф могли пройтись вдвоем, как могли бы пройтись вдвоем и мы со Стеллой. Ведь все мы четверо были, как я думал, друзьями. Но дело было в манере, с какой они покинули нас. Тон Линды был повелительным, безапелляционным. Джефф подчинился немедленно. Это свидетельствовало об отношениях, о которых я и не подозревал. Если бы все шло нормально, они сказали бы что-нибудь насчет того, что хотят прогуляться по берегу, что скоро вернутся, в общем, что-нибудь в таком роде. Они просто ушли.

На север берег хорошо просматривался, но на юг мы не могли далеко видеть из-за того большого дома, за которым линия берега изгибалась, исчезая уже из поля нашего зрения.

Я несколько раз поглядывал в ту сторону и видел, что они неторопливо удаляются. А затем я взглянул снова, и их не было. Трудно сказать, что я почувствовал. Их поведение как будто вернуло меня на многие годы назад. Линда снова была за пределами досягаемости. Она уходила с яркими людьми. А я снова стал тем Полом Коули, который шел после школы работать и имел так мало знакомых в своем классе.

Я невольно бросил взгляд на Стеллу, но на ней были большие, очень темные солнечные очки, полностью скрывавшие глаза. Я перебрал в уме множество нейтральных тем для разговора, но так и не заговорил.

Спустя немного Стелла поднялась, молча сняла очки и часы, натянула на свои светлые волосы купальную шапочку и пошла к воде. Я наблюдал за ней. Она плавала удивительно хорошо для такой хрупкой женщины. Мне показалось, что прошло много времени, пока она, наконец, вернулась и села в тени зонта, обхватив руками колени и глядя в море. Наше молчание было крайне неловким. Чем дольше Джефф и Линда отсутствовали, тем более неловким оно становилось. Я вспоминал прежние отношения между Джеффом и моей женой и не находил ничего, что позволяло бы ожидать такого их поведения.

Началась юмористическая передача, и я выключил приемник.

— Ну, Пол, — спокойно сказала Стелла.

У нее был ровный, невозмутимый тон, типичный для женщин, окончивших привилегированные хартфордские школы.

— Я… о чем ты?

— Ты сам отлично знаешь. Если бы она повесила вывеску или выжгла на его лбу клеймо, она и тогда не могла бы сделать это более очевидным.

— Не думаю, чтобы здесь было такое.

— Не вижу, что еще может быть. Я не хотела ехать сюда. Сначала хотела, а потом нет. Я пыталась отговорить его. С таким же успехом я могла бы обращаться к стене.

— Ну, Стелла…

— Не успокаивай меня. Пожалуйста… Попали мы с тобой в положеньице, Пол. Дело серьезное и весьма неприятное. Я подозревала что-нибудь в этом роде… но не столь вызывающее.

— Мы все друзья.

Она повернула ко мне темные стекла своих очков.

— Я твой друг, Пол. Я друг Джеффа, надеюсь. Но не ее. Повторяю, не ее. Она показала себя достаточно ясно. Мне следовало бы сейчас же уехать. Это было бы самым разумным. Но я, как видно, не очень разумная женщина. Я, пожалуй, останусь и буду бороться.

Она собрала свои вещи и ушла в коттедж. В полдень пошел к себе и я. Я сидел на веранде и читал. Наконец они появились. Расстались они прямо перед нашим коттеджем, и Линда поднялась на веранду.

— Долгая прогулка, — сказал я.

— По-моему, нет. — Она посмотрела на меня, точнее, словно сквозь меня и прошла в дом.

Это было только начало. Дальше пошло не лучше. Линда и Джефф уходили вдвоем, куда и когда вздумается. Может быть, было бы лучше, если бы я мог подойти к Линде и потребовать объяснений, если бы я мог встряхнуть ее, ударить. Но во мне слишком укоренилось по отношению к ней чувство неуверенности. Я попытался урезонить ее:

— Линда, мы планировали хорошо провести здесь время.

— Да?

— Ты и Джефф, вы все портите. Стелла несчастна.

— Какая жалость!

— Вчера вечером вы отсутствовали три часа. И даже не извинились, не сказали ни слова в объяснение. Это так… жестоко.

— Бедный Пол.

— Ты что, совсем не имеешь представления о приличии? У вас с ним связь?

— Почему бы тебе не заняться рыбной ловлей?

— Я не могу ничем заниматься, когда ты так себя ведешь. Я просто не понимаю тебя. Что, по-твоему, я должен делать? Что будет с нами дальше? Как можем мы вернуться назад и жить, как жили раньше?

— А разве это обязательно, дорогой? Господи, что за рок!

Это было совсем на нее не похоже — не выйти из себя, не закричать, не затопать ногами. Она стала как будто… непрозрачной. Думается, это единственное подходящее слово. Для меня это было сущей пыткой. Я чувствовал себя беспомощным. В их действиях словно был холодный расчет, и это-то больше всего сбивало меня с толку. Моментами я чувствовал себя, как в кино, когда войдешь в середине какого-нибудь очень запутанного фильма. История тебе непонятна. Ты стараешься догадаться о происходящем по словам и действиям актеров, но все, что они делают и говорят, только еще больше сбивает тебя с толку.

Однажды утром я наблюдал за Джеффом и Линдой, стоявшими на пляже прямо перед нашим коттеджем. Джефф подбрасывал как можно выше пустые жестянки из-под пива и стрелял в них, а потом учил Линду стрелять. Обхватив рукой ее голые плечи, он показывал ей, как надо держать ружье. Мне слышны были звуки выстрелов, а один раз до меня донесся смех. Я сидел и смотрел на них и чувствовал дурноту. Когда Линда побрела дальше по пляжу, я подошел к Джеффу. Впервые с тех пор, как это началось, мы остались с ним наедине. Он очень спокойно посмотрел на меня.

— А, Пол. Хочешь пострелять?

— Нет, спасибо. Я хочу поговорить с тобой. Он немного смутился, но сказал:

— Что ж, выкладывай.

Мне показалось, что я участвую в очень плохом спектакле.

— Я думаю, ты знаешь, о чем я хочу говорить.

— Не догадываюсь.

Он старался еще больше усложнить мою задачу.

— Это о тебе и о Линде. Чего вы добиваетесь?

— О чем ты?

— Мы никогда не бываем все четверо вместе. Ты и Линда вдвоем плаваете, вдвоем гуляете. Вы ставите в чертовски неловкое положение твою жену и меня.

Он как будто почувствовал себя увереннее.

— Ты говорил об этом с Линдой?

— Да, говорил.

— И что же она сказала, старина?

— Не зови меня стариной. Она ничего не сказала. Она не оправдывается и ничего не объясняет. Ваше поведение — образец самого бессмысленного эгоизма. Господи, если вы хотите разрушить оба брака, откройте по крайней мере свои карты.

Он даже улыбнулся, хотя глаза его оставались беспокойными.

— Пол, старина, отдыхать — это значит делать то, что тебе нравится. Я делаю то, что мне нравится. И Линда, по-моему, тоже. Не кипятись же. Успокойся. Найди и себе развлечение.

Он насмешливо хмыкнул. У меня не осталось ни тени симпатии к нему. Я ненавидел его и все, что он делал.

Я был оскорблен и рассержен. Все мускулы у меня напряглись. Я бросился на Джеффа и ударил его в зубы. Он упал на песок; ружье отлетело в сторону. В первый момент он был совершенно ошеломлен, но, едва успев подняться, пришел в ярость. Я был дураком, что напал на него. У него было превосходство в возрасте, весе, росте, ловкости и физической подготовке. Последний раз я дрался в школьном дворе — и был побит.

Джефф в таком бешенстве налетел на меня, что я оказался в нокдауне, кажется, прежде чем он по-настоящему меня ударил. Я поднялся, и он ударом в грудь снова послал меня в нокдаун. Когда я опять стал на ноги, между нами бросилась Стелла. Вместо того, чтобы остановить своего мужа, она крикнула мне:

— Нет. Пол! Нет.

Джефф поднял испачканное ружье и, пристально поглядев на меня, пошел к себе. Я сразу понял, что имела в виду Стелла: от таких действий не будет толку. От них не может быть толку. Бессмысленно драться за Линду.

Расстелив на веранде газету, Джефф принялся разбирать, чистить и смазывать ружье. Он был таким же непрозрачным, как Линда. Они вели игру, правил которой ни я, ни Стелла не знали. Сила была на их стороне, и мы терялись в этой странной ситуации. Они как будто насмехались над нами, ничем нас формально не оскорбляя и не давая нам прямых доказательств своей неверности. Они просто вели себя так, точно на день мы обменивались супругами и только поздним вечером все возвращались к своему семейному очагу.

Стелла и я ездили за покупками. Линда давала мне список. Отбросив гордость, Стелла пыталась объясниться с ней. Она презирала себя за то, что не смогла сдержать слез. Линда отвечала ей столь же небрежно и уклончиво, как Джефф мне. У нас со Стеллой был не отдых, а сплошной кошмар.

Так как мы вдвоем ездили в Хукер, там, как я позже узнал, не понимали толком, кто на ком женат. Особым образом истолковали и наше поведение пятого ноября. В этот день, когда мы собрались в город. Джефф попросил меня заправить бензином и маслом его машину.

Дорогой мы мало разговаривали, думая о тех двоих, оставшихся на берегу. Подглядывать и шпионить за ними было бы ниже нашего достоинства.

Оставив машину на заправочной станции, мы зашли в маленький бар. Позднее рассказывали, что мы сидели голова к голове и тихо о чем-то разговаривали. Стелла  д е й с т в и т е л ь н о  немного всплакнула.

Когда мы вернулись, они плавали ярдах в двухстах от берега.

В воскресенье, седьмого, в наших отношениях со Стеллой появилось что-то новое. Линда, помыв после ленча посуду, ушла куда-то с Джеффом. Я сидел на веранде, когда подошла Стелла. Взгляд у нее был напряженный.

— Хочешь пройтись со мной, Пол?

— Конечно. — Мы двинулись на юг. — Они пошли этой дорогой? — спросил я.

— Нет. Они поехали на лодке. Джефф взял свое рыболовное снаряжение. Я просто… хочу пройтись, Пол, и мне не хочется быть одной.

Она шла быстрым шагом. Оба мы были босиком. Ее светлые волосы были стянуты на затылке серебряной пряжкой, и она была в своих массивных темных очках. Я уже говорил, что Стелла не была красивой. У нее были чересчур светлые брови и ресницы, чересчур большие для ее тонкого лица нос и рот.

Мы прошли по берегу дальше, чем я когда-либо заходил, и оказались перед волнорезом, сложенным из крупных камней.

— Вернемся? — спросил я.

— Давай пойдем дальше.

Она стала осторожно перебираться через камни. Я шел за ней. У нее была тонкая талия, прямая спина, четкие и чистые линии плеч и шеи. Когда мы, преодолев барьер, снова пошли рядом, я украдкой поглядел на нее. Никогда раньше я не смотрел на нее внимательно, уверенный, что она должна быть угловатой и костлявой.

Сейчас, впервые увидев ее по-настоящему, я невольно стал делать сравнения. Линда была яркой и броской, как писанный маслом портрет. Стелла была утонченной, как японская живопись. Только приглядевшись внимательно, замечаешь особую изысканную прелесть, очарование и силу этого искусства.

Не подумайте теперь, что я, как школьник, распустил слюни. Просто, впервые увидев, какая она на самом деле, я почувствовал острую жалость. Потому что если отношение Линды ко мне можно было хоть как-то объяснить, собственной моей незначительностью, то Джефф, пренебрегая этой женщиной, совершал нечто более непонятное и жестокое. Вероятно, всегда обида по отношению к женщине выглядит более жестокой. Мужчина обычно может найти утешение в другой и таким способом снова обрести веру в себя. Женщине же не остается ничего, кроме как с горечью переживать несправедливость обиды.

В полумиле за волнорезом мы нашли старый, разрушенный дом. Стелла взобралась на уцелевший кусок стены. Я сел рядом.

— Я, пожалуй, сдаюсь, Пол. — Сказала она без всякого выражения.

— Что же ты будешь делать?

— Еще не знаю точно. Во-первых, не стану больше стараться. У вас с Линдой билеты ведь на следующую субботу?

— Да.

Она криво усмехнулась.

— Я использую эту неделю, чтобы получше загореть и кое-что обдумать. Я… я ошеломлена. Я позволю ему отвезти меня назад. Может быть, расставшись с ней, он заговорит. Но даже если он станет раскаиваться, не думаю, чтобы я могла простить. Простить такое… сознательное, изощренное унижение.

После короткой паузы она, не глядя на меня, вдруг очень быстро заговорила:

— Когда я была маленькой, меня отправили как-то на лето в очень модный, привилегированный лагерь для девочек. Там существовали группы, по шесть человек в каждой. Я приехала с опозданием, когда все группы были уже сформированы. Думаю, мое появление было совсем некстати. Понимаешь, группы во всем соревновались. В плавании, верховой езде, ну и во всем таком. И тут явилась я, бледная, застенчивая, неловкая, не знающая, куда себя деть, и никому из них не нужная. У всех у них были какие-то секреты. Они изобрели даже собственный язык. Для меня это лето было ужасным. И вот сейчас у меня снова такое чувство. Никогда не думала, что я всееще столь ранима.

