КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно
Всего книг - 706312 томов
Объем библиотеки - 1349 Гб.
Всего авторов - 272773
Пользователей - 124660

Последние комментарии

Новое на форуме

Новое в блогах

Впечатления

DXBCKT про Калюжный: Страна Тюрягия (Публицистика)

Лет 10 назад, случайно увидев у кого-то на полке данную книгу — прочел не отрываясь... Сейчас же (по дикому стечению обстоятельств) эта книга вновь очутилась у меня в руках... С одной стороны — я не особо много помню, из прошлого прочтения (кроме единственного ощущения что «там» оказывается еще хреновей, чем я предполагал в своих худших размышлениях), с другой — книга порой так сильно перегружена цифрами (статистикой, нормативами,

  подробнее ...

Рейтинг: 0 ( 0 за, 0 против).
DXBCKT про Миронов: Много шума из никогда (Альтернативная история)

Имел тут глупость (впрочем как и прежде) купить том — не уточнив сперва его хронологию... В итоге же (кто бы сомневался) это оказалась естественно ВТОРАЯ часть данного цикла (а первой «в наличии нет и даже не планировалось»). Первую часть я честно пытался купить, но после долгих и безуспешных поисков недостающего - все же «плюнул» и решил прочесть ее «не на бумаге». В конце концов, так ли уж важен носитель, ведь главное - что бы «содержание

  подробнее ...

Рейтинг: 0 ( 0 за, 0 против).
DXBCKT про Москаленко: Малой. Книга 2 (Космическая фантастика)

Часть вторая (как и первая) так же была прослушана в формате аудио-версии буквально «влет»... Продолжение сюжета на сей раз открывает нам новую «локацию» (поселок). Здесь наш ГГ после «недолгих раздумий» и останется «куковать» в качестве младшего помошника подносчика запчастей))

Нет конечно, и здесь есть место «поиску хабара» на свалке и заумным диалогам (ворчливых стариков), и битвой с «контролерской мышью» (и всей крысиной шоблой

  подробнее ...

Рейтинг: 0 ( 0 за, 0 против).
iv4f3dorov про Соловьёв: Барин 2 (Альтернативная история)

Какая то бредятина. Писал "искусственный интеллект" - жертва перестройки, болонского процесса, ЕГЭ.

Рейтинг: 0 ( 0 за, 0 против).
iv4f3dorov про Соловьёв: Барин (Попаданцы)

Какая то бредятина. Писал "искусственный интеллект" - жертва перестройки, болонского процесса, ЕГЭ.

Рейтинг: +1 ( 1 за, 0 против).

Черная маска [Дженнифер Блейк] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Блейк Дженнифер Черная маска

1

Лай собак, идущих по свежему следу, сначала был слабо различим. Но с приближением к дому он стал громче, перешел в глухой, беспрерывный вой, в котором слышалась такая злобная угроза, что кровь стыла в жилах. С этим воем сливалось смутное звучание голосов и стук подков.

Услышав эти звуки, Летиция Маргарет Мейсон оторвалась от письма, которое писала. В ее темных карих глазах появилось удивление, вскоре сменившееся страхом и отвращением. Вне всякого сомнения, за собаками следовали люди в белых одеждах — люди, преследующие какого-то бедного чернокожего, который бежал сломя голову в теплой летней ночи, охваченный паникой. Ей говорили, что именно сейчас, после войны и Реконструкции, Луизиана стала особенно опасным местом. Но Летиция не ожидала получить подтверждение этих слов в первый же вечер по приезде.

Ее также предупреждали, что этот штат — неподходящее место для женщины, путешествующей в одиночестве, особенно для женщины с Севера. Ее могли здесь унизить, оскорбить. Случались вещи и пострашнее. Покровительство джентльменов Юга не всегда распространялось на дам, прибывших из районов к северу от линии Мейсона — Диксона. Особенно же в Луизиане недолюбливали женщин, которые отличались упорством и стремлением к независимости.

Старшая сестра Летиции и ее муж были поражены и напуганы, когда узнали, что она решила ехать на Юг. Все родственники сочли безумием уже то, что после окончания войны она настояла на получении диплома учителя. В этом не было ни малейшей необходимости, поскольку семья ни в чем не нуждалась. А этот ее новый порыв был вообще непостижим. И только мать поддержала ее.

— Оставьте Летти в покое, — сказала она им. — Она делает то, что считает нужным, и это ее право.

Впрочем, Летти уже начала думать, что все страшные рассказы и предостережения родни слишком преувеличены. За время своей долгой поездки в поезде она сталкивалась исключительно с благожелательностью и учтивостью. По прибытии в Накитош она справилась у начальника станции, не сдает ли кто-нибудь комнату, и тот рассказал ей, что в трех милях от города есть поместье Сплендора, хозяйка которого ищет жильцов. Начальник станции даже нашел для Летти место в повозке фермера, который ехал в том же направлении.

Миссис Эмили Тайлер, хозяйка большого двухэтажного дома с колоннами, давно хотела взять постояльца. Это была пожилая женщина, полная и дружелюбная, с седеющими волосами и яркими голубыми глазами. Летти ей сразу же понравилась — она очень боялась, что придется сдать комнату какому-нибудь грубому, прокуренному проходимцу. Раньше она никогда не сдавала жилье и просила Летти говорить, если что-то будет не так. Миссис Тайлер простодушно объяснила, что решила как-то добывать деньги, чтобы дом, который сильно обветшал за время войны между Севером и Югом, не рухнул вдруг на нее и ее племянника. Она очень надеялась, что Летти понравится спальня; в ее распоряжении будут также и веранда, и гостиная. Квартирантка должна чувствовать себя как дома, а если ей будет чего-либо не хватать для полного комфорта, пусть она без колебаний скажет об этом.

Гостеприимство и радушие миссис Тайлер были такими искренними, а ее щебетание столь приветливым, что через пять минут Летти почувствовала, что она желанный гость, «подружка», а не квартирантка. Пожилая женщина настояла на том, чтобы ее звали «тетушка Эм», поскольку все ее так называли, а Летиция скоро стала Летти. Хотя она и не привыкла к таким фамильярным отношениям с малознакомыми людьми, Летти не нашла в себе сил отказаться от столь дружеского отношения. Поднявшись к себе в спальню, она решила написать матери о своем новом окружении и тут услышала лай собак.

Лай гончих приблизился. Казалось, он доносится с дороги, которая проходила перед домом. Летти очень хотелось выглянуть в окно, чтобы увидеть, что происходит, но она уже приготовилась ко сну и надела розовую фланелевую ночную рубашку. Летти быстро оглядела себя в зеркале. Расчесанные волосы ниспадали золотисто-каштановыми волнами по спине. Ночная рубашка с высоким воротником и длинными рукавами была слишком теплой для здешнего климата и такой плотной, что у Летти не могло возникнуть и мысли о том, чтобы надеть халат. Но поскольку она находилась в собственной спальне, риск быть замеченной в таком неглиже совсем не беспокоил ее. Однако выглянуть в окно… Ее пуританские предки все, как один, встали бы из своих могил, не перенеся такого вызывающего небрежения благопристойностью. Проблема, впрочем, была легко разрешена. Склонившись к лампе, стоявшей на столе, за которым она сидела, Летти накрыла ладонью стекло и задула огонь.

Окно выходило на длинную веранду, тянущуюся вдоль верхнего этажа со стороны фасада. Отперев задвижку, открыв небольшие дверцы, образующие подоконник, и подняв затем оконную раму вверх до упора, можно было выйти на веранду как бы через дверь. Отодвинув в сторону кисейную занавеску, Летти отважилась ступить на веранду: темнота ночи скрывала ее. Она подошла к перилам и перегнулась через них.

С веранды открывался прекрасный вид на обнесенный частоколом большой передний двор Сплендоры и проходящую перед ним дорогу. Собаки уже миновали дом и были едва видны — их длинные, вытянутые тени удалялись куда-то влево по дороге. Теперь перед домом находился отряд всадников. У двоих в руках были факелы из смолистой сосны, которые ярко вспыхивали от встречного ветра и оставляли позади всадников шлейф искр. В их оранжевом отблеске Летти с изумлением увидела не белоснежные балахоны, сшитые из простыней, а темно-синюю военную форму. Люди, следовавшие за собаками, были солдатами армии Севера, оккупировавшей эти места! Они шумно проскакали мимо, преследуя жертву, которую Летти увидеть не успела.

Обхватив себя руками за плечи, девушка в недоумении смотрела вслед солдатам. До войны и во время нее она столько слышала о жестокости охоты с собаками на людей. В газетах и речах, звучавших на собраниях аболиционистов,[1] гневно обличали южан, которые этим занимались, называли их чудовищами. Казалось невозможным представить себе, что войска Севера когда-нибудь будут использовать собак в тех же самых целях. Вряд ли их жертвой был негр. Однако, если это белый, появление собак можно было, очевидно, объяснить желанием дать местным жителям почувствовать на собственной шкуре, каково это — стать жертвой расизма. А может, все эти обличительные речи были лицемерием? Оба объяснения в равной мере портили настроение.

Шум погони затих. Вновь воцарилась тишина. Опять слышались кваканье лягушек, стрекотание сверчков и кузнечиков. Ночь была наполнена благоуханием, воздух был мягок и шелковист. Луна еще не взошла, звезды ярко сияли и казались такими близкими, что можно было набрать целую горсть их одним взмахом руки. Густые тени деревьев слегка колебались от дуновения легкого ветерка. Он приносил то ясно различимый, то еле уловимый терпкий запах магнолии — большое дерево с темными листьями слева от веранды было все усыпано цветами. Постепенно Летти снова расслабилась, успокоенная теплотой, благоуханием и ласкающей мягкостью воздуха. Забыв о солдатах, она смотрела вокруг, ощущая, как обволакивает и чарует ее южная ночь. Эта ночь завораживала и завлекала, обещала тайные радости, и Летти вдруг почувствовала прилив тягучего, сладостного томления.

От этого ощущения ей стало не совсем уютно. Резко повернувшись, она вернулась в спальню, закрыла дверцы и расправила кисейные занавески, оставив окно открытым для ночного воздуха. Некоторое время Летти колебалась, раздумывая о незаконченном письме к матери, но потом решила, что письмо подождет до утра: ее голова была слишком затуманена усталостью и непривычным ночным теплом. Завтра ей предстоит трудный день, нужно хорошенько выспаться.

Внезапно снаружи, с веранды, донесся звук шагов. Шаги были тихими, но не крадущимися и довольно решительными. Летти обернулась, мгновенно охваченная тревогой. В окне возникло неясное очертание мужской фигуры темный силуэт на фоне одного света звезд. Одним быстрым движением человек перенес ногу через подоконник, отбросил в сторону занавеску и оказался в комнате. У Летти перехватило дыхание. Через мгновение мужчина был рядом с ней. Он зажал ей ладонью рот и так сильно прижал к себе, что ей показалось, будто хрустнули кости. Бедро пронзила острая боль от удара о кобуру с револьвером на его поясе. Она оказалась придавленной к нему, словно слившейся с его мускулистым, жестким телом.

Это было потрясением, неожиданностью для них обоих. Мужчина ощутил в своих руках стройное, упругое тело, вдохнул теплый женский запах. Такого он не испытывал уже давно. Первой мыслью, пришедшей ему в голову, было: «Кто же это такая?»; второй, раздраженной: «Какого черта она делает в этой комнате и в это время?»

— Тихо! — прошептал он. Его голос был хриплым и грубым, в нем чувствовалась угроза. — Ни звука — и тогда я отпущу вас.

Летти с трудом удалось сдержать крик. Сердце билось так, словно собиралось выскочить из груди. Однако она нашла в себе силы кивнуть. Постепенно давление руки, зажимавшей ей рот, ослабло. Она заставляла себя стоять спокойно, хотя всем своим существом, каждой своей клеточкой чувствовала, как крепкая грудь незваного гостя давит на ее грудь, как его длинные мускулистые ноги касаются ее бедер. Летти была среднего роста, даже, может быть, несколько выше среднего, но показалась себе маленькой по сравнению с ним. Ее подавляла огромная сила воли, исходящая от этого человека. Такого чувства она не испытывала никогда.

В тот самый миг, как она ощутила, что объятия ослабли, что его рука перестала зажимать ей рот, она рванулась прочь, а из груди ее помимо воли вырвался крик. Тут же она опять оказалась прижатой к крепкому телу, и на этот раз его губы закрыли ей рот, заглушая рвущийся наружу крик. Летти боролась, извивалась в его руках, отталкивала, пыталась отвернуть лицо, но безуспешно. Объятие было крепким. Его рука двинулась вверх, пальцы запутались в длинном шелке ее волос, не давая повернуть голову. Он явно наслаждался сладостью этого вынужденного поцелуя — обжигающего, безжалостного, и в то же время в нем было какое-то невольное любопытство.

Неожиданно давление его губ ослабло, они вдруг стали теплыми, ласковыми и скользили теперь по ее губам нежно и успокаивающе. Летти билась в его руках уже не так яростно, потом совсем затихла. Внезапно незнакомые чувства переполнили ее, голова пошла кругом, она была сбита с толку. В ней проснулась какая-то первобытная истома, в которой чудился ответ на ее прежнее томление. Она покачнулась, испытывая жгучее желание крепче прижаться к мужчине, который обнимал ее. Она изо всех сил противилась этому порыву, старалась подавить его. Желание и отвращение боролись в ней, в голове все смешалось, и, наконец, ее охватила неудержимая дрожь.

Незнакомец отпустил ее, пробормотав проклятие, и какое-то время был слышен лишь звук их дыхания. Внезапно он схватил ее за руку, потянул к столу, за которым она писала, и усадил на стоявший рядом стул. Прежде чем она собралась с силами запротестовать, он сдернул со своей шеи шарф и завязал ей рот. Летти приподнялась, пытаясь схватить его за руки, но он перехватил ее запястья, завел их за спину и привязал руки к спинке стула витой веревкой, которую достал из кармана. Еще несколько секунд — и он опустился перед ней на колени, обернул веревку вокруг щиколоток и привязал ее к передним ножкам стула.

К Летти наконец вернулся дар речи. Она обзывала его бандитом, подонком, бесчестным негодяем, но слова звучали приглушенно, и лишь по интонации можно было понять их смысл.

Мужчина неожиданно засмеялся с таким неподдельным весельем, что Летти замерла, в недоумении уставившись на него. Он склонился над ней. И хотя она попыталась отстраниться как можно дальше, быстро поцеловал ее в лоб, в то время как рука его легким движением скользнула по ее груди. Летти напряглась и издала протестующий звук, а он еще раз тихо усмехнулся, затем выпрямился и пошел к окну. Его шаги прошелестели по турецкому ковру, в окне мелькнула тень — и он исчез.

На мгновение Летти расслабилась от облегчения, но потом внутри ее всколыхнулась и бросилась в голову волна неистовой ярости. Ее охватил жар, из глаз брызнули слезы. Какая наглость! Если это бандит, то зачем ему понадобилось целовать ее?! Никогда еще с ней не обращались так. Никогда! Как он посмел напасть на нее, связать, как овцу на бойне, а потом еще и насмехаться над ней?! Кто это был? Она не успокоится, пока не узнает этого!

Гнев Летти был так велик, что ей не потребовалось больших усилий толкнуть стулом стол так, чтобы он стукнулся о стену, затем еще и еще раз. Раздался равномерный глухой стук. Но все крепко спали, никто не спешил ей на помощь. Летти уже была готова сидеть на стуле до утра, надеясь, что ее хватятся, если она не спустится к завтраку. Веревки больно врезались в кожу, стоило ей пошевелиться; освободиться без посторонней помощи надежды было мало.

Внезапно из-под двери спальни пробился неясный свет. Мерцание становилось ярче, затем послышались шаркающие шаги. В дверь тихо постучали:

— Летти! С вами все в порядке? Летти застучала столом еще сильнее. Дверь распахнулась, и на пороге показалась тетушка Эм.

— О боже! — воскликнула она, глаза ее расширились. — О небо!

Миссис Тайлер бросилась в комнату. Полы ее мягкого батистового халата развевались, выцветшие ленточки ночного колпака трепетали, седые косицы, обрамлявшие лицо, тряслись. Поставив принесенную керосиновую лампу на стол, она энергично принялась развязывать шарф, который закрывал Летти рот.

— Что случилось, деточка? Кто это с вами сделал? Я не могу поверить, чтобы такое случилось в моем доме! Уму непостижимо!

Пока тетушка Эм пыталась развязать узлы, которыми были стянуты руки Летти, та, как могла, рассказала ей, что произошло.

— Вошел через окно? Не может быть! Должно быть, вам это померещилось от страха. Дорогая, мне, наверно, потребуется нож… Нет, это скользящий узел. Как мило с его стороны.

— Я бы так не сказала, — заметила Летти довольно резко. — Это был гнусный, подлый человек. Он собирался ограбить вас, я уверена!

— Положим, много бы он не украл… Но какими бы ни были его намерения, вы, кажется, заставили его изменить свои планы. И я вам благодарна за это.

Наконец руки Летти были свободны. Тетушка Эм обошла стул, опустилась на колени и стала развязывать ноги. Распутав последнюю веревку, она подняла голову, хотела что-то сказать, но вдруг замерла, не издав ни звука. Она сидела, раскрыв рот, и смотрела на розовую ночную рубашку, в которой была Летти.

Растирая натертые запястья, Летти опустила глаза и обнаружила, что на фланели, над мягкой округлостью ее правой груди что-то прицеплено. Это что-то, светло-золотистое и хрупкое на вид, оказалось пустым панцирем какого-то насекомого. В трещину на спине был воткнут крохотный черный конусообразный шип, отполированный до блеска.

— Что это? — спросила она, отцепив панцирь и поворачивая его то одной, то другой стороной в свете лампы.

— Панцирь саранчи и колючка. — Тетушка Эм нахмурилась. — Это знак человека по кличке Шип. Вы, наверное, еще не слышали о нем…

Кровь отхлынула от лица Летти. Она уронила панцирь на стол, как будто это был скорпион. Саранча и шип остались в том месте, к которому напоследок, перед уходом, прикоснулся проникший в комнату человек. Так, значит, это и был тот самый Шип! Тетушка Эм напрасно думала, что она не слышала о нем. Так звали жестокого убийцу ее брата. Летти приехала на Юг именно затем, чтобы разыскать этого человека.

— Должно быть, это его преследовали собаки, — негромко заметила тетушка Эм.

— Да, наверное…

Почему-то Летти не связала появление этого человека и солдат-северян с собаками. Теперь это казалось очевидным. Скорее всего, ему как-то удалось ускользнуть от преследователей, он вернулся по собственным следам и искал место, чтобы спрятаться. Должно быть, он думал, что нашел это место, пока не обнаружил ее. Боже, этот страшный человек был так близко, он обнимал и целовал ее! Летти поднесла руку к лицу и с отвращением вытерла губы тыльной ее стороной.

— Он мог бы убить меня, — произнесла она дрожащим голосом, — или… или еще хуже.

— О нет, дорогая. Даже и не думайте об этом.

— Но я слышала о таких случаях!

Тетушка Эм покачала головой:

— Я не знаю, что вы слышали или где такие вещи случались. Но Шип сделал в этих местах столько же хорошего, сколько и плохого. Я не могу поверить, чтобы он обидел женщину.

— Вы можете и не знать, — запротестовала Летти. — За ним гнались солдаты. Это должно кое-что значить. Наверняка этот человек совершил какое-то страшное преступление…

— Хм. Это может означать и то, что солдатам просто было нечем заняться.

В дверь спальни постучали, и на пороге появились двое — молодой мужчина и чернокожий мальчик. Нервы у Летти все ее еще были напряжены, и она вздрогнула, когда мужчина заговорил:

— Что случилось, тетушка Эм? Что-нибудь не так?

Пожилая женщина обернулась и, вместо того чтобы ответить на заданный вопрос, недовольно сказала:

— Рэнни, что ты делаешь здесь? Будь хорошим мальчиком, иди к себе.

Однако мужчина не послушался и вошел в комнату. Он был высок, широк в плечах и так хорош собой, что его вполне можно было назвать красивым. Он был похож на вооруженных мечами архангелов с картин старых мастеров, и Летти, забыв о правилах приличия, принялась с интересом разглядывать его. На вид ему было около тридцати лет. Широкий лоб, голубые глаза с густыми ресницами под золотисто-каштановыми бровями, крупный и прямой нос. На одной щеке виднелась небольшая впадина, которая, должно быть, превращалась в ямочку, когда он улыбался. Выдающийся вперед твердый подбородок и четко очерченный крупный рот говорили о сдерживаемой силе и чувственности. Мягкие светлые волосы с выгоревшими на солнце прядями были зачесаны назад и почти закрывали единственный недостаток его внешности — неровную отметину старого шрама у левого виска, выделявшуюся серебристо-серым пятном на бронзовом загаре лица. Одежда его была старой и выцветшей: темно-серые брюки и легкая рубашка из мягкой синей ткани с закатанными по локоть рукавами.

Словно очнувшись, Летти поднялась и поспешно накинула на себя халат. Это было все-таки приличнее, чем сидеть перед ним в одной ночной рубашке, но все равно она отчетливо представляла, как тяжелая ткань прилегает к ней, обрисовывая талию и бедра. Летти высоко держала голову, но щеки ее разгорелись, а в руках появилась странная дрожь. Впрочем, в этом не было ничего удивительного: ведь ей пришлось пережить нападение настоящего разбойника.

— Я услышал шум, — сказал человек, которого тетушка Эм назвала Рэнни. Разве я не могу узнать, что случилось?

— Эта леди испугалась, к ней приходил Шип, если тебе так хочется знать.

Рэнни посмотрел на Летти:

— Шип? Но почему?

— Без всякой причины, — сказала тетушка Эм. — Скорее всего, по ошибке.

— Говорят, он очень дурной человек. Он не обидел вас? — Его прямой взгляд смущал Летти.

— Нет. Не совсем, — ответила она, отводя глаза.

— Но у вас на руках красные следы.

— Они скоро исчезнут. Я в полном порядке.

— Я рад. — Блондин повернулся к своей тетушке:

— Кто эта женщина? И почему она здесь?

Тетушка Эм укоризненно покачала головой:

— Ах, Рэнни, где твое воспитание? Ну хорошо, я вас представлю друг другу. Это мисс Летиция Мейсон. Летти, мой племянник Рэнсом Тайлер. Мисс Летиция сняла у нас комнату и будет жить здесь. Ты встретишься с ней за завтраком, а сейчас она не желает видеть ни тебя, ни кого-либо другого. Иди спать.

Слова тетушки Эм при всей их строгости звучали ласково, и молодой человек улыбнулся:

— Очень рад, что с нами будет жить такая красивая леди.

Тетушка Эм тяжело вздохнула и посмотрела на стоявшего у двери негритянского мальчика, который пришел вместе с ее племянником.

— Лайонел, я попрошу тебя…

Мальчику было примерно двенадцать лет. Его черные волосы густо завивались, с заостренного книзу лица смотрели огромные карие глаза. Он вышел вперед и, приблизившись к Рэнсому, поймал его крупную, крепкую руку своими маленькими руками.

— Пойдемте, мастер Рэнни.

Рэнсом не обратил на него внимания. Он разглядывал стоявшую перед ним молодую женщину: копну ее блестящих волос, матовую гладь кожи, правильный овал лица, темно-карие, почти языческие глаза. Она была стройна и пропорционально сложена, каждое движение говорило о грациозности и уверенности.

По мнению Рэнсома, у нее был лишь один недостаток: ей недоставало теплоты. Ее рот, так красиво очерченный, был крепко сжат, как у убежденной старой девы, а выражение лица говорило о сдержанности и подозрительности. И все же в глубине ее темных глаз был намек на скрытый огонь. Впрочем, Рэнсом уже узнал, как могут гореть эти глаза… «Хорошо, что я поцеловал ее до того, как успел разглядеть, — подумал он, — иначе мог бы и не решиться».

Лайонел тянул его за руку.

— Мастер Рэнни, пойдемте, вы заставляете леди краснеть.

Рэнни взглянул на мальчика и улыбнулся:

— А я не должен этого делать, не правда ли? Ну что ж, пойдем. Спокойной ночи, леди.

Не дожидаясь ответа, оба, белокурый мужчина и чернокожий мальчик, вышли в темный коридор Сплендоры и исчезли из вида. Их шаги постепенно затихли.

— О боже, — снова вздохнула тетушка Эм. — Простите меня, пожалуйста. Мне следовало рассказать вам о Рэнни раньше, но я совсем не ожидала… Я думала, у меня будет полно времени, чтобы все объяснить вам утром. Сегодня у него в очередной раз сильно болела голова. Обычно в такие дни он ни с кем не разговаривает, почти ничего не делает, только лежит в темной комнате, пока боли не пройдут.

— Когда вы упомянули о племяннике, я почему-то подумала, что это маленький мальчик, — заметила Летти. Тетушка Эм грустно улыбнулась.

— Ах, на самом деле вы не так уж и ошиблись. Но Рэнни — владелец Сплендоры: и дома, и земель, всего. Я лишь только приглядываю за ним.

Летти пристально посмотрела на пожилую женщину — ей не хотелось показаться неделикатной.

— Я полагаю, это потому… потому что он сам не может позаботиться о себе?

— Он как ребенок — совсем такой же, каким был в одиннадцать или двенадцать лет. Это все еще разбивает мне сердце после всех прошедших лет, но от этого никуда не деться.

— Я понимаю.

Пожилая женщина вдруг распрямила плечи.

— Он хороший, милый мальчик, мухи не обидит. Но я не осужу вас, если вы сочтете невозможным больше оставаться в этом доме, особенно после сегодняшнего случая. Если вы захотите уехать, я распоряжусь, чтобы утром вас отвезли в город. Конечно, деньги я верну.

Летти и в самом деле хотелось сбежать — но не из-за племянника тетушки Эм. Хотя этот мужчина, Рэнни, и беспокоил ее, она его не боялась. Но вот Шип… Если он уже однажды появлялся в доме, то может сделать это еще раз… Помолчав, Летти твердо сказала:

— Я и не думала уезжать.

— Я знала это! — радостно воскликнула тетушка Эм, ее лицо сияло. — Я поняла, что вы смелая, как только увидела вас.

Летти улыбнулась в ответ:

— Спасибо, но, если можно, мне хотелось бы чуть больше знать о… о том, что здесь происходит.

— Вы имеете в виду Рэнни? Но тут особенно нечего рассказывать. Пожилая женщина тяжело опустилась на стул, к которому раньше была привязана Летти. — Вы заметили шрам у него на голове, сбоку? Как и многие другие, он был ранен на этой войне. Рэнни был офицером артиллерии — в армии южан, разумеется. — Она бросила на Летти быстрый взгляд, словно извиняясь. — Это случилось в последний месяц войны. Рядом с ним взорвалась большая пушка, и осколок ствола попал ему в голову.

— Чудо, что он не погиб!

Тетушка Эм кивнула:

— Солдаты сочли его мертвым и оставили на поле боя. Его нашел дозор северян. Так он попал в госпиталь противника. Несколько недель Рэнни был без сознания и наверняка бы умер, если бы не Брэдли. Это его слуга с детских лет, который прошел с ним всю войну. Брэдли поехал с Рэнни, когда его перевели в госпиталь около Вашингтона, а когда наступил мир, привез его домой.

— И ваш племянник был… чувствовал себя так же, как сейчас?

— Нет, тогда еще нет. По словам Брэдли, он пришел в себя в Вашингтоне и был почти в порядке, если не считать, что многого не помнил. Но дорога домой была слишком тяжелой для него. Весь долгий путь у него были ужасные головные боли. Где-то в Миссисипи он потерял сознание. Когда они добрались до Сплендоры, Рэнни был еле жив. Рэнни долго оставался без сознания, ничего не чувствовал, а когда наконец очнулся, он стал… он стал таким, каким вы его видели.

— Должно быть, это так мучительно! Ваш племянник — такой привлекательный мужчина…

— О, вам надо было видеть его до войны! Рэнни был таким веселым, таким общительным и легкомысленным, вечно что-нибудь придумывал. В то время в доме было полно людей — одни приезжали, другие уезжали, каждую субботу была вечеринка. Мальчишки — точнее, молодые люди — дурачились, девушки засматривались на Рэнсома. О, все было вполне невинно, а он никогда не замечал этих взглядов. Они все время танцевали и пели, разыгрывали шарады, устраивали любительские спектакли. На чердаке все еще лежат три чемодана, полных диковинных костюмов, которые они использовали. Я закармливала их воздушной кукурузой, печеньем и конфетами; мне все это нравилось так же, как и всем остальным.

— Скажите, а этот мальчик, Лайонел… Ваш племянник действительно не может без него обходиться?

— Не совсем. Лайонел — сын Брэдли. Его воспитала бабушка — Мама Тэсс, наша кухарка. Она служит здесь, в Сплендоре, вот уже тридцать лет. Не только отец Лайонела, но и его дедушка, и прадедушка были слугами у Тайлеров. Мальчик находился здесь, когда Брэдли оставил нас и пошел искать свободу. Раньше, когда Рэнни еще только поправлялся, он часто забывал, где он, что делает. И у Лайонела вошло в привычку отводить его домой, помогать одеваться и раздеваться, заботиться о нем. Этот мальчик мне очень помогает.

— Да, конечно, — пробормотала Летти. Тетушка Эм поднялась.

— Ну вот, что-нибудь еще вам принести? Стакан молока или, может быть, немножко моей смородиновой наливки? Как жаль, что я не могу предложить вам чего-нибудь покрепче. Вот уже много лет в доме нет спиртного. Бог свидетель, цены на него взлетели до небес.

Летти отказалась, и тогда тетушка Эм предложила приготовить другую комнату или даже отдать свою собственную спальню, если ей не хочется оставаться в этой. Летти поблагодарила за заботу и в конце концов убедила пожилую женщину, что она не собирается провести остаток ночи, не смыкая глаз и прислушиваясь к каждому шороху.

После, когда тетушка Эм ушла, забрав с собою лампу, Летти долго лежала с широко раскрытыми глазами посреди огромной кровати с балдахином. Она не была уверена, что ей следовало проявлять такую отвагу. От дуновения ночного ветерка, проникающего через раскрытое окно, занавески двигались, как бледные призраки. Дом был полон каких-то загадочных скрипов, а на улице, в кустах и зарослях палисадника время от времени слышалось тихое шуршание крадущихся неведомых животных. Летти подумывала встать и закрыть окно, но ночь была слишком теплой. Кроме того, ей не хотелось даже приближаться к окну. Она, конечно, совсем не думала, что Шип притаился за окном, чтобы снова схватить ее, но в эту ночь ее рассудок был не в ладах с чувствами.

Никогда еще за всю свою жизнь Летти не ощущала себя такой беспомощной, как в тот момент, когда Шип обнял ее. Никогда еще ее так не целовали: так настойчиво и в то же время так нежно…

На самом деле, если не считать поцелуев отца, когда она была маленькой, Летти целовал только один мужчина — ее жених, Чарльз Смоллвуд. Несколько раз он обнимал ее в укромных уголках и даже однажды весной возил за город, но, к счастью, кроме поцелуев, ни на что не претендовал. Надо сказать, ласки Чарльза никогда особенно не возбуждали Летти. Его губы всегда оставались плотно сжатыми, а возбуждение было так велико, что поцелуи приносили боль и оставляли чувство подавленности и протеста…

Летти резко повернулась на подушке и закрыла рукой глаза. Чарльз был мертв, убит при Манассасе. Ее брат, Генри, тоже был мертв — мертв и похоронен здесь, на Юге, куда он был направлен, чтобы проводить в жизнь политику Реконструкции. Мысль, что ее могли так взволновать поцелуи человека, который прострелил Генри голову, когда тот нагнулся, чтобы напиться из ручья, наполнила Летти болью и стыдом. Однако она никогда не лгала самой себе и не стала отрицать, что испытала в объятиях Шипа некое порочное желание. Если бы у нее были такие чувства, когда ее целовал Чарльз, она бы, наверное, не устояла перед его мольбами выйти за него замуж до ухода на войну.

Но с Чарльзом Летти всегда была холодна и благоразумна. Когда он терял самообладание и начинал умолять ее о близости, она напускала на себя высокомерие, надевала маску возвышенного целомудрия. Сейчас Летти могла признаться себе: такая холодность удавалась ей легко, потому что ее мало волновали прикосновения жениха. Вспоминая обо всем этом, она понять не могла, почему все-таки согласилась выйти за него замуж. Может быть, потому, что ей было семнадцать лет, а Чарльз выглядел таким солидным в военной форме? Кроме того, все ее подруги уже были помолвлены или даже успели выйти замуж…

Занавески на окне колыхнулись, и Летти, вздрогнув, повернула голову на это легкое движение. Шип… Ей трудно было поверить, что он приходил сюда, в ее комнату. Все случилось так, будто она все это придумала, вызвала образ убийцы своего брата, поскольку испытывала жгучую потребность в справедливой каре. Она попыталась вспомнить, как он выглядел, но не могла представить себе ничего реального. Он был очень высокого роста, с усами и, кажется, темноволосый, хотя свет в комнате был таким тусклым, что она не могла этого утверждать с уверенностью. Что ей запомнилось больше всего, так это бесшумность его движений, сила, молниеносная реакция и ощущение его тела, сухого и твердого, как выдержанная на солнце кожа.

По крайней мере Летти знала, что не ошиблась, приехав сюда, в это место. Если бы она верила в судьбу, то подумала бы, что именно судьба привела ее в Сплендору, к миссис Эмили Тайлер.

Тетушка Эм была замечательная, такая добрая и заботливая. Она не вписывалась в представление Летти о даме с Юга — изнеженной особе, привыкшей к исполнению всех ее капризов, отгороженной от житейских проблем. Впрочем, той жизни, в которой существовали такие женщины, уже не было. Она ушла в прошлое девять лет назад, когда началась война. Так много мужчин погибло! Летти ехала через южные штаты, и ей казалось, что почти все женщины одеты в черное. Оставалось надеяться, что среди них много таких, как тетушка Эм, и они учатся жить новой жизнью, стремясь наилучшим образом использовать то, что им осталось.

А ведь тетушке Эм приходилось не только следить за домом и думать о пропитании, ей ладо было еще заботиться о племяннике. Какая трагедия — это ранение, сделавшее его инвалидом! Глядя на Рэнни, в это трудно было поверить. Черты его гладко выбритого, покрытого золотистым загаром лица были так гармоничны, а в глазах светились ум и деликатность, в них ощущалась какая-то непостижимая глубина. Летти с удивлением почувствовала, что ее влечет к нему…

Все это было очень странно и непривычно. В их семье никогда не было большой теплоты и сердечности. Хладнокровие при любых обстоятельствах: весьма приветствовалось, а открытое проявление чувств вызывало недоумение. На самом деле все они любили и уважали друг друга, но никогда не говорили об этом. Летти выросла с твердым убеждением, что по своему складу, унаследованному от родителей, она холодна и сдержанна. Было очень странно, что двое разных мужчин так подействовали на нее в одну и ту же ночь. Может быть, таким образом сказался ее приезд в Луизиану? Говорили, что влажная жара южных штатов влияет на кровь и воспламеняет чувства, недаром женщины здесь рано созревают, расцветают весенними цветами, как растения, помещенные в оранжерею. Так что все очень просто. Ее ощущения по отношению к человеку, известному, как Шип, и к Рэнсому Тайлеру легко объяснить особой чувствительностью южной ночи и непривычностью положения среди незнакомых людей. К этому нужно еще добавить и ужасную усталость от трехдневного путешествия.

Летти вдруг стало жарко, душно. Если бы это не было таким немыслимым, таким абсолютно невозможным, она сняла бы свою тяжелую ночную рубашку, швырнула ее на пол и спала бы на высокой постели обнаженной.

А что, если бы она поступила так, а Шип вдруг вернулся? Боже правый, страшно подумать, что бы могло с ней случиться!..

Потянувшись, Летти тряхнула головой, чтобы ее густые шелковистые волосы разметались по подушке — так было прохладней. Потом она закатала длинные рукава ночной рубашки, расстегнула две пуговицы у шеи и некоторое время тихо лежала, закрыв глаза и вытянув руки по бокам. Легкий ветерок, влетавший в окно, касался ее лица. Он приносил с собой сладкий запах магнолий и жимолости, но не прохлады.

Летти нахмурилась, повернулась на бок и поджала ноги. Проходили томительные минуты, а она все никак не могла уснуть. Где-то в доме пробили часы, распространяя в тишине еле слышный перезвон. Длинные ресницы Летти дрогнули. Она вздохнула и, нащупав фланелевый подол ночной рубашки, подняла его на несколько дюймов, открывая щиколотки свежему воздуху. Еще несколько дюймов — и открылись ее колени. Чудесно! Но жар и тяжесть, сковывавшие грудь, стали еще невыносимее.

Прошло еще несколько минут. Часы отбили полчаса. Летти села. Быстрым, еле уловимым движением она стянула ночную рубашку, аккуратно расправила ее и положила рядом с собой, чтобы можно было надеть в любую минуту. Затем она снова опустилась на гладкое полотно простыни, облегченно вздохнула, закрыла глаза — и мгновенно заснула.

2

Время завтрака в Сплендоре не было строго зафиксировано — он подавался, когда обитатели дома вставали или когда у них пробуждался аппетит. Тетушка Эм объяснила Летти, что так сложилось давным-давно и они с племянником часто садятся по утрам за стол прямо в летней кухне, чтобы не тратить зря времени и поесть без лишних хлопот. Летти может поступать так же, а может сходить на кухню и сказать поварихе, чего ей хочется. Мама Тэсс подаст ей в столовой все, что она пожелает.

Чтобы добраться до кухни, надо было пройти через длинный вестибюль, который делил дом на части, выйти через двойные двери на заднюю веранду, а затем спуститься по лестнице во двор. Дорожка с двумя полосками травы по бокам, сложенная елочкой из кирпичей, между которыми рос темно-зеленый мох, вела к небольшому кирпичному домику, где размещались кухня и прачечная. Кухня была построена отдельно от дома, чтобы жар при готовке, а также запахи, дым и опасность пожара не беспокоили его обитателей.

Когда Летти шла по дорожке в золотистом утреннем свете, ей навстречу попался пестрый кот, который тут же стал тереться о ее ноги. Теплый воздух был наполнен запахами жарящегося бекона, только что заваренного кофе и чего-то пекущегося в духовке. Где-то невдалеке слышен был равномерный стук топора — кто-то рубил дрова.

Заглянув в дверь кухни, Летти увидела высокую полную негритянку в белом платке, повязанном вокруг головы, и белоснежном фартуке поверх выцветшего голубого платья. Это, очевидно, и была Мама Тэсс, о которой говорила ей хозяйка. Она сновала между чугунной плитой, кирпичной печью и массивным деревянным столом с изрезанным верхом, который скребли так усердно и так часто, что дерево стало белым. С одной стороны от стола располагался огромный, почерневший от дыма открытый очаг с набором вертелов и решеток. Он выглядел так, как будто его при необходимости можно использовать, когда плита занята, хотя сейчас в нем была только зола. У другой стены находился посудный шкаф с открытыми полками, на которых расположились огромные блюда, чаши, супницы, фарфоровая и стеклянная посуда, которой было достаточно, чтобы обслужить целую армию гостей. Негритянка обернулась:

— Не смей входить в мою кухню!

Летти растерянно моргнула и отступила на шаг:

— Простите…

— Господи, мэм, я же это не вам, а коту! Этот плут пытается пробраться сюда десять раз на дню, а я гоняю его метлой, да все без толку.

— Надеюсь, я не слишком опоздала на завтрак?

— Нет, мэм. Булочки как раз пора вынимать из печки, и подливка почти готова. Вы будете есть на кухне, с мастером Рэнни?

— Я… Да, если вы не против.

— Против? Почему я должна быть против?

Летти шикнула на кота и, закрыв за собой дверь, подошла ближе:

— Могу я чем-нибудь помочь?

Повариха удивленно подняла брови, а потом нахмурилась:

— Что вы! Нет, мэм, вы же на пансионе будете жить у хозяев, значит, я должна вам прислуживать.

Летти с улыбкой покачала головой:

— Я не люблю бездельничать, когда другие работают.

Рука Мамы Тэсс с ложкой застыла в воздухе. Она оглядела Летти с головы до ног, и на ее круглом лице появилось неодобрительное выражение.

— Вы странно говорите. Может, вы из этих радикальных аболиционистов с Севера?

— Нет, — сказала Летти осторожно. Она никогда не одобряла рабства в любой его форме, но сейчас был неподходящий момент, чтобы говорить это.

— Хорошо. А то я не выношу этих людей. Они тут мутят воду. Если вы действительно хотите помочь, сходите во двор, к поленнице, и скажите мастеру Рэнни, что завтрак почти готов.

Летти поняла, что ей оказана честь, и поспешила выполнить поручение. Кроме всего прочего, это был подходящий предлог, чтобы не углубляться в тему об аболиционистах. Рэнсом Тайлер колол дрова для кухни. Он ставил дубовые чурбаки на колоду и раскалывал их пополам одним мощным ударом топора. Он снял рубашку, и с каждым могучим ударом мышцы его плеч и спины сходились узлами, а потом растягивались под бронзовым загаром кожи. Когда он нагибался за очередным чурбаком, брюки обтягивали его длинные, сильные ноги и бедра, обрисовывая впечатляющие мускулы. Штабель годных для топки поленьев рос, земля вокруг колоды была засыпана сосновой щепой.

Колыхнув юбками, Летти резко остановилась у угла кухни, когда увидела, что Рэнни гол по пояс. Поколебавшись, то ли вернуться, то ли сделать вид, что не замечает ничего предосудительного, она не сделала ни того ни другого. Летти стояла и наблюдала, как лучи солнца отсвечивают на его мягких волосах, спадающих на лоб, как блестит пот на коже, подчеркивая скульптурные узлы мышц его корпуса, сверкая в узком треугольнике золотистых волос на груди.

Было что-то зачаровывающее в той легкости, с которой он работал, — в точности, силе и грациозности движений. Наблюдая за ним, трудно было поверить, что его рассудок помрачен, что смертоносное орудие в его руках может быть опасным.

Рэнсом заметил Летицию Мейсон, как только она обогнула угол кухни, и очень удивился. Что ей могло понадобиться здесь? Она выглядела такой добропорядочной в своем сером утреннем платье с наглухо застегнутым высоким воротничком и дополнительной застежкой в виде брошки с камеей… Рэнсом решил не торопиться и подождать, пока она сама все объяснит. В любом случае на нее было приятно смотреть — розовый румянец на щеках от жары, тяжелые косы, уложенные венцом вокруг головы, грудь, туго натягивающая материю корсажа. Это могло хоть отчасти компенсировать те неудобства, которые вызвало ее появление в Сплендоре.

Летти все ждала, когда же владелец поместья поднимет глаза, — она готова была поклясться: он знает, что она здесь стоит. Но проходило время, а он никак не проявлял этого. Наконец ей стало неловко от мысли, что она стоит здесь и глазеет на Рэнни. Но уйти, не сказав ни слова, уж совсем глупо, во всяком случае — невежливо. Летти откашлялась. Но как обратиться к нему? Не может же она называть полузнакомого мужчину по имени…

— Мистер Тайлер!

Рэнсом выпрямился и, слегка улыбнувшись, склонил голову в весьма галантном поклоне:

— Доброе утро, мэм.

— Меня послали сказать вам, что завтрак готов.

— Я уже закончил.

Рэнсом отложил в сторону топор, неспешно стряхнул щепки с плеч и потянулся за рубашкой, брошенной на бревно. Он подавил усмешку, заметив, что Летти отвернулась, пока он влезал в рубашку. Возможно, дразнить ее было и несправедливо, но соблазн слишком велик — она так чопорна. С усилием он согнал улыбку с лица, одним быстрым движением поднял охапку поленьев и кивком головы предложил ей идти впереди.

Летти шла перед ним и всем своим существом ощущала его пристальный взгляд. Молчание становилось неловким, и она мучительно придумывала, что сказать.

— Прекрасное утро, не правда ли? Но уже жарко.

— Да, мэм.

Слова его прозвучали вполне серьезно, но в самой этой серьезности слышалась насмешка. Летти быстро повернула голову и посмотрела на Рэнни. Он не отвел глаз — абсолютно ясных и простодушных. Может быть, он только имел в виду, что ему намного жарче, чем ей, так как он нарубил целую кучу дров?

Рэнсом вздохнул с облегчением, когда Летиция Мейсон снова пошла вперед. Да, она проницательная леди. Ему придется обращаться с ней более осторожно, чем он предполагал.

Завтрак стоял на столе. Булочки были легки и воздушны, как облака, подливка ароматна, бекон свернулся в коричневые хрустящие колечки. Мама Тэсс пожарила яичницу из трех яиц для Рэнни и предложила Летти тоже приготовить для нее что-нибудь — сколько она пожелает и в каком угодно виде: у них свежайшие яйца от своих кур. Омлет из одного яйца — это все, что Летти была в состоянии съесть, хотя приготовлен он был прекрасно и имел восхитительный мягкий вкус.

Повариха стояла у рабочего стола, мыла посуду и говорила Рэнни, что он должен сделать для кухни. Некоторые из ее просьб показались Летти не совсем уместными по отношению к хозяину — например, вынести недоеденное свиньям. Однако хозяин не возражал, и по всему было видно, что эти просьбы не являются для него чем-то необычным.

Мама Тэсс вышла во двор, чтобы выплеснуть воду, в которой она мыла посуду. Ненадолго наступила тишина. Пауза затянулась, а повариха все не возвращалась.

— А почему сегодня не видно вашей тетушки? — спросила Летти, чтобы хоть что-то сказать.

Рэнни взглянул на нее, затем снова опустил глаза к тарелке:

— Она отправилась в гости.

— Правда? — Вопросительная интонация была не случайна. Не то чтобы Летти было очень интересно, куда отправилась хозяйка, ей просто хотелось, чтобы Рэнсом Тайлер продолжал говорить.

— Она пошла в Элм Гроув. Пешком. Они там все разболелись, и тетушка понесла имнемного куриного бульона.

— Понятно. Она очень заботлива.

Сидевший напротив Летти высокий мужчина спокойно посмотрел на нее, и по этому взгляду она почувствовала, что слова ее были для него такими же пустыми, какими они прозвучали в ее собственных ушах. Она поспешно продолжила:

— Элм Гроув — это какое-то местечко, городок?

— Это поместье. Поместье моего дяди Сэмюэла. Оно недалеко отсюда — вниз по дороге.

— Ясно. А мальчик, Лайонел? Где он?

Рэнни улыбнулся, и на щеке его обозначилась резкая складка, совсем непохожая на ямочку.

— Наверное, еще спит. Лайонел вообще любит поспать: если он рано встает, Мама Тэсс находит для него работу.

— Я думала, его работа заключается в том, чтобы всюду сопровождать вас…

Летти сразу же пожалела о своих словах. Конечно, если этот человек настолько не в себе, как говорила тетушка Эм, он мог и не обидеться, но все-таки Летти мучительно покраснела. Наблюдая, как розовеет ее светлая кожа, Рэнсом подумал, что эта женщина излишне чувствительна. А может быть, ее просто раздражает та маска, которую он привык носить дома.

— Иногда, — коротко ответил он. Летти отодвинула тарелку:

— Не могли бы вы мне сказать, как лучше всего добраться до города?

— У нас есть лошадь и коляска.

— А как вы думаете, не будет ли ваша тетушка возражать, если я воспользуюсь коляской? Я охотно заплачу.

— Она не будет возражать, — ответил он, улыбаясь. — Я мог бы отвезти вас.

— Я умею править лошадью и сама, но мне хотелось бы заплатить за коляску.

— В этом нет необходимости. И мне будет приятно отвезти вас.

В его словах была утонченная обходительность — внезапный отзвук того, кем он, должно быть, был когда-то. Летти в растерянности покусывала нижнюю губу. Она не знала, насколько он способен отвечать за свои слова, а спросить не у кого. Конечно, чтобы управлять лошадью и коляской, особой смекалки не требуется. Но на дороге действуют определенные правила, и для соблюдения их нужна какая-то ответственность…

— Я не переверну вас. Обещаю, — усмехнулся Рэнни.

Летти надо было в город по многим причинам. Она хотела сделать несколько мелких, но необходимых покупок, однако главной целью поездки было найти штаб оккупационных войск северян: ей не терпелось начать расследование обстоятельств смерти брата. Тем не менее это могло немного подождать — по крайней мере до возвращения хозяйки.

Летти заставила себя непринужденно улыбнуться:

— Благодарю вас. Может быть, позже.

Мама Тэсс вернулась и принесла с огорода огромный пучок зеленого лука. Она стала его чистить, и острый запах заполнил кухню. Наблюдая за быстрыми, уверенными движениями негритянки, снимавшей верхние листья и обрезавшей корешки, Летти недоумевала, что за неизвестное ей южное блюдо можно приготовить из такого количества лука.

Казалось, негритянка целиком поглощена работой, но скоро выяснилось, что это не так. Как только Рэнсом Тайлер поставил чашку с кофе на стол, она оглянулась через плечо:

— Если вы закончили, мистер Рэнни, может, вы покажете здесь все молодой леди? Ей же нужно знать, где что находится, и, я готова спорить, она хочет посмотреть на цветы мисс Эмили.

— Что вы, в этом нет никакой необходимости, — запротестовала Летти. Наверняка мистеру Тайлеру есть чем заняться…

Но владелец Сплендоры был уже на ногах и протягивал ей руку, чтобы помочь выйти из-за стола.

— Эта работа мне больше по душе. А вы можете называть меня Рэнни, если хотите.

Похоже, выбора не было. Поднявшись, Летти сказала довольно сухо:

— Спасибо, Рэнни.

Сплендора была выстроена в стиле, известном как «дом плантатора». Строго говоря, он не был двухэтажным, но его единственный этаж был построен на так называемом высоком цоколе и значительно приподнят над землей. Рэнсом объяснил, что в этой местности все так строят, поскольку здесь очень опасны весенние разливы. В высокой ломаной крыше дома были проделаны три окна, через которые освещалась огромная мансарда. Как выяснилось, у этой комнаты до войны было самое разное предназначение — от танцевального зала зимой до спальни для гостей. Верхняя и нижняя веранды, которые тянулись вдоль всего дома, защищали его от солнца и летнего зноя. Колонны нижних веранд были из кирпича, как и стены цоколя. А верхние — из сердцевины кипариса. Они прекрасно гармонировали с кипарисовой обшивкой стен.

К главному входу нужно было подниматься по широкой и высокой лестнице с перилами. Тяжелые двойные парадные двери со светильниками по бокам и фрамугой над ними вели в большой вытянутый холл, который здесь называли коридором. В него выходили двери шести комнат. Слева от парадного входа была гостиная, обставленная мебелью из розового дерева, обтянутой потертым жаккардом. Чтобы мебель не выцветала, здесь всегда были закрыты ставни и царил полумрак. За гостиной располагалась столовая с массивной мебелью из красного дерева, за ней — спальня Рэнни, из которой через доходящее до пола двустворчатое окно можно было попасть на заднюю веранду. Напротив находилась комната тетушки Эм, дальше, в середине правой стороны, была незанятая комната, а за ней — комната, где поселили Летти и которая выходила на переднюю веранду.

В так называемом высоком цоколе, нижнем этаже, тоже был длинный коридор. Из него двери вели в разные кладовые и в комнату, которая много лет служила спальней для Мамы Тэсс. Но сейчас у нее был собственный домик, и теперь в этой комнате спал Лайонел, чтобы всегда быть поблизости от Рэнни.

От дороги к дому вела покрытая выбоинами дорожка, посыпанная песком кирпичного цвета. Перед домом она поворачивала влево, огибала его и вела к конюшне и каретному сараю. Дальше по дорожке были кузница и несколько других хозяйственных построек, за которыми двумя рядами тянулись прежние хижины рабов.

Везде были видны опустошительные следы войны и почти девяти лет запустения. Побелка дома осыпалась, мягкий серебристо-серый цвет открытой ветрам и дождям древесины создавал впечатление упадка. Дощатые изгороди, окружавшие поля, исчезли, сожженные в кострах двух армий. Металлические инструменты из кузницы были реквизированы, так же, как мулы, большинство лошадей и столько кур, уток, коров и свиней, сколько можно было поймать. Хлопковый амбар все еще чернел обгоревшей, кладкой с тех пор, как конфедераты сожгли его, чтобы «белое золото» не попало в руки врага. Засеяны были только поля, прилегающие к дому, — там виднелась мягкая зелень нового хлопчатника. Другие поля, дальше, лежали нераспаханные и зарастали молодыми побегами сосны, затягивались сорной травой и плетьми дикого вьюна. Над четырьмя или пятью хижинами, где жили негры-наемники, поднимались дымки. Но у большинства хижин обвалилось крыльцо, были сорваны двери и разрушены ступеньки, а стены увиты гирляндами жимолости и дикого винограда.

Один из заборов вокруг дома был восстановлен — этот забор из кольев защищал цветы тетушки Эм от цыплят и другой живности. Поголовье коров и свиней начало восстанавливаться, им позволялось свободно бродить по окрестностям, питаясь подножным кормом из-за нехватки другого. За забором двор был очищен от травы, а песчаная почва разровнена граблями, образуя геометрические фигуры. По обе стороны от парадной лестницы теснились клумбы нежных вербен, маргариток, голубого цикория, глянцевых камелий, а также ряды ирисов и жонкилий, которые уже отцвели. Дальше располагались кусты сладких олив, калины, таволги и цветущего каждый месяц шиповника. У ворот росла плетистая роза с буйными побегами, покрытыми глянцевой зеленой листвой. Ее бледно-розовые цветы в изобилии рассыпались по возвышавшемуся над розовым кустом дереву и издавали такой сладостный аромат на утреннем солнце, что кружилась голова.

Рэнни остановился у покрытого розовыми цветами дерева. Летти встала рядом с ним и закрыла глаза, глубоко вдыхая невообразимый запах, прислушиваясь к жужжанию пчел среди цветов и мягкому шелесту ветерка в блестящих листьях розы.

Как тихо было здесь по сравнению с городом, из которого она уехала, с этим вечным стуком колес, руганью извозчиков и криками уличных торговцев! Трудно было думать о смерти и мести, трудно было помнить, что эта прекрасная земля истерзана войной и до сих пор страдает от жестокой вражды. Но она должна была думать и помнить…

У ее плеча раздался тихий щелкающий звук. Летти открыла глаза и увидела, что Рэнни отламывает изящный розовый цветок от изогнувшегося побега. Его лицо было очень серьезно. Он оборвал нижние листья, ловко сбил один за другим шипы и некоторое время стоял с цветком в руках. Потом, склонив голову в легком поклоне, он преподнес ей тугой, наполовину распустившийся бутон.

— Это вам, мисс Летти.

— Мне?..

В голосе ее звучало недоверие: она не привыкла к подаркам от мужчин. То, что он преподнес ей розу и назвал по имени, даже с уважительным «мисс», вызвало у нее неспокойное чувство какой-то излишней близости.

— Эта роза похожа на вас.

Она пристально смотрела ему в лицо, стараясь угадать, нет ли в этом знаке внимания какой-нибудь неуловимой двусмысленности. Но Рэнни встретил ее взгляд с таким обезоруживающим простодушием, что Летти сразу успокоилась.

В его жесте было что-то от старомодной южной галантности, и она решила, что нетактично подвергать сомнению его намерения и отказываться от такого подарка. Летти приняла розу и поднесла ее к лицу, чтобы вдохнуть аромат. В то же время она была настороже и думала о причине такого подарка. Если и имела место какая-то причина, помимо мгновенного порыва или какого-нибудь полузабытого приема из искусства флиртовать, она не была очевидна.

Рэнсом Тайлер был хорошим гидом. Он объяснял предназначение комнат и строений коротко, простыми фразами, но очень толково, отвечал на вопросы точно, без ненужных подробностей. Он хорошо знал дом и Окрестности, и это Летти не удивляло, ведь Сплендора была его родным домом. Удивляло другое: его спокойная рассудительность. Может быть, тетушка Эм преувеличивает и он не так уж болен?

Как бы то ни было, что-то в этом мужчине-ребенке завораживало. Летти не могла не смотреть на него: Рэнни был по-настоящему красив. В том, как он держался, была такая уверенность, такая гордость, что, несомненно, являлось наследием прошлых лет. Сейчас в нем была заметна усталость, а в глазах порой блуждали странные огоньки. Голос его был низким и мягким; когда он улыбался, в уголках появлялись морщинки, и на них почему-то было больно смотреть. Летти призналась себе, что ей интересно его слушать, что он для нее — просто любопытный пример обучаемости, способности мыслить при умственных отклонениях. Ее интерес к нему был естественным интересом учительницы.

— Рэнни, а вы… читаете? Я имею в виду — после ранения?

— Немного.

— Но вы узнаете слова, буквы?

Он едва заметно усмехнулся и кивнул.

— А писать вы можете?

На его лицо набежала тень, и он повторил:

— Немного.

— Но, может быть, это поправимо? Если побольше тренироваться…

— Ничего не выйдет.

— Но почему?

— Я не смогу.

— Всякий человек может сделать очень многое, если постарается!

— Не смейтесь надо мной. — Он нахмурился, его голос зазвучал глухо.

Летти нерешительно дотронулась до его руки:

— Да нет, я серьезно. Я хотела бы вам помочь.

Рэнсом повернул голову, посмотрел ей в глаза и увидел в них спокойный свет. Внезапно его охватила дрожь, так что ему пришлось напрячь мускулы, чтобы побороть ее. Уже давно он не видел в глазах женщин ничего, кроме смущения и жалости.

— Вы не сможете, — сказал он тихо.

— Я могу попробовать.

Летти почувствовала, как его рука напряглась под ее пальцами. Это было поразительно, но она вдруг испытала почти непреодолимое желание отбросить мягкую прядь волос с его лба и дотронуться кончиками пальцев до шрама на виске, как будто она надеялась, что ее прикосновение исцелит его. Она подавила этот порыв, но так и не смогла отвести взгляд от его глаз.

Медленно шли секунды, над ними кружила пчела, плавно пролетела мимо бабочка с крыльями кремового цвета. С тихим шорохом падали вниз лепестки розы и опускались на широкие плечи Рэнни, они казались особенно мягкими и тонкими на грубом полотне его синей рубашки. Один лепесток упал на их соединенные руки, и Летти восприняла это нагретое солнцем ласковое прикосновение как благословение.

— Эй вы, двое! Что вы задумали?

Летти вздрогнула и поспешно выпустила его руку. Тетушка Эм шла к ним по дорожке. Лицо ее прикрывала от солнца широкополая шляпа, а на руке раскачивалась пустая корзинка.

Вопрос тетушки Эм, как оказалось, был чисто риторическим. Поравнявшись с ними, она поинтересовалась, как Летти провела ночь, спросила, завтракала ли она, и с живым интересом, без какого-либо намека на навязчивое любопытство, пожелала узнать, какие у Летти на сегодня планы. Услышав о намерении поехать в город, она сама предложила Рэнни отвезти ее туда. Пока Летти будет занята в городе своими делами, он мог бы сделать для нее две вещи: ей нужно купить пакетик булавок и получить на почте номер журнала «Деморестс иллюстрейтед манфли». Она слышала, там напечатана хорошая статья по садоводству. Вообще-то эти редакторы-янки мало что понимают в южных садах: они совсем зациклились на двух цветках, которые тут же вянут на жаре, — тюльпанах и пионах. Но в этом номере есть что-то о пушнице, и она хотела бы его почитать.

Пока Рэнни запрягал лошадь в коляску, Летти поднялась к себе, надела маленькую соломенную шляпку и перчатки, нашла свой зонтик и снова спустилась вниз, вполне готовая к путешествию.

Брат Летти перед своей трагической гибелью писал ей прекрасные письма. Он обладал острым умом и живо интересовался местностью, куда его направили служить. Он находил эти края прекрасными, а их историю, уходящую корнями во французское колониальное прошлое, захватывающей. Генри часто писал о желании купить здесь землю и самому стать плантатором, когда служба закончится. Из его писем Летти многое узнала о Луизиане.

Сплендора располагалась в каких-то трех-четырех милях к северу от Накитоша, неподалеку от еще одного маленького городка, который назывался Гранд-Экор. Этот некогда процветающий порт на берегу Ред-Ривера был сожжен войсками северян под командованием генерала Бэнкса во время злосчастной Ред-Риверской кампании весной 1864 года. Накитош, менее важный для судоходства, уцелел. Генри писал, что слово «Накитош» означает «пожиратели каштанов». Так звалось индейское племя, которое когда-то считало эту территорию своей. Накитош считался старейшим поселением на приобретенных у французов землях Луизианы — на четыре года старше Нового Орлеана. Город был основан как военный аванпост в 1714 году и предназначался для защиты западной границы колонии Луизиана от испанских вторжений. В то время он располагался на Ред-Ривере, однако в начале девятнадцатого века река начала менять русло и загнулась петлей на север. Уровень воды постепенно падал, и в конце концов тридцатимильный рукав, на котором стоял Накитош, превратился в один из притоков, известный теперь как Кейн-Ривер.

Старый город сам по себе был очень живописен. В оштукатуренных стенах домов, широких верандах и украшениях из кованого чугуна было заметно французское и испанское влияние. Во многих домах окна были прикрыты ставнями, и это создавало атмосферу таинственности. Здания располагались в тени огромных старых дубов, за ними скрывались почти незаметные прохладные садики. Дома в большинстве своем были двухэтажными, с выступающими над улицей балконами, на которых можно отдохнуть и полюбоваться открывавшимися на реку видами.

Выложенная брусчаткой главная улица называлась Фронт-стрит. Она выходила к реке, которая когда-то была главной артерией, поддерживавшей жизнь города. Вывески с чужеземными именами торговцев отражали его историю; тут и там то и дело слышалась французская речь. В тени балконов прогуливались дамы, всегда парами, как того требовали приличия. На них были пышные юбки, украшенные модными турнюрами, но почти все — в черных, серых или фиолетовых траурных тонах. Шляпки с вуалями защищали их лица от палящего южного солнца. Джентльмены здесь одевались гораздо скромнее, хотя на некоторых были яркие охотничьи куртки в клетку и еще более яркие жилеты.

Один пожилой человек привлек внимание Летти. Он был сед, с гладкой белой бородой и выступал с достоинством состоятельного человека, хотя сюртук его был поношен, а воротник рубашки истрепан. На лице его было такое отчаяние, что сердце сжималось от боли.

Тут и там бегали оборванные дети, белые и черные. Они сновали между группами чернокожих мужчин, которые сидели или лежали на солнце, хохотали или беседовали на перекрестках. Негритянки с белозубыми улыбками на темных лицах несли на головах корзины и нараспев предлагали свои товары: пироги с ягодами, запеченные в тесте сосиски, пучки трав, букеты цветов или мешочки со специями.

За зданиями, над верхушками деревьев возвышалась колокольня церкви Святой Марии. Когда Летти и Рэнсом ехали по главной улице, церковный колокол зазвонил, разнося звучный, но скорбный перезвон. Ранни объяснил, что это хоронят одного плантатора из Иль-Бревилля — хоронят на кладбище, хотя он и покончил с собой. Все знали, что этот человек расстался с жизнью от горя, не выдержав ударов судьбы, и местный священник решил сделать для него исключение. У несчастного два сына погибли на войне, и вдобавок ко всему недавно за неуплату налогов он лишился дома и земель. Летти хотелось расспросить Рэнни об этом подробнее, но не было времени: они как раз подъехали к магазину тканей, и он спустился, чтобы помочь ей выбраться из коляски.

Покупки Летти и выполнение поручений тетушки Эм не заняли много времени, гораздо дольше они задержались на почте — человек за окошечком развлекал троих своих приятелей рассказом о случившемся утром происшествии.

— Я клянусь, вы ничего смешнее в жизни не видели! Это был сборщик налогов О'Коннор, самый подлый стяжатель в штате. Да вы его знаете — он приехал с Севера после войны и успел нажить огромное состояние. Разъелся, как свинья. Так вот, его привязали к фонарному столбу на Фронт-стрит в одних подштанниках. Если бы вы видели, как он отплясывал джигу, пытаясь спрятаться за столбом и одновременно избавиться от таблички на груди!

— Таблички? А что это была за табличка? — спросил один из слушавших, бородатый человек с загрубевшими руками фермера.

— Всего лишь листок бумаги с двумя словами на нем: «Хрю-хрю!» Да, что и. говорить, этот Шип — штучка!

Приятели понизили голоса, заметив незнакомую женщину, и Летти отошла и повернулась к ним спиной, сделав вид, что ее заинтересовала пожелтевшая и засиженная мухами реклама дамских шляпок. При упоминании о Шипе она стала слушать внимательнее.

— Откуда ты знаешь, что это был Шип? — спросил другой собеседник.

— А кто же еще? — Рассказчик пошарил под прилавком, вытащил журнал и пачку писем и бросил их на прилавок перед Рэнни, даже не глядя на него. Кроме всего, он оставил свою визитную карточку — саранчу и шип, а на окраине города его заметили солдаты. Доблестная армия Севера полночи гонялась за ним то по одному берегу Ред-Ривера, то по другому!

— Правда? Так он ограбил О'Коннора?

— Еще бы! Самое смешное, солдаты так старались поймать Шипа, чтобы положить конец его славным деяниям, что до утра даже и не знали об ограблении. Они вообще не заметили О'Коннора — его обнаружил доктор, который возвращался домой на рассвете после принятия родов.

Раздался общий хохот.

— А вы представляете себе, сколько там было комаров! — Бородатый фермер покачал головой:

— Почему же О'Коннор не звал на помощь?

— Я думаю, надеялся освободиться, пока никто его не увидел.

— Ну и по заслугам ему. Этот О'Коннор собирался меня ограбить, когда был здесь последний раз. Хотел забрать мою свиноматку-рекордистку за то, что квитанция об уплате налогов была на один день просрочена. Я сказал: пусть выходит из экипажа и забирает. Конечно же, в руках у меня в этот момент была двустволка, и он не решился. Да если бы я дал деньги, они никогда не появились бы ни в какой ведомости, вот вам крест!

— Думаю, деньги, которые отнял Шип, опять объявятся на очередной распродаже конфискованного за неуплату налогов имущества.

— Через два дня на аукционе будет распродаваться поместье вдовы Клементе. Спорим, она появится там как раз с нужной суммой, чтобы выкупить все назад?

— Это будет одно из чудес нашего Шипа. Разрази меня гром, если этого не произойдет.

Почтмейстер сплюнул табачную жвачку в стоявшую в углу урну.

— Иногда мне кажется, что Шип слишком рискует. Помните, в прошлую пятницу собирались вешать негра, а Шип им все сорвал? Или возьмите побег Черного Тоби…

Внезапно разговор оборвался. Обернувшись через плечо, Летти увидела, что мужчины смотрят на нее мрачно и подозрительно. Их осторожность была понятна: очевидно, речь шла о тех самых ночных всадниках, одетых в простыни, о которых она слышала еще дома, от мужа сестры. Это были жители здешних мест, известные в штате как Рыцари Белой Камелии.

Ранни подошел к ней с почтой тетушки Эм в руке:

— Готовы?

Усевшись в коляску, Летти некоторое время молчала, сосредоточенно хмурясь. Когда они снова выехали на главную улицу, она повернулась к Рэнни:

— Вы слышали, что они говорили о сборщике налогов, мистере О'Конноре?

— Да, мэм.

— И что вы думаете?

— Думаю о чем?

— О том, что с ним сделали.

— Право, не знаю.

Рэнсом понимал, что ему надо было предвидеть эти вопросы. Если бы он подумал об этом, то поторопился бы увести ее с почты. Но ему показалось, что Летти полезно будет познакомиться с другим мнением о Шипе — отличным от того, которое у нее сложилось прошлой ночью. Однако он ничего не собирался добавлять к тому, что уже было сказано, даже если бы мог.

— Но вы должны знать! — настаивала она. — На человека напали и публично унизили его. Я понимаю… то есть я слышала, что налоги высоки и что люди, их собирающие, далеко не всегда справедливы. Но заслужил ли мистер О'Коннор то, что с ним сделали?

— Что означает это слово — уни… унизили? — спросил он.

Летти встретилась с ясным взглядом его голубых глаз и отвернулась. Она забыла: у человека, сидевшего рядом с ней, был свой потолок в восприятии окружающего, и ей не следовало упорствовать. Странно, почему ей так хотелось узнать, что он думает?..

— Извините, Рэнни, — негромко произнесла она. — Это не так уж и важно. Вы не могли бы отвести меня в Бюро по делам освобожденных невольников?

Бюро было образовано, чтобы помочь неграм приспособиться к жизни на воле и привыкнуть к только что обретенным ими гражданским правам. На самом же деле бюро обвиняли в том, что оно превратилось в нового господина, принуждало бывших рабов впасть в зависимость от государства и склоняло их к поддержке радикальной республиканской партии. Было дано очень много обещаний, которых никто не собирался выполнять. Например, каждому мужчине-негру обещали предоставить сорок акров земли и мула. Никто не мог сказать, откуда возникло такое обещание, но было ясно, что оно породило множество напрасных надежд, которые не могли оправдаться. Однако большинство работников бюро трудились добросовестно; в основном там работали бывшие солдаты армии Севера, которые собирались поселиться на Юге. Почти все соглашались с тем, что наибольшим достижением бюро была организация образования для негров.

Появление Летти в бюро было встречено с радостью — она заранее написала о своем приезде, и ее ждали. Правда, тут же выяснилось, что к работе она сможет приступить не ранее чем через месяц: в разгаре посевная страда, и ее будущие ученики участвуют в посадках наравне со взрослыми. Пока придется потерпеть; ей сообщат, когда потребуются ее услуги.

Из бюро Летти попросила отвезти ее в штаб армии северян. Здание, где он размещался, по своему стилю очень напоминало Сплендору: те же высокий цоколь и широкие веранды. Рэнни флегматично помог ей выйти из коляски и остался ждать.

Командующим в районе Накитоша был полковник Томас Уорд. Этот высокий мужчина с солдатской выправкой, чуть старше тридцати, сразу понравился Летти. Его длинные, завивающиеся на затылке волосы были орехового цвета, а в каштановых кавалерийских усах проступал оттенок рыжины. Зеленоватые глаза были в тот день слегка покрасневшими от усталости, как будто он всю ночь провел на ногах. Когда Летти вошла, полковник встал, довольно радушно поприветствовал ее и пригласил сесть.

— Мисс Мейсон, чем могут помочь вам армия Соединенных Штатов и я лично?

Летти тщательно готовилась к тому, что скажет, но внезапно растерялась и не могла припомнить, как собиралась начать разговор. Она облизала губы, внезапно в первый раз усомнившись в разумности своего расследования.

— Я… я думаю, вы знали моего брата Генри. Вы написали моей матери письмо с соболезнованиями.

— Да, я и в самом деле знал вашего брата. Он был прекрасным офицером. Как я понимаю, ваш приезд связан с его гибелью?

— Да, — сказала Летти с облегчением и начала рассказывать, как для нее важно найти убийцу брата и что она собирается делать в ближайшее время. Рассказала она и о своем договоре с Бюро по делам освобожденных невольников относительно места учительницы.

Полковник выслушал ее, время от времени лишь слегка кивая. Летти с неудовольствием отметила, что взгляд его, пока она говорила, несколько раз задержался на ее груди и талии.

— Вы знаете, — спросил он, когда она наконец замолчала, — что армия уже провела свое расследование?

— Да, я это знаю. Но оно не показалось мне убедительным.

— Просто не было никаких улик. Мне тяжело разочаровывать вас, мисс Мейсон, но я сомневаюсь, что вам сейчас удастся напасть на след того, кто убил вашего брата. А еще менее вероятно, что вы сможете обнаружить доказательства, достаточно веские, чтобы повесить его.

— Я знаю, что это будет нелегко. Но начать можно было бы с осмотра того места у лесного ручья, где он был убит. Если вы сможете показать мне его.

Полковник нахмурился, откинулся в кресле и потрогал указательным пальцем свои усы.

— Это довольно далеко, совсем в глуши. Вряд ли это место подходит для выезда на пикник.

— В самом деле? — Голос Летти звучал холодно. Ее всегда удивляло, с какой легкостью мужчины приходят к выводу, что женщины ничего не смыслят в расстояниях. Да и с чего он взял, что она собирается на пикник?!

Полковник улыбнулся:

— Я понимаю, это может звучать странно, если принять во внимание, что вы проехали полстраны. Но вы, наверное, не осознаете, что этот район, так сказать, прибежище преступников, головорезов, многие из которых в прошлом партизаны Конфедерации или же дезертиры из армии Юга. Их называют здесь «джейхокеры». Это что-то вроде банды разбойников, которые захлестнули юго-западные штаты, как эпидемия. Сейчас мы уже склонны полагать, что размеры этой организации весьма внушительны. Одно мы знаем про них наверняка — то, что они абсолютно безжалостны. Кроме того, в тех местах обитает здешний Робин Гуд по прозвищу Шип.

Летти удивленно подняла брови:

— Робин Гуд? Странное имя для такого ужасного преступника! Ведь, насколько я знаю, именно на него пало подозрение в убийстве моего брата.

— Так местные жители называют этого человека, хотя, с моей точки зрения, сравнение это не совсем уместно.

— Я тоже так думаю, — сказала Летти, немного смягчившись.

— А что касается подозрения, в то время нам ничего не удалось доказать. Но по крайней мере вам кое-что известно об этом человеке и вы осознаете опасность. Не могу сказать наверняка, что он способен причинить вред женщине, но не могу утверждать и обратного. У нас есть множество описаний его внешности, где цвет волос и глаз меняется, как цвета радуги, и такой список преступлений, совершенных им якобы в одну и ту же ночь в местах, между которыми многие мили, что он, кажется, способен на все что угодно.

Летти тяжело вздохнула — в словах полковника звучало глубокое разочарование.

— Как я понимаю, прошлой ночью вы преследовали этого человека. В таком случае, я видела его.

Наклонившись вперед, она рассказала о вчерашнем происшествии. Полковник выслушал ее очень внимательно.

— Удивительно, что он натолкнулся на вас, хотя не могу сказать, что удивлен его появлением в этом районе. Он уходил от нас там и раньше. Наверное, он пользуется расположенным поблизости прудом Динка, чтобы запутать собак.

— Но если вы это знаете наверняка, то можете устроить ему ловушку, подождать его там!

— Это не единственное такое место у него. Здесь с десяток прудов и ручьев, не говоря уже о двух реках, где он может сбить собак со следа. А что касается ловушки, у него на них какое-то особое чутье. Умная сво… — он замолчал и откашлялся. — Я хотел сказать, что он чертовски умен.

— Умен — не то слово! — Летти как будто не заметила секундного замешательства полковника. — Я бы сказала, что он подлый, самонадеянный, даже самодовольный, — произнесла она с презрением. — Возьмите хотя бы знак, который он оставляет после себя.

— Да, конечно, я признаю, что это не приносит нам большой радости. Но он не первый, кто намекает, что наша армия и радикальные республиканцы, которых мы поддерживаем, — это нашествие чумы.

Летти не сразу поняла, что он имеет в виду.

— Нашествие саранчи и шип, чтобы пронзить ее? — неуверенно спросила она.

— Именно так.

— Но я, кажется, слышала другое объяснение…

— Возрождение Юга? Да, некоторые считают, что саранча символизирует именно это. Ведь стоит убить одну саранчу, на ее месте возникает десять. Как бы то ни было, будьте уверены, мисс Мейсон, мы рассмотрим ваше сообщение, как и все другие.

Говоря это, он указал на довольно объемистую стопку бумаг на своем столе. Летти поняла его жест как намек и поднялась:

— Спасибо, полковник. Не буду больше отрывать вас от работы. Благодарю за то, что уделили мне время. Не могли бы вы только сообщить мне, как добраться до того ручья?

Полковник Уорд тоже встал:

— Я распоряжусь, чтобы подготовили карту и прислали ее к вам в Сплендору.

— О, это не стоит таких хлопот. Достаточно лишь простого плана, где будут обозначены дороги.

Он тепло улыбнулся, кончики его усов приподнялись:

— Это не доставит нам никаких хлопот, мисс Мейсон, абсолютно никаких.

3

Летти услышала песенку еще до того, как увидела коляску. Пели мальчишки с присущей только детям торжествующей жестокостью:

— Беги, Рэнни, беги, да свой ум побереги! — пели они. — Рэнни ум потерял, потом бегал — покупал. Беги, Рэнни, беги!

Рэнни поставил коляску в тени, через дорогу от штаба. Между передними колесами высокой коляски Летти видны были босые ноги и короткие штаны ребят. Рэнни, судя по всему, был прижат к распоркам коляски.

Летти пришла в негодование. Подхватив юбки, она бросилась вперед и, обойдя лошадь, которая беспокойно натягивала привязь, Летти увидела то, что и ожидала увидеть. Загнанный в угол, Рэнни стоял прямо и твердо, широко расставив ноги, на лице — полное безразличие. Вокруг него прыгали пять или шесть мальчишек в возрасте от девяти до тринадцати лет. Они пели свою жуткую песенку, и их лица сияли диким ликованием. Один из них, повыше других, очевидно вожак, подскакивал перед Рэнни и чередовал обманные движения с настоящими ударами кулаками. Рэнни отражал удары предплечьями, но не делал ни малейшей попытки ударить в ответ.

Летти была учительницей уже почти три года и знала кое-что о том, как нужно справляться с мальчишками-подростками. С горящими от гнева глазами она громко и властно крикнула:

— Это что такое?! Немедленно прекратить!

Прыжки тут же прекратились. Все мальчики, за исключением вожака, с удивлением повернулись к ней. Вожак же бросил в ее сторону один-единственный взгляд и продолжал наносить удары.

Летти прошла вперед и схватила мальчишку за руку:

— Как вас зовут, молодой человек? Кто ваш отец?

Мальчик был почти одного роста с Летти. Он резко повернулся к ней, лицо его исказилось злобой. Летти поняла, что сейчас он ударит ее, но в следующее мгновение Рэнни неуловимым движением схватил мальчишку за запястье, сильно сжав его. Мальчик вскрикнул, лицо его стало белым, колени подкосились.

Летти положила руку на плечо Рэнни и тихо сказала:

— Отпустите его.

Рэнни подчинился и резко разжал пальцы — так собака отпускает пойманную крысу. Парень, схватившись за руку, отступил к своим приятелям.

— Думаю, вам всем лучше пойти по домам. — Летти обвела их суровым взглядом. — И в следующий раз подумайте, как развлекаться.

Мальчишки побрели прочь, злобно оглядываясь. Летти понаблюдала за ними какое-то время, затем повернулась к Рэнни. Похоже, они ничего ему не сделали, да и вообще он выглядел таким большим и невозмутимым, что ей показалось смешным, как она бросилась на его защиту. На мгновение их взгляды встретились. Летти отвернулась первой.

— Возвращаемся в Сплендору? — еле слышно спросила она.

— Да, мэм.

Рэнсом помог ей сесть в коляску и затаив дыхание смотрел, как она расправляла юбки и поправляла соломенную шляпку. Его взгляд на минуту задержался на ее ресницах, темным веером отбрасывавших тень на нежную кожу щек, на ее тонких, но сильных руках, которые она чинно сложила на коленях. Кто бы подумал, что за этой спокойной и сдержанной внешностью скрываются огонь и гнев, готовые в любую минуту взорваться, чтобы защитить бедного Рэнни! Он был заинтригован, а это никуда не годилось. Это было совсем ни к чему…

Полковник Томас Уорд привез карту ближе к вечеру. Он нашел Летти на веранде — она чистила к ужину фасоль из огорода тетушки Эм. Вместе с Летти вечерней прохладой наслаждались сама тетушка, Рэнни, а также приехавшие из Элм Гррува племянница тетушки Эм, молодая вдова по имени Салли Энн, и ее сынишка Питер.

