Постигнуть рак… и умереть душою [Валерий Санычев] (fb2) читать онлайн

Валерий Санычев Постигнуть рак… и умереть душою

Пролог

Неумолимые цифры статистики последних десятилетий говорят о всё возрастающей вероятности для любого из нас столкнуться с онкологическими проблемами. Учитывая, что человечество пока не в состояния переломить эту тенденцию, придётся жить с ней, бороться и стараться победить страшный недуг, а прежде всего – перестать бояться его животным, парализующим страхом…

-–

I.

Ещё недавно слово онкология вызывало у меня тягостные ассоциации, навеянные думами о тех, кто попал в её цепкие когти. Осознание того, что заболевание широко распространено и может ворваться в жизнь, наверное, любого человека, невольно меняет ритм дыхания и вызывает тревожный озноб. Смертельная опасность бродит рядом, и лишь гарантии, подсказанные оптимистичным воображением, теоретически защищают нас от него…

Я хочу рассказать о том, что произошло со мной, и как это произошедшее изменило восприятие окружающего мира. Для кого я это пишу? Отчасти, и для себя. Это тема для размышления, информация, которой можно и нужно вооружиться, сделать выводы. Это произведение является моей второй книгой и в некотором смысле продолжением первой. В первой книге «Моя история или как самому бросить пить» (Валерий Санычев) я рассказываю свою историю о том, как победил алкоголизм, и о том, какой путь довелось пройти, чтобы выбраться из многолетнего ада на дне стакана. Я совершил невозможное, находясь на последней стадии пагубной зависимости, сумел выжить, спастись и вернуться к нормальной жизни. И очень хочу, чтобы мой опыт пригодился другим людям, находящимся в такой же ситуации.

Но жизнь устроила мне новое, смертельно опасное испытание – я заболел онкологией. Надеюсь, что мои мысли и опыт окажут практическую пользу тем, кто впервые столкнулся с сильным и коварным врагом – раком.

… Мы все хотим жить, строим планы на будущее, не особенно задумываясь о том, что некие события могут разрушить или изменить их. Вера и надежда – одни из главных условий нашего выживания в этом мире, невидимые столпы, источающие свет маяки. Пока у нас имеются цели и планы их достижения, мы дышим полной грудью.

К описываемому времени моя жизнь приобрела предсказуемый и цельный характер. Прошло четырнадцать лет с тех пор, как я смог победить алкоголизм, который на протяжении долгих лет методично убивал мои мозг и тело. Это было страшное время, вспоминаю его с содроганием. Жизнь больного зависимостью напоминает помойный чан, в котором без всяких пропорций замешаны черное и белое, добродетели и подлость, правда и ложь, любовь и ненависть, да мало ли ещё чего содержит этот кладезь отходов. Принимая это во внимание, нетрудно представить, какую работу нужно было проделать, чтобы, по истечении времени, назвать свою жизнь вполне благополучной, насколько возможно восстановились родственные связи, отношения со взрослыми детьми. Произошла социальная адаптация – не секрет, что больной с таким диагнозом почти полностью выпадает из социума, в котором находится. Нашлась и работа, помогло хорошее советское образование, навыки от которого оказались востребованы и по сей день. По специальности я инженер-конструктор вычислительной аппаратуры, когда-то участвовал в разработках ЭВМ (электронно-вычислительных машин – прототипов компьютера) для военных заказов. Но алкоголь вырвал меня из жизни. На момент выхода из состояния зависимости современные компьютеры я видел только со стороны, имел смутное представление об интернете. При этом было огромное желание хоть как-то наверстать упущенное, и занять подобающее место в обществе, в конечном счёте – заслужить признание и уважение. Моя профессия, подкреплённая (особо подчеркну) всесторонним советским образованием, позволяла проявить себя во многих областях деятельности – от ремонта и эксплуатации электронных устройств до педагогической деятельности и программирования. Я выбрал последнее и не жалею об этом.

Но самое удивительное и невероятное из произошедшего то, что через некоторое время я… встретил свою любовь, пусть позднюю, но самую настоящую. Ещё каких-нибудь несколько лет назад такая «шутка» в отношении меня даже на первое апреля была без шансов. Более того, упоминать про это чувство даже просто в моем присутствии в то время было бы апогеем кощунства. Почему? Да потому, что в глазах окружающих я представлял из себя существо, способное вызвать к себе разве только чувство жалости и снисхождения. Но прошло несколько лет после моего «воскрешения» и случилось то, о чём и подумать было невозможно. Не случайно здесь упомянуто «воскрешение» – не для красного словца. В среде, в которой меня знали, за годы моей болезни неоднократно запускали слухи, что я «почил с миром», и никто из услышавших такую новость не сомневался в ней, настолько органично она вписывалась тогда в мой образ. Но этот нелицеприятный фон прошлой жизни не смог помешать нашим отношениям с женщиной, которую я встретил…

С Таней мы знали друг друга со школы, но так получилось, что после её окончания жизнь развела нас по разным дорогам. Но даже то, как это случилось, по сюжету не уступает ни одному известному мне произведению о первой любви, написанному классиками. Но теперь!.. Она заполнила все самые потаённые уголки моего бытия, при этом не задевая мужского самолюбия. Я был как бы главным в нашем тандеме, и хотя понимал, что это не так, был доволен. Это был мир, который мы построили для нас двоих, в нём не было больше никого! Мы поражались тому, как пересекаются наши мысли, угадываются желания! Она с манкой улыбкой говорила, что наши ангелы-хранители очень дружат между собой, в этом и заключается весь секрет «телепатии». Мы доверяли друг другу самые сокровенные тайны, знали друг о друге всё. Я в неоплатном долгу перед ней за годы подаренного счастья и душевного равновесия!

Если принять во внимание все обстоятельства моей жизни, можно смело предположить, что мне удалось переломить свою судьбу, и построить на осколках жуткого прошлого новую реальность. Ничто не предвещало фатальных трудностей. Наши дети выросли, стали взрослыми и уже не доставляли ежедневных хлопот. Можно было жить, не оглядываясь, отправляться на прогулки, в кино и кафэшки, открывать для себя неброское очарование мест, где жил, о которых, казалось бы, уже всё знал. Проблемы возникали, но это были мелочи. Погоду они, конечно, могут испортить, но климат не поменяют, особенно когда с тобой разделяет невзгоды дорогой, любимый человек.

Нет, жили мы порознь, но общались каждый день (онлайн), а все выходные проводили вместе. Она проживала одна в своей квартире, я с пожилой мамой – в своей. По этому поводу я рассуждал так: если мы будем жить вместе, значит, вольно или невольно, на неё лягут повседневные заботы, а если учесть график и интенсивность её работы (порой до 22-00), то станет понятно – такая «семейная жизнь» скоро ей станет в тягость. Да и как быть с моей матерью, которую нельзя оставлять одну? Я очень не хотел впутывать «бытовуху» в наши чистые отношения и справедливо полагал, что такой союз в нашем возрасте имеет полное право на существование. К тому же нельзя забывать о том, что мы много лет жили холостяками, не связанные никакими обязательствами, и выработали привычку хоть иногда бывать в одиночестве, в своем пространстве. Всё это мы никогда не обсуждали, но умение понимать друг друга без слов выручало и в этой ситуации.

Живя такой размеренной и сравнительно благополучной жизнью, строишь планы на будущее. Во-первых, думал я, ещё есть достаточно времени (скажем, до 70 – 80 лет), во-вторых, рядом со мной родной человек, который наверняка проживет дольше (тем более, что женщины живут дольше), значит, умру я спокойно, без лишних проблем. К тому времени боль от утраты близкого, но достаточно пожившего, человека не будет столь острой. Похожей уверенностью были пропитаны и остальные мои замыслы на будущее. Работа не тяготила, она была на удалёнке, и я выстроил её так, что были удовлетворены все стороны процесса, да и график всегда можно было скорректировать по моему усмотрению. На тот момент здоровье было в пределах возрастных норм, конечно с поправкой на мое непростое прошлое. А ещё моя любимая проявляла трогательную заботу о нём, чем приводила меня в приятное замешательство. До сих пор никто так не заботился обо мне, и я, как Карлсон, был готов лечиться вареньем и вниманием!..

Сказать, что я просто был доволен сложившейся ситуацией и собой, наверное, будет недостаточно. Судите сами, как ещё может реагировать на происходящее человек, на котором пятнадцать лет назад поставили жирный крест все, кто его знал, но он поднялся, «воскрес» и занял свое, и не последнее, место в обществе? А самое невероятное, что его одарила вниманием красавица-женщина, возвысив во всех смыслах над бренной суетой жизни. Конечно, во мне присутствовала известная доля эйфории и гордыни, а заодно появилась вера в то, что все мои испытания позади, что я выбрал свой лимит проверок на прочность. Сколько раз был на волосок от смерти, сколько вытерпел боли и перенес невзгод! Довольно для одной жизни, рассуждал я, и был уверен, что Небеса меня поддержат в этом!

Сделаю небольшое отступление. Онкология, ставшая диагнозом, меняет восприятие мира, поэтому мой дальнейший рассказ в значительной мере будет плодом изменённого отношения к действительности, когда банальные и сентиментальные вещи кажутся значимыми.

Человек предполагает, а Бог располагает. Поэтому заболевший онкологией всегда мысленно задается вопросом – за что…? Задался этим вопросом и я.

II.

Лето того года выдалось для меня трудное, в стане моих родственников разгорелся огонь раздора. Я попал под перекрёстный огонь междоусобицы. Ко мне апеллировали обе стороны, призывали стать на их защиту и, буквально, рвали на части. В течении нескольких месяцев я находился под гнетом этой заварушки, засыпал и просыпался с мыслями об этой истории. Круглые сутки чувство непонятной вины, перемешанное с обидами, отзывалось ноющей болью в груди. Говорят, что, если хотите подчинить себе человека, заставьте его чувствовать себя виноватым перед вами. Нечто подобное проделывали со мной обе стороны конфликта. За время этой эпопеи у меня сформировалось какое-то непонятное внутреннее состояние. Похудел, стал быстрее уставать от дел и утомляться. Я бы назвал это некой усталостью от жизни, она проявлялась в том, что даже положительные моменты тут же обрастали негативным фоном, рожденным в подсознании, от чего становилось тоскливо и скверно. Это состояние я старался не выставлять напоказ. С точки зрения настоящего мужчины это правильная позиция, а вот с точки зрения здоровья правильного мужчины это неполезно – держать в себе негатив долгое время, что, как я думаю, и показало будущее.

Взбаламученное внутреннее состояние отразилось на всём: работа, до сих пор необременительная и дававшаяся легко, сделалась тягостной и нудной, теперь выполнялась через «немогу». Окружающий мир как будто утратил все свои краски и выглядел всё более серым, любые происходящие вокруг события, казалось, несут в себе негатив. Эти ощущения одолевали меня когда оставался наедине с собой. В присутствии других я скрывал своё состояние, наверно потому, что не хотел выставлять себя нытиком и пессимистом. Находясь среди людей, я отвлекался от своего внутреннего раздрая…

Стоит ли говорить о том, как я преображался, когда встречал любимую и своего лучшего друга в одном лице! Тяжёлый груз падал с плеч, можно было оттолкнуться и полететь… Я ощущал полную обоснованность того, что жив, нужен и готов ради этого на любой подвиг. Эти минуты были отдушинами в моей жизни, и, казалось, всегда удержат на плаву, что бы ни случилось.

В конце сентября того злополучного года я почувствовал слабую болезненность в горле у основания языка. Для меня такие вещи были не в диковинку, горло всегда было моим слабым звеном, и с интервалом в год-два я болел гнойными ангинами. Со времени последней из них на тот момент минуло полтора года. В последнюю ангину хирург даже вскрывал мне образовавшийся в горле абсцесс. В этот раз я посчитал, что такие симптомы предвещают начало нового заболевания и, наученный горьким опытом, постарался предотвратить его развитие. Надо сказать, что в те времена у меня появилась новая привычка – покупать мороженное, и по вечерам поглощать его, сидя за компом. Мысленно укоряя себя за неосторожность, я начал лечение: пил таблетки, полоскал. Но за три недели ничего не добился: ухудшения не происходило, и не выздоравливал. В голове, в подсознании устойчиво утвердилась мысль о каком-то непорядке со здоровьем.

В своё время я читал и слышал о том, что частая ангина может приводить к серьёзным осложнениям вплоть до развития рака. Последняя мысль подспудно давно присутствовала в голове. Ещё много лет назад, работая на Севере, я попал в хирургическое отделение больницы, и там лежал мальчишка лет десяти, Костя. Его не навещали, по слухам он был из неблагополучной семьи. Мы взяли шефство над ним, покупали что-нибудь вкусное, сладости. У Кости была, как ему говорили врачи, ангина. Я, как «специалист» по ангинам, не поленился заглянуть ему в рот и увидел огромную миндалину, которая разрослась так, что парень говорил шепотом. По словам Кости, у него ничего не болело. Удивляло то, что его совсем не лечили, он как будто просто жил в больнице. Позже выяснилось, что у Кости была последняя стадия рака миндалины. Через три недели после моей выписки он умер. Этот случай особенно явственно всплывал в памяти тогда, когда я очередной раз болел ангиной. Это была некоторая настороженность, она заставляла не легкомысленно относиться к проблеме, и во многом благодаря этому я бросил курить.