Я очень хорошо понимал ее, но она меня удивила: я всегда считал, что деньги являются надежной гарантией от одиночества.

— А ты не могла попросить родителей, чтобы они забрали тебя и отправили в какое-нибудь другое место?

— Могла. И они сделали бы это. Но я не хотела даже в их глазах выглядеть униженной, не хотела, чтобы они подумали, что я хуже других. Два года спустя оба они утонули. Их лодка попала в шторм. Они-то всегда и везде чувствовали себя в своей тарелке. Большие, смуглые, веселые, с ослепительной улыбкой. Папа звал меня белым мышонком. Он делал это любя, но мне всегда было немножко больно. Сейчас я думаю. Джефф снова превратил меня в белую… — Она закрыла лицо руками и тихо заплакала.

Я обвил рукой ее горячие от солнца плечи и крепко прижал ее к себе. Мы долго сидели так, а когда она подняла ко мне свое лицо, я поцеловал ее, почувствовав соль на губах. Я смущенно отвел руку и сказал:

— Извини.

— Не извиняйся. Это они толкали нас друг к другу. Мы оба оказались за бортом. Я полагаю, мы вправе утешить друг друга. Во всяком случае, я рада, что ты поцеловал меня. Пол. Это придало мне… ну, уверенности, что ли. Что ты намерен делать?

— Не знаю. Может быть, я недостаточно горд. Я все еще надеюсь, что это кончится. Может быть, совсем как раньше уже не будет, но я удовольствуюсь и меньшим. Я вообще не требую многого. Или, может быть, не стою.

— Не принижай себя.

— Я не принижаю. Я стараюсь быть честным. Я все еще удивлен, что Линда вышла за меня. И все еще в известном смысле благодарен ей.

Она нахмурилась и отвернулась.

— У меня в девичестве была другая проблема. За мной ухаживали слишком многие. Милые, воспитанные, красивые, мужественные молодые люди. Трудность заключалась в том, чтобы понять, я ли им нужна или мои деньги.

— Их так много?

— Навалом. Просто до неприличия много. Думаю, я настояла на том, чтобы жить скромно, потому что хотела продлить для Джеффа, так сказать, испытательный срок. Теперь я думаю, не было ли это ошибкой. Может быть, если бы я сразу поверила, что действительно нужна ему, и стала вести тот образ жизни, какой мы можем себе позволить, все было бы иначе. Нет, и это не помогло бы. И нет смысла толковать о том, что было бы, если бы я поступила так или этак. Сейчас это уже не имеет значения. Все равно с этим покончено.

— Ты оставишь его?

— Да. А затем дам себе волю. Разгуляюсь Финансовые примочки для уязвленного самолюбия. Знаешь, Пол, нам следовало бы проделать это вместе. Отплатить им той же монетой. Прокатиться по всем злачным местам. Вот бы они позлились!

Я посмотрел на нее.

— Но ведь для нас это невозможно. Взгляд ее помрачнел.

— Да, для нас это невозможно. — Она встала и попыталась улыбнуться. — Вернемся на наш фронт, Коули.

И мы пошли назад, на наш странный фронт. Против двух бессердечных людей, которые, ничего не объясняя, гнули свою линию. Они вели против нас свою странную кампанию, а мы были беспомощны, потому что ничего не понимали. Две белых мыши. Две слепых мыши.

Среда, десятое ноября, была самым жарким из всех дней. Небо сияло прозрачной синевой, но море странно посерело, и горизонт затянуло дымкой тумана. В воздухе повеяло переменой погоды. День стоял тихий, но время от времени налетал порыв горячего ветра, вздымая песок, который завихрялся спиралью и снова опадал, как только стихал ветер. В нескольких футах от берега колыхалось на волнах бесчисленное множество мелких рыбешек. Стаи маленьких перевозчиков выхватывали их клювами из воды и быстро спешили прочь от прибоя, точно проворные, торопливые человечки во фраках и со спрятанными под фалды руками.

Ни в Джеффе, ни в Линде никаких перемен не ощущалось. Разве что этим утром я заметил у Линды намек на исчезнувшее за последнее время, но столь знакомое мне раздражение. Я даже подумал, не предвещает ли это начало конца ее странного поведения. Я вышел на пляж часов около десяти. Минут через пятнадцать появилась Стелла в нарядном желтом купальнике. Расстелив рядом с моим одеялом свое огромное полотенце, она пошла плавать, а затем вернулась, сняла резиновую шапочку, встряхнула светлыми волосами и, улыбнувшись мне, растянулась рядом на солнце.

Послышался резкий хлопок, и я, не открывая глаз, понял, что это выстрел. Приподнявшись на локте, я увидел Джеффа, стрелявшего по пустым жестянкам. Стояла такая тишина, что было слышно, как отлетевшая рикошетом пуля шлепнулась в воду.

Краем глаза я заметил выходившую из нашего коттеджа Линду. Она впервые надела новый купальный костюм, купленный перед самым нашим отъездом. Я удивлялся, почему она до сих пор берегла его. Я удивлялся, зачем она вообще его купила. Он, безусловно, был ей не к лицу, темно-зеленый и такой скромный, точно вовсе и не ее. По сравнению с ее любимым тонким бикини, которое вообще только каким-то чудом держалось, этот зеленый костюм имел просто похоронный вид. Она подошла совсем близко к Джеффу. Он перестал стрелять и наклонил к ней голову, слушая то, что она ему говорила. Секреты. Я вспомнил о белой мышке в том лагере для девочек.

Я лег на спину и закрыл глаза. Немного погодя — должно быть, минут через десять — я снова открыл их и увидел, что Джефф сидит по другую сторону от Стеллы. На его загорелых, длинных, крепких ногах курчавились светлые волоски. Он сидел, глядя на залив, и я видел, как заходил желвак на его скуле, когда он стиснул зубы. Меня заинтересовало, о чем он думает.

Было еще утро, и солнце пока не добралось до юга. На меня легла тень, и, посмотрев на нее, я увидел, что это длинная узкая тень от ружья, слившаяся с тенью Линды. Я поднял глаза. Линда стояла рядом со мной, прижав ружье к плечу и целясь прямо в голову Стеллы. Я только открыл рот, чтобы сказать, что даже в шутку нельзя наставлять ружье на человека, как Линда спустила курок. Дуло находилось в каких-нибудь трех футах от моего лица, и выстрел почти оглушил меня.

Пробив голову на дюйм выше лба, кусочек свинца создал внутри черепа такое давление, от которого лицо Стеллы Джеффрис изменилось до неузнаваемости. Позднее было установлено, что пуля, повредив артерию, застряла в горле. От мгновенного повреждения мозга тело изогнулось дугой, лишь пятками и затылком касаясь земли, а затем бессильно упало. Послышался короткий булькающий звук, и из горла, заливая плечи, купальник и полотенце, хлынула кровь.

Не пережив подобного ужаса, невозможно понять всей силы вызванного им шока. Прежде всего сама эта картина запечатлевается в мозгу так, точно ее вколотили туда гвоздем. Если представить себе разные области нашего мышления как отдельные листки бумаги, сложенные аккуратной стопкой, то такая картина настолько рельефна, что пропечатывает всю стопку насквозь, оставляя свой след на каждом листке. И о чем бы ты потом ни думал, перед твоим мысленным взором встает растянувшееся на песке напряженной дугой тело, широко раскрытый глаз с меркнущей радужкой и застывшим в мертвой неподвижности зрачком, залитое кровью плечо, последнее предсмертное шевеление тонких пальцев.

Когда я, ошеломленный, взглянул на Линду, она спокойно целилась в Джеффа, уверенно орудуя затвором. Я видел, как на песок выпала гильза от патрона.

Джефф хрипло, панически заорал. Должно быть, и я что-то крикнул, но не помню что. Я попытался схватить Линду, однако она от меня увильнула. Джефф вскочил на ноги и побежал прочь от нас. Ружье выстрелило; он повалился на правый бок, затем перевернулся лицом вниз и замер. Линда выстрелила снова, прежде чем я успел вырвать у нее из рук ружье. Краем глаза я видел, как дернулось после выстрела тело Джеффа.

Я завладел ружьем. Линда смотрела на меня пустыми, стеклянными глазами. Лицо ее утратило всякое выражение, нижняя губа отвисла, обнажив зубы. Я помню, что к одному зубу прилипла крошка табака и что у меня возникло нелепое желание сцарапнуть ее ногтем. Я не знаю, что говорилось и говорилось ли что-нибудь вообще, потому что здесь у меня как раз и возник один из провалов памяти.

Я помню затем себя с ружьем в руках и Линду, стоявшую в нескольких стах ярдах от меня в воде в неудобной позе, так как ее рвало. Я не мог посмотреть на тела Стеллы и Джеффа. Я всегда был таким. Как-то несколько лет назад Линда смеялась надо мной. Ночью в нашем дворе сдохла кошка. Я не знаю, как это случилось. Я не мог дотронуться до нее, не мог на нее смотреть. Я вырыл яму и ушел. Закопала кошку Линда.

Сейчас Линда, сложив ладони лодочкой, зачерпывала морскую воду и энергично полоскала рот. Когда я подошел, она посмотрела на меня все теми же пустыми глазами.

— Ступай… доложи! — сказала она хрипло.

— Пойдем со мной! — потребовал я.

— Нет.

Я взял ее за запястье и потащил к коттеджам, к машине. По дороге она стала спотыкаться и наконец безвольно опустилась на песок, закрыв глаза.

— Поедем со мной, — сказал я. — Ты больна.

— Нет.

Здесь у меня опять провал памяти. Следующее мое воспоминание относится к моменту, когда я садился в машину. Что-то мешало мне и раздражало меня, но я не сознавал, что именно. Заставив себя сосредоточиться, я обнаружил, что в левой руке все еще держу ружье. Я сжимал его так крепко, что у меня свело пальцы. Оно мешало мне закрыть дверцу. Это было вроде тех препятствий, от которых приходят в ярость, когда сильно перепьют. Я положил ружье на заднее сиденье. Как я добрался до Хукера, я совершенно не помню. Никакого плана действий у меня не было. Я знал, что Линда заболела и совершила бессмысленное злодеяние. Свойственная ей несдержанность перешла в безумие. За время этой короткой поездки я успел лишь принять решение стать на ее защиту и убедил себя, что все ее странное поведение в предыдущие две недели было уже сигналом тревоги.

Я остановил машину у рынка. Мисс Джетро так описывала потом мои действия: «Он вошел, тяжело дыша, и взгляд у него был какой-то дикий. Он смотрел на меня, облизывая губы, и мне пришлось дважды спросить его, что случилось, и тогда он сказал, что его жена застрелила ту пару из второго коттеджа Дулея. Такая это публика. Они приезжают сюда, и пьянствуют, и доводят себя до такого состояния, что сами уже не знают, что творят. Он был в пляжных штанах и, хотя в лавке было жарко, весь дрожал и покрылся гусиной кожей.

Бафорд Рансей, который как раз зашел за хлебом, усадил этого Коули на стул, пока я вызывала по телефону шерифа. Мне сказали, что в пяти минутах от нас находится сейчас патрульный автомобиль и что с ним свяжутся по радио. Коули все сидел с закрытыми глазами, облизывал губы и дрожал. Бафорд Рансей дал ему сигарету, так я думала, он не удержит ее в зубах. Когда подъехал патрульный автомобиль с Дайком Мэтьюсом, Коули уже немножко успокоился. Дайк сказал, что шериф Вернон со своими людьми скоро будет и что хорошо бы кто-нибудь подождал и показал им дорогу. Бафорд вызвался это сделать. Коули сел в большую машину, а Дайк поехал следом за ним. Люди уже прослышали о случившемся, и еще две машины тоже сразу поехали туда. Когда через двадцать минут Бафорд только собрался проводить на место шерифа Вернона, думаю, половина города была уже в Верано Кей и стояла там, открыв рты».

Поскольку мы с Мэтьюсом ехали в разных машинах, я не мог дорогой поговорить с ним. Я остановил машину у коттеджа Джеффрисов, подумав вдруг, должен ли я буду упаковать и отправить на север их вещи и придется ли мне вести назад их машину.

Мэтьюс затормозил рядом со мной. Он был угловатый, с обветренным лицом, с длинной шеей, на которой сильно выдавался кадык, и с узкими голубыми глазами.

Берег отсюда не был виден. Мы вышли, и Мэтьюс, заглянув на заднее сиденье машины Джеффриса, спросил:

— Это и есть то самое оружие?

— Да, — ответил я и открыл дверцу, чтобы достать его.

— Не трогайте, — резко сказал Мэтьюс. — Вы его сюда положили?

— Да, — сказал я.

Он сплюнул и посмотрел на небо.

— Ну, так где же они?

— Там, на пляже. Мы лежали на солнце. Мистер Джеффрис стрелял по жестянкам. Моя жена взяла ружье. Она выстрелила в голову миссис Джеффрис с очень близкого расстояния. Потом стала целиться в мистера Джеффриса. Он побежал. Она выстрелила, и он упал, и тогда она выстрелила еще раз. Я отобрал у нее ружье. Она… она странно вела себя последнее время.

Мы вышли на дорогу и направились к берегу. Две другие машины остановились у обочины, и люди, увидев, куда мы идем, двинулись за нами.

