КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно
Всего книг - 706108 томов
Объем библиотеки - 1347 Гб.
Всего авторов - 272715
Пользователей - 124642

Новое на форуме

Новое в блогах

Впечатления

medicus про Федотов: Ну, привет, медведь! (Попаданцы)

По аннотации сложилось впечатление, что это очередная писанина про аристократа, написанная рукой дегенерата.

cit anno: "...офигевшая в край родня [...] не будь я барон Буровин!".

Барон. "Офигевшая" родня. Не охамевшая, не обнаглевшая, не осмелевшая, не распустившаяся... Они же там, поди, имения, фабрики и миллионы делят, а не полторашку "Жигулёвского" на кухне "хрущёвки". Но хочется, хочется глянуть внутрь, вдруг всё не так плохо.

Итак: главный

  подробнее ...

Рейтинг: 0 ( 0 за, 0 против).
Dima1988 про Турчинов: Казка про Добромола (Юмористическая проза)

А продовження буде ?

Рейтинг: -1 ( 0 за, 1 против).
Colourban про Невзоров: Искусство оскорблять (Публицистика)

Автор просто восхитительная гнида. Даже слушая перлы Валерии Ильиничны Новодворской я такой мерзости и представить не мог. И дело, естественно, не в том, как автор определяет Путина, это личное мнение автора, на которое он, безусловно, имеет право. Дело в том, какие миазмы автор выдаёт о своей родине, то есть стране, где он родился, вырос, получил образование и благополучно прожил всё своё сытое, но, как вдруг выясняется, абсолютно

  подробнее ...

Рейтинг: +2 ( 3 за, 1 против).
DXBCKT про Гончарова: Тень за троном (Альтернативная история)

Обычно я стараюсь никогда не «копировать» одних впечатлений сразу о нескольких томах (ибо мелкие отличия все же не могут «не иметь место»), однако в отношении части четвертой (и пятой) я намерен поступить именно так))

По сути — что четвертая, что пятая часть, это некий «финал пьесы», в котором слелись как многочисленные дворцовые интриги (тайны, заговоры, перевороты и пр), так и вся «геополитика» в целом...

Сразу скажу — я

  подробнее ...

Рейтинг: +1 ( 1 за, 0 против).
DXBCKT про Гончарова: Азъ есмь Софья. Государыня (Героическая фантастика)

Данная книга была «крайней» (из данного цикла), которую я купил на бумаге... И хотя (как и в прошлые разы) несмотря на наличие «цифрового варианта» я специально заказывал их (и ждал доставки не один день), все же некое «послевкусие» (по итогу чтения) оставило некоторый... осадок))

С одной стороны — о покупке данной части я все же не пожалел (ибо фактически) - это как раз была последняя часть, где «помимо всей пьесы А.И» раскрыта тема именно

  подробнее ...

Рейтинг: +1 ( 1 за, 0 против).

Игра в кошки-мышки [Джон Диксон Карр] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Джон Диксон Карр «Игра в кошки-мышки»

Глава 1

— Уважаемые члены жюри, пришли ли вы к согласию по поводу вердикта?

— Мы пришли к согласию.

— Каково ваше мнение: виновен или невиновен в убийстве заключенный Джон Эдвард Липиатт?

— Виновен.

— Итак, вы считаете, что он виновен. Таково ваше единодушное мнение?

— Да, мы так считаем. Но при этом, — старшина присяжных торопливо сглотнул комок в горле, — настоятельно рекомендуем проявить к нему снисхождение.

По залу суда прошло шевеление. При оглашении вердикта раздалось несколько сдавленных вздохов, вслед за которыми наступило молчание: рекомендация жюри присяжных была высказана так осторожно, что не давала повода для особой радости. Но похоже, сломленный человек на скамье подсудимых так не думал. В первый раз за все время суда на лице его появилась тень надежды. Он молча уставился на присяжных, словно ожидая услышать от них что-то еще.

Помощник секретаря выездной сессии сделал запись о рекомендации присяжных и откашлялся.

— Джон Эдвард Липиатт, вы не признали себя виновным в убийстве, предоставив суду присяжных решать вашу судьбу. Ныне жюри присяжных сочло вас виновным. Хотите ли вы объяснить, почему не заслуживаете смертного приговора, который должен быть вынесен в соответствии с законом?

Заключенный ответил растерянным взглядом, словно не в силах справиться с изумлением. Он открыл и снова закрыл рот. Помощник секретаря продолжал ждать.

— Я был не прав, — жалким голосом сказал заключенный. — Я знаю, что поступил неправильно.

Но тут его туманный взор блеснул лихорадочным возбуждением.

— Но вот что я вам скажу, сэр, — обратился он к судье. — И вам, сэр, — повернулся он к помощнику секретаря, который то ли из-за равнодушия, то ли смутившись, отвел глаза в сторону. — Я сделал это потому, что любил ее. Все это время я и старался объяснить вам. Когда я пришел домой и увидел там этого парня, а она расхохоталась и во всем призналась, я просто не мог сдержаться. — Он с трудом сглотнул. — Я врезал ей. Я знал, что луплю ее. Но по-настоящему я не понимал, что делаю. А потом увидел, что она лежит на полу, а кастрюля кипит себе на огне, словно ничего не случилось. Но я не хотел этого. Я любил ее.

На лице судьи Айртона не дрогнул ни единый мускул.

— Это все, что вы хотели сказать? — спросил судья.

— Да, сэр.

Судья Айртон снял очки. Он неторопливо стянул дужку с уха, скрытого под париком, сложил очки и аккуратно поло жил их на стол перед собой. Затем, не отрывая от заключенного взгляда, пугающего своим спокойствием, сплел маленькие пухлые пальцы.

Сам он был невысок и скорее выглядел полноватым, чем толстым. Никто не мог догадаться, что под париком он скрывает редкие рыжеватые волосы с пробором посредине, и что пальцы у него сводит судорога, когда он делает заметки, или что к концу весенней выездной сессии в Вестшире он сидит под этой красной мантией с черной оторочкой вдоль разрезов, полный усталости от жаркой духоты. Сбоку подошел клерк с квадратным куском черного шелка, имитирующего черную шапочку, и накинул его поверх парика. С другой стороны стоял священник.

Голос судьи Айртона был негромок, но рассеян и безличен, словно его устами говорила сама смерть или судьба.

— Джон Эдвард Липиатт, — сказал он, — жюри сочло вас виновным в жестоком убийстве вашей жены. — Он неторопливо выдохнул через нос. — В попытке найти себе оправдание вы выдвинули утверждение, что действовали в состоянии неконтролируемого аффекта. Это нас не касается. Закон не признает смягчающих факторов, кроме особых обстоятельств, которые, как вы сами признали, в вашем случае отсутствуют. И не в пример жюри, я не вижу, почему ваше признание перед присяжными в убийстве могло хоть на мгновение представить для нас интерес.

Он сделал паузу, переводя дыхание.

Представитель защиты — мистер Фредерик Барлоу, королевский адвокат, — сидел, не шевелясь, опустив голову и играя карандашом. Один из его коллег, разместившихся сзади на скамьях защиты, посмотрел на соседа и многозначительно опустил большой палец.

— Остается непреложным фактом, что, действуя в здравом уме и понимая смысл своих действий, вы забили свою жену до смерти. Жюри рекомендовало отнестись к вам с милосердием. Эта рекомендация будет оценена надлежащим образом. Но должен предупредить вас, чтобы вы не ожидали слишком многого. Мне остается лишь вынести вам приговор, который гласит: отсюда вы будете доставлены в то место, где пребывали ранее, а затем — к месту казни, где будете повешены за шею и останетесь висеть, пока вас не настигнет смерть. И да смилуется Господь Бог над вашей душой.

— Аминь, — сказал священник.

В глазах осужденного продолжало стоять то же непонимающее выражение. Внезапно он встрепенулся.

— Это неправда, — сказал он. — Я никогда не хотел обижать ее! И никогда этого не делал! Боже мой, да я и не мог обидеть Полли.

Судья Айртон в упор посмотрел на него.

— Вы виновны, и сами знаете это, — ровным голосом сказал он. — Уведите арестованного.

В задних рядах небольшого переполненного зала выездной сессии суда поднялась с места девушка в легком летнем платье и стала протискиваться к выходу. Она чувствовала, что больше не в силах выносить запахи этого помещения. Она спотыкалась о тяжелые ботинки, она обоняла тяжелое дыхание возбужденных растерянных зрителей.

Ее спутник, плечистый молодой человек, одетый с чрезмерной изысканностью, заметно удивившись, последовал за ней. Под ногами девушки захрустел брошенный кем-то пакет из-под чипсов. Прежде чем она добралась до стеклянной двери, ведущей из зала заседаний, мисс Констанс Айртон успела услышать шепоток комментариев.

— Он прямо не как человек, точно? — прошептал какой-то голос.

— Кто?

— Да судья.

— Этот? — с удовлетворением произнес женский голос.

— Уж он-то пару вещей знает, это точно. Разбирается в них досконально! И уж если виновен — ну, только держись!

— Ну да, — согласился первый голос и закрыл обсуждение, — так гласит закон.

Холл за пределами зала был переполнен. Констанс Айртон, миновав короткий коридор, вышла в небольшой садик. Он был зажат между тыльной стороной здания суда из серого камня с одной стороны и такого же цвета церковью — с другой. Хотя стоял только конец апреля, поистине летняя жара этого весеннего дня заставила набухнуть кучевые облака над этим маленьким городком одного из западных графств.

Констанс села на скамейку в центре садика, рядом с выщербленной и потемневшей статуей человека в парике. Констанс исполнилось всего двадцать один год. Она была хорошенькой и свежей блондинкой, которая весьма продуманно выбирала себе косметику и прически. Но если не считать общения с друзьями в Лондоне, речь ее не отличалась такой же продуманностью. Взгляд ее глаз — удивительно карих, с темными бровями, контрастирующими с нежной кожей и пышной прической, — обежал садик.

— Здесь я играла, — сказала она, — когда была маленькой.

Ее спутник пропустил слова Констанс мимо ушей.

— Значит, это твой отец, — кивнул он в сторону здания суда.

— Да.

— Опасный противник, не так ли?

— И вовсе нет, — резко возразила девушка. — То есть… ох, я и не знаю, что он собой представляет, честное слово. И никогда не знала.

— Жесткий?

— Да, случается. Но я никогда не видела, чтобы он выходил из себя. Сомневаюсь, что ему вообще это свойственно. Он никогда не бывает многословен. И… послушай, Тони.

— Да?

— Мы делаем ошибку, — сказала Констанс, водя носком туфельки по гравию дорожки и не отрывая от него взгляда. — Скорее всего, сегодня мы его не увидим. Я забыла, что сегодня последний день выездной сессии. Затем следует целый ряд церемоний, шествий и всего прочего; он по традиции выпивает со своим помощником и… и… словом, у нас не получится. Нам лучше вернуться на вечеринку Джейн. А завтра мы сможем отправиться в «Дюны» и повидаться с ним.

Ее спутник сдержанно улыбнулся:

— Боишься столкнуться с трудностями, моя дорогая?

Протянув руку, он коснулся ее плеча. Ее спутник представлял собой один из типов самоуверенных мужчин, которые вызывают мысль о выходцах из Южной Европы и о которых Джейн Теннант однажды сказала, что они всегда заставляют женщину чувствовать, будто дышат ей в затылок.

Несмотря на его английские имя и фамилию Энтони Морелл, его можно было бы принять за типичного итальянца: с оливковой кожей, очень белыми крепкими зубами, живыми выразительными глазами под мохнатыми бровями и густыми волосами, отливавшими на солнце синевой. Его портрет дополняли очаровательная улыбка и изысканные манеры. Кроме того, у него было умное застенчивое лицо, не лишенное, впрочем, и твердости.

— Боишься столкнуться с трудностями? — повторил он.

— Дело не в этом!

— Ты уверена, моя дорогая?

— Неужели ты не понимаешь? Просто сегодня он будет окружен людьми! А завтра отправится в свое бунгало, которое только что купил в Хорсшу-Бей. Там никого не будет, кроме женщины, которая ведет у него хозяйство. Разве не лучше было бы посетить его именно в это время?

— Я начинаю думать, — сказал Морелл, — что ты не любишь меня.

Она вспыхнула:

— Ох, Тони, ты же знаешь, что это неправда!

Мистер Морелл взял ее за руки:

— А я вот люблю тебя. — Было невозможно сомневаться в неподдельной искренности его поведения. Он был совершенно серьезен. — Я хочу целовать твои руки, твои глаза, твою шею и губы. И готов встать перед тобой на колени — здесь и сейчас.

— Тони, не надо!.. Ради бога… не!..

Констанс не представляла, что может испытывать такое сильное смущение.

Казалось, что в Лондоне, в Челси или Блумсберри, все шло именно так, как надо. Здесь же, в этом маленьком садике за зданием суда, все казалось едва ли не гротеском. Словно огромный пес положил лапы ей на плечи и принялся лизать физиономию. Она любила Тони Морелла, но сомневалась, что тут самое подходящее время и место. И Морелл, не обделенный живой интуицией, сразу же это понял. Усмехнувшись, он снова сел на свое место.

— Тебя что-то угнетает, моя дорогая?

— Ты же не считаешь, что я подавлена? Не так ли?

— Весьма похоже, что так, — с насмешливой серьезностью сказал ее спутник. — Но мы можем все изменить. Хотя меня несколько обидело, что ты не испытываешь желания представить меня своему отцу.

— Это не так. Но я чувствую… — она замялась, — что его следует как-то подготовить. Дело в том… — девушка снова замялась, — у меня был близкий друг, и он должен… ну, как-то услышать новость. Еще до того, как мы там окажемся…

Мистер Морелл нахмурился:

— Вот как? Что же это за друг?

— Фред Барлоу.

Тони Морелл залез в жилетный карман и извлек оттуда талисман, который по привычке подбрасывал и крутил в руках, когда был чем-то занят или размышлял. Талисман представлял собой пулю, маленькую револьверную пулю. Он говорил, что с ней связана интересная история, хотя Констанс сомневалась, каким образом пуля, не будучи выстреленной, может иметь интересную историю. Тони подбросил ее в воздух и, поймав на ладонь, со шлепком прикрыл другой ладонью. Подкинув, он снова поймал ее.

— Барлоу, — повторил он, отводя взгляд в сторону. — Не тот ли это парень, что сидел в суде? Парень, защищавший человека, которого твой отец приговорил к смертной казни? Парень, за которого отец хочет, чтобы ты вышла замуж?

К своему удивлению, Констанс увидела, что Тони внезапно побледнел, и поняла, что снедавшее его чувство было ревностью. Ее потрясла порочная радость, но она поторопилась поправить Тони:

— Тони, дорогой, я тебе в сотый раз говорю, что ровно ничего не было! Я не давала Фредди Барлоу ни малейшего повода, и он это знает. Да я же практически выросла вместе с ним! Что же до папиных пожеланий…

— Да?

— Он хочет того, чего хочу я. По крайней мере, я на это надеюсь. — Но в ее карих глазах не было полной уверенности. — Послушай, мой дорогой. Я написала Фреду записку. Обычно по завершении процесса все юристы собираются в раздевалке, где освобождаются от своих смешных воротников, моют руки и спорят. Но я попросила Фреда, как только он освободится, прийти сюда. И сообщила, что хочу сказать ему что-то ужасно важное. — Она поперхнулась и торопливо взмолилась: — Тони, он идет! Ты же будешь с ним любезен, не так ли?

Тони Морелл в очередной раз подкинул пулю, поймал ее и сунул в карман. Он уставился на гравийную дорожку, по которой к ним приближалась фигура в мантии и парике.

Фредерик Барлоу был высок и худ; с лица его не сходило ироническое выражение, дававшее понять, что, наблюдая за миром, он пришел к выводу, что в нем многого не хватает. По прошествии времени — если, например, ему не удастся найти хорошую жену — это качество может привести к тому, что в судейском кресле он станет воплощением сухой мрачности. Ибо в один прекрасный день он, скорее всего, займет его.

Его карьера триумфально подтверждала тезис, что настойчивая учеба берет верх над природой. По натуре Барлоу был легкомысленной личностью, но, когда имеешь дело с законом, необходимо решительно отбрасывать все лишнее и не позволять себе никаких глупостей. Романтичный по натуре, к присяжным он обращался весьма решительно. Барлоу пользовался известностью как толковый бизнесмен, хотя бизнес ненавидел больше всего на свете. Тот факт, что он стал королевским адвокатом в тридцать три года, смахивал на маленькое чудо и, возможно, был оправданием той самодисциплины, с которой он не расставался, словно с умственной власяницей.

Фредерик шествовал по дорожке в распахнутой черной мантии, засунув большие пальцы в жилетные карманы. Над головой возвышался парик. Констанс всегда считала абсурдным, что тот оставлял открытое пространство над ушами. Взгляд его зеленоватых, как у кошки, глаз приводил в смущение свидетелей. Он улыбался.

— Привет, старуха, — сказал адвокат. — А я думал, что ты на вечеринке у Джейн Теннант.

— Мы там были, — не в силах перевести дыхание, ответила Констанс, — но Таунтон всего в нескольких милях отсюда, так что мы решили подъехать… посмотреть, как идут дела. Фред, это Тони Морелл.

Мистер Морелл элегантно представился. Он встал, вооружился самой победной улыбкой и от всей души пожал протянутую руку. Но Констанс заволновалась.

— Послушай, Фред… Мне очень жаль, что ты проиграл дело.

— Все в порядке. Превратности войны.

— Я хочу сказать, что мне ужасно жаль этого бедного Липиатта. Мне было просто плохо, когда я смотрела на него. Его в самом деле…

— Повесят? — закончил фразу Барлоу. — Нет. Во всяком случае, я так не думаю.

— Но ведь по закону… ты же слышал, что сказал папа!..

Фредерик Барлоу лишь присвистнул, и по лицу его было видно, что тема его не очень интересует, ибо он смотрел на Тони Морелла.

— Моя дорогая Конни, — сказал он, — игра в кошки-мышки — это идея твоего отца. Закон он и в грош не ставит. Заинтересован он лишь в том, чтобы торжествовала абсолютная неоспоримая истина, как он ее видит.

— Но я все же не понимаю.

— Видишь ли, Липиатт совершил убийство. Если я правильно понимаю, твой отец не считает, что при данных обстоятельствах он заслуживает виселицы. С другой стороны, он таки совершил убийство и заслуживает наказания. Так что твой уважаемый родитель дал ему поджариться в собственном соку, когда человек думает, что через восемь часов его поведут к петле. Затем мистер Айртон формально снизойдет к рекомендации проявить снисходительность, и министр внутренних дел заменит приговор на пожизненное заключение. Вот и все.

Выразительное лицо Тони Морелла помрачнело.

— Смахивает на инквизицию, не так ли?

— Может быть. Не знаю. Вопрос к судье.

— Но есть у него право на такие поступки? — настаивал Морелл.

— С технической точки зрения, да.

— А с моральной?

— Ах, с моральной! — сухо улыбнувшись, отмахнулся Барлоу.

Констанс чувствовала, что общение идет явно не по плану — в нем присутствуют какие-то подводные течения, смысла которых она не могла уловить. У нее было смутное ощущение, что Фред Барлоу едва ли не догадывается, что она собирается сообщить. Так что Констанс сделала решительный шаг:

— Рада это слышать. То есть это было бы плохой приметой или оставило бы по себе дурной осадок, если бы сегодня произошло нечто подобное. Я очень счастлива, Фред. Мы с Тони решили пожениться.

На этот раз Фред глубоко засунул руки в карманы брюк. Несмотря на все старания сдерживаться, у него побагровели скулы; он преисполнился предельной ненависти к этому невольному признаку волнения. Он понурил плечи под черной мантией и, уставившись в землю, стал раскачиваться на пятках, словно оценивая сказанное.

— Поздравляю, — сказал он. — Старик знает?

— Нет. Мы приехали сообщить ему, но ты же знаешь, как это бывает в последний день сессии. Сегодня вечером он едет к побережью, где мы с ним и увидимся. Но, Фред, сегодня вечером и ты едешь в свой коттедж, не так ли?

— То есть вы хотите, чтобы я сообщил ему эти новости. Так?

— Ну, как бы намекнуть ему. Пожалуйста, Фред! Ты же сможешь, правда?

— Нет, — подумав, отказался Барлоу.

— Не сможешь? Но почему?

Барлоу ухмыльнулся. Взявшись за отвороты мантии, словно обращался к присяжным, он склонил голову набок.

— Примерно двадцать лет, — мягко сказал он, — когда ты только училась ходить, а мне было двенадцать лет, я возился с тобой и заботился о тебе. Я решал за тебя арифметические примеры и делал упражнения по французскому, когда ты ленилась делать их сама. Когда ты попадала в неприятности, я вытаскивал тебя. Ты милая девочка, Конни, и твоя привлекательность не имеет границ, но тебе никогда не было свойственно чувство ответственности. Если ты собралась выходить замуж, тебе самой придется этим заниматься. И не только. Это лишь часть той грязной работы, которую ты должна сама делать. А теперь прошу простить меня. Я должен возвращаться к своему клиенту.

Девушка вскочила на ноги.

— Тебя это просто не волнует! — закричала она.

— «Волнует»?

— Ты и Джейн Теннант… — Она спохватилась. Затем презрительно продолжила: — И ты тоже боишься его, как и все прочие!

Барлоу не ответил. Он повернулся к Тони Мореллу и отпустил что-то среднее между поклоном и формальным кивком. Развернувшись, он в развевающейся мантии неторопливо двинулся по дорожке в обратный путь. Даже хвостик парика, казалось, красноречиво покачивался.

Мистер Морелл, который, казалось, мрачно размышлял на какую-то другую тему, встрепенулся и улыбнулся Констанс.

— Не обращай внимания, моя дорогая, — успокоил он ее. — Это в самом деле вряд ли можно считать его заботами. Ты же знаешь, я сам в состоянии справиться с этой ситуацией, — блеснул он улыбкой.

— Но, Тони… Кроме всего прочего, у тебя ужасно плохая биография, так ведь? Я хочу сказать, в глазах других людей.

— Увы! — с юмором согласился мистер Морелл. Он прищурился. — Это имеет для тебя значение?

Страсть, с которой она ответила, удивила даже его самого.

— Ни за что на свете! Я… я скорее из-за этого восхищаюсь тобой. И, ох, Тони, я так люблю тебя! Но… — Снова она замялась, щелкая замком сумочки. — Но что скажет мой отец?

Глава 2

На следующий день судья Айртон сидел в гостиной своего приморского бунгало за партией в шахматы с доктором Гидеоном Феллом.

Бунгало не отличалось особой изысканностью, да и участок прибрежной полосы рядом с ним тоже не особо ухожен. Те его друзья, которые знали подчеркнутую утонченность Хораса Айртона и его едва ли не кошачью любовь к уюту, были искренне удивлены, узнав, что он здесь обосновался. Судья Айртон терпеть не мог пешие прогулки: и в Лондоне, и в его окрестностях он старался и шага лишнего не сделать, если появлялась возможность воспользоваться лимузином. В стремлении к устраивающему его образу жизни он не считался с тратами — и, по мнению некоторых, они заметно превышали его доход. Городское жилище на Саут-Одли-стрит, сельский дом в Беркшире судья оборудовал ваннами совершенно сибаритского характера и самой современной домашней техникой. Он отдавал должное изысканным блюдам и напиткам. Его большие сигары, его наполеоновское бренди (подлинное) и его преклонение перед французской кухней — все было настолько известно, что ни одна карикатура на него не обходилась без этих деталей.

Но истина заключалась в том, что судья Айртон, как и все мы, питал иллюзии относительно морского воздуха и простого образа жизни.

Каждый год, обычно в конце весны или начале лета, он начинал сдержанно сетовать на здоровье. Для таких сомнений у него не было оснований. Он обладал поистине луженым желудком. Но у него вошло в привычку арендовать коттедж на достаточно отдаленном участке побережья, подальше от морских курортов, и проводить в нем несколько недель или месяц.

Он не купался в море — никому не доводилось стать свидетелем потрясающего зрелища судьи Айртона в купальном костюме. Как правило, он предпочитал, расположившись на садовом стуле и нахохлившись, как сова, читать своих любимых авторов XVIII века. Порой, решив все же заняться здоровьем, он неторопливой грузной походкой прогуливался по полосе песка, с сигарой во рту и с выражением отвращения на лице.

«Дюны», его нынешнее бунгало, было лучше, чем большинство предыдущих. Он пошел даже на то, чтобы приобрести его, ибо в нем оказалась приличная ванная. Оно было сложено из кирпича, покрытого желтой штукатуркой, с высокими французскими окнами, выходящими на море. В нем имелись две комнаты, разделенные холлом, кухня и ванная в задней части дома. Перед ним, за широким газоном, на котором никакими силами нельзя было вырастить траву, тянулось асфальтовое шоссе, уходившее на восток к Таунишу и на запад к изгибу залива Хорсшу-Бей. По другую сторону этой дороги, за спутанными зарослями растительности, напоминавшими траву, заплетенную морскими водорослями, к морю полого спускался склон белоснежного песка.

На протяжении безлюдной полумили в обе стороны «Дюны» были единственным строением. По дороге не ходили никакие маршруты автобусов, хотя она относилась к ведению муниципалитета, который оснастил ее фонарями через каждые двести метров. В хорошую погоду, когда солнце отражалось в синевато-серой воде моря и в охряных струях залива, отсюда открывался прекрасный вид. Но в пасмурные ветреные дни тут было пусто и одиноко.

Стоял теплый, но весьма сырой день, когда судья Айртон и доктор Фелл сели за шахматы в гостиной «Дюн».

— Ваш ход, — терпеливо напомнил судья Айртон.

— Что? Ах да! — встрепенулся доктор Фелл. Он едва ли не наудачу поставил пешку, ибо не без труда подбирал аргументы в их споре. — Вот что я хотел бы знать, сэр. Почему? Почему вы получаете такое удовольствие от этой игры в кошки-мышки? Вы между строк дали мне понять, что в любом случае молодого Липиатта не повесят…

— Шах! — Судья Айртон сделал ход пешкой. — Что?

— Шах!

Испустив тяжелый вздох, доктор Фелл надул щеки и, склонившись над доской, стал разглядывать расположение фигур сквозь пенсне на широкой черной ленте. Когда он перевел дыхание, заколебались все сто двадцать килограммов его тела. Доктор Фелл с подозрением посмотрел на соперника. Его ответный ход был столь же дерзким, как и выражение выпяченной нижней губы.

— Ха! — проворчал он. — Вот так! Но вернемся к заданному вопросу. Когда заключенный за решеткой приходит к выводу, что опасность ему уже не угрожает, вы возвращаете его к этой мысли. Когда он ждет беды, вы даете ему понять, что ее уже нет. Вы помните дело Доббса, того мошенника с Лиден-холл-стрит?

— Шах, — сказал судья Айртон, убирая с доски королеву противника.

— Да? А что вы скажете вот на это?..

— Шах.

— О боги Олимпа! Похоже, что это…

— Да, — сказал соперник. — Мат.

Он деловито собрал фигуры и расставил их для начала очередной партии. Но приглашения к игре доктор Фелл так и не услышал.

— Шахматист вы плохой, — сказал судья. — Не можете сконцентрироваться на игре. В таком случае… Что вы хотели выяснить?

Хотя в суде он был воплощением отрешенности и сидел сосредоточенный, как йог, здесь, в доме, в нем проглядывали человеческие черточки, но он все также избегал откровенности. Впрочем, хозяином он являлся приятным и доброжелательным. Сейчас на нем был спортивный костюм из твида, дополненный большими шлепанцами — они совершенно не вязались с его обликом; и он сидел в большом кресле так, чтобы его короткие ножки касались пола.

— Могу ли я в таком случае говорить совершенно откровенно? — осведомился доктор Фелл.

— Да.

— Видите ли, — объяснил доктор Фелл, вынимая цветной носовой платок и вытирая лоб с такой серьезностью, что даже судья улыбнулся, — говорить с вами откровенно стоит немалых трудов. Вы же знаете, какой у вас въедливый взгляд. Во всяком случае, у вас такая репутация.

— Это я понимаю.

— Значит, вы помните Доббса, мошенника из Сити?

— Отлично помню.

— Что ж, — признался доктор Фелл, — по крайней мере, меня вы заставили содрогнуться. Доббс, мелкий вымогатель, занимался грязными делишками. Я охотно признаю это. Когда Доббс предстал перед вами, чтобы выслушать приговор, он заслуживал серьезного наказания и был готов принять его. Вы в привычной для вас спокойной манере стали разговаривать с ним, пока он чуть не потерял сознание. Затем вы объявили ему приговор — пять лет — и приказали приставу вывести его. Мы почти физически ощутили, как у этого пройдохи чуть не подкосились ноги при столь мягком приговоре — всего пять лет. Мы решили, что все кончено. К такому же выводу пришел и пристав. Как и Доббс. Вы позволили ему дойти до лестницы, ведущей из зала, после чего сказали: «Минутку, мистер Доббс. Против вас выдвинуто еще одно обвинение. Вам лучше вернуться». Он вернулся и получил еще пять лет. А затем, — продолжил доктор Фелл, — когда Доббс был окончательно сломлен, а мы, которые наблюдали за всем этим, были готовы провалиться сквозь землю, вы добавили ему и третий срок. Итого: пятнадцать лет.

Судья Айртон взял с доски фигуру, покрутил ее в коротких пухлых пальцах и поставил на место.

— Ну и?.. — сказал он.

— Вам ничего не приходит в голову?

— Максимальное наказание за преступления, совершенные Доббсом, — заметил судья Айртон, — может достигать двадцати лет.

— Сэр, — с изысканной вежливостью сказал доктор Фелл, — надеюсь, вы не станете утверждать, что данный приговор носит милосердный характер?

Судья позволил себе легкую улыбку.

— Нет, — сказал он. — Этого я не имел в виду. Но двадцать лет — это было бы слишком много для справедливого приговора, как я его понимаю.

— Но эти игры в кошки-мышки…

— Вы беретесь утверждать, что он их не заслуживал?

— Нет, но…

— Тогда, мой дорогой доктор, на что вы жалуетесь?

Гостиная в «Дюнах» представляла собой просторное, вытянутое в длину помещение с тремя французскими окнами, открывавшимися в сторону моря. Обои в ней были синеватого цвета; а после того, как судья Айртон освободил гостиную от мебели, оставшейся от последнего владельца, и поставил свою, пребывание в этом помещении доставляло ему минуты эстетического наслаждения.

На стене напротив окон висела голова лося с блестящими стеклянными глазами. Под ней стоял стол викторианского стиля, оснащенный телефонным аппаратом, и вращающийся стул. На софе и на одном из кресел лежали подушки, расшитые надписями из бисера типа «Дом, мой милый дом» и изображениями гнутых трубок, над которыми якобы вился дымок. Единственной приметой, говорившей о том, что судья Айртон пока лишь обживается в доме, были сложенные в углах пачки книг.

Доктор Фелл никогда не мог забыть округлую маленькую фигуру судьи, сидящего среди этой мишуры, и его спокойный назидательный голос.

— Мне не нравится тема разговора, — продолжил он. — И откровенно говоря, сэр, я бы не хотел подвергаться допросу на эту тему…

Доктор Фелл смущенно хмыкнул.

— Но поскольку уж вы начали его, — продолжил судья, — то имеете право узнать мою точку зрения. Государство платит мне за то, что я исполняю свои обязанности. И я исполняю их так, как я их понимаю. Это все.

— В чем смысл вашей деятельности?

— Конечно, в том, чтобы судить! — просто ответил собеседник. — И смотреть, чтобы присяжные не наделали ошибок.

— Но предположим, что вы сделаете ошибку?

Судья Айртон раскинул руки и потянулся.

— Для юриста я еще молод, — сказал он. — В прошлом месяце исполнилось шестьдесят. Но думаю, что голыми руками меня не взять. Кроме того, предполагаю, что обмануть меня очень трудно. Может, во мне говорит тщеславие. Тем не менее это так.

При всем желании доктор Фелл не мог справиться с растущим в нем внутренним раздражением.

— Если вы простите мою откровенность, — ответил он, — у меня вызывает интерес этот живущий в вас непреклонный дух римского права. Это восхитительно. Вне всяких сомнений! Но — строго между нами — неужели вы никогда не испытываете угрызений совести? Вы когда-нибудь пытались представить себя на месте человека на скамье подсудимых? Неужели вас никогда не посещало христианское смирение, которое заставляет содрогнуться и сказать себе: «Все так, но во имя божьего милосердия…»?

Собеседник открыл глаза, подернутые сонной поволокой.

— Нет. А чего ради? Меня это не касается.

— Сэр, — серьезно сказал доктор Фелл, — вы истый сверхчеловек. Мистер Шоу много лет ищет такого, как вы.

— Никоим образом, — возразил судья. — Я реалист. — Он снова позволил себе легкую улыбку. — Доктор, — продолжил он, — послушайте меня. Я выслушал много обвинений в свой адрес, но меня никогда не упрекали в лицемерии или в чопорности. Вот почему я и говорю: выслушайте меня. Почему, как вы предлагаете, я должен бормотать эти ханжеские тирады? Я не взламываю сейфы у своих соседей, не убиваю ближнего, чтобы завладеть его женой. Мой доход уберегает от первого искушения, а здравый смысл — от второго.

Он сделал один из тех жестов, которые, несмотря на свою сдержанность, были достаточно красноречивы.

— Но обратите внимание вот на что. Я трудился — много и тяжело! — чтобы обрести и доход, и здравый смысл. К сожалению, преступникам нашего мира это чуждо. И я считаю, у них нет никаких прав вести себя так, как им нравится. У них нет никаких прав терять голову больше, чем я это себе позволяю. Но они ведут себя именно так. А затем молят о милосердии. От меня они его не дождутся.

Ровный спокойный голос смолк. Судья Айртон взял с доски фигуру и аккуратно поставил ее обратно, словно он подписал и зафиксировал печатью какой-то документ и теперь удовлетворен делом рук своих.

— Ну что ж, — пробормотал доктор Фелл, разглаживая усы, — похоже, что быть по сему. То есть вы не можете представить себе, что вы, например, совершаете преступление?

Судья задумался:

— При определенных обстоятельствах это не исключено. Хотя сомневаюсь. Но если бы я пошел на это…

— Да?

— Я бы тщательно взвесил все шансы. Если бы они решительно были на моей стороне, я мог бы пойти на риск. В противном случае я бы отказался. Но вот чего бы я никогда не сделал: я бы не стал действовать очертя голову, а потом хныкать, что я ни в чем не виноват и что я стал жертвой «косвенных доказательств». К сожалению, все они так себя ведут, по крайней мере большинство.

— Простите мое любопытство, — вежливо сказал доктор Фелл, — но приходилось ли вам судить невиновного человека?

— Часто. Могу польстить себе тем, что он всегда получал оправдательный приговор.

Внезапно судья Айртон хмыкнул. Редко когда он позволял себе такую разговорчивость. Вне зала суда от него нечасто можно было услышать более трех предложений подряд. Их знакомство с доктором Гидеоном Феллом насчитывало много лет, но в первый раз, завершив длинную и утомительную выездную сессию, Хорас Айртон испытал желание отказать доктору, который остановился в Таунише и хотел нанести визит вежливости. Тем не менее, теперь он отнюдь не сожалел о своем согласии. Разговор привел его в добродушно-юмористическое настроение.

— Да бросьте вы, — сказал судья. — Я отнюдь не чудовище, мой дорогой Фелл. И вы это знаете.

— Ах, ну конечно же.

— И я тешу себя надеждой, что вне рабочего времени я достаточно приличный человек и приятель. Что напоминает мне… — Он посмотрел на часы. — Я не предложил вам чаю, ибо миссис Дрю ушла, а я терпеть не могу возиться на кухне; но что вы скажете относительно виски с содовой?

— Благодарю вас, — сказал доктор Фелл. — От такого предложения я редко отказываюсь.

— Ваши воззрения на криминологию, — продолжил тему судья, решительно поднимаясь и направляясь к буфету, — в целом носят здравый характер. Признаю. Но вот в шахматы играть вы не умеете. Взять хотя бы гамбит, на который я вас подловил… а?

— Предполагаю, что это ваша собственная разработка, продолжение ваших уловок.

— Как вам угодно. В нее входит умение заставить оппонента думать, что он в полной безопасности, после чего он расслабляется, и ты загоняешь его в угол. Наверное, у вас есть право назвать такой гамбит «кошки-мышки».

Судья Айртон поднес к свету два стакана, проверяя их чистоту. Когда он ставил их обратно, то обвел взглядом комнату. Сморщив короткий нос, он не без отвращения посмотрел на пухлые кресла, на диваны и на голову лося. Но скорее всего, он решил, что в общем и целом все выглядит достаточно прилично, ибо с силой набрал в грудь морской воздух, который проникал в комнату через одно из открытых высоких окон, и успокоился. Что он хотел произнести в добавление к сказанному, когда щедро наливал два стакана, доктор Фелл так и не узнал.

— Привет! — услышал он громкий голос. — Эй, вы, там!

Голос был девичий, и в нем звучала натужная веселость.

Доктор Фелл удивился.

— К вам гости? — спросил он. — Женского пола?

По лицу судьи Айртона скользнула легкая тень раздражения.

— Как мне кажется, это моя дочь. Хотя понятия не имею, что она здесь делает. В последний раз сообщила мне, что собирается на вечеринку к друзьям в Таунтон… Да?

Пышноволосая девушка в прозрачной живописной шляпке, модной в 1936 году, проникла в комнату через открытое окно. На ней была легкая цветастая юбка, и она смущенно крутила в руках белую сумочку. Доктор Фелл с удовольствием отметил, что у нее честные карие глаза, хотя, даже на его снисходительный взгляд, она чрезмерно увлекалась косметикой.

— Привет! — повторила она все с тем же наигранным оживлением. — Вот и я!

Судья Айртон встретил ее с суховатой вежливостью.

— Это я вижу, — сказал он. — Чем обязан столь неожиданной чести?

— Я должна была заехать, — вскинулась девушка. И затем, словно бросаясь головой в воду, решилась: — У меня потрясающая новость. Я обручилась и выхожу замуж.

Глава 3

Констанс не предполагала, что выпалит все одним духом. Даже в последнюю минуту она не представляла, как предстанет перед отцом.

Жертва романтических сочинений, она попыталась прикинуть, как ей действовать, исходя из представлений, почерпнутых в книгах и фильмах. В романах отцы делились всего на два класса. Они или впадали в ярость, демонстрируя неумолимость, или же были неправдоподобно умны и полны симпатии к своим отпрыскам. Или же вас прямиком выкидывали из дома, или же, сочувственно потрепав по руке, произносили на удивление мудрые слова. Но Констанс (наверное, как и все остальные девушки на свете) догадывалась, что ее собственный родитель не подпадает ни под одну из этих двух категорий. Неужели со всеми родителями так трудно? Или только ей так не повезло?

Отец стоял у буфета, держа в руках сифон с содовой.

— Обручилась? — повторил он.

Она с удивлением отметила, что его обычно бледное лицо порозовело, а в голосе, наверное от неожиданности, появились теплые нотки удовлетворения.

— Обручилась и собираешься замуж? За Фреда Барлоу? Моя дорогая Констанс! Я позд…

У Констанс замерло сердце.

— Нет, папа. Не за Фреда. За… ты его никогда не видел.

— Ах, вот как, — сказал судья Айртон.

Спас положение доктор Фелл, не чуждый своеобразной неуклюжей тактичности. Хотя его присутствие в комнате было столь же уместно, как фигура слона в посудной лавке, девушка не заметила его. Он привлек к себе внимание, долго и старательно откашливаясь. Поднявшись на ноги с помощью тросточки, он просиял и подмигнул отцу с дочерью.

— Если вы не возражаете, — сказал он, — я бы воздержался от выпивки. Я обещал инспектору Грэхему, что заеду к нему на чай, и я уже опаздываю. Хм!

Судья Айртон, действуя как автомат, представил их друг другу:

— Моя дочь. Доктор Гидеон Фелл.

Констанс блеснула беглой улыбкой в его адрес. Удивившись его присутствию, она, казалось, все так же не замечала доктора.

— Вы в самом деле уверены, что вам надо идти? — осведомился судья, не скрывая облегчения.

— Боюсь, что да. Продолжим дебаты в другой раз. Будьте здоровы!

Доктор Фелл взял с дивана пелерину в крупную клетку, накинул ее на плечи и застегнул маленькую цепочку у воротника. Отдуваясь после таких усилий, он водрузил на голову шляпу с широкими полями и поправил ее. Затем, вскинув приветственным движением трость и отдав поклон Констанс, который стоил ему нескольких лишних складок на талии, он покинул дом через французское окно. Отец с дочерью смотрели, как он пересекал лужайку и возился с калиткой, открывая ее.

После долгой паузы судья Айртон подошел к своему креслу и уселся в нем.

Констанс почувствовала, как у нее мучительно сжимается сердце.

— Папа… — начала она.

— Минутку, — остановил ее отец. — Прежде чем ты мне все изложишь, будь добра смыть с физиономии излишнюю косметику. Ты выглядишь как уличная девица.

Эта его манера обращения всегда дико злила Констанс.

— Неужели ты не можешь, — закричала она, — неужели ты не можешь хоть раз серьезно воспринимать меня?

— Если, — бесстрастно ответил судья, — кто-то серьезно воспримет тебя в этом виде, он будет предполагать, что ты назовешь его «милашка» и попросишь соверен. Прошу тебя, сними этот грим.

Он мог быть терпеливым, как паук. Молчание длилось. Преисполнившись отчаяния, Констанс извлекла пудреницу из сумочки, взглянула в зеркальце, первым делом вытерла носовым платком губы, а потом и щеки. Когда она завершила эту процедуру, и тело и душа у нее были в растерзанном состоянии.

Судья Айртон кивнул.

— Итак, — сказал он. — Я предполагаю, ты отдаешь себе отчет в своих словах. У тебя в самом деле серьезные намерения?

— Папа, я в жизни не была так серьезна!

— Ну?

— Что «ну»?

— Кто он? — терпеливо спросил судья. — Что ты о нем знаешь? Откуда он родом?

— Его… его зовут Энтони Морелл. Я встретила его в Лондоне.

— Так. Чем он зарабатывает на жизнь?

— Он совладелец одного ночного клуба. Во всяком случае, это одно из дел, которыми он занимается.

— Что еще он делает?

— Не знаю. Но денег у него хватает.

— Кто его родители?

— Не знаю. Они скончались.

— Где ты его встретила?

— На вечеринке в Челси.

— Как давно ты его знаешь?

— Самое малое — два месяца.

— Ты спишь с ним?

— Папа!

Констанс была неподдельно шокирована. Ее потрясло не столько это предположение, которое от любого другого она выслушала бы совершенно спокойно и даже благодушно, сколько тот факт, что она услышала его от отца.

Открыв глаза, судья Айртон добродушно посмотрел на нее.

— Я задал тебе простой вопрос, — уточнил он. — Конечно же ты можешь на него ответить. Итак?

— Нет.

Хотя на лице судьи не дрогнул ни один мускул, казалось, он испустил вздох удовлетворения. Слегка расслабившись, он положил руки на подлокотники кресла.

Констанс, пусть и не оправившись от растерянности, все же заметила, что явного признака опасности в его поведении не просматривается. Судья не вынимал очки в роговой оправе из очешника в нагрудном кармане и не водружал их на переносицу, что привык делать в судейском кресле. Но Кон станс чувствовала, что не в силах выносить его бесстрастность.

— Неужели тебе больше нечего сказать? — взмолилась она. — Пожалуйста, скажи, что ты не против! Если ты попробуешь запретить мне выйти замуж за Тони, я просто умру!

— Тебе исполнился двадцать один год, — напомнил судья. Он задумался. — По сути дела, полгода назад ты вступила во владение наследством матери.

— Пятьсот фунтов в год! — презрительно бросила девушка.

— По этому поводу я воздержусь от комментариев на твой счет. Я лишь констатирую факт. Тебе двадцать один год, и ты совершенно самостоятельна. Если ты решишь выходить замуж, я не в силах помешать тебе.

— Нет. Но ты мог бы…

— Что?

— Я не знаю! — сокрушенно сказала Констанс. И, помолчав, добавила: — Неужели тебе нечего сказать?

— Если хочешь. — Какое-то время судья помолчал. Затем он приложил пальцы к вискам и растер лоб. — Должен признаться, я надеялся, что ты выйдешь замуж за молодого Барлоу. Я думаю, его ждет потрясающее будущее, если он сохранит голову на плечах. Я годами советовал ему, даже учил…

(Да, подумала Констанс, в этом-то и беда! Мистер Барлоу — когда она хотела быть особенно серьезной, то всегда думала о нем именно как о «мистере» — с каждым днем все более походил на своего учителя, старея буквально на глазах. Пусть Фред Барлоу достанется живой и игривой Джейн Теннант, которая откровенно обожает его. Провести жизнь рядом с человеком, воспитанным ее отцом, у которого в жилах рыбья кровь, — нет, этого Констанс даже и представить себе не могла.)

Судья Айртон сидел, погруженный в размышления.

— Твоя мать, — сказал он, — по большому счету была глупой женщиной…

— Как только ты осмеливаешься так говорить о ней!

— Так оно и было. Я думаю, ты была слишком молода, что бы помнить мать?

— Да, но…

— В таком случае будь добра не высказывать свое мнение, если у тебя нет для него аргументов. Твоя мать, повторяю, по большому счету была глупой женщиной. Она сплошь и рядом раздражала меня. Когда она скончалась, мне было жаль, хотя не могу сказать, что терзался скорбью. Но ты!..

Он поерзал в кресле. У Констанс перехватило дыхание.

— Ну и?.. — выпалила она. — Ты и со мной хочешь поиграть в кошки-мышки? Почему бы тебе не выразиться ясно и определенно — тем или иным образом? Можешь ли ты, наконец, встретиться с Тони?

Судья бросил на нее быстрый взгляд:

— Вот как? Он здесь?

— Он на пляже. Кидает в воду камушки. Я подумала, что мне надо сначала повидаться с тобой и как-то подготовить, а потом уж он появится ипобеседует с тобой.

— Весьма похвально. В таком случае не пригласишь ли его?

— Но если ты…

— Моя дорогая Констанс, что ты хочешь от меня услышать? Да или нет, «да благословит вас Бог» или «ни в коем случае» — и не имея никакой информации? Твое краткое описание биографии мистера Морелла, согласись, не очень вразумительно. Но в любом случае зови его! Я могу сформировать свое мнение об этом джентльмене лишь после того, как посмотрю на него.