Я был далек от мысли, что со мной происходит что-то страшное, и некоторые основания для оптимизма были. В круге моих близких родственников никто не болел раком. По крайней мере пятнадцать последних лет я вёл относительно здоровый образ жизни, старался не употреблять откровенно химическую пищу. По моему мнению я был защищён от страшной напасти. Как показало время, с одной стороны такая уверенность была благом, не давая забивать голову истерическими мыслями и расшатывая нервную систему, ослабляя иммунитет, который и без того подвергается беспрецедентному давлению со всех сторон. И главное – возраст, ведь с годами мы становимся слабее, сказываются и экология, и пища, и образ жизни. С другой стороны, вера в свою неуязвимость не позволяет человеку своевременно обнаружить проблему и начать бороться за жизнь. Фактор потерянного времени при онкологии обратно пропорционален вероятности выживания, поэтому дорогого стоит…

На волне уверенности в свою защищённость от онкологии, я продолжал рассматривать возникшее недомогание как небольшой сбой в работе организма, и даже появившаяся язвочка у основания языка не насторожила, а наоборот, была воспринята как единственная причина всей истории с горлом. Я рассуждал так: признаков абсцесса не наблюдается (это было самое нежелательное развитие событий для меня), а небольшая ранка с незначительными выделениями сукровицы есть результат несостоявшегося крупного воспаления, которое теперь без труда затянется. Ну а то, что ранка долго не заживает, продолжал умничать я, это такая реакция моего организма на постоянство ангин, который уже просто устал бороться. Но ранка по-прежнему не заживала и уже выглядела как трещина размером в сантиметр между основанием языка и небом, возле миндалины.

Как непросто бывает человеку даже подумать о наличии у себя раковой опухоли. Я не был исключением из правила и тогда, когда подсознание уже начало бить тревогу, сознательно заглушал эти посылы. За годы своей несладкой жизни я научился заставлять себя что-то делать, превозмогая внутреннее сопротивление, но, несмотря на опыт, заставить себя не думать о возможной болезни было трудно. Первое и самое глупое, что я тогда сделал, это запретил себе даже заглядывать в интернет со «своим вопросом». Эту колоссальную глупость я оценил позднее, когда болезнь уже бушевала, и без обезболивания её невозможно было переносить. Много позже прочтя в интернете про те симптомы, которые наблюдались у меня, я убедился, что они один к одному соответствовали диагнозу плоскоклеточного рака! Если бы тогда я это прочитал и стал действовать, то лечение началось бы на целых три месяца раньше, а желудок не подвергся бы лошадиным дозам обезболивания. Многое было бы по-другому!..

А что же врачи? На начальном этапе проку от них было немного и своими действиями, а чаще бездействием, они подтвердили: наша жизнь находится, прежде всего, в собственных руках. Медицина почти не пополняется квалифицированными кадрами, да и отношение этих самых кадров к своей профессии оставляет желать лучшего, убедился я в дальнейшем. Такие понятия как «долг» и «призвание» многим молодым эскулапам не знакомы вовсе. Да и старая гвардия последователей Авиценны в большинстве своём стала рассматривать свой труд как исключительно коммерческое действо. Похоже, российский вариант клятвы Гиппократа, как всегда, втихую, где-то и кем-то был переписан в новой редакции…

Я записался на прием к ЛОР-специалисту в своей поликлинике, когда уже была наглядно заметна ранка во рту. Врач, который вёл прием, пользовался авторитетом, имел большой опыт работы. Лет семь назад он прокалывал мне абсцесс. В этот раз нарыва не было. Осмотрев ранку, врач поставил устный диагноз: причина нездоровья в неправильной работе желудка, из которого идёт заброс содержимого, провоцирующего такие поражения тканей в горле. И посоветовал обратиться к гастроэнтерологу, порекомендовав полоскание травами. Я сразу заметил, что врач какой-то рассеянный, словно был где-то далеко. Поэтому я взял талон к другому врачу другой поликлиники – приём через неделю, зато бесплатно.

К тому времени внутри меня зародилось беспокойство. В мыслях я всё чаще обращался к «непонятной» болячке, делая неутешительные для себя выводы. Как злостный курильщик, отравленный никотином, неотвратимо будет расплачиваться за свою страсть, так и мой хронический недуг в конце концов пробил брешь в иммунной системе и предъявил счёт. Это «открытие» пронизывает сознание доселе неизведанной ноющей болью от тоски по такой короткой, стремительно пролетевшей жизни, помноженной на горькую обиду от нереализованных возможностей. Меня не будет?… От этой мысли камнем давил ком в груди и знобил спину холодок…

Но это были короткие периоды слабости, в основном не дававшие засыпать по ночам. Я продолжал убеждать себя в благоприятном разрешении возникших обстоятельств. По-прежнему держался, чтобы не залезть в интернет, полагая, что это только расшатает мои нервы и приведет к настоящему заболеванию. Но главное, что я вбил себе в голову, – если это рак, то даже бороться не стану. По моим сведениям из «испорченного телефона», рак в горле – это приговор без апелляции! Я, советский инженер высшей категории, разбирающийся во многих областях техники и естествознания, не знал о раке почти ничего. Я и представить себе не мог, какие существуют методы и аппаратура для его лечения, что даже наша нерадивая медицина добивается результатов на этом поприще.

До определенного момента развивающиеся события касались только меня, никто не был посвящён в возникшие затруднения с моим здоровьем. Но скрывать это от лучшего друга, моей Тани, стало невозможно. Она настояла на посещении больницы, в которой мне оказывали помощь в последний раз. Ей тогда очень понравился врач, который вскрывал и чистил абцесс, внимательный и всё толково объяснявший. Я опять попал на приём к этому врачу. Он внимательно осмотрел меня и написал обширный список лекарств и процедур, которые необходимо пройти, а через десять дней ему надо было показаться снова. Из-за событий последнего времени я стал придирчиво приглядываться к врачам, осматривающих меня, пытаясь на их лицах прочесть что-то, невысказанное вслух. В этот раз ничто не насторожило, он вёл себя ровно, без толики сомнений, надиктовал перечень лекарств и дружелюбно попрощался. Мы были довольны посещением врача – прежде всего тем, что он не озвучил угрожающих прогнозов, а назначил лечение, которое может поставить точку в этом вопросе. В общем, мы услышали то, что хотели услышать. Понимал ли тогда это врач, не берусь судить. Но при следующей встрече он был более категоричен.

За время своей болезни я обратил внимание на одну особенность в поведении не профильных врачей (не онкологов), по отношению к раковым больным. Почти все из них, с которыми я напрямую сталкивался в процессе мытарств по бесконечным кабинетам поликлиник (нужно пройти множество анализов и собрать кучу справок), услышав про диагноз, менялись в лице, в тоне их голоса слышалось неподдельное сочувствие, похожее на прощание с покойником. Это усугубляло и без того тягостное состояние пациента. Чувствовалось, что прежде всего они люди и тоже боятся – даже лишний раз упоминать это роковое слово рак! Так было и в другой раз, в другой поликлинике, куда я записался на приём, чтобы показаться еще одному доктору.

При осмотре он увидел в горле что-то такое, чего не посмел назвать вслух. Я понял это много позже. Вспомнил замершее в миг выражение лица молодого врача, его изменившийся голос, слова о том, что у меня на миндалине образовалась киста, вид которой очень подозрителен. Доктор посоветовал мне (опять устно) обратиться к челюстно-лицевому хирургу. Киста на миндалине, а обращаться к зубному врачу? Бред на первый взгляд. Но потом выяснилось, что эта киста является злокачественной опухолью, и врач это понял, но у него не хватило духу сказать мне правду в глаза и отправить к онкологу. В результате я туда попал, но много позже!

А пока жизнь продолжалась. После получения назначений от врача из стационара я принялся выполнять их с энтузиазмом, успокаивая себя мнением первого специалиста, который рассмотрел в моем недуге рядовое заболевание. Сразу ощутил прилив сил, нормализовался сон, тревожные мысли с лёгкостью отметались. Я почувствовал себя лучше во всех отношениях, даже ранка в горле, казалось, уменьшилась и перестала беспокоить. Позитивный настрой на благоприятный исход давал свои плоды, словно организм предпринял последнюю отчаянную попытку спастись от смерти своими силами. Я уверен, что у многих людей это получается, и они, сами не ведая того, вырываются из цепких лап рака. Их иммунная система, мобилизуясь, уничтожает злокачественные образования. Увы, не в моем случае!

Почему люди, долгие годы гробившие свое здоровье, а потом начавшие праведную жизнь, всё равно не часто доживают до преклонных лет? Да потому, что помимо непосредственного поражения их внутренних органов была подорвана иммунная система. Я знаю массу примеров, когда такие «праведники» умирали вскорости после начала новой жизни от онкозаболеваний. Уверен, что никто из умерших не продлил бы себе жизнь, не бросив вредные привычки. Просто они прошли точку невозврата, успев непоправимо подорвать здоровье. Зато на склоне своего века им удалось вкусить нормальной жизни.

Подошли к концу те десять дней, отпущенные мне на лечение врачом из стационара и, несмотря на не зажившую ранку, я шёл на приём к нему в хорошем расположении духа. Самочувствие было хорошее, по поводу ранки не комплексовал, считал её заживление вопросом времени – пройдет. Знал бы я тогда, что рак это и есть не заживающая рана! Но я уже был на подходе к постижению этой истины. Сейчас же, в назначенное время вошёл в кабинет к доктору. Сеанс осмотра в этот раз длился не долго, выслушав меня и заглянув в горло, специалист ровным голосом сообщил, что мне желательно, в плановом порядке, сдать анализ на биопсию. При этом врач старался не смотреть на меня, вероятно стараясь придать статус обыденности такой «плановой» процедуре. Внутренне я был готов к подобному развитию событий, но моё благодушное состояние предшествующих дней не только дало отдых перегруженной психике, но и расслабило, нарисовав в сознании цельный образ удачного разрешения ситуации. В результате, услышав вердикт врача, я слегка оторопел, и забытое на время чувство близкого конца захватило меня с новой силой. Ведь на тот момент у меня было полное убеждение относительно любой злокачественной опухоли в горле – это смерть!

Нетрудно вообразить, какой волной меня окатило изнутри, докатившейся до головы и застрявшей там в виде какого-то осязаемого кома. Одновременно мысль о том, что «это» всё-таки случилось, посеяла в голове хаос и единственное чувство – глубокой жалости к себе. Однако образ жалкого, больного труса был мне по природе чужд, и я постарался, собрав остатки воли в кулак, сохранить лицо, тем более, на приёме вместе со мной присутствовала Таня, которая слышала доктора и была тоже ошарашена…

Выйдя из кабинета, мы некоторое время шли молча. Оба понимали, нужно было упорядочить мысли, остудить эмоции с тем, чтобы определиться с дальнейшими шагами. Первая заговорила Таня, она пыталась сбить накал напряжения и подсластить горькую пилюлю. Говорила, что врач перестраховывается, а с другой стороны это правильно, нужно обследоваться и отмести всё неподтверждённое, чтобы не переживать зазря. Я сразу согласился, потому что такой расклад успокаивал внутреннее смятение.

Как я сейчас понимаю, с этого момента началась моя схватка со смертью. Пока болезнь наступала, ей сопротивлялись тело и сознание. Причем, последнее является едва ли не главным залогом успеха в этом противоборстве. В начале, когда я не верил в излечимость рака и ещё не было верного диагноза, рассудительность всячески оберегала физическое тело от психологического истощения, придумывая «бескровные» причины моего недуга. Организм оставался в тонусе, активно сопротивлялся, и это очень хорошо ощущалось, временами даже казалось, что побеждаю болезнь, что не хватает самой малости. И, принимая во внимание неповоротливость нашей медицины, а от подозрения на онкологию до начала лечения зачастую проходят порой месяцы (как в моем случае), становится понятной важность этого периода бездействия. Времени, когда организм своими силами препятствует распространению опухоли, и решающую помощь ему оказывает сознательный настрой на победу.

После посещения врача, когда мой положительный настрой и вера в успех были подвергнуты испытаниям, самочувствие стало ощутимо меняться в худшую сторону. Ранка в горле увеличилась и стала беспокоить болевыми ощущениями, появились выделения крови и гноя. Последнее меня настраивало на оптимистический лад, позволяло считать, что это признак банального воспаления и продолжать верить в его доброкачественную природу. Поддерживало такое подвешенное состояние, с домыслами и догадками, и то, что в нашем городе оказалось невозможным сделать биопсию тканей из горла. Онкологический центр есть, но лор-онколога нет! Из задницы, из прямой кишки берут образец ткани, а из открытого рта не могут!?

