КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно
Всего книг - 706108 томов
Объем библиотеки - 1347 Гб.
Всего авторов - 272715
Пользователей - 124646

Последние комментарии

Новое на форуме

Новое в блогах

Впечатления

a3flex про Невзоров: Искусство оскорблять (Публицистика)

Да, тварь редкостная.

Рейтинг: +1 ( 1 за, 0 против).
DXBCKT про Гончарова: Крылья Руси (Героическая фантастика)

Обычно я стараюсь никогда не «копировать» одних впечатлений сразу о нескольких томах, однако в отношении части четвертой (и пятой) это похоже единственно правильное решение))

По сути — что четвертая, что пятая часть, это некий «финал пьесы», в котором слелись как многочисленные дворцовые интриги (тайны, заговоры, перевороты и пр), так и вся «геополитика» в целом...

В остальном же — единственная возможная претензия (субъективная

  подробнее ...

Рейтинг: 0 ( 0 за, 0 против).
medicus про Федотов: Ну, привет, медведь! (Попаданцы)

По аннотации сложилось впечатление, что это очередная писанина про аристократа, написанная рукой дегенерата.

cit anno: "...офигевшая в край родня [...] не будь я барон Буровин!".

Барон. "Офигевшая" родня. Не охамевшая, не обнаглевшая, не осмелевшая, не распустившаяся... Они же там, поди, имения, фабрики и миллионы делят, а не полторашку "Жигулёвского" на кухне "хрущёвки". Но хочется, хочется глянуть внутрь, вдруг всё не так плохо.

Итак: главный

  подробнее ...

Рейтинг: 0 ( 0 за, 0 против).
Dima1988 про Турчинов: Казка про Добромола (Юмористическая проза)

А продовження буде ?

Рейтинг: -1 ( 0 за, 1 против).
Colourban про Невзоров: Искусство оскорблять (Публицистика)

Автор просто восхитительная гнида. Даже слушая перлы Валерии Ильиничны Новодворской я такой мерзости и представить не мог. И дело, естественно, не в том, как автор определяет Путина, это личное мнение автора, на которое он, безусловно, имеет право. Дело в том, какие миазмы автор выдаёт о своей родине, то есть стране, где он родился, вырос, получил образование и благополучно прожил всё своё сытое, но, как вдруг выясняется, абсолютно

  подробнее ...

Рейтинг: +2 ( 3 за, 1 против).

Путешествие к центру Европы [Владимир Митин] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]


Владимир Митин
ПУТЕШЕСТВИЕ К ЦЕНТРУ ЕВРОПЫ

*
Рисунки И. СЫЧЁВА


М., Издательство «Правда», 1972


ИЗ ЕГО БИОГРАФИИ



Дружеский шарж

Н. ЛИСОГОРСКОГО


За свою быстротекущую жизнь автор этой книги, спецкор «Крокодила» В. Митин, заполнил столько анкет, сочинил такое количество автобиографий и характеристик на самого себя, что совершенно сам себе опостылел… Мало того. Автор ухитрился вдобавок издать пять книг рассказов и фельетонов. Полагая, что таким образом он надоел также и всем окружающим (ведь недаром же художник Н. Лисогорский долго отказывался рисовать шарж на В. Митина!), автор решил впредь не делиться сведениями из личной жизни. И вообще она, эта жизнь, не задалась. А какие были мечты, какие планы! Ведь хотел, хотел же стать мороженщицей…

САРЫНЬ НА КИЧКУ

Моего знакомого грузчика Шихту вызвал директор и велел отвезти картошку к нему на дачу. Шихта категорически отказался.

— Жаба, — беззлобно сказал директор. — Краб ты. Хотя, постой, возможно, ты из принципа?

Шихта опять отказался.

— Считаю до тысячи. — Директор вперил в грузчика добрые перламутровые глаза. — Девятьсот девяносто восемь, девятьсот девяносто девять… Впрочем, иди, у тебя еще есть шанс для размышления.

Дома Шихта лег на кушетку и отвернулся к гобелену. Узнав, в чем дело, домашние успокоились, но Шихта заявил, что все равно он не лакей.

— Да ты параноик, — взметнулась жена. — Ты опасный дурак! Я тотчас ухожу от тебя к маме.

Все же Шихта и тут не дрогнул. Через сорок минут прикатила теща. Она простирала к грузчику пухлые руки, и перстни ее были похожи на кастеты.

— Этот синьор, — кричала теща, — этот швейцарский гранд не может отнестись к начальству по-человечески!..

Ночью привезли дядю Альберта Лукича. Лукич долго дышал у кушетки, потом сказал:

— Все имеет свои плюсы и свои минусы. Чем ты думаешь кормить твоих детей? И почему нельзя где-то пойти по линии дружеской поддержки?

Утром Шихта прибежал посоветоваться: как, мол, ему быть в этическом аспекте?

— Друже Шихта, — отвечал я. — Все зависит от взгляда на вещи. Послушай, какую историю мне рассказали в Придатске.

* * *
Евлампий Алексеевич Кушелев, директор Придатского рыбокомбината, взошел на пригорок и осмотрел окрестность.

Днепр не был чуден, так как не было тихой погоды. С лимана налетал бейдевинд, такой морской ветер. Он поднимал волну у кушелевского участка, хотя на середине Днепр более или менее вольно и плавно мчал на своих водах всякую дребедень — прутики, ящик и даже доску с чьим-то выжженным сердцем, напоминавшим толстенький лавровый лист.

Директор вытер с бровей надднипряньские брызги и хозяйственно подумал, что много, однако, гибнет вот так матерьялу ни за грош.

Затем Кушелев посмотрел влево, где скрипело на волне вверенное судно «Скат», и вправо. Там на кушелевском дачном участке в четыре лопаты поспешала команда «Ската». Бригада возделывала целину под будущий огород директора. Сам же командир «Ската» капитан А. Горбов следовал за начальством и также обозревал днепровский акваторий. Директор потянул носом отлично ионизированный пиратский ветер.

— Сарынь на кичку, — застенчиво сказал Кушелев и повел плечом.

— Вы учтите, — строго отозвался А. Горбов, — все, что происходит на данном участке, осуществляется в порядке дружеского содействия в отношении вас. А может, вы полагаете как по-иному? Тогда скажите.

— Что ты, Александрушка, — пугался директор. — Ясное дело: человек человеку… Кстати, не кажется ли и тебе, что у моего берега мелковато? Суда со стройматерьялом подойти смогут ли? Тут, я считаю, канал надо прорыть, использовав как рефулер транспортное судно «Зюйд». Оно хоть и не рефулер, нет у него специального устройства для копания, но ведь можно рыть и винтом, а?

— Можно-то можно, — нахмурился А. Горбов, — да вдруг вы подумаете, что это — использование гостехники в приватной сфере? Бы смотрите у нас, Евлампий Алексеевич…

— Ты что, Александрушка, — робел директор, — я разве купчик или другой мелкобуржуазный хозяйчик? Восприму в виде оказания участия от подведомственного персонала…

— То-то же, — на всякий случай еще строже говорил Горбов и шел доглядеть за экипажем.

Посадив огородные культуры и целые деревья, полученные из подшефного Складовска, бризом шли на Придатск. Солнце сваливалось с клотика в искрящийся лиманный студень. В придатских сквеpax веселые бабки катали суровых младенцев. Бейдевинд переходил в такой другой морской ветер — фордевинд…

Директору икалось. Он думал, что это его вспоминает народный контроль, и аврально хватался за карман, где хранились стройматериальные накладные со словом «уплачено»… Но нет, директора поминал не контроль. Сам его председатель Леня Топодовский лично воздвигал директорский причал, гениально используя с этой целью казенные трапы. Попутно в территориальных директорских водах трудился, копая винтом канал, подконтрольный фрегат «Зюйд».

Нет, поминал директора глеханик Пихуля, таскавший, как говорится, «на горбу» различные материалы для дачи.

— Я не холуй и не шестерка! — вызывающе шумел на бегу Пихуля, сгибаясь под балкой. — Нехай бы он себе сам таска…

Пихуля рухнул в канал с ядерным всплеском. Синий, как труп, облепленный водорослью механик накидывался на начальство.

— Или вы думаете, я подхалим, да? — Пихуля, дрожа, пытался раскурить рыжий сигаретный окурок. — Тогда так и поставьте в известность!

— Пихуля, — кричал Кушелев, деликатно оттесняя ладошками мокрого механика, — ты ли это, Пихуля? Я же тебя просто не узнаю. Все ж знают твое золотое сердце, Пихуля. Что ты не откажешь человеку…

Не отказал человеку и весь комбинат. Для подвоза стройэлементов была мобилизована рыболовецкая флотилия в составе следующих водоизмещений: «Партизан», «Скат», «Литак», «Зюйд». Армада, груженная инвентарем, готовилась к походу на дачу.

— Флаг и гюйс поднять! — скомандовали капитаны Горбов, Пирса, Двегуб и Егорий. — По местам стоять, с якорей сниматься! Подвахтенные — вниз!

По поднятию госфлага двинулись на Львово, норд-норд-вест, курсом на кушелевскую обитель. Штормово дымя, флотилия входила в Днепр. Директорское лицо овевал такой очень сильный морской ветер — норд-ост. Кушелеву захотелось выкрикнуть страстное, удалое, но в пейзаже чего-то не хватало. И директор вышел по рации в эфир. Из ящика долго сыпалась морзяночная чечетка и чуждая фокстротная лабуда, но Кушелев поймал-таки голос председателя подчиненного рыбоколхоза «Перемога».

— Иванушка! — воззвал директор. — Шли парусник в подкрепление… И сарынь на кичку.

— Чего? — не понимал председатель. — Чего, кроме парусника?

Кушелев устыдился. В самом деле, было в этой «сарыни» нечто не стенько-разинское, не освободительное, а скорее даже разбойничье. Тем не менее вскорости забелели на горизонте бомс брамс-реи колхозного дредноута.

Вечером же назрел конфликт. Капитаны морской походкой пришли в кабинет. Атмосфера была насыщена, как если бы каждый пришедший принес под бушлатом по электрическому скату.

— Мы окончательно заявляем, — сказал самый неразговорчивый «кэп». — Вы нас за лакеев и лизоблюдов не считайте. Работаем для дачи в служебное время, а не в свободное. Факт?

— Факт, — подтвердил струсивший Кушелев, — И я по-человечески признателен вам за помощь. Что касается оплаты — и по табелю и так, — не сомневайтесь…

— Сочтемся, — сказали «кэпы» и ушли в ночь, полыхавшую тревожным южным фосфором.

Директору не спалось. Ему мнилась гадость, и таковая в подлинности произошла. У судна «Зюйд», того, что варварски рыл канал, сломался винт. Не выдержал, паразит. Благо, свой ремонтный цех тоже вник по-человечески и поставил новый. Увы — тррах… Песок заполнил втулки вала и разбил его, гниду. Правда, цех снова вник и дал ремонт, хоть и влетело это в огромную госкопейку…

А как все в целом шло хорошо, по-товарищески! Своя бригада каменщиков во главе с Пругловым ставила стены, а тонкий умелец-плотник Сироклен со товарищи покрывал их крышей. Глядь-поглядь, дом был готов…

Вот какую историю рассказали мне в Придатске.

* * *
Вчера я встретил Шихту. Он прогуливал огромного директорского боксера. Это отвратительно ласковое животное то и дело лезло к грузчику целоваться.

— Тьфу, — отплевывался Шихта. — Помогаю вот… Тьфу!

В обед к ним приходит младший грузчик с двойной фамилией Елин-Палкин. Глядя на его ласковое лицо, Шихта думает, что действительно обезьяна произошла от человека. Он дает Елину мелочь, а тот идет за бутербродами. Считается, что Елин по-дружески помогает Шихте, но в глубине души оба знают, что они моллюски.



МИГ ПОЗОРА И ВЕЧНОЕ БЛАЖЕНСТВО

Третьего дня мне позвонил Олег Борисович и спросил, не собираюсь ли я заняться изготовлением камышитовых плит или продажей мороженого с лотков. Я сказал, что не собираюсь.

— Ну, а разведением тропической флоры, — не унимался мой друг, — каких-нибудь там баобабов, не думаешь?

Я ответил, что ни выращиванием баобабов, ни каким-либо другим несвойственным мне делом заниматься решительно не намерен.

— А что? — в свою очередь, поинтересовался я.

— Видишь ли, — Олег Борисович хихикнул, — мне звонили из пятидесятого творческого объединения и просили написать сценарий музыкальной комедии. Я им сказал, что подумаю.

Мой друг — добросовестный писатель. Он никогда не писал плохих музкомедий, но зато создавал монументальные исторические полотна. Почему же на студии вдруг решили, что он способен вот так, с ходу взяться за труднейшее и темное для него дело? Сначала мы предположили, что человек со студии, сделавший такое предложение непрофессионалу, занят не своим делом. Потом, поразмыслив, мы сошлись на том, что все обстоит не так просто.

— Лично я откажусь, хотя предложение и очень заманчиво, — заявил Олег Борисович. — А ты напиши исследование об индивидуумах, с чрезвычайной легкостью берущихся за любое дело, и постарайся взойти к истокам этого явления.

Заряжая авторучку, я вспомнил историю с двумя симпатичными гражданами. Один был хорошим кинооператором, другой — хорошим беллетристом. Так и обстояло дело, пока оператор, решивший, что он ничем не хуже других, не взялся собственноручно ставить эпопею. Поскольку же в слове «еще» указанный мастер кино совершал даже не четыре ошибки, а пять («изсчёо»). он привлек означенного художника слова к созданию шедевра. Беллетрист боролся с собой, как гладиатор, целых два дня, но на третий пал, согласился. Ему необыкновенно нравились термины «наплыв», «раскадровка», но что представлял собой этот самый наплыв, у литератора было на этот счет полное «затемнение». К концу эпопеи от обоюдной ненависти соавторы заболели аллергией, а писатель, как более ранимый, подцепил еще и тик нижних конечностей. Вместо Брокгауза и Ефрона родились Каин и Авель, вместо шедевра получилось непередаваемое безобразие.

