Уходящее время [Владимир Алексеевич Колганов] (fb2) читать онлайн

Владимир Колганов Уходящее время

Когда начинаешь новый роман или рассказ, крайне важно найти единственно верное начало, которое бы задало тон всему повествованию, что-то вроде прелюдии, иначе всё пойдёт наперекосяк. Затем надо написать финал, этот завершающий аккорд ещё долго будет звучать в душе читателя, создавая ощущение грусти или радости, и уж наверное должен убеждать в том, что не зря несколько часов подряд перелистывал страницу за страницей, пробираясь сквозь дебри слов в поисках ответа на вопрос: зачем всё это? Ну а дальше дело остаётся за малым – заполнить пустоту между началом и концом. Так было бы и на этот раз, однако, начав писать, я так и не смог остановиться.

Глава 1. Тимоха

Той ночью Тимофей Петрович плохо спал. Посреди вполне обыкновенного сна он вдруг почувствовал словно бы неизвестно из чего возникшее неудобство. Ему показалось, что лежит он не в своей постели под тёплым ватным одеялом, а совсем голый на деревянных нарах, видимо, наспех сколоченных из нестроганных досок. И вокруг него были такие же голые мужики и бабы. Почему голые, он объяснить так и не смог. Было в этом что-то болезненное, кафкианское – словно бы жизнь вывернули наизнанку, и Тимофей Петрович увидел нечто скрытое прежде от его глаз. Увидел то, что видеть ему не полагалось.

Первым желанием было слезть с нар и покинуть это непонятное скопление людей. Однако не было никакой уверенности в том, что ему по силам нарушить этот кем-то заданный порядок. Смущало и то, что в таком виде вряд ли сможет до дому добраться, скорее уж наоборот – первый же встреченный им милицейский наряд прекратит это безобразие и направит либо в КПЗ, либо ещё в какое место для принудительного излечения. Пожалуй, что так. Столь непривлекательный итог настраивал на поиски причин случившегося превращения.

«Чем же я мог им не угодить? В чём провинился перед ними? И за что такая кара?» В мозгу медленно ворочалась невнятно сформулированная мысль и поминутно возникали предположения, одно невероятнее другого, но он по-прежнему не понимал, в чём виноват, за что же впал в немилость. А мысль заключалась в том, что всякому несчастью предшествует заслуживающий порицания поступок, ну, если не поступок, то уж наверняка постыдное намерение. Но что же такого ужасного он сделал? В чём причина?

С давних пор Тимофей Петрович верил в то, что должен быть в оппозиции к любой, какая бы она ни была, господствующей власти. Так должно было быть, этого требовала жизнь, это составляло смысл его существования по определению. В нужный момент тем или иным способом выразить свой протест, дав понять власти, в чём её ошибка – именно в этом заключалась гражданская миссия честного интеллектуала. Но вот сейчас только он ощутил некую потребность своей души, даже можно сказать – страстное желание безоглядно полюбить власть, только бы она освободила его от этого кошмара.

Он даже не пытался задать самому себе столь естественный в этих условиях вопрос: что для него важнее – инстинкт самосохранения или же принципы, которым старался следовать всю жизнь? Ответ был слишком очевиден. И ещё отчего-то показалось, будто место, где он теперь находится – это то самое место, где суждено ему остаться навсегда. И даже странная, не поддающаяся скорому объяснению картина безмолвия и покоя, на которую позволили глянуть напоследок, ему уже нисколько не поможет, сколько бы он не терзал себя в поисках причин. Поздно всё это, не ко времени, раньше надо было думать. Что ж теперь-то…

Себя Тимофей Петрович считал человеком нервического склада и тонкого ума. Не потому, что получил хорошее образование и остро реагировал на происходящее в стране и в мире. Просто никогда не мог смириться с тем, что его уделом может стать столь примитивное существование, когда просыпаешься по звонку будильника и все последующие события дня повторяются раз за разом, от завтрака до ужина, от будней до праздников, от зарплаты до зарплаты. Нет, даже по дороге на работу он пытался решать, что называется, краеугольные проблемы бытия. И поздно вечером, дома, глядя в телевизор, не уставал бурчать себе под нос, что можно было сделать всё не так, если бы доверили страну другим, не этим людям.

Когда ушла жена, Тимофей Петрович для начала немного погоревал. А потом решил, что всё, что ни есть, случается только потому, что нельзя было поступить иначе. На неё он зла вовсе не держал: какое может быть зло, если не один год вместе делили и радости, и горе? Правда, Карина ещё та штучка была – всегда ей чего-то не хватало. Бывало, даже за обедом начинает нудеть – вот ведь сосед делает евроремонт, а почему бы и нам не облагородить для начала… Как это она выразилась? Нет, вот ведь что удумала! Втюхать все сбережения в ремонт только для того, чтобы сидеть на импортном толчке. К этим выкрутасам, странным завихрениям её скудного ума Тимофей относился с известным снисхождением. Что поделаешь, видимо, слишком много сил Создатель затратил на её красоту, а поработать над содержимым головы времени так и не хватило. В конце концов, баба есть баба, ей голова дана, чтоб только языком чесать. И невдомёк Карине, что у соседа имеется дополнительный, тщательно скрываемый доход. Ну а ему, Тимофею, такое выделывать принципы не позволяют.

Говорить с женой о сокровенном он не желал. Не потому, что не поймёт, даром, что на двадцать лет моложе. Да нет, просто вывернет всё так, что потом только и остаётся, что маяться без сна полночи. И ещё это её желание спорить по каждому пустяку до победного конца, настаивать непременно на своём. Это раздражало чрезвычайно. В любом деле Тимофей Петрович на первое место ставил логически обоснованный, непротиворечивый аргумент. Если нет аргументов, зачем же спорить? Получится лишь примитивное бла-бла-бла, а тогда просто жаль затраченного времени.

Да, немалых нервных сил стоило это внешне спокойное течение семейной жизни. Выгнать Карину он бы, конечно, не решился, да и скандалов избегал. Но вот ведь, сама от него ушла, избавила от неизбежного инфаркта. Теперь, говорят, замаливает грехи, обхаживая какого-то новоявленного проходимца из сферы финансовых услуг.

А иногда Тимофей ловил себя на мысли, что, может быть, и к лучшему, что она ушла. Само собой, лучше для неё, не для него же. C другой стороны, всё не так уж плохо повернулось. Жилплощадь осталась у него – по этому поводу не спорили, да это и странно было бы, попросту неприлично, по правде говоря. Квартиру эту он купил ещё в те старые, благословенные времена, когда квадратные метры были вполне по карману работнику умственного труда из научной сферы. Теперь же никакого ума не хватит, чтоб расплатиться с банком, который ссуду выдаёт. Да и какой малахольный её даст? У нынешнего мужа Карины, судя по всему, таких забот не возникает.

Каждый раз, сталкиваясь с финансовыми проблемами, а таких хватало, Тимофей вздыхал: «Эх, что-то всё же устроено не так в этой демократии, что-то они не предвидели, не предусмотрели». Если честно, то демократов Тимофей Петрович уважал, помнится, за кого-то даже проголосовал на выборах. Однако, во всю эту канитель не очень верил. Слишком уж нереальным ему представлялось, чтобы миллионы стали управлять страной. В маленькой деревеньке, в захудалом провинциальном городке – это же совсем другое дело. Там ведь всё, как на ладони, ни одно событие не происходит без того, чтобы каждый гражданин о нём узнал. А вот в столичном городском квартале – тут совсем не так. Скажем, что бы он мог рассказать про своего ближайшего соседа? Да хоть убей, толком не знает ничего. Вор или удачливый бизнесмен, заботливый муж или любитель малолеток?

Как-то среди ночи проснулся. Не спалось. Внимание его привлёк неясный шум, доносившийся из-за дверей квартиры. В те времена ещё случались изредка пропажи – то у кого-то украдут мешок картошки, выставленный в коридор, то ещё что. Вот даже слыхал, будто предметом кражи стала детская коляска. Теперь, когда поменяли замки в дверях на чёрный ход, и даже консьержка в холле на первом этаже обосновалась – теперь-то стало поспокойнее. Ну а в тот раз Тимофей осторожно, чтобы не разбудить жену, выбрался из постели и подошёл к входной двери. И вот, глядя через глазок, увидел он такую сцену. Соседка, та, что из четырёхкомнатной квартиры справа, выносила к лифту картонные коробки, а какой-то здоровенный, незнакомый Тимофею мужик одну за другой загружал их в лифт. Долго ли это продолжалось, Тимофей не знал, потому что следить в конце концов ему надоело, да и зябко было стоять в одних трусах на сквозняке. Наутро, когда рассказал о ночном происшествии жене, та его просто обругала. Какое ему дело до того, чем занимаются люди по ночам?! Стыдоба – взрослый мужик подглядывает за соседями!

Позже Тимофей узнал из новостей, что сосед объявлен прокуратурой в розыск. Что-то там связано было с нелегальными поставками за рубеж дефицитного сырья. Такие вот дела. Вчера ещё был вполне добропорядочный, всеми уважаемый, солидный человек, а сегодня оказался мошенником и вором. Как это может быть? Вот потому-то и пребывал Тимофей в сомнении – так ли уж правильно устроена наша нынешняя жизнь? Всё ли в ней подчинено логике и разуму? Или же властвуют в ней некие малоизвестные ему понятия и законы.

В намерении хоть в чём-то разобраться, Тимофей перелопатил гору прессы, ни одного ток-шоу по телевизору не пропускал. Много чего интересного узнал, хотя частенько всё в нём против услышанного восставало. Ну вот, скажите, можно ли какой-то смысл извлечь из утверждения, будто нас безнадёжно искалечил тот, прежний, вроде бы тоталитарный режим? И будто люди, до сих пор влюблённые в советскую власть, безнадежно больны и не способны привыкнуть к новой жизни, как не способен привыкнуть к своему протезу одноногий инвалид, жертва пьяного лихача на мокрой от дождя дороге. Да нет, так думал Тимофей, скорее уж, все мы немножечко «калеки» – и советские, и те, что совсем наоборот. Потому как за чистую правду принимаем то, что нам говорят, и то, что в книгах пишут. Миф громоздится на мифе, ему противопоставляют антимиф… И так по кругу. А в сущности, каждый выбирает ту «правду», которая ему больше приглянётся, по душе окажется. Вот и Тимофей пытался отыскать свою правду, но до сих пор найти её не смог.

Был бы рядом кто-нибудь родной, с кем можно было бы поспорить, обсудить те самые краеугольные проблемы… Так нет, сын с ними давно не жил, зарабатывал на хлеб с паюсной икрой, пристроившись программистом в какой-то фирме там, за океаном. Была у него своя жизнь, Тимофею непонятная. Иногда даже возникало подозрение, что это не его сын. Вслух, конечно, Тимофей таких крамольных мыслей не высказывал, но иного оправдания поступкам сына он не находил.

После того, как, наконец, остался один, главной отрадой для него стали прогулки по лесу. Да, там совсем другое дело, уж там точно, самая что ни на есть идеальная, ничем не осквернённая власть, искренняя и задушевная. Потому что сам решения принимаешь и сам за исполнением следишь. К тому же полная свобода – хоть голышом бегай по траве! Ни воров тебе, ни лицемерных политиков, ни проституток, ни алчных богатеев и чиновников. Тишина, даже собак не слышно.

Однако вечно скитаться по лесу он бы не смог. Время от времени надо было возвращаться к людям. Не потому, что Тимофей жизни без общества не чаял, но всё же интересно было, что там и как? А вдруг что-нибудь да к лучшему изменится. Вот ведь стараются, указы издают, заполняют прилавки заграничным барахлом, качают газ и нефть в Европу. А зачем? Что существенного это может изменить в их жизни? К примеру, твердят ему про очередной какой-то «изм», будто мало он видел этого добра за прожитые годы. Нет, с пеной у рта убеждают, что вот оно – то именно, чего так долго ждал. То самое, что приведёт к долгожданному и длительному процветанию. То есть радуйся, что почти дождался! Только потерпи ещё чуток. Ну а ждать-то сколько ещё можно?!

Вообще, люди, свято верящие в истинность неких идей и потому считающие своей обязанностью и правом убеждать в этом прочих граждан, с недавних пор вызывали у него тошноту или хотя бы вежливую, но снисходительную улыбку. Ну можно ли в наше время верить во что-нибудь, если сегодня положил все сбережения в банк, а назавтра приходишь и тебе вежливо так говорят: «Всё! Лавочка закрыта». Хочешь – судись до посинения, а нет, так можешь и повеситься на дверном крюке.

К слову сказать, после прогулок по лесу возникла у Тимофея некая мечта. Ну не мечта, а так, пожелание такое вроде. Да и то, правду сказать, вспоминал об этом Тимофей лишь иногда, когда его чем-то уж очень допекут. Так вот, неплохо бы перебраться в какую-нибудь глухомань. Купить домишко на отшибе, завести корову и кур. А почему нет? Ох, и славно зажил бы! Кругом благодать. Весь день, практически, на свежем воздухе, на природе. Смущало одно – к городу он словно бы прирос всеми своими болячками и мозолями. И никуда отсюда ему уже не деться, хоть матерись, хоть плачь! Нет, к жалобам на судьбу, к бессмысленным рыданиям Тимофей не был расположен. Но вот случилось то, что напрочь перевернуло его жизнь.

Если бы заранее знать, чем всё это может кончиться, то уж, наверное, не стал бы он мелочиться и прямиком пошёл в райисполком. Только ведь райисполкомов теперь нет, а что там такое вместо них образовалось, он не знал. Да ему и не интересно было. Пенсию платят, всё ж какая-никакая прибавка образуется к зарплате – и то хорошо! А больше ничего ему от них не надо.

В общем, был самый обыкновенный, заурядный день. Да, кажется, это была суббота. Скорее по привычке, чем по надобности, с утра стал наводить порядок в доме – ну, как положено, мыл, чистил, подметал. А после обеда пришёл сосед с четырнадцатого этажа и стал агитировать за снос забора. Группа инициативных граждан предлагала ликвидировать решётчатое ограждение, которым был обнесён их дом.

Кому первому пришло в голову соорудить вокруг дома забор, он не знал. И на собрании жильцов по этому поводу тоже не был. Просто однажды, возвращаясь вечером домой с работы, обнаружил на привычном пути через лужайку непреодолимую преграду, из-за чего до подъезда добираться пришлось кружным путём.

Тимофей Петрович был, конечно, против забора. Эта железная решётка ущемляла его самосознание, грозила превратить жизнь в нескончаемую череду открываний и закрываний калитки, в оголтелый её скрип, в нудные и бесполезные препирательства с охраной, если поздно возвращаешься домой. И вообще, в воображении возникали самые неуместные, самые жуткие и неприемлемые аналогии. Только сторожевой вышки с пулемётом не хватало!

Впрочем, доводы защитников забора тоже впечатляли. Вы только представьте, говорили они ему, что по ночам здесь будет собираться «тёплая» компания и распевать под гитару разные там песни. Не дай Бог, и до похабщины как-нибудь дойдёт.

Почему «не дай Бог», Тимофей так и не понял. Старые песни он любил, только слова постепенно забывались. Да и сомнительного содержания частушек Тимофей когда-то много знал. Помнится, в молодости часто навещал подругу в театральном общежитии. Так вот однокурсник её, сын известного прежде то ли композитора, то ли кавалериста, развлекал публику тем, что патриотические тексты песен своего папаши напрочь перевирал, добавляя в них немалую толику матерного смысла. От смеха публика стонала. Тимофей тоже посмеивался, хотя ничего смешного в том не находил. Просто не хотел выглядеть чужаком среди будущей артистической элиты.

Ну а пока Тимофей Петрович предавался воспоминаниям, защитники забора продолжали агитировать. Летним днём, говорили они, к нам в озеленённый собственными руками скверик будут собираться все окрестные мамаши со своими детьми. Благо, есть чем полюбоваться и на чём культурно посидеть. Так что собственным нашим заслуженным жиличкам попросту не останется во дворе никакого места. Что тут скажешь? Пожилых жиличек Тимофею было жаль, хотя ни с одной из них он не водил знакомства. Вроде незачем было, да и не любитель он потрепаться просто так.

Вообще-то, Тимофей Петрович считал, что с этим домом ему очень повезло. Люди здесь жили образованные, что называется, умственных профессий. Например, был дрессировщик кошек и котов. Изредка встречая его в лифте, Тимофей замирал от неведомо откуда появлявшегося страха. Кто его знает, какими методами он пользуется? А вдруг возьмёт, да и загипнотизирует. Чего доброго, встанешь на четвереньки и начнёшь мяукать. Или, не дай Бог, заставит кошечку к себе для проживания принять. Кстати, интересно было бы узнать, какова судьба тех кошек, что со временем выходят у него в тираж? Увы, разъяснения на сей счёт Тимофей так и не дождался, потому что дрессировщик вскоре съехал – видимо, более приличных соседей подыскал, то же из разряда любителей котов. Здесь-то их не очень жалуют, предпочитают комнатных собачек.

В общем, хоть и считал Тимофей себя человеком необщительным, но всё же приятно ему было сознавать, что есть с кем поболтать о том о сём, само собой, лишь иногда и при удобном, подходящем случае. С другой стороны, как говорится, в семье не без урода. В последнее время Тимофей всё явственнее стал это ощущать.

Неприятности начались после того, как Тимофей отказался поддержать инициативу нескольких жильцов по сносу это самого, вставшего им поперёк горла, вконец надоевшего забора. Он рассуждал примерно так: одно дело – это мои внутренние убеждения. Но зачем же всё подряд сносить? Ему стало жаль вложенного в забор труда неизвестных ему сварщиков и изготовителей стального проката. Жаль, что это произведение дизайнерской мысли сдадут в металлолом. А между тем уже в отдалении слышались крики и посвист победивших сторонников ничем не ограниченной дворовой территории. И представлялось уже, как через пролом в заборе врываются толпы кормящих мам с колясками и грудными детьми, любители забить «козла» и ещё чёрт-те кто – малолетние проститутки, наркоманы и окрестная шпана со всего микрорайона.

Знал бы он, что сосед сверху категорически стоит за снос забора, может быть, и поостерёгся бы, не торопился вот так сразу отказать. Может быть, совсем иным оказался бы в итоге его более или менее осмысленный, свободный выбор. Ну а теперь-то что – теперь это уже стало делом принципа. И на совет соседа хорошенечко подумать Тимофей Петрович ответил резко и категорически. Уж очень это смахивало на шантаж.

Вот тут и началось! Имеется в виду то, что происходило в расположенной этажом выше, прямо над головой, квартире. Скрежет передвигаемых по кафельному полу табуреток напоминал вопли раненого африканского слона. Россыпь монет и ещё каких-то неизвестных металлических предметов гремела над головой, как пулемётная очередь, выпущенная из проржавевшего «максима». Среди ночи вдруг раздавался грохот упавшего с верхотуры на пол тела, а утренняя побудка начиналась регулярно с бомбометания в ритме «диско», причём непременно где-нибудь в басах, от чего даже тахта под ним ходила ходуном и норовила сбросить опостылевшего квартиранта. Если к этому добавить, что то и дело принималось интенсивно капать вдоль стояка в техническом шкафу, предвещая очередной потоп, которых Тимофей за время жизни в этом доме пережил немало, можно понять его желание всё это уладить.

Однако сосед нормальных человеческих слов не понимал. Тимофею казалось, что видит он перед собой матроса, идущего на штурм Зимнего Дворца или, на худой конец, каппелевца во время знаменитой психической атаки. И то, и другое было явно неприемлемо в том плане, что нечего было такому объяснять. Когда на тебя прут, закусивши удила, самое надёжное средство сохранить жизнь и себе, и ему – взять да и тихонько отойти в сторонку. Но уезжать из этого дома Тимофей Петрович не хотел.

Пожалуй, причина нежелания сменить место прописки была в том, что, если уж совершать обмен, так исключительно для того, чтобы вернуться туда, где проходили детские и юношеские годы. Где каждый переулок, каждый дом был связан с воспоминаниями об одноклассниках и друзьях. Где подъезды, проходные дворы и подворотни хранили звук его шагов и запах сигарет, которых выкурено было тогда немало. Тимофей изредка возвращался в те места, сидел на скамейке у пруда, смотрел на лениво скользящих по водной глади лебедей, мысленно пытаясь восстановить в памяти то, что было дорого, что отзывалось в сердце радостью и болью. Но с каждым разом всё отчётливее понимал, что постепенно он здесь становится чужим, и место это скоро будет неприятно его взгляду. Вот и улицы забиты до предела иномарками, так что по тротуару даже не пройдёшь. И вычурной архитектуры дома, в изобилии, словно грибы в дождливую осень, появившиеся за эти годы. И мелкие лавчонки, маленькие ресторанчики и кафе, вечно полупустые. Здесь понемногу обустраивалась какая-то другая жизнь, непонятная и ненужная ему. Он становился здесь чужим, потому и не было ему сюда возврата.

А накануне Тимофея пригласили на собрание членов-пайщиков кооператива. Речь должна была зайти о сносе того самого забора. День был пустой, вечером и того горше – совсем нечего было делать. Поэтому и пошёл.

Актовый зал расположенной по соседству средней школы забит был под завязку, до отказа. Тимофею Петровичу давно уже, с начала девяностых, не приходилось видеть такого скопления взволнованных людей, такого яростного, могучего порыва в намерении отстоять свою единственную, неопровержимую и непререкаемую правду. Всё это ясно читалось на лицах тех, кто явился на собрание, и не было силы, которая могла бы противостоять этому напору.

Честно говоря, поначалу даже стало смешно – стоило ли огород городить из-за такой пустяковины, как забор вокруг жилого дома? В конце концов, ко всему можно приспособиться, если очень уж прижмёт. Главное, не отступать в том, что составляет основу более или менее сносного существования. Скажем, если кто-то захочет перекрыть вам воду или обесточит электрический щиток – вот тогда понятно желание пострадавшего пойти на самые крайние в отношении злоумышленника меры. Тогда любые контрдействия и любые аргументы в их оправдание можно было бы понять. В конце концов, если надо тебе вентиль на горячей трубе заменить или забарахлил автомат на том щитке, можно объяснить всё по-хорошему, не унижая гражданское достоинство своего соседа. Когда же из человека пытаются сделать покорного исполнителя чужой воли – можно ли с таким смириться? Тогда требуется стиснуть зубы, сжать кулаки и драться до победного конца.

Вот и сейчас, собрались две сотни человек на свой последний, свой решительный бой. Выберут президиум, примут повестку дня и начнутся прения. А дальше что? Да что ж ещё? Ну, для начала станут лапшу друг другу на уши навешивать! К такому странному, парадоксальному, вроде бы ничем не спровоцированному выводу Тимофей Петрович пришёл, внимательно поглядев на лица собравшихся людей. Желания драться и ни на йоту от намеченной цели не отступать – этого добра было тут в избытке, можно и до другого случая немножечко оставить. Но в то же время, упорство, не подкреплённое ясностью ума, в его понимании представляло собой не меньшее зло, чем малодушие и желание сдаться на милость победителя. Таких горе-радикалов Тимофей немало повидал на своём веку, ещё в ту пору, когда ходил на митинги противников прежнего режима. Впрочем, к презрению примешивался и некий затаённый элемент зависти. Аналитических способностей Тимофею было не занимать, но вот подняться на трибуну и объяснить собравшимся, что разрушать, не имея чёткого представления, как это будет обустроено потом, нельзя, что такие действия чреваты, что все мы рискуем оказаться в дураках – для этого Тимофею элементарно не хватало смелости и уверенности в своих силах. Да и кто бы ему там позволил выступать?

К слову сказать, около трети присутствующих в этом зале он и в глаза-то никогда не видел. Тут были и пожилые матроны с крашеными буклями, и вечные домохозяйки, мечтающие наконец-то вмешаться в политический процесс, и молодые матери с младенцами на руках, желающие оградить себя от ненужной конкуренции в борьбе за свободную скамейку перед домом, ну и, конечно же, защитницы прав обездоленных животных, то есть борцы за свободу выгула собственных собак в ближайшем парке или сквере. Словом, большинство защитников сохранения этого забора, судя по всему, составляли женщины, да ещё расплодившаяся за последние годы назойливая, всюду проникающая, кровососущая мошкара – так Тимофей называл автомобилистов.

И с какой стати его сюда занесло? С любителями торчать в дорожных пробках ему не по пути. А спорить с женщинами Тимофей не собирался, потому что так однажды для себя решил и старался неукоснительно следовать этому неписанному правилу. Суть его заключалось в том, что бесполезная трата ума не может быть оправдана даже тем, что составляет приятную основу общения с прекрасной половиной человечества. Каждому – своё! Даже если приходилось сталкиваться с вопиющей наглостью в какой-нибудь государственной конторе, он искал выход на какого-нибудь начальствующего мужика. Это впрочем, отнюдь не исключало приятных и весьма полезных бесед с облечёнными властью, в той или иной степени привлекательными дамами. Но вот что верно, то верно – до споров с ними не опускался никогда.

Тимофей краем уха слушал привычную для подобных заседаний дребедень – выборы президиума, утверждение регламента, вступительное слово… Для надёжности даже чуть прикрыл глаза. И лишь когда начали говорить по существу, словно бы ото сна воспрял, мысленно поиграл мускулами и потянулся, приводя умственный аппарат в соответствующий заданным обстоятельствам порядок.

А между тем, защитники забора, похоже, брали верх. Во всяком случае, среди выступавших эта фракция преобладала.

– Пора положить конец издевательствам над волей большинства. Сколько ещё это может продолжаться? Если кому-то не нужен наш забор, вон, тут кругом полно домов, меняйтесь. Скатертью дорога! Мы никого не держим.

– Граждане! – попыталась остудить пыл защитников забора, снизить градус дискуссии председательша. – Но так нельзя. Выступающие за снос забора такие же равноправные члены-пайщики кооператива, как и мы с вами. Вот тут я вижу немало сторонников этой идеи. Давайте им предоставим слово.

– Нет! Не давать слова! – вскричала зардевшаяся от благородного гнева, уже слегка растрёпанная дама и, подбежав к трибуне, пояснила: – Нам их намеренья ясны. Сначала выбросить на свалку наш забор, затем сменить правление, а кончится тем, что всех нас выселят, чтобы устроить в подвале казино, а на остальных этажах будет публичный дом со всем, что полагается вдобавок.

– Клевета! – размахивая кипой бумаг, со своего места вскочил курчавый гражданин с явными признаками значительности на лице, во всяком случае, так Тимофею поначалу показалось. – В нашей программе ничего такого нет. Кто хочет, может убедиться. Забор мы планируем сломать в обмен на содействие жителей окружающих домов в благоустройстве нашей территории, – и стал раздавать направо и налево сшитые скрепками листы, то ли с программным манифестом, то ли с перечислением грядущих преференций.

– Если уж брать, то в твёрдой валюте, – предложила председательша. – Впрочем, общему собранию решать.

Однако идея затерялась в шуме возмущённых голосов. С заднего ряда в воздух полетели прокламации, а вслед за тем стали скандировать что-то вроде лозунгов, но почему-то на манер речёвок фанатов на футбольных матчах:

– Сло-ма-ем за-бор! Сло-ма-ем за-бор!..

– Спартак чемпион! – раздалось в ответ, и теперь уже и со стороны передних рядов понеслось:

– Ди-на-мо впе-рёд! Ди-на-мо впе-рёд!

Самое странное, и оттого пугающее непредвиденными последствиями заключалось в том, что противники забора встретили отпор со стороны тех самых пожилых матрон, старых перечниц, пережитков того времени, когда воскресным днём вся футбольная Москва отправлялась на «Динамо». Вряд ли почтенные дамы лет эдак пятьдесят назад относились к категории футбольных фанатов, скорее уж это была привилегия отцов или мужей. Но в нынешних обстоятельствах такое их подвижничество было как нельзя более кстати.

