Кризис среднего возраста [Алексей Анатольевич Миронов] (fb2) читать онлайн

Автор выражает благодарность:

Александру Трифонову, Никите Митрохину, Ольге Федуновой,

Ирен Фортуну, Олегу Чувакину

Редакторы: Дарья Карпова, Ольга Добрицина, Олег Чувакин

Дизайнер: Александр Трифонов

кризис среднего возраста

Они привезли его на мост, перекинутый через подмосковную речушку. Двое бандитов держали жертву за руки, сдавливая с двух сторон крепкими телами, а третий, Пахан, с пропитой физиономией, с побуревшими от чифиря зубами и прокуренной одеждой, одной рукой приобнял несчастного за шею, а другой приблизил к его глазу шило. Шило было вставлено в полосатую наборную ручку, изготовленную на «зоне».

Вацлав почувствовал, как остриё царапает веко. Он сглотнуть даже боялся.

– Жить-то небось хочешь, пся крев? – спросил бандит.

Вацлав, преуспевающий польский бизнесмен, который не успел состариться (было ему сорок три), до сих пор думал, что он ухватил господа бога за бороду. И где? На территории сгинувшей советской империи, которая умерла у него на глазах! Именно распад бывшего крепкого государства и дал Вацлаву возможность делать легкие гешефты. Тотальный дефицит в бывшей Стране Советов, запустившей рыночную экономику, но ещё не насытившейся товарами и услугами, оказался дорогой в коммерческий рай для Вацлава. Деньги лились рекой, одна фура из Польши следовала в эти края за другой. И даже само расстояние казалось божественным символом: ряд цифр по порядку – 1234 километра! Фуры прибывали в подмосковный таможенный терминал, где их радостно встречали прикормленные российским таможенники.

В новую Россию поляк гнал в основном не польские товары. Из фур выгружался дешевый китайский ширпотреб: пуховики, зонтики, сумки, подделки под известные бренды, кока-кола, фальшивый коньяк «Наполеон», приторные ликеры «Амаретто» якобы из Италии. Реже попадались товары из родной Польши: алкоголь и американские сигареты, сделанные в гаражном кооперативе на окраине Варшавы.

«Эти дикари, – говорил себе Вацлав, – все разберут, что им ни привези! Они умеют клепать только танки да ракеты!»

Бывало, он, смеясь, спорил с собой: «Вру, конечно, вру!

Я ж сам вывожу от них советские телевизоры на импортных радиодеталях, холодильники, стиральные машины! Правда, русские сделали их на итальянском оборудовании. Потому и спрос на них имеется. И где? В странах бывшего соцлагеря!»

– Ты что, блин, совсем оглох, сучара?

– А?..

Подняв за локти, его несколько раз встряхнули. Преуспевающий бизнесмен!.. Вацлав внезапно осознал весь ужас своего положения. Его затрясло, словно от тропической лихорадки, хотя тропиками в марте на Руси и не пахло. Голова вдруг закружилась, тело, как бы лишившись скелета, обмякло. И только острая боль в глазу остановила падение.

– Я всё подпишу! Не убивайте!

Бандит ухмыльнулся. Убрал шило.

– Тогда подписывай, братан. И иди гуляй к своим соскам. Пока жена за тобой из Варшавы не приехала!

Человек с бурыми зубами щелкнул пальцами. Из черной «Волги», стоявшей у мостика, выскочил человечек без возраста и особых примет. На голове его поблескивали под солнцем залысины, в руках он держал кожаную папочку. Топая до мостика, он успел открыть папку, достать дарственную и вынуть из кармана печать. И вот уже он протягивает Вацлаву перьевую ручку.

– Что застыл, как в кино, братуха? Поставь подпись! И ты свободен!

Бандит снова вдавил шило в верхнее веко левого глаза польского бизнесмена. Набухая капельками, кровь тоненькой струйкой засочилась из-под шила. Боль была нестерпимая. Прежде чем грохнуться в обморок, Вацлав поставил корявую подпись на документе, ради которого его и притащили на мост. Стоявшие по бокам бандиты по кивку главного разжали руки. Обмякшее тело польского бизнесмена (теперь, впрочем, бывшего) осело и повалилось. Голова дельца с глухим стуком ударилась о деревянный настил.

– Может, скинем барыгу в реку? – спросил тот бандит, что был пониже ростом. Глаза его походили на пуговки, а глядел он заискивающе. Словом, типичная «шестерка».

– Что-о?.. Малой, ты охренел? Нам еще «мокрухи» не хватало! У нас товару на три лимона зелени! Нам надо думать, как его пристроить и как не продешевить. А ты – скинем! Пусть сам падает, если хочет!

Захохотав, компания двинулась к огромной фуре. Серебристый красавец «MAN» стоял на опушке леса, сверкая под русским солнышком хромированными немецкими деталями.

– А с водилой что делать будем? – спросил низкий. – Давай хоть его прикончим?

– Никаких «прикончим»! – отрезал главный. – Фирма теперь наша. И водила будет работать на нас! Ну сам прикинь: ему какая разница, на какого дядю работать – на польского или русского? Главное, чтобы этот дядя деньги платил исправно.

Бандит не врал. Еще вчера на сходняке решили водилу не мочить, а через него наладить связь с польской «братвой» и обеспечить бесперебойную поставку в Россию «антрацита». Так на фене называли кокаин.

– Вацлав, пся крев, волчара позорный, не захотел делиться, вот теперь пусть ищет три лимона зелени, чтобы за товар расплатиться!

– Ну ты даешь, Пахан, прямо стихами заговорил, как Пушкин! – Малой с восхищением посмотрел на пожилого бандита.

Пахан достал «котлету» из стодолларовых купюр, завернутую в «Вечерку» и стянутую крест-накрест пеньковой веревкой, которой огородники обычно подвязывают помидорную поросль, не набравшую силу. Разложив сей денежный бутерброд на капоте «Волги», он аккуратно развязал веревку и не спеша пересчитал деньги, листая купюры обслюнявленными пальцами.

– Поляк сказал, что за каждую поездку он платил водиле три штуки баксов.

Пахан отсчитал тридцать зелененьких и протянул их молодому бандиту. Потом выдал ключик от наручников.

– На, Малой, отнеси водиле подарочек. А то парень, поди, совсем заскучал там в кабине! Да сперва отстегни его от руля. Скажи, подфартило ему сегодня. Живой остался, и денег панночке своей привезет!..

Очнувшись, Вацлав потрогал лоб. Голова гудела. На лбу он нащупал здоровенную шишку. Ударился, когда упал… Он принюхался. Откуда так несёт? От его брюк! Мокрые, воняют мочой. Ничего… Теперь, кажется, можно не бояться… Он живой! Страх смерти, липкой рукой державший его за горло, отступил.

Неужели это и вправду с ним случилось?

Случилось. Из-за нее.

«Сделала» его все-таки эта нимфетка, Лолита. И ведь как ловко все провернула, тварь!

Вацлав застукал Лолиту после душа. Неожиданно, даже не вытеревшись, он бросился в гостиную и застал малолетку за изучением документов на письменном столе. Девчонка вовсе не пыль протирала! И зачиталась, конечно, не случайно. Факсы с копиями путевых листов, объемы поставок и прочая рабочая документация. И что с того, что на польском? Русские названия пропускных пунктов и городов следования, набранные латиницей, понять нетрудно. Знание польского для этого не требуется. Но главное даже не это. Самое важное – связи, которые Вацлав потихоньку, год за годом формировал, работая в Москве представителем советско-польской фирмы «Энерго-Поланд». Двадцать лет работал, с самой молодости! Эти-то связи и позволили ему позднее находиться в тени и избегать бандитских «наездов» и рэкета.

А он, дурак, думал: куда же запропастился его «волшебный блокнотик» с черной бухгалтерией? Ясно: Пшемислав, его заместитель, которого он уволил за бесконечные приписки и воровство бензина три месяца назад, сумел подобрать отмычку к тайнам босса. Имя отмычки – Лолита. Малолетка!

Знал Пшемислав его слабость – тягу к малолеткам. И не прогадал!

Кризис среднего возраста, господа! Вот что превращает зрелого мужчину в перезрелый тюфяк, у которого в башке солома.

В России экономический кризис и бандитский «рынок», а у Вацлава – личный кризис среднего возраста.

Кризис этот грянул не вчера.

Три года назад Вацлав почувствовал в себе перемену. Этакую биологическую и одновременно социальную. Потянуло его на малолетних красоток. Нет, не только на них. Заодно потянуло на элитарный алкоголь и табачок. Иногда Вацлаву казалось, что от него тянет стариковским тленом. Бр-р! Одновременно он потерял интерес ко всему, что происходило вокруг. Вот так-то и проморгал опасную ситуацию.

С чего-то он посчитал, что гешефт с фурами будет вечен, и ему останется только стричь купоны да заносить циферки в блокнотик. Да разве это работа? И чтобы вообще о ней забыть, он, вняв совету малолетки, принял в фирму вместо уволенного Пшемислава дружка Лолиты. Родом не из Польши, а из России. Молодого человека с чертами кавказского уроженца. Про него он знал немного: звали его Георгием, коротко Гогой, он «окончил» Закавказский университет с липовым дипломом юриста. Интересно, что первый месяц работы этого самого Георгия оказался самым прибыльным для Вацлава. После такой коммерческой удачи Вацлав забыл о контроле и полностью доверился Георгию, передав в его руки денежные потоки, а сам окунулся в удовольствия. И вот она, расплата. Мост, бандиты, дарственная… И в удовольствия окунутся другие!

Схема его бизнеса была до безобразия проста. То был «левый» гешефт. Он якобы поставлял оборудование для подмосковных электроподстанций, а на самом деле возил китайское барахло, польскую водку и сигареты. На машинах с логотипом крупной государственной конторы!

Даже в том бардаке, который в России начался после распада советской империи, бандиты старались не трогать государственные машины. Милиция деградировала, по инерции все же продолжала бороться с криминалом и ловить нарушителей. Тюрьмы не пустовали.

Эх!

Встав на четвереньки, Вацлав подполз к перилам. Руки тряслись, как у запойного алкаша, нахрюкавшегося картофельной водки. Ухватившись за шершавые доски перил, поляк выпрямился. Ноги тоже дрожали. Всё тело ослабело.

Его пиджак бандиты бросили тут же, на мосту. В портмоне сохранились документы. Даже деньги на месте. И пейджер тоже.

Под подкладкой пиджака Вацлав нащупал заначку, которую зашил на черный день. Это русские так говорят: черный день. По-польски, в сущности, то же самое: czarny dzie?.

Надев пиджак, он вытер пот со лба. Шишка болела. В нос гостю земли русской проник запах хлева и подтаявших навозных куч. Дух этот принес из поселка ветерок. Только сейчас Вацлав осознал: наступила весна. Март!

От раздавшегося карканья ворон, сорвавшихся с веток деревьев, поляк вздрогнул.

Добравшись до пригорка, он сел прямо на подсохшую, прогретую солнышком землю. Из кармана вытащил мятую пачку «Кэмел». Дрожащими руками достал сигарету. И с наслаждением человека, вернувшегося с того света, закурил.

Подумать только! Какие кульбиты выделывает жизнь на сцене! Только вчера он был на коне, собирался купить вторую квартиру – не в России, конечно, а в центре Варшавы. И не для себя, а для своей дочери, красавицы Агнешки. Та недавно выскочила замуж за молодого бизнесмена. Тоже преуспевающего, между прочим…

О мечтах этих варшавских лучше забыть.

Перевести деньги фирмы на его счета в Варшаве ему уже не дадут. Переложить же «левую» наличку из офисного сейфа в секретный сейф в его московской квартире, которую он превратил в бордель, он так и не собрался. А теперь и собираться нечего.

Удивительное дело! Сидел человек на миллионах – и вдруг свалился в нищету. Законную супругу порадовать нечем – все на чужих бабах прокутил. Лежа на бабах, остался на бобах!

Вацлав трескуче засмеялся. Он сочинил русский афоризм!

Что делать? О еще, одно русское выражение! Знаменитый русский вопрос! Впрочем, в его ситуации русские как раз быстро сообразили, что делать.

Нужно срочно решить, как выгодно продать или обменять его с Татьяной квартиру в центре Варшавы. И купить что-нибудь подешевле за городом.

Всё, что от такой сделки останется, они пустят на жизнь. Надо что-то начинать с нуля. Он будет работать как вол, у него же диплом юриста, в конце-то концов. Правда, практических навыков не имеется…

Подойдя к фуре, Малой ловко запрыгнул на подножку. Водила, прикованный к рулю большегруза, спал, уронив голову на баранку. В уголке губ засохла слюна. Раздававшийся храп говорил не только об усталости, но и о крепкой нервной системе польского дальнобойщика. Бандит потряс водилу за плечо.

– Пан, пан, просыпайся! Я тебе подарочек принес. Вот и ключик у меня…

Щёлк! Он расстегнул наручники.

Встрепенувшись от неожиданности, водила, выпучив глаза, оттолкнул бандита и попытался выскочить из кабины.

Малой, однако, подобное предвидел. И, хоть ростом был мал, силой обделен не был. Двумя руками он нанес точно рассчитанный удар по затылку, а потом затолкал охнувшего шофера на сиденье.

– Пан, пан, ты не бойся! Мы теперь, как это по-вашему… компаньоны! То есть ты работаешь на нас: фирма-то наша. Сечешь? Вот и зарплата тебе.

И бандит выложил на «торпеду» зеленые банкноты.

– Видишь, всё чин чинарём. Тебя как звать-то?

– Михал…

– Слышь, Михал, ты нас не бойся. Мы дружить хотим. С польской братвой. К тебе разговор есть у старшого, Паханом его кличут. Ты бабло-то бери, бери, мы тебя не тронем. Бизнес делать будем, кумекаешь?

Страх во взгляде Михала, потиравшего затекшие руки, то вспыхивал, то гас. Он все еще не верил, что его оставили в живых.

– Михалыч, ты нам живым нужен. Пойми! У тебя наш товар, его по точкам развезти надо. Забирай бабло, разговор есть.

Вдруг, откуда ни возьмись, на пассажирском месте появился Пахан. Усевшись рядом с Михалом, он сгреб доллары с «торпеды». И перетасовал их – как карты!

– Малой, верни-ка бумажку, не крысятничай. Мы с Михалом играем честно.

Стодолларовая купюра возникла словно из воздуха. Описав дугу, бумажка легла на «торпеду».

– Погуляй пока, понюхай воздух. Глянь, нет ли кого из местных поблизости. Нам свидетели не нужны.

– Понял.

Малой мягко, по-лисьи, выскользнул из кабины и затрусил в сторону мосточка. Как раз туда, где, сидя на пригорке, пригорюнился Вацлав.

«Польский терпила думал, что так просто от нас отделался! – Бандит усмехнулся своим мыслям. – Нет, лошара варшавская, я с тебя еще дань не получил!»

От удара в висок Вацлав повалился замертво. Бандит выпотрошил портмоне, прощупал пиджак, отыскал зашитую заначку. Распорол финкой подкладку. Вытянул длинный пояс, поделенный на карманчики, в каждом из которых хранилось по три сотенных. Присвистнул.

– Хороший улов! А мог бы упустить добычу!

Оглянувшись и поразмыслив, он подхватил Вацлава за плечи и потащил к краю мосточка.

– Тяжелый, терпила, а с виду не скажешь!

Дотащив поляка до середины мостика, бандит ногой, будто бревно, стал подталкивать человека к краю.

Неумело перекрестившись, он столкнул наконец поляка в реку.

Подточенный весною лед треснул, брызнул осколками. Тело Вацлава ушло в реку.

Было здесь неглубоко; вода скрыла тело по грудь. Одежда вздулась пузырями. На поверхности остались рука, плечи и голова. Вокруг головы плавал битый лед.

Нет, Вацлав не умер. Ни от удара в висок, ни от падения с моста.

Ледяная вода вернула ему сознание.

Но не силы.

Вспомнилось ему первое свидание в Москве.

Он вспомнил себя, молодого специалиста, окончившего с отличием Варшавский университет. В Москву он попал, между прочим, по распределению. Тогда тоже стояла весна, только поздняя. Май. Город утопал в цветущей сирени. От сладкого запаха кружилась голова – вот почти как сейчас. А еще очень хотелось влюбиться. И стрела Амура не заставила себя ждать.

В головном офисе советско-польского предприятия, расположенного на проспекте Калинина, словно по хотению-желанию, обнаружилась девушка. Секретарша начальника, брюнетка Татьяна, стриженная под Варлей. Так говорили в те годы. (Вообще-то, такая стрижка называлась просто каре.) Кинокомедия Гайдая «Кавказская пленница и другие приключения Шурика», прогремевшая на весь Советский Союз, на десятилетия вперед сделала Наталью Варлей женским идеалом в глазах советских мужчин. На Западе в ту эпоху мужчины сходили с ума от блондинки Мэрилин Монро, а русский «ответ Чемберлену» выражался в жгучей брюнетке с валлийской фамилией Варлей.