Этот факт в корне менял ситуацию. Одно дело – лечиться по месту жительства, и совсем другое – ехать за сотни километров за установлением точного диагноза, не говоря о непосредственном лечении. Поэтому и говорят: чем ближе вы проживаете к больнице, тем больше шансов выжить в случае заболевания раком. И я в этом убедился во время лечения в онкоцентре, в котором, кроме лечившихся в стационаре, было много местных амбулаторников, ежедневно приходящих принимать такие же процедуры. Среди них было немало лиц, как бы помягче выразиться, бомжеватого вида, это говорило о том, что даже такая категория граждан имеет возможность выжить при онкологии, когда больница находится рядом. Среди иногородних, лечившихся в стационаре, таковых не было. Но это не означает, что они не болеют за пределами сотой версты от центра. Просто тихо доживают свой век без полноценной медицинской помощи в своей удаленной местности.

Но пока до лечения было ещё далеко и я решил показаться ещё одному специалисту в своей поликлинике, полагая, что это будет последняя встреча с обычным ЛОР-врачом, а потом последует переход на другой уровень – онколечение. Встреча с доктором распахнула для меня дверь в эту неопределенность, одновременно включив счётчик обратного отсчёта времени. После осмотра доктор по военному чётко и жёстко сказал, что отныне я буду пациентом онколога, при этом сочувственно посетовав на мое запоздалое обращение в медучреждение. Что мне было ответить на его последнее замечание? Почти месяц назад я был на приёме у его коллеги, работающего в том же кабинете, но в другую смену, и тот отправил меня лечить желудок. Получается, уже на тот момент был потерян месяц!

Можно возразить, что ты сам не хотел верить в худшее. Да, но я всего лишь испуганный пациент, ставящий себе диагнозы в угоду собственному спокойствию, а на другой стороне –профессионалы, дававшие клятву спасать жизни. Им ли не знать цену потерянного времени при лечении рака? А их самих клинит от одного упоминания о зловещей болезни так, что они боятся даже озвучить страшный диагноз. Не хотелось бы лишний раз чернить нашу медицину, тем более, что после очередного грязевого мазка по ней ничего не поменяется. Но всегда нужно помнить об её изъянах и слепо не доверяться, особенно когда речь идёт о смертельно опасных недугах, когда нельзя терять время.

Но тогда я не думал об этом, и вердикт с направлением к онкологу воспринял как приговор первой инстанции, который ещё можно обжаловать, думал не о предстоящем лечении, а об ошибке, по которой меня заставляют проходить круги испытаний. Это была не обреченность, а тоже борьба. Я терял время, имея внутреннюю убежденность в выздоровлении. Не было панического бегства, а было упорное сопротивление и отход на новые позиции под напором врага.

Как сейчас помню, много лет назад, находясь в городской поликлинике, ожидал своей очереди на приём к неврологу, у которого часто бывал. Рядом находился кабинет онколога. Люди, ожидавшие приема в этой очереди, казались мне помеченными какой-то общей печатью. Они были более сосредоточены и молчаливы, не выясняли отношения, как это часто бывает в долгих очередях. Наблюдая со стороны, я тогда пытался представить, как они воспринимают происходящее после получения направления к онкологу. Но вообразить такое не мог. Я искренне жалел их всех. Эти люди казались мне членами особой касты, внутри которых поселилось абсолютное зло. От одной мысли, что я когда-то буду ожидать своего времени в той очереди, становилось не по себе. Думаю, подобные чувства по отношению к раковым больным возникают у большинства обычных людей, и страдальцы это понимают. В результате болезнь получает ещё один зловещий оттенок и ещё более обосабливается.

В тех обстоятельствах я принял решение: если у меня рак, то буду лечиться, но без всякого фанатизма, без шараханий и поисков эликсира, и уж тем более не намеревался спонсировать мошенников, негодяев и шарлатанов от медицины, паразитирующих на людских несчастьях. Решил, что буду проходить все предписанные мероприятия на плановой, бесплатной основе. Глупо и смешно, думал я, платить за иллюзию спасения от смерти. Я по-прежнему не верил в исцеление от онкологии.

Наконец свершилось то, что мне не снилось в самых кошмарных снах. Я записался на приём к онкологу и оказался в окружении тех молчаливо-сосредоточенных людей, на которых с жалостью смотрел ещё недавно. Со мной была Таня, мой самый верный и преданный болельщик. Я не противился её присутствию – куда-то пропала установка решать свои сложные проблемы не обременяя близких, чувствовал себя скованно и напряженно. На первом приёме сразу для себя отметил, что врач даже не попытался взглянуть на первопричину моих бед, злополучную язвочку в горле. Зато он выписал кучу направлений на всевозможные анализы, в том числе платных, которые затем оказались ненужными. Время торопило, я рассчитывал услышать четкие и ясные рекомендации, расписанные по пунктам, в том числе и по сдаче анализов. А в результате получил кипу бумажек, в которых мы с Таней едва смогли разобраться…

Все эти справки нужны были для составления сопроводительных документов в краевую больницу. Но после того, как бумаги были готовы, завизированы многочисленными подписями и печатями, ты должен был сам созваниваться с краевой больницей и договариваться о времени приёма. Никаких преференций, никакой оперативности! Дело было перед новым годом, мы совершили невозможное, собрав документы до 28-го декабря. Но когда связались по телефону с онкоцентром, оказалось, что записи на приём нет, она возобновится после новогодних каникул, не раньше 11-го января! Поездка затягивалась, и я всё сильнее уповал на чудо, надеясь, что предполагаемый диагноз не подтвердится. А что ещё делать? Над тобой занесен меч, уже более месяца упущено, обстановка такая, что ещё минимум месяц нужно ждать только первичного приема! В голове зависла одна мысль, что именно этих дней (ожидания) мне не хватит для выживания, что в это время «моя» опухоль пустит щупальца метастаз в другие органы и тогда о спасении не будет речи.

В этой невеселой атмосфере прошли новогодние каникулы, и я записался на приём в онкоцентр. К этому времени, все мои помыслы были направлены на решение только одной задачи – разобраться с болезнью, получить окончательный диагноз и действовать, отталкиваясь от реальной ситуации. Я чувствовал, как мой организм мобилизовался, исчезли все симптомы хронических болячек, которых у меня было предостаточно. Так в природе всё затихает перед любым катаклизмом, словно хочет показать окружающую действительность в не порушенном виде в последний раз. Я еще не знал точного диагноза, не представлял всего того, что предстоит преодолеть, но уже был уверен, что нахожусь на изломе жизни и прежней она уже никогда не будет, если, вообще, сохранится! Получилось, что соприкосновение с этим недугом, в корне меняет жизненную повестку человека, и все вопросы из неё уходят на второй план, все, кроме одного – как выжить!

Я слышал, что многие из числа попавших в подобную ситуацию начинали суетливо хвататься за любые соломинки, но отрезвляющая статистика говорила, что толку от этих многообещающих предложений не много. Все они замешаны на бизнес-проектах, это заработок на людских бедах. Но сидеть и тупо ждать конца я не собирался. Во-первых, нужно было поддержать тонус, постарался внушить себе, что еще ничего не ясно, рано себя списывать. Во-вторых, нашел способ своими силами попытаться вмешаться в ход своей болезни.

Почти все люди, попадая в смертельно опасную ситуацию, готовы идти на любые жертвы, это нормально, но только часть из них способна в этой ситуации мыслить трезво и расчетливо, не поддаваясь эмоциям. Я думаю, что только они принимают верные решения, действуют быстро и с пользой. Остальные, которых накрывает эмоциональная волна, начинаю тупить, их действия и поступки не вяжутся со здравым смыслом. Они с легкостью попадают в руки мошенников, верят в их сказки, а в итоге теряют драгоценное время, средства и остаются у разбитого корыта. Идти по второму пути я изначально не собирался, но понимал, что просто сидеть и ждать, когда бюрократическая медицинская машина соизволит заняться мною, тоже не вариант, можно сойти с ума от такого ожидания. Я вспомнил про АСД 2, об этом препарате я слышал давно, знал несколько семей, в которых принимали это лекарство от разных хворей, в том числе и для профилактики рака. В сети есть множество статей, посвященных лечению онкологии с его помощью, опубликованы истории исцеления рака последних стадий. Людская молва и непроверенные источники приписывают препарату чудодейственные свойства, резко отрицательных отзывов об АСД 2 я не встречал, а как его принимают мои знакомые, видел. Я для себя решил, что лечения все равно пока никакого нет, поэтому не будет большого вреда, если я попробую принимать это лекарство по схемам и дозам, которые использовали мои знакомые, – они не противоречили тому, что я «нарыл» в интернете.

Заболевание раком – это нечто особенное, ты ощущаешь болезнь в себе как какой-то инопланетный организм. Со временем к этому привыкаешь и даже вступаешь с ним в мысленную полемику, рассматриваешь его как существо, поселившееся в тебе и теперь, всеми силами старающееся выжить в новой среде обитания, при этом убивая хозяина.

Естественно, места под одной крышей для такого соседства не может быть, поэтому между нами предопределена смертельная схватка. Но существо это, прямо скажем, бестолковое, ведь одолев меня, оно тоже погибнет под двухметровым слоем земли. Временами казалось, что опухоль ворочается, словно что-то ей не по нутру, или, наоборот, устраивается поудобней для продолжения своей экспансии. И когда я начинал принимать АСД 2, даже беседовал со своим «соседом» по «квартире», ведя разговор в язвительной форме.

Этот препарат имеет жуткий вкус и запах, но я с упоением пил его и полоскал горло, представляя, как эта гадость будет действовать на моего неприятеля, лишая его комфорта. Шутки в сторону, в описаниях действия препарата отмечается замедление роста опухоли, вплоть до ее гибели.

На той стадии болезнь обрела материальные формы и я уже мысленно представлял врага, в схватке с которым будет только один победитель. Эти грезы помогали мне не раскиснуть, в них я чувствовал себя не пассивной жертвой, а атакующей стороной, что в целом не могло не внести положительных аргументов в мою пользу в начавшемся споре.

Невозможно точно сказать – помогло мне это или нет. Одно несомненно – в период ожидания, когда механизм оказания медицинских услуг наконец заработает, я не сходил с ума, томительно ожидая решение своей участи, а боролся. Я почти внушил себе, что этот ход обязательно поможет мне спастись. Этим я стимулировал себя и поддерживал желание бороться и победить. А об одном моменте стоит рассказать отдельно.

Как уже говорил, мне было предписано сдать множество анализов, в их числе – кровь на наличие в ней особых белков, образующихся в результате присутствия опухоли в организме – онкомаркеров. По сути, это следы опухоли, которые можно увидеть в случае ее присутствия, а для меня еще и первый серьезный тест на предмет наличия заболевания онкологией. Скажу сразу, несколько дней, которые требовались для ожидания результатов, я провел в тревожной надежде, не помогали никакие установки самовнушений и попытки отвлечься, мысли все время возвращались к предстоящему событию. Эти дни я буду помнить всю оставшуюся жизнь, настолько явственный след они оставили во мне.

Вот, наконец, настал день, когда пришла долгожданная смс-ка, что результаты готовы и нужно приехать за ними. Пока я добирался до места, сердце колотилось так, что отдавалось в висках, бросало то в жар, то в холод. Сидевшая в приемной девушка, едва увидев меня, быстро затараторила, что анализы мои очень хорошие, все показатели в норме и даже поздравила. Видимо, ей не впервой приходилось проделывать такое, и она понимала ситуацию. После ее слов, высказанных скороговоркой, незримая волна радости окатила мою тело. Я испытывал чувство огромного счастья и ощущения гордости собой, потому что, несмотря на очевидные признаки болезни, не верил в ее существование у себя и оказался прав!

Окрыленный полученным результатом, я пошел на прием к онкологу, надеясь и от него услышать слова поддержки в свете новых обстоятельств. Однако доктор проявил к ним равнодушие и только заметил, что анализы говорят в мою пользу, но полный вердикт даст биопсия. Как так, недоумевал я, онкомаркеры могут ошибаться только в худшую сторону, то есть, они могут показать, что опухоль есть, но ее не будет, поскольку наличие в крови особых белков может быть вызвано другими причинами. Но если показателей этих маркеров нет, значит, нет и причин, в том числе опухоли. А если она есть? Тогда вопрос к нашим коммерческим центрам приема анализов!

Получается парадоксальная ситуация. С одной стороны любая ошибка при проведении тестов на онкологию, по сути, преступна. С другой стороны, получи я верный анализ, что у меня прогрессирует опухоль, лечение от этого раньше бы не началось, но то, что моя психика, а, следовательно, и иммунитет были бы под дополнительной нагрузкой, это факт! Только иммунная система ( может быть, и АСД 2) противостояла опухоли, за все время, прошедшее до начала лечения в онкологическом центре.

III.

Наконец, настал день, когда мы с моей спутницей, главным «переживальщиком» за мое здоровье, отправились на прием в краевой онкологический центр. Выехали мы еще затемно, часа в три ночи. Погода соответствовала внутренней обстановке, шел сильный дождь со снегом, видимость на дороге была отвратительная. Моя Таня была человеком очень верующим, поэтому заключила, что «нечистая сила» хочет помешать нам добраться до цели. Но с Божьей помощью, мы прибыли на место. Масштабы больницы, автомобильные заторы на ее стоянках и количество людей у приемного отделения в ранний час подчеркивали размеры проблем с онкологическими заболеваниями в целом. Тут я увидел большое людское горе, объединяющее разных людей, независимо от достатка, национальности, пола, возраста и социального статуса. Над суетливо циркулирующим столпотворением как будто висела незримая туча, кишащая ангелами смерти, высматривающими своих подопечных. В этом «Вавилоне» было много колясочников, которых перемещали родственники, страшная худоба отдельных представителей этого человеческого скопления говорила мне о том, что дни их сочтены. Я тогда не знал, что такое исхудание ждет и меня, что такими будут последствия и химиотерапии, и лучевой, но это не обязательный признак скорой смерти человека. По моим понятиям, известные мне люди, умершие от рака, незадолго до смерти сильно похудели, поэтому во мне жило такое представление. Но я наконец попал в место, в котором знают, как лечить рак! До сих пор со стороны медиков не было предпринято ни одного действия, направленного на лечение меня.

Вообще, мне показалось, что онкологи на местах – бутафорская должность. За все время, что я нахожусь на учете, врач не взглянул ни разу на место опухоли, не поинтересовался моим самочувствием, ходом лечения. Во время приемов он производил впечатление равнодушного, усталого человека, отбывающего повинность. Я сам себе назначал обследования, например, КТ головы и горла, приходил к нему, и он без вопросов оформлял мне эту процедуру (по бюджету, бесплатно), так было и с КТ грудной клетки и легких. Я попросил, он сделал. Сложилось впечатление, что знания этого врача не выходят за рамки должностных инструкций и находятся на уровне общих понятий, которые можно почерпнуть из интернета, или, не дай Бог, получить из собственного опыта.

Удивительно, как человек быстро адаптируется к условиям в экстремальные моменты. Только чтоя удивлялся пестроте и количеству людей, связанных общей бедой, и вот, спустя время, уже чувствую себя их неотъемлемой частью. Исчезает тревога, страх перед неизвестностью, голова начинает работать деловито и обыденно, ища ответы на текущие вопросы. После мытарств по поликлиникам общей направленности, в онкологическом центре, я убедился, организация обслуживания пациентов была на высоком уровне. Согласно предварительной записи получаешь талон, через непродолжительное время следовал вызов к одному из многочисленных окошек регистратуры, в котором после оформления выдавали талончик уже к конкретному врачу с указанием кабинета.

Так я попал на прием к своему лечащему ЛОР-онкологу, к которому приписан и по сей день. Вообще-то непосредственно к лечению он не имеет ни малейшего отношения, он как бы является продолжением того «бутафорского», из поликлиники по месту жительства, только с лор-специализацией. Почему я так отзываюсь о нем? В целом к нему претензий нет, но… Больные тонко чувствуют отношение к себе доктора, ловят на лету его взгляд, распознают нотки интонации. В этом случае наше знакомство началось с того, что врач бесцеремонно не пустил к себе в кабинет мою спутницу. Может, так и нужно, и правильно, но сделать это можно было корректнее, мягче, с учетом того, что люди впервые оказались в подобном заведении, хозяева которого подобны богам, на которых уповают и больные, и их поддержка. И тот факт лишний раз подчеркивает ранимость невольников, которых обстоятельства пригнали сюда в поисках последней надежды.

Вопреки ожиданию, какого-то дотошного изучения моей болячки не было, доктор бегло осмотрел горло и предложил пройти с ним в соседнюю, затемненную комнату, где при ярком свете медицинского «пюпитра» взял образец ткани из больного места для исследования. Вся процедура заняла считанные минуты, гораздо дольше длилась писанина, видимо, положившая начало истории болезни. Спустя время вышедшая медицинская сестра объяснила порядок дальнейших действий и выдала талон на прием через две недели. Я рассчитывал на большую оперативность. Деньги могли существенно ускорить начало лечения, но качество – нет. Время, существенный аргумент, пренебрегать которым не стоит. Я же, в слепой вере на лучшее, пустил все на самотек. При этом какая-то жаба шептала, что умирать, платя при этом, глупее не придумаешь, потому что был убежден в неизлечимости рака горла. То, что я терял время до первого направления к онкологу, еще как-то можно понять и оправдать, но после получения вердикта на проведение биопсии нужно было записываться на прием в онкологический центр платно. Да, лечение в этом случае было бы платным, но были бы выиграны, по моим подсчетам, почти два месяца, а всего, по незнанию, я потерял четыре месяца, – срок, которого хватило бы при некоторых видах онкологии умереть несколько раз. Уж, коль скоро такова наша реальность, нужно подключать денежный ресурс, в этом случае он будет оправдан. Да и сумма потребуется для большинства посильная.

Мы с Таней отправились домой коротать время. Через четырнадцать дней будет поставлена точка в моем диагнозе, а до тех пор не могло быть и речи, чтобы продолжать жить, забыв об этом. Я продолжал надеяться!

Надо сказать еще вот о чем. Моя Таня глубоко верующий человек. Она регулярно посещала православную церковь, соблюдала посты, исповедовалась и причащалась. Я, будучи крещеным в православии, часто бывал в храмах вместе с ней и так же, как и она, исповедовался и причащался. А когда заболел, делал это почти на регулярной основе. Не буду лукавить, самостоятельно, без своей Тани, я бы никогда не дошел до храма. По сравнению с ней моя вера в Бога легковесна. Наверно потому, что стараюсь ее постигнуть разумом, путем логических рассуждений. Здесь же нужно нечто другое, наверное, необходимо обладать, что называется, даром Божьим. Принять веру как духовную аксиому мне, обладателю технического склада ума, очень непросто. Из этого вытекает внутреннее раздвоение, возникавшее при посещении православного храма: с одной стороны такой я, а рядом дорогая мне женщина, очень образованная и умная, которая без тени сомнения верит в Господа.

Впрочем, я послушно исполнял ее наставления, касающиеся православных таинств, и даже получал от этого удовлетворение. А когда заболел, мое материалистическое мировоззрение изрядно пострадало, и я уже не смотрел пустыми глазами на иконы святых, когда просил возле них помощи в исцелении. Конечно, в часы испытаний многие атеисты поступались своими принципами и обращались к Богу. Поражает другое – как естественно, без внутренних разногласий, это произошло! Словно, оказавшись на грани, за которой зияла пугающая неизвестность, мы осознаем свое бессилие и безропотно отдаемся в руки Всевышнего. Казалось, что мне, грешному, полностью уповать на милость Всевышнего было бы неразумно, но все же в глубине подсознания теплилась надежда, что Он учтет, по совокупности, мои положительные стороны и окажет поддержку.

За время болезни мы побывали во многих храмах нашего региона и даже в монастыре, беседовали с настоятелями и простыми священниками, стояли на службах, молились, получали благословение и как знать, какую роль сыграло это «паломничество» во всей истории? Моя Таня считала это важнейшей составляющей моего исцеления.

Наконец подошел срок результатов биопсии, за которыми нужно было ехать 150 км, по февральской ночной дороге. Я не смог отговорить от поездки Таню, а потому вместе отправились в путь.

Мы ждали приема, расположивших на одном из диванчиков в холле у кабинета. Я чувствовал себя довольно спокойно. Мой организм настолько не хотел плохого диагноза, что в последние минуты «лицемерил» с самим собой, выдавая желаемое за действительность. Я вошел в кабинет доктора. Последний, поздоровавшись со мной, перевел взгляд на монитор компьютера, вероятно, изучая выводы исследования образцов клеток, взятых у меня при биопсии. Безмолвная пауза в несколько минут показалась мне целой вечностью. Наконец, врач перевел свой взгляд на меня, посмотрел в глаза и ровным, спокойным тоном произнес слова, которые буду помнить, пока жив. Он сказал, что взятые у меня образцы тканей показали присутствие в них злокачественных образований, поэтому я буду лечиться у них. И еще он сказал, что через некоторое время я должен явиться к ним на консилиум, на котором определят тактику лечения и сроки. Пока слушал его речь, меня несколько раз окатило внутренней волной. Но паники не было, наоборот, возникло чувство эйфории, как будто я увидел своего врага в лицо, что маски сброшены, война с ветряными мельницами, опустошающими мои ресурсы, закончена. Больше не нужно придумывать утешения и искать черного кота в кромешной темноте. Так, в горячке, отреагировал мой разум на услышанный страшный диагноз и произошел мгновенный переход в следующую фазу борьбы за жизнь, теперь без заблуждений и домыслов.

После выхода из кабинета я встретился с глазами Тани. Эти страдающие глаза молили, чтобы я произнес долгожданную фразу, что причина моего недомогания не связана с онкологией. Я вынужден был причинить ей боль, сказав, что опасения подтвердились, я болен раком. Она изменилась в лице, побледнела. Но быстро взяла себя в руки, вероятно, ограждая меня от клокотавших в ней эмоций, и стала обдумывать дальнейшие шаги. Я поддержал ее рассуждения, словно забыв, что еще совсем недавно не верил в излечимость рака горла и был готов сдаться. Все-таки поразительно, как быстро человек реагирует на смену обстоятельств в критические моменты. За считанные минуты произошел такой переворот, словно кто-то начал писать новую главу моей судьбы.

Медсестра сообщила, что через двенадцать дней мне надлежит явиться в такой-то кабинет, в котором состоится консилиум. Коллегиально врачи решат, какую тактику и методы применять при лечении моей опухоли. Уверен, что вопросы по лечению сразу решил принимавший меня доктор. Но, скорее всего, у них существует формальная практика коллективной ответственности. Из-за этого формализма опять оттягивались сроки начала лечения! Будто давали понять, что никогда не поздно начать платить для ускорения начала процедур.

До сих пор я чувствовал себя в больнице случайным прохожим, а теперь понял, что это мой «ковчег», и только нахождение в нем способно положительно решить вопрос о моем пребывании на этом свете. В ту минуту во мне изменилось отношение к окружению, исчез невольный трепет от нахождения в этих стенах. Еще час назад я рассматривал пациентов больницы как несчастных, приговоренных к страданиям людей. А сейчас почувствовал свою общность с ними, и изнутри картина не показалась такой зловещей. Нам вместе суждено будет пройти нелегкую дорогу к выздоровлению. Ее осилит не каждый, это понимали все, но внешней видимости страха или паники на лицах у большинства не было. Скорее всего, как и у меня, все эмоции были истрачены на ранних этапах заболевания. А сейчас у всех был деловито-озабоченный вид как у больных простудой, и даже слышались шутки с элементами сарказма по поводу общей незавидной участи. Человек способен выдержать вынесение любого, даже самого страшного, приговора, потому что, пока бьется сердце и виден блеск мысли в глазах, остается надежда на его обжалование. Она концентрирует мысли, собирает волю в кулак, заставляет превозмогать боль и лишения ради одной цели – выжить.

Перед тем, как отправиться домой, мы с одноклассницей зашли в больничный буфет, взяли с собой горячие чай и кофе, кое-что из съестного и устроили обед в машине. Этот пустяшный эпизод запомнился из-за заоблачных цен в буфете, наверное. Это было первое негативное впечатление. И здесь, в таком знаковом для онкобольных месте, принадлежащему, кстати, государству, предприимчивые дельцы не побрезговали возможностью поживиться на людском горе.

Путь назад занял около трех часов, уныния не было. Однако все произошедшее в этот день, требовало осмысления и неспешного анализа, для которого мне отвели достаточно времени.

Когда вернулся домой, первым делом пришлось сообщить свою «новость» пожилой матери, больше скрывать было бессмысленно. Оказалось, она уже догадывалась о моих проблемах и вопреки ожиданиям восприняла известие ровно и сдержано. Скорее всего, видела, что в моей комнате образовался медпункт со всевозможными снадобьями и таблетками. А еще я заметил, что люди в преклонном возрасте достаточно спокойно принимают болезни или уход из жизни других. Наверное потому, что чаще, чем раньше, думают об этом? Я не хочу никого обидеть, сужу по себе – с тех пор, как стал задумываться о неизбежности конца, начал равнодушнее относиться к самому факту ухода. Правда, еще к этому меня сильно подтолкнуло чрезвычайное событие, но об этом расскажу позже, в свое время.

Говорят, что нет ничего худшего, чем ждать или догонять, моя же ситуация усугублялась ожиданием того, чего не мог даже представить. Это был тот случай, когда избыток времени работал против тебя, заставляя разогретое воображение метаться по лабиринтам неизвестности, истощая и без того подорванные ресурсы организма.

Я не отказал себе в сомнительном удовольствии изучить все возможные варианты своего лечения в интернете. Они сводились к трем основным: хирургическому, химиотерапии и лучевой терапии. Первый вариант представлялся так, что мне сделают операцию и удалят опухоль, а поскольку такие операции делаются с «запасом», то есть помимо опухоли удаляются соседние ткани, мне маячила перспектива остаться без языка, поскольку на его корень уже распространилась зараза! Я перевидал на своем веку множество людей: немых, с дырками в горле, с одним из них даже был знаком, общался, и никогда не забуду собственных впечатлений, которые испытывал от убогости этого человека. Тогда не мог даже помыслить, что могу оказаться в таком же прискорбном положении. Вот как в жизни все оборачивается! Такого рода перспектива ставила передо мной дилемму о целесообразности выживания вообще. Всегда был убежден, что рак лечится, в первую очередь, ножом, а потом уже другими терапевтическими вариациями, поэтому навязчивые размышления о том, чего мне могут откромсать под наркозом, не давали покоя. И я в собственном воображении принимал участие в будущем консилиуме, выторговывая целостность родного органа – языка.

Подобные мысли, сродни бреду, роились в голове накануне важнейших событий в жизни. Но больше всего напрягал сам факт постоянных отсрочек начала лечения, в которых, отчасти, повинен сам. Думы о пройденной точке невозврата, за которой всякое лечение становится бесполезным, отнимали силы и ухудшали самочувствие. Чтобы подбодрить себя, продолжал принимать препарат АСД-2, внушая себе благотворность его действия. Как писали многочисленные источники, он замедляет рост опухолей и, в определенных условиях, уничтожает ее. Правда, что это за условия, я так и не понял. В моральном плане ощутимую поддержку оказывали организованные по инициативе одноклассницы посещения храмов и святых мест. В одном монастыре меня даже благословил на лечение старец! Кто он был, не знаю, но потому, с каким почтением к нему относились все присутствующие в монастырском храме, можно понять, что он являлся очень почитаемым в православной среде. Трудно даже представить мое существование в те дни, если бы не постоянное участие моей Тани. Несмотря на раздельное проживание, она не оставляла меня наедине с мыслями надолго, часто звонила, находила свежую информацию по борьбе с онкологией и настраивала меня на позитив. Помимо посещения храмов мы много гуляли, ходили в кино.

Неуловимо за этой суетой подоспело время отправляться на консилиум онкологов, на котором они должны были выбрать тактику врачевания моей болезни. Накануне с вечера разыгралась настоящая буря и я, хоть и с трудом, уговорил Таню не ехать со мною на это мероприятие. Я полагал, что сложная дорога и волнение лягут дополнительным бременем на ее и без того обремененные плечи. Постарался, как мог, хоть немного оградить ее от напасти, свалившейся на мою голову. И мне, если быть честным, было бы проще нести ответственность только за себя на ночной скользкой дороге, и не тревожиться о ее переживаниях за мою судьбу. Она возражала, говорила, что сама хочет задать вопросы врачам. На это я клятвенно пообещал порасспросить их обо всем. В конце концов она сдалась, и я поехал один.

На место прибыл без происшествий и вовремя. Через медсестру дал знать о своем прибытии лечащему врачу и погрузился в ожидание. Как любой человек на моем месте, до этого я мысленно представлял процедуру медицинского консилиума, который мне предстояло посетить. Воображение рисовало просторный кабинет, в котором заседали ведущие специалисты клиники, которые, неспешно изучая материалы истории болезни и задавая мне уточняющие вопросы, вырабатывали коллегиальное решение по стратегии и тактике лечения болезни. В голове возникали картины медицинских дискуссий между ведущими докторами клиники, свойственных высокообразованным интеллигентным людям, после которых рождалась истина. Но реальность оказалась куда более прозаической. Когда меня направили в холл для ожидания вызова на консилиум, оказалось, что там находится около пятидесяти человек, таких же, как и я, дожидающихся своей очереди. А поскольку все места на расположенных в помещении диванах были заняты, то многие, ожидающие приема, расположились в коридорах поликлиники. Реальная цифра приехавших на консилиум была значительнее. Даже с учетом сопровождающих, прием больных, по моим представлениям, длился бы до глубокой ночи, но время консилиума было ограничено двумя часами по полудню. Поэтому заработал конвейерный способ. Пациенты, вошедшие в кабинет, где шёл консилиум, задерживались в нем не более пяти минут. Такое буднично-поспешное отношение к онкобольным неприятно удивило. Но это заведение не для эмоций, да и мы насмотрелись уже всякого. А кроме того, мы надеялись, что такой конвейер говорит об уверенности врачей в себе и их профессионализме.

Подошла и моя очередь. И здесь я не ошибся: на конвейере не было места индивидуальному подходу к пациенту: есть данные о локализации опухоли, ее стадии, сопутствующих симптомах, значит, требуется такая-то конвейерная операция. В моем случае – медицинская процедура. Все. Всякие прения исключаются или носят формальный характер. В кабинете стоял большой стол, за которым заседали несколько человек, все были заняты своими делами и не обратили никакого внимания на вошедшего. Рядом стоял мой лечащий врач и держал в руках несколько папок с историями болезни, одна из них была моей. Наконец, один из членов совета, видимо его председатель, удостоил меня вниманием и взял папку из рук моего доктора. Просмотрев ее, он огласил заключение, что, мол, опухоль имеет небольшой размер (потом этот факт оспорит хирург-онколог из другой клиники), и мне назначаются сеансы лучевой терапии, по окончании которых, возможно, потребуется химия. Я был уверен, что лечение должно начаться с операции, а лучи и химия – это вспомогательные инструменты. И если меня начинают врачевать подсобными инструментами, значит, это с чем-то связано.

Издержки бесплатного лечения? В таком случае это надо выяснить прямо сейчас. Поэтому я задал вопрос об операции – почему мне ее не назначают. И получил исчерпывающий ответ – опухоль находится в анатомически неудобном месте (на стыке миндалины и корня языка), и в этой ситуации наиболее целесообразно начать лечение именно лучами. Никаких полунамеков или контекстных смыслов в его ответе я не уловил, но во мне поселился червь сомнения в таком подходе, да и возможностях самой больницы. Она, по отзывам, уступала многим региональным, не говоря уж о столичных. Однако в том момент у меня не было выбора, и оставалось положиться на то, что было предложено. По крайней мере, утешал я себя, облучение сдержит рост опухоли (читал где-то!), а там будет видно.

В таком неопределенном расположении духа возвращался домой. Я не винил медиков за бесстрастность в отношении пациентов, потому что оценил масштабы людских злоключений, с которыми им приходится иметь дело ежедневно. Но было немного досадно, что столь ценная для тебя жизнь попадет на ленту конвейерных операций и так не защищена от непрофессионализма или равнодушия врача. Здесь она лишь звено производственного процесса, призванного продлить ее существование. Сначала такое «открытие» будоражит уязвленное самолюбие, а потом начинаешь понимать: никто не будет тебя рассматривать под микроскопом и учитывать внутреннее содержание, тем более – твои претензии на особое отношение.

Вернувшись домой, я рассказал о своей поездке однокласснице и она тоже согласилась со мной по поводу слишком легковесного подхода медиков к лечению. У нее появились те же сомнения и вопросы, что и у меня, видимо, наши представления о лечении рака, почерпнутые из интернета, были схожи. Я уже отмечал – мы думали одинаково об одних и тех же вещах, как будто кто-то направлял наши помыслы по одной колее. Но в отличие от меня, смирившегося с создавшейся ситуацией и решившего следовать назначенной врачами схеме лечения, она продолжала искать ответы на не проясненные вопросы. И нашла. В Интернете она прочла, что в соседнем курортном городке в санатории работает выездная бригада врачей из онкологического центра соседней области, славящегося тем, что там лечатся даже жители столицы. Таня сразу связалась с санаторием и за приемлемую плату записала меня на прием к хирургу, ЛОР-онкологу из прибывших в ту клинику.

Через два дня мы явились на место осмотра. В здравнице к нам отнеслись очень дружелюбно, в кабинет к доктору мы вошли вместе (в отличие от нашего центра, где в кабинеты родные не допускались). Я взял с собой материалы по болезни и направление на госпитализацию. Врач-онколог, довольно молодая женщина, по национальности испанка, произвела очень приятное впечатление. Она внимательно выслушала нас, изучила историю болезни и приступила к осмотру. До сих пор никто из медиков, к которым я попадал, не осматривал «болячку» так тщательно. Пальцами в резиновых перчатках прощупала все, находящееся во рту: язык, миндалину, стенки горла. Она сказала, то опухоль не такая уж и маленькая, сосредоточена на миндалине и корне языка. Ближайшие лимфоузлы воспалены, но признаков поражения раковыми клетками не замечено. Далее сказала, что назначенное лечение абсолютно верное, точно такое же было бы назначено у них. Оборудование для лучевой терапии в российских больницах идентичное, в дальнейшем, если потребуется операция, то лучше делать ее в нашей клинике, у нас и опыта и авторитета много больше.

Для меня этот прием был очень полезен. Во-первых, впервые меня предметно осмотрел специалист высокой квалификации. Во-вторых, были рассеяны сомнения в правильности назначенного лечения. Чего греха таить, это сомнение лишало меня сил и грузило нервную систему. А так, благодаря моей Тане, я был избавлен от ненужных переживаний и стал спокойнее готовиться к госпитализации. Конечно, о полном покое не могло быть и речи, человек, ложащийся в больницу с раковым диагнозом, не может быть уверен в своем завтрашнем дне, и периодически меня посещал страх скорой смерти.

В эти дни у меня регулярно всплывали воспоминания о моем лучшем друге молодости Мише Киселеве. Мы учились вместе в институте, жили в одной комнате в общежитии. Представляете, что значит прожить несколько лет вместе в тесной общаговской комнате, четыре человека на двадцати квадратных метрах? Это означало безграничное доверие друг к другу, общий стол, деньги – либо были, либо их не было ни у кого. Вместе жили, учились, ездили в стройотряды. Получалось, что мы не расставались круглый год – за исключением праздничных отлучек к родителям. В институте у нас была военно-морская кафедра и после завершения учебы все желающие уходили служить на флот. Так поступил и мой друг, который попал на Северный флот. Тогда не было интернета и мобильных телефонов, а писать письма не хватало времени да и ленились. В результате, постепенно утратили связь на долгие годы.

Нашлись только на страницах соцсетей, взаимной радости не было предела. Миша еще служил, но на берегу, был капитаном первого ранга, один раз мы даже увиделись в живую, в аэропорту, но конечно мечтали о длительной встрече где-нибудь на отдыхе. И вдруг как гром среди ясного неба – он пишет мне, что серьезно болен, у него оказался рак легких. Миша умер через полгода, ребята, общие знакомые, которые жили рядом и навещали его, рассказывали, что держался он как настоящий офицер, без признаков слабости. Пусть земля ему будет пухом! Так из-за треклятого рака я лишился лучшего друга, едва обретя его через годы. Это произошло более десяти лет назад, и все эти годы я мысленно представлял, каково было ему уходить из жизни – на пике сил, карьеры, при этом не допуская никакой слабины. Если раньше я переживал за своего друга, можно сказать, от второго лица, то сейчас, получив роль главного героя в раковой саге, я мог отчетливо представлять мучительную досаду, которую он испытывал, понимая, что дни его сочтены, – не давая воли чувствам, не показывая вида окружающим.

Все-таки устрашает не сам факт физической смерти, а сопутствующие переживания за исчезновение того, что я понимаю под своей сущностью. Очень тяжело на первых порах представить рождение нового дня, в котором тебя уже не будет, становится жалко себя и нестерпимо обидно за столь короткий срок отпущенный жизни, в которой многого не успел сделать. А в моем случае, в отличие от тех, кто достаточно ровно шел по дороге жизни, каждый новый день давал возможность наверстать что-то упущенное. Близость скорой смерти для меня означала потерю шанса собственной реабилитации и не засчитанную попытку остаться в людской памяти с положительным имиджем. Думаю, любой человек найдет свои аргументы, чтобы с глубокой досадой воспринимать близость скорой смерти.

В этих строчках я рассказываю о переживаниях, которые испытывал в тот конкретный момент. Тогда для меня было аксиомой утверждение, что все люди одинаково боятся смерти. Но иногда жизнь подкидывает нам такие сценарии, что мы перестаем бояться даже смерти, и начинаем относиться к ней спокойно. Подобное произошло и со мною, но позже, а пока мое бытие было заполнено томительным ожиданием начала лечения. Я понимал, что во многом благодаря себе затянул сроки его начала, и теперь с азартом прожженного игрока ждал продолжения экстремальной партии с возможным летальным исходом.

Будучи больным онкологией, начинаешь понимать, что этот недуг в корне отличается от всех болезней, которыми ты переболел ранее, прежде всего категоричной постановкой дилеммы – выживешь или нет? Если прежние хвори расценивались как временные, локальные неисправности организма, которые неизбежно отступят и жизнь продолжится без существенных перемен, то сейчас понимаешь, что эта «болячка» изменила твой мир. Он уже не будет прежним! Произошел излом, и остаток будущности пройдет под знаком этого события. Болезнь воспринималась мною как некая сущность, незванно вселившаяся в тело, с которой можно вести односторонний разговор. К этому времени все мои доводы в ее адрес были исчерпаны, она продолжала развиваться и побеждать. Но окончательно падать духом я не собирался, потому что в рукаве имелся джокер – предстоящая лучевая терапия. По крайней мере, я надеялся на этот козырь, а это уже немаловажно – располагать спасительной надеждой. И я держал этот козырь в рукаве, чтобы в нужный момент – как я на него надеялся! – предъявить его своему врагу внутри меня. Такие мысли помогали пережить тот сложный период времени.

