Сумерки грядущего [Шлифовальщик] (fb2) читать онлайн

Сумерки грядущего

Пролог. Город Снов

Нет памяти о прежнем; да и о том, что будет,

не останется памяти у тех, которые будут после

Книга Екклесиаста, 1:12

Каменногорские всегда держатся дружной стаей. И с автостанции в дом культуры идут толпой, и после дискотеки обратно, на последний автобус, тоже оравой. Хоть Каменногорск и считается посёлком, но в нём много городских признаков: пятиэтажные дома, современная школа с бассейном, пристань Каменная с речным вокзалом и кафе… А родной райцентр Снов, хоть и является городом, но больше похож на село-переросток: одноэтажные домики, огородики, управление «Сельхозтехники», стадион «Красный колос», заводик по ремонту тракторов. Поэтому и молодёжь разная: те, с Каменногорки, по-пролетарски дружные и компанейские, а свои, сновские — потомки хуторян — каждый за себя. Из-за этой обособленности частенько и огребают от приезжих.

Володька не был клубным завсегдатаем, но с первого взгляда мог определить «не наших». Трое ребят из Малиновки выделялись наглыми физиономиями и неуместными на дискотеке телогрейками. Две девчушки из далёкого села Сидорово, что возле Фёдоровки, подпирали стенку у входа. Если их никто не пойдёт провожать из парней, то несчастным придётся одним тащиться несколько километров по темноте мимо посёлка Нового через дремучий Коршуковский лес, что возле Малиновской горы.

Но Володьку не интересовали сидоровские девчонки. В настоящий момент его волновала только новенькая Юля из параллельного. Пришла она в Володькину школу недавно: родители её переехали в Снов то ли из Палихово, то ли из Озёрного — в общем откуда-то из-за Соти. Сначала он не обращал на неё внимания, новенькая да новенькая. Только приятный Юлин румянец бросался в глаза. И не удивительно, девушка деревенская: природа, лес, молочко, сметанка — поэтому и цвет лица здоровый. Но как-то на химии объединили оба класса, и Володьке выпало сидеть с Юлей. Весь урок он пялился на неё, рискуя вывихнуть глазные мышцы, а к концу урока окончательно влюбился, позабыв даже одноклассницу Ирочку.

Юля должна была сегодня прийти на дискотеку. Володька её пригласил. Ну, не то, чтобы пригласил, но предложил. И даже не предложил, а просто поинтересовался, придёт ли она или нет. Вчера после уроков он ждал её возле раздевалки чуть ли не час. А Юлин девятый «а» как назло задержали: то ли классный час был, то ли разнос после контрольной.

«Ты чего тут торчишь?», — мимоходом спрашивали Володьку знакомые, пробегая в раздевалку и обратно.

«Да так… — неопределённо отвечал влюблённый, — есть дельце одно…»

Когда, наконец, появилась Она в окружении одноклассниц, Володька глубоко вдохнул, выдохнул и, как пишут в романах, шагнул навстречу судьбе.

«Мне нужно с тобой поговорить…» — вымолвил он, встретившись с предметом обожания лицом к лицу.

Кто-то из её сопровождения хихикнул. Остальные понятливо отошли в сторону. Она, не ответив, вопросительно посмотрела на странного парня из параллельного.

«Пойдёшь сегодня на дискотеку в клуб?» — спросил он напрямую.

Она пожала плечами.

«Не знаю…»

«Ну, пойдёшь?» — снова осведомился Володька, проклиная себя за косноязычие и несообразительность.

«Я ж говорю, не знаю», — ответила она с нотками раздражения и, отвернувшись, направилась к подружкам.

«Ну, если что, приходи!» — глупо крикнул ей вслед косноязычный и услышал в ответ хихиканье её подружки-хохотушки.

Юлю он заметил издалека. Но лучше бы не замечал! На дискотеку она пришла в сопровождении Валерки Калинина из десятого «б». Любой городской парень знал, что с Валерой лучше не связываться. Его побаивались даже дембеля. Да что дембеля, и двадцатипятилетние опасались ему перечить! Шутка ли, в шестнадцать лет мастер спорта международного класса по самбо, спортивной гимнастике, боксу и плаванию. Рост — сто девяносто шесть, вес — сто пятнадцать, сила удара — две с половиной тонны. Трёхкратный олимпийский чемпион в разных видах спорта. К тому же Калинин умён не по годам: лауреат Нобелевской премии по физике, Филдсовской премии и ещё десятка престижных научных премий и званий.

Парочка проследовала к кассам. Завсегдатаи дискотеки — шпана с Нового, зареченские и кожзаводские — почтительно расступались, освобождая путь самому звёздному сновскому парню. Последний, обнимая Юлю за талию, белозубо улыбался, кивал кому-то из знакомых, словом, вёл себя как кинозвезда, приехавшая на фестиваль. Дать бы ему хорошенько, сбить спесь, но ведь силы не хватит: размажет по асфальту одной левой, не снимая правой с талии очередной подружки!

— Пошли в зал? — предложил одноклассник Дениска, пихнув в бок Володьку.

— Иди, я попозже подойду… — промямлил несчастный влюблённый, не отрывая глаз от «изменницы».

Дениска поглядел на парочку, понимающе ухмыльнулся:

— Ну-ну…

Этот болтливый одноклассник завтра же растреплет по всей школе, расписав в красках недолгое счастье Юли в Валеркиных объятьях и страдания Володьки. Сознавать это было невыносимо. Влюблённый махнул рукой и, стараясь сохранить независимый и гордый вид, отправился восвояси. По дороге он скомкал дискотечный билет и выбросил его на тротуар.

Вечерами через сквер Сновских Добровольцев ходить опасно, это любой подросток знает. Густые заросли, плохо освещённые дорожки и множество укромных мест привлекали городскую шпану. Но сейчас расстроенный Володька даже мечтал нарваться на неприятности. Десяток хулиганов? Не беда! Он бы бросился в драку не раздумывая, пусть бы его потом и исколотили. Но, как назло, вся городская шпана сегодня ошивалась на дискотеке, и Володька брёл в сумерках по осеннему скверу в гордом одиночестве. В голове его мелькали планы отмщения ветреной Юльке и пижону Валерке, один другого криминальнее. Приятные мысли о кровавой мести занесли его в самую глухую часть сквера.

Узрев краем глаза какое-то движение на скамейке, он обернулся и увидел девушку. Его ровесница, лет пятнадцать-шестнадцать… Сидит одиноко на обшарпанной лавочке, ничего не боится, будто не в полумгле вечернего сквера, а на городской площади в полдень. Сентябрьские сумерки не очень густые: подойдя поближе, Володька разглядел, что девушка симпатичная, но одета — боже мой! Причёска — «взрыв на макаронной фабрике», под расстёгнутой курточкой-ветровкой длинный свитер, перетянутый поясом, а юбки нет! Низ свитера, заканчивающийся очень высоко, открывал длинные ноги в сетчатых колготках. Аж дыхание перехватило! Девушка словно сошла со страниц «Крокодила», с карикатуры на нравы современной молодёжи.

Такие яркие девицы не обращают внимания на серых и скованных Володек. Им нужны не менее яркие и звёздные Валерки. Она внимательно смотрела на парня густо подведёнными светло-серыми глазами (Володька разглядел, что и макияж её был под стать одежде — агрессивный и вызывающий). Он отвёл глаза, миновал девушку и отправился дальше.

— Эй, паренёк, подожди! — раздалось сзади.

Голос её был с приятной хрипотцой. Володька обернулся.

— Ты с дискотеки идёшь? — поинтересовалась она.

— Да… — несмело протянул парень.

— Там этот хлыщ пришёл уже? — осведомилась девушка. — Валерка? Ну, знаешь, весь такой из себя…

— Пришёл… — грустно ответил Володька.

Чёртов Валерка! И эта им интересуется!

— С девицей, небось, пришёл? С очередной? — уточнила незнакомка, тряхнув светловолосым «взрывом».

Парень только густо покраснел в ответ. Покраснел так сильно, что даже в сумерках собеседница это заметила и расхохоталась.

— У тебя, что ли, отбил пассию?

В десятку попала, будто прорицательница!

— Ну, садись рядышком, брошенный! — Она похлопала по скамейке. — Посидим, покурим, разговорчивый ты наш!

Девушка вынула из кармана ветровки пачку импортных сигарет и зажигалку.

— Американские? — с удивлением спросил Володька, присмотревшись в пачке.

— Хрен их знает, — небрежно ответила девица, вытягивая длинную тонкую сигарету из пачки. — А что, у вас нельзя с американскими? Я не собираюсь вашим «Беломором» травиться…

Она протянула ему пачку, но парень отрицательно покачал головой.

— Спортсмен, — понимающе кивнула девица, прикуривая и делая первую затяжку. — И дурак, кстати. Тебе от табака ни вреда, ни пользы не будет.

— Это почему? — поинтересовался Володька, чтобы продолжить разговор.

— Долго объяснять, — поморщилась девица и тут же осведомилась: — Надеюсь, ты меня не потащишь в ГПУ как американскую шпионку?

— У нас нет ГПУ давно… — осторожно напомнил парень, слегка отодвигаясь от странной собеседницы.

— А президент, то есть, генсек кто у вас? Брежнев?

— Горбачёв… — ещё мягче ответил Володька, отодвинувшись ещё дальше.

Девчонка заметила Володькины манёвры.

— Да не елозь ты, задницу занозишь! — раздражённо прикрикнула она на парня. — Не чокнутая я, нормальная! Сказала же, объяснять долго.

Может, она его просто разыгрывает? У Володьки опыта общения с девушками было крайне мало, но одноклассники рассказывали, что некоторым девчатам только дай повод поиздеваться над ухажёрами.

Не докурив и до половины, новая знакомая метким щелчком отправила окурок в урну и резко повернулась к парню.

— Знаешь, где живёт этот хмырь? Супермен Валерка? Городишко у вас маленький, ты должен знать…

— Ну, знаю. Последний дом на улице Мира. Коттедж возле Сновского леса.

— Тогда пошли! — Девушка резко встала и потянула за рукав нерасторопного Володьку. — Ты мне понадобишься.

— Куда? — заволновался парень, немного напуганный странностью и решительностью новой знакомой.

— К Валерке вашему, в гости.

— Так он на дискотеке!!

— Именно! Ты думаешь, я тебя с собой просто за компанию зову? Мне нужно, чтобы кто-нибудь на стрёме постоял, пока я…

Володька аккуратно высвободил рукав и тоже встал.

— Послушай… — начал он, но девушка презрительно оглядела его с головы до ног.

— Боишься? — хмыкнула она. — Ты ж ничем не рискуешь!

— Ты в дом хочешь забраться? — продолжал сомневаться Володька. — А если у него родители дома?

Собеседница странно посмотрела на парня:

— А ты уверен, что у него есть родители?

— Ну а как… — с жаром начал возражать сообщник, но тут же замолчал.

Действительно, он никогда не задумывался, есть ли у Валерки родители. Девушка, заметив замешательство парня, улыбнулась.

— То-то и оно! Двинули?

Она естественно и непринуждённо подхватила парня под руку и почти поволокла к выходу из сквера. С ватными коленями Володька плёлся рядом с новой знакомой, проклиная себя за слабый характер. Она ощупала его предплечье через рукав.

— А ты ничего, — заявила она вдруг, повернувшись к нему и вглядываясь ему в лицо. — Непрозрачный даже. И плотный, реальный, — добавила девушка не совсем понятно.

— Как это? — аккуратно поинтересовался Володька.

— А вот так. Не бери в голову! Как хоть тебя зовут, сообщник?

— Володя.

— А меня, скажем, Оля, — представилась она в ответ и свободной рукой нащупала Володькину ладонь и пожала.

— Ты приезжая? — продолжил светскую беседу парень. — Из Анюйска или Ясногорска?

Она фыркнула:

— Анюйск… — и тут же нецензурно исковеркала название соседнего города в рифму.

— А, может, ты из Москвы? — продолжал допытываться Володька, чувствуя, что становится назойливым. — И что значит «скажем, Оля»?

Девушка не ответила, задумавшись о чём-то своём, и в молчании парочка дошла до ворот сквера. И тут оказалось, что неприятности на сегодняшний вечер ещё не закончились. У ворот стояли четверо: Цапа из городского ПТУ и трое его дружков-одногруппников. Эти-то почему не на дискотеке? Володька похолодел от нехорошего предчувствия: быть ему сегодня битым. Совсем недавно он даже мечтал подраться, но сейчас ему не хотелось валяться с разбитой рожей под насмешливым взглядом симпатичной Оли. «С девчонкой не трогают», «толпой не бить» — все эти правила уличного этикета цапковцы игнорируют. Их тактика известна: они дождутся, когда парочка поравняется с ними, в адрес девушки посыплются нецензурные комплименты и предложения. А дальше всё пойдёт как по маслу: парень обязан вступиться за спутницу (иначе прославишься на весь Снов и окрестности как трус и чмошник), слово за слово, и закипит драка со значительным перевесом противника. Надо быть Валеркой из десятого «б», чтобы одному четверых уделать!

Шайка их уже заметила, и один из цапковцев, мелкий и наглый, вихляясь, направился навстречу парочке.

— Ты чего напрягся? — Оля пихнула в бок Володьку, будто ничего не замечая.

Мелкий цапковец перегородил дорогу парочке и восхитился:

— Какие тёлочки у нас тут гуляют!

На его дегенеративной физиономии нарисовалась мерзкая улыбка, а замаслившиеся глазёнки жадно уставились на Олины сетчатые колготки.

— Дай пройти, полторашка! — вызывающе заявила девушка, заметив наконец досадное препятствие, и ледяным тоном добавила:

— Некогда мне!

— Ты чего, коза?! — моментально вызверился «полторашка», и его дружки с Цапой во главе тут же вскинулись и двинулись в сторону дерзкой «козы».

Оля высвободила руку, вспоминающее уставилась в тёмное небо на пару секунд, а затем приставила большой палец левой руки к уху. В результате таких странных манипуляций из Олиного пальца посыпались фиолетовые искры. В воздухе запахло озоном. Большие серые глаза Володькиной спутницы сверкнули в темноте отточенной сталью. От неожиданности «полторашка» отшатнулся. Девушка неожиданно быстро подскочила к нему, схватила за грудки и, приподняв высоко над головой, отшвырнула в сторону метров на пять, освобождая путь. Дегенерат улетел за кусты, обрамляющие дорожку, откуда раздался его вопль.

А воительница уже разбрасывала в стороны других бойцов цапковской шайки. Самого рослого и плотного она закинула на толстую ветку берёзы, нависающую над воротами сквера. Цапу же Оля сгребла за шиворот как нашкодившего котёнка, подошла к люку на тротуаре, отшвырнула чугунную крышку и скинула главаря в зияющее отверстие. Тяжёлую крышку она тут же вернула на место, отряхнула ладони и, как ни в чём не бывало, обернулась к остолбеневшему Володьке.

— Ну, пошли? — Хрупкая девушка, одолев четырёх противников, даже не сбила дыхание!

Услышав в ответ непонятное сдавленное мычание, она рассмеялась:

— Современная дама должна уметь постоять за кавалера!

Она попыталась снова взять кавалера под руку, но он вдруг вскрикнул от неожиданности. Её рука была словно стальная рельса, твёрдая и тяжёлая.

— Ой, извини! — спохватилась Оля и снова проделала странные манипуляции, вызвавшие сноп фиолетовых искр.

— Магия?.. — еле выдавил из себя побледневший парень.

— Ну, типа того, — небрежно отмахнулась девушка, словно победить четырёх крепких парней для неё было плёвым делом. — Ну, пойдём уже? Или к тебе тоже силу применить?

Испугавшийся и деморализованный Володька покорно подставил локоть и побрёл, уволакиваемый своей странной спутницей с места побоища. Рука её стала обычной девичьей, упругой и нежной одновременно.

Валерка, один или с родителями, жил на восточной окраине Снова за железной дорогой. Двухэтажный коттедж был обнесён высоким каменным забором, сильно выделяясь среди других скромных домов на улице Мира. Света в окнах коттеджа не было, и он напоминал старинный мрачный замок местечкового феодала.

— Через забор полезешь? — посочувствовал сообщнице Володька, уже немного оправившийся от лицезрения боевой магии в действии.

— Нет, вместе пойдём, через парадный вход! — возразила она, подойдя к воротам и подёргав створки. — Наш супермен вернётся нескоро с дискотеки…

— Ты ведь сказала, чтобы я на стрёме постоял? — испугался юноша: его знакомая, ко всем прочим странным качествам, обладала явными наклонностями авантюристки.

— Испугался? — Оля посмотрела на Володьку со снисходительным презрением. — Понятно, почему от тебя девочки отворачиваются. Они смелых любят!

Она вдруг властно притянула к себе парня и поцеловала в губы, умело и по-взрослому. От неожиданности нецелованный Володька отпрянул. При других обстоятельствах этот поцелуй унёс бы его в облака счастья и горел бы на губах неделю.

— Да-а, — протянула Оля, отодвинувшись от парня, — с эмоциями у вас тут туговато, у аборигенов… Ну и хорошо! — неожиданно подытожила она.

Девушка внезапно сделала хитрое движение руками, зачем-то потыкала пальцем Валеркин забор, покачала головой недовольно и снова замахала руками. А затем, резко схватив Володьку за рукав, с вязким хлюпаньем прошла сквозь забор и протащила за собой ошалевшего и полностью потерявшего умение удивляться парня.

В дом они проникли таким же волшебным способом, сквозь стену, и оказались в тёмной гостиной. Оля, уверенно ориентирующаяся в темноте, словно кошка, поколдовала возле окон, а затем щёлкнула выключателем. Вспыхнул яркий свет, и парень от неожиданности зажмурился.

— Вот так-то лучше, — объявила девушка, указывая на спущенные жалюзи, которые до сих пор Володька видел только в заграничных фильмах. — С улицы свет не видно.

Её сообщник оглядел просторное помещение. Гостиная выглядела тоже по-иностранному: большой кожаный диван, стеклянный журнальный столик, лесенка на второй этаж. На бежевой стене висел странный прямоугольный плоский предмет, от него спускался электрический провод. На журнальном столике находился другой предмет, похожий на портативную печатную машинку, на его крышке блестела наклейка — обкусанное яблоко.

— Хорошо обосновался, — процедила Оля с презрением, огладываясь. — Телевизор, ноутбук… Привык с комфортом жить, сволочь!

— Слушай, давай уйдём отсюда? — предложил Володька. Ему было очень неуютно в чужом доме, в который они проникли преступно-магическим путём.

— Знаешь, за что я люблю ваш мир? — загадочно спросила девушка без всякой связи и тут же ответила: — За то, что у аборигенов, типа тебя, туго с эмоциями. Ты ничему не удивляешься: ни моей «магии», ни моим преступным наклонностям. И лишних вопросов не задаёшь, мне это удобно!

Она подошла к стене, где рядом с чёрным прямоугольником висела большая карта «Снов и его окрестности». Некоторое время она изучала низ карты, где Снов обрывался на городском сквере надписью «Павлово 12 км». Затем она вдруг выключила свет, подошла к окну и приоткрыла жалюзи.

— Иди сюда! — скомандовала она Володьке.

Парень, словно робот, послушно подошёл к девушке. Она подтолкнула его к окну.

— Смотри туда, — Она указала куда-то вдоль железной дороги. — Что видишь?

— Ничего, — пожал плечами юноша.

— Вот именно, ничего! Твой любимый Снов обрывается в паре кварталов отсюда. А дальше — Пустота. Абсолютная и совершенная. Тебя это не удивляет?

Володька никогда не задумывался о таких мозголомных вещах.

— Ты был когда-нибудь в этом самом твоём Анюйске? Или Ясногорске? Или в Москве? — продолжала наседать девушка.

— Я не был, но из нашего класса…

— Ты в каком классе учишься, кстати? — осведомилась странная сообщница, включая свет и закрывая жалюзи.

— В девятом, — промямлил парень.

— Всю жизнь в девятом? А в восьмом ты когда-нибудь учился? — Она просто завалила его вопросами. — У вас меняется время года или всё время стоит конец сентября? И где родители Валерки? И как он ухитрился столько регалий получить в шестнадцать-то лет? Мастер по четырём видам спорта — где ж такое видано?!

У Володьки ответов не было. Он постарался вспомнить себя в восьмом классе, даже закряхтел от натуги. Оля это заметила и хмыкнула:

— Не скрипи, всё равно не ответишь!

Она подошла к парню, но на этот раз целоваться не полезла, а только взъерошила ему волосы.

— Пенёк ты! Хоть и на вид почти реальный! Будь ты из нормального мира, сразу бы спросил, мол, зачем ты меня сюда притащила. Или как это у тебя, незнакомка, получается сквозь стены проходить. Или, какого чёрта тебе, Оля, этот хлыщ Валерка понадобился.

И тут же сама ответила на последний вопрос.

— Всё очень просто, мальчик! Валерка — мой муж. Как видишь, не очень верный.

— А как же?..

Девушка догадалась, что значит это «как же», и перебила юношу:

— Если ты встречаешь странную шестнадцатилетнюю волшебницу Олю, то есть большая вероятность, что на самом деле это — сорокалетняя Алевтина Сергеевна без суперспособностей. У которой есть пятидесятилетний муж Валерий Павлович, хоть и большой начальник, но не лауреат Нобелевки и совершенно не спортсмен — пузо мешает… Что выпучился? Здорово, да?

Не успел Володька ответить, как она продолжила свой нелепый и странный рассказ:

— Мужику перевалило за полтинник, и у него вдруг вплыли какие-то комплексы из школьного детства. Бывает? Бывает. И тогда он, грохнув все семейные сбережения, да ещё и кредитов нахватав по самые уши, состряпал себе уютный мирок. Взял карту из старого школьного учебника географии с абстрактным городом и, вуаля, вновь оказался в школьном детстве! Только с богатейшим жизненным опытом, с суперспособностями и кучей всяких приятных титулов. И теперь он школьная суперзвезда и король городских дискотек — мечта закомплексованных подростков-переростков. Ничего не понял? Ну и не надо!

— А зачем ты меня?..

— Сейчас узнаешь!

Сорокалетняя девушка на секунду исчезла. Володька не успел ничего сообразить и испугаться, оставшись один в чужом доме, как она появилась вновь.

— Удивительная штука! — тут же заявила Оля-Алевтина. — Там я целую неделю бегала, а тут всего пару секунд прошло!

Она подхватила парня под руку и прошептала:

— Есть у меня одна идея насчёт тебя и твоего недруга Валерки. Я тебя решила вытащить отсюда на его место. Дороговато, правда, вышло, но у меня тоже есть кое-какая заначка. А супруг мой дражайший пусть остаётся тут навсегда со своими девочками, премиями и титулами. Понимаю, что тебе тяжеловато будет в теле немолодого мужика, зато наш мир поглядишь. Смартфоны, супермаркеты и прочие приятности. Потом, если что, верну тебя назад, сюда, в твой Снов, обрезанный посередине.

Девушка прислушалась, замерев, потом бросилась к выключателю и погасила свет.

— Валерка идёт!! Беги на второй этаж и спрячься! Я сама всё сделаю, а потом тебя позову.

Володька, так ничего толком и не поняв, тем не менее послушно помчался к лестнице: у странной девушки был дар управлять людьми. Может, тоже какое-то особое колдовство? Поднимаясь, парень оглянулся и в темноте разглядел, как загадочная Оля-Алевтина спряталась за дверью, поджидая Володькиного недруга и своего неверного мужа.

Первая часть. Дела давно минувших дней…

1

«Историки говорят, что мемориум — это огромный виртуально-интерактивный музей, созданный самой природой, в котором хранится вся история человечества. Теоретически они допускают хранение исторических данных других цивилизаций, если таковые имеются.

Специалисты по теоретической информатике утверждают, что мемориум — невероятного объёма сервер, на который каждый миг копируется и резервируется чудовищная база данных — наша Вселенная. Резервная копия Вселенной сохраняется каждую планковскую единицу времени.

С точки зрения эзотериков мемориум представляет собой хранилище судеб всего сущего: каждого живого существа, каждой травинки, каждой звезды и галактики. Сторонники антропософии ликуют: наконец-то они нашли подтверждение существования легендарных Хроник Акаши.

Физиков мемориум интересует как некий суммарный протокол взаимодействия каждого материального объекта с окружающей средой. Они уверены, что в мемориуме протоколируется любой физический процесс или явление, таким образом формируя единый сводный отчёт существования Вселенной»

Скажите на милость, зачем в «Методическом пособии по подготовке к аттестации младшего и среднего оперативного состава Мемконтроля» (от одного названия в сон клонит) нужны такие экскурсы?! Пособие и без того достаточно нудное. Кому это понадобилось, чтобы недалёкий оперативник знал, что думают о мемориуме разные физики-химики и прочие яйцеголовые? Или вот ещё перл:

«Как известно, материя существует в движении, которое происходит в пространственно-временном континууме, и мерой которого является энергия. Но не менее важным атрибутом материи является отражение — способность к взаимодействию материальных объектов, оставлению следов, высшей формой которого является сознание. Материя мнемонируется (запоминается) в отражении, которое происходит в мемориуме, и мерой которого является информация. Словом, мемориум — это аналог пространственно-временного континуума, где роль движения выполняет отражение. Как и континуум, мемориум представляет собой единство псевдопространства и псевдовремени»

Поняли что-нибудь? И не удивительно! Философы, те особенно любят словоблудить — материя, движение, отражение… Только одно непонятно, для чего и эту философскую заумь тащить сюда, в пособие?! Поможет ли это оперативникам Мемконтроля в работе?

Плохо, если в пятницу в аттестационной комиссии будет заседать университетский профессор кафедры прикладной мемористики. Он любит задавать каверзные вопросы, как будто имеет дело не с операми-практиками, а со студентами-старшекурсниками. Определение мемористики точно спросит, это его конёк.

«Мемористика — гуманитарно-естественная наука, предметом изучения которой является мемориум, его свойства и следственно-причинные связи, оказывающие на него воздействие»

Дальше идёт размазанное на две страницы объяснение, что такое следственно-причинная связь, что такое принцип следственности, как настоящее может воздействовать на прошлое и прочие мудрёные вещи. Интересно, автор методички сам понимал, о чём пишет?

Кудрявцев захлопнул увесистую брошюру, швырнул её на стол, протяжно зевнул и подошёл к окну. Некоторое время он глазел на площадь перед зданием родного Мемконтроля, на статую Клио, древнегреческой богини истории, с правой стороны и на статую Мнемозины, её дочки, богини памяти, стоящую слева. На папу Зевса, наверное, денег не хватило у начальства. Да и сами богини, если честно, изготовлены весьма скверно: опознать их можно было только по табличкам на постаменте.

А, может, для Зевса просто не хватило места? Ведь площадь, лежащая внутри П-образного здания Мемконтроля, не такая уж большая. Мнемозина охраняет восточное крыло — инженерный корпус, где находятся залы с капсулами погружения, огромные мнемотроны для корректировки мемреальности и размещаются технические службы. Клио стоит перед западным крылом — гуманитарным корпусом, где находится гигантский архив, библиотека, учебный центр и прочие вспомогательные подразделения. А перед главным корпусом, из окна которого сейчас выглядывал старший лейтенант Кудрявцев, раскинулась обширная парковка для машин начальства. Пропуск на эту парковку — вещь статусная. Если нет его у тебя, то будь добр, ставь свою колымагу за площадью, там где троллейбусное кольцо маршрутов семь и одиннадцать.

Вчера на площади в это же время было шумно и весело. Выводили с центрального входа задержанного из секты «Истинная история»: сектантов этих легко опознать по интеллигентному виду — бородёнка-очочки — и обязательной истеричности в поведении. Истинностник орал во всё горло:

«Вы, сволочи, скрываете от нас правду! Вы искажаете историческую память в ущерб транснациональным корпорациям! Мы имеем право на истину!»

Интеллигенция больше всего на свете любит искать правду, которую от неё всё время скрывают, и качать права, в которых её всё время ущемляют.

Как раз возвращался с обеда новый шеф Кудрявцева, майор Бурлаков. Он тут же вступил в перепалку:

«Что от тебя скрывают, умник?»

«Вы скрываете историческую правду! — орал, выпучивая глаза истинностник. — А правда всегда одна!»

«Правда у каждого своя, — грамотно возразил ему подкованный Бурлаков, — Мы придерживаемся концепции множественности правд. Философы говорят, что правда относительна, а ложь абсолютна»

«Вот вы и есть абсолютные лгуны! Но переписать историю у вас всё равно не получится!» — прокричал вслед майору ненормальный, но тот уже зашёл в здание.

Сегодня на площади ничего интересного не происходило, и Кудрявцев, вздохнув, вернулся на своё место. Пока не вернулись с обеда его новые коллеги, можно ещё немного позубрить методичку. Прочитать, что думают о мемориуме всякие химики с биологами и проктологами.

Лучше бы автор методички написал о том, что такое мемориум с точки зрения коммерсантов, честнее было бы. Для них это огромного размера кошелёк, из которого можно вытянуть приличные деньжата. Для ушлого человека возможностей заработать тьма: организация погружений в мемориум любителей поглазеть на прошлое, реклама в «запротоколированном» прошлом, мемвидеоблоги с самыми яркими и кровавыми историческими событиями, снятые наживую, хистаниматоры для раскрутки скучных и немодных эпох… Ведь мемтуристу-обывателю, по сути, нужно немногое — поглазеть на гладиаторские бои или Полтавскую битву, поиграть в пейнтбол с динозаврами, сделать селфи с Клеопатрой или Цезарем да выложить фото в социальную сеть.

И есть ещё одна группа людей, мнение которых мало кого интересует, потому что оно весьма специфическое. Это разного рода жульё, которое, по закону развития человеческого общества, всегда притягивается туда, где есть деньги. В частности, для борьбы с ними и создан оперативный отдел Мемконтроля, куда с прошлой недели перевели работать Кудрявцева.

Послеобеденная оперативка у Бурлакова была, как всегда, скучна до безобразия. Майор разорялся, рассказывая о безобразиях и массовых нарушениях на Основной Исторической линии, большинство оперативников слушали вполуха, кивая и хмуря брови в особо драматических местах.

— …Особенно паршиво обстоят дела в сталинской эпохе, — озабоченно говорил Бурлаков, расхаживая по кабинету. — Там недавно уволился эпохальный инспектор: не выдержал нервной работы, неженка! По сути эпоха брошена на произвол. Всё взвалили на нас, оперативников, пока не найдут нового инспектора. А проблем там море, диссонанс на диссонансе! Сталин готовился завоевать Европу — Сталин не готов к войне: вот вам первый диссонанс, который еле-еле консонировали. Сделали так, что Сталин готовился к наступательной войне, правда, толком не объяснили, что это за война такая. Только расслабились, и — на тебе — второй диссонанс: в комсомол загоняли насильно — комсомольцы жируют на спецпайках. Снова консонировали: жировала только комсомольская верхушка. А тут ещё истинностники одолевают! Почему, мол, при Сталине сажали за анекдот и при этом миллионными тиражами печатали сатиру Зощенко и Ильфа с Петровым. Попробуй, консонируй!

Кудрявцев украдкой зевнул, устав рисовать в блокноте чёртиков и ёлочки, и начал со скуки в очередной раз изучать таблички на стеллаже с картотекой разных возмутителей меморного спокойствия.

Этими красавцами забит весь стеллаж, занимающий целиком боковую стену кабинета — своего рода энциклопедию преступлений, связанных с мемориумом. На нижней полке кучкуются канцеляры — ловкие пройдохи, зарабатывающие солидные деньги добычей из мемориума и обреаливанием разных несуществующих документов. Полная версия второго тома «Мёртвых душ» на чёрном рынке ценится недорого, а вот за мифический план Даллеса, подписанный лично господином Даллесом, политики национально-патриотического толка платят очень солидные деньги. Подлинники Протоколов сионских мудрецов, Летописей Аскольда, Некрономикона и завещания Петра Великого тоже весьма котируются на рынке альт-исторических документов. За эти опасные деяния канцеляров и ловят: стране и без таких «сенсационных» документов проблем хватает. Тем более что у подобных документов переменное содержание, которое может самопроизвольно меняться.

Полкой выше — ложачники. Эти умники таскают из мемориума ложаки — удивительные вещи, рождённые байками и слухами, а то и ошибочными научными теориями. Красная ртуть, унобтаниум, теплород, красная плёнка… Естественно, в нашем мире ложаки работать не могут — законы природы не позволят. Но их свойства, обреаливаясь, становятся невероятно странными, а у некоторых даже опасными. Поэтому на всякий случай государство запретило обреаливание и использование ложаков. Рядом с ложачниками приютились абстраги — преступники, пытающиеся обреалить абстрактные объекты, вроде «лучший автомобиль», «шедевр живописи» и тому подобное. Ничего хорошего из этого не выходит: абстрактные объекты, вытащенные в реальный мир, ведут себя непредсказуемо.

— По последним поправкам в Исторической доктрине Сталин уничтожил сто миллионов человек, — сообщил Бурлаков. — А некоторые несознательные наши служащие возмущаются, дескать, где нам столько трупов набрать! Да не ваше это собачье дело обсуждать решения властей! Ваша забота — контролировать исполнение Исторической доктрины, не допускать её искажений и диссонансов, которые приводят к биению мемориума, и ловить жуликов! Умников развелось — не продохнуть! И без вас забот хватает!

Начальник отдела указал на верхние полки стеллажа, где размещалась картотека «политических». В основном это были разного рода анархисты, террористы и прочие смутьяны, которые погружаются в мемориум, чтобы убить какую-нибудь крупную историческую фигуру или устроить государственный переворот. Таким образом наивные мечтают изменить ход истории, забывая, что они изменяют лишь меморную историю, которая практически не влияет на настоящее, разве что косвенно. Там же находились дела дереалов — идиотов, мечтающих навсегда переместиться из реального мира в меморный. Закон это запрещает делать, иначе бы у нас полстраны погрузилось бы навеки в прошлое. Рядом с дереалами находились карточки ресторов — преступников, помешанных на идее реставрации из «резервной копии» какого-нибудь исторического периода. В основном рассматривались сталинская или брежневская эпохи, дореволюционная «Россия, которую мы потеряли» или языческие времена — эпоха разных вятичей и ильменских словен.

— Казалось бы, накопи денег или кредит возьми, создай себе альтерну и делай, что угодно! — разорялся Бурлаков. — Хочешь, псевдосредневековье сгенерируй, с магией и драконами. А хочешь, Древнюю Элладу моделируй, с богами и циклопами. Нет ведь, на Основную линию все лезут! Конечно, так проще и дешевле…

— На Основной линии начальство пакостит больше, чем альтернативщики! — внезапно возразил Бурлакову незнакомый голос.

Всё разом обернулись и посмотрели на смелого капитана. А тот развил мысль:

— Кто велит сто миллионов расстрелянных организовать в сталинские времена? Не альтернативщики, а наша любимая Историческая доктрина! А недавно мне инспектор жаловался из хрущёвской эпохи. Говорит, нужно сделать, чтобы Гагарин стал антикоммунистом и к тому же верующим, православным. И вообще роль коммунистов поубавить: и в освоении космоса, и на стройках разных. А как это сделать? Советский Союз без коммунистов — как пчёлы без мёда!

Начальник отдела громко хлопнул ладонью по столу, и все подскочили от неожиданности.

— Послушай, диссидент ты наш дорогой! — процедил Бурлаков. — Не нравится Доктрина, иди в другое место работать! В «Корзиночку» возле дома, охранником. Наверху поумнее тебя люди сидят, знают, что делают…

— В главке концепциями занимаются, а нам, регионалам, загребай за ними, — не сдавался «диссидент».

— Так переезжай в Москву и устраивайся в главк, кто мешает? — парировал начальник отдела. — У нас в стране всего два управления Мемконтроля, московское и наше. Выбор небогатый. Не нравится тут, ищи счастья там.

Майор встал, прошёлся по кабинету, подошёл к окну и некоторое время глядел на статуи Мнемозины и Клио. Сотрудники отдела начали беспокойно перешёптываться.

— В общем, так! — подытожил Бурлаков, обернувшись к аудитории. — В сталинской эпохе нужно навести порядок — отправиться туда и разобраться на месте, что к чему. Там, помимо диссонансов, начали ещё более странные вещи твориться. Вчера туда технари погрузили меминженера, но он потерялся. Вернуть его нет возможности: отправили его на высокой хроноскорости, поэтому для выгрузки его из мемориума требуется торможение, а на это пара дней уйдёт точно.

Майор нехорошо посмотрел на Кудрявцева.

— Есть у нас молодой сотрудник, новенький… — начал он вкрадчиво, приближаясь к столу старшего лейтенанта; тот еле успел перелистнуть страницу с чёртиками. — Кудрявцев Евгений… Как по батюшке? Хотя можно без батюшки, просто Евгений. Вот ему и поручим это дело!

Кто-то из оперов хохотнул.

— А вот смеяться не надо! — обернулся к весельчаку Бурлаков. — Кудрявцев перевёлся к нам из отдела эпохальных инспекторов. Он инспектировал эпоху Екатерины Второй. Сотрудник он опытный, тёртый…

— Хорошо инспектировал «опытный»! — с издёвкой отреагировал весельчак. — У Второй Кати отбою не было от фаворитов-мемтуристов! Да ещё наши современники убивали её частенько, мстили за проданную Аляску. Видели когда-нибудь убитых в мемориуме, которые по исторической логике должны продолжать жить? Они и живут и не живут одновременно, их фениксоидами или неваляшками называют. Очень неприятное зрелище! Особенно неваляшки, которых неоднократно умертвляют…

— Я-то здесь при чём! — обернулся к весельчаку Кудрявцев. — Кто-то там спел, что Аляску продала Екатерина, а мне расхлёбывай!

— Хорош балаганить! — прикрикнул на спорщиков майор. — Евгений справится, я ему доверяю. А на помощь мы ему дадим…

Оперативники попрятали глаза.

— …Профессионального мемориста. Вы ведь тут все неучи! Кто из Следственного комитета перевёлся, кто из прокуратуры, кто из полиции… Профессионально мемористику изучал только я. Но я не могу за всех работать: кто будет планы составлять, отчёты писать, премии распределять? У меня своих забот хватает! Все свободны! — неожиданно объявил он и добавил:

— Женя, задержись.

Весельчак ещё раз злорадно хохотнул, но его смешок растворился в топоте сотрудников отдела, рванувших к выходу. Скучная оперативка закончилась. Бурлаков приглашающе указал Кудрявцеву на стул, а сам стал расхаживать по кабинету.

— Не сердись, Женя, что я тебя при всех отчехвостил, — неожиданно мягко проговорил он. — Это сугубо в воспитательных целях. А задачу я тебе хочу поставить в самом деле интересную.

— Я и не сержусь, — буркнул старший лейтенант. — Только мне к аттестации нужно готовиться…

— Успеешь! Кстати, я тебе в помощь выделю нормального специалиста, он тебя проконсультировать сможет, если что. Профессионал-меморист, кандидат наук. Бывший доцент кафедры теоретической мемористики. Мужик — голова, только раздолбай типа тебя. — Бурлаков рассмеялся собственной шутке.

— Аттестация в пятницу, — напомнил Евгений.

— Ещё раз повторяю, успеешь подготовиться! — с нажимом произнёс начальник отдела. — А за этим мемористом я сам сгоняю в мемориум. Там его быстрее смогу выцепить, чем рыскать по всему городу. Его из университета недавно турнули: с канцелярами связался, помог им лжедокументы вытащить из прошлого. Вот он теперь и подъедается то хистаниматором, то хистактёром. То в одном погорелом театре, то в другом…

Перспективы Кудрявцева совсем не радовали. Самое главное, он так и не понял, что от него, собственно, требуется.

2

Село Таёжное, как и в прошлые разы, брали на рассвете. Отдельный матросский эскадрон имени Джузеппе Гарибальди — проверенная обстрелянная братва. Во главе отряда — отчаянный командир Стёпка Чеботарь, бывший моторист крейсера «Неприкаянный». В своей просоленной братве, в её идейности и преданности идеям Мировой революции он не сомневался ни на миг: вместе ходили по Балтике, вместе брали Зимний, вместе кишки выпускали золотопогонникам. Стёпка в октябре семнадцатого лично арестовал царя. Эх, весёлое было времечко! Устроила тогда пьяная братва потеху в царском дворце! Придворных вешали в каждой спальне, картины резали, статуи разбивали, а в золотую царскую посуду гадили. Выражали, так сказать, народный гнев. Революция всё-таки, без дебоша никак нельзя!

Казалось бы, захватить небольшое село — штука нехитрая для полусотни опытных, закалённых, вечно пьяных матросов. Но в селе оказался гарнизон из нескольких юнкеров, вооружённых пулемётами. Пришлось вызывать подкрепление — отряд красноармейцев в три сотни штыков. Ребятишек прислали на подмогу молоденьких, деревенских, только-только оторванных от сохи и насильно загнанных в Красную Армию комиссарами. Стёпка не стал подставлять под удар своих матросов, тем более что те со вчерашнего вечера были пьяны. Поэтому под пулемёты погнали новобранцев, а у тех из оружия — только вилы да одна винтовка на троих. Но ничего, завалили контру трупами, положив весь отряд — обычная тактика Красной Армии. А через горы трупов на юнкеров навалился Стёпка Чеботарь с братвой. Одного юнкера, раненого до бессознательности, удалось захватить живым.

Обитателей Таёжного выгнали из домов на общее собрание. Хмурых крестьян, молодух в цветастых платочках, крестьянок в кокошниках (Стёпка Чеботарь поморщился) с младенцами на руках прогнали по улице, подталкивая штыками, и выстроили возле рекламного щита с изображением блестящего автомобиля и надписью «Последняя модель «Бессервагена» с азотным ускорителем — быстрее тачанки, красивее кожанки, надёжнее маузера!» Интересно, что за дебил разместил здесь идиотскую рекламу? Селяне недружелюбно глядели на пьяных матросов, многие из которых уже успели раздобыть самогону и основательно нагрузиться. Стёпкины удалые братишки тыкали штыками мужиков, щипали молодух, пытались вырвать младенцев из рук крестьянок.

Перед строем показался пленённый юнкер в сопровождении двух мертвецки пьяных матросов. Совсем ещё молоденький, стройный и мужественный, со светлой непокрытой головой, нежным юношеским румянцем и пронзительно-синими глазами, он шёл с садистски стянутыми за спиной локтями, гордо подняв голову. Колючая проволока, которой был связан юноша, врезалась ему в руки, из раны на виске текла кровь, но он, казалось, не замечал этого. Взгляд его был открыт и смел, а на широкой груди блестел целый иконостас орденов, из которых ярче остальных сияли четыре солдатских георгиевских креста.

Стёпка, глотнув водки из фляжки, расхлябанной походкой подошёл к пленному и, пользуясь беспомощностью юнкера, с размаху ударил его в живот. Юный белогвардеец на миг согнулся от удара, но тут же выпрямился и облилматроса холодным презрением.

— Где находится твой штаб? — спросил Стёпка, угрожая смельчаку маузером.

Вопрос звучал глупо, Чеботарь мысленно послал проклятие идиотам-мемсценаристам, заставляющим городить чушь по дурацкому сценарию.

— Не скажу, — гордо ответил юноша, тряхнув светлыми волосами.

— Ах, не скажешь, контрик?! — как обычно, заорал Стёпка, предварительно вздохнув. — Я найду способ развязать тебе язык!!

Юнкер обвёл открытым смелым взглядом пьяную матросскую братию и с достоинством ответил:

— Могу только сообщить, что я — потомственный русский князь фон Кугельштифт. И больше вы, хамы, от меня ничего не добьётесь!

Получив ещё один удар, юноша согнулся, но снова не издал ни звука.

— Господи, молоденького-то за что?! — раздался из толпы крестьян бабий голос.

— Не взывай к господу, мать, — ответил ей в толпе степенный бас. — Нет у них, у иродов, в душе бога. Будьте вы прокляты, большевистские нехристи! Стон от ваших злодеяний идёт по всей Святой Руси!

Даже удивительно, как такую пафосную фразу смог выдать абориген-прошляк! По приказу Стёпки из толпы вывели обладателя баса — рослого мужика с русой окладистой бородой. Игнорируя разъярённых матросов, крестьянин повернулся к связанному юнкеру и ободряюще посмотрел ему в глаза:

— Знавал я вашего батюшку, Курт Гансович. Хороший был человек, настоящий русский барин. Крестьян любил, царство ему небесное, и крестьянок. По праздникам ведро водки жаловал работникам. Сейчас он смотрит на вас с небес и гордится сыном. Убили вашего батюшку большевики-иуды, предатели земли русской.

Мужик истово перекрестился.

— Спасибо тебе, мил человек, — поклонился крестьянину юный фон Кугельштифт, — что вспомнил моего покойного батюшку. На таких, как ты, простых мужиках, и держится земля русская. А сейчас у нас с тобой общие родители: богопомазанный царь-батюшка и святая Русь-матушка. И пусть сгинут в аду большевики, поднявшие на них свои грязные лапы!

Этого матросы уже не смогли вынести. Без Стёпкиной команды они схватили юнкера и мужика и поволокли их вешать на рекламный щит. В толпе горько заплакали молодухи, завыли бабы, даже суровые мужики украдкой смахивали скупую слезу. Юнкер обернулся, обвёл взглядом толпу и ободряюще улыбнулся:

— Не плачьте, люди русские, выше головы! Недолго продержится дьявольская власть большевиков. Лет семьдесят, примерно. И вновь воссияет солнце над истерзанной Русью, освобождённой от гнёта нехристей!

Стёпка Чеботарь, в реале Виктор Холодов, кандидат историко-мемористических наук, устал работать хистактёром. Работа нервная и малооплачиваемая. На университетской кафедре тоже не зажируешь, но там хоть было поспокойнее.

Задумка с хисттеатрами, конечно, неплохая. Прошляки, обитатели мемориума — люди не совсем настоящие. Точнее, это вроде как и не люди, а их собирательные образы, отражённые в мемориуме, память о них. Если человек основательно наследил в жизни — прошляк получится живой, яркий, вроде того крестьянина, которого повесили на рекламном щите. А если жил человек неярко и неприметно — имеем почти прозрачного прошляка вроде Васьки Ухватова, Стёпкиного зама, у которого даже опоясывающие пулемётные ленты просвечивали насквозь. Но любой прошляк, хоть правдоподобный, хоть «картонный» до прозрачности, часто ведёт себя неестественно, реплики выдаёт идиотские, иногда фортели выкидывает странные. Мемтуристам не нравится, на мемоператоров сыплются жалобы и требования вернуть деньги за тур. Поэтому для оживления мемориума на особо интересные исторические участки отправляются хистактёры.

Витина хистактёрская карьера складывалась не очень удачно: всё-таки непрофессиональный артист, и образования нет соответствующего. Сначала он играл в петровскую эпоху стрелецкого сотника. Холодов целился на денежную роль князя-кесаря Ромодановского, но она досталась другому, одному ушлому бездарному карьеристу. Играть реально живших исторических лиц — процедура сложная, потому что при этом нужно внедрять сознание совра — так мемористы называют современников-«попаданцев», погружённых в мемориум — в прошляка. Хисттеатр здорово при этом рискует: хистактёр может наворотить дел по незнанию, а хистрежиссёр — нарваться на штраф от Мемконтроля.

Потом Виктору выдалось играть революционера-террориста начала двадцатого века. Режиссёр утешал Холодова тем, что отрицательные роли играть сложнее, чем положительные. Смелого патриотичного жандарма, мол, любой дурак сыграет, а вот революционера-отморозка может сыграть лишь талант. А Витин недруг, карьерист-бездарь, дорос в это время до роли Столыпина.

И вот третья роль — главарь отряда пьяной матросни Стёпка Чеботарь (что за дурацкая фамилия!). Холодов сначала сопротивлялся, но хитрый хистрежиссёр уломал сопротивляющегося Виктора. Он сказал, что это очень важная роль, что тысячи мемтуристов, в том числе и иностранных, обожают смотреть, как пьяная матросня берёт Зимний, гадит в царскую посуду и расстреливает интеллигентов. Их, мол, от этого начинает праведный гнев колотить, и желание протестовать в реале против законных властей напрочь отпадает. Взятие Зимнего переигрывали, наверное, раз сто, если не больше — публика жаждала больше зрелищности, больше крови. С каждой новой итерацией матросня становилась всё пьянее и кровожаднее, убивала и гадила вокруг себя всё сильнее и сильнее. Режиссёр-проныра умудрился согласовать в Мемконтроле поправки в историю: теперь матросы, ворвавшись в Зимний, арестовывали самого царя. Один чёрт, о Февральской революции с отречением монарха мало кто помнит, поэтому её решили исключить из сценария.

Потом Виктора перекинули на Гражданскую войну, и его персонаж с дурацкой фамилией продолжил кровавую вакханалию. Несколько лет назад казнями мирного населения занимались латышские стрелки, но из-за протеста Мемконтроля Латвии их пришлось спешно заменить пьяными русскими матросами. Холодову уже надоело убивать крестьян, интеллигентов и священников, и он подумывал о смене работы. Но только куда идти? В университет путь закрыт после недавнего происшествия, меминженером в Мемконтроль тем более не возьмут с такой биографией…

Матросы Стёпкиного пехотного эскадрона (олигофрен-сценарист не знал, что эскадроны бывают только в кавалерии) отдыхали после тяжёлого боя на травке у базарной площади. Они перерезали всю скотину в селе, вымели из погребов всю самогонку, а для острастки выпороли пару стариков шомполами. Перепившись, моряки лихо отплясывали «Яблочко». Тянулся ароматный дымок махорки с ментолом. Васька Ухватов наяривал на невесть откуда взявшейся гармони и голосил:

— Эх, яблочко, да толстокожее!

Вон буржуй идёт с жирной рожею.

Рожа жирная, да больно хмурая.

Ах ты яблочко моё да толстошкурое!

Развернувшись в сторону золотых куполов деревенской церквушки, Васька изобразил современный непристойный жест и запел ещё громче:

— Эх, яблочко, да с червоточиной!

Выну шашку я да заточену,

Порублю я ей всех священников,

Не нужны попы нам, бездельники!

Село словно вымерло. Те, кто помоложе, схватив в охапку детей, убежали и скрылись в лесу возле села. Старики со старухами попрятались по погребам и сараям. Замешкавшаяся молодуха с коромыслом, пряча глаза, промчалась мимо отдыхающих матросов. Вслед ей раздался восхищённый свист, щедро сдобренный отборными солёными морскими выражениями. А Ухватов, подмигнув братве, весело пропел:

— Эх, яблочко, да под берёзою!

Я будёновку ношу краснозвёздную.

А в штанах ещё есть что-то нужное,

Скорей, девка, подходи да незамужняя!

Один из моряков отобрал у сельского мальчишки китайский «Тетрис» и теперь сидел под деревом и азартно играл. Вокруг него столпились матросы, помогающие советами. Стёпка-Витя помнил, что такое безобразие в мемористике именуется футуром — вещью из будущего, которая случайно попадает в прошлое. А ещё существует обратное явление — реликты, вещи из прошлого, активно использующиеся в будущем. Помнится, одна туристка возмущалась, почему молодёжь перестроечного периода отплясывала на дискотеках под граммофон. Но страшнее всего наклады, когда целое явление целиком переносится из одного времени в другое. Однажды, когда Виктор играл в петровской эпохе, Пётр Первый отправился завоёвывать Египет: произошла наклада, мемориум «спутал» Петра Первого с Александром Македонским. Меминженеры тогда еле-еле выправили такую сложную ситуацию.

Сегодня Стёпка-Витя заметил ещё один футур: изрубив корову шашками (что за тупорылые сценаристы!), моряки готовили говядину на гриле. Хорошо хоть не в микроволновке! Опять посыплются жалобы от мемтуристов, снова кому-то из меминженеров придётся разгребать… Эти неестественности любого выведут из себя. Ладно, сейчас морячки поют «Яблочко» вроде как натурально, будучи на отдыхе; гармошка только непонятно откуда взялась. Но бывает, что они начинают вести себя нелепо: вдруг запоют ни с того ни с сего «Интернационал» или «Марсельезу» в самый разгар сражения, и им подыграет невесть откуда взявшийся оркестр. Одно дело, когда герои в кинокартине исторической поют — это естественно, особенно, если фильм музыкальный. Но когда кинематографические штучки начинают проникать в мемориум — это уже форменное безобразие! Да ещё если всё это происходит на фоне «ненавязчивой» рекламы вроде дурацкого щита с последней моделью «Бессервагена».

Ну вот, началось! Послышался приближающийся топот копыт. Виктор знал, что сейчас за ними следят тысячи глаз мемтуристов, погрузившихся в мемориум в «режиме бога». Нелепый термин, перекочевавший из компьютерных игр! Что это за бог, который может только наблюдать без возможности вмешаться в события!

На базарную площадь вылетело десятка два всадников. Все, как на подбор, в кожаных куртках, с красными звёздами на кожаных кепках и с пулемётами «Льюис», притороченными к сёдлам. Пьяные матросы недружелюбно смотрели на прибывших, некоторые медленно вставали и обнажали шашки.

Отряд возглавляла мужественная черноглазая девица. Вместо кепки её голову украшала красная косынка-бандана с черепом и костями. Безошибочно определив в толпе матросов командира, она подъехала к Стёпке и осадила вороного коня в метре от него. Спешившись, она подошла к Чеботарю и недружелюбно спросила:

— Кто вы такие? Откуда? Сколько вас?

— Сама-то ты кто такая? — нахмурился Стёпка, расстегнув кобуру с наганом. Он знал, кто она такая.

Девица вынула из-за пазухи мандат и протянула его матросу. Шевеля губами по требованию сценария, он прочёл: «Берта Соломоновна Шнайдер, комиссар особой карательно-расстрельной конной эскадрильи имени Максимильена Робеспьера» и в который раз проклял дураков-сценаристов. С такими идиотами в следующий раз придётся иметь дело с пулемётной фалангой или артиллерийской центурией.

Чеботарь ответно представился, не удержался и добавил ехидно:

— Вы как раз вовремя на подмогу прибыли! Бой в самом разгаре!

— Неосторожно, гражданин матрос! — угрожающе сдвинула тёмные брови Берта Соломоновна. — Очень неосторожно!

При таких словах «конная эскадрилья», как по команде, вынула маузеры. Стёпкины молодцы тоже встрепенулись, но на их лицах была растерянность. Конечно, они наслышаны о Железной Берте, как её называли на Восточном фронте, и о её карателях, с которыми лучше не связываться. А девица тем временем вынула из-за пазухи второй документ и протянула его Стёпке. Он прочёл следующее:

«Телеграмма № 666. Всем комиссарам особых экзекуционных подразделений Красной Армии следует немедленно организовать массовые казни великоросской сволочи для приближения Мировой Революции. Расстреливать, сжигать и четвертовать архибеспощадно! Не жалеть ни стариков, ни женщин, ни детей. Особое внимание обратить на семьи учителей, врачей и инженеров, которые следует искоренять полностью вплоть до младенцев обоих полов. Вшивые интеллигентишки — это дерьмо нации на службе буржуев. Также самым безжалостным образом следует уничтожать православных священников и их родных до пятого колена, и как можно больше. Председатель Совета Народных Комиссаров товарищ Ленин-Бланк»

От сценария к сценарию не легче! Понаберут антисемитов или сатанистов с улицы по объявлениям, вот и пишут разную ересь!

Рассерженный Чеботарь поднял глаза к небу и крикнул:

— Эй, там! Полегче!

Это не ускользнуло от внимательных тёмных глаз Железной Берты:

— Молишься, матрос? Непорядок, товарищ! Пережиток!..

