Маски Бога. Изначальная мифология. Том 2 (Часть 1) [Джозеф Кэмпбелл] (pdf) читать онлайн

Джозеф Кэмпбелл

Маски Бога
Том 2. Восточная мифология
Книга I

Касталия

%
2021

УДК 159.964
ББК 86.4

Джозеф Кэмпбелл.
Маски Бога. Том 2. Восточная мифология. Книга I. — М: «Касталия»,
2021 — 426 с.
Во втором томе Масок Бога — главного труда Джозефа Кэмпбелла по срав­
нительной мифологии — этот выдающийся мифолог представляет нам историю
последовательного развития азиатской мифологии, которое заняло пять тысяч
лет и привело к формированию выдающихся религиозных систем Египта, Ме­
сопотамии, Индии, Китая и Японии. В то время как Западные религии строятся
на противопоставлении добра и зла, Восточные обращаются к путям обретения
вечной жизни. В Мифологии Востока подробно описывается путь, которым шли
религии Востока прежде чем обрести формы выразительности и образ мышле­
ния, присущий им сейчас.

ISBN 978-5-521-15873-7

© Джозеф Кэмпбелл
© Радхарани Бабкова, перевод, 2020
© Анна Корнякова, редактура, 2020
© Андрей Кичо, оформление, обложка,
оригинал-макет, 2020
© «Касталия» (Москва), 2021

интеллектуальный клуб

«КАСТАЛИЯ»

ЮНГИАНСТВО. ОККУЛЬТИЗМ.

ТРАНСГРЕССИЯ.
«Касталия»
многомерный культурно нросветите'льский
проект, целью которого является ментальное и духовное* обога­
щение* личности иоередшвом сиите*:*.а самоге) широкого
спектра знаний - е)г глубинной психологии де) оккультных
традиций - оттого, нс имеющий аналогов в иперормацпопном
пространстве.
«КАСТАЛИЯ» - ЭТО:

1—1

н
0/5

• ИЗЛАТЕЛЬСТВО, выиу( кающее* уникальные' книги, больший
е гво из которых впервые* доступны ДЛЯ русЧ КОЯДЫЧ1 К)Г()
чи гате*ля благодаря нашим уе илиям.

•

II,КТОРИ11 с регулярно i|роходящими лекциями в Москве',
Сапк г I 1етербурге и других городах России и ближшто
зарубежья.

• ВИРТУАЛЬНЫЙ ЛЕКТОРИЙ, где* собран весь массив наших
видеолекций 1Ю юнгианской психологии, символизму таро,
алхимии, астрехчогии и другим духовным паукам. Находясь в
любе)й точке* мира, вы можете* связаться е нашим координа
торе)м и заказать заинтересовавшие* вас лекции и курсы.

• САЙТ, ежемесячно ношынясмый эксклюзивными иеревеща
ми, авторскими материалами, видеозаписями, книгами и
статьями
огромным количеством ценной hiкрормацип,
находящейся в откры том доступе, то ее ть i|ре*доставляемой
coBepiIieiию бесплатно! Поэтому, даже* сели у пае: нет денег
для участия в собраниях нашего клуба или приобретения
изданных нами книг, это не* ( гапе'г препятствием на пути
познания.
• ЛУЧШИЕ СПЕЦИАЛИСТЫ г. е ерере* психологии, ае трологии
и таро, готовые* оказать помощь в i|ре*одоле*нпи духовного
кризиса и расшири ть ваше ире*де давление* о самих себе.

и

llani проект эго, кроме юго, знак качества. Сейчас, когда
эзотерика в сознании даже образованных людей с трудом
отличается от шизотернкн, а "духовный эфир" заполнили
Лазаревы, трехлебовы, ахпневичи, торсуновы и прочие* чумако
вате*ли и мошенники, наш нроект дает уникальную возмож­
ность соприкоснуться е серьезными н аутентичными духовны
ми и Iie 11ХОЛОП 1ческим11 школами.

КАСТАЛИЯ ПРИГЛАШАЕТ К СОТРУДНИЧЕСТВУ

АВТОРОВ, ПЕРЕВОДЧИКОВ, А ТАКЖЕ ОРГАНИЗАЦИИ
ДЛЯ РЕАЛИЗАЦИИ СОВМЕСТНЫХ ПРОЕКТОВ

СОДЕРЖАНИЕ

КНИГА I
Введение.............................................................................................................5
Часть первая. Раскол востока и запада....................................................... 7
Глава 1. Отпечатки четырех великих культур............................................. 8
Глава 2. Города бога....................................................................................... 44
Глава 3. Города людей................................................................................... 119

Часть вторая. Мифологии Индии............................................................ 170
Глава 4. Древняя Индия.............................................................................. 171
Глава 5. Буддизм в Индии......................................................................... 279
Глава 6. Золотой век Индии...................................................................... 366
КНИГА II
Часть третья. Мифологии Дальнего востока.............................................. 5
Глава 7. Мифология Китая............................................................................. 6
Глава 8. Мифология Японии...................................................................... 108
Глава 9. Тибет: Будда и вновь обретённое счастье................................ 156

ВВЕДЕНИЕ

Две, противоположные по сути своей, мифологии, повествующие, каждая
на свой лад, о судьбе и благодетели, уготованных человеку, столкнулись в со­
временном мире, плодя заблуждения и недопонимания. Однако взошли они
из одного корня, из того же, который породил все развитые цивилизации
мира — Шумер. Уже оттуда, в четырнадцатом тысячелетии до нашей эры,
пошли они различными путями. К западу, в Иране, раздаются песни, пове­
ствующие о том, что есть добро и что есть зло; на востоке же прислушиваются
лишь к звучанию мантр, поведывающих о вечной жизни. Эта дихотомия рвёт
мир на части, действуя на том уровне сознания, что глубоко скрыт от рацио­
нальной мысли. Удастся ли ее преодолеть? Миф обнадёживает нас, повествуя
о двух ветвях Древа, коим суждено сойтись у основания.
В первом томе этого труда, посвящённого сравнительному изучению мифо­
логии, Джозеф Кэмпбелл дал нам потрясающе развёрнутую картину прими­
тивных её корней, вплоть до момента раскола. Говоря о первом томе, Клайд
Клакхон с «восхищением» отмечал «силу и, в то же время, плавность автор­
ского синтеза». Второй том автор посвятил рассмотрению восточного направ­
ления раскола.
По мере того, как мрачные и жестокие ритуалы примитивных народов
преобразовывались в мифы и легенды, постепенно распространяясь в Египет,
Индию, Китай, Тибет и Японию, они претерпели тысячи перемен, обуслов­
ленных особенностями уклада, менталитета и образа жизни различных наций,
благодаря чему мы имеем сейчас блистательное многообразие жемчужин Вос­
точной литературы, однако за всеми этими оболочками мы с лёгкостью мож­
но обнаружить тот корень, на котором они все взросли. И именно этим двум
вопросам — блистательному многообразию сюжетов и источнику, из которо­
го они вытекают, посвящает Джозеф Кэмпбелл второй том. Учение о вечном
5

возрождении, заключённое в египетском Сказе о двух братьях; о пустоте,
заключённой в «Гирлянде сутр, украшающей Просветлённого» буддистов
Махаяны; об Инь и Янь приверженцев Дао; о «взаимовлиянии» китайского
коммунизма; и Тантрическом представлении о единстве, о полноте присутствия
в каждом до единого, всех граней небес и ада — вся эта совокупность учений,
объединённая в Восточной мысли, рассматривается здесь Кэмпбеллом с учё­
том последних достижений в области изучения стран Востока.
ДЖОЗЕФ КЭМПБЕЛЛ родился в Нью Иорке в 1904 году и получил
образование В Колумбийском Университете, а также университетах Пари­
жа и Мюнхена. Начиная с 1934 являлся членом литературного факультета
колледжа Сары Лоуренс в Бронксвилле. Он проявлял интерес к мифологии
с самых юных лет — уже в возрасте пятнадцати лет он выпустил свою первую
статью под названием «Мифы индейцев Америки». Вскоре за ней последовал
внушительный список трудов по литературному анализу, а также книг, посвя­
щённых мифологической тематике. Его супруга — Джин Эрдман — хорео­
граф и танцовщица.

6

Часть первая

РАСКОЛ ВОСТОКА И ЗАПАДА

Глава 1

ОТПЕЧАТКИ ЧЕТЫРЕХ
ВЕЛИКИХ КУЛЬТУР

I. Мифологический диалог
Востока и Запада
Существует миф о бесконечности, на котором и по сей день строится большин­
ство восточных религий, согласно которому, вселенная исполнена вечных процессов,
которые повторяются снова и снова, испокон веков. Ход дневного светила, убыва­
ющая и растущая луна, годичный цикл и ритм природы, в которой все рождается
и погибает, лишь затем, чтобы снова родиться — все это наглядные примеры бес­
конечного перерождения- фундаментального закона вселенной.
Все мы знакомы с мифом о четырёх эпохах: золотом, серебряном, бронзо­
вом и железном веках, в рамках которого мир представлен деградирующим,
постепенно разлагающимся. В итоге ему суждено утонуть в пучине хаоса лишь
затем, чтобы снова расцвести буйным цветом, подобно молодой растительно­
сти — таков неизбежный ход бытия. Не было такого времени, когда не было
времени. И не будет конца этой калейдоскопической игре вечности.А потому,
ни вселенной, ни индивидууму не следует делать ставки на индивидуальную
неповторимость и личные усилия — все это тщетно.
8

Те, кто идентифицируют себя со своим смертным телом и его проявле­
ниями, обрекают себя на мучительные страдания — ведь всему в их жизни
придет конец.Те же, кому удалось обнаружить столп творения — тот центр,
вокруг которого обращается все во вселенной, включая их самих, принимают
этот естественный ход вещей без страха таким, каков он есть; воистину, таким
счастливцам он может показаться даже величественным и чудесным. Таким
образом, индивидуум должен, в первую очередь, просто играть выпавшую ему
роль (как это делают солнце, луна, всевозможные виды животных и растений,
вода и камни, небеса и звезды) — играть ее без фальши, со всем тщанием;
а затем уж, по возможности, постараться таким образом настроить свой ум,
чтобы привести своё сознание в гармонию с царящим принципом целого.
Манящие чары этой глубокомысленной, метафизически ориентированной
традиции, где свет и тьма переплетаются в танце, творя вселенные и вечные
космические законы, на которых они зиждутся, сплетаются в образ, кото­
рый, зародившись в незапамятные времена, дошёл до наших дней. В своем
примитивном виде этот образ широко известен среди народов, населяющих
джунгли обширного экваториального пояса, который простирается от Афри­
ки на восток, через Индию, Юго-Восточную Азию и Океанию, в Бразилию.
Во всех этих регионах бытует миф о чудной эпохе — эпохе начала времён, ког­
да не было ни смерти, ни рождения и о том, как первое убийство положило ей
конец. Тело жертвы было разрезано на части и зарыто в землю. Вскоре из этих
зарытых частей тела взошли растения, которые служат основным источником
пищи для сообщества, да еще, к тому же, каждый, кто отведал плодов от этих
растений, обрёл репродуктивные органы; таким образом, смерть, пришедшая
в мир путём убийства, тут же положила начало своей противоположности —
продолжению рода и так начался этот бесконечный ход вещей: жизнь, которая
питается жизнью.
Повсеместно, в мрачных зарослях джунглей, все подчинено ужасающему,
жестокому закону животного мира «ешь или будешь съеден» и именно там
находим мы жестокие ритуалы каннибалистических сообществ, в которых
организуются специальные постановки, в целях потрясения сознания ини­
циируемых, иллюстрирующие тот момент в эпохе начала времён, когда было
совершено первое убийство, испытан первый сексуальный акт и отведана пер­
вая торжественная трапеза — эпоху, когда из того, что было некогда единым,
образовалось два: жизнь и смерть, мужской пол и женский. Живые существа
рождаются, поддерживают своё существование за счёт чужих смертей, поги­
9

бают и сами становятся пищей для других — такие изменения претерпевают
они в пространстве и времени, являя собой извечный архетип мифологической
эпохи начала времён. Что есть индивидуум при таком раскладе? Он значит
не более, чем опавший лист. Таким образом, психологическая цель подобных
постановок в рамках ритуала — сместить фокус ума с индивидуума (коему су­
ждено сгинуть) к группе, что существует вечно. Магическая же их функция —
обновить и подпитать энергию неугасающей жизни во всех живых существах,
которые, хоть и кажутся многочисленными, являются по сути единым целым;
таким образом, осуществляя ритуал, общество обеспечивает обильный рост
ямса, кокосовых орехов и хлебного дерева, плодородие свиней, постоянство
лунного цикла и процветание самого общества.
В своей Золотой Ветви, сэр Джеймс Г. Фрэзер продемонстрировал, что
в период ранних городов-государств, в огромном количестве рассыпанных
на территории Ближнего Востока (прародины всех развитых цивилизаций
мира) повсеместно существовал обычай жертвоприношения короля-бога,
аналогичный тому в ритуалах тропических регионов1, а обнаружение сэром
Леонардом Вулли Царского Захоронения в Уре, в котором, помимо самих пра­
вителей, был церемониально захоронен заживо весь их двор, показало нам, что
в Шумере подобная практика существовала вплоть до о. 2350 вв. до н.э2. Нам
также известно, что в Индии правители самостоятельно резали себя на кусоч­
ки3, а в храмах черной богини Кали (ужасающей, той, что обладает тысячью
имён, «труднодоступной» (Дурга), той, чей желудок — вакуум, что не может
быть насыщен, а чрево вечно порождает живые существа) на протяжении ты­
сячелетий непрерывно текли реки крови из обезглавленных тел, принесённых
ей в жертву — убитых, чтобы те смогли жить, вернувшись к тому духовному
источнику, из коего вышли.
И по сей день в Калигхате, районе города Калькутта, где расположен
главный храм богини, во время посвящённого ей осеннего празднества Дурга-пуджи в течение трех дней закалывают от семи до восьми сотен козлов. Их
Сир Джеймс Джордж Фрезер, Золотая Ветвь (Нью-Йорк, Максимилиан Компани, издание в одном
томе, 1922), С. 264. Перевод приведен из труда изд. Бхактиведанта Бук Траст. (Прим, пер.)
Сир Чарльз Леонард Вулли, Ур Халдеев (Лондон: Эрнест Бенн Лимитед., 1929), С. 33, цитировалось
и обсуждалось в Масках Бога: Примитивная Мифология (Нью-Йорк: Викинг, 1959), С. 405—411. Дати­

ровка Вулли 3500 до н.э. на данный момент признана опережающей примерно на тысячелетие.
Дуарте Барбоса, Описание берегов Восточной Африки и Малабара на заре шестнадцатого века (Лондон:
Общество Ханклют, 1866), С. 172; цитировалось Фрезером, цит. Соч., СС. 274—275 и Джозефом Кем­
пбеллом, Маски Бога: Примитивная мифология, СС. 165—166.

10

головы нанизываются на шесты и выставляются перед изображением богини,
а тела идут в пищу ее последователям, которые с почтением поедают их. Так­
же в ее честь щедро пускают на заклание буйволов, овец, свиней и домашнюю
птицу, а до признания в 1835 году человеческих жертвоприношений вне зако­
на, из каждого уголка страны она получала ещё куда более ценные дары. Так,
в храме Шивы, возвышающимся над городом Танджавур, каждую пятницу,
в сакральный сумеречный час, перед алтарём богини обезглавливали ребёнка
мужского пола. В 1830 году царек округа Бастар, жаждая ее милости, пред­
ложил по одному случаю на ее алтаре в храме Дантешвари двадцать пять муж­
чин, а в шестнадцатом веке правитель Куч-Бехара там же принес в жертву
сто пятьдесят человек1.

У одного правящего дома из округа Джайнтья в Ассаме существо­
вал обычай каждый год, во время Дурга-пуджи, приносить челове­
ческую жертву. Тот, кому предстояло стать жертвой, сначала должен
был принять омовение и очистить себя. Затем его облачали в новые
одежды, покрывали его тело красной сандаловой пастой и кинова­
рью, и одевали на него множество гирлянд. Украшенного подобным
образом, его помещали на возвышении перед изображением богини,
где он, на протяжении некоторого времени, медитировал, повторяя
сакральные звуки. Как только он чувствовал, что готов, он подавал
пальцем знак. Палач, который все это время держал наготове под­
нятый меч также читая сакральные мантры, тут же отсекал мужчине
голову, которую сразу же подносили богине на золотом подносе.
Легкие жертвы готовили и отдавали в пищу йогам, члены же царской
семьи вкушали плоды подношения в виде небольшого количества
риса, смоченного в крови жертвы. Обычно люди сами выступали до­
бровольцами на роль жертвы в этом ритуале. Однако, когда таковых
не обнаруживалось, жертв похищали за пределами маленького коро­
левства; так случилось, что в 1832 году с территории британских вла­
дений было похищено четыре человека, из которых лишь один выжил
и смог бежать, чтобы рассказать эту ужасающую историю. На сле­
дующий год королевство было аннексировано, а обычай упразднён2.
1

Э.А. Гайт, «Жертвоприношения людей (Индия)», из Энциклопедии религии и этики Джеймса Гастингса

2

(Нью-Йорк: Сыновья Чарльза Скрибнера, 1928), том. VI, СС. 849—853.
Там же.

И

«Принесите одно человеческое жертвоприношение должным образом,
и богиня будет удовлетворена на тысячу лет» читаем мы в Калика Пуране,
индийском писании, принадлежащем к ок. десятому веку нашей эры. «При­
несите три, и получите сто тысяч. Шиву, супруга богини, в его разъярённом
обличии, можно усмирить на три тысячи лет, предложив ему человеческую
плоть. Ведь кровь, предложенная тут же, превращается в амброзию, а голо­
ва и тело — в высшей степени угодные дары и потому должны подноситься
в поклонении богине. Мудро поступят те, кто поднесёт эту плоть, свободную
от волос, наряду с другими подношениями.»1
В областях блаженной невинности, где подобные ритуалы могут быть пре­
творены в жизнь с потрясающим хладнокровием и невозмутимостью, оба —
как жертва, так и жрец, исполняющий роль палача, в состоянии привести
своё сознание, а вместе с ним и окружающую их реальность в соответствие
с царящим в мире принципом целостности. Они непоколебимы в своей вере
в принцип, который выражен в Бхагавад Гите следующим образом: «как че­
ловек, снимая старые одежды, надевает новые, так и душа входит в новые
материальные тела, оставляя старые и бесполезные.»2
Запад давно потерял путь к возвращению к тому беспристрастному состо­
янию души, что предшествует рождению индивидуальности; похоже, чтобы
первые шаги к этому расколу были совершены в том же уголке Ближнего
Востока, где на протяжении веков цари-боги захоронялись в сопровождении
всего своего двора, а именно, в Шумере, где около 2350 г. до н.э. начинает
зарождаться новое чувство — чувство разобщённости между земной и небес­
ными сферами, которое находит свое отражение в мифах того времени. Царь
больше не был богом, но лишь слугой бога, его пастухом, надсмотрщиком че­
ловеческой расы рабов, сотворённых дабы служить богам с неустанным рве­
нием. Вопрос личности уходит на второй план, уступая место вопросу места,
вопросу отношений. Человек не сотворён, чтобы стать Богом, но лишь для
того, чтобы познать Его, почитать Его и служить Ему; а потому даже прави­
тель, который ранее считался воплощением бога на земле, теперь был лишь
жрецом, приносящим жертвы в угоду Всевышнему — более он не божество,
приносящее себя в жертву Себе.

Калика Пурана, Рудхирадхьяя; перевод-адаптация из труда В. К. Блэкьера, Труд по Исследованию Азии,
том V, 1797, СС. 371—391, а также Гайта, цит. Соч.
Бхагавад Гита 2:22.

12

В ходе последующих веков это новое чувство оторванности привело людей
к погоне за возвращением, но не идентичности, как ранее (теперь достичь ее
было невозможно, ведь творец и творение более не были единым целым). Те­
перь люди искали образ Бога, способ вернуться в утраченную Его обитель.
Развившаяся на таких идеях, новая мифология пошла по иному пути развития,
оставляя позади ранее укоренившееся представление о вечно повторяющихся
циклах. Новая мифология, более динамичная по своей сути, рисует перед нами
картину сотворения мира в эпоху начала времён (при этом мир был сотворён
раз и навсегда, без каких либо «цикличных разрушений»), последующего па­
дения и попыток вернуть утраченное, которые продолжаются и по сей день.
Мир более не являл собой беспристрастную картину временных проявлений
вечных парадигм. Он превратился в поле боя, арену, где схватились между
собой в беспрецедентном поединке две вселенские силы — добро и зло.
По всей видимости, одним из первых пророков этой мифологии искупления
был перс Зороастр, годы жизни которого, однако, пока ещё не были с точ­
ностью установлены. Они датировались по разному, в промежутке между
о. 1200 и о. 550 гг. до н.э.1, потому можно предположить что он, также как
и Гомер (которого относят приблизительно к этому же промежутку време­
ни) скорее был неким символическим лицом традиции, чем конкретной, ре­
ально существующей личностью. Религиозная система, ассоциируемая с его
личностью, построена на представлении о конфликте между Ахура Маздой,
«прародителем Высшего Порядка, что проложил путь солнцу и звёздам»2
и независимым от него олицетворением принципа зла, Ангра-Майнью, Вво­
дящим в заблуждением, олицетворением лжи который, при сотворении со­
вершенной вселенной, коварно проник в каждую ее частичку. Выходит, что
мир — котёл, в котором добро и зло, свет и тьма, мудрость и невежество сме­
шались вместе и борются за победу. А потому привилегией и первейшим дол­
гом каждого человека (который, будучи и сам частью творения, представляет
собой смесь добра и зла) является добровольный выбор, вовлечение в битву
на стороне света. Считается, что с рождением Зороастра, которое произошло
через двенадцать тысяч лет после сотворения мира, значительный перевес
1

2

Касательно датировки о. 1000 г. до н.э. и общего рассмотрения вопроса см. Г. Б. Грей и М. Кэри, Древняя
история Кэмбриджа, том. IV (Кэмбридж: Юниверсити Пресс, 1930), СС. 206—207 и 616—617; каса­
тельно датировки о. 550 г. до н.э., А. Т. Ольмстэд, История Персидской Империи (Чикаго: Юниверсити
оф Чикаго Пресс, Феникс Букс 1948), СС. 94 и далее.
Ясна 44:3

13

в этом конфликте перешёл на сторону добра, и считается также, что по его
возвращении в этом мир в виде мессии Саошьянта ещё через двенадцать ты­
сяч лет свершится финальная битва и огненная ордалия, после чего с тьмой
и ложью будет покончено раз и навсегда. После этого будет лишь свет, ходу
времени придёт конец и на земле вовеки воцарится Царство Божье (Ахура
Мазды) в его первозданном виде.
Очевидно, что представленная здесь мифологическая формула вполне
способна осуществить переворот в человеке, торопя его некими сроками, по­
буждая к принятию автономной ответственности за судьбу вселенной и ее
обновление во имя Бога что, в итоге, выливается в формирование новой, по­
тенциально политической (далёкой от созерцания) философии священной вой­
ны. «И да будем мы для Тебя теми,» гласит персидская молитва, «кто сделает
преображённым мир Твой и будем бороться для совершенствования его, по­
куда не достигнет он совершенства Твоей обители»1
Первое историческое подтверждение того могущества, что заключено в по­
добной мифологической концепции, мы находим во времена правления Кира
Великого из династии Ахеменидов (погиб в 529 г. до н.э.) и Дария I (правил
в период о. 521—486 гг. до н.э.), когда всего за несколько десятилетий они
достигли того, что владения их империи простирались от Индии до Греции.
Именно под их покровительством изгнанный Иудейский народ смог заново
отстроить свою империю (Эзра 1:1—11) и восстановить культурное наследие.
Вслед за этим последовало приписание иудеями этого универсального посла­
ния на свой счёт; затем эстафета перешла к христианству с его миссией и, на­
конец, дошла она до Ислама.
«Распространи место шатра твоего, расширь покровы жилищ твоих;
не стесняйся, пусти длиннее верви твои и утверди колья твои; ибо ты распро­
странишься направо и налево, и потомство твое завладеет народами и насе­
лит опустошённые города.» (Книга Пророка Исайи 54:2—3; о. 546—536 гг.
до н.э.).
«И проповедано будет сие Евангелие Царствия по всей вселенной, во сви­
детельство всем народам; и тогда придёт конец.» (Евангелие от Матфея 24:14,
о. 90 г.н.э.).
Убивайте их (многобожников), где бы вы их ни встретили, и изгоняйте их
оттуда, откуда они вас изгнали. Искушение хуже, чем убийство. ... Сражай1

Ясна30:9

14

тесь с ними, пока не исчезнет искушение и пока религия целиком не будет
посвящена Аллаху. Но если они прекратят, то посягать можно только на беззаконников.» (Коран 2:191,193, о. 632 г.н.э.).
Таким образом, две противоположные по сути своей мифологии, пове­
ствующие, каждая на свой лад, о судьбе и благодетели уготованных человеку,
столкнулись в современном мире. Плодя заблуждения и недопонимания, они
сеют раздор, мешая тем обществам, которые, быть может, находятся сейчас
на стадии формирования. А все потому, что от древа, что в райском саду, где
сам Бог любит прогуливаться, ища прохлады, иранские мудрецы вкусили
плод познания добра и зла, а брамины Индии и философы Китая отведали
лишь от плода вечной жизни. Однако, нам сказано1, что две эти ветви схо­
дятся вместе в центре сада, ведь изначально они были едины в стволе дерева
и лишь по мере роста разветвились, чтобы пойти в различных направлениях.
Подобным же образом, две эти столь противоположные мифологии проис­
ходят из одного источника — Ближнего Востока. Человек же, вкусивший
от обоих плодов, сам станет подобным Господу — так сказано нам (Книга
Бытия 3:22). Таков он — самый ценный плод, что обещан нам при условии
встречи Востока и Запада.

II. Разделённый миф о едином, что стало двумя
Мы можем проследить, до какой степени разошлись пути мифологий
(а вместе с ними и психологий) Востока и Запада за период с их зарождения
на заре цивилизации Ближнего Востока до наших дней, сравнив их совершен­
но противоположные версии описания единого мифологического образа, ко­
торый они разделяют между собой: мифа об изначальном существе, который
сначала был один, но затем стал многим.
«Вначале,» читаем мы в индийской версии этого мифа о. 700 г. до н.э., ко­
торая представлена в Брихадараньяка-упанишаде,
[все] это было лишь Атманом в виде пуруши.» Он оглянулся во­
круг и не увидел никого кроме себя. И прежде всего он произнёс: «Я
1

Раввин Бахья бен Ашер, Комментарий к Пятикнижию (Варшава, 1853), касательно Книги Бытия 2:9;

в соответствии с цит. Луиса Гинзберга, Легенды Иудеев (Филадельфия: Иудейское издательское общество
в Америке, 1925), том V, с. 91.

15

есмь». Так возникло имя «Я». (Поэтому и поныне тот, кто спрошен,
отвечает сначала: «Я есмь», а затем называет другое имя, которое
он носит.)
Затем он почувствовал страх. (Поэтому [и поныне] тот, кто оди­
нок, боится.) И он подумал: «Ведь нет ничего кроме меня, — чего же
я боюсь?» И тогда боязнь его прошла. (Ибо чего ему было бояться?
Поистине, [лишь] от второго приходит боязнь.)

Однако, поистине, он не знал радости (поэтому тот, кто одинок,
не знает радости). Он захотел второго. Он стал таким, как женщина
и мужчина, соединённые в объятиях. Он разделил сам себя на две
части. Тогда произошли супруг и супруга. (Поэтому сами по себе
мы подобны половинкам одного куска»,— так сказал Яджнявалкья.
Поэтому пространство это заполнено женщиной.)
Он сочетался с нею. Тогда родились люди. Однако она призаду­
малась: «Как может он сочетаться со мною после того, как произвёл
меня из самого себя? Что же — я спрячусь». Она стала коровой,
он — быком и сочетался с ней; тогда родились коровы. Она ста­
ла кобылой, он — жеребцом; она ослицей, он — ослом и сочетался
с ней; тогда родились однокопытные. Она стала козой, он — козлом;
она — овцой, он — бараном и сочетался с ней; тогда родились козы
и овцы. И так то, что существует в парах,— все это он произвёл
на свет, вплоть до муравьев. Он узнал: «Поистине, я есмь творение,
ибо я сотворил все это». Так появилось понятие «Творение» [от санс­
критского »сриштих» — «то, что выливается».]
Кто знает это, тот воистину, сам становится творцом в его творе­
нии1.

На Западе самый известный образ первого существа, разделённого на две
части и все же оставшегося единым, представлен, конечно же, во второй главе
Книги Бытия, однако там ему предаётся совершенно иной смысл. Здесь пара
создаётся посредством верховного существа, которое, как нам сказано, погру­
зило мужчину в глубокий сон и пока тот пребывал в нем, извлекло из его тела

Брихадараньяка Упанишада 1.4.1—5. Перевод А. Я. Сыркина (Прим, пер.)

16

ребро1. В индийской версии мифа бог разделяет сам себя, и не только порож­
дает так человеческий вид, но и все остальные виды и все творение; таким об­
разом все во вселенной есть лишь различные проявления единой, вездесущей
духовной субстанции и нет ничего, что было бы отлично от нее; в Библии же,
человек и Бог разделены с самого начала. Воистину, человек был сделан по об­
разу и подобию Господа и именно Бог вдохнул в нос человеку дыхание жиз­
ни; и все же, сам он, его существование отлично от Господнего и не является
он, также, и единым со всей вселенной. Сотворение мира, тварей, его насе­
ляющих и самого Адама (который стал затем Адамом и Евой) происходило
не в сфере божественного, но за ее пределами. Таким образом, мы получаем
здесь не только формальное, но глубокое действительное разделение. Таким
образом, цель познания не будет заключаться в попытках увидеть Бога здесь
и сейчас, проявленным во всем сущем; поскольку Бог не проявлен ни в чем.
Бог трансцендентен. Бог доступен лишь взору почивших. Теперь цель позна­
ния в том, чтобы установить связь между Богом и его творением, а конкрет­
нее — человеком, а затем уже, посредством этого знания и по милости Божьей
познать замысел Его.
Более того, согласно библейской версии мифа человек пал уже после со­
творения Богом мира, в то время как в индийском варианте мы видим, что
все само творение и есть «падение» — отделение частички Бога. Не было
никакого события, вынудившего бога поступить тем или иным образом. Его
творение «разлилось свободно» (сриштих). Это был добровольный порыв
динамического желания к расширению, который предшествовал творению,
а потому имеет метафизическое, символическое значение — никак не исто­
рическое или буквальное. Падение Адама и Евы описано как событие, свер­
шившиеся в определенный отрезок времени и пространства в уже сотворённом
мире, как случайность, которая не должна была произойти. В мифе же об Атмане в форме пуруши, который оглянувшись по сторонам не увидел никого,
кроме себя, произнёс «Я есмь», почувствовал страх, а затем пожелал стать
двумя, показывает нам, что все многообразие бытия возникло естественным
образом — оно не было плодом ошибки. Поведение Атмана не нуждается
здесь в исправлении. Никто не жаждет повернуть время вспять, чтобы из­
менить ход событий, имевших место тогда, ведь это никак не исправило бы
творение (которое совершенно и не нуждается в исправлении), но лишь уничКнига Бытия 2:21—22

17

тожило бы его. Индийских подход исполнен метафизики и поэзии; библей­
ский — этики и истории.
Падение Адама и его изгнание из райского сада не есть метафизический
исход божественной сущности из самое себя, но лишь событие в истории или
предыстории человека. Вслед этим ключевым событием, на протяжении всей
оставшейся книги следуют попытки (удачные и не очень) людей наладить
обратную связь с Богом, опять же, все тщательно исторически задокумен­
тированные. Далее нам говорится, что в определенный момент времени Бог,
по милости своей, пошёл навстречу человеку, установив новый закон и заклю­
чив союз с конкретным народом. И так народ этот стал священным, уникаль­
ным и неповторимым. Примирить Бога с человеком, в создании рода которого
Он, ранее, глубоко раскаивался (Книга Бытия 6:6) можно лишь благодаря
усилиям и благочестию этого конкретного народа, причём время здесь не тер­
пит — ведь грядёт уже тот час, когда воцарится на земле Царство Божие,
когда рухнут языческие царства и спасён будет Израиль, когда бросят люди
«кротам и летучим мышам серебряных своих идолов и золотых своих идолов,
которых сделали себе для поклонения им.»1
Враждуйте, народы, но трепещите,
и внимайте, все отдалённые земли!
Вооружайтесь, но трепещите;
вооружайтесь, но трепещите!
Замышляйте замыслы, но они рушатся;
говорите слово, но оно не состоится:
ибо с нами Бог!2

В индийском видении все обстоит в точности наоборот: то, что божественно
здесь, божественно и там; нет нужды ждать «Судного дня». Поскольку то,
что потеряно сокрыто в каждом (атман) — здесь и сейчас присутствует оно
и лишь ожидает вопроса, чтобы открыться ищущему. Так говорят они: «Лишь
когда люди свернут пространство, словно кожу, тогда (и) без распознавания
бога наступит конец (их) страданию.»3

1
2
3

Книга пророка Исайи 2.20,
Там же., 8:9—10.
Шветашватара Упанишада 6:20. Перевод А. Я. Сыркина (Прим, пер.)

18

В мире, где господствует Библия, возникает вопрос (и снова историче­
ский) о том, кто же является тем самым избранным народом? На данный мо­
мент на эту роль претендуют три, хорошо известных всем, кандидата: иудеи,
христиане и мусульмане — все они полагают себя достойным на основании
некоего уникального откровения, которого удостоились лишь они. А Бог, тем
временем (и это несмотря на то, что он находится за пределами материаль­
ного, исторического мира и отличен от своего творения т.е. трансцендентен,
а не имманентен) подвязался оказать сверхъестественную поддержку в деле
восстановления падшего человека в его положении, открыв тому завет, откро­
вение или же священную книгу что обещают, если тот последует ему, упоение
коллективных надежд избранного народа в некоем не столь отдалённом буду­
щем. Мир развращён, а человек — грешен; и все же индивидуум, поддержи­
вающий (по примеру Бога) единый избранный народ, привносит свой вклад
в дело приближения грядущего славного царства истинного порядка, когда
«явится слава Господня, и узрит всякая плоть [спасение Божие];»1
Обратившись к Индии мы видим, что, хотя та могучая непостижимая са­
кральная сущность понималась изначально, как трансцендентная («отлична
от познанного и выше непознанного»)2, она, в то же время, также и имманент­
на («как нож в ножнах, как огонь в пристанище огня»)3. Не божественное
распространено повсюду, но все есть божественное. А потому, чтобы познать
ее, ищущий не нуждается в постороннем вмешательстве, некоем откровении
и таинстве и не нужно ему, также принадлежать к некоему избранному об­
ществу. Все, что от него требуется — перенастроиться извне вовнутрь и рас­
познать (еще раз познать) то, что сокрыто там. Лишённые этого знания, мы
находимся в состоянии лёгкого помутнения рассудка, которое на санскрите зо­
вётся майа — «иллюзия» (корень »ма» означает «измерять, отмеривать, фор­
мировать, строить» и обычно применяется для описания потенции божества
или демона к сотворению иллюзий, изменению обличия или появлению под
другими личинами; также он имеет значение «магия», введение в заблужде­
ние с помощью чар; в военном контексте означает камуфляж либо применение
обманных тактик; и, наконец, в рамках философии понимается как иллюзия,
скрывающая истинную природу мира). Таким образом, вместо библейской
концепции изгнания, в определенный момент времени, человека из имеющего
1
2
3

Книга пророка Исайи, 40:5.
Кена Упаниада 1.3.
Брихадараньяка Упанишада 1.4.7.

19

конкретное географическое расположение райского сада, в котором сам Бог
любил прогуливаться во время прохлады дня1 в Индии уже о. 700 г. до н.э.
(примерно за триста лета до объединения Пятикнижия) мы имеем психоло­
гическое прочтение этого великого мотива.
Разделённый этими традициями миф о первичном андрогинном существе
выполняет в них обоих одну и ту же функцию — он демонстрирует то, на­
сколько далёк человек в его повседневной светской жизни от божественных
Альфы и Омеги. Однако в каждой из них приводятся свои доводы для объ­
яснения причин этого различия, а потому на выходе мы имеем две радикально
отличные цивилизации. Ведь если историческое событие разделило человека
с божественным, то в историческом же действе и стоит искать путь возвра­
щения, однако если тому стало причиной некое психологическое смещение,
скрывшее от него истинную суть вещей, то психологическими же методами
можно будет вернуть все на свои места. А потому в Индии высшей целью
выступает не общество или народ (хотя, как мы вскоре увидим, священный
общественный уклад выполняет важную воспитательную функцию), но йога.

III. Два подхода к рассмотрению Эго
Индийский термин йога происходит из санскрита и включает в себя корень
юдж, означающий «объединять, соединять, связывать» — корень, также
этимологически связанный со словом «ярмо», например ярмо быка. Можно
сказать, что термин этот является в некотором роде аналогом слова «рели­
гия» (в переводе с латинского re-ligio — «снова связывать, завязывать.»)
Таким образом выходит, что человек — творение Божье, а религия — способ
привести его обратно, снова «связать» с Богом. Однако религия, religio, под­
разумевает под собой исторически обусловленный путь возвращения к Богу
подобный тому описанному в заветах, таинствах или Коране, в то время как
йога строится на психологии — на попытках слияния ума с вышестоящим
принципом «чем мыслим разум.»2 Кроме того, в йоге, в конечном счёте сое­
диняются идентичные элементы — сознание объединяется с сознанием; ведь
то, что под влиянием майи казалось двумя, на самом деле таковым не являет-

1
2

Книга Бытия 3.8.
Кена Упанишада 1.

20

ся; в религии же соединяются Бог и человек и они отнюдь не являются иден­
тичными.
Конечно, мы знаем, что во многих известных религиях Востока богам по­
клоняются как отличным, не являющимся единым целым с их почитателями
и в таком случае наблюдаются все виды строго предписанных устоев и обряд­
ностей. И все же высшее откровение, ознаменованное мудрецами Востока,
заключается в том, что бог, которого все ищут — суть выражение того же та­
инства, каковым являемся и мы сами. До тех пор, пока существует иллюзия
эго, будет существовать и сопутствующая ему иллюзия существования отлич­
ного божества; и наоборот, до тех пор, пока лелеется образ некоего отлично­
го божества, иллюзия эго, подпитываемая любовью, страхом, поклонением,
изгнанием и воссоединением — всем этим спектром чувств, выраженным
по отношению к божеству, будет существовать. Именно эта иллюзия дуаль­
ности и является главной уловкой майи. «Ты есть то» (тат твам аси)1 — вот
достойная мысль для того, кто встал на путь познания истинной мудрости.
В начале времен, читаем мы, был лишь Атман в виде пуруши; однако он
произнёс «Я есмь» (санскр. ахам) и тут же почувствовал страх, а затем же­
лание.
Отметим, что в этой версии процесса сотворения мира (которое представ­
лено с позиции психики самого творящего существа) перед нами предстают
два побуждения, которые, согласно современным ведущим школам глубинного
анализа, являются основополагающими в психике человека: агрессия и же­
лание. Карл Г. Юнг в своей ранней работе «Бессознательное в здоровом
сознании и случаи патологии» (1916)2 писал о существовании двух психо­
логических типов: интровертов, побуждаемых страхом и экстравертов, дви­
жимых желанием. Также и Зигмунд Фрейд в своём труде «По ту сторону
принципа удовольствия» (1920)3 писал о «влечении к смерти» и «влечении
к жизни»: жажде насилия и страхе стать его жертвой (танатос, деструдо)
и, с другой стороны, нужде и желании любить и быть любимым (эрос, либи­
до ). Оба они спонтанно возникают из глубокого и мрачного источника всех
1
2

3

Чхандогья Упанишада 6.11.
К.Г. Юнг, Das Unbewusste im normalenund kranken Seelenleben, первое издание 1916, второе 1918, тре­
тье: издательство Рашер, Цюрих; вновь отпечатано в Двух Эссе по Аналитической психологии (Лондон:
Бейле, Тиндаль и Кокс, 1928; Нью-Йорк, Серии Болингена XX, Избранные работы К. Г. Юнга, том. 7,
1953).
Зигмунд Фрейд, Jenseits des Lustprinzips (Лейпциг, Вена, Цюрих: Международное псхоаналитическое из­
дательство, 1920).

21

психических энергий — иди подчиняются руководствующему эгоцентричному
«принципу удовольствия»: Я желаю; Я боюсь. Таким же образом дело обстоит
и в индийском мифе: как только пуруша произнёс «я есмь» (ахам), он познал
сначала страх, а затем желание.
Однако (и в этом, я полагаю, заключается момент фундаментальной важно­
сти для понимания разницы между Восточным и Западным подходами к вос­
приятию души) в индийском мифе принцип эго, «Я есмь» (ахам) полностью
отождествляется с принципом удовольствия, в то время как в психологических
системах как Фрейда, так и Юнга его функция заключается в познании и ра­
боте с явлениями окружающей реальности («принцип реальности» Фрейда)
причём реальности не метафизической, но самой что ни на есть материальной,
эмпирической сферы времени и пространства. Другими словами, в понима­
нии Запада, духовная зрелость достигается путём дифференциации эго от ид,
в то время как на Востоке (возьмём, к примеру, каждое до единого учение,
произошедшее из Индии), эго (ахам-кара: «произнесение звука «я») — есть
иллюзорное понятие, следствие ложного либидозного самоотождествления,
которое должно быть уничтожено, растворено.
Ознакомимся же с чудесной историей Будды, перейдя сразу эпизоду до­
стижения им цели целей под «деревом просвещения», деревом Бо или же
Бодхи (бодхи, «пробуждающий»).
Благословенный, в полном одиночестве, сопровождаемый лишь
собственной решимостью, сосредоточив свой ум на достижении цели
поднялся, подобно тому, как лев поднимается с наступлением ночи,
в то время, когда закрываются цветы, и, проследовав по пути, который
сами боги украсили знамёнами, подошёл к дереву Бодхи. Змеи, гномы,
птицы, божественные музыканты бесчисленное количество других су­
ществ восславили его и вознесли ему дары из ароматных благовоний,
цветов и других подношений, в то время как с небес лились божествен­
ные мелодии; так десять тысяч миров наполнились восхитительными
ароматами, гирляндами и восторженными возгласами.
Так случилось, что именно в этот момент с противоположной сто­
роны навстречу шёл жнец Соттхия, неся с собой сноп срезанной тра­
вы; увидев Великого и поняв, что он святой человек, он подарил ему
восемь пучков травы. Некоторое время спустя тот, кому предстояло
стать Буддой, остановился перед деревом Бодхи, встав с южной его
22

стороны и устремив взгляд на север. Тут же южная половина мира
начала проседать, пока не оказалась почти у нижайшего из адов, се­
верная же достигла высочайшего из небес.
«Думается мне,» произнёс тот, кому предстояло стать Буддой,
«место это не подходит для достижения высшей мудрости»; тогда он
обошёл дерево с правой стороны и оказался на западной его стороне,
устремив взгляд на восток. Тут же западная половина мира начала
проседать, пока не оказалась почти у нижайшего из адов, восточ­
ная же достигла высочайшего из небес. Воистину, куда бы не встал
Благословенный, земля поднималась ипроседала под ним, подоб­
но огромному колесу, лежащему на ступице, когда кто-то наступает
на его обод.
«Думается мне,» произнёс тот, кому предстояло стать Буддой,
«место это не подходит для достижения высшей мудрости»; тогда
он обошёл дерево с правой стороны и оказался на северной его сто­
роне, устремив взгляд на юг. Тут же северная половина мира начала
проседать, пока не оказалась почти у нижайшего из адов, южная же
достигла высочайшего из небес.
«Думается мне,» произнёс тот, кому предстояло стать Буддой,
«место это не подходит для достижения высшей мудрости»; тогда он
обошёл дерево с правой стороны и оказался на восточной его стороне,
устремив взгляд на запад.
Именно с восточной стороны деревьев Бодхи, скрестив ноги, уса­
живались все Будды, ведь только эта сторона не дрожит и не сотря­
сается.
Тогда Великий произнёс про себя: «Вот оно — Неподвижное
Место, на котором устраивались все Будды — место, для уничтоже­
ния сетей страсти.» Тогда он поднял пучок травы, который держал
в руке и потряс его над этим местом. И тут же травинки, осыпавши­
еся на землю, превратились в сидение длиной в четырнадцать локтей
столь симметричной формы, какую ни один мастер в мире не смог бы
повторить.
Тот, кому предстояло стать Буддой, повернувшись спиной к восточ­
ной стороне ствола дерева Бодхи, произнёс решительно: «Пусть ис­
сохнет моя кожа, сухожилия и кости; пусть пересохнет вся кровь моя
и распадётся плоть моего тела, но никогда не поднимусь я с этого места,
23

покуда не постигну высшую и абсолютную мудрость!» Так он воссел
на землю в неподвижном положении со окрещёнными ногами и даже
удары тысячи молний одновременно не смогли бы поколебать его1.
Так, принц Гаутама Шакьямуни, покинувший некоторыми годами ранее
свой дворец, жену и ребёнка, чтобы отправиться на поиски знания, которое
освободит от страданий все живые существа, наконец достиг центра, столпа
вселенной, (который описан здесь в мифологических терминах, а потому нет
смысла искать его физического местоположения на земле). Потому что ме­
стоположение его — психологическое. Он находится в той точке, где перед
умом, наконец пришедшим в идеальный баланс, открывается полноценная
картина вселенной; в том положении неподвижной отвлечённости, вокруг ко­
торой вращается все сущее. Взору неискушённого человека все в мире кажется
существующим во времени и так или иначе определенным. Я здесь, ты там;
право и лево; верх и низ; жизнь и смерть. Пары противоположностей прони­
зывают все сущее а вселенское колесо, колесо времени, вечно вращается, ув­
лекая нас за собой. Однако существует срединный центр, поддерживающий
всю эту конструкцию — ступица, в которой противоположности сходятся
подобно спицам в колесе, уходя в пустоту. И именно там, с восточной сторо­
ны (направление, которое во всем мире ассоциируется с наступлением нового
дня) Будды прошлого, настоящего и будущего (которые, суть, единый Будда,
проявления которого мы видим преломлёнными на множество в связи с нашей
обусловленностью временем) переживали опыт абсолютного просвещения.
Итак принц Гаутама Шакьямуни, установивший свой ум в этой точке ба­
ланса уже был готов к тому, чтобы проникнуть за последнюю завесу бытия,
однако тут он подвергся нападению повелителя жизни, иллюзии: того самого
атмана в форме пуруши, который, в период до начала всех времён оглянул­
ся по сторонам и, не увидев никого, кроме себя, произнёс «Я есмь» и тут же
испытал сначала страх, а затем желание. Выраженное в мифологических
образах, это изначальное Существо предстало перед тем, кому предстояло
стать Буддой сначала в качестве Эроса, Желания (санскр. кама) — в облике
принца, вооружённого цветочным луком, а затем в качестве Танатоса (санс-

Джатака 1.68—71, согласно (с небольшими сокращениями) переводу Генри Кларка Баррена, Буддизм в пе­
реводах (Кэмбридж, Масс.: Гарвард Юниверсити Пресс, 1922), СС. 75—76.

24

кр. мара), Смерти в облике ужасающего махараджи демонов, восседающего
на ревущем слоне.
«Враг молитв, один скорбел.,» читаем мы в известном санскритском труде,
посвящённом жизнеописанию Будды, который был составлен одним из самых
ранних мастеров так называемого «поэтического» (кавья) стиля литератур­
ного изложения — учёным брахманом по имени Ашвагхоша (о. 100 н.э.),
принявшим буддийскую веру,

«Воин, царь пяти желаний, изощренный в деле битвы, враг всех
ищущих свободы, известный также, как повелитель смерти, собрав
вместе трех своих прекрасных сыновей, которых звали Одурманен­
ный Ум, Безрассудная Радость и Гордость, а также трех свои сла­
дострастных дочерей по имени Вожделение, Любовный Восторг
и Любовная Тоска отправил их к Благословенному. Подняв свой цве­
точный лук и захватив с собой пять одурманивающих стрел, которые
звались: Вызывающая приступы желания, Несущая отраду, Кружа­
щая голову, Иссушающая и Несущая смерть он последовал за своими
отпрысками к подножью дерева, где сидел Великий. Поигрывая стре­
лами он предстал пред Молчаливо Созерцающим, который собирался
преодолеть океан бытия и обратился к нему со следующими словами:
«Кшатрия! Восстань!» приказал он ему, приняв на себя вид выс­
шего авторитета. «Вспомни обязанности своей касты свой же замысел
оставь — не ищи освобожденья. Не подобает рождённому в благо­
родном доме вести жизнь отшельника; ты лучше послужишь обще­
ству, верно исполняя свой долг, поддерживая устои религии и борясь
со злом в мире — так заслужишь ты себе жизнь на высочайшем
из небес в качестве бога.»
Однако Благословенный не шелохнулся.
«Ах, не желаешь ты вставать?» произнёс тогда бог. Он натянул
стрелу. «Будешь продолжать упорствовать, упрямствовать и игно­
рировать свои прямые обязанности, так моя стрела, которая уже
покоится на тетиве, пронзит тебя насквозь! Берегись же, ведь эта
стрела, в свое время, воспламенила само солнце! Подобно ядовито­
му змею, спешит она вонзиться в тебя.» Когда он увидел, что угрозы
его не возымели результата, он пустил стрелу, однако она не нанесла
никакого урона.
25

Ибо Благословенный благодаря неисчислимым актам безгранич­
ной милости, которую он проливает на мир на протяжении своих
бесчисленных жизней, полностью растворил в своём уме концепцию
«Я» (ахам), а с ней и совокупный ей опыт переживания любого «ты»
(твам). Стоило ему, пребывающему в пустоте Неподвижного Места
под деревом познания, за пределами пар противоположностей, за пре­
делами жизни и смерти, добра и зла, «я» и «ты» лишь на мгновение
допустить мысль о существовании самости — «я», тотчас пришло бы
совокупное ему «они» и тогда, при виде сладострастных дочерей бо­
жества, пытающихся завлечь его всевозможными уловками, будучи
объектами, тянущимися к субъекту, пред ним предстала бы необхо­
димость, по меньшей мере, сдерживать себя. Однако в его уме не су­
ществовало никакого «я», а потому не было там места и для «них».
Совершенно непоколебимый, ибо не пребывающий там, как таковой,
обретший совершенное положение на Неподвижном Месте — несломимом (психологическом) месте пребывания всех Будд, Благословен­
ный остался неуязвим для острого оружия.
Бог Мара, понимая, что его цветочный лук оказался бессилен, ска­
зал про себя: «Ему нипочем стрела, которая воспламенила само солн­
це! Неужто он лишен всех чувств? Недостоин он ни моего цветочного
оружия, ни моих прекрасных дочерей! Я пойду на него войной!».
Тут же божество, сбросив личину Повелителя Желаний, пред­
стало в обличии Бога Смерти и вокруг него образовалась огромная
армия, исполненная демонических сущностей: все они имели устра­
шающие формы и держали в руках луки и стрелы, дротики, булавы,
мечи, деревья и даже целые полыхающие горы; у некоторых были
головы кабанов, рыб, лошадей, верблюдов, ослов, тигров, медведей,
львов и слонов; у кого-то был лишь один глаз, у кого-то — несколь­
ко лиц; одни имели по три головы, у других вместо тела был один
лишь раздутый живот или же их животы были ужасно впалы; одни
имели когти, другие — бивни, некоторые, не имели головы, лица
многих были изуродованы и монстроподобны, с чудовищными рта­
ми и другими частями лица; у кого-то колени были завязаны узлом,
другие были зловонны, подобно козлам; одни были медно-красного
оттенка, кто-то пришёл в кожаных одеждах, другие были и вовсе
без нее; волосы одних пылали, подобно огню, у других были подоб26

ны пеплу; одни были с ушами, свисающими до пола, другие наполо­
вину белые, третьи — наполовину зелёные, красные и цвета дыма,
жёлтые и черные; руки одних простирались на огромное расстояние
и были подобны змеям, а на поясах их звенели устрашающие пояса;
одни были высотой с пальму и вооружены копьями, другие — ростом
с ребёнка и с выступающими острыми клыками; у одних было тело
птицы и голова козла, у других — человеческие тела с кошачьими
головами; волосы одних были спутаны, у других торчали вихрами,
а третьи и вовсе были лысы; лица одних дышали злобой, на других
отразилась гримаса торжества; все они способны были посеять ужас
в уме человека и лишить его всякого мужества. Одни подпрыгива­
ли до небес, другие скакали по верхушкам деревьев; многие плясали
на телах друг друга, другие дико вращались на земле. Один, танцуя,
потрясал трезубцем; другой размахивал своей палицей; один ревел,
подобно быку, у другого вместо волос было пламя. Его окружила це­
лая орда демонов, которые пытались напугать его, высовывая свои
отвратительные длинные языки, скаля острые зубы, подвигая остры­
ми, подобными копьям ушами и вращая глазами, пылающими подобно
солнечному диску. Другие подпрыгивали в небеса, чтобы обрушить
на него потоки камней, вырванных с корнем деревьев, острого ору­
жия, пылающих головней и огненных змей.
И все это время вокруг него неугомонно бродила женщина с чере­
пом в руке, которая не могла остановиться ни на мгновение, подобно
тому, как мечется ум изучающего сакральные тексты, если тот не бу­
дет достаточно сосредоточен.
Но что же! Среди всех этих ужасов, дурных видений, звуков
и запахов ум Благословенного колебался не более, чем Гаруда, зла­
топёрый солнечный орел в окружении ворон. И провозгласил голос
с небес: «О Мара, оставь свои тщетные попытки! Отринь свою злобу
и отправляйся прочь с миром! Потому что скорее замёрзнет огонь,
воспламенится вода, а земля смягчится, подобно пуху, чем Великий,
наделённый высшей благодатью, приобретённой им на протяжении
неисчислимого количества эпох и жизней, отринет своё намерение.»
После этого поверженный Мара исчез вместе со своей армией.
Небеса, озарённые светом полной луны, воссияли, подобно улыбке
девы, и на Благословенного посыпались потоки прекрасных цветов,
27

мокрых от росы; он же в эту ночь «в ведение правое вступил, в бодр­
ствованье первое вошёл» и получил знание о всех своих прошлых во­
площениях; во время второго «бодрствования» он обрёл божественное
зрение, в последнее свое «бодрствование» он вывел закон Взаимо­
зависимого Возникновения, а на восходе солнца обрёл совершенное
знание.
Тогда земля содрогнулась от восторга, подобно тому, как трепещет
женщина. Со всех сторон собрались боги, чтобы вознести молит­
вы Благословенному, который ныне стал Буддой, Пробудившимся.
«Слава тебе, о герой, просвещённый среди людей,» пели они, совер­
шая вокруг него обход по часовой стрелке. И прибыли туда все де­
моны, даже сыновья и дочери Мары, и все боги, населяющие небеса
и все сущности, что есть на земле. Воздав победоносному подобаю­
щие дары, они, исполненные восторга, вернулись в свои многочис­
ленные обители1.
Суммируя, можем сказать, что Будда, отринув понятие самости, вернул
своё сознание на уровень, предшествующий тому, что послужил причиной
сотворения мира (каким обладал бог-творец из приведённой ранее леген­
ды)- однако это не значит, тем не менее, что он прекратил существование.
Отнюдь — еще пол века оставался он в этом мире, подчинённом законам
пространства и времени, иронично пребывая в этой пустоте кажущегося раз­
нообразия, наблюдая дуальную природу, но зная об ее обманчивости, с состра­
данием неся повсюду знание, которое невозможно передать другим, которые,
суть, не есть другие.
Ведь невозможно передать всей полноты пережитого опыта тому, кто сам
не испытывал его (или, по крайней мере, не испытывал некоего аналогичного
опыта, посредством которого, он мог бы составить себе представление об опи­
сываемом). К тому же, там, где не существует эго, нет места и «другим» —
ни тем, кого можно боятся, ни тем, кого можно желать, ни тем, кого можно
учить.
В классическом индийском учении описаны четыре цели, к достижению
которых стремится человек, ради которых он живет и прилагает усилия: лю-

Ашвагхоша, Буддхачарита 13—14 (в сокращении), согласно переводу Э. Б. Коувелла, Сакральные книги
Востока, tom.XLIX (Оксфорд: Клэрендон Пресс, 1894), СС. 137—158.

28

бовь и наслаждения (кама), власть и успех (артха), установленный порядок
и моральная добродетель (дхарма), и, наконец, освобождение от иллюзии
(мокша); отметим, что первый две являются проявлениями того, что Фрейд
охарактеризовал в качестве «принципа удовольствия» — первичных есте­
ственных позывов человека, воплощённых в формуле «Я хочу.» Далее, со­
гласно восточным представлениям, по достижению зрелости, порывы эти
следует подчинить принципам дхармы, что в классическом индийском укладе
достигается путём воспитания индивидуума в рамках его касты. На этой ста­
дии инфантильному «я хочу» должно прийти социально (не индивидуально)
обусловленное «ты должен» и процесс этот есть столько же естественный эле­
мент неизменного космического порядка, как ход самого небесного светила.
Отметим, что в приведённой выше легенде об искушении Будды, Анта­
гонист представляет нам полный комплект — первые три элемента, триаду
общечеловеческих устремлений (так называемую, триваргу: «совокупность
трех»): в качестве Повелителя Желаний он олицетворяет первую из них; в ка­
честве Повелителя Смерти — вторую; его же воззвания к мудрецу, в кото­
рых он требует, чтобы тот поднялся и вернулся к выполнению обязанностей,
присущих ему по положению, есть олицетворение третей. Воистину, будучи
проявлением той самой Самости (пуруши) которая не только излилась во все­
ленную, став ей, но и является ее вечно поддерживающей энергией, он, как
никто другой подходит для того, чтобы быть их представителем. На самом
деле, они и есть та сила, на которой держится мир. Можно сказать, что в боль­
шинстве ритуалов и религий мира почитается именно это триединое божество,
в том или ином своём проявлении.
Однако имя и пришествие Будды, «Просветлённого», знаменуют для нас
появление четвертой цели стремлений: освобождения от иллюзии. И чтобы
достичь ее, следует отринуть первые три, что является задачей хоть и трудной,
но отнюдь не непреодолимой, особенно учитывая те блага, которые ждут нас
конце этого пути. Восседая в центре вселенной, медитируя в попытках проник­
нуть за завесу той креативной энергии, которая пронизывала его собственное
естество, Будда смог наконец вернуться к истокам, к изначальной пустоте,
находящейся за пределами творения и (вот ирония) именно в этот момент все
сущее расцвело и ожило. Достичь подобного опыта низведения самости можно
лишь собственными силами. Нет иного пути. Однако от Западного взгляда
не скроется тот факт, что во всей этой индийской системе четырёх целей (на­
чиная от двух первичных, естественно присущих живому существу, включая
29

третью, диктуемую обществом и заканчивая экзальтационной четвертой, суля­
щей освобождение) нет места для личностного, осмысленного роста и разви­
тия индивидуума в рамках окружающих его в данный момент времени, места
и обстоятельства, нет места творческому эксперименту над неизведанными
возможностями и нет места принятию личной ответственности за действия,
совершенные в рамках социального устоя. Индийская традиция подразумевает
наличие идеального, перманентно существующего общемирового устройства.
Не может быть ничего нового — вся мудрость уже давно выражена мудреца­
ми прошлого. И, наконец, когда бесконечно тянущаяся смена «я хочу» и «ты
должен» станет совершенно невыносимой, все, что остаётся — найти утешение
в четвертой цели, а именно, в уничтожении инфантильного эго, как такового:
отвлечении и освобождении (мокша) от обоих понятий «я» и «ты».
Совсем иначе все обстоит на Европейском Западе, где фундаментальным
является учение о свободе воли, из которого естественно вытекает обосо­
бленное положение каждого индивидуума по отношению к другим, а также
по отношению к ходу природы и воле Бога. Здесь каждый явственно ощуща­
ет на себе возложенную на него ответственность, которая заключается в том,
что он должен своими силами, по своей воле и движимый разумом прийти
построению некоего рода отношений, вместо того, чтобы раствориться, став
единым со всем, превратиться в ничто, в нечто, в абсолют (каким-бы не был
термин, подобающий для описания того, что невозможно описать). Разви­
тие же в светских кругах также обычно предполагает отрешённость эго, по­
лучившего в процессе образования надлежащую подготовку, от примитивной
инфантильной полярной связки «удовольствие-подчинение» и переход его
к некритическому, чуткому восприятию эмпирической реальности, которое
несет в себе некую нотку приключенческого духа, являющегося следствием
понимаемой непредсказуемости бытия, из которого вытекает также чувство
личной ответственности за принятые решения. Жизнь не исправного солда­
та, но развитого, уникального индивидуума — вот к чему следует стремиться.
Тщетно будем мы искать намёк на что-либо подобное на Востоке. Ведь там все
усилия направлены на подавление, а не развитие эго. Куда не взгляни, за что
ни возьмись — везде и всюду один и то же исход: систематическое, упорное,
чёткое и последовательное искоренение принципа «я» — принципа восприятия
окружающей реальности, который, вследствие этого процесса остаётся нераз­
витым, а потому весьма подверженным влиянию совершенно некритических
мифологических отождествлений.
30

IV. Индия и Дальний Восток — расхождения в пути
Оставим же ненадолго Индию и обратимся к Дальнему Востоку. Вот что
гласит нам Дао де цзин, «Книга (цзин) достоинства и значимости (те)
пути (дао)»:

Дао, которое может быть выражено словами, не есть постоянное
Дао;
Имя, которое может быть названо, не есть постоянное имя.
Безымянное есть начало неба и земли,
Обладающее именем — мать десяти тысяч вещей.
А потому: тот, кто свободен от страстей, видит чудесную тайну
[Дао],
а кто имеет страсти, видит только его в конечной форме1.

Термин Дао, — «путь, тропа» во многом эквивалентен термину дхарма,
поскольку он также подразумевает под собой истинный порядок, высший за­
кон, исконный уклад вещей во вселенной, который выражен и осуществляется
путём соблюдения каждым живым существом в этой вселенной присущего ему
(в зависимости от его вида) уклада, закона и порядка вещей. «Дао значит —
дорога, тропа, путь,» пишет мистер Артур Уэйли, «и это также подразумевает
под собой путь, с помощью которого человек совершает что-либо, т.е. метод,
принцип, доктрина. Так, например, Путь Неба — непреклонность: с насту­
плением осени ни один листок не получит пощады, сколь бы он ни был пре­
красен; ни один цветок не останется на земле, сколь бы он ни был ароматным;
на Пути Человека, среди прочих, выделяется цель произведения потомства
(а потому считается что евнухи далеки от Пути Человека); Дао есть «путь
правителя», иными словами — искусство управления. У каждой философской
школы имелся свой Дао, своя доктрина об истинном пути, в соответствии
с которой должно было организовывать свою жизнь. Со временем, в одной
из этих философских школ, последователи которой позднее стали известны,
Дао де цзин, 1.1—2. Джеймс Лэдж, Сакральные книги Востока, том. XXXIX (Оксфрд: Кларендон
Пресс, 1891); Пол Карус, Канон Достоинства и Добродетели (Ла Салле, Иллианойс: Опен Корт Паблио
шинг ко., 1913); Двайт Годдард, Дао и У Вэй Лао Цзы (Нью: Иорк: Брентано, 1919); Артур Уэйли, Путь
и Его могущество (Нью-Йорк: Максимиллан Компани, Лондон: Джордж Аллен и Унвин Лимитед, 1949).

31

как даосисты, Дао стал пониматься как «путь (закон устройства) вселенной»
и, в конечном итоге, вылился в некий аналог Бога (в более абстрактном и фи­
лософском понимании этого термина.)1
Дао определенно является эквивалентом санскритского термина дхарма,
заключающего в себе корень дхр, имеющий значение «поднимать, поддержи­
вать, нести, тянуть, держаться или сохранять.» Дхарма есть истинный поря­
док вещей, на котором держится вся вселенная и которому подчинено каждое
живое существо и каждый элемент творения. И описание дхармы индийцами
аналогично тому Дао, приведённому в Дао дэ цзин: внутренняя их составля­
ющая, не поддаётся описанию; внешне же они проявляются в материнской
заботе и поддержке всего сущего.
В Китае символическим изображением Дао служит геометрическая фи­
гура, объединяющая в себе два принципа: ян мужской принцип, принцип
света и деятельности, горячий, сухой, благотворный, положительный; и его
противоположность инь — холодный, женский, пассивный, тёмный, влаж­
ный, злотворный и отрицательный принцип. Заключённые вместе в окруж­
ности, где каждому из них отведена ровно половина, они демонстрируют нам
то мгновение (которое длится вечно), когда, вследствие, их слияния были
произведены на свет десять тысяч вещей: »Линия, разграничивающая две эти
половины,» как отметил профессор Марсель Гранэ, «которая, извиваясь по­
добно змее, проходит по диаметру фигуры, является, по сути, совокупностью
двух полуокружностей, диаметр каждой из которых равен половине основного
большого круга2. Таким образом выходит, что длина этой линии равняется
одной половине окружности. Линия, служащая для разграничения половин
инь и ян равняется длине контура, охватывающего их с внешней стороны.
Если вместо того, чтобы провести разграничитель­
ную линию, мы решим продолжить ее, в результате
мы получим четыре полукружия, диаметры которых,
соответственно, будут в два раза меньше и все же их
длина, тем не менее, будут равняться половине основ­
ной окружности. Сколько бы раз мы не повторяли этот
фокус, результат останется неизменным, а извиваю­
щаяся разграничительная линия, тем временем, будет

1
2

Уэйли, цит. Соч., С. 30.
Марсель Гранэ, La Pensee chinoise (Париж: Ла Ренессанс ду Ливре, 1934), С. 280, п. 2.

32

стремиться к слиянию с диаметром. Три сольются с двумя. ... В период прав­
ления империи Сун [1127—1279 н.э.] символ этот считался обозначением фаз
луны.»
На самом же деле этот символ есть геометрическое выражение таинства:
мы видим здесь, как из единой окружности образуются две, из которых затем
черпает свое начало мир десяти тысяч вещей.
Если же мы захотим точнее выразить тот невырази­
мый, не имеющий имени, и не поддающийся пониманию
элемент этого таинства, нам достаточно будет просто
нарисовать круг.
Все существа носят в себе инь и ян. Они нераздели­
мы; и нельзя рассматривать их в рамках морали, пола­
гая один исполненным добра, а другой — зла. Будучи
неразрывно связанными, находясь в постоянном взаимодействии, каждый
из них попеременно занимает то доминирующее, то подчиненное положение.
В мужчине преобладает энергия ян, в женщине — инь, однако и та и другая
присутствуют в обоих. А плодом их соприкосновения становится мир «десяти
тысяч вещей.» Такие слова читаем мы в Дао дэ цзин:
Безымянное и обладающее именем одного и того же происхожде­
ния, но с разными названиями.
Вместе они называются глубочайшими.
Переход от одного глубочайшего к другому — дверь ко всему
чудесному1.

Очевидно, что Дао, понимаемое в рамках китайской мысли в качестве того,
чему нельзя дать названия; того, что распространив себя на два, породило
десять тысяч вещей и присутствует в каждом из элементов своего творения
в качестве высшего порядка, пути, смысла и сущности бытия, по сути своей,
ближе скорее к индийскому, чем библейскому пониманию «о едином, что ста­
ло двумя». Ближайшим к символу Дао библейским аналогом можно назвать
Адама в его полноценном варианте, до отделения Евы от его ребра. Однако,
в отличие от библейского аналога Дао, (подобно индийскому Атману (Само-

1

Дао де цзын, 1.3. Ян Хин-шун, Дао де цзын в двухтомнике «Древнекитайская философия». М., «Мысль»,
1972. Здесь и далее перевод Дао де 1дзын.(Прим. пер.)

33

сти), что разделил себя на два) является одновременно как имманентным, так
и трансцендентным: оно есть чудесная тайна, присутствующая во всем сущем
и в то же время — глубочайшая загадка.
К этому добавим тот факт, что на Дальнем Востоке, также как и в Индии,
практика медитации издревле применялась в качестве способа познания этой
загадки. «Нам известно,» пишет мистер Уэйли, «что в четвёртом и третьем
тысячелетиях до Рождества Христова в Китае существовало множество раз­
личных школ квиетизма. Письменных свидетельств той эпохи сохранилось
немного. Я полагаю, самой ранней школой этого направления можно считать
Школу Ци. Учение их называлось Синь син шу «Искусство разума». Под
«разумом» здесь понимается не ум или сердце, но «тот разум, что пребывает
в разуме» — тот, что выполняет в человеческом теле ту же роль, что солнце
на небесах1. Он есть повелитель тела, все остальные органы которого — его
подданные2. А потому ему должно оставаться безмятежным и непоколебимым,
подобно правителю на престоле. Он есть шэнь- божество, которое лишь тогда
снизойдёт до пребывания в своей обители, когда та будет должным образом
подготовлена и украшена. Та обитель, которую человек подготавливает для
него зовётся его храмом (кун). «Распахни врата, посторонись, преклонись
в молчании и сияние духа войдёт и пребудет там.»3 И немного позже мы чи­
таем: «Лишь там, где повсюду чисто, пребудет дух. Каждый желает знать,
но ни один не прикладывает усилий к тому, чтобы познать то, посредством
чего знают.» И затем снова: «Человек желает познать то (т.е. внешний мир).
Но познает он с помощью этого (т.е. себя, собственных возможностей). Так
как же может он познать то? Лишь доведя до совершенства это.»4
Здесь мы видим не только местный китайский аналог индийского мифа
о едином, что стало двумя, но также нам предлагается способ, с помощью ко­
торого разум можно подготовить к воссоединению с единым. И все же, даже
несмотря на распространение в первом веке н.э. в Китае буддизма, когда вся
мифология и ритуально-обрядовая системы Дальнего востока были коренным
образом преобразованы, культурная и духовная сферы этих двух тихоокеан­
ских цивилизаций (японской и китайской) всегда отличались своей специфи­
кой, далёкой от той, что практиковалась индийскими мудрецами путь которых,
1
2
3
4

Гуань Цзы, Глава 12, начало (пометки Уэйли).
Там же, Глава 36 (пометки Уэйли).
Там же, Глава 36 (пометки Уэйли).
Уэйли, цит.соч., СС. 46—47.

34

как мы видели, заключался в том, чтобы, восседая под деревом Бодхи в непо­
колебимой позиции со скрещенными ногами «разорвать оболочку и направить
сознание в пустоту, что находится за пределами.»1
Классическим индийским трудом, посвящающим в азы йоги является Йога
Сутра, «Путеводная нить к йоге», написанная легендарным святым и мудре­
цом Патанджали (который, согласно легенде, был сброшен (пата) с неба
в форме маленькой змеи в руки другого мудреца Панини, который вознёс
их к небесам в молитвенном жесте (анджали)2. Слово сутра, означающее
«нить,» этимологически связано с английским словом «suture» (шов) и на всей
территории Востока служит для обозначения краткого сборника лаконичных
высказываний, обобщающих знания по предмету либо доктрине. Со временем
множественные авторы снабдили их обильным багажом комментариев, зна­
чительно увеличив их объёмы. Так, основной текст Йога Сутры состоит лишь
из тонкой нити в сто девяносто пять кратких предложений, которые обросли
громадным количеством всевозможных комментариев. Из них выделяются
два самых главных:
w
г?
1. «Разъяснение Йоги» (Иога-бхашъя),который, согласно легенде, был
написан в доисторические времена легендарным автором Махабхараты,
поэтом Вьясой, с чудесным рождением и жизнью которого мы ознако­
мимся в следующей главе и который, все же, вероятнее стоит отнести
к о. 350—650 гг.н.э., если не позже;3
2. «Наука о Подлинном» (Таттва-вайшради ^.созданный неким Вачаспати Мишрой, который, похоже, был весьма известен о. 850 г.н.э4.
Сама же основная нить по разному датировалась современными ученны­
ми начиная со второго века до н.э5. и заканчивая пятым н.э.;6 однако с учётом
того, что практика, описанная там, была известна как Будде (563—483 гг.
до н.э.) так и джайнскому избавителю Махавире (погиб о. 485 г. до н.э.)
и выполнялась, по всей видимости, задолго до прихода ариев, мы можем с уве1
2

Джатака 1.76.
Сэр Монье Монье-Вильямс, Английско-Санскритский словарь (Оксфорд: Клэрендон Пресс, 1888),

3

С. 528.
Джеймс Хаутон Вудс, Система Йоги Патанджали (Кэмбридж, Масс.: Гарвард Юниверсити Пресс, 1927),

4

С. хх, предлагает датировку о. 650—850 гг.н.э., что, однако, ставится под вопрос доктором М. Винтернитцем в его Geschichte der Indischen Letteratur, том. Ill (Лейпциг: издательство К.Ф, Амелангс, 1920), С. 461,
который предлагает более раннюю датировку о. 350—650 гг.н.э., что представляется более вероятным.
Вудс, цит. Соч., СС. xxi-xxii.

3
6

Винтернитц, цит. Соч.
Вудс, цит. Соч., С. xix.

35

ренностью сказать одно: вне зависимости от датировки этого спорного текста,
цель и средства, описанные в нем, существуют с незапамятных времен.
ь к постижению искусства г
нам в самом первом афоризме:
йогас читтавритти-ниродха: «Йога есть (намеренное) прекращение спон­
танной деятельности ума.»1
Это высказывание строится на архаичной психологической теории, соглас­
но которой в рамках грубой материи мозга и тела заключена в высшей степе­
ни тонкая материя, которая постоянно пребывает в движении и принимает
те формы, которые передаются ей посредством чувств, и что именно благодаря
постоянным изменениям этой тонкой материи мы в состоянии воспринимать
формы, звуки, вкусы, запахи и другие явления окружающего мира. Также и ум
наш постоянно мечется, сменяя одно состояние за другим и столь сильно его
непостоянство, что если кто-либо, не практикующий йогу, постарается сосре­
доточится на некоем образе или идее хотя бы, скажем, на протяжении минуты,
он с сожалением обнаружит, что тот уже переметнулся на другой связанный
с этим или даже весьма отдалённый от него предмет. А потому первостепенной
задачей йоги выступает приобретение контроля над умом с его спонтанностью,
замедление хода мыслей и полное прекращение его деятельности.
В этой связи приводится аналогия с поверхностью озера, овеваемой ветром.
Изображения, отражённые на подобной поверхности, являются неточными,
фрагментарными и вечно колеблющимися. Однако стоит ветру утихнуть, а по­
верхности застыть и вот оно — нирвана: «за пределами или без (нир) ветра
(вана)» пред нами предстанут не ломанные картины, но совершенное в своей
точности отражение всего небесного купола, деревьев, окружающих берег, са­
мой безмолвной глуби озера, его чистого песчаного дна и рыб, плавающих там.
И тогда осознаем мы, что все те ломанные образы, что представали пред нами
раньше были лишь фрагментами этой истинной и явственной картины, кото­
рую теперь мы можем созерцать без всяких помех. А потому должны в нашем
распоряжении быть обе: как способность успокаивать озеро, дабы могли мы
насладиться совершенной полнотой образа, так и способность направлять ве­
тра, дабы взволнованная его гладь являла нам радующий взор калейдоскоп,
красочную игру (лила) преображений. Тот, кто познал это, больше не стра­
шится, когда одно приходит, а другое уходит; не страшит его даже потеря того,
что, казалось-бы, есть он сам. Поскольку Тот, кто есть все существует вечно,
Йогасутра 1.2.

36

трансцендентный (находящийся за пределами всего); но в то же время им­
манентный (пребывающий во всем сущем). Или, как читаем мы в китайском
тексте, принадлежащем к тому же периоду, что и Йога Сутра:
Истый Народ прошлого не ведал ни любви к жизни, ни ненависти
к смерти. Вхождение в жизнь не вызывало в них радости; прощание
с ней проходило без борьбы. Умиротворённо они уходили и приходи­
ли. Не забывали они о том, откуда пошли они и не гадали о том, куда
отправятся. Принимая жизнь, существовали они блаженствуя; отри­
нув страх смерти, возвращались они в состояние, что было до жиз­
ни. Вот что значит «не вредить Пути умствованием, не подменять
небесное человеческим». Таковы были те, кто зовутся Истыми Людь­
ми. У них, которые пребывали в таком состоянии, ум был свободен
от всякой мысли; движения их были сдержаны и размеренны; лица их
сияли простотой. Исходил ли от них холод — он был подобен дунове­
нию осени; излучали ли они теплоту — та была схожа с весенними лу­
чами. Они следовали в своих чувствах четырём временам года, жили,
сообразуясь со всем сущим, и никто не знал, где положен им предел1.
Однако если стремления индийских йогов сводились главным образом
к приведению «поверхности озера» в состояние покоя, китайские и японские
мыслители, напротив, были склонны скорее волновать ее, наслаждаясь рябью,
вызванной волнами. Если сравнивать их с основными теологическими, либо
научными системами Запада, два этих подхода кажутся очевидно принадле­
жащими к одному виду; однако при более тщательном сравнении друг с дру­
гом в рамках заключённого в них предмета мы видим, что они диаметрально
противоположны друг другу: индиец, разорвав бренную оболочку бытия, бла­
женно растворяется в пустоте, что одновременно пребывает вне и в рамках
всего сущего, в то время, как китаец или японец, вполне удовлетворяющийся
знанием о том, что Великая Пустота воистину есть Двигатель всего сущего,
позволяет сущему пребывать в движении и, не испытывая ни страха, ни же­
лания, пускает свою собственную жизнь на самотёк этого движения, добро­
вольно участвуя в ритме Дао.

1

Чжуан-Цзы, книга VI, часть 1, раздел VI. 2—3. Перевод частично В.В, Малявина (Прим, пер.)

37

Великое — оно в бесконечном движении.
Находящееся в бесконечном движении не достигает предела.
Не достигая предела, оно возвращается [к своему истоку].
Вот почему велико Дао, велико небо,

Велика земля, велик также и Государь!
Человек следует [законам] земли. Земля следует [законам] Неба
Небо следует [законам] Дао,
А Дао следует самому себе1.
Вместо того, чтобы пытаться остановить ход вещей, дальневосточный
мудрец позволяет всему сущему идти своими спонтанно формирующимися
путями и сам движется вместе с ними в некоем роде танца, «действуя, не со­
вершая никаких действий.» Индийский мудрец же стремиться вкусить ката­
лепсии пустоты:
Как для меня, утверждённого в собственной славе,
различить, где прошлое,
настоящее или
будущее?
Где космос,
а где сама вечность?2
Таковы, соответственно, главные черты двух основных областей Востока
и, несмотря на то, что Индия провела немало блаженных дней, качаясь на ряби
взволнованного озера, а Дальний Восток не раз прислушивался к звучанию
того глубинного, что находится за пределами всего, в основном их точки зре­
ния сводились к следующим суждениям соответственно: «Все есть иллюзия —
отринь ее» и «Все есть порядок — прими его»; В Индии — просветление
(самадхи) с закрытыми глазами; в Японии просветление (сатори) с широ­
ко открытыми глазами. Слово мокша, освобождение, применялось в обоих
из них, однако в каждой несло свой оттенок смысла.

1
2

Дао де цзын, 25,5—6.
Аштавакра Самхита 19.3.

38

V. Европа и Левант — о двух видах преданности
Обратимся же теперь к Западу, где теология, главным образом почерпнутая
из Леванта, произвела в сознании европейцев такой же переворот, что и уче­
ние Будды на Дальнем Востоке, и снова здесь мы сталкиваемся с тем, что
слияние это не прошло гладко и бесследно. Воистину, те трещинки, которые
изначально ознаменовали его, ныне расширились до размеров внушительного
и широкого разрыва. И начало этому разрыву было положено (как и в другом
случае) в различном подходе к пониманию мифа о едином, что стало двумя —
вариант его объяснения мы находим в «Пире» Платона.
Быть может, читатель припомнит ту аллегорическую историю юмористиче­
ского характера, которую приписывают Аристофану, о первых людях, которые
были вдвое выше тех, что сейчас. У них было по четыре руки и ноги, спины
и бока их срослись, так, что они образовывали собой круг; тело венчала одна
голова с двумя лицами; кроме того, у них была пара половых органов и всего
прочего, что требуется законами симметрии. Боги Зевс и Аполлон, страшась
их мощи, разделили их надвое подобно тому, как режут перед засолкой яго­
ды рябины или как режут яйцо волоском. Однако эти существа, разделённые
напополам, заключили друг друга в объятия, не в силах разлучиться и скоро
погибли бы с голоду, если бы боги не раскидали их далеко друг от друга. Та­
ким образом: «любовью называется жажда целостности и стремление к ней
тех, что ныне, будучи двумя, раньше являлись единым целым. А потому, если
хотим мы быть дружны с Богом, следует нам встретить и найти в тех, кого
любим, свою половину, что теперь мало кому удаётся.» Потому как: «есть
опасность, что, если мы не будем почтительны к богам, нас рассекут ещё раз,
и тогда мы уподобимся выпуклым надгробным изображениям, которые как бы
распилены вдоль носа.»1
Здесь, так же, как и в библейской версии легенды, существо, разделённое
на части, отлично от изначального божественного существа. Определенно,
здесь мы имеем дело с Западным мышлением, в рамках которого Бог и чело­
век разделены и главный вопрос заключается в том, как выстроить отношения,
способные воссоединить их. Однако следует отметить ряд ключевых разли­
чительных моментов между греческой и иудейской мифологиями, потому как:
«греческая теология,» пишет Ф. М. Комфорд «не создавалась ни жрецами,
Платон, Пир. Перевод С. Апта (Прим, пер.)

39

ни даже пророками, но лишь художниками, поэтами и философами... Не су­
ществовало там класса жрецов, который оберегал бы священную традицию,
заключённую в священном писании, от любых новаторских посягательств.
Не было духовных деятелей, которые могли бы диктовать свои условия, укоре­
нившись на позиции неопровержимого авторитета.»1 Вследствие этого мифо­
логия их, уподобляясь поэзии, сохраняет свою подвижную текучесть; Боги же
не воспринимаются буквально, подобно Яхве в саду, но принимаются в виде
тех, кем и являются по сути: персонификаций, вызванных к жизни творческой
силой человеческого воображения. Они реальны потому, что представляют
собой силы как макрокосма, так и микрокосма — внешнего и внутреннего
миров. Однако, поскольку они проецируются силой нашего ума, им прису­
щи все слабости, характерные для него — факт этот был прекрасно известен
греческим поэтам, да и все поэты с ним знакомы (однако от взгляда жрецов
и пророков он, по какой-то причине, ускользает). Греческие рассказы о богах
игривы, исполнены юмора, боги в них одновременно возвышаются и низво­
дятся; привлечённый этими образами, ум не стремится, отстранившись, погру­
зиться в сферу неизведанных, возможных лишь для частичного интуитивного
восприятия реальностей и реальности, отражаемой ими.
Из версии мифа о едином, что стало двумя, представленной в «Пире» мы
узнаем, что боги страшились первых людей. Столь внушительно было их мо­
гущество и столь велики помысли сердца, что они дерзнули напасть на богов,
осадить небеса и не остановились бы даже перед их низвержением. Боги впа­
ли в замешательство; ведь если уничтожить весь род людской придёт конец
и жертвоприношениям, и тогда, лишённые поклонения, исчезнут и они сами.
В этом отрывке нам преподаётся ироничный урок о взаимозависимости
между Богом и человеком, подобной тому, какая существует между позна­
ющим и познаваемым и, в отношениях этих, инициатива и креативная сила
не сосредоточены в одних только руках. В религиях Леванта этого представ­
ления о том, что Бог и возносящий ему молитвы и активно служащий веру­
ющий могут быть взаимозависимы, похоже, никогда не существовало, либо
его отвергали; поскольку их Бог (будь то Ахура Мазда, Яхве, Троица или
Аллах) всегда понимался в качестве абсолютного и единственно истинного

Ф.М. Комфорд, Религиозная мысль Древних Греков от Гомера до века Александра (Лондон: Дж. М. Дент
и сыновья Лимитед.; Нью-Йорк: Е. П. Даттон и Ко., 1923), СС. Xv-xvi.

40

Бога, в то время как среди греков в период расцвета их культуры подобная
непримиримость и навязчивость были немыслимы.
Если говорить о всевозможных конфликтах ценностей, которые могут воз­
никнуть между потусторонними космическими силами, выраженными в облике
богов и высочайшими принципами гуманизма в лице героев, греки всегда скло­
нялись к тому, чтобы отдать предпочтение человеку. Правда в том, что самые
дерзкие, величайшие замыслы и побуждения человеческого сердца неизбежно
идут вразрез со сложившимися космическими устоями, а потому всегда при­
сутствует опасность быть разрезанным надвое. А потому следует соблюдать
осторожность, чтобы не уподобиться «выпуклым надгробным изображениям».
И, тем не менее, никогда не доходили греки до столь фундаментального пре­
дательства природы человеческой, которое является в порядке вещей и даже
необходимым в Леванте. В словах подвергшегося жестоким мучениям «непо­
рочного и праведного» Иова, с которыми он обращается к богу, что «погубил
его безвинно»1 представлен нам пример идеального, в понимании жрецов всех
великих религиозных течений той области, верующего — благочестивого и по­
корного. «Вот, я ничтожен; что буду я отвечать Тебе? ... Руку мою полагаю
на уста мои. ... Знаю, что Ты все можешь. ... Я отрекаюсь и раскаиваюсь
в прахе и пепле.»2 С другой стороны греческий Прометей,также подвергший­
ся жестоким мучениям, тот, кто способен был пронзить голову Левиафана
гарпуном, однако склонившийся перед судом и признавший себя виновным
в содеянном прокричал такие слова в ответ на приказ сдаться: «А мне до Зев­
са дела никакого нет. Пусть правит как угодно в свой короткий срок.»3
С одной стороны — могущество Бога, который велик и в сравнении с ко­
торым блекнут все такие чисто человеческие понятия, как милосердие, спра­
ведливость, доброта и любовь; с другой — титан, покровитель рода людского,
похитивший на благо ему небесный огонь, исполненный мужества и решимости
принять за себя ответственность за сделанный им выбор. Таковы два главных
противоречивых мотива, на которых строится то, что мы можем обозначить
как ортодоксальную мифологическую структуру Запада: грани опыта эго, ото­
рванного от природы и развившего в этой изоляции свои собственные ценно­
сти, далёкие от тех, что царят в окружающем мире, неумолимо насаждающего
и проецирующего на вселенную образ антропоморфного отца (которому ни1
2
3

Книга Иова 2:3.
Книга Иова 39:34, 42:2, 42:6.
Эсхил, Пометей 11.938—939. Перевод С. Апта (Прим. Пер.)

41

когда не было и не будет дано обрести ни в себе, ни в своём метафизическом
проявлении тех ценностей, чувственности и разума, порядочности и благород­
ства, что присущи человеку!)
В то время как в величественных регионах Востока даже сама идея о суще­
ствовании конфликта между человеком и Богом и их отличности друг от друга
попросту невообразима. Потому как то, к чему они обращаются в терминах,
которые мы переводим словом «Бог» не есть некая маска, за которой скры­
та сущность, описанная в сакральных текстах и материализующаяся время
от времени в уме медитирующего, но загадка (трансцендентная и, в то же
время, имманентная) неизмеримой глубины собственного бытия человека,
осознанности этого бытия и блаженства от пребывания в нем.

VI. Эпоха сравнения
В тот момент, когда дерзкие парусники Запада, отправившиеся о. 1500 н.э.
бороздить моря, везли с собой помимо всех прочих самый ценный груз — се­
мена нового, могучего века, которые были посеяны в момент, когда их паруса
были спущены у берегов Америки, Индии и Катая,1 мир, Старый Свет был
поделен между сферами влияния четырех великих цивилизаций: Европы, Ле­
ванта, Индии и Дальнего Востока, каждая из которых, прочно опираясь на за­
веты своей мифологии, почитала себя единственной уполномоченной небесами
носительницей религии и блага. Теперь мы знаем, что все они не являются
полноценными или, по крайней мере, рискуют остаться таковыми, если зам­
кнутся, каждая, в своем мирке. Однако сейчас мы видим в действии другой
процесс: процесс слияния мифологий и их богов в единый новый обществен­
ный порядок, в котором, как пророчествовал Ницше: «могут быть сравнива­
емы и одновременно переживаемы самые различные миропонимания, нравы,
культуры,— что прежде, ввиду всегда локализованного господства каждой
культуры, было невозможно, подобно тому, как и все роды художественного
стиля были связаны известным местом и временем. Теперь рост эстетическо­
го чувства будет произносить окончательный приговор над столь многими
поддающимися сравнению формами: оно заставит вымереть большинство

Катай — название Китая в западноевропейских языках после путешествий Марко Поло. (Прим, пер.)
Здесь и далее перевод Ницше С. Л. Франка (Прим. Пер.)

42

из них — именно те, которые отвергнуты этим приговором. Точно так же те­
перь совершается отбор между формами и привычками более высокой нрав­
ственности,— отбор, целью которого может быть только гибель низших форм
нравственности. Такова эпоха сравнения! В этом ее гордость, но — как и над­
лежит быть — также и ее страдание. Не будем бояться этого страдания!»1
С четырех сторон света сошлись вместе четверо, олицетворяющие здравый
смысл в человеке и его индивидуальную ответственность, сверхъестествен­
ное откровение и единый избранный пред лицом Божьим народ, йогическое
растворение в великой имманентной пустоте и бытие в гармонии с земным
и небесным укладами в лице Прометея, Иова, восседающего с закрытыми
глазами Будды и шествующего с широко открытыми глазами Мудреца соот­
ветственно. И настало время здраво оценить каждого из них, с их наивностью
и с их величием не принижаясь и не впадая в надменность. Пусть, как говорит
Ницше, жизнь: «ищет заблуждения и живет заблуждением»2 все же иногда
наступает пора для момента истины.

Фрилдрих Ницше, Человеческое, слишком человеческое, Раздел 1, О первых и последних вещах, 23.

Там же, Предисловие.

43

Глава 2

ГОРОДА БОГА

I. Эпоха Восхищения
Два могущественных мотива текут в жилах мифологий и религий современ­
ного мира. Они не похожи друг на друга. У них совершенно разное прошлое.
Первый и более ранний из них по праву можно назвать восхитительным
в любом из его проявлений, от недоуменного созерцания необъяснимого,
до животного страха или мистического трепета перед ним. Второй же скорее
можно описать как дарующий искупление, освобождение от мира тому, кто
пресытился его сиянием.
Рудольф Отто в своей значительной работе «Об идее божественного»1 ука­
зывает на иррациональный фактор, неизбежно присутствующий в религиозном
опыте, который не может быть охарактеризован ни одним из терминов, тра­
диционно применяемых теологами по отношению к божеству: Высшая Сила,
Дух, Разум, Причина, Добрая Воля, Самость, Единый и прочие. Воистину
применение подобных рационализированных выражений скорее препятствует
реализации духовного опыта, чем способствует ему; соответственно если ве­
сти научное рассмотрение религии или мифологии, опираясь исключительно

Рудольф Отто, «Об иррациональном в идее божественного и его соотношении с рациональным» (Лондон:
издательство Оксфордского университета, 1925).

44

на эти концепции и ход их развития в истории, суть предмета попросту теря­
ется. «Поскольку,» пишет профессор Отто,
«если и есть в рамках воспринимаемого человеком опыта нечто со­
вершенно специфическое и уникальное, неповторимое в своем роде,
оно определенно достигается посредством религии. По правде говоря,
ярые противники этого вопроса, подчас, демонстрировали более глу­
бокое понимание предмета, чем рьяные приверженцы религии или же
нейтрально расположенные, беспристрастные теоретики. Им то до­
стоверно известно, что все эти «мистические потрясения» не имеют
ничего общего с «разумом» и «рациональностью».
Хорошо бы было и нам, наконец, обратить внимание на то, что
религия не может быть выражена и в полной мере передана «раци­
ональными» суждениями, какими бы грамотными и полноценными
они не казались. В попытках это сделать, мы постараемся осветить
вам соотношение различных религиозных «моментов», чтобы пролить
свет на истинную ее природу.»1

Это, последнее заявление я готов взять в качестве девиза, знаменующего
цель и назначение данного труда, добавив лишь, что по завершении общего
периода в развитии продвинутых культур Ближнего Востока выделились две
ветви — Западная и Восточная, которые пошли разными путями и «моменты»
(или, как я их называю, «психологические стадии») их духовного опыта также
значительно разнятся. К тому же, в результате переломного момента, кото­
рый я обозначу как великое обращение (когда очень многие, как на Востоке,
так и на Западе, потеряли чувство присутствия божественного как во вселен­
ной, окружающей их, так и в них самих и томясь от этой пустоты, которая
ощущалась в качестве невыносимых мук вины за совершенный грех, чувства
отверженности или одурманенности иллюзией) отправились на поиски осво­
бождения от нее, которые значительно разнились в этих двух мирах. Как было
описано в прошлой главе, на Западе акцент был сделан на раскол между че­
ловеком и Богом, а потому эта агония рисовалась там в картинах отчуждения
от Бога, по большому счету с использованием терминов вины, наказания и ис­
купления; в то время как на Востоке, где чувство повсеместного божествен1

Там же, С. 4.

45

ного присутствия все еще сохранилось, пусть и понимаемое в неверном свете,
отношение к вопросу было больше психологическим, а потому и пути иску­
пления и освобождения носят там характер, скорее, альтернативной терапии,
чем авторитарных наставлений высшего отца. Однако в обоих случаях ирония
заключается в том, что именно те, кто всех больше ищут и наиболее искрен­
но стремятся к освобождению, навлекают на себя наибольшие страдания —
ведь именно это алкание приносит им боль. Только что прочли мы о том, что,
когда Будда искоренил в себе понятие эго, весь мир расцвёл буйным цветом.
Но ведь именно таким предстаёт он перед тем, чьей религией является восхи­
щение, а не искупление.

II. Мифогенез
Многочисленные скопления женских фигурок, которые предстают нашему
вниманию повсеместно в археологических слоях Ближнего Востока, относя­
щихся к периоду о. 4500 г. до н.э. дают нам первый намёк на то, каким был
предмет восхищения самых ранних земледельческих и пастушеских сообществ.
Они изготовлены из кости, глины, камня или слоновой кости; иногда изо­
бражены в стоячем положении, иногда — в сидячем; обычно обнажёнными,
часто — беременными и, иногда, держащими или кормящими ребёнка. Связан­
ная с ними символика представлена в виде узоров на керамических изделиях,
принадлежащих к тому же археологическому слою; ведущим из этих мотивов
(представленными, например, в изделиях халафского стиля сиро-киликийского происхождения)1 является голова быка, с длинными, заворачивающимися
рогами, что свидетельствует о том, что к тому времени широко известный
миф о богине-земле, оплодотворённой лунным быком — погибающим и воз­
рождающимся, уже, должно быть, полностью развился. Широко известными
ныне производными этого мифа выступают классические греческие легенды
о Европе и Зевсе в форме быка, Пасифае и быке Посейдоне, Ио, приняв­
шей облик коровы и убийстве минотавра. Более того, самые ранние храмовые
комплексы Ближнего Востока (которые, в то же время, выступают первыми
храмовыми комплексами в мировой истории) являются еще одним подтверж­
дением того, какую значимость несли божество-бык и богиня-корова в качеОбсуждалось в первом томе данного труда, главы 3 и 10.

46

стве ведущих символов плодородия того времени. На данный момент, на юге
Месопотамии было обнаружено три подобных крупных храмовых комплекса,
которые датируются приблизительно 4000—3500 гг. до н.э.: Обейд1, Урук2,
и Эриду;3 еще два было обнаружено немного севернее, в Хафадже4 и Укаире5,
соответственно к северу и югу от Багдада; и последний, шестой, в отдалении
от них, в Тель-Браке, расположенном в долине реки Хабур на северо-востоке
Сирии6 — все они носят на себе следы диффузии сиро-киликийского (так на­
зываемого, таврского) происхождения. Известно, что два из шести этих хра­
мовых комплексов были посвящены богиням: обеидский — богине Нинхурсаг,
хафаджский — Инанне; кому поклонялись в других комплексах до сих пор
не выяснено. И три из них (обеидский, хафаджский и укаирский), окружён­
ные двумя рядами высоких стен,
имели овальную форму, напоми­
нающую, по-видимому, женские
половые органы. (Изображение
I)7.
Здесь, как и в индийских хра­
мах, посвященных богине-матери,
где нижняя часть святилища так­
же выполнялась в форме полового
органа женщины, причина кроет­
ся в той символической нагрузке, Изображение 1. Ранний храмовый комплекс, Оваль­
ная форма: Ирак, о. 4000—3500 гг. до н.э.
которая автоматически заключена
1

2

3

4
5

6
7

X. Р. Холл, «Сезонные раскопки в Уре,
Аль-Убейде, Абу Шахрейне (Эриду) и в других» (Лондон: Метуэн и Ко, 1919); X. Р. Холл и К. Леонард
Вулли, Ур Раскопки I, Аль-Убейд (Лондон: издательство Оксфордского университета, 1927); П. Делугаз,
«Краткое исследование храма в Аль-Убейде», Ирак, V, часть 1 (1938), СС. 1—12.
Юлиус Джордан, Арнольд Нольдеке, Э. Хайнрих и др. «Предварительный отчет о раскопках, прове­
денных немецким научным сообществом в Урук-Варке». Прусская академия наук, Берлин. Абхандлунген,
1929, № 7; 1930, № 4; 1932, № 2, № 6; 1933, № 5; 1935, № 2, № 4; 1936, № 13; 1937, № И; 1939,
№2.
Холл, цит.соч., СС. 187—228; Сетон Ллойд и Фуад Сафар, «Эриду», Шумер III, № 2 (1947), с. 85—111;
IV, № 2 (1948), СС. 115-127; VI, № 1 (1950), СС. 27-33.
Анри Франкфорт, «Предварительные отчеты об экспедициях в Ирак», Чикагский университет, Восточный
институт. Communications, Nos. 13,16—17,19—20 (1932—1936); также Делугаз, цит.соч., С. 10, фигура. 1.
Сетон Ллойд и Фуад Сафар, «Tell Uqair», журнал ближневосточных исследований, II, № 2 (1943), СС.
132-58.
М. Э. Л. Маллоуан, Двадцать пять лет открытий в Месопотамии (1932—1956) (Лондон: Британская
школа археологии в Ираке, 1956), СС. 27—31.
Андре Попрот, Зиккурат и Вавилонская башня (Париж: Альбин Мишель, 1949), С. 167.

47

в носящей плод и кормящей женщине — она, суть, проявление воспроизво­
дящих сил природы.
В каждом из этих комплексов ключевое здание было расположено на глиня­
ной платформе высотой от десяти до двадцати футов с выбитыми в ней сту­
пенями. Все они были построены из кирпича и имели ровную, квадратную
на «современный» манер форму, выполнены в виде жилых помещений и укра­
шены полихромной плиткой и цветными узорами. Другие строения, распола­
гающиеся внутри храмового комплекса, представляли собой жилища жрецов,
служебные помещения, кухни и т.д., и некоторые, также, служили в качестве
загонов для скота. На полихромной мозаике, обнаруженной в Обеиде, изо­
бражена группа жрецов, выполняющих священный обряд по доению сакраль­
ных коров,
фильтрованию и разливу молока в сосуды; из многочисленных письменных
источников, составленных позднее, нам известно, что в той форме, в которой
Нинхурсаг, мать вселенной и всех людей, богов и тварей земных, почита­
лась в этом храмовом комплексе, она выступала, в частности, как защитница
и наставница королей, которых она вскармливала своим благословенным мо­
локом — тем самым молоком, которое получали от животных, посредством
которых она проявляла себя на земле.
И по сей день в Индии каждый, кто посещает храм богини, получает
немного молочной рисовой каши или другого блюда, приготовленного на моло­
ке, которое почтительно именуется как «благо» (прасад). Кроме того, на юге
Индии, в области горного массива Нилгири, обитает загадочный народ Тода,
разительно отличающийся от своих соседей по расовым признакам, для ко­
торых храмовыми комплексами выступают их небольшие коровники, где они
держат скот, которому поклоняются; во время главного обряда жертвоприно­
шения (в качестве которого выступает теленок — символический сын матери)
они обращаются к своей богине Тогорш с молитвой, которая включает в себя
слово Нинкурсаг, перевода которому они не могут дать1. Не может быть
сомнений в том, что в царских загонах храмовых комплексов, посвящённых
Нинхурсаг в Обеиде и Инанне в Хафадже, в период, на целых полтора тыся­
челетия предваряющий первые признаки зарождения любой земледельческискотоводческой цивилизации к востоку от Ирана, мы слышим прелюдию
1

H.R.H. Принц Греции и Дании Петр, «Жертвоприношение телят среди народности Тода в Нилгири (Юж­
ная Индия)», Избранные документы пятого Международного конгресса антропологических и этнологиче­
ских наук, Филадельфия, 1956 (Филадельфия: Пенсильванский университет, 1960), СС. 485—89.

48

к великой симфонии из звенящих колокольчиков, возжигаемых огней, молитв,
и гимнов, восславляющих священную корову, которая уже на протяжении ве­
ков играет в честь великой богини в Индии:
О Мать! Причина и породительница этого мира!
Ты есть первопричина всего,
Мать бесконечного множества живых существ,
Сотворительница богов: даже создатель Брахма,
Вишну, поддерживающий вселенную, и Шива, уничтожающий ее
произошли из Тебя!
О мать, слагая гимны в Твою честь я очищаю свою речь.
Подобно тому, как луна единолично услаждает белый лотос ночи,
а солнце — лотос дня;
Подобно тому, как некто может быть удовлетворен лишь получив
определенный предмет и ничто иное,
Так один лишь Твой взгляд способен одарить сладостью
всю вселенную1.

Имеется шумерская печатка, принадлежащая к раннему периоду о. 3500 г.
до н.э. (урукский период, фаза А: незадолго до изобретения письменности),
на которой изображены два муфлона, борющиеся друг с другом на земляной
насыпи, из-за которой поднимается голова двуглавого змея, который, по всей
видимости, собирается их укусить (Изображение 2).

Изображение 2. Сила, пожирающая себя:
Шумер, о. 3500 г. до н.э.

Строфы из гимна богине в ее аспекте «Повелительницы Мира» (Бхуванешвари), из Тантра-Сары. Ср
Артур и Эллен Авалон. Гимны Богине (Лондон: Luzac and Со., 1913), СС. 32—33.

49

Между их головами располагается цветок, а в их крестцы, которые сходят­
ся вместе на обратной стороне печатки, двумя ногами вцепился орел. В своём
рассмотрении данного предмета, профессор Генри Франкфорт отметил, что
абсолютно каждый из элементов, фигурирующих в этом изображении, позднее
был задействован в ритуальной символике мифа об убитом и возрождённом
Таммузе (шумерском Думузи) — прототипе греческого Адониса, выступаю­
щего, одновременно, в качестве спутника и сына девственной богини-матери,
что имеет множество имен: Инанна, Нинхурсаг, Иштар, Астарта, Артемида,
Деметра, Афродита, Венера1. Во всех уголках древнего мира земляные насыпи
(подобные той, что изображена в центре композиции на печатке) символизи­
ровали богиню. Он несёт ту же символическую нагрузку, что и классический
омфал иди же «земляные холмы» — ступы буддистов. Добавим немного
объема, и вот перед нами уже гора богов (греческий Олимп, индийская Меру),
с их блистательной обителью на вершине, водной бездной у основания и раз­
личными уровнями жизни на всем протяжении. Богиня-мать поддерживает
их всех. Для ее обозначения столь же часто, как плодородная почва, служит
звёздный небосклон, а потому на данной печатке ее символизирует не только
насыпь, но и однотонный задний фон, а также обрамления сверху и снизу —
из последнего исходит сама насыпь.
Змей, поднимающийся из-за неё, очевидно, намеревается укусить овнов;
а овны же, в свою очередь, собираются поглотить цветок. С обратной сторо­
ны мы видим хищную птицу, готовящуюся схватить свои жертвы. «Жизнь
происходит из смерти» — вот о чем кричит нам каждый из элементов это­
го замкнутого круга. А поскольку все из этих элементов олицетворяют силу
одного и того же божества, то мифологическая нагрузка, которую они несут
повествует нам о самопожирающей, вечно погибающей и вечно живущей про­
изводящей энергии, которая есть жизнь и смерть всего сущего.
На второй из обнаруженных шумерских печаток, принадлежащей к о.
3500 г. до н.э., жрец, возможно, символизирующий божество, прижимает
к груди дерево, побеги которого расходятся в четырёх направлениях (Изобра­
жение 3). Рядом изображены два животных, которые явно вдыхают аромат
цветов на этих побегах, а на обратной стороне, между двумя стеблями трост­
ника (узор, который всегда окаймляет ворота в храм богини) расположен те­
лёнок. Этот телёнок определенно является жертвенным, однако изображён
Генри Франкфорт, Цилиндрические печатки (Лондон: The Macmillan Company, 1939), С. 17.

50

так, будто мирно покоится в чреве матери. Христианское представление о том,
что Христос, Жертвенный агнец, Плод древа Иессеева уже будучи во чреве
своей девственной матери, был, фактически, распят, является аналогичным
вариантом этого смежного мотива жизни и смерти.

Изображение 3, Повелитель Жизни: Шумер, о. 3500 г, до н.э.

Период, находящийся в промежутке между первыми женскими фигурками,
обнаруженными о. 4500 г. до н.э. и печатками, которые мы видим на втором
и третьем рисунках, занимает около тысячи лет и на всем его протяжении мы
видим планомерное увеличение археологических свидетельств существова­
ния культа вспаханной земли, оплодотворённой самым благородным и могу­
щественным зверем не так давно резвившегося священного стада — быка,
который не только наполнял сосцы коров молоком, но и тянул плуг, который
в те времена был устроен таким образом, что одновременно и распахивал и за­
сеивал землю. Также и рогатый месяц, властвующий над ритмами женского
чрева и водными потоками земли, идентифицировался с быком; таким обра­
зом, это животное стало космологическим символом, объединяющим сферы
и устои земли и небес. Так, для объяснения всей загадочности бытия хватало
лишь поэтической метафоры в виде быка, коровы и телёнка, сакрально пре­
бывающих в стенах ранних храмовых сооружений (которые, в свою очередь,
символизировали чрево самой вселенской богини Коровы).
Однако в последующее за этим тысячелетие земледельческие культуры,
по мере своего плодотворного развития и расширения, перешли на уровень
городов-государств — в частности этот процесс имел место в Месопотамии;
и, как свидетельствуют пространные сводки, приведённые сэром Джеймсом
Г. Фрейзером в его Золотой ветви, теперь поэтическое олицетворение осу­
ществлялось, в основном, правителями, которые, следуя завету вселенского
хода времени, часто приносились в жертву, иногда даже вместе со всеми свои­
ми придворными. Ведь для олицетворения недавно открытых, поразительных
51

и величественных жизненных канонов требовалось новое, более внушительное
святилище, которым и стал царский двор, пришедший на смену хлеву. В о.
3200 г. до н.э. было изобретено искусство письма (урукский период, фаза Б);
храмовые города окончательно вытеснили деревенские поселения; а руковод­
ство над новоявленной цивилизацией приняла на себя каста профессиональных
жрецов. Планомерные наблюдения за небесным сводом позволили открыть
пять видимых планет (Меркурий, Венеру, Марс, Юпитер и Сатурн) и их ор­
биты, которые дополнили уже открытые до этого солнечную и лунную. Для
того, чтобы организовать храмовую жизнь в соответствии с установленными
небесными законами, был разработан точный календарь; и сама жизнь этих
городов-государств (о чем свидетельствуют многочисленные источники) была
в такой мере подчинена им, что любое событие, наподобие смерти и возрожде­
ния луны, годичного и других, более крупных математически рассчитанных
эпохальных циклов, старались как можно точнее отобразить и отыграть в ри­
туальных обрядах царского двора так, чтобы вселенский и социальный устои
были слиты воедино и функционировали как один организм.
Для того, чтобы проиллюстрировать вам новый символический порядок,
в соответствии с которым была организована жизнь царского двора того вре­
мени, мы обратимся к шумерским печаткам датировкой о. 2300 г. до н.э.
На первой из них (Изображение 4), обнаруженной в городе Лагаш, изображе-

Изображение 4. Жертвоприношение: Шумер, о. 2300 г. до н.э.

на обнаженная женщина, сидящая на корточках на мужчине, который, в свою
очередь, лежит на спине, в то время как второй мужчина, сжав ее запястье,
угрожает ей жезлом или же кинжалом. В правом краю печатки выбита надпись,
первые две строки которой повреждены. Однако следующая строка гласит:
52

«Правитель Гхисгаллы» — обращение, которое, как отметил Эрнест де Сарзек,
применяется по отношению к «божественной сущности, которая в других тек­
стах обозначается как «царь-бог» или «бог-царь» той местности.»1 В Гхисгалле существовал храм вселенской богини, а на изображении мы, похоже, видим
ритуальное жертвоприношение жрицы и правителя в процессе соития2.
На второй печатке (Изображение 5) перед нами предстает тот же мотив
и снова женщина изображена сверху мужчины. По словам профессора Генри
Франкфорта, на ней представлено ритуальное бракосочетание, кульминацией
которого, согласно различным источникам, служило соитие бога и богини, осу­
ществляемое во время празднования Нового года, за которым тотчас следовал
щедрый пир, где все население города могло спокойно насладиться обилием
урожая, удостоверившись, что все ритуальности были соблюдены. Ножки ку­
шетки, на которой возлежат фигуры, выполнены в форме звериных конечно­
стей: либо копыт быка, либо львиных лап. Скорпион, расположившийся под
ней, может символизировать Ишару, богиню любви3, а фигура у основания
кушетки ... — служащего жреца, который, согласно описанию подобного об­
ряда периода Иддина-Дагана (правителя Исина с о. 1916—1896 гг. до н.э.)4,
долженствовал очистить бога и богиню перед соитием. ...

Изображение 5. Ритуальное ложе: Шумер, о. 2300 г. до н.э.

1

2
3
4

Эрнест де Сарзек, Decouvertes in Chaldee (Paris: Ernest Leroux, 1884—1912), Том. I (Текст), CC. 319—20;
Том II (изображения), табл. 30 и далее, № 21.
Сравн. практику ритуального убийства в процессе полового акта с последующим каннибалистическим пирше­
ством среди народности Маринд-Аним из Новой Гвинеи, описанную в первом томе данного труда (глава 5).
Также, исходя из контекста, можно сказать, что скорпион здесь представляет собой тот же принцип, что
и змей на Изображении 2, а также человек с оружием на Изображении 4; то есть — принцип смерти.
Датировка основывается на данных Александра Шарффа и Антона Моортгата, Agypten und Vorderasien im

Alferium (Мюнхен: Верлаг Ф. Брукманн, 1950, 1959).

53

Эта сцена иллюстрирует один из этапов ритуала, который, как мы знаем,
отыгрывался правителем (либо лицом, его замещающим) и жрицей. Он сим­
волизирует смерть бога и его последующее воскрешение, сопровождающие­
ся воссоединением с богиней. В описании этого празднества, составленном
правителем Гудеа, говорится, что по завершении бракосочетания имел место
пир, в котором принимали участие боги, правитель и все население города;1 [и
с левого краю печатки мы и правда можем видеть] сосуд, из которого исходят
многочисленные трубочки для питья, стоящий рядом с кушеткой, на которой
совершается ритуальное бракосочетание2.
Обнаружено огромное множество печаток, иллюстрирующих эту пирше­
ственную сцену. «Участники трапезы (часто — мужчина и женщина)сидят
лицом друг к другу по обе стороны крупного сосуда из которого они пьют по­
средством трубочек, что, по видимому, было распространённым методом рас­
пития алкогольных напитков на Ближнем Востоке в древности.»3 Подобные
печатки в большом количестве были обнаружены также среди останков в ко­
ролевской усыпальнице Ура, которая и сама по себе является красноречивым
свидетельством реализации ритуала любви-смерти в период, представленный
Изображениями 4 и 5. Я не буду приводить здесь весь перечень находок,
сделанных там, так как он подробно представлен мной в первом томе данного
труда4, но лишь вкратце резюмирую, что внутри храмового комплекса этого
города, посвящённого лунному божеству, сэр Леонард Вулли в начале двад­
цатых годов обнаружил около шестнадцати захоронений, где, как оказалось,
покоились целые царские дворы. Самым внушительным из них выступило
парное захоронение правительницы Шубад и ее повелителя Абарги: усыпаль­
ница последнего, в которой, помимо него, находилось еще около шестидесяти
пяти спутников и три колесницы, каждая из которых была запряжена тремя
волами, располагалась под усыпальницей королевы, либо жрицы, убранной
многочисленными украшениями, которая последовала за своим господином
в подземный мир с небольшой свитой в количестве двадцати пяти человек
и повозки, запряженной двумя ослами, таким образом повторив пример боги-

1
2
3
4

Гудеа, Цилиндр Б, 5, И строка, представленная у Сарзека, цит.соч,, пластина 37.
Франкфорт, цит.соч., СС.75—77.
Там же, С. 77.
Первый том данного труда (Глава 10), цит. Ср. Леонарда Вулли «Ур Халдеев», (Лондон: Ernest Benn Ltd.,
1929), СС. 46-65.

54

ни, которая отправилась за своим погибшим богом Дамузи в подземный мир,
чтобы возродить его к жизни.
Останки Шубад покоились на деревянном помосте в сводчатой кирпичной
камере, а в руках у нее был золотой кубок, из которого, быть может, был сде­
лан летальный глоток. Рядом лежал головной убор, выполненный из полоски
мягкой белой кожи, на которой, бусинами из ляпис-лазури, был вышит жи­
вотный орнамент, покрытый позолотой: олени, газели, быки и козлы — про­
странство же между ними заполняли спелые гранаты, плодоносящие ветви
некоего другого дерева и золотые розетки. Здесь очевидно имеется аналогия
с печаткой, изображённой на втором рисунке. На полу ее камеры лежала сере­
бряная голова коровы; а в руках девушек-арфисток, покоившихся с их госпо­
дином в нижней камере, были прекрасные, изящные инструменты, увенчанные
бычьими головами: одна — из меди, другая же из золота, с кончиками рогов,
глазами и бородой, выполненными из ляпис-лазури.
Серебряная корова из камеры Шубад и золотой бык из усыпальницы
Абарги уходят корнями на целые два тысячелетия назад, к храмовым хле­
вам вселенской богини Коровы, женским фигуркам и керамическим сосудам,
с изображённым на них мифологическим лунным быком с загнутыми рогами.
В своём труде, посвящённом изучению зарождения цивилизации на протяже­
нии этих двух тысячелетий, Антон Муртгат отмечает, что

«богиня-мать и сакральный бык, будучи наиболее ранними и зна­
чительными фигурами духовной жизни земледельческих поселений,
превратились в олицетворённые идеи, которые не могут быть искоре­
нены и забыты на Ближнем Востоке, вне зависимости от того, сколь­
ко пройдет тысячелетий.»1

Отметим, что это касается не только Ближнего Востока. Ибо мотивы,
представленные этой древней символикой, наглядно иллюстрирующей нам
предмет и сферу восхищения наших предков, породивших цивилизацию,
и по сей день отзываются даже в самых новейших теологиях Востока и За­
пада. Отголоски их мы слышим в каждом уголке мифологического прошлого
той местности, что ныне почитается колыбелью мировой цивилизации. Лёгкий
шёпот, с которым обращались к нам неолитические проявления этого мотиШариф и Муртгарт, цит.соч., С. 214.