Развернувшись, Констанс остановилась. Ей показалось, что на слове «джентльмен» отец сделал легкое, но многозначительное ударение. Как всегда после встречи с отцом, она испытывала противное душное ощущение, что все ее мысли были искажены и ни на один свой прямой вопрос она не получила ответа: с чем пришла, с тем и ушла.

— Папа, — бросила она, держась рукой за оконный переплет, — есть еще одна вещь.

— Да?

— Я вынуждена сказать тебе о ней, ибо хочу попросить тебя… пожалуйста, ради бога, отнесись к нему с теплом! На самом деле я сомневаюсь, что Тони тебе понравится.

— Да?

— Но в таком случае виной будут лишь предрассудки — и ничего больше. Например, Тони нравятся вечеринки с выпивкой, танцы и разные современные штучки. Он потрясающе умен…

— В самом деле? — спросил судья Айртон.

— И он любит современных писателей и композиторов. Он говорит, что все те вещи, которыми вы на пару с Фредом Барлоу заставляете меня восхищаться, — в массе своей старье и рухлядь. И еще одно. Ему свойственны… ну, скажем, эскапады. Да! И я им из-за этого восхищаюсь! Но что он может сделать, если женщины считают его таким привлекательным? Что он может сделать, если они сами буквально вешаются ему на шею? — Констанс снова запнулась. — Хочешь, чтобы я присутствовала при вашем разговоре?

— Нет.

— Ага. Ладно. Мне в любом случае лучше не присутствовать. — Поставив носок туфельки на подоконник, она остановилась и, обернувшись, посмотрела на отца. — Я поброжу тут неподалеку. — Констанс стиснула кулаки. — Но ведь ты хорошо отнесешься к нему, не так ли?

— Я буду с ним предельно доброжелателен, Констанс. Обещаю тебе.

Повернувшись, девушка исчезла за окном.

Тени проникли в комнату, они лежали на дороге, тянулись по пляжу и исчезали в море. Тусклое кроваво-красное солнце, уходя в море, выглянуло из-за облаков. Гостиная вспыхнула последним отсветом дня; солнце, затянутое облаками, снова скрылось. Сумерки принесли с собой сыроватые запахи, смешанные с йодистыми испарениями водорослей. Легкий бриз унес их к югу. В редких отблесках солнца дальние участки пляжа казались плоскими и серыми; они тускло поблескивали там, куда накатывали волны прибоя, но легкий ветерок продолжал шуршать над пляжем, напоминая, что скоро придет пора очередного прилива.

Судья Айртон поерзал в кресле.

Он не без труда встал и, подойдя к буфету, уставился на две порции виски, которые сам недавно разливал. По размышлении судья взял один из стаканов, вылил его содержимое в другой стакан и добавил содовой. Из ящичка на буфете он вынул сигару, сорвал ленточку, обрезал ее и раскурил. Когда она, к его удовлетворению, затлела, он вместе со стаканом виски вернулся в кресло. Стакан он поставил на край шахматного столика, продолжая безмятежно попыхивать сигарой.

На жухлой траве лужайки за окном послышались чьи-то шаги.

— Добрый вечер, сэр! — раздался мягкий и теплый голос Энтони Морелла. — Как видите, я смело явился в львиное логово.

Подтянутый и мускулистый, излучая уверенность в себе, мистер Морелл, входя, снял шляпу и, с улыбкой представ перед судьей Айртоном, протянул ему руку.

Глава 4

— Добрый вечер, — сказал судья. Он пожал протянутую руку, хотя и не проявил особого воодушевления, оставшись сидеть. — Не присядете ли?

— Благодарю.

— Будьте любезны, напротив меня. Чтобы я мог рассмотреть вас.

— Ну что ж, идет.

Тони Морелл сел. Пружины кресла заставили его откинуться назад, но он тут же принял прежнюю позу.

Судья Айртон с той же невозмутимостью продолжал курить. Он не проронил ни слова. Его маленькие глазки не отрывались от лица гостя. Такой взгляд мог парализовать любого эмоционального человека; может, Морелл и был таковым.

Он откашлялся.

— Я предполагаю, — внезапно нарушил он гробовую тишину, — что Конни рассказала вам?

— Что рассказала?

— О нас.

— Что конкретно о вас? Постарайтесь быть точным.

— О браке!

— Ах да. Она мне рассказывала. Не желаете ли сигару? Или предпочитаете виски с содовой?

— Нет, благодарю вас, сэр, — мгновенно ответил Морелл, не теряя благодушной уверенности. — Я никогда не употребляю табака и спиртных напитков. Это мой принцип.

Словно ободренный предложением, он несколько расслабился. Он сидел с видом человека, у которого на руках козырной туз и остается лишь выбрать время, когда ввести его в игру. Но Морелл не предпринял никаких действий такого рода. Вместо этого он вынул пачку жевательной резинки, не снимая обертки, предложил угоститься хозяину и, положив пластинку в рот, с подчеркнутым удовольствием стал жевать ее.

Судья Айртон ничего не сказал.

— Не то что у меня есть какие-то возражения, — заверил его мистер Морелл, имея в виду табак и алкоголь, — просто не употребляю.

После этого великодушного объяснения он замолчал и хранил молчание, пока оно не стало тяготить его.

— Теперь относительно нас с Конни, — начал Морелл. — Она несколько волновалась по поводу нашего разговора, но я сказал ей, что смогу убедить вас проявить рассудительность. Мы не хотим никаких неприятностей. Мы хотим сохранять с вами дружеские отношения, если на то будет ваше желание. У вас какие-то весомые возражения против нашего брака? Или нет? — Он улыбнулся.

Судья вынул изо рта сигару:

— А вы сами не видите никаких препятствий?

Морелл помолчал.

— Ну, — признал он, избороздив смуглый лоб горизонтальными морщинами, — есть одна вещь. Видите ли, я прихожанин Римско-католической церкви. Боюсь, я должен настоятельно потребовать, чтобы обряд венчания прошел в католической церкви, и чтобы Конни стала католичкой. Вы же меня понимаете, не так ли?

Судья склонил голову:

— Да. Вы весьма любезно сообщили мне, что женитесь на моей дочери лишь в том случае, если она сменит религию.

— Послушайте, сэр! Я не хочу, чтобы вы предполагали…

— Я ничего не предполагаю. Я всего лишь повторяю ваши слова.

Он неторопливо запустил руку в нагрудный карман пиджака. Извлек оттуда очки в роговой оправе, водрузил их на нос и посмотрел на Морелла. Затем снял их и стал небрежно помахивать ими, держа очки в левой руке.

— Но эту ситуацию можно уладить! — возразил Морелл. Он суетливо заерзал на месте. В его темных выразительных глазах появилось враждебное выражение. — Религия для меня — достаточно серьезная вещь. Как и для всех католиков. Я всего лишь…

— Давайте оставим эту тему, если вы не против. Насколько я понимаю, вы не видите никаких иных препятствий к заключению этого брака?

— По сути, нет.

— Вы уверены?

— Ну, разве что… я должен сказать вам…

— В этом нет необходимости. Я знаю.

— Что вы знаете?

Судья Айртон аккуратно пристроил сигару на край шахматного столика. Переложив очки в правую руку, он продолжал неторопливо помахивать ими, хотя, внимательно присмотревшись, можно было заметить, что рука у него чуть заметно подрагивала.

— Антонио Морелли, — начал он. — Родился на Сицилии. Натурализовался в Англии — я забыл когда. Пять лет назад на сессии суда в Кингстоне этот Антонио Морелли предстал перед моим другом судьей Уиттом.

Наступило молчание.

— Понятия не имею, — медленно произнес Морелл, — откуда вы вытащили это старое дерьмо. Но если уж вы в курсе того дела, то, да будет вам известно, это мне стоит жаловаться. Я был оскорбленной стороной. Я был жертвой.

— Да. Без сомнения. Давайте посмотрим, удастся ли мне припомнить все факты. — Судья Айртон облизал губы. — Дело заинтересовало меня, ибо в нем просматривалась любопытная параллель с делом Мадлен Смит и Пьера Анелье. Хотя вы, мистер Морелл, выкрутились куда успешнее, чем Анелье. Тот Антонио Морелли втайне обручился с девушкой из богатого и влиятельного семейства. Звали ее Синтия Ли. Шли разговоры о браке. Она написала ему ряд писем, содержание которых некоторые юристы были склонны оценивать как скандальное. Затем страсть девушки стала остывать. Заметив это, Морелли дал ей понять, что, если она нарушит данное слово, он, как честный человек, покажет эти письма ее отцу. Девушка потеряла голову и попыталась выстрелить в Морелли. Ее обвинили в попытке убийства, но суд закончился ее оправданием.

— Это ложь! — Приподнявшись с кресла, Морелл выдохнул эти слова в лицо судье.

— Ложь? — повторил судья Айртон, водружая очки на переносицу. — Тот факт, что девушка была оправдана, — это ложь?

— Вы знаете, что я имею в виду!

— Боюсь, что нет.

— Я не хотел иметь дела с этой женщиной. Она преследовала меня. Я ничего не мог сделать. Затем, когда эта маленькая идиотка попыталась пристрелить меня, ибо я не испытывал к ней никаких чувств, ее семья решила раздуть эту историю, чтобы вызвать сочувствие к девице. Вот как это выглядело. Я никогда ей не угрожал и ничего не делал, у меня и в мыслях этого не было. — Помолчав, он многозначительно добавил: — Кстати, Конни полностью в курсе дела.

— Не сомневаюсь. Отрицаете ли вы истинность доказательств, представленных на процессе?

— Да, отрицаю. Ибо это были косвенные свидетельства. Это… да какое вам до них дело? Почему вы так на меня смотрите?

— Ничего особенного. Прошу вас, продолжайте. Я уже слышал эту историю, но продолжайте.

Медленно и тяжело дыша, Морелл снова опустился в кресло и провел рукой по волосам. Жевательная резинка, которую он для надежности засунул за щеку, снова пошла в ход. Его квадратные, чисто выбритые челюсти двигались с размеренностью часового механизма, и время от времени резинка у него во рту щелкала.

— Вы считаете, что получили обо мне исчерпывающее впечатление? — осведомился он.

— Да.

— А что, если вы ошибаетесь?

— Я готов рискнуть. Мистер Морелл, наш разговор и так затянулся; но коль скоро он состоялся, я вряд ли должен говорить вам, что никогда в жизни не испытывал столь отвратительного ощущения. У меня к вам только один вопрос. Сколько?

— Что?

— Какую сумму, — терпеливо разъяснил ему судья, — вы хотите получить, чтобы исчезнуть и оставить мою дочь в покое?

В гостиной сгустился сумрак и заметно похолодало. По лицу мистера Морелла, обнажившего крепкие белые зубы, скользнула странная улыбка. Он набрал в грудь воздуха. Похоже, он с облегчением покончил с трудной ролью, как человек, который избавляется от неудобной одежды. Расслабившись, он откинулся на спинку кресла.

— Как ни крути, — улыбнулся он, — а дело есть дело. Не так ли?

Судья Айртон опустил веки:

— Да.

— Но я просто обожаю Конни. Так что я должен услышать хорошее предложение. Очень хорошее предложение. — Он щелкнул резинкой. — Сколько вы готовы выложить?

— Нет, — бесстрастно возразил судья. — Излагайте ваши условия. И не просите, чтобы я оценивал вашу стоимость. Сомневаюсь, чтобы вы удовлетворились двумя шиллингами или полукроной.

— А вот тут-то вы и ошибаетесь! — охотно подхватил тему собеседник. — К счастью, вопрос о моей стоимости не стоит. Речь идет о ценности Конни. Вы же знаете, она прелестная девушка, и стыдно, если вы, ее отец, не оцените достоинства Конни и попытаетесь спустить ее по дешевке. Именно так. Словом, вы должны быть готовы выплатить за нее подобающую сумму плюс некоторую законную компенсацию за мое разбитое сердце. Ну, скажем… — Он задумался, барабаня пальцами по ручке кресла, и посмотрел на судью. — Ну, скажем, пять тысяч фунтов.

— Не будьте идиотом.

— Неужели в ваших глазах она не стоит этой суммы?

— Для меня этого вопроса не существует. Вопрос заключается в том, сколько я могу выложить.

— Неужто? — осведомился Морелл, искоса глядя на судью. Он снова нагло ухмыльнулся. — Что ж, мое слово вы слышали. Если вы хотите продолжить дискуссию, боюсь, вы должны выдвинуть свои предложения.

— Тысяча фунтов.

Морелл рассмеялся ему в лицо:

— Теперь вы не будьте идиотом, мой дорогой сэр. Личный доход Конни составляет пятьсот фунтов в год.

— Две тысячи.

— Нет. Не устраивает. Но если вы назовете сумму в три тысячи, и наличными, я, пожалуй, могу подумать. Не говорю, что соглашусь, но в принципе мог бы.

— Три тысячи фунтов. Это мое последнее слово.

Наступило молчание.

— Что ж. — Морелл пожал плечами. — Хорошо. Весьма прискорбно, что вы столь низко оцениваете свою дочь, но я хорошо знаю, как вести дела с клиентами.

Судья Айртон сделал легкое, незаметное движение.

— Итак, согласен на три тысячи, — подвел итог Морелл, энергично разжевывая резинку. — Когда я могу получить деньги?

— Вас ждут еще кое-какие условия.

— Условия?

— Я хочу получить полную гарантию, что вы впредь не будете беспокоить мою дочь.

Морелл проявил странное для настоящего бизнесмена равнодушие к этому условию.

— Как вам угодно, — согласился он. — Деньги на бочку — это все, что мне надо. Наличными. Итак, когда?

— Я не держу таких сумм на текущем счете. Чтобы собрать деньги, мне потребуется не менее суток. И еще одна мелочь. В данный момент Констанс на пляже. Что, если я позову ее и расскажу о нашей сделке?

— Она вам не поверит, — быстро ответил Морелл, — и вы это знаете. Откровенно говоря, она предполагала, что вы попытаетесь отколоть какой-нибудь номер. И после заявления такого рода вы в ее глазах будете конченым человеком. Так что даже не пытайтесь, мой дорогой сэр, или же я спутаю вам все карты и завтра же женюсь на ней. Вы можете сообщить ей о моем… э-э-э… отступничестве лишь после того, как я увижу цвет ваших купюр. И не раньше.

— Что меня вполне устраивает, — каким-то странным голосом сказал судья.

— Как состоится передача?

Судья задумался.

— Насколько я понимаю, вы с компанией остановились в загородном доме в Таунтоне?

— Да.

— Можете ли вы прибыть сюда завтра вечером, около восьми часов?

— С удовольствием.

— У вас есть машина?

— Увы, нет.

— Не важно. Каждый час между Таунтоном и Таунишем ходит автобус. Если выедете в семь часов, то к восьми будете на Маркет-сквер в Таунише. Последние полмили вам придется пройти пешком. Это несложно. Выйдете из Тауниша и следуйте по дороге вдоль моря, пока не окажетесь здесь.

— Я знаю. Мы с Конни сегодня по ней гуляли.

— Ранее назначенного времени не появляйтесь, ибо, скорее всего, я еще не приеду из Лондона. И… вам придется что-то придумать, дабы объяснить Констанс, почему вы покидаете ваше загородное обиталище.

— С этим я справлюсь. Не опасайтесь. Что ж…

Встав, он одернул пиджак. В гостиной стоял густой сумрак, и сомнительно, что ее обитатели замечали выражение лиц друг друга. Похоже, оба они внимательно прислушивались к легкому гулу подступающего прилива.

Из жилетного кармана Морелл извлек какой-то небольшой предмет и подкинул его на ладони. Было слишком темно, дабы судья мог увидеть, что тот собой представляет: малокалиберная револьверная пуля, которую Морелл таскал с собой как талисман. Он любовно крутил ее в пальцах, словно эта безделушка приносила ему удачу.

— Далее — ваш ход, — не без ехидства заметил он, — и желаю вам удачи. Но… там внизу Конни. Предполагается, что она явится выслушать ваше решение. Что вы собираетесь ей сказать?

— Я скажу ей, что одобрил ваш брак.

— Да? — Морелл оцепенел. — Почему?

— Вы не оставили мне иного выхода. Если я запрещу, она потребует привести причины. И если я объясню ей…

— Да, это верно, — согласился Морелл. — А так ее лицо засияет — могу себе представить — и двадцать четыре часа она будет совершенно счастлива. Затем ампутация. Но с улыбкой. Вам не кажется, что это несколько жестоко?

— И это вы говорите о жестокости?

— Во всяком случае, — с невозмутимым спокойствием сказал его собеседник, — мне будет тепло на сердце, когда я услышу ваше благословение и увижу, как вы обмениваетесь со мной рукопожатиями. Я вынужден настоятельно потребовать обязательного наличия рукопожатия. И пообещайте, что не поскупитесь на свадьбу. Конечно, грустно, что придется подвергать Конни таким испытаниям, но успокойтесь. Так я могу позвать ее?

— Можете.

— Быть по сему. — Морелл опустил пулю в жилетный карман и надел щегольскую шляпу. В светло-сером костюме, слишком зауженном в талии, он стоял на фоне окна, из которого лился сумеречный вечерний свет. — И когда вы в следующий раз увидите меня, предлагаю обращаться ко мне со словами «мой дорогой мальчик».

— Минуту, — сказал судья, продолжая сидеть в кресле. — Предположим, что в силу каких-то непредвиденных обстоятельств я не смогу собрать этой суммы?

— В таком случае, — ответил Морелл, — сложится весьма печальная для вас ситуация. Будьте здоровы.

Он в последний раз щелкнул резинкой и вышел.

Судья Айртон продолжал сидеть, погрузившись в размышления. Протянув руку, он допил стакан с виски. Его сигара, забытая на краю столика, упала на пол. Судья не без труда поднялся и неторопливо подошел к столу у стены. Отодвинув телефонный аппарат, он открыл верхний ящик и вынул оттуда сложенное письмо.

Было слишком темно для чтения, но он и так помнил каждую строчку в нем. Оно поступило от управляющего отделением его банка. Составленное в изысканно-вежливых выражениях и полное уважения, оно тем не менее сообщало, что банк впредь не может себе позволить оплачивать суммы перерасхода по счету, которые мистер судья Айртон постоянно себе позволяет. Что же касается выплаты закладных по дому на Саут-Одли-стрит и в графстве Фрей в Беркшире…

Он разложил письмо на столе. Но затем, передумав, сунул обратно в ящик и закрыл его.

Со стороны моря доносились неясные ночные звуки. Где-то далеко был слышен гул автомобильного двигателя. Любой, кто сейчас увидел бы судью Айртона (но никто не видел его), испытал бы потрясение. Он обмяк, и его крепкая фигура сейчас походила на мешок с бельем. Он рухнул на вращающийся стул и поставил локти на стол. Сняв очки, судья прижал пальцы к глазам. И затем вскинул сжатые кулаки, словно издав безмолвный крик, который был не в силах подавить.

Затем шаги, бормотание голосов, несколько напряженный смех Констанс дали ему понять, что пара возвращается.

Он с подчеркнутым тщанием снова надел очки и повернулся вместе со стулом.


Стоял вечер пятницы, 27 апреля. Этим вечером мистер Энтони Морелл добрался до Тауниша не на автобусе, а восьмичасовым поездом из Лондона. От Маркет-сквер он двинулся по прибрежной дороге. Другой свидетель дал показания, что он оказался у бунгало судьи в двадцать пять минут девятого. В половине девятого (зафиксировано по телефонному звонку) кто-то выстрелил. Мистер Морелл скончался, получив пулю в голову и до последней минуты, пока не стало слишком поздно, убийца так и не узнал, что лежало в кармане его жертвы.

Глава 5

Девушка на телефонной станции читала «Подлинные сексуальные истории».

Порой Флоренс посещали сомнения, в самом ли деле эти истории подлинные. Но конечно же журналы не рискнут печатать вранье, да и, кроме того, истории производили очень правдивое впечатление. С завистливым вздохом Флоренс подумала, что героини рассказов, как бы им ни доставалось, всегда одерживали верх. Но никто пока не пытался обесчестить ее столь заманчивым образом. А эта жизнь белых рабынь пусть даже, нечего и сомневаться, просто ужасна, но все же…

На панели вспыхнула красная лампочка, и раздалось жужжание зуммера.

Флоренс еще раз вздохнула и подключилась. Она надеялась, что ее не ждет очередной звонок типа того, что состоялся несколько минут назад: какая-то женщина позвонила из таксофона и хотела заказать разговор без оплаты. Флоренс вообще не любила женщин. Но девушки из этих историй — уж они-то знали доподлинную жизнь, хотя потом и раскаивались в содеянном. Они посещали шикарные казино. Они встречались с гангстерами и имели дело с убийцами…

— Номер, будьте любезны? — сказала Флоренс.

Ответа не последовало.

Громкое тиканье часов в маленьком помещении операторской сообщило, что уже половина девятого. Эти звуки успокаивали Флоренс. Часы продолжали тикать в течение того долгого периода молчания, пока линия оставалась открытой, а девушка снова погрузилась в мечтания.

— Номер, будьте любезны? — повторила она, очнувшись.

И тут все это и произошло.

Очень тихий, но торопливый мужской голос прошептал: «Дюны». Коттедж Айртона. Помогите!» А затем за этими сбивчивыми словами последовал выстрел.

В данный момент Флоренс не поняла, что это был выстрел. Она ощутила лишь, что в наушниках раздался резкий треск, и она испытала такую боль в ушах, словно в мозг ей вонзились стальные иглы. И, отшатнувшись от панели, успела услышать стон, шарканье ног и дребезжащий удар.

Наступило молчание, нарушаемое только тиканьем.

Хотя Флоренс испытала острый приступ паники, головы она не потеряла. Через мгновение она оказалась у стола и посмотрела на часы, что помогло ей прийти в себя. Она кивнула. Пальцы привычно подключили другой номер.

— Полицейский участок Тауниша, — ответил молодой, но полный серьезности голос. — У телефона констебль Уимс.

— Альберт…

Голос изменился.

— Я же тебе говорил, — раздался торопливый шепот, — никогда не звони сюда, когда…

— Но, Альберт, тут совсем другое! Просто ужасно! — Флоренс сообщила ему, что ей довелось услышать. — И я подумала, что мне лучше…

— Очень хорошо, мисс. Благодарю вас. Мы займемся этим.

На другом конце линии констебль Уимс повесил трубку.

Его одолевали сомнения, смешанные со страхом. Он повторил сообщение сержанту, который почесал могучий подбородок и задумался.

— Значит, судья! — сказал он. — Скорее всего, там ничего особенного. Но если кто-то пытался пришить старика… проклятие, это же на нас свалится! Садись-ка на свой велосипед, Берт, и гони туда что есть мочи! Поторопись!

Констебль Уимс оседлал свою машину. От полицейского участка Тауниша до коттеджа судьи было примерно три четверти мили. Уимс покрыл бы их за четыре минуты, если бы не помеха, встретившаяся ему по дороге.

Уже основательно стемнело. Несколько ранее, вечером, пролился дождь, и, хотя потом несколько развиднелось, теплая весенняя ночь была безлунной и сырой. В луче света от фонарика на руле велосипеда Уимса поблескивал темный асфальт прибрежного шоссе. Уличные фонари, стоявшие на расстоянии двести ярдов друг от друга, лишь подчеркивали темноту, которую разрезали редкие конусы света. Они покачивались от порывов ветра, словно деревья у береговой полосы; соленый запах моря щекотал ноздри, и в ушах Уимса стоял гул прибоя, бьющего в волноломы.

Он уже различал свет в окнах коттеджа судьи, стоявшего на некотором отдалении справа от дороги, когда в глаза ему брызнул свет фар машины, на которую он едва не налетел. Автомобиль был припаркован на чужой стороне дороги.

— Констебль! — позвал его мужской голос. — Эй, констебль!

Уимс инстинктивно притормозил, поставив для упора ногу на землю.

— Я хочу сообщить вам, — продолжал голос. — Там какой-то бродяга… пьяный… мы с доктором Феллоусом…

Наконец Уимс узнал этот голос. Он принадлежал мистеру Фреду Барлоу, чей коттедж располагался дальше по берегу по направлению к Хорсшу-Бей. Молодой Уимс испытывал к мистеру Барлоу безграничное почтительное уважение, сравнимое лишь с тем благоговением, которое он питал к судье.

— В данный момент не могу останавливаться, сэр, — выдохнул он, возбужденно переводя дыхание. Он может повысить свою репутацию в глазах мистера Барлоу, поделившись с ним информацией, ибо мистер Барлоу вполне заслуживает доверия. — В доме мистера Айртона произошла какая-то неприятность.

Из темноты донесся встревоженный голос:

— Неприятность?

— Стрельба, — сказал Уимс. — По мнению телефонного оператора. В кого-то стреляли.

Когда Уимс, взявшись за руль, нажал на педали, он увидел, что мистер Барлоу обошел машину, оказавшись в конусе света от уличного фонаря. Лишь потом он припомнил выражение худого лица мистера Барлоу, освещенного с одной стороны: полуоткрытый рот и прищуренные глаза. Он был без шляпы и одет в спортивную куртку и грязные фланелевые брюки.

— Гони! — мрачно сказал Барлоу. — Гони изо всех сил! Я сразу же за тобой.

С силой нажав на педали, Уимс увидел, что спутник держится рядом с ним, длинными шагами без усилий покрывая расстояние. Уимса смутило, что кто-то может бежать с такой скоростью, обходя представителя закона. Он снова с силой нажал на педали, чтобы оторваться, но фигура продолжала держаться рядом. Уимс уже задыхался, когда соскочил с велосипеда у ворот судьи Айртона, где у него и произошла другая встреча.

Констанс Айртон, чей светлый силуэт смутно просматривался в темноте, стояла сразу же у ворот. Она покачивалась, обхватив руками стойку деревянного штакетника; порывы ветра путали ей волосы и играли подолом юбки. При свете велосипедного фонарика Уимс увидел, что она плачет.

Барлоу просто стоял рядом, глядя на нее; первым подал голос констебль.

— Мисс, — сказал он, — что случилось?

— Не знаю, — ответила Констанс. — Я не знаю! Вам лучше зайти туда. Нет, не ходите!

Она протестующе выкинула руку, но это не помогло, потому что Уимс уже открыл калитку. Гостиная в бунгало оказалась залита светом; на всех трех французских окнах не имелось портьер, а одно было полуоткрыто. Взгляду констебля открылись травянистые участки и сырая земля под окнами. Уимс, сопровождаемый Барлоу, подошел к открытому окну.

Полицейский констебль Альберт Уимс был честным добросовестным трудягой; он обладал спокойным воображением, которое, случалось, порой подводило его. По пути он пытался представить, что же там могло случиться. В основном возникали образы убийцы, покушавшегося на жизнь судьи, а он, Уимс, успевал прибыть как раз вовремя, чтобы в схватке героически скрутить преступника и получить рукопожатие жертвы, которая, по крайней мере, в соответствующих выражениях успеет высказать ему свою благодарность.

Но зрелище, представшее его глазам, не имело с этой картиной ничего общего.

Мертвец — бездыханный, как колода, — лежал лицом вниз на полу у стола, стоящего в дальнем конце комнаты. И это был не судья Айртон. Труп принадлежал черноволосому мужчине в сером костюме. Он получил пулю в затылок, как раз за правым ухом.

Сильный желтый свет настольной лампы позволял рассмотреть четкие очертания пулевого отверстия под линией волос, вокруг которого запеклась кровь. Скрюченные пальцы мертвеца, как когти, вцепились в ковер, кожа на тыльной стороне кистей собралась морщинами. Стул, стоявший рядом со столом, валялся на полу. Телефон был сброшен со стола: он лежал рядом с жертвой, и сорванная с рычагов трубка гневно гудела у уха мертвеца.

Но не это зрелище заставило констебля Уимса оцепенеть от ужаса, не веря своим глазам. Это был вид судьи Айртона, сидящего на стуле в пяти футах от трупа с револьвером в руках.

Судья Айртон дышал медленно и тяжело. У него было мертвенно-бледное лицо, хотя маленькие глазки, обращенные, казалось, куда-то внутрь себя, выглядели совершенно спокойно. Маленький револьвер, выполненный из хромированной стали, с черной ребристой рукояткой поблескивал в свете настольной лампы и центральной люстры. Словно поняв наконец, что он держит оружие, судья Айртон протянул руку, и револьвер, негромко звякнув, упал на пол рядом с шахматным столиком.

Констебль Уимс слышал этот звук так же, как до него из-за окна доносились гул и грохот волн прибоя. Но все эти звуки были совершенно бессмысленны. И те и другие раздавались в пустоте. Его первые слова — скомканные и инстинктивные — потом долго вспоминались остальными участниками этой сцены.

— Сэр, что вы делаете и что вы сделали?

Судья набрал полную грудь воздуха, остановил взгляд своих маленьких глаз на Уимсе и откашлялся.

— Самый неуместный вопрос, — сказал он.

Уимс испытал прилив облегчения.

— Я знаю! — сказал он, отмечая цвет и очертания лица убитого и его изысканного костюма. Сделав над собой усилие, он решился: — Преступный мир. Гангстеры. Ну, вы понимаете, что я имею в виду! Он пытался убить вас. А вы… ну, естествен но, сэр!..

Судья задумался.

— Вывод, — сказал он, — столь же необоснованный, сколь и неуместный. Мистер Морелл был женихом моей дочери.

— Это вы убили его, сэр?

— Нет.

Это односложное слово было произнесено с тщанием, после которого стало ясно, что допросу пришел конец. Ситуация привела Уимса в крайнюю растерянность, ибо он понятия не имел, что теперь делать. Будь это кто другой, а не судья Айртон, Уимс задержал бы его и доставил в участок. Но доставить судью Айртона в полицейский участок — это было тем же самым, что покуситься на устои закона. Так нельзя поступать по отношению к высокому судье, тем более что и сейчас от его взгляда холодеет кровь. Уимса прошибло испариной. Он молил Бога, чтобы тут оказался инспектор и снял с него груз ответственности.

Вынимая блокнот, Уимс замешкался и уронил его на пол. Он рассказал судье о прерванном телефонном звонке, на что тот ответил удивленным взглядом.

— Не хотите ли сделать заявление, сэр? Например, рассказать, что тут произошло.

— Нет.

— Вы хотите сказать, что не можете?

— В данный момент. Не сейчас.

— Не хотите ли рассказать инспектору Грэхему, сэр, — с надеждой сказал Уимс, — если я попрошу вас проехать со мной в участок и повидаться с ним?

— Вот телефон, — скупым жестом, не меняя положения рук, сплетенных на животе, указал судья. — Будьте любезны позвонить инспектору Грэхему и осведомиться, не может ли он приехать сюда.

— Но я не могу притрагиваться к этому телефону, сэр. Это же…

— На кухне есть отвод. Используйте его.

— Но, сэр!..

— Воспользуйтесь им.

Уимс чувствовал себя так, словно кто-то подтолкнул его в спину. Судья Айртон сидел не шевелясь. Руки его были сложены на животике. Тем не менее, он вел себя как хозяин положения, словно это кого-то другого нашли с пистолетом в руке над трупом, а судья Айртон бесстрастно взирает на эту сцену из судейского кресла. Уимс предпочел не спорить и отправился на кухню.

Фредерик Барлоу проник в гостиную через французское окно; сжатыми кулаками он упирался в бедра. Если судья и удивился при его появлении, то не подал и виду; он просто смотрел, как Барлоу закрыл дверь за Уимсом.

В уголках глаз Барлоу собрались небольшие четкие морщинки. Он сжал челюсти, с агрессивным видом в упор глядя на судью. Вцепившись в отвороты своей спортивной куртки, он стоял с таким видом, словно готовился к схватке.

— Таким образом вы еще можете отделаться от Уимса, — столь же бесстрастно, как и судья, сказал Барлоу. — Но я думаю, с инспектором Грэхемом это не получится. Равно как и с главным констеблем.

— Может, и нет.

Барлоу ткнул пальцем в труп Морелла, который производил омерзительное впечатление:

— Ваша работа?

— Нет.

— Положение у вас достаточно плохое. Вы это понимаете?

— Неужто? Посмотрим.

Это было сказано с откровенным тщеславием, тем более странным, что оно исходило от Хораса Айртона. Барлоу буквально ошеломила эта спокойная надменность; она расстроила его, ибо он понимал уровень угрожающей опасности.

— Что вообще произошло? По крайней мере, мне-то вы можете рассказать.

— Понятия не имею.

— Ох, да бросьте!

— Будьте любезны, — сказал судья, прикрывая глаза ладонью, — выбирать выражения, когда говорите со мной. Повторяю, я не знаю, что тут произошло. Я даже не знал, что этот парень находится в доме.

Он говорил без всяких эмоций, но взгляд его маленьких живых глаз то и дело обращался к закрытой двери, а ладонями он спокойно и неторопливо поглаживал подлокотники кресла; жест этот дал понять Барлоу, что судья напряженно размышляет.

— Сегодня вечером я ждал мистера Морелла, — сказал он, — для делового разговора.

— Да?

— Но я был не в курсе дела, что он явился. Сегодня суббота, и вечером миссис Дрю покинула дом. Я был на кухне, готовя себе обед. — Он брезгливо поджал губы. — Было ровно половина девятого. Я только что открыл банку аспарагусов — да, это смешно, хотя вы не улыбаетесь, — когда услышал выстрел и какой-то звук, предположительно от упавшего телефона. Я вошел в гостиную и увидел мистера Морелла в том виде, в каком вы его видите. Вот и все.

— Все? — откликнулся Барлоу, всем своим видом изображая бесконечное терпение. — Все?!

— Да. Все.

— Но револьвер. Что вы о нем скажете?

— Он лежал на полу рядом с ним. Я поднял его. Признаю, что допустил ошибку.

— Слава богу, хоть это вы признаете. Подняв револьвер, вы сели в кресло, где, держа его в руках, провели не менее пяти минут?

— Да. Я всего лишь человек. Я был изумлен иронией судьбы…

Барлоу был готов предположить, что старик сошел с ума. С точки зрения логики так оно и выглядело. Тем не менее, инстинкт подсказывал ему, что судья Айртон никогда еще не был спокойнее и сдержаннее, чем в данный момент. Это чувствовалось и в выражении глаз, и в посадке головы. Но в то же время убийство в порыве эмоций оказывает странное воздействие на состояние душевного равновесия.

— Вы же понимаете, что это убийство, — напомнил Барлоу.

— Вне всяких сомнений.

— Ну же! Так кто его совершил?

— Можно предположить, — уточнил судья, — тот, кто изъявил намерение зайти в открытый дом, воспользовавшись парадной дверью или открытым окном, после чего пустить мистеру Мореллу пулю в голову.

Барлоу стиснул кулаки:

— Вы, конечно, позволите мне действовать от вашего имени?

— В самом деле? Почему вы собираетесь действовать от моего имени?

— Потому что, похоже, вы не понимаете всей серьезности положения!

— Вы недооцениваете мой интеллект, — сказал судья, скрещивая толстенькие ножки. — Минутку. Разрешите мне напомнить вам, что, прежде чем занять судейское кресло, я занимался уголовными расследованиями, будучи ближайшим помощником моего покойного друга Маршалла Холла. И если наши детективы знают различных трюков больше, чем я, то я им даю право повесить меня. — Он сдержанно улыбнулся. — Вы, я вижу, не верите ни одному моему слову, не так ли?

— Я этого не сказал. Но сами вы поверили бы всему сказанному, сиди вы в судейском кресле?

— Да, — спокойно сказал судья. — Я отношу к своим достоинствам тот факт, что довольно редко ошибаюсь в оценке человека или истины, когда сталкиваюсь с ней.

— Тем не менее…

— Встает вопрос о мотиве. Любое законодательство, как вы должны знать, включает в себя исследование мотивов. Имеются ли какие-то причины считать, что я хотел убить этого не очень приятного, но безобидного молодого человека?

В этот момент в гостиной появилась Констанс Айртон.

Похоже, судья неподдельно удивился. Он приложил руку колбу, но не смог скрыть выражения крайнего огорчения. «Он любит ее так же сильно, — подумал Барлоу, — как и я, но проявление этого человеческого чувства столь же странно, как и его высокомерие».

— Я и не знала, что ты так заботишься обо мне… — вырвалось у Констанс, и она была готова снова разразиться слезами.

— Что ты здесь делаешь? — спросил судья.

Констанс пропустила его слова мимо ушей.

— Он был всего лишь гнусным… — Девушка была не в силах закончить фразу. Повернувшись к Барлоу, она продолжала держать палец направленным на труп Морелла. — Он заставил папу пообещать ему три тысячи фунтов, если он меня бросит. Конечно, я подслушивала. Вчера. Когда вы говорили обо мне. Естественно! А кто бы воздержался? Я подкралась и слушала; сначала я была так потрясена, что не верила своим ушам, а потом просто не знала, что делать. Когда я слушала эти слова, мне казалось, что у меня вырвали сердце.

Она переплела пальцы.

— Я не могла себе представить… сначала. Так что я продолжала улыбаться и притворяться. Вплоть до своей смерти Тони не догадывался, что я все знала. Я смеялась и веселилась вместе с ним. И вернулась с ним в Таунтон. Все время я думала: «Когда я наберусь смелости сказать, что он гнусный…» — Она замолчала. — Наконец я поняла, что надо делать. Я решила подождать, пока он сегодня вечером не встретится с папой. А когда он возьмет в руки свои драгоценные деньги, я войду и скажу: «Не плати ему ни пенса — я все знаю об этой свинье».

Констанс облизала пересохшие губы.

— О, это было бы потрясающе! — сказала она высоким, полным торжества голосом. — Но сегодня я не смогла следовать за ним, потому что он уехал в Лондон. Он объяснил мне, что едет поговорить со своим юристом относительно нашей свадьбы. Понимаешь, он все время улыбался и на прощание поцеловал меня, хотя не мог дождаться, когда избавится от меня. А потом… снова ничего не получилось. Я наняла машину, чтобы вечером успеть сюда, но она поломалась. Поэтому я и опоздала. Я допустила ошибку. Появись я тут пораньше или вмешайся вчера, все это можно было бы предотвратить. Я рада, что он мертв. Он разбил мое сердце. Может, глупо так говорить, но он это сделал! Так что я в самом деле рада его смерти. Но ты не должен был этого делать, ты не должен был!

На лице судьи Айртона не дрогнул ни один мускул.

— Констанс, — тихо сказал он холодным голосом, — ты хочешь увидеть своего отца в петле?

Настала мертвая тишина, давящее воздействие которой подчеркивал испуганный взгляд девушки. Она сделала жест, словно хотела закрыть рот ладонью, а затем застыла, прислушиваясь. Все они молча слушали. Но до их слуха доносился лишь шум прибоя, когда звякнула дверная ручка, дверь в холл открылась, и на пороге бесшумно возник констебль Уимс.

Глава 6

Если Уимс что-то и слышал, он не подал виду. Его юная свежая физиономия лучилась сознанием выполненного долга и лежащей на нем ответственности.

— Инспектор уже в пути, — с облегчением сообщил он.

— Ясно, — пробормотал судья.

— Нам придется доставить из Эксетера дактилоскописта и фотографа, — сказал Уимс. — Так что пока тут нельзя ничего трогать. Но я пока осмотрюсь и сделаю наброски. И… — Его взгляд остановился на Констанс. Он нахмурился. — Прошу прощения, мисс. Я вас тут видел?

— Это моя дочь Констанс.

— Вот как? Та молодая леди, что обручилась с… — Уимс окончательно растерялся, глянув на мертвеца. — Не хотите ли вы что-нибудь сказать мне, мисс?

— Нет, — отрезал судья.

— Сэр, я вынужден исполнять свои обязанности!

— Что означает, — вежливо вмешался Барлоу, — как сказал инспектор Грэхем, предварительный осмотр места происшествия. Особенно тела этого человека. Знаете, констебль, я думаю, вы можете найти нечто, что мы, возможно, пропустили.

Эти слова далеко не удовлетворили Уимса, но тем не менее он оценил их и с важным видом кивнул. Он отошел в другой конец комнаты и стал внимательно рассматривать ее, время от времени перемещаясь с места на место, чтобы обеспечить себе лучший обзор. Что дало Фреду Барлоу возможность сопутствовать ему.

Очертания раны в голове Морелла были четкими и чистыми, без следов порохового ожога. Револьвер, ныне лежащий на шахматном столике, марки «Ив-Грант» 32-го калибра, похоже, был вполне в состоянии нанести такую рану. Присмотревшись, Барлоу заметил, что шляпа Морелла, жемчужно-серого цвета с кокетливым перышком, закатилась под стол. Рядом с ней валялся скомканный носовой платок с вышитыми на уголке инициалами «Э. М.». Микрофон телефонной трубки треснул и раскололся при падении.

— Не трогайте его, сэр! — настоятельно предупредил Уимс.

— Подошвы, — указал Барлоу, — сырые и грязные. Есть основания предположить, если вы не против, что, должно быть, он предпочел пройти по влажной лужайке и воспользоваться окном, а не кирпичной дорожкой, что ведет к входной двери.

Преисполнившись серьезности, Уимс даже порозовел.

— Мы не знаем, как он попал в дом, сэр, разве что мистер… разве что его светлость расскажет нам. Напоминаю вам, что пока к нему нельзя прикасаться. Боже милостивый!

Его реакция была вполне оправданной.

В своих суетливых стараниях не касаться тела Морелла Уимс тем не менее задел ногой труп. Поскольку Уимс оказался настолько высок, что едва не касался шлемом головы лося, который со стены над столом с подозрением глядел на происходящее, то и нога у него была соответственно не из маленьких. Серый костюм Морелла уже изрядно помялся и собрался в складки на плечах. Когда нога констебля коснулась его, из бокового кармана легко выскользнул предмет, напоминающий пачку бумаги, и рассыпался по полу тремя тонкими белыми пакетами.

Каждый из них содержал десять банкнотов по сто фунтов стерлингов. Каждый был обернут бумажной ленточкой с логотипом Сити-банка.

— Три тысячи фунтов! — сказал Уимс, поднимая пакет и тут же торопливо кидая его на пол. — Три тысячи фунтов!

Он увидел, что Констанс, блеснув глазами, уставилась на отца; что судья Айртон извлек из кармана очки и неторопливо покачивает ими, держа за дужки; что Фредерик Барлоу смотрит куда угодно, но только не на деньги. Но у него не было времени задавать вопросы, потому что у входной двери раздался резкий стук молотка.

Для всей остальной троицы — каждый из которой с трудом переводил дыхание — этот стук прозвучал предвестием беды. Но для Уимса это был всего лишь инспектор Грэхем, которого он поторопился встретить.

Инспектор Грэхем — крупный краснолицый человек, который тщательно скрывал свое природное добродушие. Его живые голубые глаза контрастировали с розовыми щеками и подозрительно белыми зубами, когда он смеялся. Но в данный момент ему было не до смеха; добродушие уступило место сдержанной вежливости.

— Добрый вечер, сэр, — обратился он к судье. — Добрый вечер, мисс, — удивленно вскинул он брови. — Добрый вечер, мистер Барлоу. Уимс, вам лучше подождать в коридоре.

— Да, сэр.

Грэхем, закусив нижнюю губу, подождал, пока Уимс выйдет. Пока он осматривал комнату, лицо его покрывалось багровым румянцем; позже стало известно, что он служит показателем его настроения. Он обратился непосредственно к судье, но вместе с почтением в его голосе звучали предостерегающие нотки.

— Итак, сэр, Уимс сообщил мне по телефону, что именно он увидел, когда оказался на месте. Я не знаю, что тут произошло, но уверен, имеется какое-то объяснение. И посему… — тяжелым взглядом он в упор уставился на судью, — я вынужденпросить вас предоставить его мне.

— Охотно.

— Вот как! В таком случае, — сказал Грэхем, извлекая блокнот — кто этот джентльмен? Тот, кого застрелили.

— Его имя Энтони Морелл. Он обручен или, точнее, был обручен с моей дочерью.

Грэхем бросил на судью быстрый взгляд.

— Вот как, сэр? Поздр… то есть я хочу сказать… — Клюквенный румянец стал еще гуще. — То есть очень печально! Я не слышал, что мисс Айртон собралась замуж.

— До вчерашнего дня и я был не в курсе дела.

Грэхем, похоже, растерялся.

— Ага. Ясно. Так что мистер Морелл делал тут сегодня вечером?

— Он собирался явиться для встречи со мной.

— Собирался явиться для встречи с вами? Что-то я не улавливаю…

— То есть сегодня вечером я не видел мистера Морелла вплоть до момента его гибели.

Медленно и бесшумно Констанс перебралась на диван. Она откинула цветастую подушку, украшенную изображением кленового листа и бисерной вышивкой «Канада навсегда», чтобы Барлоу мог сесть рядом с ней. Тот продолжал стоять на месте, и его зеленоватые глаза стали почти черными от напряжения. Но Констанс так дрожала всем телом, что наконец он жестко взял ее за плечо. Она была благодарна ему за эту заботу: с моря дул холодный ветер, а от руки Фредерика шло тепло.

Тем временем судья Айртон излагал свою версию.

— Я понимаю, сэр. Понимаю, — бормотал инспектор Грэхем тоном, который ясно говорил: «Я ровно ничего не понимаю». Он откашлялся. — Это все, что вы сочли нужным мне сообщить, сэр?

— Да.

В дальнейшем судья Айртон лишь уточнял сказанное.

— Понимаю. Значит, вы были на кухне, когда услышали выстрел?

— Да.

— И прямиком направились сюда?

— Да.

— Приблизительно сколько времени это у вас заняло?

— Десять секунд.

— И вы никого тут не застали, кроме мистера Морелла… то есть мертвого?

— Именно так.

— Где в то время лежал револьвер, сэр?

Судья Айртон надел очки, повернул голову и взглядом смерил расстояние.

— На полу рядом с телефоном, между телом и письменным столом.

— Что вы затем сделали?

— Я поднял револьвер и понюхал ствол, дабы убедиться, стреляли ли из него. Да, из него только что был произведен выстрел. Это вам для сведения.

— Но вот что я все время пытаюсь уяснить, сэр, — продолжал настаивать инспектор Грэхем, поводя плечами с таким видом, словно всем телом толкает в гору тяжелую машину. — Почему вы подняли револьвер? Кому как не вам лучше, чем кому бы то ни было, знать, что вы не должны были этого делать? Я вспоминаю, что как-то мне довелось быть на процессе, где вы яростно обрушились на свидетеля лишь за то, что он поднял нож, взяв его за кончик.