Комиссар оглянулась на церковь:

— Кстати, о вере, морячок… Что собираетесь с церковью делать?

— Как обычно, — пожал плечами Стёпка. — Под склад сельхозпродукции переоборудуем.

— Не сознательно рассуждаешь, товарищ! Не усёк текущего момента. Церковь должна быть немедленно переоборудована под масонскую ложу.

Чеботарь, неловко сглотнув, закашлялся. Сценарий явно выбивался из колеи.

— С чего вдруг? — прохрипел он, давясь вязкой слюной.

— А с того, что Мировая революция — это установление власти масонских лож, — заявила Железная Берта, буравя опешившего матроса чёрными глазами. — Что тут непонятного? А теперь бери свою братву и сгоняй селян на площадь.

— Это ещё зачем, товарищ Шнайдер? — взмолился совершенно растерявшийся Чеботарь. — Было ведь уже собрание…

— Расстреливать будем, — плотоядно улыбнулась комиссар. — Из пулемётов. Всех, включая стариков и детей. Приказ товарища Ленина. А деревню спалим к чёртовой матери для приближения Мировой революции!

Неизвестно, чем бы закончился их странный диалог, но тут на площади, практически из ниоткуда, возникли новые действующие лица.

3

На этот раз на площади появились весьма странные люди: десятка два всадников в пехотных шинелях с клапанами незнакомой сиреневой расцветки и в будёновках с сиреневыми же звёздами. Было видно, что отряд был смоделирован наспех: зимняя форма одежды в августе, лица бойцов прозрачные и у некоторых даже одинаковые, как у клонов.

Чудной отряд возглавлял всадник с непокрытой головой, одетый в серый френч без знаков различия. Он резко осадил коня, спешился и зычно крикнул на всю площадь:

— Командир Чеботарь! Мне нужен Чеботарь!

— А ты кто такой? — опередила Стёпку Железная Берта.

Не удостоив комиссаршу взглядом, незнакомец вынул из нагрудного кармана мандат и протянул ей, не давая в руки. Девушка подошла, прочла и отшатнулась. Сдвинув косынку на затылок, она вытерла взмокший лоб.

— Не нужно мою фамилию вслух произносить, — предупредил товарища Шнайдер человек во френче и властно повторил:

— Мне нужен Степан Чеботарь! Немедленно!

Стёпка осторожно подошёл к незнакомцу, держа руку на расстёгнутой кобуре. Тот смерил его взглядом и приказал:

— Отойдём-ка в сторонку. Есть разговор.

Под любопытными взглядами карателей и матросов они направились к церковному саду. Лишь верный Васька Ухватов осмелился крикнуть:

— Стёпка, помощь нужна?

— Сам справлюсь, — ответил Чеботарь, не оборачиваясь.

В это время к Ухватову неожиданно подскочила Железная Берта, дала ему подзатыльник и что-то прошептала, отчего просвечивающая Васькина физиономия вытянулась и стала ещё прозрачнее.

У ограды церковного сада незнакомец остановился:

— Тут нас не подслушают… Ну, здравствуй, Сугроб!

Холодов вздрогнул, услышав своё полузабытое студенческое прозвище. Он уставился на незнакомца, всматриваясь в его лицо, но внешность в мемориуме — вещь переменная. Каждый погруженец может сформировать себе облик по своему вкусу, разумеется, если он не помещает своё сознание в исторических личностей. Так что попробуй-ка определи, кто из твоих реальных знакомых с тобой сейчас разговаривает!

— Тягач?.. — нерешительно осведомился Виктор.

— Вспомнил! — рассмеялся Бурлаков. — Сколько лет, сколько зим! Рад меня видеть?

— Очень, — кисло ответил Холодов. — Ночами не спал, всё думал, где сейчас Саша Бурлаков обитает, однокурсничек дорогой…

— А ты чего это в бутылку сразу лезешь? — прищурился майор. — Холодов Витя, отличник и лучший студент на курсе?

— Так ты ведь с проверкой сюда заявился, хорошист и староста группы, — в тон ему ответил Виктор. — Плохо твои подчинённые работают, Санёк: бардак в здешней эпохе. Телеграммы странные, масонские ложи, антисемитский душок в воздухе… Ты уж разберись, накажи виновных!

— Ошибаешься, дружище, я не с проверкой. Я к тебе по другому делу.

— По-моему, моё дело уже года три как закрыто, — неприязненно проговорил Холодов, нервно теребя кобуру нагана. — Мне — два года условно, а тебе, надеюсь — премию. Не поскупилось начальство-то? Наверное, на пачку индийского чая и банку зелёного горошка раскошелилось…

— Уж лучше зелёный горошек, чем баланда, — парировал Бурлаков. — Тебе ж могли и десятку впаять. Вышел бы на волю, когда за сорок перевалило. А жизнь, Витя, после сорока не начинается. Это придумали для утешения старых дев постбальзаковского возраста. Жизнь после сорока — это морщины, одышка и аденома простаты. А в качестве пенитенциарного бонуса — туберкулёз и отбитые почки.

— Так я тебя ещё и благодарить должен?! — возмутился Виктор. — Что условным сроком отделался?

Перед его глазами пронеслись воспоминания трёхлетней давности. Паренёк-аспирант уговорил тогда своего научного руководителя, доцента Холодова, помочь вытащить из мемориума Откровения Глааки, все двенадцать томов. Якобы, они нужны ему были для работы над диссертацией. А потом он продал их адептам секты Ктулху за приличные деньги. Аспиранта поймали, и он, иуда, тут же сдал руководителя с потрохами. Пареньку впаяли реальный срок, а Холодов отделался малой кровью: условкой и увольнением из университета.

— Так что у тебя за дело? — напомнил Виктор словоохотливому Бурлакову. — Мне работать надо.

— Нравится клоуном трудиться? — ухмыльнулся майор, обернувшись на площадь.

Матросы Стёпки Чеботаря, оставшись без командира, слонялись по площади без дела. А суровые молодцы Железной Берты тем временем начали сгонять народ, тех, кто не успел убежать в лес. Бабы истошно выли, дети плакали, а старики проклинали большевиков. Несколько кожаных бойцов — расстрельная команда — примерялись к стрельбе. Расстреливать мирных селян они собирались по-голливудски, с двух рук: в каждой руке по «Льюису», словно в дешёвых боевиках.

— Не дело это, специалисту по мемористике трудиться массовиком-затейником, — развил свою мысль Бурлаков.

— У тебя есть другие предложения? — хмыкнул Виктор. — В Мемконтроль хочешь взять? Учти, меньше чем на начальника отдела я не соглашусь.

— В Мемконтроль тебе путь закрыт, ты же знаешь. У нас плохо с кадрами, но судимых набирать мы ещё не начали. Госструктура, не хухры-мухры.

— Да я бы и сам не пошёл, — гордо заявил Холодов. — Не люблю стоять на задних лапках за косточку, как вы, бюджетники.

— А сейчас ты не на задних лапках стоишь? — улыбнулся майор. — За косточку от мемтуристов… Перед своим режиссёром-бездарем?

Какая-то баба на площади дико завизжала, и собеседники одновременно вздрогнули.

— Нет, ну невозможно же разговаривать! — рассердился Бурлаков. — Что за вакханалия у тебя тут!

Грубо выругавшись, он быстрым шагом двинулся к площади.

— Товарищ Шнайдер, ко мне! — крикнул он, подходя к расстрельной команде.

Железная Берта послушно, но не теряя достоинства, подошла к человеку во френче и встала в метре от него подбоченясь.

— Властью, данной мне Реввоенсоветом республики, я отменяю массовую казнь до особого распоряжения! — пафосно провозгласил Бурлаков с металлом в голосе.

Расстрельная команда, услышав воззвание майора, с сожалением опустила «Льюисы», а Железная Берта нервно затеребила полы кожанки. Не успел Бурлаков вернуться к Холодову, как за его спиной вновь раздался гвалт и визги: каратели начали разгонять селян по домам теми же методами, какими недавно сгоняли на площадь.

— Что с вами делать! — рассвирепел представитель Реввоенсовета и скомандовал:

— Товарищ Шнайдер, приказываю организовать массовые казни в соседней Бобровке! Собирайте своих бойцов и вперёд! Даю пять минут на сборы!

Шнайдеровцы засуетились, забегали, клацая пулемётами. Наконец, они расселись на коней, и беспокойный отряд кожанок отправился в направлении несчастной Бобровки. На площади стало относительно тихо: Стёпкина братва продолжила пьянку, не особо досаждая шумом, селяне потихоньку начали расползаться по домам, а полупрозрачные призрачные воины Бурлакова так и замерли, как истуканы, не шевелясь и не делая никаких движений. Их бесцветные и безмастные кони тоже окаменели.

— Ну вот, вроде порядок! — радостно сообщил вернувшийся к церковной ограде майор.

— «Порядок», — скривился Виктор. — Меня же с работы турнут! За нарушения сценария хистспектакля.

— А хроностоп на что? — снисходительно произнёс «представитель Реввоенсовета», посмотрев на небо и изобразив какие-то непонятные знаки.

Виктор с удивлением смотрел на манипуляции бывшего однокурсника.

— Вот теперь порядок! — отрапортовал майор самодовольно. — Мы с тобой договорим, а потом делай что хочешь. Сейчас нас ни один мемтурист не видит. Они даже не заметят временную паузу. Отстаёшь от жизни, Витя! Надо следить за современными технологиями.

Бурлаков, время от времени поглядывая на Стёпкиных нетрезвых матросов, коротко обрисовал суть проблемы. В последнее время в нескольких эпохах начали появляться выниманцы — прошляки, у которых вынули сознание и перенесли его в реальный мир. Это считалось одним из самых тяжких мемориумных преступлений, по сравнению с которым проделки канцеляров и ложачников казались мелкой базарной кражей. Причина появления выниманцев была неясна: то ли какие-нибудь аномалии в мемориуме, то ли кто-то специаьлно крадёт личности прошляков.

Главк взял это дело на особый контроль, а начальник регионального Мемконтроля, полковник Гурьянов рекомендовал Бурлакову привлечь к этому делу Виктора.

— Это после моего условного срока? Как-то слабо верится… — засомневался Холодов.

Тут что-то с шумом разрезало воздух. Снаряд, пролетев над головами собеседников, упал за огородами центральной улицы села. Бахнуло сильно, где-то заржала лошадь, и раздался истошный знакомый бабий визг.

— Это ещё кто?! — встрепенулся майор.

— Белые начали контратаку, — пояснил Виктор. — Колчаковцы. Пришли освобождать крестьян от ига большевиков. Надо уходить!

Последняя его фраза утонула в грохоте начавшейся канонады: подступившие к селу белогвардейцы начали артиллерийскую подготовку. Один из снарядов попал в рекламный щит, и быстрый красивый «Бессерваген» свалился в пыльную траву.

— Перелезай через забор! — прокричал в ухо Бурлакову Виктор.

— Зачем? — ответно проорал майор.

— К церкви пробирайся! — Холодов поразился недогадливости собеседника. — Церковь при обстрелах всегда целой остаётся. По сценарию.

— Ясно!

Бывшие однокурсники бойко перелезли через ограду церковного сада и, пригнувшись, бросились к стене храма. Едва они добежали, как короткая канонада закончилась. Где-то далеко раздалось приглушённое ура — белогвардейская пехота начала атаку.

— Тикать нам надо, господин майор! — выдавил Виктор, отдышавшись. — Поймают нас беляки — через час стенку подпирать будем.

— У тебя есть какая-нибудь боевая магия? — озабоченно спросил Бурлаков.

— Какая к чёрту магия у актёра! — невесело хохотнул кандидат наук. — Я же по сценарию должен позорно бросить свой отряд и сбежать, как трус. Вот на обвесе и сэкономили: ни пулевой защиты, ни ускорителя… А у тебя с этим делом как?

— Да тоже не особо! Я ж не думал в боевых действиях участвовать.

— А вытащить нас отсюда смогут?

— У меня автовыгрузка стоит, — Бурлаков поглядел на часы, синхронизированные с реальным временем. — Я на полтора часа поставил. Нам бы ещё минут пятнадцать продержаться.

— А меня сможешь забрать?

— Да, смогу, — пообещал Бурлаков. — Если будешь с нами сотрудничать.

— Шантажируешь? Я ещё ничего не обещал.

На площадь ворвались передовые отряды колчаковцев: бравые статные молодцы с благородными лицами, сплошь поручики и подпоручики. У некоторых были казачьи пики и чубы; мемсценаристы снова наворотили дел, смешав всё в кучу: офицеры, юнкера, казаки…

Стёпкина братва повскакала с мест, засверкали шашки, раздалось несколько выстрелов. Виктор зажмурился: никогда не мог равнодушно наблюдать кровавые бойни. Когда он приоткрыл глаза, белые кавалеристы шинковали так и не протрезвевших Стёпкиных матросов как капусту. Вдоль церковной ограды мимо притаившихся однокурсников мчался бедный Стёпкин зам Ухватов. Его на рысях догонял ладный ротмистр с галереей сверкающих орденов на груди, а Васька отчаянно крыл преследователя матросскими словами и отмахивался порванной гармошкой.

Не выдержав, Холодов вскочил, Бурлаков едва успел дёрнуть его вниз.

— С ума сошёл?! Хочешь, чтобы нас заметили? Если тебя здесь убьют, знаешь, что с тобой в реале будет?

— Знаю, — ответил меморист, но майор всё равно продолжил:

— Ты свихнёшься: слишком сильное потрясение. И из мемкапсулы вместо тебя вытащат идиота.

Бурлаков осторожно приподнялся и некоторое время равнодушно наблюдал, как нагнавший Ваську ротмистр взмахнул шашкой, и гармонь издала прощальный стон.

— Я, кстати, хроностоп отключил, — сообщил майор как ни в чём не бывало. — Пусть мемтуристы любуются разгромом красных.

— А я?..

— А ты ведь по сценарию сбежать должен? Ты, хоть и не сбежал, но всё же скрылся. Бросил свою братву на поле боя. Сценарий не нарушен.

В это время белая кавалерия разметала в разные стороны призрачных бойцов Бурлакова, на что их командир, «представитель Реввоенсовета», не отреагировал никак. На площадь стеклись основные силы: офицеры-пехотинцы (ни одного рядового или сержанта в рядах белых не было), артиллерийские повозки и тачанки, вероятно, трофейные. Передвигаясь по-пластунски, бывшие однокурсники подползли к церковной ограде и залегли. В щели было видно, как белогвардейские всадники спешиваются, а пехотинцы спешно подтягивают ремни и разглаживают морщины на скатках.

— Станови-и-ись! — раздалась протяжная команда.

Всё на площади пришло в движение. Довольно шустро белогвардейцы выстроились на сельской площади идеально ровными рядами.

— Смирно! Равнение направо! — скомандовал тот же голос.

Невесть откуда взявшийся оркестр заиграл Встречный марш Преображенского полка. Обладатель командного голоса, моложавый полковник с казацким чубом, направил буланого коня в сторону прибывающего высокого начальства.

— Ты знаешь нашего начальника управления? — неожиданно озадачил Виктора вопросом Бурлаков.

— Ну, слышал…

— Я ведь недоговорил: он о тебе очень высокого мнения. Незаслуженного, по-моему.

— И?

— Его жену назначили проректором по научной работе в твой университет…

Моложавый полковник, отдав рапорт, сопровождал на рысях статного генерала. Тот, остановив коня на середине площади, поприветствовал подчинённых:

— Здорово, орлы!

— Здравия желаем, ваше превосходительство! — дружно проорали белогвардейцы.

Надо же, не ошиблись в титуловании сценаристы!

А генерал (то ли майор, то ли лейтенант) тем временем разразился длинной речью, полной пафоса, о великих победах, о кровавых большевиках и о духовном величии Святой Руси.

— Так вот, его жена-проректор согласна вернуть тебя на работу в университет. На твою любимую кафедру. И в должности восстановить. Хочешь? — продолжал искушать Холодова майор.

— Вам, силовикам, соврать — что высморкаться, — засомневался Виктор. — Больно уж гладко у тебя всё выходит.

— Какой недоверчивый! Ну, смотри, специально для тебя кое-что прихватил.

Перевернувшись на бок, Бурлаков выудил из внутреннего кармана нечто похожее на планшет. Виктор один раз видел такие штуки: реалофоны, которые позволяют погружённому в мемориум видеть то, что происходит в реальном мире с помощью камер телефонов или ноутбуков.

Экран реалофона показал заваленный бумагами стол, по-видимому, Бурлаковский. Майор повозил пальцами по экрану, управляя камерой, и сфокусировал последнюю на листке, лежащем поверх остальных бумаг. Поколдовав над резкостью, Бурлаков протянул мемприбор мемористу. Удивлённый Виктор прочёл приказ ректора о приёме его на работу с первого числа следующего месяца на такую-то должность с таким-то окладом и прочее, и прочее. Приказ был подписан вчерашним числом.

— Нравится? — самодовольно спросил «представитель Реввоенсовета».

— Неплохо, конечно… — неуверенно проговорил Виктор.

Бурлаков хотел ещё что-то сказать, но генерал на площади вдруг возвысил голос, перебив майора.

— Сыны мои! Вы сами видите, как глумятся над народом большевики! — провозгласил он. — Целыми деревнями расстреливают крестьян, жгут их дома. Посмотрите вокруг! Ещё вчера это было процветающее богатое село. А сейчас вы видите только трупы жителей и сгоревшие дома!..

Это было странно слышать, потому как любопытные крестьяне, живые и невредимые, покидали свои целые несожжённые жилища и снова сползались на площадь.

— Так помянем, братья, наших крестьян!

Оркестр заиграл траурный марш Шопена, и белогвардейцы как по команде обнажили головы. Хорошо хоть сценаристы не заставили их петь «Вы жертвою пали», и на том спасибо! Крестьяне в это же самое время, не обращая внимания на траур, устроили весёлый праздник, радуясь своему чудесному, не совсем понятному спасению. Девушки с венками на головах начали водить хороводы, а женщины акапельно запели тягучую народную песню. Появился лихой гармонист, выдавший разухабистую мелодию, и сельские парни пошли вприсядку.

Виктор, зажмурившийся от дикой какофонии — смеси похоронного марша, плясовой и грустной народной песни, подтолкнул Бурлакова и с упрёком промолвил:

— Видишь, что ты наделал? Прогнал Железную Берту, которая должна была расстрелять всех крестьян. А теперь смотри и любуйся: рассинхрон пошёл.

— Ну не диссонанс же! — бесстрастно заметил майор. — Ничего страшного.

— Страшного-то ничего, но из театра меня уволят за такой раскардаш, — сварливо ответил Виктор.

— Да чихать на театр! Ты же в свой любимый университет вернёшься. Ещё и с нами посотрудничаешь. Я тебе агентские буду платить, командировочные…

— Считаешь, меня по хорошей статье уволят из театра? — продолжал препираться Холодов.

— Да не плачь, Сугроб! По нормальной статье уволят. Думаешь, директор театра станет возражать Мемконтролю?

Пока бывшие одноклассники переругивались, подошло время автоматической выгрузки из мемориума. Бурлаков уточнил адрес хисттеатра и пообещал после выгрузки тут же прислать за Виктором служебную машину.

4

По вечерам, как было принято в тысяча девятьсот тридцать седьмом году, в общей кухне огромной коммунальной квартиры проводилась общая спевка жильцов. Товарищ Марфуткина, начальник квартиры — начквар, дирижировала и зорко следила, чтобы никто из жильцов не отлынивал. О тех, кто плохо пел, она сразу же докладывала в НКВД. А дальше по накатанной: приезжал ночью «воронок», обыск, арест, пятьдесят восьмая статья и, естественно, ГУЛАГ. За плохое пение давали немного: кому пять лет, а кому десять с конфискацией. Сосед товарищ Николюкин, бывший комиссар и орденоносец, позавчера получил аж двадцать пять без права переписки: на строке «и славный Ворошилов поведёт нас в бой» он случайно поперхнулся и закашлялся. Товарищ Марфуткина сначала хотела пристрелить его на месте из маузера, с которым никогда не расставалась, но потом передумала и отдала Николюкина в руки народного правосудия.

Антону Ивановичу Твердынину тоже приходилось участвовать в общих спевках. Испуганно глядя на грозный маузер, которым дирижировала начквар, Антон Иванович старательно тянул слова неуклюжей песни:

— Реет над страною красный стяг!

Где-то за горой не дремлет враг!

Наверное, инженер Твердынин недостаточно хорошо изобразил голосом вражескую угрозу, потому что товарищ Марфуткина грозно посмотрела на него и погрозила стволом маузера. Антон Иванович, пряча глаза от начквара, подобострастно проорал следующую нескладную строфу, стараясь перекричать соседей:

— Красная кавалерия всех победит!

И враг проклятый будет разбит!

На этот раз обошлось без происшествий и арестов. Товарищ Марфуткина сняла будёновку, вытерла взмокшее лицо, громко высморкалась пальцами на пол и отёрла их о гимнастёрку — верный знак, что спевка окончена. Жильцы, половина из которых были полупрозрачными, облегчённо вздохнули и, неестественно переговариваясь лозунгами и матом, потянулись в свои комнаты. Твердынин подождал, пока кухня опустеет, и поставил чайник. В комнату возвращаться не хотелось: без телевизора скучно, Интернета нет, а чем ещё можно скрасить хмурый вечер в тридцать седьмом году, инженер не знал — книг у него было не очень много, да и то в основном скучные материалы партсъездов да правила оформления доносов.

Антон Иванович встал у окна, соорудил неумело самокрутку, открыл форточку и закурил. Отсюда хорошо была видна бесконечная высоченная стена, по верху которой тянулась колючая проволока. Вдоль стены через каждые пятьдесят метров торчали вышки, ощетинившиеся пулемётами. Это был тот самый ГУЛАГ, в котором сидела половина страны: лучшие люди, которых охраняли подонки, садисты и стукачи, гордо именуемые пролетариями. Из-за стены даже отсюда слышались вопли заключённых, пулемётные очереди (время от времени пулемётчики развлекались, стреляя по прохожим, старающимся прошмыгнуть вдоль стены) и злорадный смех вертухаев.

— В окошечко смотришь, гражданин Твердынин? — Товарищ Марфуткина неожиданно подошла к инженеру, хрустнув портупеей.

— Так точно! — бодро отозвался Антон Иванович, стараясь изобразить лицом оптимизм, смешанный с ненавистью к классовым врагам.

— Мещанство это! — осудила начквар, вытащив коробку папирос «Герцеговина Флор суперлёгкие» и закуривая. — Если каждый из нас, вместо чтения трудов Карла Маркса, будет в окно без дела глядеть, то так и страну проглядеть можно! Растопим пролетарским огнём мещанский жирок!! — неожиданно заорала она.

— Но ведь я, это!.. — испугался инженер. — Да как вы могли, товарищ Марфуткина…

— Подозрительный ты человек, гражданин Твердынин! — прищурилась товарищ Марфуткина и выпустила дым ему в лицо. — И замашки у тебя буржуазные: в окошечко глядеть, мечтать о чём-то… В нашей стране нет места гнилым мечтателям, меланхоликам и ипохондрикам! Так и в ГУЛАГ загреметь недолго!

При упоминании ГУЛАГа Антон Иванович нервно дёрнулся и выронил самокрутку. Начквар презрительно смотрела, как гнилой интеллигентик, суетясь, присел и начал шарить по полу в поисках цигарки.

— Кто знает, о чём ты мечтаешь у окна! — тихо и страшно произнесла она. — Может, ты грезишь о том, чтобы капиталисты опять к власти пришли! Или думаешь под Кремль подкоп сделать, чтобы взорвать товарища Сталина!

— Да что вы, товарищ Марфуткина! — забормотал Твердынин, по-собачьи глядя снизу вверх. — Да я за товарища Сталина!..

— От вас, интеллигентов… — Начквар уточнила нецензурно, каких именно интеллигентов, — всего можно ожидать. Смотри, гражданин Твердынин, домечтаешься! Ударим пролетарскими делами по буржуазным мечтам!!

Она загасила папироску, резко повернулась через левое плечо и строевым шагом вышла из кухни, похрустывая портупеей.

Сотруднику Мемконтроля, меминженеру Твердынину очень не хотелось погружаться в опасную сталинскую эпоху для поиска диссонансов. Разыскивать и вынюхивать — это дело оперативников, которых целый отдел понабрали, бездельников. Меминженеры — товарищи невыездные, и задачи у них другие: собрать данные о диссонансах, искажениях или накладах, проанализировать, найти консонирующее решение и передать его мемпрограммистам. Те составят программу для мнемотронов и сгладят диссонирующий участок мемориума.

Когда Антон Иванович получал второе высшее образование по мемористике, преподаватель, старенький профессор, очень наглядно и доступно объяснил опасность диссонансов. Когда-то люди считали прошлое незыблемым: ну, прошло оно и прошло. А потом теоретики открыли следственно-причинную связь, ставящую на дыбы все предыдущие представления о нашем мире. Не только следствие зависит от причины, но и причина от следствия, подчиняясь принципу следственности. А, следовательно, настоящее не только зависит от прошлого, но и оказывает на него влияние. Проще говоря, прошлое изменяется под воздействием настоящего.

Почему прошлое изменяется? Ответ достаточно простой. Потому что прошлое — это в первую очередь отражение прошедших событий, их запись, протокол. Поскольку у Вселенной нет никакого другого «сервера», кроме нашего мира, то и запись «резервных копий» ведётся прямо на наш материальный мир. А всё, что является материальным, легко изменить, исправить или даже подделать, таким образом изменяя «резервную копию», «протокол», память. Первые погруженцы в мемориум обнаружили относительно однородную и непротиворечивую структуру в далёком прошлом, разве что беспокоили диссонансы малой интенсивности из-за теплорода, флогистона, Земли Санникова и мелких исторических нестыковок. Зато ближе к нашему времени число диссонансов росло в геометрической прогрессии.

«Диссонансы опасны тем, — говорил старенький профессор, — что приводят к биению мемориума. Представьте себе прошлое — полноводную реку, текущую через настоящее в будущее. Биение приводит к тому, что у реки — Основной линии — появляется второе русло — странная альтерна»

«Ну и что? — соскочил тогда на лекции с места Твердынин. — У нас сейчас существует куча альтерн, и они никому не вредят и не мешают!»

«Существующие альтернативные миры смоделированы профессионалами, учтены и занесены в единый Госреестр с уплатой госпошлины, что является гарантией стабильности. А самопроизвольная альтерна опасна своими алогичными, и даже абсурдными законами, которые могут влиять и на настоящее. Прошлое ведь тоже воздействует на настоящее. Память мира — сущность не мёртвая, а весьма активная»

Вот с какой важной миссией начальство погрузило меминженера в тридцать седьмой год: не допустить возникновения самопроизвольных альтерн на этом мемучастке. В спешке при моделировании нового гражданина страны Советов были допущены недочёты. Легенда, жилплощадь, место работы — всё было сделано на уровне, но вот должность Твердынина — главный инженер-сталевар — это чушь, конечно! Откуда только выкопали такую нелепость! Квазипамять тоже смоделировали абы как: биография «инженера-сталевара» была туманна и абстрактна. Не зря к Твердынину подозрительно приглядывался молчаливый сосед из третьей комнаты.

От грустных размышлений Антона Ивановича отвлёк ещё один сосед по коммуналке, хронически нетрезвый, прозрачный как слеза слесарь Пеньков, который забрёл на кухню в поисках огонька. Твердынин неохотно дал ему прикурить, чуть сморщившись от букета разнообразных ароматов, исходящих от пролетария — эталонного представителя «глубинного народа» в представлении народа неглубинного.

— Ты чего морду воротишь, интеллигентик? — с показным недовольством спросил слесарь, обрадованный возможностью привязаться к инженеру.

— Я не ворочу, — мягко возразил Твердынин, стараясь показать уважение к гегемону.

— Воротишь, падла! — ощерился Пеньков, дыхнув на инженера махорочным дымом, разбавленным застарелым перегаром. — Брезгуешь потомственным пролетарием, интеллигентик? Зря с тобой товарищ Марфуткина нянькается, с вражиной. Я бы уже давно сообщил куда следует.

— За что? — равнодушно спросил Антон Иванович, предпочитая не связываться с неприятным соседом.

Слесарь глубоко затянулся, как и недавно товарищ Марфуткина, выпустил струю дыма в лицо Твердынину и высказался:

— Фамилия у тебя не нашенская, не пролетарская. Из графьёв поди, интеллигентик?

Инженер ещё не привык к квазипамяти: псевдособытия путались с реальными. Он напрягся, в голове возникли обрывочные картинки из прошлой псевдожизни: реальное училище, гувернёр француз, уроки танцев и хороших манер… Наверное, в своём псевдопрошлом Твердынин был всё-таки «из графьёв». Меминженер обозлился на коллег-мемористов, что ему подобрали такую рискованную биографию.

— Нет, я тоже из рабочих! — возразил Антон Иванович, стараясь говорить без дрожи в голосе. — Сталевар…

Но недоверчивый слесарь расхохотался:

— Как же! Из каких таких рабочих, падла?! Через слово «пожалуйста», «простите-мерсите»!.. Ни одного матюга от тебя за всё время не слышал. Не наш ты, вражина, я вас, недорезанных, нутром чую! Не примазывайся! Кончилась ваша власть, падлы!

Твердынин устал от выпадов рассерженного слесаря. Он залил окурок из-под крана, выбросил в мусорное ведро и собрался уйти.

— А говоришь, не из графьёв, падла! — обрадовался Пеньков, заметив манипуляции инженера. — Пролетарий окурок бы растоптал и харкнул сверху, а не в ведро выкинул, как буржуй!

Неизвестно, что бы ответил Антон Иванович докучливому соседу, но в кухню неожиданно вошла товарищ Марфуткина. За ней следовали двое в милицейской форме, трое — в кожаных куртках с наганами в руках и ещё один — в гражданском плаще с портфелем.

— Гражданин Твердынин? — обратился к Пенькову гражданский.

— Не я! — испугался слесарь. — Вот он, падла, стоит! У, вражина, допрыгался!..

Он замахнулся на Антона Ивановича. Товарищ Марфуткина подтвердила, указывая маузером на инженера:

— Да, вот этот Твердынин. У которого морда интеллигентная. Я бы за такие антисоветские морды в Соловки отправляла без суда и следствия!

Гражданский подошёл к Антону Ивановичу, вынул бумаги из портфеля и торжественно произнёс:

— На вас, гражданин Твердынин, поступил донос от соседа. Вы позавчера сказали на кухне, что сталь новой варки плохая. Тем самым вы, гражданин, намекнули, что товарищ Сталин плохой… Есть свидетели.

— Да как же так, товарищ… э-э-э… — заволновался инженер, ощутив, что начинается самое страшное. — Я имел в виду сталь, а не товарища Сталина.

— Следствие разберётся, — веско сказал гражданский. — У нас есть ордер на обыск и постановление на ваш арест. Пройдёмте!

Сбежать не получится. Хроноскорость огромная; даже если сейчас в реале начнутторможение, то оно продлится здесь до хрущёвской оттепели.

Дальше события завертелись с бешеной скоростью. Твердынина увели в комнату и уложили лицом на пол, предварительно надев ручные и ножные кандалы. В комнате энкаведешники перевернули всё вверх дном. Понятые Пеньков и товарищ Марфуткина злорадно похихикивали. Антона Ивановича мучила только одна мысль — скоро его отвезут в управление НКВД и будут бить. А может даже изощрённо пытать. Большевики знают толк в пытках, любой школьник знает. Ощущения в мемориуме полные, то есть несчастный меминженер будет чувствовать боль в полной мере. Он вспомнил: в одной передаче показывали, как погруженцу в мемориуме прижигали сигаретой руку, а потом в реале у него на этом месте возникало покраснение.

Не найдя ничего подозрительного в комнате, товарищ с портфелем кивнул, и двое в милицейской форме поволокли Твердынина на улицу. Меминженер успел заметить, что в щёлочку приоткрытой двери третьей комнаты аккуратно выглядывал молчаливый сосед. Чей был донос, сомнений не было.

У подъезда уже стоял «воронок». «Инженер-сталевар» заметил, что у каждого подъезда стояло по такой же чёрной легковушке, у некоторых даже по два: наступало время ночных арестов. Антон Иванович оказался на заднем сидении зажатым между двух милиционеров.

Ехали не очень долго, немного постояли в пробке, образованной «воронками», едущими к городскому управлению НКВД. Когда Твердынина выволокли из машины, он увидел, что небольшая площадь перед управлением полностью забита «воронками». Из машин вытаскивали арестованных — учёных в пенсне, священников, артистов во фраках, интеллигентных женщин с младенцами на руках — и, придавая ускорение пинками, тащили в подъезд управления.

Спотыкающегося на каждом шагу из-за ножных кандалов меминженера проволокли на второй этаж, и он оказался в маленьком кабинете. В глаза ему немедленно брызнул яркий свет: невидимый следователь, сидящий за столом, профессионально направил на него абажур настольной лампы. Антона Ивановича грубо усадили на жёсткий стул, привинченный к полу. Он услышал, как за спиной хлопнула дверь, и несчастный инженер оказался один на один со следователем.

Тот не торопился. Некоторое время он внимательно изучал бумаги на своём столе, словно не замечая арестованного. Затем он встал из-за стола и прошёлся по кабинету. Твердынин зажмурился, ожидая удара. Следователь присел на краешек стола — рослый сухопарый мужчина во френче и фуражке с синим околышем, которую он почему-то не догадался снять в помещении.

— Гражданин Твердынин Антон Иванович? — деловито осведомился следователь.

— Да, — осторожно ответил меминженер, приоткрыв глаза, но всё ещё ожидая удара.

— Как вас можно величать? Граф Твердынин? Или, может, князь? Фамилия у вас контрреволюционная, дворянская, — пояснил энкаведешник. — Вот у меня, например, фамилия простая, пролетарская — Редькин.

Твердынин благоразумно промолчал.

— Как же ты докатился до такой жизни, князь Твердынин? — мягко поинтересовался Редькин. — Соседи утверждают, что песни ты поёшь без энтузиазма, по вечерам в окошко мечтаешь, окурки в раковине гасишь. А тут ещё прилюдно про товарища Сталина сказал, что он плохой… Нехорошо!

Меминженер упорно хранил молчание. Он понимал, что, выражаясь современным улично-криминальным языком, «не вывезет базар».

— Зря отмалчиваешься, Твердынин! — задушевно сказал следователь. — Вместо того, чтобы сидеть как пень, рассказал бы о своих руководителях.

— Каких руководителях? — пискнул «инженер-сталевар».

— Тех самых!! — вдруг истерично заорал Редькин, хватаясь за кобуру. — Которые втянули тебя в антисоветскую террористическую организацию!! Которые подучили тебя плохо петь, смотреть в окно и ругать товарища Сталина!!

Следователь, оставив в покое кобуру, наклонился к сильно напуганному Твердынину и взял его за грудки:

— Давай, интеллигентик, колись! Как называется ваша организация? Кто руководитель? Где ваша штаб-квартира? Из какой страны получаете инструкции и валюту?

— Гражданин начальник… — жалобно начал инженер, вспомнив по сериалам, как нужно обращаться в таких случаях к должностному лицу.

Но Редькин не дал договорить. У следователя вдруг остекленели глаза, и на лице проступила неожиданно белозубая буржуазная улыбка. Он какой-то несолидной рысцой подбежал к столу и открыл верхний ящик.

— Когда я устаю от бесконечных ночных допросов, — сообщил Редькин жизнерадостно, глядя в пустоту и вслепую роясь в ящике, — когда еле волочу ноги после казней, когда у меня кружится голова от воплей пытаемых…

Следователь сделал эффектную паузу и неожиданно выбросил вперёд руку с аляпистой банкой растворимого кофе, выглядевшей в ладони чекиста абсолютно нелепо, как кадило в руках Троцкого.

— …Я завариваю кружку «Арабеллы»! — Улыбка на простоватом лице следователя сияла так, что затмевала свет настольной лампы. — Потому что кофе «Арабелла» приготовлен из отборных зёрен с плантаций солнечной Бразилии! «Арабелла» — верный соратник в борьбе с классовым врагом!

Твердынин обалдело уставился на Редькина. Потом он понял, в чём дело, и мысленно расхохотался, забыв на секунду о своих страхах. Проклятая реклама пробралась даже в мемориум, нигде спасения нет от двигателя торговли! Интересно бы посмотреть на создателя такого дебильного продакт-плейсмента! Хотя этот случай рядовой, не сильно интересный. Особо ушлые рекламщики, бывает, вербуют в промоутеры даже весомых исторических личностей. Антон Иванович видел по телевизору, как Пётр Первый рекламировал баварское пиво, а Малюта Скуратов — синтетические мётлы и собачий корм.

С Редькина тем временем спало рекламное помутнение, и он, придя в себя, снова заорал:

— С такими, как ты, Твердынин, советская власть не церемонится!! Мы таких гнид пачками из пулемёта расстреливаем!! Да я за советскую власть тебя лично придушу!!

Следователь бросился к инженеру, чтобы немедля осуществить угрозу. Антон Иванович снова зажмурился и прикрыл голову скованными руками. Редькин попытался схватить Твердынина за горло, но ему помешала банка кофе, всё ещё зажатая в руке. Следователь обалдело посмотрел на банку, успокоился, вернулся к столу, затолкал кофе в верхний ящик и продолжил допрос.

На следующий день судья приговорил признавшегося во всех грехах Твердынина к десяти годам заключения.

5

Нового знакомого, туповатого старлея Женю Кудрявцева, майор хотел отправить на поиски пропавшего меминженера. Но неожиданно переменил решение, перепоручив это дело Виктору.

— Не знаешь, почему? — решил выяснить Холодов у нового напарника причину такой замены.

Они сидели в холле восточного крыла здания управления Мемконтроля, пили кофе из автомата и ждали вызова: меминженеры должны были настроить капсулы для погружения.

— Он мне другое задание поручил, — безучастно ответил флегматичный Кудрявцев.

— Какое? — Что за напарник, клещами из него тащить приходится!

— Я в тридцать второй год отправляюсь. В село Таёжное.

— В Таёжное?! — поразился Виктор. — Я только что оттуда! Что там произошло на этот раз?

— Там колхоз организовали, а в Бобровской бригаде нет людей, — словно нехотя пояснил Евгений. — Их в Гражданскую всех красные расстреляли. А бригада должна передовой стать. Диссонанс.

Вот так у нас всё делается! Сперва начальство в лице Бурлакова наворотило дел, а потом подчинённого отправляет исправлять. Сейчас-то какой смысл погружать бестолкового старлея?

— Интересно, почему меня не отправил? — озвучил свои мысли вслух Холодов. — Я те места лучше тебя знаю…

— Говорит, чтобы со своим порожденцем случайно не встретился.

А ведь верно! Не такой уж дурак наш майор! Если тебя смоделировали и погрузили в мемориум, то потом, после выгрузки, там остаётся порожденец — твой образ, который начинает жить самостоятельной жизнью. Если ты погружался ненадолго, то порожденец рассосётся через некоторое время в зависимости от точности моделирования. А если ты изо дня в день погружаешься в одно и то же место, то твой образ сильнее и сильнее въедается в мемориум и становится исторической личностью. Случаев встречи с собственными порожденцами немногочисленны, но, по слухам, это ни к чему хорошему не приводило: порожденец может отреагировать неадекватно на своего «оригинала».

Виктор смял пустой стаканчик, поглядел на часы и пошёл к автомату за второй порцией кофе. Полный стаканчик налить не удалось: за стеной, возле которой стоял автомат, сильно завибрировал один из четырёх мнемотронов, и часть кофе пролилась на поддон. Мощные в Мемконтроле мнемотроны, не то, что в университете!

Там, в университетской лаборатории — единственная устаревшая модель, давление даже на форсированном режиме выдаёт не больше пяти миллионов хистпаскалей. А тут — новенькие агрегаты, которые в обычном режиме давят мемориум гигохистпаскалями! Но даже старый мнемотрон — уже неплохо, раньше люди вообще без них обходились. О быстрой корректировке исторического периода или биографии древней знаменитости тогда не могло быть и речи: нужно внести изменения в документы, распространить их в средствах массовой информации, дождаться, пока эти изменения утрясутся в общественном сознании и только тогда начнётся воздействие на мемориум.

То ли дело сейчас: описал суть корректировки, отнёс задание мемпрограммистам, они подготовили программу для мнемотрона, отладка-компиляция-запуск — и получай изменение прошлого! Мнемотрон выполняет роль и средств массовой информации, и общественного сознания. Единственная проблема — подобрать подходящее давление, чтобы, с одной стороны, преодолеть сопротивление мемориума, с другой — не перестараться, ибо избыточное давление может привести к появлению ненужной паразитной альтерны.

Неторопливые меминженеры не спешили спасать своего коллегу Твердынина, застрявшего в сталинской эпохе: мемкапсулы подготовили только через час, когда Виктор допивал третий стаканчик кофе. Но зато какие это были капсулы! Меморист таких и не видел никогда! В университете в лаборатории стояли две простенькие, неизвестной сборки, похожие на деревянные гробы. А тут, словно в старых фантастических фильмах — огромный зал с двумя десятками полупрозрачных куполов-капсул. Возле каждой — стол с монитором, на котором отображалось состояние погружённого. Все капсулы были оснащены системами жизнеобеспечения для погруженцев, включая подкачку питательных смесей, противопролежневыми вибромассажёрами, полезными при многодневных погружениях, регуляторами кислорода и прочими удобствами, которых в университетских гробах не было и в помине.

Лишь одна мемкапсула в зале была занята. В прозрачном куполе, стоящем возле стены, лежал пропавший Твердынин. Интересно получается: лежит человек здесь, а разум его в это время витает где-то в иных эпохах. Где он сейчас, несчастный меминженер, в какую переделку попало его сознание?

Разговорчивый мемтехник подвёл Виктора к приготовленной капсуле и велел лечь на спину. По небольшой приставной лесенке меморист забрался под купол и послушно улёгся, успев заметить, что в соседнюю капсулу укладывают его нового напарника.

— Что из обвеса возьмёшь, уважаемый? — улыбаясь, спросил Холодова мемтехник.

— Много не буду брать, — сухо ответил Виктор, покривившись от «уважаемого». — Пулезащиту усиленную, выносливость, противоожоговое что-нибудь, прямую мемсвязь с Бурлаковым синхронизировать не забудь… Ну и стелс-режим на всякий случай. Персометр, само собой.

Без последнего свойства в мемориуме чувствуешь себя слепцом. Удобная штука — персометр: смотришь на аборигена, активируешь свойство прищуриванием, и над персонажем появляется аура. Красная — чистый прошляк, жёлтая — порожденец, а зелёная — наш брат, совр: мемтурист или мемконтролёр заблудший.

— Немного боевой магии? — предложил мемтехник с интонациями базарного зазывалы. — Всё-таки Харьковский котёл, мясорубка же там…

— Нет, не надо, — отказался Виктор. — Обойдёмся без мистики. Я не хочу попасть в лапы особистам за колдовство.

— Хозяин — барин! — ухмыльнулся зазывала, развернув монитор к себе и начав колдовать над оснасткой погруженца, которую все технари поголовно называли обвесом. — Но силовую подкачку я тебе всё-таки смоделирую. На всякий пожарный.

Активацию этой подкачки он сделал простенькую: нужно лишь стукнуть друг о друга носки сапог. От голосовой активации Холодов отказался наотрез: не хотелось зубрить заклинания.

— Знаешь, что мне пришло в голову? — спросил вдруг мемтехник, елозя по сенсорному экрану гибкими пальцами.

«Не знаю и знать не хочу», — подумал Виктор.

— Вот мы отправляем в мемориум погруженцев пачками, снабжаем их суперспособностями — магией. Чтобы они были защищены, могли чувствовать себя комфортно. А что видят прошляки? Колдунов, которые с помощью словесных заклинаний или жестов побеждают врагов, проходят сквозь стены, запрыгивают на пятый этаж… И отражают все эти чудеса в легендах, сказках, мифах, которые мы потом читаем. Что, не так разве? — До чего технический персонал любит рассуждать на отвлечённые псевдонаучные темы!

У Виктора был один похожий аспирант, философствующий мыслитель, к тому же одолеваемый стремлением проверять свои идеи на практике. Его заклинило на «парадоксе убитого дедушки». Для проверки он нашёл в мемориуме своего дедулю и убил его, хотя до этого был уверен, что злодеяние не удастся в силу принципа самосогласованности Новикова. Вернулся убийца и ещё больше удивился, что мир не изменился, не возникла иная ветвь истории. Возвратился в мемориум и снова убил многострадального прародителя. Потом ещё раз, ещё, ещё… Несчастный дедушка так часто погибал и снова возрождался в силу инерции мемориума, что превратился в фениксоида — живого и мёртвого одновременно. Кот Шрёдингера удавился бы от зависти!

Потом этот аспирант-мыслитель неожиданно исчез: в один прекрасный день не вышел на работу, и с тех пор его никто не видел. Ни дома его не оказалось, ни у матери. Объявление в розыск тоже ничего не дало. Это загадочное исчезновение породило много противоречивых слухов. С тех пор его коллеги и знакомые побаивались проверять парадокс дедушки в мемориуме: мало ли как это может отразиться на потомках.

— Возможно, — согласился Холодов с псевдоучёным. — И поэтому магии мне не нужно. Я не хочу потом читать в библиотеке о советских колдунах времён Великой Отечественной.

— Ну, раз так, давай стартовать? — поскучнел собеседник.

— Я готов.

— Место отправления — где-то под Барвенково, Харьковская область, май сорок второго года. Хроноскорость будет высокая, чтобы перехватить того, кого ты ищешь. И сразу же начнём торможение.

— Сколько времени у меня будет? — решил уточнить Виктор.

— Где-то сутки.

— Вашего Твердынина смогу вытащить?

— Вряд ли. У него высокая инерция. Ему там года так до сорок седьмого придётся торчать. Знаешь, где его искать? — Любопытный мемтехник задавал лишние вопросы.

— Знаю. В отдельный штрафной батальон номер какой-то там. Командир — майор Хохлов, комиссар — старший политрук Москаленко.

Мемтехник прыснул:

— Фамилии-то какие подобрались! Единство и борьба противоположностей! Кстати, там поаккуратнее будь, территория там не наша. Под надзором Мемконтроля Украины, а у нас с ними отношения не ахти какие…

— Здрасьте! — Виктор даже привстал в капсуле. — У нас на территории бывшего СССР в мемориуме безвизовый режим — никаких мемвиз не требуется в этой эпохе.

— Так-то оно так, но мало ли… — туманно пояснил собеседник. — Иногда конфликты возникают. Могут их мемконтролёры привязаться по пустякам. Они обычно инспектируют под видом особистов или эсэсовцев. Так что смотри в оба!

* * *

Очнувшись после погружения, Виктор ощутил себя в кабине трясучего «Студебеккера». На совещании, когда обсуждали детали операции, Бурлаков обещал, что Холодова смоделируют на попутную машину, везущую боеприпасы к месту назначения: отдел регистрации мог отслеживать текущие мемкоординаты любого погруженца и его хроноскорость. Автоматический регулятор настроил хроноскорость Виктора так, чтобы он перемещался по псевдовремени мемориума в одном временном ритме с Твердыниным.

Самое главное, что требовалось от Холодова: найти пропавшего меминженера и выяснить, что с ним такое случилось. Почему, вместо того, чтобы завершить исследование диссонансов в этой неспокойной эпохе, он вдруг оказался арестованным, попал в ГУЛАГ и теперь ему дали шанс искупить вину перед Родиной в штрафбате.

По обыкновению, Виктор огляделся, прислушался, принюхался, провёл руками по сидению — все органы чувств работали как в реале. Привычно похлопав по карманам, Холодов убедился, что документы наличествуют. Водитель-солдат, сельского вида дядька лет сорока, с удивлением покосился на беспокойного пассажира.

— Что с вами, товарищ батальонный комиссар? — поинтересовался он с лёгким южнорусским акцентом.

— Да так, приснилось что-то…

Водитель неопределённо покачал головой, в такт шевельнулись на его груди ордена Славы, штук шесть как минимум. Прав Бурлаков, в этой эпохе царит бардак! Орденов Славы вообще-то полагается три штуки, в исключительных случаях четыре, но не шесть же!

«Студебеккер» стоял возле железнодорожной станции, пропуская колонну автострадных танков, плохо приспособленных к нашему родному бездорожью. Колонна двигалась медленно. Время от времени то один, то другой танк начинал буксовать, тогда из люков соседних танков немедленно высовывались чумазые танкисты и начинали залихватски материть виновника задержки.

На станции царила суматоха и неразбериха, обычная для Красной (или уже Советской?) Армии в отличие от вышколенного и дисциплинированного вермахта. На платформе шла погрузка личного состава и техники в железнодорожный состав. Солдат, плохо вооружённых и замызганных, командиры силком заталкивали в вагоны для перевозки скота и запирали на огромные амбарные замки, чтобы те не разбежались по дороге. На открытые платформы загоняли лошадей: в составе переправлялись ещё и кавалерийские подразделения. Это были конники-смертники. Идиотская тактика Красной Армии предусматривала особый тактический приём — конная атака с шашками наголо против немецких танков.

В конце состава две платформы были заняты самолётами. Вокруг платформ прохаживались военные в лётной форме без знаков различия. Холодов понял, что это лётчики-камикадзе штрафной эскадрильи. На боевых вылетах их не снаряжают боезапасом, поэтому вражеских асов они могут бить только одним способом — тараном. Лётчики весело переговаривались с подростками-диверсантами из соседнего вагона, которых в народе прозвали сволочами. Выловленные по подворотням хулиганы-малолетки, наспех подготовленные и слабо экипированные, забрасывались в тыл врага для подрыва вражеских коммуникаций. Юные смертники, казалось, не задумывались, что через некоторое время из их подразделения не останется в живых никого. Подростки задорно переругивались с лётчиками-штрафниками и стреляли у них папиросы.

Коллеги Виктора, политруки и комиссары различных рангов, скорее мешали погрузке, не к месту читая солдатам длинные речи, выкрикивая лозунги, а иногда и угрожая табельным оружием. Особо пламенные представители политсостава иногда прерывали процесс посадки в вагоны и заставляли бойцов петь революционно-патриотические песни. Холодову даже начало казаться, что коммунисты воевали исключительно на стороне Гитлера, настолько сильной помехой они были для армии.

Наконец, колонна хлама, именуемого танками, проехала, и «Студебеккер» двинулся, покидая станцию. Далее дорога была сплошь изрыта воронками. Непривычный к тряске Холодов с нетерпением ждал, когда, наконец, они доберутся до места назначения. Навстречу грузовику к станции двигались новые и новые колонны бойцов, вооружённых берданками, перемотанными изолентой и проволокой. Порой кто-нибудь из солдат, ловко извернувшись, доставал из заплечного залатанного вещмешка кусок сохлого хлеба и, ссутулившись, начинал жадно жевать на ходу, собирая крошки в ладонь и с тревогой поглядывая на товарищей. Красноармейцев подгоняли нервные командиры, моментально впадающие в истерику и начинающие размахивать пистолетом.

«Студебеккер» миновал поляну возле дороги, на которой расположился отряд крепких молодых парней в превосходно сидящей чистенькой форме, в фуражках с синими околышами и до зубов вооружённых. Некоторые из них чистили пулемёты, другие жевали сервелат с белым хлебом или копчёную свинину.

— Заградотряд, — процедил сквозь зубы водитель. — Жрут, сволочи, от пуза, и горя не знают!

Виктор обернулся к спутнику, и тот моментально рассвирепел:

— Что смотришь?! — сердито спросил он, нарушая субординацию переходом на «ты». — Твои собратья жрут!

Холодов только сейчас заметил, что его собственная фуражка, лежащая на коленях, тоже имеет синий околыш. Виктор начал вспоминать, имели ли политруки в войну синие околыши, а водитель тем временем развил свою мысль:

— Вон какие морды наели! На нашей кровушке жируют.

— На чьей кровушке? — не понял меморист.

— Известно на чьей. На кровушке простого мужика. Я, помню, в штрафбате воевал, так эти нелюди нас в спину расстреливали из крупнокалиберных пулемётов. Мы — в атаку с голыми руками против миномётов и танков, а эти сволочи в тылу отсиживаются с пулемётами и гаубицами. И пулемёты эти не на фашистов нацелены, а на нашего солдатика!

Водитель будто бы цитировал Историческую доктрину на память. Для уточнения Виктор решился на лёгкую провокацию.

— Если за товарища Сталина, то можно и голыми руками врага душить! — осторожно возразил он собеседнику.

Водитель так зло рассмеялся, что чуть не вырвал баранку с мясом:

— За Сталина?! Кто пойдёт за него умирать?! Разве что вы, комиссары-горлопаны! Или оболваненные вашей пропагандой дурачки. А мы, простые мужики, воюем не за Сталина, не за коммунистов, которые в тылу жируют…

«Простой русский мужик», вертя одной рукой баранку, другую запустил под гимнастёрку и бережно вынул нательный крест, обёрнутый в георгиевскую ленту. Его лицо посветлело и стало добрым и благостным.

— Мы за Россию воюем! — проникновенно произнёс водитель и поцеловал крестик. — За берёзки наши, за просторы родные. Большевики приходят и уходят, а земля русская стояла и стоять будет.

«Неплохо работал местный эпохальный инспектор, — отметил про себя Виктор, — Зря на него Бурлаков бочку катит. Вон как прошляки по Доктрине шпарят! Как будто наизусть учить заставляли».

Солдат расценил задумчивый взгляд Холодова по-своему:

— Расстрелять меня хочешь? Так стреляй, комиссар-иуда! Умру с именем господа нашего на устах. Ибо веру в бога вы, коммуняки, никогда не вытравите из народа русского!

Что-то похожее Виктор уже слышал совсем недавно. Похожие слова говорили в Таёжном повешенный красными мужик и юный русский князь фон Кугельштифт. Знакомый почерк: видимо, тут постарался один и тот же мемсценарист.

Холодову уже немного надоел пафосный спутник. Ему неожиданно захотелось в самом деле вытащить водителя из кабины, довести до ближайшего лесочка и пустить в расход, чтобы тот хоть ненадолго замолчал. Но тогда пришлось бы топать пешком до места назначения, которого Виктор не знал.

6

К счастью, они скоро добрались до расположения штрафбата, и поток речей водителя насчёт церквушек, берёзок и сволочных коммунистов прервался. Виктор выскочил из кабины и огляделся. Теперь необходимо было найти Твердынина. Неподалёку возле старой воронки грелось несколько здоровенных татуированных мужиков самого криминального вида — бойцов штрафного батальона. Штрафники, видимо, недавно отобедали: рядом валялись пустые грязные котелки. Скинув гимнастёрки, уголовники подставляли спины, усеянные русалками и куполами, майскому ласковому солнышку.

— Опаньки, краснопузый пожаловал! — противно обрадовался один из татуированных, самый матёрый, и вся эта шайка-лейка разом подскочила. — Что за кипиш на болоте?

Сколько раз уже твердили мемсценаристам, что уголовники воевали не в штрафных батальонах, а в штрафных ротах! Насмотрятся сериалов и городят, что ни попадя!

— Мы не боимся тебя, вертопрах! — сказал матёрый с присвистом, растопырив пальцы. — Дальше штрафбата не пошлёшь, тыловая крыса!

— Не «вертопрах», а «вертухай»! — раздражённо осёк уголовника Виктор. — Неуч!

Резко выхватив наган, он выпалил в матёрого и прострелил ему плечо. И сам себе удивился, насколько у него это получилось виртуозно и профессионально. Уголовник повалился на землю и неприятно заверещал, зажимая рану и катаясь по грязи. Его дружки застыли столбами, поглядывая то на опасного краснопузого, то на своего поверженного авторитета.