Он и Татьяна гуляли по ночной столице, по ярко освещенным набережным Москвы-реки, одетым в гранит. Прохладный ветерок обдувал их лица. А если загуливались допоздна, то поливальные машины норовили устроить им настоящий холодный душ. Долгое время, заметив очередную поливалку, они отбегали в сторону. Однажды, заболтавшись, были облиты с головы до пят. Но нисколько не огорчились! Прилипшая к коже одежда, маленькие ручейки, стекавшие по спинам, привели их в дикий восторг. И они больше не прятались, а бежали поливалкам навстречу, держа в руках промокшую обувь. Вацлав и Татьяна подставляли себя под водяной веер из тепловатой, отдающей пылью воды.

Тогда он и стал счастливым человеком. Черные глаза любимой девушки захватили в плен его сердце, его разум, его тело. Ее губы вдруг оказались совсем рядом, ее запах, этот удивительный букет, смесь свежей зелени, белого пиона и жасмина, свел его с ума.

Но даже в такой момент он не потерял чутья коммерсанта. Чей это парфюм? Неужели французский?

Как бы прочитав его мысли, Татьяна ответила:

– Нет, дорогой Вацлав, это духи «Признание» фабрики «Новая заря»!

Много позже, уже став его законной женой, она часто отвечала на вопросы, которые только возникли в его сознании и не облеклись еще в слова. Такие ответы без вопросов приводили его в трепет, он считал Татьяну колдуньей. Что, впрочем, было недалеко от истины. В какой-то далекой ветви ее рода по материнской линии прапрабабка была ведуньей. Вся деревня на границе Белоруссии и Польши ходила к ней за отварами от различных хворей, а взамен бабке приносили овощи и мясо.

Насквозь промокшая белая блузка облегала маленькие и острые Татьянины груди, соблазнительно видневшиеся из-под расстегнутой верхней пуговицы. В каком-то тумане, смешавшемся из воды и любви, двое дошли до квартиры на Старом Арбате – там в те годы жил Вацлав. И утонули в объятиях… И хорошо, что следующий день был выходным: они умудрились проспать до полудня.

Он хорошо помнил то позднее утро.

Татьяна лежала на боку, прижимаясь к Вацлаву всем телом. Ее голова покоилась у него на груди. Она считала удары его сердца, а он боялся шелохнуться – столько нежности и любви обрушилось на него. Потом они долго ласкали друг друга под струями воды в ванне. Вацлаву представлялось, что он танцует вальс со своей любимой, улетая куда-то ввысь, и там, среди облаков, пара продолжает кружиться под музыку…

Чьи-то руки выключили музыку. Пальцы вцепились в плечи. Кто это? Кто тащит его с неба?

– Слышь, Григорьевна, я подхожу сюда, к мосточку-то, воды набрать, а там мужчина в воде! Городской – видно по одежке. Напился да свалился. Дачник, наверное!

– Да ты что, Ивановна! Какие сейчас дачи? Холодно еще. Надо бы «скорую» вызвать, а то окочурится бродяга!

– Так я скотника Николая уже попросила – позвонит из сельсовета.

– Побыстрее бы приехали, не то замерзнет товарищ! Не лето на дворе!

Колхозница нагнулась над Вацлавом, приложила ладонь ко лбу.

– Теплый, слава тебе, господи! Ишь как господь его любит. И нас послал, чтобы помереть не дали.

Она снова нагнулась над несостоявшимся утопленником. Теперь потрогала его за нос.

– Нос тоже теплый. Жить будет!

И тут Вацлав открыл глаза.

– Татьяна?.. Значит, я дома, в Варшаве? Минуточку… Почему Таня такая старая? Может, это моя теща? Танина мама?

– Пани Радкевич, это вы?

– Я, я! – Женщина смочила платок водой и приложила к его губам. – Полежи, милый, скоро машина за тобой приедет.

уроки немецкого

Май выдался жарким, и двое сорокалетних мужчин курили в майках, стоя у открытого окна.

– Мамочка, а что у дяди Гриши со спиной?

Десятилетний Алёша с любопытством разглядывал изуродованную спину гостя.

– А его фашисты раскалённым утюгом пытали, когда он в плен к ним попал, – почти шёпотом, стараясь не нарушать разговор двух мужчин, ответила мама.

Мне стало страшно и я замолчал. Слёзы сами собой заволокли взор, вот-вот и начался бы водопад. Губы дрожали, и вымолвить что-то членораздельное я был не в состоянии. Шмыгая носом и размазывая по лицу набегающие слёзы, я ушёл в соседнюю комнату.

Подошла мама, прижала меня к себе и начала гладить по голове, приговаривая:

– Чего же ты плачешь, Лёшенька?! Ведь всё же хорошо закончилось. Разведчики подоспели вовремя и спасли дядю Гришу, а фашиста того, который утюгом жёг ему спину, расстреляли.

Я перестал плакать, мне неожиданно стало весело и, продолжая всхлипывать, я засмеялся. Это была такая истерика наоборот.

– Расстреляли, расстреляли! – я прыгал вокруг мамы, повторяя одну и ту же фразу, – фашиста расстреляли, расстреляли!

Мама как-то странно посмотрела на меня, затем взяла за руку и подвела к дяде Грише – фронтовому товарищу отца.

– Гриш, расскажи будущему защитнику Родины, как ты в плен попал, и как тебя немец утюгом пытал.

Сорокалетний красавец-брюнет с седыми висками, не раздумывая погасил папиросу в огромной морской белой раковине, стоящей на подоконнике и, сжав меня огромными ручищами, поставил напротив.

– Ну, давай знакомиться, мальчик. Меня Григорием Николаевичем зовут, можно просто дядя Гриша.

– А меня, Лёхой.

Я протянул свою ладонь, которая тут же утонула в огромной лапище фронтовика.

– Ты как учишься, Лёха?

Вопрос застал меня врасплох.

– По-разному.

Я опустил голову и постарался не смотреть в глаза своему новому знакомому.

– Всё ясно, неужели двоечник?

– Что Вы, дядя Гриш, я крепкий хорошист, но иногда бывают и тройки, а недавно я даже единицу получил по дисциплине! Дрался с одноклассником, а тут завуч идёт, вот нас обоих и наградили, двойку на двоих поставили.

– Ты вот что, Лёха, ты давай дерись после занятий, сколько твоей душе будет угодно, а в школе нужно хорошо учиться, особенно когда иностранный язык будешь изучать! Вот, например, простая ошибка по немецкому языку мне чуть жизни не стоила.

Я как заворожённый во все глаза смотрел на бывшего полкового разведчика.

– Нас трое ребят было, разведчиков. Линию фронта пересекли удачно, нас не заметили. За двое суток километров десять-двенадцать прошагали. Шли в основном ночью, а днём отсыпались, выставив часового. И надо же, удача! Сидим в засаде, а прямо перед нами останавливается мотоцикл, с которого слезает немецкий унтер-офицер, чтобы справить нужду. После того как он закончил, мы его и схватили. Засунули кляп в рот и оттащили с дороги в кусты вместе с мотоциклом. Поскольку в школе я учил немецкий, то при допросе фрица выяснилось, что недалеко располагался ихний штаб, куда он вёз документы. Открыли его планшетку и ахнули! Сразу стало понятно, что немцы на нашем участке наступление готовят и по ночам танковый кулак стягивают. Казалось бы, документы есть, «язык» есть, тащи это «богатство» к своим в штаб и верти новую дырочку на погонах для награды.

– Дядя Гриша, а «язык» это что обозначает? Вы у этого фашиста язык отрезали что ли?

Гость рассмеялся, достал портсигар и закурил новую папиросу. «Языком», мальчик, во время войны называли пленного, который был источником ценной информации.

Из кухни доносились потрясающие запахи тушёной баранины с картошкой. В комнату вошла мама.

– Мальчики, скоро будем обедать.

Я с нетерпением ждал продолжения истории.

– Дядя Гриша, а дальше! Как Вас фашисты в плен захватили?

– Как, как, – гость засмеялся, – плохо в школе учился, на переменах дрался, на уроке немецкого языка невнимательно учительницу слушал. Мог запросто глаголы перепутать, например: kommen – это глагол «приходить», а bekommen – «получать»!

А я сказал по-немецки тарабарщину, вот меня и раскололи.

Я тогда в немецкую форму унтер-офицера переоделся, подъезжаю на мотоцикле к ихнему штабу и… – гость закашлялся и вдавил окурок в пепельницу. Немецкий офицер, который меня приветствовал и виду не подал, что я чушь сморозил, дверь передо мной открыл, пропустил меня вперёд, дескать: «Битте, хер Клаус Нойман, битте, зер!», – а сам, сволочь, со всего размаха ударил меня по затылку рукояткой парабеллума.

Мужчина затянулся папиросой, закашлялся, сразу было видно, что эти воспоминания даются ему нелегко.

– Очнулся я по пояс голый, без кителя, в голове гул стоит, как в деревенской кузне, и понял, что дела мои, ой какие неважнецкие. Связали меня, значит, по рукам и ногам, и к деревянной лавке примотали лицом вниз. Из головы моей, из разбитого затылка кровь хлещет пульсируя и струйками стекает на лавку, образуя лужицу перед моим носом. Я повернул голову на бок, чтобы не захлебнуться в собственной крови и вижу, как этот гад на печке утюг чугунный греет, аж докрасна донышко утюга раскалилось! Мне и в голову прийти не могло, что этот вражина сейчас меня гладить этим утюгом будет! Только подумал, что где-то мои ребята должны быть поблизости, вроде как уговор между нами был, если я через десять минут из штаба не выйду, значит надо идти на выручку спасать. А тут слышу автоматная очередь, одна, затем вторая. Только подумал, что спасён, как что-то раскалённое упёрлось мне в спину и запахло жареным человеческим мясом!

– Вот такой урок немецкого языка, Лёха, остался на моей спине на всю жизнь. Мужчина вдавил окурок папиросы в пепельницу, поднялся со стула и зачем-то взлохматил своей ладонью мою голову.

– Там твоя мамка говорила, что обед готов и, повернувшись к отцу, с грустью сказал:

– Петрович, пойдём наших ребят помянем.

не опоздай на дуэль!

В ученицу 7«А» Ирочку Травкину не влюбиться было просто невозможно. Мало кто не поддавался ее чарам. А уж если нарядная Ирочка вела в классе «музыкальный час», равнодушным к ней не оставался никто.

«Музыкальный час» не был каким-то особенным уроком по расписанию; его устраивали по необходимости – например, когда кто-то из учителей заболевал, а на подмену никого не нашлось. Чтобы класс не разбежался по курилкам, как это норовила сделать мужская половина, устраивалось музыкальное действо, в котором первую роль играла всегда Ирочка.

Почему она? Во-первых, Травкина жила рядом со школой. Во-вторых, Ира имела абсолютный слух, с семи лет училась в музыкальной школе по классу скрипки, а потому выступления в классе служили ей настоящей концертной практикой. В-третьих, отказать директрисе Шанцевой Софье Николаевне она, как и любой ученик, не умела.

На этом импровизированном уроке она появлялась обычно переодетой: не в школьном платье и фартуке, а в костюме Маленького Принца: бархатном бордовом сюртуке с медными пуговицами и с буфами вместо плеч, бархатных же бриджах цвета ультрамарин, черных лаковых туфельках с золотыми пряжками и квадратными каблуками. Наряд венчали черный шелковый бант, украшавший лебединую шею, и бордовый берет с пером. Маскарадный костюм тотчас настраивал зрителей-слушателей на путешествие в сказочный мир музыкальной гармонии.

Точно фокусница, Ирочка доставала из обклеенного серым дерматином футляра скрипку. Инструмент сверкал, на его лакированной деке отражались люминесцентные лампы, светившие с потолка. Она сдувала с инструмента невидимые пылинки.

Вспорхнув, как птица на ветку, скрипка усаживалась на левое плечо юной музыкантши. Прижатая подбородком, она больше не трепыхалась. Правая рука возносила смычок – хлыстик, нежно ласкающий струны на грифе. И начиналась музыка. Птица-скрипка жаловалась всему миру, оплакивала участь пленницы, попавшей в крепкие ручки Ирины.

Класс замирал. На глазах учеников происходило настоящее чудо. Сладкий плен музыкальной гармонии обволакивал сознание, унося воображение советских школьников в прекрасное далёко. Сказка длилась, пока звучала скрипка.

Сколько же мальчишеских сердец она разбила? Никто не вел им подсчет. Принцесса, королева… нет, богиня!

Каждый из нашего 7«А» пытался подобрать точный словесный образ, выразить это явление, это преображение через язык. Но слов не хватало. Как описать процесс фантастического превращения, когда обыкновенная симпатичная девчонка в школьной форме вдруг превращалась в нечто феерическое, волшебное, далекое от действительности? На «музыкальном часе» мы прямо-таки ждали, что Ирочкины ножки в бриджах и туфельках вот-вот оторвутся от досок пола, выкрашенного суриком, и красавица музыкантша взлетит, помахав нам фалдами сказочного сюртучка.

Очередное музыкальное чародейство заканчивалось, но нас долго не покидала эйфория. Мы все ходили обалдевшие и от этой дивной классической музыки, и от самой исполнительницы. Уроки? Какие уроки! Мы хотели продолжения звуковой нирваны. Мы готовы были пойти за Ириной Травкиной, провожая ее до квартиры. Пусть только играет! Мы походили, должно быть, на мальчиков из Гамельна, отправившихся вслед за крысоловом и зачарованных его игрой на дудочке. Недаром старинная легенда вдохновляла братьев Гримм, Гёте, Браунинга и других творцов слова.

Ужасно трудно нам, семиклассникам, было вернуться от волшебной Ирочкиной скрипки к урокам по расписанию. «Расслоение феодального строя и первые признаки капиталистических отношений…» – бубнила учительница истории. Вот именно: расслоение! Только что была гармония, а теперь всё было разрушено.

Ну как тут, скажите на милость, не закуришь?

За Ириной ухаживали все мальчишки нашего класса. Кто-то, ослепленный ее красотой и скрытым за нею вдохновением, поглядывал на нее робко, украдкой, не смея при ней поднять глаза. Кто-то глазел открыто и проявлял чувства демонстративно, расталкивая соперников локтями.

Главными претендентами на руку дамы сердца были двое: сын дипломата Володя Кирсанов, блондин, модный красавец и боксёр, которому дополнительного шарма добавлял слегка приплюснутый от пропущенного удара нос. Он имел хищный взгляд, а на губах его частенько играла снисходительная улыбка альфа-самца. Без сомненья, в мыслях своих он уже торжествовал победу над поверженным противником. Противник у него имелся.

Противостоял ему Паша Перышкин, сын двух итээровцев, трудившихся на оборонном заводе на окраине Москвы. В некотором роде юноша был противоположностью Кирсанова. Перышкин был брюнетом, взгляд его сиял открытостью, карие глаза смотрели тепло, дружелюбно и без заносчивости. Одеждой он не выделялся. Носил, как все подростки в те годы, индийские джинсы и цветастую рубашку-батник фабрики «Большевичка». Однако силой он не был обделен, как и Володя. Боксом он не занимался, но крупная его фигура то и дело мелькала в уличных потасовках.

Эта конкурентная парочка давно и безнадежно влюбилась в одаренную одноклассницу. Оба юноши чувств своих не стеснялись. Протереть доску в классе в те дни, когда Ирина была дежурной, донести ее портфель до дома, угостить девочку эскимо на палочке, а в награду смотреть, как она его ест… Этим ухаживание не оканчивалось.

Три раза в неделю один из претендентов дожидался Иру у конечной остановки автобуса №10. Ждали по очереди! Ее, возвращавшуюся поздно вечером из музыкальной школы, кавалер провожал до дома, стискивая запотевший самодельный кастет.

Двое молодцов караулили друг друга, бросали друг на друга свирепые взгляды: не дай бог, благосклонность Ирины качнется в сторону соперника! Мечта о свидании с дамой сердца, о первом поцелуе сводила с ума обоих. Словом, на глазах всего класса разворачивался роман – и не просто разворачивался, а приближался к кульминации.

Класс, особенно его мужская половина, разделился на две неравные части, болевшие за героев-соперников. Большинство ребят болело за Володьку Кирсанова. Все-таки Володька был сыном дипломата, владел шикарной коллекцией виниловых пластинок – рок, поп и всё, что душа пожелает. А еще у него водились жевательная резинка и заграничные сигареты. За Пашку болела в основном другая аудитория: простые парни, пацаны из его двора.

По телевизору показали несколько серий фильма о трех мушкетерах с Михаилом Боярским в главной роли. Романтическая картина придала новый оттенок соперничеству двоих из седьмого «А». Отсюда и пошло подражание мушкетерам.

Стремясь подражать ловкому фехтовальщику д’Артаньяну, благородные соперники записались в секцию фехтования. Каждый вечер после уроков оба шли в школьный спортивный зал, надевали защитные маски и яростно сражались на рапирах, постигая мушкетерскую науку. Тренер Иваныч успел показать им немного: так, пару-тройку приемов на рапирах. Пока мальчишки их отрабатывали, он напевал припев из понравившегося фильма:

Пора-, пора-, порадуемся на своем веку

Красавице и кубку, счастливому клинку!

Пока-, пока-, покачивая перьями на шляпах,

Судьбе не раз шепнём: «Мерси боку!»

А потом Иваныч ушел в запой. Зная, что пить будет не меньше двух недель, он сообщил Володе и Паше, где хранится ключ от кладовки со спортивным инвентарем. Впрочем, это и без него все знали.