Поразительно! Мне, например, почти не удавалось встречать людей, которые не хотели бы по тому или иному случаю податься в аспирантуру. Меч искусительного соблазна болтается над головами решивших, что они «ничуть не хуже других людей». Начинается обычно с того, что родитель говорит, как правило, единственному и принципиально любимому чаду:

— Пора, пора тебе, Лелька, в аспирантуру… Вон дочка Бориса Олеговича уже, того, на самой грани защиты… Позор, конечно. Но ты-то выдюжишь, ты-то ей не чета.

Леля не ах как удивляется. Она и сама полагает, что у нее редкие способности. Правда, она «срезалась» на конкурсе теледикторов из-за пустяка — из-за крохотной, но очаровательной гунявости, — работает в проектном институте. Там старый добрый Леван Николаевич и пугающе умный Вадим в темных очках. Так бы и шло все нормально на благо отечеству и Лельке. Но ее нимало не смущает перспектива влезть не в свои сани. Согласитесь, ну чем она хуже остальных приятельниц!.. И Лелька подает документы.

В период экзаменов друзья с обожанием чертят за Лельку всякие графики, а сама героиня лунатически бродит по коридорам присутствия, жуя немецкие спряжения: «Их хабе гехабт хабест гехат-тет». У-у-у…

Некогда Леля учила английский, но потом возомнила, что у нее блестяще пойдет немецкий. Тем более что язык можно сдать отцовскому знакомому Альберту Павловичу. Всеми правдами и уж, ясно, всеми неправдами Леля приползает к храму науки. Вообще говоря, ее кандидатское обучение где-то граничит с катастрофой, а диссертация так же нужна отечеству, как гадкий сценарий музкомедии. Тем не менее наступает защита, которую цинично, но вполне определенно называют «миг позора и вечное блаженство». Главное же горе в том, что данный позор ложится не только на тщательно завитую за день вперед головку соискательницы, но и на честные трудовые лысины взыскующих — оппонентов, членов аттестационных комиссий и прочих. Ведь это они сами годами подкладывали поленья в костер гордыни, сжиравшей юную кандидатку.

Можно понять предка, находящегося в законном родительском ослеплении. Можно более или менее войти в положение человеке, искушенного соблазном, возомнившего о себе. Ибо человек, как известно, слаб. Но как понять остальных, «чужих» людей, сознающих, что новоявленной капитанше науки много способней было бы заниматься вплотную своим полезным занятием, работать именно на своем посту?..

Как принято, мы спешим оговориться. Мы отчетливо видим настоящего подвижника, собственного Платона Невтонова, который по ночам, озаренный так называемой искрой божьей, продвигает трактат к научным высотам. Но мы, товарищи, довольно трезвые люди, и если кто-нибудь из нас пребывает на свой счет как бы з иллюзионе, то другие-то могут и спросить: а есть ли в тебе искра божья? По плечу ли древо, к которому ты подкрался с топором?..

Не так давно я познакомился в поезде с девицей, ехавшей поступать в «театральный». Мы к этому в целом привыкли. /Леня же потрясло только то обстоятельство, что конкурсантка была непоколебимо уверена в своих сценических способностях. Вероятно, она ощущала в себе священное горение. Не спорю. Но мой осторожный вопрос: полный ли это накал горения или двухваттное мерцание — не вызвал никаких эмоций, кроме обиды.

Следы возможной Сары Бернар затерялись в столичной пучине, но я готов держать любое пари, что после экзаменационной аварии на «актерском» моя знакомая немедленно ринется в любой другой институт. Потому что она, разумеется, никак «не дурней других».

Понятно, время идет В наше умное время даже дети уже не хотят быть пожарными, машинистами или билетерами при карусели. Наши мудрые дети хотят быть только астронавтами или академиками.

Я опять-таки тороплюсь оговориться Никто не против. Я тоже с детства усвоил поговорку о плохом солдате, который, видите ли, не хочет стать генералом. Стремиться к этому надо. Но время действительно очень быстро идет вперед и требует категорического пересмотра еще одной поговорки. О том, что, дескать, не боги горшки обжигают. Нет! Пусть даже горшки будут обжигаться именно горшочными богами, занятыми непосредственно своим делом, знающими и любящими его.

Довольно битой посуды. Хватит шпилей и зданий, возведенных людьми, которые втихомолку мнили себя великими зодчими. Будет с нас кинодрам, разыгравшихся в юпитерском свете тех фактов, что человек, не попавший в Тимирязевскую академию, попадал по знакомству во ВГИК. Хватит с нас чахлых рододендронов, посаженных в вечной мерзлоте «специалистами», не отличающими турнепса от молотилки…

У меня от обличения устала рука, я потянулся и подошел к зеркалу. «Тяжелый труд у фельетониста, — подумал я. — Морщины, опровержения, неприятности… И с этим фельетоном хлопот не оберешься. Пойдут обиды, тяжелые, как сизифов камень, анонимки, демарши… А не сунуться ли и мне в академию? Не стать ли каким-нибудь адъюнктом, приват-доцентом? Испытав предварительно миг позора, ну, а потом уже обретя вечное блаженство… Кстати, чем я хуже моего школьного друга Вальки Мясникова?»

Эти мысли были прерваны телефонным звонком.

— Послушай, — взволнованно сказал в трубку Олег Борисович. — Ты не знаком с Павлом Альбертовичем?

— А что? — полюбопытствовал я.

— Да понимаешь, — Олег Борисович замялся, — моя дочь Катька…

Я знаю Павла Альбертовича. Я знаю также дочь моего друга, Катьку. Я очень глубоко вздохнул и положил трубку.



КООПЕРАТИВНАЯ «УГАДАЙКА»

Найдите ответ: кто поднимет бокал новоселья в жилкооперативе «Химия»? Физики? Холодно, холодно. Лирики? Уже теплее. Может быть, пожарные? Горячо, но отнюдь не жарко. Сдаетесь?..

Тихо шипящий бокал в ЖСК «Химия» поднимут все триста физиков, лириков и пожарных, в том числе зубной техник Толя, про которого остальным жильцам точно известно, что по ночам он мастерит из подручного материала мосты и коронки. В эту компанию вклинился один химик, но кто он — пока загадка.

По порядку. Ранней весной обитатели соседних «пятиэтажек» замечают, как на их пустыре начинается нулевой цикл. Заранее ненавидимое здание, которое закроет вид на овраг, растет так медленно, что ненависть мало-помалу сменяется умилением. Кроме того, эмоции отчасти балансируются слухом, что в первом этаже будет открыт гастроном. Дом готов как раз к тому моменту, когда, потеряв терпение, некоторые пайщики начинают с нуля где-то в Перово-Дачном.

К внешне белоснежной «Химии» подъезжают грузовики. Закрывая глаза кепкой, зуботехник зорко следит за грузчиками, влекущими деревянную индейскую обезьяну в человечий рост и мебельный комплект «Тюльпан». Затем, не доверяя персоналу, Толя сам вносит на плечах фрагменты зубоврачебного кресла. В тот же вечер он опробывает свою подпольную бормашину, отчего на всех голубых экранах бежит противная зыбь.

Последним вселяется таинственный химик, а еще позже открывают не гастроном, а Дом технической книги, что равно цистерне бензина, выплеснутой на соседский костер эмоций.

Сколь напрасны сильные чувства! Заслонив любимый жэковцами овраг, коопздание принимает на себя фронтальные удары ветра, и физик-материалист, слушая грохот недостроенной крыши, втайне начинает верить в домовых. В квартирах не по времени лютует крещенский мороз: строители навели «экономию» не только на крыше, но буквально по всем швам. В оттепель также не легче, ибо кооперативный корабль сразу же дает течь сверху донизу, и поднимать бокал не хочется даже ликующему дантисту Толе: в целом строители обокрали «Химию» на сто тысяч с копейками за счет элементарных приписок. И в час, когда сладко спит теплая «пятиэтажка», будет тлеть мертвецкий настольный свет в лоджии отставного каперанга Решевского. Он губит свои лучшие пенсионные годы и электричество на уличение строителей в разбойном нападении со взломом цокольного этажа, совершенном при отягчающих обстоятельствах — финансовой безграмотности жилтоварищей.

Припертые каперангом к сырой стене строители соглашаются отдать без скандала половину украденного — пятьдесят тысяч. Тогда неоперившиеся члены правления, обжигаясь о спички в темном подъезде, гадают: «синица в руке» либо долг целиком с помощью арбитража? Не придя к решению, назначают собрание пайщиков.

Если, например, у жэка есть вполне благоустроенное помещение с конференц-залом, то у «Химии» несть ничего, кроме части пустыря. Выпивающие под воскресенье жэковцы злорадствуют, покуда безликая толпа жилтоварищей безобразно бегает по бурьяну. Голосуют ногами, ибо руки во тьме подсчитать невозможно.

— Кто за пятьдесят тысяч с этих пиратов сразу, — кутаясь в плед, хрипит капитан, — отойдите к подъезду. Кто за арбитраж — норд-норд-вест.

— Куда? — потешаются Толины собутыльники, вышедшие от безделья во двор.

— К оврагу, — недовольно отвечает капитан первого ранга. — Осторожней, там яма. Голосуем!

Но решение принять нельзя. Физики и лирики вносят в дискуссию вечную смуту. А пожарные совсем не пришли, уехали на юбилей шашлычной, спасенной ими от синего пламени. Поди же, реши без конторского помещения, да еще если нанятая после бесконечных переговоров бухгалтерша проживает даже не в Перове, а вообще где-то без телефона и чуть ли не в Костроме!

Мы обобщенно описали типичные мытарства небольшого столичного жилтоварищества. А рассмотрим беды кооператива побольше. В отличие от маломощной «Химии» большой конгломерат много прогрессивнее, ибо объединяет в своих домах некогда удельные мелкопоместные коопкняжества. Он не какая-нибудь цветистая «Романтика» и не сомнительный «Геолог», а скромно — «Строительство», и в нем бесхитростно тоже обитает кто попало — профессора, рабочие, музыканты. И это не зло. Это даже, наоборот, хорошо.

Если вы подумали, что у мощной организации больше прав и возможностей, чем у хилой «Химии», вы ошиблись. Вот мук и терзаний пропорционально больше — факт! Чего только не делают с этим «Строительством»: и крылья урезают, и ужимают, и вселяют кого хотят по линии райсоветов, а когда гигант пробует сопротивляться, то разъяренный муниципалитет строптивца и вовсе ликвидирует. Был, был такой случай. Правда, потом, в свете новых кооперативных веяний, кооператив опять открывают.

Тут бы расправить крылья гиганту, да как расправишь, если в эпоху пертурбаций его контора уже продана частному лицу. Натурально, частное лицо расставаться с купленным помещением не хочет, дав ему ремонт за свои деньги. Естественно, кооператив не собирается компенсировать лицу убытки, поскольку контора приобретена лицом незаконно.

Годами тянется изнуряющая судебная тяжба. Десятый год правление «Строительства», как витязь в тигровой шкуре, бьется, доказывая, что и по сей день контора числится на общественном балансе. Но никто не помогает правлению. И это служит ярчайшим примером бесправия кооператива. А ну, как у государственного дома увели бы контору! Ой-ей-ей… Мы добавим, что лично мы ломаем копья и перья не из-за конторы, хотя и она необходима для нормальной работы товарищества. Речь идет о прецеденте, о признании кооператива в качестве полноправного, законнорожденного дитяти.

Бывает, что правление чего-то добивается. Скажем, мэр города, доведенный до исступления, неожиданно принимает соломоново решение в части конторы. Понятно, мэр не всегда является царем Соломоном, но ведь за целые годы можно было бы хоть что-нибудь предпринять! Но, ах… Чаще происходит так, что членов правления избегают, не узнавая в лицо. Равно как сносят дома жилтоварищеские, собираясь возводить на их месте дома казенные. Правда, ничего потом не возводя.

Меняя голоса, витязи из правления кричат по телефону, что надо поручить именно кооперативу постройку новых многоэтажных зданий. Ведь это позволило бы увеличить жилплощадь на многие тысячи квадратных метров! Ведь это дало бы государству миллионную экономию средств!..

Угадайте, что получается… Разрешают? Зябко, товарищи. Сплошной административный лед. Более того, держась за щеку, компетентные власти говорят:

— Жилищный кооператив! Надоели. С ними столько возни, что лучше разогнать.

И это, дорогие друзья-читатели, тоже очень показательно. Сигналы из Кургана, Вологды, Читы и Петрозаводска вопиют о том, что нет порядка на кооперативной делянке. Ибо во всех инстанциях жилкооперация пока занимает место только в прихожей и только на раскладушке в качестве и не дальней родственницы, а незваного гостя. А почему, казалось бы, коль скоро идея кооперации близка нашему сердцу?..

Вот, например, в матушке Москве числится куда больше тысячи разных кооперативов. И сколько из них беспризорных? Раз вы и так не угадаете, мы ответим: добрая половина. Уйма домов столицы до сих пор лишена ведомственной, жэковской ласки!

