Однажды в Карабахе [Ильгар Ахадов] (fb2) читать онлайн

Ильгар Ахадов Однажды в Карабахе

Вступление

Автор приносит извинение читателям за ненормативную лексику, так как старался передать все выдуманное строго по теме.

– Балабеков, я слышал, ты у нас герой, в Карабахе воевал… – потянувшись и зевнув, как персидский кот после спячки у камина, довольно крякнул директор. – Как бы, родину нашу… великую защищал.

“Зато ты, гад, ее хорошо поимел”, – подумал я и мило улыбнулся.

– Да, Шамси Гезалович, было дело, так сказать, долг свой Отчизне отдавал.

– Что ты хочешь этим сказать, Балабеков, – грозно насупил толстые брови, совсем как товарищ Сталин, директор, – выходит, ты отдавал долг Родине, а я нет? Я, допустим, не воевал. Ну и что? – с ходу завелся он.

Рык у него был спокойный и ленивый, как у льва, после сытного обеда. Но я-то знал, что может последовать за этим, и тяжело проглотил слюну.

– Что вы, Шамси Гезалович. Вы, это… само олицетворение патриотизма. Каждый ваш взгляд – это пуля в сердце врагу. Столько пользы принесли обществу, находясь на своем посту. Стольких, таких как я, направили на путь праведный…

“Столько нахапал, пока мы воевали, Шамси Гезалович… Я тебя ненавижу, Балабеков, лебезишь перед этим жирным боровом, как дворняжка перед хозяином.”

Ответ не заставил себя ждать, где-то из глубины подсознания.

“Кушать надо. Мясо вон, опять подорожало. На целый манат…”

– Да-а, это ты хорошо заметил, Балабеков, – сладко захрустев костяшками волосатых пальцев, промурлыкал он, – только вот не все это понимают… Молодежь нынче неблагодарная пошла. Думают, если пару выстрелов пукнули в воздух, то чего-то добились. Вот как надо воевать, – раскрыв руку жестом генералиссимуса, он “охватил” свой просторный кабинет – этакий бункер, нашпигованный кондиционером, новейшей компьютерной системой, разноцветными телефонами, телевизором, сейфом, холодильником и еще черт знает, чем. Все вокруг блестело, как в тронном зале Эрмитажа.

– Так вот, дорогой мой Балабеков, – степенно встал и начал важно расхаживать по кабинету Шамси Гезалович, – как представителю сознательной части общества, я хочу тебе сделать вот такое предложение. Ты собираешь нескольких матерых ветеранов войны, таких вот настоящих волков, и вы за круглым столом вспоминаете ваше героическое прошлое, в смысле, как заставляли рвать когти подлого врага и как вы грудью защищали каждую пядь нашей великой Родины! – величественно прогремел он голосом Левитана и стукнул по столу кулаком викинга.

Но мое подлое подсознание продолжало вершить правосудие.

“В результате мы потеряли почти 20 % своих земель…” – непатриотично подумал я и горячо похлопал в ладоши:

– Браво, Шамси Гезалович, браво! Если армяне услышали бы вас сейчас, то непременно наложили в штаны. Браво!

Директор, подозрительно посмотрев в мои честные и преданные глаза, ворчливо продолжил:

– Короче, вы будете трепаться, а мы снимать и записывать. Заказали громкую передачу на тему патриотизма. Оттуда… – Шамси Гезалович многозначительно указал пальцем в потолок. – И справиться с этим для нас вопрос чести! – прогремел он на меня, брызгая слюной, как водометная машина.

– В смысле… Как это снимать и записывать? – осторожно спросил я. – Будете редактировать?

– Да! Черт бы вас побрал! Мало что там ляпните! А мне потом расхлебывать… Каждую букву проверю, Балабеков, каждую запятую! – грозно погрозил мне пальцем директор и выложил, что в душе накипело. – Я бы тебя, прохвоста и подлюгу, близко не подпустил бы к этой затее. Помню твою последнюю статью, чуть всех не подставил! Но что поделать, в нашей кухне, выходит, кроме тебя, все тыловые крысы…

Он явно забыл, что и сам принадлежит к этому распространенному виду.

– И чтоб никакой самодеятельности! Вас будет снимать телевидение для архива – типа для будущих поколений. Понятно?! – опять заорал он на меня.

Я осторожно подался к двери.

– Конечно, Шамси Гезалович. Как скажете, Шамси Гезалович. Будет сделано, Шамси Гезалович…

В назначенный день ветераны мои собрались, как на парад в актовом зале. Круглый стол был накрыт красным сукном. Посередине стоял маленький трехцветный флажок и перед каждым пара бутылок минеральной. Ребят этих собрал мой закадычный друг Арзуман. Мы вместе прошли весь Карабах и, слава Аллаху, остались почти целы. У Арзумана была простреляна нога, поэтому мы заботливо подложили под нее табуретку, а у меня всего лишь кусочек уха – на пару граммов, почти незаметно.

Да, чуть было не забыл. Встречу нашу контролировали и записывали: начальник отдела работы с общественностью Кахраман Зопаев – сухощавый дядька с неприлично торчащими усами, кстати, бывший мент; личнейшая секретарша, глаза и уши нашего непотопляемого босса всезнающая Гюлечка; и какой-то скользкий, прилизанный гладенький субъект, явно откуда-то… оттуда. Они как три барбоса сидели за соседним столом, буравя нас недобрыми глазами.

Рядом гремели аппаратурой телевизионщики: толстый режиссер с небритой физиономией и, как положено, в помятой кепочке; неопределенного возраста и пола оператор – довольно отвратительный для рядового обывателя субъект; рыжеволосая, коротко остриженная деваха с выдающейся грудью и невинно хлопающими глазами Барби; и тощий мальчишка, явно на побегушках.

Мы, конечно, волновались перед столь торжественным мероприятием. Успокаивало лишь то, что одна из бутылей перед нами была заполнена… водкой, так сказать, для храбрости. Это была идея Арзумана, бывшего войскового разведчика и диверсанта. Он с волшебством фокусника провернул это дело и теперь, растянувшись в кресле, довольно и беззвучно ржал. “Барбосы”, естественно, были не в курсе.

Беседу, само собой, должен был вести я – ваш покорный слуга. Но троица за соседним столиком, в самый последний момент, подсунула мне в помощницы рыжеволосую. Она с радостью метнулась к моему столику и села рядом, профессионально оголив ножки. Я, растерявшись, неуверенно продвинул свою минералку в ее сторону.

С подачи режиссера мальчишка хлопнул перед нашим носом какой-то деревяшкой. Мы вздрогнули. Я понял, что надо начать нашу бравую миссию и глотнул из стакана взбадривающую жидкость:

– Благодарю вас, мои дорогие товарищи, за то, что согласились и приняли наше с ханум… – я вопросительно посмотрел на деваху…

– Сева Аталай. Я Сева Аталай! – представилась соведущая, радостно сверкнув белоснежными зубами и стрельнув в меня окосевшими от хитрости глазами.

“Черт… Она наверно думает, что это Евровидение.”

– Да-ас… с Севой ханум приглашение. Сегодня, в преддверии очередного заседания Минской группы по Карабахскому вопросу…

“Которому пора круглый юбилей справлять”, – подсознание заворчало.

– …хочется услышать воспоминания вашего, несомненно, героического прошлого…

– И ваш прогноз на развитие событий в будущем. А именно, как вы поступите, если опять начнется война! – воскликнула Аталай, похлопав в ладоши.

Эта, видимо, была ее первая телепередача и она, как ребенок, от души радовалась. Невольно глянул на ее вздутую, явно недевичью грудь с глубоким вырезом и покраснел. Только после я узнал, что вторым ведущим должен был быть сам режиссер, но он был небрит и отвратительно вонял вчерашним перегаром. Поэтому в самый последний момент его забраковал “прилизанный” товарищ.

– М-да… – осушив стакан, неопределенно промычал я и краешком глаза заметил, что треть содержимого “левой” бутыли на столе уже испарилась. – Нам очень хотелось бы услышать самое яркое ваше фронтовое приключение. Вот вы, например, – я с трудом прочитал непростое имя сидевшего перед собой верзилы, чем-то напоминающего древнего огуза¹, – Ганмуратбек Хаджи Абдурахманбек оглы. Давайте начнем с вас.

Верзила осторожно поставил опустевший стакан на стол и прочистил глотку. Кресло под его тяжестью жалобно простонало.

– Значит, зовут меня… ну, вы слышали, как. Родом я из Армении, с Басар-Кечарского магала. Теперь его переименовали в какой-то Варденис… Что мне рассказать о войне? Даже не знаю… Давайте просто начну.

– Да-да, расскажите. Я люблю страшные истории, – вновь сконфузила публику чрезмерной эмоциональностью эта неугомонная Аталай. Но, встретив свирепый взгляд режиссера и вспомнив скорбный сюжет передачи, заткнулась. Верзила, посмотрев на нее, как на полоумную, продолжил…

История первая. Берегите свои уши и не посягайте на чужие

И однажды наступит тьма…

– Я из знаменитого охотничьего рода. Охотой в наших горах и долинах промышлял еще мой прадед. Итак, с незапамятных времен это ремесло переходило от отца к сыну. Слава Аллаху, мужчины в нашем роду еще не перевелись…

Был у меня друг детства – армянин Ашот. Когда-то наши отцы дружили. Мой отец однажды вырвал дядю Гургена из лап медведя на охотничьей тропе. И с того времени наши семьи подружились. Дядя Гурген и тетя Сирануш были трудолюбивые, честные, совестливые люди, и наше сближение произошло как-то, само собой. Когда мне, извините… – смущенно прокашлял верзила, – делали обрезание…

– О-о! Какая прелесть! – не выдержала опять Аталай и заблестела глазами. – Представляю вас в таком необычном ракурсе…

– Ганмурат бек, пожалуйста, пропустите интимные сцены, среди нас дамы… – я покосился на Гюлю, которая, не удержавшись, начала хихикать, грозя сорвать передачу.

– Да-а… – поерзал на месте вмиг покрасневший “обрезанный”. – Ну, как бы в тот момент держал меня на руках дядя Гурген. Значит, мы с того времени стали еще и родственниками…

– Какая трогательная сцена! – тут бросил реплику другой ветеран, кажется, бакинец. Он был маленького роста, с колючими, беспокойными глазами и тонкими усами. – Я не понял, мы сюда побрататься с армянами пришли, что ли? Может еще и выпьем за дружбу народов? – огрызнулся и агрессивно постучал пустым стаканом по столу он. – Всегда так. Начинаем с обрезания, кончаем международным браком.

– Ты это мне сказал, щенок! – грозно начал привставать с места “Древний Огуз”, – да я тебя, как котенка, придушу!

Тот моментально ощетинился:

– Конечно, прибежали сюда, загадили город… Лучше бы ты своих “родственников” в Армении придушил и землю отцовскую отстоял!

– Да вы что, дяденьки, успокойтесь, – растерянно пролепетала Аталай и встала между ними. – Ганмурад бек, нас снимают. Пожалуйста!..

– Хорошо! – зарычал верзила, позеленев от ярости. – С тобой, щенок, после потолкуем. У меня полрода полегло на войне. Сам я десятки врагов истребил вот этими руками, – показал он свои мозолистые грабли размером с лопату, – нужен был мне ваш клоповник Баку! У меня в своих горах двухэтажный дом остался. Столько баранов имел, у тебя волос на голове столько нет. Чистый воздух, ледяные родники, орлы летали над головой…

А наши земли в Армении профукали вот с этого города. И сто лет назад, и сейчас. Если бы за нами постояли, никакой враг не смог бы одолеть.

– Что тут происходит? – вскочил с места “прилизанный” товарищ. – Что вы тут несете? Я вас спрашиваю, – повернулся он к Кахраману Зопаеву, – кого вы тут собрали?

Тот растерянно привстал и проблеял:

– У-у-спокойтесь, сейчас разберемся… – после, кинулся ко мне и пригрозил. – За все нам ответишь! Хорошо, что не прямой эфир. Быстро наведи порядок!

Честно говоря, сначала я сам растерялся. Но после очередной порции водки события, происходящие здесь, начали восприниматься мною уже в другом измерении.

– Ребята, – спокойно обратился я к ветеранам, – не за тем мы сражались с врагом, чтобы здесь вот так ссориться. Нас так мало осталось…

– И все мы в тельняшках! – пристукнул кулаком по столу очередной ветеран – худощавый, мускулистый тип с сединой, до того спокойно сидевший. Он действительно был в тельняшке, как в старые добрые времена. Обстановка и градусы, видимо, и на него повлияли:

– Я всегда говорил, армянина и азербайджанца мог бы объединить только товарищ Сталин! Выслал бы всех в Сибирь с узкоглазыми воевать, сразу бы помирились.

– Молчать! – завизжал Кахраман Зопаев. – По вас всем тюрьма плачет. Остановите съемку! Надо заново начинать…

– Стоп! – зевнул сонный Режиссер, но вдруг оживился, понюхав воздух. После засеменил к столу и схватил бутылку Арзумана. У того от страха аж глаза округлились.

– Какой аромат! Я тоже хочу такую… минеральную. Моя, как будто туалетная вода из биде.

– Бери, дорогой, – пролепетал Арзуман, – чувствую, ты наш человек. Пей на здоровье, у нас еще есть.

Тот радостно схватил бутылку и побежал обратно.

– Фу… – послышался писклявый голос Оператора. – Как вы можете пить эту гадость с конфеткой? Вы извращенец!

– Нас с тобой жизнь извратила, – запыхтел Режиссер, пробульбулькав через горлышко. – Каждого по-своему…

– Продолжайте, Ганмурат бек, с последней мысли, – обратился я к надувшемуся и пыхтящему Огузу.

Мальчик, уловив кивок Режиссера, хлопнул хлопушкой…

– Щенок… – подытожил свою мысль к недавнему оппоненту Огуз. – Короче, когда начались погромы со стороны армянских националистов в 1988-ом году, мы, хоть и были безоружные и неподготовленные, но, как могли, отвечали этим подонкам, кто двустволками, кто дедовскими берданками… Но силы были неравны. Им помогала русская армия, вооружала их. Баку нас не поддержал, там только могли митинги проводить, и мы поняли, что пора отчаливать, чтобы спасти семьи.

Все имущество мы, естественно, доверили Степанянам, такая была фамилия наших соседей-друзей. Мы все-таки надеялись, что армяне опомнятся, этот кошмар закончится, и люди смогут вернуться в родные места. Дядя Гурген и тетя Сирануш со слезами на глазах проводили нас до границы. С Ашотом мы обнялись, как братья, поклялись еще раз в вечной дружбе и договорились, что если не вернемся, то он продаст наш дом и скот и перешлет деньги, чтобы мы могли в Азербайджане приобрести приличное жилье…

Рассказчик тяжело вздохнул и на миг призадумался, вспомнив, наверное, то нерадостное время.

– Ну что, родной? Вернул Ашот твои коровы?

Это спросил тощий и длинный ветеран, сидевший с краю. До сих пор он молчал и спокойно выпивал.

– Нет, не вернул, – опять вздохнул Ганмурат бек. – Более того, женился на соседке Карине и поселился в нашем доме. Продал скот курдам, купил себе ферму.

– Так тебе и надо, – злорадно прошипел ветеран с тонкими усами. – Нечего было брататься с врагом.

– Не перебивайте… – с укором посмотрела на него Аталай. – Вы извините, Ганмурат бек… Все это печально, нам жаль ваших… – запнулась она, – …коров. Но мы бы хотели услышать рассказ о Карабахской войне.

– Да причем тут коровы? – огрызнулся Древний Огуз. – Что вы понимаете в этом, живя в своем клоповнике в Баку? У нас в горах если дружат, то дружат до могилы… И это все имеет отношение к Карабаху. Не могу же я сразу вцепиться зубами в сырое мясо! Надо предварительно сделать бастурму, подсолить, поперчить…

– Как поэтично, – запела Аталай. – Ганмурат бек, вы, оказывается, романтик.

– Лучше бы его отец не мешал тогда медведям лакомиться армянами, – не выдержал опять Бакинец. – Романтику там надо было разводить, а не здесь!

– Дядя Гурген оказался порядочным человеком. Он проклял сына за вероломство и, по слухам, даже, умирая, не простил. А ты, гаденыш, если еще раз пикнешь, я из тебя самого бастурму сделаю, – угрожающе привстал опять Огуз.

– Только попробуй! – прихватил паленую бутылку со стола Бакинец. Но поняв, что она не совсем пустая, бережно поставил обратно.

– Да что вы, в конце концов, вцепились как два барана. Скажите этому шпиндику, чтобы не приставал к этой горилле! – возмутился опять Прилизанный.

– Молчать! – пролаял, как по команде Кахраман Зопаев. – Остановите съемку!

– Это вовсе не обязательно, – промямлил Режиссер, на секунду отрываясь от бутылки и монитора, – все равно будем монтировать.

– Вы гений, дорогой мэтр, я вас обожаю, – промяукал Оператор, собирая кудри в хвостик. – Получится что-то сюрное.

– Да-а, вроде тебя, моя дорогая, – пробубнил под нос Режиссер.

–Что такое горилла? – осторожно наклонившись, спросил у меня Древний Огуз.

– Ну-у… – замешкался я, вспомнив, что это как-никак моя передача и эксцессы тут нежелательны. – Это типа… дитя гор, джигит. Гор-ил-ла! Вы же дитя гор, Ганмурат бек, сами сказали.

– Аа-а… В этом смысле…

Заметив тревожное подпрыгивание Гюлечки и нетерпеливые жесты Прилизанного, мы с Аталай невольно переглянулись и почти в унисон воскликнули:

– Продолжайте, Ганмурат бек, с последней мысли…

– Тьфу!.. Мерзость!.. – опрокинув емкость с огненной жидкостью, проворчал Древний Огуз. – Как вы эту гадость… эту минеральную пьете?.. Короче, те, кто воевал, наверное, помнят, что первые годы в Карабахе воевало много еразов², горевших желанием мстить врагу за свои поруганные очаги. Я вам одно скажу – если нас тогда, когда выгоняли из Армении, впустили бы в Карабах, мы тамошних армян-предателей лопатами и вилами вытурили бы оттуда. И не было бы никакой Карабахской проблемы. Они бы поселились в Армении, а мы в Карабахе. В Армении боялись такого поворота событий, как огня. Но тогдашнее наше беззубое правительство в угоду кремлевским негодяям, повернуло беженцев в Баку. И началась очередная трагедия в нашей истории…

– Поменьше политики, товарищ, – предупредил Прилизанный.

– А гусь свинье не товарищ… – тихо заворчал Арзуман. Кажется, все услышали.

– Эта не политика, это опять бастурма, – констатировал Бакинец. Но, заметив гневный взгляд Древнего Огуза, второпях затараторил:

– Молчу, молчу, молчу…

Ганмурат пофыркав, продолжил:

– Я, как и многие мои родичи, добровольно записался на фронт. И мы били врага по всем позициям, пока не вмешалась в события опять подлая политика, – тяжело вздохнул Огуз. – Но это уже другая история…

Однажды, когда мы дислоцировались в Кельбаджарах, высоко в горах, я ночью со своими родичами – а мы служили в одном батальоне – пошли на разведку в стан противника… Вы же знаете, что каждый ераз знал армянский не хуже самого армянина и был сыном гор, как мудро отметил этот начальник, который, почему-то очень нервный, – кивнул он в сторону Прилизанного. Тот недоуменно пожал плечами.

– Тебе надобно бы за коровами побегать, братец, научиться со скотом общаться и, глядишь, тоже бы стал гориллой, – назидательно обратился Дитя гор к нему.

Гюля хихикнула, прикрыв ротик, а Зопаев от страха поджал уши. Прилизанный, побагровев, в досаде огрызнулся на Зопаева:

– Что он говорит? Собрали сюда каких-то психов…

Тот беспомощно развел руки.

– Это он меня обзывает? – Прилизанный насупился.

– Нет, меня… – жалостно простонал секретарь.

– Не отвлекайтесь от темы, Ганмурат бек, – торопливо попросил я.

– А я и не отвлекаюсь, – покосился на почти пустой стакан Древний Огуз. Арзуман благоразумно наполнил емкость…

– Так вот… До этого пропали в ночной вылазке три моих родственника, в том числе и двоюродный брат Хамзат. Мы очень переживали по этому поводу, но утешали себя мыслью, что ребята где-то окопались и следят за позицией врага. Такое уже было.

Вдруг я с удивлением заметил на деревьях какие-то свежие зарубки. Не было сомнения, что со стороны противника здесь орудовал разведчик, которому было знакомо мое ремесло. Так охотники помечают деревья, когда забираются слишком далеко, чтобы не заблудиться. И когда внимательно присмотрелся к меткам, то почувствовал, что волосы у меня подымаются дыбом. Это был почерк моего покойного отца. Такие зарубки, кроме него могли сделать только два человека на всем белом свете, которых он долго учил своему ремеслу. Это был я, его родной сын, и сын его друга Гургена Ашот. Я не поверил глазам! Не было сомнения, что этот ловкий разведчик, который так близко пробрался к нашим позициям, был не кто иной, как мой вероломный друг Ашот.

Я был вне себя от гнева, но сдержался и о своем открытии никому не рассказал. Даже родичам, которые также увидели зарубки, но, естественно, не додумались, кто их оставил.

Утром я доложил комбату о ночных вылазках вражеской разведки и посоветовал укрепить передние посты. Командир был карабахский – седоватый мужик с прокуренными усами. Когда-то бывший тракторист, потеряв родных и близких в Ходжалы³ и увидев их обезображенные трупы, как говорят очевидцы, поседел в один миг. Сам он, весь израненный, чудом остался живым…

Теперь он старался пленных не брать…

Комбат внимательно выслушал меня и тяжело вздохнул:

– Я сам хотел об этом с тобой посоветоваться, Ганмурат, – прикурил он от ночного костра трубку, – ребята из верхнего села, из батальона Кара Керима, сообщили, что тут появился какой-то новый отряд, одетый в масхалаты, банданы, и наносит нам немалый урон в живой силе. Обстреляли позицию спецназа из города. Атаковали нижний пост – тот, который контролируют ребята из местного батальона. Кроме того, появились снайперы. Подбираются ночью, по возможности ближе и снимают зазевавшихся. Ты знаешь, двоим бойцам Кара Керима попали прямо в лоб… Нагло действуют. Появляются и исчезают, как привидения. Ребята уже называют их “духами” …

Я был в растерянности. Не знал, говорить об Ашоте или нет. Неприятна была мне эта тема… Короче, решил пока молчать и ждать, что будет.

Командир после некоторой паузы как бы неуверенно продолжил:

– Тебе-то я смогу довериться, Ганмурад. Есть у меня среди местных армян свой человек. Когда-то в райцентре вместе работали. Помнишь, где-то около месяца назад я молодого армянина отпустил. Того, который от страха чуть не умер, когда попал в плен.

– Да, помню, – ответил я, припоминая, – совсем безусый был, молодой…

Он молчаливо кивнул.

– Мы, конечно, сначала тебя не поняли, командир. Ведь ты среди нас самый злой на них… – я прикусил губу. Но было поздно. Намек он понял и помрачнел. Я нехотя продолжил. – Спорить мы с тобой не привыкли, кто-то сказал, что он тебе напоминает погибшего сына…

– Он мне напомнил попавшего в капкан трусливого шакала!.. – гневно произнес он, но после усилием воли взял себя в руки, тихо прошептал. – Хотя, внешне был такой же, как мой Орхан. Светленький, худенький… Я тогда послал его отцу весточку. Когда мы встретились с Нерсесом в лесу, он обнял мои ноги, бился головой об землю и рыдал как сумасшедший. Умолял, чтобы я отпустил его Карена, что он единственный сын. Говорил, парня принудительно забрали на фронт, не успели его вывести за пределы, денег не хватило. Мать сойдет с ума, если с ним что-то случится. Себя предлагал в обмен…

Я ответил, что благодаря его соплеменникам, вообще один остался на всем белом свете. И где-то час слушал, как он в отчаянии выл…

Короче, он мне все рассказал, после поклялся своим Аствацом⁴ и могилами усопших, что и впредь будет предупреждать меня о передвижении армянских частей и о прочем. Продаст последнюю корову, но сумеет отправить сына в Армавир, к его дяде. Мне тогда показалось, что он где-то с удовольствием закладывает своих. И это понятно. До войны он, будучи прекрасным каменщиком, неплохо зарабатывал, в том числе и в азербайджанских селах. Мы друг к другу в гости ходили. А теперь превратился в нищего.

Я планирую тебя свести с ним, сам не всегда располагаю временем для встреч. Последние наши удачные вылазки – результат его информаций. И я дал деньги, чтобы он отправил Карена в Россию…

Ганмурат налил себе остаток водки и выпил одним залпом. Надо сказать, мужик он был крепкий. В отличие от нас, выпитая водка не была у него ни в одном глазу.

– А как вы обращались с пленными? – спросила вдруг Аталай.

Девка она была с закидонами и, видимо, воображала себя этакой неподкупной журналисткой, борющейся со всяким злом, начиная с несовершенной правовой системы Соединенных Штатов, заканчивая колумбийской и азербайджанской мафиями.

– Вежливо, как с женщинами, – мерзко хихикнул Бакинец.

– То есть как? Я серьезно… – невинно захлопала накладными ресницами Аталай.

– Ну, вам же сказали, вежливо, – невозмутимо добавил Арзуман, смакуя остатки жидкости в стакане. – Мы их кормили, поили, одевали, обували, иногда даже отмечали их дни рождения… Всем коллэктивом…

– И обязательно проводили воспитательную работу! – агрессивно заорал Ветеран в тельняшке. Видимо, он дошел уже до кондиции и дико таращился на пустую бутылку на столе.

– В смысле, учтиво просили, чтобы они с радостью, с проснувшимся самосознанием признали Нагорный Карабах суверенной территорией Азербайджанской республики, – подытожил его мысль политически подкованный Бакинец.

Я усмехнулся, пожав плечами. Аталай обиженно надула чувственные губки и отвернулась.

– Однако, у нас лимит времени, – заворчал Прилизанный, протирая салфеткой стекла очков. – А вы, товарищ… как вас там? – обратился он к рассказчику.

– Ганмуратбек Хаджи Абдуррахманбек оглы, – услужливо подсказал Кахраман Зопаев, как профессиональная секретарша.

– Не надо так много беков, это не политкорректно, – блеснув сверкающими стеклами очков, в упор посмотрел на него Прилизанный.

– Да-а… – проблеял Зопаев.

– И действия вашего командира-тракториста, позвольте заметить, были неправомерными, – обратился он вновь к Ганмурату. – Надо было разработать совместно с разведывательной службой вашего подразделения оперативный план мероприятий, аргументировать их, отослать к вышестоящей инстанции и дождаться ответа. А пленного надобно было отправить в штаб специальных служб военного ведомства, чтобы они подробно и, в отличие от вас, профессионально допросили в соответствующих целях. Так что поступки вашего командира, я считаю, должны быть предметом основательных разбирательств правоохранительных органов, – страшно закончил речь Прилизанный, как мне показалось, упиваясь своей компетентностью.

– Что он сказал? – озадаченно обратился Древний Огуз к аудитории.

– Сказал, что сдаст тебя и твоего командира ментам. Его за то, что отпустил хачика, а тебя – что знал и не донес, – “перевел” Бакинец.

После некоторой паузы зловещую тишину нарушил рык Ганмурата:

– Пусть только попробует! Я его дохлую городскую шею откупорю как бутылку!

– А ведь сделает!.. – зловеще прошипел Бакинец- провокатор.

– Да как вы смеете! – закричал в бешенстве Прилизанный. – Я вас арестую! Вы слышали, мне угрожали! – обратился он к своей свите.

Бывший полицейский угрюмо молчал, пряча бегающие глаза, а Гюлечка нервно затараторила:

– Что вы говорите? Я не могу слышать такое! И перестаньте их провоцировать. Сначала понюхайте воздух.

– У них у всех карабахский синдром, – с испугом прошептал ему в ухо Зопаев, – они все чокнутые, контуженные, – жалобно простонал он.

– Черт, действительно, спиртом воняет! Как я не догадался… – прошептал Прилизанный. – Мне надо… Короче, прекратите съемки, – обратился он к телевизионщикам, суетливо собирая бумаги.

– Сядь на место, сучонок! – вдруг заорал на него Ветеран в тельняшке и начал поигрывать жилистыми бицепсами. – Пусть снимают! Я тоже хочу излить душу и никакие решетки мне не страшны!

– Он уже сидел до войны. У него на груди наколка – “Не забуду мать родную”, а на спине – “Не буди спящего зверя”, – доверительно сообщил Бакинец.

– Неправда! – опять заревел Ветеран в тельняшке. – Ты меня с кем-то спутал, гаденыш. На спине – “Уважаю порядок, но ненавижу ментов”!

– Это же одно и то же, дорогой, – вежливо возразил Бакинец. – Все мы знаем, что ты отлупил до кондиции участкового, который в твой дом без стука ворвался.

– И меня сажали… – печально произнес Длинный ветеран. – Но это моя история…

– Несомненно, тоже очень кровавая, – страшно прошипел Бакинец, выпучив глаза.

– Господи, что здесь происходит? – со страхом воскликнул Прилизанный. – Кто эти люди? Я вас спрашиваю!.. – взяв за воротник и так доходягу Зопаева, он начал трясти его. – Это же сплошной криминал! Неужели и другие ветераны такие же?

– А ты думал, на войне воюют одни благородные девицы из гимназий, еще не успевшие потерять невинность и откормленные дети высокопоставленных родителей? – с сарказмом спросил Арзуман Алиев. – Товарищи ветераны, вы встречали среди нас хоть одного сына министра или его зама, или сыновей олигархов, глав законодательных и исполнительных органов?

– Да, конечно, – хихикнул Бакинец. – Я лично начинал службу в батальоне благородных девиц и закончил его в батальоне благородных мальчиков.

– Во всех освободительных войнах воюет простой народ, – вздохнул Длинный ветеран. – По-вашему бандиты, деревенщина и беженцы, но любящие свою отчизну и нередко жертвующие жизнями ради победы.

– Как он сказал! – восхитился знакомый голос. – Я прям прослезился… – вытер сухие глаза и неприлично высморкался Бакинец.

– Балабеков, – обратился ко мне Арзуман, – ты, вроде, командиром был. Так бери инициативу в руки. Эти голуби хотят выпорхнуть и неизвестно куда полетят, – показал он в сторону “святой троицы”. – Или ты с ними заодно?

– Да что ты такое говоришь, дорогой, – cпокойно возразил я. От водки меня уже мутило. Давно так много и без закуски не пил. Но в остальном чувствовал себя превосходно, а главное, без страха и суеты перед вышестоящей инстанцией.

– Слушай мою команду, – обратился я к ветеранам. – Закройте двери на замок!

Проворный Бакинец раньше всех оказался у дверей и выполнил команду.

– Ганмурат бек, перестаньте сжимать бутылку и готовиться к прыжку. Тут вам не горы, а вы не пума… А ты, братец, – обратился я к товарищу в тельняшке, – собери у аудитории все имеющиеся мобильные телефоны…

– Не надо… – вдруг устало произнес Прилизанный, – не глупите. Не предпринимайте шаги, за которые после придется отвечать. Ваше командование смешно и нелепо. Я обещаю до конца выслушать эти страшилки и не мешать съемкам. В конце концов, мне самому стало интересно, чем закончится этот балаган… И перестаньте дрожать! – заорал он вдруг на Кахрамана Зопаева. – Возьмите себя, черт возьми, в руки!

– Слушаюсь! – пискляво запищал тот.

– Какие мальчики! – вожделенно промурлыкал Оператор. – Я сам с удовольствием пошел бы с ними воевать. Мне даже в плен попасть не страшно.

– Конечно, дорогая, тебе уже нечего терять, – противно забубнил Режиссер.

– Фу, грубиян… – фыркнул духовное и физическое воплощение Содома и Гоморры.

– Балабеков, умоляю, послушайте его, – прижалась ко мне Аталай. – Он очень большой начальник, и это моя первая передача. Лично прошу… – опалила меня пламенным дыханием и заставила покраснеть эта рыжеволосая бестия.

– Та-ак, вечер, кажется, перестает быть томным, – ухмыльнулся я и предложил Древнему Огузу:

– Продолжайте, Ганмурат бек, с последней мысли.

– Собака!.. – зарычал тот вновь на Прилизанного. – Убью!

Я загородил от него побледневшего чиновника.

– Мы все поняли, уважаемый, что вы пылко любите своего комбата. Но что все-таки он еще сказал у костра? -попытался отвлечь его я.

Мальчик опять привычно щелкнул перед озверевшим лицом Огуза хлопушкой. Он зло фыркнул, но в итоге продолжил…

– Он ничего не успел сказать, потому что вдруг поднялся страшный шум. Орали и матерились наши ополченцы. Мы, заподозрив вылазку противника, быстро метнулись на ближайшую позицию, откуда доносились вопли. Когда дошли, было уже тихо. Ребята молча стояли, понурив головы. На поляне в лунном свете просвечивался чей-то темный силуэт, прислонившийся к одинокому дереву. Я еле узнал Хамзата, двоюродного брата. Он был босиком, в рваном камуфляже и тяжело стонал. Голова его была забинтована грязной белой тряпкой. Там, где должны были быть ушные раковины, зияли темные пятна.

Я бросился к нему и обнял, не понимая, что еще больше усугубляю его страдания. Вся его грудь была мокрая от крови. Он молча от меня отстранился. И вдруг тяжело зарыдал.

– Они отрезали мои уши, Ганмурат! Меня унизили. Я не успел подорвать себя…

– Как это случилось? – спросил я упавшим голосом. – Ты же в этих горах каждую тропинку знал!

– Прямо у наших постов. Мы не ожидали такой дерзости.

– Кто это сделал, брат? – скрипя зубами, спросил я.

– Ашот! Твой друг…

Кровь ударила мне в лицо. Каждое слово Хамзата, превратившееся в пудовую гирю, стучало по голове.

– А где твои товарищи? Акиф? Расул? – это спросил комбат, мрачно глянув на меня.

Хамзат опять зарыдал.

– Там они. У них… Акиф был тяжело ранен в голову, не знаю, жив ли теперь… Расула же избили арматурой, палками, ремнем… Наверно, до смерти. Не дышал он. Был там один изверг, Мкртычем звали…

Он вдруг начал выть и биться головой о дерево. Никто его не остановил. Мне показалось, что схожу с ума.

– А тебя? Как ты ушел? – каким-то чужим голосом я задал ему мучивших всех нас вопрос.

– Ашот!.. Его сначала не было. Когда настал мой черед, этот Мкртыч начал бить и меня. Но вдруг, бросив портупею в сторону, схватился за нож. Я мысленно простился с жизнью и начал молиться Аллаху. Вдруг услышал знакомый голос:

– Не надо убивать этого турка. Лучше возьмем за него выкуп.

Я кое-как поднял голову и узнал Ашота. В ответ Мкртыч, державший меня за волосы, грязно выругался и приставил нож к горлу. Но не успел полоснуть. Ашот в прыжке поймал его руку, и они сцепились. Товарищи еле их разняли. Мкртыч исступленно что-то орал, кажется, у него какой-то Месроп погиб.

– А уши?

– Ашот… – Хамзат захлебнулся в рыдании. – Он, смеясь, собственноручно отрезал мои уши тем самым ножом Мкртыча. После кинул собаке… Сказал, теперь иди к своим туркам и объясни, что их ждет, если не уйдут из Карабаха.

– Скажи, брат… – я уже его не видел. Перед взором открывалось прошлое. Наши отцы сидели у холма, под деревьями. На сочной траве был накрыт белый дастархан – с хлебом, с козьим молоком, сыром и зеленью. Внизу, у реки, паслось многочисленное стадо, а рядом бегали с волкодавами дети: я, мой друг Ашот, его сестра Наири, мои младшие братья и сестры, Хамзат – сын брата моего отца – и Расул, который приехал к нам в гости из соседнего села. Один из двоих, чье измученное тело, может, до сих пор лежит у ног товарища его детских игр.

– Скажи, брат… – задыхаясь от еле сдерживаемых слез, я кое-как из себя выдавил. – А он… узнал тебя?

– Когда я уходил, наши глаза встретились. Он усмехнулся. Но после отвел взгляд… Ты знаешь ответ, что спрашиваешь? Как он мог не узнать меня?

– Но он… Все-таки спас тебя… – я еле выговорил – ком в горле застрял.

– Да, спас. Чтобы так жестоко унизить…

Хамзат вдруг в бешенстве заорал, подняв кулаки в небо.

– Я отомщу! О Аллах, будь свидетелем! За свой позор и за смерть братьев! Могилой матери клянусь!

Тут силы его покинули, и он упал без чувств…

Ганмурат бесцеремонно взял стакан у Арзумана, и одним махом опрокинул. Все замерли.

Тишину нарушил Бакинец:

– Разве можно дружить, еще и родниться с этим племенем. Они же всю жизнь всех предавали! Они даже Спартака предали римлянам. Помнишь, в конце фильма?.. – он обратился к Длинному ветерану. Но тот неожиданно ответил вопросом на вопрос.

– А ты никогда не дружил?

Бакинец поперхнулся, зло взглянув на него. Но не ответил. Кажется, за пазухой также имел камень…

– У меня тоже есть подруга армянка. Мы с ней переписываемся по фейсбуку. А что? – демонстративно высказалась Аталай. – Она говорит, что почти весь Ереван молится, чтобы азербайджанцы, наконец, перестали угрожать, взяли земли и избавили их от этих Карабахских ишаков. Ой, извините… – она прикрыла рот. – Я не хотела.

– Ничего, сестричка, – залыбился Арзуман. – Балабеков, помнишь, как на позиции съели одного карабахского ишака? Бедняга еще живой был, когда его разделывали…

Я хоть тоже был подшофе, но нашел в себе силы возмутиться. “Нашел что вспомнить…” Но было поздно.

– Как?! – широко раскрыв глаза от ужаса, пролепетала Аталай. – Вы заживо съедали армян? – Ой, мама!.. – вскочила и заистерила она.

– Вот, дура! – Арзуман тоже забился в истерике. – Да кто про армян-то говорит? Я имею в виду настоящего ишака, но как бы армянского… То есть, не азербайджанского… Тьфу!.. – вконец запутался Алиев.

– Да что ты плетешь, черт тебя побрал! – не выдержав, заорал я. – Нормально объясни, еще не так поймут!

– Дело было так, – засуетившись, начал Арзуман, – извини, Ганмурат… – он виновато посмотрел на нахмурившегося Огуза…

– Однажды наша разведгруппа бродила далеко от наших позиций. Мы собирали информацию о высотках, в которых окопались хачики. Наша допотопная артиллерия и так называемая авиация должны были атаковать их. Но что-то не сработало. После мы узнали, что наш командир отравился паленой водкой и лежал с расстройством головы и кишечника. А мы, значит, ни туды и ни сюды. Провизия закончилась, и мы, голодные, ждали, когда армян с высоток выкурят…

Надо было раздобыть еду. Но как? На охоту не выйдешь, сами могли оказаться в роли дичи. За нашими позициями находились села. Но в то время существовал жесткий указ: живность наших крестьян не трогать! Могли посадить. А добровольно уступать родных кур и козочек во имя победы азербайджанского оружия они, мягко говоря, не очень желали. Соваться к армянам и подставлять свою задницу ради какого-то вражеского горластого петуха, сами понимаете, тоже мало кто хотел…

– Ну и лексикон! – не выдержал Прилизанный. – Хоть бы, дам уважали.

– Дам-дам, догоню и до дам, – противным фальцетом спел Бакинец.

– А мы привыкли, – махнула рукой Гюлечка, – на собраниях и банкетах еще не то услышишь…

– В общем, – продолжил Арзуман, – пока мы наблюдали за кузнечиками и букашками, жалея, что не китайцы, услыхали шелест веток. Смотрим, к нам приближается какой-то силуэт. Сначала подумали, что это гражданское лицо заблудилось. Больно грубо оно шевелилось для разведчика. Но потом насчитали у него вместо двух четыре ноги и с радостью поняли, что это ишак – четвероногий товарищ человечества. Пока бедолага мирно жевал траву и не подозревал о грозящем ему злом повороте судьбы, мы угрюмо пытались определить его национальность… То есть, я хотел сказать, определить, к которому извраждующих народов это несчастное создание принадлежит.

Вдруг наш бывший сельский учитель Джабраил прошептал:

– Братья, я думаю, ишак армянский.

– Откуда знаешь, – с надеждой спросил я у него. – Ты же, кажется, географ, а не антрополог?

– Видишь, у него нос большой, а глаза голодные. То щиплет траву, то ветки дерет. Слышите, как орет? Все ему мало. Наши ишаки же какие-то вялые, только пукают и хвостами мух гоняют. А этот прет и прет…

В следующий миг мы ринулись на несчастного с топорами и ножами, как истые внуки Чингачгука. Несчастный даже пикнуть не успел и дико таращился на нас испуганными “армянскими” глазами, наблюдая, как вражеские национальные элементы разделывают его же тушу…

Арзуман как-то неэтично заржал в тишине, но никто его не поддержал.

– Царство ему небесное, – смиренно вздохнул Бакинец, уставившись в потолок, – еще одна жертва войны. Говорят, мученики в рай попадают.

– Отвратительно! – фыркнул Оператор. – Какой-то жуткий каннибализм. Вас судить надо за издевательство над животными.

– Да, лучше эту сцену не предавать огласке, – задумчиво произнес Прилизанный. – Международная общественность может не понять наш национальный юмор… И вообще, причем тут этот несчастный ишак? Где продолжение рассказа этого горного товарища?

– Да действительно, продолжайте, Ганмуратбек, – обратился я к нему.

– С последней мысли, – ехидно вставил Бакинец и быстро юркнул за спину Длинного ветерана.

Ганмурат внимательно оглядел его.

– Ишак! Он хоть армянский, хоть азербайджанский, все равно шевелит ушами и виляет хвостом…

– Ради бога, хватит антропологию разводить, – взмолился Прилизанный. – Оставьте этого мученика-ишака в покое и переходите к вашему брату.

– А что брату? Эту боль не поймут те, которые сидят в кабинетах и морочат людям головы. Вот ты, например, – опять обратился к прилизанному оппоненту Древний Огуз. – Представь, что с обрезанными, как у щенка ушами выступаешь в родном парламенте, а депутаты тебя дружно подъе…

– Подкалывают, – второпях успел вставить Арзуман и вытер платком намокший лоб.

– Ну да, – согласился Ганмурат бек, – вроде того.

– Молчать! – заорал в бешенстве Прилизанный. – Что вы себе позволяете, деревня?! Немедленно переходите к рассказу и перестаньте тянуть кота за…

– Хвост! – отчаянно зачирикала Аталай и моментально покраснела.

– Да хоть за детородный орган! – прожег взглядом смутившуюся деву представитель власти. – Продолжайте по теме или я ухожу!

Ганмурат же, видимо, уже его не слышал – мысленно переключился к событиям многолетней давности. Его дрожащие пальцы неторопливо набивали табаком трубку, взгляд был устремлен куда-то поверх наших голов. И продолжил он каким-то глухим голосом…

– Хамзат очень страдал, руки на себя хотел наложить. Но я объяснил, что это удел малодушных. Лишь месть может заткнуть рты недоброжелателям. Лишь месть может заживить его душевные раны.

Я знал, как надо действовать. Силы неба были на моей стороне, хотя мой план, кажется, был приготовлен на кухне самого дьявола…

У армян самая уязвимая сторона во время боевых действий была нехватка горючего. А этого добра, слава Аллаху, у нас хватало. По моему предложению на крайний пост Кара Керима пригнали несколько бензовозов. Среди бойцов пустили слух, что горючее якобы предназначено для покупателей из Грузии. Что греха таить, мы иногда проводили такие операции. Времена были смутные, люди хотели кушать. И у всех были семьи…

Но то, что на этот раз бензовозы наполнены водой, знали всего лишь несколько человек.

Я послал весточку Нерсесу. Как было намечено, комбат уже свел нас однажды в лесу. Мы, как и в первый раз, встретились с ним у старого дуба, на нейтральной территории, где время от времени ошивались то наши, то вражеские лазутчики. Настроение у него было хорошее. Накануне сообщили, что Карен устроился в милицию в Армавире и что тамошние родственники планируют купить ему домик в ближайшем селе от города. Что не говори, армяне в этом отношении более сплоченные. Не топят друг друга на чужбине, как мы мусульмане, а помогают выживать…

Выходит, само провидение мне помогало. Это был хороший повод, и мы распили чачу, принесенную Нерсесом в грелке. Я, как бы спьяну вскользь упомянул о бензовозах, припрятанных у позиций Кара Керима. Расчет мой оказался верным. Краешком глаза увидел, что Нерсес навострил уши и начал ловить каждое слово. Я продолжал выбалтывать и сообщил, когда и где “грузины” должны забрать товар и по какой дороге увезут. Еще и отпустил в адрес Кара Керима пару крепких слов – типа мы воюем, а этот гад на спекуляции наживается.

Нерсес, конечно, был благодарен мне за своего отпрыска и вряд ли подставил бы меня в ином раскладе. Кроме того, он знал, что в случае предательства в заложниках окажетсяего сын, я по любому доберусь до него. Но я своей якобы неприязнью к Кара Кериму давал ему зеленый свет. Армяне прекрасно были осведомлены о порой враждебных отношениях между нашими батальонами самообороны, и Нерсес легко попался на эту удочку. За развединформацию местным армянам-крестьянам хорошо платили, и я был уверен, что Нерсес не откажется от заработка, и эта информация непременно дойдет до ушей Ашота.

Все случилось так, как я и предполагал.

Накануне своей диверсионной вылазки армяне обстреляли наши южные позиции, как бы проводя отвлекающий маневр. Одновременно дозорные на высотках заметили передвижение вражеских лазутчиков в противоположную сторону – к позициям Кара Керима. Они действовали очень уверенно, если не сказать нагло. Видно было, хорошо изучили район боевых действий. И пока колонна бензовозов с “грузинами” за рулем медленно передвигалась в сторону северной от нас республики, дозорные успели сообщить, что группа неизвестных в масхалатах блокируют стволами деревьев узкий проход на дороге и занимают позиции.

Тогда мы инсценировали неисправность одной из машин и остановили колонну. Пока представители двух “братских” народов якобы пытались устранить в машине поломку, наши ребята окружили район дислокации вражеских сил по периметру, постепенно сужая кольцо.

Армяне, естественно, не ожидали такого поворота событий, так как были полностью поглощены предстоящей операцией по захвату колонны. На их беду местность, выбранная для засады, находилась как бы в котловане. И если это место было удобно для внезапного нападения на колонну – она должна была проехать ниже – то абсолютно неприемлемо было для обороны, когда мы диверсантов самих взяли на прицел из позиций, находящихся еще выше. Просто представьте себе амфитеатр… Бензовозы мы тормознули, не доезжая до засады, так как опасались, что снайперы могут снять наших ребят в кабинах.

И вот мы начали готовиться к атаке. Надо сказать, армяне достаточно умело маскировались в укрытиях, и если эта операция с бензовозами проводилась на самом деле, то у нас не оказалось бы ни единого шанса. Перед нашими ребятами было поставлено одно единственное условие, вернее, это был приказ: предводителя диверсионной группы – здоровенного малого с курчавыми волосами – во что бы то ни было взять живым…

Когда сняли первого диверсанта, казалось, они ничего не поняли. После боя проверили, пуля попала ему в затылок. Второму намеренно прострелили массивную ягодицу. Он подпрыгнул и начал орать. Мы специально его не добили. Он своим ревом переполошил всю их команду, некоторые растерялись и высветились. Я нашел того, кого искал, когда свои же этого “мамонта” прикончили. Это сделал Ашот, который, быстро оценив ситуацию, начал раздавать короткие команды. Армяне пытались занять круговую оборону и отчаянно отстреливались. Чтобы не попасть в своих, мы решили не стрелять шквальным огнем и начали аккуратно снимать винтовками обороняющихся. Когда прицельно были убиты еще трое, у них началась паника. Одна группа внезапно во главе с бородатым предводителем рванулась в сторону речки, сочтя ее менее опасной, поскольку заметила, что оттуда не стреляют. Но это была ловушка. Мы специально оставили этот коридор для противника, в конце которого их ждали пулеметчики Кара Керима. Потому, когда лобовой наводкой заработали наши ПК⁵ со знаменитыми патронами 7,62мм калибра, вырывающие буквально мясо из плоти, армяне, даже не успев понять, что произошло, пали замертво. Еще двоих пули настигли, когда они, потеряв голову от страха, пытались бежать в сторону бензовозов.

В этот момент я вновь увидел Ашота. Он несколько раз кувыркнулся, как бы пытаясь увернуться от пуль, и очутился рядом с одним из подстреленных бойцов. Быстро взвалив его на плечи, он попытался пробежать обратно в укрытие. И, наверное, осознав уязвимость своего положения, начал в панике беспорядочно отстреливаться, прижав короткостволку под мышкой, а второй рукой удерживая раненого. В этот миг я боялся только одного – как бы чьи-то нервы не выдержали, и зарычал:

– Не стрелять! Не смейте стрелять! Слышите? Я сам!..

И прицелился. Ашоту до укрытия оставалось несколько метров. Армяне отчаянно стреляли в неизвестность, пытаясь спасти своего командира…

Пуля из моей винтовки мягко продырявила ногу друга детства. Я с прицела увидел, как из его камуфляжа брызнул маленький красный фонтанчик. Он упал, как подкошенный. Раненый, которого он тащил на себе, собрав последние силы, сам прикрыл его телом.

Наступившую тишину нарушил торжествующий рев и бешеный хохот Хамзата:

– Вазген, пер…ет ку…м, сдавайся⁶! Или все сдохнете, как собаки!

Наш командир, сделав ему знак молчать, через секунду на армянском закричал:

– Если через пять минут не сдадитесь, обстреляем гранатометами! У вас нет выбора…

Через несколько минут кто-то из укрытия заревел на смешанном языке:

– Атмайын, ахпер джан, мы сдаемся⁷! Не убивайте!..