С тех пор все вечера у обоих были заняты, и все проходили при Ирочке.

Когда занятий в музыкальной школе не было, Ирина охотно шла вечером в компании соперников-ухажеров в спортивный зал. Там она наблюдала за опасными спортивными поединками, которые в любой момент грозили перейти в мордобой – настолько накалились страсти. Нельзя сказать, что Ира не понимала этого. В свои юные годы она оказалась натуральным живым громоотводом, по очереди одаривая знаками внимания обоих самодеятельных мушкетеров. Ловя ее взгляды, они делались на минутку счастливыми. Помня о галантности мушкетеров, целовали даме ручку, а затем до хрипоты спорили, кому сегодня будет принадлежать носовой платок Первой Школьной Красавицы.

Разгоряченные после поединка парни умывались в туалете: смывали пот с лиц, глотали ледяную воду из-под крана. Осенью температурные контрасты только бодрили обоих, но позднее, перед Новым годом, когда грянули трескучие морозы, когда термометр показывал минус 25 градусов, организм Паши Перышкина не выдержал. «Мушкетер» свалился с ангиной, от которой недалеко было до воспаления легких.

Болеть он не умел. Не хватало ему и самодисциплины. Постоянно кашляя, жалуясь на высокую температуру, он, однако, не слушал родителей, не выполнял наставления врача и практически не лечился. Вдобавок этот больной еще и покуривал дома в приоткрытое окно. В конце концов он попал в больницу с подозрением на двустороннее воспаление легких. Там режим и дозы антибиотиков сделали свое дело: пациент пошел на поправку.

Две с половиной недели провел Павел в больничной палате. Больница стала для него словно тюрьмой. Ему даже снились кошмары: вот его дама сердца целуется с Володькой, вот он несется к ним, целующимся, кричит, прямо-таки вопит, но они будто не слышат… А он все ближе… Но что-то происходит с его телом, оно не подчиняется больше командам мозга, он, словно в замедленной съемке, пытается ударить соперника, но вместо удара его рука сминается, как пластилиновая, а из головы сыплется труха, как у сказочного Страшилы… От ужаса он снова вопил, однако из горла доносилось лишь сипение.

К выздоровлению Павел сильно похудел, черты его лица заострились. Казалось, даже отношение его к жизни переменилось: в глазах, прежде добродушно-снисходительных, неожиданно для одноклассников возник какой-то злой огонек.

И этот злой огонёк таился до поры до времени. С особенной силой он вспыхнул в один недобрый час. Проходя по школьному коридору, Паша вздрогнул: в группе хохочущих одноклассников вдруг просклоняли его фамилию. Он мигом выхватил взглядом в центре собравшихся Володьку Кирсанова. Прозвучала и фамилия дамы сердца. А дальше Володька от описания свидания перешёл к смакованию прелестей Ирочки Травкиной. Прелести эти он якобы нащупал вечерком в кинотеатре.

Кровь бросилась в лицо Паше. Он растолкал тех, кто окружал рассказчика, не видя их лиц. Видел он только одно лицо. Схватив соперника за ворот рубашки, толкнув его к стене, он закричал:

– Врешь, сволочь! Ты все придумал! Не было у тебя ничего с Ириной!

Кирсанов будто ждал явления своего конкурента. Будь Володя постарше, он бы наверняка понял, что громкий рассказ был заготовлен для него, а не для толпы.

Легко освободившись от Пашкиного неумелого захвата, Кирсанов оттолкнул его, одновременно наступив ему на мысок ботинка.

Бывший школьный друг потерял равновесие. Ударившись затылком об угол колонны, он упал и остался лежать. Красная лужица медленно накапливалась на полу. Однако трагедии не произошло. Пашка не даже потерял сознания. Кровь сочилась из содранной с затылка кожи. Впрочем, со стороны всё выглядело иначе…

Будто волна пробежала по столпившимся вокруг поверженного тела одноклассникам. И тут Паша увидел ее, увидел совсем близко. Дама сердца держала носовой платок, отороченный кружевом. Из глаз ее катились слезы. Осторожно приподняв Пашину голову, она приложила платок к его окровавленному затылку. Касаясь губами его лба, носа, губ, она шептала горячо:

– Ты живой, живой, Пашенька? Не умирай, слышишь, не умирай! Пожалуйста!

Владимир стоял чуть поодаль, окруженный своими вассалами, готовыми за импортные сигареты и жвачку исполнить любое желание. Но вид и у них, и у их босса был растерянный. Положение оказалось для юношей новым. Володька никак не ожидал такого развития событий, такого проявления нежности от Ирочки. Только что не было никакого Пашки, и вот на тебе… Как бы он хотел сейчас оказаться на месте поверженного соперника!

И тогда руки и губы дамы сердца принадлежали бы ему.

«Господи, – взмолился он мысленно, хоть и был атеистом, – да я даже умер бы, вот только б на минутку оказаться на Пашкином месте!»

И тут ему ответил внутренний голос: «Знаешь, побереги-ка ты жизнь. Не разбрасывайся ею. Она у тебя одна. И этой минутки она не стоит. Еще успеешь отличиться, глупенький!»

Кто-то из ребят открыл окно и разломил сосульку. Завернув осколки льда в носовой платок, протянул платок Ирине.

– Приложи, не то вся кровь из Пашкиной башки вытечет!

Ирина с благодарностью взглянула на советчика.

– Я приложу лёд к твоей ране, Пашенька.

Она снова приблизилась к «мушкетеру». Лицо её остановилось всего в нескольких сантиметрах от его губ. Руку с платком она держала на его затылке. Другая ладонь опустилась на юношеский подбородок. Тонкий аромат польских духов «Быть может» и слезы дамы сердца, раскаленным дождичком окроплявшие лицо, вознесли Пашу Перышкина на самый верх райского блаженства. О, если б он мог видеть в тот момент собственное лицо! Оно светилось от счастья. Никогда прежде ни с кем ему не было так хорошо, как сейчас с Ириной.

И тут Володька не выдержал.

– Ни дать ни взять – Иисус Христос и Мария Магдалина, рок-опера Эндрю Веббера в провинциальном исполнении!

Он попытался даже затянуть вокальную партию Яна Гиллана, вокалиста «Deep Purple»:

– Джизус Крайст – суперстар!

Получилось фальшиво и совсем не к месту. Ведь Ирочка была музыкантшей. И никогда не фальшивила.

Она подняла голову. Увидев ее глаза, полные боли и ненависти, Кирсанов оборвал свой вой.

– Ну уж… Пошутить нельзя, – выдавил он из себя.

Чтобы не сорваться и не наговорить гадостей, Володька круто повернулся и со своей свитой двинулся к мужскому туалету.

Тем временем холодные струйки воды от растаявшей сосульки побежали по позвоночнику, и Паша как бы выпрыгнул из рая, полного счастья и любви. Ну, еще немножечко… Приподнявшись на локтях, он прикоснулся осторожно к руке Ирочки на своем затылке и прошептал, ощущая прилив жара к щекам:

– Мадемуазель Ирина, мне уже значительно лучше.

Девушка откликнулась на киношный диалог:

– Месье Павел, мне доставляет огромное удовольствие врачевать вашу рану и ухаживать за вами!

Поднимаясь, Паша случайно прижался губами к ее шее и в нос ему ударил знакомый аромат польских духов «Быть может». Чувствуя, как сознание его мутится, он прошептал даме сердца на ухо:

– Ах, мадемуазель, для меня эта рана как награда, ведь я защищал вашу честь!

– Так-так! Травкина и Перышкин! Вы в своем уме? Целуетесь в школе, да еще лежа! Вам что, подъездов не хватает?

Голос завуча школы, Михаила Осиповича Вайнштейна, не просто вернул влюбленных с небес на грешную землю, а швырнул.

Они аж отпрянули друг от друга. Окровавленный платок полетел к ногам завуча. Пашкина голова едва не стукнулась о пол. Спасла невезучую голову Ирина. В последний момент она успела подсунуть ладонь.

Завуч нагнулся и поднял красную тряпицу за белый уголок.

– Что здесь произошло? Откуда кровь? – Преодолевая брезгливость, учитель держал окровавленную улику двумя пальцами.

– Да ничего особенного, – подал голос кто-то из одноклассников. – Перышкин поскользнулся и ударился головой. Вон, о колонну. А наша Травкина оказала ему первую помощь! Благородно, Михаил Осипович!

– Так-так… Ну-ка, благородные, быстро к врачу на первый этаж!

Он поднял с пола за руку упиравшегося Перышкина и чуть не силком потянул его в медпункт.

– Нам в школе еще заражения крови не хватало!.. – восклицал он по пути.

Спустя час Павел с забинтованной головой и дурацкой улыбкой на пол-лица объявился в классе. Как раз шла перемена.

В медпункте ему наложили на рану скобы. Заставили прилечь на кушетку – мол, слабость от потери крови. А еще напичкали антибиотиками. Все вместе вернуло героя в состояние эйфории. Он готов был возлюбить весь мир, включая Володьку. А что?

Ведь они вдвоем любят богиню – Ирочку Травкину!

Странно, но его соперника в классе не было. Ну конечно, в туалетную комнату отправился подымить.

В туалете было накурено. Сизые клубы табачного дыма и затылки одноклассников – вот что он там увидел. Над затылками поодаль, на заднем плане возвышался лик Володьки Кирсанова. Тот сидел на подоконнике и ораторствовал. И речь его словно служила продолжением предыдущей речи, прерванной столь драматично.

– Снимаю я с нее кофточку, начинаю расстегивать лифчик и вдруг понимаю: под лифчиком ничего нет! Два комочка ваты размером с кулак падают на пол…

Слушатели захохотали, и это привело Пашу в ярость. И не только это: люби Володька девушку по-настоящему, разве стал бы он глумиться над нею в сортире!..

Павел и сам не понял, как очутился возле окна. Одноклассники вокруг попадали, как кегли. Стащив друга с подоконника, он повалил его на кафельный пол. Заболела вдруг рана на голове. Как у мушкетёра!

Он выплюнул слово за словом в лицо противнику:

– Сегодня моя шпага к вашим услугам, месье! Встречаемся в семь вечера в спортзале. Не опоздай на дуэль!

Его колотило, он с трудом сдерживался. Вот бы врезать сейчас этому гаду!

– Сам не опоздай.

Ответа поострее у сына дипломата не нашлось.

В назначенное время семиклассники буквально осадили спортзал. Поединок обещал быть и увлекательным, и страшным. Это вам не драчка в туалете или за углом!

В основном собрались Володькины вассалы. Накануне тот раздал им щедро упаковки с жевательными резинками и сигареты. Двигая челюстями и то и дело выбегая покурить, вассалы ждали своего сюзерена, могучего исправедливого. Поодаль держалась небольшая группа парней, одетых попроще. Нетерпение их тоже было велико: многие из них поглядывали на часы, висевшие в зале над шведской стенкой.

В разглядывании часов и покуривании минул час, затем второй. Никого не дождавшись, группы сторонников Перышкина и Кирсанова покинули школу. Великое нетерпение сменилось великим разочарованием. Стали ждать в школьном дворе.

– Придут, всё равно придут.

– Таких слов на ветер не бросают.

– Вызов, настоящий вызов на дуэль!..

Вскоре школу покинули уборщицы тетя Клава и ее дочка Зиночка, дурочка, зачатая в алкогольном угаре послевоенной юности. В здании остался один сторож. Он выключил свет, и последние освещённые окна почернели. Прямоугольник школы мрачно возвышался над скелетами тополей и пиками кованого забора. Сторож медленно обошел здание по периметру. Убедившись, что свет везде выключен, он направился в свою подвальную комнатенку.

Тем временем школьный пустырь, летом служивший футбольным полем и беговой дорожкой для сдачи норм, а зимой пространством для лыжной эстафеты, пересекли два юношеских силуэта. Длинный застекленный коридор соединял основное здание школы со спортивным залом, который выстроили позднее. На плане это выглядело буквой «Г» в ее зеркальном отражении. Ножкой буквы являлся спортивный зал с застекленным коридором, а здание школы – перекладиной.

Как попасть в спортзал?.. Легче легкого!

Окно мужского туалета на первом этаже всегда запиралось на шпингалет. В женский же туалет проникнуть через окно можно было свободно. Чем всегда и пользовались опоздавшие на урок школьники.

Отворив оконную раму, соперники беспрепятственно проникли в родную школу.

Не глядя друг на друга, они миновали коридор и влетели в темную пасть спортивного зала. Щелкнул выключатель. Белый свет люминесцентных ламп больно ударил по глазам. Соперники зажмурились и поморгали, привыкая к свету. Не говоря ни слова, они открыли крохотную комнатенку, служившую Иванычу складом спортивного инвентаря. Ключ от нее хранился в условленном месте над дверью, был засунут в щель между стенкой и наличником.

«Мушкетеры» выбрали из пирамиды по рапире. Уткнув рукояти в пол, принялись свинчивать с клинков защитные колпачки.

Понимал ли Володька, что в своей любовной стратегии и тактике зашел слишком далеко? Конечно, понимал. Но гордыня мешала ему протянуть руку сопернику и извиниться. Приближаясь к чему-то роковому, он прокручивал разные варианты финала. В этот вечер из зала уйдет кто-то один, а второй останется лежать на полу. Раненый, а то и убитый. В голове бушевал внутренний голос: «Честь дамы сердца! Честь дамы сердца!.. Вот заколет тебя этот псих с забинтованной головой! Или опасно ранит. Изуродует. И о МГИМО и дипломатической карьере придется забыть! Языком-то трепать ты горазд! Ну-ка, признавайся, сейчас куда свой язык засунул?»

Пока Кирсанов вел беседы с собственным страхом, Перышкин с забинтованной головой ждал. Ждал, держа рапиру. Свинченный защитный колпачок лежал в кармане.

От взгляда соперника Володю аж перекосило. Чистейшая ненависть! Ненависть к сопернику, оскорбившему честь дамы сердца. По всем рыцарским законам такую ложь, такое оскорбление можно смыть только кровью.

Перышкина смерть и вправду не страшила. Это же так сладко – погибнуть на дуэли, умереть за честь возлюбленной! Впрочем, тут же являлась и сказочная мысль: потом он оживет, а там уж они поженятся. Неужели же Ирочка пойдет вот за этого оскорбителя?

Эта смелая мысль согрела Перышкина. Несмотря на легкое головокружение, он поспешил принять боевую стойку. Вытянув правую руку с рапирой вперед, левую он согнул в локте, как бы демонстрируя бицепсы.

В памяти всплыла безобразная сцена в туалете: похвальба глумливого соперника, поддерживаемая кучкой вассалов, продавшихся за сигаретки. Эти глупцы посмели смеяться над святая святых! Над Ирочкой Травкиной! Едкая волна ненависти и любви вперемешку шибанула Перышкину в голову, а вместе с нею вдруг пришли слёзы. Печаль смыла самообладание. Противник перед ним раздвоился, распался натрое.

Начисто забыв про тактику фехтования, Паша сделал выпады туда и сюда и даже махнул рапирой как шашкой. Слезы лились из его глаз уже водопадом. Он голосил, как младшеклассник.

– Ты, наглец! Что ты там городил про Иру? Повтори, мерзавец! – ревел Перышкин, наступая на то пустое место, где прежде стоял соперник. – Что у тебя с ней было? Или все врешь, каналья?

Володька уворачивался, с легкостью отбивал выпады неуклюжего соперника. Право, не фехтовальщик, а баба! Конечно, такой псих недостоин талантливой Травкиной. Какую-то минуту назад Кирсанов подумывал о мировой, но теперь передумал.

Зачем? Отличная мысль: поиграть с Пашкой-неудачником!

Отбив очередной грубый выпад, Кирсанов выкрикнул – и эхом отдался его голос в спортзале:

– Вру? А вот и не вру!

– Врешь!

Ещё один парированный выпад. Положительно, Перышкин забыл все уроки Иваныча.

– Мы были на вечернем сеансе в кино, – уходя от противника, начал рассказывать Володя. – На последнем ряду. Мы не только целовались! Я трогал ее грудь. Сама позволила. Грудь у нее маленькая. Правду говорю! В чашечки лифчика Ирка кладет вату.

Володя нарочно старался говорить спокойно, прерываясь на вдохи и выдохи. Слабое место противника найдено: его выдержка.

Он оказался прав.

Перышкин закатил форменную истерику. То, что он делал с рапирой, уже нельзя было назвать фехтованием. Вместо серии выпадов он принялся наносить беспорядочные колющие удары, а затем и вовсе стал тыкать клинком в лицо сопернику. Едва ли он помнил о снятом защитном колпачке. Крик стоял на весь зал:

– Врешь! Ты все придумал! У тебя ничего с ней не было!

Будь то простая драка, тактику Перышкина назвали бы паровозной атакой. Оторопевший от напора Володя, уже с трудом парируя беспорядочные выпады Павла, вдруг заголосил фальцетом. Сердце его бешено колотилось от инстинктивного страха.

– Пашка, ты что? Ты что, дурак? Мы же прикончим друг друга! Оно того не стоит, Паша!

– Когда при всех рассказывал, как лапал Иру, о чем думал? Позлить меня решил?

– Да, решил! Она тебя обнимала и целовала, когда ты на полу валялся с разбитой головой, а я…

Выпад, ещё выпад. Володя отступает, Паша загоняет его в угол.