Мать Салли Энн и ее младшая сестра с двумя детьми заболели — их-то и навещала тетушка Эм этим утром. Питер, серьезный худенький мальчик лет пяти, тоже не отличался крепким здоровьем, и тетушка Эм пригласила их с Салли погостить у нее несколько дней, пока их домашние не переболеют. Они приехали примерно на час раньше полковника Уорда.

Салли Энн была красавица: светлые волосы с серебристым оттенком, нежная прозрачная кожа, спокойные голубые глаза фарфоровой куколки. Она одевалась в черное, скорбя по мужу, убитому в битве при Мансфилде. Во всяком случае, так она это всем объясняла своим нежным голоском. Однако основной причиной было отсутствие денег на другую одежду, как, впрочем, и на все остальное. Салли Энн чувствовала угрызения совести оттого, что бросила дома больную мать и остальных, но там за ними ухаживала старая няня, а ей нужно было позаботиться о Питере. Он был все, что она имела и, скорее всего, будет иметь.

— Ведь он — единственное, что у меня осталось, — со вздохом сказала она тетушке Эм. — И едва ли в моей жизни когда-либо появится что-то еще.

— Вздор! — ответила ей тетушка Эм.

Как раз в этот момент молодой полковник привязал лошадь к частоколу и, пройдя под увитым розами деревом, подошел к дому. Тетушка представила его Салли Энн, многозначительно улыбнувшись. Однако Салли Энн этого не заметила. При виде синего мундира белокурая вдова нахмурилась, но тем не менее вежливо поприветствовала полковника, а затем снова замолчала. Свои улыбки она оставила для Рэнни, который сидел на ступеньках и играл с Питером и Лайонелом в «корзиночку».

Полковник был в тот вечер не единственным гостем в Сплендоре. Следом за ним приехал элегантно одетый джентльмен в желтовато-коричневом сюртуке, такого же цвета брюках, кремовом жилете, желтом галстуке и широкополой шляпе. Сняв шляпу, он поздоровался с дамами и поцеловал руку тетушке Эм, что заставило ее притворно возмутиться. Повернувшись к Салли Энн, он изобразил такой глубокий поклон, что поля его шляпы едва не задели пол веранды.

— Салли Энн, вы очаровательны. Клянусь, каждый раз, когда я вас вижу, думаю, что вы слишком молоды, чтобы уже быть матерью, тем более матерью такого взрослого сына.

— Не будьте смешным! — Салли Энн кокетливо улыбнулась. — Вы ведь прекрасно знаете…

— О, знать и верить — это не одно и то же. Затем гость обратился к Летти, в его темных глазах прыгали веселые чертики:

— А эта дама, рядом с вами, должно быть, и есть та самая амазонка, о которой я слышал в городе? Слух о ее смелости и красоте распространяется так быстро, что мне пришлось поспешить приехать сюда, чтобы быть представленным.

— Летти, — сказала тетушка Эм, — этого повесу зовут Мартин Иден. Он дружит с Рэнни с детских лет, и он у нас большой любитель пофлиртовать.

— Тетя Эм! — запротестовал Мартин, изображая обиду.

— Да-да, любитель пофлиртовать! — настаивала пожилая женщина.

Летти была только рада, что ей не дали возможности ответить на столь цветистые комплименты в ее адрес. Да и что тут можно было сказать? Она с облегчением почувствовала, что ответа от нее и не ждали.

— А что там говорят о мисс Мейсон? — поинтересовалась Салли Энн.

— Да, действительно, что о ней говорят? — подхватила тетушка Эм.

Мартин с очаровательной улыбкой повернулся к хозяйке дома.

— Ну как же! Она в одиночку разогнала банду хулиганов, которые издевались над Рэнни. И это после того, как она отбрила самого вредного офицера оккупационных войск прямо в его логове.

— Я протестую! — воскликнул полковник, но по глазам его было видно, что он понял шутку и не сердится. Зато Летти эта шутка совсем не понравилась.

— Уверяю вас, и то и другое не правда, — резко сказала она.

Мартин повернулся к Рэнни:

— Дружище! Я обращаюсь за помощью к тебе. Правда или нет?

Рэнни слегка улыбнулся ему, не отрывая взгляда от Летти:

— Правда.

У тетушки Эм глаза расширились от удивления:

— Подумать только! А прошлой ночью она напугала Шипа.

Последнее сообщение пришлось разъяснить Салли Энн и Мартину; Летти предоставила это тетушке Эм. Однако затем последовало столько вопросов о ее визите в штаб армии, что ей пришлось рассказать о гибели брата и о своем решении найти его убийцу.

— Какая вы храбрая, — вздохнула Салли Энн. — Я бы не смогла так.

Летти окончательно смутилась: она не любила оказываться в центре внимания.

— Думаю, что это только мое упрямство.

— Мисс Мейсон вообще очень героическая женщина, — сказал Мартин Иден. Она еще будет преподавать в Бюро по делам освобожденных невольников. — Он повернулся к ней:

— Я страшно огорчен, что меня не было на месте, когда вы приходили в бюро. Я приехал сюда, бросив все дела, чтобы сказать вам: добро пожаловать в Накитош! Я готов предложить вам любую помощь в ваших начинаниях — все, что в моих силах.

— Вы работаете в бюро?

Летти не могла скрыть удивления. Она знала, что в бюро трудились не только бывшие солдаты армии северян, но и те, кто был связан с аболиционистами еще в предвоенные годы. Однако было непохоже, чтобы Мартин Иден, с его галантностью и несколько манерной медлительной речью, принадлежал к тем или к другим. Конечно, возможно, что он и раньше сочувствовал федералистам Летти слышала, что таких на Юге немало, и все-таки она удивилась.

К счастью, внимание присутствовавших на веранде было в этот момент отвлечено новым гостем. Он прискакал, поднимая за собой облако пыли, поспешно спрыгнул с лошади и почти побежал по дорожке, совсем не заботясь о солидности. С топотом поднявшись по ступенькам, он дружелюбно похлопал Рэнни по плечу, взъерошил волосы Питеру, сделал вид, что хочет схватить Лайонела за нос, затем склонился к тетушке Эм, чтобы обнять ее.

По сопровождавшим его приезд восклицаниям и улыбкам было ясно, что это всеобщий любимец. Его звали Джонни Риден. Кожа его была покрыта веснушками, на голове — ярко-рыжая копна непокорных волос, глаза — карие, а улыбка заразительная. С Салли Энн он говорил несколько скованно, но когда повернулся к Мартину, то хлопнул его по плечу с фамильярностью старого приятеля.

— А, Мартин, старый прислужник северян! Одет, как всегда, с иголочки! Как тебе удается быть всегда таким отглаженным? Раскрой секрет, мне и правда очень нужно это знать.

Мартин Иден улыбнулся, хотя и несколько натянуто.

— Я посвящу тебя в свою тайну, но не думаю, что это поможет. И я уже просил тебя не называть меня так.

— Мне тоже никогда не нравилось, что меня зовут «рыжей морковкой», но цвет волос от этого у меня не изменился, — сказал Джонни с шутливой гримасой.

«Прислужник северян»… Летти знала, что так называли южан, которые сотрудничали с федеральными властями и проводили в жизнь политику Реконструкции. Часто их ставили на одну доску с теми, кто нажился на войне и продолжал разграблять поверженную Конфедерацию. Как, наверное, ужасно, когда человеку приходится выносить оскорбления только потому, что его взгляды не совпадают со взглядами соседей…

— Я уже сто лет не называл тебя так прямо в лицо, — сказал Мартин неторопливо.

— А ты предпочел бы, чтобы я называл тебя прислужником за твоей спиной?

— Я предпочел бы, чтобы ты вообще не употреблял это слово по отношению ко мне.

Прежде чем Джонни успел ответить, заговорила тетушка Эм:

— Ну, ну, никаких ссор в моем доме! Этих боев мне хватит до конца моих дней. Думаю, и вам тоже.

Последовало неловкое молчание, которое прервала Летти:

— Мистер Иден, вы воевали?

— Мы все воевали — Джонни, Рэнсом и я. — Он слегка улыбнулся, напряжение оставило его. — Мы начинали воевать в одной роте, но к концу войны нас разбросало.

— В роте войск Конфедерации?

— Разумеется.

— И тем не менее сейчас…

— Сейчас я работаю с янки, так что мы с вами, мисс Мейсон, находимся среди врагов. Странно все оборачивается, не правда ли?

— Она тоже повоевала, — заметил Джонни. — Во всяком случае, так говорят. Так что там по поводу «разгона толпы»?

Летти пришлось еще раз рассказать о том, что произошло утром. Опять она оказалась в центре внимания, и это ей нравилось все меньше.

Рэнни был единственным, кто не участвовал в разговоре. Однако по тому, как он наблюдал за ними, Летти видела, что его все это живо интересует. Вообще, если не принимать во внимание его излишней покорности, неспособности понимать длинные слова и сложные фразы, он казался вполне нормальным. Ей не совсем было ясно, что же имела в виду тетушка Эм, когда говорила, что у него ум двенадцатилетнего мальчика. Мальчишки в этом возрасте отличались сообразительностью. Доказательством тому был хотя бы Лайонел.

Летти посмотрела на мальчиков и увидела, что Питер достал из кармана горсть яркоокрашенных стеклянных шариков и показал ихРэнни и Лайонелу, и они принялись что-то оживленно обсуждать. Похоже, они пришли к какому-то соглашению: Рэнни, усмехнувшись, отставил в сторону чашку с фасолью, встал и повел мальчишек на двор. Там, на площадке между цветочными клумбами, очищенной от травы и посыпанной песком, он нарисовал круг, и все трое, встав на колени, начали играть в шарики.

Это было странное зрелище: высокий красивый мужчина и два мальчика, один — худенький и бледный, другой — крепко сбитый, с кожей цвета кофе, сидели в пыли и сосредоточенно наблюдали за полетом шариков. Все они стреляли очень ловко, щелкая большим и указательным пальцами, стараясь попасть шариком в круг. Летти улыбнулась. Это действительно было забавно.

Рэнни поднял глаза, заметил ее улыбку и снова опустил голову. Через несколько минут он склонился к Питеру и что-то сказал ему. Мальчик обернулся и закричал:

— Мама, пойди сюда, покажи, как ты умеешь стрелять!

— Ах, нет, Питер, — отозвалась Салли Энн. — Я не умею.

— Я знаю, что умеешь! Ты рассказывала, что Рэнни учил тебя, когда вы были маленькими.

— Но, дорогой, мне бы не хотелось…

— Пожалуйста!

— Пожалуйста, — эхом отозвался Рэнни.

Салли Энн неохотно поднялась, отставила чашку с фасолью и спустилась по лестнице, подметая юбками деревянные ступеньки.

— Хорошо. Но ты будешь жалеть об этом, когда я проиграю все твои драгоценные шарики.

Веснушчатое лицо Джонни расплылось в улыбке. Он оторвался от перил, на которые опирался, и обернулся к собравшимся:

— На это стоит посмотреть.

— В самом деле, — согласился полковник Уорд и неспешно спустился по ступенькам. Мартин, насвистывая и держа руки в карманах, последовал за ним.

Тетушка Эм взяла у Летти чашку:

— Ты тоже можешь идти. Я вижу, тебе хочется.

Летти благодарно улыбнулась. Она никогда не играла в шарики, но когда была маленькой, часто наблюдала, как это делают мальчишки. Тогда ей очень хотелось научиться управляться с гладкими стеклянными шариками. Отряхнув юбку от цветков и стручков фасоли, она поднялась и отправилась за остальными.

Очень скоро все они стояли на коленях, с переменным успехом пытались попасть в круг, разыскивали шарики в клумбах и пререкались из-за того, какой кому достанется. Перед юбки у Летти был безнадежно испачкан, но то же было и у Салли Энн. О брюках мужчин нечего и говорить. Питер, совершенно счастливый, бегал за шариками, которые аж до изгороди выстреливала его мать, и серьезно объяснял Летти приемы стрельбы. Лайонел говорил мало, однако кучка выигранных шариков была у него больше всех. У Джонни дела шли не слишком хорошо, зато он все время смешил их своими выходками: то он стрелял, стоя чуть ли не на голове, когда надо было сделать выстрел из сложного положения, то совершал такой неловкий выстрел, что всем приходилось пригибаться, уворачиваясь от летящих шаров. Лучше всех из взрослых получалось у Мартина и полковника Уорда, так что Летти в конце концов заявила, что ей нужно дать фору, и заставила их играть левой рукой. Она поискала глазами Рэнни, желая оценить его искусство, но с удивлением обнаружила, что его нет.

Однако ушел Рэнни недалеко — он сидел на высоких ступеньках дома и, подперев руками подбородок, наблюдал за ними. На лице у него была лукавая улыбка, брови вопросительно подняты, а глаза сияли весельем.

Это была шутка. Он их разыграл! Рэнни нарочно использовал Питера, чтобы заставить их всех спуститься во двор и барахтаться в пыли, как дети, в то время как они считали, что это он — как ребенок. Открытие было таким неожиданным, что Летти затаила дыхание. Когда Рэнни заметил ее осуждающий взгляд, веселье исчезло с его лица, и на смену ему пришло выражение безутешной, какой-то смиренной боли.

Летти понимала: то, что она увидела, было всего лишь переменой в настроении. Наверно, Рэнни просто забавляло смотреть на играющих взрослых. Но, так или иначе, он был вне игры…

Летти поднялась с колен, стряхнула песок с юбок и двинулась к сидевшему на ступеньках рослому мужчине, как будто ее что-то притягивало. Она сама не знала, что собирается сказать или сделать, но в этот момент тетушка Эм позвала их всех пить кофе с тортом, испеченным Мамой Тэсс.

После кофе командующий федеральными войсками долго не задержался. Когда он прощался, Летти еще раз поблагодарила за карту и прошла с ним к ограде, где была привязана его лошадь.

Во время войны Летти, как и большинство девушек ее возраста, следила за ходом сражений и просматривала списки убитых и раненых в поисках родных и друзей. Она твердо знала, какие уели преследует эта война: предотвратить распад Соединенных Штатов на два слабых государства и уничтожить рабство. После капитуляции Юга она решила, что цели, ради которых погибло столько людей, достигнуты и жизнь может вновь вернуться в нормальное русло. Политическая возня, последовавшая за окончанием войны, не имела для нее никакого значения и не могла сравниться с ее тоской по погибшим жениху и брату или с необходимостью искать себе место учительницы. Убийство Линкольна потрясло ее, но потом она перестала следить за развитием событий и имела о них очень смутное представление.

Все это было до того, как Летти отправилась на Юг. Слушая разговоры людей в поезде и почтовой карете, она поняла; что дела здесь обстоят далеко не так благополучно, как ей казалось. Страну разделяло что-то еще, кроме естественной горечи в отношениях между бывшими противниками. Похоже, это была борьба за власть.

Республиканское большинство в конгрессе, чтобы предотвратить какое-либо возрождение южан-демократов, приняло так называемые «Железные законы», которые многие на Юге считали несправедливыми. Однако по традиции право определять условия будущих отношений принадлежало победителю, и с этим приходилось мириться. Чтобы быть вновь принятыми в федерацию, южные штаты должны были гарантировать своими внутренними законами отмену рабства. Кроме того, они должны были ратифицировать четырнадцатую поправку к Конституции, дававшую неграм право на гражданство, и пятнадцатую, которая наделяла их правом голоса. Бывшим чиновникам Конфедерации запрещалось занимать государственные должности. Те, кто служил в армии Конфедерации, должны были принести присягу на верность, одним из пунктов которой была просьба о помиловании за преступления, — только после этого их право голоса восстанавливалось. А поскольку многие белые на Юге из принципа отказались приносить присягу и таким образом признать себя преступниками, практически на всех последних выборах в Луизиане радикальная республиканская партия получила подавляющее большинство. Таким образом она обеспечила себе ведущее положение в законодательном собрании, а в палате представителей почти пятьдесят процентов составляли негры.

Летти воспринимала все это как естественные последствия войны и не задавалась вопросами. Однако в последние несколько дней она слишком часто встречала людей, таких, как тот пожилой джентльмен на улице этим утром, с печатью поражения и безнадежности на лицах. Эти люди цепко держались за старые представления о справедливости, олицетворяемые ночными всадниками или тем же Шипом. И эти люди ее беспокоили.

Полковник отвязал поводья и, держа их в руке, повернулся к Летти:

— Было приятно услышать опять настоящий английский янки. Хотя мне и нравится южный говор, я иногда скучаю по чему-то более близкому.

Летти кивнула:

— Здесь как за границей, правда? Все то же самое, но все же совершенно другое. Я ловлю себя на том, что слежу за каждым своим словом. Боюсь обидеть кого-нибудь.

— Да, это нетрудно: южане очень ранимы.

— Положим, это естественно…

— Вы правы, — согласился полковник.

— Вы не будете возражать… вы не сочтете меня навязчивой, если я спрошу, что вы обо всем этом думаете? Что происходит с Реконструкцией, с попытками улучшить положение негров? И что за люди те, кого называют Рыцарями Белой Камелии?

В зеленоватых глазах полковника промелькнула улыбка, обозначив морщинки на обветренной коже лица.

— Вы многого хотите.

— Мне больше некого спросить — никого нет, кто был бы непредубежден. Однако если вы предпочтете не отвечать из-за вашего положения…

— Дело не в этом, просто мне трудно ответить на ваш вопрос. Это очень серьезная проблема. Официально я здесь для того, чтобы поддерживать порядок и гарантировать честные и справедливые выборы. Однако иногда я становлюсь в тупик Из негров, с которыми мне приходилось сталкиваться, может быть, только треть имеет достаточное образование и понимание ситуации, чтобы сознательно голосовать и занимать государственные должности. Еще треть можно научить, поскольку эти люди действительно хотят быть хорошими гражданами. Но последняя треть — это настоящие воры и безнравственные негодяи, которые считают, что свобода означает то, что они навсегда освобождены от работы.

— Я думаю, то же можно сказать о большинстве только что освобожденных от рабства народов, — заметила Летти.

Он кивнул:

— Вы правы. Но, к сожалению, складывается впечатление, что радикальные республиканцы предпочитают привлекать для работы в учреждениях представителей последней группы. Эти негодяи с готовностью устраиваются на выборные должности, чтобы иметь возможность брать взятки. А образованные негры — это в основном те, кто при старом режиме прислуживал в домах белых и до сих пор разделяет убеждения и представления своих бывших хозяев. Единственное исключение, которое приходит на ум, — это бывший слуга Тайлера, Брэдли Линкольн. Если бы можно было привлечь побольше таких, как он, мы бы чего-нибудь достигли.

— Вы хотите сказать, что нынешнее правительство штата действительно такое плохое… каким его представляют нам редакторы газет Нового Орлеана? Летти не могла скрыть своего потрясения.

— Хуже не бывает. Дать неграм право голосовать, сделать их настоящими гражданами — само по себе это достойное стремление. Но то, как это делают республиканцы, превратило Законодательное собрание в сборище мародеров. У них нет других целей, кроме мелкой мести и наживы. Если бы армия Севера занималась таким грабежом, ее нужно было бы перевешать до последнего солдата. Иногда я чувствую себя так, как если бы победил противника в честном бою, а теперь мне приказано не давать ему подняться, пока пируют стервятники.

— Это тяжкое обвинение, полковник. Разве нет?

— Как вам будет угодно, — Он пожал плечами.

— Но неужели вы оправдываете действия людей, которые, скрываясь за белыми простынями, терроризируют окрестности?

— Я этого не говорил. Мы делаем все, что можем, чтобы положить конец вылазкам ночных всадников. Но меня ничуть не удивляет, что эти вылазки происходят. Эта так называемая Реконструкция навязывается людям, которые с оружием в руках отстаивали свои убеждения во время самой длинной и жестокой войны, какую когда-либо знала эта страна. Удивительно не то, что они сопротивляются, а то, что это еще не вылилось в новую гражданскую войну. Поверьте мне, если Юг когда-нибудь встанет на ноги, сможет сам кормить себя и кое-что откладывать, все начнется снова. В конце концов, что им терять?

— А их жизни, их дома?..

— Во время войны они не жалели своих жизней, остановили их только голод и нехватка оружия. Мы сжигали их дома, опустошали их поля, а они все равно сражались. Глупо втаптывать таких людей в грязь. Так их не покорить, так мы превращаем их в смертельных врагов. А что до домов, которые мы им оставили? то сборщики налогов отбирают их налево и направо.

— Но ведь у многих еще остались огромные поместья, такие, как Сплендора, — усмехнулась Летти.

— А что такое поместье? Дом и земля. Их нельзя счесть или потратить. Большинство плантаторов — бедняки при доме и земле. Они могли бы продать несколько акров, но никто не хочет покупать, потому что ни у кого нет денег платить вольным работникам за обработку этой земли. А законодатели почти каждый месяц повышают налоги, пока дело не доходит до конфискации имущества.

— Что я слышу, полковник?! — шутливо воскликнула Летти. — Да здесь пахнет изменой!

— Наверное, эта звучит именно так, — грустно улыбнувшись, согласился полковник. — Но эти политики сначала затевают войны, а потом спешат удрать в безопасное место. А такие, как я, воюют. Сказать по правде, мисс Мейсон, я уже навоевался — совсем как тетушка Эм.

Слова полковника еще сильнее встревожили Летти — очевидно, потому, что за ними не стояло ничего, кроме его собственной убежденности. Некоторое время она в задумчивости смотрела ему вслед, затем повернула назад, к дому.

Летти поднималась по ступенькам, когда тетушка Эм наконец объявила, что фасоли достаточно. Она пересыпала содержимое всех мисок в одну свою, большую, и поломала длинные хрустящие стручки.

— Исключительно милый человек полковник, — заметила пожилая женщина.

— Да, — согласилась Летти.

Рэнсом хмуро смотрел вслед удаляющемуся офицеру, синяя форма которого скоро слилась с опускающейся темнотой.

* * *
На следующее утро Летти снова попросила у тетушки Эм коляску, чтобы съездить в Кампти, небольшой городок на другой стороне Ред-Ривера, куда ее направили учительницей. Она хотела осмотреть здание, прикинуть, какое расстояние ей придется ежедневно преодолевать, и проверить, с какими трудностями связан переезд через реку.

Разговор происходил за завтраком. Рэнни оторвался от тарелки и поднял на нее свои большие голубые глаза.

— Я мог бы отвезти вас, — предложил он как бы между прочим.

Летти улыбнулась ему:

— Это очень мило с вашей стороны, но я не знаю, как долго там пробуду.

— Ну и что? Я могу подождать.

— Нет, мне и в самом деле не хочется вас затруднять. К тому же, если тетушка Эм доверит мне лошадь и коляску, я бы лучше попробовала управлять ими сама, чтобы привыкнуть.

Рэнни кивнул, показывая, что он все понял, и опять уткнулся в тарелку. В порыве благодарности и чтобы извиниться за доставленное разочарование, Летти дотронулась до его руки. В тот же миг, ощутив тепло его кожи, она убрала руку и вдруг подумала, что впервые сама дотронулась до мужчины — брат Генри и ее отец, который давно умер, не в счет. Этот порыв смутил ее, привел в замешательство; утешало только то, что Рэнни вроде бы ничего не заметил.

Рэнсом взглянул на нее и улыбнулся одной из своих самых бессмысленных улыбок. Он равнодушно взялся за чашку с кофе, хотя рука его в том месте, к которому она прикоснулась, горела, как будто на ней выжгли клеймо.

* * *
Проблемы, с которыми Летти пришлось столкнуться, пока она добиралась до места назначения, не были неразрешимыми. Но они были. Она поняла, что, если будет жить там, где сейчас, ей придется дважды в день переезжать на пароме через Ред-Ривер, а потом ехать несколько миль по берегу. Правда, в Бюро по делам освобожденных невольников ей обещали лошадь и повозку, так что не придется одалживаться у тетушки Эм. И все же, наверное, будет лучше, если она поменяет место жительства.

Однако осмотрев Кампти и увидев там лишь несколько небольших домиков, оставшихся после того, как федеральные войска сожгли городок, и местных жителей, которые наблюдали за ней из-за занавесок, но не выходили, Летти подумала, что это не самое разумное решение.

Школа оказалась совсем не такой, какой она ее себе представляла. Это было бревенчатое строение всего из одной комнаты, на входной двери вместо замка висел кожаный ремень. Изнутри стены были обшиты нестругаными и некрашеными досками разной ширины; у задней стены располагался обмазанный глиной камин со следами мха и камыша, которые использовали, чтобы удержать глину на каркасе. Обстановка тоже была небогатой: несколько скамеек, стол для учителя и засиженный мухами портрет президента Вашингтона на стене.

Несколько минут Летти посидела за столом, пытаясь представить своих учеников и ту радость, которую им предстоит испытать от учения. Это было нелегко. Она подумала о чистеньком кирпичном здании школы, где работала до сих пор, с веселым звонком, чистыми оштукатуренными стенами, небольшой железной печкой, и ее сердце дрогнуло.

Ради всего святого! Что она делает здесь?!

Летти сжала губы и поднялась. Ничего. Все будет хорошо. Она сделает так, чтобы все было хорошо!

Никто не проявил любопытства по поводу приезда Летти, и, казалось, никто не заметил, как она вышла из школы. Она забралась в коляску и долго сидела с поводьями в руках.

Ручей, возле которого был убит ее брат, находился как раз в этом направлении. Утро только начиналось. Мама Тэсс завернула для нее обед: жареный цыпленок, булочки, соленья, кусок шоколадного торта, не забыла и кувшин с водой. Карта, которую привез полковник, лежала рядом на сиденье Летти пользовалась ею, чтобы найти дорогу к школе. День был солнечный, тихий и такой мирный, что невозможно было представить, будто где-то ее может поджидать опасность. А если она и заметит что-нибудь подозрительное, всегда можно будет повернуть обратно. Возможно, она приедет несколько позже, чем ее ожидают в Сплендоре, но, в конце концов, она хозяйка своего времени и не должна ни перед кем отчитываться!

Мысль съездить к тому месту не покидала Летти с самого завтрака, хотя она и не принимала никакого решения. До этого момента. Взявшись за вожжи, она сказала себе, что никого не обманывает. Никого.

Дорога, по которой ехала Летти, была совсем узкой — чуть шире колеи коляски. Но глубокие колеи и многочисленные рытвины по крайней мере свидетельствовали о том, что по ней все время ездили, и это отличало ее от множества проселочных дорог, уходящих к небольшим поселкам, церквам, мельницам, лесопилкам и фермам. Те дороги не были отмечены на карте.

Полковник Уорд рассказал Летти, что когда-то здесь пролегала тропа индейцев, которую в свое время использовали войска из старого французского форта Сен-Жан-ля-Баптист-де-Накитош. Они добирались по ней до деления на реке Уачита, примерно в девяноста милях к северу, где теперь был город Монро. Обозначенная более ста лет назад как военная дорога, она с тех пор использовалась испанцами, конфедератами, а теперь армией Соединенных Штатов.

В тот день, когда брат Летти был убит, он тоже ехал по этой дороге. Ему было поручено отвезти жалованье солдатам федеральных войск, расквартированных в Монро и восточных гарнизонах. Офицеры, перевозившие деньги, могли потребовать себе сопровождение в целях безопасности, однако считалось, что сопровождение только привлекает излишнее внимание. Многие предпочитали перевозить деньги в одиночку, в седельных сумках, выдавая себя за простых посыльных. Однако этот способ годился лишь при условии сохранения строжайшей тайны.

В день, когда убили брата Летти, с формированием эскорта, который должен был его сопровождать, произошла какая-то задержка. Генри Мейсон не стал ждать и отправился один. Может быть, кто-то заметил, как он выезжал из города и как объемны и тяжелы его сумки. А может быть, имела место утечка информации о передвижении денег. Как бы то ни было, дело кончилось тем, что кто-то подстерег Генри у ручья и застрелил его.

Летти не сомневалась в том, что это сделал Шип. Генри Мейсон давно проявлял интерес к его действиям и даже описывал некоторые из них сестре. Ему было поручено расследовать преступления Шипа, и Генри энергично принялся за дело. Правда, многими поступками Шипа он был озадачен, а некоторые вызывали у него невольное восхищение. Как бы то ни было, со временем он составил словесный портрет этого человека, хотя и допускал, что может ошибаться. Генри считал его бесстрашным, дерзким и дьявольски хитрым. Он писал, что Шип знает окрестности, как их может знать только уроженец здешних мест, и отмечал, что он чертовски удачлив. Более того, Генри обнаружил в нем довольно мрачное чувство юмора в самых невероятных ситуациях. Когда же того требовали обстоятельства, Шип проявлял самую бессовестную жестокость. Возмущенный и в то же время заинтригованный, Генри искал в окрестностях Накитоша людей, которые походили бы на составленный им портрет.

Потом он напал на какой-то многообещающий след и написал Летти, что скоро сможет сообщить ей имя этого человека. С этим следует немного подождать, потому что он еще не до конца уверен. Его главная задача теперь собрать необходимые доказательства и добиться ответственности Шипа перед законом за совершенные преступления.

Через два дня после того, как было отправлено последнее письмо, Генри убили. Не нужно было быть гением, чтобы понять, что его убил Шип. У него было два мотива — кража денег и устранение угрозы раскрытия.

Солнце нещадно палило, дорожный песок, казалось, впитывал и накапливал жару. Он со свистом опадал с колес и вздымался за коляской белым облаком. Полчища мух кружили вокруг взмыленной лошади и мелькали перед лицом Летти. Ближе к полудню тени почти не стало — даже в полосках леса тени отступили к самым стволам деревьев. Воздух стал густым и душным, было трудно дышать.

Однако, несмотря на эти неудобства, Летти начинала нравиться ее прогулка. Вокруг, вдоль дороги и прямо на ней между колеями колес, росло множество диких цветов: желтые ромашки, розовые и белые маки, пышные шарики багровых и белых соцветий на длинных выгнутых стебельках ежевики. То и дело она переезжала через ручей или речку по узкому бревенчатому мосту без перил, а то и вброд, поднимая веера прохладных брызг. Несколько раз, ожидая, пока лошадь напьется и передохнет, прежде чем снова отправиться в путь, Летти сидела в коляске прямо посреди воды и наслаждалась тенью деревьев. Птицы на разные голоса выводили замысловатые мелодии, им вторили сверчки и лягушки. Напуганные зайцы перебегали перед ней дорогу, а один раз она увидела большую олениху — та спокойно смотрела, как Летти проехала мимо. Вблизи ферм ей иногда приходилось останавливать коляску и ждать, пока не уйдут с дороги жующие траву коровы или выводки поросят, катающихся в грязных рытвинах.

За все время пути Летти почти никого не встретила. Только два офицера федеральной армии, проезжая мимо, отсалютовали ей, а затем повернулись в седлах и долго смотрели вслед. В другой раз она с трудом разминулась с повозкой, набитой лохматыми ребятишками, — какое-то семейство направлялось в город. А еще Летти видела белобородого старика со стадом в два десятка довольно грязных овец.

Мили убегали из-под колес. Летти не считала себя большим знатоком лошадей, но рыжая кобыла, запряженная в коляску, казалась ей необыкновенным, замечательным животным, готовым откликнуться на малейшее движение поводьев. Летти почти не пользовалась кнутом — она чувствовала на себе ответственность за эту лошадь, понимая, какую ценность та представляет для тетушки Эм.

Странно, но никогда еще Летти не чувствовала себя такой свободной. Возможно, это чувство возникло потому, что она была одна, вдали от семьи, друзей, в чужом краю. Ведь женщин всегда так оберегают, они связаны столькими ограничениями, запретами, предостережениями, что редко имеют возможность испытать это чувство — быть самой по себе. А на Юге, насколько она слышала, женщины были стеснены еще больше, чем в ее родных местах. Неудивительно, что полковник Уорд, воспитанный в духе ответственности мужчин за все, что делают дамы, счел своим долгом отговорить ее от поездки к ручью. Больше никому не пришло в голову отговаривать ее от этого путешествия. Правда, она никому и не говорила о своих планах…

Как бы то ни было, она наконец предпринимает хоть что-то, чтобы раскрыть обстоятельства смерти Генри. Летти так долго думала об этом, столько мучилась, что, Казалось, этот день никогда не наступит. Не то чтобы она рассчитывала узнать что-либо важное, лишь только посмотрев на место, где он был убит. Но это место, с которого нужно начать, чтобы лучше представить, что же произошло. Тогда она сможет строить предположения.

Летти сделала остановку у дома фермера. Это было грубое строение из бревен, состоящее из двух домиков, соединенных между собой открытым коридором. Когда Летти подъехала ко двору, ей навстречу выскочило несколько собак, не скрывая своих агрессивных намерений. На лай из дома вышла жена фермера, вытирая руки о фартук. Она прикрикнула на собак, и те успокоились.

Женщина внимательно посмотрела на Летти, и, по-видимому, ей понравилось то, что она увидела. Подозрительность на ее лице уступила место дружелюбной улыбке.

— Доброе утро. Не хотите зайти в дом и передохнуть?

— Нет, спасибо, — сказала Летти, пожалев, что не может воспользоваться предложенным гостеприимством. — Я ищу одно место… Где-то неподалеку тут должен быть ручей. Может быть, вы мне поможете?

— Ручей? Здесь только один ручей — в нескольких милях отсюда, на другом берегу Соленой речки. Там погиб солдат-янки.

Летти почувствовала комок в горле.

— Именно это место мне и нужно. Так, значит, я на верном пути?

— Вернее не бывает. — В усталых глазах женщины мелькнуло любопытство. Но хотя она подошла поближе к коляске, чтобы лучше видеть и слышать, не было задано ни одного вопроса — в этих местах спрашивать считалось неучтивым. — У меня на плите готовятся овощи, а в духовке прекрасный пудинг. Может быть, попробуете?

Летти взялась за поводья, лицо ее светилось от теплой улыбки:

— Это так любезно с вашей стороны, но мне нужно спешить.

Женщина кивнула.

— Будьте осторожны, — как-то подчеркнуто сказала она и, прикрывая глаза ладонью, смотрела вслед Летти, пока та не исчезла из виду.

За фермой дорога пошла по девственному лесу. Пышные кроны дубов и сосен, серые и черные эвкалипты закрывали небо. Под ними был еще один этаж из деревьев поменьше — кизил и шелковица. Вдоль дороги, где больше света, они были увиты вьюнами, которые сплетались с кустарником, создавая непроходимую стену.

Ориентир, который указала Летти жена фермера, открылся неожиданно. Это была широкая поляна у изгиба дороги со следами нескольких костров. Здесь, неподалеку от ручья, останавливались на ночлег путники, следующие по военной дороге на запад, в Техас.

Летти остановила коляску в тени и спустилась на землю. Она привязала лошадь, взяла свой обед, завернутый в салфетку, и направилась к едва различимой тропинке между деревьями, которая, судя по всему, вела к ручью.

Под пологом деревьев стояла прохлада. Тропинка вилась меж невысоких кустов и была покрыта толстым ковром хвои. Она довольно круто спускалась к небольшому ручью с берегами, поросшими мхом. Воздух пахнул сырой землей и увядшей зеленью. У бегущей вдоль подножия холма воды виднелась полянка, заросшая папоротником мягко-зеленого, какого-то райского цвета. В чистую гладь ручья вливались ручейки поменьше, бегущие по высоким берегам, отражая, как лесные зеркала, зелень сходившейся над ними листвы.

Спустившись на поляну, Летти обнаружила, что кто-то позаботился о том, чтобы ручей стало удобней использовать. В него, наподобие бездонной бочки, был опущен кусок ствола кипариса без сердцевины. На склоненном над ручьем побеге кизила на кожаном ремне, продернутом через ручку, висел черпак, сделанный из тыквы. В воде плавали два зеленых листа, на одном из них сидела оранжево-черная бабочка. Больше ничто не нарушало безупречную чистоту воды.

Летти отодвинула листья, наполнила водой чашку, которую ей дала Мама Тэсс, и стала жадно пить. Зачерпнув воды еще раз, она намочила носовой платок и стерла дорожную пыль с рук и лица. Затем, отойдя на несколько шагов, разложила среди папоротников салфетку и принялась за еду.

Она не помнила, чтобы была когда-нибудь такой голодной. Наверное, свежий воздух, возбуждение от предстоящего осуществления давно задуманного, привкус возможной опасности вызвали у нее этот страшный аппетит. Летти ела так, словно боялась, что вот-вот кто-то вырвет у нее из рук кусок курицы. Когда был съеден последний кусочек торта, она вытерла пальцы о вафельную салфетку и огляделась. Вокруг не было ни души, слышалось только стрекотание цикад, да какая-то птица заливалась в чаще. Улыбаясь самой себе, Летти сняла шляпку и отбросила ее в сторону, затем, откинувшись назад, легла среди папоротников. Луч солнечного света, пробивающийся через свод зеленого храма над ее головой, слепил глаза. Она закрыла их и тут же почувствовала, что это один из тех редких мимолетных моментов, когда все чувства обострены, и это было прекрасно. Летти долго лежала без движения, наслаждаясь своими ощущениями.

Солнце скрылось за облаками, и в лесу потемнело. Летти очнулась, почувствовав на шее щекочущее прикосновение травинки. Она села и потянулась за чашкой. Хотелось еще пить: вода была такая вкусная, лучше самого изысканного шампанского.

Напившись, Летти огляделась вокруг — и только тут заметила крест. Это было грубое сооружение из двух сучковатых почерневших сосновых палок, сколоченных вместе. Крест стоял на высоком гребне за ручьем, на противоположной стороне от того места, где она оставила коляску. Трава вокруг него была очищена от прошлогодних листьев и хвои, как будто кто-то пытался придать могиле подобающий вид.

Могила Генри. Летти знала, что она где-то рядом, но не ожидала, что так близко. Ей рассказывали, что какой-то парень с ближайшей фермы, разыскивая пропавших коров, увидел кружащих над ручьем канюков и пошел посмотреть. Он обнаружил тело Генри у самой воды, как будто кто-то застрелил его, когда он наклонился, чтобы напиться. Убийца Генри забрал его документы, снял верхнюю одежду и оставил его на растерзание диким зверям. Тело похоронили, не опознав. Только потом выяснилось, что это был курьер, который вез из Накитоша деньги для солдат.

Летти осторожно поставила чашку. Подхватив юбки, она двинулась вброд через ручей, потом вверх по гребню между деревьями и кустами и не остановилась ни разу, пока не дошла до креста.

Если когда-то на могиле и существовал холмик, сейчас она была почти плоской, покрытой пучками травы, молодыми побегами сосны и эвкалипта. В молчаливом одиночестве она нависала над ручьем и поросшей папоротником полянкой.

Летти нежно прикоснулась к грубой поверхности креста. Она смотрела на него сквозь слезы и видела Генри таким, каким он был в их последнюю встречу, — смеющимся, взволнованным предстоящим путешествием. Когда Летти провожала его на вокзале, он обнял ее, хотя такое откровенное проявление привязанности между ними было редкостью. А когда поезд тронулся, он высунулся из окна и махал ей, пока не скрылся из виду. Генри любил яблочный пирог и клены, старинные книги и грозу. А сейчас он был мертв. Убит. Остался лежать в одиночестве в этом забытом богом месте…

Летти ничего не услышала — она почувствовала спиной. Внезапное, какое-то первобытное напряжение нервов предупредило ее, что она уже не одна. Летти подняла голову, смахнув слезы быстрым, почти неуловимым движением. Внутренняя тревога нарастала, кровь стыла в жилах. Всмотревшись в деревья по другую сторону поляны, она увидела его.

Мужчина в потертом черном костюме, высокий и неподвижный, стоял в тени большой сосны, почти сливаясь с ней. На ремне его висел револьвер, черная шляпа была так низко надвинута на глаза, что почти скрывала лицо. Когда он отошел от дерева, стала заметна темная полоска усов.

— Я не убивал его, — сказал он.

4

— Вы?!

Летти узнала бы этот хрипловатый голос где угодно, и хотя прежде она видела только его высокий силуэт на фоне звездного неба, очертания фигуры были ей знакомы.

— А кого вы думали увидеть, разъезжая вот так, в одиночестве? Или, может быть, вы с кем-то встречались здесь?

— Я ни с кем не встречаюсь, — презрительно бросила Летти и тут же поняла, что совершила ошибку. Было бы лучше сказать, что она ждет свидания, чтобы Шип подумал, будто где-то поблизости у нее есть защитник.

— Так, значит, вы совсем одна? Не говорите мне, будто вас не предупреждали, как это опасно для женщины. Или вы и приехали сюда, чтобы испытать чувство опасности? Может быть, мне считать ваш приезд приглашением?

Рэнсом вдруг страшно рассердился. Потому что она была так чертовски беззащитна и, казалось, не осознавала этого. Потому что она стояла здесь, такая красивая, и ветерок развевал завитки ее волос у висков, потому что она не понимала, какое впечатление производит на мужчин, с которыми он вел борьбу. Как легко было бы овладеть ею здесь, среди папоротников, как легко было стать таким, за кого она его принимала!

Глаза Летти сузились:

— Приглашением? К чему?

— Как — к чему? К еще большей порции прелестей, которых я вкусил, когда мы встречались последний раз.

— Вы, должно быть, сошли с ума! — Румянец, вспыхнувший на ее щеках, был вызван не только возмущением. — Я приехала на могилу моего брата, и ничего больше!

— Жаль. Это могло бы оживить такой скучный день.

Легкость, с которой он воспринял ее отказ, была не слишком лестна. При воспоминании о прикосновении его губ по телу Летти пробежала дрожь.

— Вы всегда можете нарядиться вот так, надвинуть поглубже шляпу и попугать местных жителей, — язвительно заметила она.

— Но не вас? — В таких словах звучала опасность. В его голосе прозвучала угроза, однако Летти предпочла этого не заметить.

— А я кажусь напуганной?

— Этого я сказать не могу. Или вы очень хорошая актриса, или просто глупы.

— Глупа?! — Летти задохнулась от возмущения.

— Давайте назовем это недостаточной предусмотрительностью, если точные слова вас обижают. Во-первых, вы не чувствуете грозящей вам опасности. Во-вторых, вы усиливаете ее, бросая мне вызов.

Оттого, что он был прав, переносить его колкости было совсем не легче.

— Вы хотите сказать, что, если бы я дрожала от страха перед вами, мне бы ничто не угрожало, а мой вызов позволяет вам сделать со мной все что угодно?

— Если одним словом, то да.

Летти презрительно усмехнулась:

— Я не верю в это. Вы все равно не сделаете мне ничего плохого.

— Не означает ли это, что вы на все согласны? — поинтересовался он, и слова его полоснули ее, как нож.

— Разумеется, нет!

— В таком случае вы, очевидно, не допускаете дурных намерений с моей стороны. Я и не знал, что вы думаете обо мне так хорошо.

— Нет! Я знаю, что вы способны на все что угодно.

— Должен сказать, так считают очень многие. Вы и не представляете, как это лестно, когда тебе приписывают любое преступление, совершенное в радиусе ста миль, — от ограбления пьяного сенатора до приставаний к шестидесятилетней вдове. Лестно, но вряд ли полезно.

— Интересно, и откуда же у людей возникла сама мысль, что это могли сделать вы? — спросила она с притворной наивностью.

— А мне интересно, почему же вы все еще не замужем с таким языком без костей?

Летти холодно посмотрела на него:

— Тогда еще вопрос. А вас почему до сих пор не повесили, если вы открыто ходите повсюду среди бела дня?

— Все дело в моей удачливости и трусости. Я показываюсь только перед безоружными жертвами.

Летти почему-то даже не подумала о том, что именно она может стать очередной жертвой Шипа. В голове у нее была только одна мысль: как можно сильнее обидеть его.

— Очень остроумно! — фыркнула она. Но Шип не обратил внимания на ее выпад — он вдруг стал серьезным и явно думал о чем-то другом.

— В тот день, когда был убит ваш брат, мы с ним вообще не виделись.

— Еще бы, он ведь был вооружен!

— Мисс Мейсон, я говорю вам совершенно откровенно, что не имею никакого отношения к смерти вашего брата.

Летти удивленно подняла брови:

— Откуда вы знаете мое имя?

— У меня есть источники информации.

— Я в этом не сомневаюсь.

— Вы не поверили ни одному моему слову?

— Интересно, а почему вы думаете, что я должна была поверить?

— От избытка оптимизма, я полагаю.

Летти услышала в его голосе горечь и удивилась. Эта беседа на могиле Генри внезапно показалась ей циничной. Она отвела взгляд, отвернулась и отошла на несколько шагов. Она знала, что Шип идет за ней, слышала шелест травы под ногами, однако он не приближался.

— Если не вы, то кто? — бросила Летти через плечо.

— Этого я не знаю, но, скорее всего, местные джейхокеры. Последнее время они не на шутку разошлись.

— Странно, мне казалось, что вы должны одобрять их действия. — Она резко повернулась к нему, ее темно-карие глаза сверкали. — Брат писал мне, что вы доставляете армии больше хлопот, чем все разбойники и Рыцари Белой Камелии, вместе взятые! Он был уверен, что вы являлись организатором, если не непосредственным участником, ограбления почты, о котором много говорили за два месяца до его смерти. Он также считал вас виновником гибели нескольких переселенцев, которые направлялись на запад и везли среди прочих вещей золото. Он писал мне, что вы — настоящий дьявол, хотя некоторые называют вас ангелом мести. Что вы строите из себя этакого благородного рыцаря и действительно могли бы служить добру и справедливости, силы для этого у вас есть. Но вы направили свой разум на убийства и грабежи и, что хуже всего, сделали из этого игру!

— Я никогда не изображал из себя закованного в латы рыцаря или какого-то крестоносца. Все, чего я пытаюсь добиться, чтобы как можно меньше людей пострадали, пока продолжается это сумасшествие, называемое Реконструкцией. Я стараюсь все делать так, чтобы, когда она закончится, люди смогли уважать себя и смотреть друг другу в глаза…

Нахмурившись, Летти перебила его:

— Генри сообщил мне кое-что еще. Он писал, что напал на ваш след и догадывается, кто вы на самом деле. Я считаю, именно поэтому он и погиб. Не из-за денег, хотя вы забрали их, раз уж они были, а потому, что он знал, кто вы!

Рэнсом не ответил, однако глаза его под широкополой шляпой превратились в узкие щелки. В напряженной тишине звук от упавшей на землю с вершины дерева ветки показался громом. Поднимался ветер, становилось прохладнее; наверху сгущались тучи.

Когда Рэнсом наконец заговорил, его слова звучали тихо, но резко:

— А вы, мисс Мейсон? Что знаете вы? Раскрыл ли вам ваш брат свои подозрения?

— Вы действительно полагаете, что были бы сейчас на свободе, если бы он это сделал?

Летти с огромным трудом выдержала направленный на нее, тяжелый взгляд, отчасти из гордости, отчасти сознавая, что отвести глаза значило бы вызвать сомнение в правдивости своих слов. А следовательно, и смерть. Все говорило о том, что Шип не позволит ей уйти, даже если поверит в то, что она сказала. Однако шанс есть всегда.

О, если бы у нее был пистолет! Генри научил ее стрелять еще много лет назад. Тяжелый армейский «кольт» изменил бы соотношение сил в ее пользу. Может быть, ей даже удалось связать Шипа, привезти в Накитош и сдать властям. Она бы застала его врасплох: ведь он не ждал от нее никакой угрозы. Он привык, что боятся всегда его…

Летти тряхнула головой. Такие мысли до добра не доводят. Вместо этого она сосредоточилась на внешности собеседника, пытаясь запечатлеть ее в своей памяти. Это было затруднительно, так как он сохранял дистанцию. Вся верхняя часть его лица скрывалась в тени, отбрасываемой шляпой; наверное, именно поэтому так расходились показания очевидцев относительно цвета его глаз. Волосы Шипа казались темными, а кожа — довольно смуглой. О нижней части лица тоже нельзя было сказать ничего определенного: разглядеть ее мешали свисающие усы. В целом же создавалось впечатление, что этот человек был довольно привлекателен — до тех пор пока избранная им жизнь не наложила на внешность свою печать.

Встревоженный настойчивостью ее взгляда, Рэнсом отступил еще на шаг назад и нетерпеливо махнул рукой.

— Я советую вам отправляться домой, пока вы еще можете это сделать. Не туда, где вы недавно остановились, а домой — на Север. Там вы хоть будете понимать, что делаете, и сможете вмешиваться в чужие дела, не подвергая себя опасности.

Первым ее желанием было броситься ему на шею, но Летти подавила этот нелепый порыв.

— Ваша забота безгранична. Могу ли я это понимать так, что вы меня отпускаете? — сухо спросила она.

— А я вас и не держал, — ответил он так же сухо. — Иначе вы бы сразу заметили, что я вас отпустил.

Летти смотрела на него во все глаза и чувствовала, что ее сердце начинает трепетать, а по всему телу растекается какая-то странная слабость. За этим скрывалось что-то, что она осознавала лишь смутно и что, однако, повергало ее в ужас. Это была вполне отчетливая реакция самого ее существа на сдерживаемую мощь и настоящую мужскую силу, которые она ощущала в стоявшем перед ней человеке. Летти презирала себя за это, но поделать ничего не могла: ее тело вдруг перестало повиноваться ей.

Оторвав свой взгляд от его глаз только усилием воли, она развернулась, махнув жесткими юбками, и бросилась бежать.

Путь назад — через ручей и вверх по склону к тому месту, где она оставила коляску, — показался Летти самым длинным из всех, что ей приходилось проделывать за свою жизнь. Она чувствовала на себе взгляд Шипа и была почти уверена, что он двинется за ней следом, протянет к ней руки и скажет, что передумал. Ведь от этого человека можно ожидать чего угодно!

Добравшись до коляски, Летти некоторое время сидела, обхватив руками колени, а всю ее, от головы до носков высоких ботинок, сотрясала сильная дрожь. Она никак не могла осознать, что с ней только что произошло, не могла поверить, что она так дерзко говорила с убийцей своего брата. Слова, которые она произнесла, возвращались и звенели в ее ушах. Летти была поражена тем, что еще жива. Но ни одно из этих слов она бы не взяла назад. Удовольствие сказать Шипу в лицо все, что она о нем думает, стоило того, стоило того! В конце концов, она пересилила собственный страх, и это наполняло ее сердце гордостью.

Летти оставила у ручья салфетку, в которую был завернут обед, и свою шляпу, но не собиралась возвращаться за ними. Натянув поводья и стегнув ими по крупу кобылы, она развернула коляску и пустилась в обратный путь.

Ветер раскачивал верх коляски, закручивал песок, вылетавший из-под копыт, и швырял его Летти в лицо. Небо становилось темнее. Время от времени доносился рокот далекого грома, но дождь не начинался.

Дорога петляла между деревьями и казалась бесконечной. Летти погоняла лошадь, как будто по пятам за ней гнались злые фурии, а однажды ей показалось, что она услышала позади стук подков. «Это воображение, успокоила она себя, — или просто эхо от подков моей собственной лошади. Зачем Шипу гнаться за мной? Он же сам меня отпустил!» Тем не менее она подстегнула лошадь и несколько раз в волнении оглядывалась и посматривала на сгущающиеся темные тучи.

Странно, как похожи изрытые дороги в этих местах. Несколько раз Летти притормаживала у развилок, не зная, куда повернуть. Она всегда выбирала самую укатанную дорогу, но время шло, а ничего знакомого на пути не попадалось,примеченные ранее ориентиры не появлялись. Летти уже начала опасаться, не заблудилась ли. Она достала карту, но, поскольку солнце скрылось за тучами, сориентироваться было невозможно. Даже спросить дорогу было не у кого: в этих местах на многие мили вокруг не было ни домов, ни поселков, и навстречу ей никто не попадался.

С непривычки к езде руки и ноги болели от напряжения. Летти приказала себе расслабиться, но у нее ничего не вышло. Впереди показался брод через речушку, которой не должно было быть на дороге, по которой она ехала. Нахмурившись и сжав губы, она пустилась вниз, к заросшей тростником речке. Внезапно по обе стороны от коляски возникли два всадника верхом на низкорослых лошадях, с длинными, нечесаными волосами, в давно потерявших форму шляпах и выцветшей грязной одежде. Летти была так измотана, что даже не задумалась об их намерениях, однако на всякий случай схватила кнут. И когда они приблизились и потянулись к поводьям, хлестнула лошадь изо всех сил. Она погнала рыжую кобылу вперед, в воду, и та, с трудом преодолев илистое, затягивающее колеса мелководье, вывезла коляску на другой берег. Летти слышала сзади крики и проклятия, плеск воды под копытами лошадей всадники бросились в погоню, и она понимала, что им ничего не стоит догнать ее.

Затем прогремел выстрел, с завыванием пропела пуля, и над ее головой в гладкой коже верха коляски появилась дыра. Не оборачиваясь, Летти снова хлестнула кобылу и услышала где-то вдалеке стук копыт стремительно скачущей лошади. Опять раздались выстрелы, пуля пропела в ветвях деревьев. Один из преследователей вскрикнул и выругался. Оба всадника пришпорили коней и стремительно промчались мимо коляски, прижимаясь к гривам, в фонтанах выбрасываемой из-под копыт грязи. Они взлетели вверх по крутому берегу и унеслись прочь по дороге.

Летти натянула поводья и остановила лошадь. Кобыла тетушки Эм нуждалась в отдыхе; кроме того, нужно было поблагодарить человека, который отпугнул двух грабителей.

Летти обернулась и увидела Шипа. Он следом за ней переехал через реку и теперь приближался к повозке. Остановился он, впрочем, достаточно далеко так что ей все-таки не удалось разглядеть его лицо — и слегка притронулся пальцами к шляпе. — С вами все в порядке?

Это было уже слишком! Убийца брата спасает ее от двух грабителей с большой дороги…

— Да, конечно, — холодно ответила Летти, чувствуя, что ее начинает трясти.

— Вы не там повернули. Держитесь на следующей развилке правее и выедете к реке. Там тоже есть паром, но вы переправитесь не у Гранд-Экора, а ниже по течению. Чтобы попасть в город, на том берегу тоже поверните направо.

Не успела Летти и рта раскрыть, как он пришпорил коня и умчался.

Никогда, никогда еще в своей жизни не была она так унижена и так разгневана! Ни один человек не мог так всколыхнуть ее чувства, как этот. Уму непостижимо! Летти всегда считала себя женщиной спокойной и рассудительной. Разумеется, всему виной Шип, обычное для него полное отсутствие внимания к чувствам других людей.

Но чего она ожидала? Он — не обычный человек. Он — ночной всадник, вор и убийца. В том, что она выбита из душевного равновесия, нет ничего удивительного. Но она должна взять себя в руки — и сделает это! Она поедет назад, в Сплендору, очень осторожно. И если провидение будет милостиво, в следующий раз она встретится с Шипом в зале суда, где его будут судить за убийство.

Летти снова тронула поводья, стараясь не смотреть вверх, откуда доносились гулкие раскаты грома. Когда она добралась до реки, небо было так черно, как будто уже опустилась ночь. Беспрерывные раскаты грома звучали, как отдаленная канонада, а над головой белыми факелами вспыхивали молнии. Пошел дождь, вода покрылась рябью. Противоположный берег был почти не виден, скрытый серой, мрачной завесой. Но Летти разглядела, что именно туда перемещается огороженная перилами деревянная платформа парома.

Около покрытого грязью настила, служившего пристанью, ждал всадник в непромокаемой накидке. Летти поняла, кто это, еще до того, как подъехала.

Долго они стояли молча. Журчание бегущей реки и шум дождя заполняли тишину и казались громче обычного. С полей шляпы Шипа стекали потоки воды. Он, не отрываясь, смотрел на реку и даже когда заговорил, не повернул к Летти головы.

— Возникли небольшие трудности. Люди, которые стреляли в вас, переправились здесь перед нами. Когда я подъехал к берегу, они уже проплыли три четверти реки, захватив паром.

— Захватив паром? Что вы этим хотите сказать?

— Я хочу сказать, что они не позволяют паромщику вернуться за нами.

— Зачем им это? — Летти растерялась. — Они думают, что вы гонитесь за ними?

— Они это знают.

Ветер усилился, дождь хлестал под навес коляски, и очень скоро Летти промокла до нитки. Обхватив себя руками, чтобы согреться, она осмотрелась в поисках убежища. Направо, вниз по размокшей дороге, рос большой ветвистый дуб; за ним виднелось освещенное окошко и очертания небольшого домика. Летти тронула поводья, решив укрыться под ветвями, но Шип нагнулся в седле, протянул руку и перехватил поводья ее лошади. Осветившая небо молния бросила голубой отблеск на его лицо.

— Не туда. Деревья и все, что под ними, — отличная мишень для молний.

— Тогда в хижину…

— Там живет паромщик, но вряд ли его жена будет рада гостям и захочет вас приютить. У нее пятеро детей, и трое из них больны скарлатиной. Обе их бабушки сейчас тоже там, помогают матери. На нас просто не хватит места.

Восемь человек в одной комнате и еще скарлатина. Но правду ли он говорит? А впрочем, зачем ему лгать?..

Коляску раскачивало ветром. Летти решила опустить занавеску, чтобы немного защититься от дождя, но она оказалась такой ветхой, и ей так долге не пользовались, что, когда Летти попыталась отстегнуть ее одной рукой, занавеска распалась на пыльные куски. Вихрь пронес по дороге ветку с трепещущими зелеными листьями и свисающими остатками коры. Кобыла попятилась и заржала. Шип выпрыгнул из седла и встал перед кобылой, чтобы она не понесла.

Бросив порванную занавеску, Летти вцепилась в поводья обеими руками и снова посмотрела на смутный силуэт хижины.

— Может быть, у них есть амбар? — пересиливая ветер, прокричала она.

— Только сарай! — донесся его ответ. Несколько мгновений Шип смотрел на нее, потом, пробормотав ру. гательство, снова вскочил в седло. — Поедемте, я покажу вам одно место.

Глупо было верить ему, еще глупее — куда-то ехать с ним, но у нее не было выбора. Летти, наверное, предпочла бы рискнуть и стать мишенью для молний, но решила, что дать ему это понять слишком опасно. В любом случае возражать было поздно: он уже разворачивал лошадь, чтобы двинуться в обратном направлении.

Обещанное убежище находилось в конце тропы, в нескольких ярдах от основной дороги. Сложенное из бревен строение было совсем маленьким и казалось заброшенным; с одной стороны находился навес, провисший под тяжестью дикого винограда.

Летти остановилась. Спешившись, Шип приблизился к коляске.

— Входите внутрь. Я позабочусь о вашей лошади.

Летти с радостью согласилась: она промокла до нитки, и любой порыв ветра пробирал ее до костей. Казалось невероятным, что еще совсем недавно стояла невыносимая жара. Выйдя из коляски, ада дрожащими руками открыла дверь хижины, но ветер вырвал легкую, сделанную из расколотых жердей дверь из ее рук и с силой хлопнул ею о стену. Летти снова потянулась за дверью, с усилием приоткрыла ее и юркнула внутрь, оставив косые струи сдуваемого ветром дождя за спиной. Задвижки не было, но стены хижины так перекосились, что плотно держали дверь на месте.

Летти оказалась почти в полной темноте. В строении не было окон, слабые проблески серого света проникали через щели между бревнами, и это было единственным освещением. Когда ее глаза начали привыкать к темноте, она смогла различить смутные очертания своей руки, но не больше. Еще хуже было то, что густая темнота казалась живой из-за каких-то тихих шуршащих звуков. Летти решила, что звуки эти возникали потому, что задувавший через щели ветер колыхал кучу сухих кукурузных листьев, которую она заметила в углу, однако уверенности в этом не было. В помещении пахло сухой кукурузой, плесенью и мышами.

Летти стояла тихо, прислушиваясь к шуршанию. Снаружи бушевала гроза. Ей показалось, она услышала, как Шип что-то говорит кобыле под навесом, и животное фыркает ему в ответ. А может быть, этот скребущий звук от маленьких коготков? Летти не боялась мышей, никогда не кричала и не вскакивала на стул при их появлении, но все же мысль, что одна из них заберется к ней под юбки и полезет наверх, была неприятна. Либо они отсюда уйдут, либо уйдет она!

Глубоко вздохнув, Летти нагнулась, подобрала обеими руками свои вымокшие юбки и решительно подошла к куче листьев. Поддав сухие листья ногой так, что они взмыли вверх и разлетелись вокруг нее по грубым, покоробленным доскам пола, она услышала писк. Мышь побежала и спряталась в щели между бревнами, Летти бросилась за ней, и в тот же момент открылась дверь.

— Что здесь происходит? — спросил Шип.

Ворвавшийся ветер взметнул его накидку и закружил по полу кукурузные листья. Облако водяной пыли сразу намочило половину сарая. Через открытую дверь проникал серовато-сиреневый свет.

— Избавляюсь от мышей, — бросила Летти. — А что же мне еще делать? Не закроете ли вы дверь?

Рэнсом подавил смех. Он ожидал обнаружить ее подавленной и испуганной, забившейся в угол. Он мог бы догадаться, что Летти не из таких. Он также мог бы догадаться, какие у нее стройные и совершенно восхитительные ноги…

— Нужна ли моя помощь? — очень серьезно спросил Рэнсом.

Как он смеет смеяться над ней?! Запоздало Летти вспомнила, что надо опустить юбки, и они сползли вниз сырой тяжестью.

— Спасибо, не надо. А что это за место?

— Кукурузный сарай. Приходилось вам когда-нибудь видеть такой раньше?

— Насколько мне известно, нет, — ответила она с ледяной вежливостью.

— Он используется для хранения собранной кукурузы. Потом зерна отделяют от початков и отвозят на мельницу. Люди, жившие здесь, — погорельцы. У них сожгли амбар, и этот сарай — единственное, что осталось.

Летти услышала шуршащий звук стягиваемой одежды и обернулась. Оказалось, что Шип сбросил накидку, снял шляпу и стряхивает воду с ее полей.

— Что вы делаете? — спросила она резко. Он пожал плечами:

— Устраиваюсь поудобнее.

— Но я думала… то есть вы же не останетесь здесь?

— А почему же вы так подумали?

— Вы хорошо одеты для плохой погоды, и вам, должно быть, есть чем заняться и куда поехать.

— Насколько мне известно, нет, — сказал он, в точности скопировав ее ледяной тон.

Рэнсом и сам не очень понимал, почему решил остаться. Он предпочел думать об этом, как о чем-то предопределенном, хотя и знал, что это не так. Ему следовало оставить ее в этом убежище, каким бы оно ни было убогим, и ехать дальше. Поступив так, он не чувствовал бы за собой никакой вины.

Сначала он ехал за ней просто потому, что им было по пути — назад в Накитош. Но он Намеренно позволил ей не туда повернуть, хотя мог бы и остановить. Ему было интересно, случайно она отклонилась от правильного пути или на это имелись причины, и что она станет делать, когда обнаружит ошибку, — если это ошибка. Разумеется, он не показывался ей на глаза Рэнсом всегда считал, что чем меньше кто-либо знает о его передвижениях, тем лучше. Кроме того, ему не хотелось, чтобы она думала, будто он ей угрожает.

Однако из-за того, что он держался в тени, у брода на нее напали эти два подонка. Рэнсом понял, что ее не следует оставлять здесь одну. Не просто потому, что это дикое место, а потому, что те двое, на другом берегу реки, могут вернуться. Он чувствовал, что отвечает за нее — хочет она того или нет.

Летти приняла решение еще до того, как он кончил говорить. Если он останется, она немедленно уедет! Быстрым и решительным шагом она направилась к двери, но Шип, отбросив в сторону шляпу и накидку, стал на ее пути.

— Куда-то собираетесь?

— Да!

Она попыталась обойти его, однако у нее ничего не получилось.

— Я не могу вам позволить этого.

— Вы не можете меня остановить!

— Думаю, что могу.

Он приблизился к ней, его движения были стремительны и бесшумны. Летти успела только поднять руки вверх, как оказалась прижатой к стене, его твердые пальцы обхватывали ее запястья. В ярости Летти ударила его ногой по голени, он громко охнул, но не отпустил ее, а наоборот, придвинулся ближе. Его твердые колени прижали ее ноги так, что она не могла пошевелиться.

— Поправьте меня, если я ошибаюсь, но мы, кажется, уже были в таком положении или в очень похожем, — сказал он с раздражением и досадой.

— Отпустите меня! — Она чувствовала, как рукоятка его револьвера, висящего на поясе, давит ей на живот, и это было пугающее напоминание.

— С удовольствием, если вы сядете и будете вести себя тихо. Не надо меня бояться.

— Откуда я это знаю?

Прошло какое-то время, прежде чем он ответил, его слова были четки и размеренны:

— Я даю вам слово.

— Это не слишком веская гарантия, особенно если учесть, в каком положении я нахожусь в данный момент. — Летти тяжело вздохнула. В его объятиях была такая неумолимая сила и что-то еще, что она уже однажды ощутила, но не потрудилась как-то назвать. Усилием воли она пыталась поддержать в себе гнев и упорство, но с ужасом чувствовала, что это ей не удается. Сладостная дрожь прошла по ней волной, потом еще одной и еще.

Внезапно он отпустил ее и отошел к противоположной стене.

— Ну, тогда идите, если вы думаете, что при встрече с теми двумя ваши шансы будут выше.

— Они… они же на другой стороне реки! — Потеря на мгновение голоса была вызвана только дрожью, ничем иным.

— Правда? — Шип усмехнулся. — Но ведь это же только мои слова.

Он был прав. Летти сжала руки, попытавшись все обдумать.

— Так, значит, вы солгали? Про паром, про скарлатину — все это была ложь?

— Я такого не говорил. Да и зачем мне это было нужно? Может быть, вы думаете, я польстился на ваше прекрасное тело?

Это была насмешка скорее над самим собой, чем над ней. Он действительно желал ее. Именно по этой причине он так быстро убрал свои руки и отошел на безопасное расстояние.

У Летти перехватило дыхание.

— Как вы смеете такое говорить?!

— Почему бы мне это не сказать, если вы так думаете?

— Я н-ни о чем таком не думаю!

— Разве? А мне показалось, что вы обвиняете меня в желании изнасиловать вас. Теперь давайте посмотрим. Я уже давно мог бы это сделать, если бы хотел, не правда ли? Так почему же вы не верите, что мое единственное желание — защитить вас?

— Как это трогательно! — К Летти вернулся ее обычный сарказм. — Вы такой благородный человек, никем не понятый, один против всех…

— Вы ничего не понимаете! Почему вы так уверены, что я всех обижаю и никому не делаю добра?

— Может быть, все дело в вашем воспитании?

— Вот тут вы попали в точку. Разрешите исправиться и предложить вам одеяло. Боюсь, вы несколько… окоченели.

Он нагнулся к своей накидке, достал из-под нее свернутое одеяло и, выпрямившись, бросил его Летти.

В кукурузном сарае было так темно, что Летти вовремя не заметила летящего одеяла. Оно мягко ударилось ей в грудь и, когда она неловко попыталась схватить его, упало на пол. Летти быстро нагнулась и подняла одеяло.

От него сильно пахло лошадью, но оно по крайней мере было сухим.

Летти знала, что надо отказаться, но она так замерзла, что просто не смогла этого сделать. Дрожащими пальцами она расправила одеяло и завернулась в него.

— С-спасибо, — не слишком любезно пробормотала она.

— Рад услужить вам. Может быть, сядем или вас это слишком скомпрометирует?

Молния сверкнула так ярко, что осветила сарай сверкающим серебристым светом. В тот момент, когда было светло, Летти заметила на его губах ироническую усмешку.

— Вас все это забавляет?

— А почему бы и нет?

Что-то в его голосе озадачило Летти, и она промолчала. Некоторое время подождав, но так и не дождавшись ее ответа, Шип отвернулся и поднял свою непромокаемую накидку. Хотя в такой темноте было трудно увидеть, что он делает, Летти показалось, что он вывернул ее наизнанку и, нагнувшись, разложил на кукурузных листьях.

— Мадам, — судя по интонации, он сделал приглашающий жест, — ваше ложе.

Не было никаких признаков, что гроза утихает. Дождь колотил по крыше и скатывался с нее журчащими потоками, хлестал по стенам и просачивался сквозь щели в сарай. Гром грохотал раскатистыми взрывами. Холодный ветер дул по полу, поднимая в воздух песок и мусор, забирался под подол мокрой юбки, и от него по всему телу бежали мурашки.

Было глупо продолжать стоять, а садиться — слишком опрометчиво. Хотя, по правде говоря, было ли это более безрассудным, чем оставаться с Шипом под одной крышей?.. Летти была не в силах раздумывать, как это получилось и что это означало. Она знала только одно: что ужасно промокла и замерзла и если сейчас же не сядет, то просто упадет.

Пересиливая себя, на плохо гнущихся ногах Летти приблизилась к накрытой накидкой кипе кукурузных листьев и опустилась на колени, затем, откинувшись назад, села, прислонившись спиной к бревенчатой стене. Когда Шип опустился на накидку рядом с ней, она вздрогнула и плотнее закуталась в одеяло, сознавая, что протестовать бесполезно — это было бы напрасной тратой сил. Он, однако, не сделал в ее сторону больше ни одного движения, и Летти приободрилась.

— А что, если паромщика не отпустят утром? — откашлявшись, спросила она.

— Есть другие дороги, другие паромы. Я покажу вам.

— Моя хозяйка будет беспокоиться. Она может послать людей искать меня…

— Вы беспокоитесь обо мне или о себе? — усмехнулся он.

— Конечно же, не о вас!

Летти возмутилась. Неужели он действительно думает, будто она хотела предупредить его, что сюда могут прийти люди, которых он наверняка заинтересует? Она бы с радостью увидела его схваченным и закованным в цепи! С радостью ли?.. «Ангел и дьявол», — назвал его Генри. Он убил ее брата, но саму ее спас от смерти — или от того, о чем еще меньше хочется думать. Он обращался с ней с ужасной фамильярностью и при этом был заботлив. Его близость пугала, но в то же время заставляла ощущать, что она — женщина, а он — мужчина…

— Я уже говорил — вам нечего бояться.

Летти не ответила. Он был опасен, об этом не следовало забывать.

Шип подвинулся ближе, опершись ладонью о колено, и Летти резко повернула к нему голову. Тусклый свет на мгновение осветил кожаную кобуру на поясе. Она тихо и глубоко вдохнула воздух, глаза ее сузились, затем она отвернулась.

А что, если она сама схватит его, заставит ехать с ней в Накитош и потом сдаст полковнику Уорду? Все, что ей нужно сделать, — это немного придвинуться к нему и схватить револьвер, который близко. Ее дознание могло бы закончиться здесь и сейчас. Писем ее брата достаточно, чтобы власти могли держать его под стражей до тех пор, пока вина не будет доказана. В любом случае это было бы оправданно.

От этих мыслей Летти вздрогнула и поежилась под одеялом. Шип повернулся и внимательно посмотрел на нее. Когда он заговорил, в его голосе звучала сдержанная осторожность.

— Вам было бы уютней, если бы вы освободились от мокрой одежды.

Летти раскрыла было рот, чтобы дать ему резкий отпор, но потом снова закрыла его. Одно-два неловких движения не покажутся странными, если она будет раздеваться. Разумеется, она и не подумает снять что-нибудь, кроме корсажа и юбки, а от этого большой беды не будет. Густой сумрак не позволит ему ее рассмотреть, и в любом случае она будет закрываться одеялом, как щитом.

Летти облизала внезапно пересохшие губы:

— Вы… вы, наверное, правы.

Рэнсом нахмурил брови — он никак не ожидал, что она согласится. Напряжение в ее голосе также озадачивало. Потом он увидел, как она наклонила голову и начала возиться с пуговицами корсажа. Грудь его сжало, стало трудно дышать, он почти задохнулся. Желание, которое бурлило в нем, было таким сильным, что он изо всех сил сжал кулаки, испугавшись, что выдаст себя.

Одеяло соскользнуло у Летти с плеча, но она тут же поправила его. Какой легкомысленной она себя чувствовала, готовясь раздеться на глазах у мужчины! Она была напугана своей безрассудной смелостью, но это не повлияло на ее решимость.

Расстегнув последнюю пуговицу, Летти потянула за края корсажа и стащила его с плеч. При этом она нарочно наклонилась к Шипу, высвобождая руки из рукавов: нужно было усыпить его бдительность. Стянув корсаж, она положила его сбоку и начала расстегивать юбку. Когда это было сделано, она встала на колени, подняла подол юбки и медленно стащила ее через голову. Последняя операция была проделана с большим эффектом, чем требовалось. При этом она позаботилась, чтобы юбка каскадом упала на колени Шипа. Летти пробормотала извинение и потянулась за ней. Под мокрой материей ее пальцы скользнули к кобуре на бедре Шипа и сомкнулись на рукоятке револьвера. Она потянула к себе юбку, и в конце концов револьвер оказался у нее в руке.

Рэнсом почувствовал что-то неладное, но он был так сосредоточен на белеющем отблеске ее гладкой кожи и проступающих под одеялом формах, что прошло какое-то мгновение, прежде чем он заставил себя поверить в то, что она сделала. Он рванулся к ней, напрягая мощные мускулы, но Летти направила на него револьвер, не замечая, что одеяло упало с плеч.

— Не двигайтесь! — закричала она. — Я буду стрелять!

Шип замер, как грозная скала, бормоча проклятия. Услышав, какими эпитетами он ее награждает, Летти почувствовала, как в ее груди поднялась торжествующая волна. Неожиданно для себя она засмеялась.

— Ведьма! — проговорил он, и в его голосе прозвучало восхищение. — Я этого не забуду, — Надеюсь, что нет. Бросьте мне одеяло.

Несколько долгих секунд он был неподвижен, затем неохотно подчинился.

— Осторожно, — предупредила она.

Резко брошенное одеяло пролетело к ней, но сейчас она была наготове. Поймав одеяло одной рукой, Летти завернулась в него, не отводя глаз от смутных очертаний сидевшего рядом с ней человека, и, отодвинувшись к стене, откинулась назад.

— И что теперь? — насмешливо фыркнул он.

— А теперь, — сказала она ласково, — мы подождем до утра.

5

Время тянулось медленно. Гроза стихла и сдвинулась к северо-востоку, но дождь продолжался. Доски, на которых сидела Летти, были жесткими, глаза болели, потому что она постоянно пристально всматривалась в темноту в ожидании малейшего намека на движение со стороны пленника. Ее мучил вопрос: что делать, когда станет совсем темно и она не сможет больше видеть его? А вдруг она не выдержит и заснет? Если бы у нее была веревка, она могла бы связать Шипа. У него-то, наверное, есть та самая витая веревка, которой он связывал ее в Сплендоре. Но для выяснения этого ей пришлось бы обыскать его, а это было слишком уж рискованно.

Шип ничего не предпринимал. Он устроился на куче кукурузных листьев, положив голову на нижнее бревно стены. Время от времени он потягивался, менял позу и зевал, как любой человек, готовящийся ко сну. Летти и не ожидала, что он будет охвачен ужасом, но такое полное отсутствие беспокойства раздражало ее. Кроме того, это вызывало подозрения, и она наблюдала за ним с особым вниманием. Ее рука так сжимала револьвер, что пальцы болели.

Все, что она заметила, — легкое движение воздуха. Что-то ударилось об пол слева от Шипа и с шуршанием докатилось к стене. Нервы Летти были так напряжены, что она тут же прицелилась и нажала на курок. Револьвер громыхнул, выбросив пламя и дым; катившийся предмет разлетелся на кусочки, один из них, вращаясь, отлетел в угол и остановился там. В ту же секунду она перевела револьвер на Шипа, который даже не двинулся с места.

— А вы умеете стрелять, — с удивлением в голосе произнес он.

— Что вы бросили? — резко спросила Летти, хотя уже поняла, что предмет этот, легкий и круглый, был не чем иным, как кукурузным початком.

— Я ничего не бросал. Должно быть, это крыса.

Насмешливая невинность его слов возмутила Летти. А вдобавок еще это его преувеличенное удивление ее ловкостью… Она навела револьвер на место рядом с его ногой.

— Ах да! Я вижу! Тут еще одна!

Было бы лучше, если бы Шип остался неподвижным, — она хотела только напугать его, выстрелив в пол. Вместо этого он метнулся в сторону, и пуля задела его ногу. Шип чертыхнулся и застонал от боли, разглядывая кровоточащую царапину.

Грохот выстрела затих, в темноте слоился режущий глаза голубоватый дым. Летти отбросила одеяло, опустила револьвер и наклонилась к нему:

— Вы ранены?

Он прыгнул молниеносно и без всяких усилий — просто пружины мышц разжались, как у охотящейся кошки. Летти попыталась вскинуть револьвер, но было слишком поздно: он сбил ее с ног и навалился на нее всем телом, пытаясь отнять револьвер. В отчаянии она отбросила оружие. Со стуком подпрыгивая на досках, револьвер откатился к дальней стене. Когда Шип вскинул голову, чтобы проследить, куда он упал, Летти обеими руками оттолкнула его и, извернувшись, попыталась дотянуться до револьвера. Но он поймал ее за талию, прижал к себе, словно железными тисками, перекатился с ней в руках и бросил ее спиной на кучу кукурузных листьев. Описав головокружительную дугу, ослепленная, потрясенная, задыхаясь в его объятиях, Летти затихла.

Рэнсом сознавал, что им руководит гнев. Он страшно злился на Летти за то, что она пыталась ранить его, и на себя — за то, что так легко поверил ей. Но внезапно весь его гнев куда-то улетучился, теперь он чувствовал только жгучее желание. Кровь ударила ему в голову, он ощущал под собой ее тело, и этот соблазн было невозможно преодолеть. Он жаждал приникнуть к ее губам, как пьяница стремится припасть к бутылке. Это было сумасшествие, но бурная дождливая ночь проходила, и он понимал, что такой близости между ними больше никогда не будет.

Летти почувствовала изменение в его настроении, и крик возмущения, готовый вырваться из ее груди, замер на губах. Ее охватило странное ощущение полной утраты воли, древнего как мир любопытства и чего-то еще, что было связано с изматывающей нервы близостью человека, который обнимал ее. Летти упиралась руками в его грудь и остро ощущала сухое шуршание кукурузных листьев под ними, стук дождя, свежий запах мыла от его одежды и его собственный мужской запах. Она заметила, как он вдруг задержал дыхание, словно принял какое-то решение. Медленно, почти неуверенно его скрытое сумраком лицо опускалось к ее лицу, пока их губы не встретились.

Он был убийцей, но поцелуй era был страстным и уверенным, чарующим своей сладостью. Он был убийцей, но его руки были убаюкивающими и нежными. Он был разбойник и мятежник, но было в нем что-то такое, что заставило ее двинуться ему навстречу.

Летти была совсем не готова к тому, что ее подведут собственные чувства. Это было невероятно. Она презирала этого человека, хотела, чтобы его повесили. Она знала, что ей надо бороться с ним до последнего, высвободиться во что бы то ни стало. То, что она не могла этого сделать, повергало ее в смущение и стыд. В конце концов она решила, что сама ее неподвижность может стать оружием, и с облегчением ухватилась за эту мысль. Ее жених приходил в совершенное смятение, когда целовал ее. Может быть, с этим человеком получится так же? Как только он на секунду утратит бдительность, она освободится и дотянется до револьвера.

Его губы нежно ласкали ее губы, легко касаясь их гладкой поверхности, словно пробуя на вкус. Ощущение было удивительно ярким. Оно пробудило в Летти такой трепет и пылкую чувственность, что губы ее раскрылись от удивления. Рэнсом немедленно воспользовался этим неосторожным приглашением, углубив свои исследования. Его язык коснулся ее языка, обвивая его, увлекая любовной игрой.