Судья Айртон сделал вид, что смутился.

— Верно, — сказал он. — Верно. — Судья прижал ко лбу кончики пальцев. — Я и забыл. Кажется, дело Маллаби?

— Да, сэр. Вы сказали…

— Минутку. Вспоминаю, что, кроме того, я указал жюри, если вы припоминаете, что данный поступок при всей своей глупости и недопустимости носит совершенно естественный характер. Точно так было и со мной. И я ничего не мог поделать.

Инспектор Грэхем переместился к шахматному столику и взял револьвер. Понюхал кисло пахнущее дуло. Откинул барабан и убедился, что, кроме одного выпущенного патрона, он полон.

— Вы когда-нибудь раньше видели это оружие, сэр?

— Насколько мне известно, нет.

Грэхем вопросительно посмотрел на Констанс и Барлоу. Оба покачали головой. Три пачки банкнотов по-прежнему лежали рядом с раскинувшимися полами пиджака Морелла. Деньги хранили свою тайну, которая в глазах инспектора Грэхема носила зловещий характер. Нетрудно было догадаться, какие мысли обуревали инспектора: ему явно не нравилось иностранное обличье мертвеца.

— Сэр, — продолжил Грэхем, в несчетный раз откашливаясь, — давайте вернемся к другой теме. С какой целью мистер Морелл приехал вечером для встречи с вами?

— Он хотел убедить меня, что является подходящим мужем для моей дочери.

— Не улавливаю вашу мысль.

— Настоящим именем мистера Морелла, — объяснил судья, — было Антонио Морелли. Пять лет тому назад он был фигурантом на процессе в Сюррее, в котором его обвиняли, что с помощью шантажа он пытался жениться на богатой наследнице, а она сделала попытку выстрелить в него.

Пусть даже инспектор Грэхем стал бы свидетелем, как кто-то, дернув ручку игрового автомата, сорвал джекпот, то и в этом случае у него не было бы столь изумленного выражения лица. Почти физически чувствовалось, как он, словно бы после щелчка, освободившего поток лежащих в кассе монет, пытается справиться с сумятицей мыслей и привести их в порядок.

Неужто старик спятил, подумал Барлоу. Он что, окончательно сошел с ума? Но через секунду, лишь чуть уступив судье Айртону в быстроте оценки, он понял смысл этих слов. Барлоу вспомнил один из афоризмов судьи, который тот внушал молодым юристам. Если вы хотите обрести репутацию честного человека, то на любой вопрос, пусть даже он и несет в себе опасность, всегда отвечайте с предельной искренностью — и тогда следователь сам с готовностью найдет ответ на очередной вопрос.

Куда клонит этот старый хитрец?

Но инспектор Грэхем не мог скрыть своего изумления.

— Вы признаете это, сэр?

— Что — признаю?

— Что… что… — Инспектор Грэхем, едва не потеряв дар речи, ткнул пальцем в банкноты. — Ну, что он требовал у вас денег? И вы их ему дали?

— Конечно же нет.

— Вы не давали ему денег?

— Не давал.

— В таком случае откуда он их взял?

— На этот вопрос я не могу ответить, инспектор. И прежде чем спрашивать, вы должны были это знать.

Снова зловеще грохнул молоток у дверей.

Грэхем вскинул руку, призывая всех к молчанию, хотя ни кто не испытывал желания заговорить. Все слышали скрип обуви констебля Уимса в коридоре, и как он открывал входную дверь. Затем донесся скрипучий голос человека средних лет:

— Я хотел бы увидеть мистера Энтони Морелла.

— Вот как, сэр? — сказал Уимс. — Ваше имя?

— Эплби. Я адвокат мистера Морелла. Он дал мне инструкцию сегодня вечером к восьми часам явиться по этому адресу. К сожалению, я не привык к вашим сельским дорогам и заблудился. — Внезапно голос прервался, и в нем прозвучали резкие нотки, словно говоривший освоился в сумраке прихожей. — Вы полицейский?

— Да, сэр, — сказал Уимс. — Прошу вот сюда.

Инспектор Грэхем уже стоял в дверях, куда Уимс пропустил невысокого человека с подчеркнуто изысканными манерами. Мистер Эплби снял котелок и прижал его локтем руки, в которой держал портфель. Он был облачен в плащ и носил перчатки. Остатки темных волос, разделенных широким пробором, аккуратно прикрывали череп. У него была жесткая линия губ, массивная челюсть, а за прикрытием очков скрывались увеличенные линзами черные блестящие глаза.

Грэхем отступил в сторону, чтобы юрист мог увидеть тело Морелла. Мистер Эплби, как рыба, приоткрыл рот, и все услышали, как у него перехватило дыхание. Секунд пять он был не в силах вымолвить ни слова.

— Да, — мрачно сказал он и кивнул. — Да, думаю, я нашел правильный адрес.

— Что вы имеете в виду, сэр?

— Я имею в виду, что это мой клиент. Вон там, на полу. А кто вы?

— Я местный инспектор полиции. Это коттедж мистера Айртона, судьи, а это сам судья Айртон. (Эплби отвесил ему короткий поклон, на который судья не ответил.) Я присутствую здесь для расследования обстоятельств смерти мистера Морелла, который был убит примерно полчаса назад.

— Убит! — сказал мистер Эплби. — Убит! — Он уставился на тело. — По крайней мере, я вижу, что его не ограбили.

— Вы говорите об этих деньгах?

— Естественно.

— Не знаете ли вы, кому они принадлежат, сэр?

Брови мистера Эплби вползли на изборожденный морщинами лоб; даже скромный запас волос на его скальпе, казалось, отодвинулся назад. Насколько ему позволяла профессиональная сдержанность, он изобразил крайнее удивление.

— Кому принадлежат? — переспросил он. — Конечно же мистеру Мореллу.

Констанс Айртон, которая сидела, откинувшись на спинку дивана, неожиданно пришла в голову одна из тех странных догадок, которые проникают в самую суть запутанной ситуации и несут с собой озарение истины. Она даже не предполагала. Она знала. У нее сжалось сердце и тело охватило жаром. Тем не менее, ей было так трудно говорить, что в первые секунды губы не слушались ее, и она не могла вы давить ни слова.

— Могу ли я кое-что спросить у вас? — Она произнесла эти слова так громко и так неожиданно, что все обернулись к ней. Девушка взяла себя в руки, хотя не могла справиться с хрипотцой в голосе. — Могу ли я кое-что спросить у вас? — повторила она.

— Как я предполагаю, вы мисс Айртон? — осведомился Эплби.

— Нет, вам не удастся заткнуть мне рот! — сказала Констанс, инстинктивно бросая полный эмоций взгляд на своего отца и затем переводя его на Эплби. — Прежде чем мы двинемся дальше, я хотела бы кое-что выяснить. Т-Тони всегда говорил мне, что у него куча денег. Какую сумму они составляли?

— Сумму?

— Сколько у него было денег?

Мистер Эплби с трудом мог скрыть свое потрясение.

— Так сколько у него было денег? — продолжала настаивать Констанс. — Господи, заставь его объясниться со мной!

— Времена меняются, — сказал Эплби. — Бизнес… э-э-э… не всегда остается таким, каким был. Но я могу сказать… правда, примерно, что речь может идти о шестидесяти тысячах фунтов.

— Шестьдесят… тысяч… фунтов? — выдохнул инспектор Грэхем.

Судья Айртон смертельно побледнел. Но заметил это только Фред Барлоу.

— Мистер Морелл, как вы, без сомнения, знаете, — со скрытым сарказмом, который он не считал нужным скрывать, методично продолжил повествование Эплби, — был владельцем и управляющим фирмы «Сладости Тони». Фирма производила ириски, жевательные резинки, разнообразные сладости. Мистер Морелл не стремился оповещать о своем отношении к этой фирме, ибо опасался, что друзья могут поднять его на смех.

Адвокат сжал челюсти.

— Откровенно говоря, я не видел оснований для такой чрезмерной щепетильности. Он, да упокой, Господи, его душу, унаследовал от своего отца-сицилийца редкостную сообразительность. Начал он буквально без пенса в кармане, а всего через четыре года владел нынешним предприятием. Конечно, у него была причина, по которой он приехал сюда. Он предполагал, что эти деньги, эти три тысячи фунтов, станут свадебным подарком для мисс Айртон.

— Свадебным подарком, — повторила Констанс.

Речь Эплби была суха и отрывиста. Новая странная нотка появилась в его голосе. Пусть он все так же избегал эмоций, но внимательный слушатель мог заметить серьезность его интонации.

— Сегодня он явился ко мне в Лондон со странной историей, смысла которой я до сих пор так и не понял. Но не важно! Он хотел, чтобы сегодня я оказался здесь и засвидетельствовал его финансовое положение. «Швырнуть деньги на стол», — как он выразился.

Инспектор Грэхем присвистнул:

— Значит, вот в чем дело? Доказать, что он не…

Эплби, пусть и пропустил его слова мимо ушей, сухо улыбнулся, но в улыбке этой чувствовалась жалость.

— Он также хотел, дабы я заверил судью Айртона, что он будет достойным мужем для мисс Айртон. Вряд ли это входило в мои обязанности. И вряд ли необходимо сейчас говорить об этом. Но я рассказываю об этом потому, что это имеет значение. У мистера Морелла были свои недостатки. Выражались они главным образом в плохом вкусе и… ну, в некоторой мстительности. По большому счету он был добросовестный, трудолюбивый человек и — могу ли я упомянуть об этом? — очень любил мисс Айртон. В соответствии со своими представлениями о скромной буржуазной семье, откуда он сам был родом, мистер Морелл мог бы стать очень хорошим семьянином. К сожалению…

Показав в сторону тела Морелла, Эплби хлопнул портфелем по ноге и поднял плечи.

— Простите, что расстроил вас, мисс Айртон, — добавил он.

На секунду Барлоу показалось, что сейчас Констанс потеряет сознание. Вцепившись в подушку, она с закрытыми глазами откинулась на спинку дивана. По горлу у нее ходил кадык. Но тем не менее, хотя Фред Барлоу всем сердцем рвался к ней, он перевел взгляд на судью Айртона.

Судья сидел совершенно неподвижно, хотя снял очки и помахивал ими. На гладком лбу выступили капельки пота. Барлоу не смотрел ему в глаза. Но вместе с сумятицей чувств, которые Барлоу испытывал по отношению к нему — восхищение, дружелюбие, боль, жалость, подавленная радость от смерти Морелла, — сквозь все это нагромождение эмоций червячком проскользнула беглая мысль, которая в конечном итоге подавила собой все остальные.

«Чертов идиот. Он убил не того человека».

Глава 7

В тот же вечер, около девяти часов, мисс Джейн Теннант въезжала на автостоянку рядом с отелем «Эспланада» в Таунише.

«Эспланада» привлекала к себе внимание; паутина прогулочных дорожек и зеленые холмы на заднем плане были залиты ослепительным светом. Знаменитый бассейн в подвальном помещении, заполненные гостями кафе, где можно было выпить чаю или коктейль, даже зимой предлагали все удобства пребывания в теплой морской воде, а длинным летом — возможность полакомиться эскимо во время купания, без риска подхватить воспаление легких. В будущем Джейн Теннант обязательно вспомнит этот бассейн.

В данный момент она спокойно вошла в отель и спросила у стойки портье, в каком номере остановился доктор Гидеон Фелл. Пик сезона прошел, и гостей оказалось немного, хотя прогулочные дорожки были заполнены. Ей сообщили, что, хотя доктор Фелл ни словом не обмолвился о возможном визите мисс Теннант, он очень рад видеть гостей в любое время; не может ли она подняться в его номер?

Она нашла доктора Фелла в богато обставленной комнате на втором этаже. На докторе Фелле был пурпурный халат, обширный, как палатка, дополненный шлепанцами. Он сидел за столом перед портативной пишущей машинкой, выстукивая свои заметки, а рядом с локтем стояла пинта пива.

— Вы не знаете меня, — сказала Джейн Теннант. — Но я знаю о вас все.

В свою очередь он увидел перед собой молодую женщину двадцати восьми или двадцати девяти лет, не красавицу, но весьма привлекательную особу. Кроме того, у нее были очень красивые глаза — серые, с черными точками зрачков. Темно-каштановые волосы уложены в высокую прическу, и стоило обратить внимание на ее большой рот. Женщина была в твидовом костюме сельского покроя, который явно не соответствовал ее прекрасной фигуре, коричневых чулках и туфлях на низком каблуке. Она тяжело дышала, словно по пути сюда бежала.

Опираясь на трость с гнутой ручкой, доктор Фелл поднялся, чтобы приветствовать ее, едва не уронив на пол пишущую машинку, свои записки и пиво. Он церемонно предложил ей стул, ибо оценил данные Джейн Теннант. В ней чувствовалась интеллигентность и тихое обаяние раскованности, которое не спешило заявить о себе.

— Очень рад, — просиял доктор, с трудом приходя в себя после работы над текстами своих заметок. — Очень рад. Э-э-э… не хотите ли пива?

Он был удивлен и обрадован, когда она охотно согласилась.

— Доктор Фелл, — просто и безыскусственно начала она, — случалось ли, что к вам приходила совершенно незнакомая женщина и признавалась в своих проблемах?

Доктор откинулся на спину кресла.

— Часто, — с предельной серьезностью признался он.

Джейн уткнулась взглядом в пол и стремительно выпалила:

— Я должна объяснить вам, что знаю Марджори Уилл… сейчас ее зовут Марджори Эллиот. Вы помогли ей избавиться от ужасно серьезных неприятностей в деле об отравлении в Содберри-Кросс; она вспоминает вас буквально с восторгом. Прошлым вечером Конни Айртон, то есть дочь судьи, упомянула, что вы живете где-то поблизости, и сказала, что встречала вас в коттедже отца.

— Да?

— Надеюсь, — с легкой улыбкой сказала девушка, — вы не против, если совершенно незнакомая женщина займет ваше время?

Вместо ответа доктор Фелл собрал свои бумаги, подравнял их и засунул в ящик стола. Затем попытался прикрыть чехлом пишущую машинку. Но поскольку в ходе этого процесса пальцы упорно не слушались его, а с помощью ругательств и тумаков редко удавалось достигнуть успеха, он мучился, пока Джейн Теннант не отняла у него футляр и легким умелым движением не защелкнула его замки.

— Настанет день, — заметил доктор Фелл, — когда я расколочу это мерзкое изделие, и наконец оно замолчит. Пока же я весь внимание.

Но девушка продолжала беспомощно смотреть на него; секунды тянулись, складываясь в минуту.

— Не знаю, как и начать. Не могу выговорить ни слова!

— Почему же?

— О, я не совершала преступлений… и вообще ничего подобного. Вопрос в том, что я должна делать. Но рассказывать об этом… боюсь, у меня нет склонности к эксгибиционизму.

— А вы попробуйте, — предложил доктор Фелл, — представить себе некую гипотетическую ситуацию. И почувствуете себя куда лучше.

Наступило молчание.

— Хорошо, — кивнула Джейн, глядя себе под ноги. — Итак, некая женщина, которую мы назовем Икс, влюблена в… — Она вскинула голову, с вызовом глядя на собеседника. — Наверное, для вас все это звучит очень смешно и глупо?

— Да нет же, разрази меня гром! — с такой неподдельной искренностью возразил доктор Фелл, что она глубоко вздохнула полной грудью и снова начала повествование.

— Итак, некая женщина, которую мы назовем Икс, влюблена в юриста… нет, скажем, просто в мужчину…

— Скажем, в юриста. Это позволит избежать алгебраических выкладок и сохранит анонимность.

И снова она увидела под внешней сдержанностью искорку юмора. Но только кивнула.

— Как вам угодно. В юриста, которого мы назовем Игрек. Но Игрек был увлечен или думал, что увлечен другой девушкой. Ну, скажем, Зет. Она была очень хорошенькой, чего об Икс не скажешь. Зет была юной, а Икс уже подходило к тридцати. Зет так и лучилась обаянием, а Икс не могла этим похвастаться. — Лицо ее помрачнело. — В общем, пока все было хорошо. Проблема возникла, когда Зет влюбилась и обручилась с человеком, которого мы для ясности обозначим как Казанова.

Доктор Фелл серьезно склонил голову.

— Вот в этом-то и беда. Итак, Икс убеждена, что Игрек отнюдь не влюблен в эту маленькую блондинку и никогда не полюбит ее. Такая девушка ему не нужна. Икс убеждена и готова в этом поручиться, что если блондиночка выйдет за муж за Казанову, то Игрек через месяц забудет ее. Она исчезнет из его жизни. Гипноз кончится. И тогда, возможно, Игрек увидит…

— Понимаю, — сказал доктор Фелл.

— Спасибо. — Рассказ об этой истории доставлял ей физические страдания; она была вся напряжена. — Следовательно, Икс устраивало такое развитие событий: она испытывала желание как можно скорее увидеть счастливую пару под венцом и на брачном ложе. Не так ли?

— Да.

— Да. В таком случае Фр… то есть Игрек получит возможность убедиться, что есть и другой человек, который любит его. Или, точнее, преклоняется перед ним. Который будет согласен просто сидеть рядом и слушать его. Кто… впрочем, достаточно!

Доктор Фелл снова склонил голову.

— К сожалению, — продолжила Джейн, — Икс довелось кое-что узнать об этом Казанове. Ей довелось выяснить, что за ним числятся некие грязные делишки, которые стоит вытащить на свет. Ей довелось узнать, что он аферист, жиголо, который пять лет назад был участником грязного скандала в Рейгате. Она уверена в этом, ибо знает некие подробности дела, которые не огласили на процессе. И любая девушка, как бы ни была она влюблена, испытает потрясение, услышав о них. Кстати, жертвой шантажа этого Казановы была девушка по имени Синтия Ли.

Невозможно представить себе, что такой человек, как доктор Фелл, не умел владеть собой, — но уж если бы он вздрогнул, то такое сотрясение зафиксировали бы сейсмографы. Что едва не произошло, когда он услышал об истории в Рейгате. Лицо его побагровело, и он с такой яростью раздул свои разбойничьи усы, что черная ленточка его пенсне подлетела кверху.

Джейн не смотрела на него.

— Боюсь, что не в силах и дальше пользоваться этой алгеброй, — сказала она. — И вы не были бы Гидеоном Феллом, если бы не догадались, что Икс — это я, Игрек — Фред Барлоу, Зет — Конни Айртон, а Казанова — это Антонио Морелли, он же Энтони Морелл.

Наступило долгое молчание, прерываемое лишь хриплым дыханием доктора Фелла.

— Дело в том, — пробормотала Джейн, — что мне теперь делать? Я знаю, что с точки зрения мужчин, все женщины — хищницы из джунглей. Вы считаете, что мы при первой же возможности готовы разорвать друг друга на куски. Но это неправда. Я люблю Конни. Очень люблю. Если я позволю ей выйти замуж за этого… этого… Допустим, я все ей расскажу и притащу Синтию Ли как свидетельницу? Поверит ли Конни мне или нет, но все равно возненавидит. Наверное, и Фред Барлоу возненавидит меня. Как ни жалко, это заставит его еще больше сблизиться с Конни. Конечно, я могу тайно все рассказать судье, но это явно будет выглядеть как сплетня, да и в любом случае вызовет у Фреда такую же реакцию. Стоило им только в прошлую среду появиться у меня в доме на вечеринке, и я поняла, кто такой «Тони Морелл», я ломаю себе голову, что предпринять. В моих глазах вы отнюдь не «приют для несчастных влюбленных тетушки Хестер»… но что мне делать?

Доктор Фелл с львиным рыком выдохнул через нос; у него был задумчивый и удивленный вид.

Он покачал головой и, вскочив на ноги, стал в развевающемся халате расхаживать по комнате; от его шагов позвякивали канделябры. На лице его было такое неописуемое огорчение, что вряд ли его стоило приписывать лишь рассказу Джейн Теннант. Даже появление официанта с очередной пинтой пива, которую он заказал по телефону несколько минут назад, не заставило его прийти в себя. И он, и Джейн уставились на пиво, словно не понимая, откуда оно взялось.

— Дело трудное, — признал он, когда официант удалился. — М-да. Очень трудное.

— Да. Я тоже так думаю.

— Тем более, что… — Он осекся. — Скажите мне вот что: когда Морелл в среду явился к вам, он узнал вас?

Джейн нахмурилась:

— Узнал? Да он меня в жизни не видел.

— Но вы сказали…

— Ах, вот что! — Почему-то она испытала облегчение. — Я должна объяснить, что лично мы никогда не были знакомы. Синтия Ли, та самая девушка, являлась моей самой лучшей школьной подругой. Когда все это случилось, она в совершенно истеричном состоянии приехала ко мне домой и все рассказала. Принято думать, что я умею хорошо слушать. — Джейн закусила губу, сделав гримаску. — Но я не занималась этой историей, и меня никто не видел.

— Может, вы сочтете мои слова несущественными, — буркнул доктор Фелл, смерив Джейн взглядом, — но я попросил бы вас подробнее рассказать о Морелле и Синтии Ли. Поверьте, у меня есть на то причины.

Джейн удивилась:

— Вы что-то знаете об этом деле?

— М-м-м… да. Немного.

— Когда он пригрозил Синтии, что, если она не выйдет за него замуж, он покажет ее письма отцу, Синтия взяла револьвер и попыталась убить его. Она ранила его в ногу.

— Да?

— Полиция не изъявила желания вести расследование. Но Морелл, этот мстительный подонок, заявил, что у него есть право на это, и им пришлось взяться за дело. Он хотел увидеть Синтию за решеткой. Защита, конечно, плутовала, отчего наш мистер Морелл прямо взбесился. Но обвинение не смогло даже представить оружие, которым пользовалась Синтия. В качестве самого весомого доказательства оно предъявило лишь коробку с патронами, которые подходили к револьверу, и сообщило, что нашло их в доме Синтии. Конечно, присяжные должны были догадаться о махинациях защиты; да и все в суде это видели. Но жюри спокойно вынесло вердикт: невиновна. Отчего Морелл еще больше вышел из себя.

У Джейн дрожали губы. Ее колотило от напряжения, которое она изо всех сил сдерживала, — и это довольно выразительно характеризовало ее.

— После оглашения вердикта в суде произошла безобразная сцена. Морелл сидел за столом своего адвоката. И устроил этакое драматическое представление, изображая зловещего Борджиа. Рядом с ним как вещественное доказательство стояла коробка с патронами. Он вытащил одну из пуль, поднял ее над головой и закричал: «Я буду вечно носить ее с собой, как напоминание, что в Англии нет справедливости! Я собираюсь поведать об этом всему миру! И когда я сделаю это, пуля напомнит мне сказать вам все, что я о вас думаю!» Судья мистер Уитт посоветовал ему успокоиться, а то он привлечет его к ответственности за неуважение к суду.

Джейн сдержанно усмехнулась, хотя ей было далеко не до смеха.

— Все весьма благородно поддерживали Синтию. Рассказать ли вам то, что знают лишь два или три человека в мире?

— Любое человеческое создание, — сказал доктор Фелл, — всегда с удовольствием ознакомится с информацией такого рода.

— Вы когда-нибудь слышали о сэре Чарльзе Хоули?

— Который впоследствии, — сказал доктор Фелл, — занял судейское кресло как уважаемый судья Хоули?

— Да. Тогда он был известным юристом, адвокатом высшего ранга, и защищал Синтию. Он был большим другом ее семьи, и именно он спер револьвер, о котором я вам рассказывала, дабы доказать, что он, как и все прочие, испытывает глубокое недоумение. Это факт! Он спрятал его у себя дома. Я видела его много раз: модель «Ив-Грант» тридцать второго калибра, с небольшим крестиком, выцарапанным перочинным ножом на металле пониже барабана. Ох, Господи, я разболталась!

Доктор Фелл покачал головой.

— Нет, — серьезно сказал он. — Я так не думаю. Минуту назад вы сказали, что имелись подробности, которые не всплыли на процессе. Какие именно?

Джейн замялась, но доктор Фелл не спускал с нее взгляда.

— Ну… что Синтия подделывала чеки на имя отца, чтобы обеспечивать Мореллу ежемесячное содержание.

В ее голосе было столько неподдельного презрения, что доктор Фелл решил продолжить расспросы. Она подняла пивную кружку и приложилась к ней.

— Я догадываюсь, вы не можете представить, чтобы женщина пошла на это, — предположил доктор.

— На такое? О нет. Ни в коем случае. То есть сама бы я могла. Но, понимаете, не ради Морелла. Не для такого типа, как Морелл.

— И тем не менее мисс Ли, должно быть, обожала его?

— Так и было. Бедняжка.

— Вы знаете, где она сейчас?

Серые глаза Джейн затуманились.

— Как ни странно, она живет тут неподалеку. В частном санатории. Она не… ну, вы понимаете… ей всегда была свойственна неврастеничность, и эта история явно не пошла ей на пользу. Когда Тони Морелл стал общаться с ней, он знал, что у Синтии нервы не в порядке. Еще одно, чего нельзя ему простить. Если бы я могла привезти ее сюда и показать Конни Айртон… вы понимаете, что я имею в виду?

— Понимаю.

Поведя полными плечами, Джейн снова потянулась к кружке с пивом.

— Итак? — вопросила она.

— Я предполагаю, что вы предоставляете мне заняться этим делом.

Джейн выпрямилась в кресле.

— Вы имеете в виду?.. Но что вы собираетесь делать?

— Откровенно говоря, еще не знаю, — признал доктор, раз водя руки; в голосе его звучала глубокая убежденность. — Понимаете ли, хотя я знаю Хораса Айртона с давних пор, не могу утверждать, что мы с ним близкие друзья. Вчера я встретился с его дочерью. Мне нет необходимости утверждать, что мы можем получить вторую Синтию Ли и такое же скандальное дело, но… о, мудрецы Афин! Мне это не нравится.

— Никому из друзей Конни это не понравилось бы.

— В данный момент имеетесь и вы, мисс Икс, — виновато краснея, сказал доктор Фелл, — к которой я… хм-м… испытываю искреннюю симпатию. Мы должны принимать в расчет и вас. И вот что еще, — посерьезнел он. — Можете ли вы поручиться своим честным словом, что вся эта конфиденциальная информация о Морелле строго соответствует истине?

Вместо ответа, девушка нагнулась за папкой коричневой кожи, стоявшей на полу рядом с креслом. Выудив из нее золотой карандашик, она нацарапала несколько слов на листике блокнота, вырвала его и протянула доктору Феллу.

— Сэр Чарльз Хоули, — прочитал он, — Вилье-Мэншн, восемнадцать, Кливленд-роу, Лондон, Ю.-З. Один.

— Спросите у него, — дала Джейн простой совет. — Если сможете поймать его после ленча, он вам все расскажет. Конечно, кроме истории с револьвером; он никогда о ней не упоминает. Только ради всего святого не проговоритесь, что это я вас послала.

На прикроватном столике в алькове обширной спальни зазвонил телефон.

— Прошу прощения, — сказал доктор Фелл.

На каминной доске стояли часы резного мрамора, крохотный маятник которых с отчетливым тиканьем качался взад и вперед. Стрелки показывали двадцать пять минут десятого.

Джейн Теннант не смотрела на них. Пока доктор Фелл спешил к дребезжащему телефону, она вынула из сумочки пудреницу и уставилась на свое отражение в зеркальце. Взволнованное дыхание давно уже восстановилось, но у нее все еще был такой вид, словно Джейн настойчиво спрашивала себя, правильно ли она поступает.

Глядя в зеркальце, она повернула голову в одну сторону, а затем в другую. Скорчила рожицу. Джейн не пользовалась губной помадой и обходилась минимумом пудры; она была олицетворением полнокровного здоровья, о котором говорили и ее спокойные правильные черты лица. Она ограничилась лишь тем, что вынула гребенку и привела в порядок свои густые жесткие каштановые волосы. Теперь она смотрела на себя с нескрываемой горечью. Из-за открытых окон доносились звуки голосов и шарканье ног многочисленных любителей пеших прогулок.

— Алло? — закричал доктор Фелл, который обычно плохо справлялся с телефонными разговорами. — Кто?.. Грэхем… Ага! Как поживаете, инспектор?.. Что?

Он с такой силой выкрикнул последнее слово, что Джейн невольно оглянулась.

У доктора Фелла был полуоткрыт рот, что заставило усы опасть. Невидящим взглядом он смотрел на Джейн. Она слышала далекий голос, что-то кричащий в трубку.

— В чем дело? — изобразила она губами вопрос.

Доктор Фелл прикрыл рукой микрофон.

— Тони Морелл убит, — сказал он.

Какой-то промежуток времени, в течение которого она могла бы сосчитать до десяти, Джейн сидела недвижимо, с пудреницей в руках, словно у нее онемели пальцы. Затем она кинула ее в сумочку, защелкнула замок и легко, как кошка, вскочила на ноги. Если бы владевшие ею эмоции могли реализоваться в звуках, то помещение оказалось бы затоплено ими, как грохотом прибоя. Но в комнате был слышен лишь голос доктора Фелла и тиканье часов.

— В бунгало Айртона… Примерно час назад. — Он бросил взгляд на часы. — Да бросьте, это чушь!

В ушах у Джейн заломило, ибо она старалась услышать голос другого человека.

— Что говорит?.. Понимаю… Вот как? Что там с револьвером?.. Какого калибра?..

Выслушав ответ, доктор Фелл вытаращил глаза, а потом прищурил их, уронив пенсне, которое повисло на черной ленте. Когда он перевел взгляд на Джейн, у него было такое выражение, словно ему в голову пришла совершенно идиотская идея, в которую с трудом можно поверить.

— Значит, вот как? — подчеркнуто спокойным голосом сказал он. — Предполагаю, на револьвере нет особых отметок?

После долгого молчания в телефоне прозвучал ответ.

— Понимаю, — буркнул доктор. — Нет. Нет, я не против помочь. Пока.

Он бросил трубку. Склонив голову так, что на воротник легли складки двойного подбородка, он положил руки на гнутую рукоятку тросточки и на несколько минут застыл, изумленно глядя себе под ноги.

Глава 8

В гостиной судьи Айртона мистер Герман Эплби созерцал эффект от своего сообщения, который можно было сравнить с последствиями взрыва ручной гранаты.

— Но конечно же, — добавил он, — вы были в курсе дела? Так сказать, вы знали, что мистер Морелл — богатый человек, насколько в наши дни можно считать человека богатым?

Эплби посмотрел на судью, который склонил голову.

— Я знал, — согласился судья Айртон.

Инспектор Грэхем испустил громогласный выдох облегчения.

— Чтобы быть предельно точным, — спокойным холодным голосом уточнил судья, — в той мере, в какой мне об этом сообщил мистер Морелл. Он явился сюда прошлым вечером и, к моему удовлетворению, сообщил об этом, а также продемонстрировал предполагаемый свадебный подарок — три тысячи фунтов. Э-э-э… я забыл, инспектор, я уже рассказывал вам о нем?

Грэхем кивнул.

— Вы говорили, сэр! — заверил он присутствующих. — Конечно же говорили. Сейчас я вспомнил.

— Ага. Вы должны были записать, если сомневались. Благодарю вас. Мистер Барлоу!

— Сэр?

— Моей дочери, похоже, не по себе. Я вынужден настаивать, чтобы она не принимала участия в этой тяжелой ситуации дольше, чем необходимо. Вы согласны, инспектор? Мистер Барлоу, будьте любезны препроводить ее в другую комнату; когда она оправится, отвезите ее домой.

Фред Барлоу протянул Констанс руку. Помедлив, она взяла ее.

Он был рад, что оказался спиной ко всем остальным, ибо им сейчас предстояло пройти одну из самых опасных своей эмоциональностью стадий. Источником потенциальной опасности являлась Констанс. Если она позволит себе открыть рот, то что бы ни было, даже самоуверенная надменность судьи не позволит лжи одержать верх.

Констанс, с запавшими воспаленными глазами, с размазанной по хорошенькому личику косметикой, что заставляло ее походить на клоуна, попыталась что-то сказать. Барлоу предостерегающе посмотрел на нее. Искра бикфордова шнура мелькнула — и потухла. Ухватившись за его протянутую руку, она с трудом поднялась с дивана. Барлоу обнял ее за плечи, и они молча покинули комнату. Но все услышали, как она в холле разразилась истерическими рыданиями. Судья Айртон несколько раз быстро сморгнул.

— Вы должны простить меня, джентльмены, — сказал он. — Все это весьма болезненные переживания.

Инспектор Грэхем кашлянул, а Эплби отвесил сдержанный поклон.

— И тем не менее! Займемся тем, чего не избежать, — продолжил судья. — Из того, что я говорил, думаю, могу сделать вывод, что джентльмены готовы согласиться со мной. Вот вы, сэр. Мистер…

— Эплби.

— Ах да, Эплби. Могу ли я спросить у вас, что говорил мистер Морелл, когда сегодня навестил вас?

Эплби задумался. Под своей профессиональной маской инспектор Грэхем (который был далеко не дурак) таил убеждение, что адвокат посмеивается. Грэхем не знал, с чего это он взял. Ничего в облике адвоката, от его скромной, но аккуратной прически до столь же скромных и столь же аккуратных моральных устоев, не могло быть более убедительным, чем его поведение.

— Что сказал? Дайте-ка припомнить. Он сказал, что завел игру с судьей Айртоном…

— Игру? — резко вмешался инспектор Грэхем.

— …смысл которой он объяснит позже. Не могу сказать, что он имел в виду. Я имел удовольствие много раз встречаться с вами в зале суда, сэр.

Судья вскинул брови, но лишь склонил голову в знак согласия.

— Еще одно! — вспомнил Эплби. — Он отпустил реплику, достаточно странную, что, мол, вы сами определили стоимость свадебного подарка для мисс Айртон. Он сказал, что пытался убедить вас повысить эту сумму, но вы отказались.

— В самом деле. А что в этом странного?

— Ну…

— Почему мои слова показались вам столь странными, мистер Эплби? Разве три тысячи фунтов — не более чем достаточная сумма?

— Я этого не утверждаю. Я только… пусть так, пусть так! — Адвокат взмахнул рукой в перчатке, словно сбрасывая щепотки песка с плаща.

— Больше он ничего не говорил?

— Ничего. А теперь могу ли я в интересах моего покойного клиента задать вопрос? Есть ли у вас какое-то представление, кто убил его? Что, в конце концов, тут произошло? Предполагаю, что имею право это знать.

Инспектор Грэхем смерил его взглядом.

— Что ж, сэр, надеемся, что вы сможете нам помочь в этом.

— Я? Каким образом?

— Вы знали его… и все такое. Догадываюсь, что вы весьма неплохо знали его.

— Да, определенным образом.

— Он не был ограблен, — обратил его внимание инспектор Грэхем. — Это очевидно, разве что тут имелся какой-то другой мотив. Например, были ли у него враги?

Эплби помолчал.

— Да, были. Я не могу рассказывать вам все подробности его личной жизни. В деловых отношениях у него была пара врагов. — Как ни странно, Эплби воспринял этот вопрос с куда большей серьезностью, чем остальные. Извинившись, он положил свой чемоданчик и котелок на шахматный сто лик и запустил руку в карман плаща. — Я говорил вам, что бедняга был достаточно странной личностью, — продолжил он. — Морелл мог быть очень щедрым. Взять, например, эти деньги. Но если он приходил к выводу, что кто-то нанес ему хоть малейший урон, он пускался во все тяжкие, тщательно разрабатывая хитроумные макиавеллевские планы, чтобы взять реванш. — Эплби посмотрел на судью. — Вы, конечно, это понимаете, сэр.

— Почему я должен это понимать?

Эплби рассмеялся:

— Не вводите себя в заблуждение. Я не имею в виду лично вас. Тем более трудно предположить, что такой подарок мисс Айртон мог бы нанести вам оскорбление. — Он выразительно посмотрел на судью. — Нет. Я хочу сказать, что, учитывая огромный опыт, обретенный вами в судейском кресле, вы-то можете понять, как мыслит такой человек.

— Может быть.

— Так же он вел себя и во всех прочих делах. Лет пять тому назад он пережил несчастную любовь…

— Вы имеете в виду, — прервал его Грэхем, — историю, когда он пытался шантажировать юную леди, а она выстрелила в него?

Эплби, похоже, смутился. Но голос у него остался таким же спокойным и мягким.

— Вы же понимаете, что имеются доводы и в защиту молодого человека.

— Никогда их не слышал, — фыркнул Грэхем. — Вам не кажется, что эта юная леди до сих пор имеет к нему претензии?

— Об этой истории мне почти ничего не известно. Это ваша епархия, инспектор.

— Но что вы можете сказать о врагах мистера Морелла в области бизнеса?

— Вы должны простить меня, если я воздержусь от передачи сплетен, — решительно отрезал Эплби. — Когда вы заглянете в его деловые документы, что вы, скорее всего, и сделаете, то обнаружите там имена и предположения, которые можете истолковывать, как вам заблагорассудится. Это максимум того, что я могу вам сказать.

С каждым его словом в Грэхеме росло и крепло беспокойство, словно вокруг множилось стадо грязных скользких свиней, с которыми он никак не мог справиться.

— Вы-то, сэр, знали, что он сегодня вечером будет здесь. Говорил ли он о своих намерениях кому-нибудь еще?

— Не берусь утверждать. Может, и говорил. Он был не из тех, кто держит язык за зубами, разве что приберегал какие-то козыри.

— А если подумать? Не сообщите ли мне что-нибудь еще, что может помочь?

Эплби задумался.

— Сомневаюсь. Когда он покидал мой кабинет, я сказал: «Если вечером мы оба там окажемся, почему бы нам не поехать вместе? Мы можем воспользоваться моей машиной». — «Нет, — сказал он. — Я хочу повидаться с мистером Айртоном до вашего появления. Поеду на поезде в четыре ноль пять, который доставит меня в Тауниш ровно к восьми. Может быть, я его встречу еще в поезде». И еще сказал, что сегодня днем будет в городе. Это вам чем-то поможет?

Грэхем повернулся к судье:

— Вот как? Вы сегодня были в Лондоне, сэр?

— Да.

— Могу ли я спросить, что вы там делали?

Тень усталости и раздражения легла морщинами на высоком гладком лбу судьи.

— По субботам я обычно езжу в Лондон, инспектор.

— Да, сэр, но…

— Да будь оно проклято! Я сделал несколько покупок и заглянул в свой клуб. Но не имел удовольствия встретить в поезде мистера Морелла. У меня был ранний ленч с моим старым другом сэром Чарльзом Хоули, после чего я сел на поезд в два пятнадцать до Тауниша и от вокзала на такси добрался до дома.

Переведя дыхание, Грэхем повернулся к адвокату:

— Еще одно, мистер Эплби. Тот револьвер, что лежит на столике рядом с вашим портфелем: вам доводилось видеть его раньше? Да, если хотите, можете взять его в руки!

Эплби обдумал ответ на вопрос со свойственной ему тщательной методичностью. Рукой в перчатке он взял револьвер, подошел под свет люстры и стал рассматривать оружие со всех сторон.

— Нет, не могу этого утверждать. Все эти предметы очень похожи друг на друга. — Он поднял глаза. — Я заметил, что номер у него спилен. По всей видимости, давно.

— Да, сэр, — сухо согласился Грэхем. — Мы это тоже заметили. Принадлежал ли он мистеру Мореллу?

Эплби удивился:

— Странная мысль! Понятия не имею, но не думаю, что это так. Он терпеть не мог огнестрельное оружие. Он…

— Остановитесь, сэр! — резко прервал его Грэхем.

Адвокат, в овальных стеклах очков которого поблескивали четыре лампочки люстры, вздрогнул и невольно поднял одно плечо выше другого. На лице его отразилось удивление, под которым крылись и другие эмоции.

Но в тоне Грэхема не было угрозы. Когда «Ив-Грант» 32-го калибра оказался на свету, инспектор увидел то, что раньше не бросилось ему в глаза. Он взял оружие из рук Эплби и внимательно рассмотрел его. На боковой поверхности, как раз рядом с барабаном, кто-то выцарапал на металле небольшой значок, напоминающий крест: короткая горизонтальная черточка и длинная вертикальная.

— Смахивает на религиозный символ, — сказал он. — Может пригодиться.

— Или нет, — спокойно сказал судья Айртон.

Никто из них не заметил, как повернулась дверная ручка, и не услышал щелканья замка. Фред Барлоу, который слушал разговоры, стоя в коридоре, бесшумно прошел в спальню.

Свет в коридоре не горел. Парадная дверь стояла распахнутая настежь. В подрагивающем свете звезд, высыпавших на чистое небо, Барлоу видел, как констебль Уимс расхаживает по мощенной кирпичом дорожке у ворот.

Спальня судьи была тоже погружена в темноту, потому что Констанс выключила свет. От тяжелых массивных предметов обстановки — они принадлежали предыдущему владельцу бунгало, мистеру Джонсону из Оттавы, — на которые из открытых окон падал звездный свет, тянулись густые тени. Барлоу видел смутное белое пятно там, где у среднего окна, съежившись в кресле-качалке, сидела Констанс. Она плакала, точнее, всхлипывала и капризно потребовала, чтобы он оставил ее в покое.

— Нет, не уходи, — передумала она, раскачиваясь в кресле так, что оно издавало отчетливый скрип. — Иди сюда. Мне так плохо, что я готова умереть!

В темноте он положил ей руку на плечо:

— Знаю. Мне очень жаль.

— И вовсе тебе не жаль, — стряхнула его руку Констанс. — Ты ненавидел Энтони.

— Я всего лишь раз видел его.

— Ты ненавидел его! И ты это знаешь!

Где-то внутри Барлоу ощутил болезненную спазму, которую оценил как разочарование. Менее всего он ожидал прихода этого чувства. Констанс испытываладвойственное страдание, которое кидало ее то в одну, то в другую сторону.

Так оно и было. Он снова испытал чувство, которое мучило и терзало его вот уже несколько лет: пустота, ощущение какого-то провала, убеждение, что в жизни чего-то не хватает. Хотя Фредерик Барлоу не испытывал склонности к самокопанию. Если не считать черного пятна в памяти, недавнего происшествия, о котором он не считал нужным думать, он воспринимал мир таким, каким тот и был. И тем не менее…

— Хорошо, — согласился он. — Я его ненавидел. И считал, что тебе лучше держаться от него подальше, Конни.

— Он стоил двух таких, как ты!

— Может, так оно и было. Признаю. И все же считаю, что без него тебе будет куда лучше.

Настроение у Констанс изменилось.

— Он был тупым глупым дурачком, — с силой сказала она. Кресло издавало отчаянный скрип. — Почему он не сказал, что у него столько денег? Почему он не пришел к папе и не рассказал? Почему он заставил папу (и меня!) думать, что он… Фред?

— Да?

— Ты считаешь, что папа убил его?

— Тс-с-с!

На трех высоких французских окнах, таких же, как в гостиной, красовались лишь легкие белые шторы, которые трудно было назвать портьерами; они практически не мешали пробиваться в комнату свету звездного неба.

Уткнувшись в штору, Барлоу видел, что констебль Уимс по-прежнему расхаживает по дорожке, и слышал слабый скрип гравия.

— Нас же не могут подслушать? — испуганным шепотом спросила Констанс.

— Нет, если ты не будешь орать.

— Так как? Ты думаешь, что это сделал папа?

— Послушай, Конни. Ты мне доверяешь?

В полумраке было видно, как она вытаращила глаза.

— Естественно.

— Тогда ты должна понять… — он говорил тихо, но отчетливо, — единственное, что спасает твоего отца от немедленного ареста, — это сила его личности, его непререкаемая уверенность, что все его слова воспринимаются как божественное откровение. Это ты понимаешь?

— Я…

— Он буквально загипнотизировал того констебля. Частично под воздействием его личности находится и Грэхем. В данный момент, слава богу, удача на его стороне. Я имею в виду сообщение о богатстве Морелла, о котором никто не подозревал. Ты была свидетельницей, как он мгновенно оценил ситуацию и выжал из нее все, что только можно. Я не могу не восхищаться тем, как он, не моргнув глазом, идет по тонкому льду. Он может сказать Грэхему: «Я небогатый человек, и порой мне приходится жить не по доходам. И неужели вы можете предположить, что я способен застрелить преданного поклонника дочери, готового предоставить ей всю роскошь, которую она пожелает?»

Глаза Констанс снова наполнились слезами, и она с истерической настойчивостью стала раскачиваться в кресле.

— Мне очень жаль. Прости! Но ты должна все это осознать, чтобы у тебя хватило сил помочь ему. Подтвердить все, что он говорит.

— Значит, ты все же думаешь, что это дело рук отца!

— Я думаю, его могут арестовать. То есть я сказал — могут. Когда начнут разбираться в его истории, как он стоял на кухне, открывая банку с аспарагусами в то время, как в гостиной застрелили Морелла, могут возникнуть сложности. Неужели ты не видишь всех накладок? — Голос у него был мрачным. — Нет, скорее всего, тебе это не под силу.

— Я не т-так умна, как некоторые.

— Давай не будем ссориться, Конни.

— Убирайся! Ты и его ненавидишь!

— Я далек от этого, — сказал Барлоу с такой страстностью, которую не хотел бы демонстрировать. Он придержал коленом кресло, и оно перестало раскачиваться. Взявшись за подлокотники, Фред склонился над Констанс. Стоя под равнодушным светом звезд, он понял, что должен все объяснить ей до мельчайших подробностей. — Послушай меня. Мы с твоим отцом всегда придерживались противоположных взглядов на истолкование законов. Он великий человек. Он дал мне гораздо больше того, на что я рассчитывал. Но он не мог научить меня презирать несчастных, изуродованных и забитых людей, которые не могут сопротивляться, ибо они необразованны и не могут найти слов, чтобы объяснить свои действия. Как Липиатт. Ты помнишь его лицо, когда был вынесен приговор?

Он чувствовал, как Констанс напряглась, и слышал тиканье часиков на ее запястье.

— Конни, я ненавижу эту самодовольную ограниченность. Я ненавижу их равнодушные глаза. Я ненавижу их изречения, которые гласят: «Мотивы поступков данного человека не имеют значения. То ли он украл потому, что был голоден, то ли убил потому, что был доведен до отчаяния, но тем не менее он должен быть осужден». Я хочу выигрывать дело в честной борьбе и иметь право сказать: «Мотивы поступков данного человека имеют значение. Он украл потому, что был голоден, или убил потому, что был доведен до отчаяния, но тем не менее, видит Бог, он может претендовать на свободу».