Виктор, не удостоив взглядом раненого прошляка, отправился туда, где толпа разношёрстных солдат, одетых в лохмотья, принимала пищу. На большой поляне было шумно — человек пятьсот разом стучали ложками, чавкали и успевали при этом переговариваться. В центре поляны расположилась полевая кухня, и с десяток поваров орудовали огромными черпаками, разливая по котелкам мутно-серую баланду. От варева на поляне стояла кислая вонь. Возле кухни толпились очереди. Попробуй-ка, разыщи Твердынина, такая толпища! Надо спросить у кого-нибудь, только выбрать собеседников поспокойнее, решил Холодов.

Чуть в сторонке от принимавших пищу бойцов сидел священник с одухотворённым лицом. Он с достоинством вкушал из солдатского котелка, время от времени обращая взор к небу и истово крестясь. Скорее всего, он был новоделом — так мемористы называли смоделированных персонажей, внедрённых в ту или иную эпоху. Явно по недосмотру меминженеров, священника не переодели в военную форму, и его ряса смотрелась несколько неуместно на фоне драных гимнастёрок и телогреек с вылезшими клоками ваты. Виктор вспомнил о персометре и, прищурившись, внимательно посмотрел на священника. Синяя аура: так и есть, новодел наш иерей или как его там по сану!

— Здравствуй, батюшка, — почтительно обратился к священнику Виктор и на всякий случай поклонился. — Как воюется?

— С божьей помощью, сын мой! — чинно ответил батюшка, погладив окладистую бороду и перекрестившись. — Ибо от танков и пушек проку мало, если господь не будет благоволить ратникам. Без нас, священников, он бы давно отвернулся и от России-матушки и от большевиков-антихристов.

— Это само собой, — согласился Холодов. — Мне бы человечка одного найти, отец родной. Раба божьего рядового Твердынина…

— Мы за Россию воюем! — проникновенно произнёс батюшка, перебив мемориста, и поцеловал огромный крест на груди. — За берёзки наши, за просторы родные. Большевики приходят и уходят, а земля русская стояла и стоять будет.

Совсем недавно Виктор слышал то же самое. Мемсценаристы частенько спешат со сценарием, вкладывая в уста разных персонажей одинаковые фразы. Хоть бы слова переставляли, что ли! Дотошный Холодов ещё раз попытался выяснить, где находится Твердынин, но священнику, видимо, не домоделировали умение слушать собеседника.

— И послал тебя Господь в путь, сказав: иди, и предай заклятию нечестивых Амаликитян, и воюй против них, доколе не уничтожишь их, — молвил он, строго глядя на Виктора, отчего тот почувствовал себя последним безбожником и христопродавцем.

Неожиданно перед собеседниками вырос седой майор с суровым, но добрым лицом и грустными глазами.

— Кто такой? — холодно спросил он, обращаясь к Холодову.

Виктор внутреннее выругал себя за оплошность. Надо было сперва начальству представиться, а уж потом Твердынина разыскивать! Напрочь забыл военные порядки! Холодов вынул удостоверение и, раскрыв, показал майору, который, очевидно, был главным над этим потрёпанным людом. Пока офицер (или командир, как тогда называли?) вдумчиво изучал документы Виктора, тот приготовился к любым неожиданностям. Отдел подготовки Мемконтроля вполне мог что-нибудь напутать с документами: или скрепки не те использовать, или фотографию не туда вклеить. Но всё оказалось в порядке.

— Командир сто тридцать пятого штрафного батальона майор Хохлов, — представился суровый военачальник, возвращая документы. — С какой целью прибыли, товарищ батальонный комиссар?

— С целью побеседовать конфиденциально с вашим бойцом, рядовым Твердыниным.

— Как побеседовать? — сглупил командир штрафбата.

— С глазу на глаз, то есть, — пояснил Виктор, пообещав самому себе впредь выражаться попроще.

— Зачем вам понадобился этот доходяга? — не по-уставному удивился майор.

— Я выполняю спецзадание СМЕРШ, — нашёлся Холодов. — И не в моей компетенции раскрывать служебные тайны, — веско добавил он, тут же забыв об обещании.

Хохлов немедленно замолчал, услышав название грозной организации, и знаком велел следовать за ним. Виктор мысленно поблагодарил авторов последних поправок к Исторической доктрине. Кто-то из очень высокого руководства страны был ярым поклонником всякого рода спецслужб, поэтому в Доктрине в статьях, посвящённых войне, про контрразведку было сказано только хорошее. Смелые находчивые смершевцы слегка диссонировали с тупыми садистами из НКВД и добавляли остроты в пёструю военную мешанину из горластых политруков, воинственных священников, уголовников-патриотов, «простых мужиков», пригнанных на убой курсантов, бездарных командиров-истеричек, репрессированных комбригов и интеллигентных эсэсовцев.

— И воинства небесные следовали за Ним на конях белых, облеченные в виссон белый и чистый, — пробормотал им вслед батюшка.

Странно, что никто не обратил внимания на недавние выстрелы и на орущего благим матом раненого уголовника неподалёку.

Холодов с командиром штрафбата направились к небольшому лесочку, где при полевой кухне (для чего штрафбату две полевые кухни, интересно?) чистил картошку к ужину рядовой Твердынин. Интеллигент, оборванный и потрёпанный до потери человеческого вида, затравленно озираясь, неловко и терпеливо скрёб картофелину штык-ножом.

Виктор глянул на Хохлова, и тот, понимающе кивнув, ушёл к бойцам. Повар, равнодушно глянув на комиссара, продолжал мешать в котле гигантским половником.

— Исчезни! — приказал Холодов повару, решив не церемониться с прошляками.

Тот ухмыльнулся и продолжил кашеварить.

— Спецотдел контрразведки! — крикнул тогда Виктор дерзкому повару. — Имею право расстреливать на месте за неисполнение приказа!

Холодов коснулся кобуры, и повар бросился в лес, размахивая на бегу половником. Виктор подождал, пока тот скроется и обратился к Твердынину:

— Здорово, Антон Иваныч! Привет тебе от жены Любы и дочки Тамары. Ждут папу к ужину и ничего не подозревают.

Тот подскочил, будто обожженный снизу угольком, бросился к Холодову и вцепился ему в гимнастёрку, едва не оторвав петлицы. Такой бурной реакции интеллигента Виктор не ожидал.

— Родненький!! Соврушка!! Помоги выбраться из этого ада!

Меморист шарахнулся от безумного, отдирая пальцы от гимнастёрки.

— Да погоди ты! Мне сперва кое-что выяснить надо…

Но Твердынин, словно утопающий, совершенно потерял над собой контроль. Он, взвизгнув, попытался снова ухватиться за Виктора.

— Я не отпущу тебя, пока с собой не возьмёшь! Не отпущу! Вместе пропадём в этой мясорубке!

В пылу схватки они вдвоём выкатились на поляну, на которой подтянутый старший политрук, по-видимому, Москаленко, выстроил подчинённых и читал им зажигательную речь. Виктор фамильярно подмигнул комиссару. Тот, взглянув на форму Холодова и истерику Твердынина, понимающе усмехнулся и продолжил разглагольствование. Меморист, стукнув друг о друга носками сапог, активировал силовую подкачку и, почуяв прилив сил, легко скрутил меминженера.

— Наступление через полчаса! — крикнул комиссар вслед Виктору, когда тот поволок трепыхающегося Твердынина назад к полевой кухне. — Поторопитесь!

И продолжил зажигательную речь перед строем:

— Мы все умрём в этом бою, потому что нас бросили на прорыв обороны противника. За нами пойдут автострадные танки. Мы вооружены только дужками от кроватей, поэтому, чтобы выжить, каждый должен обзавестись трофейным оружием, добытым в бою. Но далеко не всем это удастся…

Виктор схватил Твердынина за грудки и как следует тряхнул, едва не задушив меминженера, так как забыл в пылу схватки о своей чудовищной силе.

— Хочешь в наступление? Шансов выжить — ноль целых одна тысячная. Для советских командиров люди — расходный материал, дешёвый и легко пополняемый. Не то, что танки…

Интеллигент отчаянно замотал головой, не желая идти в атаку.

— Я могу тебя выгородить, — предложил Холодов. — А ты мне за это кое-что расскажешь.

Виктор оставил инженера и вернулся к старшему политруку, который заканчивал речь:

— Мы за Россию воюем!.. — Холодов был готов поклясться, что комиссар сейчас поцелует крестик перед строем. — За берёзки наши…

Ура-патриотические излияния пришлось прервать:

— Товарищ старший политрук, на секунду!

— …за просторы родные! — торжественно проговорил комиссар и неожиданно закончил:

— Ну, и так далее по тексту! — И вопросительно посмотрел на батальонного комиссара.

— В этот бой Твердынин не пойдёт, — с металлом в голосе сказал Виктор. — Он будет выполнять спецзадание СМЕРШ!

Снова услышав название авторитетной организации, комиссар вытянулся и козырнул. Затем быстро закивал, пробормотав: «Надо только Хохлова в известность поставить».

— По местам! — раздался зычный голос возникшего на поляне майора, и штрафбатовцы, крестясь и матерясь, бросились разбирать дужки от кроватей, сваленные кучей неподалёку. А на дороге уже показались гигантские паруса со свастиками, укреплённые на вражеских танках.

Через два часа Виктор знал подробности ареста Твердынина в далёком тридцать седьмом. Они сидели в полуразрушенном блиндаже, и меминженер, вхлипывая, сбиваясь и часто останавливаясь, рассказал свою грустную историю с самого начала. К счастью, Холодов вовремя обнаружил на поясе флягу с трофейным шнапсом, который послужил антидепрессантом для невезучего «инженера-сталевара».

Беседа затянулась: инженер периодически взывал к мемористу, умоляя вытащить его в реал, чего Виктор не мог сделать физически. Единственное, чем он мог помочь несчастному — выпросить для него по мемсвязи у Бурлакова дополнительный обвес: неплохую защиту от пуль и осколков и практически нулевую чувствительность к боли на случай попадания в лапы особистов.

Потом Холодов отпустил Твердынина и полдня слонялся по окрестностям в ожидании выгрузки в реал, ускользая от патрулей с помощью стелс-режима. Его немного мучила совесть: как меминженер вернётся назад в штрафбат, что он расскажет командиру Хохлову. А если весь батальон полёг в неравном бою с немецкими танками? Но тут же меморист утешал себя, что он и так сделал всё, что мог по максимуму.

* * *

Тридцать седьмой год встретил Виктора унылым дождём и сумерками. Виктор переместился примерно за неделю до ареста Твердынина. Прекрасные капсулы Мемконтроля позволяли перемещаться между эпохами без промежуточного выхода в реал: достаточно было об этом попросить Бурлакова, следящего за операцией из уютного кабинета, чтобы он перебросил тебя в нужное место.

На этот раз мемтехники нарядили Виктора в милицейскую форму. Белая гимнастёрка (интересно, носят ли её в тридцать седьмом милиционеры?) моментально промокла под дождём, и меморист начал дрожать. Он спрятался под козырёк подъезда дома, в котором жил Твердынин. Черти, осень ведь на дворе, не могли в шинель нарядить! Теперь мокни, как дурак, в летней гимнастёрке!

В кармане тёмно-серых галифе Холодов нащупал пачку «Казбека» и современную китайскую зажигалку. Ай да техник, молодец какой! Позаботился о табачном довольствии сотрудника внутренних органов. В реале Виктор бросил курить, а в мемориуме иногда баловался; благо, здоровью это не вредило. Он решил перекурить, а затем подняться в квартиру Твердынина и найти загадочного соседа из третьей комнаты. Прикурив, Виктор вспомнил, что в советские годы можно было смолить где угодно, включая подъезды, поезда, самолёты, кабинеты без страха быть оштрафованным. Он даже позавидовал немного жителям тридцатых годов, у которых было больше свобод, нежели у граждан двадцать первого века, затюканных борьбой с курением, здоровым образом жизни, толерантностью и разными санитарно-эпидемиологическими ограничениями.

Поднявшись по скользкой широкой лестнице на третий этаж, Виктор остановился у двери в квартиру номер семь и некоторое время изучал длинный список жильцов — в тридцатые годы защита персональных данных никого не волновала. Он нашёл строчку со знакомым Твердыниным, а вот фамилии таинственного жильца из третьей Виктор не знал. Поэтому он решил действовать «по ситуации», то есть наобум.

Он нажал кнопку звонка и держал до тех пор, пока из-за двери не отозвался грубый женский голос.

— Какого чёрта?! — вежливо спросили из-за двери.

Вероятно, это была сама начальница квартиры: в списке она шла первой — «начквар тов. Марфуткина, один звонок».

— Откройте, полиц… э-э-э… милиция! — отозвался Виктор.

Дверь распахнулась, и в проёме в клубах папиросного дыма появилась коренастая женщина с грубым лицом базарной торговки, одетая в полувоенную форму. Она вопросительно посмотрела на Холодова, и он сообразил, что нужно представиться. Но тут же понял, что не успел впопыхах рассмотреть свои регалии. Да если бы и рассмотрел, толку не было бы никакого: Виктор совершенно не помнил систему званий и знаки различия тогдашней милиции.

— Виктор Николаевич Холодов, ваш новый участковый, — выкрутился меморист и попытался раскурить погасшую папиросу.

— А где товарищ Неустроев? — удивилась Марфуткина, давая прикурить Виктору от своей папироски.

— На больничном, — соврал Холодов. — Подозрение на ковид.

И осёкся. Начквар не отреагировала никак. И к форме не придралась, значит, мемтехники на этот раз не напутали с одеянием. Товарищ Марфуткина посторонилась, пропуская мемориста в прихожую.

— Цель вашего визита? — деловито осведомилась начквар.

— Проверка паспортного режима, — сухо ответил Виктор, решив больше ничего не уточнять, чтобы не болтануть лишнего.

Цель Марфуткину не удивила.

— Есть незаконно проживающие в данной квартире? — спросил Холодов, озабоченно нахмурив брови, стараясь придать лицу официальный вид.

— Никак нет, — отчеканила собеседница, метким плевком загасив папиросу и растоптав окурок кирзачами. — Все проживающие прописаны и поставлены на учёт.

В коридор высунулось несколько любопытствующих. В одном из них Виктор узнал Твердынина, ещё свежего, не такого измочаленного и затравленного, каковым он станет в сорок втором. Прищурившись, Холодов увидел жёлтую ауру над головой будущего штрафника. Всё нормально, порожденец.

— А в третьей комнате кто у вас проживает? — решил форсировать расследование Виктор. — Сигналы, знаете ли, поступают на него нехорошие.

Неожиданно он понял, что с загадочным жильцом не всё чисто: товарищу Марфуткиной этот простой вопрос оказался не под силу. Она растерянно улыбнулась, закатила глаза, вспоминая, а потом виновато развела руками. Ну что ж, начнём тогда!

— Всем оставаться на местах! — властным голосом скомандовал Холодов. — Товарищ начквар, оружие при себе имеется?

Марфуткина кивнула и выудила из-под юбки маузер.

— Ведите меня к третьей комнате! — приказал Виктор.

Начквар послушно зашагала по коридору, на ходу снимая маузер с предохранителя. Виктор тоже вынул свой ТТ. Дойдя до двери таинственной квартиры, товарищ Марфуткина забарабанила стволом маузера в филенку.

— Откройте, милиция! — крикнула она за Виктора.

— Минуточку, одеваюсь! — раздался из-за двери приглушённый голос.

Они некоторое время подождали, потом начквар постучала снова. На этот раз никто не отозвался. Решительная женщина отодвинула Виктора в сторону и плечом легко высадила дверь. Меморист, держа пистолет наготове, ворвался в комнату. Пусто… Он заглянул под кровать, подбежал к окну, подёргал створки, запечатанные на зиму. Таинственный незнакомец, донёсший на Твердынина в НКВД, таинственно исчез.

— Нечистая!.. — прошептала товарищ Марфуткина и, переложив маузер в левую руку, размашисто перекрестилась.

7

Кудрявцев не любил квазипамять и старался ею не пользоваться. Обычно её закачивали спецпогруженцам вроде мемконтролёров или мемагентов, которые отправлялись в неспокойные эпохи. Раньше спецы использовали старый добрый шпионский способ — легенду, но загруженная псевдобиография гораздо эффективнее: не нужно ничего заучивать. Если вдруг попался в лапы НКВД, гестапо или святой инквизиции, то шансов выкрутиться и не запутаться в показаниях гораздо больше с квазипамятью.

Но и была и обратная сторона медали. От квазипамяти после выхода в реал оставалось одно неприятное ощущение. Оно напоминало забытый сон, который снился под утро, и весь последующий день тебя преследуют его обрывки, которые неожиданно всплывают в памяти и тут же ускользают. Часто пользующиеся квазипамятью начинали путать реальность со сном, что вело к парамнезии и более серьёзным последствиям, из-за чего её использование стали в последнее время ограничивать.

А вот хронокат Евгений уважал. С ним погруженец получал некоторую независимость от мемтехников и мог самостоятельно перемещаться в мемориуме. Правда, диапазон у обычного хроноката был небольшой, плюс-минус пять лет от точки погружения.

Пока меморист Холодов болтался где-то в Харьковском котле, Кудрявцева погрузили в тридцать второй год, в село Таёжное, которое не так давно стало колхозом «Заря коммунизма». Погрузили его в самом прямом смысле, в глубокую грязную лужу посередине центральной улицы села. Хорошо хоть сапогами догадались снабдить!

Эпоха коллективизации была одной из самых непротиворечивых. Диссонансов тут практически не возникало, ибо историческая реальность устоялась, и девяносто пять из ста современников Кудрявцева были уверены, что коллективизация — это процесс уничтожения лучшей части крестьянства бесхозяйственными кровавыми большевиками. Тридцать второй год в Таёжном — спокойный:колхоз уже сформирован, кулаки высланы, а самые хозяйственные и толковые из них — расстреляны сельской голытьбой, а их имущество разграблено и пропито.

Справившись с лёгким головокружением после погружения, Кудрявцев осмотрел себя и остался недоволен. Перед отправкой он попросил смоделировать для себя нейтрального персонажа, желательно не связанного с партийной или советской властью: Евгений боялся, что его пристрелят бродящие по окрестным лесам недобитые, немного диссонирующие кулаки. Фантазия у мемтехников, конечно, богатая! Сейчас в центре села, в грязной луже стоял поэт Арсений Культиватор (ну и псевдоним у рифмоплёта!), работающий в районной газете «Алое знамя». Успешность поэта подчёркивали кожаный плащ и фетровая шляпа (хорошо, что на ногах не городские штиблеты). По легенде он прибыл сюда в творческую командировку, чтобы написать поэму, посвящённую завершению уборочной страды в молодом колхозе.

Поёжившись от мелкого октябрьского дождя, Кудрявцев, подобрав полы неудобного плаща, зашагал по сельскому «проспекту» забытого богом таёжного села мимо тёмных покосившихся изб, кривых заборов, по грязным ухабам и лужам. В первую очередь ему нужно найти председателя или какого-нибудь начальника и расспросить о паранормальной Бобровской бригаде. Народу на улице практически не было. Пару раз навстречу попались подозрительные личности, оборванные и пьяные, похожие на современных бомжей, да пробежала с вёдрами запуганная баба, до самых глаз закутанная в потрёпанный платок.

В сельской нищете, в убогих домишках и затравленных полупьяных жителях ничего удивительного не было. Поскольку самая трудолюбивая часть крестьянства была уничтожена большевиками, в колхозы шли в основном нищие, бездельники, алкаши, уголовники и сельские дурачки. Впрочем, были и единицы вполне нормальных крестьян-середняков, загнанных в колхоз силой с помощью органов ГПУ. Их записывали в колхоз для того, чтобы завладеть имуществом, и затем распределить изъятое между остальными колхозниками — пьяницами и лодырями, не забыв о львиной доле райкомам и сельсоветам.

Мимо Евгения, обрызгав плащ грязью, пронеслась стайка чумазых ребятишек. Один из них, самый замызганный, повернувшись в сторону вросшей в землю избёнки, крикнул:

— Ванька, выходи! Там гэпэушники приехали. Дядю Фрола будут казнить за колоски!

Оперативник ухватил чумазого за рукав. Тот недовольно затрепыхался:

— Отпусти, городской!

— Ну-ка, малый, проводи к сельсовету! — приказал начальственным тоном Кудрявцев. — А не то самого в ГПУ отправлю!

Мальчишка испугался и повёл оперативника по грязной улице к самой чистой избе в селе, над которой развевался кумачовый лозунг «Хорошо трудиться — хлеб уродится!» с ошибкой на «тся-ться». Слава богу, сотрудников ГПУ возле сельсовета не наблюдалось: не хотелось неприятных расспросов от силовиков. Всё верно, гэпэушники предпочитают казнить в подвалах, а за неимением таковых — в лесу, в оврагах, подальше от глаз людских, а не в центре села. Мальчонка-проводник, показав дорогу, тут же умчался смотреть на расстрел опростоволосившегося дяди Фрола, схваченного за украденные три колоска.

Тут Евгений засомневался: нужно ли ему в сельсовет? Он плохо разбирался в структуре органов власти той эпохи и не понимал, чем в принципе отличается председатель сельсовета от председателя колхоза или председателя исполкома. А ещё ведь были сельские партячейки с секретарями. Голова кругом! К кому обращаться?

Войдя внутрь избы, Евгений оказался в полутёмном прокуренном коридоре. Когда глаза привыкли к полумраку, он отправился прямо по коридору, торкаясь в каждую дверь. Кабинеты были заперты: то ли сегодня был выходной, то ли колхозники отправились на очередное собрание или лекцию «Построение социализма на Марсе». Но одна дверь с табличкой «Секретарь сельской партячейки, штатный осведомитель ОГПУ Чеботарь Берта Соломоновна» поддалась и распахнулась.

Внутри оказался небольшой, скудно меблированный кабинет: стол, пара стульев и шкаф с бумагами у стены. За столом Кудрявцев разглядел миловидную черноглазую женщину в красной косынке, кожанке, на которой сиял орден Красного Знамени, и папиросой в зубах. Перед ней на столе лежала газета, на которой матово поблёскивал наган. Опять оплошность меминженеров: эмансипированная черноглазая в своём комиссарском облачении — явный реликт — была бы уместна в начале двадцатых, но никак не в период коллективизации. Хотя, кто знает, может, некоторые до конца жизни срослись с косынкой и кожанкой.

— Ты к кому, контрик? — сухо осведомилась эмансипированная особа, неприязненно зыркнув на городской плащ вошедшего и пододвинув к себе наган поближе.

— К председателю, — осторожно ответил Кудрявцев, с опаской глядя на оружие.

— А сам-то ты кто такой? — Комиссарша насквозь прострелила Евгения чёрными глазищами.

Вспомнив, что советские люди очень любят всякие документы и прочие бумажки с печатями, спохватившийся оперативник вынул из нагрудного кармана плаща мандат и предъявил его Берте Соломоновне. Та, кривя рот в усмешке, ознакомилась с документом, и подняла глаза на посетителя:

— Поэт, значит… — многозначительно произнесла она. — Вирши ваяешь, гражданин Культиватор? Ну-ну… Будь моя воля, писака, я бы вашего брата через одного к стенке ставила! Пользы обществу от вас никакой, только леса зря переводите, бездельники. Белоручки! И контры среди вас — как грязи!

— Мне бы председателя… — осторожно напомнил Кудрявцев, немного озадаченный выпадом Берты Соломоновны.

Вполне вероятно, что в ответ невменяемая секретарь-осведомитель разразится лекцией о международном положении или ещё чем-нибудь в этом роде: прошляки в тридцатые годы на этом повёрнуты. А то ещё и пальнёт сдуру в «контрика»! Но, к счастью, этого не произошло.

— Которого председателя? — поинтересовалась черноглазая. — Сельсовета, колхоза?

— Э-э-э… первого.

— Он на расстрел пошёл с сотрудниками ГПУ, — сообщила Берта Соломоновна. — А потом в район поедет, свежие доносы повезёт.

— Ясно. Тогда второго.

— Занят! — неожиданно сурово отрезала комиссарша и нахмурилась.

— А когда освободится?

— Понятия не имею! — Вдруг секретарь встрепенулась, озарённая какой-то идеей. — Тебе организовать досуг, пока он занят? Могу устроить встречу с учениками младших классов. На тему «Поэзия как оружие в борьбе с неурожаем».

— Нет, спасибо! — вежливо отказался «поэт». — Я лучше на улице подожду.

— А что такое, контрик? — подозрительно прищурилась Берта Соломоновна. — Тема не нравится? Ну, извини, мы тут люди простые, нам твои воздыхания о луне и розах неинтересны. В стихах должна быть отражена жизнь: борьба за народное счастье, битва за урожай, пролитая кровь борцов революции…

Неизвестно, сколько бы продолжался поэтический диспут между представителями разных слоёв общества, но тут распахнулась дверь в кабинет Берты Соломоновны, и в проёме показался рослый матрос.

— Почему это я занят?! — спросил он с агрессией и, покачнувшись, схватился за ручку двери.

— А я говорю, занят! — сварливо возразила ему комиссарша.

— Не занят! — заупрямился матрос. — Товарищ издалека прибыл, а ты его спроваживаешь. Пойдём со мной, братишка!

Председатель и поэт перешли в соседний кабинет, по обстановке который в точности напоминал предыдущий.

— Присаживайся, товарищ, в ногах правды нет, — великодушно предложил матрос. — Не часто поэты нас навещают. Как звать тебя, величать?

Кудрявцев назвался. Дурацкое имя, выдуманное меминженерами, матроса не смутило.

— А меня — Степан Чеботарь, можно просто Стёпка! — ответно представился председатель.

Евгений пристально посмотрел на матроса и прищурился. Жёлтая аура — порожденец, образ актёра Виктора Холодова, навсегда вписавшийся в историю. Кудрявцев оглядел стол и понял, что председатель действительно был очень занят. На столе стояла наполовину опорожненная четверть мутной самогонки, захватанный стакан и миска с квашеной капустой — источник отвратительного кислого запаха. Неудобно извернувшись, одной рукой председатель расстегнул матросский бушлат, обнажив несвежую тельняшку, другой пошарил в столе и выудил второй стакан, не чище первого.

— Ну-ка, братишка, давай-ка мы с тобой за встречу и за знакомство… — суетился матрос, разливая мутную жижу. — Праздник у меня сегодня, в партию я вступил пятнадцать лет назад. По солёной Балтике тогда ходил. Эх, жизня!..

— Давай! — вздохнул Кудрявцев, поняв, что от застолья ему не отвертеться. — Праздник без водки, что аватарка без фотки.

Собеседники чокнулись и выпили под кислую капусту за партию и солёную Балтику. Евгений прислушался к внутренним ощущениям. Сколько лет по мемориуму ползал, а всё не мог привыкнуть, что вкус пищи и опьянение ощущаются как в реале. В голове зашумело, и Стёпка слегка раздвоился. Матроса же потянуло на философию.

— Надоело, братка, сил нет! — словно продолжая начатый разговор, пожаловался Степан. — Почитай, с семнадцатого года революцию делаю. Кровушки на мне, как дерьма в привокзальном сортире! В Гражданскую мирное население на тот свет отправлял пачками, потом председателем поставили — опять казнить приходится. Начальство план по кулакам требует, а где их столько набрать? Вот и приходится для процентовки в распыл пускать и середняков, и бедняков, кто поумнее да похозяйственнее. А всё ради чего? Ответь, братишка!

Холодову крайне не хотелось ввязываться в застольные философские беседы, он пробурчал в ответ нечто дежурное. Ответ матроса удовлетворил, и он разлил по второй.

— А всё из-за неё! — выдал свою версию Стёпка, забыв про наполненный стакан. — Из-за благоверной моей. Супружницы дражайшей, Берты свет Соломоновны. Кровищу любит, жуть просто! Почитай, каждую неделю требует: дай кого-нибудь расстрелять, дай, и ещё дай, и снова дай! Как жить с такой?!

Чеботарь без тоста залпом опорожнил стакан и пьяно взрыднул:

— У других бабы как бабы. А моя… Днём по селу шарашится, людей пугает наганом. А ночами Энгельса читает и меня заставляет конспектировать.

— Да уж… — посочувствовал Кудрявцев, не зная, как перейти к разговору об уничтоженной Бобровке.

Надо попытаться расспросить как следует об мёртвой деревне у пьяного председателя и выпросить подводу. Самому любопытно посмотреть, как это большевики сумели из нежити организовать образцовую бригаду. Но застольный разговор никак не сворачивал в нужное русло.

— Поскорее бы уж жён обобществили! — мечтательно произнёс матрос, наливая себе третью порцию. — Мы уже и общий дом-коммуну подготовили из бывшей конюшни, и одеяло огромное сшили, чтобы весь колхоз под ним спал…

Он игриво подмигнул поэту и заговорщицки подтолкнул его локтем.

— Тут у Мишки-кузнеца жёнушка есть, Анфиска. Ох, до чего ж складная баба, ядри её в корень! — Чеботарь жестами изобразил степень ядрёности Анфиски. — С такой я бы обобществился! Ночами бы напролёт Энгельса штудировали!

Тут матрос поднял глаза и осёкся. В проёме двери стояла, подбоченясь, его супруга Берта Соломоновна. В её правой руке Кудрявцев заметил наган.

— А, пожаловала Железная Берта! — пьяно обрадовался Стёпка. — Выпить захотела с матросской душой? Ну, иди сюда, ненаглядная, налью!..

Комиссарша с выражением крайнего презрения оглядела загаженный стол со следами пиршества и перевела взгляд на Кудрявцева. Тот невольно поёжился и отвёл глаза.

— Конспектировать, говоришь, устал? — язвительно спросила Железная Берта, переведя взгляд чёрных глаз на осоловевшего супруга, и презрительно усмехнулась. — А что с тобой ещё ночами делать, пьяница? Ты всю силу свою пропил, мужик называется! Только и остаётся Энгельсом развлекаться.

— Не трожь товарища Энгельса, контра! Побойся бога! — вскричал матрос и начал с грозным видом выбираться из-за стола.

Видать, привыкшая к таким выходкам супруга, Берта даже не шелохнулась.

— Ещё об Анфиске мечтает, слабак! — подлила масла в огонь комиссарша. — Жеребец-теоретик!

— Ну, сейчас я этой курве!.. — вызверился оскорблённый матрос, наконец выбравшись из-за стола, и рванул к жене с намерением растерзать её в клочья. Железная Берта не двинулась с места. Подбежав к супруге, Чеботарь остановился и робко замахнулся. Под действием самогонки или под холодным взглядом Железной Берты его ярость неожиданно улетучилась и сменилась отчаянной весёлостью.

— Эх, гуляй, Расея! — выкрикнул Стёпка без всякого перехода, бойко ударив себя ладошками по коленкам. — Что ещё остаётся матросской душе! Пей да гуляй! Эх, яблочко!..

Напоследок облив презрением собутыльников, Берта Соломоновна резко развернулась и собралась уйти.

— Стой, масонка! — пьяным тенорком заорал Степан. — А ну-ка, спляши с председателем!

И тут стадия веселья сменилась следующей — крепким здоровым сном. Ноги Стёпки заплелись, он рухнул возле порога собственного кабинета, гулко ударившись головой о дверной косяк, и тут же захрапел.

Поняв, что сегодня ему не удастся попасть в Бобровку, Кудрявцев активировал хронокат и прыгнул сразу на два дня вперёд. Наверное, за это время председатель успеет протрезветь.

Поёжившись от мелкого октябрьского дождя, Кудрявцев, он же поэт Арсений Культиватор, подобрав полы неудобного плаща, снова зашагал по сельскому «проспекту» забытого богом таёжного села мимо тёмных покосившихся изб, кривых заборов, по грязным ухабам и лужам — хронокат переместил его в стартовую точку. Теперь ему не нужно было пугать местных мальчишек, дорогу к сельсовету он знал.

Войдя внутрь сельсоветовской избы, Евгений, как и в прошлый раз, оказался в полутёмном прокуренном коридоре. Когда глаза привыкли к полумраку, он отправился прямо по коридору. Теперь у него не было нужды торкаться в каждую дверь, и он пошёл прямо к кабинету Берты Соломоновны.

Интересно, запомнит она его или нет? Или он переместился в иную «резервную копию», где не существовало Арсения Культиватора? Даже у яйцеголовых мемористов нет на этот счёт общего мнения, что уж говорить о простых операх. В аттестационной методичке написано, что у любого объекта есть размеры не только в пространстве, но и во времени: он как бы одновременно находится чуть-чуть в прошлом и чуть-чуть в будущем. Некоторые учёные таким образом объясняют феномен предсказателей, мол, у этих парней большие «временные размеры», из-за чего они могут заглянуть в будущее достаточно далеко. Но раз люди имеют протяжённость во времени, значит, и у прошляков она есть. Поэтому каждая секунда в мемориуме «наползает» на следующую, цепляясь за неё, влияя и внося изменения в без того заумные законы этого странного мира.

Дверь кабинета Железной Берты оказалась распахнута. Войдя внутрь, Кудрявцев увидел сидящую за столом комиссаршу. Вид у неё был, как у зомби из современных ужастиков: пустой стеклянный взгляд, неестественно прямая спина и полная неподвижность. Возле неё суетился потерянный председатель, вокруг которого витал перегарный душок.

— Что случилось? — спросил Евгений.

Он уже понял, что случилось. Сознание Железной Берты украл загадочный похититель душ.

8

Ускользнувший из квартиры Твердынина таинственный незнакомец-доносчик поступил логично: он решил отправиться в другую эпоху и там пересидеть суматоху. Если он, поняв что разоблачён, попытается вернуться в реал, его моментально вычислят: Мемконтроль умеет определять моменты входа и выхода из мемориума любого погруженца.

Но всё же доносчик допустил оплошность: момент перехода в другую эпоху тоже фиксируется Мемконтролем. По следам беглеца был немедленно направлен Холодов. Меморист упирался руками и ногами, аргументируя отказ тем, что он — не сыщик, не оперативник и совершенно не умеет задерживать преступников. Но Бурлаков умудрился уломать Виктора кнутом, пообещав испортить ему восстановление в университете. А в качестве пряника майор Мемконтроля закачал Холодову мемобразник, позволяющий погруженцу самостоятельно изменять внешность без помощи мемтехников. Бурлаков уверил мемориста, что тому требуется только выследить беглеца, а далее погрузится группа захвата и доделает начатое. Виктору осталось только со скрипом согласиться.

На окраине губернского города, в жаркий безоблачный июльский день благословенного тысяча девятьсот тринадцатого года проходила ежегодная ярмарка. Толпы нарядно одетых горожан прогуливались по торговым рядам, где улыбчивые крестьяне предлагали им свои товары. Чего тут только не было! Розовые окорока высились на прилавках, соседствуя с пластами балыка и грудами битой птицы, над ними красовались гирлянды домашних колбас. Кадушки с чёрной икрой и бочки с маринованной стерлядкой стояли возле прилавков, и на них время от времени усаживались передохнуть утомлённые продавцы. Торговцы выпечкой заманивали покупателей блинами с припёком, пирогами с грибами, сдобными мягкими бубликами и ароматными курниками. Их пытались перекричать продавцы сладостями, которым нужно было до заката солнца сбыть горы пастилы и тульских печатных пряников. Атмосферу праздника создавали балаганы, где публику веселили скоморохи, фокусники и плясуны на канате. А хрустальный перезвон колоколов многочисленных церквей, окружающих ярмарочную площадь, навевал мысли о величии, незыблемости и святости.

Переместившийся Виктор чуть не сшиб двух нарядных крестьян, спрятавшихся в тень от полуденного июльского солнца. На перемещенца, как водится, совершенно не обратили внимания. В метрах двадцати от места погружения начинались торговые ряды. Бурлаков догадался пометить беглеца, и теперь среди толп народа Виктор отчётливо видел зелёный ярлычок над головой незнакомца. Это напоминало дополненную реальность в телефонах, когда над реальными объектами всплывают виртуальные подсказки.

Видимо, беглец не обладал мемобразником, потому что он выглядел как среднестатистический горожанин тридцатых годов: гимнастёрка без знаков различия, галифе и обязательные сапоги. В толпе его было распознать легко. Виктор же, наоборот, решил замаскироваться. Он активировал свой мемобразник и моментально соорудил себе наряд, украдкой подглядывая за крестьянами и стараясь повторить основные черты их одеяния. Сотворив себе одеяние под стать эпохе и смоделировав окладистую бородищу для убедительности, Холодов решился начать преследование. Но тут ему пришла в голову здравая мысль, что у неуловимого незнакомца тоже есть персометр — не может человек на такой рискованной работе обходиться без этого нужного свойства. А раз так, то беглец запросто вычислит преследователя, и никакая борода не спасёт. Заметив, что доносчик остановился и, прищурившись, настороженно оглядывается, Виктор отступил в тень, спрятавшись за нарядных крестьян.

— Да, Николенька, погода — просто благодать! — говорил стоящий рядом крестьянин постарше другому, молодому и безбородому. — Боженька нашу ярмарку благословляет.

— Верно, дядя Митяй, — ответил безбородый Николенька и невпопад, но очень патриотично, добавил:

— И Россию нашу тоже благословляет!

— Потому что нет в мире страны, более духовной, чем матушка Русь, — глубокомысленно завершил мысль дядя Митяй. — Ну, вкусим, что ли, от трудов наших.

Николенька развязал мешок и вынул пару бутербродов с чёрной икрой и корзинку с кусками копчёной свинины. Мужики, перекрестясь, чинно принялись за еду. Виктор встал за ними так, чтобы вести наблюдение за беглецом, который продолжал, прищурившись, оглядывать толпу покупателей.

— Есть ведь в городе лихие люди, дядя Митяй, — рассуждал, жуя, Николенька, — которые Россию нашу погубить хотят. Революционеры или как их…

— Антихристы это, Николенька, всем недовольные. Не рады они ни солнышку ясному, ни небу чистому, ни царю богопомазанному. Всё хотят уничтожить, всё погубить, всю стабильность нарушить. Всё бы им стачки да майданы устраивать. Нелюди это, прости господи! Столыпина убили, который так хотел Россию сделать ещё могучее. Эх, Пётр Аркадьевич! — Дядька Митяй всхлипнул и истово закрестился на виднеющиеся вдалеке золотые купола. — Царство ему небесное!

На слове «майдан» Холодов вздрогнул, поняв, что дядя Митяй употребил его не в значении «площадь». Потом вспомнил, что мемлингвисты часто адаптируют старые эпохи, чтобы мемтуристы чувствовали себя комфортно, и им не резали слух постоянные «гой еси», «житие мое» и разные «аки-паки». Но часто специалисты молодого поколения при адаптации перебарщивают, и прошляки начинают вворачивать в речь современные термины и жаргонизмы.

Заметив, что беглец зашагал вдоль торговых рядов в сторону роскошного торгового дома, стоящего на краю площади, Виктор осторожно двинулся следом. За торговым домом ближе к горизонту высилось колесо обозрения чудовищной высоты, выглядящее в этой эпохе странно и сюрреалистично.

Жара стояла ужасная. Страшно мучила жажда, тем более что вокруг Виктора покупатели то и дело дразняще пили: хлебный квас, клюквенный морс или воду со льдом на бруснике. Меморист прекрасно знал, что в далёком реале его тело, лежащее в мемкапсуле, исправно подпитывается водой и питательными смесями, и жажда вызвана скорее привычкой, но от этого пить хотелось не меньше. Пьющие же, влив в себя щедрую порцию освежающей жидкости, удовлетворённо крякали, ухали и крестились, тем самым раздражая и без того нервного мемориста.

Ближе к торговому дому стали появляться мемтуристы. Лето тринадцатого года пользуется популярностью: желающих посмотреть «Россию, которую мы потеряли», очень много. Вообще вероятность столкнуться в мемориуме двум группам туристов крайне мала. Если их разделяет одна тысячная доля секунды, то они друг друга не увидят. А Виктору попалось на глаза уже трое. Значит, плотность туристического потока в этой эпохе велика: есть такие популярные времена, куда мемтуристы лезут как мухи на варенье. Ещё следует учесть тех погруженцев, которые сейчас незримо присутствуют в режиме бога. Любого начинающего мемтуриста пугает, что его в любой момент могут увидеть невидимые погруженцы. Ему потом и в реале начинает казаться, что за ним незримо следят тысячи глаз. Это называется синдромом боязни всевидящего ока.

В голове Виктора неожиданно раздался голос оператора мемсвязи. Холодов спрятался за широкими спинами трёх мирно беседующих празднично одетых рабочих, только что отоварившихся в торговых рядах, и вполголоса отозвался.

— Витя, это Бурлаков, — раздался в голове голос майора. — Догнал стукача? Группа захвата готова к погружению…

— Почти, — уклончиво ответил меморист. — Ты мешаешь.

Майора было плохо слышно, потому что рядом стоящие рабочие громко разговаривали. Самый рослый разглагольствовал:

— Эх, жизнь пошла, братцы, просто сахарная! Сроду не думал, что можно так хорошо жить на Руси!

— Царю-батюшке скажи спасибо! — отвечал другой с двумя здоровенными балыками под мышкой. — Разве в какой другой стране рабочий ест каждое утро на завтрак осетринку?

Третий жизнерадостно засмеялся:

— Каждый день осетрина надоест! Я вот по утрам лёгкий завтрак предпочитаю: креветки или омлет из страусиных яиц.

Виктор, досадливо покосившись на гурманов, зажал уши, чтобы лучше слышать Бурлакова.

— В общем, я отправляю группу на то же место, куда тебя высадил, — сообщил майор. — Ты далеко ушёл от места?

— Не очень. Преследую нарушителя, движущегося в сторону торгового дома, — подражая сыщикам из старых детективов, отчитался вполголоса Холодов.

— Ясно. Не теряй его из виду. Сам ничего не предпринимай, только следи! Конец связи.

Меморист вздохнул с облегчением: ребята из группы захвата обучены действовать в мемориуме, они умеют задерживать беглецов и силком вытаскивать их в реал. Вот пусть и проявят свои профессиональные качества и умения!

Виктор отнял ладони, и разговор рабочих снова потёк в уши.

— Приходил надысь один, говорит, хозяев надо скинуть, — бубнил под ухо рослый. — А зачем мне их скидывать, если я нашего мастера, Фрола Кириаковича, уважаю?

— И заводовладелец Кейних, тоже редкой души человек, — вторил ему рабочий с осетрами. — Кормилец наш, Карл Оттович. Дай ему бог здоровья и процветания!

— Все эти марксисты — пьяницы и неудачники, — разглагольствовал третий. — Если жизнь не сложилась, так пойди в церковь, помолись, свечку поставь… Зачем же смуту устраивать? Нам не нужны великие потрясения!

И тут Виктор заметил, что незнакомец подошёл почти к самому торговому дому, на котором висели огромные плакаты «Мы кормим российской пшеницей всю Европу» и «Покупайте коров, цена — три рубля». Добежав до сквера перед торговым домом, Виктор чуть не потерял доносчика в толпе. Потом, разглядев его в конце площади, Холодов, извиняясь направо и налево, быстрым шагом двинулся следом. Мельком он успел заметить, что публика изменилась. Теперь в толпе преобладали гимназистки с нежным румянцем, подтянутые юнкера, бравые офицеры и солидные господа в сюртуках. Разговоры здешней публики были уже другими:

— Ах, вчера мы у Мими играли в фанты. Серж, такая душка! Когда мне ручку целовал, так занятно краснел!..

— У Таточки на именинах мы вальсировали с Анатолем. Он меня ангажировал, проказник!..

— …Он мне, я ненавижу царя! А я ему, не смей, подлец! И хлоп по мордам!

— Как вы грубы, Алексис! Не уподобляйтесь, голубчик, хамам! Негоже русскому подпоручику такими словами…

— После дня ангела мы с маман и папа поедем на воды…

Колесо обозрения, казалось, возвышалось прямо над головой. По мере приближения становилось видно, что оно совершенно фантастических размеров. Высота его достигала километра, а то и больше.

Виктор продолжал настойчиво пробираться сквозь толпу под звуки военного духового оркестра. Увидев впереди огромный рекламный щит «Посети единственный в эпохе луна-парк!», Холодов разглядел под ним преследуемого. Тот направлялся прямо к воротам парка, и Виктор понял его замысел: тут место развлечения мемтуристов, совров, поэтому беглец рассчитывает затеряться среди них. Едва не сбив с ног торговку французскими булками, Холодов рванул к парку развлечений.

Многие меминженеры приукрашивают неинтересные эпохи, чтобы повысить посещаемость: вносят элементы приключений в жизнь исторических персонажей, повышают эпичность битв и сражений. Есть даже профессионалы меманиматоры, задача которых — развлекать мемтуристов в какой-нибудь скучной эпохе, устраивать разные интересные мероприятия вроде королевской охоты или гладиаторских боёв. Видать, тринадцатый год в России — эпоха и без того интересная, если организаторы решили обойтись тривиальным луна-парком.

Единственное, что выдавало преследуемого — одежда. Холодов попробовал поставить себя на место беглеца и понял, что сделал бы следующее: по луна-парку ходит большое количество порожденцев от мемтуристов, нужно заманить жертву поглупее в укромное место и заставить поменяться одеждой. Мемтуристы в большинстве своём не используют мемобразники из экономии, поэтому они при погружении имеют свой реальный облик и современную одежду. Если беглец наденет универсальную туристическую экипировку всех времён и народов — шорты, бейсболку и сандалии, то совершенно растворится в толпе совров. Про то, что он помечен, преследуемый вряд ли догадывается.

У входа в луна-парк толпились мемтуристы, часть которых стала уже порожденцами. Большинство из них были соотечественники, но попадались и иностранцы-европейцы. Они натолкнули Холодова за очень простую мысль, до которой он почему-то не додумался сразу. Виктор активировал мемобразник и моментально превратился в мемтуриста, точнее (военная хитрость!), в мемтуристку, едва не забыв удалить надоевшую бороду. Пусть теперь беглец попробует распознать в жирной тётке в шортах и мемфотоаппаратом на груди преследователя!

Хозяева луна-парка не скупились на развлечения. Да ещё какие! В реале вряд ли в каком парке появятся километровое колесо обозрения, двухсотметровой высоты американские горки и катание на живых мамонтах. В мемориуме возможно всё, как гласила реклама. Но, помимо аттракционов, в парке были и стандартные развлечения, призванные удовлетворить непритязательные вкусы мемтуристов: боулинг, несколько баров, ресторан, бильярдная и зал игровых автоматов. Всюду виднелись логотипы крупнейших российских и международных мемоператоров: «Трансмем», «Ист-тур», «Пэрэдайз мемо», «Хист-логистик».

Виктор верно разгадал замысел беглеца. Последний нашёл жертву: разговорился с каким-то порожденцем от мемтуриста и повёл его в дальний конец луна-парка. Сейчас тюкнет по голове и заберёт одежду, никто и не заметит. Охраны тут практически никакой, а полицейские-аборигены сюда не заходят: видимо, в луна-парке работает блокировка, позволяющая территории развлечений оставаться невидимой для прошляков.

— Витя, группа захвата тебя видит! — раздался в голосе голос Бурлакова. — Ребята движутся к вам. Ты их узнаешь по зелёным футболкам. Задержи стукача под любым предлогом!

— Понял, шеф! — бодро ответил Холодов, не понимая, как он будет задерживать преследуемого, и решил импровизировать.

Поправив на груди мемфотоаппарат, Виктор догнал (или догнала) преследуемого, изобразил, как мог, жизнерадостную иностранную улыбку на своём женском лице с тремя подбородками и выкатил глаза.

— Эй, тофарисч! Мошно непольшой хильфе? Помосчь? — Голос Холодова смоделировался низким, грудным. — Битте!

Беглец испуганно оглянулся. Подойдя поближе, Виктор, наконец, разглядел противника вблизи. Крупный рослый мужик с квадратным подбородком, русыми усами и крепкой шеей. Такой окажет серьёзное сопротивление, если дойдёт до стычки один на один!

— Фото, памьять, эриннерунг! — усиленно улыбаясь и вспоминая все известные ему немецкие слова, сказал (сказала) Виктор, протягивая мемфотоаппарат.

Преследуемый подозрительно смотрел, как к нему подходит толстая иностранная мемтуристка.

— Руссия — карашо! — для убедительности добавил Холодов. — Водка, матрьошка, яйки… Партизанен пух-пух!

— Ну, давай камеру, немчура! — растаял беглец, поддавшись нахлынувшим патриотическим чувствам. — Только быстро!

— Нет. Пусть он телает фото, — Виктор указал на порожденца. — Нас фместе, аллес цузамен. Фото с русиш мужик. Для эриннерунг, памьять.

Преследуемый осмотрел Виктора с головы до ног, и, видимо, не заметив ничего предрассудительного, согласился.

— На фон колеса, — улыбнулся Холодов ещё шире, наивно хлопая подведёнными ресницами. — Гросс колесо! Колоссаль!

Виктор сунул камеру порожденцу и, обняв за талию беглеца, начал позировать на фоне колеса обозрения. Доносчик, ответно обняв лжетуристку за плечи, кисло улыбнулся. Заметив в толпе мемтуристов двух крепких ребят в зелёных футболках, Виктор стукнул носками туфель, активировав силовую подкачку, и без особых усилий потащил к ним беглеца.

— Ты чего, колбасница? — опешил тот. — Ошалела?

— Спокойно, дятел! — улыбнулся Виктор жирно накрашенными губами. — Ты имеешь право на один телефонный звонок…

Беглец попытался вырваться, но Холодов продолжал его держать за талию: силовая подкачка не подвела. Со стороны казалось, что похотливая иностранная мемтуристка урвала себе ядрёного русского мужика, а тот усиленно сопротивляется своему счастью.

Порожденец-фотограф постоял немного и побрёл прочь, забыв вернуть мемфотокамеру.

Вторая часть. Возможность невозможного.

1

«…Вы думаете, наше общество в тупике?»

«Конечно! У общества, которое живёт прошлым, нет будущего»

«А не слишком ли радикально звучит, уважаемый Хисториан?»

«Наоборот, звучит даже мягко! Напрашиваются более жёсткие эпитеты! Второй раз мы наступаем на одни и те же грабли»

«Поясните поподробнее для наших подписчиков о граблях. Что это за второй раз, я не уловил мысль? И какой, тогда, был первый?»

«Посудите сами: в прошлом веке начали бурно развиваться информационные технологии. Поначалу всё представлялось в розовом свете: автоматизация тяжёлого труда, решение сложнейших задач, хранилища знаний, роботы… А потом все достижения кибернетиков слили в помойную яму развлекаловки, рекламы, игр, глупых фоток и роликов и пустого трёпа в соцсетях»

«Хисториан, тут вы перегибаете! Поисковые системы, нейросети…»

«…Используются процентов на десять для реальной пользы человечеству. А остальное — обычная развлекуха. К тому же в техническом прогрессе из-за информационных технологий случился перекос. Мы практикуем распознавание лиц для оплаты счетов, а до сих пор коптим небо двигателями внутреннего сгорания. Развиваем искусственный интеллект, а в магазинах всё ещё используем труд грузчиков. За пятьдесят лет Луну не освоили, зато пользуемся голосовым эвристическим поиском. Зачем нам опасный и недружелюбный реальный мир, когда есть уютный виртуальный!»

«Не во всём с вами согласен, но пусть… А что со вторыми граблями?»

«Та же история. Помните, когда открыли мемориум, сколько с ним связывали планов и надежд? Археология и палеонтология отпадают за ненадобностью: можно вживую рассматривать и изучать эллинские города или динозавров. Криминалистам раздолье: любое преступление фиксируется в «мировом протоколе». Да и преступники будут опасаться совершать правонарушения: мемориум заменит миллионы видеокамер наблюдения. Архивы будут не нужны: езжай в нужную эпоху и читай подлинники документов в режиме бога. Астрономы с физиками могут подтвердить гипотезы зарождения планет и звёзд, посмотреть на лептонную или планковскую эпоху, а заодно и на Большой Взрыв поглазеть…»

«Зная ваш стиль, предположу: что-то пошло не так?»

«Да всё не так пошло! Сперва в мемориум нагрянули политики, и каждый деятель начал кроить историческую память под себя. Потом — коммерсанты, которые запакостили историческую память рекламой, аттракционами и меманиматорами-клоунами. А потом подтянулись широкие народные массы, слетелись как мухи на… известную субстанцию»

«Вы бы поаккуратнее про народ…»

«Я и так аккуратен! Чтобы народ стал народом, его нужно воспитывать и учить, а не зарабатывать на нём низкопробными развлечениями. Раньше этот самый народ утопал в соцсетях и гаджетах, сейчас — в мемориуме на радость околомеморному бизнесу. Посмотрите сами: улицы по вечерам пустые, зато к мемоператорам — огромные очереди. Капсулы на месяц вперёд распределяются! Появились нелегальные мемоператоры, которых Мемконтроль не успевает отслеживать и закрывать. Опять же из-за всей этой свистопляски одни отрасли экономики умирают, зато бурно расцветают другие»

«Например?»

«Компания «Мем Фуд» для примера. Поставляет на рынок питательные смеси для мемкапсул. Её владелец за два года стал миллиардером. При этом сельское хозяйство загибается. Потому что тебе в мемориуме не нужна «обычная» еда, ты там можешь обжираться на лукулловых пирах фантастическими деликатесами, соседствуя с разными историческими личностями, а твоё тело в это время будет подпитываться мемфудовской смесью. В ней имеются все необходимые питательные вещества, а вкусовые качества не важны: мемориум сотворит вкус на любой вкус, простите за каламбур. А чтобы желудок не атрофировался, соседняя фармацевтическая компания продаст тебе «Атрофилак», помогающий ему не засохнуть без пищи. И всем хорошо, кроме фермеров!»

Виктор был подписан на канал Хисториана — язвительного бородатого дядьки, который частенько выступал по резонансным темам. Чуть ли не каждую третью передачу он посвящал проблемам мемориума.

Сегодня он давал интервью журналисту какого-то полуоппозиционного издания. А неделю назад Хисториан поднимал проблему дереалов — самоубийц, которые погружаются в мемориум, приняв перед этим смертельную дозу снотворного. Они думают, что таким методом им удаться зажить славной жизнью в мире прошлого или выбранной альтерны, и забыть о мытарствах на грешной Земле. Среди дереалов, особенно падкой до всего неизведанного молодёжи, ходит миф, что умерев во время погружения, ты останешься в мемориуме не простым прошляком, а сохранишь собственное «я». Мол, будет у тебя нечто вроде осознанного сновидения, и ты сможешь жить вечно в мемориуме в своё удовольствие и вытворять что хочешь а-ля супермен. Официальные учёные-мемористы высмеивают эту антинаучную гипотезу, хотя её никто ещё не смог опровергнуть.

Две недели назад скандальный Хисториан рассказывал о разных сектах и общественных движениях, связанных с мемориумом. Разумеется, прошёлся он и по истинностникам, ищущим «тот самый мемориум», в котором записана подлинная история. И экстремистов упомянул, убивающих исторических персонажей или пытающихся вмешаться в крупные исторические события, и ресторов, пытающихся вернуть прошлое. Особенно едко он высмеивал сторонников мемориумной толерантности, которые пытались уравнять в правах обычных людей и прошляков. Представители организации «Жизни прошляков важны» требовали прекратить издевательства над прошляками в мемориуме.