Его руки скользнули ниже, легли на ее бедра, он притянул ее еще ближе, так, что их тела полностью слились. Она ощутила жаркую твердость его напряженной плоти, осознала силу его желания, и по всему телу ее пробежала дрожь. Но Летти не надо было заставлять себя не шевелиться — ее руки и ноги налились свинцом, она чувствовала какое-то странное, сладостное оцепенение и надеялась, что, когда наступит подходящая минута, она сможет оттолкнуть Шипа и найти револьвер.

Дорожка его жарких, как капли расплавленного металла, поцелуев прошла по овалу щеки и задержалась у нежной впадинки под ухом. Потом его теплое дыхание коснулось изгиба ее грудей; прижавшись губами к разделяющей груди ложбинке, он положил руку на одну из них, скрытую батистовой рубашкой, и ласкал пальцами сосок, пока он не затвердел.

Прикосновение к груди наполнило Летти непреодолимым желанием, и она осознала это в паническом трепете. То, что с ней обращались так свободно, слишком уж выходило за границы испытанных ею когда-либо ощущений. Она знала, что должна прекратить это! Но как это сделать, не приведя его в ярость и не принуждая к насилию? Не успела Летти что-нибудь придумать, руки Шипа легли ей на плечи и стянули рубашку, обнажив грудь. Ее протестующий крик был заглушен его губами, которые снова прижались к ее губам в нежном и требовательном поцелуе.

Летти попыталась оттолкнуть его, и от этого движения куртка Шипа распахнулась. Кончиками пальцев и всей поверхностью ладоней она ощутила тугие узлы мышц на его груди. Открытие поразило ее. Не осознавая, что делает, она позволила своим рукам задержаться там, исследуя твердые изгибы мышц, плотные и плоские окружности сосков. Ткань его рубашки была для нее преградой. Внезапная потребность убрать ее, чтобы почувствовать прикосновение его кожи к своей, оказалась такой сильной, что она судорожно сжала материю, дрожа от нетерпения.

Словно угадав ее желание, Рангом рванул пуговицы рубашки и сорвал ее вместе с курткой. Когда он снова притянул ее к себе, Летти наконец ощутила прикосновение мягких густых волос на его груди. И у нее перехватило дыхание от наслаждения, которое ударило в голову, отбросив все мысли.

Она заблудилась, затерялась в невообразимой сладости его губ, волшебной силе чувств, которые он вызвал в ней, в диком и страшном бурлении собственной крови. Она никогда не испытывала ничего подобного и даже никогда не думала, что такое возможно.

Шип развязал ее нижние юбки, мягко шурша накрахмаленной материей, стянул их с нее и отбросил в сторону. За ними последовали ее панталоны, затем он разделся сам, и теперь они лежали рядом, абсолютно обнаженные. Летти казалось, что она ощущает прикосновение его рук и губ каждой клеточкой тела одновременно. Никогда, никогда еще она не была так ни с кем близка. Никогда еще так не вторгались в ее интимное пространство, а она ничего не имела против. Никогда еще с ней не обращались с такой уверенностью и с такой терпеливой заботой.

Летти была девственницей, и если он этого не знал, то скоро обнаружил и облегчил ее страдания, терпеливо и искусно, используя блаженство как обезболивающее средство. В качестве лекарства это было бесподобно!

Горячий, полный сил и жизненной энергии, он вошел в нее — в этом старом заброшенном сарае, на куче кукурузных листьев. Мужчина и женщина, слившиеся воедино, они двигались в своей чудесной страсти, в вечном и диком ритме. Бег крови отдавался эхом в их сердцах, и это преобразило их на единственный, ослепительный в своей яркости миг. В этот миг их духовные силы слились, подарив им несказанное блаженство. Им обоим на мгновение показалось, что они превратились в одного человека, но это было обманчивое ощущение…

* * *
Прошло некоторое время, прежде чем Рэнсом пошевелился. Приподнявшись на локте, он сгреб кукурузные листья, из которых была сложена их постель, расправил одеяло и тронул Летти за плечо. Его голос прозвучал подчеркнуто безучастно:

— Идите сюда, здесь вам будет удобнее.

— Мне удобно и здесь. — Она не пошевелилась, и только плечо ее напряглось под его рукой. Рэнсом тяжело вздохнул:

— Вы ждете извинений? Их не будет.

Он сознавал, что это не лучшая линия поведения, но не видел другого выхода. Ему хотелось думать, что она сама соблазнила его, намеренно сняв верхнюю одежду, и он смог убедить себя, что это действительно так, по крайней мере на короткое время. Но в глубине души Рэнсом знал, что это не так. Он просто придумал себе оправдание того, что ему хотелось сделать еще тогда, когда он первый раз держал ее в объятиях в Сплендоре. Если бы он сейчас предложил ей защиту, раскрыв свое имя, — это был бы единственно возможный честный поступок. Но он не мог этого сделать. Что же еще оставалось, кроме как разыгрывать отъявленного негодяя?

Летти лежала на животе, спрятав лицо в изгибе руки.

— Все, что я хочу, — сказала она приглушенно, — это чтобы меня оставили в покое.

Было странно, насколько обидной показалась ему эта простая фраза. Губы его сурово сжались, он снова потянулся к ней, и Летти резко отодвинулась, закутавшись в одеяло. Она отползла от него подальше к стене, и рука ее наткнулась на что-то металлическое. Револьвер! Подняв оружие, Летти взвела курок; металлический щелчок гулко отозвался в темноте сарая.

Над головой дождь немного поутих, стал слабее, но шел по-прежнему беспрерывно. В тишине дыхание Летти громко отдавалось в ее собственных ушах.

— И что теперь? — спокойно спросил Шип. Летти усмехнулась: ответ у нее родился в голове еще до того, как она схватила револьвер.

— А теперь вы уйдете.

— Что?

— Забирайте одежду и убирайтесь!

В сложившейся ситуации была определенная комичность. Рэнсом насмешливо прищурился:

— Вы отправите раненого человека под дождь?

— Я что-то сомневаюсь, что вы тяжело ранены.

— Вы суровая женщина, Летиция Мейсон!

— Не такая уж суровая — иначе вы уже были бы мертвы.

Этого он не мог отрицать.

— Но все-таки вашей суровости хватит, чтобы вот так убить человека?

— Хотите проверить? — бросила она холодно.

Рэнсому действительно очень хотелось это проверить, но он решил, что Летти и так пришлось пережить в этот день слишком много испытаний. Лучшее, что он мог сейчас сделать, — это оставить за ней ее маленькую победу.

— В другой раз, — негромко произнес он.

Она не поверила ему — даже когда услышала, что он начал собирать одежду. Все получилось слишком легко. Летти ждала, что он заставит ее нажать на курок, и боялась этого. Когда-то она сказала, что сделает это без сожаления. Но однажды она уже выстрелила и попала в него, по ее вине пролилась кровь. От мысли, что она может ранить его еще раз, у нее закружилась голова, хотя, казалось, рана на ноге никак не сказалась на нем. Тем не менее она не собиралась рисковать. С револьвером в руке, наведенным на его смутный силуэт, Летти отодвинулась к стене и приготовилась к худшему.

До нее донеслось шуршание ткани — Шип надел рубашку и брюки. Потом он нагнулся, вероятно, чтобы обуться, и наконец послышались шаги. Подойдя к двери, Шип остановился.

— Вы отсылаете меня туда, где полно врагов, без защиты, без оружия?

Что-то в его голосе встревожило ее, но она отбросила эту тревогу.

— А что же мне делать? Отказаться от последней защиты?

— От меня вам защиты не требуется, клянусь вам. И пока я с вами, вам не нужно какой-либо другой защиты.

— Если то, что только что произошло, и есть ваша защита…

— Я и не говорил, что не собираюсь обнимать вас… или целовать ваши сладкие губы… или притрагиваться к двум великолепным вершинам вашей…

— Вон отсюда!

Шип как-то неприятно хохотнул, дверь раскрылась и снова закрылась, в проеме мелькнул его силуэт, и Летти осталась одна.

С облегчением вздохнув, она опустила револьвер, закрыла глаза и прислонилась головой к стене. Слезы подступали к глазам и рвались наружу; она тяжело вздохнула и смахнула их тыльной стороной ладони.

О боже, какой же она была дурой! Поделом ей за это беспечное путешествие в одиночку в дикую глушь. Сейчас Летти не могла представить, почему решилась на такое. Ведь ее тысячу раз предупреждали об опасности. Единственным утешением было то, что о случившемся не обязательно всем знать. Разумеется, она имела право заявить об изнасиловании, но она не собиралась выносить свое унижение на публичное обсуждение.

Кроме всего прочего, Летти сама не была уверена, что же с ней случилось. Она знала только, что предала память брата, навлекла позор на свою семью и прежде всего на себя саму. Ну что ж, она позаботится, чтобы это не повторилось; более того, она постарается, чтобы единственный свидетель ее падения, которое началось у ручья и закончилось здесь, в сарае, как можно скорее замолчал навсегда и не смог никому рассказать об этом. Шип был не только убийцей, он оказался еще и подлым насильником. Его преступления не должны сойти ему с рук!

Только сейчас Летти заметила, что вся дрожит. Спотыкаясь, она двинулась к охапке кукурузных листьев, опустилась на колени и нащупала свою одежду. Натянув на себя дрожащими руками рубашку, юбку и корсаж, она накинула сверху одеяло и села у бревенчатой стены. Глаза ее горели, она смотрела в темноту в ожидании утра…

Должно быть, Летти заснула, хотя ей казалось, что она прикрыла глаза только на мгновение. Внезапный шум заставил ее насторожиться; она сжала револьвер, сбросила одеяло и осторожно двинулась к двери.

Ночью дождь прекратился; через щели в стенах в сарай проникал серый предрассветный свет. Летти слегка приоткрыла дверь… Прямо напротив сарая стояла ее коляска — шум, который она слышала, был, очевидно, стуком колес; он возник, когда коляску выводили из-под навеса. На заросшей травой дорожке за повозкой послышалось какое-то движение, и Летти увидела силуэт всадника, удалявшегося в утренний туман.

Так, значит, Шип, оставив ее, не ушел далеко! Должно быть, он провел остаток ночи под навесом, с лошадьми. Он запряг для нее рыжую кобылу и вывел коляску, перед тем как уехать. «Как благородно с его стороны, — подумала она с едкой иронией. — Как жаль, что он не был столь галантен раньше».

Уже забравшись в коляску, Летти обнаружила саранчу — сухая, желтовато-коричневая, она была приколота к коже сиденья, проткнутая насквозь отвратительным черным шипом. Летти смотрела на нее с таким отвращением и ужасом, как смотрят на змею, свернувшуюся для прыжка. Первым желанием было раздавить ее или уж по меньшей мере отбросить, она протянула руку и робко взяла ее.

Саранча была легкой, как перышко, и хрупкой. Она цеплялась за ее пальцы крохотными коготками и, казалось, не собиралась отпускать. Пронзивший саранчу шип, твердый и черный, был до блеска отполирован. Оба предмета были в своем роде совершенны и напоминали Летти о глупости, на которую она оказалась способной… Что ж, ей надо хорошенько это запомнить. Она достала из кармана платок, завернула в него знак человека, прозванного Шипом, и аккуратно положила на сиденье рядом с собой.

Когда Летти подъехала к реке, паромщик вышел из дома с чашкой кофе в одной руке и с булочкой в другой. Это был высокий и костлявый человек, заросший густой бородой. Он сразу узнал Летти и, пока перевозил ее через реку, говорил, не замолкая. Оказалось, что он страшно сожалеет о вчерашнем происшествии и не может простить себе, что оставил ее на берегу ночью в такой дождь. Но он ничего не мог поделать: ему угрожали оружием. Он бы пригласил ее позавтракать, но в доме больные, и она могла заразиться. В любом случае он рад, что она нашла сухое место, чтобы переночевать. Нет, он не перевозил утром человека, который преследовал тех двоих; должно быть, тот поехал другой дорогой. Еще паромщик очень надеялся, что она не слишком испугалась и не уедет из этих мест: им так нужны учителя…

Каким бы болтливым этот человек ни был, его расположение успокаивало. Казалось, не было ничего необычного в том, что она осталась здесь на ночь, и ее надо скорее пожалеть, чем осуждать. Может, и правда никому не придет в голову наихудшим образом истолковать ее рискованное приключение, даже если это было вполне заслуженно?

Летти тепло попрощалась с паромщиком и двинулась по берегу в сторону Накитоша. Очень скоро она подъехала к Сплендоре.

Тетушка Эм ворчала и бранилась, но, вглядевшись в бледное лицо Летти, отослала ее в спальню, пообещав поднос с завтраком и ванну и распорядившись, чтобы Летти не беспокоили, пока она не отдохнет. Мама Тэсс принесла из кухни завтрак на подносе, а Лайонел притащил в комнату длинную оцинкованную ванну. Летти было неловко, что из-за нее поднялся такой переполох, но мальчик сказал, что у него все равно нет сейчас других поручений. Мастер Рэнни все еще спит: у него вчера начались его обычные головные боли; как раз после того как она уехала, он закрылся в комнате.

Лайонел натаскал горячей воды, и Летти с наслаждением погрузилась в ванну. Она не собиралась спать сейчас, в разгар утра, когда солнце уже высоко. Кроме того, она была уверена, что все равно не заснет, ощущая себя такой падшей женщиной с измученным телом — и совестью. Но постель была мягкой, простыни наглаженными, а ветерок, влетающий через раскрытое окно и тихонько колеблющий кисейные занавески, приносил дурманящий аромат магнолий. Грехи прошлого вдруг показались ей очень далекими. Она вытянулась на покрывале, почувствовала, как губы ее без причины сложились в улыбку, и закрыла глаза.

* * *
Когда Летти проснулась, день уже клонился к вечеру. В комнате было тихо и душно, за окнами солнце отбрасывало резкие косые тени на пол веранды. До нее донеслись приглушенные голоса. Через дымчатую кисею занавески она разглядела мужской силуэт у перил веранды, и сердце у нее в груди вдруг забилось. Потом она узнала тихий, почти робкий голос Рэнни и звонкий голосок Лайонела.

Господи, какая же она ленивая — проспала почти весь день!.. Нельзя поддаваться жалости к самой себе. Ведь она не какая-нибудь изнеженная южная красавица голубых кровей, сразу же опускающая руки и уступающая малейшим своим слабостям. По правде говоря, если не считать некоторого тяжелого осадка, Летти чувствовала себя почти по-прежнему, будто испытания этой ночи никак не касались ее. В конце концов, дело не поправить, если она будет прятаться, зализывать свои раны и жалеть себя саму. Она должна взять себя в руки и продолжить то, ради чего сюда приехала!

Летти знала, что снаружи в спальне ничего нельзя разглядеть из-за кисейных занавесей, но тем не менее оделась в углу, хорошо спрятавшись от чьего-либо взгляда. Она расчесала волосы и уложила их толстым кольцом вокруг головы, чтобы было не так жарко, затем с удовольствием умылась. Вытирая лицо, она посмотрела в зеркало — и не узнала себя. Все-таки ночь, проведенная с мужчиной, не может не сказаться на женщине… Повесивполотняное полотенце, Летти расстегнула манжеты и закатала рукава до локтя. Затем расстегнула две верхние пуговки высокого воротника. Так лучше. Действительно, надо купить хотя бы пару платьев, более подходящих к этому климату.

Рэнни обернулся, когда Летти вышла на веранду. Легкая улыбка осветила его лицо, зажгла огонь в нежной голубизне глаз. Его взгляд на мгновение задержался на белой ямочке на ее горле, он усмехнулся уголком рта и склонил голову:

— Добрый вечер, мисс Летти.

Летти улыбнулась в ответ:

— Добрый вечер, Рэнни. Лайонел сказал мне, что вчера вы плохо себя чувствовали. Надеюсь, вам лучше?

— Намного лучше. А… вам?

Вопрос прозвучал неожиданно резко, как будто он что-то знал о ней или же ответ был очень для него важен. Летти удивленно подняла брови, но потом решила, что ей почудилось, и улыбнулась с демонстративной легкостью.

— Если вы имеете в виду, пришла ли я в себя после поездки, то да.

— Вам лучше было бы взять меня с собой. Улыбка сошла с ее лица, словно солнце спряталось за облако.

— Да, возможно.

«Не стоило напоминать ей об этом, — подумал Рэнсом, — и не надо забывать, что ее улыбки предназначены Рэнни — мужчине с умом ребенка, которым она меня считает».

Чтобы отвлечь ее, он сказал:

— А я думал о том, что вы мне говорили.

— О чем?

— Вы предлагали научить меня писать. Вы не передумали?

— Конечно, нет. Я бы с радостью взялась за это, если вы хотите учиться.

— Если вы будете учить и Лайонела.

Лайонел, следивший за их разговором с некоторым интересом, широко раскрыл глаза:

— О, мастер Рэнни!

Рэнни улыбнулся ему:

— Не меня благодари.

— Но я же просто слуга. Где это видано, чтобы…

— Я думаю, твоему отцу это понравится.

Мальчик пожал плечами и независимо вскинул голову:

— Да ему все равно.

— Нет, ему не все равно, — сказал Рэнни тихо. — Совсем не все равно.

Летти казалось, что она понимает, в чем дело, хотя и не была в этом уверена. Отец Лайонела, очевидно, бросил мальчика, предоставив заботиться о нем бабушке, а сам отправился наслаждаться свободой. К чести Рэнни, он пытался создать у мальчика хорошее мнение об его отце, заслуживал тот этого или нет.

— Я с радостью буду учить Лайонела, — сказала Летти. — Мы могли бы каждое утро вместе ездить в школу, не говоря уже о том, что мне будет очень приятно видеть в классе два дружеских лица.

Рэнни коротко взглянул на нее из-под ресниц, потом покачал головой:

— Нет.

— Но вы же сказали…

— Мы с ним будем учиться здесь.

— Может быть, вы думаете, что в этой школе учатся только дети? Ничего подобного. Там будет несколько других мужчин и женщин. Раньше они были рабами и провели свою жизнь в такой глуши, что никогда не учились читать.

— Я бы хотел, чтобы занятия проходили здесь, — повторил он. — Тогда в них смогут принять участие и другие мои люди.

— Какие люди? — спросила она в растерянности.

— Из поселка, которые всю жизнь работали в Сплендоре.

Он имел в виду обитателей Сплендоры, которые жили в поселке за домом.

— Они могли бы тоже ходить в школу…

— Но они не будут. Им приходится очень много трудиться, чтобы заработать на пропитание. А некоторые просто боятся всего нового.

Летти подумала, что в его словах есть здравый смысл, и решила обсудить это с чиновниками из Бюро по делам освобожденных невольников.

— Я понимаю. Конечно, я смогу учить вас по вечерам.

— Мы можем начать прямо сейчас, втроем.

Его улыбка была такой бесхитростной и полной ожидания, что ей не хватило духу отказать ему. В конце концов, это и ее отвлечет от того, что хотелось поскорее забыть, Летти привезла с собой несколько букварей и сборников текстов для чтения; кроме того, у нее была небольшая грифельная доска и коробочка мелков. Она вынесла все это, разложила на столе на веранде, и занятия начались. Склонившись над столом так, что их головы почти соприкасались, они выписывали буквы. Оказалось, что Лайонел раньше немного учился — он умел не только писать буквы алфавита, но и составлять простые слова. Рэнни усердно трудился, от стараний высовывал кончик языка, но буквы его так комично заваливались на доске в разные стороны, что Лайонел то и дело прыскал от смеха. Чем больше старался Рэнни, тем хуже получалось, пока буквы не стали совсем как пьяные.

Летти хмурилась, осуждающе качала головой и призывала Лайонела к состраданию. В конце концов она положила ладонь поверх загорелого кулака Рэнни, чтобы направлять его, но все равно ничего не получалось. Вконец обессиленная, Летти подняла голову — и тут же попала в ловушку голубых глаз. В их глубине светилось веселье, и Летти сразу все поняла.

— Вы это делаете нарочно! — воскликнула она и оттолкнула его руку, так что мел скрипнул по доске.

Лайонел расхохотался, слетел со своего качающегося стула и стал кататься по полу. Рэнни улыбнулся и покорно кивнул.

— Но почему?!

— Вы так хотели учить меня…

— Ну и что же? Вы могли бы сказать, что я понапрасну потеряю время.

— О, совсем не понапрасну. Может быть, я действительно что-нибудь забыл. Кроме того…

— Кроме того — что? — спросила она, с подозрением глядя на него.

— Вы так милы, когда изображаете из себя строгую школьную учительницу.

— Но я и есть школьная учительница! — нахмурилась Летти, не совсем уверенная, обиделась она или нет. Рэнни склонил голову набок и наблюдал за ней.

— И тем не менее вы очень милы.

Летти бросила на него свой самый суровый взгляд, но не смогла сдержать улыбки.

— Я вижу, мне надо дать вам обоим контрольную, чтобы выяснить, что вы уже знаете.

— Завтра, — сказал Рэнни категорично. — А сейчас вы можете почитать нам.

— Почитать вам?

Лайонел сел и обхватил руками колени:

— Иногда тетушка Эм читает нам рассказы — о рыцарях, о воинах… Такие, как «Айвенго».

Летти некоторое время обдумывала предложение и в конце концов решила, что это полезно, поскольку может вдохновить их обоих к самостоятельному чтению. Кроме того, сейчас ей совсем не хотелось выдумывать для них какую-то контрольную.

— Полагаю, и я могла бы вам почитать, если бы у меня была книга.

— Я принесу! — закричал Лайонел.

Он бросился в дом и вернулся через секунду, с томом Диккенса в кожаном переплете. Вручив книгу Аетги, он расположился у ее ног, а Рэнни удобно откинулся на стуле, приготовившись слушать. Летти отложила доску и мелки в сторону, раскрыла книгу и начала читать.

Она держала книгу на коленях, переворачивая страницы одной рукой, в то время как другая покоилась на подлокотнике кресла. Она прочитала несколько абзацев, когда Рэнни вдруг коснулся ее пальцев. Он погладил тонкую кожу на сгибе суставов, потом повернул руку Летти ладонью вверх, провел пальцем по пересекающим ладонь линиям, затем перешел к изучению голубоватых жилок, пульсирующих на запястье. Наконец он переплел свои пальцы с ее пальцами и сжал их легко, но уверенно.

Летти удивленно подняла голову и встретилась с поразительно чистым взглядом его голубых глаз. Веранда находилась в тени, но послеобеденное солнце отбрасывало на нее яркий золотистый свет. В лучах этого света волосы Рэнни как будто светились, создавая вокруг головы золотой нимб. Черты его лица были так удивительно правильны, а кожа — такой бронзовой, что казалось, будто это не человек, а произведение искусства. Однако это впечатление разрушал извилистый, резко выделяющийся шрам на виске. Вообще в Рэнни было что-то, что беспокоило Летти. Может быть, ощущение несбывшихся надежд, тяжелых утрат? Он был как шедевр, беспричинно разрушенный, навсегда уничтоженный. Это открытие больно поразило ее.

— Вы хотите, чтобы я убрал руку? — спросил он.

— Нет, не надо.

Он тихо улыбнулся ей, и эта улыбка зажгла в его глазах свет, похожий на полыхающий костер. — Спасибо. Мне так… лучше.

Летти промолчала и вновь обратила взгляд к книге. Когда она нашла место, где прервалась, и начала читать, медленно и выразительно, то почувствовала, как ласковая сила его пожатия проникает в нее, поддерживает ее.

Конечно, это было обыкновенное прикосновение двух людей. Но, как это ни удивительно, ей от него тоже было лучше…

6

В следующие два дня в Сплендоре ничего особенного не произошло. Заняться Летти было нечем, а поскольку она органически не выносила безделья, то предложила свою помощь тетушке Эм. Ее предложение было с радостью принято, и Летти вместе с Салли Энн — племянницей тетушки Эм, все еще гостившей у них, — занялась работой по дому: вытирала пыль, чинила постельное белье, пропалывала цветочные клумбы, чистила бесчисленное количество овощей для кухни.

Особенно Летти нравилось работать в саду. Она научилась различать молодые побеги таких экзотических растений, как бамия, батат, помдамур, который более правильно было бы называть помидором, а также коровий горох, который когда-то выращивали для рабов, а теперь он считался пригодным для всех. Еще ее научили узнавать молодые листки ноготков и циний, или «старых дев», как называла их тетушка Эм. Это были самые обычные цветы, но они оживляли огород и хорошо смотрелись в вазах дома.

Среди хозяйственных построек находилась хижина, где были прялка и ткацкий станок. Там тетушка Эн чесала шерсть и хлопок, а потом красила пряжу самодельной краской: коричневой — из скорлупы грецких орехов и синей — из индиго, которые росли тут же. Она сама ткада материю на покрывала и занавески. Кроме того, тетушка Эм изготовила множество гимнастерок и брюк для солдат армии Конфедерации, и каждая нитка, их была произведена в Сплендоре. Летти очень нравилось наблюдать за ее работой, ей даже позволили самой соткать несколько дюймов. Однако Салли Энн предупредила ее с улыбкой, что не надо делать этого слишком хорошо, иначе ей предложат каждый день держать челнок в руках.

Еще одним увлечением тетушки Эм был птичник. Там она выращивала цыплят породы бентамка с небольшими яркими гребешками и нравом яростных уличных бойцов, а также огромных глупых и важных индюшек, которые были такими нежными, что их приходилось лелеять и оберегать каждую минуту их жизни. Были здесь и обычные куры породы леггорн, и французские гуси, и редкие китайские утки. Тетушка Эм держала даже пару павлинов, которые беспрерывно кричали друг на друга, словно раздраженные муж и жена, и тетушка Эм клялась, будто ее так и подмывало проверить, что же вкусного находят персы в павлиньем мясе.

Считалось, что птицы находятся на своем птичьем дворе, огороженном высоким частоколом, наполовину сгнившим и покосившимся, как перебравший пьяница. В действительности же за забором их можно было встретить чаще, чем внутри его. Они усаживались на ночь на растущие за кухней персиковые и фиговые деревья и откладывали яйца в зарослях шиповника вокруг хижин рабов. Одна умудренная опытом старая курица, более предприимчивая, чем другие, нашла хижину с открытой дверью и устроила гнездо в почерневшем старом очаге.

Каждый день приходилось устраивать обход различных гнездовий, чтобы собрать яйца, иначе куры переставали нестись и начинали высиживать цыплят. А яйца, которые продавали в городе, приносили тетушке Эм основной доход. Свидетельством того, что куры, утки, гуси и индюшки умеют лучше прятать яйца, чем люди искать их, были многочисленные стайки цыплят, утят и гусят, которые сновали там и тут, рылись в цветочных клумбах и искушали дворовых кошек.

Еще одной доходной статьей птичника были перья для подушек и перин. На третье утро после поездки Летти к ручью они с тетушкой Эм и Салли Энн набивали подушки на веранде. Сначала нужно было сшить новые чехлы из полосатого тика, потом пересыпать туда старые перья, добавить новых и зашить чехлы.

Было очень приятно работать на веранде этим свежим утром. Солнце еще не достигло зенита, легкий ветерок время от времени доносил до них запахи цветов. Летти никогда не считала, что ей постоянно необходима компания, но общаться с этими двумя женщинами ей очень нравилось.

Летти потерла нос, который все время чесался от летающих в воздухе перьев, и лукаво улыбнулась тетушке Эм.

— Как у вас много дел, всегда вы чем-нибудь заняты. Иногда мне становится жалко, что у вас забрали рабов.

— Что вы говорите, дитя мое! У меня сейчас дел гораздо меньше, чем было до войны.

До войны… Эти слова Летти слышала снова и снова. Хотя за прошедшие десятилетия местные жители стали свидетелями войны с семинолами, войны за независимость Техаса, войны с Мексикой, никогда не возникал вопрос, какая война имеется в виду.

Летти отложила шитье и с интересом посмотрела на тетушку Эм:

— Не может быть!

— О, это чистая правда. Здесь, в Сплендоре, жили пятьдесят рабов, за ними надо было присматривать, следить, чтобы они были накормлены и одеты, не говоря уже о том, что надо было заботиться об их здоровье.

— Но ведь для этого существовали слуги!

— А я, по-вашему, сидела в тени, попивала лимонад и обмахивалась веером? Скажите-ка мне, дорогая, у вашей матери есть слуги — у вас дома, в Бостоне?

— Да, конечно. Повар и горничная. А весной еще одна женщина помогает делать уборку.

— И что, они работают, и никто не стоит у них за спиной, не присматривает, чтобы они все делали, как нужно?

Салли Энн подняла глаза от шитья:

— И никто не показывает им, как все нужно делать?

— Я понимаю, что вы имеете в виду, — Летти натянуто улыбнулась.

— Конечно, в большом городе, таком, как Новый Орлеан, жить полегче, рассудительно заметила тетушка Эм. — Многое из того, что мы в Сплендоре делали сами, там можно было купить в магазине, и недорого, потому что все это не надо везти вверх по реке. Но здесь, в деревне, все совсем не так.

— Гораздо лучше, — заявила Салли Энн.

— Ты права, детка. У нас тут тихо, меньше всяких сплетен и суеты. Тетушка Эм улыбнулась. — Конечно, временами становится тоскливо, но мы всегда можем собраться с соседями, устроить танцы или отправиться на пикник. Раньше к нам часто приезжали родственники и оставались на несколько дней, а то и недель. И, конечно, праздновались свадьбы, рождения детей… Нет, я бы не поменялась с этими городскими дамами ни за что на свете. Я всегда любила работать в саду, следить за курами, наблюдать, как приходят и уходят времена года, — и до войны, и сейчас люблю.

— У вас это звучит почти как… нет, не в первобытные времена, скорее, как во времена первых переселенцев.

— А почему бы и нет? Когда я приехала сюда еще девочкой, тридцать пять лет назад, так оно и было. Здесь проходила граница. Мы приплыли в Новый Орлеан из Джорджии, затем пароходом двинулись вверх по реке. У речной пристани мы сложили все, что у нас было, в фургоны, запряженные быками, включая огромный шкаф моей мамы и кровать с балдахином, которая досталась ей от бабушки, — и потащились в самую глушь. Мой отец купил землю к северу отсюда, хороший пойменный чернозем. Он расчистил ее сам и сам сложил сруб. из бревен, а позднее построил большой деревянный дом. Вокруг были медведи, волки, пантеры, а до ближайшего врача надо было ехать тридцать миль. Когда я вышла замуж за Джеймса Тайлера и мы переехали в Гранд-Экор, я подумала, что теперь мы наконец будем жить в городе, но большой разницы на самом деле не было.

Летти уже знала, что муж тетушки Эм погиб, когда пытался на коне переправиться через Ред-Ривер в наводнение, а мать Рэнни умерла от туберкулеза, когда он был совсем маленьким. Вместо того чтобы вернуться в родительскую семью после смерти мужа, тетушка Эм приехала в Сплендору, чтобы взять на себя заботу о Рэнни, отказавшись от собственности мужа в пользу двоих его братьев. Потом отца Рэнни сразил удар во время горячего спора о расколе между Севером и Югом. Как раз в тот год началась война, Рэнни ушел в армию, а потом стал инвалидом. С тех пор вся ответственность за управление хозяйством легла на плечи тетушки Эм.

— Это чудесно, что вы поддерживаете поместье, добиваетесь, чтобы оно кормило всех, — заметила Летти. — Я вижу, как вам трудно…

— Не говорите этого, пожалуйста, Рэнни. Он помогает, как может, и ужасно себя чувствует оттого, что не способен делать больше. После войны поместье пришло в упадок, и Рэнни очень переживает. Я вижу, он смотрит на все это иногда, как будто вспоминает прежние времена, и это разрывает мне сердце.

— Он много делает. Вчера я видела, как он пахал на муле на одном из дальних полей.

Салли Энн осторожно сняла перышко, приставшее к губе, прежде чем вступить в разговор.

— Да, но прошлой ночью у него опять начались головные боли. Наверное, ему не следовало пахать — он очень устает.

— Нельзя ему ничего говорить, — вздохнула тетушка Эм. — Он просто не будет слушать. — Она повернулась к Летти:

— Зато ваши занятия идут ему на пользу. Я очень благодарна вам за то, что вы тратите время на него и на Лайонела.

— И на Питера, — кивнула Салли Энн. — Ему тоже очень нравятся ваши занятия.

— Мне самой интересно заниматься с ними, хотя я не знаю, запоминает ли что-нибудь хоть кто-то из них. Им бы все шутить…

— В любом случае это очень хорошо для Рэнни, — серьезно сказала тетушка Эм. — Не только учеба, но и то, что вы так естественно разговариваете с ним. Видите ли, ведь многие не знают, как с ним себя вести, особенно девушки.

— Они либо проглатывают язык, либо начинают болтать без умолку, заметила Салли Энн. — Но это когда они не могут найти предлог, чтобы не оставаться рядом с ним.

Тетушка Эм тяжело вздохнула и покачала головой:

— Так было не всегда…

— Конечно же, нет! — Салли Энн улыбнулась, глядя куда-то вдаль. — До войны половина красавиц округа сходила с ума по Рэнни. А вы бы видели, как они стаями кружили вокруг, когда Брэдли привез его сюда, а он еще был без сознания. Его постель на метр была завалена затейливо расшитыми подушечками! Лайонела и Питера тошнило от всех этих печений и конфет, которые он был не в состоянии есть. Каждый день в доме приходилось вытирать пыль, потому что экипажи все подкатывали и подкатывали к подъезду, а девушки умоляли позволить только взглянуть на него. Но все это закончилось в ту же минуту, когда стало известно, что он… не совсем в порядке.

— Не надо так говорить, Салли Энн. — В голосе тетушки Эм звучало раздражение. — Он всего лишь несколько медлителен.

— Да знаю я, знаю! Извините, но от того, как с ним обращаются, можно стать полным идиотом.

— Ну, до этого ему далеко, — заметила Летти, бросив быстрый взгляд на кузину Рэнни.

Гневный румянец делал Салли Энн еще привлекательнее. Летти вдруг подумала, что ей еще нет и тридцати, странно, почему она снова не вышла замуж. А может, и не странно? Так много мужчин ее возраста не вернулось с войны… Более того, Летти слышала, что на Юге считается, будто вдовы оставляют свои сердца в могилах. И это вдвойне трудно было преодолеть, если муж погиб на войне как герой, пожертвовавший своей жизнью ради прекрасного прошлого. А если симпатии Салли Энн отданы кузену, которого она так пылко защищала, ее тем более можно пожалеть…

Руки тетушки Эм лежали неподвижно, а взгляд устремился за перила веранды.

— У меня болит сердце, когда я думаю, что Рэнни никогда не женится, что у него никогда не будет детей, — грустно сказала тетушка Эм. — Он всегда так хорошо обходился с младенцами, совсем не боялся, как некоторые мужчины, брать их на руки. Что будет с ним и со Сплендорой, когда меня не станет?

Конечно же, это был риторический вопрос.

— Он по-прежнему хорошо ладит с детьми — с Питером, например, заметила Салли Энн.

Наступила тишина, они вернулись к своей работе. Летти вспоминала, как рано утром Рэнни, Питер и Лайонел прошли по дорожке, направляясь на рыбалку. В руках у них были удочки и банка с червями, которых они накопали за кухней. Они собирались попытать счастья у пруда Динка, а может, дойти до реки. Мальчишки подскакивали, стараясь не отстать от Рэнни, болтали с ним, как будто он их ровесник… Впрочем, он и был им в каком-то смысле. «Неужели он никогда не испытает преимуществ и удовольствий обычного мужчины?» — с грустью подумала Летти.

Однако жалость казалась неуместной. Было в нем, несмотря ни на что, какое-то прирожденное достоинство, которое не допускало жалости.

— Кто-то идет, — сказала Салли Энн.

Голос молодой женщины звучал ровно, без интереса, но Летти почувствовала в нем напряжение. Она подняла глаза и заметила синюю форму. Неудивительно, что Салли Энн сразу напряглась… Необычным было только то, что обладатель этой формы приехал в аккуратной черной коляске с желтыми колесами и серебряной отделкой. Полковник Уорд сошел у парадных ворот, снял форменную шляпу и приближался к дому по дорожке. Его приветствие было непринужденным и естественным. Тетушка Эм, словно хотела компенсировать молчание Салли Энн, была сама любезность и предложила гостю кофе или чай с пирожным.

— Спасибо, мэм, вы очень добры, но не сейчас. У меня выпало несколько свободных часов, и я решил заглянуть к мисс Мейсон — пригласить ее прокатиться.

Он разговаривал с тетушкой Эм, но слова его и улыбка предназначались Летти. Она тоже ответила улыбкой.

— Это очень любезно, но вы видите, у нас в самом разгаре эта… тонкая работа.

— Это совершенно неважно! — заявила тетушка Эм. — Поезжайте. Мы с Салли Энн справимся сами. Вам ведь надо посмотреть окрестности. Когда начнется ваша работа, едва ли вам представится такая возможность.

— Нет, в самом деле мне неловко: я обещала помочь…

— Ерунда. Отправляйтесь.

— Ну, ладно. Если вы настаиваете.

Летти возражала бы и дальше, но ей показалось, что Салли Энн будет чувствовать себя уютней, если полковник удалится. Отложив подушку, она поднялась в спальню взять шляпу и перчатки, пригладить волосы и смахнуть приставшие перья. Через несколько минут она сидела рядом с офицером в синей форме, а коляска весело катилась по дорожке.

— Очень мило с вашей стороны, — вежливо сказала Летти.

— Всегда рад доставить вам удовольствие. Кроме того, нам, янки, следует держаться вместе на вражеской территории.

Она быстро взглянула на него:

— Вы действительно все еще думаете так?

— Иногда. Как, например, сейчас, когда я увидел эту юную вдову. С женщинами труднее всего. Мужчины Юга могут забыть и простить, женщины Юга никогда. Если Конгресс в ближайшее время не примет решительных мер, нам уже никогда не избавиться от этой горечи. Но не об этом я собирался поговорить, когда просил вас поехать со мной. Я хотел убедиться, что с вами обращаются, как подобает, и что вы довольны своим жильем.

— О да, не сомневайтесь. Меня здесь приняли как родную.

Уорд спросил, ездила ли она, как собиралась, к ручью, и Летти ответила утвердительно, но дала понять, что ничего из этой поездки не вышло. Она всем так отвечала после возвращения, даже не упоминая тех двоих, которые на нее напали. Иначе пришлось бы объяснять, как ей удалось спастись от них, а Летти не хотелось разыгрывать роль героини или упоминать Шипа в качестве спасителя либо в любом ином качестве. Это, однако, не помешало Летти поинтересоваться у своего спутника, не было ли чего-нибудь слышно о Шипе за последние несколько дней.

Лицо полковника помрачнело:

— О, этот человек не позволяет забыть о нем ни на секунду! Прошлой ночью он остановил отряд моих людей, которые должны были доставить в город арестованного — старика Джима Хэтнелла. Этот вздорный старый козел за день до этого разрядил двустволку в солдат, которые приехали конфисковать его имущество за неуплату налогов. Шип заявил, что старик почти слеп от катаракты и не смог отличить солдат от грабителей. Он даже осмелился спросить, как же быть с правом человека на защиту своего жилища! Он также был настолько любезен, что посоветовал нам не тратить времени на поиски старика, поскольку тот уже на пути в Техас, где собирается остановиться у своей внучки.

— А правда, что этот человек был слеп?

— Не знаю. Может быть.

— А вы уверены, что это был Шип?

— Он оставил свою визитную карточку. Солдаты клялись, что он был семи футов ростом, здоров, как бык, и говорил с немецким акцентом. Впрочем, тут я сомневаюсь в их объективности. Должны же они были объяснить, как одному человеку удалось справиться с шестерыми.

— Невероятно!

— Это, черт побери, просто выводит из себя! Я не могу понять, как он все это придумывает. Все его «подвиги» так непохожи один на другой, что теряется всякий смысл. Как будто он идет на все, чтобы запутать нас, или же у него не в порядке с головой. Можно подумать, что он в одиночку воюет за то, чтобы исправить все несправедливости на этом свете.

— Ангел и дьявол, — пробормотала Летти.

— Именно так.

Она долго смотрела вдаль, погруженная в воспоминания о темном кукурузном сарае и невозможном волшебстве его ласки, потом закрыла глаза и помотала головой, чтобы отогнать возникшие видения:

— Полагаю, вы послали людей на дороги, ведущие в Техас?

Уорд кивнул:

— Не то чтобы я надеялся, что они вернутся с Шипом или хотя бы со стариком Хэтнеллом. Даже если это и не была уловка, чтобы направить погоню не в ту сторону, пока мои люди дошли до города, кто угодно успел бы добраться до границы Техаса. До нее не больше сорока-пятидесяти миль, какой бы дорогой вы ни поехали.

Поскольку Летти заинтересовалась, полковник решил показать ей дороги, ведущие на юг и на запад, к Техасу. Они даже поехали по одной из них, вдоль реки, через хлопковые поля, тянущиеся зелеными рядами до горизонта, мимо лачуг, где играли негритята, и больших домов, превращающихся в руины. Только иногда попадалось хорошо сохранившееся жилище, похожее на обитель процветающих хозяев. Там, где дорога уходила в сторону от реки, они свернули и поехали по узкой тропинке, которая вилась по берегу. В конце ее они остановились, чтобы дать лошадям отдых.

— Как жаль, что не хватает времени, — сказал Томас Уорд. — Здесь столько мест, которые я хотел бы вам показать! Всего в нескольких милях вниз по течению находится селение Иль-Бревилль, там живет несколько семей, в основном родственники. Они известны здесь, в штате, как «свободные цветные люди» и представляют собой невероятную смесь французской и африканской крови. Среди их предков был один из самых первых поселенцев, который появился в Накитоше, когда эти земли принадлежали Франции, — месье Метуайе.

— Да, Генри писал мне о них.

— Они считают себя «третьей кастой» — не белыми, но и определенно не неграми. Когда-то они были богаты, владели сотнями рабов, многие получили прекрасное образование — их посылали в Париж для приобретения европейского лоска. Теперь та их жизнь уже позади.

— Кажется, в начале этой недели кого-то из них хоронили?

— Верно. Этот человек потерял все, что у него в жизни было ценного, утратил сам образ жизни, в соответствии с которым он только и мог существовать. Состояния, нажитые этими людьми, были связаны с рабовладельческим хозяйством, и после войны их конфисковали. Кроме того, освобождение негров уничтожило социальный барьер между «свободными цветными» и бывшими рабами, так что постепенно они утратили то прежнее особое положение, которым когда-то пользовались.

— Это действительно ужасно. Их нельзя не пожалеть.

Полковник кивнул:

— Они очень замкнулись в своем клане, избегая посторонних, которые не понимают, кто они и что. Труднее всего молодым. Раньше юноши из Иль-Бревилля были достаточно богаты, чтобы жениться на белых девушках, а за невестами обычно давали большое приданое, чтобы привлечь белых женихов. Сейчас денег нет, а они считают себя выше свободных людей с чисто африканской кровью в жилах. Поэтому сейчас они женятся только между собой.

— Как все сложно, — сказала Летти задумчиво. — Совсем не так, как я предполагала.

— Я понимаю, что вы имеете в виду. А не писал ли вам Генри о плантации Мак-Альпина?

— Не помню.

— Предполагается, что это место действия книги госпожи Бичер-Стоу «Хижина дяди Тома». Мак-Альпин был холостяком из Новой Англии и близким другом семьи Стоу. Во всяком случае, здесь он пользовался репутацией жестокого рабовладельца и, очевидно, явился прототипом подлого Саймона Легри.

— Я никогда не читала этой книги, — смущенно призналась Летти.

— Я как-то пытался, но не смог дочитать до конца. Из того, что я помню, трудно вообразить, что миссис Стоу вообще когда-либо бывала в Луизиане — по крайней мере в этой части штата. Забавно, когда думаешь о том влиянии, которое оказала на общество эта книга.

— А знаете, полковник, — заметила Летти несколько резко, — вы начинаете говорить так, будто вы больше южанин, чем сами южане.

Уорд расхохотался, вокруг его зеленоватых глаз собрались морщинки, кончики усов поднялись.

— Иногда это и вправду бывает с нами, «синебрюхими». Но если вы хотите сделать мне выговор, мисс Мейсон, вам, право, лучше звать меня Томас.

— Согласна, если вы будете звать меня Летти.

Знакомство их было довольно кратким для подобного отказа от формальностей, но Летти решила, что при таких необычных обстоятельствах в этом нет ничего плохого. Полковник был привлекательным мужчиной и интересным собеседником. Он нравился Летти — не только потому, что оба они были, так сказать, соотечественниками, но и потому, что он держался просто, без всяких претензий. Ей было приятно, что именно Уорд командует в Накитоше, хотя он и не одобрял того, что она пыталась сделать.

Летти повнимательнее взглянула на полковника, и ей вдруг показалось, что он чем-то напоминает Шипа — наверное, усами и высоким ростом. Впрочем, мужчины с бородами и усами встречались ей везде, куда она ни попадала в эти дни. Украшать лицо растительностью модно; усы считались мужской гордостью от тончайшей карандашной линии над верхней губой до роскошного, ниспадающего шедевра, который сливался со спускающимися по щекам бакенбардами. Эта мода на усы очень мешала определить, как же Шип выглядел. Летти видела его либо в тени, либо в сумерках и затруднилась бы, если ее попросили его описать. Высокий, но не более высокий, чем многие из встречавшихся ей в последнее время мужчин. Такой же, как полковник или Мартин Иден, которого представили ей у тетушки Эм. Или даже Ранни, если уж на то пошло. Кроме всего прочего, Шип вполне мог пользоваться гримом, и тогда нет ничего удивительного в том, что его никто не узнавал, увидев во второй раз.

Полковнику пора было возвращаться в Сплендрру; он развернул коляску, и они двинулись обратно тем же путем. Долгое время Летти молчала, а когда наконец заговорила, голос ее звучал неуверенно:

— Что-то не нравится мне в этой истории с Генри и деньгами, которые он вез. Мой брат был осторожным человеком, и он подозревал, что у Шипа есть множество источников информации. Это очень не похоже на Генри — отправиться в путь в одиночку с таким ценным грузом в седельных сумках. Не могу поверить, чтобы он не подождал сопровождения!

Зеленоватые глаза Томаса Уорда потемнели, когда он повернулся к ней:

— На что вы намекаете?

— Почему он это сделал? Может быть, он действовал по чьему-нибудь приказу?

— Насколько мне известно, Генри действовал по собственной инициативе.

Летти вдруг пришло в голову, что единственный человек, который мог приказывать ее брату, сидел рядом с ней. Однако у него не было причин отрицать, что он отдавал такой приказ. Или были?.. Полковник Уорд, кроме всего прочего, — один из немногих людей, которым был известен точный маршрут денег: когда они прибудут в Накитош, где будут храниться, когда, как и кем они будут перевезены в Монро…

Летти одернула себя. Ведь это же глупо! Томас Уорд был кадровым офицером армии Соединенных Штатов. Он никогда бы не опустился до такого предательства.

И в то же время Уорду явно было непросто наблюдать, как другие люди обогащаются на ограблении поверженного Юга. Он намекал и раньше, что чувствует, как его используют эти сборщики податей. Кроме того, у него начисто отсутствовал патриотический пыл, которого можно было бы ожидать от человека в форме федеральной армии. Неужели он готов был служить и вашим и нашим в этой войне?..

— Я все же не понимаю, — произнесла она, усилием воли пытаясь говорить спокойно, — много ли людей знало о перевозке денег?

— Три-четыре человека. Какое это имеет значение? Если за вашим братом велось наблюдение, тяжелых седельных сумок было достаточно, чтобы вызвать подозрение.

— Тем более он должен был дождаться вооруженного сопровождения!

— По идее — да. Я вообще не вижу какого-либо удовлетворительного объяснения тому, что произошло. Но, к сожалению, подобные вещи случаются тут постоянно. Трудно оградить себя от них, когда такие, как Шип, готовы идти на любой риск, чтобы заполучить желаемое.

Больше Летти не развивала эту тему, переводя разговор на более светские вещи. Они побеседовали о книгах, потом она рассказала о своих занятиях с Рэнни и двумя мальчишками. Говорить с Уордом было очень приятно, они хорошо понимали друг друга. Во многом, может быть, из-за того, что полковник носил форму и смотрел на многие вещи по-военному, этот разговор не мог не напоминать ей беседы с Генри. К тому времени, когда они добрались до Сплендоры, Летти уже готова была извиниться перед полковником за свои сомнения в его порядочности. Когда он спросил, может ли еще заехать, она очень тепло пригласила его приезжать в любое время.

Полковник проводил Летти до крыльца. На веранде никого не было, а ароматы, доносившиеся со стороны кухни, говорили о том, что все, наверное, собираются обедать. Уорд взял ее руку и провел большим пальцем по тыльной стороне ладони.

— Вы необычная девушка, мисс Летти. Поехать одной так далеко, посвятить свою жизнь этим краям. Югу…

Летти, улыбнувшись, покачала головой:

— В семье меня считают своевольной — если не сказать, упрямой, как миссурийский мул.

— А я думаю, что вы чудо! Но я хотел бы предостеречь вас от таких поездок, как та, которую вы предприняли к ручью. Кроме того, должен вас предупредить: скоро начнется соревнование, в котором я и сам собираюсь принять участие. Мои подчиненные узнали, что поблизости живет девушка, которая не только говорит, как они, но и более чем привлекательна. Боюсь, очень скоро тетушке Эм придется взять палку и сгонять со своей веранды молодых людей в синей форме, как петухов с насеста!

— Не сомневаюсь, что у нее это прекрасно получится, — рассмеялась Летти.

— Вы думаете, я шучу, не так ли?

— Ну, немножко преувеличиваете.

— Подождите — и сами увидите. И вам лучше повторить ту фразу, которой вас научила матушка и которая начинается словами: «Но это так неожиданно!»

— Если только, — ее глаза блеснули, — эта фраза не понадобится мне прямо сейчас.

— Я не обещаю. — Уорд вдруг протянул руку и положил палец ей на подбородок. — Постойте немного спокойно, пожалуйста. Я вот уже час собираюсь кое-что сделать.

— Что? — Летти отпрянула, сразу насторожившись. Его голос задрожал от смеха:

— Не то, что вы думаете, хотя и этого мне более чем хочется. У вас перышко застряло между ресниц.

— Что застряло?..

— Да пух! Стойте спокойно.

Через секунду Летти ощутила прикосновение к сомкнутым векам. Когда она открыла глаза, полковник осторожно продемонстрировал ей небольшую белую пушинку.

— Вот. Доказательство. — Он сдул пушинку и надел шляпу, которую до сих пор держал под мышкой. — Я скоро снова заеду.

— Приезжайте, пожалуйста, и привозите своих друзей, — откликнулась Летти, когда он повернулся и пошел к коляске.

— Не надо так зло смеяться! — бросил Уорд через плечо, но в его голосе слышалась усмешка.

Летти помахала на прощанье, затем повернулась и пошла в дом. Она не заметила, что все это время у ствола отбрасывающей густую тень магнолии кто-то стоял. Рэнсом смотрел вслед повозке, но взгляд его был обращен внутрь себя, а в жестких складках рта застыла покорность. Он не имел никакого права ревновать, никакого…

7

Свежие яйца на завтрак, только что из-под курицы — это замечательно! Куры начали кудахтать от гордости, что снеслись, уже с восходом солнца. Летти проснулась рано и отправилась собирать яйца по росе. Когда ее фартук, который годился на все случаи жизни, наполнился ими, она повернула к кухне, но, услышав возбужденные голоса, замерла на полпути. Мама Тэсс что-то раздраженно говорила, ей отвечал низкий мужской голос. Летти меньше всего хотелось стать свидетелем чужой ссоры, но она не могла долго стоять со своей хрупкой ношей. Хоть бы поскорее пришла тетушка Эм! Она все принимала близко к сердцу и, вне всякого сомнения, быстро нашла бы способ уладить препирательство. Летти с надеждой оглядывалась на дом, но никаких признаков появления тетушки Эм заметно не было. Даже появление Рэнни могло бы помочь: когда он был рядом, Мама Тэсс ни на кого больше не обращала внимания. Летти знала, что он проснулся: выходя из дома, она слышала движение в его комнате. Но сейчас его нигде не было видно; единственными живыми существами в поле зрения были пестрый кот, направлявшийся к ней по дорожке, чтобы потереться о ее ноги, да еще полдюжины цыплят, которые усердно копались в траве.

Голоса замолкли. Летти подождала несколько секунд — тишина. Она облегченно вздохнула, двинулась было вперед, но тут же снова остановилась. Мама Тэсс опять заговорила, и ее голос дрожал от горечи:

— Тебя же убьют, вот чем это кончится!

— Я должен помочь моему народу.

— Да ведь эти «саквояжники» используют тебя.

— Если они и используют меня, то я тоже использую их. Наши мотивы различны, но хотим мы одного и того же — помочь освобожденным невольникам.

— Много ли ты сможешь сделать, если тебя убьют? Если хочешь кому-нибудь помочь, помоги своему сыну Лайонелу, помоги мне, помоги людям здесь, в Сплендоре! Ты всем нам нужен, это как раз то место, где ты должен быть.

— Я ничем не обязан Сплендоре!

— Конечно, ты ничем не обязан! — бросила Мама Тэсс с мрачной иронией. Разве что своей жизнью, которую мастер Рэнни столько раз спасал; разве что своей ученостью, благодаря которой ты думаешь, что можешь стать сенатором…

— Представителем.

— Не поправляй меня, мальчишка! И не забывай: одежда, что на твоих плечах, куплена тетушкой Эм. Не говоря уже о том, что она кормит твоего сына.

— Как же я могу забыть — ты же не даешь мне этого сделать.

— Я и не дам тебе ничего забыть! Потому что я пока еще помню, что такое благодарность. Потому что вся эта свобода на самом деле означает лишь то, что мы сами должны о себе заботиться. И еще я немного знаю белых. Янки и наша черная шваль им все уши прожужжали о том, что они должны делать. И тебе не надо связываться с этой сворой. Если ты будешь продолжать в том же духе, то однажды ночью придут люди в белых простынях и повесят тебя на первом же дереве.

— Я не боюсь их.

— Замечательно, но это не спасет твою шею от веревки, а я не для этого тебя растила!

Так вот оно что! Это был ее сын, Брэдли, бывший слуга Рэнни. Именно с ним разговаривала Мама Тэсс. Летти подумала, что будет ужасно неловко, если ее здесь застанут, и огляделась. Ей не удастся проскочить мимо открытой двери кухни незамеченной, но она может обойти кухню сзади и разгрузить полный яиц фартук в столовой. Она шагнула назад — и наступила на пестрого кота. Кот взвыл, вцепился ей когтями в ногу, а потом с шипением бросился прочь. Три куренка, которые рылись в земле и что-то клевали, кудахтая, взмыли вверх. Летти отпрянула от хлопающих крыльев, потеряла равновесие и плюхнулась на землю. В переднике послышался зловещий хруст.

С верхней веранды дома донесся звонкий ребячий смех. Летти взглянула вверх и увидела Лайонела, который хохотал, перевесившись через перила, и показывал на нее. В это время на крыльцо вышел Рэнни и, пытаясь скрыть улыбку, сбежал вниз по лестнице. Лицо Летти мгновенно запылало. Этот жар совсем не могло охладить что-то холодное и липкое, стекающее по подолу. Никогда еще ей не приходилось переживать столько унижений, как здесь, с самого се приезда в Луизиану! Она отказывалась это понимать. До приезда сюда ее жизнь протекала спокойно и размеренно. Может быть, несколько скучно, но, по крайней мере, благопристойно и вполне надежно. Она чувствовала, что лишилась этой надежности — заодно с уважением к самой себе. Летти не понимала, как это могло случиться, но она постоянно совершала ошибки и расплачивалась за них. Вот и сейчас, сидя на земле, она чувствовала себя последней идиоткой и боролась с желанием разрыдаться.

Рэнни остановился перед ней и опустился на колено. Одной рукой он взялся за верх ее фартука, другой — за углы.

— Развяжите тесемки, — сказал он.

Летти не произнесла ни слова, сделала, как он просил. Рэнни поднял фартук левой рукой, как мешок, а правую протянул ей, чтобы помочь встать. Летти подала ему руку и робко улыбнулась. Сила, с которой он оторвал ее от земли, оказалась для нее неожиданной; не сумев вовремя остановиться, она прильнула к нему и отстранилась только через мгновение.

Рэнни стоял и держал Летти за руку, все еще ощущая прикосновение ее упругой груди, вглядываясь в огромные яркие глаза, в слегка раскрытые губы. Он вдруг ощутил желание такой силы, что почувствовал себя тем самым глупым мальчишкой, которого так старательно изображал.

— Мистер Рэнни! Что происходит? Идите сюда оба, я сделаю вам завтрак.

«Благослови бог Маму Тэсс, — подумал Рэнни. — Она хоть и старая мегера, но мудрая женщина». Он отпустил Летти и отступил, пропуская ее вперед, затем последовал за ней на кухню.

Сын Мамы Тэсс Брэдли, взявший себе фамилию Линкольн, был среднего роста, крепок и хорошо сложен. Он был очень похож на свою мать, кожа его была темно-коричневой, лицо четко очерченным, а в глазах светился живой ум. Брэдли поприветствовал Рэнни тепло и непринужденно, а Летти встретил несколько настороженно.

— Итак, вы новая учительница? — поинтересовался он, демонстрируя довольно грамотную речь. — Ну, и как вам показался Юг?

— Трудно сразу сказать, — ответила Летти в некотором замешательстве от столь прямого вопроса.

— Не совсем таким, как вы думали?

— Да, не совсем таким.

— Без замков с башнями, позолоченных экипажей и распростертых ниц бывших рабов, поющих хвалу за освобождение от цепей? Для этого вы несколько запоздали. Все, что осталось: руины, да тяжкий труд, да аристократия в лохмотьях, если не считать рыцарей в белых простынях вместо лат.

— Брэдли! — Мама Тэсс посмотрела на сына и укоризненно покачала головой.

— Я приехала сюда, чтобы работать — В голосе Летти было спокойное достоинство.

— А я думал, вы приехали сюда из-за брата, а учительство — это просто так.

— Брэдли!

На этот раз предостережение в голосе Мамы Тэсс звучало сильнее. Она стояла у стола, на котором был разложен фартук с яйцами, и выбираланеразбившиеся.

Летти охватило раздражение — ей не понравился тон его вопросов, а главное, она не могла не признать, что этот человек прав.

— Вы хотите сказать, мистер Линкольн, что вам не нужна помощь?

— Я хочу сказать, что устал от всех этих людей, которые приезжают и говорят, что хотят помочь, а на самом деле пекутся только о своих собственных интересах!

— Полегче, Брэдли! — прикрикнула Мама Тэсс, а Летти нахмурилась:

— Уверяю вас, если бы я заботилась о своих интересах, я бы осталась в Бостоне. И потом, если вы получаете помощь, столь необходимую вам, разве имеет какое-то значение, почему вам ее оказывают?

— Да, это имеет значение! Потому что вы, мисс Мейсон, и подобные вам никогда не поймете, что мы, может быть, и были рабами, но у нас есть своя гордость.

Летти некоторое время молча смотрела на него, и неожиданно глаза ее потеплели.

— Я, кажется, понимаю… Скажите, когда вы с Рэнни были на войне, вам приходилось стрелять во врага?

— Этого от меня не требовалось. Но когда вы находитесь среди солдат и в руках у вас ружье, а на холм, где вы стоите, волной накатываются две тысячи человек в синих мундирах, которые сделают все, лишь бы убить вас, вряд ли вы задумаетесь об истинных целях их появления. Вы будете думать только о том, как остаться в живых.

Рэнни, сидевший ближе всех к Маме Тэсс, потянулся, взял со стола яйцо и стал вертеть его в руке.

Летти опять заговорила:

— Вы спасли жизнь своему хозяину, когда он был ранен, и, по-моему, были вместе с ним в лагере для военнопленных?

— Если вы хотите сказать, что я не такой, как все, то вы ошибаетесь. Таких, как я, были тысячи. Если я спас Рэнсома, то он делал то же самое для меня десятки раз. Да и что же мне было делать, когда его ранили? Бросить? Я был его слугой, сколько себя помню. Мы выросли вместе. Мы были, как Дон Кихот и Санчо Панса — всегда в поисках подвигов, чем отчаяннее, тем лучше.

— Брэдли, — промолвил Рэнни тихо и печально; одной рукой он подбрасывал яйцо и ловил его с исключительной точностью, — ты слишком много говоришь.

Негр посмотрел на Рэнни, на яйцо, и его хмурый взгляд смягчился.

— Мне очень жаль, что из-за некоторых обстоятельств необходимость в моих услугах отпала. Вместо этого мне пришлось стать слугой радикальных республиканцев.

Рэнни положил яйцо и пристально посмотрел в глаза человеку, сидевшему через стол.

— Я все еще твой друг.

— Да. Все еще.

Брэдли Линкольн протянул руку. Рэнни сжал ее. Мама Тэсс, тихонько фыркнув, собрала разбитые яйца в миску и повернулась к плите. Летти смотрела на обоих мужчин, и ей почему-то было трудно дышать. У нее возникло тревожное чувство, что она чего-то не понимает. Впрочем, она ощущала нечто подобное постоянно с тех пор, как приехала в Луизиану. Между всеми этими людьми существовали какие-то невидимые связи, они как будто обладали неким шестым чувством, которого она была лишена. Из-за этого Летти ощущала себя посторонней. Конечно же, она и была посторонней, но постоянное напоминание об этом раздражало. Они и не думали напоминать ей об этом, а она их не винила. Просто это было реальностью, от которой нельзя отмахнуться. Она не знала, возможно ли, чтобы когда-нибудь такой человек, как она, стал здесь своим.

* * *
В тот вечер танцы на веранде Сплендоры были затеяны исключительно из-за набитой лимонами седельной сумки. Лимоны только что прибыли с пароходом из Новето Орлеана, их привез полковник Томас Уорд. Он приехал после ужина, с ним прибыли еще три офицера.

— Это нашествие! — шепнула Летти Салли Энн.

Один из спутников полковника был из Нью-Йорка, второй — из штата Мэн, третий — из Теннесси. Они поднялись по ступеням, на лицах — настороженность и надежда, шляпы в руках, волосы тщательно причесаны.

— Да они же совсем мальчишки, — пробормотала тетушка Эм, выбираясь из кресла-качалки, чтобы поприветствовать гостей.

То, что она сказала, было правдой только отчасти: спутники Уорда действительно были очень молоды, но тем не менее сразу чувствовалось, что это закаленные ветераны. За их подчеркнутой вежливостью скрывались уверенность и решимость.

Летти опасалась, что молодых офицеров встретят с высокомерием, может быть, даже недружелюбно, однако она сразу же поняла, что боялась напрасно. Южное гостеприимство и прирожденная обходительность требовали учтивого приема. Молодые люди были приняты в доме как друзья полковника Уорда, и им дали понять, что в дальнейшем они могут воспользоваться гостеприимством этого дома и самостоятельно. Все зависело от них.

Гости явились не с пустыми руками. Полковник Уорд торжественно водрузил на стол сумку с лимонами, один из офицеров вытащил из кармана бумажный кулек с сахаром, другой достал жестяную коробочку с марципаном, а третий принес скрипку в кожаном футляре. Лимоны и сахар были встречены восторженными восклицаниями и выражением искренней благодарности; Лайонела и Питера тут же отправили на кухню, сопроводив указанием приготовить лимонад. Скоро все с удовольствием попивали кисло-сладкий напиток и мечтательно говорили о том, как хорошо бы было охладить его колотым льдом, как в былые времена. Один из офицеров играл на скрипке; мелодичные грустные звуки музыки поднимались над верандой и уплывали в густеющие сумерки.

Следующий всадник, подъехавший к воротам, всегда был здесь желанным гостем. Джонни Риден выпрыгнул из седла и пошел по дорожке, извлекая из кармана губную гармонику. Увидев инструмент, Рэнни издал театральный стон; стоявший рядом Лайонел повторил его, как эхо.

Лицо Джонни сияло коварной улыбкой.

— Я знал, что вы будете в восторге. Мне сегодня было так одиноко, я все спрашивал себя, с кем бы разделить мою печаль, и вдруг услышал звуки скрипки. Ответ пришел сам собой. Кое в чем нами все-таки руководит всевышний!

— Не во многом, — произнес Рэнни.

— Ты пессимист, — сказал ему Джонни. Изображая обиду, он уселся на ступеньках, спиной ко всем, и поднес к губам гармонику.

Летти ожидала, что сейчас ее ударит по ушам, но вместо этого над верандой поплыла чистая и точная мелодия, которая прекрасно гармонировала со звучанием скрипки, обогащая его. В плавных звуках было столько чувства и искреннего воодушевления, которых она никак не ожидала от этого смеющегося рыжеволосого молодого человека.

Джонни и офицер из Теннесси сыграли им «Лорену», «Скалу веков», «Качаясь в колыбели бездны», и когда все без исключения уже были готовы расплакаться от такого печального репертуара, они вдруг заиграли «О, Сюзанна!». У них это получалось так здорово, что тетушка Эм начала притопывать ногой, а мотыльки вокруг принесенных из дома керосиновых ламп закружились в такт музыке.

В самый разгар веселья подъехал Мартин Иден в легком экипаже. С ним приехала веселая девушка, Мари Вуазен, дочь ближайшего соседа; ее сопровождали мать, мадам Вуазен, и подруга Анжелика Ла Кур. Они прогуливались по саду, когда заметили свет и услышали музыку. Любопытство заставило их выяснить, в чем тут дело.

После соответствующих представлений были принесены еще стаканы и разлит лимонад. Марципан передавали по кругу. Возобновилась музыка, и вечеринка разгорелась с новой силой.

Мари Вуазен, темноволосая и веселая, флиртовала так же естественно, как дышала. Ей хотелось знать все про всех; ее вопросы сыпались один за другим, а живые карие глаза искрились интересом. Подруга Анжелика вела себя менее оживленно, но довольно легко вступала в разговор, когда к ней обращались. Мадам Вуазен удобно устроилась рядом с тетушкой Эм, и обе снисходительно поглядывали на молодежь.

Кто начал танцы, сказать трудно. Сначала все сидели и чинно разговаривали, а потом вдруг все оказались на ногах и уже сдвигали стулья и подставки со светильниками к стене. И никому это не показалось странным наоборот, все с радостью ухватились за такую прекрасную возможность.

Летти кружилась по веранде то с Томасом Уордом, то с кем-нибудь из молодых офицеров в синих мундирах, которые менялись так быстро, что скоро она совсем задохнулась. Мари и ее подруга Анжелика пользовались таким же вниманием и также не могли никому отказать. Даже тетушка Эм проплыла по кругу в ритме кадрили, придерживая юбки и высоко подняв голову. Только Салли Энн сказалась уставшей и отказывалась танцевать, пока Рэнни не оторвался от стены, где стоял, и не склонился перед ней в поклоне.

Под музыку вальса эта пара закружилась вдоль веранды чрезвычайно грациозно. Рэнни склонил свою белокурую голову к Салли Энн, а она смотрела на него с задумчивой и нежной улыбкой. Казалось, они ушли в свой собственный мир, гораздо более возвышенный, чем тот, где вынуждены были пребывать простые смертные. Летти, которая кружилась в это время в объятиях полковника, наблюдала за ними, невольно покачивая головой.

— Что такое? — спросил Томас Уорд. — Удивлены?

Она улыбнулась ему:

— Честно говоря, немного. Я не думала, что он так прекрасно танцует.

— Мне кажется, есть вещи, которые не забываются, — если, конечно, мышечные рефлексы не нарушены.

— Да, — согласилась она. — А еще я подумала: ведь они оба — жертвы этой войны, каждый по-своему.

Уорд пожал плечами:

— Тайлер — может быть. Но если прекрасная вдова является жертвой, это всегда ее собственный выбор.

— Вы считаете так потому, что она отказывается танцевать с офицерами федеральной армии?

— Потому что она постоянно прячется за этими вдовьими одеждами.

— Но, может быть, она просто не в состоянии себе позволить что-то другое!

— А может быть, так она чувствует себя в безопасности.

— Разве Салли Энн не заслуживает безопасности — такой, какую она себе сама пожелает?

— То есть выйти замуж за Рэнсома Тайлера и стать для него матерью, как и для собственного сына? По-моему, это было бы ужасной потерей.

Летти больше ничего не сказала, но продолжала задумчиво и внимательно смотреть на Рэнни и женщину в черном, которую он держал в объятиях.

Между тем гости все прибывали. В поисках полковника Уорда приехал мистер Дэниел О'Коннор, сборщик налогов. Ирландский «саквояжник», низенький, полный человек, одежда которого была чересчур яркой и тесноватой для его фигуры, держался с подчеркнутой учтивостью. Он долго извинялся перед тетушкой Эм, заверяя, что меньше всего хотел бы помешать их веселью.

О'Коннора пригласили присоединиться к гостям, хотя, может, и без большого энтузиазма, и предложили выпить лимонада. Он с радостью принял приглашение, скривился, попробовав лимонад, очевидно, ожидая чего-то покрепче, и отвел полковника на несколько минут в сторонку. Покончив с делами, они направились туда, где стояла у перил Летти, обмахивая веером разгоряченное лицо, и она подслушала их разговор.

— А кстати, что здесь делает эта высокая мулатка? — вполголоса обратился к полковнику О'Коннор.

— Кого вы имеете в виду? — спросил Уорд, остановившись, и удивленно посмотрел на него.

— Вон там. Эта брюнетка из Иль-Бревилля.

Он показал на Анжелику, которая в этот момент танцевала в объятиях Мартина Идена. Летти с изумлением уставилась на девушку. Почему О'Коннор решил, что она мулатка? Кожа у Анжелики была густого кремового цвета, волосы иссиня-черные и сильно вьющиеся. Она выглядела несколько экзотично, но Летти сочла это результатом примеси испанской или мексиканской крови — когда-то прямо напротив Накитоша, на границе между Луизианой и Техасом стоял испанский гарнизон. Было вполне очевидно, что Тайлеры хорошо знали Анжелику и принимали ее как дальнюю родственницу семьи Вуазен, их соседей.

— Вы уверены? — Голос полковника ничего не выражал.

— Да, могу дать голову на отсечение! Я ее видел у старика Вуазена не далее как неделю назад. Кстати, шикарный дом, в таком доме я не против пожить несколько недель. — Он подтолкнул локтем своего собеседника.

Уорд нахмурился, но ничего не ответил. Они подошли к Летти, и сборщик налогов был представлен ей. Не успели они сказать друг другу что-либо, кроме краткого приветствия, как подлетел офицер в синем мундире и пригласил Летти на танец. Она не очень сожалела, поскольку не выносила таких людей, как О'Коннор, — грубых, жадных, претенциозных и развязных. Она вспомнила, что именно его Шип недавно привязал к фонарному столбу с табличкой на шее, и подумала, что, возможно, в этом случае у Шипа были основания так поступить. Где-то через час, сославшись на полное изнеможение, Джонни Риден отложил свою гармонику и, нарочито пошатываясь, двинулся к кувшину с лимонадом. Танцоры попадали на стулья, стоявшие вдоль стены, или облокотились на перила, подставляя лица прохладному ветерку. Салли Энн, которая сидела ближе всего к лимонаду, передала Джонни полный стакан, и он, поблагодарив, сделал вид, что еле добрался до стула рядом с креслом-качалкой, где сидела Летти.

— Для человека, погруженного в меланхолию, вы прекрасно играете, заметила она.

— За женщину редкой проницательности! — Он поднял в тосте стакан с лимонадом. — Но даже вам не дано увидеть черных, как ночь, страданий моего сердца, — Отчего же? Я их очень явственно вижу. Мне кажется, они цвета сапожного крема.

— Вы думаете, я прикидываюсь? О, бессердечная! — Он повернулся к Рэнни. — Я взываю к тебе, друг мой. Видел ли ты когда-нибудь более бессердечную женщину?

Рэнни поднял руку, как бы парируя удар.

— Не спрашивай меня, Джонни. Я не решился бы назвать бессердечной ни одну женщину — тем более Летти.

— Трус! Презренный трус, покидающий друзей при первом намеке на опасность.

— Кто, я? — Рэнни изобразил невинность.

— Конечно, ты, глупый Адонис! Неужели настолько не принимаешь меня всерьез, что я даже не могу оскорбить тебя?

— Ты хочешь меня оскорбить? Тогда я оскорблен.

Джонни издал притворный стон и уронил свою рыжую голову, закрыв лицо руками.

— Ты не оскорблен!

— Оскорблен.

— Нет!

— Да.

— Нет, ты лжешь, а я — безмозглый идиот.

О'Коннор, все еще стоявший у перил рядом с полковником, фыркнул.

— Стало быть, здесь таких двое.

Очевидно, он сказал это громче, чем намеревался. Как бы то ни было, его услышали все присутствующие, и наступила тишина. Обмен колкостями между Джонни и Рэнсомом Тайлером был простым подшучиванием, непринужденным и добродушным, как водится у давних друзей.

Разумеется, о состоянии Рэнсома Тайлера было известно всем присутствовавшим, но они находились у него в гостях и старались изо всех сил не поставить хозяина в неловкое положение. Ничем не обоснованное оскорбление, произнесенное О'Коннором, показалось Летти одним из самых неучтивых и бессмысленно злобных высказываний, какие она когда-либо слышала. То, что Рэнни все понял, было более чем ясно, хотя лицо его, когда он пристально посмотрел на сборщика налогов, ничего не выражало.

Летти почувствовала, что в ней закипает гнев.

— Кого вы имеете в виду, мистер О'Коннор? — резко спросила она.

— Не понимаю, о чем вы… — Сборщик налогов испуганно запнулся, лицо его покраснело, он огляделся в поисках поддержки.

— В самом деле? А по-моему, вы все отлично понимаете.

— Честное слово, нет, мэм! Да я уже и не помню, о чем я говорил…

Обращенный к ней взгляд низенького толстяка был полон злобы. Летти холодно встретила этот взгляд, потом демонстративно отвернулась. Все вдруг снова заговорили, пытаясь сгладить неловкость момента, а Летти откинулась в кресле-качалке, не прислушиваясь к разговорам. Она была изумлена собственным поступком. И почему она вдруг бросилась на защиту владельца Сплендоры? В последнее время она совсем не узнавала себя…

— Браво, мисс Летти, браво, — тихо сказал Джонни Риден. — Вот вам моя рука.

Она подала ему руку, так как отказаться было бы невежливо, и в некотором смятении пробормотала:

— Какие ужасные манеры! Я не могла оставить это так.

— Дело не в этом. Я благодарен вам за то, что вы защитили Рэнни.

— Нет, в самом деле… не думайте, что тут что-то личное, просто мне было неприятно.

— Разгневанный защитник — лучший защитник!

— Я не могу этого объяснить…

— И не надо. Главное — вы сделали это. Принципы — прекрасная вещь.

Он улыбнулся, но улыбка коснулась только его губ — глаза оставались печальными. Летти встретилась с ним взглядом и вдруг поняла, что меланхолия его неподдельна и разрушительна. То, что этому не было никаких видимых причин, тревожило и настораживало. Что же скрывалось внутри у этого смеющегося молодого человека?..

Скрипач снова взял скрипку и стал наигрывать очередной мотив. Рэнни потянул руку, вытащил у Джонни из кармана его губную гармошку и поднес ее к губам. Играл он очень хорошо, хотя и не с таким воодушевлением. Кроме того, ему приходилось отгораживаться от Джонни локтем, так как тот пытался вернуть себе свою собственность.

Когда Летти пригласил на танец Мартин Иден, это было облегчением. Она смогла отбросить все свои сомнения, поскольку нужно было парировать комплименты Мартина, которые, если она переставала отвечать, становились слишком уж чрезмерными. Мартин был человеком учтивым, приятным и немного загадочным. Летти было с ним интересно, но приходилось постоянно держаться настороже.

Становилось прохладно, темнело. Лайонел и Питер, уставшие от беготни вверх и вниз по лестнице, теперь пытались ходить по перилам, как по канату, и умудрялись утаскивать по два кусочка марципана вдобавок к каждому, что им давали. Наконец они утомились и примостились у стены. Младший мальчик почти дремал и смотрел на собравшихся невидящими глазами. Летти заметила, как Рэнни вернул гармонику Джонни и двинулся к Питеру. Он поставил мальчика на ноги и увел его в дом, очевидно, чтобы уложить. Через некоторое время Рэнни вернулся и уселся у стены рядом с Лайонелом, тихо разговаривая с ним.

Летти всегда занимали отношения Рэнни с Лайонелом и Питером. Иногда он позволял им водить его повсюду за руку покорно и безропотно, как большая дружелюбная собака. Но временами он, казалось, превращался в их вожака или старшего брата, и они ему беспрекословно подчинялись. Насколько Летти знала, Рэнни использовал в общении с ними исключительно убеждения и уговоры, и она не раз задумывалась, что же он будет делать, если они заупрямятся. В его великолепном теле скрывалась могучая сила — она была свидетельницей проявления этой силы, — но есть ли в нем хоть какая-то сила духа? Конечно, это не так важно, но все-таки ей почему-то очень хотелось знать…

— И как ему это удается?

Летти поняла, что давно уже не слушает Мартина, и смущенно взглянула на него.

— Извините, что вы сказали?

— Наш Рэнсом абсолютно ничего не предпринимает, чтобы привлечь внимание, да и раньше этого не делал, но дамы не могут оторвать от него глаз. Даже сейчас они наблюдают за ним.

— Завидуете, мистер Иден?

Он доверительно улыбнулся ей и покачал головой, от этого движения темный локон на его лбу упал еще ниже.

— Да вряд ли. Но это одно из таких явлений, как полнолуние или падение звезды. Все просто останавливаются и смотрят. Особенно женщины.

— Вы давно его знаете?

— Мы все росли вместе — Рэнсом, Джонни и я. Ходили на рыбалку, ухаживали за девчонками, дрались… Думаю, я знаю его лучше, чем многие.

— Вы не зовете его Рэнни, как другие.

— Так зовут его в последние годы, и мне это не очень-то нравится. Он всегда был Рэнсом, пока не вернулся с войны. И я не вижу причин звать его по-другому только потому, что он не совсем такой, как раньше.

— Он… очень изменился? Мартин пожал плечами:

— И да и нет. Иногда я ловлю себя на том, что наблюдаю за ним, как и остальные. Все пытаюсь понять… Мне кажется, чего ему больше всего недостает, так это его острого языка. Ведь когда-то он одним словом мог пригвоздить вас к стене — и это было весело. Боже, как же мы смеялись! Он мог делать самые невероятные вещи, самые что ни на есть веселые, но никогда никого при этом не обижал. Мне не хватает того Рэнсома.

— Я слышала, он восстановил многое из того, что умел, если сравнить с тем, каким он был, когда впервые пришел в сознание здесь, в Сплендоре. Может быть, есть какие-то шансы, что он сможет…

— После стольких лет? Вряд ли. Но если вы заметите хоть какой-нибудь признак этого, скажите мне. Я одолжил у него двадцать долларов как раз в тот момент, когда разорвался этот злосчастный снаряд!

Летти улыбнулась его шутке. Они пронеслись в танце мимо того места, где сидел Рэнни, и юбки Летти скользнули по его сапогам. Он подтянул ноги, как будто боялся запачкать ее платье, но вверх не посмотрел.