55

ва разразился мощным фортиссимо о. 500—1500 гг.н.э. в лице кафедраль­
ного и храмового искусства, расцветшего во всех уголках мира от Ирландии
до Японии.

III. Культурные этапы и их творческое выражение
Вслед за Рудольфом Отто я готов заявить, что у истоков любой мифологии
и религии лежит переживание нуминозного.

Это внутреннее состояние [пишет он] является совершенно sui
generis , неподвластным сравнению с чем либо иным; таким образом,
относясь к числу первичных, элементарный идей, оно допускает лишь
возможность обсуждения, но никак не строгого определения своей
сущности. Существует лишь один способ, который может позволить
другому составить представление о нем. Постепенно и планомерно
следует наставлять и направлять его в этом вопросе, дать ему время
на его тщательное самостоятельное осмысление и так, при должном
усердии он, рано или поздно достигнет того состояния, когда побеги
«нуминозного» в нем распустятся, чтобы дать свои плоды в жизни
и сознании. Мы можем немного поспособствовать этому процессу,
прибегнув к любым другим, знакомым уже проявлениям ума и чувств,
чтобы дать некое сравнение или же, напротив, контрастно оттенить
тот или иной оттенок этого опыта, который мы хотим осветить для
него. В таком случае мы должны будем добавить: «Вот этот взя­
тый нами X не может в полной мере отразить наш опыт, однако он
несколько схож с ним и отметь, выступает противоположностью это­
го Y. Теперь-то тебе понятно, что это?» Другими словами, нашему
X невозможно обучить, но лишь пробудить его в своем уме самосто­
ятельно; ведь известно, что все, что происходит «из духа» должно
быть пробуждено1.

Таким образом, символизм храма и атмосфера мифа являются катализа­
торами для пробуждения нуминозного и именно в этом заключается секрет
Отто, цит.соч., С. 7.

56

их могущества. Однако со временем, в результате ассоциативного процесса,
некоторые из символических черт и мифологических элементов могут быть
изолированы, возведены в ключевую единицу, однако, как только это про­
исходит, они теряют свою функциональность в качестве посредников нуминозного. Так случается, например, когда эти образы пытаются воспринимать
буквально, как это любят делать представители догматизма.
Подобный метод, как отметил доктор Карл Г. Юнг,

«напротив, служит лишь попыткой укрыться от переживания бо­
жественного и осознания Бога, и является, по сути, своеобразным
защитным механизмом, сбрасывать который не представляется раз­
умным. Те же, кто пренебрегает этим средством защиты и, испол­
ненные решимости, покидают дом и семью, чтобы в одиночестве
вглядываться в темное зеркало, неминуемо близятся к этому свида­
нию, последствия которого могут быть отнюдь не столь радужны, как
могло бы показаться. Однако даже в таком случае достигший полного
расцвета символ, веками вбиравший в себе животворящую энергию
традиции, послужит в качестве целебного снадобья, предотвратив
окончательное водворение неприкрытой божественной сущности
в священной церковной обители.»1
Вследствие радикальной смены фокуса внимания наших предков, последо­
вавшей за переходом от охотничьего к земледельческому и скотоводческому
жизненным укладам, некоторые мифологические метафоры потеряли свою
силу; а когда о. в 3500 г.н.э. они, заинтересовавшись почти неуловимым мер­
цанием планет, открыли для себя величественную, строго организованную
космическую систему, они тотчас склонились перед этим открытием в трепе­
те и восхищении, которое невозможно было побороть или притупить. О том,
каких масштабов достигало это массовое запечатление, мы можем судить исхо­
дя из содержания ритуалов того времени. В своей Золотой Ветви Фрэйзер
прибегнул к рациональному объяснению практики ритуального цареубийства,
представив его в качестве предприимчиво продуманного практического сред­
ства, долженствующего, магическим образом обеспечить плодородие почвы;
конечно, не может быть сомнений в том, что оно служило и этим целям тоже,
Карл Г. Юнг, «Интеграция личности», (Нью-Йорк и Торонто: Фаррар и Райнхарт, 1939), С. 59.

57

подобно тому, как молитвы, являющиеся необходимым атрибутом любого ре­
лигиозного поклонения, часто возносятся в надежде получения от Бога тех
или иных благ. Однако подобного рода «корыстные» ритуалы не несут в себе
и зародыша нуминозного, которое неизменно признается в качестве необхо­
димого атрибута всех верований мира авторитетами, которые знакомы с этим
вопросом несколько ближе, чем Фрейзер. Было бы абсурдным предполагать,
что люди прошлых эпох, гораздо менее нас защищённые от нуминозного, име­
ли некий врождённый иммунитет к нему и так, вместо того, чтобы поддаваться
нуминозным запечатлениям, представали в виде неких первобытных скептиков
социологов. «Очень непросто,» пишет профессор Отто, «обсуждать вопросы
религиозной психологии с тем, кто может в подробностях вспомнить все свои
детские впечатления, сосчитать, сколько раз у него было несварение и по­
сетовать на то, что его, как-то раз, лишили конфетки, однако неспособного,
во всем этом калейдоскопе, припомнить и малейшего религиозного пережи­
вания»1 Полагаю, мой читатель не принадлежит к подобным тяжеловесным
особям, а потому оставляю за собой право раз и навсегда оставить этот во­
прос закрытым и с уверенностью признать тот факт, что формирование в о.
4500—2500 гг. до н.э. целой системы сакральных церемоний и атрибутов
является не следствием усовершенствования методики выращивания бобов,
но результатом истинного и глубинного переживания той тайны устрашающей,
mysterium tremendum, которая могла бы и сейчас обрушиться на нас с той же
силой, не будь она скрыта под таким большим количеством покровов.
Этот новый комплекс искусств и идей, рождённый под сводами великих
шумерских храмов, в течение следующей тысячи лет распространился в Египте
(о. 2800 г. до н.э.), Крите и долине Инд (о. 2600 г. до н.э.), а также в Китае
(о. 1600 г. до н.э.) и Америке. Однако сам религиозный опыт, сподвигший
все эти перемены, не был (и никак не мог быть) передан. Само это ощущение
запечатления осталось в стороне, в путь же отправились пустые оболочки ри­
туальных обрядностей и связанных с ними искусств и ремёсел; и эти новые,
чуждые элементы приспосабливались под особенности менталитета чужих
миров, теряя свою первоначальную функцию.
Мы можем продемонстрировать этот процесс на примере египетской ми­
фологии, которая является наиболее задокументированной в мире за период о.
2800—1800 гг. до н.э. В своих трудах Фрэзер показал, что миф о погибшем
Отто, цит.соч., С. 8.

58

и возрождённом Осирисе практически полностью идентичен тем о Таммузе,
Адонисе и Дионисе и что все они, в период своего доисторического развития
были связаны с ритуалами типа «убиение-воскрешение божественного прави­
теля». Более того, последние археологические находки свидетельствуют о вы­
сокой вероятности того, что первые представления о божественных правителях
зародились именно в Месопотамии и получили распространение уже оттуда.
Таким образом, миф об Осирисе и его сестре-супруге богине Исиде следует
понимать в качестве египетской вариации на повсеместно распространённый
в конце неолита- начале бронзового века мотив.
С другой стороны, доктор Е. А. Валлис Бадж в своих многочисленных тру­
дах, посвящённых египетской религии, ратовал за африканское происхождение
мифологии Осириса1, профессор же Джон А. Вилсон в своих недавних рабо­
тах, хоть и отдаёт дань «вливаниям извне, которые послужили для блага обеих
сторон,» все же настаивает на решающем влиянии местной нильской «дли­
тельно и медленно преобразующейся культуры» в формировании египетской
мифологии и цивилизации2. Однако споры о решающей роли внешнего/вну­
треннего фактора вообще теряют свою значимость, когда оказывается, что сам
факт наличия обоих этих проблем(или, точнее, двух аспектов одной проблемы)
вообще находится под вопросом. Поскольку широкий сравнительный анализ
в этой сфере показывает нам, что все разы, когда установившаяся культурная
система принимала в себя какие-либо идейные и технологические новшества,
процесс этот сопровождался большими преобразованиями во всех сферах.
В таком случае имеет место тщательный комплексный процесс по селекции,
адаптации и слиянии этих новых форм с их приблизительными местными ана­
логами или гомологами, что, в некоторых случаях (как это случилось в Египте,
Крите, долине Инд и, некоторое время спустя, на Дальнем Востоке), вызыва­
ет мощный прорыв творческого потенциала местности, который выражается
в творении новых форм, хоть и выполненных в аутентичном стиле, однако
несущих в себе символическую нагрузку уже совершенно иного уровня. Други­
ми словами, даже если культурный комплекс местности в тот или иной период
времени может являться заимствованным, либо сложившимся под влиянием
1

Э. А. Уоллис Бадж, Осирис и тема воскрешения в Египте (Лондон: Филип Ли Уорнер; Нью-Йорк: Сыно­

2

вья Г. П. Патнэма, 1911), том. 1, СС. XIV—XV; также, Боги египтян (Лондон: Метуэн и Ко, 1904), том.
I, СС. XIV-XV, 7 строка и т.д.
Джон А. Уилсон, Культура Древнего Египта (Чикаго: Университет Чикагской Прессы, 1951), СС.. Т1
и 22-23.

59

чужеродных наслоений, стиль, в котором он выражается, вне всяких сомне­
ний носит аутентичный, индивидуальный характер. Таким образом, там, где
зациклившийся на местных проявлениях учёный, будет отстаивать теорию
о неповторимой оригинальности той или иной области, тот, кто с вниманием
отнёсся к широко распространённым свидетельствам в виде претерпевших
диффузию технологий, предметов материальной культуры и мифологических
мотивов, сможет уловить цельную картину единого культурного прошлого че­
ловечества, с ее чётким развитием сюжета, переданным, однако, посредством
не столь чётко установленных местных стилистических вариаций. Не стоит
путать между собой задачи, стоящие перед нами: во-первых — необходимость
анализа происхождения и последующего распространения фундаментального
мифологического наследия всех развитых цивилизаций; во-вторых — восста­
новление истории генезиса, расцвета и упадка некоторых основных из них;
и в-третьих — установление значимости каждого отдельно взятого местного
культурного стиля в рамках единой истории человечества. По мере возмож­
ности, мифологическая наука должна внимательно отнестись ко всем трем.

IV. Иератические города-государства
Самым ранним из обнаруженных предметов характерного египетского сти­
ля выступает резная каменная пластина, изображающая победоносного фара­
она (Изображения 6 и 7).
Город, в котором она была найдена — Гиераконополис в Верхнем Егип­
те, по всей видимости являлся традиционным местом коронации правителей
приверженцев солярного бога сокола Гора. Около 2850 г. до н.э. они перебра­
лись на север, в Нижний Египет, где основали первую династию, объединив­
шую под своим началом «Две Земли». Второй находкой стала облицованная
кирпичом подземная гробница, на одной из оштукатуренных стен которой
красовались батальные, охотничьи и мореходные сцены, выполненные в срав­
нительно примитивном стиле раннего неолита (Изображение 8)1.
Гробница эта отличилась не только фреской (самой ранней, отметим, в исто­
рии изучения египтологии), но и самими кирпичами, появление которых в тот

Дж. Э. Квибелл, Гиераконполис, Египетский исследовательский отчет № 4 (Лондон: Бернард Куарич,
часть I, 1900; часть II, 1902), часть II, СС. 20—21 и табличка LXXV.

60

Изображение 6. Палетка
Нармера (вид спереди):
Египет, о. 2850 г, до н.э.

Изображение 7. Палетка
Нармера (вид сзади): Еги­
пет, о. 2850 г. до н.э.

Изображение 8. Фреска в гробнице Гиераконполиса: Египет, о. 2900? Г. до н.э.

61

период свидетельствует о наличии контакта с богатыми глиной землями Ме­
сопотамии.
Египетские гробницы более раннего периода представляли собой простые
«открытого типа» сооружения прямоугольной формы с закруглёнными угла­
ми. Небольшие по размеру захоронения могли также иметь овальную форму.
Тело, обёрнутое шкурой, либо льняными бинтами (или же, и тем и другим)
укладывали в позе зародыша на левый бок головой на юг и лицом к западу,
а затем, после уложения вокруг негоцеремониальных глиняных сосудов саму
гробницу засыпали землёй, остатки которой утрамбовывали в своеобразный
курган, на который, затем, можно было возносить подношения1. Исполь­
зование же кирпича для строительства позволило конструировать прочные
подземные камеры (подструктуры), не подверженные обвалам и прочим на­
пастям, характерным для земляных строений, а также значительно увеличить
масштабы кургана над ними (надстройку), который теперь мог служить как
в качестве памятника усопшему, так и святыни для его посмертного культа.
И все же подобные надстройки не обладали долговечностью камня. «Массив­
ные сооружения этого типа,» отмечает профессор Джордж Рейзнер в своем
фундаментальном труде, посвящённом изучению египетских гробниц, «прак­
тически полностью исчезли с лица земли за последние пол века.»2 Так мас­
штабы приказали долго жить; подземные камеры, в которых короли прошлого
должны были покоиться вечно подверглись разграблению, обвалились и были
занесены песками.
Известно, что гробница в Гиераконполисе была значительных размеров:
15 футов в длину, 6,5 в ширину и 5 в глубину, разделённая на две равные
части перегородкой. Пол и стены были выложены из обожжённого кирпича
масштабом 9 на 4,5 на 3,5 дюйма, покрыты слоем грязевого раствора и жёл­
той штукатуркой. Надстройку этой гробницы унесли пустынные пески и ее
содержимое также исчезло3. Однако роспись осталась нетронутой. Занима­
тельно, что на ней изображены судна с высокими бортами — ведь именно
такие использовались в Месопотамии. Также, среди многочисленных фигур
мы замечаем человека, разнимающего двух яростных животных (четвертая
фигура снизу на левой стороне) а за его спиной — хоровод из пяти антилоп;
1

Джордж Эндрю Рейснер, «История развития египетских захоронений вплоть до возведения пирамиды

2
3

Хеопса» (Кембридж, Массачусетс: издательство Гарвардского университета, 1936), С. 1.
Там же, С. 13.
Квибелл, цит.соч., С. 20.

62

и, также справа, на другом конце лодки, еще две антилопы, смотрящие в про­
тивоположных направлениях (вверх и вниз) соединённые между собой ногами;
каждый из этих мотивов перешёл в Египет из Юго-Восточной Азии, где они
встречаются в качестве керамической росписи, вдохновлённой животновод­
ческими сюжетами (самаррский стиль) уже о. 4500 до н.э.
Однако, помимо очевидного влияния Месопотамии на культурные течения
Египта1, находки периода Палетки Нармера характеризуются неожиданной
элегантностью и индивидуальным стилем резьбы по камню (случай, насколь­
ко нам известно, беспрецедентный), а также, вне всяких сомнений, самобыт­
ной и уже тщательно проработанной мифологической системой. На палетке
изображён фараон Нармер (которого, на данный момент, ряд ученных иден­
тифицирует с Менесом)2, объединивший в о. 2850 г. до н.э. земли Нижнего
и Верхнего Египта3. По всей видимости, здесь мы можем наблюдать картину
покорения Севера.

«По словам жрецов,» пишет «отец истории» Геродот, «Менее,
первый египетский царь возвел защитную плотину у Мемфиса, чтобы
защитить тот от затоплений Нила. Прежде ведь вся река протека­
ла вдоль песчаных гор на ливийской стороне. Менее же велел засы­
пать [плотиной] нильскую излучину приблизительно в 100 стадиях
выше Мемфиса. Старое русло он осушил, а реку направил в середину
[низменности] между горами. ... На этой-то осушённой с помощью
плотины земле Менее, первый египетский царь, и основал город,
ныне называемый Мемфисом. Мемфис также лежит еще в узкой
части [Верхнего] Египта. Вокруг города царь велел выкопать озеро,
1

2

3

Хелен Дж. Кантор, «Хронология Египта и ее корреляция с другими областями Ближнего Востока вплоть
до конца бронзового века», в Роберт В. Ейрих (изд.), «Относительные датировки в археологии Старого
Света» (Чикаго): Университет Чикагской Прессы, 1954), С. 6.
Впервые это предположение было сделано Сетом и Гарстангом (Denkmdler Narmers: Hierakonpolis; см. Так­
же Капарт); Эдуард Мейер считал, что вероятность этого мала (Kulturgeschichte des Altertums, Vol. 1, Part
2, Section 208, note), и его поддерживал в этом мнении Генри Франкфорт, Религия Древнего Египта (НьюЙорк: издательство Columbia University Press, 1948), С. 159.
Здесь указаны датировки в соответствии с данными Александра Шарфа и Антона Мортгата, цит.
соч.., С. 38; касательно 3100 г. до н.э., ср. Уилсон, цит.соч., С. 319; касательно 3000 г. до н.э., Сэмю­
эль А. Б. Мерсер, Свитки пирамид (Нью-Йорк, Лондон и Торонто: Лонгмане, Грин, 1952), том. IV,
С. 225; и касательно 2400 г. до н.э. Р. ван дер Моэр, в Orientalia Neelandica (1948), СС. 23—49. Ради­
оуглеродный анализ захоронения династии I дал следующие диапазоны: ЗОЮ ± 240 лет. и 2852 ± 260 г.
до н.э. (W. F. Libby, Radiocarbon Dating [Chicago: University of Chicago Press, 1952], CC. 70—71), т.е.
полный диапазон: о. 3250 до о. 2592 гг. до н.э.

63

проведя воду из реки, именно на северо-запад от города, потому что
на востоке мимо города протекает сам Нил.»1
По обоим сторонам Палетки Нармера, в самом верху, мы видим по две
головы богини-коровы Хатор, увенчанные массивными рогами — общим ко­
личеством четыре. Так как частей неба также четыре, богиня, изображённая
в аналогичном количестве, таким образом представлялась охватывающей весь
горизонт. Она почиталась как Хатор, повелительница Горизонта и ее свя­
щенным животным была корова — однако не домашняя корова, как в культе
шумерской богини молочницы Нинхурсаг, но дикая, живущая на болотах2.
Так, при ближайшем рассмотрении, подобного рода региональные особен­
ности проводят вещественные различия между, казалось бы, идентичными
культами. Однако при разумном осмыслении мы все-таки находим, что они
происходят из единого источника — неолитического культа вселенской богини
Коровы. Четыре ноги Хатор, которыми она упиралась в землю, были подобны
столпам четырёх сторон света. Чрево ее — олицетворённый небесный свод.
И даже солнце, золотой солярный сокол, бог Гор, вечно совершающий свой
перелёт с востока на запад, каждый вечер входил в ее рот, чтобы родиться
снова на восходе следующего дня. Таким образом, Гор являлся «быком своей
матери» — своим собственным отцом. А вселенская богиня, чье имя хат-хор
означает «прибежище Гора», соответственно, выступала в качестве спутни­
цы и матери этого саморожденного мужского божества, который, в одном
из своих аспектов, является хищной птицей3. Осирис — другое его проявле­
ние, играет роль отца, могущественного быка, всегда почитавшегося в качестве
усопшего прародителя живущего фараона; однако сокол Гор, выступающий
в роли сына, идентифицируется с воцарённым, живущим фараоном. Однако
оба они, живущий и погибший фараоны, Гор и Осирис, суть — одно.
Профессор Франкфорт отметил, что в египетском языке иероглифы
«дом», «город» и «страна» могут также употребляться в значении «мать»4.
Таким образом «дом Гора», богиня в коровьем обличии Хатор, выступала
не только в качестве хранительницы вселенной, но также и защитницы Егип1
2
3

4

Геродот, II, 99. Перевод А. Стратановского (Прим, пер.)
Генри Франкфорт, О правителях и богах, (Чикаго: Университет Чикагской Прессы, 1948), С. 171.
В. Макс Мюллер, Мифология Египта. Мифология всех рас. XII (Бостон: Маршалл Джонс Компани,
1918), С. 38-39.
Франкфорт, О правителях и Богах, там же.

64

та, покровительницы царского дворца и матери правящего фараона, в то вре­
мя как он, саморожденный, пребывающий в своём царственном «доме»
не только был самим собой, но также являлся собственным отцом (в чем мы
убедились выше).
Все это может показаться несколько запутанным, особенно для того,
кто видит фараона в качестве обычного смертного, рождённого тогда-то
и тогда-то, известного тем-то и тем-то и захороненного около N года до н.э.
Однако совсем не о таком фараоне повествует нам мифология. Этот смерт­
ный никак не может быть соколом, являющимся быком своей матери. Само
понятие Фараон (и «Ф» здесь идёт с заглавной буквы) применялось по отно­
шению к вечному, а не смертному существу. Таким образом мифологические
и символические понятия были обращены всегда именно к тому Фараону, для
воплощения которого служили эти смертные фараоны, даты правления и ди­
настии которых мы столь тщательно конспектируем в исторических трудах,
но которые, однако, не играют никакой роли для символического прочтения
их образа.
Довольно смело обязывать целый ряд смертных становиться оболочкой
для бессмертной сущности; однако в те времена для того, чтобы войти в роль,
достаточно было лишь принять подобающее облачение, подобно тому, как
это происходит с актёрами в театре сейчас; один штрих, и вот уже наречён­
ный действует лишь так, как подобает в его положении, забыв о собственных
склонностях, «дабы выполнить священный завет.» Ведь, как хорошо объяснил
Томас Манн во время обсуждения феномена «ожившего мифа»: «Эго и са­
мосознание античного человека во многом отличалось от нашего — оно было
не так чётко сформировано и не столь невосприимчиво. Оно было, как бы,
обращено в прошлое; черпая из этого источника, оно обеспечивало бесконеч­
ное воспроизведение мотива.» И для такого, не до конца, дифференцирован­
ного эго, «имитация» представляла собой нечто совершено отличное от того,
чем она представляется нам сегодня. Это была мифическая идентификация.
... Жизнь, и тем более так или иначе значимая жизнь — одушевлённый миф,
воплощённый в плоти и крови; миф служил ей наставником и ориентиром;
только посредством его, обращаясь к прошлому, могла она иметь настоящую
ценность и значимость. Вследствие такого торжественного отыгрывания жиз­
ни в качестве мифа, жизни «имитации» ход времени утратил свое значение,
а жизнь превратилась в празднество, маску: сценическое воспроизведение
с участием священников в качестве прототипов божеств (подобно тому, как
65

это происходит при отыгрывании жизни и перепетий умершего и воскрешён­
ного Осириса)1.
Таким образом фараон на Палетке Нармера, пусть и осуществляющий
исторический акт во времени и пространстве в египетских землях, представ­
ляется не просто в качестве успешного правителя-воина, но в качестве прояв­
ления вечной сущности в исторической плоскости. Она проявляется в качестве
«истины» или «истинного порядка» (маат) и поддерживает правителя, вы­
ражаясь в его деяниях.
Богиня в форме коровы, Хатор — мифологическое олицетворение этой ис­
тины, маат. Она вечно существующая и поддерживающая вселенную энер­
гия: одновременно и хранительница мира, и материальная энергия, правящая
всеми процессами в нем, дарящая миру из своего чрева божество, которое
само поместило себя туда. Потому божество это зовется быком своей матери.
И потому мифологизированное историческое действо, изображённое на Па­
летке Нармера, увенчано четырьмя ликами богини Хатор.
«Захват совершен,» отмечает профессор Франкфорт, «но объединение
Египта предстаёт перед нами не в качестве эфемерного исхода противобор­
ствующих амбиций, но как осуществление предначертанного судьбой замысла.
И именно таким представлялась власть фараона в Египте на всем протяже­
нии его истории ... он — исполнитель высшего божественного замысла.»2
Так, война со всеми ее жестокостями не представлялась в качестве насилия
над человеческой природой, если затевалась царем-богом, но служила целям
исполнения высшей морали, маат, земным проявлением и исполнителем ко­
торой был правитель, поднявший топор войны. О таком правителе говорит­
ся: «Авторитетность изречений (ху) во рту твоем. Понимание (сиа) в груди
твоей. Речь твоя — святыня истинного порядка, (маат)3.
Обожествлённое церемониальное облачение правителя и изящный стиль,
в котором выполнена Палетка Нармера переносят ум в мифологическую пло­
скость: ведь они призывают богов, с чьего одобрения было совершено действо.
С одной стороны, на нас взирает Фараон в высокой белой короне Верхнего
Египта с поднятым жезлом (в позе Гора), убивающий предводителя болот
египетской Дельты. За головой неудачливого предводителя (который здесь
1
2
3

Томас Манн, «Фрейд и будущее», в Life and Letters Today, том. XV, № 5, 1936, СС. 90—91.
Франкфорт, О правителях и богах, С. 18.
Франкфорт, О правителях и богах С. 51, цит. А. X. Гардинера, Труды Общества библейской археологии,
Лондон, XXXVIII, С. 50.

66

выполняет мифологическую роль антагониста Сета, врага Осириса, убитого
Гором) изображён знак седьмого, самого низшего египетского нома — гори­
зонтальный гарпун над озером: геральдический атрибут небольшого народа,
промышляющего рыболовством, древней столицей который выступал свя­
щенный город Буто в Западной Дельте. Их главное божество, богиня-кобра
Уаджит (одна из многочисленных местных богинь, все из которых, по сути,
являются проявлениями главной космической энергии богини-матери, оли­
цетворённой маат), возвеличенная его трудами, теперь становилась его за­
щитницей и покровительницей. За спиной фараона мы видим его подносчика
сандалий. Перед ним, над головой жертвы, будто бы возникающий из папи­
русных зарослей, красуется сокол (символ того, что пред нами действо, одо­
бренное Гором) держащий в лапах верёвку, продетую через нос человеческой
головы. Надпись гласит: «6000 врагов.» В нижней же панели рисунка мы
наблюдаем два плывущих трупа.
На обратной стороне Палетки мы видим того же правителя Нармера, одна­
ко уже в плоской, с символическим завитком, красной короне Нижнего Егип­
та, который был покорен им. Все также сопровождаемый своим подносчиком
сандалий победитель, предваряемый процессией из четырёх знаменосцев,
приближается к телам десяти обезглавленных врагов, головы которых лежат
между их ног. В нижней части рисунка мы видим быка, уничтожающего кре­
пость: Самого Фараона в своём обличии спутника Хатор; в центре же компо­
зиции мы видим интересный символ единения Двух Земель — два льва, либо
пантеры переплетают свои змееподобные шеи в спиральный узор (символ,
явно заимствованный из Месопотамии, где подобные изображения животных
с переплетающимися шеями присутствуют в обилии и датируются начиная с о.
3500 гг. до н.э.)1.И здесь, как и там, эти переплетённые существа символизи­
руют союз пары противоположностей, который сложно осуществим; именно
таким представлялось тогда героическое объединение двух земель египетских.
Тщательно присмотревшись к правителю, мы можем заметить на перед­
ней части его юбки четыре украшенных панели, каждая из которых увенчана
головой Хатор; здесь снова она появляется четыре раза, символизируя сто­
роны света. Пояс этот символизирует горизонт, который Фараон, будучи боНом — греческое и римское название административной единицы в Древнем Египте, утвердившееся с эл­
линистического периода и также применяемое в науке к более древним эпохам истории Египта, когда обла­
сти государства носили название септ, спат, сепат. Анри Франкфорт, Рождение цивилизации на Ближнем
Востоке (Лондон: Уильямс и Норгейт, 1951), С. 102.

67

жеством, заполняет собой. Также с его пояса свисает нечто наподобие хвоста.
Отметим, что на штандартах, которые несут перед ним изображены, слева
направо: 1) плацента правителей 2) божество-волк Упуаут в своем обличии,
известном как шед-шед который шествует перед победоносным правителем
«открывая путь» 3) солярный сокол и 4) второй солярный сокол; таким об­
разом мы снова получаем число четыре. Четыре этих штандарта являлись
неотъемлемыми спутниками царского культа в Египте. Они — проявленные
аспекты пребывающего в жилище (воплощённого в теле фараона) Гора, Пра­
вителя Мира, поддерживающего все четыре стороны света.
Теперь доказано, что сама концепция «правитель вселенной», с которой мы
имеем дело в данном случае, появилась в Египте лишь в конце герзейского
периода (наряду с институтом правления как таковым), а также, что совер­
шенно аналогичный процесс имел место несколькими веками позднее в Индии,
а затем в Китае и Японии, тем не менее в каждой из этих областей процесс
адаптации происходил совершенно индивидуальным образом. Более того,
в каждом отдельном случае появлялся некий новый стиль, хотя тому не было
никаких предпосылок. Шпенглер обращался к этому вопросу, которому, к со­
жалению, историки не уделяют должного внимания, в своём труде Закат Ев­
ропы, где отметил закономерный факт внезапного развития подобного рода
культурных стилей в определенные переломные моменты времени в закрытых
обществах, которые затем показывали поразительную живучесть, существуя
на протяжении веков переходя с одной фазы развития на другую и разветвля­
ясь на различные течения. В Палетке Нармера перед нами предстаёт Египет.
Однако его еще не существует в маленькой, украшенной росписью гробнице,
затерянной в песках. Пусть переплетённые шеи животных на Палетке Нар­
мера являются настолько же заимствованными из Месопотамии, как и сю­
жеты из гробницы, которые мы рассматривали до этого. Однако в Палетке
Нармера они были захвачены потоком энергии, который трансформировал их
в элементы мифопоэтической картины Египта, представляющей нам сюжеты
о месте и судьбе человека во вселенной; изображения же на стене гробницы
не несут в себе столь глубокой нагрузки. Скорее это фигуры в свободном по­
лете, а несут они в себе какой-то смысл или нет — неизвестно. А если даже
они и передают нам какое-то сообщение, то определенно не то, которое легло
в основу великого мифа, который на протяжении следующих трех тысячелетий
определял судьбу Египта, претерпевая различные вариации и, все же, остава­
ясь неизменным по своей сути.
68

Подобные же переломные моменты мы можем отследить и в истории Ин­
дии и Дальнего Востока — моменты, когда был сформирован индивидуальный
культурный характер нации. В такие моменты рождалось новое представле­
ние о вселенной. Однако оно не носило всеобъемлющий, массовый характер,
но лелеялось в конкретных, ограниченных кругах, пока не набирало доста­
точной мощи, чтобы захватить, сначала элитарные круги, а затем, постепен­
но, другие области цивилизованного общества. Тем временем народ, будучи
неграмотным и обладая ограниченным количеством неолитических технологий,
служил в рамках этого историко-формирующего процесса скорее в качестве
объекта и первичного сырья, чем субъекта и творческого импульса.
Загадка психологического импульса, предваряющего переломный момент
зарождения нового культурного стиля до сих пор не разгадана. Шпенглер по­
лагал, что в качестве катализатора выступает новое, яркое переживание опыта
смертности — новый страх смерти и страх мира. «Из осознания смертности,»
пишет он, «родилось наше мировоззрение, отличающее нас от животных.»1
Затем Шпенглер продолжает: «Ребенок внезапно понимает безжизнен­
ное тело, ставшее вполне материей, вполне пространством, но одновременно
ощущает себя отдельным существом в чуждом, пространном мире. «От пя­
тилетнего ребёнка до меня — только шаг. От новорождённого до пятилетне­
го — ужасающее пространство,» — сказал когда-то Толстой. Здесь в этот
решительный момент существования, когда человек становится человеком
и узнает свое ужасающее одиночество во вселенной, перед ним открывает­
ся боязнь мира как боязнь смерти, предела, пространства. Здесь заложе­
но начало высшего мышления, которое зарождается в качестве медитации
на смерть.»2
И затем, «все, что осознается нами, в какой бы форме оно не представа­
ло («душа» и «мир», или жизнь и реальность, история и природа, или долг
и чувство, Судьба или Бог, прошлое и будущее, или же настоящее и вечность)
воспринимается нами гораздо глубже, чем мы о том знаем. И единственным
способом для нас постигнуть это непостижимое должна явиться некая мета­
физическая система, в рамках которой все сущее будет нести символическую
нагрузку.»3

1
2
3

Освальд Шпенглер, Закат Европы, Том. II
Освальд Шпенглер, Закат Европы, Том I Здесь перевод Н. Ф. Гарелина (Прим. Пер.)
Там же, том. II

69

Рождение Палетки Нармера отмечает эпохальный момент в истории Егип­
та — момент, когда этот, так сказать, культурный организм, достиг возраста
пяти лет. Определенно этому способствовал некий процесс, либо событие,
однако не фактическое, так как резня шести тысяч врагов и установление но­
вого Рейха определенно не имеют к этому отношения, но зарождённое в глу­
бинах человеческого естества и бесконечных просторах космоса. Зарождение
в Египте нового стиля, который, с тех пор, является de facto присущим ему,
а также интегрированный мифопоэтических воззрений на микро и макрокосм,
в рамках которых фараон уже твердо занимает предназначенное для него ме­
сто, не является результатом некоего политического или экономического кри­
зиса — напротив, оно свидетельствует об обратном. Идея, воплотившаяся
в Палетке Нармера, на протяжении многих тысячелетий служила для построе­
ния и поддержания новых и старых, местных и чуждых, желательных и неже­
лательных политических и экономических систем, до тех пор, пока не была
замещена и растворена, однако не посредством военного захвата или эконо­
мического давления, но новым мифом, заступившим в период Рима.

V. Мифическая Идентификация
В конце прошлого века в Абидосе, Верхнем Египте был обнаружен, скры­
тый песками, ряд совершенно поразительных захоронений и, хотя все они
подверглись безжалостному разграблению, исследователям все же удалось
по крупицам восстановить характер мифологической составляющей, в рам­
ках которой они были организованы1. Самые ранние из них принадлежат
к пре-династическому периоду о.2900 г. до н.э. и несколько превосходят
по размеру захоронение в Гиераконполисе, однако внутри них не обнаруже­
но ни мозаики, ни какой либо иной росписи. Каждая из них была около 20
футов в длину, 10 в ширину и 10 в глубину, а стены были выложены лишь
одной кладкой кирпича толщиной в И дюймов. Однако следующая по хро­
нологии гробница имеет уже совсем иные, разительно отличающиеся габа­
риты: 26 на 16 футов со стенами толщиной в 5—7 футов. Для поддержания
Auguste Mariette, Catalogue general des monuments d Abydos (Париж: Imprimerie Nationale, 1880); Emile
Amelineau, Les Nouvelles Eouilles dA by Париж: Эрнест Леру, том I, 1895—96 [1899], том II, 1896—97
[1902], том III, 1897—98 [1904]); У. Флиндерс Петри, Царские захоронения Первой династии (Лондон:
Фонд исследования Египта, часть I, 1900, часть II, 1901).

70

деревянных панелей, которыми была выделана гробница изнутри, служили
деревянные колонны — по пять на каждой стороне и по одной в углу, а в от­
дельной камере этой внушительной гробницы, уходящей примерно на 80
ярдов в северо-восточном направлении было сделано еще одно, несколько
пугающее открытие: подземный комплекс из тридцати трех небольших от­
дельных гробниц, каждая из которых была огорожена барьером из кирпичей
с несколько выделяющейся по размеру гробницей в дальнем конце и двумя,
разительно выделяющимися — в ближнем, общим количеством тридцатьшесть. Определенно, здесь имело место нечто значительное. И нам точ­
но известно что. Так как мы знаем, что эта гробница с прилегающим к ней
некрополем принадлежит правителю Нармеру1. Поблизости расположена
и вторая гробница аналогичных габаритов, принадлежащая некоему прави­
телю Шма, однако некрополя при ней нет. Однако за ней следует ещё одна
гробница таких же размеров с двумя крупными вспомогательными захоро­
нениями принадлежащая некоему фараону Аха-Мену, которого некоторые
авторитеты отождествляют с Менесом2. Таким образом, перед нами встаёт
вопрос о том, кто же из этих трех фараонов был первейшим, объединившим
Две земли египетские; но, по крайней мере, нам точно известно, кто находил­
ся во вспомогательных захоронениях при этих гробницах.
В 1913—1916 годах профессором Джорджем Рейзнером были обнаруже­
ны поразительные свидетельства, которые позволили пролить свет на харак­
тер ритуалов, которыми сопровождалось захоронение правителя в Древнем
царстве Египта (о.2850—2190 гг. до н.э.). Это случилось во время раско­
пок египетского захоронения, которое тянется вдоль Нила на протяжении
около двух акров и почти не подверглось разграблению. Расположение его
на территории Нубии, которая о. 2000—1700 гг. до н.э. являлась процветаю­
щим регионом, через который проходило большинство торговых маршрутов
и, в частности, поставки золота на север, говорит нам о многом. Отметим, что
согласно датировке, это захоронение приходится на период Среднего царства
(2052—1610 гг. до н.э.), когда ритуалы подобного рода уже вышли из прак­
тики (по крайней мере, насколько нам известно) в основных центрах циви­
лизации Египта. Однако, по-видимому, в былые дни, также, как и сейчас,
народ, проживающий в провинциальных регионах, далеких от развращающе-

1
2

Петри, цит.соч., Часть II, СС,5—7 и рис. LIX
Там же, С. 5 и Мейер, цит.соч., том I, часть 2, С 132; также Шарф и Муртгат, цит.соч, СС 40—41.

71

го влияния больших городов, стремился оберегать старые добрые традиции
и присущие им ритуалы.
Захоронение, о котором идёт речь, представляет собой огромный некро­
поль, который служил по своему прямому назначению на протяжении около
трёхсот лет и включает в себя как многочисленные маленькие и скромные мо­
гилы, так и впечатляющее количество огромных курганов, один из которых
доходит до ста ярдов в диаметре. И в каждой из них, без исключения, были
обнаружены свидетельства человеческого жертвоприношения, в частности —
жертвоприношения женщин: супруги покойного или же, в случае более пыш­
ных захоронений — целого гарема со всеми его служащими.
Главное тело (всегда мужское) обычно уложено на правый бок с южной
стороны захоронения, в основном — на кровати с деревянным подголовником,
головой на восток, лицом на север (в сторону Египта) с ногами, слегка согну­
тыми в коленях, правой рукой, подложенной под щеку и левой, покоящейся
на правой так, что создаётся впечатление, что человек просто уснул. Вокруг
тела обычно уложено оружие и личные предметы, определенные предметы
туалета и бронзовые принадлежности, опахало из страусиных перьев и санда­
лии из сыромятной кожи Тело было полностью укрыто шкурой (обычно бычь­
ей) и ножки кровати также были выполнены в форме копыт быка. Одежды
покойного были вытканы из льна и рядом с ним, а также вдоль стен, стояли
многочисленные глиняные сосуды.
Здесь особенно следует обратить внимание на тот факт, что ложе покой­
ного возвышалось на бычьих ногах, а он сам был укрыт бычьей шкурой. Сэр
Флиндерс Петри в своём отчёте о ходе раскопок комплекса разграбленных
гробниц, обнаруженного им в Абидосе, отметил, что среди остатков похорон­
ной атрибутики, которые удалось отыскать, были обнаружены многочислен­
ные обломки предметов мебели (табуретов, кроватей, кушеток и т.д.), ножки
которых имитировали бычьи;1 отметим, что ближе к V династии (о. 2350 г.
до н.э.) на смену копытам быка пришли львиные лапы. Примерно к этому же
периоду практика человеческих жертвоприношений также полностью пре­
кратилась. Теперь гробницы возводили из камня, а не кирпича и святилища,
возвышающиеся над ними, были посвящены новому божеству солнца Ре, ко­
торому сам фараон воздавал почести как своему отцу, царящему на небесах
(далеко от подземных и мрачных могильных чертогов). Начиная с этого периПетри, цит.соч., Часть II, С. 24

72

ода, фараону возносили почести как «доброму богу», в то время как в периоды
с I по IV династии он был известен как «великий бог», который, будучи про­
явленным верховным вселенским божеством, не преклоняется ни перед кем,
кроме себя1. Похоже, что эпохальные полвека, которые растянулись между ос­
нованием Первой династии в о. 2850. до н.э. и падением Пятой династии в о.
2350 г. до н.э. сопровождались развитием и трансформацией культа могуще­
ственного быка\фараона, который не был отражен в письменных источниках,
но оставил свой след в безмолвных гробницах покойных, но бессмертных фа­
раонов, отправлявшихся в свой последний путь в сопровождении всего двора.
Во всех без исключения захоронениях нубийского некрополя само тело по­
койного и его атрибутика занимали лишь малую часть строения. Все остальное
помещение было занято телами его спутников, количество которых варьирова­
лось от одного до дюжины с небольшим в небольших захоронениях и от пяти­
десяти до четырех-пяти сотен в более крупных. В громадном кургане размером
не менее ста ярдов, который был упомянут нами ранее, имелся длинный тон­
нель, проходивший с востока на запад через центр сооружения от которого
расходились по периферии многочисленные кирпичные стены, буквально за­
битые скелетами. В могилах были также обнаружены многочисленные останки
баранов. Интересно, что в отличие от положения главного тела, которое всегда
покоилось в спокойной позе, все остальные были уложены абсолютно хао­
тично. Несмотря на то, что большинство также было уложено на правый бок
и лицом на восток, тела их были скорчены всевозможными образами и редко
какие из них отличались полувытянутой позой, характерной для главного тела.
Руки их обычно были прижаты к лицу или горлу или просто сильно сцепле­
ны; некоторые держали себя за волосы. «Эти дополнительные тела,» пишет
профессор Рейзнер, «я называю жертвоприношениями.»2

Как в маленьких, так и в более крупных захоронениях подавля­
ющее большинство жертв составляли женщины, из которых одна,
убранная украшениями особенно тщательно, всегда располагалась
либо напротив ложа покойного, либо прямо в нем, под шкурой вме­
сте с ним. «Все, кто уложен в одном захоронении,» объясняет про­
фессор Рейзнер, посвятивший раскопкам и изучению этих гробниц
1
2

Мейер. Цит.соч., Том 1, часть 2, С. 208
Джордж А. Рейзнер, Раскопки в Керме, Гарвардские Африканские Исследования, Вып. V (Кембридж,
Массачусетс: Музей Пибоди Гарвардского университета, 1923), СС 65—66

73

множество лет, «представляют собой семейную группу ... состоящую
из членов семьи покойного, однако не обязательно всех.» Что каса­
ется крупных курганов, где количество жертв увеличивалось прямо
пропорционально размеру памятника, можно с уверенностью зая­
вить, что даже такие цифры, как четыреста или пятьсот не являются
слишком уж чрезмерными для гарема, скажем, египетского чиновника
в Судане. Большую часть жертв в таком случае составляют женщины
и дети, но за ними следуют также и мужчины служащие и охранники,
многие из которых могли быть евнухами, однако проверить этот факт
не представляется возможным.
Покойный [напоминает нам профессор Рейзнер] управлял обла­
стью, через которую проходили главные маршруты поставок золота
в Египет, а с учётом удалённости региона от Фив и Мемфиса, являлся
практически единоличным правителем и независимым наместником
фараона, до тех пор, пока выплачивал дань ему. При таком раскладе,
учитывая то, что мы имеем дело с Востоком, размер гарема, включа­
ющий, помимо самих женщин, еще слуг и многочисленное потомство,
мог вполне доходить до пятисот человек, если не больше. Таким об­
разом, назначение дополнительных тел, как в небольших гробницах,
так и в крупных захоронениях, идентично. И те и другие представля­
ют собой массовые семейные захоронения, заложенные в один день,
различающиеся лишь по масштабу, соответствующему роли и значи­
мости главного покойника.
В итоге мы получаем захоронения, включающие в себя, помимо
тела главного покойника, также членов его семьи в лице женщин
и детей, а также их прислужников; нам известно, что все они захо­
ранивались в один день и в одной и той же могиле; что случай это
не единичный, но закономерно воспроизведённый в каждой из об­
наруженных гробниц, которых в одном только Египте насчитывает­
ся около четырехсот; а также что практика эта, по всей видимости,
существовала на протяжении нескольких сотен лет: в таком случае
уместным будет задуматься о том, какого рода опыт мог сподвигнуть
зарождение обычая в первую очередь. Можно сразу же откинуть
теорию о том, что это могло явиться следствием военных действий;
также сложно серьезно воспринимать идею о том, что причиной мог­
ло явиться последовательное истребление семей, одной за одной,
74

по политическим причинам или вследствие нарушения ими закона;
да и заболевания, которое могли бы столь тщательно и планомерно
выкашивать семью за семьёй на протяжении многих поколений, со­
временной науке не известно. На данный момент нам известно о су­
ществовании лишь одного обычая, просуществовавшего до наших
дней, в рамках которого вся семья (или ее часть) отправляется в иной
мир наряду с покойным. Обычай этот, в рамках которого жена по­
койного добровольно всходит (либо насильно отправляется) на по­
гребальный костер супруга, имеет широкое распространение, однако
наиболее популярен в Индии, где носит название сати. Размышляя
над этим вопросом на протяжении нескольких лет, я пришёл к выво­
ду, что на данный момент не существует никакого другого обычая,
кроме этого, который мог бы столь же полно осветить все моменты,
касающиеся захоронений в Керме1.
Так перед нами предстаёт загадочная закономерность, которая должна
заинтересовать каждого, кто всерьёз занимается сопоставлением древних
обычаев Египта, с теми в Индии и на Дальнем Востоке; а именно, факт су­
ществования многочисленных аналогов, которые снова и снова предстают на­
шему вниманию.
Так, например, ключевое положение коровы в Палетке Нармера очевидно.
Индийские письменные источники полнятся многочисленными религиозными
и любовными воззваниями к корове и всегда она предстаёт перед нами в об­
разе нежной и возлюбленной матери, «поэмы жалости», выражаясь словами
Ганди2. Уже в Риг Веде (о. 1500—1000 гг. до н.э.) богиня Адити, мать по­
лубогов, предстаёт в форме коровы3. Во время проведения ритуалов корове
церемониально присваивалось имя этой богини4. Ее почитали как «всеподдерживающую»5, «распространённую всюду,»6 мать бога солнца Митры и пове­
лителя правды и вселенского порядка Варуны;7 также она является и матерью
1
2
3
4
5

Там же, СС. 68—70
Кевал Мотвани, Индия: Синтез культур (Бомбей: Такер и компания, 1947), С 253
Риг Веда, 1.153.3; 8.90.15;10.11.1
А. А. Макдонелл, Ведическая мифология. Grundriss der Indo-Arischen Philologie und Altertumskunde III
Band, Heft А, (Страсбург: Карл Дж. Триибнер, 1897), С 122
Риг Веда, 1.136.3

6
7

Там же, 5.46.6
Там же, 8.25.3; 10.36.3; 10.132.6

75

Индры, правителя полубогов, к которому часто применимо обращение «бык»1
и который является в Индии архетипом вселенского правителя. Индуизм
в более поздний период, с его тантрическими и пураническими традициями
(о. 500—1500 гг.н.э.) характеризуется бурным развитием ритуалов и мифо­
логий, посвящённых Вишну и Шиве, в рамках которых Шива идентифици­
руется с быком, а Вишну — со львом. Ездовым животным Шивы является
белый бык Нанди, статуи которого неизменно присутствуют во всех храмах,
посвященных ему; особенно выделяется храм в Махабалипурам, неподалёку
от Мадраса (Береговой храм, о. 700—720 н.э.)2, где их огромное множе­
ство, выступающих в качестве своеобразного ограждения храма. Супруга же
Шивы, богиня Сати (произносится как Сути), принесшая себя в жертву, ру­
ководствуясь любовью и верностью к мужу, выступает в качестве образчика
идеальной индийской жены. И, наконец, индуистский мифологический образ
идеального вселенского правителя чакравартина), чьи владения ограниче­
ны лишь горизонтом, путь которого предваряется вращающимся (вартати)
солнечным диском (чакра), символизирующим его божественный авторитет
и открывающим путь ко всем четырем направлениям, наделенного с рождения
тридцатью двумя великими признаками и многочисленными вторичными, по­
сле смерти которого над его останками должен быть возведен великий курган
(ступа93, вне всяких сомнений является достойным аналогом египетского
фараона в изначальном, более древнем понимании его фигуры.
Подобного рода параллели нельзя считать результатом случайного стечения
обстоятельств. Они — проявление тесно взаимосвязанных, культуроформиру­
ющих мифологических признаков, складывающихся в ядро, которое подлежит
самому тщательному рассмотрению любым, кто всерьёз посвятил себя сравни­
тельному изучению культуры, мифологии, религии, искусства или философии.
Сегодня в Индии мы встречаемся с этим бессмысленным, очевидно же­
стоким ритуалом сати, который процветал в далёком прошлом в Египте
и который, как мы увидим позднее, также практиковался в Китае на заре
его истории. Основываясь на свидетельствах царского захоронения в Ур мы
можем установить его существование в Месопотамии, кроме того, в Европе
1
2

Там же, 4.18.10; 10.111.2
Генрих Циммер (изд. Джозеф Кэмпбелл), Искусство индийской Азии (Нью-Йорк: Книги Пантеона, Се­

3

рия Боллинген, XXXIX, 1955), том. II, пластины 294—95.
Генрих Циммер (изд. Джозеф Кэмпбелл), «Философия Индии» (Нью-Йорк: «Пантеон букс», серия
«Боллинген», XXVI, 1951), С. 133 и примечание.

76

также были обнаружены характерные признаки. Что же сподвигло человека,
переживающего расцвет и процветание величайших цивилизаций, возложить
все понятия гуманности и здравого смысла (наряду со своей фундаментальной,
биологически обусловленной волей к жизни) на алтарь мечты?
Были ли те мертвецы, чей сон мы столько грубо потревожили, вломившись
в их обители, добровольными жертвами или же их вынуждали принять на себя
эту роль.
«В том случае, если бы жертвы были убиты до помещения их в захоро­
нение,» пишет профессор Рейзнер, «их наверняка аккуратно уложили бы
в одинаковых позициях, на правый бок, головой на восток, с правой рукой,
подпирающей голову и левой, покоящейся на локте первой.» Однако лишь
совсем немногие были обнаружены в подобном положении, подавляющее же
большинство расположено в совершенно хаотичных позициях, которые, ци­
тируя профессора, «свидетельствуют о том, что жертвы испытывали страх,
болезненные судороги, лежали в ожидании смерти или же испытывали иной
спектр чувств, естественный для любого здорового человека, переживающего,
будучи в сознании, смерть от удушья.»
Наиболее часто встречаются положения, когда человек прячет лицо в ладо­
нях или же, одна рука закрывает лицо, а вторая зажата между ногами. В трех
случаях люди держались за шею с задней стороны, рука при этом проходила
через грудь. Другая уткнулась головой в сгиб локтя, «поза,» отмечает профес­
сор Рейзнер, «наиболее явно характеризующая ее душевное состояние в мо­
мент захоронения.» Еще один, хоть и был уложен на правом боку, клонился
правым плечом к спине, а в правой руке его, прижатой к груди, было зажато
опахало из страусиных перьев, которым он накрывал лицо, в то время, как
левой рукой он сжимал правое предплечье. Было обнаружено два тела, при­
слонённых друг к другу лбами, так, будто они пытались утешить друг дру­
га. Один сжимал в кулаке правой руки нити головного убора из бусин; такое
положение встречается довольно часто. В одном из захоронений жертвенная
дева, обнаруженная на кровати под шкурой быка, лежала на спине; ноги ее
были широко разведены, левая рука судорожно схватилась за грудь, а вто­
рая сжимала правую тазовую кость, голова же ее склонилась к левому плечу.
В другом захоронении бедняжка забилась под кровать, где мучительно долго
переживала муки удушения. Исходя из положения ее ног, удалось выяснить,
что изначально она постаралась лечь как положено, на правый бок, головой
на восток, однако затем повернулась на живот, при этом голова ее, вместо
77

севера, развернулась лицом на юг. Левой рукой она сжимала ягодицы, а пра­
вой, по всей видимости, схватилась за левую ногу. Кровать была совсем невы­
сокая, поэтому, она не могла повернуться, не выпрямив при этом ног, а это,
в свою очередь, было невозможно, так как для этого пришлось бы вытянуть
их за пределы кровати, сразу за которой шла каменная кладка. Еще захоро­
нение — и снова мы видим женщину, укрытую шкурой быка (единственную
в своей камере), покоящуюся у изножья кровати; она повернулась на спину,
правая ее рука сжимает правую ногу, а левая судорожно вцепилась в грудь1.
Однако, несмотря на столь явные свидетельства страданий и даже пани­
ческих припадков, переживаемых жертвами в моменты агонии от удушения,
не следует полагать, что их общее моральное состояние было схоже с тем,
какое мы можем представить, поставив себя на их место. Отношение к при­
несённым в жертву не было личностным; то есть, их не выделяли по некоему
классовому, либо групповому признаку, по их добродетелям или индивиду­
альным достижениям, полученными в ходе их жизни. Они — частицы боль­
шего целого; и лишь безоговорочное покорение этому неизменному высшему
принципу придавало и жизни хоть какую-то значимость.
Существует индийский термин, который способен в полной мере описать
это абсолютное, добровольное принятие своей доли. Корень этого слова —
санскритский глагол cam, который, преобразуясь в существительное сатъя,
означает «истина; сущая, подлинная и откровенная, категорический импера­
тив, гарантирующий раскрытие сути (паруса,), самости ума и его отождест­
вления с «бытием»; верность, благородство, чистота и благость», а также
«реализованность, достижение», в то время, как антоним этого слова асат
имеет значения «иллюзорный, ложный», а также коннотации «неверный,
злотворный, порочный», и, при употреблении в женском роде, асати — «не­
верная, нечестивая жена.» Таким образом, сати, то есть женское выражение
принципа cam — женщина, которая есть на самом деле, должным обра­
зом отыгрывающая свою женскую роль: она не только благочестива и верна
в этическом плане, но истинна и реальна в онтологическом. Ее благородная
смерть — последний шаг к достижению своей истинной сущности.
Мы можем заглянуть в тихий омут архаической души востока, пронизанный
этим чувством трансцендентного переживания своей самости, ознакомившись
с несколько ужасающим, однако весьма познавательным рассказом об обряРейзнер, Раскопки в Керме, СС 70—71

78

де сати, имевшем место в Индии в недавнем прошлом, 18 марта 1813 года.
Рассказ об этом событии содержится в докладе некоего британского капитана
Кемпа, лично присутствовавшего при проведении жертвоприношения одному
из первых миссионеров в Индии, преподобному Уильяму Уорду. Случилось,
чтоодин из самых молодых и лучших работников капитана по имени Вишванатха заболел. Спустя совсем недолгий промежуток времени астролог заявил,
что он находится на пороге смерти и его отнесли на берег Ганги умирать. Его
полностью погрузили в грязные воды Ганги, однако это его не добило, а пото­
му его вернули на берег и оставили там под испепеляющими солнечными луча­
ми. Затем его снова погрузили в реку, а потом снова вернули на берег; спустя
тридцать шесть часов подобных махинаций он, наконец, отдал душу Богу;
его жена, юная цветущая девушка шестнадцати лет, услышав о его кончине»
пришла в отчаянную решимость», пишет капитан, «быть сожжённой зажи­
во вместе с трупом.» Британский офицер отчаянно пытался донести до нее,
а затем, до ее матери, что подобного рода решение — чистой воды безумие,
однако не встретил и намёка на сомнение или сожаление с их стороны. Итак,
некоторое время спустя, молодая вдова в обществе близких друзей отправи­
лась на берег реки, где лежало тело и там ей вручили веточку мангового дере­
ва, приняв которую она полностью отрезала для себя все пути отступления.
К восьми вечера, [продолжает капитан] труп, в сопровождении
самоотверженной жертвы, был перенесён на земли, находящиеся
за пределами моих владений, куда направился и я, чтобы стать сви­
детелем преступного деяния, в реальность которого я все никак не мог
поверить. Тело уложили у реки и, тем временем, подготовили кру­
глое углубление в земле около пятнадцати футов в окружности и пя­
ти-шести глубиной, куда затем (после прочтения некоторых мантр)
его и поместили в сидячем положении, лицом на север, а ближайший
родственник поднёс зажжённый пучок соломы к его голове. Затем
молодая вдова выступила вперед и, обойдя могилу семь раз с воскли­
цаниями «Хари Бол! Хари Бол!» (в этом ей вторила окружающая
толпа) спустилась в нее. Я подошёл на расстояние около фута к моги­
ле, чтобы посмотреть, не отразилось ли на ее лице или в ее поведении
следов сопротивления или горя. Она уселась рядом с мужем, лицом
к его спине, обнимая труп левой рукой и уложив голову ему на плечо;
вторую руку она положила на голову себе, при этом указательный
79

палец был вытянут и совершал круговые движения. После этого их
начали засыпать землёй, а двое мужчин спустились в могилу, чтобы
тщательно утрамбовывать ее ногами вокруг находящихся внутри, что
они делали очень тщательно, подобно тому, как садовник, пересажи­
вая свое любимое растение на новую почву; так продолжалось до тех
пор, пока земля полностью не засыпала могилу (пожалуй, над ней
даже образовался холмик двух или трех футов в высоту). Перед тем,
как ее голова скрылась под землёй, у меня была возможность снова
проверить наличие хоть каких либо намёков на сожаление; однако
указательный палец все также совершал круговые движения без вся­
ких изменений вплоть до того, как скрылся под земляной насыпью.
Присутствующие родственники не проронили и слезы вплоть до са­
мого конца церемонии, когда все начали расходиться под аккомпане­
мент стонов и завываний, выполняемых, однако, чисто механически,
а не являющихся следствием реально испытываемых переживаний1.

Можем сравнить этот рассказ с реконструкцией похоронного обряда важ­
ного местного чиновника принца Хепзефа, составленной профессором Рейзнером, чье захоронение является одним из крупнейших в нубийском некрополе
в Керме, и, согласно расчетам, было заложено между 1940 и 1880 гг. до н.э2.
Процессия начинала свой ход от крупного прямоугольного строения, руины
которого были обнаружены в тридцати пяти ярдах от громадного кургана.

Полагаю процессия, покинув святилище, [пишет он] сразу на­
правлялась к западному входу в захоронение, который вел к длин­
ному коридору, пересекающему его насквозь; сам Хепзефа, должно
быть к этому времени уже покоился на своём квадратном ложе, об­
лачённый в льняные одеяния, с мечом между бёдрами, подушкой,
опахалом, сандалиями и всеми прочими атрибутами, уложенными
по местам; множество слуг несли на своих плечах алебастровые со­
суды с притираниями, ёмкости с туалетными принадлежностями
1

2

Преподобный Уильям Уорд, «Взгляд на историю, литературу и религию индийцев» (первое издание «Серампор: Баптистское миссионерское общество», 1815; второе издание, сокращенное и улучшенное, Лондон:
Блэк, Парбери и Аллен, продавцы книг для достопочтенных East India Company, тома. I и II, 1817, тома Ill
and IV, 1820). Выдержка из т. I (1817), СС IXXI-1IXXIII и примечание
Рейзнер, Раскопки в Керме, СС. 99—102

80

и уборами, величественные фаянсовые лодки с изящно вырезанными
на них людьми, прекрасные фаянсовые сосуды и другие атрибуты,
которые могут пригодиться принцу в повседневной жизни; возможно
за ними также следовали носильщики, тянущие на волокушах огром­
ные статуи, установленные внутри (хотя, они могли быть установлены
в гробнице и заранее); за ними следовали носильщики с более лёгкой
ношей из многочисленных статуэток, а за ними, наконец, многочис­
ленные женщины и прислужники гарема, облечённые в свои лучшие
уборы и имеющие при себе какие-либо личные предметы, либо со­
суды. Шествие их проходило не в том церемониальном молчании,
которое царит на наших похоронах, но сопровождалось завываниями
и воплями жителей Нила. В главной камере находится кровать с те­
лом покойного, а также самые изящные из даров (часть из них также
находится в прихожей); в коридоре — глиняные изделия, разложен­
ные среди статуй и статуэток. Двери покоев закрыты и запечатаны.
Жрецы и чиновники удаляются. Женщины и прислужники занима­
ют свои места, теснясь в узком коридоре; быть может процесс этот
сопровождается лёгкими вскриками или же переговорами, однако
только касающимися выбора места (никак не праздными). Наконец
вскрики и любые движения прекращаются. Подаётся знак. Толпы
прислужников, ожидавших своего часа, наконец приходят в движение
и начинают закидывать землёй неподвижные, однако все еще живые
жертвы, а затем поспешно бегут за новой порцией. Легко предста­
вить себе лихорадочную спешку исполнителей. Сложнее дело обстоит
с эмоциями жертв, которые мы, со своего положения, скорее склон­
ны будем исказить; их моральный дух поддерживался и питался их
религиозными верованиями, а потому они, вне всякого сомнения, до­
бровольно приняли свою участь, пусть нам и известно, что в момент
приближающейся смерти многие из них испытывали страх, а некото­
рые — спазмы физической агонии.
Проход быстро заполнялся землёй. При условии бесперебойной
поставки материала сто человек могли выполнить эту работу в течение
четверти часа; при участии же нескольких тысяч, все могло завершить­
ся за несколько минут. Затем всех собравшихся гостей наверняка ожи­
дал огромный пир. Быков церемониально забивали, чтобы их души
сопровождали дух принца в загробный мир. А мясо их, как и всегда
81

в подобных случаях, должно было быть съедено. Если моя интер­
претация многочисленных очагов (сохранивших в себе остатки пепла
и красной обожжённой земли), раскиданных по всей долине к западу
и югу от захоронения верна, то вероятно полагать, что многочислен­
ные гости получали по порции мяса, а затем члены семьи, либо дерев­
ни расходились группами по местности, чтобы приготовить и съесть
его. Вне всяких сомнений траурное пиршество длилось на протяжении
многих дней и сопровождалось играми и танцами. День за днём дымище костров поднималось в небеса и уносилось на юг. ...’

Несомненно, два этих ритуала, хоть и разнящиеся по своему исполнению,
вдохновлены одной и той же религиозной идеей. Мифологическая нагрузка
ритуала сати, который столь поразил первых западных гостей Индии, пробу­
див в них благородное негодование, гораздо древнее, чем та ее часть, которая
реализуется в индуистской брахманической традиции к которой его обычно от­
носят и в рамках которой он поддерживался вплоть до 1829 года, пока не был
изжит. В первой части данного труда, посвящённой мифологии первобытных
народов, мы рассматривали историю развития ритуала любви-смерти в среде
первобытных земледельческих поселений тропического экваториального круга
(начиная от Судана, двигаясь на восток, к Индонезии вплоть до Нового Све­
та на другом краю Тихого океана) с его зарождения и вплоть до наших дней;
затем мы проследили его возрождение (в значительно более развитой форме)
в царственных обрядах ранних иератических городов-государств Ближнего
Востока, в то время, как поразительных обряд периодического ритуального ца­
реубийства посредством диффузии распространился на Египет, достиг сердца
Африки и Индии, а также подошёл к границам Европы и Китая2. Мы не будем
снова приводить здесь всю цепочку рассуждений, но лишь снова обратим ваше
внимание на то, что царское захоронение в Уре, обнаруженное сэром Леонар­
дом Вулли, открыло нам существовавшую в шумерском обществе традицию,
согласно которой, погибшего своей смертью правителя (или же ритуально уби­
того) сопровождали в его последний путь все члены его двора (или, по крайней
мере, все женщины и личные прислужники), которые отправлялись в захоро­
нение вслед за покойными и, облечённые в свои лучшие убранства, были захо-

’
2

Там же, СС. 78-79
Маски Бога: Изначальная мифология, главы 4, 5 и 10.

82

ронены заживо1. Кроме того, в захоронении Ура также были обнаружены две
лодки, одна из серебра и другая — из меди, с высокими бортами и каплевид­
ными вёслами. Таким образом, модели лодок в кермском кургане, выполненные
из голубого фаянса — не простые декорации, но элементы символизма поту­
стороннего мира: лодки перевозчика душ, смерти. На скалах, расположенных
в Нубийской пустыне к югу от Кермы вырезано изображение подобной лод­
ки со всеми парусами и лодочником, которая расположена на спине бегущего
быка таким образом, что они будто бы сливаются в одно целое. (Изображение
9). В Британском музее также выставлен саркофаг, на котором изображён
Осирис в обличии бегущего быка с загнутыми полумесяцем рогами, уносящий
мёртвых в подземное царство2. Вспомним теперь те многочисленные приме­
ры, когда ложе покойного стояло на ножках, выполненных в виде копыт быка,
а сам он был укрыт бычьей шкурой. Ранее мы рассматривали цилиндрическую
печать из Месопотамии, на которой изображена пара, возлежащая на кушет­
ке с ножками, напоминающими копыта быка3. А на Бали, в самом удалённом
уголке Индонезии, практически не затронутом влиянием индийского культур­
ного комплекса, тела состоятельных покойников перед сожжением помещали
в саркофаги, выполненные в форме быков.

Изображение 9. Петроглиф: Судно смерти: Нубия о. 500—50 до н.э.

1
2

Маски Бога: Изначальная мифология, глава 10, п. 2, цит. Сэра Чарльза Леонарда Вулли «Ур Халдеев»
Британский музей № 29, 777; воспроизведено в книге Э. А. Уоллиса Будже, Осирис и тема воскрешения
в Египте (Лондон: Филип Ли Уорнер; Нью-Йорк: Сыновья Г. П. Патнэма, 1911), том I, С. 13; также Джо­
зеф Кэмпбелл, тысячеликий герой, серия Боллинген, XVII (Нью-Йорк: Книги Пантеона, 1949), с. 54.

3

Генри Франкфорт, «Боги и мифы на печатях Саргонидов», Ирак, вып. I, № 1 (1934), с. 8; цит. в Масках
Бога: Изначальная Мифология, Глава 10, п. 2

83

Теперь, вооружённые всеми этими данными, мы можем снова обратиться
к древнему Абидосу, что на протяжении веков был скрыт в песках. Вспомним,
что маленькая расписанная гробница в Гиераконполисе была разделена на две
части низкой стеной. А затем обратимся к некрополю правителя Нармера, объ­
единившего две земли египетские, могущественного быка своей матери, за один
день повергнувшего шесть тысяч противников. Теперь мы спросим себя, кто же
покоился в этих двух захоронениях или же в тех вспомогательных захоронениях,
что возвышаются неподалёку от гробницы другого претендента на звание пер­
вого фараона — Аха-Мена. А затем обратимся к следующему захоронению,
принадлежащему Зеру, правление которого следует сразу за Аха-Меном и ко­
торый, по всей видимости, является его сыном. Более внушительного некрополя
в мире никогда не существовало. Главная гробница уходила под землю на рас­
стояние около 20 футов и простиралась на 43 фута в длину, 38 — в ширину и 9
в глубину; она состояла из крупной деревянной камеры, разделённой на ком­
наты. Сразу за стенами первой камеры толщиной в 8 футов был расположен
ряд смежных помещений, огороженных более тонкими стенами из кирпича,
а за пределами этого многокамерного царственного захоронения простирался
(наподобие подземного Версаля) пространный двор из 318 вспомогательных мо­
гил, расположенных в пристройках, проходах и многочисленных ответвлениях.
Профессор Рейзнер предположил следующий вариант расположения покой­
ных. В самой изящной из пристроек, включающей в себя семнадцать вспомога­
тельных камер помещались шесть главных жен и одиннадцать наложниц второго
класса. В маленьких смежных камерах, следующих сразу за этими — сорок че­
тыре девушки, представляющие собой свиту главных жен, два смотрителя и два
прислужника смотрителей гарема. В отдельном крупном общем зале — около
тридцати восьми мужчин (возможно евнухов) прислужников, а также охранни­
ки, носильщики и т.д. в количестве двадцати одного. Во втором крыле или же
пристройке — двадцать представителей некоего второго, отдельного гарема.
В отдельном пространном служебном крыле — многочисленные слуги различных
направлений общим количеством в сто семьдесят четыре души. А среди облом­
ков главной камеры, которая за почти пять тысяч лет своего существования была
разграблена практически подчистую, была обнаружена часть оторванной руки
мумии, завёрнутая в льняные бинты с четырьмя изящными золотыми браслетами,
указывающими на то, что она принадлежала фаворитке или же главной королеве1.
1

Петри, цит.соч.. Часть II, СС, 16—17

84

Приведём статистические данные, которые позволят нам в хронологиче­
ском порядке отследить свидетельства ритуалов типа сати в рамках обнару­
женных захоронений Абидоса, принадлежащих к Первой династии.
Правитель Зет: захоронение, помимо главной камеры и ее составляющих,
включает в себя 174 вспомогательные гробницы.
Правительница Мернейт (супруга Зета?): захоронение, помимо главной
камеры включает в себя 41 вспомогательную гробницу.
Правитель Ден-Сетуй: обладатель исключительно элегантного захороне­
ния с широкой лестницей, ведущей в подземный дворец (нововведение, которое
было воспроизведено во всех последующих гробницах и позволяло правителю
самому посещать подземные палаты, обставлять и декорировать их); главная
камера обделана крупными, розовыми ровными гранитными блоками и арками
из известняка — ранние свидетельства мастерства каменщиков, которые в ско­
ром времени будут выражены в полном масштабе; вокруг главного захоронения
расположено 136 вспомогательных гробниц, одна из которых, выделяющаяся
по размерам и снабжённая лестницей, могла принадлежать королеве.
Правитель Азаб-Мерпаба: размеры главной камеры не превышают 22
на 14 футов, вспомогательных гробниц всего 64. («Из этого можно заклю­
чить,» отмечает Рейзнер, «что либо его средства были истощены, либо его
правление было совсем недолгим.»)1
Правитель Мерсекха-Семемпсес (Семерхет): ответвлений и пристроек
совсем немного, однако в пределах главного строения находится множество
комнат и 63 вспомогательных ячеек, таким образом оно представляет собой
довольно массивное сооружение.
Правитель Каа: еще одно захоронение, выполненное в этой новой ма­
нере с 26 вспомогательными ячейками, расположенными в рамках главно­
го строения; однако сооружение было возведено в спешке и зарыто до того,
как кирпичи успели высохнуть, а потому, когда сооружение было засыпано,
большинство камер обвалилось под весом песка, что, как отмечает Петри,
подтверждает тот факт, что все, кто находился внутри, были захоронены од­
новременно с правителем и, возможно, в большой спешке; вероятно причиной
тому выступает тот факт, что захоронение было возведено в период падения
династии Менеса и возвышения Второй династии2.

1
2

Рейзнер, Развитие египетских гробниц вплоть до возведения пирамиды Хеопса, С. 354
Петри, цит.соч., Часть I, СС. 14—16

85

И еще один момент: В недавнем времени, гораздо ниже по течению Нила,
в Саккаре, неподалёку от Мемфиса, был обнаружен еще один ряд полностью
обставленных захоронений типа сати, возведённых фараонами Первой ди­
настии, и, что интересно, именно теми же самыми фараонами, что возвели
захоронения в Абидосе. «Захоронения в Саккаре во всех смыслах гораздо
крупнее и утонченнее своих двойников в Абидосе,» отмечает мистер Вальтер
Эмери, руководитель раскопок. «Более того, продолжает он, «раскопки по­
казали, что цивилизация на заре фараонского периода Египта была гораздо
более развитой, чем мы предполагали до сих пор.»1

VI. Мифологическая лихорадка
«В Верхнем Египте,» пишет сэр Джеймс Фрейзер в своей Золотой Вет­
ви, приводя наблюдения одного немецкого путешественника девятнадцатого
столетия, «в первый день нового солярного года по коптскому летоисчисле­
нию (т.е. десятого сентября), когда Нил находится в точке своего величайшего
разлива, местные руководители на три дня снимаются с должности и каждый
город может самостоятельно выбрать себе управителя на этот промежуток
времени. Этого временного владыку обряжают в некое подобие шутовско­
го колпака с длинной накладной бородой из льна и заворачивают в странное
одеяние. Торжественно неся в руках царственный жезл, он, в сопровождении
людей, обряженных как писцы, палачи и другие исполнительные лица, на­
правляется к жилищу управителя города. Последний позволяет сместить себя
с этого поста; тогда ряженный владыка взбирается на правительственное крес­
ло, вершит суд и выносит приговоры, которым безоговорочно подчиняются
«смещённые» управители и чиновники. После трех дней своего разгульного
правления подставной король приговаривается к смерти; его одеяние преда­
ётся огню, пепел которого разбирают в свои жилища феллахи. Обычай этот
свидетельствует о существовавшей тут некогда практике жертвоприношения
настоящих правителей.»2
Следует отметить тот факт, что, несмотря на то, что в период великих гроб­
ниц Первой династии фараоны, эти могучие быки, покидая этот свет уводили

1
2

Вальтер Б. Эмери, «Царственные захоронения в Саккаре», Археология, вып. 8, № 1 (1955), С. 7.
Фрейзер, цит.соч., С. 286

86

с собой в подземное царство многочисленные стада коров («поэм жалости»),
они сами, тем не менее, не осуществляли в полной мере те обязанности, какие
накладывало на них их положение, их идентификация с мифологической ро­
лью могущественного правителя, а именно — их никогда не предавали ри­
туальному цареубийству. В первые столетия истории древних иератических
городов государств (косвенных доказательств существования которых у нас
превеликое множество и которые я, схематически и гипотетически отношу к о.
3500—2500 гг. до н.э.)1 правители, в своей мифологической идентификации
были настолько «открыты прошлому» (используя меткое выражение Тома­
са Манна), что они без всяких сомнений отдавали свое тело на растерзание
или же терзали его сами, в пылу праздничной лихорадки (как то делали, на­
пример, правители Индии вплоть до шестнадцатого века и Африке — вплоть
до двадцатого)2. Однако в Египте уже к периоду палетки Нармера (о. 2850 г.
до н.э.) от этой «открытости» остаётся очень мало и священные сцены смер­
ти и воскрешения больше не отыгрываются с былой проникновенностью
(по крайней мере теми, кому принадлежит в этом действе главная роль). Пра­
вители тех времён — воины, стратеги и политики, создавшие своими руками
первое в мировой истории политическое государство, не отдаются покорно,
подобно быкам, свиньям, баранам или иному скоту во власть жреческого клас­
са, что в былые дни единолично ведал знаниями об истинном порядке вещей
(маат), черпая их из наблюдений за ходом небесных тел3. Выходит, где-то,
в какой то промежуток времени в один из моментов доисторического прошлого
Египта, сейчас скрытый от наших глаз, правитель самолично принял на себя
полномочия маат; и так, самые первые из представших перед нами царствен­
ных игроков уже представляют нам совершенно новое прочтение знакомого
нам персонажа А.
На место древней и мрачной трагедии о смерти правителя, которая всегда
без исключений доводилась до развязки приходит солярная символическая
пародия праздник Хеб-сед, в рамках которого правитель может поддержи­
вать своё могущество фараона на должном уровне, при этом избегая связан­
ных с этим издержек, наподобие собственной смерти. Некоторые авторитеты
полагают, что празднество проводилось в промежуток раз в тридцать лет, вне

1

2
3

Маски Бога: Изначальная мифология, глава 3, п. 3
Там же, а также см. главу 1
Там же

87

зависимости от времени правления фараона;1 другие утверждают, что график
устанавливался исключительно правителем и зависел от его воли2. Так или
иначе, теперь главным участником действа больше не выступает Фараон (за­
главная Ф), безграничный и существующий вечно высший принцип, для ко­
торого многочисленные фараоны — лишь одеяния из плоти и кости, которые
он сменяет сообразно своему желанию; теперь этот бренный фараон, такой-то
по имени, вместо того, чтобы отдать себя целому, нашёл способ урвать часть
целого себе. Далось ему это не сложно — нужно было лишь спустить мифоло­
гический образ всего на одну ступеньку вниз. На смену Фараону, меняющему
фараонов, пришёл фараон, меняющий наряды.
Эта царственная постановка приходилась на то же время года, что обряд
коронации, а именно — на первые пять дней первого месяца «Времени про­
явления», когда холмы и поля снова показывались из-под отступающих вод
Нила. Ведь в Египте, как и во всем остальном древнем мире, цикл времен года
был одним из ключевых проявлений вечного принципа перерождения, следую­
щего за смертью и здесь хронометром этого цикла выступало ежегодное поло­
водье Нила. В честь этого события возводились многочисленные праздничные
площадки, которые затем празднично украшались и освящались: сидение для
правителя, пред которым должны будут склониться боги и жрецы (которые,
в былые, более суровые времена, должны были явиться вестниками его смер­
ти); пространства и помосты для выступления актёров, шествия процессий
и проведения прочих выступлений; и, наконец, дворец-святилище, в которое
божественный правитель мог бы удалиться, чтобы сменить своё одеяние. Пяти
дням озарения, периоду, который назывался «Возжигание Пламени» (кульми­
нацией которого, при старом прочтении этой мистерии, должно было явиться
тушение огней в ночь новолуния, следующие за ритуальным убийством пра­
вителя)3, предшествовали пять праздничных дней, на исходе которых и совер­
шалось торжественное действо (ad majorem del gloriam). (Примечание: Ad
maiorem Dei gloriam — геральдический девиз ордена иезуитов. Это краткое
изложение идеи о том, что любое действие, не направленное на зло, даже то,
которое обычно считается несущественным для духовной жизни, может быть
духовно достойной, если оно выполняется для того, чтобы прославлять Бога.)

Петри, цит.соч., Часть I, С 22
Франкфорт, О правителях и богах, С. 79
Маски Бога: Изначальная мифология, глава 4, ч. 1

88

Вступительные ритуалы находились в сфере влияния Хатор. Правитель,
облачённый в ремень, украшенный четырьмя ее ликами и бычьим хвостом —
атрибутом ее могущественного супруга, предваряемый четырьмя штандартами,
следовал от одного храма к другому, предлагая знаки своей благосклонности
(не подношения) богам. Затем процессия жрецов, каждый из которых дер­
жал в руках символ своего божества, почтительно приближалась к его трону.
За этой процессией следовали многие другие и правитель ходил между ними,
подобно (как отмечает в своем наблюдении профессор Франкфорт) «челно­
ку в великом ткацком станке», обновляя полотно своих владений, в которое
должны были в равной мере быть вплетены как космические силы, олице­
творённые богами, так и его поданные, населяющие земли его царства1.
Однако все эти торжественные хождения служили лишь прелюдией к клю­
чевому событию; поскольку кульминацией этого празднества (как и всех
других традиционных празднеств подобного рода) должен был явиться акт
консуммации (в былые времена его заменяло убийство правителя), после ко­
торого воспевались заключительные молитвы, раздавались некоторые дары
и праздник завершался. Обычно празднества такого рода включают в себя
пять этапов:
1. Установление торжественных площадок, их украшение и освящение,
а также облачение главных действующих лиц
2. Предварительные процессии
3. Обряды, предшествующие консуммации (подводящие к ней)
4. Сам обряд консуммации (или нечто схожее с ним)
5. Воздаяние благ
6. Выражение благодарности, почтения, заключительные благословения,
окончание празднества
В кратком описании празднества Хеб-сед, которое мы приводим в данный
момент, мы уже приблизились к четвёртому этапу.
Правитель, облачённый теперь в короткое и жёсткие древнее одеяние, ве­
личественный и сосредоточенный, направляется в святилище бога-волка Упваута, «Предваряющего Путь»; у входа он берет в руки сакральный штандарт
и, вытянув его перед собой, скрывается в дворце-святилище, где некоторое
время пребывает в одиночестве, недоступный взорам собравшейся толпы.
Франкфорт, О правителях и богах, С. 85

89

Так, на протяжении некоторого времени, фараон остаётся непроявленным.
Когда он появляется вновь, облачение его уже такое, как на Палетке Нар­
мера — юбка с поясом Хатор и бычьим хвостом. В правой руке он держит
цепь, а в левой, вместо стандартного крюка — символа правителя-пастуха,
некий предмет, напоминающий маленький свиток, который назывался Воля,
Дарственная, Таинство двух заключивших союз, который он триумфально
поднимает над головой, громогласно возвещая, что он был вручен ему его
мертвым отцом Осирисом в присутствии бога-земли Геба.
«Я мчался,» восклицает он, «прижимая к груди Таинство двух, заключив­
ших союз, Волю, вручённую мне моим отцом в присутствии Геба. Я промчался
повсюду и достиг четырёх сторон света, ибо могу отправляться, куда желаю.»1
На куске эбонита из гробницы правителя Ден-Сетуй, пятого правителя
Первой Династии (того благочестивого Синего бороды, царственное захоро­
нение которого, выполненное из розового гранита и полное его убитых жен мы
рассматривали ранее) мы видим чрезвычайно древний и интересный рисунок,
на котором изображён правитель в момент, следующий сразу за получением
им Воли. (Изображение 10). Он спешит прочь, унося ее в руках. Плётку он
закинул на плечо, а Волю держит в левой руке. «Здесь мы видим» пишет
Петри в своём отчёте об этой находке, «... одно из самых ранних проявлений
обряда, который предстаёт перед нами в многочисленных памятниках вплоть
до времён Римской империи.»2 И у Осириса и у фараона на голове двойная
корона двух земель, которая состоит из тиароподобной высокой белой коро­
ны Верхнего Египта и низкой, красной с символическим завитком Нижнего.

Изображение 10. Таинство двух, заключивших союз:
Египет, о. 2800 г. До н.э.

1
2

Франкфорт, О правителях и богах, С. 86
Петри, цит.соч., Часть I, С. 22

90

Предполагалось, что в пределах дворцового комплекса, должно быть, было
отделено пространство, символизирующее земли Нижнего и Верхнего Египта,
которое фараон формально покрывал, исполняя некий торжественный, мед­
ленный танец. Более поздние оценки и рисунки свидетельствуют о том, что
в действе принимала участие женщина, наиболее вероятно жрица, олицетво­
ряющая богиню Мерт, покровительницу земли, которая выступала перед тан­
цующим фараоном и, хлопая в такт, призывала его: «Иди же! Принеси его!»,
в то время как спутник, облачённый на древний манер в юбку или же шкуру,
поднимал перед ним штандарт волка, «Предваряющего путь»1.
Приблизительно таким образом выглядел ритуал, который пришёл на смену
буквальному убийству старого правителя и передаче его могущества новому,
превратив это действо в аллегорическое. Уже в самых ранних свидетельствах
этого ритуала, которые имеются у нас, мы видим, что правитель погибает
символически, а не физически. Сюжет этой сакральной пантомимы стар как
мир и, в то же время, вечно нов. Это — Путь Героя, предстающий перед нами
в многочисленных вариациях в творениях искусства и литературы по всему
миру2. Выделяя основные повествовательные мотивы, мы можем резюмиро­
вать его следующим способом:

Фараон (Герой), узнав, что настало время ему быть убитым, от­
правляется в путь, чтобы добыть атрибут, подтверждающий его пра­
вомочность обладания властью (Зов). Ведомый «Предваряющим
путь» (Наставником; Магическим помощником), он вступает во дво­
рец подземного царства (Пересечение порога; Лабиринт; Обитель
Мёртвых), где достигает четырёх сторон земли египетской (Испы­
тание; Тяжёлая задача; Пересечение микро и макрокосма) и, при
поддержке богини земли (Магический помощник; Мотив Ариадны;
Сверхъестественная невеста), признается его мёртвым отцом Оси­
рисом (Сиюминутный Отец). Он получает Волю (Божественное
предназначение; Атрибут; Эликсир) и, в своём новом облачении
(Апофеоз), появляется перед своим народом (Возрождение; Возвра­
щение), чтобы вновь вступить в права владения троном (цель пути
достигнута).

1
2

Франкфорт, О правителях и богах, СС 83—87
Дж. Кэмпбелл, Тысячеликий герой, там же.

91

Так, незаметно и тонко осуществило Искусство эту подмену, благодаря ко­
торой, в течение последующих суровых эпох постепенно ослабевало то древнее
запечатление, которое находило свой выход в буквальных и жестоких ритуалах
и так, оно освободило общество от бесчеловечности, в то же время открыв ему
путь к новым вдохновенным граням понимания человечества, как такового.
Пятый этап празднества Хеб-сед, а именно, этап Воздаяния благ, заклю­
чался в возведении фараона на его двойной престол, право обладания которым
он подтвердил. Представая сначала в образе правителя Нижнего Египта, он,
квадратном паланкине, который несли Великие люди обители, отправлялся
в святилище Гора с воздетой дланью в Ливии в; там высочайший жрец под­
носил ему пастуший крюк, плетку и скипетр «благоденствия», а священнослу­
жители из священного города Буто в дельте реки Нил четыре раза возносили
священный гимн в четырех направлениях; каждый раз началу песнопения
предшествовало громогласное повеление «Тишина!». Затем, представая уже
в образе правителя Верхнего Египта, он в паланкине корзинообразной формы,
отправлялся в святилище Гора в Эдфу и Сета в Омбосе, где высочайший жрец
наделял его царственным луком и стрелами. Правитель выпускал стрелу в ка­
ждое из четырех направлений и затем был коронован четыре раза, опять же,
каждый раз становясь лицом к одному из направлений, после чего следовал
шестой, заключительный этап празднества, когда он, в сопровождении про­
цессии, отправлялся в Зал царственных предков, где проводил почтительный
ритуал, в котором ключевую роль играли четыре царственных штандарта (ко­
торые носят название «боги, следующие за Гором)1.
Самое раннее из дошедших до наших дней изображение воцарения прави­
теля на двойном троне во время празднества Хеб-сед мы находим на царской
печати (Изображение И), обнаруженной Петри в разграбленном захороне­
нии правителя Джера, второго (согласно подсчету Петри) фараона Первой
династии, с чудовищным захоронение типа сати, которого мы уже имели
возможность ознакомиться.
И именно эта печатка и подводит нас к нашему главному наблюдению. Мы
видим, что несмотря на то, что эти фараоны, очевидно, перенесли функции
маат на себя, отобрав их у звезд, богов и жрецов и избежав, таким образом,
сакрального ритуала умерщвления, подменив его куда более необременитель-

Описание празднества представлено в соответствии с его реконструкцией, приведенной Франкфортом
в его «Правителях и Богах» СС. 85—88

92

ным вариантом ритуального
танца (таким образом, ли­
шая себя перспективы стать
благочестивой и доброволь­
ной жертвой завораживаю­
щего иератического порядка
вселенной, установленного
небесами, установив, на его
месте, рационализирован­
ный религиозно и прекрасно
костюмированный, однако,
по сути своей, политический
порядок, подчинённый уже
Изображение И. Двойное воцарение:
их прихоти) все же, когда
Египет, о. 2800 г. до н.э.
приходил их черед покинуть
этот свет (уже по требова­
нию закона природы, а не символического порядка) они без стеснения воз­
лагали на своих жен, наложниц, работников гарема, дворцовых стражей
и работников нелёгкую ношу сопровождения их бездыханного тела на пути
в подземный мир.
Мы не можем истолковывать этот феномен (как и феномен ритуального
цареубийства) в качестве обыкновенного «удовлетворения эго», вытекающе­
го из роли божественного правителя. Конечно, мы не можем отрицать нали­
чия неких подобных, чисто личных чувств, прекрасно описанных Теннисоном
в последней строфе его Эноха Ардена:
Так эта славная душа ушла.
Когда его на кладбище несли,
Порт не видал торжественней обряда.
Однако с исторической точки зрения захоронения типа сати представляют
огромный интерес и куда большую психологическую нагрузку. Поскольку они
появляются в истории Египта как раз в тот период, когда, выражаясь словами
Шпенглера, общество озаряется осознанием близости смерти. Это период,
когда, чувство индивидуальности, которое до этого было «открыто прошло­
му» (как выразился Томас Манн) отгораживается от него и в ужасе замирает
93

перед появившимся перед ним образом смерти. И, также, обращаясь к послед­
ним археологическим данным, мы можем сказать, что это был период, когда
изобретение обожжённого кирпича позволило создавать подземные строения
с держащими стенами, которые создавали внутри камеру, свободную от зем­
ли, где тело, а вместе с ним — индивидуальная телесная душа (египетская Ба)
могли быть сохранены. «Тело мертвеца», как отметил Шпенглер касательно
египетского культа мёртвых, «было увековечено.»1 А главной целью этого
культа служило магическое воссоединение телесной души (Ба) с внешним
энергетическим принципом (Ка), который ускользал из тела в момент смерти.
Полагалось, что при выполнении этого условия человек обретает бессмертие.
Таким образом мы выделяем вторую стадию мифического запечатления
в истории нашего предмета изучения: на смену мифической идентификации,
когда эго поглощается и растворяется в Боге, приходит ее противоположность,
мифическая инфляция, когда бог поглощается и растворяется в эго. Первое,
как я полагаю, свидетельствует о явственной святости приносимых в жертву
правителей ранних иератических городов-государств, в то время как второе —
об имитируемой добродетельности почитаемых правителей последующих ди­
настических государств. Поскольку последние приписывали божественность
своей бренной сущности. Но ведь это чистой воды безумие. Более того, это
убеждение насаждалось в них, поддерживалось и удобрялось их доброде­
тельными родителями, женами, советниками, народом и всеми прочими, ко­
торые также были убеждены, что они являются божествами. Выходит, что
этой лихорадкой безумия страдало все общество. И однако, именно из этого
безумия родилась та велика структура, которую мы знаем, как египетскую
цивилизацию. Под влиянием тех же факторов аналогичные структуры разви­
лись в Месопотамии; более того, у нас также имеются явные свидетельства их
влияния также в Индии, на Дальнем Востоке и в Европе. Другими словами,
большая часть составляющих предмета изучения нашей науки была сформи­
рована в моменты психологического кризиса инфляции, пережитого каждой
без исключения великой цивилизацией мира на заре ее зарождения, в момент,
когда был сформирован ее уникальный стиль. Таким образом, если моя оценка
процессов, имевших место в ранних иератических городах-государствах верна,
в развитии каждой культуры мы имеем следующую закономерную последова­
тельность: 1. мифическая идентификация и стадия иератических, пре-династиШпенглер, цит.соч., том I, С 12

94

ческих городов-государств и 2. мифическая инфляция и стадия архаических
династических государств.
Фараоны и посвящённые им культы больше не ограничивались воспроизве­
дением ритуалов прошлого «во исполнение предписаний, данных в священных
писаниях». Теперь они и их жрецы создавали что-то самобытное и направлен­
ное на собственную выгоду. Перед нами предстаёт ряд внушительных, в выс­
шей степени эгоцентричных и неизмеримо раздутых эго. Более того, как мы
видим, этим жертвам мегаломании недостаточно было объявить себя одним
богом; они представлялись в качестве двух одновременно, а потому, будучи та­
ковыми, имели сразу два захоронения зараз. На двусторонней Палетке Нар­
мера мы видим сразу две короны — по одной с каждой стороны; короны эти
символизируют две земли египетские; и они же представлены символически
в виде двух переплетённых змеев. С одной стороны палетки сущность фара­
она, Гора, выражается в облике птицы сокола, с другой — могущественного
быка. И во время торжественного празднества Хеб-сед отмечается сразу две
коронации. На печати из захоронения Джера правитель изображён дважды,
а на небольшом нацарапанном рисунке в гробнице правителя Ден-Сетуя мы
видим его в присутствии его отца (который, суть, единое целое с ним, хотя они
и предстают в двух обличиях) и оба они увенчаны двойной короной.
К тому же, церемониальное имя Воли, конечного символического атрибута,
уполномочивающего фараона властью — «Таинство двух заключивших союз».
Что же из этого выходит?
Ответ мы находим среди песков Абидоса в гробницах фараонов Второй
династии, где обряд сати представлен с грандиозным размахом. Имя четвёр­
того фараона этой династии всегда передавалось двумя картушами, то есть,
он носил двойное имя; первое из этих имен, Секхем-Аб, всегда было увен­
чано изображением сокола, стандартным для представителей царского рода,
в то время, как над вторым именем, Перабсен, мы находим любопытное жи­
вотное, напоминающее окапи, которое всегда ассоциировалось с заклятым
врагом Гора и Осириса — Сетом. А на печатях седьмого и последнего фара­
она этой династии, Хасехемуи, эти два антагониста, герой Гор и злодей Сет,
уже изображены вместе как равные (Изображение 12), правитель же на ней
именуется как «воплотивший в себе две силы, в котором боги нашли прими­
рение.»1
'

Петри, цит.соч., Часть II, С. 31

95

Выходит, что название свитка Воли, «Та­
инство двух заключивших союз» — отсылка
к скрытому пониманию истинной природы
двух божеств, которые, разыгрывая из себя
непримиримых противников, на самом деле,
таковыми не являются. И тут мы сталкива­
емся с необходимостью пересмотреть или,
по крайней мере, несколько скорректировать
наше мнение о кажущемся безумии фараонов.
В рамках мифологии Гор и Сет отыгрывают
нерушимую диалектику временной природы
бытия с неизбежно вытекающей из нее двой­
ственностью, которая и отражается в вечной
и непримиримой их вражде; однако в катего­
риях вечности, за пределами завесы времени
„ ,
и пространства, эта двойственность раствоИзооражение 1Z. Двойная сила:
Египет, о. 2650 г. до н.э.
ряется, Гор и Сет сливаются в единое целое;
жизнь и смерть слиты воедино; воцаряется
мир. Это трансцендентное единство на самом деле царит во всех сферах жиз­
недеятельности, включая и войну со всеми ее жестокостями. А потому сцена
на палетке Нармера, где фараон, воздев свою длань Гора, поражает вождя
северян, а вместе с ним — еще шесть тысяч врагов, которые, здесь, выпол­
няют роль Сета, на самом деле — сцена мира. Воплощённое во плоти боже­
ство Фараон же — столп и основа этого мира, неизменно присущего всему,
что существует. Он — олицетворённое поле деятельности (сама вселенная),
в рамках которой разыгрывается эта игра противоположностей. А потому те,
кто следуют за ним в смерти, обретают вечную жизнь, ведь на тех пастбищах,
что находятся вне времени и пространства, под покровительством того, в ком
два бога слились воедино, держащего в руках крюк, чтобы направлять свою
паству, смерти не существует.
Таким образом, вся эта цивилизация построена на тайном знании о том, что
в каждом из двойственных процессов, имеющих место на преходящем поле
деятельности сокрыта потенция вечного единения и мира. Такова метафизи­
ческая подоплёка той грандиозной величественности, которой отмечен культ
смерти фараонов, который, будучи, по сути своей, безумием, служил, однако,
благородной цели метафорического воплощения таинства бытия.
96

Фараон также имел титул «Два Повелителя»:
Под «Двумя Повелителями» [пишет профессор Франкфорт],
понимались вечные антагонисты Гор и Сет. Фараон идентифициро­
вался с обоими этими божествами, однако не в том смысле, что они
оба были воплощены в нем. В нем они были воплощены уже слитыми
воедино — противоположности, уравновешенные на чашах весов. ...
Понимаемые в рамках мифологии, Гор и Сет антагонисты, посколь­
ку борьба есть неизменный атрибут материальной вселенной; Гор всегда
поражает Сета, однако он никогда не бывает уничтожен. И Гор и Сет
терпят потери в этой битве, однако по ее завершении они приходят
к согласию: так устанавливается нерушимое равновесие во вселенной.
Согласие, неизменный порядок вселенной, в котором противоборству­
ющие силы отыгрывают предназначенные им роли — такого картина
мира Египта и таково его государственное устройство.»1
Таковы симптомы мифологической лихорадки, охватившей фараона и Еги­
пет — и по сей день умы Востока захвачены ею.

VII. Имманентный Трансцендентный Бог
В 1805 году к экспонатам Британского Музея добавилась сколотая глыба,
прибитая к берегам Египта вместе с обломками и прочим мусором. Она была
внесена в каталог подназванием Стела № 797. Витиеватые письмена, укра­
шавшие ее, значительно истёрлись поскольку камень на протяжении доста­
точно длительного времени служил в качестве жернова. Освещение в галерее
было скудным, иероглифы — витиеватыми и запутанными; не мудрено, что
египтологи того времени допустили неточности при их прочтении, ведь они
тоже люди и имеют право на ошибку. Таким образом получилось, что в первых
опубликованных переводах этого текста предложения не только были пере­
ведены неверно, но и расположены в обратном порядке. И только некоторое
время спустя выдающийся профессор Джеймс Генри Брэстед, с чьими тру­
дами по истории античности мы все знакомы еще со школьных лет, взявшись
Франкфорт, О правителях и богах, СС 21—22

97

за тщательное изучение всех экспонатов Британского Музея с целью подго­
товки к изданию своего Берлинского словаря египетского языка заметил это
упущение и был поражен тем, что открылось перед ним. После этого он на­
писал статью: «Философия жреца Мемфиса.»'
За этим последовала статья профессора Г. Масперо «Sur la toute puissance
de la parole.»2
Затем профессор Адольф Эрман в своей статье «Ein Denkmal memphitischer
Theologie,»3 привел датировку текста, в которой отнес его к началу Древнего
царства; и не так давно она была официально подтверждена4. Текст на потрё­
панном камне оказался копией некоего «изъеденного червями» документа,
который по приказу фараона Шабаки был перенёс на него в восьмом веке
до нашей эры в целях его увековечивания. Причиной всеобщего ажиотажа
после расшифровки текста выступил тот факт, что в нем содержалось упоми­
нание о создании мира силой Слова. Таким образом получилось, что за два
тысячелетия до появления Книги Бытия, где Бог повелел «Да будет свет»
и свет явился, эта космологическая теория уже была достаточно развита. Бо­
лее того, в этой древнеегипетской версии того сакрального события (также,
как и в индийском ее варианте, где Атман произнёс «я» и стал двумя) мы
становимся свидетелями внутреннего психологического состояния божества
и видим его мотивацию; ситуация, разительно отличная от библейской, где нам
представлена лишь лаконичная последовательность повелений, их исполнение,
да периодические прибавки: «И увидел Бог, что это хорошо.» В мемфисском
тексте, посвящённом богу-мумии Птаху мы читаем о том, что это сердце Бога
призвало к жизни все сущее, а язык его лишь вторил мыслям сердца:
«Каждое божественное слово было призвано к жизни помышле­
нием сердца и повелением языка.»

Джеймс Генри Брестед, «Философия жреца Мемфиса», Zeitschrift fur agyptische Sprue he and nd
Altertumskunde, том XXXIX, C 39
Г. Масперо, «Sur la toute puissance de la parole,» Лондон, 1891, Труды девятого Международного конгресса
востоковедов; Том III
Адольф Эрман, «Ein Denkmal memphitischer Theologie,» Sit- zungsbericht der Koniglichen Preussischen A
kademie, 1911, XLIII, CC 916-50.
Мейер, цит.соч., Раздел 272, С 245; Франкфорт, Институт власти, примечания к главе 2, СС 352—53;
Джон А. Уилсон, «Египет», в книге Анри Франкфорта и др. Интеллектуальный путь человека (Чи­
каго: Университет Чикагской прессы, 1946); Издание «Пеликан букс»: «До философии», 1949, С 65.
Глава 1, п. 3 данного труда

98

«Если глаза видят, уши слышат, а нос вдыхает — то причиной
этому, лишь повеление сердца. Сердце призывает к жизни все сущее,
а язык лишь вторит мыслям сердца. Именно так были сотворены все
божества и даже Атум и его Эннеада.»

В этом тексте, жрецы великого святилища Птаха в столице, основанной са­
мим первым фараоном, демонстрируют нам свое видение природы божества (о.
2850 г. до н.э.) — психологическое и, в то же время, метафизическое. Органы
человеческого тела сопоставлены здесь с психологическими функциями: серд­
це — с творческой потенцией; язык — с творческой реализацией. А затем функ­
ции эти возводятся в космологическую плоскость. Так выражается взаимосвязь
между микро и макрокосмом: в каждом человеке потенциально присутствуют
эти вселенские движущие силы. Эти принципы или силы, персонифицируясь,
становятся богами, которые, таким образом, выступают в качестве проявлен­
ных (представляемых реализаций) различных познанных нами аспектов зага­
дочного бытия. В этом обличии боги принимают участие в нуминозном аспекте
реальности. Но, поскольку они были осознаны и обозначены человеком, они
отражают, также, степень его проникновения в загадку бытия. Таким образом,
хоть они и отражают те аспекты высшей тайны, к которой обращается каждый
разум, вступив в святилище созерцания, все же, они ограничены рамками тех
жреческих кругов, которые приводят их к жизни и их образ напрямую зависит
от глубины осознания этими жрецами предмета их поклонения.
Так, перейдя на новый уровень понимания созидательной природы как та­
ковой, мемфисские жрецы бога-творца Птаха смогли обогатить образ своего
божества и заставили его имя звучать новыми аккордами глубины и могуще­
ства. Совершив этот философский прорыв, они оставили далеко позади себя
все другие жреческие учения, включая то в соседствующем с ними древнем
городе Оне (Гелиополе), где концепция сотворения мира была представлена
мифологией их местного божества-творца, бога солнца Атума.
У нас имеется два варианта мифа о сотворении мира Атумом. Оба они по­
черпнуты из Текстов Пирамид (древнейшего источника религиозных писаний
из всех известных в мире на данный момент), выбитых на стенах девяти гроб­
ниц (о. 2350—2175 гг. до н.э.) в обширном мемфисском некрополе в Саккаре.
В соответствии с первой версией:
Мир был сотворен Атумом в Гелиополисе в процессе акта мастурбации.
Он взял в руки свой фаллос, чтобы удовлетворить возникшее желание.
99

И так на свет появились близнецы Шу и Тефнут.1

В соответствии со второй версией творение произошло из плевка божества,
который, в тот момент, стоял на вершине «материнской» насыпи, предстающей
в египетской культуре в виде пирамиды:

О Атум-Хепри, когда ты взошел на холм
Ты воссиял [в образе] феникса на древнем
пирамидальном камне в храме Феникса в Гелиополе,

Выплюнул Шу и изрыгнул Тефнут.
Ты обнял их своими руками Божественного Ка, дабы твоё Божественное Ка
пребывало в них.2

Таким образом, Атум, подобно Атману индийских упанишад, излил из себя
творение на физическом уровне. Однако ни в одном из этих текстов (которые,
несомненно, намного древнее тех камней, на которых они дошли до наших дней)
не присутствует следов развитой психологической аналогии. В них представлен
лишь некий первичный образ физического творения, причем с использованием
практически необработанной подсознательной символики.
Близнецы Шу и Тефнут были мужского и женского пола соответственно и именно
они породили всех остальных из пантеона богов. Об этом говорится так:

Это Шу и Тефнут создавшие богов, породившие богов,
установившие богов.3
Ими были порождены, в частности, богиня небес Нут и ее супруг, бог
земли Геб, которые, в свою очередь, породили две божественные пары про­
тивопоставленных близнецов: Изиду и Осириса, Нефтиду и ее супругабрата Сета. Таким образом мы видим, что уже в рамках системы, созданной
жрецами из храма солнечного божества в Гелиополе, существовала развитая
1
2
3

Тексты Пирамид 1248
Тексты Пирамид 1652
Тексты Пирамид 447Ь

100

и далекая от примитивной синкретическая мифология, в которой девять бо­
жеств (известных, как гелиопольская Эннеада) были связаны между собой
узами иератического порядка, символически представленного в виде генеа­
логических:
О Ты, Великая Эннеада, пребывающая в Гелиополе,
— Атум, Шу, Тефнут, Геб, Нут, Осирис, Исида, Сет и Нефтида!
О вы, чада Атума ... имя ваше — Девять Луков.1

Теперь давайте для сравнения обратимся к мемфисской теологической си­
стеме, которой эта система была вытеснена. Так как текст небольшой, мы
приводим его без сокращений.
Сердцем и языком своим породил Птах нечто, напоминающее Атума.

Мы видим, что соперник-творец соседнего культа предстаёт здесь низве­
дённым до положения порождения высшей, изначальной духовной силы.
Могущественен и велик тот Птах, кто вложил в богов их силу и их
ка: вложив их сердцем, преобразил он Гора в Птаха; вложив их языком,
преобразил он Тота в Птаха.

Тот — древнее божество луны, которому поклонялись в Гермополе и ко­
торый был включён в синкретическую систему Гелиополя в качестве писца,
вестника, искусного в речах и обладающего знанием о воскрешении. В великом
зале, где судят мёртвых, именно он отмечает вес их сердец. Изображается он
в форме ибиса и павиана. В виде ибиса он парит в небесах. В качестве павиа­
на — приветствует восходящее солнце. Будучи символическим проявлением
творческого потенциала слова, в мемфисской системе он идентифицируется
с могуществом языка Птаха. Подобным же образом, солярная энергия,
что приветствуется Тотом на восходе светила и что проявлена в Горе,
рождённом от мёртвого Осириса и возродившем в себе его творческий по­
тенциал идентифицируется здесь с могуществом сердца Птаха. Таким
образом все боги выступают в качестве функционирующих органов могу1

Тексты Пирамид 1655

101

шественного организма, Полного Целого, Птаха, который вечно прибы­
вает в них в качества их жизненной энергии, их ка.
Так, язык и сердце стали важнейшими над прочими органами, подобно
тому, как он, будучи в телах и ртах всех богов, всех людей, всех живот­
ных, всех пресмыкающихся и всего что живёт может мыслить и повеле­
вать все, что пожелает.

Здесь заявляется ни что иное, как идея об имманентном и, в то же время,
трансцендентном Боге, который пребывает во всех богах, всех людях, всех
животных, всех пресмыкающихся и всем сущем. Таким образом, индийский
образ Атмана, излившегося в творение, предварён на целые две тысячи лет.
Его Эннеада пред ним: в его собственных зубах, в его собственных губах.

Здесь мы видим корреляцию с семенем и рукой Атума. Однако если Эн­
неада Атума появляется на свет из его семени, в извержении которого была
задействована рука, у Птаха она заключена в зубах и рте, которые, произ­
нося названия вещей, наделяют именем все сущее и из которых вышли Шу
и Тефнут.
Зубы и губы, которые помогают языку при произношении, приравниваются
здесь к Шу, Тефнут и прочим. Таким образом, весь божественный пантеон,
наряду со всем миром, органически вливается во вселенское тело творца.
Здесь мы снова возвращаемся к психологической аналогии, цитируемой
ранее:

Если глаза видят, уши слышат, а нос вдыхает — то причиной этому,
лишь повеление сердца. Сердце призывает к жизни все сущее, а язык лишь
вторит мыслям сердца. Именно так были сотворены все божества и даже
Атум и его Эннеада.
Каждое божественное слово обрело жизнь посредством помышления
сердца и повеления языка.
Таким образом (с помощью слова) были созданы ка и
служанки ка.

102

В качестве «служанок ка» выступает группа из четырнадцати качеств,
обозначенных в качестве первичных проявлений и признаков творческой по­
тенции, а именно: могущество, слава, процветание, победа, богатство, полно­
та, величие, готовность, творческая деятельность, разум, привлекательность,
постоянство, повиновение и вкус1.

Именно они создают все для поддержания жизни, всю пищу; все то,
что мы любим и что презираем.
Именно он одарил жизнью мирного; именно он покарал смертью нару­
шителя.
Именно он создал всякую работу, всякое мастерство; он сделал так,
чтобы руки делали, так, чтобы ноги двигались; именно сообщил каждому
члену тела его функцию и значимость, произнеся с помощью языка то,
что было задумано в сердце.
А потому о Птахе говорят: Именно он сотворил все, благодаря ему по­
явились боги. Он — плодородная почва, из которой вышли боги, поскольку
и все остальное вышло из него — все, благодаря чему мы живём и вся пища,
подношения богам и все, что есть полезного. Таким образом было уста­
новлено и принято, что его могущество превосходит то всех остальных
богов. И Птах был удовлетворён, когда сотворил все, что есть и произнёс
каждое божественное слово.
Он сотворил богов, создал города, разделил свет на номы, установил
богов в их святилищах, указал, какие подношения должно приносить им
и обустроил их священные обители. Он создал подобия их тел, чтобы
удовлетворить их сердца и боги вошли в эти тела, созданные из каждого
дерева, камня и глины, какая только растёт на его теле и так они обре­
ли форму. Таким образом все боги и их ка составляют одно целое с ним; они
согласны и едины с повелителем Двух Земель2.
«Можно заметить,» отмечает Эдуард Мейер комментируя этот текст, «на­
сколько на самом деле древни эти тезисы египетской мудрости». Эти мифы
1

2

Джеймс Генри Брестед, Развитие религии и мысли в Древнем Египте (Лондон: Ходден и Стоутон, 1912),
С 45, п. 2,
Мое изложение строится на версиях, приведенных в Развитии Брестеда, СС 44—46; Правителях и Богах

Франкфорта, СС 29—30; Мемфисской теологии творения Джона А. Вилсона изд, Джеймса Б. Притчарда
и Ближнем Востоке в эпоху древности (Принстон: издательство Принстонского университета, 1958), СС 1—2

103

нельзя понимать буквально. В них выражены глубокие мысли египетских
жрецов, которые родились у них в процессе попыток осознания духовной це­
лостности мира.»1
Если в более поздние века подобные космологические рассуждения,
по большей части, выражались в словесных формах, для архаичной мысли ха­
рактерно было выражение их в формах визуальных. Любопытно отметить, что,
хотя ни один ученный, честно заработавший свою степень, наверняка не станет
в ресторане есть само меню вместо ужина, под предлогом того, что обознался,
приняв печатные аналоги за сами блюда, тем не менее, элементарные ошибки
подобного рода встречаются тут и там, когда дело доходит до истолкования
роли древних богов в их научных трудах. Конечно представители духовенства
и миряне всегда (ив наши дни ситуация не изменилась) были склонны к это­
му недопониманию относительно своих собственных религиозных символов
и не вызывает сомнений то факт, что во все времена и всюду существовали
и существуют люди, принимающие своих богов за нечто вроде сверхъесте­
ственных «знаменитостей», ожидая шанса встретиться как-нибудь с ними
лично. Однако, из нашего потёртого обломка мудрости — стелы № 797 мы
узнаем, что, по крайней мере с точки зрения жрецов его храма, бог Птах был
далёк от причудливых форм, обычно характерных для божеств такого рода.
Символом птаха выступает мумия с кистью, исходящей из ее воротника
и обритой головой посвящённого жреца; считалось, что он также воплощается
в черном быке, так как такие быки появляются от чудесного оплодотворения
коровы лунным лучом. По достижении двадцати пяти лет таких, так назы­
ваемых, быков Аписов церемониально закалывали, бальзамировали и захо­
ранивали в некрополе Саккары, в выбитой в скале гробнице, известной как
серапеум; в это же время появлялась новая инкарнация бога, которую можно
было опознать по некоторым признакам, среди прочих — по особенным бе­
лым отметинам на шее и крупу, напоминающим крылья сокола, а также узлу
на языке, напоминающем скарабея.
Таким образом, необходимый для фараонского культа мотив принесённо­
го в жертву правителя был передан в данном случае посредством символизма
быка Аписа т.е. в образе животного, а не человека; а учитывая ту роль, ко­
торая уделялась этому ритуалу в столице, основанной основателем Первой
династии, не может быть сомнений в том, что этот, выполняющий метафориМейер, цит.соч., том 1, раздел 272, С. 246

104

ческую роль, ритуал жертвоприношения быка почитался в качестве достой­
ной замены жертвоприношению правителя. В пре-династические времена,
несомненно, ритуальному убийству подвергался лунный правитель, однако
в эту более позднюю эпоху на смену ему пришел бык, который, освободив
его от этого нуминозного бремени, открыл для него обширные возможности
на политической арене.
Птах изображается в качестве мумии; бык Апис также изображается чер­
ным, за исключением нескольких отметин в виде крыльев сокола. Как мумия,
так и черный окрас быка символизируют новолуние — время, когда старая
луна умирает и из нее появляется новая. Видимый глазу цикл убывания и на­
растания луны — лишь переданное в рамках времени и пространства отраже­
ние более глубинного, находящегося вне времени акта. Подобным же образом,
миф о смерти Осириса и рождении Гора не более чем передача в рамках вре­
мени одного из аспектов изначального и вечного Птаха.
Аналогичным образом в символике позднего тантризма Индии о. 500—
1500 гг.н.э. мы находим ряд чрезвычайно важных образов, связанных с по­
клонением богине, вселенской матери, где она показана сидящей на Шиве
в позе, схожей с той, что была на рассмотренной нами ранее шумерской пе­
чатке (Изображение 4), а под Шивой, лежащим на спине, мы видим другой
аспект этого божества, связанный с первым, однако лик его отвернут от бо­
гини, а глаза закрыты (Изображение 21). В этом, втором, обличии Шива из­
вестен как Шава, «труп» — аналогия с мумией здесь очевидна.
Тем больше поводов для проведения этой аналогии мы находим, когда мы
узнаем, что ездовым животным Шивы является бык Нанди (также, как у Пта­
ха — бык Апис). Затем мы узнаем, что обе символические системы направле­
ны на передачу образа божества, который является трансцендентным (Атман
(Самость) до того, как произнёс «я») и имманентным (Атман (Самость) ко­
торый разделяется надвое, творя вселенную) одновременно. И уже всякий
намек на случайное совпадение пропадает, когда мы узнаем, что ездовым жи­
вотным божественной супруги Шивы является лев, а божественная супруга
Птаха предстает в облике ужасающей богини-львицы Сехмет, чье имя означает
«Могучая». Ее индийский двойник зовется «силой» (шакти) Шивы и, как
мы видели ранее, славится неутолимой жаждой к нектару крови.
В египетском свитке о. 2000—1800 гг. до н.э. мы находим описание яро­
сти богини-львицы Сехмет, которая, согласно ему, является аспектом богиникоровы Хатор, призванной дабы обрушить кару на людей Сета. Однако,
105

когда ее задача была выполнена, оставлять ее на свете оказалось небезопас­
ным, а потому боги приказали своим рабыням приготовить семь тысяч сосудов
с пивом, которое те специально настаивали на мандрагоре, чтобы оно напоми­
нало по вкусу человеческую кровь. «Ив лучший час ночи», читаем мы «это
снотворное зелье было вылито на поля таким образом, что заполнило их все,
растёкшись по всем четырем направлениям. Когда же, наутро богиня появи­
лась [подобно пылающему солнечному светилу], она стала свидетельницей
этого разлива и лицо ее, отражённое в его водах, было прекрасно. Она отпила
и, удовлетворённая, вернулась в свои покои опьянённая. И так человечество
было спасено.»1
Во всех ранних мифологиях быка-луны солнце представлялось в качестве
воинственного, пылающего, разрушительного божества; именно таковым и яв­
ляется палящее тропическое солнце, чью чудовищную мощь вполне умест­
но будет сравнить с львицей или же разящей хищной птицей; в то же время
луна, одаряющая по ночам мир росой, благодаря которой обновляется вся
растительность, олицетворяет принцип жизни: принцип рождения и смерти,
который и есть жизнь. Символически луна (лунный бык) погибает и переро­
ждается, как и все сущее; и, если с одной стороны, смерть для нее наступает
естественно присущим ей образом, то с другой, причиной ее также выступает
львица или же солярная хищная птица. Таким образом, эта солярная львица
или хищная птица выступают лишь в качестве исполнителя принципа смерти,
который изначально заложен в самой природе бытия. То есть, в солнце про­
явлен лишь один из аспектов принципа жизни/смерти, в луне же он представ­
ляется в более полном объёме, однако апогея полноты он достигает в образе
солярного льва, атакующего лунного быка. Так, Сехмет является проявлением
лишь одного из аспектов Хатор. Выходит что Птах, посредством своего твор­
ческого, фаллического аспекта, посылает лунный луч, чтобы оплодотворить
корову — животное Хатор и таким образом сотворяет лунного быка; однако
когда он предстаёт в образе карателя, фараона, несущего смерть, его супру­
гой выступает Сехмет. Правящий фараон — есть плод союза Птаха и Сех­
мет и символически представляется в качестве сфинкса с телом льва, который
торжественно восседает среди пирамид, где мирно покоятся тела усопших
фараонов-Осирисов. И, наконец, завершая доводы в пользу единства симво-

«Уничтожение людей», Э. Навиль, Труды Общества библейской археологии, вып. IV (1876), СС 1—19;
Том VIII (1885), СС 412—20. Также, фон Бергманн, Hieroglypliische In- schriften, таблички LXXV—LXXVI1

106

лики Птаха и Шивы отметим, что змей Урей, символ фараонской власти, был
порождён из точки меж бровями сфинкса, а место это, в шиваитском символи­
ческом комплексе Индии, является точкой третьего глаза, известной как центр
«управления» (аджна) и, когда божество впадает в ярость, именно оттуда ис­
ходит испепеляющее пламя, которое известно также, как «могущество змея».