Их идейные противники, антипастеры из «Международного исторического трибунала», наоборот, призывали к проведению в мемориуме масштабного процесса — судилища над историческими преступниками, которые при жизни ушли от ответственности. Да и не только над преступниками! Некоторые особо горячие головы предлагали засудить Гоголя за разжигание антисемитизма, а Джека Лондона — за явный расизм в ранних произведениях. А совсем недавно появилась третья сила — движение «Антимем», адепты которой утверждали, что никакого мемориума не существует, а все погружения туда — это лишь галлюцинации в голове погруженца, вызываемые наркотиками, растворёнными в питательной жидкости. Естественно, это безобразие отрицатели мемориума связывали с заговором мировых правительств, могущественных сект или тайных орденов. Не так давно полиция разогнала большой митинг антимемовцев, которые заблокировали склады «Мем Фуда» и требовали прекратить подсаживать людей на наркотики.

Холодов поставил ролик на паузу и глянул на часы.

— Катя, скоро твоя хозяйка заявится? — спросил он секретаршу, освободив ухо от наушника. — Обед уже закончился давно!

— А тебе чего? Сиди себе, ролики смотри, музычку слушай! — Кате явно было скучно и хотелось потрепаться.

— «Музычку»! Тут можно все симфонии Бетховена переслушать, пока дождёшься! — проворчал Виктор по-стариковски. — В наше время проректоры по научной работе с обеда не опаздывали!

— «В наше время»! — рассмеялась Катя, ответно передразнив соискателя. — Старикан нашёлся! Сидит, бухтит… Отвык от нашей бюрократии? Это тебе не в частной лавочке работать!

— Это уж точно, — согласился Холодов. — В частной лавочке я бы за это время уже на ужин себе заработал.

Катя встала из-за стола, прикрыла дверь в приёмную и, подойдя к Виктору, заговорщицки прошептала:

— У хозяйки дома семейные проблемы. Вот и опаздывает постоянно уже который день.

— А что такое? — изобразил озабоченность Холодов. — Кот заболел?

— Она с мужем последнее время не ладила. — Катя, как обычно, была в курсе всех событий, должность у неё такая. — Злая ходила, на всех срывалась…

— Хорошенькая у меня будет начальница! — пробормотал Виктор озадаченно.

— А пару дней назад у мужа совсем крыша съехала. Он ведь у неё шишка крупная в администрации. Сначала он кабинет не мог найти, тыкался по коридорам, пока охрана не помогла найти. Потом к нему посетители повалили, а начальник ни бэ, ни мэ — сидит, чушь несёт какую-то. А на совещании вообще цирк был — он будто забыл, кто такой и куда попал.

— Откуда ты всё знаешь? — восхитился меморист. — Тебе бы в Мемконтроле служить! Опером.

— У меня подруга в администрации работает, — объяснила секретарь. — Видела, как его прямо с работы в психушку забрали. Наверное, хозяйка к нему и поехала навестить. А ты сиди пока, сиди…

— Нашла, когда ездить по личным делам! В рабочее время…

— У них часы приёма там неудобные, — сообщила всезнающая Катя.

Она наклонилась к Виктору и едва слышно прошептала:

— Мне кажется, она его сама упекла в психушку. Подсыпала ему что-нибудь в чай… Они в последнее время так ругались, так ругались! Мне отсюда слышно было, как она его костерила по телефону. А теперь совесть мучает…

— Не так было дело, — таким же страшным шёпотом ответил Холодов. — Она его зомбировала. Двадцать пятым кадром. Зуб даю!

— Да ну тебя! — рассердилась Катя и шлёпнула мемориста по плечу. — С ним серьёзно, а он!..

Катя права, за три года Виктор отвык от проволочек и бюрократии государственных контор. Вольница хисттеатра ему нравилась: отработал смену, и на карточку тут же падает оплата. Никаких тебе планов, отчётов, концепций, методик и прочей научно-бюрократической макулатуры. Красота! Одно плохо — мозги сохнут и профессиональные качества теряются. Виктор ждал момента, когда можно будет продолжить работу над докторской. Он чувствовал, что нащупал нечто глобальное. А тут — досадная история с «Откровениями Глааки», которая выбила его из работы на три года.

Кандидатская Холодова была посвящена самопорожденцам, которые вносили в мемориум элемент неожиданности. Порожденцы из нашего времени, когда уже были открыты путешествия в мемориум, сами отправлялись в мемпутешествия и оставляли после себя порожденцев второго ранга, не совсем корректно называемых самопорожденцами. Те в свою очередь могли породить порожденцев третьего ранга, те — четвёртого и так далее. Иногда доходило до того, что цепь рангов у порожденца стремилась к бесконечности, и возникал так называемая порожденческая вирусная реакция, когда бесконечную цепочку самопорождений было не остановить. Некоторые теоретики выдвигали гипотезу закольцованности: якобы, порожденцы высоких рангов могли порождать людей в реале. Но Виктору удалось математически обосновать несостоятельность гипотезы. А доказательство привело его к интересному результату: самопорожденец бесконечного порядка является прошляком.

Некоторые выводы из кандидатской привели Виктора к теме докторской — «Мемориумы высших порядков». Он доказал, что у прошляков из мемориума имеется своя историческая память, которая протоколируется в мемориуме второго порядка. Второпорядковый мемориум или вторая производная, порождён обитателями «обычного» мемориума, так сказать, мемориум от мемориума, отражение отражённой материи, копия, сделанная резервной копией.Если реальный мир рождает мемориум, то почему бы и самому мемориуму не родить нечто подобное? Во второпорядковом мемориуме законы были ещё более странными, а парадоксы возникали ещё более неразрешимые.

Теория, разрабатываемая Холодовым, не исключала возможности появления мемориумов третьего, четвёртого и высших порядков, вплоть до бесконечного. Также теория не запрещала существования мемориумов дробных порядков. И, более того, если считать наш обычный мир мемориумом нулевого порядка, то никто не запрещал предполагать существования мемориумов отрицательных порядков. А это приводило к странному выводу, что наш мир является мемориумом по отношению к какому-то загадочному сверхматериальному миру, а все мы — лишь прошляки нулевого порядка. Такие выводы грозили поставить на уши философию: получалось, что материя — понятие относительное, в одних условиях она являлась субстанцией, первоосновой, а в других — становилась свойством чего-то ещё более материального. А, следовательно, вечный вопрос философов — что первично, материя или сознание — просто-напросто терял смысл: смотря что принимать за материю и что — за сознание.

Однако, наука наукой, а вот последние события Виктора занимали куда больше. Тогда, после блестящего (с точки зрения Холодова) захвата преступника в мемориуме, Бурлаков сообщил, что самолично допросит стукача и узнает, зачем тот подставил под удар Твердынина. Пока Виктор приходил в себя после лихой погони, майор вытрясал показания из того самого беглеца, некоего Игнатьева, меминженера, коллеги Твердынина.

Со слов Бурлакова — обычная история мести. Игнатьев, не поладив с Твердыниным, решил ему отомстить. Для этого он погрузился в мемориум и там сдал с потрохами коллегу местным властям. Всё просто и логично, но как-то скучно и натянуто получалось. Для чего тогда понадобилось дёргать Холодова, чтобы разобраться в таком простейшем деле? С такой ерундой справился бы даже начинающий оперативник. Тем более что здесь не пахло никакими диссонансами или другими сложными задачами, для решения которых нужны специальные навыки и знания. Зачем понадобился весь этот цирк с увольнением из театра и пряником в виде восстановления в университете? Почему задание Бурлакова какое-то расплывчатое и неконкретное? Холодов пожалел, что дал себя впутать в какие-то подковёрные игры в Мемконтроле.

Тем не менее, майор поблагодарил Виктора, выдал ему квиток в кассу на получение агентских денег и пожелал удачи в восстановлении на университетской кафедре. Было видно, что начальник оперативного отдела очень доволен результатами Холодова. Очень странная, глупая и непонятная история! Но стоит ли ломать голову? Виктор свою задачу выполнил, теперь пусть дальше бестолковые служаки из Мемконтроля разбираются в своих «семейных» дрязгах! А бывший хистактёр лучше продолжит работу над докторской.

Только Виктор собрался покинуть надоевшую приёмную и спуститься в буфет, чтобы скрасить ожидание, как в дверях приёмной показались совершенно неожиданные люди — два незнакомых офицера Мемконтроля в сиреневой форме. Это было немного странно: обычно мемконтролёры не любят форму и предпочитают появляться на публике в гражданской одежде. Один из них, с капитанскими погонами, подошёл к Катиному столу и махнул «корочками»:

— Сидорова Екатерина Алексеевна?

— Да… — выдавила слегка озадаченная Катя.

— Откройте, пожалуйста, кабинет проректора и никого сюда не впускайте!

Растерявшаяся Катя пошарила в столе, нащупала ключи и послушно направилась к двери проректорского кабинета.

— А что случилось? — встрял Виктор.

— А вы, собственно, кто такой? — обернулся к нему капитан.

— А я, собственно, здесь работаю.

— Вот идите и работайте! — грубо отреагировал сотрудник Мемконтроля. — Не мешайте нам работать!

«Я-то пойду, — подумал Виктор. — Только не работать, а звонить Бурлакову, чтобы унял своих псов!»

— Вы меня не поняли? — продолжил хамить капитан. — Покиньте, пожалуйста, помещение!

С силовиками лучше не связываться. Обернувшись на Катю, возившуюся с дверью, Холодов вышел в коридор. И там он увидел ещё более странную картину. По коридору в сопровождении двух мемконтролёров по бокам следовала стройная приятная женщина лет сорока. Она старалась сохранить гордый и независимый вид, но лицо её выдавало внутреннее напряжение. В это время в этом корпусе шли занятия, народу в коридоре было мало. Редкие студенты и преподаватели косились на странную процессию и перешёптывались.

Когда троица поравнялась с Холодовым, женщина неожиданно остановилась и внимательно посмотрела на мемориста:

— Виктор Холодов?

— Да… — Виктор догадался, кто это. Проректор, наконец, вернулась с обеда, но под конвоем.

— Не разговаривать! — сурово одёрнул проректора один из конвоиров.

Но она, презрительно глянув на него, обратилась к мемористу:

— Найди профессора Воздвиженского! Понял меня? По всем вопросам к нему.

Виктор не знал, кто такой Воздвиженский, не понял, по каким вопросам к нему следует обращаться, и зачем проректор открытым текстом подставила профессора. К нему ведь теперь ищейки из Мемконтроля обязательно нагрянут! Или этот профессор займётся приёмом на работу вместо проректора?

— Я понял, Алевтина Сергеевна. Обязательно обращусь, — успокоил Холодов задержанную.

Её имя он прочёл на табличке в приёмной.

2

К задержанию проректора приложил руку Евгений Кудрявцев ещё сутки назад, хотя он сам об этом не догадывался. Похитителя Железной Берты вычислил Бурлаков. Он сообщил Кудрявцеву, что по сводным отчётам с мемкапсул подозрение на похищение прошляков, точнее их личностей, падает на некую Завьялову Алевтину Сергеевну. Но необходимо на месте убедиться, что эта особа в самом деле имеет отношение к похищениям. Для этого Кудрявцеву нужно отправиться в одну приватную альтерну и поймать похитительницу за руку. Естественно, не саму, а её порожденца.

Кудрявцев никогда не был в альтернариуме: так учёные-мемористы называли область мемориума, отличную от Основной линии. Альтернариум не был однороден и состоял из огромного количества разнообразных альтерн, как крохотных, так и огромных. В некоторых учебниках мемориум сравнивали с бассейном реки, руслом которой являлась Основная Историческая линия, аальтерны — её многочисленные протоки и старицы.

До принятия Исторической доктрины в альтернариуме царил хаос. Самопроизвольные альтерны под влиянием настоящего возникали сами по себе. Некоторые из них были вполне логичные, а некоторые представляли собой мешанину из странных явлений и нелепых законов. Погружаясь в такие места мемориума, мемпутешественник сильно рисковал: вероятность свихнуться была слишком высока. Теперь это в прошлом: с помощью мнемотронов относительный порядок был наведён, а Мемконтроль пресекал возникновение неучтённых протоков и стариц. Ведь самопроизвольные альтерны могли причинить вред Основной линии. Например, случалось, что возникали отдельные русла — рукава, которые «впадали» в Основную линию «ниже по течению». И тогда в разгар обороны Севастополя изумлённый адмирал Нахимов наблюдал среди английских кораблей древнегреческие триеры и пентеконторы, а не менее ошарашенный Александр Македонский во время похода видел в небе пролетающих птеродактилей.

Зато появилось большое количество искусственных альтерн, сгенерированных по техническим заданиям с помощью мнемотронов. Каждое солидное общественное движение, организация или партия старались обзавестись собственной альтерной для пропагандистских целей, для экскурсий сочувствующих или морального отдыха соратников. Кудрявцев слышал об одной экзотической альтерне с плоской Землёй, которую держали на спинах слоны-атланты. В последнее время всё чаще стали появляться коммерческие альтерны, созданные по заказу крупных корпораций. Состоятельные люди могли себе позволить приватные альтерны.

Первую приватную альтерну в городе смоделировали по заказу известного бизнесмена — владельца крупной торговой сети некоего Вячеслава Карликанова. Кудрявцев хорошо помнил эту историю, он тогда работал эпохальным инспектором. Грустная история заказчика альтерны разошлась по всему Мемконтролю — повесть о психотрамве, тянущейся из раннего детства. Когда господин Карликанов, будучи ещё маленьким Славиком, гостил у бабушки, ему подарили щенка — забавного, беспородного, ласкового и глупого, похожего на мохнатый шар. Ему даже не успели придумать имени, называя просто кутькой. Однажды Славика отправили за молоком к соседке, и он забыл закрыть за собой калитку. Кутька выскочил и помчался за хозяином. Щенка сбила машина. С того момента прошло полвека, но до сих пор бизнесмен не мог забыть того страшного дня, когда он, онемевший от горя, сидел в пыли у обочины, прижимая к груди окровавленное тельце любимца.

Сначала господин Карликанов требовал внесения изменений в Основную линию, чтобы щенок остался жив. Но ему отказали по нескольким причинам. Во-первых, все изменения на Основной линии согласовываются в Москве и требуют визы очень крупных руководителей, включая самого начальника Мемконтроля. Во-вторых, столица вряд ли будет заниматься такой ерундой, как погибший когда-то щенок: мало ли их гибнет под колёсами, не перекраивать же из-за каждого Основную линию! А в-третьих, даже такая мелочёвка понесёт огромные временные и финансовые расходы, не покрываемые никакой взяткой: расчёты влияния щенка на исторические события, учёт рисков возникновения эффекта бабочки, затраты на электроэнергию для мнемотронов, оплата труда меминженеров и прочее, и прочее.

Плюнув на бюрократию, господин Карликанов продал часть бизнеса и заказал себе крохотную альтерночку, состоящую из бабушкиного дома и двора. Ворота не открывались, да и открывать их не было смысла: за ними была Пустота. Эта альтерна была населена только одним существом — мохнатым шариком по имени Кутька, который был бессмертен, никогда не рос и не старел. В альтерну бизнесмен убегал от мирской суеты и проблем, где он мог целыми днями возиться с вечным щенком.

Приватная альтерна, куда погрузился Кудрявцев, была сделана по заказу господина Завьялова из областной администрации. Это был очень дорогой проект; Валерий Павлович утверждал, что построил альтерну на свои сбережения, что вызывало сомнения. Скорее всего, на это недешёвое удовольствие была списана часть областного бюджета.

По мнению Евгения, тут всё и так было ясно, незачем лишний раз и погружаться. Жена рассердилась, что муж приобрёл себе новую игрушку, решила заявиться сюда и выкрасть его сознание. Возможно, приревновала к какой-нибудь хорошенькой прошлячке. Не совсем было понятно, как Алевтина Сергеевна связана с другими случаями похищения. Но Бурлаков всё же настоял на погружении и наблюдении.

— Ну, пей уже, не задерживай посуду!

Кудрявцев встряхнулся, поморгал и огляделся. Трое парней с хулиганистыми физиономиями, окружающие его, громко заржали:

— Ты чего, Клоп? Дихлофосу нанюхался?

Евгений ощутил в правой руке зажатый пластиковый стаканчик с каким-то дрянным пойлом. Сделав неловкое движение, он плеснул тёмно-жёлтой жижей на асфальт и тут же заработал подзатыльник от одного из хулиганов.

— Обалдел совсем? Добро транжиришь!

Видимо, подросток по прозвищу Клоп, в которого переместили Кудрявцева, авторитетом в этой шайке не пользовался. Чтобы не раздражать хулиганов, Евгений залпом опрокинул в себя оставшееся содержимое и содрогнулся от мерзкого вкуса дешёвого портвейна. Машинально он отметил, что одноразовых пластиковых стаканчиков в перестроечную эпоху не было; обычное дело — футур.

Кудрявцев сплюнул вязкую слюну и огляделся. В голове немного зашумело, то ли от выпивки, то ли от подгрузившейся псевдопамяти. Странно, у «носителя» Кудрявцева не было ни имени, ни фамилии — просто дурацкое насекомое прозвище. В мыслях и воспоминаниях Клопа не хотелось копаться: желания и стремления как у свиньи — пожрать, выпить, поспать…

В текущий момент времени он убивал время в компании таких же придурков. Они стояли у ворот сквера Сновских Добровольцев, распивали на четверых дешёвую дрянь и цепляли прохожих.

Крепкий паренёк с наглым лицом («Цапа», услужливо подсказала псевдопамять) отобрал посуду у «Клопа»:

— Не умеешь пить, так и скажи!

— Это Клоп-то не умеет?! — удивился самый рослый из шайки. — Да ему бутылка шмурдяка — только чтоб разговор завязался! У него же батя алкаш…

— Тихо! — крикнул третий хулиган. — Цапа, там идёт кто-то!

Из темноты парка прямо в лапы Цапковской шайки брела парочка: длинный нескладный парень и яркая девица в сногсшибательном наряде. Цапа некоторое время рассматривал жертву, саму идущую на заклание, а потом подтолкнул Кудрявцева в спину:

— Давай, Клоп, начинай! Отрабатывай выпивку!

Евгений понял, что от него требуется. Обычная тактика шпаны, корни которой уходят в глубокую древность: сначала навстречу жертве высылается маленький и наглый шустрик-провокатор. Затем, когда жертва даёт отпор, подтягивается тяжёлая артиллерия: «Ты зачем маленьких обижаешь?!» Ну, а дальше уже понятно.

Кудрявцев вздохнул и, изображая развязного хулигана, направился в сторону парочки, вихляясь и растопырив локти. Он разглядел в сумерках, что парень сбавил шаг, а спутница пихнула его в бок. Активировав персометр прищуриванием, «Клоп» разглядел жёлтую ауру порожденца у девицы и незнакомую чёрную — у её сопровождающего. Похоже, похитительницу сознаний он обнаружил: в этой приватной альтерне вряд ли найдётся ещё один порожденец.

Подойдя поближе, Кудрявцев нахально улыбнулся и брякнул первое, что пришло в голову:

— Какие тёлочки у нас тут гуляют!

Ох и колготки-сеточки у девчонки, разят наповал! Жаль, в наше время на них прошла мода!

— Дай пройти, полторашка! Некогда мне! — Девица оказалась не робкого десятка, не побоялась обидно обозвать.

— Ты чего, коза?! — Кудрявцев не придумал ничего более остроумного.

Он двинулся в сторону парочки, почувствовав спиной, как встрепенулась вся остальная шайка. У Евгения была силовая подкачка, но он решил её не использовать, а задействовать только противоболевую — драки было не избежать.

Девица отодвинулась от своего кавалера и быстро проделала манипуляции подкачки сверхспособностей. Посыпались искры, и в темноте «Клоп» увидел, как сверкнули сталью глаза порожденки. Он едва успел сгруппироваться, когда невероятно сильные девичьи руки схватили его за грудки и зашвырнули в кусты. Далеко зашвырнули, метров на пять. Евгений упал, перекатился колобком и решил не вставать до конца сражения: девица, устранив первое препятствие, шустро расправлялась с другими членами шайки. Кудрявцев для правдоподобия громко заорал, подкатился поближе к кустам и осторожно выглянул из них. Прямо у него над головой на толстой берёзовой ветке раскачивался самый плотный из хулиганов. А в это время девица, скинув крышку люка, запихивала туда орущего дурниной Цапу.

На всякий случай Кудрявцев откатился от кустов, лёг на спину и притворился потерявшим сознание. Он услышал, как амазонка, шлепком отряхнула ладони, и сказала кавалеру:

— Ну, пошли?

Как будто она только что не расправилась с четырьмя противниками, а вышла из кабинки переодевания в супермаркете!

— Современная дама должна уметь постоять за кавалера! — последнее, что услышал оперативник от удаляющейся парочки.

Боясь потерять их из виду, но в то же время опасаясь попасться на глаза, Кудрявцев немного полежал, а потом осторожно поднялся и двинулся следом за удаляющейся парочкой. Он даже не подумал, чтобы помочь своим новым знакомым, поившим его недавно портвейном.

В маленьком городе преследовать тяжело: ни в подворотню нырнуть, ни в остановочном павильоне спрятаться, ни в магазин… Приходилось держаться от парочки на расстоянии квартала, время от времени ныряя в тень деревьев палисадников. Способ, прямо скажем, не самый надёжный, но выручало то, что молодые люди были увлечены беседой и не оборачивались назад.

Преследуемые и преследователь пересекли железнодорожную ветку примерно в полукилометре от станции Снов, потом трассу Павлово — Каменногорск, пропустив пару припозднившихся грузовиков. В трассу упиралась коротенькая улица Мира с десятком скромных частных домов по обеим сторонам. Она плавно переходила в грунтовую дорогу, ведущую в сторону Сновского леса, а в месте перехода стоял последний дом — роскошный даже по современным меркам двухэтажный коттедж, огороженный высоким забором. Света в окнах шикарного дома не было.

Парочка подошла к коттеджу и остановилась возле высокой ограды. Кудрявцев занял наблюдательный пост в сотне метров от них, присев у забора палисадника. До него доносились голоса заговорщиков, которые обсуждали, как удобнее проникнуть в дом.

— Через забор полезешь? — спрашивал ломкий басок.

— Нет, вместе пойдём, через парадный вход! Наш супермен вернётся нескоро с дискотеки… — отвечал девичий голос с чувственной хрипотцой.

— Ты ведь сказала, чтобы я на стрёме постоял?

— Испугался? Понятно, почему от тебя девочки отворачиваются. Они смелых любят!

Разговор прервался продолжительным поцелуем. Кудрявцеву стало интересно, как эта девица полезет через забор в длинном свитере, без юбки и в таких умопомрачительных колготках. Он чуточку приподнялся, чтобы лучше видеть.

— Да-а! — снова раздался хриплый девичий голос, — с эмоциями у вас тут туговато, у аборигенов… Ну и хорошо!

Девица-порожденка, к сожалению, лезть через забор не стала. Она некоторое время размахивала руками, по-видимому забыв активирующий жест для спецподкачки «прохождение сквозь стены». Потом у неё всё получилось, и она просочилась сквозь забор, затащив за собой парня. Наступила тишина. В окнах коттеджа свет не вспыхнул: значит, парочка решила подкараулить жертву в темноте.

Кудрявцев решил незаметно пробраться на задворки. Он осторожно обогнул дом и чуть не упёрся носом в Пустоту, которую мемористы на своём жаргоне называют войд, взяв термин из астрономии или программирования. Здесь обрывалась приватная альтерна. Если считать Основную линию рекой, альтерны — старицами, то войд — это земля, суша. Что он представлял собой на самом деле, никто не знал: участки с отсутствующей информацией, незаполненное псевдовремя в двухмерном прошлом или недоступная пониманию особая структура в псевдопространстве. У мемористов-теоретиков существовал с десяток гипотез, одна другой заумнее и фантастичнее.

До сего момента Евгений не видел войд. Это была абсолютная совершенная Пустота, непознаваемая и неописуемая. Попроси кто-нибудь Евгения рассказать о войде, он бы не смог этого сделать: трудно описать то, чего нет. Войд притягивал и завораживал, как завораживает пропасть, когда стоишь у её края. Инструкция оперативника предупреждала, что к Пустоте не следует приближаться ближе чем на десять метров. Как говорили коллеги Кудрявцева, от войда одна беда, с ударением на последнюю «а».

Стараясь не смотреть на опасную Пустоту, Кудрявцев прижался спиной к забору, борясь с невероятно сильным и странным желанием подойти к границе войда и броситься в него с головой. Некоторое время он пытался отдышаться, затем, придя в себя, полез через забор на задворки. Уже сидя на кованой верхушке высокого забора, он вдруг спохватился: надо было глянуть, есть ли во дворе собака. Конечно, с ней бы оперативник легко справился с помощью силовой подкачки, но шавка может выдать его лаем и спугнуть тех, за кем он следит. Решив рискнуть, Евгений спрыгнул на траву и присел. На него никто не бросился, и лая не раздалось.

Пригибаясь, Кудрявцев добежал до стены дома. И тут он позавидовал девице с её умением ходить сквозь стены. Можно было, конечно, связаться с Бурлаковым, попросить выслать аналогичное умение, но пока тот свяжется с меминженерами, пока те всё настроят, пройдёт больше часа. Но, слава богу, оперативник догадался закачать стелс-режим. Сейчас подойдёт жертва — хозяин альтерны господин Завьялов, зайдёт в дом, и можно будет постараться прошмыгнуть за ним невидимкой, чтобы понаблюдать за преступлением своими глазами.

Сидя в засаде в колючем крыжовнике и наблюдая за дверью, Кудрявцев машинально обрывал кислые жёсткие ягоды и отправлял в рот. Глупый чиновник Завьялов даже во временах года не разбирался: в альтерне конец сентября, судя по всему, тут царит вечная осень, а крыжовник — сочный и чуточку незрелый. Но разве оперативника удивишь парадоксами и нелепицами мемориума! По сравнению с границей этого искусственного мира — войдом — сентябрьские ягоды — это ерунда, дребедень!

Через час калитка скрипнула, и во дворе появился рослый подтянутый парень со смазливым высокомерным лицом. Персометр изобразил яркую белую ауру хозяина альтерны — это был омолодившийся и прихорошившийся господин Завьялов. Он не спеша по дорожке направлялся к дому, насвистывая и улыбаясь своим мыслям. Тихим щелчком пальцев Кудрявцев активировал стелс-режим и осторожно, стараясь не топать и не шуршать, тоже двинулся вслед за парнем к входной двери дома.

К счастью, Валерий Павлович не запер за собой дверь, и невидимый Евгений юркнул в прихожую. Парень зажёг свет, включил ноутбук на стеклянном журнальном столике и прошёл на кухню. Некоторое время он громыхал там, хлопал дверцей холодильника, а затем вернулся в комнату со стаканом сока. Вернулся и остолбенел. Возле журнального столика стояла и ехидно улыбалась яркая девица, а рядом с ней — нескладный парень, немного бледный от волнения.

— Ну, здравствуй, благоверный! — произнесла она с некоторым надрывом. — Проводил свежую девочку? А что ж в гости не пригласил?

— Я смотрю, ты тут тоже не скучаешь, Алечка! — ухмыльнулся Валерий, кивнув на её спутника. — Как тебе абориген молоденький?

Алечкин спутник дёрнулся, но она успокаивающе положила ему руку на плечо.

— Да уж получше тебя будет! — фыркнула девица. — Не такой закомплексованный идиот, как ты! Кем ты тут себя возомнил? Спортсменом? Юным учёным?

Обидно рассмеявшись, девушка продолжала метать стрелы в покрасневшего Валеру:

— Стыдно? То-то! Будто голый передо мной стоишь, верно, Валерик? Все твои комплексы наружу выперли! Послушала я тут про тебя, посмотрела и поняла, что в школе ты был последним лопухом. И в учёбе, и в спортзале, и девочки на тебя не обращали внимания…

— Замолчи!.. — страшным шёпотом произнёс Валерик, стискивая стакан.

— …И тогда ты решил вернуться в прошлое и стать самым-самым крутым в своём Муходранске и окрестностях. Какая сильная психологическая травма, надо же! Что бы по этому поводу дядюшка Фрейд сказал?

Голос девушки сменил ехидные интонации на гневные. Она приставила большой палец левой руки к уху, и посыпались фиолетовые искры.

— По девочкам тут ползаешь? — сказала она с ненавистью. — Бес в ребро? А в реальной жизни сам-то ты чего добился? Начальником стал? А кто тебя им сделал, напомнить?! Кем бы ты был, если бы не мой папа? До сих пор бы за копейки сидел в администрации, бумажки перебирал! Я с тебя спесь собью, родной, и здесь, и в реале!

— Замолчишь ты, нет?! — взревел оскорблённый муж и, потеряв контроль, швырнул стакан с соком в супругу.

Та легко уклонилась и, схватив со столика ноутбук, обрушила его на голову неверного благоверного. С грохотом отлетела крышка с обкусанным яблоком, а затем с таким же шумом свалился Виталик, опрокинув журнальный столик. Ошарашенный Алин спутник во все глаза смотрел на побоище. Девушка подошла к нему, ласково погладила по щеке и проговорила:

— Извини меня, Вовик, но я должна тебя обездвижить. Иначе не сработает.

Раздался щелчок. Длинная искра от руки девушки пронзила щёку Вовика, и он свалился рядом с неверным Алиным супругом.

3

Бывает, что поэты и художники оказываются прозорливее учёных и философов. Они докапываются до истины через сферу эмоций и чувств, однако не умеют анализировать и делать правильные выводы. «Нет, весь я не умру» — сказано метко и точно ещё в те времена, когда о мемориуме даже не догадывались. Великий поэт интуитивно сообразил, что личность человека, его «я» не концентрируется в конкретном физическом теле, а размазывается по окружающему миру. «Я» — это не только конкретный Вася-Саша-Коля, но и частично его дети, друзья, родные, близкие. Более того, личность человека отражается в написанных картинах, сочинённой музыке, книгах, доме, который он построил, учениках, которых он воспитал. Чем ярче человек, тем сильнее он проникает в других, «пропитывая» собой больше и больше людей. И умирает он не весь, а только его часть, связанная с физическим телом. «Остатки» личности продолжают жить в потомках, памяти, делах и шедеврах.

Ошибались мыслители, и верующие и атеисты: жизни после смерти нет, но и абсолютной пустоты тоже нет. А есть какая-то странная форма квазибытия, когда ты существуешь в памяти других людей, словно компьютерная программа, записанная на сотни компакт-дисков или флешек. У тебя, умершего, нет физического тела, но есть следы, которые ты оставил в памяти людей и в истории. Это и есть твоя новая форма «существования», квазижизнь после смерти физического тела, размазанная по всему, с чем ты соприкасался в жизни. И чем ярче ты жил за грешной Земле, тем дольше и богаче будет твоя квазижизнь в мемориуме — царстве памяти, а кому-то и царстве полного забвения.

Обо всём этом долго разглагольствовал разговорчивый юноша, менеджер из нелегальной ремортальной фирмы. Ему бы стихи писать, а не участвовать в криминальных делишках! Он подробно поведал Нине Ильиничне о «жизни» умерших в мемориуме, точнее, в его особой части, мортеуме — так некоторые мемористы называли совокупность умерших, о ком сохранилась память. Некоторые учёные считали прошляков-мертвяков универхрониками, которые ощущали самих себя одновременно и в детстве, и в молодости, и в старости. Они знали свою судьбу от начала и до конца, а самое ужасное — то, что им приходилось вновь и вновь переживать в мортеуме одни и те же события из своей жизни. Причём, помимо их воли. Вспомнит кто-то в реале, как мертвяк в бытность десятилетним пацаном воровал яблоки и попался — приходится несчастному в мортеуме «перелететь» в детство, снова лезть через забор в чужой огород, а потом долго чесать настёганные крапивой места. И тут же возвращаться в старость, потому как другой знакомый вспоминает мертвяка гуляющим по парку с внуками.

Умерший в мемориуме напоминает литературного персонажа или актёра, которому автор (режиссёр) прикажет «Ползи!», и тому приходится ползти, скажет «Плачь!» — придётся плакать. Только в роли совокупного автора выступают вспоминающие мертвяка родные, друзья и прочие, кто знал его когда-то. А если покойный при жизни был сложной и противоречивой натурой, то ему не позавидуешь: вспоминать его будут по-разному, поэтому в мемориуме он будет выделывать довольно странные штуки.

Но мертвяки не всегда действуют по воле вспоминателей. Иногда они «живут» вполне автономно, когда о них никто не думает. В такие моменты они напоминают литературных героев, о которых автор напишет: «Три года отработал Федя в булочной» и больше ни слова, кем работал персонаж, как, сколько зарабатывал, где ночевал, чем питался. Эти три года Федя предоставлен самому себе и действует на своё усмотрение. Как говорят реморталы, находится в автономном режиме.

«Человек уходит в мемориум не скачком, а постепенно. Посмотрите на стариков, — Юноша осторожно покосился на пожилую учительницу Нину Ильиничну, но она не отреагировала. — Старики, можно сказать, уже одной ногой в мемориуме. Чем ближе к смерти, тем они меньше реагируют на реал, зато воспоминания становятся ярче и ярче. Они чаще вспоминают прошлое, чем отражают настоящее, которое их почти не интересует…»

«А мне-то зачем сейчас погружаться? — продолжала колебаться учительница, — Вы ведь и так моего мужа оживите. Может, не стоит?»

«Стоит, стоит, — заверил её менеджер, — Оживление для мёртвяка — большое потрясение. Его надо подготовить, утешить, уговорить. Очень тяжело после мемориума снова ощутить себя живым…»

Середину семидесятых прошлого века меминженеры не сильно изувечили. Наверное, эта эпоха интересовала идеологов мемориума меньше, по сравнению с двадцатыми и тридцатыми годами, которые они основательно искромсали.

Здесь всё было знакомо: Нина Ильинична погружалась несколько раз в эту эпоху в режиме бога. Первый раз, когда она увидела своего Петеньку в мемориуме молодым и здоровым, ревела неделю. А вот в собственную личность она погрузилась первый раз. Некоторое время Нина Ильинична приходила в себя, оглядывалась, прислушивалась к своим ощущениям и радовалась молодому здоровому телу, облачённому в простенькое ситцевое платье. Отсутствовали привычные боли в шее, не было онемения пальцев в правой руке, одышки и учащённого пульса.

— Ниночка! — раздалось над ухом. — Проведёшь в пятом «б» литературу? У них окно…

Нина Ильинична вздрогнула, обернулась и ошалело посмотрела на завуча Людмилу Алексеевну, на яркую женщину в расцвете сил. Она скончалась пять лет назад от ишемии.

— Что с тобой, Нина? — встревожилась завуч, озабоченно глядя на молодую учительницу русского языка и литературы. — На тебе лица нет!

Та выбежала из учительской, едва не сбив с ног заглянувшего физрука.

— Вернись, Нина! — прокричала вслед завуч. — Или завтра же на бюро горкома комсомола будешь краснеть!

Учительница не обратила внимания на нелепые угрозы. Времени у неё было не так много: необходимо успеть добраться до авиационного завода. Там скоро начнётся обеденный перерыв, нужно разыскать своего Петеньку и поговорить с ним. Её погрузили в мемориум всего на два часа: насколько хватило оставшихся денег. Ремортация — услуга дорогая, на неё ушла почти вся сумма, полученная от продажи дачи.

Петю нужно ремортировать именно из этого отрезка жизни — из семидесятых. Сейчас он на пике физических и моральных сил, полон оптимизма и надежд на светлое будущее. Его энергия и жизненные силы пригодятся в мрачном будущем: у самой Нины Ильиничны уже не было сил бороться с потрясениями и коллизиями реальной жизни. Через полдесятка лет, уже после свадьбы, Петю поставят начальником цеха: нервная работа, постоянно горящий план и, как результат, первый инфаркт. А далее наступят лихие времена: перестройка, развал страны, шоковая терапия и прочие прелести, инициированные любителями джинсов и многосортовой колбасы, адептами секты Невидимой Руки рынка.

Она знала, что ремортация преступна и карается законом. Знала, но не понимала почему. Чем опасна ремортология — запрещённый раздел мемористики, имеющий большое прикладное значение? Ведь восстановление из мемориума, оживление, могло бы осчастливить тысячи несчастных, потерявших своих родных и близких! Ремортация спасла бы от смертельной тоски родителей, потерявших своих детей, невест, у которых женихи погибли на войне или в автокатастрофе. Куда делись учёные-ремортологи, которые лет десять назад активно публиковались в средствах массовой информации?

Один философ в те времена выдвинул интересную гипотезу. Он предположил, что природа создала мемориум и каждый миг делает резервную копию для того, чтобы самой время от времени брать из прошлого удачные решения, будь то виды животных или растений, события или явления. Кто знает, может через какое-то время природа захочет вернуться к динозаврам и вытащит их из мемориума, словно системный администратор, восстанавливающий часть базы данных. Но вытащит их не в первозданном виде, а в изменённом и улучшенном. Ведь мир развивается по спирали, с каждым витком которой старое возвращается в модернизированном виде. Быть может, и динозавры вернутся к нам теплокровными, живородящими, покрытыми густой шерстью. А если эту гипотезу распространить и на людей? Что, если природа время от времени вытаскивает из мемориума наиболее яркие характеры и судьбы и проецирует их на реальных людей? В таком случае, правы были наши предки, верящие в переселение душ.

Погружённая в размышления, Нина Ильинична миновала магазин «Продукты», у которого через витрину проглядывали пустые полки. Лишь верхний ярус одного стеллажа оккупировала батарея бутылок с уксусом. Возле продуктового магазина толпились горожане, ждущие, когда привезут что-нибудь отличное от уксуса, «выбросят» на советском жаргоне. Что это будет, никто не знал: или мясо по талонам (голые кости, на которых кое-где остались жилы), или кур по спецразрешениям горкома (синих и тощих с перьями и когтями) или картошку по направлениям из профсоюза (сморщенную, проросшую, с комьями земли). Стоящие в очереди были одеты очень бедно: небритые мужички в мятых бесформенных пиджаках, надетых на растянутые майки, тётки в потёртых драповых пальто неопределённых цветов и такой же расцветки тёплых платках. В стороне трое мужиков распивали бутылку водки, закусывая дефицитной килькой в томате, а остальные представители мужского пола, боясь потерять место в очереди, издалека завистливо на них поглядывали.

Напротив магазина находился партийный спецраспределитель. Возле него стояло несколько чёрных «Волг». От машин к дверям и обратно сновали бойкие молодые люди комсомольского вида, таская коробки, битком набитые деликатесами, недоступными простым советским гражданам. Финский сервелат, мраморная говядина, перигорские трюфели, трепанги, устрицы — чего только не было, в этих коробках!

Стайка пионеров под барабанную дробь вешала на спецраспределитель кумачовый лозунг «Спасибо Партии за изобилие!». Повесив кумач, пионеры построились и с песнями под барабан двинулись к зданию КГБ, которое находилось в сотне метров от магазина, несомненно, строчить доносы на родителей. Возле лозунга остановился бородатый мужчина в ватнике и ушанке с красной звездой. У бородача за спиной рядом с балалайкой висел пистолет-пулемёт ППШ времён Великой Отечественной, а из кармана ватника торчала распечатанная бутылка водки, заткнутая самодельной пробкой, свёрнутой из газеты «Правда». Бородатый внимательно прочитал лозунг, шевеля губами, и задумчиво почесал бороду. Нина Ильинична покачала головой: бородач был явным клюквенником. Она уже сталкивалась с этим явлением, когда в российскую часть мемориума случайно внедрялись представления западных стран о нашей жизни, называемые клюквой. Вот и появлялись на улицах наших городов медведи, огромные матрёшки, наполненные водкой, и подобные странные личности.

Учительница решила срезать путь к проходной и пошла дворами. Практически в каждом дворе среди ржавых качелей и покосившихся детских горок торчали стойки с облупившейся краской. На натянутой между ними проволоке болталось серое заплатанное бельё. Из некоторых окон доносилась громкая музыка, в основном бравурные марши, из-за чего дворы напоминали тюрьмы: там тоже по утрам через громкоговорители гремела радиостанция «Маяк». Возле детских площадок изредка попадались замызганные мужики со стандартной небритостью, которые, матерясь, копались во внутренностях стареньких «Москвичей» и «Жигулей».

Нина Ильинична немного опоздала: из дверей заводской проходной уже выходила толпа рабочих. Это были те работяги, которые не желали обедать в столовой (жидкий борщ с мясными волокнами, затвердевшее пюре и котлеты, после которых мучила отрыжка) и в перерыв успевали сходить домой, как и её Петенька. Она боялась потерять в толпе мужа и напряжённо всматривалась в измождённые чумазые лица выходящих, похожих друг на друга словно близнецы, часть которых почему-то не догадалась снять каски.

А потом у неё сильно забилось сердце и захватило дыхание. Вот он, её суженый, сильный и подтянутый, в мятой робе, идёт навстречу и перебрасывается шутками с друзьями из бригады. Синие глаза будущего мужа сияют молодым блеском, а из-под кепки выбиваются буйные русые кудри.

— Петя! Петенька! — крикнула Нина Ильинична срывающимся от волнения голосом.

В режиме бога она видела его издалека, словно на экране телевизора, а сейчас она сможет подойти к нему и ощутить его тепло!

— Ниночка?!

Петя подбежал к невесте, взял её за руки и встревожено поглядел в глаза:

— Что случилось, Ниночка? Ты зачем здесь?

У неё сдавило горло, и она, всхлипнув, обняла его и прижалась к груди. Проходящий мимо парень с лицом будущего бюрократа и лизоблюда, в строгом костюме и с комсомольским значком на груди, сделал им замечание:

— Эй, молодые люди! Прекратите обниматься на улице! Это недостойное поведение для советской молодёжи, покоряющей вершины великих строек коммунизма!

Прохожие тоже смотрели на парочку неодобрительно, и молодые люди поспешили отойти от людной проходной и укрыться во дворах.

Потом они долго, больше часа, сидели на скамеечке в каком-то дворике, и Нина Ильинична, часто сбиваясь и прерываясь на рыдания, рассказывала о своей жизни в реале, о Петиной смерти и о том, что она может вернуть его к жизни. Она совсем забыла, что прошляки, если на них не воздействуют из реала, малоэмоциональны. А, может, просто она была неубедительна. У того говорливого менеджера из ремортальной фирмы получилось бы гораздо лучше.

Учительница ожидала от мужа какой угодно реакции: изумления, недоумения, даже неверия, но он просто сидел и слушал, в особо драматических моментах рассказа чуть приподнимая бровь. Когда Нина Ильинична полностью выложилась, он неожиданно привстал, порываясь уйти:

— Мне на работу надо! Обед давно кончился.

— А как же я, Петя? — прошептала опустошённая супруга.

Он пожал плечами.

— Мне выговор объявят…

На соседней лавочке любопытная бабка внимательно прислушивалась к их разговору и даже что-то чиркала в блокноте. Когда Петя встал, она тоже сорвалась с места и направилась, оглядываясь и подхихикивая, по направлению к зданию КГБ.

— Подожди! Сейчас ведь не сажают за прогулы! — вырвалось у Нины Ильиничны.

— Могут принудительно в психушку затолкать, — возразил Петя. — Про карательную психиатрию слышала?

— Ты не можешь меня оставить одну в реале!! — закричала учительница с такой силой, что возле них начала собираться толпа.

Раздалась трель милицейского свистка. Молоденький лейтенант с нежным румянцем на щеках растолкал любопытных и очутился возле скандальной пары.

— В чём дело, граждане? Нарушаем общественный порядок? Попрошу ваши документики!

Петенька послушно сунут руку под робу и выудил заводской пропуск. Нина Ильинична спохватилась, что у неё нет ни сумочки, где могли бы быть смоделированы «документики», ни карманов.

— Вы в каком цехе работаете? — спросил милиционер Петю, внимательно изучая пропуск.

— В сорок третьем, — ответил Петенька и уточнил:

— Там, где военные самолёты в гражданские переделывают. У нас ведь нет гражданской авиации, только военная…

— А ваши документы, гражданка? — напомнил милиционер, возвращая пропуск Пете.

— Я не взяла с собой, — залепетала растерявшаяся Нина Ильинична. — Я в школе работаю… Русский язык и литература…

— Почему не на работе? — потребовал ответа милиционер.

Странно, что он об этом же не спрашивал Петеньку. Тот ведь тоже не на работе!

— Мы металлолом с учениками собирали на субботнике, — брякнула несчастная учительница первое, что пришло в голову. — А теперь я иду сдавать нормы ГТО по стрельбе.

Она украдкой поглядела на часы. Через пять минут начнётся выгрузка в реал! Вместе с мужем.

— Пройдёмте со мной, гражданка! — козырнул лейтенант.

— Это моя невеста! — наконец спохватился Петенька. — За что её? Она ни в чём не виновата!

— Разберёмся в отделении! — сухо ответил милиционер. — Она проходит по ориентировке…

Две минуты осталось!

— Петя! — выкрикнула Нина Ильинична и, смело оттолкнув лейтенанта, бросилась к супругу. — Сейчас мы с тобой переместимся в другой мир! Ничего не бойся! Закрой глаза и глубоко вдохни.

Удержавший равновесие лейтенант поправил фуражку и расстегнул кобуру. Оттуда вывалился бутерброд с дефицитной колбасой, но он этого не заметил.

— Гражданка! — закричал он строго, прицеливаясь несуществующим пистолетом. — За сопротивление органам при исполнении…

Воздух вокруг Нины Ильиничны задрожал и начал переливаться всеми цветами радуги. В голове раздался голос мемоператора:

— Приготовиться к выгрузке!

Милиционер, вынув наручники, подскочил к учительнице, но поймал лишь дрожащий воздух. Толпа ахнула, потому что вслед за странной девушкой испарился и юноша в мятой робе.

4

Вернувшись в реал, пожилая учительница долго не могла прийти в себя. Всё-таки возраст уже не тот: погружение в мемориум — слишком сильное потрясение для изношенного организма. Да и переживаний при встрече с Петей было предостаточно. Сначала он не верил, что это реальная Нина Ильинична явилась к нему из будущего, ведь там, в далёких меморных семидесятых существовала её копия, молодая и полная сил, двойник. Потом он сомневался, что Союз распался, вернулся капитализм, и теперь каждый может совершенно безнаказанно заниматься бизнесом или спекуляцией и зарабатывать деньги, с которыми у их молодой семьи в те годы было негусто. Затем он не верил, что любого человека можно оживить, если есть на то деньги (Нина Ильинична не стала расстраивать усопшего супруга и не рассказала ему о проданной даче).

Отлёживалась в мемкапсуле она долго, быть может час или два, пока её не потревожил всё тот же болтливый менеджер.

— Как самочувствие, Нина Ильинична? — с дежурной улыбкой осведомился он и, не дожидаясь ответа, протянул ей руку. — Пойдёмте скорее, ваш супруг ждёт вас. Где, говорит, моя любимая Ниночка!

Оцепенение как рукой сняло. Учительница, опираясь на руку юноши, выкарабкалась из мемкапсулы. Менеджер бережно взял её под руку и вывел в коридор.

— Всё в порядке, ремортация прошла успешно! — радовался менеджер. — «Он воззвал громким голосом: Лазарь! Иди вон. И вышел умерший, обвитый по рукам и ногам погребальными пеленами…»

Вдруг из-за одной из дверей, выходящих в коридор, раздался нечеловеческий вопль, прервав библейские словоизлияния бойкого юноши. Незнакомый хриплый мужской голос поносил всех, кто вытащил его из мемориума, и Нина Ильинична напряглась. Она покрепче вцепилась в руку услужливого менеджера.

— Кто это? — прошептала она, чуя неладное.

Юноша успокаивающе похлопал её по плечу.

— Ничего страшного, Нина Ильинична! Просто ваш супруг ещё не до концапришёл в себя. К тому же после небытия ощутить реальное тело не так уж приятно… Возникают неприятные ощущения в конечностях, тяжесть, дискомфорт, головокружение, тошнота… Но вы не волнуйтесь, ему уже вкололи успокоительное.

Дверь, из-за которой слышались рёв и нецензурная брань, резко распахнулась, и в коридор вылетел незнакомый мужчина средних лет, курносый, с небрежно остриженной клочковатой бородой и заметным синюшным шрамом на левой щеке. Бешеный взгляд его маленьких глазок остановился на пожилой учительнице, и незнакомец в ужасе отшатнулся.

— Ты, что ли, Нина? — прошептал он едва слышно и потянулся трясущимися заскорузлыми пальцами к её волосам. — Седая совсем!..

Учительница машинально отшатнулась, а мужчина дикими глазами уставился на её морщинистые впалые щёки. От него, пробиваясь сквозь аромат дешёвого мыла, исходил лёгкий кислый запах помойки и застарелого перегара.

— Боже мой! — потрясённо прохрипел он и зажмурился.

— Кто это?! — Нина Ильинична рванула за рукав менеджера.

Она догадалась, кто.

— Ваш муж, уважаемый Пётр Владимирович, — ответил юноша, — Да вы успокойтесь: носитель нормальный.

— Какой ещё «носитель»?! — с истерическими нотками вопросила пожилая женщина, чувствуя, как в груди затрепыхалось больное сердце.

— Этот, — теряя терпение из-за недогадливости собеседницы, произнёс менеджер и указал на незнакомца. — В него мы перенесли личность вашего мужа. Носитель хороший: спиться не успел, печень в порядке, туберкулёза нет. У нас отличные врачи, каждый носитель дотошно проверяется. А шрамы мужчину украшают… К тому же их сейчас удаляют лазером в любом торговом центре.

Страшная догадка сверкнула в мозгу Нины Ильиничны.

— Вы пересадили мужа в другого человека?!

— Ну разумеется! — напряжённо улыбнулся юноша. — Личность не может существовать без тела. А где же нам взять тело, если ваш муж уже давно умер? Приходится использовать бездомных или гастарбайтеров. Этот — хороший носитель, славянин, забомжевал недавно, в криминальные хроники не попадал, в полицейских сводках не значится, на учёте не состоит, родственников нет.

— Но ведь это убийство! — еле слышно выдавила из себя учительница.

— О, боже мой! Да бросьте вы! Мы не убийцы. Личность носителя мы переместили в мемориум. Там, в спокойных семидесятых, ему будет гораздо лучше, уверяю вас. Всё равно тут он рано или поздно спился бы и помер на помойке.

Нина Ильинична читала, что некоторые фирмы при ремортации восстанавливают тело умершего по атомам, а потом в него пересаживают личность из мемориума. Либо, если сохранились клетки, выращивают клона. Но чтобы оживление происходило таким изуверским способом, она никогда не слышала. Чтобы вернуть родного человека из небытия, она погубила другого!

— А что вы хотите! — словно прочёл её мысли ушлый паренёк. — Чтобы мы атомную копию сделали? Да для неё нужно сто дач продать, таких как ваша! А ваших денег хватило бы только на атомный нос благоверного, да и то с одной ноздрёй! Вот почему у нас такие низкие цены! Так что забирайте своего благоверного и ступайте домой. Не назад же его в мемориум запихивать!

Петенька же стоял рядом, впав в ступор. И это было понятно: он только что поглядел на себя в зеркало, висящее на стене, и ужаснулся, увидев чужое лицо. А потом его добило лицезрение собственной супруги, постаревшей и пострашневшей за годы разлуки. Нина Ильинична тоже со страхом глядела на восставшего из мёртвых мужа, как Алексей Федяшев из толстовского «Графа Калиостро» смотрел на материализованную Прасковью Павловну. «Духи огня, Саламандры, призываю и заклинаю вас знаком Соломона подчиниться и делать свое дело». А стоящий чуть поодаль и наблюдающий за парой менеджер напоминал графа Калиостро.

— Да, чуть не забыл, — хлопнул себя по лбу «граф». — В канцелярии заберите документы на мужа: паспорт, пенсионное удостоверение и всякие другие бумажки. Это входит в стоимость наших услуг. Только имя у вашего мужа будет теперь другое. Иначе наш пенсионный фонд с ума сойдёт, что ещё один лишний пенсионер ожил.

И сам расхохотался над собственной дурацкой шуткой.

Хохот развязного юноши прервался воплями и топотом множества ног за стеной. Далее всё закрутилось, как в страшном сне или бандитско-полицейском боевике, что ежедневно показывают центральные каналы по вечерам.

— На пол!!

— Руки за голову!!

— Лежать!!

В коридоре показалось несколько вооружённых до зубов людей в чёрной одежде и масках. Менеджер обернулся к вбежавшим и хотел что-то возразить, но был сбит с ног и опрокинут на пол лицом вниз. Петю уложили рядом. Неподалёку рухнуло на пол зеркало, осыпав упавших осколками.

— Не шевелиться!!

— Голову не поднимать!!

Господи, почему они всегда так орут?!

Нину Ильиничну один из вбежавших благородно оттеснил к стене коридора.

— Отойди-ка, бабуля, не мешай!

— Петенька! — Она попыталась броситься к лежащему мужу, но парень в чёрном грубо блокировал её попытки.

Через минуту в коридоре показались двое в гражданской одежде. Один — суровый мужчина лет тридцати пяти, второй — молодой парень немного за двадцать. Первый тут же начальственным тоном принялся распоряжаться:

— Этих — в приёмную! — Он указал на лежащих на полу менеджера и Петю. — Бабку — туда же! Директора вытащить из кабинета.

Он обернулся к молодому напарнику:

— Кудрявцев, бери троих и прошвырнись по зданию. На территорию загляни. Техперсонал — без разговоров сюда. Ищите мемкапсулы и, главное, ремортальный агрегат.

— Понял, товарищ майор!

Молодой парень, названный Кудрявцевым, спешно умчался в сопровождении троих силовиков. Остальных вооружённые головорезы подняли с пола и, вместе с Ниной Ильиничной, потащили к лестнице, сопроводили на второй этаж и втолкнули в дверь с надписью «Приёмная». Следом в приёмную вошёл и начальник в гражданском, который оказался майором. Там уже находились двое вооружённых мужчин, которые в этот момент выволакивали из директорского кабинета толстяка в деловом костюме. Тот упирался и требовал адвоката. За столом в приёмной сидела испуганная и заплаканная юная секретарша.

Увидев майора, толстый директор почему-то обрадовался:

— Саша! Какого чёрта твои бойцы?..

Он не договорил; майор неожиданно подскочил к нему и сильным ударом в челюсть свалил толстяка на пол. Двое головорезов удивлённо переглянулись, похоже, они тоже слегка опешили от неожиданно жестокой выходки начальника. Пользуясь суматохой, Нина Ильинична пробралась всё же к своему Петеньке и крепко схватила его за руку. Он был всё ещё в оцепенении.

Вытирая кровь с разбитой губы, толстяк приподнялся, сел и с обидой обратился к майору:

— Знаешь, Саша!..

И тут же, получив второй удар, снова свалился на пол.

— Сволочь! — прокомментировал майор собравшимся свой странный поступок, словно оправдываясь. — Что я ему ещё за «Саша»?! Подставить меня хочет, гад! Знать его не знаю!

Руководство ремортальной фирмы располагалось на втором этаже управы бывшего авиационного завода. Того самого завода, на котором, по иронии судьбы, работал когда-то Петя. Сейчас заводская территория лежала в руинах: то ли застройщики не добрались ещё сюда, то ли бывшая промзона не представляла коммерческой ценности. На первом этаже здания располагалась техника фирмы: несколько неплохих мемкапсул и ремортальный агрегат, а также обслуживающий персонал. Официально фирма «Антарес» занималась поставками оборудования для промышленных предприятий.

Скоро в приёмной стало тесно: двое силовиков привели ещё с полдесятка напуганных людей из технического персонала. Толстый директор больше не рискнул обратиться к агрессивному майору, предпочитая тихонько лежать на полу. А ещё через некоторое время в приёмной появился молодой Кудрявцев:

— Товарищ майор, в подвале обнаружены люди. Человек десять.

— Что за люди? — обернулся к нему начальник. — Говори, не томи, что за привычка!