— Фред Барлоу, — сказала Констанс, — ради всех святых, о чем ты ведешь речь?

Он убрал колено с кромки кресла и выпрямился. Неизменное чувство здравого смысла подействовало на него как ушат холодной воды и, как всегда, заставило устыдиться самого себя. Как правило, он умел держать себя в руках. Но этим вечером он оказался в дурацком положении.

— Прости, — сказал он обычным голосом и засмеялся. — Эта ситуация оказала на нас некоторое эмоциональное воз действие. Пожалуй, мне пора браться за дело, вот и все.

— Что ты имеешь в виду?

— Я имею в виду, что собираюсь помочь твоему отцу. Боюсь лишь, что он ни от кого не примет помощи, а это, поверь мне, Конни, очень плохо.

— Почему?

— Он считает, что не может допустить ошибку.

На дороге блеснул свет фар, и по другую сторону ворот бунгало появилась машина. Но фоне неба возникли силуэты приехавших, и Барлоу прикинул, что это, скорее всего, фотограф и дактилоскопист из Эксетера. Он глянул на светящийся циферблат часиков Констанс и отметил, что сейчас двадцать пять минут десятого.

— И вот что ты должна делать, моя дорогая — я ясно выражаюсь? — крепко держать нервы в узде и подтверждать его рассказ, что вы знали о финансовом состоянии Морелла. В этом заключаются твои обязанности, и старайся как можно лучше исполнять их — иначе тебе не быть дочерью своего отца. А теперь слушай — я расскажу тебе, что еще ты должна сказать.

Пока он четко внушал ей указания и проверял, хорошо ли она их усвоила, кресло, поскрипывая, качалось взад и вперед.

Но когда Констанс сама заговорила, у нее был тихий, преисполненный боли голос.

— Ты не ответил на мой вопрос, Фред. Ты считаешь, что это сделал папа?

— Откровенно говоря, я не думал на эту тему.

Снова скрипнуло кресло.

— Фред!

— Да?

— Я знаю, что это сделал он.

Глава 9

Пока он продолжал в полутьме смотреть на нее, Констанс бессмысленно, как китайский болванчик, кивата.

— Ты же не хочешь сказать, что видела…

— Да, — сказала Констанс.

Жестом он принудил ее к молчанию. Приехавшие, переговорив с констеблем Уимсом, двинулись по мощеной дорожке. Барлоу двумя шагами пересек спальню и приоткрыл дверь, ведущую в холл. По другую сторону коридора он видел свет, падающий из гостиной. Оттуда доносился громкий голос инспектора Грэхема.

— У нас нет необходимости и дальше задерживать вас, мистер Эплби. Вы можете возвращаться в Лондон, но оставьте ваш адрес.

Неразборчивое бормотание.

— Нет! В последний раз говорю вам — вы не можете забрать банкноты! Я признаю, что сумма тут немаленькая; я признаю, что они принадлежат мистеру Мореллу, но они — часть свидетельской базы, и я вынужден задержать их. Могу заверить вас, мы не будем спускать с них глаз. Спокойной ночи, сэр! Привет, ребята, заходите!

Мрачный насупившийся Эплби в котелке, ссутулившись, миновал двух людей в форме, которые только что прибыли в коттедж.

— Первым делом проверьте отпечатки на телефоне, — проинструктировал их Грэхем. — Как только вы с этим справитесь, я хотел бы позвонить приятелю в «Эспланаду». — Голос у него изменился, словно он повернулся в другую сторону. — Вы согласны, что имеет смысл позвонить доктору Феллу, сэр?

— Как вам угодно, — донесся голос судьи Айртона. — Хотя в шахматы он играет хуже некуда.

Когда Барлоу уловил интонацию голоса судьи Айртона, по коже у него предвестием беды побежали мурашки. Судья говорил с откровенным презрением.

Прикрыв дверь, он вернулся к Констанс.

— Рассказывай, — прошептал он.

— Нечего рассказывать. Я видела, как Тони идет сюда.

— То есть ты с ним встретилась?

— Нет, дорогой. Я его видела.

— Когда это было?

— Примерно в двадцать пять минут девятого.

— И что дальше?

— Ну, Тони шел по дорожке, жуя резинку и что-то бормоча про себя. Он был очень возбужден. Я была так близко, что могла коснуться его, но он меня так и не заметил.

— Где ты пряталась?

— Я… я присела за изгородью.

— Какого черта ты там делала?

— Чтобы Тони меня не заметил. — В голосе Констанс была смесь гнева, обиды и страха. — Понимаешь, машина, которую я одолжила, вышла из строя около залива, на другой стороне от Тауниша, рядом с твоим коттеджем. На самом деле кончилось горючее.

— Да?

— Я хотела зайти к тебе и попросить, чтобы ты меня подвез. Но мое состояние… я не хотела, чтобы ты был в курсе дела. Так что я пошла по дороге. Когда я уже подходила к воротам, то услышала шаги Тони. Ниже по дороге стоит фонарь, и я ясно разглядела его. Но я не желала, чтобы Тони меня видел. Мне хотелось, чтобы он зашел внутрь, к папе, чтобы… чтобы у меня была какая-то моральная поддержка, когда я выложу ему все, что о нем думаю. Ты же понимаешь, правда?

— Думаю, что да. Продолжай.

Тонкий голосок Констанс дрогнул.

— Тони открыл калитку, вошел и по диагонали пересек лужайку, направляясь к окнам гостиной. Он распахнул одно из них и влез внутрь. Почему у тебя такая физиономия?

— Потому что пока все подтверждает рассказ твоего отца. Отлично!

Констанс сложила на груди руки, словно ей было холодно.

— Ты только об этом и думаешь: сходится — не сходится. Да?

— Продолжай. Что было дальше?

— Не знаю. Ох, разве что кто-то включил свет.

— Он не горел?

— Только маленькая настольная лампа под металлическим абажуром. Люстры до той минуты не было. Так что я перешла через дорогу, села на скамейку у пляжа и сидела там. Чувство вала я себя просто ужасно. Я продолжала сидеть, когда услышала… ну, ты понимаешь… громкий звук. Я догадалась, что он означает. Я вовсе не такая дура, как ты думаешь.

— Что ты сделала потом?

— Сидела еще минуту-другую, потому что испугалась до смерти. После этого вскарабкалась по откосу, набрав полные туфли песка, и побежала к бунгало.

Барлоу задумался, пытаясь разобраться в услышанном.

— Подожди-ка, — сказал он. — Когда ты сидела там, на другой стороне откоса, то могла видеть бунгало?

— Нет. Естественно, нет.

— То есть кто-то мог последовать за Мореллом, застрелить его и исчезнуть, но ты никого не видела бы.

— Да, пожалуй, что так.

— Великолепно. Ну тебе и досталось!.. Что дальше?

— Фред, я прокралась по лужайке и бросила взгляд через окно. Тони лежал на полу в положении, в каком ты его застал. Папа сидел в том же самом кресле с револьвером в руках, каким ты его и видел несколько минут назад. Только у него был куда более испуганный вид, чем тот, с каким он встретил тебя с полицейским. Вот и все.

Наступило долгое молчание.

Барлоу порылся в карманах спортивной куртки в поисках сигарет и спичек. Найдя сигарету, он прикурил ее. Огонек спички отражался в оконных панелях, и в его свете были видны удивленные и задумчивые зеленоватые глаза Фреда Барлоу, окруженные сеткой морщинок, такие же морщинки тянулись от углов рта. На мгновение из темноты вынырнуло лицо Констанс со вскинутым подбородком. Затем спичка потухла.

— Послушай, Конни, — спокойно сказал он. — Я тут что-то не понимаю.

— Чего ты не понимаешь?

— Минутку. Когда ты услышала выстрел, сколько времени прошло, пока ты не заглянула в окно?

— Как ты можешь предполагать, что я следила за временем? Ну, наверное, минуты две. Может, меньше.

— Так. После того как ты взглянула в окно и увидела их, что ты сделала?

— Я не знала, что мне делать. Вернулась к воротам и осталась там стоять. Затем шлепнулась на землю и заплакала как ребенок. Там я и была, когда подошел этот самый полицейский.

Глубоко затянувшись, он кивнул. В памяти у него осталось одно предложение из ее повествования. Убедительное в своей безыскусственности, сейчас оно отчетливо всплыло перед ним: «У него был куда более испуганный вид, чем тот, с каким он встретил тебя с полицейским». Невиновный человек, застигнутый врасплох обстоятельствами? Все же Фред Барлоу мучился непониманием, о чем и сказал.

— Неужели ты не видишь, — повторил он, — что каждое твое слово настойчиво подтверждает рассказ отца?

— Ну…

— Он клятвенно заверяет, что не видел Морелла в доме. Подтверждается. Он заверяет, что, взяв револьвер, опустился в кресло, уставившись на него. Подтверждается.

— Д-да.

— Да. Тогда почему ты говоришь, что «знаешь» — это он убил Морелла? Почему ты так в этом уверена?

Ответа не последовало.

— Конни, посмотри на меня. Может, ты что-то увидела через окно, чего ты мне не рассказала?

— Нет!

— Ты уверена?

— Фредди Барлоу, я не собираюсь сидеть перед тобой и подвергаться перекрестному допросу, словно ты мне не веришь. К тому же я тебя не боюсь. Ты сейчас не в суде. Я говорю правду. Если ты не п-принимаешь того, что я тебе пытаюсь сказать, можешь идти и… и заниматься любовью с Джейн Теннант.

— Боже милостивый, причем тут Джейн Теннант?

— Вот и мне интересно.

— Что?

— Ничего.

— Мы говорили о твоем отце. И я понять не могу, почему ты вечно тычешь в меня этой Джейн Теннант.

— Она по уши влюблена в тебя. Но ты, конечно, этого не замечаешь?

— Нет. Я повторяю: мы говорили о твоем отце. Конни, ты поведала мне правду, не так ли?

— До единого слова.

— Ничего не забыла?

— Ничего. Так что помоги мне.

Тлеющий кончик сигареты пульсировал в сумраке, понемногу темнея.

— Скоро инспектор Грэхем изъявит желание получить от тебя информацию. Это еще не будет допросом, как таковым, но, скорее всего, каждое исходящее от тебя слово будет подвергаться сомнению; но коль скоро ты говоришь правду, стой на своем, и все будет в порядке. Вот что я хотел бы тебе внушить…

— Слушай, — вскинулась Констанс, поднимая руку.

Перегородки между комнатами в бунгало были тонкими. С другого конца холла они различали бормотание голосов в зад ней части дома. И тут кто-то разразился градом громогласных проклятий. Не надо было быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться: полиция сделала какое-то удивительное открытие.

Фред выронил сигарету и кинулся к дверям. Ему не надо было скрывать свое присутствие, потому что никто не обратил на него внимания. Дверь в гостиную оказалась широко открыта, и от него не ускользнула ни одна подробность открывшейся картины.

Тело Тони Морелла лежало на том же месте, в двух или трех футах от стола, параллельно ему. Но после того как его сфотографировали с разных точек зрения, тело перевернули на спину. Телефон вернули на стол, и трубку водрузили на место. Перевернутое кресло теперь стояло как полагается, отодвинутое в сторону. Грэхем, Уимс и двое других растерянно сгрудились вокруг пустого места на полу между телом Морелла и письменным столом.

На диване в дальнем конце гостиной сидел судья Айртон, куря сигару.

— Я здесь родился и вырос, — сказал один из эксетерцев. — И знаю эти места, как свою ладонь. Говорю вам с полной ответственностью, что никогда не видел ничего подобного.

Инспектор Грэхем, побагровев, пытался найти какую-то логику.

— Я тоже не видел. Но что это такое? Всего лишь песок.

— Ну да! Но какой песок? Вот это я вас и спрашиваю. Что за песок?

— Стоит вам всего лишь, — с подчеркнутой важностью вмешался Уимс, — пройти по этой прибрежной дороге, как вы весь будете в песке. Он будет на пальто, будет в карманах и за обшлагами брюк — если у вас таковые имеются. То есть если вы носите обыкновенные брюки, а не форменные. Вот парень и набрал с собой песка. Сами посмотрите.

— Чушь, Альберт, — сказал человек из Эксетера, который, очевидно, прилежно изучал учебные кинофильмы. — С одной стороны, посмотри, сколько его здесь. Только в этой маленькой кучке хватит, чтобы наполнить бутылочку в две унции.

Инспектор Грэхем сделал шаг назад и пригляделся, как художник в поисках перспективы, и теперь Фреду Барлоу ничего не мешало увидеть то, о чем шла речь.

На ковре, в том месте, которое еще недавно было прикрыто телом убитого, лежала небольшая кучка песка. Рядом с телом она размазалась, но ранее, скорее всего, имела пирамидальную форму. Отдельные пятна и щепотки песка виднелись на этом небольшом пространстве ковра. Несколько песчинок остались на влажных полах двубортного серого костюма Морелла. Песок резко бросался в глаза из-за своего цвета — красноватого.

— Красный! — продолжал настаивать уроженец Эксетера. — А я могу поклясться, что каждая песчинка в этих местах — белая. Белоснежная, если хотите.

Грэхем хмыкнул.

— Это верно, — признал констебль Уимс.

— Так что, — сделал вывод полицейский из Эксетера, — или этот парень где-то набрал горсть такого песка, притащил его сюда и высыпал на пол. То ли тот тип, что пристрелил его, кинул песок на пол и положил на него труп.

Грэхем повернулся к нему.

— Кончай нести глупости, — строго сказал инспектор. — И не забывай, кто тут старший.

— Слушаюсь! Просто я был обязан сообщить вам, вот и все. А в этой комнате не имелось песка, потому что мы с Томом обыскали тут каждый угол.

— Но почему кому-то пришло в голову сыпать песок на пол?

Судья Айртон, сидящий в другом конце комнаты, вынул сигару изо рта и выпустил кольцо дыма. У него было спокойное и расслабленное выражение лица; он понятия не имел, кто мог бы следить за ним с холмов. Барлоу был готов поклясться, что он испытывал такое же удивление, как и полицейские.

— Я вас спрашиваю, — потребовал ответа Грэхем у экспертов. — Почему кому-то могло прийти в голову высыпать песок на пол?

— Не могу сказать… сэр, — ухмыльнулся специалист из Эксетера. — Это ваша работа. А мы с Томом хотим двинуться домой. Что-то еще?

Инспектор помедлил.

— Нет. Снимки пришлите к утру. Подождите! Что с отпечатками пальцев?

— Пальцы мертвеца есть на корпусе телефона и на трубке. С ними все о'кей. Несколько его смазанных отпечатков — на краю стола и на ручке кресла. Остальные принадлежат только старому джент… — Он запнулся и смущенно вскинул плечи.

— Совершенно верно, — заметил судья Айртон. — Я не против, чтобы меня называли старым дженти. Продолжайте, прошу вас.

— Благодарю, сэр. Повсюду в доме только его отпечатки, достаточно старые. Его же отпечатки и на револьвере: на рукоятке, на боковых поверхностях и на барабане. Ваши тоже там есть, инспектор. Больше ничего, только несколько смазанных пятен, словно кто-то держал его в перчатках.

— Эплби, — кивнул Грэхем. — Хорошо. Можете отправляться домой. Вместе с экспертами.

Барлоу подождал, пока пара экспертов в сопровождении Уимса и Эплби не покинула гостиную, после чего вошел в нее. Грэхем встретил его без особого интереса, а судья Айртон внезапно взорвался гневной вспышкой.

— Мне казалось, что я дал вам указание, — сказал он, — отвезти Констанс домой.

— Боюсь, она пока еще не в лучшем состоянии. Я зашел взять для нее бренди, если вы не против.

Помолчав, хозяин коротко кивнул в сторону буфета. Барлоу, скользнув взглядом по батарее бутылок, выбрал превосходный арманьяк. Напиток мгновенно приведет ее в чувство. Пока Барлоу наливал в рюмку на два пальца бренди, инспектор Грэхем рассеянно ходил вокруг мертвого тела. Взяв подушку с сиденья вращающегося кресла, он встряхнул ее и убедился, что красноватый песок был и на подушке.

— Опять песок! — взорвался Грэхем, отшвыривая ее. — Песок! Можете ли вы хоть что-то сказать о нем, сэр?

— Нет, — ответил судья Айртон.

— И в доме нет его следов, о которых вам известно?

— Не имеется.

Грэхем был одержим желанием разобраться в этой загадке.

— Вы понимаете, к чему я клоню. Кто-то доставил его в дом. То ли мистер Морелл, то ли… кто-то еще. Когда вы в последний раз могли убедиться, что песка в доме нет? Скажем, еще до того, как услышали выстрел. Когда вы в последний раз были в этой комнате?

Судья Айртон вздохнул:

— Я ждал, что вы зададите этот вопрос, инспектор. Я сидел в гостиной до двадцати минут девятого, а затем отправился на кухню готовить ужин. Песка в помещении не было.

— Двадцать минут девятого, — записал Грэхем. — Обычно вы сами готовите еду в отсутствие миссис Дрю?

— Нет. Терпеть не могу возиться с кастрюлями и сковородками. Мне кажется, я вам уже говорил — обычно субботы я провожу в Таунише. И не возвращаюсь допоздна, ибо предпочитаю пообедать в дороге и к вечеру оказаться в уютной домашней обстановке. Но сегодня, ожидая визитера…

— То есть эта комната была совершенно пуста десять минут, вплоть до половины девятого.

— Прошу прощения. Я не могу утверждать, как долго в ней никого не было. Могу лишь сообщить, что когда я вернулся в гостиную, то обнаружил тут мертвого мистера Морелла.

— Заметили ли вы наличие песка, сэр?

— Конечно же нет. Как и вы обратили на него внимание, лишь перевернув тело.

Грэхем стиснул зубы.

— Может, что-то тут изменилось? Появились ли в комнате какие-то изменения по сравнению с тем, какой вы ее оставили, направляясь на кухню?

Судья Айртон выпустил два клуба сигарного дыма.

— Да. Горела люстра.

— Люстра?

— Вам должно быть знакомо это слово. Люстра. Та, что у вас над головой. Когда я уходил из комнаты, горела только настольная лампа.

Фред Барлоу, который, казалось, был занят только бренди, повернулся к инспектору.

— Я думаю, вам стоит выслушать показания мисс Айртон, инспектор, — предложил он.

— Мисс Айртон? Что она может рассказать?

— Мистер Барлоу, — сказал судья, обычно бледные щеки которого пошли пятнами, — сделайте мне одолжение: держитесь подальше от этого дела. Мою дочь оно совершенно не касается.

— Допустим, сэр. Но тем не менее, думаю, ее рассказ может помочь вам.

— Вы все еще не можете отделаться от впечатления, что мне нужна помощь, мистер Барлоу?

(«Опасность! Осторожнее! Вы говорите не то!»)

Рука, в которой судья держал сигару, подрагивала. Переложив сигару в левую руку, он снова вынул очки из нагрудного кармана и стал покачивать ими. Казалось, вечер тянется бесконечно. Барлоу опасался, что судья может взорваться чисто детской гневной вспышкой; случалось это редко, но и такая темпераментная реакция была присуща в общем-то сдержанной натуре судьи Айртона.

— Я протестую против участия моей дочери во всем этом, — сказал он.

— Прошу прощения, — мрачно возразил Грэхем, — но тут уж, наверное, судить лучше мне. Вынужден напомнить вам, что нахожусь при исполнении служебных обязанностей.

— Я протестую против того, чтобы моя дочь подвергалась допросу.

— А я вам скажу, что если мисс Айртон может что-то сообщить, то она обязана явиться ко мне и все выложить.

— Вы настаиваете на этом?

— Да, сэр, настаиваю.

Судья широко открыл глаза.

— Будьте осторожнее, инспектор.

— Еще как буду, сэр! Мистер Барлоу, не могли бы вы…

Дальнейшее развитие событий, не прервись оно, могло бы плохо кончиться для всех его участников. Визг затормозивших колес тут же положил конец накалу страстей, тем более что в дверях появился констебль Уимс.

— Прибыл доктор Фелл, инспектор, — отрапортовал он. — Джентльмен, которому вы звонили.

Грузная фигура Грэхема, облаченная в синий мундир, встрепенулась. На лице его застыла искусственная улыбка, которая, казалось, говорила: дайте мне еще полсекунды подумать, и все будет в порядке.

— И с ним молодая леди, — продолжил Уимс. — Молодая леди, которая доставила его сюда. Она тоже хочет войти в дом, если вы не против, сэр. Ее фамилия Теннант, мисс Джейн Теннант.

Глава 10

Возможность опасного развития событий сошла на нет и исчезла.

— Инспектор, — сказал судья Айртон, — прошу простить меня. Я вел себя просто глупо. Конечно же, у вас есть полное право допрашивать всех, чьи показания, как вам кажется, могут представить интерес. Прошу вас извинить мои плохие манеры.

— Все в порядке, сэр! — заверил его Грэхем, облегченно вздыхая. Он заметно приободрился. — Допускаю, что и мне надо было быть сдержаннее. Так что никаких обид. — Он мрачно посмотрел на Уимса. — Теннант… Теннант… Кто она такая?

— Подруга мисс Айртон, — вместо него ответил Барлоу. — Живет в Таунтоне.

Грэхем продолжал смотреть на Уимса.

— Да? И что же ей надо? То есть она хочет сообщить нам какие-то данные или нанесла светский визит?

— Она не сказала, инспектор.

Грэхем смерил незадачливого констебля выразительным взглядом и повернулся к Барлоу:

— Вы ее знаете лично, сэр?

— Да, и довольно хорошо.

— В таком случае, не можете ли сделать мне одолжение? Пойдите повидайтесь с нею. Выясните, что ей надо. Если ей есть что рассказать, приведите ее сюда. Если нет… ну, вы знаете, что делать. Просто тактично отправьте ее восвояси. Мы не можем позволить, чтобы в такое время по дому слонялись люди. А ты, Берт, попроси сюда доктора Фелла.

Со стаканом бренди в руках Барлоу заторопился в спальню. Констанс стояла рядом с креслом-качалкой с таким видом, словно она только что отскочила от дверей, у которых подслушивала разговор.

— Как ты себя чувствуешь? Готова предстать лицом к лицу?

— Да, если необходимо.

— Тогда выпей. Нет, не цеди. Одним глотком. Прибыл великий доктор Фелл, и сейчас он одним махом наведет порядок. Спустя какое-то время все утихомирятся, успокоятся — и все наладится. Я на минутку оставлю тебя, но успею вернуться, чтобы быть рядом.

— Куда ты идешь?

— Сейчас вернусь!

Он отодвинул шпингалет среднего окна и выскользнул наружу.

Уимс продолжал торжественно вышагивать у ворот. Барлоу подождал, пока голоса не смолкли. Ряд тяжелых хриплых вздохов, звуки шагов сообщили, что доктор Фелл выкарабкался из машины и утвердился на земле.

Фред держался в стороне, когда доктор Фелл в пелерине с накинутым капюшоном и в широкополой шляпе проследовал за Уимсом. Большой двухместный «кадиллак» с работающим двигателем стоял на другой стороне дороги. Его фары освещали пространство перед капотом — среди песчаных наносов виднелись клочки травы. С моря донесся легкий порыв ветра, который взъерошил ему волосы. Почувствовав, как у него отяжелели веки, Фред понял, что он чертовски устал.

— Привет, Джейн.

— Привет, Фред.

Им всегда было приятно и весело находиться в обществе друг друга. Это и лежало в основе их общения. Но теперь оба были сдержаны и напряжены.

— Констебль сказал, — заметила Джейн, — что меня «хочет видеть мистер Барлоу». Вот и отлично. Честно говоря, мне не хочется заходить в дом. Разве что я как-то могу помочь Конни.

— Значит, ты уже слышала?

— Да, инспектор передал доктору Феллу по телефону суть случившегося.

Облокотившись на дверцу, он нагнулся и заглянул в салон. Джейн сидела за рулем, отделенная от него солидным пространством красного кожаного сиденья. Она отвернулась от Фреда, и на лицо ее падали отсветы от приборной доски. Из-под капота работающего двигателя шло тепло.

Нервное напряжение отдавалось болью в икрах — это тоже был показатель усталости. Выездная сессия завершилась. Пять непростых дел. Четыре победы и одно поражение — Липиатт.

(«И вы будете препровождены туда, откуда вас сюда доставили, а далее к месту казни, где вас повесят за шею и оставят висеть, пока вы не скончаетесь; и да упокоит Господь вашу душу».)

Фред отогнал от себя эти мысли. Он был рад встрече с Джейн Теннант. Эти слова включали в себя не равнодушное признание данного факта, а искреннюю горячую радость, с которой он встретил ее.

Она была потрясающей личностью. Именно так! От нее исходило умиротворяющее спокойствие. Он заметил, что, положив на руль тонкие руки, она барабанит по нему пальцами с облупившимся лаком на ногтях. Он видел, как девушка выжидающе смотрит на него серыми, широко расставленными глазами.

— Насколько там все плохо? — осторожно спросила она.

— Доктор Фелл думает, что и судья может… иметь к этому отношение. И даже больше, чем просто иметь отношение.

— Ну, не так уж и плохо.

— Ты не против, если я влезу в машину и посижу рядом?

Джейн помолчала.

— Милости просим, — наконец сказала она.

Он отметил эту заминку. Его радость от встречи несколько поблекла. Вот и всегда она так. Не то что Джейн избегала его или, наоборот, давала понять, что их отношения могут выйти за рамки простой дружбы. Тем не менее, она всегда старалась как-то отстраниться от него, не переступить границ существующего между ними пространства — в буквальном и переносном смысле слова. Если, например, они вместе пили чай, и рядом с ним на диванчике было место, Джейн всегда предпочитала сидеть напротив на другом стуле.

— Места хватит, — заметила Джейн. — Если уж тут размещается доктор Фелл, то, видит бог, его достаточно. — Нервничая, она засмеялась, но тут же спохватилась. — Я всегда говорю, что внутри у этих «кадиллаков» места достаточно, но никак не могу привыкнуть к американским машинам с левым рулем. Они…

Барлоу откинулся на красную кожаную спинку сиденья.

— Джейн, — сказал он, — ты можешь помочь нам?

— Помочь вам?

— Дать исчерпывающие свидетельские показания. Обо всем, что ты знаешь.

Она долго молчала. Фред отметил, что она даже не выключила двигатель. Тихое урчание мотора лишь усиливало ощущение одиночества и отъединенности, которыми была окружена эта машина. Никогда еще он так остро не ощущал физическое присутствие Джейн.

— Я хочу быть честной с тобой, Фред, — наконец сказала она. — Да, я знаю кое-что о его истории. О том деле… пять лет назад.

— Да. — У него болела голова. — Так все и было, да? Если это то дело, о котором я читал, то помню кое-какие подробности. Это правда? Это тот самый Морелл?

— Другого быть не может. Тем не менее, я не могу понять! Доктор Фелл сказал, по крайней мере основываясь на словах инспектора Грэхема, что Морелл — отнюдь не безденежный бедняга, каким его знали. Грэхем сообщил, что он более чем обеспеченная личность с процветающим бизнесом. Может, речь идет о его брате?

— Нет, это тот самый человек.

— Ты хоть что-то понимаешь?

— Да, думаю, что понимаю. — Он смотрел на циферблаты приборной доски. — Типичная итальянская логика, вот и все. Морелл — или Морелли — считал, что у него есть полное право превращать в наличный капитал то воздействие, которое он оказывает на женщин. Никакой уголовщины — одна только логика. И вдруг он получает пинок. Общество его раскусило и выставило на посмешище в открытом суде. Тогда он решил, пользуясь той же логикой и прилагая те же усилия, заняться другим делом. Подниматься в другом бизнесе. Но одно другому не мешает. Так что вполне возможно разобраться во всех его поступках.

— До чего здорово, — не без легкой иронии сказала Джейн, — ты разбираешься в людях!

Уловив эту иронию, он разозлился:

— Ну спасибо. Шутки в сторону. Морелл не стал лучше от того, что сумел обеспечить себе финансовое благополучие. И знаешь, Джейн, я ненавижу его даже после смерти.

— Бедный Фред.

— Почему ты так говоришь?

— Просто у меня такая манера разговора. Готова признаться, что даже сочувствую тебе. И не вкладываю в свои слова никакого двойного смысла.

— Джейн, чем я тебя обидел?

— Ровно ничем. Не угостишь ли меня сигаретой?

Порывшись в карманах, он протянул ей пачку. Она сидела, прижавшись к другой дверце, выставив руку в проем от крытого окна, и тяжело дышала всей грудью.

Он предложил ей сигарету и, повернувшись к Джейн, чиркнул спичкой. Свет от приборной доски падал ей на лицо, и они в упор смотрели друг другу в глаза. Он держал спичку, пока она не догорела до половины. Фред задул ее и осторожно вынул сигарету из губ Джейн. Он увидел, что она прикрыла глаза.

— Я надеюсь, что не помешала вам, — услышали они громкий голос. И в открытом окне появилась Констанс Айртон.

Возникла пауза.

— Он обещал вернуться, — продолжила Констанс, — и быть рядом со мной. Я понять не могла, что его задержало.

Фред Барлоу отвел взгляд от Джейн. Его снедало всепоглощающее чувство вины. Джейн тоже не смотрела на него. Она поставила ногу на педаль сцепления, а другой стала нажимать на газ; гул взрыкивающего мотора, перекрывающий шум моря, нарушил тишину.

— Я должна ехать домой, — приглушив двигатель, сказала Джейн. — Я плохая хозяйка, поскольку мне придется оставить здесь своего пассажира. Но… я в курсе дела, Конни. И мне ужасно жаль, что так все получилось.

— Не сомневаюсь, — согласилась Констанс. Она помолчала в ожидании несколько секунд. — Ты не против, дорогая, если я вернусь в Таунтон с небольшим запозданием? Полиция хочет пообщаться со мной.

— Нет, конечно же нет. С тобой будет все в порядке?

— Да. Я одолжила твой «бентли».

— Я знаю, — сказала Джейн. — Под задним сиденьем найдешь запасную канистру с бензином. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, дорогая. Фред, тебя ждут.

Фред, чувствуя себя законченным подлецом, вылез из машины. Они снова пожелали друг другу спокойной ночи, и машина снялась с места. Констанс и Фред смотрели ей вслед, пока красные хвостовые огоньки не скрылись из виду на дороге, что вела к заливу, после чего Констанс распахнула створку ворот. Никто из них не произнес ни слова, пока они не оказались у коттеджа.

— Итак, — сказала Констанс, — не хочешь ли объясниться?

(«Нет, черт возьми, он не хочет!»)

— В чем?

— Ты сам знаешь. А я думала, что могу положиться на тебя.

— Конни, ты прекрасно знаешь, что можешь на меня рассчитывать.

— А чем вы там вдвоем занимались?

Ему захотелось ответить: «Ничем. Ты лишила нас этой возможности». Но, помня, что ей довелось пережить этой ночью, он сдержался и сказал лишь:

— Ничем.

— Вроде ты собираешься к ней завтра вечером на вечеринку в бассейне?

— Что за вечеринка в бассейне?

— В «Эспланаде». Обед, танцы, выпивка, а затем купание допоздна в крытом бассейне. Только не говори, что не получил от нее приглашения. В купальнике она выглядит просто потрясающе.

Барлоу резко остановился.

Сквозь прозрачную завесу штор в гостиной он видел, как доктор Фелл склонился над телом Морелла. Констебль Уимс, стоя рядом на коленях, принимал содержимое карманов покойника. За ними наблюдал Грэхем. Как и судья Айртон, который продолжал пыхтеть окурком сигары.

— Уясни себе вот что, — сказал Фред. — Я не собираюсь ни на какую вечеринку в бассейне. Как и ты. Как и твой старик, да поможет нам Бог. И на то есть свои причины. Так что ради всех святых перестань болтать о Джейн Теннант и… — У него перехватило дыхание. — Да и кроме того, какое это имеет значение? Я же все равно тебя не интересую.

— Нет. Не так, как ты хочешь. Но я привыкла видеть тебя рядом, Фред. Я привыкла зависеть от тебя. И я не могу с этим расстаться. Не могу, особенно сейчас! — Она оказалась близка к истерике. — Ты же знаешь, что это было бы просто ужасно. Ты не бросишь меня?

— Хорошо.

— Обещаешь?

— Обещаю. Теперь иди в дом и не высовывайся, пока тебя не позовут.

Тем не менее, когда он провожал Констанс в холл и сам проникал в гостиную через окно, перед его глазами все время маячил облик Джейн Теннант. Инспектор Грэхем терпеливо подводил итоги своего резюме.

— Итак, доктор, вот все вещественные доказательства, что нам удалось собрать. Можете ли вы высказать какое-то мнение… хотя бы предварительное?

Пелерина и шляпа доктора Фелла лежали на диване рядом с судьей. Сам доктор, опираясь на тросточку, неторопливо перемещался по кругу, словно лайнер, осторожно притирающийся к причалу порта. Он методично осматривал помещение. У него было неопределенное и даже глуповатое выражение лица, которое подчеркивалось безвольно болтающейся ленточкой пенсне. Но Барлоу, который много раз слышал его выступления в суде, не поддался обманчивому впечатлению.

— Больше всего меня смущает, сэр, этот красноватый песок, — признался Грэхем.

— Неужто? Почему же?

— Почему? — вскинулся инспектор. — Откуда он тут взялся? С какой целью? Как он тут появился? Спорю на шиллинг — вы не сможете убедительно доказать, что вам под силу в любом доме набрать пару унций такого песка.

— Считайте, что свой шиллинг вы проиграли, — сказал доктор Фелл. — Как насчет песочных часов?

Воцарилось молчание.

Судья Айртон устало прикрыл глаза.

— Мысль, типичная для персонажа из «Панча», — фыркнул он. — Я считаю, куда проще иметь обыкновенные часы. Песочных часов тут не имеется.

— Вы уверены? — осведомился доктор Фелл. — Многие домохозяйки пользуются ими, скажем, при варке яиц — они в самом деле точно отмеряют нужные минуты. И как правило, в них используется именно такой красноватый песок: во-первых, он мелкозернистый, а во-вторых, бросается в глаза. Что скажет ваша домоправительница?

Инспектор Грэхем присвистнул:

— Вполне возможно! Если подумать, я тоже видел такие штуки. Вы считаете, что так оно и есть?

— Не имею ни малейшего представления, — признался доктор Фелл. — Я всего лишь сказал, что вы потеряете свой шиллинг, если побьетесь об заклад, — мол, никому не под силу объяснить сей факт. — Он задумался. — Кроме того, в большинстве песочных часов песок потемнее. Человек я рассеянный и никак не могу подобрать ему название. Какая-то краска. Лак… Нет, вылетело из головы. — Его массивная физиономия разгладилась. — Но если вы спросите, инспектор, что меня больше всего волнует, должен буду признаться, что телефон.

— Телефон? Что именно?

Судья Айртон не спускал с него глаз, и, пересекая комнату, доктор Фелл подмигнул ему. Лишь после этого он ответил на вопрос инспектора.

— Вы, конечно, обратили внимание, что от крышки микро фона откололся кусок, а также появилась трещина на корпусе. Так?

— Аппарат упал на пол.

— Да. Разумеется. К тому же ковер тут не особенно толстый. — Доктор потрогал его ногой. — И тем не менее сомнения у меня остались. Случалось, я и сам ронял телефон со стола. Особенно если, увлекшись разговором, начинаешь бурно жестикулировать. Но повреждения даже отдаленно не напоминали те, которые претерпел данный аппарат.

— И все же он пострадал.

— Да. Он в самом деле пострадал. Давайте-ка разберемся.

Переступив через тело Морелла, он прислонил тросточку к столу, взял телефон и принялся неумело отвинчивать крышку микрофона. Она не без труда поддалась его стараниям.

Доктор Фелл поднес ее к свету, посмотрел сквозь дырочки перфорации и даже понюхал. Он нахмурился. Но когда он поднял телефонный аппарат, который со снятой трубкой издавал тихие гудки, то не смог удержаться от восклицания.

— Сломан, — показал он. — Повреждена мембрана. Это позволяет сделать кое-какие предположения. Ничего нет удивительного, что последние звуки, которые уловила девушка-оператор, были неразборчивыми и бессмысленными.

— Я знал, что он не в порядке, — признался Грэхем. — Когда я пытался дозвониться до вас в гостиницу, в конце концов пришлось воспользоваться аппаратом на кухне. Но пусть даже телефон был сломан, чем это может нам помочь?

Доктор Фелл не слушал его. После нескольких неудачных попыток прикрутить микрофон обратно на место он оставил его в покое. Было видно, что доктор серьезно удивлен и обеспокоен.

— Нет, нет, нет! — не обращаясь ни к кому конкретно, бросил он. — Нет, нет, нет!

Инспектор Грэхем обменялся красноречивыми взглядами с судьей. Тот посмотрел на часы.

— Время довольно позднее, — сказал он.

— Так и есть, сэр, — согласился Грэхем. — А мы еще не поговорили с мисс Айртон. Берт, ты все вынул из карманов Морелла?

— Все здесь, инспектор, — откликнулся констебль Уимс, который выложил на ковре аккуратным рядком все предметы, найденные у Морелла.

— Итак?

— Во-первых, эти три пачки банкнотов…

— Да, да, мы их уже видели! Что еще?

— Бумажник с четырьмя десятифунтовыми купюрами и набором визитных карточек. Мелочь из серебра и меди — девять и одиннадцать пенсов. Связка ключей на кольце. Адресная книжка. Карандаш и авторучка. Карманная расческа. Пакет мятной жевательной резинки производства фирмы «Сладости Тони», одной или двух пластинок не хватает. Вот и весь набор.

Доктор Фелл, хотя и слушал перечисление, не проявил к нему интереса. Взяв подушку, лежавшую на вращающемся стуле, он, моргнув, уставился на нее. Пока Уимс старательно докладывал о своей добыче, он подошел к шахматному столику и взял револьвер. Поднеся его к свету, так что можно было различить выцарапанный на металле маленький крест, доктор Фелл посмотрел на судью Айртона.

Он не успел вернуть револьвер на место, как судья подал голос.

— И все же вы плохо играете в шахматы, — сказал он.

— Вот как? Неужели все можно прочитать на моей физиономии?

— Да.

— И что же она говорит вам?

— Что вы плохой шахматист.

— Что-нибудь еще?

Вздрогнув, судья Айртон облизал губы.

— Думаю, что да. Мой дорогой Фелл, до этой минуты я и не подозревал, как вы меня недолюбливаете.

— Я? Недолюбливаю вас?

Судья Айртон нетерпеливо отмахнулся:

— Ну, может, не меня лично!

— Тогда могу ли я поинтересоваться, что за ахинею вы имеете в виду?

— Я имею в виду мои принципы. Они раздражают вашу сентиментальную душу. Говоря о чувствах, дружеских или враждебных, я не подвергаю сомнению ваш интеллект. На этом свете вряд ли есть что-то столь же никчемное, как отношения, основанные на примитивных чувствах.

Доктор Фелл уставился на него.

— Вы в самом деле в это верите?

— У меня нет привычки говорить то, во что я не верю.

— М-да. Говоря о личном…

— О да, я понимаю. У меня есть дочь. Ничто человеческое мне не чуждо, и я люблю ее. Но это естественно. С этим ничего не поделаешь. Я не могу изменить тот факт, что у меня две руки и две ноги. Но даже такие чувства… — он открыл глазки, — даже такие чувства имеют свой предел. Вы улавливаете мою мысль?

Доктор Фелл вздохнул.

— Да, — сказал он. — Считаю, вы высказали свое кредо. Теперь я предпочитаю всего лишь играть с вами в шахматы.

Судья Айртон не стал утруждаться ответом.

В просторной гостиной с обоями в синих цветах стояло молчание, нарушаемое лишь скрипом карандашаинспектора Грэхема, который записывал содержимое карманов Морелла.

Доктор Фелл рассеянно выдвинул ящик шахматного столика. Обнаружив в деревянной коробке с выдвижной крышкой шахматные фигуры, он все с той же неподдельной рассеянностью стал возиться с ними. Он поставил на доску короля, ладью и слона. Взяв пешку, он принялся крутить ее в руках, подбрасывать и ловить на раскрытую ладонь. Поймав ее в третий раз, он внезапно отбросил фигуру и, словно его посетило внезапное озарение, с силой набрал в грудь воздуха.

— О Господи! — выдохнул он. — О Бахус! О моя древняя шляпа!

Инспектор Грэхем, писавший за столом, поднял голову.

— Пригласите мисс Айртон, Берт, — сказал он.

Констанс блестяще выдержала роль свидетельницы. Ее отец не поднимал глаз, как бы не желая смущать дочь, но настороженно слушал ее, ловя каждое слово.

Она рассказала, что в двадцать пять минут девятого увидела, как Морелл проникает в дом через окно. Как тут же вспыхнула люстра в комнате. Она рассказала, что сидела на берегу, лицом к морю, когда услышала звук выстрела. Как, вскарабкавшись на откос, побежала к бунгало и бросила взгляд в окно.

Далее беседа перешла к той сомнительной части показаний, которой научил ее Барлоу, и он затаил дыхание.

— Понимаю, мисс, — отметил инспектор Грэхем. Он все еще не расстался с подозрениями, но было видно, что рассказ Констанс произвел на него заметное впечатление. — Хотя кое-что мне пока не совсем ясно. Зачем сегодня вечером вы приехали сюда?

— Увидеться с папой.

— И вы не знали, что мистер Морелл явится сюда с той же целью?

Она вытаращила глаза.

— О нет! Понимаете, утром Тони уехал в Лондон. Я ожидала, что он вернется в Таунтон лишь поздним вечером… если вообще вернется.

— Но вот к чему я клоню, — нахмурился Грэхем. — Вы одолжили машину. Она вроде сломалась. Вы направились к бунгало и увидели на дороге мистера Морелла. Почему вы не окликнули его, не дали о себе знать?

Констанс смущенно опустила глаза:

— Я… ну, увидев его, я догадалась, с какой целью он приехал. Он должен был встретиться с отцом, чтобы поговорить… обо мне. И наверное, о свадебном подарке, который показался папе слишком щедрым для Тони. Я не хотела присутствовать при разговоре. Это поставило бы в неудобное положение и их, и меня. Так что я решила немного подождать, а потом зайти как ни в чем не бывало, словно я ничего не знаю.

Судья Айртон продолжал смотреть в пол. У Фредди потеплело на душе. Он испытывал профессиональное удовлетворение. Инспектор Грэхем кивнул.

— Да, мисс, — переборов внутреннее сопротивление, сказал он, — должен признать, что все это звучит достаточно логично.

Через двадцать минут все было кончено. Едва только Констанс завершила свое повествование, стремительно влетел местный полицейский судмедэксперт — он был общепрактикующим врачом и в полиции лишь подрабатывал. Свое опоздание он объяснил необходимостью присутствовать при трудных родах. Он зафиксировал, что кончина Морелла наступила в результате раны, нанесенной малокалиберной пулей, которая проникла в мозг, причинив мгновенную смерть. Пообещав, что с самого утра он первым делом займется извлечением пули, доктор Эрли приподнял шляпу, адресуясь ко всем присутствующим, и мгновенно исчез.

Тело Морелла было вынесено из гостиной. Фред Барлоу довез Констанс до Таунтона. Судья Айртон сказал, что у него нет возражений, если кто-то захочет здесь переночевать — и сегодня, и в любую другую ночь. Но в половине одиннадцатого, когда вся округа уже отходила ко сну, доктор Фелл и инспектор Грэхем вернулись в Тауниш.

Когда инспектор доставил доктора Фелла к ступеням «Эспланады», тот едва ли не в первый раз за последний час подал голос.

— И последнее, — сказал он, хватая Грэхема за руку. — Тщательно ли вы обыскали гостиную?

— Еще как, сэр!

— Каждую щелку, каждую трещинку?

— Каждую щелку и каждую трещинку.

— В которых, — продолжал настаивать доктор Фелл, — вы ничего не нашли, кроме того, что нам известно?

— Совершенно верно, доктор. Но, — многозначительно добавил Грэхем, — я позвоню вам утром, если вы не против. Я хотел бы немного поболтать с вами. О'кей?

Доктор Фелл согласился. Тем не менее пока он не испытывал удовлетворения. Поднимаясь по ступенькам отеля, в котором уже выключили освещение, и чьи лепные украшения были залиты лишь светом звезд, он с силой стучал по каменным плитам металлическим наконечником трости. Несколько раз он с упрямой решимостью покачал головой.

— Нет, нет, нет! — продолжал он бормотать. — Нет, нет, нет!

Глава 11

Так миновала субботняя ночь 28 апреля. В воскресенье инспектор Грэхем смог связаться с доктором Феллом лишь после полудня.

Для всех участников этой истории ночь прошла по-разному.

Инспектор Грэхем в очередной раз просмотрел свои записи, выкурил последнюю трубку и погрузился в здоровый сон.

Герман Эплби, адвокат, — он провел ночь в таком месте, где его меньше всего можно было встретить, — сняв часы и положив искусственную челюсть в стакан с водой, пошел спать относительно рано.

Фред Барлоу размышлял о Джейн Теннант и о том, что он услышал от Констанс Айртон. Подсознательно он склонялся к тому, к чему его всегда тянуло.

В большом белом доме на окраине Таунтона Джейн Теннант, ворочаясь с боку на бок, маялась беспокойным сном.

Констанс Айртон уснула лишь после двух таблеток люминала, найденных в аптечке в ванной. Возвращаясь в свою спальню, она остановилась у дверей Джейн и постояла, прислушиваясь к доносящемуся из-за дверей бормотанию. Констанс приоткрыла двери, вошла, бесшумно присела на стул у кровати и снова стала слушать. Затем, выскользнув из спальни Джейн, она вернулась к себе и, позволив себе пофантазировать, наконец уснула.

В некотором отдалении отсюда, в частном санатории, девушка, именуемая Синтия Ли, лежала без сна, широко открытыми глазами глядя в потолок.

Судья Айртон, облаченный в черную шелковую пижаму, сидел в постели, читая Фрэнсиса Бэкона. Блистательные сентенции последнего доставляли ему удовольствие. Удостоверившись, что провел за чтением предусмотренные четверть часа, он потушил свет и, засыпая, не видел никаких снов.