– Но в кино я с Иркой ходил! На «Зорро» с Аленом Делоном! Но и только! Клянусь, у меня с ней ничего не было! Сидели, смотрели кино, взявшись за руки. Даже поцеловать ее духу не хватило!

– Ага, значит, про грудь ты тоже придумал?

Павел тыкал рапирой, но противник, сохранивший еще часть сноровки, от клинка благополучно уходил.

– Про вату мне Светка Залипаева рассказала. Что тут особенного? У нас многие девчонки так делают, у кого грудь поменьше.

– Мерзавец! Негодяй!!

Павел яростно шуровал рапирой, наступая на соперника. Тот, пятясь, отбивал выпады, пятился, снова отбивал.

– Какой же ты гад, Володька! Завтра при всем классе скажешь, что все наврал про Ирку. Скажешь, что у тебя с ней ничего не было. Ну?..

Володька уперся спиной в шведскую стенку. Всё, дальше отступать некуда. Извиваясь подобно змее и уклоняясь от выпадов соперника, он продолжал обороняться. Пойти на мировую, упасть перед противником на колени, признаться перед классом во лжи – он был теперь готов на что угодно. На что угодно, только бы прекратилась эта паровозная атака.

Отразив очередной выпад наседавшего Перышкина, он просто выставил клинок рапиры перед собой. На каком-то автоматизме, пытаясь отбить неподвижный клинок, Павел споткнулся о выпиравший край половой доски и налетел на острие рапиры. Клинок прошел через левый глаз, прошил головной мозг и уперся в стенку черепа.

Смерть наступила мгновенно. Тело, надетое на чужой клинок, по инерции продолжало двигаться навстречу противнику.

Затем обмякло и рухнуло под ноги соперника.

Крик ужаса застрял в ее горле. Хлынули – в который раз – слезы. Кошмар поединка долгое время преследовал Ирину Перышкину, и только с рождением дочери сны стали являться реже.

Она с нежностью прильнула к спящему мужу. Его красивый профиль четким силуэтом смотрелся на фоне окна. Его нисколько не портил – напротив, украшал, – шрам, протянувшийся через левую щеку до виска и остановившийся в сантиметре от глаза.

В детской кроватке, стоявшей возле семейного ложа, захныкала, зачмокала годовалая дочка, намереваясь проснуться. Ирина подхватила на руки спеленатый комочек из детской кроватки. Опустив бретельку ночной рубашки, женщина выпростала роскошную грудь с набухшими от прихода молока сосками. Сонная дочурка захватила губами источник живительного нектара и принялась за работу.

Жена провела рукой по лицу мужа, нежно касаясь его шрама.

– Ах, мадемуазель Ирина, для меня эта рана как награда, ведь я защищал вашу честь!

– Ах, месье Павел! Мадам Перышкина, а не мадемуазель!

чертова метка

(Фэнтези)

В тихий час они успели искупаться. Пока пионерский лагерь «Орлёнок» спал или делал вид, что спал, двое сбегали к реке. Оба уже одевались, когда неожиданно налетел ветер. Порывы его натащили на небо серые тучи с фиолетовыми боками. Словно струсив перед непогодой, августовское солнце спряталось за макушками темных елей. Небо стало ниже, тучи будто нарочно норовили задержаться над головами мальчишек.

– Ванька, ты что копошишься, как девчонка? Одевайся скорее! Бежим – вот-вот ливанет!

– А сам-то?..

И то верно! Димка скакал на одной ноге на песке, пытаясь второй попасть в штанину. Не так-то это просто, когда ты мокрый, и одежда липнет к телу!

Осознав, что одеться до ливня не успеет, Иван сгреб штаны и рубаху в охапку, прижал к груди и что было мочи понесся к дубу. Тот красовался на краю луга, заросшего клевером.

– Догоняй, Димон, не то промокнешь, как цуцик!

Что за зверь такой – цуцик, никто из ребят не знал. Ну да не беда! Богатое воображение мальчишек рисовало что-то жалкое, мокрое, склизкое и одновременно напоминающее мышей-полевок, норки которых они на спор и ради смеха девчонок из третьего отряда заливали водой из целлофановых пакетов.

Дождь рухнул разом – будто сто миллионов ведер опрокинул кто-то с неба. Интересно, сколько рек вместил бы такой ливень?

Ребята думали об этом уже под спасительным деревом. Ванька обнял ствол дуба – до того перепугался подступающего дождя.

Что случилось дальше, он едва ли помнит. В голове осталась лишь жуткая картина со звуком: ослепительная вспышка и страшенный грохот, точно планета треснула пополам. Что-то раскаленное ударило его по затылку.

Хорошо, был у него настоящий друг!

Димон не растерялся – дотащил полумертвого товарища до медпункта в лагере.

Что было потом?

Несколько дней Ваня провалялся без сознания. Его уже хотели везти в московскую больницу – и тут он очнулся.

На затылке у Ваньки образовалась проплешина размером с пятикопеечную монету. Ожог, напоминающий след свиного копыта. Местная врачиха уверенно заявила: «Чертова метка»!

С тех пор за мальчишкой и закрепилось прозвище – Ванька-Черт. Обидное? Нисколечко! «Черт» не обижался. Ему было просто не до этого. Получив метку, он приобрел паранормальные способности! Чистая правда: Ванька и сам поражался новым умениям.

К примеру, зайдя в любое помещение, Ванька узнавал, что здесь происходило. Он читал стены и потолки как книги. Кто-то из взрослых назвал эту уникальную способность «считыванием информации». Временные промежутки, которыми оперировал Черт, были довольно велики: он знал, что произошло в комнате пять минут назад или случилось вчера, но также мог отлистывать «книгу» на год назад и даже лет на десять или двадцать, если только комната была такой старой.

Переменившееся сознание Ваньки-Черта работало подобно фильмоскопу. Когда Ваня был маленьким, в детском саду на плохо растянутой простыне воспитательница Октябрина Павловна показывала ребятишкам диафильмы. Ваня любил эти замечательные истории на пленке, обожал сказочных героев. Многие из них врезались в его детское подсознание. Теперь он как бы снова смотрел диафильмы, только не сказочные, а самые настоящие – о настоящей жизни, которая протекала за этими стенами. По стенам проплывали картины-диафильмы, слышались голоса учителей, директора, стоял гул класса. Стены оживали и сами рассказывали свои истории!

Однажды Ванька решил необычным образом проверить свои чудесные способности. Он заявил, что угадает стихотворение, которое прочтет кто-нибудь из одноклассников. Чтобы подчеркнуть серьезность намерений, поспорил с одноклассниками на пирожок с повидлом из школьного буфета. Пари, конечно, приняли. Ну что ж, вперед! Покинув класс и даже отойдя от двери на порядочное расстояние, он встал в коридоре, окруженный несколькими одноклассниками. Засек время. Пять минут – и он возвращается в класс, а там пересказывает стихотворение Некрасова «Кому на Руси жить хорошо».

Однако школьнику не поверили. Решили, что он заранее договорился со своим закадычным другом Колькой Дербышевым. Что ж, Ванька на том не успокоился! И счет пирожкам продолжился. Выигрывал Черт всухую. Двадцать – ноль! Короче говоря, когда счет пирожкам перевалил за два десятка, одноклассники притихли. Они поняли: с Ванькой-Чертом и вправду не всё так просто, как кажется! И это понимание и выигрыш в споре сыграли с Ванькой злую шутку.

Его стали побаиваться и сторониться. И в самом деле: а вдруг выведает, что у кого на уме! В мыслях у иных школьников – сплошное озорство. Как украсть классный журнал из учительской и исправить накопившиеся двойки за четверть, ежели рядом всеведущий тип? А как подглядеть за девчонками в школьной раздевалке после физкультуры? Да мало ли что волнует мальчишек!

Триумфом же экстрасенсорных возможностей Ваньки-Черта стала вот какая история. Директору школы Шанцевой Софьи Николаевне учителя подарили на юбилей большую картину в дорогой раме: букет махровой сирени в стеклянной вазе на фоне открытого окна, выходящего в залитый солнцем сад. И деталь: отдернутая вправо занавеска. Картину написал известный художник, стоила она немалых денег и куплена была учителями в складчину. Софья Николаевна подарку очень обрадовалась и украсила им собственную спальню. Тут-то и началось ужасное…

Директрису одолела бессонница. В голове вертелись мысли – думаете, о двойках в школьных журналах и о педсоветах? Нет – о конце света! Лезла в мозги и прочая экзистенциальная чушь, модная в середине прошлого столетия. Отношения в семье стали разлаживаться. Софья Николаевна внезапно обрела привычку одергивать в разговоре мужа и ссориться с ним по пустякам. И ладно бы, муж был каким-нибудь заядлым спорщиком! Нет, он всегда считался интеллигентнейшим тишайшим человеком. Муж преподавал историю в той же школе, где она была директором. Уже посетила Софью Николаевну идея о разводе, о невозможности совместно жить с тираном, который слова не дает сказать бедной женщине! А ведь родили вместе двоих детей, мальчику исполнилось десять, девочке – двенадцать.

У директора школы всегда есть свои соглядатаи. Юные.

Соглядатаи, которые у Софьи Николаевны заводились почти в каждом классе будто сами собой, вскорости доложили директрисе о сверхъестественных способностей Ивана Савушкина, ученика 7«Б» класса. Нужен разговор! Но не в школе, конечно. Это опытная директриса понимала. И пригласила Ваню к себе домой. Последнего это нисколько не удивило: после истории с пирожками он пользовался повышенной популярностью у одноклассниц, каковые отчего-то не так боялись его, как мальчишки. В какой-то мере про Ваньку даже можно сказать: он находился в зените собственной славы. И вот слава докатилась до самого верха – до директора!

Софья Николаевна ходить вокруг да около не стала.

– В семье у нас что-то не то, Ваня, – ласково сказала она. – Ты бы присмотрелся, принюхался, или как там ты это делаешь…

И он принюхался.

Ученик седьмого класса «Б» обошел директорскую квартиру. Побывал и в спальне, и в туалете, где, подражая участковому терапевту, не спеша помыл руки с мылом и потребовал чистое полотенце.

– Ваня, не томи, – не выдержала Софья Николаевна. – Есть что сказать – говори!

Подросток постарался нахмуриться и, всё так же подражая участковому врачу, заявил:

– Давайте-ка выпьем чаю. Вот за чайком я вам всё и расскажу. Да, я кое-что увидел и услышал в вашей квартире!

Директриса возражать не рискнула и поставила чайник на плиту. «Чая будет мало, – сказала она себе, – мало… Тут нужно самое лучшее!» Рука её извлекла из буфета банку с персиковым вареньем, которую привезла дальняя родственница мужа из Абхазии. Варенье было разложено по хрустальным розеткам. Салфетки, ложечки, блюдца, чашки…

И она уставилась на семиклассника Савушкина.

– Чай. Варенье. Я тебя слушаю, Ваня!

«Говори, не то двоек наловишь в четверти – и исправить не успеешь!» – чуть не вырвалось у нее.

Прихлебывая чай из большой чашки, расписанной под Гжель, и ложкой за ложкой отправляя в рот вкуснейшее варенье, юнец наслаждался своим положением жреца, прорицателя… да что там – волшебника! Доев варенье и допив чай, он облизал ложку и положил ее рядом с пустым блюдцем.

Перед ним сидела пунцовая от злости директриса. Еще немного, и глаза ее начнут вращаться.

Наконец школьник заговорил.

– Софья Николаевна, – сказал он, – вам надо срочно избавиться от картины с сиренью. Картина эта черным-черна от негативной энергетики. Подождите, подождите… Не возражайте. Когда художника не стало, вся его родня переругалась из-за наследства. Я вижу, я всё вижу. А еще чувствую. Стоило мне зайти в вашу спальню, Софья Николаевна, как меня обуял страх. Дикий просто ужас. Понимаете? А шум стоял такой, будто у вас там народу целый класс собрался, и все кроют друг друга почем зря. От картины этой у вас бессонница и головная боль, – сказал он словами участковой врачихи.

Директриса уже не сидела, а стояла. И кивала с растерянным видом. Расставаться с картиной ей совсем не хотелось.

– Савушкин, а нет иного способа?

– Какого, например?

– Может, помыть картину с хозяйственным мылом? Или земляничным? Чем смывают нехорошую энергетику?

– Удивляете вы меня, Софья Николаевна, – степенно возразил школьник. – Это ж картина. На холсте. Холст – он же ткань. Краска-то потом облезет. Зачем портить произведение искусства? Отнесите-ка живопись в комиссионку. Там картину продадут.

А вы на вырученные денежки купите себе то, что хотите. Да хоть телевизор. Дорогая же, наверное, картина…

Тогда уж не телевизор, мысленно продолжила диалог Софья Николаевна, вспомнив о «Рубине-102» послевоенного выпуска, стоявшем в гостиной. Лучше холодильник. Нет, стиральную машину! Точно! Походы в общественную прачечную давно превратились в изматывающую пытку для Софьи Николаевны, директора школы. Не хватало ни сил, ни времени, а еще тяжело было таскать тюки с бельем. Вдобавок в выходные в прачечной всегда создавались очереди. И вместо того чтобы проверять тетради по русскому языку и ставить оценки, Софья Николаевна торчала в прачечной.

История эта завершилась вполне благополучно.

Как только картина «Букет сирени» исчезла из квартиры директрисы, в семье воцарился мир. Словно злые духи мгновенно утянули за собой всё плохое. Властное лицо директрисы смягчилось. Муж Софьи Николаевны в воскресное утро приблизился робко к жене и поцеловал ее! Та отложила расческу и с интересом посмотрела на своего суженого, которому стукнуло уже сорок три годка, припомнила, как весело жилось на свете в студенческие годы – и вдруг рванула, как студенточка, на кухню, откуда спешно доставила в спальню бутылку «Вазисубани».

Проснувшись, дети никак не могли взять в толк, отчего не готов завтрак и почему из спальни родителей доносится по десятому разу песня Сальваторе Адамо «Падает снег». Но это что! Куда больше мальчика и девочку поразило предложение вечно занятой мамы взять да пойти всей семьей в кино – на нашумевший кинофильм Станислава Говорухина «Вертикаль».

* * *

Машинист, он же начальник поезда, притормозил на повороте узкоколейки. Приближалась станция Безымянная.

– Сергеич, на Безымянной платформы нет, прыгай на насыпь! Скорость невелика, давайте…

Попов Алексей Сергеевич, а попросту Сергеич, военрук, капитан в отставке, поджарый подтянутый человек с седым бобриком волос, кивнул. Голубые глаза его смотрели пронзительно, почти молодо. Он руководил поисковым отрядом «Орленок». Отставной капитан пожал руку начальнику поезда, а затем подал пример всему отряду. Сначала военрук скинул на землю тяжелый вещмешок, набитый консервами и сухпайком, а затем с легкостью, отпустив поручень, спрыгнул на насыпь.

Следом за командиром юнармейцы-пятиклашки, как горох, кубарем покатились по насыпи. Прыгали так, как учили на физкультуре. Поэтому обошлось: никто не подвернул ногу, не поранился, не поцарапался.

Ванька-Черт прыгал последним. Паровоз серии П36 Коломенского завода имени Куйбышева, выпущенный в 1957 году, поддал парку, прощально прогудел трижды и вздрогнул, собираясь набрать скорость после поворота, – и Ваня сиганул вниз. Бросил мешок с консервами и сухим пайком, сгруппировался и прыгнул. Коснувшись ногами насыпи, он, как учили, перенес центр тяжести тела на правый бок, и, перекатившись три раза, поднялся, спокойно отряхнулся и потопал к своему вещмешку.

– Отря-я-я-д, становись! – зычным голосом скомандовал Сергеич. – По порядку – рассчитайсь!

Военрук оглядел заспанные, чуть помятые лица мальчишек. Ничего, сейчас разгладятся.

– Ставлю задачу, – сказал он. – Слушайте внимательно. В лесах здесь действовал партизанский отряд, в составе которого находился пионер-герой Василий Портнов, выпускник нашей школы, имя которого она и носит. Нам предстоит сделать марш-бросок километров на десять – двенадцать до заброшенного монастыря. Там располагался штаб немецкого артиллерийского дивизиона, где в застенках и погиб пионер-герой. Задача: пройти по местам боевых действий отряда и собрать сведения о подвиге Васи. Места здесь глухие, болотистые, кое-где попадаются неразорвавшиеся снаряды и мины. Идем цепочкой, стараемся не отклоняться от товарища, идущего впереди.

Сначала умоемся. А то некоторые никак не проснутся! Видите, вон там чугунная колонка? Один жмет на рычаг, второй умывается, потом поменялись. Ясно? Умываемся, чистим зубы. Не забываем наполнить фляги. Питьевой воды поблизости нет. Ближайший колодец находится в заброшенной деревне Горелово, а до нее километров пять будет.

Приводим себя в порядок, затем каждый юнармеец подходит ко мне за сухим пайком. Перекусываем. И двигаемся дальше. Да, кстати. – Военрук достал новенький пузырек одеколона «Шипр» и пустил по рукам. – Брызгаем аккуратно на шею, лицо, руки. Иначе станем добычей местных комаров-кровопийц.