Я дрожащим от волнения голосом ответил:

– Я тебе не ахпер⁸. Выходите по одному. Руки за голову, без оружия. У кого заметим гранату, стреляем без предупреждения…

Они сдались. Раненые, усталые, сломленные, ошарашенные. Ясно, что не ожидали такого конца. В два прыжка я оказался рядом со сдавшимися. Ашот, пыхтя, вылез из-под тела товарища…

Он почти не изменился. Лишь черные кудри его заметно поседели и в весе немного прибавил. Я присел на корточки, направив на всякий случай автомат на него.

– Ну, здравствуй… друг. Вот и встретились… – голос мой слегка задрожал, предательски выдавая волнение.

Ашот вздрогнул. Глаза его тупо впились в мое лицо, словно изучая каждую черточку…

Вот так и встретились. В разных лагерях, кровными врагами…

Ганмурат залпом проглотил заботливо наполненный Арзуманом стакан. Все это он рассказал нам на одном дыхании. Прилизанный, даже забыв о своем сане, по-детски открыл рот, куда подобострастно смотрел Зопаев. Очки его в дорогой оправе соскользнули на самый конец вспотевшего носа, грозя упасть и разбиться вдребезги. Аудитория зашевелилась, как бы подтверждая свое присутствие.

Ганмурат отчужденно посмотрел на нас, видимо, с трудом вспоминая причину нашего присутствия. В его воображении события продолжались, не прерываясь…

– Четверо пленников лежали связанные в широкой палатке, где мы обычно укрывались от дождя и непогоды. Один слегка был ранен в руку. Рану наспех перевязали. Еще одному пули раздробили чуть ли не полчерепа. Его уложили за палаткой, чтобы спокойно умер, накрыли одеялом.

Всего же нами было убито, считая и этого умирающего раненого, 11 человек.

Мы от ближайшего села провели в наше маленькое укрытие электричество. Поэтому нашу хорошо замаскированную под выступающей скалой штаб-палатку внутри освещал тусклый свет лампы.

Ашота я не дал связать. И он неуклюже пытался перевязать свою рану, все еще прикрывая телом раненого товарища, которого уложили рядом. В отличие от других, их не пинали и не бранили. Все знали, что с ним у меня особые счеты, а товарищ его и так был ранен. Хамзат сел перед Ашотом и молча впился налитыми кровью глазами в его побледневшее лицо…

Я внимательно присмотрелся к тонкому красивому лицу раненого, которого Ашот так оберегал, на его слегка выступающие груди, длинные пальцы и все понял. “Чеченка” на голове прятала ее коротко остриженные светлые волосы. Глаза от страха и отчаяния округлились, а губы нервно дергались. Подошедший комбат грубо схватил ее дрожащие руки и ощупал пальцы. На сгибе указательного пальца правой руки отчетливо ощущалась характерная “потертость” профессионала – снайпера. До мозоли дело не дошло, но и без этого было ясно, что в наши руки попала уникальная пташка – одна из “белых колготок”. Так называли прибалтийских наемниц – хладнокровных, беспощадных, профессионально обученных снайперов-женщин, воюющих непременно на стороне армян. Комбат молча схватил ее за воротник, но, встретившись со мной взглядом, не стал рвать камуфляж. Видимо, хотел удостовериться – характерные синяки от приклада должны были остаться и на плече. Ребята не поленились и нашли ее винтовку, на стволе которой было аккуратно начертано восемь насечек.

Комбат побелел от ярости и схватил ее за горло.

– Сука!.. Ты что здесь потеряла? Выходит, уложила стольких наших ребят, да-а?

Я сам невольно схватился за охотничий нож, вспомнив молодого Алимардана, сына лесничего, которого неделю назад обнаружили с зияющей дыркой на лбу от снайперской пули.

Она хрипела. Ребята, окружившие нас, начали зло улюлюкать:

– Не порть товар, командир. Порезать ее на куски всегда успеем…

Вдруг я вздрогнул от неожиданности. До сих пор молчавший Ашот резко обнял мои ноги и заорал, охрипшим от отчаяния голосом:

– Режь меня! Порви на куски, ты имеешь право. Закопай живьем, сожги как мусор… Но ее не тронь! Она моя жена. Именем Аллаха твоего молю! Могилой отца прошу!

Я молча отстранился. Наши взгляды с комбатом встретились. Он нехотя отпустил уже посиневшую прибалтку, которая начала жадно ловить ртом воздух.

– Ее не отпущу, – тяжело выдавил из себя комбат, – был уговор насчет этого ублюдка, – он указал кивком на Ашота. – На ней кровь наших ребят.

– А я и не прошу, – ответил я. – Но потерпи пока…

– Убейте меня! Я во всем виноват! Не трогайте ее, – вновь завыл Ашот.

– А с чего взял, что тебя отпустят, гад? – неожиданно бросился на него Хамзат с кулаками. – Тебя, суку, растоптавшего хлеб-соль!..

Мы пытались оттащить брата, но это долго не удавалось. Словно обезумевший, Хамзат вцепился мертвой хваткой в него, избивая кулаками, головой, бил его, бил… Когда все-таки удалось оттащить его от Ашота, Хамзат, задыхаясь, заорал:

– Ты думаешь, я прощу тебе, что ты со мной сделал?

И вновь ринулся на него…

Я силой оттолкнул Хамзата, и он упал, почти с ненавистью посмотрев на меня.

– Что с моими братьями? – я повернулся к Ашоту.

Он, не торопясь, вытер окровавленные губы.

– Я не смог их спасти…

Кровь ударила мне в голову:

– Как это случилось?

– Акиф умер, не приходя в сознание.

– А Расул?

– …

– Отвечай! – гаркнул я.

– Ты знаешь… Я поздно вмешался…

Только после мы узнали, что этот изверг Мкртыч ночью пробрался в помещение, где, видимо, без сознания валялись пленники, и, может быть, еще живым моим братьям отрезал головы. Пленные признались на допросе…

Краешком глаза я заметил, как у Хамзата блеснуло лезвие. Я его руку успел перехватить уже на лету.

– Возьми себя в руки. Я сам разберусь… Благодаря мне удалось разобраться с этими тварями. И был уговор – Ашота жизнь или смерть принадлежат мне. И пусть никто не вздумает его нарушить! – я с угрозой обратился больше к присутствующим, чем к Хамзату.

– Доверься мне, брат, – обнимая, прошептал ему в ухо.

– Какое благородство, – вдруг горестно усмехнулся Ашот. – Ты ведь всегда был благородный в отличие от меня, так ведь? Ведь это я предал тебя, присвоив твой дом и скот… Это, конечно, было низко. Но я это сделал. Я действительно уверился, что не может быть дружбы между турком или, как вас там – азербайджанцем, и армянином. Все глубоко запущено. Слишком много крови с глубин веков…

– Отец твой так не думал, когда проклял тебя за вероломство. И мой не думал, когда спасал отца твоего от медведя и делился хлебом и солью…

Ашот опустил голову.

– Меня волнует не скот и не дом, хотя до сих пор мы не можем оправиться, потеряв в одночасье все, что с трудом нажили. Почему ты воевал против народа, среди которого вырос, ты по-своему объяснил. Нам, азербайджанцам не надо было расслабляться, мы не раз сталкивались с вашим предательством. Но как ты мог допустить такой расправы с теми, с кем в детстве бегал по горам и лесам, купался в речке… – голос мой опять предательски задрожал, когда я вспомнил зверски убитых братьев…

Ашот тяжело и хрипло дышал и уже не вытирал сочившуюся кровь из разбитой губы. В полумраке его заросшее лицо напоминало красно-черное месиво. Мне вдруг показалось, что он действительно чувствует адские муки совести… Но я ошибался.

– Нечего давить на мою совесть… А ты разве мало наших уложил? Я же знаю, на что ты способен!

– Мы защищались! Это вы вероломно напали, не щадя ни детей, ни женщин, ни стариков…

– А-а, брось… Мы на войне. Тут нет никаких правил. Всегда побеждал сильнейший, жесточайший, беспощадный. Мой маленький народ тысячи лет вынужден был пресмыкаться то перед персами, то перед турками, арабами, русскими… Думаешь, нам приятно было? Но мы выжили, объединившись вокруг церкви… – тут он перекрестился, – создали государство… Мне все объяснили: никогда, слышишь, никогда не будет мира между турком и армянином…

Ребята наши возмущенно зароптали и невольно придвинулись, сжимая кольцо. Ашот поднял руки, ожидая расправы. Я понимал товарищей и сам едва сдерживался, чтобы не разбить ему голову самым тяжелым камнем, который смог бы поднять. Передо мной был матерый враг, который готов был клыками растерзать меня и моих сородичей. Но я вновь овладел собой и оттолкнул от него бойцов:

– Это ты, бесчестный, так думаешь. Это тебе подобные так думают, потому что у вас действительно рабская, подлая, собачья натура! Так не думали твои родители – мирные и честные люди. Так не думали десятки тысяч азербайджанцев и армян, которые сроднились, создали счастливые семьи, растили умных, почтительных детей, жизнь которых превратили сейчас в ад такие вот как ты, твари!..

Последние слова Ганмурат прогремел, словно переживая эти события заново, и стукнул кулаком по столу. Бакинец, до сих пор завороженно ловивший каждое его слово, испуганно вскочил и приземлился на колени Ветерану в тельняшке, приведя того в невменяемое состояние. Вытолкнув Бакинца обратно, он также заорал:

– Ты, ераз проклятый, в конце концов пришьешь своего друга-урода или нет? Ты что, мать Тереза или поп?

– Ты это мне говоришь? – невероятно быстро для своего грузного тела Ганмурат вскочил, схватил ошарашенного Бакинца в охапку и кинул в оппонента. Тот вовремя увернулся, и живой снаряд оказался в объятиях Аталай. Та визгнула от отвращения, так как Бакинец, воспользовавшись моментом, успел еще и поцеловать нашу деву, обслюнявив ее. Мы вскочили и встали между сторонами военно-бытового конфликта. Я воскликнул:

– Успокойтесь, товарищи, нас снимают!

– Нас “сняли” вместе с советской властью, – печально и не в тему вставил Длинный ветеран.

– Уберите от меня этого прыща, – опять визгнула Аталай, отталкивая Бакинца, – из его рта воняет. Фу!.. Ганмурат бек, следующий раз бросьте в меня более приличного субъекта. Лучше бы я с вами целовалась.

– Что?! – сконфузился Древний Огуз и покраснел.

– Я не виноват, мадам, – попытался удержать марку Бакинец, – жалкие ветеранские подачки не позволяют герою войны вставить себе приличные зубы. Уверяю вас, леди, до войны ни у одной дамы подобных претензий ко мне не было.

– Тебе просто иногда надо чистить зубы, козел, – не выдержала Гюлечка.

– А не ваше дело. Я вас не целовал, вы меня не нюхали, – не переставал пыжиться Бакинец.

– И, слава богу, – отпарировала Гюля, – я бы отравилась. Тьфу!.. – плюнула она и нечаянно попала на туфли Зопаева.

– Опять двадцать пять, – безнадежно махнул рукой Прилизанный, обращаясь к взбешенному Зопаеву, уставившемуся на свои обгаженные туфли.

– Мы между собой не можем поладить, как же будем воевать, если опять начнется война? – задумчиво произнес Длинный ветеран, печально обозревая взглядом грудь Аталай.

– Думаешь, армяне так любят друг друга? – ухмыльнулся Бакинец. – Там карабахцы и ереванцы между собой хуже кошек и собак, типа как мы с Ганмуратом, – покосился он на нахмурившегося Древнего Огуза. – И пока мы решимся, наконец, воевать, они или сами перегрызутся, или лопнут от тоски. Сколько можно грозиться?

– Ты не понимаешь, мы их измором берем… – “возразил” Арзуман.

Положение спас, сам не осознавая, в дупель пьяный Режиссер.

– Свет вырубили, черт возьми… Хватит прихорашиваться! – наорал он на Оператора, который пудрил нос перед зеркальцем.

– Антракт! – завопил тот, как ошпаренный. Но тут включили свет, и он промяукал:

– Продолжайте, Ганмурат бек, please…

Тот моментально гаркнул на Бакинца, собиравшемуся открыть рот:

– Если ты, щенок, скажешь “с последней мысли”, я тебя убью!

Я, затуманенными от спиртного глазами, умоляюще уставился на Древнего Огуза. Он посопел, посопел, как разбуженный в зиму медведь, но все-таки продолжил…

– Я чувствовал, что скоро потеряю контроль над ситуацией. Окружившие нас бойцы с ненавистью смотрели на Ашота, ждали, чем все закончится. Комбат продолжал дымить трубкой и не вмешивался. У меня у самого мысли запутались от гнева и, честно говоря, уже сам не знал, как поступить. Не ждал я от друга детства такой ненависти ко всему, что было дорого мне. Но последующие события сами помогли мне принять решение…

Мы услышали звериный вой Хамзата. Ребята расступились. Хамзат волочил, как свиную тушу какого-то бородатого толстяка. За ним следовал Кара Керим – высокий, жилистый мужчина с орлиным взглядом и двое его бойцов.

Хамзат был вне себя от радости и, кажется, потерял разум. Что-то нечленораздельно пытался объяснить, но это у него не получалось. Он то пританцовывал, то терзал бородатого пленника, который, округлившимися от ужаса глазами пытался обнять ботинки Хамзата, умоляя его о пощаде.

– Этого мы словили у речки, хотел переплыть и спрятаться в роще. Как он туда улизнул, не понимаю, – сообщил полевой командир соседнего батальона. – Брат твой как его увидел, словно обезумел. Схватился за нож и хотел тут же искромсать хачика. Мы даже не успели бы помешать. Но вдруг он убрал нож с его горла и начал кричать, что ты, Ганмурат, это должен видеть своими глазами… У вас что, свои счеты?

Хамзат наконец овладел собой и отвесил очередную затрещину бородатому пленнику. Тот дико завопил. Хамзат поднял руки с благодарственным жестом к небу.

– Аллах услышал мои молитвы и отдал мне в руки палача моих братьев. Я тебя узнал, мразь, теперь ты за все ответишь!

Тот продолжал вопить и лизать туфли Хамзата.

– Аллахом прошу!.. Пощадите меня! Шайтан вселился тогда в мою голову! Отнял разум… Ваши моего брата убили в Мардакерте. Он даже свадьбу не успел справить…

Я в гневе схватил его за горло и поднял. Был он небольшого роста, хоть и упитанный, и ноги его легко оторвались от земли. Я мог бы легко сломать ему шею руками, настолько злость придала мне силы.

– Убили, говоришь… А когда пошли на нас войной, думали хлебом и солью вас встретят? Разве можно до смерти избить пленного, разве не мать тебя родила? Наверное, можно, раз ты это делал…

Я бросил его к ногам Хамзата. От безумного страха Мкртыч, кажется, наложил в штаны и действительно вонял:

– Не убивайте… Христом… Аллахом прошу! Вай мама, вай…

Армянин ревел, как младенец, и опять пытался обнять ботинок Хамзата. Слезы ручьем лились и, казалось, пытались промыть окровавленное, грязное лицо садиста.

– У меня дети!.. Пощадите!..

Когда Хамзат принял у товарища ремень с тяжелой бляхой, тот поняв, что его ожидает, окончательно потерял разум и начал, выкрикивая, выть:

– Карабах азербайджанский! Карабах азербайджанский!.. Будь он проклят… этот Карабах!..

– Молчи! Не позорь ни себя, ни нас. Ты же сделал это, не послушался никого! Так сдохни теперь как мужчина.

Воин, стоящий рядом, кажется, брат убитого Амираслана, замахнулся прикладом на Ашота. Но я успел прикрыть его и отвел удар своим автоматом. Боец зло сверкнул глазами:

– Зачем ты церемонишься с ним? Он изображает из себя героя потому, что ты прикрываешь его. Дай его нам! Через десять минут молить будет, чтобы его убили.

Я не ответил. Мое внимание поглотил Хамзат.

Он молча пытался оттащить отбивающегося и воющего бородача Мкртыча в сторону. Пленники жалобно заскулили, наверное, предвидя себе такую же незавидную участь…

Я снял с пояса ствол и пристрелил Мкртыча в голову.

От звука пистолетного выстрела и от неожиданности все словно замерли. Я никогда не забуду устремленный на меня мрачный взгляд Хамзата. Взгляд хищника, у которого только что отняли добычу.

– Ну, что ж, так лучше, – мрачно произнес комбат. – Нельзя нам уподобиться зверю. Но люди должны отвечать за свои поступки… Теперь я хочу видеть, как ты разберешься вот с этим дашнаком, – указал он дымящейся трубкой на Ашота.

Девушка-снайпер давно потеряла сознание и лежала в объятиях Ашота. Тот бережно переложил ее голову на валявшуюся рядом телогрейку, немного отстранился, таща за собой раненую ногу.

– Я один немало ваших душ погубил. Вы имеете право со мной поступить, как хотите. Это война. На Кавказе война всегда была грязная, бесчеловечная, и я не вправе на кого-то обижаться. Мне не повезло сегодня, как не повезло кому-то, когда-то павшему от моих рук…

Он тяжело задышал и прокашлялся. После продолжил.

– Но я никогда не зверствовал, – обратился он ко мне. – Твоих братьев я не успел спасти. Я не ожидал, что этот зверь, – показал он взглядом на труп, – натворит такое. Я смог спасти только Хамзата.

– А уши зачем отрезал? – гневно прохрипел я. – Ведь говоришь не зверствовал! Решил напоследок поиздеваться над турком?

– Нет! Исус свидетель, что нет!.. Я должен был что-то сделать. А иначе как смог бы его отпустить? Меня самого растерзали бы за то, что турка отмазываю.

Мне хотелось бы в это верить. Что не было у него другого выхода. Что действительно не успел он спасти моих братьев… Но что-то тяжелое сдавливало сердце, заставляя сжиматься, словно в тисках. Я вдруг поймал себя на мысли, что отчаянно хочу верить другу детства, ставшего мне сейчас кровным врагом.

Словно прочитав мои мысли, Ашот проговорил:

– Что бы ни было, я не прошу от тебя ни пощады, ни милосердия. Наоборот, предлагаю свою жизнь в обмен на ее, так как понял, что, кажется, в твоей власти оставить меня в живых или умертвить. За эту поганую жизнь, где мы продаем порой самых близких, не стоит держаться. Я устал… Кроме того, я выдам вам важные военные сведения. Очень важные… Вас скоро сметут отсюда. Вашей границей будет Кура⁹. С русскими уже договорились. Ельцин и Грачев на нашей стороне…

– Что болтаешь? – воскликнул брат Амираслана. – Мы скоро сами отбросим вас за Севан¹⁰ и вернем Зангезур¹¹.

Ашот засмеялся, но как-то натянуто.

– Ай, мои наивные братья-тюрки. Не случайно, что последние 200 лет вы только проигрываете. Неужели не поняли до сих пор, что это не мы воюем на Кавказе! Мы лишь пешки в большой игре. Сегодня расклад такой, что те силы, которые управляют миром, помогают нам. Вот и мы пытаемся урвать лишний кусок. Может, завтра помогут вам, кто знает? Так или иначе, скоро вся ваша “доблестная рать”, воюющая заплатанными танками Второй мировой, окажется за Курой. Хочешь узнать подробности, не трогай моих ребят. Поступите с ними, как с военнопленными.

Комбат подошел ко мне.

– Ты, брат, лясы не точи. Нервы наших ребят на пределе. Дашнак проклятый! Нам политику толкает…

Тогда никто слова Ашота всерьез не принял, настолько все это казалось абсурдным. А зря… Скоро мы вынуждены были сдать Кельбаджар. Политическая нестабильность в Баку, спровоцированная извне, откровенная антиазербайджанская позиция Ельцина и его команды в карабахском вопросе помогла врагу захватить и другие территории. Нередко наши обескровленные батальоны сталкивались в боях с российскими боевыми подразделениями, переброшенными с их военной базы в Гюмри в очаги боевых действий, в поддержку армянских формирований. Вспомните Ходжалы, 366 полк…

Мы, по существу, тогда воевали с Россией, с Горбачевым, будь он проклят, с Ельциным…

По моему указанию воины осторожно подняли раненую снайпершу, которая все еще была в полуобморочном состоянии, и положили на кушетку. Она судорожно прикрывала грудь и с грубым акцентом, характерным для мест, где родилась, молила, чтобы ее не трогали. Ашот внимательно следил за каждым нашим движением. Я заметил: поняв, что пока ей ничего не грозит, он успокоился. Но ненадолго.

Двое ребят грубо схватили его за локти и прислонили к подпорке палатки, словно на обозрение. Валявшихся на земле со связанными за спиной руками пленных тоже посадили напротив. Мертвое тело садиста за ноги выволокли из помещения. Кровь его давно впиталась в землю, и лишь темная полоса, в конце которой образовался небольшой круг, похожий на детский шарик, напоминала о произошедшей здесь чуть ранее трагедии.

Хамзат, вытащив из земли воткнутый ранее в нее нож, медленно подошел к Ашоту. Тот побледнел. Капли пота с его лба смешивались с запекшейся кровью на губах и висках, прокладывая “тропинку” по грязному лицу. Пленные армяне опять запричитали. Дрожащим голосом он обратился ко мне:

– Я знаю, что виноват и перед тобой, и перед Хамзатом, и перед теми… Но перед смертью я обращаюсь опять к тебе и умоляю… – он прослезился. – Не трогайте мою жену! Аллахом твоим прошу! Она носит под сердцем моего ребенка…

Я зло усмехнулся.

– Ты даже свою Карину предал. Ведь ты ее привел в свой… вернее, мой дом как жену? Верно говорят: в чужом горе счастья не ищи. Земля и очаг харам¹² не принимает.

Ашот молча склонил голову.

– Теперь слушай меня. Твоя жизнь действительно принадлежит мне. Такой был уговор. Вашу проклятую банду уничтожили и захватили по моему плану. Бензовозы, как ты понял, были приманкой. Ты же охотник, должен был знать, что такое охота на живца! Так вот, я тебя отпускаю…

Глухой рокот пробежал по рядам воинов, которые ожидали совсем другого расклада, увидев нож в руке Хамзата. Я поднял руку. Те нехотя постепенно умолкли. Хамзат гневно сверкнул на меня глазами, но ничего не сказал, вернулся на место. Я проследил, как он с силой вонзил нож обратно в землю и сам присел перед ним. Комбат нервно стучал трубкой по прикладу автомата, пытаясь ее прочистить.

– Я тебя отпускаю. Но ты должен поклясться Богом, хотя сомневаюсь, что ты ему веришь, и могилами своих усопших, что впредь никогда не поднимешь оружие в нашу сторону и, кроме того, выложишь все, что знаешь о планах твоего командования.

Ашот сконфуженно смотрел на меня. Наверное, мысленно он уже простился жизнью.

– Твою подругу, или жену, как ее там, мы естественно не отпустим. На ней кровь наших ребят. Но я тебе даю слово, что лично сопровожу ее в Баку. Пусть там с ней и разбираются по законам военного времени. Считай, этим я тебе оказываю еще одну услугу, больше, чем та, которая сохранила тебе жизнь.

Ашот облегченно вздохнул:

– Благодарю тебя и за это и объявляю во всеуслышание, что я вечный твой должник. Я клянусь могилами своих усопших и душою еще не рожденного ребенка, что никогда, никогда не подниму оружие против вас… Но не кори за дерзость, скажи, какая судьба ждет моих товарищей?

Ропот наших воинов прорезал гневный голос Кара Керима:

– Да как можно верить слову армянина? Пробудись, брат, не отпускай такого врага. Он однажды обманул тебя, когда выгнали вас из Армении. И сейчас обманет. По мне, всех этих дашнаков надо расстреливать, долго не думая. Чем больше их перебьем, тем меньше подлости они приготовят нам в будущем.

Я с горечью произнес:

– Может ты и прав, брат мой. Но я должен делать то, что должен делать. И поэтому не мешай… А насчет пленных… Я не уполномочен решать их судьбу. Пусть скажет командир.

Комбат некоторое время продолжал молча дымить трубкой. После сказал:

– Все вы знаете, что я против, чтобы здоровых, воюющих врагов отправлять в Баку, в это логово хитроумных сплетений. Не раз мы были свидетелями, как пленные, доставленные нами в военное ведомство, каким-то образом оказывались у себя дома. Помните Саркиса Демирчяна, который после освобождения по рации начал смеяться над нами? Конечно, некоторых, может и действительно поменяли на наших пленных, но, если верить Саркису, его просто отпустили, повинуясь какому-то звонку из Москвы… Как они с нашими пленными обращаются, вы не раз убеждались. Но, учитывая намеки этого дашнака… – комбат кивком указал на Ашота, – если действительно его сведения окажутся важными, мы сохраним им жизнь, но в Баку отправлять не будем. Обменяем на своих пленных по расчету: голова за голову, или один боец – двое гражданских. Кроме этой суки! – он зло указал на снайпершу, которая, уловив его жест, в страхе сжалась в комок. – По мне, ей надо руки отрубить. То, что происходит между нами и армянами, это наше дело. А эта сука пришла убивать наших парней за деньги… Да, и еще… Будем менять лишь тех, кто не участвовал в расправах над мирным населением…

Все поняли, что хотел сказать командир. Карабах являлся маленьким пространством. Все, что происходило по обе стороны фронта, рано поздно становилось известным всем карабахцам, независимо от их национальной принадлежности…

– Пусть выскажется и Кара Керим, – закончил комбат.

Тот утвердительно кивнул.

Ашот зло усмехнулся:

– Значит они спасены. То, что я собираюсь сообщить вам, заставит в знак благодарности расчесать им волосы.

– Еще успеем. Кажется, ты совсем расслабился… – зло перебил его Хамзат.

Ашот беспокойно посмотрел на меня, после, на вновь блеснувший в руках Хамзата нож и побледнел.

– Но ты дал слово! Я знаю, ты всегда держишь слово, Ганмурат!

– Ты прав, мой бывший друг. Но за тобой остался один маленький должок. Сохраняя твою жизнь, жизнь твоей подруги во имя дружбы наших отцов, чьих мизинцев ты не стоишь, я ничего не обещал о сохранности твоих ушей…

Наши ребята резко замолчали. Наступившую тишину нарушил вой собаки, которая засунула длинную морду в палатку и тотчас отскочила, испугавшись резкого движения одного из присутствующих. Ашот растерянно посмотрел на Хамзата, который молча точил свой охотничий нож о речной камень, и перевел затравленный взгляд опять на меня.

– Не делай этого, брат!.. Не делай этого…

– Тут я бессилен. Тебе известны законы наших гор. Око за око, зуб за зуб… Голова за голову, а теперь, выходит, и ухо за ухо. Твой должок может простить только Хамзат. Но я не советую просить его об этом.

Ашот поднял голову и посмотрел на в упор смотревшего на него Хамзата, после опустил глаза:

– Пусть делает свое дело. Я не стану просить…

Хамзат подошел к нему. Аккуратно, не торопясь, начал резать уши Ашота. Тот даже не пикнул. Наконец, закончив свою месть, Хамзат завернул в тряпку свою кровавую добычу и засунул в боковой карман Ашота. Кровь ручьем лилась и обмочила его брюки.

Он не двигался. Молча сидел, уставившись в одну точку. Когда я приблизился, он поднял глаза и сказал:

– Знаю, что получил по счетам. Но, предвидя такой итог, отрезал бы твоему брату не уши, а голову…

Я не ответил. Порвав поданную мне чью-то рубашку на несколько кусков, я сжег их. После дымящую золу поднес к кровоточащим ранам.

Ашот усмехнулся:

– Что, боишься после чудесного спасения я умру от заражения крови, и все твои труды попасть в рай за благородство пропадут даром?

– Да, боюсь. Но не того… Хочу, чтобы и ты жил с этим, как Хамзат будет жить. Живи долго, каждый день переживая свое предательство заново, каждый день осмысливая небесную кару, постигшую тебя уже на этом свете…

Я перевязал ему раны. Потом они с комбатом долго беседовали. После мне показалось, что командир наш еще больше поседел.

На рассвете его отпустили. Перед этим он какое-то время провел со своей женщиной в соседней палатке. Слышалось только шептание и всхлипывание. Кстати, их раны обрабатывала прибывшая из соседнего батальона медсестра, так как у нас своей не было. После Ашот, прихрамывая, с помощью палки ушел, не простившись, и даже не взглянув на меня. Его сопровождал Хамзат, который провел пленного через наши посты и вывел к позициям армян. С Хамзатом он также расстался молча. И это правильно. Зачем лишние слова?

И о чем нам было говорить уже…

Наступившее молчание долго не смел нарушить никто из присутствующих. Даже циничный Бакинец молчал и почему-то сосал палец. Заметив это, Аталай мстительно прошипела:

– Вы что, в детство впали, кровосос проклятый? Высосете через пальцы все мозги. Они и так у вас… просят прибавления.

Бакинец вытащил палец изо рта и поднял вертикально вверх перед ее носом. Та зло фыркнула.

– Так-так… – многозначительно протянул Прилизанный. – Сплошной криминал. Там режут, тут режут… Мне, конечно, понравилось, как вы заманили вражескую силу в западню и расправились. Многим нашим кадровым офицерам не помешало бы приобрести ваш тактический боевой опыт…

Но вы тут рассказали много того, чего не должны были рассказывать, раз это натворили. Кто вам дал право уподобиться врагу и творить беспредел? Я имею в виду… – он немного замялся, – расстрел этого несчастного изверга. Хотя, должен признаться, что лучшей доли он и не заслуживал… Но это не дает вам право уподобляться ему, понимаете? Убили одного без суда и следствия, другому отрезали уши! Отпустили врага по какой-то ментальной логике, самолично меняете военнопленных… Все это называется, кроме всего прочего, преступление против человечества, вы понимаете? По вам и вашим товарищам Гаагский трибунал плачет!.. Господи, хорошо, что тут не прямой эфир, – он обратился к Кахраману Зопаеву, усиленно кивающему головой на каждое его слово. – Вы представляете, что было бы, если об этом узнала мировая общественность?

– Это было бы для нас несмываемым позором! – браво выпалил Зопаев.

Наступила тишина, которую нарушала лишь какая-то назойливо жужжащая муха. Ганмурат хоть и смотрел на Прилизанного, но ясно было, что его не понимал или просто не слышал. Он мысленно все еще находился в событиях четвертьвековой давности и все заново переживал.

– У вас есть кто-то, который имеет отношение к военной службе? – вдруг обратился к Прилизанному Арзуман.

– У меня сын служит в армии, – гордо ответил чиновник.

Тот усмехнулся.

– Это, конечно, похвально, раз он все-таки служит при таком важном папе, – спокойно, но, не скрывая иронии, высказал бывший войсковой разведчик. – Да вы просто патриот, если сравнить вас со многими нашими власть имущими… Хотя я уверен, что ваш отпрыск выполняет воинский долг не на позициях перед противником, где чуть ли не каждый день война косит простых пацанов, а где-нибудь в теплом местечке, в Баку.

– Что вы хотите сказать? – гневно, но заметно покраснев, пробубнил Прилизанный.

– А то, что интересно знать, как вы запели бы, если на месте братьев Ганмурата в руках этого садиста оказался ваш сын и он расписал бы ремнем его белоснежную, изнеженную кожу и переломал досками его кости? Или полоснул ножом по его откормленной шее, или отрезал бы уши? И как вы поступили бы, если после этот изверг попался в ваши руки?

– Прекратите! – еле выдавив из себя, прохрипел резко побледневший Прилизанный. – Слышите?.. – несколько капель крупного пота появились на лбу представителя власти, и это явно не было результатом повышения комнатной температуры. – Это демагогия!

– А я знаю, – торопливо влез в диспут Бакинец. – Он, как добропорядочный гражданин цивилизованной страны, вызвал бы участкового по месту жительству и сдал бы садиста правоохранительным органам. А после сел бы за свой полированный столик и написал жалобу в Гаагский трибунал.

– Что ты болтаешь? – храбро взвизгнул на него Зопаев, брызгая слюной из-под мерзких усов.

– Интересно, как поступил бы ты, Зопаев? – продолжал вершить допрос с пристрастием Арзуман Алиев.

– А никак, – ухмыльнулся вновь Бакинец. – У него мозг запрограммирован не думать, а исполнять. В соответствии с фамилией¹³.

– Такие родного папу могут сдать, как Павлик Морозов, – бесстрастно согласился Длинный ветеран.

– Спросите меня, что я сделал бы? – тут подал голос Ветеран в тельняшке, тщетно ища глазами, у кого стакан еще не пуст. Не найдя, разочарованно стукнул по столу и со смаком начал фантазировать:

– Сначала заткнул бы лезвие, к которому подключен провод в его задницу, после другой конец засунул бы в розетку…

– Ой, мама! – закричала в ужасе Аталай, прижимаясь к Ганмурату.

– Он спутал вражескую задницу с кружкой чифиря, – ехидно прокомментировал Бакинец. – Эй ты, уголовник, не пей больше, ты дошел до кондиции.

– Ты это мне! – в бешенстве взревел оппонент, явно задумывая очередное преступление.

– Дяденьки, хватит! – в испуге закричала Аталай. – Лучше давайте узнаем, что стало после с героями рассказа Ганмурат бека. Неужели вам не интересно?

– Точно, – торопливо поддержал ее я, также пытаясь упредить очередную потасовку пьяных ветеранов. – Есть ли продолжение этой истории, Ганмурат бек?

Древний Огуз как бы очнулся. Еще раз, наверное, прокрутив вопрос в застывшем в воспоминаниях мозгу, он тяжело вздохнул и продолжил:

– Не знаю, как это получилось, но через некоторое время снайпершу отпустили. Мне комбат сказал. Он долго укорял меня за то, что я не дал с ней расправиться на месте. Я же тогда окончательно убедился, что в Баку бардак, раз человека, на счету которого восемь жизней наших ребят, взяли и вот так просто отпустили…

А может, не просто отпустили? Может, это Ашот постарался? Кстати, он засветился в Грузии, в селе Садахло. Мой дальний родственник, проживающий в этом селе – Нугзар, как-то засек его в окружении каких-то важных людей из Баку… Так или иначе они исчезли в одно и то же время. С отрезанными ушами Ашот вряд ли в Армению вернулся бы. Наверное, к ней подался. Ну и пусть. Скажу честно, камень с души свалился.

– А его настоящая жена? – с дрожью в голосе спросила впечатлительная Аталай.

– Карина?.. Мне передали, что она закрыла домик на замок и с обоими детьми перебралась к родителям… – Ганмурат вытащил трубку и, не торопясь, начал заправлять табаком. – Правда, перед этим я отправил ей весточку…

Он с наслаждением пустил кольца дыма в потолок и продолжил:

– Не вдаваясь в подробности, я объяснил ей, что, хотя муж ее жив и относительно цел, но больше она его не увидит. Так распорядилась судьба, наказывая тех, кто, растоптав хлеб и соль, предал ближнего. Что на чужом горе счастье не построишь и в чужом гнезде своих птенцов не вырастишь. И чтоб она сообщила всем соседям. Всем, кто нас помнит:

– Мы еще вернемся!..

Опять тишина. Жужжание мухи. Бульканье водки в горле Режиссера… Интересно, долго ему осталось до цирроза печени. Мне его стало жаль. Видимо, не только мне.

– Хватит пить, идиот, – прошипел Оператор, ущипнув его, – хотя бы доживите до гонорара, который мне обещали.

Тот поперхнулся и брызнул недопитой жидкостью на только что отполированное кремами лицо отечественной плей-герл, который взвизгнув от досады, чуть не выцарапал Режиссеру глаза. Бакинец хихикнул.

– Семейная идиллия…

– Тьфу! – это опять непреднамеренно плюнула на туфли Зопаева Гюля. Заметив его почти невменяемый взгляд, она быстро юркнула в туалет, плотно забаррикадировав дверь.

– А что стало с остальными пленными? – спросил Прилизанный.

– Троих поменяли на шестерых наших гражданских. В основном старики, женщины, дети. В каком виде их возвращали – я промолчу…

Одного расстреляли. Он был участником налета на Казахское село Баганис-Айрум¹⁴. Лично зверствовал. Сжигал заживо людей.

– А вы откуда знаете? – нетерпеливо спросил Прилизанный. – У вас что, своя крестьянская разведка имеется?

Ганмурат посмотрел на него, как на пустое место. Бакинец демонстративно чихнул.

– Батюшка, поверьте, его крестьянская разведка тогда лучше работала, чем все ваши навороченные конторные спецслужбы вместе взятые. Они, смею заверить, днем друг друга обстреливали, матюкали по рации, а ночью сидели под деревом каждый со своей кирвой¹⁵ в обнимку и пили тутовку¹⁶, вспоминая братское сосуществование двух народов в славные советские времена.

– Это не война, а какая-то трагикомедия, – чуть не лопнул от злости Прилизанный.

– Во-во, наконец, допетрили, – довольно крякнул Бакинец.

– Ну что ж, подвел итоги я, – рассказ Ганмурат бека, кажется, будет самый реалистичный и поучительный.

– Чересчур кровавый… – недовольно пробурчала Гюля.

– Уж какой есть, – заметил Длинный.

Аталай с восхищением похлопала в ладоши.

– Вы мой герой, Ганмурат бек. Браво! Жаль, что вы не городской и на 20 лет не моложе. Я бы вас на себя женила.

Ганмурат покраснел, как первоклассник перед училкой, и усердно начал прочищать горло.

– Гражданочка, вы, кажется, и сейчас не прочь отведать мясо старого медведя, – опять залыбился Бакинец.

– А вы заткнитесь, вонючий негодяй. Я вам свой ворованный поцелуй никогда не прощу.

– Да ладно, – с досадой проворчал Бакинец и надул в поцелуе губы, – я согласен его вернуть.

– Только попробуй! – в истерике взвизгнула Аталай.

Тот испугался.

– Не буду. Лучше расцелуюсь с крокодилом… И вообще, у меня есть свой рассказ. Не менее интересный.

– Никогда не поверю, что такой мозгляк, как вы, способны на героический поступок, – продолжала шипеть в негодовании Аталай.

– Да он продаст свой Карабах за 30 сребреников, – подала голос и Гюля.

– А ну, цыц! – вдруг заревел Бакинец. Все вздрогнули.

– Раскудахтались!.. Да как вы смеете, бабье! Это единственное святое, значимое, что осталось у нас от нашего прошлого. Я требую уважения к ветерану проигранной войны!

Его маленький кулачок стукнулся об стол. Кажется, он еще и прослезился. А может у него конъюнктивит был…

Все замолчали и задумались. Карты-то лежали хоть и разных мастей, но из общей колоды. Я понял, что пора направить диалог в нужное русло.

– Война вообще-то еще не окончена, братец, ты траур не разводи. Пока не возвратим последнюю пядь отцовских земель, она будет продолжаться, да хоть… Давай просто послушаем твой рассказ. Будем надеяться, что он окажется таким же интересным, как у Ганмурат бека.

Бакинец немного пофыркал, бросая недобрые взгляды на наших дамочек, и начал:

История вторая. Что за странное племя – бакинцы…

Им посвящаю.

– Ну, не знаю, будет ли интересней мой рассказ или нет, – он украдкой посмотрел на мрачного Ганмурата, буравящего его взглядом, – не хочу ссориться с этим горным субъектом, мы в разных весовых категориях. Я просто расскажу свою историю. А вам судить, насколько она заслуживает внимания…

Так вот, случилось это в мае 1992 года, когда армяне захватили Шушу. Тогда под Туршсу, при небольшом поселке под Шушой, дислоцировалось огромное количество нашей живой силы и техники. Все были решительно настроены на победу. Нам казалось, что с такими силами мы вернем не только непонятно как утраченный город, но и все наши оккупированные земли…

– Я тоже там был, – торопливо и немного с волнениемперебил его Ветеран в тельняшке. – Оказывается, мы с тобой в одной упряжке ходили, братан. А почему я тебя не увидел?

– А он маленький, его не видно было, – захихикала Гюля.

– Или спрятался где-нибудь в полевой кухне, – уверенно добавила Аталай.

Бакинец мрачно просверлил их взглядом.

– И за них… я воевал!

– Ладно, вы, вояка! Не отвлекайтесь и валяйте свою историю, – недовольно пробурчал Прилизанный.

Бакинец важно прочистил горло:

– …И по чьей команде эта рать повернула обратно в Баку, ей богу, до сих пор не понимаю. Хоть и каждый год об этом ведут передачи, начинают какие-то странные расследования, но на простой вопрос, по ком должен звонить колокол правосудия, даже спустя 25 лет никто не ответил…

В общем, наш танковый взвод, проверяя подступы к городу Шуша, в селе Зарыслы, попал в засаду. Мало того, что нас прицельно били со всех близлежащих высоток, танк, в экипаже которого был и я, еще и подорвался на мине, видимо, на одной из модификаций ТМ, скорее57 или 62, так как зацепило гусеницу, разрушило ходовую часть, вывело из строя средства наблюдения, связи и прочее. Этих мин и у нас, и у армян на складах много оставалось… Противник, информированный о предстоящем контрнаступлении наших сил, успел заминировать все вероятные подступы в направлении города Шуша.

Я сильно стукнулся головой о люк и отключился. Меня еще и контузило при взрыве – лопнули обе перепонки, уши кровоточили. Как я потом узнал, открыв люк и пытаясь спастись, два моих товарища погибли на месте. Обоих сбили снайперы. Я лежал на дне танка, прикрытый телом одного из них, другой упал за борт.

Место было неудобное. Речку с обеих сторон обрамляли скалы, образуя узкий проход. Где-то вполне могли окопаться гранатометчики. Чтобы сохранить две другие машины и сочтя нас убитыми, наши отступили.

Пришел я в себя то ли от холода, то ли от человеческой речи. И с ужасом понял, что речь это произносится на армянском языке…

– А вы что, знали армянский? – перебила рассказ Аталай.

– Как тебе объяснить, моя крошка? В отличие от вашего компьютерного поколения каждый бакинец советского времени, если даже не понимал, то отличал армянскую речь от французской. А я даже понимал, потому что родился в Завокзальном районе, в доме, где чуть ли не половину жителей составляли армяне. Хотя и они в основном общались на русском, как и многие бакинцы.

– Не мешай! – одновременно рявкнули на нее несколько человек.

Лицо Бакинца расплылось в довольной улыбке, и он продолжил…

– Я понял, что уже стемнело, когда луч фонаря заиграл внутри кабинки. У меня хватило соображения прикинуться мертвым, хотя я и так был парализован страхом. Луч также чуть осветил небритую носатую и ушастую морду тролля, наклонившегося в отверстие люка. Он почему-то понюхал воздух и хрипло проговорил:

– Внутри два трупа. Пахнет тутовкой. Надо оружие подобрать. Пусть бакинец влезет, он тощий.

– Ара, его наверно турки плохо кормили, – загоготал другой, и раздался дружный смех.

Кажется, носатый спрыгнул с танка. Я увидел над собой черное небо в проеме открытого люка, из которого повеял на меня свежий воздух. Послышался властный голос:

– Эй ты, щенок, залезай в кабину и вытащи оружие, если есть. А после вытащим и трупы. Их можно обменять, а еще лучше продать.

– Азербайджанцы любят своих мертвецов больше, чем живых, – мерзко захихикал другой голос.

Хачики опять приглушенным смехом поддержали товарища.

Я с трудом приподнялся и потянулся к люку, отчаянно стараясь не шуметь. Кто-то еще уже по-русски чуть с заметной досадой заговорил.

– Я-то полезу. Но, может, кто-то из них живой? Может, следует бросить внутрь гранату для страховки?

– Если кто был живой, уже застрелил бы Карапета, не надо портить товар. От взрыва даже наступательной гранаты может произойти детонация снарядов. Еще и спровоцируем турков на артобстрел… А ты такой же трус, как и все турки. Наверное, кто-то из них у вас, в Баку, к твоей бабушке или маме в гости ходил.

Взрыв хохота оглушил ночную тишину. Эта грубая шутка настолько понравилась хачикам, что они забыли элементарную осторожность. Я, кажется, услышал скрип зубов бакинского армянина.

– Отстаньте от меня! Не трогайте своими погаными языками моих женщин. Их нет в живых… Я такой же армянин, как вы. Тебе же неприятно будет, Самвел, если я вспомню твою маму или бабушку…

После короткой паузы послышалась звонкая затрещина.

– Молчи, ублюдок. Ваши женщины предпочитали ублажать турков и выходить за них замуж, когда наши, с молоком прививали нам боль за истребленных в Турции предков. Если тебе было так хорошо, что прибежал к нам?

– Если бы вы не начали эту бойню, сидел я в своем Баку и не видел бы твою мерзкую харю, Самвел. Во всяком случае там никто мою маму не трогал, – прошипел яростно бакинец.

Я не стал ожидать конца потасовки хачиков и резко захлопнул люк. Гулкий звон металла нарушил тишину и разбросал ее незваных гостей по кустам. Я быстро проверил и остальные люки. Минут через пять настороженно подал голос Карапет:

– Один точно сдох. Я видел дыру у него на лбу. Второй лежал под ним, наверно очнулся, пока мы тут ругались.

– Надо было, хотя бы пустить очередь по ним. Прав был Карен, – недовольно проворчал один из голосов. Так я узнал имя бакинского армянина.

– Заткнись ты, Робик, – огрызнулся Карапет, – у нас патроны калибра 5-45. Ты хотел, чтобы я изрешетил собственную голову?

– На одного вонючего ишака карабахского стало бы меньше, – заржал следующий армянин, имя которого пока не озвучилось. – И перестань пердеть у меня под носом, я задыхаюсь.

– Еще и чеснока нажрался… – видимо залыбился Робик.

– Заткнитесь вы все! – в бешенстве заорал Самвел. – Видно, он у них был главный. – Ясно, что этот турк один. Надо его оттуда выкурить.

После небольшой паузы я услышал легкий шелест. Армяне осторожно окружали танк.

– Эй ти, Мулла¹⁷, виходи оттуда, слищищь? – кто-то, кажется, Карапет, с грубым акцентом по-русски проговорил и рукояткой автомата застучал по машине.

– Ага, еще чего… Мне и здесь неплохо, – наконец решился подать голос и я. – Может, тебе еще ключи от квартиры подбросить, где деньги лежат?

– Какие денги? – кажется, Карапет совсем был тупой и не понял юмора. – Ара, он нам денги предлагает… – послышался его противный гогот. – Твои денги и так нащи будут, когда оттуда выползищь.

– Слушай, заткнулся бы ты, действительно воняешь, – огрызнулся на него Самвел. – Такие, как ты, позорят армянский народ. Ты хоть иногда телевизор смотришь?

– Что я сказал? – обиделся Карапет и перешел на армянский. – Сами говорите, я буду молчать.

– Ты что, до конца войны собираешься там сидеть? – видимо, не обращая внимания на Карапета, спросил у меня Самвел.

– Сколько надо, столько и просижу, мне торопиться некуда. Кушать есть, вода во фляге есть, оружие есть… Попробуйте, суньтесь сюда! Я из вас булочки с кишмишом сделаю.

Наступила тишина. Хачики что-то решали на армянском, уверенные, что я не понимаю. Наконец я различил голос Безымянного.

– Мы можем взорвать под танком все наши гранаты. Его точно оглушит. Тогда успеем открыть люк.

– У нас не осталось лимонок, все наступательные, и вряд ли гранаты его оглушат. А открыв люк, мы получим еще и очередь в лоб. И как ты вообще его собираешься открыть? – это огрызнулся товарищу Робик.

– Наверно, после взрыва радиостанция вышла из строя, – уже осторожно предположил Безымянный. – Он без связи, помощи ждать неоткуда.

– А ты что молчишь? Может, договоришься с земляком, чтобы он по-хорошему оттуда вылез и подарил нам свои уши? – Карапет, не выдержав, опять “завонял”. Ясно, что вопрос был предназначен бедному Карену. Почему-то мне вдруг за него стало обидно. – Ни с кем я договариваться не буду, – зло огрызнулся тот на русском. – В Баку у нас ишаков нет, в отличие от мест, где ты родился. Он до победного там просидит.

– Ах ты, туркский выкормыш!.. – Карапет взревел. Послышалась короткая возня, а после – глухой удар. Кажется, Карена прикладом стукнули.

– Зачем ты его ударил? – заорал на него, видимо, Робик. – Ты ему нос сломал.

– А правильно сделал, – неожиданно поддержал Карапета Самвел. – Ты, щенок, специально ответил на русском, чтобы он понял, да?

Послышались затрещины. Несчастного Карена лупили.

– Земляку помогаешь? – скрипел зубами Самвел. – Под трибунал пойдешь, гад.

– А как мне ответить? – еле выговорил, видимо, с разбитым ртом Карен. – Я хоть понимаю, но не могу говорить на армянском. В Баку все мы на русском говорили.

– Так надо было выучить свой родной, древний армянский язык, – со злобой продолжал пинать Карена Самвел. – Какой же ты армянин, если не знаешь свой язык? Все равно под трибунал пойдешь. Я это тебе обещаю.

Тут я не выдержал. Наших били!

– Эй вы, уроды! Я прекрасно понимаю ваш поганый язык. Вам все равно до меня не добраться. И оставьте в покое моего земляка! Мы в Баку действительно на русском говорили – это был наш общий язык. Сдохните вы в своей фашистской злобе!

Армяне возмущенно зашушукались.

– Ара, ты смотри, как они друг друга защищают, – воскликнул вновь на армянском Карапет, – как будто этот азербайджанец и наш Карен одна нация, а мы другая…

Я его с трудом понимал. Наверное, говор Карабахских армян чем-то отличался от бакинского. Но все равно уловил смысл.

– Конечно, ишак ты карабахский, – с горечью ответил я, – так и было. Во-всяком случае до этих событий мы все были бакинцами – и евреи, и азербайджанцы, и армяне, и русские… Хотя вам, уродам, этого не понять… Ты сам-то откуда будешь, чувак? Я с Завокзальной.

Карен не ответил. Я и не ждал… Вопрос этот как-то непроизвольно вырвался из груди, чуть не прослезив меня. Как будто мы сидели в старые добрые времена где-то в чайхане на Завокзальной улице и слушали Боку¹⁸.