— По виду, бомжи и гастарбайтеры. Половина — в наручниках. На полу — миски с едой. И вонища страшная!

Майор резко подскочил к толстяку-директору.

— Кто это? Носители? — спросил он грозно.

Тот робко кивнул и слегка прижмурился, ожидая нового удара. Но такового не последовало. Майор приказал Кудрявцеву:

— Сейчас приедет автозак, грузи всех и — к нам в управление. И этих захвати, — Он указал на задержанных в приёмной. — А с директором я пока потолкую с глазу на глаз…

* * *

В конце дня, когда суета с фирмой «Антарес» закончилась, Кудрявцев отправился в курилку, находящуюся возле входа в главный корпус. Он курил в редких случаях, а сейчас как раз такой представился.

Завтра аттестация, но голова забита событиями последних дней. Да ещё и сегодняшние приключения на заброшенном заводе отняли кучу времени и нервов! Пока Евгений отвёз задержанных в спецприёмник Мемконтроля, пока оформил тонну бумаг, прошло часа два. Потом подъехал Бурлаков с директором «Антареса», и началась череда опросов и допросов. На части из них присутствовал Кудрявцев. Результатами сегодняшней операции Бурлаков остался доволен. Он пожал Евгению руку, поблагодарил за службу и обещал похлопотать насчёт премии.

Однако у Кудрявцева осталась куча вопросов. Картина складывалась следующая: ремортальная фирма «Антарес» занималась незаконным переносом личностей прошляков в реальных людей — деклассированных элементов: нелегальных мигрантов и бездомных. Её услугами воспользовались проректор университета Завьялова Алевтина Сергеевна (правда, заказавшая несколько иную услугу — «обмен разумов») и пожилая учительница. Вполне вероятно, что дело было поставлено на широкую ногу и скоро всплывут фамилии других клиентов.

Но неясным осталась личность заказчика, который организовал перенос сознания Берты Соломоновны Чеботарь-Шнайдер. Бурлаков подозревал в этом Завьялову, но она всё отрицала. И Кудрявцев не понимал мотива: одно дело — наказать блудного муженька и оставить его навеки в мемориуме, вытащив вместо него в реал прошляка. Другое дело, для чего ей понадобилось бы тащить в реал одиозную комиссаршу! Но тогда кто похитил Железную Берту?

Мало того, непонятна была роль этого пришлого мемориста Холодова. Для чего его завербовал Бурлаков? Специалистов по мемористике и в управлении хватает — целый технический отдел есть! Зачем дал ему задание, которое бы больше подошло оперативнику, нежели кабинетному учёному, кандидату наук? Да и сама история с подставой Твердынина малоубедительна — банальная месть «на почве личной неприязни». Почему-то Кудрявцеву казалось, что история с «Антаресом» и подстава Твердынина как-то связаны. Но он не мог найти эту связь. Одно он понял: его нынешний начальник оказался мутноватым типом.

Евгений почти докурил сигарету, когда из здания управления вышла Нина Ильинична, держа в руке подписанный пропуск. Она шла, глядя перед собой невидящими глазами, комкая ненужную бумажку. Оперативник мысленно посочувствовал несчастной: ей придётся преодолеть гору бюрократических препонов, поскольку в нашем законодательстве нет ни одного закона, касающегося прав и свобод оживших.

Поравнявшись с курилкой, она неожиданно плюхнулась рядом с Кудрявцевым; он едва успел убрать методичку по аттестации, которую захватил с собой, но так ни разу и не открыл.

— С вами всё в порядке? — участливо спросил оперативник, заметив, как дрожат её руки от пережитого потрясения.

— «В порядке»! — горько усмехнулась она. — Как же у меня может быть всё в порядке?! Я сегодня всего лишилась: и мужа, и денег… Пойду сейчас в прокуратуру, а завтра опять сюда приду… Да бог с ними, с деньгами, я надежды лишилась увидеть мужа в нормальном обличье!

— Не нужно было с жуликами связываться! — осторожно заметил Евгений. — Вы же знаете, что это незаконно.

Она грустно посмотрела на него и покачала головой:

— Молодой человек! Вот когда потеряете самого близкого человека, вот тогда вы меня поймёте и не осудите. Мы все рано или поздно теряем близких, поэтому услуги разных «Антаресов» будут всегда востребованы.

— Это противозаконно, — упрямо твердил Кудрявцев, коря себя за косноязычие.

— Пусть противозаконно, но зачем человека бить?

— Какого человека?

— Директора «Антареса». Кто дал право вашему начальнику кулаками размахивать? Директор к нему по-человечьи — «Саша», «Саша» — а Саша ему в ответ по физиономии!

Вот те раз! Все интереснее и интереснее! Оказывается, товарищ Бурлаков знаком с толстяком! Не зря он задержался, чтобы с глазу на глаз с ним потолковать. Возможно, наш неподкупный майор получал долю с «Антареса», процент со сделок. А когда начальство сверху надавило, то без зазрения совести накрыл нелегальную фирму. Да и накрыл ли: сейчас они договорятся с толстяком, тот в суде даст правильные показания, фирму закрывать не будут, и всё останется по-прежнему.

Впрочем, тут нет ничего удивительного. Предшественник Бурлакова был уволен со скандалом, потому что покрывал жуликов, меняющих у клиентов родителей, даты и места рождения в мемориуме. Да ещё и на Основной линии! Фактически та же подделка документов, но на более высоком уровне — подмена прошлого. А потом эти жулики решили выйти на более высокий уровень: замена авторов у шедевров. И на первом же заказе срезались! Какой-то бизнесмен решил сделать подарок молодой супруге — начинающей графоманке. Благодаря махинациям в мемориуме она стала автором «Войны и мира». Скандал разразился огромный, поклонники Льва Николаевича чуть не разгромили главный корпус, и начальника оперативного отдела пришлось уволить задним числом.

С графоманами вообще беда! Лет пять назад из-за них в сталинской эпохе было не протолкаться. Начитавшись опусов о спасении СССР куча малолеток с футурами в виде ноутбуков и чертежей атомной бомбы, скопированных с интернета, толпилась в приёмной товарища Сталина, мешая ему работать и раздражая его секретаря Поскрёбышева. А Мемконтроль устал вылавливать в июне сорок первого у Брестской крепости погруженцев с РПГ и ПЗРК, вносящих изрядный диссонанс. Хотя бывает, что некоторые страны идут на поводу у графоманов. Например, во Франции внедрили на Основную линию д'Артаньяна с друзьями-мушкетёрами, и ничего, история не пострадала и даже диссонансов почти не возникало.

Впрочем, Основная линия частенько подвергается подобным атакам не только у нас. В Штатах даже памятью о бывших президентах не чураются. То активисты движений за права афроамериканцев делают Авраама Линкольна чёрным. То феминистки превращают Джорджа Вашингтона в женщину. А тут и инвалиды подтянутся…

— Вы ещё так молоды, — сказала учительница, собираясь уходить. — И пока ещё не очерствели на вашей службе. У вас вся жизнь впереди…

— И?

— Найдите себе другую работу, — посоветовала Нина Ильинична и, попрощавшись, потихоньку побрела к троллейбусной остановке.

Кудрявцев был крепок задним умом, поэтому он возразил учительнице, но мысленно и с опозданием, когда она уже скрылась из виду: «И какую работу вы мне предложите? Аниматором в мемориум, развлекать бестолковых туристов? Менеджером по рекламе в мемтурагентство? А, может, охранником в «Корзиночку»? У нас в городе с работой для молодых, знаете ли, негусто!»

А она бы сказала: «Трудолюбивый и способный всегда найдёт себе достойное занятие в жизни».

А он бы ей в ответ: «То-то все трудолюбивые и способные предпочитают торчать сутками в мемориуме! Вместо того, чтобы страну поднимать и вести её куда-то там в светлые дали».

Внутренний диалог Кудрявцева прервала сирена скорой помощи. К входу главного корпуса подкатила машина, и из неё выскочили два здоровенных санитара. Скорая была не простая, а психиатрическая! На крыльце у входа немедленно столпились любопытствующие сотрудники.

— К кому приехали? — уловил Евгений часть разговора.

— Говорят, к одному инженеру. В мемкапсуле свихнулся. Твердынин, что ли, его фамилия…

5

Любое малознакомое явление или сфера деятельности всегда обрастает многочисленными легендами, слухами, домыслами и байками. Такая удивительная штука как мемориум — не исключение. Так, например, стараниями журналистов-недоучек и блогеров мортеум из сухого научного термина превратился в жуткий, нагоняющий смертную тоску, мир мёртвых — умерших людей, животных, засохших растений, сгоревших или сгнивших вещей. Эдакий Тартар, только без Аида, Персефоны и Кербера. Чушь собачья, но главное, чтобы читателям и подписчикам нравилось!

Фантазия у писак работает дай боже! Они придумывают разные мемороподобные сущности и дают им наукообразные названия, непременно заканчивающиеся на «ум» для пущей мудрёности. Этими фантазёрами придуман прекрасный артемум — параллельное мемориуму образование, в котором живут обычной жизнью герои книг, фильмов и картин. И происходят в этом мире события, отражённые в сюжетах. Хочешь посмотреть, где живёт, чем занимается, и узнать, почему улыбается Мона Лиза — добро пожаловать в артемум, если, конечно, он существует!

Писаками выдуман полуабстрактный анимолиум, созданный психикой высших животных. Ими же придуман загадочный дамнум — мир забытых вещей, отброшенных теорий и замыслов непризнанных гениев. А один одарённый брехун выдумал фатумиум — мир чистых судеб, карм. Этот выдумщик был по профессии математиком, поэтому предположил, что человеческая судьба (или жизненный цикл вещи) — это функция, нематериальная и неощущаемая. А чтобы она реализовалась, нужно в качестве переменной подставить конкретного человека (или вещь), и тогда этот человек заживёт в полном соответствии с выбранной судьбой. И, мол, если проникнуть в фатумиум, то можно самостоятельно выбрать себе судьбу по вкусу. Всё бы было ничего — фантазия есть фантазия — но этот брехун основал компанию по продаже судеб; якобы ему удалось пробраться в фатумиум, и теперь он может облагодетельствовать любого неудачника, подобрав ему более счастливую судьбу. За деньги, разумеется. Сам же выдумщик оказался сапожником без сапог — его собственная судьба привела к семилетнему сроку за мошенничество в особо крупных размерах.

А ещё какой-то писака с особо изощрённой фантазией придумал мендациум — мир, построенный на ошибках, ложных теориях и парадоксах. Этим самым он вдохновил коллегу Виктора на разработку собственной теории мемориума. Учёный предположил, что мемориум двухмерен; одно измерение — это обычное время, движущееся от прошлого к будущему, а другое — «отмершие» ветки, в которых нет надобности. В этих ветках остались Мировой эфир, теплород, плоская Земля и миазмы. Коллега Холодова предполагал, что все опровергнутые сущности и явления в действительности существовали в прошлом, а потом перестали существовать, когда надобность в них отпала. То есть наш мир не онтологический, а гносеологический: что человек придумает, то и существует. Отсюда следовал странноватый вывод, что если все будут долго и упорно думать о чём-то несуществующем, то оно обязательно материализуется.

Бывшая жена Виктора, с которой он развёлся три года назад, очень увлекалась подобными теориями и постоянно читала рубрики разных научных фриков. А потом рассказывала об этом мужу, который моментально заводился от пещерного невежества блогеров и прочих «экспертов». Он доказывал, что дамнума не существует, потому что забытые вещи и так «запротоколированы» в мемориуме, не нужно плодить для них отдельную сущность. Тем более, состоятельные люди позволяют себе оплатить погружение в мемориум, чтобы найти потерянные ключи, кредитки или водительские права. А замыслы непризнанных гениев так и остаются замыслами; мир, где эти замыслы воплощены — не более чем красивая легенда. В анимолиуме нет необходимости, поскольку «мысли» животных и так отражены в «обычном» мемориуме. Романтичный артемум с ожившими картинами и литературными героями был бы неплох, но, увы, в пределах известной части мемориума он не обнаружен. Да и литературных героев иногда инициируют на Основной линии, как в случае с французским д'Артаньяном.

Больше всего слухов и домыслов ходило о Безвременье. Эта загадочная область мемориума своим фантастическим названием притягивала стаи альтернативных теоретиков и псевдоучёных. Одни считали, что там находится легендарный сомниум — шизофреничный мир с постоянно меняющимися законами, порождённый спящими, сумасшедшими и вывертами подсознания. Другие утверждали, что в Безвременье живут универхроны, способные видеть не только настоящее, но и прошлое с будущим. А третьи вообще считали, что в области мемориума с таинственным названием смешались все времена в кучу; там на аренах Рима гладиаторы бьются с динозаврами, а улицы городов озеленяются гигантскими папоротниками и хвощами из каменноугольного периода.

На самом деле, конечно, ничего такого в Безвременье не было. В настоящий момент там находилась международный научный субальтернариум, где учёные со всего мира занимались моделированием различных физических и химических процессов, выращиванием штаммов микроорганизмов, реконструкцией вымышленных исторических событий и прочими интересными вещами. Ведь гораздо проще и дешевле сконструировать какой-нибудь коллайдер или установку для термоядерного синтеза в мемориуме, нежели искать на него финансирование в реале. Да и эксперименты проводить безопаснее.

В Безвременье, среди этой вольной учёной братии должен находиться тот самый профессор Воздвиженский, к которому посоветовала обратиться Алевтина Сергеевна. Холодова уже приняли в университет на старую должность (с трёхмесячным испытательным сроком, правда), поэтому особой нужды в протекции загадочного Воздвиженского Виктор не испытывал. Но он всё же решил разыскать профессора по другой причине: может, этот учёный муж подскажет, как помочь задержанной Мемконтролем Завьяловой. Жалко тётку: она ведь согласилась взять Виктора на работу, помочь человеку, несмотря на его судимость.

Воздвиженский погрузился сюда надолго, заняв единственную университетскую мемкапсулу. В реал он должен выгрузиться из мемориума только на следующей неделе, поэтому Виктор решил не мешкать и побыстрее закрыть вопрос с Алевтиной, чтобы не мучила совесть. Удивительно, ему не удалось побывать ни разу в Безвременье, пока он работал в университете, хотя коллеги-мемористы сюда погружались довольно часто. Возможно даже чаще учёных других областей — профессионалы как-никак, в своей стихии!

Здесь было тихо и уютно, в центральной научной альтерне. Придя в себя после погружения, Виктор увидел идиллическую картину. Перед ним открылся чудный пейзаж: заливные луга с густой травой, небольшие берёзовые рощицы, чистые озёра, соединённые речушками и протоками, поросшими по берегам густым кустарником. Луга пересекали извилистые дорожки, отсыпанные гравием, по которым неспешно прохаживались учёные мужи, погружённые в глубокие размышления. Иногда они усаживались на деревянные лавочки, стоящие вдоль тропинок, и над мыслителями нависали плакучие ивы. Молодые учёные предпочитали улечься прямо на травке с книгой либо удобно расположиться на берегу озера, свесив босые ноги в воду.

За спиной Холодова возвышался купол цвета светлого ореха. Похожие купола, окрашенные в цвета разных пород деревьев, были разбросаны то тут, то там по всему пространству альтерны. Самый дальний купол виднелся в лёгкой туманной дымке у горизонта возле высоких холмов, поросших хвойным лесом. На ближайших куполах виднелись таблички с надписями: «Биофизика», «Химия», «Топология». Здешние учёные, интернационалисты до мозга костей, разделились не по национальным признакам, а по областям знаний. Да и то условно, потому как по дорожкам между куполами постоянно сновали мудрецы из одного здания в другое.

Свою лепту в здешнюю дружбу народов вносила мультилингвальность альтерны. Очень удобный сервис для интернациональных коллективов, который ускоряет общение и не требует содержать штат переводчиков, причём специализированных, отдельно для каждой научной области. Даже текст на вывесках переводился!

— Извините, мудрейший, можно вас спросить? — учтиво обратился Виктор к пробегающему мимо чернявому учёному.

— Наверняка, — ответил мудрец, сверкнув белоснежными зубами в вежливой улыбке. — Взыскивай.

Да, мультилингвальность тут работала не шибко!

— Где находится корпус мемористики?

— Обозреваешь свод у заокольных возвышенностей? — Собеседник показал, как назло, на самый дальний купол у холмов. — Это тот случай, который тебе востребован.

Боже мой, как они тут друг с другом общаются?! Свихнёшься ведь на каком-нибудь иностранном научном докладе!

— Спасибо! — снова проявил вежливость Холодов и отправился к «востребованному» куполу.

— Не стоит твоего извинения, — донеслось ему вслед, и Виктор едва сдержался, чтобы не выругаться.

До далёкого корпуса мемористики было километров пять — час ходу средним темпом. Видимо, здесь, в этом раю, учёные никуда не спешили — для великих идей и глубоких размышлений спешка вредна. В отличие от Основной линии и «политических» альтерн в Безвременье хроноскорость была постоянная, её не нужно было подбирать и регулировать из мемкапсул. Неделя в реале соответствовала здешнему веку, поэтому тут никто никуда не торопился. По поводу вреда высоких хроноскоростей до сих пор не утихают диспуты среди врачей. Одни говорят, что время от них никакого, другие считают, что они приводят к сердечно-сосудистым заболеваниям.

Пешие прогулки в этом элизиуме — одно удовольствие! На улице солнечно, но не жарко, температура комфортная — градусов двадцать, и лёгкий ветерок. Идёшь себе по дорожке, а вокруг летают безобидные бабочки, опасные насекомые вроде ос и шмелей отсутствуют. Транспорта тут тоже нет никакого, тебя не обгоняют зловонные автобусы, дребезжащие трамваи и опасные электросамокаты.

Постепенно приближаясь к цели, Виктор на всякий случай уточнял у редких прохожих, правильно ли он идёт к мемористическому корпусу по этой дорожке. И получал такие ответы:

— Ты вышагиваешь должным образом.

— Вы ступаете в уверенной ориентации.

— Эта стезя пролегает к мемористическому строению.

Продравшись через дебри синонимов, Холодов успокаивался, понимая, что «вышагивает» в правильном направлении. Интересно, что тут не встречалось ни прошляков с красной аурой, ни жёлтых порожденцев — только одни зелёные совры.

Когда Виктор столкнулся с очередным встречным, он сперва не обратил внимания на знакомую сиреневую форму и машинально спросил:

— Не подскажете, эта дорога к корпусу мемористики ведёт?

— Нет, от него, — логично ответил встречный без синонимных выкрутасов.

Судя по погонам, на этот раз Холодову попался капитан Мемконтроля. Этим-то дуболомам что тут понадобилось?!

— Спасибо, — сухо поблагодарил Виктор и собрался идти дальше, но мемконтролёр его остановил вопросом:

— Земляк, что ли?

— Соотечественник, — подтвердил Холодов немного по-мультилингвистически.

— Зря туда идёшь, соотечественник, — предостерёг земляка капитан, указывая за спину. — Нет там никого. Только что оттуда…

— Куда ж они все подевались?

— В соседний субальтернариум отправились. В псевдонаучный, мать его ети в бороду!

— Чего им там понадобилось, у этих фриков научных? — удивился Виктор странному поведению своих коллег.

— А почему вас это, собственно, интересует? — подозрительно прищурился мемконтролёр, отвечая вопросом на вопрос и переходя на официальное «вы».

— Человека ищу одного, — осторожно ответил Виктор, решив ничего не уточнять.

Но подозрительность капитана уже пошла на убыль:

— Я тоже ищу человека, — сообщил он доверчиво. — Какого-то профессора Возд… э-э-э… Воздвиженского.

— Мне он тоже как раз нужен! — Меморист решил тоже не крутить и говорить начистоту.

— Слушай, так давай вместе пойдём, — предложил капитан, снова переходя на дружеское «ты». — Всё равно надо к центральному корпусу возвращаться: там телепорт к псевдонаучникам. Вместе веселее.

Виктор сильно сомневался, что с таким собеседником ему будет весело, но делать было нечего, придётся топать назад.

Обратная дорога показалась короче. Вначале путники молчали, потом Виктор не выдержал и первым представился. Капитан в ответ назвался Юрием Брониславовичем. На вид ему было около пятидесяти: невысокий лысоватый дядька среднестатистической грузной комплекции; в научную альтерну принято погружаться в своём натуральном обличье. Не очень-то прёт карьера у Брониславыча — в его годы уже в отставку уходят полковниками!

— Как господин Бурлаков поживает? — поинтересовался Холодов. — И его лучший подчинённый, господин Кудрявцев?

— Живут себе потихоньку, — нехотя ответил собеседник. — Бурлаков не мой начальник, я в отделе эпохальных инспекторов работаю. А Кудрявцев недавно от нас сбежал как раз к Бурлакову…

— Зачем сбежал? Платили мало?

— Раздолбай потому что, вот и сбежал! Он чуть всю екатерининскую эпоху не развалил! Решил, что у оперов ответственности меньше, вот и перевёлся к ним в отдел. Как бы теперь назад не пришлось проситься.

— А что так?

— Встретил я его недавно. Жалуется на жизнь. Говорит, беспокойная работа: слежка, беготня, погони… Не по нутру ему такая работа. Да ещё и последняя история…

— Что за история? — Холодов спросил осторожно, боясь, что его любопытство опять вызовет подозрительность у собеседника.

— Бурлаков со своими бойцами накрыл какую-то шарашкину контору. Пересадками сознаний занимались ушлые ребята. Брали личности прошляков и перетаскивали их в реал, в тела бомжей и алкашей. Оживляли покойников якобы. Ну, наши опера их и накрыли.

Юрий Брониславович подробно рассказал, как в нелегальной фирме обнаружили ремортальный агрегат. И, странное дело, подобных устройств ещё нигде в мире не делали. Перенос сознания и оживление исследовались лишь на академическом уровне, да и то не было цельной теории, а только несколько гипотез, да и то хлипких. Откуда взялся этот агрегат, никто не знает.

— Самое интересное, — вошёл в раж капитан и начал размахивать руками, — на этом агрегате нет никаких ни шильдиков, ни логотипов, ни заводской маркировки. Только надписи на кнопках и рычагах, по-русски причём подписано. Сначала думали, что кустарщина, делали какие-нибудь студенты-умельцы в гараже, но непохоже на самоделку. Всё подогнано, ничего не хлябает, ни грубых швов, ни щелей. Видно, что заводское изделие. Бурлаков предположил, что агрегат иностранный, американский или китайский, но ведь надписи русские! Мы всем отделом ходили смотреть…

Собеседник жестами изобразил габариты таинственного агрегата, а потом продолжил:

— Бурлаков запросил консультацию в университете, ему посоветовали к Воздвиженскому обратиться. Говорят, крупный специалист по всяким аномальным явлениям.

— Почему именно тебя к Воздвиженскому отправили? — удивился Холодов. — А не Кудрявцева? Иои из оперов кого-нибудь? Да и сам Бурлаков мог бы…

— Да потому что я — инспектор в Безвременье, — с горечью ответил Юрий Брониславович. — Тебе, говорят, всё равно туда надо с плановой проверкой погрузиться. Вот заодно и выясни у Воздвиженского, что за чудо опера откопали. А оно мне надо? У меня своих дел по горло, едри его через колено!

— Какие тут могут быть дела? — не выдержав, заметил меморист довольно нетактично. — Тут ведь райское местечко! Все испытания и эксперименты проводятся на мемполигонах, это — отдельные альтерны, замкнутые, так что диссонансы и биения исключены…

— Это здесь рай, а там у фриков псевдонаучных — ад! — возмутился собеседник. — А ты у них не был ещё? Вот сейчас и поглядишь! Какое уж там спокойствие! Нервы сплошные! Как выгружаюсь в реал, так каждый раз сразу стакан корвалола выпиваю!

Наверное, Виктор сильно задел Юрия Брониславовича, поскольку он не произнёс больше ни слова до самого телепорта.

6

Едва переместившись в центральную псевдонаучную альтерну, спутники присели от неожиданности: над головами пронеслась пара дискообразных летательных аппаратов с надписями «Аненербе», сделанных по нацистским технологиям времён Второй Мировой войны. Сзади раздался сигнал. Виктор отскочил и едва успел оттащить Юрия Брониславовича: их едва не задел инерциоид, пронёсшийся на огромной скорости мимо. Меморист обнаружил, что он с Брониславовичем материализовались прямо на проезжей части шумной улицы, и благоразумно перешёл на тротуар. Капитан последовал за ним.

— Сколько просил инженеров наладить телепорт, — возмущённо прокричал мемконтролёр, — чтобы не выбрасывал посреди дороги! Кудрить их в дышло!

Он был прав, Юрий Брониславович: тут был далеко не рай. Шум стоял такой, что Холодов еле расслышал собеседника. По широкой улице, которая была тут единственной, носились взад-вперёд инерциоиды и автомобили с двигателями на воде. Улица упиралась в огромное, этажей в пятьдесят, здание Академии биоэнергоинформатики и ятрофизики: в отличие от обитателей предыдущей альтерны здешние обитатели предпочитали высотные здания и урбанистический стиль в архитектуре. Другой конец улицы утыкался в торец не менее высокого здания Университета астрологии, нумерологии и эзотерики.

Вдоль улицы по обеим сторонам выстроились здания удивительных форм и расцветок: одни напоминали летающие тарелки, другие — цветки с раскрытыми лепестками, третьи — кучу книг, наваленных в беспорядке друг на друга. Надписи тоже вызывали лёгкую оторопь: «Корпус паранормальных явлений», «Алхимический корпус», «Лаборатория волновой генетики», «Филиал Института Бхактиведанты»… Между зданиями высились диковинные сооружения и устройства, какие можно увидеть лишь во сне или в фантастических фильмах. Вздымались к небу энергетические пирамиды для коррекции кармы и самозаточки ножей. Шумели вечные двигатели самых разных конструкций, перекатывая металлические шары или наполняя и опустошая ёмкости водой.

— Интересно, что тут Воздвиженскому понадобилось? — пробормотал Виктор, озираясь. — В этой кунсткамере?

Он слегка растерялся от обилия разных псевдонаучных диковин. Юрий Брониславович, наоборот, был очень раздражён:

— Мне сказали, что их сюда попросили историки-альтернативщики, — ответил он сердито. — У них то ли с Атлантидой что-то не в порядке, то ли Лемурии диссонансы.

— Приятное местечко! — Холодов обвёл руками пространство.

— Да какое там приятное! — Прямолинейный капитан не понимал иронии. — Дурь одна! С жиру бесятся очкарики!

— Ну почему дурь? Тут очень даже интересно! — из вредности возразил Виктор, хотя тут и в самом деле было много любопытного.

— Хватит глазеть! — ещё больше рассердился Юрий Брониславович, — Времени мало. Пойдём лучше к историкам.

— А ты знаешь куда идти?

— Ещё бы не знать! — важно ответил мемконтролёр. — Я тут инспектор!

Было видно, что капитан всё же не знал или забыл, где находятся псевдоисторики. Виктор и бестолковый Брониславович около часа бродили по улице, читали вывески на зданиях и тыкались то в одну дверь, то в другую. Холодов иногда останавливался и разглядывал разные диковины, но напарник дёргал его за рукав и тащил дальше. Но меморист всё же успевал подивиться на гомункулов, стройными рядами выходящих из алхимического корпуса, роняя комки раскисшей глины, на табуны пасущихся и стаи летящих пегасов и на исправно функционирующую башню Ворденклиф. В бассейне на задворках корпуса изучения самозарождения в жирном бульоне отвратительно шевелились отдельные части человеческих тел в полном соответствии с теорией Эмпедокла. Притягиваясь друг к другу, они соединялись произвольным образом, порождая жутких химероподобных существ.

— Может, спросить дорогу у местных? — заметил Виктор после часа бесполезных поисков.

— У кого тут спрашивать? — резонно возразил Юрий Брониславович. — Персометр есть? Вот и посмотри вокруг!

И верно, альтерна была заселена смоделированными новоделами с синей аурой. Меморист слышал, что в псевдонаучной альтерне фрики используют так называемую закваску: надумывают разные нелепые теории и законы, а затем наблюдают как несчастные новоделы-аборигены, подстраиваясь под эти законы, начинают усиленно изобретать всякие странные штуковины. Эти изобретения, зачастую бесполезные и даже вредные, нужны псевдоучёным для того, чтобы натолкнуть на мысли и создать ещё более бредовые теории, тем самым вызвав новый приступ творчества у аборигенов-изобретателей. В теоретической мемористике это называется эффектом самоката, когда аборигены живут своей автономной жизнью, в том числе и изобретают многочисленные механизмы разной степени нелепости без всякого давления со стороны реала мнемотронами.

Понятно, почему учёных-альтернативщиков отселили в отдельную альтерну. Своими странными теориями и выдуманными законами природы они непременно доведут «обычную» научную альтерну до биения. Если даже мелкие исторические расхождения вызывают диссонансы в мемориуме, что уж говорить в законах природы! Но и «психологический диссонанс», наверное, сыграл немалую роль: очень сложно работать бок о бок учёному-ортодоксу и научному фрику.

Наконец нервный Юрий Брониславович вспомнил, что историки-альтернативщики базируются в небольшом двухэтажном здании, находящимся в складской зоне. Вздохнув, Виктор отправился за ним. По дороге капитан разгагольствовал о том, как трудно поддерживать порядок в этой нелепой альтерне, населённой странными людьми и заставленной не менее странными устройствами. Тут он, конечно, набивал себе вес. Ведь альтерна была международная, значит, контролировалась Интермемом и инспекторской комиссией из разных стран. Научная, псевдонаучная и все вспомогательные альтерны-полигоны статусом напоминали Антарктику, которая не принадлежала ни одному государству.

Ладно, хоть здесь политиканы умудрились договориться, потому как в мемориуме постоянно возникали склоки из-за исторических национальных границ. То Турция начала доказывать, что имеет право менять меморную историю Болгарии на правах Османской империи, что вызвало ряд возмущений болгарских политиков. То Польша претендовала на историю Западной Белоруссии. То Прибалтика вводила мемвизовый режим для российских мемтуристов, хотя была договорённость на безвизовое посещение всей мемтерритории бывшего СССР.

Складская территория не охранялась: не от кого тут было охранять. Но и порядок навести было некому; сюда сваливали невостребованное оборудование и реактивы фрики из самых разных псевдонаучных сфер: целители, специалисты по эгрегорам, разработчики климатического и сейсмического оружия… Здесь бочки с флогистоном с надписями «Осторожно, огнеопасно!» перемежались с ёмкостями для теплорода, пузырьки с красной ртутью лежали в одной куче со слитками орихалка, списанные вечные двигатели продолжали функционировать, выполняя бесполезную работу. Виктор успел заметить цистерну алкагеста — жидкости, растворяющей все без исключения вещества. Интересно, из чего была сделала сама цистерна? И не попахивало ли здесь логическим биением?

Юрий Брониславович шёл впереди, выискивая дорогу среди псевдонаучного хлама. Иногда он оглядывался, неудобно выворачивая шею, и, обращаясь к Виктору, ворчал:

— Нагромоздили тут, ироды! Будь моя воля, давно бы запретил этот гадюшник!

— Какой гадюшник? Склад? — не сразу понял собеседника меморист.

— Да не склад! Всю эту альтерну, чтобы её елдыкнуло в коромысло! — неожиданно взорвался инспектор. — Весь этот заповедник мракобесов, рериховцев и прочих звенящих кедров! А всех здешних фриков я бы пересажал!

— И за что? — невинно поинтересовался Холодов.

— Как за что?! — ещё больше взвился Юрий Брониславович. — За рептилоидов с НЛО! За планету Нибиру, чтоб её! За лемурян с третьим глазом! За волновые геномы! За комету Еленин с синильной кислотой на хвосте!

Не будучи психологом, меморист мог с уверенностью сказать, что любой фрик в споре с таким нервным праведником и сторонником чистоты науки всегда останется в выигрыше. Потому что фрик будет спокойно доказывать свою муть, а пламенный борец с лженаукой будет возмущённо корчиться от антинаучного бреда собеседника.

Холодов хотел сказать капитану, что научные фрики очень выгодны для государства. Во-первых, они часто заказывают себе специализированные альтерны для испытаний своих теорий, и оплачивают заказ щедро, со стоимости которого государство отщипывает свою долю налогами и госпошлиной. Во-вторых, чем больше в обществе циркулирует научного бреда, тем сильнее туманятся мозги обывателей, и они напрочь теряют способность к критическому мышлению. А такими легче управлять. Но меморист не стал озвучивать столь опасные антигосударственные мысли первому встречному, тем более госслужащему.

— Ты не расстраивайся так! — посоветовал Виктор, осторожно огибая бак со структурированной водой. — Нет таких статей в уголовном кодексе, чтобы сажать за рептилоидов.

— А надо бы сделать! — упорствовал капитан. — Я тут два часа торчу, и уже голова кругом идёт от всех этих поделок экстрасенсов и тесламанов!

Инспектор с яростью наподдал генератор торсионных полей, встретившийся ему на пути.

— Поаккуратнее, Брониславыч! — посоветовал Виктор. — А то сделаешь какую-нибудь дыру в пространстве и провалишься туда. И меня за собой утащишь.

— Ничего не будет! — с жаром возразил Юрий Брониславович. — Потому что всё это туфта, липа! Ни черта у этих фриков не работает, жуликов!

— Нанотехнологии в реале тоже не работают, — напомнил Холодов. — А, тем не менее, государственная стратегия.

— Причём тут нанотехнологии! — чуть смутившись, возразил инспектор. — Они — действительно перспективное направление. А вот эта хренотень!..

Он ещё раз пнул торсионный генератор, тот вдруг включился и угрожающе загудел.

— Говорят, торсионные поля повышают удои скота и ветвистость пшеницы, — поддел Виктор, но он зря это сделал. Возмущённый до предела борец с лженаукой заорал:

— Смотри, невежда!

С этими словами он подошёл к торсионному генератору, сунул голову в отверстие в корпусе прибора и гулко прокричал оттуда:

— Ну, гляди внимательно, повышаются у меня удои или ветвистость?! Да я, между прочим…

Он не договорил, потому что раздался леденящий душу скрежет. Испуганный сторонник академической науки моментально вытащил голову и отпрыгнул подальше отисточника торсионного поля. Небо полыхнуло оранжевым, воздух содрогнулся, земля под ногами качнулась, и неожиданно повеяло какой-то потусторонней сладостной жутью. Виктор плюхнулся на землю и прикрыл голову руками. Юрий Брониславович упал на живот и начал задом отползать, с опаской глядя на генератор. Волны ужаса терзали минуты три, затем оранжевая пелена в небе будто разорвалась пополам, и проступила обычная синева. Страх схлынул, осталось только бешеное сердцебиение и металлический привкус во рту.

— Что за привычка башку совать куда ни попадя?! — рявкнул на бестолкового инспектора пришедший в себя меморист.

Брониславович, кряхтя поднялся.

— Это не я!.. — растерянно забормотал он.

— А если бы тебе оторвало черепушку? Вместе с фуражкой?

— Да не оторвало бы… Торсионных полей ведь не существует, — не очень уверенно возразил капитан.

— Это их в реале не существует! А тут другие законы. Даже вечные двигатели работают, как видишь…

Виктор уже понял, что зря ругал Брониславовича — альтерну тряхнуло явно не торсионными полями.

В двухэтажное сооружение, расположенное в глубине склада, спихали всех псевдоучёных-гуманитариев и разбавили их математическими фриками. Последние занимали половину первого этажа. Они умели делать трисекцию угла циркулем и линейкой, строить правильные семиугольники, находить решение для уравнений пятой степени в радикалах и находить решения других задач, нерешаемых в реале. Вторую половину знания занимали любители-лингвисты, знатоки яфетической теории, создавая гвалт на этаже своим трудовыми выкриками.

Историкам отдали весь второй этаж. Эксперты в фолк-хистори изучали и, пользуясь связями с мемористами, моделировали на альтернах-полигонах самые яркие эпизоды из «Новой хронологии», «Велесовой книги» и «Песен птицы Гамаюн». Частенько экспериментальные альтерны рвало в клочья от биений, и тогда фолк-хисторикам приходилось заказывать новые.

Профессора Воздвиженского напарники обнаружили в самом дальнем кабинете. Высокий бородатый мужчина с благородными сединами отчитывал двух псевдоисториков, стоящих с виноватым видом. Из ругани профессора Виктор узнал следующее: только что на полигоне арийское происхождение славян сдиссонировало с их тюркскими корнями, что привело к сильному биению и уничтожению альтерны. Стало понятно, что именно сотрясало воздух, рвало небо и накатывало жутью там, на складе — с биением лучше не шутить, оно и соседние альтерны может задеть!

Прогнав провинившихся фриков, профессор с яростью обернулся к вошедшим напарникам:

— Вам что нужно, молодые люди?! Если опять с парадоксами, то обращайтесь к штатному парадоксологу! Пишите заявку по форме. Я устал уже за вами всеми разгребать!

— Мы по-другому вопросу… — осторожно сообщил Виктор.

— Знаю я ваши вопросы… — проворчал Воздвиженский, немного успокоившись. — Излагайте.

Первым начал излагать Брониславович на правах старшего по возрасту, званию и должности. Чтобы не смущать капитана, Виктор вышел в коридор, предусмотрительно оставив дверь приоткрытой. Конечно, подслушивать нехорошо, но рассказ о ремортальном агрегате заинтересовал Виктора, тем более что он самолично совсем недавно сталкивался с этим.

Юрий Брониславович совершенно не умел объяснять суть дела. Он излагал свой вопрос долго, часто отвлекаясь и уходя в сторону, хотя вопрос-то был простой — есть ли в мире изготовители ремортальных агрегатов, и если есть, то где. Виктор уже хотел было сбегать к математикам стрельнуть местную безвредную сигаретку, но услышал голос профессора и вернулся обратно. Воздвиженский понизил голос, и поэтому Холодов разобрал не всё, но то, что он услышал, привело его в сильное душевное волнение и трепет.

— …ремортальный агрегат… из будущего… перенос во времени… — просачивались сквозь дверную щёлку слова профессора.

— Из будущего? — без эмоций спросил капитан.

— Точнее, из потенциариума… сжатие вероятностей… на пересечении возможных линий…

«Потенциариум»! Неожиданно нахлынули воспоминания. Второй курс, лекция по общей философии. Юный Витя едва успевает записывать за лектором. «Помимо движения и отражения материя обладает ещё одним важным свойством — потенциалом. Это — возможность, которая постепенно актуализируется, превращается в действительность. Мерой возможности является вероятность, как энергия для движения или информация для отражения. Материя движется в континууме, запоминается в мемориуме, а можествует она в потенциариуме». Всё это плохо откладывается в голове, потому что на переднем ряду сидит очень симпатичная студентка, которая через несколько лет станет Витиной женой. Студент Витя смотрит на неё, а ручка вслед за лектором сама выводит в тетради заумные определения и мысли. «Грубым аналогом потенциариума является конфигурационное пространство из аналитической механики, как и наследственная механика является приближённой моделью мемориума. Ну, а если совсем просто, то потенциариум — это хранилище всех возможностей, включая невозможные»…

Интересные дела творятся в нашем реале! Получается, технологию ремортации, оживления, точнее, восстановления мёртвых, приволокли из потенциариума?! То есть из будущего? Откуда у какой-то нелегальной фирмульки такие возможности? Насколько известно Виктору, путешествия в будущее пока недоступны широким массам и находятся под особым контролём специального филиала Мемконтроля. В своё время рассудили так, что раз вероятность и информация связаны, значит, и прошлое с будущим тоже связаны, а, следовательно, пусть контроль над прошлым и будущим осуществляет одна контора.

Юрий Брониславович вышел из кабинета Воздвиженского раздражённым в своём обыкновении. Выпустив своего нового знакомого, Виктор отправился к профессору, чтобы попросить похлопотать за Алевтину Сергеевну. А заодно и узнать, для чего она собралась вернуть Виктора в университет. Откуда взялся ремортационный агрегат, Холодов уже знал.

7

Виктор не знал, что в городе есть подразделение Мемконтроля, занимающееся потенциариумом. Подразделение не то, чтобы засекреченное, но не афишируемое. Оно и понятно: потенциариум — это не мемориум, где хранится многократно исправленное и исковерканное прошлое. Будущее — материя тонкая, и к ней нужен особый подход. Холодов слышал, что сотрудники «Потконтроля» (а как иначе назвать организацию, контролирующую потенциариум?) понемногу исследуют будущее и привлекают университетских мемористов (потому что науки потенциаристики пока ещё не существует) и математиков — специалистов в теории потенциала — в качестве теоретиков. Иногда исследователи путешествуют в будущее, но крайне редко и осторожно. И слава богу! Главное, что потенциариум пока закрыт для туристов и коммерсантов. Наших только пусти! Космодромы в торговые центры переделают, звездолёты будут летать с рекламой на борту, а на Марсе появятся боулинг и массажный салон. Такое уж у нас человечество — как ребёнок, находит новую игрушку и начинает забавляться.

Другое дело — мемориум, изъезженный вдоль и поперёк, превращённый из объекта познания в средство развлечения и увеселения. Ещё в бытность студентом Виктор почувствовал раздражение от примитивных потребностей мемтуристов-обывателей: свадьбы в мемориуме с историческими личностями в качестве свидетелей, прогулки на яхте по Панталассе или морю Тетис, бесполезные, но приятные водорослевые спа-процедуры на берегах суровой Ангариды… Политики не отставали: бывало какой-нибудь депутат, желая победить конкурента на выборах, создавал компрометирующую альтерну, в которой его соперник выступал в роли убийцы, насильника или противника обязательной вакцинации, снимал скандальный фильм и выкладывал его в Сеть.

Опытного мемориста нельзя удивить регулярно возникающими троллями и эльфами в раннем европейском Средневековье, и редкими отечественными домовыми и лешими у нас в ту же эпоху. Иногда под давлением настоящего в прошлом возникает магия, волшебство и работали заклинания. Мемконтроль, активный где не надо, не обращал внимания на такие «мелочи», потому как магия в Исторической доктрине не была отмечена как нежелательный элемент. Может и правы мемплюралисты, которые призывают к множественности основных линий. Для каждой более-менее крупной социальной группы должна быть своя основная линия: одна — для религиозных фанатиков, другая — для либерально-демократически настроенных граждан, третья — для патриотов-имперцев, четвёртая — для любителей мистики и фэнтези. Пусть эти группы не мешают друг другу, и каждая на своей исторической линии творит что угодно.

Бывает, что открытия не соответствуют ожиданиям. Читаешь фантастов прошлого века и умиляешься их представлениям об искусственном интеллекте: забавные роботы на транзисторах, которые умеют влюбляться и рассуждать о высоких материях. Как такие высокие чувства можно запрограммировать на перфоленте, уму непостижимо! И эти самые фантасты и не догадывались, что развитие искусственного интеллекта начнётся не с роботов, а с компьютерных игр и нейросетей.

Так и со временем. Сколько книг написано-перенаписано о путешествиях во времени, о парадоксах убитого дедушки, об эффекте бабочки с одной стороны и принципе самосогласованности Новикова — с другой, об изменении хода истории и альтернативных её ветках. Авторы-фантасты мечтали об управлении временем, корректировке истории. Самые смелые мечтали полностью покорить время, овеществить его и обратить на бытовые нужды. Например, омолаживаться путём локального изменения времени отдельного человека. Или мгновенно получать из обычного дуба морёный с помощью погружения его в воду и сильного ускорения времени.

А на самом деле прошлое оказалось совсем не таким: множество «резервных копий», сохранённых на «сервере»-Вселенной, которые можно менять, подделывать, подтасовывать. Можно даже уничтожать одни исторические эпизоды и создавать другие, ложные. Прошлое — не однородно, оно у каждого своё. Поэтому и воспоминания у всех разные. Одни помнят, что в детстве в садике были чудесные игрушки и концерты перед мамами и папами, в школе — талантливые педагоги и интересные уроки (хотя и не все, но половина точно), в студенческие годы — стройотряды и активная общественная жизнь. Другие же, наоборот, вспоминают из дошкольных времён злобных воспитателей и манную кашу с комками, в школе у них были учителя, больше похожие на армейских прапорщиков из анекдотов, и хулиганы, отнимающие мелочь в туалетах, а в студенчестве их морально давили туповатые активисты на нудных комсомольских собраниях.

Но и будущее неоднородно. Лучше сказать, что оно неопределенно, размыто, причём, чем дальше от настоящего, тем сильнее размытость и неопределённость.

Может, Холодов и забыл бы о будущем и о приключениях последних дней, утонул бы в университетской работе на кафедре, рутине планов и отчётов, но шпионские игры ещё не кончились. Едва Виктор отдышался после погружения в альтернариум, ему позвонил знакомый старлей Кудрявцев из Мемконтроля и предложил встретиться по очень важному делу. Проклиная себя за слабый характер, меморист согласился, внутренне решив больше ни на какие авантюры не соглашаться.

Как в шпионских детективах, встретились они в кафе, расположенном на полпути между университетом и Мемконтролем. Время было обеденное, а кафе — дороговатым, поэтому голодный Виктор, заказав себе только сок, был раздражён и зол на неуёмного Кудрявцева.

— Слышал я, у тебя есть информация о ремортальных агрегатах? — без предисловий спросил тот, усаживаясь напротив мемориста, мельком глянув на цены, помрачнев и заказав себе кофе с булочкой.

— Вообще-то ты меня сюда позвал, — завредничал меморист. — Ты и начинай разговор. Я же не на допросе.

Кудрявцев не стал ломаться и выложил события последних дней. Рассказчиком он был плохим, поэтому его история получилась длинной и неинтересной, с излишними подробностями.

— Так вот, я поговорил с учительницей, — рассказывал старлей, — и решил после этого разузнать, что случилось с нашим меминженером Твердыниным. Договорился с сисадмином, он меня за комп этого инженера пустил. Я долго ковырялся и нашёл пару интересных документов…

«Прям Джеймс Бонд!» — подумал Виктор, стараясь изобразить на лице неподдельный интерес.

— …Первый — письмо некоему Воздвиженскому. Просьба проконсультировать по вопросам транспортировки материальных объектов из будущего. Второй — в прокуратуру с просьбой проверить фирму «Антарес» на предмет незаконной деятельности…

Виктор с трудом подавил зевок.

— Через два дня мой шеф Бурлаков отправил Твердынина в опасную сталинскую эпоху, где тот попал в лапы НКВД, — Оперативник рассказывал тоном сыщика в финальной главе детективного романа. — Попал по доносу меминженера Игнатьева, который тоже там ошивался по соседству. Странное совпадение! Тогда я понял, что Бурлаков решил устранить догадливого Твердынина руками коллеги весьма изящным способом — с помощью мемориума. Очень удобно и, главное, безопасно: даже статью из уголовного кодекса не подобрать. Значит, Игнатьев — в одной шайке с Бурлаковым и фирмой «Антарес».

Холодов украдкой покосился на часы. Если этот суперагент закончит через десять минут, то можно ещё сбегать в университетский буфет перекусить.

— И я стал следить за Игнатьевым, — всё с большим и большим энтузиазмом продолжал оперативник, забыв об остывшем кофе. — Бурлаков подставил «Антарес» под удар, это и коню понятно. А, значит, лишился ремортального агрегата, который ему очень нужен. И поэтому со дня на день отправит Игнатьева в потенциариум за новым агретатом!

Подытожив, Кудрявцев скрестил руки на груди и с видом победителя уставился на собеседника, ожидая одобрительной реакции.

— А я тут причём? — отреагировал тот недовольно.

— Ты рассказал о Воздвиженском. Это лишь подтвердило мою догадку.

«Учат их специально, что ли, говорить канцеляритом?» — подумал Виктор, а вслух задал вопрос:

— Слушай, Женя, а на кой тебе всё это нужно?

— Что «на кой»? — удивился оперативник.

— Ну, выследил ты Игнатьева. Ну, понял, что Бурлаков — мутный тип. Он и в студенчестве был мутным… Тебе-то что с того?

Прошлый раз Кудрявцев показался Виктору флегматичным разгильдяем, ленивым и равнодушным. Сейчас же перед ним сидел борец с несправедливостью, кипящий от возмущения и горящий праведным гневом.

— Я хочу вывести на чистую воду всю эту шайку-лейку, — просто ответил оперативник.

— Зачем? Медальку захотелось? Или место Бурлакова занять хочешь? Только не рассказывай мне байки о долге и чести и прочее бла-бла, не люблю…

Кудрявцев некоторое время размышлял над вопросом, а потом сказал:

— Думай, что хочешь. Скажу, что Бурлаков у меня девку отбил, и я ему мщу. Так понятнее будет?

— Не хочешь говорить, твоё дело. — Виктор приподнялся и демонстративно посмотрел на часы. — У тебя всё ко мне?

— Ещё пара минут. Поможешь мне в одном деле?

Холодов медленно опустился на стул. Нет покоя от этих силовиков! То Бурлакову помоги, теперь этому праведному борцу с нечистыми на руку коллегами!

— Что на этот раз? — спросил он недовольно.

— Игнатьев отправляется в потенциариум. Я хочу, чтобы ты помог мне отправиться туда же.

Вскинувшись, Виктор снова приподнялся.

— Ничего себе заявочки! Как я тебе помогу? Я не умею в будущее отправлять щелчком пальцев!

— Ты через университет можешь выбить разрешение на посещение потенциариума.

— Ну ты даёшь! По-моему, через твою контору это сделать проще.

— Я светиться не хочу, — логично возразил оперативник и нетерпеливо переспросил:

— Так поможешь или нет?

— Какой мне смысл тебе помогать? — не очень уверенно произнёс Виктор, привлечённый соблазном поглядеть на загадочный потенциариум. — У меня так-то дел по горло… Нужно дождаться Воздвиженского и вытащить Алевтину. Да и работа у меня есть какая-никакая…

Спроси Виктора через пару дней, почему он поддался и согласился на сомнительную авантюру, он бы не смог объяснить. Кто знает, может в Мемконтроле владеют особыми методиками воздействия на собеседника. Очень кстати вернувшийся из альтернариума профессор Воздвиженский подсобил Холодову в получении допуска на посещение потенциариума. На спецпропуске была пометка «плюс 1 (один) подчинённый», сделанная специально для Кудрявцева, что ему и требовалось.

Дальше события завертелись ещё стремительнее. Через день после получения пропуска Холодов и Кудрявцев стояли в кабинете инструктажа, который размещался на втором этаже скромного здания с неговорящей вывеской «Специальный отдел Мемконтроля». Инструктор — вертлявый и болтливый очкарик по имени Андрей Юшечкин (фамилия будто придумана дураками-мемсценаристами!) — больше часа рассказывал утомлённым напарникам о правилах поведения в потенциариуме. Он, явно помешанный на науке, часто сбивался с официально-инструктажного тона и начинал выдавать философско-потенциалистические доктрины.

Наконец Кудрявцеву надоело выслушивать разную заумь:

— Долго ещё? — бесцеремонно перебил он рассказчика.

— А вы куда-то торопитесь? — обиделся Юшечкин.

Он был по возрасту средним арифметическим между Холодовым и Кудрявцевым. Фанатики науки в таком возрасте в наше время встречаются редко. Виктор, конечно, не в счёт.

— Вы ведь не на прогулку отправляетесь! — продолжал воспитывать оперативника очкарик. — Это в вашем мемориуме можно навешать на себя разную магию и ходить, посвистывая. Даже динозавры не страшны. Как в стереокино.

— А у вас не так что ли? — фыркнул Кудрявцев, совершенно не поняв теоретической части инструктажа.

Бедного Юшечкина покорёжило от такого кощунства:

— Боже мой, о чём я толкую с вами битый час!

— О хрени какой-то толкуешь! — Флегматичный оперативник тоже начал немного заводиться. — Действительность, возможность, вероятность… Актуализация-шмактуализация. Сдалось оно мне всё! У нас в отделе своей галиматьи хватает.

— Коллеги! — вмешался Виктор. — Давайте прекратим спор. А то так до второго пришествия будем препираться.

— Всё равно установка ещё не готова, — мстительно произнёс Юшечкин. — Через час примерно всё настроят и наладят.

Кудрявцев вздохнул, понимая, что ему ещё час придётся выслушивать этого зануду.

— И не надо вздыхать! — заметил очкарик. — У нас нет вашей мемористической магии. Перемещаться будем в физическом теле. В потенциариуме всё по правде, по настоящему… Поэтому к перемещению нужно относиться серьёзно, а не шаляй-валяй.

— То есть будущее существует физически? — спросил Виктор, чтобы поддержать разговор.

— Точнее, можествует, то бишь существует лишь в потенциале, — сумничал Юшечкин. — Чтобы оно начало существовать, нужна актуализация будущего в настоящем. А пока оно только возможно. Поначалу это сбивает с толку, но потом привыкаешь. У нас, в настоящем, каждый объект существует в одной ипостаси, а там — в нескольких вариантах. Иногда их может быть и сто, и двести, и миллион. И который из вариантов актуализируется, зависит от целого ряда условий.

Кудрявцев закатил глаза и отошёл к окну.

— Возьмём, к примеру, вашего коллегу! — увлёкся объяснениями очкарик. — Он может отойти к окну, а может отправиться вниз, в курилку. Два варианта. В настоящем он выберет только один вариант, а в будущем он может выбрать сразу оба варианта.

— Раздвоиться? — уточнил меморист. — Что-то вроде элементарной частицы?

— Вроде того, — улыбнулся Юшечкин, почувствовав собеседника, равного по образованию и интеллекту. — Очень приблизительно. Можно так сказать, что в будущем у каждого есть множественный выбор.

— У вас есть буфет? — раздражённо спросил оперативник, оторвавшись от созерцания пейзажа за окном. — Целый час ещё торчать…

— Буфета нет, — злорадно ухмыльнулся инструктор. — А в магазин не успеете: нас в любой момент могут вызвать для перемещения.

Разговорчивый инструктор ещё час развлекал напарников разными зубодробильными теориями, разбавляя их рассказами из жизни. Он вспомнил, как недавно посещал в мемориуме разные экзотические альтерны вроде лингватория. В нём специалисты-лингвисты развлекаются тем, что материализуют различные языковые конструкции. Например, в метафорнике можно было полюбоваться плачущим дождём (который плакал по-настоящему, крупными слезами из огромных тёмных глаз), серебряными волосами стариков (из чистого серебра, почти негнущиеся), золотыми руками мастеров (у кого-то по локоть из червонного золота, а у кого-то — по самые плечи), подошвой горы (толстой, из хорошей резины), носами кораблей (курносыми и вечно сопливыми от сырости).

В ошибочнике было ещё интереснее. Там оживали и шокировали мемтуристов неверные языковые конструкции, оговорки и ослышки. А для настоящих эстетов — ценителей языка и парадоксов — существовали синекдохальня (с марширующими штыками и мычащими коровьими головами без самих коров) и омонимальница (с девушками, волосы которых были заплетены в блестящие металлические косы, и лучниками, от которых разило репчатым луком). Там можно было окончательно вывихнуть мозги.

Все эти байки Юшечкин рассказывал, чтобы сравнить бестолковый с его точки зрения мемориум со строгим потенциариумом — утверждение с точки зрения Виктора более чем спорное. Потенциариум невозможно изменить, исказить или подделать, поэтому он менее интересен для разного рода политиканов, жуликов, проходимцев и аниматоров.

Когда, наконец, в кабинет инструктажа заглянул служащий и объявил о готовности установки перемещения, Холодов и Кудрявцев облегчённо вздохнули. Даже любознательного Виктора слегка утомил болтливый инструктор. Но тот неожиданно «обрадовал» напарников:

— Забыл сказать, я ведь с вами отправляюсь! — улыбнулся он, глядя на содрогнувшегося оперативника. — В потенциариуме без сопровождающего появляться опасно. Да и не положено. По инструкции.