— Убила их обоих, э-э? — спросил Мэтьюс.

— Убила миссис Джеффрис. Может быть, мистер Джеффрис только серьезно ранен. Но думаю, что и он убит.

— Вы не поглядели?

— Нет. Мне… мне следовало поглядеть. Но я был просто потрясен. Я поехал за помощью.

Мы поднялись на холмик и посмотрели вниз, на пляж. Отсюда могло показаться, что Стелла просто принимает солнечную ванну. Видны были ее темные очки, лежавшие с краю на полотенце; видно было, как отсвечивает на солнце ее бутылочка с лосьоном. Мое одеяло лежало расстеленное подле ее тела.

И это все. Тела Джеффа не было. Линды не было. Я ничего не понимал. У меня возникли самые дикие предположения: Линда утопилась; Джефф каким-то образом дополз до коттеджа.

Мы подошли к трупу. Я заставил себя глянуть в ту сторону, но, увидев тучу мошкары, отвернулся.

— Где второе тело? — спросил Мэтьюс.

— Не знаю. Возможно, он ранен не так серьезно, как мне подумалось.

— Где он был?

— Вот здесь. — Я указал на то место.

Он присел на корточки, оглядел песок и поднялся. Шесть человек были уже меньше чем в двадцати футах от трупа и пялили на него глаза.

— Назад! Назад, черт подери! — рявкнул Мэтьюс. Все чуть попятились, продолжая глазеть. Мэтьюс сердито бросился к трупу, рывком растянул мое скомканное полотенце и с неожиданной деликатностью прикрыл изуродованную голову Стеллы.

Я посмотрел на песок. Он был сухой и горячий, и на нем не оставалось следов. Босая ли, обутая ли нога ступала на него, песчинки тут же снова смыкались, не позволяя увидеть отпечатка. Я пошарил глазами по воде, ища торчавшую над ее поверхностью голову. Я окинул взглядом берег, простиравшийся далеко на север и до мыса на юг. Все это огромное пространство было пустынно. Лишь крачки с громкими криками ныряли в море.

— Где она стояла? — спросил Мэтьюс.

Я стал на то место, где стояла Линда. Теперь, когда лицо Стеллы было закрыто полотенцем, я мог глядеть на нее. Это было темно-коричневое полотенце. Я вспомнил, что Линда купила набор таких полотенец на дешевой распродаже.

Мэтьюс присел на корточки, разглядывая гильзу от патрона. Затем вздохнул, поднялся и снова сплюнул.

— Пойду загляну в коттеджи, — сказал я.

— Мы пойдем вместе.

Теперь на берегу было уже восемь человек. Я не заметил, как подошли последние двое. Мэтьюс шуганул их и сказал:

— Эй, Флетч! — Толстяк в поношенных брюках цвета хаки кивнул. — Приглядите за ними. Не позволяйте им топтаться здесь.

Мы пошли к коттеджам. Подъехала еще одна машина. Приехавшие вышли, посмотрели на нас и заторопились к берегу. Мы заглянули сначала в наш коттедж. Он был пуст. Мы снова вышли и посмотрели на пристань.

— И сколько же берет Дулей за месяц в это время года? — спросил Мэтьюс.

— По сто пятьдесят за коттедж.

— Гм-м. Долго вы дружили с этими Джеффрисами?

— Около года.

— И вместе приехали сюда?

— Мы с женой приехали на машине. Джеффрисы прилетели самолетом на два дня позднее нас.

— Чье это ружье?

— Джеффриса.

— Он привез его с собой на самолете?

— Нет. Весь их багаж был в машине. Это вообще его машина. Он должен был вести ее на обратном пути, а мы собирались лететь. Мы должны были вылететь в эту субботу.

— Похоже, все ваши планы нарушились.

— Да, — сказал я. — Похоже на то.

— Не знаете, с чего это она в них стреляла?

— Понятия не имею. По-моему, она заболела.

— Что, с ней уже такое бывало?

— Нет. Никогда. Но, наверно, при каких-то обстоятельствах это может случиться с каждым.

— Вернемся-ка лучше назад, пока кому-нибудь не вздумалось заглянуть под это полотенце.

Я насчитал на берегу пятнадцать человек. Двое маленьких мальчиков, утратив интерес к происходящему, рылись в песке.

Мэтьюс отогнал зевак и, присев на корточки неподалеку от трупа, стал рассеянно подбрасывать и ловить ракушку.

— Я пройдусь по берегу и погляжу, — сказал я.

— Вы останетесь здесь. Сейчас подъедет шериф. Шериф Вернон был болезненного вида человек.

Он страдал одышкой и имел нездоровый цвет лица. За ним следовали четверо; двое из них в форме дорожного патруля. Он протолкался через толпу, повернулся к стоявшим и приказал:

— Назад!

Они отошли на несколько шагов.

— Назад до самой дороги. Уходите отсюда. Все уходите. И уберите детей. — Голос у него был, как удар хлыста.

Люди угрюмо попятились, но им пришлось пятиться до самой дороги. Остановившись на холме, они стали оттуда наблюдать за нами.

— Док еще не показывался? — спросил Мэтьюса шериф.

— Нет еще.

Вернон, бурча себе под нос, подошел и приподнял край полотенца. Он довольно долго смотрел, затем снова опустил полотенце, выпрямился, посмотрел на меня и обратился к Мэтьюсу:

— Ну?

— Этот человек Пол Коули. Он и его жена отдыхали вместе с Джеффрисами в коттеджах Дулея. Он говорит, что его жена…

Я перестал слушать. Я снова посмотрел на север, потом на юг. Посмотрев на юг, я увидел вдали две маленькие фигурки, которые приближались к нам со стороны мыса. Они шли спокойно, не торопясь, бок о бок, — мужчина и женщина.

— Кто-то идет сюда, — сказал Мэтьюс.

Теперь все мы смотрели туда. Те двое ускорили шаг. Я узнал Джеффа и Линду. Джефф держал в руке удочку. Оставив Линду, он бросился бежать к нам. Я уставился на него, не веря собственным глазам. Приблизившись, он замедлил шаг; лицо его напряженно застыло.

— Что случилось? — спросил он резко. — Пол, в чем дело?

Затем он увидел ее. Бросив удочку и моток лески на землю, он упал на колени и после секундного колебания приподнял полотенце. В это время подошла Линда. Она пронзительно закричала. Я круто обернулся на ее визг и увидел трех трепыхавшихся на песке еще живых крупных рыбин. — Что с ней произошло? — беззвучно, не своим голосом спросил Джефф. — Что сделали со Стеллой?

Кто-то отнял у него полотенце и снова накрыл ее лицо. Толпа опять стала приближаться к пляжу.

— Ей выстрелили в голову, — грубо сказал Вернон. Джефф уставился на меня.

— Пол… Это был несчастный случай. Правда, Пол? Пол!

Он поднялся на ноги. Губы мои шевелились, но я не мог выговорить ни слова. Я отступил на шаг. Линда издала странный горловой звук, шагнула в сторону и повалилась на землю. Джефф подошел ко мне и так двинул меня кулаком по уху, что я упал. Публика закричала. Он кинулся на меня и схватил за горло. Я попытался оторвать его руки. Он тяжело дышал. Его силой оттащили от меня. Я сел, потирая руками шею. Четыре человека повисли на Джеффе, а он боролся с ними, стараясь вырваться. Я кашлял. В горле у меня было такое ощущение, точно я наглотался песку. Кто-то перевернул Линду на спину и стал массировать ее руки, с опаской поглядывая на Джеффа.

— Ладно, — внезапно успокоившись, деревянным голосом сказал тот. — Ладно, можете меня отпустить.

Они осторожно отпустили его, готовые в случае необходимости схватить снова.

— Что здесь, черт возьми, происходит? — требовательно спросил шериф Вернон.

Я медленно поднялся. Вся левая половина лица у меня горела. Джефф с горечью смотрел в сторону залива.

— Думаю, я могу объяснить вам, — сказал он. — Коули все эти две недели приставал к моей жене. Глупо и неуклюже пытался за ней ухаживать. Стеллу это сначала забавляло. Потом я потребовал, чтобы он оставил ее в покое. Он обещал, но стоило ему выпить, как все начиналось сначала. Мы решили уехать. Линда — миссис Коули — упросила нас остаться. Вчера и сегодня с утра он вел себя как будто лучше. Я собрался поудить рыбу. Линда захотела пойти со мной. Стелла сказала, что останется здесь. Коули попросил у меня ружье, сказал, что хочет потренироваться в стрельбе по мишеням. Должно быть, он опять принялся за свое, и Стелла рассердилась. Мне не следовало оставлять их одних.

Я в изумлении смотрел на него. Это было как в кошмарном сне. Все смотрели на меня. Один из полисменов приблизился ко мне. Линда села, глядя на меня со странной грустью.

Должно быть, у меня и впрямь был виноватый вид. Дрожащим голосом я крикнул:

— Неправда! Все было совсем не так! Это у тебя, Линда, были шашни с Джеффом. Ты застрелила ее. Я видел, как ты ее застрелила, и ты стреляла в Джеффа тоже.

Он уставился на меня.

— Линда застрелила ее! Линда последние полтора часа была вместе со мной. Она поймала две из этих трех рыб. И ты говоришь, Линда стреляла в меня, Коули? Куда стреляла? Покажи, где у меня рана.

Линда подошла ко мне и двумя руками схватила мою руку. Пальцы у нее были холодные. Она посмотрела на меня. Губы ее были скорбно сжаты, но в глубине ее глаз сверкнули на миг искорки триумфа. Она выглядела скромно и респектабельно в этом своем закрытом купальном костюме.

— Пожалуйста, дорогой, — сказала она. — Ты не знаешь, что говоришь. Пожалуйста, успокойся, милый.

Я ударил ее в ее лживый рот, разбил ей губы, и она упала. Они все прыгнули на меня. Они схватили меня: защелкнули на моем запястье наручник и приковали цепью к полисмену. Они потащили меня к одной из своих машин. Подъехал санитарный автомобиль, и из него вышли двое. Человек с черной сумкой мельком взглянул на нас и прошел к пляжу. Меня усадили в полицейскую машину и увезли.

Босвортс, центр округа, находился в восемнадцати милях южнее. Меня арестовали по подозрению в убийстве, сфотографировали, сняли отпечатки пальцев. Я все еще был в шортах и босиком, что никак не соответствовало серьезности происходящего. Мне дали серый саржевый комбинезон, который был слишком велик для меня, так что я подвернул внизу брюки и обшлага рукавов. Комбинезон был чистый и жесткий, и от него пахло дезинфекцией. Я ответил на вопросы о возрасте, имени, адресе, росте, весе, времени и месте рождения; сказал, что несудим и к ответственности не привлекался. У меня было такое чувство, что разговор ведется через толстое стекло. Я видел движения губ, но слова слышал неясно.

Потом меня повели по длинному коридору, и мои босые ноги шлепали по холодному кафелю. Встречные поглядывали на меня с любопытством. Сквозь открытые двери, мимо которых мы проходили, видны были девушки в легких блузках, работавшие за своими конторками. Меня доставили в маленькую комнатку с большим столом, пятью стульями и двумя зарешеченными окнами; усадили на стул и велели сидеть смирно. Со мной оставили толстого, краснощекого молодого человека в серых брюках и белой спортивной рубашке, перетянутой портупеей. Он сидел на столе, скрестив ноги, и перебрасывал спичку из одного угла рта в другой.

Теперь мне все было ясно. Все кусочки мозаики, прежде мне непонятной, после заключительного акта стали на место. Теперь я мог пронумеровать их. Несомненно, Линда давно тайком встречалась с Джеффом. И не просто встречалась. Для нее это был тот случай, которого нельзя упустить. И им обоим было мало их ворованного счастья. Им нужно было иметь все. Все на свете.

Я вспомнил ее напряженное молчание по дороге сюда. С тех пор как она услышала от Карбонелли описание Верано Кей и узнала, как там пустынно по окончании сезона, она задумала свое преступление. Договорившись с Джеффом, она завела тот разговор за игрой в бридж. Джефф, как они условились, горячо поддержал ее. Так они заманили нас обоих в ловушку. Джефф приобрел ружье. Я вспомнил, что оно было совсем новое. Целыми часами уже здесь обсуждали они детали, практиковались, репетировали. Они решили — или это Линда решила — избрать самый дерзкий путь. Они были уверены, что двум белым мышкам не выскользнуть из западни.

Они все учли. Он научил ее обращаться с ружьем: она должна была хорошо стрелять, чтобы ее пуля случайно его не задела. Она знала, что я не подойду к нему. Она не забыла ту кошку.

В Хукере должны были вспомнить, сколько раз меня видели там вдвоем со Стеллой.

Даже живая рыба! Эта порода рыб живучая. Вчера Джефф один ходил на рыбную ловлю. Я не видел, как он вернулся. Несомненно, он поймал этих трех рыб и оставил их в воде, нацепив на леску, конец которой прикрепил к низко свисавшей над заливом ветке ризофоры. Там же припрятал он и свое рыболовное снаряжение. Три живые рыбы — это не просто удачная, это почти гениальная деталь. Они знали, что я отберу у Линды ружье. Интересно, сколько раз они все это репетировали? Вероятно, такое скопление публики было для них неожиданным. Но ни для кого, кроме меня, действия их не выглядели неправдоподобно. Я видел, что зрителей они убедили.