– Думаешь, самый умный нашелся, да? – заорал в бешенстве Самвел. – Так знай, я не успокоюсь, пока не выкурю тебя оттуда, не распотрошу и не поссу после на твой труп, туркский ублюдок. Мне наплевать, как вы там в Баку друг друга любили и имели. Моего прадедушку и его брата в 15-ом году в Карсе турки убили. И пока я за каждого убитого десять айзеров не искромсаю, не успокоюсь. Понял? И недалек тот день, когда мы еще до Баку дорвемся!

– Самвел, у тебя все пальцы рук целые?

Мой спокойный вопрос, кажется, озадачил хачика:

– Ара, какое твое дело? – подозрительно спросил он.

Я со смаком продолжил:

–Так вот. Отдели оттуда средний палец правой руки, засунь его в свою волосатую жопу, хорошенько поковыряй, и то, что вытащишь оттуда, засунь в свой поганый рот и хорошенько пососи. Можешь Карапету тоже предложить. Заодно и запомни: когда в этом, пропаханном месте у тебя вырастет пальма с кокосами, тогда ты и до Баку дорвешься, шакал. Понял?!

Беспорядочная очередь по брони танка чуть не оглушила меня. Самвел вскочил на люк и, на армянском грязно ругаясь, начал бить в него прикладом. Я тщетно искал в люке хоть какую-нибудь щель, чтобы прострелить его яйца.

– Ладно, успокойся, командир, – я различил голос Безымянного. Кажется, армяне тащили обратно разбушевавшегося Самвела. – Ты так ничего не добьешься, еще и наведешь на нас полчища турков.

– Ты прав… – от бешеной атаки на танк с трудом и одышкой ответил Самвел. – Но нельзя эту мразь живым оставить, обидно будет… Айзеры же не придут. Мне в штабе сказали.

– А давайте сожжем машину, – предложил Робик, – пусть зажарится заживо. Скоро рассвет. Азеры если даже не вернутся, то могут обстрелять местность. Если у них в наличии имеется Град¹⁹, то нас вместе с этим танком сровняют с землей.

– Робик джан, а как ты вообще собираешься сжечь танк? – спросил Безымянный. – Это что тебе, пионерский костер? Смотри, какая махина и броня?

– А ты забыл, вчера мы высосали из перевернутого у дороги “Газика” две канистры бензина. Карапет под большим дубом спрятал. Смотри, как мышь молчит, экспроприировать хочет.

– Что? – естественно, не понял Карапет.

– Аа-а!.. – махнул на него Робик. – Давай бензин, это общее, не твой папа написал…

– Сам иди и тащи! – с досадой огрызнулся тот.

– Что ты конкретно предлагаешь, Робик? – спросил Самвел.

– Надо хорошенько обложить машину сухим хворостом, дровами, – развил свою мысль тот, – их полно тут. После зальем бензином. Броня быстро накалится и турок зажарится. Жаль, наружные баки пустые.

– Ты говоришь чепуху, – недовольно пробурчал Самвел. – Пока загорится Т-72, пройдет целая вечность, понадобится дюжину леса вырубить. Что мы здесь, дровосеки что ли?

– Сам же сказал, азеры не придут, куда торопиться? Вон от артобстрела сколько деревьев обвалились.

– Давайте раскрутим покрышки “Газика”, они хорошо горят и дымятся. Танк, видавший виды, еще и на мине подорвался, наверняка есть какие-то щели. Турок, если не зажарится, то задохнется точно.

– Вряд ли. Это же не Т-55. Люки Т-72 закрываются прочно, – засомневался Самвел, – но попробовать можно. Оказывается, и в твоей кастрюле мозги варятся, Карапет.

Армяне дружно загоготали и пошли за лесом и прочим. Меня прошиб холодный пот. Мысленно прошелся матом по этому умнику Робику, хотя и я сомневался, что толстую броню танка легко можно разогреть. Тут еще и Карапет решил отыграться с покрышками. Наверное, представил испачканный безымянный палец Самвела у себя во рту…

Меня беспокоило и другое. По словам Самвела, ему из штаба сообщили, что наши якобы не вернутся. Что это значило? Просто ляпнул, а может, нет?.. Мне хорошо было известно, что русские тогда снабжали армян всевозможной развединформацией.

“Какие опять игры ведутся…” – я вспотел… – “Если наши не будут наступать, мне действительно несдобровать. Придут армяне и меня точно выкурят из танка. Тогда выход один…”

Я вздохнул и обнял автомат.

На все вопросы я получил ответ позже. Но все по порядку…

Голоса Карена неслышно было. Кто-то начал обкладывать броню, кто-то покрышки тащил…

Я усиленно пытался найти выход из создавшейся ситуации. Но что тут придумаешь…

Бакинец решил промочить горло. Ему быстро налили. Арзуман задумчиво произнес:

– Ну, раз живой, значит, придумал.

Тут же не выдержала Гюля:

– Это такой проходимец, что наверняка выйдет сухим из любой воды.

– А я понял, что случилось, – вдруг заорал Ветеран в тельняшке, пройдясь выпученными глазами по стаканам товарищей. Но тщетно, все делали вид, что ничего не заметили. Еще больше разозлившись, он уже замычал:

– Ты Родину продал, змеиный выкормыш! Разболтал армянам военные секреты, вот потому тебя и отпустили.

Тут даже Гюля возмутилась:

– Товарищ!.. Меньше пить надо. Ваша слюна уже до нашего стола брызжет.

– Да, брат, – хлопнул “Тельняшку” по плечу Арзуман, – ты лучше так не пугай. И так половина воевавших сидят, а остальные дожидаются очереди.

Этот довод, видимо, убедил Ветерана в тельняшке, и он даже чуточку протрезвел. Прилизанный, внимательно оглядев Арзумана, обратился к Бакинцу:

– Вы, может, продолжите? А то народ рассуждает. Это нецелесообразно.

– А что мы, по-вашему, не должны думать? – недоуменно спросил Арзуман.

– Можете… – Прилизанный снял очки и начал их протирать. Надев, в упор посмотрел на Арзумана.

– Вы должны думать, как лучше работать и приносить пользу обществу. Вот про войну думайте, пока разрешают… А в целом, думать – это наша прерогатива. Так будет порядок.

– На вот! – показал кукиш Прилизанному Ветеран в тельняшке. – Никто не сможет запретить мне думать. Вот… Я всегда буду думать, что все менты – козлы! Ясно?

– Ясно, дорогой, – неожиданно спокойно отреагировал на него Прилизанный, – тебе-то как раз думать можно. Даже полезно.

– Я вам не мешаю? – нарочито вежливо напомнил о себе Бакинец. – А то как-то неудобно, я встреваю со своим танком. Может, мне вообще уйти?

Тут все посмотрели на него. Почувствовав вновь пристальное внимание, Бакинец продолжил:

– Однако, я вас разочарую. Я ничего не смог придумать. За меня придумала сама судьба. Я лишь в отчаянии крикнул:

– Как хорошо! Как раз холодно было. Огонь меня разогреет.

– Да, – мрачно процедил Самвел, – мы тебя так разогреем, что все бродячие псы вокруг будут радоваться такому блюду. Ты только посоли себя для вкуса.

Армяне так загоготали, будто никогда лучшей шутки и не слышали. Я уже приставил автомат к виску, чтобы, если что, долго не мучиться и не радовать врагов стонами. И выкрикнул последний довод:

– А топлива у вас совсем мало, для возгорания танка не хватит. Лучше приберегите, пригодится, когда обратно в Ереван драпать будете… Больше бензина не будет. Вы всю тутовку выменяли, спросите у Карапета…

– Как выменяли? – удивился Прилизанный. – На что выменяли? На бензин?

– Ну, у каждого свое горючее, – немного смутился Бакинец, – у нас бензин, солярка, у них – тутовка. Все мы люди. Война войной, кому-то согреться хочется, кому-то кирять… Выходили по рации друг на друга. На нейтральной территории производили обмен: трупы, пленные, бензин, солярка, конопля, тутовка, сигареты…

– Вы же могли попасть в засаду! Вас могли бы в плен взять? – воскликнула в ужасе Аталай.

– Или отравили бы этой чертовой тутовкой? – предположила Гюлечка.

– Нее, – помотал головой Бакинец, – существовали с каждой стороны доверенные люди из местных, как бы неприкасаемые. Вот они и производили обмен. Обман исключался. Не один же день стояли на позициях, и хрен знали, сколько простоим. Допустим, у кого-то кто-то плен попал или трупы надо обменять? Не-е… Уговор был уговор. Мы могли на войне друг другу горло перегрызть, но торговые сделки соблюдали безукоризненно. Так что, если мы получали у хачиков тутовку, то она была отменного качества, как и наше горючее, без грамма примеси. Потому что, если завтра наш “Мулла” вышел бы по рации к армянам с конкретной претензией, типа: “Ара, Вазгенджан, лично твою маму, папу, бабушку… поздравляю с днем рождения, у тебя совесть есть? Что за пойло налили нам вчера вместо тутовки? Это же моча передовой колхозницы!..”, – то будьте уверены, репутация у поставщика была бы безвозвратно потеряна. Сами же армяне заклевали бы его, потому что завтра мы им вместо бензина или солярки обязательно отправили бы ослиную мочу, перемешанную со скипидаром.

– Вай, мама! – воскликнула Аталай.

– Для обмена пленными есть центральные власти, для поставки продовольствия – тыловые службы, – возмутился вновь Прилизанный. – Что вы себе позволяли? Как вы могли пить вражескую водку? Отдавать врагу горючее, чтобы он заправил свою технику и направил против вас же! Вы с ума сошли?

Бакинец замолчал. Воспользовавшись, что Прилизанный в гневе развернулся к Зопаеву, осторожно покрутил пальцем у виска. Тут не вытерпела душа Ветерана в тельняшке:

– Слушай, ты что гонишь? Какие тыловые службы? Эти тыловые крысы, что нам тутовку поставляли? Щас! Держи карман шире. Да они жратву нам нормально не давали, все сами хавали… И что значит вражеская водка? У вражеской водки, что нос больше или жопа волосатей? Да хоть чертова водка! Где найду, там выпью, понял? – после с ходу наехал на Арзумана. – Ты что водку прячешь? Тоже тыловик?

Тот растерянно вытащил из-под стола водку и наполнил стакан товарища.

– Да черт с ней, с этой водкой, – махнул рукой Прилизанный, – а пленных кто вам дал право менять? Это что, базар? Выходит, не только вы преступали закон? – с укором он обернулся к Ганмуратбеку.

– Я сейчас все ему объясню, – Арзуман успокаивающим жестом обратился к ветеранам. Уважаемый!..

– Что? – недовольно буркнул чиновник.

– Допустим, кого-то из ваших родственников закрыли в ментовке. Ваши действия?

– Моих? – искренно обалдел Прилизанный. – Позвоню…

– Нет, я имею в виду, как вы поступили бы, будучи обычным гражданином? Без всех этих должностных понтов и выкидонов.

– Ну, нанял бы адвоката…

Ветеран в тельняшке от души хохотнул.

– Слушай, что он говорит? Где вы нашли этого теленка?

– Нет, уважаемый, – Арзуман начал терпеливо объяснять озверевшему от реплик Прилизанному простую азбуку выживания на Кавказе. – Если вы потеряете время на адвоката, который в нашей правоохранительной системе выполняет в лучшем случае роль посредника, то вашему родственнику кирдык. Дело непременно раздуют, оформят и его закроют. Далее оно пойдет в суд. Вы теперь на минутку представьте себе злую морду, не получившего взятку мента или прокурора.

У того аж лицо перекосило. Наверное, представил.

– А что вы бы делали? – замычал в бессильной злобе он.

– Да это же ясно, как дважды два – надобно сразу заплатить ментам. Торг уместен. В любом случае это вам в несколько раз дешевле обойдется, чем, если дело проплывет к следующей инстанции. Так и пленные. Зачем их куда-то отправлять? Чтобы те подороже продали, а вы сосали палец? Вы что, не слышали рассказ Ганмурат бека?..

А так люди выходили на связь и предлагали:

“– Мулладжан, Мулладжан! Как слышите? Прием…

Приставка “джан”²⁰ означала, что маму друг друга с днем рождения вспоминать не будем, а есть деловое предложение.

“– Вазгенджан, слушаю вас внимательно. Прием…

– У нас в ассортименте имеются два Мамеда. Меняем на два Карапета. Как приняли?

– Вазгенджан, приняли. Согласны. Прием…”

И все. Все по чести…

– Подумаешь, обменяли на тутовку несколько канистров бензина, – обиженно проворчал Бакинец. – Да сами, небось, вагонами продавали?

– Что вы мелете? – уже закричал Прилизанный, окончательно вышедший из себя. – Как это вагонами? Армянам? Вы хоть понимаете, что говорите?

– Я понимаю. И подтверждаю! – вдруг подал голос Длинный ветеран, до того спокойно сидевший.

– Да кто вы такой, черт возьми?

– Узнаете, когда наступит время, – коротко отрезал тот.

– Вы мне в конце концов дадите возможность продолжить рассказ? – тут озверел Бакинец.

– Да! – хором ответила аудитория, уставшая от дискуссии.

– Внимание! – радостно промяукал Оператор. – Начинаем!

Мальчик выпрыгнул вперед.

Очередной звук хлопушки…

– …Вай! У него же там тутовка! Жаль, такое добро пропадет, – заохал Карапет при упоминании самогона. – Это же нектар! Аракел готовил, я пробовал…

После с надеждой обратился ко мне, перейдя на русский:

– Ара, может ти кинищь нам флягу? Я обещаю за упокой випью, за твою поганую душу.

– Я мусульманин, козел. У нас пьют на свадьбах, а не на похоронах, – “гордо” заявил я.

– Да вам вообще “пить” не разрешается, умом не вышли! Вам только компот можно! – воскликнул Робик, и хачики дружно заржали.

– Хватит лясы точить! – заорал на них Самвел. – Давайте тащите хворост, дрова. В канистре оставьте немного бензина, взорвем с фитилем. Так фейерверк получится, и быстрее все разгорится!

Я бессильно сидел, слыша, как армяне мне готовят погребальный костер и жалел, что не индус. Хоть не обидно бы было…

– У нас достаточно горючего! Ты что так разволновался, гаденыш, страшно стало? – продолжил в упоении Самвел. – Я еще на твой обугленный труп поссу. А может и насру…

– Ара, так неинтересно, – Карапет мстительно заворчал, – он уже сдохнет тогда. Давайте сейчас все поссым на люк и опустим его перед смертью. Если там есть щели, то, наверно, хоть капля попадет на него. Чур, я первый…

И, не ожидая согласия товарищей, быстро вскарабкался на танк. Я, стиснув зубы, забился в угол. Послышался характерный противный звук, проливающийся на броню жидкости. От вони я чуть не блеванул. Щели, видимо, все же были, и это ничего хорошего мне не сулило. Пальцы крепко сжали приклад автомата. Закончив свое гнусное дело, Карапет радостно завопил:

– А теперь бакиниц! Я хочу посмотреть, как Карен лично замочит из своего крана земляка.

Товарищи дружно поддержали его и начали улюлюкать:

– Давай, Карен! Докажи, что не любишь турков. Поссы на голову земляку.

Мне вдруг стало интересно. И, отняв палец от курка, я стал ждать, чем закончится эта трагикомедия.

Карен неуверенно промямлил:

– Зачем это?.. Лучше давайте быстрее закончим. Азербайджанцы в любое время могут за трупами вернуться. И мне… мне не хочется… это…отливать…

– А ну залезь на танк, сука! – заорал на него Самвел, и послышался звук заряжаемого автомата. – Если не мочой, то кровью зальешь эту машину. Быстро!

Послышалось торопливое движение. Карен вскарабкивался на танк.

Звук падающей струи на люк…

Самвел крикнул:

– Середину поливай, гад! И чтоб я видел…

Я с досадой воскликнул:

– Эх ты, братец, так и будешь всю жизнь подстилкой у соплеменников…

Тяжелые шаги сползли с танка. Самвел кому-то закричал:

– Давай, жги фитиль. И отойдите!..

Карапет опять радостно завопил:

– Шас бабахнит!

Я закрыл глаза…

И бабахнуло. Без взрыва. Короткими очередями знакомой мелодии Калашникова…

Я вздрогнул и не решался открыть глаза. Один шанс из тысячи, что случилось нечто, что позволит мне жить. Божья милость! Шалость ангелов! Инопланетное вмешательство! Белый волос в…

– Стоп! Не увлекайтесь! – заорал Прилизанный. – И продолжайте, черт возьми!

– Да-да, – взволнованно поддержала его Аталай, – хотите, я вас поцелую. Хоть взасос!

– Боже, какая жертва? – прошипел с досадой Оператор.

– Дайте мне жвачку. Лед тронулся! – пропел Бакинец.

– Стоп! – рявкнул Режиссер. И после некоторых манипуляций прогавкал. – Мотор!

Бакинец довольно улыбнулся, но не стал мучить аудиторию…

Меня оторвал от возвышенных мыслей стук приклада о броню танка:

– Вылезай! Свободен!..

Голос Карена. Взволнованный, дрожащий, чуть охрипший.

– …Вылезай, говорю. Ты что, в штаны наложил?

Я машинально понюхал воздух. Слава Богу, пахло только тутовкой. Дрожащими руками пошарил в кабине и нашел флягу. Несколько глотков этого нектара возвратили меня к жизни.

– Ты это… мне? – спросил я чужим голосом.

– Тебе, земляк, тебе. Кстати, я с Кантапинки. Оказывается, мы с тобой соседями были… Ну ты выйдешь из своей норы или нет? Я их застрелил. Все мертвы.

– Ты… своих?! – я обалдело переспросил. Хоть и подсознательно готов был к ответу.

– Да не свои были они мне!.. – Карен, кажется, плакал от пережитого. – Суки!.. Ты что, не слышал? Теперь мы квиты. За все получили!

– Ты, правда, порешил… их?

–Да, черт бы тебя побрал! Ты что, тупой?

– Я-то не тупой, – в висках бешено стучало, – а вдруг это ты, хитрожопый? Может, комедию тут разыгрываете? Почем мне знать? Армянину разве доверять можно?

Карен уже отчаянно заорал:

– А затем, что, если ты бакинец, то должен был почувствовать, что я испытывал, терпя унижения от них. Кстати, я окончил английскую школу на Завокзальной. Ты должен знать, раз говоришь оттуда.

– Знаю! – всплыли теплые воспоминания. – А я из 177. Мы с вами постоянно дрались после футбола. Я знал вашего физкультурника. Справедливый был мужик. Не припомнишь, как его звали?

– Эмиль Татевосович! – чуть не заплакал Карен. – А жена его в буфете работала – тетя Неля… Так ты выйдешь или нет? Скоро могут прийти или ваши, или наши, черт бы их всех побрал!.. Я тебя спас. Теперь ты должен помочь мне!

Я всей душой чувствовал, что все чисто. Но словно чей-то голос опять выкрикнул из моего охрипшего от напряжения горла:

– Скажи, клянусь мамой, все правда? Если врешь, то последняя сука, козел, подонок!

– Ара, клянусь мамой, папой, бабушкой, дедушкой!.. Клянусь душами всех моих усопших… Все правда, чтоб ты сдох! Выходи да, наконец!..

Тут заорал уже Ветеран в тельняшке. Нервы и так были на взводе, и мы вздрогнули. У него же, казалось, точно произошел сдвиг по фазе:

– Ты выйдешь или нет, падла? Ты же парня подставишь!.. – бешено вытаращенные глаза Тельняшки ненормально горели. Он без остановки начал стучать кулаком по столу. Бутылки и прочая посуда начали музыцировать.

Ганмурат осторожно обнял его за плечи. Тот как-то обмяк. Арзуман печально проговорил:

– Его в тюрьме по голове били табуретом. Менты так пытались его вербовать. С тех пор глючит, когда волнуется.

Бакинец вздохнул и продолжил…

– Я беззвучно открыл люк. Держа автомат наготове, медленно начал поднимать крышку, стараясь ею же прикрыться. И, как черепаха, осторожно высунул голову из своего панциря, каждую минуту ожидая получить пулю в лоб. По-моему, первая седина появилась в моих висках после той ночи…

Карен сидел, прислонившись к дереву и держа автомат на коленях. Наши глаза встретились. Хоть была темная ночь, я каким-то образом прочитал в его взгляде всю боль, терзание, душевную муку отчаявшегося человека. А может, видел все это внутренним зрением…

– Надо же! Какие слова!.. – не выдержала Гюля. – А с виду обычный уголовник.

– Женщина! Да у меня высшее гуманитарное! – взорвался обиженно Бакинец. И тихо добавил, – правда, неоконченное…

– Слушай, что ты как банный лист пристала к парню, – подал голос из-за камеры Режиссер, – нравится, так и скажи.

– Он? Мне?! – кажется, Гюля потеряла дар речи.

– Нет, мне! – ответил тот. – Да ты ему дышать не даешь!

– Точно, – промяукал Оператор, потянувшись к своему кормильцу и кумиру. – Вы тоже ко мне так придираетесь…

“Кумир” плюнул и не ответил.

– Действительно, – обратился к Гюле Прилизанный, – и так наши нервы на пределе. Этот субъект, – он кивнул на Бакинца, – хуже этого… бека-медвежатника. Как там его?.. Не всовывайтесь в рассказ.

– И не вздумайте вновь плеваться на мой ботинок. Не советую, – мрачно произнес Зопаев.

Гюля фыркнула, но замолчала. Бакинец бросил на нее победный взгляд.

– Только из уважения к публике…

– Ладно, отставить клоунаду! – грубо перебил его Прилизанный, вовремя отсекая его красноречие от ненужного направления. – Валяйте свое чистосердечное признание.

– Точно. Меня после посадят за дружбу с армянином. А на могиле напишут “Предатель”, – вздохнул Бакинец. – А-а, плевать…

– Слушайте, – с нетерпением взвизгнула Аталай, – если вы сейчас же не продолжите рассказ, можете забыть о моих поцелуях.

Гюля опять фыркнула. Тут явно дело было нечисто.

Бакинец “испугался” и торопливо начал…

– Застреленные армяне лежали в разных позах, кого как настигли пули. Одному снесло полчерепа. “Наверно Самвел…”

Кажется, остаток магазина Карен спустил на своего главного обидчика.

Я подошел и сел рядом, протянув ему флягу. Карен, вцепившись в автомат, дрожал всем телом. Машинально схватил емкость и жадно начал глотать содержимое, пока не поперхнулся, но это привело его в чувство.

– Спасибо, братан, теперь я твой должник, – сказал я. – И что ты намерен делать дальше?

– Не знаю. Вот думаю… – еле выдавил из себя Карен.

– Пошли к нашим. Я рассажу, как ты спас меня.

– И что дальше, – усмехнулся он, – будете меня держать, как музейный экспонат? Или покажете по телевизору, чтобы узнала вся Армения, как я перестрелял своих?

– Сам же сказал, не свои, – огрызнулся я.

– Не свои, – вздохнул он, – да кто поймет? Для всех я буду предателем. Они перебьют всех моих родственников. А у меня в Ереване больной отец, братик, сестренка…

Положение моего “друга-врага” было незавидное. Мозг мой усиленно работал, стараясь найти решение, которое хоть как-то могло бы помочь ему выйти из сложившейся ситуации. Но что тут придумаешь…

– Куда же нам податься? – устало вздохнул Карен. – Везде мы чужие. Из Баку выгнали, в Армении не прижились – оказывается, мы из-под турков. Чем же мы провинились, а, брательник? Какой черт замутил эту кашу?

– Тот самый, который и сотни тысяч азербайджанцев превратил в беженцев – будь он проклят. Тот самый, который загнал меня в этот долбаный танк, а тебя превратил в убийцу.

– А ты никогда не убивал? – Карен спросил тихо, словно в прострации.

– Меня недавно призвали… Так, стрелял. Хрен знает, куда пули летели.

– Тебе повезло больше… – он опять вздохнул. – Как там наш Баку?

– Какой там наш? – меня словно матом покрыли. – Чей угодно, только не наш! Баку уже не тот, который был раньше. Многие бакинцы-азербайджанцы тоже уехали, как и евреи, армяне, русские…

Тут мы оба вздохнули – в унисон…

– Знаешь, как меня называли в строю, – устало продолжил Карен.

– …

–Мовсесян Карен Османович.

– Ну и что? – недоуменно спросил я.

– А то, что я Мовсесян Карен Осипович, – опять вздохнул он. – А “Осман” у них как ругательство, как бы синоним турка. Ну, типа у вас “Вазген”.

Я не знал, что ответить. И вдруг меня осенила странная мысль. Там наверху дьявол захватил власть и превратил людей в азербайджанцев, армян, русских, грузин, индейцев, бледнолицых… И вбил в их мозг вирус бешенства. В общем, завал… И мало кто понимает, что, когда сдохнем, кто есть, кто не будет иметь для Главного Режиссера никакого значения.

Или будет иметь? Черт… Интересно, как бы я себя чувствовал, если бы родился по прихоти судьбы армянином, а Карен азербайджанцем?

От этих богохульных мыслей меня оторвал голос Карена, который вдруг резко встал на ноги. Я машинально тоже вскочил, направляя на него дуло автомата.

– Вот что, – сказал он, будто не замечая моего движения, – времени мало. Ты давай прострели мне плечо, но постарайся не задеть кость.

Я все понял.

– Думаешь, прохляет?

– Может быть, – задумчиво ответил он, – нет другого выхода. Не могу же я вернуться обратно чистеньким, без царапины. То, что я с ними все время был на ножах, также убавляет мне шансы.

– А с трупами что делать?

– А вот в этом, может и мое спасение, если сделаешь все, как скажу. Я ухожу, и ты иди к своим, пока не рассвело, приведи помощь. Надо забрать отсюда все трупы. Впрочем, ваши так и сделают с целью обмена. Только тебе обязательно надо добиться этого, так как скоро наши возьмут эти места. Если обнаружат трупы, которых пришили из одного и того же ствола – из моего, мне конец.

– Ты скажешь своим, что ваша группа нарвалась на засаду? – спросил я, мысленно все сопоставляя.

– Да. Я скажу, что спецгруппа азеров пришла, чтобы вытащить трупы и оружие. Мы их не заметили и попали в засаду.

– А когда обменяют трупы, не найдут твои пули?

Карен задумался.

– Это не скоро произойдет. Сначала будут переговоры, установка связи с родственниками… А может события обернутся так, что не до них будет. К нам в тыл – на русскую базу – перебрасываются свежие подразделения. И все время ведутся переговоры. Во всех войсковых частях появились русские инструкторы. Они и раньше были, но сейчас удвоились и даже утроились. Кажется, скоро начнется повальное наступление наших войск по всему фронту. У вас никаких шансов…

У меня тогда кольнуло сердце. Все в принципе так и произошло. Недовольные тем, что к власти пришли силы, наступающие на позиции России в Азербайджане, кремлевские силовики начали уже открыто поддерживать и подпитывать агрессию Армении в Карабахе. Но это уже другая история…

Карен добавил:

– В любом случае я закопаю свой автомат и возьму у кого-нибудь из них, – указал он на трупы. – Идентифицировать тела будет легко, паспорта у них в кармане. И еще – слушай меня внимательно.

– Да, браток.

– Я у них долго не задержусь, мне нужен потолок месяц. При первой возможности соскочу в Москву. Там – родственники с материнской стороны. И, кажется, нехило развернулись. Не хочу быть пушечным мясом у своих толстолобиков. Ясно, что в конечном итоге все мы будем в проигрыше, и из этого дерьма надо вовремя вырваться…

Карен внимательно посмотрел на меня.

– И тебе это советую. Так получилось, что судьба нас кровью повязала. Если выживу, ты можешь легко найти меня в Москве. – Он назвал место. – Спросишь Эмиля, кликуха Помидор. Он мой дядя и большой авторитет по своей части. Через него и выйдешь на меня… Но смотри, я тебе доверяю. Чтоб не мои, не твои…

Карен многозначительно замолчал.

– Ты что, – я горячо возмутился, – я, по-твоему, сволочь? Ты мне жизнь спас. И вообще, ты нормальный пацан по жизни. И чихать мне на то, что ты армянин.

– И мне чихать, что ты азербайджанец, – он ухмыльнулся и, кажется, меня подколол.

Мы обнялись. Я сказал:

– Насчет трупов не переживай. Сделаю, как ты сказал.

Я выстрелил и слегка ранил его в руку. Рану наспех перевязали, и я измазал Карена в его же крови. Немного порвал “афганку” на нем. Уже рассветало, надо было торопиться…

Когда он, крадучись, уходил по горной тропе, я не в тему крикнул в след:

– Братан, а почему дядю твоего Помидором назвали? Что, похож был? Извини, любопытство жжет…

Карен уже скрылся за кустами, когда послышался ответ:

– А он всю жизнь с помидорами возился – покупал и продавал, пока не посадили.

– Ты что, разве за помидоры сажают? – я удивился.

– За помидоры – нет. Но он внутрь помидоров план²¹ засовывал. И однажды, перепутал и продал такой помидор менту. С тех пор и сам стал “помидором”.

– Аа-а, в этом смысле!..

Тут Бакинец умолк и задумался. Кажется, воспоминания нахлынули…

– Ну что, встретился ты потом с Помидором? – спросил его в нетерпении Ветеран в тельняшке.

– Причем тут Помидор? – возмутилась Аталай. – Пусть по порядку расскажет. Что стало с Кареном? И вообще, как эта история закончилась?

Бакинец вздохнул:

– Я сделал все так, как и обговорили. Наши прислали бойцов, забрали трупы и оружие. Хачиков мы после просто закопали, не до них стало, так как на следующий день началось повальное отступление наших войск по какой-то непонятной причине…

Меня представили к награде, присвоили медаль за отвагу, так как я рассказал, как очнулся после контузии и, заметив подкрадывающихся хачиков к танку, всех перестрелял. Трупы армян были наглядным доказательством.

Так я стал героем…

Наступила тишина. Слышалось лишь всхлипывание вконец опьяневшего Режиссера.

– Боже мой! Боже мой!.. Поганая жизнь…

– Да, мэтр. Это сюрр… – прошептал Оператор.

Прилизанный встал и распахнул окно, вдыхая полной грудью свежий осенний воздух. Галстук его несолидно был спущен. Присутствующие также зашевелились, как после долгой спячки.

– А вам не стыдно было носить эту награду… как это – медаль за отвагу? Ведь, по существу, вы ее не заслужили? – Прилизанный обернулся и прицелился взглядом следователя в Бакинца.

– А я ее и не ношу, – спокойно ответил тот, – лежит себе в комоде. Как можно носить медали, когда земли еще не отвоеваны?..

Да ничего она и не стоит материально. За нее копейки добавят к пенсии. Наверно…

– А это как сказать, милейший, – вдруг громко обратился к Прилизанному Арзуман, – как это не заслужил! Человек готов был наложить на себя руки – застрелиться, чтобы не попасть в плен! Вы понимаете, что это такое?

– Не мог же он объявить, что его спас армянин? И кто поверил бы? – печально спросил, словно сам себя Длинный ветеран.

– Точно! Потом докажи нашим ментам, то бишь особистам, что ты не верблюд. Им бы только звездочки заработать. Гады! Уу-у, ненавижу!.. – зарычал опять Ветеран в тельняшке.

– Тише, братан, тише… – я попытался отвлечь его от мрачных и преступных мыслей. – Люди разные, дорогой. Не надо косить всех под одну гребенку.

– Ты и не коси, – огрызнулся тот. – А у меня с ними свои счеты…

– Умоляю вас, расскажите дальше, – опять воскликнула эксцентричная Аталай, – ведь это не конец, правда?

– Правда, – заулыбался Бакинец, – но, кажется, я вас разочарую. Ни с Помидором, ни с Кареном я так и не встретился после. Жизнь так засосала, что не до них стало. Пытался лечить, а в итоге проводил в мир иной больных старых родителей. Неудачная женитьба. Развод. Безработица. И ожидаемый результат – утрата квартиры, зубов и веры в счастливое будущее. Честно говоря, я так и не понял, как эти 25 лет пролетели после войны.

– Как скучно и банально, – нервно затеребила пальцами по столу Гюлечка, – исповедь очередного неудачника… – И демонстративно зевнула.

Бакинец, как ни странно, не отреагировал на реплику, а продолжал рассеянно-мечтательно улыбаться.

Аталай подозрительно покосилась на него.

– А чему тогда лыбитесь? Не вижу повода. Вы взяли и топором обрубили этот прекрасный рассказ. Хоть что-нибудь придумали бы, чтобы таким болваном не выглядеть…

– А зачем? – продолжал загадочно улыбаться Бакинец. – Можно и не выдумывать… Кажется, отвергавшая меня все эти 20 с лишним лет фортуна решила смилостивиться и еще раз подфартить.

Он важно налил себе из бутылки на этот раз газировку и, не торопясь, глоточками начал выпивать.

– Чтоб ты захлебнулся, фраер, – зашипел на него в нетерпении Ветеран в тельняшке, хватаясь за пустой стакан, – напрасно Карапет тебя не грохнул…

– Спокойно, коллега. И что за манеры? – с пафосом ответил Бакинец. – И закройте свой люк. А то не расскажу.

– Закрой! – все дружно потребовали. Ветеран в тельняшке, как бы нехотя, сник.

Бакинец же, довольный, продолжил:

– Недавно, роясь от безделья в компьютере соседа, я иногда за его детьми смотрю, ну, типа, “усатый нянь”, вспомнил про эти события и набрал в “Одноклассниках” номер сначала своей, а после Карена школы. И как молнией меня ударило, когда увидел знакомый фейс своего спасителя. Мовсесян Карен Осипович, с довольной и основательно пополневшей физиономией, глазел на меня из окна монитора. Не веря глазам, я настучал ему на клавиатуре, благо он был на сайте, и вмиг ответил…

Не буду описывать, как мы были рады друг другу и, рыдая от пережитого шока, общались. Это не поймут лишь те, у кого душа обитает по ту сторону рая, в обители дьявола…

Карен преуспел. Москва – начала 90-ых, как и многих переселенцев с хваткой, моего друга тоже не обидела. При поддержке краснощекого и толстозадого дядьки Помидора, Карен быстро раскрутился и завладел заводом, солидными счетами в банках, десятками коммерческих точек и т.д. И думаю всем понятно, что он с того времени чуть ли не каждый день мне звонит и приглашает к себе на ПМЖ. Кстати, у него на предприятиях трудится много бакинцев, в том числе и азербайджанцы. И все они в душах носят частицу милого, старого города нашей молодости…

– Ура!.. – восхитилась по-детски Аталай. – Я ожидала, что это не все! И ждала такого конца… Ну, идите же ко мне, – томно и страстно прошептала она, – я хочу вас поцеловать!

– Да врет он! Сам придумал, разве не ясно? А ты, как дурочка, поцелую, поцелую… – торопливо загородила собой Бакинца Гюля от натиска Аталай и вдруг взвизгнула:

– Целуй другого!

Аталай в растерянности остановилась. Бакинец смутился и замолчал. Режиссер с Оператором захихикали. Обстановку разрядил опять Прилизанный:

– А почему вы не уехали? Ведь, как я понял, вас кроме ваших оков здесь ничего не держит? – стекла очков Прилизанного заблестели под лучами осеннего солнца, освещавшего комнату, и удивительно точно придали ему сходство с Гимлером из знаменитого староотечественного фильма.

Все ожидали ответа, но Бакинец как-то медлил. Наконец нехотя ответил:

– Вы понимаете?.. Он не знает, что я… в общем, вы правильно изволили сказать, – печально обратился он к Гюле, – неудачник и бомж. Ведь у меня даже своей крыши нет. Живу на чердаке соседа. Ну, типа Карлсон…

Бакинецвытащил из полупустой пачки сигарету и закурил. На этот раз его никто не торопил.

– Я ему наврал, что у меня своя животноводческая ферма… Я же за коровами и курами соседа тоже смотрю, – смущенно добавил он, – чищу их парашу… – он нервно затушил недокуренную сигарету в пепельнице. – Ну, мне стыдно было как-то за себя. И куда я поеду без денег, без зубов, без одежды? Вот, пока думаю, как выкрутиться.

Тут Ветеран в тельняшке взревел из угла, куда почему-то забился во время рассказа:

– Да я продам свой дом, машину, голубей!.. Нет, голубей оставлю… Куплю тебе одежду, поставлю клыки не хуже, чем у Абрамовича, и мы вместе укатим из этой зоны, в которой всем место есть, только не нашему брату. Да тут каждый третий погоны носит, а четвертый на них стучит. Тьфу! Дожили!.. Волки позорные!

Прилизанный безнадежно махнул на него рукой, но не ответил.

Бакинец отвернулся к окну с новой сигаретой, когда зазвонил его мобильник. Он торопливо и взволнованно ответил:

– Да, дорогой, нормально все. Да ничего, баранов пересчитываю, – посмотрел он на нас как-то не в тему. – Да не-е, все на месте. Как к черту их… Я так не могу, дорогой. Надо продать ферму… Да не надо билеты, что я сам не смогу купить? Вот закончу стрижку и сразу прилечу… Да-а, столько лет, действительно… Как твои дети, семья?..

Смотрел я на него и под неяркой хилой оболочкой угадывал человека, действительно с большой буквы. Этот невзрачный тип с тонкими усами, с непрекращающейся иронией, в основном в свой адрес, напомнил вдруг мне персонажей Чаплина – маленьких, нищих, но гордых и благородных человечков…

Вдруг заговорил Ганмурат. Он все это время молчал, пыхтя трубкой. Потому все замолкли, когда он прочистил горло и с интересом начали слушать.

– Я все понимаю, ты поступил, как должен был поступить настоящий мужчина. Не предал и не подставил человека, которому был обязан жизнью, хоть вы из разных воюющих сторон. И который, судя по твоему рассказу, сам был жертвой этих проклятых обстоятельств. Но тогда ответь – почему ты корил меня, когда я рассказывал историю дружбы с армянской семьей у себя в Армении? Где справедливость?

Бакинец заметно покраснел и занервничал. Ганмурат неторопливо почистил трубку и убрал во внутренний карман.

– Ответь! Я жду…

– Ну… – Бакинец промямлил, перекрашиваясь в бордовый цвет. Вопрос, как говорится, бил его наповал. – Ну как тебе объяснить, – наконец выдавил из себя он, – не могу я воспринимать Карена, как армянина. Он для меня бакинец и баста. Мы бакинцы, отдельная нация. Другой такой нет во всем мире. Ты ераз, не поймешь…

Ганмурат насмешливо ответил:

– Ну почему же? Не такой я непонятливый, как тебе кажется, хоть и не бакинец… Наверно человеком надо быть прежде всего, а не бакинцем, или армянином, или азербайджанцем… Такими людьми и были покойные родители моего… – тут он запнулся, – …бывшего друга – Гурген и Сирануш. И пусть земля будет им пухом!

Бакинец молча подошел к оппоненту и протянул руку.

– Ты прав, дорогой. Прости… И, честно говоря, я решил рассказать эту историю после, когда услышал твою. Зачем нам лицемерить? На сердце и так тяжело…

Ганмурат утопил в своей лапе протянутую руку.

– Хеппи енд! Да здравствует дружба! – воскликнула Аталай. – Правильно, помиритесь, дяденьки!

– И не пора ли нам перейти к следующему рассказу, – бесстрастно предложил Прилизанный. – Кто следующий?

Наступившую паузу на этот раз нарушил Арзуман Алиев, который обратился ко мне:

– Командир, давай-ка я расскажу нашу историю. Помнишь, как пытались врачеванием заниматься в тылу у противника?

Я вспомнил. Теплые воспоминания молодости осветили мое лицо благодушной улыбкой, интригуя аудиторию. Стаканы шумно наполнились водкой и минералкой из необъятного ящика Арзумана, и он начал…

История третья. Зубная. Или лечите зубы до войны

Это уже не твой зуб. Это даже не мой зуб! Это его зуб…

– Однажды наша разведдиверсионная группа ночью сделала вылазку с Кубадлинского района к позициям противника. И Балабеков тоже решил пойти с нами, устав протирать штаны в штабе. Те, кто воевал, могут подтвердить, что в этих горах, густо обросших вековой растительностью, могли затеряться не то что наша маленькая группа, но и армия Ганнибала Великого. Мы достаточно глубоко внедрились в тыл армянских позиций, оставляя за собой вражеские посты, и к рассвету решили окопаться в одной расщелине с целью отдыха и оценки обстановки. Тут и началась эта история…

Вдруг противно замычал наш учитель Джабраил. Ну тот, с кем мы происхождение ишака обсуждали, и заявил, что у него зуб разболелся. Мы сначала не придали этому значения и велели ему заткнуться, так как он своим ревом мог привлечь к нам какого-нибудь голодного армянского охотника. В этих горах, по обе стороны общин, крестьяне основательно промышляли охотой, компенсируя нехватку продовольствия в условиях войны.

Джабраил ненадолго притих, но после так зарычал, что армяне всерьез могли бы подумать об инопланетном вмешательстве в карабахскую проблему. Мы в тревоге скрутили ему руки за спину, заткнули рот кляпом. И, столпившись вокруг “пленного”, задали себе сакраментальный вопрос всех времен – “что делать”?

– И зачем мы взяли этого борова в разведку? – спросил с досадой наш комвзвод Мирсадык, по прозвищу “Мулла”. До войны, в свободное от безделья время, он промышлял на кладбище, читая усопшим сомнительного текста и происхождения молитвы. Не знаю, как его старания воспринимали жмурики, но духовную кликуху он заработал честно. И теперь, степенно поглаживая свою козлиную бороду, он произнес вслух мучающий всех нас вопрос:

– И как же мы его тащить будем обратно?

– Да его легче разделать, чем тащить, – взорвался Черный Магомед, видимо, с отвращением представляя себе эту картину. – Этот сукин сын весит полтонны…

– Слушай, джан кардаш²², тут тебе не бойня, а Джабраил не баран, – огрызнулся на него Лезги Гюлахмед, намекая на его нелицеприятную профессию мясника. Они с Джабраилом были большими друзьями, друг в друге души не чаяли. И теперь он честно выполнял свой дружеский долг. – Откройте ему рот. О Аллах, он же задохнется!

Почувствовав поддержку, герой нашего рассказа начал мычать с удвоенной энергией, словно требуя прислушаться к Гюлахмеду.

– Если мы откроем ему рот, то армяне закроют наш, – глубокомысленно изрек невозмутимый Садык. В молодости он усердно занимался еще и йогой, и, хотя последнее никак не сочеталось с его солидным брюхом, нордический характер он сохранил.

Мы дружно посмотрели на нашего уважаемого командира, ожидая от него решения этой непростой задачи. Он, кстати, был в отвратительном настроении, так как страдал расстройством кишечника от немытых лесных плодов и некачественного самогона, извини, командир…

-Мог бы пропустить детали, – проворчал я.

Арзуман пожал плечами и продолжил свой рассказ…

– Так или иначе Балабеков наклоняется к Джабраилу и спрашивает:

– Если откроют рот, будешь орать?

Тот усиленно помотал головой, и командир начал осторожно вынимать кляп. Мы, уверовав, что божественная тишина леса не нарушится глоткой этого Тарзана, свободно вздохнули. Но ненадолго.

Не успели освободить руки мнимого учителя географии, он так заорал, что наши ушные перепонки зазвенели церковным колоколом.

– Вай мама! Вай, я умер уже! Аа-а!..

Мы вновь налетели на него и кое-как засунули этот кляп обратно. Начали прислушиваться к лесу – вроде тишина. Хотя вопль этого недобитого кабана могли бы услышать аж в Ереване.

– Глядя на тебя, братец, можно потерять веру в человека, – процедил сквозь зубы Мулла Садык. – Неужели у тебя нет капли мужества, чтобы пересилить эту боль. Чему ты учил детей в школе?

– Взяточничеству, – залыбился Балабеков, – он у них бабло собирал якобы на веники и на день рождения директора.

– Да он всех нас подставит, – завопил опять Магомед. – Надо от него избавиться по закону военного времени.

Все знали, что Черный должен Джабраилу энную сумму за приобретение российских коров. Потому нам было понятно его служебное рвение.

– Только попробуй, – процедил сквозь зубы верный Гюлахмед и схватился за свой штык-нож, торчащий у него как всегда почему-то над задницей. – Брат мой завещал твой долг мне, если с ним что-то случиться, правда, джан кардаш? – обратился он к пленнику.

Тот опять усиленно закивал, хоть и разрывался от болии страха, и Магомед разочарованно сник. Все знали, что с Лезги Гюлахмедом лучше не связываться, когда он не в кондиции.

– Что же нам все-таки делать, командир, – обратился я вновь к Балабекову, – он действительно сорвет всю операцию. Если даже сумеем вернуться, таща этого кабана на себе, над нами будет смеяться вся часть.

Мы всегда надеялись на смышленость Балабекова. Он находил выход даже в самых щекотливых ситуациях и нередко этим спасал наши шкуры. И на этот раз он не подвел.

– Гюлахмед, – недолго думая, командир обратился к нашему суровому воину, – ты взял с собой кусачки?

Дело в том, что бравый горец на гражданке зарабатывал с помощью деревообрабатывающих инструментов. Проще говоря, был плотником. И в знак благодарности к ремеслу, которое его кормило, всегда носил в своих необъятных карманах небольшие кусачки и молоток. Тот недоуменно кивнул.

– Надо удалить зуб, – решительно объявил Балабеков. – Братец, ты к этой процедуре наиболее подготовленный. Мы подержим его за копыта и грабли, а ты вырвешь этот поганый зуб, который отравляет и ему, и нам жизнь.

Наступила тишина, нарушаемая лишь душераздирающими стонами несчастного учителя географии, который все слышал и на наших глазах вдруг покрылся холодным, липким потом от ожидаемой его экзекуции.

Гюлахмед неуверенно посмотрел на свои волосатые лапища.

– Джан кардаш, он откусит у меня пальцы. Смотри! У него зубы как у молодого верблюда. И как я тогда буду зарабатывать! Не смогу! – он решительно замотал головой.

– Сможешь, – незаметно подмигнул мне командир, – жизнь друга в твоих руках. Если ты этого не сделаешь, придется…

Он неопределенно провел пальцем по горлу:

– Я не могу рисковать людьми ради одного зубастого верблюда. Выбирай, или он останется без зуба, или без головы.

Гюлахмед озадаченно почесал затылок. Человек он был наивный и кристально честный. Судьба друга его волновала не меньше, чем откусанный в перспективе палец.

Магомед заржал:

– Да что с тобой? Считай, ржавый гвоздь вытаскиваешь из паршивого ящика.

Джабраил опять замычал, не то из-за зуба, не то от обиды.

– Одень мой масхалат, он не такой грязный, – предложил Мулла Садык. – Смотрите, какой у него умный вид! Настоящий врач.

– Ветеринар, – мстительно поправил Магомед.

– А если он все-таки откусит палец? – со страхом спросил опять Гюлахмед, глядя на скрученного друга, который вновь начал усиленно мычать и кивать головой.

– Не откусит, – уверенно заявил Балабеков и вдруг, страшно выпучив глаза, наклонился к пленнику. – Слышишь? А то… – он задвигал пальцами, изображая ножницы, – еще кое-что удалим. Ты же знаешь, я держу слово…

Джабраил, кажется, был близок к обмороку и слабо вырывался, когда мы навалились на него. Делать было нечего. Гюлахмед вымыл руки тутовкой и решительно ухватился за его челюсть. И мы вновь осторожно вынули кляп. Тут столкнулись с новой дилеммой. Несмотря на адскую боль, Джабраил ни в какую не хотел открыть рот и лишь жалобно мычал.

– Открой рот, негодник! – потребовал у него Мулла Садык.

– Мы делаем это для твоего же блага, – сладко соврал Магомед.

Но он ни в какую. И тогда командир гаркнул:

– Хватайте кусачками за яйца!

Когда мы по инерции повернулись в указанном направлении, зубы несчастного непроизвольно разомкнулись, выплескивая наружу такой вопль, что сирена скорой помощи послышалась бы блюзом. Гюлахмед торопливо всунул кусачки в зияющее отверстие и схватился за чернеющий и опухший зуб. Повторный вопль несчастного подтвердил, что он не ошибся. Дальше произошли действия, очень напоминающие инквизиционные сцены из фильмов ужасов Спилберга, где хрип и хрюканье несчастной жертвы оглушался потоком проклятий незадачливого садиста.

Зуб никак не поддавался. Крупные капли пота застыли на лбу Гюлахмеда, отражаяв себе бледные отблески полной луны. Тогда он в отчаянии уперся коленом вгрудь Джабраила и с возгласом: ”Аллах акбар!” сделал нечеловеческий рывок. Джабраил в последний раз издал, словно предсмертный вопль потерявшего скальп индейца, и затих. Его друг и истязатель, поневоле не удержавшись, перекувыркнулся назад и скатился к колючим кустам ежевики.

Мы, застывшие, уставились на лежавшего без проблеска жизни товарища и ждали, когда он издаст хоть какой звук. Кровь из вырванного клыка сочилась из челюсти, проложив тропинку по шее. Из кустов слышались мычание и проклятие взбесившегося от колючек лезгина. Вскоре он появился перед нами в трясучке и с окровавленной добычей в кусачках.

– Вот это зуб! – удивился Магомед. – Можно подумать, он из пасти доисторического ящера. Эй, воин, – неуважительно пнул он товарища, – подыми свои апельсины. Нам кушать надо.

Джабраил же, как лежал, так и продолжал лежать без движения. Смутное чувство тревоги начало заползать в наши грешные души. Садык наклонился и приставил ухо к груди Джабраила.

– Братцы!.. – вдруг страшно прошептал он. – Он, каж… скопытился!..

Я быстро схватил руку несчастного и пощупал пульс. Он не бился. Рука была, как из холодильника. Я почувствовал, что холод, как ползучий гад, постепенно проникает и в мою душу.

– Что будем делать, командир? – повернул я побледневшее лицо к Балабекову. Но и он застыл от нежданно обрушившейся на нас беды.