Ну что, готовы, орлята? А что у вас с обувью? Ну-ка, проверьте, не ослабла ли шнуровка на кедах. Подтяните. Никому не нужны кровавые мозоли. Прошу отнестись к моей просьбе серьезно. Аптек здесь нет.

Пока ребята умывались и проверяли шнурки, военрук устроился на пригорке и открыл офицерский планшет. Достал компас. Поводил пальцем по карте, совместил маршрут с направлением стрелки компаса: зафиксировал направление марш-броска. Застегнув планшет, молодцевато выпрямился.

– Всем юнармейцам выстроиться в цепочку и двигаться за мной! – дал команду. – Савушкин, пойдешь замыкающим. Следи: не дай бог, кто отстанет, потеряется по дороге!

Послышался голос:

– Товарищ командир отряда, разрешите обратиться.

– Разрешаю, юнармеец Меликян.

– А правду писали в газете «Красный лесник»? Ну, что в прошлом году в монастыре погибла большая группа туристов?

– Было такое, – признал военрук. – Группа задохнулась от угарного газа, очевидно, по неопытности. Туристы были городскими жителями, закрыли заслонку дымохода слишком рано.

– А журналист написал, – сказал Меликян, – что заслонка была открыта, а у всех туристов на лицах застыли гримасы ужаса…

– Вот чтобы этого не произошло, юнармеец Меликян, я назначу вас дежурным по закрыванию дымохода. Закроете заслонку своими руками, когда убедитесь, что все дрова в печи прогорели. А сейчас, – громко сказал командир, – встать в строй и цепочкой, соблюдая дистанцию, за мной – шаго-о-м марш!

* * *

Главное в марш-броске с подростками – не сбить у ребят дыхание. Идти в хорошем темпе, однако не шибко, чтобы даже самый нерасторопный боец поспевал. Вот и хорошо, вот и ладненько!

Сергеич несколько раз оглядывался. Убедившись, что отряд взял нужный темп, устремился вперед. На протяжении нескольких километров маршрут совпадал с узкоколейкой, что облегчало движение: шедшие не спотыкались о валежник, не обходили поваленные бурей деревья, отклоняясь от маршрута и таким образом удлиняя его. Стояла особенная глухая тишина, лишь изредка нарушаемая криком болотной птицы да уханьем филина, почему-то перепутавшего день с ночью.

В таких-то вот дремучих лесах и водятся лешие, в чащобах стоят избушки на курьих ножках с бабами-ежками внутри, а на болотах водяные заводят игрища с русалками.

О том думал уже не отставной капитан, а мальчишка Иван, которого помаленьку охватывал, как бы пропитывал языческий страх.

Идя позади, он глядел вслед парнишкам. Те весело болтали, отмахивались от комаров, которых не брал и «Шипр», и старались не отставать от командира. Ребята ничего такого не чувствовали, это было ясно.

Усилием воли Ванька остановил черный поток мыслей. Дабы переключиться, он попробовал представить себя партизаном. Без карты и без компаса. Непонятно, куда идти! Вот тебе и туристическое ориентирование! Значит, только по мху на деревьях можно только определить, где север, а где юг? А что это там? Впереди среди деревьев что-то чернело. Так и есть – землянка, поросшая мхом и черникой. Сергеич остановил отряд. Все столпились вокруг заваленного входа в землянку.

– Вот в таких землянках жили советские партизаны, – тоном экскурсовода сообщил военрук.

Он расчехлил пехотную лопатку, висевшую у него на правом боку.

– Предлагаю отрыть сверху небольшое отверстие и посветить фонариком. А там поймем, есть ли смысл откапывать вход целиком. Ну, кто хочет отличиться?

Отличиться захотели все. И пришлось выбирать по считалке.

Вышел месяц из тумана,

Вынул ножик из кармана.

Буду резать, буду бить,

Всё равно тебе водить.

Палец считавшего уперся в Ивана.

– Так, Савушкин, тебе копать, – распорядился Сергеич.

– А я дальше считалку знаю! – выкрикнул тут пятиклассник Мишка Козлов.

– Вот как, Козлов? Ну что ж, если знаешь продолжение, считай дальше.

А за месяцем – луна.

Чёрт повесил колдуна.

А колдун висел, висел

И в помойку улетел.

А в помойке жил Борис.

Председатель дохлых крыс.

А его жена Лариса –

Замечательная крыса!

Он другую полюбил.

Взял топор и зарубил.

А жена не умерла,

Взяла деньги и ушла.

И оставила записку:

«Ты дурак, а я Лариса!»

То ли от усталости, то ли от нервного напряжения, но отряд одолел приступ хохота. Побросав вещмешки, ребята катались от смеха по траве до икоты, до слез. Взрослые знают: остановить такую вакханалию невозможно. Нужно ждать, пока смех выдохнется, пока дети обессилеют. Да что дети – сам военрук лил слезы от смеха. Ну и считалочка!

Но вот какая вышла штука: копать всё равно пришлось Ивану – палец снова выбрал его!

– Судьба и на печке найдет, Савушкин. Копай, боец. – И военрук протянул ему лопатку.

Иван нарочно оглянулся и развел руками:

– Так нет никакой печки, товарищ командир! Разве что в землянке посмотреть?..

– Посмотрите, посмотрите. И чем быстрее, тем лучше, нам еще топать и топать, и в хорошем темпе, чтобы засветло в монастырь попасть.

Ванька поплевал на ладони и начал копать. Земля была рыхлой, лопатой шуровать было легко. Вскоре проделанный лаз позволил заглянуть внутрь землянки.

– Алексей Сергеевич, в землянке кто-то есть! – вырвалось у Ивана. – Посветите фонариком!..

Не паутина бы, свисавшая плотной шторкой с деревянного потолка, так можно было бы подумать, что землянку партизаны покинули совсем недавно. А за паутиной открылась ужасная картина…

За столом, сколоченным из грубо обтесанных топором досок, позеленевших от времени, уронив голову на руки, сидел скелет в истлевшей форме красноармейца. В затылке сидевшего темнела дырочка. Видимо, убили выстрелом с близкого расстояния. На столе стояла гильза от 45-миллиметрового снаряда, сплющенная сверху. Гильза, конечно, служила лампой-коптилкой. Время доедало железную печку в углу – от нее сохранился лишь ржавый осыпающийся остов.

– Савушкин! Опять фантазия разыгралась? Или фильмов про войну насмотрелся? – Военрук несколько раз поводил сверху фонариком. – Нет там никого и быть не может!

Иван снова заглянул в партизанскую землянку. И вправду никого. Он вздохнул. Он ведь считал информацию! Диафильм посмотрел.

– Савушкин, лаз закопать!

– Так точно!

– Я нанес на карту землянку, по приезде сообщу куда следует, – сказал военрук. – Двигаемся дальше, бойцы.

Еще несколько километров по лесной глухомани, и участникам марш-броска открылась заброшенная деревня со скорбным названием Горелово. Сельцо вполне соответствовало своему мрачному имени. Целых домов тут не обнаружилось. Одни лишь полуразрушенные остовы печей, торчавшие средь бурьяна, напоминали о счастливой довоенной жизни. Ребята примолкли.

Поискав глазами колодец и не найдя его, Сергеич дал команду двигаться дальше.

Колодца с водой не нашлось, зато полило с неба. Неожиданно солнце скрылось, заморосил мелкий холодный дождик. Как ни странно, он принес некоторое облегчение. Правда, вещмешки постепенно намокли, лямки резали плечи.

Бойцы выбились из сил. Темп замедлился. Сказывалась многочасовая усталость. Прекратилась болтовня юнармейцев, военрук и сам перестал шутить. Всем не терпелось поскорее добраться до монастыря, о котором столько рассказывалось, сбросить мокрую одежду и согреться у печки. Животы у всех подвело, однако есть хотелось не особенно. Зато всех мучила жажда. Вода во фляжках закончилась быстро, а свежую набрать было негде. Поэтому-то дождик был очень кстати – и ребята, и капитан слизывали с губ солоноватые струйки дождя вперемешку с потом.

«Загнал, загнал ребятишек, – волновался военрук, поглядывая на уставшие лица мальчишек. – А привал делать нельзя, я их просто потом не подниму. Скорее бы прийти!»

Мысленно он прочертил маршрут по карте. Монастырь должен быть где-то рядом, но где? А если он завел детей не туда?

И что делать в такой ситуации? Да еще под дождем? Закутываться в плащ-палатки – и на землю? А потом всех пацанов –

в лазарет? Нет, так не пойдет.

– Так, – сказал он громко, – бойцы, веселее, веселее, мы уже на подходе, мы рядом с монастырем.

Уставшие, измученные, мечтающие о воде, сухости и тепле мальчишки продвигались по тропе по инерции.

– Вот же он! – воскликнул кто-то впереди.

Черные стены монастыря неожиданно преградили дорогу.

– Ура! – не удержался Сергеич.

– Ура! – еле слышно, пересохшими глотками повторили за ним юнармейцы.

Высокие кирпичные стены, окружавшие монастырь, были частично разрушены, повсюду виднелись следы от пуль и осколков. И странно было видеть одиноко стоявшие въездные ворота, запертые кем-то на засов! По обе стороны от них зияли проломы.

Природа не терпит пустоты. Трудно сказать точно, сколько нужно лет, чтобы от развалин монастыря не осталось ни камешка, но за полвека растения бы точно управились. Подрастали кругом березки, раскидывали ветки рябины, а вездесущий орешник разрастался прямо на алтарной части храма, крышах трапезной и колокольни, покосившейся мельницы с почерневшим от времени водяным колесом. Большой пруд строгой прямоугольной формы контрастировал с полуразрушенными монастырскими строениями.

Здесь-то, среди этих стен, Ваня и увидел новое «кино».

В трапезной школьник замер и даже поднес руки к ушам – его как будто оглушили звуки. Почти так оно и было: звуковые фильмы прокручивались кадрами по старой кладке. Эпизоды прошлого листались, точно многотомное собрание сочинений с иллюстрациями. Мозг Ваньки-Черта «считывал информацию» со сводчатых расписных стен помещения.

Пока он, возбуждённый, смотрел «диафильм», измученные долгим переходом по лесным тропам и промокшие до костей ребята легли чуть не вповалку в монастырском подворье.

В трапезную заглянул военрук.

– А, Савушкин, вот ты где! Всё колдуешь! А ну-ка, дуй за дровами. Стемнеет сейчас. Бойцов надо накормить и спать уложить. Смотрю, ты самый бодрый.

– Алексей Сергеевич, здесь ночевать нельзя! – взмолился Иван. – Здесь что-то нехорошее может случиться, когда все заснут! Чую!

– Так, Савушкин, не корми соловья баснями. Здесь я решаю, кто и где будет ночевать. А ваши сказки и былины мы послушаем в следующий раз. Выполнять приказание!

– Есть выполнять приказание, товарищ военрук!

Схватив поржавелый топор, брошенный сколько-то лет тому назад у входа, и потемневшую от возраста корзину для хвороста, Ванька-Черт бросился исполнять приказ.

Слава богу, идти было недалеко: природа сама подошла к монастырю. Собирая хворост, выбирая ветки покрупнее, Иван мучительно соображал, как ему поступить. В голове стояла какофония звуков: страшные крики, стоны раненых, автоматные очереди, взрывы снарядов и гранат… Грохот боя доносился и сюда, к деревьям: сцены в монастырских стенах запечатлелись не только внутри, но и снаружи.

Много повидали, услыхали и запомнили эти камни. Немецкая речь, крики «Хайль, Гитлер!», тарахтение тяжелой техники. И даже запахи. До Ивана донесся вдруг запах солярки. А потом накатил гул работающих двигателей артиллерийских тягачей. Очевидно, в трапезной во время войны располагался немецкий штаб артиллерийского дивизиона.

– Ой! Что такое? – вырвалось у Ваньки.

Прямо у монастырской стены, там, где место было чуть пониже, скрытно был устроен небольшой огород с грядками. Несколько рядков картошки кто-то уже выкопал. Охапкой лежала морковная и свекольная ботва, листья репы. И четко отпечаталась на черной земле подошва немецкого сапога. Очень большого размера! Иван нагнулся, чтобы получше разглядеть след.

Если бы кто с колокольни или монастырской стены увидел в эту минуту Ваньку, он бы подивился, насколько выделялась плешь-метка на затылке, открытая словно нарочно, как бы раздвинувшая шторками копну белокурых волос.

Какая-то тень со свистом, переходящим в рев, налетела сверху и покатилась по земле. Не видя еще этой тени, Ванька ощутил что-то, какой-то щелчок в мозгу, и отскочил. Тем самым спас себе жизнь.

В точности на то место, где он секундой ранее стоял и разглядывал отпечаток сапога, рухнул кусок монастырской стены – несколько сцепленных раствором оштукатуренных кирпичей.

Показалось что-то Ивану или увиделось на самом деле, сказать трудно. Как будто на на колокольне кто-то затаился, кто-то, кто планирует Ваньку-Черта убить. Получается, в монастыре засел враг. Неужели живой фриц или полицай? Вот это номер! Сколько ж он тут прожил? Да быть не может! Война отшумела в сорок пятом году, а нынче на календаре шестьдесят третий! Минуло почти два десятка лет. И тут до сих пор обитает полицай? И он и посадил, значит, эту картошку, морковку и свеклу, а осенью наведывается сюда и убирает с грядок урожай. Нет, не может такого быть. Здесь же на десятки километров вокруг нет жилых поселков. И даже охотники сюда не забредают: болотина. И зверь болота не жалует. Разве что змеи, тритоны и лягушки не против такого микроклимата. Или полицай ест змей и лягушек?

И опять след огромного сапога притянул Ивана. Конечно, тут кто-то был!Вот сбитая шляпа оранжевого гриба-моховика. Расплющенная. Значит, сбил ногой, не заметив, и наступил. На мгновенье Иван увидел крупный мужской силуэт в балахоне с капюшоном, направлявшийся в глубину темного леса. От страха мальчишка зажмурился. Когда открыл глаза, видение пропало.

«Надо Сергеичу доложить, что-то здесь нечисто! Как бы беды не случилось! – мелькнуло в голове у Ивана. – Хватит фантазировать! Хворосту достаточно. Пару-тройку крупных веток расколю топором на месте».

Он подхватил корзину с хворостом и двинулся к монастырскому подворью. По пути прихватил березку-сухостойку, поваленную когда-то порывом ветра.

– Долго ходишь за дровами, боец Савушкин! – заметил военрук. – Посмотри-ка, юноармейцы наши, кто помладше, скисли совсем. Холодно им, голодно, а мамкиной сиськи не предвидится в ближайшие сутки! – пошутил Сергеич.

– Алексей Сергеевич, здесь живет кто-то! Точно говорю, видел! Высоченный, в плаще с капюшоном, а ноги у него – лапищи сорок восьмого размера! Знаете, он убить меня хотел. Кирпичи сверху сбросил. Если б я не отошел, мне бы конец. Доказательство имею. Огород у него здесь! – И Ванька рассказал о своих находках подробнее.

– Хм, огород, картошка… И вправду странный субъект. Земли вокруг полно, сажай – не хочу, а он за тридевять земель огород организовал. Неспроста это! Надо в районном отделении милиции шепнуть кое-кому, пусть проверят. Что за граф Монте-Кристо здесь завелся и от людей прячется?.. Ну ладно, боец Савушкин, попробуй развести огонь в камине, а я юнармейцам команду дам сюда подойти. Всё же здесь теплее, чем в храме. Там-то ни одного стекла не уцелело, ветер так и гуляет по помещениям. Да и сыро. В трапезной тепло, сухо, стекла целы. Может, ты и прав: как будто тут кто-то живет!

Вскоре в камине, пристроенном к большой русской печи, вовсю полыхал огонь. Из свода камина торчал крюк, очевидно, служивший для подвеса над огнем металлической посудины. Воздух в трапезной быстро прогревался.

«Надо бы и печь эту затопить, – подумал Ванька-Черт, – да все дрова на камин ухлопал!.. Пора и за водицей сбегать!»

Bанька сбегал на здешний пруд. Зачерпнув котелком воду, он поразился ее чистоте. Не чистоте даже – прозрачности. «Надо же, даже головастиков нету! – прошептал мальчишка. – Странный пруд какой-то! Как отфильтрованный. Будто искусственный. Надо бы дно проверить!»

Подвесив полный пятилитровый котелок за крюк над самым пламенем, Иван распаковал три брикета с сухим пайком, а попросту – прессованной гречневой кашей. Как заправский солдат, достал из ножен армейский штык-нож и вскрыл одну за другой три банки с тушеной кониной.

– Вкуснотища-то какая! – Слизнув с ножа остатки желе и мясных волокон, он почувствовал себя очень голодным и очень расслабленным. Схлынуло наконец напряжение, владевшее им почти сутки.

Ванька достал из рюкзака два батона ржаного хлеба и аккуратно разрезал батоны вдоль и потом поперек, считая каждый кусок. Смахнув крошки в руку, он отправил их в рот.

А в котелке булькала, издавая потрясающий запах, гречневая каша с тушенкой. Иван проглотил слюну. «Надо же, – удивился он, – ну прямо как у собачки академика Павлова!»

Ну вот, кажется, всё готово. «Кашу помешать и звать народ на шамовку», – мысленно заметил Иван.