IV.

Наконец подоспело время отправляться в больницу. Я попросил своего близкого друга отвезти меня на своей машине, и он даже проводил меня до вестибюля радиологического отделения №3 (ЛОР), после чего я стал погружаться в новый неведомый мир, где понятие «рак» имеет будничный смысл. Весь персонал этой небольшой вселенной являл из себя что-то сверхъестественное, из-за того, что они бросали вызов страшной болезни. Я уже упоминал, что в бытность моего хождения по кабинетам поликлиник любое упоминание об онкологии вызывало заметную реакцию у медперсонала: у них менялся тембр голоса, исчезало даже подобие на улыбку, люди становились серьезнее. Одним словом, был заметен страх даже от возможности общения с онкобольным. И ты поневоле подхватывал эту беспокойную волну ожидания чего-то страшного. Здесь же, в специализированном центре, медики были спокойны, царила атмосфера рабочей повседневности. Она позволяла не акцентироваться на исходе смертельного заболевания, а думать о благоприятном финале.

Но не все новые пациенты разделяли мой оптимизм, чему я был неоднократным свидетелем. Одна молодая женщина, почти девчонка, с вещами ожидая оформления на больничное место, не могла сдерживать охватывающей ее истерики. Она то замолкала, то, вздрагивая всем телом, давилась рыданиями. Кровь стыла в жилах от этой картины. Я забыл о собственных проблемах и был преисполнен жалости к этой девушке: в отличие от меня она еще не успела пожить, когда к ней нагрянула беда.

Находясь в больнице в общей сложности пятьдесят дней с небольшими перерывами, я больше не встречал эту девушку – больница большая. Но помнил ее все время и искренне желал удачи. Как показало время, такие реакции были присущи только новичкам, в дальнейшем пациентов связывала общая невзгода, которая не позволяла считать себя одиноким и обиженным, а общее горе и сносилось легче. И это несмотря на то, что о возможной смерти пациенты говорили. Но здесь, я думаю, присутствовал элемент лукавства – умирать никто не планировал, хотя бы в обозримом будущем.

Мое вселение не обошлось без курьезов, будь рядом моя Таня, она сказала бы, что «нечистый» продолжает свои козни. Когда я, спустя несколько часов, дождался своей очереди в кабинет заведующего радиологическим отделением, который из-за ремонта кабинета вынужден был поминутно отлучаться, выяснилось, что я пришел не туда. Оказалось, я явился к заведующему отделением радиологии №2, а с моим диагнозом нужно было в радиологию №3, которая, так же из-за ремонта, была разбросана по больнице!

Но все образумилось, я попал в кабинет завотделением радиологии №3, где мне назначили лечащего врача, к которому я сразу отправился. Им оказалась молодая, очень приятной наружности врач-радиолог Виктория Юрьевна. В ту минуту я почувствовал кожей, что моя жизнь теперь в руках этой хрупкой девчонки. Забегая вперед, скажу, что оказался прав – от ее добросовестности во многом зависел результат лечения. Я немного растерялся, так как был наслышан, что наша бесплатная медицина не бывает бесплатной до конца, и почти все «бесплатные» пациенты стараются купить себе некоторые преференции. А растерялся потому, что смутил меня образ той, кому следовало, по законам жанра, заплатить. Умом понимал, в нашей стране от несанкционированной платы почти никто не отказывается и подобное вознаграждение стало негласной нормой, но «проклятое» советское воспитание шептало, что этой подачкой унижаю своего потенциального спасителя.

В конце концов прагматизм реальности взял верх и я, пусть робко, но сунул пятитысячную купюру под бумаги, лежащие на столе моего доктора. Затем извиняющимся тоном прокомментировал свой жест – мол, пусть это будет небольшой благодарностью за хлопоты, которые я доставлю своими проблемами… К тому же, мне будет так гораздо спокойнее, из чего вытекало, что в первую очередь это нужно мне. Из таких противоречий соткана наша действительность: с одной стороны такие как я негодуют от того, что на каждом шагу нас пытается обобрать государство и созданная им система, с другой – сами поощряем такие поборы, да еще и чувствуем себя виноватыми при этом. Правда, для меня в этом случае есть громадное смягчающее обстоятельство: действо происходило на рубеже жизни и смерти, а тут моральные принципы существенно теряют свою твердость. В отличие от меня, моя «спасительница», хотя и выразила видимость возражения против подношения, оставила купюру на определенном мною месте, отнеслась к этому сдержано и переключилась на главную тему.

Я абсолютно не ставлю ей такое поведение в укор, это поколение воспитано существующей реальностью, к тому же у меня нет на это осуждение морального права – фактически при попустительстве таких как я и возникла эта действительность. Но на тот момент меня занимали другие мысли. Я слушал рассказ доктора о предстоящих сеансах лучевой терапии и не мог взять в толк – неужели так лечится рак? Или наша медицина уже опустилась ниже плинтуса? Было от чего задуматься. Судите сами. За время, предшествующее госпитализации, осматривающими меня врачами не было ни одной попытки изучения самой опухоли, как то УЗИ, компьютерная томография. Фактически диагноз, который держала в руках врач-радиолог, был поставлен в самом общем виде, на основе теоретических сведений, без конкретики о размерах опухоли, о том, на какие соседние области она успела распространиться. И сейчас, прочитав эту куцую историю, врач рассказывал, как будут бороться с болезнью, делая акцент на технической стороне процесса. Я сам инженер и мне было любопытно узнать о принципах, на основе которых уничтожается опухоль, но это в каком-то общем случае. А что будет конкретно с моей болячкой, оставалось только гадать и полагаться на удачу. Хотя, справедливости ради, отмечу, что, слушая рассказ доктора о подробностях предстоящего лечения, сделал для себя неожиданное открытие, после которого оказался в некотором замешательстве, не зная, радоваться ему или огорчаться. Как я узнал, моя судьба отныне будет зависеть от людей, остающихся за кадром разворачивающихся событий. Это инженеры-физики, обслуживающие установку лучевой терапии, в моем случае – линейный ускоритель электронов.

Вначале эти специалисты с помощью томографа получают объемное изображение опухоли, затем изготавливают индивидуальную фиксирующую маску, с помощью которой та часть тела, которую необходимо облучать, плотно фиксируется на рабочем столе установки. В моем случае маска фиксировала голову и шею и не позволяла никаких изменений в положении во время сеанса лучевой терапии. На этой же маске находились метки, точки отсчета координат раковой опухоли. То есть ее координаты были привязаны к маске, и эти данные позволяли вычислительной системе установки управлять обстрелом электронными пушками злокачественного новообразования. Она била электронными пучками по местам расположения опухоли с точностью до миллиметров! Конечно, сразу таких подробностей врач мне не сообщал, но общий принцип предстоящих процедур я понял и сделал для себя вывод, кто будет играть главную роль в этом процессе. Как и в жизни, герои почти всегда находятся на заднем плане.

Я полагаю, что теперь читателю понятна противоречивость моего отношения к появившимся фактам. С одной стороны, мне, как поклоннику точных наук, импонировала мысль, что лечить мою болезнь будут передовой, основанной на достоверных расчетах, методикой. С другой стороны – кто будет делать эти самые расчеты, если принять во внимание положение дел в нашей обветшавшей системе образования? Все инженеры, работающие в радиологии, были молоды, и ясно, что из их дипломов еще не выветрился запах типографской краски. Я не столько ставил под сомнение их профессиональные навыки и способности, сколько отношение к труду, работе. А если основным мерилом их деятельности является не творческое удовлетворение и гордость за результаты труда, а бабло, которое за это получишь? В результате любая неточность, вызванная халатностью, и вкравшаяся в подготовку данных для компьютера лучевой пушки, обернется тем, что смертоносные для раковой опухоли электронные лучи где-то будут бить мимо, а оставшиеся в живых клетки опухоли дадут начало рецидиву болезни с еще худшим прогнозом.

Так или иначе, но на тот момент выбора уже не было, да и времени уже не оставалось, слишком затянулась церемония подготовки к активному врачеванию заболевания.

Моя болячка уже пышно «цвела» присущими только ей мрачными оттенками красок, и если раньше я чувствовал, что моему организму не достает самой малости для победы над хворью, то теперь рак своими клешнями все крепче подгребал меня в свои объятия: стал терять вес, быстро наступала усталость. Одной таблетки обезболивающего лекарства уже не хватало на сутки, чтобы поберечь изрядно подсевший желудок, я был вынужден несколько часов терпеть боль. Время иллюзий прошло, стало очевидно, что без сторонней помощи меня ждет скорая и верная гибель.

На сердце камнем лежала постоянная тревога. Я не представлял, чем может закончиться лечение. Поэтому разговор с врачом, который впервые рассказал, как будет проходить лечение, подействовал на меня словно бальзам на рану, возродив надежду. Если раньше я мысленно представлял людей, лечившихся от онкологии, обреченными на гибель, то теперь, оказавшись в таком же положении и получив достоверную информацию по проблеме, ощутил в себе решимость бороться с болезнью и победить. Такова природа выживания: если появляется хоть небольшой шанс, человек будет использовать его до последней возможности.

Я тоже всецело уверовал в результат предстоящих процедур. Мне представлялись картинки того, как ускоренные магнитным полем электроны будут бомбардировать «зло», захватившее часть моего тела. Чем не готовый сюжет для фэнтези?

Я говорил, что в связи с ремонтом меня поселили в хирургическом отделении, на восьмом этаже больницы, в палате, которую выделили для ЛОР-пациентов радиологии. Это угнетало. Дело в том, что у пациентов ЛОР-радиологии внешние признаки болезни не так заметны, тогда как больные хирургического отделения, прооперированные по поводу опухолей внутренностей, являли из себя печальную картину. Сами операционные находились на девятом этаже, откуда периодически спускали на лифте каталки с прооперированными людьми. Наша палата находилась аккурат возле этого лифта, и приходилось видеть глаза этих несчастных. В них читались удовлетворение и надежда на удачу. Каждый из них верил в свою звезду, в то, что именно он попадет в статистическую часть везунчиков, которым операция существенно продлит жизнь. Тягостное впечатление производило и множество молодых пациентов. Мои и без того слабые силы уходили на сопереживание им, заболевшим в расцвете лет. Некоторые из них даже не успели создать семьи, родить детей. В дальнейшем совместное пребывание на краю пропасти размыло границы наших различий, а сама болезнь стала восприниматься спокойно, по-деловому что ли.

За несколько дней, проведенных в больнице, мне сделали уйму анализов. Тщательное УЗИ опухоли и соседствующих с ней областей показало, что она локализована в одном месте. Близлежащие лимфатические узлы воспалены, но следов повреждения раковыми клетками не имеют. Я не случайно употребил выражение «тщательное УЗИ», потому что еще никогда мне не проводили исследование с такой скрупулезностью. Несколько раз за время сеанса врач вызывал коллег для совместного обсуждения тех или иных возникших вопросов. Только через час было составлено подробное описание результатов. В целом мои опасения о распространении опухоли на соседние области из-за затяжки лечения оказались, к счастью, напрасными. Это был первый обнадеживающий факт с момента постановки диагноза, и я с радостной надеждой принял его к сведению. Моя вера в выздоровление укрепилась.

Но, радоваться тому, как хорошо идет лечение, было еще рано. Как выяснилось, в больнице из трех имеющихся установок ускорителей рабочими оказались только две, которые попеременно ломались. Была еще одна, новая, в не распакованных ящиках, но она ждала специалистов из Чехии, где ее изготовили, которые должны были запустить агрегат в эксплуатацию. Сроков же никто не знал.

Эти обстоятельства расстраивали меня не только как пациента, но и как инженера советской выправки, переживающего за деградацию технических возможностей собственной страны, в которой почти исчезли центры, способные проектировать и производить высокотехнологичное оборудование. И ядерная держава, к тому же обладающая несметными природными богатствами, вынуждена томиться ожиданием когда кто-то соизволит приехать и показать, где находится кнопка включения медицинского оборудования, купленного по запутанным схемам. Тем не менее, конкретная дата начала процедур была назначена – через десять дней. А до тех пор меня отпустили домой, на побывку. Вещи же остались в больнице, место тоже было зарезервировано за мной.

Воспрявший духом, я отбыл домой, решив вернутся назад на своей машине, как и многие пациенты больницы. Машина, помимо прочего, могла стать частичкой дома, взятой с собой на время непростых испытаний.