VIII. Жрец, как творец
Для того, чтобы в полной мере воспринять всю утончённость системы,
в рамках которой функционировала столица Древнего Египта, необходимо
учитывать, что разработана она была в кругах жрецов, которые, в то же вре­
мя, являлись подлинными деятелями искусства. Захоронения Абидоса в Верх­
нем Египте уходили вглубь вплоть до гравийных слоёв; те же, что находились
в мемфисской области, на возвышенности Саккары, в виду близости извест­
някового слоя к поверхности, прорывали почти до скального основания1. Уже
к концу прединастического периода в обиход вошли более твёрдые породы
камней, из которых выполняли навершия для булав, алевролитовые пластины,
а также различные сосуды, которые обрабатывали с помощью ручных буров,
либо путем трения. Ко времени палетки Нармера в производство были введе­
ны такие орудия, как лучковое сверло и шадуф, в результате чего уже к началу
правления фараона Джера каменные сосуды производились в таких объёмах,
что практически полностью вытеснили керамические (за исключением редких,
наиболее изящных образцов)2. А в период правления фараона Сехемиба/Перабсена Второй династии мастера мемфисского нома, вооружённые медными
долотами, не только добывали и обрабатывали огромные каменные глыбы,
но могли даже выбивать полноценные скульптуры прямо в скалах.
Период правления фараона Хасехемуи приходящийся на конец Второй
династии (о. 2650 г. до н.э.) отмечен внезапным подъёмом всех видов ис­
кусств. Появляется гончарное колесо (которое прочно вошло в обиход в ЮгоВосточной Азии уже о. 4000 г. до н.э.), в обилии используются медные
изделия, представлены новые формы каменных сосудов, а искусство резьбы
по камню, как рельефное, так и объемное приближается к своему пику. Эду-

1
2

Рейзнер, Развитие, С 122
Там же, С 348

107

ард Мейер так пишет об этом периоде в своем великом труде »История ан­
тичности»: »Сейчас мы подходим к эпохе расцвета египетской культуры.»1
И расцвет этот наступает с падением Второй династии. С приходом Третьей
династии (о. 2650—2600 гг. до н.э.) политический центр перемещается на се­
вер страны, в Мемфис и на смену мрачным захоронениям типа сати в Абидосе
приходит великий некрополь в Саккаре где, о. 2630 г. до н.э. появляется ле­
гендарная ступенчатая пирамида фараона Джосера.
Этот прекрасный памятник, в отличие от великих захоронений прошлого,
был выполнен не из кирпича, а из белого известняка и увенчан отполирован­
ным до блеска навершием, которым посетители имели возможность любовать­
ся вплоть до о. 600 г. до н.э. (о чем ясно свидетельствуют их восторженные
отзывы, накарябанные на ее стенах). Это великое сооружение в форме сту­
пенчатой пирамиды включает в себя шесть установленных друг на друге мас­
штабов (каждый по размеру меньше предыдущего) общей высотой около 200
футов и имеет 230 футов в длину и 223 в ширину в основании. Погребальная
камера была выбита глубоко под землёй и обделана крупными блоками твер­
дейших пород гранита, которые были спущены туда специально с этой целью,
а сама пирамида (которая возвышалась на уровень современного двадцатиэтажного здания) была окружена огромной стеной, которая простиралась
на 30 ярдов с востока на запад, 596 ярдов с севера на юг и была 30 футов
высотой. Она была облицована тонкой белой известняковой кладкой в форме
маленьких кирпичных блоков, по всей видимости, имитирующих укрепления
древних городов, выполненные из глиняных кирпичей. По всей длине стены
на равном расстоянии друг от друга возвышались квадратные башни и меж­
ду двумя самыми крупными из них находился главный, чрезвычайно узкий
вход в погребальный комплекс не более 3 футов в ширину. Внутри комплекса
можно было увидеть ряды сверкающих храмов, второстепенных захоронений
и святилищ, галереи и колоннады из прекрасно отделанного идеально ровного
белого известняка: гладкие и рифлёные колонны стоящие вместе или возвы­
шающиеся по отдельности; капители прямоугольной и круглой формы с вы­
резанными на них бутонами папируса и пальмовыми листьями; кариатиды;
каменные лестницы; узоры на стенах выложенные из плиток синего фаянса,
либо вырезанные в барельефе; также из стен выступали горельефные фигуры,
в основном — многочисленные изображения фараона Джосера, облачённого
Мейер, цит. соч., раздел 280, С 169

108

в традиционную юбку и ремень с двумя головами богини-коровы Хатор, от­
важно шествующего вперёд и держащего в правой руке цеп, а в левой — сви­
ток задействованный в празднестве Хеб-сед — «Таинство двух заключивших
союз».
Во время методических раскопок руин этого захоронения, которые актив­
но велись в 20—30-е годы настоящего столетия, было обнаружено огромное
количество алебастровых фрагментов; причиной тому — безжалостное раз­
грабление, которому подверглись эти драгоценные памятники прошлого до по­
явления западной науки, поставившей своей целью изучение и сохранение
всех доступных крупиц нашего общего прошлого. Среди этих обломков было
обнаружено цельное основание трона, украшенное четырнадцатью львиными
(не бычьими) головами, обрамляющими его по кругу.105
Эпоха быка ушла в небытие. Эпоха льва вступила в свои права. Отныне
(и не только в Египте) мифологический образ лунного быка вытесняется тем
солярного льва. Лунное сияние то и дело истощается. Солнечный же свет
неизменно ярок. Луна и тьма неразрывно связаны и своим союзом рисуют
нам символические картины смерти, что изначально присуща любой жизни;
однако тьме нет места на солнце и в своих ежедневных попытках одолеть его
она уходит ни с чем, неспособная справиться с могущественным и чистым сия­
нием. Луна заведует ростом, водами, чревом и таинствами времени; солнце —
ясностью сознания, светом истины и извечными, неизменными законами.
Интересно отметить, что развитие мифологии бессмертного божества со­
впадает с началом использования долговечных материалов в произведениях
искусства Мемфиса. Следует также отметить, что жрецы, которые, как теперь
известно, были ответственны за развитие искусства и архитектуры в Египте,
принадлежали к культу Птаха. В стенах его храмового комплекса огромное
множество искусных мастеров творили на протяжении всей эпохи пирамид под
руководством высочайшего жреца, который носил титул wr hrpw hmivt — «хо­
зяин над искусными мастерами». Именно там обрели жизнь захватывающие дух
памятники славе фараонов и во времена ежегодного разлива, когда все сельско­
хозяйственные работы приостанавливались, именно туда, в Мемфис, по водам
реки Нил свозились многочисленные, прекрасно вырезанные огромные камен­
ные блоки. Каменоломни также находились в распоряжении бога Птаха, а по­
тому выходит, что и материал, и работа поставлялись фараонам исключительно
из его храма. А учитывая то, насколько высок был спрос, как на захоронения
самих фараонов, так и на захоронения тех, кого он одарял честью покоиться
109

рядом с ним, мы можем смело заявлять, что в исполнении (так сказать, вслед­
ствие помысла сердца и повеления языка) усердных и искусных мастеров храма
Птаха, родилась величайшая школа искусства древнего мира, превзойти кото­
рую способно, пожалуй, лишь искусство Афин в краткий период его расцвета1.
Так, бог творец явился еще и покровителем всего творчества. Греки отож­
дествляли его с Гефестом. Он был божеством, сотворившим мир, а потому
в его мастерстве были скрыты таинства устройства и функционирования мира.
Зная это, разве не логично было бы предположить, что глубинное знание
о природе сотворения мира, выраженное в его мифологии, было почерпнуто
жрецами в процессе их действительного творческого опыта? Исключительно
им обязан мир не только благородными руинами ступенчатых пирамид Тре­
тьей династии (о. 2650 г. до н.э.)2,но также и всеми творениями египетского
искусства начиная с Четвертой и заканчивая Седьмой династиями (о. 2600—
2190 гг. до н.э.), а вместе с ними — и древнейшими источниками знаний,
точно датируемыми благодаря долговечной основе, на которой они были за­
печатлены, содержащим в себе основные правила, техники и формулы, на ко­
торых и поныне строится искусство архитектуры.

IX. Покорность мифу
На всем протяжении правления египетских династий, начиная от Первой
и заканчивая Четвертой (о. 2850—2480 гг. до н.э.) каждая крупица рабочей
силы, не задействованная в сельскохозяйственных трудах, бросалась на благое
мифологическое дело устроения вечного блаженства фараонов; и, как отметил
Эдуард Мейер, весь этот культ мёртвых «никогда не основывался на поклоне­
нии богу в целях получения от него поддержки и благ, либо утоления его гнева
(что естественно присуще всем религиям, которые строятся на поклонении
предкам), но напротив, все усилия здесь были направлены на искусственное
возвеличивание духа, немощного по природе своей, однако долженствующе­
го стать эквивалентным богу.»3 Для фараонов миф служил источником пре­
одоления этого разрыва и воспринимался с соответствующей серьёзностью;
1
2
3

Сесил М. Ферт и Дж. Э. Кибелл, Раскопки в Саккаре: Ступенчатая пирамида (Каир: Imprimerie de l’lnstitut
Franzuais d’archeology Orientale) Том I
Мейер, цит.соч., том I, разделы 233 и 247, СС. 177 и 200; Рейзнер, Развитие. С 357
Мейер, цит.соч., том I, раздел 236, С 182

110

таким образом все полнота божественности заключалась в этом компактном
воплощении Таинства двух, заключивших союз, в этом, «открытом прошло­
му» индивидууме — божественном правителе, который и выступал целью всех
религиозных ритуалов и оплотом человечества. На примере пирамиды Хеопса
(общим весом в шесть с четвертью миллиона тонн: «наиболее масштабное тво­
рение из всех, что когда-либо существовали на земле» по выражению Мейе­
ра)1 мы можем видеть, каких масштабов может достигать необузданное эго,
питающееся на столь благодатной почве.
Однако, в разгар века пирамид, в поведении фараонов Пятой династии на­
чинают проявляться на удивление человечные, благородные, в некотором роде,
родительские качества. «К этому времени проявления деспотичного всемогу­
щества Фараона,» отмечает Мейер «включающие в себя безудержное удов­
летворение его прихотей, уже являются преданием хотя магические формулы
и рисуют ситуацию иначе.» Пусть обращаться к нему допускалось не иначе, как
к богу, мы видим, что бог этот стал милостив ко своим слугам. Тут и там находим
мы в захоронениях записи о том, как правитель милостиво одаривал взглядом
своих слуг, любил их, хвалил и наделял щедрыми наградами. А в неожиданно
красноречивых захоронениях Четвертой династии мы находим пространные
восхваления тех покойных, что никогда не совершали зла, не брали чужих слуг
или имущества, не злоупотребляли силой, но вели себя лишь справедливо, бо­
лее того, мы даже находим упоминания о сыновьем благочестии и супружеской
любви.»2 Тогда как в былые времена, в период ужасающих городов мёртвых,
принесённых в жертву во славу божественного правителя, Повелитель жизни
и смерти мог разлучать мужей с жёнами по своему усмотрению, руководствуясь
лишь жаром своей страсти; к нему приближались не иначе, как с трепетом, це­
луя пыль у его ног и лишь самым привилегированным дозволено было поднять
взгляд до его колен; недозволенно было даже произносить его имя — вместо
него использовался замещающий термин «Великий дом» (par о), Фараон3.
В свете этого описания, можно предположить, какие чувства испытывали
те «воплощённые божества», ради которых еще при жизни возводились мно­
гочисленные обнаруженные нами захоронения и каковы могли быть чувства
многочисленных женщин, уродцев и евнухов, охранников и управляющих, ко­
торые также могли наблюдать за процессом создания этих сооружений и точ1
2
3

Там же, раздел 234, С 178
Там же, раздел 248, С 200
Там же, раздел 219, С 152

111

но знали о назначении всех тех многочисленных камер и коридоров, которым
суждено было поглотить их. Поневоле задаёшься вопросом, что же должно
было произойти такого, что могло бы привести в чувство этих жертв до чудо­
вищности раздутого «я» и как смогли быть низведены до человеческого уровня
и обрести человечность.
Мое первое предположение, которое я уже упомянул ранее, заключается
в том, что причиной тому — живительная сила искусства. Поскольку мифо­
логия порождена воображением, любая жизнь или цивилизация, построенная
на попытке буквального ее прочтения в форме мифической идентификации,
либо инфляции — imitatio del неизбежно будет заключать в себе черты кош­
мара, слишком буквально воспринятого сна или, иначе говоря — безумия;
в то время как, если та же мифологическая символика оставляет за собой
право быть воспринятой как она есть, в качестве плода сознания, внедрён­
ного в жизнь посредством творческого восприятия, а не деятельной имита­
ции (с иронией и изяществом, а не жестким, демоническим принуждением),
психологические энергии, которые прежде находились в плену у неодолимых
проявленных образов, теперь сами захватывают эти образы в плен и могут за­
действовать их по своему усмотрению в целях обогащения жизненного опыта.
А поскольку сама жизнь «создана из вещества того же, что наши сны», по­
добный перенос акцента со временем неизбежно привел бы к трансформации
жизненных ценностей и их облагораживанию.
Очевидно, что именно такая трансформация и произошла в долине Нила
в далеком третьем тысячелетии до нашей эры — оживший миф, или, точ­
нее, миф, воплотившийся в телах людей, преобразил местную неолитическую
культуру в одну из наиболее утончённых и долгосрочных среди всех развитых
цивилизаций, обладающую достаточным могуществом, чтобы, в буквальном
смысле, сворачивать горы, превращая их в пирамиды, отголоски былой кра­
соты которых и по сей день завораживают умы людей. Но хотя люди того
времени и обладали поистине титанической мощью, ограниченные рамками
этой культуры, они отличались на удивление наивной сентиментальностью.
В недавнем времени, в выбитых в стенах, окружающих пирамиду Гизы, углу­
блениях были обнаружены длинные царские лодки; пять точно таких же было
обнаружено у пирамиды Хеопса (Хуфу) и еще пять — у пирамиды Хефрена
(Хафры)1.
Абдель Монейм Абубакр, «Божественные судна Древнего Египта», Археология, том. 8, № 2,1955, С 97.

112

На заре цивилизации народ трепещет перед ужасающими захоронениями
типа сати, а затем вдруг это? Величайший из людей скромно направляется
навстречу вечности в своей игрушечной лодочке, подобно ребенку, который,
сидя на спинке кресла, воображает себя летящим на самолете.
«Никогда в мире,» пишет Эдуард Мейер в своем анализе культа мертвых
в эпоху пирамид,
не прилагалось столько усилий и настойчивости в попытке дости­
жения невозможного, а именно, перенесения краткого мгновения че­
ловеческой жизни со всеми ее радостями в плоскость вечности.» Вера
в возможность подобного исхода египтян эпохи Древнего царства была
горяча и непоколебима, иначе зачем бы они, поколение за поколени­
ем, растрачивали на это неимоверные богатства своих городов и всей
цивилизации в целом. И все же, вся горячность и масштабность вы­
полняемых грандиозных работ омрачалось чувством того, что все это
великолепие — лишь иллюзия; что все грандиозные усилия, приложен­
ные с этой целью, смогут, в лучшем случае, обеспечить лишь туманное
существование, похожее на сон и поделать с этим ничего нельзя. Какие
магические формулы не читай -тело не оживить; навеки оно лишено
движения и возможности вкушения благ. Так, быть может, достаточно
будет и статуи, чтобы удовлетворить этот блуждающий и бестелесный
дух? Пожалуй, при таком раскладе, рисунки на стенах вполне могут
заменить настоящие подношения и живых спутников; да и куклы для
этой цели хороши — почему бы не установить рядом с мертвым па­
рочку перемалывающих муку, да пекущих хлеб женщин? Наконец,
дошло и до того, что все подношения сводились к чтению магических
формул с перечислением всех подношений и начертанию их у входа
в захоронение. Однако во времена Четвертой династии до этого еще
не дошло; цепочка подобных умозаключений еще не была доведена
до своего логического завершения и настоящие подношения продол­
жали приноситься. Однако уже тогда начали появляться магические
формулы и рисунки, которым суждено было, в конечном счете, вытес­
нить жертвоприношения. Именно в этот период пришли к заключению,
что изображение на стенах гробницы, либо помещение туда скульптур
слуг правителя (в особенности при начертании на них имен оных) несо­
мненно гарантирует то, что они будут сопровождать его и на том свете1.

1

Мейер, цит.соч., том 1, раздел 238, СС 185—185

ИЗ

Окончательный прорыв в этой области произошел с падением Четвер­
той и зарождением Пятой, основанной жрецами, династии (2480—2350 гг.
до н.э.). Потому что начиная с этого периода фараон, хоть и сохранивший
за собой право называться божеством, должен был считаться с тем фактом,
что он есть божество второго ранга. Ведь в этот период зарождается но­
вая мифология, посвященная славному богу солнца Ра, который, в отличие
от Гора, является не сыном, а отцом как фараона, так и всех других. Нам
неизвестно о том, как проходил путь развития образа этого божества в эпо­
хи, предшествующие этой. Иногда его идентифицируют с Атумом, однако
он является божеством совершенно иного плана. Неизвестно ничего также
и о прошлом царского рода, представившего его Египту. Однако существует
легенда о непорочном рождении первых трех фараонов этой династии, кото­
рые представлялись в качестве сыновей бога Ра; и, пусть папирус, дошедший
до наших дней, датируется о. 1600 г. до н.э., мы можем почти наверняка
быть уверены, что именно этот миф лежит в основе зарождения Пятой ди­
настии. События в этой легенды насквозь пропитаны солярными символами
и настроениями, совершенно отличными от тех, что характерны для лунной
мифологии. В ней, древние, укоренившиеся меланхолические идеи о мрачном
уделе судьбы, сулящей лишь смерть, без которой невозможно и рождение
вытесняются, уносятся мощным порывом свежего воздуха и рассеиваются
ясными лучами возрожденного светила. Теперь доминирует маскулинный
дух, быть может, даже несколько мальчишеский в своей непринужденности,
однако, благодаря способности к абстрагированию от своего я, способный
задействовать силы разума там, где раньше царили лишь тоскливые и глу­
бинные переживания.
В легенде речь идет о некой добронравной Рудитдидит, супруге высочай­
шего жреца храма бога солнца Ра по имени Раушир, которая понесла от Ра
трех сыновей, рожденных тройняшками. Когда пришло время ей облегчить­
ся от бремени, сам бог, будучи на небесах, в срочном порядке призвал к себе
Изиду, Нефтиду, Хекату (его среднюю жену с головой лягушки, которая
присутствовала при сотворении мира), Месхенет (богиню деторождения)
и бога Хнума (который отвечает за сотворение форм). «Эй вы! Поторопитесь!
Одарите благородную Рудитдидит теми, кто находится в ее чреве, кто будет
образчиком благородного правления Двух Царств, построит для вас храмы
и вознесёт подношения на ваши алтари, пищу к вашему столу, многократно
расширит ваши владения.»
114

Выслушав указание великого Ра, божества тотчас удалились. Богини об­
ратились в музыкантов, а Хнум — в носильщика; в таком виде предстали они
перед жилищем Раушира, где нашли его, раскладывающим простынь. Когда
они появились со своими систрами и кастаньетами, он обратился к ним: «Го­
спожи! Госпожи! Прошу вас! В этом доме женщина мучается родами.» Они
ответили ему: «Позволь увидеть ее, ведь мы искусны в повивальном деле.»
И он ответил им: «Тогда прошу, входите же!» И они вошли. И закрыли они
двери за собой и благородной Рудитдидит.
Изида встала перед извивающейся на циновке женщиной; Нефтида стала
позади, чтобы удерживать ее во время болей в ее теле; Хекат ускоряла процесс
массажем. « О дитя,» произнесла богиня Изида, «имя тебе Усир, «Тот, чьи
уста могущественны», не удерживайся в ее чреве более!» И ребенок вышел;
когда она взяла его на руки, все увидели, что он был размером с локоть, креп­
ко сложен, члены его отливали золотом а волосы — ляпис лазурью. Богини
омыли его, перерезали пуповину и уложили его на кровать из кирпичей; после
этого к нему приблизилась Месхенет и предсказала следующее: «Вот пра­
витель, что возглавит Два Царства.» И Хнум наделил здоровьем его члены.
Изида снова расположилась перед женщиной, Нефтида встала позади,
а Хекат принялась за массаж. «О дитя,» произнесла Изида, «имя тебе Сахур, «Ра, бороздящий небеса», не броди больше по ее чреву!» И ребенок вы­
шел; и т.д. ... Принимая третьего ребенка, она произнесла: «О дитя, имя тебе
Какуи, «Темный», не скрывайся более в ее темном чреве!» И этот маленький
фараон тоже вышел к ней; он был такого же роста, как и первый, крепко сло­
жен, члены его сияли золотом, а волосы — ляпис лазурью. Богини обмыли
его, перерезали пуповину и уложили на кирпичную кровать, Месхенет произ­
несла свое пророчество, а Хнум вдохнул здоровье в его члены. Перед уходом,
они сказали жрецу: «Возрадуйся Раушир, ибо ты стал отцом троих сыновей.»
Итогда он сказал им: «О благородные, что я могу сделать для вас?» И снова
обращаясь к ним, произнес следующее: «Вот, возьмите эту монету и отдайте
своему носильщику в качестве платы за ваши систры.» Они приняли его плату
и вернулись туда, откуда прибыли1.
Следует здесь обратить особое внимание на мотив непорочного зачатия.
Времена, когда фараон сам являлся быком своей матери прошли. Высший

Сэр Г. Масперо, «Известные сказания Древнего Египта» (Лондон: X. Гревел и Компания; Нью-Йорк

(G. Р. Putnam’s Sons 1915), СС 36-39

115

принцип вечного, чистого света вытесняет дух света былого — переменчиво­
го, то и дело сменяемого тьмой, дух смерти и возрождения также, как солнце
прогоняет с небес луну. Солнце никогда не погибает. Когда оно спускается
в нижний мир, чтобы вступить в схватку с порождениями ночной пучины, оно
подвергается большой опасности, но никогда не погибает.

Если смотреть поверхностно [пишет профессор Мейер],
то Ра — лишь очередной бог, включённый в и так уже многочислен­
ный пантеон. Фараон подходил к служению этому многочисленному
сонму с не меньшим рвением, чем к строительству новых храмов Ра;
да, к тому же, в этих новых храмах, помимо самого Ра, поклонялись
и его двойнику, богу света «Гору, что пребывает на горизонте» и бо­
гине небес Хатор. В этом состоит коренное отличие этого культа
от того, что практиковался в более поздние времена при Эхнатоне.
Однако уже сама форма, в которой этот культ проявлен, иллюстри­
рует, насколько Ра отличен от остальных богов. В Египет приходит
новое восприятие Бога, характеризующееся духом потусторонно­
сти и возвышенности; а с ней — и противовес идее божественного
правителя, которая единолично доминировала в период Четвертой
династии. Теперь, вступивший на трон фараон должен не только по­
заботиться о возведении колоссальной гробницы для себя, но и уде­
лить не меньше внимания постройке нового дворца для поклонения
богу солнца. ... Все местные божества продолжают получать почет
и сохраняют свое положение, однако лишь в качестве различных
проявлений могущества Ра, в то время как богини выступают как
спутницы и матери солнца. Пересмотрен был и институт власти, как
таковой. С одной стороны фараон, будучи сыном небесного прави­
теля, наделен статусом повелителя мира, однако с другой, и он сам
подчинён новому, высшему религиозному принципу. Правитель боль­
ше не стоит на одной ступени с отцом, будучи Гором, воплощённым
среди богов, но выступает в качестве достойного сына, послушного
его воле. Именно поэтому во все последующее века к фараону боль­
ше не обращаются как к «великому богу», но лишь как к «доброму»1.

1

Мейер, цит.соч., том I, раздел 252, СС 207—208

116

На этом я хотел бы закончить наше рассмотрение свитков Нила, в которых
представлена следующая градация психологических трансформаций:
1. От изначальной прединастической стадии мифической идентификации,
характеризующейся полным смирением человеческого рассудка перед
таинствами понимаемого вселенского порядка, обозначенными жрече­
ским классом и приводимыми в исполнение приносимым в жертву бо­
жественным правителем;
2. Через раннюю династическую стадию мифической инфляции (династии
от Первой до Четвертой, о. 2850—2480 гг. до н.э.), где глас судьбы
озвучивается самим божественным правителем, ставшим воплощением
в высшей степени творческой, «даймонической» патологии, что обрекло
цивилизацию на существование в плену символических форм;
3. К кульминационной стадии покорности мифу (начиная с Пятой дина­
стии, о. 2480—2350 гг. до н.э. и далее), где правитель, хоть и сохраняет
свою мифологическую функцию, теряет однако свое исключительное
положение «воплощения mysterium tremendum и сам налагает на себя
ограничения человеческого суждения.

В результате этих постепенных переходов, напоминающих стадии психоа­
налитического лечения, цивилизация вместе с ее символическим правителем
совершила свой путь от жертвы запечатления вселенским порядком к осно­
ванному на принципе разума, сбалансированному обществу. Теперь вселенная
не диктовала свои ценности, но склонилась перед ценностями человечности:
добротой, щедростью, милосердием и прочими; все они были приписаны все­
ленскому творцу и так был укрощен сам фараон, который, будучи воплоще­
нием высшего божества, должен был придерживаться его новой «позиции».
Теперь фараон «Добрый» правитель — он больше не «велик» в старом пони­
мании этого слова; и все же он остается Богом, истинным Богом также, как
и Человеком с большой буквы. Будучи божеством, он сохранил свое могуще­
ство и свое особое положение среди людей, однако, по воле нового рожденного
мифа, вынужден был склониться пред силой, что превосходит пусть не его са­
мого, но его форму, в которой он, подобно быку Апису, проявлен в плоскости
времени. Более того, его владения, Египет, считались раем на земле — так
сохраняется идея имманентного присутствия божества в мире. Человек не был
оторван от Бога. Не было никакого «падения». После смерти, индивидуу­
ма ждет суд Осириса, однако дело это касается лично его и больше никого.
117

Ни человечество, ни вселенная не подвергаются онтологическому приговору.
Таким образом, мы со всей определенностью относим религиозную картину
Египта к Восточной, а не Западной. Мифология здесь вдохновлена восхище­
нием, а не виной.
И вполне уместно будет задаться вопросом, не магической ли силой его
чудесного искусства было достигнуто излечение Египта от поразившей его
лихорадки запечатления, что позволило ему сгладить все острые углы, не ра­
зорвав, при этом, уз восхищения. В Месопотамии узы эти были разорваны;
быть может причиной тому то, что искусство там не было развито в той же
мере, что и в Египте? Воистину, ни одна культура в мире, вплоть греческой
в классический период, не достигала в сфере искусства размаха, подобного
египетскому; от греков эстафета перешла в Индию, где искусство процветало
в гуптский период (о. 400 г.н.э.), а оттуда его магические веяния перенеслись
вместе с буддизмом Махаяны в Китай и Японию. Нами была отмечена дале­
кая от поверхностной гомология мифологий Птаха и Шивы. Отметим же те­
перь гомологию и в сфере искусства. Вырезанные в скале храмы Абу-Симбел,
возведенные Рамзесом II (1301—1234 гг. до н.э.) не только по выполнению,
но также в виде самого замысла и даже основного архитектурного плана,
внешнему оформлению и внутреннему содержанию, на целое тысячелетие
предваряют вырубленные в скалах индийские храмы Шивы и Будды в Элуру
и прочих городах. Если допустить взаимозависимость стиля искусства и мифа,
которым оно вдохновлено, здесь перед нами встает вопрос, представляющий
значительный интерес, а именно: как искусство и вдохновляющие его мифо­
логические образы Египта могли быть перенесены в Индию, Тибет, Китай
и Японию, расцвет искусства которых приходится на о. 400—1250 гг.н.э.

118

Глава 3

ГОРОДА ЛЮДЕЙ

I. Мифологическая Диссоциация
В долине Нила, практически неприступной благодаря своему идеально­
му расположению (с морем, омывающим ее северную часть и пустынями
на востоке, западе и юге), правящие династии, по большей части, пребы­
вали у власти длительное время, почти не встречая никакого сопротивления
извне (за исключением эпохи правления гиксосов, когда орда, включающая
в себя представителей различных азиатских народностей, вооруженная бо­
евыми колесницами и мощными составными луками, подчинила себе всю
северо-западную часть страны и правила там в период о. 1670—1570 до н.э.
«Правление их было чуждо Ра и они не руководствовались его божественным
повелением» заявила правительница Хатшепсут (1486—1468 гг. до н.э.), ког­
да последние следы этих богопротивных язычников уже были занесены пе­
ском1. После этого в Египте были возведены новые сторожевые сооружения,
которые простирались в самый центр Азии, вплоть до Сирии; жители Нила
смогли спокойно вернуться к старым добрым порядкам, зарабатывая свое бла­
госостояния мирным трудом, подчиненным законам маат, а тем временем,
отголоски их мысли и цивилизации распространялись далеко за ее пределы.
1

Уилсон, Культура древнего Египта, С. 160

119

С другой стороны, на юго-западе азиатского Ближнего Востока, постоянно
происходило столкновение многочисленных и вечно видоизменяющихся рас
и традиций; в подобных условиях, когда бесчисленные схватки, резня, бес­
порядки и взаимные нападки сдерживались лишь на крохотные промежутки
времени несчастными царьками, которые могли быть не более уверены в ста­
бильности своего положения, чем человек в разгаре схватки, очень тяжело
было развить представление о том, что Бог сотворил этот мир единым и цель­
ным. Добавим к этому то, что разливы двух священных рек здесь не подчиня­
лись никакому строгому распорядку, как и приход дождевых облаков. Разливы
Нила же приходили размеренно и стабильно, в полном соответствии с потреб­
ностями и ожиданиями народа, населяющего его берега. Разлив его всегда
знаменовался появлением на небе Сотис (Сириуса) — лучезарной звезды
Изиды, что лишь в очередной раз подтверждало существование истинного по­
рядка вещей, установленного для всех богиней — повелительницей вселенной.
Тем временем внезапные наводнения (вплоть до периодической смены русел)
Тигра и Евфрата были столь же непредсказуемы, неуправляемы и ужасающи,
как и все остальное в этой суровой местности. Таким образом, для того, что­
бы уследить за стремительными поворотами судьбы, жрецам Месопотамии
пришлось найти способы, которые позволяли бы им скорее обретать ответы
на внезапно предстающие вопросы (динамика, совершенно отсутствовавшая
в практике египетских жрецов), в связи с чем в этой области развился ряд
многочисленных и тщательно разработанных техник провидения, таких как:
гепатоскопия (исследование состояния печени жертвенных животных), олео­
графия (изучение масляных пятен на воде), астроскопия (изучение располо­
жения видимых звезд, планет и солнца не доходящее, однако, до масштабов
астрологии, рассмотрение текущего их положения в рамках зодиака); также
исследование метеорологических условий (форма облаков, разновидности
грома и молнии, виды дождей, ветров, землетрясений и т.д.); к этому можно
добавить наблюдение за поведением животных, полетом птиц, исследование
различных мутаций и т.д1. На всей территории юго-восточной Азии мы встре­
чаемся с прекрасно развитым аппаратом правительства и гражданского пра­
ва, обусловленного процветанием социальной и политической сфер. Здесь же
произошло и зарождение систематических наук, вышедшее из потребности

Моррис Ястров, Аспекты религиозных верований и учений в Вавилоне и Ассирии (Нью-Йорк и Лондон:
сыновья Г. П. Путнама, 1911), СС. 143—264

120

в постоянном наблюдении за природными явлениями, в частности — в обла­
сти астрономии.
Так, если в Африке, в полностью защищенном оазисе долины Нила, арха­
ичная цивилизация смогла сохранить первозданную чистоту своей формы с о.
2850 г. до н.э. и вплоть до зарождения христианской эры, Юго-Западная
Азия, где первичные культурные формы развитого неолита появляются уже о.
4500 г. до н.э., а всего тысячелетием позже уже наблюдаются значительные
по своему развитию города-государства, пожертвовав своей первозданной
формой, обрела, однако, первенство в качестве ведущей из всех развитых
цивилизаций и сохраняла его вплоть до 331 г. до н.э., когда гениальный ев­
ропейский юноша, Александр Великий (356—323 гг. до н.э.) сломил войска
Царя Царей Дария III (о. 336—330 гг. до н.э.) возвестив прелюдию совре­
менного века, знаменующегося межкультурным синкретизмом, под руковод­
ством европейского Запада.
Нами уже было рассмотрено устройство самых ранних, из ныне известных,
храмовых строений в мире: тех, что находятся в Браке, Хафадже, Укаире, Уруке и Эриду и датируются о. 4000—3500 гг. до н.э. В последующее за этим
тысячелетие в Месопотамии развился новый тип храмовых комплексов —
ступенчатая башня зиккурат (Изображение 13).
Возвышающаяся над обширными территориями, в пределах которых на­
ходились многочисленные вспомогательные строения, служащие для нужд
жреческого класса, башня эта имела четыре угла, охватывая, таким образом,
четыре направления света, а на вершине этой символической горы, выполнен­
ной из глины и кирпича, располагался дворец, служащий нуждам божествапокровителя города. Все дело в том, что каждый из городов-государств
Месопотамии того периода считался земной обителью одного из божествуправителей земли: так, Ур находился под покровительством божества луны
Наннара, а близлежащий Обейд, как мы видели, принадлежал богинемолочнице Нинхуршаг.
Эриду, расположившийся на побережье Персидского залива, являлся оби­
телью божества воды Энки или же Эа, чей храм возвышался приблизительно
на 200 ярдов в высоту и 120 в ширину, имел, вероятно, не более двух уров­
ней (с течением времени его изначальный размер значительно уменьшился)
и, по всей видимости, очень долго сохранял форму (хотя и значительно уве­
личенную в размерах) присущую храмовым комплексам более раннего —
террасового типа. В Ниппуре же, расположенном в 110 миля к северо-западу
121

Изображение 13. Зиккурат в Ниппуре (реконструкция):
Ирак, о. 2000 г. до н.э.

возвышался величественный зиккурат, посвященный божеству воздуха Энлилю, который на всем протяжении периода расцвета древнего Шумера (о.
3500—2050 гг. до н.э.) почитался на том же уровне, что и Зевс у греческих
олимпийцев, то есть являлся primus inter pares всего пантеона. Раскопки в этой
местности проводились в ходе ряда экспедиций, организованных Пенсильван­
ским университетом в 1889—90, 1890—91, 1893—96 и 1896—1900 годах
и сопровождались огромным количеством трудностей. Несмотря на нападения
арабов, многочисленные заболевания, грубые методы исследования и все про­
чее, отважные раскопщики умудрились извлечь огромную массу клинописных

122

табличек в количестве около тридцати тысяч1, однако какое-то непреодолимое
препятствие встало, по-видимому, у них на пути, когда они подошли к исследо­
ванию самого зиккурата2, в результате чего и по сей день продолжаются спо­
ры между ученными касательно того, какие размеры и формы были присущи
ему на протяжении длительной истории его существования3. Точно сошлись
на том, что площадка перед ним была расположена по направлению к реке.
За ней следовала еще одна, более крупная площадка, на которой и распола­
гался сам зиккурат, состоявший либо из пяти, либо из трех уровней, по всей
длине которого шла лестница, ведущая, по видимому, к храму на вершине
и, конечно же, все четыре угла были направлены к четырем сторонам света.
Кроме того, у основания зиккурата находился, по-видимому, некое крупное
«нижнее святилище».
На самом деле, двухрамовая система, когда один из них располагается
выше другого, похоже была присуща зиккуратам с самого момента их за­
рождения; мифологические предпосылки, лежащие в основе этого факта, были
весьма точно уловлены архитектором В. Андрэ4. Вкратце, его идея заключа­
ется в том, что храм на вершине служил постоянной обителью для божества,
а тот, что располагался внизу, был предназначен для его проявления перед
поклонниками. Верхние апартаменты были обставлены таким образом, что­
бы там могло свободно размещаться не только главное божество покровитель,
но и все его божественные спутники; а в определенные календарные перио­
ды проходили празднества, во время которых божество спускалось в нижнее
святилище, внимало там поклонению народа и одаривало его благами. Таким
образом, зиккурат служил двум целям: с одной стороны он создавал условия,
благодаря которым божество могло нисходить в находящийся под его покро­
вительством земной город, а с другой, обеспечивал жителям этого города по­
стоянный доступ к их божеству.
Ведь правители Месопотамии, в отличие от тех в Египте, не почитались
в качестве божественных. Здесь уже положено было начало тому коренному
противопоставлению сфер божественного и человеческого, которое, с тече1

2
3

4

Самуэль Ноа Крамер, Шумерская мифология (Филадельфия: Американское философское сообщество,
1944), СС. 8-9.
Пэррот, Ziggurat et Tour de Babel, CC.55—148
Ср X. В. Хильпрехт, Die Ausgrabungen im Bel-Tempel zu Nippur (Лейпциг: J. C. Hinrich’sche Buchhandlung, 1903).
В. Андрэ, Das Gotteshaus и Archetypes of Building im alten Orient, Studien zur Bauforschung,, Буклет 2 (Бер­
лин: Hans Schoetz and Co., 1930)

123

нием времени, легло в основу абсолютного разграничения религиозных си­
стем Востока и Запада. Правитель здесь больше не почитался в качестве
правителя-божества, более того, он лишился и самого статуса «правитель»
(lugal). Теперь он — лишь «викарий» (patesi) истинного Правителя, а имен­
но — Бога, что на небесах.
Существует миф о творении человека, уже несущий в себе черты этого
нового, набирающего силу, противоречия. Он принадлежит к мифологиче­
скому циклу божества Энки или Эа, покровителя храмового города Эриду.
Имя эа означает «Божество водной обители», значение другого же имени —
«Повелитель (эн) богини Земли (ки)». Его священным животным являлось
существо, представляющее из себя наполовину козла, наполовину рыбу: оно
и поныне известно как Козерог, символ десятого знака зодиака, в который
солнце входит в период зимнего солнцестояния для того, чтобы переродиться.
Энки являлся божеством очищения посредством водных ритуалов, известных
как ритуалы «дома посвящения» или же «обмывания»;1 таким образом мы
точно не можем считать простым совпадением тот факт, что в работах позд­
него вавилонского жрица Беросса, записывавшего свои труды на греческом
языке в период о. 280 г. до н.э., это божество упоминается под именем Оаннес
(сравните с греческим Иоаннес, латинским Йоханнес, иудейским Иоханан,
и английским Джон; А теперь вспомним Иоанна Крестителя и положение
о перерождении посредством воды (Евангелие от Иоанна 3:5). Обителью
Энки и его супруги богини Нинхуршаг считался райский остров Дилмун, ко­
торый географически соотносился с островом Бахрейн в Персидском заливе,
в мифологическом же плане он являлся «обителью живых», чистой и сияющей,
расположенной в самом центре причинного океана:
В Дилмуне ворон не кричит,
И коршун не клокочет.
Лев не убьет,
Волк агнцу мил,
И пес детей не гложет.
Голубка крыльями все бьет и устали не знает,

Стивен Генри Лэнгдон, Мифология Семитов. Мифология всех рас. V (Бостон: Маршалл Джонс Компани,
1931), СС. 103-106

124

Слепой не скажет вам: «Я слеп»,
Безумец хвори не признает,
Старуха старостью не веет,
Старик от немощи не тает1.

Посредством сравнительного изучения бесчисленных шумерских табличек,
хранящихся в библиотеках Европы, Ближнего Востока и Америки, доктор Сэ­
мюэл Ноа Крамер заключил, что богиня Намму, имя которой записывается
посредством пиктографа, имеющего значение «причинный океан», являлась
изначальной «матерью, которая породила Небеса и Землю»;2он также выявил,
что эти Небеса и Земля изображались слитыми воедино в форме вселенской
горы, основание которой парило над водной бездной и считалось краем земли,
а вершина выступала в роли зенита небес. Нижняя часть горы, Земля (Ки)
являлась женщиной, а верхняя, Небеса (Ан) — мужчиной; таким образом
перед нами снова выступает феномен изначального дуального существа, с ко­
торым мы уже знакомы.
Ан зачал в лоне Ки бога воздуха Энлиля, который вскоре разделил Небеса
и Землю, подобно тому, как это случилось в известном мифе Гесиода, где Гея
(Земля) и Уран (Небеса) были разделены их сыном Кроносом (Сатурном)3.
В результате этого акта разделения на свет появились многочисленные боже­
ства пантеона и они жили в своих небесных обителях подобно тому, как люди
живут на земле, возделывая поля честным трудом.
Однако случилось однажды так, что год за годом следовал неурожай и по­
севы стали совсем сходить на нет. Тогда Намму, древняя мать водной стихии,
вняв мольбам своего потомства, отправилась на поиски Энки, самого разум­
ного из всех них, повелевающего даже той водной бездной, из которой изошла
она. Она обнаружила его пребывающим в глубоком сне на своем ложе. Она
разбудила его. «Сын мой!» произнесла она. И поведала ему обо всех напастях,
которые довелось пережить божественному роду. Восстань же со своего ложа
и найди достойное применение своей великой мудрости. Сотвори богам слуг,
которые бы выполняли всю работу за них. Энки, поднимаясь с ложа, так от­
ветил ей: «О Мать моя, я могу выполнить твою просьбу.»
1

2
3

Сэмюэль Ноа Крамер, «Таблички Шумера» («Индиан хиллс», Колорадо: «Фалконе Пресс», 1956), СС.
172—73; Лэнгдон, цит.соч., СС 194—95
Крамер, «Таблички Шумера», СС. 77—78.
Гесиод, Теогония, 176

125

«Дотянись-ка,>> сказал он, «до края земли, который парит над самой по­
верхностью нашей водной обители и возьми оттуда горстку глины. Слепи
из нее сердце. А я, тем временем, создам достойных мастеровых, которые
доведут эту глину до необходимого состояния. Сразу как вылепишь сердце,
принимайся за конечности. Вместе с тобой будет трудиться мать-Земля, моя
божественная супруга. Она сама примет участие в творении, а для помощи
в этом деле у нее под рукой будут восемь богинь, покровительниц рожениц.
Ты предрешишь судьбу этих новорожденных. Мать Земля сама закрепит об­
раз богов над ними. И то, что выйдет, будет зваться Человеком.
Так они принялись за работу. Богиня Земли, супруга Энки, возвысилась над
богиней водной бездны и, вместе с восемью богинями, покровительницами ро­
жениц, они добыли глину, которая была отнята подобно тому, как младенца от­
нимают у матери. Достойные мастеровые довели эту глину до нужного состояния
и Намму вылепила из нее сначала голову, а затем тело и конечности существа.
Затем, для того чтобы отпраздновать это действо, Энки устроил пир для
своей супруги и матери, на который он пригласил всех богов; боги очень скоро
поняли, насколько чудесной была идея, которую он смог воплотить в жизнь.
Они в полной мере восхваляли его за создание новой расы, которая, выступая
в качестве рабов, будет теперь усердно обрабатывать поля и возносить щедрые
и питательные дары им, богам, вечно. Теперь каждое божество будет иметь
свое «имение» со своим «надзирателем», который будет на земле имитировать
ту царственную роль, что изначально присуща Энлилю среди богов. Его оби­
тель будет считаться символическим воспроизведением на земле обители самого
Энлиля — вселенской горы. Супруга его будет тождественна прекрасной бо­
гине Нинлиль, планете Венера. И во всем ином земля будет подобна небесам.
У ворот дворцового храма будут стоять привратники и глашатаи, подобно тому,
как это есть в небесном дворце; будут там также советники и прислужники, ка­
мергеры, кучера, барабанщики и другие музыканты, семь дочерей (фрейлин),
оружейники и дворцовые стражи; за пределами же храмовой крепости, в полях
и деревнях найдете вы судей, надзирателей за рыбным промыслом, егерей, на­
дсмотрщиков и — о чудо! — бесконечное множество трудящихся рабов.
Празднество было грандиозным и Энки с его супругой очень скоро охме­
лели до неприличия. Начиная с этого момента текст заслуживает присталь­
ного внимания:

126

Сердца их пребывали в приподнятом духе, и богиня воскликнула, обраща­
ясь к богу:
«Какие есть пределы для годности и негодности человеческого тела?
Сердце мое подсказывает мне, что я могу сделать как то,
так и другое.»
И ответил дальнозоркий Энки:
«Какое бы тело не вышло из-под твоих рук, я найду применение для
каждого.»
Тогда она взяла часть глины и сотворила шесть ущербных существ, каждое
из которых было наделено тем или иным тяжелым телесным недугом: женщи­
ну, неспособную дать рождение, существо с половым органом, который нельзя
назвать ни мужским, ни женским. ... Но каждому из них удалось Энки найти
применение:
Без плода женщину узрев,
Отвел он место ей в гареме.
Тому, чей пол ни тот, ни тот,
Отвел он роль у царских ног. ...

Сущность недугов четырех других, из-за трудности перевода табличек,
установить до сих пор еще никому не удалось. Однако до конца этой за­
бавы было еще далеко; Энки, возбужденный своей победой, решил поме­
няться с богиней местами: теперь он будет создавать, а она — находить
применение.
Он сотворил существо по имени «Мое незначительное рождение». Это
существо всегда чувствовало острую боль в сердце и печени, его глаза были
поражены заразой, а сила духа совсем отсутствовала в нем. Тогда он сказал
своей богине:

«Для тех, кого ты создала,
нашел местечко я сполна;
Теперь смотри — мое творенье!
Найдешь ль ему ты примененье?»

127

Она подошла к существу и заговорила с ним. Однако оно было не в состоя­
нии ответить. Она предложила ему хлеба. Однако он не смог даже дотянуться
до него. Существо это не могло ни сидеть, ни стоять, ни даже сгибать колени.
Она совсем растерялась и никак не могла определить его судьбу.
Тогда Энки снова принялся за дело. Однако здесь мы снова сталкиваемся
с трудностями перевода табличек. По всей видимости один за другим сотво­
ряя такие недуги, как болезни, безумие и прочее, Энки злонамеренно довел
свою супругу до нервного срыва. В конце этого процесса мы видим ее в яро­
сти восклицающую:
«Уж нету города совсем и дом мой брошен;
В заложниках чада мои и даже я,
С горы великой изгнана тобою
С небесной твердью я разделена!
Не жди и ты пристанища отныне!
Нет Неба для тебя, запретна и Земля!»
Так Энки, осужденный возмущенной богиней-матерью человечества, был
изгнан в бездну. «Могу ослушаться ли я,» произносит он «наказа — он ведь
от тебя.» На этой фразе табличка обламывается1. А с ней, по всей видимости,
и само хмельное пиршество. Однако результаты того, что имело место на том
пире, мы пожинаем и поныне.
«К человеческой пантомиме» читаем мы в Поминках по Финнегану «при­
ложил руку Бог.»
Стоит отметить, что если в месопотамском мифе о разделении первичной
горы-связки небеса (Ан) являются мужского пола, а земля (Ки) отделенная
сыном Энки от супруга — женского, в схожей с ней египетской мифологии
дело обстоит с точностью да наоборот. Там небеса сначала (в период Палетки
Нармера) представлялись в качестве богини-коровы Хатхор, а затем (в пе­
риод Текстов пирамид) в виде антропоморфной богини Нут, которая изобра­
жалась охватывающей мир в полусогнутом состоянии, с руками и ступнями,
упертыми в землю. В Текстах пирамид богине Нут соответствуют такие титу-

Крамер, «Таблички Шумера», СС. 101—144; также Крамер «Мифология шумеров СС. 68—72; Торкильд
Якобсен, «Месопотамия» и Генри Франкфорт «В преддверии философии» (Harmondsworth: Penguin
Books, 1949), СС. 175-78, 202-207.

128

лы, как «сиятельная, великая,»1 «великая защитница»2, «Та, у кого длинные
волосы, та, у кого пышная грудь.»3 «Оплодотворить ее невозможно,» читаем
мы там же, «если не опустить ее рук.»4 Бог земли, ее супруг Геб, восседает
подле нее. «Одна его рука упирается в небеса,» читаем мы, «а вторая покоится
на земле.»5 Кроме того, между этими двумя находился Шу, божество ветра,
разделяющий их, однако он, в отличие от Энлиля, являлся им не ребенком
а напротив — родителем; таким образом, если в первом случае мы видим на­
сильственный эдипов акт фрейдовского типа с убийством отца и присвоением
матери себе («После того, как Ан покинул небо, После того, как Энлиль унес
Землю»)6, в другом это разделение предстает скорее результатом родитель­
ской опеки. Подметим здесь также и некоторые, не очень привлекательные
детали, касающиеся самого процесса творения. Человек создается из глины,
что должна быть взята с края земли в том месте, где она парит над водами
бездны; нам показывают, что богиня Земли возвышается над богиней Вод
и что глина отнимается у нее, подобно тому, «как ребенка отнимают от мате­
ри» — очевидно, тут мы сталкиваемся с представлением о сотворении рода
людского из испражнений: еще одна инфантильная тема фрейдистского типа,
предвосхищающая суть часто повторяющегося библейского высказывания:
«Что такое человек, что Ты столько ценишь его и обращаешь на него внима­
ние Твое?» (Евангелие от Иова 7:17, 15:14; Псалмы 8:14Ю 144:3; Послание
к Евреям 2:5).
Обратимся же теперь снова к ранним шумерским печаткам, принадлежа­
щим к о. 3500 г. до н.э. (Изображения 2 и 3) и вспомним об идее, которую
они несут, о самовоспроизводящем, пожирающим себя божестве, имманентно
присутствующем во всем сущем. Очевидно, что представление это, по сути
своей, схоже с мемфисским видением божества Птаха, что «пребывает в ка­
ждом теле и в каждых устах всех богов, всех людей, скота, пресмыкающихся
тварей и всего, что живет.» Затем обратимся к двум другим шумерским пе­
чаткам, принадлежащим к о. 2500 г. до н.э. (Изображение 4 и 5), на кото­
рых мы видим женщин, возвышающихся над мужчинами, подобно тому, как
египетская Нут возвышается над Гебом.
1
2
3
4
5

Тексты
Тексты
Тексты
Тексты
Тексты

6

Крамер, «Таблички Шумера», С. 77

Пирамид,
Пирамид,
Пирамид,
Пирамид,
Пирамид,

текст 1
текст 842
текст 2171
текст 1321
текст 1142

129

Таким образом мы можем заключить, что в рамках более раннего неолити­
ческого порядка женщина возвышалась над мужчиной, как вселенская мать
возвышается над отцом, а затем, в некий момент времени, который мы да­
лее попытаемся установить, в Месопотамии эти родительские роли меняют­
ся местами, а вместе с ними — и психологическая нагрузка этих образов, что
приводит к весьма интересным результатам как в философской, так и в мифо­
логической областях. Ведь, если тело, опущенное в египетскую почву, возвра­
щалось и, соответственно, идентифицировалось с богочеловеком Осирисом
в царстве его отца Геба, то почва Месопотамии отправляла покойного не к отцу,
но к матери. По мере все нарастающего обесценивания роли богини-матери
в пользу бога-отца, которая практически везде сопровождалась укреплением
династического порядка и патриархального устоя, однако достигла своего пика
в Юго-Западной Азии (кульминацией чего стала мифология Старого Заве­
та, где богиня-мать отсутствует вовсе), потребность в обязательном отделе­
нии от символа высшей ценности стала, со временем, характерным признаком
всех религиозных систем Ближнего Востока. И величественные зиккураты,
устремленные к небесам и, в то же время, снабженные лестницами, по кото­
рым величественные божества могут милостиво снизойти к оторванной от них
человеческой расе являют собой первые признаки этого религиозного перелома.

II. Мифологическое понимание добродетели
Как только Ан, Энлиль, Энки и Нинхуршаг создали
Тот новый род, что с темными кудрями,
Стал мир — обитель плодородья!
И по заливистым полям, изящной созданы рукою,
Пустились твари четверноги. 1

и так обрел форму мир, каким знаем его мы, или, по крайней мере, каким
его знал народ Шумера в четвертом тысячелетии до нашей эры и ожидалось,
что таким он и останется навечно. Ведь ни в одной из древних мифологий

1

Там же, С. 177; Арно Поэбель, Исторические тексты (Университет Пенсильвании, Филадельфия; Универ­
ситетский музей: Публикации Вавилонского отделения, том IV, № 1, 1914), С. 17

130

мы не находим и намека на идею эволюции общества или видов. Каким все
было создано изначально, таким оно и должно было оставаться до скончания
времен. А потому высшей добродетелью для каждого класса существ и для
любого человеческого существа являлось олицетворение своей естествен­
ной, установленной божеством, природы — процесс, который в Египте был
известен как маат, в Индии — как дхарма, на Дальнем Востоке — как тао,
а в Шумере — как ме.
Изучая шумерские глиняные таблички, доктор Крамер обнаружил частич­
но сохранившийся занимательный список добродетелей (ме), исполнение ко­
торых, согласно понятиям систематической мысли того времени, считалось
основным условием сохранения вселенского порядка. Прежде чем ознако­
миться с этим списком, современному читателю следует отбросить все свои
представления о существующем порядке вещей и здравом смысле и позволить
его воображению покорно пропустить через себя каждый из его пунктов так,
будто бы он был перманентным составным элементом сотворенного мира,
в полной мере отражающим совершенство Божьего замысла; итак, обратим­
ся же к нему: (1) абсолютное главенство; (2) праведность; (3) царственный
венец — величественный и вековечный; (4) царский престол; (5) священный
(почитаемый) скипетр; (6) атрибуты царственной власти; (7) царская гроб­
ница; (8) класс пастухов; (9) институт царской власти; (10) долгосрочный
титул царской дамы; (И) жреческий институт «божественной девы»; (12)
жреческий институт под названием ишиб; (13) жреческий институт под на­
званием лума; (14) жреческий институт под названием гутуг; (15) истина;
(16) нисхождение в мир; (17) восхождение из нижнего мира; (18) класс ев­
нухов, известный как кургарру; (19) класс евнухов под названием гирбадара;
(20) класс евнухов, под названием сагуршаг; (21) боевые штандарты; (22)
наводнение; (23) оружие; (24) сексуальное взаимодействие; (25) прости­
туция; (26) закон; (27) клевета; (28) искусство; (29) культовая система;
(30) статус «небесного иеродула»; (31) наличие музыкального инструмента,
под названием гусилим; (32) музыка; (33) старшинство; (34) героизм; (35)
власть; (36) вражда; (37) бесхитростность; (38) уничтожение городов; (39)
оплакивание; (40) сердечное ликование; (41) вероломство; (42) мятежность
населения; (43) достойность; (44) справедливость; (45) обработка дерева;
(46) обработка металла; (47) искусство письма; (48) кузнецкое ремесло; (49)
кожевенное дело; (50) ремесло строителя; (51) ремесло плетения корзин; (52)
мудрость; (53) внимательность; (54) священное очищение; (55) страх; (56)
131

ужас, устрашение; (57) раздоры; (58) мир; (59) истощение; (60) победа;
(61) совет; (62) неспокойное сердце; (63) правосудие; (64) решение; (65)
музыкальный инструмент под названием улис; (66) музыкальный инструмент
под названием уб; (67) музыкальный инструмент под названием меси; (68)
музыкальный инструмент под названием ала1.
Таковы архетипы бытия, которые были закреплены в четвертом тысяче­
летии до нашей эры и должны были просуществовать до скончания времен.
Особенно интересен здесь акцент на музыку. Как мы помним, в царственных
захоронениях типа сати в Уре был обнаружен ряд арф, украшенных орнамен­
том в виде изображения лунного быка Таммуза с бородой из ляпис-лазури,
символизирующего смерть и возрождение. Ведь только музыка делает доступ­
ной для нашего слуха ту «мелодию сфер», которая, по сути своей, является
космическим отзвуком, заключенным в каждом живом существе; в ее аккордах
слышим мы сущность социального устоя и гармонию самой души. Идея эта
также лежит в основе музыкальных систем Индии и конфуцианства; кроме
того, она являлась основополагающей также и в период Средних веков нашей
собственной истории, где усердные монахи в своем непрерывном речитативе
молитв стремились слиться с ангельским хором.
Однако не одна только музыка удостоилась столь высокой роли; все виды
искусства (как в Древнем мире, так и на Востоке) принимают участие в этой
мистерии. Она — проявленная на земле Форма всех форм. «Там, где евро­
пейское искусство», пишет доктор Ананда Кумарасвами, «старается ухватить
некий момент во времени, остановить движение и поймать блик, Восточное
стремится лишь к отражению непрерывности состояния.»2 Следует отметить,
что эту же цель преследует каждый аспект, действие, опыт и положение Вос­
точного образа жизни. Подобным же образом, в Средние века существовало
представление о том, что все формы жизни изначально пребывают в форме
идей (установленных видов) в лучезарном разуме Бога. Воистину, древнее
воззрение это, несмотря на весь научный прогресс, бытует в странах Запада
и по сей день — по крайней мере, по воскресеньям,— когда Происхожде­
ние видов Дарвина скромно откладывается на полочку, уступая место Книге
Бытия (со всеми заключенными в ней представлениями первого тысячеле-

Крамер, «Таблички Шумера», СС.92—93
Ананда К. Кумарасвами, Преображение Природы в Искусстве, (Кембридж, Массачусетс: издательство
Гарвардского университета, 1934), С. 31

132

тия до нашей эры, а именно: установленными видами, ребром Адама, змеем
в Саду, Ноевым ковчегом и прочим).
«Все в мире неизменный связует строй; своим обличьем он подобье Бога при­
дает вселенной.» пишет поэт Данте;1 и ту же мысль находим мы у Святого Фомы
Аквинского: «Сам Бог не теряет и не приобретает ничего в результате акта со­
творения человека; однако человек, со своей стороны, берет нечто у Бога или же,
напротив, предлагает Ему нечто, когда соблюдает, или же, наоборот, не следует
порядку, установленному Богом.»2 А порядок этот всегда, будь то второе тысяче­
летий нашей эры или же четвертое до нашей эры, отражает местную социальную
структуру и приемлемую форму учения, которые претворяются в жизнь руками
самого человека (и нередко, руки эти в процессе обагряются кровью, как это
было, например, в случае с египетским правителем Нармером в ходе объедине­
ния им двух земель): и всегда он, тем не менее, почитается в качестве истинно­
го, вечного и неизменного маат, ме, дхармы, тао и архетипологии Божьей воли.

III. Мифологическое счисление
Исходя из данных, которые нам известны о древней Месопотамии, мы мо­
жем заключить о существовании там воззрения о том, что некоторые, опре­
деленные числа обеспечивают возможность познания вселенского мирового
устройства. Уже в о. 3200 до н.э., наряду с появлением первых письменных
памятников в виде глиняных табличек, там развиваются две системы счис­
ления — десятичная и шестидесятеричная. Основанием последней служило
число сосс (60), которое мы и по сей день используем для измерения площа­
ди круга и исчисления времени. Одна минута состоит из шестидесяти секунд,
60 минут представляют собой градус, а 360 градусов складываются в круг.
В градусах измеряем мы небеса и землю. Что же до времени: минута состоит
из 60 секунд, а 60 минут складываются в час. В Месопотамии год состоял
из 360 дней; так сферы пространства и времени сливались воедино и действо­
вали в согласии, как две стороны единого принципа — числа. В самом центре
сферы пространства возвышается священный зиккурат, включающий в себя
5 составных элементов (четыре угла, каждый из которых направлен к одной
1
2

Данте Алигьери, Божественная комедия, Рай I, 103—105
Фома Аквинский, Summa Theologica I—И, Вопрос 21, Статья 4, Ответ 1. Издательство: Киев: Эльга,
Ника-Центр, Элькор-МК, Экслибрис. 2002. Перевод Еремеева, А. А. Юдина

133

из сторон света и верхушку, устремленную в небеса), посредством которого
божественная сущность может спуститься в этот мир; аналогичным обра­
зом ситуация обстояла и в сфере времени, где за 360 днями года следовали 5
праздничных дней, в течение которых старый год умирал, чтобы возродиться
вновь и божественный уклад снова устанавливался в мире, чтобы сиять так же
ярко, как и прежде. Далее, следовало подразделение, согласно которому год
также относился к «великому году», как обычный день относится к году;
в конце каждой такой эпохи, или же, «великого года» свершается вселенским
потоп, уничтожение вселенной, за которым снова следует ее возрождение.
В шумерской табличке, которая на данный момент хранится в Оксфорде
(Уэлд-Блунделл,62) приводится список, включающий в себя имена 10 мифоло­
гических правителей, общее время правления которых, начиная с установления
небесами царской власти на земле и заканчивая Всемирным потопом, составля­
ет 456,000 лет Во второй табличке (Уэлд-Блунделл, 144) перечислены лишь
восемь из них, общее правление которых составляет 241,200 лет; третий же
список, который был составлен гораздо позже, о. 280 г. до н.э. в Греции вави­
лонским жрецом Бероссом, которого мы уже имели случай упомянуть ранее,
снова включает в себя все десять имен, однако общее время их правления те­
перь складывается в 432,000 лет и сумма эта чрезвычайно интересна.
Дело в том, что в исландской Старшей Эдде говорится, что в небесной зале
воинов Одина 540 дверей:

Пять сотен дверей
и сорок еще
В Вальгалле, верно;
Восемьсот воинов
выйдут из каждой
Для схватки с Волком. 1
Под «схваткой с Волком» в этой мифологии подразумевается повторяющаяся
вселенская битва между богами и их противниками, которая происходит в конце
каждого космического цикла (Гибель богов из Кольца Нибелунга) и, как уже
несомненно отметил внимательный читатель, 540 помноженное на 800 состав­
ляет 432,000 — именно столько лет, согласно Бероссу, правили мифические
1

Речи Гримнира 23, перевод Владимира Тихомирова

134

короли до наступления потопа. Более того, в индийском писании Махабхарата,
а также в многочисленных других текстах пуранического периода (о. 400 г.н.э.
и далее) вселенский космический цикл, включающий в себя четыре эпохи, скла­
дывается из 12,000 «божественных лет», каждый год из которых равняется 360
«человеческим годам» и в итоге мы получаем 4,320,000 человеческих лет; кон­
кретно мы, в рамках этого летосчисления, живем во время последнего и самого
худшего из этих циклов — Кали-югу, общая продолжительность которой со­
ставляет ровно одну десятую из общего числа1. Так, снова и снова предстает пе­
ред нами это число, которое мы, население Европы, обнаружили в о. 1100 г.н.э.,
индийцы — во. 400 г.н.э., а жители Месопотамии в о. 300 г. до н.э. и каждый
раз оно связано с измерением времени существования нашей вселенной.
С этим числом связано также и другое занимательное обстоятельство, ко­
торое вышло в свет незадолго до начала Первой мировой войны и вызвало
бурную волну споров, чтобы затем полностью пропасть из поля зрения; од­
нако сейчас я хочу снова представить его к обсуждению, так как, по моему
мнению, оно было заброшено так и не получив должного разрешения. Суть
вопроса заключается в том, что в момент весеннего равноденствия (21 марта)
положение небес всегда отлично от того, каким оно было в предыдущем году,
поскольку оно всегда сопровождается незначительным смещением небосвода
в приблизительно 50 секунд, которое, в ходе 72 лет складывается в 1 градус
(50» X 72 — 3600» = 60’ = Г), а с по прошествии 2160 лет представляет
уже 30градусов, т.е. именно столько, сколько требуется для перехода от од­
ного знака зодиака к другому. На данный момент солнце в день весеннего
равноденствия находится в знаке Рыб, однако в век Христа оно пребывало
в Овне, а на заре развития Шумера — в Близнецах. Явление это известно
как «предварение равноденствий» и его открытие приписывается греку ази­
атского происхождения Гиппарху Никейскому (ок. 146—126 гг. до н.э., т.е.
через 150 после Беросса), который выразил его суть в своем труде «О сме­
щении солнечных и равноденственных знаков» в котором, однако, несколько
ошибся в расчетах, заключив, что смещение происходит на 45—46 градусов
в год2. Верный расчет же, как полагается, был совершен лишь Коперником о.
1

2

Махабхарата 3.188.22 и далее .; также 12.231,11 и далее; и Манава-дхармашастра 1.69 и далее. Дискус­
сия X. Якоби, «Мировые Эпохи», «Хастингс (ред.)», цит. соч., том I, СС. 200—201
Дж. Л. Е. Дрейер, История планетных систем от Фалеса до Кеплера (Кембридж, Англия: издательство
Кембриджского университета, 1906), СС. 203—204. Ежегодная прецессия фактически колеблется в пре­
делах 50 « 2015 ± 15» • 3695 (там же, С. 330)

135

1526 г.н.э. Однако, если мы снова обратимся к расчетам, составленным шу­
мерами, мы обнаружим следующее:
Как мы узнали, прецессионная задержка составляет 50 секунд, что в ходе
72 лет выливается в 1 градус, а по истечении 2160 представляет 30 градусов;
таким образом, по истечении 25, 920 лет задержка эта составит 360 граду­
сов, т.е. один полный цикл зодиака или, как его называют, «Большой» или
«Платонический» год. Однако, если мы разделим 25,920 на 60 (один сосс)
мы получим число 432. Снова сталкиваемся мы с этим числом. Количество
лет, которые, согласно Бероссу, составляют цикл правления десяти допотоп­
ных королей в точности совпадает с рассчитанной суммой, составляющей один
равноденственный цикл зодиака.
Исходя из этих фактов, можем ли мы предположить, что вавилонцы уста­
новили и правильно рассчитали прецессию равноденствий задолго до Гиппар­
ха, который, к тому же, в своих расчетах ошибся? Профессор Г. В. Хильпрехт,
после того, как он перебрал буквально тысячи глиняных табличек, хранящихся
в Университетском музее Филадельфии имеющих хоть какой нибудь намек
на математические расчеты, писал в 1906 году, что «все таблицы умножения
и деления храмовых библиотек Ниппура и Сиппара, а также библиотеки Ашурбанипала основаны на 12,960,000» \ Он также отметил, что 12,960 X 2 = 25,
920 т.е. продолжительности «большого» или «платонического» года. Альфред
Джеремиас был склонен признать эти обнаруженные Хильпрехтом данные
доказательством того, что явление прецессии было известно в Месопотамии
уже в третьем или, даже четвертом тысячелетии до н.э. «Если данная интер­
претация верна и число это и правда имеет отношение к прецессии,» писал он,
«то здесь мы имеем доказательство того, что явление это было точно рассчи­
тано задолго до Гиппарха, а затем эти знания подверглись забвению.»2 И далее
он пишет снова: «Мне представляется сомнительным предположение о том,
чтобы вавилонцы, столь искусные в вопросе наблюдения за небесами, могли
упустить такой момент, как периодическое смещение точки равноденствия. ...
Вне всяких сомнений, после того, как положение солнца в период весеннего
равноденствия было принято за точку отсчета, установление явления прецессии
оставалось лишь вопросом времени ... если даже за год она составляет целых
1
2

Г.В. Хильпрехт, Вавилонская экспедиция Университета Пенсильвании, серия А: Клинописные тексты,
Том. XX, часть I (Филадельфия: Университет Пенсильвании, Университетский музей, 1906), С. 31
Альфред Джеремиас, Das Alter der babylonischen Astronomie (Лейпциг: J. C. Hinrechs’che Buch- handlung,

2 aufl., 1909), C. 68, н. 1.

136

50 секунд, что уж говорить о более длительных отрезках времени.»1 Однако
французский ассириолог В. Шейль отметил в 1915 году, что открытие профес­
сора Хильпрехта вряд ли можно считать достаточным для утверждений о точ­
ности астрономических наблюдений, так как число, установленное им, будучи
четвертой степенью числа 60, само собой проявляется в рамках шестидесяти­
ричной системы счисления: 60 X 60 X 60 X 60 = 12,960,0002.
Осмелимся спросить, что же больше заслуживает удивления, шестидеся­
тиричная система или же шумеры, ее изобретшие? Древний календарный год
шумеров был составлен посредством чисто математических расчетов, а не на­
блюдений за природой. Он состоит из 72 пятидневных недель и 5 дополни­
тельных праздничных дней: 5 X 72 = 360. И снова, 360 X 72 = 25, 920.
Быть может и случайно (но насколько же и поразительно тогда) это совпаде­
ние между математически рассчитанным «большим» годом и его астрономи­
чески наблюдаемым двойником. Так или иначе, мы точно знаем, что Беросс
со всей серьезностью приводил это число в качестве точного временного от­
резка между установлением небесами царской власти на земле и Вселенским
потопом. Теперь же, давайте сравним два самых первых списка шумерских
правителей с тем, составленным гораздо позднее, Беросса и, для полноты,
добавим список десяти допотопных патриархов из Книги Бытия.
Ниже таблицы представлены в указанной последовательности:
ШУМЕРСКИЙ У-Б 144

1

Алулим

28,800

2

Алагар

36,000

3

Энменлуанна

43,200

4

Энменгаланна

28,800

5

Божественный Думузи

36,000

6

Эн-Сипадзидана

28,800

7

Энмендуранна

21,000

8

Убардуду

18,600

9

10
=241,200

1
2

Там же, СС.71—72
В. Шейл, заметки в журнале восточной ассириологии и археологии, ч. 12,1915, СС. 195 и далее.

137

ШУМЕРСКИЙ У-Б 62

1

Алулим

67,200

2

Алагар

72,000

3

Кидуннушакинкин

72,000

4

...?

21,600

5

Божественный Думузи

28,800

6

Энменлуанна

21,600

7

Энэибзианна

36,000

8

Эумчндуранна

72,000

9

Арад-гин

28,000

10

Зиусудра

36,000

=456,000
БЕРОСС

1

Алорос

36,000

2

Алапарос

10,800

3

Амелон

46,800

4

Амменон

43,200

5

Мегаларос

64,800

6

Даонос

36,000

7

Эндорахес

64,800

8

Амемпсинос

36,000

9

Опартес

28,800

10

Ксисутрос

64,800
=432,000

БИБЛИЯ (КНИГА БЫТИЯ 5)

1

Адам

130

2

Сиф

105

3

Енох

90

4

Каинан

70

5

Малелеил

65

6

Иаред

162

138

7

Енох

8

Мафусаил

187

9

Ламех

182

10

Ной: до Вселенского потопа

600

65

=1656
Нумерация здесь представлена согласно иудейской (Короля Якова), а не Септуагитой (Вульгатой) и самаританской версиями.

Для начала следует отметить, что несмотря на то, что вариант Беросса
значительно отличен от более ранних списков, а они, в свою очередь, разнят­
ся между собой, сходства все таки достаточно, чтобы говорить о том, что все
они — лишь вариации единого наследия, которое, как показала история, су­
ществовало в неизменном виде на протяжении как минимум двух тысячеле­
тий. И, хотя датировки также явственно варьируются между собой, все они
принадлежат исходят из одного мифологического корня и уж точно не должны
быть воспринимаемы в качестве буквального отражения неких хронологиче­
ских исторических вех. Эти числа служат для исчисления не истории, но ле­
генды; другими словами, они — попытка олицетворить мифологию языком
истории.
Однако нельзя также и утверждать, что мифологические образы, представ­
ленные здесь — лишь плод спонтанного фантазирования. Попытки свести
все к «типичному неолитическому мотиву и озабоченностью процветани­
ем» также бессмысленны, поскольку, хотя мотив такой здесь, определенно,
и присутствует, он все таки не может в достаточной мере дать объяснение
тому акценту, который сделан в этой мифологии и всех тех, которые из нее
произошли, на числах (и, отметим, числах огромных); и не просто на некую
мешанину из чисел, но на тщательно разработанную числовую систему, ос­
нованную на законах, идеях и совпадениях некоего единого, крайне серьезно
воспринимаемого математического порядка. Факт этот легко проверить, ког­
да мы видим, что суммы каждого из трех, приведенных выше месопотамских
списков кратны числу 1200, которое в Индии и по сей день ассоциируется
с продолжительностью «божественного века» во вселенском цикле: 1200 X
201 = 241,200; 1200 X 380 = 456,000; 1200 X 360 = 432,000.
Таким образом, все свидетельствует о том, что мифология эта (в рам­
ках которой были составлены приведенные выше списки правителей) имела
в своей основе не исторические понятия или озабоченность процветанием,
139

но некую упорядоченность: некое математически и астрономически обуслов­
ленное понимание взаимосвязи человека и ритмики его жизни на земле, ко­
торое не сводилось к смене времен года или вечным таинствам рождения,
смерти и возрождения, но устремлялось далеко за пределы этих ограниченных
циклов — к великим годам. Прежние, сравнительно незамысловатые неоли­
тические мотивы плодородия, привязанные к «народу» и «земле» претерпели
колоссальные изменения и открыли взору совершенно новое, утонченное и поэ­
тическое видение места человека во вселенной — человека, как частицы вселен­
ной, наряду с богами и всеми теми «добродетелями», которые, как мы видели,
являются основополагающими составными элементами Божьего творения.
Я даже не уверен, можем ли мы, в контексте этой мифологии, прибегать
к слову «Бог», поскольку все божества, встречающиеся здесь и сами являются
исполнителями указанного вселенского порядка. А Вселенский потоп, упомя­
нутый здесь, ни в коем случае не является средством наказания рода человече­
ского. Представление о вселенском ритме естественно включает в себя понятия
смерти и возрождения; поэтому попытки его прочтения посредством антропоморфизированных понятий о наказании или некой непредсказуемой прихоти
божества выявляют лишь самый поверхностных подход; более осмысленное
и одухотворенное видение наглядно представлено для нас во внушающих тре­
пет захоронениях Ура, где буквально сотни благородных представителей рода
человеческого без всякого колебания были готовы положить конец своему те­
лесному существованию в благоговении склоняясь перед ходом времени. Все­
ленский порядок (ме), который, как мы видели, проявляет себя в категориях
(1) абсолютного главенства, (2) праведности, и т.д., включая и (22) Вселен­
ский потоп наиболее явно выражается посредством числа, которое становится
доступным нашему слуху (идея, представленная Пифагором и находящая свое
подтверждение в арфах Ура) благодаря музыкальным ритмам и гармониям;
в частности, цели этой служит следующая система счисления:

60—сосс
600—нер
3600 — cap
216,000—большой cap (= 60 X 3600)
Два же больших сара выливаются в это, столь интригующе число 432,000,
которое Беросс представлял в качестве продолжительности существования
нашей вселенной.
140

IV. Мифология Всемирного потопа
Ряд ученых допускает, что некое подобие разрушительного потопа и прав­
да имело место быть, приведя к разрушению цивилизации в области древних
городов, а некоторые из них даже провели раскопки, во время которых, по их
утверждениям, нашли этому веские доказательства. Однако те из обнару­
женных в различных городах Месопотамии геологических слоев, которые
содержат в себе намеки на наводнение, разнятся между собой в датировке.
Те из них, что были обнаружены в Шуруппаке1 и Уруке2 отложились ближе
к концу периода Джемдет-Насра о. 3000 г. до н.э., тот, что в Уре3 образо­
вался ближе к завершению убейдского периода за пол тысячелетия до этого,
а тот же, что в Кише4 тремя веками позднее; таким образом каждый из них
может быть представлен лишь в качестве катаклизма местного уровня, но ни­
как не катастрофы общемесопотамского масштаба (что уж там говорить о все­
мирном). Конечно, можно допустить, что точечные катаклизмы в каждом
из городов-государств были возведены до масштабов вселенского события,
что, в итоге, вылилось в существующую ныне мифологическую идею о Все­
мирном потопе. Однако, изучая предмет на современном уровне, мы не можем
позволить себе стать жертвами столь очевидных заблуждений, уподобляясь
курице из известной повести, которая, после того как горошинка упала ей
на голову, в панике начала кричать: «Бегите, бегите, небеса падают!» Самая
ранняя из легенд о Потопе, среди известных ныне, записана на значительно
поврежденном фрагменте таблички из обожжённой глины 7 дюймами в длину
и 5 в ширину, которая была привезена в университет Пенсильвании наряду
с тысячами других раритетов из ниппурской экспедиции в 1895—96. Зане­
сенная в каталог в 1904 году под названием «Заклинание 10673 (III экспо­
нат., Отдел 13) и убранная в далекий ящик, она подверглась тщательному
изучению лишь в 1912 году профессором Арно Пёбелем из Университетского
музея и, подобно тому, как это случилось двумя-тремя годами ранее в случае
с Брестедом и его Мемфисским камнем, нашему взору открылось чудное от1
2

Эрик Ф. Шмидт, Университет Пенсильвании, Музейный журнал, ч. 22 (1931) СС. 200 и далее.
Е. Генрих, «Vorlaufige Bericht uber die von der Notgemein- schaft der deutschen Wissenschaft in Uruk-Warka

3
4

unternommenen Ausgrabungen,» Прусская академия наук в Берлине. Трактаты 1935, № 2.
Сэр Чарльз Леонард Вулли, Ур Халдеев, (Harmonsworth: Penguin Books, 1929), СС. 17—18
Л. С. Вателин и С. Лэнгдон, «Раскопки в Кише IV», Полевой музей-совместная экспедиция Оксфорд­
ского университета в Месопотамию, 1925—1930, с. 40—44. См. Также Джек Финеган, Свет из древнего
прошлого (издательство Принстонского университета, 1959), СС. 27—28.

141

кровение, касающееся третьего тысячелетия до н.э. (как это бывает при изу­
чении звездных небес, когда слабое мерцание отдаленной звезды оказывается,
на поверку, отблеском громадной галактической системы).
Первые строки клинописного текста практически невозможно разобрать.
Речь здесь ведет божество, или же богиня; либо это Энлиль, Энки или же
богиня Нинту (экспансия Нинхуршаг):
«О люд мой, в этом разрушенья я ...»

Слышим ли мы здесь угрозу со стороны Энлиля? Ведь именно он, в итоге,
насылает Потоп на землю: « ... в этом разрушеньи я приму участье — ваша
то вина!» Или, быть может, тут мы слышим глас Энки или богини, сулящий
спасение своему народу? « ... в этом разрушеньи я дам вам оплот — вы упо­
вайте на меня! Это нам неизвестно. Следующая строка также неоднозначна:

«Творенья Нинту ... вас я должен буду...»

А может быть:
«О Нинту, то, что сотворил Я должен буду ...»’

Однако последующая часть сравнительно ясна:

«Народ верну я в поселенья;
И города ... возведены там будут. ...
Под сенью [либо «в укрытии»] те найдут покой.
И в чистоте святилища те возведут из камня крепкого.
Для нас ... оплот в местах неоскверненных.» 2

1

2

Приведено в соответствии с Арно Пёбелем, Исторические тексты (Филадельфия: Университет Пенсильва­
нии, 1914), Университетский музей Публикации Вавилонской секции, Том. IV, № 1, С. 17 и Лэнгдон, цит.
соч., С. 206. Третья версия перевода этой строчки предложена Крамером в «Табличках Шумера», С. 177:
‘О Нинту, моих существ имущество ... верну я.»
Пёбель, Лэнгдон и Крамер, цит. соч. выше

142

Затем следует еще пара запутанных строк, а затем те четыре, которые были
уже приведены мной ранее на странице ..., после чего, в колонке II, приво­
дится список из пяти городов, которые должны будут подвергнуться уничто­
жению: Эриду, Ларак, Бадтибира, Сиппар и Шуруппак.
Далее, в колонке III, мы слышим речи богини, которая узнала о том, что
должно будет вскоре случиться. Изначально она упоминается как Нинту;
однако затем приводится в тексте под именем Инанны. Однако упоминание
двух разных имен не обязательно обозначает наличие двух персонажей, так
как такой оборот часто употреблялся и применительно к одному божеству:

В том ... месте ...
Тот народ...
Гроза ...
И тут вскричала Нинту, будто женщина тоскуя;
И возрыдала чистая Инанна о народе.
И Энки сердца своего спросил совета.
Ан, Энлиль, Нинхуршаг и Энки ...
Те божества небес и тверди имена назвали,
Призвали Ана и Энлиля.
По всей видимости между божествами возникла размолвка и очевидно, что
Потоп в этом тексте представлен не в качестве беспристрастно математически
обусловленного неизбежного события, но является следствием божественно­
го гнева, которому препятствуют другие божества пантеона; а это указывает
на теологическую систему совершенно отличную от той, которая имеет место
в списках допотопных правителей, приведенных ранее.
Или может быть этот текст — лишь популяризированная эзотерическая ин­
терпретация легенды, а теологическая система при этом остается неизменной.
Так, нам известно, что в Индии многочисленные общераспространенные культы
включают в себя идею о развитии преданной любви, либо страха к тому или ино­
му выделенному божеству, однако суть и корень всех них все-таки заключается
в учении об Абсолютной Истине. Аналогичным образом в Греции, где божества
в рамках столько хорошо известных нам историй предстают якобы действующи­
ми по своей прихоти и воле, существует более глубокое учение о божественной
участи, мойре, олицетворенной в Мойрах, приговору которых не может проти­
виться даже сам Зевс. Также и в Библии мы видим, что Бог неприятно удив143

лен, или же притворяется неприятно удивленным, отрекаясь от своего творения
и приходя к новым умозаключениям, отметим, в процессе разговора со своими
творениями; при этом мы, в то же время, читаем о том, что Он вечен, всемо­
гущ и всезнающ. Противоречие здесь заключено в парах противоположностей:
судьбы и свободной воли, справедливости и милосердии и т.д., которые не могут
быть разрешены сами по себе и которые, в рамках нашей традиции, мы склонны
объяснять разрешенными в Боге. Однако видя ту же неразрешенность в рамках
других традиций мы сразу начинаем кричать об их противоречивости.
В этом конкретном случае мы, однако, имеем дело не с некой чуждой нам
традицией, но с ранней главой нашей собственной: здесь мы видим древний
шумерский вариант той же самой легенды о Потопе, которая предстает перед
нами в Книге Бытия в двух последних ее семитских версиях: «Иеговской»,
принадлежащей приблизительно к девятому веку до н.э., в которой Ной по­
лучает указание ввести в свой ковчег « [из всякого скота, и из всех гадов, и]
из всех животных, и от всякой плоти по паре» (Книга Бытия 6:19) и «Духо­
венской», относящейся к пятому веку до н.э., где уже говорится: «скота чи­
стого возьми по семи, мужеского пола и женского, а из скота нечистого по два,
мужеского пола и женского» (Книга Бытия 7:2). А потому вопрошаем мы,
не следует ли тем, кто так искусно обучился отыскивать намеки на высшую
мудрость в библейских противоречиях, обратить, во имя здравого смысла как
такового, свои усилия в прошлое, чтобы с таким же искусством растолковать
легенды из предшествующих Библии шумерских источников; или, быть мо­
жет, следует допустить возможность того, что в некий момент прошлого был
совершен переход от одного мировоззрения к другому; конкретно в данном
случае, это был переход от древней мифологии безличной Истины к более
антропоморфизированной мифологии о воле божества, как личности.
В данном тексте, принадлежащем к о. 1750 г. до н.э., ситуация складывает­
ся также, как и в Библии: спасения удостаивается лишь один добродетельный
человек, который (конечно же, вместе со своей семьей) взбирается на огром­
ный ковчег вместе со всеми тварями земными. Это десятый и последний
из допотопных королей-долгожителей (в Библии они представляются в виде
праотцов) — старый добрый Зиусудра из древнего города-государства Шуруппак. Далее приводятся строки из все той же Колонки III:

Во время то был Зиусудра - Правитель, сиятельный жрец ...
Построил огромный он ...
144

Нижайше простершись, взмолился смиренно ...
Настойчиво, искренне ждал он все знака ...
Предвещенный снами, что прежде невиданны ...
Закляв во имя неба и тверди ...

Далее колонка обрывается и мы обращаемся к колонке IV. Усилия прави­
теля, который отчаянно жаждал узнать волю богов, увенчиваются успехом; он
стоит у стен возведенного им святилища и слышит голос (голос принадлежит
божеству Энки):

... боги ... стена ...
Стоя у ней услышал Зиусудра:
На этом описание места действия заканчивается. Далее следует голос:

У стены встань по левую руку мою.
У стены я тебе молвлю слово.
О добронравный отверзь свое ухо.
Ведь нашей рукою потоп ... будет послан,
Чтоб семя людское развеять ...
То есть решенье, совета богов изречение,
Ана, Энлиля то повеление. ...
Царства его ... его правленья ...
Далее текст снова обрывается. По всей видимости, утерянная часть со­
держит в себе описание постройки ковчега и его загрузки; поскольку в начале
колонки V мы уже становимся свидетелями Потопа, который описан в двух
коротких, однако весьма живых строках:
Все ветра мощи невиданной вместе тут собраны.
Буря ... яростно рвет и бушует средь них.

Семь дней и семь ночей прошло,
Рев бури поутих — легко
Огромный челн по водам бурным унесло,
145

И Уту-солнце выступил вперед на небеса и твердь пролив свое тепло.

Открыл тут Зиусудра челна дивного окно.
Позволил он сиянью божества попасть в него,
в челна дивного нутро.
Правитель Зиусидра
Простерся пред Уту.

Правитель: вола он тут жертвует, овцу он закалывает ...
И, наконец, подходим к колонке VI: точно не ясно, кто ведет речь здесь,
однако это может быть бог солнца Уту, пытающийся замолвить словечко
за Зиусидру перед Аном и Энлилем:
Душой небес, душою тверди заклините
его, дабы пребыл он ... с вами.
Душой небес, душою тверди о Ан и Энлиль заклините
и да пребудет ... с вами.
И вышла растительность вся из земли, из той тверди.
Правитель Зиусидра
Пред Аном, Энлилем склоняется.
Тогда боги наделяют героя бессмертием и уделяют ему местечко в той счаст­
ливой обители, о которой мы уже слышали ранее:
Жизнью, подобной божественной, его наделяют.
Вечной душою, подобной божественной, его одаряют.
После чего Зиусидра правитель, одаренный титулом,
«Хранитель семени рода людского»
На ... гору, гору Дилмун водворяется
чтоб пребывать там не ведая бремени плотского. 1

1

Здесь я в основном придерживался версии Пёбеля, цит. соч., СС. 17—20, однако значительная часть при­
ведена из более поздних изданий Лэнгдона, цит. соч., СС. 206—208 и Крамера, из Табличек Шумера, СС.
179-81.

146

Интересно, что относительно шумерской цивилизации, датировка этой та­
блички, включающей в себя самую раннюю из всех известных версий о По­
топе (который на Западе связывается с фигурой Ноя, а в Индии — Ману)
принадлежит уже к достаточно позднему периоду — о. 1750 г. до н.э1. «Этот
шумерский вариант легенды,» отмечает профессор Пёбель, «не принадлежит
к классическому периоду своей цивилизации.»2 На самом деле, к этому мо­
менту политическая мощь Шумера уже полностью иссякла и главенство пере­
шло к многочисленным семитским народам Аккада, для которых шумерский
уже являлся неким древним, архаичным языком, приблизительно как латынь
в Средние века. Действительно, даже заключительный период истории Шуме­
ра, известный как Ур III и относящийся к о. 2050—1950 гг. до н.э. носит в себе
черты скорее нео-шумерского стиля с попытками имитации былого уклада,
а три последних правителя, принадлежащие к этому периоду — Амар-Су эн,
Шу-Суэн и Ибби-Суэн, уже носят семитские имена.
Если же обратиться к территориальному расположению, мы увидим, что
огромная пустыня, находящаяся к западу от Месопотамии и тянущаяся от Сирии
до южных оконечностей Аравии начиная уже с конца палеолита являлась утро­
бой, из которой вышли все из многочисленных семитских племен; в частности:
1. Аккадцы, покорившие земли Шумера и перенесшие центр царской вла­
сти в свой город Аккад (Саргон Древний) в о. 2350 г. до н.э. (Период
нео-шумерского стиля Ур III следует за этим событием — о. 2050—
1950 гг. до н.э.);
2. Амореи, обосновавшиеся в Вавилоне и подарившие coup de grace как Шу­
меру, так и Аккаду в о. 1850 г. до н.э. (Хаммурапи, о. 1700 г. до н.э.);
3. Амореи более позднего периода, покорившие древний город Иерихон
в о. 1450 г. до н.э. и разрушившие его до основания;
4. Ханаанцы, последовавшие за ними в Сирию и Палестину;
5. близко родственный им народ Финикийцев, обосновавшихся на побе­
режье;
6. Иудеи (Саул, о. 1010 г. до н.э.);
7. Ассирийцы, покорившие Вавилон в о. 1100 г. до н.э., которые, на пике
своего могущества в век Ашурбанипала (668—626 г. до н.э.) главен­
ствовали над всей Юго-Западной Азией;

1
2

Крамер, Из Табличек Шумера, с. xix: «первая половина второго тысячелетия до нашей эры»
Пёбель, цит. соч., ч. 70.

147

8. Халдеи, краткий век правления которых ограничивается периодом
с 625- о. 550 гг. до н.э.
9. Арамейцы (описания которых весьма путанны), язык которых, в века,
предваряющие появление Христа, являлся основным на всей террито­
рии от Синая до Сирии, а в качестве языка торговли доходил вплоть
до Индии; и, наконец
10. Арабы, которые, с установлением ислама (с седьмого по шестой века
нашей эры) закрепили свое положение в качестве хозяев наиболее об­
ширной культурной области в истории всего древнего мира.
Но даже до установления власти Саргона, воинствующие племена семит­
ских кочевников совершали набеги и периодически даже разоряли Шумер;
таким образом мы видим, что классический период городов-государств уже
с самых первых страниц своей истории носит в себя следы примитивного втор­
жения в виде пустынных кочевников, для которых такие эфемерные понятия,
как математический расчет движения небесных тел не имели ровным счетом
никакого значения. Таким образом, нельзя исключать возможности того, что
наша повесть о Зиусидре и Всемирном потопе уже содержит в себе черты се­
митского мировоззрения. В пользу этого предположения говорит тот акцент,
который, неожиданно, сделан здесь на роли Уту, шумерского двойника великиого семитского солнечного божества Шамаша — жреческие круги часто
выдают себя посредством таких деталей. Да и вообще представление Потопа
в виде следствия божественного гнева, а не естественной стадии вселенской
хронологии, наступившей по завершении цикла в, скажем, 432,000 лет, по­
хоже, ясно свидетельствует о том, что сама идея подверглась вторичной обра­
ботке, представ перед нами в сравнительно упрощенном варианте.
Таким образом, со всех сторон получаем мы свидетельства того, что самые
ранние, из известных нам шумерских мифологических текстов уже содержат
в себе черты гораздо более примитивного, чужеродного, антропоморфного ви­
дения управляющих миром вселенских сил, которые вытеснили изначальную,
вдохновленную математическими расчетами древних жрецов картину мира
этих древних цивилизаций; мифы, дожившие до наших дней, свидетельствуют
об упадке, либо разложении изначальной традиции, который либо был вызван
намеренно, как это бывает, в целях популяризации духовной традиции, либо
явился следствием потери самореализации. И в данном случае более вероятен
второй вариант, поскольку, как заявил профессор Пёбель, стилистика этих шу148

мерских текстов «отлична от той, что характерна для классического периода.»
Они принадлежат уже к более позднему веку — веку эпигонов.
Посему я склонен предположить, что математические расчеты, дух кото­
рых все еще достаточно ясно прослеживается в некоторых из наиболее ранних
из известных нам (однако уже принадлежащих к концу шумерской истории)
документов, свидетельствует о том, что на заре формативного периода этой
могущественной традиции (которая, без преувеличений, изменила ход чело­
веческой истории) вдохновенным толчком, послужившим зарождению этой
цивилизации, стал всепоглощающий опыт переживания порядка, не в виде
некоего уклада, установленного изначальным существом антропоморфного
типа, но являющегося самостью, не имеющим начала и конца структурирую­
щим ритмом вселенной. Мы видим, что неким чудесным образом, которому
до сих пор еще никто не нашел должного объяснения, арифметические расче­
ты, выполненные в Шумере уже в о. 3200 г. до н.э., будь то случайное сте­
чение обстоятельств или же интуитивное предчувствование, совпало с ходом
небесных тел и до такой степени верно, что явление это может смело претен­
довать на титул откровения свыше. И чудо этого откровения явилось столь
завораживающим, что неотвратимо влекло к себе весь древний мир Востока,
цивилизации которого, в отличие от предшествующих им первобытных и сле­
дующих за ними цивилизаций Запада, строились исключительно по зако­
нам, из него исходящим. Очевидно, могущество числа внушает гораздо более
трепета, чем могущество действа; ведь по логике выходит, что именно число
является первопричиной этого действа. Оно покрывало собой и все поня­
тия человечности; ведь только посредством его человечество могло осознать
и установить вечно присущую ему гармонию и смысл. И даже боги не могли
сравниться с ним в его величии; ведь они сами являлись и исчезали, покорные
неотвратимому и бесконечному вращению его циклов, больших циклов и еще
более великих циклов вселенского масштаба. Само бытие отступало перед ним
на второй план; ибо все законы бытия покоились в нем.
Так, в этот решающий момент культурной метаморфозы человечества, ма­
тематическое таинство столкнулось с известным ранее таинством биологиче­
ской смерти и возрождения и оба они слились воедино. Ранее, обнаруженное
явление совпадения лунных циклов с женскими уже давало намек на суще­
ствование связи между небесными и земными сферами. Теперь обе они свя­
зываются между собой математическим законом. И именно эта связь во всех
этих мифологиях предстает под именами маат, ме, дхарма и тао, а в Греции —
149

под именем мойры и везде она представляется в качестве женского принципа.
Поразительная, вмещающая в себя чудные таинства Великая Мать, чье обли­
чье и поддержка — незаменимый атрибут всей ритуальной жизни Древнего
мира — она предстает перед нами в виде богини-коровы Хатхор на четырех
концах торжественной палетки Нармера и в виде покровительницы коров
Нинхуршаг, которая являлась кормилицей первых шумерских правителей;
все подчинено ее воле — небеса, что над нами, земная твердь, что под ними,
воды, что таит в себе земля и чрево женщины. И на всем протяжении истории
Древнего мира, животворящий ритм, отбиваемый ей, находил свое выражение
в тех величинах и кратных числа 60 древней шумерской шестидесятеричной
системы счисления, посредством которой им удалось одновременно уловить
границы измерения как пространства, так и времени.
Похоже, что даже сама Книга Бытия является невольным ее носителем,
в частности, когда мы имеем дело с вопросом установления будущей участи
народа Божьего; доказательством тому может служить совпадение между
списками десяти вавилонских правителей и десяти патриархов иудейских.
На первый взгляд, разница между суммами годов правления, данными Бероссом и приведенными в Библии, 432,000 и 1656 соответственно, кажется
значительной. Однако, как отметил выдающийся иудейский ученый прошлого
века, «Нестор Ассириологии»1 Юлиус Опперт (1825—1906) в своем занима­
тельном труде под названием «О датировках Книги Бытия»2 оба числа имеют
своим множителем 72: 432,000\72= 6000, и 1656\72=23; Таким образом
мы получаем отношение 6000 к 23. (Напомним, что в рамках явления пре­
цессии число 72 выступает в качестве количества лет, по истечении которых
происходит смещение небесного свода на один градус.) Далее, год иудейско­
го календаря состоит из 365 дней, а значит, по истечение 23 лет (учитывая 5
дней, которые выпадают во время високосных лет, которые приходятся на этот
период времени) мы получаем сумму в 8400 дней или же 1200 семидневных
недель; теперь, чтобы установить количество семидневных недель в указан­
ный промежуток времени 1656 {23 X 72 лет} лет мы умножаем последнюю
сумму на 72 и получаем 86,400 {1200 X 72}. С другой стороны, в рамках ва­
вилонского календаря, год состоял из 72 пятидневных недель: а значит если
мы теперь, прибегнув к приему, характерному для подобного рода расчетов,
1
2

Некролог, Журнал Королевского азиатского общества, 1906, СС. 272—77
Юлиус (Жюль) Опперт, «Die Daten der Genesis», Konigliche Gesellschaft der Wissenschaften zu Gottingen.
Nachrichten, No. 10 (Май 1877), CC. 201—23.

150

примем каждый вавилонский год за единицу, а затем выведем количество пя­
тидневных вавилонских недель получив сумму в 432,000 дней, в результате
мы снова получим 86,400 (432,000\5). 86,400=86,400 Q.E.D. Очевидно,
здесь мы имеем дело с полным соответствием календарных систем а, учиты­
вая то, что математический порядок не подвержен вольному искажению, нам
остается только гадать, что за трансцендентная идея могла примирить эти две
теологии.
В своей работе, которая писалась в 1877 году, на момент, когда о Шумере
еще не было известно ничего, профессор Оперт выразил предположение о том,
что иудейкие персонажи являлись изначальными а те, что упомянуты Бероссом были «сфальсифицированы»;1 однако теперь мы видим, что ситуация
обстоит в точности наоборот. В любом случае, ни о какой «фальсификации»
здесь не может быть и речи, так как, если смотреть трезво, в этих легендах нет
никаких точных фактов, но лишь различные подходы к объяснению загадок
вселенной, а когда дело обстоит таким образом — «всякому свое мило». Ав­
торы Книги Бытия, получив наследие многочисленных цивилизаций Ближнего
Востока, лишь переиначили его на свой лад точно так же, как это случилось
ранее в Египте, Индии, Китае, Крите, Греции и Риме. А потому, при обсуж­
дении вопросов, касающихся видоизменений мифа, уместным будет являться
термин «воссоздание», а не «фальсификация».

V. Мифологическое понимание вины
Сейчас мы приближаемся к парадоксу, с которым будем иметь дело на про­
тяжении всего процесса изучения истории нашего предмета — именно он сы­
грал решающую роль в разделении религиозных систем Востока и Запада;
по мере того, как космологическое мировоззрение отходит на задний план
и боги перестают быть лишь игрушками в руках математического порядка
вселенной, но сами становятся всемогущими, самовольными творцами ново­
го, сравнительно произвольного порядка (по сути, они представляют собой
во много крат увеличенный образ отца, подверженного прихотям и таким
проявлениям эмоций как гнев, любовь и прочее) определенный мистический
оттенок, характерными чертами которого являлись величие и зрелость, все’

Там же, С. 209.

151

охватность и духовная полнота картины мира, исчезает; с другой стороны,
на смену ему приходит личностный, этнический, гуманизирующий фактор,
который полностью отсутствует у другой стороны. Там мы видим отсутствие
дуальности, душевного мира и полное отсутствие гуманизма, здесь — на­
пряжение, дуальность и чувство отверженности; однако, вместе с тем, ин­
дивидуум теперь предстает не в качестве простой функциональной единицы
вселенной, но в виде автономной личности, имеющей свободу воли и способ­
ной изменить свою судьбу, а потому несущей ответственность за свои поступ­
ки, участь человечества и будущее мира в целом, тогда как ранее, он лишь
исполнял свой долг перед вселенной, метафизическим укладом мира и вечно­
стью т.е. прошлым. Вот та стена, которая полностью разделяет эти два полу­
шария, Восточное и Западное, затрагивая все сферы, от небес до ада и всего,
что существует за их пределами.
Как однажды написал японский философ дзен-буддист доктор Дайсэцу
Т. Сузуки суммируя свои впечатления о характерных особенностях духовной
системы Запада: «Человек противостоит Богу, Природа противостоит Богу,
Человек и Природа противостоят друг другу.» В то же время, он отмечает,
что на Востоке напротив: «Если Господь сотворил мир, то человек, будучи
также Его творением, является органической частью этого мира, и гармонич­
но вписывается во все его процессы... Есть нечто божественное в том чувстве
спонтанности и полной отстраненности от всех человеческих обычаев, с их
искусственностью и изощренным лицемерием. Некое откровение и новизна
в этом отсутствии скованности человеческими факторами.»1 И воистину это
так. Однако вся духовная история Запада, начиная с 2350 г. до н.э., нераз­
рывно связана с попытками разграничить сферы человеческого с возвышен­
ным даймоническим в себе. Мы наблюдаем первые следы этого напряжения
между сферами уже в Шумерском мифе о сотворении мира, где единственная
добродетель человека заключается в том, что он сотворен в качестве раба для
удовлетворения божественных нужд. Подобного рода миф не обязательно за­
ключает в себе идею преклонения, но, скорее, осуждения; именно в этом акте
осуждения теряется Восточный дух религии и рождается Западный. Мета­
физический трепет, глубокое восхищение перед той великой, неизменной ис­
тинной и абсолютное преклонение любого человеческого суждения пред тем

Дайсэцу Т. Сузуки, «Роль природы в дзен-буддизме», Eranos-Jahrbuch, 1953 (Цюрих: Рейн-Верлаг,
1954), С. 294 и 297.

152

не имеющим имени таинством, что безлично, безгранично и, тем не менее,
тесно связано со всеми живыми существами и всеми предметами этого мира
и, даже, с самой смертью: таковы главные положения Восточной культуры,
которые всегда почитались и до сих пор почитаются в ней как святая святых.
И для того, кто отведал этого зрелого плода абсолютной пустоты, привер­
женность Западного ума таким мелочам, как личные взаимоотношения меж­
ду мужчинами и женщинами, живущими в этом бренном мире, кажется лишь
суетной потерей времени — таковой казалась она и молоденькой девушке
с берегов Ганги, которая без раздумий присоединилась к своему мужу в его
последнем пути.
Ранее мы наблюдали последовательное развитие (или, если читателю угод­
но, деградацию) египетской мифологической системы от уровня мифологиче­
ской идентификации, через инфляцию к мифологическому подчинению и мы
также видели, что для последней из этих стадий было характерно проециро­
вание на божество определенных «добродетелей», которые не были развиты
естественным способом, но приобретены фараонами в рамках этой мифо­
логической стадии. Таким образом Фараон, это великое «Дитя Природы»,
был ограничен рамками человеческого понимания добродетели, однако при
этом не потерял чувства причастности к добродетели божественной. Однако
в Месопотамии это весьма лестное ощущение причастности к божественному
было искоренено. Правитель более не почитался в качестве Великого Боже­
ства, и не удостоили его даже, как это было в Египте, статуса Милостивого
Божества; он — лишь Божественный Батрак. Этот мифологический разрыв
разграничил социальный и природный уклады обоих миров, однако, при этом,
не одарил человека правом жить свободно в соответствии с рациональными
суждениями своего разума. Следствием этого стало развитие прискорбного
синдрома тревожности, в котором пробудилась инфантильная потребность
ребенка в получении родительского одобрения, которая, доведенная до все­
ленских масштабов, вылилась в космологический кошмар мифологической за­
висимости, характеризующийся чередованием божественной милости и гнева
божьего и разъедающим изнутри, глубоко укоренившимся горьким чувством
вины. Существует достаточно известная повесть о Короле Этана из города
Киш, в которой настолько явно прослеживается этот переход от более ран­
него мифологического представления о внутренне присущей человеку (или,
по крайней мере, правителю) божественности к мифологии позднего типа
с присущими ей чувством диссоциации, зависимости и вины, что мы можем
153

смело принять его за веху, отмечающую точку невозврата, разграничивающую
духовные сферы обеих эпох.
В древних шумерских списках правителей, с небольшим отрывком кото­
рых, касающимся периода до Всемирного потопа, мы ознакомились ранее,
имя Этана упоминается среди правителей первой из следующих за катастро­
фой династий, и там он назван «пастырем, тем, кто вознесся на небеса, тем,
кто объединил все земли, стал королем и правил в течение 1560 лет.»1 Исхо­
дя из этого примечания нам ясно, что хотя до нас и не дошло ни одной шу­
мерской легенды с подробностями о его вознесении, факт этот, тем не менее,
был с достоверностью установлен нашим ранним летописцем. По-видимому,
изначально эта легенда должна была служить в качестве подобия ратифици­
рующего документа, придающего силу божественном мандату царя. Однако
в версиях его вознесения, дошедших до наших дней, все их которых являются
памятниками семитской культуры (вавилонской, либо ассирийской) и основ­
ное большинство которых хранилось в разрушенной библиотеке последнего
ассирийского правителя Ашурбанипала (668—635 гг. до н.э.) основная идея
приобрела прямо противоположное себе толкование, сменившись от благоде­
тельного алкания к вине.
Мы сталкиваемся с этим чувством вины уже во вступлении к нашему ма­
ленькому эпическому произведению: его переживает могущественная птица,
Солярный Орел, с помощью которого наш главный герой — этот первый
астронавт, отправится в свое главное путешествие.

«Ну же,» сказал Орел своему товарищу Змею, «давай дадим
клятву мира и дружбы; да падет проклятье бога солнца Шамаша
на того, кто надругается над ней.»
И произнесли они свою клятву пред ликом бога солнца, скрепив
ее печатью проклятия. «И да сокрушит Шамаш своей могучей рукой
того, кто нарушит узы, данные пред ним! Да затворит гора смерти
свой вход за ним!»
Вскоре после этого на свет появилось их потомство: жилище змея
было в тени вязов, орел же обитал на вершине горы. Если бывало,
поймает Орел быка или осла, Змей откусит от его добычи, заберет
Якобсен, «Список шумерских королей» (Чикагский университет, 1939), СС. 77—85.

154

часть и отдаст в качестве пищи своим чадом; а если, бывало, схватит
Змей козла или антилопу, великий Орел отведает от него, возьмет
часть и отдаст в качестве пищи своим отпрыскам; но вот, однажды,
когда птенцы его уже оперились, темная мысль прокралась в ум Орла.
«Хм,» сказал он, «почему бы мне не пожрать отпрысков Змея.»
«О отец мой,» сказал один из его птенцов, «поостерегись подоб­
ных мыслей, иначе настигнет тебя гнев Шамаша.»
Однако Орел не послушал его; онатаковал жилище змея, пожрал
его отпрысков и разрушил гнездо. Когда Змей вернулся в свое жили­
ще и обнаружил, что его детеныши пропали, он отправился к Шамашу.
«Воистину, о Шамаш,» взмолился он, «сетями своими ты охваты­
ваешь всю землю и далекие небеса у тебя в ловушке! Кто же скроется
от тебя, кто избежит твоих сетей?»
«Слушай!» произнес бог солнца. «Тебе предстоит взобраться
на гору. Укрытием твоим послужит тело быка. Разорви его чрево,
войди в него и будет оно тебе жилищем. И спустятся все птицы небес­
ные, а с ними — и орел твой, ничего не подозревающий, с единствен­
ной мыслью: пробраться внутрь. Схвати крыло его. Вырви крылья
его и когти. Оборви все перья его и брось в яму; оставь умирать там
от голода и жажды.»
Змей сделал так, как ему сказали и изувеченный Орел взмолился
Шамашу: «О Бог мой, суждено ли мне сгинуть в этой яме? Воисти­
ну, О Бог мой, кара твоя пала на меня. Однако если позволишь мне,
орлу твоему, жить, я буду вечно славить твое имя.»
Бог солнца ответил ему: «Ты совершил зло и стал причиной горя,
а это не допускается богами. Бесчестную вещь ты сделал: ведь клятва
была дана тобою. Воистину воздам я тебе последствия клятвы тво­
ей. Слушай же, ты отдашься тому человеку, которого я пошлю к тебе
и позволишь ему взять тебя за руку.»

Этим человеком окажется старый и чрезвычайно истощенный Этана,
правитель-пастырь города Киша.
«О Бог мой Шамаш», молился этот старик, «ты поглотил силы
паствы моей и лишил сил агнцев всей обители моей; но ведь я всегда
почитал богов, заботился о мертвых и по указу моему жрицы зака155

лывали подношения мои. А потому, о Господь мой, сделай же так,
чтобы некто вручил мне растение рождения; ибо я стар и жизнь моя
не имеет смысла. Да будет даровано мне древо рождения. Да будет
дарован мне плод его, Боже, одари меня чадом.»
«Поднимись на гору,» ответил бог солнца. «Разыщи яму. Загля­
ни в нее. Птица, что лежит внутри, одарит тебя растение рождения.
И Этана сделал как было сказано.

Кусок глиняной таблички, содержащий эту часть рассказа, откололся; когда
история возобновляется, мы видим старого правителя верхом на орле уже при­
ближающегося к вратам нижайших из небес, где обитают солнце, луна, буря
и планета Венера. Орел говорит такие слова своему наезднику.

«Ну же, друг, позволь мне отнести тебя далее, к высочайшим
из небес Ану [шумерский Ан]. Прижмись грудью к телу моему. К пе­
рьям на крыльях моих прижми ладони свои, а к основаниям крыльев
моих прижми руки свои.
Так они взбирались вверх еще два часа. Орел воскликнул: «Посмо­
три вниз, друг мой, на землю и то, какой кажется она отсюда! Соле­
ное море окружено океаном. А в центре океана этого высится гора.»
Так они взбирались вверх еще два часа. Орел произнес: «Посмо­
три вниз, друг мой, на землю и то, какой кажется она отсюда! Соле­
ное море кажется отсюда лишь полоской, окаймляющей землю.
Еще два часа минуло, и он снова произнес: «Посмотри вниз, друг
мой, на землю и то, какой кажется она отсюда! Теперь соленое море
кажется не больше оросительной канавки садовника.
Так достигли они ворот высочайших из небес, где пребывают боги
Ану, Бел и Эа [шумерские Ан, Элиль и Эа]. ... Этана и его орел ...
Далее табличка снова обламывается. Мы переворачиваем ее и сно­
ва речи ведет орел:
«Ну же, друг, позволь отнести тебя далее, к небесам самой богини
Иштар [Инанны]. Позволь опустить тебя к ее стопам. Прижмись гру­
дью к телу моему. К перьям на крыльях моих прижми ладони свои.»
Еще два часа минуло, и он снова произнес: «Посмотри вниз, друг
мой, на землю и то, какой кажется она отсюда! Земля видится со156

всем плоской, а огромное пятно соленого моря — не больше загона
для скота.
Минуло еще два часа: «Посмотри вниз, друг мой, на землю и то,
какой кажется она отсюда! Земля — лишь маленький шарик, а широ­
кий пояс соленого моря — плетенная корзина, в которой он покоится.»
Так они взбирались вверх еще два часа. Когда же Этана оглянулся
взглянул вниз в этот раз, он не увидел уже ни моря, ни земли. В ужасе
воскликнул он: «О друг мой, не стоит взбираться далее!»; и тут же
они начали падать.
Так падали они на протяжении двух часов; и еще два часа падения
минуло ...
Здесь наш обрывочный источник повторяет судьбу персонажей, в нем опи­
санных, поскольку нижняя часть глиняной таблички раскрошилась в прах. Нам
остается лишь несколько отрывистых строк:

И третью пару часов ...
Орел пал и был он ...
Раскидалось по земле ...
Орел пал и был он ...
Орел ...
Из последующих отрывков мы можем заключить, что вдова правителя
оплакивает его тело, а дух его пробуждается в час нужды1.
В своем обсуждении этой легенды пятидесятилетней давности профессор
Моррис Ястров уже отметил, что «есть все основания предполагать, что в из­
начальной версии легенды Этана, в итоге, водворился среди богов.»
«Это ясно из того факта,» писал он, «что цель его первого полета была
успешно достигнута, ведь он вознесся на небеса Ану, которые являются вы­
сочайшими. Второй полет очевидно является дубликатом первого — это вид1

Эдвард Дж. Харпер, Die babylonischen Legenden von Etana, Zu, Adapa, und Dibbara (Leipzig: August

Pries, 1892), CC. 4—10; Моррис Ястров, «Другой фрагмент мифа об Этане», журнал Американского
общества востоковедов, том. XIII, 1909—10, СС. 101—29; Стивен X. Лэнгдон, цит. соч., СС. 168—73.
То, что второй полет является лишь дубликатом первого, ясно из того факта, что на преодоление этого
расстояния отводится все те же «три пары часов», в то время как, если бы это было два полета, для их пре­
одоления потребовалось бы уже шесть пар часов и такое же расстояние должен был бы преодолеть Орел
во время своего падения на землю. (Примечание Ястрова)

157

но уже из идентичных с первым речевых оборотов, посредством которых он
описан. Мотив здесь представленный (которому мы обязаны формированием
исходного вида и конечной формы всех древних народных сказок и известных
мифов), а именно — представление о том, что человек не может достичь бо­
гов, и не суждено ему, также, узнать, что уготовано ему после смерти, помимо
абсолютного оцепенения в какой нибудь мрачной подземной обители, принад­
лежит к числу наиболее любимых в сфере вавилонской теологии. За вычетом
редких исключений он является абсолютно доминирующим.»1
Далее профессор Ястров отметил, что в этой легенде на самом деле объеди­
нены сразу две самостоятельные сюжетные линии: первая принадлежит к типу
«правитель и его город, покинутый богами», а вторая повествует о союзе орла
и змея. Он полагает, что первая история скорее всего завершалась восстанов­
лением благосостояния общества посредством вмешательства богини и бога
плодородия, а именно Иштар (Инанны) и Бела (Энлиля), после чего Эта­
на, вероятно, взмолился Шамашу (изначально вместо него могла выступать
Иштар), дабы тот раскрыл ему тайну растения жизни, посредством которого
его стада могли бы снова производить на свет потомство2.
Повесть о животных, с другой стороны, очевидно принадлежит к фоль­
клорному достоянию, к которому лишь добавили щепотку морали. Исход этих
двух объединенных легенд, а именно, тот факт, что Этана все-таки не достиг
своей цели, вполне в духе поздней вавилонской идеологии.
«Вместо того, чтобы предстать перед ликом Иштар, он низвергается
на землю. Цель его путешествия уже совсем близко, но вот Орел с Этаной
на спине падает ниц, проносясь через огромное расстояние, что было преодо­
лено им за три пары часов...3 Весь проделанный путь — зря.
Ястров заключает: «Объединение этих двух историй было совершено с целью
преподать нам урок, или, скорее, даже два урока: (а)первый заключается в том,
что нельзя нарушить законы Шамаша, не понеся при этом сурового наказания,
а второй, более важный, в том, (б) что человек не может обрести бессмертие
и уподобиться богам. Именно эта идея заложена вавилонскими теологами и крас­
ной нитью проходит через весь сюжет Эпоса о Гильгамеше ... и, по моему мне­
нию, именно ее тщиться донести нам легенда об Этане в ее конечном варианте.»4
1
2
3
4

Ястров, «Другой фрагмент мифа об Этане», СС. 127—28.
Там же, С. 126.
Там же, С. 128.
Там же, С. 129.