Вот и деревянный половник. Его Ванька нашел в красном углу, в пустом киоте, который кто-то использовал как комод, для хранения домашней утвари.

Неожиданно за спиной возник военрук. Ванька, почуяв присутствие постороннего, обернулся. И, подчиняясь учебной воинской дисциплине, бросил руку к голове и отрапортовал:

– Товарищ военрук, разрешите доложить: ужин готов, можно звать отряд на шамовку!

– Отставить, Савушкин! Руку к пустой голове не прикладывают. И на какую такую шамовку?.. Савушкин, ах, Савушкин, откуда ты этот блатной жаргон вытащил? Из какой колонии по перевоспитанию несовершеннолетних преступников? В армии говорят: на прием пищи. Запомнил?

Увидев, как лицо подростка наливается краской, военрук сменил строгий говор на доверительный тон.

– Не огорчайся. Ты молодец. Ум-м!.. Пальчики оближешь.

Попробовав кашу, военрук распорядился:

– Зови отряд не прием пищи.

Вооруженные алюминиевыми мисками да ложками ребята из тех, кто соображает побыстрее, тотчас поняли: если быстро съесть первую порцию, то можно рассчитывать на добавку! Главное, чтобы остальные не додумались до того же. И загремели миски с ложками!

Ударно-мисочный оркестр радовал Ивана своей незамысловатой, какой-то первобытной мелодией. Назначив раздатчика пищи и убедившись, что с аппетитом у едоков всё в порядке, Ванька решил повнимательнее послушать и посмотреть стены трапезной.

Отойдя подальше от едоков с мисками, Иван принялся изучать помещение. Сводчатые стены трапезной были расписаны растительным орнаментом. Советский мальчик Иван, конечно, этого не знать не мог, но художник изобразил на стенах райские кущи. Обнаженная пара, мужчина и женщина, были первочеловеком Адамом и женой его Евой. Оба драпали от летящего к ним отряда херувимов, вооружённых мечами. Во главе небольшого войска летел сам архангел Михаил.

Ванька-Черт видел тем временем иную картину.

Вдруг вырос пред ним не пейзаж с кущами и Адамом, но поясной портрет Гитлера в окружении знамен со свастикой. Оглушило мальчика лающее приветствие «Хайль, Гитлер!» Эхо от воинственного вопля долго гуляло в мозгу. Ванька потёр пальцами виски и усилием воли заставил убраться из головы нацистскую мерзость. Потом он с облегчением, точно от ушедшей боли, рассмеялся.

Из-под портрета фюрера торчали голые ноги Адама и Евы! Сложилась нелепая четырехногая каракатица, монстр, от пояса которого вырастал обрубок Гитлера. Над головой же фюрера архангел Михаил с мечом из молний изгонял из библейского рая не только согрешивших перволюдей, но будто и немецких захватчиков!

И то верно! Изгнал же русский народ фашистскую нечисть с родной земли. Иначе и быть не могло. Не напрасно батя Ивана воевал и под Берлином был ранен. Не напрасно терпели боль от ран и шли на смерть и другие советские воины.

Кто-то тронул мальчика за плечо. Ванька аж подпрыгнул!

Военрук.

– Савушкин, – сказал командир, – пока не стемнело, надо ребят спать уложить. И принеси еще дров. Все-таки конец лета, к ночи похолодало, ребят можем простудить. Я видел тут поблизости сухую осину: пальцем тронешь –упадет. Возьми топор, двух помощников – и вперед. Мигом до опушки и обратно.

– Сергеич, а если этот великан снова появится? Мы же без оружия. У меня есть штык-нож, но, сам понимаешь, это оружие ближнего боя.

– Не бздеть, Савушкин! Родина о тебе позаботилась! Принимай оружие!

Капитан достал из вещмешка кожаную кобуру необычного вида. Сигнальный пистолет был засунут в специальный кожаный карман, вокруг которого располагался патронташ с десятью сигнальными ракетами. Сверху был закреплен брезентовый поясной ремень со стальной пряжкой-застежкой.

– Можно?

– Бери.

Восхищенный Иван вынул СПШ-44 из кобуры. Развернулся, прицелился туда, где прежде висел когда-то поясной портрет Гитлера. Зная, что пистолет не заряжен, мальчишка плавно нажал на спусковой крючок.

Сухой щелчок холостого выстрела привлек вниманиеотрядовцев. Обступив Ивана, они завистливо смотрели на старшего товарища, вернее, на сигнальный пистолет в его руке.

– Ну что уставились? Кто со мной за дровами?

– Я!

– Я!..

– Я…

Выбрав двух подростков покрупнее да покрепче, Иван приказал обоим следовать за ним.

Выбравшись из теплой трапезной, троица поежилась от пронизывающего ветра.

– Ничего, прорвемся, – сказал Иван.

Ребята двинулись к лесу, по-вечернему чернеющему за монастырской оградой.

– Где-то здесь должна быть осина, совсем сухая, Сергеич видел! – объяснил Иван. – Да вот же она! Парни, ну-ка отойдите, я сейчас по ней топором!..

– Смотрите, на ней что-то написано! – сказал один из помощников.

– Где?

– Вот же.

Обойдя осину, Ванька-Черт увидел на голом стволе, с которого кто-то содрал кору, угольную надпись:

Уходите, пока целы! Не уйдете – смерть!

«Ты смотри, – подумал Ванька, – фашист поганый по-русски писать научился!»

Он достал ракетницу. Переломив ствол пистолета, вложил спецпатрон в ствол.

– Еще посмотрим, фашист, чья возьмет! – Ванька направил ствол в сторону леса и крикнул: – Выходи, гадина фашистская, на честный бой!

Ну конечно, он, Ванька-Черт, победит, одолеет гада. Победил его батя – победит и он.

Но лес ответил тишиной.

– Эх, если б не темнота, я б ему показал, где раки зимуют! – Он сунул пистолет в кобуру. – Эй, ребята, ко мне пока не подходите.

Сам же Ванька примерился и ударил топором наискось поближе к низу осины. Помня о технике безопасности, отбежал. Дерево затряслось, как в лихорадке, но устояло. После пятого удара ствол, будто войдя в резонанс с ударами топора, с жутким звуком треснул и вдруг разломился натрое. К счастью, никого из ребят не задело.

– Порядок, – сказал Иван.

Он выбрал самый тяжелый кусок ствола, почти что бревно, и, вспомнив о Ленине на субботнике, взвалил осину на плечо.

– Парни, давайте, не мешкайте. Взяли по бревну – и в монастырь. Я вас прикрою, если что.

Пистолет он держал в руке. Ствол его в тусклом вечернем свете отливал синевой.

По пути Ванька пытался считать информацию с деревьев, услышать рассказ осин и берез. Однако диалога с деревьями не получилось. Видимо, тут его чудесным способностям был положен предел. Волнующиеся на ветру, шепчущиеся о чем-то своем листья, конечно, что-то хранили в памяти: не могли же они ничего не впитывать! Но картинки выдавали слишком мелкие, как осколочки, и настолько разные, что общая картина не складывалась. Это были не кадры кино, а шипение, которое бывает, когда телеканал отключает программы.

Когда трое подошли к трапезной, на землю как-то разом опустился сырой сумрак. Монастырские стены погрузились во тьму. Уханье филина и крики неведомой ночной птицы дополнили непроглядную ночь.

– Еле успели, – сказал Иван. – А если бы нет?.. Надо было фонарик взять.

Осиновые дрова ребята сложили у камина. Иван назначил дежурных, объяснил, как поддерживать огонь. Не взять ли ему фонарь, не обойти ли трапезную по периметру, вооружившись пистолетом?

Военрук был иного мнения. Заперев дубовую дверь на засов, капитан приказал бойцу Савушкину отдыхать. Через три часа боец Савушкин должен сменить Толика Меликяна, заступившего на дежурство…

Распорядившись, военрук отправился на обход, а там и спать. У Ивана же заснуть не получилось. В голове стояли страшные картины и не давали покоя. А в какой-то момент ему показалось, что наверху кто-то ходит. Показалось? Точно – ходит!

Кусочки красной глины и песок сыпались сверху на лицо, на грудь. Кто-то ходил наверху, поскрипывая тяжелыми сапогами. Иван вспомнил, что в деревнях потолок промазывают для тепла красной глиной. «Надо на что-то решаться», – сказал себе Иван и встал.

Убедившись, что все заснули (спал и неугомонный Сергеич, подложив под голову похудевший вещмешок и накрывшись плащ-палаткой), Иван взял ракетницу и прихватил, памятуя о вылазке за дровами, со стола карманный фонарик военрука.

План был таким: исследовать внутренний периметр трапезной и попытаться найти потайную дверь. Ее могли не заметить в сумраке.

План увенчался успехом!

Добравшись до кладовой, Ванька-Черт сделал открытие. Кладовая вела в подвал. Вниз спускалась узкая лестница. Одолев два марша, Иван оказался перед закрытой на засов дубовую дверь. Засов? Посветив фонариком, он понял что старый засов был декоративным, на самом деле дверь была закрыта на крючок. Откинув его, Ванька осторожно открыл дверь и прислушался. Вроде бы тихо. Тогда он, слушая стук собственного сердца, спустился в подвал.

Там луч фонаря выхватил из темноты страшную картину.

Вдоль сводчатых стен подземелья лежали и сидели, прислонившись к стенам, человеческие скелеты, одетые в полуистлевшую форму. Форма красноармейская, без сомнений. Скелеты были прикованы цепями к скобам. У каждого скелета в черепной коробке зияло аккуратное пулевое отверстие от выстрела с близкого расстояния.

Ванька перевел луч фонаря на утопавшую во мраке торцевую стену. И вздрогнул от ужаса. К стене фашисты прикрепили грубо сколоченный деревянный крест, а к нему прибили гвоздями подростка. Теперь от него тоже остался один скелет. Его грудь закрывала фанера, висевшая на веревке, обмотанной вокруг шеи. На фанере читалась надпись на немецком языке: «Партизан». Скорее всего, это и был Василий Портнов.

В подвале не было запаха гнили. Крысы подземелья не оставили на скелетах ни кусочка плоти.

И вновь включились способности Ивана.

Прикрыв глаза, он впитывал кадры двадцатилетней давности. Крики пленных, немецкая ругань, хлопки выстрелов, отдававшие коротким эхом в каменных стенах, разгуливали по подземелью. Потом всё стихло. Послышался чей-то просящий голос. Иван прислушался и разобрал каждое слово.

Заискивающий голос с подобострастием просил по-русски корову, двух поросят и десяток кур. То была плата за предательство: этот человек выдал фашистам партизан. Просителем был местный житель, гореловский мужичок. Именно у него опрометчиво остановился на ночевку небольшой партизанский отряд. Когда партизаны заснули, он поспешил к монастырю, где хозяйничали немцы. Отряд фашисты разгромили, пленных допросили и добили в подвале.

Вася Портнов был среди тех, кто при атаке фашистов выжил. Когда ночью немцы ворвались в избу, он выстрелами из пистолета убил офицера и трех солдат, но потом патроны кончились. Мальчик хотел подорвать себя гранатой, однако был ранен и не успел выдернуть чеку. В монастырь его привезли уже без сознания и прибили гвоздями к наскоро сколоченному кресту, дабы устрашить остальных пленных партизан.

Потрясенный трагическими картинами прошлого, Ванька не в силах был сдвинуться с места. Что же еще таят эти темные стены? Но далее послышался шум отъезжающей машины, запах отработанной солярки шибанул в нос наблюдателю.

Ванька встряхнулся. Светя под ноги фонарем, он двинулся в дальний угол подземелья. Там он приметил какое-то легкое свечение. Так и есть! Позади угловой опоры вдоль стены тянулась винтовая лестница. Она вела на чердак. А за противоположной угловой опорой скрывался узкий подземный ход. Ход наверняка вел под монастырские стены и оканчивался где-нибудь в лесу. Такие тайные ходы строители часто делали на случай захвата монастырей или замков ворогами.

«Нужен новый план», – сказал себе Иван.

Одно из двух. Или он бежит наверх и будит Сергеича, или разбирается с громадным фашистом сам.

Сжимая сигнальный пистолет, Иван понял: никуда он не побежит, а будет сражаться в одиночку. Осторожно и медленно, светя фонариком под ноги, он продвигался шаг за шагом по винтовой лестнице. Всё, стоп. Голова уперлась в люк. Это вход на чердак. Приоткрыв головой крышку люка, Ванька чуть не вскрикнул. Увиденное повергло его в шок. Детина в противогазе засовывал шланг от баллона с каким-то газом в дымоход. Рядом находилась металлическая воронка с ручкой, служившая, видимо, для усиления голоса. Иван разгадал замысел фашиста. Газ должен лишить пламя кислорода, и оно погаснет, а в это самое время раздастся жуткий нечеловеческий крик, наводящий ужас на юнармейцев. В темноте начнется паника. А ведь у некоторых может не выдержать сердце!

Поняв, что в противогазе фашист его по-любому видеть не может, Иван спокойно открыл люк и достал ракетницу. Счет шел на минуты. Катастрофа могла случиться в любой момент. Самое правильное – выстрелить из ракетницы фашисту в голову. Правда, обжечься можно, если промахнешься. Но разве думают в бою об ожогах и ранах?

Выстрел слился с нечеловеческим воплем, усиленным металлическим рупором. Ракета угодила врагу прямо в голову. Застряв между противогазом и капюшоном, она жгла фашисту лицо, шею и плечи. Охваченный магниевым пламенем, тот катался с воплями по чердаку. Руки его, как клешни, хватали и не могли вытащить горящую ракету. Вскоре он затих.

Неужели готов?

Ванька подошел к поверженному гиганту. Не шевелится. Подросток перекрыл кран газового баллона. Потом рассмотрел в свете фонаря убитого противника. Резиновый противогаз наполовину расплавился от высокой температуры. Человеческая щека выгорела до черной корки. Зрелище было ужасное до тошноты! Поскорее отвернувшись, Иван побежал к открытому люку. Следовало позаботиться о спящих юнармейцах и военруке. Они ведь ничего не подозревали!

Он успел. Кашляя и испуская стоны, ребята ползали в темноте, не понимая, что произошло. У Ивана перехватило дыхание. Сейчас! Сдвинув засов и распахнув входную дверь, он принялся по одному вытаскивать мальчишек на свежий воздух. Очухался военрук Сергеич – и поспешил, кашляя, ему на подмогу. Круглая луна безразлично наблюдала за происходящим.

Сильнее других пострадал Толик Меликян. Ему пришлось делать искусственное дыхание. Так уж вышло, что ночью он спал в самой опасной зоне у печи, где и надышался угарным газом чуть не до смерти. Всех ребят изрядно тошнило. Юнармейцы ползали под луной, мучаясь от рвоты и стремясь надышаться.

– Дышим! Дышим! – командовал военрук.

А еще ребятня хотела пить.

С плачем и стонами самые маленькие просили воды. Пить, пить, пить! Схватив кадушку, Иван ринулся к пруду. Ночная вода была мертвенно-голубоватого цвета. В ней отражалась луна.

С кадушкой воды Иван побежал обратно, спасать отравленных неизвестным газом ребят.

Прямо из кадки подросток лил юнармейцам воду на лица, приговаривая: «Господи, помилуй! Господи, помилуй! Господи, помилуй!» Явственно помнилось: так в детстве учила его баба Люся, у которой он гостил летом в деревне.

В лесу ухал филин, где-то кричала выпь, кто-то большой и черный с треском пробирался среди ночных деревьев, приближаясь к монастырским воротам. Языческий страх обуял Ивана.

Но вдруг фашистский вражина ожил? Кто его знает? Ожил – и по подземному ходу выбрался в лес? А потом предпримет атаку?

Где пистолет? Иван похлопал себя по боку. Но карман для сигнального пистолета был пуст. Ванька поискал глазами Сергеича. Военрук отпаивал из фляги Меликяна.

– Сергеич! – взмолился Иван. – У меня пистолет пропал, а этот гад может объявиться в любой момент!

– Отставить панику, боец Савушкин! Подобрал я твой пистолет, пока ты за водой бегал.

Капитан подал ему СПШ-44. Иван поспешил зарядить пистолет новым патроном.

Треск сучьев в лесу приближался. По-видимому, гигант-фашист подобрался уже близко.

– Иван, ребят заноси в трапезную! Закрывайтесь там на засов! Я сам его встречу! – Сергеич достал из кобуры скрытого ношения маленький браунинг и уверенным движением снял его с предохранителя.

Кто-то огромный уже ломился в запертые ворота монастыря. Как странно! Ведь и справа, и слева от ворот стены проломлены. И вот в один пролом просунулось нечто ужасное: голова в оплавленном противогазе…

Фашист издавал какие-то звериные вопли, крики раненого слона или что-то похожее. Искаженные звуки с хрипом доносились из раструба немецкого противогаза, бак с угольным фильтром у которого был оторван. На шее у обожженного болтался немецкий шмайсер. Брезентовая плащ-палатка с капюшоном представляла из себя дымящиеся лохмотья. Судя по тому, как обгорел противогаз, атакующий видел лишь одним глазом. Именно поэтому голова его повернулась набок, как у разглядывающей что-то птицы. Дымящийся силуэт чернел посреди залитой лунным светом лужайки.

Иван с последним мальчишкой на руках ввалился в помещение трапезной и упал, изнемогая, на пол. Закрыть на засов дубовую дверь уже не успел.