8

В первые десять минут после погружения Холодов ничего не мог разобрать среди хаотичного мелькания туманных миражей, призраков и фантомов. Он зажмурился, потом осторожно приоткрыл один глаз — мельтешение не исчезло, даже ещё прибавилось.

— Поссибилизатор отрегулируй! — подсказал материализовавшийся рядом Андрей Юшечкин.

Инструктор показал на висящий у него на шее кулончик. Такие же кулоны были у Виктора и Кудрявцева.

— Дай-ка я сам! — раздражённо сказал очкарик, видя как Холодов неловко вертит прибор в руках. — Чем слушал на инструктаже?

Он что-то проделал с приборчиком, и мельтешение начало пропадать. До конца оно не исчезло, но, по крайней мере, теперь можно было разглядеть высокие здания, странновато и разнообразно одетых людей на улицах, деревья и машины. Город, окружающий путешественников, был незнакомым.

— Я в соседний областной центр переместился, — объяснил Юшечкин, возясь с кулоном ошалевшего от впечатлений Кудрявцева, — и вас переместил. Лучше подальше от нашего города, чтобы не встретиться с самим собой. От этого могут быть разные неприятности.

— Как это «с самим собой»? — встрепенулся Кудрявцев, озираясь и усиленно моргая. — Игнатьев вперёд на сто лет отправился! Ты ведь сам говорил. Какая встреча с собой к чёрту?! Я что, больше ста лет проживу, по-твоему?!

— Нет, я вас перенёс ненамного вперёд, на десяток лет, — улыбнулся инструктор. — Вам нужно чуточку освоиться в потенциариуме. А то тяжело будет с непривычки в далёком будущем: там гораздо сильнее всё мелькает и мельтешит. Пообвыкнетесь здесь чуток, и через пару часиков дальше двинемся.

Ощущения от перемещения в потенциариум отличались от меморных. По большей части потому, что в мемориум перемещается сознание, личность, а в потенциариум — твоё физическое тело. Здесь почти всё время присутствовало странное неприятное ощущение, что кто-то постоянно ходит и ездит сквозь тебя.

Город недалёкого будущего, окружающий путешественников, выглядел нелепо. Кажется, у архитекторов недалёкого будущего напрочь отсутствовали чувства меры и вкуса. Ультрамодерновые небоскрёбы сталагмитами вырастали среди хмурых «хрущёвок» и серых панельных девятиэтажек. Такое безобразие встречалось и в Викторовом времени, но здесь точечная застройка велась масштабнее. Иногда среди мешанины панелек и новостроек вдруг возникали готический собор или деревянный терем, срубленный без единого гвоздя.

Скорее всего, путешественники попали на центральную площадь города, потому как рядом находилось массивное высокое здание с белыми колоннами и шпилем. Зрение у Виктора было отличное, и он с изумлением разглядел на здании три вывески: «Областная администрация», «Областной совет народных депутатов» и «Приёмная генерал-губернатора». Над зданием развевалось несколько флагов, один из которых, полупрозрачный, был красным, советским, со звездой и серпом с молотом.

Юшечкин отвёл путешественников к краю тротуара и, словно прочтя мысли Виктора, пояснил:

— Тут прозрачность — не меморная. Она показывает, насколько предмет близок к действительности. Чем предмет невозможнее, тем он прозрачнее. Видишь, красный флаг на здании администрации? Он просвечивает насквозь. Значит, есть некоторая вероятность восстановления советской власти через десять лет. Но небольшая. Вон, смотри, мужик раздвоился и пошёл, один экземпляр, который направо завернул, почти матовый, другой — как стекло. Это значит, что у мужика пойти направо вероятность выше. Хотя можно усилить другую вероятность и сделать её более вероятной. Есть такой прибор для прокачки вероятностей…

Холодов заметил, что инструктор, а теперь и гид, обращается исключительно к нему, полностью игнорируя хмурого Кудрявцева, который оглядывал окрестности со скучающим видом.

Прямо на них шла стайка молодёжи, не собираясь отвернуть в сторону. Хоть и рассерженный таким наглым напором, Холодов всё же сдался и собрался было посторониться, но не успел — молодые люди прошли сквозь путешественников, словно фантомы. Виктор вскрикнул от неожиданности, Юшечкин рассмеялся:

— Привыкай, путешественник во времени! В потенциариуме несколько тел могут занять одно место. Вон на те здания глянь…

Меморист послушно повернул голову и в самом деле увидел странную картину, как три дома громоздились, абсолютно не мешая друг другу, на сравнительно небольшой площадке. Выглядело это так нелепо, что будь Виктор писателем, он не смог бы подобрать нужных слов, чтобы описать это явление — одновременное нахождение в одном месте нескольких объектов. Три дома не вкладывались, не наползали и не проникали друг в друга, а просто стояли каждый сам по себе, но на одной площадке. Глаза вывихнешь, глядя! А то и мозги.

Молодые люди, бесцеремонно прошедшие сквозь путешественников, остановились неподалёку, встретив своего товарища.

— Пойдёшь в кино? — спросил кто-то из группы.

— Да — нет, — одновременно ответил встречный. Благодаря необычным свойствам потенциариума, он смог выдать два противоположных ответа одновременно, словно звезда отечественной эстрады, поющая сама с собой на два голоса (любимая попсой малая терция) под фонограмму.

— Ну, так соображай быстрее! — поторопили встречного молодые люди.

Встречный вдруг плавно раздвоился. Один из экземпляров отправился с группой молодых людей в кино, другая копия продолжила свой путь, так же без затруднений просочившись сквозь троицу бродяг из прошлого.

Возле памятника Ленину, стоящему в центре площади, остановился роскошный лимузин. Из него вышел нарядный батюшка в богатой ризе. Он поклонился памятнику и перекрестил вождя мирового пролетариата.

— Видали? — заметив, довольно спросил инструктор, будто бы сам лично примирил атеиста Ленина с православной церковью. — Тут общество полной гармонии, сплошное согласие и примирение! Красных с белыми, православных с атеистами, патриотов-славянофилов с либералами-западниками. А как иначе? В потенциариуме миллионы разных вариантов развития событий, истории, так что им между собой надо как-то уживаться…

— У нас в обществе тоже полная гармония, — хмыкнул молчавший до сих пор Кудрявцев. — Я живу на улице Советской, напротив моего дома стрип-клуб. Гармоничней некуда — стриптиз на Советской…

— А почему я не вижу нацистов? — вдруг спросил Холодов. — Чересчур прозрачные?

Юшечкин выпучил глаза:

— Каких нацистов?!

— Ну, обыкновенных… Фашистов. Немецких.

— А с чего им тут быть?!

— Ну, есть же вероятность, совершенно мизерная, что нацистская Германия победила Советский Союз…

Инструктор вздохнул:

— Боже мой, ребята! Слушали вы меня, слушали, да, видимо, не тем местом!.. Здесь же вам не альтернативная история! И не сплетение альтернативных веток! Тут — потенциариум, возможные варианты будущего, собранные в одном месте. Нацистов-фашистов мы уже победили в сорок пятом, это событие актуализировалось, то есть превратилось из возможности в действительность. Значит, никакой альтернативы больше нет и быть не может. Фашистов ему не хватает, умник!

— Ну-ну, завёлся! — осёк не в меру бойкого и фамильярного собеседника Холодов. — Я ведь тут первый раз, спросить уж нельзя…

— Хотя, теоретически фашисты появиться могут, — пошёл навстречу собеседнику инструктор, остывая. — Вероятность возрождения рейха есть, и, может даже допустимо, что он при этом снова на нас полезет. Всё допустимо, но настолько маловероятно, что даже мощи поссибилизатора не хватит, чтобы разглядеть.

— Слушайте, что мы стоит на одном месте? — проворчал Кудрявцев, устав слушать учёных собеседников. — Ты обещал нас к потенциариуму адаптировать, — обратился он к инструктору, — вот и адаптируй! А вместо этого ты держишь нас на тротуаре и лекции читаешь… Так мы всё на свете упустим!

— Ах да! — спохватился Юшечкин. — Пойдёмте, пройдёмся немного. По будущему проспекту.

— Здесь опасно? — осторожно осведомился Виктор. — В этом времени?

Он, привыкший к почти безопасным погружениям в мемориум, совсем забыл, что здесь, в потенциариуме, путешественники находятся в своих родных физических телах.

— По крайней мере в этом периоде не опасно. Я тут бывал не раз, — успокоил его Юшечкин. — А маловероятностных аборигенов вообще бояться не стоит. Видел же, как они сквозь нас шлындают? Мы для них призраки, как и они для нас.

— А в далёком будущем опасно? — не обращая внимания на презрительное фырканье Кудрявцева, продолжал интересоваться Холодов.

— Там ещё безопаснее, — беззаботно ответил инструктор. — Чем дальше отсюда, тем прозрачнее и прозрачнее. И это неудивительно: чем дальше будущее, тем оно неопределённее. Какая может исходить опасность от неопределённости?

Пока они шли не понять куда по центру города, Виктору представилась грандиозная модель времени в виде песочных часов, где верхний конус — будущее, и время сыплется через узкое горлышко настоящего. Последнее пропускает не всё, из множества равноценных вариантов даёт выбрать лишь один, что очень обидно. Зато, пройдя узкое настоящее, время-песок снова рассыпается конусом линий и альтерн мемориума.

В самом деле, в будущем столько возможностей, но реализуется из множества вариантов только один. Обидно! Хотя есть теории о существовании нескольких настоящих, но это неакадемические исследования, к которым серьёзно никто не относится.

По дороге Холодов развлекался тем, что отключал и включал поссибилизатор. При выключенном приборе прохожие становились нечёткими, размазанными по пространству, словно огромные элементарные частицы. В конце концов Виктор докрутился до того, что вдоль проспекта появились нацистские флаги, а в отдалении мелькнул патруль в хорошо знакомой по военным фильмам вражеской форме. От неожиданности меморист даже присел, и у него возникло дикое желание дать стрекача, чтобы с него не потребовали аусвайс.

— Слушай, инспектор или инструктор, ты же говорил, что нацистов тут нет и быть не может… — процедил Виктор, обращаясь к беззаботно вышагивающему очкарику.

— Я ведь тебе объяснил причину. — Тот с недоумением уставился на мемориста.

— А как тебе вот это? — Виктор снял с себя кулон, зажмурившись от хаотичного мелькания возможного и вероятного. — Примерь-ка!

Юшечкин пожал плечами и нацепил поссибилизатор Виктора. Некоторое время он вдумчиво вертел головой, а потом его лицо прояснилось.

— Слушай, что ты прицепился к этим несчастным нацистам?! Если бы ты хорошо присмотрелся, то увидел бы не менее интересные вещи.

Он перевесил кулон на Викторову шею, отрегулировал свой и указал в направлении площади, откуда путешественники только что пришли.

— Видишь вон тех славных размазанных ребят в кожанках? Это потомки викингов, граждане Скандинавской Федерации, приехали посмотреть на достопримечательности в провинциальную Гардариканскую республику. А чуть подальше — совсем мутные ребята, клирики из Ордена Святого Стефана, гуляют по нашей родной Рутении. Может, хочешь посмотреть на чиновников Золотой Орды, дожившей до наших дней, или туристов из Дальневосточной республики с либерально-демократическим строем?

Кудрявцев, остановившийся неподалёку, выразительно покашлял, но собеседники не обратили на него внимания.

— Так почему ты мне сразу не сказал об этом? — выкрикнул Виктор, переставший опасаться призрачных нацистов и викингов.

— Я вначале подумал, что ты — из Мемконтроля. Там ребята тугие, им очень сложно рассказывать о нереализованных потенциальных ветках, объяснять события с отрицательной вероятностью. Поэтому и не стал тебя загружать разными заумными вещами.

— Почему это мы тугие?! — рассердился молчаливый и невозмутимый Кудрявцев.

— Пардон, — не сильно смутился Юшечкин. — Я не совсем тогда понимаю, кто из вас из какой организации.

— А тебе и не нужно понимать, — холодно ответил оперативник. — Ты, видать, уже забыл, зачем нас сюда привёл. По-моему, мы уже достаточно адаптировались, и пора бы отправиться на место.

— Давай я буду решать, когда и куда нам отправляться! — ответно показал зубы очкарик, почувствовав себя хозяином положения.

Решив больше не препираться, он обернулся к Виктору и начал разглагольствовать на темы невозможных и антивозможных событий. Ему понравилось сравнение времени с песочными часами. Но Холодов, по словам лектора, не учёл, что большая часть песка-времени вообще сыплется мимо часов. Это и есть невозможные события, настолько невозможные, что вероятность у них перескакивает границу нуля и принимает отрицательные значения.

Теорию вероятности Виктор изрядно подзабыл, поэтому он быстро потерял нить. Делая вид, что слушает собеседников, он потихоньку подкручивал поссибилизатор, чтобы полюбоваться диким и нелепыми картинками событий, которые никогда не состоятся. Гардариканская республика, Рутения, провинция Золотой Орды, рейхскомиссариат Московия — будущее более чем невозможное.

— Лучше так не делай, — посоветовал инструктор, посерьёзнев. — Могут привидеться очень грустные вещи: непостроенные здания, продолжающие жить погибшие герои войн, несбывшиеся мечты…

— Ты, прям, поэт, инспектор, — фыркнул Кудрявцев. — А на простой вопрос ответить не можешь: долго нам ещё тут торчать?

— Пожалуй, на этот раз ты прав, — согласился Юшечкин. — Я подаю сигнал на возвращение.

* * *

Непривычно выглядел хорошо знакомый кабинет инструктажа после возвращения. Всё казалось излишне прочным, незыблемым, твёрдым и постоянным. Люди за окном были актуализированными, обладали чёткими формами без намёка на прозрачность и размытие. Никто не раздваивался и не копировался. По сравнению с постоянно меняющимся, текучим миром потенциариума наш родной мир казался серым, тусклым и статичным.

— Как впечатления от путешествия? — с дружелюбной и немного самодовольной улыбкой спросил Юшечкин.

— Незабываемые ощущения! — ответно осклабился Кудрявцев. — И экскурсия понравилась, и экскурсовод. Жаль, мало теоретических сведений выдал. Побольше бы надо.

— Это ирония? — уточнил очкарик.

— Это раздражение. Столько времени впустую потеряли с твоей бестолковой экскурсией! Давай-ка, лектор, отправляй нас поскорее на место. Куда заказывали.

— Я с вами отправлюсь, не потеряетесь, — «успокоил» оперативника Юшечник, и, заметив его крайнее неудовольствие, добавил веско:

— Не положено без сопровождающего.

— Хорошо, — неожиданно легко согласился Евгений, глядя на фанатика потенциариума как на необходимое зло. — Ты туда переместишься и постоишь где-нибудь в сторонке. Мы с напарником сами справимся.

— Мне положено всё время с вами находится, — заупрямился инструктор.

— Ты можешь помешать операции…

Виктор не вмешивался в спор, предоставив недругам вдоволь полаяться. В принципе ему было плевать на исход операции: будет пойман за руку некий Игнатьев, не будет, переместятся они, не переместятся. Не для него, мемориста-теоретика, эти шпионские игры!

Сейчас Холодова занимал другой вопрос: в потенциариуме все предметы вероятностны, то есть они когда-нибудь смогут актуализироваться, стать действительными, реальными, а могут и не стать. Говорят, именно из-за этой размазанности, вероятностности, нечёткости путешествия из будущего в прошлое невозможны: не сможет нечёткий вероятностный человек существовать в чётком мире. Наоборот — можно: актуализированный в возможном мире вполне уживается. Но, если судить по последним событиям, разные хитрые штуковины из будущего всё же умудряются перетаскивать в наше время.

Прервав спорщиков, Виктор высказал свои сомнения специалисту по потенциариуму.

— Есть такая операция — свёртка вероятность, сгущение, — не совсем понятно пояснил Юшечкин. — Нужно специальное оборудование… Долго рассказывать.

— А людей из будущего тоже можно… сгустить? И потом к нам переместить?

Инструктор помотал головой.

— Нет, так не получается. Живые организмы после свёртки вероятностей помирают. Делали кучу опытов, но с животными и людьми свёртка не получилась.

— С неживыми предметами, значит, можно?

— Конечно! Откуда мемкапсулы, по-твоему, раздобыли? Из будущего! Как и мнемотроны.

От неожиданности Виктор чуть не сел на пол. Ему никогда бы не пришло в голову, что погружения в мемориум стали возможны только благодаря потенциариуму!

Чем сильнее его затягивала эта нелепая шпионская игра, тем всё более странные вещи он узнавал.

Третья часть. Рыцари воздушных замков.

1

Кудрявцев не рассказал Холодову о неприятном разговоре в отделе собственной безопасности Мемконтроля, куда оперативника вызвали после захвата «Антареса». Капитан с суровым лицом и старомодными усами тогда начал издалека:

«Вы, господин Кудрявцев, участвовали в операции по добыче ремотрального агрегата?»

«Участвовал»

Евгений знал, что безопасникам лучше отвечать коротко, не вдаваясь в подробности, иначе они слово за слово вытянут из тебя что-нибудь не то.

«Что вам известно о фирме «Антарес» и её деятельности?»

«Практически ничего. Только то, что сообщил мне мой начальник» — Всё-таки брякнул лишнее!

«Майор Бурлаков? — встрепенулся безопасник. — И что именно он вам сообщил?»

Кудрявцев выложил, стараясь быть лаконичным, всё, что он знал об этой злополучной фирме.

«Вас не насторожило, что господин Бурлаков ведёт свою какую-то игру?»

«Нет».

«Не насторожило или не поняли, что он ведёт игру?»

«Не насторожило».

В таком духе они беседовали с полчаса, а затем капитан перешёл к делу.

«Мне нужна ваша помощь, старший лейтенант. По разоблачению негодяев и аферистов в вашем отделе. Поможете мне разворошить осиное гнездо под руководством Бурлакова?»

«Почему именно я?» — вырвалось у Евгения.

«Потому что мне нельзя: ваш шеф сразу заподозрит неладное и заляжет на дно. В его других подчинённых я не уверен, могут быть тоже замешаны. А вы — человек новый в отделе, по нашим наблюдениям — чистый»

Вот те раз, они, оказывается, за ним наблюдают!

«Я морально не готов… — замямлил несчастный старший лейтенант, чувствуя, что его опутывают сетями. — Да и получится ли? Я ведь не контрразведчик по натуре…»

«Вы — оперативник, господин старший лейтенант. Сыщик. Вот и отточите навыки в серьёзном деле. Не всё с глупыми прошляками работать, нужно и среди живых людей попрактиковаться»

Кудрявцев ещё некоторое время выбубнивал свои опасения, но капитан продолжал давить:

«Будем честны — сотрудник вы проблемный. И с аттестацией у вас проблемы, и в бытность вашей службы эпохальным инспектором постоянно какие-то осложнения возникали…»

«Тем более. Разве вам такой помощник нужен?» — отбрыкивался от сотрудничества Евгений руками и ногами.

«Я ведь объяснил, почему вас выбрал, — терпеливо ответил капитан. — Поможете нам, а мы поможем вам. И с аттестацией, и с личным делом. Кое на что глаза закроем, кое что забудем… Мало того, у вас шанс карьерного роста появится после разоблачения Бурлакова и его шайки. Вакансии освободятся начальственные»

Помахав перед носом пряником, безопасник перешёл к кнуту:

«Вы можете, конечно, отказаться — дело добровольное. Но тогда ваш же неразоблачённый шеф вас первого и уволит. Без пенсии и выходного пособия. Как нежелательного свидетеля. А то и ещё хуже. Да и председатель аттестационной комиссии — кстати, мой хороший товарищ — вряд ли пойдёт вам навстречу…»

Евгений больше не отбрыкивался, и это выглядело как согласие. Поэтому капитан, пригрозив разными неприятностями, тут же начал наставлять:

«Мы вас регулярно будем инструктировать и давать зацепки и наводки. Вам потребуется грамотный помощник, но не из Мемконтроля — чем меньше народу в курсе, тем лучше для нашего дела. Упросите поучаствовать кого-нибудь со стороны. Хотя бы вашего недавнего напарника из университета…»

Далёкое будущее отличалось от недалёкого большей призрачностью, мельканием, туманностью и неопределённостью. Потребовалось выкрутить поссибилизатор почти на максимум, чтобы хоть что-то разглядеть в беспорядочном мельтешении. Трепач Юшечкин помог Кудрявцеву отрегулировать прибор таким образом, чтобы отчётливо наблюдать наиболее вероятные варианты будущего, но предупредил, что иногда будут примешиваться невероятности в силу большой отдалённости от настоящего. Затем он углубился вдлительные рассуждения о том, почему не удаётся проникнуть в очень далёкое будущее, и что пределом на сей момент является срок двести лет. Но Евгений его почти не слушал.

— Давайте-ка, ребятки, вот как поступим, — перехватил инициативу в свои руки оперативник. — Господин инспектор или инструктор останется здесь, в тени этого приятного призрачного то ли клёна, то ли дуба. А мы с господином Холодовым отправимся на поиски.

От слова «господин» Кудрявцев передёрнулся, вспомнив неприятную беседу в отделе собственной безопасности. Почему вдруг вырвалось?

— …Если, конечно, господин Юшечкин нас правильно доставил к месту.

— Как просили, так и доставил! — обиделся инструктор. — За полкилометра от высадки какого-то там Игнатюка или Игнатенко. Координаты его я вам скинул в навигатор.

И пояснил ехидно:

— Это такой плоский планшет, который находится у мистера Холодова.

Он хотел ещё что-то сказать, но оперативник, схватив за рукав мемориста, потащил его прочь.

— Доставай навигатор, — сказал он приказным тоном, когда надоедала Юшечкин скрылся вдали.

Холодов вынул из-за пазухи прибор, некоторое время ковырялся в нём, а затем указал вправо:

— Нам сюда.

Идти было трудно, в этом городе из далёкого будущего. Вероятностная улица, казалось, постоянно выскальзывала из-под ног, превращалась то в пустырь, то в высотное здание, то в шумную автостраду. Странно, скакнули вроде на сто лет вперёд, а жизнь вокруг мало изменилась. Всё те же небоскрёбы, автомобили, троллейбусы, только странных форм и расцветок. Не было тут ни порхающих над городом флипов и флаеров, знакомых по фантастическим фильмам, ни проносящихся по небу звездолётов, ни висящих над городом садов и оранжерей с экзотическими растениями с других планет.

Это был родной областной центр, но Кудрявцев с трудом узнавал знакомые места. Исторических зданий практически не осталось, зато плотная многоэтажная застройка зацвела в этом времени пышным цветом, многократно сильнее, чем в современности. Большинство зданий были украшены рекламными вывесками или странными угрожающими плакатами: «А ты сдал свой гаджет в полицию?!», «С первого июля вступает в силу закон о полном запрете интернета» или «Твой сосед — виртуальный наркоман? Сообщи анонимно на горячую линию!»

Видимо, в одной из веток возможного будущего преследуют за использование интернета. Что, с точки зрения Кудрявцева, весьма далёкого от увлечения социальными сетями и новостными лентами, и хорошо. Зато другая ветка, наоборот, предполагала полное погружение в виртуальный мир: некоторые прохожие в толстых очках виртуальной реальности упивались электронными иллюзиями, не обращая внимания на окружающий мир.

Удивляла ещё одна ветвь будущего: часть горожан носила респираторы и противогазы, шарахаясь от других, не носящих защитные средства. Призрачный стенд гласил: «Идёт пятьдесят седьмая волна штамма «Сигма»! Сколько ещё нужно волн, чтобы ты, идиот, привился наконец?!» Полупрозрачные патрули бойцов в белых бронежилетах и белых касках рыскали повсюду, выискивая антипрививочников. Определив таковых с помощью детекторов, они немедленно открывали огонь из прививочных автоматов, на значительном расстоянии поражая нарушителя очередями живительной вакцины.

— Странное будущее! — пробормотал Виктор, невольно уклоняясь от просвистевших неподалёку вакцинных пуль. — Сто лет ведь прошло…

— И что? — недовольно спросил Кудрявцев, уставший от блуждания по призрачному противоречивому миру.

— Как будто история застыла на месте. Ни звездолётов, ни антигравитации… И вакцинация продолжается.

— Может, в других ветках есть гравилёты? — предположил оперативник. — Только мы их отключили этим прибором, поссибл… Как его… Ну вот, например.

Кудрявцев неумело покрутил ручку поссибилизатора и увидел невозможные варианты будущего. Бросились в глаза военные в форме, похожей на белогвардейскую времён Гражданской войны. Многие «белогвардейцы» были с наградами. Помимо георгиевских крестов, Евгений с удивлением разглядел на их кителях медали «За взятие Будапешта», «За оборону Москвы» и странные награды вроде «За взятие Афин» и «Тридцатилетие Брусиловского прорыва». Вот она, нереализовавшаяся ветка, в которой Октябрьской революции не было, и от фашистов пришлось отбиваться бравым поручикам и ротмистрам царской армии. Странно только, как они прожили столько лет! Возможно, это ряженые ветераны. Если же выкрутить прибор посильнее, можно увидеть ещё менее вероятный вариант: разгуливающих по улице потомков англичан и американцев, которые освободили Советский Союз от оккупации Германии.

А вот и патриоты-имперцы: оперативник, бесцеремонно ткнув Виктора вбок, указал на огромный прозрачный портрет Сталина, висевший на самом высоком здании на этой улице. На портрете было написано: «Слава великому Сталину — вождю Коммунистической партии, русскому националисту, эффективному менеджеру!» Надо же, в современности Сталина тоже каждая партия старается под себя подгрести, приватизировать. Кроме закоренелых ультралибералов. Но и в этих ветках не обнаружилось грандиозного светлого будущего, обрисованного оптимистичными советскими фантастами и футурологами.

— Будто кто-то специально тормозит прогресс, — продолжал рассуждать Холодов, не услышав, не увидев и не почувствовав аргументы собеседника. — На месте топчемся и не движемся. Может, это из-за того, что мы слишком увлекаемся прошлым, мемориумом? Копаемся в былом, забывая о том, что нужно вперёд двигаться. Стали не творцами, а созерцателями.

— Тебе какая разница? — От одного философа избавился, второй появился!

— Обидно как-то! Живёшь, работаешь, а ради чего?

Кудрявцев обалдело уставился на собеседника:

— Вот куда тебя понесло! Давай-ка сядем на эту прозрачную лавочку и поговорим о смысле жизни, о бытие и сознании, о том, что первично, а что вторично!

— С тобой бесполезно об этих вещах говорить! — немедленно рассвирепел меморист. — Тебе только простые темы доступны: подъёмные, пайковые, отпускные, санаторно-курортные… Пожрать, поспать, выпить — вот и все интересы.

— Ух ты, как заговорил! А у тебя какие интересны? Придумать какую-нибудь бредовую ересь, понятную только тебе, и обмусоливать её на кухне?

— Я наукой занимаюсь. Без учёных вы бы давно снова на деревья залезли. А убери вас, силовиков-бездельников, никто и не заметит.

— Учёный, хрен копчёный! — Невозмутимый Евгений тоже начал заводиться. — Спаситель человечества! Много ты кого спас? Как всю жизнь люди мёрли, так и мрут. От болезней, от убийств, от безнадёги.

— Большинство от нервов мрёт, — зло проговорил Виктор. — От ваших шмонов, металлоискателей, проходных, пропусков… Тут и у манекена нервы сдадут. Вертухаи чёртовы! Только и умеете, что в чужих грязных трусах с носками копаться!

— Ишь какой нервный! Не хочешь сотрудничать с вертухаем? Ну и проваливай! Без тебя справлюсь. Отдай навигатор только…

Он протянул руку, но вредный напарник спрятал прибор за спину. Детский сад, ей-богу! Кудрявцев подскочил к Холодову и схватил его за грудки.

— Драться будем, яйцеголовый? Ну, давай, атакуй!

Виктор незанятой рукой начал неумело отмахиваться. Евгений был покрепче и поопытнее, да и помоложе. Он, перехватив руку соперника, выкрутил её за спину. Отчаянным усилием меморист-истеричка вырвал руку из захвата, отскочил в сторону и бросился бежать. В потенциариуме ходить-то тяжело, не то что бегать. Запнувшись о более-менее возможный камень, Холодов сделал неловкое движение, чтобы не упасть и вдруг раздвоился!

— Что такое?! — в две глотки выкрикнули Холодов, одновременно посмотрели друг на друга и заорали от неожиданности.

Он синхронно замахали всеми конечностями, и Кудрявцев невольно улыбнулся. Выглядело это как нелепый танец из какого-нибудь дурацкого шоу близнецов. Некоторое время подивившись на такое странное явление (хотя об этом предупреждал Юшечкин на инструктаже), практичный оперативник заметил, что навигатора теперь стало тоже два.

— Отдай один навигатор, и катитесь к чёрту! — предложил он, не зная как обратиться к множественному напарнику, в единственном числе или во множественном.

— Да пошёл ты! — выкрикнули Холодов, и каждая его версия замахала руками.

Кудрявцев, не знаю, как лучше поступить, двинулся к Виктору, запнулся о тот же самый почти действительный камень, взмахнул руками, вывернулся, удерживаясь на ногах, и тоже раздвоился! Раньше он думал, что если человек раздвоится, то его сознание останется в «оригинале», а копия будет существовать как бы сама по себе. Всё оказалось не так. Оперативник ощутил себя одновременно в двух телах. Это было очень неудобно и непривычно — обозревать мир двумя парами глаз, размахивая четырьмя руками. Невероятно странное ощущение! Особенно странно встать лицом друг к другу и смотреть на самого себя. Даже голова кружится! Немного похоже на ощущение, словно заглядываешь между двух зеркал и проваливаешься в бесконечность.

Несколько минут Кудрявцев привыкал к кратности своего тела, размахивая руками и лягаясь ногами. Он старался, чтобы каждая версия двигалась автономно, а не повторяла движения другой. Поначалу это было трудно: левой рукой махали обе версии синхронно, но постепенно оперативник совладал с кучей конечностей. В голову полезли странные мысли. Например, как он вернётся в настоящее в двух экземплярах. Зарплата-то у него останется прежняя, а кормиться вдвоём придётся. И как быть с документами на второй экземпляр, с пропиской и пенсионным удостоверением? Это у философов типа Холодова глобальные идеи, а у нас, простых смертных, попроще.

Потом он сообразил, что раздвоение — это явление потенциариума, а не нашего родного континуума, поэтому, скорее всего, он вернётся в одной-единственной ипостаси. А вот брать Игнатьева теперь будет удобнее: их теперь с Виктором четверо, легче будет управиться. Хорошая мысль! Не зря гласит народная мудрость «одна голова хорошо, а две лучше», которая сейчас подходила к Кудрявцеву в буквальном смысле.

Через некоторое время четверо напарников двигались по направлению к полупрозрачному зданию Института проблем интеллекта и сознания — организации, куда отправился Игнатьев за новым ремортальным агрегатом. Кудрявцев старался шагать асинхронно, не в ногу, и со злорадством наблюдал за напарником, который шли как часовые при смене поста. Путешественники после такого странного приключения решили оставить дрязги, по крайней мере ненадолго, выполнить задачу и вернуться в единственных экземплярах.

— Интересно, мы назад объединимся по возвращении, или предстоит до конца жизни ходить в двух вариантах? — хором озвучили Виктор мысль, которая тревожила и Кудрявцева.

— Главное, чтобы обратное не произошло, — ухмыльнулся двойной ухмылкой хладнокровный оперативник. — Чтобы мы с тобой в одно тело не схлопнулись. Я ведь не уживусь с твоими заумными идеями в башке.

— Интересный мир — потенциариум, — Виктор, оба, были в своём репертуаре и начали философствовать. — Тут, получается, количество не важно. Что один предмет, что несколько его копий — без разницы. При любом количестве всегда получается одно и то же качество. Значит, закон перехода количества в качество в потенциариуме не работает…

Некоторым две головы просто необходимы! Один экземпляр Виктора начал спорить с другим на разные отвлечённые темы. Они рассуждали на тему, мол, если тут существует отрицательная вероятность, то есть ли вероятность больше единицы. И если есть, то как это должно выглядеть. При этом один экземпляр доказывал, что вероятность больше единицы — это необходимое явление, а другой приводил пример, что вероятность, равная двум — это как раз раздвоение предмета или повтор события.

Впереди показалось прозрачное здание института, и философский дуэт притих. Евгений строил из себя опытного сыщика, но он и понятия не имел, где искать в огромном, да ещё и не совсем возможном здании беглого Игнатьева. И ещё интересно: как этот ушлый прощелыга умудряется добывать здесь ремортальные агрегаты? Ворует? Или договаривается с потомками? Второе маловероятно: они нас, актуализированных, практически не замечают. Наверное, мы для них почти невидимы.

Виктор хором ответил на немой вопрос оперативника:

— Смотри!

Он показал двумя правыми руками на третий этаж здания. Сквозь стены просвечивали очертания хорошо знакомого громоздкого агрегата.

— Почти актуализировался, — вполголоса прокомментировал напарник на два голоса. — Около суток на это дело нужно… Видать, срок подошёл.

Возле здания оба экземпляра Кудрявцева заметили прозрачную охрану. Наверное, аборигены, почуяв, что с оборудованием творится нечто неладное, решили перестраховаться.

— Скоро должен твой Игнатьев появиться, — сообщил Холодов. — Аппарат почти сгустился. Смотри в оба… в четыре! Не проглядеть бы.

В подтверждение его слов из-за угла появился беглец. Бодрой подпрыгивающей походкой он шёл прямо к институтскому входу.

— Стой! — дружно крикнули Холодов.

Кудрявцев не успел предупредить неопытного двойного напарника, что нужно подпустить преследуемого поближе. Виктор в двух вариантах бросился к Игнатьеву. Евгению ничего другого не оставалось, как тоже рвануть на перехват.

Опытный меминженер, не раз посещавший потенциариум, увидев, как к нему несётся четвёрка преследователей, особо хитро извернулся, моментально размножившись сразу до шести экземпляров. Закипела стычка. Десяток людей перед входом щедро награждали друг друга тумаками, словно на шоу близнецов произошла потасовка участников, не поделивших первое место. На каждого из двух преследователей приходилось по три беглеца. Кудрявцев, пропустив внушительный удар в челюсть, в разгаре битвы успел подивиться, что получил один его экземпляр, а больно обоим.

Перевес был за противником. Тем более что ни Кудрявцев, ни меморист не могли добавить себе экземпляров, потому что получилось у них это случайно. А их соперник явно знал, как создать свою копию и как управлять несколькими телами. И неизвестно, чем бы это всё закончилось, если бы не забытый болтун Юшечкин. Он неожиданно возник перед входом и сообщил:

— Спокойно, граждане, будем упаковываться и возвращаться.

При этом он вертел в руках незнакомое Кудрявцеву устройство.

2

Зал с футур-машиной перемещения в будущее показался родным и уютным. Квартет путешественников (лишние экземпляры, слава богу, «схлопнулись» при обратном перемещении), едва материализовавшись в настоящем, немедленно пришёл в движение. Игнатьев метнулся к входной двери, Кудрявцев и Холодов бросились за ним, а Юшечкин закричал им вслед, что дверь запирается на время перемещения. Беглец, потеряв остатки разума, дорвался до выхода и начал с отчаянием рвать ручку. Преследователи, подскочив с обеих сторон, схватили Игнатьева за руки и завалили на пол.

— Трепыхаешься, сволочь?! — тяжело дыша, крикнул ему оперативник. — Угомонись уже!

— Твоя песенка спета! — с другой стороны образумливал меморист беглеца. — Суши вёсла!

Тот только кряхтел в ответ и пытался высвободиться. Юшечкин, оказавшийся вдруг шустрым и сообразительным малым, вызвал охрану. Группа быстрого реагирования отреагировала на удивление быстро и мигом утихомирила буйного Игнатьева.

— Есть свободное помещение? — спросил, отдышавшись, Евгений у инструктора.

Тот пообещал поискать и выбежал за дверь. Через десять минут он вернулся, и вся орава покинула зал футур-перемещения.

Им выделили кабинет — учебный класс техники безопасности на тридцать мест. Игнатьева обыскали, выудили документы и какую-то мелочёвку, оружия у него не имелось. Дверь заперли с внешней стороны и приставили охрану. Любопытного Юшечкина Кудрявцев неблагодарно выставил из кабинета под предлогом секретности операции, и тот остался крайне недовольным такой бесцеремонностью. Холодов же, наоборот, сам хотел уйти, но оперативник начальственным тоном приказал ему остаться, и слабохарактерный Виктор подчинился.

— Присаживайся, голубчик! — указал на одну из парт оперативник. — Надеюсь, корчить из себя шаолиньского монаха ты больше не будешь.

— Я требую адвоката! — не совсем уверенно прохрипел задержанный.

— И ещё телефонный звонок попроси, умник! — ухмыльнулся Кудрявцев. — Мы ведь не на допросе. Допрашивать тебя следователь будет, а я с тобой просто побеседую.

— Я ничего не знаю, — заупрямился Игнатьев. — Произошла чудовищная ошибка…

— Зачем ты ошиваешься в потенциариуме? Новый вид туризма?

— По заданию начальства.

— Не ври! Тебе разрешение на потенциариум выписал господин Бурлаков. Слышал о таком?

Кудрявцев обратил внимание, что теперь настала очередь скучать мемористу. Недавно он с увлечением обсуждал с балаболом Юшечкиным разную заумь. А теперь, когда разгадка всей этой затянувшейся истории близка, сидит с отсутствующим видом и изучает плакаты о том, как выглядят самодельные взрывные устройства и что нужно делать в случае их обнаружения в общественном транспорте.

— Выписал, и что дальше? Это задание Мемконтроля! — отбивался Игнатьев не сильно уверенно.

— Тебя уже ловили раз, в мемориуме, помнишь?..

— Ты, что ли, был в облике немецкой мемтуристки? — невесело усмехнулся беглец. — Русиш мужик, фото аллес цузамен.

— Не я, — ответил Кудрявцев, покосившись на Виктора. — Но не в этом суть. А суть в том, что Бурлаков прикрыл твою пятую точку. А потом новое поручение дал, за ремортальной машинкой смотаться в будущее. Твердынин вас, жуликов, хотел разоблачить, но вы его ухайдакали в сталинской эпохе.

— Вы меня с кем-то путаете…

— Конечно! Мы всё напутали! И как твой крестный отец Бурлаков покойников оживляет из мемориума, и как ты у него в шестёрках бегаешь, и как вы открыли фирму «Антарес», и как её номинальный директор решил полевачить, за что и поплатился. Оживлял, понимаешь, мужей у безутешных вдов, в обход Бурлакова. Всё напутали, ты прав!

Игнатьев на этот раз промолчал.

— Одного я не пойму, — задушевно произнёс Кудрявцев, доверительно наклоняясь к задержанному, — для чего Бурлакову понадобилось материализовать в реале разных странных личностей. Объяснишь мне на ушко причину и через минуту пойдёшь домой. Отпущу.

— Врёшь ведь!.. — Игнатьев недоверчиво покосился на соблазнителя.

— Зачем мне врать? Мне Бурлаков нужен, а не ты, шестёрка мелкая. Тем более, твой крёстный отец тебя уже сдал. Хотел всю вину на тебя переложить. Он уже в СИЗО сидит.

— Кто сидит?

— Бурлаков, кто же ещё! — Кудрявцев, почувствовав, что клиент начинает сдаваться, усилил нажим и начал напропалую блефовать. — Сидит и кричит, я, мол, не виноват, это всё подлец Игнатьев затеял. На тебя всё хочет свалить, дурака. А ты упираешься.

— Старый трюк, — скривился Игнатьев. — Я не куплюсь на эту туфту. В кино такое видел. Да и не схватили вы Бурлакова, врёшь ты всё, старлей! Если бы схватили, то ты бы не стал за мной гоняться по всему потенциариуму. Не скажу я тебе ничего.

— А хочешь в мемориум погрузиться? — неожиданно предложил оперативник. — В средневековую Испанию? В подвал инквизиции? У меня там есть знакомый специалист. Хороший специалист, мастер своего дела. Я ему скажу, что ты — еретик, и ты познакомишься с некоторыми милыми вещицами. С испанским сапогом, например, или с железной девой…

Игнатьев заметно побледнел.

— Там ты всё расскажешь. И даже больше, чем от тебя требуется. Боль ведь взаправдашняя ощущается, всамделишная. Некоторые даже с ума сходят. Вернёшься в реал дурачком. Стоит ли из-за Бурлакова становиться мучеником, подумай!

Сильно напугав Игнатьева угрозами, Кудрявцев отошёл к окну, приоткрыл створку и с независимым видом закурил.

— Дай закурить, а? — попросил задержанный дрожащим голосом.

— Курить вредно, — ответил оперативник, картинно выпуская дым в окно. — Вон один курил, и что с ним стало…

Он указал на противопожарный плакат, на котором были изображены страшные последствия от непогашенного окурка. Бросался в глаза натуралистично изображённый обугленный труп.

— В классе курить нельзя, — развил свою мысль оперативник. — А к окну открытому я тебя не пущу. Вдруг вниз сиганешь. С третьего этажа, — Кудрявцев приоткрыл створку пошире и осторожно высунул голову наружу. — Разобьёшься, а мне отвечай за тебя.

— Я скажу всё, — выдавил Игнатьев.

— Ничего себе табачная зависимость! — притворно удивился Евгений. — За сигарету готов всю свою «Коза Ностру» сдать!

Не обращая внимания на выпады оперативника, беглец, опустив голову в пол, рассказал, для чего Бурлакову понадобился ремортальный агрегат.

Через полчаса по адресу, указанному Игнатьевым, выехали две машины. В одной из них на заднем сиденье, зажатый между Кудрявцевым и подтянутым капитаном из отдела собственной безопасности Мемконтроля, понурил голову задержанный, которой всё рассказал, но был подло обманут и домой не отпущен. Время от времени обманутый поднимал глаза и зло смотрел на стриженные затылки сидящих впереди безопасников. Во второй машине сидел не менее хмурый Холодов, который хотел отвертеться от завершающей стадии операции, но был силком запихан в машину под предлогом, что может понадобиться научный консультант.

Логово Бурлакова располагалось в старом двухэтажном дачном доме. Вероятно, в старое время тут жил какой-нибудь профессор, или лётчик, или писатель — кто там в старые времена был уважаемым и состоятельным? Теперь дача выглядела уныло и запущенно. Но это только на первый взгляд. Присмотревшись, можно было увидеть, что в саду бурьян выкошен, калитка смазана, тропинки отсыпаны декоративным песком. Понятно, что дача обитаема и посещаема, хотя в настоящий момент и пуста. Разве что возле калитки прохаживался со скучающим видом подозрительный молодой человек.

Через минуту его скуку развеяли шестеро безопасников во главе с капитаном. В отличие от оперативников, предпочитающих слежку и засады, эти ребята привыкли действовать нахрапом. Молодой человек был моментально уложен на землю, и на его запястьях защёлкнулись наручники. Один из бойцов остался охранять задержанного, калитку, а заодно и Игнатьева в машине, прикованного наручниками, остальные безопасники рванули на штурм дачи. Молодой парень, неудобно вывернув шею, объяснял безучастному бойцу, что оказался тут совершенно случайно.

Через пару минут внутри дачи раздались вопли «Лежать!», «Руки за спину!», «Ноги шире плеч!» — безопасники мигом повязали всех обитателей дачи. Кудрявцев с Холодовым вышли каждый из своей машины и, чувствуя себя лишними, прислушались к шуму внутри дома. События развивались стремительно: через десять минут безопасники вывели из дома ещё двух молодых людей и запихали их в машину в отсек для задержанных. Бурлакова среди них не было.

На крыльце дачи появился капитан и пригласил Кудрявцева и Холодова зайти. Внутри дача выглядела обычной дачей: веранда с видом на беседку и столиком для чаепитий, большая комната с телевизором, диваном и лесенкой на второй этаж. А возле стены — другая лестница, ведущая вниз, в подвальное помещение. И вот там-то и находилось самое интересное: то, ради чего затевался весь сыр-бор.

Подвал напоминал бункер учёного маньяка из голливудских фильмов. Причём, маньяка из сферы электроники и вычислительной техники. Хорошо освещённое просторное помещение, битком забитое разного рода электронным хламом. Дальнюю стену занимал шкаф с толстыми дверями и кодовым замком. Посреди подвала красовался стол с «творческим беспорядком» в виде развороченных приборов, мешанины проводов и разбросанных микросхем. А рядом на стуле примостился напуганный паренёк, его руки завернули за спину стула и стянули наручниками. Над ним склонился капитан-безопасник, имя которого Кудрявцев так и не узнал.

— Код от шкафа? — потребовал он у паренька.

— Честно, я не знаю, он у Бурлакова… — забормотал тот, становясь чем-то неуловимо похожим на философа Юшечкина.

— Где сейчас Бурлаков?

— Я не знаю…

— Ничего ты не знаешь!.. — проворчал капитан. — Звони ему, спроси код.

— Только что звонил, гражданин капитан! — взмолился несчастный. — Вне зоны доступа сети.

— Ладно, будем действовать по-другому! — пригрозил безопасник.

Кудрявцев подумал, что тот начнёт допрашивать паренька с пристрастием, как выдуманный недавно знакомый инквизитор. Или достанет взрывчатку и взорвёт замок. Но капитан вызвал по рации одного из бойцов, и тот притащил в подвал какое-то хитрое устройство, напоминающее сотовый телефон старинной модели.

— Знал бы код, не теряли бы время зря! — проворчал капитан, примериваясь «телефоном» к замку.

Замок щёлкнул, и толстые двери шкафа медленно распахнулись. Безопасник удовлетворённо улыбнулся:

— Вот такие дела, юноша! Мы тоже кое-что умеем. Хорошие штучки делают в будущем, в этом твой шеф прав, — И благодарно погладил прибор.

Содержимое шкафа оказалось весьма странным: тёмно-синие капсулы шарообразной формы размером со средний апельсин, расположившиеся на полках. Сколько их тут было? Наверное, тысячи, а то и десятки тысяч. Примерно треть из них издавала мерное флуоресцентное свечение.

— Что это? — грозно спросил капитан, обернувшись к юноше.

Он храбро вытащил один из шаров и потряс им перед носом задержанного.

— Я не знаю, как это правильно называется… Мы его персохраном зовём…

— Чего??

— Персохран. Штука такая, личность хранит внутри.

Капитан с некоторым испугом посмотрел на шар в руке, а потом осторожно положил его обратно, вынул рацию и приказал:

— Ведите сюда Игнатьева!

Притащенный с улицы беглец предстал как школьник прошлого века перед грозным педсоветом.

— Скажи-ка во всеуслышание, уважаемый жулик, для чего вы воруете личности прошляков из мемориума? — обратился к Игнатьеву капитан.

— Бурлакову нужна власть, — промямлил тот. — А для захвата власти нужны сильные персоны…

Игнатьев начал излагать то, что совсем недавно выкладывал Евгению с Виктором. Капитан слушал его рассказ с расширившимися от удивления глазами. На середине его рассказа в голове Кудрявцева окончательно сложилась головоломка, составленная из кусочков недавних событий.

В загадочном шкафу в персохранах хранились личности, украденные в мемориуме. В одном из тёмно-синих шаров был замурован мужественный разум Берты Соломоновны Шнайдер-Чеботарь. Кто знает, может он соседствует с разумом Стеньки Разина, Ивана Болотникова, Емельки Пугачёва или кто там ещё понадобился Бурлакову для захвата власти. А быть может, ушлые агенты властного майора забрались и в заграничные области мемориума. Там тоже много волевых и свободолюбивых личностей, знающих толк в бунтах, забастовках и восстаниях: Уот Тайлер, Спартак, Че Гевара, Нельсон Мандела, Мао Цзедун… Заодно для большей сплочённости команды можно и их соратников подтянуть: Джона Болла и Джека Строу, Крикса и Эномая, Фиделя Кастро…

Сообщники майора-бунтаря обворовывали и обезличивали мемориум. С помощью специальных персозахватов они вынимали «душу» из нужного прошляка-знаменитости, а подключённый к мемкапсуле персохран тут же всасывал в себя очередную жертву. После такого в мемориуме вместо личности оставался слабоумный и безвольный зомби. Кудрявцев это видел своими глазами, как яростная и пламенная Берта Соломоновна превратилась в обезличенный овощ.

Казалось бы, ничего страшного, ведь разум прошляка воруется только в текущее мгновение, а секунду раньше или позже с ним ничего не сделается. Но это не так. Подобная операция обезличивает персонажа на несколько лет «вперёд» и «назад». А если ещё для надёжности несколько раз повторить захват личности, то получим круглого идиота. Чувствуется, что после такой волны похищений и без того исковерканное общество мемориума превратится в тупое стадо, возглавляемое кучкой идиотов.

Самое удивительное свойство персохранов — это не возможность хранить исторические персоны, а способность проводить бинарные операции над личностями: объединять их, пересекать, отрицать, вычитать из одной другую. Страшно представить, какой мощью должны обладать «суммарные» личности! Александр Македонский плюс Гитлер, Наполеон плюс Эйнштейн, Карл Двенадцатый плюс его противник Пётр Первый… А сборные персоны, обладающие одновременно философско-политическим умом Ленина, организаторскими способностями Сталина, стратегическим мышлением Суворова, властолюбием Чингисхана — с такими людьми можно захватить власть не только в стране, но и в мире!

С носителями для личностей в реале нет проблем. Это в полулегальном «Антаресе» ремортировали умерших мужей в тела бомжей и наркоманов. Бурлаков же подберёт для знаменитостей совсем другие тела. Вон сколько у него в соратниках молодых и крепких парней! Как на подбор: рослые, жилистые, спортивные… Таким носителям Наполеон, Кутузов и Сухэ-Батор будут только рады: приятно оказаться после смерти и меморного псевдосуществования в живом молодом спортивном теле. Да и сами носители, думаю, не откажутся: ведь им не обязательно вышибать разум полностью, как это делал глупый директор «Антареса». Хозяйскому сознанию можно потесниться и впустить ненадолго в голову историческую знаменитость. А заодно и поучиться у неё уму-разуму.

И кто знает, может Бурлаков захочет использовать мультиличностную технологию. Это выглядит примерно как в потенциариуме, когда твоё сознание размазывается на несколько тел. Кудрявцев слышал и о подобных психических отклонениях: иногда бывает, что в одном психе уживается несколько личностей, но есть и обратный недуг, когда несколько человек ощущают себя одной персоной. Так и в нашем случае: даже вообразить сложно, какой силищей и волей будет обладать мультиличность Робеспьера, состоящая из ста тел, или Спартака — из двухсот!

«Будут ли подчиняться знаменитости какому-то провинциальному майору?» — задал вопрос Евгений самому себе.

«Наверное, будут. В благодарность, что он освободил их из персохранного заточения. А, возможно, поглядев на наш российский бардак с бездорожьем и чиновниками-дураками, сами воспылают праведным гневом и захотят восстановить справедливость», — тут же нашёлся ответ.

Все эти мысли пронеслись в голове Кудрявцева за пару секунд. И сам себе удивился, ведь никогда он не был склонен к философствованию и размышлениям. Может, из шара-персохрана случайно вырвался разум Конфуция или Платона и нашёл приют в тихой гавани мозга оперативника?

— Жуть какая! — прошептал стоящий рядом более впечатлительный Виктор.

— Попытка госпереворота? — уточнил Кудрявцев.

— Да к чёрту переворот! Жутко, наверное, ощущать свой разум в шаре! Без органов чувств, в абсолютной темноте, потому что нет глаз. В мёртвой тишине, потому что нет ушей. И даже умереть не можешь, потому что тела нет. Кошмарное существование!

— Может, это и не так страшно, — возразил оперативник. — Раз нет тела и органов чувств, значит, нет эмоций, вызываемых чувствами. Нет страха смерти, нет боли, нет страдания. Один холодный чистый разум, память, знания, логика и стратегическое мышление, составляющие личность.

Холодов уважительно и с некоторым удивлением посмотрел на Евгения, до сих пор не высказывавшего умных мыслей.

— Страшно будет другое: как поведут себя знаменитости, когда холодный разум вновь окажется в живом горячем теле, — развил мысль оперативник. — Не слишком ли это сильное потрясение будет для разума.

Тут Кудрявцеву пришла в голову странная гипотеза, объясняющая неожиданную склонность к глубоким рассуждениям: возвращаясь из потенциариума, их с Виктором личности смешались в одну, и получилось среднее арифметическое, Евгиктор Холодрявцев, меморист-теоретик с неплохими оперативными навыками. Главное, чтобы к этой суммарной личности не примешался болтун Юшечкин!

Философствование и самокопание прервал один из безопасников, спустившийся в подвал.

— Товарищ капитан! — с порога официально обратился он. — Мы обнаружили местонахождение Бурлакова! В настоящий момент он находится в финитуме.

Кудрявцев не обратил на это внимания, так как задумался о загадочном приборе капитана, умеющим легко и просто взламывать кодовые замки. Ещё одна технология, вытащенная из будущего! Не многовато ли фантастических технологий для нашего времени?

3

Бесконечный безумный день, плавно перетёкший в ночь, не думал заканчиваться. Через час компания из капитана-безопасника, Кудрявцева и порядком уставшего Виктора уже находилась в зале с финкапсулами для перемещения в финитум. Капитан несколько раз подчеркнул, что сюда допускаются по спецразрешениям, подписанным руководителем Мемконтроля. Это, по его мнению, должно вдохновить оперативника и мемориста, одуревших от последних событий, на новые свершения.

— Ночь на дворе, товарищ капитан! — последний раз взбрыкнул Виктор. — Давайте на завтра перенесём операцию!

— Завтра будет поздно, — возразил непреклонный безопасник. — Бурлаков может выйти из финитума и смыться ещё куда подальше. Пока мы засекли его координаты, нужно брать этого заговорщика тёпленьким.

— Может, вы с нами, а, товарищ капитан? — предложил Кудрявцев с ядом в голосе.

— Я бы с радостью, друзья, посетил финитум. Но, увы, должен руководить операцией отсюда, — увильнул безымянный собеседник. — Но вы не волнуйтесь, всё под контролем.

В зале неожиданно появился старый знакомый Юшечкин.

— И снова здравствуйте! — поприветствовал он недавних напарников. — Давненько не виделись!

— Он тоже с нами отправится? — испуганно спросил оперативник капитана.

— Нет, мой лучший сотрудник старший лейтенант Юшечкин займётся материальным и организационно-методическим обеспечением операции. А я пока отлучусь ненадолго.

Странно, но Виктор совершенно не удивился, что разговорчивый «инструктор» внезапно оказался сотрудником отдела собственной безопасности. В шпионских играх, в которые меморист оказался втянут, такое случается, судя по книгам и фильмам. Его удивило другое: что среди безопасников-дуболомов оказался довольно толковый специалист и теоретик, совершенно не похожий на сотрудников силовых структур. Тем более очки носит; меморист был уверен, что в силовики не берут людей со слабым зрением.

— Женя, Витя, вы зря так напрягаетесь! — успокоил очкарик напарников. — Путешествие в финитум — нечто среднее между погружением в мемориум и перемещением в потенциариум. Вы на время станете как бы полуматериальными: половина вас останется в финкапсуле, а другая — отправится по назначению…

Но Виктор знал, что всё будет далеко не просто. Финитум — сущность новая, почти неизученная, посетивших его отчаянных парней можно по пальцам пересчитать. Странно, что осторожный Бурлаков вообще туда отправился, да ещё и не понять откуда. Где он раздобыл сверхсекретную финкапсулу — уму непостижимо! Хотя, имея в помощниках ушлого воришку Игнатьева, он вполне мог сгустить и перетащить её из потенциариума.

— У вас будет постоянная связь со мной, — обрадовал Юшечкин друзей, особенно Кудрявцева. — Всё, что вы увидите, будет передаваться на наши мониторы. Так что в случае опасности я смогу дать рекомендацию…

— Сам-то ты бывал в тех местах, умник? — хмуро спросил оперативник.

— Я прошёл спецкурс по финитуму в Москве, — немного смутился инструктор, оказавшийся старшим лейтенантом.

Два техника, готовящих финкапсулы, с любопытством прислушивались к разговору. Они смотрели на будущих путешественников в столь опасное место с почтением, благоговением и некоторым страхом.

Интересно, что им там втюхивали, на этом московском спецкурсе, подумал Виктор. Ведь даже среди учёных нет единого мнения по поводу финитума. Например, мемористы считают, что финитум — это особая часть мемориума, что-то вроде альтерны, образованной позывами и желаниями. Эдакая идеальная страна мечты, Элизиум, Эдем, может даже и Шамбала. Это райское местечко лежит как бы в стороне от Основной линии и других «обычных» альтерн, в некоем Завременье. Другими словами, финитум — несбыточный идеал, к которому нужно стремиться, исполнение всех «мечт».

Философы же доказывали, что финитум — четвёрная сущность после континуума, мемориума и потенциариума. Мол, материя движется в континууме, отражается в мемориуме, «может» в потенциариуме и «хочет» в финитуме. Основываясь на понятиях целесообразности и целеустремлённости, философы — сторонники телеономии — считали, что у каждой системы, будь то неживой предмет, живое существо или человек, есть цель. И финитум — конечная цель всех систем во Вселенной. Сюда же философы прикручивали волюнтаризм, навязывая каждой системе волю к победе, к осуществлению своих целей.

Особо зафилософствовавшиеся, увлёкшись, предполагали, что у материи есть и другие «континуумы», помимо перечисленных четырёх, и указывали разное их число, от сотни до десятков тысяч, шокируя всех интересующихся наукой.

— Но, как говорится, есть нюанс, — сообщил Юшечкин. — Заранее вас предупрежу. Дело в том, что цели и мечты у всех разные. Религиозные фанатики мечтают о рае, коммунисты — об обществе всеобщей справедливости, националисты — о мире, очищенном от неполноценных народов… Животные мечтают об обильной пище, безделье и куче особей противоположного пола под боком; впрочем, большинство обывателей об этом тоже мечтает. Даже камень, и тот «мечтает» занять положение с наименьшей потенциальной энергией…

— Ближе к сути можешь? — перебил болтуна Кудрявцев. — Что за привычка постоянно в дебри отклоняться!

— Я и так вкратце объясняю! — обиделся собеседник и тут же продолжил:

— Поэтому финитум представляет собой не единое целое, как мемориум или потенциариум, а множество отдельных мирков, на любой вкус и цвет. Мы их называем пропосами, то бишь целями, к которым стремятся в настоящий момент люди или иные существа или их группы…

— Ещё короче! — подстегнул болтуна неумолимый оперативник.

— Короче, мы не сможем отправить вас точно в нужный пропос с первого перемещения. Координаты Бурлакова нам известны, а вот пропос будем искать ощупью. Обычно раза с пятого-шестого попадаем в нужный мир.

— Ты умеешь успокоить! — хмыкнул Кудрявцев. — «С пятого-шестого». Нам до утра болтаться что ли по пропосам?

— Вы же в капсулах будете лежать! Вот и отдохнёте. По крайней мере, большая часть из вас отдохнёт, пока меньшая будет блуждать по финитуму.

— А если мы попадём в мечты каких-нибудь изуверов-извращенцев?

Юшечкин отвёл глаза, и в разговор вмешался осторожный и предусмотрительный Холодов:

— Ты ведь говоришь, что мы будем в полуматериальном состоянии. Значит, нам могут нанести вред аборигены.

— Да ерунда! — глядя в пол, обнадёжил инструктор. — Убить ведь не убьют.

— А искалечить, значит, могут?

— Я на связи постоянно буду, — уклонился от неприятной темы Юшечкин. — В случае опасности предупрежу. И вообще, хватит воду в ступе толочь, надоели пустые разговоры…

— Уж кто бы об этом говорил! — заметил Кудрявцев.

Виктор же задумчиво и тревожно глядел, как техники завершают последние приготовления.

* * *

Ощущения были схожи с погружением в мемориум: сперва абсолютная угольная чернота перед глазами, потом — слабый свет, становящийся всё ярче и ярче, а потом из небытия медленно проступают контуры нового мира. И остаётся лишь лёгкое головокружение как последствие перемещения.

Виктор открыл глаза и тот же вновь зажмурился от яркого солнечного света. Он почувствовал, как жаркое солнце нагревает его тёмную ветровку: как и в потенциариум, в финитум путешественники переместились в своей одежде, а не смоделированной. Холодов снова осторожно приоткрыл глаза и огляделся. Уж не в Африку ли отправились они за беглым Бурлаковым?!

Они с Кудрявцевым стояли на тихой улочке незнакомого курортного города. Неподалёку от них слышался гул толпы. Спасибо Юшечкину, что догадался переместить их в безлюдное место, не вызвав ажиотаж среди аборигенов. Небо было ясное, солнце стояло в зените, и от раскалённого асфальта поднимались волны жара. Виктор вытер пот со лба и снял ветровку. Глядя на него, то же самое проделал и Кудрявцев.

— Ребята, приём! — раздался в голове знакомый тенорок Юшечкина. — Проверка связи.

— И вам не хворать! — откликнулся Виктор вполголоса, чтобы не привлекать внимания. Осторожность не помешает: вдруг за психа примут. Хотя на этой уютной улочке было безлюдно.

— Ты куда это нас забросил, умник? — услышал меморист сдавленный шёпот оперативника. — Почему жарища такая?

— Что за курорт? — уточнил вопрос Холодов.

Некоторое время Юшечкин озадаченно молчал, а потом ответил:

— Это ведь финитум, ребята! Страна мечты. Тут нет определённых географических привязок. Просто абстрактный курортный город в абстрактной стране. Но не бойтесь, языкового барьера не будет: автопереводчик работает.

— И куда нам идти?

— Прищурься, — посоветовал инструктор и выждал пару секунд. — Видишь, стрелка перед глазами появилась? Это направление, куда вам надо двигаться. Она указывает предполагаемое местонахождение Бурлакова.

Только сейчас Виктор заметил, что собеседник часто употребляет в речи канцеляризмы.

— А далеко идти? — осведомился он.

— Я за полкилометра обычно высаживаю от места. Или чуть ближе.

Меморист обречённо вздохнул. Приятного мало: топать полверсты по такой жарище! Да ещё и не в курортном прикиде, а в джинсах и тёмной рубахе. Надо хоть рукава засучить…

— Пойдём? — обратился Виктор к напарнику. — Нам туда.

Он указал как раз в сторону людского шума. Кто его знает, по какому поводу там шумят. Может, митинг или, ещё хуже, восстание какое-нибудь началось. Примут их протестующие за сотрудников спецслужб и искалечат под горячую руку!

— Ты чего остановился? Людей испугался? — Догадливый Кудрявцев обернулся к Виктору. — Не бойся, вряд ли это опасно. Мы же в мире мечты находимся. Какой дурак будет мечтать о бунтах и потрясениях!

— Кто его знает… — продолжал сомневаться Виктор. — Мало ли какие мечты у человека… Вон Бурлаков как раз о таком и мечтает. Может, мы с первого раза в его пропос попали?

— Бунты обычно в столицах происходят, — резонно заметил оперативник. — На курортах редко бунтуют: тела и мозги от солнца в кисель превращаются, тут не до восстания.

— Да не скажи, — упрямился меморист. — В южных странахкак раз чаще перевороты разные происходят. Это на северах тела и мозги в сосульки превращаются…

Так, давя друг друга аргументами и временами посматривая по сторонам (ничего интересного — тихие переулочки, обвитые диким виноградом, домики с палисадниками, небольшие уютные отельчики), напарники дошли до источника шума.

Перед ними во всём великолепии открылась шикарная набережная. Словно сошедшее с рекламных буклетов, неестественно синее море, крик чаек, белоснежный теплоход у горизонта, мраморный парапет, толпы галдящего праздничного люда — всего здесь было в изобилии.

— С обезьянкой не желаете сфотографироваться? — подскочил к друзьям прыткий молодой человек.

— Нет, спасибо, — вежливо отказался Виктор.

— А с попугайчиком?

— Спасибо, нет!

— А ваш товарищ?

— У него хроническая нефотогеничность с детства. Болезнь есть такая. Заразная.

Отвязавшись от назойливого фотографа, Виктор не спеша окинул взором набережную:

— Я понимаю Бурлакова. Неплохие у него мечты. Слегка быдловатые, правда, но красивые.

— И зачем он в собственные мечты отправился? — задумчиво произнёс Кудрявцев.

— Разве не понятно? Отдохнуть, расслабиться, вдохновиться на подвиги в реале…

— Так и оставался бы тут навсегда! На кой чёрт нужно в серый реал возвращаться! Да ещё и рискованными делами там заниматься, антигосударственными, переворот готовить.

И правда, почему? Виктор на некоторое время задумался над ответом. Как бы это получше объяснить напарнику. Представь, что тебе снится сон, в котором ты император, властелин Галактики, покоритель женских сердец или пятидесятикратный олимпийский чемпион. Захочешь ли ты навсегда остаться там, зная, что это — всего лишь сон? Может и захочешь, но тебя будет постоянно терзать мысль, что всё это не по правде, а иллюзия.

Холодов только хотел озвучить аргумент напарнику, но тот вдруг толкнул его в бок:

— Смотри-ка! Не всё в порядке в этом раю!

Виктор присмотрелся повнимательнее к отдыхающим на набережной и содрогнулся от омерзения. Почти все курортники ели. Точнее, обжирались. Стоящие у парапета уписывали хот-доги, гамбургеры, луковые колечки и шаурму, запивая газировкой и соками, обсыпая крошками одежду, громко чавкая и издавая другие неприятные звуки. В летних кафе более приличная публика уничтожала креветок, омаров и другие деликатесные морепродукты, обильно политые майонезом и кетчупом, под коньячок и водочку. С изумлением Холодов увидел, что вдоль набережной вместо скамеек установлены мягкие кожаные диваны, на которых валялись отдыхающие с бокалами пива, зажёвывая пенный напиток тоннами чипсов, сухариков и вяленой рыбёшки. Брошенную упаковку тут же подбирала курортная обслуга.

Одежда курортников не отличалась изысканностью. Мужчины носили майки с дурацкими надписями, шорты и шлёпанцы, надетые на носки. Одежда женщин была чуть разнообразнее: просторные платья, парео, надетые на купальник, топики и шорты в обтяжку. Самое удивительное — отдыхающие постоянно меняли свой облик. Красавцы-мачо могли на миг словно забыться и плавно перетекали в пузатых небритых мужланов типично провинциального вида. А у стройных тощеватых женщин вдруг резко толстели ляжки и прочие проблемные части тела, а в гламурном мяуканье проскальзывали грубоватые нотки хамоватых базарных торговок. Впрочем, отдыхающие быстро спохватывались и восстанавливали прежние соблазнительные формы.

На детей мало кто обращал внимание, поэтому их облик соответствовал обывательскому среднестатистическому. Почти все толстые, малоподвижные и нагловатые, они, некрасиво развалясь на диванах, утопали в смартфонах.

Содрогаясь от случайных прикосновений прохожих, напарники начали пробираться вдоль набережной, ориентируясь на стрелку-указатель перед глазами. Виктор уже догадался, что этот гадюшник — вряд ли предел мечтаний Бурлакова. По всей видимости они попали в обывательский рай, о котором рассказывал Юшечкин — ведь о курортах и жратве мечтает девять десятых населения нашей страны. Да и не только нашей, в каждой стране есть подобная публика. Обывательщина — явление интернациональное.

С первого раза попасть в нужный пропос ни у кого не удаётся, что и произошло сейчас. Но стоять на месте не хотелось, поэтому друзья шли вперёд по стрелке мимо обжирающейся и валяющейся публики, мимо огромных экранов, по которым транслировались бесконечные сериалы и футбольные матчи, мимо забегаловок и шаурмячных, встречающихся буквально через десяток шагов. Снующие тут и там весёлые аниматоры пытались расшевелить непритязательную публику доступными развлечениями. Это были либо «спортивные» игры, кто больше выпьет пива за минуту, или интеллектуальные, а-ля расставьте правильно буквы в слове «окрова» — крупное рогатое домашнее животное, умеющее мычать и дающее молоко.

Беседы тут велись о простых и понятных вещах. Публика обсуждала еду в ближайших закусочных, последние серии мыльных опер, одежду соседей, снова еду… Рассказы курортников были тягучими, рассказчики с трудом вели тему, продираясь сквозь частоколы слов-паразитов вроде «короче», «реально», «конкретно» и англоязычного сленга, слегка разбавленного уголовной феней.

На пляже, расположившемся за парапетом, тоже было полно народу. Купались мало, плавали плохо, поэтому большинство народу загорало, параллельно успевая поедать с больших тарелок снеки и фрукты, разбрасывая косточки и огрызки по всему пляжу.

Неожиданно появилось странное ощущение лёгкости в теле. Виктор опустил глаза вниз и остолбенел. Его привычная одежда превратилась в курортную. На нём была надета майка с надписью «Супербой», длинные шорты камуфляжной расцветки и неудобные сланцы. Поглядев на напарника, Холодов невольно улыбнулся, видя с какой ненавистью тот рассматривает своё облачение — его одежда тоже превратилась в униформу отдыхающего.

— Не пугайтесь, ребята! — раздался в голове жизнерадостный голос Юшечкина. — Тут тоже можно одежду моделировать, как в мемориуме. Только есть некоторая инерция — новый наряд не сразу материализуется, а через некоторое время.

— Долго нам тут загорать? — громко спросил Кудрявцев, и несколько моментально потолстевших отдыхающих уставились на него. — По-моему, мы зря идём: нет тут Бурлакова.

— Скорее всего, — согласился невидимый инструктор. — Мы сейчас как раз готовимся перебросить вас в соседний пропос.

— А тогда на кой мне этот идиотский прикид?! — возмутился оперативник, указывая на свою майку с надписью «Гинеколог-любитель».

Но Юшечкин не ответил. Наверное, занялся подготовкой к следующему перемещению.

4

В новом пропосе, куда переместились Холодов с Кудрявцевым, на путешественников повеяло прохладой ранней осени. Голые плечи и колени покрылись мурашками, и моментально замёрзли пальцы почти босых ног. К тому же осеннюю прохладу усиливала свежесть наступающих сумерек и бодрящий влажный ветерок от находящегося неподалёку канала.

Они снова очутились на набережной. Но это была другая набережная, совершенно непохожая на ту, из предыдущего обывательско-жрального пропоса. Гранитный парапет отделял путешественников от зеленоватой воды канала, многочисленные широкие лестницы позволяли спуститься к воде, а неподалёку виднелся горбатый мостик с узорчатыми перилами. По другую сторону набережной виднелись роскошные дома европейского вида: низкоэтажные — этажа три или четыре, каменные, увитые плющом, с палисадниками и цветниками, они поражали разнообразием колонн, балконов, лепнины и прочих изысков архитектурного мастерства.

Людей и машин тут было мало. Аборигены предпочитали велосипеды: возле каждого дома имелась велостоянка, а вдоль набережной тянулась велодорожка. Точнее, целая веломагистраль с освещением, ровным покрытием и в некоторых местах четырёхполосная. С одной стороны она упиралась в маленькое уютное домашнее кафе, в котором немногочисленная публика, сидя за столиками с чем-то эстетско-сибаристким вроде кофе с пирожными или глинтвейна, слушала джаз в живом исполнении виртуозного пианиста и искусного саксофониста. Другой конец веломагистрали терялся вдали, где кончался тихий жилой квартал и высились небоскрёбы делового района. Оттуда доносился шум вечерней жизни мегаполиса, и виднелось сияние неоновых реклам.

Стрелка, указывающая на Бурлакова, направляла как раз туда, с небоскрёбам, дорогим бутикам и прочим атрибутам успеха и удавшейся жизни. Друзья, переглянувшись, одновременно вздохнули и, с сожалением покидая уютный район, потащились к центру мегаполиса. Любознательный Виктор успевал читать вывески и удивляться, что большинство из них англоязычные. «Ambulance», «Police», «Bookcrossing»… Странно, они по идее должны переводиться, как это происходит в мультилингвальных альтернах мемориума, и Юшечкин уверял, что в финитуме происходит то же самое.

Десять к одному, что они на этот раз попали в ультралиберальный пропос. Прозападный. И вывески задуманы на английском изначально. Поэтому и не переводятся. Странно, если Бурлаков отправился сюда. Что он, силовик до мозга костей, мог забыть среди этих эстетов, адептов толерантности и служителей культа Невидимой Руки Рынка?

Прохожие стали попадаться чаще. Прежде всего бросалась в глаза вычурность в одежде. Большинство были одеты как попугаи: яркие расцветки, павлиньи перья, торчащие сзади, пиджаки в сочетании с цветастыми цыганскими юбками, спортивные трусы, надетые поверх брюк… Пёстрые нелепые одежды дополняли причёски самых удивительных форм и цветов, от розовых «ирокезов» женщин до многочисленных узбекских косичек мужчин. В этом пропосе каждый изо всех сил старался самовыразиться и показать богатый внутренний мир. Особенно неприятно было видеть приклеенные фальшивые улыбки в тридцать два зуба на размалёванных лицах.

Некоторые из встречных были чернокожими в длинных меховых шубах и с толстыми золотыми цепями на бычьих шеях; белые относились к ним с почтением, уступали дорогу и немедленно бухались на колени, когда те проходили мимо.

— По-моему, мы не вписываемся в здешнее общество, — проворчал замёрзший Кудрявцев, чувствуя себя очень неуютно под взглядами прохожих, неодобрительно косившихся на его майку и шлёпанцы.

— Почему же? Представь, что у нас такой своеобразный стиль в одежде, — возразил Холодов, лязгая зубами.

— Может, зайдём куда, погреемся? — предложил оперативник.

— А у тебя деньги есть?

— Это же мир мечты. Какие тут деньги!

— Как знать… А вдруг там будет дресс-код? Где этот бестолковый Юшечкин? Вечно опаздывает с переодеванием…

Напарники сунулись в попавшееся по дороге кафе, оказавшееся на поверку рестораном. Швейцар с широкой улыбкой распахнул перед ними двери.

— Проходите, молодые люди!

Прямо в фойе ресторана играл оркестр, а в небольшом баре можно было заказать себе аперитив для аппетита и усилить хорошее настроение от предвкушения приятного вечера. На круглой сцене возле стены вихлялись в танце яркие девицы, исполняя что-то вроде канкана. Посетители почти не обращали на них внимания.

Зато на вошедших коротко стриженых парней в пляжном одеянии обратили внимание сразу все. Издав пронзительную фальшивую ноту, смолк оркестр, и девицы некоторое время по инерции дружно топали на сцене без музыки. Сидевший на высоком табурете мужчина средних лет в кислотно-зелёном фраке и оранжевых колготках-«сеточках» поперхнулся коктейлем. Соседствующая с ним молодая парочка во все глаза уставилась на вошедших.

— Быдло! — пискнула девушка, тряхнув выбритой посередине головой.

— Ну зачем сразу «быдло»! — не согласился с ней её спутник, снисходительно улыбнувшись напомаженным ртом. — Типичные представители глубинного народа. Ты можешь рофлить, но не агриться.

— Швейцар, выведи отсюда этих быдланов! — Девушке явно хотелось острых ощущений. — Или я в суд подам на ваше заведение!

— Ты ведь блогер, Фанни Гёрл! — урезонивал скандалистку кавалер. — Тебе повезло лицезреть пипл во всей красе. Завтра об этом пост вырайтишь…

Но напарники, поняв, что они оказались в роли инородных тел, сами быстренько ретировались. На улице у входа в ресторан Кудрявцев некоторое время отплёвывался и вполголоса матерился.

— Пойдём отсюда! — наконец вымолвил он, отплевавшись и исчерпав запас ругательств. — Ну и мирок! Одни (непечатное слово) крашеные!

— Сдаётся мне, что Бурлакова тут нет, — задумчиво проговорил Виктор, едва они отошли от гостеприимного ресторана и направились дальше, шлёпая пляжными тапочками по мощёному тротуару.

— Да, скорее всего, — ответил успокоившийся оперативник. — Что-то я не замечал у него стремления носить лосины и втыкать перья в пятую точку.

— Я уже пытался об этом нашему оператору Юшечкину сообщить, но он упорно молчит.

Следуя виртуальному указателю, друзья свернули в сторону от канала и оказались в спокойном местечке, в котором не беспокоил сырой ветер. Это была ярко освещённая улочка, начинающаяся от вывески «Литературный бульвар» и упирающая через несколько кварталов в пятиэтажное здание странной формы, которое именовалось «Дворец современной литературы».

— Ребята, приём! — раздалось в голове у Виктора.

— Ты где шляешься?! — немедленно заорал обычно сдержанный Кудрявцев, спугнув пёструю стайку юных ценителей, стоящих неподалёку. — Нам чуть морды не набили в ресторане!

— В круглосуточный магазин ходил. Весь день на ногах не жрамши…

— Приятного аппетита, умник! А нам долго тут по холоду шляться в пляжных шмотках?!

— Подождите немного, скоро новая одежда материализуется, — заверил инструктор. — Не всё же сразу.

— «Не сразу»! Тут в ледышку успеешь превратиться! — ворчал замёрзший оперативник.

Для того чтобы согреться, он быстро пошёл вперёд, следуя стрелке. За ним засеменил Виктор, поджимая закоченевшие пальцы на ногах. Он блуждал глазами по скверу, словно надеялся на чудо: вдруг здесь, в обители современного искусства промчится Бурлаков в яркой форме Мемконтроля. Но взгляд натыкался только на скульптуры поэтов и писателей с подписями «Осип Мандельштам», «Марина Цветаева», «Белла Ахмадулина», «Анна Ахматова», «Иосиф Бродский». Ваятель изобразил литераторов позах, полных страдания от злодеяний кровавого большевизма, и с глазами, в которых отражалось стремление к Свободе и Правде. Только Ахматову скульптор изобразил в виде хрупкого ростка, пробивающегося сквозь моток колючей проволоки, видимо, символизирующей тоталитарное государство. Возможно, основного ваятеля на некоторое время подменял другой, авангардист или абстракционист.

Возле нескольких изваяний сидели художники и старательно срисовывали литературных деятелей. Одежда живописцев карикатурно подчеркивала их принадлежность к миру высокого искусства: сдвинутые набок большие береты диких расцветок, просторные тёмные балахоны и банты-слюнявчики на груди.

В центре сквера возле памятника Гумилёву, перед которым шумел фонтан, рекламный щит приглашал всех желающих на «Солженицынские чтения». Возле плаката щебетала стайка молодых людей богемного вида, сжимающих в руках «Доктора Живаго» Пастернака, «Ледокол» Виктора Суворова и «Лолиту» Набокова.

— Подожди! — окликнул Виктор неутомимого напарника. — Куда рванул так?

— Согреться чтобы…

— Давай отдышимся немного, — взмолился Холодов. — Тут ведь не мемориум, силовой подкачки нет.

Он опёрся о бортик фонтана, тяжело дыша. Недалеко от путешественников беседовали средних лет мужчина и женщина, одетые, как все аборигены, вычурно и пёстро. У мужчины имелась причёска-хвост, в ушах блестели серьги, а обут он был в высокие сапоги-ботфорты. Женщина была одета примерно так же, но в отличие от мужчины блистала бритой головой. Дама закурила тонкую сигарету, подозрительно зажав её между большим и указательным пальцем, и в воздухе сладковато запахло каким-то легализованным лёгким наркотиком.

— Социализм стирает грань между городом и деревней, а капитализм — между мужчиной и женщиной, — шёпотом изрёк Виктор, кивнув в сторону пары.

— Не так. Социализм делает женщину мужественной, а капитализм — мужчину женственным, — выдал свой вариант Кудрявцев, вспомнив Железную Берту.

Пара, неодобрительно взглянув на двух присоседившихся быдланов в пляжных нарядах, продолжала неторопливо переговариваться, судя по всему, обсуждая очередную литературную новинку.

— С точки зрения экзистенции, — глаголил мужчина, взмахивая хвостом, — в романе видна определённая трансцендентальность. Гиперболизм наличествует, но выглядит вполне эклектично, хотя и дисгармонирует с общим постмодернистским концептом. Фекальная тема определённо в тренде.

— Я бы не вынесла этот роман на паблисити, — отвечала лысая дама, со всхлипом затянувшись, от чего её зрачки расширились. — Там явная декогерентность и стилизация под минимализм. Триггер для определённых паттернов…

В руках хвостатый мужчина держал книгу с блестящей пёстрой обложкой с непонятным рисунком и ярким заголовком, видным издалека: очередной литературный гений обогатил мировую культуру романом «Танго с унитазным бачком».

Одну из лавочек неподалёку от фонтана тоже заняла пара: молодые улыбчивые юноша и девушка выделялись среди богемных завсегдатаев бульвара строгими деловыми костюмами. Вероятно, деловой центр был совсем неподалёку, и офисные клерки, окончив рабочий день, по пути домой решили немного передохнуть, заодно приобщившись к прекрасному. Они обсуждали дневные проблемы.

— Нельзя применять стандарт тиджиай в трейд-маркетинге, — сердился юный клерк. — Ладно, при ребрендинге, но в ретейл-дизайне — это драйвел, рэмбэл. Европейцы над нами смеяться будут! Я не аккаунт-менеджер, чтобы пресейлом заниматься, а коучер, практически тьютор!

Молодая девица гладила юношу по руке и успокаивала:

— Не ангризируй! Главное, ебитда выросла.

Кудрявцев хмыкнул, услышав почти неприличное слово. А Виктор задумчиво произнёс, оглядевшись:

— Вообще-то тут неплохо. Свобода, и силовиков нет, — Он выразительно посмотрел на Кудрявцева.

— Как могут нравиться эти павлины ряженые?! — громко возмутился тот, забыв, что нужно быть осторожным. — В чём свобода-то выражается? Ходить как чучело?

Но на его выпад никто не обратил внимания. Лишь проходивший мимо пожилой человек с тросточкой в клетчатом берете и с длинным шарфом, нарочито небрежно обмотанным вокруг шеи, остановился возле Кудрявцева и вмешался в разговор, не обращая внимания на странный наряд путешественников:

— Зря иронизируете, молодой человек! — проговорил он со старческой неторопливостью, обращаясь к оперативнику. Помпон на его берете недовольно качнулся. — У нас — настоящая свобода, стопроцентная, истинная. Любой может добиться успеха, благодаря трудолюбию, упорству и предприимчивости. Ему никто не будет чинить бюрократических и идеологических препонов.

Виктор читал, что в финитуме иногда возникает странное явление, называемое некоторыми исследователями «эффектом авторской речи». Подходит к тебе абориген со стеклянными глазами и начинает многословно объяснять текущую ситуацию или явление, словно и в самом деле зачитывая размышления автора в каком-нибудь скучном романе. То, что старик говорит «от автора», было ясно из его речи — в ней почти не было заумных слов и англицизмов, обожаемых местными.

— У нас нет принудиловки, — размеренно говорил старик, практически ни к кому не обращаясь. — Армия — частная. Полиция, правда, государственная пока, но есть много частных сыскных бюро. Ценится творчество в любых сферах. Я работал в хайтек-корпорации, так, бывало, сделаешь рацпредложение — и тебе уже через час в конверте премию несут за принесение прибыли…

«Есть тут всё-таки деньги, в этом раю», — полумал Виктор, а вслух напомнил старику:

— Вы забыли упомянуть, что тут нет тоталитаризма и уравниловки.

Но тот, не обратив внимания на замечание, монотонно бубнил:

— Мы не воздвигаем себе лживых идолов и кумиров, как это делают красные. Любой трезвомыслящий человек знает, что Александр Матросов просто поскользнулся, Зоя Космодемьянская была пироманкой, а «Молодая Гвардия» — сборищем хулиганистой молодёжи, мешающей европейским демократическим реформам в Краснодоне. У нас каждая свободная личность — сам себе кумир. Единственные люди, достойные уважения — это те, которые смогли с нуля заработать себе имя и состояние. Сначала чистил обувь на улицах, а через десять лет — директор крупной корпорации…

Холодов объективности ради хотел возразить этому глашатаю демократических ценностей, что кумиры у них всё-таки есть: весь парк заставлен скульптурами литераторов, проповедников свободы и правды, но Кудрявцев дёрнул напарника за майку:

— Пойдём отсюда! Я опять мёрзнуть начал. Что-то наш гардеробщик запаздывает с новой коллекцией одежды…

Старик попытался было увязаться за ними, но, поняв, что молодых людей ему не догнать, махнул рукой и отправился восвояси, стуча красивой тростью с набалдашником в виде львиной головы.

— Что этот старый хрыч разболтался? — продолжал возмущаться оперативник. — Заняться нечем?

Меморист собрался было поведать Кудрявцеву об эффекте авторской речи. А заодно изложить и гипотезу о существовании финитума второго порядка: мира, образованного мечтами здешних обитателей — должны же и у них быть мечты! И мимоходом выдать собственную бредовую идею, что наш реальный мир тоже является чьей-то мечтой, жителей мира, более материального чем наш. Финитума минус первого порядка. И уже начал было излагать, но, спохватившись, замолчал, вспомнив, что оперативник не любит бесед на подобные «заумные» темы.

В это время возле фонтана произошло нечто неладное. Лощёный офисный юноша, только что рассуждавший о маркетинге и ребрендинге, неожиданно выхватив из-за пазухи бутылку водки, в два глотка её ополовинил.

— Ах ты, алкаш подзаборный! Мне оставь немного, скотина безрогая! — завопила голосом базарной торговки его спутница и, вырвав у него бутыль, вылила в себя оставшееся содержимое.

— Ты что вытворяешь, ведьма офисная?! — Юноша подскочил к девице и размахнулся, но она вцепилась ему в волосы, и через секунду пара юных клерков каталась по земле, распугивая художников и вырывая траву на газоне.

Виктор расхохотался, глядя на эту странную сцену, и обернулся к Кудрявцеву:

— Обычный диссонанс, — прокомментировал он. — Как видишь, и в финитуме они случаются.

— С мемориумом понятно, а тут-то почему? В этом раю?

— Одни прозападники мечтают, что русские станут свободными как европейцы. А другие считают, что русские способны только на пьянство. Вот местных и корёжит иногда от диссонанса.

Постепенно вокруг дерущихся собралась толпа зевак, привлечённых воплями и матерщиной дерущихся. Половина немедленно вынула смартфоны, чтобы записать ролик и выложить его в социальную сеть.

— В инвективной лексике есть определённая экспрессия, хоть большая часть контента эпидерсивна, — изрекла подошедшая лысая литераторша, предварительно сделав глубокую затяжку.

— Надо полицию вызвать, — предложил кто-то. — И в суд на них подать за нарушение общественного порядка.

— Мы живём в демократической стране, придерживающейся общечеловеческих ценностей, — возразил другой голос. — Нельзя запретить людям самовыражаться, даже таким образом. Пусть полиция ловит настоящих преступников: террористов или коммунистов…

— Тогда я на вас в суд подам! — продолжал ерепениться сутяжник. — Своим замечанием вы нанесли мне моральный вред!

Полный мужчина в сером пиджаке и клетчатых клоунских штанах, примиряющее воззвал к спорщикам:

— Господа, господа! Я, как политолог, замечу, что, несмотря на определённые сдвиги, есть частное мнение, что разрешение указанной проблемы лежит вне сферы общественных тенденций межкультурных коммуникаций и ингруппового фаворитизма.

Но проблема «межкультурных коммуникаций» разрешилась сама собой: пара поднялась с газона и, отряхнувшись, как ни в чём не бывало продолжила свою беседу, обильно пересыпая речь маркетинго-офисными американизмами. Зеваки, облегчённо вздохнув, разошлись. Сутяжник, заметив в толпе путешественников, хотел было подать на них в суд за появление в общественном месте в морально-шокирующем виде. Но его оппонент напомнил о демократических принципах и свободе самовыражения.

Никогда бы Виктор не подумал, что с такой радостью услышит долгожданный голос Юшечкина! Жизнерадостный инструктор объявил, что тут Бурлакова искать бесполезно, и нужно отправляться в следующий пропос. Хотелось бы надеяться, что на этот раз последний-распоследний.

5

Месяц кресень в этом году стоял необычайно тёплый. Папоротник и разрыв-трава зацвели ещё до Купалы в первую седмицу, мучающиеся от жары по ночам кикиморы не давали спать своим визгом, разнежившиеся от тёплой воды русалки не щекотали купающихся. Зато в середине дня донимали полудницы, пугая сельских детишек на послеобеденном отдыхе.

Сквозь сладкую утреннюю дрёму Дубыня услышал, как матушка будила Зорицу:

— Вставай, горлинка моя светлая, старшенькая моя! Денёк какой чудесный сегодня!

Дубыня приоткрыл глаза. Старшая сестра отправилась к колодцу умываться: Зорица признавала только колодезную воду. Матушка поднимала с постели младших: молчуна Взметеня, маленькую помощницу хлопотунью Веселинку и последыша — любопытного Малюту.

— Матушка, а почему ты Дубыню не будишь? — поинтересовался младшенький, приподняв взъерошенную голову.

— Пусть поспит ещё! — Матушка погладила Малюту по соломенным волосам: он сейчас, нечёсаный, напоминал небольшую копну сена.

— А вдруг он опоздает на службу? — забеспокоилась суетливая Веселинка, округлив небесно-синие глаза и теребя от волнения ярко-красную ленточку в белокурой косе.

— Не опоздает! — успокоила её маменька. — Ему к обеду на дежурство заступать… А вот и он проснулся!

Дубыня соскочил с лежанки, поклонился труженице-матушке, вставшей ещё до зари, подмигнул младшим и выскочил во двор к колодцу. Зорица, чистая и умытая, выглядывала за плетень. Понятное дело, высматривала, не идёт ли по деревенской улице соседский сын кузнеца. Красива сестра Дубыни: в белоснежной рубахе, алом сарафане с вышитыми рунами, а белокурую голову украшает венок из синих полевых цветов. Красный цвет в наряде символизировал радость и непорочность, а белый и синий отожествлялись с небом, по которому в вечном беге неслись летающие города великих гипербореев. Белые волосы, белая кожа и синие глаза Зорицы — небесные цвета — лучшее доказательство принадлежности к роду могучих ариев-ведов.

Но не кузнецов сын показался на дороге, а отец, возвращающийся с дальнего поля: он всегда спозаранку отправлялся в поле осмотреть всходы. Оставив телегу у плетня, тятя вошёл во двор и с улыбкой посмотрел на старших, Зорицу семнадцати вёсен от роду и Дубыню, одной весной младше. Он невольно залюбовался крепким торсом старшего сына, обливающегося у колодца ледяной водой. А потом не выдержал, потянулся, разминая мышцы крепкого крестьянского тела, подтянул кожаную повязку, стягивающую длинные русые волосы, и произнёс:

— А ну-ка, юный легионер, покажи на что способен!

Отец выложил смартфон на край колодца, чтобы не разбить экран невзначай, и по-кошачьи закружил вокруг Дубыни. Тот и сам был с утра не прочь размяться и принял боевую стойку, как учили в Легионе. Они напряжённо вперились друг в друга одинаковыми серо-стальными глазами. Тятя отлично владел свилей, схватить его было чрезвычайно трудно. Поэтому Дубыня перешёл на подол, активно работая ногами и используя руки только в качестве защиты. Однако, допустив ошибку, попался на захват, и бойцы перешли к позёму. Отец поймал сына на болевой и, некоторое время подержав, отпустил.

— А ничего вас учат! — одобрительно произнёс он, потрепав Дубыню по мускулистому плечу. — Есть удаль молодецкая, и силёнка имеется!

Сын, проиграв бой, ничуть не обиделся: отец в юности был лучшим бойцом во всей округе. Юный легионер снисходительно улыбнулся, глядя, как тятя бережно взял смартфон и сунул его в специальный нагрудный карман. Кто в наше время пользуется смартфонами! Только древние старики, тёмные неграмотные селянки да патриархальный тятя, не желающий расставаться со старинными привычками. Да и зачем он нужен, этот хрупкий неудобный предмет: сотовой связи, выдуманной врагами Рода, давно нет, а игры нынешняя молодёжь предпочитает другие: лапту и городки.

— Вот так и бей врагов, сынок, как меня сейчас терзал! — сурово произнёс отец, и его глаза сверкнули полированной сталью. — Люби хозяина и служи ему верно! Стереги добро княжеское аки пёс. На то вас и держат, легионеров славных.

Через час расписанный под гжель экспресс «Дажьбог» мчал Дубыню в город. Юный воин сидел у окошка в полупустом вагоне и любовался родными просторами. Заливные луга с тучными стадами перемежались тенистыми дубравами, где плутоватые лешие водят хороводы с молодящимися болотницами. На полянах весёлые девушки в ярких сарафанах задорно плясали под тягучие звуки жалеек, извлекаемых юными пастухами. Как же широка и привольна земля русская! Сколько мук ей пришлось вынести, прежде чем зажили русичи счастливой и изобильной жизнью.

Когда-то славянские предки были сильны. Их не могла сломить ни одна вражья сила. Поняв, что не одолеть гордых славян-ариев в открытом бою, враги решили одолеть Русь коварством. Сначала неруси сбили с толку рабочих иудейскими идеями интернационализма и солидарности трудящихся. Рабочие прогнали русских хозяев, насадив на свои шеи масонских бесов. Но по-прежнему был силён дух воинственных русичей. И тогда враги наслали на Русь орды чёрных дикарей из Средней Азии и Кавказа якобы для работы. Те заполонили все рынки, отняли у местных рабочие места, научили русичей пьянству, матерщине и прелюбодеянию, разбили дороги, нагадили в лифтах и на детских площадках. Вступая в браки с местными девушками, нерусь разбавляла алую русскую кровь своей бурой зловонной жижей.

Но терпение русских дошло до предела. Вскипели как-то раз русичи и прогнали смрадных гадов назад в их аулы и кишлаки. Отродье со смешанной кровью уничтожили, дабы очистить русский Род от ублюдков. А прочую местную смуглую погань загнали в резервации, и строго-настрого запретили даже смотреть в сторону русских людей. И не узнали поначалу русичи своей истерзанной земли, настолько она стала чистой и привольной! Как только сгинул последний недочеловек, русские перестали пить, курить, грязно ругаться и изменять супругам. На рынках прекратили обманывать покупателей, ибо исчезли нечистоплотные торговцы липким приторным урюком, а вместо них теперь торговали ароматной репой приветливые русские бабушки. Зарплаты тут же повысились, поскольку хозяева предприятий стали русскими, а русич-хозяин, в отличие от еврея или азиата, не станет обманывать рабочего своей же нации. Улицы городов стали спокойными и безопасными, и теперь по ним можно было гулять всю ночь, любуясь русской луной и не боясь нерусских хулиганов. На обложках журналов вместо похотливых чернявых уродин замелькали фотографии стыдливых русских красавиц с русыми косами и платьями до пят. И даже на стройках теперь работали не криворукие безобразные азиаты, а светлоголовые мастеровитые красавцы с чистым русским выговором.

Только теперь русские не будут такими наивными и доверчивыми, какими были до сих пор. Жизнь закалила русичей и превратила их в бойцов, не знающих страха и милости к нерусям. Русский Легион, название которого исходило не от римских легионов, а от старорусского легиона-неведия, что означало огромное число — воинское братство, призванное защищать матерей и детей от иноземных горбоносых и узкоглазых орд. Воины Легиона, куда брали далеко не каждого юношу, были всегда начеку, надёжно охраняя русскую землю от разных инородцев.

Дубыня был счастлив, когда попал на службу в Русский Легион, едва встретив свою шестнадцатую весну. Теперь он был в строю самых отборных бойцов, и любая девушка трепещет как ласточка, ежели на неё обратит взор юный защитник Русской земли и Рода. Сегодня у него патрульная служба. Дубыня шагал в строю со своими сослуживцами по улицам русского города и подставлял лицо весёлым лучам Хорса. Десять крепких парней, вооружённых резиновыми дубинками, бодро шагали по траве-мураве, заменяющей старинный асфальт, который давно не применялся. В крепких руках знаменосца Густояра трепетал стяг с коловратом.

Десятник Милодар, увидев, что прохожие любуются русскими богатырями, приосанился и весело подмигнул подчинённым:

— Давай-ка, братцы, нашу «Походную».

И на тихой улочке раздался громовой речитатив:

— Мы землю сотрясаем чеканными шагами,

И грозно раздаётся доспехов наших звон.

Не побоимся встретиться лицом к лицу с врагами.

С победой возвратится Русский Легион!

У Дубыни от «Походной» всегда бежали мурашки по коже: рубленые строки боевой русской песни звали к ратным подвигам.

— Берёзок хороводы под русыми лучами,

И ветер синеглазый едва коснулся крон…

Эй, мрази чернозадые, сгиньте лучше сами –

Идёт по ваши души Русский Легион!

Рука Дубыни стиснула рукоять боевой дубинки.

— На нас с небес взирают великих предков боги.

Для нечисти поганой мы — броневой заслон.

Эй, нерусь черномазая, ну-ка прочь с дороги,

Когда по ней шагает Русский Легион!

Глаза соратников по оружию горели огнём: песня никого не оставляла равнодушным. Но тут случилось нечто странное, из ряда вон выходящее. Бойцы Легиона оторопели, и патруль без команды остановился.

В уютном русском городе посреди русской улицы под лучами русского бога Хорса стояли два омерзительных существа. Они были настолько отвратительны, что у Дубыни подкатил рвотный комок к горлу, и кожа покрылась мурашками. Десятник Милодар, обомлев, машинально перекрестился, вспомнив вдруг иудейского бога. Длинные чёрные бороды пришельцев, копны разноцветных волос, скатанных в тонкие косички, розовые рубашки с кружевами на груди, многослойные юбки, из-под которых выглядывали блестящие сапоги на каблуках, бросали вызов всему Пантеону и вызывали волны негодования и ярости. До тонкого гиперборейского носа Дубыни донёсся тошнотворный запах мужской помады и немытых волос. Где-то в небесных чертогах заплакала Мокошь…

Едва проморгавшись после перемещения, Виктор услышал смех Кудрявцева. И сам расхохотался, глядя на него. Ну и видок! Длинные дреды, раскрашенные в разные цвета, бородища до половины груди, женская блузка, юбка и блестящие хромированные ботфорты — модельер Юшечкин постарался и вырядил их в ультралиберальные наряды. Правда, как всегда, с большим опозданием.

— Видел бы ты себя в зеркало! — заливался смехом оперативник. — Помесь растамана с трансвеститом!

— Думаешь, ты лучше выглядишь? — давился от хохота меморист.

Смех друзей был несколько истеричен: сказались последние приключения. Вволю повеселившись, напарники огляделись и поняли, что их одеяния в этом пропосе были более чем неуместны. Они стояли по щиколотку в мелкой траве посереди переулка какого-то городка, стилизованного под древнерусский. Их окружали каменные палаты и деревянные терема, срубленные без единого гвоздя. Молодуха в платочке, заметив неожиданно возникшее препятствие на дороге, взвизгнула и, подобрав подол, бросилась бежать, вопя непонятно: «Банники пожаловали в город, банники!»

— Какой-то заповедник махрового неоязычества, — прокомментировал Холодов, осмотрев переулок и поглядев вслед убегающей молодке. — Тут наш неуловимый майор прячется, как думаешь?

— Вряд ли, — сморщился оперативник. — Не наблюдал я за ним склонности к разным язычникам, родноверам и националистам.

— Как знать, может, он тайно поклонялся Перуну, — улыбнулся Виктор.

Путешественникам скоро стало не до веселья. Из-за ближайшего терема в проулок свернула группа из десятка крепких короткостриженых парней арийской внешности в камуфлированной форме и берцах. Они были вооружены полицейскими дубинками, а один из них тащил знамя со стилизованной свастикой.

— Ну, дружище, ходу! — Сообразительный Кудрявцев понял, чем грозит двум растаманам встреча с такими молодцами.

Путешественники, подхватив подолы и высоко вскидывая ноги в неудобных ботфортах, ринулись к противоположному концу переулка. Проклятые гламурные сапожищи, к тому же оснащённые высокими каблуками, мешали бежать, но, к счастью для напарников, туповатые бритоголовые не отличались сообразительностью. Некоторое время, шокированные внешним видом и наглостью пришлых, арийцы стояли в оцепенении, и это дало возможность беглецам достигнуть конца проулка и свернуть в сторону.

— Держи их, братцы, уйдут ведь! — раздалось сзади.

— Четвертовать ублюдков!

— На кол их!

Услышав угрозы, Виктор побледнел. А Кудрявцев, быстро сев на траву, содрал с себя мешающие бежать ботфорты. Глядя на соратника, то же самое проделал и Холодов, еле справившись с неудобной обувью, которая никак не хотела сниматься. К сожалению, подол укоротить не удалось из-за слишком прочной ткани. И как раз вовремя справился, ибо из-за угла выскочили бритоголовые преследователи. На этот раз приятели припустили от них босиком.

Бежать по мягкой траве было удобно. Но спортивная подготовка даже поджарого оперативника уступала преследователям. Постепенно крепкие ребята, вопя и размахивая дубинками, настигали их.

— Приём, парни! — Где-то далеко отсюда сидел в безопасности невозмутимый Юшечкин.

— Сделай… Что-нибудь… Нас… сейчас… прибьют… — тяжело дыша, взмолился Виктор.

Инструктор пару минут молчал, видимо, вникая в обстановку и соображая, чем он может помочь.

— Я вас пока не могу отсюда вытащить, — порадовал он после размышлений. — Минут двадцать нужно на подготовку к следующему перемещению. Да и Бурлакова тут нет, судя по всему…

— Через… двадцать… минут… нам… каюк… — прохрипел Кудрявцев, ускоряясь, чтобы оторваться от преследователей.

— Придётся боевой социотрон применить, — задумчиво произнёс невидимый Юшечкин.

— Так применяй! — рявкнул задыхающийся Виктор, собирая последние силы для рывка и сожалея, что так и не начал бегать по утрам как планировал.

Улица неожиданно кончилась, и беглецы с задранными подолами выбежали на городскую площадь, больше похожую на лужайку, заросшую мелкой упругой травой. Здесь шёл какой-то праздник или фестиваль. Белоголовые юноши играли на гуслях и жалейках, а юные девчушки исполняли что-то вроде танца урожая: на них были огромные головные уборы со свисающими до пояса полями, изображающие снопы хлеба или стога сена. Кудрявцев подскочил к одной «копне», на бегу сорвал головной убор и напялил на себя. За ним этот трюк повторил и Виктор. Поднялись визг и суматоха. Преследователей-арийцев задержала не глупая маскировка напарников, а столпотворение, вызванное появлением чужаков.

Толкотня и суматоха позволили друзьям немного оторваться от преследователей и нырнуть в ближайший проулок, который уже по счёту. Добежав до середины, напарники остановились как вкопанные. В конце проулка их ждало новое препятствие — ещё один арийский патруль. В это время их преследователи, наконец, прорвались сквозь праздничную толпу и перекрыли начало проулка. В результате путешественники оказались зажатыми с двух сторон грозными преследователями, которые начали медленно двигаться к чужакам.

— Молись, Холодов! — посоветовал Кудрявцев, с трудом переводя дух, пятясь к забору и прижимаясь к нему спиной. — Хана нам пришла!

— А вот и не пришла! — раздался в ушах бодрый голос Юшечкина. — Смотрите, как работает боевой социотрон!

Виктор слышал об этом оружии, но никогда не видел его в действии. Социотрон находил в любом социуме критические точки и раздувал их до получения противоречий, тем самым разрывая общество на части. Это оружие использовалось для уничтожения паразитных или ошибочных альтерн. Но меморист не знал, что его можно использовать и в финитуме.

Путешественники, прижавшиеся к забору, с ужасом наблюдали, как к ним с двух сторон приближаются арийцы. Наверное, сейчас бы не помогла и смена обличья: в глазах преследователей, разгорячённых погоней, проглядывала жажда крови.

— Хватай их, Славомир! — крикнул командир первого отряда второму.

— Как бы не так, Милодар! — неожиданно ответил командир второго патруля и взмахнул дубинкой.

Милодар опешил:

— Что с тобой, брат мой славянский?! Неполноценных ловить не хочешь?

— Нет, это вы, уроды неполноценные! Ты и твои патрульные выродки! — неожиданно ответил Славомир.

— Бей их, ребята!! — воззвал он к своим легионерам.

— Да ты, никак, белены объелся, земляк? — Милодар даже дубинку выронил от изумления.

— Я тебе не земляк, ублюдок! — ответил Славомир десятнику. — Мы, кривичи — истинные арийцы, потомки ведов. А вы, словене — недочеловеки с толстыми носами и кривыми черепами. Всыпьте-ка им, парни!

Легионеры Славомира накинулись на бойцов Милодара, и между двумя разноплемёнными патрулями закипела битва, выявляющая, кто из них более ариец. Путешественники бочком, полируя забор спинами, прошмыгнули мимо свалки и бросились прочь.

К счастью, город был небольшим (наверное, в идеальном славянском мире родноверов вообще предпочитали сельские поселения или, в крайнем случае, небольшие торговые города), и друзья скоро выбежали на окраину и спрятались в заросшем рву, который, к счастью, уже не заполняли водой.

— Так им и надо! — злорадствовал, отдыхиваясь, оперативник. — Сейчас они помнут друг другу бока, гипербореи хреновы!

— Даже в националистическом монолите есть маленькая трещина, — сумничал Виктор. — Теперь кривичи будут бить словен, а вятичи гонять северян. Главное, чтобы наш умник Юшечкин не перестарался.

— А что случится? — равнодушно поинтересовался Кудрявцев.

— Ничего особенного. Просто противоречие ещё сильнее раздуется, кривичи поделятся на две группы — псковскую и полоцко-смоленскую — и начнут меж собой выяснять, у кого череп прямее. Арийцы, они такие — не могут без хорошей драки!

6

Серые облезлые здания с заклеенными газетами окнами, выщербленный тротуар, громко звучащий из невидимых репродукторов бравурный марш, вздымающиеся высоко в бурое небо прокопчённые трубы многочисленных заводов — вот чтозаметил Виктор сразу после погружения. Их на этот раз выбросило в подворотню мрачного облупленного жилого дома, поближе к улице, подальше от двора. Народу на улице было мало, как, впрочем, и в прошлых пропосах — Юшечкин при всех его недостатках умеет высаживать в относительно безлюдных местах. Казалось, что в этом мрачном мире не было красок: всё окружающее представлялось в чёрно-белых тонах.

По улице мало кто передвигался в одиночку. Иногда мимо путешественников проходила нестройная колонна угрюмых людей; марширующие были одеты в одинаковые засаленные робы. При этом каждый раз напарникам приходилось прятаться в подворотне. Первой мыслью было, что они попали в нацистский мир, только не в родноверовский, а чужой, индустриально-европейский. Но, заметив висящие на стенах обшарпанных зданий лозунги «Слава Партии родной», «Мир, Труд, Май» и «Отстоим завоевания Октября», Виктор опроверг собственную гипотезу.

Холодов поначалу, оглядев себя и напарника, обрадовался, что при перемещении они лишились прошлого идиотского наряда и нелепых причёсок. Сейчас на них были надеты кожаные куртки-бомберы, узкие джинсы с подтяжками и тяжёлые армейские ботинки с белыми шнурками. Виктор перевёл взгляд на голову напарника и содрогнулся: на затылке его бритого черепа красовалась вытатуированная свастика. Меморист догадался, что его затылок украшает такая же. Перестарался Юшечкин с арийским обликом! Холодов внимательно посмотрел на свастику Кудрявцева, потом перевёл взгляд на лозунг «Мир, Труд, Май», потом — снова на свастику и понял, что в этом пропосе им придётся несладко. Как бы не хуже даже, чем в предыдущем.

— Куда ты нас на этот раз завёл, Сусанин? — спросил Кудрявцев, обращаясь к невидимому Юшечкину.

— Похоже на коммунистический пропос… — задумчиво проговорил тот; слышно было, как он почесал затылок.

— Не похоже, чтобы коммунисты мечтали о таком, — усомнился Виктор. — Больше на антиутопию похоже какую-то.

— По-моему, как раз похоже, — не согласился оперативник. — Вон тебе заводы, вон работяги, а вон и комсомольцы маршируют. И нам от них, наверное, лучше спрятаться. В нашей-то одежде…

Холодов вслед за Кудрявцевым юркнул в подворотню. С комсомольцами лучше не шутить, они фашистов не любят. Заметят наколотую свастику — в расход пустят моментально, без суда и следствия. Спасибо Юшечкину!

Юные строители коммунизма остановились на противоположной стороне улицы: четверо рослых парней в юнгштурмовках и девушка в кожанке и красной косынке, чем-то похожая на Железную Берту. С ними поравнялась старушка в затрапезной одежде, и к ней обратился самый рослый комсомолец:

— Что тебе, бабка? Через дорогу перевести?

— Через дорогу, милок, я и сама перейду! Крепкая ещё! А вон там в подворотне двое фашистов прячутся. Шпионы, наверное. Взорвать чего хотят…

— Где фашисты?!

Глаза рослого сузились, и он вынул наган.

— Спасибо тебе, кутюрье! — с надрывом в голосе «поблагодарил» Кудрявцев Юшечкина. — Опять побегать придётся!

Путешественники медленно отступили вглубь подворотни и очутились в мрачном дворе, похожем на питерские дворы домов-колодцев. Посередине двора высилась груда металлолома с табличкой «Собрано пионерами пятого класса сто десятой школы для нужд оборонной промышленности». За ржавой кучей Кудрявцев обнаружил помойку и, не брезгуя, внимательно её осмотрел. Через минуту в его руках оказались две драные кепки.

— Держи! — протянул он одну из находок напарнику. — Прикрой свастику на первое время.

— Зря сюда пришли, — вдруг раздался скрипучий пропитой голос. — Тут уж повыбрали всё…

Из-за мусорного бака показалась нечёсаная голова плюгавого мужичонки, которого оперативник по какой-то причине не заметил. А затем показался и сам носитель головы, волоча за собой мешок, из которого в разные стороны торчали щепки.

— От комсы бегаете? — поинтересовался он.

Кудрявцев осторожно кивнул. Мало ли кем мог оказаться этот заморыш. Судя по бабке, тут полным-полно бдительных людей, стукачей и сексотов.

— Они сюда побежали? — услышал Виктор молодые голоса, полные ненависти к шпионам и фашистам.

— Да вроде как!

— Проверь этот двор, Семёнов!

— Есть, товарищ Штольман, проверю!

Бомжеобразный мужчина, заметив побледневшие лица новых знакомых, тихим голосом позвал:

— Молодые люди, за мной!

Не оборачиваясь, он бодро рванул через дворы. Путешественники побежали за ним скорее от безысходности: мало ли кем мог оказаться спаситель. Они бежали через свалки, пустыри, перелезали через кучи спутанных рельсов, проволоки и вывороченных из земли столбов, перепрыгивали через ржавые лужи, летели вдоль длинных бетонных заборов, опутанных любимой коммунистами колючей проволокой, пока, наконец, не уткнулись в стену длинного барака из почерневших брёвен. На бараке красовались вывеска «Четвёртая бригада седьмой трудовой армии» и объявление «Сегодня наша бригада меняется жёнами с третьей бригадой». В этом мире сбылась мечта Стёпки Чеботаря — вожделенное обобществление жён.

— Давайте сюда! — задыхаясь от быстрого бега, крикнул их новый знакомый.

Увидев, что спасённые замешкались, он добавил:

— Никого в казарме нет, все на работе, не бойтесь. Я — дневальный, за щепками для растопки ходил…

Напарники вошли в казарму. В нос шибануло ядрёным запахом несвежих портянок, подгоревшей каши и хозяйственного мыла.

— Дежурный по бригаде спит, — шепнул спаситель. — А вы пока в каптёрке посидите. У меня ключи…

— Почему вы нас спасаете? — шёпотом спросил Виктор.

Мужчина не ответил. Он, проведя путешественников между длинными рядами неструганых нар, подвёл их к обитой железом двери, возле которой стояла раскалённая печка-«буржуйка», застрекотал ключами и впустил напарников в комнату, набитую чистыми портянками и ящиками с мылом.

— Побудьте здесь пока, — шепнул спаситель. — А я разузнаю, что к чему.

Дверь каптёрки захлопнулась за неожиданным спасителем. Путешественники, оставшись вдвоём, перевели дух.

— Тебе не кажется, что мы в западне? — вполголоса спросил Кудрявцев, оглядывая помещение с прочными дверями и решётками на окнах. — Рожа у нашего спасителя больно подозрительная.

— Есть другие варианты спасения?

— Как вариант, пусть наш умник ещё раз социотрон применит.

— Не получится, — вдруг раздался в голове голос соглядатая Юшечкина. — Я за прошлый раз и так получил по башке: социотрон кучу энергии тратит. Мне объяснительную придётся писать.

— Самим прикажешь выпутываться?

— Через некоторое время я вас переброшу в другой пропос…

— Слушай, умник, — начал сердиться Кудрявцев, — мы вообще за Бурлаковым охотимся или ты нам решил экскурсию устроить по злачным местам финитума?

Юшечкин немного помолчал и ответил:

— Вы попали в антифинитум. Так уж получилось случайно… Тут Бурлакова точно нет.

— Антифинитум?

— Это антифинитум, — повторил инструктор и зачастил:

— Финитум — это конечная цель, то, чего хочет любая система. А антифинитум — это то, чего система не хочет, боится. Верующие бы назвали финитум — раем, а антифинитум — адом. У каждой социальной группы, и каждой твари есть свой рай, а всё остальное для неё ад…

— Это антикоммунизм, что ли? — уточнил Кудрявцев.

— Конечно! Думаешь, коммунисты мечтают о кривых домах и марширующих оборванцах?

— Чёрт их знает!.. — почесал в затылке оперативник. — Может, и мечтают.

Виктор хотел добавить к словам Юшечкина, что у каждой сущности есть свой «анти». У потенциариума есть антипотенциариум: хранилище невозможного, которое никогда не реализуется. Антимемориум — это то, что люди не помнят, а, возможно, и хранилище ложной памяти и иллюзорной реальности. А раз континуум — это форма существования бытия, то антиконтинуум — это небытие, ничто. Но меморист решил, что подобные рассуждения сейчас не к месту и вызовут лишь раздражение, и благоразумно промолчал. Кудрявцев обязательно скажет: «Про небытие и я могу рассуждать. Ты бы лучше придумал, что нам дальше делать, умник»

Пока меморист размышлял о природы бытия и небытия, деятельный оперативник обнаружил в каптёрке внутреннюю дверь, ведущую в соседнюю комнату. Заглянув туда, он тихонько вскрикнул от радости — смежная комната была заставлена стеллажами, на которых лежали новенькие робы. Кудрявцев схватил с края пару комплектов, вернулся к мемористу и швырнул ему на колени один из них:

— Переодевайся! А то пока нашего модельера дождёшься, можно и головы татуированной лишиться.

Виктор, сообразив что к чему, тоже обрадовался. Напарники мигом переоделись в робы и прикрыли вытатуированные свастики стандартными кепками. Нацистскую одежду и кепки, найденные на помойке, Кудрявцев отнёс в смежную комнату и запихал под стопку роб на самом дальнем стеллаже. Затем он снова начал оглядывать каптёрку, и судьба вторично улыбнулась ему. В каптёрке был стол с выдвижными ящиками, в которых хранились какие-то бумаги. Начав в них рыться, Евгений нашёл пачку незаполненных бланков с заголовком «Предписание о явке на работу». Откопав в ящике ручку, оперативник умостился за столом и шустро заполнил два бланка. На немой вопрос Холодова, он оптимистично ответил:

— Может, прокатит. На всякий случай.

Едва Кудрявцев успел закончить с бланками, за дверью каптёрки послышался тяжёлый топот, и раздался зычный голос.

— Дневальный! Где тебя черти носят?!

— Я здесь, товарищ дежурный по бригаде! — тут же откликнулся их недавний знакомый с щепками.

— Почему полы до сих пор не вымыты?

— За растопкой ходил, товарищ дежурный…

— Почему зубных щёток в умывальнике не хватает? — напирал властный голос.

— Петров себе одну забрал…

— Он, что, капиталист, собственник?! — негодовал незнакомец. — Забыл, что у нас при коммунизме всё общее, и зубные щётки тоже?! При коммунизме нет предметов личной гигиены, а есть предметы общей гигиены! Запомни это, боец!

Молчание в ответ. Наверное, дневальный усваивал полученную информацию о видах собственности при коммунизме.

— А где каптёрщик? — требовательно спросил невидимый дежурный по бригаде.

Путешественники напряглись. Глаза Кудрявцева заметались по помещению в поисках чего-нибудь увесистого, могущего послужить оружием.

— Уехал на центральный склад, — Своим ответом дневальный несколько успокоил путешественников. — Там для каптёрщиков субботник организовали.

— Ключи оставил от каптёрки? — настаивал дотошный дежурный по бригаде.

— Э… никак нет!

Напарники вздохнули и расслабились. Но тут же снова напряглись, когда дежурный спросил:

— Видеонаблюдение в каптёрке работает?

— Никак нет, товарищ дежурный. Отключено, — Путешественники поняли, что расслабляться пока рано: вдруг дежурный захочет лично убедиться, что внутри всё в порядке.

— А почему отключено?! — взревел дежурный. — А вдруг там произойдёт акт хищения коммунистической собственности? — выдал он канцелярско-юридическую фразу.

— Не могу знать, товарищ дежурный, — бойко отбрыкивался ушлый спаситель. — Комиссар трудового десанта велели отключить во избежание замыкания. И во имя экономии народной электроэнергии.

— Давай полы скобли, — смягчился голос дежурного. — Сейчас парткомиссия придёт. Если полы будут грязными, и у нас отнимут переходящее знамя, я буду драить пол до зеркального блеска твоей бестолковой башкой, а потом расстреляю тебя как врага народа. У меня есть такое право. Ты понял?

— Как не понять, товарищ дежурный! — залебезил дневальный с холопскими нотками в голосе. — Мы не без понятия. Сейчас всё выскоблим.

За дверью каптёрки на некоторое время установилась подозрительная тишина. Затем послышался топот множества сапог, и раздались голоса:

— Чья очередь за пайками идти?

— Пятое звено.

— Что на ужин дают?

— Кормовая свёкла и морковный чай с сахарином.

— Свёклу ведь на обед давали!

— На обед турнепс был, дурень!

— Эх, братцы, вчера и брюква же была! Наваристая!..

Скорее всего, это вернулась в казарму бригада с работ. Где работают строители коммунизма в этом хмуром чёрно-белом мире? Наверное, на каменоломне, лесоповале или разгрузке щебня. Главное, чтобы никто не начал ломиться в каптёрку за новой робой. Хотя, по словам дневального, каптёрщик уехал на субботник…

Но ломиться всё-таки начали. Неожиданно застрекотал замок, и дверь каптёрки распахнулась. В дверях показалось куча народу: недавний спаситель со шваброй в руках, дежурный по бригаде, рослый парень в кожанке с нарукавной красной повязкой, и ещё с полдесятка коротко стриженых молодых людей в юнгштурмовках.

— Эти, — указал шваброй на путешественников спаситель.

— Хвалю за бдительность! — улыбнулся уголком рта юноша в кожанке. — Можешь пойти получить двойную пайку за поимку вредителей.

— Служу трудовому народу! — радостно отозвался подлый дневальный и, отсалютовав шваброй, тут же умчался за дополнительной пайкой, фальшиво напевая «Интернационал».

Вот ведь свинья какая, подумал Виктор. Не стал сдавать их ни комсомольскому патрулю, ни дежурному по бригаде, а решил выдать этому рослому парню в кожанке, видимо большому начальнику. А для чего? Для того, что начальник такого ранга мог наградить дополнительной пайкой!

«Кожанка» тем временем вперился глазами в путешественников и ледяным тоном спросил:

— Кто такие?

Кудрявцев, чтобы не брякнуть лишнего, молча протянул «кожанке» заполненные собственноручно бланки, проклиная себя, что не уговорил Юшечкина вторично воспользоваться социотроном. Парень принял бланки и долго их изучал, малограмотно шевеля губами.

— Из лагеря? — спросил он.

Наверное, эти бланки заполнялись для бывших заключённых. Оперативник осторожно кивнул.

— В третью бригаду направляетесь?

— Ага. — Кудрявцев порадовался, что в графе «Бригада назначения» он машинально поставил цифру три, вспомнив объявление на казарме об обмене жёнами.

— Тогда почему вы в каптёрке отсиживаетесь, когда ваши товарищи работают?! — немедленно вскипел «кожанка». — От работы отлыниваете в разгар дня?! Обратно в лагерь захотелось? Я вам могу впаять ещё по пятку лет! Имею такие полномочия!

— Не надо, господин… товарищ… э-э-э… начальник, — залепетал Виктор, решив поучаствовать в разговоре. Кудрявцев толкнул его ногой, но нервный «кожанка» уже прицепился:

— Какой ещё господин?! Мы что, при капитализме живём? Издеваешься?!

— Извините его, товарищ, — вмешался оперативник, спасая несообразительного напарника. — Он контуженный. На него в лагере сосна упала, когда мы план перевыполняли.

— Он бы меня ещё вашим благородием назвал! — неостроумно ответил «кожанка», но его юнгштурмовцы дружно захохотали. Парень нахмурился, и хохот тут же оборвался.

— Быстро дуйте в свою казарму и скажите дежурному, что товарищ Сыч, то есть я, вам по три наряда вне очереди дал за отлынивание от работы.

Кудрявцев, мысленно перекрестившись, быстрым шагом, чуть не срывающимся на бег, рванул к выходу. Вслед за ним засеменил меморист, сообразивший наконец, что нужно помалкивать. Возможно, в пропосах финитума существуют какие-то божественные силы, приходящие на помощь попавшим в беду путешественникам: напарников никто не стал сопровождать. Только неугомонный Сыч крикнул вслед:

— Сами дорогу найдёте?

Кудрявцев, сделав страшные глаза Холодову, крикнул в ответ:

— Так точно, товарищ Сыч!

Он, завернув за угол казармы, подождал нерадивого напарника, и путешественники что есть мочи рванули в ближайший лесок, не разбирая дороги. Перепрыгивая через многочисленные расстрельные рвы, пустые баки из-под гексогена и зарина, противогазы с выбитыми стёклами, они неслись не разбирая дороги, лишь бы оставить подальше опасного товарища Сыча с его шайкой пламенных комсомольцев.

В этом пропосе, по сути огромном трудовом лагере, где обычные граждане загнаны в казармы, разбиты на трудовые бригады и трудятся за скудную пайку, которой бы заключённый Бухенвальда побрезговал, аборигены лишены сострадания и сочувствия. За дополнительную пайку любой работяга может их сдать ближайшему комсомольскому патрулю за косой взгляд или недостаточный оптимизм на лице.

Напарники, достигнув леса, некоторое время продолжали бежать, спотыкаясь о коряги и корни. Виктор выдохся первым и свалился животом на замшелый пень, тяжело дыша. Рядом на подстилку из сухой листвы опустился Кудрявцев. Уставший от злоключений оперативник в нескольких фразах энергично высказал, что он сделает с Бурлаковым, когда его поймает, и с Юшечкиным, когда они вернутся назад.

7

«Состоялось очередное заседание стран-участниц Северо-Ледовитого блока, состоявшееся в Алма-Ате. Некоторые участники предлагали отменить санкции, наложенные по инициативе России и стран Латиносоюза на Соединённые Штаты. Однако Кремль придерживается жёсткой позиции, в частности из-за поддержки проамериканских сепаратистов непризнанных республик. Россия настаивает, что желание канадцев получить безвизовый режим с развитыми странами Латинской Америки не противоречит нормам международного права»

Джек Ивнинг, молодой талантливый программист из Техаса, был патриотом своей страны. Россию он не любил. За что любить эту страну, самодовольно назвавшуюся единственной сверхдержавой, когда она несла всему миру свои дурацкие духовные скрепы зачастую с помощью оружия! Вся Латинская Америка забита русскими военными базами. Поэтому Джек морщился, слушая новости, доносящиеся с уличных экранов.

По иронии судьбы молодой американец сейчас находился в российской столице, откуда он отправится на работу в Центральный технопарк. Кварковый экспресс Джека отходил через три часа, поэтому программист сидел на скамейке в парке недалеко от вокзала, невольно слушая льющиеся потоком новости. Он бы с удовольствием посидел в кафе за чашечкой кофе, но денег было в обрез. За последние полгода курс рубля вырос почти в два раза, и Джек, меняя валюту, ощутил себя во столько же раз беднее. Тощий доллар заметно уступал позиции твёрдым и стабильным мировым валютам, рублю и тенге. Американцу было до боли обидно за свою страну, которая только и умеет что торговать нефтью за нефтерубли. На востоке родного штата — родины Джека — есть месторождение Ист-Тексас, откуда день и ночь идут составы с драгоценной жижей на прокорм ненасытной России и её сателлитов — латиноамериканских стран. Стыдно быть сырьевым придатком Востока, который высасывает из твоей страны ценные природные ресурсы, а взамен поставляет дешёвые и некачественные бразильские товары, загадившие весь мир.

Американская пресса вовсю трубила, что доллар упал из-за санкций, которые Россия и страны Латиносоюза наложили на родные Штаты. Мол, из-за того, что якобы поддерживают сепаратистов, которые отказались сотрудничать с новым пророссийским премьер-министром, поставленным на пост в результате переворота. Продались глупые канадцы за русские бублики, купились на обещания безвизового режима в Латинскую Америку. «Канада — есть Латинская Америка», идиоты! Лишь мятежные регионы, где проживало наибольшее количество англоязычных граждан, не поддержали переворот. Антилатинисты создали две народные республики — Саскачеванскую и Новошотландскую, и Россия немедленно обвинила Штаты в поддержке сепаратистов-боевиков, настаивая на целостности и неделимости Канады.

На соседней лавочке расположились два странных парня. Одеты они были словно американские рабочие старинных времён: мешковатые бесформенные робы и кепки. До ушей Джека доносился их негромкий разговор.

— Нам тут точно ничего не грозит? — волновался один из них.

— По-моему, нет, — отвечал ему другой. — Народ вроде доброжелательный.

Он покосился на Джека и продолжил:

— Странно только, что столица теперь в нашем родном городе.

— Юшечкин же говорил об альтернативной географии в финитуме, — сообщил первый. — Тут она может быть не только альтернативной, но и переменной. Сегодня столица здесь, а завтра там…

— Непривычно всё это как-то…

— В мемориуме я и не такое видел. Бывал в альтернах, где Храм Василия Блаженного находился в Новосибирске, а Эйфелева башня — в Челябинске…

— Здесь какой-то мир-перевёртыш. Надо же, Россия — могучая империя с мировым влиянием!

— Что тут удивительного? Я вот в альтернах бывал, где Лихтенштейн завоёвывал всю Европу, Сингапурская империя полмира держала в кулаке, а Россия, точнее, Московия, была карликовым государством в пределах нынешней Московской области.

— Да что ты заладил о своём мемориуме!..

Странно, что здесь, в сердце России бродят по улицам такие непонятные личности. Хотя может Джек чего-то и недопонимал, плохо владея русским языком. Он его учил давно, ещё в школе, что ему сейчас очень пригодилось. В отличие от других распространённых в мире языков, казахского или украинского, русский было осваивать несложно. Родной английский пропитался русизмами дальше некуда, и русские слова были постоянно на слуху. Раздражало, что прайс-лист приходилось называть «тсенником», ноутбук — «портатьивной эвээм», а бизнесмена — «дьеловым тшеловьеком». Не говоря уж о «бистроеде» — мерзком изобретении русских, завоевавшем весь мир. Консервативный Джек в студенческие годы никак не мог понять увлечённость однокурсников бистроедой: высококалорийными и вредными для желудка «бльинтшиками», «пьирожками» и «булотшками». К тому же программист Джек постоянно работал с несколькими языками программирования, в которых функции и служебные слова, как известно, русские, что тоже помогало пополнению словарного запаса. А лет пять назад была проведена кириллизация математики, и старые американские учёные рыдали, когда им приходилось писать что-то вроде «Щ + Ъ = Б».

Русские, являясь мировыми жандармами, охотно использовали мозги из других стран. В технопарке — будущем месте работы — было много американцев, и Джек надеялся подружиться там с соотечественниками. Чуть-чуть успокаивало то, что его земляков используют в качестве инженеров, учёных или программистов, в то время как норвежцы, шведы и французы чистили белорусские сортиры и собирали узбекский хлопок. Нацеленность России на использование чужих мозгов чаще всего высмеивал американский юморист Майкл Ардор, говоря про них «ну тупые!», намекая, что у граждан сверхдержавы не хватает собственных толковых голов. Любой простой американец, говорил юморист, гораздо смекалистее и смышленее тупого российского обывателя с заштампованными мозгами.

Высокомерно относятся к американцам русские, что и говорить. В лучшем случае, узнав, что ты американец, скажут какую-нибудь глупость вроде: «О, Штаты! Знаю, знаю! Виски, банджо, джинсы…» или «У вас в Штатах койоты по улицам бродят». А всё потому, что российский обыватель воспитан на глупых русских фильмах всемирно известной киностудии Мосфильм, где американцев показывают дураками, постоянно ходящими в ковбойских шляпах и поголовно вооружённых кольтами. Русским обывателям фильмы навязывали мнение, что все американцы — гангстеры и пьяницы. По всему миру показывают глупый мосфильмовский шлак про то, как храбрые русские супермены в пух и прах разносят американскую мафию. И публика охотно потребляет эту кинопродукцию под квас и семечки, которые продаются в каждом кинотеатре мира.

Ивнинг заметил, что народу в парке заметно прибавилось. Вероятнее всего, люди спешили на какой-нибудь праздник или митинг, которые тут в России обожают. У многих в руках трепетали трёхцветные флаги, а дети несли двуглавых орлов на палочках. Он уловил обрывки фраз прохожих:

— Мы всех сделали!

— Россия — вперёд!

— Российское — значит, лучшее!

— Можем повторить!

Очередная российская вакханалия, ничего удивительного. Джек обратив внимание, что праздничный люд стал кучковаться возле больших экранов, которых в парке имелось предостаточно. Лишь эта странно одетая пара не поддалась праздничному настроению: парни в робах растерянно озирались.

Новостные дикторы исчезли с экранов, из колонок полилась бравурная музыка. Люди поднимали головы и заворожено смотрели на грандиозные картины, которое рисовало им уличное телевидение: тучные стада, привольно пасущиеся на лугах, белоснежные корпуса высокотехнологичных заводов, стартующие звездолёты, растущие в Сибири города-миллионники, сияющие золотом купола храмов. У некоторых людей, особенно пожилого возраста, на глазах появлялись слёзы гордости за свою страну. Глядя, как на экранах молодые учителя увлечённо рассказывают детям о достижениях великой страны, как врачи с добрыми улыбками заботливо осматривают больных, как депутаты вершат судьбы мира, старики вспоминали свою давно ушедшую молодость, полную подвигов и свершений.

Радужные картинки сменились заставкой: развевающийся трёхцветный флаг на фоне двуглавых орлов. Под фанфары хорошо поставленный баритон невидимого диктора провозгласил:

— Господа! Прямое включение! Президент России Александр Бурлаков!!

Джеку показалось, что у него за спиной один из странных парней вскрикнул и восторженно проорал что-то вроде: «Нашли мы его, Женька!! Наконец-то!! Отыскали этого проныру!!» Дальнейшие его возгласы утонули в шуме толпы.

Детишки возле экранов, словно по команде, приветственно замахали флажками. Заставка сменилась грандиозной картиной многотысячной толпы на огромной площади. Над головами восторженных людей пронёсся украшенный двуглавым орлом вертолёт с каким-то человеком, храбро висящим на верёвочной лестнице. Толпа немедленно взвыла, и люди начали вздымать руки к небу. То же самое проделали и обитатели парка, хотя вертолёт с незнакомцем был где-то далеко.

На площади была установлена огромная сцена, по которой ритмично двигались полуодетые люди, видимо, местные звёзды эстрады. Вертолёт завис над сценой, и с него в руки звёзд лихо спрыгнул человек с голым торсом. Публика на площади снова заревела, ей вторила посетители парка, потому что храбрец, прилетевший на вертолёте был президентом Бурлаковым. Он вскинул руку в приветствии и взял микрофон:

— Я снова с вами, дорогие сограждане!! — сообщил он радостно под крики толпы.

Из-за того, что над ухом Джека неприятно визжала какая-то юная гражданка, он практически ничего не слышал из того, что говорил обнажённый по пояс президент.

— …Мы — свободны и независимы! — доносились обрывки его пламенной речи. — Мы никому не позволим навязывать нам свою волю! Мы любим Россию, мы умрём за Россию, это наша страна!..

В его речи Джек улавливал недовольство Штатами, единственными в мире поддержавшими непризнанные народные республики, о провокациях боевиков против Канады, выбравшей путь духовности, о России, несущей свет традиционных ценностей по всему миру. Затем, по завершении зажигательного выступления российского лидера, в мощных экранных динамиках раздался рёв моторов. На сцену выехали байкеры и закружили вокруг полуголого президента. Между мотоциклами, не боясь попасть под колёса, затанцевали маленькие гимнастки с ленточками и мячами. Вокруг сцены замаршировали девушки в псевдогусарской форме, вращая в руках какие-то блестящие палки. А звёзды эстрады, выстроившись у края сцены, хором запели гимн. Кто-то сердито толкнул Джека, и американец понял, что нужно подняться на ноги. Все в парке стояли навытяжку, некоторые подпевали. Крупным планом показали президента, в его глазах стояли слёзы гордости за отчизну и свой верный народ, а узловатые пальцы сжимались в кулаки.

Исполнение гимна завершилась вспышками фейерверка вокруг сцены и дружным перезвоном колоколов многочисленных храмов. А затем раздались залпы салюта. Джека повеселило, что салют можно было наблюдать одновременно и на экране, и в реальном небе — президентская площадь была не так далеко, в десяти километрах отсюда, поэтому парк представлял собой нечто вроде фан-зоны. Народ вокруг оживился, две крупные женщины пустились в пляс и оттеснили американца, почти прижав его к двум странным парням в кепках. Несмотря на шум в «фан-зоне» Джек услышал их разговор: говорили они довольно громко, чтобы перекрыть гвалт народного ликования.

— Как будем брать Бурлакова?

— Понятия не имею. С президентской охраной мы не справимся вдвоём.

— Надо Юшечкина запросить, пусть безопасники группу захвата высылают.

— Или просто грохнуть его здесь. Надеюсь, в реале выживет и оклемается, — не совсем понятно предложил один из парней.

— Рискованно. Может свихнуться от потрясения, а нам потом расхлёбывай…

Стараясь не выдать себя, Ивнинг напряжённо прислушивался к разговору. Никакие это не сумасшедшие, хоть и порой выражаются странно. Может, условный язык? Джек слышал, что разные террористы и экстремисты частенько прибегают к его помощи.

И тут ему пришла в голову неожиданная мысль: нужно сообщить о заговорщиках русским спецслужбам! Американский гражданин Джек Ивнинг помог предотвратить покушение на президента — вот что напишут завтра в новостных лентах!

«А, может, это не заговорщики! — возразил внутренний голос. — Обычные парни с заводской окраины… Мало ли о чём они говорят! Может, обсуждают компьютерную игру о захвате президента»

«Зачем тогда они его по фамилии называют? — спорил с воображаемым собеседником Джек. — Что это за игра такая?»

«Но ты ведь не стукач, Джек! — не сдавался оппонент. — Мы — не русские, наш народ не любит стукачей. Не зря говорят в нашей глубинке: доносчику первый кнут»

Джеку привиделись простые американские трудяги: жизнерадостные фермеры в клетчатых рубахах и стетсонах, суровые дальнобойщики в кожанках, перепачканные шахтёры в спецовках и касках. Они осуждающе смотрели на доносчика. Но, заслоняя их, перед глазами встала другая картина: измождённая мать, вынужденная из-за нищенской пенсии работать уборщицей в супермаркете, младшие сестрёнки, одетые в дешёвые и скверные бразильские тряпки. Они с надеждой глядели на единственного мужчину и кормильца в семье: отец скончался два года назад, сердце не выдержало стресса из-за закрытия родного завода. В родных Штатах каждый год банкротились сотни предприятий под телевизионную трескотню о вставании с колен.

За раскрытие заговора против русского президента, Джек получит, как минимум, вид на жительство вместо временной рабочей визы, которая у него сейчас. А там, кто знает, подучит язык, поднимется по служебной лестнице, получит гражданство и перевезёт сюда семью из Техаса. Ему представилась радужная картина будущего: небольшой домик в окрестностях столицы богатой и благополучной страны, мама, гуляющая среди берёзок, сёстры, вышедшие замуж за русских парней, и их обрусевшие дети. Джек, ставший Яковом Вечеровым, будет в душе скучать по Америке, по родине, но не по олигархическому государству, терзающему собственное население налогами, поборами и штрафами.

В каком-то полусне Джек выбрался из гущи и, стараясь не терять из виду заговорщиков, обратился к первому попавшемуся полицейскому. Он рассказал ему всё, что удалось услышать. Полицейский немедленно сообщил куда-то по рации, и уже через минуту американец повторял рассказанное седоватому мужчине с суровым и благородным лицом, вероятно, начальнику какой-нибудь русской спецслужбы, примчавшемуся сюда в сопровождении нескольких крепких парней в гражданской одежде. Рассказывая, Джек позавидовал местным жителям, что у них такие спокойные, грамотные и профессиональные сотрудники спецслужб и полиции. Он вспомнил родных американских полицейских: безграмотных, ленивых, агрессивных, неквалифицированных, затюканных начальством, ненужными планами и отчётами.

— Могу я надеяться на получение вида на жительство? — униженно попросил Джек у седовласого, когда изложил все свои догадки и опасения.

Тот снисходительно улыбнулся:

— Разумеется! Если твои предположения окажутся верными, и эти двое — в самом деле заговорщики, то вполне можешь на это рассчитывать. И на вид, и, чуть позже, на гражданство. Мы ценим наших сторонников из любой страны мира.

Седовласый едва заметно кивнул своим гвардейцам, и те начали незаметно пробираться через ликующую толпу к заговорщикам, резко выделяющимся своей странной одеждой.

— Правда, получением гражданства наше ведомство не занимается, — продолжил седой, не отрывая взгляд от своих подчинённых. — Но я позвоню куда следует и решу твой вопрос. Перезвони мне завтра вот по этому телефону.

Он протянул Джеку визитку со словами:

— Надеюсь, ты не из саскачеванских боевиков?

— Что вы! — испугался Джек. — Я не разделяю позицию моего правительства по поводу Канады!

— Вот и славно, — улыбнулся начальник-спецслужбист. — Тем более, что там происходит не борьба за независимость, а передел собственности с участием американских частных военных компаний.

Джек поспешно кивнул, боясь, что высокий начальник передумает насчёт гражданства. А затем стал наблюдать, как из толпы, стараясь не привлекать внимания и не создавать излишний ажиотаж, выводят под руки двух заговорщиков. Сотрудники седовласого провели схваченных парней мимо американца. Один из заговорщиков хмуро глянул на доносчика, и того передёрнуло, будто ему в лицо заглянуло само Небытие.

8

Он утопал в кожаном кресле за огромным столом из красного дерева перед экраном для телеконференций, моложавый и подтянутый, успевший облачить торс в олимпийку. За ним красовался трёхцветный штандарт, а чуть выше — герб с двуглавым орлом. Холодова и Кудрявцева ввели в президентский кабинет под руки. Бурлаков встал из-за стола и приказал седовласому:

— Освободите помещение!

— Вы уверены, господин президент? Ведь это заговорщики, они могут вас…

— Повторяю, покиньте помещение! Я хочу поговорить с ними с глазу на глаз! И двери прикройте поплотнее. Ничего не случится, они безоружны и беспомощны.

Седовласый с сотрудниками послушно удалились.

— Нашли-таки, красавцы! — улыбнулся президент, глядя на заговорщиков. — Я сразу понял, что это вы, когда мне доложили о заговоре. Замаскировались вы неудачно, какие-то хламиды на себя напялили! Тут так никто не ходит, вот и привлекли внимание. А знаете, что самое неприятное в этой истории?

Поскольку ответа не последовало, Бурлаков ответил сам:

— То, что вы вторглись в мою сокровенную мечту! Ощущение, будто раздели догола и выставили посреди улицы.

— Паршивая у тебя мечта, пошлая! — наконец подал голос Кудрявцев. — Сразу видно закомплексованного горемыку-неудачника. Купаешься тут в своих воздушных замках? То-то, думаю, шефа третий день на работе нет! А не боишься оставлять своих подданных без присмотра. Пока ты в реале, тут всякое может произойти…

— На «ты» перешёл, осмелел! — рассмеялся опальный майор-президент. — Оставить не боюсь, я на хронопаузу ставлю пропос, когда в реал удаляюсь. Застывают мои подданные меня ожидаючи… А ты, дружок, выслуживаешься или заставили за мной охотится? Думаю, что заставили: карьерист из тебя никакой.

Не дожидаясь ответа, он перевёл взгляд на Виктора:

— И ты, бедолага, зачем сюда припёрся? Твой напарник службу государеву служит, а тебе какой прок? Ты ведь учёный, зубрила, книжный червь! Тебя чем соблазнили? Дополнительной неделей к отпуску?

— Из-за знакомства с тобой, — нехотя ответил Холодов. — Век бы тебя не знать!

— Ах да, мы ведь с тобой одногруппники, Сугроб! Совсем забыл впопыхах. Тоже хочешь скрутить старого друга Тягача и отправить его в кутузку? А смысл?

Он подошёл к примыкающему столу для совещаний и выдвинул два стула:

— Присядьте, коллеги, разговор долгим будет.

— Может и не таким долгим! — хмыкнул Кудрявцев. — За нами следят из реала…

— Боже мой, как страшно! — не поддался на угрозу Бурлаков. — И что мне сделают? Откуда я переместился сюда, всё равно никто не знает, и не скоро найдут моё бренное тело на грешной Земле. Это вы должны бояться.

— Отбоялись уже! — процедил оперативник. — Пуганые!

Он резко плюхнулся на предложенный стул, развалился и поглядел в глаза новоявленному президенту.

— А вот ты нас боишься, самозванец! — вызывающе сказал он Бурлакову. — Твой воздушный замок обнаружен. Если нас с Витюхой угробишь, за тобой всё равно придут.

— …Схватят государственного преступника, засадят его пожизненно, и наступит благодать. Работа у всех появится, цены снизят, налоги отменят вместе с масочным режимом…

— Мне чихать, что там отменят, а что снизят, — Глаза Кудрявцева горели злым огнём. — Главное, что от меня отстанут. И от Витюхи тоже. Надоели ваши шпионские игрища до смерти!

— Не заживёшь ты спокойно, дурачок! — усмехнулся Бурлаков. — Ни ты, ни напарник твой. Нет у вас будущего. Хотите покажу кое-что?

Он подошёл к своему роскошному столу и развернул экран к заговорщикам.

— Видели мы твои ролики! — фыркнул оперативник. — Голый ура-патриотический пафос, приторный и тошнотворный. И президент тоже голый. Мне такая переслащённая галиматья в реале надоела, каждый день по центральным каналам крутят.

Бурлаков не ответил, занятый поиском нужного ролика, презентации или что он там хотел показать преследователям. Через пару минут на экране появились первые кадры, в углу заставки мелькнул гриф «Совершенно секретно».

— Смотрите внимательно, — проговорил майор с неожиданной ненавистью в голосе. — Может, поймёте, что к чему, и что нас всех ждёт.

Ролик перевернул всё с ног на голову. Вся эта запутанная история, в которую Виктор вляпался, открылась с неожиданной стороны и расставила всё на свои места.

Вначале бесстрастный закадровый голос поведал о петлевых технологиях. Ничего нового невидимый рассказчик не открыл: теории временных петель обсуждались ещё в студенчестве, проводились мысленные эксперименты, строились компьютерные модели. Картинки-комиксы из учебника врезались в память: путешественник отправляется в будущее, покупает книгу известного автора, возвращается, находит этого автора, в нашем времени пока ещё неизвестного, и дарит ему его же произведение. Получается автору ничего сочинять не нужно, достаточно скопировать свою же рукопись. Будущее помогает настоящему, освобождает автора от напряжённого творческого труда, экономит ему время.

Книги — это мелочь, для примера. Из будущего можно уносить в настоящее научные теории, чертежи ещё не изобретённых устройств, рецепты лекарств, новые сорта растений и породы животных. Насколько облегчится труд учёных, инженеров, фармацевтов, селекционеров, освобождённых от мук творчества, от интенсивной мыслительной деятельности! Вместо творцов они превратятся в управленцев, чья задача — внедрить извлечённое из будущего в повседневную жизнь. Правда, есть опасение, что они при этом отупеют и деградируют без ежедневной тренировки серого вещества на решение сложных творческих задач. Хотя у грамотных управленцев с серым веществом тоже всё в порядке, просто оно немного отличается от мозгов творцов.

Но интеллектуальные ценности — это только вершина айсберга петлевых технологий. Ведь никто не запрещает таскать из будущего, помимо чертежей, и сами изделия, как это произошло с ремортальными агрегатами, мемкапсулами и устройством для взлома любых замков, применённые капитаном. Можно представить, сколько интересного изобретут в будущем, и как эти изобретения могут пригодиться в настоящем! Продукцию заводов и фабрик будущего можно переправлять в настоящее, затрачивая только энергию на актуализацию и перенос. Тогда отпадает необходимость в промышленности. Зачем тратить уйму ресурсов на изготовление машины, если её можно взять из потенциариума, едва на ней схватится краска?

В этом и заключалась правительственная программа развития на ближайшие годы. В финале ролика рассказывалось о появившихся государственных центрах по футур-транспортировке товаров будущего. Данные товары пока не поступают в торговые сети, а используются в узких кругах избранных. Якобы в целях опробования петлевых технологий. Но тут и дураку ясно, что сильные мира сего вряд ли захотят делиться уникальными ценностями из будущего с широкими массами, разве что разрешат пустить в продажу что-нибудь бросовое, не нужное им самим.

Только теперь Виктор понял, почему будущее показалось ему таким странным, практически неотличимым от настоящего. Потому что там нечему развиваться: значительная часть ценностей уже разворована варварами из настоящего. Наши алчные современники, лишают ценностей потомков, тем самым лишая их будущего. Словно мы живём в кредит, взятый у ещё не родившихся потомков, с тайной надеждой оставить его непогашенным. Но расплачиваться придётся…

— Ну как, Сугроб, понял, что нам грозит? — прочитал мысли Холодова Бурлаков. — Грядущее — сплошная сумеречная зона без перспектив, без идей, без материальных ценностей. Зияющая дыра, пустота. А наши власти, наворовавшись и натешившись, отдадут будущее на растерзание обывателям, а те доберут всё, что плохо лежит.

— Странная идея! — перебил его Кудрявцев. — Как можно из будущего тащить ценности, если заводы сейчас закрываются, из-за того, что в них нет надобности? А надобности нет, потому что ценности мы берём из будущего, где они изготовляются на заводах. Парадоксом попахивает или я ошибаюсь?

— Ты всегда был слаб в теории, старший лейтенант, — ответил президент воздушного замка. — Будущее многовероятно, у него много разветвлений и вариантов. В каком-нибудь из них всегда найдётся что-то ценное, которое можно сгустить вероятность, актуализировать и перетащить к нам. В одной ветке нет заводов, но они есть в других.

— И ты хочешь помешать разграблению будущего? — осторожно спросил Холодов, поняв грандиозные замыслы бывшего однокурсника.

— Да, Витя, хочу! — резко обернулся к нему Бурлаков. — У меня есть дети, и я не желаю им беспросветного существования. Потому что они потом погрузятся к нам, ушедшим в мемориум, и спросят, какого чёрта вы, предки, нас обворовали!

Он прошёлся по кабинету и уселся за стол:

— Я хочу стряхнуть эту власть и построить нормальное общество. Которое не обкрадывает потомков. Которое не живёт прошлым, ползая по искажённой истории. Которое не созерцает, а созидает. Пока мы копаемся в прошлом, у нас воруют будущее.

— Кто будет строить и творить?! — взорвался Виктор. — Наши обыватели? По-моему, им гораздо интереснее жить за счёт детей и внуков, которые будут за них расплачиваться. Или, может, будущее обеспечат твои пассионарии,которых ты натащил из мемориума?! Чингисхан пойдёт на завод? Твой тёзка Македонский сядет за штурвал комбайна?

— Прошлое неисчерпаемо, — спокойно отпарировал Бурлаков. — Понадобятся созидатели — выдерну личности Стаханова, Паши Ангелиной, гектарников, скоростников. Потребуются учёные и изобретатели — обреалю Менделеева, Попова, Сеченова, Аносова. Надо будет воспитывать юное поколение — оживим Сухомлинского, Макаренко, Ушинского.

— Предки нам помогут спасти потомков от нас самих? — уточнил Виктор. — А среди современников нет строителей, инженеров и педагогов?

В усмешке майора скользнуло искреннее презрение к обитателям настоящего.

— Среди современников? Этих ожиревших, самодовольных и ленивых тупиц, прожигающих жизнь в мемориуме?

— И чем ты лучше тогда наших властей? Они обворовывают будущее, а ты — прошлое. Они прикарманивают ценности из потенциариума, а ты — исторических личностей из мемориума. После таких деятелей остаются сплошные прорехи, что в прошлом, что в будущем.

Холодов махнул рукой и горько сказал:

— Иди-ка ты, Саша, знаешь куда! Со своими переворотами и заговорами!

— Браво! — неожиданно раздалось в кабинете.

Воздух затрепетал, и возле стола материализовался знакомый капитан-безопасник и с ним с полдесятка суровых бойцов, вооружённых до зубов.

— Тебя, Бурлаков, слушать — не переслушать! — нехорошо улыбнулся капитан. — Соловей ты наш красноречивый! Собирайся в путь дорогу, хватит тебе в воздушных замках скитаться. Пора в реальный мир. Лесоповал тебя заждался. Оттуда и начнёшь созидать светлое будущее.

Опальный майор даже не дёрнулся. Виктор ждал, что он сейчас вызовет охрану, и начнётся лихая перестрелка, но президент стоял, презрительно глядя на безопасников, по-наполеоновски скрестив руки на груди.

— Извини, твою розовую мечту придётся уничтожить, — сухо сообщил начальник безопасников, подходя к Бурлакову и заворачивая ему руки за спину. — И даже социотрон использовать не придётся. Критическая точка твоего общества — это ты сам. Изымем тебя из этого уютного мирка, и тут само всё посыплется. Непрочная конструкция — общество, построенное на единственной личности…

Потерянные Холодов и Кудрявцев мрачно смотрели, как безопасники «упаковывают» государственного преступника. А за окном веселился и ликовал ничего не подозревающий народ…

* * *

Прошло три месяца после этой громкой истории. Средства массовой информации переключились на другие темы, и мало кто уже вспоминал события тех жарких дней.

И Виктор, и Кудрявцев думали, что Бурлакова упекут по полной программе: власть не любит, когда на неё покушаются. Статьи и новостные ленты вначале пестрели заголовками: «Раскрыта организация заговорщиков», «Главный оппозиционер пойман», «Экстремизм не пройдёт», «Заговор Запада против суверенитета страны», но потом информационная шумиха стала стихать, пока совсем не затихла. Громкого процесса не состоялось, зато через некоторое время в городе появилась новая организация. Вывеска на её входе гласила «Государственное управление ремортации и демеморизации Мемконтроля», руководителем которой назначен подполковник Бурлаков. Ходят слухи, что в следующем году он уволится в запас и будет баллотироваться в губернаторы. В замы ему назначили проверенного агента Игнатьева. Кто-то видел, как в здании управления мелькал бывший директор скандальной фирмы «Антарес».

Государственная программа внедрения петлевых технологий была свёрнута и «отправлена на доработку». Возможно, власти испугались общественного резонанса, а, может, просто занялись поиском источника утечки важной информации, которая каким-то образом попала в руки Бурлакова. Впрочем, в мире, где всё продаётся и покупается, не может быть ничего секретного — любая государственная тайна имеет свою твёрдую цену.

Гражданка Завьялова Алевтина Сергеевна и учительница-пенсионерка Нина Ильинична отделались «лёгким испугом»: в связи с изменением в законодательстве ремортация больше не считалась уголовным преступлением, и суд назначил им административное наказание в виде штрафа в размере пяти МРОТ за «несоблюдение правил оформления документов». Господина Завьялова вытащили из альтерны, а обитателя города Снова полуабстрактного Володьку вернули обратно в привычную среду обитания. После этого супруги Завьяловы подали на развод. Суженого Нины Ильиничны, любимого Петеньку, оставили в реале, и он постепенно адаптируется.

Пострадавшего меминженера Твердынина выписали из психушки, и теперь он восстанавливался в ведомственном санатории. Гуляя по сосновому бору, сидя на берегу лесного озера, он вспоминает свои злоключения в лагерях и штрафбате. Его супруга говорила, что он собирается подать иск на Мемконтроль за демонизацию целой эпохи. Дело обещало быть проигрышным, но скандальным.

Бестелесные личности, вытащенные из мемориума Бурлаковым, меминженеры начали возвращать обратно, но процесс ещё не закончен: уж слишком много исторических персон было перемещено в наш мир.

В кафе, том самом, которое на полпути между университетом и центральным корпусом Мемконтроля, за угловым столиком у окна сидели трое. Новенькие капитанские погоны Юшечкина и потрёпанная ветровка одетого не по погоде Виктора смущали обитателей кафе.

— Ты хорошо всё обдумал? — в который раз спросил Кудрявцев Виктора.

Оперативник выглядел свежим и отдохнувшим. После истории с Бурлаковым он оставил службу, устроился вольнонаёмным лаборантом к Юшечкину и поступил на заочное отделение: решил стать профессиональным мемористом. Холодов помог ему подготовиться к экзаменам, а сам через месяц уволился из университета и болтался не у дел, перебиваясь случайными заработками.

— Обдумал. Мне нужно лет сто или сто пятьдесят, — ответил Виктор. — Отправлюсь с высокой хроноскоростью, в реале пройдёт от силы часа два.

— С ума сошёл! — осёк его Юшечкин. — За жизнёшку свою не боишься? С такой хроноскоростью погружаться, это ж как кувалдой по башке!

Холодов лишь пожал плечами.

— К тому же энергии уйдёт уйма на такую хроноскорость! — продолжал кудахтать бывший инспектор, а ныне начальник отдела перемещений в потенциариум и финитум. — С меня голову снимут!

— Ты и так в опале, — «успокоил» его Виктор. — Одним выговором больше, одним меньше. Не мне тебя учить, спишешь всё на сбой в системе или ещё чего-нибудь…

— А если уволят?

— Тебя и так рано или поздно уволят, — безжалостно ответил меморист. — Слишком умных никто не любит.

Кудрявцев с неожиданно нахлынувшей жалостью смотрел на недавнего напарника, потёртого, раздавленного и опустошённого. Пьёт ещё к тому же, наверное. Он хочет отправиться в финитум, отыскать свою мечту. Несомненно, ему там будет лучше, чем в нашем мире, к которому он оказался неприспособлен. Риск, конечно, высокий, но уж лучше рискнуть жизнью в финитуме, чем спиться и помереть в канаве никому не нужным.

Бывший оперативник посмотрел на Юшечкина, и тот едва заметно кивнул.

Эпилог. Домик на берегу Стикса

Он не помнил, как нашёл это место. Сначала Виктор ощутил мягкий тёплый ветерок, потом его лицо согрели ласковые солнечные лучи. Он почувствовал лёгкий аромат цветущего клевера. Вокруг было удивительно тихо, только где-то неподалёку попискивали цыплята. Пушистые жёлтые комочки высовывали клювики через ячейки сетки, огораживающей угол покосившейся сараюшки, и просили клевера. Стайка, вдруг вспомнил Виктор, такие сараюшки в его городе детства называли стайками. В маленьких городах они обычно громоздились вокруг панельных многоэтажек, и жители хранили в них разный скарб, а некоторые даже разводили мелкую живность. Вот и сосед дядя Коля, рыбак и матерщинник, завёл себе цыплят, а проходящие мимо ребятишки забавлялись, прикармливая клевером будущих петушков и курочек.

За стайками — небольшой скверик с двумя песочницами, качелями и старыми вязами с ветвями, отполированными ребячьими животами. По ним очень удобно было лазать, по старым вязам, которые в его, Виктора, краях называли карагачами. Под деревьями расположился деревянный бум — дворовая пародия на гимнастическое бревно. Он был скользким: одно неосторожное движение, и ты уже лежишь поперёк, пребольно ударившись животом.

А ещё в скверике есть беседка с прохудившейся крышей и лавочками, попорченными перочинными ножами; ребятня постарше тут играла в запрещённые ножички, а старушки из соседней пятиэтажки гоняли их. По вечерам в беседке можно было застать целующуюся парочку. Витя с мальчишками как-то приноровились пугать влюблённых: из старых простыней сделали себе костюмы привидений, и стоило парочке начать целоваться, юные хулиганы выскакивали из кустов и сгоняли страшным воем очередных Ромео и Джульетту. Но однажды попался кавалер не из робкого десятка; не испугавшись нечистой силы, он догнал одного из «привидений» и насовал ему полные штаны крапивы, начисто отбив охоту подражать Карлсону.

Восемь панельных двухэтажек — «хрущёвок» — это его, Виктора, двор, где он провёл своё детство. Отличный по нынешним меркам двор: несколько сквериков, очень много зелени, а перед каждым домом — палисадник с сиренью, берёзками и железными штуковинами, на которых жители выхлопывали ковры. Возле никогда не закрывающихся подъездов скамеечки, на которых в любую погоду сидели бабушки, обсуждающие и осуждающие всех входящих и выходящих. Посреди двора — хоккейная коробка, где в июне, за неимением льда, пацаны играли в мини-футбол, пытаясь забить мяч в маленькие хоккейные ворота. За двором — частный сектор и несколько красивых двухэтажних домов, которые в наше время называются таунхаусами. В те времена это было «элитное» жильё: четыре двухэтажные квартиры в доме, в каждой — собственная веранда и небольшой садик под окнами.

За таунхаусами — «неофициальный» пляж, на котором ребятам строжайше запрещалось купаться из-за ямок и водоворотов. Запреты сопровождались жуткими историями, иллюстрирующими несладкую долю непослушных. Но на ребятню эти рассказы не производили впечатления: всё равно купались — не тащиться же на городской пляж в летнюю жару! У тайного пляжа было своё название — Шум; его так назвали из-за сильно шумящей воды на перекате у плит разрушенной когда-то давно плотины, где водились большие и злющие раки. Вокруг Шума густо росли ивы, за которыми начинался небольшой лесок, а на том берегу была старица, где можно было вдоволь наесться камышовых безвкусных луковиц.

Может, Виктор умер, не выдержав запредельной хроноскорости? И после смерти попал в Загранье? Есть среди учёных сторонники теории Загранья, скорее даже не теории, а научной легенды. Мол, если финитум — это предел всех мечтаний, конечная грань истории, то если перескочить эту грань, мы попадём в загадочное и странное, поэтично звучащее Загранье, лежащее за пределами времени. Там материя не существует, а пересуществует. Любой объект нашего мира обязательно ломается или умирает, если он живой, а там, за пределом времён, ему даётся второй шанс. Умерший человек, побывший некоторое время в мемориуме, перерождается в Загранье и живёт второй раз, помня своё прежнее существование. Мироздание даёт ему возможность прожить новую жизнь, исправив все ошибки прежней.

Хотя, как знать, может, после пересуществования есть ещё и перепересуществование? Эдакая реинкарнация с памятью, которая в отличие от обычной позволяет запомнить прежнюю жизнь. Иначе что толку перерождаться, если ты не помнишь себя прежнего, а, значит, без разницы, ты ли это переродился или родилась новая личность? Интересно, сколько жизней человеку даёт природа?

Хотя чушь всё это! Загранье, если оно есть на свете, выглядело бы странно и непонятно. Ведь папа Виктора, исправляя ошибки молодости, мог жениться не на маме, а на маминой подруге. И тогда Виктор не должен был переродиться, но тогда его бы природа лишила второго шанса по вине отца. Либо Холодов родился бы и не родился одновременно, и подобных ему полурожденцев были бы миллионы. И выглядел такой мир бы не так, как это место.

А этот мир он нашёл после долгих блужданий по пропосам финитума. Сколько он их прошёл, двадцать, тридцать? Уже и не вспомнить. Чуждые материализованные мечты, странные миры, помешанные на клерикализме, милитаризме, абстракционизме, синдроме поиска глубинного смысла… Десятки чужих фантазий разной степени бредовости. Когда он попал сюда, он сразу понял, что это его личный пропос, его материализованная мечта о мире и покое.

Сколько ему лет? Невозможно понять. Может, он — первоклашка Витенька, чистенький и опрятный, а, может — старшеклассник Витька, отличник и активист, которого учителя родной школы «ведут на медаль». Или подающий большие надежды студент Холодов, приехавший в родной городишко на каникулы. А время какое сейчас? На родные девяностые из детства не похоже: слишком всё благополучно и спокойно. Какие-то идеализированные семидесятые: для кого-то эпоха застоя, а для кого-то — период подлинной стабильности.

Вот он уже в родном дворе, по нынешним меркам пустынном, не забитым кредитным автохламом всех марок. Знакомый подъезд с деревянной дверью, на которой чья-то хулиганистая рука выцарапала «Витька + Маринка = любовь до гроба». Он увидел в окне бабушку, живую и здоровую. Пока молодые родители на работе, старушка хлопочет на кухне: стряпает пирог с капустой, чтобы покормить пришедшего из школы голодного внука Витеньку, единственного и поэтому балованного. Сильно сжало сердце, и Холодов понял, что он не сможет сейчас подняться на второй этаж, позвонить в дверь и обнять бабушку: не выдержит эмоциональной нагрузки. Он сделает это позже, ведь впереди у него целая вечность.

Обогнув родной дом, Виктор прошёл по тропинке к частному сектору. Дорожка вывела его на берег Шума. Он знал куда идти: нужно дойти до старой ивы, наклонившейся к воде, в дупле которой старшие парни прятали запретные сигареты, и возле которой они с Маринкой когда-то дали клятву в вечной, нет, не любви, а дружбе. О любви тогда он, бойкий с парнями и косноязычный с девушками, не решился бы сказать.

Там, за памятной ивой, возле подвесного моста, у которого поломана доска посередине, есть маленький домик. Когда-то там жила прабабушка Виктора, которую он не помнил. Она давно умерла, и родители использовали домик как дачу. Там был приличный огород, где они сажали картошку всей семьёй, и несколько яблонь с очень вкусными яблоками. Домик и сейчас стоял там: покосившаяся избушка с дверью, обитой облупившимся дерматином. Виктор открыл скрипучую калитку и по-хозяйски вошёл во двор. Клубника уже поспела, и он сорвал на ходу несколько ягод. Когда-то в школе пятиклассник Витя умничал, доказывая, что «Виктория» — это не клубника, а садовая земляника.

Ключ, как всегда, лежал на своём месте, под крыльцом, а в избушке привычно пахло травами, валенками и выпечкой. Видимо, запах въелся в стены навсегда. Войдя в комнату, Холодов огляделся и заметил несколько чужеродных предметов, которых не могло быть в той, «настоящей» избушке. Вдоль стены расположился высокий стеллаж с книгами: русская и зарубежная классика, справочники по матанализу, дифурам и общей физике… Целую полку занимал многотомник «Теоретическая и прикладная мемористика», которого не существовало ни в Витином детстве, ни в юности. А на стареньком неустойчивом трёхногом столе, покрытом скатертью с бахромой, лежал чужеродным телом новенький ноутбук.

Виктор устал общаться, устал от толкотни, от людей и от собственной бестолковой жизни. Подавал надежды в школе, отличник, гордость родителей, в институте — победитель сначала студенческих олимпиад, потом — участник научных конференций, споривший на равных с преподавателями. А затем — оступившийся, вставший на скользкую дорожку университетский доцент, уставший в первую очередь от себя, злой на весь белый свет.

Холодов всегда был общительным и обаятельным, но ненавидел общение. У него не было близких друзей, и всю свою сознательную жизнь он прожил одиноким волком. Общаться ему приходилось по необходимости; это получалось, но он этого терпеть не мог. Будь его воля, он бы заперся с книгами и не выходил бы сутками во внешний мир, витая в облаках теоретической мемористики. Кто знает, будь другие времена, он, быть может, и не связался бы с жуликами, таскающими из мемориума несуществующие документы, а был бы если не учёным с мировым именем, то забавным странноватым сумасшедшим гением. Теперь его личный пропос давал ему такую возможность.

У него осталось одно-единственное желание: никогда не возвращаться отсюда в реальный мир. Может, мироздание сжалится и, используя какие-то свои законы, оставит его здесь? Он будет много работать: разработает какую-нибудь теорию, например, связывающую континуум, мемориум и потенциариум воедино. Ведь есть же взаимосвязь между энергией, информацией и вероятностью. А повезёт, так он теоретически выведет ещё какой-нибудь «чегониум»: у материи ведь бесконечное количество свойств, ибо она сама бесконечна. Она не только движется и отражается, не только может и хочет, но и чего-то ещё делает. Возможно, у неё бесконечное количество «чегониумов», и над этим следует поработать.

А утрами он будет рано вставать, спускаться к реке, купаться, а потом выполнять какую-нибудь грубую физическую работу: полоть грядки, колоть дрова, чтобы затопить старенькую баньку, стоящую в конце огорода. Он будет навещать родителей и бабушек-дедушек, а, может, иногда, редко-редко встречаться со школьными друзьями, если захочется. Но сейчас он настолько вымотан жизнью, что ему никого не хочется видеть, а хочется только одного: умиротворения и покоя.

Когда-то он, дурачок, спорил с учительницей литературы, грубо высмеивая булгаковского Мастера. Мол, как может писатель — знаток душ человеческих — в такое сложное время желать покоя, да ещё и с бабой! Виктор в силу юности и живости характера считал, что место писателя, тем более гениального — не где-то в уединении, а среди народа, в гуще страстей и событий. Только там настоящий мастер сможет понять людей и творить шедевры. Но теперь он сам в роли Мастера: финитум предоставил ему покой, только без Маргариты.

Виктор прилёг на ободранный топчан в углу, укрылся рваным полушубком, уютно свернулся клубочком и забылся крепким, как в детстве, сном.

Оглавление

Пролог. Город Снов

Первая часть. Дела давно минувших дней…

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

Вторая часть. Возможность невозможного.

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

Третья часть. Рыцари воздушных замков.

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

Эпилог. Домик на берегу Стикса