Выпавшие на мою долю горести в полной мере разделяла моя дорогая одноклассница, моя Таня. Она пропускала через себя весь объем информации и эмоциональных нагрузок, вызванных моей болезнью. Было заметно, что эти переживания отражаются на ее собственном здоровье. Таня скрывала это, но я, конечно, видел – слишком сильно мы проросли друг в друге. У нее появились проблемы со сном и утомляемость из-за этого. Простуды, пусть и легкие, стали частыми – иммунная система давала сбои. Однако я знал, что Таня серьезно относится к здоровью, и моему тоже. Сам-то я в этом отношении был достаточно безалаберным, и мне было даже удобно, что она полностью взяла на себя обязанность следить за моим состоянием. Я был уверен, что она всегда знает, как отреагировать правильно и своевременно на любую угрозу болезни, в том числе и той, которая могла коснуться ее. Возможно, это был единственный вопрос в наших отношениях, в котором я полностью полагался не на себя. И, как показали дальнейшие события, это явилось самой большой ошибкой в моей жизни…

А пока я готовился к лечению, надеясь, что эта заминка будет последней. В больницу прибыл на своей машине, бросив якорь на освещаемой стоянке у ее ворот, тем самым создав себе необитаемый островок, на котором можно было уединиться, побыть с самим собой.

А размышлять было о чем. Тогда я подошел к последней черте и понимал, что каждый последующий шаг будет иметь решающее значение. Надо признаться, когда я лучше познакомился с методикой предстоящего лечения, понял его техническую основу, почти сразу поверил в него. Меня впечатлил внешний облик установок для проведения сеансов лучевой терапии и принципы, на основе которых будут убивать раковые клетки, поселившиеся во мне.

Наконец свершилось. В палату явился медбрат, чтобы препроводить на лучевую процедуру. Я уже говорил, что весь рядовой персонал больницы, медсестры и санитарки, был крайне обходителен с пациентами. Они дорожили своими местами и по причине хорошей зарплаты. Повсюду были развешаны таблички, призывающие больных жаловаться по горячей линии, если к ним относятся неподобающе. Медбрат в нашем отделении был одним мужчиной среди множества медсестер. Вел он себя чрезмерно самоуверенно и нагловато. Подтрунивал над больными, иногда скатываясь к откровенным насмешкам и, не встречая сопротивления, выглядел гоголем. Но в случае со мной у него вышла промашка. В ответ на язвительную шутку я ответил в присутствии зрителей и еще более остро, чем вызвал всеобщий смех.

С той минуты у него появилось ко мне особое отношение. Например, когда он брал кровь у меня, а сдавали мы (больные) ее часто, то делал это подчеркнуто небрежно и больно, так, что появлялось желание обратиться к заведующему отделением. Однако я брал себя в руки, понимая, что имею такую слабость – наживать себе врагов на ровном месте, а раздувать пламя вражды в моей ситуации было бы верхом глупости. За свой язык нужно было платить усмирением гордыни. Теперь этот человек вел меня на первую процедуру, мысль бежала впереди меня, и мне было не до него.

Помещение, в котором была расположена установка лучевой терапии, внушало уважение и напоминало просторный бункер с массивными, закругленными стенами, у одной из которых располагалась она сама с высоким столом-кушеткой. На него мне предложили взобраться и лечь, затем надели на голову изготовленную по моим размерам маску, и жестко прикрепили ее к столу. Персонал покинул помещение и начался сеанс, в ходе которого массивная электронная пушка стала медленно, по дуге, проворачиваться вокруг головы. Было ощущение чего-то неземного, космического, меня охватило необъяснимое состояние эйфории. Наверное, я радовался, что злейший мой враг начинал корчиться от невидимых «снарядов». Он не мог взять в толк, как могла так резко измениться ситуация, в которой он чувствовал себя хозяином.

Я уже говорил, что в те дни воспринимал свою болезнь как нечто одушевленное. Как понял позже, в этом былзаложен смысл. Чем лучше представляешь врага, знаешь, откуда исходит угроза, тем эффективнее можно противостоять ему. Мозг создал образ того, кого нужно было одолеть любой ценой. После первой процедуры я почувствовал себя окрыленным, надежда на выздоровление подкрепилась увиденным в действии мощным современным медицинским оборудованием. В тот момент я не думал о побочных последствиях такого лечения, все это ушло на задний план, хотя знал и понимал, что многие, излечившиеся от онкологии, в дальнейшем умирали от последствий лечения онкологии. Но сейчас первостепенной задачей являлось уничтожение опухоли, потому что она могла убить меня за несколько месяцев.

И, судя по моим первым впечатлениям, опухоль оказалась уязвимой перед воздействием электронных лучей. Я это ощущал каким-то сверхъестественным образом – по изменению тональности болевых ощущений. Нет, в горле болело по-прежнему, но если раньше боль отличалась своей мощью, чувствовался запас сил у ее источника, то теперь, после нескольких сеансов облучения, она утратила эти качества, потеряла остроту. Казалось, что это не моя боль, а плоти, сросшейся со мной в единое целое.

А однажды утром, когда чистил зубы, изо рта стали вылетать какие-то куски, видимо этой самой плоти. Конечно, после стольких месяцев ожидания, неведения, неопределенности, когда болезнь только прогрессировала, первые добрые симптомы затмили собой весь негатив. И первые дни лечения с положительной динамикой самочувствия дали эмоциональный подъем, от которого рано или поздно наступает похмелье. У меня оно выразилось тем фактом, что к этому времени состояние моего желудка было основательно испорчено обезболивающими препаратами, да еще на это стали накладываться побочные эффекты облучений. Лучи повреждали вкусовые рецепторы, слюнные железы, поэтому пропал аппетит, пища казалась настолько невкусной, что ее невозможно было положить в рот без отвращения. Следствием стала стремительная потеря веса и сил. Во рту была постоянная сухость, попытки исправить это обильным питьем приводили к тому, что начинал болеть желудок, и вообще он стал болеть все чаще и чаще, все сильнее сказывалось употребление обезболивающих. Но я понимал, что победить рак играючи, без потерь, не получится, что придется стиснуть зубы и терпеть. Тем более, надо признать, что мое положение не было столь удручающим – в сравнении со многими пациентами клиники. По крайней мере, мне так казалось. Это был посыл, который помогал преодолевать невзгоды, сознавая, что рядом с тобой находится много людей, которые испытывают несравненно большие страдания и имеют более туманные прогнозы на будущее.

К их числу я относил тех, кто в результате проведенных хирургических вмешательств, лишился возможности говорить и дышал через отверстие, проделанное прямо в горле. Или тех, у которых обнаружились метастазы в других органах. И, как не прискорбно сознавать, эти люди сложностью своего положения укрепляли во мне веру в выздоровление. Звучит, может, и цинично, но от этого факта никуда не спрятаться, он был очевиден!

И, как бы в оправдание моих ожиданий, произошло знаковое по своему содержанию событие, которое внесло существенные изменения в течение болезни. Я уже писал, что с началом лучевой терапии опухоль стала болеть как-то по-иному. Наконец, после седьмого сеанса я почувствовал в себе силы отказаться от обезболивающих препаратов, тем более, меня подстегивало состояние пищеварительной системы, которая буквально рассыпалась на глазах под воздействием этих лекарств. Этот шаг я сделал самостоятельно, не предупредив никого, хотя, справедливости ради сказать, никто из медиков не заставлял принимать эти таблетки или делать инъекции. За них эту функцию исправно выполняла опухоль, дающая о себе знать нестерпимой болью. В определенном смысле я рискнул, когда не пошел делать обезболивающую инъекцию. В случае чего, думал я, можно и потерпеть, тем более, по моим ощущениям после последней процедуры острота восприятия боли притупилась и сменилась на чувство вполне терпимого дискомфорта. К тому же в моем личном аптечном арсенале имелся запас этого лекарства в таблетках и, в случае чего, им можно было воспользоваться. Но ночь прошла спокойно и, впервые за последние четыре месяца, я спал естественным сном, позабыв о болезни.

Улучшение состояния было очевидным. И если бы облучение проходило непрерывно и в плановом порядке (пять сеансов в неделю), то на него бы ушло меньше времени и сил, которые таяли, как и вес, на глазах. Но отечественная медицина не может без дегтя. Из-за частых поломок оборудования сеансы облучения проводились по два-три раза в неделю. Иногда техника ломалась прямо во время сеанса, было понятно, что процедура не проведена полноценно, однако она засчитывалась в разряд выполненных. Это оставляло осадок в душе. При таком отношении к пациентам нетрудно предположить, что многие из них не выживают исключительно по причине недобросовестно проведенного лечения.

Кроме того, побочка от лучевого воздействия становилась причиной физического истощения и подавленного психологического состояния. Однако, даже при оговорках, электронные лучи продолжали убивать раковую опухоль. А когда после пятнадцатого сеанса мне было предписано пройти осмотр у хирурга-онколога, я, признаться, не на шутку разволновался. Это потому, что врач смотрел не на мои ощущения, а на реальное положение дел, видное и понятное только ему. Его вердикт должен был подтвердить или опровергнуть мои вновь зародившиеся планы на жизнь.

Хирургом оказалась высокая женщина средних лет и очень доброжелательно настроенная. Это человеческое качество врача настраивает больного на безграничное доверие к нему. Впервые за время пребывания в больнице мою опухоль так тщательно осматривал специалист, после чего воодушевленным тоном, глядя в мои глаза, сообщила, что она (опухоль) существенно уменьшилась в размерах, что выбранная тактика лечения верна и требует продолжения. Я рассказал, что с седьмого сеанса облучения обхожусь без обезболивающих препаратов и вообще болевые ощущения исчезли полностью, на что доктор ответила одобрительным кивком головы.

На следующий день заключение хирурга в более развернутом формате мне пересказала мой лечащий врач в радиологии Виктория Юрьевна. Она проговаривала эти слова, находясь в приподнятом настроении, из чего следовало, что она и хирург – люди, далеко не безразличные к результатам лечения и онкобольным вообще. Это явилось для меня приятным открытием и, наряду с доброй вестью о текущем положении дел, поддержало в борьбе за свою жизнь.

Ситуация на тот момент была непростая. С одной стороны, наблюдалась положительная динамика лечения рака, с другой – растянутые во времени лучевые процедуры отбирали силы, которые питанием не восстанавливались. Пища казалась безвкусной и ощущалась во рту как вата. Аппетит был на нуле. Даже выход на воздух, в больничный двор, стал даваться с трудом, не хватало сил. Но я карабкался.

Курс лечения включал тридцать сеансов, причем, эта цифра была одинаковой для всех. Но у всех пациентов не может быть одинаковой степень заболевания и место локализации злокачественной опухоли, следовательно, электронные лучи убивают ее у кого-то раньше, у кого-то позже. Но выявлять это для каждого пациента и накладно, и ненадежно. Поэтому и существует норма в тридцать сеансов, после которых гарантированно не остается злокачественных клеток в местах, подвергшихся облучению.

Скорее всего, сбои в работе оборудования компенсируются этим же обстоятельством. Все это так и, на первый взгляд, достаточно просто, но есть здесь существенная оговорка. Дело в том, что клетки рака в определенных условиях расползаются по организму и приживаются в других местах, образуя новые очаги болезни. Скорее всего, комфортность этих условий для рака напрямую зависит от нашей иммунной системы, но четкие критерии этой связи еще не изучены. Поэтому, даже победив опухоль на месте ее первоначального зарождения, нельзя быть уверенным, что болезнь на этом остановлена и побеждена. Необходимы годы наблюдения, чтобы признать полную излечимость от онкологии.

Но в тот момент решалась первостепенная задача, без ответа на которую рассуждения о будущем теряли всякий смысл. Нужно было уничтожить пылающий очаг болезни, который, без сомнения, задушил бы меня в течении нескольких месяцев. Чем ближе было завершение лучевой терапии, тем сильнее замедлялось течение времени – сказывалась реакция слабеющего организма и общая усталость от почти полугодовых мытарств.

Я понимал, что скоро будет подведена черта под этим, обособленным куском жизни. Будет ли она окончательной? Ответ не мог дать никто на свете, останется только ждать и надеяться. Пациенты нашей палаты поступили на лечение в одно и тоже время и испытывали схожие трудности и от лечения, и от его задержек. У всех отсутствовал аппетит, были обожжены и болели слизистые рта и горла. Все, кто обладал избыточным весом, сбросили по 15-20 кг, стали стройнее и сохранили облик здоровых людей. В отличие от меня, у которого не было лишнего весового задела и к концу лечения потерявшего около десятка килограмм. Я являл из себя жалкое зрелище.

Забегая вперед, скажу, что когда ехал домой из больницы, на трассе меня остановил ПДС-ник. Когда он подошел к машине и взглянул на меня, стало видно по выражению его лица, что он слегка озадачен. А когда на вопрос откуда и куда я еду, услышал ответ, торопливо вернул мне документы, не дожидаясь справки из больницы, которую я собирался ему предъявить. Видимо, второй экземпляр этой справки был отпечатан на моей физиономии.