Команду «Ложись!» перекрыла автоматная очередь. Затем еще одна, и еще. Посыпались стекла, брызнула фонтанчиками пыли штукатурка, разлетелись щепками доски входной двери. Черный силуэт в дымящихся лохмотьях вырос в дверях трапезной.

Где же Сергеич, почему не стреляет?

И тут выяснилось еще кое-что. Таща мальчишку-юнармейца, Иван неудачно упал на пол. В правой руке пульсировала боль. Не сломал ли? «Ничего, мы и левой сможем! Добьем фашиста из того же оружия!» И подросток извлек спасительную ракетницу.

Правда, левая рука, и без того слабая, дрожала. А правая не подчинялась. Он опаздывал. Враг вот-вот сменит магазин, и тогда пощады не жди…

И тут грохнул одиночный выстрел. Сергеич? Из браунинга? Ванька тоже нажал на спусковой крючок. Ракета, оставляя сноп искр и шипя, прошла рядом с головой противника. Эх, мимо! Зато выстрел Сергеича достиг цели: двухметровый гигант продолжал стрелять из своего автомата, но был уже мертв. На сей раз по-настоящему мертв.

Когда все стихло, когда мертвец рухнул, а пыль осела, Иван, опираясь левой рукой о пол, подполз к стене. Мальчишки, которые пришли в себя, стали пробираться, кто ползком, кто на четвереньках, к выходу. И тут в дверях возник военрук с пистолетом. В другой руке он держал карманный фонарик.

– Савушкин, потери среди личного состава имеются?

– Никак нет, товарищ военрук, – постарался бодро ответить Иван. – Вроде все живы.

– А что тогда лежишь?

– Немного руку повредил. То ли вывих, то ли перелом, не знаю.

– Тогда лежи. Сейчас что-нибудь придумаю.

И капитан-отставник придумал. В армейском своем вещмешке он нашел медицинский бинт. Спустя четверть часа боец Иван с прибинтованной к руке шиной и перевязью вокруг шеи стоял у трупа врага и обсуждал с Сергеичем ночные приключения.

Юнармейцы, окружив старших, жадно ловили каждое слово.

– Я так думаю, – рассуждал военрук, – этого типа фашисты не зря здесь оставили. Да еще с оружием, противогазом и баллоном с каким-то газом. Что-то он здесь охраняет! Надо завтра с утра как следует весь монастырь обследовать, глядишь, разгадаем мы этот ребус.

– Товарищ военрук, а мне кажется, всё дело в пруде. Там какая-то загадка. Пруд этот ненастоящий. Очень правильный, ровный, и вода там будто из крана – чистая.

– И что же? Для чего его устроили? Что там, в глубине?

– Постирушку завтра затеем, – предложил Иван, – а там и посмотрим.

– У меня другой вопрос, – сказал военрук. – Что с мертвым фашистом делать? Могилу ему рыть? Но это ж, так сказать, доказательство!

– В подвал его, – предложил Иван. – Там монахи ледник сделали. Ему уж лет двести, наверное. Они там мясо хранили, чтобы не испортилось во время поста. Вот этого зверя туда и утащим. Пускай полежит до приезда кого следует. Я знаю, товарищ военрук, кто партизан предал и как они все погибли. Там, в подвале, партизаны до сих пор прикованы к стенам. Вернее, то, что от них осталось. Василия Портнова фашисты к кресту прибили…

– Ох, Савушкин, нет в подвале никого. Небось, опять твоя буйная фантазия разыгралась?

– Пойдемте!

Все, кто мог идти, спустились в подвал. К своему великому удивлению, Иван не увидел ни останков красноармейцев, прикованных цепями к стенам, ни креста на стене.

– Фантазер ты, Савушкин! Тебе бы сказки да истории сочинять.

На следующий день, купаясь в пруду, один из мальчишек наткнулся на медный вентиль в твёрдом дне. Позвав на подмогу парнишку посильнее, он сумел отвинтить эту штуку.

Сергеич очень удивился, когда вода ушла внутрь, обнажив ровную бетонированную площадку. (Позднее специалисты выяснили, что площадка предназначалась для установки секретного оружия Гитлера.)

Иван, стоявший на берегу с забинтованной рукой, усмехнулся.

– Ну что, товарищ военрук, кто вчера про сочинение сказок говорил?

портрет из парижа

1

Вы учились в московской средней школе №138 Ворошиловского района? О, тогда вам здорово повезло! Эти годы никогда не выветрятся из памяти.

Сто тридцать восьмая школа Ворошиловского района города Москвы имела нечто вроде особого статуса. Она служила венцом демократии и либерализма в окружении диктатуры победившего пролетариата. Сюда стекались все, так сказать, сливки, изгнанные из более благополучных школ. Ученики 138-й гордились тем, что они другие, «неблагополучные».

Нам, ученикам, разрешалось даже курить на переменках.

Я прекрасно помню эту вольность. Курили мы на пятом этаже.

А ещё мы носили длинные волосы а-ля «Битлз». И по праву: именно в сто тридцать восьмой устраивались конкурсы школьных вокально-инструментальных ансамблей. Эти творческие состязания гремели на всю Москву. Конкурсы проводились, что называется, по высшему разряду: печатались специальные пригласительные билеты с подписью директора школы и даже с печатью. Такими билетами в качестве поощрения одарялись активисты и отличники. Остальные же ученики (вроде меня), троечники, двоечники и прочие лодыри, а также ребята из соседних школ проникали на конкурс ансамблей, влезая по водосточной трубе в окно женского туалета на третьем этаже. Затем, отряхнувшись, расчесавшись, безбилетники поднимались на пятый этаж и с важным видом входили в актовый зал. Там уже звучали электрогитары. И мы, тайным путём проникшие на территорию музыкального действа, своей невозмутимостью показывали, что благополучно миновали комсомольский кордон на входе в школу и находимся в зале на законном основании…

Директором школы была Шанцева Софья Николаевна – коммунистка до мозга костей и вместе с тем шикарная блондинка с «бабеттой» на голове. Ходила она в мини-юбке («мини» до неприличия!), без конца курила. Ведя уроки литературы, рассказывала не только о Достоевском, Толстом и поэтах, но и об ужасах царской России, о голодавших рабочих, о бедственном положении женщин, вынужденных продавать себя в публичных домах, чтобы прокормить семьи. Учительница входила в раж: забываясь, могла запросто сесть на парту в первом ряду. И не просто сесть: в руке она держала сигарету, правда, незажженную, и закидывала ногу на ногу, демонстрируя ученикам белизну нижнего белья. Последнее приводило в неописуемый восторг мужскую половину девятого «А». Одним словом – классная бабец!

В 1970-м году по школе прокатилась новость: директриса побывала в Париже! Она слетала во Францию в составе советской делегации. Делегация посетила ежегодный праздник газеты французских коммунистов «Юманите». Новость эту сопровождало позднее эхо. Минули годы. На очередном юбилее школы ко мне подошла дочка директрисы, Леночка Шанцева, и попросила оформить портрет Софьи Николаевны, когда-то привезенный из Парижа. Леночка знала, что я стал признанным художником.

Я с удовольствием согласился помочь. Развернув дома рулончик французского торшона, с годами пожелтевшего, я внимательно рассмотрел парижский рисунок. Неуверенные линии, чересчур резко очерченный абрис губ, сбитая посадка глаз и проваленный нос выдавали непрофессионального рисовальщика. Однако узнать женщину на портрете было нетрудно. То была и вправду она, молодая красавица-директриса. Двадцать лет тому назад!

Отматываем два десятка лет и перемещаемся в Париж.

2

Во второй половине сентября в парке Курнев на северо-востоке Парижа каждый год проходит праздник газеты французских коммунистов «Юманите». Сентябрь 1970 года не стал исключением в ряду праздничных мероприятий. Парк украсили лозунгами на всех языках мира. Суть лозунгов была неизменна: пролетариям всех стран предлагали объединяться.

В парке можно было встретить делегатов от компартий со всех континентов. Делегация же коммунистов из Советского Союза и стран Варшавского договора традиционно считалась почётной.

Карнавальный оттенок коммунистическому мероприятию придавали колоритные наряды гостей из Азии, Африки и Латинской Америки. Вдобавок в парке выступали известные джазовые и рок-коллективы из Европы и Америки. Больше того: там и сям в парке пестрели группы настоящих хиппи!

Песни протеста, гневные речи, осуждавшие войну во Вьетнаме, политические дебаты, коллективные диспуты и яростные личные споры о будущем планеты не умолкали до вечера.

В конце концов всех объединил «Интернационал». Заведенные собственными речами и девизами, люди в едином порыве поднялись и с чувством спели:

Весь мир насилья мы разрушим

До основанья, а затем…

Любой наблюдатель заметил бы контраст, который создали люди и природа. Стоял теплый сентябрьский вечер, дул ласковый ветерок, доверительно шептались каштаны – и все это слабо вязалось с угрожающим смыслом исполняемой песни.

«Интернационал» отзвучал. Революционный запал сошел на нет, люди остыли, к ним вернулось осознание простой жизни вокруг: нет ни баррикад, ни красных стягов, ни винтовок, ни крови, зато есть шелест листвы и бархатное прикосновение парижского вечера. Желания собравшихся переменились точно по мановению природы. Кто-то решил погулять по парку, у кого-то разыгрался аппетит, а кое-кто вознамерился уединиться в номере с симпатичным членом дружественной компартии, сносно объясняющимся на русском языке…

Предместья Парижа потихоньку тонули в дымке вечернего тумана, предвещавшей безветренное утро. Назавтра французские товарищи обещали экскурсию по Парижу. В программе значились посещение музея Ленина, кладбища Пер-Лашез, где похоронены герои Парижской коммуны. В финале был обещан поход по магазинам.

3

Этот брюнет понравился Софье с первого взгляда. Наверное, вот так и вспыхивает любовь! Загорелое обветренное лицо, вьющиеся волосы, открытый взгляд карих глаз, трехдневная щетина. Портрет дополняли клетчатый шарф, небрежно обмотанный вокруг шеи, свитер грубой вязки и потертые голубые джинсы.

Француз представился:

– Le camarade Leon.

– Товарищ Софья. – Она хотела добавить: Николаевна, но вовремя прикусила язык.

– Le camarade de Sophie!? – Сделав ударение на последнем слоге, он широко улыбнулся.

Появился переводчик, сопровождавший советскую делегацию. Он поведал французу о его новой знакомой:

– Товарищ Софья Шанцева – директор средней школы. Она из Москвы, преподает русский язык и литературу. Член КПСС, интернационалистка, замужем, воспитывает дочь.

Леон заулыбался еще шире и с тою же скоростью выдал сведения о себе:

– Уроженец Парижа, журналист газеты «Юманите», коммунист, разведен.

И еще что-то сказал. Переводчик замялся было, но потом все-таки перевел:

– Леон просит передать, что вы – красивая молодая женщина. Вы ему очень нравитесь. Он хотел бы показать вам настоящий Париж, который отличается от прилизанного туристического Парижа. Вам как преподавателю русской литературы было бы это интересно?

Софья почувствовала, что краснеет. Комплименты были более чем очевидны даже в переводе. Она сумела взять себя в руки, одарила француза сдержанной улыбкой, а переводчику заявила в третьем лице:

– Она будет счастлива составить компанию такому интересному мужчине, как le camarade Leon. Ей очень интересно увидеть Париж – город мировой моды, искусства и литературы.

Переводчик нахмурился.

– Видите ли, запланирована групповая экскурсия для советской делегации, – обратился он к Леону. – У le camarade de Sophie могут возникнуть трудности с руководителем —

le camarade Petrov.

– Не волнуйтесь! – ответил, продолжая улыбаться, француз. – Я покажу le camarade de Sophie музей Ленина на рю Мари-Роз, дом Полины Виардо, музы Ивана Тургенева на рю Дуэ, и многое другое!

Тут Софью будто прорвало. Она ощущала себя юной девчонкой и ничего не могла с этим поделать. Она в Париже, и ей выпал такой шанс!..

– Я мечтаю побывать на Монмартре! А еще я была бы самой счастливой женщиной на свете, если бы мой портрет нарисовал настоящий французский художник. Это так романтично! А главное – это память о Париже на всю жизнь! – Жар вновь прихлынул к её щекам, но она уже не обращала на это внимания. Стремясь сказать всё, что сказать хотелось, директриса школы и учительница литературы лихорадочно выуживала из памяти самое главное. Её красивый покатый лоб прорезала продольная морщинка. – Леон, мне очень нравится творчество импрессионистов, и не только их. В нашем музее имени Пушкина собрана лучшая коллекция картин этого направления в живописи. У одного из них, Амедео Модильяни, был роман с нашей великой поэтессой Анной Ахматовой…

Она замолчала. Софье вспомнилась защита диплома: ей долго не утверждали тему «Поэты Серебряного века», вместо нее навязывая другую: «Маяковский – трибун революции». «Вы же комсорг курса, – внушал ей руководитель, – а выбираете упаднических поэтов. О них никто уже и не помнит! Подумайте хорошенько: вам ведь скоро предстоит вступать в партию, потребуются рекомендации старших товарищей…»

Однако «трибун революции» с его пафосом агитатора студентку Шанцеву волновал мало. И она отстояла тему! Софья Николаевна с удовольствием вспомнила, как сумела выбить разрешение на доступ к архивам и затем допоздна просиживала в Ленинке, открывая для себя поэзию Анны Ахматовой, которой не столь давно вернули членство в Союзе писателей СССР.

Первые ахматовские книжицы стихов, «Вечер» и «Четки», изданные до революции крохотными тиражами, напечатанные на серой бумаге с «ятями», вызывали у Софьи трепетное отношение. Она словно она прикоснулась к чему-то запретному, больше того – интимному.

Дипломнице Шанцевой повезло: стояла хрущевская оттепель. Пробив стену ворчания и упреков членов комиссии, Софья защитилась на «отлично».

– Мадмуазель Софи, вы слышите меня? – говорил переводчик, вторя голосу француза. – О, конечно же, я покажу вам Монмартр, le camarade de Sophie! Правда, Модильяни жил на Монпарнасе, а не на Монмартре. Лет десять тому назад во Франции сняли фильм о последних годах жизни художника с его музой Жанной Эбютерн. О, то была трагедия: молодая женщина из богатой семьи покончила с собой, узнав, что Модильяни скончался.

– Жаль, – молвила Софья, – что у нас в Советском Союзе этот фильм не показали. Кто же в роли Амедео?

– Великолепный Жерар Филип. Знаю, он очень популярен в России.

– Когда я училась в десятом классе, – отозвалась Софья, – мы сбегали с уроков, чтобы посмотреть фильм «Фанфан-тюльпан» с его участием. Смотрели раз за разом. Все девчонки в школе были в актера влюблены.

Трое, француз из «Юманите», директор советской школы и переводчик, помолчали, а затем Леон окончательно взял инициативу в свои руки.

– Монмартр – визитная карточка Парижа! – объявил он, точно экскурсовод. – Гора Мучеников! Именно там были казнены язычниками святой Дионисий с учениками. Времена были жестокие. Гонения на христиан сопровождались массовыми истреблениями последних.

– Насколько мне известно, ему отрубили голову. По легенде, омыв ее в ручье, он прошел шесть километров, держа голову в руках. Взойдя же на гору, упал замертво!

– В вашей прекрасной головке целая сокровищница знаний, le camarade de Sophie! – воскликнул Леон. – Позднее, – продолжил он, – после франко-прусской войны, именно на этом месте возвели собор Сакре-Кер, базилику Святого Сердца. Собор посещают сотни тысяч паломников со всего света. А какие там витражи! Софи, вам обязательно их нужно увидеть.

Тут переводчик принялся вращать глазами и трясти руками, точно пациент психиатрической клиники. Софья поняла: пора закругляться. Однако она не была бы директором школы, коли б не умела добиться своего.

Снова покраснев, она задала наконец вопрос, который не давал ей покоя:

– Товарищ Леон! Вы не подскажете… Здесь где-то поблизости должен находиться магазинчик для русских туристов… Да, магазинчик. Я хотела бы обменять баночки с черной икрой, водку и фотоаппарат на валюту.

Будь что будет! Что первично: материальное или духовное? Классики материалистической философии вдруг вылетели из ее головы. Что бы там ни писали теоретики, на практике победило материальное. Она в первую очередь не директор и не «товарищ», она – женщина! Она должна хорошо выглядеть. Софья вообразила завистливые взгляды чиновниц от образования и шепотки: «У нее платье из Парижа! А туфли? И туфли тоже оттуда, из Франции!..»

Поняв, что сообщить французу придется и это, переводчик единым духом выпалил список желаний le camarade de Sophie.

4

Весь день товарищ Леон катал ее по окраинным улочкам, водил по крохотным парижским магазинчикам, точнее, лавкам. На вырученную от продажи икры и водки валюту там можно было приобрести нечто, уже вышедшее из моды и упавшее в цене. Конечно, покупательница Софья об этом не догадывалась. Но много ли купишь на несколько купюр?