Вырвал нас из оцепенения Гюлахмед, который, вдруг, бросив кусачки с зубом в сторону, с воплем ринулся к грязным ботинкам погибшего:

– Вай, горе мне! Вай, чтоб я сдох с тобой вместе! Зачем ты нас покинул так рано! Вай Алла-ах!..

– Заткнись ты, армяне услышат! – с тревогой рявкнул на него всегда трезвый Мулла Садык. – Ему ничем не помочь, душа уже обитает в раю. Наверно… А ты со своими бабскими воплями и наши души туда отправишь.

– Вай, чтоб я ослеп!.. – продолжал убиваться и почему-то обнимать вонючие ноги Джабраила Гюлахмед. – Такой джигит умер от какого-то зуба! Почему ты не сдох от пули?

– А это мысль… – вдруг тихо проговорил Балабеков, дрожащими пальцами зажигая сигарету.

Садык с Магомедом пытались оттащить крикуна от тела и закрыть ему рот. Но безуспешно. Гюлахмед вдохнул грудью воздух и с новой силой вновь заорал, как нарочно, в сторону армян.

– Что я скажу твоей жене и детям! Как посмотрю им в глаза?

– А никак, – пыхтя, ответил Садык, – очки наденешь…

– А очки зачем? – озадаченно спросил я у него.

– А чтоб скрыть бесстыжие глаза. Убил родного друга, а теперь нагло ревет, – кивнул он на лезгина.

– Я убил?! – у Гюлахмеда глаза моментально высохли, а рот захлопнулся. Кажется, он вообще дар речи потерял.

– Не я же! – невозмутимо ответил Садык. – Кто зуб вырвал?

Гюлахмед, как ошпаренный, отпрыгнул в сторону.

– Ведь вы же сами… сами… – округлившимися от ужаса глазами он уставился на Балабекова и прозаикался:

– Б-б-братцы!.. К-командир!..

– А что командир? – безжалостно продолжал добивать его Мулла Садык, прикрывая грязным платком лицо покойного. – Он тебя вежливо попросил удалить этот проклятый зуб у страдающего раба Аллаха. А ты? Изверг! Ринулся на него, как на армянина…

– Я убью себя! – вдруг завопил Гюлахмед, дико тараща глаза. – Перережу кинжалом горло! И вас убью!..

Мы еле успели отнять у него штык-нож. Он дико отбивался и в потасовке успел въехать в глаз Магомеду. Наконец его тоже повязали, прислонили к трупу и засунули в пасть кляп. Глаза его продолжали безумно гореть и блуждать.

Мы, еле отдышавшись, сели неподалеку – кто куда и начали совещаться.

– Вот гад! Силен… – проворчал Магомед, трогая синяк под глазом. После помахал кулаком в сторону обидчика. – Чуть в говно не влипли!

– А мы и так влипли, – спокойно изрек Мулла Садык.

– Ты тоже хорош, – наехал я на него, – убил, убил… А он поверил.

– Так, правда, убил, – ответил Магомед. – Он же мертвый! Кто ж его тогда убил? Сам что ли сдох? Если не он, то кто?

Все замолчали и дружно посмотрели на Балабекова. Чувствовалось, что мозг того усиленно работает. Ясно, ответственность лежала на нем. И приказ он отдал. Но мы деликатно молчали и ждали решения командира.

– Откройте рот этому… – наконец, указал он на Гюлахмеда. Нелицеприятную концовку фразы Балабеков озвучил беззвучно, но мы прочли по шевелению его губ. – И объясните, что вы шутили. Пусть заткнется и не мешает думать…

Пока Мулла, с присущим ему терпением толковал Гюлахмеду, что молчание все-таки золото, Балабеков подошел и еще раз внимательно осмотрел труп. После сел рядом на какой-то пень и неторопливо произнес:

– Я, как командир группы, внимательно осмотрел труп нашего храброго товарища и пришел к выводу, что его убили армяне…

Наступившую тишину нарушали лишь лесные звуки. Где-то жаба квакала, где-то сова крикнула. После воя какого-то горластого шакала Магомед озадачено спросил:

– Я что-то не допетрил, командир. Мы что, в штабе скажем, что пригласили армянского дантиста в лес, и он во время операции по удалению зуба нечаянно убил нашего товарища?

Мы с Садыком тоже переглянулись. Сказанное как-то не укладывалось в наших котелках. Неужели командир рехнулся от страха?

– Нет, конечно… – словно отвечая нашим мыслям, нахмурился Балабеков. – Он погиб во время боя с превосходящими силами противника.

Я, будучи хорошо знаком с изворотливым умом нашего командира, решил промолчать и ждать, чего он еще скажет. Садык также перестал напрягать мозги и ждал развязки. Но Магомед опять не стерпел и взорвался:

– И в этом бою в рукопашной схватке какой-то армянский изверг схватил кусачки и начал вырывать зуб нашего Джабраила, который скончался от болевого шока… Я правильно понял, командир?

Я слегка пнул его ногой. Балабеков же сладко потянулся, по-видимому, он уже оправился от шока и терпеливо, как первокласснику, начал объяснять Черному:

– Нет, дорогой. Во время разведывательных действий в тылу противника, мы наткнулись на дозор армян. Завязалась ожесточенная перестрелка, в которой был нанесен агрессору ощутимый урон в живой силе, исчисляемой… кажется, тремя убитымии, допустим… четырьмя ранеными. Мы же, ловко уйдя от преследования, вынесли с собой убитого в этом бою товарища. Пусть земля ему будет пухом!

– Да, мертвого тащить обратно не так стыдно будет, – вернулся я к своей теме, уже поняв ход мыслей Балабекова, хотя путался в деталях. – Верно, все мы видели, как Джабраил храбро заслонил тебя от вражеской пули, отдал жизнь за любимого командира.

– Да, я это буду помнить до гроба, – пробубнил, как мне показалось, смутившись Балабеков. – Спи спокойно, брат. Мы отомстим за тебя и, в конце концов, освободим отцовские земли от подлого врага!

После, немного подумав, добавил:

– Я думаю, наш святой долг добиться для семьи погибшего товарища приличную пенсию, квартиру и прочие льготы, попытаться хоть как-то компенсировать для родных эту горестную утрату.

– Да-а, при смерти от вырванного зуба, покойному хрен что дали бы, – констатировал задумчиво Садык.

– Невосполнимая потеря для азербайджанской армии… – это я сказал уныло.

– Потеря для всех мусульман планеты, – наконец, поддержал нас и Садык, смиренно подняв руки, как при молитве.

До этого навостривший свои волосатые уши и внимательно слушающий нас Гюлахмед, не выдержав, опять разрыдался. Все-таки любил он своего закадычного друга.

Магомед напоминал раздувшийся шарик и в конце опять взорвался благим матом, плюнув на субординацию и прочие условности:

– Тьфу!.. Вы что, идиоты, или меня таковым считаете? Где пулевые ранения, можете показать? Я понимаю, что вы хотите спасти свои трусливые задницы и списать Джабраила армянам, но не думаете, что у нас в штабе одни дауны сидят!

Наступившая пауза на этот раз былаеще продолжительнее и тяжелее. Наконец Балабеков встал и медленно подошел к вконец озверевшему Магомеду, который вдруг схватился за автомат, но не успел поднять его, уловив у себя на лбу два прицела – моего и Садыка оружия.

– Вы что, ребята! Я… – он с ужасом в глазах, уставился на Балабекова, который медленно снял автомат с его плеча и передал мне.

–Наши задницы, Черный, наши задницы… Я приказал, лезгин нечаянно убил, – показал он на в ступоре глядевшего на нас Гюлахмеда, – а ты держал за руки и ноги. То есть являешься соучастником непредумышленного убийства, козел. Теперь тебе ясно?

Пот градом лился и насквозь промочил бедолагу. Он, тяжело проглотив слюну, пробормотал:

– П-понял… О Аллах!..

– А наши доблестные особисты, пронюхав про коровий долг, пришьют тебе еще и умышленное убийство. И нас за тобой потянут, – окончательно добил его и я.

– О Аллах!.. Пощади!.. – он весь позеленел и кажется, выглядел хуже, чем наш покойник.

– А семья его! О них ты подумал? – Садых уныло протянул. – Ведь ни копейки не дадут, если узнают, что в Карабахе во время войны умер от зубной боли. А дети? Их же в школе засмеют!

Магомед, набрав в легкие воздух, заорал:

– Проклятые армяне! Убийцы!

– Во-во!.. – похлопал по плечу озаренного Балабеков, – допетрил, наконец. Растешь на глазах! Только не ори. Щас они услышат и толпой прибегут извиняться.

– А все-таки командир, как насчет следов пуль, а? Ведь и вправду, покойник чистенький, как гладиолус. Ни одной царапины, – не вытерпев, спросил я.

– А-а, тоже проблема… – махнул рукой Балабеков. – Так застрелите! Какая ему разница! Он уже мертв. А нам надо задание выполнять.

Мы замолчали и поняли – Балабеков нарисовал готовую сцену выхода из опасного положения. Я лишь вздохнул:

– С заданием ничего не выйдет, группа деморализовалась. Один погиб, двое в шоковом состоянии.

– Пожалуй, ты прав, – немного подумав, согласился командир. После снял флягу, глотнул спиртного и скомандовал:

– Ладно, застрелите, надо возвращаться. Армянам повезло…

Мы посмотрели друг на друга, а после на покойника. Вроде действительно, какая ему разница?.. А нет, сердце у всех похолодело.

– А кто будет стрелять? – дрожащим голосом спросил Гюлахмед. Он, кажется, приходил в себя.

– Кто-нибудь из вас, – буркнул командир, – хоть жребий тяните.

– А почему не ты? – храбро возразил Садык.

– Я главный. Я приказываю, – просто ответил Балабеков.

– А я верующий. Мне вообще нельзя убивать, – уперся и Садык.

– Но ты же убивал в бою? – удивился я.

– Это другое дело, – “объяснил” слуга небес.

– А пусть застрелит тот, кто убил, – оригинально, но неосторожно предложил Магомед и посмотрел на Гюлахмеда.

Вы когда-нибудь видели, хоть по телевизору, выпущенного на арену дикого быка, который вдруг перед собой увидел матадора с красной тряпкой. Я даже при лунном свете заметил, как синие глаза горца медленно перекрасились в цвет спелого помидора, но не успел предотвратить его прыжок барса на своего обидчика. В следующий миг, придавив толстого Магомеда собой, он дико завопил:

– Чтоб я второй раз убил своего друга? Задушу, тварь!..

Мы смогли вырвать хрипящую глотку Магомеда из лапищ Гюлахмеда, лишь слегка стукнув того прикладом по башке. Мясник, еле отдышавшись, заорал:

– Клянусь, застрелю этого сукина сына, если еще раз дотронется до меня! Он уже достал…

– Да, еще одного трупа нам не хватает, – заворчал Садык. – Кто шел нам навстречу, когда на задание шли? У кого-то тяжелая нога.

– Вот у него, – указал на труп Джабраила Магомед, – 46 размер одевал. Детская могила.

– Может, ты застрелишь, – вдруг спросил у Магомеда Балабеков. – Как раз у тебя веская причина есть!

– У меня! Какая? – Магомед вновь затрясся.

– А коровий долг? – серьезно спросил Балабеков, подмигнув мне. – Подумать только, теперь ты свободен. Никаких долгов не надо отдавать! Неужели ты в последний раз не окажешь услугу покойному, заодно и всем нам?

– А-а… А лезгин сказал, что он наследник? – подозрительно спросил Магомед.

– Да он пошутил. Правда, дорогой? – спросил я у Гюлахмеда. – Ведь ты не будешь взымать в это тяжелое для нашего народа время какой-то долг у родного товарища?

Тот аж поперхнулся. Но потом, немного поразмыслив, гневно сверкнул глазами:

– Пусть подавится! Чтоб у коров твоих молоко высохло! Чтоб баранов твоих волки загрызли! – после гордо, в позе правоверного мусульманина, уселся рядом с трупом.

– Правда? – обрадовался Магомед и схватил у меня свой автомат. – Да я насквозь прошью этого гада! Еще на проценты пытался меня посадить. Отойдите в сторону!

– О Аллах! – промолвил Мулла Садык, подняв глаза на чернеющее небо. – Прости неразумным детям своим грехи их. Не ведают что творят…

– Да причем тут Аллах? – завопил на него Магомед. – Чистеньким хочешь остаться? А когда за деньги молитвы читаешь, небось, об Аллахе не думаешь?

Садых умно замолчал и не влез в неудобную для себя дискуссию.

Магомед же уже не мог остановиться и орал дальше.

– Подумаешь! Как же мы Аллаха боимся? Да не его боитесь вы, падлы, а прокурора! А мне все равно. Столько баранов разделывал, пришью еще одного. Вообще-то он свиньей был. С этим долгом все нервы вытрепал… Эй, отойди в сторону! – прицелившись, он крикнул Гюлахмеду. – А то и тебя грохну в придачу! Тоже мне, наследник хренов… Э-э… Что с тобой?

Вдруг мы заметили, что Гюлахмед, как-то странно выглядит. Он замер и округлившимися от ужаса глазами уставился на покойника. Его кудрявые редеющие волосы на глазах начали выпрямляться, подниматься и менять окраску, сливаясь с лунным светом. Эту жуткую картину дополнила медленно поднимающаяся рука лезгина, указывающая, как перст божий, на покрытое платком лицо покойника. Мы, присмотревшись в указанном направлении, замерли. Холодные мурашки проползли по нашим телам и душам…

Платочек в области рта еле заметно дрожал. Ветра не было…

– Аллах велик! – загробным голосом промолвил наконец Садык.

– Господи! – почему-то по-русски обратился к Всевышнему Балабеков и чуть не перекрестился.

– Мама!.. – вспомнил свое, видимо, счастливое детство Магомед.

Мои уста нечленораздельно что-то прошептали, кажется, матом. Все же мы, словно приклеенные друг к другу, дружно начали дрожать…

– Кошмар! – Аталай пользуясь страхом, опять пристроила свою грудь к Ганмурату. – Он что, воскрес? Мамочка родная!..

– Щас… – ухмыльнулся Бакинец. – Воскресают святые, а у нас… они давно изжились.

– Ты точно не святой. По тебе преисподняя плачет, – опять не удержалась Гюля, но Бакинец галантно промолчал.

– Может, дослушаем рассказчика? – подал идею и этим всех удивил Зопаев.

Арзуман глотнул из своего стакана, смачно понюхал кусочек баклажана и важно продолжил…

– Когда начали шевелиться пальцы трупа, нам показалось, что приближается конец света. Сейчас все мертвецы начнут оживать и пожирать людей. Как в кино, ей-богу! Поди тут после разберись, кто хачик, а кто азербайджанец…

– Мы-то не будем разбираться, – не удержался от реплики Бакинец, – если нам даже сейчас наплевать на всю эту туфту. А вот они даже в преисподней будут искать следы “древней” армянской цивилизации, и я не удивлюсь, если черти там окажутся потомками какого-то святого Вартапеда из Эчмиадзина.

– Слушай, ты сам хуже армянина! – разозлился на него Ветеран в тельняшке. – Дай человеку рассказать свою историю, да-а!..

Все зашипели на возмутителя спокойствия, и Арзуман продолжил:

– Когда труп несчастного Джабраила медленно начал подыматься, а платок спал и выявил дико вытаращенные глаза покойника, мы, бросив оружие, с гиком помчались в лес. Прежде чем нырнуть в ближайший куст, я услышал отчаянный вопль обезумевшего Магомеда, который даже не бежал, а от избыточного веса просто катился за нами:

– Вай мама!.. Он меня догоняет!..

В следующий миг, зацепившись за что-то, толстяк свалился навзничь, и мы стали свидетелями душераздирающей картины: прибавляющий все больше и больше скорость, оживший труп нашего товарища достиг, наконец, распростертого на поляне тела. Посмотрев сначала на восток, после на запад, он сломал увесистый сук у ближайшего дерева и начал методично обрабатывать выпирающую часть несчастного Магомеда. Отчаянные вопли незадачливого бойца откликнулись эхом по всему лесу и заставили затрепетать наши души, которые и так ушли куда-то в пятки. Вдруг труп обрел еще и голос и разразился таким благим матом, что мы окончательно уверовали в чудесное воскрешение нашего Джабраила.

– Помогите! – визжал и хрюкал истязаемый. – Убивают!..

– Он его действительно убьет, – прошептал рядом Гюлахмед. Оглянувшись, я увидел и других товарищей, которые со страхом наблюдали эту драму.

– Раз ругается, значит жив. Где вы видели дерущегося духа, – опять сделал трезвые выводы Садык. – Пошли, поможем ближнему во имя Аллаха. А то не успел воскреснуть один, отдаст душу другой…

Мы ринулись к Джабраилу, кое-как его обезоружили и вырвали из его лап Магомеда, который сжался в комок и затравленным взглядом смотрел на напавшего на него не то мстящего духа, не то ожившего товарища.

– Вы все хотели меня убить, – визжал Джабраил, – я все слышал! Вы все преступники! Вы хуже армян! – продолжал орать в бешенстве он, оплевывая нас брызгами слюны.

– Тише, тише, брат, – успокаивающе пробормотал Балабеков, – ты же и так скопытился. Мы все видели…

– Тебя что, на том свете не приняли? – вполне серьезно спросил Садык.

– Я столько плакал… – прошептал растерянно Гюлахмед. – Аллах услышал мои молитвы!.. – вновь заревел лезгин. – Я-то думал, своими руками…

– Ты тут единственный друг, – так же растрогался Джабраил. – Дайка обниму тебя… Пустите меня! – опять наорал на нас воскресший, так как мы продолжали его держать. – Не трону я его, – смачно плюнул он в сторону Магомеда, – нужен он мне…

Пока друзья обнимались и плакали, мы безуспешно пытались разгадать эту головоломку. Наконец Садык не выдержал:

– А все-таки, братец, – обратился он к Джабраилу, – объясни-ка нам, черт бы тебя побрал, как это случилось, что, отдав концы, ты опять приперся обратно. Поверьте, товарищи, я по долгу службы немало жмуриков упаковал на тот свет и у всех у них был билет в один конец. А этот, – развел руки в недоумении мулла, – как будто еще и помолодел!

– А-а, все равно, не поверите, – махнул рукой и, кажется, смутился Джабраил.

– А ты рассказывай, ромашку не устраивай – поверим, не поверим, – проворчал Балабеков, – может и поверим. Тут всего насмотришься.

– Ну, как скажете, – призадумался Джабраил. – Честно говоря, я сам уже не верю, что все это произошло на самом деле. Уж лучше поделюсь. А то лопну или чокнусь…

Он хлебнул тутовки из заботливо протянутой Гюлахмедом фляги, подождал, пока мы пристроились поудобнее, и начал…

– В общем, братцы мои, Садык прав. Я действительно, на какое-то время отдал душу…

– Дьяволу, – не удержался Магомед и быстро юркнул за дерево.

Мы зашикали на него. Джабраил недовольно буркнул:

– Надеюсь, все-таки Богу. Потому что там, куда я попал, на зеленой сочной поляне бегали приличные твари в лице овец, коров, верблюдов. Даже намека не было на таких ослов, как ты, Магомед, который из-за несколько коров готов был умертвить своего боевого товарища…

– Подожди, – нетерпеливо перебил его Мулла Садык, – ты хочешь сказать, что попал в рай?

– Если то, что я описал, соответствует, по твоему мнению раю, то я был в самом настоящем раю. Журчали речки, щебетали птицы, плоды вековых деревьев свисали до земли. На душе было так спокойно и радостно, что я прослезился…

– А гурии там были? – мечтательно разинул рот Гюлахмед.

– Ага… – ответил вновь неугомонный Магомед, который окончательно пришел в себя и мечтал расквитаться с Джабраилом. – 90-60-90. В бикини и без лифчиков…

– Представьте себе, – решил, видимо, не поддаваться на провокацию Джабраил, – не хотел говорить, но после замечания этого упыря, – кивнул он в сторону оппонента, – просто обязан сообщить об этом. Добавлю лишь то, что таких прекрасных существ на земле я еще не видел.

– Откуда увидишь, – все не успокаивался Магомед, – небось, у себя в деревне, кроме коров и ишаков, ни за кем не ухаживал…

Тут Балабеков так гаркнул на Магомеда, что тот чуть не уронил автомат, и впредь не мешал рассказу Джабраила. Тот, вздохнув, продолжил…

– Вдруг вижу пред собой высокого, с заметной горбинкой на носу старика, одетого сплошь в белое. Ветер играл его седыми длинными волосами и смешивал их с такой же длинной бородой. Старик, опершись на дубовую палку, в упор за мной наблюдал. Уловив взгляд, сердито спросил:

– Что приперся? Рано тебе.

– Тут так хорошо! – воскликнул я. – Не гони, Аллахом прошу…

Тот, кажется, еще больше разозлился и рявкнул на меня:

– Не смей своим поганым языком упоминать Его имя! И вообще, тут ошибочка произошла. Я лично доложу вышестоящей инстанции об этом, – старик ткнул палкой вверх. – Думаешь, мы не знаем, что ты людям в долг даешь на проценты? Думаешь, не знаем, что во время поста свинину жрешь с водкой?

Меня прошиб холодный пот. В последнее время, что греха таить, решил я так зарабатывать. Что делать? Работы нет, дети растут… Тут хоть какая-то копейка попадала. И на счет свинины верно было. Если сосед грузин тебя угощает шашлыком и чачей, как не пить и не есть? Тем более при такой голодухе. Но, чтобы из-за этого в вечную тюрьму на том свете сесть и жариться в геенне огненной…

– Я больше не буду! – заревел я и, упав на колени, обнял его ноги. – Не губи! Шайтан сбил с пути…

Старик противно покашлял и больно постучал палкой по моей голове.

– Брат Шайтан тут не причем. Он свою работу делает. А вот из-за таких, как ты, он скоро обанкротится. Сколько грешных душ можно забирать? Тут ни один бюджет не выдержит. Видишь, – обвел старик пространство палкой, – на сотни верст ни одной праведной души!.. Чтоб все деньги вернул! Нечестно заработанные!

– Верну, мамой клянусь, верну, – зарыдал я и опять припал к ногам Смотрящего. Но тот продолжал бушевать:

– Думаешь, я не вижу, как ты измеряешь глазами попочки и сисички наших гурий? Конечно, здесь захочешь остаться, если совесть потерял. А ты вспомни жену, ведь она еще молодая? Думаешь, тебя будет ждать – голодранца и нищего? Держи сердце в холодильнике! Мы ей покажем в видениях, как ты тут с гуриями развлекаешься, так она мигом тебе отомстит. Найдет себе применение. На, смотри, – обвел палкой по воздуху он…

Предо мной открылась следующая картина: наш сельский участковый, которого я терпеть не мог, в сумерках подкрадывается к моему дому. Около калитки воровато оглядывается. Торопливо вытаскивает расческу и приглаживает свою плешивую голову, после стучит в ворота. В руке у него какой-то кулек, видимо с гостинцами. Скоро моя жена Зарнигяр, прикрывая платком лицо, открывает калитку. Ее сопровождает верный Боздар – наш волкодав. Участковый отпрыгивает назад, опасливо глядя на ощетинившуюся собаку, что-то говорит, пытаясь протянуть кулечек жене, гад. Но та, решительно помотав головой, захлопывает дверь перед его носом.

– У-у, сука! Муж воюет, а эта сволочь к жене дорогу прокладывает. Вернусь, убью гада! – в гневе подумал я и такую тоску почувствовал вдруг по своей жене и детям, что навзрыд заревел.

А старик, внимательно наблюдавший за мной, ехидно спросил:

– Ну что? Теперь хочешь остаться здесь и развлекаться с нашими штатными гуриями?

– Не-ет! – заорал я и вскочил на ноги. – Ты меня хорошо проучил старик, я все понял! Спасибо тебе. Теперь я хочу только одного, отвоевать наши земли и вернуться в свое село, в свою бедную, но такую мне родную лачугу. И не нужна мне эта зеленая трава – у нас она не хуже. Не надо мне этих молочных рек – молоко моей старушки-коровы вкуснее. Не нужны мне сочные красотки – жена моя, гордая и непреклонная, люба мне больше всех твоих райских гурий. Лишь об одном прошу, верни меня назад к моей верной Зярнигяр. Не дай моим детям сиротскую долю!

– То-то… – довольно крякнул старичок, и упрямые складки на его челе чуть смягчились. – Ладно, уговорил. Пойду, настрочу наверх прошение за тебя. Хоть и не люблю я за вашу неблагодарную людскую братию челом бить, но ради твоих детишек… – старик, кажется, даже прослезился. – Старый стал, сентиментальный стал… – проворчал он, уходя.

– Подожди, – расхрабрился я и решил еще и похлопотать для своей Родины, – скажи мне, пожалуйста, отец, что станет с нашим Карабахом? Когда Всевышний и Всемилостивый вернет нам земли? Ведь ты же знаешь, что наши бессовестные соседи, именуемые армянами, оттяпали самый лакомый кусок нашей отчизны…

Старика как будто змей ужалил. Резко повернулся и с неожиданной проворностью прыгнул в мою сторону. Глаза его горели и метали гром и молнии. Тыча палкой мне в нос, он закричал:

– Ты что, мать твою, думаешь Господь, бросив все свои дела во Вселенной, спустится на вашу вшивую планету и будет за вас земли отвоевывать? Если вы такие оболтусы, что веками воюя друг с другом и истребляя своих же, открылись перед соседями, Господь тут причем? Если вы не способны защитить свои отцовские земли, зачем они вам? Открой свои длинные уши, хорошенько запоминай и передай всем своим ленивым и безмозглым собратьям: пока вы не научитесь жить в мире друг с другом, пока не научитесь воспринимать интересы веры и родины выше своих жалких амбиций, пока не объединитесь единым фронтом против недругов, Карабаха не видать вам, как своих ушей! Ясно?!

Последние слова прогремели в ушах артиллерийским залпом и оглушили меня. Изображение старика, как на экране, начало расплываться, рассасываться и менять контуры. Я со страхом наблюдал, как со всех сторон на меня двинулись разные верблюды, лошади, бараны и другая живность, с широко раскрывшимися пастями, из которых изрыгались то огонь, то оглушительный гик и рев. Гурии, сладкие и нежные, вдруг превратились в страшных фурий и, раскачивая удлинившимися грудями, начали отовсюду на меня наступать, пытаясь заключить в смертельные объятия. Кажется, и небо пыталось слиться с землей и раздавить меня в лепешку. Голова дико закружилась, и я почувствовал, что падаю в глубокую бездну…

Потерял сознание. Когда очнулся, услышал причитающего у своих ног Гюлахмеда. Слышал и все ваши разговоры. Но управлять телом и подать голос не мог. Лишь когда понял, что вы собираетесь меня во второй раз умертвить, разозлился не на шутку. Кое-как собрав волю в кулак и втиснув душу обратно в тело, смог пошевелить пальцами. Остальное вы знаете…

Может минут пять никто из нас не шевелился, затаив дыхание под впечатлением рассказанного. Наконец Садык, по ходу закрыв неестественно отвисшую челюсть Гюлахмеда, прочистил горло:

– Бррр!.. Это не рассказ, – пробурчал он, – это какой-то фильм ужасов. У меня до сих пор волосы дыбом стоят!

– Как они стоят, если их нет, – напомнил мулле сей нелицеприятный факт Балабеков.

Садык обиженно промолчал. Я предложил:

– Надо собираться обратно. С такими впечатлениями на задание идти опасно. Мы спутаем армян с чертями. И уже рассветает.

– А что в штабе скажем? – задумчиво спросил Садык.

– А-а… – махнул рукой Балабеков, – что-нибудь придумаем.

– Ага… – противно скривился в лице Магомед. – Придумывать наш командир мастак.

Все уважительно замолчали и посмотрели на Балабекова. В ту незабываемую ночь мы смогли выполнить только один единственный пункт поставленной перед нами задачи. Это устами нашего штабного гласило: “Непременно вернуться назад живыми и здоровыми…”

Что мы и сделали назло врагу.

Все! Я закончил…

Арзуман нагнулся под стол за очередной бутылкой. Друзья-ветераны дружно протянули стаканы, ибо они не только опустели, даже высохли. Радостно примкнул к нам Режиссер, которого за штаны тянул и пытался удержать Оператор. Тут нас удивил еще и Прилизанный, который вдруг встал и гордо приплыл к нашей братии со своей емкостью. Выпив залпом порядочно налитую порцию горючего, он не отказался и от предложенного ему кусочка соленого. За ним растерянно семенил Зопаев, прихватив с собой еще и Гюлин стакан. В общем…

– А вы, – прожевывая закуску, ехидно обратился ко мне Прилизанный, – выходит, еще на войне применяли свой талант выдумщика-писаки?

Я находился в прострации от выпитого алкоголя и от нахлынувших воспоминаний. Потому благодушно ответил:

– В точку попали. Только я не всегда придумываю. Иногда пишу и о повседневном: о наших чиновниках, которые вполне удачно могли бы выступать в цирке, настолько они виртуозно жонглируют бюджетными средствами, об их талантах по возведению роскошных вилл, при весьма умеренных зарплатах, о взятках, кумовстве…

– Лучше уж продолжайте фантазировать, голубчик, вот вам мой совет, – невозмутимо ответил Прилизанный, – у вас это прекрасно получается. И знаете, – добавил он, неторопливо вытирая стекла очков, – вполне безобидный жанр для таких талантливых и прозорливых журналистов вроде вас…

Я надеюсь, у вас хватит мозговых клеток не опубликовывать то, что вытворяли ваши товарищи. Знаете, – продолжил он после небольшой паузы, – это весьма любопытное обозрение для тех вышеуказанных чиновников, чьи виллы и автомобили вы так дотошно считаете…

Как легко все-таки можно испортить настроение человеку. Тут Ветеран в тельняшке, вскочив, храбро ринулся в бой:

– Слушай, ты что нам все угрожаешь? Мы что, твоих вшивых ментов боимся, или твоих гребаных прокуроров? Мы все тут войну прошли, понимаешь? Смерти в глаза смотрели. И тюрьму видели, и в психушке сидели в благодарность… – тут он стукнул себя в грудь. – Ты думаешь, все это мы для тебя рассказываем? Нахрен ты нам сдался со своей передачей! Нам приятно воспоминание. Это были трудные, но лучшие года нашей жизни…

Прилизанный невозмутимо выслушал всю эту тираду, зевнул и вновь развалился в своем кресле:

– Однако вернемся к нашим баранам. Вот вы, например, – обратился он вежливо к Ветерану в тельняшке, стоящему все еще в позе бойцовского петуха, – может, тоже расскажете о своих подвигах?.. Но чтоб никакого криминала! – вдруг закричал он в бешенстве, стукнув кулаком по столу. Мы все содрогнулись.

– Мне надоел, черт возьми, криминал в рассказах! Чтоб прилично было! Как в сказке!

Ветеран в тельняшке немного растерялся. Почесывая голову, он пытался что-то вспомнить, но ничего не получалось. Разозлившись, тоже зарычал:

– Где я те найду сказку на войне, мать твою! Иди тогда в детский садик!..

– Вся война – это сплошное преступление, – хмуро констатировал Ганмуратбек.

– Дяденьки хорошие, как хорошо, что я не мужчина, – воскликнула Аталай.

– Да, в наше время быть мужчиной – это роскошь, – прошептал Длинный ветеран.

– Да пусть расскажет, что хочет, устали уже, – заворчал Режиссер. – Нам пора обедать, у нас режим.

– Вам пора закусывать, –мстительно поправил Оператор. – От вас постоянно воняет, как из канализации.

– А ты не нюхай! – разозлился Режиссер. – Кто просит!

Прилизанный махнул рукой. Арзуман налил Ветерану в тельняшке еще граммов 50 водки и ласково предложил:

– Успокойся, дорогой. Расскажи чего-нибудь, только очень коротко. Тебе надо нервы беречь. Да и нам…

Тот недовольно глянул на скудно налитое, опрокинул емкость и, после небольшой паузы, начал:

История четвертая. Несбывшиеся мечты

А мечтать не вредно…

– В общем, есть у меня небольшая, я думаю, некриминальная история, – покосился он на Прилизанного. – Я, конечно, мог бы почтить вас более интересным рассказом, но… – он сделал паузу и ехидно добавил, – тут у нас слабонервные собрались, понимаешь, им только сказки подавай…

– Не отходи от темы, бандит! – храбро взвизгнул Зопаев.

– Да я тебя, как котенка придушу, просученный ублюдок, – держа пальцы веером, пошел на него Ветеран в тельняшке.

– Хватит! – тут я разозлился. – Или рассказывай, или уходи! Ты передачу срываешь.

– Да, тут тебе не тюремная камера, – фыркнула и Гюлечка.

– Цыц, цапля! – гаркнул на нее Тельняшка, но сел. После недовольно огрызнулся на меня:

– Че орешь? Ты мне не указ. Я не виноват, что ты на них пашешь, а был честным фраером.

– Просто рассказывай, – я устало предложил. – Мы действительно на пределе.

Тот немного засопел носом, после все-таки начал:

– Короче, был у меня корешок один, так называемый. Мы с ним оба Черметские²³…

– А где это находится? – шепотом спросил у Бакинца Ганмурат, но все услышали.

– А тебя тогда не было, – подло хихикнул Бакинец, – это было до вашего нашествия.

Остальные зыркнули на них, и рассказчик продолжил…

– Везучий был этот мой сосед. Прям сам дьявол ему козырей подкладывал. Я вообще по жизни никому не завидовал – ни ворам, ни прокурорам. А вот этому гаду!.. Он даже девушку дворовую сцапал из-под носа. Она и мне нравилась…

Короче, как назло, мы с ним попали в один батальон во время боевых действий. Он, гад, мог запросто нравиться людям, в том числе начальству. Если этих штабных крыс можно назвать людьми, конечно…

В общем, он и там был на хорошем счету, в отличие от меня. Ну не учил меня папа чужие задницы вытирать…

– Фу! – в один голос профукали Гюля с Аталай.

– Короче, вот вам последнее предупреждение, – зло высказался Прилизанный. – Или вы прилично, по-возможности, конечно, будете рассказывать, или мы просто не будем вас слушать. Вы поняли? Я правильно выразился? – спросил он у аудитории.

– Идеально, – ответил я и обратился к товарищу в тельняшке, у которого дрожащие пальцы в наколках ползали по столу в поиске оружия. – Не глупи! Следи за речью и начни.

– С последней мысли! – хором предложила аудитория.

– Я попал в сумасшедший дом, – простонал Прилизанный.

Ветеран в тельняшке вытер платком вспотевший лоб.

– Вы думаете, я нарочно? – зарычал он. – Просидели бы пару месяцев на зоне, я посмотрел, как вы после прокукаре… прогавк… Тьфу!.. Провоняете! – почти в истерике закончил он свою речь.

– Ладно, пусть катает, – развязно бросила Гюля, – заколебались уже.

Все удивленно повернулись к ней.

– Ой! Что это я!.. – покраснела Гюля, прикрывая рот. – Это все ты, бандит! – зашипела она на Ветерана в тельняшке, – разлагающе на нас влияешь! Пасть порву, если люк не закроешь!

Тот в испуге отпрянул от нее и торопливо продолжил:

– Короче, как-то из города приехали какие-то парни в синих беретах. Увидели мы их с корешом в штабе, куда нас и еще пару человек срочно отозвали с позиций. Ребята были конкретные: спокойные, сильные, спортивные, не суетились и не болтали. Каждый занимался своим делом: кто оружием, кто взрывчаткой, кто обмундированием… В части шептали, что они прошли какое-то спецобучение в Турции. Мы так и толком не узнали, как их зовут, откуда приплыли и куда отчалили после…

Нас и троих проводников из местных на скорую руку накормили, одели, обули, вооружили, присоединили к группе синих беретов и ночью дали пинка под зад, прямиком родину защищать, да еще в тылу противника. Руководил нами здоровенный малый, который почему-то все время держал проводников под прицелом. Мы про себя дали ему кликуху – Куцый. Чем-то он напоминал вожака собак из мультфильма Маугли, ну того, у которого хвост обрубили, такой же злой был и противный, и лаял периодически на нас, как будто для полного сходства. Замыкали процессию мы, так сказать, рабсила, на худенькие плечи которых нагрузили взрывчатые устройства, боеприпасы, спальные мешки – все тяжелое, как наша жизнь. Ну и водочки, сальца, для полного счастья…

Я поразился тогда, братцы мои воины, на всем оккупированном пространстве ни одного порядочного вражеского подразделения не было. Все деревни, которые мы прошли, были пустые, разрушенные и дочиста обглоданные. То и дело видели ручные тачки. Оказывается, днем хачики на тележках кубики вывозили из разрушенных домов. Бензина у них не было. Бог обделил их из-за подлости натуры. Вот и вынуждены были они таскать все это на своих горбах. Даже те немногочисленные посты, которые мы ловко обходили, были, кажется, безлюдны. Лишь в одном мы заметили пьяного армянского бойца. Он вышел из помещения и начал поливать природу выпитым, горланя, ни за что не поверите, “Долю воровскую” – нашу родную, бакинскую, но на своем поганом языке. Ара, и здесь успели своровать… Тьфу!..

В общем, я тогда спросил у Куцего, мол, зачем не заходим и не забираем земли? Ведь с одним-двумя нашими батальонами спецназа можно было справиться. Тот зло посмотрел на меня и прогавкал, что не знает. И вообще, хрен знает, кто знает!..

Тут два проводника начали маму вспоминать и выть, что это их родина. То есть, деревня. Мол, хорошо бы родную землю, куда они в детстве писали, поцеловать. Куцый зло гаркнул, что вся земля от Каспия до Еревана в принципе для них должна быть родная и т.д. Но потом пожалел и отпустил их под прицелом к развалинам какого-то дома.

Как только они юркнули в темноту, третий проводник тут же их заложил, что они там золото зарыли, когда убегали от наступающего тогда противника. Наверно обиделся, что его в долю не взяли. Куцый молча юркнул за ними, велев нам подождать. Не знаю, что там проводники целовали: землю свою обетованною, золото или еще какой хрен, но, когда вышли из-за развалин, рыла у них были кривые и вся в родной, описанной в детстве земле, а у Куцего – довольное. Даже фикса радостно блестела из-за безгубого рта. Уже после не так гавкал на нас…

– Слушай, ты что вообще рассказываешь? – с досадой заворчал Бакинец. – Маугли, Куцый… Мы что, в гостях у сказки? Ты еще про Соловья-разбойника расскажи.

– Не видишь, он тоже бастурму делает, – ухмыльнулся Ганмуратбек.

– Тогда пусть скорей делает! – завопил в нетерпении Режиссер. – У меня аппетит просыпается!

– Вижу, – проворчал Оператор, – вы мне весь объектив обслюнявили, негодник. Возьмите хоть салфетку…

– Не хотите, не буду! – уперся Ветеран в тельняшке. – Сами же хотели сказку!

– Ладно, – успокоил я его, – не кипятись. Просто шурши по теме.

– Не буду про золото рассказывать, – решительно заявил Тельняшка, – еще посадят… – и кивнул на Прилизанного. – Во, как уши навострил…

– О чем хочешь расскажи, только не тяни лямку, – простонал Бакинец. А то умру от тоски и безысходности.

– Да легко! Вы меня тоже достали…

– В общем, зарыли мы мины-шмины, где надо было. Начертили вражеские посты. Куцый со своими ребятами двоих хачиков заарканили. Один солдат – пацан совсем. Взяли его прямо в туалете, рядом с постом. До сих пор тошнит, когда вспоминаю как вонял по дороге – мы же его тащили…

– А второй? – нетерпеливо спросила Аталай.

– Крестьянин был. По пьянке проспал в доме, куда зашел днем за наваром. Полусонный, вышел из хаты в женской шубе и кувшином вина в руке. Нас за своих принял и радостно завопил что-то про доблестную армянскую армию, мать их на хрен, поднял кувшин и позвал выпить с ним. Ну а что мы? Мы с радостью согласились. Куцый что-то ему ответил по-ихнему, мол, “ахпер джан, цаветанем, то бишь, мамин матах…” и открыл объятия. Открыть-то открыл, но потом так закрыл, что у того чуть кости не выскочили из шубы. Так и обмяк в граблях Куцего. Хорошо, мы успели кувшин прихватить…

– Выпили? – оживился Бакинец.

– Нет, цветы поливали!.. Глупые вопросы не задавай, – огрызнулся Ветеран в тельняшке, – конечно, выпили. Оказывается, гад погреб нашел, где таких кувшинов десятки были. И соленья, и сало… Наверно, дом принадлежал какому-то неправоверному мусульманину, дай бог ему здоровья, если еще жив. Так с кайфом, мамой клянусь, никогда больше не гулял. Рядом проехала колонна вражеских бронемашин. А мы в тылу у противника с двумя обалдевшими пленными сидели на корточках в полуразваленном доме и пили за победу азербайджанского оружия.

Когда прогремели первые взрывы зарытых нами мин, решили отчаливать, пока не рассвело…

– Все нормально, особенно концовка, – опять влез в тему Бакинец, качая головой, – но соли нет в рассказе, понимаешь? Может, сделаем антракт?

– Ну да, – поддержал Арзуман, – а то после сала, вина и у меня слюнки потекли.

– У меня тоже! – обрадовался Режиссер и решительно объявил. – Все! Не буду снимать, если не нальете…

– Чтоб ты сдох! Чтоб ты в плен попал к армянам! – вскочил с места и завопил на Бакинца Ветеран в тельняшке. – Я вот, подошел как раз к этой соли! Дайте мне кончить в конце концов!

Гюля приглушенно хихикнула.

– Закончить, – смущенно кашлянув, поправил Зопаев.

– Тебе же пить предлагают, дурень, – ласково объяснил Арзуман, вытаскивая бутыль из волшебного ящика, – после продолжишь.

Тот сразу успокоился и схватил стакан.

– Налейте и мне, – совсем стал парнем в доску Прилизанный. Оглядев свою свиту в лице Гюлечки и Зопаева, поправился, – нам…

Все-таки русская водка – это дар божий, чтобы ни говорили о ней. Моментально сшибает все сословные грани. Мне интересно было наблюдать, как всесильный чиновник совсем в расслабленном галстуке чокается с бомжом Бакинцем, а черты лица подлюги и безразмерного подхалима Зопаева, по мере употребления спиртного разглаживаются и становятся человеческими. Он даже без согласия вышестоящей инстанции тост предложил и этим нас добил:

– Выпьем за победу! В следующую войну и я пойду воевать!

Мы, конечно, понимали, что этот благородный порыв у него сиюминутный и вспыхнул не изнутри, а извне, под воздействием горючих компонентов, но слушать было приятно.

Прилизанный посмотрел на него, как удав на подопытного кролика, смачно хрустнул огурцом и постановил:

– Молодец! Напишите рапорт на мое имя и при возобновлении военных действий я лично буду хлопотать о вашем переводе на самую передовую позицию, чтобы была возможность проявить себя.

Тот поперхнулся и начал противно кашлять, дезинфицируя спиртными каплями пространство. Все-таки грешно так внезапно отрезвлять человека…

– Давай рассказывай, – не обращая на него внимания, предложил Прилизанный Ветерану в тельняшке. – После водки тебя можно слушать.

Тот проглотил оставшиеся капельки спирта из стакана, с тоской оглядел его пустое содержимое и начал:

– Короче, братцы мои воины, погуляли мы хорошо, до хрюканья, и когда взлетели в воздух первые машины с вражескими элементами, собрав остаток здравого смысла в мозговое пространство, решили отчалить. Нагрузили на себя пленных и весь остальной хлам и, прихватив с собой каждый по кувшину, пустились в обратную дорогу. Еще не рассвело. Степь, которую мы проходили, была черная-пречерная, как моя жизнь. И вдруг природа взяла верх, и захотелось мне… отлить праздно выпитое, – пробормотал рассказчик.

– Матерь божья!.. – простонал Оператор.

– Ты совсем пьяный, что ли!.. – возмутился Бакинец. – На кой черт нам нужны твои физиологические потребности? Ты еще сообщи, сколько раз пукал по дороге.

– Да, невоспитанно, дамы здесь… – поддержал Арзуман. – Ты опять за свои какашки?

– Может, хватит уже? Ты и так рассказал достаточно… – и я скептически предложил.

– Да что вы за люди! – завопил в отчаянии Тельняшка. – Неужели трудно понять, что раз я об этом сообщаю, значит так надо, черт бы вас побрал! Дайте мне рассказать, или я сам уйду! С вами хуже, чем в камере с клопами! Всю кровь высосали!

– Дяденьки… – безразлично подала голос Аталай. – Мы столько всего услышали, что уши завяли. Еще потерпим. Пусть отливает…

– Продолжайте! – с досадой согласился Прилизанный. – Когда вы закончите, я поблагодарю бога за терпение.

– Да не верите вы ни в бога, ни в черта, – огрызнулся Ветеран в тельняшке, – не то не гноили бы честных пацанов на зонах… Хорошо. Я сам постараюсь быстрее кончить.

– Закончить, – педантично вновь вставил Зопаев.

– Слушай, грамотей хренов, какая разница? Удовольствие будет одинаковое. Я от вас избавлюсь, вы от меня.

– Начните! – уже в истерике заревел Прилизанный.

– В общем!.. – в тон его голосу начал Ветеран в тельняшке…

– …Пока отливал, после еще и освободился от лишних калорий, – он мстительно обвел взглядом аудиторию, – смотрю, со стороны армян приближается какая-та еле заметная тень. Ну, думаю, собака бродячая – их здесь много бездомных бродило после оккупации. Но смотрю, не-ет, что-то большое для собаки. Ха!.. Армянин! – догадался я и, забыв даже закрыть ширинку, прихватил автомат. Думаю, щас тебя – фашиста и оккупанта отправлю туда, откуда ты родом, и взял его на мушку. А про себя задумался, чтобы хачик в одиночку шнырял так близко к нашим позициям? Он что, Лев Толстой, или у его родственников денег много, чтобы выкуп платить?..

И подумал я, братцы мои воины, что он обшабился, наверное, и решил нашу армию в одиночку брать. Бля буду, только хотел нажать на курок и сделать благое для человечества дело, вдруг меня осенила умная мысль…

– Ба! – с ухмылкой восхитился Бакинец. – Ты нас приятно удивляешь…

Ветеран в тельняшке схватил пустую бутылку с ясными намерениями, но мы его придержали, отобрав оружие.

– Слушай, у тебя что, понос? – заворчал на Бакинца Древний Огуз. – На самом интересном месте лезешь.

– Точно! – радостно согласилась Гюлечка. – Это его стихия.

Бакинец благоразумно заткнулся. Удовлетворенный рассказчик продолжил…

– Я убрал палец с курка и подумал, зачем убивать этого несчастного? Ведь если шабит, значит наш человек! Надо его живым брать. Назло Куцому, который после захвата двух пленных – одного засратого молокососа и крестьянина-забулдыги – себя Рембо вообразил. Пусть видят, что и мы не из робкого десятка и свою спецподготовку на зонах прошли. Это, кстати, похлеще любого обучения…

В общем, убрав автомат, затаился я, как пантера за кустиком, куда ранее сходил. И прошлись перед взором видения, как командир награждает меня медалью “За отвагу”. Нет, черт возьми, орденом 1-ой степени!.. На Национального Героя, конечно, не дотянул бы, а жаль, сразу хату дали бы и выполз бы я из своей клетушки на Советской улице. Звание тоже не светило мне с такой биографией и образованием в три класса. Ну и хрен с ним, все равно западло мне погоны носить… Вот министр обороны лично пожимает мне руку, которую после я три дня не вымою и бантиком завяжу. Весь личный состав мне завидует и пытается взять автограф. Вот Куцый, пес шелудивый, заискивающе улыбается и называет меня при всех Сансеем…

А тень все приближалась, то спотыкаясь, то оглядываясь по сторонам. Отогнав от себя волнующие мысли, я сосредоточился, как индеец апачи на бледнолицем. И, когда тень поравнялась, прыгнул на нее, как барс на кролика. Кулаком как дал по башке!.. – тут рассказчик стукнул по столу, наглядно показав сие действие на неодушевленном предмете…

– Как дал ему по морде, как давай душить! Это тебе за Карабах! Это за “Нефтчи”! Это за остальные подлости!.. И, чтобы не подал свой гнусный голос соплеменникам, заткнул его рот кляпом из тряпки, которую ранее за кустиком использовал. После надел ему на голову заранее подготовленный мною вещмешок…

– Ой, какой ужас! – с дрожью в голосе воскликнул Оператор и обратился к Режиссеру. – Мэтр, даже великий Феллини не смог бы додуматься до таких мерзостей.

– Вы извращенец! – заключила Аталай.

– Что, чистой тряпки не было? – с отвращением спросила Гюля.

– Где я тебе в поле найду чистую тряпку, ведьма! – разозлился опять рассказчик, размахивая кулаками в воздухе. – Что было под рукой… под жопой, то и использовал!

– Правильно, – показал белые зубы в два ряда Арзуман, – врагу только так надо затыкать рот.

– Не отвлекайтесь, – предупредил Прилизанный…

– Ребята ушли далеко. Я еле их тени различал на горизонте. Поэтому рискнул и выстрелил в воздух. До наших позиций было близко, и вряд ли нас догнали бы армяне. Они, наверное, считали свои трупы после взрывов. Наши быстро все поняли и прибежали обратно.

– Куда вы делись, идиоты? – заорал Куцый и замахнулся кулаком.

– Только попробуй! – схватился я за штык-нож, но ребята придержали.

Куцый побледнел от ярости, но кулак убрал.

– Под трибунал пойдешь за неподчинение! – зло бросил он. – Где второй подельник? Зачем ты его в мешок засунул, идиот? – немного озадаченно спросил он, показывая на тушу на земле с дрыгающимися ногами.

– Ты что говоришь? Какой на хрен подельник? – я тоже разозлился. Но, предвкушая скорое торжество над этой зверюгой, величественно объявил:

– Это армянский воин! Я его лично в плен взял! – и, поставив ногу на поверженного врага, я в позе Наполеона после взятия Москвы, зыркнул на окружающую меня публику.