158

Так, мы видим, что уже в 1910 году один из наиболее выдающихся иссле­
дователей в этой области уже полагал, что представление о полном отделении
человека от богов принадлежит скорее к позднесемитскому, чем к шумерскому
мировоззрению. Однако ее же мы находим и у греков в их учении о гибри­
дах, и там она выступает в качестве основополагающего принципа трагедии.
Ей пронизаны христианские догматы о падении, искуплении, древе и кресте.
И правда, для всех литературных произведений Запада характерен мотив
поражения, неизбежно заключающего все попытки свершения сверхъесте­
ственных действ; однако это совсем не так на Востоке, где, подобно тому, как
это происходит в легенде о Будде, тот, кто встал на путь поиска бессмертия,
несомненно достигнет свой цели.
Этот налет трагедии на Западе столь силен, что слово «катастрофа»
(от греческого ката «вниз», строфе «поворот»), которое изначально означа­
ло лишь последнее действо, развязку театрального действия, вне зависимо­
сти от того, печальная она или нет, приобрело для нас в повседневной речи
оттенок бедствия; более того, высший символ духовности в нашей религии —
распятие, образ Бога в самый трагичный момент его явления, когда его тело
предано смерти.
Добавим также, что герой в нашем представлении — некий конкретный
индивидуум, который смертен, а потому обречен. В то время как на Востоке,
истинный герой не тот, кто тщетно мечется в этом мире, скованный путами
эмпирического опыта, но тот, что реинкарнируя из одного рождения в дру­
гое, лишь временный гость в нашем мире и кто, цитируя известный стих: «не
рождается и никогда не умирает; никогда не возникает и не возникнет. Не­
рожденный, вечный, всегда существующий и изначальный, он не погибнет,
когда погибает тело.»1
Падение Этаны и его орла носит характер Западной, но не Восточной «ка­
тастрофы». Вместе с этой легендой мы простились с невинностью, отведали
от плода познания добра и зла и, пройдя через Западные ворота, оказались
в центре обширного поля деятельности психики и судьбы, в пределах которо­
го задача человека, по большей части, понимается не психологически, в каче­
стве внутреннего поиска высшего принципа, изначально в нем заложенного,
но исторически, в виде последовательного построения согласия между мораль­
ной и эмпирической сферами.
1

Бхагавад-Гита 2:20.

159

VI. Юдоль Скорби
Многие ученные, такие как профессор Джон А. Вилсон отмечают, что
ранние фрески и рельефы египетских захоронений «не акцентируют внимание
на погребальных и поминальных обрядах; они, скорее, стремятся подчеркнуть
прелести обильной жатвы, прекрасных видов природы, охоты, пиров и игр.»
Он отмечает, что в итоге складывается общее впечатление уверенности, жи­
вости и веселья. «Самоуверенность, оптимизм и жажда к жизни египетско­
го народа вылились в захватывающее представление о вечной жизни после
смерти.»1
Однако в первых веках второго тысячелетия до нашей эры в письменах
Египта начинают прослеживаться нотки противоречия, которые более явно
проявляются в Месопотамии. Такие строки, например, читаем мы в известном
папирусе под названием «Беседа разачарованного со своим духом», написан­
ном о. 2000 до н.э.
Смотри! Отвратительно имя моё
Более чем запах помета птичьего
В летний день под небом горячим.
Смотри! Отвратительно имя моё
более чем запах рыболовов,
более чем болотные заводи,(в которых) они ловят.
Смотри! Отвратительно имя моё
Более чем жена,
О которой говорят ложь мужу.

С кем говорить мне сегодня?
Братья плохи.
Мы, сегодняшние друзья,не любим друг друга.
С кем говорить мне сегодня?
Развратились сердца.
Всяк человек обирает ближнего своего.
С кем говорить мне сегодня?
Доброе (всё) погибло.
Уилсон, Культура Древнего Египта. СС. 78—79.

160

Ярость обуяла каждого.
С кем говорить мне сегодня?
Зло поразило землю;
Нет конца ему и нет края.

Смерть для меня сегодня
Подобна выздоровлению больного,
Подобна выходу после заключения на волю.
Смерть для меня сегодня
Подобна запаху мирры,
Подобна сидению под навесом в ветреный день.
Смерть для меня сегодня
Подобна дороге дождливой,
Подобна возвращению человека из похода в дом свой.
Смерть для меня сегодня

Подобна желанию человека видеть дом свой,
(после того как) провёл он долгие годы в плену.
Поистине тот, который Там,
Пребывает он в облике Бога Живого,
Карающего за грехи совершившего их.
Поистине тот, который Там,
Стоит в солнечной барке,
Давая,чтобы было дано отборное там для Храма.
Поистине тот, который Там,
Пребывает в облике Знающего.
Не отвращается он от говорения к Ра, пред тем, как говорит Он.
(Перевод Марии Эндель)

Что это, если не вступление к Первой благородной истине Будды? «Сущ­
ность жизни есть страдание», а также к выводу Фомы Аквинского: «Воз­
можно ли, чтобы счастье сопровождало человека в жизни его»?1 Как отметил
Ницше: «Это они, больные и умирающие, презрели тело и землю, выдума1

Фома Аквинский, Summa Contra Gentile, Книга III, Глава XLVII1, Параграф I.

161

ли Неземное и искупительные кровавые жертвы. ... Неблагодарные! — они
возомнили, что сумели отречься от тела и от земли. Но кому же обязаны они
болью и блаженством этого отречения? — Своему телу и этой земле.»1
Отныне, я буду именовать этот кризис, в результате которого смерть ста­
ла видеться не переходным этапом к радостям новой, потусторонней жизни,
но средством избавления от мук, «Великим обращением»; теперь она: «подоб­
на выздоровлению больного», «подобна желанию человека видеть дом свой.»
Но что же послужило причиной столь кардинальных подвижек в системе
ценностей?
В Египте, по всей видимости, причиной стал период социальной дезин­
теграции, последовавший за падением Шестой династии о. 2190 г. до н.э.,
в Месопотамии же сам тревожный характер эпохи, сопровождаемой вечным
противостоянием: сначала это были схватки городов-государств друг с дру­
гом, а затем, ужасающей силы набеги степных кочевников (семитов и ариев),
направлявших свою разрушительную мощь уже не против некоего конкрет­
ного города-государства, но против цивилизации как таковой, и оставлявших
за собой лишь руины.
«Саргон, царь Аккаде», читаем мы в царских летописях, принадлежащих
к о. 2350 г. до н.э., «Наместник Инанны, царь Киша, пашишу Ану, Царь
Земли, великий ишакку Энлиля сразил город Урук и разрушил стены его.
С людьми Урука он сражался и поверг их. С Лугальзагеси, царем Урука, бился
он и пленил его и провел его в оковах чрез врата Энлиля. Саргон Аккадский
сражался с людом Ура и победил его; разбил город он и разрушил стены его.
Энинмар разбил он и стены его разрушил и все земли его, от Лагаша до моря,
разорил он. И вымыл он оружие свое в водах морских. С людом Уммы сра­
жался он и покорил его, и уничтожил город его, и разрушил стены его. Не по­
слал Энлиль Саргону, Царю Земли, противника; все земли от верхнего моря
до нижнего покорил Энлиль воле его.»2
К этому прибавим неизбежные муки разочарования тех добродетельных
душ, которые, подобно Иову, несмотря на прилежное исполнение всех запо­
ведей религии оказались в весьма плачевном положении, как это случилось
с добродетельным правителем Таби-утул-Энлилем в о. 1750 г. до н.э., который
Ницше, Так говорил Заратустра, глава I, часть 3.
Двуязычная исторические тексты на шумерском и аккадском языках, С. 2350 г. до н.э. Джордж А. Бартон,
Королевские тексты Шумера и Аккада (Нью-Хейвен: Издательство Йельского университета, 1929), СС.
101-105.

162

известен как вавилонский Иов. Причитания и призывы его столь горьки, что
определенно заслуживают нашего внимания, поэтому мы приведем маленький
отрывок из них ниже:
Он покрыл глаза мои мраком ночи;
Уши мои затворил он и стал я подобен глухому.
Царь - я был превращен в раба,
И как безумца мир теснит меня.
Пришел конец отведенному сроку жизни моей, преступил я черту;
Куда бы я не обратился - повсюду зло на зле.
Справедливость канула, а мученья тут как тут,
Взывал я к богу моему, но он не явил лика своего;
Молил богиню, но она не подняла головы.
Не открылось главному жрецу будущее наше в прорицании,
И некромант своим обрядом не утолил моего любопытства.
Воззвал я к оракулу, но и тот ответил молчаньем.
И главный заклинатель не смог избавить меня от пытки.
Подобного этому еще видано не было:
Куда бы не пошел я, препятствия встают на моем пути.

Но разве не отводил я всегда положенную часть даров богу?
И разве не поминал богиню при каждом принятии пищи?
Разве не склонял я головы своей и не приносил дани?
Разве не был я тем, чьи уста были заняты
лишь молебнами и восхваленьем?
Разве не откладывал я дел всех в день божий и разве
откладывал я когда-либо пир новолунья?
Разве являл я когда-либо пренебрежение?
И не было случая, чтоб мною были их образы попраны;
Иль не учил я народ свой почтенью и бога ученью?
Не призывал божества иль украл я имущества оного?
Иль пренебрег я богиней и не предложил возлияние?
Брошен в прах наравне с угнетателем бога забывшим
И поправшим священное имя его.

163

А ведь жизнь моя вся - лишь молитва, прощение!
Молитвы - занятье мое, жертвы богу - ученье!
День поклоненья богу - праздник!
День богини - драгоценность!
Царская молитва - радость;
Ее чтенье - наслажденье!
Я научил народ - тот славит имя божье;
Я приучил народ склоняться пред богиней.
Теперь пред ним равняется царь богу.
И в страхе перед ним живет он, в трепете.
И думал я что то, богам угодно ...

Вот с какими сложностями пришлось столкнуться бедному старику.
И далее следует классический ответ, известный в Вавилоне уже о. 1750 г.
до н.э.

Что человек мнит благом, бог сочтет бесчестьем,
Что попирает человек, то примет милостиво бог.
Кому дано познать богов небесных произвестье?
Тот тайный замысел понять кому дано?
Пути господни могут ли доступны
Быть смертным, что ничтожны Бог велик!

А человек что был вчера живым,
Сегодня уж в земле лежит преступный;
В мгновенье ока скорбью он раздавлен,
Хотя вчера еще был весел и плясал;
Теперь рвет волосы оплакивая старость.
Настрой его подвержен смене будто день и вечер:
Вот голоден он - хладен словно труп,
А только съел кусок - себя равняет богу;
Все хорошо - готов и в небеса, и в воду,
Немного плохо - в ад идет он зло.
164

Однако в отличие от Иова, которому предстоит столкнуться с той же
напастью приблизительно через 1500 лет, старый правитель Таби-утулЭнлиль, хоть и был подвержен ряду жестоких испытаний, в конце все таки
не был покинут его богом, но напротив, стал обладателем еще большего мо­
гущества и благосостояния. Однако для того, чтобы в должной мере впе­
чатлиться чудом, явленным ему богом, ознакомимся прежде с литанией его
напастей:

Злой демон свое логово покинул,
И в белизну из желтизны болезнь сошла моя.
Поражена ей шея и спина,
Подобно тополю осанка сломлена;
Как куст болотный вырвали меня,
Швырнули оземь, стала для меня
Еда гнилостной горечи полна.
Тянулось долго та болезнь моя. ...
Прикован к ложу, встать не мог
Мой дом стал для меня темницей.
Бессильны руки - бремя для меня
Как валуны громоздки были ноги.
Смущенье было велико и боль невыносима.
Коль я лежал- жгутом члены давило,
А если двигался копьем пронзала боль.
И целый день преследовал меня гонитель,
И ночь всю не давал он мне вздохнуть:
Из тела рвал, ломал мои суставы,
Конечности разбил, оставил уж без сил.
Как в стойле скот я ночи стоя проводил,
Как овцы в испражнениях валялся.

Напасть, что члены поразила,
В недоумение экзорциста приводила,
И прорицателю она казалась чудом;
Не мог тот экзорцист понять причины боли,
165

Не смел гадатель обещать смягченья.
Но не спустились мне на помощь боги, не протянули руку отпущенья.
Не смилостивились надо мной богини, и не пришли те к ложу горемыки.

Уж вырыли могилу, заказали
Обряд, еще не мертвый был уже оплакан.
Уж надо мной “увы” народ проплакал.
И засияло уж лицо врага,
От сих вестей ему аж до печенок радость.
А я же знал, настал тот день, когда,
Семья моя по сей день богом сохраненная,
Сгорит до тла.
И вот, когда все уже было потеряно и старый король, прикованный к посте­
ли, парализованный, слепой, глухой, неспособный есть и мучившийся непре­
станной болью был доведен до грани отчаянья — узрите! Этот праведный
страдалец не был покинут, но в самый мрачный час во сне ему явился вестник
его божества, «могущественный герой, увенчанный короной», и все, что было
у него отнято — вернулось.

Послал бог могучий вихрь к основанию горы небесной,
До самых глубин земли он добрался
И выгнал он прочь злого духа назад в его мрачную бездну. ...

С отливом морским унесло и мою лихорадку.
И с корнем он вырвал болезнь мою, будто травинку.
И мрачные думы что сон мой тревожили дымкой
По небу неслись лишь слегка затмевая его. ...
И завеса ночи, что очи покрыла мои,
Тем сорвана ветром могучим - вновь солнце сияет!
И уши мои затворенные, как у глухого,
Тот ветер могучий отверз - снова слышу я слово!
И рот мой, что был запечатан с трудом мычал звуки,
Тот ветер могучий очистил - как медь засиял он!
166

И зубы мои, что так плотно сомкнулись, что будто бы слиплись,
Тот ветер могучий размкнул и в сто крат те прочнее тут стали.

Язык, что опух так, что был лишен двигаться силы,
Тот ветер могучий обдул - снова речи веду я отрадно!
И горло мое, что сдавило так плотно, как будто был труп я,
Тот ветер могучий прочистил — звучит теперь будто флейта! ...
И шею мою, что была так закручена, согнута,
Тот ветер поднял - будто кедр пряма и крепка она.
Осанку мою укрепил он невиданной силою;
И ногти мои он очистил, изгнав из них демона.
Чесотку мою успокоил, цингу вихрь вылечил. ...
Все тело мое восстановлено было как новое.

Все дело в том, что старый правитель, не отступивший от своей веры, был
перенесен к водам священной реки (также поступают верующие и по сей день,
отправляясь в Лудр или на берега Ганги), после омовения в которой он был
тут же исцелен божественным силами:
Всю белизну согнал он с тела - то сияет!
Был изуродован сосуд, но снова пышет благолепьем.
У тех брегов, где суд вершат над человеком,
Истерта рабская печать, оковы сняты.
Из чего следует следующий урок:
Пусть тот, кто речь ведет против богов услышит от меня:
Уж был я в пасти льва, тот был готов пожрать меня,
Вмешался тут Энлиль,
Опутал тварь сетями

167

И логово ее он завалил камнями.1

Так, по истечение тысячи лет доминирования мифологии о бессмертии
и о правителях, которые сменяли друг друга подобно лунным циклам; после
тысячелетий ритуализированной бесчеловечности, когда человек, подчиняясь
животному, растительному и математическому порядкам вселенной столь мало
заботился о том, чтобы подвергнуть их хоть какому либо разумному сужде­
нию, что этот порядок (маат, ме), изначально спроецированный на вселенную
из его же собственного сознания, скованного рамками времени и пространства
его окружающих, был принят им беспрекословно и не только считался уста­
новленным свыше, но и полностью превосходящим любые призывы здравого
смысла, который, по крайней мере периодически, просыпался даже в четвер­
том тысячелетии до нашей эры; после древних ритаулизированных сказок
о сотворении из пустоты посредством магической вербализации, мастурбации
или же соития двух божественных существ; после бесконечной грызни между
богами и их творениями, потопов, неудачных образцов и всего прочего — вот
оно! — та деталь, которая ранее казалась столь незначительной, что даже
не выносилась на повестку дня, а именно — факт переживания моральных
страданий, перемещается во главу угла, где, с тех пор, и остается.
Поскольку, когда восприимчивость человека, или, по крайней мере, благо­
родных представителей знати, развилась от уровня хладнокровной рептилии,
характерного для древних правителей, к стадии гуманизма, которое проявля­
ется, например, в подобного рода наставлениях своим потомкам: «Озаботь­
тесь тем, чтобы предстать невинными пред лицом Бога. ... Будьте милостивы
к городу; Господь воздаст вам за это. ... Благо в том, чтобы трудиться ради
будущего.. .2 тут же стал очевиден тот факт, что в человеке заключается боль­
ше милосердия, чем в самом Боге; и больше в нем любви, чести и справедли­
вости, и само сердце его больше. По мере того, как факт этот все явственнее
1

2

Перевод (сокращенн.,), исходя из версии Морриса Ястрова, «Вавилонская параллель Иову», журнал би­
блейской литературы, том. XXV, СС. 135—91; также Франсуа Мартин, «Le juste souffrant babylonian,»,
журнал Asiatique, 10 серия. Том XVI, СС. 75—143; и Саймон Ландерсдорфер, «Eine babylosnische Quelle
fur das Buch Job?» Biblische Studien, Том. xvi, 2. Основываясь на мнении этих авторитетов, в последних
стихах я поставил имя Энлиля, хотя в более поздних версиях этого произведения вместо него упоминается
Вавилонское божество Мардук. Сам факт того, что в обоих версиях фигурирует имя Таби-утул-Энлиль
свидетельствует об уместности подобного замещения.
«Заветы короля Интефа», пер. Алан X. Гардинер, в редакции Чарльза Ф. Хорна, «Священные письмена
и древняя литература Востока» (Нью-Йорк и Лондон: Parke. Austin and Lipscomb, 1917), Том. II, «Еги­

пет», СС. 98-99.

168

ощущался, проявилась и следующая Благородная истина Будды: «Существу­
ет прекращение страдания!» и основной акцент всей мифологической и риту­
альной систем а также человеческого познания перешел от характерной для
древности магической завороженности культом природы, который, тем более,
постепенно поглощался теперь новой земледельческой культурой, к психологи­
ческой задаче более интимного характера, направленной на достижение мира,
гармонии и глубин души, томящейся в этой юдоли слез.

169

Часть вторая

МИФОЛОГИИ ИНДИИ

170

Глава 4

ДРЕВНЯЯ ИНДИЯ

I. Незримый противовес
«Верование о происхождении жизни из вод,» отмечает в своей работе док­
тор Ананда К. Кумарасвами, «является типичным для большинства древних
культур и это легко объяснимо, учитывая тот факт, что для большинства наро­
дов, как например это было у тех, кто населял берега Нила, Евфрата и долину
Инд, фертильная потенция воды, будь то в форме сезонных дождей или же
ежегодных затоплений, демонстрировалась без преувеличения наглядно.»1
Из этого предположения выходит теория о том, что в разных уголках мира
эти аналогичные мифологии развивались независимо, в соответствии с общими
для всех психологическими законами; именно эта теория являлась наиболее
предпочтительной в научных кругах девятнадцатого и начала двадцатых веков.
Однако, в свете совершенных в недавнем времени археологических открытий,
свидетельствующих о наличии определенных очагов культуры, распростра­
нивших свое влияние в виде общих видов зерна, домашнего скота, технологий
создания орудий и т.д. во все уголки земли посредством диффузии, предпо­
ложение о параллельном развитии изначально изолированных друг от друга

Ананда К. Кумарасвами, Якши, Часть II, (Вашингтон: Смитсониан Инститюшн Публикэйшнс 3059,
1931), С. 14

171

цивилизаций, обусловленном действием «естественных» экономических, соци­
ологических и психологических «законов» постепенно полностью сошло на нет.
Таким образом, как уже было отмечено ранее, та присущая ранним речным
цивилизациям крестьянско-скотоводческая экономическая система, характе­
ризующаяся выращиванием зерновых культур и выпасом скота, изначально
зародилась не в самих великих долинах Нила, нижнего Тигра-Евфрата и Инд,
но в омываемых дождями холмистых степях и горных долинах, окаймляющих
Плодородный полумесяц. В рамках этой уникальной зоны культурного пре­
образования особое значение как для Индии, так и для Запада, имеет уча­
сток юго-западного Ирана, где о. 4500 г. до н.э. сформировался особый тип
изящной люстровой керамики, следы которой мы находим как далеко на за­
паде, в нижней Месопотамии о. 4000 г. до н.э. (в области первичных поселе­
ний шумерского типа: ранний Эриду и Обеид), так и, тысячелетием позднее,
на востоке, в Белуджистане (комплексы Кветта, Нал и Кулли) и в долине Инд
(изделия Амри и Калепара)1.
Иммигранты, прокладывающие путь со своей родины на юго-западе Азии
в Индию, располагали элементами неолитической культуры весьма продви­
нутого типа: одомашненными овцами, козлами и скотом, крытыми запряжен­
ными быками повозками, гончарным колесом, изделиями из меди, бронзы
и даже, по-видимому, стекла. Свои жилища они возводили на каменном фун­
даменте и материалом для них служил кирпич, как обработанный, так и нет,
а также булыжники; помимо этого они выращивали зерно и лепили из гли­
ны фигурки богини и быков. Узоры на их керамических изделиях очень хо­
рошо знакомы каждому жителю Запада: свастики выдают влияние Ирана;
лабрисы — отзвуки далекой Сирии; многочисленные меандры, изогнутые
и волнистые линии, шахматные узоры, треугольники, зигзаги, ромбы и т.д.,
чередующиеся с фигурами животных, рыб и птиц и растительными мотивами,
как изображенными натуралистично, так и стилистически преобразованными
практически в точности отражают быт неолитических стоянок развитого типа
на юго-западе и севере Ирака (самаррский стиль и стиль Суз I и II), Сирии
(халафский стиль), а также речных городов Месопотамии на ранних стадиях
развития (Обеид и Джемдет-Наср), причем до такой степени, что, как отме­
тил профессор В. Гордон Чайлд: «Белуджистан ... должно быть, изначаль1

Дональд Э. МакКаун, «Относительная стратиграфия и хронология Ирана», Ehrich (ed.). Относитель­
ные хронологии в археологии Старого Света, СС. 59 и 63; Стюарт Пигготт, доисторическая Индия
(Harmondsworth: Penguin Books, 1950), С. 72 и след.

172

но входил в состав культурного континуума, который простирался от Тигра
вплоть до реки Инд.»1
Если же учесть тот факт, что цивилизации Крита на начальных этапах
развития, а также большая часть ранних цивилизаций Средиземноморья, где
мотивы быка, лабриса и богини появляются уже в о. 4500 г. до н.э., также
взошли из семян Ближнего Востока, в частности — Сирии, то факт нали­
чия сходств, доходящих практически до полной идентичности в мифологиях
и ритуалах Востока и Запада уже не должен будет вызывать прежней сте­
пени удивления или же требовать метафизического назидательного штампа.
Как точно отметил доктор Роберт Гейне-Гельдерн: «Какой бы самобытной
и уникальной не казалась каждая из древних цивилизаций, ни одна из них
не сформировалась независимо. ... Здесь мы имеем дело с неким обширным
историческим движением, или же, если быть более точным, с конкатенацией
движений, которые, в конечном счете, все произошли из общего источника.»2
Однако, если мы перенесем акцент с аналогий на различия, то нашему
вниманию сразу же предстает ряд деталей, свидетельствующих о широком
распространении на Востоке ближневосточного неолитического континуума.
Таким образом, значимость влияния Западных идей и веяний на цивилиза­
цию Индии отходит на второй план. Прекрасные глиняные фигурки и узоры
на керамике являют нам разновидность индийского быка — зебу (Bos taurus
indicus). Декоративные мотивы представлены в основном листьями разновид­
ности фикуса (Ficus religiose.), что свидетельствует о том, что это растение,
которое и по сей день почитается в Индии в качестве священного и, в частно­
сти, ассоциируется с местными духами земли якшами или якхами) приобрело
свое значение уже тогда. Кроме того, в долине Зхоб на севере Белуджистана
были обнаружены весьма занимательные фигурки богини, характеризующиеся
рядом особенностей, которые не встречаются больше нигде на всем протяже­
нии обширной области распространения ближневосточного культа богини. По­
добно своим иранским аналогам, они изображены стоящими на пьедесталах;
шею их украшает ожерелье, что характерно для изображения богинь повсе­
местно. Однако головы их, как отметил профессор Стюарт Пигготт, абсолют­
но своеобразны и подобных им не встречается нигде в мире.
1

В. Гордон Чайлд, Новый свет на древнейшем Востоке (Нью-Йорк: D. Appleton-Century Company, 1934),

2

С. 277.
Роберт Гейне-Гельдерн, «Происхождение древних цивилизаций и теории Тойнби», Диоген, № 13 (весна

1956 г.), СС. 96-98

173

«Над головой, наподобие капюшона вздымается накидка или же шаль,»
пишет он, «под гладким высоким лбом расположены круглые пустые глазницы,
нос изогнут наподобие клюва, а рот — сплошная мрачная искаженная линия.
Впечатление складывается ужасающее, даже когда речь идет о маленьких
фигурках высотой не более двух дюймов. На стоянке Дабар Кот было обна­
ружено две фигурки, у которых отсутствует даже намек на стилистическую
обработку — вместо лица на вас смотрит оскалившийся череп. Очень сомни­
тельно, чтобы они могли служить для развлекательных целей. Это мрачное
воплощение богини-матери служит в качестве напоминания о том, что она
выступает также стражем мира мертвых — божество подземного мира, для
изображения которого одинаково хорошо подойдет как образ трупа, так и ку­
курузного зернышка, которые оба опускаются в землю, чтобы дать начало
новой жизни.»1
У некоторых глаза абсолютно круглые — такой образ бытует и по сей день
в Южной Индии для изображения богини, к которой почтительно обраща­
ются «Та, что с глазами рыбы» (минакши). Кроме того, на стоянке Дабар
Кот в Белуджистане, один из раскопанных алтарей был снабжен стоком их
обожжённого кирпича, а в долине Кветта, расположенной на небольшом от­
далении к западу от нее, фигурки богини-матери и быка стоят на постаменте
из сырого кирпича, также окруженного подобными стоками, в которых были
обнаружены раздробленные человеческие черепа2.
Стоки эти нам очень хорошо знакомы. Это те стоки, которые и по сей день
служат в индийских святилищах цели немедленной транспортировки крови
обезглавленных жертв к источнику, их породившему — Богине; ведь, как
мы читали ранее, «кровь, предложенная тут же, превращается в амброзию.»
Завершают картину доминирующего индийского влияния обнаруженный
на стоянке Могул Гундай, расположенной на юге Белуджистана, фаллос, вы­
резанный из камня; в Периано Гундай же были обнаружены не только фал­
лические узоры на грубых глиняных изделиях, но и «чрезвычайно раздутая
женская вульва и бедра.»3 Конечно, фаллические черты были присущи также
неолитическим культам богини и на Западе. Однако в Индии они бытуют
и по сей день; факт этот, наряду с представленными выше мотивами богини
смерти, рыбоокой богини, алтарями, снабженными стоками, алтарями, вы1
2
3

Пигготт, цит.соч., СС.126 —127
Уолтер А. Фэрсервис-младший, Естествознание, вып. LXVII, № 9.
Пигготт, цит.соч., С. 127

174

строенными на человеческих останках, горбатыми быками и листьями пинала,
свидетельствует о том, что в Индии, должно быть, существовал некий отдель­
ный культурный очаг, характеризующийся своими уникальными чертами, в чем
то схожими с Западными, однако не являющимися их точной имитацией.
Однако подтверждение этого факта сопряжено с большими трудностями;
все дело в том, что когда при раскопках мы опускаемся на дюйм ниже слоя
этих ранних деревень и городских поселений, мы внезапно сталкиваемся с го­
раздо более примитивным пластом, свидетельствующим о том, что между
этими двумя периодами существует огромный культурный разрыв; в част­
ности, мы находим тут чрезвычайно примитивные материалы до-неолитиче­
ского типа, характерные для охотничьей эры позднего капсийского периода,
особенностью которых выступает тип крошечного наконечника (микролита),
который распространен на всей западной части территории, относящейся
к культурному пласту позднего палеолита от Марокко до Цейлона, родиной
которого Индия быть никак не могла. Копнете еще глубже и буквально про­
валиваетесь в культурную бездну, оказываясь на дне культурного развития
человечества, на стадии нижнего палеолита.
Вообще, при изучении прочных памятников Индии (из камня, керамики
и металла), мы получаем весьма разрозненную картину. Начнем с культу­
ры нижнего палеолита, который ныне датируется начиная с конца второго
ледникового периода или начала второго межледникового, приблизитель­
но 400,000 г. до н.э.— практически тогда же появляется и Pithecanthropus
erectus — нашумевшее «недостающее звено» профессора Геккеля1. Эта мрач­
ная и жестокая эпоха характеризуется в Индии крупным орудием из плоского
камня, известным как чоппер — подобные орудия были обнаружены в боль­
шом количестве на в северо-западной и центральной Индии. Вслед за этими
наиболее древними из известных в Индии орудиями, известными как рубилачопперы досоанского типа, на северо-западе страны развивается так назы­
ваемая Соанская культура, которая существовала на протяжении второго
межледникового периода с о. 400,000 до приблизительно 200,000 гг. до н.э.,
для которой характерны еще два чрезвычайно примитивных каменных орудия:
1. крупное закругленное «галечное орудие», схожее с современными и древни­
ми грубыми образцами Южной и Восточной Африки и 2. новый тип толсто­
го, тяжелого гладкого рубила и ядрища, с помощью которых они выбивались.
См. Маски Бога: Изначальная мифология СС. -

175

Орудия и ядрища этого более позднего типа были также обнаружены в Бирме
(культура Аньятхи), Малайе (Тампанийская культура), Яве (Паджитаньская
культура) и Китае (в связи с останками Пекинского человека в Чжоукоудяне). Все это указывает на то, что в древности большая часть Восточной Азии
принадлежала к единой палеолитической культурной области, в рамки которой
входила также северо-западная часть Индии.
Однако в ходе длительного периода существования этой культуры, на За­
паде, в обширной евро-африканской зоне, принадлежащей к так называемой
ашельской культуре, параллельно произошло развитие каменного орудия го­
раздо более продвинутого типа. Это орудие мы также наблюдаем в Индии,
однако лишь в Западной, Центральной и Юго-Восточной ее частях. Таким
образом, мы можем выделить в Индии две культурные области датируемые
начиная с о. 500,000 г. до н.э., которые, несомненно, пересекались между со­
бой, однако являются отличными:

А. Соанская культурная область, охватывающая северо-западную часть
страны и характеризующаяся:
1. «галечными орудиями», схожими с древними орудиями южноафрикан­
ского типа и
2. «чопперами», аналоги которых будут позже популярны в восточноази­
атском регионе;
Б. Мадрас-Ашельская культурная область, к которой принадлежат Запад­
ная, Центральная и Юго-Восточная части Индии (от Бомбея до Мадраса)
и которая, в свою очередь представлена:
3. «рубилами» ашельского типа.

На всем протяжении среднего палеолита (начиная от третьего межледнико­
вого и заканчивая последним ледниковым периодом с о. 200,000 до прибли­
зительно 30,000 гг. до н.э.), пока суровый неандерталец, который, в погоне
за шерстистым мамонтом уже обошел всю Европу и добрался до самых ле­
дяных ее северных оконечностей), обе из перечисленных выше культурных
областей Индии оставались верны своим традициям, ведя размеренный об­
раз жизни в рамках культуры нижнего палеолита. Насколько нам известно,
на этом уровне их палеолитическая история и закончилась; поскольку до сих
пор в индийской почве не было обнаружено ничего, что могло бы свидетель176

ствовать хоть о каком-нибудь продвижении в сторону культурного уровня
верхнего палеолита. Не видим мы тут ни орудий «изящного» типа, характер­
ных для Европы в период кроманьонцев и их расписных пещер (Ласко и про­
чих, датирующихся о. 30,000—10,000 гг. до н.э.) и развившихся в Африке
в конце капсийского периода (о. 10,000—4000 гг. до н.э.), ни перехода к ми­
кролитам — фаза, о которой мы упоминали выше.
Однако, как отметил профессор Пигготт, каменные орудия ни в коей мере
не являются достаточным условием для установления культурного уровня об­
ласти.
«Каменные орудия вполне могут являть собой лишь,» пишет он, «нетлен­
ный остаток материальной культуры кочевых охотничьих племен, которая
могла включать в себя огромное множество предметов, изготовленных по куда
более продвинутой технологии, которые однако, будучи состоящими из таких
недолговечных материалов, как дерево, ткань, листья или другие органические
материалы, как кожа и шкура, в виду своей непрочности не попали в поле на­
шего зрения.»1
Схожее высказывание мы находим и у Лео Фробениуса, который уже
много лет назад заявил, что так как все наши реконструкции древних перио­
дов человеческой истории основываются лишь на останках скелета — самой
прочной части, мы, по факту, можем составить себе лишь самое поверхностное
представление о том, кто некогда являлся живым существом из плоти и крови2.
Отметим, что когда речь идет об экваториальном поясе — обширной области
зарождения и распространения человечества, где практически все изделия
изготовлялись из природных материалов ввиду повсеместной их доступности,
до нас, исследователей, доходят лишь, в лучшем случае, формы, в которых
эти предметы изготовлялись и ничего более; конечно же в северных регио­
нах, ввиду особых климатических условий, каменные, а затем керамические
и металлические изделия играют куда более важную роль. Потому выходит,
что если выявить влияние северных регионов на южные очень просто, так как
оно сразу отражается на предметах материальных, которые можно измерить
и потрогать, влияние экваториальных культур на те, в которых преобладают
каменные, керамические или же металлические изделия, в зависимости от при1

2

Пигготт, цит. соч., С. 33. Краткое изложение находок каменного века, на которых основан мой рассказ,
приведено вместе с примечаниями и библиографией, С. 22—41.
Лев Фробениус, Monumenta Terrarum (Франкфурт-на-Майне: Frankfurter Societats-Druckerei, 2. Aufl.,
1929), СС. 21-25.

177

родных условий последних, можно установить лишь внимательно приглядев­
шись к характерным видоизменениям этих самых орудий в рамках северной
традиции — процесс, который вполне может быть окрещен неосторожным
философом наглядным свидетельством некоего смутного «естественного за­
кона» культурнойэволюции.

Все наше понимание древней истории [пишет Фробениус] основы­
вается на свидетельствах, которые проявляют себя сначала в археологи­
ческих, а затем в исторических формах. Однако все эти свидетельства
неизбежно однобоки: все они отражают лишь информацию о носителях,
ведь они — плод их ограниченного эго. Каждая историческая область,
будь то Шумер или Египет, ставит лишь себя во главу угла. Все, что на­
ходится за пределами этих маленьких мирков полностью игнорируется,
а если какое либо инородное течение и проникает вовнутрь, любой на­
мек на его происхождение и чуждую культуру, его породившую, тут же
стирается. В историю входит лишь момент его внедрения в культуру,
любая же информация о предыстории этого события опускается. Так,
нас пытаются убедить в том, что великая западная азиатско-египетская
культура развилась обособленно, вдали от всего прочего мира и никому
ничем не обязана ни своим становлением, ни дальнейшим развитием.
Во всех памятниках, что оставлены этой культурой, мы не находим
и намека на то, что за ее пределами существовало что-либо, заслужи­
вающее внимания. Для представителей этой культуры внешнего мира
попросту не существовало.
До тех пор, пока научные круги довольствовались изучением исто­
рии лишь развитых культур — другими словами, пока они придержи­
вались критерия, принятого в римский период, о разделении народов
на «цивилизованные» и «варварские», а потому не заслуживающие
внимания — подобное добровольное ограничение сферы обзора было
допустимо. Однако ситуация изменилась коренным образом в ходе
последних десятилетий [Фробениус писал это в 1929], когда по­
требность в установлении истинной судьбы человечества вынуждает
нас уходить все дальше и дальше в поисках изначального источни­
ка и характера культуры, как таковой. Археология с одной стороны
и современная этнология с другой доказали, что развитые культуры
178

представляют собой как бы верхушки пирамид, восстановление кото­
рых возможно лишь после реконструкции их основания, что, в свою
очередь, может быть совершено только посредством скрупулезно­
го поиска самых незначительных его фрагментов. Прошло совсем
немного времени и вот перед нами впечатляющие результаты — бли­
стательность древнейших культур, цветущих бурным цветом задолго
до развития первых цивилизаций.
Насколько нам известно, величественная культура античности
распространялась не дальше 20—45 градусов севера; т.е. она была
ограничена небольшим уголков к северу от тропика Рака. Даже если
мы попытаемся игнорировать эти очевидные археологические сви­
детельства, нам никак не уйти от открытий этнологической ветви
нашей науки, которая установила, что к югу от этого пояса, на тер­
ритории, тянущейся от Западной Африки, через Индию к Малай­
скому архипелагу и Меланезии, по сей день существуют культуры,
которые не только никоим образом не восходят ни к одной из извест­
ных исторических культур, но и вообще характеризуются полной са­
мобытностью, отличаясь от первых не менее, чем растительный мир
отличается от животного. Наличие этой вторичной культуры —
установленный факт. Эта вторичная культура настолько отлична
от всех известных истории культур, что установление ее исторической
принадлежности также является невозможным; до сих пор не было
обнаружено ничего, что способствовало бы хотя бы приблизительной
ее датировке. При поверхностном рассмотрении она являет собой
неподвижный, застывший пласт. Кажется, будто вся ее жизнь была
подобна жизни растений, которыми так обилует ее родина: ни весны,
ни зимы, ни взлетов, ни падений.
Я бы описал эту великую группу культур «незримым противове­
сом» (die unsichtbaren Gegenspieler) в истории человечества.
Пусть материальные свидетельства ее существования и редки,
мы можем явственно видеть последствия того влияния, которое она
на протяжении длительного времени оказывала на развитые цивили­
зации юга1.
1

Лев Фробениус, «Поездки по Индии» (Берлин Верлаг фон РеЙмар Хоббинг, 1931) СС 221—22

179

Выходит, что вопреки веским археологическим свидетельствам, которые
представлены нам в книгах по истории древности, которые теперь появляют­
ся в больших количествах, мы, все же, должны также признать факт суще­
ствования незримого противовеса, чье присутствие может быть установлено
только посредством анализа филигранных преобразований, которые неопыт­
ному взору легко просмотреть. Профессор У. Норман Браун отметил область
приблизительно от пятисот до тысячи миль к востоку от долины Инд в каче­
стве возможной территории расположения характерной индийской культуры,
современной древнейшим развитым культурам долины Инд;1 эта идея все
еще достаточно правдоподобна, а потому мы можем принять ее в качестве
предварительной гипотезы. Однако существующие ныне археологические
свидетельства не позволяют оценить уровень этой цивилизации выше того,
что характерен для современной Меланезии с ее деревенскими поселениями.
Лично я полагаю, что развитие культурного типа тропического поселения, род­
ственного тому в экваториальном поясе, который был описан мной в первом
томе этого труда, посвященном древнейшей истории, вполне могло происхо­
дить на плодородном индийском полуострове аналогично первому и я не отри­
цаю, что развитие это могло сопровождаться значительной степенью духовной
глубины и материального достоинства. Однако, боюсь, патриотические идеи,
лелеемые многими учеными индийцами и по сей день, о вневременной му­
дрости, которая была открыта лишь в Индии в некие незапамятные времена,
возможно даже до Великого Потопа2,, когда, цитируя вдохновенного автора:
«мысль передавалась способом совершенно отличным от тех, что доступны
нашему логическому осмыслению или речи» и Веды проявились как «боже­
ственное Слово, изошедшее в качестве вибрации из Бесконечного и ставшее
доступным внутреннему слуху того, кто предварительно подготовил себя
к восприятию имперсонального знания»3 я вынужден оставить тем, для кого
мысль тем более ценна, чем непостижима. А пока я попрошу читателя позво­
лить мне, отступившись от гордых ветров Гималайских гор, руководствовать­
ся в моем описании проверенными фактами нашей все еще развивающейся
западной науки.
1

2

3

У. Норман Браун, «Зарождение цивилизации в Индии», Дополнение к Журналу Американского восточ­
ного общества, № 4, декабрь 1939 г., С. 44.
Кевал Мотвани, Ману Дхарма Шастра: социологическое и историческое исследование (Мадрас: Ганеш
и Ко, 1958), СС. 223-29.
Шри Ауробиндо, «О Ведах» (Пондишери: Шри Ауробиндо Ашрам, 1956), С. И; цитируется Мотвани,
цит.соч., С. 215.

180

II. Индийская цивилизация:
о. 2500-1500 гг. до н.э.
До сих пор так и не было найдено достаточно внятного объяснения факту
внезапного появления в долине Инд о. 2500 г. до н.э. двух крупных горо­
дов, полностью идентичных в культурном плане, принадлежащих к культуре
бронзового века и находящихся на пике своего развития и это при том, что
они располагались на расстоянии четырех сотен миль друг от друга и между
ними не было ничего, кроме пары небольших поселений. Города эти это Хараппа, располагающийся в штате Пенджаб на берегу реки Рави и Мохенджодаро на юге, в провинции Синд у реки Инд, притоком которой Рави является.
Количество общих черт между городами слишком велико, чтобы допускать
мысль о том, что они могли развиваться независимо. По всей видимости, они
относились к колониальным поселениям. Поразительно то, как далеко распро­
странялось их влияние. Так, сэр Мортимер Уилер, который недавно проводил
там раскопки, отметил, что: «Индийская цивилизация являет собой пример
наиболее масштабной политической системы, равной которой не было в древ­
нем мире вплоть до появления Римской империи.»1 Характерную атрибутику
этой цивилизации находят повсеместно от Пенджаба до Бомбея. Однако еще
более поражает присущая ей степень единообразия. Ни одна из находок, будь
то находки принадлежащие к раннему периоду или к позднему, к северному
или южному региону, не демонстрирует и намека на развитие стиля или какую
либо его вариацию; везде мы наблюдаем лишь одно — внезапное появление
грандиозных форм и их постепенная, очень медленная деградация. Города
и связанные с ними цивилизации внезапно предстают перед нами в полном
расцвете культуры, существуют в неизменном виде на протяжении тысяче­
летия, постепенно увядают, а затем исчезают с исторического горизонта, по­
добно утренней дымке.
Уиллер выяснил, что в период Саргона Аккадского (о. 2350 г. до н.э.)
в гавань Месопотамии прибыло два корабля, держащих свой путь из отда­
ленных портов, Маккана и Мелуххи, которые также по пути остановились
у острова, известного как Дильмун или Телмун (Бахрейн), чтобы попол­
нить запасы провизии. Немногим позже, в период Ура III (о. 2050—1950 гг.
’

Сэр Мортимер Уилер, На заре Индии и Пакистана (Нью-Йорк: Фредерик А. Прегер, 1959), С. 98

181

до н.э.) к гавани Маккана все еще вел прямой путь, однако доступ к Мелуххе
был закрыт, и тем не менее оттуда, каким то образом, все равно добывали
медь, камень, дерево, слоновую кость и некоторые породы животных. И на­
конец, приблизительно к периоду Хаммурапи (о. 1700 г. до н.э.) была поте­
ряна всякая связь и с Макканом. «Сокращение торговли здесь обусловлено
фактом,» пишет Уилер, «значительной отдаленности портов Телмуна, Макка­
на и Мелуххи от Месопотамии»; а если учесть, что выше обозначенная Мелухха приводится всегда в связи со слоновой костью и медью, ее отношение
к Индийской цивилизации (обилующей лесами, слонами и залежами меди
в Раджастане) представляется более чем вероятным. В пользу этой теории
говорят также и археологические свидетельства. Обработка слоновой кости
изначально зародилась в Индии. ...
«Можно допустить,» развивает свою теорию Уилсон, «что на пике развития
цивилизации, из индийских портов отправлялись многочисленные торговые
корабли, нагруженные деревом, металлом и слоновой костью, а также, быть
может, обезьянами и павлинами; логично предположить, что в ходе постепен­
ного упадка, который легко можно проследить в сфере порядков, принятых
в цивилизации, торговля также постепенно сошла на нет. В пользу этой теории
говорят многочисленные записи, а также фактические находки.»1
Если говорить о расовой принадлежности, то пятьдесят с небольшим чело­
веческих останков, обнаруженных среди руин индийской цивилизации, были
разделены на две группы: 1. имеющие черты прото-австралоидов и 2. принад­
лежащие к средиземноморскому типу.
Первые сравниваются с аборигенами Цейлона веддоидного типа, корен­
ными племенами Австралии и многочисленными коренным племенам самой
Индии. «На данный момент мы склонны предполагать,» пишет профессор
Пигготт касательно этого вопроса, «что коренное население Австралии было
сформировано из выходцев из Южной Индии (где этот тип наглядно пред­
ставлен и по сей день), которые попали туда в ходе миграции через Цей­
лон и Меланезию. Народы эти характеризуются низким ростом, темным,
практически черным, цветом кожи, волнистыми или вьющимися (но никогда
не курчавыми) черными волосами, длинной головой, широким, плоским носом
и мясистыми, выступающими губами и составляют большую часть коренных

'

Там же, СС, 109—110

182

племен Южной и Центральной Индии, кроме того, так называемые «внешние
касты» также в основном сформированы из их числа.»1
В Мохенджодаро была обнаружена бронзовая статуэтка стройной обна­
женной девушки, которая принадлежит к этому типу. (Изображение 14).
Ее прическа, маленькая грудь а также расположение ее браслетов во многом
схоже с теми, что присущи фигуркам из культурного комплекса Кулли в Юж­
ном Белуджистане, датирующимся о. 3000 г. до н.э.; «если она и вправду
относится к белуджистанскому типу, что весьма вероятно,» пишет профессор
Пигготт касательно этого сходства, «то, учитывая темную комплекцию, ко­
торая присуща представителям прото-австралоидной группы, к которому она
относится, легко объяснимым становится тот факт, что в классическую эпоху
Белуджистан звался Гедросия — страна черных людей.»2
Далее следует отметить, что основные языки Южной Индии, которые при­
надлежат не к арийской, как это принято думать, но к дравидийской группе,
а именно: тамильский (главный язык южной части Индии, диалектами которо­
го являются малаялам и малабар), телугу (распространенный в расположенном
неподалеку Мадрасе), каннада (в Майсуре), кодагу, багада и тода (наречия
племен, населяющих холмы Нилгири), гонди и его диалекты бхили и колам,
а также кхонди и ораон (на которых говорят в центральных регионах, Ориссе
и Бихаре) и, наконец, малто (распространенном в Раджмахале) очень схожи
с наречием брауи, доминирующим в Восточном Белуджистане и Синдхе3.
И напротив, второй тип — средиземноморский, снова цитируя профессора
Пигготта «на данный момент включает в себя огромное количество народно­
стей, распространенных повсюду от Иберии до Индии. Представители этого
характерного типа впервые появились в Палестине в период заката натуфийской культуры (о. 7500—5500 гг. до н.э.), откуда, затем, двинулись к южным
степям Северной Африки и Азии и далее, в западном и восточном направ­
лении от них. Египетские народности прединастического типа, несомненно,
принадлежали к их числу, сегодня же мы можем найти наиболее чистых пред­
ставителей этой расы на Арабском полуострове. Если брать Индию, то боль­
шая часть северного населения страны также относится к этому типу, кроме
того, он также распространен повсеместно в кругу представителей высшего
1
2
3

Пигготт, цит. сон., СС, 146—147
Там же, С. 148
Жюль Блох, «Le Dravidien», в А. Мейе и Марселе Коне (ред.), Les Langues du monde (Париж: Нацио­
нальный научный центр, 1952), СС. 487—91.

183

социального класса. Представители его характеризуются ростом от сред­
него до высокого, цвет их кожи варьируется от темно до светло коричнево оливкового, у них длинные лица и головы и узкий, относительно выступающий
нос; волосы их черные, а цвет глаз различается от черного до коричневого,
по форме же глаза характерно крупные и открытые. Телосложение стройное.

Изображение 14. Фигура служанки: долина Инд, о. 2000 до н. э

«Археологические свидетельства показывают,» добавляет он затем, «что
на всей территории Западной Азии этот средиземноморский тип народно­
стей с вытянутой головой всегда ассоциируется с древнейшими поселениями
сельскохозяйственного типа.» И затем он заключает: «Подобно тому, как
расписная керамика, найденная на просторах Белуджистана и в рамках куль­
турного комплекса Хараппы наглядно демонстрирует наличие связи между
двумя этими сообществами, экономика которых находилась на примитивном
сельскохозяйственном уровне, физический облик народностей, населяющих
эти земли, демонстрирует нам наличие на всей протяженной территории еди­
ной этнической группы, а потому выходит, что появление в доисторической
Индии народов «средиземноморского» типа скорее всего обусловлено запад­
ной экспансией.»1

1

Пигготт цит соч, СС 146-147

184

В Мохенджодаро была обнаружена поврежденная статуэтка высотой
в семь дюймов изображающая, по всей вероятности, жреца. Он облачен
в накидку с узором трилистника, которая накинута на левое плечо, правое,
при этом, остается обнаженным (Изображение 15) — такой способ облаче­
ния и по сей день применяется в Индии и всех буддийских странах в случаях,
когда нужно предстать перед святым человеком или же войти в храм и счи­
тается способом выражения почтения. Интересно, что шумерские статуэтки
жрецов также характеризуются таким ритуальным оголением правого плеча,
кроме того, узор в виде трилистника также является характерным для искус­
ства Месопотамии, при этом в более поздний период индийской традиции мы
его уже не находим. Способ укладки волос на этой статуэтке также не харак­
терен для изображений индийского искусства более позднего типа. Зачесан­
ные назад и разделенные на пробор так, что всего несколько прядей остается
висеть на затылке, они обхвачены узким ободком с медальоном в центре,
завязки которого свисают сзади. Усы и борода аккуратно острижены, а под
ушами располагаются отверстия, которые, возможно, служили для крепления
ожерелья. Правый бицепс охвачен браслетом. Длинные глаза полузакрыты.
Нос с высокой переносицей отлично вылеплен, а потому к нему ни в коей мере
не применим эпитет «безносый» (анаса), который впоследствии был в ходу
у вторгшихся в эти земли ариев, использовавших его в качестве оскорбитель­
ного обращения к местному населению, которое они презрительно окрестили
чернокожими «дьяволами» (дасами, дасъями), «поклоняющимися фаллосу»
(шишна-дева)1. Очевидно, тот, кого изображает эта статуя, принадлежал
к представителям иной, более развитой в культурном и социальном плане
расы, которая ко времени появления ариев должно быть уже была поглощена
местным населением.
Многочисленные находки, обнаруженные в руинах этой цивилизации, сви­
детельствуют о том, что фаллические культы матери-богини, столь презирае­
мые ариями, были здесь в полном ходу. Как отметил этнолог отец Вильгельм
Коппере, этот культ жив в Индии и по сей день и представлен двумя типа­
ми, один из них уходит корнями в прото-австралоидный пласт, второй же —
к неолиту, более того, нигде мире мы не находим больше столь тщательно
разработанной концепции о том, что верховный творец является женщиной,

1

Риг Веда 7 21 5

185

а не мужчиной1. А потому неудивительно, что человеческие жертвоприно­
шения, которые везде, будь то в тропических областях или же в неолитиче­
ских культурах, ассоциируются с поклонением Богине, процветали в Индии
повсеместно, от храмов до отдаленных деревушек вплоть до 1835, когда они
были объявлены вне закона. Следует также принять во внимание, что в до­
лине Инд сезонные обряды подобного рода проводились не только в среде
местных деревенских жителей и рабочего класса, но относились к разряду ве­
ликих празднеств и исполнялись на государственном уровне. Составить себе
представление о том, какого апогея могли достигать страдания жертвы и воз­
буждение народа во время подобного рода ритуалов мы можем обратившись
к современным деревенским поселениям Индии.

Изображение 15. Фигура жреца: долина Инд, о. 2000 г. до н.э.

Так, красочный пример демонстрируют нам кхонды — индийская народ­
ность дравидийского типа, принадлежащая к прото-австролоидной группе
и населяющая территории Ориссы, Бенгалии и Бихара,— которые отбирали
своих жертв, известных как мерии и держали их в изоляции иногда на протя­
жении многих лет для того, чтобы затем предложить в жертву богине Земле,
в целях обеспечениях хороших посевов, защиты от заболеваний и, в частно­
сти, чтобы их посевы куркумы вышли на славу и отливали сочным, красным
оттенком. Если быть точнее, претендующий на сию роль должен был быть
либо приобретен законным путем, либо рожден другим мерией. Согласно до-

186

кладам, кхонды иногда даже продавали своих собственных детей, веря при
этом, что после смерти те получат исключительное благо. Однако в основном
они приобретали их у соседствующих с ними племени пансов, которые часто
промышляли незаконной деятельностью, совмещая ее с ткацким ремеслом
и добывали для этой цели детей из долин. Обычно в юности мериев побуж­
дали вступать в брак между собой, и их потомство, соответственно, также
считалось мериями. Они почитались в качестве священных существ и обраща­
лись с ними соответственно — с высоким почтением и внимательностью. Их
жертвоприношение допускалось лишь по исключительным случаям, либо же
во время сезонных празднеств, предшествующих севу; таким образом каждая
семья в деревне имела возможность хотя бы раз в год урвать кусочек священ­
ной плоти, чтобы затем закопать ее на своем поле, обеспечив таким образом
обильный рост урожая.
За десять-двенадцать дней до жертвоприношения жертва получала посвя­
щение. Затем ей обривали волосы и умащали ее массажными маслами, сли­
вочным маслом и куркумой. После следовал период дикой разнузданности
и оргий по окончании которого мерию под аккомпанемент музыки и танцев
сопровождали в одноименную рощу, которая находилась на небольшом отда­
лении от деревни и представляла собой скопление могучих деревьев, которые
никогда не рубились. Там ее привязывали к столбу, снова умащали маслами
и куркумой и украшали цветочными гирляндами, в то время как толпа вокруг
продолжала плясать и возносить молитвы земле: «О Богиня, прими от нас
этот дар; одари нас здоровьем, пышными посевами и пусть времена года
сменяют друг друга размеренно»; они также возносили молитвы и жертве:
«Справедливая цена была уплачена за тебя, никто не брал тебя силой и теперь,
согласно обычаю, мы приносим тебя в жертву — на нас нет греха.» Затем все
кидались к жертве, чтобы сорвать с нее облачение и начиналась потасовка
за то, чтобы ухватить себе хоть частичку куркумы, цветочной гирлянды или
даже каплю ее слюны, после чего оргия возобновлялась вплоть до полудня
следующего дня, когда, наконец, наступал ключевой момент ритуала.
Жертву снова умащали маслом [описание ритуала приводится сэ­
ром Джеймсом Г. Фрейзером и основывается на обобщении свиде­
тельств четырех различных очевидцев] и каждый касался ее, чтобы
затем обтереть масляную руку о свою голову. В некоторых деревнях
жертва в составе процессии проводилась по всей деревне, от двери
187

к двери, и каждый либо вырывал у нее клочок волос или же умолял ее
дать немного слюны, которыми они затем также умащали голову. Так
как связывать жертву не позволялось, а сопротивление ее не допу­
скалось, ей предварительно ломали кости рук, а если понадобится —
и ног тоже; однако обычно в подобного рода мерах предосторожности
необходимости не возникало, так как ее предварительно одурманива­
ли опиумом. Способы умерщвления жертвы варьировались в зависи­
мости от места. Одним из наиболее распространенных, по-видимому,
являлось удушение или же сдавливание до смерти. Молодое деревце
расщепляли напополам; шею жертвы (иногда грудь) помещали между
щепами, а затем жрец при посредстве своих помощников сдавливали
их со всей силой. Затем он слегка надрезал жертву топором, после
чего толпа кидалась к телу и сдирала с костей плоть, оставляя невре­
димыми лишь голову и нижнюю часть живота. Иногда жертву резали
живьем. Так, в Чинна-Кемеди жертву протаскивали по полям в окру­
жении толпы, которая рвала ее тело на части ножами, избегая только
головы и нижней части живота до тех пор, пока та не испускала дух.
В этой же области существовал и другой популярный способ: жерт­
ву привязывали к деревянному вращающемуся слону и, по мере его
вращения, также резали на части до тех пор, пока она не погибала.
В некоторых деревнях число таких слонов, согласно докладу майора
Кэмпбелла, доходило до четырнадцати. В одной области жертву мед­
ленно изжаривали на огне. Сооружали небольшой помост, скошенный
с двух сторон наподобие крыши; на него укладывали жертву, пред­
варительно связывая ее конечности, чтобы сдерживать конвульсии.
Затем разжигали огонь и прибегали к помощи раскаленных прутьев,
чтобы вынудить жертву метаться из стороны в сторону как можно
дольше; ведь чем больше слез прольет жертва, тем обильнее будут
дожди. На следующий день тело резали на части.
От каждой деревни на дело добычи жертвенной плоти назначался
человек и как только ему удавалось заполучить сокровенный кусок,
он тут же спешил обратно в свою деревню. Иногда, чтобы обеспечить
скорейшую ее транспортировку, сооружалась цепочка из людей, кото­
рые с молниеносной скоростью переносили ее на расстояние от пяти­
десяти до шестидесяти миль. Все, кто оставались в деревне, ревностно
постились вплоть до прибытия плоти. Назначенное лицо приносило
188

плоть в место общего сбора, где она принималась у него жрецом и гла­
вами семей. Жрец разделял плоть на две части. Одну из них он пред­
лагал богине Земле, зарывая ее в землю. Это он должен был делать
не глядя, за своей спиной. Затем каждый человек также засыпал эту
ямку небольшим количеством земли, а жрец поливал образовавший­
ся холмик водой. Оставшийся кусок плоти делили на столько частей,
сколько глав семей присутствовало на месте. Каждый глава заворачи­
вал свой кусок в листья и должен был закопать его на своем любимом
поле таким же образом, делая это за спиной и не глядя. В некоторых
деревнях каждый уносил свой кусок плоти к ручью, орошавшему его
поля, и привязывал там на шесте. На протяжении трех дней, следо­
вавших за этим, в домах не мели; в одной области необходимо было
также строго соблюдать молчание, кроме того, не позволялось зажи­
гать огонь, колоть дерево или принимать незнакомцев. То, что оста­
лось от жертвы (а именно, голова, потроха и кости) на протяжении
всей следующей ночи сторожили крепкие мужчины; на следующее
утро их сжигали на погребальном костре наряду с целой овцой. Пе­
пел этот развеивали по полям, либо смешивали с водой и наносили
получившуюся массу на крыши домов и амбаров, или же смешивали
с зерном, чтобы уберечь его от насекомых. Однако в некоторых слу­
чаях голову и кости не сжигали, но закапывали. После запрета на че­
ловеческие жертвоприношения в некоторых местах жертвам нашли
замену более низкого ранга; так, в столице Чинны-Кеме ди стали ис­
пользовать для этой цели козла. Другие приносили в жертву буйвола.
Они также привязывали животное к шесту в священной роще, истош­
но плясали вокруг него с обнаженными ножами, а затем кидались
на живое существо, в мгновение ока терзая его на кусочки, при этом
истошно борясь друг с другом за каждый ошметок мяса. Как только
кому-то удавалось ухватить свой кусочек, он тут же бежал со всех
ног, чтобы успеть закопать его на своем поле до наступления ночи,
а учитывая то, что некоторым предстояло преодолеть совсем не близ­
кое расстояние, скорость от них требовалась незаурядная. Женщины
занимали стратегические позиции и швыряли комками земли в стре­
мительно удаляющихся мужчин и отметим, что прицел у многих был
налажен совсем недурно. Совсем скоро священная роща, в которой
только что разыгралось настоящее побоище, пустела. Всего пара че189

ловек оставалась там, чтобы охранять то, что осталось от буйвола,
а именно — голову, кости и потроха, которые впоследствии будут
торжественно сожжены у подножия этого самого шеста1.
Подобный ритуал практикуется и по сей день среди народности нагов в Ас­
саме — быка запускают в загон и истошно вопящая толпа режет его на кусоч­
ки живьем; бирманцы же, проживающие на севере региона верхнего Чиндуина
приобретают маленьких детей с целью принесения их в жертву во время еже­
годного празднества в августе, чтобы обеспечить обильный урожай риса.
«Купивший ребенка обвязывал вокруг его шеи веревку и проводил его
по домам всех своих родственников. В каждом доме ребенку отрезали фа­
лангу и все члены семьи обмазывали себя его кровью. Кроме того, они также
облизывали сам сустав и обтирали его о плиту. Затем жертву привязывали
к столбу, который был установлен посреди деревни, и он погибал от много­
численных копьевых ранений. После каждого нанесения раны кровь из нее
собирали в полый кусок бамбука, чтобы после ею могли окропить себя члены
семьи купившего жертву. С костей снимали плоть, а внутренности извлека­
лись. Затем все это убирали в корзину и устанавливали ее, в качестве под­
ношения божеству, на платформу, расположенную неподалеку. После того,
как купивший ребенка и его родственники, которые тем временем причитали
и танцевали неподалеку, умащали себя кровью жертвы, корзина с ее содер­
жимым выбрасывалась в джунгли.»2
Ритуалы подобного рода характерны для всех культур, принадлежащих
к типу «незримого противовеса» и были подробно рассмотрены мной в первом
томе данного труда, посвященном изначальной мифологии3. Все они строятся
на мифе об убиенном и растерзанном божестве, части тела которого, опущен­
ные в землю, обратились в пищевые растения, которые поддерживают жизнь
сообщества; главным моментом же здесь, как я отметил ранее, выступает
факт появления в мире смерти и, что важно, не естественной, но насильствен­
ной. Второй ключевой момент заключается в том, что смерть лежит в осно­
ве появления пищевых растений, которые поддерживают жизнь человека.
И, наконец, согласно мифологии этого типа, репродуктивные органы также
1
2

3

Фрейзер, цит.соч, СС.435—437
Дж. Э. Р. Грант Браун, «Жертвы человека в верховьях Чиндуина», журнал Burma Research Society, Том I;
цитируется Гейтом выше.
Маски Бога: Изначальная мифология, см.

190

появляются в процессе этого акта убийства; ведь размножение, не регулиру­
емое смертью, было бы такой же катастрофой, как и смерть, не восполняемая
размножением. В этой связи мы снова приводим свое утверждение о том, что
«взаимозависимость смерти и секса, их значение в качестве взаимодополняю­
щих аспектов единого состояния бытия, и необходимость в убийстве- убийстве
и пожирании, для поддержания этого гармоничного состояния, в котором су­
ществует на земле человек и все остальные существа, животные, птицы, рыбы
наравне с ним- это глубоко проникающее, волнующее восприятие смерти, в ка­
честве необходимого источника существования для живущих и является той
фундаментальной идеей, на которой основаны все ритуалы, поддерживающие
и определяющие социальное устройство ранних земледельческих поселений.»
Добавим, что эта же идея и есть та основа, на которой взросли мифология,
цивилизация и философия Индии.
Каждая песнь, что когда либо возникала в Индии, воспевая человека, его
судьбу и способы бегства от нее, родилась в мягкой, но не прощающей ошибок
колыбели индийских джунглей, которые раз и на всегда обусловили мышле­
ние народов (тех аборигенов прото-австролоидного типа, что воспринимали
мир всегда статичным и никогда в рамках истории или преемственности со­
бытий) их населяющих. Да, на протяжении длительной истории Индии в нее
вторгались новые цивилизации, расы, философии и поистине грандиозные
мифологии, и они не только были ассимилированы, но также и значительно
разработаны, обогащены и углублены. Однако в конечном счете (и так было
всегда) здесь царит только одна сила — все та же древняя темнокожая богиня
с кроваво красным языком, которая, поглощая все сущее, обращает это в самое
себя — вечную, захватывающую дух и все же, иногда чересчур монотонную
в своей неизменности самость.
«О, да! Мать, имеющая различные аспекты и имена, играет с миром — это
её игрушка»: такие слова слышим мы из уст одного из ее величайших после­
дователей того времени, Шри Рамакришны (1836—1886).

Она предстает как в качестве Маха-Кали (непреодолимого вре­
мени), так и в форме Нитья-Кали (бесконечного времени). Под
другим аспектом она — богиня мест ритуального сжигания трупов,
устрашающая и властвующая над смертью Смашан-Кали; дальше
она стоит перед нами, готовая благословлять и сохранять своих де­
тей — Ракша-Кали; и под следующим аспектом она является, лаская
191

взгляд своих поклонников, как мать, одетая в темно-синие одеяния —
Шьяма-Кали. Маха-Кали и Нитья-Кали следующим образом опи­
сываются в философских трактатах — тантрах: «Когда не было еще
сотворенного мира с его солнцем и луной, планетами и землей, когда
одна лишь тьма пребывала в своих объятьях, тогда была уже Мать,
Та, что не имеет формы, Маха-Кали, Та, что обладает великой силой,
которая вступила в союз с Абсолютом — Маха-Калой.»
Представая в свое облике, облаченном в темно-синее одеяние
-Шьяма-Кали, она расточает любовь и нежность и является лю­
бимицей всех домочадцев. Одаривающая благами и дарующая бес­
страшие — такова Ракша-Кали, о защите которой молят во время
эпидемий и голода, землетрясений, засухи и наводнений. СмашанКали -воплощение энергии разрушения. Она обитает в крематориях,
в окружении трупов, шакалов и ужасающих женских духов. Изо рта
ее истекают потоки крови, а на шее висит гирлянда из человеческих
голов, живот же ее обхвачен поясом из человеческих рук.
После уничтожения вселенной, по окончании великого цикла,
Божественная Мать бережно собирает семена для следующего тво­
рения. Всякая хозяйка всегда имеет дома особое место, куда она уби­
рает вещи, которые могут в будущем пригодиться для хозяйства. ...
После разрушения вселенной моя Божественная Мать, воплощение
Брахмана, собирает семена для следующего творения. После того, как
творение завершено, она — Изначальная сила, породившая его, оста­
ется пребывать в нем же. Она паук и она же — сотканная ею паути­
на. Паук выделяет из себя материал, из которого создается паутина,
и потом живот в этой паутине. Моя Мать одновременно содержимое
и содержащее. ...
Можно ли сказать, что Кали, Божественная Мать, обладает чер­
ным цветом кожи? Если созерцать ее издали, она кажется черной;
однако приблизьтесь к ней и вы поймете, что это не так. Вода океана
кажется голубой, но возьмите немного воды в руку, и вы увидите, что
она не имеет никакого цвета. ... Она — пленительница и освободи­
тельница. Очаровывая человека своей иллюзорной энергией, Майей,
она смотрит на то, как он запутывается в сетях «женщин и золота»
и она же, по милости своей, дарит такому человеку шанс достичь
освобождения. А потому она зовется Спасительницей и Разруши192

тельницей оков, связывающих человека с миром. ... Она так свое­
вольна и любит все делать по-своему. Она исполнена сияния.»1

Для того, чтобы составить себе представление о том, какую роль играла
эта великая Богиня в более древние периоды истории долины Инд, мы обра­
тимся к Экспонату А — печатке, обнаруженной в Хараппе сэром Джоном
Маршаллом, руководителем первых раскопок в этой области (Изображение
16). В правом углу лицевой стороны изображена вверх-ногами обнаженная
женщина с расставленными ногами, из чрева которой выходит некое расте­
ние. На этой же стороне слева мы видим пару животных. Между двумя этими
изображениями выбита надпись из шести символов, которые так и не были
расшифрованы. Эта же надпись повторяется на оборотной стороне печатки
и там же, слева от нее, мы видим, как пишет Маршалл: «мужчину и женщину,
причем первый держит в руке серповидный меч, вторая же сидит перед ним
на земле с воздетыми вверх руками в жесте подчинения.»
«По-видимому,» продолжает Маршалл, «мужчина собирается убить жен­
щину. Есть все основания предполагать, что здесь мы видим сцену челове­
ческого жертвоприношения, связанного с культом богини Земли, которая
представлена на лицевой стороне печатки вкупе с двумя животными, которых,
полагаю, следует считать служителями Божества. Пусть, насколько мне из­
вестно, для Индии такое изображение богини Земли с растением, исходящим
из ее чрева, нехарактерно, оно, тем не менее, имеет свои аналоги. Так, напри­
мер, на терракотовых рельефах Шиты — города в Объединенных провинци­
ях, принадлежащих к раннему периоду Гупты (о. 330—650 гг.н.э.), мы видим
Богиню, положение ног которой весьма схоже с вышеуказанным, с тем лишь
отличием, что лотос выходит из ее шеи, а не из чрева.»2
Вторая печатка (Изображение 17) добавляет немного ясности в карти­
ну. Здесь перед нами снова предстает обнаженная богиня, однако на этот
раз она расположена между расщепленным стволом священного дерева пипал, которое, как отметил Маршалл, «есть древо познания, (дерево бодхи
или же бо), под которым Будда достиг просветления.» Перед ней — коле­
нопреклонная фигура, по всей видимости почитатель, за которым стоит некое
подобие сфинкса — полу-бык, полу-козел, либо овен с человеческим лицом,

1

Произвестие Рамакришны

2

Сэр Джон Маршалл (ред ) Мохенджодаро и цивилизация Инд (Лондон Артур Проместейн 1931) Том I С 52

193

V

Изображение 16. Жертвоприношение: долина Инд, о. 2000 г. до н.э.

а на пространстве под ними мы видим ряд из семи женщин-прислужниц, ка­
ждая из которых украшена головным убором с длинным пером или же ветвью
из под которого до пояса ниспадает длинная коса. Для многих месопотамских
печаток характерен мотив, когда божество сопровождает почитателя к высше­
му божеству. Полагаю, что изображение на этой печатке относится к тому же
типу. По-видимому, здесь рогатый головной убор, также как и в Месопота­
мии, служит для отличения персонажа в качестве божественного. В таком
случае, здесь мы видим, как божество сопровождает сфинкса к обнаженной
богине дерева. А учитывая то, что нам известно, что в Египте сфинкс симво­
лизировал Фараона (заглавная Ф), здесь перед нами явно прослеживается
картина представления божественного правителя (ритуальное цареубийство)
богине с перспективой ее оплодотворения. В таком случае семь девушек могут
являться женами, обреченными на обряд сати. И не напоминает ли нам рас­
щепленное дерево ритуал кхондов?
194

Изображение 17. Богиня дерева: долина Инд, о. 2000 г. до н.э.

На территории долины Инд не было обнаружено ни одного захоронения,
которое могло бы подтвердить факт наличия здесь практики ритуального ца­
реубийства. Однако, как было отмечено ранее, в Малабаре, например, вплоть
до шестнадцатого века нашей эры бытовал обычай, согласно которому мест­
ный царь, водрузившись на возвышение, резал себя на кусочки перед со­
бранием своего народа до тех пор, пока не чувствовал, что вот-вот потеряет
сознание, после чего он перерезал себе горло.
Первое наблюдение, которое мы можем составить, основываясь на этих
фактах, заключается в том, что, при всем уважении к индийской мифологии,
наидревнейший этап, о котором мы можем судить, уходит корнями в почву
вечно демонстрируемого экваториальным миром урока о ритуальной смерти,
из которой исходит жизнь. Как раз в период загадочных городов долины Инд
неолитический аналог этого примитивного прочтения загадки бытия появля­
ется на Ближнем Востоке, наряду с ремеслами, характерными для развитых
цивилизаций: письмом, математикой, календарем, институтом власти и всем
195

прочим. Далее, если археологические и этнографические свидетельства нас
не обманывают, в этих городах практиковались ритуальное цареубийство
и обряд сати, в которые и уходят корнями большинство, если не все, основные
индийские традиции человеческих жертвоприношений, которые увековечены
не только в записях и наблюдениях западных путешественников, но и в памят­
никах, хрониках, мифах и сказках самой Индии.
Второй основополагающий мотив, испокон веков ассоциирующийся с тра­
дицией Индии, предстает перед нами в виде обнаруженных там же печаток
в количестве полудюжины, изображающих людей в йогических позах. Мы
обратимся к двум из них. На первой (Изображение 18) мы видим фигуру,
по всей видимости имеющую три лица, восседающую в йогической «позе ло­
тоса» на низкой кушетке. Перед ней мы стоящих лицом к лицу двух газелей.
По четырем сторонам от него расположены различные животные: тигр, слон,
носорог и буйвол. Его внушительный рогатый головной убор со столпом по цен­
тру напоминает (как и в случае с богиней дерева) по форме трезубец (тришула). Как и ожидалось, фаллос его находится в эрегированном состоянии.

Изображение 18. Повелитель животных:
долина Инд, о. 2000 г. до н.э.

196

Все, кто высказывались по поводу этого изображения, сходятся во мне­
нии, что это прототип Шивы, индийского бога, который почитается здесь
и по сей день и является супругом богини Кали; известно, что Шива считает­
ся покровителем йоги, крематориев, диких животных, яростных дух которых
он усмиряет своей медитацией, и лингама (фаллоса). Трезубец же выступает
в качестве его символа. В своем аспекте Махешвары, Великого Бога, он име­
ет три лица. Более того, в качестве его ездового животного выступает бык;
а нам известно, что среди всего множества животных, которые предстают пе­
ред нами на индийских печатках, бык преобладает и чаще всего мы видим его
сопровождающим просителя, либо почитателя, что свидетельствует о том, что
он, подобно Апису, быку Птаха, считался священным животным.
Однако если обратиться к более поздней мифологии Индии, мы можем
найти еще одного претендента на роль этой фигуры; ведь две газели здесь
изображены в манере, характерной для классических изображений Будды
во время его первой проповеди в Оленьем парке, что в Бенаресе. Изображе­
ние головного убора подобным образом также характерно для буддийского
искусства и символизирует так называемую триратну, «три драгоценности»:
Будду, Учение и Монашескую общину.
На второй печатке из йогической серии (Изображение 19) мы видим, пару
змеев, расположенных по двум сторонам от медитирующей фигуры в центре,
которые поднялись на уровень короны, венчающей ее голову. Тем временем
почитатели, расположившиеся под этими змеями, возносят фигуре хвалу.

Изображение 19. Змеиная сила: долина Инд, о. 2000 г. до н.э.

Среди руин поселений долины Инд было обнаружено огромное количество
фаллических символов, варьирующихся в размере от полу дюйма до прибли197

зительного целого фута; в связи с ними часто идут любопытные каменные фи­
гуры, так называемые «кольца». «По размеру,» пишет профессор Маршалл
касательно последних, «они варьируются от полудюйма до четырех футов
в диаметре. Большие экземпляры всегда выполнены из камня; материалами
для более мелких служит фаянс, раковины или же подобия сердолика. Обыч­
но они делятся на две части, обе из которых изгибаются в волнистой форме;
однако присутствуют также экземпляры, где нижняя часть плоская, а верх­
няя — в форме четырехлистника.» «На кольцевых камнях, принадлежащих
к более позднему периоду, которые также были обнаружены в долине Инд,
в Такшашиле», добавляет он, «в стенке центрального отверстия мы находим
символическое изображение самой обнаженной богини, что прозрачно свиде­
тельствует ... о том, что они ассоциировались с принципом женственности.»1
Полагаюочевидным, что эти образчики, принадлежащие к культуре кон­
ца каменного и расцвета бронзового веков, являют собой те предпосылки,
из которых позднее сформировалась символика индийского лингама и йони,
культ поклонения которым входит в число наиболее распространенных из всех
современных культов Индии на сегодняшний день. Добавим к этому изобра­
жения медитирующего божественного йога с одной стороны и богини-матери
растительного мира с другой и мы можем составить себе ясное представление
о том, насколько древним является в Индии культ поклонения Шиве и его по­
глощающей кровь супруге Кали, «темнокожей», Дурге, «той, к которой слож­
но приблизиться.» Культ этот имеет двоякую природу; с одной стороны, он
уходит корнями в чрезвычайно первобытный порядок, присущий народностям
прото-австролоидного типа, наряду с поселенческими культами Меланезии,
Новой Гвинеи и другими областями, где доминируют джунгли; с другой сто­
роны, он также черпает вдохновение у истоков цивилизации Ближнего Вос­
тока, где доминировало представление о вселенской богине, область влияния
которой была математически рассчитана и разделена на семь сфер и прино­
симом в жертву правителе, который суть — воплощение божества, ее вечно
живущего и вечно погибающего супруга.
Недавно было обнаружено, что с западной стороны обоих городов — на­
правление, с которого пришли как прародители этой великой культуры, так
и арийские воины, стершие ее с лица земли- Хараппы и Мохенджодаро, воз­
вышалось по внушительной крепости, выстроенной из глины и облицованной
Маршалл, цит. соч., Том I, СС. 61—63

198

кирпичом, каждая из которых протягивалась на расстояние около четверти
мили с севера на юг и была 50 футов в высоту и 200 ярдов в ширину. Они
были снабжены воротами, ритуальными площадками (по всей видимости, там
проводились также и празднества), укреплениями, смотровыми башнями, за­
лами и площадками различного назначения, а в Мохенджодаро там была даже
общая купальня длиной в 39, шириной в 23 и глубиной в 8 футов, которая
даже была оборудована комнатами для переодевания. От каждой из сторон
этих внушительных цитаделей на восток уходило две основных дороги шири­
ной в 30 футов, каждая из которых пересекалась в трех местах на расстоянии
250 ярдов друг от друга широкими улицами, протянувшимися с севера на юг.
Таким образом города, имевшие квадратную форму, были разделены на две­
надцать блоков, и все маленькие улочки, проходившие между ними с двух
сторон, были окружены сплошным массивом кирпичных стен.
Некоторые районы этих городов были оборудованы такими предметами ро­
скоши, как отдельные ванные комнаты с выложенным полом, личные крытые
колодцы и развитая канализационная система, которых мы не встретим в го­
родах Крита, хотя те принадлежат к более позднему периоду. Другие же части
напоминают по состоянию наиболее убогие из современных трущоб восточного
мира. Так, например, в Хараппе, в районах, где проживали рабочие, теснились
маленькие одинаковые домики размером 20 на 12 футов, в каждом из которых
было по две комнаты — одна в два раза больше другой. Рядом с ними были
расположены печи для обработки металла и выложенные из хорошо обожжён­
ного кирпича круглые площадки для обмолота ячменя, которое, как считает­
ся, было завезено с Ближнего Востока; однако в самой долине был выведен
новый вид пшеницы с двадцатью одной хромосомами. Также, хотя местные
породы свиньи, козла, быка и осла были известны в области Плодородного
полумесяца уже как три тысячелетия, здесь также был выведен ряд местных
животных, кроме того, многие новые виды были одомашнены: зебу, которо­
го мы упоминали в связи с Белуджистаном, верблюд и лошадь (скорее всего
связаны с той же областью), слон, буйвол и домашняя птица (эти скорее при­
надлежат к Индии и Юго-Восточной Азии) и, наконец, крупный вид собаки,
схожий с собаками-париями Индии и австралийским динго1. Добавим к это­
му свидетельство о том, что эта область стала домом для двух различных рас
1

Пигготт, цит. соч., СС. 132 и далее.; Маршалл (ред.), цит.соч., Том. I, с. 28—29; Уиллер, цит. соч., СС.
93 и далее .; Эрнест Маккей, Цивилизация Инд (Лондон: Lovat Dickson and Thompson, Ltd., 1935), C. 21
и далее.

199

и перед нами вырисовывается ясная историческая картина. Никакой защиты
с востока не требовалось; жители, населяющие данную местность, находились
на низкой стадии развития, характерной для примитивных племен мезолита,
если даже не палеолита. Однако их вполне можно было приспособить к труду.
Так в Индии, наряду с двояким культом богини, формируется устройство соци­
ального расслоения, аналогов которому не существовало более нигде в древнем
мире — кастовая система. Нигде более не существовало такого культурного
разрыва между развитой расой завоевателей и низшими расами, обреченными
на подчинение. Этот разрыв, сохранивший свою характерную помесь бесчело­
вечности и толерантности, существует здесь и по сей день.

III. Ведический период: о. 1500-500 гг. до н.э.
Сложно себе представить, что вплоть до второго тысячелетия до н.э. че­
ловеку, куда бы он не направлялся, приходилось проделывать путь на своих
двоих, если только у него не имелось в запасе какой-нибудь лодки и возмож­
ности ее задействовать. А потому культурный сдвиг носил центробежный ха­
рактер: главной тенденцией было стремлением вдаль, которое и поныне имеет
место быть. Применительно к мифологии это означало бесконечную диффе­
ренциацию. Мотивы, персонажи, сцены и целые мифологические системы пе­
реносились в новые земли, где, посредством деликатного процесса, который
я обозначил (следуя трудам доктора А. К. Кумарасвами) land-nama — «на­
зывание земли» или «захват земли»1, этому заново приобретенному мифо­
логическому наследию присваивались характерные черты местной культуры.
Однако все коренным образом изменилось после того, как человек овладел
искусством верховой езды; впервые ее мощный потенциал реализуется в о.
2000 г. до н.э., когда внезапно появляется легкая двухколесная колесница,
запряженная парой отлично выдрессированных жеребцов. Нам известно, что
колесо появилось в Шумере уже в о. 3200 г. до н.э., к тому же, прекрасная
древняя мозаика из королевского захоронения Ур, выполненная из ракушек,
ляпис-лазури и красного песчаника, явственно демонстрирует нам — как от­
метил сир Леонард Вулли, обнаруживший ее — «убранство и порядок самой

Маски Бога: Изначальная мифология, см. (...) ссылаясь на Ананда К. Кумарасвами, Риг веда — ЛандНама-Бок (Лондон: Luzac and Со., 1935).

200

древнейшей, из известных нам на сей день, армии.»1 Здесь мы также видим
кареты; однако это скорее неповоротливые четырехколесные тележки, за­
пряженные группой из четырех ослов, либо онагров. «Колеса были сплош­
ными», пишет профессор В. Гордон Чайлд описывая средства передвижения
того времени, «выполненными из цельных кусков дерева, которые крепи­
лись друг к другу с помощью подпорок, а обод их обделывался кожаными
шинами, которые прибивали медными гвоздями. Они представляли собой
одной целое с осью, которая крепилась к телу повозки кожаными ремешка­
ми.»2 Вот уж точно не самый удобный агрегат для маневрирования! Однако
в какой-то момент времени (грубо обозначим его о. 2000 г. до н.э.) где-то
к северу от Кавказской горной гряды появляется легкая двухколесная каре­
та, запряженная резвыми скакунами, колеса которой теперь оснащенью спи­
цами, свободно вращались на своих осях, а значит не создавали трудностей
при повороте. Преимущества этого нового мобильного средства вооружения
способствуют зарождению новых империй в самых непредсказуемых местах;
так, например, в Анатолии о. 1650 г. до н.э., зарождается царство Хеттов,
которые к этому времени, помимо всего прочего, уже овладели искусством
обработки железа; в Китае же, в о. 1523 г. до н.э. процветает династия Шан,
которая, однако, ограничилась обработкой бронзы. Гиксосы, которые «не сле­
довали слову Ра», представили это новое средство передвижения Египту в о.
1670—1570 гг. до н.э., в Индию же оно пришло вместе с индо-арийцами в о.
1500—1250 гг. до н.э. В Юго-Восточной Европе, к тому же, весьма кстати
появляется новый вид оружия — меч, который идеально подходит для того,
чтобы рубить из седла3 Откуда ни возмись появляются люди, искушенные
в верховой езде.
Каждый, кто утруждал себя овладением этого нового диковинного оружия,
приобретал практически неограниченные возможности в нанесении крити­
ческого урона в горизонтальном направлении. Перед лицом такой мощи все
древние, по большей части привязанные к земле цивилизации, были попро­
сту беззащитны. Новоприобретенное могущество, конечно же, неразрывно
связанно с надменностью: разве не лестно простому вояке обнаружить себя
1

Сэр Леонард Вулли, Ур: Первые стадии раскопок (Лондон и Нью-Йорк: The King Penguin Books,1946),

2
3

С. 131.
Чайлд цит. соч., СС. 181—82.
Гарольд Пик и Герберт Джон Флёр, Лошадь и Меч. Коридоры времени, ч. VIII (Нью-Хейвен: Издатель­

ство Йельского университета, 1933), СС. 85—94.

201

на отменном скакуне, да при удобном седле? Такие выражения, как кавалер,
кабальеро, шевалье говорят сами за себя. Теперь пеший — значит низший,
конь же — символ благородства; ситуация обстояла таким образом вплоть
до недавнего времени, когда появление машины сгладило эти острые углы.
На протяжении четырех тысячелетий шел процесс слияния, в основном по­
средством насильственных и империалистических методов, раздробленных
государств древних центростремительных веков в единой целое; тенденции
к бесконечному дроблению был положен конец — твердой рукой собирались
в единое целое народы, однако в этой цельности существовало четкое горизон­
тальное разделение на тех, кто упоен криками победы и тех, удел кого — ры­
дания. На всем протяжении от долины Нила до Желтой реки горькая участь
пала на плечи тех, кого избрали своей наковальней своенравные «молоты»
войны и так канул втуне золотой век равных чад Матери Земли.
Во время раскопок Мохенджодаро, в самом верхнем слое были обнару­
жены многочисленные останки: останки мужчин, женщин и детей, многие
из которых носят на себе следы ударов меча и топора. По нему пронеслась
группа набежчиков и о том, как низок был их интерес в городах, свидетель­
ствует тот факт, что в течение тысячи лет их господства мы не находим в до­
лине Инд и намека на город. В Чандху-Даро, что в восьмидесяти милях к югу,
и в некоторых других стоянках раздробленные группки низшего сословия ор­
ганизовали поселения из пары-тройки хилых лачуг (так-называемая культу­
ра Джхукар) на руинах прежде величественных городов и лишь на дальней
южной оконечности некогда обширной культурной области, на полуострове
Катхиявар сохранилось что-то вроде рудиментарного кармана. Что касает­
ся «наиболее масштабной политической системы, равной которой не было
в древнем мире вплоть до появления Римской империи» — juit Ilium, дни ее
были сочтены.
Мы можем составить себе впечатление о том, как величественна была эта
новая раса воинствующих кочевников, которая стремительно ворвалась в исто­
рию, распевая магические гимны пантеону воинствующих богов-наездников
обратясь к приведенному ниже характерному гимну из Риг Веды:

Я
Я
Я
Я

призываю
призываю
призываю
призываю

первым Агни на благо.
Митру-Варуну на помощь.
Ночь — успокоительницу (всего) живого.
бога Савитара для поддержки.
202

Приближаясь сквозь черное пространство,
Успокаивая бессмертного и смертного,
Савитар на золотой колеснице, Бог едет, взирая на (все) существа.

Имя «Савитар» включает в себя санскритский глагольный корень су, ко­
торый несет значения «возбуждать, стимулировать, провоцировать, побу­
ждать» и означает, согласно примечанию древнего комментатора «движущая
сила всего сущего».
Златорукий Савитар, повелитель людского рода,
Странствует между обоими: между небом и землей.
Он гонит прочь болезнь, приводит в движение солнце.
Он спешит на небо через черное пространство.
Едет бог вперед, едет вверх,
Едет, достойный жертв, на двух прекрасных буланых конях.
Бог Савитар приезжает издалека,
Прогоняя прочь все опасности.

(Те,) что прежние пути твои, Савитар,
Непыльные: хорошо проложенные в воздушном пространстве,
(Приди) по этим легкопроходимым путям к нам сегодня
И защити нас и утешь, о Бог! 1
На протяжении уже более полувека великие умы ведут спор о происхож­
дении ариев, что столь стремительно ворвались в историческую картину на­
шего мира; и хотя некоторые важные моменты так и не были прояснены, уже
достаточно четко вырисовываются перед нами общие черты начальной стадии
развития так называемой арийской, индо-европейской или же индо-герман­
ской группы народов, языков и мифологий.
Обобщая, можно сказать, что выделяют два доисторических этапа разви­
тия этой группы народностей, причем о степени их однородности на тот мо­
мент нам судить не приходится.

1

Риг Веда I. 35, строки 1, 2, 9, 3, И; (перевод Т. Я. Елиэаренкова)

203

Этап их зарождения где-то на просторах обширных пастбищных уго­
дий, раскинувшихся либо между Рейном и Доном или же между Рей­
ном и Западным Туркестаном.
2. Этап распада на а) Западную группу племен, обосновавшуюся, воз­
можно, на равнинах между реками Днепр и Дунай, от которых в про­
цессе диффузии происходят древние греческие, италийские, кельтские
и германские народности; и б) Восточную группу, осевшую, скорее
всего, где то к северу от Кавказских гор, возможно у Аральского моря,
которые, со временем, породили армянскую народность, различные
балто-славянские племена (древние пруссы, латыши и литовцы; чехи,
поляки, русские и т.д.), а также ранние персидские народности и близ­
кие им индо-арийские, которые впоследствии, преодолев перевалы
Гиндукуша ворвались на территорию обширных, плодородных и дев­
ственных индийских долин.

1.

Не известно, когда именно произошел этот распад на две главные ветви
а и б и неясно также, где именно располагалась общая народность, когда этот
распад произошел, если он вообще имел место быть, да и сам факт существо­
вания этой гомогенной группы часто ставится под сомнение. Ведь обширные
северные равнины, откуда они, по предположениям, произошли, особенно
ничем не примечательны и на протяжении 200,000 лет ограничивались ста­
тусом палеолитических охотничьих угодий, пока раздробленные государства
Ближнего Востока, оснащенные новыми видами ремесел, не начали посте­
пенный и точечный процесс преобразования охотников в скотоводов. Можно
предположить, что в ходе о. 4500—2500 гг. до н.э. прилежные земледельцы,
по мере своего упорного труда, все более оттесняли древние палеолитические
племена из их исторического центра обитания на запад и восток. Однако по­
следние, переосмыслив нововведения в области ремесел в собственном ключе,
вскоре вернулись оснащенные боевыми колесницами и с ужасающей мощью
обрушились на оседлых жителей, чтобы вернуть то, что было у них отнято.
Первым делом они сконцентрировались на захвате скота, по большей части —
рогатого. Эти не особенно чистоплотные и суровые кочевники придержива­
лись патриархального устоя, полигамии и были до бесконечного горды своей
генеалогией. Учитывая то, что после скота главными их трофеями выступали
женщины, арийская раса — если таковая существовала — должна была сфор­
мироваться в ходе постоянного замешивания и перемешивания всевозможных
204

генов. Как отметил профессор К. К. У\енбек, язык этой гомогенной народно­
сти даже до распада представлял собой смесь элементов, характерных с од­
ной стороны для языков кавказских народностей, а с другой — эскимосских1.
Божества многочисленных арийских пантеонов по большей части лишены
локальных привязок. Они не идентифицируются с каким-либо конкретным
деревом, прудом, камнем или же местностью, как большинство божеств при­
митивных и продвинутых пантеонов оседлых культур, но предстают в форма­
те, который был легко доступен для транспортировки племенами кочевников
в любой уголок света. Так, например, из 1028 гимнов индо-арийского писания
Риг Веды не менее 250 посвящены Индре, царю богов, вооруженному молни­
ей и одаряющему дождями; 200 посвящаются Агни, божеству огня, который,
в форме домашнего очага охранял их семьи, а в форме языков священного
огня поглощал плоды их жертвоприношений, чтобы перенести их богам; 120
воспевают Сому, жертвенный напиток, вливаемый в божественный зев Агни.
Поистине многочисленны гимны, прославляющие божеств солнца, ветра,
дождя и различных муссонов. Славили также и блистательного Отца Небо
и Мать Землю, вместе с их чадами красавицами Зарей и Ночью. Над всеми
ними же возвышался бог Варуна, хотя гимнов, адресованных лично ему набе­
рется не более дюжины.
Имя Варуна включает в себя глагольный корень вр, который имеет значе­
ние «покрывать, обволакивать»; и поистине он является божеством, что об­
волакивает всю вселенную и наделен абсолютным верховным могуществом.
Именно Варуна заключил огонь в водах; он сотворил «золотые качели» —
солнце, парящее в небесах; именно он управляет сменой дня и ночи и этот
ритм, установленный им (puma) и есть тот оплот, на коем держится мировой
порядок. Паря в пространстве, он измеряет землю и мерилами для него высту­
пают мистическая энергия творения (майа) и его солнечное око. Так он создал
три мира, в каждом из которых пребывает: небеса, землю и межвоздушное
пространство; ветер, который пронизывает их все — суть дыхание Варуны.
Золотая обитель его находится в самом зените мироздания: дворец с тысячью
дверями, в котором он восседает наблюдая за всем, что творится в трех мирах,
а подле него — сонмы шпионов, которые без устали рыщут по миру острым
взором окидывая все сущее. Там его созерцают великие отцы-прародители

К.К. Уленбек, «Комплекс коренных племен и изначальный диалект индогерманцев», Американский антро­
полог, ч. 39 № 3 (1937), СС. 391-93

205

и туда же устремляется само солнце: начиная путь из своего блистательного
жилища оно пребывает в покои великого Варуны, чтобы поведать ему о делах
людских, которые наблюдало за день1.
Очевидно, здесь перед нами точно не просто «природное божество» —
термин, который так часто пытаются применить к божествам как ведиче­
ского, так и греческого пантеонов. Также, полагаю, не вполне корректно
заключать это поэтическое собрание религиозных гимнов в рамки некой
систематической теории, в соответствии с которой, те гимны, что посвяще­
ны явственным событиям, таким как жертвенный огонь, сияющее солнце,
удар молнии или же дождливый муссон считаются первичными и прими­
тивными, а божества, воспеваемые в гимнах более позднего типа представ­
ляются лишь в качестве персонификации тех сил, что лежат в основе этих
природных явлений. Во первых, до сих нигде в мире не было обнаружено
ни одного веского доказательства в пользу теории о том, что мифологиче­
ские образы имеют тенденцию развиваться от прямого восприятия некоего
феномена к персонификации его движущей силы. Уже в мифологии анда­
манцев (которая является одной из самых примитивных из известных нам)
мы повсюду сталкиваемся с персонификациями, как, например, в образе
Билику — божества северо-западного муссона. И во вторых, очевидно что
арии, которые уже овладели искусством одомашнивания скота, изготовле­
ния колесниц и обработки бронзы, находились на далеко не примитивном
уровне. Основополагающие элементы ведической системы, включающей
в себя, в том числе земледелие, животноводство и десятичную систему счис­
ления указывают на ее происхождение из первичного источника всех разви­
тых цивилизаций вообще, а именно — Шумера. Разделение мира на небеса,
землю и межвоздушное пространство напоминает нам об обителях Ана, Ки
и Энлиля. Жертвенный напиток Сома является двойником Таммуза — они
даже ассоциируются с одинаковыми явлениями: восходящей и убывающей
луной, быком, привязанным к жертвенному шесту, животворящей жидко­
сти, что пронизывают все сущее, а в форме опьяняющего нектара, добыва­
емого из сока растения сомы, одаряет небожителей бессмертием. Добавим,
что принцип вселенского порядка (puma значит «путь» или «направле­
ние» ), в соответствии с которым Варуна организовал все сущее, пол-

Ведические отсылки к каждому утверждению можно найти у Макдонелла, Ведическая Мфиология, СС.
22—27

206

ностью идентичен египетскому маат и шумерскому ме. И также как маат
и ме, термин этот указывает не только на физический, но и на нравственный
порядок.
Профессор Германн Олденберг так писал об этом управляющем принципе все­
ленной в своем классическом труде, посвященном изучению ведической мысли:
«Рита приводит в движение реки.» «В соответствии с ритой
занимается рассвет.» Отцы-управители мира «в соответствии с ри­
той возвели солнце на небеса», которое и само есть ни что иное,
как «видимое блистательное воплощение риты»; в то время как
тьма, которая покрывает солнце во время затмения есть наруше­
ние природного порядка и вещь «противоестественная». По небу
катится колесо puma о двенадцати спицах, которое никогда не об­
ветшает — год. Могуществориты, в частности, можно наблюдать
в череде постоянно воспроизводящихся событий, сам факт суще­
ствования которых противоречит здравому смыслу; одним из таких
таинств, например, выступает то чудо, которому человек обязан
своим существованием: тот факт, что черная корова может давать
белое молоко, что из сырого тела ее выделяется продукт уже гото­
вый, который один известный ведический поэт воспел как «рита
коровы, управляемая ритой».
Термины «рита» и «истина» постоянно сопоставляются друг
с другом; в качестве антонима к слову «истина» часто используется
термин анрита, «то, что не есть рита». Человек, который навредил
своему знакомому коварно прибегнув к черной магии противопо­
ставляется достойному человеку, который «придерживается риты».
«Ведь тот, кто следует пути риты найдет его гладким и лишенным
шипов.» ...
Определенно, иногда рита конкретизируется. Мы даже ви­
дим смутный намек на ее локализацию, когда, например, читаем,
что рассвет зарождается в обители риты; или когда жертвенный
зал представляется в качестве вместилища риты. Существуют пути
риты — это, понятно, является излюбленным выражением, ведь
в самом слове рита заключена идея направления в пространстве; по­
тому существуют колесничие риты, корабли риты, коровы и молоко
риты. Однако, за некоторыми незначительными исключениями, ни207

когда не существовало поклонения или вознесения священных даров
рите1.
Однако следует отметить, что хотя мы и наблюдаем значительный вклад
первичных культурных матриц Ближнего Востока в ведическую мифологию,
которому, в частности, она обязана своим внушительным размахом, ведиче­
ские гимны все же преследуют совершенно иную цель, чем те, что заявлены
в мифологиях Шумера и Египта. Поскольку арии, как и семиты, не были
склонны к витиеватостям, они, почерпнув богатства из копилки мудрости жре­
ческих кругов великих храмовых городов оседлых культур, сразу же нашли
способ обратить его себе на благо, которое заключалось для них не в совер­
шенствовании какой-либо комплексной социальной единицы (как мы помним,
никаких городов под их управлением не было), но в усилении могущества, как
такового, без всяких прекрас т.е. обеспечении побед и добычи, агрессивных
захватов и процветания.
Как мы убедились, мифологическим базисом для цивилизации Инд, унич­
тоженной ариями, по всей видимости являлась некая вариация почитания
растительно-лунного порядка, характерная для конца бронзового века, в рам­
ках которой, жреческий круг, вооруженный календарными наблюдениями,
требовал беспрекословного подчинения прихотям своенравной судьбы. Власть
богини-матери, в макрокосмическом чреве которой проводит свой краткий век
все сущее, абсолютна; как может человек надеяться достичь здесь чего либо,
вооружившись своими ничтожными потугами, вроде героизма да праведности?
«Она самовольна», говорит Рамакришна, «и любит все делает по своему.»
«Однако для тех чад, что не ропща склоняются перед волей их матери, она
исполнена сияния.» Все жизни с каждым их мгновением сгинут в ее ненасыт­
ном зеве; но как бы не была ужасающа эта участь, особого блаженства вку­
сит тот, кто в вере своей добровольно отдастся ей, как это делает идеальный
правитель: одновременно и сын и бык своей вселенской матери.

Разве и правда черна Кали, моя Мать?
Таким вопросом задается индийский почитатель.

Герман Олденберг, Die Religion Des Veda (Штутгарт и Берлин: J. G. Cotta’sche Buchhandlung Nachfolger,
3-е и 4-е изд., 1923), СС. 195-97.

208

Хоть Обнаженная и чернее ночи,
Она освещает лотос сердца. 1

Ведические гимны же положены совсем на другую мелодию. Живо и тор­
жественно возвещающие о благах грядущих рождений, эти магические тексты
восторженно воспевают великолепие восхода и их любимой молодой богини
Зари, которой посвящено около двадцати строк:
Блистательна на вид она, мир люда будит
Свысока, ее великого сиденья, найдет всяк взор в ней
Загляденье, вперед пройдя откроет путь,
Для света — день им полон будь.
Изящной наготой своей горда,
Омывшись, выпрямляет стан она,
Чтоб всякий мог его узреть
Врагу тут тьмы не уберечь.

Когда с небес сошло дитя сияя,
Дочь неба, дева вожделенная спускает,
Покров с персей своих, великолепие являя,
Тому, кто вида этого алкает.
Так было встарь, так будет вновь,
Заря льет свет и гонит ночь.2

В каденциях этих сильных строк слышится гул военных колесниц, треск
кнутов и лязг бронзовых орудий, которые, будто бы вобрали в себя силу са­
мих богов. Каждая строчка пронизана идеей о том, что судьба — не такая
уж и непереносимая ноша и что сильный духом и исполненный веры и пре­
данности не только не найдет ее тяжелой в этой жизни, но и может надеять­
ся на благотворные плоды в следующей; так как главными символическими
образами у ариев выступают восход, вспышка молнии и языки жертвенного

1
2

Цит. соч. Произвестие Рамакришны.
Риг Веда V. 80, строки 2, 5, 6.

209

пламени Агни, все их гимны с уверенностью констатируют, что воинствую­
щего пламени всегда будет достаточно, чтобы пробить свой путь куда угод­
но и развеять любую тьму. Взобравшись на коня они изведали неведомого
прежде чувства скорости, а новые виды оружия позволили беспрепятственно
подчинять своей воле любые города, долины и подарили им ощущение абсо­
лютной автономности. Теперь даже образ вселенской жертвы виделся не через
призму подчинения, но в качестве гаранта приобретения могущества. Сома,
жертвенное лунное божество, возливался в огонь в форме сока растения сомы
лишь чтобы стать амброзией, достойной богов; не тот ли это опьяняющий на­
питок, что вливает в себя каждый воин, чтобы разжечь кураж в своем сердце?
«Мудрый,» слышим мы:
Я приобщился к сладостному напитку жизни, мудрый,
(К тому,) кто доброжелателен, кто лучше всех находит широкий выход.
К кому все боги и смертные
Сходятся вместе, называя (его) медом.

Мы выпили сому, мы стали бессмертными,
Мы пришли к свету, мы нашли богов.
Что может нам сделать теперь недоброжелательность
И что — злоба смертного, о бессмертный?
Выпиты эти славные (соки сомы,) уносящие вширь:
Как ремни — колесницу, вы связали меня в суставах.
Да предохранят меня эти соки сомы (от того,) чтобы не поскользнулась нога,
И да удержат они меня от перелома!

Как огонь, добытый трением, зажги меня!
Дай (нам) озарение! Сделай нас лучше!
Да, это ведь только в опьянении тобой, о сома, я кажусь себе
Будто бы богатым. Иди вперед к процветанию! 1
Как мы и сказали, арии, как и семиты, не были склоны к витиеватостям.
И подобно тому, как в мифологии семитов жреческая концепция непреодо1

Риг Веда VIII. 48 строки 1, 3, 5 и 6. ПереводТ. Я. Елизаренковой.

210

лимой вечности трансформировалась в более гибкое представление о личной
воле божества, подверженного как гневливым, так и милостивым настроениям,
также и в ведах к циклическому порядку (puma) Варуны хоть и относились
с должным почтением, но никогда не ставили его во главу угла. Будучи охот­
никами, скотоводами и воинами, арии слишком хорошо зналии, сколь многое
в судьбе может измениться в результате действия даже одного независимого
индивида, чтобы склониться перед мертвой, губительной жреческой карти­
ной мира и позволить свалить себя в одну кучу со всем живым и неживым
творением. Потому ритмическому порядку Варуны в конечном итоге ничего
не оставалось, как отступить на задний план. В центр же их мифической все­
ленской арены вырывается на своей боевой колеснице, запряженной двумя
норовистыми булаными скакунами с гривами оттенка павлиньего пера самый
великий из испивающих Сомы, бог войны, боевого духа, военной мощи и по­
беды, метатель молнии, чья медная борода яростно трепетала, когда он загла­
тывал в себя Сому до тех пор, пока она не заполнила его, как озеро: Индра,
подобный солнцу, кто своими длинными руками метнул молнию, что поразила
вселенского дракона Вритру.
Злобный шипящий змей Вритра, имеющий в своем распоряжении гром,
молнию, туман и град — безрукий и безногий архидемон, который, обосно­
вавшись в своей отдаленной крепости, скрытой в горах, на века запер там все
воды вселенной, которая со временем пришла в полное опустошение.
Индры героические деяния сейчас я хочу провозгласить:

Разъяренный, как бык, он выбрал себе сому,
Он напился (сомы), выжатого в трех сосудах.
Щедрый схватил метательный снаряд — ваджру.
Он убил его, перворожденного из змеев.1
Деянию этому посвящено не менее четверти всех гимнов, собранных в Риг
Веде.
Интересно (этот момент еще ни разу не был в должной мере отмечен
ни одним из комментаторов), что в имени дракона, пораженного его великой
молнией, содержится тот же глагольный корень вр, со значением «покрывать,
обволакивать», из которого, как помнит читатель, образовано имя Варуны.
1

Риг Веда I. 32А, строка 3.

211

Другими словами:
1. Антагонистом в арийской мифологии выступает ни что иное, как жрече­
ский вселенский уклад, представленный в негативном аспекте в качестве
губящего всю жизнь во вселенной.
2. Засуху, вызванную собравшимся в кольца змеем Вритрой, «Облачителем», мы можем сопоставить со Вселенским потопом в мифологической
системе Месопотамии.
3. Как в семитской версии Вселенского потопа, так и в арийской версии
Вселенской засухи, катастрофа представляется не в качестве законо­
мерного звена в цепочке событий, регулируемых безличным циклич­
ным порядком, но в качестве последствия деяния некоего независимого
в своей воле существа.
4. Однако в отличие от семитского, индоарийский миф не пытается пози­
ционировать Вритру, сотворившего отрицательное деяние, в позитив­
ном ключе:
Безногий, безрукий боролся он против Индры.
Тот вогнал молнию в его спину.
Вол, хотевший стать противником быка,
Вритра лежал, разбросанный по разным местам.

Через (него), безжизненно лежащего, как раскрошенный тростник,
Текут вздымаясь воды Ману.
(Те,) кого Вритра (некогда) с силой сковывал,
У их ног лежал теперь змей.1
5. Таким образом мы видим, что если в мифологии Месопотамии высшее
божество может быть неблагосклонно расположено к человеку, подвер­
жено зависти, и очень обидчиво, а в гневе своем — поистине ужасаю­
ще, в ведической системе боги, по большей части, вполне расположены
к роду людскому, их не сложно удовлетворить, а не получая должного
почтения, просто отворачиваются от нерадивого почитателя. Профессор
Винтернитц так противопоставляет эти две системы:

1

Риг Веда I. 32А, строка 7 и 8.

212

Когда ведический почитатель возводит очи к небесам, чтобы вознести хва­
лу своему божеству, он лишен глубокого благоговения или же непоколебимой
веры псалмиста Иеговы. Его молитвы не исторгаются, робкие, из потаенных
глубин души. Все потому, что он ближе ко своим богам. Вознося хвалу сво­
ему божеству, он уверен, что тот в ответ одарит его богатством, коровами
и мужественными сыновьями и не стесняется сказать ему об этом. «Я отдаю
и да воздастся мне (do, ut des)» — такова его позиция; вот перед нами мо­
литва ведического поэта к Индре:

Если бы, о Индра, подобно тебе
Я владел бы добром один одинешенек,
Мой восхвалитель был бы богат
Коровами, я бы постарался для него.
Я хотел бы одарить
Мудрого, о господин силы,
Если бы я, подобно тебе,
Был господином коров. 1

Однако здесь следует сделать еще одну ремарку; все дело в том, что в этих
живых и алкающих земного могущества гимнах нет и намека на атмосферу
или же мифологическую составляющую позднего индуизма, который, как
ни иронично, считается произошедшим из Вед. Мы не видем здесь и намека
на реинкарнацию; отсутствует тоскливое желание освободиться из кругово­
рота перерождений; нет йоги; нет мифологии спасения; нет вегетарианства,
ненасилия и кастовой системы. В старые ведические времена слово «война»,
гавифти означало «жажда коров», а коров арийские скотоводы не только до­
или и почитали, но и забивали, ели их мясо и использовали кожу (казалось бы,
действия совсем не совместимые, однако нам слишком хорошо известно, как
характерны невольные и намеренные неверные прочтения канонов для рели­
гиозных традиционалистов всего мира.)
Так или иначе, суть в том, что мифология Индии более позднего типа
по сути своей совсем не ведическая, но дравидийская и уходит корнями к ци­
вилизации Инд бронзового века. Все дело в том, что с течением времени арии
1

Риг Веда VIII. 14. 1—2. Перевод Т. Я. Елизаренковой.

213

ассимилировались с местными народами (к несчастью, это не сильно помогло
их коровам); и принцип порядка вселенского божества Варуны (который, как
и все прочие элементы культуры долины Инд, строится на математическом
философском укладе Ближнего Востока) постепенно пересилил принцип неза­
висимой воли Индры. Рита Варуны превращается в дхарму. Потенциальная
энергия творения Варуны майа переходит под управление Вишну. И круго­
ворот бесконечного рождения и смертей возвращается на круги своя, чтобы
остаться тут навеки. В итоге доблестное и благородное деяние величайшего
из ведических богов-героев низводится до досадной оплошности.
Теперь оказывается, что злобный дракон, поверженный им, был браманом.
А так как, согласно ведическим представлениям поздней эпохи, убийство бра­
мана считается самым гнусным из грехов, Индре предстояло понести за него
тяжелое покаяние.
В Махабхарате, созданной как минимум тысячелетием позднее ведических
гимнов, мы читаем следующую видоизмененную версию событий убийства
вселенского дракона ведическим божеством:
«Поведай о мудрец!» Обращается с просьбой рассказчик в начале свое­
го повествования: «Поведай о великом благочестии безмерно великолепного
Вритры! Беспримерно его познание и такова же его преданность Вишну!»

Некогда в окружении сонма богов ехал Индра на колеснице
И увидал насупротив стоящего гороподобного Вритру.
На пятьсот йоджан он вверх уходил, врагов крушитель,
И свыше трехсот йоджан он был в обхвате.
Труднооборное для трех миров, такое тело Вритры
Увидев, струсил и не мог успокоиться дэва.
Раджа, тогда у Шакры затряслись поджилки
От страха перед Вритрой, когда он вдруг увидал (его) огромное тело,
Тогда раздался рёв и звучанье музыкальных приладий
Всех богов и асу ров; разразилась битва.
У Вритры же, Каурава, увидевшего перед (собой) стоящего Шакру,
Не возникло никакого колебания, заботы, страха.
Тогда разыгралось сраженье, три мира повергшее в трепет,
Между махатмой Шакрой и Вритрой, владыкой асуров.
Пращи, булавы, мечи, копья, стрелы, косы,
Разнообразные камни, громкозвучащие луки,
214

Взмёты огня, различное дивное оружье,
Ратники дэвы и асуры наполнили всё (пространство).
Тогда все сонмы богов во главе с Предком
И причастные великой участи риши пришли посмотреть на битву.
Совершенные, махараджа, на превосходных колесницах, тур-Бхарата,
И гандхарвы с апсарами на превосходных колесницах явились.
Тогда с поднебесья Вритра, лучший из блюстителей дхармы,
Градом камней владыку богов молниеносно осыпал,
А разъярённые толпы богов стали стрелы метать, отовсюду
Каменный дождь отбивая, обрушенный Вритрой в битве.
А многосильный Вритра, великий чародей, тигр-Каурава,
Владыку богов чарами совсем одурманил в сраженье;
Тогда Индру, теснимого чародейным оружием Вритры,
Образумил Васиштха (заклятьем) «Рашхантара».
Васипггха сказал:
Превосходнейший из богов, владыка богов, крушитель дайтьев, асуров,
Силы трёх миров обладатель, что же ты унываешь, Шакра?
Вот Брама, Вишну, Шива, владыка преходящего мира,
И бог, владыка Сома,— все великие риши.
Как трус какой-то, не ползи малодушно, Шакра,
Облагородив мысль, рази врагов в сраженье, владыка суров!
Вот учитель мира, Трехглазый, чтимый всем миром,
Он на тебя взирает, владыка, покинь заблужденье, повелитель суров!
Вот брахмариши во главе с Брихаспати
Дивными песнопеньями, Шакра, восхваляют тебя, суля победу!
Бхишма сказал:
У вразумлённого так махатмой Васиштхой Превеликолепного
Васавы очень много прибавилось силы.
Затем благой сын Ангираса (Брихаспати) и те высшие риши,
Увидев отвагу Вритры, пришли к Махэшваре.
Желая благо мирам, они просили о гибели Вритры;
Тогда мощь чтимого владыки мира, став горячкой,
Ужасная вселилась во Вритру, владыку дайтьев.
Вступил в перун Индры, радуясь охраненью мира.
Затем премудрый Брихаспати вошёл к Шатакрату,
А великолепный Васиштха и все высочайшие риши,
215

Приблизясь к чтимому всем миром подателю даров Васаве,
Единодушно сказали: «Владыка, убей Вритру!»
Махэшвара сказал:
Шакра, вот великий Вритра, облечённый великой силой,
Чародей всеодушевляющий, могучий, вездесущий, знаменитый.
Ведь он ради укрепления (своей) силы шестнадцать тысяч лет совершал
умерщвление плоти,
И Брама ему избрать дар предоставил, о, владыка бессмертных
Величие иогинов и великую (власть) чародейства,
Огромную силу и высочайшее великолепие, о, владыка суров,
Но моё могущество проникло в тебя, Васава,
Так порази перуном этого тигра-данаву!»
Шакра сказал:
«О тур (среди) суров, твоей милостью очень трудноодолимого сына
Дити Перед твоими очами я повергну перуном, о, владыка!
Бхишма сказал:
Когда в дайтья, великого асура, проникла горячка,
Раздался мощный восторженный клич богов и рйшей.
Затем могучий звук раковин, литавров,
Бесчисленных труб и бубнов раздался.
Асуры совсем потеряли память,
И мгновенно погибли их могучие чары.
Тогда, узнав, что Вритра упал, возликовали
Риши и боги, восхваляя властелина Шакру.
Облик махатмы Шакры, стоящего на колеснице во время битвы,
Восхваляемого (великими) ришами, был весьма труднопереносим для взора.
Услышь от меня, махараджа, какие телесные знаки
Были у Вритры, полностью охваченного горячкой.
Он страшно побледнел, его рот воспалился,
Сильная дрожь охватила тело, весьма участилось дыханье;
Вздыбились волоски на теле, он быстро и тяжко дышал, владыка;
Как признак беды, из его рта появилась ужасная шакалка:
То выпала его страшная память, Бхарата;
Пожаром полыхающее пламя из его боков вырывалось.
На колесницу взойдя, Шакра двинулся в битву,
Перун воздев в руке, дэва взирал на того дайтью.
216

Тогда раздался нечеловеческий крик того великого асура:
Разинув зев, (он кричал), охваченный тяжкой горячкой, о, владыка раджей
И в его раскрытую пасть перун вонзил Шакра;
Очень был ярок блеск того перуна, видом пламени смерти подобен.
(Восклицали) боги, узрев низвергнутого Вритру, тур-Бхарата!
Магхава же, многославный враг данавов, при содействии
Вишну, Убив Вритру перуном, отправился на небо.
Преужасная, жестокая, мир устрашающая
Смерть браминов (Брахмавадхья),
Пугающая, уродливая чёрно-жёлтая, с выступающими клыками.
Страшноглазая, с растрепанными космами, о, Бхарата,
Увенчанная черепами, как ведьма, тур-Бхарата,
>
Кровожадная, одетая в лохмотья рогожи, о, праведный (раджа),
В таком страшном виде, о, Индра царей, она вышла
И стала преследовать Громовника, тур-Бхарата!
Некоторое время убийца Вритры», о, радость Куру,
Желая блага миру, бежал по направлению к небу.
Но, увидав, что ускользает многосильный Шакра,
Смерть ухватила владыку богов и крепко в него вцепилась.
Он же, перепугавшись Брахмавадхьи, Смерти браминов,
Запрятался в почку лотоса и много лет там пробыл.
Но Смерть браминов его преследовала усердно
О, Каурава, захваченный (ею), он (совсем) обессилел;
Её стряхнуть настойчиво пытался Шакра,
Но владыке богов не удалось Брахмавадхью сбросить:
(Крепко) она вцепилась;
Узнав, что Шакра захвачен Смертью дваждырождённых,
Стал размышлять тогда Брама, о, превосходный Бхарата,
Как освободить его1.

Очевидно, что из ведического тут остались лишь имена, да и то — толь­
ко главных противников. Характеры их видоизменены, как и сферы их
влияния; и мы не можем не заметить, что они поменялись ролями. Теперь героймарионетка черпает свой кураж не от напитка сомы, но достигает его посред1

Махабхарата 12.281.1 по 282.20. (Перевод Б. Л. Смирнова)

217

ством йоги, которая является атрибутом цивилизации Инд — о том явствуют
печатки, там обнаруженные. Вдобавок ко всему, решающую роль в этой победе
сыграл Шива, повелитель йоги, которого мы также на этих печатках наблюдаем.
Таким образом очевидно, что за тот промежуток времени, который прошел меж­
ду приходом арийцев на территорию долины Инд и созданием этого труда, веди­
ческий пантеон был приспособлен к местной теологии, в которой йоге отведено
первостепенное место. Что говорить, если даже антагонист приобретает здесь
свое могущество посредством шестидесяти тысяч лет йогической практики.
Далее следует отметить акцент, который сделан здесь на дхарме, которая
представляется в качестве пути добродетели, угодного вселенскому устою,
т.е. точно так же, как и маат, ме, puma и тао. Другими словами, на первый
план снова выступает принцип вселенского порядкабронзового века, оттес­
няя ведическую героическую концепцию значимости индивидуального деяния.
На самом деле, в Махабхарате героизм не играет особой роли; здесь особен­
но подчеркивается постоянное чередование первенства, которое переходит
от титанов к богам и обратно подобно смене дня и ночи. Таким образом, мы
получаем ситуацию, во многом схожую с современным взглядом на историю,
характерным для таких умов, как например Толстой или Маркс, согласно ко­
торому не герой творит историю, но она творит сама себя, неся на своих волнах
многочисленных героев (Наполеонов, Бисмарков, Индр и т.д.) к их неиз­
бежному року. Однако, в отличие несколько левантийской системы Маркса,
в этой мифологии не ожидается никакого прихода мессии, который перевер­
нет все законы с ног на голову. Здесь каждый, и победитель, и проигравший
ограничен в пределе своих возможностей. И, как отмечалось, роли эти весьма
условны и часто могут чередоваться. Так, Брахма, сотворивший этот иллю­
зорный мир, наделяет здесь злодея мистическими способностями. Шива же,
в свою очередь, дарует Индре стимул и могущество для разрушения этой ил­
люзии. Однако, когда Индра сокрушает демона, он оказывается «вне закона»,
хотя одновременно является спасителем вселенной.
Здесь мы видим сходство с Прометеем; а также распятым Христом, кото­
рый взвалил ношу всех грехов мира на свои плечи. Христос распят на кресте;
Прометей прибит к вселенской горе;
Индра заперт в стебле лотоса! Мотивы эти истекают из того же истока,
что и архаичные мифологические образы, впервые представленные в фигурах
Гора, Сета и их Таинства двух заключивших союз, которые находятся за пре­
делами добра и зла.
218

Очевидно, что система йоги и представление о цикличности относятся
к древнейшим элементам мифологической системы долины Инд. Однако
представленный в этом отрывке мотив восхваляющих «наблюдателей» явно
ведический; упоминание же троицы богов, включающей в себя творца ил­
люзорного мира Брахму, хранителя Вишну и уничтожителя, трехглазого по­
велителя йоги Шиву относится к очень очень поздней концепции, которая
не встречается в рамках индийского искусства вплоть до о. 400 в н.э.
Этой позднейшей эпохе будет посвящена шестая глава данного труда; а мы,
тем временем, проследим весь тот путь, который проделали лучезарные ве­
дические божества, чтобы сначала стать частью лишенной всякого героизма
системы фаллических культов, которые они так презирали, а затем и вовсе
обратиться во услужение той отторгающей мир доктрины, которую Ницше
окрестил «Умаляющей добродетелью» которая великих делает мелкими, ма­
леньких — великими, а истошно вопящих о смирении — увенчанными лав­
рами славы.

IV. Мифологическое могущество
Как же представители подчиненного жреческого класса смогли вернуть
свое превосходство над захватчиками? По всей видимости, они достигли это­
го благодаря их искусству чтения сакральных ведических мантр, которые,
подкрепленные явственными результатами, должны были вызывать благого­
вейный трепет у непосвященных. На ранних стадиях развития религии богов
заклинают. Со временем, когда люди убеждаются в том, что этот процесс
действенен, они заключают, что сам ритуал заклинания может превосходить
волю божества, а потому их более не просят, но вынуждают одаривать воин­
ствующие кланы благами; именно так браманы, обладающие сакральным зна­
нием о могущественных заклятиях, были признаны самыми могущественными
и опасными жрецами в мире.
Слово веда, «знание», строится из корня вид (сравните с латинским video,
«я вижу»), который имеет значения «воспринимать, знать, признавать, на­
зывать, узнавать, достигать, одаривать.» Считалось, что хоть ведические
гимны и были составлены людьми, изначально они были «услышаны» (шру~
ти) в процессе откровения великими провидцами (риши) мифологического
прошлого. Потому они — сокровище божественной истины и, соответствен219

но, исполнены могущества, которое надлежит должным образом обдумывать,
анализировать и изучать. Существуют многочисленные теологические труды
по их интерпретации, так называемые «Труды браманов» (Брахманы), наи­
более ранние из которых датируются о. 800 г.н.э. Из их содержания очевид­
но, что ведические гимны и ритуалы не считаются порождением человеческой
мысли, но воспринимаются в качестве априорных столпов вселенной. Более
того, как выясняется, веды существовали еще до сотворения вселенной; ведь
именно из них исходит тот могущественный, обладающей творческой потен­
цией, вечный слог, который ее порождает. «Ом!» читаем мы например:

Этот нетленный звук — все это.
Вот его разъяснение:
Прошедшее, настоящее, будущее — все это и есть звук Ом (Аум);
И то прочее, что за пределами трех времен,— тоже звук Ом.1
Обладая знанием и способностью управления ведическими гимнами, уче­
ный браман мог по своему усмотрению либо одаривать благами друзей или же
навлечь несчастье на своих врагов и все что для этого требовалось — соответ­
ствующая манипуляция сакральными мантрами. Например:

Если он думал о человеке: «Хочу, чтобы он не выдыхал», ему до­
статочно было прочитать терцет, посвященный Вайю (богу ветра)
в неверном порядке (упустив строку или стих); таким аспект Вайю
в теле жертвы вводился в заблуждение, и та лишалась возможности
выдыхать. Если же он решал: «Хочу, чтобы он не мог ни вдохнуть,
ни выдохнуть», ему следовать прочитать в неверном порядке (упу­
стив строку или стих) уже терцеты, посвященные Индре и Вайю; та­
ким образом аспекты этих божеств в теле вводились в заблуждение
и жертва лишалась возможности и вдыхать, и выдыхать. ... Если
желание его было: «Хочу лишить его силы», ему следовало прочитать
в неверном порядке терцет, посвященный Индре. ... Если он решал:
«Хочу обездвижить его конечности», то читал в неверном поряд­
ке терцет, посвященный всем богам. ... Но если желание его было:
«сделать все члены его и самость его процветающими», то должную
1

Мандукья Упанишада 1

220

мантру следовало прочитать верно и надлежащим образом и так мог
даровать он процветание и самости его и всем членам его. Воисти­
ну, процветать будут все члены и вся самость того, кому ведомо это
знание1.

Боги черпали свое могущество из жертвоприношений, приносимых во их
славу. Говорится, что «жертвоприношение — колесница богов.»2 Следователь­
но, браманы имели власть не только над людьми, но и над богами. «Поистинне», читаем мы, «существует два типа богов. А именно: сами боги и мудрые,
в совершенстве обученные брахманы — боги среди людей. Потому между
этими двумя должно разделить подношение: жертвы воздаются богам, а плата
мудрым и в совершенстве обученным богам среди людей — брахманам, Со­
вершающий жертвоприношение удовлетворяет богов своей жертвой и богов
среди людей, мудрых и в совершенстве обученных браманов платой. Когда
и те и другие удовлетворены в полной мере, удвоенной благодати удостаива­
ется жертвующий и возносится к небесам.»3
Если же кто-то все-таки задастся вопросом, кто же из этих двух видов бо­
жеств более велик, ответ тут как тут. «Истинно, в брахмане, что произошел
от самого великого риши, заключены все божества»;4и снова: «Брахман —
высочайший из божеств.»5
Итак, из всех могущественных жертвоприношений, долженствующих воз­
величить их покровителей, которые были в запасе у брахманов, величайшим
и наиболее торжественным считалось Жертвоприношение коня (ашва-медха), которое было специально создано для правителей и дозволено лишь им,
и для проведения которого требовалось огромное количество брахманов. Брах­
маны эти делились на четыре класса:
1. Готри или же «взывающие», которые в ранний период (о. 1000 г.
до н.э.) возможно совмещали функции чтеца ведических мантр и воз­
дающего жертву, однако в более поздний период расцвета брахмани­
ческой культуры (о. 800—600 гг. до н.э.) занимались исключительно

1
2
3
4
5

Айтрея Брахмана 3.3
Там же, 2.37
Шатапатха Брахмана 2.2.2.6; 4.3.4.4.

Там же, 12.4.4.6.
Манавадхарма Шастра 9.319.

221

призывом различных богов из их многочисленных мест обитания для
участия в празднестве и получения огненных подношений;
2. Адхварью или же «воздающие жертву», в чьи обязанности входил
контроль над жертвоприношениями; и если готри славились как «об­
ладающие прекрасной речью», то адхварью в заслугу ставили «умение
работать руками»; настольной книгой для готри служила Риг веда, для
адхварью же — Яджур веда; представители двух этих классов обяза­
тельно присутствовали на любом значимом обряде и занимались там
основными приготовлениями. Каждому из них было положено некото­
рое число помощников, которое варьировалось в зависимости от мас­
штабности события.
3. У^гатри или же «воспевающие гимны», которые от и до изучили Сама
веду и умели обратить все гимны, там хранящиеся (многие из которых,
к слову, повторяются в Риг веде) для достижения нужной цели; и, на­
конец:
4. Руководящий брахман, в роли которого часто выступал главный жрец
королевской семьи, однако это не было обязательным условием.
Жертвоприношение коня полно довольно грубой сексуальной символи­
ки; все дело в том, что этот обряд уходит корнями к древним ритуалам быка
бронзового века, которые в первую очередь служили цели повышения плодо­
родия растительности. Однако, казалось бы, даже самым явным фаллическим
аспектам этого ритуала приписывается здесь потенция повышения не столько
и не сколько плодородия и процветания, но, скорее, закрепления и увеличе­
ния царского могущества и авторитета, при хорошем раскладе — даже в рам­
ках целого мира. Обряд этот проводился либо весной, либо летом; в качестве
жертвенного коня должен был выступать чистокровный жеребец, отмеченный
особыми знаками. Его торжественно отделяли от других скакунов и привязы­
вали к жертвенному столбу.
«Жертвенный столб,» читаем мы, «символизирует солнце, что над нами;
алтарь — землю; жгут из священной травы — растительность; горящие по­
ленья — деревья; окропляющие воды — воды земные; ограждение — четыре
стороны света.»1

1

Айтрея Брахмана 5.28

222

Таким образом, все, что использовалось во время жертвоприношения, ас­
социировалось с тем или иным элементом вселенной; каждое действие, совер­
шенное в его рамках — отсылка на вселенские явления: ритуал потому обладал
потенцией воздействия на мир, что проводил с ним такие точные аналогии.
Брахманы потому обладали могуществом, что умели так точно уловить эти
взаимосвязи. По сути, здесь все строится на принципе, который Фрейзер
обозначил «подражательной магией.»1 Однако если на примитивном уровне
магические аналогии обычно видны невооруженным глазом, те, что использо­
вали брахманы, очень размыты и, часто, в высшей степени поэтичны.
За обрядом торжественного сопровождения коня к жертвенному столбу сле­
довал ритуал его омовения, в процессе которого его веником загоняли в воды
священной реки, где чистили, в то время как сын проститутки на берегу забивал
дубинкой «четырехглазого» пса (то есть такого пса, у которого над каждым гла­
зом было по темному пятнышку, что делало его похожим на сторожевых псов
обители смерти), труп которого отправляли по течению в южном направлении
(направление обители мертвых) так, чтобы он проплыл под животом коня.
«Да поразит Варуна каждого, кто решится атаковать этого жеребца,» вос­
клицает убивший пса. «Прочь человек! Прочь пес!»2
В этом любопытном обряде убитая собака символизирует неудачливость,
которая магическим образом развеивается существом, которое не только оли­
цетворяет, но является самым наглядным примером действенности неприкры­
той сексуальности: отпрыском проститутки. Таким образом, в этом обряде
сексуальная потенция играет не меньшую роль, чем военное могущество пра­
вителя и знания брахманов.
Далее жеребец отпускается на волю и может свободно скакать, где ему за­
благорассудится в сопровождении сотни других коней (однако присутствие
кобыл не допускается). За ним следует кавалерия из сотни принцев, еще сотни
сыновей чиновников высшего класса и сотни — низшего класса; таким обра­
зом, если кто-то попытается присвоить себе этого галантного скакуна или же
преградит ему доступ в свое царство, он должен быть готов вступить в бой
со всеми ними. С другой стороны, если правитель позволял коню беспрепят­
ственно пройти по его владениям, он признавал верховенство над собой ве­
ликого монарха, которому принадлежит этот скакун, вольно галопирующий,
1
2

Фрейзер, цит. соч., СС. 11—37
Тайтирья Самхита 7.4.5.1; цитируется Дж. Дж. Мейером Trilogie altindischer Machteund Festeder Vegetation
(Цюрих и Лейпциг: Макс Ниханс Верлаг, 1937) часть III, СС. 238—239.

223

в то время как его хозяин занят в участии в высшей степени величественной
и имеющей критическую магическую значимость церемонии.
Ежедневно божеству Савитару подносились многочисленные жертвен­
ные дары. Также ежедневно при царском дворе собиралось торжественное
собрание, где жрец готри устраивал театрализованные представления, сопро­
вождаемые песнями, музыкой и танцами, а также пересказом эпосов и вос­
певанием хвалебных гимнов в адрес правителя, которые благородный бард
сочинял на месте. В зависимости от дня, аудитория этих собраний подбира­
лась разнообразная: то старики, то молодые; то заклинатели змей, то рыбаки,
то ловцы птиц; то преступники и ростовщики, то мудрецы1. Далее добавим,
что правитель также подвергался печальной участи лишения сексуальных утех
в течение года, как и его жеребец, однако осложняющим обстоятельством для
него здесь служил то факт, что он обязан был проводить каждую ночь между
ног своей любимой царицы. И приблизительно каждые две недели тридцать
шесть жрецов адхварьев, каждый из которых усаживался на си душку из де­
рева ашватта (здесь задействован каламбур со словом аьива, которое имеет
значение «конь») на протяжении всей ночи должны были предлагать огню
продукты питания и молочные продукты: масло, ячмень, молоко и рис2.
В конце года устраивалось трехдневное празднество, когда скакун вместе
со своей внушительной свитой возвращался обратно в город, изящно высту­
пая и затем являл чудо, внезапно издавая магический звук, воспетый в Сама
веде. Свершалось это тогда, когда жрец удгатри заканчивал со своей частью
гимнов из Сама веды и на сцену выводилась кобыла, которая вызывала тре­
пет в жилах прекрасного скакуна. Тогда он издавал ржание и это звалось удгитхой жеребца. Прекрасная кобыла издавала ржание в ответ. И это звалось
удгитхой кобылы3.
По всей видимости изначально во время этого ритуала в жертву, помимо
жеребца, приносили только барана, который символизировал Пушана, вест­
ника бога солнца. Однако в Махабхарате описывается следующая картина:

Искусные в ведах жрецы — мудрые и в совершенстве обученные,
должным образом исполнили все ритуалы обратившись ко всем стоК. Гелднер, статья «Ашвамаедха» в издательстве Хастингс, цит. соч., часть II, С. 160
Шатапатха Брахмана 13.2.1.2. — 5.; Тайтирья Брахмана 3.8.14; Апастамба Шраутасутра 20.10.5, цитиру­
ется Мейером, цит. соч., часть III, СС. 239—40.
Риг Веда 1.162.2—4; 163.12, цитируется Олденбергом, цит. соч., С. 472, примечание 1

224

ронам света. Ничего не было ими упущено или совершенно в невер­
ном порядке: все было совершено надлежащим образом. Среди
многочисленных собравшихся людей не было несчастных, не было
бедных, не было страждущих, не было горюющих, не было недоволь­
ных: еда была доступна для каждого желающего.
Каждый день жрецы, сведущие во всех видах жертвоприношений,
совершали необходимые для успеха этого могущественного ритуала
обряды в полном соответствии с ведическими писаниями и ни одного
не было там, кто бы не бы не знал в совершенстве веды или, кто бы
не соблюдал в совершенстве свои обеты. Когда наступало время
возводить шесты, шесть из них вырезались из дерева бильва, шесть
из дерева кхадира, шесть из дерева сарвавамин, два из дерева девадару и один из дерева шлешматака [общим количеством в двадцать
один шест]. Более того, исключительно в эстетических целях возво­
дилось еще множество шестов из золота. И шесты эти, украшенные
знаменами правителя, сияли подобно Индре, восседающему в окру­
жении своего двора и семи великих провидцев-риши. Кроме того,
из золотых кирпичей возводилась золотая башня, которая, высотой
в восемнадцать локтей и имеющая четыре этажа, по красоте своей
была идентична постройкам небожителей. На вершине этой башни
устанавливали большую треугольную фигуру птицы из золота, кото­
рая символизировала солнечного орла Гаруду.
Тем временем жрецы, в совершенстве следуя всем указаниям свя­
щенных писаний, привязывали к шестам животных и птиц, каждое
из которых соответствовало тому или иному божеству. Среди жи­
вотных были, например, быки с особыми отметинами, описанными
в писаниях, и даже морские животные. Всех их крепко привязыва­
ли к шестам, а затем разжигали жертвенный огонь. Таким образом,
на подготовительном этапе жертвоприношения к шестам привязыва­
лось три сотни различных животных, включая сотню превосходных
скакунов, которые сопровождали жертвенного коня в его странствиях.
Таким образом, жертвенная площадка по красоте своей напомина­
ла обитель небожителей с их небесными провидцами, музыкантами
и прекрасными танцовщицами.
1

Махабхарата 14.88.19—36 (пересказ).

225

Теперь правитель и его три (или четыре) жены, одна из которых могла
принадлежать к касте шудр, приближались к жертвенному коню и обходили
его, после чего они умащали его различными маслами, обтирали и украшали
гирляндами, в то время как жрец готри и руководящий брахман выполняли
символические и, в некоторой степени комические загадочные движения. За­
тем жеребца отводили обратно к шесту, покрывали тканью и удушали, после
чего к нему подводили главную жену правителя и начинался в высшей степени
любопытный и настолько отдающий архаичностью обряд, что в его реалистич­
ность, поначалу, сложно поверить, а именно, обряд сочетания браком короле­
вы и мертвого животного, символизирующий бессмертие Варуны — божества,
управляющего вселенским порядком.
Она укладывается рядом с тушей мертвого животного, и жрец адхварью
покрывает их тканью. Он возносит такую молитву: «Да будете вы покрыты
на небесах. И да введет в тебя исполненной мужской силы жеребец, полный
семени, семя свое.» В этот момент королева должна была взяться за мужской
орган жеребца и поднести его к своим гениталиям.
«О мать, мать, мать!» восклицает она. «Никто не жаждет обладать мной!
Несчастный скакун пребывает во сне! Не нужна ему я, прекрасная и облачен­
ная в листья и коры дерева кампила!»
Жрец изрекает: «Должен я возбудить дарующего семя. Должно и тебе
возбудить дарующего семя.»
Тогда королева говорит жеребцу следующие слова: «Ну же! Должно нам
обоим совместить наши члены.»
Тем временем жрец молит божество: «Ну же! Помести свое семя в про­
ход той, что открыла для тебя свои бедра. О ты, исполненный мужской силы,
приведи в движение орган, который для женщины является дарующим жизнь.
Тот орган, что входит в ножны, что есть их тайных любовник, во тьме проби­
вающийся к ним, двигаясь вперед и назад.»
Царица: «О мать, мать, мать! Никто не жаждет обладать мной!»
Правитель вставляет загадочную метафору: «Держи его высоко, подобно
тому, кто хочет прислонить тяжелую ношу из тросника к уступу холма. Тогда
почувствует он там себя свободно, подобно тому, кто стоит на холме, обдува­
емый свежим ветром.»
Тогда жрец поворачивается к одной из присутствующих царевен и, указы­
вая на ее половые органы, говорит: «Бедная курочка плескается в водах пото­
ка. Шест вгоняют плотно в углубление; охотно заглатывает оно его.»
226

Царевна же отвечает жрецу, указывая на его мужской орган: «Бедный пе­
тушок плещется в водах потока, подобно твоему слишком уж болтливому рту.
Попридержи язык, о жрец.»
Снова королева восклицает: «О мать, мать, мать! Никто не жаждет обла­
дать мной!»
Руководящий брахман вещает ей: «Однажды отец и мать твои взобрались
на вершину дерева. Тогда сказал отец твой, «Настало время мне пробиться
сквозь» и тогда вогнал он шест плотно в углубление, двигаясь вперед и назад.»
Царица: «О мать, мать, мать! Никто не жаждет обладать мной!»
Жрец готри, повернувшись к одной из других присутствующих цариц, про­
износит следующее: «Когда сталкиваются в этом узком углублении крупное
и маленькое, то две большие губы обхватывают его, подобно двум маленьким
рыбкам, барахтающимся в лужице из под копыта коровы.»
Царица, которой было адресовано это обращение, произносит: «Если увен­
чается успехом этот роняющий капли пятнистый бык, поднятые колени жен­
щины возвестят о том — признак этот столь же явственней, как и тот факт,
что то, что предстает перед очами вашими, истинно существует.»
Царица же вновь восклицает: «О мать, мать, мать! Никто не жаждет об­
ладать мной!»
Далее руководящий брахман обращается к четвертой жене, которая при­
надлежит к сословию шудр:
«Когда благородная антилопа пасется на ячменном поле, никто не подумает
о том, что до нее там послась деревеснкая корова. Если возлюбленный шудрани — арий, может забыть она о плате за свою блудливость.»1
Ритуальные непристойности эти настолько грубы, что, порой, не уклады­
вается в голове, как они могли исходить из уст таких благородных лиц, одна­
ко они находятся в полном соответствии с магической составляющей обрядов
архаичных религий бронзового и железного веков. Ведь, как писал профессор
Дж. Дж. Мейер в своем обширном труде, посвященном культам плодородия
Индии: «В соответствии с принципом аналогии, подобный словесный коитус
обладает не меньшей магической потенцией, чем действительное ритуальное
Этот ритуал описан на санскрите в источниках — Шатапатха Брахмана 13.1—5; Тайтирья Брахмана 3.8—9
и Шраутасутры Катьяяны 20. Апастамба 20, Асвальяна 10.6 и далее, Санкьяна 16. Я следовал версии
Мейера цит. соч., часть III, СС. — 241—246. Варианты прочтения текста Шатапатха см. Священные книги
Востока, части XII, XXVI, XLI, XLIII, XLIV (Оксфорд: Кларендон Пресс, 1882—1900) часть XLIV,
СС. 321—322, примечание 3

227

совокупление и какое бы то ни было совокупление вообще.»1 Здесь симво­
лический акт совокупления с павшим конем напоминает нам об Осирисе,
от мертвого тела которого Изида зачала Гора, юного быка Аписа. Кроме того,
Мейер отмечает, что в Греции находится аналог подобному ритуалу, а именно:
«иерогамия царицы Афин с богом плодородия Дионисом, которая проводилась
в «загоне для скота», где божество должно был сойтись с ней в форме быка,
подобно тому, как Варуна сходился в Великой царицей в облике жеребца.»2
Теперь все царицы, включая ту, что возлежала с жертвенным конем, долж­
ны в унисон прочитать гимны из Риг веды, которые посвящены божествен­
ному летающему скакуну по имени Дадхикра («разбрызгивающий кислое
молоко»):

Я восхвалил Дадхикравана,
Победоносного коня, приносящего награды.
Пусть сделает он наши рты благоуханными!
Пусть продлит он наши жизненные сроки!3
После они принимают ритуальное омовение обращаясь к водам, омываю­
щим их, со следующими ведическими гимнами, которые, должны будут дойти
до Варуны, так как все возливаемые в мире воды возвращаются к нему:
О воды, ведь вы благодатные.
Помогите нам с подкрепляющей силой,
Чтобы (мы) увидели великую радость!
Какая у вас самая целительная влага,
Наделите нас ею здесь,
Как любящие матери!
Мы хотим прийтись у вас ко двору тому,
Для чьего жилища вы нас освежаете,
О воды, и возрождайте (снова). 4

1
2
3
4

Там
Там
Риг
Риг

же, С. 246
же, С. 248.
Веда IV.39.6 (Перевод Т Я. Елизаренковой)
Веда Х.9.1—3 (Перевод Т. Я. Елизаренковой)

228

«После удушения коня,» читаем мы далее в Махабхарате, «Величайшая
из цариц, наделенная сакральным знанием, всеми благородными качества­
ми и, в равной степени, преданностью, которые есть первейшие качества для
царицы, должна была сесть рядом с разделанной тушей коня, в то время как
брахманы, хладнокровные и уравновешенные, извлекали из него костный мозг
и готовили должным образом. После чего сам правитель, также действуя в со­
ответствии с писаниями, вдыхал пар от приготовленного надлежащим обра­
зом костного мозга, что способен очистить от всех грехов. Оставшиеся части
тела жеребца помещались в огонь шестнадцатью учеными жрецами и на этом
Жертвоприношение коня оканчивалось.»1
Должно быть, легенда Гомера о коне, переродившись в котором греческие
воины смогли покорить Трою, отражает некий аналогичный древний магиче­
ский ритуал. Не так давно, в 1913 году, среди финских черемеев Поволжья
был обнаружен подобный, однако значительно упрощенный ритуал жертво­
приношения коня, в котором был задействован белый овен, «вестник» сол­
нечного божества, однако опущены все сексуальные и империалистические
мотивы.64 Ритуал этот относится к наследию этой северной степной народно­
сти, которая была среди первых, кто овладел искусством верховой езды и от­
ветвлением которой являются ведические арии. В рамках поздней индийской
традиции, ритуалы подобного рода явственно указывают на свое происхож­
дение от брахманической традиции ариев, поскольку ритуалы человеческого
жертвоприношения относятся к более древнему, до-ведическому периоду, ког­
да доминировала мифология поклонения Богине и ее супругу.

V. Философия обитателей леса
Брахмаварта, исконная священная обитель, что постоянно упоминается
в ведах, находилась в северо-восточной части долины между реками Ямуна
и Сатледж, то есть, приблизительно между Дели и Лахором; однако Брахмариши деша, «Обитель святых провидцев», где непосредственно складыва­
лись и собирались священные гимны располагалась несколько юго-восточнее,
в верхней части доаба (участка земли, расположенного между двумя слива-

1

Махабхарата 14.89.2—6 (сокр.)

229

ющимися реками: Гангой и Ямуной) и в области Матхуры1. В Ригведе мы
не находим упоминаний ни о бенгальском тигре, ни о рисе, который распро­
странен в южной части страны. Почетное место переходит ко льву, которые
в те времена бродил по обширным пустыням, простирающимся к востоку
от Сатледжа; а любимым злаком местных скотоводов являлась, по всей ви­
димости, пшеница2.
С другой стороны, традиционные буддийские земли были расположены
далеко на востоке от этих ранних арийских центров: в нижнем течении Ганги,
под Бенаресом, неподалеку от Ауда и Бихара, простираясь на севере вплоть
до Непала, а на юге до самых опасных джунглей Чхота-Нагпур — как раз
те местности, где в обилии можно было встретить и рис и бенгальских тигров.
Пусть два этих мира станут для нас символическими полюсами, олицетво­
ряющими взаимодействие противоположных мифологий: той, что была зане­
сена извне и той, что была изначально присуща местному населению. Ведь
помимо буддистов и джайнов существовало еще огромное множество не под­
дающихся классификации отшельников, которые, отринув мир, отправляясь
в леса и основывали, каждый для себя, свою священную обитель на террито­
рии, которая была выше нами представлена как буддийская. Бенарес считался
городом бога Шивы, «Повелителя йоги». И, как отмечалось ранее, вполне
возможно, что именно отсюда изначально распространились фигурки в йогических позах, обнаруженные в долине Инд. Представим его, гипотетически,
в качестве зоны мифогенизации того туманного прошлого.
Как уже было сказано, брахманы считались величайшими из богов. Однако
в магическом бастионе их Олимпа была одна значительная брешь; о ее суще­
ствовании они узнали лишь тогда, когда доблестные арии добрались до доли­
ны Ганги и обосновались неподалеку от Бенареса, о. 700—600 гг. до н.э. Как
сказано в древнейших из Упанишад:

Жил некогда гордый и ученый брамин из семьи Гаргья, имя ко­
торому было Балаки и предстал он перед правителем Бенареса Аджаташатру. «Я поведаю тебе, «сказал он, «о брахмане.» Правитель
ответил: «За это знание я одарю тебя тысячей коров.» И тогда сказал
1

2

Э. Дж. Рапсон, «Народы и языки», в книге Э. Дж. Рапсон (изд.), «История Индии в Кембридже», том.
О
I, Древняя Индия (Нью-Йорк: Макмиллан, 1922), С. 46.
А. Берридейл Кит, Эпоха Ригведы, в Рапсоне (ред.), цит. соч. С. 81.

230

брахман Гаргья: «Того я почитаю, как брахмана, кто обитает на солн­
це.» Но Аджаташатру ответил: «К чему говорить о нем: я и так почи­
таю его, как высшего правителя и наилучшего из созданных. Любой,
кто отдает ему должное почтение и сам становится высшим прави­
телем и наилучшим из созданных.» Гаргья произнес: «Того я почи­
таю, как брахмана, кто обитает на луне.» Но Аджаташатру ответил:
«Не стоит говорить о нем: я и так почитаю его как великого правите­
ля Сому, обладателя белоснежных одеяний. Любой, кто отдает ему
должное почтение, в обилии получает дары сомы каждодневно: его
пища никогда не иссякнет.»
В той же манере пытался брахман возвестить о величии молнии,
космического пространства, ветра, огня и воды, созерцающего свое
отражение в зеркале, звука того, кто находится в движении, четы­
рех направлений света, тени и тела и каждое из его высказываний
сопровождалось резким замечанием правителя; в конце концов он
внезапно замолчал.
Правитель сказал: «И что же, это все?»
Гаргья ответил: «Это все, что я имел сказать».
Правитель сказал: «Однако таких познаний недостаточно, чтобы
считаться брахманом.»
Брахман отметил: «Я обращаюсь к тебе за знанием, как ученик.»
На что правитель ответил: «Поистине удивительно, когда брах­
ман отправляется к кшатрию с мыслью «Он поведает мне о величии
брахмана.» Однако я все же дам тебе наставления. Тогда правитель
поднялся, взял Гаргью за руку и подошел вместе с ним к спящему че­
ловеку. Аджаташатру заговорил со спящим человеком: «О великий
Сома, что облачен в белоснежные одежды.» Спящий не пошевель­
нулся. Тогда правитель начал трясти его до тех пор, пока тот не про­
снулся. Человек поднялся. Тогда Аджаташатру сказал: «Пока этот
человек пребывал в состоянии сна, где находилась та личность, что
соткана из разума и откуда вернулась она, когда он очнулся?»
Гаргья не мог найти ответа.
Аджаташатру произнес: «Пока человек пребывает в состоянии
сна, тот, кто соткан из разума, покоится в пространстве внутри его
сердца, присвоив себе, посредством своего разумения, разумение всех
чувств.» И когда личность эта поглощает чувства подобным обра231

зом, мы говорим, что человек спит. Он поглощает воздух, голос, де­
ятельность глаза, уха и интеллекта. Пребывающий в этом состоянии
сна обладает всем миром. Он становится махараджей во плоти. Он
становится великим Брахманом во плоти. Он воплощает величайшее
и нижайшее. Ведь подобно тому, как махарадж в окружении свиты
осматривает свои владения двигаясь куда пожелает, так и такой чело­
век, погружаясь в сон, забирает с собой свои чувства и путешествует
[во сне] по владениям своего собственного тела так, как он пожелает.
«Однако когда он проваливается в более глубокий сон, он уже
не ведает ничего; все его тело погружается в состояние покоя и он вы­
бирается из клетки своего сердца, окаймленной решетками из 72, 000
вен, которые питают все тело человека. Он отдыхает подобно тому,
как позволяет себе отдохнуть махараджа, великий Брахман или же
ребенок, осознающий, что достиг вершины совершенства.
«Ведь подобно пауку, спускающемуся по своей нити или же ис­
крам, исходящим из огня, из этой Самости (атмана) также вы­
ходят все чувства, все боги и все существа. А потому скрытое имя
ему (упанишада) действительность действительности (сатъя-съя
сатъя: бытие бытия, истина истины.) Воистину, мир чувств есть
действительность. И действительность ее заключается в этом, .е.»1
Особенно удивительно здесь упоминание о количестве нервов и вен, исхо­
дящих из сердца, а также мистическая ассоциация этой внутренней анатомии
с состояниями сна со сновидениями и сна без сновидения. Это учение о Бы­
тии бытия несомненно принадлежит к психосоматической доктрине йоги, ко­
торая, как мы видим, уже была значительно развита о. 700—600 гг. до н.э.,
хотя в Ведах мы не встречаем об этом ни единого упоминания. В этом тексте
мы также находим полностью сформированной доктрину атмана, духовной
«Самости», причем здесь она ассоциируется не с брахманической системой
жертвоприношений, но с более интровертной доктриной, оперирующей поня­
тиями сна и сна без сновидений.
Далее, позвольте мне обратить внимание на число 72,000. Как мы помним,
месопотамский год состоял из 72 пятидневных недель. Кроме того, согласно
версии смерти Осириса, умирающего и воскресающего божества, который,
Брихадараньяка-упанишада 2.1

232

суть, есть Самость, которая была приведена Плутархом, божество было за­
перто в саркофаге (иными словами, отправлено в состояние глубокого сна)
72 сообщниками его брата Сета1. Число это, очевидно, принадлежит к месо­
потамской системе, где часто допускается эквивалентность макро- и микро­
космов. Таким образом, эта мифическая величина относится скорее к сфере
символической, чем строго эмпирической.
Таким образом представления об 1. атмане, 2. состоянии глубокого сна
и бодрствования, 3. йоге и 4. психосоматической системе символически оли­
цетворяемые с 5. вселенским укладом, учение о котором, очевидно, уходит
корнями к бронзовому веку Месопотамии, внезапно предстают перед нашим
взором в первой упанишаде, подобно грому среди ясного неба. Именно на этих
основных понятиях строятся все последующие религиозные и философские
системы Востока. И следует отметить, что вводит их на мировую арену мыс­
ли не брахман и не монах, но правитель, вполне возможно не арийского про­
исхождения, к которому гордый мудрец Гаргья пришел как миссионер и, как
многие из лучших миссионеров, усвоил на себе то, что должен был передать
другим, а именно, что в конечном итоге, он не обладает всей полнотой истин­
ного знания.
Со схожей ситуацией столкнулся и другой весьма очаровательный брах­
ман — один из самых любимых на востоке мудрецов, когда он отправил своего
сына к некоему царскому двору, где тот должен был присоединиться к со­
бранию мудрецов. Обученный юноша Шветакету прибыл к царскому двору
и молвил ему правитель Правахана Джайбали:

«О юноша, наставил ли тебя твой отец должным образом?»
«О да, господин мой, я получил должные наставления.»
«Известно ли тебе, куда уходят живые существа после того, как оставят
тело?» «Нет, господин мой.»
«Знаешь ли ты, как они возвращаются обратно?»
«Нет, господин мой.»
«Известно ли тебе, где разделяются их пути: тот, что ведет к богам и тот,
что ведет к предкам?»
«Нет, господин мой.»
«Знаешь ли ты, почему иной свет никогда не переполняется?»
1

См. Маски Бога: Изначальная мифология п. ()

233

«Нет, господин мой, этого мне неизвестно.»
«Быть может известно тебе, почему при пятом возлиянии вода зовется че­
ловеком?»
«Нет господин, это неведомо мне.»
«Во имя всего святого, почему же тогда заявляешь ты, что получил долж­
ные наставления?
Как может тот, кто не сведущ в подобных вопросах, считать себя обучен­
ным? »
Удрученный, молодой человек вернулся к своему отцу.
««О почтенный, зачем же ты уверил меня в том, что дал мне должные на­
ставления, когда это не так? Пять вопросов задал мне тот кшатрий и ни на
один не смог я найти ответа.»
После того, когда он озвучил вопросы отцу, тот произнес: «Но ведь
и я не знаю ответа ни на один из этих вопросов. Будь иначе, я бы обязательно
поведал тебе их.»
Тогда он отправился ко двору правителя лично.
Правитель встретил гостя такими словами: «О достопочтенный Гаутама,
проси, чего желаешь, я одарю тебя любыми материальными благами.»
Но тот ответил: «Оставь материальные блага себе, о правитель! Я пришел
узнать ответы на вопросы, что ты задал моему сыну.»
Услышав это, правитель обеспокоился.
«Помедли,» сказал он. «Ведь до сих пор это знание никогда не переда­
валось брахманам. Именно поэтому главенство в мире принадлежит одной
только касте кшатриев.»
И все же правитель Джайбали поделился своими наставлениями; и доктри­
на, что он поведал, принадлежит к одной из ключевых в мистической мысли
Востока. Здесь она представлена под названием доктрины дыма и пламени
или же доктрины разделения духовных путей: с одной стороны — путь пла­
мени, который ведет к солнцу и, соответственно, богам, что там пребывают:
с другой же — путь дыма, что оканчивается на луне, среди предков и выли­
вается в реинкарнацию.

«Те, кто обладают этим знанием,» говорит правитель, « и те, кто
обитая в лесу, с верой и аскетичностью предаются процессу медита­
ции, входят в погребальное пламя, а из него — в день; из дня пере­
ходят они в две недели растущей луны; из них — в шесть месяцев
234

солнечного светила, проходящего в северном направлении; оттуда —
в год, а из года к солнцу; от солнца — к луне, а от луны — к молнии,
где встречает их не человеческое существо (а~манава), Личность
(пуруша), которая сопровождает их за пределы, к самому Брахме.
Таков путь, ведущий к богам.
«Те же, кто проживая в деревне с почтением возносят жертвоприно­
шения, совершают достойные поступки и раздают милостыню входят
в дым жертвенного костра и вместе с ним растворяются в ночи; из ночи
переходят они в последние две недели месяца; из них — в шесть ме­
сяцев солнечного светила, проходящего в южном направлении — путь
этот не выливается в год; от этих месяцев — в обитель предков; из оби­
тели предков — в космическое пространство; оттуда — к луне. Там —
владыка Сома. Там — пища богов. Там то, что вкушают боги.
«Пребывая в этой обители ровно столько, на сколько хватает
добродетели от совершенных ими благочестивых поступков, они
возвращаются по тому же пути. Они направляются в космическое
пространство, а после сливаются с ветром. Из ветра они становятся
дымом, а из дыма превращаются в туман. Из тумана формируются
облака. Оттуда они падают в виде дождя и рождаются в форме риса
или пшеницы, целебных растений, деревьев, кунжута или бобов —
форма, из которой воистину сложно переродиться. Только после того,
как кто-либо поглотит их в качестве пищи и извергнет из себя в виде
семени, смогут они развиваться дальше.
«Те, кто отличались благочестивым поведением, имеют возмож­
ность попасть в благочестивое чрево брахмана, кшатрия или вайшьи.
Те же, кто вели себя безобразным образом, попадут в безобразное
чрево собаки, свиньи или парии.
«Но ни один из этих путей не подходит для тех маленьких существ,
что вечно возвращаются и о которых говорят: «Родись и умри». Они
пребывают в третьем состоянии. Именно поэтому иной свет никогда
не переполняется. Вот почему всегда следует быть начеку.
«Тот, кому известны эти истины никогда не запятнает себя грехом.
Он становится незапятнанным, чистым, обладателем чистого мира;
воистину ведает тот, кто ведает это!»1
1

Чандогья-упаниджад 5.3—10 сокр.;

235

Вот вам пожалуйста — все как на ладони: каста, карма, колесо перерожде­
ний и способ из него вырваться; соотнесение луны с циклом смерти и переро­
ждения, а солнца — с освобождением; идея о том, что светская благочестивая
деятельность (жертвенные обряды, раздача милостыни и т.д.) есть способ
к получению благоприятного рождения и вкушения небесных благ среди пред­
ков а, с другой стороны, аскетическая деятельность, практикуемая в лесах,
есть путь к вечному освобождению. Совместим это с учением о йоге, атмане,
состояниях глубокого сна, сна со сновидениями и бодрствования, которые
были представлены другим правителем и вот перед нами собраны все базисы
индуизма1.
Как отметил профессор Пауль Дойссен в своем классическом труде, по­
священном данной теме: «Приняв во внимание тот факт, что в этих отрывках,
раскрывающих знание о брахмане как атмане, об атмане как вездесущем прин­
ципе, и об участи души после смерти заявлены все основные учения Упанишад
и, что в данном случае не просто подчеркивается осведомленность правите­
лей, но в особенности обращается внимание на неведение брахманов или же
ошибочность их верований (при этом сами тексты составлены ведическими
ученными, которые были брахманами) можно почти с полной уверенностью
заявить, что учение об атмане, которое, по сути своей, противоречит всей ве­
дической ритуальной системе, хоть и могло быть изначально составлено брах­
манами, в дальнейшем развивалось и культивировалось среде кшатриев и лишь
позднее снова перешло к брахманам уже через них.»2
Дойссен написал это в конце девятнадцатого века, когда о цивилизации
Инд еще не было известно ничего; однако уже тогда он понял то, что так
отчаянно игнорируют все индийцы, а именно тот факт, что разница между
ведической системой и системой упанишад настолько велика, что последняя
никаким образом не могла образоваться из первой. Одна направлена вовне
и исполнена литургии, вторая — обращена вовнутрь и насквозь психологична.
Одна — несомненно арийского происхождения, другая — определенно нет.
Воистину, как будет продемонстрированно в следующем тексте, патриар­
хальные арийские божества теперь предстают почти смехотворными в своем
В числе других правителей-кшатриев, которые давали наставления брахманам: царь Ашвапати Кайкея
(Чандогья Упанишад 5.11—24), царь (?) Атидханван (там же, 1.9.3) и, возможно, мифический Санаткумара, который давал наставления легендарному ученику-мудрецу Нараде (там же) ., 7.1—25).
Пол Дойссен, Die Philosophic der Upanishads (Лейпциг, Ф. А. Брокгауз; первое издание, 1899; четвертое
издание, 1920), С. 19.

236

невежестве по сравнению с Богиней. Той самой Богиней из неолитического
бронзового века! Впервые в индоарийских текстах она появляется в о. 600 г.
до н.э. в нижеследующей Упанишаде.

ЛЕГЕНДА О БОГИНЕ И ВЕДИЧЕСКИХ-АРИЙСКИХ БОЖЕСТВАХ
Победу для богов добыл Брахман: тот Брахман, что есть священ­
ное могущество. Они же, торжествуя над его победой, возомнили что
сами являются ее причиной: «Воистину, мы одержали эту победу! Мы
достойны хвалы!» Узрев гордость, их Брахман появилсяперед ними;
но неведомо им было, что есть Брахман. «Что это за дух (якша)?»
спросили они. И тогда они воззвали к Агни: «О ты, кому ведомо
почти все в этом мире, пойди же и узнай, что это за существо.» «Я
сделаю это,» сказал он и побежал по направлению к нему. Брахман
спросил: «Кто ты?» «Я — славный Агни, тот, кому ведомо почти
все» сказал он. Брахман спросил: «Каким же могуществом ты обла­
даешь, что так славен ты?» И божество ответило: «Я могу сжечь все,
что есть в этом мире.» Тогда Брахман положил перед ним соломинку.
«Ну что ж, тогда сожги это!» Агни приложил всю свою силу. Одна­
ко не смог сжечь ее. Тогда он вернулся к богам. «Я не смог узнать,»
сказал он, «что это за дух».
И тогда они воззвали к Вайю: «О ты, ветер, пойди же и узнай, что
это за существо.» «Я сделаю это,» сказал он и побежал по направле­
нию к нему. Брахман спросил: «Кто ты?» «Я — славный Вайю, тот,
кто стремительно несется по небесам,» сказал он. Брахман спросил:
«Каким же могуществом ты обладаешь, что так славен ты?» И бо­
жество ответило: «Я могу унести прочь все, что есть в этом мире.»
Тогда Брахман положил перед ним соломинку. «Ну что ж, тогда уне­
си это!» сказал Брахман. Вайю приложил всю свою силу. Однако
не смог унести ее. Тогда он вернулся к богам. «Я не смог узнать,»
сказал он, «что это за дух».
И тогда боги воззвали к Индре: «О ты, достойный поклонения,
пойди же и узнай, что это за существо.» «Я сделаю это,» сказал он
и побежал по направлению к нему, однако перед ним дух просто рас237

творился. На его месте же появилась женщина несравненной кра­
соты, Ума Хемавати, дочь заснеженных Гималаев. Он спросил ее:
«Что это был за дух здесь?» И она ответила: «Брахман. Лишь ему
вы обязаны своей победой, которой так горды.» Так Индра узнал
о Брахмане1.
«Богиня не была сведуща в ведическом знании,» писал Генрих
Зиммер в своем комментарии к этой аллегорической легенде; однако
она, а не ведические боги, знала о том, что есть Брахман. И имен­
но она поведала им об этой божественной сущности, в результате
чего три эти божества стали величайшими из богов, «ведь они пер­
выми познали Брахман.»2 На примере этого текста мы видим, что
уже в сравнительно ранний период (о. 7 в. до н.э.) именно Богиня,
а не, казалось бы доминирующие маскулинные божества ведического
пантеона, была посвящена в таинство о той скрытой, основополагаю­
щей духовной силе вселенной, которая одна есть причина всех побед
и непрекращающейся драмы мироздания. Ведь и она сама — суть
воплощение этой самой силы. Она — Брахман, жизненная сила все­
ленной, которая незримо пронизывает все сущее.
В этой сцене, приведенной в Кена Упанишаде, мы впервые видим,
чтобы в ортодоксальной религиозной и философской традиции Индии
богиня мать, которая суть — олицетворенная женственность, высту­
пала в роли учителя для мужских божеств. Здесь она — их мистагог,
посредством инициации отрывающий им доступ к самому глубинному
и, при этом, самому незамысловатому таинству их вселенной, кото­
рое, суть, сама она3.
Когда термин брахман, «божественная сила», включающий в себя корень
брх, «расти, увеличиваться, реветь,»4 упоминается в ведических гимнах, то он
всегда относится к могуществу, заключенному в словах и ритмике молитвы;
в этом контексте оно всегда несет значение «эта строфа, стих или строка»; как,
например, «Этим стихом (анена брахмана) я освобождаю тебя от болезни.»5
1
2
3
4
3

Кена-упанишада 3.1—4.1; в соответствии с пересказом Циммера представленном в Искусстве индийской
Азии, Том I, СС. 108-109.
Кена-упанишада 4.2
Циммер, Искусство индийской Азии, Том I, СС. 109—110
Циммер, Философия Индии.
Атхарва-веда — повсеместно

238

Таким образом имя Брихаспати, который выполняет роль жреца богов, можно
расшифровать как «повелитель (пати) ревущей силы (брх)» — могущества,
заключенного в магических стихах; брахманы же выполняют его функции сре­
ди людей: они — великие боги, поскольку обладают знанием и способностью
применять это могущество. Однако вплоть до создания писаний Брахманов
мы не находим случая, чтобы термин брахман применялся по отношению к ме­
тафизически понимаемой сущности всего бытия в качестве предшествующего,
изначального и являлся независимым от касты брахманов и их оперирования
его могуществом, и даже тогда это случается очень редко и в самых поздних
трудах, так называемых «Лесных книгах».
Сомнений быть не может: брахманы открыли для себя некую инородную
идею и находятся в процессе ее ассимиляции. Также несомненно и то, что эта
идея уходит корнями к первым величественным городам долины Инд. В проти­
воположность литургической, направленной вовне, имитативной магии брахма­
нов, которые сначала заклинали, а затем, прибегнув к могуществу жертвенного
огня, место возжигания которого, суть, центр вселенной, покорили себе силы
небес, земли и воздуха, что между ними, эта другая магия, была направлена
вовнутрь, и строилась на опыте и мысли, полученным в ходе психологического
размышления, в рамках которых было предвидено многое из того, что теперь
зовется подсознательным, а, в определенной момент, был сделан шаг за пре­
делы невидимой линии, который открыл много больше, чем нам ведомо сейчас.

VI. Имманентная Трансцендентная
Божественность
На данный момент нами уже было проведено сравнение двух основных эле­
ментов мифологического комплекса Индии: один из них зародился в долине
Инд и его отличительными чертами является почитание быка, как священного
животного и благоговейный трепет перед образами Шивы и его супруги —
великой Богини; второй есть ведическая система, где первое место отводится
льву, который пожирает быка подобно тому, как воин поглощает нектар сомы,
а солнце — свет луны. Сейчас же обратимся к третьему элементу — йоге, ко­
торая, в рамках нашего предмета изучения может быть определена в качестве
техники для достижения мифической идентификации.
239

Тот факт, что на печатках, обнаруженных в долине Инд, были изображе­
ны фигуры в классических Логических позициях указывает на то, что сама
практика йоги тесно связана с мифологией бронзового века, которая включает
в себя ритуальное цареубийство, во время которого правитель идентифициро­
вался с умирающим и воскресающим лунным светилом; ассоциирование же
в последующие века Логической мысли с представлением об вечно враща­
ющемся круговороте рождения и смертей, а также Шивой и Богиней лишь
укрепляет эту уверенность. Более того, многочисленные свидетельства ука­
зывают на особенно тесную ее связь с египетской символической системой,
разработанной классом жрецов почитателей бога Птаха; потому мы не ис­
ключаем вероятности того, что индийская йогическая система уходит корня­
ми к Мемфису. Однако в свете того, что буквально каждая строка трудов,
посвященных йоге, буквально пронизана глубиной психологической мысли,
которая и близко не наблюдается в работах египетских (по крайней мере тех,
о которых мы знаем) и того, что нигде к западу от Инда не было обнаружено
ничего, что напоминало бы йогические позиции с вышеуказанных фигурок,
полагаю будет более разумно предположить — по крайней мере предвари­
тельно — что практика йоги все же изначально зародилась в Индии и пото­
му ей следует отвести отдельное, отличающееся особой значимостью место
в мифологии этой страны.
Гипотетически можно предположить, что йога с ее основными положения­
ми — трансом и «одержимостью» сформировалась из местных систем шама­
низма. Ведь, как продемонстрировал профессор Элиаде Мирча, разжигание
«внутреннего пламени» (тапас), достигаемое посредством задержки дыха­
ния, широко распространено среди примитивных народов; оно есть «прояв­
ление высшей степени искусности», заявляет он, «и, в то же время, наиболее
архаичный и распространенный элемент магической традиции. ... Таким об­
разом, аборигены Индии могли располагать «целым рядом идущих с незапа­
мятных времен традиций, служащих целям распаления магического пламени,
экстаза или божественной одержимости.»1
Тогда печатки долины Инд могут являться следствием ассимиляции ар­
хаичной йогической традиции с мифологическим порядком, развившимся
в бронзовом веке, который достиг долины Инд в о. 2500 г. до н.э. А строки

Мирча Элиаде, Йога: Бессмертие и свобода (Нью-Йорк: Пантеон Букс, Серия Боллинген, LVI, 1958),
СС. 337-39.

240

из Упанишад, которые цитировались ранее, соответственно иллюстрируют
процесс внедрения йогической практики в мифологическую систему ведиче­
ских ариев. В рамках системы долины Инд высшей степенью идентификации
явилось бы вечно погибающее лунное божество, объект судьбы, жертвопри­
ношение (возливаемой в жертвенный огонь Сома), в случае же с арийской си­
стемой, напротив высшей степенью идентификации является субъект судьбы,
та огненная энергия, что поглощает возливаемые дары. Выбрав первый вари­
ант идентификации, йог или же преданный погибает и возвращается обратно
по «дороге дыма», чтобы снова влиться в круговорот; в то время как тот, кто
обратился ко второму, встает на путь к вечной обители, которой он достигает
путем абсолютной мифической идентификации либо с всепоглощающим солн­
цем, молнией или же огнем, либо с такими более абстрактными понятиями,
как, например, брахман, чистый субъект (атман) или же (как это обстоит
в буддизме) пустота.
В символике многочисленных божеств и религиозных принципов ведиче­
ской системы нашлось достаточно лазеек для того, чтобы успешно провести
акт слияния ведической направленной вовне сферы мифа и не-ведической на­
правленной внутрь системы йоги и брахманы (которые проявили себя здесь
в качестве самых поднаторевших в деле истолкования мифов в мировой исто­
рии) поспешили этой возможностью воспользоваться.
Так, ведическое божество Савитар, которому был посвящен гимн, при­
веденный выше в данной главе, во многом напоминает солнечное божество,
однако на самом деле он олицетворяет силу, которая находится за пре­
делами солнца Как отметил профессор Олденберг, описывая роль это­
го божества в ведической системе, которая и по сей день остается одной
из главенствующих:
«Так как само по себе солнце олицетворяет главенствующую движущую
силу вселенной и, соответственно, контролирует все движение в принципе,
Савитар очень тесно связан с ним и поэтому имеется тенденция присваи­
вать ему аттрибуты солнечного божества. Однако пытаться ассоциировать
изначальную форму этого божества или же его образ, развитый в Ригведе
с солнцем, значит совершенно не разбираться в сути вещей и нарушать саму
структуру идейного комплекса. Суть Санитара заключается не в ассоциации
его с солнцем или же функциями, так или иначе приписываемыми этому свети­
лу, как, например, поддержание жизни и движения. Напротив, здесь следует
абстрактно выделить именно само это действие — поддержание. Именно это
241

действие, воспринимаемое абстрактно, заключает в себе всю совокупность
понятий, которые ассоциируются с этим божеством.»1
Как мы помним, имя Савитар строится с помощью корня су, который имеет
значение «возбуждать», «стимулировать», и «побуждать» и означает, соглас­
но словам древнего комментатора, «стимулирующий все сущее.»2 В строках,
посвященных ему, мы читаем:
Все бессмертное покоится на нем,
Как колесо — на чеке.3
И снова

Постоянно пребывают племена (людские)
В божественном лоне Савитара (и) все миры. 4
Савитар отмеряет продолжительность жизни человека, наделяет богов
бессмертием; воды и ветра покорны его велению; нет ни одного существа,
что могло бы противиться его воле и даже величайшие из богов неспособны
на это — он повелевает тем, что движется и тем, что неподвижно. Опутав
землю, он смог установить ее на одном месте; он смог упрочить небеса в воз­
душном пространстве. Он бдит за исполнением установленных законов3.
Вторым «гибким» божеством ведического пантеона, который оказался
пригоден для цели сращивания двух систем, оказался разъяренный Рудра,
которому посвящено всего лишь три ведических гимна и чье имя, включаю­
щее в себя корень руд, несущий значение «выкрикивать», по всей видимо­
сти означает «Ревущий». В рамках последующего развития культа он начал
ассоциироваться с медитирующим Повелителем Зверей (Изображение 18),
который, в рамках нашего обсуждения был признан прообразом Шивы. Эпи­
тет «шива» — «дарующий счастье» является санскритским и никак не мог
1
2

3
4
5

Олденберг, цит.соч., С. 64.
Макдонелл, Ведическая мифология, С. 34, цитируя Ясну (ок. 700—500 до н.э.); также J. Muir, Ориги­
нальные санскритские тексты, Том. V (Лондон: Triibner and Со., 1870), М. 165, ссылаясь на Яску, Nyrukta
10,31. Ср. Лакшман Саруп, Нианту и Нирукта (Лондон: издательство Оксфордского университета, 1921),
перевод на английский язык и примечания, С. 164.
Ригведа, I, 35.6 (здесь и далее перевод Ригведы Т. Я. Елизаренковой)
Там же, I, 35.5
Ср. Макдонелл, Ведическая мифология, СС. 32—35, для ссылок на Риг Веду.

242

являться именем этого божества в до-ведические времена. Однако в Ведах
он применяется по отношению к божеству Рудре, который несмотря на то,
что ужасающ и несет разрушение, в то же время является и дарующим благо.
Он зовется быком и является отцом золотого воинства прекрасных юношей,
Марутов, мать которых — корова. Вооруженные лучистыми молниями и об­
лаченные в роскошные одеяния, они занимают собой все небесное простран­
ство, которое они рассекают на своих громогласных колесницах, проливая
дожди на землю.

Из (всего), что рождено, о Рудра, ты самый блистательный (своим) блеском,
Самый сильный из сильных, о ты, с ваджрой в руке.
Переправь нас благополучно по ту сторону нужды!
Отбей все преследования недуга! 1
Пристанище страждущих душ, могущественное орудие, воющие сонмы
спутников, бык и корова, яростный и в то же время покровительственный нрав
и вселенское главенство вечно юного Рудры — все это атрибуты нынешне­
го Шивы. Однако упор, который делается на фаллическом характере этого
индуистского божества, принадлежащего к более позднему периоду, никак
не может исходить из Вед; не относится к ним и его аспект повелителя йоги.
Подобным же образом божество Вишну, которое в ведической системе
занимало лишь второстепенную роль и располагало не более чем полудюжи­
ной гимнов, по мере развития культа преобразилось в одного из самых мно­
гозначных и глубокомысленных божеств индуистского пантеона. В Ведах он,
в частности, прославляется за три шага, которые были совершены им, когда
он, объединившись с Индрой, выступил против демонов: двумя шагами он
покрыл всю видимую людям вселенную, а третьим — все остальное про­
странство, недоступное даже полету птиц. Так он отмерил (другими словами,
сотворил) землю, воздух и небеса. Интересно, что его имя, которое строится
с помощью корня виш, несущим значение «быть деятельным», в некотором
роде совпадает по смыслу с именем Савитара. Так, на его примере мы снова
видим, как проникновенное и осмысленное прочтение образов ведических бо­
гов, первоначальное поэтическое представление о которых не обладало доста­
точным потенциалом для такой степени мифологической глубины, позволило
1

Ригведа, 11, 33,3.

243

представить их в качестве воплощений всепронизывающего брахмана, учение
о котором являлось неотъемлемой частью исконных верований этих земель.

Пусть к Вишну идет (этот) гимн-молитва,
К поселившемуся в горах, далеко шагающему быку,
Который это обширное, протянувшееся общее жилище
Измерил один тремя шагами.
Я хотел бы достигнуть этого милого убежища его,
Где опьяняются мужи, преданные богам:
В самом деле, ведь там родство широко шагающего.
В высшем следе Вишну — источник меда. 1

И, наконец, третьим из «гибких» ведических божеств, прекрасно вписы­
вающимся в представление о всепронизывающей самости выступил Сома.
Разделенный на великое множество и все же пребывающий во всем сущем,
он поглощается на жертвенном алтаре божеством Агни. Аналогичным обра­
зом еда, которую мы поглощаем, переваривается (другими словами, «гото­
вится») огнем нашего пищеварения. Огонь нашего пищеварения есть Агни.
Значит пища — олицетворение Сомы. Таким образом погибая, индивидуум
сам становится Сомой; ведь языки Агни пожирают его тело на погребальном
костре. Выходит, что вся деятельность во вселенной есть никогда не прекра­
щающееся жертвоприношение Сомы: бесконечно возливается бессмертие
в пламя времени.
«Все сущее, о жрецы,» говорит Будда в своей известной Сутте об огне,
«пребывает в пламени. ... Но что же за пламя их пожирает? Пламя страсти,
так говорю я вам, пламя ненависти, одурманенности, рождения, старости,
смерти, печали, страдания, мучения, горя и отчаянья. ... Узрев это, о жрецы,
мудрый и благородный ученик отпрянет в отторжении. . 2.
Но не такими виделись танцующие языки пламени первым последователям
ведических Упанишад. Там читаем мы:

О, поразительно! О, поразительно! О, поразительно!

1
2

Ригведа I, 154.3 и 5.
Махавагга, 1.21.1—2.

244

Я пища! Я пища! Я пища!
Я вкушающий пищу! Я вкушающий пищу! Я вкушающий пищу!
Я пожинающий плоды славы! Я пожинающий плоды славы! Я пожинаю­
щий плоды славы!
Я — первенец вселенского устоя [рита],
Прежде богов вкусил я от плода бессмертия!
Кто низвергнет меня воистину вознесет меня!
Я, кто есть пища, пожираю вкушающего пищу!
Весь мир покорен моей воле!
Знание это сияет подобно бриллианту освещая путь того, кому ведомо оно.
Таково мистическое могущество упанишады. 1
Так приблизились мы к великой идее и дилемме четвертого элемента мифо­
логической картины мира Индии: презрительному отказу удаляющихся в леса
мудрецов эпохи Будды от всего того, что так возносилось ранее, вплоть до та­
инства имманентного трансцендентного воплощенного божества — высшего
и славного творения развитой ведической мысли.

VII. Великое обращение
«ОМ. Рассвет есть голова жертвенного коня; солнце — его глаз; ветер —
его дыхание; вселенское пламя — его отверстый рот. Тело жертвенного коня
олицетворяет собой год; небеса — его спину; межвоздушное пространство —
его живот; земля — это нижняя часть его живота; стороны света — его бока;
промежуточные стороны света — его ребра; времена года — его конечности;
месяц и половина месяца — его связки; дни и ночи его ноги; звезды на небе­
сах — его кости; облака на них — его плоть. Также песок олицетворяет со­
бой пищу в его желудке, а реки — его внутренности. Горы — это его печень
и легкие; травы и растения — его волосы. Восход солнца символизирует его
переднюю часть, а его заход — заднюю. Когда он зевает, сверкает молния;
когда по его телу пробегает дрожь, мы слышим гром; когда он опорожняет

1

Таиттирия-упанишада 3.10.6.

245

мочевой пузырь, идет дождь; его глас заключает в себе созидательную силу
Слова. ..-»1
Теперь жрец, произведший таким образом идентификацию вселенной
с жертвенным конем, должен совершить в своем уме и сердце его жертво­
приношение. Назовем этот процесс интериоризацией жертвоприношения.
Действо это является фундаментальным для йогической практики. Подобно
тому, как проведение обряда Жертвоприношения коня в реальности способ­
ствовало процветанию царских земель и подтверждало его статус Правителя
мира, интериоризированное, оно позволяет расцвести лотосу Самости мудре­
ца и позволяет ему достичь венценосного состояния одухотворенности, дабы
стать королем среди йогов, раджа-йогом.
«О жрецы,» заявляет Будда в своей Сутте об огне,
«мудрый и благородный ученик в отторжении отпрянет от глаза,
в отторжении отпрянет от форм, в отторжении отпрянет сознания,
обусловленного зрением, в отторжении отпрянет от впечатлений,
даруемых глазом; и какие бы чудные, приятные, отвратительные
и нейтральные образы не возникали перед ним, порожденные глазом,
и от них он отпрянет в отторжении. В отторжении отпрянет он от уха,
в отторжении отпрянет от звуков, ... в отторжении отпрянет он
от носа, в отторжении отпрянет от запахов, ... в отторжении отпря­
нет он от языка, в отторжении отпрянет от вкусов, ... в отторжении
отпрянет он от тела, в отторжении отпрянет от всего осязаемого, ...
в отторжении отпрянет от ума, в отторжении отпрянет от идей, в от­
торжении отпрянет от сознания, обусловленного деятельностью ума,
в отторжении отпрянет от впечатлений, полученных умом; и что бы
чудного, приятного, отвратительного или нейтрального не возникало
в нем, порожденное умом, от этого также отпрянет он в отторжении.
Развив в себе это отторжение, он лишается пристрастия, и лишив­
шись пристрастия он освобождается, и освободившись он осознает
свою свободу; тогда понимает он, что пришел конец перерождениям,
что жизнь его была свята, что выполнил он то, что надлежало ему
сделать и что он больше не принадлежит этому миру2.
1
2

Брихадараньяка-упанишада 1.1.1.
Махавагга 1.21.2—4 перевод Генри Кларка Уоррена, Буддизм в переводах, Гарвардская восточная серия,
Том. Ill (Кембридж, Массачусетс: Гарвардский Университет,1896) СС, 352—353.

246

Так утверждается путь к достижению абсолютной свободы чрез обращение
в себя; однако мы ни в коем случае не можем утверждать, что первоначаль­
ная цель йоги заключалась в том, чтобы направить мудреца именно по этому
пути, ведущему к освобождению от круговорота рождения и смерти. Идея
отторжения не является неотъемлемым элементом йоги, она не присуща ей
обязательно — напротив, их связь встречается очень редко. Таким образом,
нельзя утверждать, что если в древнейших из дошедших до наших дней пись­
менных источниках, посвященных йоге, она представлена в качестве учения
об отречении, то и фигуры, изображенные на печатках долины Инд, в свое
время также ассоциировались с подобными идеями. На самом деле, в общем
понимании йога и по сей день ассоциируется скорее с приобретением «сил»
(сиддхи), чем с принудительным прекращением своего материального суще­
ствования; магических сил этих, которые позволяют преодолеть ограничения
этого мира, всего восемь: 1. способность становиться чрезвычайно маленьким,
невидимым; 2. способность увеличивать свое тело до огромных размеров и та­
ким образом дотянуться до любых, даже самых отдаленных объектов (так,
можно дотянуться до луны кончиками пальцев); 3. способность становится
чрезвычайно легким и так передвигаться по поверхности воды или по воздуху;
4. способность становиться чрезвычайно тяжелым (подобным миру); 5. спо­
собность получать все желаемое, включая способность читать мысли других,
их прошлое и будущее; 6.способность обрести бесконечное удовлетворение;
7. способность овладеть всем сущим, включая смерть; и 8. способность окол­
довывать, завораживать и подчинять своей воле.
При условии должного выполнения всех предписаний, даже тот, кто со­
всем недолго практикует йогу, уже может приобрести какую-то часть этих
способностей. Так, например, в последних главах классического индийского
труда, посвященного политике, Каутилья Артхашастре, «Книге искусства
овладения» сказано:
«По окончании трехдневного поста, в день, когда царит созвездие Пушьи,
следует добыть череп человека, который был умерщвлен оружием или же
вздернут на виселице. Наполнив этот череп почвой и семенами ячменя, следу­
ет полить его молоком козы или овцы; когда ячмень этот даст побеги, нужно
сделать из них гирлянду и надевший будет невидимым для других.»1

1

Арташастра, Книга XIV, «Тайные средства», Глава III, «Применение лекарств и мантр», Пункт 418;
из перевода Р. Шамасастри (Майсур: Шри Рагхувеер, типография, 4-е изд., 1951), С. 450.

247

И снова:
«По окончании четыревдневного поста следует на четырнадцатый день
убывающей луны вырезать из кости человека фигурку быка и поклоняться ей
со следующей мантрой:
«Я принимаю прибежище у бога огня и всех богинь, что повелевают деся­
тью направлениями: да исчезнут передо мной все препятствия и да покорится
все сущее моей воле! Такова моя молитва!»
Тогда пред просящим сразу же явится повозка, запряженная двумя быками,
на которой он сможет добраться до небес и дальше, до самого солнца и всех
других планет, представленных на небосклоне.»1
Исторические хроники изобилуют подобными магическими сводками, кото­
рые практиковались йогами на всей территории Индии. В том же, как прель­
стительны перспективы длительной йогической практики — скажем, в течение
каких-нибудь шестидесяти тысяч лет — мы уже убедились, ознакомившись
со списком потенциальных возможностей, представленном выше. Однако,
как будет продемонстрировано в рассказе, представленном ниже, в глазах ис­
тинного мудреца любое могущество, естественно присущее человеку, или же
приобретенное в ходе занятий мистической йогой, не более чем соломинка,
подкинутая в костер материальных желаний, который он, напротив, стремится
как можно скорее загасить.
В рассказе этом речь пойдет о великом мудреце Саубхари, который, как
и все великие мудрецы Индии, был сведущ в Ведах и в высшей степени до­
бродетелен. Будучи столь преданным своему делу, он многие годы провел, по­
грузившись в некий водоем, расположенный вдали от суетного мира. Кто же
смог сманить этого великого мудреца обратно в иллюзорный мир? Быть может
некий человек, правитель, женщина или же его друг? Нисколько! Повинна
в этом оказалась одна маленькая рыбешка, которая обитала в водах, ставших
для мудреца прибежищем.
Будучи окруженной своими многочисленными родными, детьми и внука­
ми, которые постоянно сновали туда и сюда, эта рыбешка пребывала в полном
блаженстве, день и ночь проводя в их обществе. Саубхари, потревоженный их
плесканием, особо отметил привлекательность положения главы семьи, кото­
рой наслаждалась эта рыбка, будучи самой авторитетной в этом водоеме и та­
кая мысль проскользнула у него: «Сколь завидно положение этого существа,
Там же, пункт 422; Шамасастры, С. 453.

248

которое, будучи воплощено в столь скромной форме, все же так счастливо
в окружении своих многочисленных потомков! Картина эта пробуждает во мне
желание и самому отведать этого блаженства, счастливо пребывая в обществе
моих собственных детей.» Приняв такое решение, Саубхари покинул водоем
и отправился в ближайшее царство, которым правил Мандхатри, чтобы про­
сить руки одной из его дочерей.
Когда правителю сообщили о приходе мудреца, тот поднялся с трона и ока­
зал ему должное гостеприимство, обращаясь с ним особенно уважительно;
тогда Саубхари сказал королю: «Я принял решение жениться, о правитель.
Не отдашь ли ты мне по этому случаю одну из своих дочерей? Я знаю, что
не в правилах вашего рода отказывать тем, кто просит об услуге и уверен, что
ты не разочаруешь меня. В мире есть и другие правители с прекрасными до­
черьми, однако твоя семья славится своей щедростью превыше всех других.
Мне известно, что у тебя пятьдесят дочерей. Я прошу лишь об одной из них.»
Внешний вид мудреца был ужасен, так как он был истощен длительными
аскезами, и, кроме того, чрезвычайно стар, поэтому первым побуждением пра­
вителя было отказать ему; однако он, в то же время, страшился вызвать гнев
этого святого старца, а потому пребывал в неком смущении и, опустив голову,
на время погрузился в раздумья.
Заметив его колебания, мудрец произнес: «О раджа, что заставило тебя
впасть в это медитативное состояние? Что я такого попросил, что ты так коле­
блешься? Я обещаю, что если останусь доволен дочерью, которую ты отдашь
мне, то не будет в этом мире ничего для тебя невозможного, ибо я исполню
любое твое желание.»
Однако царь, страшащийся вызвать его неудовольствие, ответил: «С сожа­
лением вынужден сообщить, что в правилах нашей семьи позволять дочерям
самим выбирать себе женихов из числа подходящих кандидатов; поскольку
им еще не известно о вашем желании, я не могу дать вам ответ наверняка.
В этом причина моего замешательства и я не понимаю, что мне делать в этой
ситуации.»
Мудрец все понял. «Это», подумал он, «просто предлог, чтобы выпрово­
дить меня. Он видит, что я стар и не привлекателен для женщин и потому его
дочери никогда не согласятся пойти за меня. Что ж, да будет так! Я устрою
все таким образом, что все равно добьюсь своего!» Тогда он сказал: «Раз та­
ков, о могучий правитель, обычай вашего семейства, прикажите же отвести
меня к дочерям. Если какая из ваших дочерей решится принять меня в каче249

стве своего супруга, я приму ее; если же желающих не найдется, спишем это
на мои старые годы и забудем об этом.»
Пребывающий в ужасе Мандхатри был вынужден приказать евнуху прове­
сти мудреца в покои принцесс, войдя в которые, тот сразу же принял обличие
такой несравненной красоты, что несравнима была с земной и даже превос­
ходила небесную. Тем временем евнух объявил: «О юные девы, ваш отец на­
правил к вам благочестивого мудреца, который пришел, чтобы просить вашей
руки. Король пообещал, что не откажет ему в просьбе и отдаст ту из вас, кто
согласится стать его мужем.» Узрев его несравненную красоту и услышав это
заявление, все девушки сразу же были охвачены желанием и подобно стаду
слоних, оспаривавших между собой благосклонность главного слона, они на­
чали толкать друг друга выкрикивая «Прочь сестра, прочь! Я его выбираю.
Он мой. Он тебе не пара. Сам творец Брахма сотворил его для меня, а меня
для него. Я первая его увидела. Тебе не встать между нами.» Пока принцессы
яростно переругивались за право обладания статусом супруги этого безупреч­
ного мудреца, евнух с опущенными глазами вернулся к правителю и сообщил
ему о происходящем. Правитель был поражен. «Что ты говоришь!» восклик­
нул он. «Разве это возможно? Что же мне теперь делать? Что именно я по­
обещал?» Чтобы сдержать свое обещание, он был вынужден отдать старцу
все пятьдесят дочерей.
Обручившись согласно всем правилам, пятьдесят дочерей правителя от­
правились со своим мужем в лес, где тот призвал главного архитектора богов
Вишвакарму, чтобы тот выстроил пятьдесят дворцов, по одному для каждой
из жен, роскошно обставив каждый из них кушетками, изящными сидения­
ми и прочей мебелью, разбив там сады, радующие глаз рощи и водоемы, где
дикие утки и другие водные птицы могли бы резвиться среди лотосов; кроме
того, он распорядился, чтобы в каждом из дворцов была неистощимая сокро­
вищница и кладовая, чтобы принцессы всегда могли принимать гостей, а также
чтобы везде были служанки, всегда держащие наготове напитки и вкуснейшие
явства.
Спустя некоторое время правитель Мандхатри, тоскующий по своим до­
черям и обеспокоенный их участью, отправился в лес, чтобы лично увидеть
скудное жилище отшельника Саубхари. Однако когда он прибыл на место,
он обнаружил бесконечное множество блистательных замков, окруженных
чудными садами и чистейшими водоемами, которые сияли подобно пятиде­
сяти солнцам Войдя в один из них, он обнаружил там одну из своих дочерей
250

и с радостью заключил ее в объятья. «О дитя,» произнес он, со слезами при­
вязанности на глазах, «скажи мне, как тебе живется? Счастлива ли ты? Хо­
рошо ли с тобой обращается великий мудрец? Или же ты тоскуешь по своему
былому дому?
Она ответила: «Отец, ты и сам видишь, в каком чудесном дворце я живу,
окруженная дивными садами и озерами, где цветут лотосы и кричат дикие гуси.
Мне постоянно готовят вкуснейшие блюда и редчайшие явства, я украшаю
себя драгоценностями и прекрасными одеждами, покоюсь на мягчайших ло­
жах и могу позволить себе все, о чем только пожелаю. Зачем же мне тосковать
по моему дому? Благодаря тебе я обрела все то, что сейчас имею. И все же,
кое-что меня тревожит: все дело в том, что мой муж постоянно проводит вре­
мя в моем дворце, всецело привязан ко мне и постоянно находится подле меня
и похоже, что он никогда не отлучается к моим сестрам. Подозреваю, они уби­
ты его пренебрежением. Лишь эта мысль причиняет мне беспокойство.»
Так правитель навестил каждую из своих дочерей; обнимая их и усажи­
ваясь рядом он задавал каждой один и тот же вопрос, и все из них давали
одинаковый ответ. Тогда правитель, чье сердце было переполнено восторгом
и удивлением, отправился к мудрецу Саубхари, которого он обнаружил в пол­
ном одиночестве. Он склонился перед ним и с глубоким почтением произнес
такие слова:
«О святой мудрец, я стал свидетелем проявления твоего великого могу­
щества: мне неизвестен никто, кто бы обладал подобными удивительными
способностями. Воистину, как велико воздаяние за твою набожную аскезу!»
Правитель, благосклонно встреченный мудрецом, провел с ним некоторое
время, вдоволь насладившись всеми возможностями его потрясающей обители
и вполне довольный вернулся в свою столицу. Со временем принцессы произ­
вели на свет потомство в количестве трижды по пятьдесят сыновей и с каждым
днем привязанность Саубхари к его детям все нарастала, так что в итоге его
сердце полностью погрязло в категориях самости (мамата: «я и мое»). «Вот
мои сыновья,» любил думать он, «они так радуют меня своим детским лепе­
том. Скоро они научатся ходить. Станут юношами, а затем мужами. Я застану
их свадьбы и тогда они заведут своих детей. И я застану детей своих детей.»
Однако он осознавал, что каждый день, проведенный им суетно, отме­
рен ходом времени; наконец он подумал: «Что за глупец! Моим желаниям
нет конца. Пусть десять, да хоть сто тысяч лет подряд сбывается все, о чем
я только пожелаю, все равно будут в моем уме возникать все новые желания.
251

Вот уже стал я свидетелем того, как мои дети начали ходить, узрел их юность,
возмужание, свадьбы и потомство, и до сих пор в моем сердце теснится же­
лание видеть потомков их потомков. Я их увижу, и что же? Новое желание
родится в моем сердце, а когда и оно будет исполнено, как смогу я предотвра­
тить появление других? Лишь теперь я понял, что надежда умирает только
со смертью и что ум, постоянно погруженный в мирские ожидания, никог­
да не сможет развить в себе привязанности к высшему духу. Погруженный
в воду, я позволил своей преданности пасть жертвой привязанности к своему
товарищу-рыбке. В результате этого падения я вступил в брак, а результате
брака моя жизнь превратилась в непрерывную погоню за исполнением жела­
ний. ... Полное отречение от мира — вот единственный путь мудреца к до­
стижению полного освобождения; от мирской деятельности можно ожидать
лишь бесчисленных промахов. А потому сейчас я приложу все усилия к спа­
сению своей души.»
Приняв такое решение, Саубхари покинул своих детей и свой исполнен­
ный великолепия дом и, в сопровождении супруг, вернулся в лес, где каждый
день исполнял все необходимые ритуалы, предписанные тем, кто имеет семью
до тех пор, пока не полностью не освободился от всех привязанностей. Затем,
когда его разум окреп, он разжег в себе мистическое пламя, которое испепели­
ло его, в результате чего он, полностью посвятивший себя служению Верхов­
ной Истине, достиг состояния Непоколебимости (ачьюта: «не капающий»,
«не протекающий», «не бренный»), которое характеризуется неизменностью
и не подвержено превратностями рождения, перерождения и смерти1.
Очевидно, мораль заключается в том, истинный индиец никогда не утешит­
ся радостями этого бренного мира, даже самыми лучшими из них и даже теми,
которые превосходят все мыслимые ожидания. Таким образом, его высшая
цель лежит за пределами этого мира. И все же, иногда некоторые события
или же существа этого мира могут очаровать мудреца, поймав его в ловуш­
ку чувств. При таком раскладе лес станет первым прибежищем для его из­
можденного сердца. Однако и в лесу найдется, чем потешить свои чувства.
А потому следует самостоятельно наплотно закрыть все ворота чувств. Одна­
ко и полностью огороженные от окружающего мира, чувства найдут себе по­
вод понаслаждаться, например, дыханием. Как же скрыться от этой напасти?

Вишну Пурана 4.2—3; перевод приведен в соответствии с Г. Г. Вилсоном, Вишну Пурана (Лондон: Вос
точный переводческий фонд Великобритании и Ирландии, 1840), СС. 363—68.

252

Мы узнаем об этом, проследив за йогом по мере того, как он продвигается
по пути пламени.

VIII. Путь Дыма
Для начала для того, чтобы разобраться из какого же именно океана стра­
даний желается спастись индийский мудрец, давайте подробно разберем один
из нескольких имеющихся в Индии архаичных, математически структуриро­
ванных мифологических вариантов устройства вечно вращающегося круга.
Я выбрал в качестве примера вариант джайнов во первых, из за его грамотного
и ясного устройства и во вторых потому, что хоть сейчас они и представля­
ют собой малочисленное сообщество, в прошлом их религиозная группа была
весьма крупной и влиятельной. Наиболее почитаемый в их кругах учитель Ма­
хавира, который погиб в о. 485 г. до н.э., был современником и внушительным
соперником Будды. Оба они произошли из земель нижнего Ганга, что под Бе­
наресом, которые мы обозначили в качестве священной обители мудрецов от­
шельников. Оба они принадлежали к классу кшатриев, а не брахманов и, после
вступления в брак, приняли отречение от мира, чтобы стать странствующими
отшельниками и нести спасение миру в окружении своих аскетичных учеников.
И оба преподавали доктрины освобождения (мокша) от желаний, (кама)
и смерти (тара) посредством постепенного наложения на себя все более су­
ровых обетов. Однако, если Будда проповедовал во всех смыслах Срединный
путь, то Махавира настаивал на высшей степени отречения. В каждом аспекте
его учения прослеживаются следы дуализма и абсолютного противопоставле­
ния материи и духа, крайнее отторжение самого факта совмещения этих двух
принципов в рамках вселенной, беспрецедентное желание жестко вырвать
свой бессмертный дух из этого круговорота рождений и смертей и, в то же
время, чрезвычайная мягкость и нежность по отношению ко всему сущему, что
окружает этот дух, поскольку все (включая палки, камни, воздух, воду и все
прочее) есть живые души, которые в результате своих ошибочных действий
оказались загнанными в бессмысленный и жестокий круговорот перерожде­
ний, который приносит живым существам бесконечные страдания.
Будда создал совершенно новую доктрину; Махавира же учил тому, что
уже тогда было очень древним. Родители его сами были джайнистами, после­
дователями учения их спасителя Господа Паршвы, символическим животным
253

которого был змей. Дело в том, что в момент достижения им совершенства,
когда он стоял полностью обнаженный («облаченный в воздух»дигамбхара)
в прямом неподвижном положении — позе «покидания тела»(кайотсарга),
вырвав предварительно своими собственными руками каждый волосок на сво­
ем теле и с корнем вырвав каждое желание из своего ума, он был атакован
демоном, однако защищен парой могущественных вселенских змеев, которые
встали по обе стороны от него.
Демон этот, имя которому Мегхамалин («Облаченный в облака») послал
многочисленных тигров, слонов и скорпионов, чтобы они прервали медита­
цию погруженного в себя святого, однако все они стыдливо уползали прочь,
как только видели его неподвижную фигуру. Тогда весь мир вдруг погрузился
в непроглядную и ужасающую тьму. Поднялся вихрь. Он с корнем вырывал
деревья и разносил их на щепки. Горные вершины рушились. Земля разверз­
лась, а с неба полились потоки дождя. И все равно святой остался неподвижен.
Демон в гневе своем стал ужасен: его исполненное черноты лицо исказилось,
и он изверг из своей пасти пламя. Украшенный гирляндой из черепов, он по­
ходил на самого бога смерти, Мару, который подобным же образом стремился
устрашить Будду. Однако, когда он, рвя и меча, приблизился к Паршве ревя
«Убить! Убить!» тот все равно остался абсолютно неподвижным.
Именно тогда царь змей, что обитает под землей и на чьих многочислен­
ных головах она покоится возник из-под нее вместе со своей царицей, боги­
ней Шри Лакшми, которая, подобно ему, также предстала в обличии змеи.
Змеи предложили поклоны великому Паршве, который и не подозревал об их
приходе, и встали по обе стороны от него, расправив над ним свои капюшо­
ны. Узрев их могущество, демон в ужасе скрылся на своей карете, после чего
оба змея снова принесли свои поклоны Паршве и остались стоять подле него.
На ум сразу же приходит печатка из долины Инд с изображением двух
змеев (Изображение 19) и связь между ними и правда возможна. Все дело
в том, что Господь Паршва, который, как было установлено, жил в период
о. 872—772 гг. до н.э.1, был не первым спасителем джайнов, но, согласно их
традиции, двадцать третьим. И если до него и правда было еще двадцать два
пророка, или даже половина от этой суммы, вполне возможно, что начало их
преемственности было положено в период вышеуказанных печаток. Однако
стиль ведения джайнами их математических подсчетов заставляет серьезно
Циммер, Философия Индии, С 183

254

задуматься об их достоверности. Согласно их легенде Ариштанеми, предше­
ственник Паршвы, жил за 84,000 лет до него, что отбрасывает его в эпоху
неандертальца. Пророк номер двадцать один, Нами, оказывается таким об­
разом в о. 134,000 г. до н.э., а Суврата, пророк номер двадцать, в о. 1,234,
000 г. до н.э., т.е. на добрых 800,000 тысяч ранее питекантропа. Более же
ранние пророки, таким образом, выходят за пределы измеримого пространства
и времени и становится очевидным, что они, подобно месопотамским прави­
телям и библейским ветхозаветным патриархам, принадлежат уже к мифоло­
гическому, а не земному измерению.
Вселенский образ времени для джайнов — колесо с шестью нисходящими
(авасарпини) и таким же количеством восходящих (утсарпини) спиц. Пока
катятся вниз нисходящие спицы (четвертая спица из которых вместила в себя
все двадцать четыре спасителя, которые шли до Паршвы, а пятая, которая на­
чалась с его смертью, катится сейчас вместе с нами) зло постепенно берет верх
над добром; с другой стороны, когда придет черед восходящих спиц, напротив,
добро преодолеет зло и вся вселенная снова приобретет благочестивые качества.
Когда пришел черед первой нисходящей спицы, все люди достигали десяти
тысяч метров в высоту, имели по256 ребер и у них рождались только близ­
нецы, всегда пара мальчик и девочка, которые становились мужем и женой
и жили по три пальи: три «промежутка времени, включающих в себя неис­
числимое количество лет.» На земле росло десять деревьев желаний, которые
могли удовлетворить все потребности; так, одно снабжало людей вкуснейши­
ми фруктами, другое — листьями, из которых они делали посуду и утварь,
а из третьего постоянно лилась чарующая музыка; четвертое освящало ночь
своим ярким светом, а пятое сияло подобно тысяче небольших огоньков;
на шестом дереве росли цветы, которые не только были прекрасны на вид,
но и источали чудесный аромат, седьмое же постоянно выделяло из себя раз­
нообразные и чрезвычайно вкусные блюда; восьмое производило драгоценно­
сти; девятое представляло из себя многоуровневый дворец, а из коры десятого
можно было делать одежду. Земля была сладка как сахар, а реки подобны
вину. Когда же, в свое время, пара близнецов давала рождение другим, они,
по истечение промежутка времени, равного семи дням, помноженным на семь,
возносились прямиком в обитель богов, хотя на протяжении всей жизни ни­
чего не знали о религии.
Эпоха эта зовется Чрезвычайно прекрасно чрезвычайно прекрасной
(сушама-сушама) и длится на протяжении 400,000,000,000,000 океанов лет,
255

а затем уступает место Чрезвычайно прекрасной эпохе (суьиама), которая,
как свидетельствует о том ее название, наполовину так же хороша, как пред­
шествующая ей. Древа желаний, земля и воды одаривали указанными выше
благами вполовину меньше. Люди достигали ростом лишь семи тысяч метров,
имели 128 ребер, жили лишь на протяжении двух промежутков неисчислимого
количества лет и отправлялись в мир иной, когда их собственным детям было
только 64 дня отроду. Эпоха эта длится на протяжении 300,000,000,000,000
океанов лет, медленно и неизбежно опускаясь до уровня Горестно чрезвычай­
но прекрасной (сушама-духшама), где счастье уже перемежается с горем.
Рост близнецов теперь достигает четырех тысяч метров, они имеют 64 ре­
бра и живут лишь на протяжении одного периода неисчислимого количества
лет. К этому времени деревья желаний давали столь скудные дары, что люди
начали пытаться захватить их в качестве собственности и тогда появилась
потребность в правительстве. Тогда был назначен первый законодатель Вималамахана, а последний патриарх из внушительного списка предшественни­
ков, Набхи, стал отцом для первого спасителя джайнов, Ришабханатхи. Ведь
помимо нужды в правительстве возникла также и потребность в наставнике,
который смог бы указать людям на способ выбраться из этой, теперь преис­
полненной скорби, юдоли1.
Ришабханатха, чье имя означает «Повелитель (натха) Бык (риьиабха)»
был рожден в столице Айодхьи и будучи членом столь почтенной семьи он на­
слаждался всеми прелестями дворцовой жизни на протяжении 1,000,000 раз
по 2,000,000 лет, а после того, как он занял положение правителя и осознал,
что деревья желаний более не смогут исполнять свое прямое назначение, он
на протяжении 1,000,000 раз по 6,300,000 лет своего правления обучал свой
народ 72 наукам, среди которых первым, как заявляется, было преподнесено
искусство письма, наиважнейшей была арифметика, а последним из списка —
искусство предсказания судьбы; помимо этого, он также обучил свой народ
100 прикладных ремесел, 3 видам маскулинной деятельности и 64 женским
совершенствам. У него было 100 сыновей, каждому из которых он подарил
по царству, после чего он, дабы исполнить свою последнюю задачу, принял
отречение от мира и предавался аскезе в течение 1000 раз по 1,000,000 лет
Ср Г-жа Синклер Стивенсон, «Сердце джайнизма» (Лондон: издательство Оксфордского университета,
1915), СС. 272—74; Герман Якоби, статья «Джайнизм», в Гастингсе (ред.), цит.соч., Том. VII, С. 466;
Циммер, Философия Индии, С. 182—83; Хельмут фон Глазенап, Der Jainismus (Berlin: Alf Hager Verlag,
1925), C. 244 и т. Д .; А. Герино, Религия Джайнов (Paris: Paul Geuthner, 1926), CC. 140—41.

256

когда, достигнув просвещения под баньяновым деревом в лесу под названием
Грязнолицый (шакатамукха), что неподалеку от города Пуриматала, он со­
брал вокруг себя своих ближайших учеников в количестве 84 и проповедовал
им свое учение на протяжение последнего периода его жизни продолжитель­
ностью в 99,000 раз по 1,000,000 лет в течение которого его орден разросся
до 84,000 монахов-аскетов, 300,000 монахинь и 859,000 последователей
мирян (из которых 305,000 мужчин и 554,000 женщин) когда, наконец,
он отправился к вершине Восьмигранной горы (аштапада) где и пришел
конец его длительной жизни общей продолжительностью в 8,400,000 раз
по 1,000,000 лет, и тогда его дух покинул его сверкающее подобно золоту тело,
а случилось это ровно за три года и восемь с половиной месяцев до конца Го­
рестно чрезвычайно прекрасного и начала Чрезвычайно прекрасно горестного
(духшама-сушама ).
В ходе периода четвертой нисходящей спицы страдания начинают преоб­
ладать над радостями и с каждым миллионом лет ситуация становится все
хуже и хуже. Если предыдущий век длился 200,000,000,000,000 океанов
лет, то этому отведено лишь 100,000,000,000,000 океанов, причем из них
еще вычитается 42,000 обычных лет. И если в начале этой эпохи люди были
1000 метров ростом, имели 32 ребра и жили по 10,000,000,000 лет, то к его
завершению (которое датируется очень конкретно 522 г. до н.э.) они уже
не достигали и трех метров в высоту, а продолжительность их жизни не до­
ходила и до века. На протяжении своего длительного существования религия
джайнов постоянно претерпевала необходимые изменения, которые внедря­
лись их Спасителями или же «Выстраивающими мост к другому берегу»
(тиртханкарами) в количестве двадцати четырех, последний из которых
ушел из этого мира ровно за три года и восемь с половиной месяцев до нача­
ла эпохи пятой нисходящей спицы, в которую живем мы и начиная с которой
двери к освобождению постепенно закрываются: религия джайнов понемногу
уходит из этого мира и больше не будет ни одного тиртханкары, чтобы прий­
ти на помощь человечеству, уровень развития которого теперь недостаточен,
чтобы воспринять спасительное знание.
Век этот зовется Горестным (духшама). И пусть каким нибудь белоли­
цым иностранцам или дикарям век наш кажется периодом поразительных
перемен и новых горизонтов, истинно мудрому (который вместо мирских
познаний посвятил себя изучению священных писаний, а потому ему ведо­
мо не только то, как прекрасна была жизнь миллионы океанов лет назад,
257

но и то, что даже этот уровень блаженства не более чем иллюзия, поддав­
шись которой можно вечно вращаться в колесе заблуждений, вместо того,
чтобы вкусить истинного блаженства в непроявленном состоянии нирваны)
весь этот мир с его жалкими прелестями вроде деревьев, которые просто сто­
ят и даже не способны исполнять желания, крошечных гор, океанов, звезд
и многочисленных галактик, что так будоражат наше воображение, воисти­
ну видится ничтожной юдолью слез. Ведь оглянитесь! Люди не достигают
и трех метров в высоту, а жизнь их длится не более 125 лет. У людей всего
16 ребер и они эгоистичны, несправедливы, жестоки, исполнены вожделе­
ния, гордости и алчности. Эпохе нашей суждено продлиться лишь 21,000 лет
и перед самым ее завершением последний джайнистский монах, имя которому
будет Дуппасахасури, последнияя джайнистская монахиня Пхалгушри, по­
следний джайнистский мирянин Нагила и последняя джайнистская мирянка
Сатьяшри погибнут так и не достигнув просветления, после чего наступит
черед последней нисходящей спицы, который зовется Горестно горестным
(духшама-духшама ).
Люди будут жить не более 20 лет, достигать не более полуметра ростом
и у них будет лишь 8 ребер. Дни будут мучительно жаркими, а ночи ледяны­
ми, повсюду будут буйствовать заболевания и целомудрие покинет этот мир.
По земле будут постоянно проноситься вихри и по мере приближения к за­
вершению этого периода они будут появляться все чаще и чаще. В конечном
итоге всему живому — людям, животным и всем растениям останется только
искать прибежища у берегов Ганга, в пещерах или же в море.
Когда разрушение и опустошение достигнут своей крайней точки и ста­
нут невыносимыми, закончат катиться нисходящие спицы и начнут свой
путь восходящие (утсартгини) В течение семи дней будет литься дождь;
за этот период выпадает семь различных видов дождей; почва полностью
очистится и семена прорастут. Случится это в период убывающей луны ме­
сяца Шравана (Июль-Август). Тогда из своих пещер выйдут ужасающие
карликообразные существа, пережившие великую засуху и, постепенно, они
будут становиться все более нравственными, здоровыми, высокими и краси­
выми; со временем мир восстановится и станет таким, каким мы его знаем
сегодня. На свет появится спаситель по имени Падманатха («Лотосоокий
Господь») который снова возродит религию джайнов; тогда люди снова бу­
дут достигать огромного роста, а красота их будет затмевать великолепие
солнца. Наконец земля снова станет сладкой, реки превратятся в вино, а де258

ревья желаний снова будут одаривать всевозможными благами совершенных
близнецов; так уровень блаженства будет все нарастать на протяжение деся­
ти миллионов десяти миллионов сотен миллионов сотен миллионов периодов
неисчислимого количества лет, пока не достигнет своего пика и не начнется
снова черед катиться нисходящим спицам, которые уничтожат своим ходом
вечную религию, и породят множество несчастных браков, войн и прочих
пагубных влияний.
Наиболее ранний аналог подобной системы цикличности мировых эпох
мы находим в Месопотамии, однако мифология джайнов, по сравнению
с ней, обладает куда большей степенью рационализации. Кроме того, на­
сколько мне известно, ни одна из теорий о строении вселенной Месопо­
тамии не схожа с той, что имеется у джайнов, которые представляют ее
обычно в качестве своеобразного колосса, обычно женщины, в рамках тела
которой земные измерения находятся на уровне талии; семь адских планет
начинаются от области таза и тянутся по ногам к ступням делясь на уровни
подобно тому, как это представил Данте; четырнадцать же райских оби­
телей расположены над уровнем пояса — начиная от живота, они тянутся
через плечи и шею к голове; над головой же расположено пространство
в форме зонтика которое сияет ослепительным золотым светом, окруж­
ность которого равняется 14,230,250 йоджанам1, а толщина достигает 8
йоджан в центре, по краям же она не толще комаринного крылышка- это
обитель бесконечного блаженства, которая зовется «Слегка Наклоненная»
(ишат-прагбхара) и именно туда попадает освобожденная душа, которая,
посредством йоги искоренила в себе любой намек на привязанность к чув­
ственным наслаждениям, хоть бы оно и было равным тому, что испытыва­
ют небожители.
На уровне ее пояса находятся земные обители, которые представляют собой
нечто наподобие мишени — это ряд круглых, кольцевых континентов, каждый
из которых отделен от другого океаном, в центре же этой мишени в качестве
своеобразной оси расположена гора Меру. Первый из континентов, вращаю­
щихся вокруг этой оси, зовется Обителью древа ямбоза. Над ним висит два
солнца и столько же лун, Индия же находится на его южной оконечности. Он
окружен Соленым океаном, над которым парит четыре солнца и четыре луны.

Одна йоджана по-разному описывается как эквивалентная примерно 2 с половиной, 4 или 5, 9 или 18 милям.
Ср. Монье-Уильямс, цит.соч., С. 823 и далее.

259

За ним следует континент Обитель древа пурпурной ивы, над которым парит
двенадцать солнц и лун и который окружен Черным океаном, снабженным
сорока двумя солнцами и лунами. Следующая за этой Обитель лотоса освеща­
ется семьюдесятью двумя парами светил и является последним континентом,
где обитает человек. За Лотосным океаном, который окружает Обитель ло­
тоса уже тянутся Обитель бога Варнуы и Океан Варуны, Молочная обитель
и Океан молока, Обитель сливочного масла и Океан сливочного масла, Оби­
тель сахарного тросника и Океан сахарного тросника и еще множество других,
последней из которых является Обитель блаженства от ощущения самости,
за которой простирается Океан блаженства от ощущения самости, который
простирается на одну бесконечность во все стороны (радджу) и наполняет
воздухом живот космического существа.
Обратимся теперь к этой вселенской форме; оказывается, что она не мо­
жет желать, радоваться, не обладает свободой воли и вообще, по сути, не об­
ладает своим индивидуальным существованием; по сути, она лишь обретшая
форму мертвая материя (а-джива), которая приводится в движение энергией
и жизненной силой бесконечного числа введенных в заблуждение душ (джив),
которые, подобно личинкам, копошатся в каждом уголке этого застывшего ор­
ганизма. Заключенные в ловушку, они бесконечно перебираются из одной ча­
сти ее тела в другую, постоянно меняя свое обличие, принимая всевозможные
известные нам формы существования; нам кажется, что они рождаются и уми­
рают, однако беспомощные, они на самом деле они просто переходят из одного
состояния в другое, не в силах вырваться из бесконечного круговорота. Все
эти многочисленные формы жизни зафиксированы джайнами в мельчайших
подробностях и складываются в поистине поразительную по своей психоло­
гической категоризации систему, быть может немного нагроможденную, од­
нако вне всяких сомнений присущую не только джайнизму, но и буддизму,
индуизму, всем восточным областям, затронутым буддизмом, зороастризму
и даже Данте. Человек издавна славится своей способностью создавать пу­
гающие и причудливые образы и представленная ниже схема, рисующая нам
образ la condition humaine, воистину может претендовать на звание первен­
ства среди них.
На уровне талии вселенского существа, где время отмеряется ходом пребы­
вающего в вечном движении колеса о двенадцати спицах, все этапы вращения
которого были прослежены нами выше, бесчисленное количество живых су­
ществ переходит из одной формы жизни в другую и мы все, кто живет сейчас,
260

уже бесчисленное количество раз сменили эти формы и нам еще предстоит
сделать это такое же количество раз. Ниже представлен их полных список:

I. Земные воплощения
1. всевозможные виды пылинок
2. песок, мелкие камешки, булыжники и крупные камни
3. различные виды металлов
4. различные виды драгоценных металлов
5. все виды глин, сера и различные виды солевых отложений (тальк, квас­
цы, реальгар, селитра, натрон, опермент, киноварь и т.д.)
Продолжительность жизни в этих формах жизни может разниться от доли
секунды до 22,000 лет и пребывая на этом уровне, душа может воплотиться
700,000 раз. Кроме того, находясь на этом уровне души могут воплощаться
не только в грубой материи (стхула), но и в тонкой материи (сукшма), на­
пример на райских планетах или же в измерении сна, воображения.
II. Водные воплощения:
1. моря, озера, реки и т.д., а также различные виды дождей
2. роса и прочие виды осадков
3. иней
4. снег, град и лед
5. облака и туман

Продолжительность жизни в этих формах может разниться от секун­
ды до 7000 лет и каждая душа может воплотиться в этих формах жизни
до 700,000 раз, как в сфере грубой, так и тонкой материй.
III. Растительные воплощения
1. растения, размножающиеся посредством почкования (мхи, лишайники,
луковичные и прочие клубневые растения, алоэ, молочаи, шафрановые, ба­
нановые и т.д.): каждая душа воплощается в этих формах до 1,400,000 раз,
прежде чем перейти к следующему уровню.
2. Растения, произрастающие из семени (деревья, кустарники, лианы, тра­
вы, зерновые и водные растения): в этих формах жизни монада воплощается
до 1,000,000 раз.
261

Приведенные выше земные, водные и растительные формы жизни отно­
сятся к классу неподвижных. Далее следуют три подразделения подвижных
форм жизни, а именно:
IV. Огненные воплощения:
1. пламя
2. угольки
3. молнии
4. гром
5. метеоры и болиды
В этих формах жизни не продержишься более трех дней, а среднестатисти­
ческая продолжительность жизни — не более секунды. В этих формах монада
воплощается до 700,000 раз.

V. Воздушные воплощения:
1. легкий бриз
2. штормы, шквалы, ураганы, бури
3. смерчи
4.заморозки
5. вдохи и выдохи всех живых существ
Все формы жизни, представленные выше, вне зависимости от того подвиж­
ные они или нет, обладают следующими атрибутами жизнедеятельности: телом,
продолжительностью жизни, дыханием и осязанием. Формы представленные
ниже идут в восходящем порядке и обладают дополнительными атрибутами.

VI. Организмы (их дополнительный жизненный атрибут — способ­
ность издавать звуки, (вач)'.
1. Существа, обладающие лишь двумя чувствами — осязанием и вкусом
(черви, пиявки, ракушки, каури, кляпцы, моллюски и прочие мягкотелые)
2. Существа, обладающие тремя чувствами — осязанием, вкусом и обоня­
нием (блохи и вши, пищевые черви, тараканы, уховертки, жучки, муравьи,
пауки и т.д.): продолжительность жизни в этих формах — не более 49 дней.
4. Существа, обладающие четырьмя чувствами — осязанием, вкусом,
обонянием и зрением (бабочки, пчелы и осы, мухи и комары, скорпионы,
262

сверчки, кузнечики и другие высокоразвитые насекомые): их продолжитель­
ность жизни достигает шести месяцев; и наконец:
4. Существа обладающие всеми пятью чувствами, которые подразделяют­
ся на две категории, каждая из которых в свою очередь разделяется на под­
категории.
Животные
i. Морские: рыбы, акулы, дельфины, морские свиньи, крокодилы и черепахи,
й. Наземные: млекопитающие (некоторые с копытами, некоторые когтями);
ящерицы и ихневмоны; змеи
iii. Воздушные: обладающие перьевыми крыльями (попугаи, лебеди и т.ж.);
обладающие кожистыми крыльями (летучие мыши); обладающие крыльями
в форме круглых коробочек(человеческому взору они недоступны, так как
обитают на других континентах земного измерения); те, что никогда не опу­
скаются на землю и парят даже во сне (они тоже недоступны взору)

Б. Человеческие формы жизни
i. Люди достойного происхождения (арии) — их огромное множество, на­
пример: прекрасные и уродливые, болезненные и крепкие, мудрые и безрассуд­
ные, богатые и бедные; те, у кого много родных и те, у кого их мало, известные
и всеми забытые, могущественные или беспомощные; говорящие на разных
языках; те, кто имеет в собственности поля, дома, скот, рабов, золото и прочее
добро; торговцы, горшечники, ткачи, банкиры, писари, портные, воины, жре­
цы и правители, великие правители и вселенские правители, причем последние
подразделяются на тех, кто принадлежит к Лунной и тех, кто принадлежит
к Солнечной династиям; наконец, особенно выделяется различие между теми,
кто населяет так называемые «земли действия», которые находятся на крайнем
юге и севере, а также в центре континента Обители древа ямбоза, и тех, кто
населяет «земли услады», местоположение которых также указано конкретно
и где все люди — настоящие великаны, которые в два раза превосходят ростом
любого человека на земле, но оттого, что им неведомы законы добродетели, они
обречены вечно вращаться в круговороте рождения и смертей.
й. Варвары (млеччхи): отбросы человечества, среди которых множество
сказочных существ, которые обитают на отдаленных затерянных остров­
ках — у некоторых из них есть рога и хвосты, у других — только одна нога,
на которой они скачут туда и сюда, кроме того, у них у всех чудовищные лица
263

(так, уши некоторых из них столь велики, что укладываясь спать, они могут
обернуть ими свои глаза)1.
Однако формы жизни существуют не только на уровне живота вселенско­
го существа — адские и небесные планеты также переполнены душами: в аду
они отрабатывают грехи, которые совершили на планетах земного уровня,
в раю же наслаждаются последствиями своих благочестивых поступков.
В области семи адских планет, что расположены ниже уровня живота вселен­
ского существа, обитают чудовищные существа, которые напоминают огромных,
лишенных перьев птиц; у них нет пола и их тела имеют форму, известную как
«изменчивая» (вайкрийика), так как они лишены костей и сухожилий и потому
почти что разваливаются на части. В нижайшем из адов эти существа достигают
1000 метров в высоту;2 в следующем — 500; в пятом — 250; в четвертом —
125; 62 в третьем, 31 во втором и 46 метров 25 сантиметров в первом. Те, что
обитают на трех низших планетных системах — черного цвета, на последующих
двух — синего и на верхних двух — серые как дым. Будучи подвержены че­
тырем основных страстям в виде гордости, гнева, заблуждения и страсти, они,
вооруженные стрелами, копьями и трезубцами, дубинками, топорами, ножами
и бритвами, истязают и калечат друг друга, а также бросают друг друга на рас­
терзание ужасным животным и птицам, чьи когти и клювы остры как железо,
или же топят в реках, состоящих из кислоты и огня; некоторых подвешивают
вверх ногами над кипящими сосудами с кровью и испражнениями, других же
жарят заживо; большинство прибиты за голову к огромных стонущим деревь­
ям, где их кромсают на маленькие кусочки. Выбор блюд негуст — это ядовитые
жидкости, шипящий жир или же испражнения, напитков же и того меньше —
выбор ограничивается раскаленным металлом. На трех верхних уровнях ада
царит ужасающая жара, следующие два перемежают с собой жару и холод, по­
следние же полностью ледяные — все как в видении Данте.
Кроме того, на верхних уровнях ада обитает пятнадцать жестоких и по­
хотливых божеств, известных как асуры, которые вовсе не страдают в этой
обители, но напротив, получают дьявольское наслаждение от процесса изу­
вечивания грешников.
1

2

В своей иллюстрации организации душ в рамках системы джайнов я руководствовался по большей части
трудом Герино, цит.соч., СС.186—205. Пятьсот дхану, дхану — это 4 хасты («руки»: мера от локтя до кон­
чика среднего пальца, около 18 дюймов).
Сэр Монье-Уильямс, цит-соч., СС. 448 и 1168.

264

Однако, согласно видению джайнов даже божества, будь то демоны в аду
или же райские небожители, сами не более чем монады, захваченные круго­
воротом рождения и смертей и обреченные на смену своих тел. Они также
подробно подразделяются на четыре главных категории, у каждой из которых
имеются подвиды:
I. Божества, поддерживающие земной порядок
1. Бесы, обитающие на верхних уровнях ада (асуры)
2. Божественные змеи
3. Божества молний
4. Златоперые солнечные птицы
5. Огненные божества
6. Божества воздуха
7. Божества грома
8. Водные божества
9. Божества, управляющие различными континентами
10. Божества, управляющие сторонами света
11. Духи, обитающие в заброшенных местах и джунглях
1. Киннары (дословно имя переводится как «что за человек такой?»): пти­
цеподобные существа с человеческими головами
2. Кимпуруши (дословный перевод имени такой же, как и в случае с Кинарами): существа с человеческими телами и лошадиными головами.
3. Махораги: дословно — «Огромные змеи»
4. Гандхарвы: музыканты-небожители с телами, подобными человеческим
5. Якши: могущественные демоны, отвечающие за земную стихию (обычно
благоволят человеку)
6. Ракшасы: злобные и крайне опасные демоны людоеды
7. Бхуты: вампиры, которые обитают на кладбищах
8. Пишачи: могущественные злобные бесы
III. Небесные тела
1. Солнца (в мирах, населяемых людьми, их количество достигает 132)
2. Луны (также в количестве 132)
3. Созвездия (по 28 на каждое солнце и луну)
4. Планеты (по 88 на каждое солнце и луну)
265

5. Звезды (по 6,697,500,000,000,000,000 на каждое солнце и луну)

IV. Небожители, обитающие на райских планетах различных уровней;
они подразделяются на два типа и каждый из этих типов подразделяется
на подтипы в восходящем порядке
1. Те, что подчиняются ходу времени
A. Управители Истинного закона
Б. Божественные силы
B. Вечно-юные
Г. Великие правители
Д. Пребывающие в причинном мире
Е. Повелители мистического звука Ва
Ж. В высшей степени блистательные
И. Те, от кого исходит тысяча лучей
К. Умиротворенные
Л. Почитаемые
М. Те, что черпают удовлетворение в бездне
Н. Нетленные (ачъюты: «те, что не протекают»)

2. Те, что находятся за пределами хода времени; также подразделяются
на две категории
А. Те, что пребывают на уровне шеи вселенского существа
i. Отрадные для взора
ii. Благородные деяниями
iii. Отрадные для ума
iv. Благоволящие всей вселенной
Прославленные
vi. Благожелательные
vii. Благоприятные
viii. Дарующие усладу
ix. Сиятельные
Б. Те, что пребывают на уровне головы вселенского существа
i. Победоносные
ii Знаменосцы
iii. Покоритлеи
266

iv. Непобедимые
v. Полностью осознавшие себя

Каждый из этих сорока девяти подклассов организован в соответствии с де­
сятиступенчатой иерархией, характерной для устройства индийского государства:

1. Правители (индры)
2. Принцы
3. Высшие чиновники в количестве тридцати трех
4. Придворные
5. Телохранители
6. Охрана
7. Солдаты
8. Граждане
9. Рабы
10. Преступники
Все небожители, пребывающие ниже уровня шеи вселенского существа,
имеют возможность наслаждаться сексуальными утехами; кроме того, как
обитатели адских планет, так и небожители, отличаются по цвету в зависимо­
сти от уровня, на котором они пребывают: так, те, что пребывают на уровнях
I, II и III адских и райских планет обладают черной, синей и серой как дым
комплекциями соответственно; те, что пребывают на четвертом уровне, 1 поду­
ровне, подпунктах А и Б — пламенно красные; подпунктах В и Е — желтые;
все прочие — белого оттенка, который усиливается по мере перехода от уровня
к уровню. Далее, божества, принадлежащие к I, II и III уровням и подуровню
1IV уровня подпунктам А и Б достигают 15 сантиметров в высоту; принадле­
жащие к уровню IV, подуровню 1, подпунктам М и Н, а также те божества,
что пребывают на уровне шеи вселенского существа — 90 сантиметров, те же,
что пребывают на уровне головы вселенского существа — победоносные зна­
меносцы, покорители, непобедимые и полностью осознавшие себя достигают
не более 46 сантиметров в высоту. Сравните с обитателями самых низких
уровней ада, где рост существ достигает 1000 метров! Эти божества прекрас­
но могли бы уместиться у нас дома.
Таким образом джайнам вселенная видится преисполненной огромного ко­
личества душ или монад, но нигде в ней не нашлось у них места для Бога —
267

ни такого, каким он видится на западе, ни такого, каким он представлялся
на заре ведической эпохи. Даже на лучезарных высочайших из небес, распо­
ложенных на уровне головы вселенского существа, где развеваются знамена
и вечно трубят победу, пребывают точно такие же души, как и везде, которым
на какое то время удалось хорошо устроиться благодаря благочестивым по­
ступкам, которые были совершены ими в прошлых жизнях, но которые точно
так же, как и все прочие, обречены будут сменить свои тела, когда плоды этих
поступков будут исчерпаны. Не существует также и некоего высшего судьи,
который бы отмерял все эти поступки и назначал одним наказание, а другим
награду. Мы автоматически получаем реакции за любой из своих поступков.
Любое насилие тут же наполняет нашу душу тьмой и отягчает ее; добрые дела
сразу же наполняют душу светом и легкостью; так — единственная причи­
на падения и вознесения монады — она сама. Кроме того, этот мир никогда
не был создан; он вечно существует такой, какой есть сейчас.
Таким образом Джайнизм — религия без Бога. Она скорее механическая,
можно даже сказать научная, пусть и очевидно, что хоть рисуемые ей с помощью
тщательной грандиозной нумерации картины и весьма внушительны, они, мягко
говоря, далеки от реальности. Сам факт стремления подчинить всю обозримую
реальность некой упорядоченной классификации свидетельствует об уровне раз­
вития, весьма далеком от примитивного. Здесь перед нами стремление развитого
сознания к познанию законов, которые были бы нерушимы в любом уголке про­
странства и времени нашей вселенной. Однако в своем стремлении создать науч­
ную картину мира они опустили методы научного познания — проверку, анализ,
критический подход, тщательное разграничение выдумки и реальности, а потому
в результате вместо системы у них вышла безумная и ужасающая на нее пародия;
в результате мы получаем мир, которого на самом деле не существует, однако
индивида все же побуждают жить, мыслить, медитировать, мечтать, страшиться
и наслаждаться в рамках этого иллюзорного творения.
Каким бы не было изначальное побуждение и отношение к предмету древних
прото-ученых, которым мы обязаны появлением первых попыток классифика­
ции грубой и тонкой материй этого мира и его видению в чисто психологических
понятиях, система джайнов, как и все прочие, которые строились на основании
подобных архаичных космологий, полностью игнорирует ее связь с реально­
стью. Проецируемое из ума на действительность, подобно тому, как кинофильм
проецируется на экраны, это видение на протяжение многих веков применялось
с единственной целью — обесценить значимость нашей вселенной, а потому
268

никогда не возникало потребности в том, чтобы хоть сколько то его расширить,
углубить или же привести в соответствие с реальными фактами. Функция это­
го видения чисто психологическая: формирование отторжения к миру и разо­
чарования в жизни, отвлечение чувств от их естественных земных источников
удовлетворения, и даже от того удовлетворения, которое люди черпают в рели­
гиозных образах надежды и страха (небесах, адах и прочих) и направление их
к абсолютно трансцендентной и совершенно непостижимой цели. При таком
раскладе совершенно не имеет значения, насколько это видение, обладающие
столь могущественной потенцией к отвлечению ума и сердца от земной материи,
соотносится с наукой и реальностью. Суждение об его истинности и ценности
абсолютно прагматично: работает (оказывает влияние на психику) и ладно.
Так, основываясь на имеющихся у нас на данный момент фактах мы можем
заявить, что на примере мифологии джайнов мы встречаемся с совершенно но­
вым явлением в истории нашего предмета изучения, а именно с мифологией,
которая направлена на то, чтобы сломить (а не поддержать) волю к жизни
и очернить (а не восславить) устройство вселенной.
Конечно, среди греков также существовали аскетические течения, пропо­
ведуемые, например, орфийцами, пифагорейцами, элеатами и платонистами.
Однако ни в греческой философии, ни в какой-либо другой из известных нам,
нет ничего, что было бы сопоставимо с тем абсолютным «Нет!», которое ца­
рит в религии джайнов. Их отчуждение от этого вечно вращающегося кру­
говорота жизни и смерти окрашено особенным, куда более проникновенным
чувством меланхолии, чем то, что имеется у греков, также как и их комплекс­
ное видение пространства и времени и загадки вселенной в принципе. Все
дело в том, что греческий взгляд на мир, как это прекрасно продемонстриро­
вал Шпенглер в своем обсуждении «аполлоновской души» в Закате Европы
основывался на видимых глазу и осязаемых телах. В греческом языке даже
не имеется слова для обозначения космического пространства. Все, что рас­
положено в отдалении и невидимо глазу для них ipso facto, «не существует».
Греческим термином космос обозначалась не абстрактная сфера пространства
и силы, но совокупность гармонично упорядоченных четко определенных,
евклидовых тел — измеряемых и доступных восприятию глаза. Евклидово
число определяет границы пространства. «А потому греческой культуре»,
заявляет Шпенглер, «неизбежно суждено было остаться культурой малого.»1
Шпенглер, цит.соч, том I, СС. 57, 83,63.

269

Индийский же ум породил по настоящему безграничные пространства, для
измерения которых идеально подходит столь смехотворная с нашей точки зре­
ния палъя («промежуток времени, включающий в себя неисчислимое количе­
ство лет»), которая даже самые точные расчеты превращает в размытые и при
посредстве которой вселенная была до такой степени гиперболизирована, что
те суетности, что окружают нас в нашем крошечном мирке кажутся истинне
мудрому поистине лишенными всякой ценности. В противоположность грекам,
для которых знакомство с космическим пространством началось с лицезрения
видимых глазу предметов и закончилось той областью небесных тел, которая
соответствовала этому требованию визуальной доступности, индийцы нача­
ли сразу с лицезрения космического пространства (акаша) и так породили
образ вселенной дотоле неведомый: бесконечной вселенной, каждый уголок
которой преисполнен страданий — величественный в своей масштабности
образ, в сравнении с которым, та малость мучений, коим подвержены эфе­
мерные существа, что воспринимаются нашим взором в определенный момент
времени (например наши соседи или же, скажем, представители низшего со­
словия) кажется недостойной размышления. Истинно мудрый знает, что стра­
дания — неизбежный удел всего сущего и наблюдая за мучениями других он
лишь в очередной раз убеждается в незыблемости этого вселенского уклада.
В свете этого знания единственное, в чем можно быть уверенным наверняка,
это то, что духовная практика исполнена бесконечного значения для вечного
живого существа, поскольку она позволяет вырваться из этого кошмара наяву,
в котором даже райские измерения — не более чем золотая клетка, которая
своим блеском пытается заманить дживу обратно в мучительный круговорот.
Эта особая степень тоски, присущая индийцу в его отчуждении от окружа­
ющего его круговорота рождения и смертей естественно должна были заро­
диться в сознании народа, который намного предвосхитил все прочие, первым
обнаружив бесконечную протяженность вселенной, однако вместо того, что­
бы продолжить ее изучение рациональными методами, решил наполнить ее
рационализированным кошмаром наяву собственного изготовления Не было
времени, когда бы время не существовало и не наступит момента, когда оно
перестанет существовать: эта преисполненная страданий вселенная — какова
она есть сейчас — будет существовать вечно вместе с ними. Те страдания, что
доступны нашему восприятию, ничтожны по сравнению с той масштабной
картиной, что рисуется видению мудрого — ни по глубине своей, ни по про­
должительности не сравнимы они с ней. Все страдания, что испытывает че270

ловек и окружающие его животные, растения и поддерживающая их земля,
камни и воды, огонь, ветер и парящие облака, воистину даже все космическое
пространство с его светилами — лишь крупица от той мучительной агонии,
коей охвачено вечно поддерживающее иллюзию жизни вселенское существо,
в котором, подобно личинкам, копошатся монады.

IX. Путь Пламени
«Подобно тому, как даже самый большой водоем», читаем мы в текстах
джайнов, «постепенно истощается, когда перекрыт источник поступления
в него воды, и влага в нем испаряется, либо впитывается в почву, так и кар­
мические плоды верующего, которые копились им на протяжение миллионов
его рождений, полностью сжигаются посредством аскезы, при условии, что
источник, питающих их, полностью перекрыт.»1
Таким образом, первостепенной задачей джайнистского духовного на­
ставника будет обеспечение условий, при которых поток начисления кармы
ученика будет перекрыт, что достижимо лишь посредством постепенного
ограничения жизнедеятельности; когда ученику удалось наплотно закрыть
и запечатать все ворота, через которые его чувства могли бы до него досту­
чаться, наступает черед выжигания посредством аскетических практик уже
накопленной кармы. Эта практика «выжигания» обычно обозначается в санс­
крите термином тапас, что дословно переводится как «жар». Предполагается,
что джайнистский йог произведя внутри себя испепеляющий жар, буквально
выжжет все плоды своей кармической деятельности и таким образом очистит
монаду, которая, лишившись столь тяжкого груза, станет чрезвычайно легкой
и так очень быстро сможет преодолеть все уровни, на которые делятся миры
в рамках тела вселенского существа и достигнуть наконец «мира в уединении»
(кайвалъям), что находится под защитой Слегка наклоненного зонтика и где
индивидуальная живая монада, сияющая блистательной чистотой, наконец
избавится от тех бесконечных оттенков, которые сменяла переходя из мира
в мир и будет вечно пребывать в своей изначальной, полупрозрачной, хру­
стально чистой форме бытия.

1

Уттарадхьяяна сутра 30,5—6; Герман Якоби, «Гайна-сутры», часть II, «Священные книги Востока», том.

XLV (Оксфорд: The Clarendon Press, 1895), С. 174.

271

Это дело великого восхождения требует серьезного и ответственного подхо­
да (в конце концов, для достижения цели потребуется положить много много
будущих жизней) и для начала мирянин, чрезвычайно отягченный и замаран­
ный мирской материей, но открывший в себе желание освободиться, должен
осознать и отречься от пяти пороков: 1. сомнений по поводу достоверности
джайнистской картины мира, деяний Спасителей мира, «Выстраивающих мост
к другому берегу» и действенности религиозной практики джайнов; 2. желания
обратиться в другую веру; 3. неуверенности в том, что любое действие несет
за собой губительные реакции; 4. восхваления обманщиков (т.е. тех, кто не со­
знался в пяти представленных пороках) и 5. взаимодействия с обманщиками
Далее следует, сообразно со своими возможностями, постепенно принять
двенадцать обетов:

I. Пять основных обетов джайнистского мирянина
1. ненасилие
2. правдивость
3. отказ от воровства
4. целомудрие
5. отказ от обладания собственностью
11. Три обета, что усиливают эффект Пяти основных
6. ограничивать перемещение в пространстве
7. ограничивать количество используемых вещей
8. никому не делать зла и не использовать свое влияние, чтобы причинять
зло; не допустить, чтобы жизнь подвергалась опасности вследствие неосто­
рожности и не держать дома оружия, лишних ножей и прочих острых пред­
метов, в которых нет прямой необходимости

III. Четыре обета, которые закладывают основу продуктивной рели­
гиозной практики
9. медитировать на протяжении минимум 48 минут в день
10. постепенно повышать продолжительность следования указанным выше
ограничениям
И. четыря дня в месяц предаваться посту и медитации, которые практику­
ются монахами постоянно
12. поддерживать монахов и монастыри пожертвованиями
272

Благодаря следованию всем вышеуказанным обетам, мирянин сможет до­
стичь совершенного образа жизни, который включает в себя следование один­
надцати добродетелям:
1. добродетель веры: твердая вера в постулаты Джайнизма, почитание
своего духовного учителя (гуру), поклонение двадцати четырем «Проклады­
вающим путь» (тиртханкарам), избегание совершения семи видов грехов­
ных деяний, а именно: азартных игр, мясоедения, принятия одурманивающих
средств, прелюбодеяния, охоты, воровства и невоздержанности
2. добродетель преданности: строгое следование всем двенадцати обетам
и сохранение абсолютно умиротворенного состояния в момент смерти
3. добродетель медитации: постепенное увеличение времени, отведенного
на медитацию, до минимум трех раз в день.
4. добродетель аскетичности: постепенное увеличение количества постов
до минимум шести раз в месяц.
5. добродетель непричинения страданий растениям: избегание принятия
в пищу неприготовленных овощей; стараться никогда не срывать плод ман­
го с дерева, не принимать в пищу манго, пока кто-либо другой не вытащит
из него косточку и т.д.
6. добродетель непричинения страданий насекомым: не принимать пищу
в промежуток от захода до восхода солнца, не пить воду, пока не наступит день,
иначе можно не заметить, как в воду упало какое-либо маленькое насекомое.
7. добродетель совершенного целомудрия: избегание даже своей соб­
ственной жены, так как ее запах может привести в возбуждение; также избе­
гание всех богов, людей и животных противоположного пола в мыслях, речи
и жизни.
8. добродетель ограничения деятельности: не предпринимать ничего,
что может стать причиной смерти других живых существ (например построй­
ка дома или же колодца).
9. добродетель отречения от собственности: отказ от всякого честолю­
бия, отказ от слуг, передача всего имущества детям
№.добродетель ограничения участия в деятельности: питаться исклю­
чительно остатками пищи других; не давать никаких советов, подготавливая
себя, таким образом, к заключительному и самому важному шагу.
И. добродетель отречения: послушник облачается в одеяние аскета и от­
правляется в некую духовную обитель, либо джунгли, где живет в соответ­
ствии с предписанными аскету религиозными обязанностями.
273

Попрощавшись со своими родными [читаем мы в религиозном тексте
джайнов], он освобождается от оков своей семьи, жены и сыновей; он по­
свящает себя практике интуитивного познания, приверженности, аскетизма
и мужественного сосредоточения; затем, представ перед квалифицированным
аскетом, настоящим наставником, преисполненным всех добродетелей, про­
исходящим из благочестивой семьи, имеющим светлую кожу, находящимся
в почтенном возрасте и высоко почитаемым в среде аскетов, он склоняется
перед ним со словами «прими меня» и получает его согласие.
Соблюдение обетов, религиозная практика, сдерживание чувств, удаление
всех волос с тела, исполнение ежедневных обязанностей, нагота и избегание
омовения: таковые фундаментальные принципы аскета, предписанные Побе­
дителям (джинам); кроме того, он должен всегда спать на земле, не чистить
зубы, принимать пищу только один раз в день и стоя.
Если отречение его не доведено до абсолюта — поток кармической деятель­
ности не будет перекрыт. А если ум его нечист, то как сможет он уничтожить
плоды кармической деятельности?1
Для начала аскет учится подавлять свой гнев; затем сводятся к миниму­
му проявления гордости, лживости и жадности; преодолевается потребность
в сне, медитация становится все более качественной и тогда жизнь наполня­
ется новыми красками.
Когда последние следы гордости искореняются из сердца аскета, прогресс
в медитации начинает продвигаться семимильными шагами. Некоторые утвер­
ждают, что в женском теле невозможно продвинуться далее этой черты, так
как им недозволенно переходить к ступени «облаченности ввоздух», иными
словами, обнаженности. «Пристрастность, отвращение, страх, отторжение
и прочие заблуждения (майа) неискоренимы из женского ума,» говорится
в джайнском пособии по достижению нирваны, «а потому нирвана им недо­
ступна». К тому же тело их не является должным облачением, потому обязаны
они облачать его. Их чрево и груди, их пупок и чресла вечно служат для вос­
произведения жизни. Разве могут они ограничивать себя должным образом?
Как бы ни была чиста вера женщины, и пусть даже она полностью посвящает

Кунда-кунда Ачарья, Правачана III.2—3, 7—9, 20; перевод Баренда Фаддегона, Ф. У. Томаса (ред.),
Серия литературного общества джайнов, том. I (издательство Кембриджского университета, 1935), СС
152-55; 157-59; 165.

274

себя изучению сутр и суровым аскетическим практикам, она никогда не смо­
жет отделить себя от кармической материи.»1
«Подобно тому, как заблуждения естественны для женского рода,» читаем
мы в другом руководстве, «так положение стоя, положение сидя, странство­
вание и проповедь учения естественно присущи мудрецу.»2
Таким образом, следующий этап на пути отречения джайнистского аске­
та, который женщинам не суждено преодолеть — это подавление желания
играть какую-либо роль в этом театре жизни, которое зовется заблуждением.
Когда он пройден, ум аскета освобождается от ложного отождествления себя
с каким-либо полом и единственной преградой, что стоит на пути абсолютного
освобождения, становятся приятные и горестные воспоминания о событиях,
которые происходили с аскетом до его отречения.
Тут требуется проведение длительной и кропотливой работы по искорене­
нию не только любого намека на удовлетворение, которое мы черпаем, насла­
ждаясь прекрасными формами и звуками, но также и отвлечение от чувства
отвращения, которое может быть вызвано уродливыми образами, неприят­
ными запахами и, даже болью. Когда наконец, свершается это таинство очи­
щения, мудрец лишается всякого намека на чувство юмора и в нем умирает
последняя искра человечности.
Однако химические процессы, которыми поддерживается наше тело, все
еще цепляются друг за друга, удерживая монаду в этом материальном сосуде.
Для описания этого чисто рефлекторного физиологического узла — последне­
го из тех, что надлежит развязать, подходят такие выражения как «жадность»,
«алчность», или, выражаясь химическими терминами, «валентность», или,
опять же, прибегая к лексике физики элементарных частиц «связующая сила».
Если этот, слегка ослабленный на данном этапе узел, не будет окончательно
разрублен, аскет не сможет достичь абсолютного освобождения, кроме того,
пока он еще завязан, всегда существует опасность того, что малейшее посла­
бление концентрации аскета сможет раздуть этот тлеющий уголек в бушую­
щее пламя. Тогда нахлынет на него обратной волной все то, что он так долго
пытался искоренить — счастье и страдание, воспоминания, гордость, гнев
и прочее — и монада снова окажется в самом центре бурлящего круговорота;
именно это произошло с нашим знакомым йогом — супругом пятидесяти юных

1
2

Татпарья-вритти III.24Ь, 4—5, 7—8; перевод Фаддегона в Томас (ред.), цит.соч., С. 202.
Правачана-сара 1,44; там же, С. 27

275

принцесс, самоотверженная приверженность аскезе которого была нарушена
плеском маленькой рыбешки.
С другой стороны тому, кто смог преодолеть и этот заключительный этап
и так достиг состояния «искорененной пристрастности», остается пройти еще
всего две ступени, а именно: 1. «достижение самоидентичности в йоге», и 2.
«достижение самоидентичности за пределами йоги».
И, подобно тому, как мифическая сверхъестественная картина мира джайнов была составлена в целях формирования отторжения от мира, так и это
не менее мифическое и сверхъестественное видение конечного пункта дости­
жения аскета служит цели стимуляции его рвения.
Так, нам известно, что Спаситель Паршва, который подвергся нападкам
демона Мегхамалина, напускавшего на него тьму, вихри и даже принявшего
обличье бога смерти и прогнанного в итоге парой вселенских змеев (как мы
видим, в отличие от нашего мудреца, который позволил отвлечь себя рыбке,
Паршва остался недвижим, даже когда земля разверзалась у него под нога­
ми, вершины гор падали, и деревья валились в лесу) достиг стадии самоиден­
тичности в йоге. После того, как он разорвал все узы, что привязывали его
к миру, его излучающие ослепительное сияние жизненная энергия и свет мирно
покоились внутри монады. Тогда с небес полился ливень из цветов. Обители
всех божеств вселенной сотряслись. Небожители начали воспевать хвалеб­
ные гимны. Тогда со всех уголков вселенной начали прибывать небожители
на своих летательных аппаратах, чтобы выстроить для Учителя вселенной зал
собраний о двенадцати частях, что завется «Сбирающий вместе», и где долж­
ны были уместиться все живые существа вселенной. Специально для него был
возведен трон в форме льва, над которым был установлен паланкин, свиде­
тельствующий о его статусе вселенского правителя и все это было охвачено
сияющим ореолом. На место собрания прибыли его царственные отец и мать,
а также его супруга — все они возносили хвалебные гимны в его честь. Заби­
ли в небесные барабаны и пред всем Вселенским собранием он произнес речь,
в которой изложил основы своего учения, и представил четырехступенчатый
путь к достижению берега, лишенного горести, а именно: путь милосердия,
благочестия, аскетизма и стойкости.
Многие, включая демона, который пытался устрашить его, были обраще­
ны; некоторые из них даже смогли достичь совершенства в своей практике.
Его отец, мать и супруг дали обеты. Тогда в зал собраний верхом на черепа­
хе прибыл черный, четырехрукий демон с лицом слона, укрытый, вместо па276

ланкина, капюшоном кобры; в двух своих левых руках он держал ихневмона
и змея соответственно, в правых же — цитрон и еще одного змея; вслед за ним
в залу на карете, запряженной летучими змеями, прибыла четырехрукая бо­
гиня; в двух правых руках она держала аркан и лотос, а в двух левых — крюк
и фрукт. Тогда Паршва поднялся и, в сопровождении всего блистательного
собрания с демоном по одну руку от него, богиней по другую и колесом за­
кона, парящим пред ним, двинулся вперед, а тем временем воздух сотрясали
раскатистые удары барабанов. Полубоги держали над ним зонтик и обмахива­
ли опахалами и он ступал по золотым лотосам, которые появлялись на том ме­
сте, где он должен был ступить; все деревья склонялись перед ним в почтении,
а любые заболевания уносились прочь от одного только его вида; все времена
года исполнились великолепия, птицы сладостно пели, а ветерок легко обдувал
всю вселенную; все войны и раздоры в мире прекратились.
Зная, что нирвана уже на расстоянии вытянутой руки, Господь Паршва на­
чал восхождение на гору, по пути оставляя одного своего спутника за другим,
пока, по достижении вершины, с ним не осталось только тридцать три просве­
щенных мудреца, с которыми он в течение месяца занимался там йогическими
практиками. Когда же времени, отведенного ему на земле, осталось не более,
чем нужно для произнесения пяти гласных звуков, он перешел в состояние
самоидентичности за пределами йоги.
Все плоды его разрушительной кармической деятельности были полностью
уничтожены семьюдесятью годами ранее; теперь же им были разорваны во­
семьдесят пять узлов, которые ассоциируются с четырьмя состояниями нераз­
рушительной кармической деятельности. Это свершилось на седьмой день
светлой половины месяца Шравана (Июль-Август) и тогда Паршва тут же
достиг освобождения.
Ослепительно сияющая монада поднялась над землей и затмила свет солн­
ца, однако сама, кристально чистая, не обладала никаким цветом; бессмертная,
всеведущая и всемогущая, освобожденная от оков и невесомая, она вознес­
лась над всеми райскими планетами, которые находятся на уровне туловища
вселенского существа, а также над теми, что расположены на уровне его шеи
и головы и, вырвавшись за его пределы, упокоилась в той, защищенной Слегка
наклоненным зонтом сверхъестественной обители, где «нет ветра» (нир-вана). Не существует такой молитвы, которая позволила бы воззвать к этой
освобожденной и невесомой монаде. Ибо теперь она абсолютно равнодушна
к бушующему круговороту, в котором когда-то была захвачена. Ей ведомо
277

все, однако она ни о чем не задумывается; хотя она и одна, она пронизывает
всю вселенную. Она не обладает индивидуальностью, личностью, качества­
ми и опознавательными знаками. Единственный ее атрибут — совершенство.
Покинутое Паршвой тело осталось лежать на вершине горы. Тогда оби­
тели всех божеств снова содрогнулись. С небес посыпались цветы. Снова
небожители начали воспевать хвалебные гимны; со всех сторон света прибыли
божества на своих летательных аппаратах; там были все: божественные змеи,
божества молний, златоперые солнечные птицы, бесы, что обитают на верхних
уровнях ада, знаменосцы, что пребывают на уровне головы вселенского суще­
ства и прочие. Они омыли его тело в благословенной жидкости вселенского
Молочного океана, убрали его золотыми украшениями и поместили на погре­
бальный костер, выложенный из сандалового дерева и алоэ, после чего из го­
ловы бога огня было произведено пламя, которое поглотило тело. Затем юные
облака затушили это пламя.
Все божества и богини умастили свои головы и тела пеплом, а затем вы­
строили над его останками пагоду из драгоценных камней, после чего, наконец,
сопровождаемые танцами и пением, разошлись по своим скрытым во всевоз­
можных направлениях обителям1.

Для ознакомления с полной хронологией жизни Паршвы, см. Морис Блумфилд, Жизнь и История Спа­
сителя Джайнов Парчванатхи (Балтимор: Пресса Джона Хопкинса, 1919); также Циммер, Филосо­
фия Индии, С. 181 и далее; Боле подробно все этапы его аскезы представлены у Стивенсона, цит.соч.,.
в «Паршванатха-карита» Бхавадевасури (изд. Шравак Пандит Харговинддас и Шравак Пандит Бечардас, Бенарес, 1912); а также у Циммера, в частности, комментарий Лакшмиваллабхи к Утарадхьяяна сутре
(Калькутта, 1878), С. 682 и далее.

278

Глава 5

БУДДИЗМ В ИНДИИ

I. Герой в призме Восточного
и Западного видения
Четыре десятилетия назад Мигель Асин-Паласьос, католический свя­
щеннослужитель и профессор арабского языка в Мадридском университете,
вызвал фурор в Европейской мире, показав в своей работе наличие влияния
мусульманских источников на Божественную комедию Данте1. Проанали­
зировав во всех подробностях многочисленные источники, повествующие
о видении пророком Мухаммедом во сне чистилища, рая и ада, он выявил до­
статочно свидетельств, чтобы смело заявлять о наличии взаимосвязи между
ними; более того, он также провел аналогии с материалами, представленными
в зороастрийских писаниях Персии, а также сценами из суда души Осирисом
из египетской Книги мертвых. В частности, особый интерес для нашего пред­
мета изучения представляет упоминание в его труде персидского первоисточ­
ника, в котором речь идет о стараниях, причиняемых холодом, которым души
подвергаются в нижайшем из адов, соответствующим тому в кругах Данте.

Мигель Асин и Паласиос, мусульманская эсхатология в Божественной комедии (Мадрид: Imprenta de
Estanislao Maestre, 1919; 2-е изд., Мадрид-Гранада: Школы арабских исследований, 1943).

279

«Стоит ли упоминать», отмечает отец Асин, «что в библейской эсхатологии
нет и намека на истязание холодом в аду. Однако мусульманская доктрина
помещает его на один уровень с истязанием огнем. ... Внедрение этого типа
истязаний в мусульманское видение ада ... обусловлено ассимиляцией зороастрийских верований исламом. ... Возможно впервые оно было представлено
зороастрийцами, обратившимися в исламскую веру.» «Кроме того, истязание
холодом», добавляет он, «также присутствует в буддийской картине ада.»1
И, как только что было выявлено нами, оно имеет место и у джайнов.
В основе всех, как Западных, так и Восточных представлений о «многоу­
ровневое™» небес и ада и вселенской горой между ними, лежит месопотам­
ское представление об устройстве вселенной, в рамках которого, как было
нами отмечено, зиккурат олицетворяет собой вселенскую ось о четырех углах,
повернутых к четырем сторонам света, над которой, на высочайшем из небес
пребывает верховное божество Ан в окружении блистательного общества дру­
гих божеств. Именно в этой возвышенной обители покоятся «древо жизни»,
а также «вода и хлеб бессмертия»; сразу же под ней, в области срединных
небес, мы находим божественный архетип царственного правителя -божество,
чью волю на протяжении длительного хода месопотамской истории со всеми
ее потрясениями попеременно выполнял ряд «божественных наместников»,
первым из которых, по видимому, был Энлиль (главенствующее божество
шумерского города Ниппур), за которым следовал Мардук-бел (покрови­
тельствующий Вавилону времен Хаммурапи), Ашшур (отвечающий за Асси­
рию) и, среди множества других, Яхве (благодетель древних иудеев). В своей
божественной обители, окруженный сонмом блистательных божеств (иными
словами, ангелов), ежегодно представляет он Таблицы судьбы. Обитель эта
венчает семь уровней небес, которые и олицетворялись в ассирийский пери­
од (о. 1100 — О. 630 г. до н.э.), семью ступенями зиккурата, в то время как
чтобы приблизиться к ужасающей богине Эрешкигаль в ее «Обители без воз­
врата» требовалось преодолеть семь врат. В этой мрачной обители, которая
также зовется Араллу, бродят ужасающие твари, а также, в форме уродливых
птиц, там пребывают души, которые не были погребены должным образом2.
Так мы наблюдаем в иконографии шумерских иератических городовгосударств (первых в своем роде), процветающих в месопотамской долине

1
2

Там же, (1943), сс. 166—68
Лэнгдон, Семитская мифология, СС. 94—102, 161—62.

280

в период о. 3500—2000 гг. до н.э. и являющихся древнейшими центрами раз­
вития цивилизации то ядро, которое стало общим для представления устрой­
ства вселенной мифологиями Востока и Запада. Очевидно, что в процессе
дифференциации они, с течением времени, отделились друг от друга и пре­
терпели значительные изменения. Для западных верований характерен тот
акцент на значимость индивидуума, который царит и в нашем общественном
укладе — каждой душе отведено одно рождение, одна смерть, одна судьба,
один шанс на становление и, таким образом, будь то в аду, чистилище или раю,
наблюдателю не составит труда установить личность покойного. Речи, с ко­
торыми Мухаммед обратился в раю к его верным и отважным сподвижникам
напоминают обращение Данте к тем обреченным и освобожденным душам,
с которыми он повстречался на своем пути. Так же обстоит дело и с греческой
и римской мифологиями, главные герои которых Улисс и Эней по прибытии
в мир мертвых также имели возможность побеседовать со своими покойными
друзьями. Однако на Востоке подобной перманентности личности не наблю­
дается. Здесь в центре внимания находится не индивидуум, но монада — пре­
терпевающая реинкарнации джива, которой индивидуальность не свойственна
как таковая; подобно кораблю бороздит она волны мироздания: сегодня червь,
а завтра бог, сегодня король, завтра раб.
Однако, как отметил Генрих Циммер, ни на райских, ни на адских уровнях
Восточной мифологии, которые изобилуют бесконечным множеством живых
существ, не найдем мы того, кто помнил бы о своей земной индивидуально­
сти. Некоторые могут припомнить, что страдают в данный момент из за того,
что когда-то совершили такое-то действие там-то, однако по большей части
они этими вопросами не интересуются и полностью погружены в пережива­
ния настоящего момента. Подобно тому, как собака абсолютно удовлетворена
тем положением, в котором она оказалась и довольствуется своими собачьими
радостями (или подобно нам самим, столь завороженным деталями нашего
тленного бытия) довольствуются своим текущим положением существа всех
измерений индуистской, джайнистской и буддийской мифологий. Они не мо­
гут вспомнить о своем прежнем рождении, о тех «одеждах», что носили в бес­
численных прошлых жизнях и потому идентифицируют себя исключительно
со своим текущим положением. Положением, которое, согласно индийской
точке зрения, вовсе не отражает их сущности1.
1

Циммер, Философия Индии, СС. 237—38.

281

Западный герой — личность и из этого неизбежно выходит трагичность
его образа, поскольку будучи таковым, он особенно мучительно претерпевает
агонию факта бренности своего существования; Восточный герой — монада,
в сущности своей не обладающая характером, однако являющаяся олице­
творением вечности, нетронутой либо же успешно сбросившей с себя оковы
иллюзорных энергий бренного мира. Подобно тому как на Западе ориенти­
рованность на личность нашла свое отражение в представлении и самого Бога
в качестве личности, так и на Востоке всепоглощающее ощущение абсолютной
безличностности вселенского Закона, который поддерживает и гармонизирует
все сущее, низвела само понятие индивидуальности до уровня полной незна­
чительности, случайного стечения обстоятельств.
В истории распада двух этих миров, до сих пор весьма смутной и тая­
щей в себе множество неразгаданных загадок, немаловажная роль отведена
персидскому Зороастру и зарождению его прогрессивной, этически ориен­
тированной и строго дуалистической мифологии, которая, по состоянию ее
изученности на данный момент, определенно находится на Западном берегу
нашей пропасти, однако очевидно уходит корнями, по крайней мере частично,
к той же мифологии, что и Веды. По большей части этот вопрос будет рассмо­
трен мною в томе, посвященном Западной мифологии. Однако доктрину Зо­
роастра следует упоминуть и тут в качестве примера воздействия персидской
мысли как буддизм, так и на индуизм, а потому ниже мы выведем несколько
основных моментов, наличие которых неизбежно привело к ее отколу, а вме­
сте с ней — и всего Запада.
Одним из первых и наиболее радикальных нововведений (которое, на­
сколько мне известно, появляется здесь впервые за всю историю развития
мифологии) стало представление о прогрессе, а не упадке хода развития все­
ленской истории. Как было отмечено ранее, согласно зороастрийской версии
создания мира, бог сотворил чистое сияние, в которое обманом проникла ча­
стица зла, по природе своей независимая от первого, и так было положено
начало вселенской битве, которая идет по сей день; однако ей не суждено
длиться вечно — она закончится победой света над тьмой, в результате чего
на земле навеки воцарится Царство Правды. Здесь не существует представ­
ления о бесконечном повторении.
Вторым радикальным нововведением, которое отделяет эту мифологию,
в частности, от индийской, стала та ответственность, что накладывается на ин­
дивидуума, который, обладая свободой воли, должен теперь сам выбирать,
282

будет ли он сражаться на стороне Света и если да, то как он может способ­
ствовать ему в этом бою — делом, мыслью или словом.
«Слушайте ушами, увидьте пламенным помыслом Возможности выбора
решения каждого мужа для себя лично Прежде Великого Суда, ожидая, что
он будет объявлен нам.»1
И, наконец, третьим фундаментальным принципом Зороастрийской веры,
который не просто отделяет, но кардинально противопоставляет ее индийской,
является постулат о том, что для достижения высшей цели требуется полная
вовлеченность индивидуума в события окружающего мира (в противовес ин­
дуистской отрешенности от бытия). Индивидуум, который по доброй воле
возложил на себя обязанность мыслить, говорить и действовать для поддер­
жания Лучшего со всем рвением посвящает себя не лесу, но деревне. Для зороастрийца мир вовсе не безнадежен. Полагаю следует особо отметить тот
факт, что в иконографии развитого зороастризма в качестве образа, олице­
творяющего вселенское зло, темного антагониста морального устоя выступает
правитель-тиран Ажи-Дахак, «Дьявольский Змей», из-за плеч которого вы­
ступает два змея, а именно так, напомним, изображают джайны своего Спаси­
теля Паршву. Я склонен видеть в этом не просто случайность. Ведь религия
джайнов, подобно зороастрийской, придерживается постулатов абсолютного
и бескомпромиссного дуализма. Ни в одной из этих двух противопоставляю­
щихся систем не существует и намека на «Таинство двух заключивших союз»,
в соответствии с которым Добро и Зло (в зороастризме), джива и а-джива
(в джайнизме) должны будут воссоединиться за кулисами той вселенской
арены, на которой разыгрываются их постановочный бой. Два верования от­
ражают друг друга как кривое зеркало и каждой из них соперница видится во­
площением обмана. Если в индийской системе единственный путь к спасению
лежит в отрешенности монады от окружающего ее мира, который вершит свой
бренный круговорот, то персы напротив уверены, что только полная вовле­
ченность каждого человека в общую борьбу за Бога может привести к дости­
жению весьма реальной и нисколечки не бренной цели установления порядка
на земле. Более того, в зороастрийских текстах мы находим весьма недвус­
мысленную, явную и прямую критику философских идеалов, подобных тем,
которые мы только что продемонстрировали при описании религии джайнов:

1

Ясна 30:2

283

Истинно говорю я тебе [заявляет повелитель света Ахура Мазда своему
пророку Зороастру], женатого Я назову выше, чем тот, кто живет аскетом,
селянина — чем тот, кто вне села, имеющего сына — чем тот, кто бездетен,
богатого — чем тот, кто небогат; Тот из двух мужей скорее Благой Помысел
обретет, кто мясом живот насыщает, нежели тот, кто не (делает) этого — он
почти мертв, а тот ценен на стоимость дирхама, ценен на стоимость мелкой
скотины, ценен на стоимость крупной скотины, ценен на стоимость человека.
Ибо он побеждает Асто Видоту [разложение], побеждает умело пущенную
стрелу, побеждает зиму, облаченный в самую малую одежду, побеждает злоб­
ного смертного — тирана, срубая ему башку, побеждает неправедного постя­
щегося обманщика1.
Как было сказано ранее, точные даты жизни Заратустры не установлены.
Более того, до сих пор остается без ответа вопрос, поставленный профессором
Джеймсом Дармстеттером уже в 1880, а именно: «был ли Заратустра чело­
веком, возведенным до божества или божеством, низведенным до уровня че­
ловека»2. Касательно датировок мы можем быть уверены лишь в том факте,
что Дарий I (правил в период с 521—486 гг. до н.э.), который является совре­
менником Махавиры (погиб о. 485 г. до н.э.) и Будды (563—483 гг. до н.э.),
Эсхила (525—456 гг. до н.э.) и Конфуция (551—478 гг. до н.э.) подписался
в 520 г. до н.э. в своей трехъязычной клинописной надписи в Бехистуне (со­
ставленной на персидском, эламитском и аккадском) в качестве преданного
зороастризму: «Милостью Ахура Мазды я правитель.»
Тогда персидская империя простиралась от греческих Ионических островов
(сатрапия I) до Пенджаба и Инда (сатрапия XX). Все древние миры Египта,
Месопотамии, Финикии, азиатских греков и долины Инд были объединены
в одну прогрессивно и агрессивно вдохновленную международную нацию:
первую в своем роде в мировой истории. Таким образом персидским ответом
горестности бытия (современным трагическому Эсхила, аскетическому Ма­
хавиру и благоразумному Конфуция) стало возведение грамотно организо­
ванной прогрессивной мировой империи с Богом во главе угла. Оживленные
торговые пути и многочисленные дороги вели из Индии в Грецию. Общая по­
литика терпимости способствовала восстановлению разрушенного халдеями
храма в Иерусалиме. Были восстановлены божества множества разрозненных

1
2

Видевдат 4—47—49
Дармстеттер, цит.соч, С. lxxvi

284

народностей. Искусство процветало. Всюду возводились новые города и цар­
ственные дворы. На какое-то мгновение и правда показалось, что в персид­
ском Царе Царей воплотился сам Вселенский правитель.

II. Другие города-государства: о. 800-500 гг.
до н.э.
Как было рассмотрено нами ранее, в Греции функцию ариев, которые по­
бедоносно ворвались в Индию на своих грохочущих колесницах во втором
тысячелетии до н.э., выполняли многочисленные и разнообразные охотничьи
и скотоводческие воинственные группировки, последствия чьих разрушитель­
ных набегов на территорию Эгейского побережья археологи прослеживают
на протяжение с о. 1900 до о. 1100 гг. до н.э. ПрофессорX. Г.Л. Хаммонд
так описывает тех, кто оставил свои следы на берегах южной Греции и Крита:
Конечное негативные моменты существуют и их довольно много.
У захватчиков не имелось самостоятельного стиля в росписи керами­
ки, как и других признаков развитой цивилизации. Они не оседали
в городских поселениях. Очевидно, изначально они вели кочевой об­
раз жизни, жили в палатках и хижинах, пользовались деревянными
принадлежностями и поклонялись деревянным статуям. Их ранние
поселения были невелики по размеру. Они с пренебрежением отно­
сились к обычаям Микенской цивилизации, а потому должно быть
пришли с территорий, находящихся за ее пределами.
Учитывая то, что им удавалось успешно покорять развитые центры
Микенской цивилизации, мы можем заключить, что они были физи­
чески сильны и хорошо организованны. Возможно, они также обла­
дали неким превосходящим оружием, однако в вопросе культурного
развития они значительно отставали от покоренных ими народов1.
Несомненно, под это описание подходят так же и пастушеские племена,
которые пронеслись через долину Инд неся за собой смерть и разрушение
Н. Г. Л. Хаммонд, История Греции до 322 г. до н. (Oxford: The Clarendon Press, 1959), С. 75.

285

для двух древних городов-государств, принадлежащих к расцвету бронзово­
го века там — Хараппы и Мохенджодаро. Однако, если эгейские захватчики
вступали в мир все еще процветающих и могущественных архаичных империй,
индийские, преодолев и оставив позади себя две и так уже обветшалые крепо­
сти, в которых сохранился разве что намек на организованность и устройство,
увидели перед собой лишь сравнительно невежественные племена обитающие
в джунглях: охотников и собирателей — тех, кого они с глубоким презрением
окрестили «дасами». Далее отметим, что к 1200 г. до н.э. греки уже овладели
искусством обработки железа; арии же нет. И, наконец, отрадные для глаза
воды Средиземного моря, кишащие многочисленными судами, манили греков,
поощряя их стремление к покорению далеких земель и поддерживали в них
постоянную настороженность, необходимую для защиты от тех, кто вздума­
ет покорить их земли, в то время как пустынные долины Азии, защищенные
непреодолимыми горами, свысока взиравшими на все ничтожные «победы»
у их подножья и готовые в любой момент перечеркнуть их своей мощью, спо­
собствовали формированию в уме картины мира скорее величественной, чем
прекрасной. Поэтому, в то время как божества и мифы древних европейских
культов принимают (по мере того, как человек все более обретает уверенность
в окружающем его мире, где он может чувствовать себя как дома) все более
антропоморфные черты, в Индии восторженное, исполненное великого страха
восприятие их в качестве чрезвычайно могущественных, обладающих сверхъ­
естественными способностями и трансцендентных по отношению к миру сил
было доведено до такой степени, что понятие человечности полностью иско­
реняется из сердца человека и заменяется бесплотным образом Бога.
Теперь древний мир с его иератическими городами-государствами остался
только в воспоминаниях, да и те весьма смутные. Однако, хоть многие города
и пали, какие-то сохранились — например те, что находятся на Западе. Од­
нако в Индии не осталось ни одного. Ведь если греки отстраивали на руинах
древних городов свои собственные строения из кирпича, гипса и камня, веди­
ческие арии Пенджаба и долины Ганги пользовались материалами куда более
недолговечными, чтобы оставить для нас намеки на свое существование. По­
тому период их процветания вплоть до о. 800 г до н.э. остается для археоло­
гии недоступен. Не оставили они также и никаких письменных свидетельств
своего образа жизни. Основываясь на Илиаде и Одиссее, мы можем составить
себе некоторое достоверное (за упущением некоторых сверхъестественных де­
талей) представление о том, какова была Греция в период расцвета геройско286

го века, многочисленными археологическими свидетельствами которого мы,
к тому же, располагаем. С другой стороны индийские эпосы — которые, как
было нами продемонстрировано, постоянно варьировались и видоизменялись
вплоть до пятого века н.э.— представляют нам лишь весьма смутную, гипе­
ридеализированную и пропущенную через призму жреческого видения кар­
тину мира и народов ведического века; мы бы и рады были услышать больше
о быте, ритуалах и военном облачении тех, для кого Индра умертвил драко­
на, освободил воды семи потоков, «сделал услужниками темноликих «дасов»
и способствовал тому, чтобы их цвет пропал»1, однако не тут то было.
Однако, что касается эпохи следующей сразу за той ведических ариев,
здесь мы имеем многообещающий археологический прорыв, совершенный
в верхней области долины Ганги около десятилетия назад, когда в восьмиде­
сяти милях к северо-востоку от Дели, в Хастинапуре, был обнаружен курган
с отлично прослеживающимися слоями, представившими нашему вниманию
последовательность из трех совершенно отличных друг от друга типов кера­
мических изделий, а именно:
1. Изделия, окрашенные охрой, датирующиеся приблизительно о. 1000 г
до н.э., с которыми ассоциируется также медная утварь. «Создается впечат­
ление», отмечает сэр Мортимер Уилер, «что они предшествуют ... развитию
полноценного городского комплекса в этой области.»2
2. Изделия, имеющие серую окраску, датируемые Уилером приблизитель­
но восьмым- пятым веком до н.э.— отличительные изделия типа бронзово­
го века, во множестве сконцентрированные в области «двуречья» (доаба)
Ямуны-Ганги, однако распространившиеся также вплоть до Пенджаба на за­
паде и Удджайна на востоке: выполненные с помощью гончарного круга
и отлично обожженные, они украшены линейными и точечными узорами,
концентрическими окружностями, спиралями, сигмами и свастиками обычно
черного, но иногда также и красного цветов. «Если сделать попытку вклю­
чить ариев в сложившуюся картину», пишет Уилер, «можно предположить,
что Серые изделия знаменуют вторую фазу их вторжения в Индию, когда,
пройдя через Пенджаб, они вступили и подчинили своему влиянию централь­
ную область доаба Ганги-Ямуны, вдохновленные и несомненное прихватившие
с собой парочку мастеров из долины Инд и границы Белуджистана.»

1
2

Риг Веда 2.12.4
Уиллер, цит.соч., СС. 117 и 125

287

Это была эпоха брахманов и главных Упанишад, правителей Аджаташа­
тру и Джайбали и, возможно также, той великой войны, которая в качестве
отголоска пришла к нам в виде Махабхараты и которая, подобно войнам
Алой и Белой роз в Англии, ознаменовала собой окончание аристократиче­
ского феодального века. По окончании этой разрушительной войны термин
вира, «герой» больше никогда не применялся по отношению к воинствую­
щим наездникам колесниц, но только к йогам, как, например, по отношению
к Махавире, Великому (маха) Герою (вира) — последнему из Спасителей
джайнов.
Северные полированные изделия черной окраски — в высшей степени
изящные изделия выполненные на гончарном круге, полированные, напоми­
нающие стальные и ассоциирующиеся с началом применения железа; ориенти­
ровочно датируются пятым — вторым вв. до н.э.т.е. начиная с периода Будды
(563—483 гг до н.э.) до императора Ашоки (правил о. 268—232 гг. до н.э.):
по всей видимости был доминирующим типом в Бихаре — регионе, где на­
чинал распространение своего учения Будда, откуда, благодаря многочислен­
ным победоносным походам Ашоки и его ближайших предшественников, был
перенесен на запад к верхнему Пенджабу (Таксила), на восток к Бенгалии
и Ориссе и на юг к Амаравати и Насику.
Расцвет городов в Индии соотносится с последними двумя из трех пред­
ставленных типов: городов, выполненных не из кирпича и камня, но из де­
рева с укреплениями, выложенными из бревен внушительной величины. Что
касается расписных изделий серой окраски, можно предположить (пишет
Уилер) «что они соответствовали комфортному и отлично организованному
городскому устройству в долине Ямуны-Ганги в период около первой полови­
ны первого тысячелетия до нашей эры ... того устройства, которое является
характерным для описаний Махабхараты ...: вкладывается картина богатых
и завистливых династий и политики, основанной на неограниченном доступе
к плодородной почве и отлично обустроенном водном сообщении.»2 Затем,
о. 500 г до н.э., который соотносится с комплексом северных полированных
изделий черной окраски: «искусство обработки железа, вне всяких сомне­
ний представленное Персией, где оно к тому времени было известно уже как
пять или шесть веков, распространилось по всей области. ... Последующее

1
2

Там же, СС. 26—28
Там же, С. 132

288

вступление в обиход монетной системы, которая также была представлена
Персией, выдает повышение коммерческого интереса в области» и, согласно
заключению Уилера, со времени своего основания, которое отмечено для нас
появлением северных полированных изделий черной окраски, эта цивилиза­
ция долины Ганги «на протяжение веков процветала в том неизменном со­
стоянии, которое не так уж сильно поколебалось даже с наступлением эпохи
современности.»1
Снова обратившись к Греции, расположенной на противоположной оконеч­
ности Персидской империи, мы можем отметить постепенное повышение там
начиная с о. 800 и заканчивая о. 500 гг до н.э. числа секулярных (в противо­
положность иератическим) монархических городов-государств, разбросанных
на всей протяженности от Афин до Бенгалии: буквально сотни крошечных
суверенных единиц, каждая из которых располагала собственными крепост­
ными стенами — настоящие города под управлением царственных семей
с их опытными советниками, советами граждан, дворцовой армией, храмо­
вым духовенством, крестьянством и элитарным торговым классом, магази­
нами и многочисленными жилищами и даже, в ряде наиболее процветающих
из них, собственными парками и памятниками. И вот, в определенный мо­
мент, в этих чудных городках начинают появляться странствующие мудрецы
в сопровождении небольших группок ближайших последователей, каждый
из которых свято верит, что ему удалось раз и навсегда разрешить загад­
ку причины наших страданий: Капила (возможно о. 600 г до н.э.), Гошала
(приблизительно 535 г до н.э.), Махавира (погиб в о. 485 г до н.э.), Будда
(563—483 гг. до н.э.), Пифагор (о. 582—500 гг. до н.э.), Ксенофан и Пар­
менид (оба также принадлежат к шестому веку) и Эмпедокл (о. 500—430 гг.
до н.э.), который «бессмертному богу подобясь средь смертных, шествовал
окруженный почетом, как то подобает, в зелени свежих венков и в повязках
златых утопая.» За ними смутно виднеются величественные образы, о кото­
рых невозможно с точностью сказать, были ли они людьми или же богами:
Паршва (872—772?) и Ришабха, Орфей (датировка неизвестна) и Дионис.
В учениях этих мудрецов, как в Индии, так и в Греции, появляется ряд ха­
рактерных тем, которые полностью отсутствовали в ранней мифологии ариев. Например: представление о колесе перерождения, которое является для
Орфизма столь же фундаментальным, как и для индийских верований; пред1

Там же, С. 132—133

289

ставление о том, что душа и тело отличны («тело есть гробница» говорили
орфисты) и о том, что душа может освободиться от оков тела посредством
аскетизма; представление о грехе и его последствиях в виде адских мучений
и о добродетели, которая ведет к экстазу, а затем к абсолютному знанию
и освобождению. Гераклиту (приблизительно 500 г до н.э.) жизнь виделась
в качестве вечного огня, как и Будде (та же датировка) в его Сутте об огне.
Учение о первоэлементах является общим для двух традиций: порядок огонь,
воздух, земля и вода у греков или же воздух, огонь, вода и земля в индий­
ских верованиях. Образ вселенского яйца и вселенского танцора был столь же
близок орфийцам, как и индийцам. Уже Фалес (о. 640—546 гг. до н.э.) за­
являет о том, что вселенная обладает душой и наполнена духами. А в Тимее
Платона облик вселенского тела описывается по большей части так же, как
у джайнов, в качестве «Живого существа, которое объемлет все остальное
живое по особям и родам как свои части.»1
Ранее мы уже отметили тот факт, что у примитивных охотничьих народ­
ностей имеется представление о бессмертии индивидуальной души, которая
не рождается и не погибает, но лишь приходит и уходит, преодолевая заве­
су миров и так сменяя одно тело за другим. Мы также проследили развитие
в древности на Ближнем Востоке идеи о иератическом городе-государстве,
каждый аспект жизнедеятельности которого соответствует идеальной и ма­
тематически упорядоченной схеме, которая предопределена ходом небесных
тел и может быть поведана ими. И далее мы отметили появление в о. 1750 г.
до н.э. в двух ведущих центрах того времени — Месопотамии и Египте тру­
дов, исполненных причитаний, сомнений и вопрошаний.
Так было положено начало бурному тысячелетию. Древние верования
бронзового века, по большей части распространенные в условиях деревенских
поселений, уступают место новой зарождающейся цивилизации, на огромной
территории которой раскинулось огромное множество городов под управле­
нием теперь уже светских, а не божественных правителей. А в этих городах
люди промышляют отнюдь не зеледелием. Нам говорят о торговцах, профес­
сиональных ворах, ростовщиках, ремесленниках всех мастей, судьях и классе
клерков, моряках, караванщиках, трактирщиках, надзирателях и военных офи­
церах. Для них древние ритуалы повышения плодородия или же царственные
ритуалы, направленные на достижение победы в бою не невыполнимы; они
1

Тимей, 30D

290

попросту бесполезны. Таким образом на этой обширной территории сформи­
ровалась готовность к восприятию нового подхода к дарованию человечеству
высшего блага. Оторванные от почвы, а также необходимости добывать себе
пропитание посредством охоты, люди, населяющие эти древние города были
достаточно искушенными, наверняка имели свободное время и были окруже­
ны значительной роскошью, в результате чего, очевидно, были подвержены
неврозам. Это неизбежно повлекло за собой появление новых «прозревших»,
чьи учения потому были так действенны, что они на своем опыте и лично
подверглись перипетиям своего времени — это были первые систематиче­
ские психологи своего времени и, во многих отношениях, лучшие. Везде они
пользовались все теми же инструментами: древними ритуальными знаниями,
унаследованными из иератического прошлого, с их концепцией о скрытой гар­
монии и равенстве, объединяющих сферы микро- и макрокосма и выходящим
из них представлением о том, что резонанс, происходящий в процессе совме­
щения этих сфер, имеет магическую потенцию. Однако теперь все это приме­
нялось не с магической целью (управление погодой, посевами, привлечение
благ и долголетия), но с психологической (detente и гармонизация психики)
и социологической (интеграция индивидуума в новое общество, выстроенное
на секулярных, а не иератических ценностях). Так сформировались идеальные
условия для формирования новой зоны мифогенизации: «обширная, иден­
тичная на всем протяжении, изолированная областью территория, обитатели
которой — группа тесно связанных индивидуумов [в данном случае те сооб­
щества, которые населяли обширные пространства вышеуказанной террито­
рии в периоды развитого бронзового и начала железного веков] одновременно
подверглись ряду сходных импринтов, «запечатлений» [в данном случае став
частью зарождающегося процесса урбанизации], которые, все возрастая в ко­
личестве, привели к появлению ритуала и связанного с ним мифа1.
Когда уровень «готовности» к восприятию на определенной территории
достигает нужной отметки, различные идеи и практики могут спонтанно воз­
никать сразу в нескольких местах одновременно и распространяться со ско­
ростью лесного пожара.
«Оторванные от своего изначального наследия в виде обособленно­
племенных, широко распространенных мужских обрядов,» отмечает доктор
Карл Кереньи касательно орфических обрядов инициации, которые стали а
Определение термина «зона мифогенизации» см. «Маски Бога: Примитивная мифология», п. ...

291

la mode в Греции шестого века до нашей эры, «они, уступив веяньям нового
века, пересмотрели свои религиозные обряды. И в ходе этого исторического
процесса видоизменились как характер, так и сама суть процесса инициации.
Она разделилась на два направления: более низшее, сугубо ритуальное и более
возвышенное — абсолютно духовное, в рамках которого философы — сначала
пифагорейцы, а затем и другие — могли выполнять роль жреца, проводящего
процесс инициации (и далеко не все из них делали это в той церемониальной
манере, столь присущей Эмпедоклу)»1.
Такой же процесс имел место быть и в Индии касательно древних ритуалов
до-арийских времен, обыгрывающих основные философские темы перерожде­
ния в смерти и аскетизме, психологической отрешенности и мифической иден­
тификации. Возникают новые, абсолютно параллельные им учения, которые
возможно (но быть может и нет) могли перекрещиваться между собой, как это
случилось с учениями Персии. Все, о чем мы можем судить на данный момент,
располагая теми немногими сведениями, которые имеются у нас относительно
данного периода, это тот факт, что именно тогда в Индии, Греции, и протянув­
шейся между ними Персии одновременно возрождаются в видоизмененном виде
основополагающие идеи древней мифологической философии дуализма, кото­
рые практически мгновенно распространяются по всей обширной территории.

III. Сказание о Спасителе
Совершенно невозможно восстановить информацию о том, каковы в дей­
ствительности были характер, жизнь и учение тогочеловека, который стал
Буддой. Предполагается, что он жил в период с 0.563—483 гг. до н.э. Одна­
ко самая первая его биография, а именно Палийский канон, была составлена
в письменном виде только во.80 г. до н.э.в Цейлоне, т.е. пять веков спустя
и на расстоянии полутора тысяч миль от места, где он жил и учил. К тому мо­
менту его жизнь уже превратилась в миф, характерный для жизнеописания
Спасителей в период с о. 500 г. до н.э. и до о. 500 г.н.э. будь то в Индии, где
хорошим примером будут легенды джайнов или же на Ближнем Востоке, где
им соответствует евангельское видение Христа.

Карл Кереньи, «Die Orphische Kosmogonie und der Ursprung der Orphik», Eranos-Jahrbuch, 1949 (Цюрих,
Рейн-Верлаг, 1950), С. 64

292

Суммируя их все, мы можем составить следующее схематическое жизнео­
писание, характерное для архетипа Спасителя:
1. Отпрыск царственной семьи —
2. он появляется на свет чудесным образом
3. и его появление на свет сопровождается сверхъестественными явлениями.
4. Некоторое время спустя появляется старец (Симеон: Асита), который
предрекает ему великое будущее
5. и детские игры Спасителя выдают его божественность.

Для индийского жизнеописания далее характерно:
6. вступление Спасителя в брак и появление у него наследника
7. его «пробуждение»
8. его отлучение из дворца либо с согласия старших (в случае джайнов),
либо втайне (Будда)
9. длительные суровые аскезы в лесу,
10. попытки их прервать неким сверхъестественным противником
11. победа над ним
Противник этот, который в ведические времена представлялся в каче­
стве вредящего человеческому сообществу змея (Вритры), в соответствии
с новыми психологическими веяниями олицетворяет те оплошности ума,
которые выходят на свет в процессе погружения Спасителя в самое себя
и которые он стремится искоренить как для своего блага, так и во благо
всему миру.
Например, в христианской версии легенды упущены этапы юности, пред­
ставленные выше пунктами с 6 по 8. Но имеются кульминационные этапы
(с 9 по И) в виде сорокадневного поста в пустыне и столкновения с Сатаной.
Можно рассмотреть вариант причисления событий детства Христа в виде
избиения младенцев Иродом, ангельского предупреждения Иосифа и бегства
Святого семейства в Египет к этапам выше представленной схематической
биографии 6, который в индийской версии соответствует попыткам отца Буд­
ды препятствовать его миссии, в виде ограничения его передвижения дворцом
и его женитьбы, 7 — когда он был пробужден к своей миссии зрелищем ста­
рика, больного, трупа и йога и 8 — когда он решился бежать соответственно.
Ведь в обоих случаях мы видим врага в виде царственной особы, который
всеми силами стремится — либо из недобрых (царь Ирод), либо из благих
293

(правитель Шуддходана) побуждений — не позволить младенцу Спасителю
исполнить свое предназначение, однако безрезультатно.
За противостоянием и победой над Антагонистом следуют следующие —
заключительные этапы его биографии:
12. явление чудес (хождение по воде и т.д.)
13. принятие роли странствующего проповедника
14. Проповедь учения спасения
15. группе учеников
16. и более узкому элитарному кругу посвященных,
17. один из которых будучи более близким (Петр: Ананда)1, становится
основоположенником общества мирян,
18. в то время как другой, подлый и коварный, (Иуда: Девадатта) стано­
вится причиной смерти Учителя.

В различных версиях легенд о Спасителе эти общие для них мотивы пред­
ставляются по-разному в соответствии с особенностями той или иной док­
трины. Так, например, если на этапе 2 Дева Мария понесла от Святого
Духа, то царица Майя — мать Будды, была верной супругой своему мужу;
к тому же дитя, рожденное ею, не было инкарнацией Бога Творца, но лишь
дживой, которая вступила в последнее из череды бесконечного множества
из своих перерождений. Аналогичным образом ситуация обстоит с этапами
10—11, которые в легенде о Будде соответствуют кульминационной победе
Будды над демоном Марой под древом Бодхи, в то время как в христианской
версии легенды древо Искупления переносит нас сразу к 19 этапу — смерти
Спасителя, который в случае Будды представляется в качестве его мирного
ухода, следующего за долгой жизнью и практикой в качестве учителя. Все
потому, что в Буддизме во главу угла ставится не физическое самопожерт­
вование Спасителя (характерное для древних ритуалов типа «сома»), но его
пробуждение (бодхи) к Истине истин и последующее освобождение (мок­
ша ) от иллюзии (майи). А потому для буддиста не столь важно, в действи­
тельности ли все события из его легенды о Будде имели место быть, да еще
и именно в период о. 563—483 гг. до н.э. Они интересуют его лишь в той
мере, в какой способны вдохновить и наставить его к достижению собствен­
ного просвещения.
Евангелие от Матфея 16:23; Махапариниббана-Сутта 61.

294

IV. Мифологическое увековечивание
Таким образом, не особенно сообразуясь со степенью достоверности, ле­
генда гласит так:
Жил некогда добрый правитель Шуддходана, который принад­
лежал к династии Солнца и правил городом Капилавасту, в котором
некогда жил и учил сам мудрец Капила.

Как известно читателю, династия Солнца придерживается принципа полной
чистоты во всем. Свет солнца чист. Свет луны же, с другой стороны, частично
исходит из тьмы. Более того, солнечный свет вечен, в то время как сияние луны,
которая вечно растет и убывает, борясь с породившей ее тьмой, одновременно
имеет характер тленности и вечности. Божества Таммуз, Осирис и, если брать
ведическую систему, Сома, олицетворяли собой таинство луны. И, как мы убе­
дились, бог Шива также принадлежит к этой сфере. Его ездовым животным
является бык, а в его волосах покоится полумесяц — ранее нами было приведено
сравнение его символического изображения с тем йогов на печатках из долины
Инд. Мифология Будды же является солярной. К нему обращаются как ко Льву
клана Шакьи, восседающему на львином престоле. Символом его учения яв­
ляется Солярное колесо и сводится оно к достижению состояния небытия, для
изображения которого нельзя придумать ничего лучшего, чем свет.
Как мы помним, с расцветом Пятой династии в Египте в о. 2480 г. до н.э.
лунная мифология Осириса была вытеснена солярной и с тех пор фараон, бу­
дучи олицетворением луны, стал зваться сыном солнечного божества Ра. Если
ранее ножки тронов и кушеток имели форму бычьих копыт, теперь они вы­
полнялись исключительно в виде львиных лап. Семиты почитали солярное
божество Шамаша (шумерский Уту) в качестве чрезвычайно могуществен­
ного и все арийские народы видели в солнце источник великой силы. Блиста­
тельный город Персеполис, возведенный персидским Царем царей Дарием I
в 522 г. до н.э. и разрушенный Александром в 330 г. до н.э., был столь пре­
исполнен солярного принципа Повелителя света — арийского пророка За­
ратустры, что сиял подобно тому, как если бы солнце воплотилось на земле,
всюду распространяя лучи своего влияния. Теперь снова вернемся к тому, что
добрый правитель, отец Будды, принадлежал к династии Солнца и правил
в городе, где некогда учил сам мудрец Капила.
295

Капила был основателем так называемой философии Санкхья, с которой
начал свой духовный путь Будда. Подобно джайнизму и буддизму, санкхья
не принадлежит к ведической системе и еще одно ее сходство с джайнизмом
(однако, на этот раз, отличие от буддизма) заключается в том, что в ней обо­
значаются два противоборствующих принципа: 1. материя, которая здесь зо­
вется пракрити; и 2. душа, монада для которой здесь применяется термин
пуруила, что значит «личность». Однако если джайны верят, что монада фи­
зически обусловлена материей, то представители санкхьи заявляют, что мате­
рия и дух в действительности не соприкасаются. Личность, подобно солнцу,
всегда находится поодаль. Сияние, которое эта личность излучает, пробужда­
ет инертную материю и это напоминает ситуацию, когда блики солнца отра­
жаются во взволнованных водах водоема. Каждый из этих бликов полагает
себя личностью и ищет вечности, однако именно это становится причиной его
беспокойства, страданий и прочего. Однако, когда посредством йоги индиви­
дууму удается успокоить эту взволнованную материю, которая бурлит в его
уме — например посредством метода йоги Патанджали, который был опи­
сан нами в первой главе, в очистившихся и спокойных водах своего разума он
сможет узреть свой истинный образ, ведь лишь когда будет отринуто ложное
самоотождествление (эго;ахам) можно осознать свою настоящую природу
в качестве бессмертной и лучезарной сущности, которой мы всегда являемся,
не осознавая этого.
Йога Патанджали, столь отличная и по своей направленности, и по мето­
дике от психофизического самоубийства, которое практикуется джайнами,
как раз и является главным учением этой философии. Классической повестью,
иллюстрирующей основополагающие принципы этой йоги, является сказание
о царском сыне, который был похищен из царского дворца еще будучи ре­
бенком и рос в обычной горной деревушке, не ведая о своем происхождении.
На протяжение долгих лет жил он, полагая себя низкорожденным и обычным
деревенщиной. Однако, когда правитель погиб, не оставив наследника, некий
чиновник выяснил о существовании этого принца, нашел его и сказал ему: «Ты
не низкорожденный. Ты сын правителя.» Тут же юноша отказался от мысли,
что он был низкорожденным и осознал свое царственное положение: «Я пра­
витель», думал теперь он.
«Подобным же образом», говорят нам, «следуя наставлениям милостивой
личности (гуру), которая заявляет: «Ты произошел от Изначальной лично­
сти (адипуруила), божественной вселенской сущности, которая проявляет
296

себя в чистом сознании и в духовном плане охватывает и заключает в себе
все сущее; ты есть часть Того «разумный перестанет ошибочно отожест­
влять себя с порождением материи и пробудится к своему истинному бытию
(сварупа)»1.
Имя Капила имеет значение «Красный» и является также эпитетом для
солнца, которое символизирует сияющую монаду. Этот мудрец также упоми­
нается в легенде из Махабхараты, где речь идет о том, как шестьдесят тысяч
сыновей Вселенского правителя по имени Океан (сагара), вооруженные,
следовали за жертвенным конем своего отца, готовые вступить в бой с лю­
бым, кто отважится напасть на него, как вдруг конь внезапно пропал у них
из виду и когда они решили разрыть землю в том месте, где он исчез, они об­
наружили глубоко внизу медитирующего мудреца — Капилу, который, когда
они попытались вернуть животное, не оказав ему при этом должного почте­
ния, испепелил их всех одним взглядом2. Подобным же образом можем мы
сказать, что лицезрение монады, «Красной», уничтожает тысячи иллюзий,
что обволакивают нас в океане бытия. Таким образом, посредством интериоризации жертвоприношения коня пропадает всякое ложное самоотождествление монады.
В приведенном ранее рассмотрении переходного периода «бык-лев»
в Египте, нами было выделено три основных психологических этапа: 1. Мифо­
логическая идентификация (проявляется в практике ритуального цареубийства
пре-династической эпохи); 2. Мифологическое возвеличивание (лихорадка)
(выражается культом Фараона династий с I по IV); 3. Мифологическое сми­
рение (выражается в мифологии Ра Пятой династии).
В связи с рассматриваемой ныне философией Капилы — йогой Патан­
джали и рассмотренной ранее, более суровой мифологией и йогой джайнов
в свет выходит четвертый психологический этап этого процесса, а именно: 4.
Мифологическое увековечивание (в йоге), вступив на который индивидуум,
посредством смещения своего восприятия, научается идентифицировать себя
не с сыном солнца, но с самим солнцем — Отцом, лицезрящим свое чадо.
«Подобно тому, как солнце все также безмятежно продолжало бы проли­
вать свой свет, даже если бы всего, что оно освещает — Небеса, Земля и Воз­
дух, не существовало бы, так и чистая Самость будет все так же пребывать

1
2

Сахкхья-сутры 4.1.
Махабхарата 3.107

297

в независимом состоянии лицезрения, даже когда всех трех миров, тебя, меня
и всего видимого не станет.»1
«Подобным же образом, вечно будет длиться оторванность видящего, ко­
торый избрал путь неведения в суете перерождений и останется он в этом со­
стоянии, даже когда тебя, меня, мира и всего видимого не станет.»2
Таким образом на этом этапе, также, как и на первом, достигается ми­
фологическая идентификация. Однако здесь монада идентифицирует себя
не с неким объектом, будь то смертным или бессмертным, но с восприни­
мающим субъектом; не с полем деятельности, но с воспринимающим поле
деятельности; не с «материей» (пракрити) в любом из ее проявлений,
но с «личностью» (пурушей), сознающей самость и небытие.

V. Срединный путь
Обратимся же теперь к этапам с 6 по И, которые представлены в легенде
о Будде его женитьбой, поиском и пробуждением к истине, которой суждено
было затмить по силе своей внутренней направленности учение даже самого
Капилы; ведь если Капила ограничивался тем, чтобы стереть все объекты
окружающего мира, то Будда не остановился на этом, и отправил в небытие
и сам субъект.
Для изложения этих событий я обращаюсь к источнику, составленному в о.
100 в.н.э. монахом-поэтом Ашвагхошей, к которому я уже прибегал ранее для
изложения событий нападения демона Мары. Составленный на санскрите
и вдохновленный более поздним направлением буддийской мысли — Маха­
яной, он не только позволяет нам провести сравнение с более строгой фило­
софией Санкхьи, присущей раннему направлению Хинаяна, но также и дает
более полную, по сравнению с версией Палийского канона, картину кризиса
интеллектуального поиска, которым было предварено обнаружение Средин­
ного пути. Что в рамках нашей нынешней цели, которая заключается в том,
чтобы проследить, по мере возможности, все трансформации мифологической
мысли Востока, является немаловажным. По мере повествования я буду ино­
гда прерываться, чтобы сделать некоторые замечания касательно того, с какой
1
2

Виджнанабхикшу, комментарий к Санкхьясутре 1.146, цитируемый Ричардом Гарбе, Die Sankhya
Philosophie (Leipzig: H. Haessel Verlag, 2nd ed., 1917), C. 387.
Виджнанабхикшу, комментарий к Санкхьясутре 11.34

298

именно категорией мы имеем дело в тот или иной момент, однако в остальном
я буду стараться в полной мере (насколько позволяет это сделать сокращен­
ный пересказ), передать тот оттенок и суть, что были характерны для древ­
них классических произведений, составленный в стиле кавья («поэтическом»)
литературного санскрита.
ЭТАП 6. ДВОРЕЦ НАСЛАЖДЕНИЙ
Когда юный принц Гаутама вышел из детских лет и вступил в пору юно­
шества, всего несколько дней потребовалось ему. для того, чтобы в полной
мере овладеть всеми науками, что соответствовали его положению, на что
у других уходили многие годы; тогда отец его — правитель, подобрал для него
из рода, славящегося своими безупречными моральными принципами, неве­
сту, что была прекрасна, скромна и нежна и имя ей было Яшодара и принц
блаженствовал от обладания ею. Дабы оградить его от всего, что могло бы
потревожить ум, правитель подготовил для него обитель вдалеке от суетного
царского двора и полностью снабдил ее всем, что радует дух и тело. Обитель
эта, в которой без конца звучали тамбурины, сотрясаемые кончиками женских
пальцев и всегда можно было насладиться танцем в исполнении юных дев, ко­
торые по красоте своей напоминали небожительниц, сияла подобно горе богов.
Своими прекрасными нежными голосами, упоительными забавами, сладким
смехом и брошенными украдкой взглядами эти девушки, искусные в науке
любви, однажды довели его до такой степени блаженства что он, преследуя
одну из них в шутливой игре на крыше беседки, случайно оступился и упал
вниз; однако он не разбился, но воспарил в воздухе подобно мудрецу, нисхо­
дящему со своей божественной колесницы.
Тем временем у пышногрудой Яшодары появился на свет сын, Рахула
и добрый правитель, отец Гаутамы, радуясь появлению внука, удвоил те бла­
гочестивые обеты, которым начал предаваться со времени рождения свое­
го собственного сына Гаутамы. Он постоянно совершал жертвоприношения
в честь Агни и прочих божеств пантеона, читал ведические гимны, был пол­
ностью умиротворен и соблюдал многочисленные обеты, присущие мирянину;
и все же его никогда не покидали мысли о том, какие еще чувственные утехи
можно выдумать, чтобы не допустить ухода его дорого сына в лес.
Благоразумные правители, которым дорого процветание их царства, обыч­
но стараются как можно скорее ознакомить сыновей с обычаями его устрой299

ства; однако этот правитель, хоть и был в высшей степени праведен, напротив,
отстранил своего сына от управления государственными делами и приложил
все усилия к направлению его лишь к одной цели — удовлетворению чувств.
Однако те, чье «бытие» (саттва) заключается в «просвещении» (бод­
хи ), Бодхисаттвы, Те, кому суждено стать Буддами, познав вкус этого мира
неизбежно, вслед за рождением наследника, отправлялись в лес.

ЭТАП 7 ЧЕТЫРЕ ЗНАМЕНИЯ
И так, в один день, когда лотосы в водоемах были особенно прекрасны,
а леса покрылись ковром из нежнейшей травы, услышав о красоте рощ, что
расположены в черте города и особенно дороги женщинам, Бодхисаттва твер­
до вознамерился отправиться туда и в момент этот он был подобен слону, ко­
торый вырывается на волю, проведя взаперти долгое время. Узнав о желании
своего сына, правитель приказал организовать в городе великое празднество
и принять все необходимые меры к тому, чтобы пред очами его сына не поя­
вилось ничего, что могло бы потревожить его умиротворенный ум.
Восседая на золотой колеснице, запряженной изящными скакунами, в со­
провождении соответствующей свиты принц двинулся в путь и вся дорога пе­
ред ним была усеяна цветами, которые бросали перед ним горожане; по всему
городу сразу же разнеслась весть: «принц едет» и тогда все женщины, испро­
сив разрешения своих мужей, спеша выбежали на крыши, распугивая своими
звенящими поясами и колокольчиками на ногах стайки птиц, что мирно сидели
там. Некоторые из них только что пробудились ото сна — их взор был замут­
нен, украшения надеты впопыхах, а плохо затянутые одеяния так и норовили
упасть вниз, затрудняя их подъем по лестнице; другие же двигались медленно
обремененные весом своих пышных бедер и грудей. Беспокойно теснящиеся
у окон и подталкивающие друг друга, они то и дело сталкивались головами
так, что через какое-то время их серьги начали сиять, отполированные этим
трением; украшения звенели не прекращая и лица их излучали сияние, когда
они шептали, любуясь прекрасным принцем с чистым умом и без тени вожде­
ления: «Воистину — его жена счастливица!»
Боги же, пребывая в своих чистых обителях, узрели, что настал должный
момент, и послали старика, чтобы тот явился пред принцем.
Принц узрел его.
И тогда принц обратился к возничему.
300

«Что это за человек там, с белыми волосами, хватающийся своей дрожа­
щей рукой за посох, чьи очи сокрыты под низко нависшими бровями, а члены
согнуты и свисают безвольно? Что-то довело его до этого состояния или оно
естественно присуще ему?»
«Причиной тому старость», сказал возничий, «похитительница красоты,
уничтожительница жизненной силы, причина горя, сокрушительница отра­
ды, погибель воспоминаний и враг всех чувств. И этот старик был ребенком
когда то, пил молоко матери и учился ползать по полу; шаг за шагом вступил
он в пору прекрасной юности, а теперь, шаг за шагом, погружается в пучину
старости.»
Так, по простоте своей раскрыл возничий ту тайну, что должна была быть
скрыта от сына правителя и тот воскликнул: «Что! Неужели и со мной слу­
чится эта напасть?»
«Несомненно, в соответствии с велением времени так и будет» ответил
возничий.
Великая душа — тот, чем ум в результате многих жизней стал вместили­
щем всех достоинств был взволнован картиной старости подобно тому, как
тревожится бык, близ которого ударила молния. Он пожелал вернуться в свою
обитель.
На следующий день он снова отправился на прогулку; и боги послали пред
ним человека, пораженного заболеванием.
Принц спросил: «Тот человек, бледный и тощий с раздувшимся животом,
что так тяжело дышит, чьи конечности безвольно болтаются и все тело сотря­
сается, когда он проникновенно и жалобно стонет «мать», обнимая незнаком­
ца — кто это?»
«Господин мой,» сказал возничий, «болезнь сделала его таким».
«Напасть эта поразила только его, или она грозит всем существам?»
«Напасть эта может поразить любого.» сказал возничий.
И снова принц, трепеща от ужаса, пожелал вернуться в свою обитель.
В третий раз отправился принц на прогулку и в этот раз послали боги пред
ним мертвеца.
Принц вопросил: «Что это там такое на плечах у четырех людей, лишенное
дыхания, однако с таким трепетом и любовью оплакиваемое окружающими?»
Колесничий, внушенный богами, с чистым сердцем поведал принцу правду.
«Это, мой нежный Господин,» произнес он, «то, что ждет каждого из живых
существ в конце его пути.»
301

Тогда юноша произнес: «Но как может тот, считает себя разумным, зная
об этих вещах, оставаться столь беспечным, подвергаясь подобным опасно­
стям? Разворачивайся колесничий. Ни осталось ни времени, ни места для
праздности.»
Однако на этот раз, не смея воспротивиться приказанию правителя — отца
юноши, возничий продолжили свой путь к роще, где принца ожидали прекрас­
ные девы. По прибытии туда принц был встречен подобно жениху. Кому-то
он казался воплощением самого бога любви; другие думали, что он сошедшее
с небес лунное светило. Кто-то от удивления открыл рот так широко, буд­
то желал проглотить его. Сын семейного жреца призвал их воспользоваться
своими чарами, чтобы погрузить принца в волны любви. Они пытались оча­
ровать его, прибегая ко всем возможным уловкам. Некоторые томно взыва­
ли к нему, прижимаясь к нему своими пышными грудями. Одна из девушек,
притворившись, что оступилась, бросилась ему на шею. Другая прошептала
ему на ухо: «Позволь раскрыть тебе одну тайну.» Третья начала петь эроти­
ческую песню, подкрепляя ее многозначительными жестами; четвертая — об­
ладательница прекрасной груди, засмеялась запрокинув голову так, что серьги
закачались на мочках ее ушей и воскликнула: «Поймайте меня господин, если
сумеете!» Однако этот лучший из юношей, ходил там подобно тому, как слон
шагает по лесу окруженный слонихами и никак не мог успокоить свой взбудо­
раженный ум: «Разве не ведомо этим женщинам, что однажды к ним придет
старость, чтобы отобрать их красоту?» Ограждая себя от вида болезни, они
веселятся в этом мире, полном боли. И судя по тому, как они хохочут, увле­
ченные своей игрой, им видимо совсем ничего не известно о смерти.»
Все собрание вернулось во дворец поникшим.
Так открылись юному и нежному принцу уроки старости, болезни и смер­
ти, которые, согласно Буддийской системе, подтверждают постулат о том, что
жизнь есть страдание. На фоне проведенных в безмятежном неведении дет­
ства и юности, эти открытия оказали еще более разрушительное воздействие
на его неокрепшую психику; очевидно, что рассказ этот не является действи­
тельной биографией, но исполнен символизма. Одаренный и чувствительный
юноша воспитывается в условиях полного блаженного неведения, пока не до­
стигает того возраста, когда шокирующие открытия могут действительно быть
осознанны в должной мере и поразить его до глубины души; и поражение его
достигает такой степени, что мы могли бы назвать его, пользуясь современ­
ными терминами, травмой. Теперь он жаждет исцеления.
302

Но какого рода исцеления? Возвращения к обыденной жизни в этом мире,
который, как оказалось (пользуясь выражением Шопенгауэра), «есть то,
чему бы лучше вовсе не быть»?
Ницше так описывает эту дилемму:
Таким образом, между жизнью повседневной и дионисической
действительностью пролегает пропасть забвения. Но как только
та повседневная действительность вновь выступает в сознании, она
ощущается как таковая с отвращением; Аскетическое, отрицающее
волю настроение является плодом подобных состояний.
В этом смысле дионисический человек представляет сходство
с Гамлетом:
И тому и другому довелось однажды действительно узреть сущ­
ность вещей, они познали — и им стало противно действовать; ибо
их действие ничего не может изменить в вечной сущности вещей. Им
представляется смешным и позорным обращённое к ним предложе­
ние направить на путь истинный этот мир, «соскочивший с петель».
Познание убивает действие, для действия необходимо покрывало
иллюзии — вот наука Гамлета. ...
В осознании раз явившейся взорам истины человек видит теперь
везде лишь ужас и нелепость бытия, теперь ему понятна символич­
ность судьбы Офелии. ... Его тошнит от этого1.

Было бы слишком просто приписать это прозрение сути бытия и последу­
ющее за ним состояние шока результату патологической травмы и прописать
пару рекомендаций для ее «смягчения». Прикрываясь подобными банально­
стями, мы лишь плотнее задергиваем завесу забвения, а вслед за ней — и за­
весу иллюзии. В то время как сущность проблемы заключается в том, чтобы,
на фоне обретенного озарения не отступить, но пробиться сквозь него, достиг­
нув состояния, которое Ницше обозначил «великим здоровьем.»
И к этому пути подтолкнула принца Гаутаму картина, увиденная им во вре­
мя его последнего выхода из родного гнезда, когда пред ним предстал четвер­
тый и последний из Четырех знаков.

Ницше: Рождение трагедии

303

Когда на своем белом скакуне Кантхаке он проезжал через поле, которое
на тот момент вспахивалось, он не только заметил, как молодая трава с корня­
ми вырывается и разрывается на части, но также обнаружил, что в ней было
множество яиц и насекомых, которые также погибали в процессе. Зрелище это
преисполнило его глубокой печалью, как если бы погибали его собственные чада;
он спустился с коня и медленно пошел вперед, становясь свидетелем все новых
рождений и смертей. «Воистину достойны вы сострадания!» — так размыш­
лял он. Жаждя уединения, он пошел прочь и опустился на устланную листьями
землю под стоящим поодаль деревом ямбоза. Там, размышляя о происхожде­
нии и разрушении мира, он начал свой путь к твердости ума. Освободившись
от таких недостатков, как жажда обладания объектами мира, он достиг первой
ступени созерцания. Он был умиротворен и погружен в раздумья.
Тут он увидел перед собой странствующего аскета. «Кто вы?» спросил он.
На что последовал ответ: «Объятый ужасом от факта рождения и смерти,
жаждущий освобождения, я стал аскетом. Будучи попрошайкой, не имею­
щим семьи и надежды, живя подаяниями, я живу, руководствуясь понятиями
лишь высшего блага.» Сказав это, он поднялся в небеса и исчез из виду —
это было божество.

ЭТАП 8А. ВИДЕНИЕ ТЛЕННОСТИ
По возвращении домой принц отправился к своему отцу и при всем собра­
нии двора простерся ниц перед ним, сложив руки перед головой и взмолил­
ся: «О повелитель людей, я хочу стать странствующим монахом.» Услышав
это, правитель содрогнулся подобно дереву, о которое со всей силы ударился
слон и, схватив сложенные руки своего сына, сказал ему, сдерживая рыдания:
«О сын мой, отбрось эти мысли. Сейчас не время тебе обращаться к религии.
Ум очень непостоянен в период первой поры нашей жизни и обращение к ре­
лигии в это время таит в себе множество опасностей.» Однако принц поднял
взгляд и резко ответил: «Отец мой, не должно удерживать человека, который
пытается покинуть жилище, охваченное пламенем.» Он поднялся и вернулся
в свою обитель, где его ожидали молодые жены. Однако правитель произнес:
«Он не должен покинуть нас!»
Принц восседал в своем дворце на золотом сидении, окруженный чару­
ющими девами, единственным желанием которых было удовлетворить его.
Они начали играть на музыкальных инструментах. Однако боги наложили
304

на них чары, в результате чего они все начали засыпать, роняя инструменты
на пол. Одна лежала в обнимку с барабаном, как если бы это был ее возлю­
бленный. У другой были спутаны волосы, а юбки и украшения ее пребывали
в полном беспорядке, как будто она подверглась нападению слона и была
откинута им прочь. Многие шумно дышали и глаза некоторых из них были
широко раскрыты и неподвижны, как если бы они были мертвы. По лицу
одной из них, из-под спавших одеяний которой виднелись части ее тела,
стекала слюна, как если бы она пребывала в состоянии опьянения. И все
они, ранее исполненные очарования, теперь лежали беспомощные, не спо­
собные прикрыть себя, с одеяниями и украшениями в полном беспорядке.
Зрелище это напоминало озеро с лотосами, по которому только что про­
шелся ураган.
Принц пришел к такому выводу: «Такова природа женщины — нечестивого
и невзрачного создания! Введённый в заблуждение их красочным одеянием,
мужчина падает жертвой их чар. Но посмотрите, какую перемену в их внеш­
ности выявило состояние сна, открыв их истинную сущность!»
И он поднялся, желая лишь одного — покинуть это место как можно скорее.

ЭТАП 8Б. ВЕЛИКОЕ ОТПРАВЛЕНИЕ
Боги устроили так, что двери дворца были настежь открыты и принц, вы­
йдя за их пределы, отправился прямо к возничему. «Поторопись!» сказал он,
«Я уезжаю.» Возничий хоть и помнил указание правителя, не мог противиться
внутренней воле, направляемой богами, и привел принцу его прекрасного бе­
лого скакуна Кантхаку, к которому тот с любовью прикоснулся своей лотосной
рукой. «О лучший из скакунов,» сказал он, «верхом на тебе правитель, мой
отец, поразил множество врагов. Теперь, ради собственного блага и блага всего
мира, сделай же так, чтобы и я добился победы.» И скакун этот, когда принц
взобрался на него, понесся прочь совершенно беззвучно, но с огромной ско­
ростью. Духи земли подставляли свои ладони под его копыта, чтобы их цокот
не нарушал тишину ночи. Рядом, держась за узду, бежал возничий Чандака.
Городские врата, запертые на плотные засовы, растворились сами по себе без
единого звука. Преодолев их, наездник, оглянувшись, взревел подобно льву.
«Пока не узрю я то, что находится за пределами жизни и смерти, я не вер­
нусь в город, что зовется Капилой.»
Услышав этот львиноподобный рык сонмы богов на небесах возликовали.
305

Так начался путь, которому суждено было лечь в основу цивилизации,
к которой принадлежит большая часть рода человеческого. Львиный рык —
подходящий звук для выражения солярного духа, принципа чистого сияния
разума, не трепещущего от осознания собственного могущества, нарушил ти­
шину звездной ночи. Подобно тому как солнце, восходя на востоке и распро­
страняя свое сияние прогоняет прочь ужасы и восторги ночи, и как львиный
рык, проносящийся по изобилующим пастбищным угодьями, обращает в бег­
ство прекрасных газелей — таков был и этот рык, возвещающий о наступле­
нии света, что дарует просвещение.
Небожители освещали путь того, кто вырвался из золотой паутины двор­
цовой жизни, растянутой с целью захвата львиных сердец; с рассветом принц,
который больше не был принцем, прибыл в лесную обитель, ибо таков первый
этап на пути пламени. Газели и олени все еще спокойно дремали и птицы еще
не начали свое пение. Увидев это, Тот, кому суждено было стать Буддой также
ощутил покой, как если бы его цель уже была достигнута.
Он спустился со своего скакуна, прошептал ему несколько ласковых
слов, а затем обратился к возничему. «Добрый друг, своим деянием ты
доказал свою преданность мне и отвагу.» Он вынул из своей диадемы
прекрасный драгоценный камень и отдал его ему, убедив вернуться в Капилавасту вместе с скакуном. «Не нужно меня оплакивать,» сказал он, «и
полагать что я не вовремя отправился в лес. Для религии нет неподходя­
щего времени.»
Чандака не мог сдержать рыдания. « О господин! Что скажет ваш бедный
отец и ваша королева с маленьким сыном? И господин мой, мое прибежище
лишь ваши стопы! Что станет со мной?»
Тот, кому суждено было стать Буддой ответил: «Подобно тому, как птица
садится на ветви дерева лишь для того, чтобы потом снова улететь, так и все
живые существа неизбежно столкнутся с расставанием. Добрый друг, оставь
скорбь и отправляйся; если твоя любовь останется столь же крепка, однаж­
ды, быть может, ты сможешь вернуться. Тем же, кто остался в Капилавасту
скажи, что я вернусь только тогда, когда смогу побороть старость и смерть,
в противном же случае я сгину, не достигнув своей цели.»
Услышав это, конь опустил голову, омыв своими горячими слезами стопы
Того, кому суждено было стать Буддой и лизнув их. Тот погладил его. «Ты
доказал свое совершенство,» сказал он, «о лучший из скакунов. Не печалься
Кантхака. Ибо деянию моему суждено принести плоды.»
306

Тогда он вынул из ножен свой острый, украшенный драгоценными камня­
ми меч темно-синей окраски с золотым орнаментом. Подняв его, он одним
движением срезал прядь своих божественных волос. Он бросил их вверх
вместе со своей диадемой и боги, разразившись радостными восклицаниями,
с почтением подхватили их и унесли на небеса, дабы оказывать им должные
почести.
ЭТАП 9 ПОИСК ПУТИ
По красоте своей напоминающий оленя, Тот, кому суждено было стать
Буддой вошел в рощу львиной поступью; все те, кто предавались там сво­
им покаяниям, оставили свои места. Павлины издавали радостные крики;
из вымени благодатных коров струилось молоко. Аскеты застыли пред ним
в молчании, напоминая оленей, а вслед за ними стояли и сами олени. Обра­
щаясь к тем, кто окружил его, он произнес такие слова: «О достопочтенные,
поскольку я впервые нахожусь в вашей лесной обители, не соблаговолите ли
вы объяснить мне назначение вашей деятельности здесь?»
«Листья, вода, корни, фрукты и все, что не создано руками человека,» по­
следовал ответ, «-такова пища добродетельных, собравшихся тут. Некоторые
питаются семенами, подобно птицам; другие ограничиваются травой, подобно
оленям. Кто-то поддерживает жизнь воздухом и, подобно змеям, устраива­
ется рядом с муравьями, позволяя им выстраивать свои муравейники вокруг
их тел. Есть те, кто, прилагая огромные усилия, добывает себе пропитание
из камней. Многие же принимают в пищу сырую землю, вгрызаясь в нее
зубами. Кто-то, подобно рыбе, выбирает своей обителью воду и позволяет
морским черепахам вгрызаться в свою плоть; многие же выбирают своим за­
нятием подношение даров Агни, вознося их со спутанными и вечно влажными
волосами и сопровождая процесс чтением священных гимнов. Ибо мы верим,
что в боли коренится благочестие Блага небесные требуют больших покаяний,
блага земные — несколько меньших, однако в обоих случаях лишь путь боли
может привести к достижению совершенства.»
Тот, кому суждено было стать Буддой подумал так: «В лучшем случае
они смогут достигнуть небес. Однако если считать, что боль есть религия,
а счастье антирелигиозно, то посредством своей религиозной деятельности
они достигают совершенно противоположных ей результатов. Поскольку ум
является причиной деятельности и бездействия тела, то контролю подлежит
307

не тело, но мысли. Тело, лишенное мышления — безжизненное бревно. И воде
не смыть с него грехов.»
Этот довод, с помощью которого были опровергнуты как философия джай­
низма, так и те чисто физические йогические практики, что представлены
выше, которые по суровости своей смогли превзойти даже его, был позаим­
ствован юным принцем из психологического учения Капилы. Однако второй
довод, зародившийся согласно махаянскому тексту в его уме в этот момент,
превосходит все учение Капилы и именно ему суждено было лечь в основу
будущей мировой религии. Тот, кому суждено было стать Буддой, задумался:
«Если и есть в мире святое место, то это то, куда ступила нога благочестивого
человека. Ныне я обращу свое странствие лишь туда, где проявлена доброде­
тель тех, кто сам есть проявленная добродетель.»
В этой мысли мы находим рациональное обоснование для возникшего
позднее культа реликвий и связанной с ним веры в религиозное, в противовес
психологическому, искупление. Мы видим, что здесь значимость придается
не только мысли, но и личности. Конечно, сама по себе мысль в состоянии
сформировать личность; но и одно только присутствие великой личности мо­
жет свершить чудо преобращения. Любопытная жажда людей увидеть, при­
коснуться и получить что-то от «великой личности», которой на Западе теперь
не придают особенного значения, не выделяя ее из общей массы религиозных
чувств, на Востоке и по сей день представлена в том виде, в каковом бурно
процветала в Средние века нашей истории;
и, согласно этой биографии, Тот, кому суждено было стать Буддой, по-ви­
димому, готов был выделить этой потребности в своем религиозном учении
место хоть и второстепенное, но ни в коем случае не побочное. Зуб Будды,
сохраняемый в качестве реликвии на Цейлоне, а также и множество релик­
вий, хранящихся в курганах-реликвариях (ступах) буддийского мира, уста­
новлены как напоминание о том, что благодетели благодетельных смывают
с человека все его «грехи» (под которыми подразумеваются дурные мысли
и вытекающие из них дурные слова и деяния).
Лишь на несколько ночей остановился Тот, кому суждено было стать Буд­
дой, в той мирной роще отшельников, наблюдая за их покаяниями, и когда
поднялся он, чтобы покинуть их, все они собрались пред ним, убеждая его
остаться. «Твой приход,» сказал один из этих старцев, «принес в эту рощу
совершенную полноту. Сын мой, воистину ты не можешь покинуть нас теперь.
Пред нами раскинулись священные Гималаи — обитель святых; их присут308

ствие приумножает благодетель от совершаемых нами покаяний. Вокруг нас
многочисленные места паломничества — врата к небесам. Или, быть может,
заметил ты здесь кого-то, кто пренебрегает своими обетами? Или же низко­
рожденного или нечистого? Говори смело и мы с радостью выслушаем тебя!»
Как читателю, быть может, известно, создавший этот текст в о. 100 г.н.э.
прежде чем присоединиться к буддийскому ордену сам принадлежал к касте
брахманов и здесь он с юмором подвергает сатире те добродетели, которые
сам ранее ставил во главу угла: суровые аскезы йогов-отшельников, почитание
величественных Гималаев, прославление паломничества, представление о ду­
ховных добродетелях и кастовое деление.
«О благочестивые,» сказал Тот, кому суждено было стать Буддой, «все
ваши покаяния направлены на достижение небес, в то время как я стремлюсь
к тому, чтобы более не рождаться. Деятельность и прекращение деятельно­
сти отличны. Потому я не могу более оставаться в этом священном лесу. Все
пребывающие здесь подобны великим ведическим мудрецам и полностью
поглощены религиозной деятельностью, что соответствует былому укладу.»
Собрание аскетов оказало ему должное почтение; в этот момент раздался
голос некоего красноглазого брахмана, который в этот лежал сидел в пепле.
«Воистину храбр ты, о мудрец, избрав подобную цель. Воистину любой, кто,
тщательно взвесив между собой достоинства райских наслаждений и освобо­
ждения выбирает второе исполнен мужества! Ступай же к мудрецу Араде. Он
тот, кто проник в тайну совершенного блаженства.»
Тот, кому суждено было стать Буддой, отправился в путь, однако до того,
как он достиг обители мудреца Арады, он столкнулся с двумя препятствия­
ми. Все дело в том, что после того, как отправленный им обратно возничий
прибыл во дворец без своего повелителя, но ведя за собой скакуна, который
отказывался от пищи и, постоянно обращаясь к лесу, непрерывно и скорбно
ржал, правитель, который в тот момент находился в храме, услышав эти но­
вости пал на землю без чувств. Только приведенный в чувство своими спут­
никами он, при виде пустого седла, тут же снова лишился их. Тогда главный
советник вызвался вернуть сына обратно и, получив благословение правителя,
взобрался на колесницу и добрался до священной обители, где ему сообщили,
что принц отправился к жилищу Арады. Он нагнал принца, спустился с ко­
лесницы и приблизился к нему.
«О принц, одумайтесь же!» произнес он и описал положение тех, кто остал­
ся во дворце. Однако ответ был не обнадеживающий. «Я вернусь домой,» ска309

зал Тот, кому суждено было стать Буддой, « только обретя знание об истине.
Если же я не достигну своей цели, я скорее сгорю в пламени, чем моя охваченная
пламенем горя обитель.» Опечаленный, главный советник повернул обратно.
Второе препятствие было таково: после того, как он пересек Гангу, он при­
был в город Раджагриха, которым правил Бимбисара; тот, увидев из окон сво­
его дворца, что на улицах скопились люди, которые медленно следуют вперед,
поинтересовался причиной такого их поведения и получил ответ. Юный стран­
ствующий монах покинул город и отправился по направлению к расположен­
ному поблизости холму, а Бимбисара, держась на почтительном расстоянии,
проследовал за ним и обнаружил, что тот восседает неподвижно, подобно горе.
Правитель — лев среди людей, с почтением приблизился к нему, опустился
на чистую поверхность камня и, получив поощрительный кивок, обратился
к нему с такими словами:
«О прекрасный юноша, я очень близок твоей семье; если есть какая-то осо­
бая причина, по которой ты не желаешь оставаться в царстве твоего отца, тог­
да прошу, здесь и сейчас, прими в дар половину моего собственного царства.
Тебя манит религиозная деятельность, но, как говорится, юность и наслаж­
дения неотделимы друг от друга также, как естественно присущи богатство
и процветание людям среднего возраста, а религиозность — старикам. Сейчас
тебе надлежит наслаждаться жизнью. Однако если ты твердо вознамерился
посвятить себя религии, то тебе должно исполнять обряды, присущие твоему
роду и предписанные на небесах.»
Принц дал свой ответ. В своей речи он сначала выразил благодарность
за теплое отношение к нему правителя, а затем, напомнив о старости, болезни,
смерти и прочих страданиях, что преследуют тех, кто жаждет наслаждаться
в этом мире, он заявил, что совершенно разорвал все свои связи с этим миром
и направил свой ум лишь надостижение высшей цели.
«Что до твоих слов о том, что мне должно совершать жертвоприношения,
соответствующие моему положению, и так обрести великие блага и завоевать
уважение других- я не желаю плодов от деятельности, которая несет боль
и смерть. Весь этот путь сюда я проделал для того, чтобы увидеться с му­
дрецом Арадой и продолжу свой путь я с этим же намерением. А посему, ве­
ликий правитель, прими же мое последнее наставление: поскольку доверено
тебе править в этом мире подобно тому, как Индра правит на небесах, пусть
правление твое будет беспрерывным, как-то Солнца; оберегай же счастье все­
го мира; оберегай землю; оберегай религию.»
310

Бимбисара поднял к лицу свои сложенные ладони. «Иди же!» сказал он.
«Ты встал на путь к достижению желаемого. Когда, в конечном итоге, ты до­
бьешься победы, прошу, вернись той же дорогой и одари нас своей милостью.»
Сказав это, правитель вернулся обратно в свой дворец. Принц поднялся
и продолжил свой путь. Мудрец Арада, завидев его издалека из своего лес­
ного жилища, приветствовал его громким криком. С широко раскрытыми гла­
зами он обратился к нему, когда тот приблизился.
«Не удивительно, когда в лес отправляются старцы, передав своим отпры­
скам плоды своей славы, подобно поношенной гирлянде. Но твое появление
здесь поистине чудно. Воистину — ты достойный сосуд.»
Принц сел на землю и попросил мудреца обучить его и тот пересказал ему
все учение великого мудреца Капилы.
«Что рождено, неизбежно состарится и погибнет; оно связано законами
времени и зовется проявленной материей, в противоположность непроявленной, что также имеет место быть.
Что до причины этого бренного существования: она трояка и включает
в себя невежество, действие и желание, каждое из которых неизбежно при­
водит к двум остальным. Вращаясь в этом круговороте невозможно познать
суть вещей.
Это ложное отождествление является корнем всех бед и из него вытекают
эгоизм, иллюзия, нетерпимость, ложные способы достижения цели (к ним от­
носятся обряды и проч.), привязанность и тягостная обусловленность. Человек
думает: «Это я», а затем: «Это мое» и все сильнее запутывается в круговороте
рождения и смертей.
Потому мудрому следует иметь знание о четырех вещах: проявленном
и непроявленном; просветлении и невежестве. Обладая этим знанием, можно
обрести бессмертие.»
Вняв этим наставлением, принц спросил о том, как можно обрести это зна­
ние и мудрец Арада ответил так:
«В первую очередь необходимо вести жизнь странствующего отшельника.
В результате ограничения деятельности чувств достигается удовлетворен­
ность и человек вступает на первую ступень созерцания, который сопрово­
ждается новым для него чувством экстаза и восхищения. Постепенно мудрый
достигнет второй ступени, которая сопровождается еще большим экстазом
и восхищением. Достигнув третьей ступени, мудрый ощущает чистый экстаз,
лишенный восхищения — на этом этапе многие завершают свой путь; однако
311

есть и четвертая ступень созерцания, которая лишена и самого экстаза; по­
истине мудрый преодолеет и ее, чтобы освободиться от всякого ощущения,
присущего телу.
Чтобы ощутить пустоту тела, следует сначала направить свое созерцание
на лицезрение пустоты отверстий тела, а от этого лицезрения перейти к ли­
цезрению пустоты частей тела. Или же можно представить себе пребывающе­
го в теле в качестве всеобъятного пространства, превзойдя в этом сравнении
весь материальный космос и так обретя еще более чистое ощущение пустоты.
Третий способ — упразднение чувства самости посредством слияния себя
с высшей Личностью.
Покинув таким образом свое тело, подобно тому, как птица покидает свою
клетку, человек считается достигшим освобождения. Такую высшую Лич­
ность — вечную, неизменную, лишенную качеств, мудрые, которым ведомо
истинное положение вещей, зовут освобожденной.
Я указал тебе на цель и способ ее достижения, теперь же, если ты понял
и принял их — действуй.»
Тот, кому суждено было стать Буддой, поразмыслил над сказанным, од­
нако не принял его.
«Теперь мне ведомо ваше возвышенное учение, преисполненное глубины
и великолепия, однако оно не может считаться завершенным, поскольку оно
не учит тому, как избавиться от Личности, изначально присущей Самости.
Пусть вы зовете личность, прошедшую процесс очищения, свободной, до тех
пор, пока не искоренена эта Самость, нельзя говорить об абсолютном избав­
лении от эго. Более того, если изначально Самости присуща свобода, как же
она попала в это обусловленное состояние? Я уверен, что абсолютная цель
состоит в абсолютном отрешении.»
Сказав это, он поднялся и с поклоном покинул обитель мудреца Арады.
После этого он отправился к другому мудрецу — Удраке, который смог
успокоить его ум заявлением о том, что не существует в мире ничего, что
имело бы имя или было лишено его. Свое учение он назвал видением за пре­
делами того, что имеет имя и лишено его, за пределами того, что проявлено
и не проявлено.
Выслушав его, Тот, кому суждено было стать Буддой, также покинул его
обитель.
После он прибыл в прекрасную обитель Ниранджану, расположенную
у чистой реки, где в обществе пяти отшельников предавался практике сурово312

го поста; он совершенно истощил себя постом, однако не приблизился к своей
цели и решил так: «Поистине, это не может привести к бесстрастию, знанию
и освобождению, ибо лишает человека всех сил, которые для этого потребны.»
Тогда он вспомнил свою самую первую медитацию под деревом ямбоза,
когда он, удрученный зрелищем смерти живых существ, погибающих при
пахоте, спустился со своего скакуна и предался уединенному размышлению.
«Вот,» подумал он, «истинный путь.» И он продолжил свое размышление:
«Абсолютное умиротворение и самообладание может быть достигнуто лишь
при условии постоянной, абсолютной удовлетворенности чувств. Созерцание
возможно лишь тогда, когда ум, погруженный в себя, находится в состоянии
покоя. В результате такого созерцания можно прийти к тому возвышенному
непреходящему состоянию умиротворенности, которое столь труднодостижи­
мо. А это возможно лишь при условии надлежащего питания.»
И снова он поднялся и покинул обитель мудрецов. Истощенный, он со­
вершил омовение в прекрасной реке Ниранджане, бережно поддерживаемый
ветвями деревьев и вернулся обратно на берег.
Прекрасная Нандабала — дочь главного пастуха тех мест, направляемая
богами, приблизилась к нему и, склонившись, преисполненная внезапно нах­
лынувшей радости, предложила ему крынку молока, испив которого он смог
восстановить свои силы; пять отшельников же, удрученные его «падением»,
поднялись и покинули это место. Он поднялся и, в полном одиночестве, пре­
исполненный решимости, отправился к древу Бодхи, где, как было сказано
ранее, установил свой ум в точке совершенного баланса, приняв неподвижное
положение.

ЭТАПЫ 10 и 11 ВЕЛИКОЕ ПРОБУЖДЕНИЕ
В данной махаянской версии Деяний Будды утверждается, что после того,
как Повелитель Смерти (мара), который в миру предстает нам в качестве
дарующего наслаждение (кама) потерпел неудачу в своей попытке его от­
влечения, Благословленному, во время бодрствования первой ночи, пришло
видение о всех его прошлых рождениях, узрев которые он подумал: «Всякое
существования лишено смысла» и преисполнился сострадания ко всем жи­
вым существам. В своем поиске пути преодоления страдания, он ранее уже
выделил Срединный путь, пролегающий между тягой к наслаждению (кама)
и страданию (мара),
313

теперь же, благополучно преодолев первый этап, не склонившись ни к одной из двух этих крайностей, он продолжил свое продвижение по Пути, теперь
установив баланс в виде постулата о том, что все живые существа хоть и лишены самости (анатман), тем не менее, заслуживают сострадания (каруна).
Этот постулат мы можем назвать основополагающим для буддийского
учения. Здесь, также как и в джайнизме и философии санкхьи, упраздняется
та значимость личности, которая столь присуща Западным верованиям. Од­
нако упраздняется здесь также и типичное для Востока представление о душе
(монаде). Она больше не является главной целью познания, требующей
обнаружения, спасения или освобождения. Жизнь полна страданий, однако
нет ни самости, ни некоего существа, ни сущности, которая могла бы их испы­
тать. А потому нет никакой причины в том, чтобы отвращаться, шокироваться
или же испытывать тошноту при лицезрении устройства вселенной; напротив,
единственным уместным в подобной ситуации чувством будет сострадание
(каруна), которое естественно сопровождается осознанием той парадоксаль­
ной и непреложной истины о том, что все эти страдающие живые существа
по сути таковыми не являются.
Но какова природа той иллюзии, что смогла привести такое множество су­
ществ, лишенных самости, к состоянию такой глубокой обусловленности, что
они почитают проблему своего и других страдания в виде вселенской, заявляя:
«Жизнь то, чему бы было лучше вовсе не быть.»
Ответ пришел к Благословенному на второе бодрствование, когда он обрел
божественное зрение и смог узреть вселенную так ясно, как если бы она отра­
жалась в незапятнанном зеркале: исполненная страданий обреченных, пере­
селения душ из человеческого тела в животное, и великого множества чистых
и нечистых рождений предстала она ему. Ясно увидел он, что везде, где есть
рождение, присутствует также старость, болезнь и смерть; привязанность по­
рождает рождение; желание порождает привязанность; восприятие порождает
желание; взаимодействие порождает восприятие; живое существо обладает
органами чувственного взаимодействия; зарождающиеся сознание порожда­
ет появление живого существа; склонности, сформированные деятельностью
порождают сознание; а невежество порождает эти склонности.
Таким образом, невежество является причиной всех страданий.
А значит искоренение невежества приведет к искоренению всех страданий.
Благословенный решил: «Значит такова причина страдания всех живых
существ и таков способ избавления от него.
314

j
!
:
i

За 1.невежеством следует 2.деятельность, 3.сформированные ей склон­
ности, 4. зарождение сознания (формирующего следующее рождение), 5.
появление живого существа, 6. органы чувств, 7. их взаимодействие с окружа­
ющим миром, 8. восприятие, 9. желание, 10. привязанность, И. перерождение
и 12. старость, болезнь и смерть.
Он обрел то, к чему стремился. Он пробудился, стал «тем, кто узрел». Те­
перь он был Буддой.
ЭТАП 11 (заключение)
ПРАЗДНЕНСТВО ВЕЛИКОЙ РАДОСТИ

О буддийском веровании сказано очень много и по сей день существует
достаточно разногласий касательно значения причинной цепи о двенадцати
звеньях (пратйтья-самутпада), представленной выше, чтобы считать ее
окончательно разрешенной. Однако главная идея доктрины представлена ясно
и состоит в том, что все живые существа лишены самости, а потому нет смысла
прилагать усилия к достижению небытия, поскольку все и так не существует.
Причиной, по которой сущность мнит себя живым существом и, следователь­
но, испытывает боль, является невежество. Потому по отношению ко всем
этим страдающим существам, которые, отбрось они отождествление себя
с эго, сразу бы осознали и почувствовали, что во вселенной нет ни одного
страдающего существа, надлежит испытывать не презрение или ненависть,
но одно лишь сострадание.
Достигну просвещения, Будда задумался: «Но как же мне преподать миру
это знание, столь сложное для восприятия?»
Этот спорный момент является вторым источником для разногласий; крат­
ко можно резюмировать, что учение будды не может быть передано. По мере
погружения в учение Будды можно обрести лишь знание о различных путях,
которые могут привести к древу Бодхи; однако знания одних только этих пу­
тей недостаточно. Лицезрения древа Бодхи недостаточно. Даже если вы уже
устроились под древом Бодхи, этого все еще недостаточно. Лишь в одиноче­
стве должно мудрому приблизиться к древу, где, погрузившись в уединенную
медитацию, он начнет путь в себя и к себе, то есть путь в небытие.
Потоки цветов посыпались с небес и Будда, восседая на троне, вознесся
в небеса на высоту, равную семи пальмам и обратился к Бодхисаттвам всех
времен: «Слушайте же! Слушайте же! Услышьте мои слова!» воззвал он, про315

буждая их умы. «Достичь чего-либо можно лишь посредством благочестивых
деяний. Лишь благодаря подобным деяниям смог я, в ходе множества жизней,
достичь положения сначала Бодхисаттвы, а затем и своего нынешнего поло­
жения Победителя, Всезнающего. Потому пока длится ваша жизнь, спешите
творить благочестивые поступки!»
В этом утверждении заключается ключевой постулат учения махаяны, ко­
торые не принимается приверженцами хинаяны. Он известен как Путь Бод­
хисаттвы — путь, который отрицает отрешение и призывает к деятельности
в миру, заключающейся в бескорыстной самоотдаче и самоотверженном вы­
полнении своей цели, которая сопровождается получением опыта и исходящим
из него осознанием истины об отсутствии эго.
Бодхисаттвы всех времен, выразив свое почтение Будде, исчезли и боги
снова начали осыпать его потоками цветов; тем временем Победитель, опу­
стившись обратно на землю, в течении семи дней стоял на своем троне раз­
мышляя: «Воистину, здесь обрел я совершенное знание.»
Земля сотряслась шестью различными способами, подобно женщине, пре­
исполненной удовлетворения; и все живые существа, населяющие вселенную,
спустились, чтобы обойти Будду по часовой стрелке, а затем снова вернулись
в свои обители.
На протяжении следующего промежутка в семь дней небожители омывали
его водами всех четырех океанов.
На протяжении третьего промежутка в семь дней он пребывал в сидячем
положении с закрытыми глазами.
На протяжении четвертого промежутка в семь дней он снова принял поло­
жение стоя на своем троне и сменял огромное количество форм и тогда с небес
спустился небожитель, который спросил его о том, как зовется та медитация,
которой он предавался на протяжении последних четырех недель. «Имя ей,
о божественный,» сказал Будда, «Празднество обретения великой радости.»
Такому празднеству предается правитель, победивший всех своих врагов
и вступающий на престол, дабы отныне наслаждаться процветанием своего
царства. Все Будды что были до меня, также оставались под деревом Бодхи,
как это делаю сейчас я.»
После этих слов небо затянули тучи и разразился гром, который привлек
за собой великую грозу, длившуюся на протяжении семи дней. Могуществен­
ный царь змей Мучалинда появился из-под земли и укрыл своим капюшоном
того, кто сам является укрытием для каждого. После того, как небо проясни316

лось, царь змей принял человеческое обличие, склонился перед Буддой в по­
клоне и, преисполненный радости, вернулся в свою обитель.
Будда направился к большому фиговому дереву, под которым провел еще
семь дней; после этого он начал свой путь, повсюду распространяя свое уче­
ние. Два богатых торговца, встреченных им по пути, попросили его даровать
им пряди своих волос и кусочки ногтей, чтобы они могли возвести для них
святыню. Четыре божества направлений света прибыли к нему неся в руках
четыре чаши для подаяния, из которых, слившихся в одну, Победитель испил
их подношение в виде молока. А богиня, дочь этих божеств, с улыбкой пре­
поднесла ему в качестве дара монашеское одеяние1.

VI. Нирвана
Западному уму чрезвычайно сложно в полной мере осознать, до какой сте­
пени доходит ум Восточный в своем восприятии безличностного. Однако если
мы хотим составить себе хотя бы приблизительное представление об этом аб­
солютно чуждом нам мире, к взаимодействию с которым нас привела наша
безудержная жажда жизни и новых впечатлений, в первую очередь нужно
будет отказаться от образа, который отчаянно пытаются навязать нам ны­
нешние сентименталисты, в рамках которого мы видим этакую буддийскую
душу, блаженно восседающую на лотосе, которая, постепенно взрастив в ло­
тосе своего сердца любовь ко всему сущему, в конечном итоге растворяется
в нирване.
Однажды достопочтенный Ананда приблизился к Господу и сказал: «Как
поразительно, о мой учитель, то, что хотя ваше учение о Взаимозависимом
возникновении так глубоко по своей сути и кажется таковым, однако мне оно
представляется абсолютно понятным.»
«Не говори подобного о Ананда; ибо учение мое о Взаимозависимом воз­
никновении именно столь глубоко, каковым кажется. Только одно забвение
этой истины, о Ананда, одно только непонимание ее есть причина того, что все
сущее ныне запуталось, подобно клубку ниток, поеденному молью, перепле­
лось подобно веревке из травы и не может добиться освобождения от страда-

’

Ашвагхоша, Буддачарита, Книги 2—15 — сокращенный пересказ

317

ний, от сопутствующего зла, от этого бурлящего круговорота, от этого вечно
вращающегося цикла.»1
Самый первый значительный обмен философскими идеями между Востоком
и Западом имел место быть при прибытии на Восток первого и, поистине, са­
мого яркого представителя Западной культуры — юного Александра Великого.
Одним мощным ударом сокрушив всю Персидскую империю, он ворвался в до­
лину Инд в 327 г. до н.э. и сразу же приступил к философским, а также поли­
тическим, экономическим и географическим наблюдениям. Так, согласно версии
описания событий Страбона, когда Александр и его военачальники вступили
в Таксилу — первый покоренный ими индийский город, им было сказано, что
где то за пределами города собираются философы, чтобы вести свои дебаты; уз­
рев в этом сходство со своими собственными учителями (учителем Александра
Аристотелем, или тем же Сократом), они послали к ним посольство, дабы при­
гласить их предстать пред Александром. Прибыв туда лично, они обнаружили
пятнадцать обнаженных старцев, которые неподвижно восседали на вытянутом
камне столь горячем, что даже просто ступить на него без обуви было невозмож­
но. Когда глава этого посольства, Онесикрит, обратился к ним прибегнув к по­
мощи сразу трех последовательных переводчиков, с просьбой о том, чтобы они
поделились с ним и его правителем крупицей своей мудрости, в ответ ему было
сказано, что тем, кто прибыл кичась своей храбростью, однако прикрывая свое
тело обувью, широкими головными уборами и сияющими доспехами (а именно
таким было облачение македонцев в те времена) философская мудрость не мо­
жет быть доступна: любой, кто желает получить это знание, будь он послан хоть
самим господом Богом, должен прежде скинуть все свои одеяния и научиться
обретать покой даже сидя на раскаленном камне. Грек, прошедший суровую
школу Диогена, нисколько не смутился этим язвительным замечанием и тут же
обратился ко второму обнаженному мыслителю, поведав тому о Пифагоре, Со­
крате, Платоне и прочим; индиец, признав что это, должно быть, были люди
великого ума, тем не менее выразил свое сожаление и удивление касательно
того факта, что они, тем не менее, были столь ограничены законами и обычаями
своего народа, что отказали себе в достижении более высокого уровня жизни,
сохраняя привычку облачать свое тело в различные одеяния.
Страбон пишет, что в конечном итоге, поддавшись на уговоры самого рад­
жи Таксилы, двое из этого собрания — самый старший и самый младший,
1

Дигха-никая П.55.