Видавший виды «Пежо» 1958 года выпуска, принадлежащий редакции «Юманите», наматывал уже вторую сотню километров, когда за материальным стало проглядывать духовное. В списке на тетрадном листочке в клеточку все до единого пункты были зачеркнуты. Софья зачеркивала строчки французской шариковой ручкой, подаренной Леоном. Директорский кошелек почти опустел, зато коробки и пакеты с туфлями, колготками и платьями создали целый холм на заднем сиденье автомобиля.

Вперед, на Монмартр! Товарищ Шанцева внезапно поняла, что в этот теплый вечер, в это прекрасное время парижской осени она хочет просто сидеть в кафе где-нибудь на городской улице… Где-нибудь? Вон там, под ткаными полосатыми маркизами, укрывающими название кафе – «Рандеву на Монмартре». Какое, однако, название!.. Оно повторялось золотыми буквами над арочными окнами здания. Там она будет, медленно смакуя каждый глоток, пить настоящий густой кофе, сваренный по-турецки, и запивать его прохладной водой, которую ей подадут в специальной чашечке. Именно при таком сочетании каждый глоток волшебной кофейной влаги превращается в шедевр вкуса и аромата.

Она хотела и другого. Она желала, чтобы Леон влюбленно смотрел на нее и говорил не переставая, делал ей комплименты, повторял по-французски, какая она красивая, молодая…

И не имеет значения, что он не знает русского, а она не понимает по-французски. Они оба все поймут, почувствуют сердцами. Вибрация голоса, влюбленный взгляд, прикосновения рук…

Так и случилось.

5

Позднее, вернувшись в особняк, где ее поселили, она посмотрелась в зеркальную створку шкафа. И уже не покраснела, хотя любовалась собственной грудью. Тою ее частью, что выдавалась над снежно-белой кофточкой. Грудь приоткрывал узкий кремовый лифчик «Анжелика». Это предмет она не купила – то был подарок Леона. Лифчик лишь недавно вошел в моду. Его половинки-чашечки подчеркивали вздымавшуюся от сладкого предчувствия грудь женщины. Софья вспомнила, как отнекивалась в магазине, как, чувствуя жар в щеках, отталкивала руку Леона, который с настойчивой улыбкой уговаривал ее принять «Анжелику» в подарочной упаковке, украшенной розовым бантом.

Безусловно, французы – раскованные и смелые мужчины! Подарить ей, советской женщине, коммунистке, предмет нижнего белья! Да как он посмел? Что он себе позволяет и за кого ее принимает?.. Но погодите: откуда эти шаблонные фразы? Мысль Софьи Николаевны внезапно оборвал порыв ветра, распахнувший открывший балконную дверь, швырнувший в лицо тюлевую занавеску.

Отдернув штору, товарищ Шанцева вышла на балкон и закурила тончайшую сигарету «Salem» с ментолом. Пачка сигарет тоже была подарком Леона. Ласковый сентябрьский ветерок, подхвативший сладкий сигаретный дым, вознамерился растрепать ее замечательную «бабетту», а табачный дым защипал глаза. Софья отвернулась от прилипчивого парижского ветра, а затем и вовсе вернулась в комнату. Все-таки здорово, что ее поселили в этом старинном особняке, отдельно от основной делегации. Случай! Богатая пожилая семейная пара, покидавшая на время город и сочувствовавшая коммунистам, предложила поселить у себя кого-нибудь из выдающихся советских товарищей. Выбор пал на Софью Шанцеву: все-таки учительница и вдобавок директор школы. Так ей объяснили причину отдельного заселения. Причину, в которую она не могла поверить: в делегации были куда более заслуженные товарищи. Истинная причина выяснилась чуть позже. Под вечер ее неожиданно навестил несносный le camarade Петров, и все сразу стало ясно! Этот образчик советской морали и нравственности сделал нелепую попытку соблазнить ее. От него пахло вперемешку потом и дешевым одеколоном. Подобные типы были противны Софье. В ее представлении настоящий мужчина выглядел иначе. А это – так, слизняк какой-то, говорящий по-бабьи, фальцетом, мужичок-недоделок с вечно бегающими маленькими глазками! И в глазках его свинячьих она разглядела вначале подозрение, а затем и страх – испуг не досчитаться кого-нибудь из членов делегации. Париж ведь!

Уж если ты решил меня покорить, размышляла Софья, так купи цветы, купи французское шампанское! «Что ж ты тычешь мне в лицо бутылкой водки, купленной в Москве? – хотела бросить в свинячьи глазки Софья. – Не на ту напал, Казанова плаща и кинжала!»

Товарищ Шанцева за себя постоять умела. И кой-какой житейский опыт в таких делах у нее имелся. Она вспомнила, как бесстрашно урезонивала отпетых хулиганов, парней выше ее ростом, учеников 138-й. От одного только взгляда директрисы, от командного голоса эти бугаи обращались, точно по волшебству, из зубастых волков в покорных овечек.

Она решительно пресекла амурные попытки камрада Петрова:

– Петров, – заявила Софья, – вы чего добиваетесь? Я ведь могу и письмо написать в вашу организацию. О вашем недостойном поведении. Вы позорите высокий моральный облик советского человека. Руки уберите и идите проспитесь!

Однако сладить с подростками и одолеть офицера КГБ – задачи разного порядка. Пронзительным фальцетом несостоявшийся любовник возопил:

– Ты что несешь, курица ощипанная?! Да как ты смеешь, девчонка сопливая! И это вместо благодарности? Это я, я поселил тебя отдельно от всей делегации! Это благодаря мне ты жируешь в шикарном парижском особняке! И ты мне угрожаешь? Ты рассуждаешь о морали? Ты? – Кагэбэшник ухмыльнулся. – Смотри, Шанцева, у меня не забалуешь. Мне донесли уже, что ты собираешься охмурить французишку из «Юманите»!

«Переводчик доложил», – механически отметила она.

– Смотри, красавица, – продолжал Петров, – как бы твоему мужу кто-нибудь не капнул! Жена, мол, проститутка, примчалась в Париж и тут же связалась с иностранцем… Могу ведь и анонимочку организовать, направить куда следует! Мало не покажется!

– Так, – сказала твердо Софья, – это уже нарушение всех мыслимых правил приличия! – С этими словами учительница открыла дверь гостиной, а затем вытолкала наглеца на лестницу. – Выход сами найдете или вас проводить, товарищ Петров?

Петров хмыкнул и поднял руки. Похоже, уловил, что зашел слишком далеко. Ход его мыслей был прост. Не дай бог, училка сама настрочит кляузу в родной КГБ. Что тогда будет? Ей могут поверить. Прошлое у нее чистое. Она образцовый директор школы. Ему влепят «строгач», а вдобавок перестанут пускать за кордон. И все из-за этой смазливой мерзавки! И тогда его маленький бизнес с сигаретами, шариковыми ручками с голыми красотками, со жвачкой и пластинками накроется медным тазом. А ведь на его место в комитете желающих хоть отбавляй! Все горят желанием сопровождать делегации в капстраны! Его поспешат задвинуть, затолкать в самый дальний угол. Пикнуть не успеет – зашлют в какую-нибудь Болгарию или Румынию! А там не пофарцуешь – не помидоры же с перцами на коммунистическую Родину везти, елки-моталки!

6

В спальне Софья снова полюбовалась собственным зеркальным отражением. Сменить прическу, распустить волосы, чуть завить – и вот вам вылитая Мишель Мерсье, актриса, сыгравшая в авантюрной комедии «Анжелика – маркиза ангелов». Софья мечтательно потянулась и, высоко держа голову, отправилась в туалетную комнату. Завтра надо встать пораньше, подкраситься, напудриться: предстоит экскурсия по Парижу!

Молодая женщина долго не могла заснуть. Все казалось ей, что Леон где-то рядом, даже простыни пахли Леоном.

«Так-так, милочка… – говорила себе Софья. – Ты что же, влюбилась в этого француза? Как там сказал товарищ Петров? Ты ведь замужняя женщина, член КПСС – и втюрилась в иностранного журналиста? Ты в своем уме, дурочка?»

Женщина задавала себе неудобные вопросы, но ответов на них не находила. Она выключила наконец ночник, но все равно не могла заснуть. Терпкий мужской запах преследовал ее. Тогда она решила его перебить: попыталась вспомнить, как пахнет муж. О боже: из этого ничего не вышло! Всплыл иной запах: из хрущевской трехкомнатной квартиры докатился до носа едкий дух котлет, жаренных с луком. И это все? Нет: за котлетами резковато потянуло одеколоном «Шипр». Им муж протирал свои щеки после бритья.

– Да, Софочка! – прошептала женщина в постели. – Негусто! А главное, не возбуждает. Ну как может возбудить молодую красивую женщину запах жареных котлет? Может, Софочка, может, только возбудить не то, что ты подумала. Аппетит – это да! Чувственность – нет!

Перевозбуждение выгнало ее из кровати на балкон. Она вышла туда в одной ночной рубашке. Долго курила, вглядываясь в чужую роскошную жизнь, жизнь ночного Парижа.

И опять легла в постель. Ворочалась всю ночь. Заснула лишь под утро.

7

Снизу вежливо пропиликал клаксоном автомобиль. Софья птицею вылетела на балкон – и обомлела. Из знакомого «Пежо» ей махал рукой Леон. Рукой не пустой, а с букетом.

– Спускайтесь! – крикнул он по-французски, но она поняла без перевода.

Сердце ее ухнуло и покатилось. Ей пришлось ухватиться за перила, чтобы не потерять равновесие. В эту минуту она поняла: сегодняшнюю ночь она проведет с Леоном – чего бы это ни стоило!

Однако под окна ее этим утром прибыл не один Леон.

У особняка, аккуратно объехав автомобильчик Леона, остановился автобус с логотипом «Юманите». И товарищу Шанцевой ничего не оставалось, как вместе со всей советской делегацией отправиться в музей В. И. Ленина на рю Мари-Роз, 4.

Контраст между букетом цветов, мечтами о любви и бытом вождя мирового пролетариата поразил ее. Мебель в музее вполне можно было назвать убогой. Оказывается, Ильич вывез ее из России. Бедное убранство выглядело просто нищенским рядом с местной французской мебелью в стиле арт-нуово. Выяснилось, что тов. Ульянов-Ленин жил не один, а с Надеждой Константиновной и ее мамой, своей тещей Елизаветой Васильевной. Последней, между прочим, отдали лучшую комнату. Переводчик бубнил заезженное: вождь мирового пролетариата голодал, но все равно помогал еще менее обеспеченным товарищам по партии…

Тут Софья почувствовала чье-то прикосновение. Рядом стоял Леон, ее Леон – и нежно сжимал ее руку. Софья Шанцева поняла, как быстро она переменилась. В любой другой ситуации она бы немедленно пристыдила мужчину, который, находясь в музее Ленина, заигрывает с ней! Пристыдила? Да она бы дала нахалу по рукам, чтоб неповадно было! Здесь, в святыне каждого коммуниста, нужно стоять навытяжку, впитывая каждое слово!

Теперь же Софья-Софи четко осознала: крепкая рука Леона, на которой ощущались волоски, рука, лежащая уже на ее бедре, волнует ее куда сильнее, чем рассказ о том, что Ленина чуть не сбил на автомобиле какой-то пижон. Владимир Ильич обычно ездил с окраины Парижа в Национальную библиотеку на велосипеде, а этот пижон…

То ли мысли так повлияли на советскую директрису, то ли включилась инерция мышления, но Софья Николаевна ухватила и отвела от себя руку журналиста, путешествующую по ее телу, изучающую маршруты. И тут же поняла, почему это сделала. Не потому, что партия, не потому, что Ленин. Увидят же! Позор-то какой выйдет: не девица ведь, четвертый десяток пошел, а чуть голову не потеряла на глазах у всей делегации! Она резко одернула плащ и вся, как ей показалось, обратилась в слух.

«Так… Значит, вождь мирового пролетариата куда-то ехал… Куда ехал и зачем? Ехал грека через реку, видит грека – в реке рак… Ага, он ехал через реку. На велосипеде. Вместе с Надеждой Константиновной. Увидел в реке рака и остановился посреди моста. И вот его кто-то догнал на автомобиле и столкнул в реку, а там раки-буераки! А что же Крупская, что с ее велосипедом?»

Ей представился Ленин на кухне хрущевки, тайком от тещи поедающий раков, выловленных в Сене. Нет-нет, он ел котлеты! Крупская перемалывала раков в мясорубке и жарила котлеты…

Запах Леона, стоявшего рядом, сводил Софью с ума. Мысли ее смешались, она больше не слышала, что там рассказывали гид и переводчик. Она собрала в кулак остатки воли и снова попробовала пробудить затуманившееся сознание. Выяснилось, что ленинская лекция доносится уже из соседней комнаты музея – туда постепенно перетекала советская делегация.

И тогда с ней заговорил… Ленин.

– Сегодня вечером, дорогуша, вам надо обязательно законспектировать услышанное. И увиденное, – сообщил он и подмигнул с портрета.

«Так-так…» – подумалось директрисе.

– Все законспектировать. Непременно, дорогуша, – голосом Бориса Щукина из кинофильма «Ленин в октябре» приказал ей висевший на стене портрет Ильича. И опять подмигнул. Весельчак этот Ленин!

Софья Николаевна встряхнулась и оглядела собравшихся в музее. Слышал ли кто еще это обращение Ленина?

Лес равнодушных затылков. Коллективное дыхание. Экскурсанты вслушивались в монотонные фразы переводчика. Кажется, никто ничего не заметил. Она с опаской взглянула на портрет.

– Да, да, матушка, не надейтесь на свою девичью память! – твердил со стены ценитель русской мебели. – Как вернетесь в особнячок, сразу за стол – и конспектировать, конспектировать и еще раз конспектировать!

Ильич подмигнул, а потом поправил шарф. Его шея отчего-то была обмотана шарфом. Софья где-то уже видела этот шарф. Да и лицо…

Это он. Конечно же, это Леон! Стремясь избавиться от наваждения, Софья помотала головой. Но как избавишься от того, кто стоит рядом и сжимает твою руку?

Общий гул облегчения, донесшийся от группы экскурсантов, стал для нее сигналом. Наконец-то полуторачасовая ленинская лекция завершилась. Отныне Ленин всегда будет означать для неё неимоверную скуку. А ещё – любовное сумасшествие!

Делегаты, утомленные полуторачасовой лекцией, направились не торопясь, не желая выдать себя спешкой, к выходу из музея. Перед посадкой в автобус она услышала визгливый фальцет Петрова:

– Товарищи, завтра у нас с вами очень важное мероприятие: посещение кладбища Пер-Лашез, где захоронены члены Парижской коммуны, расстрелянные буржуазией. А также мы возложим цветы возле мемориальной доски, установленной в их честь…

«Надо что-то делать, – лихорадочно соображала Софья, из головы которойкоммунизм почти выветрился. – Завтра последний день перед вылетом, а я так и не побывала на Монмартре!» Мечта привезти из Парижа не только шмотки, но и портрет, придала ей сил. «Думай, думай, Софочка, думай! Конечно, почтить память коммунаров на кладбище Пер-Лашез – дело ответственное, но Монмартр важнее!»

Способ попасть на Монмартр вместо кладбища существовал. Она не была бы учительницей, если б его не знала.

Незаметно Софья Николаевна достала из дамской сумочки карандаш. Не тот, которым она подводила глаза, когда начальство вызывало ее «на ковер». А другой – очень мягкий, 3М, изготовленный на Московской карандашной фабрике имени Сакко и Ванцетти, американцев итальянского происхождения, невинно осужденных и казненных на электрическом стуле. Надломив карандаш, она вытянула грифель, сунула его в рот и принялась жевать. Вот вам простой школьный способ повысить температуру!

К тому времени, когда автобус доехал до старинного особняка, где «прописал» Шанцеву товарищ Петров, она уже чувствовала, как пылают ее лоб и щеки. Ей на самом деле стало нехорошо. Проходя мимо Петрова, восседавшего на переднем сиденье возле самого выхода и кадрившего французскую переводчицу, она вдруг схватилась за голову и опустилась на ступеньки автобуса.

– Мне плохо, у меня жар, я, кажется, простудилась…

Вскочившая с места переводчица что-то быстро затараторила по-французски, потом, опомнившись, выпалила по-русски:

– У нее очень высокая температура, надо вызвать врача! Вы понимаете?

– Не надо никакого врача, пусть отлежится в доме и никуда завтра не едет! – оборвал переводчицу товарищ Петров.

Не то чтобы Петров был неисправимо злым человеком. Нет, им двигали не мстительные, а иные побуждения. Материальные. Ту небольшую сумму наличных, которую ему выдавали на представительские расходы, Петров уже использовал: накупил жвачек, эротических шариковых ручек и прочей мелкой контрабанды. Отчет о потраченной валюте он научился писать с выдумкой: к примеру, цветы, обыкновенные красные гвоздики, на кладбище Пер-Лашез заменялись венком, а дружеский вечер в гостиничном номере с коммунистами из «Юманите» описывался как обед в хорошем ресторане. Начальство об этом догадывалось, однако смотрело на подобные шалости сквозь пальцы. Взамен начальники получали подношения: кто несколько пар колготок для жены, кто шариковую ручку с оголенной красавицей, кто новый альбом Шарля Азнавура.

– Товарищи! – обратился Петров к пассажирам. – Мужчины! Кто-нибудь, проводите ее до дома. Автобус подождет!

Какой-то передовик производства взял Софью под руку. