Мари из Порт-ан-Бессена [Жорж Сименон] (fb2) читать постранично

Жорж Сименон «Мари из Порт-ан-Бессена»

Утром во вторник пять-шесть рыболовных судов, всю неделю промышлявших у английских берегов, возвратились домой. Как обычно, они бросили якорь на рейде напротив рыбного рынка, и только сейчас, во время прилива, им открыли разводной мост.

Темнота в октябре наступала с каждым днем все раньше, вода же при отливах откатывалась до самого основания прибрежных утесов. С высоты палубы узкий вход во внутреннюю гавань казался зажатым невысокими домами Порт-ан-Бессена, их серыми фасадами и крепкими крышами из черной черепицы.

Как всегда в этот час, по обеим сторонам моста виднелись голубоватые из-за моряцких блуз силуэты пришедших сюда стариков.

Дождя не было. Дул несильный норд-вест, небо казалось серым и ровным.

Один за другим большие деревянные баркасы подходили к краю набережной, можно даже сказать, к самым домам и прижимались друг к другу в глубине гавани. Люди на палубах терпеливо и неподвижно ждали. Они разглядывали находившихся внизу стариков, а те смотрели на них. Каждый видел родственников — отца, сына, брата, — и у них не возникало необходимости переговариваться или обмениваться какими-нибудь знаками.

Женщины, укутанные в свои черные шали, в лакированных сабо, сновали как муравьи, заходили в маленькие лавочки, и там сразу же зажигался свет.

Слышался стук бильярдных шаров в «Морском кафе», и свет, пробивавшийся сквозь желтые шторы, наводил на мысль о кофе с кальвадосом.

Наступали сумерки, до темноты оставалось не больше часа; разводной мост снова закрыли, корабли были пришвартованы, и старики опять неподвижно застыли на своем месте у парапета: кое-кто еще работал: сворачивал кругами канаты, наводил порядок, закрывал люки.

Около больших кораблей скопилась плотная стая покачивающихся на воде баркасов, и можно было видеть то здесь, то там, как кто-то чинит сети, копается в моторе, а кто-то и ничего не делает, испытывает удовольствие, просто сидя в баркасе и покуривая трубку.

Через релинги на своей деревянной ноге пробирался толстяк Шарль. За ним шел Дед, спокойный и чуть ли не торжественный. Шарль протягивал каждому рыбаку не очень чистый клочок бумаги и огрызок химического карандаша. Он знал, кто умеет читать, а кто — нет. Тем, кто не умеет, он говорил лишь:

— Для Мари, на беднягу Жюля…

Небо было еще светлым, но лампы, как всегда, уже зажглись, хотя в это время свет их казался унылым.

— А сколько дают другие? — спрашивали чаще всего.

— Зависит от твоей совести. Луи дал двадцать франков… Давали и два франка, и пять…

— Запиши меня на пять франков…

За Шарлем, как послушный мальчик из церковного хора, безучастно брел Дед.

Лучше ходить вдвоем, чтобы потом не было обвинений в жульничестве.

Некоторые еще добавляли:

— Если будут нужны люди, чтобы его нести…

Они говорили о Жюле, которого хоронили завтра утром. Он еще лежал там, в своем доме на середине склона, где горел свет и куда беспрерывно входили местные кумушки.

Толстяк Шарль с усилием переставлял свою деревянную ногу, а Дед, не отставая, тащился за ним. Они вернулись к мосту, где стали совать бумагу старикам, среди которых тоже были инвалиды.

— Для Мари, на беднягу Жюля…

Ночь наконец потихоньку опустилась, и мужчины за неимением лучшего один за другим входили в кафе, усаживались за полированные столики и вытягивали ноги.

Трудно было понять — утро сейчас, полдень или вечер, потому что все вокруг окрасилось в разные оттенки серого камня, за исключением белых барашков на волнах и крыш из черной черепицы, как будто бы нарисованных чернилами на глянцевой бумаге. Люди тоже были в черном — мужчины, женщины, дети. В черном и жестком, стесняющем движения — в своих лучших одеждах, как на празднике.

Кортеж прошел через разводной мост, гроб несли четыре капитана в белых хлопчатобумажных перчатках на вытянутых руках. Все обратили внимание, что рядом Мари, которую поддерживал под руку один из ее братьев, за гробом шла старшая дочь, Одиль, приехавшая этим утром из Шербура, где она жила.

Не осталось без внимания и то, что приехала она не на автобусе, а в автомобиле, да еще с человеком, который, конечно же, был ее любовником.

Когда кортеж проходил мимо этого автомобиля, все повернули головы, чтобы на него посмотреть; чуть дальше головы повернулись в сторону чужака, стоявшего со шляпой в руке на пороге «Морского кафе».

Шли медленно. Два раза останавливались, чтобы носильщики в белых перчатках могли смениться. Звон колоколов разносился над пустыми улицами; все, даже хозяин бистро, побывали и в церкви, и на кладбище, лишь незнакомец оставался в кафе.

Он был не местным, но, как видно, человеком городским. Обращаясь к служанке, он называл ее малышкой, хотя она была матерью пятерых детей, и не постеснялся пройти прямо на кухню, где трудилась сама хозяйка.

— Скажите-ка, мамаша, что вы сможете приготовить мне на завтрак?

Хозяйка, не любившая фамильярностей, ответила:

— Так вы что, остаетесь до утра?

Он приподнимал крышки