Смущённые неожиданным ходом дискуссии, представители противоборствующих сторон призвали публику к порядку. Посовещавшись между собой, они предложили участникам конфликта разместиться по разные стороны от центрального прохода.

– Так будет проще контролировать расстановку сил и можно будет избежать рукоприкладства, – поддержала инициативу с мест председательша и попросила впредь высказываться только по повестке дня.

Удивительное дело, большинству участников собрания даже пересаживаться не пришлось. Видимо, и тут сработало нечто вроде классового чутья, разделившего жильцов и жиличек дома на правых и неправых. Увы, история повторилась уже в который раз.

Спор продолжался. Но постепенно его участники, по-видимому, исчерпав все доводы и контраргументы, стали мало-помалу переходить на личности.

– Я бы так сказала вам, сидящим справа, – начала свою речь активная общественница, завсегдатай собраний и непременный член родительского комитета школы. – Как лидеры, защитники интересов жильцов этого дома, вы ничто! Уж сколько лет жуёте всё одну и ту же жвачку. Лозунги поистрепались, флаги вылиняли. Пора признаться, что вам эти дела не по плечу, – словно бы подвела итог она и с явной издевкой в голосе добавила: – Убогие пустозвоны, способные только воздух сотрясать!

– Сама вы, как допотопный граммофон! – возмутился ранее заявивший о себе курчавый гражданин, как раз в этот момент достававший из портфеля новую кипу политических воззваний. – Несёте чушь, скоро плесенью покроетесь!

– Ах ты, брехливое чмо!

– Что ты сказала?

И пошло…

Тимофей давно заметил – характер портит лицо, уничтожает очарование, если, конечно, оно было присуще человеку изначально. Особенно жаль, когда такое происходит с женщиной. И ещё, его всегда поражали люди, которые по самому пустяшному поводу в карман за словом не полезут. И вот с глубокомысленным видом вещают ерунду либо же получают удовольствие от собственного хамства. Когда их слышишь, бывает, просто оторопь берёт. Господи! Да неужели культурный, образованный человек способен на такое? Неужели возможно разом забыть всё, чему учили, о чём мечталось когда-то, что в книжках прочитал? Если бы речь шла о выборе между жизнью или смертью, тогда ещё можно их понять. Но вот сейчас, словно бы соблюдая некий привычный ритуал, несут чёрт-те что, ничуть этим не смущаясь.

Ну что поделаешь – лицемерия Тимофей Петрович на дух не выносил. Готов был выслушать самое неприятное, даже резко высказанное мнение, если сказано это убеждённо, от души. Но вот если человек вьётся ужом, крутит, вертит сомнительными аргументами, как ему вздумается, а свою истинную цель прячет за красивыми словами – этого Тимофей не простил бы никогда.

Все эти соображения не давали Тимофею успокоиться и принять единственно правильное решение относительно того, что делать дальше. А между тем, участники дискуссии стали постепенно выдыхаться. Судя по всему, пришло время слегка передохнуть, собраться с силами и вновь пойти на штурм. Иду на вы! С железным скрежетом опустится забрало и…

Тут-то и созрела в голове Тимофея Петровича некая мысль: «А какого лешего мне надо? Зачем я сюда пришёл?» Как принято было ещё в детстве, когда терпеть было уже невмоготу и срочно требовалось выйти, он поднял над головой вытянутую вверх руку. К его удивлению, «учителка» поняла его несколько превратно.

– Да, да, пожалуйста. Слово предоставляется… – председательша указала на Тимофея неким перстом в виде шариковой авторучки и стала что-то торопливо искать в списке жильцов. – Вы из какой квартиры? Задолженности по квартплате нет?

Сообщив номер квартиры и фамилию владельца, Тимофей покосился на бухгалтера, которая, сверившись со своим списком, удовлетворённо кивнула головой. «Ну что ж, делать нечего, придётся выступать. Свобода слова в действии. Видимо, не зря боролись», – с усмешкой подумал Тимофей.

– Я вот о чём хотел сказать…

– А вот вы пройдите сюда, чтобы все вас видели, – предложила председательша.

– Ну, если вы настаиваете… – Тимофей кряхтя поднялся и направился к сцене.

Делал он это с явной неохотой, нарочито медленно, словно бы всем своим видом хотел показать, что вся эта затеянная ими канитель не может его уж очень беспокоить. Хотя бы потому что есть проблемы поважнее.

Но вот дошёл, наконец, до сцены и повернулся к залу. На него глядели две сотни пар широко раскрытых глаз. Некоторые – с удивлением, ведь никогда от него и слова не услышишь. Другие – с явной насмешкой, ну что такого особенного может сообщить им этот старикан? Кто-то, вероятно, смотрел с надеждой – с надеждой завтра при встрече завести ни к чему не обязывающий, минут на сорок разговор, благо повод для этого есть, теперь Тимофей уж не отвертится.

Никому из них угождать Тимофей не собирался. В сущности, ему было всё равно, как отреагируют на его слова. Во всяком случае, именно так мысленно себя старался успокоить. Мол, что бы не ответили, меня это не может волновать.

И вот набрал в грудь воздуха побольше и сказал так:

– Я вот, извините, не пойму, отчего столько шума вокруг этого забора?

По залу прокатился ропот.

– То есть как? – возмутился один из тех, кто расположился справа. Его поддержали слева:

– Зачем сюда таких пускают? Если ума не достаёт, чтобы понять, нечего ему здесь делать.

В заднем ряду возник и тут же затих истерический смешок.

Тимофей поначалу так и не нашёлся, что сказать в ответ. Только посмотрел в зал растерянно и улыбнулся. А потом сказал:

– Я-то надеялся, что вы мне объясните, а выходит, что объяснять должен я сам, – затем немного помолчал, как бы собираясь с мыслями. – Я вот что думаю. Нам же с вами здесь жить. Все мы имеем право голоса. А если не представляем толком, за что голосовать, ничего хорошего у нас с вами не получится. Правильно я рассуждаю? – Тимофей оглянулся на председательшу, сидевшую за его спиной.

– Так что конкретно вам не ясно? – пришла на помощь председательша.

– Мне ясно только вот что, – ответил Тимофей. – Ясно, что дело не в заборе. Если не наберёмся разума, никакой забор нам не поможет. В конце концов, там, за забором такие же люди, как и мы. С ними всегда можно обо всём договориться.

– Хотела бы я посмотреть, как вы убедите в этом наших оппонентов, – хохотнула дама слева.

– Не о чем нам с ними толковать, – прокричали справа. – Мы сами-то не можем прийти к общей точке зрения.

– Вот и я о том. А что если взглянуть на это дело с другой стороны? – примиряюще улыбнулся Тимофей. – Вера в то, что забор защитит от всех невзгод, на мой взгляд, столь же пагубна, как и наивность тех, кто считает, будто нам не нужны никакие запреты и заборы. А в итоге пострадают от непродуманных решений все, – Тимофей обвёл взглядом зал и продолжал: – Когда на простого человека, который во всех этих заморочках ни бум-бум, обрушивается лавина информации в виде противоречивых аргументов и мнений, ему совсем непросто разобраться, разложить всё это по полочкам. Тем более, если одно утаивается, а на другом делают акцент.

– Это кто же тут утаивает? – раздался возмущённый женский возглас. – Вы что же, утверждаете, что мы намеренно вводим граждан в заблуждение?

– Госпожа пайщица, успокойтесь! – вмешалась председательша. – Товарищ вовсе не вас имел в виду.

– Вы правы. Дело не в конкретных личностях, – согласился Тимофей, – и даже несовпадение высказываемых мнений тут совершенно ни при чём. Зло в нашей неискоренимой привычке судить обо всём на основании кем-то сказанных слов. Зло в нашей лени, когда недосуг самому в сути дела разобраться. Зло в нашем желании поскорей найти врага, объявить его причиной всех несчастий, затем осудить и не мешкая привести в исполнение суровый приговор. Ну а потом, когда наступит новая пора невзгод, будем искать следующего врага. И так до гробовой доски, до самого скончания века.

Публика, взволнованная и удручённая перспективой вечного поиска врагов, молчала. И только курчавый гражданин с кипой программных документов на руках никак не унимался:

– А что, будто нет у нас врагов?

– Враги-то есть, – Тимофей немного передохнул и продолжал: – Но главный враг для нас это мы сами. Чем раньше мы это поймём, тем скорее примем нужное решение.

– Так что же, я должна снять юбку и сама выпороть себя? – с этим вопросом обратилась к собравшимся молодая дама из третьего подъезда, вызвав оживление среди мужской части членов-пайщиков.

Однако предложение раздеться догола требуемой поддержки, увы, не получило. Зато с мест прозвучали выкрики:

– Это что ж будет, если каждый вместо того, чтобы работать, станет искать что-то там внутри себя? А жить-то нам на что прикажете?

– Ему, видите ли, классовую борьбу подавай опять, теперь на мозговом, виртуальном уровне! Нет уж, прошли те времена!

– Это занятие нам ни к чему! Если делать нечего, сам пусть в себе копается!

Тут со своего места поднялся гражданин, по внешнему виду, то ли приват-доцент, то ли профессор. Видимо, тоже из научной сферы.

– Что-то я вас, уважаемый, не пойму. Вот вы говорите, что я должен изживать в себе врага. Допустим. Но ведь дело это не скорое, много времени пройдёт, пока человек в душе своей достигнет совершенства. А что же делать сейчас? Прикажете оставить всё как есть, авось, само собой как-то образуется?

Приват-доцент снисходительно усмехнулся и, довольный сказанным, сел, заслужив одобрительные отклики соседей.

Его поддержали с мест:

– Правильно! За что ж тогда бороться будем?

– Я ведь сказал, попробуйте для начала перебороть себя. То же должны попытаться сделать и те, что за забором. Только тогда появится надежда, – ответил Тимофей.

– Господа! Это провокация! – снова не выдержал курчавый, ткнув пальцем почему-то в сторону приват-доцента. – Вот уже нам предлагают забыть о священном праве на самоопределение и отдать себя на милость федеральных властей. Как это так, оставить всё, как есть? Это же ни что иное, как оппортунизм в наиболее извращённой форме, предательство интересов членов-пайщиков.

– Я этого не говорил, – попытался протестовать испуганный приват-доцент. – Я сформулировал этот тезис исключительно в форме риторического, если позволите, вопроса. Мне только хотелось бы понять, есть ли альтернатива наивной мечте о духовном возрождении.

– То есть как это наивной? – тут уж не выдержал ещё один, тоже учёного вида гражданин, похоже, оскорблённый тем, что принижают его роль наставника и попечителя. – Мы, можно сказать, последние силы отдаём, пытаясь воспитать подрастающее поколение. А вы готовы всё пустить на самотёк? Стыдно это с вашей стороны и неблагородно! Как после этого своим детям будете смотреть в глаза?

– Вы моих детей, уважаемый, не трогайте, – тут уж возмутился первый учёный гражданин. – Я со своими детьми как-нибудь уж сам разберусь. – И погрозил кому-то для острастки.

– Знаем мы вашего сыночка, – не выдержала дама в первом ряду. – Еле-еле за уши вытянули, чтоб сдал на аттестат. От армии, само собой, отмазали. Институт после второго курса бросил. По ночам неведомо где шляется. Стоит вам на дачу укатить, так у него каждый раз пьянка до самого утра. Что ж это делается, соседям от него покоя нету!

– Ах, ведьма! Всё ты врёшь! – надо полагать, это мамашу встала на защиту своего сыночка. – Ты на свою дочь-шлюшку посмотри, а потом уж будешь нас обливать помоями. – И уже обращаясь к председательше: – Я требую немедленного опровержения! Иначе за себя не ручаюсь, дойду до Страсбургского суда! – кричала обиженная дама, покидая зал.

– Иди, иди! Скатертью дорога! – послышалось ей вслед.

Тут, наконец-то, смогла вмешаться председательша:

– Граждане пайщики! Так нельзя. Ну надо же уважать права своих соседей.

– Да где тут право? Тут кругом бесправие!

– Воспитываем придурков, а потом надеемся на что-то!

– Всех на перевоспитание, в трудовые лагеря! Дайте нового Сталина!

– Долой тиранов и сатрапов! Да здравствует всеобщая свобода!

– Пора защитить права национальных меньшинств!

– И исключить мздоимство в сексуальной сфере!

– Всех на… – дальше зазвучало и вовсе непристойное.

Ясно было, что собрание пошло вразнос. То есть ещё чуть-чуть, и могло дойти до мордобоя. Следовало что-то предпринять. И Тимофей попытался остудить пыл собравшихся:

– Граждане дорогие! Ну зачем вы глотки себе рвёте? Зачем опускаетесь до клеветы и оскорблений? В конце концов, какая разница, есть этот забор или его нет. Дело-то ведь выеденного яйца не стоит.

Кричащие и буйствующие, униженные и оскорблённые, вскочившие со своих мест и уже, было, покинувшие зал – тут все внезапно замолчали. Поскольку у них одновременно в головах возникла одна и та же мысль. И словно бы подслушав эту мысль, тем самым выразив общественное мнение, в наступившей тишине раздался мрачный голос из президиума:

– Как это не стоит? Да за него наши кровные денежки заплачены.

Шквал возмущённых выкриков прокатился по залу, по пути своего следования приобретая всё более агрессивные черты. Тимофей попытался ещё что-нибудь сказать, но его уже никто не слушал. Все взгляды оборотились к курчавому гражданину, который, размахивая новой кипой бумаг, стремительно приближался к трибуне президиума. Заняв нужную позицию, оратор прокричал:

– Нас тут пытаются столкнуть с правильного пути. Считаю, что дело чести каждого из пайщиков отстаивать свою, принципиальную точку зрения. А соглашателям и резонёрам тут не место. Если человек не понимает основ существования нашего кооператива, подвергает сомнению незыблемые, так сказать, устои нашей собственности, такому человеку здесь не место. Предлагаю лишить возмутителя спокойствия слова и удалить из зала раз и навсегда!

– И исключить из числа членов-пайщиков! – поддержала дама слева и ткнула пальцем в Тимофея.

– Уж и не знаю, как вы, а мы его всегда подозревали, – тут же заявили справа.

– Гнать таких надо!

– Позор!

– Под суд!

Тут снова началось…

Ещё тогда, в августе, когда стоял на площади перед Белым домом, одной рукой массируя левую сторону груди, ещё тогда он верил. Верил, что разум и совесть победят. И вот теперь только, сказав эту короткую речь, только теперь он осознал, что был неправ. Не вера здесь решает. Верить можно до посинения, но это не изменит ничего. Всё будет так, как кто-то умный и облечённый властью просчитал. Составил бизнес-план, воспитал нужные кадры, подготовил калькуляцию. Кто знает, может, это Бог…

И ещё он понял, что странное, так поразившее его сновидение было неспроста, что то скопление бессмысленных в своей наготе людей – вот они, эти люди перед ним. Все они, кричащие и размахивающие руками, стучащие каблуками по полу и брызжущие слюной. Всем им только кажется, что они живут, что существуют. Что звуки произносимых, выкрикиваемых ими слов – это и есть их жизнь. А насамом деле всё совсем не так. На самом деле, лежат они там, на холодных нарах, думают каждый о своём и терпеливо ждут, когда же вынесут им смертный приговор. И он тоже лежит на нарах вместе с ними. Без смысла, без надежды. Какая уж надежда, если сына воспитать не смог?

Тут слёзы брызнули у него из глаз. И словно бы каким-то тяжёлым, тупым предметом стукнуло по голове. Он попытался не упасть, но тело не послушалось его.

– Эй! Что это с вами? – пустая, глупая улыбка застыла на лице председательши.

– Да он свихнулся! – прокатилось по залу.

– Вот бедняга…

И словно бы даже злость куда-то испарилась, они даже готовы были простить ему всё то, что он тут в сердцах наговорил. Да можно ли обижаться, когда такое случилось с человеком?..

Когда его увозили, вслед кто-то из соседей прокричал:

– Скорее возвращайся, Тимоха!

Уже остатком своего угасающего разума он успел подумать: «Нет! Только не это. Только не опять… сюда».

Глава 2. Свидание на похоронах

На этом месте я прервал рассказ. Да просто не знал, о чём ещё писать. Вроде бы и так всё ясно – сама жизнь станет продолжением моего рассказа. Тимохе не суждено этого узнать, а вот мне придётся разбираться в том, что изменилось здесь за то время, пока жил вдали от родины. Неплохая мысль – я в роли Воланда, который явился через много лет, чтобы сделать выводы, вынести свой приговор. Как это он тогда сказал? «Обыкновенные люди… в общем, напоминают прежних… квартирный вопрос только испортил их». Эх, если бы так просто! Однако за прошедшие годы столько вопросов накопилось – сам чёрт ногу сломит… Ну вот и я, смогу ли что-то изменить, кого-то наказать, на что-то повлиять? Это вряд ли – возможности писателя крайне ограничены.

Тут надо пояснить, что Тимоха – это вполне реальный человек, можно сказать, коллега, если иметь в виду мою первую профессию. Правда, после третьего курса мы с ним разошлись, то есть он никуда не уходил, ну а меня направили работать в «органы», лет двадцать отслужил. Да что теперь говорить – это дело прошлое. С тех пор иногда общались на ежегодных встречах однокурсников, вот только в последние годы не имел такой возможности. Собственно говоря, я потому и решился написать о Тимохе, что его не стало – копаться в жизни ныне здравствующего человека как-то неудобно, а вот когда уйдёт в мир иной, тогда уж не станет обижаться, если что-то перепутаю или даже намеренно искажу реальные события. Впрочем, историю про забор он сам мне как-то рассказал, ну а финал пришлось додумать – как без этого?

Рассказ написал, сидя в кресле самолёта, управился за несколько часов. Отшлифовать, отредактировать текст тоже времени хватило, пока добирался до Москвы. И вот стою во дворе академической больницы. Здесь, у здания морга собрались и коллеги по работе, и кое-кто из однокурсников. С ребятами из нашей физтеховской группы, конечно, приятно пообщаться, но только не в этой ситуации. Меня больше занимал вопрос, приедет ли Карина, чтобы проводить Тимоху в дальний путь. Однако среди толпы так и не нашёл никого похожего – неужели за прошедшие годы так изменилась?

Уже когда решил бросить это бесполезное занятие, обратил внимание на девицу, стоявшую поодаль. Стройная фигура, светлые волосы словно бы струились по спине… В общем, ничего необычного – джинсы в обтяжку и кожаная куртка, да ещё шлем байкера в руке. Ну и с чего бы так зациклился на ней? Проблема в том, что я никак не мог разглядеть лица, она словно бы намеренно его скрывала – вплотную перед ней заросли кустарника, а сбоку тоже никак не подойдёшь, там её «охрана». Этих уж ни с кем не спутаешь – в чёрной коже с головы до ног, а на спине характерная эмблема с аббревиатурой «МС». То ли «волки», то ли кто ещё…

Что ж, пришлось ретироваться не солоно хлебавши, а тут ещё ребята понаехали. Начались разговоры – как, да что… Это и понятно, лет десять прошло с тех пор, как последний раз встречались. Тогда устроили посиделки на даче у Саныча, где всё располагало к отдыху – огромный стол под навесом, несколько шезлонгов для любителей поджариться на солнце, да небольшой бассейн. Даже если примешь лишнего, можно освежиться без риска утонуть.

Договорились встретиться на днях. Но тут вынесли гроб, погрузили в автобус, а дальше – дорога на Хованское кладбище. Я что-то замешкался, надеясь, что вот сейчас смогу увидеть лицо той девицы, но не сбылось – видимо, она уже уехала. Когда спохватился, оказалось, что все места в автобусе заняты, да и в двух машинах, на которых приехали Колян и Саныч, свободного места не нашлось. Пожалел, что рано отпустил такси, так ведь никто не знал, что так получится. Ну что поделаешь, не повезло! Хотя в такой ситуации, когда хоронишь давнего приятеля, говорить о собственном невезении, по меньшей мере, неприлично.

И вот иду я по липовой аллее, ведущей с территории больницы на улицу, где рассчитывал поймать такси, как вдруг слышу позади рёв мотоцикла. Еле успел отскочить – эти байкеры, они же все безбашенные! Оглянулся, а это она. То есть полной уверенности нет, поскольку и лицо, и волосы закрыты шлемом, однако, судя по одежде и фигуре…

– Ну что, прокатимся?

Я даже не спросил, куда… Да какая разница? Не столь важно, красавица или дурнушка, главное для меня – это найти решение загадки: какое она имеет отношение к Тимохе? Честно говоря, я был так заинтригован, что без раздумий надел шлем, который она мне протянула – не такой изысканный, как у неё, он предназначен был для пассажира. И вот оседлал этого рычащего коня и, обхватив руками талию девицы, приготовился испытать ощущения, которых прежде старался избегать. Ну просто потому, что не любил рисковать попусту, без особой надобности. Но тут риск был вполне оправдан, в этом я вскоре убедился.

На кладбище мы примчались раньше всех – времени достаточно, чтобы познакомиться, порасспросить о том, что меня интересовало. Тут-то она и сняла свой шлем… Даже если бы ни слова не сказала, я бы понял, что это дочь Карины. А дело в том, что в каждой женщине есть свой неповторимый шарм, который нередко передаётся по наследству. Тут не важны прочие детали лица – только глаза в сочетании с улыбкой… Глядя в эти глаза невозможно ошибиться.

В своё время я чего только ни предпринимал, чтобы заглушить в себе страсть, которая помимо моей воли поднималась откуда-то из подсознания, стоило мне увидеть Кару – так мы её когда-то называли. Было в ней что-то общее с Джиной Лоллобриджидой, а между тем, caro с итальянского переводится как «дорогая, любимая». Когда встречались взглядом, я понимал, что и она… Однако не мог же я увести жену у своего приятеля! И вот передо мною её дочь…

– А я вас знаю.

Это откуда же? Вроде бы прежде не встречались. Молчу. Просто потому, что мне приятно слышать этот голос. Вижу, что смутилась…

– Ох, простите! Я даже не представилась… Меня зовут Алёна. А вас как называть?

Вот странно: говорит, что знает, а имя… Похоже, помнит лишь фамилию.

– А мама вам не подсказала?

Рассмеялась. Когда смеётся, ещё больше хорошеет, прямо расцветает на глазах, как диковинный цветок в оранжерее… Господи, неужели снова начинается? Одно дело воспылать страстью к зрелой женщине, а тут почти подросток…

Слегка зарделась от смущения:

– Ой, мне как-то неудобно вас называть по имени.

– Да бросьте, сейчас вот прилетел из Штатов, так там только и слышишь «Влад», «Влад». И никаких тебе «сэр» или «мистер», разве что обслуга так обращается в отеле…

– Ну что ж, тогда договорились. А что вы делали за океаном, если не секрет?

– В Голливуде фильм собираются снимать по моей книге. Надо было кое-что обсудить…

– И по какому же роману?

– А вот и не скажу.

– Боитесь сглазить?

– Что-то вроде этого, – тут только сообразил, что разговор ушёл куда-то в сторону, а ведь о многом хочется Алёну расспросить. – И как там Карина? Мы с ней давно не виделись…

Алёна заметно изменилась в лице, как-то поскучнела.

– А что с ней сделается? Живёт на даче, попивает испанское вино и ругает власть… Кстати, вас приглашала погостить, для того и послала меня сюда. Не пойму, как она догадалась, что вы будете на похоронах.

– Мы с Тимохой когда-то были не разлей вода.

– Тогда понятно.

То, что Кара сама не приехала, меня не удивило – для неё мы давно уже чужие. На всякий случай всё же решил спросить:

– Ну а ребятам приглашение не передавала?

– Об этом разговора не было. Да она вообще живёт отшельницей! Есть пара друзей, но мне они не нравятся…

– А муж?

– Два года назад погиб в автомобильной катастрофе.

– Сочувствую.

– Да знаете, мне как-то всё равно. …

Странно это. Дочь обычно отца любит больше, чем мать, а тут такое безразличие. Разве что у неё другой отец. Да уж, от Кары всего можно ожидать.

– А эти её друзья…

– Один то ли скрипач, то ли альтист, его физиономия с телеэкранов не сходит. Ну а другой… – Алёна криво усмехнулась, выражая крайнее презрение. – Бегает в трусах по сцене и горланит под гитару… Да вы его, наверно, знаете.

– Я давно уже не бывал в Москве. Всё больше за океаном или наездами в Париже.

– Завидую.

– Так вроде бы не бедствуете. Можете себе позволить…

– Да были с мамой как-то в Ибице… Но это же совсем не то! Вот если бы на байке по Европе прокатиться…

– И что мешает?

– Мама не пускает, говорит, вот станешь зарабатывать сама, тогда делай всё, что хочешь.

– И где же учитесь?

– В Школе-студии МХАТ, на актёрском факультете.

Бывает так, что произносишь некие слова, словно бы помимо своего желания. Увидишь кошку, скажешь: «Брысь!» Наступишь на ногу кому-то, тут же: «Извините!» Ну вот и тут вырвалось:

– Зачем вам это?

– Что значит зачем? Влад, вам не нравится актёрская профессия?

Смотрит на меня удивлённо, даже с некоторой долей разочарования. Придётся как-то успокоить:

– Да нет! Я и кино, и театр люблю, со многими актёрами имел возможность пообщаться. Среди них есть очень интересные люди, но… – тут сделал паузу, подбирая наименее обидные слова. – Но это особый мир, весьма далёкий от привычной нам реальности. В нём действуют иные критерии оценки недостатков и достоинств, там совсем другие нравы…

– Ах, вот в чём дело!

Судя по выражению лица, обиделась. С чего бы это? Если влюбилась в какого-то актёра, тогда понятно – есть надежда, что на сцене встретятся. К примеру, он играет Тригорина, а она – Заречную… Дальше можно не продолжать, поскольку эта история стара, как мир. Правда, мужики уже не те – никто не станет пускать себе пулю в лоб из-за несчастной любви. А вот они… Ох, уж эти женщины! Пройдёт ещё несколько веков, и ничего в них не изменится – будут лить слёзы или писать стихи, или вслед за любимым отправятся на перекладных в Сибирь… Только бы не остаться наедине со своими мыслями. Только бы вновь услышать волшебные слова и ощутить прикосновение мужских рук. Вот и придумывают себе сказочных принцев, а потом… Так ведь заранее известно, чем закончится.

Что-то я себе нафантазировал, а возможно, всё не так. Да и Алёна на влюблённую дурочку вовсе не похожа. Нет, девочка не столь проста, как может показаться… Тогда зачем ей это?

– Вы меня простите, Алёна! Я далёк от того, чтобы учить кого-то уму-разуму. Да и наставник из меня никакой! А всё потому, что грешен… Да, не удивляйтесь, в своей жизни я много согрешил, но речь сейчас не обо мне. Дело в том, что ваше желание стать актрисой мне совершенно непонятно…

Тут подъехал автобус, и наш разговор закончился на полуслове. Затем вынесли гроб, началась церемония прощания с усопшим, и стало уже не до того, чтобы выяснять исходные мотивы желания Алёны стать актрисой. Когда всё закончилось, нас пригласили на поминки, но я вежливо отказался, сославшись на дела. Конечно, надо бы помянуть Тимоху, но тут слишком много незнакомых людей – как принято, будут на все лады расхваливать усопшего, а я хотел бы сохранить память о том Тимохе, которого когда-то знал. Совсем другое дело, если вместе с Карой вспомнить времена, когда мы были молоды…

И вот уже несёмся по МКАД в сторону Рублёвки. Барвиха, Жуковка… Когда-то приходилось тут бывать – на летние месяцы снимали дачу. С тех пор всё так изменилось, что не узнать, да и цены на жильё таковы, что далеко не у каждого москвича есть возможность здесь обосноваться. Но как же Карине это удалось?