Как внимательно должна была Линда осмотреть берег, прежде чем навести на Стеллу ружье? Как долго она колебалась? Или она не колебалась вообще, а Джефф, сцепив зубы и играя желваками, смотрел на залив в ожидании выстрела, который освободит его от жены, желавшей жить скромно. Выстрела, который откроет перед ним новый мир — мир, где он сам станет уже обладателем этих денег и где женщина, захватившая их для него, тоже будет принадлежать ему.

Легко было предвидеть, как поведет себя этот дурак Коули. Едва машина скрылась за поворотом, они поспешили к тому месту, где Джефф спрятал рыбу и снасти. Может быть, они из укрытия наблюдали за пляжем, чтобы появиться в самый нужный момент, как потом и случилось. Его нападение на меня было запланировано и вместе с тем искренно. Оно явилось разрядкой для его напряженных нервов и позволило ему выставить себя в выгодном свете перед властями, ведь действовал он с энтузиазмом.

Хотел бы я знать, что он ощутил при виде мертвого лица своей жены. Торжество? Жалость? Тревожное предчувствие возможной неудачи?

Сейчас не время было думать об этом. Краснощекий молодой человек поглядел на меня. У него были добрые, задумчивые глаза.

— Хорошенькая история, — сказал он мягко.

— Можно мне закурить?

— Берите.

Я с благодарностью затянулся.

— Мне нужно бы иметь адвоката, — сказал я, удивляясь, что голос мой звучит так спокойно.

— Пожалуй.

— Вы здешний. Не порекомендуете ли мне кого-нибудь?

— Многие в таких случаях выписывают адвоката из Тэмпы. Но лично я считаю, что наш Дженимен не хуже любой импортной знаменитости. Он борец, этот парень.

— Могу я позвонить ему?

— Вам скажут, когда можно будет воспользоваться телефоном, мистер.

— А вообще, что сейчас будет?

— Ну, полагаю, Вернон свяжется с Карлом Шеппом, прокурором, и они возьмут показания у вашей жены и у этого Джеффриса, а затем приедут сюда побеседовать с вами.

— Я ведь не обязан разговаривать без юриста, не так ли?

— Н е  о б я з а н ы.

В половине третьего мне принесли сэндвич и кока-колу. Я заставил себя съесть полсэндвича. Другую половину съел мой краснощекий страж. В три явилась торжественная процессия: Вернон, прыщавая стенографистка, высокий седовласый мужчина, похожий на политического зазывалу, и молодой человек в розовой тенниске с загорелыми, очень сильными руками, с лицом, точно вырезанным из цельного куска дерева, и умными глазами. Вернон поглядел на меня с равнодушным профессиональным неодобрением. Прыщавая девица уставилась с благоговейным ужасом. Политикан взирал с высоты сурового и непреклонного закона. Крепкий молодой человек смотрел на меня с живым человеческим интересом в глубоко посаженных серых глазах.

Они расселись, и Вернон сказал:

— Коули, это мистер Карл Шепп, окружной прокурор, а это его помощник мистер Дэвид Хилл. — Он открыл лежавшую перед ним папку с бумагами и продолжал: — Сейчас мы зададим вам несколько вопросов для протокола. Все, что вы скажете, может быть впоследствии обращено против вас.

— Мне хотелось бы, если можно, чтобы при беседе присутствовал адвокат.

— Это ваше право, — неохотно сказал он. — Мы отложим беседу до тех пор, пока вы свяжетесь с адвокатом и проконсультируетесь с ним, Коули.

— Я не хочу предварительно консультироваться с ним. Я и без того отвечу на любые ваши вопросы. Я просто хочу, чтобы он был при этом и слышал все, что я скажу.

— Руз, — обратился Вернон к моему краснощекому стражу, стоявшему у дверей. — У меня в кабинете есть список всех адвокатов, практикующих в нашем крае. — Принесите его и…

— Я хотел бы иметь адвокатом Дженимена, — сказал я.

Вернон кинул на Руза яростно-злобный взгляд.

— Уже распустил язык, э-э? Хорошо, позвоните вашему приятелю Дженимену и вызовите его сюда.

Пока мы ждали, Вернон и Шепп, сидя рядышком, просматривали папку и шепотом переговаривались. Вернон перелистывал страницы.

Калвин Дженимен влетел в комнату на всех парах. Другие из-за жары были в спортивных рубашках. На Дженимене был костюм цвета ржавчины и светло-желтый галстук бабочкой. Костюм сидел на нем плохо. Пожалуй, ни один костюм не подошел бы ему. У него было короткое туловище и длинные паучьи руки и ноги. Зачесанные назад черные волосы открывали покатый лоб и красное шишковатое лицо. Бледно-голубые, как снятое молоко, глаза, мельком скользнув по лицам, остановились на мне.

— Не поддавайтесь им, Пол, — сказал он. — А вы, ребята, очистите-ка помещение и дайте мне потолковать с моим клиентом.

— Я готов отвечать на любые вопросы, какие они пожелают задать мне, без предварительных инструкций, — сказал я.

— Тащите сюда еще один стул, Руз, — потребовал он и хмуро поглядел на меня. — Не люблю, чтобы начинали говорить, не проконсультировавшись. Впрочем, нам, как вы сказали, нечего скрывать. Так что валяйте, Верн!

Стул был принесен, Дженимен сел, и допрос начался. Сперва мне предложили дать показания в форме свободного рассказа. Затем Вернон стал разбирать все по пунктам.

— Вы увидели тень от ружья?

— Да, сэр.

— Что вы увидели, оглянувшись?

— Я увидел Линду, целившуюся в голову Стеллы.

— Глаза той были закрыты?

— Да. Она лежала на спине. Солнце светило ей в лицо.

— На каком расстоянии от ее головы находилось дуло?

— Футах в пяти, может быть, немного меньше.

— Вы давали ей повод для ревности? Могла она из-за этого убить миссис Джеффрис?

— Нет. Я уже сказал вам, что это Линда и Джефф сами…

— Да, да. Вы умеете обращаться с ружьем?

— Да, сэр. Я стрелял по жестянкам. Я неважный стрелок.

— Сколько раз вы ездили в Хукер с миссис Джеффрис?

— Раз пять-шесть.

— Были вы с ней в заведении, именуемом «Воронье гнездо»?

— Да, сэр. Чтобы убить время, пока приводили в порядок машину.

— Плакала она, когда была там с вами?

— Да, сэр.

— Из-за чего она плакала?

— Она была расстроена из-за поведения Джеффа и Линды, испортившего наш…

— Да, да. Правда ли, что как-то вечером, увидев миссис Джеффрис одну на берегу, вы пошли за ней и стали делать ей непристойные предложения?

— Нет, сэр.

— И это не вы настояли на совместной поездке с Джеффрисами сюда? Не вы обо всем договорились?

— Нет, сэр. Джеффрис написал мистеру Дулею, послал ему чек и вообще все устроил.

— Он сделал это не по вашему настоянию?

— Нет, сэр.

Вот в таком духе велся допрос. А под конец Вернон поглядел на меня, на стенографистку и сказал:

— Этого, милочка, не записывайте. Послушайте, Коули, вы ведь не дурак. Какого же черта вы надеетесь, что умные люди поверят подобным небылицам? Я был там. Я собственными глазами видел реакцию Джеффриса. Я видел реакцию вашей жены. Я видел и вас. Я знаю, как вы вели себя, когда приехали сюда, в Хукер, на рыночную площадь. Я беседовал с вашей женой. Она славная девушка, и вы разбили ей сердце. Я беседовал с Джеффрисом. Он буквально ошеломлен случившимся. И вы еще можете сидеть здесь и лгать нам, делая при этом честное лицо. Да и ложь-то ведь неумная, господи, помилуй!

— Вы нападаете на моего клиента, Верн, — вмешался Дженимен. — Для меня непостижимо, как вы беретесь решать, кто лжет. Ясно как день, что эти два хитреца оговаривают моего клиента. Джеффрис завладевает деньгами и женой этого парня. Какой еще вам нужен мотив? Боже, человек не совершает убийства из-за неудачного флирта, а?

— Джентльмены, мы едва ли решим сейчас этот вопрос, — важно объявил Карл Шепп и встал. — Верн, я буду вам очень обязан, если вы уточните детали, о которых мы с вами говорили, и представите мне весь материал к завтрашнему утру. Мы с Дэйвом просмотрим его и сформулируем обвинение.

Меня отправили в камеру. К моему удивлению, она оказалась большой и чистой, с зарешеченными окнами, с привинченными к полу кроватью и стулом, с раковиной, унитазом и стальной полкой для личных вещей. Дженимен последовал за мной. Дверь за нами заперли, и мы остались вдвоем.

Я лег на кровать. Кажется, никогда еще я не чувствовал себя таким усталым. Приятно было оторвать наконец босые ноги от холодного пола. Дженимен, засунув руки в карманы, подошел к окну.

— Будь у вас два доллара или два миллиона, Дженимен одинаково поможет вам, — сказал он. — Но знать все-таки интересно. Так чем вы располагаете?

— Я зарабатываю восемь тысяч в год. За дом я могу выручить по меньшей мере семь тысяч, машина стоит долларов пятьсот, и около двух тысяч я имею в банке.

Он подошел и остановился возле кровати, глядя на меня сверху вниз.

— Пол, вы убили эту женщину? Подождите, не отвечайте. Что было бы с этой страной, если бы адвокаты не стали защищать виновных? Вся наша судебная система лопнула бы. Я видел массу убийц. Если вы убили ее, это не изменит моего отношения к вам, дружище.

— Я не убивал ее. Если бы я убил, я сказал бы вам. Все было в точности так, как я объяснил тем, внизу.

— Эта история никуда не годится, — сказал он.

— Это правда. Она должна годиться.

— Такая правда никуда не годится. Такую правду невозможно использовать. Это самая неудачная история из всех, какие я когда-либо слышал. Я не могу выйти с ней в суд. Вы хотите выпутаться из этого дела или не хотите?

— Я хочу из него выпутаться.

— Отлично. Тогда придумаем другое. Затвор заело. Вы попытались высвободить его. Случайно ружье было нацелено в ее голову. Вы так испугались, что стали лгать.

— Нет, — сказал я.

— Ладно. Вы потеряли сознание, а когда очнулись, увидели, что она мертва.

— Нет.

— Вы оба решили покончить с собой, но у вас не хватило духу довести это до конца.

Я встал с кровати. Я всегда был человеком покладистым. Сейчас я не был покладистым. Никогда еще я так не повышал голос:

— Нет! Никаких выдумок. Потому что знаете, что это значит? Может быть, меня оправдают или я отделаюсь небольшим сроком, но они-то будут совсем чисты. Неужели вы не понимаете? Они это задумали, и сделали, и рассчитывают теперь выйти сухими из воды. Если меня оправдают или дадут мне небольшой срок, я все равно найду их и убью. Они считали меня ничтожной белой мышью. Я не мышь. И суду я не скажу ничего, кроме правды. Если вы не возьметесь за это дело, кто-нибудь другой возьмется.

Он долго ждал, пока я остыну.

— Поразмыслите еще, Пол. Если вы упретесь на этой истории, штат Флорида обрушится на вас всей своей мощью и превратит вас в лепешку.

— Значит, я не могу…

— Молчите! Ваша история настолько нелепа, что вас подвергнут экспертизе, дабы выяснить, в своем ли вы уме. Вы хотите спастись или намерены стать мучеником? Не отвечайте сейчас. Подумайте. Я навещу вас завтра утром.

Он ушел, и я остался один. Я знал, что отчасти он прав. Мои показания будут противопоставлены их показаниям, причем я не умею держаться на людях, а они умеют. В суде я буду краснеть, и потеть, и заикаться, и, если я скажу, что утром взойдет солнце, это прозвучит ложью. Джеффрис, грубоватый, уверенный в себе, опечаленный, мужественный, сумеет их убедить. Я заранее знал, как поведет себя Линда. Как мою жену, ее нельзя принудить свидетельствовать против меня. Но она может добровольно принести присягу. Она сделает вид, будто хочет помочь мне. И с грустной улыбкой будет меня топить.

Раньше я никогда почему-то не задумывался над тем, как понятие о справедливости и истине может зависеть от умения обвиняемого держаться. Линда и Джефф, я знал, об этом подумали.

Пробуждение от иллюзий всегда болезненно, и часто для этого требуется долгое время. Мое пробуждение от иллюзий, связанных с Линдой, было болезненным, но быстрым. Оно свершилось за какую-то долю секунды, в тот краткий миг, когда она после своего притворного обморока взяла мою руку в свои, и я заглянул в ее глаза. Теперь я задним числом мог понять все, чего прежде не понимал, ослепленный чувством благодарности к ней.

В ту ночь я долго не мог уснуть.

***

Утром после завтрака мне сообщили, что Линда пришла навестить меня и принесла мои вещи. Первым моим побуждением было ответить, чтобы она оставила передачу и уходила. Но мне любопытно было поглядеть, как она станет себя вести. Им с Джеффом нужно было это посещение для подкрепления их версии.

Линда была в темном, просто сшитом платье и почти без косметики. В руках она держала мою одежду, сигареты, журналы и портативный радиоприемник. Тюремщик был весьма любезен с ней.