После двадцать пятой процедуры меня снова направили на прием к хирургу. И хотя по своим ощущениям я чувствовал, что лечение помогает, все же заметно нервничал в ожидании встречи с врачом. К моему удовлетворению, неожиданности не произошло. Доктор, опять эмоционально, сообщил, что от моей опухоли остались только рубцы, которые со временем должны сгладиться. Еще сказал, что химиотерапия мне не нужна, поскольку лечение лучами со своей задачей справилось. Но еще оставалось пять процедур, пять контрольных выстрелов в раковую плоть или место, где она обитала. Эта новость, конечно, перебила весь негатив, накопившийся от последствий облучения, и придала сил для последнего рывка, который давался очень непросто.

Да, последние дни, проведенные в больнице, были наиболее трудными. Ресурс сил был на исходе, и слабость проявлялась во всем, даже банальному выходу на прогулку предшествовала внутренняя борьба с самим собой. Хотелось, наконец, закончить лечение и вырваться на свободу, потому что каждый новый сеанс облучения стал даваться трудней и трудней. Так измученный организм стал реагировать на опыты над ним, словно хотел закричать: «Хватит! Уже нет врага, а вы продолжаете «бомбить» здоровые ткани!» Но, как не прискорбно сознавать, в данном случае это было меньшее зло по сравнению с тем, как если бы остались выжившие злокачественные клетки. Они и без того крайне живучие, а тут еще закаленные воздействием смертоносных лучей. Справиться, с этими мутантами было бы куда сложнее.

Наконец наступил долгожданный день последней процедуры. Надо отдать должное лечащему врачу, который к этому моменту подготовил все выписные документы и закрыл прочие формальные вопросы. Таким образом я сразу же мог отправиться на все четыре стороны. Все-таки доктора, работающие непосредственно с онкологическими больными, проявляют к ним больше понимания и сострадания, нежели их коллеги по цеху из других областей медицины, особенно практикующие в поликлиниках.

Несмотря на завершение лечения, я стал понимать, что оценить его эффективность сможет только время, только оно может показать, был ли очаг болезни ликвидирован полностью, нет ли следов распространения раковых клеток по организму. И вообще, способна ли иммунная система впредь справиться с тем, с чем однажды не справилась, то есть был ли это единичный сбой или системное ослабление иммунитета? Ответы на эти вопросы напрямую связаны с отпущенным мне на этом свете временем. Но в любом случае это может растянуться на много лет. Рак оставляет рубцы не только в теле, но и в психике. Человек, переживший первую атаку болезни, когда на него неожиданно обрушивается страшное извести, никогда уже не будет прежним. Его тонкие и нежные канальчики связи с окружающим миром, позволяющие чувствовать множество оттенков действительности, выгорают от колоссального напряжения, вызванного смертельной болезнью. И тогда он начинает рассматривать самое ужасное понятие – смерть – как нечто неотвратимое в скорой перспективе.

Мысли о том, что завтрашний рассвет может начаться без тебя, уже не вызывают появления кома в горле, обиды на несправедливость судьбы – злодейки.

Не знал я еще, что есть на свете горе, способное испепелить все связи, заставляющие любить и ценить свою жизнь. Но об этом позже. А тогда, усталый и измученный, я горел желанием быстрей покинуть больничные стены, в которых, без всякого преувеличения, спасли мою жизнь. Я был убежден, что пережил самую крупную неурядицу в своей судьбе, и даже, если не суждено будет прожить долго, все равно, это не будет неожиданностью, способной сильно взволновать.

V.

Преисполненный этими мыслями, по прибытии домой я стал быстро приходить в норму. Рядом была Таня, мой родной человек, моя спасительница и талисман, смысл всей моей жизни! С самого начала она была в курсе мельчайших подробностей болезни. После моего приезда она долго не решалась заглянуть в мое горло. Начало развития опухоли, появление раны происходило у нее на глазах. И теперь она боялась увидеть там, в горле, что-то оставшееся, выжившее. Даже женское любопытство, очень выраженное у нее, не могло долгое время пересилить этот страх. Хотя, справедливости ради, нужно заметить – в первое время, после окончания лучевых процедур, вся полость рта и горло представляли из себя обожженную поверхность, и увидеть в этой сплошной ране что-либо было проблематично.

С моих слов моя одноклассница знала об этом, и когда ожоги стали заживать, набралась духу и потребовала, чтобы я показал ей горло. Перед моими глазами стоит картина, которую не забуду до конца своих дней – посмотрев в горло, она захлопала в ладоши и радостно воскликнула, что там нет опухоли, там нечего нет! В этот момент внутри меня все будто бы перевернулось. Никогда прежде никто не выражал таких эмоций, радуясь за меня! Это и льстило, и укрепляло меня в убеждении, что за Таню, за ее счастье, я готов отдать все, что у меня есть, включая жизнь!

Такие мгновения не часто происходят в жизни, когда жертвование собою не кажется выдающимся поступком, а лишь малой толикой платы за огромное счастье, бескорыстно подаренное тебе. Стало очевидно, что первый раунд сражения с болезнью остался за нами. Настрой на ближайшее будущее был позитивным. Поэтому, когда в августе, на закате лета, у Танечки немного поднялась температура, я не придал этому факту большого значения. Я знал, что она никогда не относилась легкомысленно к любым отклонениям своего здоровья. Это происходило когда первая волна ковидной эпидемии вроде улеглась, и истерика, подогреваемая почти всеми источниками информации, тоже пошла на убыль. Люди уже свыклись с незримым присутствием рядом с ними этого зла непонятного происхождения и необъяснимым пиаром происходящего. Я был уверен, что все это козни мирового закулисья.

Легкомыслие в этом вопросе сыграло над нами с Таней смертельную шутку. Я без должной серьезности относился к самой болезни. Между тем, события развивались стремительно и нелепо. Буквально на следующий день к Тане был вызван врач, который выписал кучу рецептов (от простуды), но с сильным антибиотиком. Насчет теста на вирус даже речи не велось. И эта безалаберность врача лишний раз укрепляла меня во мнении, что болезнь не такая опасная, как о ней трезвонили из всех подворотен.

Однако через пару дней по инициативе Танечки ей сделали КТ. И оказалось, что поражены 25% обоих легких. Это был ковид. Дальнейшие события до сих пор покрыты для меня пеленой сюрреализма. Таня настояла на госпитализации в стационар городской больницы. В этом положении я, ослабленный многими месяцами лечения онкологии и убаюканный положительным результатом, не смог адекватно проанализировать ситуацию и полностью положился на ход событий. Хотя логика подсказывала, что нельзя применять сильнейшие антибиотики, которые угнетают иммунную систему, которая только и могла одолеть этот вирус.

Однако наши героические эскулапы взялись лечить мою одноклассницу, и к концу недели лечения легкие Танечки были уже поражены на 75%! После чего один из врачей вышел к нам и отчитался: мы лечение закончили, теперь будем уповать на Бога… Его слова не укладывались в голове!

Что они делают, как они лечат в закрытых зонах – одному Богу и известно. Пишу эти строки, но сам понимаю, что дело не во врачах, а в системе, которая их породила. Вместо того, чтобы бросить все силы на исследования и создание алгоритмов лечения болезни, попутно объясняя широкой аудитории ее особенности, система устроила вселенское шоу, целью которого явилось навязывание новых правил жизни, придуманных режиссерами этого спектакля. В этих условиях врачи оказались бессильны перед вызовом нашего времени.

С помощью коллег Тани по работе ее перевезли в краевую больницу, тоже в закрытую зону. Через девять дней Танечка умерла…

В моем сознании три недели ее болезни проскочили как миг. Такое ощущение возникло потому, что за все это время я не совершил ни одного мало-мальски значимого поступка, способного повлиять на ситуацию. Я просто сидел и чего-то ждал, сначала не веря в серьезность болезни, потом надеясь на никчемную медицину. В конце уверовал в чудо, а в итоге потерял ВСЕ, что связывает человека с белым светом. Так я отплатил своей Тане за годы счастья, подаренные мне, и заботу о моем благополучии…

Любой вправе спросить – а что ты мог сделать? Мы не были зарегистрированы, из-за этого я не мог получить информации о ее состоянии от медиков. И все-таки сделать можно было бы много. Начиная с того, что сразу, с первого дня, серьезно отнестись к заболеванию самого дорогого человека. Держать руку на пульсе развивающейся ситуации. Есть интернет, в котором нашлась бы нужная информация, есть частные клиники, в которых, скорее всего, подход к лечению был бы получше. Но не сидеть и преступно ждать, что все «разрулится», само собой!

То, что я натворил, не имеет прощения по законам чести и совести. По сути, даже не сделал попытки спасти любимого человека, подарившего мне вторую жизнь, и оправдания здесь неуместны. В таких ситуациях недопустимо медлить, чего-то ждать, надеяться на авось. Этот приступ малодушия разрушил всю мою жизнь, испепелил остатки жизненных нитей, связывавших меня с миром живых, душа погрузилась в состояние полумертвого существования. Страх перед смертью исчез совершенно. Более того, она видится мне неким регулятором справедливости, при которой не должен жить тот, кто не дорожит этой милостью природы, или Господа в ее лице. Тгда как моя Танечка очень любила жизнь, строила планы и не предполагала заканчивать свой путь так рано.

Прискорбно сознавать, что моя личная битва со смертью оказалась лишена всякого смысла, и успехи на том фронте сейчас вызывают лишь чувство вины. Вины – перед самым дорогим на Земле человеком, который нашел меня, выбравшегося из дремучей чащи собственных заблуждений, обескровленного, лишенного ориентиров и целей на дальнейший путь. Он, вдохнул веру в смысл моего существования, подарил надежду на счастье, дал мне это счастье.

Случилась катастрофа, и рухнуло все основание, на котором оно существовало. Оправиться от такого в мои годы уже невозможно, да и не хочу, умерла душа! Единственной целью для меня является накопление средств на покупку места захоронения рядом с Таней. Хочу быть рядом навечно, служить ей и искупать свою вину!

Меня потрясла до глубины души и ещё одна история. Много лет назад у меня появился знакомый, дядя Коля, который впоследствии стал мне старшим товарищем. Первой точкой соприкосновения между нами явилась служба обоих в Военно-Морском флоте. Несмотря на то, что он был простым работягой, с дядей Колей можно было беседовать на разные темы, он хорошо играл в шахматы и ценил юмор.

Он был уже пенсионером, но при этом энергичным человеком, скорым на подъем, быстрым на ногу. Жил одиноко, в половине частного дома. Жена давно его бросила по неизвестной мне причине (мы это никогда не обсуждали). У Николая Ивановича в результате аварии на производстве были обожжены и покрыты шрамами руки, шея и часть лица. Внешний облик дяди Коли оставлял желать лучшего. Несмотря на холостяцкий образ жизни, в доме был порядок, одет он был опрятно. Пищу готовил сам, сытно и на внешний вид вполне аппетитно.

Я уж не знаю, как это случилось, но Николай Иванович познакомился с женщиной! Ей было 55 лет, она только что вышла на пенсию (до этого работала бухгалтером). Как сейчас помню свое изумление от вида счастливых лиц этой парочки. Они всюду ходили вместе, буквально держась за руки. Все их естество источало сияние, которое невозможно было скрыть. Можно было подумать, что до этого они оба находились где-то в томительном одиночном заточении и вдруг вырвались на свободу, оказались лицом к лицу. И поняли, что суждено им быть вместе до скончания века, до гробовой доски! Во всяком случае череда событий, сопровождавшая их роман, позволяла считать так.

Она переехала жить к нему и продала свое жилье, по моим сведениям – неказистую времянку на окраине города. Но, как оказалось, счастье тоже попадает под юрисдикцию законов физики. Если одна чаша весов у наших персонажей была переполнена человеческим счастьем, то на другой половине покоилась злость и ненависть, главным источником которых являлась единственная дочь подруги Николая Ивановича. Именно она подговорила своего сожителя, который вместе с дружками ночью ворвался в дом дяди Коли и устроил там кровавую оргию, с пытками и казнью, описывать которую, даже в общих чертах, невозможно…

Они зверски замучили и убили Николая Ивановича и его спутницу. Поводом для совершения этого деяния послужили деньги, копейки, вырученные от продажи старого домика.

Тогда во мне этот случай вызвал бурю до той поры не испытанных эмоций.

Лишь теперь я осознаю сполна степень несправедливости той истории! Судьба даровала моему другу и его женщине шанс на закате жизни увидеть всю полноту жизни и человеческих отношений, а после уйти из этой жизни со спокойным смирением, в знак благодарности за это. Но жизнь внесла коррективы, пустив реку событий по совершенно другому руслу. Дядя Коля и его подруга погибли вместе. Никому из них не пришлось страдать от потери своей половинки.

Я никогда не смогу примериться с тем, что пережил Таню! Несправедливо …!

……………………

Эпилог

… Рак оказался не самой страшной бедой, как может казаться стороннему наблюдателю, он уязвим, даже с учетом печального состояния нашей медицины. Но непременным условием виктории над онкологией является преодоление страха перед ней. И главное – Любовь делает нас сильнее…