Последним, кто выключил свет, оказался доктор Гидеон Фелл. Пока часы продолжали отбивать ночное время, он сидел за столом в гостиничной спальне, куря черную трубку и время от времени набивая ее табаком, запах которого напоминал жженую щетку для чистки кастрюль. Когда над морем стал заниматься рассвет, комната была полна едкого дыма, и прежде чем отойти ко сну, ее обитатель наконец распахнул окно.

Так что полдень давно миновал, когда звонок телефона рядом с кроватью все же разбудил его.

Протянув руку, он снял трубку.

— Доброе утро, сэр, — не без ехидства сказал голос инспектора Грэхема. — Я уже звонил вам, но в гостинице сообщили, что вы дали указание не беспокоить вас раньше полудня.

— И теперь вы позвонили сообщить мне, — захрипел доктор Фелл, разражаясь утренним кашлем, — изречение Наполеона. Шесть часов сна для мужчины, семь для женщины и восемь для идиота. Черт бы побрал этого Наполеона. Я должен был выспаться.

Но инспектор Грэхем не стал ссылаться на Наполеона.

— Пуля, которая убила мистера Морелла, — сообщил он, — была выпущена из того самого револьвера. Капитан Окли сказал, что в этом не может быть никаких сомнений.

— А вы сомневались?

— Нет, но вы же знаете, как это бывает в таких делах. Далее. Мы проследили все перемещения мистера Морелла. Прошлым вечером восьмичасовой поезд из Лондона опоздал на семь минут. В восемь десять или чуть позже Морелл попросил, чтобы его подвезли к прибрежной дороге, свидетель особенно запомнил его, потому что тот сорвал обертку с жевательной резинки и стал жевать ее с такой жадностью, словно проголодался, — это перемещение отняло у него примерно пятнадцать минут. В восемь двадцать пять ему оставалось пройти лишь оставшееся расстояние, то есть все практически соответствует.

— Ну и?

— Мы связались с единственным родственником мистера Морелла в стране. С его братом. Луиджи Морелли. Служит метрдотелем в гостинице «Айсис» в Лондоне.

— Как вы узнали о нем?

— От мистера Эплби. Прошлым вечером. Итак, когда я смогу встретиться с вами, чтобы посплетничать на эту тему?

— Подъезжайте к ленчу. Разделим его с вами, — предложил доктор Фелл. — Примерно через час.

— Весьма обязан вам, сэр, — с уважением, хотя и не без удивления, согласился Грэхем. — Но ведь вы еще даже не завтракали.

— Сейчас буду завтракать, — бесхитростно объяснил доктор Фелл, — а через час у меня будет ленч. Так что проблема легко разрешима. Жду вас.

Он положил трубку, нашел и надел очки и, откинувшись на груду подушек, погрузился в размышления. Наконец снова взялся за телефон. После долгих и довольно язвительных объяснений с телефонистками он наконец пробился в коттедж Фреда Барлоу около залива Хорсшу.

Тот, хотя и не смог скрыть своего удивления, с готовностью принял предложение доктора разделить с ним ленч. Примерно через час.

— Я собирался отправиться в Таунтон, — сказал он. — Но если у вас что-то важное…

— Очень важное, — пробурчал доктор Фелл.

— Идет. Большое спасибо.

Утро было прекрасным и теплым, как в середине мая. Но тепло было обманчивым. В уютной гостиной своего коттеджа Фред Барлоу, побарабанив пальцами по телефону, тоже задумался.

Ему стоило бы как следует выспаться ночью. У него был уставший вид. Он всю ночь ворочался, не в силах отделаться от навязчивых мыслей. Судья Айртон осудил бы его.

Солнце струило теплые лучи, и они, падая в окна, освещали груды старых книг, пару весел, рукоятки которых отполировал Фред Барлоу, и царящий вокруг уютный беспорядок. Он сменил галстук и, чтобы отвлечься, неторопливо просмотрел «Санди таймс». Затем сел в машину и неторопливо поехал в Тауниш, не остановившись у бунгало судьи.

В «Эспланаде» царило безлюдье. Холл в отеле был огромен, гулок и пустынен, если не считать двух человек в нем.

Одним из них оказался Герман Эплби. Принарядившись ради воскресного утра, он сидел в кресле и просматривал газету.

Второй была Джейн Теннант.

Сразу же увидев ее, Фред сделал шаг навстречу. Но адвокат перехватил его. Он неторопливо поднялся, бросил газету и приветствовал его сердечной улыбкой.

— Никак мистер Барлоу?

— Да. Мистер Эплби? Что вы здесь делаете?

— Вряд ли имело смысл ночью ехать в Лондон. Если бы еще в воскресенье утром я мог найти парикмахерскую… — словно иллюстрируя необходимость в ней, Эплби погладил щеку, — я бы снова стал прекрасно чувствовать себя. Отличное утро для прогулки, не так ли?

— Прекрасное. Я предполагаю…

— Не довелось ли вам узнать, — спросил Эплби, понижая голос и сводя брови, — провел ли судья Айртон ночь в своем бунгало? Или нашел более подходящее место?

— Насколько мне известно, он продолжает находиться в нем. Но в это время его лучше не беспокоить.

— Ну что ж. Порой все мы бываем в таком настроении, — сказал Эплби. — Благодарю вас.

Он повернулся взять свой котелок, лежащий рядом с креслом. Сдув с него пыль, он отвесил Фреду прощальный поклон и вышел через вращающиеся двери. Помедлив, Фред подошел к Джейн. Она встретила его уже знакомой фразой.

— Что ты-то здесь делаешь? — сказала она.

— Доктор Фелл пригласил меня к ленчу. А ты?

— Доктор Фелл пригласил и меня…

Оба замолчали.

Никогда еще Фред Барлоу так остро не ощущал, что выглядит далеко не лучшим образом. Он успел побриться, но ему казалось, что оброс щетиной. С другой стороны, Фред никогда раньше не видел, насколько обаятельна Джейн Теннант. На ней было синее платье с белой оторочкой вокруг шеи и запястий.

— Я объяснила ему, что у меня полон дом гостей и, скорее всего, я не смогу приехать. — Она отпустила смешок. — Но он просто отказался принимать мой отрицательный ответ. Мол, толпа случайных гостей даже не заметит, есть ли я дома или нет. Ну, и у меня был повод.

— Повод?

— Явиться сюда. Сегодня вечером я устраиваю прием с купанием. В «Эспланаде». Я сказала, что должна повидаться с управляющим. — Она помолчала. — Строго говоря, я хотела отменить прием. Из-за Конни. Но все остальные так шумно воспротивились, что я сдалась.

— Как Конни?

— Чувствует она себя ужасно. Стала собирать вещи, чтобы возвращаться в Лондон. Но я сказала ей, что тогда в доме отца никого не останется, а тут она, по крайней мере, будет среди друзей, которые позаботятся о ней. Думаю, что мне удалось уговорить ее.

— Как тебе подходит это платье, Джейн.

— Старая история. Остается только облачиться в синее, и любой мужчина скажет, что ты прекрасно выглядишь.

— Нет, я в самом деле так считаю! Это…

— Благодарю вас, сэр. Сегодня вечером мы просто немного повеселимся. Очень раскованно. Обед, танцы и выпивка у бассейна. Не думаю, что ты окажешь нам честь, не так ли? Или все же… позволишь себе?

Танцы он терпеть не мог, но весьма прилично плавал.

— Я бы с большим удовольствием, — сказал Фред, — если ты позволишь мне немного запоздать.

— Отнюдь! В любое время. Можешь прихватить с собой плавки или воспользоваться теми, что тут будут. Тут… здесь будет главным образом богемная публика, которую ты не особенно любишь, но если ты не против?..

— Господи! Чтобы я был против! — внезапно вырвалось у него. Он спохватился.

— Значит, договорились. Не подняться ли нам наверх? Доктор Фелл сказал, чтобы мы поднимались. Я знаю, в каком он номере.

Когда он следовал за Джейн к лифту, перед его глазами возникло лицо Констанс Айртон.

— А я и не знал, — признался он, пытаясь найти облегчение в смене темы разговора, — что ты так хорошо знакома с доктором Феллом.

— Да, мы старые друзья. — Она торопливо нажала кнопку лифта. — Я тоже не знала, что ты с ним в дружеских отношениях.

— Я бы этого не сказал. До прошлого вечера встречался с ним лишь пару раз да слышал его показания в суде.

Новые сомнения, новые болезненные подозрения зашевелились в мозгу Фреда Барлоу.

— Он самый достойный человек из всех, кого я знаю, но с точки зрения академической науки просто ужасен. Доктор может расчленить волос на шестнадцать частей — и еще кое-что останется. Если вы ему нравитесь, он для вас из кожи вон вылезет. Впрочем, ты, конечно, все это знаешь. Но хотел бы я знать, что он сейчас приберег в рукаве.

Содержимое его рукава стало ясно далеко не сразу.

Сияя, как рождественский подарок, доктор Фелл встретил их на пороге своего номера, одетый в блестящий черный альпаковый пиджак и полосатый галстук. На маленьком балконе с солнечной стороны, куда выходило открытое окно, и откуда открывался вид на прогулочные дорожки, уже был сервирован столик на четверых.

— Мы будем есть, — объяснил доктор Фелл, — на балконе. Мне очень нравится есть на балконе, хотя, откровенно говоря, могу этим заниматься в любом месте. Но подобное расположение может служить источником особого удовлетворения, как сказал бы судья Айртон — сидеть подобно богам над кишащей толпой, позволяя себе (если придет в голову такое гнусное желание) обстреливать ее хлебными шариками и поливать из сифона. Думаю, вы знакомы с этим джентльменом?

За его спиной Фред Барлоу не без удивления увидел внушительную фигуру инспектора Грэхема.

— Я встречался с мистером Барлоу, — сказал Грэхем, который из уважения к хозяину снял форменную фуражку, обнажив розовую лысину. — Но не имею удовольствия знать молодую леди.

— Инспектор Грэхем — мисс Теннант. Не приступить ли нам?

Доктор явно что-то замышлял.

Во время ленча Грэхем вел себя безукоризненно, но временами на него накатывало мрачное настроение. Похоже, у него что-то имелось на уме, и он был бы не против, чтобы тут ни кого больше не оказалось, кроме него. Кроме того, он, к своему сожалению, сел спиной к витым металлическим перилам балкона, так что солнце пекло его лысую голову.

С его точки зрения, ленч не получился. Правда, блюда были великолепны. Они пили отличный кларет, которого оказалось более чем достаточно, хотя Грэхем больше налегал на пиво. А доктор Фелл рассказывал такие забавные истории, что даже Грэхем внезапно откидывался на спинку стула и смеялся от души. После каждой истории доктор с невинным видом вскидывал брови, словно искренне не понимал, что в ней смешного, и приступал к следующей.

Тем не менее в подсознании у Фреда Барлоу все время гнездилась какая-то мысль. Он был готов искренне веселиться, если бы…

Снова то самое черное пятно? Или присутствие Джейн Теннант? Он заметил, что Джейн была увлечена рассказами хозяина. Внизу лежала перламутровая гладь моря, слегка оттененная пурпуром; фронтоны домиков, что тянулись вдоль берега, были ярко раскрашены, словно в мультфильмах Уолта Диснея.

Подали кофе и бренди. На столе появились три сигары и коробка с сигаретами. Поднося Джейн огонек, Фред вспомнил прошлый вечер. Доктор Фелл перешел к основной теме встречи с изяществом и деликатностью кирпича, падающего с неба.

— Данная встреча, — объявил он, хлопнув ладонями по столу, — наконец обретает упорядоченный характер. У всех есть право голоса. Ваш председатель предлагает, чтобы слушания открыл инспектор Грэхем, который изложит нам, что он думает по поводу судьи Айртона — виновен он в убийстве или нет.

Глава 12

Выражение лица инспектора Грэхема ясно свидетельствовало: «Я так и знал!» Но доктор Фелл предостерегающе поднял руку.

— Одну минуту! — потребовал он, раздувая щеки. — Я изложил ситуацию столь прямо и непосредственно потому, что мы имеем дело с необычной проблемой. И для нас главный вопрос носит необычный характер. Главный вопрос звучит не так: «Кто мог совершить это убийство?» Главный вопрос таков: «Совершил ли его судья Айртон?» Что же касается личностей возможных или потенциальных убийц, то на их месте мог оказаться кто угодно. Я навскидку могу назвать двух или трех. Могу даже сконструировать дело против них. Но все это приходится отбросить в сторону, ибо мы сталкиваемся с конкретным и неприятным вопросом, имеющим отношение к определенной личности: он это сделал или не он? Вопрос раздражает своей простотой и непосредственностью. Можно ли представить себе, что этот предельно осторожный джентльмен сошел с пути истинного, тем более считая, что подобное поведение для него исключено? Или же он просто стал жертвой «косвенных обстоятельств», которые, как он сам убежден, не могут сказаться на судьбе невинного человека? Вот так выглядит ситуация.

Доктор Фелл раскурил сигару.

— Следовательно, — продолжил он, — я склонен думать, что, если мы проведем дискуссию на эту тему, она сможет подсказать ответ. И скажем, мистер Барлоу возьмет на себя обязанности представителя защиты…

— Не могу, — прервал его Барлоу. — Да и в любом случае не стал бы этого делать. Вы исходите из предположения, что судья нуждается в защите? И что его положение достаточно сомнительно или может оказаться таковым? Глупости!

— Хм-м… Ну что ж. Спросим инспектора Грэхема, что он думает по этому поводу.

Грэхем пошел пятнами багрового румянца. Он говорил убедительно и с чувством собственного достоинства.

— Скажу, сэр, что и я не могу дискутировать по этому поводу. Я имею в виду, на людях. Вы должны понять меня. Я явился сюда в убеждении…

— Что мы с вами проведем совещание с глазу на глаз? А?

— Если хотите. Я не сомневаюсь, мистер Барлоу понимает мою позицию. — Грэхем улыбнулся. — Как и юная леди, в чем я тоже не сомневаюсь, — добавил он с тяжеловесной галантностью. — На мне лежат определенные служебные обязанности. Я не могу высказывать свои воззрения, пусть даже они у меня имеются.

Доктор Фелл вздохнул.

— Достаточно, — сказал он. — Приношу свои извинения. Но надеюсь, вы не против, если я выскажу свои соображения?

Грэхем, полный затаенных ожиданий, продолжал спокойно и внимательно смотреть на него.

— При всем желании я не смогу помешать вам, не так ли?

У Фреда Барлоу мелькнула мысль: я недооценивал Грэхема. Он убежден, что старик виновен. Далеко не лучшее начало.

— Обсуждая данное дело, — продолжил доктор Фелл, — нам придется исходить только из доказанных, юридически безупречных свидетельств. Мотив нас не интересует. Не интересует ни в какой мере. Если хотите, можете утверждать следующее: предположим, Хорас Айртон не знал, что Морелл — преуспевающий владелец уважаемого бизнеса, и считал его всего лишь нищим шантажистом. Предположим, он убил Морелла, чтобы предотвратить данный брак. Можно тешиться предположениями, но они ни к чему не приведут. Вы не в состоянии доказать, что он ничего этого не знал. Вы не сможете доказать, что человек ничего не знает, если он решит под присягой сказать обратное. Если я сообщу, что мне известен факт открытия Америки Колумбом в одна тысяча четыреста девяносто втором году, но меня никогда не допрашивали по этому поводу, вы не сможете доказать, что до вчерашнего дня я был в неведении по этому поводу. Да, вы можете сделать такой вывод из моих слов. Но доказать это вы не в состоянии. Так что давайте обратимся к конкретным фактам относительно данного убийства, исходя из которых мы сможем хоть что-то доказать. Что это за факты? В половине девятого вечера двадцать восьмого апреля Энтони Морелл был убит в гостиной коттеджа судьи Айртона. Оружием, использованным для убийства, оказался револьвер системы «Ив-Грант» тридцать второго калибра…

Его перебил Фред Барлоу.

— Кстати, это достоверно установлено? — вежливо осведомился он.

Инспектор Грэхем замялся:

— Да, сэр. Не выдам тайны, если скажу, что установлено достоверно.

— Револьвер «Ив-Грант» тридцать второго калибра, — продолжил доктор Фелл, — единственной отличительной особенностью которого является маленький крестик, выцарапанный рядом с барабаном.

При этих словах Джейн Теннант опрокинула свою чашку с кофе.

Чашка была маленькой, и она свалилась с блюдца. Со всеми случаются такие оплошности из-за неловкого движения руки. Кофе в ней оставалось немного, так что ничего страшного не произошло. Джейн никак не отреагировала на случившееся, а все остальные сделали вид, что ничего не заметили. Но Фред, который с особой остротой воспринимал атмосферу этой встречи, почувствовал в Джейн эмоциональное напряжение, причину которого не мог определить.

Джейн смотрела на доктора Фелла спокойными серыми задумчивыми глазами. У нее порозовели щеки. Доктор Фелл не поворачивался в ее сторону.

— Так что трудно проследить, откуда взялся револьвер. Очень трудно. — Он сделал паузу, отдуваясь. — Далее. Где были все остальные в момент, когда все это случилось? Судья Айртон находился на кухне. Морелл в гостиной у телефона. Констанс Айртон сидела на склоне берега у пляжа, спиной к бунгало. Мистер Барлоу…

Снова он сделал паузу, на этот раз подчеркнуто резко, и провел рукой по копне седоватых волос.

— Минутку! Так где был мистер Барлоу? — Он смотрел на Фреда. — Этот вопрос, сэр, не несет в себе никаких зловещих намеков. Просто я никогда не слышал ответа на него.

— Это верно, — неожиданно согласился инспектор Грэхем; в очередной раз преодолев внутреннее сопротивление, он продолжил тему: — Очень жаль портить прекрасный обед деловыми разговорами. Но я кое-что припоминаю. Мистер Барлоу, Берт Уимс рассказал мне, что когда прошлым вечером он ехал на велосипеде к дому судьи, то встретил вас.

— Совершенно верно.

— Он сообщил, что ваша машина стояла на другой стороне дороги, против движения, как раз напротив въезда на Лаверс-Лейн. Он сказал, что вы остановили его и стали что-то говорить о «бродяге» или о «докторе Феллоусе». Я собирался расспросить вас прошлым вечером, но это как-то выскользнуло из головы. В чем там было дело?

— Это был Черный Джефф, — ответил Барлоу. — Он вернулся.

— Вот как! — понимающе воскликнул Грэхем, но доктор Фелл дал понять, что он в полном неведении.

— Черный Джефф? — повторил он. — Кто или что это такое?

— Он — притча во языцех, бельмо у нас на глазу. Бродяга или праздношатающийся бездельник, если вы в состоянии увидеть разницу. Порой куда-то надолго пропадает, но вечно возвращается.

— Черный Джефф. Он что, негр?

— Нет. Дело в его волосах и бакенбардах, которые бросаются в глаза. Я видал пьяниц, — сказал Грэхем, задумчиво покачивая головой, — но Джефф может спокойно перепить шестерых. Никто не знает, откуда у него берутся деньги. Мы даже не знаем, где он пьет, ибо большинство трактирщиков отрицает знакомство с ним. Беда в том, что когда он набирается до положения риз, то укладывается прямо на улице и спит где попало. В общем-то он безобиден, и мы стараемся не гонять его, но вот уж ей-богу!..

Голос у Фреда был полон мрачности. Он снова видел перед собой темную дорогу, далекие огни уличных фонарей и неясные очертания какой-то фигуры.

— Что ж, — сказал Фред, — прошлой ночью он едва не погрузился в вечный сон.

— Вот как?

— Да. Я ехал в Тауниш, чтобы купить сигарет. Оказался рядом с Лаверс-Лейн… — Он повернулся к доктору Феллу. — Это такая небольшая лужайка, под прямым углом от дороги, что ведет к главной трассе, примерно в трехстах ярдах от коттеджа судьи по направлению к Таунишу. Компания по недвижимости как-то пыталась «возвести» тут квартал зданий. Осталась телефонная будка и пара выставочных домов; сам замысел провалился. Не знаю, заметили ли вы эту дорогу?

— Нет, — сказал доктор Фелл. — Но продолжайте.

— Я был уже почти рядом с Лаверс-Лейн, как заметил, что посреди главной дороги, совершенно распластавшись, лежит Джефф. Строго говоря, едва только увидев его, я подумал, что его сбило машиной. Я остановился и вылез. Да, это в самом деле был Джефф, мертвецки пьяный; но я не мог разобрать, получил ли он травму. Я перетащил его по другую сторону дороги — ближе к морю — и положил на песок. В это время, чуть не налетев на нас, мимо проехала машина доктора Феллоуса. Я рассказал доктору, что случилось, на что он ответил: «Не стоит трудиться; подтащите его поближе к берегу, начнется прибой, и он протрезвеет». Затем он уехал. Признаю, что Джефф не производил впечатления раненого, но я вытащил из своей машины фонарик, чтобы проверить. Но когда я вернулся туда, где, как мне казалось, оставил его, он исчез.

И инспектор, и доктор Фелл, щурясь сквозь сигарный дым, смотрели на него.

— Исчез? — переспросил последний.

— Можете верить или нет, но он действительно пропал.

— Но куда?

— Вот уж чего не могу сказать. И до сих пор не имею ни малейшего представления. Сначала я было подумал, что, наверное, спутал место, где оставил его. Прошелся в обе стороны. Наконец вернулся к машине и перегнал ее на другую сторону дороги, чтобы осветить пространство фарами. Вот почему машина и оказалась против движения на другой стороне дороги. Но я его так и не нашел. Со своими черными бакенбардами, шутовским одеянием, платком на шее и всем прочим он исчез с концами.

Инспектор хмыкнул:

— Может, очнулся, когда вы тащили его. Затем встал и убрался прочь. Так и не протрезвев.

— Да, так я и подумал. — Внезапно Фред ощутил такой леденящий холод, пронизавший его, что у него спазмой свело мышцы и перехватило горло. Он не должен выдавать свое состояние. Он напрягся всем телом. Нервы были натянуты до предела. Лишь бы никто ничего не увидел… — И все же, — добавил Фред, — я до сих пор не знаю, был ли он ранен.

— На вашем месте я бы не переживал, — грубовато буркнул инспектор. — Вот уж кто меньше всего меня беспокоит. Если он понадобится, то, скорее всего, его можно будет найти спящим в одном из этих модельных домиков.

— Надеюсь.

Затмение уплыло. Фред смог снова набрать в грудь воз духа.

— Продолжим, — подал голос доктор Фелл, который все это время что-то бормотал себе под нос, посасывая сигару, как мятную конфету, — и займемся другими фигурантами. Где они были? Мистер Герман Эплби, скорее всего, заблудившись, кружил по окрестным дорогам…

— Ага, — сказал Грэхем.

— А мисс Теннант ехала на встречу со мной…

Джейн смерила его бесстрастным взглядом:

— Надеюсь, вы не думаете, что я замешана в этом убийстве?

Доктор Фелл всего лишь хмыкнул и покачал головой. Ответил ей Грэхем:

— Вряд ли вы имеете к нему отношение, мисс. Тем не менее, вы можете помочь нам. Думаю, именно вы прошлым вечером вместе с доктором Феллом подъехали к бунгало и попросили разрешения войти.

— Да, совершенно верно.

— Вы хотели что-то рассказать мне?

— Нет, боюсь, что нет.

— Хотя вы знали мистера Морелла? Кстати, вы же пригласили его погостить у вас.

— Не совсем так. Я пригласила Конни Айртон с ее приятелем. В наши дни так принято. До его появления я даже не слышала его имени.

— И вы ничего больше не знали о мистере Морелле?

Джейн с силой затянулась сигаретой, выдохнула дым и пристроила сигарету балансировать на краешке блюдца.

— Знала, — ответила она. — Не больше того, что знает доктор Фелл.

По какой-то неясной для Фреда Барлоу причине доктор Фелл удовлетворенно хмыкнул и с удовольствием потер руки.

— Хорошая девочка! — сказал он и повторил еще раз: — Хорошая девочка!

— Благодарю, — сказала Джейн и добавила сквозь зубы: — Черт бы вас побрал.

— А теперь, — сказал Грэхем, который был готов вот-вот потерять терпение, — я хотел бы прояснить, что все это значит? Что тут происходит? Могу сказать, что хотел бы знать все, что известно доктору Феллу. У вас репутация человека, который способен вызывать раздражение, сэр. И у меня нет необходимости говорить вам, что сейчас я в этом убедился. Вы начали со слов, что собираетесь обсудить доказательства. Но вы уделяете внимание всего лишь каким-то несущественным подробностям, которые не имеют никакого отношения к данному делу. Какие доказательства вы хотели обсудить?

У доктора Фелла изменился тон голоса.

— Очень хорошо, — резко ответил он. — Отвечу вам коротко и ясно. Телефон.

Наступило молчание.

— Вы имеете в виду телефон в гостиной бунгало, не так ли?

— Да. Этот любопытный аппарат, у которого отлетел от микрофона солидный кусок, и у которого изнутри доносилось гудение. Оно прервалось. Обратите на это внимание. Именно изнутри.

Грэхем внимательно смотрел на него:

— Я думал об этом, сэр. Внутри у него непростая конструкция, это верно. Но я не понимаю, как она могла сломаться, когда телефон упал на пол. Она надежно защищена.

— Не могла, — согласился доктор Фелл. — Она и не сломалась. В таком случае как она все же вышла из строя? — Он задумчиво выпустил клуб дыма. — Помните ли вы или нет, но когда я открутил микрофон, то фыркнул?

— Да. Помню.

— Запах пороха, — сказал доктор Фелл. — Специфический запах на кольцевой нарезке.

— Понимаю. Вы считаете, что мембрана телефона вышла из строя из-за звука выстрела?

— Да. И из-за давления газов, образующихся при выстреле. Припомните, как наш бесценный Уимс передал рассказ девушки на телефонной станции, что у нее чуть не лопнули барабанные перепонки от этого звука.

Грэхем уставился на него с таким видом, словно его осенило прозрением. Он открыл было рот, но, бросив взгляд на Фреда и Джейн, спохватился и промолчал. Взяв сигару, которая давно потухла, он стал вертеть ее в руках.

— И это, — продолжил доктор Фелл, — как я могу скромно предположить, всего лишь часть правды. Вывод ясен и не сможет укрыться от вас.

— Боюсь, что от меня таки укрылся, — сказала Джейн. — Это могло быть результатом действия пули?

— О да. Могло. И было.

Солнце склонялось к горизонту, и на балконе уже стало не так уютно, как в начале ленча. Обманчивая теплота дня стала сходить на нет, так же как начала затуманиваться суть дела.

Тем не менее небольшое количество любителей воскресных прогулок продолжало фланировать по дорожкам. Дети и собаки, подпрыгивая, носились между ними как мячики. Блестели на солнце небольшие автомобильчики, каждый из которых представлял собой семейную гордость. Пляжные фотографы щелкали снимок за снимком, надеясь на признание. У лестнички, ведущей на пляж, остановился грузовичок, и трое мужчин принялись наполнять песком мешки. Общая картина не оскорбляла глаз своим безобразием, и по крайней мере трое из обитателей балкона смотрели на нее не без любопытства.

После долгого молчания первым подал голос доктор Фелл.

— В этой части все ясно, — сказал он. — Вот остальное остается в тени. Или предположим, что все перепуталось? Светлая полоска, темная полоска. — Он с серьезным видом оглядел собравшихся. — Скажите, мисс Теннант, вы хорошо знаете Констанс Айртон?

— Думаю, что да.

— Считаете ли вы, что ей свойственна предельная искренность?

Опасность! Фред Барлоу выпрямился. Помедлив, Джейн искоса глянула на него, после чего снова взглянула на доктора Фелла.

— Я плохо понимаю, как мне ответить на этот вопрос, — сказала она. — Откровенно говоря, никто из нас не отличается «предельной» искренностью. Но в любом случае она так же правдива, как и большинство из нас.

— Я имею в виду, нет ли в ней склонности к романтическому вранью? Способна ли она врать ради чистого удовольствия?

— О нет!

— Это становится интересно, — заметил инспектор Грэхем, разворачиваясь вместе со стулом. — Означают ли ваши слова, что вас не убедила история этой юной особы?

Доктор Фелл оставил вопрос без ответа.

— Хм, — проворчал он. — Что ж… Звучит убедительно. Пусть и косвенные свидетельства. Но и они убедительны. Но… послушайте, мисс Теннант. Я предложу на ваше рассмотрение хотя бы один пункт. Представьте, что вы Констанс Айртон.

— Так.

— Представьте, что Хорас Айртон — ваш отец и что человек, который любит ее, на самом деле влюблен в вас.

Джейн, повернувшись, щелчком отправила окурок сигареты за перила балкона. Когда она приняла прежнее положение, на лице ее было выражение терпеливого внимания.

— Ну и?

— Очень хорошо. Итак, решив, что ваш любовник отправился в Лондон, вы одолжили машину и поехали навестить отца. Машина сломалась. Оставшуюся часть пути вы прошли пешком. Когда вы были около коттеджа, то увидели, что к нему направляется Морелл. Вам пришло в голову, что двое мужчин встречаются, дабы поговорить о вас, и вы тактично решили переждать где-то в сторонке. Пока все хорошо! — Отложив сигару, он сплел пальцы. — Но давайте осмыслим, что произошло дальше. Вы вышли на пляж, удобно устроились и стали ждать. Через пять минут вы неожиданно услышали какой-то звук. Откуда он донесся, вы не поняли, поскольку шумел прибой. Но источник звука был за спиной у вас, ярдах в двадцати или тридцати. Что вы сразу же подумали? а) это выстрел; б) он донесся из бунгало; в) он означает, что меня ждут неприятности? Подумали? Именно это? Или кинулись посмотреть, что случилось? — Доктор Фелл сделал паузу. — Я говорю об этом, ибо, по ее словам, именно так она и сделала. Надо уточнить, что было сыро, и моросил дождь. На Констанс Айртон была белая юбка. Но я не заметил ни малейшего следа сырости или песка на той части тела, которая… э-э-э… используется при сидении.

Джейн рассмеялась. Точнее, она издала короткий смешок — не столько из-за тяжеловесной деликатности доктора, а потому, что видела забавную сторону ситуации. Затем она посерьезнела.

— Не вижу тут ничего, вызывающего подозрение, — резко сказала она.

— Ничего?

— Ничего! Конни могла себя вести именно таким образом, если думала, что Морелл намеревается… ну, то есть…

Она серьезно оплошала. Слишком поздно она стала лихорадочно припоминать и подбирать слова. Над столом повисло напряженное молчание, и инспектор Грэхем не спускал с нее глаз.

— Продолжайте, мисс, — ровным голосом попросил он. — Вы собирались сказать: «Если думала, что Морелл намеревается потребовать деньги у ее отца». Разве не так?

— Что, как мы знаем, — отчетливо сказал Барлоу, — Морелл не собирался делать. И что дальше?

— Может, мы это знаем, сэр, а может, и нет. Дело не в этом. Не имеет смысла сидеть, качать головой и спрашивать: «Ну и что?» — как в плохом фильме. Вы напоминаете мне того джентльмена, что раньше владел бунгало судьи. Он был из Канады. Если даже сказать, что сегодня прекрасный день, он всегда мог ответить: ну и что?

Доктор Фелл, который рассеянно разглядывал противоположную сторону улицы, тут же повернулся и внимательно уставился на инспектора.

— Насколько я понимаю, вы упомянули, что человек, который не в силах поверить хорошим новостям и в то же время последний владелец «Дюн», был канадцем?

— Вы правильно поняли.

— Вы уверены в этом?

— Конечно, уверен. Его звали мистер Джонсон. Из Оттавы. В доме до сих пор полно его вещей. А что? Это имеет какое-то значение?

— Имеет ли это какое-то значение! — воскликнул доктор Фелл. — Данный факт и то, что недавно предстало перед моими удивленными глазами, заставив их широко открыться, — это две самые важные вещи из того, что мы сегодня услышали. И я хочу сообщить вам кое-что еще.

Что это было, Фреду Барлоу так и не довелось услышать. Официант заглянул на балкон и сказал, что мистера Барлоу ждут у телефона.

Фред перешел в спальню доктора Фелла и снял трубку.

— Это вы, Фредерик? — услышал он голос судьи.

Тот называл его «Фредерик» с глазу на глаз и «мистер Барлоу» на людях.

— Да, сэр.

— Насколько мне известно, — сказал судья Айртон, — инспектор Грэхем проводит ленч именно здесь. Это верно?

— Да, он сейчас здесь.

— Тогда будьте любезны передать ему послание от меня. У меня присутствует некий гость. А именно мистер Эплби.

— Да?

— Мистер Эплби только что сообщил мне некоторые факты, которые привели его к убеждению, что несчастного мистера Морелла убил именно я. Он предложил, чтобы данная информация оставалась только между нами.

— Вот как! Шантаж?

В четком ясном голосе судьи появились скрипучие нотки.

— Нет, нет. Не так откровенно. В конечном счете мистер Эплби — профессионал, которого в какой-то мере можно уважать. Просто он предложил, что мы с ним можем установить дружеские отношения, и в случае необходимости я могу обронить слово-другое среди своих коллег и знакомых, что пойдет ему на пользу. Может, до вас доносится, как он у меня из-за спины протестует?

— Продолжайте!

— Его просьба достаточно скромна, — холодно сказал судья. — Но я не собираюсь заключать с ним соглашения. Я никогда не уступаю в ситуациях, которые носят хоть малейший признак давления. Будьте любезны попросить инспектора Грэхема прибыть сюда. Если мне удастся придержать гостя до его прибытия, то инспектор получит возможность выслушать обвинения в мой адрес лично из уст мистера Эплби.

Глава 13

Судья Айртон ждал их появления, сидя в уже знакомом кресле у шахматного столика.

— К сожалению, вынужден сообщить вам, — сказал он, — что мистер Эплби покинул нас. К тому же весьма спешно.

На лице судьи не замечалось ни тени усмешки, злобной ил и неприязненной. На нем были ковровые шлепанцы, а его невысокая подтянутая фигура облачена в старомодный смокинг, в покрое которого тем не менее чувствовалась рука хорошего портного. Он снял очки, хотя продолжал пальцем придерживать страницу книги, которую только что читал.

— Как вы понимаете, сомнительно, чтобы я мог удержать его, пусть даже я испытывал бы удовольствие от его общества. Прошу вас, садитесь, джентльмены.

Инспектор Грэхем и Фред Барлоу обменялись взглядами.

День подходил к четырем часам, и стала чувствоваться прохлада. В это время суток и мебель, и блеклые обои в синий цветочек выглядели особенно потрепанными. От событий прошлой ночи не осталось никаких следов, если не считать покалеченного телефона. На полу перед письменным столом был аккуратно расстелен небольшой шерстяной коврик, прикрывавший несколько пятен крови и следы песка.

Грэхем откашлялся:

— Вы хотите выдвинуть в адрес Эплби обвинение в попытке шантажа, сэр?

— Конечно же нет. В любом случае мне его не в чем обвинить. Он не пытался шантажировать, он не высказывал никаких угроз. Он юрист. Как, к несчастью для него, и я.

— Но если он исчез…

— Ничего не меняет, — сказал судья, небрежно отмахнувшись очками. — Он мог направиться прямо к вам и поведать то, что рассказывал мне. Или мог не сделать этого. Не берусь утверждать. Зависит от того, правильно ли он оценивает голос своей совести. А тем временем, чтобы сэкономить время, я сам вам все изложу.

Грэхем сдвинул на затылок форменную фуражку. Услышав его простодушные слова, Фред понял, что инспектор собирается оказать давление в том единственном пункте, где оно может сработать.

— Прежде чем вы начнете, сэр, одну секунду. Нет ли тут, случайно, мисс Айртон?

Рука, в которой покачивались очки, застыла.

— Нет. Чего ради ей тут быть?

— Я взял на себя смелость послать в Таунтон Берта Уимса для встречи с ней.

— Вот как, — сказал судья. — А вам не пришло в голову, что, когда в дом, полный гостей, является констебль и принимается допрашивать ее, это может несколько смутить девушку?

— О, с этим все в порядке, сэр, — заверил его Грэхем. — Сегодня у Берта свободный день. Он в штатском. Когда он приоденется, весьма симпатичный парень.

— В самом деле.

— Да. Я прикинул, как сделать, чтобы все выглядело пристойно. Даже посоветовал ему посадить девушку в коляску мотоцикла.

— И зачем же вы послали сего джентльмена на встречу с моей дочерью?

— У нас есть масса времени для разговора на эту тему, сэр! Мы можем вернуться к нему попозже, — быстро сообщил Грэхем. — Так что это за история с мистером Эплби?

Очки снова стали раскачиваться.

— Как вам угодно, инспектор. Итак, прошлым вечером вы слышали показания мистера Эплби.

— Да?

— Сегодня он решил изменить их. Прошлым вечером он смутно дал понять о некоторых неопределенных намеках, которые, по его словам, сделал мистер Морелл, особенно о некоей таинственной «игре», в которую он собирался со мной играть. Он добавил, что не имеет представления, о чем шла речь. Сегодня мистер Эплби прояснил это темное место. Вкратце его история звучала следующим образом. Мистер Морелл решил создать у меня впечатление, что он является вульгарным вымогателем. Потому что ему не нравится мое «поведение». По сему он и потребовал выложить три тысячи фунтов, как награду за отказ от моей дочери. Я согласился на эту сумму. Мы договорились, что вечером он явится за ней. Целью мистера Морелла было завязать разговор о гораздо большей сумме, которую я должен был бы выплатить, после чего он поставил бы меня в дурацкое положение, выложив тесамые три тысячи фунтов в виде свадебного подарка моей дочери.

Слушая эту откровенную и логичную историю, Грэхем, похоже, был сбит с толку.

— Вот вроде мы все и выяснили! — сказал он.

— Не понимаю вас.

— Его идея заключалась в том, чтобы преподать вам урок. Да?

— Так звучит история мистера Эплби. К сожалению, так сложилось, что урок получил мистер Морелл. Как и мистер Эплби.

— От одного и того же лица, сэр?

— Нет.

— Он говорил правду?

— Нет.

— То есть ни единого слова…

— Ни единого.

— Кого вы склонны обвинять во лжи: мистера Морелла или мистера Эплби?

— Бросьте, инспектор. Я не берусь утверждать, то ли Морелл выдумал эту историю и рассказал ее Эплби, то ли Эплби, преследуя какие-то свои цели, все это выдумал и рассказал мне. Вот вам и предстоит все это выяснить. Единственное, что я могу сказать, — разговоры такого рода между мистером Мореллом и мной не имели места.

— Ради Господа Бога, сэр, вы хоть понимаете, во что вы позволили себе впутаться?

— Давайте обойдемся без мелодрам. Если вы считаете, что я убил мистера Морелла, то ваша обязанность арестовать меня.

Он с серьезным видом сложил очки, положил их меж страниц книги и опустил ее на шахматный столик.

— Но я должен предупредить об опасности, которая подстерегает вас, если вы примете «показания» мистера Эплби за чистую монету. Изложенные в суде, они при всей неясности, окружающей данное дело, будут подняты на смех. Сомневаюсь, что при всей сложности человеческой натуры какой-либо мужчина, который не скрывает, что хочет жениться на девушке, явится к ее отцу и начнет знакомство со слов, что хотел бы получить три тысячи фунтов за отказ от своих намерений.

— Мистер Морелл был итальянцем.

— Тем не менее, я предполагаю, что даже в Италии это не принято. Разрешите мне продолжить. В том случае, если даже такая попытка имела место, что должно было бы произойти? Отец девушки просто зовет ее и все рассказывает. И поклоннику приходится убираться. Вся история заканчивается. И в конце концов, разрешите напомнить, что вам придется расследовать данную ситуацию, исходя из слов мистера Эплби, человека, склонного к лжесвидетельству, который явился со своей историей в надежде с глазу на глаз оказать на меня давление. Есть ли у вас уверенность, что жюри проглотит эту историю?

— Как вы все запутали, сэр!

Судья вскинул рыжеватые бровки:

— Неужто? Я исказил хоть какой-то факт?

— Нет, но дело в том, как вы это подали! Послушайте… можете ли вы с чистым сердцем утверждать, что хотели бы видеть этого парня своим зятем?

— Манеры мистера Морелла не соответствовали канонам лорда Честерфилда. Его внешний вид был достоин сожаления. Менталитет не представлял интереса. Но у него были деньги, и он любил мою дочь. Я реалист. Большинству юристов, у которых, как правило, скромные доходы и дочери на выданье, тоже приходится быть реалистами.

На несколько минут Грэхем погрузился в раздумье. Затем он присел на край кресла, стоявшего у шахматного столика. Примерно в это же время два дня назад в нем сидел Морелл.

Заметно стемнело, и низкие облака отливали расплавленным серебром. Фред Барлоу пожалел, что не надел под плащ свитер. Поднявшись, он подошел к окну и прикрыл его. Но дело было не в холоде: его знобило потому, что он ощущал атмосферу смерти.

— Знаете, чего бы мне хотелось? — внезапно спросил Грэхем. — Поговорить с вами с глазу на глаз.

— Ну так в чем же дело? Почему бы и нет? — У судьи был сухой резкий голос. — Почему бы и нет? Разве меня когда-нибудь обвиняли в том, что я надутый дурак или сухой чинуша?

— Нет, нет. Дело вовсе не в этом. Но…

— Тогда высказывайте все, что думаете. Да, можете говорить в присутствии мистера Барлоу. Как и моя дочь, он вырос у меня на глазах. Мы давно знаем друг друга.

Понурив голову, Грэхем раздумывал. Он с силой тер ладонью одной руки костяшки другой, сжатой в кулак, то и дело сводя ладони. Он ерзал в кресле. Наконец он приподнял голову:

— Я не могу поверить в вашу историю, сэр. И это факт.

— Хорошо. Начнем с самого начала. Почему вы не можете поверить? Но прежде чем вы расскажете, одно уточнение! — На этот раз по лицу судьи скользнула ехидная усмешка. — Где наш друг доктор Фелл? Я бы хотел, чтобы он присутствовал при попытке загнать меня в угол.

— Он сейчас появится. Доктор не может двигаться так быстро, как мы с мистером Барлоу. Его везла мисс Теннант, но он сказал, что по дороге хочет на что-то посмотреть. И можете быть уверены, я не собираюсь загонять вас в угол!

— Прошу прощения. Продолжайте.

И снова ладонь правой руки Грэхема сжала костяшки левой.

— Значит, этот Морелл. Мне его внешность понравилась, ручаюсь, не больше, чем вам…

— Да?

— Но давайте обратимся к событиям прошлого вечера. Он очутился здесь в двадцать пять минут девятого. Подошел к дому и проник в него через окно. — Грэхем кивком показал на него. — Не так уж важно, почему он здесь оказался. Не так уж важно, пришел ли он дать вам деньги или предполагал получить их от вас. Просто предположим, что, оказавшись в доме, он обнаружил комнату пустой. Что он естественным образом должен был сделать? Или любой на его месте? Окликнуть кого-нибудь, не так ли? Подать голос и крикнуть: «Эй, есть кто-нибудь дома?» Или пойти на розыски хозяина. Но вы сказали, что не видели, как он появился, и не слышали никаких звуков.

— Верно.

Грэхем говорил с трудом, четко выговаривая каждое слово.

— Хорошо. Предположим, кто-то следил за ним. Предположим, кто-то последовал за ним через окно — чтобы убить его. Это не исключено. Могло быть. Но что-то тут было явно не то. Убийца не мог просто так последовать за ним по пятам и пристрелить его. Вы должны были услышать их из кухни. Стены тут очень тонкие, в чем я сам убедился. Вы могли бы без труда услышать чьи-то голоса из соседнего помещения.

Это мог подтвердить и Фред Барлоу.

— Итак, сэр, Морелл понял, что ему угрожает опасность. Он услышал угрозы в свой адрес. Естественно, он тут же взялся за телефон и воззвал о помощи. Но если даже он увидел, что убийца приступил к делу — ну, скажем, появилось оружие, — почему он кинулся к телефону? Почему он не позвал вас: вы же могли стать свидетелем? И это еще не все. Почему убийца позволил ему снять трубку, дозвониться до оператора, услышать ответ и сказать, в каком он положении, — и лишь после этого сзади подойти к нему и выстрелить? Почему убийца не потребовал: «Убери руки от телефона — или я тут же всажу в тебя пулю»? Согласитесь, что все это выглядит как-то неестественно. Убийца не мог не знать, каковы должны будут быть первые слова Морелла: «Человек по имени Джонс собирается убить меня. На помощь!» Вы понимаете, сэр?

Грэхем вскинул руку, призывая к молчанию, хотя судья Айртон не собирался говорить.

— Это с одной стороны. А теперь я вам откровенно расскажу, как вы все это организовали, если вы в самом деле убили его.

— Я слушаю, инспектор.

— Морелл оказался в бунгало. Он вошел через окно, потому что взглянул в него и увидел, что вы сидите в гостиной — может быть, за чтением. Он открыл его и вошел, — показал Грэхем. — Вы встали и включили центральное освещение. Предложили ему садиться.

Эта сцена предстала перед Барлоу с ужасающей ясностью. Он отчетливо видел, как судья совершает все эти действия, как Морелл сияет белозубой улыбкой в проеме окна.

Грэхем продолжил повествование:

— Может, Морелл в развитие своего розыгрыша сказал: «Ну, так как, собрали деньги?» — «Да, — сказали вы. — Подождите минутку, я принесу их». Но денег у вас не было. Вместо этого вы приготовились убить его. Когда вы в тот день поехали в Лондон, то где-то приобрели револьвер «Ив-Грант» тридцать второго калибра. Пока еще мы не знаем где, но если проследим его путь, то в конце его окажетесь вы. Вы вышли из комнаты, сказав, что идете за деньгами. На самом деле вы отправились за оружием. Морелл сидел на моем месте, спиной к дверям. И вдруг он понял, что зашел слишком далеко. Он понял, что вы оказались в тяжелейшем положении и готовы убить его. Да, я знаю, что вы умеете сохранять каменное выражение лица! Но желание убийства проявляется на любом лице, его трудно скрыть. Я предполагаю, он ужасно испугался. Он осознал, что находится в сельской местности, в полумиле от любого живого существа, в компании крутого и неразборчивого в средствах пожилого джентльмена, который даже не даст ему возможности объясниться, а сразу же, как бы он, Морелл, ни старался, приступит к делу. Насколько я вас знаю, именно так вы и должны были действовать.

В комнате сгущались сумерки.

— Не лучше ли придерживаться фактов? — предложил Барлоу, ибо предполагаемая картина слишком точно соответствовала образам, сложившимся в его воображении. — А то этот полет фантазии…

— Помолчите, Фредерик, — сказал судья, прикрывая глаза ладонью. — Прошу вас, продолжайте, инспектор.

Грэхем смущенно откашлялся:

— Теперь вы все понимаете. Морелл увидел телефон. Вот что он мог сделать: позвонить оператору и сказать: «Я говорю из коттеджа судьи Айртона «Дюны». Меня зовут Морелл. Я думаю, тут могут возникнуть неприятности» — или что-то в этом роде. Понимаете, ничего определенного. Но достаточно, дабы предотвратить какие-то действия с вашей стороны, на тот случай, если вы их замышляли. Просто чтобы остановить вас и получить возможность объясниться с вами. Так что он кинулся к телефону.

Грэхем замолчал и поднялся. Словно иллюстрируя свою версию, он подошел к столу. Настольная лампа с массивным бронзовым абажуром стояла на промокательной бумаге. Грэхем дернул за цепочку и включил свет. На стол упал яркий круг света, за пределами которого все тонуло в темноте.

Отодвинув стул, Грэхем устроился у стола. Теперь он сидел спиной к ним. Справа от него стоял телефон.

— Он появился тут бесшумно, — продолжил инспектор, — и говорил очень тихо. Скорее всего, шепотом. Дверь, — Грэхем оглянулся через правое плечо, — дверь была у него за спиной, на стенке справа. Увидеть ее он мог, только повернувшись. Он позвонил оператору и сказал: «Дюны». Коттедж Айртона». Он был готов продолжить разговор, когда посмотрел через плечо, вот так. И увидел, что дверь открывается. Он увидел, что вы держите в руке. Он резко повернулся к телефону и заорал: «Помогите!» Он не успел больше ничего сказать, ибо вы сделали быстрый шаг, второй, третий и всадили ему нулю в голову за правым ухом.

Наступило молчание.

Фреду показалось, что он слышит звук выстрела.

Но в действительности он ничего не слышал вплоть до того момента, когда Грэхем, скрипнув стулом, развернулся лицом к ним.

— Вот как это могло быть, сэр. Вы должны извинить меня. Представление окончено. Но я хотел сам точно все увидеть. И провалиться мне, если я этого не увидел.

У Грэхема было грустное и расстроенное лицо. Судья Айртон кивнул, словно признавая обоснованность его реконструкции событий. Но меж бровей у него пролегла глубокая морщина.

— Инспектор, — сказал он, — вы меня разочаровали.

— О, я не претендую на лавры Шерлока Холмса! Я всего лишь сельский коп, у которого хлопот полон рот. В то же время…

— Я не это имею в виду. Я никогда не думал, что вы столь низкого мнения о моем интеллекте.

— Простите?

— Если бы я серьезно задумал совершить убийство, неужели, как вы убеждены, я бы действовал так неуклюже, как вы описали? Так?

Похоже, что судья задал этот вопрос со всей искренностью. Он извлек из книги очки и надел их.

— Исходя из вашего анализа, убийство было совершено отнюдь не под влиянием момента. Оно было спланировано. Для этой цели в моем распоряжении было, как минимум, двадцать четыре часа. Я пригласил в свой дом этого человека. Я обзавелся револьвером. Я пристрелил его на этом самом месте. После чего сел, держа в руках оружие, и стал ждать, чтобы вы явились и задержали меня. Я сочинил историю, которую, будь она выдумана, даже шестилетний ребенок изложил бы убедительнее. А ведь я старый служака, поднаторевший в сборе доказательств. — Он несколько раз подмигнул слушателям. — Неужели я произвожу на вас впечатление человека, который спешит на виселицу?

Сквозь окно пробился последний луч закатного солнца, от которого легли длинные тени.

Сколько времени они пребывали в комнате, никто не мог сказать, поскольку никто не обратил внимания на их медленное движение. Доктор Фелл, который, казалось, внимательно изучал какой-то участок потолка, повернул оконную ручку и неловко ввалился в комнату. Он тяжело переводил дыхание, и на лице его было выражение неподдельного смущения.

— Вы опаздываете, — сказал судья Айртон.

— Да. Я… э-э-э… боюсь, что так.

— Мы только что занимались реконструкцией преступления. Не хотите ли присоединиться к нам?

— Нет, спасибо, — торопливо ответил доктор. — Я увидел то, ради чего пришел. Э-э-э… инспектор, там у ворот стоит молодой констебль в весьма странном возбужденном состоянии. Он попросил узнать, не может ли он поговорить с вами в частном порядке.

— Берт Уимс?

— Тот парень, что был тут прошлым вечером. Кстати, мистер Барлоу, мисс Теннант уехала домой и попросила напомнить вам о вечеринке в бассейне «Эспланады» этим вечером. Да, инспектор, еще одно. Когда вы обыскивали комнату, не обнаружили ли вы где-нибудь жевательную резинку?

— Же… что?

— Жевательную резинку, — объяснил доктор Фелл, выразительно двигая челюстями, но у него было такое серьезное лицо, что все присутствующие воздержались от комментариев.

— Никаких жевательных резинок. Нет, не было.

— Значит, нет, — медленно произнес доктор Фелл. — Я так и думал, что вы их не найдете. Не буду больше утруждать вас. Рискну на неслыханный эксперимент — сам доберусь до дома. Всем поклон.

Пока он пересекал лужайку, все смотрели ему вслед. Инспектор Грэхем сидел как на иголках.

— Прошу извинить, — сказал он. — Я на пару минут удалюсь. Выясню, что там нужно Берту.

Он растворился в сумерках, которые поглотили его фигуру. Окно осталось открытым. Сквозь рокот волн, набегающих на берег со стороны дороги, смутно доносился треск мотоциклетного двигателя на холостом ходу.

Судья Айртон сидел, сложив руки на животе. Он был так спокоен и невозмутим, что Фред неподдельно удивился, уловив взволнованные нотки в его голосе:

— Фредерик, не можете ли сделать мне одолжение?

— Конечно, если это в моих силах.

— Вы двигаетесь неслышно, как краснокожий. Да и на улице стоят сумерки. Посмотрите, удастся ли вам незамеченным подобраться поближе к констеблю и Грэхему и услышать, о чем они говорят. И ради бога, не оспаривайте моей просьбы. Отправляйтесь.

Это был один из немногих случаев в жизни Барлоу, когда он услышал из уст судьи Айртона библейскую лексику.

Фред Барлоу вышел через дверь кухни на задах здания и обогнул его. Песчаная почва скрадывала звуки шагов. Пригнувшись, он прокрался вдоль изгороди и очутился рядом с дорогой.

У ворот стоял полицейский мотоцикл констебля Уимса с коляской (пустой). Уимс, поставив ногу на землю, говорил с Грэхемом и доктором Феллом. Фреда они не видели. Но, поскольку они говорили на повышенных тонах, чтобы перекрывать звук работающего мотора, он отчетливо слышал их.

— Инспектор, — услышал он первые слова, — мы их разоблачили.

— Что ты имеешь в виду — мы их разоблачили? — заорал Грэхем. — О чем ты говоришь?

— Послушайте, инспектор. Вы послали меня найти мисс Айртон. Все ясно и понятно. Вы забыли спросить, может ли она опознать револьвер. С этой целью вы и послали меня. И сказали, что я должен прихватить девушку с собой. Помните?

— Помню. Ну и что?

— Так вот послушайте, инспектор. Мою девушку зовут Флоренс Сван. Она работает на телефонной станции.

— Знаю ее. И передай ей от меня, что если она и дальше будет звонить в участок, когда ты на дежурстве…

— Да подождите, инспектор. Подождите! Мисс Айртон не смогла опознать револьвер. А вот Флоренс опознала ее. По голосу.

— Что?

— Слушайте дальше. Прошлым вечером, примерно за десять минут до зова на помощь, что донесся из коттеджа, Флоренс приняла еще один звонок. От женщины. Та звонила из таксофона и хотела поговорить без оплаты.

— Ну? Да приглуши ты этот проклятый мотор!

Уимс подчинился. Наступила блаженная тишина, нарушаемая только шорохом волн о песок. Его без труда перекрывал голос Уимса.

— Речь идет о том таксофоне, — сказал он, — что стоит у Лаверс-Лейн — примерно в трехстах ярдах отсюда. За старым поместьем, рядом с выставочными домиками. Помните ту будку?

— Да.

— Сомнений относительно места быть не может, ибо, когда эта молодая леди сказала, что хотела бы поговорить с Таунтоном, Флоренс спросила: «Будьте любезны, какой номер вашего телефона?» И та ответила: «Тауниш, 1818». Совершенно верно. Я только что проверил.

Грэхем, высокий и грузный, внезапно насторожился.

— Продолжай, Берт, — сказал он.

— Ну вот! — Берт удовлетворенно перевел дыхание. — Чтобы связаться с Таунтоном, потребовалось четыре минуты. Затем Флоренс сказала: «Ваш заказ на проводе. Вложите, пожалуйста, монету в пять пенсов. Затем нажмите кнопку «А» и говорите». Голос этой молодой особы был ясно слышен. Флоренс говорит, что он с самого начала был очень возбужденным, но, похоже, после этих ее слов у нее голова пошла кругом. Она призналась, что вышла из дома без кошелька, и у нее нет с собой денег. Спросила, не может ли Флоренс переговорить с абонентом на другом конце, чтобы те заплатили. Флоренс попыталась объяснить, что не может этого сделать. Втолковывала ей, что, пока не опущены монеты, кнопку «А» нажимать не имеет смысла, соединения все равно не установится. Молодая женщина ей не верила. Похоже, она считала, что стоит Флоренс нажать какую-то кнопку или что-то такое — и связь установится. В результате они не менее трех минут бурно выясняли отношения, после чего Флоренс отключилась. Инспектор, номер, по которому эта молодая женщина хотела позвонить, был таков: Таунтон 63-4955. А молодой леди являлась мисс Констанс Айртон.

Остановившись, Уимс перевел дыхание. Инспектор Грэхем посмотрел на доктора Фелла, и оба красноречиво промолчали. В объяснения пустился Уимс:

— Теперь прикиньте, инспектор. Впервые мисс Айртон позвонила на станцию в двадцать минут девятого…

Грэхем обрел голос:

— Ваша Флоренс уверена в этом? Полностью уверена?

— Она все записала, инспектор. Как и полагается.

— Продолжайте.

— Чтобы связаться с Таунтоном, потребовалось четыре минуты. Списать еще три минуты, пока Флоренс с ней объяснялась. То есть мисс Айртон вошла в телефонную будку в восемь двадцать и покинула ее, самое раннее, в восемь двадцать семь. А таксофон на Лаверс-Лейн в добрых трехстах ярдах от коттеджа.

— Так и есть, — мрачно согласился Грэхем.

— Ну вот! А теперь посмотрите, что она нам втолковывала! Что, мол, она все время была рядом с бунгало. Сэр, этого не могло быть! Она никак не могла видеть ничего из того, что, по ее словам, видела. Максимум, что ей было под силу, — это вернуться сюда, то ли по главной дороге, то ли по боковой тропке — как раз, чтобы в половине девятого услышать выстрел.

Уимс прервался. В его голосе было неподдельное удивление.

— Эта молодая леди врет, — завершил он свой рассказ. — Врет!

Инспектор Грэхем кивнул.

— Берт, — сказал он, — никогда еще ты не говорил более правдивых слов. И не скажешь, пока суд не призовет тебя к присяге. Эта молодая леди врет.

Глава 14

— Прыжок сложившись! — едва только вынырнув, объявил пышноволосый молодой человек. Он откинул мокрые волосы, падавшие ему на глаза.

Гул насмешек эхом отразился от стен бассейна.

— Ничего общего! — заорал кто-то. — А ты задница! При прыжке сложившись ты складываешься в воздухе так, чтобы достать пальцы ног, и перед тем как войти в воду, выпрямляешься. Ты же просто трепыхнулся, вот и все.

— А я говорю тебе, что нырял сложившись! — яростно возразил молодой человек. У него побагровело лицо. Он попытался подтянуться на поручнях, что шли вдоль внутренней стенки бассейна, но оборвался и соскользнул в воду.

Девушка в красном купальнике вмешалась, мягко успокаивая спорщиков:

— Все хорошо, дорогой. Это был прыжок сложившись. Пойдем выпьем.

— Ага! Вот теперь-то ты увидела! — сказал прыгун. — Черт побери, да это был лучший прыжок из всех, что у меня получались, — добавил он, пуская пузыри.

Подвальное помещение, где располагался плавательный бассейн «Эспланады», было примерно восьмидесяти футов в длину, с соответствующими размерами по ширине и высоте. Стены его сложили из стеклянных панелей, а пол выложили мраморной мозаикой. Под зеленоватой толщей воды мерцали и подрагивали белые изразцы. Пространства вокруг бассейна было более чем достаточно; вдоль зеркальных стен стояли яркие пляжные шезлонги и столики.

Отсюда широкие двойные двери вели в «Американский бар» — помещение поменьше, с броскими рядами бутылок за стойкой бара из толстого стекла с морозными разводами. Еще одна дверь в той же стене вела в подземную оранжерею с искусственным освещением и отоплением. Менеджмент был вежлив, официанты расторопны и услужливы. Любой человек, заглянувший сюда за коктейлем, не мог бы и мечтать о лучшем месте для непринужденного отдыха и веселья.

Именно такая атмосфера и царила тут в половине десятого, когда появился Фред Барлоу.

Тринадцать гостей, семь женщин и шестеро мужчин, сидели или полулежали за бортиками бассейна, плавали или занимались прыжками в воду. Среди них были и совсем молодые люди, которые дурачились и кувыркались в воде, и женщина средних лет, дальняя родственница Джейн, которая, как предполагалось, будет «присматривать» за членами этой веселой компании, и особенно за самой Джейн. Разнообразные купальники девушек отличались каждый своей расцветкой и отсутствием излишней щепетильности. Кое-кто из гостей предпочитал купальные халаты плотного сукна, но к ним не относились девушки с хорошими фигурами.

Фред, оказавшийся в этой атмосфере чистоты и уюта, остро пахнувшей солоноватой водой, был ошеломлен шумом. Громкие голоса мешались с гулким эхом: от отзвуков раскатов смеха до плеска воды. У него заломило в ушах.

— Тут должен быть Тони, — сказал тощий юноша с испитым лицом в синем в полосочку халате.

— Бедный старина Тони!

— Тс-с-с!

— Да все в порядке. Конни тут нет. Она не придет.

— Официант! Эй! Официант!

— Хочешь, я тебе покажу, как ныряют лебеди?

— Нет, милый.

— Мне так нравится смотреть, как веселится молодежь, — сказала тетушка Джейн. — В мое… ик!.. пардон, дорогая… в мое время все было по-другому.

Вокруг Фреда стояла какофония звуков и голосов. Он остро чувствовал, как тут неуместен его костюм. Наконец он увидел Джейн.

Она одновременно увидела его и направилась к нему. От нее, одетой в желтый купальник, нельзя было оторвать глаз. Она только что поднялась из бассейна, стянула желтую резиновую шапочку, встряхнула копной волос и взяла купальный халат, висевший на спинке стула. Джейн повернулась, встречая подошедшего к ней Фреда.

— Прости за опоздание, — сказал он.

— Что ты сказал, Фред?

— Что извиняюсь за опоздание! — перекрывая шум, закричал он.

— Ага! Все в порядке. Ты сказал, что, наверное, заглянешь, но я уж думала, что ты не придешь. Ты поел?

Он задумался.

— Да. Да, вроде перекусил. Сандвич или что-то в этом роде. Джейн, я не хочу мешать веселью, но можем ли мы на минутку остаться с тобой наедине?

— Надеюсь, никаких новых неприятностей?

— Боюсь, что достаточно серьезные.

Она помолчала.

— Ты жутко обеспокоен, — сказала она. — Может ли это подождать еще пять минут? Почему бы тебе первым делом не окунуться, а потом выпить? Это пойдет тебе только на пользу.

Такая перспектива его устраивала. Он сможет размяться и расслабиться — не зря прихватил с собой сумку.

— Давай же! — подтолкнула она его. — Когда ты переоденешься, я налью тебе выпить. Раздевалка в холле на выходе. Увидишь надпись.

— Хорошо.

Переодеваясь, он отметил, что, несмотря на худобу и явное несходство с румяным Аполлоном, стесняться своей фигуры ему не приходится и до появления животика еще далеко.

Когда он вернулся в бассейн, Джейн уже поджидала его со стаканом джина с содовой. Выпив, он сразу же почувствовал себя лучше; не намного, но обрел человеческий облик.

— Где Конни? — отрывисто сказал он. — Ее здесь нет. Я слышал чьи-то слова…

— Да, она не появилась. Конни у меня дома. Может, пошла спать. Если ты явился только ради встречи с ней, боюсь, тебе не повезло.

— В твоем доме ее нет, — сказал он. — И мы не знаем, где она. Полиция продолжает искать ее.

— Полиция?

— Да. Прости, я на минуту…

На вышке были две подкидные доски для прыжков: одна на самом верху вышки, а другая — чуть повыше уровня воды. Фред предпочел ту, что пониже, и в безукоризненном прыжке взлетел в воздух. Он слышал скрип и треск доски, подкинувшей его, чувствовал радость полета и восторг владения телом, когда вертикально вошел в воду и, уйдя вниз, коснулся дна.

Вода показалась ему прохладной и бодрящей. Он вскинул над головой руки и поплыл сквозь зеленоватый сумрак, в толще которого на дне колыхалась белизна изразцов. Расслабившись и придя в себя, он поднялся к поверхности и мед ленными ленивыми гребками поплыл к бортику.

Он почти добрался до него, когда, удивившись, услышал шум голосов:

— Вот это и был прыжок согнувшись!

— Который?

— Который только что показал этот парень!

Над головой Фреда появилось злое раскрасневшееся лицо.

— Хочешь посмотреть, как я сделаю полтора оборота? — завопил парень. — С самого верха.

— Хьюго, — сказала девушка в красном купальнике, — не будь идиотом. Ты сломаешь свою глупую шею.

Что бы его ни ждало, Хьюго тут же стал карабкаться по лесенке на верхнюю площадку вышки.

— Полтора оборота! — объявил он и взлетел в воздух.

Похоже, он и сам не улавливал технику этого сложного прыжка, не говоря уж о зрителях. Единственный вопрос, который взволновал всех, заключался в том, шлепнется ли он на воду плашмя или спиной. Времени для сомнений не оставалось. Прыгун с громким гулким звуком ударился о воду животом, и фонтан брызг оросил даже зеркальные стены. Часть зрителей разразилась восторженными воплями, которые сменились испуганным молчанием.

Тело Хьюго мягко покачивалось на поверхности бассейна; он лежал лицом вниз, но смог повернуться на бок. Стало видно, что он не сам повернулся, а его качнула вода. В зале стояло мертвое молчание, которое нарушил вскрик толстой девушки.

Молодой парень с волосатой грудью, игравший на пианино, прыгнул в бассейн и вытащил Хьюго. Его положили на мокрый мозаичный пол, и все, оставив выпивку, столпились вокруг него. На лбу незадачливого прыгуна краснела широкая багровая полоса.

— С ним все в порядке, — с облегчением сообщил чей-то голос. — Просто вырубился. Вот осел! Он врезался лбом в воду. Дайте ему глоток бренди.

Тетушка Джейн издала стон и, полная христианского милосердия, пожертвовала страдальцу свое собственное бренди.

— Может, на него стоит побрызгать водой? — осведомилась толстая девушка.

Идея была признана стоящей, и все стали горстями черпать воду из бассейна, раз за разом поливая мокрого Хьюго.

Джейн и Фред отошли от этой компании. Фред, вытирая полотенцем лицо и голову, искоса поглядывал на Джейн. Распахнув халатик, она сидела на пляжном стуле, положив руки на колени; на лице ее было страдальческое выражение. Ему никогда еще не доводилось видеть спокойную, умную и собранную Джейн Теннант в таком состоянии; он даже и подумать не мог, что она способна так чувствовать.

— Я никогда никому не приносила удачи. Ведь верно? — спросила Джейн.

Он мог понять ее. Бледное безжизненное лицо лежащего на полу парня вызвало в памяти другое такое же бледное безжизненное лицо.

— Давай уйдем отсюда, — предложил он.

— Да! — с силой сказала Джейн. — Да, да, да!

Она сунула ноги в сандалии. И поскольку все остальные продолжали хлопотать вокруг Хьюго, никто не заметил их исчезновения. И лишь позднее было оценено значение этого факта.

Накинув халат, Фред обошел вокруг бассейна и открыл стеклянную дверь, что вела в оранжерею. Переступив порог, Джейн снова замялась.

— Ты считаешь, что я могу покинуть их?

— И бар, и бассейн будут работать до одиннадцати. Сейчас еще нет десяти. С ними все в порядке. И имеется минимум парочка тем, на которые я просто обязан поговорить с тобой. Особенно две из них. Идем.

Оранжерея представляла собой длинное и узкое помещение, разделенное на секции стеновыми панелями с дверцами непрозрачного стекла. Тут было душно от обилия деревьев и растений; пол выложен мраморной мозаикой. Фред прошел до последнего отсека и прикрыл за собой дверь. В окружении горшков с растениями тут стояли несколько гнутых стульев, стол, а оставшийся кусочек пространства занимала скамейка.

Никто из них не садился.

— Ну так что? — спросила Джейн. — Что это за две вещи, о которых ты собирался поговорить со мной?

— Первым делом о Конни. Нам нужно найти ее прежде, чем до нее доберется полиция. Тебе не кажется, что она могла вернуться в Лондон?

— Точно не знаю, но не думаю. Поездов нет, и все мы пользуемся машинами. Но в чем дело? Почему мы должны искать ее?

— Джейн, она вывалила кучу вранья. И полиция хочет разобраться в нем.

— Что за вранье?

— Подожди. Сначала расскажи мне. Ты была дома прошлым вечером, примерно в двадцать пять минут девятого?

— Почему ты спрашиваешь? — сухо осведомилась Джейн.

— Это часть всей этой неразберихи. Так была?

— Нет, я ехала на встречу с доктором Феллом. А в чем дело?

— Потому что Конни пыталась дозвониться к тебе в дом из таксофона, что стоит рядом с Лаверс-Лейн… в некотором отдалении от коттеджа судьи. Оператор утверждает, что на другом конце линии кто-то снял трубку. Если они смогут доказать, что звонили к тебе домой и что это была Конни, она окажется в очень неприятном положении. Ты ничего не помнишь относительно этого звонка?

— Ничего не приходит в голову. Нет. Но подожди, я что-то припоминаю. Утром Анни сказала, что вроде раздался звонок из Тауниша, но ничего не было слышно.

— Так!

— Но, Фред, это же означает…

— Да. Конни не могла оказаться рядом с бунгало или где-то поблизости от него в двадцать пять минут девятого. Она не могла видеть появления Морелла. Она врет. Подозрения падают уже и на судью. Равновесие висит на волоске.

— Понимаю, — медленно произнесла Джейн. Она подняла глаза. — О какой еще второй теме ты хотел поговорить со мной?

Они стояли лицом друг к другу, напоминая скорее дуэлянтов, чем друзей.

В окружающем их тесном пространстве царила тишина, давящая своей жаркой духотой. Ее подчеркивало бледное синеватое освещение. Они были отрезаны от мира в этом маленьком уголке, за стеной зелени, за непрозрачной стеклянной дверью.

— Вот, — сказал он, — и вторая тема.

Он подошел к ней. Положил руки на плечи и обнял Джейн. Откинув ей голову назад, он крепко поцеловал ее в губы.

Глава 15

Она ответила на его поцелуй, но сдержанно, словно выполняя светскую обязанность. Ее руки продолжали лежать на плечах Фреда, и она прижималась к нему. Но через мгновение она оттолкнула его, откинула голову и в упор посмотрела ему в глаза.

— Почему ты это сделал? — тихо спросила она.

Он ответил или, точнее, попытался ответить с таким же спокойствием:

— Потому что люблю тебя. Рано или поздно ты бы это узнала.

— В самом деле? Или тебе просто кажется, что любишь?

— О господи, Джейн!

— А как же Конни?

— Я думал над этим всю прошлую ночь. И понял, что никогда не любил Конни. Ее больше не существует.

— Когда она так нуждается в тебе?

Опустив руки, он отшатнулся и, подойдя к столу, стал барабанить по нему костяшками пальцев — сначала неторопливо, но затем все с большей силой.

— Для меня нет пути назад. Я очень нежно отношусь к Конни. И всегда буду на ее стороне, всегда буду выручать ее и заботиться о ней. Но это все другое. Совершенно другое. Ты и понятия не имеешь, насколько другое. Вот и все. Прости, если обидел тебя.

— Обидел меня? — сияя, переспросила Джейн. — Как ты мог обидеть меня! — Она протянула к нему руки. — Иди сюда, мой дорогой. Побудь со мной хоть минуту.

Взглянув на нее, он обошел вокруг стола. И у него, и у нее участилось дыхание, что было заметно по сравнению с их тихими, сдержанными, приглушенными голосами. Но когда Фред прикоснулся к ее руке, обнял за плечи, он был больше не в силах сдерживать волну чувств.

Через пять минут Джейн с трудом перевела дыхание:

— Знаешь, это просто неприлично.

— Ты так думаешь?

— Нет. Но если кто-то из гостиничной обслуги…

— Ха! Да ну их!

Когда еще через пять минут, содержание которых никто из них потом не мог припомнить, они убедились, что сидят на скамейке, Джейн высвободилась из его рук и отодвинулась от Фреда.

— Мы должны остановиться. Сиди на месте. Пожалуйста! Я прошу тебя.

— Но если ты…

— Где угодно. В любое время, — перебила его Джейн.

— Всегда. Вечно. Но неужели ты не понимаешь…

Она прижала руки ко лбу:

— Я чувствую, что веду себя безобразно по отношению к Конни. Я знаю, что это не так, но тем не менее не могу отделаться от подобного ощущения…

Это его как-то отрезвило.

— Теперь она в беде, — продолжила Джейн. — Почему? Лишь потому, что пытается защитить своего отца. Если хочешь, это благородно с ее стороны. Фред, мы не можем. Во всяком случае, пока она… Нет, сиди на месте. Дай мне сигарету.

Он нашел пачку в кармане халата. Рука его подрагивала, когда он вынимал ее и зажигал спичку. У Джейн горели щеки, но она сохраняла спокойствие, беря сигарету и прикуривая.

— Фред, я тоже должна тебе кое в чем признаться. Я могу опознать этот револьвер.

Взмахом руки он потушил спичку и бросил ее на пол.

— То есть, — поправилась она, — полиция пока мне его не предъявляла, но я уверена, что это тот же самый. «Ив-Грант» тридцать второго калибра, из которого пять лет назад бедная Синтия Ли пыталась застрелить Морелла.

Он уставился на нее:

— Но ведь Синтия не могла… то есть…

— Нет. Я не думаю, что это дело рук Синтии лишь потому, что это ее револьвер. Видишь ли, он ей больше не принадлежит. Перед началом процесса его похитил некий человек по имени Хоули. Сэр Чарльз Хоули. Он «скрыл» его, поместив среди экспонатов своей огромной коллекции оружия, развешанной по всем стенам дома, где его никто не найдет.

Она прервалась, увидев странное выражение лица своего собеседника. Фред заговорил, подчеркивая каждое слово:

— Ты назвала сэра Чарльза Хоули?

— Да.

— Который в свое время был судьей? Судья Хоули?

— Совершенно верно.

— Когда Хорас Айртон вчера отправился в Лондон, — едва ли не по слогам сказал Фред, — он заехал на ленч домой к своему старому другу сэру Чарльзу Хоули. Вечером он упомянул инспектору Грэхему об этом визите.

Наступило молчание.

— Хитроумный старый черт! — пробормотал Фред. С каждой минутой в нем росло понимание ситуации, смешанное с восхищением. — Он прихватил этот револьвер из квартиры старика Хоули. На том процессе Хоули был адвокатом Синтии Ли, не так ли? Теперь я припоминаю. Разве ты не видишь все изящество этого замысла? Хорас Айртон может не беспокоиться — пусть полиция из кожи вон лезет, пытаясь опознать револьвер. Если даже им это удастся сделать и оружие приведет их к сэру Хоули — если даже им повезет, — Хоули заверит, что оно не из его коллекции и что он никогда раньше не видел его, ибо он-то не может признать, что в свое время незаконно похитил вещественное доказательство на процессе Синтии Ли. — Помолчав, Фред добавил: — Хитрый старый черт!

— Знаешь, мой дорогой, мне не по себе от того, что ты это узнал.

Он повернулся к ней:

— Ведь ты больше никому не рассказывала эту историю?

— Да. То есть я… я рассказала ее доктору Феллу. Еще до того, как услышала о смерти Морелла. Я описала револьвер Синтии.

Она со всеми подробностями привела рассказ, который прошлым вечером поведала доктору Феллу.

— Но я до сих пор не могу понять, — подвела она итог, плотнее закутываясь в халатик. — Если даже сэр Чарльз не опознает его, почему этого не сможет сделать кто-то другой? Например, сама Синтия? Или я?

— Берешься ли ты под присягой показать, что это тот самый револьвер?

— Н-нет.

— Разве защита на процессе Ли не доказала, что такого револьвера никогда не существовало?

— Да.

— И теперь Синтия Ли не может явиться и сказать: «Да, это то самое оружие, которым я пользовалась пять лет назад». Не сделаешь этого и ты, разве что захочешь обречь ее на крупные неприятности. Сэр Чарльз скажет, что все вы не в своем уме. Нет. Хорас Айртон возвел надежную защиту со всех четырех сторон. Никому и в голову не придет, откуда он его раздобыл.

— Хотя я думаю, доктор Фелл догадывается.

Фред погрузился в размышления.

— Если это и так, он не станет информировать Грэхема. Есть и другая проблема. Если он догадывается, почему держит это при себе?

— Может, потому, что до сих пор не считает судью виноватым. Тебе не кажется? Снова веления совести, — помолчав, сказал Фред, — против велений здравого смысла… нет, не кажется.

Он поднялся на ноги. Теперь он стоял перед ней и смотрел на Джейн сверху вниз.

Во взгляде ее была счастливая раскованность, а на губах играла легкая улыбка. Но когда он попытался взять ее за руки, она отстранилась.

— Мы ведь не сможем все это забыть? — сказал он.

— Нет. Ты знаешь, что не сможем. Ни на минуту. Нет! Нет! Нет! Я не смогу!

— Как долго я искал тебя, Джейн.

— Какие долгие времена ждут нас.

— Я надеюсь.

— Почему ты так говоришь? — быстро спросила она.

То черное пятно, которое прошлой ночью чуть не свело его с ума, плавало где-то неподалеку — и оно снова вернулось. Оно ширилось, как разлившиеся чернила, поглощая его с головой. И теперь было куда хуже потому, что рядом с ним оказалась Джейн.

— Похоже, что у нас час признаний, — сказал он ей. — Так что лучше и мне покаяться.

Она улыбнулась:

— Если ты имеешь в виду какую-то любовную историю…

— Нет. Ничего подобного. Джейн, думаю, что прошлой ночью я убил человека.

Ей показалось, что плотная душная тишина оранжереи взорвалась оглушительным грохотом. Он стоял, не отрывая от нее неподвижного мрачного взгляда. Для Джейн, которая только что была беспредельно счастлива, эти слова сначала прозвучали полной бессмыслицей, но, когда он кивнул, у нее мучительно сжалось сердце.

Она облизала губы.

— Но не…

— Нет, — твердо сказал он; у Фреда был неторопливый приятный баритон, который мог убедительно звучать в зале суда. — Не Морелла. Во всяком случае, относительно него моя совесть чиста.

— Тогда кого же?

— Черного Джеффа. Я переехал его.

Она было приподнялась, но опустилась обратно.

— Тот бродяга?

— Да. Я кое-что намекнул Грэхему в тот же день. Но не рассказал ему все до конца.

Джейн торопливо нагнулась и затушила сигарету о мраморный пол. Затем, плотнее запахнув халат и поджав под себя ноги, она повернулась к нему, и на лице ее читалось все сочувствие, что жило в ней. Выражение его лица оставалось загадочным; в первый раз за все время Джейн не смогла понять его и, глядя на Фреда, испытала легкий страх.

— Вот почему, — пробормотала она, — ты так странно выглядел за ленчем, когда тебя спросили об этом.

— Ты заметила?

— Я замечаю все, что имеет к тебе отношение, Фред. Расскажи мне. Что случилось?

Он беспомощно махнул рукой:

— Ну, Джефф выполз с Лаверс-Лейн и рухнул как раз перед моей машиной…

— Значит, это был несчастный случай, да?

— Да. О, мне не угрожает опасность попасть в тюрьму, если ты это имеешь в виду. Но слушай. Я выскочил из кабины, нагнулся к нему и, как я рассказывал, перетащил на другую сторону дороги. Вернувшись к машине, взял фонарик. Это я тоже говорил. Но когда вернулся, он исчез.

— Но, мой дорогой Фред! Если человек был серьезно ранен, он конечно же не мог встать и уйти. Значит, он не так уж пострадал.

— Только не проси меня сейчас вдаваться в подробности, — тихо сказал он. — Они достаточно неприятны. Я могу сказать только следующее. Из того, что я видел собственными глазами, я знаю, что бедный старый Джефф получил травмы, после которых мало кто может выжить. Мне, конечно, пришлось рассказать об этом тому доброму малому, констеблю Уимсу, когда он чуть не налетел на меня на велосипеде. Точнее, я уже начал рассказывать. Но он тут же принялся выкладывать информацию о другом деле…

— И ты отвлекся?

— Да. То есть, насколько мне ясно, я дал Джеффу уйти и где-то умереть, не оказав ему помощи и никому не рассказав о происшествии. Не могу утверждать, что действовал спокойно и обдуманно; и пусть даже на открытом суде меня обвинит ангел-хранитель, я буду возражать. Но это чертовски сложная ситуация. Не могу отделаться от ночных кошмаров.

— Ну как? — помолчав, спросила Джейн.

— То есть?

— Сейчас ты лучше чувствуешь себя? — улыбнулась Джейн.

Рукавом халата он вытер лоб:

— Ты знаешь, да… Господи, в самом деле!

— Присядь рядом, — сказала она. — Тебе надо кому-нибудь излить душу. Выговориться. Ты настолько поглощен делом Айртона, что ничего не видишь, кроме него, напоминая ту голову лося, что висит у судьи на стенке. Значит, ты говоришь, что Черный Джефф встал и ушел. А я утверждаю, что, значит, он не так уж и пострадал. Уверен ли ты, что машина сбила его?

Он испытал прилив радостного возбуждения.

— Вот это и есть самое забавное. Сначала я мог поклясться, что не задел его. Но потом, когда я увидел…

— На твоем месте, — сказала Джейн, — я бы поцеловала меня.

Наконец Фред оторвался от нее и, набрав в грудь воздуха, принялся разглагольствовать.

— Английское воскресенье, — объявил он, — в течение многих лет было объектом насмешек и издевательств. Его скукота давала основания для дешевых умствований больше, чем любая другая тема, если не считать тещ и Королевской Академии. Я бы сказал, что это чудовищное заблуждение. Я собираюсь написать эссе и разоблачить его. Если этот обыкновенный воскресный вечер считать скучным, моя любимая, то должен сказать, что…

Он замолчал, потому что Джейн внезапно вздрогнула и выпрямилась.

— Воскресенье! — воскликнула она.

— Верно. Ну и что из того?

— Воскресенье! — повторила Джейн. — Бар и бассейн закрываются не в одиннадцать часов, а в десять. И вся обслуга уходит. А сейчас, должнобыть, уже около одиннадцати!

Он присвистнул.

— То есть все наши гости, — не без удовольствия заметил Фред, — должно быть, давным-давно разбежались по домам. Ну-ну.

— Но, Фред, мой дорогой, если мы не доберемся до нашей одежды…

— Для меня лично, моя дорогая волшебница (да, именно так), это не та ситуация, от которой стынет кровь в жилах. Я отнюдь не вижу необходимости в большем количестве одежды, чем то, что на нас в данный момент. Кто-то может сказать, что есть и другая сторона проблемы, но уж если так сложилось…

— Добираться до дому в таком виде?

— Не переживай. Как-нибудь выкрутимся. Идем.

Размышляя над сложившимся положением, Фред не мог припомнить, горел ли свет в остальной части теплицы. Он распахнул дверь, что вела в соседнюю секцию. Темнота.

Остальные двери на всем протяжении теплицы тоже были открыты, и во всем помещении стояла призрачная тьма. Лишь в самом конце, за которым находился бассейн, пробивались слабые отсветы.

Они продвигались вперед, вздрагивая, когда по лицам неприятно скользили свисающие, как щупальца, ветки и лианы растений. Наконец парочка выбралась в холл перед бассейном. В центре высокого овального свода светила лишь одна тусклая лампочка; скорее всего, ей предстояло гореть всю ночь.

Она светлыми точками отражалась в темных, смутно различимых зеркалах; ее блики качались на ряби зеленоватой воды в бассейне. Из тени смутно проступали очертания легких столов и стульев. Все вокруг казалось холодным и чуть зловещим. Дверь в бар была закрыта и заперта.

Фред толкнул створку больших дверей, что вели в холл, откуда лежал путь в раздевалки и наверх. Они тоже были заперты.

— Попались, — вслух сказал он.

Звук его голоса раскатился в пространстве и вернулся к ним, гулко отразившись от стен этой мраморной ракушки. Из-под купола невнятно донеслось эхо — «Попались».

Джейн разразилась смехом, которому насмешливо вторили его отзвуки из-под купола.

— Ты считаешь, что нам удастся выбраться?

— Попытаемся колотить в дверь. Но это помещение под землей; в гостинице не сезон, то есть количество обслуги сведено к минимуму, да и, кроме того, в загадочном Таунише все рано ложатся спать. Тем не менее попробуем.

Он стал колотить в тяжелую дверь и орать. Пять долгих минут усилий не принесли результата, если не считать раздражающего эха. Джейн попросила его остановиться.

Они уставились друг на друга.

Джейн прищурилась.

— Могло быть и хуже, — вздохнула она. — Все же жаль, что первый наш вечер получился таким.

— В любом месте, моя милая ведьма, с тобой я чувствую себя как в райских кущах. Но при всей романтичности ситуации мне как-то не хочется укладываться с тобой на мраморном полу или среди мха в теплице. Хотя подожди! — Он задумался. — Вот чему я удивляюсь…

— Да?

— Почему в том месте, где мы с тобой были, оставили свет. Отнюдь не из-за заботы о нас. По какой-то причине свет там горит всю ночь. Понял! Это самый дальний конец оранжереи. И кажется, я припоминаю — там есть дверь. Если ее открыть, она ведет на лестницу наверх, а оттуда в главный холл в задней части гостиницы.

— Попробуем пройти там?

— Я проверю. А ты пока оставайся здесь. Что бы я ни говорил, я не собираюсь вести тебя через главный холл «Эспланады» в таком виде. Если удастся открыть дверь, я поднимусь наверх, спущусь и в два счета выведу тебя отсюда.

— Хорошо. Только не задерживайся.

Придерживая развевающийся синий халат, он заторопился в оранжерею. После долгой паузы из ее темных глубин донесся торжествующий возглас:

— Открыто. Сейчас возвращаюсь!

Издалека она услышала звук захлопнувшейся двери. Джейн облегченно перевела дыхание. Гул закрывшейся двери разнесся не только по теплице. Вода в бассейне колыхнулась. По поверхности бассейна, которая пошла мелкой рябью, рассыпались блики. Стояла такая тишина, что были слышны даже звуки, которые издавали пробковые подошвы ее сандалий.

Она придвинула к стене стул, села и откинулась на спинку. Под халатом у нее оставался влажный купальник, и Джейн хотела поскорее переодеться в сухое.

Какая-то часть сознания подсказывала, что тут не самое лучшее место. Даже когда, двигаясь, краем глаза она видела свои собственные размытые отражения, Джейн не могла отделаться от стойкого ощущения, что из темных комнат, скрытых за зеркалами, подкрадываются к ней со всех сторон. Но другая, бодрствующая часть сознания испытывала радостное ликование. Откинув голову, она полуприкрыла глаза и стала рассматривать купол.

— О Ты, — вознесла она молитву. — Ты, к которому обращены наши моления. Я счастлива. Всю жизнь я существовала как мертвая, но теперь я ожила. Даруй и ему счастье. Это все, чего я хочу. Даруй…

Остановившись, Джейн рывком выпрямилась.

Свет под куполом неожиданно погас.

Глава 16

Джейн застыла на месте.

Сначала она подумала, что это дело рук Фреда, который, думая, что включает освещение, случайно выключил лампочку в бассейне. Но в это было трудно поверить, тем более что Фред всегда отличался осмотрительностью. И сомнительно, что электрощит с тумблерами освещения бассейна располагался где-то в холле на другом конце оранжереи. Скорее всего, он где-то здесь, рядом с главным входом в бассейн.

А это могло означать, что кто-то находится с внешней стороны дверей, и она может окликнуть его.

В любом случае внезапно наступившая темнота неприятна. А тут она производила просто убийственное впечатление. Встав, Джейн поняла, что более чем смутно представляет себе, в какой стороне находится дверь.

Она воспринимала темноту не как плотную повязку на глазах, а как лежащий на плечах тяжелый груз. Она чуть было не впала в панику; ее охватило чувство заброшенности и покинутости, как это иногда бывает во сне. В дополнение к кромешной тьме в бассейне стояла мертвая тишина — как в могиле.

— Алло! — крикнула она.

Под сводами купола завибрировал лишь ее собственный голос; казалось, он оббежал помещение, напоминавшее чашу с водой. Из-под купола донеслось «Алло!», и, стихая, глухое эхо наконец смолкло. Джейн осторожно сделала шаг вперед. Она скинула сандалии, ибо шарканье подошв раздражало ее, и сделала еще один шаг.

Так где же дверь? И где бассейн? Лучше не спешить, а то она может споткнуться и упасть в воду. Вытянув руку, Джейн повернула налево, но в результате окончательно сбилась с пути.

Куда делся Фред? Почему он не приходит?

Решив, что наконец определила направление, она уверенно двинулась вперед. Но, сделав два шага, она резко остановилась и, пригнувшись, стала напряженно прислушиваться.

Рядом с ней кто-то находился.

Звук был еле слышен, но ошибиться она не могла: Джейн ощущала легкое шуршание и поскальзывание резиновых подошв — шаг, остановка, еще шаг, — словно кто-то, стараясь найти ее, неуверенно приближался к ней.

— Кто здесь?

Звуки немедленно стихли. Ее громкому голосу ответило резкое эхо, которое водопадом рухнуло сверху. Но ответа на свой вопрос она не услышала, если не считать отзвуков ее слов под куполом. Прошло немало секунд, пока эхо окончательно стихло. Другой человек, который, по всей видимости, тоже прислушивался к нему, возобновил движение: она снова услышала шаркающие звуки.

Теперь они были почти рядом.

Джейн чувствовала под ногами теплоту и шероховатость мраморной мозаики. Сердце у нее колотилось, и девушка была готова впасть в панику. Ей казалось, что она находится взаперти уже несколько часов. Кто-то ее неслышно выслеживал, загоняя в самый тесный угол могилы. И каждый раз, как Джейн подавала голос, преследователь понимал, где она, и приближался к ней.

Джейн, не имея представления, где находится, двинулась в обратном направлении. Нога ее задела край легкого стула, который с грохотом полетел на пол. Споткнувшись о него, она подняла стул и наудачу швырнула его куда-то в темноту. Загромыхав по полу, тот отлетел в сторону.

Развернувшись, девушка бросилась бежать, с трудом удержавшись на ногах, когда, поскользнувшись, одной ногой оказалась в пустом пространстве.

Бассейн.

В бассейне она будет в безопасности. Она прекрасно плавала. В воде Джейн чувствовала себя как дома, и тут с ней никто не мог сравниться. Она воспользуется этой возможностью. В крайнем случае разрешит свои сомнения. Если преследователь последует за ней, это будет доподлинно означать, что…

Стоя на краю бассейна, она слышала свое тяжелое хриплое дыхание, полное страха. Оно мешало слышать другие звуки. Ей оставалось надеяться, что под ней глубокая часть бассейна. Джейн скинула с плеч халат, отбросила его и, приняв стойку, нырнула.

Всплеск громом разразился в тишине. Джейн сразу же ушла на глубину, и вода ожгла ее ледяным холодом. Она вспомнила, что у нее нет шапочки. Она поищет ее, когда вернется Фред. Если Фред вообще вернется…

Сделав два гребка, она коснулась дна бассейна. Глубина тут шесть или семь футов. Это и плохо: словно ее погребли заживо. Джейн вынырнула на поверхность, стряхнула с лица воду и прислушалась.

Ничего. Полная тишина, если не считать плеска воды об изразцовые стенки бассейна. На глаза упали влажные пряди волос, и она откинула их. Джейн не могла не дышать, хотя надеялась, что неслышно набирает в грудь воздуха. Держась на воде, она отчаянно напрягала слух.

Ничего.

Девушка автоматически подгребала руками, чтобы держаться на плаву. Дыхание продолжало оставаться трудным и судорожным, и она почувствовала потребность в движении — куда-нибудь плыть, лишь бы двигаться. Джейн легла на бок и бесшумно скользнула вперед. Вода все еще была холодной. Во всяком случае, казалась такой. Сделав полдюжины гребков, она скорее почувствовала, чем увидела, белый поручень, окаймляющий бортик бассейна. Дрожа всем телом, Джейн ухватилась за него, стараясь успокоить дыхание. Она ждала, прислушиваясь.

И тут раздался очередной звук.

Ее коснулась рука в перчатке, и на запястье сомкнулись чьи-то пальцы.

Джейн инстинктивно вскрикнула. Ее вопль испугал хозяина руки, и она поняла, что надо орать и дальше. Отзвуки ее голоса метались под сводами купола, и из-за них даже не было слышно ответного эха. Не прекращая кричать, девушка смогла перевернуться на спину и оттолкнуться пятками от белых изразцов стенки. Какой-то предмет пролетел мимо нее, оцарапав плечо.

Хватка разжалась. Рванувшись, Джейн перевернулась на воде и закашлялась, когда голова ушла под воду. И тут только осознала, что вокруг что-то происходит. Она услышала быстрые шаги бегущего человека, что в этой ситуации даже обрадовало ее. Кто-то принялся колотить и стучать в той стороне, где, скорее всего, располагались двери в бассейн. Раздались голоса.

В бассейне вспыхнуло полное освещение, ярус за ярусом, пока не стало светло как днем. Голоса продолжали звучать, и она услышала, как заскрежетал ключ в замке.

Дверь из холла распахнулась. Фред Барлоу, по пятам за которым следовал сонный ночной портье в короткой рубашке, влетел в зал и остановился как вкопанный. Кроме них, в просторном помещении никого больше не было.

Фред увидел взбаламученный бассейн; вода перехлестывала через бортики, и лужицы ее блестели на полу. Джейн бросила на него взгляд, после чего с трудом сделала несколько гребков, устало подплывая к трапику, что вел из бассейна.

Фигура в желтом купальнике ухватилась за ступеньку и с немалыми усилиями подтянулась. Когда она выбралась из бассейна, у нее подгибались колени, Джейн задыхалась, но сделала попытку засмеяться.

Наконец Фред обрел голос.

— В чем дело? — заорал он. — Ради бога, что случилось?

— К-кто-то п-пытался…

Он обнял Джейн, с которой стекали струйки воды, откинул ей с лица мокрые волосы и, успокаивая ее, стал что-то не внятно бормотать.

— Что пытался?

— Не знаю. Наверное, убить меня. Я ужасно выгляжу, да? — Она закашлялась. — Дай мне халат.

Но первым успел к халату ночной портье. Пока она влезала в него, смеясь, пальцами расчесывала волосы и заверяла их, что она в полном порядке, ночной портье стоял рядом, храня на лице выражение глубокого неодобрения. Похоже, он собирался сказать, что раскованность раскованностью, но нельзя же заходить так далеко. Даже когда Джейн рассказала свою историю, выражение у него не изменилось.

— Здесь никого нет, мисс, — обратил он ее внимание.

Лицо Фреда было покрыто бледностью.

— Кто бы это ни сделал, — сказал он, — исчезнуть он мог только через оранжерею — и наверх. Как прошел я. — Фред повернулся к портье. — Есть сейчас кто-нибудь наверху? Из персонала, я имею в виду.

— Нет, сэр. Никого, кроме меня. Вы же знаете, сейчас половина двенадцатого.

— Вы заметили поблизости какого-нибудь постороннего человека?

— Нет, сэр. Никого, кроме вас. Я был в своей кабинке, прилег немного вздремнуть… Лично я, — с мрачной многозначительностью сказал он, — не сторонник таких игр. Это мое личное мнение.

— Игр! Посмотрите сюда!

Фред подошел к краю бассейна и ткнул пальцем. Зеленоватая вода все еще колыхалась, и под ее толщей все расплывалось. Но вода была настолько прозрачна, что они без труда увидели предмет, лежащий на дне в нескольких дюймах от стенки, как раз посредине длинной стороны бассейна. Это был блестящий металлический предмет в форме ножа с широкой рукояткой. На лезвии виднелись какие-то буквы.

Припомнив недавние события, Джейн запустила руку под халат и коснулась левого плеча. Пока двое мужчин разглядывали нож, она спустила халат с плеча. Джейн увидела пару капель крови на месте легкой царапины, которая практически даже не повредила кожи. Левая рука слегка побаливала, но больше никаких ран Джейн не обнаружила.

Фред повернулся к ней:

— Ты ранена?

— Да нет! Это даже не царапина. Прошу тебя, волноваться не из-за чего!

— Я тоже так считаю, — сказал портье. — Как советует молодая леди. Вы знаете, что это за предмет? Нож для разрезания бумаги.

— Что?

— Нож для разрезания бумаги. Совершенно тупой. Как ни старайтесь, ранить с его помощью невозможно. Он попал сюда из верхнего холла или, возможно, откуда-то еще. О, сэр, вы мне не верите? Вы все еще без одежды. Достаньте его и сами убедитесь.

Что Фред и сделал. Когда он вынырнул с ножом, портье удовлетворенно просиял. На лезвии оказались выгравированы слова, украшенные позолотой: «Отель «Эспланада», Тауниш». Лезвия с обеих сторон были закруглены, а острие такое тупое, что не подлежало сомнению — в любом случае таким ножом невозможно причинить вред. Портье вытер его о рубашку и сунул себе в карман.

— Лично я, — сказал он, — не сторонник таких игр. Это мое личное мнение.

— Хорошо. Нам нужна наша одежда.

— Не знаю, смогу ли предоставить вам такую возможность, сэр.

— Еще раз хорошо. Значит, сейчас я выйду из этого долбанного заведения в плавках и первому же полисмену, который задержит меня, объясню, что отель «Эспланада» не хочет отдавать мои штаны. — От гневной вспышки у него закружилась голова. — Кроме того, я думал, что за все хлопоты вы имеете право получить фунтовую купюру, но если вы считаете…

— Тс-с-с! Фред! Все в порядке! Он откроет для нас раздевалку. Ведь вы откроете?

— Я не сказал, что не могу этого сделать, мисс. Просто я дал понять, что после того, как все закрывается, вы не должны находиться здесь. Но что теперь делать? Если вы проследуете этим путем, я сделаю исключение и открою для вас раздевалку.

Когда он закрывал двери, Фреду Барлоу пришла в голову еще одна идея.

— Минутку, — попросил он и снова сорвался с места.

Хотя портье за его спиной издал возглас разочарования, это его не остановило. Несколько широких ковровых маршей лестницы вели наверх, в главный холл. Фред перескакивал через три ступеньки. Это нападение на Джейн, хотя и не причинило ей большого вреда, серьезно обеспокоило его.

Оно было совершенно бессмысленным. Бессодержательным. Угроза? Или какой-то по-детски необдуманный поступок с целью напугать? Весьма похоже. В каковом случае…

В большом верхнем холле оказалось темно и прохладно. Мраморный пол был заметно холоднее, чем внизу, и Фред не стал медлить. В самом конце, где за большими стеклянными дверями тянулась основная лоджия, горело несколько ночников. Лоджия была уставлена пальмами, а посредине сонно бормотал фонтан.

В удобном раскидистом кресле дремал доктор Гидеон Фелл.

Очки сползли у него с переносицы. Трубка выпала изо рта, но от падения ее остановили гороподобные складки жилета. Он шумно похрапывал носом, отчего время от времени вздрагивал. Появление Фреда заставило его прийти в себя. Он хмыкнул и открыл один глаз.

— Вы давно тут сидите? — спросил Фред.

— А? Что? Да, какое-то время я провел тут.

— Спали?

— Откровенно говоря, пытался разобраться в кое-какой чертовщине. — Он неловко напялил очки и огляделся. — Ну и ну! — заметил он. — Если вы позволите так выразиться, вы напоминаете легендарного монаха в сандалиях, только на вас меньше святости и больше влаги. Что вы так несетесь?

Фред пропустил его вопрос мимо ушей.

— Вы не видели, проходил ли кто-нибудь через лоджию — с задней ее части, направляясь к выходу — за последние несколько минут?

— Насколько я припоминаю, минут десять назад тут пробегали вы. Но я не поверил своим глазам. Я решил, что вы мне приснились.

— Нет, после меня. Хотя в том же направлении. Видели?

— Никого, кроме мистера Эплби.

— Эплби!

— Нашего приятеля-адвоката. Скорее всего, направлялся в постельку. Я был не в настроении разговаривать с ним, хотя знал, что вечером он общался с Грэхемом. — Доктор сделал паузу. — Все же обратите внимание на эти пальмы. Я не испытывал необходимости обращать на кого-то внимание, пока он не показался в главном проходе. А в чем дело?

Фред рассказал ему.

Сонное выражение сползло с лица доктора Фелла.

— Мне это не нравится, — пробурчал он.

— Ни в коей мере.

— Непонятно, зачем.

— Именно это я и думаю.

Фред был готов признать, что потерпел поражение, и двинуться в обратный путь. Все сотрудники отеля спали, если не считать ночного портье, который дремал в темном фойе; любой человек, скрываясь за пальмами, мог проскользнуть туда и обратно, не привлекая внимания доктора Фелла.

И тем не менее он медлил. Что-то в манере поведения доктора настораживало его. Кулаки доктора были сжаты, он отводил глаза; казалось, он полон сомнений и в то же время серьезно озабочен. Ни одно из тех объяснений, что пришли Фреду в голову, не радовало его.

— Я предполагаю, — сказал он из-за плеча, — что у вас с инспектором Грэхемом был день, полный забот?

— О да. Более чем.

— Есть какие-то новости?

— Кое-какие новые показания. Мы их, в определенном смысле, раскопали. Обшарили все вокруг. — И, словно решившись, доктор Фелл откинулся на спинку кресла. — Кстати, — добавил он, — кроме того, у нас состоялась небольшая беседа с неким Джорджем Гербертом Дихлем, известным в округе под именем Черного Джеффа.

Фонтан продолжал лепетать. Фред, раскачиваясь на пятках, изучал плитки пола. Он не поднимал глаз.

— Да? Значит, он ранен? И серьезно?

— Ранен? — переспросил доктор Фелл. — Вот уж ни в коей мере. Но было бы весьма интересно, мистер Барлоу, услышать, почему, с вашей точки зрения, он должен быть ранен.

Фред рассмеялся:

— Я это не утверждал. Если вы припомните мой рассказ Грэхему, я сказал, что боялся, как бы он не пострадал, когда увидел его лежащим на дороге. Но я рад услышать, что с ним все в порядке. То есть никаких травм?

— Самое здоровое и самое грязное создание, — ответил доктор Фелл, — из всех, кого мне доводилось видеть. Мы разыскали его в совершенно свинском состоянии в одном из тех модельных домиков на Лаверс-Лейн, где, как Грэхем мне рассказал, он постоянно обитает. Он приходил в себя после попойки, и на завтрак, который состоялся около полудня, у него была банка сардин. Вот так. Ничего с ним не делается! А в чем дело?

— Ничего особенного. Продолжайте.

Доктор Фелл пристально посмотрел на него:

— Если его повествование представляет для вас какой-то интерес (хотя понятия не имею, почему оно может вас интересовать), он сказал, что ровно ничего не помнит, что происходило с вечера пятницы до утра воскресенья. О чем можно пожалеть. Будь он в субботу вечером в районе Лаверс-Лейн — рядом с небезызвестной телефонной будкой, — мог бы увидеть нечто интересное.

— Вот как? И что же?

На этот раз доктор Фелл пропустил его вопрос мимо ушей.

— Бакенбарды у него в самом деле замечательные. Кроме того, я обратил внимание на его передник мясника и нашейный платок. Но как свидетель… нет, не годится. Не думаю. Нет.

— Что ж, я пошел, доктор. Спокойной ночи.

— Да, у вас такой вид, будто вы явно нуждаетесь в отдыхе. Примите аспирин, немного виски и ложитесь в постель. Если завтра после ленча вы окажетесь поблизости от бунгало Хораса Айртона, пожалуй, вам стоит заглянуть в него. У инспектора Грэхема под шапкой есть идеи, которые могут удивить кое-кого. Выдаю намек бесплатно.

Фонтан продолжал безостановочно бормотать. Фред поймал себя на том, что ему трудно сняться с места. Ситуация напоминала ему телефонный разговор, когда никто из собеседников не знает, что сказать, дабы закончить его. Похоже, доктор Фелл маялся теми же сложностями. Фред пробормотал что-то о хорошей погоде и прервал разговор, двинувшись к дверям. Не успел он сделать и пяти шагов, как его остановил громкий голос доктора.

— Мистер Барлоу!

— Да?

— Не осудите ли меня за плохие манеры, — сказал доктор Фелл, на багровом от напряжения лице которого читались и терпимость, и расстройство, — если я скажу, что хотел бы заранее высказать вам свое соболезнование?

Фред уставился на него:

— Соболезнование? Что вы имеете в виду?

— Просто так. Предчувствие. Но я хотел бы заранее выразить вам соболезнование. Спокойной ночи.

Глава 17

Домостроительная компания «Эккман», от которой осталось лишь название, в свое время лелеяла великие планы относительно обустройства этой сельской дороги, которую переименовала в авеню Веллингтона, но все в округе продолжали называть ее Лаверс-Лейн.

Она должна была стать центром, средоточием будущих преобразований. Отсюда планировали начать возведение зданий, предлагавшихся по скромной цене (от 650 до 950 фунтов за квадратный метр). Улицы, на которых им предстояло расположиться, уже нанесли на планы в офисе компании: авеню Кромвеля, Мальборо, Вольфа и так далее.

Ныне улицы превратились в крапивные заросли и свалки кирпичного щебня. Но Лаверс-Лейн, единственная приличная дорога, выходившая к основной трассе между Таунишем и заливом, все же была покрыта асфальтом. Тут стояла будка таксофона. Она располагалась примерно в двадцати ярдах от поворота, где ближний к Лаверс-Лейн берег расширялся, являя собой симпатичный сельский пейзаж. Здесь полоса асфальта обрывалась, уступая место гравийному покрытию. И тут, на аккуратно расчищенной площадке с одной стороны дороги, стоял модельный домик, а еще пара, строительство которых было доведено лишь до половины, — на другой стороне.

Дома пошли трещинами и потемнели. В свое время их возводили из красного кирпича, покрытого белой штукатуркой. Но если бы даже кто-то и захотел поселиться в них, их нельзя было ни купить, ни взять в аренду: юридический статус застройки продолжал оставаться под вопросом, что усугублялось позицией одного из директоров компании, который хотел вести строительство в Дартмуре. Молодежь устраивала тут пикники; несколько раз присутствие влюбленных парочек стало поводом для скандалов; порывы ветра оборвали жалюзи, и в подвальных помещениях шныряли крысы.

Стоял понедельник, 30 апреля — солнечный день, с редкими клочками облаков, — и в первой половине дня Констанс Айртон свернула с главной дороги и направилась по Лаверс-Лейн.

Она шла с непокрытой головой, хотя ее темный костюм дополнялся курткой с меховой оторочкой. Прическа не выглядела идеальной, и на Констанс практически не было косметики. Может, именно поэтому она выглядела старше своих лет. Лишь в прошлый четверг она разговаривала с Тони Мореллом в маленьком садике за зданием суда, в тот день, когда Джон Эдвард Липиатт был приговорен к смертной казни. Но с тех пор она заметно повзрослела.

Констанс, еле волоча ноги, не обращала внимания, куда она идет. У нее был вид человека, который бесцельно бредет куда-то. При виде телефонной будки она нахмурилась, но не остановилась.

Покрытие дороги растрескалось; впрочем, тут всегда был плохой асфальт. Помедлив, она направилась к одному из заброшенных выставочных домиков. Конни была уже почти рядом с ним, когда снова остановилась — на этот раз внезапно.

— Привет! — произнес голос, в котором удивление мешалось с облегчением.

Справа от одного из полудостроенных домов стоял знакомый легковой автомобиль — «кадиллак» с красными чехлами на сиденьях. Его элегантность контрастировала с жалким видом дома. Констанс узнала автомобиль еще до того, как поняла, кто к ней обращается. Натягивая перчатки, по ступенькам крыльца спускалась Джейн Теннант.

— Конни!

Констанс дернулась, словно решив повернуться и бежать. Но Джейн торопливо пересекла клочок земли, на котором предполагалось разбить газон перед домом, и перехватила ее.

— Конни, ради всех святых, где ты была? Мы сбились с ног, разыскивая тебя.

— Я приехала и остановилась в доме отца. На автобусе. Разве я не имела права?

— Но ведь ты могла позвонить и сказать, где ты находишься.

— Нет уж, спасибо, — с толикой мрачности ответила Конни. — У меня и так хватило неприятностей из-за телефонов.

Джейн, похоже, слегка смутилась. На этот раз она снова предпочла костюм из плотного твида, но недостаток его изящества компенсировался мягкой женственностью ее облика. Констанс не смотрела на нее, но чувствовалось, она заметила изменение облика Джейн.

— Все в один голос просили передать тебе привет, — продолжила Джейн. — Все ужасно жалели, что так и не повидались с тобой до того, как разъехались…

— То есть никого не осталось? Все разъехались?

— Да, этим утром. Ты же знаешь, сегодня понедельник. В особенности Хьюго Райкес просил меня напомнить тебе о чем-то; он не стал уточнять, о чем именно.

Уставившись в землю, Констанс задумчиво улыбалась.

— Хьюго довольно симпатичный парень, не правда ли? Он-то знает, как веселиться. Не в пример другим. Если не считать…

— Чего не считать?

— Не важно.

— Утром у него было ужасное похмелье, — деловито сообщила Джейн. — И основательная шишка на лбу. Он попытался прыгнуть с верхней площадки вышки.

— Ну? Как вообще прошла вечеринка в бассейне?

— Великолепно!

— Похоже, ты и сама повеселилась.

— Еще как.

— Ясно. А что это за жуткая шлюха в красном купальнике, которая так и висла у него на шее?

— Лаура Корниш?.. Конни, — тихо сказала Джейн, — откуда ты знаешь, что она была в красном купальнике?

Несмотря на бледноватый оттенок, солнце продолжало ярко сиять в небе. Время от времени наплывали и снова уносились сероватые тучи. Здесь, на возвышенности, чувствовались порывы ветра. Они гоняли клочки сухой травы по улице, которой предстояло именоваться авеню Веллингтона, шелестели гравием.

— Конни, я хочу поговорить с тобой. Давай перейдем дорогу, ладно?

— Хорошо. Хотя не понимаю, почему ты хочешь поговорить именно со мной.

В достроенном доме по другую сторону дороги, которому предполагалось стать предметом гордости господ «Эккман и K°», были зеленые оконные переплеты на фоне красного кирпича и белой штукатурки. Все они обветшали, а некоторые просто выломаны. Входная дверь под кирпичной аркой была сорвана с петель. Сбоку тянулась пристройка гаража.

— Куда мы идем? — поинтересовалась Констанс.

— Сюда. Я покажу тебе.

— Но что ты тут вообще делаешь, Джейн Теннант? Что тебя сюда привело?

— Я пыталась найти бродягу, которого зовут Черный Джефф. Его барахло в одном из домов, но самого тут не видно. А что ты тут делаешь, коль скоро об этом зашел разговор?

— По сути, мне больше некуда было идти, — отпарировала Констанс. — Меня выставили из дома. Они все сейчас собрались в коттедже отца: папа, Фред Барлоу, доктор Фелл и инспектор Грэхем, спорят как сумасшедшие. Заявили, что маленькая девочка должна пойти поиграть на улице, пока они тут говорят о серьезных вещах. — Она помолчала, пока Джейн приоткрывала покосившуюся дверь. — Сюда?

— Сюда.

В маленьком холле еще оставался свисавший со стропил крохотный фонарик венецианского стекла. Они прошли на кухню, густо запорошенную пылью. Стены, начиная от плинтусов, были исписаны карандашными инициалами и посланиями. На крышке встроенного холодильника стояла пустая бутылка из-под пива. Джейн прикрыла за собой двери.

— Теперь здесь нас никто не услышит, — сказала она, бросая сумочку на холодильник. Джейн до боли сплела пальцы. Ее мучила неопределенность. — Конни, — тихо продолжила она, — ведь на самом деле это ты следила за мной прошлой ночью в бассейне?

— Да, — после паузы ответила Конни.

Больше она ничего не добавила.

— Но зачем? Ради бога, зачем? Почему ты меня так не взлюбила?

— Дело не в этом. Я завидовала тебе.

— Завидовала?

Констанс прислонилась к раковине, ухватившись руками за ее края. Если судить по тону голоса, она не испытывала почти никаких эмоций. Ее большие карие глаза метались из стороны в сторону; она с неподдельным интересом смотрела на Джейн.

— У тебя нет родителей?

— В живых нет.

— И в твоем распоряжении куча денег?

— Кое-что имеется.

— Никто не имеет права, — сказала Констанс, — говорить тебе «да» или «нет». Ты старше меня. Что бы ты ни делала, никому это не покажется странным, а я это вечно слышу в свой адрес. Да, ты старше меня. Я хочу, чтобы мне было лет тридцать пять. Я буду старой и в морщинах…

— Конни, моя дорогая, милая дурочка…

— Но по крайней мере, никого не будут удивлять мои поступки. Если захочешь поехать в Канны или Сен-Мориц — можешь отправляться. Хочешь с кем-то проводить время, — пожалуйста, проводи. Вот ты завидуешь? Нет. Только не ты. Народ охотно собирается в твоем доме, тебе и в голову не приходит чему-то завидовать. Правда?

Ее голос упал до шепота. И когда Констанс снова заговорила, ее было еле слышно:

— Джейн, я ужасно, просто ужасно сожалею. Клянусь Богом, я не хотела причинить тебе вред!

И прежде чем Джейн успела прервать ее, она заторопилась с рассказом:

— Пожалуй, я ревновала вас с Фредом. Я следила за ним. Я хотела напугать тебя. Просто напугать, чтобы ты стала такая же вздрюченная и несчастная, как и я. Я следила за Фредом, ибо знала, что ты пригласишь его на вечеринку — еще до того, как ты в самом деле пригласила его. Прихватила с собой из лоджии нож для бумаги. Надела перчатки, как всегда делают в детективных романах. Ты злишься на меня?

— Ох, Конни, разве ты не понимаешь, что все это не важно?

Констанс уловила смысл лишь части ее слов.

— То есть ты на меня не злишься? — недоверчиво переспросила она.

— Нет, конечно же нет.

— Не могу поверить.

— Конни, моя дорогая, послушай. Это далеко не самое важное. Ты… словом, довелось ли тебе подслушать, о чем мы с Фредом говорили между собой?

— Да, я слышала. И видела вас. — Теперь Конни говорила спокойно и тихо, но это было спокойствие признания вины. — Я думаю, что вела себя отвратительно. Джейн, я больше не буду совершать такие подлые и грязные поступки. Честное слово, не буду. Но тогда я думала по-другому. Но больше никогда не позволю…

Джейн расслабленно опустила руки. Она набрала в грудь воздуха. Выражение серых глаз медленно теряло неуверенность и растерянность.

— Конни, — сказала она, — ты ребенок. Сущий ребенок. До сих пор я этого даже не понимала.

— Не хочу, чтобы и ты мне это говорила!

— Подожди. Конни, ты любишь Фреда Барлоу?

— Нет, конечно же нет. Естественно, он мне симпатичен, но я всегда относилась к нему всего лишь как к брату.

— В самом ли деле ты была влюблена в Тони Морелла?

— Да. Ужасно! Но, понимаешь ли… — Констанс наморщила лоб и опустила глаза, ковыряя носком пол, — понимаешь ли, вот сейчас его нет и никогда больше не будет, но, похоже, я не так уж остро ощущаю его отсутствие. Мне всегда при нем было немного не по себе. Только никому не говори об этом, Джейн, но это правда. Я думаю, что Хьюго Райкес куда симпатичнее. Конечно, не то что я испытываю к Хьюго такие же чувства, что питала к Тони; жизнь моя разбита, и я должна как-то справляться с ней, и все же мне кажется, что с Хьюго было бы куда приятнее иметь дело.

Джейн не удержалась от смеха, но тут же спохватилась и замолчала. Констанс могла вообразить, что она смеется над этими ее чувствами, хотя Джейн развеселил их подтекст. Она смотрела мимо Констанс, в пыльное окно над раковиной, на залитый солнцем пейзаж под ветром. В смехе ее чувствовалась горечь, и завершился он звуком, похожим на всхлип. Она подавила его.

— Конни, полиция еще не нашла тебя?

— Нет.

— Ты знаешь, что она тебя ищет?

— Да. Прошлым вечером, когда они интересовались мной, папа спрятал меня в коттедже. Джейн, я никогда не думала, что он может быть таким человечным. Он сказал, ему нужно время, чтобы подумать.

— Ты в курсе дела, почему тебя ищут?

— Д-Да.

— Я хочу, чтобы ты поверила, — с предельной искренностью сказала Джейн, — я твой друг. Поверишь ли ты или нет, но это так. Твоему отцу угрожает серьезная опасность, Конни. Я не пытаюсь пугать тебя. Я всего лишь хочу, чтобы ты кое-что осознала.

— Я сделаю все, что угодно, — просто ответила Конни, — чтобы вытащить его.

— В субботу вечером, в двадцать минут девятого, из этой телефонной будки, что тут неподалеку, ты пыталась дозвониться ко мне домой. И пыталась связаться со мной. Конни, что ты хотела мне сообщить?

— Я хотела попросить, чтобы ты послала за мной машину, и вернуться в Таунтон.

Ответила она без промедления. С точки зрения Джейн, она не врала, но Констанс сообщила лишь часть правды, один из аспектов ее. Констанс вела себя как человек, готовый мгновенно сорваться с места.

— Это все, что было у тебя на уме?.. Ты понимаешь, что я имею в виду?

— Нет, я не понимаю, что ты имеешь в виду!

— В самом деле?

Оторвавшись от подпиравшей ее раковины, Констанс выпрямилась. Она не без удивления обнаружила, что с трудом может разогнуть пальцы, которыми вцепилась в край раковины. Констанс запахнула курточку.

— Ужасное место, — заметила она с равнодушием манекена, хотя чувствовалось, как она неторопливо о чем-то размышляет. — Совершенно не понимаю, почему ты избрала именно это место для разговора, а не поехала куда-то еще. Я ухожу. Ты же не будешь пытаться меня остановить? — настороженно спросила она.

— Нет, я не буду тебя останавливать. Но, Конни…

Ответа она не получила. Констанс прошла мимо нее, распахнула дверь и через холл вышла наружу, где тянулось призрачное подобие улицы.

Помедлив, Джейн взяла сумочку и вышла вслед за ней. Она обнаружила Констанс стоящей на обочине гравийной дороги. Конни подчеркнуто не обратила внимания на ее появление, делая вид, что погружена в размышления, в какую сторону ей двинуться.

С вершины этой небольшой возвышенности было видно, что тропинка тянется по полям. Она шла до рощицы чахлых деревьев, измученных борьбой с морскими ветрами. В трехстах ярдах отсюда, частично скрытый деревьями, виднелся коттедж судьи Айртона. Виднелось отсюда и море, его туманная синева засверкала бликами, когда взошло солнце.

— Конни, твой ли отец убил Тони Морелла? — Наконец Джейн задала вопрос, который не давал ей покоя.

— Нет! — задохнулась Констанс. — Нет! Нет! Нет! И пусть это будет последнее слово в жизни…

Она оцепенела. Как и Джейн. Они обе повернулись — две фигуры на склоне холма, овеваемом ветром, — и уставились в ту сторону, где за полем стоял коттедж судьи. У обоих на губах застыл один и тот же вопрос. С той стороны ветер принес приглушенный, но все же до ужаса четкий звук выстрела.

Глава 18

Примерно за двадцать минут или за полчаса до того, как это событие имело место, мистер Айртон проводил взглядом свою дочь, выходившую за калитку. Он посмотрел, как она бесцельно двинулась по дороге, и затем повернулся к выставочным домикам.

— Так чем обязан чести, джентльмены, — вопросил он, — этому неожиданному визиту?

Несмотря на утро, он уже был одет для поездки в город. Черный пиджак, полосатые брюки, высокий воротник с отогнутыми краями и серый галстук — все было в безукоризненном порядке. Они придавали ему — впрочем, это впечатление трудно описать — несколько аляповатый вид, который отнюдь не могла смягчить его раздраженная манера разговора, хоть и скрытая под покровом холодноватого и вежливого терпения.

Доктор Фелл устроился на диване. Фредерик Барлоу присел на его подлокотник. Инспектор Грэхем занял одно из мягких кресел и положил блокнот на шахматный столик.

— Все же я считаю, сэр, — неторопливо произнес Грэхем, — что для мисс Айртон было бы куда лучше остаться, как она и хотела. Боюсь, что нам придется посылать за ней.

Хотя слова инспектора вполне можно было отнести к его привычной манере начинать разговор, лицо Грэхема было полно серьезности.

— Если она вам понадобится, то мисс Айртон будет в пределах досягаемости. Тем не менее я продолжаю ждать. Итак, чем обязан столь неожиданному визиту?

— Что ж, сэр… — Прежде чем начать изложение, Грэхем пару раз откашлялся и, явно нервничая, повел плечами. — Значит, так. Сегодня рано утром у меня состоялась встреча с моим начальством и старшим констеблем. Предметом разговора было это дело. Оно не из тех, что нам нравятся. То есть начальство, как и я, не видит смысла и дальше медлить.

— С чем медлить?

— С арестом, — ответил Грэхем.

Судья Айртон тщательно прикрыл высокое окно и опустил задвижку, после чего в комнате заметно потемнело.

Вернувшись к своему привычному креслу, он сел и положил ногу на ногу.

— Продолжайте, — сказал он.

Грэхем задумался.

— Видите ли, сэр, дело обстоит следующим образом. Начиная расследование, я пошел по неверному пути. Признаю. Может, кое в чем я и разобрался, но не видел вещей, что все время были у меня под носом, пока доктор Фелл не обратил на них мое внимание.

Чехол на кресле оказался скроен из грубоватого материала, и ногти судьи ощутимо поскребывали по подлокотнику, когда он сжимал и снова разжимал ладони.

— В самом деле. — Он бросил взгляд на доктора Фелла. — Значит, благодаря вашей… э-э-э… напряженной умственной работе мы обязаны тем, что пришлось отказаться от того, в чем, казалось, мы уже разобрались?

— Нет! — твердо сказал доктор Фелл. Его громкий голос заполнил все помещение, и он понизил его. — Мне всего лишь представилась удачная возможность продемонстрировать, как было совершено это убийство. За все остальное я не несу ответственности.

— Значит, как было совершено убийство? — с нескрываемым удивлением повторил судья Айртон. — Неужели имелись какие-то сомнения по этому поводу?

— Мой дорогой сэр, — сказал доктор Фелл, — у меня не было никаких сомнений ни по одному пункту, кроме этого. И с вашего разрешения мы собираемся дать объяснения.

— Я забыл об обязанностях хозяина, — помолчав, заметил судья. — Не хотите ли освежиться, джентльмены?

— Я нет, спасибо, — сказал Грэхем.

— Нет, благодарю вас, — поддержал его доктор Фелл.

— А я бы не отказался, сэр, — сказал Фред Барлоу.

Судья Айртон подошел к буфету. Он налил виски с содовой для своего гостя, а для себя — бренди из старой угловатой бутылки. Высокий бокал он держал с такой осторожностью, словно в нем было жидкое золото, хотя в определенном смысле так оно и было. Обрезав и раскурив сигару, судья вернулся к своему креслу. Он сидел, согревая бокал в ладонях и неторопливо гоняя по стенкам его содержимое. Солнце за окнами временами бросало в гостиную вспышки света и снова темнело, когда наплывали облака. Судья спокойно рассматривал своих гостей.

— Я жду.

— Основная трудность этого дела, — сказал доктор Фелл, — заключалась в том, что, похоже, с самого начала никто не обратил внимания на одну очень важную деталь. Мы видели ее. Она буквально старалась обратить на себя наше внимание. И тем не менее в силу каких-то странных причин никто так и не понял, что она значит. Я хотел бы обратить ваше внимание вот на какой факт. Вокруг раны на голове Морелла нет следов пороха.

Судья Айртон нахмурился:

— И что из этого?

— Повторяю, — наставительно сказал доктор Фелл. — Следов порохового ожога не имеется. И мне вряд ли имеет смысл напоминать вам, что это значит. Это значит, что ствол револьвера при выстреле не находился вплотную у головы Морелла. С другой стороны, оружие должно было находиться самое малое в пяти или шести дюймах от цели, а может, и еще дальше. Больше ничего утверждать мы не можем. — Он сделал длинный протяжный вдох. — Теперь обратите внимание, что из этого следует. Мы знаем, что выстрел произошел в ту секунду, когда Морелл произнес последнее слово: «Помогите!» — обращаясь к оператору на телефонной станции. Но каким образом говорят по телефону? Почти прижимая губы к микрофону. Пуля, которая убила Морелла, была выпущена сзади. Она вошла в затылок за правым ухом. Оружие находилось на некотором расстоянии. И можете ли вы осуждать меня, что я крайне удивился, когда обнаружил на краю внутренней части микрофона — внутренней! — отчетливые следы пороха? Можете ли вы осуждать меня, что я крайне удивился, убедившись, что выстрел, произведенный с некоторого расстояния сзади, когда голова Морелла была между дулом и телефоном, не только оставил следы пороха на микрофоне, но и оказался таким громким, что лопнула мембрана?

Доктор Фелл привстал в кресле.

— Должен сообщить вам, джентльмены, — тихо сказал он, — что это невозможно. И скажу вам, что, когда в половине девятого раздался этот выстрел, ничья голова не пострадала. Берусь утверждать, что в момент выстрела револьвер находился не далее чем в дюйме от микрофона и ствол был повернут в сторону таким образом, что несколько зерен пороха все же попали внутрь. И добавлю, что выстрел, звук которого раздался в половине девятого, был не тем выстрелом, которым был убит Энтони Морелл.

Доктор Фелл сделал паузу. Он запустил руки в тронутую сединой шевелюру. На лице его читалось заметное смущение и даже растерянность.

— Пока все ясно, не так ли? — спросил он, переводя взгляд с одного слушателя на другого. — Все вы пренебрежительно отнеслись к моемуинтересу по поводу телефона, но я не мог не заинтересоваться им.

Судья Айртон сделал глоток бренди.

— Объяснение, — признал он, — выглядит достаточно убедительным. Из чего следует…

Доктор Фелл взмахнул рукой.

— Следует, — сказал он, — что Морелл не шептал этих слов: «Дюны». Коттедж Айртона. Помогите!» Из этого следует, что данные слова прошептал какой-то другой человек, а потом продуманно выпалил чуть ли не в самый микрофон, дабы у оператора не осталось никаких сомнений, что там произошло. Из этого следует, что вся ситуация была продумана с целью создать ложное впечатление.

— Продумана?

— Продумана убийцей, — сказал доктор Фелл, — с целью доказать, что Морелл был убит именно в это время и именно в этом месте.

Инспектор Грэхем крутил в руках блокнот. Фред Барлоу допил свое виски с содовой. Доктор Фелл продолжил повествование:

— Все стало совершенно ясно, когда в субботу вечером мы обыскали эту комнату. Значит, были два выстрела. Первым предположительно убили Морелла, который скончался еще до половины девятого. Второй прозвучал здесь. Но в барабане револьвера была обнаружена только одна пустая гильза. Следовательно, для второго выстрела убийца, должно быть, вставил в барабан второй патрон, дабы мы поверили, что произведен всего лишь один выстрел. И теперь тут появляются два интересных аспекта. Во-первых, откуда взялся этот дополнительный патрон? Неужели убийца таскал его с собой для этой цели? Или, может, отстрелянную гильзу? Или же… — Доктор Фелл прервался. С извиняющимся видом он показал на шахматный столик. — В субботу вечером, когда я напряженно размышлял над этими вопросами, мне бросился в глаза шахматный столик. Я нашел фигуры и стал крутить их в руках. И когда я рассеянно подбросил и поймал одну из них, то при всех своих слабых умственных способностях ко мне пришло озарение. Ибо я припомнил некую привычку Морелла, а именно — тот предмет, что он таскал в кармане.

Судья Айртон, кажется, в первый раз пришел в замешательство. Когда он вынул сигару изо рта, инспектор Грэхем заметил на ней отчетливые следы зубов. Но голос у судьи оставался спокойным и ровным.

— Таскал в кармане? Не понимаю.

— Амулет на счастье, — объяснил доктор Фелл. — Его талисман. Он представлял собой пулю, револьверную пулю тридцать второго калибра. Обычно он подбрасывал и ловил ее. Те, кто знали его, включая мисс Теннант, подтвердят, что он никогда и нигде не расставался со своим амулетом. Тем не менее, я припоминаю, что, когда констебль Уимс зачитал перечень содержимого его карманов, эта пуля там не упоминалась.

— Вот оно что, — пробормотал судья, допивая бренди.

— Но из этого следует второе умозаключение. Если эта пуля или какая-то иная пуля, предназначенная для данной цели, была использована для второго выстрела, то куда, черт возьми, она делась? — Замолчав, он уставился на слушателей возбужденным взглядом. — В комнате ее нет. Инспектор Грэхем заверил меня в этом. Он заверил, что каждая щелочка, каждый закоулок были обысканы с предельным тщанием, но полиция не нашла ничего, ровно ничего, кроме того, что мы знали. Чем больше я наседал на него, когда в субботу вечером он вез меня в гостиницу, тем настойчивее он отбивал мои вопросы. Тем не менее, пуля никуда не могла деться. То есть логика подсказывает, она должна быть где-то здесь.

Судья улыбнулся.

— А вот уже совершенно нелогично, — заметил он. — В вас говорит нежелание отказаться от взлелеянной теории. Ибо пули здесь нет.

— О нет, она здесь, — заверил его доктор Фелл.

За окнами заметно стемнело, так что они могли увидеть лишь размытые очертания фигуры доктора Фелла, когда тот поднялся на ноги.

— С вашего разрешения инспектор Грэхем покажет вам, как действовал убийца. Я не так подвижен, чтобы лично повторить все его действия.

Все внимание зрителей теперь было привлечено к действиям инспектора Грэхема. С полной серьезностью и целенаправленной неуклонностью он извлек из кармана предмет, в котором при более близком изучении Фред Барлоу признал пакетик жевательной резинки фирмы «Сладости Тони». Грэхем стянул обертку с одной из пластинок и сунул ее в рот.

Судья молча наблюдал за ним с выражением, весьма похожим на то, с каким он в свое время смотрел на Тони Морелла.

— Конечно, — признал доктор Фелл, — я должен был значительно раньше прийти к этому умозаключению. На глазах были три достаточно ясных указания, в каком направлении следует вести расследование. Во-первых, состояние телефона, которое сразу же обратило на себя мое внимание. Оно беспокоило меня с самого начала, ибо я решительно не мог понять, как он получил такие повреждения, всего лишь упав со стола на ковер. Создавалось впечатление, что кто-то с силой швырнул его. Или, точнее, поднял аппарат как можно выше и кинул его на пол. Затем — небольшая подушка на сиденье вращающегося стула у письменного стола. Я рассмотрел ее. Она была грязной. Заметно грязной для такого чистого и ухоженного дома. Мне было сказано, что в самом начале вечера она попала в руки инспектора Грэхема, и тот обстоятельно исследовал ее. Тем не менее вполне очевидно, что кто-то во влажной обуви стоял на ней. И наконец, было вот это.

Доктор Фелл подошел к письменному столу. Стоя боком, чтобы всем были видны его действия, он потянул цепочку маленькой настольной лампы. И снова, как и день назад, когда лампу включал инспектор Грэхем, на поверхность письменного стола и на пол упал небольшой круг яркого света.

— Судья Айртон, — продолжил доктор Фелл, — сообщил нам, что, когда в двадцать минут девятого он покинул эту комнату, направляясь на кухню, горела только эта лампа. В этот отрезок времени до половины девятого кто-то включил канделябр. Зачем? Если вы присмотритесь к этой настольной лампе, то убедитесь, что ее металлический абажур не может менять положения. Она освещает только стол и участок пола. Верхняя часть комнаты остается в темноте. Поскольку существует несомненная связь между следующими фактами: а) кто-то стоял на подушке стула и б) кто-то поднял телефон и затем бросил его — остается только одно место, куда следует заглянуть. То есть именно там надо искать интересующий нас предмет.

Повернувшись, доктор Фелл подошел к выключателю центрального освещения, что находился у двери в холл. Свет, вспыхнувший после того, как он нажал на кнопку, ослепил всех, и потребовалось некоторое время, чтобы глаза привыкли к нему.

— Вот оно, — сказал доктор Фелл.

Со стены над столом на них смотрело уродливое чучело головы лося. Оно было старым и траченным молью, но сочеталось с выцветшими цветастыми обоями и истертыми диванными подушками.

В высоком голосе судьи Айртона появились хрипловатые нотки; расставшись со своей настороженностью, от удивления он был готов потерять самообладание.

— Вы хотите сказать…

— Покажите им, Грэхем, — предложил доктор Фелл.

Инспектор встал. Из бокового кармана он извлек револьвер «Ив-Грант» 32-го калибра и проверил его, дабы убедиться, что при нажатии курка барабан проворачивается.

Подойдя к столу, он поставил стул примерно в двух футах от него, чуть левее головы лося. Переложил револьвер в левую руку. Обернув платком кисть правой руки, он взял телефон вместе с трубкой. С аппаратом в правой руке и с револьвером в левой он влез на стул, который заскрипел, когда инспектор утверждался на нем.

Теперь его глаза были на одном уровне со стеклянными зрачками лося. Инспектор вставил ствол в углубление или, точнее, в провал, обозначающий правую ноздрю уродливого чучела. Вытянув шнур телефона на всю длину, он подтянул его поближе к револьверу. И нагнулся к микрофону.

— «Дюны», — тихо, но отчетливо произнес он. — Коттедж Айртона. Помогите! — И, отдернув голову, выстрелил.

В закрытом помещении раздался оглушительный грохот. Дальнейшие события промелькнули так стремительно, что Фред Барлоу смог восстановить их в памяти лишь задним числом.

Телефон, задребезжав, грохнулся о пол. Вслед за ним порхнул в воздухе носовой платок. Правая рука Грэхема сделала короткое движение перед тем, как он выкинул ее к левой ноздре головы чучела, в которую выпустил пулю. Но еще до этого на ковре рядом со стулом Грэхема появилось какое-то странное образование.

Словно кто-то опустошил тут невидимые песочные часы, на ковре стала материализовываться горка розоватого песка. Он порхал в воздухе и, опускаясь, превращался в небольшую пирамидку, но тут Грэхем плотно заткнул большим пальцем ноздрю чучела.

— Вот так! — выдохнул инспектор. Под ним мучительно заскрипел стул; инспектор покачнулся и едва не упал. — Жевательная резинка годится для чего угодно. Например, надежно зашпаклевать дырку от пули тридцать второго калибра. А учитывая совпадение по цвету, вам и в голову не придет что-то заподозрить, когда она затвердеет.

Наступило всеобщее молчание.

— Да, — вздохнул доктор Фелл, когда все уставились на него, — вот и вся история. Но я никак не мог осознать ее, пока вчера, сидя на балконе своего номера, не увидел, как на другой стороне улицы трое мужчин наполняют мешки песком, а потом припомнил чьи-то слова, что последним владельцем бунгало был канадец. Такая техника набивки чучел характерна для многих таксидермистов в Канаде и Соединенных Штатах — для заполнения больших полостей они предпочитают пользоваться не тряпками, пропитанными жиром, а чистым мелкозернистым песком. Когда я увидел эту голову, мне стоило бы раньше догадаться. Вы же знаете, что в Англии лоси не водятся. И дело в том, что эта штука представляла из себя натуральный мешок с песком — ни больше и ни меньше. А мешок с песком легко продырявить малокалиберной револьверной пулей.

Вернувшись к дивану, он уселся на него.

Инспектор Грэхем спрыгнул со стула и стряхнул с мундира остатки песка. От его веса дрогнул пол. Револьвер вернулся на свое место на столе.

— Никаких сомнений не остается, — мрачно заметил Грэхем. — Фактически там покоятся две пули. Та, что была выпущена в субботу вечером, — с правой стороны головы.

— До чего остроумно, — оценил судья Айртон.

Он попытался осторожно откашляться, и эта деликатная операция потребовала изменить положение головы. Но тем не менее на лице его не дрогнул ни единый мускул.

— Вы говорите, — задумчиво сказал судья, — что все это сделал «кто-то»?

— Да, сэр. Убийца.

— По всей видимости. Но как, в таком случае, вы можете объяснить, что я…

Грэхем уставился на него.

— Вы? — взорвался он. — Боже милостивый, сэр, да мы ни на мгновение вас и не подозревали. Мы точно знали, что это не вы.

За окном послышались шаги. Кто-то пересекал лужайку. Одно из окон распахнулось. В комнате появилась Констанс Айртон, вслед за которой следовала Джейн Теннант, и обе остановились как вкопанные. Но эмоциональное напряжение, охватившее четырех обитателей комнаты или, может, всего лишь трех из них, было так велико, что появления девушек никто не заметил, пока Констанс не подала голос.

— Мы слышали выстрел, — срываясь на фальцет, сказала она. — Выстрел!

Ее отец, повернувшись, вытянул шею. Казалось, увидев ее, он избавился от владевшего им возбуждения. Он махнул рукой, словно отсылая прислугу.

— Констанс, — холодно сказал он, — будь любезна не врываться в самую неподходящую минуту. Твое присутствие нежелательно. Оставь нас, пожалуйста, и прихвати с собой… — он ткнул очками, — эту молодую леди.

Но тут вмешался Грэхем.

— Нет, — со спокойной мрачностью сказал инспектор. — Оставайтесь там, где стоите, мисс. Мне пришла в голову идея, точнее набросок идеи, и через какое-то время вы нам понадобитесь. — Затем он со всей серьезностью обратился к судье: — Видите ли, сэр, вы менее, чем кто-либо другой, похожи на человека, который мог бы позволить себе такие глупости: находясь в своем доме, затягивать петлю у себя на шее. Нет, сэр. Вас подставил кто-то другой. И теперь это предположение превратилось в факт. Что мы и можем доказать. Есть и другие факты. Как только мы найдем их… впрочем, за этим дело не станет. Спросите доктора Фелла.

— Каждое слово истории, что вы нам рассказали, каким бы бредом она ни казалась, соответствует истине. Теперь это ясно. Когда вы были на кухне, убийца приволок сюда труп Морелла. Он включил свет, создал соответствующую обстановку и выпустил фальшивую пулю. Затем опустил тело Морелла на кучку красноватого песка и выскользнул отсюда.

— Мы слышали выстрел! — тем же пронзительным голосом продолжала настаивать Констанс.

Грэхем повернулся к ней.

— Да, мисс, слышали, — подтвердил он и кратко изложил новоприбывшим отчет о предшествовавших событиях.

Ни Констанс, ни Джейн не проронили ни слова. Констанс покрылась смертельной бледностью. Джейн хранила спокойствие, но глаза ее были полны настороженного внимания. Яркий свет люстры отчетливо высвечивал выражение их лиц.

— Значит, Тони был убит… — выдохнула Констанс и после паузы закончила: — Не здесь.

— Да, мисс.

— И его убили… не в половине девятого?

— Нет, мисс. За несколько минут до этого времени. Промежуток времени был очень кратким, чтобы ни один врач не мог определить эту разницу во времени.

— Значит, его не мог убить… папа.

— Нет, мисс. К этому я и веду. Есть один человек, только один, который мог совершить это убийство. Есть только один человек, для которого жизненно важно подтасовать время и место убийства. Есть только один человек, который должен был заставить нас поверить, что мистер Морелл застрелен именно здесь и именно в половине девятого, а не в другое время и в другом месте; в противном случае на него неминуемо пало бы подозрение. И теперь у нас есть свидетельства, обличающие этого человека. Что через полсекунды я вам и докажу.

Замолчав, Грэхем поднялся. Лицо его было залито густым клюквенным румянцем, и он тяжело дышал, как перед прыжком в воду. Затем он пересек комнату и положил руку на плечо одного из присутствующих.

— Фредерик Барлоу, — сказал он, — я обязан попросить вас проследовать со мной в полицейский участок Тауниша. Там перед вами будет выдвинуто формальное обвинение в убийстве Энтони Морелла. Вы будете находиться в заключении, пока через неделю, начиная с сегодняшнего дня, не предстанете перед судом в Эксетере.

Глава 19

Потом уже, много времени спустя, доктор Гидеон Фелл пытался вспомнить выражение лиц присутствующих, когда они выслушали формулу задержания.

Это было нелегко. Цвета одежды, позы, в которых все си дели или стояли, даже форму теней он помнил куда лучше, чем застывшие выражения лиц. Он вспомнил, что Констанс поднесла руку ко рту. Он помнил, как судья просто кивнул, словно бесстрастно ждал этих слов. На лицах всех остальных, припомнил он, застыло выражение боли и смертельного ужаса; охваченная им, Джейн Теннант потеряла дар речи.

Фред Барлоу, сидевший на ручке дивана, склонил голову набок и посмотрел на доктора Фелла. На Фреде была черно-коричневая спортивная куртка; волосы его торчали вихрами. Доктор Фелл видел его профиль, четкий как на монете, и как на скулах ходили желваки.

— Значит, вы считаете, что это сделал я, — без особого удивления заметил он.

— Естественно, сэр. Прошу прощения.

— Инспектор, — сказал Фред, — а где же на самом деле был убит Морелл? С вашей точки зрения?

— Напротив съезда к Лаверс-Лейн. Там, где песчаный участок с клочками травы напротив главной трассы.

— И в какое же время он был убит? Снова — с вашей точки зрения?

— С моей точки зрения, — которую я могу доказать, напоминаю вам, — между четвертью и двадцатью минутами девятого.

Фред непрестанно барабанил пальцами по колену.

— Прежде чем я отправлюсь в полицейский участок, — сказал он твердым, ровным голосом, — я хотел бы попросить вас оказать мне одно одолжение. Вы говорите, у вас есть неопровержимые и исчерпывающие доказательства моей вины. Не можете ли вы здесь и сейчас сообщить мне, что это за доказательства? Я знаю, что вы не обязаны это делать. Я знаю, что это против правил. Но можете ли вы оказать мне такую любезность?

— Да, могу, — отрывисто бросил инспектор Грэхем.

Он вернулся к столу. Из-под него он извлек небольшую папку коричневой кожи, которая до сих пор никому не бросалась в глаза. Он положил ее на шахматный столик. Багровый румянец стал еще гуще, когда он обратился к судье:

— Вот как все выглядит, сэр. В Таунише мы нашли врача, терапевта широкого профиля — доктора Халуорти Феллоуса. Не путайте его с доктором Феллом. Хотя, как ни странно, приходит на ум, что они оба сыграли роль богини мщения для мистера Барлоу.

— Избавьте нас от этих комментариев, — сказал судья.

— Выкладывайте ваши доказательства. А я уж оценю, есть ли что-нибудь в них.

— С удовольствием, сэр, — сквозь зубы сказал Грэхем. — Хорошо. В субботу вечером, когда стемнело, доктор Феллоус спешил по срочному вызову в Кулдаун, что по другую сторону залива. Когда он ехал по главной дороге, направляясь к заливу, и когда оказался рядом с Лаверс-Лейн, в свете фар он увидел человека, лежащего на песчаной обочине дороги. Лежал он спиной к доктору. Света было немного. Доктору Феллоусу показалось, что это человек среднего телосложения, с очень черными волосами, в каком-то сероватом костюме. Над ним стоял мистер Барлоу с таким видом, словно он, по словам доктора, «только что совершил убийство». — Инспектор Грэхем сделал паузу. — Итак, пойдем дальше. Доктор окликнул его и спросил: «Что случилось?» Понимаете ли, он решил, что произошло дорожное происшествие, и остановился. «Да это Черный Джефф, — сказал мистер Барлоу. — Снова напился». Как сообщил доктор, об автопроисшествии не было сказано ни слова. Для доктора Феллоуса оказалось достаточно. «Вы тащите его на пляж, — посоветовал он. — Его окатит прибоем, и он протрезвеет». После чего поехал дальше. — Инспектор снова помолчал. — Вылезать из машины и разбираться он не стал. Но, как ни печально для мистера Барлоу, он видел его рядом с телом человека, которого мистер Барлоу только что убил. И что-то надо было делать с телом.

Судья Айртон подвел промежуточный итог.

— То есть вы хотите предположить, — сказал он, — что якобы тело бродяги Черного Джеффа на самом деле было трупом мистера Морелла?

— Нет, сэр, — ответил Грэхем, со щелканьем раскрывая за мочки папки. — Предполагать я не собираюсь. Я собираюсь доказать.

Он открыл папку.

— Так в какое время это было? — все так же сидя на месте, повторил Фред.

— Доктор… — Грэхем снова опустил клапан папки, — доктор сказал, что посмотрел на часы на приборной панели: ему следовало прикинуть, когда он доберется до Кулдауна. По его словам, было двадцать одна или двадцать две минуты девятого, чуть больше или чуть меньше. Где вы в то время были, мистер Барлоу?

— Именно там, где меня доктор и увидел… что и вы подтверждаете.

— Ага! Значит, вы это признаете, сэр?

— Стоп, — прервал его судья. — Этого я допустить не могу. Инспектор, данный джентльмен еще не находится под арестом. Вы еще не зачитали ему его права. Так что данный вопрос с точки зрения закона неуместен; любая попытка использовать его слова в качестве доказательства принесет достаточно неприятные результаты.

— Как вам угодно, сэр, — фыркнул Грэхем. — В таком случае, может, вы взглянете вот на это.

Он извлек из папки картонную коробочку и, открыв ее, продемонстрировал небольшой медный цилиндрик.

— Перед нами, — продолжил он, — то, что я назвал бы вещественным доказательством А. Отстрелянная гильза револьверной пули из оружия марки «Ив-Грант» тридцать второго калибра. Несет на себе специфические следы бойка. Соответствует таким же следам на гильзе, оставшейся в барабане данного револьвера. И та и другая пуля были выпущены именно из него, в чем удостоверился наш баллистик. Иными словами, гильза осталась от пули, которой был убит мистер Морелл. Найдена в песке, — добавил Грэхем, — недалеко от того места, где, как признал мистер Барлоу, он стоял.

Закрыв коробочку, Грэхем спрятал ее в папке. Оттуда же он извлек плоский поддон, прикрытый стеклом.

— А тут вещественное доказательство В. Образцы песка, смешанные с кровью и… — он смущенно посмотрел на девушек, — с кровью и… ну, мозговым веществом. Нам пришлось собрать их потому, что может пойти дождь. При первом взгляде эти следы не бросались в глаза, ибо были присыпаны песком. Они тоже найдены недалеко от места, где стоял мистер Барлоу. Кровь относится к группе III, которая, как мне сообщили, является довольно редкой. У мистера Морелла была кровь именно этой группы.

Поддон тоже вернулся на место.

Когда он предъявил следующее вещественное доказательство, у зрителей пошли по коже мурашки. Может, из-за его мертвенно-бледного цвета и недвусмысленной формы, напоминавшей о смерти и мумификации.

— Кто-то, — сказал Грэхем, — попытался спрятать гильзу и пятна крови, забросав их песком. Но этот парень забыл, какой влажной была та ночь. Он оставил на песке четкий и ясный от печаток своей правой руки. Мы залили его гипсом. Утром, еще не зная, что это нам даст, мы получили слепок такого же отпечатка на песке правой руки мистера Барлоу. Они совпали.

— Спокойней, Джейн! — резко сказал Фред.

Оцепенение ужаса сковало всех присутствующих. Они недвижимо застыли на месте. И хотя Фред вел себя с прежней раскованностью, с лица его сползли все краски. Белый слепок, черное пятно, белый слепок, черное пятно…

— Ты этого не делал, — прошептала Джейн Теннант. — Это не ты. Ради бога, скажи, что ты этого не делал.

Этот стон привлек внимание судьи Айртона, вызвав у него раздражение.

— Мадам, — сказал он, — надеюсь, вы простите меня, если я попрошу вас предоставить мне самому разбираться в этом деле. — Он снова обвел взглядом всех присутствующих. — Похоже, оно обретает серьезный характер. Имеются ли у вас, сэр, какие-то объяснения?

Белый слепок, черное пятно. Пятно, от которого туманится и темнеет мозг. Фред устало посмотрел на судью.

— Вы в самом деле думаете, что это дело моих рук? — с неподдельным любопытством спросил он судью.

— Речь идет не о том, что я думаю. Но коль скоро вы оказались замешанным в эту ситуацию, боюсь, вы не оставляете мне выбора. У вас или есть ответ на предъявленное обвинение, или нет его. Готовы ли вы дать его?

— В данный момент — нет.

Судья погрузился в раздумья.

— Может, вы и правы. Да, может, так оно и есть.

Фред продолжал рассматривать его с тем же неподдельным любопытством. Он тяжело дышал. Затем он повернулся к Грэхему:

— Хорошая работа, инспектор. Кстати, удалось ли вам найти револьвер, которым я пользовался?

— Пока еще нет, сэр. Но при наличии тех доказательств, что у нас уже имеются, в нем нет необходимости. У нас есть свидетель, который подтвердит, что обычно вы держали револьвер в боковом кармане правой дверцы вашей машины. И я склонен думать, что вся эта история обрела законченные очертания. Данное преступление не планировалось заблаговременно. Оно было совершено, так сказать, под влиянием момента. Как вы и рассказывали, в субботу вечером вы поехали в Тауниш, чтобы купить сигарет. Неподалеку от Лаверс-Лейн вы увидели, что навстречу вам идет мистер Морелл. Вы ненавидели его. Это вы не будете отрицать, мистер Барлоу?

— Нет, этого отрицать я не буду.

— У вас были весомые основания желать устранить его с вашего пути, о чем нам может поведать мисс Айртон. И когда вы увидели, что он направляется в вашу сторону, по пустынной дороге, где машины проезжают не чаще чем раз в двадцать минут, ручаюсь, в голове у вас возникли две мысли. Первая была такова: «Если Морелл идет навестить судью, ему не повезло, ибо судья в Лондоне». И вторая: «Черт возьми, я же могу его тут убить и без труда избавиться от этого проходимца; никто меня и не заподозрит». Вы из тех людей, Фредерик Барлоу, которые действуют стремительно и не раздумывая: трах-бах, а думать будем потом. Насколько мне подсказывает опыт, так поступает большинство убийц. Вы остановились и вышли из машины. Он подошел к вам. Вы не оставили бедняге ни одного шанса. Вытащили револьвер. Он понял, что вы собираетесь делать, и, повернувшись, попытался спастись бегством на пляже. Неподалеку стоит фонарь, и вы видели силуэт Морелла. Когда он оказался на другой стороне дороги, вы выстрелили ему в затылок за ухом. Пока еще по большому счету вам ничего не угрожало. Сомнительно, чтобы за шумом волн кто-то услышал выстрел, да и, как я говорил, дорога была пустынной. Но вам не повезло. Когда вы, испугавшись своего неожиданного поступка, подошли к нему и стали прикидывать, что же делать дальше, в поле зрения появился доктор Феллоус. Соображать вам пришлось быстро и без промедления. Но вот в неторопливости мышления вас никто не может обвинить. Вы вспомнили, что в одном из модельных домиков на Лаверс-Лейн постоянно обитает Черный Джефф. Одеяние мясника, которое постоянно таскает на себе Джефф, когда-то было белым, но со временем обрело грязно-серый цвет, смахивающий на костюм мистера Морелла. Со спины, когда не видны бакенбарды и все остальное, при тусклом освещении, жертву вполне можно было принять за Черного Джеффа, тем более что вы его так и назвали. И доктор повторил ваши слова. Словом, с Джеффом все обошлось. Все в округе знали, что с пятницы он не приходил в себя. Позже он и сам не мог припомнить, где был в субботу вечером, как, по вашим словам, свалился на обочине дороги. Но вот с трупом все обстояло по-другому. Если тело мистера Морелла найдут здесь или где-то неподалеку, если не удастся доказать, что он был жив и после того, как вас видели склонившимся над ним, то положение осложнится. Доктор Феллоус может начать вспоминать эту встречу и скажет себе: «Стоп, стоп!.. Так что там на самом деле было?..» И тут еще вы… Так что вам внезапно в голову пришла мысль о бунгало судьи.

— Очевидно, чтобы бросить подозрение на судью? — с циничной иронией сказал Фред.

— Нет! Ни в коем случае! Видите ли, дело в том, что вы думали, будто он находится в Лондоне и вернется лишь с послед ним поездом. Так что у него надежное алиби. Вы засунули тело мистера Морелла к себе в машину, выключили фары и, миновав Лаверс-Лейн, направились к коттеджу судьи. Увидев его, вы убедились, что все окна по фасаду темны, не считая слабого освещения в этой комнате, что, как вы подумали, было вполне естественно: человек, уезжая, оставляет гореть настольную лампу, поскольку возвращаться ему придется в темноте. В помещении никого не оказалось. Ваш замысел с пулей и жевательной резинкой, которую, как вы знали, мистер Морелл всегда таскает при себе, обрел завершение в течение двух минут. Я слушал в суде, как вы ловко, практически мгновенно находите выход из сложных ситуаций, сэр. На пиджаке мистера Морелла остались следы песка, на который он упал. Вы отряхнули большую часть его, хотя (может, вы помните?) Берт Уимс обратил ваше внимание, что на вашей одежде остались следы белого песка. И (это-то, во всяком случае, вы должны помнить) на одежде мистера Морелла, когда мы нашли его, все еще оставались влажные пятна.

— Верно, — наконец подал голос судья Айртон. — И я это припоминаю.

Грэхем защелкнул замочек папки.

— Вот, собственно, и все. Вы втащили тело в дом, протерли все поверхности, где могли остаться отпечатки ваших пальцев, пустив в ход платок из нагрудного кармана (помните, мы его нашли здесь?), и разыграли вашу комбинацию. Вы успели выстрелить, спрыгнули со стола и подтащили тело поближе к нему, когда…

— Наверное, услышал, как кто-то идет? — осведомился Фред. У него был все тот же спокойный голос.

— Правильно. Вы услышали шаги судьи. Вы бросили револьвер и кинулись в окно. Вы оставили револьвер как доказательство, что выстрел был всего один. И вы пребывали в совершенной уверенности, что мы не сможем связать его с вами. Мы и не смогли. Вам оставалось сделать еще только одно. Вы понимали, что после такого звонка полиция незамедлительно примчится на место происшествия. Прибыть она могла по единственной дороге, что ведет к коттеджу судьи. Так что вы успели вернуться на нее и демонстративно поставили машину с выключенными фарами на противоположной стороне дороги, где и остановили Берта Уимса своим рассказом о Черном Джеффе. Так что он остался у всех в памяти столь же четко, как и разговор с девушкой на телефонной станции. — Повысив голос, Грэхем завершил свое повествование и наконец получил возможность перевести дыхание после столь долгого монолога. — А вот тут доказательство, — добавил он, хлопнув по папке.

— Единственное доказательство, инспектор? Признаю, оно довольно убедительное, но неужели это все, что у вас есть против меня?

— Нет, — ровным голосом ответил Грэхем. — Поэтому я и хотел, чтобы тут поприсутствовала мисс Айртон.

Констанс попятилась назад, пока не уперлась в буфет. Казалось, она хотела оставить максимальное расстояние между собой и Джейн Теннант. Ее лицо, бледное, с тонкими чертами, сейчас осунулось, как при тяжелой болезни.

— Эт-т-то я? — заикаясь, переспросила она, вжимаясь в самый угол комнаты.

— Видите ли, сэр, — продолжил Грэхем, одарив ее беглой сочувственной улыбкой, перед тем как повернуться к судье Айртону, — история мисс Айртон никогда не казалась нам достаточно убедительной. Нет. Да и сейчас не кажется таковой.

Но мы неправильно понимали ее. Пока доктор Фелл не рассказал о дополнительной пуле и о ложном телефонном звонке, мы считали, что она врет, пытаясь защитить вас. Но потом я подумал: каким образом она своими показаниями может защитить отца? Не может. И не могла. Ничего из ее слов не могло убедительно свидетельствовать в вашу пользу, да и каким образом? Единственная убедительная подробность, на которой она настаивала, была… так что там было? Я расскажу вам. Якобы она видела, как мистер Морелл шел по дороге и подходил к бунгало в двадцать пять минут девятого. Черт побери, вот тут меня и осенило! Да не отца она защищала, а мистера Барлоу.

Грэхем повернулся к Констанс. Вел он себя сдержанно и смущенно; в ярком свете канделябра лицо его густо побагровело, но серьезность инспектора, казалось, загипнотизировала Констанс.

— Итак, мисс, — мягко сказал он, — вот к чему мы пришли. Мы можем доказать, что в двадцать минут девятого, примерно через две минуты после убийства мистера Морелла, вы находились в телефонной будке на Лаверс-Лейн, всего в шестидесяти футах от места преступления. Даже если не удастся этого доказать, мы знаем, что вы несли чушь. В двадцать пять минут девятого мистер Морелл был мертв, а человек не может шествовать по дороге с пулей в голове. И если вы не хотите крупных неприятностей, вам не стоит настаивать на своей версии. И вот что я думаю, мисс. Я думаю, вы видели, как мистер Барлоу застрелил мистера Морелла. — Он откашлялся. — Затем, как я предполагаю, вы кинулись к этой телефонной будке — у вас было нечто вроде истерики — и попытались дозвониться до мисс Теннант. Наверное, чтобы попросить машину и добраться до дома. Но вам это не удалось, и вы вернулись к коттеджу. Обратите внимание, мисс, в то время вы оказались так близко к нему, что не могли ничего не видеть и не слышать выстрела! Ваше вранье, что вы, мол, видели мистера Морелла, когда он был уже мертв, доказывает, что вы уже оказались в курсе дела! Единственное, что нам предстоит решить, установив этот факт, — задержать ли вас как соучастницу…

— Нет! — вскрикнула Констанс.

— Я не буду продолжать эту тему, — сказал Грэхем, — так как не хочу, чтобы вы думали, будто я оказываю на вас давление. Я не собираюсь этого делать. Вот что я скажу вам в заключение: если вы в самом деле были свидетелем действий мистера Барлоу, то ваша обязанность — рассказать мне о них. Пока мы не можем полагаться на ваши слова. В таком случае нам придется и дальше допрашивать вас, пока ваша версия нас не устроит, в противном случае у вас могут быть серьезные неприятности.

Грэхем сделал гримасу, которая, по всей видимости, должна была обозначать добродушную улыбку, и распростер руки.

— Ну же, мисс! — настойчиво поторопил он ее. — Соответствуют ли мои слова истине? Да или нет? Вы что-то видели? Застрелил ли мистер Барлоу мистера Морелла?

Констанс медленно подняла руки и закрыла ими лицо — то ли чтобы скрыть его, то ли боясь выдать свои эмоции. У нее были тонкие пальцы с красным лаком на ногтях; колец на них не имелось. По мере того как шло время и тиканье часов напоминало о вечности, она стояла, застыв на месте. Затем плечи ее опали. Она опустила руки и открыла глаза. В них стояло вопросительное выражение, словно Конни искала ответов, которые кто-то мог подсказать ей.

— Да, — прошептала она. — Это сделал он.

— Ага! — воскликнул Грэхем, переводя дыхание.

Сигара судьи Айртона давно погасла. Он взял ее из пепельницы на шахматном столике и снова раскурил.

Джейн Теннант издала мучительный стон, напоминающий рыдание. Она не верила своим ушам, и это выражение застыло на ее лице. Девушка продолжала качать головой из стороны в сторону, но не произнесла ни слова.

Молчал и доктор Фелл.

Фред Барлоу, словно решившись на что-то, хлопнул себя по коленям и соскочил с подлокотника дивана. Он подошел к Джейн, сжал руками ее лицо, холодное, как мраморное изваяние, и поцеловал ее.

— Не волнуйся, — со спокойной уверенностью сказал он. — Я одержу верх над ними. С одной стороны, все их расчеты времени неправильные. Но… но вот косвенные доказательства…

Он сжал рукой лоб, словно в отчаянии. Фред бросил взгляд на судью Айртона, но у того было каменное лицо.

— Хорошо, инспектор, — наконец сказал Барлоу, пожав плечами. — Я готов отправляться с вами.

Глава 20

Фреда Барлоу задержали в понедельник, 30 апреля. Вечером следующего дня судья Айртон сидел в гостиной своего бунгало, играя в шахматы с доктором Гидеоном Феллом.

Вечер был прохладный, и рядом со столиком, источая тепло, стоял калорифер. Порывы ветра с моря колотились в окна, волны шли на приступ берега с неистовством атакующей армии, а темнота за окнами иногда разражалась дождевыми брызгами.

Но от калорифера шло жаркое тепло. Мягкий свет создавал уют. Шахматные фигуры, белые и красные, плели на доске причудливые комбинации. И судья, и доктор Фелл молчали. Оба изучали положение на доске.

Доктор Фелл откашлялся.

— Сэр, — спросил он, не поднимая взгляда, — хорошо ли вы провели день?

— Что?

— Я спросил: хорошо ли вы провели день?

— Не совсем, — ответил судья, делая очередной ход.

— Я бы хотел уточнить, — сказал доктор Фелл, — что вряд ли день был приятным и для вашей дочери. Она увлечена Фредериком Барлоу. Тем не менее в интересах правосудия ей придется предстать на месте для свидетелей и своими показаниями обречь его на смерть. Тем не менее в этой ситуации есть и философский аспект. Как вы сами сказали, менее всего в этом мире ценятся человеческие взаимоотношения.

Снова они погрузились в молчание, изучая положение на шахматной доске.

— Затем существует и сам молодой Барлоу, — продолжил доктор Фелл. — Судя по его словам и поступкам, вполне приличный молодой человек. Его ждало блестящее будущее. Но оного больше не существует. Даже если с него будет снято это обвинение (что весьма сомнительно), с ним покончено. Он поддерживал вас в самое трудное время. Вы должны были испытывать к нему теплые чувства. Но как вы сами сказали, в этом мире менее всего ценятся человеческие отношения.

Судья Айртон, не отрываясь от доски, нахмурился. Подумав, он сделал очередной ход.

— Между прочим, — заметил доктор Фелл, делая ответный ход, — будет разбито сердце и другой девушки, Джейн Теннант. Может, вчера вы обратили внимание на выражение ее лица, когда уводили Фреда Барлоу? Хотя о чем мы говорим! Вы же практически не знали ее. Да и в любом случае, как вы говорите, в этом мире…

Судья Айртон бросил на партнера беглый взгляд из-под очков, после чего поделился своим мнением о положении на доске.

— В какого рода шахматы вы играете? — посетовал он, не удовлетворенный расположением фигур.

— Я осторожно развиваю свое представление об игре, — сказал доктор Фелл.

— Вот как?

— Да. Скорее всего, вы окрестите этот гамбит «игра в кошки и мышки». Его смысл заключается в том, дабы, внушив противнику убеждение, что он в полной безопасности, заставить расслабиться, а затем загнать его в угол.

— Вы думаете выиграть при такой позиции?

— Попробую. Что вы думаете об обвинении, которое Грэхем выдвинул против Барлоу?

Судья нахмурился.

— Оно достаточно обосновано, — сказал он, не поднимая глаз от доски. — Но не идеальным образом. Тем не менее, его можно принять.

Он сделал ход.

— Какие могут быть сомнения? — согласился доктор Фелл, осторожно, но выразительно стукнув кулаком по подлокотнику кресла. — Лучше не скажешь. Обвинение логичное и законченное, никакие концы не торчат. Все сходится! В таких делах это часто бывает. Версия убедительно объясняет большинство фактов. И это объяснение достаточно убедительно. Как жаль, что оно не соответствует истине! — Он склонился к доске и переместил фигуру. После чего поднял взгляд и добавил: — Ибо мы-то с вами доподлинно знаем, что на самом деле Морелла убили вы.

За окном мощные порывы ветра гуляли по дюнам, вздымались брызги прибоя. Отдаленный гул, доносящийся со стороны волнолома, заставлял подрагивать голову лося на стенке. Судья Айртон протянул руку к калориферу; он по-прежнему не поднимал глаз, но с силой сжал губы.

— Ваш ход, — сказал он.

— Вам есть что сказать по этому поводу?

— Только одно: вам придется доказывать свои слова.

— Естественно! — с энтузиазмом согласился доктор Фелл. — Но я не могу доказать их! И в этом есть особая прелесть ситуации. Правда слишком невероятна. Мне никто не поверит. И если вас смущает вопрос собственной безопасности, по крайней мере в этой среде, выкиньте из головы эти мысли. Наградой вам будет ваш римский стоицизм. Вы совершили убийство. Вы позволили обвинить в нем вашего друга. Вас ни к чему не могут приговорить. Я вас поздравляю.

Судья еще плотнее сжал губы.

— Ваш ход, — терпеливо повторил он. И после того, как тот был сделан, добавил: — Каким образом вы пришли к убеждению, что я убил мистера Морелла?

— Мой дорогой сэр, я не сомневался в этом, как только услышал о револьвере, который вы похитили у сэра Чарльза Хоули.

— Действительно.

— Да. Но и тут вам ничего не угрожает. Вас защитят показания известного человека, который не осмелится предать вас. Против его слов мои значат не больше, чем… — Он щелкнул пальцами. — К тому же вас защищают и показания дочери, которая любит вас. Которая видела, как вы совершили убийство. Но которой придется сказать, что убийцей был Барлоу, ибо в противном случае ей придется признать, что это были вы. И снова я поздравляю вас. Хорошо ли вы спали ночью?

— Черт бы… вас побрал! — в два приема выдохнул судья Айртон, с такой силой опустив кулак на стол, что все фигуры на доске подпрыгнули.

Доктор Фелл невозмутимо расставил фигуры по местам, восстановив прежнюю позицию.

— Будьте любезны, — после паузы сказал судья, — расскажите мне, что вы знаете или думаете, что знаете.

— Вам это интересно?

— Я жду.

Доктор Фелл откинулся на спинку кресла, словно прислушиваясь к звукам непогоды.

— Да, был человек, — сказал он, — занимающий влиятельнейшее кресло, который мог себе позволить представить такую ситуацию. Его грех (позволено ли будет так выразиться?) заключался не в том, что он судил строго или жестко. Его грех был в том, что он начал считать себя непогрешимым, что не может сделать ошибки, осуждая деяния людей. Но он мог сделать ошибку, и он ее сделал. Этот человек, чтобы спасти свою дочь, решил совершить убийство. Но он был юристом. Он видел перед собой убийц больше, чем линий на руке. Он видел убийц умных, убийц глупых, убийц трусливых и убийц дерзких. И он знал, что такой вещи, как безукоризненное преступление, не существует. Он знал, что убийц предает не проницательность полиции или несовершенство их замыслов. Попадаются убийцы в силу случайности: есть десятки ранее не предусмотренных возможностей, которые могут встретиться на каждом шагу. Кто-то выглянет из окна. Кто-то заметит золотой зуб или запомнит мелодию песенки. Так что этот человек знал, что самое лучшее преступление — самое простое: то есть то, которое предоставляет минимум возможностей и полиции, и случаю. Раздобыть револьвер из источника, который никак не может привести к вам. Подстеречь жертву в таком месте, где вас никто не увидит. Застрелить его и уйти. Вас могут подозревать. Вам могут задавать неприятные вопросы. Но доказать ничего не удастся. Итак, данный человек, Хорас Айртон, предложил Энтони Мореллу по прибрежной дороге прийти к нему домой и уточнил, когда приходить. На следующий день он уехал в Лондон, похитил заряженный револьвер из источника, о котором мы можем догадываться, и вернулся в свое бунгало. Едва только минуло восемь часов, он натянул перчатки, положил револьвер в карман и вышел из дому. Он двинулся по тропке с задней стороны дома, что тянулась через луг. Куда? Конечно, к Лаверс-Лейн. Там пролегала единственная дорога, что, отходя от основной трассы, соединяла эти места и Тауниш. Рядом с ней находился высокий берег, в тени которого он, скрытый от посторонних взглядов, мог дождаться появления жертвы. Их встреча была неизбежной. Морелл появился примерно в восемнадцать минут девятого. Хорас Айртон не стал тратить ни времени, ни лишних слов. Он вышел на прогалину и вытащил из кармана револьвер. При свете уличного фонаря Морелл узнал его и все понял. Он повернулся и кинулся бежать через дорогу, к песчаной обочине. Хорас Айртон выстрелил в него. Морелл сделал еще несколько шагов и упал. Убийца подошел к нему, лежащему на краю песчаной обочины, бросил рядом с ним револьвер и спокойно удалился тем же путем, каким пришел. Но тем временем дала о себе знать та самая старая избитая возможность — появление непредусмотренного свидетеля. Этим вечером Констанс Айртон решила навестить отца. В ее машине кончилось горючее. Она добралась до бунгало, но никого в нем не обнаружила. Внезапно она вспомнила, что сегодня суббота; отец должен быть в Лондоне. Она решила пройти пешком небольшое расстояние до Тауниша и сесть там на автобус. И тут она увидела, что произошло. Когда Констанс увидела уходящего отца, то (как я думаю) она впала в паническое состояние. Она не могла и не хотела подойти к Мореллу, который, как она считала, заслужил то, что ему досталось. У нее подгибались ноги. Она, как всегда, нуждалась в помощи. Вспомнив о таксофоне, она кинулась к нему и попыталась дозвониться до Таунтона. И поэтому онане видела дальнейшего развития событий, которые превратили всю эту историю в сущий кошмар.

Доктор Фелл сделал паузу.

Судья Айртон сидел совершенно неподвижно, сложив руки на животе и прислушиваясь к завыванию ветра за окнами.

— Так что же она не увидела? — осведомился он.

— Что Морелл не был мертв, — сказал доктор Фелл.

Судья Айртон закрыл глаза. Лицо его исказилось спазмой, но это была судорога осознания того, что произошло. Открыв глаза, он сказал:

— Вы хотите меня убедить, что человек с пулей в голове не скончался на месте?

— Разве я не предупреждал вас, что правда будет невероятна? — с подчеркнутой серьезностью осведомился доктор Фелл. — Разве я не говорил, что в нее никто не поверит? — Тон голоса у него изменился. — Конечно, такие ситуации давно стали общим местом в судебной медицине. Джон Уилкс Бут, убийца президента Линкольна, получив точно такое же ранение, еще какое-то время ходил и разговаривал, лишь после чего скончался. Гросс приводит историю человека, который, загнав себе в голову стальной штырь длиной в четыре с половиной дюйма, впоследствии даже оправился. Тейлор сообщает о нескольких таких случаях; с медицинской точки зрения, наиболее интересен из них…

— С меня хватит и ваших познаний, которыми вы обладаете.

— Морелл, — просто сказал доктор Фелл, — не скончался на месте. Да, по сути, он уже являлся мертвецом, но он еще этого не знал. В тот момент он был полон неукротимой жажды жизни. Как змея.

— Ага!

— Так что же случилось с Энтони Мореллом, урожденным Морелли? Что он понял, когда его мозг, получивший серьезную травму, все же заработал снова, когда он, падая и оступаясь, полз по песку? Он хотел разыграть кое с кем изящную комбинацию и получил ответ в виде револьверной пули. Судья Айртон — могущественный человек с безукоризненной репутацией, которого Морелл ненавидел всеми силами души, — попытался пристрелить его. Но поверят ли ему, если он сообщит об этом полиции? Нет. Он окажется даже в худшем положении, чем в деле с Синтией Ли, когда сильные мира сего объединились, чтобы выставить его на посмешище и уничтожить его репутацию. Но в этот раз они не уйдут от ответственности. В этот раз, да будут ему свидетелями все сицилийские святые, он заставит их ответить.

Доктор Фелл помолчал.

— Мой дорогой сэр, — не без удивления продолжил он, поудобнее устраиваясь в кресле, — неужели вы хоть на мгновение поверили, что все эти штучки-дрючки с телефоном и жевательной резинкой — дело рук Фреда Барлоу? Можете ли вы как юрист утверждать, что все это хорошо продумано с точки зрения психологии? Я говорю, что нет. Я говорю, что есть только один человек, которому все это могло прийти в голову. И этот человек — Морелл.

Судья Айртон воздержался от комментариев.

— То есть, с вашей точки зрения, — сказал судья, — он намеревался…

— Предоставить неопровержимые доказательства, когда он позже выдвинет против вас обвинение, что в него стреляли именно вы.

— Вот как!

— Кто-то однажды охарактеризовал мне Морелла как «подобие жестокого Борджиа». Его юрист сообщил, что, если Морелл решил, будто кто-то нанес ему хоть мельчайшее оскорбление, он с макиавеллевской изощренностью разработает план мести. А то, как вы поступили с ним, вряд ли можно счесть всего лишь оскорблением. Согласны?

— Продолжайте.

— И ему представилась возможность рассчитаться с вами. Поскольку идете вы неторопливо, он должен оказаться в бунгало раньше вас. Он подобрал револьвер, проверил его калибр и сунул оружие в карман. Двинулся он прямиком по главной дороге. Сэр, несмотря на его состояние, он оказался на месте в двадцать пять минут девятого. Окажись ваша дочь у ворот, она бы увидела, как он, не переставая жевать резинку и в крайне возбужденном состоянии, миновал их. Именно Морелл провел ложный звонок на станцию и сделал второй выстрел. Но когда он звонил, прося о помощи, он в самом деле нуждался в ней. Его конец был близок. Замаскировав жевательной резинкой дырку от пули, он лишился сил. Револьвер, который он обернул носовым платком, вы скользнул из пальцев и упал на пол. За ним свалился стул. И он сам рухнул мертвым рядом с разбившимся телефоном. — Доктор Фелл набрал в грудь воздуха. — Могу себе представить, как вы изумились, — продолжил он, — когда, вернувшись с кухни, вы нашли его здесь. «Изумились» — самое подходящее слово, не так ли?

Судья Айртон не стал говорить, согласен ли он с ним. Но губы его слегка шевельнулись.

— Не буду удивляться, — продолжал повествование доктор Фелл, — что вы подняли револьвер и все с тем же изумлением уставились на него, убедившись, что в нем по-прежнему не хватает только одной пули. Не удивлюсь, понимая, что вы в полном отупении сели и стали думать. Любой убийца был бы потрясен куда больше, чем вы, увидев, что его бездыханная жертва явилась к нему домой.

— У вас велика доля предположений, — сказал судья.

— Столь же неподдельно потрясена оказалась и ваша дочь. Она покончила с тщетными усилиями воспользоваться телефоном и вернулась по боковой тропе, потому что не могла, была не в силах снова пройти мимо тела Морелла. Она успела к коттеджу как раз вовремя (здесь я позволю себе пофантазировать), чтобы издалека услышать второй выстрел. На кухне, к окнам которой она подошла, никого не было. Она обогнула дом, заглянула в окно гостиной и увидела вас. Эта сцена подсказала ей реалистическую деталь, которую она потом использовала в своей истории, — о верхнем освещении, которое кто-то включил. Когда она впервые бросила взгляд в окно, горела только маленькая настольная лампа. Верхнее освещение было включено позже. Ее россказни о появлении Морелла в двадцать пять минут девятого, конечно, представляли собой попытку прикрыть вас; она пыталась отвлечь внимание от Лаверс-Лейн и настоящего времени убийства. Вы серьезно обеспокоились во время ее рассказа. Но вы были бы в куда худшем положении, знай мы доподлинно, что вы убили Морелла в другом месте и куда раньше. К сожалению, проницательный инспектор Грэхем истолковал все факты как обвинение в адрес Барлоу. Вам повезло. Но в результате на виселице может оказаться невиновный человек.

Судья Айртон снял очки и принялся рассеянно помахивать ими.

— Существуют факты, уличающие Фреда Барлоу…

— О, мой дорогой сэр!.. — грустно остановил его доктор Фелл.

— Вы не считаете их доказательствами?

— Барлоу ехал в Тауниш. При всем уважении к точности часов в машине доктора Феллоуса, чье имя служит зловещим напоминанием о моем существовании, я предполагаю, что его заявление — сущая глупость и очковтирательство. Я предполагаю, что он назвал время, далекое от подлинного. Барлоу тоже так думает. Скорее всего, тогда было ближе к половине девятого, чем к двадцати минутам девятого. Морелла уже давно не было на том месте. Черный Джефф, то ли по чистой случайности, то ли желая понять, откуда раздался выстрел, выполз из своего логова на Лаверс-Лейн и рухнул на дороге прямо перед машиной. Барлоу подумал, что переехал его. Он перетащил Джеффа на другую сторону дороги. Появился доктор Феллоус. Барлоу, желая проверить, насколько тяжело пострадал Джефф, взял из своей машины электрический фонарик и вернулся туда, где, как он полагал, оставил свою жертву. Но Джефф к тому времени уже уполз. Барлоу (как он нам однажды сам рассказал) решил, что, должно быть, спутал место, где положил Джеффа. Он прошелся вдоль берега, подсвечивая фонариком. И вдруг увидел…

— Да? — вопросил судья.

— Он увидел кровь, — сказал доктор Фелл. — И мозговую ткань.

Судья Айртон прикрыл рукой глаза.

— Естественно, что же этот несчастный подумал? — задался вопросом доктор Фелл. — А что бы вам пришло в голову на его месте? Ну, может, не вам, поскольку вы, в отличие от большинства из нас, обладаете большим стоицизмом. Но нормальному среднему человеку?

— Я…

— Он решил, что искалечил Черного Джеффа. Поэтому он и загладил, скрыл следы мнимого преступления. Вот и все. Сомневаюсь, что он вообще заметил маленькую медную гильзу, когда забрасывал следы песком. Эта история не давала ему покоя. Если вы поговорите с мисс Теннант (что я и сделал прошлым вечером), вы узнаете, что Барлоу однажды сказал: в силу неопровержимых доказательств он знает, что тяжело покалечил Черного Джеффа. Мы знаем, что это за доказательства. Те самые, которые Грэхем пустил в ход, доказывая, что он убил Морелла. Боюсь, что суть дела лично для вас не представляет интереса. Помню, что прошлым вечером вы исключительно сурово отнеслись к Барлоу, хотя не сочли нужным объясниться.

— Я…

— Как вы однажды сообщили мне, никто не рискнет обвинить вас в лицемерии или в чопорности. Это дело представляет для вас исключительно лишь академический интерес. Неужели ваши убеждения остаются столь неколебимыми, сэр? И неужели вы, исходя из собственного опыта, продолжаете верить, что косвенные доказательства не в силах отправить на виселицу невиновного человека?

— Скажу вам, что…

— Кроме того, есть и ваша дочь, — бесстрастно продолжил доктор Фелл. — Судоговорение станет для нее не очень приятным переживанием. Теперь ей придется не менее трех месяцев ждать этого испытания. Ей придется решать, кого спасать: вас или Барлоу. Она не испытывает любви к Барлоу; в таком случае результат был бы совсем иным. Она чувствует к нему лишь привязанность, корни которой кроются в далеком детстве. Она, конечно, хочет спасти отца. Это необходимый выбор. Но это жестокий выбор.

И снова судья Айртон грохнул по столу, заставив фигуры подпрыгнуть.

— Прекратите! — сказал он. — Кончайте эти игры в кошки-мышки. Я не хочу в них участвовать. Понимаете? — Он почти кричал, полный отчаяния. — Неужели вы думаете, мне нравилось то, что я должен был сделать? Неужели вы думаете, что мне чужда человечность?

Доктор Фелл задумался.

— Я не говорил, что так думаю, — отчетливо произнес он. — Но если вам угодно так считать, боюсь, вы не оставляете мне выбора. У вас или есть ответ на эти обвинения, или же его у вас нет. Можете ли вы мне ответить?

Судья Айртон положил очки на стол и откинулся на спинку кресла, прикрыв глаза рукой. Он тяжело дышал, как человек сидячего образа жизни, вынужденный испытывать непосильное напряжение.

— Да поможет мне Бог, — сказал он. — Я так больше не могу.

Но когда он отвел руку, прикрывающую глаза, его бледное лицо разгладилось и снова обрело спокойствие. Он с трудом встал на ноги и подошел к письменному столу. Вынув из верхнего ящика длинный конверт, он вернулся к шахматному столику. Но судья остался стоять.

— Не так давно, доктор, вы спросили, хорошо ли я провел день. Нет, это был далеко не самый лучший день. Но я провел его с пользой. Я был занят тем, что писал признание.

Из конверта он вынул несколько листов, исписанных его четким аккуратным почерком. Вложив их обратно, он протянул конверт доктору Феллу.

— Тут, я думаю, изложены и объяснены все факты, которые позволят освободить мальчика. Тем не менее должен попросить вас в течение суток не передавать конверт инспектору Грэхему. У меня есть все основания надеяться, что к тому времени меня уже не будет в живых. В данных обстоятельствах будет довольно трудно представить мою смерть как результат несчастного случая. Но моя жизнь застрахована на солидную сумму, которая пригодится Констанс; и я думаю, что смогу совершить самоубийство более продуманно, чем, как выяснилось, я совершил убийство. Вот оно, мое признание. Будьте любезны, возьмите его.

Он смотрел, как доктор Фелл подтянул к себе конверт. В лицо ему густо хлынула кровь.

— Теперь, когда я принес публичное покаяние, — спокойным холодным голосом сказал он, — сообщить ли вам, что я думаю?

— Да?

— Я сомневаюсь, — сказал судья Айртон, — что Фред Барлоу вообще был арестован.

— Действительно, — согласился доктор Фелл.

— Я прочел все сегодняшние газеты. Ни в одной из них не появилось ни слова о столь сенсационном задержании.

— Так.

— Я думаю, что арест и все, что ему сопутствовало, было всего лишь инсценировкой, обговоренной и поставленной вами и Грэхемом, дабы вырвать у меня признание. Вчера мне пару раз бросилось в глаза, что Грэхем как-то чрезмерно нервничает. Я думаю, что мальчик был «арестован» на моих глазах, чтобы доставить мне особо мучительные страдания. Но я не стал рисковать. Я не стал разоблачать ваш блеф. Я больше не мог полагаться на свои суждения. Вполне возможно, что Грэхем верил в свои слова. Вполне возможно, что он отдаст мальчика под суд и если даже не добьется обвинительного приговора, то от жизни Барлоу останутся только развалины. Что же касается вашего участия в этой истории, Гидеон Фелл, я предпочту обойтись без комментариев. Можете считать, что поставили мне мат. Сломали меня. Вы хотели одержать верх надо мной на моем же собственном поле, и, если это доставит вам хоть какое-то удовлетворение, признаю, что вы этого добились. — У него дрогнул голос. — А теперь забирайте это проклятое признание и уходите.

Ветер пронзительно свистел над домом. Но доктор Фелл не шелохнулся.

Погруженный в какие-то странные неясные размышления, он продолжал сидеть, крутя конверт в руках. Похоже, он вряд ли слышал слова судьи. Вынув из конверта исписанные листы, он, посапывая, неторопливо прочитал их. Затем с той же медлительностью сложил их, разорвал на три части и кинул обрывки на стол.

— Нет, — сказал он. — Это вы победили.

— Пардон?

— Вы были совершенно правы, — согласился доктор Фелл. У него был низкий усталый голос. — Грэхем не более, чем я, верил в виновность Барлоу. Все время ему было известно, что за всем этим стоите вы. Но мы понимали, что с точки зрения закона к вам не подобраться, то есть нам пришлось продумывать какой-то другой путь. Единственным человеком, которого мы посвятили в этот замысел, была мисс Джейн Теннант. Прошлым вечером я не мог удержаться от того, чтобы не ввести ее в курс дела. Точно так же, как не могу удержаться, рассказывая все вам. И теперь мне осталось сказать вам только одно: вы свободны.

Наступило молчание.

— Объясните смысл своего экстраординарного заявления.

— Повторяю: вы свободны, — не без досады отмахнулся доктор Фелл. — Не ждите, что я буду перед вами извиняться. Грэхему скажу, что не сработало. Вот и все.

— Но…

— Конечно, разгорится скандал. Вам придется уйти в отставку. Но вас никто не осмелится тронуть, ибо, если начнут разбираться, что же на самом деле произошло, то возникнет чертовски неприятная ситуация.

Судья тяжело опустился в кресло; столик дрогнул и пошатнулся.

— Вы отдаете отчет в своих словах, доктор? Вы настаиваете?

— Да.

— Доктор, — с силой бросил судья Айртон, — я не знаю, что сказать.

— А ничего и не надо говорить. Хотя могу сообщить, что ваши планы относительно дочери так и не претворятся в жизнь. Она не выйдет замуж за Фреда Барлоу. Счастлив сообщить, что Барлоу женится на Джейн Теннант; она совершенно восхитительно подвела его к этому решению, хотя он убежден, что сам принял его. Ныне ваша дочь заинтересована неким молодым человеком по имени Хьюго, о котором я ровно ничего не знаю, кроме того, что, похоже, он встретит свою смерть в бассейне. Что же до остального, то сами будете справляться. Так что идите своим путем и в будущем относитесь к своим суждениям не столь безапелляционно.

Пока судья Айртон сидел, снова прикрыв глаза ладонью, доктор Фелл бросил обрывки признания в пепельницу и поднес к ним спичку. Отсветы пламени, охватившего бумагу, отразились в стеклянных глазах чучела, глядевшего на них со стены. И пока горела истина, двое мужчин продолжали молча сидеть, не проронив ни слова.


Оглавление

  • Джон Диксон Карр «Игра в кошки-мышки»
  •   Глава 1
  •   Глава 2
  •   Глава 3
  •   Глава 4
  •   Глава 5
  •   Глава 6
  •   Глава 7
  •   Глава 8
  •   Глава 9
  •   Глава 10
  •   Глава 11
  •   Глава 12
  •   Глава 13
  •   Глава 14
  •   Глава 15
  •   Глава 16
  •   Глава 17
  •   Глава 18
  •   Глава 19
  •   Глава 20