Глава 3. Крэйзи вумен

– Ну, здравствуй! А я была уверена, что прилетишь.

Что она имела в виду? Что примчусь, воспользуюсь удобным случаем, чтобы заключить её в объятия? Или что-нибудь другое… И как узнала, что прилечу, а не приеду, к примеру, на поезде или на такси? Вряд ли отслеживала моё передвижение с помощью геолокации мобильника.

Но прежде, чем строить гипотезы, надо бы хорошенько рассмотреть друг друга, отметив то, что осталось неизменным, и оценить вновь приобретённые качества, оттенки, то есть следы неутолённых страстей, несбывшихся желаний и сожаления о том, что жизнь прошла совсем не так, как было запланировано. Это если хватить смелости признаться…

– Ты почти не изменилась.

– Твой комплимент немного запоздал. Вот если бы лет десять назад…

– Нет, правда…

– Ладно, приведи себя в порядок и пойдём к столу. Ещё будет время обменяться впечатлениями. Ляля, ты тоже не задерживайся!

Вообще-то я таких застолий не люблю. Одно дело выпивать с друзьями, а тут… Ну не приучен к светской болтовне! Вот если бы возник некий интерес… Но заводить роман с Карой я не собираюсь, а Ляля… Ляля слишком молода, да и неудобно с дочерью флиртовать на глазах у матери. В других обстоятельствах сбежал бы через полчаса, сославшись на неотложные дела. Удерживало от побега только намерение выведать у Кары, почему разошлась с Тимохой, чем жила последние двадцать лет. Если бы не это, сделал бы ручкой этой Ляле ещё там, на кладбище… А впрочем, вру – обе они представляли для меня загадку, и пока не разберусь, я отсюда не уйду. Даже если попытаются выставить гостя за порог.

Помянули Тимоху, но говорили за столом всё больше обо мне. Эту тему можно было обмусоливать до самого утра, но, к счастью, они читали мои книги, так что пришлось только пояснить, где нафантазировал, а где описаны реальные события. Да по большому счёту мне нечего скрывать или что-то приукрашивать! Жизнь прожита, и пусть в памяти людей останется реальный человек, а не бронзовая кукла, созданная неумелыми руками на потребу публике.

Кара мало рассказывала о себе, несмотря на то, что выпила уже немало – в этом деле могла дать фору любому мужику. Странно, как при таком увлечении сохранила и фигуру, и лицо. Всё тот же профиль, словно бы перенесённый сюда со старинных римских или греческих монет. Впрочем, в нумизматике я не разбираюсь, так что наверняка можно подыскать более точное сравнение.

А вот глаза уже не те. Увы, нет прежнего сияния, которое ослепляет так, что уже не способен замечать незначительные недостатки, будь то в одежде, причёске или на лице. Да, время трудно обмануть, но похоже, что Карина даже не пытается – это так, если судить по умеренному макияжу. Вот и Ляля не увлекается косметикой, что меня, конечно, радует. А потому, что напомаженных, раскрашенных на дух не выношу!

Засиделись за полночь, и вот уже когда пора было расходиться, Кара выкинула фортель:

– А что, Влад, слабо тебе переспать со мной?

Вот те на! С чего бы это? Куда это её понесло? Если и вправду хочет пережить то, что прежде не сбылось, можно сделать всё как-нибудь иначе, а тут… Похоже, слегка перебрала. Я искоса взглянул на Лялю – та замерла, не зная, что сказать. Такого даже она от матери не ожидала… Ну а я попытался свести всё дело к шутке:

– Кара, да я всю жизнь мечтал об этом! Вот только возраст, знаешь ли, да и выпито немало… Так что гожусь разве что на роль евнуха. Если тебя это устроит, могу переночевать на коврике у твоей двери. Буду сторожить…

Известно, что в каждой шутке есть доля правды. Ну вот и я только кое в чём приврал. Ляля улыбнулась, еле сдерживая смех, а Кара что-то совсем разбушевалась:

– Да где это видано, чтобы мужик бабе отказал?!

– Позволь, ну постарайся хотя бы войти в моё нынешнее положение…

– Ничего не желаю знать! Я хозяйка, а ты гость, так что обязан…

Ну что тут скажешь? Если её не остановить, мало не покажется. Придётся выбивать клин клином.

– Так что, прямо здесь?

Я встал и расстегнул поясной ремень, готовясь снять штаны…

– Ты что, сдурел?

– Да я до постели не дойду, засну прямо по дороге. Пойми, в один день и дальний перелёт, и похороны… Имей же снисхождение!

Похоже, до Кары, наконец, дошло…

– Ладно, отдыхай, – тяжело вздохнула и налила себе ещё вина. – Ляля, покажи гостю его комнату.

Ну что ж, не без моральных потерь, но обошлось. Хотя очевидно – что-то с ней не так. Ладно, завтра будем разбираться. Я принял душ, и стоило прилечь, как сразу же погрузился в сон…

Проснулся под утро. Я бы ещё поспал, но вдруг почувствовал какое-то неудобство. Что-то мягкое и тёплое, нежное как лепесток розы словно бы прилипло к моей спине… Тут и мелькнула мысль: Господи! Неужели Кара не сдержала обещания? Перевернулся на спину и что же вижу… Ляля.

– Эй! Ты зачем? – только и смог сказать.

Ляля что-то бормочет сквозь сон, пришлось встряхнуть её за плечи. Другую вытолкнул бы за дверь, но с Лялей не могу так поступить, тем более, что надо бы услышать объяснение. Может быть, двери перепутала.

И вот смотрит на меня, причём так, словно бы я силком затащил её в свою постель. Повторяю вопрос:

– Ляля, зачем ты здесь?

И вдруг слышу смех:

– Ты что, не знаешь, зачем люди в одну постель ложатся?

– Видишь ли, в чём дело… Я тебя не приглашал.

– Поэтому и пришла сама.

У меня нет слов! Да я вообще не вижу смысла в том, чтобы спорить с женщиной – тут от Тимохи ничем не отличаюсь… Надо бы гнать её отсюда, заодно отшлёпать, но дело в том, что я тут гость, как-то неудобно…

Ну что ж, если нет других вариантов, попробую воспользоваться этой ситуацией и кое о чём Лялю расспросить. Но прежде прикрыл её тело простынёй. Так, на всякий случай…

– Давно Кара пристрастилась к вину?

– С тех самых пор, как муж погиб.

– А чем он занимался?

– Был у него какой-то бизнес, очень прибыльный. Да я, в общем, не интересовалась…

– Но он же твой отец…

– С чего ты взял?

Выходит, я был прав…

– Так что, она успела дважды побывать замужем после Тимохи?

– Влад! Ну чего пристал, зачем тебе всё это?

Понятно, что мы с ней уже на «ты». А как иначе, если лежим в постели почти что голышом – августовская ночь жаркая, а пижаму я с собой не захватил. Всё, даже зубную щётку в гостинице оставил.

– Что тут странного? Карина мне не чужая, как-никак бывшая жена старинного приятеля. Не удивительно, что хочу узнать о ней побольше.

– Так спроси у неё.

Явно неспроста Ляля упирается. То ли неприятно вспоминать, то ли здесь есть какая-то тайна. Попробовать разве спровоцировать на откровенность…

– Ой! Я, кажется, понял. Помнишь, в одной из моих книг отец домогался дочери…

Вспыхнула, села на постели, да как заорёт:

– Ты что, совсем рехнулся?!

– Тише, ты Карину разбудишь!

– Её теперь и выстрелом из пушки не разбудить… – и уже спокойнее: – К тому же, в твоём романе это был не родной отец.

– Да какая разница! Впрочем, извини, не хотел тебя обидеть.

– Ладно уж, проехали. Когда имеешь дело с писателем, всего можно ожидать.

– Ты на что же намекаешь?

– Помнишь, как ты смотрел на Лулу? Тогда ещё не знал, что она тебе не дочь…

Да уж, уела! Прямо в точку! Ну что тут можно возразить?

Ляля видит моё смущение, ей это нравится. А я такого оборота никак не ожидал. Да и вообще, вести допрос или душеспасительную беседу в постели с очаровательной девицей – это что-то новое для меня. Во всяком случае, ничего такого не припомню. Хотя следует признать, что нагрузка за последний день свалилась на меня немалая. Так что даже если бы чего-то захотел, вполне возможно, что от меня не будет никакого толку. И всё же, как добиться от неё признания?

А добиваться не пришлось – сама всё рассказала.

– Арсен, её последний муж, денег зарабатывал вполне достаточно для шикарной жизни, так что отдыхали они с мамой то в Эмиратах, то в Испании. Но ему всё казалось мало. И вот связался с криминалом …

Тут она замолчала, словно бы задумалась – а стоит ли об этом говорить? Ну коль уж начала…

– Я об этом уже потом узнала, мамин адвокат рассказывал. Короче, одна из его операций сорвалась, груз конфисковали, а на Арсена подельники повесили огромный долг. А закончилось всё тем, что его машину взорвали, вместе с ним. К счастью, нас там не было…

– Повезло.

– Да нет, дело не в везении. У мамы уже тогда появился близкий друг, или любовник, как хочешь, называй. Он вроде бы работал в Администрации, на Старой площади. По своим каналам что-то разузнал и посоветовал держаться подальше от Арсена. Мама подала на развод… Тут всё и случилось.

– Но тогда и вам должны были угрожать…

– Так мы к этому времени уже перебрались сюда.

– Ну а что же тот любовник, куда он подевался?

– Влад, ну чего ты лезешь не в свои дела? Нет его, и давай больше не будем об этом говорить.

Любопытная история! Впрочем, не вполне мой жанр – пусть этим занимаются Маринина или Устинова. С другой стороны, сюжеты, хоть как-то связанные с политикой, они старательно обходят стороной. Однако эту связь ещё надо доказать… Ох, неужели опять в мусоре копаться? А так хотелось написать что-то про любовь, про то, как и почему сходятся и расходятся хорошие люди.

Еле уговорил Лялю вернуться в свою комнату. А потому что, если не высплюсь, наутро с трудом соображаю – так и буду весь день бродить, как сомнамбула, натыкаясь на предметы, а то и вовсе всхрапну, сидя за обеденным столом, уронив голову в тарелку с винегретом. Прежде такого не бывало, но ещё одна такая ночь и самое невероятное может стать вполне реальным.

Глава 4. Те же и гости

На следующий день мы с Кариной сидели на веранде. О том, что было вчера, не произнесли ни слова, словно бы всё это нам приснилось. Говорили, в основном, о том, что было много лет назад. Вспомнили, как впервые встретились на квартире у Саныча – Карина только недавно вышла замуж за Тимоху, и мы изрядно выпили, отмечая это важное событие. Зяма тогда всё клеился к захмелевшей Карине, и мне показалось, что она совсем не против. Но вот сейчас почему-то не хотела это признавать, будто бы ничего такого не было. Я даже пожалел о своих словах – не дай Бог, снова начнётся то же, что вчера…

И тут на веранде появилась Ляля. Посвежевшая, видимо, уже успела искупаться – там, в саду у них большой бассейн, не то, что у бедняги Саныча. Ляля была в белых шортиках, то есть почти совсем без ничего. Надо признать, что фигура у неё на загляденье! Если бы мне скинуть лет эдак… Ну вот, снова размечтался! А ведь приехал сюда вовсе не затем, чтобы соблазнять юную прелестницу. Карина словно прочитала мои мысли:

– Ляля! Что ты себе позволяешь? При постороннем мужчине в таком виде!

– Какой же он посторонний?

Ляля с улыбкой посмотрела на меня, вызвав новый взрыв негодования:

– Я так и думала! Влад, как ты мог? Она же ещё совсем ребёнок!

Мне не в чем было упрекнуть себя – ночью держался из последних сил… Однако я не забыл, что было вчера за ужином, поэтому не стал разубеждать Карину, а в качестве метода защиты выбрал нападение:

– Карина, ты не права! Если Ляля хочет стать актрисой, тогда надо быть готовой ко всему.

– Ты на что же намекаешь? Меня заверили, что в этом училище нет никакого насилия над личностью, всё благопристойно, не то, что в «Щуке» или в ГИТИСе. Неужели обманули?

– Да нет, я не о том. Но вот представь, что Ляля будет исполнять роль Дездемоны. Как это у неё получится, если она никого толком не любила? Ну разве что учителю литературы писала любовные послания в девятом классе…

Ляля фыркнула, помотав головой, ну а Карина прикусила губу, пытаясь собраться с мыслями:

– Я об этом не подумала.

– Мама, не бери в голову! Влад пошутил…

– А я не признаю подобных шуток! Особенно, если речь идёт о любимой дочери, – и уже после короткого раздумья: – Но кое в чём Влад оказался прав. Надо бы тебе с кем-то переспать, а ещё лучше – выйти замуж.

– Ну вот снова! Я же говорила тебе, что для меня главное в жизни – это театральная карьера. А муж, дети, внуки как-нибудь потом.

Ляля убежала, при этом её груди так соблазнительно вздрагивали на бегу, что откуда-то из подсознания снова явилась крамольная мысль: а что если этой ночью я был категорически неправ? Что если подобного случая больше не представится? В юные годы я немало упустил таких моментов, и вот теперь…

Нет, так нельзя! Чтобы как-то успокоиться, отправился к бассейну, на ходу разоблачаясь – к счастью, у Карины нашлись плавки моего размера. То ли от покойного мужа остались, то ли припасла для своих гостей. Да мне это без разницы! Не купаться же голышом в Лялиной компании.

Я уже достаточно узнал о жизни Карины в последние годы, есть о чём писать. Вот и сегодня она успела о многом рассказать. В общем, занятный получается сюжетец! И всё же кое-каких деталей не хватает – вот если бы удалось пообщаться с её друзьями, тогда можно составить более полную картину.

Мне повезло – оказалось, что к вечеру будут гости. Вряд ли поводом для этого стал мой приезд, однако, даже если так, мне такое культурное мероприятие будет очень кстати. Только бы без скандала обошлось… Однако началось всё так, что я уже стал сомневался – стоило ли предпринимать этот вояж, чтобы оказаться участником банальной пьянки с завсегдатаями злачных мест, чьи имена не сходят со страниц то ли бульварной, то ли светской хроники. А кто их разберёт?

Уже смеркалось, когда за воротами усадьбы раздались протяжные автомобильные гудки. Кому-то было явно невтерпёж, но чем было вызвано такое нетерпение? Эта массированная звуковая агрессия продолжалось и после того, как открылись ворота, и только когда «порше», разукрашенный, как новогодняя ёлка, подкатил к дому, наступила тишина. Увы, только на несколько секунд.

– Каринушка! Это мы!!! Найдётся рюмка сорокаградусной для тверёзой женщины?

Дама, сделавшая попытку вылезти из автомобиля, вполне соответствовала его раскраске. Под слоем макияжа нельзя было разглядеть не только черты её лица, но и хотя бы примерно, с погрешностью в двадцать-тридцать лет, определить возраст этой женщины. Впрочем, даже тут нельзя быть ни в чём уверенным – хриплый голос обладательницы шикарной иномарки вполне мог принадлежать какому-нибудь биндюжнику или лихачу времён царствования последнего императора всея Руси. Однако Карину всё это не смущало – видимо, уже давно привыкла:

– Любаша! Для тебя найдётся и водка, и закуска, и подушка!

Причём здесь подушка, я догадался лишь после того, как из «порше» на свет явился ещё один гость. Вроде бы юнец, но почему-то с двухдневной щетиной на лице, да и голубые тени вокруг глаз наводили на мысль, что вылезший из машины персонаж ещё недавно был экспонатом питерской кунсткамеры. К счастью, он оказался довольно расторопным, и мне не пришлось участвовать в доставке ценного груза с сидения водителя прямиком к крыльцу особняка. Тут нас и представили.

– Знакомьтесь! Это Любаша, моя лучшая подруга, а это Влад…

– Да кто же Вовчика не знает?! – скользнув взглядом по моему лицу, Любаша бросилась в объятия Карины. – Ну, здравствуй, сестра.

– Привет, родная!

Пока подруги лобызались, я всё пытался сообразить, с чего бы это она меня так назвала. Вроде бы повода я не давал, ну а герой моего первого романа – это дела давно минувших дней. Но больше всего меня удивило то, что Любаша вполне сносно держалась на ногах – возможно, в машине укачало, но вот теперь, ощутив под собой земную твердь, довольно быстро пришла в себя.

Между тем, сцена явления гостей шла своим чередом, причём солировать, в основном, пришлось Любаше, и только Карине удавалось вставить несколько слов:

– Я дико извиняюсь! – прижав руку к груди, вещала гостья. – Вот нагло влезла в ваш интим. Но очень выпить хочется.

– Я тебя понимаю. Вместе будем надираться, – в том ей ответила Карина.

– А как же я?

Вот и у бородатого юнца голосок прорезался.

– Ах, да! Чуть не забыла, у Петечки другие планы, – Любаша ткнула пальцем в грудь своего спутника: – Это Пётр.

– Содом и Гоморра! – не удержалась от сравнения Карина. – Смешение взглядов, лиц, поколений…

– Кариночка! Ты уже пьяна!

– Это не я! Это моё alter ego! Ещё вчера назюзюкалось, чтоб ему пусто стало!

– Тогда вперёд!

Пришлось мне взять на себя обязанности бармена. После бокала вина Любаша вроде бы сменила тему:

– А мы вот только с вернисажа.

– Да ну? – изумилась Карина. – Чем же наслаждались?

– Кофе с коньяком… Ах, да! Там ещё что-то было, – Любаша обратилась к Петечке: – Ты не припомнишь, милый?

– Мы были на премьере фильма. Короче, не слабый такой фильм… Но в общем как бы полное дерьмо!

– Юности свойствен радикализм в суждениях, – глубокомысленно заметила Любаша.

Петечка выпучил глаза:

– Тебе понравилось?

– Понравилось! Но совсем другое, – призналась Любаша, заливаясь смехом. – Я на экран и не смотрела.

– Неправда, – решительно возразил Петечка. – Смотрела фильм как зачарованная. Даже на диктофон что-то там писала.

– Это не я. Это мой профессиональный долг выпендривался. Потом в своём блоге выложу.

– А что за фильм?

Этот вопрос я задал исключительно из вежливости, чтобы хоть как-то увести разговор от постельных и тому подобных тем.

– Так ведь про Вовчика, по мотивам твоего романа! – воскликнула Любаша.

Тут только до меня дошло. Несколько лет назад какая-то кинофирма купила у меня право на экранизацию романа, но дело настолько затянулось, что я их послал куда подальше, мол, делайте, что хотите, а меня оставьте в покое. И вот теперь что-то вылупилось. Кстати, могли бы на премьеру пригласить…

А Любашу снова понесло:

– Да как же фильм-то назывался? – она взглянула на Петечку, но тот только помотал головой. – Ах да! «Измученные и истомлённые»… Что-то про любовь. Кажется, про семейную драму педерастов.

Не успел я выразить протест, поскольку роман мой вовсе не о геях, как Карина подхватила эту тему:

– Везде одно и то же. И в постели, и в политике, и в кино… Везде!

– Если честно, то в кино ещё не пробовала, – отозвалась Любаша, хохоча.

Но Петечке не понравились слова Карины:

– Да всё не так! В политике ещё остались искренние, неиспорченные, порядочные люди.

– Кто бы сомневался! И самый неиспорченный – ты. Ну уж я этого так не оставлю.

Похоже, Любаша в своём репертуаре, и её никому не остановить. Только Петечка пытается:

– Дело не в испорченности. Наше поколение вообще находится как бы вот в таком посттравматическом состоянии…

– В каком, в каком? – переспросила Карина.

– Ну, если сформулировать точнее, то вот примерно в состоянии как бы родовой травмы….

– Ой, я не могу! Петечка жжёт!

Любаша с Кариной хохочут. Да и я с трудом сдерживаю смех.

– Ну я тогда вообще ничего говорить не буду.

– Петя! – пытаюсь успокоить парня. – Вы не обижайтесь. Дамам очень трудно такие премудрости понять.

– Но это же так просто!

– Петечка! Родной! Ты силы береги. А то после родов, да ещё с такой пост… пост… с этой, как её… Что же мы с тобой после этого делать будем?

– Да ну вас!

– Обиделся. Давайте ещё по стопарю, и мы пойдём. Первый раз совращаю новорожденного! – слегка покачиваясь, Любаша поднялась со стула. – Ну и где у вас тут люлька будет?

– Так в комнате для гостей. Ты же знаешь…

Гости ушли, и только тут на веранде появилась Ляля. Судя по всему, с Любашей у неё была абсолютная несовместимость.

– Мама! Ну зачем ты эту грымзу пригласила?

– Не смей так называть мою лучшую подругу! Если бы не она, я давно бы сдохла от тоски. Мы с ней и огонь, и воду прошли… Ну и что-то там ещё, уже не помню…

– И что, весь вечер наслаждаться её обществом?

– Скоро Арнольд с Шуриком прикатят.

Глава 5. Арнольд и Шурик

Новые гости не заставили себя долго ждать. К их приезду уже был накрыт стол, так что обошлось без аперитива, к тому же у Любаши после интима с Петечкой проснулся зверский аппетит, да и Карина не поскупилась ради дорогих гостей, заказав еду в местном ресторане. Ну а пока гости набивали рот деликатесами, я попытался составить мнение о вновь прибывших.

Острая бородка и в тон ей чёрные усы. Если добавить к этому патлатую шевелюру, вывод будет однозначен: Арнольд – это тот самый альтист, или скрипач, о котором мне рассказывала Ляля. Надо признать, впечатление он производил вполне благоприятное – достаточно посмотреть, как держит вилку, как отправляет в рот крохотный кусочек лососины. Да и своей осанкой вполне соответствовал моим представлениям о людях высшего общества, и уж наверняка принадлежал к тем, кто не обделён вниманием властей предержащих – ну там дипломы, премии, награды…

Честно говоря, к симфонической музыке я равнодушен – предпочитаю джаз. Разве что победа Вана Клиберна на международном конкурсе в Москве заставила отдать должное его таланту. Ну а уж скрипку совсем не переношу! Был случай в детстве, когда я лежал в постели с повышенной температурой, а мама ненадолго вышла в магазин, оставив включённым радиоприёмник, чтобы мне не скучно было. Но только закрылась за ней дверь, как врубили скрипичный концерт, и вот целый час я вынужден был это слушать, не решаясь встать с постели. Так что моё отношение к скрипачам имеет под собой прочную основу.

Куда занятнее был второй гость. Все называли его Шуриком, несмотря на седину в волосах и опухшее лицо с глубокими морщинами, что могло свидетельствовать как о глубине пережитых им страстей, так и о невоздержанности в употреблении спиртных напитков. Впрочем, одно другое ничуть не исключает. Пока он ел, пил, между делом подшучивая над Любашей и её кавалером, я даже при большом желании не нашёл бы повода придраться к его манерам, хотя они не отличались той утончённостью, которая была присуща ранее описанному персонажу. Более того, я усомнился в том, что он мог бегать по сцене в одних трусах, посчитав, что Ляля по какой-то неведомой мне причине его оклеветала.

Но где-то после пятого тоста Шурик решил рассказать о последних гастролях. Вполне себе заурядное турне по черноморскому побережью Кавказа, а фишка в том, что музыканты выступали совершенно голыми. В какой-то степени понять их можно, поскольку жара стояла небывалая, а тут ещё песни шли, что называется, с приплясом. В перерыве меняли семейные трусы и «майки-алкоголички», в которых привыкли выступать, на те, что посвежее, но ведь их не напасёшься! Поэтому в конце концов решили выйти на сцену голышом к восторгу публики.

Любаша с Кариной тоже были в восхищении – ведь далеко не каждый решится эпатировать публику подобным образом. Реакция Арнольда была довольно сдержанной, а Петечка, судя по всему, предпочёл бы видеть на сцене полуголых девиц, а не мужиков в линялых «трениках». Однако Шурик присутствия женских особей в своём ансамбле категорически не допускал, это противоречило его представлениям об искусстве. Так и заявил Петечке, когда тот высказал своё «фи», облечённое в форму пожеланий.

– Ты пойми, Петёк, к нашему концерту публика заранее готовится, и к бою курантов все уже лежат в салате… Ну и представь, если тёлки полуголые по сцене будут прыгать, эти все на сцену попрут, даже конная милиция их не остановит!

– А я на такой концерт, если нет девиц на сцене, не пойду! Без них никакого кайфа!

– У меня есть свои приемы, как завести людей. Могу, например, на корпоративе подойти, взять тарелку со стола и надеть какому-нибудь буйному на голову.

Ну а затем началось – Шурик попросил принести гитару…

– Давай смелей шампусик лей,

Мне каждый миг щас дорог.

Любовь все злей, козлы козлей

У женщины под сорок!..

Больше одного куплета я не смог выдержать. Вышел покурить, даже несмотря на то, что могла обидеться Карина. Но ей уже было всё равно, да и к тому же выкурить сигарету после рюмки коньяка – это же святое!

На веранде было пусто, Ляля давно куда-то убежала, но вскоре появился Арнольд, он тоже был не в восторге от песен Шурика.

– Конечно, Шура интересный человек, но его тексты… Причём он уверен, что всё это гениально!

– Не пробовали переубедить?

– Куда там! Как-то раз порекомендовал ему поэта, тот вполне мог бы доработать текст или предложить что-то своё, так Шура целый год после этого со мной не разговаривал! Вообще-то, я давно заметил, что барды и певцы чрезвычайно обидчивый народ, особенно те, что очень популярны.

Назвать Шурика певцом я бы не решился, а уж «бард»… Это и вовсе из другой оперы. Поэтому попытался уйти от обсуждения уже изрядно поднадоевшей мне персоны, задав провокационный вопрос:

– А музыканты? Как у вас с обидами?

– Так я же исполняю не свою музыку, – развёл руками Арнольд, а затем лукаво улыбнулся: – Если есть претензии, так это к Генделю или к Брамсу.

Что ж, Арнольду повезло – не каждый разберёт, если скрипач или тромбонист где-нибудь сфальшивил. А уж если выходит на сцену некто «с именем», тогда овации в любом случае будут обеспечены.

– Мне вот что интересно. Хороших музыкантов много, и только единицам покоряется Олимп. Как вы начинали?

– Да как и все нынешние знаменитости! Даже если есть у человека недюжинный талант, без покровителя ему не обойтись. Ну хотя бы на первых порах, чтобы прорваться сквозь толпу жаждущих признания и славы, – тут он как-то странно посмотрел на меня: – Кстати, Карина мне сказала, что вам тоже удалось добиться популярности.

Понятно, на что он намекает, однако вынужден разочаровать мировую знаменитость:

– У меня всё было несколько иначе. Попал в психушку. То ли белая горячка, то ли что ещё. А когда вышел на волю, никакой раскрутки не понадобилось. Первый роман чуть ли не с руками оторвали. И понеслось!

– Редкий случай! Нестандартный, прямо скажем…

Арнольд был слегка шокирован моим признанием. Конечно, даже среди известных исполнителей встречаются такие, которые не выходят на сцену, не выпив хотя бы рюмку коньяка. Но чтобы прямиком из сумасшедшего дома… Впрочем, от безумия до гениальности не так уж далеко.

В общем, хорошо поговорили. Вот только не решился у Арнольда спросить, кто конкретно к нему теперь благоволит. Иначе трудно объяснить неописуемое количество наград. Да нет, я не завидую, мне и своего хватает…

Не успел уйти Арнольд, как на веранде появилась владелица «порше». Я было решил прогуляться перед сном, но Любаша так вцепилась в мою руку – не оторвёшь. Видимо, возникла необходимость выговориться. Я не возражал – подвыпившие дамы нередко выбалтывают то, чего от них иначе не добьёшься никакими средствами.

– Совокупиться спокойно не дадут! Устроили тут чёрт-те что.