Куцый как-то ошарашено посмотрел на меня, после бросился развязывать мешок на голове пленного. Каково же было удивление, когда из полевого мешка вылезла, как червь из гнилого яблока, голова моего черметского корефана, с выпученными от ужаса и окосевшими от фингала глазами…

– Так ты взял в плен собственного кореша вместо армянина? – Бакинец чуть не упал со стула.

Абсолютная тишина аудитории показала, с каким конфузом публика восприняла концовку этого сумасшедшего рассказа.

– Да, черт возьми! – простонал в ответ Ветеран в тельняшке. – И откуда мне было знать, что эта образина после привала напьется и вырубится без задних ног, а после, заблудившись, припрется ко мне. И знаете, о чем я в этот миг успел подумать?

– О чем же, горемыка? – еле выдавил из себя Бакинец, от смеха держась за живот.

– О том, что даже в этом невезении удача подфартила моему дружбану. Ведь заблудившись в тылу, он запросто мог нарваться на армян, которые, наверняка, разбегались после взрывов. И надо же, во всей группе именно мне захотелось пис… справить нужду и именно тогда, когда он появился на горизонте. И после этого, казалось, я стопудово должен был укокошить его – уже держал палец на курке, но даже здесь дьявол меня отвлек дурными мыслями с гордыней и спас этого мудилу от неминуемой гибели. Ну, разве не везунчик был этот мой корефан? Что я говорил?..

Все замолчали и призадумались. Действительно, кто и как управляет нашими судьбами, что порой, когда, казалось, жизнь висит на волоске, именно этот волосок является нашим спасением. Хоть и банально звучит, пути Господни действительно неисповедимы…

– А что случилось после, дяденька? – задала простой и нужный вопрос Аталай.

– А ничего сногсшибательного, деточка, – обвил соблазнительную девку не родственным взглядом Ветеран в тельняшке…

– Вся группа упис… упала, держась за животы от смеха. Куцый, гад, тоже чуть не лопнул, забыв свою долбаную задачу и армян вместе взятых. Другана же моего еле успокоили и на всякий случай отобрали оружие. Он орал и матерился, что в первом же бою замочит меня в спину. Я, говорит, тебе все прощаю, кроме затычки с говном…

– Ну, я же не специально, братцы мои воины, – жалостливо обратился он к нам, – я же думал, что он армянин! И это вместо благодарности за то, что я спас его от плена и не замочил. Вот так я потерял другана, маму его с днем рождения, а армия наша двух храбрых бойцов, – вздохнул рассказчик.

– Что дальше, дяденька? – вновь воскликнула Аталай. – Неужели не смогли помириться, ведь действительно спасли его?

– Ты не знаешь нашего брата, дорогая, – опять вздохнул Ветеран в тельняшке. – Эта история получила огласку по всей части, если не дальше. На нас, бедолаг, показывали пальцем и укатывались со смеху. В конце концов, после нескольких конфликтов на этой почве, он уволился к своей жене, а я в тюрьму, правда, совсем по другой причине.

– По какой же? – съехидничал опять Бакинец. – Твоя судьба наконец-то нас заинтересовала.

– Какая тебе разница, задница, – ответил на удивление спокойно рассказчик. – И знаете, кто ко мне с передачей пришел?..

Он, кажется, с удовольствием прислушался к тишине.

– …Куцый! Я и представить себе не мог! – оглядел он нас с торжеством. – Порядочный оказался малый. С поняткой… Вы мне не нальете еще? – почти заискивающе обратился он к публике.

– Что только не случается, – вздохнул Арзуман, наполняя наполовину стакан рассказчика, – больше не пей, бедовый ты наш, пропьешь печень…

– Больше всех мэтр употребляет, – проворчал Оператор на стоящего в очереди за Тельняшкой Режиссера.

– У меня нервная профессия, – махнул на него тот, проглатывая содержимое стакана.

– Пейте молоко, – вкрадчиво посоветовал Оператор.

– Однажды я тебя убью, – пробормотал Режиссер, нюхая свою видавшую виды конфету.

– У нас остался последний рассказчик, – подал голос Прилизанный, – давайте закончим наши мучения.

Все повернулись к Длинному ветерану. Он сидел какой-то отчужденный и безучастный.

– Вы в этом уверены? Моя пластинка будет долгоиграющая.

– В самом деле? – переспросил с легкой иронией Прилизанный. – Мы перетерпели ваших товарищей, поверьте, и вас как-нибудь переплавим.

– Ну, смотрите, я вас предупредил. На самом деле я намеревался рассказывать другую историю, но после услышанного… – он чуточку задумался… – хочу рассказать главную историю своей жизни. Не знаю только, как вы ее воспримите?

– Ну-с, голубчик, вы нас заинтриговали, – вновь сыронизировал Прилизанный, вытирая стекла запотевших очков. – Хотя, думаю, после рассказов ваших товарищей мы вряд ли чему-то еще удивимся.

– Я когда-то давал подписку о неразглашении, – замялся Длинный. – Но время-то сколько прошло…

– Вау! – восхищенно воскликнула Аталай. – Как интригующе! Я еще никого не целовала, заметьте… – игриво заискрила она глазами.

– Да вы только грозитесь, голубушка, – с досадой съехидничала Гюля. – Поцелуйте же кого-нибудь, успокойтесь наконец.

– И поцелую! – затоптала ножками Аталай. – И вас не буду спрашивать, противная тетя! Я в отличие от вас вкус к поцелуям еще не потеряла.

– Ах ты, шалава! – Гюля превратилась в разъяренную тигрицу. – Это я тетя?!

– Ну, знаете, – пробурчал дамам Прилизанный, – только бабских разборок нам не хватало… А вы, – обратился он к Длинному, – заканчивайте вступление и начните. Если что, я сам вырежу что не надо. Поверьте, – взгляд чинуши опять остекленел, – я по этой части достаточно компетентный человек.

– Не-е, так не пойдет, – вдруг заворчал Режиссер, – а обед? Мы так не договаривались. Обед – святое дело!

– Вы что, мэтр, устали сосать конфету? – мстительно поинтересовался Оператор.

– Щас ты у меня…

– Молчать, каналья! – опять заревел Прилизанный и хлопнул по столу. – Господи, что за публика!

– Вообще-то товарищ дело говорит, – спокойно констатировал Арзуман. – Может, пообедаем где-нибудь, после соберемся?

– У меня в горле высохло, – блеснул и так слезящимися глазами Режиссер. – Как будто по ней трактором проехали, комбайном пропахали. Так невозможно работать, протестую! – начал стучать по столу он.

– Пейте воду… – вновь подло вставил Оператор.

– Чтоб тебе утопленником быть! – вконец озверел Режиcсер. – То молоко, то вода!

– Дяденьки, – промурлыкала Аталай, сладко зевая и привычно выпячивая грудь, – я бы тоже не отказалась от шашлычка, – облизнула она пухлые губки. – А-а, Ганмурад бек, – игриво польстилась она к Древнему Огузу, – не хотите ли угостить свою маленькую девочку сочным шашлычком?

Тот чуть не поперхнулся.

– В общем, вы в восторге, – взяла его за локоть Аталай.

– Ганмурат бек, – съехидничал, как всегда, Бакинец, – только не путайте одно сочное блюдо с другим. В вашем возрасте это небезопасно…

Взрыв хохота окончательно смутил бедолагу. Растерявшийся и смутившийся, он лишь помахал кулаком обидчику.

– Я предлагаю собраться завтра в каком-нибудь ресторане и всем коллективом попробовать этих самых шашлычков, а заодно и выслушать рассказ нашего товарища. Что скажете, господа?

Воцарилось молчание. Ветераны молча пригляделись.

– Хорошо поешь, начальник. Ресторан, шашлык… – пробормотал Тельняшка. – При нашей пенсии не то, что в ресторан, в чайхану лишний раз не сходишь. Нам хотя бы килечку да сальца! И водочку с прицепом… – мечтательно чавкнул он губами.

– Сам ты ешь свою кильку, урод, – бросила Гюля. – Я эту дрянь никогда не съем.

Арзуман вовремя сжал плечи разъяренному ветерану и упредил конфликт.

– Понимаете, батюшка, как родину защищать, власти сразу нас вспоминают и хватают за… – тут он к месту чихнул. – А вот обеспечить средствами на рестораны и банкеты, увы, желания не имеют.

Прилизанный ожидаемо поморщился:

– Как представитель вышеупомянутой власти, я как раз собираюсь опровергнуть это ваше неправильное восприятие, голубчик. Вы только предложите, где соберемся?

Я вспомнил встречу однокурсников.

– Предлагаю очень уютный ресторан “Не горюй”. Вкусная кухня и приемлемые цены.

– Звучит, как рекламный ролик, – усмехнулась Гюля.

– Это на Шихово, на берегу моря, – оживился и Арзуман, – я поддерживаю командира. Там собираются в основном бакинцы нашего поколения…

– А еразов туда пустят? – не удержался опять Бакинец, но тут же поплатился за подлость. Ганмурат успел схватить его за шкирку и начал медленно поднимать.

– Думаю, одного пустят… – торопливо воскликнул Бакинец, тщетно пытавшийся дотянуться ботинками до пола. – Пустят, всех пустят, я лично походатайствую… – в отчаянии закричал он.

– Пустите, медведь. Он же задохнется!

Это Гюля бросилась на помощь Бакинцу и, вцепившись в руку Древнего Огуза, помогла освободить тощую шею городского жителя.

– Ну что ж, пусть будет “Не горюй”, – подытожил Прилизанный. – Полагаю, мы сможем положиться на вкус товарища Балабекова. Так что соберитесь к обеду в указанном месте, господа хорошие, и не будьте чрезмерно дотошными от греха подальше, – с украдкой взглянул он в сторону Арзумана.

И на этой жизнеутверждающей ноте и подвпечатлением услышанных рассказов, мы разошлись…

История пятая. Нет повести печальней…

Время – это страшная химера. Попытка вернуться в прошлое может обернуться кошмарной иллюзией, где всякая видимая реальность – это просто имитация того прошлого. Где мы уже не мы, и наше окружение уже не то, если даже все на материальном уровне сдублировать. Временное пространство, куда каждую секунду мы все больше проваливаемся, губит самое главное – личность, психику на подсознательном уровне, изменяет восприятие бытия эквивалентное этим секундам…

…На следующий день мы чинно восседали в небольшом уютном зале упомянутого ресторана “Не горюй”. Прохладный морской ветерок освежал наши мысли и надежды на светлое будущее и, что немаловажно, аппетит, а приятный аромат восточной кухни щекотал ставшие невероятно чувствительными, ноздри. Все были опрятно одеты, обуты, выбриты, нафуфырены, даже Ветеран в тельняшке, успевший пополнить гардероб красочным широким галстуком в горошек. Смущало только то, что сей галстук был надет поверх тельняшки и выглядел, как импровизированный ошейник. Режиссер казался намного свежее, а главное, заметно чище и не вонял, как вчера экскрементами изо рта. Оператор прям лучился от счастья, глазея на своего, ставшего похожим на qomo sapiensа, кумира.

Прилизанный прибыл в сопровождении верного лакея Зопаева последним. Выслушав бурные аплодисменты радостной публики, он подал знак хозяину ресторана, покорно ожидавшему его у дверей в позе почтительного рака, к началу банкета. И пошло-поехало. Официанты с полными подносами виртуозно сменяли друг друга. После первой атаки на ароматные блюда и высококачественное спиртное хозяин банкета решил взять инициативу в руки.

– Дамы и господа, мы, надеюсь, никуда не торопимся, и у нас будет возможность насладиться этим чудесным днем, сколько пожелаем. Предлагаю, пока все адекватны, перейти к прослушиванию нашего последнего рассказчика, ибо…

– Гениально! – не дав закончить мысль боссу, воскликнул Зопаев, находящийся, видимо уже подшофе и начал хлопать в ладоши. Но, пробуренный взглядом Хозяина заткнулся, торопливо пряча жирные от шашлыка пальцы в карманы.

– А вы иллюзионист, – я мрачно обернулся к Прилизанному.

– Со вчерашнего дня еще и рефери, – ответил тот. – Но давайте все-таки прослушаем рассказ.

– Давайте! – хором отозвалась публика.

Длинный, до этого отрешенно уставившийся на полную рюмку перед собой, тихо вздохнул, опрокинул ее содержимое, не торопясь, вытер салфеткой рот и начал…

– Она была моей первой и, как показала жизнь, единственной любовью. Мы с ней с одного двора – старого бакинского дворика в поселке Кирова…

– Он сейчас как-то по-другому называется, – встрянул в тему Бакинец.

– Пусть как хотят назовут! – заворчала резко погрустневшая Гюлечка. – Для нас эти названия так и остались, как прежде – Разина, Кирова, Завокзальная, Монтина… И баста…

– У нее после водочки голос прорезался, – ехидно шепнул Режиссеру Оператор.

– А ты тоже выпей, – ответил тот, недовольно бурча, – авось, и у тебя кое-что прорежется.

– Вы идиот!

– Может, все-таки послушаем, – спокойно повторил свое предложение Прилизанный. – Мне ваша тупая болтовня надоела.

Я поддержал и обратился к рассказчику:

– Продолжай. Надеюсь, твоя любовная история имеет отношение к теме.

Длинный пожал плечами:

– Разве это важно? После конца восьмидесятых такое ощущение, что все, что происходит, имеет отношение к этой проклятой теме…

Наши квартиры были на одной общей площадке небольшого пятиэтажного дома, где соседи, если усталые, выпившие или просто от рассеянности порой путали никогда не запирающиеся на ключ двери. Ничего – извинялись и, смеясь, шли дальше.

Мы с Джулией вот на одной из этих площадок сначала вместе ползали на четвереньках, стучась лбами то в одну, то в другую дверь, после в садик вместе пошли, весело спотыкаясь – благо он находился кварталом ниже. До сих пор помню запах детских шкафчиков в длинном коридоре, запах паркета, пахнувшим мастикой, и аромат цветущих деревьев ранней весной в небольшом дворике перед садиком, где мы играли и бесновались, пока кто-то из родителей нас не забирал… Господи, неужели все это было? – прошептал он, словно в прострации. После вздохнув, продолжил:

– Школьные годы. Десять лет за одной партой. Букет разноцветных роз на каждое 8 марта и непременно маленький флакончик духов “Красный мак” – они ей нравились. Цветы выращивал в своем небольшом садике старый армянин на противоположной улице, не помню уже, как его звали. Пахли они умопомрачительно. Особенно мне нравились бутоны сочных желтых роз. Старик их дорого продавал по тем меркам. За букет я иногда выкладывал до двух, трех рублей. А то и понятно: в то время цветы в государственных лавках были невзрачны, а частных торговых точек вообще не было.

Помню, как подарил Джулии свой первый букет в первом классе. Разумеется, его купили родители и вовсе не Джуле, а учительнице начальных классов. Но я букет из пяти роз аккуратно разделил на две части, и при этом учительнице достались всего две розы, что сильно ее озадачило. Но училка была деликатной женщиной и промолчала. Все раскрылось вечером, когда Джуля, надев на крошечные ножки мамины туфли и набросив на плечи ее шаль, гордо продемонстрировала сначала своим, а после моим родителям первый в своей жизни подаренный ей букет…

Меня зовут Рафаэль, а она Джульетта, потому чуть ли не с пеленок нас окрестили – Ромео и Джульетта…

– Так-так… – тихо проворчал Бакинец. – Еще одна пикантная история… Она что, армянкой была?

– Да, Джулия была армянкой, – ответил тот просто и замолчал.

Наступила тишина. Прилизанный несолидно потянулся и зевнул. Ганмурат осторожно нагнулся к Бакинцу и шепотом спросил:

– Слушай, земляк, у вас в городе вообще азербайджанцы были? А то тут армянин, там армянин…

Тот нехорошо покосился на него:

– Нет, что ты, все ждали вас, чтобы пришли и облагородили наш генофонд…

Гюля хихикнула. Ганмурад насупил брови. Прилизанный безнадежно начал протирать стекла очков и устало обратился к Длинному:

– Я просто умоляю вас продолжить рассказ и не отвлекаться.

Тот развел руки…

– Когда произошли те события, изменившие всю нашу счастливую, беззаботную жизнь, – начал он, – мы очень растерялись. Из Армении каждый день прибегали, приползали в Баку сотни азербайджанцев – обессиленные, обесчещенные, растерзанные, потерявшие не только кров, но нередко родных и близких. Они жаждали мести за свои страдания и унижения. А силы, которые разожгли костер под названием Нагорный Карабах, умело направляли их злобу на бакинских армян. Мы, городские жители, помогали беженцам чем могли, обустраивали их, но также помогали своим соседям-армянам безопасно покинуть родной им город, где они жили так счастливо, деля вместе с нами и радость, и горе. За какие-то пару лет после выступления этого подлеца-провокатора Аганбегяна – советника Горбачева – в Париже, где он “посчитал целесообразным” отторгнуть Нагорно-Карабахскую автономную область из состава Азербайджана и присоединить к Армении, в ужасном положении оказалась, наряду с другими семьями бакинских армян, и семья Манучаровых…

До сих пор помню сцены нашего расставания у парома. Рядом с родителями и родней, естественно, невозможно было дать волю чувствам, переполнявшим нас, но все понимали и делали вид, что не обращают на нас внимания. Мы же в тот горький час разлуки с болью сжимали друг другу руки и общались лишь полными от слез глазами. Так и стояли застывшие, мечтая хоть бы еще чуть-чуть продлить эти мгновения. Лишь когда родители Джулии осторожно потянули ее к парому, она тихо вскрикнула:

– Рома, я буду ждать! Слышишь, буду ждать!..

Я же не смог ей даже ответить от горького комка в горле…

Длинный замолчал, пустым взглядом уставившись в одну точку. И вообще, казалось, он находится в другом измерении и про нас, земных, совершенно забыл. Его плавно начатый рассказ околдовал, и мы завороженно ждали. Продлившиеся мгновения тишины первым нарушил Прилизанный, деликатно покашляв.

Длинный рассеянно посмотрел на него, постепенно возвращаясь в действительность. Тут в Бакинца опять бес вселился:

– Этот фильм я кажется видел – “Ромео, мой сосед”²⁴, – он демонстративно опустошил содержимое носоглотки в видавший виды платок. – У кого-нибудь есть полотенце? Я хочу рыдать.

И, действительно, противно завыл.

– Смотрите-ка, у него слезы есть! – ехидно удивилась Гюля. – Да у любого бультерьера их больше.

– А сам как распинался по телефону перед своим армихоном. Брат, дорогой… – это Аталай поддержала Гюлю. – Наверное, бабки прочуял.

– Кто? Я!.. – ощетинился Бакинец.

– У тебя опять словесный понос? – наехал на него и Арзуман.

Тот растерялся и зло буркнул:

– Говно покушал. Больше не буду.

– Приятного аппетита, – не успокаивалась Гюля.

– Пусть расскажет, черт вас всех побрал, съемка идет, – завопил Режиссер и обрушился на Гюлю, которую почему-то очень невзлюбил. – Отстань от него, пиявка!

– Ах ты жирный, грязный поросенок! – вскочила с места и пошла на него Гюлечка. Она явно взбодрилась после принятого на грудь алкоголя. Но тут на сцену, как разъяренная пантера, выпрыгнул Оператор:

– Только попробуй, сучка! Я тебе все волосы повыдергиваю и глаза выколю!

– Питух гамбургский! – завизжала Гюлечка.

– Курица безмозглая! – парировал Оператор.

Так и стояли друг перед другом, не решаясь атаковать первым. Тут Прилизанный дико расхохотался и обратился к Режиссеру:

– Снимайте подряд. Я за все заплачу. Все это нарочно не придумаешь. Когда у меня будет плохое настроение, я просмотрю эти кадры и повеселюсь. Ха-ха-ха!..

Все моментально притихли и с удивлением проследили, как Прилизанный, с отклеенными на плешивой голове волосами, наливает себе водочку.

– У меня предложение, – он обратился к публике. – Мы в очередной раз граммов на 50 успокаиваем нервы и, по возможности дольше не перебиваем нашего товарища.

Здравые доводы и интересные предложения всегда имеют успех. И на этот раз волшебный напиток примирил всех оппонентов. Длинный ветеран, закусив водку протянутым ему на вилочке соленым баклажаном, продолжил…

– Не надо меня упрекать, пацаны, – проворчал он. – Все мы дети совкового времени и отлично все понимаем. До этих событий в Баку не существовало понятие – нация. Вернее, был один, сугубо революционный, наднациональный, неповторимый в своей уникальности анклав – бакинцы. Мы так перемешались в этом винегрете, что порой трудно было вообще определиться с нацией. Люди просто по-настоящему счастливо жили и верили в светлое будущее.

Семья Джулии, как и многие бакинские армяне, не сумевшие переварить жизнь в Армении с совершенно чуждой им ментальностью, перебрались в РФ, точнее в Москву. Им повезло. В третьем Риме издавна обосновалось несколько колен Манучаровых, приходившимися им родственниками. Глава этого клана, дядя Джулии – бывший цеховщик, зэк, человек с железной хваткой, а по современным меркам успешный предприниматель, воспользовавшись перестройкой-перекройкой советского наследия, приватизировал несколько заводов, раскрутился на народном добре и жил теперь припеваючи. Московские Манучаровы с сочувствием приняли бакинских родственников и помогли им с обустройством. Благо, у армян племенной инстинкт развит не хуже, чем у нас, азербайджанцев.

Джулия была большой умницей, поступила в столичный медицинский вуз, иногда практиковала в одной из престижных клиник медсестрой. Папа же ее, дядя Самвел, открыл несколько точек пекарен, которые начали достаточно прилично кормить, одевать и обувать не только его семью, но и семьи прибывших в столицу других бакинских армян. В общем, благодаря традиционной армянской сплоченности и предприимчивости жизнь их, казалось, так безвозвратно разрушенная, потихоньку начала налаживаться…

– А вы откуда обо всем узнали? – не смогла удержаться от любопытства Аталай. – Поддерживали связь?

– Ну, кое-какую связь мы никогда не теряли. Работала и “цыганская почта”. В Москву, как вы знаете, хлынуло немало и “азербайджанских беженцев”, которые, не сумев в пронизанном новыми реалиями Азербайджане ужиться, перебрались на российские просторы. Но в основном обо всем я узнал после нашей с ней встречи…

– Вы молодец! – захлопала в ладоши Аталай. – Все-таки поехали к ней!

– Да, поехал. Но только через пару лет и при довольно странных обстоятельствах. И романтика здесь, поверьте, была на последнем месте. Так что не торопитесь меня расхваливать…

– …В отличие от Джулии моя жизнь сложилась не так удачно. Наши дворовые ребята, движимые патриотическими чувствами, начали записываться добровольцами в батальоны самообороны, действующие на приграничных с агрессором рубежах страны. Я долго терзался противоречивыми чувствами, сами понимаете какими, и уже решился “сделать ноги” к Джулии, когда событие, произошедшее за несколько дней до отъезда, перевернуло всю мою жизнь.

В ноябре 1991г. при защите азербайджанских сел бывшего Шаумяновского²⁵ района погиб мой брат Искандер. Я его очень любил, и он всегда был моей гордостью. Высокий, красивый, спортивный Искандер был любимцем всей нашей дворовой братии. Будучи большим патриотом, он одним из первых записался на фронт и увел за собой остальных. Зная мои чувства к Джулии, брат всячески избегал обсуждать со мной армянскую тему и препятствовал моему участию в военных действиях, мотивируя тем, что, мол, хватит и одного в семье для фронта. Думаю, вы представили, как я в душе был благодарен ему…

– Конечно, дорогой. Трудно воевать с будущими родственниками, – опять не удержался от реплики Бакинец.

– Слушай, ослослов хренов, – Длинный, не торопясь, глотнул из своей рюмки, – я очень терпеливый человек, но, если еще раз пикнешь на эту тему, убью вот этим баклажаном, – вполне серьезно помахал он ему обрубком соленой закуски и откусил от нее.

– Молчу, молчу, – “испугался” Бакинец…

– Родители очень тяжело переносили это горе. Мама слегла и чуточку помешалась. Отец в один миг поседел, когда получил это известие. Они с Искандером были очень близки, почти как друзья. Вместе занимались спортом, боролись, делали пробежки по утрам… Интересно было слушать, как они дискутируют о политике, литературе, об истории Азербайджана и Востока. Я с открытым ртом, даже немножко с завистью, слушал их, уплетая пирожки, которыми в эти тихие вечера любила нас баловать мама.

Все изменилось, как по взмаху волшебной палочки злобной крысиной царицы. Помните, Щелкунчик?.. Потеряв родных людей, я имею в виду также отъезд Джулии, я сам озлобился и отчаялся. Мы с отцом до сорокового дня поминок почти не общались. Казалось, он в упор не видит меня. Все были осведомлены о моем желании податься в Москву, к Джулии. Раньше это воспринималось терпимо, благо, мы были воспитаны в духе толерантности и интернационализма, как и тысячи других бакинских семей. Даже столь кровавый армяно-азербайджанский конфликт у бакинцев не изменил прерогативу человеческих отношений над межнациональными. Но сейчас…

Отец заговорил на поминках. Когда после очередной молитвы многочисленные родственники и соседи начали успокаивать его, попутно восхваляя личность и поступки погибшего, он вдруг, грубо перебив муллу, глухим, дрожащим от жуткой тоски голосом, сказал:

– Не надо меня жалеть! И пустые слова ни к чему! Да, беда постучала и в нашу дверь. Но мой сын погиб за Родину! Так погибают самые лучшие, угодные Аллаху люди. А вы все знали, каким он был… Когда многие родители, в том числе и из присутствующих, прятали своих сыновей по соседям, мой сын, получив отцовское благословение, пошел исполнять долг. И если он погиб… значит такова Его воля…

Сегодня я не могу мстить. Я стар и стал немощным, горе сломило меня. Я должен заботиться о матери моих детей, которая тронулась умом и общается с покойником, как с живым. Готовит ему завтраки, утюжит одежду, перебирает соседских девочек, высматривая себе невестку…– тут он впервые за сорок дней смахнул предательскую слезу. – Но у меня есть еще сын!.. И теперь, в день, когда дух Искандера возносится на небеса, перед Аллахом и перед вами объявляю: я отрекусь от него, если он не отомстит за брата! Не отправит в ад хотя бы десять дашнакских выродков. Слышишь, Рафаэль, десять, не меньше! – прогремел его голос. – Или прокляну тебя! А после… После поступай, как знаешь…

Люди молча сидели, думая каждый о своем, больше, наверное, о постигшем нас сатанинском времени. Только самые близкие поняли: отец назначает мне цену за Джулию…

Длинный закашлялся. Воспользовавшись передышкой, и мы перевели дух.

– Шекспир отдыхает… – это заворчал Арзуман. – У меня волосы дыбом встали. Клянусь, ему надо было родиться на Кавказе.

– Кому? – Режиссер не врубился. Все внимание его было сосредоточено на непочатой бутылке, которую наш бывший войсковой разведчик только что вытащил из ящика.

– Сказал же, Шекспиру. Тут столько сюжетов! И головы откупоривают… – он откупорил бутылку. – И уши режут…

– Хуже индейцы, – согласился Режиссер. – Те живьем скальпы снимали.

– Мне все-таки неясно, – вдруг спросила Гюлечка, – ваш отец только что потерял сына. Как мог он отправить на эту бойню и второго, прекрасно осознавая, что и тот может разделить судьбу брата?

– И мне непонятно, – поддержала ее и Аталай. – Прям цифру озвучил – 10. Жуть!..

Длинный тяжело вздохнул:

– Кто мы такие, чтобы осуждать своих родителей… Думаю, он тоже тогда чуточку рехнулся. Вы не можете представить, настолько они с Искандером были близки… И еще: представьте себе состояние общества, когда каждый день из СМИ озвучивались известия об оккупации очередных населенных пунктов, о кровавых рейдах армянских националистов в азербайджанские села, о погромах, поджогах, о погибших…

Всюду Дьявол наступал на позиции Бога. А тот, непонятно почему, молчал…

– Службу я начал в Отдельном Батальоне Специального Назначения. Наверное, слышали, – он вновь обратился к товарищам, – Мудраковский батальон был такой – 778, его еще и Бакинским называли. В то время армия еще только создавалась, добровольцев набирали…

– Как же, помним, – кивнул Арзуман. – Первые трофейные танки и прочую военную технику из русской армии Мудрак тогда пригнал. И он же более основательно отточил профессионализм личного состава с привлечением военных специалистов, собрал внушительный парк военной техники, ужесточил дисциплину и т.д.

Только мало кто знает, что этот знаменитый в свое время батальон, в дальнейшем получивший название “Одноглазая Сова”, изначально собирал покойный Риад Ахмедов – подполковник, замначальника Разведывательного Управления МО, посмертно удостоенный звания Национального Героя Азербайджана. Риад тогда перевелся в МО из КГБ Азербайджана, командовал особым отделом разведки и успел уже навести ужас на бандформирования противника в Карабахе…

Увы, он пропал без вести в ходе операции под Дашалты²⁶ при весьма странных обстоятельствах… Царствие им обоим небесное – и Риаду, и Мудраку Виктору Анатольевичу!

– Аминь! – хором отозвались ветераны…

– …В ОБСН я приобрел хорошую выучку, был зачислен во взвод снайперов…

– Кажется, командиром той роты был Искандер Мамедов из твоего же поселка, так? – переспросил Бакинец. – Он когда-то меня тренировал.

– Судя по твоей оболочке, он к тебе был невнимательным, – захихикала Гюля.

– Был такой, и сейчас, слава богу, есть, – ответил Длинный, жестом предупредив возмущение Бакинца, тщетно пытавшегося надуть бицепсы. – Еще были Шакир Гасымов, Юра Газиахмедов, Ровшан Халилов, Хатаи Бахышов, Ядигяр Агаев, Вугар Ахмедов, Ровшан Бабаев, Эльхан Агаев, Фаиг Рустамов… Фаиг был смертельно ранен в мае 1992-го года на подступах к г. Шуша. Я был рядом, когда его ранили. Держал в объятиях, пытался успокоить. Удивительной широты души был человек… А Эльхан, я слышал, погиб в апреле 1997 в составе разведдиверсионной группы в тылу противника. Героически погиб, как и остальные шестеро военных разведчиков. Попав в окружение, парни до последнего отстреливались. Три дня отстреливались, нанося противнику урон в живой силе. После, не желая сдаться, взорвали себя гранатами. Лишь одного взяли тяжелораненым. Я слышал, сконфуженные их героизмом армяне, погибших с почетом похоронили, а пленного позже обменяли… Вы, я вижу, все пишете, – вдруг обратился он ко мне.

– Так эта моя профессия… – я сначала не врубился в суть вопроса. – А что?

– Я хотел бы назвать всех, кого помню, с кем воевал. Да долго будет…

– А вы дайте мне все отдельным списком. Обещаю…

– Им приятно было бы, – он задумчиво перебил. – Тем, кто еще жив. Кое-кто же остался вечно молодым…

– Не нагоняйте тоску, – Прилизанный в досаде заворчал.

Длинный вздохнул…

– Но я в спецназе долго не задержался. Осенью попросился на позицию. И меня перевели…

– Папины заветы торопился исполнять? – Бакинец вновь разболтался. И зря…

Рука Длинного молниеносно метнулась и вцепилась в его воротник. В следующий миг Бакинец как-то удивительно легко вспорхнул в воздухе и приземлился у ног рассказчика. Голова его теперь беспомощно болталась под мышкой оппонента. Никто не ожидал такой прыти от апатичного и прозрачного на вид Длинного.

– Я же сказал, не зли меня, – вежливо напомнил он. – И где баклажан?

– Не надо баклажана… – еле выговорил Бакинец, с трудом переводя дыхание. – Имей совесть, нечем закусывать…

Тут опять к нему на выручку взлетела Гюлечка.

– Что вы себе позволяете, хулиган! – она выглядела очень разъяренной. – Да как вы смете распускать руки! Слабого нашли?

– Извините, – растерянно пробормотал Длинный, уронив жертву под стол. Видимо, по натуре был вежливым.

– Ну у тебя хватка, братан… – Бакинец выполз из-под стола, осторожно проверил шейные позвонки. – А тебе спасибо, сестричка, – обратился он к Гюлечке.

– Тоже мне братик! – вспыхнула она. – Ты что, в родственники записался? – кажется, обиделась она не на шутку.

Режиссер опять мерзко хихикнул.

– Говорил же, дело нечистое! У меня глаз-алмаз.

– Да вы дальтоник, – огрызнулся Оператор. – У вас все в цвете зеленого змия…

– Хватит! – очередной раз возмутился Прилизанный, но как-то уже беззлобно. – Господи, дай мне терпение!

– Аминь!.. – поддержала его публика.

По моему знаку Длинный продолжил…

– В горах я полностью раскрылся, применяя полученные в спецназе навыки. Шла позиционная и, нередко, диверсионная война, где вопрос выживания напрямую зависел от степени военной выучки и физических навыков. Конечно, существовал еще и фактор фортуны… Я неоднократно получал ранения, но они были легкие и быстро заживали. Однажды попал под артобстрел и чудом выжил – меня от взрыва загородил товарищ, который по воле судьбы оказался на шаг впереди. Этот же шаг разделил нас навсегда. Один из осколков врезался несчастному в горло…

И когда на прикладе моего СВД²⁷ появилась девятая нарезка, меня вызвали в штаб бригады. Я в недоумении сел в специально посланный за мной “воронок” и пытался по угрюмым мордам сопровождающих меня “гэбэшников” определить – что все-таки случилось? То, что ничего хорошего, я чуял сердцем…

В штабе меня привели прямиком к комбригу. Он, по-видимому, был удивлен и нервно пережевывал кончики своих пожелтевших от табака усов. С ходу заорал:

– Что ты натворил, сучонок?

Меня вдруг развеселила его трусость, и я ухмыльнулся ему в рожу:

– Да пустяки. Написал письмо в аппарат главнокомандующего. Попросил разобраться с тем мурлом, которым нас кормят.

Командир покрылся пятнами.

– Ничего, сейчас тебя откормят, падла, – процедил он сквозь зубы.

– Сам такой… Козел!

В то время мы еще могли обзывать нелицеприятными эпитетами потерявших уважение личного состава военачальников. Правовая бюрократическая система молодого государства еще не была сформирована, и мы без зазрения совести пользовались этим. Командир наш, мягко говоря, был порядочной скотиной. Все знали, что он запустил руки даже на кухню, где орудовал его кривоногий и толстозадый племянник, которого я как-то пытался перевоспитать отнюдь не маршаковскими методами…

Он не успел ответить. Двери распахнулись, и в комнату ворвались трое – гражданский, с очень угрюмым лицом, и два офицера – те, которые сопровождали меня в машине. Гражданский чем-то напомнил мне следователей НКВД, которых я видел в фильмах, изображающих события далеких сталинских времен. В том, что он соответствовал моему воображению я убедился, когда наш бравый команданте, вскочив с места, начал лебезить перед ним, как Жучка перед хозяином. Вошедший следом рядовой с автоматом на груди застыл в позе фонарного столба у двери. Гражданский бесцеремонно отказался от предложенного командирского кресла, сел на стул и уставился сухими немигающими глазами на меня, словно пытаясь пробурить скважину во лбу. Через минуту противоборства взглядов, чего я, что греха таить, с трудом выдержал, он начал:

– Скажу прямо, без проволочек. Вы обвиняетесь в убийстве гизира²⁸ Бахтияра Мамедова, погибшего неделю назад при весьма неясных обстоятельствах на высотке Сарыгаялар. Нами изучена ваша снайперская винтовка Драгунова 1986 года выпуска и выяснено – пуля, поразившая покойного в затылок, была выпущена из этого оружия с расстояния 40 метров. Ваш пост находился по близости, вы могли подкрасться…

Неделю назад между вами произошла драка, вы пригрозили убить Мамедова и, выходит, сдержали слово. Исходя из вышесказанного, вы обвиняетесь в преднамеренном убийстве сослуживца и, если ваша вина подтвердится, понесете заслуженное наказание. Вы арестованы, гражданин Гусейнов Рафаэль Алекпер оглы…

Я был как во сне. Происходящее никак не укладывалось в голове. Что он прет? Какой арест? Я вдруг вспомнил, как под видом учета дня три назад отобрали у меня винтовку. И даже не успел испугаться, когда словно под гипнозом протянул руки подошедшему офицеру, который пристегнул на моих запястьях “браслеты”. Только в голове начался непонятный шум, постепенно перерастая в невыносимый гул. Защемило в сердце. События, предшествовавшие этому, начали выстраиваться в моем сознании словно из тумана и проясняться по мере осмысливания происходящего…

Я поссорился с Бахтияром на почве его ревности к нашим отношениям с врачом районного госпиталя Наилей Саламовой. Излишне говорить, что между нами ничего не было и не могло бы быть, так как все мои мысли были заняты только Джулией. Просто, после очередного ранения, когда я вынужден был лечь в районный госпиталь, у меня с врачом Саламовой сложились весьма теплые отношения. Не знаю, чем я привлек ее внимание, скорее тем, что не пытался почтить ее этим самым вниманием.

А она была действительно красивая – с огромными бездонными глазами и очень хрупкой грациозной фигурой. Наилю прикомандировали из Баку с группой военврачей, а после ссоры с женихом девушка вовсе попросилась остаться в райцентре с целью прекращения всяких отношений с ним. Причина была банальна – он изменил с ее лучшей подругой.

Кроме того, выяснилось, что ее любимая бабушка проживала в соседнем с нами дворике поселка Кирова, и она все детство провела у нее после того, как отец развелся с матерью. Мать года два назад захворала и скончалась – она всегда была болезненная. А отца след пропал в России, куда он после развода подался…

Такая вот судьба сложилась у Саламовой. И странно, что я не заметил у себя под носом столь очаровательное создание…

– Что делает вам честь и доказывает, что вы действительно были увлечены вашей Джулией, – не удержалась от реплики Гюлечка…

– Мы во время одного из ее дежурств разоткровенничались и почувствовали душевное родство между собой. Я рассказал ей о Джулии, она о своем. С тех пор мы начали часто общаться, что не понравилось одному из ее поклонников – гизиру Бахтияру Мамедову. Тот просто бесился от ярости, хотя я пытался уверить его, что это простая дружба и не я виноват, что она в упор его не замечает. Он же, видимо, не переставал видеть во мне источника провала его безответных чувств и все чаще доставал хамскими выходками, которые начали переходить в оскорбления. Я пока терпел, надеясь, что он все-таки образумится…

Длинный машинально сделал глоток из рюмки, не замечая, что емкость давно пуста.

– Люди могут образумиться от чего угодно, но только не от любви, – вдруг печально произнес Ганмуратбек, тяжело вздыхая.

– А вы откуда знаете, косолапый вы наш, – воскликнула в восторге Аталай. – Неужто и вас когда-то пронизывали стрелы Амура?

Тот опять сконфузился, пытаясь переварить сказанное. После все-таки нагнулся к Бакинцу:

– Переводи.

Бакинец в отчаянии развел руками.

– Не смогу. Пока объясню, постарею. И ты… – он как-то с удивлением оглядел оппонента, – вопреки законам логики и природы, кажется, ей нравишься.

Ганмурат плавно перекрасился в бордовый цвет и в смущении, начал кашлять…

– Но однажды Мамедов все же перегнул палку, – продолжил Длинный. – Как-то в столовой в моем присутствии начал говорить про Саламову всякие гадости. Я велел ему заткнуться и пойти вымыть рот. Все удивленно замолчали. Мамедов был еще тот здоровяк. В свободное время любил подкачиваться гантелями. А я, как видите, кожа да кости…

– Не скажи, – вновь пощупал шею Бакинец. – Да ты, браток, еще и скромный…

– Как я и ожидал, гизир озверел после моего выпада. Он был еще и на взводе – покрасневшие и воспаленные глаза и прочее. Раскидывая столы-стулья в сторону, ринулся на меня. Пришлось встретить его прикладом винтовки в челюсть.

Когда Мамедова оттащили в сторону и начали приводить в чувство, я просто сказал, что в следующий раз, когда распустит язык про Саламову, я его пристрелю…

– Вы действительно пристрелили бы его? – вкрадчиво задал вопрос Прилизанный.

– Нет, конечно, я с ним без этого справился бы. Просто вырвалось, я разозлился.

–А как оказалось, что пуля была выпущена из вашей винтовки? – не отставал Прилизанный.

Длинный призадумался.

– Думаю, меня подставили. В ту ночь я плохо себя чувствовал. Тошнило и ко сну тянуло. Потом еще и голова жутко разболелась. Сослуживцы, увидев мое состояние, повели в укрытие под скалой, где мы обычно отдыхали, и взялись за меня отдежурить. Была летняя ночь. Обняв винтовку, с которой никогда не разлучался, я заснул как убитый. Правда, утром, когда меня разбудили, почувствовал запах пороха, но не придал этому значения. Тогда же услышал, что ночью Бахтияра Мамедова застрелил якобы снайпер.

– А почему якобы?

– Потому что мы еще тогда обратили внимание: пуля попала в затылок покойному, а лежал он навзничь, головой к противнику. И отверстие от пули было достаточно широкое, что указывало на выстрел с близкого расстояния.

– Хотите сказать, что пока вы спали, по какой-то причине почти в отключке, кто-то взял вашу винтовку, подкрался к вашему недругу и убил его? – продолжал вершить допрос Прилизанный, почувствовав себя в своей стихии. – Но мотив-то должен быть? – он важно крякнул, ерзая в кресле. – А может вы врете, голубчик? Все вы чокнутые, судя по этим рассказам. Может, замкнуло где-то, и вы решили отомстить?

– Во шьет дело, гад! – пробубнил Ветеран в тельняшке, с ненавистью зыркая на классового противника.

Длинный после некоторой паузы ответил.

– Вот вы все спрашиваете, откуда, почему, может быть… То есть, я должен доказывать, что не верблюд. Но зачем? Это же события давно минувших дней. На все вопросы давно нашлись ответы. И, если будете терпеливы, вы о них узнаете.

– Да-да… – смутился Прилизанный. – Вы правы, извините, – пробормотал он. – Проклятое время. Нам всем привита мания недоверия…

– Держали меня в одном из помещений Военной разведки – в подвале, воняющем сыростью и запахом сгнившей картошки. Видимо, ранее действительно держали здесь этот продукт, и, даже выйдя оттуда, мне еще долгое время мерещился этот отвратительный запах…

Недавно было расформировано Управление Военной Контрразведки – УВКР и на ее базе создано УВР – Управление Военной Разведки при ГШ ВС Азербайджана, а при нем ЦВР – Центр Военной Разведки – войсковая часть № XXX. Так вот, эти “товарищи” были оттуда, я после узнал… Почти каждый день допрашивали и требовали, чтобы я признал вину и не отвлекал их. Все мои протестующие доводы отскакивали, как от глухой стены и никакого впечатления не производили. Казалось, их только одно интересовало: чистосердечное признание того, чего не было. Особенно старался один тип – мерзкий такой, мускулистый, с постоянно вонючей сигаретой в зубах и фирменными подтяжками поверх грязной майки.

– Винтовка твоя? Пуля твоя? Мать твою!.. Тебя на посту не было и у тебя был мотив. Колись, падла! – наорал он как-то на меня, размахивая кулаком перед носом и брызжа слюной.

– Мать не трогай… – скрипнул я зубами, бессильно смотря на руки в наручниках. – Рот порву!

В ответ он ударил меня под дых, после по почкам, по голове. Я попытался сам достать его головой, но не попал и получил еще один апперкот. Когда согнулся от острой боли, с трудом ловя воздух, мелькнуло в угасающем сознании:

“Убью! Лучше пришить одного такого гада, чем уничтожить взвод армян…”

Сознание выключилось окончательно, когда получил третий удар, кажется, ботинком в голову…

Очнулся я уже в подвале. Надо мной склонился небритый тип, с жутким фингалом под глазом. Странно, что я это заметил в полумраке, будучи в полуобморочном состоянии. Наверное, душа висела под потолком и фиксировала детали, которые не могли узреть глаза. Потому что увидел я еще и другого субъекта, молившегося в углу и монотонно поворачивающего голову то вправо, то влево, повторяя священные для мусульман слова молитвы:

– Бисмиллахи-р-Рахмани-р-Рахим. Альхамдулилляхи раббиль алямин. Ар-Рахмани-р-Рахим. Малики Яумиддин. Иййака…²⁹

Может меня еще и молитва убаюкала. Расплывчатая картина перед полуоткрытыми веками опять размылась, и я вновь провалился в бездну…

Я увидел брата своего Искандера, который открыл двери камеры и вошел с потоком яркого света.

– Вставай, брат. Смотри, как солнце светит…

Он был в привычной белой маечке и в джинсах.

– Что ни говори, а жизнь прекрасна!

– Ты же умер? – с трудом проговорил я, пытаясь поднять голову.

– Да я живее вас всех, – улыбнулся Искандер своей широкой улыбкой и подошел еще ближе. – Ты поймешь это, когда наступит твой черед.

– А я мщу за тебя… – как-то растерялся я. – А ты, оказывается, жив…

– Вот об этом и поговорим, – нагнулся он ко мне и поцеловал в лоб. – Хватит, брат, ты и так натворил. Проклятье убитых тобою людей, стоны и плач их родных не дают мне покоя в моем мире. Я слышу даже вздохи тех, кто еще жив, но скоро падет от твоей руки.

– Они убили тебя! То есть, я думал, что убили… – прошептал я.

– Не убили… – он хмуро произнес. После встал и обратно пошел к двери. – Так что живи своей жизнью, не лезь в мою…

На пороге он обернулся, как-то странно посмотрел на меня, явно пытаясь еще что-то сказать.

Но не сказал или не успел. Растворился в свете…

Дверь со скрипом и лязгом отворилась, вновь впустив в полутемную камеру потоки солнечного света. Я, щурясь, открыл глаза. Послышалась отборная брань, кого-то грубо втолкнули внутрь и вновь, с грохотом захлопнули дверь. Когда зрение окончательно адаптировалось в полумраке, я понял, что избили и бросили в камеру того самого типа – с фингалом под глазом. Он стонал и грязно матерился. Бородатый исламист терпеливо его успокаивал:

– Не надо уподобляться детям дьявола. Не пачкай свои уста нечистотами. Аллах и так покарает их за тяжкие грехи.

– Где твой Аллах? – разразился вновь благим матом пострадавший. – Если бы он был, не было бы столько крови, несправедливости! Все это фигня. Опиум для народа.

– Не богохульствуй! – строго отчитал его Бородатый. – Всевышний посылает испытания, чтобы проверить на прочность нашу веру. Аллах велик!

– А-ах! – махнул на него рукой Человек с фингалом, словно прогоняя назойливую муху. – Отстань, зазубрил… Пусть будет проклят тот день, когда я на русскую власть руку поднял! Чтобы эта рука отсохла! Разве я за это воевал? Чтоб меня свои же!.. – от обиды он захлебнулся.

– Не ведают, что творят, – вздохнул Бородатый. – И ты не ведаешь, что говоришь. Правоверному мусульманину не подобает жить под знаменем неверных…

– Я готов жить хоть под знаменем дьявола, лишь бы отомстить за свои унижения. Вот человек, – указал он на меня, – его также избили. Свои же!.. А ты? – обратился он к Бородатому. – Разве ты не азербайджанец? За что тебя посадили? За то, что молишься?

– А тебя за что? – еле раздвинув разбитые губы, спросил я. Мне никогда не нравились болтливые люди. А этот уже на нервы действовал.

– За что? – переспросил он и сам же ответил. – За дело! Морду набил комбату. Он гад, молодых солдат положил у высотки. Без артподдержи, без вертушек. Звездочку захотел заработать! Ну, я его и звезданул… А ты почему здесь?

Не помню, что я буркнул в ответ и попытался встать. Он услужливо подставил плечо. Подошел и Исламист. Совместными усилиями меня поставили на ноги – они дрожали. Я нетвердыми шагами прошелся по камере.

– Так за что…

– Не знаю, отстань.

– Так не бывает, – пожал плечами Субъект с фингалом. – Человек должен знать, в какое место ему попал камень и откуда он прилетел. Меня посадили за командира. Его… – кивнул он в сторону Исламиста, – …за Аллаха. Выходит, и тебя должны за что-то? Хоть за черта… – вдруг тупо рассмеялся он.

Исламист погладил бороду, молча отошел в угол камеры и расселся на своем маленьком коврике. Кажется, с этого момента он вовсе перестал его замечать.

– И этот обиделся, – вновь проворчал “Фингал”. – Слушай, извини, старик, я не хотел обидеть твоего Аллаха.

– Ты сам им обижен…

Странным типом был этот новенький. Челюсть его без конца работала. То грыз что-то, а когда нечего было, приставал со своими вопросами. Обычно в тюрьме каждый замыкался в себе, искал ходы-выходы из ситуации. А этот… Его, кажется, наши проблемы занимали больше, чем свои. В итоге Бородатый отбрил его достаточно резко:

– Слушай, сын шайтана, отстань от меня! Какая тебе разница, как я молюсь и почему ношу короткие брюки³⁰? Тебе не все равно?

– Может я хочу к вам примкнуть, – смутился тот. – Твой долг мусульманина объяснить мне то, чего не понимаю. Разве не так, брат? – обратился он ко мне за поддержкой.

– У тебя в глазах я вижу огонь дьявола, – пристально посмотрел Бородатый на него. – Не вижу я в них душу праведника. Иди с Богом! Пусть простит Всевышний твои грехи.

– А ты впрямь такой праведный? Ты хоть себя в зеркало видел? – заворчал в досаде Человек с фингалом. – Да твоей бородой не только детей, слонов можно напугать…

Все его попытки подружиться со мной тоже потерпели фиаско. Он был какой-то фальшивый. После, его куда-то забрали…

На следующий день пришли опять за мной. Когда выводили, Бородатый окликнул меня из своего угла:

– Я за тебя буду молиться, брат мой. Аллах велик! Не бойся. Не вижу я на твоем пути больших преград.

– За себя молись, – усмехнулся я.

Тогда я не был верующим. Вера пришла ко мне позже, вместе с горем…

Меня грубо втолкнули в комнату, и я очутился лицом к лицу с военначальником, предъявившим мне это страшное обвинение. После узнал, его звали Сабиром Ахмедовичем. В нашем рассказе мы будем называть его также полковником Мусаевым. Этот человек будет играть в моей судьбе исключительную роль, потому я его опишу немного подробно.

Среднего роста, коренастый, лет 60-ти. Зачесанные назад полуседые густые волосы и пышные усы придавали ему схожесть со Сталиным. Большие глубокие глаза, окруженные морщинами, и открытый строгий взгляд. Пожалуй, все…

В комнате кроме него находились садист-опер с подтяжками, сегодня он был чисто выбрит. И еще один тип в камуфляжной форме у окна, повернувшийся к нам спиной. Я с ненавистью посмотрел на своего обидчика. Тот лишь нагло усмехнулся.

– Значит, предъявленные вам обвинения не признаете, Гусейнов, – начал Мусаев, пристально смотря на меня.

Мозг усиленно работал. Окна без решеток… Впервые меня привели на допрос без наручников, и этот аспект подсознательно удержал меня от резкого поступка. А следующие слова военачальника вовсе выбили меня из колеи:

– А ты крепкий орешек, сынок, – вдруг устало произнес он. – Побольше бы таких ребят…

Я в недоумении уставился на него.

– Поздравляю, Гусейнов. Вы держались стойко. Мы прекрасно знаем, что вы доброволец и с честью служите Родине. Теперь можно с вами сотрудничать.

Он сделал шаг ко мне и протянул руку.

Я сконфуженно смотрел на эту руку, ничего не понимая. Машинально ее пожал. Вдруг военнослужащий, стоящий у окна, повернулся, и я узнал в нем… Человека с фингалом. Только без всяких признаков побоев на лице и чисто выбритого.

– Ну что, брат, – улыбнулся он, – теперь скажешь, за что сидишь? Кто же все-таки в тебя камень бросил?

– Что все это значит? – охрипшим голосом спросил я. Было такое ощущение, что все это происходит не со мной.

– Это значит, что следствие установило вашу невиновность. Убийство гизира Мамедова не ваших рук дело.

– Тогда зачем все эти… – я вспомнил, как меня били, и почувствовал нарастающую злость внутри. – Наверное, еще поблагодарить должен вас, что не добили и не посадили?

– А как же, сынок, – ехидно усмехнулся садист-опер. – Или ты никогда не слышал истории о безвинно убитых и погубленных?

Далее он почти вплотную подошел ко мне, дыша чуть ли не в рот:

– А заодно и запомни: личное оружие – это как любимая женщина, постоянно требует к себе ласки, заботы и внимания. Усек?

Я вспомнил. Толстозадый племянник комбрига гизир Салимов, начальник столовой, в тот злополучный вечер, когда я готовился поступать на дежурство и убили Мамедова, лично меня обслуживал на ужине. Все подлизывался, подхалимничал, пожирнее мясо подкладывал… С отвращением глядя в его масленые, обкуренные глаза, я подумал тогда, что это результат моей воспитательной работы…

Что-то подсыпали в чай. Он был с каким-то привкусом. Потому я и отключился. Но зачем!..

– Расулов, – недовольно вмешался начальник, предугадав мое еле уловимое движение к оппоненту, – выходите уже из роли! Хотя признаюсь, в отличие от Адылова, – кивнул он в сторону бывшего моего сокамерника, – вы свою роль сыграли безукоризненно.

– А что я? – обиженно заворчал Адылов. – Три дня сидел в этом крысятнике, блох кормил…

– Может, все-таки объясните, что происходит? – кое-как взяв себя в руки, я процедил.

Мне объяснили…

– Предлагаю изложить суть сказанного, – предложил Прилизанный. – Несмотря на то, что ваш рассказ обещает быть занимательным, мы устали…

– Это ты устал, – хмуро возразил Ветеран в тельняшке. – Меня лично дома ждет чифирь на старой плите, а его, – указал он на Бакинца, – соседская корова.

Тот аж поперхнулся и зло посмотрел на товарища.

– Во-во, – съехидничала Гюлечка, – пусть поторопится, а то бедняжка заждалась, еще молоко потеряет.

– Слушай… – обрушил негодование на “Тельняшку” Бакинец. – Причем тут корова? Зачем корова? Откуда ты взял, что меня дома ждет корова?

– А кто? – огрызнулся тот. – Может, соседская телка в мини юбке? Тебе корова и подходит.

– Ах ты…

– Прекратите зоологию! – возмутился Прилизанный.

– Тут уже не зоология, а зоофилия, – захихикала Гюлечка.

– Бесстыжая… – зафыркал Оператор и возмущенно дунул на свою крашеную челку.

– Хватит! – заорал Прилизанный. – Достали уже!

– Слушай, ты что, на сходке или в парламенте? – возмутился Ветеран в тельняшке. – Клянусь, даже там такого регламента нет. Сколько можно народу рот затыкать.

– Это ты что ли народ? – презрительно скривил рот Прилизанный.

– Нет, мой… – обнял свой зад Ветеран в тельняшке, но вовремя прикусил язык. После, резко схватив на груди тельняшку, заорал:

– Пролетарии всех стран, объединяйтесь! Смерть буржуям!

Ганмуратбек покачал головой:

– Пролетарии, буржуи… Дожили. Говорил мне один старец, что придет время, советскую власть в зад готовы будете целовать. Кажется, это время наступает…

– Ну воще!.. – возмутилась Аталай. – Ну вы сказали!

– А что, в точку попал… – мрачно произнес Бакинец. – Я лично готов…

– …

– …Неужели вы, олухи, не понимаете, что нас превратили в ничтожество! Наши мечты, будущее, идеалы! Всех! Всех! Всех!.. – он истерично начал тыкать пальцем в присутствующих и… застыл в неуклюжей позе.

Все ошарашенно смотрели на него и молчали. Каждый, наверное, о своем…

Ветеран в тельняшке обнял Бакинца за плечи.

– Ничего, братан. Придет еще наше время… – и пригрозил кулаком Прилизанному.

– Уже вряд ли, – вздохнул Длинный. – Поезд ушел, а мы отстали… Так мне продолжить? Или будем дальше петь “Марсельезу”?

– Валяйте. А то народ… – Прилизанный стрельнул взглядом в сторону кисло обнявшихся ветеранов, – хочет знать, почем фунт свободы?

– Напрасно так усмехаетесь, уважаемый. Все начинается с порванных тельняшек, – серьезно предупредил Арзуман.

– Ох, напугали! – огрызнулся Прилизанный. – Значит вы, – указал он пальцем на классовых оппонентов, – забулдыги, уголовники и бомжи – народ, а я, имеющий два высших образования, владеющий двумя иностранными языками, всю свою жизнь посвятивший укреплению государственной власти, законности и не раз достойно представляющий страну за рубежом, не народ, да-а?.. Да знаете, кто вы? – сняв вспотевшие очки, он привычно начал протирать их. – Вы… вы просто жалкие неудачники и олухи, понятно? Глупые, жестокие, самодовольные и никчемные! И мне просто жаль вас…

После наступившей паузы Ветеран в тельняшке заскрипел зубами:

– Так-так… Оказывается, враг дома. Мы его не там ищем.

– Если бы искали… – задумчиво произнес Длинный.

Прилизанный покачал головой:

– Знаете, почему военные годы для вас такое родное, существенное, чуть ли не главное в жизни?

Выждав короткую паузу, он сам же ответил.

– Да потому, что вы на большее и не способны. Для нажатия на курок Калашникова много ума не надо. Война и хаос дали таким, как вы шанс удовлетворить самые низменные свои страсти – убивать, разрушать, беспредельничать, упиваясь властью, подняться на вершину Олимпа, для которого вы ни умом, ни рылом не вышли. Потому и получили под зад, когда время вышло… Образ героя-ветерана хоть как-то оправдывает ваше настоящее, никчемное существование. Чем не романтика! Хотя бы Родину достойно защищали. Ведь не смогли! Прозевали, господа народовцы!..

Окончательно протрезвевший Режиссер в творческом возбуждении шепнул Оператору:

– Ты ведь снимаешь, правда?

– Конечно, милый. Ведь такой сюрр…

– Милый… – презрительно скривила рот Гюлечка.

– Я его убью! – зло прошептал Ветеран в тельняшке, зло уставясь на Прилизанного.

– Я тебе помогу… – угрюмо пообещал Бакинец.

– Жаль у меня нет оружия, – вздохнул Арзуман, – я бы вас на месте…

– Почему? – усмехнулся Прилизанный. – Правда колет, или инстинкты пробуждаются?

– Нет, – печально произнес Арзуман, – чтобы успокоить души погибших товарищей. Они искренне верили, что Родина священна, и жизнями пожертвовали, в том числе и ради таких как вы, получившие по два высших образования, разные должности и много чего, просто покупая все это или достигая с помощью протекции…

– Воевали-то мы с шавкой Кремля, – мрачно вставил Бакинец. – Как в прошлом, так и сейчас. Есть поговорка – сука с хозяином волка задавит.

– И не заливайте, что все эти успехи достигнуты благодаря исключительно вашему трудолюбию, – я добавил. – Вы просто оскорбите мой интеллект и потеряете ту малую долю уважения, оставшуюся после ваших выпадов на ветеранов Карабахской войны.

– Балабеков, успокойся, – трусливо проблеял Зопаев. – Ты представляешь нашу организацию, не забудь… – по мере отрезвления он возвращался к истокам.

– А вы не забудьте воткнуть в одно место незабудку, – совсем распоясалась Гюлечка, – вам подойдет.

– Да как вы смеете! – обалдел от такого демарша Зопаев, медленно подымаясь. – Да я вас в порошок сотру! – стукнул он по столу кулаком. – Я вас…

– Да пошел ты, – махнула на него Гюля. – Я скажу боссу, что вы на меня глаз положили… А кто на дачу приглашал? Что, природой любоваться? Старый развратник…

– Я… я… – заякал, заикаясь Зопаев, но позорно заткнулся.

– Ну что, Зопаев, на молодняк потянуло? – противно захихикал Ветеран в тельняшке. – Теперь ты у нее на крючке. Так что не смей вытаскивать незабудку с рабочего места. Ха-ха-ха!..

Прилизанный пристально буравил нас взглядом. Кажется, наступили на больное место. Аталай попробовала разрядить обстановку.

– Дяденьки хорошие, милые мои, давайте продолжим. Не ругайтесь, пожалуйста, мне страшно… Ганмурат бек, хорошо вы рядом! – она вновь юркнула к нему. – Вы, как Китайская стена в пустыне Гоби…

Ганмурат смущенно кашлянул, но про Китайскую стену у Бакинца узнавать не стал…

После некоторой паузы все невольно посмотрели на Длинного. Тот привычно вздохнул и продолжил…

– После объяснения Железного Полковника я понял, что просто попал в сети разведки. Слава богу, своей. Сабир Ахмедович был предельно краток и прямолинеен:

– Ты попал в наше поле зрения недавно, – начал азербайджанский Феликс, – хотя ваша часть, особенно его руководящий состав, давно у нас в разработке. Для получения достоверной информации мы успешно внедрили к вам несколько сотрудников. Одним из них являлась старший лейтенант Саламова, исполняющая роль врача вашего районного госпиталя. Кстати, для этой цели она, по нашей протекции, два месяца практиковалась в Центральном Военном Госпитале, заодно и отрабатывала легенду… Так вот, с ее подачи и взяли тебя на разработку. Честно говоря, мы сначала с подозрением отнеслись к твоей личности и считали, что скрытый, постоянно замкнутый, да и еще влюбленный в армянку молодой человек не лучшее приобретение нашей армии. Даже проявление твоих снайперских талантов могло быть отвлекающим маневром. В таком амплуа обычно внедряет агентуру наш северный сосед. Немного подозрительно выглядело и то, что ты сам попросился на передовую и оказался именно в той части, в которой, по нашим сведениям, орудует вражеская разведка…

– Так Саламова является вашим информатором? – я не поверил ушам и, не сдержавшись, перебил полковника.

– Старший лейтенант Саламова не просто информатор, а очень грамотный сотрудник УВР. Кстати, по профессии врач-психотерапевт и развести тебя, как годовалого младенца, не составило для нее труда, – спокойно возразил полковник, внимательно следя за моей реакцией.

Хотя я был в шоке, но смог овладеть собой. Мне было уже интересно, чем закончится этот военно-полевой сюжет. Далее в диалог вмешался этот тип в подтяжках Расулов, чьи точечные боксерские удары до сих пор отзывались в моем теле, настраивая психику на агрессию.

– На твоем месте я узнал бы причину пристального внимания нашей конторы к твоей части.

– Считай спросил… – я с неприязнью ответил, невольно прикидывая шансы в предполагаемом поединке с ним. Кажется, он прочел мои мысли и нагло ухмыльнулся.

– Ой, извините, я забыл, что вам, возможно, трудно говорить – губами еле шевелите. Не утруждайтесь. Я сам угадаю вопросы и отвечу.

Усилием воли ни один мускул не дрогнул на моем лице. Хотя за удовольствие пару раз врезать этому, как я полагал тогда, мерзавцу я готов был выложить парочку лет своей жизни.

– Не влезай в оболочку вежливости, она тебе не к лицу. То, что ты трус и подлец, способный бить заключенного в наручниках, это факт. Тебе бы, дорогой, не в элитарной организации служить, а в милиции гарцевать. Ты со своими доисторическими навыками далеко бы пошел…

Тут даже полковник ухмыльнулся. Расулов же, кисло улыбаясь, начал:

– Мы располагали достоверной информацией, что противник регулярно получает развединформацию именно с расположения вашей части. Чтобы быть уверенными, мы подсунули дезинформацию, которую они проглотили, и именно через тех лиц, которых подозреваем. Пришлось пожертвовать одной незначительной высоткой… Короче, мы установили, что агентурная сеть управляется группой лиц из руководства части, которая хорошо протектируется из военного министерства. Мы также выяснили: эти люди принадлежат одному из влиятельных кланов, представленным сильными позициями в руководстве республики… Понимаешь, о чем речь, герой ты наш?..

– Короче, они мне предложили сотрудничество, – прояснил Длинный, аппетитно хрустя яблоком, взятым из вазы с фруктами. – В детали предстоящей операции меня должны были посвятить через несколько дней. А пока оставят в подвале, где мне предстоит изображать невинную жертву, у которой накапливается обида и злоба на власть… И вообще на Родину, превращающуюся для любящих сыновей в злую мачеху…

– Зачем это? – сморщился я, вспомнив вонючую сырую душегубку. – Этот исламист не причастен к вашим делам. Его, кроме заветов Всевышнего, ничего не интересует. А второй заключенный, выходит, был подсадной уткой, – не без иронии кивнул я в сторону нахмурившегося Адылова. – Так какой резон томиться мне в неволе?

– Вопрос резонный, – встал и начал расхаживать по комнате Сабир Ахмедович. – Проясню: в камеру к вам подбросили еще одного заключенного – некоего Мансурова Алигейдара Шамиль оглы. Нами точно установлена его причастность к вражеской шпионской сети. Он должен тебя хорошенько запомнить и поверить в твои нелицеприятные чувства к нашим правоохранительным органам и вообще ко всему, что есть в стране.

– Ну, это не трудно, – не скрывая сарказма, ответил я. – “Теплое” отношение рядового азербайджанца к своим, так называемым правоохранительным органам, давно известно и за бугром. Русские по этой теме изъясняются более лаконично: “хороший мент – мертвый мент”.

– Не разделяю твое мнение, но и не хочу входить в полемику, Гусейнов, – ответил полковник, – не до этого. Мы не “менты”, как ты изволил выразиться, и даже среди этого контингента, поверь, немало порядочных и патриотичных ребят. Если это намек на толстые обстоятельства, то учти: прежде чем предложить сотрудничество, мы должны были тебя хоть немного “пощупать”. В том числе и в плане моральной и физической выносливости. Ты – мужчина. Часть нашей страны оккупирована, и мы проживаем в жестоком, беспощадном мире. Поверь, попадись в руки противника, тебя по голове не погладят.

– Ну, допустим “пощупали”. Что дальше?..

Полковник вновь устало плюхнулся в кресло. Задумчиво вытащил сигарету и прикурил от предложенной Расуловым зажигалки:

– Ты пока послушай, сынок… Мы владеем информацией, что противник не только усиливает агентурное присутствие на наших территориях, но и планирует провести серию диверсий в густонаселенных пунктах, в стратегически важных узлах и промышленных предприятиях страны в качестве актов устрашения и с целью подрыва экономики…

Еще с середины 80-тых, то есть после прихода к власти Горбачева, сотрудники КГБ тогдашней Советской Армении через диаспорские каналы, будучи хорошо информированными о грядущих событиях, спешно начали формировать в городах Баку, Гянджа и Сумгаит автономно действующие агентурные ячейки, контролируемые эмиссарами из Еревана. В качестве сырого рабочего материала были взяты на разработку отдельные представители местных армян из среды партноменклатуры и прочих госслужащих, которых также привлекали к подрывной деятельности против тогдашнего Советского Азербайджана. А также вербовались азербайджанцы, имеющие с армянами родственные связи, или просто завербованные на материальной основе, так как противник давал себе отчет, что после начала уже известных нам событий армянское население, возможно, покинет республику, и им придется работать исключительно с оставшимися предателями-аборигенами…

События в Сумгаите – наглядное доказательство существования к тому времени на территории страны хорошо законспирированных агентурных ячеек противника, способных решить поставленные перед ними конкретные задачи. Обрати внимание: так называемая банда Эдуарда Григоряна, состоящая по материалам следствия из этнических армян, прибывших из Армении, и стихийно примкнувших к ним отдельных криминальных элементов, смогла за считанное время направить гнев толпы на армянское население города. Это были те оставшиеся к тому времени армяне, которые не платили дань таким экстремистским организациям армянских националистов, как “Комитет Карабах” и общество “Крунк”, финансируемые диаспорой и управляемые западными спецслужбами, и были наказаны за это. Люди Григоряна, представившиеся беженцами-азербайджанцами из Кафана, по заранее имеющимся у них адресам вели толпу на квартиры этих несчастных, а сам этот изверг собственноручно расправлялся с единоплеменниками. Доказано его участие в шести эпизодах убийств. Есть свидетельские показания чудом спасшихся членов семьи Межлуманян – несчастных, изнасилованных, истерзанных сестер и их пожилой матери, которую палач собственноручно избивал по голове сломанной ножкой стула…

И все это ради того, чтобы отвлечь внимание мировой общественности от зверств, творимых над азербайджанцами в самой Армении, от оккупации Карабаха, создать образ фанатичного, зверствующего азербайджанца, рядом с которым “цивильным” христианам, в частности армянам, просто делать нечего…

Я, кажется, увлекся, об этом много написано и расследовано.

Далее, после наплыва в страну беженцев-азербайджанцев из Армении и Карабаха, в Баку была внедрена новая агентурная волна противника, искусно замаскированная под беженцев и прекрасно владеющая азербайджанским языком. Перед ними была поставлена уже более конкретная задача – быть готовыми в любой назначенный день “Х” к проведению массовых диверсионных актов в стратегических и экономически важных узлах столицы, а особенно, во всех нефте- и газодобывающих, нефтеперерабатывающих объектах, эксплуатация которых обеспечивает основные валютные поступления в страну. По сути, усовершенствовался и дополнялся новыми задачами прежний план.

Помыслы противника более чем ясны: посеяв в столице хаос и разрушения, далее, с помощью агентов влияния в политических и иных структурах подтолкнуть население к бунту против властей с мотивацией, что те не справляются с ситуацией. Ясно, что после этого стране и обществу будет не до Карабаха. Тем самым противник рассчитывает с помощью заокеанских и иных покровителей склонить нас к принудительному миру в обмен на легитимацию оккупированных территорий…

Добавлю лишь, что на данном этапе за противником стоит наш могучий северный сосед, чьи соответствующие службы являются соавторамиэтой шпионской сети и работают в тесной взаимосвязи с военно-политической разведкой своего сателлита, периодически снабжая ее оперативной информацией…

Сабир Ахмедович благодарно кивнул Адылову за поданный ему чай в серебристом подстаканнике и, не торопясь, начал перемешивать сахар в стакане.

– Недавно мы взяли одного такого “диверсанта”, признаюсь, совершенно случайно. Работал он в одном ЖЭКе Наримановского района обыкновенным сантехником. Беженец из Гукарского р-на Армении, холост, якобы жену и двоих детей в 1988 убили армяне. Раскрыла его сожительница – тоже беженка, работающая в том же ЖЭКе уборщицей…

Женщина была в шоке. По ее словам, они собирались пожениться, дело упиралось в жилищный фактор, поэтому решили встречаться на съемной квартире, сдаваемой посуточно. Пока встречались днем, все происходило гладко, женщина витала в облаках с самыми радужными надеждами. Иллюзии разрушились, когда они начали и ночевать в этой квартире. Однажды, проснувшись посреди ночи буквально от скрипа зубов сожителя, женщина чуть с ума не сошла. Мужчина был весь в поту, стонал и что-то выкрикивал в чей-то адрес. Каково же было ее изумление, когда она осмыслила, что речь эта озвучивается на армянском языке…

– Мамочка! – воскликнула Аталай, прижимаясь к своей “спасительной скале”.

– Вот это сюжет… – прошептал Режиссер, сжимая пальцами пустую рюмку. Он даже не стал выклянчивать очередную порцию “зеленого змия”.

– Не сходится, – авторитетно заявил Бакинец. – Если они встречались, то женщина должна была заметить, что сожитель необрезанный – пардон, извините.

Прилизанный, взглянув на смутившихся дам, обратился к рассказчику:

– Что скажете?

Тот недовольно сморщился:

– Скажу, что, когда внедряют человека к противнику, учитывают все нюансы… Чем делать глупые замечания, слушайте дальше…

– Женщина оказалась молодцом, не вспугнула сожителя, – продолжил Сабир Ахмедович. – Но на утро, простившись с “милым”, прямиком направилась в наше ведомство, где служил солдатом ее племянник…

Думаю, вы достаточно умны, чтобы понять ситуацию, угрожающую нашей государственной безопасности.

– И что стало с этим… “диверсантом”, – не смог скрыть я свое любопытство.

Полковник не сразу ответил, глотая оставшееся содержимое стакана.

– Ну, если так интересно… мы его отпустили.

– То есть как? – я не понял.

– Мы его отпустили, разумеется, не по соображениям гуманности. Расулов достаточно доходчиво ему объяснил, что его ждет, если он сядет на очень неопределенный срок в азербайджанскую тюрьму, и нашепчут ее обитателям, что он собирался сделать… Малый оказался сообразительным и сам предложил план своего спасения. Он выдает нам всех своих подельников, сливает всю имеющуюся информацию, а мы помогаем ему с легализацией в третьей стране, где он обязуется и дальше с нами сотрудничать. На финансовой основе, конечно…

Выяснилось, что сеть, в которой он состоит, вот-вот ждет эмиссара из Еревана, пользующегося такими же подложными документами и легендой беженца-азербайджанца. Он уже несколько раз приезжал в Баку, через Грузию, кажется, снабжал их деньгами и инструкцией на определенное время.

– Теперь пасем их… – обменявшись взглядом с полковником, вклинился Расулов. – И, разумеется, согласились на сделку. Нам нужны такие перевертыши.

– Проблема в том, что, как я и говорил, эти ячейки действуют автономно и, даже обезвредив целую группу, мы не сможем выйти на остальных. Да, конечно, некоторую информацию мы получим – кто их организовал, как, за сколько, цели, задачи и прочее… Но данными на остальные ячейки, скорее всего, они не располагают, – вздохнул полковник.

– Ясно, – пробубнил я, пытаясь обработать в голове полученное. – Одно не понимаю: почему вы эту тему обсуждаете со мной?

– …

– Почему я? – вырвался у меня давно мучивший подсознание вопрос. Я подозрительно уставился сначала на полковника, а после на остальных участников диспута.

Сабир Ахмедович, упершись взглядом в какую-то точку, нервно постукивал пальцами по столу. Казалось, мысли его витали в другом измерении, и мое присутствие абсолютно не имело для него значения. Но я не собирался отступать.

– Почему я? – тихо, но настойчиво повторил свой вопрос.

– А ты избранный, – наконец ехидно вставил Расулов. – Провидению угодно было выдвинуть именно твою задницу для спасения отечества.

Я не удостоил его ответом, все внимание было сосредоточено на полковнике. Он же ответил не сразу.

– Не хотелось сходу трогать эту тему… Но, видимо, придется, – он, вытащив из пачки очередную сигарету, кивнул Адылову. Тот начал:

– Нами установлено, что одна из специальных подразделений противника дислоцируется в Москве. Цель – сбор разведывательной информации военнополитического характера по Азербайджану и Турции среди лиц, являющимися гражданами этих стран, но временно находящимися на территории РФ. Одно из приоритетных направлений условно названной нами “Московской группы” – ежеквартальный сбор средств в пользу так называемого “армянского дела” среди соплеменников. Средства эти якобы тратятся для военных нужд Армении, в том числе используются для финансирования специальных мероприятий против Азербайджана вне границ конфликта, в основном в России. То, что львиная доля собранных путем самого настоящего рэкета денег оседает в частных карманах и через подставных лиц используется для создания на территории РФ коммерческих структур для личного обогащения руководителей оборонного ведомства Армении – это уже другая тема…

Адылов посмотрел на Расулова, и тот плавно перехватил нить разговора. Кажется, у них стиль был такой: передавать беседу как футбольный мячик, чтобы не нагружать глотку.

– Средства собираются не только у армян в зависимости от их заработка, но под тем или иным предлогом и у азербайджанцев, работающих на предприятиях армянских предпринимателей. И что те догадываются об этом. Многие, пересилив трудности, увольняются, не смиряясь с позором, но находятся и те, которые по слабости воли или по моральной деградации остаются и вносят лепту в усилении обороноспособности противника. Получается, как бы естественный отбор – в среде остающихся и набирается вражеская агентура…

Я чувствовал себя дикой лошадью, мечущейся по загону, которую пытаются усмирить, терпеливо выжидая, когда наконец их попытки увенчаются успехом. Подсознательно понимал, что главное еще не сказано, и что все услышанное лишь предисловие к главной атаке, в которой я непременно пересекусь вот с этими чужими мне людьми, судьбы которых коварный рок на этом этапе жизни какими-то невидимыми нитями скрутил с моей.

Облизав пересохшие губы, я упрямо повторил:

– Почему я?

– Брат вышеназванного мною Мансурова Алигейдара Шамиль оглы Эльшан работает экспедитором на предприятиях одного очень влиятельного армянина, хозяина сети многих торговых точек на площади “Трех вокзалов”, – полковник, не смотря мне в глаза, ответил. – На этой площади, называемой в народе также “Комсомольской”, переплетаются пути трех крупнейших железнодорожных узлов: Ленинградский, Казанский, Ярославский. Кроме того, он владелец нескольких заводов по производству минеральных вод, арматурно-опалубочных блоков, бетонных блоков, кирпича, стекольных изделий и ряда других строительных материалов, плюс ему принадлежат два цеха по обработке гранитных плит. Это то, что мы знаем. Я полагаю, ты знаешь, о ком идет речь?

– Не знаю, – я с трудом проглотил слюну. – А что, должен знать?

– Странно… – задумчиво произнес полковник. – Это Спартак Манучаров, по прозвищу Спартак Ленинаканский. Его также называют в определенных кругах и Спартак Большой. Видимо, есть и “маленький”. Неважно…

Он в нерешительности замолчал.

– А что важно? – чувствуя кульминацию, я в нетерпении спросил.

–Даже фамилия этого субъекта тебе ничего не подсказывает? – собеседник, внимательно глядя в мои растерянные глаза, тихо спросил.

– Как… как вы назвали его фамилию? – я словно в трансе переспросил, так как ничего уже не соображал.

После небольшой паузы слова полковника начали простукиваться по моим мозговым полушариям, как по старой печатной машинке – с металлической озвучкой.

– Спартак Арутюнович Манучаров является двоюродным дядей некой Джульетты Манучаровой, уроженки г. Баку, ранее проживающей по родному тебе адресу: поселок Кирова, улица Ленина, дом 2а, кв.23, а ныне, в связи с известными событиями, переехавшая в РФ и проживающая в г. Москва…

Я в расплывающемся сознании заметил подлую ухмылку этого недоноска Расулова.

– Уж ее-то ты точно должен знать, умник. Тоже мне, Ромео…

“Вот и все!..”

Кровь ударила мне в голову, я в отчаянии сжал кулаки. Мне была подготовлена роль подсадной утки в среде противника. Точнее, в осиное гнездо, как я понял по их раскладу. Все было бы полбеды, если б не вмешали Джулию, которую я, как ступеньку перешагнув, должен был попасть в этот улей…

“Ах, Наиля, Наиля…” – с досадой подумал я, припоминая свои откровения с Саламовой. Как она ловко сыграла на моей наивности. До сих пор не верилось, что под нежной, грациозной оболочкой этой особы могли скрываться сила и коварство опасной хищницы.

Я решительно замотал головой:

– Не смогу! Не осилю!.. – я с силой потер виски, пытаясь расслабить пульсирующие вены. – Я… Короче, вы поняли, не смогу по личным мотивам…

Наступило молчание. Оппоненты переглянулись. Сабир Ахмедович, взяв из пачки еще сигарету, прикурил и отошел к открытому окну. Снаружи серел унылый пейзаж, навязывая всем угнетенное настроение.

– Боюсь, ты неадекватен в своем решении, – услышал я его усталый голос, – мы о тебе были лучшего мнения.

– Ваше мнение меня не интересует, – немного сраздражением ответил я. – Вы сделали предложение. Оно… по тем или иным соображениям для меня неприемлемо… Все, разбежались! Мне в часть, а вам удачи на невидимом фронте.

– Ишь, какой шустрый, – произнес с досадой Адылов, – может, тебя еще с эскортом проводить?

– Не паясничайте. – небрежно бросил ему Мусаев и вновь присел за стол. – Все не так просто, молодой человек, не так просто…

Сердце у меня дрогнуло.

– В чем дело? – я насторожился. – Вы же признались, что я не виноват. По закону…

– Когда война, действует один закон – все во имя победы, – тихо перебил полковник.

– Следовательно, – добавил Расулов, – отсюда у тебя два пути: или с нами, как ты славно выразился – на невидимый фронт, или обратно в подвал, блох кормить. Они уже тебя заждались.

Я не испугался. Просто разозлился.

– Конечно, кормите блохами тех, кто воюет на передовой! Штабные… – посмотрев на полковника, я сдержался. – Сажать и пытать вы умеете. Это не воевать…

– Язык прикуси! – подошел ко мне вплотную Расулов.

– А то что? – я весь напрягся и сжал кулаки. Благо, руки у меня были свободные.

– Прекратить! – крикнул Мусаев, стукнув кулаком по столу. Тотчас двери распахнулись и в проеме показались военнослужащие, которые не решались войти, видимо, ожидая дополнительную команду. За окном мелькнул силуэт какого-то фраера в кепочке, вооруженный короткостволкой.

– Это что у вас, условный знак? – усмехнулся я, вспомнив прежние мысли о побеге. – Не бойтесь, не убегу. Не сейчас…

Сабир Ахмедович кивком послал всех на прежние позиции. Военные неуклюже прикрыли за собой дверь. Расулов недовольно отошел к окну и, скрестив руки на груди, встал рядом с Адыловым.

– А теперь сядь и выслушай меня, – полковник указал на стул.

– Я постою.

– А ну сядь!.. – стальные нотки в его голосе заставили меня повиноваться.

– И внимательно слушай! Потому что будет решаться твоя судьба, на которую мне, в общем-то, наплевать, – он вдруг приподнялся и через стол наклонился в мою сторону. – Когда решается судьба Родины, мне наплевать не только на тебя, но и на десятки других, на себя и даже на своих детей!..

Позже я узнал, что и он потерял своего единственного сына на фронте. Полковник старался говорить спокойно, но это ему с трудом удавалось. Я почувствовал брызги его слюны на лице, но, как заколдованный, продолжал слушать, не смея шевельнуться:

– Каждый день на фронтах погибают молодые солдаты, у которых героизм и отвагу блокируют силы и средства противника, проникшие в самые верховные эшелоны власти, в том числе и в военную верхушку. Ребята получают пулю уже не в грудь, а в спину, в затылок. Вспомни гизира Мамедова, а это не единичный случай!.. Противник не брезгует ничем, взрывает гражданские объекты, автобусы, дома уже в самом Баку…

Он сел на свое место. Кажется, пытался успокоится, унять дрожь в голосе. Не торопясь, вновь прикурил сигарету, выдохнул дым и продолжил:

– Нам удалось перехватить нить очень большой игры в свои руки. Расулов отчасти прав, провидению угодно было тебя прислать нам в качестве острия оружия, хотя столько достойных ребят хотели бы оказаться на твоем месте… Теперь, когда весь сценарий расписан нами по нотам, мне плевать на твои моральные заскоки, слышишь, сынок? И я не могу, и не хочу понимать, что любовь к арм… к женщине может пересилить твой долг родине, за которую, кстати, отдал жизнь твой брат!..

Я почувствовал ком в горле, который все больше увеличивался в объеме. Понял, что, если отвечу, голос будет дрожать.

“Твари!.. Кто вы такие, чтобы меня осуждать…”

Словно прочитав мои мысли, он продолжил:

– Мы знаем, как ты воевал, не буду хвалить – это твой долг. Мы знаем про тебя все: как учился в третьем классе, с кем дрался во дворе, даже какого цвета был твой горшок. Мы изучили весь твой род чуть ли не до седьмого колена и не нашли ни капли армянской примеси. Что ты собираешься делать с этой кровью дальше, это твое дело. Но ты должен выполнить задание, которое мы перед тобой поставим. Хоть землю будешь грызть!.. Или сгною тебя в подвалах! Ты будешь в тюрьме гнить ровно столько, сколько Всевышний мне срок отпустил. Понял? Можешь мне верить.

– Почему такие крайности? – я побагровел и весь кипел в бессильной ярости. – Что, на мне свет клином сошелся? Выберите другого. Сами сказали, желающих много…

– Не получается, – Расулов, уловив молчаливый кивок Мусаева, процедил.

– Только коротко, – вставил полковник, взглянув на часы, – и так много времени потеряли.

– В Москве без тебя не обойтись. Противник глубоко законспирирован. К сожалению, ты у нас единственная лазейка в этот лабиринт. На другие сценарии у нас нет времени…

Расулов взял стул и сел напротив.

– Слушай дальше. Одна нить этого клубка ведет в твою часть, а другая в само оборонное ведомство, точнее в Генштаб. Последние провальные операции в прифронтовой полосе, в некоторых из которых, кстати, и ты принимал участие, еще раз убедили нас, что противнику посодействовали, то есть слили информацию…

Чтобы доходчиво объяснить, давай конкретно приступим к разбору войсковой операции вблизи населенного пункта Хога Физулинского района, проводимой осенью 1992 года силами ОБСН № 778, где ты тогда состоял на службе, и с содействующими вам силами местных формирований. Операция, конечной целью которой являлась очистка деревни от неприятеля, в стратегическом отношении была мало оправдана, так как Хога и другие населенные пункты, расположенные сравнительно на низменностях, нам все равно не удалось бы удержать из-за наличий вокруг высоток, на которых окопались армяне. И, кстати, по этой же причине операция заранее была обречена на провал, так как ваш вертолетный десант высадили не на высотки, где хачики оборудовали себе основательные огневые позиции, а на обширную долину у этих высоток, в конце которой и находилось указанное село. Вспомни детали…

Я вспомнил…

Еще не выцветшие и не высохшие до конца осенняя зелень и виноградные лозы, разделяющие долину на ровные ряды, скрывали минные ловушки на пути к этому селу, а вражеские снайперы прицельно били нас с высоток. Передвижение было затруднено моросящим дождем и осенней грязью, тяжелыми гирями, висевшими на наших ботинках, плюс еще боеприпасы и нехилая экипировка, думаю, картина вам ясна. Половина немногочисленного личного состава была вооружена даже не автоматами, а ручными пулеметами Калашникова – РПК. Ну и “Муха”³¹, и классический РПГ-7. А два бойца разделили по частям АГС³² и боекомплект на него. Почти у каждого второго бойца имелся подствольник. Поэтому на подступи в деревню спецназовцы были выдохшимися. Вспомнил тех, кто был со мной в первой четверке – это начальник штаба ОБСН капитан Мамедов Заур, капитан или старший лейтенант тогда Фуад Зейналов и водила нашего командира Олег Филиппов… Нас спасали от снайперов вертушки, которые прикрывали с воздуха и били по огневым точкам противника, пока мы передвигались по винограднику. Помню имена командиров экипажей: подполковник Туаев, подполковник Шварев и майор… черт, забыл. Говорили, он был племянником бывшего уже тогда военного министра…

Экипаж одной из них и заметил засевших в засаде и численно намного превосходящих нас бойцов противника, которые плотным кольцом окружили село, оставив нам единственный проход к ней по винограднику…

– То есть выполнялся следующий сценарий, – продолжал монотонно Расулов, – ваши выдохшиеся передовые группы врываются в пустующее село, которое еще и основательно заминировано и попадают в тиски свежих сил противника. После серии взрывов, которые должны были привести к замешательству в среде нападающих, противник закрыл бы проход и, с заранее укрепленных и скрытых позиций, истребил бы часть вашего личного состава, а остальным предложили бы сдаться. Разгром должен был завершить усиленный обстрел ваших сил снайперскими двойками противника, засевших на высотках ближе к населенному пункту более плотным кольцом. Они добили бы и тех, кто оставался еще в виноградниках и которым удалось бы выскочить из ловушки…

Я продолжал вспоминать…

Тогда действительно нас спасли вертушки. Как я и отметил, они и предупредили о высадке вражеского десанта нашего радиста, тогда совсем еще молодого солдата Рашада Мамедова, который в окружении нескольких спецназовцев появился у деревни вслед за нами…

– Кстати, он проживает сейчас в Голландии, мы поддерживаем связь, – улыбнулся Длинный. – Правда, потерял свою роскошную шевелюру и теперь пугает голландцев облысевшим черепом…

– Мы получили приказ остановить наступление, ни в коем случае не заходить в деревню и отдельными группами, по афганской тактике вернуться к исходной позиции. Это означало, что пока вертушки подавляли огневые точки, мы группами должны были отходить. Когда же машины возвращались на базу за заправкой и за пополнением боекомплектов, занять позиции и отстреливаться. В случае отсутствия вертушек, допустим, их сбили – отходить организованно, поочередно. То есть, группы, чередуясь, должны были прикрывать отступление друг друга. Среди нас, как и у противника было немало ветеранов афганской войны, в том числе и ребята из России и Украины, которые принимали участие в обучении личного состава.

Тогда командир наш Мудрак Виктор Анатольевич прорвался на двух бронетранспортерах к отступающим, и часть бойцов, облепив машины телами, под огнем противника выскочила из ловушки…

Скоро вновь на небе появились долгожданные “крокодилы”³³ и обрушились ракетами на позиции врага, обстреляли подразделения, дислоцированные за селом. Вглубь вертушки проникать не стали, видимо, опасаясь наличия у противника ПЗРК³⁴…

Помню, еще тогда мы считали эту операцию неудачно спланированной. Но, чтобы измена…

– Одно не понимаю, – спросил я у полковника, – если армяне были заранее предупреждены и, следовательно, подготовлены, почему не сбили вертушки? Сбить их над открытой долиной с высоток “Иглами”³⁵ было возможно, верно? И еще: почему армяне не задействовали тяжелую технику? Ведь когда машины Мудрака устремились за нами в проход, хачики даже не смогли или не успели подключить гранатометчиков. Было такое ощущение, что сами растерялись…

Они опять переглянулись. Полковник улыбнулся.

– Молодец. Мозги работают… – он посмотрел на Адылова.

– Вся соль-то в этом, – довольно вклинился тот. – Дело в том, что вертолетную поддержку спецназу решили предоставить позже, когда план операции по освобождению Хога и других близлежащих населенных пунктов Физулинского района уже был утвержден Генштабом, понимаешь? Есть там один хороший товарищ, некто полковник Гаджиев – великолепный специалист, прошедший советскую военную школу от “а” до “я”. Они с Сабиром Ахмедовичем большие друзья, вместе Афган прошли. Так вот, он, когда просмотрел этот план, оторопел: “– Как можно провести такую специфическую операцию в горных условиях без поддержки вертушек?” – он позже возмущался Сабиру Ахмедовичу. – “– И как можно врываться в пустующие, не имеющие никакой стратегической важности населенные пункты в низменностях, не погасив огневые точки противника на высотках, в тылу. Ведь и дураку ясно, что, если противник оставил свое присутствие на высотках, более того, основательно укрепил их бетонными блиндажами против ракетных обстрелов, значит он позаботился и о силовом обеспечении этих позиций! Наверняка и подступы к населенным пунктам заминированы. Ведь надо одно, наконец, уразуметь: и армяне, и мы прошли единую советскую военную школу – мыслим и действуем почти идентично. Это же не развед-диверсионные группы, действующие на свой страх и риск в тылу противника, а основательно укрепленные огневые точки неприятеля. Надо было нанести ракетные удары по этим высоткам, далее высадить на них десантно-штурмовые группы, а не гнать спецназ, словно пехоту по винограднику и под прицел снайперов. Наше обеспечение было ближе, людские и технические ресурсы лучше, кроме того, в операции можно было задействовать силы местного батальона самообороны, ребята из которого прекрасно ориентируются на местности, и успех был бы гарантирован. А после взятия стратегических высоток населенные пункты в долинах и так попали бы в наши руки…”

– Тогда же он добился от руководства только подключения к операции вертушек в качестве летной поддержки, – продолжал Адылов, – так как местная батальонная разведка представила якобы достоверную информацию, что противник в районе предполагаемых военных действий владеет незначительным присутствием.

Поэтому и о предстоящей летной поддержке были информированы только несколько человек и, слава богу, предателя среди них не оказалось. Даже командование вашего спецназа об этом было информировано лишь перед началом операции. Следовательно, если наши предположения верны, армяне тоже были захвачены врасплох. У них задействованы были силы лишь против нашей пехоты, роль которой в данном случае выполнял спецназ. И который, как лакомый кусочек должен был отправиться прямо в пасть противнику. А свою десантуру армяне в срочном порядке перебросили в намеченный район боевых действий, аккурат в ночь перед операцией. Было заминировано само село и подступы к нему уже под покровом той ночи. Видимо, потому и наша местная разведка накануне ничего не обнаружила.

Если бы не Гаджиев с вертушками и смекалка Мудрака, вас всех подстрелили бы как куропаток, понимаешь, брат? И это было бы похлеще, чем в операции под Дашалты…

– Теперь ты понимаешь, сынок, какие страсти кипят на невидимом фронте, как ты изволил выразиться, – устало добавил Сабир Ахмедович. – Как бы банально ни звучало, действительно, враг не дремлет, и наш долг – в том числе и твой – дать ему достойный отпор. В противном случае грош нам цена…

Когда мы с Рафиком Алиевичем – так зовут моего друга полковника Гаджиева – после проведения этой бездарной операции проанализировали всю имеющуюся у нас информацию, то пришли к выводу, что пора нашей конторе взяться за дело более основательно. Учитывая серьезность ситуации, я обратился к руководству УВР и получил добро на создание особо засекреченной оперативной группы в очень узком составе, с двумя представителями которой ты уже знаком, – кивнул он на Адылова и Расулова. – Теперь по поводу убийства гизира…

Полковник, казалось, пытался вбить каждую фразу в мой мозг.

– Враги, окопавшиеся в вашей части, уверены, что им удалось дело Мамедова направить по ложному следу. Ваш командир части усиленно делает горькую мину, что произошедшее для него оказалось неожиданностью и сокрушается. Хотя нам достоверно известно, что замполит, который дал как бы невзначай на тебя наводку, сам из этой ячейки и действует по указке комбрига. Короче, тебя арестовали, и они уверены, что спустили все концы в воду. А нам это на руку. Убийство гизира Мамедова – это та точка отсчета, с которой начнется их разоблачение…

– А почему убили Мамедова? Чем он мешал? И почему меня подставили, а не кого-нибудь другого? Ну, не может быть это случайностью… – я очень пытался разобраться в этой сложной конфигурации.

– Верно… – полковник вновь вытащил из пачки сигарету и прикурил. – В нашем деле определение “случайность” лучше удалить из лексикона. Мы полагаем, что тесный контакт твой с Саламовой, которую враг почему-то стал подозревать, их насторожил. Видимо, при составлении легенды для нее или еще на каком-то этапе мы что-то упустили…

Кроме того, Бахтияр Мамедов в последнее время не совсем адекватно себя вел. Часто напивался, пристрастился к наркоте, среди личного состава болтал больше, чем следовало бы. А это всегда опасно. Видимо, действительно любовь ему стукнула по шарам … Это всего лишь предположение. Может, у предателей для его ликвидации была более весомая мотивация? Чтобы не вспугнуть врага, мы очень осторожно должны развязать этот клубок…

Честно говоря, я даже не предполагал с каким спрутом придется иметь дело, – замолчал на миг полковник, потушив еще недокуренную сигарету в пепельнице. – В последнее время Саламова замечала за собой хвост, когда возвращалась домой, вернее в избушку в райцентре, которую ей на время предоставили для проживания. А в день перед убийством Мамедова кто-то в ее отсутствие пытался проникнуть в дом. Кажется, помешала собака, которую, кстати, на следующий же день отравили. Мы были вынуждены в спешном порядке убрать Саламову с поля зрения предателей. Ей было уже опасно оставаться в райцентре.

– И как вы это сделали?

– А пришлось помирить ее с “женихом”, – с улыбкой подключился Адылов. – Мы разыграли целый спектакль. Раскаявшийся жених, его родители, дородные матроны-старушки, взявшиеся уговорить строптивую невесту, что-бы та возвратилась в город. Было весело! – потер он руки, озорно глядя на нас.

Полковник постучал ручкой по столу и остудил своего сотрудника.

– Кстати, женихом являлся мой младший брат, – продолжил Адылов. – И родители были настоящие, и родственники. И они были уверены, что все происходит на самом деле. Что их непутевый отпрыск в лице моего брата, наконец, образумился и решил жениться. На радостях они быстро собрались, нарядились и примчались галопом прямиком в районный госпиталь, а после штурмом взяли и дом, где проживала растерявшаяся от такого натиска Саламова.

– И как далее? – невольно улыбнулся я. – Ведь правду когда-то надо будет выложить?

– А там видно будет, – махнул рукой Адылов. – Кажется, братик вошел во вкус и не прочь в действительности затащить “невесту” под венец. У них сейчас, согласно легенде, конфетно-букетный период.

– Работой надо заниматься! – тут неожиданно взорвался Расулов. – Тоже мне, жених!.. Твоего непутевого брата приставилик Наилю по делу, а не голову девчонке морочить.

– Ревнует, – улыбнулся Адылов, подмигивая мне. – Ты, медведь, все равно не в ее вкусе.

– Не твое дело! – огрызнулся тот. – На фронт бы твоего брата…

– Он хотел, ему отказали, – уже мрачно перебил Адылов. – У Вахида очень слабое зрение, плюс плоскостопие…

– Выгодная партия для Саламовой, – холодно ответил я и обратился к полковнику, молча слушающего нашу словесную перепалку. – С ней общались многие. Почему именно я попал в поле зрения?

– Ты в последнее время слишком часто оказывался в ее обществе, она пыталась тебя основательно изучить, – тут взгляд полковника на миг застыл на мне. – Думаю, она перестаралась… Видимо поэтому покойный Мамедов начал ревновать… Ну и этот противный тип, племянник командира части, имел на тебя зуб. Ты, кажется, при всех залепил ему оплеуху, так?

Я кивнул:

– Он самый что ни на есть “голубой воришка”. Пацанам тухлое мясо подкладывал.

– Вот тебе и мотив… С этим племянником-воришкой нам еще предстоит разобраться. Он не так прост, как кажется. Предположительно убийство Мамедова его рук дело. В ту ночь он ошивался вблизи позиций, якобы искал отвязавшуюся собаку… Кстати, ты всегда пользуешься глушителем на СВД?

Я пожал плечами:

– Так обучили. Если можно действовать тихо, зачем шуметь.

– Так или иначе, на роковой выстрел никто не обратил внимания. На позициях часто свистят шальные пули и труп Бахтияря Мамедова обнаружили не сразу…

Кстати, покойный тоже являлся порядочной сволочью. Заведуя оружейкой, работал в тесном контакте с руководством, конкретно с командиром части. Был постоянным участником их застолий и ночных пирушек. Нам известно, что Мамедов поставлял для руководства части и их “гостей” из Баку элитных проституток.

Кое-кто же как-то нашептал Саламовой, вероятно в плане конкуренции, что застукал Мамедова, когда тот ночью высаживал из машины двух красивых женщин, показавшихся ему армянками. А вот это уже хоть слабый, но очень интересный след…

– Он мог ошибиться. Как можно с ходу определить национальность женщины, да еще и ночью, при неясной видимости.

– Этот человек был родом из Армении и, по его словам, чуял армян на расстоянии.

– Следовательно, – вновь вклинился в беседу Расулов, – если наши предположения верны, у твоих командиров с той стороной фронта настолько тесные связи, что могут позволить себе заказывать экзотику. И это не все…

На этот раз продолжил Адылов.

– Саламова, по природе очень внимательный человек, как-то увидела у себя в приемной скомканную пустую коробку от сигарет “Арин-Берд”, производимых в Армении и в советское время высоко ценившихся нашими табаколюбителями. Мы сверили отпечатки пальцев покойного Мамедова с отпечатками, обнаруженными на коробке – не совпали. Следовательно, владелец был некто другой. Сигареты эти могли попасть в вашу часть из Грузии, где “бравые” армянские и азербайджанские предприниматели, плюнув на этнические и военные предрассудки, дружно делают бизнес. Мы под тем или иным предлогом вошли в контакт с выходцами из Грузии и казахскими³⁶ ребятами вашей части, но ни у одного из них в наличии этой марки сигарет не оказалось. Случайность? Может быть…

– Странно не то, что в вашей части находится курильщик, балующийся сигаретами армянского производства, я тоже ценю армянский коньяк и это действительно могло оказаться случайностью, – добавил полковник, – а то, что этот человек на фоне убийства гизира Мамедова оказался в опасной близости к Саламовой. Возможна попытка проникновения в дом нашей сотрудницы и, видимо, с этой же целью отравление ее собаки – это была часть единого плана по физическому устранению Саламовой.