Впрочем, и жэки, куда порой втискиваются отдельные коопсчастливчики, принимают непрошеных гостей соответственно, А слесарь-сантехник, с удовольствием починяющий унитаз в своей законной «пятиэтажке», даже за пять рублей не идет к зубному технику Толе, каковой будет стоять над душой, наблюдая, чтобы техник санитарный не вынес из передней индейскую обезьяну… То же самое с электриками. В кооперативах свет почему-то гаснет особенно часто. К примеру, зуботехник включает свою машину, и нелегальный пациент не успевает рта открыть, как в доме вылетают пробки. Облепленные свечным воском, физики, как фигуры из музея ужасов, проклиная закон Ома, ищут электрике, прячущегося в котельной…

Всего не перескажешь. А полная анархия, подчас царящая в самих жилтовариществах? А «голоса», собираемые правлением сквозь дверные цепочки, как подаяние? А кооперативные дома-призраки, не подчиняющиеся ни богу, ни черту, ни, разумеется, райсовету? А спекуля… Пардон, пардон! Тут возможны любые варианты, поэтому лучше уж перейдем к отгадкам. Итак, кто же единственный химик, сподобившийся в «Химии»? Какой-нибудь лазутчик? Нет. Разбойник с кольцевой дороги? Также нет.

Этот химик — я. Конечно, я не отличу реактива от реактора, а в валентность металлов вообще не верю. Тем не менее в душе я совершенный химик, ибо полностью нахожусь на стороне бухгалтерски не приспособленных ученых, погрязших в своих коллоидных растворах. Они, давимые гранитным плечом умельца-строителя либо оперативного доставалы, в этом деле не очень разбираются. Ну, в этом — оргработе, наблюдении и надзоре за строительством, в правильном, своевременном распределении площади.

На мой персонально взгляд, кооператорам надо помочь. Может быть, по линии подновления устава, который несколько одряхлел. А вероятно, и по линии всеобщего собрания пайщиков в наступившем году. Ах, сколько неотложных вопросов можно было бы на нем решить! Допустим, подумать сообща об организации хозрасчетного координационного центра в системе нашего замечательного Госстроя. Только где мы соберемся, товарищи? На пустыре «Химии»?

Кстати, срочно требуется слесарь в ЖСК «фантазия». Подробности— в объявлении на столбе у станции метро «Проспект Вернадского».

ПУТЕШЕСТВИЕ К ЦЕНТРУ ЕВРОПЫ

«Туристы выезжают в горы для активного отдыха. Под наблюдением опытных инструкторов они организованно идут в походы согласно разработанных маршрутов…»

(Из туристической путевки).
Еще ниже в путевке указывалось, что турист имярек «обеспечивается проездом по указанному маршруту» В графе «М1СЦЕ ПРАЦ!» (место работы) я нарочно солгал, назвавшись искусствоведом из Ле нинграда. С таким же успехом я мог выдать себя, скажем, за налетчика из Гонконга или мадам Чан Кай-ши бюро путешествий вставило эту графу даже не из любопытства, а вообще неизвестно зачем.

Поскольку графой ниже более делово значилось что туристам, опоздавшим к поезду, стоимость путевки не возвращается, я ускорил шаг и вместе с ратью лыжников вступил под решетчатые своды вокзала. Через восемь минут наш «Снежный поезд» отправлялся в горы. Ему предстояло вторгнуться в дружественную соседнюю область, пересечь ее и прибыть утром к центру Европы. Наша дальнейшая судьба была покрыта кофейной гущей, хотя в путевке и говорилось, что «более полная информация будет проведена в вагонах, во время движения поезда».

— Вы без лыж? — пригорюнилась проводница, освещая фонариком мою путевку. — От солдатик, от неразумный!..

Бормоча что-то насчет великой силы искусства, я, как мешочник, полез напролом в неосвещенный вагон. Вытянув руки, будто отталкивая падающий платяной шкаф, я шел по проходу. Примерно на середине мои ладони столкнулись с чьей-то поролоновой курткой.

— Вы из фирмы «Светоч»? — строго спросила куртка. — Откуда вы?

— Из Ленинграда! — выпалил я. — Из этого самого Петергофа.

— A-а, сбродик, — смягчился носитель куртки. — Ну-ну! Почему без лыж!

— Там достану, — ответил я, краснея так, что в вагоне даже стало чуть светлей. На куртке завиднелась официальная повязка. Очевидно, это и был не иначе как сам «опытный инструктор».

— Сильно сомневаюсь, — предрек человек с повязкой, — чтобы вы их там достали. Однако адье. Более полная информация будет дана утром.

Жалуясь на застарелый ревматизм, наш поезд хрустел суставами, огибая голубой заснеженный город. Мой вагон был к тому же и слеп. Света не было, как говорится, и далее везде. Но если Яблочкин с Эдисоном в данном случае подкачали, то Попов и Маркони оказались на высоте.

Ровно в семь утра в штабном купе включили иерихонскую трубу. Она кашлянула, и голос великой певицы, слегка деформированный древним динамиком, донес следующую новость:

«А как типерь ни висилицца ни гарустить ата разных бед,
Ва нашим доми пасилилси замичатильны сасед…»
«Па-ппа!» — грянуло на весь мир, но дальнейшего взрыва информации не произошло. Утеревшись фиолетовым привокзальным снегом, все грубо бегали по путям, отыскивая автобус до центра Европы. Никто не знал, где автобус и будет ли он вообще. Также не наблюдалось нигде ни одного из пятнадцати опытных инструкторов, у которых я, как всякий дисциплинированный турист, должен был испросить разрешение на отрыв от масс. Впрочем, масс тоже не было. Лишь наиболее сознательные представители швейной фирмы «Светоч» организованно устремлялись для активного отдыха согласно никому не известных маршрутов (используем грамматику турпутевки).

Потом все с ужасом узнали, что автобус до центра Европы был, но уже ушел, и то ли опять будет, то ли нет, тайна. Я побрел осматривать место.

Предо мной был курортный городок с игрушечными домиками, шпилями и церквами. Вероятно, по количеству гор на душу населения он занимает одно из первых мест в мире. Но если есть горы, то хорошо бы покататься, а если нет лыж, то остается встать над горной стремниной и поразмыслить.

В самом деле, зачем сюда в каждом вагоне приехало по инструктору совместно с начпоездом и массовиком? Если работать, то, очевидно, в какой-то другой институции ибо все они поспешно исчезли, не дав никакой информации, а если активно отдыхать, то это обезлыженному человеку здесь сделать просто негде! На весь город есть только один «готель», в котором чисто теоретически пятьдесят номеров, а практически они заняты вплоть до Страшного суда над каким-нибудь туристическим бюро. Кстати, данное бюро путешествий, вспомнил я, является самым прибыльным учреждением страны с выполнением плана по доходам чуть ли не на триста процентов! Поэтому интересно, отчего эти прибыли не идут на возведение кемпингов, пансионатов или хотя бы лыжно-прокатных пунктов…

— Чего захотел! — раздался сзади чей-то голос. Я обернулся и увидел Среднеарифметического туриста. — Кемпингов! Да эти самые планы составляются самим бюро. И причем с занижением. Никто их не утверждает. Ясно, перевыполнить заниженный план — раз плюнуть. Зато есть деловое взаимовыгодное содружество с транспортным начальством по золотому принципу: вы нам колеса, мы вам премии из прибылей. Автопаркам, дороге, аэропорту, облсовпрофу… Мало ли кому!

— Не совсем понимаю, — опешил я, — как же это происходит?

— Как дважды два — пять, — объяснил Средний. — Предположим, что в смысле обслуживания на местных маршрутах запланировано на год столько-то человеко-дней с плановыми накоплениями в столько-то рублей. Фактически только за пять месяцев уже получается девяносто процентов годового плана. А накопления за то же время дали сто двадцать процентов прибыли! А сколько можно выгнать прибыли за остальные семь месяцев?

— Ух ты! — воскликнул я. — Видать, в этом деле анархии много или опыта у них не хватает…

— А мне до «фени», — неинтеллигентно отрезал Турист. — Я свои кровные денежки заплатил. Идем. Вдруг к центру Европы попадем.

Мы ринулись к вокзалу.

Через два часа подали автобус, такой дряхлый, что в нем наверняка еще сам Даниил Галицкий возил камни на строительство своего дворца. В автобус влезли шофер гид и еще один человек. «Шеф» сел за руль, человек умело содрал с нас по рублю, не выдав никаких квитков, а гид был так красив, что туристки тотчас уткнулись в сумочки с зеркалами.

— Здоровеньки булы, — пошутил гид в некое подобие микрофона. — Зараз мы будем ихаты вблиз скалы Мужества и Любви. Е такая легенда, когда молодой князь и простая гуцулка… они хотели расписаться, а князь-отец, он был болен на желудок и им не давал…

Мы посмотрели на красивую скалу, откуда в свое время бросились вниз безответственный феодал и бедная, но честная девушка. Потом нависла скала, с которой сбросился еще кто-то. Гид сказал, что мабуть то была скала Любви и Мужества… Так, вызывающе гремя запчастями, мы добрались до европейского средостения.

Центр Европы отмечен грязноватой бетонной пирамидой Хеопса, уменьшенной в миллион раз. Из латинской надписи на пирамидке отчетливо разбиралось лишь одно слово — «лекус», место. Гид простосердечно сказал, что относительно «лекуса» он «не в курсе»…

Мы полюбовались неожиданно зеленой в этом месте рекой. Красота и здесь была фантастическая. На самой лысой и самой недоступной вершине зияло колоссальное слово «жуй». По пути гид немного помолчал, а затем спел частушку: «На стене клопы сидели и на печку хмурились, а как увидели туриста, сразу окочурились…» Потеряв запасное колесо и еще что-то, мы вернулись в город.

Я шел мимо низинного ресторана. Скрипичная мелодия вылетала из окна. Музыкант с буйной цыганской шевелюрой выводил песенку, которая унесла меня в юность, в солнечную долину. «Мне декабрь кажется маем, и в снегу я вижу цветы…» На стеклах отчетливо выбился картинный танцующий силуэт. «Отчего, как в мае, сердце замирает, знаю я и знаешь ты…»

Из-за гор вылез застенчивый медовый месяц, и я заторопился к поезду. Ты знаешь, милый мой городок, несмотря ни на что, ты на целый день украл мое сердце! Я не возражал бы и против двух недель. Если бы у тебя была еще хоть одна гостиница, а у меня — пара лыж…

Мы снова тронулись в путь, и по всему маршруту все повторилось с такой удручающей монотонностью: необыкновенная красота мест и виадук, по которому ползет поезд — Змей Горыныч, с прожекторным белым глазом, рычащие «водоспады» и так мало турбаз. Ах, сервис, туристский сервис… Не везет нам с этим видом обслуги! И я вспомнил Суздаль, Боровое, Байкал, Приазовье — золотые, а возможно, даже бриллиантовые места, учитывая выгоду, кою можно было бы из них извлекать…

Когда по радио наконец дали информацию о танцах, имеющих быть в купе седьмого вагона, я окончательно понял, что меня бессовестно обманули. Мне посулили снежные горы, походы, маршруты, опытных инструкторов, исторические места и бог весть что еще. А получил я из всего этого воздух, воздух и воздух. Я им надышался вдоволь и в итоге даже не прошу выдать квитанцию на «рупь», содранный с меня за поездку к «лекусу». Аллах с ним. Все равно бухгалтерия не зачла бы.

В конце концов я был в командировке и стойко вынес грязные, темные вагоны, отсутствие буфета и информации. Государство мне за это заплатило. Но другие-то туристы ехали отдыхать! За свои, за кровные… Стойкие люди. Кому-то поездка даже понравилась. Во всяком случае, фирма «Светоч», так «энергийно» выступившая по радио в конце поездки, заявила, что «туристы получили зарядку бодрости…».

Динамик снова кашлянул и замолк навсегда. В окнах показались островерхие крыши исходного пункта.

Путешествие к центру Европы было закончено.

СОБЛАЗНЕННЫЕ И ПОКИНУТЫЕ

Интересно, как сбивали с пути истинного, скажем, в каменном веке? Боюсь, что первобытнообщинный искуситель играл на тех же душевных струнах, что и нынче. Ведь к тому времени человек уже спустился с деревьев и внешне почти не отличался от нас. У него были руки-ноги, туловище, укрывавшееся дубленкой из зубра, и рот, куда при всем желании можно было втиснуть один-единственный люля-кебаб.

Возможно, древний Директор Пещеры был достойным членом своего первобытного общества, покуда к нему не пришел подчиненный сослуживец и не шепнул в ухо, заросшее мехом: вы, конечно, извините, но при вашем служебном положении как-то несолидно вызывать разгонного мамонта. Мы тут подработали этот вопросик, так что, пожалуйста, пользуйтесь персональными…

Кто был этот сладкоречивый гад, гуттаперчевый искуситель, соблазнивший даже «каменного» директора? Полный мрак. Известно только, что с тех пор совратители обычно затаивались в вековой тени, тогда как морально нетвердые хозяйственники то и дело предавались суду истории. С целью хотя бы частичного исправления этой несправедливости мы перепрыгнем через рубежи эпох и сейчас же ступим на хоздвор Среднерусского консервного завода.

Отметим, что и его директор Эн. Эн. Нобиков внешне ничем не отличен от современников. В двух чертах, нижне-верхние конечности одни, равно как и рот дан природой в единственном числе, что дает шанс поглотить лишь один, пусть самый колоссальный вареник либо сказать только одну речь сразу. Добавьте бренное тело, легко спасаемое от осадков одной казенной квартирой в Среднерусске.

В целом, как видите, ничего такого, что требовало бы архитектурных излишеств: второй квартиры или двух санаторных путевок единовременно. А Эн. Эн. позволил себе, допуская некоторую сверхнормативную роскошь. Также в общих словах — еще два обиталища в близлежащей Давыдовке; лишние участки с кореньями и плодами на вывоз; обработка сих плантаций рабочей силой, но под видом уборки заводской территории.