– Так это вроде бы твои друзья…

– Эти? Ты что, Влад, с дуба рухнул? Да если б не Карина, я бы их… Ну сам посуди, один это просто великовозрастное чмо, только и умеет, что демонстрировать гениталии, да крыть матом. Все его поклонники такие же алкаши, как он… Ну а другой, – тут её рот приблизился к моему уху: – Ты знаешь, почему его все носят на руках?

Я постарался изобразить на лице неподдельный интерес, хотя не надеялся услышать что-то новое. А Любаша продолжала:

– Есть такой человек, очень близок к верхам, благодаря этому и стал миллиардером. Так вот, если бы не он, не было бы нашего Арнольдика.

– Позволь, но Арнольд ещё в 80-х стал известен и у нас, и за рубежом.

– Ну и что? Тогда его совсем другой проталкивал. У них же знаешь как? Тянут наверх своих, а других не пропускают. Короче, семейственность и кумовство буйным цветом расцвели!

– Ну ты и загнула! Конечно, кумовства хоть отбавляй, причем не только здесь, в России. Но чтобы каждую знаменитость объявлять выскочкой, будто бы сделать карьеру можно исключительно по блату… Это уже чересчур!

– А кстати, ценная мысль! Все кругом блатные! Вот сейчас напьюсь, а завтра выдам в интернет всё, что я об этом думаю.

– Да кто тебе позволит? Насколько я понимаю, теперь с этим строго. Хоть и говорят, что нет цензуры.

– Видала я их! Всех разоблачу!! Всех на чистую воду выведу!!!

– Любаша, успокойся! Соседей разбудишь.

Так разве эту можно успокоить? Ещё не родился такой человек…

Глава 6. Частный пляж и его обитатели

Утро выдалось на редкость тихое. Впрочем, после того бедлама, свидетелем и в какой-то степени участником которого я стал накануне, мне показалось, что нахожусь теперь в безбрежных далях космоса, где нет ни бестолковых болтунов, ни безголосых певцов, и даже звука собственных шагов не слышно… Я шёл по лужайке, вдыхая ароматы приусадебного леса и наслаждаясь тишиной. Всё словно вымерло. Только шорохи Вселенной, чем-то напоминающие лёгкое дуновение ветерка…

Это ощущение сохранялось до тех пора, пока по ступенькам дома не сбежала Ляля:

– Я на пляж! Влад, ты со мной?

Конечно, искупаться можно и в бассейне, однако перспектива снова оказаться в обществе Шурика и Любаши меня вовсе не прельщала. И вот мы снова мчимся. Не знаю, куда на этот раз меня Ляля привезёт – говорит, на частный пляж, но мне по большому счёту всё равно, лишь бы подальше от вчерашних собутыльников.

Оказалось, что пляж расположен на территории усадьбы её друзей. Речной песочек – это то, что надо! Ну а галечный пляж – только на любителя, на нём я себя очень неуютно чувствую. Помню, в Гаграх, пока доберёшься до воды… Лучше и не вспоминать – одно мучение!

После купания расположились в шезлонгах. Ляля, как всегда, очаровательна, солнышко пригревает… Ну что ещё нужно человеку, уставшему от мирской суеты? Но не успел я вдоволь насладиться ощущением свободы, как в отдалении послышались чьи-то голоса. Открыл глаза, уже когда Ляля лобызалась со своими подругами. Было на что посмотреть – три грации в красочных купальниках, одна симпатичнее другой. Впрочем, одногодками их не назовёшь, хотя по части внешности не к чему придраться. И всё же, что связывает семнадцатилетнюю девицу с двумя милыми дамами, одной из которых на вид уже под тридцать, а другой и того больше? Возможно, связывает то, что обе подруги Ляли незамужние, если судить по отсутствию обручальных колец.

Всё объяснилось очень просто – Анна и Елизавета уже имели репутацию кинодив, а Ляля намерена была повторить их успех в самом скором времени. Видимо, на том и сошлись, что немудрено, если усадьба, где обитали кинодивы, находится недалеко от дома Ляли и Карины. Так я подумал, но оказалось, что всё несколько иначе – очаровательные леди гостили здесь у какого-то кинопродюсера. И то правда, купить дом на Рублёвке – это им ещё не по карману, даже если вскладчину.

Ляля с Анной решили искупаться, а Лиз предпочла остаться в моём обществе – чем-то я её заинтересовал. Надо признать, было в Лиз что-то такое, что и во мне вызывало интерес, прежде всего как писателя.

– Ляля говорила, что вы уже много лет живёте за границей. Ну и как вам нравится то, что тут происходит.

Интересно, когда Ляля рассказала обо мне? Вероятно, ещё вчера успели потрепаться, обсудить появление новой персоны в ихэлитном обществе. Однако не хотелось бы начать наше знакомство с обсуждения, что называется, политических реалий. Тут ведь можно невзначай не угодить, высказав не вполне приемлемые для неё идеи, и тогда наверняка замкнётся в себе – слова из неё не вытянешь, если почует чужака. Да и спорить с дамой ни к чему, толку-то… Поэтому я отвечал уклончиво:

– Честно говоря, ещё не успел разобраться, что тут, как и почему.

– Неужели даже прессу не читаете?

– Да я журналистам не очень доверяю.

– Вот это верно! На нашем телевидении такой оголтелый агитпроп, что уши вянут. Разве что в интернете пишут правду. Надо только знать, каким блогерам можно верить, а кто пляшет под кремлёвскую дудку.

– Наверно, и у вас есть свой сайт?

– Да нет, иначе коршунами налетят защитнички режима. А ведь мне есть, что рассказать.

– Принимали участие в протестных акциях?

– Конечно! Знаете, как всё начиналось? – Лиз закрыла глаза и словно бы вернулась в то время, когда была несказанно счастлива: – С Лёней мы познакомились в клубе, где проходил перформанс какого-то художника-авангардиста. Помню, голый, с факелом, привязанным к члену, он бегал по сцене, время от времени останавливался и бил в колокола. Чем-то это напоминало тот колокольный звон, которым на Руси созывали народ, извещая о нашествии татар или о стихийном бедствии.

Я хотел спросить: чем же он бил в колокола? Но так и не решился. В конце концов, важен результат, а средство его достижения найдётся… Лиз, между тем, продолжала свой рассказ:

– А потом всё было замечательно, романтично, волшебно, изумительно! Ночёвки на конспиративных квартирах, бесконечные споры о том, что нужно предпринять, чтобы как-то ущучить эту власть. Впрочем, к серьёзным акциям меня не допускали, но я выходила вместе с Лёней на «Марши несогласных». Представляете, я в чёрной шинели, в солдатских башмаках, голова обрита наголо, а за мной – толпа! Идут с транспарантами, с развернутыми флагами. Именно тогда я поняла, почему люди выходят на демонстрации, почему устраивают все эти перформансы. Это же адреналин, это драйв! Это такое, что выразить словами невозможно!

– Да, впечатляет! Мне такое чувство тоже знакомо. В августе 91-го стоял у Белого дома, тогда казалось, что делаю историю… Увы, так и не сбылось. Нас обманули!

– Ах, как вы правы! – вскричала Лиз, почувствовав во мне соратника.

От избытка чувств она уже готова была броситься мне на шею, но тут подошли две другие грации, две Наяды, и задушевный разговор пришлось прервать. Что ж, видимо, придётся ограничиться обсуждением любовных неудач и перспектив замужества…

– Я тут предложил Лиз подыскать ей достойного супруга. Да при таких внешних данных, при таком обаянии вполне можно охмурить любого олигарха.

– Господи, какой олигарх вытерпит такую? Бабу сумасшедшую, – рассмеялась Лиз. – Давайте лучше Аннушке мужа подберём.

– Нет уж! Все мужики жуткие ревнивцы! – уверенно заявила Анна, сопроводив эти слова очаровательной улыбкой.

– Сама виновата! Не надо было сниматься в постельных сценах.

– А я на роль монахини не претендую. Да и замуж не хочу!

– Жаль, такая красота пропадает. А уж как талантлива! – не унималась Лиз. – Послушай, Влад! Устрой-ка Аннушке ангажемент за океаном, в Штатах. Ляля говорила, у тебя есть там связи.

Ну вот, началось! Теперь уж не отстанут. Хорошо хоть Ляля на роль кинозвезды пока не претендует. Что ж, придётся отказать, но так, чтобы не обиделись.

– Нет, Лиз, это пустой номер. А потому что в Голливуде Аннушку сожрут! Знали бы вы тамошние нравы.

– Да я сама кого угодно… – усмехнулась Анна, и уже более серьёзно: – У нас, кстати, то же самое. Пробиться, не имея покровителя, очень трудно.

– Но вам-то удалось.

– Мне повезло, да и то не сразу. Юным актрисам, как правило, приходится играть какую-то ерунду, ну а серьёзные, драматические роли предлагают только после сорока. Это если раньше времени не состаришься и не потеряешь интерес к кино.

Её слова заставили меня задуматься. Слежу за тем, как меняется выражение её лица, интонация во время разговора, как внимательно смотрит на собеседника, словно бы пытается понять, что там у него внутри, нет ли какой-то червоточины в душе… Жаль, если останется звездой местного масштаба! И ещё глаза, таящие в себе загадку, словно бы переполненные незнакомым чувством. И губы, чуть приоткрытые губы…

Беззвучно шелестящий шёпот губ, покорно замирающих и лёгкой дрожью вновь пускающихся в безумный разговор. В изысканности их изгибов – сомнения и стыд, мольба и ненасытность, отзвуки и боль… Впрочем, это уже было, однако не грех и повторить полузабытые слова, если они сами возникают из глубин памяти, словно бы подчиняясь какому-то приказу… Нет, такой бриллиант не должен пропасть, затерявшись среди искусных подделок из обыкновенного стекла! Хотел было сказать, что нуждается в оправе, но это совсем не обязательно…

– Я вот о чём подумал. Во Франции собираются ставить фильм по моему роману. В Голливуде сорвалось. Всё потому что потребовали ввести в сценарий несколько персонажей, негра, мулатку… – тут я попытался выразить жестами своё отношение к подобным закидонам и в заключение добавил вишенку на голливудский торт: – И ещё непременно пару геев…

– Какой ужас! – Анна сделала большие глаза, хотя куда уж больше…

– Вот поэтому я наотрез им отказал.

– А о чём роман?

Похоже, заинтересовал.

– Это в чём-то автобиографическая история. Первая часть называется «Лулу» …

– Я читала! – вскричала Ляля. – Было бы здорово, если бы Аня там сыграла.

– Тут вот какое дело… На роль Лулу претендует Катрин.

– Это жена Влада, – пояснила Ляля.

– Но во второй части есть ещё одна интересная роль. Это такая, знаете ли, топ-модель, жена кинопродюсера, склонная к эротическим забавам, и более того, вроде бы связанная с израильской разведкой… Так вот, Аня, если вы не против, я переговорю с продюсером.

– Надо бы сценарий почитать…

– Ой, какая мы привередливая! – вскричала Лиз. – У неё есть шанс выйти на европейский экран, а она…

– Полно вам, Лиз! Пусть Анна сама решит, надо ли ей это. Если будет возможность, я и вам кое-что подберу. А что касается сценария… Аня, вы пока книгу почитайте.

– Текст можно в интернете скачать, – подсказала Ляля.

На этом наше рандеву закончилось. Надо бы позавтракать, а то на пустой желудок продолжать такого рода разговоры не самое приятное занятие. Но тут за моей спиной раздался чей-то крик:

– Эй! Почему на пляже посторонние? Кто пустил?

Я оглянулся. Это был Даня, актёр, продюсер и режиссёр того самого фильма, в котором Петечка углядел нечто вроде геев. За несколько лет, что мы не виделись, Даня изрядно облысел – видимо, потому и побрился наголо, зато обзавёлся крохотной бородкой. Впрочем, для мужика такое преображение вполне естественно, в отличие от перформанса, который когда-то учудила Лиз.

– Даня! Ты что, не видишь? – вскричала Анна. – Это же Ляля! А с нею Влад… Да ты его, наверно, знаешь…

Похоже, Даня стал ещё и подслеповат. Сощурил глаза и, только приблизившись почти вплотную, прорычал:

– Ах, этот? Как же, знаю. Ну и намучился я с твоим сценарием. Что, опять хочешь что-то предложить? Нет уж, сыт по горло!

Обниматься не стали, хотя вместе было выпито немало. Судя по всему, объяснялось такое поведение довольно просто – либо Даня встал не с той ноги, либо накануне изрядно перебрал. Поэтому неудивительно, что он прошёл мимо нас, почти не глядя на девиц, и в чём был, в шортах и полосатой майке, бухнулся в воду и поплыл.

Прошло немного времени, и вот перед нами уже совсем другой человек. Ещё с минуту он отфыркивался, мотая головой, затем стянул с могучего торса майку и, бросив её на песок, раскрыл объятья:

– Ну здорово, Влад! Каким ветром тебя занесло в нашу убогую обитель? – и, не дав мне ответить, категорическим тоном заявил: – Все разговоры потом, а сейчас к столу!

Тут же достал из карман шорт отливающий золотом айфон и радостно прокричал:

– Тамара! У нас гости, так ты распорядись, чтобы всё приготовили… Да, на семь персон.

Интересно, кто будет седьмым? Надеюсь, не Арнольд и не Карина – их обществом я уже наелся досыта. Да просто надоели!

Глава 7. Десерт по-рублёвски

За столом разговор вертелся поначалу вокруг моих странствий по белу свету. Даня всё выспрашивал, на каких машинах теперь ездят, о чём говорят на светских раутах, кто теперь в фаворе, Стивен Спилберг или Квентин Тарантино. Дане вторила Тамара, но её больше интересовала мода. Можно подумать, что в Нью-Йорке и в Париже не бывали… А уж рассказывать о Полинезии, это и вовсе ни к чему – там самому надо побывать. Описывать тамошние красоты – бесполезное занятие, всё равно что прочитать любовный роман вместо того, чтобы пойти на свидание с очаровательной красоткой.

Как-то незаметно разговор перешёл на российское кино. Тут Даня не удержался от того, что похвалить свои фильмы:

– Если сравнивать с европейским кино – мы в полном порядке. А вот когда с Голливудом сравнивают – это бред сивой кобылы! Там у них сборная солянка со всего мира, не разберёшь, кто есть кто. Такой, знаете ли, интернационал, штампующий киночтиво на потребу публике. Конечно, есть хорошие фильмы, но их очень мало. Успех определяется наличием звёзд мировой величины, а таких с каждым годом становится всё меньше. Да вот Влад не даст соврать, – Даня посмотрел на меня: – У тебя с ними так ничего и не получилось, или я не прав?

– Прав, прав, но дело тут в другом. Они любой сценарий требуют адаптировать к тамошним реалиям. Например, перенести место действия из Москвы в Нью-Йорк или, на худой конец, в Чикаго. Конечно, если это фэнтези, можно всё повернуть и так, и сяк, однако в основе сценария, который я им предложил, биография Булгакова, да ещё ряд эпизодов навеян сценами из «закатного» романа. Что тут делать? Продюсеру на это наплевать, для него важно, чтобы главные роли исполнили популярные актёры, тогда высокие сборы от проката обеспечены. А я так не могу!

– Вы ещё про негров и про геев говорили… – напомнила мне Анна.

– Эти тут причём? – не понял Даня.

– Так ведь политкорректность требует. Считается, что, если не будет в фильме негра, «цветные» на него не пойдут. А уж эти геи… Можно подумать, что только они и ходят в кино.

– Вот я и говорю, надо идти своим путём, заимствую у Голливуда только то, что нам подходит.

– Да кто же против?

– Я!

Все разом посмотрели на Лиз. Судя по её виду, она собиралась снова сесть на своего конька, то есть напялить солдатскую шинель, залезть на броневик и произнести пламенную речь в защиту униженных и оскорблённых. Однако не сказала и двух слов, как Даня стукнул по столу и закричал:

– Нет, Лиз, ты это прекрати! Я как хозяин дома… Вот возьму и выпорю!

Видно было, что Даня не на шутку рассердился. Но Лиз только рассмеялась – ей любые угрозы нипочём, и не такое видела и слышала. Ну а Тамара попыталась успокоить мужа.

– Даня! Что это на тебя нашло?

– А потому что нечего нам навязывать враждебные взгляды. В своём доме этого не допущу!

Я посмотрел на Анну. Видимо, она почувствовала себя виноватой – зачем-то напомнила о геях, ну и понеслось. Надо бы перевести разговор на другую тему, но так просто этого не сделаешь – тут нужен такой ход, чтобы все начисто забыли о том, что стало поводом для скандала. Кто бы сомневался, Анна классно сыграла эту роль:

– Я смотрю, Даня, у вас тут патриархат, да и на киностудии то же самое. Вот мне предлагали роль в твоём фильме, а ты сказал: «Не допущу!»

– Не было этого!

Даня ошалело вертел головой, пытаясь понять, на что Анна намекает. Но дело было сделано – теперь объектом внимания стал он, о секс-меньшинствах все забыли.

К атаке на Даню подключилась Лиз – уж ей сам бог велел. Надо было отомстить за унижение, хотя обидные слова и были сказаны в дружеской компании.

– Так его, Аннушка! Меня он тоже забраковал, можно сказать, забанил лучшую актрису современности.

– Ой! Если так, я в актрисы не пойду, – присоединилась к подругам Ляля. – Надеялась, что по блату меня куда-нибудь пристроишь, ну а теперь…

Только теперь Даня понял, что его разыгрывают.

– Беда с этими актрисами! Тут сам чёрт ногу сломит, пока разберёт… Ладно, проехали! Но со своей стороны обещаю, что Лиз и Анну первыми буду приглашать на кастинг.

– Нам этого мало, – лукаво улыбнулась Анна. – Ты гарантийное письмо подпиши. Мол, так и так, обещаешь во всех своих фильмах нас снимать.

– Это уже слишком, не дождётесь!

Всё-таки Анна молодец – ловко у неё получилось! Однако меня занимал один вопрос:

– Даня! А где седьмой?

– Ты о чём?

– Вроде бы дал указание сервировать стол на семь персон…

– Да-да, мы тоже слышали, – поддержала меня Ляля.

Даня посмотрел на часы.

– К десерту он как раз поспеет. Мы так и договаривались.

– А кто это?

– Попробуйте угадать с трёх раз… Начнём с тебя, Лиз.

– Я думаю, какой-нибудь политик. Скажем, депутат Госдумы, – при этом лицо Лиз сморщилось, словно проглотила что-то очень кислое.

– Лиз в своём репертуаре! Ни минуты без политики! Хотя бы здесь дала нам от всего этого отдохнуть… Влад, твой черёд.

Что ж, придётся напрячь мозги, чтобы не ударить в грязь лицом.

– Могу сказать, что это будет какой-нибудь мужик. Красивых женщин тут вполне достаточно.

– Нет, так не пойдёт. Хотя бы профессию укажи.

– Ну, тут масса вариантов. Это может быть сценарист, или какой-нибудь герой-любовник, которого ты наметил в партнёры Анне или Лиз.

– Лучше бы обеим сразу! – рассмеялась Лиз.

– Да нет, я не то имел в виду…

– К сожалению, Влад, не сработал твой дедуктивный метод. Ну, Анна, твой выход, покажи нам класс!

– Я думаю, что он принесёт нам что-то вкусненькое.

Судя по его виду, Даня был несказанно удивлён – никак не ожидал, что кто-то попадёт прямо в «яблочко»:

– Аня, так нечестно! Кто тебе сказал? Тамара, ты проговорилась?

– Да нет, я тут ни при чём.

Аня захлопала в ладоши:

– Я угадала! Какой будет приз?

– Самый большой кусок торта тебя устроит?

– Да я в купальник тогда не влезу!

– Ничего, завтра посадим на голодную диету.

Смех смехом, но оказалось, что новый гость – это всего лишь ресторатор, партнёр Дани по бизнесу. С чего бы приглашать его в компанию, где все так или иначе связаны с кино? Даже Тамара освоила профессию сценариста – об этом Даня нам все уши прожужжал. И вот какая у меня возникла мысль – возможно, я был прав, и Даня пригласил его, намереваясь познакомить с Анной. От близкого знакомства с ней и я бы не отказался, будь моложе лет на дцать.

Так оно и оказалось. Этот ресторатор глаз не сводил с Анны, сыпал шуточками, словом, был в ударе. Что вполне понятно, если в обмен на исполненный по его заказу кондитерский шедевр, притом весьма впечатляющих размеров, получил шанс «закадрить» красавицу. А я в итоге не выдержал, и, сославшись на то, что торт слишком жирный для меня, поспешил откланяться. Ляля согласилась подвести…

К счастью, Любаша и компания уже разъехались, Карина похрапывала в своей спальне, а Ляля, высадив меня у ворот особняка, отправилась в обратный путь – видимо, ей торт понравился.

И вот сижу в шезлонге у бассейна, перебирая в памяти события последних дней. Уже смеркалось, когда я заснул… Разбудил меня грохот мотоцикла. В свете тусклых фонарей увидел, что ко мне подходят два очаровательных создания… Спросонья сразу и не разберёшь. В одной из них узнал Лялю. А кто же та, другая? Вот подошла и говорит:

– Я привезла ваш приз.

– Не понимаю… – только и смог произнести.

– Вы этот кусочек торта заслужили. Угадали, что Даня пригласил героя-любовника, впрочем, не для Лиз, а для меня… Ну а в награду за то, что я героически старалась не упасть с мотоцикла… В награду вы перескажете мне сценарий. Времени до утра достаточно, – уселась рядом: – Так что, начнём?

Ну да, я оказался прав. Только у Дани роль сводника не получилась… Странно, ведь замечательный актёр!

Глава 8. Посиделки в Верховье

Проснулся оттого, что в глаза светило солнце. Я лежал на кровати, но почему-то не в загородном особняке Карины, а в гостинице. За окном московский пейзаж, на столе недопитая бутылка «Абрау-Дюрсо», а в голове… Конечно, это был сон, восхитительный, неповторимый. Стоило прожить столько лет, чтобы испытать такие ощущения! Вот если бы наяву…

Только успел принять душ, как зазвонил телефон. Зяма приглашал на дачу к Санычу. Я был в долгу у ребят – несколько лет не приезжал в Москву, игнорируя ежегодные посиделки. Поэтому без раздумий согласился. Заказал такси до Верховья, по дороге заехал в магазин – не с пустыми же руками туда ехать. Вроде бы полагается каждому вручить по сувениру – есть такая странная традиция у тех, кто приезжает из дальних стран. Но мне такие обычаи не по душе, да и презенты эти неуместны – ведь собрались мы по весьма печальному поводу.

Дачный участок у Саныча небольшой, гораздо меньше, чем у Карины или Дани. Как-то пустовато здесь – ни одного деревца, только кусты малины и смородины вдоль невысокого забора. Да и дом вполне обыкновенный, хоть и каменный – типичный для Верховья, а на Рублёвке давно уже таких домов не строят.

Тимоху мы, конечно, помянули, много было сказано добрых слов о нём, однако нельзя же весь день только горевать, так что очередной тост был уже за нас, за нашу дружную физтеховскую группу. Чем хороши эти встречи? Конечно, приятно посидеть за бутылкой коньяка в компании друзей, но основная причина в том, что словно бы возвращаешься на много лет назад. Словно бы из глубин сознания поднимаются забытые образы и чувства, лица преподавателей, прилетают грустные и радостные весточки из прошлого. Фок сыплет анекдотами, Серж вспоминает забавные эпизоды из жизни студенческой общаги – мне его рассказы в диковинку, поскольку больше одной ночи в общежитии не выдержал, так и ездил каждый день из Москвы в Долгопрудный и обратно. Уж очень неуютно спать под солдатским одеялом, ну а тамошний, прошу прощения, сортир…

Уже после третьей рюмки кажется, что снова молод, полон сил, и всё только начинается. Это иллюзия, но иногда без неё не обойтись – в любой момент судьба может совершить какой-нибудь кульбит, поэтому надо использовать редкие минуты отдыха на полную катушку. Но это, конечно же, не значит, что нужно непременно напиваться…

Тут только заметил, что за столом нет хозяйки дома. В принципе, мальчишник меня вполне устроил бы, но вот Колян, Дем и Зяма с жёнами… Спрашиваю Дема:

– А Лики почему нет?

– Так они года три, как разошлись.

– С чего бы это?

– Саныч говорит, что изменяла ему со своим начальником.

– Что-то не верится…

– Да кто ж их разберёт? Тут Фок как-то высказал мысль, что в идеологии радикально разошлись.

– Неужели?

– Так ведь Лика у нас ярая патриотка, а Саныч совсем наоборот.

Ну и как на это реагировать? Прожили вместе сорок лет, и на излёте жизни всё разрушить только из-за того, что… Жуть! Вот до чего может довести увлечение политикой!

Пока мы с Демом обсуждали перспективы возрождения этой семьи, что, по его мнению, совершенно безнадёжное занятие, Зяма, изрядно приняв на грудь, стал жаловаться на свою судьбу. Суть его монолога заключалась в том, что добиться признания можно только после того, как уйдёшь отсюда в мир иной.

– Ну вот помру, и все вы, стоя над гробом, будете твердить, какой я был умный, талантливый, да что тут говорить, будто лучше меня не было человека на белом свете…

– Эй, Зяма! Куда тебя понесло? Мы и сейчас можем сказать всё то же самое, не сомневайся.

– Спасибо, Саныч, вы настоящие друзья! Но почему тогда прокатили меня на последних выборах?

– Постой! Но это же не мы, это Общее собрание Академии наук.

– А что вы сделали для того, что мы меня избрали в академики?

Понятно, что эта претензия была адресована не мне – я, можно сказать, давно отрезанный ломоть. Но что же могут предпринять остальные, для кого наука стала единственным способом обеспечить себе достойное существование?

Зяме попытался возразить Фок:

– Ну, в конце концов, не всем же полагается быть академиками. Их и так расплодилось видимо-невидимо, а если ещё добавить нас… Это что ж такое будет?

Его поддержал Икус:

– Я вообще думаю, что все эти «выдающиеся» не более чем дутые авторитеты. Работает, как правило, большой коллектив, а лавры достаются одному начальнику.

– В физике ещё туда-сюда, а вот в литературе… – пробурчал Колян.

Колян получил должность завлаба в одном из престижных институтов благодаря удачной женитьбе, поэтому все эти беседы о способах достижения успеха были ему крайне неприятны, во всяком случае, если речь шла о физике. Поэтому и попытался перевести разговор на литературу.

– Ты про тех, на кого работают «негры»? Это ещё Александр Дюма такую методу изобрёл, и ничего тут не поделаешь, – для убедительности Серж скорчил кислую рожу. – Да что тут говорить, плагиат встречается на каждом шагу, и в политике, и в музыке. А уж в кино, там сплошь заимствуют идеи друг у друга!

Никто не возражал, словно бы плагиат стал для всех привычным делом. Дамы не вмешивались в наш разговор, обсуждая между собой только им понятные, «специфические» темы. Но тут Зяма разошёлся – видимо, несправедливая оценка его научного подвижничества так Зяму зацепила, что он зациклился на этой теме:

– Если так, я бы вообще отменил все звания. И учёные степени заодно. Пусть все будут просто научными сотрудниками. А если заслужил, пусть присваивают какую-нибудь премию, государственную, Нобелевскую… Их теперь много появилось. Вот Владу хорошо, он пишет, книги покупают, и никакие звания ему нафиг не нужны. Так ведь, Влад?

Я только развёл руками. Тема, конечно, актуальная, но что я мог ему сказать? Добиться популярности у читателей – это титанический труд, если действовать по правилам. Тут нужно как-то привлечь к себе внимание – об этом я ещё Арнольду говорил. А вот в науке, там вроде бы другое, но без поддержки всё равно не обойтись. Выходит, Зяма прав, друзья-то оказались липовые – хвалят, только когда сидят вместе за бутылкой коньяка, а чтобы товарища как-то «продвинуть», и пальцем не пошевельнут. Каждый озабочен своими собственными проблемами, будь то чисто научные или карьерные, а на остальных ему, по большому счёту, наплевать.

Нет, ничего этого я вслух не сказал. А потому что вносить раздор в наш дружный коллектив – это последнее дело. Особенно на третий день после похорон Тимохи. Да и устал я за последние дни от разговоров.

К счастью, внимание всех сидевших за столом привлёк скрип калитки.

– Кто там ещё?! Вроде бы свои все дома, – Саныч вышел из-за стола, намереваясь выпроводить незваного гостя.

Я было подумал, что это Лика решила нас навестить – в прежние годы благодаря ей наши посиделки выглядели гораздо привлекательнее, как-то по-домашнему. Однако на сей раз я не угадал. Это был человек лет тридцати-сорока, так что в нашей компании он был бы чем-то вроде инородного тела. Не говоря ни слова, он достал из сумки бутылку «вискаря» и только потом представился:

– Я Сэм, то есть Семён, сын Тимофея Петровича.

Но это же совсем другое дело! Блудный сын вернулся, хотя и с изрядным опозданием. После того, как гостя усадили за стол, он произнёс трогательный, весьма проникновенный тост в память об отце, высказав сожаление, что не успел на похороны. Оказалось, что Сэм узнал о смерти отца только вчера, причём сообщение пришло от Ляли, а не от Карины. Карина, которую он сегодня навестил, заявила, что знать не знает никакого Тимофея, и пусть в её доме даже не упоминают это имя. То ли опять напилась, то ли злобу затаила на ею же брошенного мужика. А скорее всего, злость помогала ей заглушить в себе чувство вины перед Тимохой – всегда проще обвинить кого-то другого, чем копаться в себе и признавать свои ошибки. В общем, Сэм хлопнул дверью и не стал больше общаться с матерью. Но как же узнал, где однокурсники собираются помянуть Тимоху? Помнится, я Карину приглашал – она и подсказала. Что ж, похоже, ещё не совсем пропащая душа.

Всем не терпелось узнать, каково жить вдали от родины, и после того, как ещё раз помянули Тимоху, начались расспросы – одно дело, когда об этом рассказываю я, и совсем другое, если человек принял американское гражданство и прочно осел в Силиконовой долине. И правда, Сэм выглядел как типичный представитель white-collar workers, «белых воротничков» – мне ли этого не знать, я таких повидал немало и в Сан-Франциско, и в Нью-Йорке. Ну а когда заходит разговор о Штатах, тут невозможно обойтись без политики. Сэм первым затронул эту тему, отвечая на вопрос Зямы – не жалеет ли Сэм о том, что покинул родину:

– У нас свободная страна, оплот демократии. Благодаря этому мы и добились процветания. В Штатах каждый человек может реализовать свои способности, и за свой труд получает реальную оплату, а не те гроши, которые платят здесь. Да что говорить, доктор наук получает в год до ста тысяч долларов, а у вас…

В чём-то он был прав, хотя в последнее время правительство России как-то пытается стимулировать научных работников. Немного об этом посудачили, но меня больше интересовало, что типичный американский интеллектуал подразумевает под этими словами – свобода, демократия. Дело в том, что с киношниками бесполезно говорить, они стараются не забивать себе голову подобной «ерундой». А если попытаешься поговорить на эту тему, замыкаются в себе – то ли опасаются провокации, или не хотят стать «объектом кремлёвской пропаганды».

Увы, когда я задал свой вопрос, Сэм дико удивился:

– Как, вы не знаете, что такое свобода?

– Я хотел бы узнать, как вы это понимаете.

– Но это же так просто, что об этом даже не стоит говорить. Всё равно что обсуждать, чему равняется дважды два.

– Вот только математике не надо нас учить, – заметил Серж со снисходительной улыбкой. – Но если не можешь дать определение понятия «свобода», тогда хотя бы поясни это на примерах. Что такое есть у вас, чего не может быть в России? Только не надо про ЛГБТ-сообщества, это довод здесь не катит.

– При чём тут ЛГБТ? У вас участников протестных акций отправляют под арест.

Тут уж не сдержался Зяма, явно желая осадить поборника всяческих свобод:

– И что? Потом всех отпускают, разве что некоторые из них две недели улицы метут. В единичных случаях получают срок за драку с полицейскими. А у вас, чуть что, и сразу полю в лоб.

– Ну а Лёня Неваляев? За что вы его так?

Трудный вопрос – я бы не решился на него ответить. Хотя бы потому, что не вполне владею информацией. Если всё же придётся отвечать, скажу просто: «Я ему не верю!» Но интуицию к делу не подошьёшь.

Тем временем Зяма и Серж навалились на Сэма, Саныч стал его защищать. Кричали так, что удивительно, почему соседи не сбежались.

– Да на этом Неваляеве клеймо негде ставить! Типичный уголовник, а прикрывается политикой.

– Нет! Он борец с тоталитарным режимом! Послушайте его выступления на ютубе.

– Такое может говорить только человек, состоящий на содержании у ЦРУ или госдепа!

– Всё лучше, чем быть рупором кремлёвской пропаганды!

Ещё немного и дело могло дойти до потасовки, но вмешались дамы…

Был когда-то такой американский фильм – «Этот безумный, безумный, безумный, безумный мир». Там хотя бы всё крутилось вокруг денег – от неуемной жадности вполне можно сойти с ума. А тут речь о свободе, о правах человека… Конечно, я был далёк от того, чтобы упрекать Зяму и Сержа в том, что и у них на первом месте деньги, а уж потом всякие права. Но если зарплату начисляет государство, тогда их позиция понятна. И всё же вряд ли стоит всё сводить к деньгам. Ведь Саныч тоже работает не в частной лавочке.

И вот ещё что меня заинтересовало. Об уголовных делах против Неваляева написано немало и в Европе, и за океаном, однако никто так и не смог объяснить, почему он каждый раз отделывался условным наказанием, хотя брата отправили на нары. Такое впечатление, что кто-то его оберегает. Неужто там, наверху, есть у Лёни покровители?

Глава 9. Надежда на удачу

На следующее утро позвонила Анна – будто бы у неё есть вопросы по сценарию. Тут только я сообразил – то, что случилось прошлой ночью в моём гостиничном номере, это был не сон. Видимо, всё началось с разговора о фильме, а потом… Странное ощущение, словно бы с Анной был не я, а моё давно забытое alter ego, воплотившееся в образе пожилого Дон Жуана. Зачем мне это? К тому же ситуация весьма банальная – один из создателей фильма предлагает актрисе роль в обмен на удовлетворение его похоти, а она … Это не делает чести ни ему, ни ей. Так что же, сказать: увы, место уже занято, роль достанется другой? Но после того, что было между нами, как-то неудобно… А может быть, отправиться в аэропорт, взять билет на ближайший рейс в Париж, и гори всё синим пламенем!

Единственное, что удерживало меня здесь, это рассказ Карины. История о погибшем муже, а также о том таинственном поклоннике со Старой площади, могла стать основой для увлекательного триллера. Надо признать, что копание в чужой жизни увлекает не меньше, чем игра в рулетку. Но там самый примитивный стимул, деньги, а тут есть более притягательный момент – загадка, которую непременно нужно разгадать, иначе… Иначе рано или поздно потеряешь уважение к себе. В конце концов, каждый писатель, учёный, даже следователь имеет право верить в собственную исключительность. Вот просто стоишь перед зеркалом и говоришь себе: я гений! А если такой уверенности нет, тогда всё валится из рук, и даже если придёт в голову нужное решение, отбросишь его как бы за ненадобностью. Всё потому, что сомневаешься в том, что такая посредственность, как ты, может решить сложную задачу.

Так с чего начать? Во-первых, перенести свидание с Анной на другой день, а сегодня непременно с Лялей встретиться. Если найти к ней нужный подход, она всё расскажет и об отце, и о Карине. Вот только как при этом избежать интима? Мне он совершенно ни к чему – могут обвинить в совращении несовершеннолетней, да и Карина не простит. В итоге решил: если будет приставать, сошлюсь на то, что нездоровится. Ну какая радость лежать в постели в симпатичной девицей, если желудок не фурычит, да и сердце барахлит. Всё вполне логично после трёхдневного запоя – так это можно ей представить, хотя, понятное дело, никакого запоя не было.

Как ни странно, Ляля больше не намекала на интим, словно бы и попыток с её стороны вовсе не было. Мы сидели в саду вместе с ней и Кариной, я рассказывал им о том, чем закончились посиделки в Верховье. Что до Сэма, то после вчерашнего скандала он избегал общения со мной, словно бы это я бросался на него с кулаками, а не Зяма с Сержем. Карина только рассмеялась, когда я об этом рассказал, мол, чего ещё можно ожидать от поддатых физиков, но суть наших разногласий её не заинтересовала, и вскоре она ушла. И вот тогда от темы противостояния с властями я постепенно перешёл к анализу нравственных качеств тех, кому реально принадлежит власть в стране, и в качестве примера упомянул всё того же неизвестного мне обитателя здания на Старой площади. Я предположил, что нынешнее состояние Карины вызвано, прежде всего, разрывом с ним, а гибель второго мужа повлияла в гораздо меньшей степени.

Поначалу Ляля обиделась:

– Всё было не так!

– То есть он вас не бросал?

– Он просто не мог иначе.

– Но почему? Кто ему мешал? Прости, но я не понимаю, как можно было оставить вас без средств у существованию.

Ляля фыркнула:

– С этим как раз всё в порядке. Виллу он переписал на маму и материально обеспечил. Но вынужден это делать тайно, – тут Ляля посмотрела по сторонам и, придвинувшись ко мне, прошептала: – Поклянись, что никому не скажешь.

– Ляля, ну как ты можешь сомневаться? – для убедительности я приложил руку к сердцу.

Ляля внимательно посмотрела мне в глаза и только после этого начала рассказ, то и дело поглядывая в сторону дома – видимо, опасалась, что услышит Карина. Судя по всему, Ляля давно хотела кому-то рассказать об этом, однако подругам доверять нельзя, а тут вдруг появился давний друг Тимохи, несостоявшийся возлюбленный Карины. Да уж, никого лучше для подобных откровений не найти!

– Дело в том, что тот человек со Старой площади… это мой отец.

Вот как! Ничего себе история закручивается! А Ляля, между тем, продолжала свой рассказ:

– Они собирались пожениться, но так уж всё сошлось… В общем, Арсен, узнав об этом романе, стал маме угрожать, а моего отца обещал «закатать в асфальт». Мама, понятно, испугалась и заявила отцу, что всё между ними кончено. Не за себя испугалась, за него! И только гораздо позже, когда он узнал, что я его дочь, их отношения возобновились.

– А что же Арсен? Как он отреагировал?

– Там жуткая история… Я как-то подслушала разговор мамы с адвокатом, а потом пристала к нему с расспросами. Он, видишь ли, запал на меня… – Ляля рассмеялась.

– Охоч до малолеток?

– Ну да! Так вот он мне рассказал, что отец всё это подстроил… Ну то, что случилось с Арсеном. Принадлежавший ему груз на таможне конфисковали и завели уголовное дело… В общем, отец избавился от конкурента.

– Но почему он не женился на Карине?

– До чего ж ты непонятливый! А ещё писатель… Дело в том, что всё пошло не так, как было запланировано. Смерти он маминому мужу не желал, хотел только разорить… А тут вон как получилось! В общем, началось расследование той автомобильной катастрофы, когда Арсен сгорел вместе с машиной. Отец поспешил обрезать все концы, иначе могла карьера пострадать. С тех пор мы с ним не видимся, только деньги переводит через какую-то офшорную компанию. Наверняка у него есть свой бизнес, вот и нам перепадает кое-что.

Ну, перепадает-то, судя по всему, немало. Скорее всего, Лялин отец ещё надеется жениться на Карине… Либо платит за молчание. Да, надо бы переговорить с тем адвокатом, тогда многое может проясниться… Честно говоря, такого поворота я никак не ожидал. Тут не банальная детективная история. Чует моё сердце, что без политики не обошлось. Надо бы провести расследование, но кто же это мне позволит?

К счастью, Ляля не забыла имя адвоката – Борис Ефимович Дубовицкий. Вряд ли он откажется побеседовать с писателем, автором бестселлеров, известным сценаристом. Карина составила протекцию – сказал ей, мол, собираюсь написать роман под названием «Процесс», нужна консультация опытного адвоката.

– Не дают покоя лавры Кафки?

Так Карина отреагировала на мою просьбу, ну а Дубовицкий воспринял всё достаточно спокойно – то ли Кафку не читал, то ли рассчитывал на солидный гонорар и потому не стал подшучивать.

– Так о чём же будет ваша книга?

– В основе сюжета судебный процесс над крупным чиновником, который втайне от властей имеет свой весьма доходный бизнес. Долгое время ему удавалось всё скрывать, но так сложились обстоятельства, что власти вынуждены были дать ход уголовному делу. И вот в суде всплывают такие факты, которые могут поставить под удар репутацию весьма значительных персон.

– Сюжет необычный. Не думаю, что это воспримут с пониманием. Я имею в виду тех… – Дубовицкий указал глазами на потолок, не решаясь вслух произнести имена и должности.

Мы сидели в ресторане, за отдельным столиком – вряд ли он оборудован подслушивающим устройством, однако диктофон в кармане в наше время уже никого не удивит. Словом, бережёного бог бережёт, поэтому в таких беседах все давно уже привыкли к осторожности. Это только в фильмах обсуждают государственные секреты во время прогулки по Тверской и строят планы налёта на солидный банк, сидя в ресторане. Что ж, я готов играть по этим правилам.

– У меня есть предварительная договорённость с одним продюсером в Европе. Если будет интересный материал, можно прилично заработать.

Борис Ефимович сразу оживился:

– Я полагаю, мой гонорар не должен зависеть от успеха фильма.

– Согласен.

– Так сколько вы готовы заплатить?

– В качестве аванса тысяча долларов, а остальное зависит… – я сделал паузу, поскольку и без того всё было ясно.

– Что ж, ваши условия меня устраивают. Когда начнём?

– Да хоть сейчас!

Мне не терпелось выдоить из этого прохвоста всё, что только содержится в его голове по интересовавшей меня теме, поэтому готов был слушать хоть ночь напролёт до самого утра. Но было и ещё одно соображение – если дать Дубовицкому время подготовиться, может насочинять с три короба, потом попробуй разбери, где правда, а где ложь. Ну а с ходу вряд ли у него это получится, придётся излагать реальные факты. Словом, надо брать быка за рога.

Мы поднялись в мой номер, и адвокат начал свой рассказ. Понятно, что фамилий он не называл, но, сопоставив изложенные им факты с тем, что мне поведала Ляля, я убедился – это то, что надо. Впрочем, однажды в разговоре проскользнуло имя – Костик. Словно поймав себя на том, что сказал что-то лишнее, Дубовицкий в дальнейшем называл его Коко́, с ударением на последнем слоге. И впрямь, если упоминаются только «он» да «она» без указания конкретной должности, мозги можно себе свернуть, прежде чем разберёшься, кто в каждом случае имеется в виду. Уже потом Ляля мне сказала, что Константин – это имя её отца, ну а Карина предпочитала уменьшительно-ласкательное «Костик».

Глава 10. Адвокат разговорился

И вот что мне поведал Борис Ефимович Дубовицкий:

– Всё началось с того, что ко мне обратился мой давнишний клиент с просьбой помочь его приятелю в решении весьма деликатной проблемы. К тому времени я уже был хорошо известен в определённых кругах как опытный «решальщик», но это дело оказалось куда сложнее, чем те, которые я прежде успешно завершал. Задача передо мной была поставлена такая: найти легальный способ разорить некоего бизнесмена, не прибегая к помощи ни силовых структур, ни криминала. Я сразу же сказал, что задача неподъёмная, но, когда он озвучил сумму гонорара…

Тут Дубовицкий улыбнулся, давая понять, что можно обойтись без комментариев. Но меня интересовало не сумма гонорара, а совсем другое:

– Он как-то обосновал такие жёсткие требования?

– Насколько я понял, он боялся скандала. Нужно было сделать так, что бы всё произошло как бы само собой, без постороннего вмешательства.

– Ну что ж, по-моему, вполне разумное условие. К примеру, если это крупный чиновник и дело вдруг получит огласку, его могут обвинить в использовании служебного положения или в связях с криминалом, и тогда конец карьере.

– Да бросьте! Такие комбинации проворачиваются без проблем. Уничтожить конкурента, используя административный ресурс… Это происходит сплошь и рядом! Но тут всё совсем не так. Уже гораздо позже я догадался, в чём там дело, но об этом расскажу потом, – Борис Ефимович глотнул водички и продолжил свой рассказ: – Мне пришлось изрядно попотеть, прежде чем нашёл подходящий вариант. Подробности опускаю, поскольку это вряд ли вас заинтересует. Если коротко, нужно было вовлечь объект в рискованную операцию с неким товаром, способным принести очень большую прибыль. Нужно было уговорить его, чтобы вложил в это дело все свои капиталы, а затем с помощью покладистых людей на таможне конфисковать весь груз. Ну якобы это контрабанда. Поди разберись, что там на самом деле. Затаскают по судам, а среди судей всегда найдутся люди, готовые помочь. Естественно, мне, а не ему.

– Но зачем же этот «объект» решил так рисковать?

– Вот это правильный вопрос! Ничего бы у меня не получилось, если бы его не удалось уговорить. Бизнесмен он опытный, на мякине его не проведёшь, поэтому тут нужен был очень тонкий ход. И я его нашёл! – лицо Бориса Ефимовича озарилось загадочной улыбкой, и после небольшой паузы он раскрыл мне свой секрет:

– Я «подвёл» к нему своего человека, это из терминологии спецслужб. Как-то в ночном клубе познакомился с очаровательной брюнеткой. Обворожительная, сексапильная до жути! Я бы не прочь с ней переспать, но, видимо, это не мой уровень, да и возраст, знаете ли, уже не тот. Аннушка любого мужика могла довести до безрассудства. Это не значит, что ложилась с ним в постель, но кто же устоит перед таким обаянием – сделает всё возможное и невозможное, чтобы добиться своего, и не заметит, как попадёт в её силки. Так оно и получилось.

– Неужели настолько хороша?

– Ага! Я вижу, и вы немного возбудились, – рассмеялся адвокат. – Что ж, за отдельную плату могу вас с ней свести.

Я уже было согласился, а потом подумал: уж не та ли это Анна, с которой у меня назначено свидание? Ну да, помнится Лиз называла её Аннушкой… Можно было бы сказать, как тесен мир, по почему-то возникает чувство, будто вокруг меня как бы сгущается непроницаемая пелена – не разберёшь, где друг, где враг, где правда, а где лицемерие… Мне снова захотелось отправиться в аэропорт и улететь куда глаза глядят.

Видя мои сомнения, Борис Ефимович решил приберечь роль сводника до другого случая, ну а пока вернулся к Арсену, мужу Карины:

– Так вот, он не устоял, несмотря на то, что был на красавице женат. Ну а дальше, вы уж простите мне подобный образ, Аннушка разлила подсолнечное масло, и он с ходу вляпался! Как я уже говорил, рискнул всем капиталом и проиграл. А всё потому, что нельзя садиться за карточный стол, не имея туза в своём кармане, – адвокат осклабился, но затем вдруг сразу погрустнел. – К сожалению, в это дело вмешались обстоятельства, о существовании которых я не подозревал. Оказалось, что у Аннушки был другой поклонник, из блатных. Ей бы вовремя меня предупредить… В общем, дело закончилось катастрофой, а я лишился части гонорара.

Что ж, как я и предполагал, весьма занятная история! Если её раскрутить, может получиться убойный триллер. Но как реагировал тот чиновник, которого между делом адвокат назвал Коко́? Ему-то что с того, что какой-то бандит устроил кровавую разборку, в результате которой погиб муж Карины?

Дубовицкий отвечал на мои вопросы очень осторожно, словно боялся перейти ту грань, за которой начиналась клевета. После нескольких общих фраз он изложил свои соображения, предупредив, что ни в чём не может быть уверен, но это единственная логичная версия, которая приходит в голову:

– Я уже говорил, что чиновника достаточно высокого ранга от всего отмажут, даже если, сидя за рулём, он сбил старушку на пешеходном переходе. Но можно представить себе такие обстоятельства, когда никакие «отмазки» не помогут. Помимо педофилии и сексуальных скандалов, ставших достоянием общественности, есть ещё один вариант. Я имею в виду оказание помощи представителям непримиримой оппозиции, причём с использование служебного положения.

– Вы что имеете в виду? – в моей голове одно с другим никак не связывалось.

– Представьте, что чиновник работает на Старой площади или в Кремле и вот в разговорах с коллегами создаёт мнение, будто надо терпимее относиться к оппозиции, чтобы не раздражать их защитников на Западе, иначе можно нарваться на очередные санкции. Если он имеет доступ в президентский кабинет, может и главе государства внушить такую мысль. А если об этом говорят несколько советников президента, тогда не следует удивляться тому, чтомошенник, нарядивший в тогу оппозиционного политика, раз за разом избегает наказания, получая лишь условный срок.

Вот это уже очень интересно! Надо бы адвоката раскрутить, чтобы он выложил буквально всё, что знает.

– Простите, я не понял, какая связь между тем, что случилось с мужем Карины и безнаказанностью этого воображаемого политика.

– Воображение тут ни при чём. Возьмите, к примеру, Леонида Неваляева. Дважды его судили за мошенничество, и что? Губернаторов за такое отправляют прямиком на нары, а с него словно бы все взятки гладки. Что же касается существа вашего вопроса, то вот вам мой ответ: Коко́ не имеет права рисковать, поскольку его разоблачение может привести к ужесточению действий против непримиримой оппозиции.

Куда уж жёстче, если верить зарубежной прессе. Однако это только версия, а полной уверенности пока что нет. Сомневаюсь, что Коко́ делился с Дубовицким своими планами по свержению существующего строя. Для меня предельно ясно лишь одно: если всё действительно так и дело выгорит, Неваляева тут же отодвинут на задний план, а власть достанется Коко́ – сколько ещё таких, как он, никто не знает.

Из Дубовицкого я выжал всё, что мог. Теперь надо бы понять, какова роль Анны – то ли бездумный исполнитель, то ли провокатор по призванию… И вот мы снова в моём номере. На столе бутылка вина, и, по большому счёту, нам снова не до того, чтобы обсуждать сценарий. Но всё было не так, как в прошлый раз…

– Влад, что с тобой? Мне кажется, тебя что-то беспокоит. Попробуй отвлечься от всего. Есть только мы с тобой, и во всём свете нет больше никого.

Хорошо сказала, однако в голове свербит всё та же мысль: она это или есть другая Аннушка?

– Аня, позволь задать тебе вопрос. Только не подумай, что ревную…

Рассмеялась:

– Что ж, если не будешь ревновать, тогда спрашивай. Всё выложу, как на духу!

– Где ты с Дубовицким познакомилась?

– С Борис Ефимычем? Да там же, где с тобой. Было это пару лет назад. Он заехал к Дане по какому-то делу, а потом решил искупаться. Там, на пляже, мы и встретились. Пригласил меня и Лиз в клуб, она отказалась, ну а я подумала, что знакомство с известным адвокатом может пригодиться. Вечер провели в L-клубе… Но мне Борис Ефимыч не понравился, очень уж настойчив…

Пасьянс, похоже, сходится. Надо только задать ещё один вопрос:

– С Арсеном он тебя познакомил?

Села на постели, прикрыв грудь простынёй. Глаза на пол-лица, а в них то ли недоумение, то ли обида, то ли боль… В общем, всё вместе, никак не разберёшь, что там на самом деле.

– Влад, это что, допрос?

– Ответь, пожалуйста, а потом я объясню.

– Ни Арсена, ни Арсана, ни Арслана среди моих знакомых не было и нет. Такой ответ тебя устроит?

Судя по глазам, не врёт. Либо гениальная актриса…

– Извини, если обидел. Но так уж всё сошлось… Эта Аннушка…

– Булгакова начитался? – на лице уже не обида, а злость.

Тут только я понял, что Дубовицкий её просто-напросто подставил. Скорее всего так. Анна отвергла его притязания, и вот, вместо того, чтобы рассказать мне правду… Судя по всему, он сам и предложил мужу Карины то дело, которое и стало причиной его гибели. А все эти россказни про бандита, ухажёра Аннушки – всё туфта. Хитрый пройдоха этот адвокат! Денег мне не жаль, но если Анна меня возненавидит…

Всё это уже было. Лулу я тоже подозревал, и потом в Гренобле, когда бог знает что подумал о Катрин. Увы, это издержки моей прежней профессии, и от них, похоже, не избавиться. Так и покину этот мир, подозревая даже тех, кто будет стоять у смертного одра… Ну а сейчас нужно заслужить прощение, поэтому рассказал Анне кое-что из того, что наплёл мне Дубовицкий.

– И ты поверил?

– Не то чтобы… Но очень уж складно у него всё получается.

– Зачем тебе это?

Да я и сам не знаю толком. Удастся ли написать сценарий триллера – это ещё вопрос. Да и Карине с Лялей правда не нужна. А вот понять намерения этого Коко́ – такая задача стоит того, чтобы рискнуть. Даже если Анна не простит…

Но вот уже руки протянула, и я снова с головой бросаюсь в этот омут… И только уже потом подумал. Как же непросто всё у них, у таких, как Анна! Вроде бы природа одарила обаянием и красотой, но выясняется, что этого явно недостаточно. Нужен друг, который вовремя подскажет, защитит, спасёт… И вот в поисках такого друга скитаются в надежде обрести прочную опору. Тут уж кому как повезёт!

Глава 11. Исповедь незнакомки

Это было в Париже, где снимали фильм по моему сценарию. В основном, съёмки проходили в России, но для нескольких эпизодов нужна была парижская натура – бульвар Монпарнас, кафе «Клозери де Лила», Монмартр… На город уже спустилась ночь, когда я шёл от бульвара Де Марешо через парк Клиши-Батиньоль к трёхзвёздочной гостинице – в то время ещё не мог себе позволить более шикарные апартаменты. Вечер я провёл в джаз-клубе «Бильбоке», он располагался в доме на углу улицы Сен-Бенуа и улицы Аббей, недалеко от Сены. Шёл под впечатлением услышанного, и в ушах всё ещё звучали переливы фортепьяно и тенор-саксофона. Эту музыку нужно чувствовать и тогда она останется с вами навсегда, помогая преодолеть самые сложные моменты жизни. Для меня без джаза и жизнь не в радость, хотя у другого человека в душе может звучать совсем другая музыка.

Сначала я её просто не заметил. Она сидела так, что показалось, будто это ветвь дерева, проросшая через скамью. Такая, знаете ли, ветка, с которой облетели не только листья, но даже ещё что-то необратимое произошло. Словно бы ещё чуть-чуть, и с неё отвалится засохшая кора. Такая она была неподвижная и холодная. Я даже вздрогнул, глядя на неё. А вдруг?

Вот вроде бы уже прошёл мимо, затем обернулся и сразу… Нет, не то, чтобы протрезвел – с чего ж трезветь, когда и выпил-то лишь самую малость. Но вдруг почувствовал, что вот оно, то самое просветление, которого накануне тщетно ждал. Ну что ещё тут скажешь, если на той самой скамейке сидела прелестная молодая женщина. Впрочем, и такое утверждение было бы неправдой. Попробуйте в темноте, всего лишь при свете еле-еле народившейся Луны разглядеть приметы человека. Вот так вот осторожно подойти, надеть очки, наклониться к её лицу близко-близко, а потом вдруг выдохнуть из себя что-то вроде «Ах!». Или же сломя голову бежать, потому как встречи с незнакомками, ночью, в тёмном парке… Весь мой прежний опыт словно бы уверял устами вечно бдящего, заботливого «второго я»: «Влад, я тебя умоляю, будь поосторожнее!» А в самом деле, ну с какой стати я остановился? Мало ли кто может сидеть тёплой летней ночью на скамейке. Да мало ли у кого какой резон! Эх, если бы все наши поступки можно было объяснить просто и непротиворечиво. Вот уж тогда…

Ну а сейчас я остановился в нерешительности. Затем всё же подошёл к ней и спросил, не нужна ли моя помощь:

– Y a-t-il quelque chose que je puisse vous aider?

К моему удивлению, она ответила на чистом русском языке, без малейшего акцента:

– Сигарету дайте.

– «Жетан» сойдёт? Только они очень крепкие.

– Так даже лучше.

– Ну, смотрите…

Сказал это с сомнением в голосе. Так врач не решается что-то запретить безнадёжно больному пациенту. Что теперь сделаешь, если уже всё равно.

Незнакомка закурила сигарету, изящно выгнув длинные пальцы, и глубоко затянулась. Я даже испугался, мне показалось, что это я сам по неосторожности вдохнул в лёгкие табачный дым. Сейчас у неё закружится голова, чего доброго, упадёт в обморок. Но обошлось. Видимо, обстоятельства были таковы, что… Вот и тому, что в Париже встретила русского, она ничуть не удивилась.

– А выпить не найдётся?

Надо признать, для здешних мест редкая у этой дамы непосредственность. С таким нахальством я встретился впервые. Выставить на бутылку «шардоне» или коньяка первого же встречного мужика, это, скажу я вам… Это, знаете ли, поступок!

– Вот даже как! – эти слова я произнёс даже с некоторым восхищением, к которому, что вполне естественно, примешивалась изрядная доля озабоченности.

– Что вас удивляет? – парировала незнакомка.

– Да нет… Хотел бы предложить вам скотч со льдом, но…

Я развёл руками и улыбнулся, словно бы оправдываясь. А про себя подумал: «Ну вот опять!» С сигаретами вроде бы разобрались, а с выпивкой оказывается всё куда сложнее. Конечно, я не ходячий магазин, но стоило бы в будущем быть чуть предусмотрительнее. То есть совсем не помешала бы фляжка с коньяком.

– Мне лучше безо льда, – всё так же мрачно уточнила леди свой заказ по поводу бокала виски.

В том, что он я имею дело с дамой из каких-то недоступных для меня кругов, я уже не сомневался. Но вот причина её появления здесь по-прежнему оставалась неизвестной. Где это видано, чтобы леди бродила по ночам, да ещё в полном одиночестве?

– Что это на вас накатило? – последовал вполне резонный вопрос.

– Да вроде бы всё хорошо… Только чего-то не хватает, – леди глубоко затянулась. – А потому что жизнь не удалась. Теперь вот совсем одна…

Ну что тут скажешь? Это уже за гранью безысходности. Надо бы как-то успокоить.

– Не всё так скверно. Остались, наверное, подруги, родственники, – меня так и подмывало добавить что-то о любовниках, личной парикмахерше и массажистках. Но, согласитесь, это было бы чересчур: – У вас дети есть?

– И что я им скажу? – последовал вопрос.

Пожалуй, это тот самый случай, когда невозможно разобраться без рюмки коньяка.

– Так всё же, как насчёт того, чтобы нам выпить? Тут, рядом ресторанчик есть…

– Не могу видеть никого!

– Так мне уйти?

Был ли я искренним в своём ответе, этого и сам не понял. Во всяком случае, после джем-сейшн в «Бильбоке» желание обойтись без пустопорожних разговоров и поскорее лечь в койку – конечно, одному! – было бы вполне логичным и не требовало оправданий.

– Да вы не в счёт.

– И на том спасибо, – это было странно, но я вдруг испытал приятное чувство облегчения от того, что меня воспринимают как некий бестелесный дух. – Тогда, может быть, зайдём ко мне? Здесь рядом, я живу в гостинице… Угощу вас хорошим коньяком. Нельзя же вот так сидеть на скамейке до утра.

– Ладно уж, ведите.

Чего было больше в этих её словах – надежды, безразличия или обречённости, я так и не понял. Впрочем, не всё сразу…

Пока поднимались в лифте на седьмой этаж, оба молчали. Я – оттого, что просто не представлял, что бы ещё такое ей сказать. Видимо, выговорился за день. Она… А кто их, этих женщин, знает? Кстати, только теперь я разглядел, что уже не молода – лет сорок или сорок пять. Хотя при надлежащем уходе вполне можно выглядеть и на двадцать пять, особенно, если смотреть на неё издалека или ночью в парке.

Пока я пытался навести сколько-нибудь приемлемый порядок в номере, леди успела рассмотреть лежащие на столе рукописи и книги. Я так и оставил их лежать после недавней встречи с продюсером и режиссёром – кое-что в диалогах им не нравилось, пришлось подправить.

– Так вы писатель?

– В данном случае только сценарист… Снимаем фильм по моему роману.

– Наверное, интересно?

Я усмехнулся.

– Да, если прилично платят.

Вот так всегда, любой разговор непременно сводится к деньгам. Ну никуда от этого не деться!

– А сейчас что-то пишете? – леди продолжала перелистывать книги.

– Как вам сказать… В общем-то сейчас не того. Очень трудно угодить всем, я имею в виду и режиссёра, и актёров.

– Я вижу, и у вас проблемы.

Пожалуй, в этих словах было слишком много равнодушия. Где уж ей понять!

– Да нет. Всё, в общем-то, путём.

– А вот это замечательно! – незнакомка держала в руках одну из моих книг. – Я её читала.

Книга мне и самому нравилась, поэтому и взял с собой, надеясь заинтересовать местного издателя. Однако не самое подходящее время, чтобы содержание моего романа обсуждать.

– Так что будем пить? Шампанское? Водку? Может, виски?

– Шикарный выбор! Мне кажется, вы говорили что-то про коньяк? – заявила леди с прежним равнодушием.

– Да-да, конечно, – ну что ж, коньяк так коньяк. Я достал из бара бутылку коньяка, рюмки, шоколадные конфеты. – Прошу простить, вот только лимона нет.

– Не важно…

Я налил в рюмки коньяк. Выпили не чокаясь, как на поминках.

– Кстати, позвольте представиться, Влад.

– Вероника, – после некоторого раздумья призналась гостья.

Хорошо, если так. Имя, и в самом деле, привлекательное. Мягкое, как атласный шёлк, и словно бы шепчущее что-то. Надо полагать, что-то приятное. Вот так южный ветер нежно шелестит в ветвях.

Стоило мне подумать об этих ветвях, как тут же представил себе одинокую женщину, сидящую на скамейке. И то ужасное признание… Трудно представить, что бы вот так, первому встречному открывали свою душу. Впрочем, до откровений дело ещё не дошло.

– Слушайте, Вероника! Если честно, до сих пор в это не могу поверить. Неужели в вашей жизни всё так плохо?

Молчит. Выпили ещё по рюмке коньяка, и тут её словно прорвало – так бывает, если долго сдерживаешься, изводя себя, выматывая душу. И вот оказывается, что уже невмоготу.

– Вы знаете, я в юности очень наивная была. Влюблялась часто и каждый раз казалось, что на всю оставшуюся жизнь. Помнится, за одним актёром из местного драмтеатра бегала, потому и поехала в Москву поступать в театральный институт. Ну а там, сами знаете, руководитель курса так и пялит на тебя глаза, а потом предложит покровительство. И правда, на что может рассчитывать симпатичная девчонка из провинции, если не найдёт себе заботливого дядю?

– Ну, наверное, не со всеми так?

– Описать в подробностях? Или думаете, я всё сочинила в надежде подцепить на ночку мужика? – довольно резко отвечала гостья. Видимо, недоверие способно было вывести её из себя.

– А кто вас знает? – я лукаво улыбнулся. – Ведь и такое могло быть… Банальная семейная ссора, а теперь сочиняете байки про похотливых педагогов…

– Ну, знаете ли! Не надо мне вашего коньяка, – Вероника, и вправду, была возмущена, лицо её раскраснелось, она даже порывалась встать, видимо, чтобы уйти. Но что-то её остановило.

– Я только высказал предположение. Если не угадал, простите, – с кроткой улыбкой пояснил я.

– Вот так всегда, во всём люди ищут какие-то заморочки, которых нет.

После недолгого раздумья Вероника продолжила свою исповедь:

– Так вот о покровителе. Он занялся моим образованием, и знаешь, как? Мы играли в «угадайку». Он открывал одну из страниц «Очерка по истории западноевропейской живописи», закрывал рукой фамилию под картинкой, и я должна была угадать фамилию художника – то ли это Гоген, то ли Сезанн, то ли Ван Гог. А если не смогла угадать, тогда… Тогда он назначал мне наказание. Каких только поз мы не перепробовали, автору «Камасутры» такое и не снилось.

Вероника рассмеялась, но смех этот был не вполне естественный – так актриса смеётся, потому что положено по роли, хотя на самом деле плакать хочется.

– А потом я забеременела. Это уже после того, как он взял к себе театр. Думала, всё, с моста в Москва-реку и конец моим мучениям. Но когда оформляла декретный отпуск, выяснилось, что ещё несколько молодых актрис незадолго до меня тоже «залетели» от него. Стало немного легче, когда поняла, что не одна я такая дура…

– Неужели других вариантов не было? Я имею в виду перспективы получить роль…

– Ах, Влад, красивых актрис много, и если будешь строить из себя недотрогу, так и останешься на вторых ролях. А меня приметили, пригласили на «Мосфильм», и пошло-поехало…

– И чем ты недовольна? – я тоже перешёл на «ты», что вполне естественно после третьей рюмки коньяка.

– Видишь ли, я не из тех, для кого театр, искусство это всё. Не знаю, как люди могут жить без любви… Чтобы не только ты, но и тебя любили, – она затянулась сигаретой и продолжила рассказ: – На самом деле, редко бывает взаимная любовь, то есть, чтобы ты любила его так же как он. Был у меня один поклонник, итальянец. Антонио владел какой-то крупной фирмой и часто приезжал в Москву по своим делам. Вот тогда я впервые почувствовала себя любимой женщиной. Он не жалел денег, чтобы мне понравиться, купил квартиру, благодаря ему я одевалась по последней моде, да и в постели он был неплох. Но знаешь, когда он уезжал, я чувствовала, что с меня свалился тяжкий груз. Всё-таки быть женой или подругой богатого человека это не такое уж приятное занятие, как может показаться. А уж если нарвёшься на ревнивца… – Вероника замолчала.

– Если неприятно вспоминать…

– Так кому ж понравится, если тебя держат за волосы и волокут по полу, заставляя признаться в том, чего не делала?

– Разошлись?

– Я после этого в чём была от него сбежала. На фига мне такие «удовольствия»! – снова затянулась сигаретой. – А потом… Потом отбила любовника у эстрадной дивы. С ней до сих пор носятся, на корпоративы приглашают, хотя давно пора выходить в тираж, внуков нянчить и писать мемуары. Это если грамоте её подучат… Представляешь, Витя жил при ней, как какой-то приживала, она ему люкс в гостинице снимала. А ведь талантлив, сам себе и композитор, и аранжировщик. Ах, как он пел! Его до сих пор на новогодние представления приглашают, хотя он уже совсем не тот, что прежде.

– Что ж, наконец-то повезло?

– Мы семь лет были вместе. Витя с утра до вечера в своей студии работает, а я помогаю, как могу. Прекрасное было время! Но всё, к сожалению, проходит. Я влюбилась в другого… Рустем, в отличие от Вити, вполне самодостаточный, независимый человек, из тех, кому принадлежит право решать, что нужно публике. Вплоть до того, чем её кормить на завтрак и на ужин… Он долго пытался меня завоевать, причём по всем правила осады – цветы, дорогие подарки… И я сдалась.

Вероника потянулась к бутылке коньяка, но я, понятно, не позволил.

– А что потом?

– Ох, лучше и не вспоминать! Будь его воля, сидела бы взаперти, время от времени удовлетворяя его похоть. А чуть что, порол бы плетью… Но до этого, слава богу, не дошло, поскольку я сбежала.

Грустная получается история. Мне уже не хотелось слушать продолжения, да и Вероника подустала. Самое время сделать выводы, но зачем, если и так всё предельно ясно?

Глава 12. А жаль!

О Веронике я вспомнил, когда пришлось достать вторую бутылку «Шато Лагранж». Всё потому, что не хотелось расставаться с Анной, однако нельзя же целый день провести с женщиной в постели, тут никакого здоровья не хватит, во всяком случае, у меня. В общем, вино французское, так что самое время рассказать Анне о парижских впечатлениях, тем более, что была ещё одна деликатная тема, к которой я был намерен Анну подвести.

И вот как Анна отреагировала на мой рассказ:

– Ты с ней хотя бы переспал?

– Да нет, даже мысли такой не было. Я оказался в роли исповедника, но одно с другим не всегда удаётся совместить.

Ну вот, вынужден оправдываться, а ей лишь бы подразнить влюблённого мужчину.

– Ладно, я не такая ревнючая, как её Рустем, – улыбнулась Анна. – А дети у Вероники были?

– Так я вроде говорил. Родила от того, с кем играла в «угадайку».

– А почему не сделал аборт?

– Возможно, хотела его на себе женить.

– Дурочка!

– У тебя такая мысль не возникала?

– Что дура?

Вижу, что обиделась.

– Да нет… Выйти замуж, завести детей.

– Во-первых, детей рожают, а не заводят, как комнатных собачек. – и впрямь обиделась. – И вообще, не лезь в мою личную жизнь! Что ты о себе вообразил? Думаешь, если писатель, так и я стану тебе исповедоваться?

Сейчас встанет и уйдёт. Видимо, тема для неё крайне неприятная. Но постепенно успокоилась.

– Понимаешь, женитьба это непременно дети. Года два-три уйдёт на связанные с этим хлопоты, а тем временем обо мне забудут. Придётся снова завоёвывать место под солнцем. И потом…

Анна замолчала, а я уже понял почему, но постарался сказать об этом как-то обтекаемо, не вдаваясь в ненужные подробности.

– Боишься потерять прежний шарм?

– Боюсь! Для актрисы внешний вид очень много значит, а я не хочу после родов играть домохозяек с толстым задом и обвисшими грудями, – потом лукаво посмотрела на меня. – Ну а как твоя Катрин? Мне Ляля говорила, что вы лет двадцать вместе. Дети у вас есть?

Удар в самую точку! Мы с Катрин не раз эту тему обсуждали, но ни к чему так и не пришли. Катрин вроде бы не прочь иметь детей, даже если пострадает её артистическая карьера, ну а я… Тут всё куда сложнее.

– Видишь ли, в чём дело, Аня. Возможно, мне не повезло, но я не знаю ни одной семьи по-настоящему счастливой. К примеру, сын балбес, из тех, кого принято называть «мажорами», а дочь только и делает, что таскается по клубам в поисках состоятельного жениха. Если подсядут на наркотики, тогда совсем беда! Да что далеко ходить, у Ляли есть сводный брат, давно уже уехал в Штаты, сделал там карьеру… А в голове такая муть, словно бы промыли мозги, лишив возможности здраво рассуждать.

– Это ты к чему?

– Я не хочу, чтобы в моей семье были вот такие дети.

– Тут многое зависит от тебя.

– Но не могу же я всё бросить и заняться воспитанием ребёнка! Да и гарантий никаких нет, что из него будет толк… Ты посмотри, что творится вокруг! Вся эта безумная гонка за деньгами, за удовольствиями, она способна затянуть любого…

– Но ты же устоял!

– Если бы так…

Анна с интересом посмотрела на меня.

– Так что же, ты вовсе не такой, каким я себе представляла? Умный, сильный, великодушный, эдакий образец кристальной честности и благородства…

– Это ещё откуда? С чего ты так решила?

Надо признать, что я никогда не пытался навешивать на себя подобные эпитеты. Разве что уверен был, что талантом меня Господь не обделил. Но ведь она об этом ни слова не сказала! Вот сейчас, глядя на меня, молчит, а я… А я не знаю, стоит ли её разубеждать или свести всё дело к шутке. Вот ведь как повернулось – исповедник сам вынужден каяться в грехах.

– Аня! Ты прочитай самый первый мой роман, я уж потом решишь, достоин ли я доброго отношения к себе или надо послать меня ко всем чертям.

Хорошо сказал! Похоже, ей понравилось:

– Если бы ты стал настаивать на том, что и впрямь «белый и пушистый», я бы от тебя ушла, окончательно и бесповоротно. – Анна улыбается, довольная результатами проверки. – Так на чём мы остановились?

Я в затруднении, а она ждёт ответа на вопрос.

– Вроде бы о детях говорили, – тут я вспомнил, о чём хотел её спросить: – Кстати, а у Лиз есть дети?

– Двое. От кого, не говорит, но у неё с этим всё в порядке.

– Небось, на митинги протеста с ними ходит?

– Это к вопросу о воспитании? Мне не приходилось на этих акциях бывать, поэтому не знаю.

Трудно поверить, что Анна не увлекается политикой. Попробую разговорить:

– Ну а права, свободы? Неужели тебе это безразлично?

– Всё прописано в контракте.

И как прикажете это понимать? Если бы так сказал успешный бизнесмен, я бы, наверное, не удивился. Там всё определяет меркантильный интерес – выгодно сотрудничать с властью, тогда и политические взгляды вполне определённые. По крайней мере, те, что выставляет напоказ. Но стоит измениться ситуации, всякое возможно. А потому, что конформизм сидит у них в подкорке, без этого они не выживут. Это только я как бы сам по себе до поры до времени.

Что ж, попытался протоптать тропку от Анны к Лиз и далее к Лёне Неваляеву, а там и до Костика недалеко – увы, не удалось. А напрямую спрашивать опасно, причём опасно не для меня – для Анны. Не стоит её в это дело посвящать. Вот если бы Катрин… У неё бы, наверно, получилось – как-никак успела кое-что усвоить, поскольку я времени даром не терял. Ещё когда летели из Москвы, намереваясь добраться до Таити, я ей преподал урок, такой, знаете ли, ликбез для начинающей разведчицы. С кем и о чём можно говорить, как исподволь затронуть в разговоре нужную тему, ну и, конечно, когда следует прекратить «допрос», чтобы не возникло подозрение… Надо же понимать, что летели в незнакомую страну. Скорее всего, это было излишне, поскольку к тому времени Катрин уже несколько лет прожила вдали от дома, так что научилась вести себя в чужой стране, не вызывая интереса со стороны спецслужб и местных аферистов. Ну а если в такой ситуации окажется Анна с её своеобразным восприятием жизни, эмоциональным, а не аналитическим… Впрочем, я могу и ошибаться на её счёт, но что-то подсказывает мне, что придётся действовать иначе, не ставя её под удар.

Пока Анна что-то искала в интернете, я прикидывал варианты дальнейших действий – не мог же остановиться на полпути, имея на руках информацию, которую сообщил мне Дубовицкий… Но тут вдруг из динамика ноутбука зазвучал «Take Five». Вообще-то, я предпочитаю «Caravan», но и эта джазовая композиция очень хороша. Анна сидела на тахте, прикрыв глаза и раскачиваясь в такт музыке. Где были её мысли в это время? Скорее всего, никаких мыслей не было – только наслаждение и больше ничего.

Снова покопалась в интернете и вот вскочила, обернулась в простыню и вдруг запела. Такое впечатление, что поют дуэтом… Я посмотрел на дисплей, а там она на сцене, поёт под аккомпанемент оркестра:

You blow a fuse

Zing boom

The devil cuts loose

Zing boom

So what's the use

Wow bam

Of falling in love?..

Это её «wow» напоминало пронзительный визг истерички, но, как ни странно, именно такой способ выражения эмоций соответствовал характеру персонажа, которого Анна изображала, стоя на эстраде. А что если она и впрямь такая, только тщательно скрывает? Тогда многое в ней становится понятно – внутри словно бы всё бурлит, однако надо сдерживать себя, поэтому то, что слышишь от неё, и то, что видишь, воспринимаешь более объёмно. Она вроде бы спокойна, но знаешь, что в глубине её души кипят шекспировские страсти. Нечто подобное бывает, если написал небольшой рассказ, но скрытый, неявно выраженный его смысл достоин многостраничного романа.

Самое время разобраться в её предпочтениях, от этого многое зависит – тогда можно составить целостный портрет, а потом уж делать выводы. Тот ли это человек, которому можно довериться в трудной ситуации, или всё же пустышка, не лишённая таланта. Иными словами, лицедей, комедиант, который способен лишь плясать под чужую дудку. Анна словно бы читает мои мысли:

– Русский шансон не выношу! Видимо, не так воспитана. Классическую музыку воспринимаю в умеренных дозах, исключительно под настроение.

Я не могу не спросить о литературных увлечениях, и вот что слышу:

– Гарри Поттер, «Властелин колец», приключения Фандорина…

Если бы лежал на верхней полке в курьерском поезде Москва – Биробиджан, так бы и свалился на пол. И пусть потом меня лечат доктора, пусть я сойду с ума – всё лучше, чем разочарование… Да, это Анна, но не та. А жаль!

Уже стемнело, когда я попрощался с Анной. Заснул, словно бы провалился в преисподнюю… Но и там она! В общем, приснилось, что решил написать портрет.

Глава 13. Портрет

Я смотрю на холст и вижу перед собой её. Вижу такой, какой только я, я один, могу её видеть. Гордую, независимую, с чуть насмешливым, немного удивлённым взглядом и уж, конечно же, с загадочной улыбкой на губах. Можете не сомневаться – я в неё влюблён!

Пожалуй, можно начинать. Сначала требуется подобрать для портрета нужный фон. Затем набросаю силуэт, в котором что самое главное? Главное – это её руки. Длинные, изящные пальцы рук. Одной рукой она держит сигарету, другая прикрывает ту самую ложбинку между ног, а кисть словно бы ниспадает вдоль бедра. Всё целомудренно, всё строго. Иначе и нельзя, поскольку грациозность позы как бы задана её характером.

А вот теперь доходит очередь и до лица. Глаза! Прежде всего – её глаза! Удивительно, но они у меня сразу получились. Да, да! Любой портрет начинается именно с глаз. Если есть глаза, тогда и лицо словно оживает.

– Нет, всё не так. Ты не понимаешь. Ты не прав. Я вовсе не такая, – вдруг говорит мне Анна.

Я пытаюсь ей объяснить, но она повторяет снова:

– Не то! Не так! – при этом корчит уморительные рожи, презрительно выпячивает губы, морщит лоб, даже её нос становится длинным и унылым. Унылый нос! Нет, надо же так написать!

Ну что ж, попробую исправить. Пусть будет небольшой такой, нет, скорее, уж умеренных размеров нос, пусть даже с маленькой горбинкой – это подойдёт? Молчит, не возражает. И то ладно! Однако смотрит настороженно, словно бы ожидая, а что ещё я сделаю «не так».

Я чувствую, что чем дальше, тем всё заметнее становится некая скованность в моих руках. Как бы не испортить! Когда всё сразу удачно получается, требуются осторожность и терпение.

– И долго это будет продолжаться? Не надоело тебе издеваться надо мной? Вот это грязное, неумытое, покрытое пятнами лицо – где ещё ты такое видел?

О, Господи! Ну как ей угодить? Сколько ещё это может продолжаться? Словно бы сварливая, вечно чем-то недовольная жена – ей только бы повод найти, чтобы к чему-нибудь придраться. В который раз пытаюсь втолковать, что пишу её такой, какой я её вижу. Я один и никто другой! И мне безразлично, какой её могут представлять себе другие. И уж точно на её собственное мнение мне начхать!

Старый я уже, чтобы следовать чьим-то прихотям. Иногда просто терпение теряю, готов всё бросить. Да, я готов уйти! А ты сиди вот здесь и жди, когда ко мне вернётся вдохновение. Или, если сможешь, сама возьми кисть в руки и пиши, может, кто-то и похвалит твою мазню. А меня уволь! И тогда прости, дорогая, и прощай. Поищи себе другого – отзывчивого и угодливого, готового потакать и ублажать.

Иногда мне кажется, что на мои старания, на поиски образа, на выбор позы, наиболее точно выражающей характер – на всё на это ей просто наплевать. Что ей только и нужно, чтобы лелеяли, чтобы ухаживали, как за чайной розой где-нибудь в дендрарии. И что вся её жизнь – это ожидание поливки. Только это и больше ничего! Ни интересных мыслей, ни добрых чувств. И минимум желаний. Впрочем, что касается желаний, тут я, наверное, неправ. Если начнёшь перечислять их, придётся слушать до самого утра. Нет уж, давай обойдёмся без претензий.

– И долго ещё ждать? Я даже у парикмахера никогда столько не сидела.

Ну, уж это вовсе чёрт-те что, то есть за пределами разумного! Для неё, что я, что цирюльник – всё едино! Нет, больше не могу. Всё! Ухожу! Где это видано, чтобы художника так унижали?

И вот теперь ты с удивлением глядишь по сторонам – куда же он ушёл? Да как так можно? Если уж начал, надо довести дело до конца. Совести у него нет – это про меня. А про кого ж ещё? Эх, дура я, дура! В кои-то веки заарканила на вид приличного мужика, так и тот оказался рохлей – сбежал при первом случае. Знаю я таких! Вот и этот – вроде бы с три короба вначале обещал, ну а дальше… Нет, надо что-то делать!

Кстати, очень интересно, что же такое она сможет предпринять. Было бы любопытно посмотреть, не правда ли? Ну а я? Что в состоянии предложить ей я? Да с какой стати она вообще ко мне пристала?! Будто нет других занятий. Стоило лишь кисти в руки взять, так теперь от меня уж точно не отвяжется. Я ведь вроде бы не просил ни о чём таком. А вот ей, я вижу, очень хочется…

Опять она смотрит на меня. Снова эта её странная, загадочная улыбка. Эй, милая! Ну зачем так смотришь на меня? Что хочешь мне сказать вот этим взглядом? И зачем только я с тобой связался? Будто делать больше нечего…

И вот я решаю высказать ей всё, что думаю. Самое время, иначе будет поздно…

– Я хочу, чтобы ты изобразил меня такой, какой представляю я сама себя.

Ведь слова не даёт сказать, опять она со своим дурацким мнением.

– Ну что ты говоришь? Почему я должен делать так, как нравится тебе? В конце концов, кто из нас художник?

– Ты.

– Надо же! Хоть в этом ты со мной согласна.

– Это не значит, что я готова принять всё, что приходит тебе в голову.

– Я пишу тебя и только тебя. Пишу так, как я тебя вижу.

– Видела бы мама, что ты со мною сделал.

Ну вот! Неужели из-за одного неудачного движенья кистью нужно каждый раз устраивать истерику?

– Сейчас поправлю, – взяв в руки кисть, я наношу на холст несколько мазков. – А по-моему совсем неплохо получилось. Ну что? Ты теперь довольна?

– Нет!

– Что опять не так?! – я мысленно хватаюсь за голову.

– Моя рука.

– Которая?

– Та, что держит сигарету.

– Что ещё случилось с рукой?

– Мне так неудобно.

Ну вот! Ей, видите ли, неудобно. А каково мне всё это выслушивать? Нет, не могу поверить. Просто дикость! Неужели ей приятнее держать сигарету не в руке? Да, да! Вот так, сдвинув в угол рта и зажав губами.

Если б знать наверняка, что тебе нужен всего-навсего партнёр, я бы не возражал. Тогда, милая, можно обойтись без сигареты. Посажу рядом с тобой этакого бородатого мужичка. Он обнимет тебя, ты положишь голову ему на грудь. Нет, ну почему я буду против?

А потому, что твой характер, каким я его представляю, он как кусок горного хрусталя – разбить его несложно, но потом уже не склеить воедино. Так что, извини, на сей раз придётся обойтись без мужика. А там, Бог даст, что-нибудь ещё придумаем.

– Нет, сигарета во рту мне тоже не подходит. Как же я буду говорить? И вообще, это было бы вульгарно. За кого ты меня принимаешь? Ты бы ещё в виде портовой девки меня изобразил!

Кто о чём, а эта – либо про мужиков, либо про девок! Кстати, на этот раз она, кажется, права. С этой рукой я и впрямь что-то напортачил.

И всё же, зачем она мне это говорит? Может быть, нарочно провоцирует? Ну уж нет, на меня подобные методы не действуют.

Интересно, что все её претензии начинаются обычно с мелочей. Скажет, ты не так сидишь, не так кисть держишь. И вообще – как это можно, четыре кисти растопыренными пальцами одной руки держать, ну а ещё одну кисть ухватить другой рукой и при этом что-то мазать? Где уж ей понять!

– А это… плоское. Эй, зачем? Что ты собираешься с ним делать?

– Милая, это мастихин. Иногда он лучше всякой кисти.

– Вот ещё! Ты бы ещё совковую лопату в руки взял. Самое подходящее для тебя орудие, – говорит она, а в глазах читается откровенная насмешка.

Нет, я так просто не могу! Всё вдохновение, весь настрой насмарку.

Надо же понимать, что я не агрегат какой-нибудь, не автомат для выпекания пирожков и даже не компьютер. Это его можно запрограммировать так, чтобы портреты рисовал. Заложил ему в нутро пачку фотографий – на, анализируй! Характерную позу выбирай, вычисляй типичный для неё угол наклона головы с точностью до градуса, и чтобы цвет лица не только соответствовал заданному освещению, но непременно гармонировал с тем, во что одета. Да, да, конечно, не забыть бы про её наряд. Что там сейчас в моде – Шанель или Версаче? Но откуда же мне знать?

Тут она мне говорит:

– Посмотри, что ты на меня надел! Это салоп какой-то, а не платье. Больше похоже на больничный халат.

– Если тебе не нравится, можешь его снять.

– Ой! Я так и поняла! Ты только этого и добивался. Сначала разденешь меня догола, а потом выставишь на вернисаже. Тебе лишь бы денег побольше получить за свою мазню.

Это уже слишком! Я бросил кисти и налил себе рюмку коньяка. Вот так всегда! Стоит только явиться вдохновению, так непременно что-нибудь произойдёт. То ли раздастся телефонный звонок, то ли в желудке заурчит, поскольку время подошло к обеду. А то вот некая нахальная мамзель начнёт выдумывать про меня отвратительные небылицы. Нет, надо с этим поскорее кончать, так дальше продолжаться не может. И я беру в руки мастихин, с каким-то ожесточением даже смешиваю краски и, тщательно примерившись, наношу на холст один за другим мазки.

– Нет, правда, с тобой что-то всё-таки не так.

Ну вот опять!

– Что ты имеешь в виду?

– Вместо того, чтобы пойти и закадрить девчонку, с утра до ночи картины малюешь. Тоже мне, занятие.

– Ты ничего не понимаешь.

– Если бы хоть продавал.

– Опять ты всё пытаешься свести к деньгам.

– А почему бы нет? Ты посмотри, как интересно живут люди. А ты со своими кистями да холстами возишься.

На этот раз я решил не возражать. Да что взять с неразумной? Если разубедить не в силах, так зачем корячиться?

– Ладно, ладно. Потерпи. Вот скоро закончу, уж тогда…

Пожалуй, тут я немного светлого переложил. Должна быть тень, иначе просто неестественно всё смотрится.

– И что тогда?

– Тогда поговорим.

– А что тебе мешает говорить сейчас? Ты языком, что ли, или всё-таки руками пишешь?

Вот это интересный вариант! Пожалуй, языком ещё никто не пробовал.

– Ты не ответил.

– Не мешай!

– Какой же ты невежливый! Налицо явные пробелы в воспитании.

– Ты-то наверняка заканчивала лицей для благородных девиц где-нибудь в Англии или в Швейцарии.

– Не дерзи! Я с рождения такая, от природы.

– Бедные родители!

– А вот за это можно схлопотать!

Ну-ну, я погляжу. Пусть только попробует.

И снова:

– Я не хочу вот так!

– Потерпи.

– Тогда возьми вон ту, самую тоненькую из твоих кистей. Хочу, чтобы ты писал меня только ею!

– Какое тебе дело, чем я пишу? Хоть пальцем, хоть ногтем, хоть гвоздём. Я знаю, что, чем, как и когда… Это только я один знаю!

– У тебя мания величия. На самом деле, ты понятия не имеешь, как надо писать.

– Ну, знаешь ли! Тогда бери кисти и пиши сама.

– Как это? Я не могу. Ты же понимаешь, что это невозможно.

– А мне какое дело? – я бросил кисти, мастихин и…

Ну вот! Ещё чуть-чуть и она расплачется. Надо бы её как-то успокоить.

– Вечно ты лезешь не в свои дела.

– Да, я такая!

Судя по всему, уже очухалась.

– Так чем же ты на этот раз недовольна? Что не так?

– Причёска. Где ты такого парикмахера откопал? Всё, что умеет, это стричь наголо.

– Ну, не знаю. По-моему чёлка получилась очень симпатичная.

– Тебе бы полагалось знать, что такие чёлочки уже не в моде.

– А что тогда?

– Придумай что-нибудь. Ты ведь у нас мастер!

Пытается иронизировать. И снова тяжкий вздох:

– Неужели я обречена?

– Опять не так…

– Мне надоело курить одну и ту же сигарету.

– Так брось!

– Я не могу!

Ну вот зачем опять с таким укором ты смотришь на меня? В чём я теперь-то перед тобою провинился? Чем заслужил такой суровый, даже чуть ли не презрительный взгляд? Не в том ли дело, что вся эта затея тебе совершенно ни к чему? Что тебе с этого портрета? Получится удачно – будут хвалить меня. А напишу нечто невразумительное – опять же мне достанется. В любом случае, славы это тебе нисколько не добавит. Скажут, ещё один мазила написал портрет.

И вообще, что-то ты себе слишком много позволяешь. Можно подумать, что ты здесь главная, я не я. Вот захочу, и тебя совсем не станет. Спрячу краски, вымою кисти, холст поставлю лицом к стене. И всё!

А иногда в голову закрадывается мысль, будто всё совсем не так, будто никакой я не художник. И на самом деле водит кистью по холсту неведомая мне рука. Будто она только и решает – где, что, зачем и как. Не было бы этого невидимого призрака, называемого вдохновением, ничего не смог бы написать. Только лишённая смысла, бесформенная мазня – ничего другого я изобразить не в силах.

Вот потому и прислушиваюсь, и жду, когда же это опять произойдёт. Когда унесёт меня в даль, наполненную яркими образами, странными силуэтами и прежде неизвестными мне, изумительными сочетаниями теней и красок.

И тут я понимаю – всё! Если ещё раз прикоснусь к холсту, непременно всё испорчу. Портрет наконец-то завершён. И получилось нечто! Я смотрю на неё. Я любуюсь ею! А она молчит, только с чуть насмешливой, загадочной улыбкой смотрит на меня. Видимо, на сей раз она довольна.

Глава 14. Пробуждение

Когда просыпаюсь утром, ничего не помню из того, что мне приснилось. Только отрывочные образы бродят в голове, изредка выползая наружу. Но тут всё было не так – я сразу сел за компьютер и стал писать. И снова тот, уже давно забытый призрак начал диктовать, только успевай записывать. То ли призрак, то ли alter ego… Да я и прежде не задумывался о том, кто это – он есть, и будь доволен! И вот передо мной почти готовый текст, нужно только кое-что подправить, но это после завтрака.

Уже потом задумался – зачем я это написал? Вроде бы накануне пришёл к выводу, что Анна совсем не тот человек, который заслуживает моего внимания. Но вот, поди ж ты, есть и другое мнение, хотя речь идёт всего лишь о портрете. Но ведь портрет – это отражение реальности! Так что же, был не прав? Вполне возможно. А вдруг есть в ней, что называется, второе дно, до которого так и не добрался?

Я стал перебирать в памяти подробности нашего разговора. Положим, смутили меня её литературные пристрастия. Но почему же сразу сделал такой вывод, словно бы вынес суровый приговор? И тут я вспомнил…

Было это много лет назад, когда после окончания первого курса Физтеха мы с друзьями отправились на юг, к Чёрному морю. На поезде добрались до Феодосии, а потом на такси через Коктебель в Судак дальше, в Новый Свет. И вот едем по узкой дороге вдоль моря – слева пропасть, а справа огромная гора. Вдруг после очередного поворота перед собою вижу рай! Иначе и не скажешь – живописная бухта полукругом и песчаный пляж. И глянцевая, совершенно неподвижная вода – сине-зелёная, тёмная вдали от берега и светлая, прозрачная там, где небольшая глубина. Такой красоты прежде я не видел.

Компания наша была сборная, разных возрастов. «Стариков» представляли Бен , Боб и Сандро, недавние выпускники МЭИ, ну а младшенькие – это Алекс, Майкл и я, три будущих физика, только что закончившие первый курс МФТИ. Чем был хорош Новый Свет в те времена? Середина июля, а на пляже только мы, да ещё четверо девиц, студентки театрального училища. Понятно, что в первый же день мы образовали одну дружную компанию. Сразу распределились «по ранжиру» – трон Цезаря, римского императора, достался представительному Бену, Клеопатрой числилась Наталья, а Боб исполнял роль придворного шута. Бритые наголо, в соломенных брылях, физтехи были зачислены в императорскую стражу.

Девицы снимали комнату в одной из башен Голицынского замка, а наша мужская компания размещалась неподалёку, в такой же башне и на том же этаже. Мне, Алексу и Майклу достались раскладушки, но, помучавшись немного, мы с разрешения хозяев перебрались на крышу. От соседей это приходилось тщательно скрывать, поскольку крышу не ремонтировали с голицынских времён. Впрочем, возможность провалиться на головы Бена или Сандро нас, по молодости лет, не очень-то смущала. Над головой Большая Медведица во всём её великолепии, рядом верные друзья, ну и, разумеется, ватный матрац и ватное же одеяло – по ночам всё-таки бывало холодно, особенно, когда дул ветер с гор. Поэтому место для ночлега мы выбирали так, чтобы от ветра закрывал один из зубцов этой будто бы средневековой башни.

В ту пору помимо физики я был увлечён кино, поэтому сразу же подыскал девчонкам прототипы. Вера чем-то напоминала Джульетту Мазину, правда была намного привлекательней. Кира своею статью и формами походила на Софи Лорен, даже походка у неё была почти софилореновская. Ну а Лена была вылитая Марина Влади! Это действительно было так, правда, с поправкой на то, что Лене немного не хватало, как бы это сказать, парижского лоска, что ли. Кстати, я не исключаю, что Лена с Мариной могли быть дальними родственницами.

Понятно, что «старики» сразу же решили приударить за девчонками, и мы им не препятствовали – куда нам против этих «прожжённых» дон жуанов! Только Лена осталась как бы не у дел – видимо, сказались неведомые мне черты её характера. Впрочем, Боб положил на неё глаз, он так мне и сказал: «Меня, побольшому счёту, не волнует, что с Леной будет здесь, а вот в Москве я ею займусь основательно, всерьёз». Боб был душой нашей компании – довольно остроумен, производил впечатление опытного человека в амурных делах, однако в Москве у него так и не сбылось – этой его неудаче я по мере сил старался поспособствовать.

Была и ещё одна причина неудачи Боба. Сандро поговаривал, что у Лены далеко идущие планы – вроде бы рассчитывала женить на себе одного весьма популярного в те времена актёра, бесспорную кинозвезду, хоть и мужского рода. Лена составила план, как после окончания училища попасть в тот самый театр, где он тащил на себе весь репертуар. При обаянии и красоте, которые достались Лене от рождения, реализации этого плана можно было добиться без проблем.

Вот поэтому наша троица физтехов большую часть времени проводила в обществе Елены, как бы исполняя роль охраны, ну а всем составом компания собирались поздним вечером на пляже, где пили игристое вино, пели под гитару и травили анекдоты. Иногда мне удавалось «пошептаться» с Леной – либо провожал её до дома, либо она сама отводила меня в сторону, чтобы поговорить на какую-то серьёзную тему. Не всё же слушать анекдоты, многие из которых ей не нравились из-за обилия матерных слов. Ну что поделаешь, если не так воспитана?

Как-то Лена поведала мне о своей семье. Отец, главный конструктор солидного НИИ, получив Сталинскую премию, нашёл себе подругу помоложе, хотя мать Лены, несмотря на возраст, была очень хороша – уже позже я побывал у них в гостях и имел возможность в этом убедиться. Лена пыталась оправдать отца – считала, что его захомутала какая-то охотница за богатыми мужиками, заявив, что забеременела от него. Ну а он, испугавшись «строгача» по партийной линии, вынужден был на ней жениться. Слабенькая версия, но кто знает, может, так оно и было.

Однажды Лена рассказала мне о спектакле по роману Достоевского «Идиот» – её мать исполняла в нём роль Настасьи Филипповны. Лена была в полном восторге – спектакль смотрела не один раз. Под этим впечатлением она увлеклась Достоевским – осилила и «Братьев Карамазовых», что совсем непросто. Особенно её восхищала страсть, свойственная героям романов великого писателя. Попыталась прочитать «Преступление и наказание», но на этом романе споткнулась – там всё несколько иначе, как бы из другой оперы. Честно говоря, я был удивлён – никак не ожидал такой увлечённости серьёзной литературой от хорошенькой девицы.

Увы, наши отношения не имели продолжения по изложенным выше причинам – только раз я навестил её, поздравив с днём рождения. Крохотная квартира на Кутузовском проспекте производила грустное впечатление, никак не соответствующее моим представлениям о вполне обеспеченной жизни. Однако вскоре Лена добилась своего – вышла замуж за ту самую кинозвезду, и её жизнь преобразилась. Через два года она родила дочь, а ещё через два года всё рухнуло – муж ушёл к другой. Это уже походило на какое-то проклятье – второй раз получить такую «оплеуху» от судьбы. Сначала подлость совершил отец, ну а теперь… Да сколько можно издеваться?!

Не мудрено, что Лена заболела, даже была на грани помешательства. Наверняка могла свести счёты с жизнью, если бы не дочь. Об этом я случайно узнал уже гораздо позже от её подруг-актрис, когда в театре репетировали мою пьесу. Но и кинозвезду судьба не пощадила – он умер в расцвете сил вроде бы от наследственной болезни. Так бывает, если человек где-то согрешил, поступил аморально или нарушил клятву верности до гробовой доски. И вот ты строишь планы на оставшуюся жизнь, а судьба… Нет, скорее уж это Провидение – оно всё видит, всё анализирует, и вот неожиданно, когда совсем не ожидаешь, выносит свой суровый приговор.

А что же Анна? Уверен, что с ней ничего подобного не произойдёт – не потому, что заранее способна просчитать все варианты, и не потому, что не тратит время на чтение романов Достоевского. Видимо, врождённая интуиция способна оградить от неприятностей. И всё же, была бы у меня возможность выбирать себе подругу из этих двух актрис… Нет, рано делать выводы, однако увлечённость Анны такими персонажами, как Гарри Поттер и Эраст Фандорин, не соответствует с моим преставлениям об умной женщине. Попробовал представить себе князя Мышкина в компании с Фандориным… Не получается. Может, Порфирий Петрович подойдёт? Да нет, куда там!

И тут возникло подозрение – можно даже сказать, что внезапно осенило… Американский джаз, затем герой американского бестселлера, а в дополнение к этому восторженное отношение к творчеству ярого противника нынешней российской власти. Какой же следует отсюда вывод? А вот какой. Если целью вхождения Коко́ во власть была поддержка оппозиции, Анна вполне могла оказаться той самой Аннушкой, которую Коко́ использовал в своих аферах, ну а в награду она получала роли и в театре, и в кино. Всё это пока из области фантазий, однако самая нелепая на первый взгляд догадка может стать основой для решения проблемы.

Да, с Анной пока всё непросто, придётся поработать с Лиз. Возможно, встреча с подругой Неваляева что-то объяснит.

Глава 15. Визит к даме

Ляля подсказала, где её искать. С трудом нашёл дом в арбатских переулках. Звоню в дверь. Выходит вся такая томная, словно бы только что из ванны. На голове то ли полотенце, то ли чалма, или что-то вроде этого. В руке сигарета на длинном чёрном мундштуке. Стоит, поглядывая с явной издевкой на меня. Спрашивает:

– Ну, и зачем припёрся?

Честно говорю – я попросту опешил. Вроде бы тогда, на пляже, между нами возникла взаимная симпатия, а тут… Всякое приходилось слышать, но чтобы подобным образом встречали гостя, для этого должны быть основания. Вот потому и говорю:

– Лиз, ты что? Я к тебе с открытым сердцем и с бутылкой хорошего вина, а ты вон что вытворяешь!

– Не нравится, тогда обращайся к девочкам по вызову.

– Да я вовсе не за тем пришёл.

– Так нужно что?

А я молчу. Ну словно бы язык проглотил или в рот воды набрал. Потому что нечего сказать, когда так спрашивают.

– Руки убери! – это опять она.

Да я тут вовсе ни при чём. Вот только, может быть, слегка покачивает, что не удивительно, поскольку пешком пришлось подниматься на шестой этаж. Лифт, видите ли, на ремонте.

– Надо сказать, манеры у тебя ещё те, – Лиз морщится и словно бы даже нос от меня воротит. – Ну ладно, заходи.

Квартира так себе, хотя иной согласился бы жить на Арбате даже в шалаше, только бы стать частью этого заповедного уголка Москвы.

– А дети где?

– На лето отправила к родне, в деревню, – и снова смотрит с подозрением. – Так ты к ним пришёл или ко мне?

– К тебе, к тебе. Только позволь немного отдышаться.

Только после того, как выпили по глотку вина, вроде бы пришёл в себя. А коли так, пора бы приступать к дознанию. Решил использовать тот приём, который опробовал, общаясь с Дубовицким.

– Видишь ли, подрядился написать сценарий, даже аванс приличный получил, но вот беда, пока ничего не получается.

– Я-то тут причём?

– Дело в том, что в основе сценария события недавних лет, когда в Москве проходили акции протеста. Ну помнишь, на Сахарова, на Болотной…

– Как не помнить? Леня глотку надрывал, и я всё время с ним, с утра до вечера.

– Так, может быть, расскажешь, как всё было? Из интернета я нужную информацию скачал, но хотелось бы услышать мнение человека как бы изнутри…

Тут Лиз до неприличия вытаращила глаза, разинула рот:

– Ты за кого меня принимаешь? – дальше следует и вовсе нецензурное.

Само собой, я промолчал – не для того пришёл, чтобы в остроумии с ней состязаться. А Лиз взглядом уже продырявила меня.

– Ну, признавайся! Кто тебя прислал?

Нет, ну что за дела, в сексоты записала!

– Лиз, ты что? Ну как ты можешь такое говорить?! Просто уши вянут! С чего вдруг эти подозрения?

– Будешь в несознанку играть? Всё равно узнаю. И не таким развязывала язык.

– Откуда у тебя такие нравы?

– Нравы, не нравы… Признавайся, если собираешься уйти живой.

Я на всякий случай направо-налево оглянулся, прикидывая пути отхода. А она снова давит на меня:

– Бежать хочешь? И не думай! Костей не соберёшь, если свалишься с шестого этажа.

Вот ведь, не могла подобрать себе жилплощадь чуть пониже. Вскоре немного успокоилась и говорит словно бы сама с собой:

– Ну вот зачем свалилась не меня этакая срань? Влад, похоже, ты совсем пропащий!

Ещё чуть-чуть и пущу обильную слезу… Лиз смотрит на меня с укором, словно изучает. А я прикидываю, как бы подобраться к нужной теме и не нарваться на скандал.

– Ладно, извини. Если неприятен этот разговор, я не настаиваю. Ты хотя бы про Лёню расскажи. Как он поживает?

– Да мы расстались…

Лиз погрустнела, что-то бормочет про себя. Я бы её расстраивать не стал, но что поделаешь, если очень нужно.

– Детям хотя бы помогает? Впрочем, что я говорю? Он же безработный.

– Да у него денег куры не клюют!

Вижу, прорвало. Наверняка, обиду затаила – на этом и следует сыграть.

– Вот как! Тебе перепадает?

– Куда там! У него новая пассия, она им и крутит. Да мне, по большому счёту, всё равно. – Вот прикусила губу, в глазах зажёгся какой-то нехороший огонёк. – Мне за ребят обидно. Они же пашут на него от зари и до зари, а он большую часть того, что переводят на счёт фонда, кладёт к себе в карман. Гнида! Наживается на благородном деле.

– Спонсорам не пробовала сообщить?

– А кто их знает? Там хитро всё устроено, не понять, откуда деньги поступают.

Чувствую, она в сомнении. Что-то знает, но пока не решила, стоит ли говорить. Что ж, попробуем вот так:

– Не посоветуешь, за кого мне голосовать на ближайших выборах?

Лиз щурится сквозь дым и тупо молчит.

Я опять за своё:

– Хоть бы какую-то брошюрку написала про те события. Правду сказать, даже не знаю, кто из них есть кто.

А Лиз только похихикивает. Знал бы, что такая упёртая, не стал бы тратить время попусту. От неё, как с похмелья – ни вразумления тебе и ни малейшей радости.

– За бутылкой, что ли, сбегать?

– Там, в комоде возьми.

Выпили ещё.

– Так тебе что ж, совсем неинтересно, что со мною будет? Ведь придётся возвращать аванс, да ещё немалую неустойку выплатить.

Вижу, что-то готова рассказать – то ли запах денег повлиял, то ли обида не даёт покоя. Наверное, всё вместе.

– Пойми же, наконец, хочется тебе помочь, но я против принуждения, – вот-вот от моих вопросов Лиз зарыдает.

– Принуждения к чему? Лиз! Да откуда у тебя такие гнусные мысли про меня? Вроде повода я не давал. То в сексуальных домогательствах обвиняла, когда стояли у двери, а теперь…

Ну вот! Смеётся. А ведь несколько минут назад расправой угрожала. Странные они, эти кинодивы!

– Что-то я не врублюсь никак. Вроде бы ни к чему особенному тебя не склоняю. Ты только прямо мне скажи, что не желаешь оказать посильную услугу.

Посмотреть на неё, так она вроде даже смилостивилась, слушая меня. Чем чёрт не шутит, а вдруг от неё всё же будет толк.

Вот снова говорит:

– Опять ты меня за кого-то принимаешь. Мне на твои заморочки наплевать, но вот сволочей на дух не выношу! Хочу, чтобы всё было по-честному. Если уж присягнул на верность, так стой на этом до конца и не виляй из стороны в сторону. – Ещё чуть-чуть и опять заплачет. – Ну вот представь, служит человек в одном солидном ведомстве, а работает против него. Это же чисто гэбэшные замашки!

– Неужели такие ещё есть?

– Когда Лёня рассказал, я тоже не поверила. А он мне: если бы не Коко́, я бы давно на зоне сгнил.

– Ох, Лиз, раскопать бы, кто он такой, классный получится сценарий. Тогда можно даже рассчитывать на Оскара.

Ей и хочется, и колется. Вижу, что уже готова, но что-то её сдерживает.

– Ну как ты не поймёшь! Я хоть и рассталась с Лёней, но не могу его предать.

– При чём тут Лёня? Ты выгораживаешь этого Коко́. А на меня тебе плевать, и на Лёню тоже!

Лиз в шоке! Растопырив пальцы, попыталась ногтями выцарапать мне глаз. Ну, не знаю, как здесь, а у нас подобная аргументация точно не проходит.

Впрочем, только погрозилась и опять молчит. Не пытать же её горячим утюгом, чтобы сделала признание! Может, с мыслями снова собирается?

– Ты не представляешь себе, до чего иногда хочется напиться!

Как не понять!

– Так мерзко бывает на душе, что хоть от злобы вой.

– Неужели совсем невмоготу?

Выпили. Жаль, что закусить нечем.

– Нет, что-то здесь не так, – Лиз засмолила сигаретку и вроде бы ушла в себя.

А я гляжу, как мучается, и до того мне жалко её стало! Дело у меня, а то я разве б её так терзал?

В сущности, ничего не остаётся, как подвести промежуточный итог. А почему нет? Вроде бы ясно, что из неё уже ничего вытащить нельзя. Опять же нервная система у Лиз не та, да и у меня аргументов кот наплакал. Потому и считаю – сплоховал! Вроде бы этажом ошибся – так бывает. Будто шёл к врачу, а попал к ветеринару на приём…

Однако случаются в нашей жизни чудеса, особенно, если их уже не ждёшь… В общем, под самое утро я от неё ушёл. Что и говорить, полезным оказалось наше с ней знакомство, много чего интересного узнал. Только об одном забыл спросить – об Анне? Её роль в этом деле по-прежнему мне не ясна.

Глава 16. Что делать?

И вот что рассказала мне Лиз – это уже после того, как я достал бутылку коньяка. Захватил с собой на всякий случай, и оказалось, что не зря, поскольку речь зашла о Коко́, том самом, из откровений адвоката Дубовицкого.

Неваляев частенько упоминал Коко́ в разговорах с Лиз – жаловался, что тот не смог защитить от уголовного преследования или не предоставил компромат на министра, которого Неваляев намеревался разоблачить. Кто скрывается за этим псевдонимом, Лиз понятия не имела, ей это было ни к чему. Но вот как-то поехали отдохнуть в Италию, и там произошла якобы случайная встреча с Константином Докутовичем, одним из советников президента. О чём они там говорили, Лиз не знала – пришлось битый час слушать болтовню Нелли, супруги Костика. Однако на следующий день, после очередной встречи с Докутовичем, Неваляев не на шутку разошёлся, стал ругать Коко́ последними словами, мол, вроде вчера всё обсудили, ну а сегодня этот засранец упирается, говорит, что его возможности не безграничны. Тогда-то Лиз и поняла, кто есть кто.

Подобные ситуации известны – вот так неконтролируемый всплеск эмоций может привести к провалу ценного агента. Понятно, что Лиз никого не собиралась выдавать, и если бы не удалось мне кинодиву раскрутить, наверно, так бы и унесла этот секрет в могилу. Но тут другое интересно – кто на кого работает? То ли Коко́ на Неваляева, то ли совсем наоборот… Да по большому счёту мне без разницы, вот только хотелось бы понять, как связана с этим гибель мужа Карины и какова в этом деле роль Анны.

Среди прочего Лиз сообщила мне о том, что у Неваляева есть компромат на Докутовича – якобы записал их весьма откровенный разговор. Будь это в России, там такое невозможно – наверняка перед каждой встречей спецы проверяли помещение на наличие «прослушки» и т.п. А тут закрепил крохотную видеокамеру на ветке олеандра, под которым они сидели, и все дела. Ну кому в голову придёт, что такую «свинью» могут подложить в цивилизованной Италии? Что ж, наличие компромата на Коко́ – это аргумент в пользу первой версии, то есть Коко́ на крючке у Неваляева. Хотя, если оценить интеллектуальные и прочие возможности Лёни, это вряд ли. Скорее всего, есть более опытная рука, но это уже за пределами моих интересов, пусть этим спецслужбы занимаются.

О Докутовиче я уже потом в интернете прочитал. За что президент держал его при себе, мне не совсем понятно – видимо, Коко́ разбирался в экономике, что не удивительно, поскольку занимал должность вице-премьера ещё в прежнем правительстве России. Уже в то время он заслужил репутацию убеждённого либерала, все уши прожужжал про необходимость коренной приватизации. Давно надо было отправить его в отставку, однако похоже, что плодить униженных и оскорблённых президент не стал, опасаясь, что Докутович пополнит ряды непримиримой оппозиции.

Так что же теперь делать – написать донос? Положим, если президенту напишу, письмо попадёт в Администрацию, но там сдавать своих не станут. А связываться с ФСБ – себе дороже. Начнут копать, что, да как, откуда информация? Так ничего и не решил.

Одно успокаивает – сюжет для сценария получается занятный, а если бы не это, мой визит в Москву даже с натяжкой не назвать удачным. В самом деле, не для того же я приехал, чтобы с Анной переспать. Впрочем, что касается меня, это вовсе не банальная интрижка. А вот Анна… Кто я для неё? И вот ещё один вопрос, на который пока нет у меня ответа – как совместить несовместимое? Не могу же раздвоиться – одна часть останется с Катрин, а другая половина будет с Анной. Ох, и наворотил же дел! И Анну не хочу обидеть и с Катрин не могу так поступить, чтобы потом муки совести терзали.

Я вспомнил, с чего всё начиналось много лет назад. Был поздний вечер. Да нет, какое там – уже ночь. Матерясь через каждые несколько шагов, я шёл к себе домой. В мозгу свербила одна мысль: и чёрт меня дёрнул пойти на эту встречу! Надо же, купился уже в который раз! Накануне сообщили… нет, кажется, это я сам где-то в интернете откопал. В общем, речь шла о том, что некая продвинутая в делах театра дама намерена просветить погрязшую в заблуждениях публику. Чем и каким образом она собиралась просвещать, это оставалось за кадром. Но поскольку театральные события имели кое-какое, пускай самое нежное, ни к чему не обязывающее касательство к тому, чем я занимался… Словом, собрался и поехал.

Уютный подвальчик в тихом уголке Москвы поблизости от Малой Бронной. Небольшой зал на полсотни мест. На маленьком экране показывают кадры из старых немых фильмов – допотопные автомобильчики, мужики во фраках, дамы в кринолинах. И чудесный джаз! Ну и пару глотков выдержанного виски. А ещё вежливые, обходительные официантки. «Прехорошенькая!» – так подумал, глядя на снующую между столиками миниатюрную девицу в туго обтягивающих стройные ноги джинсах. Ну надо ли ещё объяснять? Атмосфера как нельзя более располагала к тому, чтобы, получив заряд свежих впечатлений, выдать потом что-нибудь невероятное! С этим как раз в последнее время возникли затруднения. Словно бы то неведомое Нечто, которое в минуты вдохновения подсказывало – делай вот так и так… словно бы оно начисто забыло о том, что есть на свете такой Влад, никем не признанный художник, ещё менее успешный бизнесмен и уж совсем никудышный муж, судя по тому, что когда-то казалось более чем реальным, но почему-то не сбылось. Но об этом не хотелось вспоминать, потому что теперь всё это стало не существенным.

Важно было лишь то, что я слышал, что видел перед собой, ощущал, вдыхая дымный аромат сигареты. И было ещё одно обстоятельство. Там, наверху, если выйти из ресторана, повернуть направо и пройти несколько десятков шагов, стоял четырёхэтажный дом. В этом доме прошло моё детство, отрочество, юность и значительная часть того, что было уже потом. Было… И как ни странно, по-прежнему оставалось и радостью, и болью, даже ещё ближе и роднее становилось с течением лет. Да, видимо, поэтому и влекло сюда. Но теперь дом стоял совсем пустой – то ли предназначенный на слом, то ли кто-то присмотрел его для собственных нужд, а потом почувствовал, что он здесь совсем чужой, и отказался от своего намерения.

А между тем зал потихоньку заполнялся. Посетители, пока суть да дело, обсуждали будничные дела, кое-кто уже балдел после второй пинты пива, а дама всё не появлялась. Да лучше бы её вообще тут не было! Надо признать, что я без особого пиетета отношусь к мнению подобных «критикесс». Очень уж много было в их суждениях наносного, субъективного. Ну а снобизм так просто прятался за каждой строкой. Пожалуй, лишь яркий, выразительный язык, да необычные метафоры способны были заставить меня дочитать текст до конца. Кстати, мне всегда казалось, что подобные опусы пишутся уж точно не на трезвую голову. Да кто их разберёт!

И то правда, лучше бы уж пили. А то ведь сейчас даже романы стали писать каким-то мутным, не вполне русским языком. Это вовсе не художественная литература, даже не публицистика. Пересказать некие интересные только автору, а на самом деле скучнейшие события суконным… нет, деревянным языком, когда через три слова непременно ставят точку, а после каждой фразы делают отступ… Видимо, потому что мысль угасла, так и не позволив создать интересный образ. Поневоле возникало предположение, что это не родной для автора язык. Русскому литературному языку свойственна некая распевность, это как музыкальная фраза, на которой бездарь споткнётся, всего-то сыграв «трам-тарам». А вот талантливый автор продолжит, создав целую мелодию или вполне значимый её фрагмент. Да, да, всего лишь в одной фразе! Фраза может быть короткой, как у Юрия Олеши – помните про ветвь, полную цветов? – или же длинной, как у Льва Толстого. Но она всё равно запомнится. Талантливое произведение и есть набор таких ёмких, выразительных, образных фраз, а между ними – биографические справки и лирические отступления… Что ж, когда на ум приходит столь нестандартно сформулированная мысль, за это стоит непременно выпить.

Так вот об этой даме, о недавнем её выступлении по ТВ, что-то меня в ней привлекло… Нет, надо же, сказал! Будто не на лекцию пришёл, а на свидание. Во всяком случае, «критикесса» меня ничуть не возбуждала. Несмотря на статную фигуру и симпатичные черты лица, было в ней что-то не так, что-то не вполне женское. Что именно, я так для себя и не определил. Ну разве что излишняя экспрессия в разговоре, когда мысль словно бы с силой выталкивает изо рта слова. Когда вроде бы и сама она не верит в то, что говорит, но старается убедить в этом своих слушателей. Ну а если убедит, может быть, тогда в сказанное и сама поверит. И вот слова эти, как сцепленные намертво между собой вагоны, несутся в никуда…

Да что тут говорить! Собственно, я для того только и пришёл сюда, чтобы в этих словосплетениях разобраться. Накануне услышал несколько её пассажей по ТВ, покопался в интернете, вышел на этот кабачок, и вот я здесь. Дама обещала показать на киноэкране отрывке из театральных спектаклей, представленных на каком-то зарубежном фестивале, то ли в Венеции, то ли в Вероне.

Если бы мне приснился сон, естественно уже после того, как всё это закончилось, нет никаких сомнений, что это был бы жуткий кошмар, этакая смесь Босха с Кафкой, замешанная на психоаналитике. По счастью, ничего подобного не произошло. И то, видимо, только потому, что театральные впечатления были напрочь вытеснены дальнейшими событиями. Но, пробираясь по ночной Москве и повторяя про себя, иногда даже вслух: «Нет, ну совсем же задолбали!», я прикидывал и так и эдак, как, в какой доступной форме смог бы представить обещанное этой «критикессой» просветление ума, случись такая грустная необходимость. К изрядной доли злости из-за напрасно потерянного времени примешивалось сожаление, что мало выпил. Эх, был бы пьян, может, оно бы обошлось.

А не написать ли мне рассказ? Я даже название подходящее подобрал – «Оргазм Ромео Кастеллуччи». Но потом прикинул: опять заново переживать всю эту дребедень, мысленно представлять барахтанье полуголых тел в аквариуме, кататься по земле, изображая жертву нападения бродячих псов, лезть вверх по каменной стене, чтобы изобразить распятие. И потом, уже когда на сцене начался потоп… В общем, ощущение было мерзкое, и всё казалось, что от этих навязанных мне видений избавиться не удастся никогда.

В принципе, выразительный символический образ в искусстве много значит. Мне ли этого не знать. Вот, кстати… В воображении вдруг возник сюжет. На фоне чёрного, бездонного пространства – обворожительная девушка, а перед ней страшный, ощерившийся в подобии улыбки череп. А что, очень удачная может получиться композиция. Здесь всё построено на контрасте, когда рядом цветущая молодость и увядание, красота и смерть… В одном из ранних своих полотен я попытался описать своё отношение к тому, что происходило тогда в стране. Мерзкие, внушающие отвращение фигуры, воплощение человеческих пороков. А на переднем плане двое. Женщина со странной, чуть ли не «джокондовской» улыбкой, вот только выражает она не то, что Леонардо приписал Джоконде, а некое загадочное сочетание красоты и лицемерия. И словно бы приглашает, манит туда, в этот ужасный и безумный мир. А рядом с ней мужчина, судя по лицу, он в тягостном раздумье, вот уже и руку протянул к ней, но вроде бы ещё не знает, как бы не уверен, неизбежно ли всё это или есть ещё возможность повернуть назад. Вот так девица, которую прочат в жёны старику, раздумывает, глядя не него, а не сбежать ли… Картина так и называлась – «Обручение». Сейчас же, раздумывая над возникшим в голове сюжетом, я хотел найти связь между тем полотном, написанным несколько лет назад, и этой картиной, которая возникла перед моими глазами как живая. Да, да, именно так! То, состоявшееся в реальности обручение… Что было потом? А вот представьте, прошло время и родилась дочь, светлое, юное создание. Пусть будет счастлива! Ну а всё то, через что пришлось пройти её отцу, воплощено в этом отвратительном, мерзком черепе. Пусть ей повезёт! Наивная надежда? Может быть, сбыться не скоро суждено, но очень хочется…

Той ночью я и повстречал Лулу. Странная, признаться, была встреча – я, злой как чёрт, и голая девица в одном халатике. Вбежала в лифт, словно бы спасалась от кого-то… Впрочем, это могло быть и в другой раз, но в моей памяти один перформанс наложился на другой – никакими усилиями не отделить, словно бы прирос один к другому.

Теперь Лулу, то есть уже Катрин, далеко отсюда, в Голливуде – ей выпала удача исполнить роль Маргариты, той самой подруги Мастера из «закатного» романа. Я тоже к этой экранизации руку приложил, но только в качестве консультанта – мне ли не знать, с кого был написан образ Маргариты и какую «бомбу» Булгаков заложил в роман, заново переписав главу «Великий бал сатаны». Это было после судебного процесса 1938 года над его бывшими коллегами-врачами, обвинёнными в «умерщвлении» Максима Горького и Менжинского.

Ну а Катрин, не сомневаюсь, с этой ролью справится. Всё потому, что есть в её натуре что-то ведьминское – это проявляется в минуты гнева. Помню, приревновала меня к Эстер, я даже испугался, не столько за неё, как за себя – такая может ударить топором, если будет под рукой. Вот и Анна, похоже, из этой же породы. Со страхом думаю, что если до Катрин дойдут слухи о моём «альянсе» с Анной? Конечно, чему быть, того не миновать, но всё-таки хотелось бы обойтись без публичного скандала.

Глава 17. Очная ставка

Когда смотрю на Анну, все сомнения куда-то исчезают. Но стоит ей выйти за дверь, ну хотя бы в ванную, как громоздятся версии, только успевай отбрасывать то, что подсказывает мне «второе я». Ему везде мерещатся интриги, заговоры, словно бы я не дома нахожусь, а на задании в тылу врага. Нет, так нельзя! Надо бы с Анной объясниться, но ведь была попытка, и всё без толку. Во всяком случае, так и не смог себя в чём-то убедить, не сумел прийти к окончательному выводу.

Ну что ж, пойдём другим путём – попытаюсь устроить очную ставку Анне с Дубовицким. Для этого нужно пригласить Анну в тот клуб, где частенько бывает адвокат, а там посмотрим.

Однако моя идея выйти на люди вдвоём не получила одобрения.

– Чем плохо здесь, в гостинице? – недоумевала Анна. – По-моему, уютно.

– Похоже, ты меня стесняешься.

– Да нет! С чего ты взял? Я просто не понимаю, зачем…

– Мне будет приятно, если окажусь в одной компании с тобой на публике. Это же поднимет мой авторитет среди столичного бомонда.

– Ты шутишь?

– Допустим, что шучу…

Я ещё долго пытался её переубедить, и в итоге это удалось.

Итак, L-клуб, хотя такого не найдёшь на карте. Протекцию мне составил Даня, а то иначе моя затея завершилась бы, даже не начавшись – там фейс-контроль строже не придумаешь! Узнав у тамошней обслуги, что Дубовицкий заказал столик на следующий вечер, я попросил устроить так, чтобы мы с Анной оказались где-то рядом с ним. За это пришлось переплатить, но я надеялся, что дело того стоило.

И вот мы уже сидим за столиком, а Дубовицкого всё нет. Музыканты выдают некое подобие Hip-Hop, полуголые акробатки крутятся вокруг шеста. Признаюсь, я не любитель подобных развлечений, предпочёл бы какое-нибудь заведение, где можно послушать джазовую музыку. Но что поделаешь, если должен обретаться здесь?

Мы уже почти допили бутылку Veuve Clicqout, когда появился Дубовицкий в сопровождении очаровательной девицы. Кто бы сомневался – других он не признаёт. Видимо, поддерживал свой имидж солидного «решальщика», то есть он что-то вроде бриллианта, а девицы – исключительно в качестве оправы.

Борис Ефимович вежливо раскланялся со мной, ничуть не удивившись тому, что я оказался за соседним столиком, а вот на мою спутницу вроде бы не обратил внимания. Так мне показалось, хотя, кто знает, возможно, они успели обменяться тайными знаками, пока я разглядывал ту, что явилась в качестве оправы. Собрался было спросить у Анны, не тот ли это Дубовицкий, но вдруг она приблизила лицо к моему уху и словно бы шипит, как змея перед стремительным броском:

– Ты меня зачем сюда привёл?

И что ещё добавить к тому, что уже ей сказал? Если Анна обо всём догадалась, поздно изворачиваться, придётся действовать напролом.

– Решил устроить вам очную ставку, – и обернувшись к Дубовицкому: – Борис Ефимыч, как на это смотрите?

Тот сразу не врубился:

– Вы о чём?

– Да вот об Аннушке хотел поговорить. Позвольте вам представить, – и указал рукой на Анну.

– Не понимаю. Я-то тут причём?

Смотрю – девица, которую адвокат привёл, всполошилась. Почувствовала запашок скандала… А я намеренно Анну называю Аннушкой, чтобы, наконец, всё стало ясно.

– Борис Ефимыч, не лукавьте! Вот Аннушка говорит, что вы пытались затащить её в постель, так нечего прикидываться, что незнакомы.

Тот прищурился, глядит на Анну, словно бы вспоминает.

– Да я не отрицаю, вроде бы знакомы. Только ведь столько лет прошло, всех и не припомнишь, – и выдавил виноватую улыбку, адресуя её своей спутнице.

– Ну вот и ладно! А теперь расскажите нам, как Аннушка работала на Коко́, вовлекая Арсена в тёмные дела. Здесь все свои, так что не стесняйтесь.

Девица порывается уйти, но Дубовицкий схватил её за руку, не отпускает – видимо, лакомый кусок или богатая клиентка. Впрочем, одно другого совсем не исключает.

– Чего вы от меня хотите? Вернуть вам ваши доллары? Так я готов.

Видимо, и впрямь хочет избежать скандала.

– Оставьте их себе. А мне нужно лишь признание. Скажите правду! Кто работал на Коко́ и обрабатывал Арсена.

Глаза адвоката бегают, на лбу выступил обильный пот…

– А где гарантия…

– Не беспокойтесь, кроме тех, кто здесь присутствует, никто об этом не узнает. Поверьте, я стал копаться в этой грязи не потому, что намерен кого-то погубить. Просто хочу написать сценарий на основе реальных фактов, ну и очистить от подозрений имена близких мне людей.

– Ну что ж, ваша взяла, – тяжело дыша, еле выговорил Дубовицкий. – Анна тут ни при чём, это я помогал Коко́. Но даже предположить не мог подобного финала. Я и сейчас не знаю, в чём причина.

Видимо, и впрямь вмешались какие-то высшие силы либо имели место криминальные разборки, и для Арсена всё закончилось трагически. Но мне разбираться в этом ни к чему – если захочу написать сценарий, что-нибудь придумаю, фантазии мне не занимать. Я расплатился по счёту, и мы с Анной покинули L-клуб. Только на улице немного продышался…

Честно говоря, я не надеялся на такой успех. Это была чистейшая авантюра с непредсказуемым концом! Видимо, должен поблагодарить ту самую девицу. Дубовицкий испугался, что она уйдёт, поэтому поспешил поскорее закончить разговор – если бы не она, отбивался бы до последнего, не желая признавать свою вину. Ну а после нашего ухода станет навешивать лапшу ей на уши, он это умеет. Не сомневаюсь, что в её глазах будет выглядеть героем, разоблачителем преступных афер. Ну и чёрт с ним!

А что же Анна? Пока ехали в такси, молчала, а потом и говорит:

– Выходит, ты не поверил мне тогда? Когда я сказала, что не знаю этого Арсена.

И так смотрит на меня, что до костей пробирает озноб. Может, я и вправду занемог? Однако надо отвечать.

– Видишь ли, вера хороша в личных отношениях. А в серьёзном деле…

– Так у нас всё не всерьёз?

Ну вот! Час от часу не легче. Никак не ожидал… Я же ещё в себе не разобрался, а она подобные вопросы задаёт. И что мне ей сказать?

– Милая! Всё будет хорошо, только подожди немного…

Я и сам не знаю, чего ещё нужно ждать, но, к счастью, Анна больше ни о чём не спрашивала. И на том спасибо! Я уже входил в гостиничный номер, и тут почувствовал, что голова явно не своя, а в глазах возникло какое-то мерцание, словно бы рой светящихся мотыльков среди непроглядной тьмы. Ещё чуть-чуть и упаду… Дальше ничего не помню.

Очнулся на кровати. Надо мной склонился врач. Первая мысль: Дубовицкий всё заранее просчитал, и в клубе мне подсунули отраву. Что же я там пил, кроме шампанского? Ах да, бокал «чивас». Не самое лучшее сочетание с игристым, но после «очной ставки» непременно надо было выпить что-нибудь покрепче.

Однако врач успокоил:

– Это всего лишь спазм сосудов от переутомления. Надо бы себя поберечь в таком возрасте, вести здоровый образ жизни, чаще бывать на свежем воздухе…

Когда он ушёл, Анна добавила:

– И не шляться по кабакам ради того, чтобы разоблачить ещё одного мерзавца. На всех у тебя сил наверняка не хватит, даже если я стану помогать.

Ну что ж, всё хорошо, если хорошо заканчивается. Но так ли это? Что сил не хватит – в этом Анна, видимо, права.

Глава 18. Take it easy

Ночью я почти не спал – не давали покоя мысли, и главная из них: доживу ли до утра? Анна хотела остаться, мало ли что может быть, но я её отговорил. Возможно, ей хотелось бы попробовать себя в роли медсестры или сиделки, но для меня это совершенно не приемлемо. А потому что сознание собственной немощи способно уничтожить во мне всё, чем дорожу. Дальше можно не продолжать, поскольку и без того предельно ясно.

Где-то под утро, наконец, заснул. И приснился сон, по сюжету явно не ко времени. Вот если бы кошмар с участием Дубовицкого, Коко́, я бы тогда не удивился. А тут перед глазами возникло странное видение – скопление голых тел, лежащих на нарах из нестроганных досок. Помню, этот образ появился сам собой, когда писал рассказ в память о Тимохе. В чём смысл, попытался объяснить, хотя до конца сам ещё не разобрался. Видимо, дело в том, что когда писал, я и был Тимохой, всё чувствовал, как он. Поэтому и мысли возникали, свойственные ему, причём в той, конкретной ситуации. Но у меня-то совсем другая жизнь, и этот образ воспринимается в ней как чужеродный элемент, как отражение непонятной мне реальности.

А что если я был прав тогда? Что если нам только кажется, что мы живём – трудимся по мере сил, спорим, интригуем, ссоримся, зарабатываем себе на пропитание, получаем удовольствия, если есть такая редкая возможность… Ну а на самом деле всё не так! На самом деле, лежим мы там, на холодных нарах, думаем каждый о своём и терпеливо ждём, когда же вынесут нам смертный приговор. Вчера мне повезло, но кто знает, что будет завтра, через неделю, через год?

Разбудил меня звук шагов – судя по всему, некая дама, причём на высоких каблуках, ходит по паркету гостиной туда-сюда и не решается войти, боится потревожить спящего. Возможно, это Анна… Но оказалось, всё не так. Открыл глаза и вижу, что Анна здесь, лежит рядом со мной – видимо, осталась присматривать за болящим вопреки его желанию. Весьма благородно с её стороны, но вряд ли я способен в должной мере оценить этот её «подвиг». Вот если бы на время оставила меня в покое… Только появилась эта мысль, даже не успела окончательно созреть, и тут в спальню входит… Но откуда же мне знать, что Катрин задумала преподнести сюрприз? В общем, история банальная, как анекдот. И что тут можно предпринять? Я в такую ситуацию ещё не попадал. Сегодня же потребую уволить портье за то, что не предупредил, а коридорного спущу с лестницы – это же он ей дверь открыл. Видимо, бедняга решил, будто мне одной дамы мало… Вот не хватало ещё завести себе гарем в номере пятизвёздочной гостиницы. Да не возникало у меня никогда таких желаний!

Но, как ни странно, Катрин отнеслась ко всему спокойно, только сказала:

– Вы одевайтесь, а я в гостиной подожду.

И всё! Надо признать, я растерялся – откуда же мне знать, что у подруги на уме. Если бы не Анна, наверное, так бы и валялся на постели. Но тут главное не оставить их наедине, мало ли что вдвоём надумают… Я вспомнил трёх Лу и страдания Вовчика в то время, как они решали его дальнейшую судьбу. Но тогда это была галлюцинация как результат неумеренного потребления коньяка, а тут совсем другое…

Оказалось, что Катрин привезла результаты исследований, проведённых в американской клинике – я их не дождался, надо было Тимоху проводить в последний путь.

– Не хотела сообщать тебе по телефону…

– Что-нибудь серьёзное?

Голос у меня слегка дрожит, что вполне логично в подобной ситуации. Господи, неужто и мне пора… туда? Ну а Катрин, похоже, хочет успокоить:

– Да нет, ничего страшного. Потом посмотришь…

Хорошо, если так. Помню, много лет назад тоже сердце прихватило, так врач посоветовал тяжёлой атлетикой заняться – это вместо таблеток, физиотерапии и прочих малоприятных процедур. И оказался абсолютно прав – несмотря на стрессы, что немудрено при моей работе, как рукой сняло! Так то было тогда, ну а теперь вряд ли такой способ подойдёт. И всё же надо бы попробовать, если ещё не поздно…

– В общем, врач советует не переутомляться, бросить пить…

– Так, сразу?

Что-то я не о том. Не о выпивке надо думать и даже не о собственном здоровье. Как бы дело не дошло до выяснения отношений, а то ведь они у меня с характером – чего доброго, не поделят мужика… Представляю, что тут будет –этакие ведьмы с всклокоченными волосами, готовые одна другую в клочья разорвать… А мне что делать – выступить в качестве арбитра? Вот 1:0, ведёт блондинка, затем 2:0, но тут брюнетка наносит решающий удар… Нет, такой сюжет их не устроит, но дело в том, что ничего другого не могу им предложить.

И тут слово взяла Анна – до сих пор молчала, словно бы главную роль в этом спектакле сразу уступила Катрин, однако та, что называется, не в теме, поэтому надо кое-что разъяснить ей по возможности.

– Видишь ли, Катрин, Влад предложил мне роль в фильме по его сценарию…

Можно подумать, будто это что-нибудь меняет. Хотя у этих кинодив свои, особые понятия, отличные от наших – помнится, я ещё Ляле об этом говорил.

– Take it easy! – только и сказала Катрин, и, судя по глазам, в её словах не было ни капли лицемерия.

Такого завершения этой сцены никак не ожидал. То ли плохо знаю женщин, то ли этим, из когорты избранных, на подобные заморочки, по большому счёту, наплевать. Впрочем, есть ещё один вариант – я для них что-то вроде мебели или посуды, попользуются и выкинут за ненадобностью, как отработанный материал. Что ж, очень может быть!.. И вот уже щебечут, как лучшие подруги. А я как бы ни при чём. Возможно, ещё сплю? Попробовал ущипнуть себя – больно, но это ничего не объясняет. А потому что нет никакой гарантии! Закрыл глаза, потом открыл – всё то же самое. Ну что ж, если избавиться от этого наваждения нельзя, тогда попытаюсь не обращать на них внимания.

Пожалуй, самое время подвести итог тому, что успел тут начудить. А там и сюжет сценария как-нибудь созреет. Всё лучше, чем ломать голову над тем, что со мною происходит. Мне ли не знать, что для писателя творчество лучше всякой терапии. Блокнот всегда под рукой – возможно, набросаю несколько страниц…

Итак, если следовать законам детективного жанра, надо бы всё разложить по полочкам, иначе в финале будет полная неразбериха. Беда в том, что в этом жанре я не силён, поэтому и получается ни то, ни сё – то ли криминальная история, то ли мелодрама. Хотя на самом деле нет ни того, ни этого – лишь образы, навеянные впечатлениями последних дней. Вот и история с Коко́, похоже, останется незавершённой – тут дело даже не в том, что мне, по большому счёту, уже всё равно, пусть другие с этим делом разбираются. Права была Анна – просто сил моих не хватит… Ладно, выброшу Коко́ из памяти, но что тогда останется? Любовная история, которая оборвалась словно бы на полуслове… Нет, так дело не пойдёт! Никогда себе не прощу, что сдался, да и про сценарий придётся в этом случае забыть, потому что материала кот наплакал.

И тут в голову пришла идея – в нынешнем состоянии такого от себя никак не ожидал. А что если воспользоваться услугами Любаши? Ведь у этой блогерши подписчиков, небось, под миллион! Скину ей информацию, а уж она по всему интернету растрезвонит. Надо только написать убойный текст, выведать у Карины имэйл её лучшей подруги и вперёд! Тогда уж не отвертится Коко́! Сразу как-то полегчало – вот что значит найти выход из казалось бы безнадёжной ситуации.

И всё же не могу избавиться от ощущения, что всё это напрасно. Снова возникает желание уйти. То есть уйти и уже не возвращаться… Вот так когда-то улетели на Таити, а куда теперь бежать? Всё потому что везде одно и то же – везде есть свои Шурики, Коко́, Неваляевы и Дубовицкие… И ещё много лет должно пройти до того времени, когда каждый из нас будет достоин уважения, когда не будет ни лицемерия, ни зависти, когда жажда наживы перестанет быть основным руководством к действию, когда все мы избавимся от пороков, от низменных страстей. Тогда и будет жизнь, ну а сейчас это только борьба за существование, в которой цель оправдывает средства. Неужели в этом и состоит смысл нашей жизни?

Что-то меня потянуло на философию. Ну а как иначе? Время уходит, пора бы разобраться в том, что происходит в мире, сделать выводы… Take it easy? Легко сказать, но почему-то у меня никак не получается.

Всё это было года три назад. А потом случилась пандемия. Неужто наказание за совершённые грехи?

Оглавление

Глава 1. Тимоха

Глава 2. Свидание на похоронах

Глава 3. Крэйзи вумен

Глава 4. Те же и гости

Глава 5. Арнольд и Шурик

Глава 6. Частный пляж и его обитатели

Глава 7. Десерт по-рублёвски

Глава 8. Посиделки в Верховье

Глава 9. Надежда на удачу

Глава 10. Адвокат разговорился

Глава 11. Исповедь незнакомки

Глава 12. А жаль!

Глава 13. Портрет

Глава 14. Пробуждение

Глава 15. Визит к даме

Глава 16. Что делать?

Глава 17. Очная ставка

Глава 18. Take it easy