318

все таки согласились предстать перед Александром, однако их уход сопро­
вождался всеобщим осмеянием их собратьев и после они уже не смогли вер­
нуться обратно и им пришлось уйти в другое место. Там они приняли на себя
новое покаяние: старший лежал на спине неподвижно, стойко перенося все
погодные явления, а младший на протяжение всего дня стоял то на правой,
то на левой ноге попеременно, держа в руках над головой посох около шести
футов длинной1.
Был и еще один согласившийся принять приглашение Александра — гре­
ки назвали его Каланосом, потому что при встрече он всегда говорил слово
кальяна, «удача»; он не просто встретился, но даже некоторое время пробыл
вместе с ними, снискав большое уважение в кругу военных лиц и философов,
окружающих юного правителя. Однако когда армия повернула на запад и при­
была в Персию, он попросил Александра выложить большой погребальный
костер; когда это было сделано, его, облаченного в гирлянды согласно индий­
скому обычаю, возносящего молитвы на языке, который грекам был неиз­
вестен, доставили туда на носилках. На виду у всего собрания он взобрался
на него и принял йогическое сидячее положение со скрещенными ногами. Вся
конструкция была уставлена золотыми и серебряными сосудами, драгоценны­
ми шестами и прочими сокровищами, которые он роздал своим новым дру­
зьям; после этого он приказал принести факел. Раздался гул труб. Все воины
издали общий клич, как если бы они шли в бой. Слоны взревели. Постепенно
разгорающееся пламя охватило фигуру, которая до самого конца оставалась
неподвижной2. Можно предположить, что Каланос, распрощавшийся подоб­
ным образом с греками, немедленно перенесся на, скажем, небеса уровня шеи
Вселенского существа, чтобы пребывать там на протяжении многих миллионов
океанов лет в некой непостижимой форме а-ля чистый свет.
Как ни удивительно, именно этот греческий отчет является древнейшим
из известных нам достоверных свидетельств существования практики йоги
в арийской Индии. Потому что на протяжении всего времени начиная с руин
городов долины Инд и заканчивая появлением Александра не встречает­
ся ни одного письменного источника, ни рисунка, ни заметки — ничего, что
указывало бы на то, что практика йоги бытовала в этот период. Однако сразу
за этим упоминанием Страбона происходит прорыв сначала в политической,
1
2

Арриан, Анабасис Александра, VII.2.4; Страбон, География, XV, с. 714 ф. Плутарх Александр 65; как
цитирует Э. Р. Беван, «Александр Великий», в Rapson (оед.), цит. соч., СС. 358—59.
Арриан VII.3 и Страбон XV, с. 717; Беван, цит.соч., С 381.

319

а затем и в сфере искусств, который, как по волшебству, выводит йогу на пер­
вый план, способствуя, попутно, возрождению древних ведических времен
и ранней истории Буддизма в красочных образах, рисуемых совершившим
не менее поразительный прорыв искусством филологии; ко всему этому в по­
следние годы, добавились также не так давно обнаруженные красочные архе­
ологические свидетельства.
Исходя из того, что йоги, с которыми столкнулся Онесикрит в 327 году
до н.э., уже говорили о том, что истинный философ отвергает законы и обы­
чаи своего народа, сбрасывает с себя одежды подобно тому, как сбрасывает
покров иллюзии и подвергает себя покаянию навроде восседания на раска­
ленном камне, мы можем судить о том, что к этому времени уже было сфор­
мировано фундаментальное индийское учение о смысле жизни, которым они
вдохновляются и по сей день и которое положило начало стереотипу о том, что
всякий индиец априори является «духовным», а любой европеец же до мозга
костей «материалист», который стал буквально аксиомой для всего мирового
сообщества. Для джайнов, которые представляют несколько extremis течение
в рамках этой философии дуализма, восприятие вопроса об отречении в сугу­
бо физических понятиях привело, как мы могли наблюдать, к формированию
ясной и четкой системы постепенного усиления покаяний, которая гарантиро­
вала продвижение по духовной лестнице от мирянина к, после многих жизней,
обретшему освобождение Победителю. «Вселенная,» читаем мы в их класси­
ческом религиозном труде, «состоит из джив и того, что не является дживой.
Если разделить их — все будет кончено тут же; однако когда они соединяют­
ся, подобно тому, как это происходит в нашем мире, единственным способом
разрешить эту проблему является постепенное ограничение их взаимодей­
ствия, за которым следует постепенное ослабление их связи, а затем оконча­
тельный ее разрыв.»1 Подобным же образом ситуация обстоит и в философии
Санкхьи где, как нам поведал мудрец Арада, представление о естественной
необходимости разделения духовного человека (пуруши) из мира материи
(пракрити) легло в основу учения о том, что жизнь отшельника, которая
подразумевает под собой полный контроль над своими чувствами и проч. —
единственный способ достижения той внутренней свободы (кайвалъи), что
одна является истинной целью жизни для любого человека. И точно такие же
представления мы находим в древнейших буддийских писаниях, а именно цейТаттвартха-адхигама-сутра 4

320

донском Палийском каноне, составленном о. 80 г. до н.э., где они поставлены
во главу угла. Потому все буддийские школы, которые произошли из этого
центра, так называемые Южные школы Бирмы, Тайланда и Камбоджии, от­
дают непререкаемое главенство этому (с мирской точки зрения) отрицатель­
ному идеалу, символом которого выступает буддийский монах. Так, в одном
из древних гимнов этого монашеского ордена есть такие строки:
Сам по себе ты, блаженный в лесу нищий
Как древо, что обошел стороной лесничий
Того из них, что зрит, тут зависть истомит,
Мучим ей адский житель зря
Как в небо ты снесен, освобожденье обретя. 1

Однако древнейшие буддийские каменные изваяния, установленные пер­
вым великим последователем этой веры, Правителем Ашокой, который правил
в период с о. 268—232 гг. до н.э., т.е. двумя веками раннее создания канона,
свидетельствуют о том, что уже тогда начала развиваться иная мифология
буддизма, в рамках которой идеалом предстает тот человек, который остается
в миру, также как это делал Будда на протяжении своих бесчисленных жиз­
ней (и как он делает это сейчас, пребывая в каждом из нас), обретая нирвану
не через отречение от деятельности, но чрез вершение «правильной» деятель­
ности. В ходе последующих веков эта идея значительно развилась, достигнув
своего апогея в период правления Короля Канишки, о. 78—123 гг.н.э. (или же,
согласно другой версии, о. 120—162 гг.н.э.)2, когда древний монашеский ор­
ден, ставящий во главу угла отрешение от мира, подвергся серьезным напад­
кам и критике, представляемый в виде архаичного ошибочного толкования
Срединного пути. Согласно древней версии словаря цейлонского Палийского
канона, термином «Бодхисаттва», «тот, чье бытие (саттва) есть олицетво­
ренное просвещение (бодхи^обозначался тот, кто находится на пути к реали­
зации, однако еще не достиг ее: Будда в своих прошлых жизнях или же Будда,
когда он еще был Тем, кому суждено было стать Буддой. Однако в более но­
вой версии, составленной на санскрите приблизительно в пятом веке нашей
1
2

Тхерагатха 62
Ср. Рэпсон, «Скифские и парфянские захватчики», в Рэпсон (ред.), цит.соч., СС 581—82 (78—123 н.э.)
и X. Г. Роулинсон, Индия: Краткая история культуры (Нью-Йорк и Лондон: Д. Эпплтон-Век, 1938), СС.
93-94.

321

эры и бывшей в ходу в северной и северо-западной частях Индии, термин этот
применяется по отношению к мудрецу, который, достигнув просвещения, тем
не менее добровольно отверг благо освобождения и теперь, питая глубокое со­
страдание ко всем живым существам, пребывает в этом мире подобно маяку,
указующему свет блуждающим во тьме.
Ведь если истинно то, о чем поведал Будда: если в действительности са­
мости не существует, если все мы давно пребываем в небытии и контролю
подлежит не тело, но ум, то к чему все эти рассуждения на тему блужданий
между двумя берегами? Мы уже на другом берегу. Пусть некоторые не могут
контролировать свой ум иначе как обрившись налысо, вооружившись миской
для подаяний и скрывшись в глуши леса, предпочтя людскому общество оле­
ней. Однако для тех, кто действительно познал мудрость Будды, не составит
труда поддерживать мир в своем уме даже оставаясь дома, к тому же, так
они смогут поспособствовать продвижению и других по этому пути. Ведь,
как однажды метко подметил Генрих Циммер: «Радиоканал МБ, «Мудрость
Будды» транслируется без перерыва, все что от нас требуется — настроиться
на волну.»
Выше мы наблюдали, как умело смог Ашвагхоша внедрить это новое про­
чтение термина «Бодхисаттвы» в жизнеописание Будды, а конкретно в ту его
часть, где описывается сцена обретения им Просвещения. Вознесшись на сво­
ем царственном сидении в небеса на высоту, равную семи пальмовым деревь­
ям, только что обретший просвещение Будда обратился к Бодхисаттвам всех
времен: «Достичь чего-либо можно лишь посредством благочестивых дея­
ний.» Дальнейший ход развития событий приводится автором без изменений,
однако конкретно эта часть говорит нам о многом. Следующее внедрение
мы встречаем в практически столь же значительном эпизоде жизнеописания
Будды, а именно, в том моменте, когда произошло первое вращение Колеса
закона в Оленьем парке Бенареса, где Будда поведал истину пятерым аске­
там, с которыми он провел последние годы своего духовного поиска будучи
еще принцем Гаутамой; Ашвагхоша внедряет здесь эпизод, во время которо­
го Будда обращается ни к кому иному, как к Майтрейе, Тому, кому суждено
стать Буддой, который в это время пребывал на Небесах счастливых богов,
ожидая момента, когда, спустя пять тысяч лет после ухода Гаутама Будды, он
сможет воплотиться на земле, однако, наряду с многочисленными небожите­
лями и Бодхисаттвами, решил спуститься, дабы внять истинам первого пово­
рота Колеса судьбы.
322

«Все сущее подчинено закону причинности,» сказал Будда, обращаясь
к Майтрейе и его спутникам, «оно подобно миражу, сну, отражению луны
в водах озера, эху: оно неискоренимо и, в то же время, лишено самостоятель­
ности. О Колесе закона нельзя сказать, что оно «есть», но и невозможно
сказать, что «его нет». Узрев эту истину и приняв ее с радостным сердцем,
приготовьтесь же к вечному блаженству. Ибо таково, о почтенные, учение
Махаяны, провозглашенное Буддами всех времен. Склоняясь перед Буддами,
Бодхисаттвами, Пратьяка-буддами [Будды, которые не проповедуют учение]
и Архатами [мудрецами, достигшими просвещения] можно развить в своем
уме представление о том, в чем заключается состояние Будды и утвердить
торжество высшего Закона в благостных делах. Там, где воцарится это испол­
ненное чистоты учение, любой домохозяин станет Буддой.»1
Таким образом, Махаяна, «Великая (маха) колесница (яна)» выступает
в качестве средства передвижения по духовному пути, которым может восполь­
зоваться каждый (что, на самом деле, и происходит), дабы свершить свой путь,
по сути, в абсолютное никуда, ибо этот «каждый» никогда не существовал на са­
мом деле. Однако путь на этой колеснице сулит много радостей и блаженства.
В то время, как Хинаяна, «Покинутая (хина) колесница (яна)» по размеру зна­
чительно уступает первой и предназначена исключительно для транспортировки
йогов и аскетов, которые стремятся как можно скорее прорваться чрез суетности
бытия, которые они столь презирают, и достичь все того же конечного пункта
назначения — абсолютного никуда. Их путь — такая же «увеселительная»
поездка, что ожидает и пассажиров Махаяны, однако они не осознают этого.
В недавнем времени преподобный Хпе Аун, выдающийся духовный на­
ставник Бирманского буддийского ордена, привел следующий список ступеней
прозрения, которые ожидают йога на пути Хинаяны:
1. Прозрение о том, что все непостоянно, исполнено горя и лишено самости
2. Прозрение о начале и конце всех вещей
3. Прозрение о разрушении всего
4. Прозрение о том, что мир исполнен ужасов
5. Прозрение о том, что столь чудовищный мир неизбежно исполнен пу­
стоты и тщетности
6. Прозрение о том, что подобный мир должен быть презираем
7. Прозрение о том, что подобный мир должен быть оставлен
1

Ашвагхоша, Буддачарита 16.57—129 сокр.

323

8. Прозрение о том, что необходимо достичь освобождения
9. Прозрение о том, что во всех перипетиях жизни надлежит сохранять
равновесие
10. Прозрение о том, что для достижения нирваны необходимо совершить
должные приготовления

«Буддисты столь оптимистичны», писал он, «потому что, хотя мир и ис­
полнен страданий, буддист знает, как найти из него выход.»1
Таким образом, проводя различие между конечной целью джайнов, кото­
рая заключается в разрыве связи с миром материи и понимании освобожде­
ния в физическом плане, той представителей санкхьи, которые понимают это
освобождение в психологическом плане, и той буддистского монаха, который
психологическим путем познает, что освобождаться не от чего, которое, несо­
мненно, имеет огромное значение для самих практикующих тот или иной вид
йоги, мы, тем не менее, относим все три этих пути отрешения к вариациям
единой мифической категории «Великого обращения».
С другой стороны мы видим, что в направлении Махаяны, где сохраняется
характерное почтение по отношению к монашескому ордену, архату и Будде,
развивается могущественная и все возрастающая тенденция к восхищению и ми­
ром и позитивном его восприятии, которые выражаются в образе Бодхисаттвы.
Если в Хинаяне таинство нирваны представлено с позиции традиционного ду­
алистического восприятия мира, в рамках которой предполагается, что между
треволнениями цикла рождения и смертей и умиротворением, которое ожидает
по достижении вечного освобождения, существует разница, то представитель
Махаяны наблюдает мир уже с позиции реализованной пустоты, с позиции самой
вечности, а потому ему известно, что различение между умиротворением, что ис­
пытываемо в рамках этой пустоты и бурей, что бушует в нашем мире, различение
между небытием и бытием есть ничто иное, как показатель того, что ты все еще
находишься в заблуждении, мечась между дуалистическими категориями ума.
Согласно одному из текстов Махаяны, которые раскрывают перед нами
«Мудрость того брега», Будда сказал однажды: «Все, что обладает формой —
обманчиво. Но тот, кому ведомо, что все формы бесформенны, познает Будду.
... Ибо все что есть сущего, есть сущее Будды.»2
1

Хпе Аун, «Буддийская этика, буддийская психология и буддийская философия» в материалах IX Между­

2

народного конгресса по истории религий, Токио и Киото, 1958 (Токио: Марузен, 1960), СС. 311—13.
Ваджраччхедика (Алмазная сутра) 5 и 16

324

Так мы подошли к пятому и заключительному компоненту изначального
мифологического комплекса Индии.
Как было показано выше, первый из них, заложенный в цивилизации до­
лины Инд, включает в себя мифологию восхищения и покорного подчинения
воле божества вегетативно-лунного характера в двух аспектах: а) протоавстрало дного типа, который характерен для всех обилующих растительно­
стью регионов и б) иератического типа развитого бронзового века, который
был заимствован из Ближнего Востока и включает в себя понятия вселенского
порядка (маат, ме), который может быть установлен математически и нахо­
дит свое визуальное воплощение в ходе небесных тел.
Вторым выступает установленная доблестными воинами ариями, ассоци­
ирующими свое могущество с львиным, Ведическая система, которая также
проявлена в двух аспектах: а) раннем, в рамках которого наивысшее положе­
ние отводилось божествам и б) позднем, где верховенство перешло в брахма­
нам с их способностью к проведению священных обрядов. Также в этой связи
нами было отмечено, что в отличии от семитского мировоззрения, где все стра­
дания и разрушения посылаемы Богом виновным людям в качестве наказания,
арийцы предпочитали видеть в них скорее проделки демонов и враждебных
сил, с которыми боги всегда помогали им справляться. С течением времени
свободолюбивые ведические боги Индии были снова вытеснены понятием
вселенского (маат, ме, puma, дхарма) уклада, идущим из бронзового века.
Однако искусных священнослужителей, которые смогли подчинить себе этот
принцип порядка в своих обрядах, это вытеснение не коснулось. Они сохра­
нили могущество пусть не повелевать самой судьбой, но, по крайней мере,
самостоятельно распределять ее «дары».
Вселенский уклад есть «знание», и «тот, кому оно ведомо» (изречение,
которое мы находим как в Брахманах, так и в Упанишадах) может подчинить
своей воле практически все.
Далее под номером три в мифическом комплексе Индии следует йога, ко­
торая, в рамках обсуждаемого нами предмета, была определена в качестве
техники достижения мифической идентификации. Было установлено, что
некоторые из ее элементов могли быть заимствованы их практики шаманиз­
ма; к ним обносятся, например, контроль над дыханием и прибегание к таким
методам, как танец, ритмическое пение, опьяняющие вещества, регулируемые
медитации и т.д. в целях возжигания внутреннего огня, достижения экстати­
ческого состояния и подчинения чего-либо своей воле. На этом начальном
325

уровне в практике йоги проводятся различные шаманоподобные идентифика­
ции с птицами и зверями (такими как волк, медведь, лиса, ворон, орел, гусак
и т.д.) и в списке приобретаемых способностей числятся, помимо способности
принимать образ животного, овладение огнем и неуязвимость к нему, способ­
ность совершать экстатические полеты, невидимость, способность перехо­
дить между нашей землей и высшими, а также низшими мирами, способность
к воскрешению, знание о своих прошлых жизнях и способность к излечению.
В большинстве деревень Индии йога известна и практикуется в таком виде
и по сей день. Однако в долине Инд мы находим фигурки в классических йогических позах, которые напоминают с одной стороны — Шиву, Повелителя
животных (тгашупати) и, с другой, Гаутаму Будду во время его проповеди
в Оленнем парке Бенареса, а также Господа Паршву, медитирующего между
двумя змеями. Очевидно это указывает на то, что уже тогда йога в ее специ­
фически индийском варианте была развита в том виде и тех формах, в каком
мы видим ее сейчас, однако судить о том, какой цели она служила тогда мы
не имеем возможности. На Изображении 17 мы видим сцену подношения да­
ров богине под Древом просвещения, что может указывать на практику риту­
ального цареубийства в период процветания цивилизации долины Инд и в этой
связи можно предположить, что в качестве повелителя йоги здесь выступает
принесенный в жертву правитель; в таком случае наиболее вероятным пре­
тендентом для идентификации выступало бы лунное божество — однако мы
не можем судить об этом наверняка. Гораздо позднее, в ведическо-арийский
период Упанишад в йоге, которой теперь обучали брахманов мудрые прави­
тели, слились как лунная, так и солярная мифологии; таким образом период
с о. 700—600 гг. до н.э. подкреплен основательным письменными свидетель­
ствами доминирования как лунных, так и солярных идентификаций. Далее мы
видим, как на втором этапе своего развития (б), по мере объединения не-ведической йоги с ведической системой ценностей, конечной целью, к которой
стремится йог, являются не божества, но могущество, брахман, самого жерт­
воприношения, в котором теперь видится основа всего бытия.
Четвертым неотъемлемым компонентом индийского мифологического ком­
плекса выступает настроение совершенного отторжения от мира — «Великое
обращение», которое, по видимому, уже проявляется в учении Упанишад, ибо
там мы видим красочное описание солярного пути, Пути пламени, который ле­
жит перед теми, кто в отречении от мира удаляется в лес. Также нами было уста­
новлено, что литературные произведения в жанре «плача» развились в Египте
326

и Месопотамии уже в о. 1750 г. до н.э. Исходя из этого вполне можно предпо­
ложить, что до периода вторжения арийского народа в о. 1500—1200 гг. до н.э.
коренное не-арийское население Индии также могло быть охвачено этими на­
строениями отрешения от мира и всего земного. Однако, в отличие от Египта
и Месопотамии, где, по-видимому, так и не был обнаружен практический метод
разрешения проблемы побега от страданий, индийская йога смогла обнаружить
этот путь. Вместо того, чтобы стремиться идентифицировать себя с неким прин­
ципом или объектом реального мира, эти отрекшиеся от мира мудрецы уже в о.
1000 г. до н.э. вступили на великий (и, я полагаю, исключительно этой стране
присущий) индийский путь отрицания: «не то, не то (нети-нети)». Выше
нами были описаны три ступени на этом пути удаления из поля деятельности.
На первом из них пребывают джайны, которые поставили своей целью фи­
зическое отделение дживы от не-дживы посредством постепенного принятия
все более строгих обетов отречения от мира. Вторая принадлежит философии
Санкхьи Капилы и системе йоги Патанджали, в рамках которых субъект зна­
ния, Пуруша, понимается вечно отделенным от объекта материи, в связи с чем
основная задача значительно упрощается и сводится к полному осознанию в уме
себя в качестве Пуруши, субъекта всего знания: «сила сознания утверждается
в своей собственной природе.»1 Однако, в результате победы Будды был стерт
и самый этот субъект и единственное стало ничем: такова была и есть третья
и последняя ступень, отведенная философии Хинаяны.
Однако в этот момент в поле индийской мысли входит пятый и заверша­
ющий компонент индийской философии; ведь, как известно любому ученику,
два отрицательных при сложении образуют положительное. Так, в результате
двойного отрицания, в рамках которого было оборвано отождествление себя как
с объектом, так и с субъектом, как ни иронично, произошло обращение к жиз­
ни, понимаемой без какой-либо приверженности вообще, однако исполненной
сострадания (каруны) в равной степени ко всему. Ибо все сущее — пустота.
Ницше в своем труде «Так говорил Заратустра» описывает то, что он
обозначил как «три превращения духа»: верблюд, лев и ребенок.
Много трудного существует для духа, для духа сильного и выносливого,
который способен к глубокому почитанию: ко всему тяжелому и самому труд­
ному стремится сила его.

1

Йога-сутры 4.34

327

Что есть тяжесть? — вопрошает выносливый дух, становится, как верблюд,
на колени и хочет, чтобы хорошенько навьючили его. ... И, подобно навью­
ченному верблюду, который спешит в пустыню, спешит и он в свою пустыню.
Но в самой уединенной пустыне совершается второе превращение. Здесь
львом становится дух, свободу хочет он себе добыть и господином быть всво­
ей собственной пустыне. Своего последнего господина ищет он себе здесь:
врагом хочет он стать ему, и своему последнему богу, ради победы он хочет
бороться с великим драконом.
Кто же этот великий дракон, которого дух не хочет более называть го­
сподином и богом? «Ты должен» называется великий дракон. Но дух льва
говорит «я хочу». Чешуйчатый зверь «ты должен», искрясь золотыми ис­
крами, лежит ему на дороге, и на каждой чешуе его блестит, как золото, «ты
должен!».
Тысячелетние ценности блестят на этих чешуях, и так говорит сильнейший
из всех драконов: «Ценности всех вещей блестят на мне». «Все ценности уже
созданы, и каждая созданная ценность — это я. Поистине, «я хочу» не долж­
но более существовать!» Так говорит дракон.
Братья мои, к чему нужен лев в человеческом духе? Чему не удовлетворяет
вьючный зверь, воздержный и почтительный?
Создавать новые ценности — этого не может еще лев; но создать себе сво­
боду для нового созидания — это может сила льва. Завоевать себе свободу
и священное «Нет» даже перед долгом — для этого, братья мои, нужно стать
львом. Завоевать себе право для новых ценностей — это самое страшное за­
воевание для духа выносливого и почтительного. Поистине, оно кажется ему
грабежом и делом хищного зверя. Как свою святыню, любил он когда-то «ты
должен» теперь ему надо видеть даже в этой святыне произвол и мечту, что­
бы добыть себе свободу от любви своей: нужно стать львом для этой добычи.
Но скажите, братья мои, что может сделать ребенок, чего не мог бы даже лев?
Почему хищный лев должен стать еще ребенком? Дитя есть невинность и забве­
ние, новое начинание, игра, самокатящееся колесо, начальное движение, святое
слово утверждения. Да, для игры созидания, братья мои, нужно святое слово
утверждения: своей воли хочет теперь дух, свой мир находит потерявший мир.
Три превращения духа назвал я вам: как дух стал верблюдом, львом вер­
блюд и, наконец, лев ребенком1.
Фридрих Ницше, Так говорил Заратустра, Часть I, Речи Заратустры, Раздел первый.

328

Так львиный рык Будды — великой силы толчок, который способствовал но­
вому бурному развитию жизни, цивилизации, искусств, и вызвал восторг богов
(олимпийский смех богов) — пронесся по всей территории Индии, отозвавших
эхом в веках великого развития религии и культуры. Однако вместе с этим заро­
дилась также и новая проблема, подробное рассмотрение которой мы ставим своей
дальнейшей целью и которая, воистину, является главным камнем преткновения
в вопросе диалога и взаимопонимания Востока и Запада сегодня. Ибо если все
сущее есть сущее Будды и нет ничего, что следовало бы почитать или презирать,
то как быть с социальными нормами, на которых держится любая цивилизация?
На Западе этим ценностям уделяется важное место как в философской, так и в ре­
лигиозной науках вплоть до того, что моральные ценности приписываются все­
ленной и даже самому ее создателю. Доктор Альберт Швейтцер таким образом
обобщил эту идею: «В рамках этого морального восприятия вселенной, исполняя
моральный долг человек служит божественному замыслу.»1 Тем временем в Индии,
будь то в восприятии брахмана, приведенном в Упанишадах или осознании пустоты
(шунъята) и выражении сострадания (каруна) буддистов направления Махаяны,
совершен фундаментальный прорыв за рамки добра и зла; точно такой же прорыв,
однако со знаком минус, совершен также и в философиях джайнов, Санкхья и Хи­
наяны, где он выражается в отрицательных аспектах.
В последующих главах тем или иным способом будет продемонстрировано,
как могущество «Двукратного отрицания» Индии послужило зарождению
новых миров; однако при этом нельзя также забывать и о могуществе того
вечно звучащего «ты должен», что блестит на чешуе древнего золотого дра­
кона. Дракон и верблюд, лев и дитя: таковы, можем мы сказать, четыре лика
Брахмы, сотворившего индийскую душу. Суммируя все сказанное, на данном
моменте мы можем вывести ту степень фундаментального парадокса и на­
пряжения этой души, которая и по сей день заключена, между требованиями
дракона, дхармы с одной стороны и с другой — конечной духовной целью
совершенного освобождения от любой добродетели, мокшей: тем чадом, что
есть самокатящееся колесо.
«Ощущение ответственности,» читаем мы в классическом ведантистском
тексте, «принадлежит в миру относительности. Мудрый, будучи пустым, бес­
форменным, неизменным и безупречным не замечает такую вещь.»

1

Альберт Швейцер, «Индийская мысль и ее развитие», перевод миссис Чарльз Б. Б. Рассел (Лондон: Ходдер и Стоутон, 1936), С. 13.

329

«Чистый человек делает что приходится, чтобы реализоваться, хорошее
или плохое, в таких действиях подобный ребенку.»1

VII. Век великих классиков:
о. 500 г. до н.э. -500 г.н.э.
Рассмотрим же теперь то величественное и парадоксальное зрелище в виде
цивилизации, проявившейся и бурно развившейся на плодотворной почве уче­
ния Будды о том, что в этом мире нет ничего проявленного; ибо подтвержден­
ным является тот факт, что поздняя цивилизация Индии расцвела питаемая
восприятием идеи всепронизывающей пустоты, в независимости от того, по­
нималась ли она в буддийском или брахманическом смысле.
Периоду начиная с века Будды и заканчивая серединой правления династии
Гуптов (с о. 500 г. до н.э. до 500 г.н.э.) можно смело присудить наименование
Века великих классиков, причем в рамках не одной только Индии, но и все­
го цивилизованного мира. В Европе в период, который начался с Эсхилом
(525—546 гг. до н.э.) и окончился Боэцием (о. 480—524 гг.г.э.) формиру­
ются и закладываются основы греко-римского наследия. В Леванте в период
между правлением Дария I (правил с о. 521—486 гг. до н.э.) и Юстиниана
(527—656 гг.н.э.) создаются каноны таких учений, как зороастризм, иудаи­
зм, христианство, а также различных гностических и манихейских учений.
На Дальнем Востоке в период, который начался с учением Конфуция (551—
478 гг. до н.э.) и окончился легендарной датой прибытия в Китай индийского
буддийского мудреца Бодхидхармы (520 г.н.э.) пишутся все основополага­
ющие тексты и устанавливаются основные принципы учений конфуцианства,
даосизма и китайского буддизма. На самом деле, даже цивилизации доко­
лумбовой Америки пришли к расцвету именно в этот, так называемый, Век
классического горизонта: о. 500 г. до н.э.— 500 г.н.э2.

1
2

Аштавакра-Гита 18, стихи 57 и 49.
Фазы Нового Света были следующими. В Средней Америке: народность Чиканель (пре-майя) (424 г.
до н.э.-57 г.н. Э.), народность Тцаколь (ранние майя) (57—373 г.н.э.), народность Тепеу (поздние майя)
(373—727 г.н.э.). В Перу: Салинар и Галлиназо (ок. 500-х. 300 г. до н. Э.), Моче, Наска и древние Тиауанако (ок. 300 г. до н.э.— 500 г. до н.э.). См. Маски Бога: Изначальная Мифология.

330

Многочисленные пути, как морские, так и сухопутные, которые объеди­
няли Рим, Персию, Индию и Китай в этот период были открыты для бурно
процветающей торговли, что не оставило возможности для изолированного
местного мифологического развития ни в одном из уголков этого полушария.
Обмен идеями затрагивал самые разнообразные сферы жизни. И все же в ка­
ждой из этих областей действовала местная сила (которую я ранее обозначил
как ланд-нама — местным стилем, характерным восприятием) которая оказы­
вала свое трансформирующее воздействие на каждое из завезенных новшеств:
в Европе, как было указано ранее, в качестве этой силы выступало сильная
идея о разумном и прогрессивном индивидууме; в Леванте это было пред­
ставление о едином, избранном сообществе, которое лишь одно способно уз­
реть Божью волю; в Китае доминировало характерное для начала бронзового
века воззрение о балансе между небесами, землей и человеком; в Индии же,
на всем протяжении ее позднейшего развития — ощущение имманентной ос­
новы, в которой все живое растворяется и из которой затем, по велению ил­
люзорной майи, появляется вновь, пребывая в бесконечном круговороте.
На протяжении этого века Индия впитала в себя четыре, нарастающих
по степени воздействия, волны Западных идей:
1. Первую, идущую от Персии эпохи Ахеменидов в период о. 600 г.
до н.э. мы кратко рассмотрели ранее.
2. Вторая, последовавшая сразу за вторжением Александра в 327 г. до н.э.
имела явный эллинистический оттенок и, при поддержке могущественного
греческого сообщества имевшего в качестве своего центра Бактрию, кото­
рая граничила с Индией на северо-западе, на некоторое время полностью
подчинила своему влиянию всю долину Инд в о. 200—250 гг. до н.э.
3. Следующая волна была окрашена римскими идеями и проникла в Ин­
дию посредством чрезвычайно опасной, однако и столь же выгодной
морской торговли, которая развилась в первые века нашей эры и прохо­
дила через цепь портов, проходящих по западному побережью Индии,
огибавших ее мыс и следующих, также, с противоположной стороны.
4. И, наконец, четвертая и последняя волна ознаменована победой хри­
стианского культа на территории Рима и последующим закрытием там
университетов и уничтожением язычников, что спровоцировало в о.
400 в н.э. отбытие в Индию волны образованных беженцев, которые
принесли с собой ценный дар в виде позднего римского, греческого
и сиро-египетского наследия культуры и цивилизации, что практически
331

тут же послужило вдохновением для множества аспектов, проявивших­
ся в вскоре последовавшем золотом веке Индии.

Как я отметил ранее, в качестве археологических свидетельств ведическоарийской эпохи, предшествующей приходу Александра, у нас имеются лишь
скудные обломки окрашенных охрой, расписных серых, а также черных поли­
рованных керамических изделий. Однако в идущий следом период династии
Маурья (о. 322—185 гг. до н.э.) внезапный расцвет изящных каменных соо­
ружений вывел историю Индии из тьмы забвения, представив нам широкий
спектр для наблюдения и анализа последующей истории развития цивилиза­
ции. Волнения, которые принес с собой юный македонец, бурной вибрацией
отозвались на севере субконтинента, где в момент смещения политических сил
выходец из никому неизвестного уголка, Чандрагупта Маурья, возможно —
представитель низшего сословия не только сверг правителя династии Нанда,
главнокомандующим которого он являлся, но также и смог установить военное
государство по персидскому образцу, достаточно сильное, чтобы противосто­
ять Селевку в 305 г. до н. э. с армией, включающей в себя около полумиллиона
человек, девять тысяч боевых слонов и море боевых колесниц. В результа­
те этого боя был заключен договор, согласно которому греки получали пять
тысяч боевых слонов, а Чандрагупта — дочь Селевка; затем греки отбыли
в Бактрию, а недавно зародившаяся династия Маурьев распространила свое
влияние на всю территорию от Афганистана до Бихара1.

VIII. Три буддийских правителя

АШОКА МАУРЬЯ: о. 268-232 гг. до н.э.
Ашока, правивший в период с о. 268—232 гг. до н.э., был внуком Чандрагупты и, следуя по проложенной им тропе войны, он смог покорить все вос­
точное побережье Индии от Ориссы до Мадраса. Однако узрев, сколь много
опустошения, страдания, боли и смертей принесла с собой его победа, он (по­
добно юному принцу Гаутаме) преисполнился великой скорби и, сокрушенный
Рэпсон (ред.) цит.соч., 467—473

332

открывшимся ему несовершенством мира, обратился в качестве простого ми­
рянина в буддийский орден, став первым буддийским правителем. Предпо­
лагается, что он оказывал поддержку 64,000 монахов и возвел бесчисленное
количество монастырей, кроме того, говорят также, что в некий день он возвел
сразу 84,000 религиозных святилищ. Около полудюжины этих легендарных
священных курганов (ступ^сохранилось и по сей день, однако с тех пор они
столь разрослись в размерах, что сложно обнаружить тот конкретный слой,
который был заложен именно во времена Ашоки.
В качестве более красноречивых свидетелей его правления выступает
группа из семи геральдических каменных колонн, которые, как целые, так
и полуразрушенные, были обнаружены на разных исторических стоянках,
украшенные изящной резьбой в стиле персидской династии Ахеменидов.
С падением персидской империи и разрушением дворца в Персеполе, «вся
совокупность персидского искусства,» как сформулировал это сэр Мортимер
Уилер, «потеряла свою значимость в этом регионе» однако, движимая на вос­
ток в поисках благодатной почвы, культура эта достигла ближайшей империипреемницы, в виде той Чандрагупты1, где, в рамках буддийского искусства
времен Ашоки, этот стиль Ахеменидов, несколько видоизмененный в соот­
ветствии с местными особенностями, вдохновил возведение первых каменных
памятников, которые ныне известны в качестве величайших скульптурных
сооружений мировой истории.
Здесь, однако, следует отметить, что к этому времени все те места, где
впервые зародилась традиция возведения величественных памятников, а под
ними мы понимаем сооружения, возведенные мемфисскими жрецами бога,
Птаха в Египте, были давно поглощены империями — сначала месопотамской,
а затем той Александра Великого. Камбис, сын Кира, покорил Египет в 525 г.
до н.э., а гробница его преемника Дария I (правил в период с о. 521 по 484 гг.
до н.э.) и по сей день располагается у руин Персеполя, возведенная в стиле
каменных гробниц фараонов (Абу-Симбела и прочих), вырезанная перпенди­
кулярно в скальном массиве. Неподалеку от нее расположено еще шесть по­
добных вырезанных в скалах гробниц; их относят, соответственно, Ксерксу I
1

Уилер, цит.соч., СС. 172—73. См. Также Э.Диез, Искусство Индии (Потсдам: Akademische Verlagsgesellschaft Athenaion, н.д.), с. И, и Бенджамин Роулэнд, Искусство и архитектура Индии: буддистское,
индуистское, джайнистское. История искусства Пеликан (Лондон, Мельбурн, Балтимор: Пингвин Букс,
1953), СС. 44—45. Иллюстрации см. Циммер, Искусство индийской Азии, Том. I, рис. В7а и В, и Том. II,
рис 4; или Роулэнд, цит.соч., рис. 8, 9, 10 и И.

333

(485—359), Артаксерксу I (465—425), Дарию II (424—404), Артаксерксу II
(404—359), Артаксерксу III (359—338) и последнюю (незаконченную) Арсесу (338—336) или же, она могла быть возведена для Дария III (336—330)
павшего жертвой Александра.
Стоит ли тогда удивляться, что наиболее древние вырезанные в камне памят­
ники появляются в Индии именно в период Ашоки? К числу наиболее значимых
памятников периода Ашоки принадлежит изящной резьбы небольшая отшель­
ническая пещерка неподалеку от Гаи — так называемая, пещера Ломаса Риши,
вырезанная прямо в скальном массиве и обрамленная очаровательным резным
фасадом, имитирующим крышу соломенной хижины, под которым красуется
красочный, изогнутый в форме арки, барельеф изображающий шествующих
слонов.
Священные курганы (ступы) периода Ашоки также несут на себе следы
ритуальных обычаев глубокой древности, в частности, неолетического культа
богини Земли. Поскольку, как было отмечено доктором Генрихом Циммером
в его серии лекций, посвященных Искусству индийской Азии, и по сей день
во многих деревнях на юге Индии возводятся небольшие холмики из прессо­
ванной глины в группах по семь штук, однако здесь они выступают не в каче­
стве священных курганов, но в виде святилищ семи богиням-матерям 1. В этой
связи также уместно будет вспомнить курган, изображенный на шумерской
печатке (Изображение 2). Таким образом, останки покойного, помещенные
в подобное святилище, возвращаются в чрево богини-матери, откуда они и по­
явились, дабы переродиться, подобно тому, как это было с мумией фараона,
помещаемой в пирамиду. Таким образом, буддийская ступа, как и буддийская
йога, несут в себе черты не ведическо-арийской, но более ранней неолитиче­
ской системы верований.
Вырезанные же в скалах отшельнические скиты, схожие с гробницами
Персии, которые, в свою очередь, уходят корнями в Египет, позволяют нам
заключить, что формы искусства и архитектуры, появившиеся в этот период
в империи Ашоки, не являются новыми или революционными. Они произошли
от того архаичного искусства, которые впервые развилось в стенах мемфис­
ского храма бога Птаха и теперь, спустя века, снова было воспроизведено
на пре-ведической индийской основе пусть и более грубой, однако, несомнен­
но, исходящей из того же культурного источника.
Циммер, Искусство индийской Азии, Том. 1, С. 257 и рис. В4с.

334

По мере развития индийского искусства мы все чаще встречаемся с мно­
гочисленными случаями подобного органичного взаимодействия древнейшего
прошлого Индии и приспособленных к особенностям страны заимствований
из Запада. А потому пред изучающими этот вопрос предстает вопрос чрез­
вычайной степени важности и сложности. Культурные памятники этой эпохи
несомненно представляют собой результат органичного культурного взаимо­
действия, в рамках которого мы наблюдаем могущественное влияние чуждых
культурных источников, произошедших из чуждых культурных центров, ко­
торые, однако, по какой то причине изначально заключали в себе множество
черт, характерных для древнего духовного прошлого принимающей страны,
которое было долгое время скрыто от нее самой.
Однако не все события, имевшие место быть в этот период, следует вос­
принимать в качестве «отверстия очей» тропического титана, который пребы­
вал в состоянии глубокого сна на протяжении двух тысячелетий. Многое было
совсем внове. Так, техника изготовления монет из железа была заимствована
из Персии приблизительно за три века до начала правления Ашоки; внове так­
же было и использование семитского алфавита для начертания царственных
надписей. Ряд колонн периода Ашоки испещрен именно такими надписями,
кроме того, они также обнаружены и на других архитектурных памятниках,
вырезанных в скалах; а письменность, которая использовалась для написания
большинства из них (кхароштхи), есть ни что иное, как местная адаптация
арамейской письменности Ближнего Востока.
Так, на одной из скал неподалеку от Кандагара на юге Афганистана была
обнаружена двуязычная надпись на греческом и арамейском (в соответству­
ющем порядке), торжественно возвещающая в весьма радостных и отечески наставительных выражениях, об обращении Ашоки в буддийскую веру
и последующим за этим образцовым его поведением:

Когда десять лет исполнилось, царь Пиодас (дословно «крот­
кий почтительный») дал людям наставление о праведности и сде­
лал людей с того времени более праведными — и все процветает
по Всей Земле.— И воздерживается царь от убиения живых су­
ществ, а за ним и другие люди. И сколько есть царских охотников
и рыбаков, они стали воздерживаться от охоты.
А которые не в силах воздерживаться, воздерживаются сколько
могут, освобождаясь от своей слабости. И люди стали более прежнего
335

послушны отцу с матерью и старшим. И впредь во всем так поступая,
они будут жить лучше и достойнее1.
Греческий вариант надписи, как отметил профессор А. Дюпон-Соммер
в своем рассмотрении этого памятника: «полностью соответствует литератур­
ному эллиническому стилю третьего века до н.э. и не заключает в себе никаких
экзотизмов или же провинциализмов. ... Идущая вслед на ней надпись на ара­
мейском ... схожа по большей части с «имперским арамейским», который был
в ходу в канцеляриях Ахеменидов; те не менее в ней прослеживается некое
ослабление синтаксиса, а также наличие различных провинциализмов. Кроме
того, в ней мы находим ряд заимствований из иранского языка — ситуация,
характерная и для периода Ахеменидов: не менее восьми из восьмидесяти
с лишним слов этой надписи являются иранскими.»2
Можно провести сравнение между участью христианской веры в период
Константина спустя три века после Распятия Христа и той буддизма в период
Ашоки, спустя три века, после Первого вращения Колеса Закона. Ибо в обо­
их случаях мы видим, как изначальное учение об освобождении, поведанное
узкому кругу учеников-отшельников («Если кто ударит вас по правой щеке,
подставьте левую. ... Следуйте за мной и оставьте мертвых погребать своих
мертвецов»)3, превратилось в имперскую, светскую религию, проповедующую
религиозность и благочестивое поведение людям, живущих в миру и не под­
разумевающая в себе призыва к выходу за рамки истории, и любому другому
отказу от мирской деятельности, в виде пострига, существования подаяниями
и прочего.— Также мы можем отметить, что в Наскальных эдиктах Ашоки,
которые являются наиболее древними из дошедших до наших дней буддийски­
ми источниками, мы не находим никакого упоминания об отсутствии самости,
невежестве и нужде в отречении от мира, но лишь хвалу небесам, добрым де­
лам, благочестию и душе.
«Удовлетворение исходит лишь из исполнения дхармы,» наставляет нас
правитель, «ведь она — и для этого мира, и для иного.»4

1

2
3
4

А. Дюпон-Соммер, «Греко-арамейская надпись правителя Ашоки, недавно обнаруженная в Афганистане»,
Труды IX Международного конгресса по истории религий, Токио и Киото, 1958 (Токио: Марузен, 1960),
С. 618.
Там же
Евангелие от Матвея 5:39; 8:22
Наскальный Эдикт XIII, Эдикты Ашоки

336

«Церемонии дхармы (долга, благочестия) не бренны; ведь даже если ис­
полняющий их не достигнет желаемого в этой жизни, он несомненно пожнет
блага от их совершения в следующей.»1
« Таков ведь плод усердия. И это способен обрести не только великий,
но при желании также и малый. Кто усердствует, может широкого неба до­
стичь.»2
— « Что бы я ни предпринимал — (все) ради того, чтобы достичь осво­
бождения от долга перед живыми существами: «И здесь я их осчастливлю,
и там пусть они попадут на небо»3
И снова: «Его Величество не считает благом того, что не способно прине­
сти также блага и в жизни следующей.»4
«Царь Пиядаси, наперсник богов,» читаем мы в самом знаменитом из всех
эдиктов, отличающимся той веротерпимостью, которая характерна для Ин­
дии на всем протяжении ее длительной религиозной истории, «воздает хвалу
всем вероучениям — ушедшим из мира, и находящимся в миру, и дарениями
и всевозможными хвалами он почитает их. Но не так ценит наперсник богов
дарение и хвалу, как то, чтобы увеличивалось достоинство всех вероучений.
А увеличение достоинства многообразно. Но основа его такова: это сдер­
жанность в речи, чтобы не было восхваления собственного вероучения и по­
рицания чужого вероучения без всякого повода или было легкое (порицание)
по тому или иному поводу. Но следует именно восхвалять чужие вероучения
по каждому поводу. Поступающий иначе и свое вероучение губит, и чужому
вредит. Ведь когда кто бы то ни было хвалит собственное вероучение или по­
рицает чужое вероучение с мыслью: «Придам блеск собственному вероуче­
нию», поступающий так из приверженности собственному вероучению его-то
именно и губит. Но доброе дело — сходиться вместе, дабы внимать дхарме
друг от друга и (ей) повиноваться. Ведь таково желание наперсника богов:
«Все вероучения да будут умудренными и приносящими благо»»5.
Именно при правлении Ашоки организовываются первые буддийские
миссии, которые были отправлены не только на Цейлон, где встретили благо­
датную почву, но также и ко двору Антиоха II в Сирии, Птолемея II в Егип1
2
3

Наскальный Эдикт IX, Эдикты Ашоки
Малый наскальный Эдикт I, Эдикты Ашоки
Наскальный Эдикт VI, Эдикты Ашоки

4
3

Наскальный Эдикт XIII, Эдикты Ашоки
Наскальный Эдикт XII, Эдикты Ашоки

337

те, Мага Киренского, Антигона Гонатоса Македонского и Александра II
из Эпира1. Также в период его правления мы встречаем первые существенные
свидетельства внедрения южную Индию северной цивилизации, происходя­
щей из долины Ганг. Раскопки последних лет под руководством британцев,
по большей части проведенные в Майсоре, однако подкрепленные также
многочисленными свидетельствами прочих раскопок, проводимых с тех пор,
показали, что культурный уровень Декана и юга страны вплоть до о. 200 г.
до н.э. находился на чрезвычайно низком уровне. Техника изготовления гру­
бых орудий микролитического типа ушла не далее уровня позднего палеоли­
та. Гончарные изделия шаровидного типа изготавливались вручную из грубой
серой глины и лишь изредка на них можно обнаружить остатки отделки и ро­
списи. Металлические изделия существовали, но в чрезвычайно ограниченном
количестве: среди останков обнаружены крупицы меди и бронзы, но не сле­
да железа. Углубления в земле указывают на то, что дома изготавливались
из древесины и лишь изредка могли быть окружены низкой изгородью из гра­
нитных блоков. На этом, пожалуй, и все.
Лишь после о. 200 г. до н.э. начинают появляться чрезвычайно заниматель­
ные культурные комплексы поздне-мегалитического типа, имеющие порази­
тельную степень схожести с мегалитическими сооружениями гораздо более
раннего типа Бронзового века (о. 2000 г. до н.э.) Испании, Англии, Швеции
и Ирландии. По всей видимости формы эти были завезены в Южную Ин­
дию вместе с железом и прибыли они не с запада, но с северного побережья.
Вскоре после этого, в о. 50 г.н.э. внезапно, вместе с римскими торговцами
в Индию приходит еще одна мощная волна заимствований, которая вылива­
ется в расцвет великой культурной эпохи на юге страны2.
Таким образом, в области на юге Виндхьи мы можем выделить три периода
культурного развития, начавшегося после длительного застоя, сразу за культу­
рой палеолита: 1. культура грубых каменных топоров мезо-халколитного типа
принадлежащая, пожалуй, к первому тысячелетию до н.э. и длившаяся вплоть
до о. 200 в. до н.э.; 2. внедренная культура мегалитического типа, связанная
с железными изделиями и длившаяся с о. 200 г. до н.э. и до о. 50 г.н.э.; при­
бытие римских торговых и производственных кораблей в о. 50 г.н.э. через
прямой торговый маршрут берущий свое начало в портах египетского Красного
1
2

Наскальный Эдикт XII, Эдикты Ашоки
Р. Э. М. Уилер, «Брахмагири и Чандравелли, 1947 г мегалитические и другие культуры в округе Читайдруг, штат Майсур», Древняя Индия, № 4, СС. 181—310.

338

моря. Именно в эту сравнительно дикую область джунглей ближе к заверше­
нию периода 1 вместе завоеваниями великих правителей династии Маурья в о.
3000 г. до н.э. проникли черные полированные керамические изделия север­
ного типа, а также железо, характерное для арийско-буддийских городских
центров. Три экземпляра эдиктов Ашоки были обнаружены даже в области
Брахмагири Майсура, т.е. очень далеко на юге.
Таким образом, уже в начале процесса буддийской диффузии мы наблю­
даем картину обширной области смешанных культур отмеченных: греко­
арамейскими эдиктами Ашоки в Афганистане (в этом же направлении
и миссии, отправленные им в Македонию и Египет) на западе, завоеванием
индийского побережья от Ориссы вплоть до Мадраса на юге, и миссиями,
отправленные на Цейлон а также (на материке) его эдиктами в Майсуре
на юге. На всей этой обширной территории, где, по большей части, был уста­
новлен буддизм, можно достаточно легко проследить наличие египто-ассироперсидских, индо-арийских, дравидийских и греческих культурных элементов:
она находилась под управленим единого монарха — величайшего в мире в тот
период, правление которого отличалась такой степенью терпимости и мягко­
сти, какие встречаются очень редко в мировой истории; под его защитой на­
ходилось бесчисленное множество львиноподобных монахов, ответственных
за бесчисленное количество отшельнических культов своего времени, однако,
благодаря мудрости своего патриарха, в равной степени способствующих так­
же и благосостояние всех его чад-подданных как на земле, так и на небесах.
Во время правления этого могущественного, однако и столь же благочести­
вого правителя, казалось, было, что в мире и правда воцарился золотой век,
где лев и агнец мирно соседствуют друг с другом. Однако ему не суждено
было обойти закон истории, который в политическом трактате его деда значил­
ся как «закон рыб» (большие рыбы поедают маленьких, а маленькие вынуж­
дены быть очень быстрыми)1. Империи суждено было просуществовать лишь
около пятидесяти лет после смерти Ашоки, когда последний из его потомков,
Брихадратха, был убит собственным военачальником во время осмотра вой­
ск и к власти пришло новое, далекое от буддизма семейство родом из региона
Удджайн (бывшим ранее феодальные владением семьи Маурья). Вскоре по­
сле этого сам убийца, Пушьямитра, основатель новой индуистской династии

Артхашастра, Каутилья. Предполагается, что Каутилья был советником и визирем Чандрагупты Маурьи;
ср Циммер, Философия Индии, СС. 87—139.

339

Шунга, в качестве приготовления к классическому ведическому обряду, отпра­
вил белого скакуна свободно бродить по своей обители в сопровождении сотни
принцев. Неподалеку от Пинджаба символический бег скакуна был прерван
кампанией греческой кавалериии, которые решили принять вызов царя. Хотя
европейское воинство было отброшено, а ведический обряд благополучно за­
вершен, сам факт вмешательства греческих военачальников свидетельствовал
о зарождении неких весьма занимательных настроений среди европейцев1.

МЕНАНДР: 0.125-95 до н.э.
Действительно, в эллинистической Бактрии греческий тиран Евтидем уста­
новил о. 212 г. до н.э. греческое военное государство, независимое от Селевкидов, и его сын Деметрий отвоевал всю долину Инда для греков, в о. 197 г.
до н.э.
В этих обширных владениях тесно сплелись между собой как индуистские
и буддийские, так и греческие мифологии и верования. Сами греки идентифи­
цировали Индру с Зевсом, Шиву с Дионисом, Кришну с Гераклом, а богиню
Лакшми с Артемидой; а один из величайших греческих правителей Менандр
(о. 125- о. 95 гг. до н.э.) был если и не буддистом, то по крайней мере щедрым
покровителем этой веры. На его монетах изображается буддийское Колесо
Закона2. Плутарх пишет, что находившиеся под его властью города боролись
за честь обладания его прахом и, в конечном итоге, смогли сойтись на том,
чтобы разделить его между собой, дабы память о его правлении жила вечно3.
Существует также значительный буддийский текст раннего периода (частич­
но относящийся, возможно, к о. 50 г. до н.э.)4 под названием «Вопросы пра­
вителя Милинды» (Милиндапанъха) в которой описывается, как правитель
(Милинда=Менандр) ведет спор с буддийским монахом Нагасеной, которо­
му, в конечном итоге, проигрывает, в результате чего обращается в веру.
«Правитель был образованным,» читаем мы, «способным, ученым, ода­
ренным — он тщательно и в должное время исполнял все обряды, действия
1
2
3
4

Циммер, Философии Индии, СС. 503—504, цит. Рэпсона (ред.), цит.соч., 558.
Э. Дж. Рэпсон, «Преемники Александра Великого», Рэпсон (ред.), цит.соч., С. 540 и след.
Там же, С. 551
Винтерниц, цит.соч., Том. II, СС. 140—41. Книги IV—VII отсутствуют в китайском переводе, сделанном
между 317—420 гг., и поэтому считаются более поздними.

340

и ритуалы, относящиеся к прошлому, будущему и настоящему. ... В диспу­
тах несравненный и не превзойденный, он выделялся среди многих учителей
разных толков. И на всем материке Джамбу некому было в силе, ловкости,
мужестве, мудрости сравниться с царем Милиндой — богатый, зажиточный,
состоятельный, предводитель рати несметной.»
Предлагаю читателю самому ознакомиться с текстом1, дабы во всех под­
робностях ознакомиться с тем, как этот могущественный правитель, когда дни
его были сочтены, призвал пятьсот своих придворных найти для него некоего
ученого индийского мудреца, с котором он мог бы коротать вечера за беседой
и как, в сопровождении этих пятисот, верхом на царственной колеснице, он,
одно за другим, посетил жилища множества выбранных ими мудрецов, зада­
вая вопросы, на которые не получал должного ответа.
И подумал тогда правитель Милинда: «Увы, пусто на материке Джамбу,
увы, одна болтовня на материке Джамбу! Нет здесь ни шрамана, ни брахмана,
кто смог бы со мной побеседовать, сомнение мое развеять!»
Однако, к счастью для репутации Индии, на вершине Гималай все-таки
нашлось жилище группы буддийских архатов, один из которых, обладая бо­
жественным слухом, уловил эту мысль Милинды. Они решили в срочном
порядке организовать поиски того, кто мог бы сравниться с греческим пра­
вителем в своей мудрости и вскоре искателям стало известно — опять же
телепатическим путем — что обнаружить его можно (не стоит удивляться)
на Небесах Счастливых богов. Многочисленное собрание архатов тут же рас­
творилось в воздухе, дабы вознестись из своей гималайской обители на Небеса
Счастливых богов, где они отыскали нужного им, по имени Махасена, кото­
рый уверил их, что будет рад восстановить честь их веры, развеяв еретические
настроения Милинды. Тогда успокоенные архаты снова вернулись в свою гор­
ную обитель, а божество это тем временем приняло рождение на земле в семье
брахмана.
Изучив все, что брахманизм мог предложить, Махасена обратился в буд­
дийский орден под именем Нагасены, без труда овладел всеми тонкостями
Закона и вскоре достиг положения архата, не уступающего ничем по своей
мудрости королю, после чего отправился ему навстречу. Мудрец успешно от­
ветил на все 262 вопроса греческого правителя, после чего вся земля шесть раз
содрогнулась от экстаза, засверкали молнии, с небес посыпался дождь из цвеВопросы Милинды (Милиндапаньха) перевод с пали А. В. Парибка

341

тов и т.д., а затем все жители города и женщины, пребывающие во дворце
правителя, склонились перед Нагасеной, подняли над головой сложенные руки
и удалились. Правитель же, чья гордость была усмирена, а сердце преиспол­
нилось радости, в полной мере узрел все величие религии Будды, оставил свои
сомнения и блуждания в джунглях ереси и, подобно ядовитой кобре лишенной
клыков, стал молить о прощении за свои грехи и об обращении в веру, привер­
женцем которой он и оставался на протяжении своей жизни.

КАНИШКА: о. 78-123 (или 120-162?) гг.н.э.
Однако блаженное пребывание греков в потоках нирваны было вскоре пре­
рвано неким достаточно загадочным племенем кочевников из окрестностей
китайской стены, которых китайцы называли юэчжи, индийцы — кушанами,
некоторые причисляли к монголам, а другие — к подвиду туркменистанцев,
а еще кто-то к некой народности скифского типа. Под руководством группы
ханов они снялись со своих стоянок, дабы разорять земли в промежутке меж­
ду южными оконечностями стены и горным массивом Наньшань. Сорок лет
длился процесс их миграции через обширные степи областей Кукунор и Синьцзяня (0.165-125 гг. до н.э.), который сопровождался значительными сме­
щениями местного населения, что, в свою очередь, способствовало давлению
на границы Бактрии. Оборона греков пала. Сначала скифы, а затем и кушаны
прорвались сквозь образовавшуюся брешь и, перевалив через горы, проникли
в Индию, где подчинили себе большую часть долины Ганг вплоть до горного
массива Виндхья на юге.
Канишка, чье правление относят иногда к о. 78—123 гг., а иногда к о.
120—162 гг. н.э1. принадлежал к числу величайших правителей династии Ку­
шан. Во время раскопок в Матхуре была обнаружена статуя 5 футов 4 дюй­
мов в высоту (к сожалению, без головы) выполненная из красного песчаника,
облачение которой, в виде удлиненной туники и тяжелых ботинок для езды,
а также сама поза, выражающая готовность к действию с руками, плотно сжи­
мающими рукоятки двух огромных мечей в ножнах, живописно иллюстрируют

Датировку 78—123 см. Э. Дж. Рэпсон, «Скифские и парфянские захватчики», в Рэпсоне (ред.), цит.соч.,
СС. 582—83; 120—162 гг. см. X. Г. Роулинсон, Индия: Краткая культурная история (Нью-Йорк и Лон­
дон: Д. Эпплтон-Век, 1938), СС. 93—94.

342

нам характер этого центрально-азиатского племени, вступившего во владение
Индей1.
Подобно Ашоке и Менандру, Канишка обратился в буддийскую веру и по­
тому был щедрым покровителем как монашеского ордена, так и буддийского
искусства, творимого мирянами. Известной фигурой при его дворе выступал
Ашвагхоша, который, возможно, сыграл не последнюю роль в его обращении
в веру. Существует легенда — неподтвержденная, однако общепринятая —
согласно которой буддийское направление Махаяна было установлено советом
именно во главе с ним. По всей видимости начало развитию санскрита в каче­
стве элитарного литературного языка, а также развитию классического стиля
кавья («поэтический») было положено именно при кушанском дворе2. Кроме
того, ряд значительных изменений был совершен также и в сфере буддийского
искусства, причем таких, которые смело можно отнести к числу самых значи­
мых в истории Востока.
В его дни было возведено множество внушительных священных курганов;
те, что остались со времен Ашоки, были восстановлены и расширены; кроме
того, они были окружены роскошными ограждениями и воротами, украшен­
ными прекрасными образами, представляющими все формы растительности
и жизни вообще, что своей бурной деятельностью выражают почтение великим
безмолвным насыпям, символизирующим нирвану. Все это, вместо того, чтобы
напоминать о горестях и бессмысленной пустоте нашего мира, возвещенных
Учителем и его монахами, служило скорее напоминанием о его бесхитростном
очаровании. Любому паломнику все эти очаровательные сцены и образы каза­
лось бы говорили: «Воистину тебе, кто пришел сюда отягченный самостью, все
кажется исполненным страданий; однако нам, ведающим, что и мы и все су­
щее лишено самости, блаженство нирваны доступно и на земле и видим мы его
в каждой из бесчисленных жизней и во всем разнообразии существования ее.»
Пузатые гномы держат на своих плечах величественные архитравы, на ко­
торых можно обнаружить многочисленных животных, богов, природных духов
и людей, что в благоговении склоняются перед символами Будд — тех, что
были и тех, кому суждено прийти. Крылатые львы сидят подобно сторожевым
псам. Земные духи, вооруженные тяжелыми булавами, стоят на страже сол­
нечного Колеса Закона. Все пространство занято многочисленными лозами
1
2

Циммер, Искусство индийской Азии, Том. II, рис. 61.
Динешчандра Сирчар, «Надписи на санскрите и дравидийских языках», «Древняя Индия», № 9, 1953,
С. 216.

343

и лианами, которые струятся из уст и пупков мифологических существ. Кроме
того, многочисленные лианы, лотосы и прочие благоприятные растения произ­
растают из многочисленных раковин, масок и ваз, а из них, в свою очередь,
выпрыгивают животные, либо выглядывают птички или же меж их ветвями
озорничают духи земли. Ухватившись руками за ветви, изящно изгибаются
прекрасные дриады. Среди всего этого многообразия мы видим сцены из жиз­
ни Будды, а также из прошлых его жизней; мы видим его будучи черепахой,
обезьяной, слоном и зайцем, а также торговцем или же правителем мира; мы
видим его, возвращающегося в Капилавасту, дабы поведать отцу таинства,
что были им открыты и мы также видим его на небесах навещающим свою
мать, которая погибла спустя семь дней после его рождения; видим мы также
его идущим по воде.
Важно отметить, что в памятниках этого типа, которые были возведены
до Канишки (принадлежащих к так называемому раннему классическому
стилю о. 185 г. до н.э.— о. 50 г.н.э.) Будда никогда не изображался в чело­
веческом обличии. Так, в сцене, изображающей его выезд из дворца, мы ви­
дим лишь колесничего, который держит над принцем зонтик, что полностью
скрывает его от наших глаз1. В сцене возвращения Будды в Капилавасту мы
видим отца и весь двор, собравшихся для встречи принца, а также богов, что
бросают с небес цветы, но на том месте, где должен быть сам Будда, изобра­
жено лишь дерево бодхи, символизирующее его присутствие2. В подобного
рода сценах всегда находится что-либо, замещающее непосредственное при­
сутствие Будды: Колесо Закона, древо бодхи, пустое кресло, отпечатки ног
или же ступа, ибо он есть тот, кто достиг освобождения, кто зашел, подоб­
но солнцу и кто «пуст, не имеет бытия.» Как написано в цейлонском тексте
Палийского канона: «В нашем мире не осталось ничего, что можно было бы
сравнить с Буддой.»3
Однако с началом правления Канишки вступило в силу нововведение, в ре­
зультате которого Будда все чаще стал изображаться, причем в двух противо­
положных стилях: греко-римском Гандхары, в рамках которого он напоминает
некоего одухотворенного греческого философа и всегда наделен внушитель­
ными, внушающими уважение чертами;4 а также в исконно-местном впечат1
2
3
4

Циммер, Искусство индийской Азии, Том. II, рис. 9
Там же, рис. lib
Сутта-нипата 5.7.8
Циммер, Искусство индийской Азии, Том. II, рис. 62—67

344

ляющем стиле, разработанном мастерами Матхуры, который, будучи более
реалистичным, представляет его нам в жизнерадостном образе архетипич­
ного индийского мудреца1. Этот факт объясняется тем, как отметил Генрих
Циммер, бывший первым, кто выделил эту мысль, что тогда вступило в силу
новое восприятие этой основополагающей доктрины. «И нам известно в точ­
ности,» заявляет он, «что это была за новая концепция, а именно — Махаяна,
первые письменные источники которой относятся как раз к периоду статуй
гандхарского типа и представлены в качестве Праджняпарамиты. В них мы
читаем, что подобно тому, как никогда не существовало мира, также никогда
не существовало в истории мира и Будды, чтобы его спасать. Что Будда, что
мир — все есть пустота; шунъята: «отсутствие природы вещей». Для того,
кто наблюдает их с трансцендетной позиции освобожденного сознания, оба
этих понятия одинаково иллюзорны; трансцендетную эту точку зрения же над­
лежит считать единственно верной. Так тот несуществующий на самом деле
Будда, который чрез древо познания бодхи вошел в нирвану, однако вплоть
до достижения паринирваны продолжает существовать для этого мира, может
лишь казаться нам действительно пребывавшим здесь.»2
Следует отметить еще одну деталь в искусстве этих красочно отделанных
скульптурных врат, ограждающих ступы периода Канишки, которая, учиты­
вая то, что известно нам о классической позиции монахов, может показаться
прямым вызовом всему их мировоззрению.
Ананда произнес: «О Господь, каково должно быть наше отношение к жен­
щинам?»
Учитель: «Не замечать их.»
Ананда: «Но, если случится все же заметить их?»
Учитель: «Не говорить с ними.»
Ананда: «Но, если все же случится заговорить?»
Учитель: «Держать свои мысли в узде.»3
Однако наиболеевыделяющейся фигурой в обрамлении буддийских памят­
ников этого периода, которая изображается почти столь же часто, как Будда
и нирвана, является лотосоокая богиня Шри Лакшми, которая играет важную
роль в индийском пантеоне. Эта широкобедрая богиня по разному изобра1
2
3

Там же, рис. 71—73
Там же, Том I, С. 340
Выдержки из устава ордена (Виная) в книге Эдварда Конзе, «Буддизм, его сущность и развитие» (НьюЙорк: Философская библиотека, без даты), С. 58.

345

жается в качестве стоящей либо сидящей на лотосе, держащей лотосы в двух
из четырех рук и за спиной у нее иногда изображают слонов, которые омывают
ее водой из своих хоботов, либо из горшков, которые они в них держат. Более
того, если на вратах раннего типа (например на вратах Ступы № 2 в Санчи
о. 110 г. до н.э.)1, нижняя часть ее тела скромно прикрыта, как и бедра всех
прочих девушек, которые появляются на памятниках того периода, на вратах
позднего типа (Ступа Санчи № 1: первый век нашей эры)2 она не только
полностью обнажена, но и изображена в позе с широко разведенной ногой,
демонстрирующей лотос своего пола; все прочие женщины, будь то девушки,
что толпились на крышах и балконах, жаждая увидеть принца Гаутаму во вре­
мя его выезда из дворца или же соблазнительно свисающие с ветвей дриады
имеют в качестве облачения лишь пояс из колокольчиков, который нисколь­
ко не скрывает, но лишь подчеркивает и акцентирует внимание на их половой
принадлежности3. В жизнеописании Будды Ашвагхоши приведенные ранее
сцены с девушками, толпящимися на крышах, ожидающими Гаутаму в рощах
и дворцовых покоях переданы с эротическим подтекстом и выделением раз­
нообразных деталей, которые в большом количестве проскальзывают между
строк. В ходе последующих веков будь то в буддийской, индуистской или же
джайнистской литературе акцент на женских и, в особенности, эротических
женских образах все возрастает пока, к концу двенадцатого-тринадцатого
веков ситуация не доходит до того, что в индийском мистицизме практически
невозможно найти уже ничего другого.
Так произошло стремительное возвращение богини из долины Инд, дару­
ющей жизнь растительности (Изображения 16 и 17); и, по-видимому, здесь
нас призывают видеть ее в лице каждой женщины этого мира. Она — богиня
древа Бодхи, что в легенде об Адаме зовется Евой. Однако в Эдемском саду
змей — ее возлюбленный, проклинается, в то время как у древа Бодхи змей
поднимается из земли, чтобы защитить от дождя самого Спасителя. Мы так­
же помним, что, когда Паршванатха совершал свою аскезу, из земли также
появился змей со своей супругой, чтобы защитить йога от нападок демона.
В данном случае супругой, несомненно, была сама лотосоокая богиня, Шри
Лакшми, повелительница жизненной силы.

1
2
3

Циммер, Искусство индийской Азии, Том. II, рис. 27
Там же, рис. 12
Там же, рис. 9, 15 и 22

346

В этом образе пред нами открывается великий мифологический образ,
простирающийся как на запад, так и на восток, подобно двум ветвям одного
древа: одна из его ветвей олицетворяет познание добра и зла, вторая же —
бессмертие. Однако, прежде чем полностью отдаться восхищению этим об­
разом монаха, медитирующего под древом бодхи, что принадлежит богине
и олицетворяет центр вселенной, нам следует дождаться еще одной вести.
Ведь грядет еще нечто совершенно новое.
«Это так, Благодатный, что Бодхисаттва Махасатва вооружается велики­
ми доспехами и становится тем, кто отправился на большой колеснице», чи­
таем мы в религиозном тексте этого периода, «но ему неоткуда отправляться.
Из самой вселенной начинает он свой путь; однако из ниоткуда начинает он
свой путь. Колесница его преисполнена всех совершенств; и нет на его ко­
леснице ничего — пуста она. Она не будет нигде находиться, но она будет
находиться во всезнании, не получая нигде своего нахождения. И наконец,
посредством этой большой колесницы никто не выходит, никто не вышел,
никто не выйдет. Что тому причиной? Потому что нет ни того, кому следует
отправиться, ни того, ради чего ему следует отправиться, а потому как может
кто-то отправиться и куда он должен отправиться?»
Бодхисаттва Субхути произнес: «О Благодатный, о Почтенный, каково
совершенное трансцендентное знание?»
И Благодатный ответил: «Подобно бездне бездонно оно и безгранично по­
добно космическому пространству, О Субхути, это трансцендентное знание.»
Субхути произнес тогда: «Тяжело же, о Благодатный, постичь это знание
чрез Просветление.»
На что Благодатный ответил: «Именно потому, о Субхути, никто не по­
стигает его чрез Просветление.»1

IX. Путь созерцания
В свое время император Хань Мин-ди грезил о том, что некогда желтый
народ воцарится на Западе; по крайней мере, так нам говорят2. И несмотря
на то, что ему прекрасно было известно, что за пределами его божественной
1
2

Праджняпарамита 1
Ср К. Л. Райхельт, Истина и Традиция в китайском буддизме (Shanghai: Commercial Press, 1927), СС.
9-12.

347

империи (порядок в которой, наряду со всем мировым устоем, он поддержи­
вал, неподвижно восседая на своем обращенном на юг вселенском престоле)
не может быть никого, кроме демонов и варваров, он, тем не менее, отправил
в те края свое посольство. Так, в о. 100 г. до н.э., посольство это пустилось
в путь по исполненному опасностей Шелковому пути, который в те времена
пролегал между Римом и Дальним Востоком. И вот, однажды, на встречу им
попались два буддийских монаха которые, в сопровождении белой лошади
с поклажей из Махаянских текстов и установленного на ней образа Будды,
шествовали чрез пустыню в восточном направлении. Возведенный для них
монастырь в Лояне был назван в честь животного, которое принесло на себе
столько благодатную ношу; именно здесь, в Храме Белой лошади о. 65 г.н.э.
начался кропотливый труд по переводу с санскрита на китайский язык.
Само изображение, исходя из датировки, должно было принадлежать
к греко-римской школе Гандхары — оно могло быть выполнено из золота
и изображать проповедующего Будду. Однако большинство дальневосточ­
ных образов Будды нисколько не походят на индийского Гаутаму Будду. Это
просто «медитирующие Будды» с характерными внешними признаками, кото­
рые, однако, не имеют никакой исторической отсылки вовсе. В их числе наи­
более известным и важным можно считать Амитабху — Будду «неизмеримого
(а-мита) света (абха)», который известен также как Амитаюс — Будда
«беспредельной (а-мита) продолжительности жизни (аюс)», который, бу­
дучи, несомненно, творением чисто буддийской мысли имеет, тем не менее,
черты, указывающие на изначальное иранское происхождение.
Амида, как называли этого величественного солярного Будду на Дальнем
Востоке, был известен в Китае уже к середине второго века н.э., а в Японии
он и по сей день является основным божеством нового религиозного тече­
ния Иодо Шиншу. При поклонении этому Будде выбирают путь не «опоры
в себе» (японск. джирики: «собственная сила»), но «опоры на милость» (ша­
рики: «внешняя сила, сила другого») Амиды, однако два этих пути не столько
отличны, как может предположить себе западный человек, поскольку Будда
вовне символически идентичен достижению состояния Будды изнутри.
В махаянском жизнеописании Будды, составленном индуистским поэтоммонахом Ашвагхошей, с которым мы недавно ознакомились, присутствует
ряд сцен, которых мы не встречаем в хинаянском Палийском каноне; одна
из важнейших имеет место на четвертой неделе празднования Великого Про­
буждения, когда, согласно этой версии, пред Благословенным снова предстал
348

его противник Мара. «Ты, о Благословенный,» произнес он, «изволишь ли
Ты ныне удалиться в нирвану?» Однако Будда Гаутама ответил: «Прежде
установлю Я бесчисленное количество обителей Будды.» Услышав это, иску­
ситель в ужасе возопил и исчез1.
Для любого, кто изучает сравнительную мифологию, махаянское понятие
«Буддийской обители» представляет значительный интерес; с одной стороны,
понятие это имеет много схожего с западным представлением о рае, с дру­
гой же, она не почитается в качестве конечной цели духовной жизни, но яв­
ляется только предпоследней ступенью к достижению истинной цели. Она
являет собой нечто наподобие отправной точки к нирване. Подобно тому, как
на берегу океана находится огромное количество портов, так и на границе оке­
ана пустоты расположены многочисленные Обители Будды. Мы знаем о та­
ких из них, как Обитель Майтреи, Вайрочаны и Гаутамы; там же находится
обитель Амиды и, по крайней мере в теории, рай Христа может быть также
приравнен к Обители Будды. На самом деле понятие Обители Будды явля­
ется связующим звеном, которое позволяет члену движения Махаяны объе­
динить любую мифологию, включающую представление о рае, с буддийской,
не разрушая, но лишь дополняя и развивая любые локальные формы.
Согласно преданию, Обитель Будды Амитабхи проявилась благодаря
благодетельной силе обета, который был принят этим Спасителем, когда он
все еще был в положении Бодхисаттвы; обет этот заключался в том, что он
отказался от достижения просветления до тех пор, пока не поможет достичь
нирваны всем, кто воззовет о его помощи, для чего достаточно произнести его
имя всего лишь десять раз. Могущество его было столь велико, что в этот же
момент на Западе проявилась его нетленная обитель, «Земля высшего бла­
женства» (сукхавати), в которой он воцарился вовеки, подобно заходящему
солнцу, которому, однако, не суждено зайти — вечно пребывающий (амитаюс), излучающий неизмеримое сияние (амитабха) на берегу величественного
озера лотосов. Любой, кто молит его о помощи, примет рождение среди лото­
сов этого озера, как цветущих полным цветом, так и скрытых в бутоне, в зави­
симости от своего уровня духовного развития; ибо в момент смерти не каждый
достигает уровня достаточного, чтобы в полной мере воспринять спасительное
величие ослепительного сияния.

1

Буддачарита 15.11—12

349

Когда погибает некто, достигший высочайшего уровня развития, который
на протяжение всей жизни придерживался принципа сострадания (каруны),
никому не вредил и в должной мере исполнял все религиозные предписания,
пред ним, окруженный ослепительным сиянием, предстает сам Амитабха
в сопровождении еще двух великих Бодхисаттв: Авалокитешвары по левую
руку и Махастхамы по правую. За ними следует бесчисленное количество
блистательных Будд, окруженных своими монахами, последователями и бес­
численными богами; за ними можно рассмотреть огромное множество величе­
ственных украшенных драгоценностями обителей. Два великих Бодхисаттвы
предлагают почившему украшенное алмазами сидение; все поднимают руки
вверх в качестве жеста приветствия; Будда Амитабха пропускает через свое
тело лучи света; став свидетелем этого величественного зрелища, исполненный
великого блаженства, почивший, усаженный на алмазное сидение, в сопрово­
ждении величественной процессии отправляется в Обитель высшего блажен­
ства. Повсюду слышатся гимны Учения; все вокруг, включая деревья, травы
и прочее, выполнено из драгоценных камней. Пребывая в присутствии всех
этих Будд, Бодхисаттв, богов и прочих сиятельных существ, постоянно купа­
ясь в лучах Амитабхи и в полной мере познавая дух смирения, душа получа­
ет в свое распоряжение бесчисленное множество медитативных мантр — так
выглядит экспресс курс по достижению нирваны.
На противоположной стороне медали мы находим человека, который
на протяжении жизни не достиг совершенно ничего — подлый, лишенный
ума, виновный во множестве преступлений, перед смертью он услышал такое
наставление: «Если не можешь представить себе Будду, по крайней мере про­
бормочи Его имя», последовал ему и, произнеся десять раз «Поклонение тебе,
о Будда Амитаюс», расстался с телом, узрев в момент смерти золотой лотос,
сияющий подобно солнечному светилу, в бутоне которого ему и суждено бу­
дет пребывать отныне. «] В таком виде будет пребывать он на озере Обители
на протяжении двенадцати эр, получая и поглощая разлитую по его поверх­
ности блистательную милость до тех пор, пока однажды, наконец, лепестки
его не раскроются, позволив ему узреть все величие окружающей его водной
глади. Тогда услышит он исполненные сострадания голоса двух великих Бод­
хисаттв, которые дадут ему наставления об истинной сущности мироздания
и законах искупления грехов. Мгновенно восприняв это знание он, исполненАмитаюрдхьяна-сутра, Часть III, 22

350

ный радости, направит все свои помыслы на достижение состояния Будды,
которого в этот самый момент и достигнет1.
Мы видим, что этот образ весьма гуманного чистилища заменяет здесь
классическое индийское представление о духовном прогрессе, включающее
в себя идею реинкарнации; если бы это учение не датировалось столь ранними
числами, можно было бы предположить, что на него некоторое влияние ока­
зало христианство. Однако, исходя из имеющихся данных, мы можем заклю­
чить, что влияние это происходит из иранского учения Зороастра, которое,
как мы отметили ранее, сказалось также и на видении Данте. «Не следует
забывать,» говорится в превосходной монографии, изданной не так давно
на эту тему,
«что первым апостолом, принесшим поклонение Амиде в Китай,
был парфянский принц Ань Шигао, и что империя Кушана, где впер­
вые возникло поклонение Амиде, была столь же иранской, сколько
и индийской, столь же маздаенской, сколь буддийской.» Ань Ши­
гао принадлежал к династии Аршакидов и жил на территории Ки­
тая с 148 по 170 гг.н.э. ... Кроме того, важно отметить, что труды
по переводу священных текстов и сотворению сакральных образов
во втором и третьем веках нашей эры исполнялись в основном в бактрийском и согдийском регионах, заселенных народностью Юэчжи.
... Однако причин стремительного возвышения Амиды следует ис­
кать не в Индии, но в промежуточном китайско-индийском регионе,
где доминирующее влияние приходилось на иранскую культуру. ...
Это вполне объясняет тот факт, что поклонении Амиде, столь рас­
пространенное в Центральной Азии и на Дальнем Востоке, почти
не существует в Индии2.

Доктор Мария-Терезия Маллманн, автор этого важного труда, проде­
монстрировала в нем, что имена Амитабха и Амитаюс совпадают с тради­
ционным обращением к персидскому богу-творцу Ахура Мазде, который
одновременно является богом света и безграничного времени; далее следует
отметить, что на всем протяжении обширной области, находящейся под до1
2

Амитаюрдхьяна-сутра, Часть III, 30
Мария-Терезия де Мальманн, Введение в изучение Авалокитешвары (Paris: Civilizations du Sud, 1948),
СС. 90-91.

351

минирующим персидским влиянием (которое, как нам известно, достигало
вплоть до римской армии в Галлии и Британии) мы находим образ божествен­
ной триады, напоминающий тот Амитабхи, восседающего в окружении двух
стоящих Бодхисаттв.
Так, например, в Реймсе был обнаружен галло-римский алтарь (Изобра­
жение 20), на передней части которого, выполненной в качестве барельефа,
изображено рогатое божество, восседающее на заниженном сидении и дер­
жащее на своем левом плече мешок, напоминающий рог изобилия, из которо­
го сыпется зерно; перед его сидением, лицом друг к другу, подобно газелям
божества долины Инд из Изображения 18, расположены бык и олень, пое­
дающие это зерно. На возвышающимся над ним фронтоне красуется круп­
ная крыса, которая в Индии почитается в качестве ездового животного бога
Ганеши, бога(иила) сонмов духов (гана) его отца Шивы. По каждую руку,
правую и левую, этого кельтского божества Кернунна (который в некоторый
местах изображается с тремя головами подобно Шиве) расположены боги —
Апполон и Гермес-Меркурий, подобно великим Бохисаттвам по сторонам
от Амиды’.

Изображение 20. Повелитель жизни: Франция, о. 50 г.н.э

См. Обсуждение этой фигуры в книге Пьера Ламбрехта, «Contributions d I’etude des divinites celtiques»
(Брюгге: Rijksuniversiteit te Gent, 1942), CC. 56—60.

352

Схожесть этой символической композиции с буддийской триадой, а так­
же многочисленные отсылки к контексту Шива-Будда слишком точно бьют
в цель, чтобы считать их случайными совпадениями. Если же теперь вспом­
нить, что персидский пророк Мани (267—276? гг.н.э.), основатель манихеиз­
ма стремился совместить учения Будды, Заратуштры и Христа и что к пятому
веку нашей эры манихейские сообщества были распространены на террито­
рии от Северной Африки (где его проповедовал сам Святой Августин с 373
по 382 гг.н.э.) до Китая, станет очевидным то факт, что возвышение Амиды
не является сколько либо исключительным и выдающимся примером межкуль­
турного синкретизма в этот период возвышения и падения великих воинству­
ющих империй Рима, Персии, Индии и китайской династии Хань.
Однако культ Амиды по духу своему совершенно отличен от Западного
дуализма как персидского, так и христианского откровения. Если рассматри­
вать эти течения поверхностно, то можно обнаружить некоторую общность
не только в традиционном плане, но также в образах и основных духовных
ориентирах этих верований. Так, если сравнить христианское представление
о цели человеческой жизни с индуистско-буддийским можно обнаружить, что
основополагающей идеей наивысшего значения в них выступает приготовле­
ние к переходу из своего временного бытия в вечное summum bonum. Те, кто
к моменту смерти оказываются неподготовлены к этому, вынуждены будут
после смерти пройти нечто вроде «аспирантуры», которая в христианском
комплексе представлена чистилищем, а в индуистско-буддийском реинкарна­
цией. Таким образом, реинкарнация и чистилище гомологичны. Аналогичным
образом, в обоих системах мировоззрения те, кто столь погрязли в пороке, что
не поддаются никакому очистительному божественному влиянию, остаются
в своем нынешнем положении, лишенные возможности достижения высочай­
шего блага либо испытывая вечные адские муки (христианское видение), либо
бесконечно вращаясь в кругу перерождений.
Однако при более близком рассмотрении обеих религиозных систем мы
сталкиваемся со значительными различиями. Рассматривая христианскую
картину мира в совокупности мы видим, что на нижних ее границах не отво­
дится никакой роли животным, растительным и неподвижным формам жизни,
а верхний предел ее заканчивается представлением о Боге. Можно сказать,
что Западный образ включает в себя лишь туловище Вселенского существа,
которое обсуждалось нами ранее, не выходя за пределы «человека, созданного
по образу и подобию Бога» с одной стороны и «Бога, от чьего образа исходит
353

человек» с другой: как бы расплывчато и возвышенно не изображался здесь
Бог, в конечном итоге мы всегда наталкиваемся на человекоподобный образ
будь то в грубой форме, как это делается в Библии, или же в более тонкой,
в качестве некой абстрактной сущности, обладающей в высшей мере такими
человеческими качествами, как доброта, милосердие, справедливость, му­
дрость, гнев и могущество.
Резюмируя, можно сказать, что, если в Западной системе связка Человек/
Бог выливается в восприятие вселенной в понятиях практически Эдипова ком­
плекса (добрый отец создает плохого сына, который согрешил и ныне должен
обрести искупление), на Востоке антропоморфная символика лишь предваряет
более обширную систему образов. И в то время как в рамках антропоморфной
символики образ вселенной рассматривается с чисто этической стороны, где она
предстает площадкой для наказаний (где болезни, поражения, погодные усло­
вия и смерть представлены в качестве божьей кары и испытания, за упущением
страданий животных, которые остаются необъяснимыми), для Востока подоб­
ная этическая система ценностей отражает уровень детского сада, где только
начинается подготовка к поступлению в духовную школу. Кроме того, если
в Западном видении чистилище служит достижению конечной цели, summum
bonum лицезрения блаженного образа Обители вечного блаженства, то в сим­
волике Амиды махаянских буддистов это лицезрение блаженного образа есть
не конечная цель, но конечная ступень к тому, чтобы постичь нечто, что нахо­
дится за пределами всего. Это та ступень, которая позволит выйти за пределы
концепций «Человек по подобию Бога — Бог, чье подобие человек» и вселен­
ной, познаваемой разумом. Сам разум здесь должен быть сломлен и растворен
в испепеляющем сиянии, что сверху и внизу, вовне и изнутри всего, что он ранее
познавал: переживание невыразимого, невообразимого небытия, которое яв­
ляется загадкой всего сущего и в то же время нисколько не загадочно, ибо оно
есть мы сами и все то, с чем мы соприкасаемся каждое мгновение нашей жизни.
Таким образом, пребывание человека на земле не воспринимается на Вос­
токе как наказания, а его уход с этой земли не имеет ничего общего с иску­
плением. Спасительная силы Амиды не имеет ничего общего с искуплением.
Назначение ее чисто воспитательное, а не карающее. Цель жизни заключает­
ся не в удовлетворении сверхъестественного отца, но в пробуждении естества
человека к истине. Для этой цели видение Будды и его Обители вечного бла­
женства выступают лишь в качестве вспомогательного средства, более эффек­
тивного и быстрого, и доступного, несомненно, большему количеству людей.
354

Так, к примеру, в «Книге наставлений о медитации на Амиду», выдержки
из которой уже были приведены мною ранее, способ постепенного построения
в уме спасительного образа Будды, его спутников Бодхисаттв и самой Обите­
ли вечного блаженства представлен очень подробно и завершается заверением
о том, что видение это не есть нечто в действительности существующее где-то
на Западе, но нечто отражающее сущность и природу самости медитирующе­
го, а также всего мира, всего сущего в нем и всего того, что находится за его
пределами. Более того, по мере дальнейшего чтения этого текста (отрывок,
из которого я посчитал необходимым привести ниже) нельзя не заметить, что
образность буддийского храма черпает свое вдохновение в символике Дальнего
Востока, которое часто неверно понимается на Западе. Образы эти ни в коей
мере не идолы — они лишь служат цели поддержки ума медитирующего.
И сам медитирующий Будда не есть некое высшее существо, обитающее негде
в райской обители или реально существующей Обители вечного блаженства,
но лишь образ, маска, представление ума о всепронизывающей загадке всего
сущего вообще будь то в миру, в храме, в символике или же в самом верующем.
Урок этот представлен в этом тексте в форме наставления, которое Буд­
да Гаутама дал супруге того великодушного правителя Бимбисары, который
предложил Ему часть своей обители, когда Тот в начале своего пути проше­
ствовал в качестве монаха-просителя через его город, и остановился в приле­
гающей к нему горной обители, чтобы передохнуть. Правитель этот, будучи
уже в преклонном возрасте, столкнулся с тяжелыми временами, ибо его сын,
коварный Аджаташатру, заключил в темнице с семью стенами вместе с его
женой Вайдехи. Она молила об утешении и тогда Спаситель, Будда, Гаутама
Шакьямуни явился ей в видении, восседая на лотосе, выполненном из мно­
жества драгоценных камней в окружении двух учеников и целого сонма богов,
которые парили над ним, осыпая цветами. Из межбровья Будды блеснул луч,
который пронесся по всем мирам всех десяти направлений и, свершив свой
путь, замер над головой Будды в качестве золотого столпа размером с гору бо­
гов, в котором можно было разглядеть все Обители Будды десяти направлений
одновременно. Узрев их, она выбрала Обитель Будды Амитабхи-Амитаюса.
Гаутама произнес: «Те, кто жажду родиться там, должны быть покорны,
сострадательны и следовать следующим десяти предписаниям: 1. не убивать,
2. не воровать, 3. не лгать, 4. не терять благочестия, 5. не принимать одур­
манивающих средств. Таковы пять предписаний, которым должен следо­
вать каждый, далее же следует пять, которые являются вспомогательными
355

и предназначены для монахов: 6. не принимать пищу в неположенное время,
7. не танцевать, не петь и не посещать театральных представлений, 8. не поль­
зовать ароматическими притираниями, не носить гирлянд и прочих украше­
ний, 9. не спать на высоких или широких кроватях, 10. не принимать денег.»
«Далее,» произнес Будда, «те, кто желают вступить в эту Обитель долж­
ны искать прибежище у Будды, закона и порядка, исполнять все религиозные
обряды и полностью сосредоточиться на достижении просветления имея глу­
бокую веру в учение о причинной цепи о двенадцати звеньях, кроме того, они
должны изучать и читать сутры и направлять других по этому пути.»
Перечислив эти основные понятия, Будда милостиво обратился к королеве:
«Ты обычный человек и ум твой ограничен и слаб. Ты еще не достигла боже­
ственного видения, а потому можешь видеть лишь то, что расположено перед
тобой непосредственно. А потому ты спросишь меня, как можно составить
себе представление об Обители Будды. Я объясню тебе это.» И тогда он по­
ведал добродетельной и благочестивой королеве о том, как сотворить в уме
образ Амитаюса1.
На закате солнца надлежало ей сесть лицом в западном направлении, скон­
центрировать свой ум на заходящем солнце и удерживать этот образ в памяти.
Таково восприятие образа солнца: Первое Созерцание.
Затем ей следовало сформировать в уме образ чистой воды и удерживать
его в памяти; после того, как вода была визуализирована, надлежало пред­
ставить на ней лед, блистательный и прозрачный, а за этим ляпис-лазурь.
Из ляписа-лазури в умственном образе ее должна была состоять земля, про­
зрачная и сияющая как внутри, так и вовне, поддерживаемая золотой колон­
ной, украшенной семью драгоценностями, которая простирается во все восемь
направлений земли; на границе каждого из этих направлений сияет сотня
драгоценных камней, каждый из которых излучает тысячу лучей, каждый
из которых отливает восьмьюдесятью четырьмя тысячами оттенков, которые,
отражаясь в ляпис-лазурной поверхности земли, излучают сияние миллиона
солнц. Над поверхностью почвы из ляпис-лазури протянуты наискосок зо­
лотые верёвки, усеянные драгоценностями семи видов, прямые и светлые.
В каждой драгоценности горят пятьсот цветных огней, каждый из которых
представляет цветок или луну и звёзды в различных точках пространства.
Поднимаясь высоко в небо, эти огни образуют башню света. В этой башне
Амитаюрдхьяна-сутра, Часть I, 1—7

356

сто тысяч этажей и каждый этаж построен из сотен драгоценностей. Стороны
башни украшены миллиардами цветочных флагов и бесчисленными музыкаль­
ными инструментами. Восемь видов прохладного ветра исходят от брилли­
антовых огней и заставляют звучать музыкальные инструменты, говорящие
о страдании, пустоте, непостоянстве и отсутствии «Я». Таково восприятие
образа воды, и оно называется Вторым Созерцанием.
Когда такое восприятие будет сформировано, нужно созерцать его состав­
ляющие, один за другим, и сделать их образы ясными и чистыми, так чтобы
они никогда не терялись или рассеивались, будут ли глаза открытыми или за­
крытыми. За исключением только времени сна, вы должно всегда держать эти
образы в сознании. О том, кто достигнет такой степени восприятия, можно
сказать, что он смутно видит Обитель вечного блаженства. Таково Третье
Созерцание: восприятие образа земли.
Четвёртое Созерцание посвящено драгоценным деревьям Обители Будды:
там есть семь рядов деревьев; каждое дерево в восемьсот йоджан высотой.
Драгоценные листья и цветы этих деревьев не имеют изъянов. Все цветы
и листья состоят из семи типов драгоценностей. Ляпис-лазурь испускает зо­
лотой свет, кристалл — шафрановый, агат — алмазный, бриллианты — свет
голубого жемчуга. Кораллы, янтарь и мириады других драгоценных камней
служат для украшения; Верхушка каждого дерева покрыта семью слоями та­
ких сетей. В промежутках между сетями находятся пятьсот миллиардов цветов
и дворцовых залов, подобных дворцу Брахмы.
— В каждом дворце обитают сыновья богов. Каждый небесный ребёнок
носит ожерелье из пяти миллиардов камней чинтамани, исполняющих жела­
ния. Свет от этих камней распространяется на сотни йоджан, как если бы сот­
ни миллионов солнц и лун были собраны вместе. «Всё это», признается сам
Будда, «невозможно объяснить в деталях.»1
А ведь мы дошли здесь лишь до Четвертого Созерцания!
Сознание буквально распадается на части, как и должно быть, если вашей
целью является Нирвана и вы искренне стремитесь к её достижению.
Однако, поскольку целью данной конкретной работы является не дости­
жение Нирваны, но межкультурный анализ символики, посредством которой
народы мира стремились, во времени и пространстве выразить свои интуи­
тивные ощущения того, что невозможно выразить словами и что на Западе
1

Там же. Часть II, 1—12

357

выражается в качестве персонифицированного Бога, а на Востоке в качестве
безличной Самости или же безличного Небытия я испрошу у любезного чи­
тателя, желающего продолжить свой путь с Буддой, разрешения обратиться
к Нему, все же, со словами его главного Антагониста (который, как нам из­
вестно, и сам есть часть от Будды): «Ты, о Благословенный, изволишь ли Ты
ныне удалиться в нирвану? »
Поскольку сейчас мы вынуждены остановиться, чтобы классифицировать
все то, что узнали. В нашем труде мы достигли точки, когда весь наш матери­
ал рассыпался, подобно Обители Будды, на пятьсот миллионов разноцветных
лучей и, несомненно, сложно разобрать каждый из них в подробностях.

X. Мир, вновь обретенный, как сон.
На Востоке способ визуализации, способствующий проведению ума и чувств
за пределы самости, чрез все пороги к новым границам самореализации, с мо­
мента написания «Книги наставлений о медитации на Амиду» стремительно раз­
вился в некое подобие чрезвычайно гибкой воспитательной техники; теперь этой
цели служат не только книги наставлений, но и всевозможные произведения ис­
кусства. В нашем систематическом исследовании мы еще не дошли до описания
периода, когда эта образная мифология достигла ступени своего высочайшего
развития. Однако уже сейчас мы можем составить себе ясное представление
о принципах, которые легли в ее основу. И поскольку она переставляет собой
не только способ восприятия восточным сознанием вопросов души, но также
и наиболее глубокую, обширную, тщательно выверенную и вполне убедительную
теорию об устройстве мироздания и практическом применении мифа из всех,
что когда либо были произведены в этом направлении, я считаю необходимым,
перед тем как продолжить, остановиться на некоторое время, чтобы провести
краткий анализ постулатов, послуживших для нее основой.
Первым значительным из них, который мы уже имели возможность рассмртреть ранее при описании системы мировоззрения джайнов, является
отрыв от реальности. Будь то добровольное удаление в лес в качестве мона­
ха, или же некий принудительный force majeure, как, например, заключение
в тюрьму, индивидуум должен психологически дистанцироваться от естествен­
ного течения жизни, присущего его положению в миру. Так отсекаются все
внешние раздражители.
358

Далее: по мере того, как естественные раздражители уходят на второй план
(реальность отсекается), начинается формирование сверхъестественного вос­
приятия (мифической системы образов), на которую направляются все мысли
и чувства.
На этом этапе выделяются два направления: I) Отрицательный метод
джайнов, последователей философии санкхьи и направления хинаяны в буд­
дизме, требующий, в конечном итоге, полного угасания либо части созданной
мифологической системы образов, либо всей ее целиком, которое сопрово­
ждается экстатическим вознесением за пределы этого мира с сохранением
чувства собственной индивидуальности или же без него. II) Утвердительный
метод Обителей Будды, в рамках которого эта мифологическая система об­
разов не только сохраняется в полной мере, но и развивается одновременно
в двух направлениях: 1) пустоты небытия (Обитель Будды лишь проекция
ума и не более) и 2. действительности (мир, где мы пребываем и есть Оби­
тель Будды).
Так, когда Будда Шакьямуни давал королеве наставление о первых шести
Созерцаниях, пред ней, будто бы из ниоткуда, материализовался зрительный
образ Амитаюса. Сначала Будда научил ее создавать в своем уме образ солн­
ца; затем воды; потом земли; и, наконец, драгоценных деревьев. «Далее»,
произнес Будда, «нужно созерцать покрытые лотосами воды той Обители
Будды: вода каждого из восьми озер состоит из семи жидких и текучих дра­
гоценностей. Имея своим источником драгоценность Чинтамани, исполняю­
щую желания, эта вода разделяется на четырнадцать потоков, каждый поток
состоит из драгоценностей семи видов; стены каналов сделаны из золота,
дно устелено песком из разноцветных бриллиантов.— В каждом озере цве­
тут шестьдесят миллионов цветов лотоса, состоящих из драгоценностей семи
видов; все цветы имеют в окружности 12 йоджан и точно равны друг другу.
Драгоценная вода струится между цветов, поднимается и спадает по стеблям
лотосов; звуки текущей воды мелодичны и приятны, они проповедуют истины
страдания, не-существования, непостоянства, отсутствия «Я» и совершенную
мудрость; проявлены в них также тридцать-два основных и восемьдесят че­
тыре вспомогательных символа совершенства. Далее, золотые лучи, исходя­
щие от камня Чинтамани, превращаются в птиц, отливающих цветом тысячи
драгоценностей, которые сладостно поют о Будде, Законе и Порядке. Таков
образ воды восьми восхитительных качеств, и он называется Пятым Со­
зерцанием.» Далее следует Шестое Созерцание — последнее из них, пред359

варяющее появление Будды Амитаюса. «В каждой части Страны Крайней
Радости находятся пять миллиардов драгоценных дворцов. В каждом дворце
бесчисленные боги исполняют музыку на небесных музыкальных инструмен­
тах. Там есть также музыкальные инструменты, висящие в открытом про­
странстве, подобно драгоценным знамёнам в небе; они сами по себе издают
музыкальные звуки, миллиардами голосов напоминающие о Будде, Дхарме
и Сангхе. Когда такое восприятие будет завершено, его можно будет назвать
грубым видением драгоценных деревьев, драгоценной почвы и драгоценных
озёр Обители высшего блаженства. «Тот, кто увидит эти образы,» произнес
Будда, «освободится от последствий неблагих деяний, совершённых на протя­
жении бесчисленных перерождений и после смерти он наверняка возродится
в этой чистой Обители.»
Теперь ум полностью очищен от материальных образов деревьев, земли,
озер, воздуха, птиц, колонн и драгоценностей, которые окружали его в земной
жизни и они заменены духовными образами; так подготовлена в уме площадка
для появления Амиды и вот — узрите его явление!
Даже одной лишь беседы об этих высоких вещах, которую Будда Шакьямуни вел с королевой Вайдехи, было достаточно, чтобы призвать на место
солярного Будду Амитаюса, который проявился там, в центре колонны, под
звуки небесной музыки в окружении двух великих Бохисаттв — Авалоки­
тешвары по левую руку и Махастхамы по правую; от них исходило столь
ослепительное сияние, что все окружающие не могли практически ничего раз­
глядеть. Оно было в сто тысяч раз сильнее, чем свет солнца. Тогда королева
приблизилась к Будде Шакьямуни и склонилась к его стопам, после чего он
поведал ей о том, как в будущем надлежит людям медитировать на Будду
Амитаюса.
Образ для созерцания, раскрытый королеве Буддой, читатель может на­
блюдать выраженным в многочисленных буддийских произведениях искусства
будь то в Индии, Тибете, Китае, Корее или Японии. Несложно будет ему
и уловить также, что если взгляд ценителя искусства направлен в основном
на оценку эстетических форм, то взгляд исполненного веры на этом не оста­
навливается, ибо он видит, или, по крайней мере, стремится узреть на месте
каменя, дерева или краски и бронзы землю, выполненную из семи драгоценно­
стей, на которой покоится лотос, сияющий безграничными оттенками, каждый
лепесток которого усеян огромным количеством драгоценностей и пронизан
восьмьюдесятью четырьмя тысячами жилок, каждая из который испускает
360

из себя восемьдесят четыре тысячи сияющих лучей. На верхушке лотоса на­
ходятся четыре изысканных знамени, сами собой возникающие и подобные
ста миллиардам вершин Вселенской горы. Сами вершины знамён подобны
дворцу бога Смерти, они также украшены пятью миллиардами прекрасных
и удивительных жемчужин. Каждая из этих жемчужин испускает восемьдесят
четыре тысячи лучей, и каждый из этих лучей переливается восьмьюдесятью
четырьмя тысячами оттенков золота. Это золотое свечение наполняет собой
драгоценную землю и трансформируется в различные образы. В одних ме­
стах оно превращается в бриллиантовые чаши, в других — жемчужные сети,
в третьих — разнообразные цветочные облака. Во всех десяти направлениях
оно трансформируется в соответствии с желаниями, выполняя работу Будды.
Таков образ цветочного трона, и он называется Седьмым Созерцанием.
И вот он, наконец, кульминационный образ: главная драгоценность среди
того огромного множества драгоценностей, что вплетены в эту драгоценную
сеть; воистину та единственная жемчужина Азии, целью лицезрения которой
и служат все эти многочисленные грани метафорического созерцания. Теперь
площадка и сидение подготовлены. Пришло время узреть самого Амитаюса.
Касательно природы этого Будды нам поведано следующее: Шакьямуни
«Каждый Будда Так ушедший [татхагата] — это тело Вселенной
(Дхарма-кая).
— Потому он может войти в сознание и мысли всех живых существ. По­
этому, когда ваш разум формирует видение Будды, он становится отмечен­
ным тридцатью двумя главными и восьмьюдесятью второстепенными знаками
совершенства, пребывающими в Будде. Сознание, что создаёт Будду, это
сознание и есть Будда. Воистину, уже сейчас твое сознание подобно Будде.
Истинное и всеобъемлющее знание Будды — это океан, из которого возни­
кают сознание, мысли и образы.»1
В свете сего основополагающего постулата, составленного на санскрите
в период Кушана, переведенного в о. 424 г.н.э. на китайский и известного
ныне в каждом храме, посвященном солярному Будде Амитабхе будь то в Ки­
тае, Корее или Японии читатель сможет понять, почему со времен первых
изображений Будды произошел столь стремительных отход от реалистично
изображенных Будд-наставников как раннего греко-римского стиля Гандхары,
так и местного индуистского стиля Матхуры — отход, который очень скоро
1

Там же, часть II, 17

361

перенес образ Будды с плоскости бодрствования в сферу исполненного по­
святительных образов сна. Солярный ореол, изображаемый за головами Будд
гандхарского типа, изначально является иранским, зороастрийским мотивом;
приблизительно в это же время он был также распространен и на Западе,
в виде греко-римского иконографического стиля ранних христиан. Однако
если изображение Христа с течением времени приобретало черты все большей
реалистичности, то изображение Будды напротив, стремительно развивалось
в противоположном направлении. Выразительная драпировка одежд по грече­
скому типу и аполлоновские черты лица в гандхарском стиле постепенно нача­
ли отступать, более того, сам силуэт Будды был несколько сдвинут на задний
план, как бы призывая созерцательный ум также сдать свои позиции. Как
заявил Генрих Циммер: «Внешность превратилась в видимость. В произве­
дениях позднего гандхарского стиля вы не увидите более личности из плоти
и крови, но лишь сущность, будто бы вот вот готовую ускользнуть от вашего
взора.»1 В этот же период в пятом веке нашей эры, когда классический период
Индии достигает своего апогея, видоизменяется также и матхурский стиль:
солярный ореол здесь увеличивается до колоссальных размеров, будто бы
свидетельствуя об изумительности лотосной Обители. Вслед за этим мы на­
блюдаем на всей территории Азии бурный прорыв творческой деятельности,
равного которому не существует в человеческой истории. На территории Ма­
тери Индии это вдохновение буддийскими мотивами по цепной реакции при­
вело к формированию новой вселенной пост буддийского индуизма, которому
предстояло вскоре поднять на обсуждение совершенно новый философский
вопрос, стать наиболее распространенным на территории Индии и создать
свой собственный, исполненный пышной чувственности стиль в искусстве.

«Вступив в место, где находятся индийские скульптуры [пишет
Циммер], вы тут же будете поражены той умиротворенной непод­
вижностью, которая от них исходит, даже когда сам сюжет в выс­
шей степени динамичен. От них веет духом умиротворения, который
усмиряет страсти в уме созерцающего, вынуждает его замедлиться
и одаривает его безмолвием, как внешним, так и внутренним. Эти
произведения искусства не служат цели вдохновения или сподвижения к приятной беседе; не претендуют они также и на статус преЦиммер, Искусство индийской Азии. Том I, С. 343.

362

красных. Они пребывают в своем собственном мире; здесь даже сам
Будда, поднимающий свою раскрытую ладонь или же держащий ее
на коленях скорее случайно предстает нашему взору, чем ожидает
нас намеренно, а в жесте его рук заключено его бытие в области его
собственной энергии, а не благословение по отношению к созерца­
ющему. В своем невозмутимом бытии он не замечает нашего суще­
ствования.»1

Так, в произведениях из камня, глины, дерева или бронзы достигается эф­
фект полной отстраненности, которого, казалось бы, можно достичь только
в тонкой, излучающей синие драгоценной материи сна. В этих произведениях
вы не найдете ничего, что указывало бы на их создателя. Нет в них также и под­
ражания природе и реально существующим явлениям. Он, суть, выражение
сознания — «так пришедшие», татхагата из самых его глубин, дабы пробу­
дить нечто столь же глубинное в сознании созерцателя, а не потешить его взор
яркими образами. Более того, они даже не поддаются моральной оценке (как
нам вскоре предстоит убедиться). Ибо подобного рода произведенияисходят
из области за пределами рационального горизонта, а потому они не могут быть
судимы по социальным, этическим и эстетическим меркам; на самом деле, имен­
но от этой то потребности судить, которая исходит из области нашего повсед­
невного существования, они и намерены освободить нас. Попытки отгородиться
от них подобным образом станут лишь преградой на нашем пути к приобщению
к их могуществу. Или, другими словами: подобного рода попытки служат за­
щите нас от переживания нуминозного опыта, который безжалостно разрушает
все наши самоуспокоительные представления о сути вещей.
«Тот, кто хочет созерцать Будду Амитаюса,» сказал Будда Шакьямуни
короле, чей ум более не был ограничен никакими рамками, «должен сначала
сформировать видение его формы. Будут ваши глаза открыты или закрыты,
вы должны постоянно видеть этот образ, цветом подобный золотому песку
реки Джамбу, сидящий на лотосовом троне, описанном выше. Когда такое
видение будет обретено, вы сможете ясно и отчётливо видеть все украшения
этой Обители Будды Когда вы пройдёте через этот опыт, далее вы долж­
ны сформировать образ другого великого цветка лотоса, который находится

Генрих Циммер. Художественная форма и йога в религиозном искусстве Индии (Берлин: Frankfurter
Verlags-Anstalt, 1926). С. 12

363

с левой стороны от Будды и еще один такой же по правую сторону от Него.
Сформируйте образ Бодхисаттвы Авалокитешвары, сидящего на левом ло­
тосовом троне, золотым цветом в точности подобного Будде. Сформируйте
образ Бодхисаттвы Махастхамы, сидящего на правом лотосовом троне. Когда
такое видение будет обретено, практикующий услышит звуки текущей воды
и драгоценных деревьев, голоса гусей и уток, проповедующих непревзойдён­
ный Закон. Будет ли он погружён в сосредоточение или выйдет из него, он
постоянно будет слышать этот чудесный Закон.»1
Более того следует отметить, что помимо двух Великих Бодхисаттв по ле­
вую и правую руку от Него, каждый из который достигает ростом в восемь­
сот тысяч ньют йоджан, в ореоле Авалокитешвары можно заметить еще пять
сотен Будд, каждый из которых окружен таким же количеством Бодхисаттв,
которые, в свою очередь, окружены бесчисленным количеством богов, а в его
головном уборе пребывает еще один Будда двадцати пяти йоджан ростом.
Из завитка волос между Его бровями изливается восемьдесят четыре вида
лучей, каждый из которых порождает бесчисленных Будд в сопровождении
Бодхисаттв, которые, различно видоизменяясь, наполняют мир во всех четы­
рех направлениях. На головном уборе Махастханы сияет пять сотен драго­
ценных цветков, каждый из которых поддерживает пять сотен драгоценных
дворцов, в каждом из которых можно обнаружить все Обители Будд всех
десяти направлений света. Когда он ступает по земле все десять направлений
света содрогаются, а из мест сотрясения земли проявляются пятьсот миллио­
нов драгоценных цветов. Ладони этих исполненных сострадания Бодхисаттв
отливают различными оттенками, кончики их пальцев украшены восьмью­
десятью четырьмя изображениями, каждое из которых выполнено из вось­
мидесяти четырех цветов, каждый из которых изливает восемьдесят четыре
тысячи лучей. Этими драгоценными ладонями они заключают в объятия все
сущее2.
Таков славный образ пустоты собственного небытия, которое познается
здесь как непреходящая слава всего сущего. Толстые застенки тюрьмы ма­
терии начинают таять. Вот перед нами уже драгоценные ладони Бодхисаттв
и мир, который ранее представлялся бренной юдолью, ныне предстает в образе
Обители Будды. «Не должно человеку иметь представления о предмете, как

1
2

Амитаюрдхьяна-сутра, Часть II, 17
Там же, 19

364

не должно иметь ему не-представления о предмете» читаем мы в одном из са­
мых известных махаянских текстов; и далее следует продолжение:

Звезды, тьма, светильник, иллюзия, иней, пузырь на воде,
Видение, вспышка молнии иль облако:
Так и должно взирать на сей мир. 1

Так, преображенная, возвращается лотосоокая богиня, в чьем бутоне заро­
дился этот мир — та, на чьем цветке, отливающем бесчисленными оттенками,
восседает сам Будда; та, в чьих бутонах находят прибежище даже существа
не достигшие ничего, лишенные ума, подлые, виновные в многочисленных
злодеяниях, они все же удостаиваются права получить знание о собственном
величии; та, что проявлена во всех тех женственных сущностях, которые столь
отвергаемы джайнами и монахами ордена хинаяны. Впервые она появляется,
как мы наблюдали, в произведениях раннего буддийского искусства в каче­
стве наиболее выделяющегося образа в обрамлении сакральных ступ; ибо, как
сказано в махаянском тексте:
сарвасъям эра майанам
стримайаива вишишъяте

«Из всех иллюзорных образов женщина является наиболее выделяющим­
ся.»2 А посему ее роль заключается в умножении сначала в представляемой,
а затем действительной сфере; она — суть путь к освобождению, Обитель
Будды par excellence, в чьей иллюзорной природе единственно может быть
проявлено в своей сущности сострадание (каруна) нирваны. Как Будда явля­
ется символом пути отрицания, так она — первейший символ пути утвержде­
ния. Будучи олицетворенным проявлением всего поразительного, что есть
в нашем мире, она совмещает в себе и цель и средство её достижения.

1
2

Ваджраччхедика-сутра (Алмазная сутра) 31 и 32
L. de la Vallee Poussin, Bouddhisme (Paris: Gabriel Beauchesne, 3-е изд., 1925), c. 403; цитируется Альбер­
том Гринведелем, Мифология буддизма в Тибете и Монголии (Лейпциг: Ф. А. Брокгауз, 1900), С. 142.

365

Глава 6

ЗОЛОТОЙ ВЕК ИНДИИ

I Наследие Рима
В 399 году н.э. Фасянь — первый из внушительного списка буддийских
странствующих монахов Китая, покинул процветающую столицу Чанъань
и направился по старому Шёлковому пути, который проходил из Китая в Рим,
покорять просторы Лобнора. Спустя шесть лет он достиг столицы Пенджаба
Таксилы, вступил на территорию Индии, и на протяжении последующих шести
лет шествовал по ней с западного в восточном направлении давая наставления
и вступая в споры с учёными людьми, посещая священные места и радостно
созерцая добродетель людей и красоту буддийских святынь.
«Не поддаются описанию то достоинство, с которым держат себя свя­
щеннослужители и то поражающее по силе своей влияние, которое оказывает
на умы религия в странах Индии»: писал он в своём журнале.
«Со времени вступления в нирвану Господа Будды правители,
управляющие лица и домохозяева возвели множество монастырей
для монахов, а также снабдили их полями, домами, садами, слугами
и скотом, дабы они могли поддерживать себя. Принадлежность этих
угодий начертана на медных табличках, которые передаются в цар­
ственных семьях из поколения в поколение, и никто ещё не дерзнул
366

отторгнуть их. Каждому из монахов предоставляется уединённая ке­
лья в вихарах и там их обеспечивают постелями, матрасами, пищей
и питьём; они проводят свои дни в исполнении дел милосердия, чте­
нии писаний и медитации. Если в монастырь прибывает незнакомец,
старшие монахи, предварительно приняв у него одежды и миску для
подаяний, сопровождают его в гостевую обитель. Они предлагают
ему воду для омовения стоп, масло для умащения и готовят для него
особый обед. После краткого отдыха они уточняют его монашеский
статус и выделяют ему комнаты в соответствии с ним. В течение ме­
сяца, следующего за сезоном дождя, благочестивые жители собира­
ют общее подношения для монахов; те же, в свою очередь, проводят
великое собрание, где проповедуют величие Закона1.
В период, описываемый Фасянем, буддизм процветал на территории Индии
под покровительством славного индуистского монарха Чандрагупты II (пра­
вил с 378—414 н.э.). Вырезанные в скалах монастырские залы и святилища
Аджанты, древнейшие из которых датируются о 50 г. до н.э., увеличивались
в размерах и их отделка становилась все прекраснее, являя многочисленные де­
коративные мотивы неизвестные дотоле индийскому искусству. В Китайском
Туркестане величественные утёсы также становились площадкой для выреза­
ния пещерных буддийских храмов. В 414 году, который является также годом
смерти Чандрагупты, начались работы по созданию китайских буддийских пе­
щерных комплексов в Юньгане. Именно в этот период изображения Будды
приобрели свою математическую точность: грандиозные фигуры возводились
как из камня, так и из металла. Потому, когда наш отважный путешественник
в 411 году отплыл на корабле из порта Тамралипти в устье Ганга и, спустя две
недели, достиг Цейлона, он обнаружил, что там буддийская вера не менее по­
читаема, чем на материке.
В один день ему довелось случайно увидеть, как в святыне в поклонении
была задействована китайская веялка из тафты и это так тронуло Фасяня, что
он разразился рыданиями и преисполнился решимости отправится из Явы,
куда он попал на огромном корабле наряду с двумястами другими пассажи­
рами, прямо домой. Он нашёл корабль поменьше и, вместе со своим бесцен-

Фасянь, Фо го цзи, перевод Самуэля Била, Путешествия Фасяня и Согюня (Лондон: Трайбнер и Ко,
1869), СС. 55-58.

367

ным грузом в виде буддийских изображений и свитков, достиг порта Куончау
в Северном Китае в 414 году.
На протяжении всего своего пути Фасянь строго придерживался буддий­
ских основ; однако уже в его время в Индии, несмотря на все великолепие,
в каком проявляло себя почитание Порядка как там, так и на всей террито­
рии Азии, основной креативный импульс задавал уже не буддизм, но вновь
воспрявший, в высшей степени утончённый брахманизм, получавший щедрых
покровителей из царских семей и доведённый до совершенства поколени­
ем брахманов, которые прекрасно сумели совместить и объединить местные
и чуждые, развитые и первобытные традиции дабы создать то, что мы без
преувеличений можем назвать наиболее богатой, утончённой и всеобъемлю­
щей мифологической системой — или, точнее, плеядой систем — из всех, что
когда либо были известны человеку.
Одним из величайших представителей этого века был индуистский поэт
Калидаса, чья прелестная пьеса вдохновила Гёте на написание следующих
строк:
Хочешь ли ранний рассвет плодами позднего года украсить,
Хочешь ли то, что зовёт и чарует и что утоляет,
Хочешь ли в слове одном постигнуть и Небо и Землю,
Молвлю «Шакунтала» я, этим все сказано вдруг»1.
Этот внезапный бурный рост по всех сферах индуистской жизни — в ис­
кусстве, литературе, науке и религии, ясно прослеживается во всех трудах,
дошедших до наших дней с тех времён, которые вместили в себя и «рассвет
и плоды» и к которым обращают свой взор все индуисты и поныне, мечта­
тельно отодвигая их в далёкое прошлое, дабы пред взором нашим предстала
величественная картина многих тысячелетий, преисполненных той пышной
величественности и гармонии, которую Индия переживала в этот краткий миг
своего апогея. Действительно, пожалуй наиболее примечательной особенно­
стью этого века выступает тенденция тех, кто ответственен за его величествен­
ный расцвет, приписывать все достижения их гения, проявленные в искусстве,
науках, теологии, социальных и аскетических укладах не себе, но божествам
и мудрецам представляемого мифологического прошлого.
Гёте, Шакунтала (перевод Соколов В. Д.)

368

Конечно же, подобная тенденция проявляется не только в Индии. Далее
мы рассмотрим также её проявления в Китае. Послужила она вдохновением
также и для авторов Пятикнижия. Однако то величие и утончённость, какого
достигла индийская мысль в пятом веке нашей эры являют собой нечто в дей­
ствительности исключительное; все здесь, от обновления религиозных верова­
ний и ритуалов, морального и социальных устоев до расцвета изобразительных
искусств, литературы, театра, музыки и танца было рационализировано до ма­
лейших деталей, дабы сложилось впечатление о том, что они являют собой воз­
рождённый, присущий Индии испокон веков, порядок, однако большая часть
этого наследия уходит корнями не к истории Индии, но к Риму.
«Не было ещё такого года,» писал Плиний Старший (23—79 н.э.), «ког­
да в Индию не ушло бы от нас 550,000,000 сестерциев, в обмен на которые
поставляет она собственные изделия, которые уходят у нас уже по цене в 100
раз превосходящей их первоначальную.»1
«Женщины ради тщеславия подвешивают такие жемчужины к пальцам
и ушам, по две или по три штуки к каждому, и для этих предметов роскоши
подбираются иноземные наименования, выискиваемые теми, кто изощряется
в мотовстве, ведь подобное украшение называется «кроталиа» (кастаньеты),
как будто можно получать удовольствие от треска, издаваемого бьющимися
друг о друга жемчужинами; иметь жемчуг стремятся даже бедняки, которые
утверждают, будто жемчуг — это телохранитель женщин на улицах и площа­
дях. Более того, украшают жемчугом и ноги, причём прикрепляют его не толь­
ко к ремешкам у обуви, но покрывают им и целые сандалии. Уже недостаточно
даже носить жемчуг, нужно ещё обуваться в жемчуг и ходить по жемчугу»2.
Очередными свидетельствами существования этой торговли выступают
римские монеты из коллекции музея в Мадрасе, на которых имеются печати
Тиберия, Калигулы, Клавдия и Нерона (42 г. до н.э.— 68 г.н.э.); реже встре­
чаются печати Веспасиана и Тита (69—81 гг.н.э.); затем снова следует период
увеличения их количества с печатями Домициана, Нервы, Трояна и Адриана
(81—138 гг.н.э.)3. Обнаружен также журнал неизвестного египетского грека,
гражданина Рима, который во времена Плиния лично совершил путь на своих

1

2
3

Плиний, Естественная история, VI, 26,101; Неизвестного автора «Перипл Эритрейского моря»: текст,
перевод, комментарий, исследования М. Д. Бухарина.
Там же, IX.57,114.
Плиний, Естественная история, цитируется Уилфредом X. Шоффом С. 220

369

торговых судах по Красному морю — наиболее популярному пути в Индию
и обратно: «Перипл Эритрейского моря».
«Музирис», пишет он, описывая главный порт на юго-западе Индии,
« процветает благодаря кораблям, приходящим в него из Ариаки и эллин­
ским.» В числе экспортируемых продуктов указан перец; а также вывозили
«достаточное количество жемчуга, и слоновую кость, и серикские хлопковые
одежды, и гангитийский нард, и малабатр, и прозрачные камни всех видов,
и алмазы, и аквамарины, и черепаху.»1
В качестве продуктов импорта указаны: « вино— италийское, и лаодикийское, и аравийское, и медь, и олово, и свинец, и коралл, и топаз, одежду— без
рисунка и броскую всех видов, разноцветные пояса в локоть длинной, стиракс,
клевер, необработанное стекло, реальгар, сурьму, золотые и серебряные дена­
рии, меняемые с некоторой выгодой на местную монету, мазь— и недорогую,
и в небольшом количестве. Царю же привозят дорогие изделия из серебра,
музыкантов, красивых девушек для сожительства, и прекрасное вино, и до­
рогую одежду без рисунка, и отличную мазь.»2
Область, лежащая в глубине материка на востоке от неё, охватывает мно­
гие пустынные страны: и огромные горы, и множество разнообразных зверей:
леопардов, и тигров, и слонов, и огромных змей, и гиен, и много видов соба­
коголовых».
Однако, автор не преминул отметить, что там имеется также «и огромное
число многолюдных народов вплоть до Ганга.»3
В середине сороковых годов сэр Мортимер Уилер обнаружил на юго-вос­
точном Коромандельском побережье Индии развалины внушительной торго­
вой стоянки римлян — Арикамеду.
«Многочисленные обломки гончарных изделий из красной глазури ко­
торые, как известно, производились в Италии в первые века до н.э. и н.э.,
а также обломки двуручных сосудов или амфор, характерных для средизем­
номорской винной торговли того периода, наряду с римскими светильниками
и стеклянной посудой в совокупности своей свидетельствуют,» утверждает
Уилер в своём докладе, «о том, что Арикамеду являлся одним из постоянных
«яван» или западных торговых станций, о которых писали как греко-римские,
так и древние тамильские писатели «.
1
2

3

Перипл, параграфы 54 и 56
Там же, параграф 49
Там же, параграф 50

В частности этот порт специализировался на торговле камнями. «Здесь
продавали золото, полудрагоценные камни и стекло, а два камня из обнару­
женных, имеющие на себе следы глубокой гравировки с элементами дизайна
греко-римкого типа и ещё один из этими же элементами, однако не закончен­
ными, свидетельствуют о том, что на стоянке на постоянной основе пребывали
западные мастера.» Наличие нескольких огороженных стенами двориков свя­
занных с аккуратно выстроенными резервуарами, снабжёнными рядом кир­
пичных дренажных каналов также свидетельствует о том, что «здесь велись
работы по обработке муслиновой ткани, которая с древних времён выделялась
в числе продуктов для экспорта в этой части Индии.»1 А трёмястами милями
севернее от этой стоянки, в скульптурной отделке Амарвати, которая с пер­
вого по третий вв.н.э. выступала в качестве наиболее роскошной буддийской
ступы, мы находим несколько изображений европейцев, кроме того, особен­
ности некоторых скульптур отчётливо указывают на заимствование эллини­
стических мотивов2.
Другими словами, мы имеем многочисленные свидетельства существова­
ния оживлённой торговли между Индией и Римом в первых веках нашей эры,
которая сопровождалась помимо товарного, также и культурным взаимооб­
меном. В Александрии, Египте было множество индийских учёных: о них
говорит как Дион Хрисостом (о 100. г.н.э.), так и Климент (о. 200 г.н.э.)3.
На севере, где в о. 100 г. до н.э. пролёг старый Шёлковый путь из Рима в Ки­
тай, кушаны активно развивались в направлениях торговли и дипломатии, при­
обретая полезные связи на обоих из этих поприщ. Так вступил в свои права
век организованной мировой торговли, покоряющей земли и моря и связыва­
ющей прочными узами, которые по мере времени только возрастали в своей
силе и сложности, четыре великих области древнего мира, от Рима (который
ныне включал в себя Францию и Британию) до Дальнего Востока.
Однако все эти значительные события теряются на фоне того, которому
суждено было произойти далее; как отметил бывший куратор музея Барода
доктор Германн Гётц, в начале пятого века н.э. случилось событие, имею­
щее эпохальную значимость для Индии, и первая фаза его имела место быть
в Риме.
1
2
3

Уилер, с Гошем и Дэвой, цит., соч. {Древняя Индия, № 2, 1946 г.), С. 17.
Герман Гетц, «Имперский Рим и генезис классического индийского искусства», Восток и Запад, Новая
серия, Том. 10, №№ 3—4, сентябрь — декабрь 1959 г., С. 180.
Роулинсон, цит. соч., С. 98

371

«Всем известно о тех жестокостях, которым подвергали римляне христи­
анских мучеников,» пишет доктор Гётц; однако, когда расклад дел изменился,
те, кто несмотря ни на что, желали остаться верными своим языческим богам,
подверглись не меньшим гонениям.»
Под руководством Теодосия I проводилось систематическое уничтоже­
ние древних культов (380—415), сопровождавшееся яростным сопротив­
лением, однако вплоть до конца шестого века искоренить их полностью так
и не удавалось. Производилось систематическое закрытие храмов, проведение
языческих жертвоприношений каралось смертью, а жрецы преследовались
и казнились.»1 Однако «отчаявшиеся готовы обрести любое прибежище»,
и, отмечает доктор Гётц, «таким прибежищем для них стала Индия, торговые
отношения с которой всё ещё поддерживались в тот период.»
Быть может именно этот факт повлиял на то, что славившаяся своей толе­
рантностью в период правления Чандрагупты II Индия (в 378—414 годах, ко­
торые, следует отметить, совпадают с годами правления Теодосия I) пережила
внезапный культурный расцвет, породивший в действительности величествен­
ные и прекрасные архитектурные, скульптурные, письменные, социальные,
религиозные и политические формы неведомые Индии дотоле, однако несущее
в себе сотни намёков на принадлежность к позднему Риму.
Остановимся здесь, чтобы указать на некоторые детали.
В области архитектуры: четырёхугольный каменный постамент с борти­
ком и колоннадой напоминающий эллинистические templum in antis, который
на короткий промежуток времени доминирует во время правления Чандра­
гупты II, однако уже в период его преемника Кумарагупты I (414—453) вы­
тесняется усовершенствованным постаментом с неким подобием треугольной
башенки на конце, по видимому вдохновлённым образами зиккуратов и свя­
занным с внедрением в этот период в Индию вавилоно-эллинистической
астрономии. Также из римского искусства позаимствован способ размещения
статуй в нишах, особый тип декоративной отделки с завитками и фризами,
в которых Эрот играет среди переплетающихся лиан, а также другой тип, за­
ключающийся в ряде выступающих кубиков, либо лепестков, либо четырёх
и более розеток с лепестками; далее: лепнина на торусе в форме лавровых или
аканфусных пучков, определенные декоративные элементы трона Будды,
гирлянды из жемчужных нитей, ниспадающие и поддерживающие основания;
Гётц, цит. соч., С. 262

372

мотив, популярный в оформлении римских саркофагов, в виде полуоткрытой
двери с выглядывающей из-за неё девушкой. Также сюда относятся некоторые
мотивы представленные водоплавающими химерами (макара), птицеподоб­
ными гарпиями (киннара), львиноликими (киртимукха), парящими небожи­
телями (гандхарвы и апсары) техники литья бронзы с инкрустацией, эмалью
и глиптикой и число этих сходств слишком велико, чтобы сомневаться в том,
что здесь мы видим ничто иное, как массовую адаптацию образов и идей, ко­
торая, как подробно описывает доктор Гётц, проявляется также и во множе­
стве других деталей, от образа мысли до письменной формы их выражения,
от танцевальных движений до способа укладки волос.
Однако,— и это самый важный момент: «Несмотря на то, что здесь было
воспринято такое огромное количество новых идей, техник и типов, кото­
рые буквально положили начало новой главе в истории индийского искус­
ства, ничто из этого не принималось здесь в неизменном виде, еп Ыос. ... Все
разбиралось на составные элементы, подводилось в рамки индийских кон­
цепций и перерабатывалось в соответствии с индийскими принципами.»1 Эл­
линистическому канону человеческого тела был противопоставлен индийский.
Эллинистически-римской типологии была противопоставлена индийская,
которая была направлена на совершенно иной образ жизни. Заимствован­
ные архитектурные и скульптурные мотивы адаптировались и заменялись
аналогичными индийскими: тритонов заменили гандхарвы; акантовые ли­
стья — лотосы. Использовался также и местный фольклор, который брахманы
систематически (но никогда в полной мере последовательно) приспосабливали
к своим собственным целям. В результате мы имеем, снова цитируя доктора
Гёце: «полное переписывание истории, сравнимое, пожалуй, лишь с тем, что
совершалось в наши дни нацистами и коммунистами.»2 События действи­
тельного прошлого были вытеснены и заменены мифологической проекцией,
которая должна была обеспечить непоколебимость и исключительность со­
стоявшегося уклада, долженствующего во веки веков поддерживаться в этом
издревле установленном виде вопреки любой ереси, любому осуждению и лю­
бой правде.
«Революция Гупты увенчалась успехом благодаря слогану о том, что он на­
меревается возродить «старые добрые времена» древних риши, героев и бо-

1
2

Там же, С. 264
Там же, С. 264

373

гов. На деле же в самом расцвете находился процесс зарождения и развития
совершенно новых культурных форм. Однако все нововведения подносились
под видом провозглашённых в далёком прошлом, и, когда была возможность,
ссылались на самих богов в качестве их создателей.»1
Вот какие процессы происходили в этот бурный век, когда китайский па­
ломник Фасянь прибыл в Индию, чтобы в удивлении лицезреть момент её
апогея: то золотое мгновение, когда Индия пребывала в статусе ведущей ци­
вилизации человечества2.

II. Мифологическое прошлое
Главным мифологическим письменным источником золотого века Индии
является эпос Махабхарата, большая часть содержания которого, несомнен­
но, уходит корнями к незапамятным временам, возможно даже ранее о. 400 г.
до н.э., однако стиль и манера последних её частей указывают скорее на о.
400. н.э. и последующие года. Этот труд, который по объёму своему в 8 раз
превосходит Илиаду и Одиссею вместе взятые, представляет собой многове­
ковой пласт, в котором мы находим мифологические, ритуальные, моральные
и генеалогические данные; это «конгломерат», выражаясь словами одного
разбирающегося в этом вопросе авторитета, «огромного множества взглядов
и, что наиболее важно, взглядов совершенно противоречащих друг другу и, тем
не менее, мирно уживающихся в непосредственной близости.»3
Было бы весьма утомительно и, к тому же, совершенно бессмысленно приво­
дить здесь содержание этого масштабного труда. Однако, в качестве прекрас­
ного образчика его стиля, мы можем взять повесть о предполагаемом авторе
этого труда, которая приводится в первом его томе. Великого риши Вьясу часто
называют Гомером Индии, однако на самом деле, его роль куда более значима.
Гомер несколько походил бы на Вьясу, если бы, не ограничившись описанием
Троянской войны, воспел качества всех её участников с обеих сторон. Сложно
подумать и о более красноречивом имени, чем Вьяса, которое дословно, озна­
чает «распространяющий либо отправляющий (ас) во всех направлениях (ви)».
1
2
3

Там же, С. 265
Там же, С. 262 И СС. 264—268
А. Берридейл Кейт, Система Санкхьи, серия «Наследие Индии» (Калькутта: Association Press; Лондон:
Oxford University Press, без даты), С. 30.

374

Ибо этот человек был не только автором самого потрясающего произведения
и сотворителем всех его главных героев с обеих сторон, но также автором всех
восемнадцати, если не более Пуран (которые представляют собой серию мень­
ших эпосов, датируемых примерно с четвёртого по шестнадцатый века нашей
эры), собирателем и систематизатором четырёх Вед, создателем философии
Веданты и, кроме того, совершенным отшельником, обитателем леса.
Биография этого риши, которая является типичной для Индии, уходит
к тому величественному золотому веку, к которому поэты начали обращать­
ся уже во времена Канишки и который освещает прошлое Индии так бес­
конечно далеко, как не смогла зайти в своей истории ни одна другая страна.
Был в те времена славный правитель по имена Васу, который в высшей сте­
пени чтил добродетель (дхарму), однако не менее почитал и охоту; как-то
случилось, что одна крупная гора неподалёку от его столицы, обезумевшая
от желания обладать рекой, протекающей у её основания, заключила эту реку
в страстные объятия столь крепкие, что воды её более не достигали стен го­
рода и тогда правителю пришлось отправиться туда, чтобы дать горе хороший
пинок. Река вытекла из образовавшейся трещины уже в положении и вскоре
разрешилась мальчиком и девочкой, которых с благодарностью преподнесла
правителю, который, в свою очередь, назначил мальчика своим главнокоман­
дующим, а девочку взял себе в жёны. Её нарекли Гирика, «Дочь горы». Когда
пришло и прошло время её нечистоты, она сообщила мужу о своём положении
и отправилась к реке, чтобы очистить себя.
Суть в том, что в соответствии с принципами дхармы, муж обязан вступать
в связь со своей женой сразу по завершении периода менструации, посколь­
ку, согласно непререкаемому авторитету ведических откровений, это время
считается наиболее благоприятным для зачатия ребёнка. А потому прави­
тель, будучи уведомлённым о готовности Гирики, сам также начал подготовку
к исполнению своего долга, что почитал своей высшей обязанностью. Одна­
ко, как мы помним, он также был весьма азартным охотником; потому, когда
случилось так, что во время пребывания его супруги у реки к нему прибыли
его старшие родственники, чтобы пригласить его на охоту на оленя, он, придя
к решению о том, что ослушаться старших не дело и предпочтя сыновий долг
супружескому, тут же отбыл.
В местности, куда он прибыл, повсюду находились цветущие деревья.
В то время лес обезумел от воркования птиц и жужжания опьянённых пчёл,
ибо это была весна и рощи, через которые лежал его путь, походили на сады
375

небожителей. Мысли о его супружеском долге начали тесниться в уме прави­
теля и он, охваченный желанием, расположился под прекрасно цветущим и из­
дающим сильный аромат деревом, где, поддавшись безумию, сдался; после,
поразмыслив над тем, что негоже его семени пропадать даром, он собрал его
в лист и воззвал к ястребу, парящему в вышине: «Друг мой, отнеси эту ношу
моей жене, которая ныне вступила в свою пору».
Ястреб принял его ношу, однако, по пути ему встретился другой ястреб,
который, решив что у того в клюве мясо, атаковал его, в результате чего ноша
упала в реку Ямуну, где была тут же проглочена рыбой, которая, в действитель­
ности, являлась небожительницей, ставшей жертвой злых чар; десять месяцев
спустя эта неудачливая рыба попалась в сети к рыбаку, который был в выс­
шей степени поражён, обнаружив у неё внутри мальчика и девочку. Мальчик,
принесённый в дар правителю, сам вскоре стал правителем; девочка же, ввиду
ощутимого рыбного запаха, исходящего от неё, осталась жить при рыбаке. Небожительница же, получив таким образом освобождение, вознеслась на небеса.
Такова первая часть повести о происхождении автора Махабхараты.
Во второй речь идёт уже о девочке.
Она была одарена необычайной красотой и всеми добродетелями. Звали её
Сатьявати, «Истина», однако она была более известна как «Пахнущая рыбой».
Служа своему приёмному отцу, она перевозила людей через воды Ямуны и вот,
однажды, в высшей степени великий йог по имени Парашара прибыл туда, что­
бы переправиться на другой берег. Узрев в качестве своего перевозчика прекрас­
ную деву с соблазнительными бёдрами, он тут же пожелал обладать ей. Однако
она сказала: «О благословенный мудрец, на берегах реки ещё много других
йогов, которые ждут своей очереди, чтобы переправиться — они заметят нас.»
Йог тут же призвал туман, который полностью скрыл их от других; де­
вушка была смущена этим. «Знай же, что я дева, живущая при своём отце,»
сказала она. «О безгрешный, кому нет равных, прошу, прими это во внимание
и соблюди приличия.»
Очарованный её нравом, святой успокоил её. «О робкая, твоя девствен­
ность будет восстановлена,» сказал он. «К тому же, исполнивший моё желание
не уйдёт с пустыми руками. Проси всего, что пожелаешь.» Тогда она попро­
сила о том, чтобы от тела её исходил сладкий аромат; так их желания были
удовлетворены. Её девственность была восстановлена и с тех пор она стала
известна как Гандхавати, «Сладкопахнущая», поскольку запах её тела можно
было почувствовать на расстоянии нескольких километров.

Прибыв на противоположный берег, йог отправился в свой ашрам, дева же,
когда подошёл срок, втайне, на скрытом густыми деревьями острове посреди
священной реки Ямуны, из которой она сама некогда вышла, дала рождение
сыну. И снова девственность ее была восстановлена. Младенец же тут же
поднялся на ноги и направился в лес, сказав на прощание: «О мать, если
я когда-либо понадоблюсь тебе, просто подумай обо мне и я явлюсь.»1
Возможно, читателю будет сложно поверить в достоверность описываемых
событий. Однако сыном, который родился у девы, был сам Вьяса и на данный
момент мы имеем дело с его собственной версией этих сакральных событий,
которую он изложил в своём великом труде, где далее речь идёт о событиях
в жизни его матушки, все ещё сохранившей свою девственность, к перепра­
ве которой, привлечённый сладким запахом, прибыл некий в высшей степени
могущественный правитель.
Этот славный правитель преклонных лет, имя которому было Шантану,
только-что пожаловал право наследования своему во всех смыслах совершен­
ному сыну Бхишме, который был рождён несколько ранее от прекрасной осо­
бы оказавшейся, к удивлению правителя, самой божественной рекой Гангой.
Именно он теперь, следуя за чудесным запахом, прибыл к переправе у свя­
щенной реки Ямуны, где увидел прекрасную деву из касты рыбаков.
«О робкая прекрасная дева,» произнёс он, «кто ты такая?»
Она ответила: «Добрый господин, я дочь главного рыбака этих мест и, слу­
жа своему отцу, я переправляю паломников на противоположный берег.»
Правитель отправился прямиком к отцу девушки; однако тот поставил ему
условие: «Если жаждешь обладать моей дочерью законно, поклянись мне, что
сын, рождённый ею от тебя, станет единственным наследником престола.»
Услышав это, старый правитель пал духом. Он вернулся в Хастинапур, свою
столицу, и, тоскуя по девушке, начал угасать на глазах.
Тогда его в высшей степени добродетельный сын Бхишма, узнав о причине
недуга своего отца, отправился к рыбаку в сопровождении других принцев
и сказал ему: «Добрый человек, пред этими принцами приношу я клятву о том,
что сын, рождённый от моего отца твоей дочерью, станет нашим правителем.»
Однако рыбак ответил на это: «В том, что вы сдержите свой обет, я не со­
мневаюсь. Однако, что до ваших будущих сыновей — не возникнет ли у них
желания потребовать своё право на престол обратно?» На это принц ответил:
1

Махабхарата 1.63.1—85 сокр.

377

«Тогда прими же вторую мою клятву: я буду хранить целибат на протяжении
всей жизни.» Волосы на теле рыбака стали дыбом, когда он услышал это. Он
склонился перед принцем. Так речная дева была передана правителю1.
Далее повествуется о сыновьях паромщицы — их от правителя Шантану ро­
дилось двое. Старший вступил на трон, однако был убит в бою в юном возрасте;
поскольку младший брат также погиб от чахотки в юности, от царской семьи
остались лишь две бездетные вдовы: прекрасные, высокие, со струящимися
сверкающими волосами, розоватыми ногтями, пышными грудями и могучими
бёдрами. Тогда овдовевшая королева-мать Сатьявати сказала Бхишме:
«Наш род оборвался. Ты же, однако, сведущ в Ведах, могущественен, до­
бродетелен и, несомненно, заинтересован в продолжении этого рода, потому
прошу тебя, взойди на престол, вступи в брак с девами в согласии с нашими
обычаями и да родятся у тебя сыновья.» —
Бхишма лишь напомнил ей об обете, который потребовал ее отец, и тогда
она обратилась мыслями к своему первому, покинувшему её чаду.
К этому времени Вьяса был уже великим мудрецом, работал над толкова­
нием Вед, однако, когда его мать мысленно воззвала к нему, он явился, как
и обещал.
«Я порожу сыновей, подобных Яме и Варуне.» уверил он мать, которая
омыла его слезами и поведала о своём затруднении. «Однако прежде моло­
дые девы должны на протяжение года придерживаться определенных обетов.
По завершении этого периода я явлюсь вновь.»
На это она сказала: «Но наше царство в опасности. Нужно приступить
к делу немедля.»
«Ну что ж,» сказал он, «тогда им придётся стерпеть моё уродство, ужаса­
ющий вид, грязное тело, ужасный запах и пугающее облачение. Если спра­
вятся — дадут рождение здоровым сыновьям. Подготовьте старшую царицу.
Пусть ждёт меня на ложе в чистом облачении.» Сказав это, он исчез.
После мягких уговоров девушку омыли, облачили в прекрасные одеж­
ды и Сатьявати лично уложила её на большое ложе. «Лежи здесь,» сказала
она, «и ожидай старшего брата твоего супруга.» Юная вдова, преисполнен­
ная радости от скорой встречи с Бхишмой, которого, как она полагала, имели
в виду под старшим братом, бодрствовала в ожидании его прихода. Загорелся
светильник. Дверь открылась. В комнату вошла тёмная фигура. Вздрогнув
1

Там же, 1.100—40—101, сокр.

378

от ужаса, она различила в фигуре аскета с темным мрачным лицом, сверкаю­
щими глазами, медноватыми спутанными волосами, грязной бородой и запах
от него исходил столь ужасный, что, когда он подошёл ближе она едва могла
выносить его. Она закрыла глаза. По завершении, вернувшись к Сатьявати,
он сказал: «Сила этого мальчика будет равна силе десяти тысяч слонов и он
даст рождение тысяче сыновей; однако, из-за оплошности его матери, которая
закрыла глаза в момент зачатия, он будет слеп.»
И действительно, ребёнок родился слепым. Ребёнок стал великим правите­
лем Дхритараштрой («Тот, кто поддерживает,» дхрита, «царство» раштра),
отцом Кауравов, которые в Махабхарате являются антагонистами. Однако,
увидев дитя, Сатьявати снова подумала о Вьясе и, когда он явился, она снова
обратилась к нему с аналогичной просьбой.
Аналогичные приготовления были проведены и со второй прелестной вдовой
и её, также ничего не подозревающую, оставили на ложе. В комнате загорелся
светильник. Дверь открылась. В комнате появился тёмный силуэт — глаза её
широко распахнулись, и она побледнела. Мудрец приблизился к ней и, по за­
вершении своей обязанности произнёс: «Раз ты такая бледная, то и сын твой
будет бледным. Зови его Панду (панду: «белый, желтовато-белый, бледный»).
И действительно, ребёнок родился очень бледным. И тем не менее, именно
он стал отцом Пандавов, пятерых братьев-героев Махабхараты: Юдхиштхиры, Бхимы, Арджуны и близнецов Накулы и Сахадевы.
Иными словами, эта великая битва, по сути своей, является противосто­
янием между сынами Тьмы (правителя, который был зачат с закрытыми
глазами) и сынами Света (того, что был зачат с открытыми глазами). Од­
нако суждено было случиться ещё одному рождению, поскольку Сатьявати,
недовольная результатом первой царицы, решила устроить для неё вто­
рую встречу, но та, не желая этот опыт повторять, подложила вместо себя
в постель служанку. Когда-же великий йог, согласно желанию Сатьявати,
возлёг также и с этой девушкой шудрани, она поднялась с ложа и в почте­
нии склонилась перед ним; он был очень удовлетворён этим. «О благород­
ная дева, ты более не будешь рабыней,» произнёс он, «сын же твой будет
одарён всеми благами.» И действительно, её сын, мудрец Видура, был
дядей-советником Пандавов, который, в конечном итоге, достиг йогического просветления1.
1

Там же, 1.101—106, сокр.

379

Теперь обратимся к мотиву борьбы Света и Тьмы который, как помнит чи­
татель, зародился в Иране в о. 500 г. до н.э. и нашёл своё выражение во все­
ленской битве Бога Истины и Хозяина Лжи. В иудейских свитках Мёртвого
моря, датируемых о. 175 г. до н.э.— о. 66. г.н.э.1, этот мотив снова проявляет­
ся в виде борьбы Сыновей Света и Сыновей Тьмы. В различных гностических
источниках первых веков нашей эры также можно обнаружить вариации это­
го мотива. Во всех этих притоках левантской мысли противостояние видится
с этической и онтологической сторон. Принцип истины и света олицетворя­
ет как добродетель, так и истинное бытие, С одной стороны, он обладает
социальной значимостью, с другой — статусом безусловности и, в конечном
итоге, ему суждено восторжествовать в рамках вселенной. В рамках этих си­
стем не делается чёткого различия между социальными и метафизическими
уровнями суждения.
Также и в буддийской мифологии Амиды принцип света и истинного знания
одновременно выступает в качестве этического и, в то же время, имеющего
первостепенную важность для души. Здесь окончательная победа света ви­
дится не во вселенских масштабах; ибо в буддийской картине мира, состоящей
из непрерывно вращающихся круговоротов рождения и смерти, нет места для
времени вне времени, когда они могли бы остановить свой ход: потому для буд­
диста кульминация является психологической и проявляется в виде отречения
от этого порочного круга. И все же, хотя этот круговорот в целом является
порочным, принцип света в нем выступает более истинным и достойным, чем
принцип тьмы. Ибо последний есть лишь плод невежества и страсти и всех тех
деяний, которые свершаются теми, кто попал в путы их чар. Следовательно,
в мифологии Амиды психологический и метафизический уклады идентичны
социальному и метафизическому на Западе.
Однако в высшей степени развитой, кажущейся смехотворной, но, в дей­
ствительности, являющейся плодом крайне утончённой символической игры,
мифологии Брахманов, возникает нечто куда более изощренное и мы можем
видеть это в составленной мудрецом Вьясой биографии, которую невозможно
воспринимать буквально. Интересно отметить, что в этой исконно индийской
версии противостояния света и тьмы на поле жизни в конечном итоге не по­
беждает ни то, ни другое. Более того, обе силы исходят из единого источника,
а именно — Вьясы. И пусть по отношению к Сыновьям Света и Сыновьям
Миллар Берроуз, Свитки Мертвого моря (Нью-Йорк: Viking Press, 1955), СС. 222—223

380

Тьмы выносятся этические суждения, оправдывающие и осуждающие их
соответственно, конечный вердикт ни в коем случае не является определен­
ным. Напротив, обе этих силы в равной степени принадлежат к вторичному,
дуалистическому порядку и являются лишь результатом определенного об­
стоятельства, на которое следует обратить пристальное внимание, а имен­
но — нетерпеливости королевы-матери и её жажды немедленного получения
конечного результата. В результате этого подготовка поля деятельности пред­
ставилась невозможной и для потрясения обеих юных девушек и вытекаю­
щих из него противоположных, но в равной степени невинных реакций были
все причины. Так игра света и тьмы в пространстве человеческой истории
представляется нам результатом проявления человеческой слабости; и пусть
в рамках этого поля деятельности мы выносим некие этические суждения,
как благочестие, так и порок, к которым они относятся, все же вторичны.
Они дополняют друг друга. Возьмём для сравнения древний египетский текст
«Таинство Двух заключивших союз». Существует куда более объемлющая
и возвышенная точка зрения, чем та, в рамках которой разыгрывается все­
ленская игра теней света и тьмы; в контексте Махабхараты она представлена
в виде главного прародителя и свидетеля этого действа. Сравните образ, рас­
смотренный нами ранее, Птаха — Мумии прародителя быка Аписа и Фарао­
на, которому в более позднем тантристском символизме Индии соответствуют
Шава, Труп, отвернувший свой лик и, все же, составляющий одно целое с пра­
родительницей мира — чета Шива-Шакти (см. с. 90 и Изображение 21)!
Сравните с той Самостью, которая изрекла «Я» и стала двумя!
Поздняябрахманическая система, представленная в Махабхарате, в про­
тивоположность буддийской, представленной в мифологии Амиды, заключа­
ет в себе как вовлечение в мир майи (иллюзии), так и способ побега из него.
Однако в этом вовлечении мы не видим того наивного утверждения мирских
ценностей, которое представлено на Западе в виде этического позитивизма.
Порочный круг никак не усладить и ценности его не выходят за его преде­
лы. Тем не менее, как демонстрирует нам биография Вьясы, мир может быть,
играючи, усовершенствован мудрым: это напоминает взрослого, который вно­
сит некоторые усовершенствования в игру, что так серьёзно воспринимается
его детьми.
Наконец важно отметить, что царица Сатьявати, которая в этой ироничной
повести о проделках майи выступает в качестве главного толчка, является ма­
терью как Вьясы, так и обоих погибших юных правителей. Загадочная майа
381

в своём вселенском обличии располагает тремя силами. Первая её способность
заключается в сокрытии от нас Брахмана; вторая — в проявлении иллюзорно­
го мира; третья — в откровении Брахмана через эту иллюзию. На своём плоту
Сатьявати переправляла йогов на противоположный берег и в этом уподобля­
лась разоблачающей потенции майи; однако она также перевозила пассажи­
ров с другого берега обратно, что идентично её скрывающей и проявляющей
энергиям. Послушная желанию добродетельного правителя Шантану, кото­
рый решил остаться с ней на этом берегу, она проявила себя в качестве силы,
породившей поле деятельности для борьбы между светом и тьмой во вселен­
ной Махабхараты. Послушная желанию несовершенного йога, в центре реки,
между двумя берегами, она дала рождение великому Вьясе, который, будучи
собирателем Вед, составителем Пуран и т.д. подарил миру литературу духов­
ного откровения, а в рамках этого, нашего берега, произвёл на свет две семьи,
дабы явить чрез них ещё одну историю откровения, которая теряет очень мно­
гое, если её рассматривать буквально.
В роли чаровницы правителя, Сатьявати была наделена сладким ароматом,
однако этот аромат не был присущ ей изначально; и девственность, отданная
правителю, не была истинной. Её настоящий запах мир отторгал и лишь йог
с рвением принял её в свои объятия, однако его истинная цель лежала за пре­
делами этого мира. А вечно-бегущая река жизни, из которой она изошла по­
добно всякой жизни вообще, повсюду в литературе Востока символически
связывается с божественной милостью, проистёкшей в поле проявленного
мира. С одной стороны (один из её берегов) мы видим сферу всякой радо­
сти и боли, добродетели и порока, знания и заблуждения, с другой же (дру­
гой берег), преодолённая, либо прочтённая иначе, она выходит за пределы
этих взаимодополняющих принципов к абсолюту, который находится вне их.
Остров же, расположенный между этими берегами — тот самый, где был ро­
жден мудрец Вьяса — есть мир и источник мифа — Махабхараты, которая
сама истинна и ложна, исполнена откровения и вводит в заблуждение и, как
это часто бывает в жизни, понимается в том или ином ключе в зависимости
от одарённости её воспринимающего.
Однако я уже дал обет не пытаться вдаваться в обсуждение сюжета этого
океана мифа. В завершение лишь отмечу, что слепец Дхритараштра уступил
свой трон Панду, «белому»; однако тот погиб в юном возрасте и потому стар­
шему брату пришлось снова вернуться к своей роли. В результате многочис­
ленное потомство Дхритараштры — Кауравы и пять превосходных сыновей
382

Панду — Пандавы были вовлечены в кровопролитную войну, в которой канул
весь цвет рыцарства феодального века ведической Индии.
Последние пять книг этого эпоса (книги с 14 по 18) уже лишены геройского
духа. Юдхиштхира, старший из братьев Пандавов, совершает жертвоприноше­
ние коня, благодаря которому смываются все грехи, которые были совершены
на поле битвы. Старый уже Дхритараштра со своей женой, потерявшие всех
из тысячи своих сыновей, удаляются в лес. Божественные воплощения Госпо­
да Вишну — черный Кришна и белый Баларама, которые на протяжении всех
перепетий оказывали неоценимую поддержку пятерым братьям (которые оли­
цетворяют пять чувств, пять элементов природы) также покидают этот мир
и сами Пандавы вместе со своей прекрасной общей супругой Драупади (оча­
рование жизни) и увязавшимися за ними псом, надев на себя черные одежды,
отправляются в горы, чтобы пешим ходом добраться до рая. Они пересекают
Гималаи и приближаются ко вселенской горе Меру, на которую совершают
долгое и упорное восхождение. По пути замертво падает Драупади; затем,
поочерёдно, Сахадева, Накула, Арджуна и Бхима — так до вершины доби­
рается один лишь Юдхиштхира в сопровождении пса. С небес на колеснице
спускается бог Индра, чтобы забрать его с собой, однако тот противится до тех
пор, пока не получает обещание, что его жена и братья, а также пёс также мо­
гут пойти. Принятый пёс становится, в итоге, богом Дхармы. Однако братьев
и жену нигде не могут найти, поскольку они находятся в аду; на небесах же,
во всем величии, восседает глава темных Кауравов, главный злодей. С негодо­
ванием Юдхиштхира покидает рай и отправляется в ад, где находит не только
своих братьев, но также и многих других товарищей в ужасном положении.
Тогда он узнает (а вместе с ним и мы), что те, кто погиб с малым грузом грехов,
сначала отправляются в ад, чтобы очиститься, а затем возносятся в рай; те же,
у кого к моменту смерти накопилось очень мало благочестия, сначала возно­
сятся на райские планеты, чтобы краткое мгновение пожинать плоды своего
благочестия, а затем на долгое время низвергаются в ужасающие условия ада.
Адское окружение растворяется и Пандавы обнаруживают себя в раю
вместе с другими богами. Однако их прародитель, Вьяса, все ещё трудится
на земле. Так протекла эпоха: вселенная Махабхараты пронеслась перед её
создателем и растворилась в воздухе, подобно миражу. Теперь ему надлежало
облечь её в слова, благословенные слова, слова истинного бытия всего сущего.
У Вьясы был послушник по имени Вайшампаяна, которому тот поведал
этот рассказ; этот ученный человек некоторое время спустя посетил праздне383

ство змеиной магии, где правитель по имени Джанамеджайа собирался ото­
мстить за смерть своего отца, погибшего от укуса змеи, ввергнув всех змеев
мира в ведическое пламя. Именно в промежутках между стадиями этой цере­
монии и поведал Вайшампаяна Махабхарату. Там её услышал поэт Уграшрава,
к которому, некоторое время спустя, группа мудрецов обратилась с просьбой
пересказать им её целиком, что он и сделал. Вот откуда пришла к нам Махаб­
харата такой, какой мы её знаем сегодня: со слов поэта Уграшравы, который
услышал её от мудреца, которому её поведал сам Вьяса1, который, к этому
времени, уже покинул тот мир, который сам породил и смерть которого на­
блюдал, вознёсшись с помощью мистической йоги к огненным вратам солнца2.

III. Век великих верований:
о. 500-1500 гг.н.э.
Изначально буддизм являлся доктриной отречения от мира, что выража­
лось в традиционном образе буддийского монаха с бритой головой и миской
для подаяний, удалившегося в монастырь в поисках переправы на другой бе­
рег. Однако возродившийся в период Гупты брахманизм ставил своей целью
не только обретение монашеского идеала, но и поддержание светского обще­
ства. И в этом новом контексте термин дхарма относился не столько к док­
трине отречения, как это было в Буддизме, сколько к вселенскому своду
законов и процессов, направляющих ход бытия. Термин этот строится с помо­
щью глагольного корня дхр: «поддерживать, поднимать, сохранять» и в зна­
чении своём схож, как мы отмечали ранее, с египетским маат и шумерским
ме. Потому если в буддийской мифологии ничего не говорится о священном
зарождении и поддержании вселенского уклада и все внимание посвящено
деяниям Спасителя, на примере которых должно научиться пути освобо­
ждения от горестей проявленного мира, то в мифологиях брахманизма всегда
представляется к рассмотрению урок дуальности: дхарма и йога, вовлечение
в деятельность и отрешённость от неё, которые существуют одновременно
и взаимодополняют друг друга.

1
2

Махабхарата 1
Там же, 12.333

384

«О правитель», читаем мы в Махабхарате, «следуй своему царскому долгу,
подобно тому, как все другие благочестивые люди исполняют свой долг. Чего
достигнешь ты, удалившись в монастырь подобно аскету — так ты лишь от­
ступишься от благодетели (дхарма) своего сословия и лишишься всяких до­
стижений (артха) и наслаждений (кама)1.
В буддизме природа бытия понимается в качестве совершенно пустой и ли­
шённой самости; проявленные формы подобно миражам возникают то тут, то там,
вызванные силой невежества и главная цель заключается в их растворении.
«Из-за возрастающего невежества возрастают проявления кармы. Бла­
годаря прекращению невежества прекращаются проявления кармы.» Таково
слово хинаяны Палийского канона2.
«Форма есть пустота и пустота есть форма. Пустота неотлична от формы,
форма неотлична от пустоты. За пределами пустоты не существует формы,
а за пределами формы нет пустоты.» Такова мудрость махаяны, вступившей
на противоположный берег3.
С другой стороны, в ведическо-брахманическо-индуистском видении все
сущее является проявлением самопроявленной силы (брахмана), которая
трансцендентна, и тем не менее имманентно пронизывает все сущее в каче­
стве самости (атмана). Он распространил себя подобно Атману, о котором
мы слышали ранее, который произнёс «Я», почувствовал страх, а затем же­
лание и излился в мир. Следовательно все сущее мы должны воспринимать
не в качестве пустоты, но в виде проявлений его творческой потенции. Ибо он
повсюду, пусть мы и не ведаем этого.
Хотя он скрыт во всем сущем,
Этот атман никак не проявляет себя.
Однако те, чьё видение утончённо, могут его заметить
Те, чей разум возвышен до тонких сфер. 4
Способ постижения этого Существа из существ можем в чём-то напоми­
нать буддийский подход, поскольку он также подразумевает уничтожение эго
и отступлене от понятия «я» (ахам).
1
2
3

Там же, 3.33.2
Самьютта Никая 2.43
Прайнапарамрита Сутра

4

Катха Упанишад 3.12

385

Тот, кто смог подчинить себя себе,
Находит в себе друга.
Тот же, кто не смог справиться с собой,
Подобен злейшему врагу для себя. 1

Однако здесь посредством принесения в жертву эго познаётся собствен­
ная идентичность не с пустотой, но с тем Существом, которое в своей жертве
раскрыло все чудеса вселенной.
Из этого вытекает естественное индуистское представление о том, что
вселенский уклад божественен. А поскольку общественный уклад является
частью вселенского, таким же естественным образом получается, что ор­
тодоксальный индийский социальный уклад также исходит свыше. Далее
по аналогии, так как порядок вещей в природе вечен, вечно и ортодоксальное
индуистское общество. Здесь не приветствуются нововведения или свобод­
ные порывы мысли в общественной сфере; ибо, в отличие от Греции и Рима,
а также современного Западного общества, здесь общество не считается укла­
дом, разработанным людьми и подверженным оценке и изменению. Законы
этого общества подобны законам природы — над ними не размышляют, их
не улучшают и не придумывают. Подобно тому, как солнце, луна, растения
и животные следуют по своему пути, заложенному в них природой, так и че­
ловек, в зависимости от того, какое рождение он принял: брахмана, кшатрия,
вайшьи, шудры или парии, должен следовать законам, предписанным его
классу. Каждый из этих классов аналогичен отдельной форме жизни. И по­
добно тому, как мышь не может стать львом и даже не помышляет об этом,
так и шудра не может стать брахманом и подобное желание равносильно без­
умию. Таким образом индийское слово «добродетель, долг, закон» — дхарма
имеет глубокий, очень глубокий смысл. «Лучше исполнять свой долг плохо,»
читаем мы, «чем в совершенстве исполнять чужой долг.»2 В рамках этой си­
стемы греческого и характерного для эпохи ренессанса представления о вели­
чии индивидуума попросту не существует. Здесь человек скорее дивиду ум,
разделённый человек, который представляет собой одну конечность или функ­
цию великого существа (пуруши) — общества: брахманы, жреческая каста,
олицетворяют голову этого существа; кшатрии, каста руководителей — его

1
2

Бхагавад Гита 6.6
Там же, 3.35

386

руки; вайшьи, каста дельцов — его желудок и туловище; шудры же, рабочий
класс — его ноги и ступни. Парии же, неприкасаемые, будучи представите­
лями совершенно иного вида, в человеческом обществе могут исполнять лишь
недостойные человека и самые отвратительные обязанности.
Первый серьёзный удар по целостности этой системы пришёлся период
Гуптов, в 510 г.н.э., когда гунны-эфталиты во главе с молодым вождём Михиргулой вторглись и опустошили северо-запад страны, вынудив род Гупты
платить себе дань. Их дикое правление было недолгим — уже в 528 г.н.э.
Михиргула был свержен объединившимися принцами и отбыл в Кашмир, где
и погиб. Однако последствия этого правления оказались для Индии весьма
значительными. «На этом моменте занавес, « пишет профессор X. Г. Роу­
линсон об этом переходном периоде, «опускается над нашей сценой действий
на целое столетие»; когда же он вновь поднимается, мы обнаруживаем в до­
лине Ганг, три процветающих государства, которые пребывают в состоянии
постоянной войны. На востоке, в регионе Малва правят Гупты — вне всяких
сомнений потомки имперского рода прошлого; в Каннаудже царит династия
Маукхари, и в Таннасаре, городе к северу от Дели, правит род Вардхана.
Приблизительно в 612 году весь север на короткое время объединяется под
властью Харши, который, однако, был убит в 647, после чего: «занавес снова
опускается», а когда поднимается двумя столетиями спустя, обстановка снова
кардинальным образом меняется1.
«Возникает новый общественный уклад, в центре которого — многочис­
ленные кланы рода Раджпутов, что переводится как «Сыновья правителей».
... Раджпуты претендуют на принадлежность к родам древних кшатриев
и вдохновляются жизнью и устоями героев индуистского эпоса; однако со­
временные исследования показывают, что они, по большей части, являются
потомками Гурджаров, Гуннов и других племён Центральной Азии, которые
смогли перебраться через северо-западную границу страны в пятом и шестом
веках. Эти захватчики поработили некоторые из царств и постепенно осели,
беря себе в жёны индийских женщин.»2
Тем временем с Запада начали проникать новые религиозные течения,
среди которых принадлежащий к позднему гуптовскому периоду культ бога
солнца Сурьи, который в то время приобрёл огромное влияние. Это было ще-

1
2

Роулинсон, цит.соч., С. 111
Там же, 199-200

387

дрое смешение различных элементов, позаимствованных из позднего римского
имперского культа Sol Invictus и иранского культа Митры с примесью алексан­
дрийского поклонения планетам и частичной адаптацией древних сирийских
ритуалов великой богини Анаит-Кибелы, в чьём храме практиковалась риту­
альная проституция;1 наиболее известным из сохранившихся святилищ этого
культа выступает храм солнца в Конараке (13 в.н.э., Орисса)2.
Однако в эти годы также все более сильными становились веяния совер­
шенно новой левансткой веры. Арабские торговцы на протяжении веков ак­
тивно посещали торговые порты западного побережья Индии; уже в Перипле
Эритрейского моря, который принадлежит к пятому веку нашей эры, мы
встречаем упоминания об их товарах. В ходе седьмого века вера Мухаммеда
(570—632 н.э.) распространяется по всему Ближнему Востоку; и хотя в пол­
ной мере она проявились в Индии лишь тысячелетием позднее, уже в 712 г.,
когда в Синдхе основалась первая колония арабов, исповедовавших веру Му­
хаммеда, весть о ней распространяется по всему побережью вплоть до Мала­
бара. Действительно, прозелиты ислама инициировали ряд новых движений
внутри индуистской общины; современный индийский автор П. Н. Чопра так
пишет об этом:

Представление о том, что все люди братья, о теоретическом ра­
венстве всех верующих, монотеизме и абсолютном подчинении воле
Бога, которые характерны для ислама, оказали огромное впечатление
на умы некоторых из индуистских мыслителей и реформаторов того
периода. Контакты между мусульманами и индуистами как на побе­
режье Малабара, так и на Короманделе послужили бурному разви­
тию индуистской мысли и инициировали ренессанс монотеистических
и противокастовых движений на юге страны, который стал очагом
всех религиозных реформ с восьмого по десятый века. Мыслители
вишнуитских и шиваитских движений основали школы бхакти и та­
кие ученные умы, как Шанкара, Рамануджа, Нимбадитья, Басава,
Валлабхаачарья и Мадхава сформулировали свои собственные фило­
софские системы3.

1
2
3

Гетц, цит.соч., СС.262—263
Циммер, Искусство индийской Азии, Том II, табл. 348—375
П. Н. Чопра, «Встреча Индии и ислама», Cahiers d’histoire naturelie. Том. VI, No. 2 (1960), СС. 371—72.

388

Обобщая, можно сказать, что вместе с вторжением Гуннов в Индию вторг­
ся также и новый дух, для которого характерно с одной стороны — смешение
различных внешних влияний, а с другой — противопоставленные им усилия
по сохранению классических форм раннего периода Гупты. Как писал док­
тор Гётц: «В результате ужасающих вторжений гуптов-эфталитов, шуликов
и гурджаров, падения империи Гупты, гражданских войн, военных диктатур,
финансовых потрясений, упадка городов и разрушения класса бюргеров ин­
дийская культура приобрела феодально-клерикальный характер т.е. достигла
средневековья. То, что в ранний период Гупты являлось скрытым ренессансом
и попыткой возвращения в власти аристократов, теперь приобрело характер
сакральной традиции: нерушимого оплота для века, тщащегося защитить своё
культурное наследие от нарастающего варварского влияния.»1
Этот период можно соотнести с тем в готической Европе, начиная от паде­
ния Рима и вплоть до Ренессанса. Это период расцвета Византии и процвета­
ния ислама, начиная от Юстиниана (483—565) до захвата Константинополя
турками с одной стороны (1453) и захвата мавританской Гранады Колумбом
(1492) с другой. Идентичный период в Китае приходится начиная с династии
Суй и Тан до середины правления династии Мин; в Японии на этот период
приходится основное развитие, начиная с распространения в стране буддиз­
ма в рамках китайского учения (552 н.э.) и заканчивая расцветом Ашикаги
(1392-1568).
При широком рассмотрении с Востока на Запада и с Запада на Восток, мы
видим, что эта эпоха везде характеризуется расцветом духовного религиозного
искусства: эпоха христианских соборов, век исламских мечетей, период, когда
были созданы все основные памятники брахманизма в Индии, а также буд­
дийские храмовые сады на Дальнем Востоке. Образ мышления здесь, в общем
целом, был скорее схоластическим, чем творческим, опирающимся на идеалы
апофеозного прошлого и характеризовался отсутствием сомнений, горячей ве­
рой, и присвоением откровений времени — вечности, а величия деяний чело­
века — Богу. Однако, хотя в Индии храмы все разрастались, а письменные
труды все толстели, их влияние начало сходить на нет. Мысль и чувство посте­
пенно вытеснялись сантиментами и клише. Распространения получили народ­
ные промыслы и народные верования, в результате чего искусство, совершенно
1

X. Гётц, «Традиции и творческое развитие в индийском искусстве», Indologen-Tagung, 1959, обсуждение
Indologischen Arbeitstagung в Эссене-Бреденей, Вилла Hiigel (Gottingen: Vandenhoeck and Ruprecht, 1959),
C.151

389

лишенное религиозного вдохновения, опустилось до скрытой эротики с одной
стороны и полного отсутствия содержания с другой. Там, где раньше царил
буйный дух великих свершений, теперь осталось лишь народное благочестие,
прикладное искусство, жреческие шаблоны да стычки полуварварских родов.
«Лишь в удалённых, нетронутых областях, таких как Непал и Тибет,» пи­
шет доктор Гётц, «индуистская традиция в искусстве сохранилась до наших
дней действительно живой, с иконографией, характерной для средневекового
периода. Однако учитывая то, в каком состоянии все образцы её дошли до нас,
мы не можем считать их полноценными примерами истинного индуистского
искусства того времени, во всей его живости и богатстве форм.»1

IV. Путь Восторга
Напоследок нам остаётся вкусить несколько переспевшего плода религи­
озного древа Индии и здесь, очевидно, выбор падает на легенду об иссинячерном мальчике-спасителе Кришне в его знаменитом образе луноликого
возлюбленного гопи: юных и достигших среднего возраста жён пастушьего
народа, среди которого он воспитывался, в качестве приёмного ребёнка.
Легенда эта представляет интерес не только сама по себе, но и с точки зре­
ния сравнительной мифологии, ибо здесь открытое воспевание недозволенной
любви может быть сравнимо с тем в поэзии европейских трубадуров в виде
романсов о Ланселоте и Гвиневре, Тристане и Изольде: между ними, несо­
мненно, существует ряд аналогий, однако дух из совершенно отличен.
Несмотря на то, что наиболее развитый и доведённый до совершенства пись­
менный источник, посвящённый этому мотиву — «Песнь пастушка» (Гита
Говинда), составленный придворным поэтом Джаядевой, датируется о. 1175 г,
что помещает его на одну временную шкалу с наиболее выдающимися роман­
сами о Тристане (начиная с версии Беруля о. 1155 и заканчивая Готфридом
Страсбургским 1210) и что он во многом превосходит их в откровенности эро­
тических мотивов, он, все же, несёт в себе религиозный посыл: как если бы
страсть Тристана и Изольды соотносилась с любовью, скажем, Иисуса Христа
и Марии Магдалины в духе Песни Песней. К тому же, если в рамках курту­
азных дисциплин Европы двенадцатого века основное внимание влюблённого
1

"Там же, С. 152

390

было сосредоточено на качествах его единственной Прекрасной Дамы, мальчикспаситель Кришна, обладающий удивительной способностью создавать бесчис­
ленное количество своих копий, достиг, в течение веков развития своей легенды,
изумительного экстатического размаха в деле блаженного прелюбодеяния (как
читатель вскоре сможет убедиться сам); можно лишь сказать, что для подобного
рода проявления йогического могущества Западный термин любовь (по крайней
мере, в его общепринятом смысле) вряд ли может быть применим.
Нет нужды здесь перечислять легенды о чудесах рождения, а также бесчис­
ленных детских шалостях, которые устраивал маленький иссиня-черный маль­
чик вместе со своим белым братом Баларомой в обществе многочисленных
мальчиков пастушков. Достаточно будет сказать, что благодаря им каждая
девочка и женщина в его окружении знали о нем не понаслышке; поэтому
к моменту, когда одной лунной ночью они услышали звуки одинокой флей­
ты, доносящейся из леса, они уже были очарованы им и немного требовалось
для того, чтобы эта отдалённая музыка проникла в самую глубину их сердец.
В воздухе стоял густой аромат белых кувшинок, и все всколыхнулись в своих
постелях. Сначала открылись их сердца, а затем глаза и, одна за одной, они ак­
куратно поднялись со своих постелей и, подобно теням, выскользнули из своих
домов. Одна мягко мурлыкала в аккомпанемент флейте; другая, спеша на ме­
сто встречи, просто слушала; третья начала звать его по имени и тут же вся
сжалась от смущения; четвертая же, которую мелодия застала в доме, когда
её родные ещё не спали, лёжа в своей постели снова закрыла глаза, однако
с такой силой медитировала она на своего возлюбленного, что воссоединилась
с ним вовеки — в смерти.
При виде многочисленных девушек, собравшихся на звук его флейты, юно­
ша изобразил удивление.
«Но где же,» спросил он, «ваши отцы, братья, мужья?» Девушки были
в растерянности, а также очень удивлены факту присутствия на месте других
гопи: некоторые из них начали выводить пальцами ног узоры на земле и глаза
всех из них были подобны озерам слез. «Мы не можем оторваться от твоих
лотосных стоп,» взмолились они; Кришна же, когда натешился вдоволь, начал
свободно ходить между ними, продолжая играть на флейте. «О, помести же
свои лотосные руки,» молили они, «на наши вздымающиеся груди, на наши
головы!» И тогда начался танец.
Существует целый ряд описаний этого танца, танца Раса Кришны и гопи,
датирующихся начиная от шестого и заканчивая шестнадцатым веками н.э.;
391

таким образом, мы имеем достаточно полную документальную сводку раз­
вития с одной стороны литературной, но с другой, несомненно, глубоко ре­
лигиозной традиции описания эротической игры. Также сложно найти более
убедительное свидетельство наличия определенного повсеместного принципа
в истории религиозной мысли, который заключается в том, что по мере упадка
поэтического прозрения и чувствительности, нарастают сенсуализм, избитые
шаблоны и сентиментализм.
В ранних версиях танца раса, относящихся к шестому веку и представлен­
ных в Вишну Пуране и Харивамше, подлунная игры Кришны и гопи проходит
в атмосфере буколической идиллии. Ключевым событием здесь выступает та­
нец, во время которого женщины, держась за руки, двигались по кругу с за­
крытыми глазами, и каждая из них представляла себя в обществе Кришны.
«Каждую взял он за руку,» говорится в Вишну Пуране,

«глаза их были все ещё закрыты, однако, вдохновлённые вол­
шебным его прикосновением, они собрались в ровный круг. Кришна
воспел хвалу осени. Гопи отозвались, воспев хвалу Кришне, и танец
начался с мягкого звона их ножных колокольчиков.
Время от времени, от постоянного кружения то у одной, то у дру­
гой из них кружилась голова и тогда они обхватывали руками шею
своего возлюбленного и капельки его пота были подобны плодотвор­
ному дождю, из-за которого на висках их выступала влага. Кришна
пел. Гопи восклицали: «Славься Кришна!» Куда бы он не направлял
их, они следовали за ним; когда бы он не повернулся, он видел их ря­
дом; каждое из мгновений этого танца длилось многие миллиарды лет.
Так Всемогущая Личность приняла облик юноши и проводила свои
игры в обществе девушек Вриндавана, проникая в самое их существо,
а также в существо их мужей; ибо подобно тому, как все существа
состоят из элементов: эфира, воздуха, огня, воды и земли, так и Го­
сподь пребывает повсюду и во всем1.»
Здесь вдохновляющей идеей выступило представление об имманентной
природе трансцендентного божества; и здесь, также как и во всех прочих ми­
стических трудах Индии, идея эта доводится до необычайной глубины, в коВишну Пурана 5.13, сокр; в соответствии с Уилсоном, цит.соч., СС.531—535

392

торой остаётся лишь она одна в чистом виде, а все различия растворяются.
Закрытые глаза гопи указывают на то, что божественное присутствие есть
во всех и каждом из нас и наше существование неотделимо от него, поэтому
в этой ранней версии танец раса выступает в качестве изящно сбалансиро­
ванного символа индуистского ортодоксального Двоичного пути, в рамках
которого на внешнем плане поддерживается добродетель (дхарма), на вну­
треннем же осознается связь (йога) с принципом, который одновременно как
поддерживает Уклад, так и выходит за его пределы, и с которым каждое су­
щество и каждая частица мироздания изначально и вечно едины.
В версии Харивамши, которая является приложением к Махабхарате,
подчёркивается духовная природа этого героя эпоса, который представляет­
ся в качестве воплощения Хари (Вишну), шаловливый же тон подачи самого
танца сильнее, чем в Вишну Пуране, отдаёт сладострастной несдержанностью,
которой, в конечном итоге, суждено было возобладать.
«Подобно тому, как стадо слоних, покрытое пылью, наслаждается об­
ществом впавшего в блаженное неистовство слона,» читаем мы, «так и эти
собравшиеся девушки, чьи части тела были покрыты пылью и коровьим на­
возом, наваливались на Кришну и окружали его со всех сторон. На лицах
из возникали улыбки, а глаза их, большие и тёплые, подобные темным гла­
зам антилопы, зажигались ярким огнём, по мере того как они жадно вкушали
все чудеса из дорогого друга. «Аха!» бывало восклицал он, чтобы смутить их
и они содрогались от восторга. Волосы из, ниспадающие вниз густым водо­
падом, струились по их вздымающимся грудям — так юный бог наслаждался
обществом гопи теми ночами под осенней луной.»1
В Бхагавата Пуране, принадлежащей к 10 веку н.э., которая по сей день
остаётся главным духовным трудом всех преданных Кришны, юный бог пред­
ставляется искусным в любовных утехах и здесь баланс окончательно смещается
с интровертированной позиции к переводу йоги в бхогу («физическое наслаж­
дение, обладание» от корня «бхудж «наслаждаться пищей, поглощать»).
«Протянув руки к девушкам,» читаем мы «Кришна стал обнимать их. Ка­
саясь их рук, волос, бёдер, поясов и груди, нежно царапая их своими ногтями,
шутя, смеясь и обмениваясь с ними взглядами, он испытал на юных красавицах
все приёмы бога любви.»2

1
2

Харивамша 75
Бхагавата Пурана, 10.29.46

393

Что до гопи, те в неистовстве восклицали: «Глядя на твоё лицо, обрам­
лённое вьющимися волосами, на щеки, чью красоту оттеняют твои серьги,
на губы, полные нектара, и смеющиеся глаза, видя твои могучие руки, унося­
щие прочь все наши страхи, и твою грудь — единственный источник счастья
для богини процветания, мы понимаем, что должны стать твоими служанками.
Найдётся ли хоть одна женщина во всех трех мирах, которая не забудет о до­
бропорядочном поведении, услышав завораживающую песнь твоей флейты,
протяжную и ласкающую слух? Твоя красота несёт счастье всем трём мирам.
В самом деле, даже коровы, птицы, деревья и олени, видя Твой прекрасный
облик, приходят в такой восторг, что волоски на их телах встают дыбом.»1
В этот момент неожиданно свершается событие, которое приводит всех со­
бравшихся в шок и которое, на протяжении последующих веков духовного по­
клонения и поэтического воспевания Кришны и гопи, было развито до статуса
основополагающей темы и образа для медитации. В момент, когда блаженное
неистовство девушек достигает предела, их Господь внезапно исчезает и они,
обезумевшие от горя, начинают искать его, бродя из одного леса в другой,
вопрошая лианы, деревья, птиц и цветы, выкрикивая его имя и вознося ему
хвалу, а также любовно подражая его движениям, когда, вдруг — что это? —
одна из девушек находит его следы.
«Вот,» воскликнули они разом, «следы нашего Господина!»
«Но увы!», снова зарыдали они, поскольку рядом с его следами были следы
меньшего размера, а затем, эти вторые следы совсем исчезли.
«Должно быть он понёс её на руках!» воскликнули они. «Посмотрите! Те­
перь его собственные следы стали тяжелее, под её весом. А здесь он опустил
её, чтобы они могли собрать цветы. Здесь они сели вместе, чтобы он мог впле­
сти цветы в её косу. Но кто же эта счастливица?»
В Бхагавата Пуране имя избранной гопи не указывается. Однако описы­
вается её жизнь.

Она супруга [читаем мы] пастуха. Оставив других, Кришна уда­
лился с ней в лес, и тогда она подумала, что самая удачливая из всех.
«Оставив всех прочих,» подумала она, «наш возлюбленный Господь
выбрал меня, чтобы насладиться моим обществом»; возгордившись,
она сказала ему: «Дорогой, я не могу сделать и шага больше. Прошу
'

Там же, 10.29.39-40

394

тебя, снова возьми меня на руки и унеси куда только пожелаешь.»
«Ну что ж,» произнёс он, «забирайся ко мне на плечи». Однако, ког­
да она попыталась это сделать, он растворился и ошеломлённая, она
упала на землю без чувств, где её и нашли другие девушки и тогда все
они начали отчаянно рыдать вместе.
«Мы пожертвовали своим браком, чтобы прийти к тебе, и ты зна­
ешь почему, о Обманщик! Кто ещё покинул бы так женщину ночной
порой?» Тут же их настроение поменялось. «О твои бедные, бедные
стопы,» причитали они. «Не болят ли они от того, что ты так мно­
го ходил этой ночью? Прошу тебя, приди и позволь поставить их
на наши мягкие груди.»1
Тут он, смеясь, явился их взорам и все они одновременно поднялись, по­
добно тому, как поднимаются растения, напоенные влагой. С кожей тёмного
оттенка, облачённый в жёлтые одежды и украшенный гирляндой из цветов он
был прекрасен и девушки, хватая его за руки, старались притянуть его к своим
плечам. Одна вытащила у него изо рта бетель, который он жевал, и положила
в свой рот; друга поставила его стопы себе на груди. Затем все они, сняв свои
верхние одежды, разложили их на земле, чтобы создать для него ложе, на ко­
тором он сидел, в то время как они ставили его ноги к себе на колени и при­
кладывали его руки к своей груди, а также массажировали их. Якобы злясь,
они говорили ему: «Одни люди любят лишь тех, кто благосклонен к ним, дру­
гие настроены благожелательно даже к тем, кто равнодушен или испытывает
к ним неприязнь, в то время как третьи не любят никого. А теперь, дорогой
Кришна, объясни нам ясно, что послужило причиной твоих необыкновенных
деяний.»
На что возлюбленный Всемогущий Господь ответил им: «Там, где есть
взаимная привязанность, каждый движим собственными интересами и, та­
ким образом, в таких отношениях люди испытывают привязанность не друг
к другу, но к одним лишь себе. В случае, когда существует привязанность
к тем, кто не отвечает взаимностью, выделяется два типа людей: те, кто добры
и те, кто испытывает привязанность. Первые получают плоды религиозного
благочестия, вторые же получают друзей. Таким образом, здесь также мы
видим корыстную выгоду. Что до тех, кто не привязан ни к тем, кто предан
1

Там же, 10.30-31

395

им, ни к тем, кто не отвечает им взаимностью, они подразделяются на четыре
класса: первые — те, кто обрели утешение в своей собственной душе; вто­
рые — те, кто уже обрели то, к чему стремились; третьи — те, кто неблаго­
дарны в своём эгоизме; четвертые — те, кто жаждут лишь притеснения. Я же,
мои возлюбленные обладательницы изящных станов, не принадлежу ни к од­
ному из этих типов. Я не сразу отвечаю взаимностью тем, кто поклоняется
мне, по иной причине: Я хочу усилить их любовь ко мне и преданность мне.
Я исчез, чтобы ваши сердца были столь поглощены мыслями обо мне, что вы
не смогли бы думать ни о чем другом. Но ведь вы уже оставили ради меня
все понятия о должном и недолжном, ваших родственников, мужей и обязан­
ности. Ваши отношения со Мной чисты и безупречны. Я не смогу отплатить
вам за ваше чистое, бескорыстное служение; пусть же наградой вам станут
ваши славные дела.»1
Он поднялся и все гопи, отбросившие свои печали, также поднялись и обра­
зовали круг. Господь разделил себя на множество, и каждая из гопи чувствова­
ла, будто он обнимает её за шею. Небеса на ними наполнились небожителями
и их жёнами, которые собрались, чтобы наблюдать за этим действом; звучали
небесные литавры; с небес посыпались потоки цветов; гопи и Кришна кру­
жились в танце под ритмичное позвякивание своих ножных колокольчиков,
браслетов и украшений. Гопи воспевали подвиги Кришны, и стопы их танце­
вали, а руки двигались в такт танцу. Они играли бровями и сладко улыбались.
Косы их были туго заплетены, а пояса затянуты. С изгибом в талии, с капель­
ками пота на лицах и разметавшимися накидками, прикрывавшими их грудь,
с раскачивающимися у их щёк серьгами, юные супруги Господа Кришны свер­
кали, словно вспышки молний в гряде темных туч. Одна гопи, присоединив­
шись к пению Господа Мукунды, стала выводить чистые и ясные мелодии,
которые гармонично вплетались в песню Кришны. Господь был очень дово­
лен и приветствовал её пение восклицаниями: «Замечательно! Великолепно!»
Затем другая гопи стала петь на ту же самую мелодию, но в другом, особом
ритме, и Кришна похвалил и её. Одной он передал изо рта бетель, который
она перехватила своим языком. Его лотосные руки касались множества грудей
и его пот падал на всех гопи.
Они были вне себя от блаженства, их чувства отказывали им, одежды раз­
метались, а гирлянды и украшения попадали с них. Жены богов, наблюдавшие
1

Там же, 10.32

396

за ними сверху, были заворожены этим зрелищем; луна и звезды светиле ярче
от изумления. Когда одна из гопи лишилась чувств, он своими руками начал
утирать ей лицо; в другой своей экспансии он так целовал гопи, что нижняя
часть её тела приподнялась от наслаждения. Его ногти, такие же острые, как
стрелы бога любви, оставляли на их телах смертельные раны. От любовных
развлечений с гопи гирлянда Господа Кришны измялась и покрылась по­
рошком кункумы с их грудей. Господь походил на царственного слона, кото­
рый, обезумевший от страсти, трубит в обществе своих также обезумевших
от страсти слоних: с висков его стекала влага и он, в обществе возлюбленных,
вошёл в воды реки где, смеясь, восклицая, борясь и брызгаясь, они блаженно
проводили время. В водах этой реки Ямуны Господь походил на величествен­
ный темно-синий лотос, окружённый роем черных пчёл.
«Но, дорогой учитель», вопросил правитель, который в рамках повествова­
ния этой Пураны изображён в качестве главного слушателя, «как возможно,
чтобы создавший, истолковавший нам и поддерживающий законы доброде­
тели, позволил себе преступить все заповеди религии, совращая чужих жён?»
«Дорогой царь,» ответил брахман, который рассказывал эту священную
историю для религиозного назидания царя, «даже боги забывают о доброде­
тели, когда пробуждаются их страсти. Но их поведение не является предосу­
дительным, ибо они подобны огню, который сжигает все, что в него попадает,
сам при этом оставаясь чистым. Боги учат добродетели и человеку должно
следовать ей; однако деяния богов совершенно отличны. Бога не судят, по­
добно человеку.»
Таков первый урок.
«Более того,» читаем мы в тексте далее, «величайшие из мудрецов также,
как нам хорошо известно, находятся вне рамок добра и зла. Поглощённые
служением своему Богу, они более не скованы последствиями своих деяний.»
Таков второй урок. Что же до последнего?
«Наконец,» произнёс всеведущий брахман, «Кришна уже присутствовал
в сердцах как гопи, так и их мужей, подобно тому, как он присутствует в серд­
цах всех живых существ. Когда Господь, желая пролить милость на своих
преданных, принимает человеческий облик, он стремится явить миру такие
развлечения, которые привлекут любого, кто о них услышит, и побудят его
предаться Господу. Любой, кто должным образом внимает этой истории, об­
ретёт преданность и понимание в своём сердце, подобно тому, как его некогда
обрели в своих сердцах гопи Вриндавана. Когда эта полнолунная ночь подо­

шла к концу, гопи снова легли в ложе к своим мужьям, которые, введёные в за­
блуждение иллюзией, и не подозревали, что они куда-то удалялись и потому
вовсе не ревновали, но пылали ещё большей привязанностью к своим жёнам,
преисполненные энергии творца и поддерживающего мир Вишну.»1
Кажется сложно представить себе большее различие, чем то, которое мы
имеем между этим учением и легендой о юном Том, кому суждено было стать
Буддой среди окружавших его дев в ночь Тленного видения; и, тем не менее,
в этот период времени наряду с индуистскими существовали также и буддий­
ские секты, которые проповедовали путь к спасению не только в рамках нети
нети, «не то, не то», но и в рамках ити ити, «то самое, то самое.» Ранее
мы уже убедились, что минус на минус даёт плюс и когда дуалистиче­
ский подход стирается, чтобы уступить место достижению нирваны,
то, что представлялось нечистотой и страданием этого мира (сансара)
превращается в чистое блаженство пустоты (нирвану):
Узы нирваны и узы сансары неотличны.
Между этими двумя понятиями нет и малейшей разницы2.
Все, видимое глазу, давно минуло: ход шествия остановлен.
Нигде и никогда и никому не поведал Будда свой Закон3.

Подобное прочтение нирваны в позитивном ключе, характерное для это­
го периода великих верований, привело к образованию числа совершенно от­
личных и, тем не менее, схожих по сути движений, демонстрирующих факт
наличия взаимного влияния между буддийской и брахманической сферами.
В их числе так называемый культ Сахаджия, который процветал в Бенгалии
в период династии Пала (о. 730—1200 гг.н.э.) и строился на представлении
о том, что единственным способом постижения чистого блаженства пустоты
было вкушение блаженства сексуального союза, во время которого «каж­
дый — оба.»4 Заявлялось, что это естественный путь к постижению собствен-

1
2
3
4

Там же, 10.33
Мадхьямика Шастра, 25.20 (тибетская версия)
Там же, 25.24
Хеваджра-тантра (Калькутта: рукопись в библиотеке Королевского азиатского общества Бенгалии), С 36
(В); цитируется Шашибхусаном Дасгуптой, Неизвестные религиозные культы как фон бенгальской лите­
ратуры (Университет Калькутты, 1946 г.), С. 90.

398

ной истинной природы (сахаджа), а вместе с ней — природы вселенной: путь,
по которому вас проведёт сама природа.
Говорится так: «Сахаджа — природа самого мира; ибо сахаджа — «долж­
ная форма» (сварупа) всех; потому те, кто обладает воистину чистым разу­
мом, видят, что именно в ней кроется нирвана.»1 «Она свободна от всякого
звука, цвета и качеств; о ней невозможно рассказать, её невозможно по­
знать.»2 «В момент, когда ум погибает и жизненный воздух выходит из тела
Великое наслаждение достигает высшей точки: оно не застывшее и не коле­
блющееся; его не выразить словами.»3 В этом состоянии индивидуальный ум
сливается с сахаджей, подобно тому, как вода сливается с водой.»4 В сахадже
отсутствует дуальность. Она совершенна, подобно небу.»5
И снова: «Следует понимать, что все внешние формы, суть, чистая пу­
стота. Ум — также беспримесная чистота. Когда таким образом осознается
отсутствие сущности как объектов, так и субъекта, бытие сахаджи проявля­
ется в сердце искусного последователя.»6 Тогда он понимает: «я — вселенная:
я Будда: я — совершенная чистота: я — не поддающийся познанию: я — тот,
кто уничтожает цикл существования.»7
В буддийских дацанах Тибета, которые были основаны во время описы­
ваемого здесь периода и просуществовали вплоть до недавнего вторжения
китайцев, находились священные образы и флаги, изображающиеразличных
Будд и Бодхисаттв, слившихся в объятиях со своими Шакти в йогической
позе, известной как Яб-юм, «отец-мать.» Таким образом, великая древняя
молитва из молитвенных барабанов: ОМ мани падме ХУМ, «драгоценность
(мани) в цветке лотоса (падме),» указывает на одном уровне: на вечное из­
начальное присутствие нирваны (драгоценности) в сансаре (цветке лотоса);
на другом: достижение умом (драгоценностью) уровня нирваны (цветка ло­
тоса); и, также, единение мужского и женского начал, лингама и йони, как
это изображено в священных образах. Буддхатвам йошит йони самасритам, гласит поздний буддийский афоризм: «Состояние Будды пребывает
в женском органе.»
1
2
3
4
?
6
'

Дасгупта, цит.соч., С. 91
Там же, С. 94, цит. Сараха-паду Джохакоши
Там же, С. 93, то же цит.
Там же, С. 93, то же цит.
Там же, С. 95, то же цит.
Там же, С. 97, то же цит.
Там же, С. 100, цит. Тилло-паду Дохакоши

399

Таким образом получилось, что когда этот сравнительно духовный, непо­
рочный образ танца Кришны и гопи соприкоснулся с этим движением, которое
уже успело впитать в себя также значительную часть символики ШивыШакти, в нем был сделан совершенно новый акцент, который наглядно пред­
ставлен в любимой всеми эротической поэме Джаядевы «Песнь Пастушка»
(о. 1175 н.э.). Здесь ключевое внимание уделяется не многочисленным гопи
и даже не Кришне, но той, чьи следы были замечены рядом со следами её Го­
спода. Здесь она наделяется именем и характером. Аналогов столь дерзост­
ного поступка, насколько мне известно, не существует в истории религиозной
литературы, ибо характер этой деве, которая отныне станет объектом покло­
нения и пред которой склоняется даже сам Господь, Творец мира, дан самый
простой и человеческий.
Это Радха; она замужем и несколько старше мальчика. И, как утвержда­
ет Джаядева в своей драгоценной поэме (которая состоит из двенадцати од,
каждая из которых поётся в своём размере, музыкальном стиле и лирическом
настроении), их любовь зародилась однажды вечером на полянах Вриндава­
на, где они пасли коров вместе с приёмным отцом Кришны Нандой и другими
пастухами.
Тучи сгустились и в лесу стало очень темно; тогда Нанда, обернувшись
к Радхе, сказал: «Мальчик очень напуган, уведи его домой.» Она взяла его
за руку; однако той ночью он был проведён не к дому, но в объятья любви
на берегу реки Ямуны.
«Слава Вишну!» пишет поэт. «Услышав эту песнь Джаядевы, пусть Он
наполнит её силой достаточной, чтобы и другие уверовали в неё!»
Далее приводится литания воплощений Вишну, среди которых Кришна
числится восьмым; затем мы узнаем, что Радха, страдая от любви, беспомощ­
но бродит со своей служанкой по рощам Вриндавана.
«Я знаю,» поёт ей её подруга, когда обе они присаживаются, чтобы пере­
дохнуть, «я знаю, почему замешкался Кришна: он то целует одну, то ласкает
другую, то волочится за третьей. Облачённый в жёлтые одежды и украшен­
ный гирляндами, он танцует в окружении своих женщин, доводя их до безумия
своими выходками, а сейчас с ним танцует самая красивая из них.»
В неистовстве Радха бросилась в рощу, вломилась туда и яростно прорва­
лась через окружавших Кришну девушек; она страстно прильнула к устам
Кришны и воскликнула: «О да! Твои уста, дорогой, подобны нектару.»
Так оканчивается Первая ода песни Джаядевы.
400

Вторая ода называется: «Беззаботный Кришна»:
Ибо Господь продолжил танцевать как ни в чём не бывало, и тогда Радха
оттолкнула его и, в великом гневе, удалилась в беседку. Она вздохнула. «Увы!
Душа моя никак не может забыть Кришну.» И тогда ее спутница запела:
«О, пусть Кришна насладится мной, как только пожелает. Пусть этой но­
чью он ляжет рядом со мной, приободрит меня своими улыбками и, заключив
меня в свои объятья, наслаждается вкусом моих губ, а затем до самого утра
забудется сном на моей груди на цветочном ложе!» Песня продолжалась: «О,
пусть его ногти вопьются в мою грудь и, искусный в делах любви, пусть он
схватит меня за волосы, чтобы взять силой, пока звенят украшения на моем
теле и спадает мой пояс! И о, пусть я обмякну подобно лиане в его руках, из­
неможённая от восторгов в мгновение, когда окончен будет труд любви.
«Потому что даже сейчас,» продолжается песня, «я вижу, как он прерыва­
ется в своём танце. Флейта падает из его рук: звук, исходящий из неё, потерял
всякое очарование. Вспоминая краткие мгновения близости с его возлюблен­
ной — её груди, руки, локоны волос, его сердце далеко уходит от танца. ...»
Поэма гротескная и, по стандартам сегодняшней критики, могла бы быть
соотнесена скорее с «Венерой и Адонисом» Шекспира, чем с, скажем, Ими­
тацией Христа» Томаса Кемпийского. Однако в Индии, где все часто совсем
не таково, каким кажется нам, Имитация Кришны в таинстве союза Радхи
с Кришной (как это выражается, например, в имени Радхакришнан) на протя­
жении веков, следующих за первым его представлением при дворе правителей
Пали, служила глубокому религиозному вдохновению.
Ода третья повествует о «Пришедшем в смятение Кришне»:
Он покинул гопи и, обыскав весь лес в поисках Радхи, сидит один в зарос­
лях бамбука у реки Ямуны и поёт:
«Увы! «Она пропала, и я сам отпустил её! Что мне теперь до друзей; жиз­
ни? Я вижу, как её брови изгибаются в гневе и негодовании. Но в сердце моем
лишь она одна. ... Но разве может её не быть рядом, когда она всегда пребы­
вает в моих мыслях? »
Ода четвертая под названием «Радостный Кришна»:
Служанка Радхи подходит к Кришне и поёт ему о томлении её хозяйки.
«Тоскуя о твоих объятиях, она подготовила цветочное ложе. Разве может она
жить без тебя? Идём же, ибо она изнемогает от любви!»
401

Ода пятая: «Кришна одержи желанием»:
«Скажи ей,» произнёс он, «что я пришёл.»
И девушка вернулась к Радхе, бесстыдно поторапливая её. «Он настроил
свою флейту под звуки твоего имени. О, иди же к нему, охваченная желанием.
На ложе из нежных побегов, позволив спасть своим одеяниям и поясу, предло­
жи ему роскошь твоих бедёр с щедрой драгоценностью, таящейся меж этими
сладкими вместилищами восторга. Он в нетерпении, повсюду оглядывается,
ожидая твоего прихода. Время пришло.»

«Щедрый Кришна», Ода шестая:
Однако девушка, истощённая любовью, была не в состоянии двигаться.
Тогда её служанке пришлось вернуться к Кришне ни с чем.
«И пусть эта поэма», прибавляет Джаядева, «осчастливит всех возлю­
бленных!»
«Она ждёт тебя в окружении цветов; живёт одними лишь мечтами о твоей
любви; она недоумевает о том, почему же ты медлишь; она целует тени, рыдая
там в одиночестве. Шум падающих листьев кажется ей твоими шагами, и она
разглаживает ложе. Чего же ты медлишь?»
Ода седьмая: «Коварный Кришна»:
Луна уже взошла, но Кришна так и не явился; Радха причитала в одино­
честве. «Час пришёл и ушёл,» вздохнула она. «Увы, я навсегда стёрта из его
сердца!»
«Но пусть эта поэма,» поёт Джаядева, «вечно живёт в твоём сердце, о чи­
татель!»
«Его очаровала другая! Я слышу звон её пояса. Соблазнительно позвяки­
вая на её бёдрах, он шепчет обещания восторга. Увы! Я вижу, как он любов­
но украшает жемчугами шею этой девушки, которая уже несёт на себе следы
от его ногтей. ...»
«Пусть же Вишну, тронутый этой поэмой, утвердится в сердцах всех
и каждого!»

Ода восьмая: «Смущённый Кришна»:
Возлюбленный робко подходит к её ложу; и несмотря на то, что он скло­
нился к её ногам — Он, воплощение Господа, пребывающий в сердцах всех —
эта земная девушка начала яростно мучить его. «О эти опухшие глаза! От слез
402

ли? Или, быть может, от любовного изнеможения после ночных трудов?
Прочь! Исчезни! Иди по следу той, что довела тебя до такого изнеможения!
Твои зубы потемнели от подводки её глаз. Твоё тело, украшенное следами её
ногтей — подтверждение её победы. Мне дурно, когда я вижу следы от её
зубов на твоих губах. О ты! Твоя душа даже чернее, чем тело. Ты бродишь
по лесам, чтобы пожирать бессильных жён.»
«О!» поёт поэт. «О вы, мудрецы! Внимайте жалобе, исходящей из сердца
этой юной жены!»
Ода девятая. «Кришна прошёл испытание»
Служанка произнесла: «Дорогая Радха, вот твой прекрасный возлюблен­
ный здесь перед тобой. Что может быть прекраснее? Зачем позволяешь ты
впустую растрачивать блага персей твоих, тяжёлых, как орехи кокоса, когда
здесь есть тот, кто может по достоинству оценить их изысканный вкус? Не от­
вергай же этого сладкого юношу. Не плачь. Посмотри на него. Люби его. Вку­
си его. Отведай его вкус, как если бы он был сочным фруктом.»
«О, пусть же эта поэма,» взывает поэт, «наполнит радостью сердца всех
влюблённых. И о чудный пастушок Вриндавана, будь так милостив, прогони
пением своей флейты, которая своим чарующим звуком захватывает сердца
всех девушек и пред которой не могут устоять даже боги, все горести из на­
шей жизни!»

Ода десятая, «Кришна в раю»:
Умиротворённая таким образом своей служанкой, Радха смягчилась и по­
казала лицо; в сгущающихся сумерках Кришна, вздыхая и рыдая, заговорил
с ней:
«Сияние твоих зубов, ясных, как свет луны, разгоняет мои мрачные стра­
хи. Огонь желания горит в моей душе: позволь же залить его мёдом твоих
губ. Если ты ещё зла, давай же, проткни меня своими взорами, закуй в оковы
своих объятий, разорви в клочки своими укусами. Ты жемчужина в океане
моего бытия. Ты — женщина моего сердца. Не бойся меня, ведь я сам спро­
воцировал твой страх. В моем сердце есть лишь одна сила — любовь к тебе.»
Одиннадцатая, «Союз Радхи и Кришны»:
Он отошёл от неё и направился к цветочному ложу, которое она смастерила
и одна из гопи посоветовала ей.
403

«Дорогая, теперь будь готова к бою. Подкрадись к нему томной походкой,
томно позвякивая браслетами на лодыжках, чтобы показать ему, что теперь ты
настроена на ласки. Движимая жаждой своих грудей, что дрожат, предвкушая
вкус Кришны, направь к нему свои бёдра, подобные хоботу слона. Величе­
ственная красавица, твоё восхитительное тело хорошо подготовлено к этой ночи
войны: маршируй же к нему под барабанный бой твоего драгоценного раскачи­
вающегося пояса; возвестив звоном своих браслетов о начале боя, атакуй его
грудь своими острыми ногтями. Он ожидает тебя, дрожа и томясь от радости.
Отдайся же полностью в его объятья во тьме этой совершенной ночи.»
Радха вспыхнула от стыда; однако девушка продолжала подбадривать её.
«Как можешь ты бояться того, кого можешь купить как раба за грош твоего
блаженства, которое можешь даровать ему в мановение ока?»
Тогда девушка, затмевающее лунное светило, охваченная трепетом и сла­
достным желанием отправилась к цветочному ложу, позвякивая своими нож­
ными колокольчиками. Гопи же, собравшиеся там, прикрывали свои лица,
чтобы скрыть улыбки; ибо в этот момент она отбросила всякий стыд.

Ода последняя, «Господь в жёлтых одеждах охвачен великой радостью»
Воплощение Господа обратилось к Радхе. «Позволь снять твои одеяния
и прижать твою грудь к моему сердцу — верни жизнь своему погибшему
рабу.» Некоторое время мёд их взглядов и поцелуев мешал им слиться в тес­
ных объятиях; однако, когда Радха смогла все-таки захватить инициативу,
началась битва любви.
Она сделала его пленником своих стремительных объятий, заставила со­
дрогаться под ударами своей груди, истерзала его своими ногтями и разорва­
ла его губы своими зубами; она атаковала его своими бёдрами, оттягивала
за волосы, а затем умащала его раны мёдом своих уст. Однако, когда её глаза
закрылись, а грудь стала вздыматься сильнее, сила её захвата ослабла и могу­
чие бёдра замерли, в атаку пошёл Бог.— Когда заалел рассвет, божественный
любовник увидел поверженную пред собой деву, чья грудь была истерзана
воинством его ногтей, с глазами, опухшими от бессонной ночи; цвет её губ ис­
парился, изорванная гирлянда запуталась в раскиданных волосах, а одежда
разметалась под драгоценным поясом. Эта картина поразила его многократно,
подобно залпу стрел.
«Ио читатель, пусть защитит тебя тот Господь, который отодвигает об­
лачение Радхи, чтобы с восхищением упиваться выступами её пышной груди
404

и бе дёр и развлекает её речами: “Когда боги и демоны в течение тысячи лет
пахтали Молочный океан», говорит он, «чтобы добыть эликсир бессмертия,
явился сначала ядовитый дым, который никто не мог развеять, пока величай­
ший из йогов Шива не собрал его в чашу и не выпил, удержав, м помощью
мистической йоги, в своём горле. Раньше я всё думал, зачем же он сделал
это. Из-за яда его горло посинело, поэтому теперь мы зовём его Синее Горло.
Но теперь я понимаю, что он сделал это, дорогая, поскольку знал, что когда
ты явишься на берегу этого великого Молочного океана, ты выберешь своим
возлюбленным не его, а меня”.»
Радха, пребывавшая в томной неге, начала понемногу замечать, в какой
беспорядок пришло её облачение: волосы раскиданы, на лице пот, на груди ца­
рапина и пояс не на своём месте. Ужаснувшись, она бросилась прочь в своей
разорванной гирлянде; так она скрылась, прикрывая одной рукой груди, а дру­
гой — бёдра. Когда же она вернулась, ощущая изнеможение во всех частях тела,
с трепетом и негой начала она умолять любимого привести её одеяние в порядок.
«Дорогой Кришна, умасти своими прекрасными руками мои груди сандало­
вым порошком; теперь поправь краску на моих глазах; вот, одень мои серьги;
теперь же укрась мои волосы цветами — и как следует; нарисуй прекрасную
тилаку на моём лбу.
— Теперь же снова верни пояс и ожерелье из жемчуга на сочные чресла,
чрез который пролёг узкий путь для твоего слона любви.»
«О читатель,» поёт поэт, «внимай этим строкам Джаядевы всем сердцем!»
«Покрой мои груди,» продолжала она, «снова укрась мои руки кольцами.» ...
Её возлюбленный во всём следовал её указаниям, хотя был Богом во плоти.
«О читатель, пусть же Господь — твой защитник, преумножит знаки свое­
го всемогущества в этом мире -этот Вишну, пребывающий в сердце каждого,
который входит в миллиарды тел, влекомый желанием миллиардами очей ли­
цезреть лотосные стопы Дочери Молочного океана! Пусть же мудрые узрят
в этой поэме мастерство тех духовных сущностей, которые блаженно лицезрят
и воспевают величие Господа! И пусть же все, кому дорог этот Разрушитель
горестей, вечно несут на своих устах песнь Джаядевы, сына славного Банджадева, чьей матерью была Рамадеви.»1
Джаядева был поэтом. В юности он вёл образ жизни странствующего аске­
та; однако когда один брахман предложил ему в жёны свою дочь, он вступил
Гита-Говинда Джаядевы в значительном сокращении

405

в брак; после вступления в брак он написал эту песнь божественной любви
и, говорят, что сам Кришна помогал ему, когда он, случалось, совсем терялся
не в силах передать красоту Радхи1.
Однако не все, кто жаждет вкусить духовной любви, наделены качеством
духа, которое трубадуры звали «нежным сердцем»; потому, подобно тому,
как существуют школы письма для тех, кто не умеет писать, также в Индии
были развиты школы любви для тех, кто не умеет любить и обучение в них
делится на три уровня: 1. Начинающие (праварта), которые обучаются по­
вторению имени Бога (нама) и прочтению определенных сочетаний этих имен
(мантра); 2. Продвинутые (садхака) — те, кто уже могут воспринимать
«божественное чувство» (бхаву) и потому для них более не так страшно со­
вместное пребывание с женщинами, так как они их более не привлекают; на­
конец 3. Искусные (сиддха), которые овладев «любовью» (премой: от корня
при: «удовлетворять, радовать, проявлять доброту, милость и предпочтение;
наслаждаться чем-либо») через неё достигают «блаженства» (раса: «смола
растений,сок, нектар; вкус»)2.
Существуют так называемые «школы левой руки» этого направления (ямачари: от слов яма, «обратный, неблагоприятный, левый; плохой, гнусный,»
но, также, «прекрасный, наслаждающий»; и чари — «тот кто идёт, следует,
продвигается по пути»); так, согласна описанию немецкого наблюдателя де­
вятнадцатого века А. Барта: «Обязательной частью этих странных церемоний
является употребление животной пищи и спиртных напитков в огромных ко­
личествах; здесь Шакти поклоняются в образе обнажённой женщины и куль­
минацией ритуалов служит всеобщее совокупление посвящённых, во время
которого каждая из пар символизирует Бхайраву и Бхайрави (Шиву и Деви)
и так, на мгновение, отождествляется с ними. Таков «священный круг» (шричакра) или «полное посвящение» (пурнабхишека), важнейший акт или, ско­
рее, предвкушение спасения — высший обряд этого пропитанного безумным
мистицизмом ритуала.»3
Сакральные тексты Ямачари относятся к типу тантры ( «ткацкий станок,
полотно; облачение; учение; книга наставлений; верный путь»), зарождение
которого датируется период Гупты и далее; в своём многообразии, тантры
1
2
3

Уинтернитц, цит.соч., Том. Ill, С. 127
Дасгупта, цит.соч., С. 164
А. Барт, переведённый Дж. Вудом, Религии Индии (Бостон: Houghton, Mifflin and Company, 1882), СС.
205-206

406

являются естественными техническими дополнениями различных Пуран,
посвящённых Вишну, Шиве и Богине, некоторые из которых принадлежат
к «правой руке» дакшина), другие — к «пути левой руки»; в рамках послед­
ней имеются следующие наставления:
«Я — Бхайрава, Всеведущий и наделённый полнотой качеств.»
Медитируя таким образом, пусть же преданный перейдёт к поклонению
Кула1.
Вино, мясо, рыба, женщина и совокупление:
Таковы пятикратные дары, устраняющие всякий грех. 2
В подобных ритуалах в качестве сакрального объекта выступает танцующая
обнаженная девушка: либо последовательница культа, либо блудница, прачка,
жена цирюльника, женщина из семьи брахманов или шудр, цветочница или
молочница; время проведения обряда — полночь.
Участники собираются в круг из восьми, девяти или одиннадцати пар в ро­
лях Бхайрав и Бхайрави. В зависимости от класса девушки, выбранной на роль
Шакти, произносятся соответствующие мантры и затем ей воздается поклоне­
нии в соответствии с правилами. Её, обнажённую, но украшенную множеством
драгоценностей, располагают в центре, либо на границе круга, состоящего
из пар преданных и очищают путём произнесения различных мантр. Трижды
ей в ухо шепчут сакральный стих, соответствующий случаю; затем её обрыз­
гивают вином, и также ставят перед ней вино, мясо и рыбу, чтобы она благо­
словила их своим касанием, после чего они разделяются между остальными
участниками; затем, под совместное пение сакральных мантр, она становится
сосудом для последовательных сакральных действий, которые предваряют
всеобщее совокупление — «причём на протяжение всего процесса,» пишет
X. X. Уилсон, «скандируются мантры и провозглашаются медитативные об­
разы весьма далёкие, от содержания самого акта.»3
Другие способы поклонения Богине включают в себя, как мы наблюдали
ранее, принесение человеческих жертв и даже поедание человеческой плоти.
Есть и такие, где для обретения магических сил, от йога требуется медитиро­
вать в полночь на кладбище, крематории или месте, где казнят преступников
сидя на трупе: если ему удастся завершить медитацию не подвергшись страху,
Шьяма Рахасья; цит. в соответствии с X. X. Уилсон, «Очерки религии индусов», Избранные произведения
(Лондон: Triibner and Company, 1861), том I, С. 255, примечание 1.
Там же; цит. в соответствии с Уилсон, «Очерки религии индусов», С. 256, примечание 1.
Уилсон, «Очерки религии индусов», СС. 258—59, примечание 1; цит. Деви Рахасья

407

духи и гоблинши станут ему прислуживать1. Подобные ритуалы также могут
сопровождаться, либо завершаться эротическими элементами. Некоторые
из преданных «прокалывают своё тело крюками и штыками, вгоняют острые
предметы в язык и щеки, укладываются на ложе из копий или режут себя но­
жами.»2 Другие, которые также зовутся «Черепоносцами», измазывают своё
тело пеплом с погребальных костров, вешают на шею гирлянду из человече­
ских черепов, сваливают волосы в дреды, а единственным их одеянием высту­
пает тигровая накидка на бёдрах; в левой руке они держат чашу, сделанную
из человеческого черепа, а в правой колокольчик, в который они постоянно
звенят выкрикивая: «Славься Господь и супруг богини Кали!»3
Как правило, секты «левой руки» не считаются с кастовой принадлежно­
стью в процессе сакрального ритуала. В характерном для них тексте мы чи­
таем: «Во время Бхайрава Тантры представители всех каст — брахманы.»
«Когда он окончен, разделение снова присутствует.»4 Ритуал здесь подобен
йоге — тропе, уводящей за границы дхармы, причем да такой степени, что
в некоторых его вариациях отбрасывались даже инцестуозные ограничения.
Так, в рамках так называемого «культа лифа (канчули)» женщины по­
слушницы во время поклонения складывают свои лифы в ящик, находящийся
в распоряжении гуру и, по завершении предварительных церемоний, каждый
их мужчин должен достать лиф из ящика и женщина, которой он принад­
лежит — «вне зависимости от степени их близости» — должна выступить
в роли его партнёра для совокупления. «Суть в том,» отмечает X. X. Уилсон,
комментируя представленные выше данные, «чтобы освободить женщину
от всяких семейных уз, увеличить число женщин послушниц и дать им добро
на пренебрежение даже самыми естественными ограничениями.» Ибо здесь
заявляется, что «все мужчины и женщины принадлежат к одной касте, а по­
тому их связь чиста.»5
«Отбросьте представление о своей различности и станьте единым телом,»
читаем мы в песни, воспевающей просветление этого пути: «О, как сложна
эта наука любви.»6

1
2
3
4
5
6

Там же, С. 251
Там же, С. 265
Там же, С. 264, примечание 1, со ссылкой на Анандагири, Савикара Виджая
Там же, С. 262, примечание 1; со ссылкой на Шьяму Рахасью
Там же, С. 263
Дасгупта, цит.соч., С. 166, цит. Кандидас

408

Как Джаядева, так и тантристы культа Шакти поставили во главу своей
символической системы женщину. Однако в более поздних пуранических уче­
ниях о Кришне и гопи, главенство снова возвращается к мужскому божеству,
добавление же образа Радхи Джаядевы лишь расширило представление о расе
до размаха истинно дионисийского исступления, равного которому, по моему
мнению, не существовало в истории религиозной мысли нигде в мире.
Так, в Брахмавайварта Пуране, принадлежащей к четырнадцатому веку,
мы читаем следующее:

Лесная поляна, где должен был совершиться танец, была обрыз­
гана алое, шафраном, сандалом и мускусом, которые издавали пре­
красный аромат. В округе находилось множество прекрасных озёр
и переполненных цветами садов; на прозрачной поверхности вод пла­
вали гусаки, утки и другие водные птицы; повсюду росли манговые
и банановые деревья: узрев эту чудную водную гладь и прохладные
воды, в которых можно было бы смыть истомление страсти, Кришна
улыбнулся и, дабы призвать гопи к любви, заиграл на своей флейте.
Когда раздался звук флейты, Радха находилась в своём жилище
и замерла, подобно дереву, а ум её растворился в сосредоточенном
созерцании образа Кришны. Когда звук флейты раздался во второй
раз, она вздрогнула и пришла в чрезвычайное возбуждение. Она под­
нялась. Затем снова села. Затем, позабыв обо всех обязанностях, она
пустилась прочь из дома, постоянно осматриваясь вокруг, в попытках
отыскать источник звука, постоянно сохраняя в уме образ лотосных
стоп Кришны.
— Сияние её тела и мерцание драгоценностей осветили лес.
Также и другие гопи — тридцать три её спутницы, услышав звук
флейты, охваченные страстью пустились в лес, позабыв о всех своих
домашних обязанностях. Все они были одинакового возраста, красо­
ты и на них были одинаковые одежды; каждую из них сопровождали
тысячи девушек: Сушилу сопровождали шестнадцать тысяч, Шашикалу — четырнадцать, Чандрамукхи — тринадцать тысяч, Мадхави — одиннадцать и т.д., общим количеством в девятисот тысяч.
У многих в руках были гирлянды, другие несли сандал, некоторые —
опахала, другие — мускус; также было множество девушек с шафра409

ном, золотом и тканями. Все они по пути воспевали имя Кришны,
когда же они прибыли на место танца, оно, освещаемое чистым светом
полной луны, показалось им прекраснее райских планет.
Лёгкий ветерок доносил аромат цветов, повсюду жужжали пчелы,
а кукование кукушек могло бы склонить к любви даже сердца святых
аскетов. Все женщины были взволнованы. Господь Кришна был вос­
хищён, заметив Радху, сияющую подобно драгоценности в окруже­
нии других девушек, которая приближалась к нему, бросая игривые
взгляды. Её манящая походка, величественная, как походка слона,
могла вывести из равновесия даже ум великого йога; ибо она была
прекрасна в самом расцвете своей юности, с величественными бёдра­
ми и ягодицами. Цвет её кожи походил на цветы чампаки; её лицо
напоминало полную осеннюю луну; её блестящие волосы удерживал
венок благоухающего жасмина; когда она заметила, что прекрасный
темнокожий юный Кришна наблюдает за ней, она в смущении при­
крыла своё лицо накидкой, однако отвечала на его взгляд снова и сно­
ва и, сражённая стрелой Бога любви, так затрепетала от восторга, что
чуть было не лишилась чувств.

Однако и сам Кришна был сражён. Флейта и лотос, которыми он поигры­
вал, выпали из его рук, и он застыл, как если бы превратился в камень. Даже
одеяние упало с его тела. Однако в мгновение ока собрался он с чувствами,
подошёл к Радхе и обнял её, вернув ей силы своим прикосновением. Тогда
повелитель её жизни, который был ей дороже самой жизни, увёл её в сторо­
ну, постоянно осыпая поцелуями; они удалились в цветочный дом любви, где
некоторое время дразнили друг друга, обмениваясь пережёванным бетелем,
который передавали друг другу зубами. В один момент, она проглотила бе­
тель и, когда Кришна попросил вернуть его, в страхе упала к его ногам. Тогда
Кришна, преисполненный любви, с лицом, сияющим от желания, воссоеди­
нился с ней на цветочном ложе восторга.
Восьми видам сексуального взаимодействия предавался Кришна, искус­
ный в деле любви, со своей миловидной Радхой: они царапали друг друга,
кусали, целовали, шлёпали всевозможными способами, известными науке
любви — способами, которые лишают женщин рассудка. Кришна одновре­
менно иступлено наслаждал себя взаимодействием и со всеми остальны­
ми девушками, охватывая каждую часть их горящих от страсти тел своими
410

столь же разгорячёнными частями. Поскольку оба они — он и Радха, были
искусны в искусстве сексуальной любви, их битве не было конца; однако,
даже несмотря на то, что он был полностью поглощён Радхой, Кришна так­
же распространил себя на множество идентичных форм и вошёл в каждые
покои каждой гопи, чтобы насладиться их телами в этой величественной
атмосфере танца. Таким образом, девятьсот тысяч гопи наслаждались с та­
ким же количеством пастушков и общее количество предававшихся восторгу
в ту ночь достигло миллиона восьмисот тысяч. Волосы всех пришли в бес­
порядок, одежды порвались, а украшения потерялись. Отовсюду раздавался
звон браслетов, и все потеряли рассудок от страсти. Исчерпав все возможно­
сти суши, все присутствующие отправились к озёрам. Плескаясь в воде, они
истощились окончательно. После того, как они вышли из воды, они облачи­
лись в свои одеяния, изучили свои отражения в зеркалах из драгоценностей
и, нанеся на тело сандал, алоэ, мускус и прочие притирания, надели свои об­
лачения и снова пришли в должный вид1.
Нет нужды распространяться далее, чтобы уловить суть. Описание тан­
ца продолжается ещё две главы; когда, наконец, он достигает своего пика,
боги в сопровождении своих жён и друзей на золотых летательных аппа­
ратах прибыли на место, чтобы наблюдать за действом. Мудрецы, святые,
посвящённые и почтенные почившие, а также небесные певцы и нимфы,
земные духи, демоны и различные птицеподобные существа собрались ра­
достно вместе со своими супругами, чтобы наблюдать великую картину,
где в тридцати трех лесах Кришна и его гопи танцевали и пели, разрывали
одежды друг друга, вступали во всевозможные виды сексуальных взаимо­
действий, не ограничиваясь шестнадцатью общепринятыми, и постоянно
разжигали огонь страсти, подобно тому «как огонь растапливает масло»,
по завершении которой все они разошлись по домам, восхваляя и воспевая
то, что увидели.
Однако богини, которые на протяжении всего действа несколько раз падали
в обморок от изумления, жаждав отведать любви танцора Вриндавана, сни­
зошли на землю и приняли рождение в качестве маленьких девочек в семьях
многочисленных правителей Индии2.

1
2

Брахмавайварта Пурана, Кришна-джанма-кханда, 28.12—82
Там же, 28.84—181; также 29 и 30

411

V. Веяния ислама
Когда Джаядев воспевал своё видение Радхи, ятаганы воинов Аллаха —
хвала и слава Его имени, Величайшего, Преисполненного благодати и мило­
сти — уже проделали брешь в укреплениях Индии, пребывающей в своём
вневременном созерцании. Пятью столетиями ранее, во времена правления
Харши (606—647 н.э.), Мухаммед, вестник божьего единства, провозгла­
сил своё откровение ислама, прямого пути, тем, в чьём естестве громче всего
отзывалась любовь Бога. Стремительное развитие, которое совершило это
единое общество под Богом с момента своего основания (Хиджра датируется
622 годом), несомненно относится к чудесам мировой истории. Вся Север­
ная Африка была подчинена к 710 году; вторжение в Испанию произошло
в 711; Пиренеи были пересечены в 718; они уже подбирались к вратам само­
го Парижа, когда Чарльз Мартелл встал на их пути и остановил их натиск
в битве при Пуатье 732 года. Стремительно пронеслись они по восточным
долинам, подобно пожару, который охватывает сухую полевую траву ле­
том — к 651 году величие мира и благоденствия ислама достигло Персии,
а Индия была на мушке уже к 750 году. Однако у Индии не было своего
Чарльза Мартелла. Падение карающей длани Аллаха на необрезанных греш­
ников было отложено на пару сотен лет ввиду внутренних распрей за власть
в рамках последователей ислама, однако, когда они были разрешены, Его
гнев был неудержим.
В 986 году н.э. бывший туркестанский раб Себук-Тегин, принадлежность
которого к царскому роду Сасанидов до конца не установлена, возглавил набег
на Пинджаб; это вошло у него в привычку и каждый год, в более прохлад­
ные зимние месяцы, начиная с октября, отправлялся он в богатую Индию
с этой целью. К 991 году местный принц из рода Раджпутом смог собрать
армию вместе, однако она была разбита; Пешавар пал, а набеги продолжи­
лись и дальше.
В 997 году место Себук-Тегина занял его сын Махмуд Газневи, который,
продолжив традицию набегов, в 1001 году подарил coup de grace Джайпалу,
а вместе с ним и всей Индии. Ниже представлена исламская хроника его деяний:

Враг Бога, Джайпал, вместе с его детьми, внуками, племянни­
ками, главными лицами его рода и прочими родными, был захва­
чен в плен и, крепко перевязанный верёвками, как подобает такому
412

как он злодею, на чьем лице испарения отчетливо свидетельствуют
о безбожии и кто, нечестивец, должен был также связан послед­
ствиями своей неудачливости и утянут в ад, он был представлен пред
очи Султана, Некоторым из его спутников руки крепко перевязали
за спиной, других тащили за шею, третих вогнали в комнату уда­
рами. С шеи Джайпала было снято ожерелье, состоявшее из круп­
ных жемчужин, сияющих драгоценностей и рубинов, оправленных
в золото, цена которому была двести тысяч динаров; украшения
двукратно превышаемые стоимость этого, были сняты с его род­
ных, которые также были взяты в плен, либо убиты и стали пищей
для гиен и стервятников. Друзей же своих Аллах оделил так щедро,
что сложно посчитать и представить себе точную стоимость его да­
ров, в число которых входит пять сотен тысяч рабов — прекрасных
мужчин и женщин. Милостью Аллаха, Повелителя вселенной и Его
снисхождением обрёл Султан победу и вернулся в лагерь свой с бо­
гатой добычей. Ибо Всемогущий подарил ему победу над областью
Индии во много крат превышающую по территории и плодородно­
сти Хорасан1.

Впоследствии Джайпал был освобождён, однако он совершил самоубий­
ство, взойдя на погребальный костёр. Затем пали города Кангра, Буландшахр,
Матхура, Каннаудж и храмовый город Шивы в Сомнатхе.
Как утверждает профессор Роулинсон в своём красочном описании победы
Махмуда, в великом храме Шивы Сомнатхе был установлен величественный
каменный лингам высотой в пять локтей, который почитался в качестве осо­
бенной святыни и привлекал тысячи паломников.
Ежедневно его омывали в воде, приносимой из самой Ганги,
и украшали цветами, собранными в Кашмире. На его поддержание
собирали дань с десяти тысяч деревень, а ежедневные ритуалы для
него исполняли тысяча брахманов. Храм был построен из дерева, как
и большинство подобных сооружений в древней Индии: он поддер­
живался пятьюдесятью-шестью колоннами из тикового дерева, был

Сэр X. М. Эллиот (под ред. Дж. Доусона), История Индии, рассказанная её собственными историками: 8 то­
мов. (Лондон: Trubner and Со., 1867—1877), Том И, С. 26; цитируется Роулинсоном, цит. соч., СС. 206—207.

413

покрыт покрыт свинцом и выложен изнутри драгоценностями. Над
идолом возвышался ряд массивных золотых колоколов, а в сокровищ­
нице храма хранились драгоценные светильники, образы из чистого
золота и сосуды, украшенные драгоценными камнями. Храм, вместе
с прилегающими сооружениями, предназначенными для прожива­
ния служителей, был как небольшой город, кроме того, он также был
окружён мощными укреплениями.
В декабре 1023 года Махмуд покинул Газневи с воинством, со­
стоящим из 30,000 отборных наездников. Так он совершил внезап­
ный набег на Мултан, который подчинился ему. Здесь он добыл
верблюдов, необходимых для пересечения пустыни, после чего перед
ним открыли врата Биканер и Аджмер. После шести недель изну­
рительного похода он прибыл в Анхилвад, раджа которого по имени
Бхима бежал, узнав о его приближении. На Сомнатх Махмуд нат­
кнулся, по-видимому, двигаясь по маршруту, пролегающему через
южное побережье Катхиявара. В четверг 30 января он пробился че­
рез укрепления, окружающие город, и прибыл к стенам самого хра­
ма. Уверенные в могуществе своего бога, пребывающие внутри лишь
насмехались над захватчиками с храмовых стен. На следующий день
началась осада. После яростной борьбы мусульмане смогли закре­
питься на валах, однако были слишком истощены для дальнейших
действий. Тогда индуисты поняли, какая опасность над ними нависла.
На протяжении всей ночи храм разрывался от стонов причитающей
толпы, бьющей себя в грудь и молящей бога помочь своим предан­
ным. Однако они не получили ответа на свои молитвы. На рассвете
осада возобновилась и, шаг за шагом, защитникам пришлось отсту­
пать по узким улочкам своего храмового святилища. Здесь совершил­
ся последний яростный отпор, после чего мусульмане, приставив свои
лестницы к стенам, прорвались внутрь с громкими криками «Дин!
Дин!» Пятьдесят тысяч индуистов были убиты; другие утонули, пы­
таясь скрыться по морю. Захваченные драгоценности были оценены
в два миллиона динаров. Согласно одной из версий событий, некото­
рые из покорившихся брахманов умоляли выкупить лингам, однако
Махмуд не прислушался. Он сказал, что отказывается предстать пе­
ред Судом Божьим как человек, пощадивший идола, прельстившись
богатствами. Святыня была разбита, а один из её камней закопан
414

у порога мечети Газни, дабы все правоверные мусульмане попирали
его при входе. ...1

Нет нужды продолжать далее. Изоляция Индии в её мечтательном созер­
цании была прервана и ничто не могло остановить её растворения пред суро­
вой реальностью, до ознакомления с которой она никогда не находила нужным
снисходить. Могущество йоги, вооружившись которым мудрец мог подчинять
реальность своей воле, а также мудрость Вед с их магическими ритуалами
были попраны неким незначительным проявлением ничтожной майи и с этим
пришлось отныне мириться.
В 1194 году пал священный город Варанаси, в 1199 весь буддийский регион
Бихар, где находился известный университет Наланды, который был уничто­
жен наряду с 6000 монахами — так погас последний луч буддизма в Индии.
Неподалёку, в Бенгалии, местный раджа, покровитель Джаядевы, Лакшмана
Сена был настолько застан врасплох, что армия Аллаха вторглась ему во время
ужина. Покорив таким образом весь север, ятаганы ислама начали прорезать
себе путь на юге, пока в 1565 году не пала последняя индуистская столица,
блистательный город Виджаянагар.
Мусульманская артиллерия обстреливала индуистскую кавалерию с близ­
кого расстояния маленькими медными монетами с такой силой, что их ряды
почти тут же распались. Затем в образовавшуюся брешь были направлены
мусульманские слоны, что вызвало всеобщий переполох, а носильщики ста­
рого индийского раджи Рамарайи («девяноста-шести лет, однако храброго
на тридцать») покинули свою царственную ношу, чтобы спасаться бегством.
Главный мусульманский принц отрезал голову старику и насадил на пику, с ко­
торой проехался по передовой линии, наведя ужас на индийские войска, кото­
рые в панике отступили. Преследуемые во всех направлениях, они все были
добиты — пишет Роулинсон — «пока Кистна не обагрилась кровью», а «на­
грабленное было столь велико, что каждый солдат был нагружен до предела
драгоценностями, оружием, лошадями и рабами.»
Когда вести об ужасном поражении достигли городских стен, принцы, ко­
торых оставили ответственными за безопасность столицы, собрали остатки
сокровищницы и скрылись. «Говорят», пишет автор, «что более пяти тысяч
слонов понадобилось для транспортировки всех сокровищ. На десятый день
Роулинсон, цит., соч. СС. 208—209, цит. в соответствии с Эллиот, цит. соч., Том. IV, СС. 180—83

415

враг прибыл и без труда захватил укрепления. Они убивали и грабили без
всякой жалости и, говорят, длилось это разрушении на протяжение трёх ме­
сяцев. Величественные резные каменные сооружения были разбиты на части
молотками и ломами, а там, где человеческих усилий не хватало, разжигались
костры, чтобы камни раскололись под их жаром. ...»1
Так канула в Лету легендарная индийская империя Виджаянагара, которая,
в своё время, простиралась от моря до моря.

Роулинсон, ЦИТ.СОЧ., СС.277—78

416

КНИЖНЫЙ МАГАЗИН
Клубом «Касталия» за время существования издано
множество книг. Ознакомиться с ними и приобрести
заинтересовавшие вас можно на сайте

https://castalia.ru/shop

ЮНГМАНС'ТвО

Ю141'ИАНСК.А« АЛХИМИЙ

(ИОСГНЦИЗМ
АГИОГРАФИЯ
алхимий

ЯСН'"(ОЧНАЯ ТРАДИЦИЯ

TAPU '

ДУХОВНЫЙ КРИЗИС.

ЯПИСКАЯ ИИДИАИ/ДУЛиИЯ
ОСНОНАТСЛЪ

рлзноь

ПУТЬ rtf ВОЙ РУКИ •

я СИМВОЛЫ

GKXV/ib-TMW

ИНДИВИДУАЦИЯ

KAfciAHA '

ОСМЫСЛЯЯ ЮНГА

*;шидъсхо1

СТИХИ
разнот.

Ttrtf ИЛ

ПСИ.УОТСРА.ПНЙ

ЮНГ'

МАГИЯ ХДЩ.А

ЗДКСУАДЬИДЯ MAVMft

ХУДГГЖГ