Грубо говоря, брал тов. Эн. Эн Новиков. Хапал: выписывал по наильготнейшим ценам халву, муку, консервы разные, не игнорируя при этом уголь и даже неминеральные удобрения.

Анализируя исторически его действия, мы задумались: не течет ли в жилах тов. Новикова какая-нибудь изящная, «голубая» кровь, требующая утонченности, неги, дополнительного комфорта? Не граф ли тов. Новиков, не баронет?.. Кинулись в отдел кадров. Кристален. Никаких дюков или пэров на анкетном дереве не ночевало. Образование тоже не академическое — три с половиной класса. На какой же струне сыграл его коварный обольститель?

В отличие от первобытных времен, смутных, как задачка с двумя бассейнами, сегодня точно известно, кто попутал тов. Новикова, увел с праведного пути. Товарищ Салазкин, председатель завкома, его искусил. Вошел и сказал так, будто все буквы начального слова хотел даже не произнести, а написать с «большой»:

— Директор! У вас же такое положение. Ай-ай-ай, какое! Прибавьте к нему материальную помощь из вашего же, директорского фонда.

На этом месте Салазкин прервался, а директор подумал, что положение впрямь нелегкое.

— Возьмите же при моем содействии, — продолжал обольстительный предзавкома, — три санаторные путевки — лично.

Здесь тов. Салазкин снова сделал паузу, а директор смолчал, думая о своем положении. Меж тем сладкозвучный профдеятель продолжал:

— Получите же еще три путевки за счет соцстраха на работающую у вас же дочь, причем даже без разрешения и бесплатно, а в текущем квартале тоже за «так» для неработающей вашей жены!..

Вымолвив это, тов. Салазкин, вероятно, откинулся телом к дверям, убоявшись, что уж теперь-то ему дадут по шее морально или физически.

Может быть, теоретически, продолжая думать, тов. Новиков действительно пригвоздил тов. Салазкина, но на практике взял. «Помощь» взял, путевки, даже навоз и тот забрал. Не ясно, правда, как именно Эн. Эн. вел себя, усваивая блага. Очевидно, морщился, стыдливо кряхтел. Словом, боролся. Ах, доконали обольстители!

Ведь не один же Салазкин обольщал… Это какие ловкие люди, главбух вкупе с начальником планового отдела, совершавшие процесс искушения! Весь комсостав пищевкусового бастиона совратили — выдали инженерам и служащим лишних премий на десять тысяч рубликов!

Очевидно, соблазненные командиры консервного производства на первых порах упирались, кокетничали, в волнении нервически брались за виски… Но потом все-таки взяли. Как один человек!

Что и говорить, эффективная штука — обольщение. И мы сочли бы наше исследование неполным без других примеров в той же самой области Ибо что там соблазненный хозяйственник Новиков… Так, мышь, и даже не через «ша», а через «с». Ну, цапнул блага, укатил себе в норку — и ни жив ни мертв. По сравнению с ним некоторые совращенные областные деятели выглядят буквально истребителями-бомбардировщиками.

Превратим на время в объект исследования того же товарища Громченко, первого замначальника управления маттехснабжения Среднерусского края. Вот это титул! Гром и молния. И тем не менее мы готовы биться об заклад на тонну минеральных удобрений, что отдаленные предки тов. Громченко также не жили в каких-нибудь палаццо, родовых земельных поместьях. Понятно, что не генеалогические корни толкнули тов. Громченко на постройку сразу двух личных дач.

Наверное, дело было так. Пришли к нему несколько вверенных снабженцев и сказали прокуренными русалочьими голосами:

— Ах! Вы только взгляните на них в профиль. Нет, нет, взгляните! Ну, не являются ли товарищ Громченко совершенно неотразимыми для окружающих… И ютятся, заметьте, на участках, лишенных элементарных бытудобств… Мы пронизаем эти участки водопроводно-поливной сетью из ценнейших труб…

— Ну что вы, — не давался тов. Громченко. — Ну какие мы неотразимые?..

— Аполлоны! — твердо куковали русалки. — Бельведерские! Мы им все пронизаем.

Конечно, в результате такого натиска тов. Громченко рухнул, хотя и не до конца: заплатил за обе дачи с «пронзением» двадцатьчетыре рубля. С ума сойтить!.. Мы нарочно написали сумму прописью. Акцентируя тем самым волевую несгибаемость товарища первого замначальника. Гак как другой его коллега, директор института «Штукмаш» тов. Георгиев, пал с ходу, всем телом. Этого подкараулила сирена в брюках с подведомственного опытного завода.

— Гумбольдт! — глядя в очи начальника, заявила сирена.

— Кто-кто? — насторожился тов. Георгиев.

— Ломоносов, — поправилась ведомственная погубительница. — И подумать — строит дачу, не прислушиваясь к бегу времени. Величайшая скромность. Но мы сделаем так: выпишем ему строго фондируемые материалы…

— Ни за что! — уперся тов. Георгиев. — Ни за какие деньги!

— Правильно, — подластилась коварная. — В порядке научного эксперимента…

Каково, а? Как обошли беднягу! А каким образом сбивали тов. Е. Б. Хворобова, старшего преподавателя политехнического института… Просто как в фильме ужасов! Днем он, значит, бросал в массы студентов зерна разумного, доброго, а вечером ему самому навязывали вечное в форме железобетонных упоров для дачи. И добили. Взял. Опасаясь сейсмических эксцессов в центре России.

Нет, нет, дорогие товарищи… Надо все-таки войти, почтительно постучав, и в служебное положение тов. А. Н. Пашина, замдиректора треста свекловодческих совхозов. Кто улестил его взять за бесценок особняк из госматериалов? Целых шесть своих, родных хозяйств набросились на товарища Пашина и подмяли.

— За что, братцы? — возопил из-под кучи малы соблазняемый тов. А. Н. Пашин.

— За так, — объяснили безжалостные. — Чу, прислушайся, уже везут…

По области раздавался скрип колес, стучание коленвалов и трюхотение кривошипов. На возведение одно- и двухэтажных приватных дворцов для несчастных соблазненных только за два рабочих дня сотни машин провезли без документов и путевок многие кубометры железобетона и леса, тонны металла и тысячи штук кирпича…

И тут мы опять засомневались: вдруг в самом деле по организмам указанных лиц струится ну не дворянская, а хотя бы купеческая, титтитычевская кровь? И — эхх, гуляй — не хочу!..

Возникло у нас и еще одно предположение: наверняка данные лица имеют, что называется, «руку», либо выпали из поля зрения. Ринулись мы на этот раз в инстанции и снова не угадали: добрая часть этих граждан решительнейшим образом наказана, хотя многие — ничего, отделались легкой дрожью в коленках…

И вот, смотрите: соблазненные обратно угодили под суд истории, а соблазнители, бросив их в лучах «комсомольского прожектора», скрылись в тени. Где тов. Батурин, один из руководителей строй-треста, навязавший частным лицам стройматериала на десятки тысяч рублей? Куда спрятался тов. Зубков из «Стройобъединения», искусивший покинутых на три миллиона кирпичей? Ау!.. Трудно.

Мы ведь и по себе знаем. Не в каменном веке. Соблазн изменился с прогрессом техники, с развитием телефонов. Только мы сели за это исследование, как раздался медовый звоночек:

— Алло, — пропела сирена, — эго Ильф и Петров? Хотя, пардон, пардон, при чем тут эти сатирики! Товарищ автор, признайтесь: в душе вы — совершенный Бальзак, Лида Чарская. Вас, ясно же, тянет написать о нас не фельетон, но нечто светлое, конструктивное… А мы вам рубероида для творческого полета… Годится??

«ПЛАХОЙ О-ТЕС»

Отец Карзинкин вел свою дочь Светлану на приемную комиссию. Подчас он останавливался, чтобы передохнуть от гордости, стеснявшей его хилую грудь. «Пусть, — думал он, — в бухгалтерии за глаза говорят, что лично я рахитичный. Вы посмотрите на дочь! В бассейне как морской волк, на детском фигурном катании приз отхватила. Это — два. Буквы и цифры…»

Тут в карзинкинской душе шевельнулось и сомнение. Светлана читала с огромным чувством, но не совсем отчетливо, разбивая каждое слово на части, как мотыгой, так что вместо, например, слова «отец» получалось: «о-тес». Бабка и дед бились с внучкиным чтением целый год, но сам Карзинкин это дело игнорировал, придавая значение в основном физическому воспитанию. «Зато какое здоровое дитя, — продолжал думать папаша, — не то что в наши военные времена. Какие были витамины? Можно сказать, один табак».

Тем не менее сбивчивые слухи о конкурсах на вступительных экзаменах, а также страшные россказни о новой системе начального образования соседскими рикошетами долетали до Карзинкина. Поэтому он с некоторой опаской обозрел вывеску: «Спецшкола № 2 с преподаванием ряда предметов на швейцарском языке».

На семейном совете была отвергнута физико-математическая школа ввиду слишком очевидной профнепригодности телесно хорошо развитого отпрыска, а также музыкальная (тоже специализированная) из-за географического отдаления и довольно сомнительного слуха у абитуриентки. Выбрали языковую, как наиболее близкую, с минимальным количеством уличных переходов и всего с двадцатью детскими душами на одно конкурсное место.

В коридоре у класса, где имела заседать комиссия, было людно. Карзинкин присел на освободившийся стул и стал прислушиваться к разговорам. Сравнительно скоро он уяснил, что большинство детей, приведенных в «швейцарскую» школу, уже с треском провалилось на экзаменах в другие спецшколы, где чуть ли не с первых классов детей заставляют решать вечную проблему пифагоровых штанов. Пронизанные чувством ответственности, дети не буянили, а молчали, тогда как нервничавшие родители возбужденно обменивались мнениями.

— Задачу с тремя неизвестными в физико-математической он решил в два счета, — охотно рассказывал молодой усатенький родитель, — а потом ему дали бином Ньютона… Коля, не вертись!.. Ну, вот, бились они бились. Все чувствуют, что даже сам экзаменатор насчет этого бинома что-то подзабыл. Академика они там на время экзаменов пригласили, да… Коля, дай договорить! Однако ответил. Затем пошли интегральные. Сладил. И все ж таки порезали!

— Так-таки порезали? — с ужасом и сладострастием переспросила чья-то посторонняя мамаша.

— И даже провалили. — Усатый с удовольствием мотнул головой. — На квантовой механике они Колю уделали. На магнитных колебаниях. И не то, чтобы учителя строги. Они не строги, они ни при чем. Система такая новая вышла. Пришлось вести сюда, в языковую. Жаль. Большая потеря для математической науки. Коля, сколько будет квадратный корень из 259679438?

— Четыре тыщи восемьсот девяносто девять, — ответил Коля, вертевшийся у родительского стула. — Хотите теорему Гаусса — в два счета?..

С нарастающим волнением Карзинкин заглянул в приоткрывшуюся от сквозняка классную дверь. Как раз в этот миг у стола, за которым работала комиссия, находилась девчонка Светланиного возраста. Ее допрашивал высокий, интеллигентного вида мужчина с красивым значком на левой груди.

— Парлейвуфрансе? — скороговоркой, с расчетом сбить спрашивал мужчина.

— Уй, — отвечала девчушка, не моргнув глазом, — же парль Франсе.

— Так, так, так. — Экзаменатор тигрино постучал костяшками пальцев по сукну. — Маумба бвана сахили мубаута?

— Раунда магама бвана. — Девчушка замялась и возвела глаза к потолку.

— Мария Павловна, принесите, пожалуйста, ведро и тряпку…

Уборщица, сидевшая наготове у дверей, ринулась исправлять какую-то детскую оплошность. Сами экзаменаторы были в смятении и плакали от жалости, но сделать против системы ничего не могли. С окаменелыми лицами родители уводили девочку.

— Не приняли, — прорычал отец девчонки. — Так все благополучно прошло: французский, английский, банту, норвежский и эсперанто — в большом порядке а вот на суахили срезалась…

В коридоре словно бы пронесся ледяной вихрь. Родители и дети спешно вцепились в словари и самоучители по иностранным языкам. Уборщица Мария Павловна то и депо выбегала с ведром из класса. Затем она спешно пронесла в класс колоссальный пузырек «валерьянки». Это добрый экзаменатор со значком упал в обморок от жалости. Ноги Карзинкина приросли к паркету. В эту секунду из дальнего конца коридора донеслось бормотание:

— В музыкальную она тоже не попала. А уж куда там!.. Баха на электрооргане шпарит, все опусы Дебюсси назубок, а завалили ее по теории музыки: не смогла фундаментально обосновать порочность додекафонии…

«Баха на органе, додекафония, — огненными словами пронеслось в мозгу Карзинкина. — Батюшки! Фундаментально… И не приняли, а? Что же это будет?..»

Из дверей класса вывалилась еще одна родительская чета. Их семилетний сын не мог вспомнить, в каком именно месяце Марр вывел свою теорию четырех элементов. А уж сколько занимались с этим трудолюбивым парнем. Как бились, как мучали…

— Теория относительности! — раздался трубный голос из класса. — Не выучили? Так, так, так…

Не слушая далее, отец Карзинкин схватил свое чадо в охапку и побежал к выходу, туда, где висели строгие, но с добрыми глазами портреты Ушинского, Макаренко и Песталоцци…

«Позор мне! — мысленно проклинал себя Карзинкин. — Стыд. Все-то я поставил на самотек, невежда, отстал от жизни. Ведь это раньше так считалось, что детей перед школой учить — только портить. Я-то, я-то все на свежий воздух да на витамины налегал, орясина! А тут, понимаете, у других-то родителей дети и на фисгармониях, и на баянах, и на этих, как их, теориях невероятности. Да, видать, я и вправду «пла-хой о-тес»!»

И быстрым шагом отец Карзинкин и его любимая дочь Светлана двинулись в научный зал государственной публичной библиотеки.



НА СТАРЫЕ ДРОЖЖИ

Письмо начиналось со слов «Досточтимые авторы!» и заслуживало полного текстуального опубликования на страницах печати. Только из соображений экономии мы ограничимся кусками этой потрясающей прозы:

«С прискорбием сообщаем вам, товарищи литераторы, что в нашем хлебоприемном пункте «сгорели» от живительной сорокаградусной влаги четыре человека. По той же причине все шоферы грузовиков лишались прав, а количество аварий, потерь человеко-дней, травм, битых физиономий и общих безобразий не поддается учету.

Территория нашего района не уступает некоторым европейским державам, а таких стран, как Люксембург, Монако, Лихтенштейн и проч., разместится здесь, наверное, до тысячи с Ватиканом в придачу. Много складов. Кладовщики, упившись, находят приют под сенью сих рощ, гор и завалов, а посторонние лица оформляют документы на грузы. Не подумайте товарищи мастера прозы, что нет будок с охраной. Есть. Но то и дело директорский «ГАЗ» развозит мертвецки пьяных стражей по домам. Да что увозы, уволакивания, замена постовых… А ковбойские драки! А утеря огнестрельного оружия или пальба по живым, а равно мерещущимся целям? Слава провидению, пока ни в кого фактически не попали, ибо пьют «на старые дрожжи», и цепкости в пальцах нет».

Ах, эти «старые дрожжи»… Есть смысл прокомментировать настоящий термин для трезвой части нашей читающей общественности. Он означает, что субъект (допустим, сторож) принимает объект (скажем, алкоголь), еще не протрезвев. И пошло все сначала. Субъект сатанеет и бросается с «ружжом» на тверезые слои публики. Та негодует и призывает отмстить неразумным. Кто требует упекать их за решетку, а кто — за сухой закон…

Мы лично считаем, что тут социология нужна и статистика. Последняя утешает. Если взять на круг не только европейские державы, но даже и Японию с Индией, то отечество наше занимает золотую середину по количеству алкоголя на душу. Смотрите, кто бы, например, мог подумать, что тихая швейцарская душа потребляет в год свыше двенадцати «полдмитриев»!.. Франция, Швеция и Финляндия также бьют нас наголову в данном вопросе.

Это мы разобрали, сколько где пьют. А что пьют? Здесь получается явно «хужее», как сказал бы иной отсталый гуманитарно субъект. Покуда страждущая французская душа гасит свой запрос каким-нибудь там бургундским, наш обследуемый тяготеет к «очищенной». Тут география повлияла. Попробуйте, верно, обойтись в Нарыме бургундским. Тьфу! От климата врежешь, по выражению идейно затормозившихся кустарей, «единую», и тебе — «Христос босыми ногами по сердцу».. Врезал единую, другую, мозг и ослаб. С бургундского наутро хоть тайну тунгусского метеорита решай, а способись после водочки! Поэтому мы подходим теперь к социологии: как пьют?

Недавно напился профессор Габирнатор. Вы, конечно, понимаете, что фамилия эта вымышленная. Человек не может жить с такой фамилией, и мы ее придумали в уме, чтобы не бросить частокольную тень на ореол нашей науки.

Всю жизнь, посвященную жизни и деятельности кроликов, К. Габирнатор провел, орошаясь чаем. Алкоголь был для него исключен, как инфаркт у рыбы. Не алчен, кроток. Не человек, а крот без твердого знака! И, пожалуйста, напился, будто ломовой извозчик. И все потому, что был увенчан докторскими лаврами, а друзья заставили их обмыть посредством банкета.

Гуляли они, понятное дело, в «Вене». Кроликовед тяпнул одну и отщипнул от лаврового венка, в котором сидел на председательском месте. Вторую, по наущению друзей, врезал. Венок более не теребил. Следующие, кажется, трахал или выкушивал. Не знаем. После того как общество пропустило «восьмую» просто так, на нервной почве тов. Габирнатор запел «Среди долины ровные» срывающимся фальцетом.

— Казик, — сказала профессорская жена, — съешь нототении.

Жениным голосом можно было разжечь костер в сырую погоду, но лауреат не внял даже такому голосу. Засим потерявший стыд К. Габирнатор силами кандидатов потверже был втолкан в авто и отвезен на расстояние от вертепа. Увы, по пути к спасению кроликовед выпорхнул из машины и бросился в хлюпающую осеннюю мразь, выкликая литеры проезжавших мимо экипажей: ЮАХХ! ЮББ!..

Мотопатруль отвез ученого в отделение.

Те, кто ждет пикантного развития сюжета, рассказа о том, как профессора тяжко тащили под душ позора, а потом сообщали на работу, могут сейчас же закрыть страницу Милиционеры успокоили кроликоведа, выудили из него адрес и отвезли к жене.

— Конечно, это не дело милиции развозить нечаянно напившихся ученых по домам, — вздыхает начальник отделения, — но мы-то «свой» контингент знаем. И суть, ясно, не в том — ученый, кочегар или плотник. Алкоголь дьявольски демократичен: он не разбирает, кто ты. Но у него есть своя постоянная клиентура Те, кто наливается им с утра, на старые дрожжи. Говорим, говорим, пишем… А как бороться эффективно? Не так же!

Возвратимся к теории.

Пьют так: единожды, как упомянутый ученый. Пьют, так сказать, по «звонку», то есть к обеду, с мороза, по случаю гостей, в аванс. В получку тоже выпивают. И поют! Но это еще не беда, это не алкоголизм, здесь еще можно воздействовать даже лекциями. Настоящая драма начинается в то утро, когда зловещий синдром похмелья стучится в двери, и человек уже не в силах эту дверь не открыть. Вот тут рождаются прогулы, ущерб семье и народному хозяйству, пробитые черепа…

Выслушаем сторонников сухого закона. Они говорят, что доход от продажи спиртного сводится на нет прорухой, которая наносится алкоголем. Поэтому лучше, мол, не продавать вовсе или астрономически взвинтить цены.

Не будем, граждане, ханжами. Почему мы должны у здоровой части общества изъять удовольствие от хорошего вина? Или от той же умеренной стопки водки, не «врезаемой», а выпиваемой под грибки или впрямь для сугрева?

Это во-первых. Политика продажи водки у нас принципиально правильна. Водка продается неохотно, не часто и не каждому. А во-вторых, радикалы забывают про такой продукт естественной эволюции, как самогон.

Вернемся снова к статистике. Процент дел по самогоноварению, принятых к судопроизводству в РСФСР и на Украине, ничтожно мал. И не потому, что органы не берутся. Я помню, как с инспектором угрозыска Кравченко мы, имея чужие бороды, крались санным путем в село Дурово, дабы накрыть самогонщиков и разбить их технику.

— Вон энтот рыжий, — сказал у околицы абсолютно незнакомый нам дед, показывая на переодетого милиционера, — натурально, майор Кравченко, ранее не судимый, номер гамаш шестой. Ну, а который подслепый, очки у ево в тем кармане, минус пять с половиной диоптриев…

— Будет! — заорали мы, поворачивая оглобли, — Ты, дед, это дело с самогоном брось Не ровен час, аппарат вспыхнет, костей не соберешь!

— Не вспыхнет, — заверил дед. — В глубоком подполии он тута заложенный…

Это на селе. А соображаете, какого в городе при прогрессе удобств и химии? Да в отдельной квартире можно такую индустрию наладить, что сахару во всем городе не хватит…

Войдем в положение борющихся с алкоголизмом, но дверь оставим открытой. Боролись с зеленым змием в такой последовательности.

Сначала, кажется, никак не боролись, не клеймили, не отнимали путевок в санаторий. Затем ограничили порцию яда на горящую душу в размере канонических «ста грамм». Сейчас же, не стуча ботинками, войдем в положение и торгующих организаций. Ведь скоро вышло так, что «душе» приносился тот же литр, но меньшими дозами. От такой волокиты клиент зверел в утроенной степени и, уже не стесняясь, шел в атаку на общественность.

Засим, помнится, уменьшили число точек, торгующих ядом в розлив «Душа» и тут нашлась за углом, где дело происходило очень оперативно, на троих, но уже и без закуски, отчего отрава действовала на ничем не подкрепленный мозг «троильщика» с упятеренной силой. Здесь же, за углом, было комфортней дуэлировать со случайным собутыльником, а уцелевшие отцы семейств прямо отсюда убегали на вокзал и катили в тундру прятаться от исполнительных листов.

В кои-то веки запрещена была продажа зелья до десяти утра, правда, без оговорки по линии «Спотыкача», «Ерофеича» и «Трех семерок», кои, будучи употребленными в смешанном виде, да по жаре, да на пресловутые «старые дрожжи»… Ого-го! Данный коктейль сбивал с ног, как кеглю, даже самого стойкого передовика завода гардеробных номеров, не говоря уже о более хлипких шоферах второго и третьего классов.

Потом наступил некоторый проблеск.

А именно пришла эра, когда в печати, а также в кулуарах дворовых советов решался спор о том, является ли алкоголизм болезнью или простой распущенностью. Одно время победили сугубые моралисты: стали лишать премий, путевок не платить по больничным или вовсе гнать отовсюду взашей. Впрочем, вопль матерей, жен и чад, ущемленных в первую очередь, был услышан достаточно быстро, и тогда наметился крен — лечить… Но практически — как? Никто до сих пор толком не знает, и, кажется, лишь кое-где прижились специальные противоалкогольные лечебницы.

В целом — те же самые «дрожжи». Лечить принудительно? По хорошим стандартам, для получения прочных результатов требуется минимум полгода. Это значит, что столько времени ценный производственник, увы, не в меру подверженный напитку, этот замечательный токарь-скоростник неквалифицированно клеит белые хризантемы из наждачной бумаги или так называемые китайские фонарики для елок. Эффект для народного хозяйства — нуль. Для лечебного прогноза — также нуль. Ибо в голове скоростника, отринутого от общества и склеивающего постылую картонную обезьяну, огненным зигзагом проносится неоновое, синее «Соки — воды», что само собой предполагает напитки, куда более существенные и втройне сладкие от запретности плода…

Итого: единожды нуль — нуль.

Напрашивается отнюдь не фельетонный, но клинический вывод — лечить амбулаторно! А как, скажите, лечить и, главное, чем, если весьма эффективный антиалкогольный препарат — антабус, он же тетурам — выпускается в количествах явно недостаточных и оттого во многих областях имеет среди публики хождение наравне чуть ли не с женьшенем? За антабусом едут, допустим, из Новосибирска в Москву. Ну, а в той же самой Москве опытных врачей-наркологов, постоянно, а не периодически лечащих от алкоголя, считанные единицы.

Уточним, есть много врачей-энтузиастов, они с удовольствием лечили бы амбулаторно. Помимо того, известна также и радующая сердце тенденция многих хронических, но не безнадежных пьяниц лечиться, так сказать, «на ходу», не подвергаясь рестрикциям и заключениям.

Теперь поговорим о пропаганде, для чего обратимся (см. начало фельетона) к письму из хлебоприемного пункта. Он расположен именно в том месте, куда известный всем нам Макар даже не думал гонять телят. Да и что Макар! При малейшей непогоде уже нельзя попасть в это место ни по земле, ни по морю. Предположим, что санитарная авиация любезно согласится парашютировать лектора с его брошюрой об алкоголе прямо на райцентр.

Держу пари на строгий выговор с занесением в личное дело и с последним предупреждением, что лекция произойдет следующим образом.

В зале клуба (если таковой не на вечном ремонте), кашляя, уселись в пятнадцатом ряду три матери-героини, насильственно затащенные сюда культурником. Бодрым голосом лектор призывает их сесть ближе. Пушечно хлопая креслами, аудитория пересаживается на один ряд к зловеще пустому президиуму. Затем лектор на память открывает сразу три Америки. Алкоголь — яд. Большинство преступлений совершается в пьяном виде. Яд влечет за собой распад семьи.

Положив свой камень в стены антиалкогольной кампании, лектор, стремясь не разбудить матерей, пробирается в кабинет администрации. Те с легким сердцем подписывает путевку, и лектор едет в ночь на тракторе, чихая от синего дыма и отбивая гнуса портфелем с брошюрой. Все спокойно: из графы районной «галочка» перепрыгнет в анналы области, оттуда в центр. Отныне из кампании ее не выкинешь, она крепка задним числом.

Повторяю, мы были бы счастливы, коль скоро из данного пункта поступило бы опровержение в части описанной картины, если бы нам написали, что автор — фантазер и борзописец! Что в районе читаются интересные лекции при тугом наполнении зала. Мы были бы просто вне себя и тут же дезавуировали бы автора…

Тем не менее хочется мечтать. Например, почему уже в школе не прививать ученикам осторожность при обращении с «горючим»? А повсеместная организация каких-нибудь ячеек или клубов трезвости? Таковые существуют во многих странах, были и у нас, сослужили хорошую службу. А, главное, надо было бы нам всем вместе не допущать, как сказал бы один сторож.

Мы пишем, а в нашу среднестатистическую душу закрадывается опасение: не слишком ли неконкретно и беззубо мы выступаем? Нет. Мы охотно обвиняем здравоохранение и фармацевтов, общество «Знание», кино, публицистику, народное просвещение. За инерцию, голословие, леность. И лично вас, товарищ читатель.

Не вы ли это силой вливали последнюю «единую» в уста посиневшего Габирнатора? Не вы ли обзывали своего друга, бросившего пить, что он бездельник, так как с вами не пьет? А кто ученика посылал за бутылкой кто его первую получку бросил зеленому змию?