– А вы не допускаете утечку из собственного ведомства?

– Исключено, – Мусаев решительно заявил, – я же сказал: операция строго засекречена, и в ней задействован узкий состав сотрудников. Каждого я лично подбирал и контролирую. Материалы дела хранятся даже не в “секретке”, а у меня в сейфе. Не исключено, что Саламова сама излишне усердствовала и попала в поле зрения противника. Покойный Мамедов мог бы рассказать хозяевам о нездоровом интересе недавно появившегося в их зоне влияния врача на некоторые вышеуказанные нюансы, которые она пыталась выведать у него под различными предлогами.

И еще что нас насторожило в деле убийства Мамедова… Вы знаете, какая обстановка сейчас на фронте. Гибель военнослужащих на позиции хоть у нас, хоть у армян не такой уж редкий случай, если даже они погибают от рук сослуживцев. Обычно руководство подразделения скрывает такие факты и пытается списать их противнику. А тут тотчас пригласили следственно-оперативную группу из райцентра. Провели экспертизу, нашли не только гильзу, но и, “повезло”, пулю. Она продырявила голову Мамедова, прошла навылет и сплющилась в дереве. Выковыряли и вытащили. Даже в таком бездарном составе СОГ местной полиции смогли воссоздать картину преступления, конечно, в том контексте, как им было выгодно. Сами же известили Особое Управление³⁷. Хорошо, нас предупредил свой человек, он каким-то образом все пронюхал. Мы успели опередить особистов и через каналы полковника Гаджиева – у него очень сильные связи в Президентской администрации – забрали дело к себе на основании вышеупомянутой особой операции.

Кстати, руководство вашей части действовало скрытно, чтобы не вспугнуть тебя…

– Добавим ко всему сказанному многочисленное стадо мелкого рогатого скота, мирно пасущееся между позициями враждующих сторон и которое вроде содержится с целью пополнения рациона военнослужащих… – Расулов встал и лениво потянулся. – Да, порой чабаны находят трупы нескольких барашек, якобы застреленных армянами. Но разве не странно, что в то время, когда снайперы с обеих сторон ожесточенно уничтожают живую силу друг друга, чабаны и барашки сыты и целы. Кстати, мы выяснили: рацион военнослужащих у вас не так-то богат калорийной пищей. Были случаи, когда солдаты коллективно отказывались от мясных блюд – они откровенно воняли. Сам же знаешь…

Есть сведения, что бараньи стада, настоящими владельцами которых являются ваш командир и некоторые старшие офицеры из его окружения, по бросовым ценам продаются армянам. Наши люди на прошлой неделе засекли, как чабаны рано утром погнали несколько сот барашек в сторону армянских позиций, а появились уже поздно вечером налегке. Вот такая картина маслом, браток, – подытожил он.

– Что я должен сделать? – у меня голова разболелась от избытка информации.

– С вашей частью мы разберемся позже, – полковник устало потер виски, – каждый подозреваемый под контролем. Одно скажу: это змеиное гнездо, переполненное ползучими гадами. Твоя же задача внедриться в Московскую сеть противника и через личные отношения в среде бакинских армян выявить каналы связи, линии соприкосновения этой сети с Баку и прифронтовой полосой, в частности с вашей бригадой. Информация о том, что Спартак Манучаров является одной из ключевых фигур в этом спруте абсолютно достоверна. Так что дальнейший ход в этой игре принадлежит тебе.

– Подождите… – я сморщил лицо, чувствуя, что упускаю какую-то нить. – Какое отношение имеет эта… московская сеть к нашей части? Причем тут Спартак Манучаров и руководство части?

“Разведка” вновь привычно переглянулась. А я, кажется, хоть и расплывчато, но начал ухватывать эту нить…

– Что собой представляет этот Мансуров?

Полковник не сразу ответил, не отрываясь от точки, в которую уставился.

– Неужели нам помогает провидение?.. Ты правильно уловил, сынок. Теперь давай разложим по полочкам то, что имеем и добавим нехватающие звенья.

Начнем с Эльшана Мансурова. Он работает экспедитором на предприятиях Спартака Манучарова и связался с ним еще до начала Карабахского конфликта, где-то с середины восьмидесятых. Ранее Эльшан служил в стройбате, в в/ч 07102, расположенной в городе Лобня, куда вновь вернулся после службы. Далее он устраивается на Лобненский Завод Строительного Фарфора сначала в качестве рабочего, а после экспедитором. Еще во время службы он встречался с местной девушкой, работающей с ним в одном цеху. В скором и женился на ней со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Так вот, этот Эльшан был связан с Лобненским ОПГ. Мы полагаем, что эта преступная связь и привела его позже под патронаж Спартака Манучарова. Нам известно, что Манучаров из Лобни поставлял фарфоровую продукцию в Армению, а взамен привозил винно-водочную. Есть предположение, что посредником являлся Эльшан. В то время многие новоявленные предприниматели производили бартер, практиковали безналичный расчет. Так и сколотили первичный капитал.

Теперь Спартак Манучаров. Кто он такой, ты уже представление имеешь. Добавлю лишь то, что этот тип – оголтелый националист, с самого начала карабахских событий был активным членом различных националистических организаций в Армении и в НКАО, оказывал им материальную помощь.

Алигейдар Мансуров, ты правильно понял – ключевая фигура в этом лабиринте и самая темная лошадка. Мы его личность и деятельность с тобой еще разберем. Пока отметим самое необходимое.

Нам известно, что срочную службу он проходил в 1982-84 годах под Рязанью в парашютно-десантном полку знаменитой 106 гвардейской воздушно-десантной Тульской дивизии. По иронии судьбы в феврале 1988 года одно из подразделений этой дивизии было переброшено в Баку, а позже и в Сумгаит в связи с известными событиями…

Так вот, был у него в дивизии друг, некто Ким Ван Ли или Ли Ван, мы до конца не выяснили. Но в определенных кругах он известен как Ким Ли или просто Кореец, потому и мы так будем называть. Предки его давно обосновались в России, так что он представляется нам более русским, чем любой другой славянин-абориген…

После службы они с Мансуровым несколько лет “варились” в Москве. Чем конкретно занимались неизвестно, но то, что были связаны только формирующимися в столице бандитскими ОПГ, это нами точно установлено. Есть информация, что они работали сразу с несколькими бригадами, тренировали бойцов. Так и обросли криминальными связями. Запомни этого Корейца, сынок, ты с ним обязательно встретишься. Там, где Мансуров, выползает этот тип или наоборот. Мы выяснили конкретные адреса, в том числе спортивного зала, где проводились занятия, и еще кое-какую иную информацию, ты все получишь позже.

– А как вы раздобыли все это? – полюбопытствовал я.

– Наши сотрудники специально были откомандированы в Москву и проводили установочные мероприятия. Кроме того, у нас с московской диаспорой азербайджанцев взаимосвязь, следовательно, непрерывный поток оперативной информации. Мы иногда “выручаем” друг друга: они в плане информации, мы в плане… так сказать, юриспруденции. Многие из них, даже не совершая ничего криминального, имеют проблемы с законом.

Такова действительность. А теперь постарайся такого рода вопросы не задавать. Это отвлекает.

–…

– Интересный и очень непростой типаж этот Кореец. Так вот, он в настоящем является кем-то вроде полукриминального авторитета, и мы полагаем, в очень тесных связях с силовыми структурами РФ. Какого рода эти отношения предстоит выяснить тебе…

Теперь самое важное: Ким Ли официально числится помощником депутата Государственной Думы Савелия Казанцева, входящего в неформальную группу “парламентских ястребов”. Казанцев сам достаточно одиозная фигура в российском истеблишменте. Полковник КГБ в отставке. В свое время в составе спецназа КГБ “Альфа” штурмовал дворец Амина в Кабуле. Является одним из скрытых лидеров “державников”, находящихся в парламенте, в верхних эшелонах власти, в силовых структурах. Мы полагаем, опять-таки опираясь на фактический материал, что все эти условно названные нами “державники” давно объединены в единую военно-политическую цепь. Их цель – восстановление Советской империи от Курил до Берлина и наказание всех предателей, способствующих развалу страны.

Сама по себе достаточно благородная цель. Для них…

Теперь, сынок, попробуем связать все эти звенья в единое целое.

Во-первых, это тандем Казанцев-Кореец, связанный с силовыми, специальными и криминальными структурами России и представленный в главном политическом органе Кремлевской власти – в Государственной Думе.

Во-вторых, это азербайджанские военнослужащие на достаточно высоких чинах и должностях, имеющие протекцию одной из ветвей политической власти страны и занимающиеся, как мы полагаем, шпионажем в пользу противника. Что еще примечательно и опасно – эти силы представляют нашу армию непосредственно на линии фронта со всеми вытекающими отсюда выводами и возможными негативными последствиями.

В-третьих, это наш непосредственный противник – Армянская республика, воюющая с нами не только на фронтах, но и активно внедряющая свою агентуру в политическую и оборонную сферу нашего государства. Чтобы не быть голословным, уточню: речь идет о военной спецслужбе противника, действующей на конкретных направлениях. Это район дислокации вашей бригады и сама столица Баку, в которой противник с целью паралича общественной и политической жизни страны планирует в день “Х” провести серию масштабных диверсий и террористических актов. По нашим сведениям, приход к власти новых политических сил, конкретно президента Алиева, сильно обеспокоило наших “соседей”…

В-четвертых, это отдельная разведывательная единица нашего непосредственного противника, условно обозначенная нами “Московское подразделение” или “Московская сеть”, проводящая активную наступательную работу против Азербайджана с территории РФ…

Вот здесь мы плывем. Мы, конечно, знаем, что за противником стоят российские службы и определенная часть политической элиты во главе с президентом Ельциным. Без этого противнику не удалось бы на фронтах добиться успехов. Только участие личного состава и техники 366-го полка в захвате такого стратегически важного для нас населенного пункта, как Ходжалы, и последующее уничтожение его гражданского населения, дает нам представление о масштабе этой поддержки… Но повторяю, речь сейчас идет о конкретном подразделении противника на территории Москвы, и нам очень хотелось бы узнать:

1) как осуществляется поддержка “Московской сети” со стороны российских спецслужб, и какая из них конкретно замешана в этом.

2) какая из сторон ведет ведущую роль? То есть ведут сами армяне, традиционно использующие силовые структуры и ведомства РФ в своих целях, или все-таки перед нами конкретная российская служба, камуфлированная под силы и средства Армении и, соответственно, имеющая по Азербайджану свои тактические, а может и стратегические цели…

А может, это две автономные силы, имеющие друг с другом традиционные связи и на отдельных этапах сотрудничающие – каждая со своими целями и задачами?

3) идентифицировать Московскую сеть с целью ее разоблачения, нейтрализации планов по Азербайджану и как… приемливый вариант – ликвидация ее активных членов, если иные методы не представляются убедительными.

– Но…

Полковник нетерпеливо перебил:

– Тыпослушай. Есть информация, что членами этого подразделения или их наемниками практикуется “тихая” ликвидация членов азербайджанских диаспорских общин, авторитетных азербайджанцев, в том числе и в криминальном мире РФ. Они как бы погибают случайно, с бытовой подоплекой, но при внимательном сопоставлении этих смертей вырисовывается вполне осязаемая закономерность. Ты с этими данными тоже ознакомишься.

Как видишь, задача не из легких. Ущерб, нанесенный этой сетью обороноспособности нашей страны огромен. Мы называем это пока для нас невидимое подразделение обобщающе условно – “Московская сеть” – пока, конкретно не обозначая ни ее происхождения, ни цели и задачи, ни финансирование. Мы их, повторяю, банально не знаем. Но убеждены, что ведется серьезная подрывная работа, угрожающая национальной и государственной безопасности Азербайджана. Ни много ни мало.

И один субъект объединяет все вышеуказанные стороны, – полковник вновь сделал паузу, потянувшись за сигаретной пачкой.

– Мансуров… – я неуверенно “подсказал”.

– C тобой приятно работать, – залыбился Расулов, – ты, дорогой, образец проницательности и разведывательной хватки.

– Правильно, – продолжил Сабир Ахмедович, пригрозив дебоширу пальцем, – он связующее звено между Казанцевым-Корейцем, полагаем, через своего брата Эльшана со Спартаком Манучаровым, с командованием вашей части и силами противника на линии соприкосновения фронтовых позиций – проще говоря, с сепаратистами.

– Да ну! Откуда знаете? – я засомневался. – У вас, по-моему, все выводы основаны на догадках и предположениях. Может Мансуров и никакого отношения к Спартаку не имеет, мало что Эльшан с ним работает, это может чисто экономические, деловые отношения. Я думаю, эта идиотская война идет здесь, а там своя жизнь…

– Ты думаешь… – с досадой повторил Сабир Ахмедович. – Я бы тоже может так подумал, будучи на твоем месте…

Он несколько раз затянулся и потушил недокуренную сигарету в пепельнице. Видимо, старался бросить курить или уменьшить количество вдыхаемого табака.

Мне же стало неприятно от его откровенного намека, и я, с неприязнью в голосе, спросил:

– Что вы хотите сказать?

– Мансурова несколько раз засекли на одном из объектов Спартака Манучарова. Это стекольный завод в Мытищах.

– Как вы это… – начал бы я, но, вспомнив недавнее замечание полковника, замолчал. Ясно, что Мансурова вели.

Полковник все-таки объяснил:

– Мы внедрили своего человека – родом из Баку татарина – в это предприятие. Манучаров здесь часто появляется, проводит встречи якобы с разными бизнес-партнерами. Парень этот вроде толковый, но звезд с неба не хватает.

– Допустим. А как вы определили связь Мансурова с командованием нашей части и даже с противником?

– Вот взяли и определили, сынок, – на сей раз довольно высказался полковник, обменявшись взглядом с сотрудниками, – в этом направлении мы как раз основательно поработали… Дело в том, что Мансуров вот уже год числится по вольному найму в ХОЗО МО. Какие силы его туда внедрили и с какой целью, пока можно только предполагать. Мы проверили: он вроде ничего существенного не решает, выполняет в ведомстве функции исполнителя, типа отвези-привези, и то, когда находится в Баку. Но, имея при себе разного формата командировочные удостоверения и прочие атрибуты, дающие полномочия ему вплоть до закупки различных видов продуктов питания для нужд армии, он свободно передвигается по территории СНГ, следовательно, имеет колоссальные возможности для ведения подрывной работы. Через продовольственные пайки, к примеру, можно установить количество личного состава обслуживаемого подразделения – это самая простейшая разведывательная деятельность. Я еще не говорю об имеющихся возможностях диверсионного характера. Запросто можно отравить личный состав, так как Мансуров участвует и в процедуре доставки провизии в расположении военных частей. Усекаешь, какой Клондайк для противника?

– Вы хотите сказать, таким образом он поддерживает контакт с руководством нашей части?

Полковник, до этого медленно расхаживающий по периметру комнаты, резко остановился предо мной:

– Месяц назад Мансуров ночью с чабанами пересек прифронтовую границу с места дислокации вашей бригады, побыл у сепаратистов ровно сутки и вернулся обратно. Официально он с чабанами проверял состояние и количество отары на приграничных территориях, изучал возможность качественного обеспечения мясомолочной продукцией личного состава вашей бригады, а также сопредельных военных частей. Здесь цель ясна: ваше руководство решило продавать продукцию и “родному” оборонному ведомству. Видимо, предателей начало беспокоить, что периодическое исчезновение части стада может привлечь внимание любопытных натур, а узаконенное приобретение продукции МО Азербайджана камуфлировало бы продажу скота противнику. Это и расширение дела – можно удвоить производство…

Я с усилием проглотил слюну:

– Мансуров что, участвует в продаже баранов?

Тут Расулов с Адыловым рассмеялись. Даже полковник улыбнулся, немного смягчив выражение лица.

– Боюсь, бараны тут ни при чем. То есть ни при чем по факту деятельности Мансурова. Тут игра ведется более тонкая. А какая, придется выяснить тебе, Гусейнов…

Как видишь, война с противником везде идет. Просто она невидимая для простого обывателя…

– Мы тебе открываем третий глаз, дорогой, – опять мерзко залыбился Расулов, – радуйся…

“Черт! Попался…”

– Ну, арестуйте их. Нажмите как следует, вы это умеете, – посмотрел я мрачно на Расулова. Ведь ясно, что, если существует экономическая подоплека, то есть вероятность и ведения подрывной деятельности. Зачем все усложнять?

– Ну признаются они, что продавали хачикам скот с целью наживы, или еще в чем-то в этом роде, дальше что?

– А комбриг заявит, что вообще без понятия о происходящем. Мол, допустил преступную халатность, впредь буду бдительным, – добавил Адылов.

– Но у вас-то на руках, как я понял, есть более весомые доказательства?

– Все не так просто, сынок, не так просто… – Сабир Ахмедович вновь устало плюхнулся в кресло. – Есть люди, которые не ломаются ни при каких обстоятельствах, боюсь Мансуров из таких. И есть очень большая вероятность, что пока мы будем проводить аресты среди личного состава вашей части, раскручивать дело, их покровители в Баку заблокируют эти действия или обрубят расследование на определенном этапе, пожертвовав выбранным козлом отпущения. Ведь всегда можно убрать какое-то слабое звено и разомкнуть цепь…

А я хочу добраться до головы этой гидры, понимаешь, сынок, мне мало на плахе плешивой головы какого-то сраного продажного комбрига с его вороватым окружением! Если нить тянется в Москву, значит, это не только игры спецслужб, но и политика. Возможно некие силы, недовольные сменой в стране политической власти, ведут свою игру. И для нас, для первых военных разведчиков Азербайджана делом чести является развязать этот клубок, сокрушить планы врага на самом корню…

– Но я-то тут с какого бока? – я недовольно поморщился. – Не справлюсь…

– Справишься. Мы поможем… Хотя нет времени учить тебя азам разведки. Если честно, мы сами-то их толком не знаем. Но тобой займутся профессионалы. У тебя природный ум, смекалка, хладнокровие в трудных ситуациях, физическая выносливость. Эти качества в какой-то мере должны компенсировать профессионализм… Твое слово?

– Подождите, я хочу кое-что выяснить, – я опять уклонился от прямого ответа. Не лежала у меня душа на все это…

– Допустим, я соглашусь. Вы меня обучите, подготовите, затратитесь на меня и отправите за тридевять земель. Но что мне помешает плюнуть на все условности и рвануть со своей девушкой, допустим в Штаты, где вы не сможете меня достать? Мне интересен ваш ответ.

Наступила короткая пауза. После, полковник мрачно ответил.

– Мы тебе и так все объяснили бы, хотя это неприятно… – и посмотрел на Расулова. У того аж морда поплыла в нахальной ухмылке.

– Оставим в стороне твой психологический портрет о том, что ты якобы не способен на предательство, я лично в этом сомневаюсь… Представим отношение родни к такому поступку, прежде всего, твоего отца, которого весть о предательстве сына просто убьет и т.д. И перейдем к более практичной трактовке. Ведь если авантюра в твоем характере возобладает, и ты окажешься порядочной сволочью, вышеперечисленное вряд ли тебя остановит, не так ли?

– У нас на это определение разное понимание, потому лучше переходи к делу, – я спокойно возразил.

– Хорошо… – он подошел к сейфу и вытащил оттуда какую-то папку, как я понял, с моим делом. Перелистав, он достал лист и начал читать вслух.

– Мартиросян Артур Аракелович, 1972г.р., уроженец города Ленинакан³⁸ Армянской ССР. Погиб в бою. Снайпер противника, то есть наш, пробил ему череп выстрелом аж между глаз…

Далее, – опять перелистал дело он, – Абрамян Гарегин Эдуардович, 1974г.р., уроженец города Спитак Армянской Республики. Скончался от ранения в голову, опять-таки выстрелом из снайперской винтовки…

И еще: Сафарян Сейран Размикович, 1968г.р., уроженец Мартунинского района бывшего НКАО. Умер, не приходя в сознание в результате тяжелого ранения в январе этого года после позиционной перестрелки у подножия некой безымянной высотки, в районе дислокации вашей бригады. Тоже – выстрелом из винтовки…

Расулов захлопнул папку и посмотрел на меня:

– Чуешь, куда клоню?

Что-то неясное пыталось сформироваться в моем сознании, угнетая сердце. Процесс обещал затянуться и поэтому я покачал головой.

– Все три бойца противника погибли выстрелом из твоей винтовки, чувак, как и остальные шестеро, которых ты оформил на тот свет. Но, в отличие от других, эти трое принадлежали достаточно непростым семействам, – продолжил Расулов.

– …

– Артур Мартиросян был племянником депутата армянского парламента от националистической партии Дашнакцутюн Левона Папазяна, – вклинился в диалог Адылов. – Неформально он всеми признанный лидер так называемого Ленинаканского клана, который отличается бескомпромиссностью и жестокостью в борьбе со своими оппонентами. При связях дяди, раскинувшим свои торговые палатки по всей Москве, Артур запросто смог бы уклониться от службы, чего не сделал по идейным соображениям, царившим в этой семье. Дядя теперь носит его портрет в медальоне и всерьез подумывает, используя свои связи заполучить для погибшего звание Национального Героя Армении…

Абрамян Гарегин – младший сын авторитетного дельца, который находится на данный момент в федеральном розыске за совершение им ряда преступлений, в том числе афер в достаточно крупных размерах. Эдуард Абрамян, он же Эдик Красавчик причастен к организации полукриминального сообщества, действующего в Ставрополье, в Краснодарском крае и в Ростове-на-Дону, состоящего преимущественно из спитакских армян и курдов-езидов. Они занимаются традиционным для армянских мигрантов швейным бизнесом. Организованные ими мобильные мини цеха прилично шьют одежду, в основном, из модных джинсовых материалов и штампуют на них этикетки известных брендов. При попадании в поле зрения местных правоохранительных органов эти мини-предприятия быстро меняют дислокацию и начинают дело в уже заранее разведанной местности. По нашим данным, Эдик-Эдуард сейчас благополучно отлеживается в Ереване и оттуда управляет своей империей. В момент призвания отпрыска в армию, он отдыхал в местах не столь отдаленных и не сумел вывезти сыночка за пределы Армении. Жена, получив известие о гибели сына, в скором скончалась от инфаркта…

А карабахский армянин Сейран Сафарян был сыном полевого командира Размика Сафаряна, известного также под именем Размик Мартунинский. Его руки по локоть в крови азербайджанцев с первых дней сепаратистского движения в Карабахе. Участник Ходжалинского геноцида февральских дней 1992 года. Кое-кто из ходжалинцев заказал его голову за приличную сумму. Сафарян собственноручно умертвил его брата и невестку с особой жестокостью, и кровник жаждет мести. Они до этих событий знали друг друга… Убийца предупрежден и старается особенно не высовываться, остерегается даже своих армян, среди которых может оказаться тот, кто не прочь заработать. Вот коротко и о нем…

Расулов закончил речь. Все трое уставились на меня. Видимо, рассчитывали на мою сообразительность, чего явно тогда у меня не хватило.

– Не понял, вы собираетесь меня к награде представить? – я действительно озадачился выданной мне информацией и, колеблясь, спросил.

Они странно переглянулись. После Расулов заговорил с обычной ухмылкой:

– Еще к какой! Мы собираемся в случае предательства нашептать твоим будущим родственникам о расправе над девятью армянскими солдатами. Я тебя уверяю, при всей твоей чистой и романтичной любви к Джульетте Манучаровой, вряд ли ее армянское окружение захочет породниться с тобой после получения вышеназванной информации. Мы еще нашепчем об этом факте родне погибших. А после жизнь твоя за пределами Азербайджана и ломаного гроша не будет стоить. Хоть в Москве, хоть в Штатах. На, любуйся…

На фотке, брошенной им на стол, я увидел себя с вытянутой винтовкой. На прикладе отчетливо были видны аккуратно нанесенные нарезки…

“Cука! Как же я так подставился!..”

Я не любитель изображаться – нарциссизмом не страдаю. Но в тот день Наиля упрямо меня просила сфоткаться, как бы на память…

Но я никак не мог воспринять сказанное всерьез. Наконец негодующе спросил:

– Каждый день на фронте погибают десятки людей. И вы считаете, что родня погибших должна объявлять друг другу вендетту? Это же смешно!

– Ты прав, – ответил Расулов, – вендетта не объявляется. Считается, что это война виновата в смерти погибших. Кроме того, не у каждого за спиной есть специальная служба, которая при надобности может вычислить твоего кровника. Не у каждой семьи есть возможность оплатить такого рода услуги. И не каждый “сицилиец” по сути…

Но не эти трое. Тем более, что информация, с таким трудом добытая нами, будет подана им, как говорится, на блюдечке с каемочкой. Кровника, находящегося за пределами Азербайджана, нетрудно будет вычислить и наказать. Во всяком случае мы и в этом хачам поможем…

На этот раз я очень тяжело проглотил слюну и вытер ладонью вспотевший лоб.

– Да-а, достали вы меня, братья-чекисты, прям по самое не могу… Что ж мне делать-то, и с вами воевать?

– И это не все, – спокойно продолжил Сабир Ахмедович. – В случае предательства я сделаю все, чтобы имя твое было опозорено перед всем родом, чтоб подошли к каждому родственнику и прилюдно объявили о твоем скотстве. Мы еще добавим от себя. Все сделаем для того, чтобы отравить жизнь отцу, у которого в итоге сердце лопнет от сознания, что он отец изменника, сволочи и врага народа!

– Аж 37 год, если не хуже! – у меня опять злость сдавила горло, а сердце бешено забилось. – Но это же подло! Я честно воевал, мой брат погиб на фронте… И теперь мои же заслуги вы обращаете против меня? И вам не стыдно будет довести до смерти человека, честно воспитавшего сыновей, которые ни разу не запятнали его имя? А вы не отец? У вас нет детей?

Полковник побелел на глазах. Мне показалось в тот момент, что виски его еще больше поседели…

Он встал, подошел вплотную и впился в меня колючим взглядом.

– Я отец, который собственноручно отправил единственного сына на фронт, и он погиб! Я отец, который отправил сына на плаху… – тут голос его задрожал, и он поперхнулся.

– Идет война. Жестокая, бесчеловечная война, в которой решается судьба моей Родины. И лишь самоотверженность каждого может вызволить нас из этой беды. Будь у меня десять сыновей, я и их жизней не пощадил бы во имя победы. И с чего решил, что я тебя пощажу, щенок?

Я растерянно смотрел на стоявшего передо мной человека, собирающегося корректировать мою судьбу, по всей вероятности, далеко не в лучшую сторону. Я нутром чувствовал, что ничем хорошим это не закончится. Но, с удивлением заметил, что не могу ненавидеть этого человека. И более того, он все больше напоминал мне отца – такого же бескомпромиссного, честного и свято любящего Родину…

“Вот ведь как устроено! У каждого своя правда. У этого человека, пожертвовавшего жизнью единственного сына – своя, как и у моего отца. У азербайджанцев – своя, у русских – своя, у армян… У больших держав, натравливающих соседей друг на друга – своя… У меня, тщетно пытавшегося обрести свое маленькое счастье между этими “правдами”, – своя…”

Адылов, взяв обессиленного полковника под локоть, провел к креслу. Расулов уже менее враждебно спросил:

– А что, ты мог бы предать?

– Если унести ноги от всего этого идиотизма вы считаете предательством, то смогу.

– Ты подставил бы всю операцию, подставил бы всех нас, будущих вероятных жертв, безопасность страны. В общем зачете это было бы равносильно предательству.

Я огрызнулся:

– Демагогия. Если до меня никому нет дела, я сам о себе позабочусь. Вы мне достаточно ясно объяснили, чего стоит для вас патриотизм простого солдата. Если что не так, то сами готовы слить нас врагу, несмотря на заслуги. Так что не вам меня судить…

Опять неловкая пауза. Полковник по-прежнему молчал. Адылов с Расуловым растерянно переглянулись. Последний, как бы нехотя, произнес:

– Надо закругляться. У тебя нет выбора: или помогаешь нам, в результате мы наносим сокрушительный удар по вражеской разведке, или тебя посадим по вышеназванному обвинению до завершения операции. Суд будет в военном трибунале и, конечно, закрытым. Будешь сидеть в Крепости³⁹, в одиночке. И запомни, малейшая утечка информации, и тебе действительно конец. Ты живым не выйдешь.

Я зло усмехнулся:

– Вы не учитываете форс-мажорные ситуации…

Полковник встал, вытащил из пачки новую сигарету. После начал шарить по карманам, видимо, ища спички, хотя они были перед ним на столе. Расулов быстро чиркнул зажигалкой и помог прикурить. Сделав пару затяжек, Мусаев подошел ко мне. В его запавших глазах я на этот раз почувствовал не стальную волю, а безграничную усталость.

– Сынок, помоги нам!..

– Товарищ полковник… – начал было Адылов, но тот махнул рукой.

– Отставить!.. В случае его отказа альтернативы не будет!

– Как?! Из-за этого засранца вы свернете операцию? – Расулов был обескуражен.

– Этот “засранец”, если вы со своими тугими мозгами до сих пор не поняли – ключ ко всей операции. Без него она теряет смысл. У нас просто нет времени на другое…

Противник далеко не дурак. И я не буду рисковать людьми, если даже чуточку буду сомневаться в этом человеке, – он ткнул пальцем в мою сторону, – поэтому я и был против ваших топорных методов воздействия, Расулов. Вот результат…

– И вы хотите вот так просто отпустить его?

– А что мне с ним делать, солить что ли! – вышел из себя полковник. – Или вы всерьез полагаете, что я засажу безвинного человека, да еще и с определенными заслугами в тюрьму?

– Товарищ полковник…

Но тот нетерпеливо перебил:

– Он уже отказал, не будем наивны. Если уже здесь думает о бегстве, как можно ему верить?.. Сворачивайте все дальнейшие разработки. Немедленно подготовьте план новой операции по ускоренному задержанию лиц, уличенных в сотрудничестве с противником в гг. Баку, Сумгаит, Гянджа, а также Тертер и в прочих приграничных с противником территориях, в частности среди личного состава в/ч № ХХХ. Задержание проведем своими силами, чтобы исключить утечку информации. Расулов, подберите людей, мобилизуйте откуда хотите, но чтоб никаких солдат, только офицеры. С соответствующими службами свяжемся после. Фактов, чтобы засадить этих подонков, у нас достаточно. Будем раскручивать…

– А его?

– На неделю в одиночку. Обеспечьте всем необходимым, чтобы неволя не так мрачно отразилась на его психике. Извиняться не будем. Идет война, он не девочка…

Они уже были уверены в моем отказе, полковник начал торопливо собирать бумаги на столе. А Расулов, даже не посмотрев на меня, направился к выходу, вероятно, для вызова караула. Адылов отрешенно смотрел в окно, как абсолютно посторонний человек в этой кутерьме.

И тут черт дернул меня за язык…

В последствии я часто думал об этом. Интересно, как сложилась бы моя судьба при ином раскладе? То, что ответил за меня рок – я в этом уверен. Потому что, когда все мое существо, сознание, здравый смысл отвергали это чудовищное предложение, язык взял да выпалил:

– Согласен…

Расулов застыл у дверей. Полковник также на миг замер, после по инерции продолжал собирать бумаги. Далее сел и устало посмотрел на меня:

– Сынок, хорошенько подумай. Пока не запущена машина, у тебя есть выбор…

– …

Адылов рассмеялся.

– Я знал, что все этим закончится. В этом парне однозначно есть крепость.

– Время покажет… – процедил сквозь зубы Расулов. – А почему ты вдруг согласился? Испугался блох, что ли?

– Почувствовал выбор, – я с трудом проговорил. – До этого, если не ошибаюсь, его не было. Тебе не понять.

– Сынок… – легкая дрожь в голосе выдавала волнение Мусаева. – Ты точно справишься?

Я вздохнул:

– Не знаю… Слушайте, я устал. Хочу отдохнуть.

– Сожалею, но для отдыха времени нет, – выпрямился полковник. – Адылов, налейте ему чай, накормите, но так, чтобы снаружи не догадались. Действуйте по прежней установке. Расулов, периодически орите, у вас это получается…

После взял меня под локоть:

– Надо вернуться в камеру, сынок, сам понимаешь. Ребята проинструктируют, как себя вести. Отдых мы тебе предоставим позже, пока терпи…

Он крепко пожал мою руку и вышел из комнаты.

– Подонок! Ублюдок! Мерзавец! Убью, гад!

Скрипя зубами, тотчас наорал на меня Расулов, как бы входя в прежнюю роль. Но, как мне показалось, чувства его были идентичны ругательствам. Я устало свалился на стул…

Длинный также устало вздохнул и отрешенно уставился на пустующие рюмки. Кажется, чувство времени и пространства у него стерлись, и он заново переживал когда-то прожитое. Мы тоже очнулись от гипнотического воздействия рассказчика.

– Бррр… – замотал головой Бакинец. – Навеки запомню этот день. Ощущение – будто круглые сутки прокручивал крутые триллеры.

– Идентично, – неожиданно согласился Прилизанный. – Ваш триллер также был не плох, как и у остальных. Но наиболее интересный рассказ получился у этого товарища, – кивнул он на Длинного и предложил, – продолжайте, голубчик, только покомпактнее.

– Поймите, без некоторых подробностей я не смогу доходчиво изложить эту историю. Как вы поняли, речь идет о достаточно интересной операции, разработанной нашими военными разведчиками против хорошо организованной и разветвленной сети спецслужб противника в стране и за пределами. И волею судьбы мне была уготована не последняя роль в этих событиях, которые, в общем-то, не афишировались широкой общественности по понятным причинам.

– А почему вы сейчас решили об этом рассказать? – полюбопытствовала Гюлечка.

– Срок секретности давно истек. Кроме того, кое-какие фамилии и названия местности мною, естественно, изменены. Некоторых свидетелей и участников этих событий Всевышний призвал на свой суд для дачи показаний, а остальным, спустя 20 с лишним лет, думаю, все уже по барабану.

– Не отвлекайте его, милочка, – на удивление мягко попросил Прилизанный…

Покормив, проинструктировав, “разукрасив” физиономию, меня отправили, вернее, втолкнули в прежнюю обитель, – продолжил Длинный. – Исламист, а звали его Хаджимуратом, меня встретил радостно, как старого товарища. Помог как мог облегчить “физические страдания”, по ходу нелицеприятно пройдясь по нашим правоохранительным органам.

– Сатанинское отребье! С рождения им приготовлено место в аду, – заворчал он, помогая мне устроиться на уложенные одно на другое старых одеялах, воняющих сыростью. – Брат, тебе молиться надо. Начни совершать намаз. Поверь, ты откроешь для себя невиданные доселе врата духовной силы и надежды. Аллах не оставит тебя в беде… – при упоминании имени Господа он бесцеремонно уронил мою голову, до того так заботливо поддерживаемую, на бетонный пол, и усердно произнес соответствующую молитву, периодически проводя руками по пышной бороде.

Я чувствовал себя разбитым. Кое-как устроившись на неуютном ложе, краешком глаз посмотрел в противоположный угол. Среднего роста, широкий в плечах некто при тусклом свете единственной лампы, освещающей камеру у входа, прислонившись к деревянным раскладным нарам, невозмутимо читал книгу. Казалось, мое появление нисколько его не заинтересовало. Я внимательно присмотрелся к его волевому подбородку, спокойному, как у сфинкса скуластому лицу, гибкому аскетическому телу и почувствовал в душе нарастающую тревогу. Всегда доверял первому впечатлению, сталкиваясь на жизненном пути с тем или иным субъектом. И теперь чувствовал, что каждый импульс моего восприятия бьет тревогу, предостерегая от опасности, исходящей от этого человека. А самое главное, меня угнетало осознание того, что наши жизненные пути давно уже переплетены с ним в тугой роковой узел невидимыми силами, занимающимися планированием человеческих судеб. И ничего хорошего это мне не предвещает…

Я вздохнул и после перенесенных потрясений просто провалился в глубокий сон. Позже узнал, что в мой стакан с чаем Расулов добавил снотворное, чтобы я еще больше соответствовал легенде.

Проспал почти сутки. Еще полностью не очнувшись, с закрытыми глазами услышал противный скрип алюминиевой посуды и разговор товарищей по камере.

– Надо бы его разбудить… – это говорил Исламист. С чавканьем лопая тюремную баланду, он своим неуместным аппетитом являлся живым воплощением верности теории относительности Эйнштейна. На воле он эту пищу даже псу не дал бы.

– Так вообще не проснется и окочурит… отдаст душу Аллаху.

– Не думаю, – усмехнулся каким-то кошачьим голосом его оппонент-книголюб, – ночью он храпел, как Илья Муромец после трехдневной попойки.

– Пусть Аллах простит тебя за такие речи, – недовольно пробурчал слуга Господа, вновь налегая на свою убогую еду. – А вот и проснулся! – по-детски радостно воскликнул он, увидев мое шевеление под казенными одеялами. Они – эти клочки наследия советской эпохи – были хоть и рваные, но достаточно теплые.

– Тебе пора подкрепиться, брат, – оттолкнув пустую миску, с сочувствием ринулся ко мне Исламист, – ты со вчерашнего дня ничего не ел и не пил. Нельзя глумиться над телом, являющимся тебе божьим даром. Все уладится. Аллах раскроет пред тобою врата спасения…

С неловкостью вспомнил домашние котлеты Адылова. Их, наверное, я целую кастрюлю проглотил без зазрения совести, то и дело, ловя досадливые взгляды хозяина. Но, чтобы не вызвать подозрение, встал и проковылял к столику, где смаковал последние крохи своего пайка Исламист или Хаджимурат Магомедказиев, заставил и себя проглотить немного отвратительной казенной пищи.

– Ну как? – полюбопытствовал Исламист, сидевший напротив. Не получив ответа, перевел тему. – Опять, я вижу, били тебя, брат мой, эти потерянные для Аллаха люди. Под глазом… – он прищурился, внимательно рассматривая мою физиономию в тюремном полумраке.

Я вновь не ответил, пытаясь поймать редкие кусочки мяса, плавающие в жидкой вермишелевой баланде, как мелкие плавучие островки в океане.

– Ему шьют убийство сослуживца, – счел своим долгом проинформировать нового товарища Магомедказиев. В отличие от прежнего, роль которого так неумело сыграл Адылов, этот, кажется, внушал ему доверие. – Вот уже неделю его пытают. Но, слава Аллаху, брат мой крепок, как гранитная скала. Не ломается перед гяурами.

– А вот тебя почему-то не бьют эти слуги дьявола. Видимо, молитвы твои закрывают взоры и блокируют помыслы неверующих. И меня почему-то ангелы берегут. Может, тоже чувствуют невинного ягненка?

– Да-а, – важно закивал бородой Исламист, невольным взглядом отмечая несоответствия внешних и внутренних параметров оппонента с упомянутым агнцем. – Аллах велик! Молящие, совершающие священный намаз рабы – его любимые творения, и Всевышний, безусловно, дает предпочтение в милостях молящемуся люду!

– Ты не можешь знать кому Аллах дает больше предпочтение, – бесцеремонно перебил его Мансуров. – Откуда тебе знать о его помыслах, если сам утверждаешь, что пути его неисповедимы?

– Да-да… – поспешил с ним согласиться обескураженный Магомедказиев, не ожидая такого выпада от товарища по несчастью. – Ты прав, я согрешил… – поднял он свои очи в направлении высшей инстанции. – Не нам, рабам его, судить, чего он хочет.

“Вот ты какой! Колючий, скользкий…”

Я оттолкнул в сторону миску:

– Что за дерьмо?

– Во-во… – оживился вдруг книгочтец. – И я приблизительно так выразился. Во всяком случае, я родную армию такой пищей не травил.

– Ты что, повар? – я “недоуменно” спросил.

– Увы, – вздохнул он, – это прекраснейшая и вкуснейшая профессия, поверьте мне. Я же только продукты доставляю для благородного труда этих чудотворцев.

– Проворовался что ли? – скривив физиономию, брезгливо спросил я. Почему-то вояки всех времен презрительно относились к этому тыловому и скользкому люду. За редким исключением, это обычно вороватое, сытое и услужливое начальству племя. Но этот никак не вписывался в эту ма-лоуважаемую категорию, несмотря на все старания.

– Если бы… Хоть не жалко было находиться здесь, – театрально вздохнул он. – А вы не знаете, тут взятки берут? – промяукал он самым невинным голосом.

– Не знаю, – недовольно буркнул. Я был обескуражен. Оказывается, не просто сыграть роль подсадной утки. Мысленно пожалел Адылова.

– В этой… стране даже в уборной взятку берут. Могут облегчить проход пальцем, если заплатишь.

“Что я сказал! Неужели подсознание подключилось?..” – я мысленно ухмыльнулся.

Исламист опять обратил взоры к потолку и начал привычно молиться, наверное, выпрашивая у Всевышнего чуда – упразднения взяточничества на его родине.

– А у тебя статья убойная! Мне жаль… – вдруг посочувствовал Мансуров уже серьезно.

– Пришили… – я зло буркнул. – Этим тварям разницы нет, кого сажать…

И вернулся к своему углу, давая знать, что не расположен к дальнейшей беседе.

Как мне после нашептал Хаджимурат в отсутствии Мансурова – того вызвали на допрос – взяли новичка из-за массового отравления военнослужащих в одной из частей, которую он обслуживал. Якобы, пострадавшие были госпитализированы с тяжелыми симптомами отравления. Заподозрили диверсию. Поэтому в срочном порядке были арестованы все основные фигуранты, имеющие отношение к продуктовому обеспечениюуказанной части. В данный момент проводится расследование.

– А ты не знаешь, кто нас арестовал? И вообще, где мы находимся? – вдруг Хаджи не в тему спросил.

– Знаю, что военные… – немного замявшись, я ответил.

Исламист задумался.

– Ты что, к военным имеешь отношение? – я спросил.

– Клянусь Аллахом, не имею, – с досадой ответил он и нервно начал теребить бороду.

– Сейчас такой бардак, что кто где кого ловит… сажает, – я махнул рукой. – Столько служб развелось, а толку мало. Лучше воевать научились бы, а всех этих дармоедов на фронт отправили.

– Вот правильно говоришь!.. – с чувством гаркнул Хаджимурат аж мне в ухо. – Ты мои мысли читаешь!

– Только за что ты здесь, я все равно не понял…

– А за что сажают, следующих по сунне⁴⁰ пророка эти дети шайтана? – вновь раздраженно гаркнул слуга Аллаха, как истинный еврей – вопросом на вопрос. – За правду! За веру! За таухид⁴¹!..

– Понятно…

“Лисий хвост…” – я мысленно пробурчал.

Я уже отчаялся выпутать чего-нибудь дельного у Магомедказиева, как он вновь вернулся к теме Мансурова.

– Не верю, что он виноват.

– Почему?

– Ты посмотри в его глаза, – “спрятал” свои Исламист. – Они у него злые, колючие, несмотря, что он их медом мажет. Такой, если надумает убить, не промахнется. А в его деле, как я понял, ни одного трупа… О Аллах, в какое время живем! – он привычно воздел руки к потолку, еле различимому от грязи и полумрака в камере…

Во время моего очередного “допроса” я спросил у Расулова об этом прямым текстом:

– Это вы отравили солдат, чтобы зацепить Мансурова?

Тот аж подпрыгнул на месте.

– Что ты несешь! – но после, не выдержав мой взгляд, раскололся.

– А что оставалось делать? – он заворчал. – Этот Мансуров – еще тот фрукт. Его надо было так взять, чтоб ничего не заподозрил.

– Он все равно чухнул, неглупый… А если бы погибли ни в чем неповинные люди?

– Не погибли бы, – раздраженно ответил Расулов, отворачиваясь. Но после, выслушав мое многозначительное молчание, объяснил:

– Долго мы пытались подобраться к этому гаду. Наконец, смогли выловить одного рядового из прифронтовой части, куда Мансуров обычно продукты доставлял. Солдат сидел на гауптвахте за самовольную отлучку с позиции. Мы нажали на него и пригрозили подвести дело под трибунал. Тот раскололся и начал божиться, что это комбат его отпустил за установленную плату, и что это у них обычная практика. А во время внезапной проверки испугался и сдал его на “съедение” особистам…

Короче, мы его завербовали на этой почве. Уверили, что тоже пытаемся избавиться от нечистого на руку командира, но для этого нужно иметь веские причины, а его показания недостаточны. И предложили ему следующее: записаться в наряд в столовую и подсыпать в большой котел, где обычно для солдат жидкие блюда готовят, порошок. Он сначала испугался и отказывался, заподозрив подставу. Тогда Адылов собственноручно насыпал себе в чай щепотку этого порошка и выпил. А когда через некоторое время пулей вылетел в уборную и оттуда послышались характерные звуки и благой мат, солдат убедился, что порошок приводит лишь к сильному расстройству кишечника.

– А командира наказали?

Тот кивнул:

– Он отстранен и под следствием. Пока только за халатность. С нашей подачи его деятельность раскручивается. Я бы таких вообще расстреливал.

– Опасные вы люди!.. – я внимательно посмотрел на него. – А мне что подсыпали? До сих пор голова болит.

– Зато какой у тебя измученный, страдальческий вид! – он радостно продемонстрировал свои пожелтевшие зубы под черными квадратными усами. – Талант у меня пропадает!

Но мой мрачный взгляд не соответствовал его приподнятому настроению. Он перестал ржать, и глаза его тоже посуровели.

– Что, никак не можешь забыть, как я тебя… – он стукнул кулаком в ладонь.

– Нет. За тобой должок.

– Заметано. После потолкуем. Ты, как ни странно, начал мне нравиться.

– А ты мне, нет…

Господа-чекисты для моего “освобождения” выбрали достаточно сложную комбинацию. Адылов во время встречи с моими родными, которые осаждали каждый день ворота спецучреждения, должен был намекнуть на свою нечистоплотность. То есть дать им понять, что его руководство за определенную мзду может меня и отпустить, якобы за недостаточностью улик. За покойным Бахтияром Мамедовым, кроме его больной сахарным диабетом незамужней сестры, никого не было. Она, конечно, могла подать жалобу, но я успел бы покинуть страну…

Оставалось решить основную проблему: откуда найти деньги на выкуп? Родители в этом отношении были некомпетентны – мы никогда денег не откладывали, да и лишних-то не оставалось – жили, как говорится, на одну зарплату. А она в постсоветскую эпоху вообще превратилась в ничто. Да и не хотелось их напрягать, зачем?

– Надо, чтобы у тебя было стопроцентное алиби, сынок, – пытался решить эту головоломку Сабир Ахмедович. – Попадешь в руки врага – все проверят…

И я вспомнил наш дачный участок в Пиршагах на берегу моря. Когда-то советское государство выделило его отцу по линии нефтяного министерства. Отец работал инженером-геологом на нефтяном промысле. Он скорее продаст дачу – больше нечего…

– А Манучаровы знают про существование этой дачи? – спросил, явно заинтересованный информацией Сабир Ахмедович.

– Конечно, знают. Не раз бывали гостями вместе с другими соседями. Дядя Самвел любил рыбачить на берегу с моим отцом.

– Отлично! – глаза полковника залучились. – Остальное предоставь нам, сынок…

Так и произошло. Вечером один из караульных взялся отправить от нас весточку родным, естественно, небесплатно. И вскользь обронил несколько слов о своем “добром” начальнике Адылове.

– Знал, что все этим закончится, – ухмылялся Мансуров, передавая свою записку. – Все здесь продается! И Карабах так продали…

– А я за этих тварей еще кровь проливал, – “сокрушался” я в гневе. – Теперь за деньги шкуру спасаю.

– Так ты и впрямь не убивал? – как бы между прочим спросил Мансуров.

– Да ты достал! – я “вышел из себя”. – Убивал, не убивал… Какая тебе разница?..

Тут надо было не переиграть. Безусловно, Мансуров, если будет заинтересован, получит обо мне всю исчерпывающую информацию у руководства моей части, с которой, очевидно, был на короткой ноге. После инсценированного вывода Саламовой из игры, те вроде должны были увериться, что ошиблись в подозрениях и при этом вряд ли посвятят Мансурова в детали убийства Мамедова. Зачем?.. Проще было, если я для всех остался убийцей.

– Тебе будет сложно, – внимательно продолжал выбуривать меня Мансуров, – вряд ли отстанут, дело-то мокрое. Если передадут ментам, то вообще не откупишься. У тебя столько нет…

– Мне бы только выйти отсюда.

– А-а, понял, – добродушно рассмеялся он. – После ноги в руки и не поминайте лихом.

Я не ответил…

Дачу у отца купил некий родственник Сабира Ахмедовича на оперативные деньги, выделенные для этой цели. Отец очень удивился, что так быстро нашелся клиент, которого вывели местным маклерам сотрудники полковника Мусаева.

– После завершения операции дачу возвратят. Знаю, как ты привязан к ней, – пообещал он.

– Да, я там вырос. Помню, раньше воду к нам водовозами возили, пресной-то не было в недрах. Отец каждое деревце собственноручно поливал…

– Жаль, мы его разочаровали, – вздохнул полковник. – Он у тебя мужик правильный, я наблюдал за ним. Видел, как ему трудно было “выкупить” тебя, даже не стал торговаться с Адыловым… Кстати, деньги твои, они пригодятся в Москве. А дачу вернут, как и договорились. Надеюсь, ты оправдаешь наши вложения, а главное, надежды…

И я вздохнул, но совсем по другой причине. Кто знает, чем все закончится? И закончится ли вообще…

Весть о моем скором освобождении удивила Мансурова.

– Надо же! – промяукал он своим певучим голосом. – Тебя даже раньше нас отпускают! Чем ты угодил властям?

– Баблом! – отрезал я. – Отец дачу продал. Единственное, что у было у нас ценное… Я это им никогда не прощу!

– Сатана правит людьми, – искренне разгневался брат Исламист. – Люди последний кусок готовы вытащить из пасти друг друга. Как же этот харам не застревает у них в глотках?