— Пожалуйста, миссис Коули. Я вернусь через полчаса. Это все, что разрешается правилами.

Я наблюдал за ней, сидя на кровати.

— Дорогой, мне сказали, что здесь можно ходить в своей одежде, но без ремня и шнурков. Поэтому я принесла тебе спортивные брюки, к которым не нужен ремень, и мокасины. Носки и нижнее белье я положу на полку. Здесь же, я думаю, можно положить сигареты и журналы.

Она чуть улыбнулась мне, села на стул и полезла в сумочку за собственными сигаретами.

— Я разговаривала с мистером Дженименом, дорогой. Сегодня из Тэмпы ждут двух специалистов, которые освидетельствуют тебя. По-моему, это то, что нужно. Ты все последнее время был сам не свой.

— Продолжай, Линда. Это почти забавно.

— Я сказала им всем, дорогой, что не оставлю тебя в беде, что бы ты там ни сделал. Это ужасная история, но ты был болен, дорогой. Ты не знал, что творишь. Я не вправе обижаться или сердиться на тебя за фантастическую басню, которую ты им наплел обо мне.

Я смотрел на ее покрытую нежным загаром шею. В два прыжка я мог бы дотянуться до нее.

— Джефф, должно быть, в отчаянии, — сказал я.

— Он ужасно потрясен. Похороны состоятся в субботу в Хартфорде. Нас обоих совершенно замучили репортеры. Они так назойливы.

— Но вы, конечно, все им объяснили.

— Невозможно ведь совсем отказаться беседовать с ними, — с некоторой чопорностью ответила она. — Джефф сегодня вечером поездом повезет покойную. Ему придется остаться там на некоторое время. Как я поняла, существует множество всяких формальностей.

— Верно, с завещанием.

— Да, и с введением в право наследования. Ты в этих делах разбираешься лучше меня, Пол.

— Где ты остановилась?

— Я пока в коттедже. За него ведь уплачено, так что я могу жить там, как ты думаешь? Или ты хочешь, чтобы я была здесь, в городе, дорогой?

— Ты неподражаема, Линда. Поистине неподражаема.

— Просто я поступаю так, как считаю правильным. Говорят, если тебя признают здоровым, суд будет в январе. Я думаю, тебе следует поговорить с мистером Дженименом о нашем финансовом положении, дорогой. Может быть, он поможет нам с продажей дома, машины и прочего. Нам, дорогой, понадобятся деньги, если ты будешь признан здоровым.

— Неужели у тебя легко на душе, Линда? Неужели, даже спустив курок и увидев, что ты наделала, ты осталась спокойна?

На какую-то долю секунды она смежила веки.

— Не глупи, милый, — сказала она спокойно.

— Сколько времени ты ждала подобного шанса? Сколько лет? Почему ты решила, что дождалась его? Ты дура, Линда. Даже если дело выгорит, то не для тебя. Он знает, что ты сделала. И, значит, знает, что ты за человек. Может быть, на какое-то время ты его и удержишь, но твоя красота уже скоро поблекнет. Линда. А это единственное, что может привлекать его к тебе. Больше у тебя ничего нет. Самое страшное сделала ты, а не он. И он все чаще станет задумываться над этим. Я полагаю, ты рассчитываешь женить его на себе. Может быть, уже сейчас он думает, что с его стороны это было бы глупостью. Ему это не даст ничего больше того, что он уже имеет. Судьба может сыграть с тобой злую шутку, Линда. Ты сделала его свободным, а он бросит тебя. И ты не посмеешь даже жаловаться. Не посмеешь рта раскрыть.

Я видел, как сильно слова мои задели ее, как окаменело ее лицо, каких трудов стоило ей снова овладеть собой. Затем она улыбнулась.

— Дорогой, выбрось эти фантазии из головы. Бедный Джефф! Эта трагедия так привязала его ко мне. — Она сделала легкое ударение на слове «привязала».

— Тебе лучше уйти, Линда.

Она не стала звать тюремщика. Я сам крикнул, чтобы он выпустил ее. Уже в дверях она обернулась и не столько для меня, сколько для него произнесла:

— Пожалуйста, постарайся уснуть, милый. Сон пойдет тебе на пользу.

Я негромко выругался, и тюремщик, огорченно и негодующе поглядев на меня, с силой захлопнул дверь моей камеры.

Оставшись один, я помылся и переоделся, с удовольствием снова почувствовав на своих ногах обувь.

Днем меня повели вниз и более двух часов давали мне письменные и устные тесты. А спустя полчаса после того, как я вернулся в свою камеру, пришел Дженимен.

— Вы здоровы, можете не волноваться, — с иронией объявил он. — Знаете, каковы ваши отличительные качества? Непоколебимый характер и хороший интеллект.

— Что вас так развеселило? — спросил я.

— Множество ваших отпечатков на ружье Плюс несколько отпечатков Джеффриса и несколько вашей жены. Но большинство ваших. И Джеффрис указал Верну, где он и ваша жена удили рыбу Верн нашел там четыре окурка ее сигарет со следами губной помады. Это уединенное место, скрытое заброшенным доком и зарослями ризофоры, так что удильщиков не могли заметить с какой-нибудь случайной лодки. Вот так-то, Пол. Значит, суд должен будет поверить на слово либо вам, либо им. И он поверит им. Вы со вчерашнего дня не передумали?

— Нет.

Он стал расхаживать по камере, засунув руки в карманы, опустив голову и тихонько насвистывая. Потом остановился и вздохнул.

— О'кей. Я сделаю все, что будет в моих силах. Шепп решил добиваться вердикта о первой степени.^[4] Он сам будет поддерживать обвинение. Голос подобен органу. Публика будет рыдать. Ну, черт с ним. Сделаем, что сможем. — Он сказал, что завтра придет снова, чтобы обсудить детали, и ушел.

В восемь явился Дэвид Хилл с большой трубкой в зубах. Он поглядел на меня через решетку и сказал:

— Я представитель противника, так что вы не обязаны разговаривать со мной, Коули.

— Мне все равно, — сказал я.

Он вошел, сел, прибил большим пальцем табак в трубке и раскурил ее.

— Я и сам здесь чужак, — сказал он. — Приехал три года назад. Имел адвокатскую практику в Мичигане. Получил право практиковать во Флориде, а затем был назначен помощником к Шеппу. Доктора сказали,что здешний климат будет полезнее для моей дочурки. Астма. Играете в шахматы, Коули?

— Нет.

— Когда противник атакует, необходимо внимательно следить за каждым его ходом. Самые бессмысленные на первый взгляд ходы могут решить исход поединка.

— Боюсь, что не понимаю вас.

— Эксперты подтвердили то, о чем я уже сам догадывался. Вы человек умный и твердый. Я на казенный счет связался сегодня с вашей службой. Теперь я получил полное представление о вас, Коули. Вы, так сказать, мой противник, и я вижу, как вы делаете бессмысленный ход. Я имею в виду вашу версию случившегося. Вы не дали сбить себя на допросе. Итак, я рассматриваю две возможности. Первая: вы все это сочинили и теперь сознательно лжете. Вторая: вы говорите правду. Теперь спрашивается, станет ли умный противник придумывать версию, которая практически равна для него самоубийству? Ответ: не станет. Вывод: он говорит правду. Раз так, следует внимательнее приглядеться к двум другим героям этой истории. Как вы познакомились с вашей женой, Коули?

Я рассказал ему все, что мог вспомнить о ней, и все, что знал о Брэндоне Джеффрисе. Время от времени он останавливал меня и делал пометки в своей записной книжечке. Беседа наша длилась долго. Когда он наконец поднялся, я сказал:

— Все это, знаете ли, правда.

Он посмотрел на свою погасшую трубку.

— Думаю, что так, Коули. Я телеграфирую Джеффрису, чтобы он вернулся. Ему сказали, что в период следствия он больше здесь не понадобится. Я верну его.

— Что вы собираетесь делать?

— Пока не знаю. — Он поднял на меня глаза, и выражение его лица изменилось. — Если все, что вы говорили, правда, это самое хладнокровное, самое наглое, самое бессердечное убийство, о каком я когда-либо слышал.

На другой день я часа три работал с Дженименом. Линда принесла мне еще сигарет и чтива. Я отказался видеть ее, и тюремщик угрюмо отдал мне передачу. Это была суббота, тот самый день, когда мы с ней должны были лететь домой, тот самый день, когда труп Стеллы Джеффрис был предан земле в Коннектикуте. В воскресенье ко мне никто не приходил. Я прочел все, что у меня было. Этот день тянулся долго.

Дэвид Хилл со своей трубкой явился в понедельник, около полудня. Вид у него был смущенный, словно он принес мне дурные вести. Но когда он все же выложил их, они оказались не такими неприятными, какими были бы для меня неделю назад. Они касались Линды.

— Я поручил навести справки одной надежной фирме, — сказал он. — Мне приходилось пользоваться ее услугами, когда я работал в Мичигане. У них есть контора в Лос-Анджелесе и большой штат сотрудников, так что работают они быстро. Пришлось уплатить им из собственного кармана.

— Я, конечно, возмещу вам расходы.

— Когда она появилась там, фамилия ее была еще Уилстон. Она приехала с женатым человеком. Он бросил ее. Она называла себя миссис Брэди, когда вы снова встретились с ней. Миссис Джулиус Брэди, вы говорили. На самом деле никакого брака не было. Некоторое время она жила в Сан-Бернардино с мелким шулером по имени Джулиус Брэди. Потом у нее были какие-то делишки с солдатами в Кэмп Анца, и ее выслали оттуда. Далее следует небольшой пробел, а затем она объявилась в Бэйкерсфилде под именем Линды Брэди. Там ее дважды наказывали на тридцать суток за приставание к мужчинам. Она уехала в Лос-Анджелес и была задержана вместе с человеком, которого разыскивали по подозрению в вооруженном грабеже. Она в это время была больна, и ее поместили в казенную больницу, а после выздоровления предложили ей выехать из города. Это было за три месяца до того, как вы встретили ее на улице. Это… это здорово неприятно, Коули?

Я подумал о ней, о такой, какой она была много лет назад.

— В школе, — мягко сказал я, не глядя на Хилла, — она была самой красивой, самой лучшей. Жизнь сулила ей все, что только может быть прекрасного в мире. Всякий, кто хоть раз увидел бы ее, согласился бы с этим.

— Возможно, и она так считала. Жизнь ничего не дала ей, и она пыталась взять все, что только можно. Она была неразборчива в средствах и пала низко. Затем вы подняли ее, поставили на ноги. И она решила, что теперь-то уж дождется своего случая, большого, настоящего выигрыша.

— Может быть, на сей раз она действительно дождалась.

— Не думаю. Нет, решительно не думаю.

— А как насчет Джеффриса?

— За ним никаких дел не значится. Осиротел. Воспитывался у тетки. Особых средств никогда не имел. Хороший спортсмен. Работал на теплоходе — развлекал и занимал пассажиров во время длительных путешествий. Там он и познакомился со своей будущей женой. Она пристроила его в торговую компанию, и он преуспел. Ее родные сначала были против него, но затем примирились. Он вернется сегодня вечером. Прилетит самолетом.

— Зачем? Чего вы рассчитываете добиться?

— Не знаю. Они понимают, что их обоих повесят, если они допустят хоть малейший промах. Они будут осторожны. Я сотню раз все перепроверил. Надо сказать, они не оставили ни одной зацепки. Вы сказали, что не играете в шахматы?

— Не играю.

— Бывает, видишь, как противник неуклонно зажимает тебя. При правильной игре медленно, но неизбежно погибнешь. Тогда начинаешь делать неожиданные ходы. Порой просто дикий, бессмысленный ход. Но противник не уверен, что ход этот совсем лишен смысла. Он вынужден бороться против неизвестности. В этих случаях иногда и сильная атака захлебывается.

После его ухода я стал обдумывать сказанное. Хоть я и не понимал, как это происходит на шахматной доске, но мне подумалось, что я знаю, как это бывает в жизни. И могу даже использовать такой ход в собственных интересах.

Они действуют против меня и действуют по плану. Они — Линда и Джефф — атакуют. По их замыслу, я должен неизбежно запутаться в расставленных мне сетях. Немного передохнув, я занялся оценкой позиции. Чего они от меня ждут? Совершенно очевидно, они ждут, что я буду сидеть в этой камере, твердя, что моя история правдива, настаивая, чтобы мой адвокат придерживался ее, и терпеливо дожидаться суда, который меня доконает.

Пока я веду себя именно таким образом, они спокойны. Но стоит произойти какому-нибудь отклонению, и они заволнуются.

Я стал думать, какое же отклонение тут возможно. Наиболее очевидной идеей был побег. Я сразу же увидел ее несостоятельность. Это было бы идиотством. Бессмыслицей.

Однако Дэвид Хилл говорил о бессмысленном ходе. И о том, что противнику приходится защищаться от неизвестности. Никакой беды не будет, если я просто поиграю с этой идеей. Меня, правда, несколько удивило, что подобная идея вообще могла прийти мне в голову. Должно быть, Линда и впрямь заставила меня измениться.