Простите, граждане, дайте дух перевести. Ведь и я тоже не святой: зашибал-с. Бывало, и тяпал. Игнорировал справедливые нарекания родных и начальства. Но бросил — вполне возможное дело. А виноват, граждане, я в том, что вот этот самый фельетон я да-ав-но уже хотел написать, да все откладывал на утро. На старые дрожжи…



КОЛЬЦО

Что остается человеку, летящему на высоте восьми километров? Съесть аэрофлотовскую курицу, подозрительную на кролика, и отстегнуться. Ни повздорить с пилотом, ни выйти «по требованию» он не может. В удел ему дана философия.

Я смотрел в окно на молниевые зарницы, оранжево вскипавшие под крылом, и испытывал недоверие к технике. Не то чтобы я из мракобесов, смеявшихся над самым первым автомобилем. В моих карманах топорщились письма.

«Заклинило двигатель трактора, — намекали из Удмуртии, — мотор заглох. Завод, которому мы писали, тоже». Из другого хозяйства обращались более раскованно: «К дьяволу пошел коленчатый вал, что они… там себе на заводе думают? Из шести их двигателей… четыре не работают! Сорвали сев. Переписка с заво…». Что же касается третьего предприятия, то оно вело с заводом изнурительную тяжбу. Уж и корило письменно, и пресмыкалось, и сетовало. А завод играл с предприятием в поддавки, в «штандер» или просто обманывал. Коварный. Писал, что послал запчасти к сломавшемуся двигателю, а сам не послал.

И совсем мрачную картину освещало послание из одной области. Приобрели там комбайн. Били друг друга ладошками, ахали от радости, приседали. Взобрался хлебороб на новую технику, а техника нежно вздохнула: «чух-чух-чух» И встала. Кинулся бледный председатель к агрегату:

— Что, Иванушка? Дале не чухает?

— Не только не чухает, — отвечал механизатор, — но даже не фурычит.

Почесали носы, вызвали комиссию, та признала, что «авария произошла по вине завода». Уехала комиссия, сгинула. Бросились звонить по телефону и в набат. Завод обещал помочь, но пересилил себя и не помог.

Поскольку стюардесса велит пристегнуться перед посадкой, нет времени перечислять другие претензии. А уборка-от на носу, а двигатели не только не чухают и не фурычат, но даже не тук-тук-ту-кают…

Я прилетел на место и решил стать коллективным толкачом от сорока организаций. Сменил, так сказать, свою профессию. Я набрал номер директора завода. Полдня я звонил, и полдня приемная разными голосами интересовалась, по какому вопросу. Я отвечал, что по качеству. Тогда мне говорили, что директор этим вопросом не занимается.

Сделав тактическую паузу, я вновь «звякнул» в приемную.

— Эт кто? — конфузливо закричал я в мембрану, — Мне дилехто-ра!.. Это ихий сродственник из рыйона. Кузен, стало быть.

— Чичас, — с удовольствием отозвался инженер, случайно поднявший трубку. — Чичас я их призову!

Из трубки донеслось сдавленное рыдание. Было слышно, как инженер подзывал народ, изнывавший в приемной, к аппарату. Для поддержания разговора я опять крикнул:

— Але! Это дилехтор?

— Их нетути, — наслаждаясь игрой, отвечала приемная. — Оне не будут! Оне в отсутствии. У их четырехугольник…

Толкач должен победить администратора или не вернуться. И, глубже осваивая профессию, я поспешил к заводу.

Не надо иллюзий. Попасть толкачу на моторный завод много трудней, чем проползти под пятью рядами колючей проволоки в Дом кино на просмотр «Сладкой жизни». Понимая это, я настырно томился в проходной перед вахтером дядей Федей. Он красноречиво трогал кобуру гигантского револьвера и не впускал. Неожиданно вахтер сжалился и показал на объявление:

«Прибывшие из хозяйств страны по вопросам отказа двигателей звоните — добавочный такой-то, а по коленвалам — добавочный сякой-то. Бюро рекламаций».

Документ этот оказался снаружи как бы путеводным, а внутри сплошь демагогическим. Ибо в бюро пропусков висело еще одно объявление: «Приемный день по рекламациям — завтра». Судя пл степени изгаженности мухами, объявление никогда не снималось.

Пропуск мне вынес на другой день по моей просьбе некий Андрей Никитич Спинскин из Тюмени, проникший на завод ранее меня.

— Одолел, — сказал Андрей Никитич. — Просочился!

На его простом, мужественном лице сияла гордость Джеймса Кука, еще не съеденного антропофагами.

— У вас что же, — деловито спросил я, — жиклер засорился?

— Я без понятия, — объяснил гонец из Тюмени. — Мое дело…

Обеими руками он изобразил несколько толкательных, вырывающих и щелкающих по горлу движений.

Тут сделаем лирическое отступление. Напрасно злые супруги командированных полагают, что их благоверные, находясь в своих миссиях, пропивают, жуируют и отплясывают «ча-ча-ча» с разными гражданками. Нет. Суточные и квартирные кончились у толкача еще третьего дня, а бухгалтер — людоед, а живет толкач не в «Сплендид паласе», но в жуткой корчме на Птичьем рынке, за проживание в сей муниципальные власти должны не брать, а выдавать деньги на молоко, а может быть, даже и на сто граммов. Да и прилетел чрезвычайный и полномочный посол хозяйства не за трактором и даже не за коленвалом, а за прокладкой, цена же ей — шестнадцать копеек.

— Желаю успеха, — любезно сказал на прощание Андрей Никитич. — А я на почту побегу, телеграмму в булгахтерию, вернее — бухгал-те-рию, давать… Все ж таки одолел. Вытолкал!

О скромный труженик, о толкач! Памятник тебе не воздвигнут, но думается, что во всемирный лексикон наряду со словами «спутник» и «самовар», возможно, войдет и это слово. И легко себе представить, как в недалеком будущем на обеде в честь закупки советско-марсианской руды один коммерсант будет спрашивать другого:

— Кто есть тот юркий господин в сером антиметеорном жилете?

— О, дас ист унзер либер гроссер толькатч…

Шутки шутками, а в бюро рекламаций я тоже наконец «просочился» и фронтально подошел к проблеме поломок. Батюшки! Когда я заглянул в книгу учета претензий, я чуть не потерял классовое сознание. Хотелось накинуться на братьев-изготовителей. Выяснилось, что пороги завода обивает ежедневно целый взвод толкачей по штатам военного времени. Так же выросла гамма поломок — нарушение дисбаланса, попадание воды в картер и таи далее.

— Это еще что! — утешил начальник бюро. — Сейчас мы хоть книги учета завели, осуществляем анализ. А ранее вот была каша!

Присутствовавшие вздрогнули. Каша была заварена и оставлена такая, что в ней сломит ногу даже сам начальник ОТК вкупе с двумя тысячами своих подчиненных! Я не оговорился. Две тысячи. Дополнительно сообщаю еще кое-какие интимные цифры: завод успел выработать шестьдесят тысяч двигателей, а запчастей к ним — нуль, мизер, фиговый канцелярский листик. На заводе меня клятвенно заверили, что в целом это не их дело — запчасти.

— В чем же дело? — с маниакально неприличным упрямством интересовался я. — Может быть, в конструкции?

— Да нет, — говорили мне. — Конструкция очень хорошая. Даже отличная. Только масляный насос плохой. А если он из строя выходит, то и весь двигатель — к лешему…

Стал я вентилировать проблему насоса. Но и здесь не удалось прицепиться, навести критику Ведь масляные насосы также не являются делом рук моторного. Они происходят с завода агрегатного. А тот, в свою очередь, «работает» их на неподходящих станках, являющихся делом рук… Позвольте не продолжать. У меня закружилась голова. Я отдохнул под тук-туканье сборки и пошел к главному конструктору. Там я застал знаменательный и, можно сказать, исторический момент.

— Нет, братцы, — говорил Евгений Миронович представителям завода поршневых колец. — Теперь этот номер с негодными кольцами у вас не пройдет. Не приму. Хоть зарежьте…

По доброму, умному и, конечно, усталому лицу конструктора прошла судорога. Было очевидно, что в конце концов поршневики-поставщики его-таки «зарежут» и кольца (с отклонениями по твердости и упругости) он примет. А куда деваться? Ведь не останавливать же завод!

Я бережно закрыл за собой дверь кабинета, откуда вдогонку понеслось бормотание: «…Какое мне дело… Поставьте еще вагранку… Евгений Мироныч… Заставьте, как говорится, бога молить… Не мое дело… Ну, хотите, встану на колени… Не возьму… Ну, возьмите, возьмите… Возьмите же!..»

В здании раздался грохот, перекрывший производственный шум. Возможно, это самый увесистый представитель поршневых колец действительно бухнулся в ноги главному конструктору. А в двери завода входил, озверело озираясь, тысяча первый толкач. Шел ли он клянчить, жаловаться или просто бить, я не знаю, но возмущение толкача понятно. Разрешите его разделить. Ведь я было поддался слезливости, и мне на секунду стало всех жалко. А потом я подумал, что главный виновник — все-таки именно этот завод. Раз он ставит на продукцию свой товарный знак, то нечего кивать на смежников. Не кивать надо, а давить.

Я летел домой и загибал пальцы. Хозяйствам страны нет дела до директора завода. И правильно. Их занятие — пахать. Директору нет отношения до качества. На «четырехугольнике» он круглые сутки решает проблему запчастей. Поставщикам абсолютно нет никакого дела до изготовителей. Они стремятся сбыть свою продукцию. Бюро же рекламаций…

«Постойте, а кому еще нет дела? — задумался я. — Не пропустил ли я кого-нибудь? Ну, точно: себя. Мне ведь тоже, по сути дела, нет особого интереса ввязываться в эту запутанную историю… Да и не толкач я, прости господи! Вот отстегнусь да начну сочинять про них безобидную трогательную корреспонден…»

Тут в самолете вспыхнуло красное табло: «Пристегнитесь!» И я пришел в страх: что, если какой-нибудь масляный насос самолета родом с того завода? Вот был бы компотик…

К СЕВЕРО-ВОСТОКУ ОТ РАЯ

Итак, я отпускник. Это значит, что вместе с другими курортниками я бегаю по билетно-кассовым залам, стучу в пуленепробиваемые окошки своим пока незагорелым кулаком и раздраженно требую плацкарту до рая.

Все хотят в рай. А рай — это Крым. Так сказал когда-то поэт, и администрация замечательного полуострова до сих пор не может расплатиться за эту поэтическую вольность. Поэтому, движимый состраданием к распорядителям крымских горных высей, я останавливаюсь у самых врат рая, в Правоалексеевке, и еду автобусом к северо-востоку. Двенадцать верст — и Девическ: ударение на букве «и», пляжи, «фрукта» и пристани, пахнущие пенькой, йодом, детьми капитана Гранта… В хорошую погоду виден остров Зверючий, а ночью островной маяк телеграфно переговаривается с континентом: «Точка — тире. Плывите сюда. Здесь необозримы пляжи, здесь гуляет ювелирно-хвостатый павлин и олени трутся боками о райскую яблоню, ибо сущий земной рай — здесь. Тире — точка…»

Я и рад бы в рай, да не очень пускают. Ибо, помимо перечисленных маяком прелестей, на Зверючьем также наличествует Хазаро-тьмутараканский заповедник.

— Ружье у вас есть? — спросили у меня местные люди. — Или собака?

— Что вы! — отвечал я. — Просто очень хочу поваляться на тамошних пляжах.

— Мир широк, — дипломатически сказали хозяева рая. — Кстати, ловушек или других орудий добычи зверей и птиц у вас с собой нет?

Я открыл чемодан и честно показал нехитрый отпускной инвентарь.

— Рай ведь не только там, — вздохнул райский распорядитель. — Поезжайте-ка на Пиратскую стрелку, а? Это почище, чем любой рай. А на Зверючий сам Киев нс пускает.

Я с трудом дозвонился до днепровских широт, и в телефонной трубке раздался гром: на проводе был сам Киев. Он спросил, не собираюсь ли я заняться на острове выпасом скота. Я кротко сказал, что не собираюсь. Киев замолчал, оставив вопрос открытым. После попытки договориться о поездке на остров с двумя министерствами и даже с одним товарищем по фамилии Хаки (возможно, я расслышал неточно) я пошел на пристань, связал вещи кульком и отправился на Зверючий вплавь.

— Алло! Сбор грибов, плодов и цветов вы не намерены там производить? — окликнул меня кто-то с берега. — Или фазанов?

— Нет! — ответил я и пустил пузыри.

Меня выловили и повезли на Пиратскую стрелку. И тут я понял, насколько правы были местные люди, утверждая, что мир широк…

Я живу в пансионатском домике, в двух шагах от моря. Единственный мой компаньон — местный сторож Иван Иванович, старый капитан, просоленный всеми океанскими широтами мира. Пока сезон не начался, Иван Иванович — первый министр, гофмаршал и верховный судья здешних мест. Ему не подчиняется только ветер.

— Вот если б он дул бы оттуда, — загадочно говорил морской волк, — тогда б было б дело.

Известно, какое дело: бычки, жирный «колкан» — камбала, судак. Спортивная охота разрешена круглый год по всему Приазовью. В семь утра капитан варит уху и демонстративно кашляет под моей террасой. Я понимаю, что мое штатское разгильдяйство возмутительно, встаю и кидаюсь прямо с постели в сонный прибой. Затем я сохну на песке, где лежит прибитая за ночь «комка», водоросли с ракушками. Грубое слово, но одно бывшее здесь недавно медицинское светило утвердило, что целебным качествам «комки» нет цены — в ней йод, железо, еще какие-то суперполезные элементы…

Следует день, вспоенный ромашками, полынью, дикими степными травами. Ласточки кричат обеспокоенно: скоро пансионат откроется, и сюда уже приехал его шеф-повар, Владимир Михайлович Нога. В жаркое время он ухитряется первоклассно кормить публику бифштексами и печеньем курабье. Сейчас он, словно архистратиг, осматривает свой арсенал: мортирные жерла чанов, аэродромы «жаровочных поверхностей» и холодный цех, откуда будет вестись пристрелочный огонь салатами.

— Жаль только, — мрачнеет шеф-повар, — что Ново-Хатское хозяйство опаздывает с пищепродуктами.

Да! Я обязан вместе с тсв. Ногой возвысить свой голос «за курен». Курортная общественность кушает их с особым энтузиазмом, а снедь нерегулярно подвозится из города по Бердышной дороге.

Впрочем, за такую магистраль даже тишайший царь Алексей Михайлович отрубил бы голову боярину, ведавшему тогдашним дорогохозяйством. Есть, правда, и «чугунка», но строптивые начальники из Приднепровской дороги ни в какую не хотят делать остановку у пансионатов. И отпускник вынужден тащиться с чемоданом до пансионата пешком. Сам товарищ Соболь, первый секретарь райкома, сражается, как леопард, за возможное улучшение, но одних местных сил не хватает…

Я иду по дороге мимо пансионатов, благо, налегке, и бриз овевает мое лицо. Люди добрые, как хорошо здесь и как могло бы быть лучше! Если бы центр уделял внимание, а заодно — деньги. И зачем бы тогда действительно в Крым, если для любителей экзотики и малолюдья здесь впрямь райское место. Истинно говорю вам. Тем более что все время муссируется кошмарный слух: врата крымского рая — Чонгарский мост — якобы перекрыты, и два милиционера — Петр и Павел, звеня ключами, сортируют отпускные души на праведников с путевками и грешников без таковых. От ворот поворот…

Так сюда, товарищ, к северо-востоку! В Девическ, на стрелку. Но где кемпинг? Где столовые, стадионы и танцплощадки? А ведь полезной площади тут семьдесят километров, но об этом знают только знакомые моих знакомых. Ибо нет даже в помине каких-либо проспектов, или путеводителей, или описания здешнего края… И разозленные автоваряги, нарочно окутав Петра и Павла ядовитыми выхлопными газами, разворачиваются и дуют в привычную Одессу. А там уже «пляжится» свой очередной миллион приезжих…

Вопросы теснят мне голову. Я иду в свой домик, а звездные мухи путаются в млечной паутине, и бежит к ним по облакам серебряный паук-луна. Я ложусь спать и уже сквозь неподъемный сон слышу чей-то истерический хохот. Это чайка-хохотунья, а вероятно, «дикарь», попавший сюда впервые и обезумевший от счастья. Всего ему доброго. Завтра мне в путь, на Грохочанск, по побережью, в которое бьет несправедливо обиженная азовская волна…

Поговорим серьезно. Неиспользуемая полоса азовских пляжей составляет около 400 километров, что дает всем нам гораздо больше, чем хваленый-перехваленый Крым. Здесь есть: изумительный песок; температура воды — двадцать четыре градуса; очевидно, лучший в мире микроклимат для болящих ангинами, катарами верхних дыхательных путей и прочая; богатейшая пищевкусовая база с виноградом и «курями». Здесь имеются даже свои Гурзуф и Старый Крым. Я не шучу — любой «дикарь», приехавший в эти места, сможет зимой, не краснея, рассказать, что он таки отдыхал в Ялте.

Здесь нет скорых поездов до Жданова, подходящего аэропорта для тяжелых воздушных машин, кемпингов и вообще билдингов.

Точнее, они есть, но пока только на макете, стоящем в кабинете одной из донецких организаций. Подобно клондайкским золотоискателям, расторопные донетчане «застолбили» себе участок западнее азовской Ялты и приступили к возведению мотелей, бассейнов и прочих скетинг-рингов. У неутомимых донецких строителей заметно чешутся руки.

— Ведь тут же золотое дно! — заявляют донетчане, кружа у макета и подправляя пальцами здание двадцатиэтажного небоскреба, — Здесь уже и так можно прекрасно отдыхать. Но где средства на развитие? Где авансы?..

Это наводит на размышления.

Донецк, Жданов, Запорожье ревностно берутся за освоение курортов. «Азовсталь» построила домики, шахтеры вышли в поход на Азов, профсоюзы тоже не лежат в тени. Но, ах, как грустно без ссуды! Совсем на мотив «Пойду в аптеку я, куплю яду, аптекарь яду не дает». То же самое со ссудой. Не дают банки денег, не оказывают кредит. А кому бы оказали? Солидной единой хозрасчетной организации.

Пусть не будет она обязательно комитетом. Пусть будет она простым акционерным обществом со смешанным капиталом и даже, черт возьми, с ограниченной ответственностью. Так сказать, «Лимитед». Не надо пугаться этих слов! Это все равно будет наш советский «лимитед». Пусть он ищет, строит, эксплуатирует объекты и распределяет дивиденды на вложенный капитал. Часть доходов — на погашение ссуд, часть — на амортизацию, часть — на расширение. Как видите, вполне по-социалистически. Потому что приедет в Гурзуф и Ялту не какой-нибудь чуждый нам мистер Твистер, а Иванов, Манасыпов. Гладкий и вполне свой человек по фамилии Хаки. Итого, капиталы, как основные, так и оборотные, будут вложены непосредственно в их здоровье, что принесет уже совсем неисчислимые прибыли…

Так и быть, сделаем уступку: организацию можно любовно назвать по-привычному, по-родному, что-нибудь вроде «Главособспецкурэкскапстройбытснаботдых». Неважно. Лишь бы побыстрей. Ибо уже катят по шоссе моторизованные дивизии отдыхающих, уже входят сурово в люки мирных бомбовозов авиадесантные курортные группы и, грозно гудя, идут великие эшелоны отпускников.

Армада прет в Крым. А ей бы к северо-востоку…



ИЗ ЦИКЛА «КАКИЕ БЫВАЮТ ЛЮДИ»

ЭХ, ПРОКАЧУ!

(Исследование о шоферах)
Все люди обязательно делятся как-нибудь: на охотников и непротивленцев, поджигателей и пожарных, кинокритиков и детей до шестнадцати… Продолжать можно всю жизнь, ибо каждый подвид, в свою очередь, также делит своих противников по категориям.

Шоферы такси различают не шоферов такси по степени зловредности:

«Шляпа». Существо мнительное, пустое, в очках. Не знает точного адреса, забываетв машине старые ненужные вещи, путает полтинник с рублем. И кто знает, что еще…

«Пиджак». Раздражающе хорошо знает правила движения, законы царя Хаммурапи, права человека и гражданина… В жилетном кармане— милицейский свисток, купленный в магазине «Природа».

«Олень». Самый нахальный! Едет в подпитии, называет водителя «мастер», машет ручищами и загрязняет экипаж пеплом, хотя и не скупится при сведении счета.

«Жила». Вслух считает дни до получки. Выбирая мелочь из портмоне, сопит и подрагивает ногой. Уронив копейку, омерзительно долго ищет ее в пепле, хватает вас за валенки, требует зажечь свет, спичку, сострадания.

Автор исследования некогда написал трактат «Эй, такси!» с обещанием передвигаться пешком. С тех пор автор не только не исправился но и приобрел черты всех вышеописанных категорий. В свою очередь, он также субъективно делит таксистов на группы, но просит не рассматривать это как акт личной мести…

«К трем вокзалам!»
Куда бы вы ни ехали, он обязательно привозит вас к Киевскому вокзалу и выталкивает у очереди, бегающей по самому темному закутку площади.

Если вы все-таки едете туда, где нет ни одного вокзала то его машина становится как бы резиной от рогатки как ее ни натяни все равно очутишься у какой-нибудь станции. Однажды «вокзальщика» заставили колесить по лабиринту Арбата, затем в Верхних и Нижних Котлах, и все уже было в порядке, как вдруг авто выкатилось на площадь, огромную, как стадион.

— Вам к какому? Казанскому? — каркнул водитель.

Утверждают, что одному «вокзальщику» в порядке эксперимента завязали глаза, нажимали за него на педали, крутили колеса и рычаги, но через десять часов все равно оказались на… Московском вокзале в Ленинграде!

Подъехав к Савеловскому, «вокзальщик» становится поодаль и ждет. Наконец, подчиняясь только одному ему известному велению времени, он кидается на застывшую от ужаса очередь, вырывает из нее двух бабок с баулами, ясельное дитя, закутанное башлыком крест-накрест, старца в чугунных калошах и увозит их навсегда…

На него вы не рассчитывайте: для мира он погиб. Ни за какие коврижки не повезет он вас в идиллическое Коньково-Деревлеве (метро в конце следующего года) или Мневники… Певуче крича «К трем вокзалам! На Курский, Р-рижеский, Павилец-цкий, пра-шу!»— он минует вас, покуда вы, трепеща от гражданского гнева, мокнете в очереди, длинной, как три пересадки до Тушина. Нет счастья в жизни, почему живете вы в тихом Матвеевском, а не прямо посреди Комсомольской площади, шумной, как Птичий рынок…

«Говорун». Он же «певун», «весельчак»
— Здрассьте! Доброго здоровьичка… Пепельницу у меня недавно украли. Да. Тоже такой клиент сел: скромный, в очках. В шляпе, конечно. Хи-хи. Вам на Удальцовую? Это мы мигом, все в нашей власти… Тут, между прочим, говорили, снега больше не будет. Как не будет? А так. Экспортировать его будут, в Бухару. «С чиво на-чина-ицца рооодина»., Что вы сказали? Ничего? Я и говорю «Зубило» в энтим сезоне нигде; Брабантского от их сманили в «ЦДРИ»… Папиросочки не найдется? Мерси. С фильтром не курю. К ним фильтр делают из наждака… Как вы говорите?…Дурак? Постой, пост… Сдачу-то не взял… Одно слово — «шляпа»!

«Только домой…»
На лице у него пригоршнями блаженство… Вот сейчас всех отвезу— и домой. Щетки «дворников» ползают медленно-медленно, смазывая со стекол его же слезы умиления. Мотор его машины самый ужасный и разбитый во всем парке.

Вообще же он незлобив, готов везти хоть в Троице-Сергиево, хоть в Лос-Анджелес, ибо уж оттуда поедет к милым детям и женушке. Путешествовать с ним — горе, божье наказание. То и дело в радиаторе выкипает вода, и вы, кроша лед лакированным мокасином, черпаете для него слякоть из лужи худым чайником, брякающим в багажнике. Бензин в экипаже кончается ежесекундно, а его очередь у колонки всегда последняя. За три версты от цели весь его дредноут рассыпается на отдельные запчасти, и он выходит из обломков, сжимая штурвал с просветленной улыбкой: теперь-то наверняка домой!

«Мизантроп»
Обижен еще в отрочестве на весь род людской, поэтому поступает в таксопарк с единственной целью мстить нам. Нацепив на стекла транспарант «Заказная», он нарочно подъезжает к очереди и долго, упиваясь, выслушивает мольбы и стенания пассажиров с детьми, инвалидов и стариков. Выждав, когда к дверным ручкам прилепится максимальное количество пальцев, он делает рывок и, садистически сверкнув фарами, уносится в тайну…

Целые сутки колесит он по городу, беся и гипнотизируя пешеходов своим наглым зеленым глазом. Это он мчит по «осевой», не сбавляя скорости, именно в ту минуту, когда машина нужней вам, чем воздух. Это он всегда «кончил работу», это он — «только в парк». Словом, худший из всех.

«Ш е ф»
Он плечист, мужествен и свиреп. Как правило, в прошлом «шеф» — автогонщик или возил командующего, а двигатель его машины — от реактивного лайнера. Мрачно усадив вас на сиденье, он примеривается, отъезжает назад, подает вперед, опять назад и… прощайтесь с родными и близкими. Снаряд его летит быстрее звука, красный свет ярит его, как быка, а через ползущие впереди машины он просто перелетает. На короткие расстояния не везет принципиально. Сдачу дает с глаабуховской точностью, и еще долго стоите вы с противней дрожью в коленях, тогда как комета «шефа» уже стартовала на Марс, в Казахстан, в Рейкьявик…

«Дедушка»
Нет ничего милее! Он обязательный уроженец Красной Пресни или площади Ногина. В его автомобиле всегда тепло, если надо, развлечет разговором, а не надо, почувствовав, промолчит…

«Дедушка» строг, но справедлив; будь вы хоть сам великий географ Семенов-Тяншанский, а кратчайший маршрут он всегда знает лучше вашего. Неодобрителен к мини-юбкам и «шейкам», но снисходителен к ошибкам молодости и не третирует, а учит «этих мальчишек…».

Славный «дедушка»! Это ты привозишь «шляпам» забытые зонтики, это в твоем авто смиряется «олень», а закон Джоуля — Ленца ты знаешь не хуже любого «пиджака». И даже «жила» выходит из твоего чистого, всегда ладного экипажа, сияя: весь путь прошел в утверждающей беседе о сберкассах и супе из концентратов.

Что касается автора этих строк, то, едучи с «дедушкой», он очищение и светло думает, как хорошо шли бы наши дела, если бы все мы — самая рассеянная «шляпа» и самый преданный «вокзальщик», дичайший «олень» и наисладкоречивый «певун» — были всегда столь взаимно вежливы!

* * *
Написав все это, я отправился к другу Первый же остановившийся по моему знаку водитель спросил:

— На Курский?

Затем, уследив колебания воздуха, я понял, что это «шеф» мчал свою жертву в Архангельск. Я отверг предложения водителя, спевшего мне в окошко «Очи черныя», и бедняги, ковылявшего на трех колесах есть борщ. Пять человеконенавистников заманивали меня на проезжую часть, и даже «дедушка», торопясь, не подсадил меня к «шляпе»!

Наконец подъехал «хозяин». Он артистически поставил автомобиль так, чтобы не забрызгать мои брюки, сам включил печку и сам же замолчал, ожидая начала разговора. Но я не говорил, а думал…

Машина «хозяина» — маленький уютный отель, бегущий себе на справных колесах по нашим широтам и меридианам. В нем обязательно приспособлена «Спидола», автоматически включающаяся при первых позывных Великого Футбола. Пепельницу не стибрил бы у «хозяина» даже корнет Савин, а при поездке с роженицей этот экипаж превращается в ковчег, парящий над коммунхозовскими ухабами. Это «хозяин» подчас пренебрегает красным светом, везя на железнодорожный вокзал клиента, сдуру угодившего на автостанцию за десять минут до отхода поезда…

Все-таки будем, товарищи, ездить в такси!

КОЕ-ЧТО О ПРОДАВЦАХ И ПОКУПАТЕЛЯХ

Есть сфера, ускользнувшая от рубрики «Знаете ли вы?». Подсчитано, сколько шагов сделает человек до финальной своей черты. Не успеете вы приползти домой из учреждения, а статистика уже корит вас за то, что вы проспали треть вашей жизни. Также учтены бифштексы и пиво, поглощаемые субъектом средней прожорливости.

А между тем человек еще не родился, а надо уже тратить бремя на магазины. И не достань вы вовремя детской коляски, будущий потребитель бифштексов, этот пожизненный марафонец и храпун, еще долго будет сопеть на двух бывших венских стульях, сдвинутых Вместе.

Мало есть романов о вальцовщиках и ткачихах. Так точно. Ну, а о продавцах и покупателях? «Книга жалоб» — вот и вся беллетристика. Правда, имеется и официальное слово, вычеканенное во всей своей медальной наготе: «Продавец и покупатель, будьте взаимно вежливы!»

Выполняя данную работу, автор желал хоть как-то восполнить брешь в изящной словесности. Являясь же еще и покупателем, он свято помнил о взаимности. Итак:

Две точки зрения
…Вот он стелется по залу с чеком в губах… Торг всемогущий и заступник-директор Я. М. Цеппелинчик, пронесите! Мимо, к Паше в бакалею. Пусть там голосом механическою полотера он стребует «цибик индейского чаю и двести сорок три грамма макаронов.» Клава, спрячь жалобную в морозильник! Но нет. Он близится. И что у него очки — электронные, что ли? Ишь ты, как впился в весы. Батюшки, не оплошать бы… А Коля пришел из школы и не кормлен, а у сменщицы — свинка… Ну, ну… Ему, поди, три кило «краковской» нарезать… Вот он. Лучше уйтить и повеситься. Ну, факт: восемьсот Эдемского сыра помельче. Еще тоньше? Гражданин, а куда же я жир дену? У всех печень… Ну и глазищи, рука трясе…

— Продавец! Здесь у вас ноль семьдесят три сотых грамма недовес. Пз-прэ-шу жалобную книгу!

* * *
…Оне только и норовят… Ишь-ишь, зубы заговаривает: вам, мол, порезать? Врешь, голубушка, от меня ни-ку-да не денисси… Развалится она, если порежет. Так, два кила баранины. Соль. Майонез здесь или в молочном? Спички… Гражданин, отзыньте с ноги, добром прошу! Ага. Кассирша на две копейки обсчитала. Эдемского — два с полтиной, «Солнцедарр» — рраз… У меня две пустые бутылки… Одна, конечно, со щербинкой, но если вот так повернуть, то не заметят… Какой же это, гражданка кассирша, рваный рупь? Он никакой, гражданка, не рваный… Жу…

— А еще в шляпе: кусочница! Тебе не сыр покупать, а мотыля в зоомагазине. Вапи отсюда, покеда я тебя гирей…


Человек, Которого Необходимо Обсчитать
Он и впрямь даже не стелется, а катит колобком по залу. Рот его разверст в наисладчайшей улыбке: это не вы, товарищ майор, копеечку обронили?

Во-первых, он все забыл: где он, зачем его сюда прислали. За водой? Нет, вроде бы Матильдочка что-то говорила про огурцы… Ну, куплю-ка я какао…

Во-вторых, он еще во власти миттельшпиля, из которого так тиранически вырвала его Матильда. Что хотите, а Капабланка так бы не сыграл. Это все Нимцович попутал: надо было слона на эф шесть.

В-третьих, когда его очередь подходит, он ласково смотрит в кассовый аппарат и молчит. Стоящие за «Экстрой» мертвят ему клешнями плечо, старушка с косичками больно щиплет за ляжку, но он только пыхтит. Ясно, сыр он «пробивает» вовсе в третью секцию, а за яйцами и так в кассу платить не надо, их продают с рук.

И вообще он ужасен! Запутавшись ногами в шарфе, он плюхается на пол посреди зала или к тотальному злорадству общественности побивает все пять бутылок с кефиром. Ему нужны брюки, но купил он пиджак.

Внезапно озаренный, он бросается к кассе и, крича: «Мне только доплатить двенадцать копеек!» — протягивает кассирше «четвертную». Кассирша смотрит на него долгим-долгим взглядом, причем от кассы исходит мерцание. «Сейчас я с ума сойду», — решает кассирша. Она зажмуривается, хочет крикнуть: ко мне! И обсчитывает клиента сразу на шесть с полтиной.

А теперь судите ее!


Добрый директор Цеппелинчик
За глаза его в магазине называют Змей Горыныч по причине предельной въедливости, но любят. Всем он отец. Продавцы его предприятия сытые, вежливые, веселые. Он всем достал путевки и устроил детишек в лагеря, и план божеский.

Самой в прошлом — непременно фронтовик, контужен, отчего недослышит, но если в зале запахло порохом, он тут как тут, и его залповое: «Что вы хотели?» — звучит голубиным ворчанием. Он чище, чем Талейран, решает сложнейшие коллизии, завязывающиеся по линии — торг, план, покупатель, ОБХСС, — и магазин его вечно в передовых, а о том, что кого-то обсчитали, тут и не слыхано. «Книга жалоб» распухла от благодарностей, и ночью Я. М. Цеппелинчик восседает со счетами в своем кабинетике под непереходящим знаменем, словно в ночи под Аустерлицем.

При коллективных поездках на острова Зеленого Змия он обязательно с массами и трезв: доглядеть, не утоп бы кто из коллектива либо не сцепился с гуляющими по соседству молодцами из магазина «Спурт».

Своих продавцов он то и дело гоняет на курсы; в магазине чистенько, а очередь любая тает, как быстрорастворимый рафинад. Милости просим!


Слепоглухонемая
Это только для вас. Работает в промтоварах. Молода, царственна, недоступна. На голове — фортеция из чужих волос, в коих запутались обрывки мелодии «Даррогай далиннаю», конфетти и билет на Рафаэля.

Вы для нее — нуль, мираж. Она вся в грезе, в полете.

Вот мчит она в «Чайке» из Дворца бракосочетаний с Валерой… Или с Вадиком? Нет, конечно же, с Игорем…

— Девушка! А девушка! Этот пиджак мне на целую голову мал…

«Девушка» вас не слышит, не видит и с вами не говорит. Она уже в радиоотделе шепчется с этой коварной интриганкой Ириной, которая, ясно же, также не внемлет страдальцу, выясняющему, сколько ватт в этом динамике.

Затем к ним приходит Ляля из обувного и говорит, что она все видела на своем веку, но таких жутких типов…


Типы
Он сидит в обувном отделе на креслице уже два часа. За ним то, что когда-то звалось подругой жизни.

— Адам, сними это, — шипит подруга, — в лучшем случае ты их натянешь на нос…

— Но, Евочка, они мне по ноге и с пряжками!

— Этот мне питерский франт: не может без пряжки. Ах, да. Он же всю жизнь ездил на рысаках и купался в шампанском… Возьми те, за рубль тридцать четыре: элегантно, броско, практично.

— Но же, Евочка, они какие-то ортопедические!

— Девушка, куда вы там исчезли? Дайте во-о-он те, за три с четвертью… Жмут? Не может быть. Дай ногу, Адам, я сама! Н-не м-м-может б-быть… Что же ты кусаешься? Кто тебе оторвал ногу? Я? Деву…

Идеальное
И все-таки я гляжу на мир коммерции с оптимизмом. Совершенствоваться надо, самоподавляться. Поэтому, глуша грубый стон, готовый исторгнуться из души, я говорю голосом торта «Поцелуйный» (специальность «Кулинария» от ресторана «Кракатао»).

— Мадам, будьте добры пересчитать Я убежден, что эта маленькая неточность, эта пятерка, влезшая в чек, — результат вашей чудовищной душевной усталости…

И расцветает улыбка на лице, уже приготовленного для ярости. Один воздушный поцелуй, и в следующий раз вам нарежут хоть центнер охотничьих сосисок… К тому же вы «свой», не варяг, не транзитник. Вы ходите только сюда, а не валите с мешками куда попало, убивая бока граждан бидонами газа, везомыми на дачу. Вы бодры, изящны, подтянуты, даже в том разе, если только что прибыли путаным и зловещим маршрутом № 813, курсирующим дважды в сутки.

Всегда ли открыто ваше вечное перо, чтобы подчеркнуть героизм продавца-стоика, человека в целом вполне безразмерной души?..

Что там деньги, порою думаю я, две копейки, выпавшие из бюджета на пол, благоухающий колбасой и сырыми опилками… Ибо верно написано, граждане, в одном магазине: «Ничто не дается нам так дешево и не ценится так высоко, как вежливость».

Чем не художественное слово!



Более подробно о серии

В довоенные 1930-е годы серия выходила не пойми как, на некоторых изданиях даже отсутствует год выпуска. Начиная с 1945 года, у книг появилась сквозная нумерация. Первый номер (сборник «Фронт смеется») вышел в апреле 1945 года, а последний 1132 — в декабре 1991 года (В. Вишневский «В отличие от себя»). В середине 1990-х годов была предпринята судорожная попытка возродить серию, вышло несколько книг мизерным тиражом, и, по-моему, за счет средств самих авторов, но инициатива быстро заглохла.

В период с 1945 по 1958 год приложение выходило нерегулярно — когда 10, а когда и 25 раз в год. С 1959 по 1970 год, в период, когда главным редактором «Крокодила» был Мануил Семёнов, «Библиотечка» как и сам журнал, появлялась в киосках «Союзпечати» 36 раз в году. А с 1971 по 1991 год периодичность была уменьшена до 24 выпусков в год.

Тираж этого издания был намного скромнее, чем у самого журнала и составлял в разные годы от 75 до 300 тысяч экземпляров. Объем книжечек был, как правило, 64 страницы (до 1971 года) или 48 страниц (начиная с 1971 года).

Техническими редакторами серии в разные годы были художники «Крокодила» Евгений Мигунов, Галина Караваева, Гарри Иорш, Герман Огородников, Марк Вайсборд.

Летом 1986 года, когда вышел юбилейный тысячный номер «Библиотеки Крокодила», в 18 номере самого журнала была опубликована большая статья с рассказом об истории данной серии.

Большую часть книг составляли авторские сборники рассказов, фельетонов, пародий или стихов какого-либо одного автора. Но периодически выходили и сборники, включающие произведения победителей крокодильских конкурсов или рассказы и стихи молодых авторов. Были и книжки, объединенные одной определенной темой, например, «Нарочно не придумаешь», «Жажда гола», «Страницы из биографии», «Между нами, женщинами…» и т. д. Часть книг отдавалась на откуп представителям союзных республик и стран соцлагеря, представляющих юмористические журналы-побратимы — «Нианги», «Перец», «Шлуота», «Ойленшпегель», «Лудаш Мати» и т. д.

У постоянных авторов «Крокодила», каждые три года выходило по книжке в «Библиотечке». Художники журнала иллюстрировали примерно по одной книге в год.

Среди авторов «Библиотеки Крокодила» были весьма примечательные личности, например, будущие режиссеры М. Захаров и С. Бодров; сценаристы бессмертных кинокомедий Леонида Гайдая — В. Бахнов, М. Слободской, Я. Костюковский; «серьезные» авторы, например, Л. Кассиль, Л. Зорин, Е. Евтушенко, С. Островой, Л. Ошанин, Р. Рождественский; детские писатели С. Михалков, А. Барто, С. Маршак, В. Драгунский (у последнего в «Библиотечке» в 1960 году вышла самая первая книга).


INFO

…………………..

FB2 — mefysto, 2023








Оглавление

  • ИЗ ЕГО БИОГРАФИИ
  • САРЫНЬ НА КИЧКУ
  • МИГ ПОЗОРА И ВЕЧНОЕ БЛАЖЕНСТВО
  • КООПЕРАТИВНАЯ «УГАДАЙКА»
  • ПУТЕШЕСТВИЕ К ЦЕНТРУ ЕВРОПЫ
  • СОБЛАЗНЕННЫЕ И ПОКИНУТЫЕ
  • «ПЛАХОЙ О-ТЕС»
  • НА СТАРЫЕ ДРОЖЖИ
  • КОЛЬЦО
  • К СЕВЕРО-ВОСТОКУ ОТ РАЯ
  • ИЗ ЦИКЛА «КАКИЕ БЫВАЮТ ЛЮДИ»
  •   ЭХ, ПРОКАЧУ!
  •   КОЕ-ЧТО О ПРОДАВЦАХ И ПОКУПАТЕЛЯХ
  • Более подробно о серии
  • INFO