– А ты это у своего Аллаха спроси, – ответил Мансуров. – Заварил парашу на нашу голову, а мы расхлебываем. У Сатаны на земле больше блата, чем у него.

– Замолчи, сын шайтана! – разорался на него Исламист, брызжа слюной. – Убью тебя! – в следующий миг я еле успел предупредить его движение в сторону оппонента. Видно, воспитательный лимит у него закончился. Мансуров же даже бровью не повел, но, кажется, слегка удивился.

– Остынь! Что ты запарился? Аллах…

– Не произноси своим грязным языком его имя! – продолжал орать в бешенстве Исламист. – Аллах велик! И придет священный день для правоверных, когда будет повержена и ваша продажная власть, и такие мунафики⁴² как ты! В аду будете гореть!..

Дверь камеры с лязгом открылась. В проем просунулись встревоженные морды вертухаев, с направленными на нас стволами.

– Лежать! – завизжал петушиным голосом более молодой. – Руки за голову!

– Щас! – раздразнил его после некоторого молчания, Мансуров. – Ты что, кино насмотрелся, сынок? Мы просто репетируем сцену. Хочешь, присоединяйся.

Молодой попытался еще что-то провизжать для пущего устрашения, но тут рот ему заткнул другой караульный, который у нас почтальоном работал.

– Да ну их! Пошли, ужин остывает, – потащил он напарника к выходу. – А вы, тихо здесь. В следующий раз пустим очередь по камере!

Дверь опять с грохотом закрылась. Наступившую тишину нарушил Мансуров, который немного озадаченно обратился к Магомедказиеву:

– Прости, брат. Действительно, шайтан меня дернул за язык. Я уважаю идеалистов вроде тебя. По крайней мере, они не воткнут тебе кинжал в спину…

– Пусть Аллах простит… – пробормотал смутившийся, но не отошедший еще от гнева Исламист. – И пусть он твою душу наградит хоть капелькой веры!

– Ты не представляешь, как я сам этого хочу, – прошептал Мансуров…

Перед моим выходом он вновь предупредил:

– Надеюсь понимаешь, что у тебя мало времени?

– …

– Если поступит жалоба, тебя закроют.

– Знаю…

– Куда подашься?

– Девушка у меня за бугром.

– Где конкретно?

– Тебе не все равно?

– Не все равно, – серьезно ответил Мансуров, – как ни как вместе баланду ели. – Надеюсь, я не с сукой хлеб делил?

– И я надеюсь.

– Согласен, – засмеялся он. – Не похож ты на стукачка. Мы, выходит, с тобой одной крови – ты и я! – со смешком огласил он девиз Маугли. – Только вот что не понимаю, – он почесал затылок, – почему всех нас троих в один крысятник определили, когда в этой гостинице, кажется, полно пустующих номеров?

“Во гад…”

– Может, людей не хватает для охраны?

– Может. Но вот что… Не знаю куда подашься – твое дело, но если в Москву, как многие наши смуглые братья, то там у меня завязки. Люди помогут тебе в первое время.

– Спасибо, я сам разберусь.

– А ты все-таки слушай, могу и передумать… На Рижском вокзале на вещевом рынке, есть некто Маринка. Цыганка она, сигаретами торгует. Кликуха “Розочка”. Впрочем, она и без этой лирики достаточно одиозная особа. Жгучая, красивая брюнетка, хоть и немного пышная. Одета, как бомжиха, как и другие ее соплеменники. Пусть это тебя не отвлекает. Это для того, чтобы их с товаром всякие залетные “чехи”⁴³, или “даги”⁴⁴ не грабили. Да и русаков-бандитов немало расплодилось на рынке.

– А азербайджанских бандитов у вас нет? – я сам не понял, что спросил.

– Нет… – он еще внимательнее ко мне присмотрелся. – Наши мирным, созидательным трудом занимаются. Наркоту толкают…

– …

– Пошутил… Может быть… Наши конкретно на Рижском фруктовый рынок контролируют. Раньше и Вещевой у них был. Чехи потеснили.

– И что с Мариной? Поухаживать за ней? – я почему-то не в тему спросил. И сам понял, что глупость сморозил.

– Если ты в горах грохнул пару-троек армяшек, это не значит, что в Москве чего-то стоишь… Так вот, внимательно запомни: лучше с этойМаринкой не шути – цыгане с тебя ежика слепят.

– Ты прав. Арабы говорят, шутка – ножницы дружбы.

– Верно говорят. Восток… как это… типа, дело тонкое. Хотя я лично в нем кроме кучи дерьма ничего не нашел… Так вот, Маринке передашь мои светлые пожелания. Она тебе поможет первое время с работой и обустройством. Через нее и меня найдешь…

– Что сам не отчалишь?

– А я романтик. Люблю свой город. Не могу без Баку.

– В этом городе ярких огней,

В этом городе добрых друзей

Я учился жить и дружить,

Как же мне Баку не любить…

Слушая его тихое мурлыканье, я вдруг вспомнил, как мы с Джулией и еще десятки одноклассников на рассвете после последнего звонка ходили по бульвару и, опьяневшие от счастья, пели, чуть ли не крича, эту песню. Жизнь казалась нам такой красивой и безоблачной… Господи, пришло бы мне в голову тогда, что буду вспоминать эти чудные мгновения, сидя в камере с этими… типами, одному из которых, видимо, тоже не чужда была лирика.

После эта песня еще несколько дней продолжала звучать в голове, как в испорченном патефоне…

Во время своей вынужденной “отсидки” я заметил также растущий интерес Мансурова к Хаджимурату и, разумеется, информировал об этом полковника Мусаева. Мансуров упорно агитировал Хаджи на переезд в Москву, а тот колебался.

– Он сходу не ответит, – анализировал позицию Магомедказиева Мусаев. – Как и у Мансурова, у него тоже есть хозяева. Мы его не просто так взяли.

– А в чем он вообще обвиняется? Ничего вразумительного не объясняет.

– Формально в хулиганстве. Он со своими сторонниками в Ленкорани и в Астаре – конкретно в селениях Чил, Сепаради, Виравул – вошли в противостояние с местным духовенством. Дело дошло до рукопашной между общинами.

– То есть между суннитами и шиитами? – я попытался воспроизвести в памяти скудные религиозные знания.

– Не совсем так… – полковник поднялся и подошел к политической карте Ближнего Востока, висевшей на стене, охватывающей также и Кавказ.

– Они больше себя называют не суннитами, а салафитами, то есть приверженцами сподвижников пророка Мухаммеда, в том числе первых халифов – Абу Бакра, Омара, Османа и как ни странно Али ибн Абу Талиба – духовного вождя шиитов, которых их противники называют рафидитами⁴⁵, и личность которого является первопричиной раскола всего мусульманского мира на два противоборствующих идеологических лагеря.

Салафиты, выступающие за “чистый” ислам, особенно их непримиримая часть, на дух не признают шиитскую идеологию, аргументируя свою позицию тем, что во времена пророка и его сподвижников никаких шиитов, суфиев или приверженцев различных таригатов не было. Все верующие, следовавшие по “сунне”, то есть по пути пророка Мухаммеда, назывались исключительно мусульманами.

Но, даже являясь значительной частью суннитов, салафиты обосабливаются от остальных мусульман независимо от их идеологических направлений тем, что себя считают “чистыми”, “настоящими”, или даже “молящимися” мусульманами, противопоставляясь в том числе и так называемым этническим мусульманам, то есть немолящимися и считающимися мусульманами только по рождению.

Оставим эти религиозные дебри догматикам. Для нас же опасность состоит в том, что нередко под прикрытием салафизма в Азербайджане распространяется откровенный ваххабизм, который как раковая опухоль расползается среди адептов нового течения, я имею в виду тех же салафитов. Хотя их новыми-то не назовешь. Они существуют со средних веков, но вот уже несколько десятков лет заметно активизировались и политизировались. И это связано, я считаю, с тем, что их заокеанские и заморские хозяева в своих темных глобальных планах все чаще делают на них ставку.

Эта община также за установления порядка в мусульманских анклавах наподобие былых времен, то есть шариатские законы, суд, установление исламского государства, где законы и образ жизни у граждан будут регулироваться согласно священной книги мусульман – Корану, сунне и прочим исламским атрибутам.

Среди них тоже нет единства во взглядах. Если умеренные салафиты считают, что все это можно достичь мирным путем, проповедуя, “просветляя” разум у мусульман и постепенно увеличивая число единомышленников, то их непримиримая часть уже сейчас призывает сторонников выступить с оружием в руках “за попранные права ислама”, восстановить Халифат в его первозданном виде, уничтожить всякое светское, догматическое и религиозное инакомыслие.

Таких радикалов в простонародье называют “ваххабитами”, по имени их духовного вождя и идеолога – Мухаммеда Абд-аль Ваххаба…

– Да это же чушь! Ну, сказка. У нас в последнее время столько сект пооткрывалось, пусть это одна из них. Что же вас беспокоит? В конце концов, это не ваш профиль.

– Попробуй вникнуть. В Азербайджане сунниты и шииты веками проживали рядом, и никогда у них заметного противостояния не наблюдалось. Они дружили между собой, не делали особых различий, а также роднились. Я далек от мысли идеализировать свой анклав, но в одном даже недруги наши согласны: азербайджанцы – один из самых толерантных народов, в том числе и по религиозной теме. А теперь, нате вдруг – нетерпимость…

Полковник, изучая карту, казалось, размышлял вслух:

– …Это что-то новое для нашего региона. Думаю, после падения советской железной занавеси определенные силы для своих идеологических и экономических экспансий завоевывают новые территории. Это в том числе Саудовская Аравия с сопредельными арабскими монархиями и шиитский Иран. Слабый, отягощенный войной Азербайджан для них арена для сведения счетов.

Немного странно, что ваххабиты так дерзко показали зубы в традиционно шиитском регионе, граничившем с Ираном и как бы находящемся под его идеологическим зонтом. Тут по идее не только появление ваххабитов, но и вообще суннитов до недавнего времени казалось абсурдным. Единственное объяснение – это разведка боем. То есть, адепты нового лженаправления в исламе решили, что, если смогут укрепиться в таком идеологически противоборствующем с ними регионе, как шиитский Ленкорань, то остальной Азербайджан они попросту проглотят. Конечно, их действия облегчили бездарность в вопросах теологии многих местных духовных вождей, которые получили образование, а после и должности в лучших традициях советского протекционизма, их отношение к религии, как к источнику дохода, экономическая отсталость местного населения, безграмотность и прочее…

На этом этапе их удалось обуздать, но надолго ли? Одними силовыми методами тут не обойтись. И что настораживает, им все-таки удалось собрать своих, хоть и малочисленных сторонников в указанном регионе.

На след Магомедказиева вышли неслучайно. Мы в свое время несколько агентов внедрили в общину салафитов, собирающихся к молению в мечети Абу Бакр⁴⁶, и один из них оказался в окружении Магомедказиева. Подробности тебе знать не обязательно… МНБ⁴⁷, в настоящем занимающееся событиями в Ленкорани, скорее не владеет полной информацией, а то потребовало бы его выдачу. Родные тоже видимо не в курсе – Магомедказиев в целях конспирации нередко выезжал за пределы без предупреждения.

Мы Хаджи аккуратно взяли. Хорошо, если его имя вообще не всплывет в этих событиях… И выяснили: это он из Баку с помощью эмиссаров управлял событиями в Ленкорани и сопредельных районах. Будем надеяться на стойкость и идейную подкованность его адептов.

– Зачем усложнять? А не проще этого бородача сдать чекистам? Они ведут это дело, рано или поздно выйдут на его след, и это помогло бы в итоге общему делу. Зачем лезть в этот рой?

Мусаев не сразу ответил. Видно было, колеблется с ответом.

– С МНБ у нас непростые отношения. Они не ладят с руководством МО, а мы как-никак в подчинении военного ведомства… Даже не в этом суть. Мы с некоторых пор чувствуем конкретное ревностное отношение со стороны МНБ к нашей деятельности. Оно и понятно – оба ведомства, ведя оперативную работу, нередко наступают друг другу на пятки. Хотя силы наши несопоставимы, сам понимаешь…

Так или иначе, наши ребята чувствуют постоянную слежку за собой. Мы сначала предполагали, что это Особое Управление, выполняющее ныне функции упраздненного УВКР. Но нет, оказалось, чекисты…

– Как выяснили?

– Почерк. Особисты более топорно работают. У них нет достаточных сил и средств для организации качественной слежки, да и профессионализм на недостаточном уровне. Многих набрали по протекции.

– Выходит, чекисты не лучше, если вы их все-таки засекли?

– Когда организовывались как служба, мы пригласили в Контору нескольких отставных сотрудников КГБ, оставшихся по той или иной причине за бортом. Это старые кадры советского ВШК⁴⁸. Короче, они нам очень помогают, хотя официально числятся в качестве преподавательского состава…

Так вот, они и пробили сначала по почерку, а после по личным каналам, что слежка – дело рук МНБ.

– Допустим. Это их работа. А какое отношение имеет задержание Хаджи к непростому отношению вашего ведомства с МНБ?

– Ровным счетом никакого. Считай, это в качестве информации. Так как и ты теоретически сможешь попасть под их обзор… А насчет Хаджи мы так и собирались поступать, то есть сдать его, предварительно выкачав всю необходимую информацию, пока, как и ты, не заметили растущий интерес к нему со стороны Мансурова.

– В камере прослушка?

– А ты думал, мы в казаки-разбойники играем, сынок?

Полковник, наконец, сел и привычно закурил.

– Ну, могли бы предупредить…

– Зачем? Ты свою работу делай, сынок, а мы свою… Теперь думаем, как поступить с Хаджи. Если МНБ не потребует выдачи, мы скорее всего отпустим его и попытаемся сесть на хвост. Я думаю, он примет предложение Мансурова о переезде в Москву. Тогда вполне вероятно, что твоя дорога пересечется в Москве и с Хаджимуратом.

Для Мансурова Хаджи – лакомый кусочек. Кстати, он по национальности аварец и уроженец Закатальского района. В северных районах, где проживают в основном сунниты, являющиеся в том числе этническими меньшинствами, идеологическая обработка населения салафизмом идет уже не первый год…

Но в Азербайджане Хаджи спалился. Это скоро поймут и его шейхи-кураторы, следовательно, будут дистанцироваться от него…

Мы информированы, что подполье азербайджанских радикалов устанавливает связи с Северным Кавказом, прежде всего, с их дагестанскими собратьями. И что теперь часть финансирования скрытых ваххабитских общин в Азербайджане проходит по северному маршруту, так как все банковские переводы в кавказский регион жестко контролируются западными и частично российскими спецслужбами.

Одну точку в Дагестане мы конкретно установили через агентуру в Абу-Бакре. Это частный дом, находящийся в Хасавюрте, возможно арендованный. Хозяин – этнический азербайджанец, дербентский, жена – местная, хасавюртская. Установлено, что наши радикалы, находясь в Дагестане, часто эту точку навещают, и что она – перевалочный пункт. Предполагается, что этот субъект человек Магомедказиева, так как информация о нем просочилась из окружения Хаджи. Мы откомандировали нашего агента в Хасавюрт. Будем пробивать детали и возьмем в разработку хозяина. Установив наблюдение за домом, попытаемся вычислить наших “почтальонов”… Улица 40 лет Октября, если не ошибаюсь, – полковник вопросительно посмотрел на Адылова, который по растерянному взгляду, был, кажется, застигнут врасплох. – Проезд… Впрочем, координаты тебе сообщат…

Так вот, нас очень интересуют источники финансирования и ключевые фигуры, если их установка тебе удастся. Они в Москве, в Питере, в Казани, в других крупных городах РФ, по виду возможно очень респектабельно выглядят – без бороды и прочего. Необходимо детально обозначить этот северный маршрут от пункта к пункту, установить базы ваххабитов в наших горах, примыкающие, вероятно всего, к дагестанским границам, а также вычислить связников, почтальонов. Напав на их след, мы сможем накрыть всю сеть организовывающегося ваххабитского бандполя в Азербайджане…

– Сдались вам эти ваххабиты, – я недовольно проворчал, понимая, что меня дополнительно грузят. Полковник же очень серьезно ответил.

– Пусть религия тебе не кажется экзотикой, сынок. Радикальный ислам в политике – это страшная разрушительная сила. Это угроза самому исламу, который ничего общего не имеет с радикализмом. А самое страшное – этот радикализм планируется и управляется представителями других концессий, враждебно относящимся к исламским анклавам.

– Вы считаете, что те, кто стоят за Хаджимуратом имеют, кроме распространения ислама салафитского или же ваххабитского толка и другие враждебные цели?

– Я в этом уверен. Во-первых, это конфессиональная вражда сильных мира сего, нацеленная против единства ислама. Я уверен, ключевые идеологи и вожди ваххабизма – скрытые представители других концессий. Ислам – сильная идеология, угроза для их мировой гегемонии…

Во-вторых, за каждой политикой стоит экономика. Считай, я цитирую Маркса. Я немного анализировал этот вопрос по мере получения оперативного и иного материала, проследил регион распространения этих субчиков. Это прежде всего предполагаемые маршруты транспортировки нефти и газа из Каспийского бассейна в порты Черного моря. То есть, по нашей территории могут быть проложены альтернативные маршруты перекачки нефти и газа в Европу, и не только азербайджанские – в Туркменистане и Казахстане тоже огромные запасы этих углеродов. Это может больно ударить по карманам нефтяных шейхов, рулящих странами ОПЕК. Арабские монархии Персидского Залива недавно создали свою организацию – ССАГПЗ⁴⁹. Официально она занимается интегрированием экономических, социальных и культурных проектов в регионе. Но, думаю, основная цель – выработка единой экономической политики, основанной на добыче нефти и газа, которая не только задала бы тон мировой экономике, но и держала самих стран ОПЕК в ежовых рукавицах.

А тут, понимаете, выползают какие-то новые игроки… Россия после развала советской империи вышла из строя и со своим нынешним продажным руководством сама находится под пятой заокеанских кукловодов. Иранские муллы же пока занимаются экспортированием шиитского ислама в нашу страну в надежде, что тот сможет нейтрализовать развивающийся тюркский национализм на обоих берегах Аракса⁵⁰. И русским, и Ирану сейчас не до нефтяной стратегии. И получается, что на сегодняшний день для Азербайджана большая опасность может исходить от радикальных крыльев салафизма, экспортируемого из арабских монархий. В отличие от шиизма, который по своей сути хоть и “революционная” идеология, но исторически больше привык обороняться, и толерантного суннизма, салафизм является, можно сказать, наступательным, непримиримым мазхабом в исламе, и его радикальная часть не терпит никаких компромиссов. Я представляю через пару десятков лет масштабы опасности хорошо организованных, идейно подкованных ваххабитских общин в Азербайджане, способных дестабилизировать обстановку в республике, проводя диверсионные акты в стратегических нефте-газопроводных линиях в нужное для заинтересованных извне сил, время. Тут многое будет зависеть как от позиций больших игроков на Кавказе, так и прочности государственной власти в Азербайджане…

– Постойте, – я нетерпеливо перебил полковника, немного растерявшись от наплыва тогда непривычного для моего восприятия потока информации, – то салафиты, то ваххабиты – я запутался…

– Тебе в дебри лезть не стоит. Я лично считаю ваххабитами также радикальных салафитов. Повторяю, не всех. Большинство салафитов в Азербайджане мирно проповедуют религию, сказывается чуть ли кровью привитая азербайджанцам толерантность. Но это факт, что периодически какая-та их часть под воздействием скрытых адептов – мы подозреваем, агентов враждебных спецслужб – радикализируются. Отсюда вывод: надо ситуацию держать под контролем. При малейших попытках дестабилизации решительно пресекать всякое проявление религиозного сепаратизма, экстремизма.

– Поймите, я просто физически не смогу справиться со всем этим. Что вы хотите, чтобы я везде успел? Я еще не уверен, что справлюсь с первой задачей.

– Я понимаю, – поразмыслил немного полковник, – твои страхи объяснимы. Мы хоть ускоренно, но по возможности основательно тебя подготовим, в том числе и в информационном плане. Пойми и ты нас. Расулов отчасти прав, не мы выбирали, а судьба подтолкнула тебя к нам. Так получается, что все ключевые узлы этих интрижек замыкается на тебе, сынок. И потому ты должен сделать все возможное и невозможное…

Я устал, потому не стал далее возражать. “Будь что будет…” Но все равно решил задать ему свой главный вопрос:

– Что подтолкнуло Мансурова на измену, товарищ полковник? – впервые я обратился к нему официально, наверное, подсознательно начав осознавать себя с ним в одной упряжке. Кажется, и он почувствовал…

– …Ведь он начитанный, грамотный человек, – продолжил я, – он мог бы быть хорошим товарищем, другом, патриотом своей страны. В этом человеке есть крепость. И я не поверю, что он пошел на путь измены ради материальных благ, не той масти зверь. Извините за прямоту.

– Что ж, вопрос интересный… Давай и это обмозгуем, ты должен разбираться в противнике, – ответил, как бы нехотя полковник, вытаскивая очередную сигарету и прикуривая. Вдохнув дым, продолжил:

– Грязная это история, и, к сожалению, не до конца нами расследованная. Но кое-что выкопали. Расскажу коротко…

В середине 80-х Мансуров в Баку открыл школу рукопашного боя. Навыки боевого самбо он приобрел в срочной службе, ты в курсе. Мы выяснили: Мансуров возвратился в Баку из-за матери, у нее обнаружился рак. И, чтобы прокормиться и найти денег на дорогие лекарства, Мансуров решается заниматься привычным делом и с этой целю арендует обширный подвал под своим домом. От желающих заниматься не было отбоя. Страшные события в Армении и в Нагорном Карабахе еще были в зачатии, ничто не предрекало надвигавшуюся катастрофу, и Баку вовсю наслаждался последними мирными, беззаботными годками советской действительности. Но у Мансурова начинаются конфликты с милицией, контролирующей его улицу. По двум причинам:

первое, Мансуров напрочь отвергал даже саму мысль отстегивания им денег, которые у него к тому времени начали появляться. Участкового, развязно требующего привычной дани, он попросту вышвырнул на улицу. Говорят, выводил он его, держа за ухо, под смех и улюлюканье учеников;

второе, он положительно повлиял на молодежь, которая, перестав увлекаться не только наркотой, но и вообще сигаретами и спиртным, начала вести здоровый образ жизни и чуть ли не молилась на своего Сансея. Неисправимых наркоманов, а главное, распространителей дури начали бить и выгонять не только со своей улицы, но и с прилегающих…

Наркоту контролировал начальник одного из отделений милиции района проживания Мансурова, и это больно его ударило по карману. Кроме того, не стало нарушителей, пьяных разборок, коими и чем милиция традиционно питалась, и прочих. К молодежи невозможно было подойти, тут же возникал борец за справедливость Мансуров со своими учениками, и “доблестные” сотрудники правопорядка в спешке ретировались.

– Прям Робин Гуд! Я бы сам присоединился к ним. Такой был мой покойный брат Искандер. Тоже на дух не переносил ментов из-за их нечистоплотности.

– Все это не так, сынок. Нельзя всех под одну гребенку… Не забудь, сколько ребят полицейских⁵¹ положили голову, защищая Родину.

– Но, согласитесь, народ не зря ненавидит своих, так называемых “защитников”.

– Виноваты не они, а система, которую навязали нашему обществу. Больное, несчастное общество… Но эта другая тема. Ты вновь меня отвлекаешь.

– …

– Мансуров увлекся, в этом была его главная ошибка. Вернувшись из России с “понятиями”, он не врубился, что здесь Азербайджан, где милиция, выступающая в роли и бандитов, и защитников, как ты и выразился, не стерпела бы конкуренции. Вот и его грамотно подставили. Это случилось так…

Однажды в переулке своего дома Мансуров напоролся на дерущуюся парочку, где мужчина беспощадно бил подругу. Та кричала и звала на помощь. Естественно, Мансуров вмешался. Незнакомец напал на него с ножом, который Мансуров отобрал, а после и легко вырубил хулигана. Но девушка продолжала визжать и звала на помощь. В это время тут как тут поспевает патрульная машина. Моментально наручники закрываются на запястьях обескураженного и тщетно себя оправдывающего Мансурова, которого заталкивают в воронок. Далее заворачивается тяжелая махина закона, управляющая нечистоплотными чиновниками. Девушка – проститутка и наркоманка, а по совместительству и агент милиции – заявляет на Мансурова, описывая события пропорционально наоборот. Якобы Мансуров ее, честную и порядочную, задевал, за нее вступился ее парень, кстати, такой же законченный наркоман, которому Мансуров якобы еще и ножом угрожал. Отпечатки пальцев Мансурова зафиксировались на ноже, и этот факт стал против него основной уликой. Оказывается, наркоман надел на себя ранней осенью еще и перчатки… Впрочем, это никого не интересовало…

Самое страшное же случилось на завтра утром. Наркомана, жениха “пострадавшей”, обнаружили мертвым в одиночной камере, куда его определили после драки якобы до окончательного выяснения обстоятельств. Предположительно ему впрыснули такую дозу, что он ее не переварил. Оформили дело так, что якобы это кулачный удар Мансурова привел к смертельному исходу…

В камере Мансурова прессовали, наголо обрили, засунули голову в парашу, чуть ли не отбили почки. Суд был краток. Прокурор потребовал нехилый срок. Мансурова обвинили в непреднамеренном убийстве, но, с учетом, что совершил он его из “хулиганских” побуждений…

Полковник вновь вынул сигарету. Я посмотрел на пепельницу. Она уже была полная.

– Расскажите дальше. – Я в нетерпении попросил.

– Тебе интересует, как он вышел на свободу и стал врагом?

– Да, естественно.

– Мне не нравится, что ты воспылал к нему симпатией. Запомни, он враг. Опасный, жестокий и коварный враг, которого в конце надо уничтожить.

– А вы сами можете ненавидеть его за то, что мне рассказали?

– Нет, – ответил он спокойно. – Я сожалею о потерянной для общества неординарной личности. Презираю и ненавижу людей, превративших его в зверя и изменника. Но эмоции не мешают мне осознать, что теперь передо мной предатель и враг, деятельность которого нанесла урон моей родине и, вероятно, привела к гибели многих наших военнослужащих. Хочу, чтобы и ты осознал. В противном случае…

– Продолжайте, – я вздохнул. – Не беспокойтесь, я это осознаю.

– Годков через два или чуть больше с помощью брата, который нанял для него адвоката, а главное, подкупил все необходимые инстанции, его то ли оправдали, то ли скосили срок. Но из тюрьмы вышел абсолютно другой человек…

За это время скончалась его мама. Арест любимого сына ускорил ее смерть. Вдобавок отец, получив инсульт головного мозга, стал инвалидом. Мозг у него теперь функционировал лишь на 50-60 процентов…

И это еще не все…

– Господи! – прошептал я.

– Начальник милиции, заваривший эту кашу, потребовал у Эльшана, чтобы их семья вообще убралась из его района. Грозил, что брат его как выйдет из тюрьмы вновь сядет, на этот раз вместе с ним. Поэтому Эльшан наскоро продает родительскую квартиру с намерением или купить что-то в другой части города, или вообще перебраться с братом и с больным отцом в Москву, где старику оказали бы более квалифицированную медицинскую помощь…

Но в эту же ночь в квартиру вламываются грабители в масках, избивают его и под пыткой отбирают деньги. Но как?.. Один из бандитов, видимо, с целью психологического воздействия на Эльшана, без всякого предупреждения грубо сталкивает лежащего и ничего не понимающего старика с кровати на пол. Тот ударяется головой и теряет сознание. Обезумевший Эльшан отдает все деньги, лишь бы позволили оказать помощь отцу. Но, стукнув по затылку чем-то тяжелым, грабители и его вырубают, забирают деньги и немногие ценности из квартиры и убегают. Эльшан лишь через несколько часов приходит в себя и кое-как ползет к соседям, вызывает скорую…

В ту же ночь отец, не приходя в сознание, умирает в больнице…

– Подонки! – я высказался в гневе.

Полковник холодным взглядом остудил меня.

– Допустим. А то, что ты не можешь владеть собой, это проблема…

Я отвел глаза. Пытался поставить себя на место Мансурова. Страшно стало. Рукавом рубашки вытер со лба холодный пот. И вдруг до меня дошла вся трагичность ситуации, в которой оказались братья Мансуровы.

– Так это были менты? – от внезапно поразившей сознание мысли, я остолбенел. – Сволочи!..

Полковник не ответил. Начал неторопливо перелистывать какие-то бумаги на столе. Через некоторое время я в нетерпении спросил:

– Почему вы замолчали?

Лишь еще через несколько минут, основательно подпортив мои и так возбужденные нервы, он ответил:

– Ты или перестанешь изображать из себя экзальтированную дамочку, или я тебя действительно отстраню от операции… Научись хладнокровно воспринимать факты. Не обобщай людей, в данном случае, сотрудников внутренних дел. Это глупо. Ты оскорбляешь память таких достойных граждан, которым пока и в подметки не годишься. Сегодня фальшью и коррупцией заражены почти все чиновничьи слои общества и не только у нас – на всем постсоветском пространстве. Как обычно, после революций и прочих потрясений к власти дорываются немало пройдох. Вопрос времени. Всегда находятся силы, противопоставляющие себя порокам. Их должно само общество выдвигать по мере усовершенствования государственных институтов.

– Простите… – я покраснел. – Но это так подло, грязно…

– Я рад, что у тебя аналитический ум, – перебил меня полковник. – Мы также решили, что это организовало местное отделение милиции.

– Вы думаете? А разве это преступление не раскрыто?

– Нет, конечно. Начиналась карабахская авантюра. Из Армении появились первые азербайджанские беженцы… Да и некому было настаивать на раскрытии этого преступления. Братья Мансуровы, наскоро похоронив отца рядом с матерью, в скором исчезают.

– Неужели этих мерзавцев никак нельзя было наказать? – спросил я в раздражении.

– Их наказал, кажется, Всевышний, – полковник сквозь облако дыма очередной сигареты, тихо ответил. – Спустя шесть или семь месяцев, как братья покинули родной город, этого антигероя – начальника отделения милиции – нашли застреленным в подъезде любовницы. Смертельный выстрел в глаз был произведен из пистолета марки “ТТ” почти в упор. Воспользовались глушителем, потому и никто из соседей выстрела не слышал. Во рту у погибшего следствие обнаружило скомканную купюру, не помню уже какого номинала и пакетик конопли. Труп был обнаружен под утро – лежал в подъезде всю ночь.

– Мансуровы! – я удовлетворенно воскликнул.

– А еще через час в этом же районе в мусорном баке нашли труп еще и участкового, который как раз курировал в то время улицу Мансуровых. Того самого, которого Алигейдар за уши выпроваживал из зала. Ему перерезали горло. Мы предполагаем, это именно он во время ограбления столкнул старика с кровати.

– Так братьев арестовали?

– Нет. Было проведено множество оперативных мероприятий и отработаны различные версии – безрезультатно. Погибший начальник милиции был из влиятельного клана, и родня его подняла на ноги все тогдашние структуры правоохранительных органов, не смотря на шаткую политическую и социальную обстановку в тогдашнем Азербайджане. Сложность заключалась в том, что убитый был замечен в международной наркоторговле, проходящей трафиком по территории Азербайджана и курируемой очень высокопоставленными чиновниками. Они, мы знаем, и ныне в здравии и в действии. Родственники склонялись к версии криминальных разборок внутри наркомафии и влияли на следствие, а по сути, путали его. Купюра и травка во рту убитого однозначно указывали мотив…

Кроме того, этот нехороший начальник обидел не одного человека и каждый из его недругов мог бы являться мстителем. Так или иначе, пока определяли место проживания Мансуровых и отправили в Москву оперативников, прошло немало времени. Но у братьев оказались железные алиби. Алигейдар Мансуров продолжал лечиться от полученных сотрясений в одной из частных неврологических клиник Москвы, руководство и персонал которой однозначно подтвердили: в момент совершения убийств в Баку он находился на стационарном лечении. А Эльшан продолжал колесить на своем бортовом “Камазе”, снабжая торговые точки Московской области производимыми на предприятиях Манучарова товарами. Проверка его путевых листов, а также допрос персонала этих предприятий, хорошо отозвавшемся о молчаливом, пунктуальном экспедиторе, однозначно подтвердили его алиби.

– А вы как думаете? – я неуверенно спросил. – Может, действительно не они?

– Тут можно фантазировать сколько угодно. Я лично думаю, что травка и купюра во рту убитого, как послание имели двоякое содержание: во-первых, указывали на преступную деятельность этого субчика, то есть дискредитировали, как представителя правоохранительного органа; во-вторых, камуфлировали настоящих убийц, коими являлись братья Мансуровы или их наемники, направляя следствие по ложному пути. Как бы ни было, следствие зашло в тупик и дополнило ряды висяков…

Когда страсти улеглись, Алигейдар возвращается в Баку. Хотя прекрасно мог устроиться в Москве и успешно ловить золотых рыб в мутной воде, чем занимались тогда тысячи переселенцев со всех концов разрушающейся страны.

– А может он просто хотел возвратиться в родной город?

– В город, который кишел беженцами из Армении, Карабаха и других неблагополучных регионов, столкнувшимися если непосредственно не с войной, то с безработицей или безвластием. В город, теряющий своих лучших людей независимо от их национальности. В город, то и дело кипящий митингами, политическими страстями, противостоянием различных новоявленных лидеров, разрывающих растерянный народ в стиле лебедя, рака и щуки ко всем чертям… И наконец, в город, переживший к тому времени весь кошмар 20 января 1990 года, когда “родные” советские танки по приказу Горбачева давили своих же соотечественников похуже, чем в Афганистане. Тебе понравился бы такой город, после Москвы?

– Это догадки…

– Пора закругляться, – бесцеремонно перебил меня полковник. Тебе предстоит нелегкая задача и, честно говоря, я сам уже не уверен в ее благополучном исходе. Но если вдруг у тебя получится, запомни, сынок, ты спасешь тысячи жизней соотечественников и поможешь стране предупредить многие беды…

Выполни свой долг, сынок, хотя бы во имя брата. За тех, кого уже нет с нами.

Да хранит тебя Аллах!..

Длинный, выдержав паузу, в очередной раз опрокинул рюмку. Ветеран в тельняшке, откусив с вилки пол огурца, огрызок заботливо сунул ему под нос. Тот благодарно втянул соленый запах.

– Выпьем за отечественных шпионов, – предложила Аталай.

– Разведчиков, – важно поправил Арзуман, наполняя ее рюмку.

– А-аа – пчи!.. – Бакинец оглушил присутствующих. – Один хрен! Кто это придумал – если свои, то разведчики, чужие – шпионы.

– За неизвестных героев! – покосившись на него, подняла рюмку Аталай.

– Ну, твой герой уже известен! – продолжал пакостничать Бакинец, кивнув на рядом сидевшего с ней чисто выбритого, и от этого как будто поглупевшего Ганмурата. С утра Огуз был, как на иголках, изредка лениво ковырялся в тарелке, видимо, вчера объелся шашлычков. Услышав намек, он гневно сверкнул глазами на обидчика. А тот, нагло пользуясь рельефом местности, не позволяющем оппоненту с ходу его достать, вновь нахамил:

– Ну, как шашлычок-то, Ганмурат? Мясо молодое, сочное? Не то, что у вас в горах пасется?

Огуз, аж позеленел от обиды и схватился за стакан с мацони. Тут за Ганмурата жестоко отомстила Гюля:

– А ты все облизываешься, да, кобель. Молодое мясо не по твоим зубам. Иди челюсть отремонтируй.

Взрыв хохота потряс пространство. Даже Огуз рассмеялся, забыв про мацони. Бакинец чуть не поперхнулся водкой.

– Женщина!..

Арзуман бесцеремонно похлопал его по плечу:

– Сам виноват. Кто тебя за твой поганый язык дергал?

– Да-да… Нечего про честных дам сплетни разводить, – “целомудренно” вставила Аталай, даже не краснея.

– Ах, мы такие девочки-целочки! – с сарказмом пропищал Оператор.

– Особенно ты, – буркнул Режиссер.

– Все-все, – постучал вилкой по тарелке Прилизанный, – начали за здравие, кончили за упокой… Продолжайте,      голубчик, – обратился он к Длинному, – спасите нас от словоблудия…

– Москва встретила меня неласково. Стояла осень. День был пасмурный и дождливый. Я со спортивной сумкой на плече неторопливо шел вдоль Курского вокзала и думал о прожитом. Сердце угнетенно билось, и меня доканывало желание послать все к чертям собачьим, найти Джулию и укрыться с нею где-нибудь подальше ото всех.

К сожалению, не всегда можно потакать желаниям…

Продолжение следует.

В книге документальные факты переплетаются с художественным вымыслом.

Баку – 2018

Отдельный батальон специального назначения – ОБСН № 778

Те, с кем воевал, те, которых помню, те, о ком рассказали…

Ахмедов Рияд

Мудрак Виктор

Мамедов Искандер

Гасымов Шакир

Рустамов Фаиг

Мамедов Заур

Фараджалиев Амирхан

Казым Сумгаитский

Бахышов Хатаи

Газиахмедов Юра

Мамедов Рашад

Алиев Ниязи

Ахмедов Вугар (Шварц)

Шербак Олег

Халилов Ровшан

Клодницкий Валентин

Федотов Сергей

Мамедов Ельшад

Агаев Ельхан

Бабаев Ровшан

Бабаев Рауф

Гюльахмедов Альтаф

Рагимов Фаик

Мамедов Тофик

Ахмедов Фазиль

Гусейнов Рафик

Бахшалиев Рафик

Меюбов Эльхан

Меюбов Эльшан

Алиаббасов Шохрат

Заманов Гасанбала

Алиев Ельман

Алиев Тейюб

Рзаев Салахаддин

Шкиченко Александр

Избашов Олег

Алиев Видади

Насибов Насиб (Кинг-Конг)

Карягин Александр (Алпинист)

Рустам из Казани

Меликов Тимур

Ханышев Мурад

Ахмедов Хикмет

Филиппов Олег

Айдемиров Тельман (Душман)

Лобачев Вадим

Мамедов Етибар

Латышев Вадим

Багиров Тахир

Буляткин Мансур

Буляткин Алексей

Магомедов Магомед (Мага – связист)

Алигусейнов Рамиз

Гусейнов Мехман (Морпех)

Рафиев Хафиз

Маханова Света

Исламов Алик

Гасанов Гасан

Фараджев Тельман

Мисиров Айдын

Костенко Дмитрий

Пелих Владимир

Алиев Гафар

Алиев Гусейнбала

Ульянов Вадим

Ганиев Ельчин

Гамбаров Вугар

Вагиф (Гагуля)

Бабаев Фаик

Гусейнов Захид (Чипполино)

Мамедов Ахлиман

Рагимов Ариф (Годжа)

Рустамов Гусейн

Махир Сумгаитский

Агаев Натик

Агаев Намик

Рамазанов Мовлуддин

Ульянов Вадим

Багиров Ильхам

Салимов Джейхун

Паков Олег

Мамедов Ельшан (Локбатанский)

Юсиф (Ушастик)

Манафов Маис (фельдшер)

Лиликин Александр

Гамбаров Вугар

Гаджимамедов Чингиз

Дилбазов Гаджи

Тинтинов Рамазан

Гардашов Ельшан

Гусейнов Рази

Агаев Назим

Гасымов Ельшад

Асланов Джалил

Алиев Джалал

Тахмазов Вугар

Мустафаев Гошгар

Алиев Рашид

Рагимов Ариф

Алиев Натик

Астанов Джалил

Бабаев Камал

Ахмед (Кобра)

Шюкран…

Мехман (Гарабала, Масаллы)

Мамедова Халида

Юсиф… (из взвода снайперов)

Лала…

Сарыев Сергей

Алиев Садиг

Кулиев Емин

Салман Восьмовский

Фазиль Кафаров

Айдын из Лачинского полка (борода)

Мамедов Джейхун

Джафар (ГСМ)

Эльчин Хасаев

Олег Абрамов

Примечания

1

огузы – одна из ветвей прототюрков, участвовавших в этногенезе азербайджанских, анатолийских и среднеазиатских тюрков. Издревле проживают на территории Азербайджана. Историками отождествляются скифо-саками. Отличались огромным телосложением, необузданной физической силой и воинственностью.

(обратно)

2

еразы – жаргон, дословно – ереванские азербайджанцы. Так в народе называется анклав беженцев, насильно депортированных в 1988 году армянскими националистами с территории Армении.

(обратно)

3

…потеряв родных и близких в Ходжалы… – в ночь с 25-го на 26-ое февраля 1992 года в этом городе Карабаха произошло массовое истребление мирного азербайджанского населения. Армянским формированиям потворствовал дислоцированный в г. Степанакерте (в 1991 году, Аз. властями переименован в дореволюционное историческое название Ханкенди) 366 мотострелковый полк Объединенных Сил СНГ, личный состав и вооружение которого непосредственно участвовало в этом штурме. Было убито 613 человек – из них 106 женщины, 63 дети, 70 старики. 487 человек стали калеками, 1275 попали в плен и были подвергнуты нечеловеческим пыткам. 150 пропало без вести… Азербайджан, ряд государств и международных организаций классифицирует произошедшее, как геноцид (Ходжалинский).

Ком. 366-го полка – Зарвигоров Юрий Юрьевич.

Нач.штаба первого батальона – Читчян Валерий Исаакович.

(обратно)

4

Аствац – “Бог” на армянском.

(обратно)

5

ПК – пулемет Калашникова.

(обратно)

6

…Вазген, пер…ет ку…м, сдавайся! – ругательное, мат на армянском. Имя – “Вазген” – обобщительное, имеются в виду армяне.

(обратно)

7

Разнобой из азербайджанского, армянского и русского языков. Смысловое – не стреляйте, братья, мы сдаемся.

(обратно)

8

ахпер – брат на армянском.

(обратно)

9

Кура – крупная река в Закавказье.

(обратно)

10

Севан – озеро в Армении, переименованное. Тюркское название – Гекча, то есть “синяя”.

(обратно)

11

Зангезур – исторический древнетюркский край. Во времена Сефевидов входил в состав Гянджинского беклярбекства. В 1805 году зангезурские земли в составе Карабахского ханства перешли под протекторат Российской империи. После этой даты началось массовое переселение армян в основном из Ирана и Османской империи в Азербайджан, в том числе и в Зангезур…

(обратно)

12

харам – от арабского “запретный”, “недозволенный”.

(обратно)

13

Зопаев – в тексте игра слов, “зопа” – в переводе с азерб. – “дубина”.

(обратно)

14

Баганис-Айрум – в марте 1990 года село Баганис-Айрум Газахского района Аз-на подверглось нападению армянских боевиков. Со зверствами, творившими там можно ознакомиться по электронным материалам.

(обратно)

15

кирва – до внедрения “армянской карты” на Анатолийском и Кавказском гео-пространствах ведущими европейскими странами и до появления России на Кавказе, тюрки Азербайджана настолько были близки с проживающими в их среде армянами, что при таком важном религиозном обряде для мусульман, как обрезание крайнего плоти новорожденному, многие приглашали на церемонию непременно соседа-армянина, который в момент обрезания должен был держать ребенка на руках. Несмотря на религиозные различия, сосед армянин назывался в проводившей обряд семье “кирвой” и приравнивался к близким родственникам.

(обратно)

16

тутовка – тутовая водка. Крепкий самогон, традиционный для жителей ряда районов Закавказья.

(обратно)

17

“Мулла” – во время ведения боевых действий, по рации оскорбительно – обобщающее обращение к азербайджанцам со стороны армян. Армяне же, соответственно, назывались оппонентами – “Вазгеном”.

(обратно)

18

Бока – Борис Давидян, известный певец, уроженец г. Баку. Одинаково любимый певец всех бакинцев, особенно старшего поколения, независимо от их национальной принадлежности.

(обратно)

19

“Град” – БМ-21. Советская реактивная система залпового огня – РСЗО, калибра 122 мм. Предназначена для поражения открытой и укрытой живой силы, и бронетехники противника.

(обратно)

20

смысловое, “душа моя”. Идентично, как у азербайджанцев, так и у армян.

(обратно)

21

“план” – или же “анаша”, жаргонное. В рассказе имеется в виду прессованный план – смесь смолы, пыльцы и мелко измельченных верхушек, и соцветий конопли. Темно-коричневая плотная субстанция, по консистенции напоминающая охлажденный пластилин.

(обратно)

22

джан кардаш – обиходное у азербайджанских лезгин. Смысловое – очень дорогой, любимый брат.

(обратно)

23

Чермет – жаргонное, территория в Баку. До сих пор в употреблении у пожилых бакинцев – “Черметский мост”.

(обратно)

24

“Ромео мой сосед” – Азербайджанфильм, 1964. Комедийная лента, снятая режиссером Шамилем Махмудбековым, по мотивам одноименной оперетты Рауфа Гаджиева о чистой любви и искренних человеческих отношениях в 60-ых в интернациональном Баку.

(обратно)

25

Шаумяновский район – в феврале 1991 года решением Верховного Совета АзССР эта территориальная единица была ликвидирована и включена в состав Геранбойского района Азербайджана.

(обратно)

26

Дашалты – в этой местности в ночь с 25 на 26 января 1992 г. была проведена одна из самых неудачных операций азербайджанских войск (см. по материалам электронной печати).

(обратно)

27

СВД – 7,62 мм снайперская винтовка Драгунова.

(обратно)

28

гизир – в азербайджанской армии звание – “gizir” приравнивается “прапорщику” в ВС РФ.

(обратно)name="note_29">

29

…Бисмиллахи-р-Рахмани-р-Рахим. Альхамдулилляхи раббиль алямин. Ар-Рахмани-р-Рахим. Малики Яумиддин. Иййака… – неполный текст суры из Корана – “Аль-Фатиха”.

(обратно)

30

…короткие брюки – укороченные, один из атрибутов мусульман-салафитов.

(обратно)

31

“Муха” – реактивный противотанковый гранатомет РПГ-18, (одноразовый).

(обратно)

32

АГС-17 – 30мм автоматический гранатомет, станковый. Предназначен для поражения живой силы и огневых средств противника.

(обратно)

33

“крокодилы”– неофициальное. Имеется в виду советский специализированный военный вертолет Ми-24.

(обратно)

34

ПЗРК – переносной зенитно-ракетный комплекс.

(обратно)

35

“Игла” – ПЗРК. Широко применялась обеими сторонами.

(обратно)

36

казахские… – уроженцы Казахского района Азербайджана, граничащий с Грузией.

(обратно)

37

Особое Управление при Президенте – укороченно – Особый Отдел. Был сформирован в1992 г. на базе упраздненного в том же году УВКР – Управление Военной Контрразведки (при МО Азерб), выполнял ее функции. Но, в отличие от предшественника, был подчинен непосредственно Президенту. Упразднен в 2012, как результат упорного противостояния с МНБ Аз-на. Оба ведомства дублировали друг друга.

(обратно)

38

Ленинакан – город в Армении. Древнее название Гюмри (Кумайри). В 1837 году российскими властями был переименован в Александрополь. В 1924 году был переименован в Ленинакан. В 1991 году обрел свое исходное название – Гюмри.

(обратно)

39

“Крепость” – подразумевается центральная гауптвахта МО Азерб., находящаяся в Старом городе – Ичери-шехер в начале и в середине 90-ых.

(обратно)

40

сунна – второй после Корана источник исламского права. Основывается на хадисах – устных преданий сподвижников пророка Мухаммеда о его жизни, поступках и изречениях.

(обратно)

41

“таухид” – от арабского “единобожие”. Слово, в том числе и религиозный термин, обозначающий догмат о единичности Бога.

(обратно)

42

“мунафик” – от арабского “нафика” – лицемерный мусульманин.

(обратно)

43

“чехи”– чеченцы.

(обратно)

44

“даги”– дагестанцы.

(обратно)

45

рафидиты – от арабского “отвергающий”. Название шиитов, в основном имамитов, данное им суннитами, в том числе салафитами из-за неприятия ими законности власти первых трех праведных халифов – Абу Бакра, Омара, Османа, и в том числе из-за непризнания законности династии Омеядов и Аббасидов. Шииты-рафидиты считают, что после смерти пророка Мухаммеда халифом должен был стать Али ибн Абу-Талиб (четвертый праведный халиф), которому полагался этот пост, как из-за личностных качеств, так и по праву рождения и наследования. Али являлся двоюродным братом и зятем пророка, а также первым его последователем, принявшим ислам.

(обратно)

46

мечеть Абу-Бакр – известная в Баку мечеть салафитов.

(обратно)

47

Министерство Национальной Безопасности Азербайджана – Указом Президента АзР упразднено в декаре 2015 г. На базе МНБ созданы две независимые структуры – СГБ (Служба Государственной Безопасности) и СВР (Служба Внешней Разведки).

(обратно)

48

ВШК – Высшая Школа КГБ при СССР.

(обратно)

49

ССАГПЗ – Совет Сотрудничества Арабских Государств Персидского Залива. Региональная закрытая международная организация. Создана 25 мая 1981 года. В официальном названии организации слово “Персидский” отсутствует, поскольку арабские государства предпочитают называть этот залив – “Арабский”.

(обратно)

50

…тюркский национализм на обоих берегах Аракса… – в ИРИ по разным оценкам проживает от 30 до 40 миллионов азербайджанцев, являющиеся этническими тюрками. Большинство проживает на юге реки Аракс (Южный Азербайджан). Ранее тюрки более 1000 лет владели политической властью в Иране.

(обратно)

51

…сколько ребят полицейских… – 5 июня 1992-го года вышло Постановление Верховного Совета Азербайджанской Республики о “Переименовании находящихся в составе Органов Внутренних дел милиции в полицию.

(обратно)

Оглавление

Вступление

История первая. Берегите свои уши и не посягайте на чужие

История вторая. Что за странное племя – бакинцы…

История третья. Зубная. Или лечите зубы до войны

История четвертая. Несбывшиеся мечты

История пятая. Нет повести печальней…

Отдельный батальон специального назначения – ОБСН № 778

*** Примечания ***