Я знал, что моя камера находится на верхнем этаже. Это была одна из двух камер слева от караульной. Вторая камера пустовала. За караульной, в другом конце коридора, был бак с питьевой водой, а за ним несколько маленьких камер. В здании были три этажа и подвал. Никаких лифтов. Попасть на лестницу можно было только через караульную. Я не знал, кто может быть там и вообще всегда ли там кто-нибудь есть. Решетка на окнах была крепкой и мелкой. Нет, этот путь не годился.

Значит, оставалась только дверь. Мысли у меня текут медленно, но логично. Я не мог себе представить, что вступлю в бой с вооруженной охраной. Они, конечно, меня не пропустят. Чтобы пройти, я должен либо изменить до неузнаваемости свою внешность, либо стать невидимым, И то и другое представлялось одинаково невыполнимым, так что я решил пока не думать об этом и заняться проблемой замка.

Он был хоть и массивный, но несложный. Тюремщик имел два ключа. Одним он отпирал створку, прикрывавшую скважину второго, главного замка, чтобы заключенный не попытался добраться до него через решетку. Этот главный замок просто захлопывался. Тюремщику после этого надо было лишь запереть створку. Я заметил, что он всякий раз дергает дверь, проверяя, хорошо ли она закрыта.

Уже совсем стемнело, когда у меня наконец зародилась смутная идея, как справиться с этим замком. Он был пружинный, и я догадывался, что ригель у него должен быть небольшой. Если бы его удалось отжать…

Во вторник утром, когда мне принесли завтрак, я имел возможность ближе познакомиться с механизмом. Просунув в дверную прорезь листок бумаги, я получил представление о форме и размерах ригеля.

Позднее, после очередного обескураживающего визита Дженимена, я снял заднюю крышку своего приемника. Штекер должен был служить мне отверткой, и я долго обтачивал его об стену, чтобы он достаточно истончился. Я распотрошил приемник, потому что мне нужна была проволока. Держа ее в зубах, я вертел ее и вертел, пока не отломал куски нужной мне длины. Я изогнул кусочек ее в форме U, по размерам близкой к ригелю. Я знал, что он свободно входит в паз: слышно было, как он хлопал, когда тюремщик дергал дверь. Я вынул еще из приемника тонкую металлическую пластинку и снова завинтил крышку.

Оторвав кусочек резины от клапана в унитазе, я расплавил ее на спичках и налепил ее на U-образно изогнутую проволоку. Спустя час эта резина все еще оставалась липкой. С огромным трудом мне удалось снять изоляцию с куска провода длиной в шесть дюймов, вынутого из приемника.

Теперь я был готов, хотя ничего еще не решил. До сих пор для меня это было задачей, интересной с чисто технической стороны. Мой необщительный тюремщик должен был последний раз заглянуть ко мне после ужина, чтобы забрать тарелку и ложку. Обычно я просовывал их ему, как он велел, через решетку.

Я медлил с окончательным решением до последней минуты. Я даже потянулся уже за тарелкой и ложкой, но затем снова опустился на кровать. Тюремщик сердито рявкнул на меня и вошел. Я неторопливо направился к двери, выставив правую руку вперед. Я засунул U-образную проволоку в паз и прижал ее в тот самый момент, когда тюремщик резко окликнул меня. Я повернулся, и он приказал мне отойти подальше от двери. Я был уверен, что он заметит свободно свисавший конец проволоки. Но он был слишком раздражен, чтобы что-нибудь замечать.

Он хлопнул дверью так, что она задрожала, и, ворча, удалился. Я облегченно вздохнул. С помощью клочка бумаги я выудил свисавший из замка конец проволоки. У меня получилось нечто вроде крючка, плотно насаженного на ригель. Держа в левой руке металлическую пластинку, я правой стал отжимать замок. Он легко поддался, и я быстро вставил пластинку. Проволока теперь высвободилась. Пластинка держалась, прижатая выскочившей пружиной. Дверь была отперта. Я выпрямился. Если бы кто-нибудь подошел к камере, я вытащил бы пластинку. Замок защелкнулся бы, и мне потом пришлось бы заново все это проделать. Но никто ко мне не заглянул. Медленно подступала темнота. Я подождал до полуночи. Прижав лицо к решетке, я мог видеть узкую полоску света под дверью караульной. Голосов давно не было слышно. Очевидно, в караульной находился только один человек.

С помощью шестидюймового куска обнаженного провода я устроил короткое замыкание в своей камере. Если бы оказалось, что караульная освещается от другого распределительного щита, пришлось бы изобретать иной план. Я снова подбежал к решетке. Полоска света исчезла. Я открыл дверь камеры, подхватив пластинку, чтобы она не упала. Проволока, которой я пользовался, была уже у меня в кармане. Я захлопнул дверь камеры, чтобы замок щелкнул, и вышел в темный коридор. Я помнил, что дверь из караульной открывается наружу, и прижался за ней к стене.

Слышно было, как кто-то уронил в темноте стул и выругался. Под дверью замерцал слабенький огонек. Раньше я думал, что буду дрожать от волнения. Сейчас я был абсолютно спокоен и абсолютно уверен в себе.

Дверь отворилась рывком, задев носок моего мокасина. Ночной дежурный с ворчанием двинулся по коридору, прикрывая рукой пламя спички. В десяти футах от меня спичка погасла. Я пошел в темный пролет дверей, повернул направо, осторожно пересек маленькую комнатку и, найдя другую дверь, попал в главный коридор. В дальнем конце его виден был свет. Лестница находилась в тени. Я спустился по ней так тихо, как только мог. Слышно было, как кто-то стучит на машинке. Я двинулся в противоположном направлении и, найдя незапертую дверь, открыл ее. В свете уличных фонарей я увидел, что попал в канцелярию. Я подошел к одному из больших окон и открыл его. Мой прыжок с высоты в шесть футов прямо на кустарник наделал немало шуму. Я стукнулся подбородком о колено и до крови рассек губу. Стараясь держаться в тени, я побежал через лужайку от здания суда. Мне показалось, что сзади кто-то хрипло кричит.

Остановившись на миг, чтобы сориентироваться, я двинулся на север. Каждый раз, когда проезжала какая-нибудь машина, я отступал в сторону, в кусты. Я услышал рев сирены, донесшийся с той стороны, откуда я шел. Внезапно меня охватил почти истерический подъем, и я невольно громко хихикнул. Это не мог быть прежний Пол Коули, этот дерзкий убийца, этот отчаянный человек, всегда говоривший «простите», когда ему наступали на ногу, этот головорез из подвальной мастерской, этот пират из отдела снабжения. Сирена смолкла, а потом снова взревела где-то далеко впереди.

Хилл косвенно посоветовал бессмысленный ход. Я такой ход сделал.

На северной оконечности города на автомобильной стоянке было полно машин. Я осторожно пробрался между ними, заглядывая в окна в поисках ключей от зажигания. Я едва не наткнулся на какую-то пару, сидевшую в машине. Только по счастью они меня не заметили. Пригнувшись, я пробежал дальше и забрался в кузов грузовика. Здесь оказалась пропахшая рыбой парусина, и я залез под нее.

Прошло не менее получаса, пока явились двое людей. По-моему, это были молодые парни. Они сели в кабину и повели машину на север. Дорога была хорошей, и ехали они быстро. Ветер свистел, хлопая краями парусины. Я старался считать мили. Неожиданно грузовик стал замедлять ход. Я рискнул выглянуть. Машина съезжала на проселочную дорогу. В стоявшем под соснами доме горел одинокий огонь. Я отбросил в сторону парусину и, перевалившись через борт, полетел в кювет. Я упал ничком, но перевернулся на спину и посмотрел на звездное небо. Над моим ухом жужжали москиты. Грузовик уехал. Когда я выбрался из кювета, огонь в доме уже погас. Я поплелся на север, усилием воли заставляя себя переставлять ноги. Я был точно заводная игрушка. Закрученная до отказа пружина теперь раскрутилась, и я двигался только по инерции.

Никогда еще не предпринимал я ничего подобного. Возможно, подсознательно я рассчитывал быть похожим на тех книжных героев, которых злость и отчаяние делают неутомимыми. Но сейчас мне просто хотелось лечь в канаву и лежать или попроситься во встречную машину и поехать назад. Ноги у меня гудели, зубы ныли, и я чувствовал себя совершенно вымотанным. Я не знал, куда и зачем бреду. Услышав далеко позади завывание сирены, я продолжал идти, твердя себе, что для меня ничто уже не имеет значения.

Затем во мне вдруг проснулся страх, заставив действовать. Я снова кинулся в кювет и застыл. Сирена, воя на высокой ноте, пронеслась мимо и заглохла вдали на севере. Просто невозможно, чтобы это был я, немыслимо, чтобы я прятался, как зверь, прислушиваясь к биению собственного сердца. Прежний Пол Коули никогда не мог бы вести себя подобным образом. Но, может быть, он перестал существовать, когда прозвучал тот выстрел. Может быть, кусочек свинца, убивший Стеллу Джеффрис, убил и его.

У меня не было при себе часов. Когда я подошел к повороту на Верано Кей, было уже, верно, около четырех. Глаза мои привыкли к темноте. Пройдя еще с полмили по песчаной дороге, я остановился у старого деревянного моста и прислушался. Потом перешел мост и снова прислушался. Вдалеке виднелись огни вышедших на промысел рыбачьих лодок. На отмели, в миле отсюда, находилась Линда. Я подумал, может ли она спокойно спать, не терзаемая ни раскаянием, ни укорами совести.

Я повернул туда, поглядывая время от времени на казавшийся чернильным под ночным небом залив. В мокасин мне попала ракушка, и я остановился, чтобы вытряхнуть ее. Я заметил, что иду медленнее. Я не представлял себе, что буду делать, когда доберусь до коттеджа.

Увидев сворачивающую на отмель машину, я отбежал в сторону и растянулся на песке. Машина, кренясь на неровном грунте, проехала мимо. Я снова двинулся дальше. Наконец за последним поворотом показались коттеджи. В ближнем горел свет. Это был коттедж Джеффриса. С минуту постояв, я резко свернул влево, с трудом продираясь сквозь заросли ризофоры. Стараясь не шуметь, я кое-как пробрался к заливу. На его колышущейся поверхности играли звезды. Я вошел в теплую воду и направился вдоль берега, футах в пяти-шести от него. При каждом шаге туфли мои глубоко увязали в грязи.

Рядом шлепнула по воде рыба, и сердце мое на миг остановилось. На поднятой зыби затанцевали звезды.

С трудом одолев еще около двухсот футов, я увидел освещенную падавшим из окон коттеджа светом пристань. Я остановился в тени, раздумывая, как бы подобраться поближе. Дальний конец пристани не был освещен. Я вошел в воду по грудь и бесшумно поплыл, огибая пристань. Оказавшись на другом конце ее, я сначала вплавь, а потом ползком добрался до лежавшей на берегу перевернутой вверх дном лодки и осторожно залез под нее. Она упиралась в песок носом и кормой, а ее изогнутые борта оставляли с обеих сторон два-три дюйма свободного пространства.

Еще возясь с лодкой, я услышал голоса. Теперь, умостившись под ней и переведя дыхание, я прислушался. Я мог различить голос Линды, но слов разобрать не мог. С ней было двое мужчин. Я не смел рискнуть придвинуться ближе.

Разговаривали они на веранде у Джеффа. Я узнал голос Дайка Мэтьюса, когда он несколько громче, чем раньше, сказал:

— Как я уже говорил, вам нечего беспокоиться. Оружия у него нет, а вы, мистер Джеффрис, похоже, справитесь с ним. К тому же не думаю, чтобы он направился сюда. Зачем ему это? Разве что эти знаменитые доктора ошиблись и он, как думают некоторые, все-таки ненормальный. По-моему, вы можете спокойно лечь спать. Полиция штата уведомлена, дорожные патрули тоже. Его схватят, едва начнет светать.

— Вы тогда сообщите нам, — сказала Линда.

Я понял, что все они спустились с крыльца. В голосе Линды звучала тревога.

— Конечно, сообщим.

— Утром мы приедем в город, — сказал Джефф.

— Наши многое дали бы, чтобы понять, как он выбрался из камеры. Замок не поврежден, и они все ломают себе голову.

— У него всегда были отличные руки, — сказала Линда.

Странно было слышать, как она говорит обо мне в прошедшем времени. Словно их замысел уже увенчался успехом. Словно меня, человека, за которым она некогда была замужем, нет уже в живых.

Мотор чихнул и загудел. Огни скользнули по лодке, и я слышал, как удаляется машина. Теперь я ждал, когда хлопнет дверь, возвещая о том, что они вернулись в коттедж. Линда сказала что-то, чего я не расслышал.

— Просто мне это не нравится, вот и все! — сказал Джефф. — Не нравится с начала и до конца. — Голос его звучал выше обычного, и в нем слышалось раздражение. — Что до меня, то я предпочел бы сесть в машину и разыскать какой-нибудь мотель…

— Замолчи! Замолчи! — сказала она резко. — Господи, неужели ты думаешь, что он сейчас выскочит из-за куста?

— Нет, но…

— Пожалуйста, успокойся.

— Но мы не….

— Пойдем, — позвала она.

Я услышал их приближающиеся шаги. В молчании они прошли мимо лодки, и слышно было, как под их ногами заскрипели доски причала. Они сели рядышком, свесив над водой ноги, и так близко от меня, что я мог слышать их дыхание. Я приподнялся, приблизив глаз к щели. Линда была в широкой белой пляжной юбке. Пламя спички осветило их лица.

— Завтра, — негромко сказала Линда, — ты переедешь в Босвортс. Глупо было возвращаться в коттедж. Я останусь здесь. Зря мы дали им повод к пересудам на наш счет.

— Он ничего не заподозрил. Почему бы нам не пойти в дом? Здесь полно мошкары.

— Мы не идем в дом, потому что мне надо поговорить с тобой… Один из них — этот молодой по фамилии Хилл — мне не нравится. Как он разговаривает и как он на меня смотрит… Я буду осторожна. Чертовски осторожна. Он мог установить в коттедже, в обоих коттеджах аппарат для подслушивания. Хорошо, что мы условились всегда разговаривать так, будто все это сделал Пол. Но сейчас мне надо поговорить с тобой.

— Этот Мэтьюс ничего не заподозрил, — угрюмо сказал Джефф.

— Если и так, чья это заслуга? Ведь это я услышала его машину. Я как сумасшедшая помчалась к себе, пока ты открывал дверь. Ты завтра же переедешь в город.

— Хорошо, хорошо. Но мне все это не нравится. Почему он убежал?

— Неужели ты не понимаешь, что для нас это лучше всего? Его поймают и решат, что он пытался бежать, потому что виновен. После этого у него не останется и тени надежды.

— Но меня не оставляет мысль, что он подумал о чем-то, о чем мы не подумали. Пол не дурак. Тебе следовало бы это знать. А что, если он решил вернуться сюда за какой-то уликой, которую мы упустили?

— Ты всегда твердил мне, что у тебя крепкие нервы. Что ты уверен в себе и ничто не может тебя испугать. Только действовать по плану, а затем спокойно ждать. Все учтено.

— Но…

— Никаких «но». Что может быть не так? Подумай сам своей тупой головой. Мы ведь позаботились даже об окурках в доказательство того, что я достаточно долго была там с тобой. Ни с берега, ни с лодки ничего нельзя было видеть. Посмотрел бы ты, как они меня встречают. Я — верная жена, мужественно переносящая свое горе. Меня даже тошнит от такой моей примерности.

Последовало долгое молчание. Было слышно, как с шипением упал в воду горящий окурок. Джефф сказал:

— Я не знал, что это будет так… так, как оно было. Я думал, она будет выглядеть, как если бы уснула. Но ее глаза… и кровь…

— Замолчи!

— Перестань говорить мне, чтобы я замолчал!

Я чувствовал, что ей с трудом удалось ответить спокойно:

— Джефф, дорогой, прости. Я просто не хочу, чтобы ты об этом думал. Я… мне ведь тоже приходится думать об этом.

— Да, тебе действительно приходится думать об этом, а?

— Только оставь этот тон. С точки зрения закона, мой друг, это наш, а не только мой палец спустил курок. Наш. Пожалуйста. Джефф, будь благоразумен. Ничего не может с нами случиться. Мы так тщательно все продумали. И не мучайся ты из-за Пола. У него решительности меньше, чем у кролика. Нам надо только спокойно ждать и быть заодно с ними. Когда все кончится, мы переждем, сколько требуют приличия, а потом сможем соединиться.

— На ее деньги.

— Разве не они были нашей целью?

— О черт, не знаю. Я ничего больше не знаю. Я бы только хотел, чтобы мы этого не делали. Я хотел бы, чтобы существовали магические часы и чтобы можно было перевести обратно их стрелки, чтобы мы снова были вместе на пляже и…

— Это невозможно.

— Знаю.

— Дело сделано, и мы должны действовать, как договорились. И все будет хорошо.

— И нам только останется жить с этим.

— Право, я… Иди лучше спать. И запри все двери и окна и спрячь голову под подушку.

— Это ни к чему.

— Иногда мне делается дурно от тебя. Спокойной ночи, Джефф.

Я слышал, как он поднялся.

— Ты бы лучше пошла и забрала свою одежду.

— Я заберу ее завтра, — ответила она еле слышно. Он прошел мимо лодки, и вскоре дверь коттеджа захлопнулась за ним. Линда закурила новую сигарету. Мне было интересно, о чем она думает, сидя здесь и глядя на черную воду. Виделось ли и ей лицо Стеллы, как виделось оно мне, как виделось Джеффу? Или она сделана изо льда и в ней нет ничего человеческого? Это создание делило со мной постель, и я думал, что знаю ее лучше, чем кого-либо другого на свете. А оказывается, я совсем ее не знал.

Свет в коттедже Джеффа погас. Я слышал, как Линда прошла рядом с моей лодкой. Я мог схватить ее за ногу, повалить, дотянуться до ее горла. Я мог думать об этом, но не мог этого сделать. Она знала, что во мне живет кролик. Ночная тьма ничем ей не угрожала.

К моменту, когда небо начало сереть, я все обдумал. Западня была подстроена ловко. Щелей в ней не было. А накажут они себя сами. Их совместная жизнь началась с убийства. Теперь каждый из них будет для другого заложником, и почти неизбежно наступит такой день, когда снова произойдет убийство.

Я не знал, как далеко сумею уйти. И меня это не очень заботило. Если повезет, я найду новое место, мои руки меня прокормят. И я постараюсь обо всем забыть. Я вылез из-под лодки и смело прошел между коттеджами на песчаную дорогу. Оглянувшись, я посмотрел на берег, на то место, где погибла Стелла. Ярдах в ста от берега плавал дельфин. Я прошел по мосту. Машин здесь не было. Я решил идти по направлению к Хукеру, а затем, не доходя до него, свернуть на север.

Я был в пятидесяти футах от моста, когда резкий голос за моей спиной крикнул:

— Коули!

Я остановился. Они велели мне заложить руки за голову. Я подчинился. Один из них, тот, что с ружьем, был Дайк Мэтьюс. Второго я не знал. Позднее мне сказали, что они ждали меня, спрятавшись под мостом, но не остановили, когда я проходил по нему, боясь, что я прыгну в воду. Они надели на меня наручники и стали подталкивать в спину, так что я едва не упал. Запихнув меня в машину, которая ждала их у поворота на шоссе, Мэтьюс с головокружительной скоростью помчался назад, к коттеджам, чтобы посмотреть, что я сделал там с Линдой и Джеффом.

Эти двое вышли, мигая спросонья и от удивления. Лицо Джеффа при виде меня вновь обрело свое обычное уверенное выражение. Я отвернулся. Линда сказала:

— Нет, он вообще здесь не появлялся. Спасибо, что известили нас. Думаю, это доказывает, как он болен.

Меня отвезли назад. Фотограф быстро отщелкал несколько моих снимков, едва я переступил порог. Наручников с меня не снимали, пока я не был водворен в камеру, противоположную той, откуда бежал. Приходил Вернон, чтобы допросить меня. Приходил Дженимен, чтобы поговорить со мной. Я не ответил ни одному из них. Я начал понимать странную психологию преступника, позволяющую ему отгородиться от всего мира. Я молчал, и меня нисколько не интересовало, что мне говорили. Все слова доходили до меня точно издалека и были лишены всякого смысла.

Я спал тяжелым сном, когда пришел Дэвид Хилл. Проснувшись, я увидел, что он сидит в камере и спокойно курит, наблюдая за мной. Он вынул изо рта трубку, усмехнулся и сказал:

— Это мне, а не вам надлежало сделать неожиданный ход.

— Ничего хорошего из этого не вышло, — сказал я. Это были первые слова, произнесенные мною после того, как меня поймали.

— Что вы делали?

Я рассказал ему. Я рассказал ему, как справился с замком, как вышел отсюда, как залез в грузовик, как добрался до места и как прятался потом под лодкой. Я рассказал ему все подробности их разговора, какие только мог припомнить. Я рассказал ему, как был схвачен неподалеку от моста.

Он опять набил свою трубку и неторопливо раскурил ее.

— Раньше у меня могли быть хоть какие-то сомнения, — сказал он. — Но теперь я знаю, что вы невиновны, Коули.

— Как вы это узнали?

— У вас надежный и логический склад ума, но вам не хватает воображения. Тут ваша оценка невысока. Вы трудились и трудились над этими чернильными кляксами, которые вам показывали, но так и не смогли увидеть в них ничего, кроме чернильных клякс. Необходимо весьма активное творческое воображение, чтобы сочинить разговор, который вы мне сейчас пересказали. Мне не нужно других доказательств. Но только мне. Вернон, или Шепп, или кто угодно другой, от кого это зависит, просто рассмеялись бы мне в лицо. Им надо самим послушать такой разговор, вот тогда они с неохотой поверят в него.

— Она выразила опасение, что в коттеджах может быть подслушивающее устройство. Хотелось бы мне иметь при себе магнитофон. Тогда этот бессмысленный побег сыграл бы свою роль.

Он долго смотрел на меня, забыв даже о своей трубке. Между бровей у него залегли две глубокие морщины.

— Вы говорили еще кому-нибудь об этом? — спросил он.

— Нет.

Он принялся расхаживать взад и вперед. Иногда он останавливался, устремив взгляд в пространство, а затем снова начинал ходить.

— Попробовать, во всяком случае, стоит, — сказал он.

— Что стоит попробовать?

— У вас был с собой магнитофон. Но сперва мне придется хорошенько поторговаться с Верноном и Шеппом.

Он вернулся примерно через час с бумагой, складным столиком и карандашами.

— Пришлось-таки попотеть, — сказал он. — По их мнению, я фантазер, сосунок, полоумный. Я испытал все средства: угрозы, лесть, высокомерие, насмешки. Фактически я поставил на карту свою должность ради вас, Пол.

— Не думаю, чтобы вам следовало…

— Ладно. Садитесь и пишите. Я хочу иметь подробнейшую запись разговора. Каждое слово, которое вы сможете вспомнить.

Я взял карандаш и посмотрел на чистый лист бумаги.

— Не помню.

— Слушайте. Вы лежите под лодкой. Темно. Вы промокли. Они идут мимо вас. Они садятся на причал. Кто заговорил первым?

Я написал «Л», что означало Линда, открыл кавычки и начал: «Завтра ты переедешь в Босвортс. Глупо было возвращаться сюда». Я посмотрел на Хилла.

— Я не уверен, что точно воспроизвожу каждое слово.

— Она могла так сказать? По смыслу?

— Да, но…

— Почему вы думаете, что их память окажется лучше вашей? Пишите, как они говорили. Старайтесь по возможности быть точным.

Я написал: «Я останусь здесь. Зря мы дали им повод к пересудам на наш счет».

Дж.: «Он ничего не заподозрил. Здесь полно мошкары. Почему бы нам не пойти в коттедж?»

Он оставил меня одного за работой. У меня было странное ощущение. Я мог припомнить множество вещей, но не мог правильно расположить их. Помнится, Линда сказала что-то вроде: «Ты говорил, что у тебя крепкие нервы. Что ты уверен в себе и ничто не может тебя испугать. Только действовать по плану и ждать. Все учтено». И то, что она говорила об окурках. И о том, что ее тошнит от собственной примерности.

Вспомнив что-нибудь, прежде упущенное, я делал на полях пометки, где требовались вставки.

Уже смеркалось, когда Хилл и охранник пришли за мной и повели меня вниз, в маленькую комнату, где меня впервые допрашивали. Хилл прочел написанное и, оставив меня с охранником, ушел. Отсутствовал он больше часа, а затем принес четыре отпечатанных на машинке экземпляра моих заметок и привел с собой четверых людей: двух молоденьких девушек и двух мужчин. Он не стал представлять нас друг другу, а просто сказал:

— Пол, это профессионалы. Я вызвал их из Сарасоты. Вкратце они в курсе дела. Я хочу, чтобы вы послушали их и сказали, какие голоса больше похожи на голоса Линды и Джеффа.

Одна из девушек годилась. Из мужчин ни один не подходил. Я объяснил это Хиллу, но он сказал, чтобы я не беспокоился и просто выбрал того, чей голос ближе к голосу Джеффа. Затем он поблагодарил двух других, но по их просьбе разрешил им остаться и послушать. Только предупредил, что все, чему они будут свидетелями, должно остаться в строгой тайне.

Я уж не помню, сколько раз все это репетировалось. Принесли сандвичи и кофе. Охранник, утративший интерес к происходящему, откровенно зевал. Я преодолел свою обычную застенчивость и вносил по ходу действия поправки. Девушка говорила слишком драматично, а мужчина слишком тихо. Некоторые куски звучали на удивление верно, а другие мне не нравились. По-видимому, они не получались оттого, что я написал не те слова. Но — странное дело — я вспоминал верные слова, когда слышал, как они произносят неверные.

Наконец, насколько это возможно, я был удовлетворен, хотя и чувствовал, что у них это выходит не так, как было у Линды и Джеффа. Они уловили тон и темп и ударения делали там, где нужно, но все-таки это было не то.

Тут Хилл принес машину — обычный конторский диктофон. Записав часть текста и прослушав ее, он сказал:

— Вот что, ребята, отнесем-ка микрофон подальше. Вас слишком ясно слышно. Сотрем запись и повторим. О'кей?

Он снова записал, стер и опять записал. Услышав запись, я поразился. Голоса благодаря несовершенству записывающего аппарата утратили свою индивидуальность. Их трудно было теперь отличить от голосов Линды и Джеффа. От некоторых мест мне становилось просто жутко. Я чувствовал, как меня мороз по коже подирает. Другие места были не так хороши. Когда я прослушал весь текст, Хилл снова прокрутил его, предложив мне вслушаться внимательно и отметить самые удачные места. Это было то место, когда он сказал: «Да, тебе действительно приходится думать об этом, а?» И она сказала: «Только оставь этот тон. С точки зрения закона, мой друг, это наш, а не только мой палец спустил курок. Наш. Пожалуйста, Джефф, будь благоразумен. Ничего не может с нами случиться. Мы так тщательно все продумали. И не мучайся ты из-за Пола. У него решительности меньше, чем у кролика».

Хилл отметил это место на бумажной ленте, отсчитывающей ярды пленки. Затем поблагодарил участников спектакля. Девушка с неудовольствием заметила:

— Мы столько трудились, Дэйв, а в итоге наши голоса звучат как будто вовсе и не наши.

— Именно это мне и требовалось, — улыбнулся он. — И если дело выгорит, я уж постараюсь, чтобы вас, ребята, оценили по заслугам.

В десять часов утра меня повели вниз, в большой кабинет, которого я раньше не видел. Хилл сидел за большим письменным столом. Улыбка его была мимолетной и нервной. Шериф Вернон с явно недовольным видом стоял у окна. Прыщавая девица пристроилась сбоку со своим блокнотом. Мистер Шепп с выражением оскорбленного достоинства сидел поодаль. Меня усадили на стул в углу.

— Зачем вам надо, чтобы он присутствовал при этом вашем дурацком представлении? — спросил Вернон.

— Я рассчитываю на психологический эффект. Велите вашему стражнику подождать в коридоре. Я хочу, чтобы выглядело так, будто Коули уже на свободе.

Вернон неохотно распорядился. Шепп сказал: — Я считаю своим долгом официально, для протокола, заявить, что не стал бы принимать в этом участия, если бы не настоятельные просьбы моего помощника. Надеюсь, я выразился достаточно ясно? Остается еще добавить, что у меня имеются серьезные сомнения в законности этой процедуры. Хилл сказал:

— Она не будет долгой. Это просто эксперимент.

Вернон презрительно фыркнул, повернулся к присутствующим своей широкой спиной и стал глядеть в окно, демонстративно подчеркивая свою непричастность к подобной чепухе. Мне было очень неудобно сидеть. Мои мокасины высохли и затвердели, и ногам было тесно в них. Пропитавшиеся солью брюки раздражали кожу.

Я различил специфический стук ее высоких каблуков, услышал, как она что-то спросила. Затем высокий человек в форме открыл дверь, и она вошла. Я наблюдал за ней. Я видел, как, сделав три шага, она остановилась, окинула всех быстрым взглядом и скользнула на миг глазами по мне. На ней была пушистая белая, замысловато сшитая блузка, хорошо оттенявшая ее загар, кирпично-красная полотняная юбка, перетянутая поясом с большой серебряной мексиканской пряжкой, и туфли из кожи ящерицы с четырехдюймовыми каблуками. Я вспомнил, что эти туфли стоили двадцать девять долларов. В руках она держала продолговатую соломенную сумку.

— Вы хотели побеседовать со мной? — спросила она, ни к кому в отдельности не обращаясь.

— Садитесь, пожалуйста, миссис Коули, — сказал Хилл.

Она грациозно опустилась на стул, выставив свои красивые ноги и чуть приподняв темные брови с выражением вежливого вопроса. Хилл кончиком трубки почесал нос, оценивающе разглядывая наведенный Линдой свежий глянец.

— Миссис Коули, — начал он, — просто ради эксперимента и, должен сказать, вопреки желанию моего начальства я позволил себе установить подслушивающее устройство во владениях Дулея.

Выражение ее лица не изменилось. Я наблюдал за ее руками, державшими широкую ручку сумки. Острым ногтем большого пальца она стала царапать эту ручку. В тишине комнаты казалось, будто скребется мышь.

— Да? — Брови по-прежнему были чуть приподняты.

— Мистер Коули считал, что вы будете достаточно осторожны и ни в одном из коттеджей не скажете ничего лишнего. Пока вы ездили встречать вернувшегося мистера Джеффриса, я заглянул туда и решил установить аппарат под той перевернутой лодкой, возле причала.

— Боюсь, я совершенно вас не понимаю, — вежливо отозвалась Линда. Но ноготь большого пальца все глубже впивался в солому, трепля ее.

— Я хотел бы воспроизвести кое-что из записанного. — Он стал возиться с аппаратом, скрытым от зрителей письменным столом.

В комнате было очень тихо. Аппарат засвистел, захрипел, а затем послышался далекий, заглушаемый фоном, саркастический голос Джеффа:

— Да, тебе действительно приходится думать об этом, а?

— Только оставь этот тон. С точки зрения закона, мой друг, это наш, а не только мой палец спустил курок. Наш. Пожалуйста, Джефф, будь благоразумен. Ничего не может с нами случиться. Мы так тщательно все продумали. И не мучайся ты из-за Пола. У него решительности меньше, чем у кролика.

Хилл выключил аппарат. Линда сидела очень тихо, склонив голову набок, впиваясь ногтем в мягкую ручку сумки, вся напрягшись. Казалось, она все еще вслушивается в смолкший голос. Я видел, как постепенно ослабевает ее напряжение. Я не знаю, что происходило в ее мозгу. Думаю, она уловила какую-то фальшь в дикции или в тоне. У нее были чуткость и хитрость зверя, борющегося за свою жизнь. Она откинулась на спинку стула и рассмеялась.

Этот натурально прозвучавший смех погасил огонь в глубоко посаженных глазах Дэйва Хилла.

— Право, мистер Хилл, я вас решительно не понимаю. Подразумевается, что это мой разговор с мистером Джеффрисом? Не слишком ли странная выдумка? — Она повернулась к Вернону. — Таковы ваши полицейские методы?

— Это не мои методы, сударыня, — сказал Вернон.

— Отлично. — Хилл обратился к стражнику: — Отведите ее в 12-ю комнату и пусть с ней побудет миссис Кэрти, а сюда доставьте Джеффриса.

Когда Хилл заговорил со стражником, она встала. Лицо ее было спокойно. Когда Хилл сказал, чтобы привели Джеффриса, я увидел, как изменилось выражение ее глаз, и понял, что она уже в точности знает, что сейчас произойдет. Кровь отхлынула от ее загорелого лица, и оно стало сереть. Улыбка, которую она попыталась изобразить, обратившись к Шеппу, была похожа на гримасу.

— Я думаю, хватит с нас этой чепухи, — сказала она. — Не понимаю, зачем еще заставлять и мистера Джеффриса участвовать в этом фарсе.

— От всей души согласен, — своим громовым голосом поддержал ее Шепп. — Мы и так достаточно долго терпели этот недостойный фарс, Хилл. Я сейчас же прекращаю его. У меня с самого начала не было ни малейших сомнений…

— Постойте! — сказал Вернон. Он стоял, глядя на Линду, и в его глазах на жирном, потном, нездоровом лице появилось что-то новое. Несколько секунд он смотрел на нее так; затем, словно что-то решив для себя, кивнул и приказал охраннику: — Делайте, как вам велел Хилл.

Шепп встал.

— Но я настаиваю, чтобы…

— Сядьте и помолчите! — произнес Вернон, по-прежнему не сводя глаз с Линды. Он улыбнулся ей. Не хотел бы я, чтобы мне когда-нибудь так улыбались.

Линда с усилием повернулась и вместе с охранником вышла из комнаты.

— Спасибо, — просто сказал Хилл.

Прошло долгих две минуты, прежде чем появился Джефф. Крупный, грубоватый, сердечный Джефф. Серая спортивная рубашка с зеленой рыбкой. Туго обтянутые плечи. Настороженная строптивость и обаятельная улыбка.

— Разумеется, — приветливо сказал он, садясь на предложенное Хиллом место. — Рад всячески быть вам полезен.

Хилл повторил ему все, что говорил Линде. У меня было странное ощущение, будто с каждым словом Хилла Джефф съеживается и уменьшается у меня на глазах. Запись, конечно, была та же самая. Те же хриплые, далекие голоса.

Джефф долго не прерывал последовавшего за этим молчания. Хилл мягко сказал:

— У нас здесь все целиком. Весь разговор. Хотите прослушать всю запись?

Джефф не ответил. Лица его мне не было видно. Я видел только, как тяжело поднимается и опускается его широкая грудь. Я чувствовал, что он охвачен страхом и смятением и какой-то животный инстинкт подсказывает ему, что самое лучшее сейчас молчать.

— Миссис Коули сообщила нам, что инициатором всего этого были вы.

Я ожидал различной реакции. Бурных возражений. Отчаянной попытки бежать. Я не ожидал того, что он сделал. Он поднял свои большие руки, закрыл ими лицо, согнулся и громко, отчаянно зарыдал:

— А-а… а-а… а-а…

До нелепости странно было слышать эти детские всхлипывания, произносимые густым баритоном. Взрослый ребенок, покинутый и одинокий. Мне стало не по себе. Я невольно заерзал на стуле. Хилл хмурился. Вернон смотрел на Джеффриса с холодным осуждением. Шепп выглядел совершенно ошеломленным.

Все молчали. Джефф медленно овладел собой. Он засопел и тыльной стороной кисти отер нос. Затем уперся локтями в широко расставленные колени и опустил лоб на сжатые кулаки, точно не смея смотреть на кого-либо из присутствующих.

— Это был… не мой план, — заговорил он, то и дело останавливаясь, чтобы перевести дыхание.

Хилл сделал знак стенографистке, и она начала записывать.

— Кое-что придумал я. Живую рыбу. И вид оружия. Сначала обо всем этом говорилось в шутку. Когда мы… стали встречаться с ней. Я рассказывал ей, как прижимиста Стелла с деньгами. Она рассказывала мне, какой Пол скучный. По-моему, она первая сказала, как хорошо было бы, если бы… если бы они оба вдруг умерли. А я сказал, хорошо бы Пол… убил Стеллу и его за это повесили. В шутку. Просто в шутку. Но… это развивалось. Мы стали перебирать различные способы. Решать, как и где. У нас было много всяких негодных идей. А потом возникла эта. Странно. До самого… до самого последнего момента я… я думал об этом, как о чем-то нереальном, ненастоящем. Как о таком, что не может случиться на самом деле. А потом… она сделала это. Она выстрелила Стелле в голову, и все стало реальным, и мы… вынуждены были продолжать. — Тут он посмотрел на Хилла и старательно, точно объясняя, произнес: — Когда пуля вылетела, ее уже не вернешь. Здесь вы ничего уже не можете сделать.

— Нет, — мягко сказал Хилл, — здесь вы ничего уже не можете сделать.

— Я этого не хотел, — сказал Джефф.

Мне мало что остается добавить. Об одном я только жалею. Я добился разрешения повидать ее. Я смотрел на нее через решетку. Я ожидал увидеть ее прежней — холодной, решительной, высокомерной, хотя с момента ее ареста прошло уже три недели. Я хотел держаться с ней, как она держалась со мной на свидании в моей камере. Я думал, что глаза ее будут метать молнии и что она готова будет вцепиться в меня. Но она неподвижно сидела на койке. Загар ее значительно побледнел, и она прибавила в весе. Ее черные волосы были спутаны, и она перестала следить за своим лицом. За три недели она превратилась в увядшую женщину средних лет и от прибавки в весе начала расплываться. Она смотрела на меня пустыми глазами, и нижняяполовина ее лица обвисла, как тогда, когда я отнимал у нее ружье.

Потом она отвернулась.

— Линда, — позвал я.

Она не обернулась ко мне. Я почувствовал, что у меня жжет глаза. Думаю, я плакал не о ней. Я плакал о незнакомой девушке по имени Линда, с которой некогда жил.

На суде они казались мне чужими. Они не смотрели на меня, когда я давал показания. После суда я вернулся к себе, на север. Накануне казни я допоздна работал в своей мастерской. Я помыл здесь же, в подвале, руки, повесил свой запыленный комбинезон и прошел в кухню. Я глянул на электрические часы, которые она когда-то купила. Они были из керамики и сделаны в форме тарелки. На них было двадцать минут второго, и я понял, что все уже кончилось. Я налил стакан воды и медленно выпил его, глядя в темный двор. Дом был пуст, и весь мир тоже казался странно опустевшим. Я чувствовал, что должен сделать что-то драматическое, решительное, подчеркивающее финал. Наверно, нужен был какой-нибудь особенный жест, и я сделал бы его, если бы знал, что именно требуется.

Кончилось тем, что я принял душ, побрился и поехал в контору. Было еще рано. Когда шеф пришел, он сказал, что я могу не работать день или неделю, сколько мне нужно.

Я ответил, что со мной все в порядке.

Примечания

1

70 миль — 120 км.

(обратно)

2

День труда — первый понедельник сентября.

(обратно)

3

По Фаренгейту.

(обратно)

4

Убийство первой степени — то есть при отягчающих обстоятельствах, что по американским законам карается смертной казнью. (Прим. перев.).

(обратно)

Оглавление

Джон Д. МАКДОНАЛЬД ЛИНДА

*** Примечания ***