Размышляя над словами Мартина, Летти оценивающе взглянула на него. Еще один высокий мужчина с усами! Беспокойная дрожь пробежала по ней волной и исчезла. Нет, глупости, если бы это был Шип, разве она не узнала бы его? Несомненно, он чем-нибудь выдал бы себя — своим поведением, каким-то намеком на их близость в ту ночь, на торжество победы… Ей приходилось думать так, иначе она просто не могла бы заставить себя находиться в компании мужчин все мысли были бы заняты поисками того самого человека, с которым они любили друг друга в темноте сарая…

Может быть, из-за нервного напряжения, вызванного этими мыслями, ей вдруг захотелось пробить стену вежливой учтивости, которая отделяла ее от партнера по танцу.

— Вы сражались на стороне Юга, мистер Иден, а сейчас вы с теми, кто у власти. Скажите, вы действительно сторонник северян или просто оппортунист?

Мартин напрягся, сбился с шага, в карих глазах сверкнул гнев, но он быстро взял себя в руки и пробормотал извинения:

— Вам не кажется, что вы излишне прямолинейны, мисс Мейсон?

— А что, вам не нравится слово «оппортунист»?

— Конечно, и очень!

— Но оно все-таки звучит лучше, чем «прислужник».

— Пожалуй. Во всяком случае, я предпочел бы называться оппортунистом, чем сторонником северян. Уж им-то я точно не являюсь.

— Но вы же сотрудничаете с ними.

— Мы проиграли войну. Это была трудная, грязная и доблестная битва, но мы проиграли, и нам приходится признать этот факт. Я думаю, что, если мы будем упорствовать в гордости, нас только повергнут в грязь. Если же мы пойдем на сотрудничество, то, может быть, нам постепенно удастся восстановить наше богатство, вернуть наше будущее. Я лишь хочу сказать, что я разумный человек, хотя многие называют меня «саквояжником» и отказываются подавать руку при встрече. Ну и пусть.

Тон его был оборонительным, и это не удивляло. Тем не менее позиция его показалась Летти более чем реалистичной. Так она и сказала ему, и, когда увидела облегчение на его лице, ей стало не так стыдно за свой порыв, за попытку вывести его из себя.

Вечеринка постепенно затихала. Первым распрощался Дэниел О'Коннор, перед этим он танцевал с Анжеликой, чем немало удивил Летти. Но если он и сказал девушке что-нибудь неучтивое, она не подавала вида, сев рядом с мадам Вуазен и наблюдая, как танцуют другие. Сама же мадам Вуазен чуть позже начала зевать, прикрывая рот рукой, и попросила дочь поторопиться и заканчивать развлечения. Джонни и офицер из Теннесси, смирившись с неизбежностью, объявили последний вальс.

Летти стояла рядом с Салли Энн, и они мирно беседовали, когда в их сторону направился полковник Уорд. Летти уже было повернулась к нему, готовая улыбнуться и протянуть руку для последнего танца, но полковник склонился перед другой женщиной.

— Могу ли я пригласить вас? — спросил он; лицо его было очень серьезно.

Салли Энн побледнела, но ответила без колебаний:

— Очень любезно с вашей стороны, но я слишком устала. Извините меня, пожалуйста; как-нибудь в другой раз.

— Другого раза может и не быть.

— Простите, но я не могу.

Однако Томас Уорд стоял на своем:

— Вы отказываете мне из-за формы, из-за акцента или из-за меня самого?

Нахмурившись, Мартин шагнул к полковнику:

— Вы слышали, что сказала дама?

— Пожалуйста, Мартин… — Салли Энн предостерегающе положила руку ему на плечо.

— К сожалению, я не услышал ответа на мой вопрос, — невозмутимо произнес Томас. — Я должен попросить вас позволить даме говорить самой за себя.

— Это частный дом, и вы здесь в гостях! Вы не имеете права навязываться женщине, даже если облечены всей полнотой военных полномочий.

Руки Мартина сжались в кулаки, однако Томас проигнорировал его замечание.

— Миссис Уинстон, все, что я спрашиваю…

— Вы не слышали, что я сказал? — Мартин толкнул полковника в плечо.

— Слишком хорошо слышал, — резко бросил тот, поворачиваясь к Мартину всем корпусом.

— Тогда отстаньте!

— Черта с два!

Мартин Иден снова толкнул полковника, и тот отпрянул, но тут же быстрым движением притянул Мартина к себе, схватил его за плечи и швырнул на пол.

Веранда задрожала от грохота; Салли Энн вскрикнула и закрыла лицо руками. Летти отступила назад, охваченная внезапным дурным предчувствием, и, схватив Салли Энн за руки, притянула ее к себе. Мартин приподнялся на локте, сунул руку в карман и вытащил небольшой пистолет, тускло блеснувший в свете лампы.

Полковник застыл на месте: другие офицеры, двинувшиеся было к месту ссоры, остановились и замерли.

Кто-то из женщин громко охнул. Музыка резко оборвалась, над верандой повисла напряженная тишина.

Внезапно, как падающий камнем орел, вперед рванулся Рэнсом. Носком сапога он ударил Мартина в локоть, пистолет взлетел вверх, с грохотом разрядился в потолок и стукнулся об пол. Мартин выругался и схватился за руку. Полковник шумно выдохнул воздух; Салли Энн вскрикнула и разрыдалась. Рэнсом нагнулся и поднял пистолет. Он стоял и держал его, как будто не зная, что с ним делать.

— Слава богу! — воскликнула тетушка Эм. — Рэнни, положи эту штуку и помоги Мартину подняться. Полковник Уорд, я буду вам очень признательна, если вы тоже поможете. А ты, Мартин, помни, кто ты и где находишься. Да тише, Салли Энн, пусть это будет тебе уроком. А вы, все остальные, завтра же отремонтируете мне потолок, а не то я лишу вас всех ваших нашивок так быстро, что вы и опомниться не успеете!

Именно это в тот момент и требовалось — властный голос и легкий юмор. Мартин, поднявшись на ноги, потер локоть, изумленно покачал головой и протянул руку полковнику.

— Не знаю, что нашло на меня, сэр. Примите мои самые искренние извинения.

— Это вы меня простите. Я, наверное, вел себя неподобающим образом, Томас Уорд с готовностью пожал руку. Он посмотрел на Салли Энн. — Я действительно не хотел никого обидеть.

Трагедия была предотвращена благодаря здравому смыслу и чувству юмора тетушки Эм. Но больше всего Летти поразило, как быстро сориентировался Рэнсом. Что это было? Снова рефлексы? Отголоски давних тренировок и военного опыта? Так или иначе, то, как он налетел на Мартина, неожиданно напомнило Летти о Шипе, и это ей совсем не понравилось.

Вряд ли можно было ожидать, что при таких обстоятельствах гости засидятся. Однако, уезжая, все очень долго прощались и выражали свое удовольствие проведенным вечером, изо всех сил пытаясь сделать вид, будто ничего особенного не случилось. Когда последняя коляска скрылась за поворотом и пыль на дорожке улеглась, Летти и тетушка Эм Составили на поднос стаканы, а Рэнни и Лайонел тем временем вернули столы и стулья на их обычные места. Мама Тэсс, которая, вне всякого сомнения, следила за происходящим с какого-нибудь передового наблюдательного пункта, поспешила на веранду, чтобы протереть столы мокрой тряпкой и унести поднос с грязными стаканами на кухню.

Тетушка Эм направилась к дверям в центральный холл и на пороге обернулась:

— Рэнни, ты идешь?

Рэнсом стоял у колонны, глядя в ночь, и мысли его были далеко. Ему вдруг открылось с неожиданной силой, что временами он ненавидит ту роль, которую сам для себя выбрал. Если бы его не сковывала эта поза пускающего пузыри идиота, он мог бы в этот вечер подойти к Летти, поклониться ей и закружить ее в танце. Он бы держал ее в объятиях, вдыхал ее аромат, заставлял бы ее смеяться. Может быть, он даже уговорил бы ее прогуляться с ним под магнолиями…

Вместо этого он сидел и смотрел, как она танцует с другими, улыбается им, и делал вид, что его это нисколько не интересует, хотя на самом деле сходил с ума от ревности. В результате он совершил глупость — бросился на Мартина, когда тот вытащил пистолет, вместо того чтобы просто встать между своим другом и полковником Уордом. Впрочем, действительно ли этого требовала ситуация или ему просто хотелось показать себя героем перед женщиной? Это был вопрос, над которым ему не хотелось особенно задумываться, и он решил этого не делать.

— Я иду, — ответил он тетушке и подал руку Лайонелу.

8

Лунный свет беспокоил. Летти некоторое время лежала и смотрела, как он вливается через кисейные занавески, превращая их в облака золотисто-серебряной дымки. Воздух в комнате был раскаленным и таким плотным, что трудно было дышать. Летти пыталась заснуть, но сон не приходил. Она чувствовала себя как-то необычно возбужденной, но не хотелось разбираться, почему это так.

Дверь комнаты была открыта, чтобы воздух свободно циркулировал. Летти слышала ровное тиканье часов в гостиной, тихое и спокойное посапывание тетушки Эм, поскрипывание балок и дощатых перекрытий на чердаке. К этим звукам добавлялся стрекочущий хор ночных насекомых, и в результате получалась какофония, которая действовала ей на нервы так, что хотелось сесть в кровати и закричать.

Это было невыносимо.

Летти встала, накинула халат и босиком вышла на веранду. При воспоминании о встрече с Шипом на этой самой веранде она вздрогнула, но потом резко качнула головой и двинулась к перилам. Столкновение с Шипом было случайностью, ей просто не повезло. Это не может произойти вновь.

Она смотрела на теплую, благоухающую ночь, и темнота казалась ей живой. Она приглашала, почти уговаривала Летти войти в мягкие, колышущиеся тени. Молодая луна шелковистой дугой выгибалась в небесах, ее ясный свет, как путеводный огонь маяка, нес добрую надежду.

Летти повернулась спиной к перилам, закрыла глаза, откинула назад волосы и глубоко вдохнула ночной воздух. Фантастично! Все эти дни фантазии переполняли ее, и, наверное, не следовало им поддаваться. Здесь, на веранде, воздух был свеж, ей нравилось чувствовать себя свободной, не стесненной стенами комнаты, вот и все. Ночь — это ведь всего лишь время суток, когда не светит солнце. И нет в ней ничего особенного.

Двойные парадные входные двери были распахнуты, словно приглашали случайный ветерок зайти в дом и прогуляться по нему. Летти смотрела на открытые двери и думала, что никогда не сможет привыкнуть к этому, хотя готова согласиться, что при плотно закрытых окнах и дверях в таком климате можно просто задохнуться. И все же подобная степень доверия к окружающим казалась в эти неспокойные времена безрассудной храбростью. Летти никак не могла решить, действительно ли южане так верят в людей, живущих рядом, или же всего лишь рассчитывают на свое умение защищаться. Так или иначе, это ее беспокоило. Иногда она просыпалась среди ночи, когда уже становилось прохладнее, и вставала, чтобы закрыть дверь своей комнаты. Летти заметила, что дверь комнаты Рэнни тоже часто была закрыта. Может быть, он также ощущал необходимость в этой условной защите?..

Широкий коридор был похож на идущий через дом темный туннель. Смутным прямоугольником виднелась открытая дальняя дверь, выходившая на заднюю веранду. То, что все двери были открыты, и в самом деле создавало некоторый сквозняк: края расшитой кружевами салфетки, накинутой на небольшой столик, еле заметно двигались в темноте.

Желание ощутить эту прохладу, какой бы кратковременной она ни была, притягивало. Летти вошла в дом и беззвучно двинулась по коридору. Она прошла гостиную и свою собственную комнату напротив, миновала столовую и спальню, которую занимали Салли Энн и Питер. Из-за одной из дверей, справа, доносились ритмичные вздохи крепко спящего человека — это была комната тетушки Эм.

Дверь в комнату Рэнни закрыта, но на полу перед ней лежал какой-то странный сверток. Вздрогнув от неожиданности, Летти остановилась, потом осторожно приблизилась — и чуть не задохнулась от смеха. Сверток пошевелился и вздохнул. Это был Лайонел, крепко спавший на коврике. Прямо как в Средние века! Однако Летти не думала, что мальчик здесь по приказу хозяина. Скорее всего, у Рэнни опять разболелась голова после пережитого волнения и Лайонел расположился поближе на случай, если ночью его позовут. Он был преданным другом и относился к своему подопечному с неподдельной любовью.

Ступая легко, чтобы не разбудить мальчика, Летти двинулась дальше. Выйдя на заднюю веранду, она прошла наискосок к правой стороне, где на пол падал широкий клин лунного света, остановилась у перил и прислонилась плечом к угловой колонне. Слева от нее была кухня с тускло отсвечивавшей шиферной крышей, а за ней ряд полуразвалившихся хижин. Сбоку, за кухней, начинался заросший сад, а чуть ближе находилась аллея вьющихся мирт, переплетенных с густыми зарослями плетистых роз.

Внезапно что-то задвигалось в зарослях миртовых лиан. Уловив боковым зрением трепетание листьев, Летти замерла. Через секунду из зарослей с пронзительным криком взлетела разбуженная птица, а следом вышел знакомый пестрый кот, подергивая хвостом от досады, что упустил добычу.

Летти отругала себя за нервозность и снова расслабилась. Подняв голову, она посмотрела на луну, и ей показалось, что лунный свет как бы касается ее лица. Это прикосновение создавало ощущение глубокого покоя, и Летти предалась ему на некоторое время.

Лучи падающего на нее света придавали жемчужный блеск коже и запутывались в волнах волос, как холодное пламя. Они образовывали вокруг нее некий сверкающий нимб, в котором она выглядела неземной и не вполне реальной. Рэнсом, потрясенный, стоял в тени раскидистого орехового дерева, куда он поспешно отступил. Чувства захлестнули его, он схватился за ствол укрывшего его дерева с такой силой, что неровности коры врезались в кожу. Желание еще раз предстать перед Летти в своем ночном обличье было почти непреодолимо, но он не мог позволить себе этого.

Рэнсому было ясно одно: эта учительница-янки — вовсе не такая незначительная помеха, какая казалась вначале. Она быстро становилась главной угрозой. Уже во второй раз Летти вставала между ним и его убежищем Рэнсом не сомневался, что это происходило случайно, и все же решение тетушки Эм взять постоялицу осложнило его деятельность сверх допустимого. Более того, присутствие Летти делало странные вещи с его способностью мыслить здраво. Она была опасна. Очень может быть, в отношении нее что-то следовало предпринять. Но что предпринять — он не мог придумать. Рэнсом надеялся, что после той ночи, проведенной с ним в кукурузном сарае, Летти сбежит из Луизианы в ужасе и отвращении. То, что она не сделала этого, породило у него сложное чувство смущения, тревоги и странной, изнуряющей нежности. Это чувство совсем уж осложняло то, что он знал наверняка — у него возникла серьезная проблема.

Сама тетушка Эм, благослови ее господь, никогда не давала ему поводов беспокоиться. Хотя она и была склонна заявлять, что не может сомкнуть глаз по ночам, она всегда моментально погружалась в сон, такой глубокий, каким могут наслаждаться только люди с добрым сердцем и чистой совестью. При небольшой помощи Лайонела и Мамы Тэсс у него была возможность приходить и уходить, когда он хотел.

Решение не посвящать ни во что тетушку далось ему нелегко, но иначе было нельзя. Она была милой, но абсолютно неспособной что-то долго скрывать. Нет, пусть уж лучше относится к нему с терпением и состраданием, как только и можно относиться к человеку, страдающем таким недугом, который он приписывал себе. Так что с тетушкой он устроил все как нельзя лучше, чего нельзя было сказать в отношении Летиции Мейсон. И он хорошо знал, что виноват в этом сам.

Мрачно нахмурившись, Рэнсом отступил на шаг, потом еще на один и наконец вышел на дорожку.

До Летти донесся негромкий звук шагов, и она напряженно выпрямилась, пытаясь определить, откуда он исходит. По всему телу молнией пробежала тревога, но на смену ей довольно скоро пришло любопытство: ведь никто и не пытался скрыть этот звук, подойти к дому незаметно.

Из-за двери кухни показался какой-то человек. Летти рванулась к двери, но вдруг остановилась. Как глупо! Ведь это всего лишь Рэнни. Неспешно, свободным и легким, даже изящным шагом он шел к ней по дорожке — в одних брюках, с полотенцем на шее. Волосы его влажно блестели, и он приглаживал их рукой, откидывая назад быстрым движением так, что в воздух взлетали мелкие брызги, как будто шел серебристый дождь. Капли воды сверкали на его обнаженном торсе. Направляясь к дому, он что-то напевал.

Летти подошла к ступенькам и негромко окликнула его:

— Почему вы не спите, Рэнни?

Он остановился прямо под ней и посмотрел вверх. На лице его появилась улыбка.

— Мисс Летти?

— Я задала вам вопрос, — напомнила она. — Где вы были?

Вопрос ее был вызван не столько подозрением, сколько не имеющей под собой оснований уверенностью в том, что это было не вполне обычно для него разгуливать по ночам.

Он засмеялся:

— Купался.

— Один?

— Было жарко, Лайонел спал…

По его груди сбегала струйка воды. Она была темной от коричневой краски, и Рэнсом поспешно вытер ее. На самом деле он пытался смыть краску на кухне, но это у него плохо получилось. Слава богу, в такой темноте Летти не могла ничего разглядеть.

— Вы часто купаетесь по ночам?

— Нет. Только иногда.

— В реке?

Рэнсом все просчитал. Если тетушка Эм услышит об этом полночном заплыве, она страшно расстроится: течение в реке было довольно бурным. Оставалось только одно подходящее место.

— Нет, я обычно купаюсь в пруду Динка.

— И вам разрешают?

Рэнсом пожал плечами:

— Я им не говорю. Вы ведь тоже не скажете, правда?

Вместо ответа Летти вздохнула:

— Жаль, что я не пошла с вами…

Это было так неожиданно, что у Рэнсома перехватило дыхание. У него перед глазами ярко промелькнуло, как это могло быть: они вдвоем, обнаженные, резвятся и плавно скользят в темной воде пруда, лунный свет падает на их мокрые тела… Летти, конечно же, не понимала, что говорит! А может быть, понимала? Да нет, ведь она говорила это Рэнни, которого считала абсолютно безобидным — и не совсем мужчиной.

На него вдруг нахлынуло раздражение, такое же неподдельное, как и бессмысленное.

— Пойдемте сейчас, — сказал он тихо. — Я готов составить вам компанию.

Летти сама не знала, почему она сказала это. Мысль о ночном купании была заманчива и в то же время пугала. Она посмотрела на Рэнни. Лунный свет позолотил его лицо и грудь, высветил великолепную мускулатуру и вместе с тем оставил в тени глаза. Свет обратил его мокрые взъерошенные волосы в сияющее золото, а капли воды на коже — в искрящиеся бриллианты. Где-то в глубине у нее появилось странное чувство. Невольно она подняла руку к горлу и стянула края халата.

Ей было неловко сознавать, что Рэнни — мужчина. Вряд ли он думал о ней больше, чем о случайном спутнике, вроде Лайонела, да она и не хотела, чтобы было иначе.

Это было нелепо, но Летти вдруг захотелось проверить, может ли он так же реагировать на теплую улыбку, как другие мужчины. Осознав это, она отшатнулась от Рэнни: подобное желание показалось ей кощунственным.

— Не уходите. — Рэнсом тут же раскаялся, как только увидел, что она изменилась в лице. Он ступил на нижнюю ступеньку и начал подниматься наверх.

— Уже… уже поздно.

— Я знаю, но поговорите со мной еще немного.

— Я не могу!

Он остановился и печально спросил:

— Вы что, боитесь?

Да, Летти боялась — боялась самой себя, боялась этой новой, внезапно открывшейся ей чувственной стороны своего существа. Но прежде чем она смогла что-то сказать, позади нее, в холле, послышались шаркающие шаги. Лайонел хриплым со сна голосом, в котором ощущалось беспокойство, воскликнул:

— Мастер Рэнни, с вами все в порядке?

— Мы поговорим с вами утром, — скороговоркой пробормотала Летти и, резко повернувшись, исчезла в доме.

Снова оказавшись в своей комнате, Летти прикрыла дверь, сбросила халат и забралась в постель. Она легла на спину, вытянула руки по бокам и так плотно закрыла глаза, что ресницы сцепились друг с другом. Но это не помогло. Картины, которые не давали ей покоя уже три дня, снова нахлынули на нее. Шип. Дождь. Кукурузный сарай. Невероятная потеря власти над собой.

Что же нашло на нее, как она могла позволить этому отвратительному убийце совершать с ней такое? Ведь она отказывала в этом Чарльзу, человеку, который любил ее и хотел жениться на ней! По правде говоря, Шип и так мог бы позволить себе любые вольности, согласилась бы она на них или нет. Но, вспоминая сейчас все, она не думала, что он применил бы силу, если бы она оказала сопротивление. Больше всего она мысленно осуждала саму себя. Ведь она и не пыталась сопротивляться, даже ни капельки не протестовала.

Летти слышала, что физическое влечение — всепобеждающая сила, но никогда не верила этому. Она всегда думала, что это не более чем порыв, который можно контролировать силой разума. Но главное, она не подозревала, что и ее это может коснуться. Летти считала, и не без оснований, что по природе сдержанна, даже несколько холодна. Она не могла понять, что же с ней случилось, она не способна была смириться с тем, что так заблуждалась в отношении себя самой.

Может быть, причина заключена в том человеке, который ее обнимал? Такое объяснение тоже не устраивало. Она презирала того, кто называл себя Шипом, ненавидела его и все, что он делал. Летти была решительно настроена добиться того, чтобы он предстал перед судом, а если бы представился случай, с удовольствием расправилась бы с ним сама!

Но так ли это? Она ведь могла застрелить его тогда, в сарае, но не застрелила…

Правда состояла в том, что что-то было у нее внутри, и это «что-то» с готовностью отвечало на прикосновения Шипа. И неважно, что происходило это против ее воли, против ее принципов. Главное — происходило, и этого нельзя было отрицать. Но самое ужасное заключалось в том, что эта слабость начала распространяться на других мужчин. Ведь захотелось же ей, чтобы Рэнни увидел в ней женщину! Летти молила бога, чтобы смогла и дальше подавлять эти чувства так, чтобы не было необходимости признаваться в них самой себе…

* * *
Утром пришло известие, что вдова Клементс, чьи дом и земли должны были в тот день пойти с молотка, проснулась ночью от странного шума и обнаружила на столике рядом со своей кроватью мешочек с золотом. Мешочек был завязан желтой лентой, к которой были прицеплены саранча и шип.

Только и было разговоров, что об этой чудесной истории. Три дня на верандеСплендоры ее обсуждали с разными гостями, которые приезжали и уезжали. Сборщик налогов О'Коннор топал ногами и изрыгал многочисленные угрозы. Он уверял всех, что благодаря двадцати шести тысячам долларов, которые он прибавил к пяти тысячам, уже назначенным за голову преступника, Шип будет схвачен и повешен.

Вдова Клементс имела голову на плечах и уничтожила оставленные при деньгах символы. Она, конечно же, рассказала о них, но только по большому секрету своим друзьям. В конечном итоге ей удалось сохранить свою собственность — никак нельзя было доказать, что деньги, с помощью которых она все выкупила на аукционе, имеют хоть какое-нибудь отношение к деньгам, похищенным у О'Коннора.

Полковник Уорд философски отнесся к случившемуся: если какой-то человек желает рисковать своей жизнью, чтобы подонкихотствовать, он и его люди вряд ли могут ему помешать. Впрочем, Уорд не сомневался, что Шип не станет пытаться ограбить сборщика налогов еще раз: О'Коннор обратился к властям с просьбой и получил разрешение брать с собой в поездки по штату отделение солдат, а солдатам было приказано стрелять без предупреждения.

Возможно, подобное отсутствие служебного рвения было характерной чертой полковника, но, может быть, причиной тому явилась его долгая беседа с Салли Энн, когда они катались в его коляске после обеда. Добившись успеха в кампании, имевшей целью получить возможность находиться в ее обществе, Томас Уорд этим успехом очень дорожил. Вряд ли он стал бы оскорблять чувства Салли Энн, проявляя излишнее рвение схватить человека, который для ее земляков становился героем.

На следующий день после танцев на веранде полковник прибыл в Сплендору с коробкой шоколадных конфет для тетушки Эм и небольшим флаконом розового масла для ее вдовствующей племянницы. Он еще раз попросил у Салли Энн извинения за свое поведение накануне вечером и умолял ее поехать прокатиться с ним в доказательство того, что у нее не осталось недобрых воспоминаний. Салли Энн совсем растерялась и не знала, что сказать, особенно потому, что Питер смотрел на конфеты с жадной тоской в больших голубых глазах.

Вдохновленный полковник распространил приглашение и на мальчика, а Питер взмолился, чтобы Лайонела тоже взяли. При мысли о двух измазанных шоколадом мальчишках на сиденье коляски между ней и полковником-янки глаза Салли Энн весело засияли. Она согласилась, но с условием, что тетушка Эм даст им с собой немного шоколада. Разумеется, хозяйка Сплендоры тут же отдала ей всю коробку, и после обеда они вчетвером отправились на прогулку.

— Боже правый, — промолвила тетушка Эм, когда коляска отъехала от дома, — надеюсь, Салли Энн будет помнить о правилах хорошего тона.

— Вы боитесь, Томас использует свое служебное положение, чтобы отомстить, если Салли Энн оскорбит его? — спросила Летти. — Если так, то вы, по-моему, думаете о нем слишком дурно.

— Да нет же, господи! Но Салли Энн, хотя она и такая тихоня с виду, вполне способна сделать эту прогулку не совсем приятной для него.

— Ничего, он это как-нибудь переживет.

— С его стороны очень мило попытаться загладить свою вину, но я все же думаю, ему лучше было взять на прогулку вас, а не мальчишек.

Летти не смогла сдержать смешок:

— Как компаньонку? Я думаю, Питер с Лайонелом лучше справятся с ролью охранников.

— Несомненно, — согласилась тетушка Эм и, в свою очередь, улыбнулась. Но я прекрасно помню, что в первый раз полковник приехал, чтобы увидеть вас…

— Мне он нравится, но я вовсе не собираюсь заявлять на него права!

— Вы меня не так поняли, Летти. Впрочем, жаль. Полковник — такой милый человек.

Рэнни, который сидел на ступеньках и строгал какую-то палочку, вдруг поднял голову.

— В самом деле, очень жаль, — сказал он простодушно.

Летти быстро посмотрела на него, но невозможно было сказать, смеется ли он над ней, над своей тетушкой или вообще ни над кем не смеется.

* * *
С приближением лета и удлинением теплых дней все больше путников начало проезжать через район Накитоша. В городе можно было видеть, как они закупают дорожные припасы, расспрашивают о дорогах, которые им предстоят, посещают воскресные церковные службы. Отправляясь с тетушкой Эм в город за покупками, Летти видела их на улицах — отчаявшиеся мужчины и женщины с детьми либо задавленные усталостью, неуверенные в завтрашнем дне. Эти люди вызывали интерес склонной к состраданию тетушки Эм, и она часто заговаривала с ними, расспрашивала, откуда они и почему оставили дом, иногда приглашала их к себе отобедать.

Некоторые из путников продали свои имения в Арканзасе и Теннесси, в Миссисипи, Алабаме и Джорджии, а многие просто бросали дома, прибив на дверь табличку «Уехал в Техас». Урожаи в тот год были скудными, и вырученных от их продажи денег не хватало на жизнь. Если же кому-то удавалось получить прибыль, все проглатывали сборщики налогов, аппетиты которых с окончанием войны росли год от года. Для многих решение переехать было вызвано страхом перед ростом насилия, когда люди целыми отрядами восставали против правительства, обманувшего их. Были и такие, кто в конце концов решил, что больше не может достойно жить в родных краях; эти люди направлялись в Мексику или Центральную Америку к эмигрировавшим раньше родственникам и друзьям.

У большинства все имущество помещалось в единственной крытой повозке, запряженной мулами или быками. Снизу к повозке крепились клети с курами, а сзади плелись привязанные коровы и собаки. У типичных представителей слоя мелких фермеров-рабовладельцев в лучшем случае было когда-то по четыре-пять рабов — а ведь им, как и раньше, все еще принадлежала большая часть земельных владений к югу от линии Мейсона — Диксона. Впрочем, некоторым семьям требовался целый поезд из повозок, чтобы перевезти свой скарб и мебель. С боков фургона под брезентовым верхом можно было заметить блеск зеркал в позолоченных рамах или полировку красного дерева, а когда колеса повозок проваливались в рытвины, слышно было, как пели фортепьянные струны и позвякивал хрусталь. Таких путешественников очень часто сопровождала охрана: мужчины с суровыми лицами и ружьями у луки седла.

Время от времени в городе появлялись люди, которые разыскивали своих близких, — их путь можно было проследить до Ред-Ривера, а потом они исчезали. Были подозрения, что тут не обходилось без джейхокеров, которые грабили проезжающих, а трупы закапывали в лесной чаще или сбрасывали в ближайший колодец. Фургоны запросто можно было сжечь или перегнать через границу и там продать. В Арканзасе и Техасе без проблем можно было сбыть лошадей, быков и другую живность, а ценные вещи скупали беззастенчивые торговцы.

Семьи, живущие вдали от всех в лесной глуши, сами себя всем обеспечивали и замыкались в своих кланах. Они боялись джейхокеров, без энтузиазма встречали людей, задающих вопросы или высматривающих что-то среди их амбаров и прочих хозяйственных построек.

Однако не все эти люди были такими уж необщительными. У тетушки Эм было много родственников среди тех, кто жил в лесах по берегам речушек, и однажды она получила приглашение от кузена, который выдавал замуж свою дочь, последнюю из пяти. Ехать было недалеко — кузен жил в каких-то восьми-девяти милях от Гранд-Экора на другом берегу Ред-Ривера, — и тетушка Эм очень обрадовалась. Она знала, что там соберутся друзья и родственники со всей округи; за домашним ежевичным вином и кукурузным виски можно будет узнать все последние новости и сплетни. Салли Энн и Питер тоже собирались ехать, и, конечно, все родственники хотели видеть Рэнни. Тетушка Эм заявила, что Летти тоже должна поехать с ними, — это будет для нее хорошей возможностью познакомиться с людьми, лучше узнать их.

Рэнни все-таки не поехал: утром у него началась такая страшная головная боль, что он почти ничего не видел. Летти съездила по просьбе тетушки Эм в город, чтобы пополнить для него запас настойки опия, и встретила там Джонни Ридена. Друг Рэнни был свободен и вернулся с ней в Сплендору пообедать. Когда он услышал о свадьбе, то сразу же предложил свои услуги в качестве сопровождающего, сказав, что это как раз одно из его любимых развлечений, и к тому же ему нечем заняться в этот вечер.

Дом, где праздновали свадьбу, построенный из выдержанного кипариса, был простым и скромным. К открытому, как вольер для собак, центральному холлу примыкали по бокам по одной большой комнате, а заднее крыльцо вело на приподнятый над землей сеновал, где можно спать. В доме не имелось даже обычной гостиной — обе комнаты заставлены кроватями, где обычно спало это большое семейство, и только у камина оставалось место для гостей. Одну комнату полностью освободили для свадебной церемонии и последующих танцев; свободные стулья выставили в открытом центральном холле и на переднем крыльце на случай избытка гостей.

Протестантская свадебная церемония тоже была довольно простой. Невеста в платье из голубого батиста с букетом из белых и алых роз в руках и жених в белом атласном жилете, с бантом из белого атласа на лацкане, вышли на середину. Священник, объезжавший округу, в черном фраке и пыльных сапогах, произнес подобающие слова. Было немного слез и очень много объятий и поцелуев. Потом все бросились к праздничному столу.

Из уважения к сану священника, и поскольку многие женщины практиковали воздержанность, в стоявшем на столе фруктовом пунше не было ни капли алкоголя. Напитки покрепче подавались на кухне и на заднем дворе, где мужчины и парни собирались у колясок и фургонов. Угощение состояло из жареных кур, куриных клецок в соусе, ветчины, кукурузных оладий, яблочных, кокосовых и лимонных пирогов, сладкого заварного крема, горячих булочек и, конечно же, свадебного торта, глазированного множеством яичных белков с кокосом.

Закуски подавали на тарелках, которые можно унести туда, где было место, чтобы присесть где угодно — от стола в кухонной пристройке до ступенек переднего крыльца. Некоторое время не было слышно ничего, кроме стука ножей и вилок о тарелки. Покончив с едой, гости поставили тарелки там же, где сидели, и несколько слуг бросились собирать их, чтобы унести на кухню и помыть. После еды мужчины и женщины в возрасте, отрезав себе по кусочку жевательного табака, расположились на крыльце, а тем временем юноши, девушки и молодые женатые пары начали созывать музыкантов.

После первого вальса для жениха и невесты раздалась веселая быстрая музыка — в этих местах предпочитали хороводы, кадрили и шотландские пляски. Женщины были в ситцевых и льняных платьях, сшитых дома, и лишь немногие — в шелковых и атласных. От дам исходили ароматы роз, сирени и яблоневого цвета, а мужчины пахли лавровишневой водой, кукурузным виски и нафталином, который предохранял их костюмы от моли. В теплом вечернем воздухе эти запахи смешивались со стойкими ароматами блюд. Лица раскраснелись, звучали громкие веселые голоса, ноги шаркали и топали по нанесенному на пол песку. Половые доски ходили ходуном; стены, казалось, раскачивались вместе с танцорами, отплясывавшими кадрили в открытом холле.

Привезенных детей уложили на тюфяки на сеновале, с ними были несколько пожилых женщин, присматривающих, чтобы дети не свалились с лестницы. Старики собрались на заднем крыльце подальше от шума. Там они жевали табак, сплевывали его на двор и разговаривали о видах на урожай, о лошадях, политике и приглушенными голосами о ночных всадниках. Летти, выскочив на крыльцо, чтобы вдохнуть воздуха, услышала несколько слов и сразу поняла, о чем идет речь. Однако старики тут же замолчали, как только она появилась. Это не удивило Летти, но все же несколько расстроило.

Наконец жених и невеста покинули гостей. Они уехали в коляске, украшенной белыми лентами, а за ней, по обычаю, волочилась связка старой обуви. Тут же начались разговоры о том, чтобы устроить новобрачным шуточную серенаду, кошачий концерт со звоном в колокольчики и стуком по кастрюлям, так как все знали, что ночевать они будут недалеко, в доме старшей сестры жениха. Однако мать невесты резко отвергла эту идею, и скрипачи начали очередную кадриль.

Тетушка Эм танцевала с отцом невесты, а Летти кружилась с Джонни Риденом, но они не собирались долго оставаться после отъезда молодых. Головные боли у Рэнни в последние дни участились, это беспокоило тетушку Эм, и она хотела поскорее вернуться. Они уехали одними из первых, и некоторое время до повозки доносился целый хор голосов — слова прощания и приглашения поскорее приехать еще.

Коляска легко катилась по песчаной дороге, освещенной луной; лица обдувал приятный встречный ветерок. Расслабленные от обильной еды и питья, приятно уставшие, они молча ехали вперед. Тетушка Эм, у которой Летти стала замечать повадки свахи, настояла, чтобы Летти села впереди, рядом с Джонни, а они с Салли Энн устроились сзади, рядом с Питером, спавшим на тюфяке между ними. Но внимание Джонни целиком притягивала дорога, и Летти позволила себе поразмышлять о дружелюбности и доброте людей, с которыми она в этот вечер познакомилась. Ее поразило, что при такой трудной жизни они выглядели вполне довольными. Очевидно, не очень много нужно для счастья. Почему же тогда она не может быть счастливой?

«На самом деле все совсем не так просто, как кажется, — подумала Летти, припомнив подслушанный обрывок разговора. — Некоторые из мужчин, присутствовавшие на свадьбе, наверняка тоже надевают по ночам белые простыни и разъезжают по окрестностям, наводя ужас на освобожденных невольников и чиновников-„саквояжников“».

— Можно вас кое о чем спросить? — обратилась Летти к сидевшему рядом Джонни. — Правда ли, что все, что касается ночных всадников, покрыто завесой таинственности? Или же люди сразу прекращают разговоры о них, когда я появляюсь, из-за того что я женщина?

Джонни резко повернул голову и долго пристально смотрел на нее.

— Это зависит от того, каких ночных всадников вы имеете в виду, пробормотал он наконец.

— То есть?

— Кое-кто называет ночными всадниками Рыцарей Белой Камелии, кто-то называет так джейхокеров.

— Я говорю о Рыцарях — о тех, кто надевает белые простыни.

— Джейхокеры тоже надевают простыни, когда им это удобно.

— Но тогда ведь легко запутаться…

— А они именно этого и добиваются.

— Да, я понимаю, — задумчиво сказала Летти.

— А то, что они замолкают при вашем появлении, вполне объяснимо. Вы женщина и, кроме того, человек посторонний.

— И к тому же янки, — грустно усмехнулась Летти.

— И это тоже, хотя и не главное.

— Спасибо, — сказала она довольно сухо. — И все-таки мне многое кажется странным. Вполне понятно, что нужно джейхокерам, но неужели Рыцари не понимают, что их насилие бессмысленно?

— А что еще вы могли бы предложить?

— Конечно же, политическую борьбу!

— Пойти голосовать для них — поступиться своей честью. И даже если они пойдут на это, избирательные урны контролируют радикальные республиканцы, за спиной которых военные. Более того. Конгресс — то есть остальные Соединенные Штаты — отказался признавать членов Палаты представителей, избранных до того, как начали действовать законы о Реконструкции. Поэтому мало надежды, что сейчас их признают. Что же остается?

— Митинги! Петиции!

— Митинги запрещены, а на петиции никто не обращает внимания, даже если их удается довезти до Вашингтона.

— Но какая же польза от того, что негров бьют кнутами и вешают?!

Джонни покачал головой:

— Эти бедолаги оказались между двух огней. Радикальные республиканцы используют их, а Рыцари считают необходимым показать им, что бывает, когда позволяешь себя использовать. Кроме того, приходится признать, что негры стали козлами отпущения. На них отыгрываются за свое разочарование и удовлетворяют свою страсть к кровопусканию те, кто пять лет подряд убивал и сейчас не может согласиться с тем, что война уже закончилась и мы потерпели поражение.

— Это ужасно.

— Согласен. Но по-человечески это понятно.

— Я содрогаюсь, когда думаю об этом!

— Люди способны творить добро, но они способны и на большое зло.

— Что бы они ни делали, это их выбор, — твердо сказала Летти.

— Вы думаете? Иногда я в атом сомневаюсь…

Летти не нашлась, что ответить, и предпочла промолчать. Она обдумывала его слова. После объяснений Джонни мотивы Рыцарей стали чуть понятнее, хотя она инстинктивно чувствовала, что правда не на их стороне.

Сзади донеслось тихое посапывание. Обернувшись, Летти увидела, что тетушка Эм сладко спит, и улыбнулась. Салли Энн улыбнулась в ответ и снова стала смотреть на протянувшиеся вдоль дороги леса.

В воздухе сильно запахло дымом, но рядом не было домов, откуда этот запах мог донестись. Взобравшись на небольшую горку, за следующим поворотом они увидели оранжевый отблеск костра, который был скрыт от них за изгибом дороги. Через некоторое время они повернули, и прямо перед ними открылась небольшая поляна.

Сначала Летти не поняла, что происходит. Она увидела фургон с разорванным верхом, из которого двое мужчин в простынях с колпаками, отброшенными назад, выпрягли лошадей. Рядом стоял сгорбившийся мужчина, обнимая женщину с ребенком на руках. Неуклюжий, очень толстый священник сидел на ослике; ноги его почти касались земли, а в руке священнослужитель сжимал револьвер.

— Что за черт! — прошептал Джонни, натягивая поводья и останавливая фургон.

При их появлении из-за поворота все замерли, потом один мужчина в белой простыне прыгнул к своей лошади, а другой бросился к лежавшему на земле ружью.

— Стой! — закричал священник.

Раздались выстрелы — первый, второй. Человек, тянувшийся к ружью, упал вперед и затих. Другой, выкрикивая ругательства, вскочил на лошадь и бросился в ночь, припав к седлу. Женщина кричала и рыдала, прижимая к себе ребенка; мужчина обхватил их руками, прикрывая своим телом. Осел пронзительно кричал и брыкался. Священник отбросил стремена, перекинул длинную ногу через голову животного и спрыгнул на землю с удивительной для столь тучного человека легкостью.

Джонни остановил коляску, передал поводья Летти и спрыгнул, но остался стоять рядом, положив руку на сиденье. Тетушка Эм проснулась и, ничего не понимая, оглядывалась по сторонам. Салли Энн обнимала Питера, который испугался шума и заплакал.

Наступила тишина, нарушаемая только всхлипываниями ребенка и удаляющимся стуком подков пустившегося наутек грабителя. Священник тяжело приблизился к лежавшему на земле человеку, перевернул его на спину, открыл одно веко, потом благочестиво перекрестил и склонил голову в краткой молитве. Поднявшись на ноги, он подошел к стоящей у фургона семье. Погладив маленькую девочку по вьющимся светлым волосам, он взял ее крошечную ручку и негромко заговорил с ней. Девочка перестала плакать, только раз или два всхлипнула и с удивлением посмотрела на него.

Летти вдруг ощутила боль в груди, как будто ее кто-то ударил. Она не могла дышать, не могла говорить, только смотрела на священника так, что глазам было больно. Не может быть! Такой огромный живот и это крупное лицо… Но голос, голос!

Священник подошел к лошади лежавшего на земле человека и вскочил в седло.

— Простите, но я очень тороплюсь, — обратился он ко всем присутствующим. — У меня срочные дела, которые не терпят отлагательств. Я сообщу властям об этом прискорбном происшествии, так что можете не беспокоиться. Благослови вас бог, дети мои! Помните: Bona more est homini, vitac qui exstinguit mala.

Он развернул лошадь и не спеша поехал прочь.

— Остановите его! — воскликнула Летти, но никто не двинулся с места.

Джонни удивленно уставился на нее, а потом взглянул на священника, и лицо его внезапно побелело, а руки затряслись. Священник отсалютовал Летти, улыбнулся и скоро скрылся из вида.

— Бог ты мой, дорогая, что это у тебя в руках? Что за ужасный жук? воскликнула женщина. Страх ее прошел, и голос звучал звонко и гневно. Она взяла что-то из рук ребенка. На землю упал панцирь саранчи, и его понесло порывом ветра. Шипа не было.

Тетушка Эм закашлялась, а стоявший у фургона человек дотронулся до панциря носком сапога.

— Странный священник, — сказал он, — но одному богу известно, что бы с нами стало, не окажись он на дороге.

— Мы были бы на том свете — вот где! — промолвила его жена.

Салли Энн поежилась и спросила:

— А что это он такое сказал по латыни?

— Хороша смерть человека, если она уносит из жизни зло, — ответила Летти. Ей было трудно говорить: еще никогда она не видела, как умирает человек.

Звук ее голоса, казалось, вывел Джонни из оцепенения. Он засмеялся глухо и напряженно и подошел к стоявшей у фургона паре:

— Так сказал господь, не правда ли? И, благослови нас, боже, этот человек, кто бы он ни был, сказал то же самое.

9

Рэнни вышел на крыльцо с лампой в руке, чтобы посветить им на лестнице. Тетушка Эм принесла ему завернутый в салфетку кусок свадебного пирога и, когда все расселись в креслах в гостиной, начала рассказывать историю о стрельбе в лесу. Рэнни слушал без особого интереса — может быть, потому, что только начало ослабевать действие опийной настойки, но он то и дело зевал, отламывая от пирога кусочки и делясь ими с Питером. Казалось, его больше беспокоит состояние мальчика, который все еще выглядел бледным и подавленным. Пока тетушка Эм рассказывала о деталях происшествия и о том, как у нее трепетало сердце, она раз пять перекрестилась. Ей не давала покоя мысль, что этот загримированный священник собирался пристрелить обоих грабителей, осуществив правосудие на месте преступления, он запросто мог бы и сам ограбить путников! Наконец, ее вера в доброту Шипа, после того как она увидела, как тот, не задумываясь, убил человека, кажется, пошатнулась. Она вслух размышляла, кто бы это мог быть, и называла различные имена. Завязалась оживленная дискуссия и различных кандидатах на роль Шипа, но ни к каким выводам они не пришли. Слишком уж много в округе было людей такого роста и такого сложения, к тому же практически любой здешний мужчина с детских лет был охотником, мастерски владел оружием и прекрасно знал местность.

Впрочем, все эти восклицания, рассуждения и описания охватившего их ужаса были всем необходимы, чтобы успокоиться. После того как тетушка Эм в третий или четвертый раз пожалела, что не уговорила встреченных путников поехать переночевать в Сплендору, она, наконец, вспомнила о своих обязанностях хозяйки и предложила сварить кофе за неимением чего-либо покрепче.

— Мне не надо, — сказал Джонни, поднимаясь со стула. — Я давно уже должен был быть дома.

— Неужели вы поедете так поздно?! — В голосе тетушки Эм звучала тревога. — Почему бы вам не остаться у нас? Раскладушка в комнате Рэнни всегда в вашем распоряжении.

— Мама будет волноваться, куда я пропал.

— Ну что ж, не стоит лишний раз беспокоить вашу матушку. Но по крайней мере выпейте кофе, чтобы не заснуть по дороге.

— Мне не очень-то хочется кофе, но я не отказался бы от стакана воды.

— Почему же вы не сказали об этом раньше? — тетушка Эм вскочила.

— Не вставайте, — Джонни быстрым жестом усадил ее назад в кресло. — Я сам схожу на кухню.

Летти поднялась со своего места.

— Я принесу воды, мне тоже хочется пить.

— Я пойду с вами, — тут же сказал Джонни.

Летти, которая уже начала постигать характер южан, не спорила. На дворе стояла ночь, идти по темному двору было небезопасно, и ей, как женщине, полагалась защита; кроме того, Джонни было неловко, чтобы она ухаживала за ним. Учтивость эта была врожденной, она основывалась не просто на хороших манерах, которые можно воспитать, но на заботе о людях, которую прививали только постоянным примером. С этими проявлениями Летти часто сталкивалась со времени приезда в Сплендору. Всякий раз, когда такое случалось, она ощущала внутреннюю теплоту. Она вдруг поняла, что ей будет не хватать этого, когда придет время уехать.

На кухне Джонни поставил принесенную им лампу на стол. Летти зачерпнула из ведра, стоявшего на скамье, стакан воды для себя, потом взяла еще один стакан и подала его Джонни. Воздух на кухне был спертый: она шагнула к выходу и открыла дверь. Облокотившись на косяк, Летти вдыхала свежий ночной воздух и пила воду, вглядываясь в темноту. Через некоторое время она повернулась к Джонни.

— А вы ведь знаете, кто такой Шип, не правда ли?

Джонни как раз подносил стакан ко рту. Услыхав слова Летти, он вздрогнул, вода выплеснулась на рубашку и жилет.

— Помилуй бог, леди, посмотрите, что я из-за вас наделал!

— Так, стало быть, знаете?

Смахивая воду с одежды с комическим смятением, Джонни не смотрел на нее.

— Что заставляет вас так думать?

— Вы смотрели на него сегодня так, как будто встретили привидение.

— А что же, по-вашему, я должен был делать? Не обращать внимания, что прямо на глазах у меня убили человека?

— Можно подумать, что вы не сталкивались со смертью на поле битвы и сами никого не убивали. В этом не было для вас ничего необычного. Я же видела — вас поразил человек, загримированный под священника.

— Вы не правы.

— Неужели? А я уверена, что вы его знаете. Вполне очевидно, что Шип — в прошлом солдат армии южан. Человек с его силой, стойкостью и недюжинными способностями наверняка должен был оказаться в гуще сражений. Кроме того, он должен быть примерно одного возраста с вами, Рэнни и Мартином Иденом. Если он наделал такую суматоху сейчас, то и до войны он должен был быть хорошо известен в этих местах. Как же вы можете его не знать?

— Очень просто. Он может быть кем угодно и откуда угодно. Каким-то случайным путешественником, направляющимся в Техас, северянином, симпатизирующим южанам, дезертиром из федеральной армии, увиливающим от призыва джейхокером, — кем угодно!

— Но в таком случае вы не были бы так поражены, когда увидели его.

— Вы не понимаете…

— Разве?

Джонни пристально посмотрел на нее, потом допил воду и отставил стакан.

— Меня поразил не Шип, а маленькая девочка. Я все время думаю о ней. Она была такая крохотная — такого же возраста, как моя маленькая сестра, которая умерла несколько лет тому назад, перед войной. Если бы священник… Шип… кто бы это ни был… не появился вовремя, что стало бы с ней? Ее родители были бы убиты, эти два подонка схватили бы ее… Я не могу об этом думать, но и не думать не могу!

В его голосе была боль, а в глазах — страх. Летти не могла ставить под сомнение правдивость его слов, но объясняли ли они в полной мере то, что она видела? Как бы то ни было, Летти не могла больше спрашивать его, когда он так страдал. Забота о других была свойственна не только южанам.

Причина, по которой Летти требовалось знать, кто такой Шип, оставалась прежней, но к ней добавилось еще кое-что. Ей было необходимо соединить в своем разуме человека, хладнокровно убившего ее брата, и того Типа, который любил ее в кукурузном сарае, а потом возник в образе священника-мстителя, который предотвратил смерть путников. Как же может человек быть вором и убийцей — и то же время борцом за справедливость и защитником попавших в беду? Это бессмысленно. И все же она не могла подумать, что собранные ее братом факты неверны.

Летти вдруг представила, как два разных человека мчатся на конях в ночи. Ангел и дьявол…

Однако такое объяснение было слишком простым. Скорее всего, человек один, и ей очень хотелось понять, чем он руководствуется. Возможно, Шип просто хотел всех запутать своими благородными поступками. А может, у него есть склонность к рыцарским подвигам или же, как Джонни, он испытывает нежность к маленьким девочкам? «А также и к большим», — усмехнулась про себя Летти. Не исключено также, что он возмущен посягательством джейхокеров на эти земли и стремится дать им отпор или уничтожить их. Но каковы бы ни были его мотивы, она их выяснит! Тогда будет легче раскрыть, кто же на самом деле Шип. А для нее это, кроме всего прочего, лучший способ выявить и остановить этого человека. А еще это лучший способ вновь обрести самообладание.

* * *
Шло лето, и дни изнуряющей, сводящей с ума жары тянулись очень медленно. Полковник и его люди были частыми гостями в Сплендоре. Они сидели на веранде, обмахиваясь форменными фуражками, и бились об заклад, кто из них поймает за двадцать секунд больше мух.

Тетушка Эм неизменно побеждала: она была вооружена мухобойкой с ручкой в четыре фута и колотила ею докучливых насекомых, а также любого, кто становился слишком дерзким. Мухи были неизбежны в это время года; особенно их привлекал лимонад, который не переводился на столе в течение всего дня.

Салли Энн все еще жила в Сплендоре. Несколько раз она порывалась вернуться в отцовский дом, но поднималась такая буря протестов, что она всякий раз отказывалась от этой мысли. Протестующий голос сына был одним из самых громких — Питеру очень нравились уроки вместе с Лайонелом и Рэнни. Тетушка Эм запретила племяннице уезжать на том основании, что ее старую тетю тут могут затанцевать до смерти этими импровизированными кадрилями. Летти умоляла ее остаться, мотивируя это тем, что она не сможет одна вытягивать все партии сопрано во время их певческих вечеров и развлекать всех томящихся без любви ухажеров. Томас Уорд заявил, что без ее улыбки он не проживет и дня, а его офицеры клялись один горячее другого и разными вещами, от звезд до могильных плит, что тоже умрут от сердечных приступов, если лишатся этого белокурого очарования. Рэнни не приводил никаких доводов. Он просто сказал «не уезжай», и Салли Энн осталась.

Благодаря ли теплой погоде или под влиянием приятной компании, но строгость траура Салли Энн пошла на убыль. Сначала на полях ее темной соломенной шляпки появились шелковые цветы. Потом украшение из волос ее мужа, уложенных в форме сердца, сменил золотой медальон на голубой шелковой ленточке. Со своими черными юбками она стала носить белую льняную кофточку, которую ей подарила тетушка Эм, а на талии появился пояс из голубого шелка. И наконец настил день, когда молодая вдова попросила тетушку Эм съездить с ней в город и помочь выбрать материал на летнее платье.

Тетушка Эм настояла, чтобы Летти поехала с ними.

Вдвоем они убедили Салли Энн купить не только отрез скромного бледно-лилового батиста, но еще и полосатую хлопчатобумажную ткань, расшитую маленькими букетами фиалок. Последний отрез был подарком тетушки Эм или, как она сказала, подарком ее кур, несущих золотые яйца.

Перебирая руками легкую, воздушную материю, Летти, как никогда, почувствовала неуместную тяжесть собственного платья. В порыве энтузиазма она купила и себе отрез такого же легкого материала, только расшитого розами, а еще отрез ситца с очаровательными полосками цвета коралла и морской волны.

Странная вещь, но когда новые наряды были готовы, Летти не только стало не так жарко, но и легче на душе — она почувствовала себя более раскованно. Было очевидным, что и на Салли Энн это подействовало так же. Она стала чаще улыбаться, на веранде то и дело звучал ее легкий звонкий смех. Конечно, Летти понимала, что многочисленные комплименты в адрес Салли Энн, когда она появлялась в новых туалетах, были вызваны не только тем, как она в них выглядела, но еще и сочувствием, стремлением поддержать ее. И все же, несомненно, усилия, предпринятые ими, были оценены по достоинству.

Полковник Уорд в особенности рукоплескал преображению молодой вдовы. Он преподносил ей цветы, осыпал столь же цветистыми комплиментами, дарил книги и конфеты, а иногда даже стихи собственного сочинения. В результате бедная женщина начинала заикаться от волнения и становилась пунцово-красной. В конце концов, она истощила весь свой запас извинений за то, что не может еще раз с ним прокатиться вечером, и ей пришлось поехать, хотя бы для того, чтобы прекратить его мольбы. Через некоторое время прекратились не только ее извинения и отговорки; они с полковником все чаще катались вместе — уже без сопровождения мальчиков.

Уроки, которые так нравились Питеру, захватывали и Летти. Теперь они проходили не на веранде, а в одной из бывших хижин рабов за домом. Хижину затеняли кривые ветви древнего, но еще полного жизненных сил дуба. Она была маленькой, но вполне пригодней, и, может быть, это было самое прохладное место на всей плантации. С помощью Мамы Тэсс и Ранни Летти выгребла накопившийся там мусор и вымыла пол и стены горячей водой со щелочным мылом. Потом Рэнни вместе с Питером и Лайонелом, которые, впрочем, больше мешали, чем помогали, срезал непомерно разросшиеся вокруг хижины побеги ежевики, кустистые заросли французской шелковицы и молодую поросль эвкалиптов. Побелив хижину снаружи и изнутри, они изготовили грубые скамьи, приделав доски к перевернутым бочонкам. Грифельные доски и мелки привезли из города занятия на новом месте начались.

Каждое утро Летти проводила два часа с Рэнни и мальчиками, а вечером еще два часа посвящала урокам с бывшими рабами Сплендоры, которые хотели научиться читать и писать. Это была всепоглощающая, захватывающая работа, хотя иногда она приносила огорчения.

Постепенно вечерний класс разрастался. Приходили не только обитатели Сплендоры, но и люди из других мест. В основном это были братья, сестры, племянники и племянницы Мамы Тэсс, а также их соседи. Пришлось соорудить новые скамьи и привезти дополнительные грифельные доски. Но все равно временами не всем желающим поучиться находилось место. В старую хижину приходили повязанные платками седые старухи, молодые женщины с малыми детьми, цеплявшимися за юбку, дерзкие мальчишки-подростки и взрослые мужчины, только что от плуга, со сгорбленными спинами, распухшими суставами и землей под ногтями.

Всем им вместе и каждому в отдельности ужасно хотелось стать лучше, сбросить с себя тяжкий груз невежества. Большинству из них никогда прежде не приходилось иметь дело с печатным словом, многообразием мыслей и образов, которые содержались под обложками книг. Летти очень хотелось приобщить их к культуре, но иногда она приходила в отчаяние. Нельзя сказать, что им не хватало способностей для понимания самой сути грамоты. Одни усваивали все быстрее, другие — медленнее, но это было вполне естественно. Проблема состояла в том, что у некоторых учеников внутри как будто была какая-то стена, препятствовавшая проникновению знаний. Словно все это было настолько вне их понимания, как будто они находились на другой стороне бездонной пропасти. И если во время утренних занятий Летти казалась самой себе прекрасной античной богиней, несущей знания, то вечерами она порой думала, что безнадежно глупа, начисто лишена таланта учителя и не способна передать кому-либо свои знания.

Впрочем, в обучении Рэнни и мальчиков тоже было много взлетов и падений. Проведенные с ними часы приносили Летти большую радость, но все же встречались и трудности. Уровень развития Питера вполне соответствовал его возрасту, зато знания Рэнни и Лайонела оказались настолько одинаковыми, что поначалу Лети растерялась, а потом стала проводить с ними уроки по одному плану. Несколько раз она пыталась убедить их присоединиться к вечерним занятиям, но у Рэнни тут же начинались головные боли. А так как по утрам у него их как будто не было, она в конце концов перестала настаивать.

Именно с Рэнни Летти было труднее всего. Его прогресс был очень неравномерным. Продвижение вперед и откат назад как будто зависели от его настроения, состояния здоровья, погоды и даже от того, держит Летти его за руку или нет. Создавалось впечатление, что чем больше она тратит на его обучение сил, тем медленнее он все постигает. Бывали случаи, когда он смотрел на нее с такой пустотой в глазах, что это выводило ее из себя и она готова была раскричаться. Иногда даже ей казалось, будто он делает это нарочно, чтобы разозлить ее. Но временами Рэнни демонстрировал такие вспышки острого интеллекта, что Летти чувствовала боль в сердце при мысли о том, что он утратил.

Один из таких случаев произошел не в классной комнате, а в палисаднике тетушки Эм, на закате. Летти рвала цветы, чтобы поставить их в чудесную вазу с изображением старого Парижа на столик у своей кровати. Привлеченная дурманящим ароматом душистого табака, она шагнула к клумбе, и ее движение вспугнуло целую стайку бабочек. Они взлетели и кружились вокруг Летти, тихо и изящно помахивая крылышками густого коричневого цвета с золотистой полоской по краям и голубыми пятнышками. Одна из бабочек уселась ей на грудь, другая на юбки. Завороженная, Летти стояла неподвижно и старалась не дышать.

Она и не знала, что Рэнни наблюдает за ней, пока он не вышел из-за куста роз и не подошел ближе. Казалось, он полностью погружен в созерцание бабочки на ее корсаже. Протянув руку самым естественным движением, в котором не было ничего настораживающего, он прикоснулся к груди Летти указательным пальцем, слегка подтолкнул бабочку, и прелестное создание доверчиво взобралось ему на палец.

— Nymphalis antiopa, — сказал он тихо, и в голосе звучало удовлетворенное любопытство. — Траурница.

Так же тихо Летти спросила:

— Вы собираете бабочек?

Он покачал головой:

— Я никогда не смог бы проколоть их булавкой.

— Но вы назвали ее по-латыни и совершенно правильно!

Рэнни поднял голову, в его ясных глазах мелькнула тревога, а потом они вдруг медленно помутнели, как будто упала занавеска.

— Правда?

— Вы знаете какие-нибудь другие названия бабочек? — настойчиво спросила Летти, но момент был упущен.

— Нет, — ответил он. — Я ничего не помню.

Позже, ночью, Летти стала размышлять. Бабочки и саранча. Латинские названия и латинские изречения… В ту ночь, когда они видели Шипа в обличье священника, Рэнни оставался в Сплендоре под присмотром Лайонела из-за очередного приступа головной боли. А был ли этот приступ?..

«Я становлюсь смешной», — сказала себе Летти. Конечно же, человек, который сидел через стол от нее за ужином, покорно сносил ее разносы за неаккуратность на занятиях и кормил кур на заднем дворе, не мог застрелить убийцу-джейхокера, отбить пленника у целого отделения солдат или выставить на посмешище сборщика налогов О'Коннора. Конечно же, золотоволосый, гладко-выбритый Рэнни не мог быть тем безжалостным усатым гигантом, с которым она провела ночь любви на кукурузном сарае. Если бы это был он, она наверняка узнала бы его, наверняка почувствовала!

И все же он был странным человеком, этот Рэнсом Тайлер. Иногда, в минуты просветления, в нем пробуждалось что-то былое, и тогда он совсем не походил на себя. Как бы то ни было, она должна сначала разобраться с ним, прежде чем начнет думать, кто же еще может подходить на роль Шипа.

А предлогом для нее будут его головные боли. В конце концов, он ее ученик, и не будет ничего удивительного, если она проявит беспокойство о его состоянии. И ведь ее действительно беспокоила частота этих странных приступов. Хоть он и был ранен, но с тех пор прошло много лет. Такие частые головные боли могут являться симптомом какой-то нераспознанной болезни. Что, если они вызваны давлением на мозг внутричерепной жидкости или какого-то осколка кости черепа, который надо удалить? Кто-то должен уговорить его сходить к врачу. Но, кажется, из-за того, что все это тянется так долго, все просто перестали обращать внимание на здоровье Рэнни. А может быть, в семье просто нет денег на врачей? Но это же не причина, чтобы не обращать внимания на его состояние. Средства можно найти, если в этом есть необходимость. Черепно-мозговые травмы — не та вещь, к которой можно относиться легкомысленно. Они могут привести к параличу, потере рассудка и даже к смерти. Как было бы ужасно, если хоть какая-нибудь из этих бед свалилась на симпатичного и милого Рэнни! Об этом и подумать невозможно…

Итак, Летти твердо решила разобраться с этими странными головными болями. Все, что от нее требовалось, — дождаться очередного вечера, когда Рэнни рано уйдет к себе в комнату, предварительно попросив опийной настойки.

Летти не пришлось долго ждать. В тот же вечер за ужином Рэнни был молчалив, на вопросы отвечал односложно, а в глазах его появился тусклый блеск. Вскоре он пробормотал извинения и оставил их, а три дамы с Питером переместились из столовой в гостиную в холле. Тетушка Эм принялась чинить простыню, Салли Энн взяла свои пяльцы с вышиванием, а Питер растянулся на полу, играя в волчок. Летти забралась в уголок канапе, чтобы прочитать еще несколько страниц из найденного ей в книжном шкафу томика Теккерея.

Пробегали минуты, их бег отмерялся боем часов в гостиной. В неподвижном воздухе висел слоистый дымок от лампы, с улицы доносилось беспрерывное стрекотание сверчков и кваканье лягушек. Пестрый кот прокрался через черный ход, потерся о ноги тетушки Эм, пару раз стукнул лапой по волчку Питера, потом подпрыгнул и устроился на коленях у Салли Энн. Летти подняла глаза, зевнула, прочла еще одну страницу и снова зевнула. Тетушка Эм тоже широко зевнула, как бы передразнивая ее, потом рассмеялась, покачивая головой, и сказала, что, пожалуй, пора спать. Летти улыбнулась в ответ, отложила книгу в сторону и пожелала всем доброй ночи.

Разошлись они одновременно. Оказавшись в своей комнате, Летти некоторое время слышала за стеной звуки передвигаемой кровати и тихие голоса — это Питера укладывали на раскладушку. Наконец все стихло. Можно было с уверенностью предположить, что если Рэнни и есть Шип, то он вряд ли имеет обыкновение покидать дом раньше, чем после того, как все остальные улягутся. Летти с трудом сдерживала свое нетерпение, пока до нее не донеслось тихое посапывание тетушки Эм. Подождав еще немного, она взяла свечу и вышла из комнаты. Летти не собиралась красться по коридору на цыпочках: со стороны это выглядело глупо и подозрительно. В то же время ей не следовало будить весь дом, и поэтому она шла очень осторожно. Лайонел, как всегда, спал на коврике у двери Рэнни. Все, что ей оставалось сделать, потянуться через него и постучать. Но как только Летти подошла ближе, Лайонел проснулся и вскочил, удивленно глядя на нее.

— Мисс Летти, мэм, что вы здесь делаете? Вы же не собираетесь будить мастера Рэнни?

Она изобразила улыбку:

— Я только хочу посмотреть, как он.

— Но он же спит!

— Да я и не разбужу его.

— Вам нельзя туда входить! — Глаза Лайонела потемнели и тревожно сверкали, однако он старался говорить тихо. — Вы же леди, а мастер Рэнни джентльмен. Это было бы… не правильно.

— Не беспокойся, я только узнаю, не нужно ли ему чего-нибудь.

— Мастер Рэнни очень рассердится, если я позволю вам войти!

Летти не хотелось расстраивать мальчика, но другого выхода не было. Не дожидаясь ответа, она толкнула дверь в спальню. Лайонелпротянул руку, чтобы схватить ее за юбки, но не решился и отдернул ладонь.

В комнате ее свеча отбрасывала лишь небольшой круг желтоватого света. Круг двинулся вместе с ней к кровати, осветил колеблющиеся занавески на окнах, превратив их в колышущиеся бледно-желтые колонны, а высокую кровать, затянутую противомоскитной сеткой, сделал похожей на задрапированный катафалк. Верхняя простыня была откинута и смята. На кровати никого не было.

Летти замерла, не в силах пошевелиться. И тем не менее это случилось. Что же ей теперь делать? Может быть, есть какой-то способ перечеркнуть это ужасное открытие? Думать, что Рэнни с его тонкой чувствительностью и добродушной веселостью — не тот, за кого себя выдает, было так больно, что она себе этого и не представляла. Она стояла ошеломленная, оцепеневшая, бесчувственная и медленно дышала, пытаясь сдержать подступившие к глазам слезы.

Внезапно из окна позади нее донесся голос — глубокий и тихий, бесконечно успокаивающий:

— Вы что-то хотели, мисс Летти?

Она обернулась, взметнув юбками, сердце забилось, глаза расширились от изумления.

— Рэнни! Откуда вы? Я думала…

— Я не мог заснуть и вышел на веранду.

Сердцебиение постепенно затихало, Летти вдруг почувствовала сильное желание громко засмеяться. Вместо этого она еще раз глубоко вдохнула и, только теперь заметив, что он без рубашки, отвернулась, смутившись.

— Вы не можете заснуть? Но вы же приняли опийную настойку.

— Она не всегда действует. Теперь уже не всегда…

Летти знала, что настойка опийного мака теряет свою силу, если принимать ее долго и не увеличивать дозу. И даже если увеличивать, доза, которую можно принять, ограничена. Очевидно, Рэнни достиг предела — ведь он так долго прибегал к ее помощи.

— Мне очень жаль, — сказала она, и это действительно было так. — Я… зашла только посмотреть, не могу ли я чем-нибудь помочь.

Рэнсом услышал ее разговор с Лайонелом, когда уже наполовину спустился с лестницы. Если бы мальчишка не проснулся, он бы сейчас был уже далеко. Нет, определенно эта женщина сделает его настоящим сумасшедшим. Из-за нее он уже весьма наловчился скидывать и быстро надевать одежду, хотя, наверное, было бы полезнее появиться перед ней совсем обнаженным. Может, это скорее укротило бы ее нелепую заботливость! Но уж раз ему пришлось вернуться, он должен быть как-то вознагражден за это.

Он посмотрел на Лайонела, который застрял в дверях с виноватой гримасой на лице.

— Все в порядке, — сказал Рэнсом. — Иди спать.

Когда мальчик попятился назад и закрыл за собой дверь, он снова повернулся к Летти.

— Поговорите со мной. Может быть, мне станет легче.

Это было в высшей степени нелогично — находиться в такой час в спальне мужчины. Но Летти напомнила себе, что это всего лишь Рэнни.

— Я могу поговорить несколько минут, — согласилась она осторожно. Только здесь так жарко… Может быть, нам лучше выйти на веранду?

«И в самом деле, может, так и лучше», — подумал Рэнсом и, отступив назад, отодвинул занавеску. Когда Летти приблизилась и ступила в проем окна, он взял у нее из руки свечку и задул ее.

Летти резко остановилась:

— Зачем вы это сделали?

— Свет привлекает комаров.

— А, да, конечно…

Придерживая занавеску, он поставил подсвечник на стол. Летти вышла первой, двигаясь в темноте на ощупь, пока глаза не привыкли.

Гряда облаков скрывала луну, воздух здесь казался душным.

— Наверное, к утру пойдет дождь, — сказала Летти, чтобы как-то сгладить неловкость ситуации.

— Может быть, — согласился Рэнсом; голос его был серьезен.

Летти ухватилась за следующую мысль, пришедшую ей в голову:

— Если хотите, я помассирую вам виски и затылок. Я делала это иногда моей матери, когда у нее болела голова.

— Буду вам очень благодарен.

«Она может делать все, что угодно, если при этом будет прикасаться ко мне», — подумал Рэнсом.

— Если вы сядете, я попробую.

— А вы будете стоять? Нет, уж лучше вы садитесь.

— Но я не смогу дотянуться…

— Так вы сможете, — Рэнсом взял ее за руку и усадил на стул, а сам опустился на пол у ее ног, повернулся к ней спиной и ждал, обхватив руками колени.

Даже в темноте Летти могла видеть, как широка его спина и как рельефно проступают на ней бугры мышц. Она ощущала тепло его тела, чувствовала тонкий мужской мускусный запах и никак не могла себя заставить прикоснуться к нему. У нее немного кружилась голова — очевидно, это был результат того шока, который она только что пережила.

«Я здесь для того, чтобы облегчить его боль», — наконец сказала себе Летти и положила руку ему на лоб.

Волосы Рэнни были густыми и шелковистыми, голова — красивой правильной формы. Шрам на виске ощущался как паутина рубцов вокруг неровной впадины, хотя в самой впадине кость была твердой, неповрежденной.

Летти сосредоточилась на тех местах, где, по ее расчетам, должна была концентрироваться боль, и пыталась эту боль успокоить. Она массировала ему виски медленными, четкими круговыми движениями. Пальцы ее скользили пб его волосам и останавливались над ушами. Рэнни вдруг тихо вздохнул, и она удвоила свои усилия, перешла к затылку. Летти разминала большими пальцами напряженные мышцы и сухожилия задней части шеи, а ладони ее плоско лежали на его плечах. Кожа у Рэнни была теплой, мягкой и словно вибрировала от какой-то жизненной силы.

Пробегали минуты. Откинув голову назад, Рэнни наслаждался ее прикосновениями, впитывал их всем телом. Когда Летти подумала, что он почти задремал, он вдруг поймал ее руку, перевернув ее и поцеловал ладонь.

— Чудодейственные пальцы! Мне уже лучше, намного лучше.

Плечи Летти болели от непрерывных движений и неудобного положения, но она не обращала на это внимания.

— Я очень рада, если смогла помочь вам.

Рэнсом не был таким уж сонным, каким хотел казаться. Просто он считал, что так безопаснее. Слишком уж сладостны были ее прикосновения — они вызывали в нем такие порывы, что она была бы шокирована, если бы узнала о них. Впрочем, один из этих порывов, пожалуй, можно было удовлетворить — и тем самым заодно отвлечь ее от опасных подозрений.

— Мисс Летти…

— Да, Рэнни?

Икра ее ноги была прижата к его боку. Летти ощущала, как вздымается и опускается его грудная клетка при дыхании, чувствовала очертания твердых мышц, покрывавших его ребра. Она могла отодвинуть ногу, но сейчас не способна была заставить себя это сделать.

— Скажите, пожалуйста, я вам нравлюсь?

— Что за вопрос? Конечно.

— А Салли Энн нравится полковник.

— Почему же нет? Он очень милый человек.

Что-то в его голосе заставило Летти насторожиться, хотя она и не могла бы сказать, что именно. Ей стало досадно, что она не видит его лица и не может заметить веселые искорки в глазах, которые обычно предшествуют его шуткам. А может быть, он вовсе не шутит?.. К сожалению, Рэнни сидел по-прежнему спиной к ней и смотрел на перила веранды.

— Я видел, как они целовались.

Летти подумала, что так бы мог сказать Лайонел. Все-таки Рэнни действительно превращается иногда в двенадцатилетнего мальчика!

— Вы не должны шпионить за ними, — строго сказала она.

— Я и не шпионил. Я случайно заметил их под магнолией.

— В любом случае это не ваше дело.

— Конечно. Но тетушка Эм говорит, что нельзя пить из стакана, из которого пьют другие люди. А поцелуи еще хуже.

Летти изумленно взглянула на него:

— Мне не приходило в голову, что в этом есть какое-то сходство.

— А вы когда-нибудь целовались?

— Ну, я думаю…

— Целовались?

— Может быть, раз или два.

— Вам понравилось?

Она ответила не сразу — ей никогда не приходилось говорить о таких вещах с ребенком.

— Это… терпимо.

Рэнсом поморщился, глядя в темноту. Он уже жалел, что затеял эту игру, но не мог заставить себя перестать.

— А мне понравится?

— Рэнни! Откуда я знаю?!

— А вы поцелуйте меня. И посмотрим.

Просьба была такой робкой и простодушной, что Летти не могла обидеться. «В его интересе нет ничего непристойного, — подумала она. — В конце концов, я сама создала эту ситуацию, сама и виновата. Больше винить некого».

— Вы уверены, что хотите этого? — спросила она.

— Я уверен, — ответил Рэнни и, поднявшись на ноги, повернулся к ней. А вы не хотите? Вы против?

В звучании его голоса было какое-то неизъяснимое очарование. Летти почувствовала, как по всему ее телу пробежала легкая дрожь. А что такого, в конце концов?

— Нет, я думаю, что не против.

Рэнсом ощутил прилив настоящего триумфа. Он не делал резких движений только взял ее за руку, поднял и поставил перед собой. Летти, казалось, не испытывала ни страха, ни напряжения; он чуть не застонал, когда сравнил это с тем, как было в кукурузном сарае. Конечно, того, что было, не вычеркнешь, но все можно поправить, хотя бы отчасти. А если и нет, приятно сознавать, что хотя бы бедный Рэнни не разрушил пока ее доверия и не вызывает у нее страха или отвращения.

Он был так близко. Его объятие было легким, но властным, и Летти чувствовала: избежать того, что должно было случиться, теперь уже трудно, даже если бы она изменила свое решение. Но она не хотела его менять. Внутри у нее вдруг все всколыхнулось в предвкушении поцелуя, сердце забилось. Она смотрела на него не отрываясь, но глаза его были скрыты в темноте.

Наконец Рэнни наклонил голову, его губы коснулись ее губ. Поцелуй был нежным, упоительным в своей сладости. Он чуть-чуть переместил свои губы на ее губах, как будто удивившись их мягкой упругости. Прикосновение было осторожным, легким, но уверенным.

Летти придвинулась ближе. Она ждала, что его поцелуй станет более глубоким, она хотела этого. Но Рэнни ничего не предпринимал, только робко обнимал ее за талию. До нее вдруг дошло, что он просто не знает, что делать. Она положила руку ему на затылок, запуталась пальцами в густых волнах его волос и, набравшись смелости, провела по его губам кончиком языка. Сначала он как будто застыл от удивления, затем, словно повинуясь какому-то естественному порыву, сделал то же самое — коснулся ее языка своим.

Чувство, что она направляет и провоцирует его, опьяняло и очаровывало. Оно создавало ощущение удовлетворенности и восхитительной порочности. Быстрое и бурлящее желание неслось по ее венам, заполняло мозг, лишало разума. Негромко застонав, Летти прижалась к нему, чувствуя, как напряглись ее соски. Его руки сомкнулись вокруг нее, пальцы запутались в узле волос у шеи. Потом его рука скользнула вниз по ее спине, по изящному изгибу талии и легла на округлость бедра. Он прижимал ее к себе все крепче, пока через ткань своих юбок она не ощутила его напряженную плоть.

И вдруг словно какой-то толчок привел Летти в себя. Ведь это же был Рэнни! Она тихонько вскрикнула, оторвала свои губы от его губ и резко отстранилась. Она стояла ошеломленная, прижимая руки к груди. Ее губы тряслись, а в голове бились только три слова: «Как я могла? Как я могла?!»

— Мисс Летти… — В его шепоте слышалось страдание.

— Пожалуйста… пожалуйста, успокойтесь, — произнесла она. — Вам не следует нервничать. Все хорошо, правда. Но, думаю, мне лучше сейчас вернуться в дом.

Летти действительно считала, что так лучше для него — и просто необходимо для нее. Она повернулась и пошла к лестнице, чтобы не возвращаться в его комнату, но ей удалось сделать лишь несколько шагов. Рэнни окликнул ее:

— Мисс Летти!

Она остановилась, но голову не повернула.

— Да?

— Я мог бы пить из вашего стакана.

Рэнни сказал это абсолютно спокойно, и Летти поняла, что он не обижен. Вздохнув с облегчением, она проглотила подступившие к горлу слезы:

— Спасибо, Рэнни.

— Нет, мисс Летти, — ответил он. — Это вам спасибо.

10

Казалось, что коридор растянулся на тысячу миль. Когда Летти наконец добралась до своей спальни и скрылась в ней, она задыхалась от сдерживаемых рыданий. Подбежав к кровати, она бросилась на нее и закрыла лицо руками. Горькие слезы лились между пальцев — слезы раскаяния и стыда.

Обниматься с таким человеком, Как Рэнни, — это все равно что соблазнять маленького мальчика! Воспользоваться его состоянием, разбудить в нем глубинные мужские инстинкты, которых он не мог понять и контролировать, это поступок бессовестный и распутный. То, что он это начал, не может быть оправданием. Ответственность за все, во что это в конце концов вылилось, лежит целиком на ней. Распутница! Шлюха! Развратная Иезавель! Летти знала, что заслужила все самые гнусные прозвища, какие только можно придумать. Как жаль, что нельзя повернуть время назад и по-иному прожить этот час!

Но, может быть, лучше знать, какая она на самом деле? По крайней мере, теперь она будет осторожней…

Все было так плохо, как Летти и представить не могла. Она не сомневалась, что ее развратило яркое ощущение чувственного наслаждения в объятиях грабителя и убийцы. То, что она вплотную приблизилась к тем же самым чувствам в этом мимолетном поцелуе с Рэнни, поставило на ней клеймо. Она была падшей женщиной и знала об этом.

Подумать только, если бы она не уехала из Бостона, она бы и не подозревала ничего такого! Ну что ж, она должна хорошо хранить свою тайну. Никто не должен знать, как легко ее сбить с пути истинного, помоги ей господь.

Однако был человек, который знал это, от которого она не могла скрыть своей природной сути. Этим человеком был Шип.

Шип, постоянно предстающий в разных обличьях, возможно, каждый день находился среди них. Он, наверное, сотни раз смотрел на нее и улыбался, вспоминая, как она отвечала на его поцелуи. Он знал, какая она на самом деле, и при этой мысли у нее внутри все мучительно переворачивалось.

Ясно одно: она должна быть осторожней. Надо исключить саму возможность, чтобы кто-то показывал на нее пальцем. Она будет скромной и осмотрительной, как монахиня, и никогда больше не останется наедине с мужчиной Даже с таким, как Рэнни. В особенности с Рэнни.

Однако вскоре выяснилось, что обет этот сохранить нелегко. Сплендора, казалось, всегда была полна мужчин. Как войска захватчиков, они вторглись на веранду, оттуда проникли в гостиную, а потом и в столовую, где Мама Тэсс кормила их жареной курятиной, воздушными булочками, копченой ветчиной, а также ее фирменным блюдом — лимонным тортом. Количество их возрастало, как численность татаро-монгольских орд, но были и завсегдатаи, такие, как Джонни Риден, Мартин Иден и, конечно же, Томас Уорд. Летти сразу обнаружила, что мужчин нельзя избежать, такие попытки лишь, наоборот, только привлекут излишнее внимание. Все, что ей оставалось, быть любезной, но не сближаться с ними, сохраняя дистанцию своей холодностью.

Наступило воскресенье, и Летти опасалась, что с утра начнется нашествие мужчин. Но единственными гостями в Сплендоре оказались завсегдатаи и О'Коннор, который приехал позже. День стоял жаркий и душный. Дождя не было уже почти три недели — ни разу после того ливня, который разразился, когда Летти ездила на могилу брата. Палящее солнце испарило влагу, листья на деревьях вяло свисали, цветы в саду тетушки Эм поникли, трава и посевы пожелтели. Последние цветы магнолии стали медно-бурыми, а лепестки роз, обвивавших дерево у ворот, Опадали, покрывая землю бледно-розовым снегом. От этой ассоциации жара казалась еще невыносимей.

Все сидели на веранде в напрасной надежде, что поднимется ветер. Дамы обмахивались веерами и позволили джентльменам не только снять сюртуки и галстуки, но и расстегнуть воротники рубашек и закатать рукава. Однако и после этого им приходилось вытирать пот со лба и обмахиваться всем, что они только могли найти, — от носовых платков до шляп и газет.

— И часто здесь бывает так жарко? — вздохнув, спросил полковник Уорд. Джонни фыркнул:

— Вы думаете, это жара? Подождите, когда наступит настоящее лето!

— И что, будет еще хуже?

— Да если сравнить с августом, то сейчас вполне прохладно.

Мартин посмотрел на Джонни с усталым раздражением.

— Как говорил мой дедушка, сейчас жарче, чем у чертей на сковороде. Не давайте ему дурачить вас, Уорд.

И в самом деле день был невыносимо жарким. Пол веранды, даже покрытый холстом, так нагрелся с той стороны, где на него падало солнце, что нельзя было ступить босыми ногами. Все это знали, поскольку Лайонел и Питер неоднократно предпринимали такие попытки, подпрыгивая и вскрикивая, пока им не велено было прекратить. Тогда мальчики решили проверить, правда ли можно поджарить на таком полу яичницу, если он горячей, чем сковорода. Но Салли Энн, измученная жарой, отвергла эту идею с таким раздражением, что мальчишки предпочли удалиться в густую тень магнолии и улеглись там на траве. Летти жалела, что не может присоединиться к ним: ей казалось, что там прохладнее. Как и Томас, она хуже переносила жару, чем те, кто привык к ней с рождения.

Томас Уорд стер скатившуюся на нос капельку пота:

— Как же вы все это выдерживаете целых три месяца?

Тетушка Эм посмотрела на него с состраданием в выцветших голубых глазах, однако брови ее шутливо приподнялись:

— Что вы имеете в виду? А, погоду… Хорошо, тогда скажите мне, как же вы выносите снег и лед три или четыре месяца в году?

— Мы привыкли к этому.

— Вот вам и ответ, — она уверенно кивнула. — Вы тоже привыкнете к жаре — через несколько лет.

— Лет?! — В голосе его было шутливое отчаяние.

— Когда ваша кровь перестанет быть такой густой и побежит быстрее.

Издалека донесся глухой рокот грома. Разговор тут же оборвался, все замолкли, прислушиваясь. Рокочущий звук долетал раза два и до этого, но сейчас он казался громче и как будто бы ближе.

Тишину наконец нарушил О'Коннор:

— Да что погода! Я слышал, сегодня днем будут хоронить переселенцев.

— Что еще за переселенцы? — нахмурившись, спросила тетушка Эм.

— Вы не слышали? Мальчишки вчера вечером собирали ежевику в лесу и нашли пожилых мужчину и женщину. Их ограбили и убили. На дороге были следы борьбы, а от места преступления уходили следы колес. Кажется, эти несчастные направлялись в Техас, а может быть, просто проезжали через эти места.

Салли Энн содрогнулась:

— Какой ужас!

— Да, ужас. Человек, совершивший это, — настоящий изверг. Он перерезал женщине горло, а мужчине забрался на спину и крутил голову, пока не сломал шею.

— Мистер О'Коннор, я попрошу вас! — воскликнула тетушка Эм.

— Но не при дамах же, сэр! Пожалуйста, — одновременно с ней с отвращением произнес Мартин.

Джонни побледнел, потом лицо его вдруг стало ярко-красным. Рэнни, если судить по его лицу, не проявил большого интереса к рассказу, но протянул руку и положил ее на плечо друга.

Прервала последовавшее неловкое молчание Салли Энн:

— Кто бы ни вытворял эти ужасные вещи, он становится все наглее. По крайней мере, так кажется.

— Или еще безрассуднее, — добавил Томас. — Люди, которым их преступления несколько раз сходят с рук, в конце концов начинают думать, будто им все позволено.

— Чудовища, — пробормотала тетушка Эм. — Неужели с ними ничего нельзя поделать?

— Все очень запутанно, — сказал полковник, вытерев лоб еще раз. — Мне поручено предотвращать здесь политические волнения, но не вмешиваться в местные дела. Мои офицеры разведки провели несколько расследований преступной деятельности, но у меня нет санкции командования разыскать и уничтожить преступников. Между тем местный шериф считает, что все это — дело армии. Мне кажется, что он просто боится Рыцарей Белой Камелии.

— Вы так думаете? — спросила Летти.

— Может, это так, может, и нет. Но в результате мы все никак не можем выяснить, кто должен этим заниматься, а нападения продолжаются.

— Боже мой, — вздохнула тетушка Эм. — Что же из всего этого выйдет?..

Вдалеке гулко громыхнуло. Порыв ветра потревожил листья на деревьях и пробежал вдоль веранды. Кузнечики застрекотали еще громче, контрапунктом им прозвучало пронзительное кваканье древесной лягушки. Пара голубей на карнизе заворковала печально и безнадежно, потом наступило затишье.

Говорить никому не хотелось; Рэнни отошел от перил веранды и растянулся во весь рост на полу между стульями Летти и своей тетушки. Через несколько секунд он уже мирно спал.

Летти озабоченно взглянула на него. На Рэнни была его очередная выцветшая синяя полотняная рубашка — запас этих рубашек казался неиссякаемым. Мягкий цвет материи подчеркивал бронзовый загар его кожи, но делал еще темнее тени под глазами. Рэнни часто ложился вот так, среди дня, причем мог ненадолго вздремнуть где угодно. Это беспокоило Летти, казалось не совсем нормальным — ведь ложился он обычно рано и должен был бы высыпаться. Летти опасалась, что у этой повышенной потребности в отдыхе те же причины, что и у его головных болей.

Летняя гроза надвигалась с юго-запада и казалась чудом. Сине-черные тучи становились все гуще и гуще, солнце потускнело, а потом и совсем исчезло из вида. На улице, у забора, запряженная в коляску О'Коннора лошадь замотала подстриженной гривой, чувствуя перемену в погоде. Тетушка Эм предложила отвести ее на конюшню, как и лошадей других гостей, но О'Коннор отмахнулся, не желая лишних хлопот.

Сверкнула первая молния и с треском расколола небо. Питер и Лайонел выбрались из-под магнолии, поскакали под теплыми каплями дождя, покричали и побежали к веранде. Рэнни пробудился, зевнул и сел на полу, обхватив руками колени.

Вскоре все увидели приближение настоящего дождя — плотная серая завеса над верхушками деревьев надвигалась на дом. Капли стали тяжелыми, они падали все чаще и наконец не на шутку застучали по крыше, превращаясь в барабанную дробь.

Летти была очарована грозой, ее простой и естественной силой. С крыши уже текли потоки воды. Она еще никогда не видела таких яростных, сверкающих, как кинжалы, молний и не могла себя заставить уйти, в дом. Другие тоже остались на открытой веранде.

Вдруг ярким факелом сверкнула молния, которая, казалось, рассекла небеса огненным мечом; сразу же последовал оглушительный, как взрыв, раскат грома. Салли Энн вскрикнула и закрыла уши руками. Тетушка Эм вскочила.

— Ну, хватит! Я иду в дом! А вы, если хотите, можете оставаться здесь и ждать, когда вас превратят в пепел.

Все бросились к дверям и дружно ввалились в дом, смеющиеся, смахивающие дождевые капли с лиц и рук.

Сильный сквозняк разнес ветер по всему старому дому, и жара, которая висела в комнатах, улетучилась. Тетушка Эм, встревоженная раскачиванием и хлопаньем занавесок, отправила гонцов закрывать окна. Однако двери в холле не закрыли, и ветер вихрем кружил по нему. Стеклянные подвески светильников позвякивали, а свисающие края лежащих на столах расшитых скатертей хлопали от сквозняка. Поскольку дождь и не думал ослабевать, а вместе с грозой опустились серые сумерки, зажгли пару светильников. Все расселись в холле на креслах и канапе и наслаждались неожиданной прохладой.

Впереди был долгий вечер, а шашки, карты и домино всем давно надоели. Салли Энн предложила поиграть в шарады, и это заняло их примерно еще на час, а потом все снова заскучали.

— Я придумала! — неожиданно воскликнула Летти. — Мы могли бы поставить пьесу. Вы ведь, кажется, говорили мне, тетушка Эм, что на чердаке есть полные сундуки костюмов? А на прошлой неделе в книжном шкафу мне попался сборник пьес.

— Отличная идея, — поддержал Джонни. — Готов спорить, это тот же самый сборник, которым мы пользовались когда-то.

— Ив самом деле, — согласилась тетушка Эм. — Рэнни, Джонни, почему бы вам не подняться наверх и…

— Нет, — сказал Рэнни, не отрывая глаз от шашек, в которые он играл с Лайонелом.

— Что ты хочешь сказать?

— Костюмов нет. Ты отдала их Маме Тэсс.

— Как?! Я не… По крайней мере, я не помню, чтобы я это делала.

— Ты ей велела сделать стеганые одеяла.

— Да? Какая досада! Но, я думаю, в тот момент одеяла были нужнее.

Костюмы, грим… Летти долго и задумчиво смотрела на Рэнни. Как хорошо, что он прошел проверку, иначе она, наверное, заподозрила бы его в краже костюмов из собственного дома: ведь Шип постоянно переодевался. Рэнни отнесся к обсуждавшемуся вопросу с абсолютным безразличием. Он был поглощен игрой. Летти взглянула на полковника Уорда. Он тоже очень внимательно смотрел на хозяина Сплендоры. Жаль, она не могла сообщить полковнику, что его подозрения лишены оснований. Но он наверняка и так это скоро поймет.

Началась очередная партия в домино — тетушка Эм и Салли Энн играли против Томаса и О'Коннора. Мартин Иден стоял возле стула Салли Энн и подсказывал ей, наклоняясь через ее плечо, к большому неудовольствию полковника. Джонни, поглаживая свои морковные кудри, вышел на веранду и встал там, прислонившись к косяку, и смотрел на падающие струи дождя. Летти несколько минут понаблюдала за игрой, но ее беспокоило состояние Джонни: после рассказа О'Коннора о гибели переселенцев он был сам не свой. Наконец она встала и подошла к нему.

Джонни обернулся, улыбнулся ей, но так и не заговорил. Он спал с лица, как будто за прошедший час постарел на десять лет. Летти не могла сказать, что знает его хорошо, однако она так часто видела его в последнее время, что ей казалось, будто она с ним давно знакома. Ведь бывают же люди, которые нравятся с первого взгляда, люди, которых уже через какие-то мгновения считаешь более близкими, чем тех, которых знаешь годами. Джонни был как раз таким человеком.

— Что-нибудь случилось? — спросила она тихо. Казалось, ему стоило больших усилий овладеть собой:

— Случилось? С чего вы это взяли?

— Мне показалось, что вы расстроены. И сейчас кажется.

Какое-то время он смотрел на нее, потом отвел глаза:

— Я никогда не умел скрывать своих чувств.

— Я могу вам чем-нибудь помочь?

— Я ценю вашу любезность, но мне никто не может помочь. Пусть это вас не беспокоит. Я сам запутался — и сам выпутаюсь.

Выражение его глаз совсем не соответствовало беспечности слов.

— Скажите, а эта ваша… неприятность как-то связана с гибелью переселенцев?

Кровь отхлынула от его лица, оно стало, как воск:

— Господи, а ведь Рэнни говорил, что вы очень умны. Откуда такая проницательность?

Но Летти не дала увести себя в сторону:

— Вы знали их?

Он распрямил плечи:

— Давайте оставим это. Это… не то, о чем я могу говорить.

Глаза Летти потемнели — она вдруг все поняла:

— В таком случае, у вас, должно быть, есть какие-то мысли относительно того, кто это сделал?

Она взяла его за руку, но Джонни выдернул руку и резко отстранился.

— Я не знаю. Клянусь, я не знаю!

Летти оглянулась через плечо, потом потянула его подальше от двери туда, где шум дождя заглушал их голоса:

— Тогда в чем же дело? Может быть, вы связаны с Шипом?

— С Шипом? О господи, нет! Если бы только с ним…

— Тогда с кем?

Какое-то время ей казалось, что он не собирается отвечать, но слова вдруг полились из него. Он говорил не останавливаясь, запинаясь и сбиваясь:

— С джейхокерами. К сожалению, этим милым словом именуются самые обычные убийцы и грабители. Я знал некоторых из них еще до войны, охотился с ними… Однажды они попросили меня помочь отогнать коней в Арканзас на продажу. Оказалось, что лошади краденые. Они поделились со мной деньгами — и я взял их. Деньги были мне очень нужны — у моей матери больное сердце. Но это неважно. Главное — они заставили меня и дальше помогать им. Они грозили, что расскажут все маме, а это убьет ее, я знаю. Я передавал им сведения о передвижении людей и перевозке денег, но думал, что джейхокеры — просто воры. Я не знал, что они издеваются над людьми, убивают их!

В его голосе было столько горя и чувства вины, что Летти стало его жаль. Она все быстро обдумала и поняла, что может дать ему только один совет:

— Вам надо пойти к шерифу или к полковнику и все рассказать.

— Но меня сразу же арестуют! Может быть, даже повесят как сообщника. А если и не повесят, меня убьют сами джейхокеры. Моя мама этого не переживет.

— Но вы же не сможете так дальше жить!

— Мне придется.

— Может быть… может быть, вам лучше уехать, на время? Скажем, в Техас, как многие другие…

— Разбойники поймают меня прежде, чем я доберусь до границы штата. Они везде, они все видят.

— Но ведь наверняка можно что-то сделать.

— Ничего. Я думал об этом до тех пор, пока мозг мой не начал плавиться, но сделать ничего нельзя.

— Я не верю, что ничего нельзя сделать.

Джонни повел плечами, как будто на них лежал тяжкий груз:

— Я всегда могу застрелиться и покончить с этим.

— Не говорите так! — воскликнула Летти — ее поразило, как холодно и спокойно он произнес эти слова. — Вместе мы обязательно что-нибудь придумаем.

Ответа не последовало, а Летти вдруг пришла в голову потрясающая мысль:

— Скажите, а от кого вы получали сведения, которые передавали джейхокерам?

Он грубо рассмеялся:

— Вы не захотите этого знать.

— Почему же?

— Сказать — значит вполне определенно подписать мой смертный приговор, а может, еще и ваш.

Она пристально посмотрела на него:

— Вы считаете, что этот человек безжалостен?

— Это не то слово! Ему очень нравится его положение, и он никому не позволит поставить его под угрозу. Обычно он передавал мне сведения сам, но прекратил, когда ему показалось, что его могут раскрыть.

— Откуда же он получает сведения?

— Собирает и тут и там. Это нетрудно. Ну вот, теперь вы знаете, что мое положение безвыходное. Если бы я…

Джонни оборвал фразу, заметив движение в дверях. На пороге появилась Салли Энн.

— Я не помешаю? Вы тут о чем-то секретничаете? — спросила она.

— Да нет, просто смотрим на дождь, — ответила Летти; голос ее звучал абсолютно непринужденно.

Салли Энн подошла ближе, сразу же за ней на веранде появились Мартин и Томас. За ними последовали остальные — всем хотелось вдохнуть умытого дождем воздуха.

Гроза пронеслась, бледное солнце уже проглядывало из-за туч. Через несколько минут дождь совсем прекратился, и на востоке появилась радуга. День постепенно переходил в вечер, небо приобрело зеленовато-розовый оттенок. На кухонной трубе запел пересмешник, чисто и печально.

Мама Тесс сварила кофе и подала его с большим кексом. Принесли стаканы для спиртного, и желающие выпили очень хорошее виски, привезенное О'Коннором. После этого гости засобирались, и Лайонела послали на конюшню привести к дому лошадей.

О'Коннор, как обычно, коротко распрощался и первым пошел к воротам, но на полпути вдруг неожиданно обернулся:

— Да, кстати, миссис Тайлер, кажется, Сэмюэл Тайлер из Элм Гроува — ваш родственник?

— Да.

В голосе тетушки Эм слышалось напряжение. Сборщику налогов, который был допущен к регистрационным документам, а кроме того, часто гостил у них, наверняка было все известно о родственных связях семьи. Он не мог не знать, что Сэмюэл — отец Салли Энн.

— Его дом скоро будет выставлен на аукционе у шерифа. Неуплата налогов.

— Вот так так! — только и смогла произнести тетушка Эм. Салли Энн закрыла рот рукой, но не сказала ни слова.

О'Коннор посмотрел на молодую женщину, как бы выражая ей свое сожаление, коротко кивнул и толкнул ворота так, что они захлопнулись за ним с глухим ударом тяжелой цепи. Вскоре его коляска скрылась за поворотом.

Салли Энн повернулась к пожилой женщине. Когда она заговорила, в голосе ее звучало тихое достоинство:

— Мы очень мило погостили у вас, тетушка Эм, но, кажется, пора возвращаться домой. — Она обвела взглядом остальных. — Если вы извините меня, я пойду собираться.

Она повернулась и пошла в дом. Томас Уорд шагнул было за ней.

— Салли Энн!

Но белокурая женщина даже не оглянулась назад и не произнесла ни слова на прощанье.

* * *
Летти долго не решалась постучать в дверь спальни тетушки Эм. Она очень хорошо понимала, что Джонни рассчитывал на ее молчание, но его поступки повлекли смерть ни в чем не повинных людей, и она не могла оставаться в стороне. В конце концов, когда он совершал эти поступки, он прекрасно знал, что имеет дело с разбойниками. Правда, они заставили его принять эту роль и он играл ее против своей воли. Насколько Летти понимала, Джонни был повинен только в собственной глупости и ни в чем больше.

Кроме всего прочего, друг Рэнни нуждался в помощи, а сама она не знала, что сделать, чтобы помочь ему. Тетушка Эм была женщиной спокойной и рассудительной, несмотря на свою привычку вечно восклицать и охать. Летти больше не у кого было спросить совета, не вызвав паники или проклятий в адрес Джонни. Конечно, может случиться так, что тетушка Эм посоветует ей обратиться к шерифу, сочтя, что это будет лучшей помощью Джонни. Но надо рискнуть. Просто невозможно сидеть и ничего не предпринимать, когда он находится в таком состоянии! Если его не поймают с каким-нибудь посланием и не повесят за связь с бандитами, он наверняка еще больше погрязнет в их преступлениях. Нет, она должна действовать!

Тетушка Эм уже оделась ко сну. Она пригласила Летти войти с исключительной сердечностью, закрыла дверь и вернулась к своему месту за туалетным столиком. Указав Летти на пуфик, она снова стала заплетать в косички свои седые волосы.

— Садитесь, дитя мое, и рассказывайте, что я могу для вас сделать.

Летти больше не колебалась и во всех подробностях пересказала ей свой разговор с Джонни.

— Дело в том, что я не могу придумать, как помочь ему, — добавила она, закончив.

— Храни меня господь, — пробормотала тетушка Эм с болью и смятением. Подумать только, ведь это же происходило у меня под носом! Бедный Джонни…

— Вы думаете, он прав в отношении своей матери? Известие о том, что он в тюрьме, действительно может ее убить?

— Боюсь, что так. Она всегда была очень болезненной.

— Тогда что же мы можем сделать?

Тетушка Эм поджала губы:

— Мне на ум приходит только один вариант, но вам он наверняка не понравится.

— Почему же, если это сработает?

Тетушка Эм проницательно и задумчиво посмотрела на нее, и внезапно страшная догадка осенила Летти. Не может же она иметь в виду… нет, это невозможно!

Тетушка Эм подняла руку, не давая Летти раскрыть рта.

— Сначала выслушайте меня, потом будете говорить. Я знаю, вы думаете, что Шип — сам сатана, но он помогает людям. Ведь он отбил старика Хэтнелла у солдат и перевез его через границу в Техас. То, что он сделал для Хэтнелла, он может сделать и для Джонни. Это не так далеко, и Джонни сможет послать кого-нибудь за своей матерью, когда все успокоится. Шип не только знает все потайные тропки через границу, он может изменить внешность Джонни, и все пройдет еще легче.

— А еще он может перерезать Джонни горло, если он — главарь разбойников!

— Фи! — сказала тетушка Эм решительно. — С чего вы это взяли? Я не слышала ни одного рассказа, где Шип был бы связан с какими-то людьми. Он всегда действует в одиночку.

— Все это очень хорошо, но как Шип узнает, что Джонни нуждается в помощи?

— На днях я разговаривала в городе с вдовой Клементе — помните, той, которая получила от Шипа деньги на уплату налогов. Она рассказала мне одну вещь… Но учтите, это всего лишь слух, и сказала она мне об этом только потому, что мы живем рядом с прудом Динка. Так вот, там будто бы есть дерево с дуплом, где люди могут оставлять письма, если Шип им вдруг понадобится.

— Вы предлагаете оставить ему записку о том, что Джонни нуждается в его помощи? И это все?

— Я даже не думаю, что нужно упоминать Джонни.

Записку ведь может найти кто-нибудь другой, вы ведь понимаете. Мы можем только попросить его о встрече в каком-нибудь обусловленном месте.

— Встретиться с ним?!

— А как же еще мы ему все объясним?

— Может быть, тогда вы это сделаете?

— Дорогая моя, скорее всего, придется назначать встречу ночью, а я не очень-то хорошо вижу, когда темнеет. Кроме того, место встречи должно быть в некотором отдалении — там, где ему будет безопаснее.

— Ему! А нам?

— Я понимаю, это несколько опасно… Поэтому я и считаю, что лучше нам поехать вдвоем.

— Или втроем. Или вчетвером. А может, целой сотней?

— По дороге туда мы могли бы заехать за Джонни.

— Джонни мог бы поехать один, — заметила Летти.

— Мог бы, но поедет ли? Мне кажется, он опять начнет думать о своей матери, развернется и все бросит. А это делу не поможет.

— Ну хорошо, — сдалась наконец Летти. Она и подумать не могла, что скажет, когда снова окажется с Шипом с глазу на глаз. А может, от нее и не потребуется ничего говорить? Может, ей удастся остаться в фургоне и доверить разговор тетушке Эм?

— Очень хорошо, — промолвила она. — И что мы напишем в этой записке?

Они уселись к столу, и к тому времени, когда все было написано, керосин в лампе тетушки Эм почти выгорел, а фитиль шипел. Сообщение было кратким: время и место встречи, а также указание, что дело не терпит отлагательств. После некоторого обсуждения было решено — на тот случай, если кто-нибудь другой прочитает записку, — место встречи указать так, чтобы только Шип мог понять, где это. Тетушка Эм знала несколько мест, которые были связаны с его подвигами, но беда была в том, что и другие люди их знали. Летти отважилась было предложить в качестве места встречи лесной ручей, но это было слишком далеко. Да и как назвать это место намеком, не выдавая себя?

Когда тетушка Эм предложила кукурузный сарай у сгоревшего дома за паромом — тот самый, в котором Летти однажды провела ночь, — она ощутила панику. Почему тетушка Эм решила, что Шип знает это место? Ведь она никому не рассказывала о своей встрече там с ним! Однако оказалось, что рядом с сараем Шип, по слухам, оставляет запасную лошадь. Тетушка Эм сочла это место самым подходящим и старательно вывела в записке «кукурузный сарай».

Во всем этом была какая-то неизбежность. Летти казалось, что она запуталась в щупальцах чудовища, которое сама же произвела на свет. Ей оставалось только согласиться.

На следующий день после обеда, в самую жару, когда, скорее всего, никто не будет болтаться поблизости, Летти отправилась к пруду Динка с запиской в кармане фартука. Трудно было предположить, что Шип появится у дерева раньше, чем опустится ночь, если он вообще там появится. Не исключено, что записка будет лежать в тайнике несколько дней, и тогда весь их план провалится.

Летти прошла уже, наверное, полпути до пруда. С каждым шагом она все сильнее ощущала жару и все больше сомневалась, правильно ли поступает. В какой-то момент ей захотелось вернуться. Только мысли о Джонни, о том, какие у него были глаза, заставляли ее идти вперед. Осведомленность о тайнах других людей предполагает принятие каких-то обязательств, делает человека заложником сострадания.

Летти была так погружена в свои мысли, что ничего не слышала, пока мягкие шаги не зазвучали прямо у нее за спиной. Испуганно вскрикнув, она обернулась — и увидела Рэнни.

Летти вздохнула с облегчением.

— Ох, как вы меня напугали! — улыбнулась она.

— Куда вы идете?

— Прогуляться.

— Можно мне с вами?

— Думаю, что нет.

— Почему?

Вопрос был вполне логичен, и все же раздражало, как точно он несколькими словами все выразил.

— Мне лучше пойти одной.

— Вы с кем-нибудь встречаетесь?

— Нет.

— Вы что, боитесь меня?

— Конечно, нет! Почему вы так подумали?

— Вы больше со мной не разговариваете; если я вхожу в комнату, встаете и уходите…

Летти и не думала, что Рэнни заметит ее стремление отдалиться. Ей стало очень неловко — в конце концов, он ведь не был ни в чем виноват перед ней.

— Ничего подобного, вам просто показалось.

Рэнсом смотрел на нее, изучая ее лицо. Она была очень бледна. Характерные для старых дев зажатость и напряженность, почти исчезнувшие за последние недели, вновь возникли после той ночи, когда он поцеловал ее на веранде. Ему вдруг захотелось снова ее поцеловать, вновь заставить раскрыться и расслабиться, но он не мог решиться. Кроме того, нужно было узнать, зачем она столь целеустремленно шагает к пруду Динка и что за бумажный квадратик выглядывает у нее из кармана фартука. В конце концов любопытство победило.

— Мы можем поговорить и сейчас, — заметил он. — Давайте прогуляемся.

Летти засмеялась такой настойчивости и решила, что всегда сможет отослать его с какой-нибудь просьбой, как только разыщет нужное дерево.

Оказалось, однако, что без помощи Рэнни она бы это дерево никогда не нашла. Не представляя точно, что именно искать, Летти ходила кругами и наконец отчаялась. Ей почему-то представлялся засохший ствол, лишенный листьев, — какой-то огромный старый часовой, которого невозможно не заметить. Но вокруг не было ничего похожего, Летти посмотрела на Рэнни, размышляя, может ли он что-нибудь знать, и колеблясь, разумно ли спрашивать. Озарение пришло, когда из леса на другом берегу пруда выскочил кролик.

— Интересно, а где кролики живут зимой? — спросила она. — Здесь, на Юге, они впадают в спячку?

— Неужели вы не знаете?

В его голосе был шутливый оттенок, но Летти подумала, что это вызвано удивлением ее городским невежеством.

— Я спросила — значит, не знаю.

— Они спят, но выходят в солнечные дни. Они устраиваются в зарослях шиповника, в кучах хвороста… во всяких таких местах.

На Летти вдруг нахлынуло раздражение, но она подавила его.

— И, наверное, в дуплах деревьев?

— Иногда.

— А здесь где-нибудь есть такие?

— Есть одно, — ответил он, не задумываясь. — Вон там. Я иногда кое-что туда прячу. Летти пристально посмотрела на него.

— Кое-что?

— Мух для наживки, один раз — жевательный табак… Мартин и Джонни тоже пользуются им.

Рэнни подвел ее к дереву с густой кроной, которое выглядело вполне обычно. Однако в нескольких футах над, землей была узкая расщелина, в которую свободно проходила человеческая рука.

Это дупло невозможно было заметить, не зная о его существовании. Летти опустила руку в карман фартука и нащупала записку.

— А вы не думаете, что здесь может оказаться змея? — с опаской спросила она. — Мне кажется, это вполне подходящее место для змей.

— Да нет. Видите? — Рэнни сунул руку в расщелину и снова ее вытащил.

— Она глубокая?

— Вы можете сами попробовать.

Повернувшись к нему спиной, Летти осторожно вынула из кармана записку, опустила руку в расщелину и быстро вытащила ее назад, уже без записки.

— Вы были правы. Спасибо, что показали мне.

— Да пожалуйста!

Его голос звучал мягко, в глазах светилась теплота. Летти улыбнулась ему, слегка приподняв уголки рта.

— Может быть, теперь вернемся в Сплендору?

11

У Летти было недоброе предчувствие в отношении встречи с Шипом. Десятки раз она давала себе слово, что не поедет, но тут же вспоминала облегчение и надежду,возникшие на лице Джонни, когда они с тетушкой Эм рассказали ему о своих планах, и меняла решение. Летти казалось очень странным, что и Джонни, и тетушка Эм рассчитывают на Шипа после всего, что они слышали о нем. Как будто они умышленно закрывали глаза на его самые постыдные поступки. Она же не могла не помнить о них — как не могла забыть ту ночь в кукурузном сарае. То, что она возвращается туда по своей воле, казалось Летти невероятным. Она не рассчитывала, что из всего этого выйдет что-нибудь хорошее, и ничуть не удивилась, когда уже утром назначенного дня все пошло не так.

Тетушка Эм отправилась кормить кур и наметила жирную курицу, которая великолепно подходила для супа с клецками. Незаметно подкравшись к птице, как только она одна это умела, пожилая женщина нагнулась, чтобы схватить курицу за ноги, но в этот момент, хлопая крыльями, на защиту своей подруги бросился драчливый петух и разодрал тетушке Эм шпорами руку.

Рана была неглубокая, но сильно кровоточила. Летти промыла рану водой с мылом, перевязала, и тетушка Эм продолжила начатое дело. Курица была поймана и отправлена в котел. Однако к полудню рука распухла и разболелась, у тетушки Эм поднялась температура, а на руке появились ярко-красные полосы. Послали за доктором, и он порекомендовал для поврежденной руки горячие ванночки с раствором карболки. Тетушка Эм выполнила эти предписания, покраснение уменьшилось, опухоль начала спадать, но температура держалась, и было вполне очевидно, что состояние тетушки Эм не позволяло ей путешествовать ночью по окрестностям.

Итак, Джонни и Летти отправились вдвоем. Они решили ехать верхом, а не в коляске. Это не только позволяло им передвигаться быстрее и незаметнее, но в случае необходимости не так сковывало бы их. Для Летти нашли дамское седло. Оно было старым, истертым, и Летти подумала, что недостаток этот она наверняка ощутит утром, но все же преимущества передвижения верхом перевешивали все связанные с ним неудобства.

Костюм для верховой езды из шерстяного крепа, который Летти привезла с собой на Юг, был слишком теплым. Вместо него она достала из шкафа простую поплиновую юбку с черным поясом и заправила в нее обычную льняную блузку. Если при езде из-под поплина будет выглядывать подол нижней юбки или голенища доходивших до колен сапог для верховой езды, ничего страшного.

Главным в этой вечерней прогулке было то, чтобы их видели как можно меньше людей.

По этой причине они переправились через реку у Гранд-Экора, отказавшись от более короткого и прямого пути через Накитош. На другом берегу Джонни выехал вперед, указывая дорогу. Летти старалась запоминать, где он поворачивает, на случай, если ей придется возвращаться одной, но скоро безнадежно запуталась в сгущающихся сумерках. Она решила, что единственным выходом для нее будет отправиться в обратный путь через паромную переправу ниже Накитоша, где она переправлялась в прошлый раз.

Лошади шли размеренной рысью, довольно быстрой, но не привлекающей внимания. Мысли же в голове Летти проносились совсем не так размеренно. Она думала о разном: что сказать Шипу, чтобы убедить его помочь Джонни; придет ли Шип вообще; что Шип подумает, когда увидит ее; и, наконец, почему она не сообщила о встрече Томасу Уорду.

Одно ее смущало больше всего. Если многим было известно, как связаться с Шипом, почему же никто не сообщил об этом военным, чтобы те смогли устроить ему западню. Конечно, вполне резонно, что человек с его опытом чрезвычайно осмотрителен и учитывает такую возможность. Он вряд ли пойдет на встречу, предварительно все не проверив. Кем бы он ни был, не стоит думать, что он глуп.

Кукурузный сарай был таким, каким она его и запомнила, — приземистым и темным, заросшим снаружи шиповником, побегами сумаха и осокой. Они пробрались через заросли к навесу и привязали лошадей. Внутрь заходить не стали — Летти так было спокойнее.

Время, от времени они с Джонни перебрасывались несколькими фразами, но скорее лишь для того, чтобы услышать человеческий голос, чем по необходимости что-то сообщить. Летти изо всех сил старалась не позволять своим мыслям возвращаться к тому, что случилось с ней за стенами этого сарая. Нет нужды ворошить старые угли — она и так сожгла за этим занятием слишком много душевных сил. Ей не было прощения, но нет никакого смысла снова и снова вспоминать случившееся. Джонни тоже был угрюм и вздрагивал от любого звука, будь это стук упавшей ветки или уханье филина. Долгое время они вообще молчали, охваченные каждый своими мыслями, но то и дело оглядывались по сторонам.

Казалось, прошла вечность, когда издалека донесся звук приближающегося фургона. Треск, скрип и глухой стук заставляли думать, что фургон развалится на части прежде, чем появится из-за поворота. Эти звуки перекрывались бодрым, хотя и слегка дрожащим голосом старой женщины, которая громко распевала псалом.

Фургон обогнул поворот. Подвешенный на крюке фонарь освещал его путь, отбрасывая прыгающие тени на деревья. В свете фонаря перед ними предстал такой полуразвалившийся драндулет, какой редко встретишь на дорогах. Бортовые доски ходили ходуном, колеса вихляли на осях, впряженный между оглоблями вислоухий мул с провалившейся спиной с трудом тащился по тропинке. И женщина, и экипаж, и скакун являли собой живописную картину.

Фургон медленно катил по колее к сараю, но внезапно свернул в сторону. Его остановили таким неумелым рывком, что мул чуть не уселся на свой трясущийся зад. Старуха, все еще напевая, спустилась вниз и, высоко поднимая ноги, стала пробираться через шиповник.

— Э-ей! О-го-го! Вы здесь?

— О боже… — прошептал Джонни.

— Да, мы здесь, — негромко отозвалась Летти. Приказав Джонни знаком оставаться на месте, она вышла из-под навеса на освещаемую фонарем площадку.

— Кто вы?

— Меня послали привезти вас к человеку, которого вы хотели увидеть, дорогуша. Давайте залезайте в фургон.

— А откуда мы знаем, можно ли вам верить?

— Можете и не верить, можете не ехать со мной, а поискать другой способ найти его. Ради бога, дорогуша.

— Пожалуйста, не зовите, меня дорогушей!

Женщина весело рассмеялась:

— Как вам угодно, моя милая. Так вы едете? Вы и тот джентльмен, который прячется?

Джонни вышел вперед. Сурово взглянув на старуху, он прошел мимо нее и забрался в фургон. С явной неохотой Летти последовала за ним. Только Шип мог использовать в качестве курьера такую глупую и шумливую женщину! Это было либо проявлением гениальности, либо поступком идиота. Но единственным способом что-нибудь выяснить было рискнуть и отправиться с ней.

— В фургоне есть одеяло. Накройтесь им, а то становится прохладно.

Они подчинились. Летти думала, что одеяло окажется сырым и дурно пахнущим, но оно было чистым и свежим, а пахло приставшей к нему травой. Летти устроилась на жестких досках поудобнее, плечом к плечу с Джонни. Фургон сдал назад, потом дернулся вперед вытряхивающими душу толчками. Старуха опять скрипучим голосом запела псалом. Летти старалась не обращать на пение внимания, посматривая через задний борт фургона на дорогу, по которой они ехали.

Скоро они подъехали к бревенчатой хижине, стоящей довольно далеко от дороги под двумя огромными раскидистыми дубами. В окошке горела лампа. Когда они приблизились, навстречу с лаем выскочила пара рыжих дворняг. Старуха прикрикнула, и они затихли, по-видимому, узнав голос хозяйки. Женщина откинула одеяло.

— А теперь давайте в дом. Ну, быстрей! Через секунду дверь за ними закрылась. Старуха проковыляла к лампе и перенесла ее от окна на обеденный стол в центре комнаты, которая, видимо, служила одновременно и гостиной, и столовой, и кухней. За приоткрытой дверью была еще одна комнатка, чуть больше, чем чулан. Она, наверное, использовалась как спальня. Обстановка в хижине была спартанская, но все сияло чистотой.

В свете лампы лицо старухи оказалось изрезанным глубокими морщинами. Нос картошкой, на подбородке большая черная бородавка, а брови над очками в металлической оправе густые и седые. Седые волосы убраны под выцветшую панаму, под серым линялым платьем с провисшим подолом — округлое и бесформенное тело. Женщина была довольно высокой, несмотря на сгорбленную спину.

— У меня есть немного кофе. Вам не помешает выпить по чашечке, чтобы не заснуть.

Кофе был горячим, крепким и черным. Старуха подала его в эмалированных кружках, а сама уселась за грубо сколоченный, самодельный стол.

Попивая кофе, Летти размышляла. Хижина находилась в четырех-пяти милях от кукурузного сарая. По дороге они только один раз повернули. Она подумала, что без проблем могла бы вернуться к лошадям или же снова разыскать хижину, если в этом возникнет необходимость. Но какая может быть связь между Шипом и этой женщиной? Наверное, Шип использует ее дом как одно из пристанищ, где удобно спрятаться или переодеться, чтобы принять один из его многочисленных обликов.

Летти взглянула на женщину, та тоже смотрела на нее не мигая.

— Как вас зовут, если позволите? — спросила Летти.

— Вы можете звать меня бабушка. Думаю, этого будет достаточно.

— Вы живете одна?

Вопрос был встречен смехом:

— В каком-то смысле.

— А человек, которого мы ищем, — ваш родственник?

— Вас прямо разбирает от вопросов, милая моя!

Что-то в голосе старухи насторожило Летти. Ей вдруг показалось, что когда-то она уже слышала этот голос… Стараясь унять дрожь в руках, Летти напряженно всматривалась в существо, сидевшее через стол от нее.

Джонни поставил свою кружку на стол.

— Хватит препираться. Когда придет Шип?

Ответила ему Летти:

— Не думаю, что он придет.

— Что вы имеете в виду?..

— Кажется, он уже здесь.

Джонни пробормотал проклятье, его глаза расширились от изумления:

— Я должен был догадаться!

Старуха расхохоталась:

— Скажите, мисс Мейсон, что же меня выдало?

Летти неотрывно смотрела в лицо Шипа, загримированного под старую ведьму. Когда он предстал священником, его нос был острым и узким. Сейчас он широкий. Это, видимо, объясняется применением каучука или еще каких-то фокусов.

— Точно сказать не могу, — ответила она. — Может быть, что-то в вашем голосе. Или из-за того, как вы на меня смотрели.

— В следующий раз мне придется быть более осторожным.

— Надеюсь, следующего раза не будет. Я здесь только из-за Джонни.

Шип едва глянул на него.

— Вы исходите только из соображений гуманности?

— Мои соображения вас не касаются, — сказала она бесстрастно. — Мне сказали, что вы можете ему помочь, если возьмете на себя такой труд. Я оставляю за собой право в этом сомневаться, но вы можете разуверить меня.

— Летти! — запротестовал Джонни. В глазах его мелькала тревога, он все еще был несколько смущен и переводил взгляд с Летти на Шипа в его нелепом обличье и обратно.

— Ваше доверие воодушевляет, — медленно произнес Шип. — В любом случае мне хотелось бы выслушать, чем я могу быть полезен и по какой причине должен утруждать себя.

Летти отставила кружку с кофе в сторону. Она понимала, что совершила ошибку: нельзя было позволять себе проявить враждебность и допустить такие резкие слова. Подобным отношением к Шипу она ничуть не поможет Джонни. Собравшись с мыслями, она глубоко вздохнула и начала рассказывать историю Джонни, стараясь, чтобы ее голос звучал миролюбиво.

Джонни позволил Летти самой все рассказать, лишь раз или два добавив несколько слов для уточнения. Он сидел, уставившись на свою эмалированную кружку, и только время от времени поднимал на Шипа глаза, полные смущения.

Когда Летти закончила. Шип повернулся к Джонни:

— Вы сами решили ехать в Техас?

— Не совсем. Мне приходится думать о матери, и я не вижу, что еще можно сделать.

— Вы ей сказали, что уезжаете?

Джонни медленно покачал головой:

— Она бы начала задавать вопросы, а я не могу заставить себя рассказать ей правду.

— Я склонен согласиться, что Техас — лучший вариант. Вы можете написать вашей матери записку, а я позабочусь, чтобы она дошла.

— Это очень благородно с вашей стороны.

Шип поправил очки, съехавшие ему на нос. Что-то явно беспокоило его.

— Вы не можете уехать, не придумав для матери какой-нибудь правдоподобной и достаточно невинной истории. Иначе она не только расстроится больше, чем позволительно в ее состоянии, но и, скорее всего, пойдет к шерифу. А в результате в вашем исчезновении обвинят меня — так всегда бывает, когда в округе что-нибудь случается.

Джонни озабоченно нахмурился:

— Об этом я не подумал.

— В соседней комнате есть перо и бумага, а также еще одно платье и шляпка. Я предлагаю вам воспользоваться ими.

Джонни отодвинул стул и встал; до него не сразу дошел смысл сказанного.

— Как?! Погодите минутку… Одеться женщиной? Мне?!

— Только сегодня ночью на час или два, пока я не спрячу вас в более надежном месте. Там сможете спокойно подготовиться к переезду.

— Я думал, мы сразу же, без всяких остановок поскачем к границе…

Шип спокойно посмотрел на него:

— Если вы хотите привлечь к себе внимание, это лучший способ.

— Нет-нет. Я уверен, вы лучше знаете, как надо действовать.

Джонни двинулся к двери в соседнюю комнату, но внезапно остановился и обернулся. Между бровями у него пролегла глубокая морщина.

— Вы знаете, когда я смотрю на вас в этом обличье старой женщины, это мне напоминает…

— Все пожилые женщины чем-то похожи, — быстро сказал Шип.

— Да, но этот костюм, этот нос…

— Вы расскажете мне об этом позже.

— Я могу поклясться…

— Позже!

В этом последнем слове прозвучала такая властная нотка, что Джонни инстинктивно подчинился, но все же бросил на собеседника последний внимательный взгляд, прежде чем вышел в другую комнату. Шип подождал, пока дверь за Джонни закроется, потом повернулся к Летти.

— А теперь, — сказал он, и его голос ничуть не смягчился, — скажите, какое вознаграждение меня ждет за мою любезность.

— Вознаграждение? — Летти повторила это слово так, будто никогда не слышала его раньше.

— Вы удивлены? По-вашему, я буду это делать из чистого милосердия? Или из-за вашей улыбки, которой я, кстати, пока еще и не видел?

— Да, мне не следовало ожидать от вас чего-либо иного, кроме такого в высшей степени бессердечного отношения.

На лице ее было такое презрение, что Рэнсому стало не по себе. Он вдруг почувствовал настоятельную потребность рассказать ей обо всем, лишь бы она снова весело и открыто взглянула на него. Но он не мог себе этого позволить.

— У меня нет с собой денег, — нахмурилась Летти. — Однако если вы назовете вашу цену…

— В золоте? Какая же вы меркантильная! Типичная дочь лавочника-янки. Я имел в виду более изысканную награду.

Летти уставилась на него и пристально смотрела, пока у нее не потемнело в глазах. Ей внезапно захотелось истерически расхохотаться. То, что это недвусмысленное предложение исходило от мужчины, который представал в неестественном обличье старухи, делало ситуацию совсем уж причудливо нереальной.

Она откашлялась и с усилием проговорила:

— Какую монету?

— О, мисс Мейсон, — промолвил он насмешливо, — вы скучный объект для ухаживания.

— А ваши шутки жестоки! — Летти вскочила и наклонилась над столом. — Вы действительно хотите выторговать за жизнь человека…

— Ваши прелести? Да, конечно.

— Это дико! Это оскорбительно!

— Оскорбительно? Мне кажется, вы себя переоцениваете.

— Вы не дождетесь, что я соглашусь!

— Неужели какие-то несколько минут своего времени, о которых я прошу, вы цените выше человеческой жизни?

Рэнсом стремился разозлить ее не только, чтобы потеснить презрение, которое он у нее вызывал, но еще и для того, чтобы сбить Летти с толку. Когда-то вместе с Мартином и Джонни они разыгрывали сцену, изображая трех ведьм из «Макбета». Что-то в наряде старухи, должно быть, напоминало Джонни об этом.

Однако еще важнее для него была потребность узнать, как она отреагирует на его оскорбительное предложение. Ему хотелось понять, что она чувствует, не тревожат ли ее воспоминания о том, что произошло между ними в кукурузном сарае, так же, как они тревожат его. Ему необходимо было знать, приблизится ли она к нему снова, невзирая на запрещающие условности, на ее страх, на ужасные рассказы, которые делали из него кровожадного зверя. Короче говоря, он хотел знать, желает ли она его так же, как он ее…

В наступившей вдруг звенящей тишине Летти пришла в голову мысль, которая ей же самой показалась не правдоподобной. И все-таки она ухватилась за нее, как за соломинку:

— Вы же… вы же шутите, правда? Вы только… только пытаетесь разозлить меня?

Он посмотрел на ее поникшие плечи, услышал мольбу в голосе и чуть было не согласился. Но была какая-то неуверенность в ее словах, и это заставило его пульс биться чаще.

— На самом деле вы ведь так не думаете, — усмехнулся он.

Летти глубоко вздохнула.

— Тогда что же мне вам ответить? Вы сами сказали, что мой отказ был бы жестокостью…

Это было согласие по принуждению, обещание, которое она не собиралась выполнять. Ему будет не так-то просто победить ее. Летти могла ошибаться, но она не думала, что Шип попытается насильно овладеть ею на глазах у Джонни. Он сказал, что перевезет Джонни в другое, более безопасное место. Это даст ей время, чтобы скрыться.

И все-таки ей следовало раньше подумать, что за свою помощь он назначит твердую цену. По правде говоря, Летти предполагала что-то в этом роде, зная, что это за человек. По-другому и быть не могло.

— Летти…

— Для вас — мисс Мейсон.

Поправка прозвучала, пожалуй, слишком чопорно, но она не могла слышать свое имя из его уст. Кстати, ее нисколько не удивляло, что Шип знает его он, казалось, знает все. Летти холодно взглянула на него — и неожиданно чуть не рассмеялась. Очень уж не соответствовало его наряду откровенное желание в его глазах.

Рэнсом сразу все понял и усмехнулся:

— Это нелепо, правда? Мне придется переодеться, прежде чем я вернусь.

— А когда переоденетесь, вы будете с усами или без?

Она разглядела в свете лампы, что глаза у него карие, того оттенка, который является как бы смесью всех остальных цветов. В данный момент, однако, они казались скорее серыми — из-за его нелепого серого платья.

— А как вам больше нравится?

Летти пожала плечами:

— Мне совершенно безразлично.

— Возможно, тогда я удивлю вас.

— Да вы и сами, может быть, удивитесь, — сказала она с самой своей милой улыбкой.

Бровь его приподнялась, но прежде чем он смог что-нибудь сказать, открылась дверь в другую комнату и появился Джонни. Достаточно было только взглянуть на него в женском одеянии, чтобы понять, каким одаренным актером был Шип. В то время как Джонни широко шагал, хлопая юбками, Шип передвигался семенящей и запинающейся походкой старухи, у которой больные суставы. Его сутулые плечи и сгорбленная спина казались такими естественными, что становилось почти жутко. Летти подумала, что он мог быть кем угодно — мог наблюдать за ней, смеяться над ней, а она ничего не подозревала. Эта мысль была не новой и вовсе не из приятных, но не думать об этом Летти не могла.

Джонни подошел к Летти и взял ее за руку. Когда он заговорил, его голос был серьезен и печален:

— Я ненавижу прощания, но не знаю, увижу ли вас снова. Я никогда не забуду вас и того, что вы с тетушкой Эм для меня сделали.

— Пожалуйста, не надо. Любой бы сделал то же самое на моем месте.

— Однако никто не сделал, — сказал он просто. — Только вы.

— Я… я надеюсь, что вы все это скоро забудете, что вы будете счастливы.

Он улыбнулся, хотя в глазах его была боль.

— Я постараюсь. Я обязательно постараюсь. — Он взял ее руку и поднес к губам.

Шип двинулся к двери и распахнул ее, Джонни шагнул следом. Рыжеволосый и плотного сложения, Джонни совсем не походил на Генри. И все же он почему-то напомнил Летти брата. В горле был тугой комок, когда она окликнула его:

— Берегите себя!

Он оглянулся, улыбаясь:

— Это уж непременно.

Дверь за ними закрылась. Подойдя к окну, Летти наблюдала, как фургон выехал со двора. На переднем сиденье виднелись две сгорбленные фигуры в глубоко надетых шляпках, как их носят старухи. Через несколько минут дребезжание оглоблей, скрип колес и перестук подков затихли. Наконец совсем ничего не стало слышно.

Подождав еще немного, Летти приоткрыла дверь, потом пошире — как раз чтобы протиснуться — и осторожно притворила дверь за собой. Легкими быстрыми шагами она спустилась по ступеньками, пересекла двор, а выйдя на узкую дорожку, подобрала юбки — и побежала.

Летти мчалась изо всех сил, пока не закололо в боку. Тогда она перешла на шаг, а когда боль прошла, снова побежала. Волосы выбились из узла на затылке, рассыпались по плечам, но она не обратила на это внимания. Гораздо хуже дело обстояло с тяжелыми сапогами — они не предназначались для таких забегов, и скоро Летти натерла мозоль на пятке. Она остановилась, сняла сапоги, взяла их в руки и пошла дальше в одних чулках. Между пальцев тут же набился мелкий песок, но Летти старалась этого не замечать.

Однако она не могла не вслушиваться в звуки, которые окружали ее, — в крики ночных животных, шелест прошлогодних листьев в траве. Несколько раз сердце замирало у нее в груди, когда казалось, что за спиной слышит стук подков, но это были лишь отзвуки ее собственных шагов.

Когда донесся настоящий стук подков, Летти не сразу это поняла. Она почти уже добралась до поворота на дорогу к кукурузному сараю, но с ужасом осознала, что стук подков приближается быстрее, чем она может бежать.

Летти бросилась с дороги в заросли сумаха и присела там, скрытая густой листвой. Группа из пяти всадников проскакала мимо Промелькнули белые одеяния. Значит, не только они с Джонни и Шипом не сидели дома в эту ночь… Она инстинктивно пригнулась еще ниже, но всадники не остановились и скоро исчезли из вида.

Летти смогла двинуться дальше только через некоторое время. Она уже взялась за деревце, чтобы подняться, как вдруг услышала, что приближается еще один всадник. Летти замерла, неловко опираясь на одну ногу и не решаясь поставить вторую, чтобы не хрустнула ветка. Легкой рысцой всадник проехал мимо. Его шляпа была низко надвинута на лоб, а голова наклонена, как будто он к чему-то прислушивался. Было похоже, что он старается сохранять безопасное расстояние между собой и первой группой всадников.

Вскоре и этот всадник исчез в ночи, наступила тишина, пыль на дороге осела. Летти вернулась на дорогу и снова пустилась бежать, однако теперь она часто оглядывалась через плечо.

Когда Летти добралась до кукурузного сарая, грудь ее вздымалась, волосы и лицо были мокрыми. Она прислонилась спиной к одной из опор навеса и долго стояла, пытаясь отдышаться. Немного придя в себя, она нагнулась и попыталась надеть сапоги, но ноги распухли и болели, а кроме того, были совсем грязные. Недолго думая, Летти сняла с гвоздя потрепанную веревку, связала ею сапоги и перебросила через луку седла. Некоторое время она размышляла, что делать с лошадью Джонни, но потом решила, что Шип знает, где она, и пускай сам обо всем позаботится. В конце концов, он может доставить ее матери Джонни вместе с запиской.

Низко нагнувшись, чтобы не задеть навес, она выехала в ночь.

Летти никого не встретила на дороге к парому, и все-таки она испытала огромное облегчение, когда заметила блеск воды, увидела спуск к пристани и хижину паромщика среди деревьев. Когда она подъехала ближе, навстречу с лаем выскочили собаки, а из-за дома вышел человек с фонарем в руке и неспешно двинулся к ней.

— Надеюсь, я не разбудила вас? — спросила Летти, когда он приблизился. — Мне очень нужно переправиться именно сегодня.

— Нет, не разбудили, мэм. У меня заболела лошадь, и я ходил ее проведать.

Говорил он хрипло, растягивая слова, и Летти начала подозревать, что посещение заболевшего животного паромщик использовал, чтобы потихоньку выпить на конюшне. Но это не имело значения, если он был достаточно трезв, чтобы переправить ее через реку.

Летти спустилась на землю и повела лошадь к парому; паромщик пошел за ней. Он держал фонарь низко, чтобы освещать ей путь, но фонарь светил еле-еле — это была очень старая поделка из пробитой консервной банки.

Паром закачался, когда она на него ступила; Летти провела лошадь к дальнему краю парома и привязала ее к перилам, а потом отошла в противоположный угол, чтобы уравновесить платформу. Паромщик поставил фонарь на землю, отвязал веревку, которой паром был пришвартован, оттолкнулся от берега и вспрыгнул на борт. Платформа несколько осела под его весом, и вообще в этот раз паромщик показался Летти не таким худым, как раньше. Зато борода его была все такой же густой и неухоженной. Летти хотела было сказать, что он забыл фонарь, но потом решила, что он, очевидно, оставил его нарочно. Паромщик взялся за веревку и начал перебирать по ней руками, словно доставал воду из колодца. Паром пришел в движение и отошел от берега. Огонек фонаря уменьшился, потом превратился в одну желтую светящуюся точку и наконец совсем исчез из вида. Плеск речной воды о паром стал громче, волны разбегалась от парома в разные стороны, улавливая и отражая тусклый свет звезд, который казался серым под черным покрывалом ночной темноты. Когда они выплыли на середину реки, у Летти возникло чувство изолированности от всего остального мира. Как будто на какое-то короткое время они оказались между двух берегов абсолютно одни, и вокруг не существует ничего, кроме неспешного бега времени и воды.

Паром остановился. Летти повернулась и удивленно посмотрела на паромщика. Он бросил веревку, выпрямился и направился к ней. Остановившись не далее чем в двух футах, он заговорил тем самым хрипловатым голосом, звучание которого Летти не могла спутать ни с каким другим. Только этот голос был способен вызвать ту жаркую и унизительную волну возбуждения, которая сейчас пробежала вдоль ее позвоночника.

— Удивлены?

Добродетели не положено вознаграждения, Летти знала это уже много лет. И все же казалось несправедливым — она столько сил потратила, чтобы избежать того, что этот человек от нее требовал, — но все-таки со всего размаха попала в его ловушку.

— Нет, — прошептала она.

— А ведь вы мне дали слово…

— Скажите, зачем? Зачем вы все это делаете?

— Потому что я не могу иначе.

Это была правда. Он знал, что, когда вернется в хижину, ее там не будет. И он так же точно знал, где найти ее. Заставить себя не поехать к парому и не перехватить ее он не мог, как не мог перестать дышать. Воспоминания о той ночи, которую они провели вместе, зажигали его кровь, а ее непостижимая красота не давала ему покоя по ночам. Он восхищался ее умом и смелостью и хотел бы добиться ее уважения и симпатии. Но так как это было невозможно, ему хотелось прильнуть к ее губам и слушать, как стучит ее сердце в унисон с его собственным.

Риск был большим, но он пошел на него, поскольку вознаграждение обещало быть еще большим.

Его слова заставили Летти вздрогнуть. В них звучала категоричность, которая ей говорила еще более определенно, чем собственные чувства, что ловушка захлопнулась. Летти знала, что ей никто не поможет: паромщику, должно быть, заплатили, чтобы он оставался в постели, а в такой поздний час вряд ли кто-нибудь приедет на переправу. Река была широка и глубока, и она не умела плавать.

Кое-кто, должно быть, сказал бы, что ей следует броситься в воду и избежать бесчестья, — но вряд ли тот, кому самому приходилось оказываться в подобном положении…

Летти убеждала себя, что ее колебания никак не связаны с ним самим. Конечно же, нет! Слабость в ногах и сердцебиение вызваны усталостью и вполне естественным страхом — ведь он стоит так близко, а она хорошо знает его силу, его безжалостность и дерзость. Хуже всего то, что это вызывало воспоминания, о которых ей лучше было бы забыть…

— Вы и в самом деле изверг! — Она хотела произнести это с презрением, но голос ее дрогнул.

— Летти, я напугал вас? Это не входило в мои намерения.

— А что же тогда входило в ваши намерения?! Просто появиться и предоставить мне право броситься к вам в объятия?

— Это было бы прекрасно. Но нет, я отлично понимал, что мне придется сначала поймать вас.

По его голосу чувствовалось, что он улыбается, но улыбки не было видно из-за темноты и этой проклятой накладной бороды, которая скрывала черты его лица.

— О, вам очень весело, не правда ли? Простите, но я не вижу в этом ничего смешного.

— Летти…

Он поднял руку, как будто собирался прикоснуться к ней, и она отшатнулась, судорожно пытаясь придумать, что бы сказать, чтобы отвлечь его.

— Вы ничего не говорите о Джонни… Он в безопасности?

— О да, — тут же ответил он, снова придвигаясь ближе. — Я обычно держу свое слово.

— Вы хотите сказать, что я нет? Но это же не сделка, это шантаж!

— А по-моему, просто обмен любезностями.

— Если это так мало значит для вас, к чему столько хлопот? Почему бы просто не позволить мне уйти?

— Потому что вы согласились, — сказал он, и голос его стал совсем хриплым. — А еще потому, что мысли о вас, воспоминания о вашем теле в моих руках сводят меня с ума. Потому что я хочу вас, как ничего не хотел никогда в жизни, и нет другого способа вас получить.

Он совсем не собирался говорить ничего такого, не собирался выторговывать ее уступчивость в обмен на жизнь Джонни, когда вечером отправлялся на условленную встречу. Но так случилось, а за одним потянулось другое, и вот в результате они стояли друг перед другом на пароме, покачивающемся посреди реки. Ему надо было прекратить это здесь и сейчас, немедленно отвезти ее в Сплендору. Все его чувства, воспитанные с детства на законах рыцарского благородства, говорили об этом. Но были и другие чувства — более сильные. Она пообещала! Он сам это слышал и видел в ее глазах. Он не позволит ей отречься от обещания. Он не может этого допустить.

Его руки, теплые и сильные, легли ей на плечи, он притянул ее к себе. Захваченная врасплох его неожиданными словами и звучавшим в них отчаянием, Летти чуть не опоздала, но все же успела поднять руки и упереться ему в грудь.

— Нет!

— Летти, даже ради безопасности Джонни и моего здравого рассудка?

Он наклонил голову, его губы коснулись ее губ. Прикосновение было легким, как прикосновение пера, но все же обжигало.

— Нет…

Ее голоса почти не было слышно. Силы оставили Летти. Его губы снова опустились на ее губы, борода ласково покалывала кожу. Она ощутила, как откуда-то Из глубины ее существа поднимается чувственная волна. Желание, как медленно действующий наркотик, охватило ее. Еще какое-то время чувства страха, гордости и угрызения совести, а также острое беспокойство, что же этот человек будет думать о ней, боролись внутри Летти. Но в конце концов она отогнала прочь эти сомнения и прильнула к нему.

Грудь Рэнсома сжало, его дыхание сдавила благодарная радость, и он принял ее капитуляцию. Медленно и осторожно он ответил ей.

Что же было такого в этом человеке, что начисто лишало ее воли? Летти не могла сказать. Она только знала, что его губы обжигали, очаровывали и давали невообразимое наслаждение. Вздрагивая, плотно закрыв глаза, она ощущала, как эти губы касаются ее век, щек, подбородка и изгиба шеи. Летти провела ладонями по его спине, по буграм мышц, сознавая, что, какими бы искренними ни были ее ярость и попытки убежать, она хотела и ждала этого. «Боже, прости меня!» — мысленно произнесла она.

Ждать больше было нечего. Рэнсом опустился на помост, прислонился к стойке перил, потянул Летти на себя и уложил на приподнятое колено, как на подушку. Потом он снял шляпу и отложил ее в сторону. В его движениях была спокойная уверенность. Он не останавливался, но и не спешил, как бы стремясь насладиться каждым движением.

Летти чувствовала, как сильно бьется его сердце рядом с ее сердцем, ощущала на себе его изучающий взгляд, хотя вряд ли он мог ее видеть — как и она его. Летти подумала, что это к лучшему, потому что сейчас ей вряд ли хотелось знать, кто же он на самом деле. Когда он сильными пальцами приподнял ее подбородок, ее губы двинулись навстречу его губам без колебаний.

Рэнсом расправил ее распущенные волосы на своей руке, погладил их шелковые пряди. Потом очень осторожно он расстегнул ей блузку, спустил с плеч бретельки рубашки и положил руку на ее грудь. Нежно прикасаясь к алебастру ее кожи, как будто само осязание этой упругости доставляло ему наслаждение, он провел большим пальцем по соску, который сразу напрягся и принял форму ягоды. Судорожно вздохнув, он прижался губами к этой ягоде.

— Ты восхитительна, — прошептал он. — Восхитительна…

Осторожно, как будто движение было случайным, Летти провела пальцами по его сильной шее, спустила руку ниже, к пуговицам рубашки и медленно, как бы невзначай начала расстегивать их одну за другой. Он позволил ей это, целиком сосредоточившись на выяснения секрета застежки на поясе ее юбки. Поглощенные каждый своим занятием и словно не обращая внимания на то, что делает другой, они раздели друг друга. Кончиками пальцев Летти проделала бороздки в волосах на его груди, коснулась широкой и твердой плоскости его живота. Он поцеловал ложбинку меж ее грудей, уколов их прикосновением бороды, потом нагнулся и погрузил язык в ее пупок. Она положила ладонь на его сухое мускулистое бедро, медленно и тяжело дыша. Он провел языком по чувствительной коже внутренней стороны ее колен, сначала одного, потом другого, и не позволил ей сдвинуть их. Кончиком пальца она легко провела по гладкой поверхности его похожего на клинок члена. Он проложил губами обжигающую влажную тропинку вверх по ее бедрам и, не обращая внимания на сдавленные протесты, вкусил ее медовой сладости, проникая внутрь, пока она не затихла, подрагивая от удовольствия.

Сначала это казалось общим развлечением, игрой. Но время тянулось, удовольствие от всего этого связывало их крепчайшими узами, жаркими и влажными, беспредельными. Постепенно игривость улетучилась. Осталось лишь сплетение разгоряченных тел, напряженных мышц и нервов, бьющихся сердец, прерывистого и стесненного дыхания.

Прижимая Летти к себе, Рэнсом расправил на помосте ее юбки и лег на спину, так что она оказалась сверху.

— Теперь твой черед, — прошептал он.

Опьянение от свободы и удивительная в своей страстности благодарность охватили Летти, смешались с бившимся в ней болезненно сдерживаемым желанием. Затаив дыхание, она опустилась на него и слегка вскрикнула, когда он проник внутрь, заполнив ее всю, став ее частью, казалось, неотделимой. Она надвигалась на него, вцепившись в его мускулистые плечи, а потом приподнималась, и ее волосы взмывали вверх, как золотисто-каштановое облако. Он помогал ей, прилаживаясь к ее ритму, поддерживая этот бешеный темп. Наслаждение стремительно нарастало, переполняя их сплетенные тела. Летти казалось, что она целиком растворилась в этом движении, ее тело пылало и превращалось во что-то другое.

И вдруг все взорвалось. Это было живительное извержение жидкого огня. Задыхаясь, Летти застонала и затихла; в тот же момент он приподнялся, переворачиваясь и снова погружаясь в нее.

Новый всплеск бурной радости унес с собой остатки напряжения. Летти заплакала от болезненного и беспредельного облегчения так неожиданно, что слезы полились из ее глаз горячими дорожками на раскинувшиеся волосы.

Рэнсом обнимал ее и слегка покачивал в такт колебаниям старого парома. Его горящие глаза смотрели в темноту.

12

Веющий над водой легкий ветерок высушил покрывавшие их тела капли пота, остудил разгоряченные тела. Вокруг пищали комары. Рэнсом дотянулся до белеющего пятна нижней юбки и потянул ее, чтобы накрыть Летти. Но юбка не поддавалась, и он обнаружил, что Летти судорожно сжимает край в кулаке. Рэнсом отодвинулся от нее и приподнялся на локте. Тогда она сдавленно всхлипнула, быстрым движением стерла с лица слезы и повернулась на бок, спиной к нему. Он прикоснулся к ее плечу, но потом убрал руку: пожалуй, впервые в жизни он не знал, что сказать; не мог придумать, как должен звучать его голос.

— Мне очень жаль, — только и смог негромко произнести он.

Горло ее сжалось от звучавшей в его голосе острой боли. Она молча покачала головой — ей тоже было трудно говорить.

— Больше это не повторится, Летти. Даю вам слово. Пожалуйста…

Она глубоко вздохнула, и, когда заговорила, ее было еле слышно.

— Дело не в вас.

— Нет?.. Тогда в чем же? Я вас обидел?

— Нет. Все дело… во мне.

— Я не понимаю вас. Объясните мне. — Он взял ее за плечо и повернул к себе, в голосе его звучала настойчивость.

— Я чувствую… я чувствую себя шлюхой!

Сказать это оказалось не так трудно, как она думала. Летти вдруг поняла, что этот человек не будет изображать добропорядочность и богобоязненность. Он не осудит ее.

Рэнсом молчал. Ему вдруг показалось, будто его ударили в самое сердце.

— Я не виню вас, — быстро проговорила она, изо всех сил стараясь взять себя в руки. — Я лишь хочу сказать… Я должна была сопротивляться, но не делала этого. Я должна ненавидеть вас — но не могу. И я не должна… не должна…

— И вы никогда не должны позволять себе наслаждаться физической близостью, потому что хорошие женщины так не поступают?

— Да, — выдохнула она, и ее захлестнула волна отчаяния, вызвав новый поток слез. Он усмехнулся:

— Интересно, кто же вам это сказал?

Летти так удивилась, что даже перестала плакать.

— Все говорят…

— Они не правы! В том, что вам приятно, когда я к вам прикасаюсь, нет ничего предосудительного. Это объясняется лишь тем, что так устроено женское тело — и мужское тоже. Это самый большой дар, который один человек может преподнести другому. Это единственное вознаграждение нам за то, что мы родились. С вами было бы не все в порядке, если бы вы не были способны чувствовать.

— Но тогда почему…

— Почему так говорят? Потому что слишком многие люди невежественны и глупы. Кроме того, это очень удобно для охваченных опасениями отцов и эгоистичных мужей, которые, заметьте, не стесняются, когда это касается их собственных удовольствий.

— Да, но…

— Вы такая, какой сделал вас господь бог. А значит, в этом нет ничего дурного.

Он говорил с такой убежденностью, будто все происшедшее между ними было действительно абсолютно естественным. Постепенно Летти успокоилась настолько, что даже начала чувствовать некоторую обиду: ведь ее так уверенно зачислили в число невежественных людей.

— А вы откуда все это так хорошо знаете? — несколько резко спросила она.

— Во время войны я повстречался с одной милой вдовой. Я ходил в разведку, линия фронта неожиданно передвинулась, и я застрял на вражеской территории. Три недели эта дама прятала меня в своем амбаре. Когда мы встретились, я был совсем зеленым, как арбуз в мае, но когда мы расставались, я был уже довольно зрелым.

— Вы провели там три недели?

— Ну, я был слегка ранен в ногу. Она сказала, что мне необходимы упражнения. И, если вдуматься, она была права.

Излишняя веселость в его голосе показалась ей неуместной.

— Вы предрасположены к ранениям в ноги… Но едва ли это служит оправданием вашего любвеобилия. Кстати, как ваша рана?

— Какая?

— На ноге. Разве вы забыли, как я попала в вас в кукурузном сарае?

— Она давно зажила, — сказал он, потом поспешно добавил:

— Хотя временами нога немеет — вот как сейчас.

Летти бросила на него подозрительный взгляд:

— Я не верю ни одному слову.

— И что? Вы не предлагаете мне упражнений?

Рэнсом провел ладонью по округлости ее груди, и Летти с ужасом почувствовала, что ее снова охватывает возбуждение.

— Как, опять?!

— Уверяю вас, это возможно.

— Может быть, и возможно, но не так уж необходимо!

Летти с досадой заметила, что в голосе ее нет той силы, какую она намеревалась ему придать. Очевидно, на нее подействовали его проповеди. Ей даже стало досадно, что она больше не чувствует себя несчастной и преступной-необходимость в этом пропала.

— Необходимо или нет — вопрос спорный, — усмехнулся он.

— Но ваша нога…

— С ней все в порядке, но у меня есть другая часть тела, которой не так хорошо. Неужели вы не чувствуете хоть немного потребности… облегчить мою участь? Кроме того, должны же и вы когда-то созреть!

Летти закусила нижнюю губу, чтобы не дать ей растянуться в улыбке от его льстивого тона. И когда он, наклонившись, прижался губами к губам, она не стала сопротивляться…

* * *
На другом берегу реки Шипа ожидала оседланная лошадь. Летти не спрашивала, откуда она взялась, а он не объяснил. Она предпочла не размышлять о том, что он заранее спланировал, чем закончатся события этой ночи. В конце концов, может быть, он просто добрался до парома гораздо раньше ее, и ему хватило времени переправить лошадь на другой берег. Не хотелось думать, что она так предсказуема, а он — так расчетлив. Хотя точнее было бы сказать — не расчетлив, а полон решимости получить то, что ему принадлежало. Как бы то ни было, Летти не сомневалась, что именно он был тем человеком, который проехал мимо нее по дороге, когда она пряталась в зарослях от ночных всадников.

Скача рядом с ним в ночи, Летти подумывала, что, вполне возможно, тетушка Эм была права в отношении Шипа. Ничто из того, с чем она сталкивалась в последнее время, не давало никакого повода подумать, что он убийца. Может быть, Генри ошибся, введенный в заблуждение косвенными уликами? Преступником, которого он искал, был, очевидно, один из разбойников, о которых рассказывал Джонни. Не исключено, что этот человек иногда прятался под белой простыней, как Рыцари Белой Камелии, но так же готов был броситься на свою жертву и средь бела дня, если добыча казалась ему заслуживавшей того, чтобы рискнуть. Такое объяснение было вполне разумным…

«Оно кажется мне разумным, потому что я хочу этого! — подумала Летти. Ведь если Шип не проливал крови моего брата, то, значит, и я не делаю ничего дурного. Вот и все».

Летти взглянула на скакавшего рядом с ней высокого всадника. Если она и правда думает, что ее брат ошибался, ей надо попросить этого человека снять свой грим. Но она не могла этого сделать, и причина была не в Шипе, а в ней самой. Как бы она ни сгорала от любопытства, раскрытие этой тайны могло привести к ужасной неловкости. Возможно даже, ее совесть потребует поставить в известность власти. А если она не сделает этого, то будет чувствовать ответственность за все, что с этого момента совершит Шип. Хотя, конечно, то, что она не решилась спросить, кто он, ничего не меняло…

Наконец ониподъехали к пруду Динка. Шип осадил лошадь, и Летти остановилась рядом с ним.

— Вы так молчаливы, — проговорил он тихо. — Все еще чувствуете за собой вину?

Его способность читать ее мысли всегда поражала Летти: ведь он был с ней едва знаком.

— Я так устроена, ничего не могу поделать.

— Только не надо этим гордиться.

— Гордиться?

— Ставить себе в вину то, что совершают другие люди, — точно такое же проявление высокомерия, как и заявление о собственной безупречности.

— Разве мы не несем ответственность за поступки других?

— Позвольте мне сказать откровенно, дорогая. Вы не несете никакой ответственности за то, что я сделал или сделаю в будущем.

— Но… ведь я могла остановить вас!

— Ради бога, попробуйте.

— Ну, и кто же из нас высокомерен?

Он потянулся к ней и поймал за руку.

— О, конечно, я. Но поможет ли это вам?

Ее раздражение улетучилось, но она не могла сказать ему не правду.

— Я не уверена, что поможет.

Рэнсом услышал в ее голосе боль и внезапно пожалел, что не имеет права излечить эту боль. Но по крайней мере он должен контролировать себя, чтобы лишний раз не сделать ей больно. К сожалению, все самые надежные инстинкты оставляли его, когда рядом была она. И с этим он ничего не мог поделать. Что ж, значит, надо постараться держаться от нее подальше.

— Здесь я с вами распрощаюсь. Если мы больше не увидимся…

У Летти вырвался приглушенный вздох, и она густо покраснела, опасаясь, что Шип мог его услышать. Он молчал так долго, что ей стало не по себе. Прилагая все силы, чтобы голос не дрогнул, она спросила:

— Так что же «если»?..

— Забудьте, — сказал он резко. — Забудьте то, что произошло между нами, и никогда не думайте об этом. Живите так, словно ничего не было.

— А вы так же намерены к этому относиться?

Рэнсом сжал ее руку на мгновение, потом поднял ее и прижался губам к ладони Летти.

— Нет, — усмехнулся он. — Но у меня же нет совести!

Это была ложь. Летти не сомневалась в этом, когда смотрела, как он уезжает. Она была меньше уверена, когда добралась до конюшни Сплендоры, и совсем потеряла уверенность, когда, наконец, оказалась в своей спальне. «Забудьте», — сказал он. Почему? Ради ее спокойствия? Или потому, что боялся, как бы она не рассказала о нем властям?

Летти грустно улыбнулась. Неужели он не понимает, что уж ее-то можно не опасаться? Она и подумать не могла подойти с этим к полковнику Уорду или к шерифу. Ведь ей пришлось бы рассказать, как к ней попали эти сведения и почему она может так подробно описать Шипа, его рост, телосложение и все остальное. Было и еще кое-что, что она действительно не хотела и не могла рассказать ни одной живой душе…

* * *
Аукцион, на котором распродавалось поместье Тайлеров, проводился жарким солнечным утром в конце июня. Торги должны были начаться в десять часов, но люди начали собираться вокруг дома с восходом солнца. К девяти часам, когда приехали тетушка Эм, Летти и Рэнсом с Лайонелом, на подъездной дорожке и по обочинам дороги на полмили в каждую сторону уже не было места, чтобы поставить фургон. Поэтому им пришлось идти пешком.

На веранде их встретило все семейство — Сэмюэл Тайлер с женой, Салли Энн с Питером, ее сестра с мужем и двумя маленькими детьми. Все женщины были в черном. Отец Салли Энн, мужчина с копной седых волос и густыми седеющими бровями, был бы похож на льва, если бы не его худоба. Он сидел, вцепившись в подлокотники кресла, глядя прямо перед собой, и сбросил свое оцепенение только для того, чтобы поприветствовать приехавших дам и пожать руку Рэнни. Миссис Тайлер, низенькая полная женщина с сохранившимися в седине белокурыми прядями, тепло обняла тетушку Эм и, улыбаясь сквозь слезы, поблагодарила ее за то, что пришла. Голоса звучали тихо, приглушенно, у большинства женщин в руках были носовые платки. Летти подумала, что их появление очень уж походит на визит соболезнования, да и служит той же самой цели — поддержать убитых горем.

Появилась бутылка хереса.

— Пусть этой проклятой саранче хотя бы не достанется мое вино, — заявил мистер Тайлер, разливая золотистый напиток и передавая гостям фужеры.

Они сидели, пили вино, разговаривали о погоде и делали вид, что не замечают людей, шатавшихся по дому у них за спиной или бродивших вдоль дорожки.

«Саквояжники» действительно налетели, как саранча, — именно у них в эти дни водились деньги. Они стайками входили в дом под руку со своими женами, достоинства у которых не было ни на гран; задирали носы, рассматривая не совсем чистокровных лошадей, и ухмылялись при виде экипажей с потрескавшейся кожей на сиденьях и потускневшей краской. Они по очереди усаживались в старинные кресла в стиле шератон, высматривали маркировку на днищах ваз, щелкали ногтями по хрусталю, проверяя, зазвенит ли он. Они удивлялись, как же можно зимой сохранять тепло в комнатах с такими высокими потолками, но в то же время соглашались, что эти комнаты оказались более удобными, чем можно было ожидать в нынешнюю жару. Они не могли сойтись во мнении о том, сколько чернокожих горничных необходимо нанять, чтобы в доме всегда была вытерта пыль, и пренебрежительно высказывались о мебели. С блокнотами и зажатыми в пальцах карандашами, сосредоточенно занимаясь подсчетами, они не спеша тянулись во двор к парадной лестнице, где должны были проходить торги.

Летти то и дело слышала сильный, резкий акцент северо-восточных штатов, и ей было стыдно не только за демонстративное невежество этих людей, но и за недостаток у них такта. Ведь любому, кто подходил к дому по дорожке, было известно, что семья еще не выехала. Единственным возможным выводом было то, что это никого не волновало. Тот, кто был недостаточно практичен, что умудрился потерять все свое состояние, вплоть до крыши над головой, не мог заслуживать внимания.

— Послушайте, вам не надо ни о чем беспокоиться, — говорила тетушка Эм матери Салли Энн. — В Сплендоре все готово. Вы с Сэмюэлом можете занять среднюю спальню, Салли Энн с Питером поселятся со мной, а все остальные могут спать на чердаке. Мы устроимся прекрасно. Только подумайте, как нам будет весело всем вместе!

— Вы очень добры, Эм. Это ужасно, что мы доставляем вам столько хлопот.

— Ерунда! Никаких хлопот!

Это был обычный обмен любезностями, он уже повторялся по меньшей мере с десяток раз за последние два дня. Летти не слишком прислушивалась к их разговору, поэтому смогла заметить, что Салли Энн, которая смотрела на дорожку, вдруг замерла. Проследив за ее взглядом, Летти увидела всадника в синей военной форме. Это был Томас Уорд.

Приближаясь к дому, полковник приветственно приподнял шляпу и поклонился. Салли Энн отвернулась, словно его и не было. Летти заметила, как напряглось лицо Томаса, и помахала ему рукой. Она понимала, что должна чувствовать Салли Энн, и все-таки ей стало неловко за нее. Если Томас Уорд здесь, то только не затем, чтобы воспользоваться несчастьем семьи Тайлеров.

Или все-таки именно за этим?..

Аукционист, ударив молотком, начал запланированное на этот день мероприятие точно вовремя. Лот за лотом с молотка пошли различные предметы, начиная с сельскохозяйственных инструментов и кончая фарфором и книгами. И каждый лот был выигран полковником Томасом Уордом! Его не беспокоили сердитые взгляды и ехидные замечания других торговавшихся, он не смотрел ни на Салли Энн, ни на ее семейство и, казалось, не обращал внимания на то, что именно он покупает и как дорого. Некоторые пытались поднимать цену, но всякий раз терпели поражение. Другие, увидев, что происходит, стали постепенно расходиться. К полудню дорожка и передний двор очистились от экипажей, лужайка опустела. Аукционист, прихватив своих помощников и солидный банковский чек, выписанный полковником, тоже уехал. Отныне всем имуществом Тайлеров владел Томас Уорд, когда все незваные гости разъехались, полковник поднялся по ступенькам на веранду, где все еще сидело семейство. Он снял шляпу и поклонился, глядя в основном на Летти, — она по крайней мере не делала вида, что его здесь нет.

— Я приношу извинения за эту вульгарную демонстрацию, — сказал он. — Я просто не знал, как это сделать по-другому.

Отец Салли Энн наконец поднялся. Он стоял очень прямо, высоко подняв голову:

— Вы имеете полное право поступать так, как считаете нужным, сэр. Я поздравляю вас с превосходным приобретением и заверяю, что мы оставим дом до захода солнца.

— Ни в коем случае, прошу вас! Я надеюсь, что все вы останетесь здесь.

Теперь все присутствующие смотрели на него.

— Прошу прощения?.. — Сэмюэл Тайлер нахмурился.

— У меня совсем нет намерения выставлять вас из вашего же дома. Я только прошу вас позволить мне заезжать иногда… к вашей дочери.

Салли Энн встала; ее голубые глаза, обычно такие спокойные, сверкали от ярости.

— Полковник Уорд, позволю себе заметить: вы купили наш дом, но не купили меня!

Томас посмотрел на нее смущенно, но потом в глазах его тоже заблестел гнев:

— Уверяю вас, у меня и в мыслях этого не было.

— Нет? А мне кажется странным, что вас вдруг охватило такое огромное желание приехать сюда, хотя я не видела вас несколько недель!

— Мне нужно было распорядиться в отношении средств. Кроме того, я не хотел вторгаться сюда: это выглядело бы так, будто я прицениваюсь к собственности вашего отца.

— Если вы имеете в виду меня…

— Я этого не говорил!

— Послушайте, а почему бы вам не обойтись без формальностей и просто не въехать в дом? К чему притворяться, если уж вы так уверены в отношении меня?

— Я не…

Салли Энн не дала ему договорить, и у всех, кто слушал, ее слова отозвались болью:

— К чему тратить время на ухаживания, когда все могут сделать деньги? Почему бы всего-навсего не вручить мне пачку банкнот и не отвести меня в спальню? Ведь именно так подобные вам люди обычно поступают, когда они чего-то хотят, не правда ли?

— Что бы я хотел сделать, — начал полковник, грозно нахмурившись, — так это отвести вас к дровяному сараю…

— Хватит!

Это произнес Рэнни, быстро встав со стула. Его голос прозвучал негромко, но было что-то в нем, что оборвало начинавшуюся ссору, словно ударом остро отточенного меча.

— Это глупо, — ровным голосом сказал он, обернулся и, не оглядываясь, спустился по ступенькам с веранды.

Примерно десять секунд, после того как он ушел, стояла абсолютная тишина. Полковник провел рукой по волосам, искоса взглянул на Салли Энн, потом уставился в пол:

— Прошу прощения, если в моих словах было что-то оскорбительное. Я только хотел помочь.

Салли Энн ничего не сказала, и Летти, заметив, как перекатывается комок в ее горле, как блестят ее глаза, поняла, что она просто не в состоянии что-нибудь произнести.

Мистер Тайлер тяжело вздохнул:

— Я уверен, полковник Уорд, что моя дочь сожалеет о своих неподобающих словах. Тем не менее вам должно быть понятно, что вы предлагаете невозможное. Мы не сможем принять вашей милости.

Томас упрямо сдвинул брови:

— Это не милость.

— Каким бы словом вы это ни обозначили, мы не сможем принять вашего предложения. Это недостойно. Есть одна вещь, которая принесла много бед южным штатам и, возможно, принесет еще больше. Но мы будем держаться за нее сейчас, как никогда прежде. Эта вещь — наша гордость, сэр.

В словах его прозвучал намек, пусть даже непреднамеренный, что гордость — это нечто неизвестное полковнику. Однако Томас Уорд не стал обижаться. Он долго смотрел на отца Салли Энн, и, когда заговорил, голос его был напряженным:

— Как вам угодно, сэр. Но ведь существует альтернатива. Может быть, вы смогли бы поступиться своими принципами настолько, чтобы принять меня в качестве держателя вашей закладной?

— С теми же условиями, что и раньше?

Томас бросил быстрый взгляд на Салли Энн:

— Ни в коем случае. Но у меня есть к вам одна просьба. Дело в том, что я очень привязался к этим краям и хотел бы со временем поселиться здесь, приобрести землю. Но я почти ничего не знаю о том, как вести хозяйство, и тут мне нужна помощь. Вы бы оказали мне очень большую услугу, сэр, если бы позволили иногда приезжать и согласились показывать мне ваши поля.

Долго и напряженно мужчины разглядывали друг друга. Наконец Сэмюэл Тайлер усмехнулся, поднялся с кресла, шагнул к полковнику и хлопнул его по плечу:

— Я могу предложить вам стаканчик виски, если только жена не запаковала его на самое дно своего сундука. Давайте пройдем в дом, немного выпьем и поговорим.

Это был мужской разговор. Летти взглянула на Уорда, потом на подозрительно нахмурившуюся Салли Энн и попыталась скрыть одобрительную улыбку. Пойдет дело на лад или нет, сейчас неизвестно, но по крайней мере появился шанс. И шанс этот им дал Рэнни своим простым и решительным вмешательством.

* * *
На следующее утро Летти, Рэнни и Лайонел, как обычно, встретились на уроке. Питера не было, однако если судить по присланной записке, это никак не было связано с событиями предшествующего дня: мальчик просто порезал ногу. Утро выдалось неспокойным, высокие облака то и дело набегали на солнце. Поскольку освещение все время менялось, Летти придвинула свое кресло поближе к окну и открыла «Большие ожидания» Диккенса. Рэнни сидел у ее ног, одним плечом привалившись к ножке кресла, и держал ее руку, как обычно, перебирая пальцы. Лайонел лежал рядом на полу в своей любимой позе, подложив руки под голову, и смотрел в потолок.

Летти дочитала до конца главы и, посмотрев на свои карманные часы, закрыла книгу:

— Почти полдень. На сегодня хватит.

Лайонел повернул голову:

— Ну, еще одну главу. Пожалуйста.

— Если вам еще не надоело учиться, тут вот есть несколько примеров…

— Кажется, Мама Тэсс зовет меня обедать! — вдруг энергично воскликнул он, вскочил и бросился к двери.

Летти засмеялась, но не стала его удерживать: хмурый день не располагал к работе. Она откинула голову на спинку кресла и посмотрела на Рэнни.

Он тоже смотрел на нее снизу вверх, как всегда это делал, но сегодня в его взгляде была какая-то сосредоточенность. На какое-то мгновение Летти показалось, что она утонула в бездонной и неподвижной голубизне его взгляда. Солнце как раз вышло из-за облаков, яркий свет падал ему прямо на лицо, и Летти вдруг осознала, что она ошибалась в определении цвета его глаз. Зрачки окружала лишь тонкая голубая полоска, а внешнее кольцо было коричневым. Глаза Летти только казались голубыми, потому что отражали синий цвет полотняной рубашки. Как странно, что она не замечала этого раньше! На самом деле у Рэнни были карие глаза. Карие. Не совсем незнакомый цвет.

— Мисс Летти, вы выйдете за меня замуж? — неожиданно спросил он.

Летти показалось, что она ослышалась.

— Что вы сказали?

— Я спросил…

— Простите меня, Рэнни. Все в порядке, я слышала ваш вопрос. Он просто… застал меня врасплох. Я не понимаю, почему вы вдруг об этом спросили? — Она чувствовала, что несет какой-то вздор, но ей необходимо было время подумать, чтобы выяснить, не шутит ли он, как обычно.

— Я бы хотел жениться на вас.

— Но почему? Может быть, потому, что полковник хочет жениться на Салли Энн?

— Нет.

Рэнни опустил глаза, прикрыв их длинными золотистыми ресницами, как будто был обижен или оскорблен.

— Тогда почему же? — тихо спросила она.

Он снова поднял голову, теперь его взгляд был открытым и абсолютно беззащитным. На виске его, рядом со шрамом, билась жилка.

— Потому что я хочу заботиться о вас. Потому что я хочу, чтобы вы жили со мной. Потому что я хочу оставаться с вами всю мою жизнь.

У Летти перехватило дыхание. Она не могла ничего сказать и чувствовала только безумное желание согласиться. Он был так мил, так трогательно привлекателен в своей ущербности. В нем была такая доброта и какая-то непонятная сила, которая намного превосходила физическую мощь его тела. Было бы так легко согласиться, заботиться о нем, учить его прелестям любви, которые она узнала, позволять ему любить ее. Их дети были бы прекрасны.

Господи, о чем она думает!

Рэнсом смотрел на ее лицо, на повлажневшие глаза, на подрагивающие уголки рта, и сердце замирало у него в груди. Он заметил на ее щеках легкий румянец, и в нем проснулась надежда на, успех в этой азартной игре, которую он искусно и осторожно вел все эти нескончаемые дни со времени их объятий на пароме. Внезапно кровь отхлынула у нее от лица, глаза потемнели, и Рэнсому показалось, что она сейчас упадет в обморок.

— Не смотрите так, — голос его звучал почти грубо. — Я все понял.

Она вздохнула и изобразила на лице вымученную улыбку.

— О, Рэнни!

— Не надо ничего говорить. Все в порядке.

— Как жаль… действительно жаль, но я не могу. — Она протянула руку и коснулась его волос, пробежала пальцами по мягким белокурым кудрям. — Вам надо было жениться давным-давно, когда еще не началась война и все женились, девушки бегали за вами по пятам.

Он сидел очень тихо, наслаждаясь ее прикосновением. Так давно она к нему не прикасалась, так давно. — Мне не нужны были эти девушки.

— И я вам не нужна. Из этого ничего не выйдет.

— Почему?

— Я совсем не подхожу вам, — сказала она, голос ее был тих, и в нем звучала боль.

Рэнсом чувствовал, как ей тяжело. Ему очень хотелось прекратить эту жестокую игру, объяснить ей все, взять всю вину на себя, как подобало, как и было бы справедливо. Но он уже зашел слишком далеко.

— Я люблю вас, — негромко сказал он, и это было единственное, что он мог сейчас для нее сделать. На глаза Летти навернулись слезы.

— Ах, Рэнни. Это очень странно, но мне кажется, что и я как-то люблю вас.

— Тогда примите мое имя.

Его имя. Самое ценное, что есть у мужчины. Она могла бы уступить его просьбам, но никогда потом не простила бы себе этого. Но как объяснить все Рэнни, чтобы не обидеть его?

— Я не могу, вы же знаете, — Летти попыталась улыбнуться. — Это не понравится вашей тетушке. Люди даже могут сказать, что я согласилась, чтобы завладеть Сплендорой.

— Вы и будете владеть Сплендорой.

Летти удивленно подняла брови:

— Вы думаете, я выйду за вас из-за денег скорее, чем Салли Энн выйдет за полковника?

— А мне все равно из-за чего.

— Я не могу этого сделать, Рэнни.

— Но вы же сами сказали, что немного любите меня. А со временем полюбите еще больше.

Произнести эти слова было для него таким облегчением, что даже казалось неважным, что она ответит. Он уже смирился с фактом, что едва ли услышит от нее слова, которые хотел услышать. Все, что ему было нужно сейчас, увидеть, как она отреагирует на его чистосердечную просьбу, посмотреть на ее лицо и понять, какова она на самом деле, что она на самом деле чувствует. И главное — не выдать себя, не выхватить ее вдруг из кресла и не сжать в объятиях: ведь тогда она сразу узнала бы его.

— Пожалуйста, — взмолилась Летти, — не говорите больше ничего.

Он долго смотрел на нее, размышляя. То, что для него было игрой и удовольствием, для нее было пыткой. Он должен был понять это раньше.

— Хорошо. Пока.

Рэнни все понял, и это было так неожиданно, что Летти подхлестнула волна благодарности. В порыве она склонилась к нему и коснулась губами его лба. Ее грудь на мгновение прижалась к его плечу, и от этого прикосновения, каким бы коротким оно ни было, его пронзило острое желание. Теряя голову, Рэнсом схватил ее за плечи, но тут вдруг у порога скрипнула половица. Резко отстранившись, Летти в панике обернулась.

— Ну и ну, учительница, — лениво растягивая слова, пошутил Мартин Иден. — Если вы так проводите занятия, когда мне тоже можно будет приступить к учебе?

13

«Поостерегись жары, дорогая. Не только потому, что это вредно для здоровья. Ведь известно, что жаркий климат подрывает и моральные устои».

Летти бросила письмо матери на стол, оперлась о локоть и потерла лоб кончиками пальцев. В последнее время некоторые пассажи из писем родственников удивляли ее своей нелепостью. Казалось, они думают, что весь штат Луизиана — это малярийное болото, населенное жестокими и вспыльчивыми людьми, которых следует втоптать ногами в грязь за их преступления против человечества. Думать так о Рэнни, Сэмюэле Тайлере, да о любом из людей, которых она встречала на улицах Накитоша, было просто смешно. Да, для этих людей феодальные отношения, утвердившиеся на земле сотни лет назад, были образом жизни. Не их вина, что индустриальные сообщества, такие, как Англия или Новая Англия, не могли больше извлекать пользу из этой системы и поэтому вдруг объявили, что она порождает эксплуатацию и с ней должно быть покончено. Разумеется ни один разумный человек не стал бы оспаривать этого утверждения. Но точно так же ни один разумный человек не мог и не должен был ожидать, что люди, воспитанные в традициях рабства, изменятся за одну ночь. Война всегда трагедия, но то, что творилось теперь, было грубым произволом. Летти видела это так отчетливо, что не могла понять, почему другие думают иначе. Это, как она считала, показывало, насколько она изменилась.

Впрочем, это свидетельствовало только о том, насколько сильно она изменилась. Мысли ее матери были когда-то и ее мыслями. Но не теперь. За время своего пребывания в Луизиане она не заметила распущенности нравов. Возможно, жаркий климат поощрял людей к более тесному взаимодействию и позволял им смелее отходить от сковывающих правил. Но Летти не видела в этом ничего предосудительного.

И все же ей следовало уехать, вернуться в Бостон, где она была на своем месте. Здесь у нее ничего не получалось, в поисках убийцы Генри не было никакого сдвига. Все то, что она собиралась предпринять, о чем постоянно твердили ей сестра и зять, — например, насесть на шерифа и заставить его работать поактивнее, — казалось ей теперь бесполезным. А что надо делать, она не знала. Она ничего и не предпринимала с той одной ночи на пароме. Какую-то пользу она приносила только своими уроками, да и то часто думала, что кто-нибудь сможет делать это лучше, чем она, более терпеливо и усердно.

Летти отодвинула письмо в сторону и откинулась в кресле. За последние две недели она получила письма от матери, сестры, два письма от кузин и от лучшей подруги. Но письма, которое обещал написать Джонни, все не было. Тетушка Эм говорила, что не надо беспокоиться — очевидно, он устраивается на новом месте, решает, чем будет заниматься, готовится послать за матерью. Он напишет, когда устроит все свои дела. И все-таки Летти волновалась — она не могла забыть и об опасностях, с которыми была связана попытка Джонни добраться до границы штата. Не то чтобы она сильно сомневалась в Шипе. Просто у нее было нелегко на душе, и она знала, что это будет продолжаться до тех пор, пока не придет весточка от Джонни. Летти была уверена, что тетушка Эм, несмотря на весь свой уверенный вид, чувствует то же самое.

Пожилая женщина давно уже оправилась от заражения, рана на руке все еще отливала фиолетовым, но хорошо зажила. Она снова занялась своими обычными делами, а также консервированием смородины и слив, которые дети из поселка таскали ведрами, и изготовлением желе, джемов и наливок из соков. Она сбивала масло и продавала его приезжавшим за ним специально горожанам, а еще продавала свежие яйца, которыми особенно гордилась. Правда, порой тетушка Эм ворчала, что всю ее прибыль съедают Рэнни и Лайонел, которые каждое утро требовали плотный завтрак из булочек с маслом, яиц и ветчины, молока и свежего джема. Однако жалобы эти были только шуткой — она всегда с удовольствием наблюдала, как они все едят.

Запасы, приготовление пищи, планирование блюд и сами трапезы занимали большую часть времени тетушки Эм, и иногда ей это надоедало. Так что никто, кроме Летти, не удивился, когда она объявила, что четвертое июля будет ознаменовано пикником с жареной рыбой. Бросив на нее ехидный взгляд, тетушка Эм заявила, что многие предки жителей южных штатов тоже воевали за свою свободу от британского господства. У северян, сказала она, совсем нет монополии на празднование Дня независимости.

Они собрались на берегу реки рано, когда еще не ушла предрассветная прохлада, а солнце только показалось над горизонтом. Столь ранний выход вызывал некоторое недоумение у Летти, пока до нее не дошло, что рыбу для празднества они должны будут поймать сами. Помимо обитателей Сплендоры, включая Маму Тэсс и Лайонела, были Тайлеры из Элм Гроува, Мартин Иден, военный контингент в полном составе и даже сборщик налогов О'Коннор.

Летти было немножко жалко этого ирландца. Его никто никогда не приглашал, никто не желал его компании; он просто появлялся у них, прослышав об очередном увеселении. Более чувствительный человек ни за что не поехал бы, но, видимо, Сплендора была одним из немногих мест, где его еще терпели.

О'Коннор был довольно жалок, когда подходил то к одной группе, то к другой, произносил иногда одну-две фразы, но по-настоящему не вступил ни в одну беседу.

Сэмюэл Тайлер относился к нему подчеркнуто пренебрежительно и сразу уходил, если он приближался, а Салли Энн как-то даже отдернула юбки, словно от какой-нибудь заразы, когда он проходил мимо. Военные, однако, порой обменивались с ним шутками, а Рэнни улыбнулся ему и предложил удочку. О'Коннор взял ее с явной признательностью, пробормотав слова благодарности.

Ред-Ривер была названа так из-за ржавого цвета воды, которым была обязана глинистым берегам и богатым железной рудой холмам выше по течению, откуда вода сбегала в реку с таянием снегов. Вода всегда была слегка красноватого оттенка, хотя летом он был не так заметен.

Ловить рыбу на Ред-Ривере было нелегко. Они двинулись вверх по течению от Гранд-Экора, миновали находившиеся поблизости от города высокие утесы, с которых, по преданию, покинутые любимыми индейские девушки бросались вниз, чтобы принять смерть. Однако они решили не останавливаться здесь не из-за дурной славы этого места, а потому, что тут трудно было спуститься к воде. Наконец удалось выбрать участок, где берег был довольно пологим, с песчаными наносами, на которых было удобно стоять. Протянувшиеся по берегу заросли ивы, эвкалипта, кизила и других кустарников, перевитые лианами, давали какую-то тень, хотя и затрудняли передвижение.

Мать Салли Энн, единственная из всех, предпочла не забрасывать удочку. Пожилая женщина расстелила одеяло для самых юных участников пикника, двух племянников Салли Энн, которые только недавно начали ползать, и уселась рядом с ними, отгоняя веткой комаров и мошек. Остальные разбрелись вдоль берега, выискивая затонувшие бревна, излучины и коряги — под которыми, скорее всего, и пряталась рыба. Оказалось, что самые лучшие места, как правило, были и самыми недоступными: либо все закрывали кусты, либо там был обрывистый или топкий берег.

Питер и Лайонел устроились на огромном бревне с баночкой червей и с рогулькой, предназначенной для насаживания добычи. Они ворчали и шикали на всех, кто проходил мимо, беспокоясь, что огромного монстра, которого они собирались поймать, могут вспугнуть.

Тетушка Эм и Мама Тэсс, ветераны рыбной ловли, специально захватили из дома деревянные ведерки, чтобы сидеть на них. Они перевернули ведерки вверх дном и устроились на них с деловитой решимостью. Сэмюэл Тайлер ушел ниже по течению, поглядывая то на солнце, то на деревья, отбрасывавшие тень на воду, и что-то бормоча себе под нос. Люди, одетые в синюю форму, притащили к реке деревянную лодку с обрубленными носом и кормой. Трое или четверо из них набились в эту лодку и, отталкиваясь шестами, двинулись вниз по течению, запутывая леску, цепляя крючками друг друга за шляпы, в общем, весело проводя время.

Летти устроилась у вывернутого из земли дерева, зеленые ветви которого лежали в воде. Рядом с ней ниже по течению расположился Рэнни, а выше Мартин, О'Коннор и Салли Энн. Рэнни показал ей, как насаживать наживку, нанизывая извивающегося червяка на зловещее острие без тени сожаления. Вместо лески у нее была черная шелковая нить, а удилище — бамбуковая трость, вырубленная в зарослях за кузницей. Не совсем уверенная, что же делать с удочкой, Летти посмотрела, как Рэнни мастерски и без усилий забросил свою наживку в воду, и, как могла, постаралась все сделать так же.

Солнце поднялось выше, стало жарче. Вокруг жужжали мухи; писк комаров раздражал, но еще больше действовало на нервы, когда они затихали. Это означало, что злобные насекомые нашли, куда усесться, чтобы попробовать крови своих жертв.

Время от времени раздавались ликующие крики, когда чей-нибудь поплавок погружался в воду и на берегу появлялся сверкающий на солнце окунь или другая крупная рыба. Салли Энн поймала ильную рыбу длиной в два фута и весом в несколько фунтов. Было очень забавно вытаскивать ее, но Салли Энн заявила, что это рыбина вряд ли стоила затраченного на нее червя, поскольку в ней было множество мелких костей. Мартин и полковник Уорд чуть не подрались, когда спорили, кому снимать ее с крючка, и завоевал эту честь Мартин.

Летти увидела, как Рэнни вытащил из воды роскошную рыбу, которая отливала красным, голубым и серым, и тяжело вздохнула. У нее даже ни разу не клюнуло, и все тот же червяк по-прежнему болтался на крючке.

— Почему у вас ловится рыба, а у меня нет? — нахмурившись, спросила она.

Рэнсом бросил взгляд на леску, которую она вытащила из воды.

— Вы утопили своего червяка.

Это звучало, как обвинение в ужасном преступлении, хотя было непонятно, что же в этом такого.

— Ну и что? Все равно этому бедолаге предстояло быть съеденным рыбой.

— И все-таки придется насадить другого.

— По-моему, и этот пока еще выглядит прилично.

— Вы же не рыба, — сказал он важно. — Червяк должен извиваться.

— Это похоже на пытку.

— Так оно и есть. Вы что, никогда раньше не ловили рыбу?

— Нет, — смущенно ответила она. Рэнни улыбнулся:

— Почему же вы не сказали? Насаживайте нового червя.

Летти, сжав губы от отвращения, стянула дохлую наживку и осторожно насадила на крючок нового, отчаянно извивающегося червяка. Удерживая его пальцами, она с мукой в глазах взглянула на своего учителя.

— Ну, и что теперь?

— Опускайте его в воду. И давайте ему время от времени немного подышать, подергивайте леску.

Летти послушно выполняла все его указания, но ничего не помогало. Через некоторое время она продвинулась по берегу ближе к Мартину. О'Коннору, похоже, везло так же, как и ей; он решил сменить место и забросил крючок между ней и Мартином.

Тетушка Эм издала торжествующий возглас. Летти оглянулась и увидела, что пожилая женщина поймала огромного гладкого серебристо-серого сома и теперь снимает его с крючка.

Юбка тетушки Эм задралась почти до колен, когда она согнулась на своем перевернутом ведре. Под юбкой у нее были мужские брюки, а на голове — старая потертая мужская шляпа. Костюм был не слишком эстетичен, зато удобен.

Летти надела свою самую старую юбку и самые потрепанные туфли, но все равно чувствовала себя по сравнению с другими разодетой. На Салли Энн, например, было выцветшее и залатанное платье, едва доходившее ей до щиколоток. Оглядевшись, не смотрит ли кто, Летти закатала рукава выше локтей, расстегнула еще одну пуговицу на блузке, чтобы было прохладнее, и стянула чулки, надев туфли на босу ногу.

Солнце отражалось на поверхности реки миллиардами крошечных сверкающих зеркал. Иногда вода с тихим журчанием закручивалась в небольшие водовороты, по ней плыли куски коры, листья, лепестки упавших с деревьев цветов. Стрекоза, красивое насекомое, переливающееся голубым и зеленым цветом, с темными прозрачными крылышками, уселась на конец удочки Летти. Над головой ее в ветвях деревьев сновали птицы; было тихо, спокойно и мирно. Нужно было только сидеть и смотреть на торчавший из воды поплавок.

Внезапно Летти заметила, что поплавок исчез. Наконец-то клюнуло! Она сжала удочку изо всех сил и дернула ее вверх. Леска на мгновение натянулась, но рыба сорвалась с крючка. Удочка по инерции взметнулась очень высоко, и конец лески с крючком обмотался вокруг ветки высоко на дереве.

Летти не видела, чтобы у кого-нибудь, даже у Питера, крючок цеплялся за верхушку дерева. Покраснев от досады и разочарования, она дергала удочкой, но ничего не выходило: леска щелкала и вибрировала, ветка раскачивалась, как в бурю, но крючок не хотел отцепляться.

Обрывки листьев и коры посыпались на О'Коннора. Он посмотрел на запутавшуюся над ним леску и засмеялся:

— Мы же ловим рыбу, мисс Мейсон, а не птиц!

Через плечо Летти бросила взгляд на Рэнни, но он был поглощен тем, что снимал с крючка очередную рыбу. Ждать помощи было неоткуда. Развернувшись, она схватила удилище обеими руками и дернула изо всех сил. Неожиданно с громким треском крючок освободился. Что-то длинное, толстое и извивающееся свалилось с дерева, ударилось в плечо О'Коннору, съехало вниз у него по груди и тяжело шлепнулось на землю.

— Змея! — хрипло закричал сборщик налогов, отскочил назад и, ругаясь, бросил удочку.

Змея распрямилась и с тихим всплеском исчезла в воде, а О'Коннор повернулся к Летти. Вначале белый как мел, теперь он стал красным от злости.

— Какого черта?! Вы соображаете, что делаете?

— Простите меня! Я же не знала, что она там… — В словах Летти звучало искреннее раскаяние.

— Это же был водяной щитомордник! Я был бы уже мертвым, если бы он укусил меня!

О'Коннор налетел на Летти и схватил ее за плечо. Глаза его сверкали, над верхней губой выступили крупные капли пота. Летти почувствовала, как он трясется от ярости и страха.

Неожиданно рядом оказался Рэнни. Он сжал своими крепкими пальцами запястье О'Коннора и отбросил его прочь. Мартин тоже подбежал, его симпатичное лицо было мрачным.

— Черт побери, О'Коннор, это же произошло случайно. Что вы так распалились?

О'Коннор посмотрел на них и пробормотал:

— Я не выношу змей.

— И я их не выношу, если уж на то пошло, — сказал Мартин жестко и многозначительно.

— Вы хотите сказать…

— Я просто говорю, как есть. Не более того.

Глаза Мартина сузились; он не собирался отступать перед вызовом, если сборщик налогов захочет его бросить.

— Пожалуйста, не надо! Я готова еще раз принести извинения за свою неосторожность. — Летти попыталась замять конфликт, который вспыхнул так неожиданно.

О'Коннор отвел глаза от Мартина и снова посмотрел на Летти.

— Этот человек оскорбил меня, а вы за него заступаетесь? Мне кажется, мисс Мейсон, вы вообще расположены к малодостойным компаниям. Я слышал, что как-то ночью, не так давно, вас видели с человеком, который по описанию очень похож на нашего благородного Робин Гуда, Шипа.

У Летти перехватило дыхание. Она почувствовала, как двое других мужчин напряглись, внимательно вглядываясь в сборщика налогов.

— Кто это говорит? — спросил Мартин.

— Неважно, но было бы очень забавно, если бы это оказалось правдой.

Мартин быстро взглянул на Летти, потом снова повернулся к О'Коннору:

— Но это же бред! Все знают, что Шип убил ее брата. Если я еще раз услышу подобную клевету, кто-то об этом очень пожалеет.

— Вы мне угрожаете?

— А что, вы один из тех, кто видел ее с Шипом?

— Конечно, нет! — поспешно возразил О'Коннор.

— Тогда вам нечего беспокоиться. Но я все-таки думаю, что для вас на сегодня рыбалки уже довольно. Вряд ли теперь ваше общество придется по душе мисс Мейсон.

Это заявление прозвучало довольно властно.

О'Коннор сжался:

— В любом случае ее общество тоже потеряло для меня привлекательность.

Негромко выругавшись, Рэнни шагнул вперед. О'Коннор поспешно отступил, обведя всех троих злобным взглядом.

— Я этого не забуду, — процедил он сквозь зубы. Мартин сжал кулаки и медленно произнес:

— Надеюсь, что нет.

Ничего не ответив, О'Коннор потащился к своей коляске. Когда он скрылся за деревьями, Мартин повернулся к Летти:

— Я приношу извинения за те слова, которые только что прозвучали в присутствии дамы.

— Уверяю вас, я не обратила на них внимания. Спасибо, что заступились за меня.

— Не стоит благодарности. К тому же Рэнни оказался здесь раньше меня.

— Да, — согласилась Летти.

Улыбаясь, она повернулась, чтобы обратиться к Рэнни, но увидела только его спину: он уже возвращался на свое место, чтобы опять заняться рыбалкой.

Инцидент остался незамеченным — все обратили внимание только на то, что О'Коннор неожиданно уехал. Кто-то из офицеров окликнул его, но Мартин все сгладил, крикнув в ответ, что сборщику налогов стало слишком жарко и он решил, что с него хватит. При этом известии никто не выразил сожаления.

Летти насадила на крючок нового червяка и забросила его в воду, но рыбалка вдруг перестала ее интересовать. Ничто не могло отвлечь мысли Летти от вдруг возникшей проблемы. Ее видели с Шипом! Конечно, никто не мог этого утверждать наверняка, но разговоры пошли. Как глупо было думать, что она сможет проехать через Накитош, пусть даже поздно ночью, и уберечься от любопытных взглядов! А ведь она пыталась убедить Шипа не провожать ее… Это было бы забавно, если бы не было так печально.

Как бы то ни было, ясно одно: ей пора возвращаться домой, в Бостон.

Из раздумий Летти вывел вид вновь уходящего под воду поплавка. Секунду или две она позволила рыбе заглатывать наживку, а потом шагнула в сторону и резко подсекла. Рыба рванулась, потянула, и Летти, поскользнувшись на глинистом берегу, с приглушенным вскриком съехала в реку.

Вода около берега едва доходила ей до колен. Летти закачалась, вытянув руки в стороны, но ноги слишком глубоко увязли в илистом дне, чтобы она могла упасть. Пробормотав проклятие, Летти попыталась вытянуть ногу из хлюпающего, затягивающего ила, и в конце концов это ей удалось, но с ноги соскочила туфля…

— Требуется помощь?

Это был Рэнни. Услышав его голос, Летти вздохнула с облегчением. Поразительно, как этот человек всегда появляется в нужный момент!

— Я никогда не стану рыбаком, — объявила Летти печально.

— Рыбачкой, если уж на то пошло.

— Это все равно.

Он встал на колени, одной рукой схватился за дерево, а другую протянул ей, вдруг убрал руку и показал ей на воду:

— У вас уплывает удочка.

Рыба все еще была на крючке и тащила удочку к середине реки. Летти бросилась за ней, разбрызгивая воду и погружаясь по пояс. Схватив удочку, она победоносно закричала, увидев, как на крючке бьется здоровый окунь, потом подтянула рыбу к себе и взялась за леску у крючка.

— Смотрите! Я поймала рыбу!

Летти раскраснелась и с трудом дышала, на лице грязная вода, шпильки вылетели из волос, и они ниспадали волнами. Но на душе у нее было тепло, она была счастлива — и прекрасна. Рэнсом ощутил, как сжалось у него сердце от уже привычной боли. Его охватила такая ревность, когда она благодарила Мартина несколько минут назад, что возникло желание сбросить своего друга в реку. А сейчас он всеми силами сдерживался, чтобы не вытащить Летти из воды и не наброситься на нее с объятиями прямо на илистом берегу…

Рэнсом сознавал, что теряет контроль над собой, а дела идут и так все хуже и хуже с тех пор, как он ее увидел. Он понимал, что должен что-то предпринять, но понятия не имел, что именно.

— Да, вы поймали рыбу, — сказал он, делая усилие, чтобы голос остался равнодушным, и ему захотелось разрыдаться, когда он увидел, как радость уходит с ее лица.

* * *
Пойманную рыбу чистили и готовили здесь же, на берегу. Мама Тэсс развела костер, большой чугунный котел подвесили над угольями и положили туда топленый жир, который сразу расплавился. Блюдо, которое предстояло приготовить, называлось «щенячьи галушки». В комочки сырого кукурузного теста замешивался рубленый лук, острый перец и немного свежих кукурузных зерен. В котле они вздувались, покрывались хрустящей корочкой, а внутри были сочными и острыми. Потом в котел бросали рыбу: посыпали подсоленной кукурузной мукой, а последней добавляли картошку Нарезанные ломтиками картофелины очень быстро становились золотистыми я нежными на вкус.

Как раз когда в котел положили картофель, подъехало семейство Вуазен месье, мадам, их дочь Мари и ее подруга Анжелика Ла Кур. Они привезли с собой набор для игры в крокет, чтобы легче влиться в компанию, а также два арбуза размером с пивные бочки. Впрочем, вступительный взнос и не требовался — им в этом обществе всегда были рады, а еды хватало на всех. Привезенную провизию было просто некуда класть, и арбузы поместили в заполненную водой лохань, чтобы охладить.

Наконец все было готово. Брезентовые чехлы расстелили в тени раскидистых дубов, на чехлы поставили огромные блюда с едой, разложили жестяные тарелки, вилки, а по краям положили одеяла, чтобы удобно было сидеть. Питеру и Лайонелу поручили раздавать лимонад, который наливали Летти и Салли Энн. Приготовленные тетушкой Эм маринованные огурцы и бутылки с томатной приправой передавались вместе с нарезанным луком.

Восхитительные ароматы из чугунного котла и день, проведенный на воздухе, вызвали у всех волчий аппетит. Каждый наложил себе сам всего, чего хотел, и, устроив тарелки на коленях, они начали пировать. Кое-кто отказался от вилки и разламывал рыбу руками; приходилось часто обращаться к салфеткам, чтобы вытереть жирные пальцы и губы, но никто не жаловался. Со всех сторон звучали похвалы в адрес Мамы Тэсс — особенно старались воины федеральной армии, которые впадали в крайность, заявляя, будто никогда и не подозревали, что такая вкусная еда существует.

Когда котел наконец опустел, на десерт предложили оладьи, но никто уже не хотел есть. Путем голосования было решено сделать перерыв на час, а то и на два-три, прежде чем разрезать арбузы. Спешить было некуда — до темноты оставалось еще много времени.

Грязная посуда была вымыта в реке с песком, завернута в чехлы и сложена в фургоны, чтобы не собирать мух. Женщины постарше отправились прогуляться по берегу, чтобы «утрясти обед», и взяли с собой двух самых маленьких детей. Молодежь расчищала площадку для крокета, а кое-кто разлегся на одеялах и даже начал похрапывать.

Действительно, было очень трудно не задремать в такой жаркий день, да еще после обильной еды. Легкий ветерок шевелил листья над головой, а солнце разбрасывало через листву солнечные зайчики на одеяла и лица отдыхавших.

Летти села на уголок одеяла и прислонилась спиной к стволу большого дуба. Прикрыв глаза, она наблюдала через ресницы за остальными. Рэнни был тут же, неподалеку — он лежал на спине, подложив руки под голову. Рядом с ним лежали Питер и Лайонел в точно таких же позах. Улыбка тронула губы Летти, когда она заметила, как мальчишки обезьянничают.

Ее взгляд вернулся к Рэнни. Спит ли он? Сказать это было невозможно. Его грудь равномерно вздымалась, веки былинеподвижны, но когда он так же лежал на веранде, то иногда вдруг открывал глаза и улыбался ей, словно чувствовал, что на него смотрят. Впрочем, последнее время его головные боли повторялись не очень часто, так что, возможно, он теперь спал лучше.

В неярком солнечном свете бронзовая кожа Рэнни выглядела полупрозрачной, и можно было увидеть еле заметную щетину на его чисто выбритом подбородке. Казалось странным, что цвет бород и усов у мужчин часто отличается от цвета их волос, иногда бывает совсем другим. Мысленно она возвратилась к той ночи на пароме и к фальшивой бороде, которая была на Шипе. Она не могла понять, почему не сорвала тогда с него эту бороду. Оправдания, которые она для себя придумывала, никуда не годились. Правдой было то, что она просто-напросто струсила. Где-то в глубине души она боялась узнать, кто он, боялась того, что это знание могло означать для нее…

И все-таки Летти не могла не приглядываться ко всем знакомым мужчинам, пытаясь узнать в ком-то из них Шипа. Почти все они носили усы, но когда Шип был в костюме старухи, у него, разумеется, не было ни бороды, ни усов. Так, значит, ей следует искать безусого человека? Или человека с приклеенными усами?..

Мысли путались у Летти в голове, она чувствовала, что в размышлениях ее мало смысла. Конечно же, ходить все время с приклеенными усами слишком опасно: ведь их фальшивость могут сразу заметить при свете дня. Конечно, Шип смел и готов рисковать, но не до такой же степени!

Нет, ей не нужно больше думать об этом, не нужно.

Сон у Летти как рукой сняло, она тихонько встала и направилась к реке. Она шла широкими шагами, наклонив голову, сжав руки за спиной. На жаре ее юбки быстро высохли, но теперь были какими-то негнущимися, словно накрахмаленными. Подойдя к реке, Летти увидела лодку — одним концом она была вытянута на песок, вокруг другого плескалась вода. Летти повернула и пошла к лодке.

Лодка, построенная из негниющей древесины кипариса, была тяжела и неподъемна на суше, но довольно легко управляема на воде. На дне лежали шест и короткое весло, попробовать прокатиться Летти не решилась, поэтому не сделала попытки забраться в лодку. Она только поставила ногу на низкий планшир и покачала суденышко с борта на борт.

— Забирайтесь внутрь, — произнес Мартин Иден у нее за спиной. — Я буду вашим гребцом. Она обернулась и улыбнулась ему:

— Правда?

Он слегка поклонился:

— Сочту за честь.

Изысканный джентльмен с Юга всегда готов оказать услугу даме. Летти, как ей полагалось, продемонстрировала, что очарована. Галантность и ответная кокетливость входили здесь в правила игры, и она давно уже усвоила этот полушутливый ритуал в отношениях между мужчиной и женщиной. Чем большую признательность выражала дама, тем галантнее становился кавалер, и они разыгрывали эту старинную игру, которая, что Летти также понимала, лишь отчасти была пародией.

Летти шагнула в лодку и уселась на скамейке на носу. Мартин оттолкнулся и, когда суденышко заскользило по воде, запрыгнул в него. Раскачивание лодки неизбежно напоминало Летти о другом судне — и о другом человеке. Или, может быть, человек тот же самый?..

Мартин как будто не заметил, как она вдруг напряглась, широко улыбнулся и, взяв весло, начал грести вверх по реке, против течения.

— А знаете, вы очень изменились с тех пор, как приехали сюда.

— Правда? — Летти заставила себя расслабиться и опустила пальцы в воду, чтобы был предлог не смотреть на него. — И что же во мне изменилось?

— Вы не такая чужая, как прежде, и перестали придерживаться определенных правил.

— Господи, разве это хорошо? — насмешливо спросила она.

— Ну, разве вы не понимаете, что я имею в виду? Еще не так давно вы бы замерли, словно аршин проглотили, и промолвили бы что-нибудь леденящее, например: «В самом деле?»

— Я думаю, вы правы. Наверное, мне и теперь следовало ответить так же.

— Нет-нет, это слишком угнетает. Мужчину надо ободрять.

— Вот как? Да почему же?

На воде солнце палило очень сильно и слепило глаза так, что невозможно было смотреть. Летти опасалась, что нос у нее обгорел и с него начнет облезать кожа. Впрочем, это ее не очень беспокоило, но вот без солнечного удара хотелось бы обойтись.

Мартин внимательно посмотрел на нее.

— Вам надо было взять шляпу или зонтик.

— Теперь-то я это понимаю!

— Там, под деревом, тень, давайте поплывем туда.

Над водой нависало дерево с подмытыми корнями. Мартин налег на весло, и вскоре они уже вплывали в тень. Лодка, стукнулась о корни.

— Почему вы вдруг решили меня покорять? — усмехнулась Летти. — Неужели вы сдаете позиции и оставляете Салли Энн полковнику?

— Не думаю, что его позиции очень прочны. Уорд допустил перебор на аукционе. Это была, серьезная ошибка.

— Так вы не беспокоитесь? Но он, кажется, собирается отыграться.

— Ради бога. Пусть попробует.

— Вы не будете возражать?

Но он явно не собирался ничего рассказывать.

— С моей стороны, было бы в высшей степени нетактично что-то объяснять сейчас. Джентльмен не говорит о даме в беседе с другой дамой.

— Кто вам это сказал? Ваша мать?

— Подруга, — признался он, усмехнувшись.

— Ну что ж, в любом случае вы знаете Салли Энн всю жизнь, а я человек со стороны. Хороший урок для меня. Я больше никогда не буду вмешиваться в чужие дела.

— Я что-то сомневаюсь в этом, — сказал Мартин. — В вас раскрываются такие глубины, которых я и не ожидал. Может быть, расскажете мне о вашей полночной прогулке с Шипом?

— Да нечего тут рассказывать, — запротестовала Летти. — Это досадное недоразумение.

— Недоразумение? Почему же вы тогда покраснели? Изобразить негодование было совсем нетрудно.

— Я просто была возмущена намеками мистера О'Коннора. Но, надеюсь, моя репутация позволяет мне не обращать на них внимания.

— Вы забываете, я видел, как вы целовали Рэнни. Я что-то не помню, чтобы моя учительница когда-нибудь меня целовала, даже когда я был мальчишкой. А Рэнни, несмотря на все обстоятельства, совсем не мальчишка.

— Это… это был просто порыв. Иногда я действительно отношусь к нему, как к ребенку. Он бывает так мил…

— И я бываю мил, — заметил Мартин. — Особенно если меня поощряют к этому.

Он положил весло, поднялся со скамейки и, взяв Летти за руку, притянул ее к себе. Лодка, которую уже ничего не удерживало, поплыла вниз по течению.

Летти могла бы запротестовать, сказать что-нибудь раздраженно, или шутливо, или даже холодно. Это бы остановило его. Вместо этого она уставилась на его усы, не в силах оторвать взгляда. Усы были настоящими, каждый их волосок рос из кожи. Они были тщательно напомажены, расчесаны и слегка завиты на кончиках. Неожиданно усы приподнялись, губы под ними явно приготовились к поцелую. Летти опомнилась. Она уперлась руками в его грудь и с силой толкнула. Мартин потерял равновесие, закачался и перевалился за борт, подняв фонтан брызг. Лодка заплясала. Мартин ушел под воду, но тут же вынырнул, колотя руками по воде.

— Зачем вы это сделали? — прокричал он ей вслед, так как лодку уносило течением.

— Спросите у вашей подруги! Между прочим, не такой уж вы джентльмен!

Теперь Мартин плыл, размеренно взмахивая руками. Ну и пусть поплавает! Она и не подумает предложить ему место в лодке, а доберется до берега и без него.

Летти взялась за весло и, снова усевшись, опустила его в воду. Используя всю силу своего гнева, она направила лодку к растущим у берега деревьям и с удивлением обнаружила, что лодку отнесло течением почти туда, откуда они отплыли. На берегу она заметила какую-то фигуру. Ее ждал Рэнни.

В нескольких футах от песчаной отмели, на которой он стоял, Летти в последний раз с силой налегла на весло. Нос лодки уткнулся в песок, Рэнни нагнулся и вытащил тяжелую посудину дальше на берег. Не говоря ни слова, он подержал лодку, чтобы Летти смогла встать, потом взял ее за талию и вытащил из лодки.

— Спасибо, — пробормотала она, не зная, куда деть глаза. Неужели он все видел?

Рэнни холодно посмотрел на нее.

— Скажите мне, вы целуете всех мужчин?

Летти чувствовала себя так, словно он дал ей пощечину.

— Господи милостивый, нет! — крикнула она бессознательно, заимствуя одно из восклицаний тетушки Эм. Потом ее вдруг охватил гнев. В конце концов, она не сделала ничего плохого. — Только симпатичных! — добавила она, подобрала юбки и зашагала прочь, высоко подняв голову.

Рэнсом смотрел ей вслед, с грустью думая, что заслужил то, что получил. Слишком уж соблазнительно было использовать то, что Рэнни позволено все, и говорить открыто самые нелицеприятные вещи. Больше он этого не сделает.

Повернувшись, он столкнул лодку, запрыгнул в нее и поплыл по реке к тому месту, где, разбрызгивая воду, ругался Мартин.

14

Петух был молодой, гордый и какой-то сбитый с толку. Он начинал кукарекать вечером после десяти часов, и продолжалось это часа четыре без перерыва, пока он не начинал хрипеть и издавать звуки, напоминающие скрип несмазанной калитки. А в пять утра он снова брался за свое. Хуже всего было то, что местом для своего насеста петух выбрал магнолию рядом с окном спальни Летти. Она терпела его одну ночь, потом вторую, но на третью не выдержала. Удивляясь, как же тетушка Эм может спать в таком гвалте, Летти встала, надела халат и, сунув ноги в тапочки, вышла из комнаты, даже не пытаясь идти потише. Если все в доме не проснулись из-за петуха, то она и подавно никого не разбудит.

Лайонела не было видно у двери Рэнни, но это совсем не означало, что у Рэнни нет сегодня головной боли и он спит без опийной настойки. Скорее, это объяснялось тем, что на ужин к Маме Тэсс должен был приехать Брэдли, отец Лайонела. Летти слышала, что в таких случаях он обычно оставался ночевать.

Летти выбралась из дома и спустилась по задней лестнице. Она с тоской подумала о хорошей горсти камней, которыми можно было бы прогнать петуха, но ничего такого видно не было. Зато у двери кухни стояло ведро больших и желтых огурцов, которые мама Тэсс собиралась выбросить как негодные. Лайонелу велели отнести их свиньям, но от выполнения этого поручения его отвлек Питер, которого забросили к ним поиграть, когда Салли Энн и полковник Уорд отправились прокатиться в вечерней прохладе.

Ярко светила луна, и Летти все было отлично видно. Она обошла с ведром огурцов дом и приблизилась к магнолии. Заметив ее, петух перестал кукарекать и несколько обеспокоенно закудахтал. Летти поставила ведро и выбрала огурец покрупнее. В тени густой листвы магнолии было темнее; прикинув по издаваемым звукам, где находится петух, Летти запустила туда огурцом.

Снаряд с громким стуком пролетел сквозь ветки и гулко шлепнулся на землю. Петух пронзительно закричал и перелетел на другую ветку, но совсем убраться не пожелал. Летти взяла еще один огурец и замахнулась для очередного броска, но внезапно стук подков, еле различимый в неподвижном ночном воздухе, заставил ее замереть. Все еще сжимая в руке огурец, она повернулась к проходившей перед домом дороге.

Сначала Летти заметила свет факела — он был как огненный глаз. Свет приближался, становился ярче, а зловещий стук подков теперь напоминал приглушенные раскаты грома. Льющийся рекой лунный свет упал на белые простыни, которые надувались и хлопали от ветра, дувшего навстречу ночным всадникам — Рыцарям Белой Камелии. Лунный свет падал и на их капюшоны с прорезями для глаз и придавал им загробный вид посланцев ада.

Летти понимала, что именно на этот эффект все было рассчитано, но это не уменьшило ее ужаса. Куда же они едут? Зачем?

Ответа не пришлось ждать долго. Всадники повернули на дорожку, ведущую к Сплендоре. Приближаясь, они сомкнулись и перешли на рысь, а когда проехали через ворота, растянулись цепочкой. Факел, отбрасывая снопы искр, освещал весь отряд, и теперь их можно было пересчитать. Получилось шесть. У крыльца люди в балахонах не остановились — они двинулись по дорожке вокруг дома к хижинам бывших рабов.

Летти наблюдала за ними, пока они не скрылись из вида, потом бросила огурец, подобрала полы халата и бросилась бежать. Задыхаясь от страха и странной, захватившей ее злости на этих людей, которые осмелились вторгнуться в Сплендору, она обогнула дом, проскочила через калитку и помчалась мимо кухни по тропинке, которая тоже вела к хижинам.

Впереди Летти видела плывущий и пляшущий в воздухе свет факела. Он был ее маяком. Путаясь в полах халата, натыкаясь лицом на мокрую от росы паутину, Летти следовала за ним.

Огонь факела остановился у хижины, принадлежавшей Маме Тэсс. Послышался грубый оклик:

— Брэдли Линкольн! Выходи!

Всадники рассыпались веером перед хижиной так, чтобы были видны боковые окна. Спрятавшись за фиговым деревом, Летти заметила тень за одним из окон. Ей показалось, что это Лайонел. Ждать было нельзя; подхватив полы халата, Летти повернулась и побежала к дому. Единственной надеждой была тетушка Эм с ее живым и здравым умом. Она обязательно придумает, что делать, чтобы предотвратить страшную расправу. Только тетушка Эм своим безоговорочным авторитетом сможет убедить всадников покинуть ее владения.

Еле заметная тень мелькнула у кухни. Сердце Летти больно кольнуло. С разбега она врезалась во что-то твердое, крепкое, как железо. Чьи-то руки, словно тисками, сжали ее плечи.

— Спокойно, — прошептал знакомый голос у самого ее уха. — Это всего лишь я, Рэнни!

Летти вдруг почувствовала, что у нее стучат зубы, говорить она не могла. Рэнни ослабил объятия и сделал шаг назад. Изо всех сил стараясь унять дрожь, Летти чуть слышно произнесла:

— Это Брэдли. Рыцари приехали за ним.

— Я знаю.

— Надо позвать тетушку Эм.

— Нет. А вы идите в дом.

— Что? Нет! Мы же должны что-то сделать.

— Я сделаю.

— Вы не сможете!

— Не говорите глупости. Я смогу.

В лунном свете блеснули вороненой сталью сдвоенные стволы ружья, которое он держал в руке.

— Вас подстрелят.

— Нет. Идите в дом.

— Я не могу отпустить вас одного. Я пойду с вами.

«На всем свете не было еще более назойливой и несносной женщины», подумал Рэнсом. Опасно было показывать ей, как он будет действовать в облике Рэнни, но едва ли удастся ее быстро уговорить. Ведь ему придется приводить веские доводы, используя ограниченный лексикон Рэнни. Никогда еще избранная им роль не создавала для него таких трудностей!

— Хорошо, — сказал он ничего не выражающим голосом. — Тогда пошли.

Летти очень хотелось все-таки позвать тетушку Эм, но ей вдруг пришло в голову, что пожилая женщина может разволноваться и потерять свою рассудительность. В любом случае времени у них не было. Если она бросит Рэнни и побежит в дом, он попадет в беду раньше, чем она сможет привести его тетушку.

Что же он собирается делать? Этого Летти даже предположить не могла. В голове у нее стучала кровь, во рту пересохло, ноги плохо слушались, но она упорно шла за ним. Летти не могла припомнить, когда была так напугана или чувствовала себя такой беспомощной. Даже первый раз столкнувшись с Шипом, она так не боялась. Но тогда опасность касалась только ее. Теперь все было иначе.

Рэнни двигался уверенно, тихо и удивительно быстро. У него было преимущество — он знал каждый сантиметр пути. Кроме того, он, кажется, действительно знал, что делать. И все же Летти не ожидала от него такой решительности. Поспеть за ним было трудно. Он обошел поселок и вышел с задней стороны к полуразвалившейся хижине через дорожку от хижины Мамы Тэсс. Казалось, он очень хочет, чтобы Летти отстала.

Они остановились в густой тени огромного старого куста жасмина, переплетенного лианами дикого винограда и жимолости. Его аромат был таким густым, что, смешиваясь с запахом жимолости, просто пьянил. Тетушка Эм не разрешала сажать жасмин у дома. Она говорила, что его запах напоминает ей о похоронах. Жасмин окружал их, тяжелый, колеблющийся, с бледно-желтыми увядающими цветами среди темно-зеленых листьев, распространяющими запах с привкусом смерти.

Летти отодвинула свисающую ветку и посмотрела, что происходит там, за дорожкой. Сначала она видела только движущиеся тени, свет факела и совершенно неуместные в данной ситуации цветы луноцвета, которым было обвито сбоку крыльцо хижины Мамы Тэсс. Потом глаза ее привыкли к темноте, и дыхание немного выровнялось. Рядом с ней застыл Рэнни.

Брэдли выволокли из хижины и сорвали с него рубашку. На щеке его блестела красная мокрая полоса. Мама Тэсс в длинной белой ночной рубашке стояла на коленях в дверях и с отчаянием в голосе умоляла отпустить ее сына. Лайонел замер у нее за спиной, глаза его расширились от ужаса, а руки сжались в кулаки.

Негра столкнули со ступенек и швырнули к одному из столбов, которые поддерживали крышу, и связали руки за спиной. Главарь всадников неторопливо слез с седла, снял с седельной луки хлыст, длинный и черный, расходящийся на конце, и пощелкал им по земле.

— Это что-то вроде предупреждения. — Голос мужчины, скрытого капюшоном, не был ни грубым, ни хриплым. Напротив, это был голос образованного человека. Искаженный ненавистью, но спокойный, он показался Летти знакомым. — Мы хотим, чтобы вы знали: нас не устраивает, что вы выступаете рупором этих проклятых «саквояжников». Вы больше не захотите быть ничьим представителем. Поверьте мне, не захотите.

Люди в простынях отошли назад. Главарь отвел кнут за спину, опустил руку так, что длинная черная змея хлыста растянулась по земле. Он сделал глубокий вдох, повел плечами и начал поднимать руку вверх в широком замахе.

— Довольно!

Рэнни вышел из укрытия. В руке он сжимал ружье, положив палец на один из спусковых крючков.

Главарь быстро повернулся. Голос его звучал раздраженно, но твердо:

— Не вмешивайся в это, сынок.

— Этот человек — мой друг. Это моя земля. Оставьте моего друга в покое. Убирайтесь с моей земли.

Некоторое время стояла полная тишина. Горящими глазами Летти смотрела на Рэнни. Колеблющийся свет факела превратил его волосы в золотисто-красный шелк и придал коже бронзовый отлив. В какой-то момент показалось, что он не принадлежит этому бренному миру — он походил на древнего бога войны, величественного и страшного в своем гневе. Не было никаких сомнений в том, что Рэнни нажмет на курок своего ружья. Более того, чувствовалось, что он это сделает без малейшего сожаления, совсем не задумываясь о последствиях.

И все же Летти знала, что он страшно уязвим — мужчина с душой ребенка, один против всех. Его могли обмануть, пересилить, ударить так, что он потеряет сознание, а это может привести к самым ужасным последствиям. От этой мысли Летти стало плохо. Сердце билось так часто, что было трудно дышать, земля поплыла у нее перед глазами. Никогда еще в своей жизни она так не боялась за другого человека. Никогда. Даже за Генри. Думать, что Рэнни, с его мягким характером и легким дразнящим смехом, будет умирать в такую чудесную лунную ночь, было невыносимо. Летти чувствовала, что превратится в калеку, если его убьют. Воспользовавшись тем, что главарь отвлекся, Лайонел встал на колени рядом с отцом и возился с веревками, стягивающими ему руки, осторожно поглядывая на мужчин, которые стояли к нему спиной. Мама Тэсс рыдала, и в рыданиях ее звучала вековая боль.

Главарь шагнул к Рэнни, кнут волочился в пыли у него за спиной.

— Это совсем не твое дело, сынок. Ты вмешиваешься в то, чего не понимаешь. Иди ложись спать и оставь это нам. Так будет лучше всего.

— Я все понимаю. Убирайтесь с моей земли.

— Речь идет о наших жизнях, наших семьях, домах, землях. Все, о чем мы мечтали и для чего трудились, отнимают у нас. Мы вынуждены сопротивляться.

Летти заметила, что главарь немного дернул кнут за своей спиной, и он опять распрямился. Судя по всему, он собирался воспользоваться кнутом, чтобы оглушить Рэнни или выбить у него из рук ружье. Видит ли это Рэнни? Понимает ли?

— Это и меня волнует, — сказал Рэнни, пристально глядя прямо в прорези на капюшоне вожака.

Тот снова шагнул вперед и протянул свободную руку:

— Ведь ты же не будешь наводить ружье на своих друзей и соседей, сынок. Отдай мне эту штуку.

Люди в простынях придвинулись ближе, готовые броситься на Рэнни в любой момент. Не раздумывая больше ни секунды, Летти шагнула из укрытия на залитую лунным светом дорожку. С высоко поднятой головой она подошла к Рэнни и встала рядом с ним. Ее голос звучал отчетливо и многозначительно:

— Я бы на вашем месте подумала. Если он что-то говорит, то, как правило, не шутит и будет действовать решительно. Очень решительно.

Главарь взглянул на Летти, потом снова на Рэнни. Зло, но уже не так угрожающе он произнес:

— Подай мне это ружье!

Рэнни поднял оружие и навел черные зрачки стволов ему на грудь. Послышался двойной щелчок взводимых курков, от которого по телу Летти пробежали мурашки. Глаза Рэнни сверкнули в свете факела. Это можно было принять и за смех, и за приступ ярости или сумасшествия.

— Каким концом? — спросил он.

Ни один из людей в простынях не пошевелился. Где-то крикнул козодой; как будто ему в ответ, кукарекнул безмозглый петух на магнолии. Порыв ветра колыхнул простыни и понес дым факела вверх длинным серым плюмажем. Ночь стала вдруг жаркой и душной.

— Я полагаю, — сказала Летти, — вам лучше всего сделать то, что вам говорят. И побыстрее.

Люди в белых балахонах начали отступать назад к лошадям; их взгляды были прикованы к ружью в руках Рэнни. Главарь медленно и осторожно свернул кнут, в его неторопливых движениях было признание поражения. Повесив кнут на руку, он вскочил в седло и посмотрел вниз:

— Мы этого не забудем.

— И не забывайте.

Они уехали. Красный огонек факела становился все меньше и наконец совсем исчез где-то на дороге. Брэдли, освобожденный от веревок, подошел к Рэнни. Его лицо, несмотря на темный цвет кожи, было серым, и все же он заставил себя улыбнуться:

— Я тоже не забуду этого.

Рэнни протянул руку, и они радостно, с облегчением обнялись. Рэнни негромко засмеялся:

— Опять мы спасли свою шкуру.

— Опять, — согласился Брэдли, — особенно мою.

Рэнни быстро взглянул на Летти:

— Мисс Летти очень помогла.

— Да, очень, — сказал Брэдли, поворачиваясь к ней. — Поверьте, я страшно признателен.

— Не стоит благодарности. — Если ее тон и был недостаточно учтивым, Летти ничего не могла с этим поделать. Она не могла не думать о том, какую опасность этот человек навлек на всех них. — Как вы думаете, почему они решили напасть на вас именно здесь?

— Здесь тише, меньше людей, чем в городе. Они были уверены, что в Сплендоре им никто не помешает.

— Вы так легко об этом говорите?!

Негр покачал головой:

— Это не было неожиданностью.

— Тогда почему же у вас нет оружия?

Вся взъерошенная, к ним подлетела мать Брэдли, ее страх превратился в гнев.

— Потому что он глуп, вот почему! Глуп, потому что влез во всю эту кашу, глуп, потому что приезжает сюда, глуп, потому что позволил вытащить себя на улицу, не сопротивляясь.

Брэдли опять покачал головой:

— Если бы я убил или даже ранил одного из них, я был бы покойником. Покойники не могут заседать в Палате представителей.

— Представителей кого, сынок? Этих «саквояжников»? Они же наши враги! Неужели ты этого не понимаешь? Им нет до тебя дела, они тебя не знают и знать не хотят. Они тебя используют, а потом выбросят, как тряпку, которая слишком истрепалась, чтобы ее стирать.

— И все же я должен попробовать. Я не могу иначе.

Это был все тот же спор, все те же навязчивые страхи. Никого, казалось, не беспокоило, никто даже не обратил внимания, что в это опасное дело оказался втянут Рэнни, что он нажил себе смертельных врагов, которые могут в любой момент появиться из ночной темноты. Летти вспомнила о том, как она испугалась, что его могут обмануть или убить, и ее снова обдало ледяным холодом. Она больше не могла оставаться здесь ни минуты, сохраняя спокойствие и учтивость.

— Извините, — сказала она. — Увидимся утром.

В ответ что-то пробормотал только Лайонел. Летти повернулась и быстро пошла по дорожке, все ускоряя шаг. Когда их голоса были уже не слышны, она подхватила юбки и побежала.

От чего она убегала, Летти и сама не знала. Только не от Рэнни. Скорее от себя. Что-то было не так, ужасно не так внутри ее. Ей хотелось зарыдать, но она не могла; хотелось закричать от боли, но крик не получался. Может быть, все эти нелепицы о южном климате не так уж нелепы? Ведь что-то в ее сердце и разуме заставляло чувствовать то, что она не должна была чувствовать, хотеть того, чего она не должна была хотеть. Ей казалось, что она пересилила все это, но она ошиблась. Теперь это было еще очевиднее.

Летти уже почти добежала до задней лестницы, когда услышала быстрые и мягкие шаги за спиной. Как безумная, она подхватила подол, взлетела по лестнице и помчалась по веранде.

Рэнни догнал ее только внутри, в темном холле. Он схватил ее за руку и повернул к себе. Летти споткнулась, ноги у нее подкосились, и в ту же секунду она оказалась в его объятиях. Грудь ее вздымалась, дыхание было прерывистым. Каждым своим нервом она ощущала, что на ней ничего нет, кроме ночной рубашки и халата, а мягкие округлости ее тела касаются его твердых мышц.

— Что случилось, мисс Летти?

Эта нежная заботливость лишила ее последнего контроля над собой. Из груди вырвался мучительный стон, она прижалась к нему, приподнявшись на цыпочки, и сплела руки у него на шее. Чувство спокойствия и безопасности, охватившее ее, было ложным, обманчивым, но в данный момент этого было достаточно.

Рэнсом осторожно прижимал ее к себе и чувствовал, как Летти сотрясает дрожь, словно натянутую скрипичную струну. В каком-то отчаянии она сжала руки у него на шее! Он гладил ее спутавшиеся волосы, бормотал неизвестно что и мысленно ругал себя, войны, политиков — все, что их разлучало. Он знал, что может сейчас подхватить Летти, унести в свою постель, любить ее там. И пусть она гадает, кто он и что он! Но у него не хватило смелости. Рэнсом боялся не того, что она обо всем догадается. Ему было страшно, что Летти его возненавидит.

Она была очень чувствительной, его страстная скромница. И он вдруг подумал, что ненависть ее, может быть, вынести легче, чем то сострадательное расположение, которое она испытывала к Рэнни. Он почти хотел, чтобы она обо всем догадалась. А ведь был момент, когда ему показалось, что она все раскрыла. И он был тогда настолько охвачен паникой, что не мог думать ни о чем, кроме как запутать следы и выкрутиться. Пожалуй, это просто случилось слишком рано. Сейчас, если бы она его спросила, если бы ей захотелось испытать его, он нашел бы в себе силы решиться и раскрыть ей все.

Рэнсом наклонил голову, коснулся ее лба губами, потом легко поцеловал ее висок, щеку. Летти приподняла подбородок и подставила ему губы. Ее пыл был таким восхитительным и многообещающим, что он невольно сжал руки. Поцелуй стал глубже. Их языки сплелись, сталкиваясь и играя, — бесподобно и мучительно для их напряженных чувств. Очарованный ее сладостностью и прелестной нежностью подчинения, Рэнсом позабыл, кто он и что должен делать, пока не почувствовал солоноватые капли ее слез.

Слегка опомнившись, он поискал в своей памяти интонации Рэнни — и нашел их не без труда.

— А можете ли вы научить меня еще чему-нибудь?

Летти не засмеялась. Она смотрела на него в оцепенении, плохо понимая, что он сказал, и не сознавая, что по лицу ее льются горячие слезы. Его пульсирующее горячее и жесткое возбуждение занимало ее чувства и разум. Это она сделала с ним, заставив его желать то, что он не может получить! Она навлекла на него мучения страсти, которые не так легко контролировать, — в этом Летти сама имела возможность убедиться. Как будто она заразила его своим болезненным бесстыдным желанием, наградила тем, что не позволит ему жить дальше таким, какой он есть, — невинным и веселым ребенком в облике мужчины. Это было безумно и жестоко, может быть, гораздо опаснее для него, чем любые сборища ночных всадников.

Она должна была сделать хоть что-нибудь, чтобы исправить это.

— Нет. Нет, Рэнни, больше ничему, — голос ее срывался от слез.

— Вы рассердились на меня?

— Как… как я могу? А вы на меня больше не злитесь, как тогда, на пикнике?

— Пока вы целуете меня — нет.

— Я поступила не правильно, больше этого не будет.

— Если это не правильно, ничего правильного вообще и не существует.

Иногда его слова звучали вполне осмысленно, даже если на них нечего было ответить… Летти поняла, что не может думать, размышлять вместе с ним сейчас. Может быть, в другой раз, когда она успокоится и заранее продумает, что нужно говорить.

— Пустите меня, пожалуйста. Будет лучше, если я оставлю вас и пойду к себе.

— Почему вы убежали?

— Я перенервничала.

— Что значит это «пере…»?

— Испугалась. Это означает — испугалась. Я даже не знала, как мне страшно, пока все не кончилось.

— Вы боялись за меня?

Иногда он был слишком проницателен. Летти опустила глаза, положила руки ему на грудь и осторожно надавила, пока он не отпустил ее. Она отступила назад. Дышать стало легче.

— За всех нас.

— За Брэдли, Лайонела, Маму Тэсс?

— И за себя.

— Со мной вам не придется больше ничего бояться.

Было что-то в его голосе, из-за чего на глаза ее опять навернулись слезы. Они мешали ей говорить.

Прошептав «спокойной ночи», Летти ушла, а он все стоял на том же месте. Обернувшись, она увидела темный силуэт на фоне освещенного луной прямоугольного дверного проема, когда Летти вошла в свою комнату и закрыла дверь.

15

— Я все еще не могу в это поверить! Где же, в конце концов, этот Шип, когда он так нужен? Он бы отослал этих Рыцарей в их дурацких простынях по нужному адресу в один момент!

С досадой тетушка Эм так резко дернула несколько стручков гороха, что чуть не оторвала их вместе с плетью. Летти, собиравшая горох на соседней грядке, не знала, что и сказать, чтобы успокоить пожилую женщину. Однако что-то обязательно нужно было сказать.

— Рэнни хорошо со всем справился и без него.

— Справился, благослови его господь. Я так им горжусь. Жаль только, он не всадил из своего ружья заряд перца кое-кому в мягкое место. Подумать только, эти великие и могущественные Рыцари и в самом деле осмелились въехать на наши земли и тронуть наших людей. Это меня просто с ума сводит!

«Наши люди». Так здесь часто называли бывших рабов. В этих словах было не только превосходство собственников, но и какая-то, почти родственная теплота. Летти начала понимать, что отношения рабов и хозяев были гораздо сложнее, чем она себе когда-либо представляла. Эти отношения не исчезли, вернее — не совсем исчезли в результате войны и освобождения. Хорошо это или плохо, но большинство негров Юга все еще во всем жизненно необходимом зависели от своих бывших хозяев. Пока они не научатся сами обеспечивать себя, они не станут действительно свободными. Какое-то время они будут оставаться обузой, которую бывшим хозяевам придется нести без надежды на благодарность. А когда этого груза не станет — если вообще от него когда-нибудь можно будет освободиться, — то обе расы могут потерять не меньше, чем приобретут.

— По крайней мере, сын Мамы Тэсс не пострадал, — заметила Летти.

Она передвинула миску у себя на боку и нагнулась, чтобы сорвать свисавшую ветку со стручками у стебля. Было так жарко, что становилось трудно дышать. Ослепительное солнце сияло нещадно, его жар отражался от песчаного грунта. Над только что раскрывшимися на стеблях гороха цветами жужжали пчелы и кружили осы. Время от времени то тут, то там мелькали ящерицы и хамелеоны, зеленые или с серыми пятнами и голубой шеей. От матерчатой панамы было еще жарче, но она хотя бы защищала от солнечных лучей голову и лицо.

— Да, — сурово согласилась тетушка Эм. — Но я не знаю, чем это кончится, правда, не знаю. Не хочу, чтобы Рыцари преследовали Брэдли, но, с другой стороны, Брэдли совсем ни к чему влезать в дела республиканцев. Он кончит тем, что его убьют ни за что ни про что, а Мама Тэсс и Лайонел осиротеют. Он думает, эта Палата представителей собирается дать его народу то, что нужно, но не понимает, что на это потребуется время и много напряженного труда. А Рыцари считают, что могут запугать таких людей, как Брэдли, но не понимают, что таким образом только заставят их упорствовать. Республиканцы полагают, что, придавив нам горло сапогом, смогут удержать нас в поверженном состоянии. Но на самом деле это может привести к тому, что наши люди восстанут в справедливом гневе. Всего этого достаточно, чтобы люди задумались, если они вообще способны думать, зачем они существуют на этом свете.

— Мне кажется, если все будут заботиться о других людях, их нуждах и потребностях, многого можно добиться.

— Возможно, вы правы, — вздохнула тетушка Эм и повторила, наверное, четвертый раз за это утро:

— Но вот чего я действительно не могу понять: как же я проспала такие события? Я ведь не так уж и крепко сплю, правда?

Летти попыталась успокоить ее:

— Они старались не поднимать шума.

— Но я даже не слышала петуха, который разбудил вас! Его надо поймать и подрезать ему крылья. Это единственный способ заставить его переменить насест. Поразительно, как мы, люди, бываем иногда похожи на птиц… Но, продолжила она, неожиданно резко меняя тему разговора, — вам с Рэнни все-таки надо было разбудить меня!

Причин, почему они этого не сделали, было много, и Летти не хотела о них рассказывать. Она просто кивнула, что согласна, и продолжала собирать горох, низко наклонив голову, чтобы панама закрывала лицо.

В огороде их и застал полковник. Летти и тетушка Эм разогнули спины и, прикрывая глаза ладонями от солнца, смотрели, как он объехал угол дома и неспешно направился к ним по дорожке.

— Слишком жарко для такой работы, — заметил Уорд, поприветствовав их. Таким милым дамам сейчас лучше лежать в тени с книжкой в одной руке и веером — в другой.

— И ждать, пока горох засохнет? Ну уж нет! Но что привело вас сюда в такую погоду?

— Давайте пойдем на веранду, там прохладней, и я вам об этом расскажу.

— Именно туда мы и направляемся, — сказала тетушка Эм.

Хотя голос ее звучал радушно и даже весело, глаза смотрели настороженно. Летти тоже вдруг стало не по себе. Слова полковника были вполне любезными, но в поведении чувствовалась какая-то официальность.

Рэнни и Лайонел, которые резали жерди на опушке леса, чтобы починить забор птичника, присоединились к ним на веранде. Они ничего не сказали, но явно пришли узнать, в чем дело, заметив приезд полковника.

Тетушка Эм разлила по стаканам лимонад, они сидели, подставляя лица легкому ветерку, и разговаривали о том о сем. Через некоторое время терпение тетушки Эм лопнуло, и она перевела разговор на главную тему.

— Я полагаю, вы слышали, что нам пришлось пережить прошлой ночью?

Полковник вопросительно поднял брови:

— Нет, не слышал. А что случилось?

Тут же все было подробно рассказано, со множеством восклицаний и обращений к Летти и Рэнни за подтверждением. Когда тетушка Эм закончила, Уорд долгое время сидел молча, его зеленоватые глаза были задумчивы и печальны.

— Я понимаю, это было испытание не из приятных, — наконец сказал он, но такие случаи в последнее время происходят все чаще. К сожалению, пока нам не назовут имена людей под простынями, армия вряд ли сможет чем-то помочь.

— Если бы я знала, кто это был! — воскликнула тетушка Эм. — Но уж к вам бы я не пошла. Я бы прямиком направилась к ним и высказала все, что я по этому поводу думаю. Вот так!

Томас повернулся к Летти:

— Вы говорите, они называли себя соседями. Вы узнали чьи-нибудь голоса?

Летти вдруг подумала, что в голосе главаря что-то напомнило ей Сэмюэла Тайлера. Но это казалось таким невероятным, что она не могла об этом сказать. Напустить военных на дядюшку Рэнни из-за того, что ей что-то померещилось, было бы непростительным.

— Нет, боюсь, что нет. Звук был приглушен простынями, вы понимаете, и потом они мало говорили.

На веранде наступила напряженная тишина. Летти взглянула на Рэнни, сидящего рядом с ней, и увидела, что он внимательно смотрит на нее. Это случалось так часто, что она не удивилась и слегка улыбнулась ем^/Но он как будто не заметил этого, выражение его лица не изменилось, словно мысли его были где-то далеко. Впрочем, это даже успокаивало: Летти была рада, что эмоции, которые она вызывала, не занимают его внимания целиком, вытесняя все остальное. Рэнни сидел в кресле, откинувшись, и казался вполне спокойным. Летти не понравилось только, что шрам на его виске в (это утро казался темнее и заметнее.

— Конечно, если Брэдли намерен подать жалобу и сообщить нам что-нибудь, с чего можно начать, мы охотно займемся расследованием, — сказал полковник. — Он сейчас здесь?

— Нет, уехал в город сразу же после завтрака. — Тетушка Эм отставила в сторону стакан с лимонадом и, поставив на колени эмалированную чашку с горохом, выбрала стручок и начала его лущить отработанными движениями, которые ничуть не отвлекали от разговора. — Я что-то сомневаюсь, что он сможет рассказать вам больше, чем Летти и Рэнни, даже если бы он захотел. То, чем он занимается, и так довольно рискованно. А если он официально обратится с жалобой, опасность возрастет.

— Да, мы уже сталкивались с этим.

— Положение печальное, но от этого никуда не деться.

Наступила короткая пауза. Уорд поднялся со стула, подошел к колонне и прислонился к ней плечом, повернувшись лицом к присутствующим. В этой его позе и во всем облике появилась вдруг некоторая официальность.

— Я не знал о том, что случилось прошлой ночью, и приехал сюда по другой причине. К сожалению, мой визит носит официальный характер.

Руки тетушки Эм замерли, Рэнни повернулся и посмотрел на полковника, нахмурившись. Летти внезапно ощутила страх, ей не хотелось знать, зачем приехал сюда этот человек в синей форме.

— Я должен сообщить вам, — продолжал полковник Уорд, — что вчера вечером, уже в сумерках, в нескольких милях отсюда было обнаружено тело мужчины. Сегодня утром покойник был опознан как Джонни Риден.

Горсть гороховых стручков, которые тетушка Эм собиралась лущить, с тихим стуком упала на пол.

— О боже, нет!

— Он был мертв по меньшей мере две недели, возможно, больше. Тело было опознано по одежде и найденным при нем бумагам. — Он вытащил из кармана конверт, открыл его, достал небольшой предмет и протянул им. — Это обнаружили под его рубашкой.

Предмет, который он держал в руке, оказался раздавленным панцирем саранчи, проколотым острым, как игла, шипом. На нем засохло что-то ржаво-красное. Это могло быть только кровью. Кровью Джонни.

Летти вдруг почувствовала дурноту, физическую боль. В ней поднялась раскаленная добела убийственная ярость. Она не была подготовлена к этому разрывающему все внутри ужасу от сознания, что ее использовали и предали. Она не могла говорить, не могла дышать.

— Не надо, — сдержанно произнес Рэнни, положив руку на ее пальцы, сжавшие подлокотник кресла. — Не надо так смотреть.

Губы его побелели, в глазах была острая боль, а еще какое-то мучительное замешательство. Но пожатие его руки было крепким, предлагающим поддержку, если она готова ее принять. Летти почувствовала, как тиски, сжимавшие сердце, слегка ослабли, стало не так больно. Она благодарно сжала руку Рэнни.

Тетушка Эм закрыла глаза, поднесла руку к горлу и сказала прерывисто:

— Пожалуйста, Томас, уберите это.

Полковник, ни на кого не глядя, положил панцирь саранчи обратно в конверт.

— Простите меня за столь печальную весть. Я очень сожалею, что так получилось, но во имя нашей старой дружбы я должен вас предупредить, что назначено официальное расследование.

— Официальное… — откликнулась тетушка Эм.

— Мне придется задать вам несколько вопросов по поводу предмета, который я вам только что продемонстрировал, и смерти Джонни. На них необходимо получить ответы.

— Я понимаю. — Лицо пожилой женщины вдруг осунулось, она постарела сразу на несколько лет. — Хорошо, спрашивайте все, что должны спросить.

Полковник Уорд кивнул, потом выпрямился в полный рост и стал еще больше похож на военного. Когда он заговорил, голос его звучал без обычной теплоты.

— Разумеется, мы побеседовали с матерью погибшего, миссис Риден. Согласно ее заявлению, последней весточкой от сына было письмо. Она получила его примерно три недели назад. В этом письме — оно сейчас находится у нас Джонни Риден сообщал, что попал в беду и единственный выход для него уехать в Техас. Он писал, что вы, миссис Тайлер, а также мисс Мейсон собираетесь помочь ему, что вы знаете кого-то, кто может безопасно переправить его через границу штата. Он просил мать не беспокоиться и сообщал, что пошлет за ней, как только устроится. — Томас Уорд повернулся к Летти. — Письмо датировано тем же самым днем, когда вас, мисс Мейсон, якобы видели с Шипом.

Связь между ними тремя — Джонни, Шипом и ею — представлялась абсолютно неоправданной. Летти была застигнута врасплох и не знала, как же ей ответить, не раскрывая того грязного эпизода? И ведь не только она оказалась замешанной в гибели Джонни, еще и тетушка Эм.

Она вскинула подбородок, глаза ее потемнели, но смотрели уверенно.

— Вы меня в чем-то обвиняете, полковник?

Тетушка Эм вмешалась раньше, чем он успел ответить:

— Я не верю этому! Мне все равно, что вы говорите и как вы толкуете факты. Я никогда не поверю, что Шип убил Джонни. Зачем ему это делать? У него не было причин!

— Но улики показывают, что это сделал он.

— Улики? Вы называете уликой саранчу? Любой мог подбросить эту штуку Джонни, когда он был уже мертв.

— Любой?

— Любой, кто хотел, чтобы все выглядело так, будто это сделал Шип.

— Но кому это могло понадобиться? Не думаете ли вы, что это несколько… неразумно?

— Вовсе нет. Вы не знаете… Именно этих слов и ждал полковник.

— Нет, не знаю, но хочу выяснить. Тетушка Эм облизала губы, в ее выцветших голубых глазах была безысходность.

— Хорошо. Не думаю, что теперь это имеет значение. Все можно рассказать. Это больше не может повредить Джонни.

Наступила полная тишина. Тетушка Эм, то и дело сбиваясь, рассказала, как Джонни сознался в связях с бандой разбойников и о том, в каком отчаянии он был, когда обнаружил, что причастен к убийству.

— Он сказал Летти, что видит для себя единственный выход — покончить с собой. Как же мы могли не помочь ему?

— Но вам, разумеется, не пришло в голову послать его к шерифу или ко мне? — грустно усмехнулся полковник.

— Конечно, пришло. Джонни считал, что это невозможно. Он не мог допустить, чтобы мать узнала, что оннатворил, и пережила публичное унижение.

— Еще он был уверен, что, если бы обратился к властям, бандиты немедленно убили бы его, — вставила Летти.

— Он не называл имена?

Летти покачала головой:

— Он сказал, что знать их было бы для меня очень опасно.

— Итак, вы договорились с Шипом, что он переправит Джонни в Техас. А вы не подумали, что с тем же успехом могли отдать его в руки палача?

— Вы говорите ужасные вещи! — с негодованием запротестовала тетушка Эм.

— Совершено ужасное преступление, миссис Тайлер, — заметил полковник.

— Его совершил не Шип. Если Шип сказал, что перевезет его через границу в Техас, то он и перевез его через границу. Все, что я могу предположить, Джонни зачем-то вернулся и столкнулся с разбойниками. Они поняли, что Джонни собирается сделать, и решили его убить.

— А под рукой у них как раз оказалась саранча с шипом?

— Может быть, Шип сам дал их Джонни еще раньше… как своего рода памятный знак? Не знаю! Знаю только, что Шип не мог этого сделать. Это лишено всякого смысла.

— Если только он не главарь бандитов или не связан с ними. Или если Ридену во время их поездки не стало известно, кто такой Шип на самом деле.

— Я не верю этому, — повторила тетушка Эм, откидываясь в своем кресле-качалке.

Летти мысленно вернулась к той ночи в хижине, вновь увидела Шипа в старушечьем одеянии. Что же сказал тогда Джонни? «Вы знаете, когда я смотрю на вас в этом обличье старой женщины, это мне напоминает…» Ему не дали закончить. А ведь он, возможно, увидел сходство с каким-то конкретным человеком. Очень даже возможно…

Голос полковника, негромкий и язвительный, прервал ее мысли:

— Вы, кажется, намерены защищать этого человека, миссис Тайлер. Может быть, вы с ним лично знакомы?

— К сожалению, нет.

— Неужели?

Неожиданно заговорил Рэнни, который до сих пор следил за разговором сосредоточенно и хмуро:

— Полковник, я скажу вам то же, что сказал людям в простынях. Это мой дом. И это моя тетушка.

Полковник Уорд очень внимательно посмотрел на него, потом коротко кивнул и вновь повернулся к пожилой женщине:

— Простите, если я вас обидел. Я постараюсь закончить это поскорее. Вполне очевидно, миссис Тайлер, если вы и незнакомы с Шипом, то по меньшей мере знаете, как с ним связаться. Скажите, как вы это делаете?

Летти понимала, что этот вопрос был неизбежным с самого начала, с того момента, когда имя Шипа оказалось связанным с Джонни и с ними двумя. Она была уверена, что тетушке Эм не удастся избежать рассказа о передаче записки через дупло дерева. А это было равнозначно выдаче Шипа федеральным войскам. Но какое это имело значение теперь, когда на Шипа пало такое страшное подозрение?..

Однако пока шел спор, к тетушке Эм вновь вернулись самообладание и сообразительность. Она прямо посмотрела на полковника и сказала не правду, за которую ей придется просить у бога прощения еще до вечерней молитвы.

— Это была чистая случайность. Неожиданная встреча. Один из тех случаев, когда происходит то, чего ждешь, и как раз в нужный момент. Разве так не бывает?

— Что вы этим хотите сказать?

— Что пути господни неисповедимы.

— Вы очень хорошо понимаете, о чем я спрашиваю, — покраснев, сказал полковник. — Если вы думаете, что, защищая этого человека, совершаете героический поступок, то вы глубоко заблуждаетесь. На каждый добрый поступок, который он совершил, приходится один отвратительный, который перечеркивает все хорошее.

— Но это было простое совпадение, я же говорю вам! Правда, Летти?

Летти не могла не откликнуться на этот призыв, не могла в тот момент обвинить тетушку Эм во лжи, даже если потом ей пришлось бы об этом сожалеть.

— Да, это так. Как-то вечером я столкнулась с Шипом, когда возвращалась от пруда Динка. Ведь вы, полковник, кажется, сами говорили мне, что он иногда использует именно это место.

— Вторая случайная встреча?

В какой-то момент она подумала, что полковник знает больше, чем говорит. Но потом сообразила, что он имеет в виду встречу в ее спальне в ночь приезда в Сплендору.

— Странно, правда?

Ее ровный, лишенный эмоций голос, казалось, на секунду привел полковника в замешательство. Но только на секунду.

— Неужели вы тоже готовы выгораживать его, мисс Мейсон? Я думал, вы убеждены, что этот человек убил вашего брата? Что же изменило ваше мнение?

В самом деле, что? Ей и самой хотелось бы знать.

— Какое-то время я действительно была убеждена в этом. Но теперь я вижу, что это, как вы говорите, глубокое заблуждение.

Рэнсом чувствовал, как дрожит рука Летти, которую он сжимал, но вынужден был сидеть и слушать, почти не вмешиваясь. Нельзя было себе позволить проявить больший интерес, хотя в эти мгновения решалась его судьба. Впрочем, он думал сейчас не о своей судьбе, его мучила смерть Джонни — Джонни, которого он благополучно переправил в Техас. Когда они виделись в последний раз, Джонни смеялся… А еще Рэнсом думал о женщине, сидящей рядом. Сдержанность Летти удивляла и беспокоила его. Он ожидал, что она тут же с горечью изобличит Шипа, окажет полную поддержку офицеру федеральной армии, укажет дерево и тайник. То, что она не сделала ни того ни другого, вызвало у него какую-то странную, радостную тревогу. Он отдал бы все, что у него есть, лишь бы узнать, что она думает, что чувствует, что означает ее дрожь…

Летти изо всех сил старалась хоть немного успокоиться, но у нее ничего не получалось. Она сознавала, что слаба — слаба нравственно, умственно и физически. Она оказалась распутной, отдала себя в руки убийцы! Не нужно винить климат, обстоятельства или даже Шипа. Виновата она одна, и никто другой. Она опозорена. Надежды на спасение нет. Жалкое существо, порабощенное собственной чувственностью…

Боже! Но как же могло случиться, что человек, обнимавший ее, слившийся с ней в такой страсти, оказался хладнокровным убийцей? Как могла она этого не почувствовать? Он явился к ней, а руки его были в крови. Какое это было для него восхитительное развлечение — догнать ее на пароме и получить плату за спасение Джонни, зная все это время, что Джонни уже нет в живых. Ее возлюбленный убийца!

Но ведь он был так ласков, так удивительно нежен с ней…

Нежный и жестокий. Ласковый и свирепый. Добрый и злой. Должно же быть какое-то объяснение этому! А может, их и в самом деле двое? Два ночных всадника, именующих себя Шипом?..

Летти понимала, что ищет оправданий, чтобы успокоить свою совесть. Оправданий не было. Существовал только один Шип.

А тетушка Эм была так уверена, что он невиновен. Она — чудесная женщина, но ее обманули. Обманули так же, как Летти, когда заставили поверить в благородного борца за справедливость. Все это только легенды, милые старые сказки о рыцарях и чести, о великих подвигах, совершенных при невероятных обстоятельствах. Может, это когда-то и было, но теперь люди совершают подвиги, только если вынуждены спасаться или если они рассчитывают чего-то добиться — например, милости женщины.

«Все, что я делал, все, что пытаюсь делать, — лишь для того, чтобы меньше людей пострадало…» Слова! Пустые слова!

Рэнни крепче сжал ее руку, и это заставило Летти вернуться к действительности. Полковник как будто собирался уходить — он держал шляпу в руке. Стараясь выглядеть спокойной, Летти вежливо кивнула ему. Уже спускаясь по лестнице, Уорд обернулся:

— Ах да, я забыл сказать. Похороны состоятся сегодня во второй половине дня. Когда и где, я пока не знаю. Думаю, примерно через час эти будет известно, а может, и сейчас уже решено. Уверен, вы захотите приехать.

Извещения о похоронах были расклеены на столбах и деревьях повсюду в Накитоше и кое-где за городом, вдоль уходящих в обе стороны дорог. Листки с соответствующими соболезнованиями на фоне плакучей ивы окаймляли черные рамки. Время и место прощания были вписаны от руки. Панихида по Джонни должна была состояться в маленькой церкви к югу от города.

Тетушка Эм, как требовал обычай, с утра отвезла провизию в дом миссис Риден. Вернулась она довольно скоро. Лицо было бледное, с покрасневшими от слез глазами она сказала, что мать Джонни слегла и никого не хочет видеть.

Белая дощатая церковь стояла у извилистой проселочной дороги. Узенькая, с покатой крышей, она походила на тысячи таких же церквей от Нью-Гэмпшира до Техаса, хотя кровельная дранка была из кипариса, который мог появиться только из луизианских болот. Приход был методистский. Священник — высокий худой мужчина с руками, слишком длинными для его рукавов, и выступающим кадыком — занял место за простенькой кафедрой, у которой стоял покрытый цветами гроб.

Прихожане обмахивались платками, шляпами и веерами, терпеливо снося духоту. День был слишком жаркий, а в церквушке собралось слишком много народу. Воздух был плотно насыщен запахами перегретых человеческих тел, выходных нарядов, извлеченных из глубины шкафов, и пыльных церковных книг. Но самым сильным был тяжелый аромат увядающих цветов жасмина, призванный заглушить еле уловимый запах, который невозможно было спутать ни с каким другим, — запах смерти.

Священник, то и дело вытиравший лицо платком, был краток в своем надгробном слове. Закончив речь, он подал знак, гроб подняли на плечи и вынесли его на церковный двор. Могила была вырыта в ряду других могил, на каждой лежал могильный камень цвета ржавчины, изготовленный из железняка. Гроб поставили рядом с могилой.

Мать Джонни едва могла идти, ее приходилось поддерживать. За матерью к гробу подошли другие родственники и соседи покойного. Они шаркали ногами и покашливали; время от времени какая-нибудь женщина всхлипывала и прижимала к глазам платок, чтобы не зарыдать. Рядом с Летти, не стесняясь, плакала и размазывала по щекам слезы тетушка Эм. Чуть подальше стоял Мартин Иден с зажатой под мышкой шляпой, он, не мигая, смотрел прямо перед собой. За ним, ближе к краю, стояли полковник Уорд, Салли Энн и все ее семейство.

Священник подошел к гробу, поправил цветы, достал Библию и начал читать:

— Всему на этом свете есть свой срок, на все время отмерено под небесами…

Закончив читать молитву, священник произнес: «Аминь», которое как эхо повторили глухими голосами собравшиеся, и закрыл Библию. Он подошел к осиротевшей матери Джонни и произнес несколько слов утешения. Короткая и простая церемония закончилась. Вернее, почти закончилась — Рэнни достал из кармана губную гармошку. Ни на кого не глядя, не спрашивая ни у кого разрешения, он поднес ее губам, глубоко вдохнул, выдохнул — и начал играть.

Чистые печальные звуки поднялись и поплыли в теплом воздухе. Каждая нота была точна и тщательно выверена. Ясная и простая мелодия рассказывала о дружбе, веселье, боевом братстве, сражениях и одиночестве военных лагерей. Она пела о Джонни, о его рыжих волосах и веснушках, его любви к жизни, широкой и доброй улыбке, беззлобном юморе и готовности понять другого. Эта невообразимо горькая мелодия без слов была данью Джонни, реквиемом, криком боли.

Слушая, Летти вспоминала, как после того памятного разговора тревога на лице Джонни сменилась облегчением и доверием. А она подвела его, сама передала в руки убийцы. Она одной из последних видела его живым. Джонни сказал ей: «Не знаю, увижу ли я вас снова». Он не увидел.

Последние чистые звуки гармошки затихли. Мать Джонни плакала, другие женщины вытирали глаза. Мужчины подходили к Рэнни и пожимали ему руку. Постепенно все стали расходиться, тетушка Эм пошла поговорить с Салли Энн и ее семейством, а Летти все никак не могла отойти от заваленного цветами гроба.

Джонни был мертв, и она помогла убить его. И, словно этого было недостаточно, теперь она покрывала своим молчанием человека, его убившего. Ей нет прощения. Можно сказать, что она делает это ради тетушки Эм, но от правды не скроешься. Она ничего не сказала Уорду по той самой преступной слабости духа и плоти, которая позволила ей отдаться Шипу.

Глядя на Рэнни, слушая, как он играет для своего друга, Летти окончательно поняла, что она падшая женщина. Рэнни был таким простым и добрым. То, что она с ним сделала, преступно. Всем будет лучше, если она уедет.

Она вернется в Бостон, где будет знать, чего от нее ждут, что разрешено, а за что осудят. Она уедет сейчас, пока еще возможно вернуть осознание того, кто она, для чего живет и что ей делать в оставшиеся годы ее загубленной жизни. Но в первую очередь, если она хочет хотя бы в будущем уважать саму себя, ей необходимо кое-что сделать — то, что ей следовало сделать еще несколько недель назад. Тогда это послужило бы благой цели, спасению человеческой жизни.

К собственному стыду, Летти почувствовала, что ей не хочется этого делать даже сейчас. Слезы хлынули у нее из глаз и потекли по щекам.

Решение, если оно принято, надо выполнять как можно скорее. Так Летти учили, так она обычно и поступала. Вернувшись вместе со всеми в Сплендору, она пошла в свою комнату, сняла шляпу и перчатки и села за стол, за которым всегда писала письма. Перо громко скрипело в тишине комнаты — Летти не нужно было сидеть и раздумывать, она продумала все, что должна сказать, по дороге с похорон. Да и раньше она думала об этом в долгие сумеречные часы на веранде, бессонными ночами, засыпая и просыпаясь, снова и снова, в течение нескольких недель.

Ощущение, что наконец она хоть что-то делает правильно, придавало ей силы. Она не отрывала перо от бумаги, пока не написала последнюю строчку. Слеза — и откуда она только взялась? — упала на страницу. Летти быстро взяла промокательную бумагу и прижала ее к прозрачной капле, пока та не высохла. Слово, на которое упала слеза, расплылось. Ну и пусть. Она не может все снова переписывать.

Летти аккуратно сложила листок, взяла другой и опять обмакнула перо в чернильницу. Так она и сидела с-пером в руке над чистым листом. Слова не приходили. Наконец Летти положила перо и убрала бумагу. Будет лучше, если это послание она передаст на словах, лично. Она сделает это утром, пораньше.

Солнце опустилось, и в комнате сгущались тени. Это был тот самый сумеречный час, когда летняя жара начинает уходить, уступая место прохладе. Через раскрытые окна она слышала звук голосов на веранде — там сидели Рэнни и тетушка Эм, наслаждаясь дуновением вечернего ветерка. Где-то в полях за домом заворковала пара голубей. Звук был жалобным, почти отчаянным.

Летти взяла сложенное письмо, положила его в карман и направилась к двери. Проходя мимо туалетного столика, она машинально бросила взгляд на свое отражение в зеркале и остановилась, пораженная. Бледная, сосредоточенная, со сжатыми губами, она была похожа на свою бабушку на портрете, который висел в гостиной их дома в Бостоне. Нахмурившись, Летти отвернулась и быстро вышла.

Запах жарящейся курицы с чесноком, луком и разными травами висел над задним двором и кухней. Было слышно, как Мама Тэсс стучит кастрюлями, помешивая что-то на плите. Скоро позовут к ужину, ей придется поторопиться.

Небо на западе становилось бледно-лиловым и золотым, в эти же цвета окрасилась блестящая поверхность пруда Динка. От воды шел легкий запах рыбы и гниющих водорослей. Поверхность казалась неподвижной, но это было обманчивое впечатление — по водной глади скользили насекомые, время от времени раздавался шлепок, и по воде расходились круги от хвоста крупной рыбы. Неподвижный силуэт в прибрежных кустах оказался голубой цаплей, застывшей на одной ноге в ожидании ужина.

Везде рядом с жизнью таилась смерть, это неизбежно. Но ни один человек не имел права навлекать смерть на другого человека. Ни один!

Вот и дерево с дуплом. Летти положила письмо и вытащила руку, чувствуя, как сердце сжимает боль. Шип придет сюда и будет стоять на том же месте, где сейчас стоит она. Он достанет письмо, прикоснется к бумаге, которая была в ее руках. Он прочтет то, что там написано, и, может быть, улыбнется.

Летти прислонилась лбом к живой коре. Она знала, что будет трудно, но не ожидала, что так трудно.

Предательство… Он предал ее. Он взял ее тело и душу и так странно изменил их, что она едва узнавала себя. Он разбудил в ней такие первобытные инстинкты, которые глубоко спят у большинства цивилизованных людей. С помощью влажного и жаркого климата этих мест, где жизнь бьет ключом, он превратил ее в какую-то шлюху. Только такая и может любить убийцу. Любить? Нет, это невозможно! Ведь она почти не знала его. Он появлялся и исчезал в сотне разных обликов и каждый раз был совсем не похож на себя, такого, каким был в предыдущую встречу. Но он прикасался к ней, обнимал ее, укрывал от бури… Было в нем нечто такое, что заставляло ее искать новых встреч. Это было выше, чем просто физическое влечение, и Летти знала для этого только одно слово — «любовь».

Ведь если она не любит его, почему его предательство вызывает такую боль? Почему она чувствует, что, выдавая его, разрушает себя?

Летти не могла стоять здесь бесконечно. Становилось темно, ее наверняка уже хватились. Она не хотела, чтобы тетушка Эм и Рэнни обнаружили ее здесь. Они все узнают, разумеется, когда все закончится, но тут ничего не поделаешь. Они тоже подумают, что она их предала… Она очень сожалела об этом, ужасно сожалела, но другого выхода не было. Решение, единственно возможное, было принято. Теперь ей только оставалось пройти через все это если она сможет.

Летти выпрямилась и, подобрав юбки, пошла назад, в Сплендору.

Рэнсом вышел из-за ив у дальнего берега пруда. Он стоял и, прищурившись, смотрел вслед Летти. Когда она скрылась из вида, он направился к дереву с дуплом.

16

Одни сумерки очень похожи на другие: солнце село, свет померк, наступила ночь. Так было на протяжении тысячелетий и будет еще тысячелетия. Единственным отличием этого вечера от всех других за прошедшие недели — ив том числе от вечера накануне, когда Летти оставила записку в дупле, — было то, что ветер дул с юго-запада. Горячий, сухой и порывистый, он шелестел листьями деревьев, пока они не начали стучать, как маленькие бумажные тарелки. Именно этот ветер Летти считала причиной своей головной боли.

Они с тетушкой Эм сидели на веранде после ужина. Летти усиленно делала вид, что читает, а тетушка Эм обметывала наволочку, заменяя кружевную оборку, которая оторвалась во время стирки. Рэнни и Лайонел были на кухне с Мамой Тэсс, которая решила испечь пирожные, подслащенные черной патокой. Она собиралась подать их с молоком, что охлаждалось в ведерке, опущенном в колодец.

— Утром я заезжала в Элм Гроув и разговаривала с Питером. Он, кажется, примирился с тем, что отцом у него будет янки, — заметила тетушка Эм. Томас пообещал ему маленькую тележку и пони. Конечно, нехорошо покупать благосклонность ребенка, но я полагаю, в любви и на войне все средства хороши.

— Боюсь, добиться благосклонности Салли Энн ему будет не так просто, усмехнулась Летти. Тетушка Эм пожала плечами:

— Салли Энн все еще прохладно к нему относится, но по крайней мере разговаривает с ним. Не уверена, что она держит его на расстоянии из-за того, что не испытывает к нему чувств. Скорее всего, причина в ее сатанинской гордости. Представляю, что будет, если после всего сказанного и сделанного она откажет ему! Но он сам в это ввязался. А пока Элм Гроув защищен от сборщика налогов или кого бы то ни было еще, кто задумал бы его захватить. Ужасно смотреть на все с этой точки зрения, но так уж выходит.

— Довольно практичный подход.

— Да, нам приходится быть практичными. — Тетушка Эм завязала узлом нитку и подняла наволочку, чтобы рассмотреть ее. — С Салли Энн я тоже говорила.

Она расстроена. Оказывается, Анжелика, подруга Мари Вуазен, получила предложение, которое я не могу назвать иначе, как непристойным. Какой-то мужчина набрался нахальства и предложил ей поехать с ним в Новый Орлеан и стать его любовницей. — Тетушка Эм тяжело вздохнула. — Но если она захочет быть практичной, то согласится.

— Потому что она не чистой крови? — Голос Летти прозвучал резче, чем она хотела.

— А что же ей делать? Она слишком хорошо воспитана и образована, чтобы выйти замуж за освобожденного невольника. Но у нее больше нет огромного приданого, которое могло бы убедить белого человека взять ее в жены.

— Но любовницей!..

— Такие женщины пользуются в Новом Орлеане определенным уважением. У них есть собственные дома, лошади, экипажи. Подобная связь может длиться годами, часто так и бывает. Иногда эти мужчина и женщина живут вместе до конца дней. Если есть дети, отец обеспечивает их, дает им образование… Конечно, такое положение ниже, чем положение жены, но гораздо выше положения уличных женщин. Подобная жизнь совсем не так плоха.

— Наверное, нет. Для мужчины. Тетушка Эм пожала плечами:

— Я все думаю, кто же ей это предложил. Она нравилась О'Коннору. Надеюсь, Анжелика не доверится ему, если это именно он. Возможно, он слышал о таких связях, но будь я проклята, если он понимает, как действуют такие договоренности. Он продержит ее месяц или два, и на этом все кончится. Да я и не слышала, чтобы он собирался переезжать в Новый Орлеан.

Летти делала вид, что ее очень интересует рассказ, на самом же деле ей хотелось, чтобы собеседница помолчала. Все, что ей было нужно, это посидеть тихо и дождаться часа, когда можно будет уйти спать, а на самом деле отправиться на назначенную встречу.

Большой бледно-зеленый мотылек подлетел к лампе, трепеща крылышками. Летти протянула руку, чтобы отогнать его от жаркого пламени за стеклом, и мотылек сел ей на руку, подрагивая крылышками. Летти смотрела на него как завороженная. Ее странно тронула его доверчивость. Он не мог знать, что ей доверять нельзя…

— Кстати, о переезде, — продолжала тетушка Эм. — Говорят, миссис Риден будет жить у родственников в Монро. Она не может оставаться здесь, где был убит ее сын. Во всяком случае, так рассказывают. Но что касается меня, я бы уезжать не стала. У каждого из нас своя тяжелая ноша, и все мы должны нести ее, кто как может.

— Да, это верно, — сказала Летти и сама не узнала своего голоса.

Тетушка Эм испуганно посмотрела на нее.

— Господи, как же вы бледны, моя милая. Надеюсь, вы не заболеваете? Новички часто болеют, пока не привыкнут к жаре. Может быть, вам дать лекарственного чая с сассафрасом? Старики говорят, он разжижает и очищает кровь.

— У меня просто немного болит голова.

— Тогда я вам сейчас дам опийной настойки из запасов Рэнни? Я знаю, что такое головная боль. У меня голова болит не часто, но когда болит — это ужасно.

— Нет-нет, спасибо. Все и так пройдет. — Летти знала, что от опийной настойки она заснет, а этого ей хотелось меньше всего. — А вот и Рэнни с пирожными. Может, это как раз то, что мне нужно.

Летти казалось, что время остановилось и этот вечер никогда не кончится. Но, наконец, часы в гостиной пробили одиннадцать, пора было идти спать. Оказавшись в своей комнате, Летти немного подождала, а потом выскользнула из темного дома через окно на веранду.

В одних чулках она бесшумно прошла по веранде и спустилась с крыльца. Внизу она остановилась, надела свои сапоги для верховой езды, вышла за ворота и двинулась по дорожке — туда, где ее ждал полковник. Он привел ей лошадь. Летти взобралась в седло с его помощью и подобрала поводья.

Летти вполне могла отказаться от этой поездки — не было никакой необходимости ей ехать самой. Вполне достаточно было ее утреннего визита к полковнику, дальше он и его люди прекрасно обошлись бы без нее. Но она не могла не поехать. Ей было необходимо увидеть все своими глазами. «Это мой долг, — говорила она себе. — Я это начала и должна знать, чем все закончится. Ради Генри и ради всех других погибших должна увидеть, как схватят Шипа, убедиться, что он больше никому не причинит зла».

Однако дело было не только в этом. Ей хотелось знать, необходимо было знать, кто этот человек, который обольстил и обманул ее, использовал — и научил любить. Летти не могла больше выносить неведения ни дня, ни часа. Любопытство разъедало все внутри, как мучительная болезнь. Она знала, что не остановится, не успокоится, пока не узнает его имени, не поймет, что он за человек.

Но и это было еще не все. Как в конце какого-нибудь чудесного сна, Летти чувствовала потребность задержать пробуждение. Где-то в глубине души она продолжала надеяться, что реально существует человек, который рискует собой ради спасения других, принципы которого непоколебимы, кто борется со алом не потому, что может что-либо выиграть или потерять, а потому, что это — зло. В конце концов, кончина героя заслуживала того, чтобы на ней присутствовали один-два плакальщика…

Ну а если все это сказки для наивных людей, Летти хотела сама в этом убедиться. Она хотела посмотреть ему в лицо и воочию увидеть в нем расчетливого убийцу, каким он наверняка и был на самом деле. Ей были необходимы доказательства, подтверждения, осознание своей правоты, чтобы неотступно преследовавшие ее сомнения развеялись, чтобы она могла заключить мир со своей душой.

Наконец, она должна была присутствовать при аресте Шипа ради Генри, чтобы остаться верной его памяти. Она хотела знать, что человек, которого она помогла поймать, — убийца ее брата, что она добилась того, ради чего ехала так далеко. Летти хотела убедиться, что она выполнила долг перед памятью Генри, что она может уехать отсюда со спокойной совестью и больше никогда не возвращаться.

Оправдания, опять оправдания! На самом деле она хотела самой малости ей просто надо было увидеть его. Летти чувствовала, что должна встретиться с ним наедине во имя того, что между ними было.

Летти и полковник добрались быстро — за полчаса до назначенного времени они уже были в миле от места встречи. Люди полковника заняли свои позиции задолго до темноты на случай, если Шип вздумает осмотреть место до того, как подъехать туда. Не было причин полагать, что он испугается ловушки, но лучше было все предусмотреть. Полковник натянул поводья, Летти остановилась рядом с ним.

— Вы уверены, что хотите встретиться с ним наедине? — спросил Уорд.

— Уверена.

— Я еще раз предупреждаю вас, это очень опасно. Он может попытаться вырваться из окружения и тогда не пощадит вас.

— Спасибо за заботу.

— Дайте мне слово, что при первом же признаке опасности вы просто ляжете на пол и не будете пытаться остановить его.

— Я обещаю вам.

— Мои люди и я будем рядом. Все закончится раньше, чем вы успеете это понять.

— Пожалуйста, не беспокойтесь обо мне.

Уорд выругался:

— Как же я могу не беспокоиться, черт побери?! Мне не надо было позволять вам ехать со мной. Вы же знаете: если что-нибудь с вами случится, Салли Энн никогда мне этого не простит!

— Это, конечно, самый веский аргумент, — усмехнулась Летти.

— О черт, вы прекрасно понимаете, что я имею в виду!

— Я понимаю и обещаю вам, что со мной все будет в порядке.

— Посмотрим, как вы сдержите свое обещание.

Дальше она поехала одна, предоставив полковнику добраться до места встречи обходным путем. Ночь была душной и безлунной, дыхание сухого ветра с равнин Техаса обжигало лицо. Кожа натянулась и сжалась. Лошадь из-за погоды капризничала — то ли из-за погоды, то ли из-за того, что ей передалось напряжение всадницы. Летти мучили какие-то дурные предчувствия, нервы стянулись в тугие узлы. Однако беспокоила Летти не собственная безопасность, а скорее неуверенность в том, что она поступила правильно, Летти подумала о полковнике. Он смотрел на нее так, словно подозревал, что она устроила эту ловушку из мести. Но он не мог знать о всех ее мотивах! Да разве двух смертей, ее брата и Джонни, не достаточно? У нее не было желания позлорадствовать над Шипом. Конечно, ей станет легче, когда она увидит этого человека поверженным, но не это ее главная цель. Все гораздо сложнее…

Летти говорила себе много всего, расставляла доводы по степени значимости, но все же важнее всего для нее было услышать, что Шип скажет в свое оправдание. Если он что-то сможет сказать…

Перед ней открылся поворот к кукурузному сараю.

В лесу вокруг царила тишина, люди полковника хорошо укрылись. Дорожка была узкой, за лето она заросла травой, и побеги шиповника цеплялись за поплиновые юбки Летти. С метелок каких-то цветущих трав летел пух.

Наконец кукурузный сарай проступил впереди черным силуэтом. Он еще больше осел и пришел в запустение с тех пор, как она в последний раз его видела. Навес как будто опустился и стал более ветхим. Соскочив с лошади, Летти всмотрелась в темноту. Под этим навесом Шип провел ночь, когда она с помощью револьвера заставила его выйти из сарая в непогоду. Должно быть, он примостился здесь, у стены, чтобы укрыться от потоков дождя. Удивительно, что он не пробрался в сарай и не разоружил ее, когда она спала. Она никогда не думала об этом… И не было никакого смысла думать об этом сейчас!

Вытянув перед собой руку, Летти нащупала в темноте столб, привязала лошадь и, постояв немного, чтобы собраться с силами, двинулась к сараю.

Дверь заскрипела, когда Летти открыла ее. Знакомый запах сухих кукурузных листьев, мышей и пыли нахлынул на нее и вызвал воспоминания, которые она не в силах была отогнать. Внезапно ей захотелось хлопнуть дверью и бежать, бежать, не останавливаясь, до самого Бостона… Нет, так не пойдет. Она должна закончить то, что начала. Она должна это сделать ради Джонни. Ведь именно здесь она стояла, разговаривала и шутила с ним, пока они ждали, что Шип приедет и перевезет его в Техас. Здесь они впервые и увидели эту живую карикатуру старухи. Смертоносной старухи!

Летти старалась думать об этом, чтобы отбросить те, другие воспоминания, которые ей так хотелось вычеркнуть из памяти. Но у нее ничего не получалось. Ей следовало устроить эту встречу где-нибудь в другом месте, все равно где. Она прислонилась к стене и закрыла глаза, пытаясь вообще ни о чем не думать, но воспоминания наплывали на нее. Невероятное, фантастическое желание, которое она разделила с Шипом, этим неизвестным убийцей. Чудо прикосновений. Волшебство слитых воедино тел. Странное чувство узнавания не того, кто он, но чего-то внутри него, что словно сроднило их души. Все это отпечаталось в памяти и Сердце, и разрушить эту связь могла только смерть…

Время встречи приближалось. Летти почти желала, чтобы он не пришел. Она могла бы считать, что выполнила свой долг, и это сняло бы с нее тяжкий груз ответственности.

Но провести остаток жизни, не зная, кто он? Нет, это было бы невыносимо!

Наконец ей показалось, что она слышит стук копыт. Это был всего лишь отдаленный звук, затихавший и становившийся громче с дуновением ветра, но по ней пробежала дрожь. Летти сжала руки. Она была так уверена, что Томас хочет схватить Шипа живым! Ей даже не пришло в голову спросить его об этом. Ну почему она не спросила?!

Неравномерный звук ударов подков стал громче. А вдруг они сразу начнут стрелять, как только он появится, до того, как она сможет увидеть его, поговорить с ним?

Стук копыт быстро приближался. Интересно, хочет ли он увидеть ее или разгневан тем, что она его снова вызвала? О чем он думает, подъезжая сюда? Уж, наверное, не о том, что она его выдала федеральным властям…

Звук копыт стал ровным, он все ближе и ближе. Летти вдруг подумала, сможет ли она все это остановить, если захочет? Если она выскочит и закричит, поскачет ли он прочь или подъедет выяснить, что случилось? Нет-нет, нельзя быть такой дурой. Как же можно раскаиваться в том, что она помогает поймать такого злодея?

Стук копыт замедлился. Подковы застучали по дорожке. Ближе, еще ближе…

Летти ничего не хотела знать. Не хотела! Она только чувствовала, как внутри у нее все сжимается от мучительной тревоги.

Звякнули удила. Скрипнула кожа седла. Лошадь тихо фыркнула, другая лошадь заржала в ответ. Дверь заскрежетала и открылась.

Высокий силуэт появился на фоне темного неба — широкие плечи, шляпа надвинута на лоб. Он немного постоял, чтобы глаза привыкли к темноте, потом шагнул вперед:

— Мисс Летти?

Вздрогнув, она выпрямилась, кровь в венах застыла от охватившего ее ужаса.

— Рэнни?! Что вы делаете здесь? Убирайтесь! Немедленно!

В то же мгновение ночь словно взорвалась. К сараю с криками бросились люди. Дверь взвизгнула на петлях и ударилась о стену. Четыре солдата накинулись на Рэнни и повалили его, еще двое ворвались внутрь, встали у стен и навели на катающийся по полу клубок свои ружья.

Летти сбросила охватившее ее оцепенение и рванулась вперед. Она схватила за рукав одного из солдат, пытаясь его оттащить.

— Остановитесь! Прекратите! Это не тот человек!

Она пыталась зайти и с той стороны, и с другой, наступая себе на юбки, пока кто-то случайно не ударил ее. Она споткнулась, отлетела в сторону и упала у стены.

Прозвучала резкая команда, сарай заполнился людьми в синей форме. Зажгли фонарь, и его свет показался Летти ослепительным, страшным в своей яркости.

Схватка закончилась.

Рэнни стоял посреди сарая без шляпы, руки его были скручены за спиной, а ноги широко расставлены. Из уголка рта у него текла кровь, золотистые волосы упали на глаза. Он стоял, опустив голову и пытаясь отдышаться, потом медленно поднял глаза. Его взгляд нашел Летти и задержался на ней. Она приподнялась и села на полу.

Когда их взгляды встретились, он так же медленно покачал головой:

— О, мисс Летти, что же вы наделали?!

Солдаты расступились, в сарай вошел Томас Уорд.

— Летти! — воскликнул он, увидев ее на полу, и быстро подошел к ней. С вами все в порядке? Она протянула ему руки, и он помог ей встать.

— Томас, пусть они его отпустят. Это Рэнни.

Полковник даже не взглянул на пленника.

— К сожалению, это невозможно. Мы должны провести расследование по всей форме.

— О чем вы говорите?! Это же Рэнни!

— Это человек, который нашел письмо, оставленное вами в дупле, Летти.

Она смотрела на него в полном замешательстве. Возможно, с формальной точки зрения он и прав, но ведь должно быть какое-то другое объяснение! Летти повернулась к Рэнни:

— Скажите Томасу, почему вы приехали сюда. Скажите, как вы узнали об этом.

— Я приехал, потому что нашел письмо, — сказал Рэнни спокойно.

— Да, но как? Как вы нашли его?

— Я видел, как вы шли к пруду, пошел за вами. Вы, наверное, помните, что однажды мы вместе оставляли в дупле письмо.

Летти повернулась к Томасу:

— Ну конечно! Рэнни был со мной, когда я первый раз использовала дупло, чтобы связаться с Шипом. Вот видите, как все просто!

— Я не так в этом уверен. С моей точки зрения, здесь слишком много совпадений. Мне придется забрать его. Летти схватила его за руку:

— Томас, нет! Пожалуйста!

Полковник убрал ее руку со своего рукава; его голос был тверд:

— Я обязан арестовать его по долгу службы, Летти. Сожалею, но мне придется это сделать.

Рэнсом смотрел на Летти и думал, что его поражение почти стоит того, чтобы услышать, как она умоляет за него Томаса Уорда. Он ни в чем не винил Летти: любая женщина на ее месте бросила бы ему в лицо обвинение в гибели Джонни. Конечно, она могла бы сначала потребовать объяснений, прежде чем передать его в руки федеральных властей. Собственно, этого он и ждал сегодня ночью. Но он переоценил силу их взаимного физического влечения и недооценил муки ее совести. А ведь он же хотел покончить с тем фарсом, который перед ней разыгрывал. Он с нетерпением ждал, когда сможет сбросить маску, которая была на нем так много лет, когда сможет наконец предстать таким, какой он есть на самом деле. Оказалось, ему придется еще походить в этой маске — во всяком случае, пока она будет ему служить.

Полковник снова дал команду. Рэнни схватили, развернули и вывели за дверь. Следом потянулись остальные солдаты. В сарае остались только Томас и Летти.

— Вы уверены, что с вами все в порядке? — нахмурившись, спросил полковник.

— Да. — Голос ее был холоден.

— Хорошо. Я бы очень не хотел, чтобы вы из-за этого хоть как-нибудь пострадали.

— Я в полном порядке.

— Думаю, мне не надо еще раз повторять вам, как высоко армия Соединенных Штатов ценит вашу помощь.

— Не надо. Мне это хорошо известно.

Томас взял Летти под руку, вывел наружу и помог взобраться на лошадь. Некоторое время они ехали молча, потом полковник не выдержал:

— Черт возьми, Летти, я только выполняю свою работу!

— Это я понимаю. Чрезвычайно важно не дать такому опасному человеку, такому свирепому убийце свободно разъезжать по округе.

— Он может оказаться именно таким.

— Рэнни? Этот ребенок, который не способен проткнуть бабочку булавкой?

— Будьте рассудительны! Я должен во всем этом разобраться.

— Конечно.

— Вспомните, Летти: он был солдатом, сорвиголовой, он играл в любительских спектаклях и постоянно менял свой облик…

— Вот именно — был! С тех пор все очень изменилось, и прежде всего изменился он сам.

— Не забывайте, пруд Динка находится рядом с домом. Шип по меньшей мере один раз появлялся прямо в Сплендоре. Вы сами там его видели.

— Да посмотрите на него! — прокричала Летти. — Его же можно принять за архангела Гавриила!

— У Гавриила есть меч.

— А у Шипа нет меча, и Рэнни — не Шип!

— Вам, конечно, лучше знать, ведь вы видели этого человека. А может, сейчас, когда вы увидели его без грима, вы передумали?

— Почему вы так убеждены, что он — Шип? Вам что, обещали повышение, если вы его поймаете?

Томас выпрямился в седле, подобрал поводья. Когда он заговорил, слова звучали резко:

— Надеюсь, когда мы будем говорить с вами утром, вы будете вести себя более разумно. Ну а дальше нам не по дороге. Я выделю человека проводить вас домой.

Он уезжал. Вместе со своим пленником. Летти поспешно прикоснулась к его руке:

— Я прошу прощения за свои слова. Пожалуйста, помните о гостеприимстве, с которым вас и ваших людей встречали в Сплендоре, Помните и не держите зла!

Отряд ускакал. Летти со своим сопровождающим медленно поехали к переправе через Ред-Ривер у Гранд-Экора.

Провожатый распрощался с ней у ворот Сплендоры. Соскочив с лошади, Летти открыла ворота, прошла по дорожке и поднялась по ступенькам. Она надолго задержалась на веранде, вдыхая ароматный воздух. «Нигде, — подумала она, — не пахнет так, как в Сплендоре».

Ветер затих, над садом висела звенящая тишина. Летти чувствовала, как ее обволакивает со всех сторон эта южная летняя ночь. Но дом за ее спиной, в котором больше не было Рэнни, казался пустым.

«Думай, Летти!» — сказала она себе, пытаясь припомнить доказательства невиновности Рэнни. Он был здесь, в Сплендоре, когда Шип совершал свои преступления. У него болела голова, он уходил в свою комнату и никуда не отлучался ночами…

Внезапно она вспомнила, как однажды ночью зашла в комнату Рэнни и не обнаружила его там. Он сказал, что был на веранде. На самом же деле он мог собираться куда-нибудь уехать, но услышал, что она вошла в его комнату, и успел вернуться.

«Нет-нет, все это глупости, — сказала себе Летти. — Рэнни был ранен задолго до того, как у Шипа возникла потребность бороться с Реконструкцией!»

Впрочем, он долго был в тюрьме, а когда вернулся домой, долгие месяцы был прикован к постели. Он мог поправиться со временем и принять решение никому не говорить о своем выздоровлении… Но она жила рядом с ним несколько месяцев, разговаривала, учила. И ничто не вызывало сомнений в том, что это человек с пораженным мозгом. Однако он провел много времени в госпитале в Вашингтоне, где были другие раненые, и он мог их изучить.

И все-таки Рэнни был так кроток, так нежен… Наверняка все это было неподдельным! А то, что он такого же роста и телосложения, как Шип, ни о чем не говорит. Таких людей много — включая Мартина Идена и Томаса Уорда. В конце концов, они с Шипом занимались любовью. Наверняка внутри ее должно было что-то откликнуться, когда Рэнни прикасался к ней.

А как же быть с греховным желанием, которое она при этом испытывала? Ничего удивительного. Ведь если Рэнни — это Шип, тогда он убийца. Человек, который может сбросить тело друга в колодец, как какую-то сломанную игрушку, а потом играть нежную и печальную погребальную песнь над его могилой…

Нет, это невозможно!

Значит, если Рэнни — Шип, то Шип — не убийца. Или Рэнни — не Шип.

Если только…

Если только он не был невменяемым, когда убивал. Ведь бывают же травмы, которые приводят к какой-то форме сумасшествия!

Эта мысль впервые пришла в голову Летти и показалась вполне реальной. Если Рэнни сам не знал, что совершает преступления, тогда при свете дня его склонность к убийствам никак не проявлялась бы. Неудивительно, что ни в ком из окружающих он не вызвал ни малейшего подозрения.

Да, но как же в эту картину вписывается Шип-мститель, который, отправляется ночью восстанавливать справедливость в округе и сводит на нет упорные старания шерифа и военных изловить его? Конечно, человек, занимавшийся этим почти два года, не может быть сумасшедшим.

Это она сумасшедшая или скоро ею станет, если не покончит с этой неизвестностью!

Летти так устала, что мечтала только об одном: пойти в свою комнату, забраться в кровать и накрыться с головой простыней. Однако существовала еще неприятная обязанность, которую она должна была выполнить. Что из этого выйдет, она не знала, но и уклониться не имела права.

Летти тяжело поднялась с кресла и вошла в дом. В гостиной она нащупала спички, зажгла лампу и двинулась по коридору к двери спальни тетушки Эм. Некоторое время она постояла, склонив голову, потом, решительно вскинув подбородок, постучала.

17

— Нет ничего хуже, чем пригреть на груди змею. А еще хуже, если эта змея — янки…

Это бормотала себе под нос Мама Тэсс, когда принесла на заднюю веранду поднос с кофе и поставила его на стол. Она посмотрела на Летти с ненавистью, ее нижняя губа была воинственно выпячена.

— Простите, — сказала Летти уже, наверное, в сотый раз. — Я не хотела, чтобы схватили Рэнни.

— Вашим «простите» дела не поправишь. Вот что я вам скажу…

— Пожалуйста, Мама Тэсс! — попросила тетушка Эм.

Повариха сжала губы, расправила плечи и с высоко поднятой головой, полная праведного гнева, отправилась на кухню. Вскоре оттуда послышались крики и грохот кастрюль Через секунду в открытую дверь пулей влетел пестрый кот с поджатым хвостом, но с печеньем в зубах. Ему вслед полетело полено. Крики затихли, на смену им снова пришло ворчание, и слышно было, как что-то беспрерывно и яростно размешивали.

На задней веранде еще царила приятная прохлада, но двор постепенно заливало яркое безжалостное солнце. Наступал еще один знойный день.

— Не обращайте внимания на Маму Тэсс, — сказала тетушка Эм. — В Рэнни она всегда души не чаяла.

Иногда мне кажется, что она любит его больше родного сына.

Летти, откинувшись в кресле,покачала головой.

— Не имеет значения. Думаю, я заслужила такое отношение. Вы не считаете, что будет лучше для всех, если я перееду в город, в гостиницу? Только скажите, и я сделаю это. Я ведь все понимаю…

— Глупости. Вы сделали то, что считали правильным. Просто на беду схватили именно Рэнни. Не думаю, что полковник Уорд долго его задержит.

— Пусть только попробует! — воинственно заявила Салли Энн.

Она сидела по другую сторону стола, на котором стоял поднос с кофе. В Элм Гроув известие пришло на рассвете, и Салли Энн сразу отправилась в Сплендору. Она приехала как раз вовремя, чтобы успеть в федеральную тюрьму вместе с тетушкой Эм.

— Дорогая, он только выполняет свои обязанности. Он очень разумный человек. Ты же знаешь, что полковник позволил мне увидеться с Рэнни еще до восхода солнца и не очень усердно обыскивал корзины и свертки, которые я принесла.

— Он идиот, если серьезно считает, что Рэнни может быть виновен. Я так ему и сказала.

— И что же, помогло? — язвительно поинтересовалась тетушка Эм.

Салли Энн мрачно посмотрела в ее сторону:

— Это помогло мне прийти в себя. Я никогда в жизни не была в такой ярости.

— Мы все должны набраться терпения.

— Но только подумайте, что скажут люди!

— Ну, это не имеет никакого значения. — Впервые тетушка Эм не смогла скрыть своего раздражения.

— Для нас — безусловно. Но вы только подумайте, что придется вынести Рэнни, когда на него станут показывать пальцем и шептаться у него за спиной. И так многие избегают его. Представьте только, если теперь к тому же будут думать, что он опасен.

— Никто из тех, кто его знает, ни на минуту не поверит, что Рэнни способен на убийство.

— Люди поверят чему угодно, — заметила Салли Энн, бросив быстрый взгляд в сторону Летти.

Летти так и не решилась спросить, допускают ли тетушка Эм и Салли Энн мысль о том, что Рэнни мог совершить преступления во время приступов безумия. Ее положение и без того было слишком щекотливым. Еще ночью, после разговора с тетушкой Эм, она пыталась убедить себя, что это невозможно, но эта мысль упрямо не выходила из головы, доводила до исступления. В эту теорию легко вписывались все известные ей факты, и такую возможность нельзя было исключать.

Между тем тетушка Эм проявила по отношению к ней неожиданную терпимость. Летти не удивилась бы, если бы ей велели собрать вещи и указали на дверь еще до рассвета. Может быть, для нее так было бы и лучше. Летти не сомневалась, что тетушка Эм и кузина Рэнни расценивают ее попытку заманить Шипа в ловушку как предательство и не говорят об этом лишь по причине благовоспитанности. Может, они и сочувствовали ее стремлениям найти убийцу брата и отдать его в руки закона, но только не тогда, когда это грозило опасностью человеку, которого они считали своим защитником.

— Они не будут держать Рэнни долго, — уверенно повторила тетушка Эм, хотя в глазах ее застыла боль. — Настоящий Шип обязательно объявится. Он совершит новую вылазку, и все увидят, как глупо держать под арестом Рэнни.

— Надеюсь, что так и будет, — вздохнула Салли Эм.

Летти тоже на это надеялась. Ей так хотелось убедиться, что Рэнни был таким, каким она его знала: добрым, нежным и славным.

— Как вы думаете, не стоит ли оставить для Шипа записку в дупле и попросить его появиться где-нибудь на публике? — В голосе тетушки Эм была надежда.

Салли Энн взглянула на Летти, и та подумала: как все-таки странно, что обе они считают ее большим знатоком всего, что касалось Шипа.

— Думаю, если он прошлой ночью слышал шум и узнал, что случилось, он будет держаться от пруда Динка подальше, — сказала она, а про себя добавила: «Разумеется, если только не его арестовал полковник Уорд».

— Конечно, он узнает об этом, как же я сразу не подумала? Я не могу представить, что он захочет, чтобы Рэнни страдал из-за него. Не сомневаюсь: через день-два мы услышим о какой-нибудь его новой проделке.

Летти повернулась, чтобы лучше видеть тетушку Эм.

— А вы разве так не думаете? Он должен жить не дальше двух десятков миль от Накитоша — иначе откуда ему известно, что происходит в округе и кто нуждается в помощи. У него наверняка есть здесь какое-то убежище: ведь ему удается всякий раз словно сквозь землю проваливаться.

Эти рассуждения были слишком хорошо знакомы Летти.

— Если уж вы все это знаете, кто, по-вашему, это может быть?

Воцарилось напряженное молчание. С горечью Летти осознала, что, если они и знали что-то, ни тетушка Эм, ни Салли Энн не собирались произносить имени этого человека в ее присутствии.

— Пожалуйста, забудьте, что я об этом спрашивала, — пробормотала Летти.

— Ах, боже мой, какие тяжелые времена! — вздохнула тетушка Эм. — Когда я думаю, какой простой и приятной была наша жизнь раньше, мне хочется плакать.

— Сейчас происходят страшные вещи, — согласилась Салли Энн.

Летти готова была ухватиться за малейшую возможность перевести разговор на волновавшую ее тему:

— Действительно страшные. Не думали ли вы о том, что во всех этих убийствах есть что-то… безумное?

— Безумное?

— Ну, например, вспомните, как тому несчастному сломали шею или как варварски бросили в колодец тело Джонни.

— Это скорее напоминает животных, — заявила тетушка Эм. — Животных, для которых убить человека и прихлопнуть муху — одно и то же. Мне не раз приходилось сворачивать головы курам. Я делаю это потому, что так быстрее, меньше крови и шума. Думаю, так было и с тем несчастным. Может быть, рядом с местом, где его убили, было жилье, и люди могли услышать выстрел и прийти на шум. А что касается Джонни, останки животных и другой мусор нередко сбрасывают в заброшенные колодцы. Думаю, так просто было удобно. Удивительно, что его вообще нашли.

— Так вы полагаете, все это дело рук бандитов?

— Бандитов, джейхокеров, называйте их как хотите.

— И вы все же думаете, знак Шипа оставляют на трупах, чтобы свалить вину на него?

— Другого объяснения нет.

— А вам не кажется, что это слишком… удобное объяснение?

— Но все другие кажутся мне маловероятными. Чего ради человек, который, рискуя жизнью, спасает других, будет вдруг убивать?

— Например, чтобы спасти себя, если его разоблачили.

— Вы не хотите поверить в благородство Шипа, потому что это означало бы, что ваш брат ошибался. — Голос пожилой женщины звучал непреклонно.

— Ну, хорошо, — сказала Летти напряженно, — допустим, между Шипом и бандитами, которых знал Джонни, нет никакой связи. Предположим, кто-то хочет бросить подозрения в содеянном бандитами на Шипа. Но зачем?

— Думаю, вначале это нужно было, чтобы о существовании бандитов в округе узнали как можно позже. Не исключено, кстати, что впервые этим воспользовались, когда был убит ваш брат. И пока все бросились на поиски Шипа, у бандитов и их осведомителя было достаточно времени, чтобы избавиться от золота. Это сработало один раз, а потом опять и опять.

Летти слушала пожилую женщину, напряженно размышляя. Это было похоже на правду.

— А, как по-вашему, кто их осведомитель?

— Я об этом тоже думала. Это наверняка кто-то, кто знает Шипа, догадывается, когда он появляется и исчезает. Поэтому они действовали наверняка: прикрываясь именем Шипа, не было случая, чтобы нашлись свидетели, которые видели бы его в это же время совершенно в другом месте.

— Кто же это?

Тетушка Эм всплеснула руками.

— Понятия не имею!

— Думаю, этот человек изменяет внешность так же, как Шип, — заметила Салли Энн.

— Может быть, — сказала тетушка Эм.

Именно эта возможность вызывала дурные предчувствия, о которых Летти не хотелось думать. А вдруг человек, с которым она занималась любовью, был не Шип, а этот осведомитель?

Нет. Какое-то внутреннее чувство не допускало такой мысли.

А мог ли быть этим осведомителем Рэнни?

У него в эти прошедшие недели было много возможностей слышать разговоры офицеров федеральной армии, которые дневали и ночевали у них в доме. Кроме того, он часто ездил в город — возил тетушку Эм, Салли Энн, да и саму Летти. В его присутствии люди говорили обо всем, не опасаясь, хотя Летти часто казалось, что он слышал и понимал гораздо больше, чем все думали.

А если осведомителем был сам Шип? Если все его добрые дела были лишь прикрытием для других, более прибыльных преступлений?

Возможных вариантов было слишком много. Летти очень хотелось ни о чем больше не задумываться, а просто поверить в объяснения тетушки Эм. Ее взгляд на мир был таким ясным и незамысловатым: зло и добро очевидны, и каждое на своем месте. Шип представлял правое дело, бандиты были слугами дьявола, а Рэнни — несчастной жертвой. Однако Летти уже знала, что все гораздо сложнее…

Добро и зло. Ангел и дьявол.

Ее преследовали эти слова, как будто в них был тайный смысл, который нужно было расшифровать. И этот смысл все время ускользал от нее.

По знаку тетушки Эм Салли Энн взяла кофейник, о котором совсем забыли, и начала разливать по чашкам горячий крепкий кофе.

— Думаю, нам придется подождать, — вздохнув, сказала она. — Я очень просила Томаса отпустить Рэнни, но он намерен его задержать. Наверное, это связано с тем, что скоро должен прийти еще один груз с золотом для армии. Может быть, когда он будет отправлен дальше, в Монро, Томас станет более благоразумным.

— Он сказал вам о грузе? — Летти не могла сдержать удивления.

Салли Энн пожала плечами:

— Я была очень настойчива, а он знает, что может доверять мне. Он даже сообщил точную дату: во вторник, в четыре тридцать. Груз будут сопровождать два человека.

— Но это может нам очень пригодиться! Если кто-то попытается напасть… — начала тетушка Эм.

— Тогда Рэнни будет спасен, — закончила за нее Салли Энн.

Все это время мальчики играли во дворе. Летти заметила, что Лайонел старается не подходить близко к веранде, и то и дело ловила на себе его гневные взгляды. Странно: то, что Лайонел старается держаться от нее подальше, ранило Летти больше всего. Она ожидала, что он, как никто другой, поймет ее. Ведь должен же он знать, что она меньше всего хотела причинить вред Рэнни и очень сожалела, что именно он попал в ее ловушку. Больше того, Летти надеялась, что Лайонел немного привязан и к ней тоже…

Неожиданно она увидела, что младший мальчик бежит к ним от другого конца дома.

— Посмотрите! — закричал он, взлетев по ступенькам. — Смотрите, что я нашел!

— Не спеши так, а то шею свернешь, — сказала Салли Энн, не отрывая глаз от чашки, в которую наливала кофе. А когда Питер, прижавшись к спинке ее стула, протянул к ней свой сжатый кулачок, она свободной рукой пригладила его светлые волосы, упавшие на лицо. — Тебе нужно причесаться.

— Да, ма. На посмотри!

Он разжал кулак — и Салли Энн вскрикнула. Кофейник с грохотом выпал из ее рук. Тетушка Эм подалась вперед; Летти застыла.

Питер был так поражен их реакцией, что отпрыгнул от неожиданности. Панцирь саранчи выпал из его ладони, скатился вниз по юбкам Салли Энн, свалился на пол и лежал там, как опавший лист, освещенный ярким солнцем.

Тетушка Эм пришла в себя первой.

— Где ты это взял?

Питер озадаченно озирался по сторонам:

— Там, у магнолии. Я не убивал ее! Панцирь был уже пустой. Рэнни говорит, что они остаются висеть на деревьях, когда больше саранче не нужны.

— Да, так и бывает каждый год, как раз в это время, — сказала тетушка Эм. — Помню, как я это рассказывала Рэнни, когда он был таким, как ты.

— Можно, я его оставлю у себя?

— Разумеется, дорогой мой, если тебе нужна такая ерунда.

Питер поднял панцирь, нацепил его себе на нос и вприпрыжку убежал. Салли Энн вновь села, прижимая руку к груди.

— Господи, а я уже решила, что это… что это знак.

— Я тоже, — сказала тетушка Эм, — Жаль, что это не так…

Когда солнце медленно сползло по стене дома, заставив их перейти на переднюю веранду; приехали Тайлеры — мать и отец Салли Энн. Миссис Тайлер привезла с собой слоеный торт, покрытый ежевичным желе. Она сама его испекла. К торту подали еще кофе, они сидели и разговаривали о Рэнни — о его детских шалостях и о том, каким он был в юности. Они не то чтобы игнорировали Летти — это было бы слишком невежливо, — но им нечего было ей сказать. Летти обдумывала подходящий предлог для того, чтобы уйти к себе в комнату, когда приехал Мартин Иден.

— Тетушка Эм! — воскликнул он, поднимаясь по ступенькам со шляпой в руке. — Не могу выразить, как я сожалею о том, что случилось с Рэнни.

Тетушка Эм обняла его, глаза ее увлажнились.

— Хорошо, что ты приехал, — сказала она.

— Я уже виделся с ним. Я изо всех пытался убедить полковника Уорда в том, что он совершает ошибку. Но полковник настроен во что бы то ни стало найти козла отпущения, каким бы нелепым ни казался выбор. Он и слушать меня не захотел.

— Я знаю, Мартин. Я тоже говорила с ним.

— Могу ли я что-нибудь сделать для вас или Рэнни?

— Спасибо. Ничего не нужно. Не сегодня.

— Я подумал, с собой ли у него гармоника? Это могло бы его развлечь.

— Сейчас подумаю. По-моему, нет. Нет, он ее не взял. Я поищу ее, и ты сможешь ему передать.

— Хорошо. Мне будет легче, если я хоть что-нибудь сделаю для него, пусть самую малость. Ведь несколько дней меня не будет в городе.

— Дела, Мартин? — Салли Энн прищурилась.

— Да, к сожалению.

— Понимаю. Тебе ведь приходится прыгать всякий раз, когда хозяева щелкают кнутом?

— Да, именно так, — сухо согласился он.

— Жаль, что ты уезжаешь.

— Отчего же? Ты хотела о чем-то меня попросить?

— Я-то думала, ты мог бы сделать что-нибудь, чтобы освободить Рэнни, а не просто передать гармошку! — вызывающе бросила Салли Энн.

Мартин усмехнулся:

— Не хочешь ли ты сказать, что сомневаешься в способности своего полковника-янки сохранить объективность?

— Оставь Томаса в покое. Он только выполняет свои обязанности.

— Ив этом деле тоже?

— Не понимаю, что ты имеешь в виду! — Салли Энн подалась вперед.

— Ничего, ничего, — Мартин поднял руки, показывая, что сдается.

— Кроме того, он вовсе не «мой» полковник. — Салли Энн вновь откинулась к спинке кресла.

— Рад слышать это. Но какое чудо я, по-твоему, должен совершить, чтобы Рэнни освободили?

— Не знаю. Что-нибудь. Что угодно. Используй свои связи.

— Сомневаюсь, что это поможет. Делом занимаются федеральные войска, и шериф не станет вмешиваться. Губернатор тоже вряд ли будет этим заниматься, если здесь для него нет выгоды. — Его лицо приняло лукавое выражение. Конечно, я всегда могу попытаться дать взятку полковнику.

— Это не смешно!

— Да, он в любом случае богаче меня, не так ли? Что же остается?

— Рыцари!

Летти показалось, что, когда Салли Энн говорила это, она тайком бросила взгляд в сторону своего отца. Он стоял у перил и смотрел вдаль, как будто мысли его были далеко отсюда.

— Они не занимаются освобождением заключенных из тюрьмы.

— Может быть, и так, — согласилась Салли Энн и пристально посмотрела на Мартина. — Но это мог бы сделать Шип.

На веранде воцарилась тишина. В эту минуту все смотрели на Мартина. Он выглядел ошеломленным.

— Моя дорогая, я не тот, кто тебе нужен!

— Я и не ждала от тебя признания, что ты и есть Шип, Но если тебе не безразличен Рэнни…

— Нет, — неожиданно сказала Летти. Все головы тут же повернулись к ней.

— Что значит «нет»? — спросила Салли Энн. Летти спокойно посмотрела на нее.

— Из этого ничего не выйдет. Тот, кто попытается освободить его, погубит и Рэнни, и себя.

— Совсем не обязательно, — попыталась возразить Салли Энн.

— Но даже если это получится, что будет с Рэнни дальше? Он не сможет вернуться в Сплендору. Он мог бы, конечно, жить в Техасе или еще западнее, но Рэнни будет несчастлив вдали от всех вас.

Мартин Иден посмотрел на нее сверху вниз:

— Мне кажется, мисс Мейсон, вам не пристало решать судьбу Рэнни.

— Возможно. Но я думаю, для него будет лучше положиться на то, что полковник во всем разберется и справедливость восторжествует.

— Даже после обыска в Сплендоре, который он и его люди собираются произвести?

— Вы намекаете на то, что они могут здесь что-то найти?

— А вы уверены, что нет? Что полковник не сфабрикует улики, если ничего не найдет?

Летти пристально смотрела на Мартина и не могла понять, что скрывается за его спокойной улыбкой.

— Признаться, я поражена вашими словами. Неужели вы не видите преимуществ в нынешнем положении Рэнни.

— Вас многое в нас поражает, вы многого не понимаете, не так ли? Взять хотя бы Рэнни или Шипа. Вы вмешались — и посмотрите, что вышло. А теперь вы будете указывать нам, что для него лучше? Во всяком случае, вам, мисс Мейсон, лучше всего вернуться на Север, к своим.

Никто не произнес ни слова. Никто не упрекнул Мартина в плохих манерах, никто не возразил ему. Похоже, он выразил в словах то, что все они чувствовали. Они молча сомкнули ряды, чтобы противостоять ей предательнице, проникшей в их лагерь.

Летти встала:

— Наверное, вы правы, мистер Иден. Да, вы совершенно правы.

Она пошла в дом — но не в свою спальню, а дальше по коридору, к заднему выходу: сидеть в духоте не хотелось. Шурша юбками, Летти спустилась с крыльца и пошла по тропинке, выложенной кирпичами. Чем больше она удалялась от дома, тем быстрее становились ее шаги.

Быстрее, еще быстрее… Когда Летти добралась до хижины, где проходили занятия, она почти бежала. Влетев внутрь, она захлопнула за собой дверь, прислонилась к ней спиной и закрыла глаза.

Мартин прав. Она должна уехать. Оставаться здесь, где все желали ее отъезда, было бы слишком мучительно. Ей хотелось, чтобы все скорее закончилось и осталось для нее позади. Но Летти не могла заставить себя всерьез думать о сборах и предотъездных хлопотах, пока судьба Рэнни оставалась неясной.

Без него Сплендора казалась опустевшей. Как ни странно, присутствие тихого и непритязательного Рэнни ощущалось везде. Оказалось, что все в той или иной степени зависели от него. Он был солнцем, вокруг которого вращалась вся жизнь в доме. Без него все было мрачным и бессмысленным. Даже эта классная комната.

Летти открыла глаза и огляделась. Все было как прежде — тот же пыльный запах книг, мела, клея и старых кожаных переплетов. Солнечный свет таким же ярким пучком проникал через окно, пылинки так же медленно кружили в его лучах. И все же комната казалась унылой и покинутой.

Летти тяжело вздохнула, она прошла от двери к своему столу и провела пальцами по его поверхности, потом придвинула стул к окну и присела. Именно здесь Рэнни сделал ей предложение. Он был так настойчив, серьезен и сосредоточен! Она и сейчас слышала его голос — простые фразы, которыми он предлагал ей свою любовь, свой дом, самого себя. Если бы она согласилась…

Что же она с ним сделала?! Что она натворила?!

Тетушка Эм, Салли Энн и все остальные не сомневались в невиновности Рэнни. Ей тоже отчаянно хотелось в это верить, и какая-то часть ее не могла и мысли допустить, что это не так. Но была и другая Летти, которая все помнила, все взвешивала и сопоставляла. Для этой Летти Рэнсом Тайлер оставался неразгаданной загадкой.

Оставалось надеяться, что очень скоро, через день, через два, может быть, через неделю, Шип совершит одну из своих вылазок, благородную или преступную, и будут даны ответы на все вопросы. Когда это время наступит, Летти будет счастлива. Но пока она молилась, чтобы Томас Уорд не позволил причинить Рэнни вреда, чтобы допросы проходили официально, без применения насилия.

Летти содрогнулась, вспомнив Рэнни в руках солдат — взъерошенного, с волосами на глазах, с разбитым в кровь ртом. Она знала, что существует множество способов заставить человека признаться в чем угодно. Болью Рэнни не очень-то запугаешь, но у всякого человека есть предел выдержки. Худшее, что они могли сделать с ним, — это воздействовать на его разум. Здесь он был беззащитен. Достаточно переиначить его слова, заставить его поверить, что, взяв на себя вину за преступления Шипа, он кого-то защитит, убережет, — и Рэнни во всем сознается. Бессмысленно было рассчитывать, что Томас Уорд не воспользуется этим: он вполне может так поступить, даже не желая заманить в ловушку невиновного.

Так, как это сделала она…

Все это было бы не так важно, если Шип объявится снова. Но что будет, если этого не произойдет? Что станет с Рэнни, если человек, играющий роль то праведника, то преступника, вдруг решит, что самое время уйти со сцены? Что будет, если в самом деле Рэнни и есть Шип? Тогда нечего и рассчитывать, что его освободят.

Обвинения, выдвинутые против Рэнсома Тайлера, включали разбойные нападения, грабежи, создание помех для федеральной армии США, а также убийства. Самое малое — он будет приговорен к нескольким годам заключения в каторжной тюрьме; в худшем случае его повесят.

Повесят Рэнни!

Эта мысль казалась такой невозможной, что Летти вскочила со стула и начала нервно расхаживать по комнате; при каждом шаге юбки ее так и колыхались. Этого не может случиться! Это невозможно!

А если это произойдет, то по ее вине… Думать об этом было невыносимо.

Летти стояла, прижав руки к животу, как будто это могло успокоить боль от вины, страха, от неуместного стремления не признаваться себе самой, что она любит. Ничего не помогало. Возможно, эта боль никогда не исчезнет.

Единственное, что она должна сейчас сделать, — это увидеться с Рэнни. Узнать, простил ли он ее. Она отправится в Накинтош, как только все разъедутся, как только можно будет свободно покинуть Сплендору без лишних объяснений. Впрочем, у нее их и не было.

* * *
Летти остановила коляску перед большим двухэтажным зданием, где размещался штаб оккупационной армии. Достав платок, она вытерла пот с лица, затем стряхнула с одежды дорожную пыль. День был таким жарким, что небо казалось раскаленным куполом, а листья на деревьях пожухли. Улицы города обезлюдели, владельцы магазинов стояли в дверях, обмахиваясь шляпами. Тут и там, в тени здания или дерева можно было увидеть спящего человека. Кошки и собаки попрятались в прохладные убежища под домами и лежали там, растянувшись, тяжело дыша, в ожидании вечерней прохлады.

В приемной штаба, положив ноги на стол, сидел дежурный. Из-под прикрывавшей лицо газеты доносился мощный храп. Летти откашлялась, но это его не разбудило. В раздражении она направилась к ближайшей двери.

Офицер оторвался от стола, заваленного бумагами. Судя по прическе, он беспрерывно чесал голову, а пальцы его были испачканы чернилами. Когда он вскочил на ноги, к его руке прилепилась какая-то бумажка: рукава были закатаны, а руки покрыты капельками пота. Прежде чем подойти к Летти, офицер отлепил и положил бумажку на место.

— Чем могу служить, мэм… — начал было он, но затем воскликнул:

— Мисс Летти! Что вы здесь делаете?

Летти тоже узнала его: он был одним из тех, кто этим летом часто бывал в Сплендоре. Она знала, что родом он из Кентукки и у него есть сестра по имени Марси, но как звали его самого, не помнила. Однако она ему дружески улыбнулась.

— Я ищу полковника Уорда.

— Конечно. Сюда, пожалуйста.

Прежде чем выйти с Летти в приемную, лейтенант надел китель. Проходя мимо спящего дежурного, он бесцеремонно сбросил его ноги со стола, а затем быстро прошел дальше и открыл дальнюю дверь. В кабинете Томаса Уорда, очевидно, раньше была столовая — об этом говорило подвешенное под потолком опахало. Когда-то это опахало, наверное, раскачивал, дергая за веревку, сидевший в углу негритенок. В дальнем углу комнаты, у окон, стояли двое. Одним из них был полковник, другим — Сэмюэл Тайлер, Они обернулись, когда Летти вошла.

— К вам мисс Летти, сэр, — доложил офицер из Кентукки, улыбнулся, подмигнул и вышел.

Летти услышала, как Тайлер произнес слова, из которых Летти разобрала только «деньги», и решила, что они обсуждали детали передачи Элм Гроува под залог.

— Если я мешаю, — сказала она, — я могу подождать за дверью.

— Вовсе нет. Я как раз собирался уходить. — Отец Салли Энн раскланялся с полковником и с Летти. — До свидания, Томас. Мисс Мейсон, всего хорошего.

Дверь за ним закрылась.

Томас Уорд подошел к Летти и взял ее за руки:

— Чем обязан удовольствию видеть вас?

— Я вас долго не задержу. Это по поводу Рэнни.

— Вы хотите видеть его? Милая, вы — и еще полмира! А другая половина его доброжелателей послали ему всякие гостинцы. Я уже начинаю уставать от осмотра всех этих бесконечных передач в поисках напильников, отмычек и других вещей такого рода.

— Неужели вы еще не убедились, что он не тот человек? — Летти постаралась, чтобы это прозвучало как шутка, но в голосе ее слышалась робкая надежда.

— Не совсем, — серьезно ответил Уорд. Летти опустила ресницы, чтобы скрыть разочарование.

— Думаю, вы его уже допрашивали?

— Да, в перерыве между его свиданиями с посетителями.

— И что он говорит?

— Говорит? Почти ничего. Сидит, улыбается и выглядит невинным, как мальчик из церковного хора на Рождество. Но я сам когда-то пел в церковном хоре, и меня не проведешь.

Летти перебирала шнурки сумочки, висевшей у нее на руке.

— А если он так ничего и не скажет? Что тогда? Вы ведь не… как бы это сказать… вы не допустите, чтобы с ним грубо обращались на допросах, правда, Томас?

— Вы в этом сомневаетесь? Так вот какого вы мнения обо мне и об армии США?

— Но вы же не будете утверждать, что этого не бывает.

— Салли Энн просила меня о том же. Вы обе, должно быть, считаете меня настоящим подонком.

Летти подумала, что у Салли Энн тоже есть право беспокоиться о Рэнни даже больше, чем у нее, — и глупо так раздражаться по этому поводу. Как бы то ни было, она решила оставить без внимания последнюю фразу, оброненную полковником.

— Я считаю вас прекрасным офицером, но на вас наверняка сейчас давят, чтобы вы положили конец вылазкам Шипа и тем зверствам, которые совершались от его имени.

— Так, значит, вы тоже считаете Шипа местным Робин Гудом? Вы полагаете, что он не виноват в большинстве преступлений — независимо от того, Рэнни это или нет?

— Не знаю. Я не знаю! — воскликнула она. Какое-то время он молчал, наблюдая, как медленно краснеют ее щеки.

— Кстати, а кто вам этот Тайлер? Я могу понять Салли Энн: она ему приходится родственницей. Но я не. вижу причин расстраиваться вам.

— Вряд ли вас это касается.

— Строго говоря, нет. Но я интересуюсь не просто из любопытства. У меня есть чувство, что вы сожалеете о том, что сделали, и я хотел бы знать почему.

Летти подняла на него удивленные глаза.

— Вы не понимаете, почему? Да потому, что вы схватили Рэнни! Он… я таких и не встречала. Он добрый, щедрый, в нем есть душевность, которая никого не может оставить равнодушным. Он очень чувствителен. Его душа не защищена, как у большинства из вас. Иногда у него такие трагические глаза, что я не могу…

— У меня создается впечатление, что, если бы он был нормальным, вы бы в него влюбились.

Летти пожала плечами, чувствуя, что краснеет еще больше.

— Я не скрываю, что привязалась к нему. Это естественно. Учителю всегда особенно дороги некоторые его ученики.

— Дороги?

— Позвольте! — Летти вызывающе вскинула подбородок.

— О, я ничего дурного не имел в виду, — сказал полковник, но было видно, что он о чем-то сосредоточенно думает.

— Позволю себе напомнить, — спокойно произнесла Летти, — что Рэнни однажды спас вас. Очень вовремя вмешался тогда, в Сплендоре, когда вы поссорились с Мартином Иденом.

— Я не забыл. Я также не забыл, как он привел меня в чувство в Элм Гроуве, когда я чуть было не разрушил свои отношения с Салли Энн, не оставив никакой надежды на будущее.

— Ну, и?..

— Ну и я даю вам слово, что буду обращаться с ним мягко. Может, вас это и удивит, но ничего иного я и не собирался делать.

Летти с облегчением улыбнулась.

— Ничего другого я и не ожидала, и все-таки приятно это слышать от вас.

— Ну, я бы его, конечно, потрепал немного ради удовольствия, а может быть, и поколотил бы слегка, но у него слишком много друзей. Не хочу показаться трусом, но мне не нравится перспектива быть повешенным как-нибудь темной ночью — от такой судьбы меня только что пытался предостеречь Сэмюэл Тайлер.

— Он вам так прямо и сказал?

— Во всяком случае, намекнул. — Полковник направился к двери, чтобы открыть ее и придержать для Летти. — Ну что, навестим пленника?

Тюрьма находилась в подвальном помещении того же здания. Эту маленькую комнатку с единственным зарешеченным окном использовали раньше, чтобы держать там непокорных рабов. Чтобы добраться туда, им пришлось пройти по коридору к заднему выходу и спуститься с крыльца. Томас открыл ключом двойные двери, ведущие в подвал, и провел Летти по коридору в его дальний конец, где справа и была камера. Там находилось еще несколько помещений, предназначавшихся для хранения запасов. В подвале было сумрачно и пахло пылью и плесенью, но зато здесь царила прохлада.

Томас остановился перед зарешеченным дверным проемом камеры, за которым виднелись крошечное окошко с решеткой, раковина для умывания и узкая лежанка. На ней вытянулся человек. Полковник костяшками пальцев постучал в стену.

— Тайлер, к тебе тут пришли. — Он развернулся и пошел по коридору, бросив Летти через плечо:

— Я вернусь через пять минут.

Рэнни поднялся. В тусклом свете камеры его высокая фигура была смутно различима. Он шагнул к ней из темноты своей легкой, скользящей походкой, и у Летти перехватило дыхание. Сердце пронзила страшная боль, оно готово было разорваться. Она уже не могла ни думать, ни говорить, не могла даже сдвинуться с места.

Рэнни подошел ближе. Свет, проникавший через двери в конце коридора, высветил мягкое золото его волос, бронзу кожи, нежный изгиб губ. Большие руки ухватились за решетку на двери.

— Мисс Летти? — как-то неуверенно произнес он.

— О, Рэнни… — прошептала она, голос ее дрогнул.

— Вы пришли. Я не думал, что вы придете.

Жгучие слезы навернулись на глаза, заполнили их. Летти шагнула вперед, еще не зная, что будет делать, и положила на его руку свою.

— С вами все в порядке?

— Да, мэм. У меня все хорошо. Но у вас холодные руки. Вы не больны?

— Нет-нет.

Его губы были разбиты. Летти протянула руку через решетку и погладила ссадины, которые он получил по ее вине. Желание прижать губы к его губам было таким сильным, что она с трудом сдерживалась, у нее даже закружилась голова. Рэнни повернул голову, поцеловал ее пальцы, потом взял ее руку и прижал к своей груди.

— Простите меня, Рэнни, простите!

Летти не знала, откуда взялись слова, но была рада, что произнесла их. Она шагнула еще ближе, взялась за решетку свободной рукой.

— Это неважно.

— Важно. Что я могу сделать для вас?

— Ничего. Вы ничего не сможете сделать, мисс Летти. Не думайте об этом. Со мной все будет в порядке.

Было ли это предупреждением? Или он просто щадил ее чувства? Она чуть отодвинулась и смотрела на него, пытаясь запечатлеть его черты. Он был все тот же, может быть, несколько напряженный и усталый, но тот же. Разница была в ней самой — в том, как она теперь смотрела на него.

— Рэнсом Тайлер, — отчетливо произнесла Летти, и каждый слог этого имени будил в ней воспоминания.

— Мисс Летти?..

Его голос звучал озадаченно, но рука сжала ее руку еще крепче. На мгновение она почувствовала непреодолимое желание заставить его сбросить маску и предстать наконец перед ней таким, каким он был на самом деле. Но это было слишком опасно: за окном или в соседних помещениях его могли услышать. В любом случае в этом не было необходимости.

— Неважно, — сказала она тихо.

Никогда Рэнсом не любил ее больше, чем теперь. Она была бледна, под глазами круги от бессонницы. Сдвинутая на лоб шляпка была такого тусклого цвета, что лишала лицо всяких жизненных красок. Но взгляд говорил ему, что барьера между ними больше не существует, что она обо всем догадалась. Странно, но Рэнсом совсем не боялся, что она предаст его. Он вручил ей свою жизнь вместе с той розой во время первой встречи и не имел права жаловаться, если бы она решила выбросить и то и другое. Если бы она спросила, он сказал бы ей все, что она захочет. Но она не спросила, и он был рад этому. Это говорило о том, что она понимала гораздо больше, чем он когда-либо мог представить. Или ему просто хотелось так думать? Ведь это также могло означать, что она и не хотела ничего знать, что тяжесть вины за содеянное была слишком велика, и все остальное не имело для нее значения. В любом случае он был удовлетворен.

На лестнице в конце коридора раздались шаги. Полковник возвращался.

Рэнсом глухо сказал:

— Поцелуйте меня, мисс Летти.

Она встала на цыпочки, прижалась к решетке, чувствуя холодный металл на своем разгоряченном лице. Их губы встретились в каком-то отчаянном поцелуе. В этом соприкосновении было и щемящее наслаждение, и молчаливый уговор о самопожертвовании.

Приближаясь, Томас насвистывал, и Рэнсом понял, что это предупреждение. Он отпустил Летти, и она отступила. Нужно было что-то сказать ему — так, чтобы ее услышал полковник и чтобы голос при этом не дрожал.

— Значит, вы ни в чем не нуждаетесь?

— Только в вас. Чтобы вы мне читали, — ответил он, и глаза его сверкнули в тусклом свете.

Летти заставила себя улыбнуться, понимая всю многозначительность этой фразы. Рядом с ней уже был Уорд.

— Готовы?

Летти попрощалась и оперлась на руку полковника в синем рукаве. Тщетно пытаясь успокоиться, она пошла прочь, покидая Рэнсома Тайлера, который — в этом она больше не сомневалась — и был Шипом.

18

Теперь все будет не так, как прежде. Летти ясно сознавала это, но ей было все равно. Поразительное открытие должно было вызвать у нее потрясение, но не вызывало. Так велико было облегчение, которое она почувствовала, когда все сомнения разрешились, что, несмотря на притаившийся внутри страх, ей хотелось петь, кричать от радости. Ничего этого Летти не сделала. Она спокойно ехала назад в Сплендору, но была при этом так сосредоточена на своих мыслях, что проехала мимо сборщика налогов О'Коннора, не заметив его. Он так и застыл со шляпой в руке на одной из улиц На-китоша, с удивлением глядя вслед удалявшейся коляске.

Летти рассчитывала застать тетушку Эм одну, но напрасно — кроме Салли Энн, которая так и не уехала, там еще были и Мари Вуазен с Анжеликой. Похоже, девушки приехали, чтобы Анжелика могла проститься. Все они собрались в спальне тетушки Эм — очевидно, хотели, чтобы визит прошел не замеченным для посторонних. Лайонел рассказал Летти, кто приехал и где их найти. Еще несколько часов назад Летти сомневалась бы, стоит ли идти туда, где ей, скорее всего, будут не очень рады. Но сейчас же самым важным было как можно скорее встретиться с тетушкой Эм и все обсудить.

Подойдя к двери, Летти услышала их голоса. Все замолчали, как только она постучала, но через несколько секунд ее пригласили войти.

Тетушка Эм сидела на пуфике, по обеим сторонам от нее стояли Салли Энн и Мари Вуазен, а перед ней на коленях стояла Анжелика, пряча заплаканное лицо в складках платья пожилой женщины. Когда Летти вошла, Анжелика выпрямилась и закрыла лицо носовым платком.

— А, это вы, Летти, — произнесла тетушка Эм. — Я думала, это Мама Тэсс идет забрать поднос с кофе.

— Я могу его унести, если хотите, — искренне предложила Летти — она понимала, что пришла не вовремя.

— Что вы, что вы, не нужно. Мама Тэсс вот-вот будет здесь.

Летти прикрыла за собой дверь и прошла в комнату.

— Я не хотела помешать… — осторожно начала она. Анжелика наконец показалась из-за носового платка:

— Ах нет, это все я. Не обращайте внимания, через минуту я успокоюсь.

— Мы все равно уже собирались уходить, — сказала Мари.

Тетушка Эм взяла Анжелику за руку.

— Как мне убедить тебя, что во всем этом нет необходимости?

Девушка обреченно пожала плечами:

— Вы же знаете, как обстоят дела.

— Но ведь не обязательно делать такой выбор. Многие из ваших уезжают в Калифорнию или Мексику. Там их принимают за…

— За испанцев. Да, я знаю. Но отец никогда не согласится. Он будет держаться за свою землю до конца. В этом его главная гордость — быть крупным землевладельцем. А мне этого недостаточно.

— Но вы оба должны понять, что уже никогда не будет так, как до войны. Ничего не будет, как прежде.

— Я буду довольствоваться жизнью с человеком, который меня избрал.

— Ты можешь ему доверять? Я хочу сказать — по-настоящему доверять?

— Мне ничего другого не остается. — В дрожащей улыбке девушки была печаль всех женщин мира. Тетушка Эм вздохнула:

— Не буду скрывать, не нравится мне все это. Но это твой выбор, и я не могу с уверенностью сказать, что на твоем месте поступила бы по-другому. Когда ты уезжаешь?

— Завтра ночью.

— Завтра ночью? Но почему?

Анжелика отвела взгляд:

— Но это же так понятно.

— Вот что я тебе скажу: он просто-напросто дурак.

— Но ему нужно позаботиться о своей репутации. Вы же сами сказали, что теперь все не так, как прежде. Теперь уже не модно иметь цветную любовницу.

— Подумать только, «не модно»! Что же за жизнь тебе уготована, если он даже не хочет показываться с тобой на людях?!

— Другой жизни для меня нет. Но, возможно, я не права и он просто хочет успеть в Монро к отплытию парохода.

— В Монро? — Тетушка Эм нахмурилась, и по всему было видно, что она ждет объяснений.

— У него там, кажется, какие-то федеральные дела. А возможно, он не хочет рисковать и знакомить меня со своими друзьями, которых наверняка встретит, если мы сядем на поезд в Колфаксе.

Салли Энн положила руку на плечо девушке:

— Анжелика, пожалуйста, не уезжай.

Анжелика улыбнулась, но ее большие карие глаза опять наполнились слезами.

— Спасибо за вашу заботу, я этого никогда не забуду. Но у меня нет другого выбора.

— Лучше бы это был человек твоей расы… лучше, чем этот бесчувственный болван, который увозит тебя!

Салли Энн не назвала имени сборщика налогов, но Летти решила, что она сделала это из деликатности.

Анжелика подняла голову, глаза ее блеснули.

— Моей расы? Но во мне только четверть негритянской крови, только четверть. Какой же я расы?

Все пристыженно замолчали. В законе четко говорилось, что даже капля негритянской крови делает из белого человека цветного. Это бессмысленное положение не изменили ни война, ни законы Реконструкции.

Анжелика выпрямилась, расправила юбки и хотела встать, но тетушка Эм остановила ее, взяв за руку.

— Ты милая, прекрасная женщина и замечательный человек. Никогда не забывай об этом. Если ничего не получится, не будь слишком гордой и возвращайся домой.

— Я вернусь, — тихо сказала Анжелика. — Мне очень неловко, что я залила вас слезами, но так уж получилось. И я даже рада этому. Вы мне очень помогли.

Тетушка Эм покачала головой:

— Ты знаешь, мы желаем тебе счастья.

— Я знаю. Ну, мне нужно идти, чтобы успеть собраться.

Анжелика поднялась, взяла со столика свою шляпу, надела ее и закрепила булавкой. Мари опустила вуаль и взяла с кровати свою вязаную сумочку. Все вместе они вышли из комнаты и прошли на веранду, где долго прощались. Затем обе гостьи спустились к своей коляске. Летти, Салли Энн и тетушка Эм долго смотрели им вслед и махали, пока они не скрылись из виду.

— Если бы О'Коннор не предложил ей ехать в Новый Орлеан, Анжелика жила бы здесь вполне счастливо, — мрачно заметила тетушка Эм. — Я готова убить этого человека.

— У меня есть идея получше, — сказала Летти. Ее глаза светились от воодушевления, которое она чувствовала в последние полчаса.

— О чем вы говорите?

— Что вы имеете в виду?

Обе женщины произнесли это одновременно. В голосе тетушки Эм была подозрительность, а в словах Салли Энн звучало раздражение. Но они были заинтригованы и внимательно всматривались в лицо Летти.

Летти рассказала им все, что задумала.

Вечером они двинулись в путь впятером. Салли Энн не захотела отпускать Летти одну: она не могла пропустить такого приключения. Тетушка Эм настояла, что поедет с ними, потому что двум молодым женщинам опасно путешествовать без сопровождения. Лайонел ни за что не хотел оставаться, потому что должен был помочь Рэнни, ну а Мама Тэсс не могла отпустить Лайонела одного.

Летти не возражала против компании: подкрепление могло даже очень пригодиться в ответственный момент. Не исключено, что без них вообще невозможно будет обойтись. То, что она задумала, было по меньшей мере рискованно, а в худшем случае могло закончиться просто катастрофой. Если же тетушка Эм с домочадцами окажутся рядом, положение можно будет спасти, представив все каким-нибудь чудовищным розыгрышем.

Они выехали до наступления темноты — всем известное семейство из Сплендоры, отправившееся в своем фургоне куда-нибудь в гости. Рядом семенила оседланная лошадь. Летти держала поводья, рядом сидела тетушка Эм, остальные расположились сзади, на скамье. Их ноги упирались в длинный, завернутый в плед сверток. Улыбаясь, болтая между собой, чтобы у встречных создавалось впечатление беззаботного веселья, они проехали через город и направились на юг, к Иль-Бревиллю.

К тому времени, когда они добрались до поворота к дому месье Ла Кура, отца Анжелики, уже стемнело. Место выбрала тетушка Эм. Во-первых, потому, что сразу за крутым поворотом были заросли сливовых деревьев и рощица молодых дубков, а во-вторых, недалеко от дороги стоял брошенный фермерский дом.

Они въехали во двор фермы и загнали фургон за старый дом с пустыми окнами и покосившейся дверью, чтобы спрятать его получше. Лайонела отправили к дому Ла Кура разведать, не приехал ли тот, кого они ждали, а Мама Тэсс тем временем достала из корзины холодный ужин. Заедая цыпленка булочкой, Летти с удивлением почувствовала, что, оказывается, проголодалась. Когда все перекусили, она достала из фургона длинный сверток и развернула его. Там оказались две винтовки, мужская одежда, несколько небольших подушек, набитых перьями, платок и револьвер — тот самый, что достался ей от Шипа в кукурузном сарае.

Когда Лайонел вернулся, уже наступила ночь. Он доложил, что Анжелика все еще дома, — окно ее комнаты было освещено, и он видел, как она ходит из угла в угол.

Мальчику дали булочку и курицу, остатки ужина убрали. Тетушка Эм и Салли Энн взяли с сиденья по винтовке. Мама Тэсс выудила из-под него ужасающего вида нож. Лайонел, с булочкой во рту, достал из кармана рогатку и горсть камней. Маме Тэсс поручили остаться с фургоном — в случае необходимости она должна была быстро отвезти его назад в Сплендору. Летти, переодетая мужчиной, взяла лошадь под уздцы и повела ее назад. Остальные последовали за ней к дороге.

Леттипривела лошадь в дубовую рощу, а ее спутники укрылись в зарослях сливовых деревьев. Теперь ей оставалось взобраться на высокое мужское седло с привязанной к нему подушкой. Она и на плечи себе под плащом положила подушки, а волосы скрыла под шляпой, чтобы создавать впечатление седока-мужчины.

Послышался стук копыт. Кто-то подъезжал. Летти подтянулась повыше, с силой оттолкнулась и через мгновение уже была в седле. Успокоив пританцовывавшую лошадь, она поправила подплечники плаща, чтобы выглядеть шире в плечах, затем натянула шляпу пониже, завязала рот и нос черным платком и стала смотреть на дорогу.

В какой-то момент ей показалось, что она видит привидение. Луна еще не взошла, и все, что виднелось в темноте, сливалось в белую дымку. Летти крепко зажмурила глаза и снова их открыла — дымка оказалась светлой рубашкой мужчины на темном коне. Он подъехал ближе, и стало видно, что это чернокожий старик, сгорбившийся в седле на худой и древней кляче. А им нужен был белый человек в коляске. Значит, придется еще подождать.

Старик не спеша проехал мимо и исчез в ночи. Минуты тянулись. Постепенно Летти расслабилась и спустила пониже платок, чтобы легче было дышать. Жарко, в этих подушках так жарко! Хорошо бы пошел дождь… А что она, собственно, скажет О'Коннору? «Кошелек или жизнь?» Так всегда поступали разбойники с большой дороги среди покрытых вереском болот Англии. Или достаточно одного: «Стой!»? Может быть, ей нужно было приклеить себе усы и соорудить нос побольше? Конечно, на лице ее будет черный платок, и его невозможно будет разглядеть, но тогда, возможно, изменился бы голос… «Боже, что я делаю?! — подумала вдруг Летти. — Может быть, я сошла с ума?»

Лучше не искать ответов на такие вопросы. Вместо этого она начала думать о том, с какой легкостью Мама Тэсс нашла все необходимые для ее роли вещи. Как будто она делала это не в первый раз. А Лайонел? Как быстро он согласился на роль разведчика, ему ничего не пришлось объяснять… Впрочем, удивляться нечему: он ведь столько раз помогал Рэнни.

Летти благодарила бога, что Рэнни оказался не тем невинным младенцем, за которого она его принимала. Значит, и она сама не была такой уж испорченной женщиной. Ее прегрешения теперь по крайней мере были объяснимы, а значит, извинительны. Возможно, со временем она сможет снова стать прежней, и уважение к себе не навсегда потеряно для нее.

Летти испытывала огромное облегчение еще и оттого, что больше не сомневалась: Рэнсом Тайлер — Шип, и он — не убийца. Тут еще было много неясного, но, похоже, тетушка Эм была права. Во всяком случае, она теперь свободна наконец от обязательства найти убийцу брата и Джонни. Пусть этим занимаются федеральные войска. За ней оставался последний долг, и она должна исполнить его сегодня. Тогда она сможет уехать с чистой совестью и легким сердцем. А если потом ей временами будут сниться мужчины в масках, призрачные любовники, приходящие в темноте, то она с радостью заплатит эту цену. Это будет ее искуплением.

Издалека донесся шум быстро приближающейся повозки. Летти надела шляпу, поправила платок и, натянув поводья, выпрямилась в седле. Все ее чувства обострились. Она, казалось, слышала, как сердце бьется в груди, как пульсирует кровь в сосудах. Летти знала, что эту ночь она будет вспоминать, когда станет совсем старой дамой.

Коляска приближалась. Летти повернула голову и увидела, как она появилась на дороге. Фонаря на ней не было. В свете звезд коляска казалась движущейся тенью, за которой тянулся серый хвост пыли. Летти тронула лошадь шпорами и подъехала к краю дороги. Со стороны зарослей сливы раздался резкий свист — наверное, Лайонел. Она улыбнулась, но улыбка быстро исчезла, и Летти замерла в ожидании.

Коляска замедлила ход перед поворотом. Летти увидела, как развивается грива лошади, как напряжены руки мужчины, натягивающего вожжи.

Пора!

Летти пришпорила лошадь и выскочила из-за деревьев на дорогу. Она с такой силой дернула поводья, что лошадь под ней заржала, попятилась, а потом поднялась на дыбы. Запряженная в коляску другая лошадь резко остановилась и забилась в оглоблях. Человек на козлах выругался и вскочил на ноги. Он натянул вожжи, заставляя рвущееся, храпящее животное успокоиться. Летти осадила свою лошадь и, выпрямившись, вытащила револьвер.

— Какого черта?! — с яростью закричал человек в коляске. — Прочь с дороги!

Летти почти сутки упражнялась, чтобы говорить хрипящим шепотом, пока и в самом деле не охрипла. Но когда она узнала этого человека, чуть не забыла все свои тренировки. Так вот кого ждала Анжелика! Что ж, в таком случае неудивительно, что она приняла его сомнительное предложение!..

Но на размышления времени не было — как и на изменение плана: он выпустил вожжи из одной руки и полез в карман сюртука.

— Нет! — скрипучим голосом выкрикнула Летти. — Руки вверх! Быстро!

Мужчина на козлах неохотно подчинился.

— Ты идиот, — сказал он тихо, но резко. — Ты знаешь, кто я?

— Знаю. Вылезай из коляски.

— Что?!

— Ты слышал, что я сказал. Вылезай! — Она подняла револьвер, целясь ему в сердце; с этого расстояния промахнуться было невозможно.

— Да я тебе за это кишки выпущу!

— Попробуй, — спокойно ответила Летти.

Это ее спокойствие привело его в ярость. Он приподнялся и снова попытался добраться до внутреннего кармана сюртука. Летти прицелилась и нажала на курок без всякой задней мысли или каких-нибудь угрызений совести.

Револьвер выстрелил. Рука ее тут же занемела от отдачи, из облака дыма вылетело оранжевое пламя. Мужчина согнулся и упал на сиденье, схватившись за руку. Послышалась его злобная брань.

Летти не ожидала, что сможет когда-нибудь выстрелить в человека. Но он и не заслуживал гуманного отношения после того, что собирался сделать с Анжеликой. Во всяком случае, он сам был виноват.

Теперь ей нужно было спешить: домочадцы Анжелики Ла Кур могли услышать выстрел и прийти сюда посмотреть, что случилось.

— Не советую этого повторять, — произнесла Летти жестко, молясь про себя, чтобы рана оказалась неопасной. — А теперь вылезай.

Он спустился на землю. Медленно, придерживая раненую руку.

— Черт бы тебя побрал, кого ты из себя изображаешь? Шипа?

Летти была поражена. Ведь именно такое впечатление она и хотела произвести, и если ничего не вышло, то какой смысл во всем этом? Однако времени рассуждать не было. Ей ничего не оставалось, как завершить начатое. Летти заставила лошадь подойти на шаг и встать чуть левее, сама же не спускала с мужчины глаз.

— Раздевайся!

Последовали новые проклятья, но он подчинился. В дорожную грязь полетел сюртук, шелковой лентой туда же прошелестел галстук, затем рубашка. Подтяжки потребовали больше времени, так как он оберегал раненую руку. Но пуля, слава богу, только поцарапала ему предплечье.

— Сапоги и брюки тоже, — невозмутимо скомандовала Летти.

— Иди ты к черту!

— После тебя, — ответила она.

Летти хотела сказать это хрипло и невнятно, но вместо этого слова прозвучали достаточно четко. Он долго и внимательно смотрел на нее и вдруг сказал:

— А твой голос мне знаком.

Волна ужаса захлестнула Летти, но она спокойно повторила:

— Сапоги и брюки.

— Я вспомню, кто ты, и тогда…

Угроза повисла в воздухе. Он нагнулся и, прыгая то на одной ноге, то на другой, стянул сапоги. Потом спустил брюки, вылез из них и остался в кальсонах.

— Туда, к дереву! — Она револьвером показала на дуб, который выбрала еще раньше. На седле у нее было несколько мотков веревки. Летти взяла ее, не сводя глаз с белеющей фигуры стоявшего перед ней мужчины. Вытащив ногу из стремени, она соскользнула на землю и поднырнула под головой лошади.

— Руки за спину! — бросила она.

— Я истекаю кровью, будь ты проклят!

К счастью, это было не правдой, хотя царапина действительно слегка кровоточила. Не опуская револьвер и оставаясь на безопасном расстоянии, Летти размышляла, как же привязать его к дереву, не выпуская из вида и контролируя каждое его движение? Эта проблемы решилась быстро: Лайонел, словно безмолвная тень, внезапно возник рядом с ней. Он взял у Летти веревку, а она завела за дерево сначала одну руку пленника, потом вторую. Лайонел туго затянул веревку, и через минуту все было кончено. Привязать к дереву ноги было уже просто. В качестве последней меры предосторожности Летти достала из кармана носовой платок и, встав на цыпочки, завязала пленнику глаза.

Она даже подумала, не засунуть ли ему в рот кляп, но решила, что не надо. К тому времени, когда его обнаружат, они будут уже далеко отсюда, и это не имело большого значения.

Оставалось сделать одну важную вещь. Летти подала знак Лайонелу, чтобы он увел тетушку Эм и Салли Энн из сливовой рощи к фургону, а сама отошла от дерева и оценивающе посмотрела на свою работу. Похоже, все было в порядке. Она осторожно достала из кармана своего плаща панцирь саранчи, проколотый шипом, и на несколько секунд задержала взгляд на человеке у дерева. К чему же прицепить панцирь? Разве что к кальсонам? Недолго думая, Летти так и поступила.

Надо было спешить. Бросившись к коляске, Летти стегнула вожжами по крупу лошади, и коляска, громыхая, помчалась в ночь. Затем она направилась к своей лошади, подобрала волочившиеся по земле поводья и тут только вспомнила про сброшенную в кучу одежду. Она решительно свернула ее и перевязала рукавами сюртука. В одном из карманов что-то приглушенно звякнуло. Пленник отчаянно задергался, извергая страшные проклятья и угрозы. Не обращая на них внимания, Летти закинула сверток на свою лошадь и привязала к седлу. Сердце билось так сильно, что на этот раз ей ничего не стоило забраться на лошадь.

Доскакав до фермерского дома, Летти обнаружила, что ее спутники уже успели забраться в фургон и отъехали на некоторое расстояние. Догоняя их, Летти пришпорила лошадь. Они остановились, чтобы она успела забросить в фургон сверток с одеждой и влезть туда сама. Лошадь ее привязали к повозке и тронулись дальше. Летти попросила Лайонела отвернуться и поспешно переоделась. Очень скоро они опять выглядели, как компания дам с маленьким мальчиком.

Спокойно они ехали домой. А там, где их уже не было, привязанный к дубу, ругался и пытался высвободиться не сборщик налогов О'Коннор, а Мартин Иден.

* * *
Они отметили успешное завершение операции ежевичной наливкой. Пили из тонких фужеров венецианского стекла, которые подарили тетушке Эм еще на свадьбу. Даже Лайонелу дали фужер, но он уже через две минуты положил голову на кухонный стол и закрыл глаза.

Настроение было приподнятым. Все, кроме Летти, не сомневались, что, когда Мартина найдут с саранчой на кальсонах, это примут за очередную выходку Шипа и Рэнни тут же выпустят. Тетушка Эм без конца говорила о том, как Рэнни вернется домой. Она, конечно, не могла рассчитывать, что он успеет уже завтра к обеду, но к ужину ждала его непременно. Они с Мамой Тэсс даже принялись с упоением обсуждать, что приготовить для праздничного стола. Салли Энн тоже время от времени вносила свои предложения. Летти слушала их, улыбалась, но не могла разделить подобный оптимизм в отношении результатов операции.

— Летти, дорогая, — сказала тетушка Эм, — давайте я налью вам еще наливки. Вы до сих пор такая бледная… Сейчас, когда все позади, вы могли бы вздохнуть с облегчением.

Летти покачала головой:

— Я все время думаю о Мартине. А если он освободится сам до того, как его найдут и увидят саранчу? Что, если он не сообщит о случившемся? Тогда все напрасно.

— Да он тут же бросится жаловаться шерифу!

— Не сообщит? Конечно, он сообщит.

— Вы уверены? Но ведь это сделает из него посмешище.

— Во всяком случае, вы не повесили ему на шею табличку, как это сделал Шип с О'Коннором.

— Да, но меня что-то беспокоит в его поведении. Он так хотел знать, кто я, как будто не сомневался, что я не Шип.

— Ну, естественно! Он же думает, что Шип в тюрьме. Все в этом уверены.

— Думаю, дело не в этом. Он сказал, что мой голос кажется ему знакомым, и собирался непременно припомнить, где слышал его.

— Боже мой!

— Это было наше слабое место с самого начала, — заметила Салли Энн.

Летти не могла не согласиться:

— Я не предполагала, что придется столько говорить. Я бы и не говорила, но одного моего появления оказалось недостаточно — оно не произвело на него нужного впечатления.

— Вы думаете, он догадается, что это были вы?

— Не знаю.

— Он такой вспыльчивый, — с тревогой заметила тетушка Эм.

Салли Энн повертела в руке свой фужер:

— Я ушам своим не поверила, когда услышала его голос. Я была так уверена, что Анжелику заманил в Новый Орлеан О'Коннор! Она, конечно, этого не говорила, но я почему-то сразу так решила. Странно, что Анжелика никогда не упоминала его имени.

— Ничего странного, — сказала тетушка Эм. — Она знала, что он друг нашей семьи, что когда-то ухаживал за тобой. Она просто проявила деликатность.

— Теперь хотя бы понятно, почему она согласилась с ним ехать, — сухо сказала Салли Энн.

— Да, конечно. Мартин сумел бы соблюсти правила приличия. Кроме того, он джентльмен и привлекательный мужчина.

— Я не могу понять, зачем они ехали в Новый Орлеан, — сказала Летти. Он мог бы устроить ее здесь, поближе к дому.

— Вот именно, — медленно проговорила тетушка Эм. — Очень уж это было похоже на бегство. С чего бы Мартин вот так все бросил и уехал не попрощавшись?

— Очевидно, он не хотел, чтобы кто-нибудь узнал об его отъезде. Может быть, он чего-то боялся?

Взгляд Летти упал на сверток с одеждой Мартина. Он лежал у двери кухни.

— Может быть, мы найдем ответ там?

— Вы предлагаете обыскать его карманы? — неуверенно спросила тетушка Эм.

— Я знаю, что это нехорошо…

— Это может помочь Рэнни, — сказала Салли Энн.

Мама Тэсс, сидевшая тут же, в ответ на их колебания возвела глаза к небу. Она встала, взяла сверток и, плюхнув его на середину стола, несколькими быстрыми и умелыми движениями развязала рукава сюртука.

Скоро на столе выросла горка из вещей Мартина. Там были золотые карманные часы на цепочке с брелоками, носовой платок, маленький пистолет с перламутровой рукояткой, зубочистка из слоновой кости, свернутый листок бумаги, мелочь, длинный кожаный кошелек, завязанный сверху шнурком. Кошелек был туго набит, Летти развязала его и высыпала содержимое на стол. Золотые монеты, сияя и мелодично позвякивая, образовали высокий холмик.

Салли Энн удивленно подняла брови:

— Да здесь несколько сотен долларов!

— Не меньше.

— Похоже, он собирался уехать навсегда, — задумчиво сказала Летти, машинально перебирая монеты. Все они было достоинством в двадцать долларов. Все, как одна, новые.

В ее голове начали складываться неясные, еще очень туманные подозрения. Летти взяла свернутый листок бумаги, расправила его? Но то, что она увидела, не оправдало ее ожиданий. Там была только короткая запись из букв и цифр.

— ВТ0430Э2, - вслух прочитала она.

— Что-что? — резко спросила Салли Энн. Летти прочла опять — и внезапно ее осенило. Широко раскрыв глаза, она посмотрела на Салли Энн:

— Деньги для армии. Вспомни, что говорил Томас: их отправляют во вторник в четыре тридцать утра с эскортом из двух сопровождающих. Здесь зашифрованы именно эти сведения.

— Значит, связной — Мартин?

— Но если связной он, — нерешительно начала тетушка Эм, — он и…

— …убил Джонни, — закончила за нее Летти.

Она уже ни в чем не сомневалась. Значит, это Мартин организовал ловушку ее брату у ручья в заросшем мхом лесу. Может быть, эти новенькие монеты были из той самой сумки?.. Тетушка Эм оказалась права. И если бы Летти не уверила себя с самого начала в вине Шипа, она могла бы понять все раньше, и тогда многое было бы сейчас по-другому.

— Слава богу! — воскликнула Салли Энн, закрывая лицо руками. — Слава богу!

— Господи, что ты? — Тетушка Эм, дотронулась до ее плеча. — Чему ты радуешься? Тому, что один из друзей Рэнни оказался предателем?

Салли Энн всхлипнула и вытерла глаза.

— Для меня это означает, что Томас невиновен.

— Томас?

Салли Энн еле заметно улыбнулась:

— Если бы вы знали, как я мучилась! Ведь у него в первую очередь был доступ ко всем сведениям. К тому же он такой… сдержанный, в нем нет нашей южной пылкости. Я не могла ничего понять и страшно боялась.

— Господи, Салли Энн! Если мужчина не затаскивает тебя в угол при первом удобном случае — это еще не значит, что он не способен любить и тем более, что он — убийца.

— Я знаю, знаю. Но вместе со всем прочим все как-то очень уж сходилось…

Летти были понятны опасения Салли Энн, но сейчас нужно думать о другом.

— Что делать? Мне кажется, мы немедленно должны представить вещественные доказательства Томасу. Иначе Мартин может уйти от возмездия.

— Да, если этим смогут и захотят заняться федеральные войска, заметила Салли Энн.

— Ты все еще не доверяешь Томасу?

— Я доверяю ему, но есть еще шериф. Они с Мартином большие друзья.

— Боже мой.

— Может, будет лучше, если в это вмешаются Рыцари?

— Пожалуй, — задумчиво сказала тетушка Эм.

— Но почему они? — спросила Летти с раздражением. Она чувствовала, что время уходит, а они все сидят и ничего не предпринимают.

— Рыцари вершат суд не только из-за политики, — настаивала Салли Энн.

— Возможно, но раз здесь замешан конвой с деньгами для армии — это дело военных. Я считаю, мы должны поехать к Томасу. Немедленно.

Салли Энн кивнула:

— Ну, хорошо, вы с тетушкой Эм поезжайте, а я должна поговорить с папой… то есть, я хочу сказать, мне нужно домой. Он… он будет беспокоиться.

Летти в упор посмотрела на нее. Насколько ей было известно, Сэмюэл Тайлер не знал о ночных приключениях дочери и думал, что она ночует у тетки. Однако времени выяснять и спорить не было. Летти поднялась:

— Как хотите. Мы поедем, тетушка Эм?

— Вы… вы ведь не передадите Томасу, что я о нем говорила? — спросила Салли Энн.

Улыбаясь, Летти надела шляпку и заколола булавку.

— Зачем мне это делать?

— Незачем, конечно.

— Потому что я тоже хладнокровная янки?

— Вы можете решить, что он имеет право знать.

Неужели она и в самом деле производила впечатление такой чопорной и всегда уверенной в своей правоте особы? Летти решила не думать об этом. Тем более что через несколько дней это уже не будет иметь никакого значения.

— Скажете ему сами, когда придет время, — негромко произнесла она. — А лучше не говорите вообще. Меня это не касается. Я никому не судья.

19

— Не понимаю, почему вы не можете дождаться Рэнни. Он будет здесь не позже, чем через час.

Летти положила щетку для волос в чемодан и закрыла крышку.

— А может, только завтра, тетушка Эм, и вы это знаете. Томас ведь ничего не обещал. Он только сказал, что постарается это сделать сегодня, если успеют заполнить все бумаги.

— Только бы Мартину не удалось уйти! Я боюсь, полковник будет держать Рэнни до тех пор, пока ему не найдется замена в лице другого заключенного.

— Да нет же. Это все только из-за бюрократических формальностей. Сейчас, похоже, никто не уполномочен принимать решения, все чиновники боятся взять на себя ответственность и поэтому очень осторожны.

— Но все это неважно. Главное — Рэнни скоро будет дома, и он очень расстроится, когда увидит, что вы уехали, не попрощавшись с ним.

Летти изо всех сил старалась сохранять спокойствие:

— Мне очень жаль, но я уже говорила, что и так слишком долго злоупотребляла вашим гостеприимством. И к тому же причинила вам много неприятностей. Теперь, наконец, я все знаю о брате, и душа моя успокоилась. Пора ехать домой.

Конечно, не все дело было только в этом. Просто Летти совсем не хотелось встретиться с Рэнсомом Тайлером. Она любила Рэнни, ей было хорошо с ним, но Рэнни больше не существовало, его вытеснил Рэнсом. На самом деле Рэнни никогда не было — его создали богатое воображение и актерское мастерство. Так же было и с Шипом. Настоящий Рэнсом мог оказаться вовсе не таким привлекательным, великодушным и сильным. Да ей и не хотелось знать, какой он на самом деле. Если она его не увидит, в душе ее будут жить воспоминания о двух мужчинах, каждый из которых был ей близок по-своему. И эти воспоминания могут остаться чистыми и приятными.

— Не понимаю, зачем вообще уезжать, — настаивала тетушка Эм. — У вас есть школа, вы можете работать. Все было так хорошо. Я думала, вам у нас понравилось…

— Мне здесь очень нравится.

Это было еще слабо сказано. Она полюбила эту землю и этих людей. Ей были дороги прохладные, умытые росой утренние часы, наполненные дремотой жаркие дни, нескончаемые сине-лиловые вечера и черные бархатные ночи, полные пульсирующей жизни. Летти знала, что ей будет недоставать сердечности этих людей, она будет скучать по большому старому гостеприимному дому, где двери всегда открыты и для ночной прохлады, и для одиноких путников. Ей будет не хватать этого смеха и этой музыки, простого и естественного восприятия любви, жизни и смерти. Холодными зимними вечерами в Бостоне она будет думать о них, вспоминать ослепительное солнце, щедрость и радость…

Летти сознавала, что научилась понимать этих людей и на многие вещи стала смотреть их глазами. Теперь она уже никогда не будет прежней, никогда не будет так поспешно кого-то судить и обвинять, никогда не отвернется демонстративно от улыбки, прикосновения, поцелуя. Где-то в глубине души она теперь южанка. Как сказал Томас, на некоторых Юг действует именно так.

— Но если вам здесь нравится, не уезжайте! — воскликнула тетушка Эм.

Летти невольно улыбнулась: так проста и неопровержима была эта логика.

— Мне нужно ехать, действительно, необходимо.

Она надела шляпу, перчатки и в последний раз оглядела свою комнату. Вещи ее уже были в коляске. Все здесь выглядело теперь чужим и безразличным, как будто Летти никогда и не жила в этой комнате. Она повернулась к тетушке Эм и раскрыла объятия:

— Спасибо за все. Вы были так ко мне добры. У меня нет слов, чтобы выразить, как я благодарна!

— Фи! — только и могла сказать тетушка Эм, крепко обнимая девушку. — Все, что я хочу услышать, — это когда вы снова приедете к нам.

— Не знаю. Может быть, когда-нибудь…

— Как можно скорее. А то, клянусь, пошлю за вами Рэнни и Лайонела!

Летти улыбнулась, чувствуя, как к глазам подступают слезы. Быстро поцеловав тетушку Эм в щеку, она вышла в коридор. Там ждали Мама Тэсс и Лайонел. Для них были приготовлены подарки: серьги с камеей — для поварихи и книжка о средневековых рыцарях — для ее внука. Летти пожала руку Маме Тэсс и обняла Лайонела, потрепав его жесткую шевелюру. Он улыбнулся ей во весь рот.

У коляски Летти ждал племянник Мамы Тэсс, чтобы отвезти ее в город. Он помог ей забраться на сиденье, сам устроился рядом, и Летти еще долго махала рукой троим, стоявшим на веранде.

— Скорее возвращайтесь, слышите? Приезжайте к нам! Возвращайтесь!

По мере удаления коляски крики становились тише, и вскоре фигуры провожающих растворились вдали в дымке пыли и слез, заполнивших ей глаза.

«Скорее возвращайтесь…»

Летти знала, что не вернется сюда никогда, но было радостно ощущать себя желанной, нужной этим людям. Сердечность прощания смягчила ощущение холодной опустошенности в душе, но ничто уже не могло излечить ее полностью… Летти поправила шляпку и решила, что больше не будет оглядываться. Нужно смотреть вперед.

«Скорее возвращайтесь». Этот крик стоял у Летти в ушах, когда она высадилась у станции, а коляска покатилась назад в сторону Гранд-Экора, и когда большой, громыхающий и подпрыгивающий на рессорах экипаж выехал из Накитоша в Колфакс, на вокзал. Неужели всегда теперь при воспоминании о нем слезы будут наворачиваться ей на глаза? Какой же она стала сентиментальной! Ей нужно быть начеку, чтобы такие люди, как ее сестра и зять, не удивлялись подобной чувствительности. Впрочем, ей было все равно. Пусть думают, что хотят.

Попутчиками Летти оказались коммивояжер, торгующий щетками, и небольшого роста толстый седой священник с белым кроликом в клетке. Оба тут же откинулись на сиденьях, надвинули шляпы на лица и заснули еще до того, как колеса успели сделать первый оборот. Несколько минут, чтобы занять себя, Летти чесала кролику за ушами, просунув руку между прутьями клетки, пока и он не закрыл глаза. От нечего делать Летти принялась смотреть в окно на знакомые пейзажи и старалась не думать. Скорей бы в поезд! Может, тогда она почувствует наконец, что все случившееся осталось позади?

Экипаж трясся, подпрыгивал на дорожных ухабах и скрипел так, что казалось, вот-вот развалится на части. Его то заносило в сторону, то он проваливался вниз, и Летти вместе с ним. На крыше экипажа с выводящей из себя регулярностью подпрыгивал и брякал какой-то чемодан или коробка. Кучер орал на лошадей, то и дело щелкал кнут. Пыль, поднимавшаяся из-под копыт, оседала на все тонким слоем песчинок. Встречный ветер трепал вуаль на шляпке Летти, но совсем не приносил прохлады: полуденное солнце неистово било в окна. Единственной передышкой были те несколько минут, когда они остановились на тенистом дворе фермы, чтобы напоить лошадей. Но когда снова двинулись в путь, жара и пыль стали еще невыносимей. Летти сжала зубы и выносила все с адским терпением. Как бы в награду, за это миля за милей оставались позади.

Экипаж издавал такой шум, что Летти не слышала стука копыт и вздрогнула от неожиданности, когда с окном поравнялся всадник. Времени удивиться или испугаться не было. Она увидела очертания мужской головы, широкую спину и тут же поняла, кто это и зачем он здесь. Сердце больно забилось, она так крепко сжала руки, что лопнул шов на перчатке.

Летти услышала, как он крикнул кучеру что-то о срочном известии для одного из пассажиров. Экипаж начал замедлять ход. Затем дернулся и остановился. Коммивояжер захрапел и проснулся; священник открыл глаза и разжал руки на животе.

Дверь рядом с Летти распахнулась.

— Летти, дорогая, — сказал Рэнсом, — вы кое о чем забыли. Может быть, вы спуститесь? Я вам об этом расскажу.

— Это бессмысленно, — ответила Летти.

Она посмотрела ему прямо в глаза, надеясь, что он все поймет и не придется объясняться под любопытными взглядами священника и коммивояжера. Из этого ничего не вышло.

— Вы, возможно, правы, но я предпочитаю думать, что это не так, заметил он. Его карие глаза блестели.

— Вы не имеете права! — напыщенно произнес священник. — Если леди не желает с вами разговаривать, вы не можете…

— Сэр, вас это не касается, — перебил его Рэнсом и снова повернулся к Летти:

— Будьте благоразумны. Пусть эти люди спокойно продолжают путь, а мы с вами поговорим.

В этой просьбе Летти послышалась угроза, но относилась она скорее к ее попутчикам.

— Вы самый бессовестный, самый беспринципный…

— Но, по крайней мере, благодаря вам не повешенный. Я могу ознакомить этих джентльменов с целым списком ваших достоинств, но не думаю, что это их развлечет. Я торжественно обещаю вам, что доставлю вас в Колфакс, когда все выскажу, и вы успеете на поезд.

— Леди, ради бога… — начал коммивояжер, но умолк под тяжелым взглядом Рэнсома.

— Хорошо! — воскликнула Летти.

В ее голосе были раздражение и отчаяние. Она хотела избежать этого столкновения, но уж если не получилось, то нужно проявить хотя бы чуточку достоинства.

Рэнсом протянул руку. Летти положила пальцы на его ладонь и спустилась вниз, не глядя на него. Он отступил, отводя в сторону лошадь, и махнул кучеру. Тот щелкнул кнутом, и неуклюжий экипаж тронулся.

— Мой чемодан! — закричала Летти.

— Он будет ждать вас на станции в Колфаксе.

Она смотрела вслед экипажу, пока тот не исчез за поворотом. Когда его не стало, Летти сосредоточила внимание на лесе, который в этом месте обступал их со всех сторон: сосны, дубы, ясени, побеги пекана и эвкалипта.

— Летти, посмотри на меня!

Ей этого совсем не хотелось. Она вся напряглась, заставляя себя повернуться к нему, а когда наконец подняла глаза, замерла, не в силах вымолвить ни слова.

Перед ней стоял Рэнни. Солнце переливалось в золоте его волос, лицо было серьезным. Он ждал. Но ведь Рэнни никогда не существовало. Лицо Летти исказилось от боли, она отпрянула.

— Не надо!

— Что не надо? Это я, Летти.

— Нет.

Он поймал ее руку и снова повернул к себе:

— Но это так. Чего ты боишься?

— Ничего! Отпусти меня. Это все, что я хочу.

— Я не могу. Во всяком случае, не так. Я люблю тебя, Летти.

— Неужели? Который из вас? — спросила она с горечью и болью.

Он непонимающе посмотрел на нее, потом тяжело вздохнул:

— Так вот в чем дело…

— А чего ты ждал? Я знала двоих и каждого по-своему любила. Но оба оказались ненастоящими.

Рэнсом уже потянулся, чтобы обнять ее: ведь она призналась ему в любви и была так хороша в этой шляпке, сдвинутой чуть вперед на высоко уложенных волосах. Нежная тюлевая вуаль смягчала вызов во взгляде. Но она сказала «любила» так, будто уже не чувствовала этого. Словно все уже в прошлом.

— Неужели это так невозможно, — сказал он тихим низким голосом, смириться с мыслью, что я — это они оба?

Звучание его слов глубоко задело ее, всколыхнув волны чувств, как камешек, брошенный в тихую воду. Летти хотелось верить ему, хотелось броситься к нему в объятия. Но что-то мешало.

— Ты не можешь быть и тем и другим! — в отчаянии воскликнула она.

— Но почему?

Рэнсом вдруг почувствовал такую боль, какую не причиняла ни одна рана. Он не мог убедить Летти словами и не смел применить силу, потому что боялся вызвать ее презрение. И вполне справедливо. Похоже, ей нельзя было ничего доказать.

— Невозможно поверить, что два таких разных человека могут уживаться в одном. Кто-то один — ненастоящий.

— Кто?

— Этого я не знаю, — чуть слышно прошептала она. Он продолжал, не отрываясь, смотреть на лее.

— Если бы ты могла выбрать, если бы могла сказать, который тебе ближе, кого бы ты назвала?

— Я не хочу выбирать!

— Но если бы?

Она уже открыла рот, чтобы сказать, что предпочитает Рэнни, но остановилась, увидев огонь в его глазах. Этот огонь напомнил ей о ненастной, дождливой ночи в кукурузном сарае, о запретных радостях, которые она пережила на раскачивавшемся посреди реки пароме. Вопрос был поставлен некорректно, потому что ответить на него было невозможно. Летти предпочла бы, чтобы он оказался и тем и другим. Она страстно желала, чтобы он мог быть и тем и другим!

Внезапно в лесу за спиной Рэнсома послышался шум. Из тени на солнце вышел какой-то мужчина — высокий, в грубых рубашке и штанах, в разбитых сапогах. В руке у него был револьвер.

У Летти перехватило дыхание, она хотела предупредить Рэнсома, но не успела.

— Советую тебе выбрать Рэнни, — медленно проговорил Мартин Иден. — Шип слишком необуздан и способен на любую выходку. Вряд ли из него получится хороший муж.

Рэнсом резко обернулся. Все мышцы его напряглись при виде оружия. Он встал перед Летти, загородив ее собой, и, не спуская глаз с Мартина, спокойно произнес:

— Уверен, она тебе благодарна за совет, Мартин.

— Я думаю. Так же, как я благодарен тебе за то, что ты выманил ее из экипажа. Я боялся, что она может уехать, но полагал, что ты этого не допустишь, и давно следил за тобой. Умно, правда?

— Блестяще.

— Я знал, что ты это оценишь. Ты был всегда таким сообразительным, Рэнни. Я даже удивлялся, что ты не подозреваешь, кто именно, используя твои символы, перекладывает на тебя вину за все свои действия.

— Мне приходило это в голову, но ведь ты был моим другом, моим и Джонни.

Мартин пожал плечами:

— Вы с Джонни оба такие доверчивые. Вас было даже неинтересно обманывать.

— А убивать его было интересно?

— Совсем нет. Я и не собирался этого делать. Но знаешь, что он учинил? После того как ты отправил его в Техас, Джонни вернулся сюда. Он приехал ко мне среди ночи и предупредил, что собирается во всем признаться. Он, видите ли, хотел, чтобы я приготовился к последствиям! И я приготовился. Мы выехали вместе. А когда на дороге никого не было, я застрелил его. Он выглядел таким удивленным. Даже не знаю, почему у него был такой вид.

Он говорил так легко, совсем без эмоций, кроме, пожалуй, насмешливого самодовольства. И Летти наконец не выдержала:

— Да потому, что он был человеком чести! Он никогда не смог бы предать друга и мучился оттого, что ему приходилось предавать других, незнакомых ему людей. Вам этого, конечно, не понять.

— Вы говорите о чести? О, у меня ее было предостаточно до войны! Больше, чем достаточно, и чести, и благородства, и гордости. Только все это из меня выбили под Шипо и Геттисбергом и еще в дюжине других сражений. А потом выбивали в тюрьме у янки, пока я не подкупил охранника и не бежал. Честью не наполнишь желудок, она не прекратит боль и не вернет того, что потеряно. Она не стоит ломаного гроша, ваша честь!

— Однако без нее человек — не более чем животное.

— Хорошо, в таком случае я — животное. Но богатое животное.

— А еще вор и убийца, — Летти разглядывала его узкое лицо, пустые глаза и поражалась, как ей могло когда-то прийти в голову, что он и есть Шип. Наверно, она была слепа, она сама ослепила себя.

Мартин улыбнулся, но улыбка не сделала его взгляд менее холодным.

— Забыли еще — «саквояжник». Но им я больше не буду. Я выхожу из игры. Хватит уступать дорогу напыщенным бывшим рабам. Хватит лизать сапоги «саквояжникам», быть у них мальчиком на побегушках. Теперь у меня будет больше денег, чем за всю жизнь раньше, и я стану респектабельным джентльменом. И честь здесь ни при чем — для этого нужны только деньги.

— Ты ошибаешься, — сказал Рэнсом.

— Разве? Посмотрим, что будет, когда я возьму этот новый конвой с золотом. Я куплю себе дом в самом фешенебельном районе Нового Орлеана и поселюсь там с аристократической женой-креолкой. Днем я буду дефилировать между кофейней и салуном, по вечерам посещать оперу, а ночи проводить у своей любовницы-квартеронки на Рампарт-стрит.

— Этого не будет.

Глаза Мартина сузились:

— О, это будет! Только вы уже этого не увидите — ни ты, ни мисс Летти.

— Тебе это не сойдет с рук.

— Неужели? У меня ведь нет чести, и я решил снова сделать из тебя козла отпущения. Ну а что касается мисс Летти, с ней у меня свои счеты. Она оставила меня привязанным к дереву в одном нижнем белье на съедение комарам. Больше того, она подстроила, чтобы меня обнаружил отец Анжелики и запретил ей ехать со мной в Новый Орлеан. Из меня сделали дурака, и я этого так не оставлю.

— Кажется, мы еще не квиты, — бросила Летти, вскинув подбородок. — Вы навели грабителей на моего брата, из-за вас его убили.

— А вот это не так, — абсолютно спокойно произнес Мартин.

Летти похолодела. Это было страшнее, чем человек, который целился в нее. Она уже поверила в теорию тетушки Эм, захотела поверить. Но теперь старые подозрения вернулись, и она почувствовала себя больной и неожиданно старой. Она медленно повернулась, чтобы посмотреть на Рэнсома Тайлера.

Рэнни тоже молча смотрел на нее. Он понимал, что сейчас происходит в голове у Летти, и сознавал, что ничего не сможет сказать в свое оправдание. Он уже сказал ей все у прозрачного ручья, где погиб Генри Мейсон. Или она верит ему, или не верит.

Летти опять повернулась к Мартину.

— Вы лжете, — чуть слышно произнесла она, не веря самой себе. — Я знаю, именно вы подстроили убийство Генри.

Он улыбнулся весело, как человек, который пережил триумф и хочет, чтобы кто-то знал об этом.

— Нет, я не подстраивал его убийство. Я сам его убил.

От боли Летти потеряла голос.

— Вы… — прошептала она.

— Это был почти несчастный случай. Почти. Я знал, что он везет золото один, а мне нужно было отвезти в Монро кое-какие документы. Так, ничего секретного и важного. Я нагнал его у ручья. Не помню, что у меня тогда было на уме, я знаю только, что я давно уже устал быть бедным. Мне надоело наблюдать, как другие — янки, чужаки, жирные дураки вроде О'Коннора обогащаются, хватая все, что плохо лежит. Мы с Генри спустились к воде напиться. Он встал на колени, чтобы взять черпак… Это было так легко, так легко! Я не мог отказаться от соблазна.

Картина, которую он нарисовал, была настолько яркой, что у Летти закружилась голова. Она прижала руки к груди, пытаясь успокоиться.

— Так это все и началось, у ручья, — продолжал между тем Мартин. — Дело в том, что случайно меня там увидели двое джейхокеров — бандиты по имени Лоуз и Кимбрелл. Они забрали половину золота, черт бы их побрал, и пригрозили, что, если я не буду снабжать их нужными сведениями, донесут на меня. Но они не знали, с кем имели дело! Я не выношу игры в одни ворота и предложил, что буду добывать сведения, но в обмен на половину награбленного. Иначе шериф узнает их имена. Все шло прекрасно, тем более что запас панцирей саранчи и шипов не иссякал.

— Теперь иссяк.

Мартин пожал плечами:

— Ну, что же. Тогда, я думаю, нам всем пора прогуляться в лес.

Летти не двигалась.

— Не понимаю, чего вы этим добьетесь?

— Вы разве не слышали? От вас — сатисфакции. Вы лишили меня возможности обладать Анжеликой, так что теперь должны вернуть мне отнятое той же монетой. Ну а Рэнсом… Все будет выглядеть так, будто вы его убили после того, как он… вами попользовался. Панцирь саранчи, приколотый к камзолу, и записка со сведениями о грузе с золотом, обнаруженная вами, окончательно все запутают. Все решат, что сведения передавал он, а я… я буду жертвой обмана, несчастным другом, попавшим в ловушку и сообщавшим ему ценные сведения, ничего не зная об его преступных намерениях. Конечно, чтобы это сработало, вам, дорогая Летти, придется умереть от жестокого обращения этого дьявола. Какая жалость, какая трагедия!

— Вы сумасшедший!

— Я? Возможно. В такие времена многие сходят с ума.

Рэнсом, до сих не произнесший ни слова, наконец заговорил; голос его был спокоен и тверд:

— Сумасшедший или нет, но ты просчитался, Мартин.

— Просчитался? Ты, конечно, просветишь меня, в чем именно? Думаешь, меня заподозрит шериф — этот бедный, запутавшийся человек?

— Полковник Уорд видел улики.

— О, но я же недаром сотрудничал с северянами и завел много друзей среди радикальных республиканцев. Не думаю, что полковнику позволят тронуть меня хоть пальцем, пока есть какое-то сомнение в моей вине. Ну а слишком уж скрупулезное разбирательство в среде «саквояжников» стало бы опасным прецедентом.

«Самое ужасное, что это правда, — подумала Летти. — Если мы позволим Мартину уйти, у него все получится, ему все сойдет с рук».

Однако Рэнсом если и беспокоился, то не подавал вида.

— Есть еще одно обстоятельство. Ты согласишься, что это важно. Доказательства твоей вины также представлены Рыцарям Белой Камелии.

Кровь отхлынула от лица Мартина, но уже через несколько секунд он взял себя в руки:

— Даже если это не ложь, Рыцари узнали обо всем только сегодня, не так ли? — Он мрачно улыбнулся. — Что ж, спасибо за предупреждение. Значит, мне нужно поторопиться.

— Это дело нескольких часов. Они идут по твоему следу уже сейчас.

— Среди бела дня? — Мартин громко рассмеялся. — Не думаешь ли ты обратить меня в бегство. Повернитесь оба, и пошли.

Револьвер недвусмысленно был направлен на Летти. Рэнсом отдал Мартину должное: тот знал, что он будет очень осторожен, пока она — мишень. Больше всего Рэнсом боялся, что Летти откажется, а это может вызвать у Мартина непредвиденную реакцию. Но он по опыту знал, какой упрямой и хитрой она может быть. Так или иначе, сейчас, когда Мартин был настороже и ждал ответного шага, их время еще не наступило.

Рэнсом протянул руку и дотронулся до плеча Летти, пытаясь ее предупредить. Поняла ли она или все еще была в шоке после услышанного, он не знал, но Летти повернулась и пошла рядом с ним к лесу.

После раскаленной и пыльной дороги в лесу казалось намного прохладнее. Прошлогодние листья покрывали землю толстым ковром, повсюду росли кусты папоротников и вереска, тут и там поднимались покрытые мхом кочки. Воздух был вязким, наполненным ароматами сосновых иголок, сухой листвы и отцветших трав. Вокруг было так тихо и покойно, слышался только шелест их шагов. Треск сухих веток под ногами был приглушенным и как бы сдавленным. Где-то далеко пела птица; ясная, чистая трель эхом отдавалась в тишине.

Летти шла с поникшей головой. Со стороны казалось, что она подчинилась и смирилась, но внутри у нее нарастал гнев, и мысли проносились в голове, перегоняя друг друга. Самоуверенность Мартина приводила ее в бешенство; она тоже понимала, почему он держит ее на мушке: это было гарантией того, что Рэнсом не будет сопротивляться. Но если он не мог действовать из боязни за нее, значит, она должна найти способ уйти от непосредственной опасности. Но как? Как?..

Они вышли на небольшую полянку.

— Ну, вот мы и пришли, — злорадно сказал Мартин.

Летти вдруг поняла, что главной движущей силой для этого человека является тщеславие. Его поедом съедали любовь к самому себе и тщеславие. Вот почему он так подробно рассказывал им о своих намерениях. Вот почему то, как она с ним обошлась, вызвало жажду мести. Вот почему его так взбесило отступничество Анжелики. Это было его слабое место. Ну что ж, посмотрим.

Летти облизала губы, изобразила бесстыжую, подобострастную улыбку и повернулась к Мартину. Низким грудным голосом она сказала:

— А не хотите ли вы вместо Анжелики взять меня?

Брови Мартина взметнулись вверх, у Рэнсома перехватило дыхание в почти беззвучном стоне.

Но Летти не обратила внимания ни на то, ни на другое. Так как оба молчали, она продолжила:

— Меня всегда восхищали мужчины, которые из всех схваток выходят победителями. Кроме того, я все равно уезжаю отсюда, а в Новом Орлеане я никогда не была.

Мартин и в самом деле выглядел потрясенным.

— Вы готовы уехать с человеком, который убил вашего брата?

Она склонила голову набок.

— Конечно, альтернатива не из приятных. Но если уж мне придется заниматься с вами любовью, то я по крайней мере могла бы получить от этого удовольствие. Я, знаете, не из этих ваших южных красавиц, которые так дорожат своей невинностью и готовы упасть в обморок в любую минуту.

— Это я вижу, — ухмыльнулся он. В глазах Мартина явно появился интерес. Она завладела его вниманием, а это было самое главное.

— Я предпочитаю смотреть правде в глаза. А правда в том, что вы победитель. И я уверена, вы тоже считаете, что победитель получает все. Вы хотели иметь женщину в Новом Орлеане? Что ж, я предлагаю вам себя. Во мне, может, и нет африканской крови, зато есть кое-какой опыт, и я умею доставить удовольствие мужчине. А возможно,вам понравится поменяться ролями, утвердив победу южанина над янки.

— Возможно, — медленно сказал Мартин.

— Летти… — Голос Рэнсома звучал хрипло, над бровями и верхней губой собрались капельки пота, руки медленно сжимались в кулаки.

Летти состроила Мартину хорошенькую гримасу:

— Слышите? Он не хочет мной делиться. Он думает, я должна хранить ему верность до самой смерти! Не правда ли, мило? К сожалению, а может быть, к счастью, я не из тех, кто жертвует собой. Да таких женщин вообще немного.

— Это верно.

Она бросила на него лукавый взгляд из-под ресниц и придвинулась на шаг ближе.

— Я знала, что вы согласитесь. Ну а что касается вашего предложения… Вы, конечно, можете воспользоваться плодами своей победы прямо здесь, но было бы гораздо удобнее заняться этим в более цивилизованном месте. Вы так не думаете? В делах такого рода не следует спешить. Ведь можно получать наслаждение от каждого прикосновения, медленно и постепенно продвигаясь к тому трепещущему секретному местечку, которое приведет к столь вожделенному вздоху…

Мартин раскраснелся. Его револьвер был нацелен меж ее грудей, но, казалось, он о нем забыл.

— Вы говорите разумно.

— Ну конечно! Вы, очевидно, думали, что все северянки холодны? О, как же мало вы нас знаете! Но вы узнаете, узнаете — по крайней мере одну.

Летти приблизилась еще, покачивая бедрами, стараясь задерживать дыхание так, чтобы корсет из китового уса поднялся и груди соблазнительно выпятились. В ее глазах светилось желание.

Мартин облизал губы.

— Но я мог бы испробовать то, что вы предлагаете, сейчас, чтобы посмотреть, стоит ли это билета на пароход.

— Конечно, можете, если хотите, — промолвила Летти и рассмеялась похотливо, сама удивившись, что, оказывается, способна на такое.

Стараясь изобразить во взгляде нетерпение, она провела пальцами по его свободной руке и обхватила кисть. Она сделала еще один шаг, встала на цыпочки, вытянула губки, прикрыла глаза, но ни на минуту не отвлекалась, ловя каждое его движение. Мартин нагнул голову, губы его раскрылись. Когда Летти увидела, как он провел по губам языком, она внезапным и резким движением ударила его ребром ладони под подбородок. Было слышно, как его зубы щелкнули и прикусили язык. Мартин с криком отшатнулся, и тут, молниеносно и бесшумно, вперед бросился Рэнсом. Он схватил Мартина за рубашку и ударил его кулаком в челюсть. Револьвер отлетел в сторону и упал в траву.

Летти была уверена, что Мартин не удержится на ногах, но он устоял. Выругавшись, он нанес Рэнсому удар правой в сердце, однако тот вывернулся, и кулак скользнул по ребрам. Рэнсом расставил ноги и ударил Мартина кулаком в живот. В этом ударе было все отвращение, которое он испытывал к предателю. Мартин скорчился и застонал. Рэнсом ударил его снова, свалил с ног, но Мартин тут же вскочил, в руке его был сосновый сук. Он бросился на Рэнсома, взмахнул суком и нанес удар сверху по голове. У Рэнсома искры посыпались из глаз, однако ему удалось увернуться от следующего удара, и он обрушился на Мартина всем своим весом.

Они сцепились, нанося друг другу беспорядочные удары. Летти кружила вокруг, бросаясь из стороны в сторону, пытаясь добраться до револьвера. Они дрались так, что рубашки и на том и на другом были разорваны в клочья. Летти с отвращением смотрела, как плоть ударяется о плоть. Их тяжелое дыхание, лица, разбитые в кровь, приводили ее в ужас. Она должна была это прекратить, должна!

Наконец Рэнсом бросил Мартина через бедро. Тот упал на траву и оказался почти рядом с револьвером. В следующее мгновение Летти, не раздумывая, ринулась вперед и успела первая.

Ее рука сомкнулась на рукоятке, палец нащупал курок. Она подняла тяжелый ствол и навела его Мартину между глаз. Не нужно целиться, не нужно размышлять. Промахнуться невозможно. Она крепче сжала револьвер, глубоко вдохнула…

20

— Летти, нет! — прокричал Рэнсом, и Летти замерла с револьвером в руке. Почему он запрещает ей стрелять? Ведь Мартин не пощадит их, если завладеет оружием.

В следующее мгновение раздался другой голос, который Летти уже слышала как-то ночью, — спокойный, но строгий, не допускавший возражений:

— Правильно, мисс Летти. Не надо.

Мартин сдавленно вскрикнул. Рэнсом не издал ни звука. Летти посмотрела через плечо, и дыхание ее перехватило, кровь отхлынула от лица. Она медленно встала, опустив руку с револьвером.

Люди в белых простынях бесшумно появились из леса, как привидения или как охотники, кем большинство из них и были всю жизнь. Угрожающе безмолвно они взяли их троих в кольцо и начали сжимать его. В руках у главаря была свернутая кольцами веревка. Потертая и мягкая, она небрежно раскачивалась, конец ее был завязан палаческой петлей.

Рэнсом встал рядом с Летти и обнял ее. Она все еще держала в руке револьвер, но даже не пыталась поднять оружие.

Стало так тихо, что слышно было легкое потрескивание осоки, примятой ногами и теперь распрямлявшейся. Летти сдавило грудь, нервы были напряжены, как натянутые струны. Это не могло так закончиться, было бы несправедливо, если бы все завершилось именно так! Рэнсом был Шипом, но не преступником, которого можно вздернуть на ветке. Он наказывал только тех, кто этого заслуживал. Он делал все, что в его силах, чтобы исправить многочисленные несправедливости, с которыми сталкивался. Да, однажды он бросил вызов этим людям, но только защищая свою собственность и своего друга.

Рэнни не заслуживал такой унизительной и бесславной смерти!

Летти шагнула вперед:

— Вы не можете этого сделать!

— Только мы и можем.

— Но это не правильно! Это несправедливо! — воскликнула она в отчаянии, глаза ее жгли слезы.

— А что сейчас вообще справедливо? Вожак взмахнул веревкой, и петля опустилась на плечи Мартина. Главарь повернулся к Летти и Рэнсому.

— Вы оба нас обяжете, если поскорее уйдете. Теперь мы сами обо всем позаботимся.

Смысл происходящего дошел до всех троих не сразу. Первым его понял Мартин. Он упал на колени и начал молить о пощаде.

Рэнсом нахмурился и покачал головой:

— Мы уйдем, только если Мартин уйдет с нами.

— Убирайся отсюда, сынок. Мы уступили тебе с Брэдли Линкольном, но сейчас этого не будет. Предоставь его нам.

— Правосудию веревки? Давайте я его заберу и сдам военным.

— Чтобы он мог отболтаться? Нет уж. Он подонок. Можешь винить войну, «саквояжников», что угодно, но он все равно подонок.

— Неважно, кто он. Виновен он или нет, должен решить суд.

— Мы и есть суд. И судьи, и присяжные заседатели.

— Так вы делаете только хуже для всех. Я не могу этого допустить.

Летти понимала, что все напрасно: их слишком много, и они очень решительно настроены. И все-таки Рэнсом пытался их остановить. Таким уж он был человеком. Осознав все это наконец, она ощутила в груди такой прилив любви и гордости, что это почти вытеснило страх.

— Тебе не должно быть дела до этого. Ты все равно не можешь нам помешать. — Главарь подал знак, и люди в простынях навели винтовки на Рэнсома. — Еще раз говорю тебе, убирайся отсюда, пока не случилось того, о чем мы все будем сожалеть.

— Это не правильно…

Вооруженные Рыцари начали приближаться, и Летти поняла, что настало ее время действовать.

— Пожалуйста! — взмолилась она, схватив Рэнсома за руку. — Пожалуйста, увези меня отсюда…

Она явственно ощутила напряжение от борьбы, которая происходила сейчас в душе Рэнсома. Ей стало страшно, что он откажется и будет драться с ними. Не столько из-за Мартина, сколько из-за того, что считал справедливым.

— Пожалуйста, Рэнсом, — прошептала она.

«Наверное, подействовало то, что я его так назвала, — подумала Летти. А может быть, тревога за меня».

Как бы то ни было, Рэнсом вдруг опустил голову, взял ее руку и медленно двинулся прочь. Кольцо людей в белых простынях разомкнулось, и они вышли из него. Потом кольцо снова сомкнулось и сжалось вокруг Мартина Идена.

Рэнсом пошел быстрее. Спотыкаясь и наступая на юбки, Летти ковыляла за ним, пригибаясь под ветками. Назад она оглянулась только один раз, когда Мартин начал визжать, но его не было видно за спинами людей в простынях. Содрогнувшись, Летти отвернулась и почти бегом бросилась за Рэнсомом.

Они нашли лошадей у обочины дороги — те мирно пощипывали траву, волоча за собой поводья. Зная, что Мартину его лошадь больше не потребуется, Рэнсом быстро и умело укоротил стремена. Потом он взял у Летти револьвер, засунул его себе за пояс и придержал лошадь, испуганную хриплыми криками Мартина, пока Летти садилась в седло.

Внезапно крики прекратились. Летти обхватила лошадь за шею и припала к ней головой, пережидая, когда пройдет дрожь в ногах. Рэнсом подъехал и положил руку ей на плечо:

— Мы ничего не смогли бы сделать. Ничего.

— Я знаю, — прошептала она.

— Он сам во всем виноват.

— Я знаю! Не в этом дело…

— А в чем же? Скажи мне.

«Она все равно обвиняет меня в том, что я не смог предотвратить эту казнь, — подумал Рэнсом. — А может, это я сам себя обвиняю?..»

Горло Летти мучительно сжалось.

— Господи милосердный, я думала, это собираются сделать с тобой! — чуть слышно прошептала она.

Рэнсом не смог сдержать вздоха. Рука его на мгновение сжала ее плечо. Несколько отрывисто он произнес:

— Давай уедем отсюда.

Они скакали быстро, не оглядываясь; лица их словно застыли. Солнце палило над головами, но они не ощущали его жара. Лишь переезжая речку, они ненадолго остановились, чтобы дать лошадям напиться, а потом Пустились дальше.

Летти едва замечала, по каким дорогам они скакали, и не думала о том, куда они едут. А если и думала, то полагала, что они возвращаются в Сплендору, — пока Рэнсом не свернул на проселок и не остановился перед так хорошо знакомой хижиной под раскидистыми дубами. Летти пристально посмотрела на него, но ничего не сказала. Он помог ей выбраться из седла и повел лошадей под навес, а Летти подошла к крыльцу и села на ступеньки. Она машинально сняла шляпу, поправила растрепавшиеся волосы и, опершись локтями на колени, закрыла лицо руками. Внезапно ее охватил гнев — неудержимый гнев и горечь из-за этой его последней выходки. Ну зачем он привез ее сюда?! То, что этот гнев всего лишь скрывал боль, было неважно: он вполне годился вместо щита.

— С тобой все в порядке? — раздался совсем рядом голос Рэнсома.

Она и не слышала, как он вернулся. Его умение двигаться беззвучно и заставать ее врасплох всегда раздражало Летти, а сейчас оказалось той последней каплей, которая переполнила чашу. Летти выпрямилась, глаза ее сверкали:

— Конечно, я в порядке! А что же со мной может случиться? Меня чуть не похитили, чуть не изнасиловали. Я наблюдала, как двое мужчин избивают друг друга до полусмерти, а потом оказалась так близко от виселицы, что меня можно считать очевидцем казни. Ну и что такого? Вполне обычное утро!

— Мне жаль, что так вышло…

— Тебе жаль? Это замечательно! Я одного не понимаю: зачем ты притащил меня сюда? Ведь ты должен понимать, что это место совсем не навевает приятных воспоминаний.

— Я хотел поговорить с тобой. Я должен поговорить с тобой, объяснить…

— Я слышала все, что хотела услышать, и сказала все, что хотела сказать. А теперь я хочу одного: вернуться домой, в Бостон. Единственное, что ты можешь для меня сделать, — это позаботиться, чтобы я села на поезд раньше, чем пропадет мой чемодан!

— Нет.

Это единственное слово прозвучало очень спокойно и взвешенно. Летти смотрела на Рэнсома, и гнев ее нарастал.

— Что значит «нет»? — грозно спросила она.

— Это значит, — откликнулся он, — что я не собираюсь отпускать тебя, пока всего не скажу.

Летти поднялась. Она стояла на ступеньках, а Рэнсом на земле, поэтому их глаза находились на одном уровне.

— Если ты думаешь, что можешь меня здесь удержать… — начала она.

— Я не только думаю, я знаю это.

Он загораживал ей дорогу, его широкие плечи были очень прочной преградой. Но еще более прочной преградой был решительный блеск его карих глаз. Однако Летти выдержала его взгляд, не отворачиваясь.

— Ты об этом пожалеешь! — с тихой угрозой в голосе произнесла она.

— Несомненно. — Он криво улыбнулся, оглядывая ее: щеки раскраснелись, грудь вздымалась, сжатые кулаки уперлись в бока в подражание его воинственной позе. — Но прежде всего я хочу выяснить, почему ты боишься за меня?

Летти хотела гордо промолчать, но ее, как всегда, подвел длинный язык.

— Ты же мне не совсем чужой человек. Сдается мне, Шипа скоро настигнет возмездие, справедливое или несправедливое. А я не желаю этого видеть: казней с меня хватит.

— Не думаю, что дело в этом. По крайней мере, не только в этом. Мне кажется, ты что-то ко мне чувствуешь, хотя и не хочешь в этом признаться.

— А, ты вот о чем, — Летти пожала плечами с нарочитой небрежностью. Да, ты довольно привлекательный мужчина, как тебе, должно быть, известно. А меня очень легко взволновать широкими плечами и усами — часа два назад ты мог в этом убедиться.

— Не говори так! — Впервые в его голосе зазвучал неподдельный гнев.

— Почему же нет? Ты сам видел.

— Я ничего такого не видел. Чего ты хочешь? Наказать себя за то, что использовала обычные женские уловки, которыми вас всех наградил господь?

— Ну, хорошо. Согласна, я разыгрывала прожженную соблазнительницу, настоящую Далилу! Но ты-то при виде этого почему пришел в такое замешательство? Мужчины сами превращают женщин в существ, единственная цель которых — привлекать их внимание, а потом оскорбляются, когда женщины обращают свою привлекательность в оружие. Где здесь логика, где справедливость?!

— Если я и был в замешательстве, то по единственной причине. Я боялся: вдруг твои уловки сработают так хорошо, что мне придется стоять и смотреть, как тебя насилуют.

— Ты подумал, что я бросаю тебя ради Мартина, признайся?!

— Если бы это могло спасти твою жизнь, я ничего не имел бы против. Но мне сразу все стало ясно. Черт возьми, Летти, я верил тебе! Я знаю тебя и ни на секунду не усомнился в том, что ты делаешь. Иначе я бы не оказался наготове.

Он был прав, и когда Летти осознала это, с плеч ее свалилась огромная тяжесть. Она смущенно взглянула на него, и этот признак неуверенности впервые дал Рэнсому надежду.

— Дело только в том, что мне невыносимо смотреть, как ты сражаешься вместо меня, — сказал он тихо. — Какими бы ни были твои приемы.

— Мне тоже пришлось стоять и смотреть, как вы дрались, — заметила Летти. — мне это было легко?

— Ты не просто стояла и смотрела. Ты была наготове — и ждала.

Она посмотрела на него каким-то отсутствующим взглядом.

— Я чуть не убила его. Он был так близко, и этот револьвер… Я ничего не чувствовала. Как если бы это была ядовитая змея, которую необходимо убить. Я хотела его убить, правда!

— Я знаю.

— Я никогда не думала, что способна на это. А ты?

— Я научился этому на войне.

Летти опустила голову и отвернулась. Подобрав юбки, она поднялась еще на две ступеньки, ступила на крыльцо и прислонилась спиной к обструганному кипарисовому столбу. Рэнсом последовал за ней, но она не смотрела на него. Взгляд ее был устремлен куда-то в пространство.

— Все-таки жаль, — пробормотала она наконец. — Во мне нет ничего, что должно быть у настоящей леди. Ни изысканности, ни утонченности…

— Мне не нужна никакая леди, мне нужна ты. И тебе, должно быть, это известно.

На губах у нее появилась скупая улыбка, но глаза оставались безрадостными.

— Конечно, известно. Я же не дура, хотя, наверное, и вела себя, как дура. Как легко ты меня обводил вокруг пальца! И как, наверное, смеялся…

— Никогда! Клянусь!

— Ну, не надо. Весь этот спектакль: «Вы поцелуете меня, мисс Летти?», «Вы можете меня еще чему-нибудь научить, мисс Летти?» Когда я думаю об этом, мне хочется…

— Хочется чего? Кричать? Ударить меня? Ну, давай! Давай, и покончим с этим. Я не могу смотреть на тебя, когда ты такая.

Голос его был тихим и напряженным. Он прямо смотрел ей в лицо, и в глазах его была боль. Но Летти едва взглянула на него.

— А эта ночь на пароме? «Плата за жизнь Джонни»… Ты назначил эту плату, и я, как безмозглая идиотка, заплатила! Так легко, все было так легко… — Она опять сжала руки в кулаки и поднесла их к глазам.

Цепь, на которой Рэнсом держал свои чувства, лопнула. Он схватил ее за запястья и притянул к себе.

— Прекрати! Не делай этого с собой! Не делай этого с нами…

Летти билась в его руках, но не могла освободиться.

Наконец она сжала губы в тонкую ниточку и яростно посмотрела на него.

— Я делаю это не с собой и не с нами, ты, подлец! Я делаю это с тобой! Какого справедливого и доблестного рыцаря, воюющего со злом, ты из себя изображал! Такого доброго, чистого, утонченного и галантного. Но то, что ты сделал со мной, не было поступком джентльмена.

— Нет, не было, — сказал он спокойно, хотя лицо его побледнело. — Я действительно стремился делать то, что справедливо, но никогда не изображал из себя святого. Я пытался извиниться, пытался исправить…

— О да! — усмехнулась она. — «Выходите за меня замуж, пожалуйста, мисс Летти».

Рэнсом встряхнул ее так, что шпильки вылетели, и волосы рассыпались по спине. Заключив Летти в стальные объятия, он запутал пальцы в шелковых локонах и прильнул к ее губам, наслаждаясь их сладостью. Он прижимал ее к своему мускулистому телу, как человек, который боится, что сокровище, которое oh так долго разыскивал, отнимут у него.

Летти вдруг почувствовала прилив нежности и горячее желание. Оно нарастало, захлестывало, и в конце концов она обняла его за шею, решив отдаться этому чувству в последний раз. Это не могло повредить.

Рэнсом целовал уголки ее губ, щеки, подбородок, вздрагивающие веки. Прижавшись подбородком к ее виску, он прошептал:

— Господи, Летти, ты сводишь меня с ума!

— Тебе его и без меня не хватало, — сказала она еле слышно и попыталась отстраниться, но он не дал ей этого сделать.

— О нет, я был не так уж глуп, пока ты не приехала. С того самого момента, когда я впервые увидел тебя — всего лишь тень в комнате, которая должна была быть пустой, — с того самого момента, когда я впервые прикоснулся к тебе, я потерял контроль над собой и самого себя. Ты — мое возмездие, моя справедливая кара за все эти годы, когда я думал, что любовь — это глупости, а мужчины, которые теряют голову из-за женщин, бесхребетные слабаки. Ты нужна мне так сильно, что я готов пойти на любую уловку — даже низкую, коварную и позорную, — лишь бы заполучить тебя.

— У тебя получается так, будто в том, что между нами произошло, виновата я.

— Нет, нет! Я, только я виноват, что влюбился в упрямую и своевольную северянку-янки!

— А я ведь никогда и не изменюсь, — произнесла она куда-то в воротник его рубашки. — Я никогда не впишусь в рамки образа кроткой женщины Юга, как Салли Энн.

— Салли Энн — прекрасная женщина. Но я предпочел бы кого-нибудь потемпераментней.

Летти усмехнулась, чувствуя, как постепенно тает лед ее недоверия и подозрительности.

— Она бы показала тебе темперамент, если бы услышала эти слова! Она бы выцарапала тебе глаза.

— Очень может быть.

— Да, но настоящая леди сделала бы это так, чтобы все правила приличия оказались соблюдены. А вот я этого не умею…

— Я разрешаю тебе вести себя сколь угодно неприлично. Ты вольна поступать, как хочешь, быть такой, какой хочешь, не опасаясь осуждения. Я не присваиваю себе права судить тебя или кого-либо другого. Ты мне нравишься такой, какая есть. И мне не надо, чтобы ты хоть как-то менялась ради меня.

Летти посмотрела на него, нахмурившись.

— Но ты же сам назвал меня своевольной.

— А разве не так? Как еще можно называть женщину, которая скачет ночью во весь опор в мужской одежде, набитой подушками? Впрочем, можно сказать по-другому: эта женщина очень храбра, у нее отважное сердце.

Лоб Летти разгладился. Она внимательно вглядывалась в лицо Рэнсома, словно для того, чтобы навсегда запечатлеть его в памяти. Потом, уступая какому-то внутреннему чувству, она прикоснулась кончиками пальцев к его недавно рассеченной губе, к старым ссадинам в углу рта и на подбородке, к темному шраму на виске. Странно, но, несмотря на все это, он казался ей очень красивым.

— Бедное твое лицо… Болит?

— Сейчас нет.

Летти вздохнула, пальцы ее скользнули вниз. Когда она снова посмотрела на него, ее глаза были серьезны, печальны, но непреклонны.

— Ничего не выйдет, ты же знаешь. Мы слишком разные. Мы вышли из разных миров и живем в слишком разных мирах. Навсегда останутся недопонимание, сомнения, страхи — даже если бы у нас не было этого неудачного пролога.

— Я не считаю его неудачным.

— Это потому, что ты такой же упрямый, как я, может, еще упрямее. Во всяком случае, этот пролог нормальным не назовешь.

— А мы и сами ненормальные, оба. — Рэнсом чувствовал, что говорит что-то не то, но готов был сражаться до конца.

— Именно поэтому ничего и не выйдет. Кто-то один должен быть нормальным. Думаю, будет лучше, если я уеду. Если я хоть что-нибудь для тебя значу, ты поможешь мне это сделать. Ты проводишь меня в Колфакс сейчас же, пока мы не сделали того, о чем оба будем сожалеть.

Она отстранилась от него и медленно пошла по террасе к ступенькам. Рэнсом смотрел ей вслед, и сердце в его груди готово было взорваться. Она была уже у самых ступенек, когда он нашел наконец нужные слова:

— Я отвезу тебя хоть к самому черту, если ты захочешь туда поехать! Но не надо ничего решать за меня, Летти, ни сейчас, ни когда-либо потом. И не надо мне говорить, что для меня лучше. Я не Рэнни. Отныне и навсегда я Рэнсом Тайлер. И я знаю, чего я хочу. Я хочу засыпать и просыпаться рядом с тобой все оставшиеся годы моей жизни, хочу обнимать тебя, когда в тебе впервые зашевелится мой ребенок, беспокоиться вместе с тобой из-за маленьких озорников, которых мы произведем на свет; сидеть с тобой на веранде на закате наших дней, а потом целую вечность лежать рядом с тобой на кладбище. Я хочу, черт побери, дышать с тобой одним воздухом. Я хочу, чтобы все, что у меня есть, имело твой вкус и твой запах!

Как будто что-то раскололось у нее в груди — словно вековые льды покрылись трещинами, расступились и начали таять. Она повернулась и посмотрела на него с изумлением.

— Так ты действительно любишь меня?

— А что, по-твоему, я пытаюсь тебе втолковать вот уже битый час?!

— Я думала, для тебя это всего лишь слово, которое…

Рэнсом застонал и закрыл глаза:

— Ради всего святого, милая, ты слишком много думаешь.

Два шага — и он оказался рядом с ней, прижал ее к себе и медленно закружил, спрятав свое лицо в ниспадающем водопаде ее волос.

* * *
Прошло немало времени. Рэнсом сидел, прислонившись к стене. Летти лежала в его объятиях, голова ее покоилась у него на груди. Солнце уже клонилось к западу, и в тени деревьев было прохладно; легкий ветерок обдувал их разгоряченные лица, шевелил золотисто-каштановые локоны Летти. Счастливые и умиротворенные, они смотрели на яркие пятна, высвеченные пробившимися через листву лучами солнца, на бледно-желтую ленту дороги.

Наконец Летти пошевелилась:

— Скажи, правда или нет, твой дядя Сэмюэл — один из Рыцарей?

— Ш-ш-ш! — Рэнсом, наклонившись, поцеловал ее в макушку.

— Что, не правда?

— Правда, но лучше нам об этом не говорить. Она молчала всего несколько секунд.

— Но они ведь снова могут приехать за Брэдли. Что ты будешь делать?

— Остановлю их, если смогу. А если нет, Брэдли примет свою кару так, как подобает. Это все, что мы можем сделать.

Летти тяжело вздохнула и подумала, что к этому, наверное, не привыкнет никогда.

— А что с Салли Энн и полковником? Ты думаешь, они поженятся?

— Как только Салли Энн будет готова к этому. Думаю, что скоро.

— Знаешь, она ведь считала, что он…

— Я знаю. Это их личное дело.

Рэнсом нахмурился, и она провела кончиками пальцев по его лбу, чтобы разгладить суровую складку.

— Реконструкция не может длиться вечно. Через год или два Юг сможет жить так, как захочет. Он освободится от «саквояжников», таких, как О'Коннор, и наконец возродится после этой войны. Когда это случится, Сплендора опять расцветет, правда ведь?

— Я думаю, правда.

— Ты думаешь? Да разве ты не умираешь от нетерпения увидеть это?

— Нет. — Он провел по ее щеке тыльной стороной ладони. — Сейчас нет.

Летти рассеянно улыбнулась, наслаждаясь этой лаской, но мысли ее были где-то далеко.

— А что же с Шипом? Тебе не предъявили официального обвинения, но продолжать эту игру будет очень опасно. Не думаю, что тетушка Эм когда-нибудь поверит, что Шип и ее Рэнни — один и тот же человек, однако люди начнут задумываться. Рэнсом тяжело вздохнул:

— Я полагаю, он уже сыграл свой последний выход, раз собирается обзавестись семьей.

— Ты жалеешь об этом?

Он ответил не сразу, и Летти быстро взглянула на него снизу вверх. Заметив ее взгляд, Рэнсом улыбнулся ей и покачал головой:

— Нет, совсем нет.

— А о Рэнни?

— А что Рэнни?

— Ты будешь продолжать разыгрывать роль?

— А как тебе больше нравится?

Летти пожала плечами:

— Мне все равно. Хотя, признаться, он был мне довольно дорог…

— Я ревную! Но не надо беспокоиться о нем. Я думаю, теперь, когда у него появилась невеста, он очень быстро поправится — на радость тетушке Эм.

— Я и не беспокоилась! Но, по правде говоря, я буду о нем скучать.

Он провел губами по ее лбу.

— Если захочешь его увидеть, только позвони.

— Я запомню это. А впрочем, кажется, я придумала кое-что получше. Правда, это потребует некоторого времени — скажем, лет десяти-двенадцати…

Рэнсом рассмеялся и прижал ее к себе.

— Боюсь, одной тебе не справиться. Ну ничего, — он приподнял пальцами ее подбородок, заставляя заглянуть ему в глаза, которые горели от веселья и желания. — Так когда же мы начнем?

Примечания

1

Аболиционист — сторонник отмены рабства.

(обратно)

Оглавление

  • 1
  • 2
  • 3
  • 4
  • 5
  • 6
  • 7
  • 8
  • 9
  • 10
  • 11
  • 12
  • 13
  • 14
  • 15
  • 16
  • 17
  • 18
  • 19
  • 20
  • *** Примечания ***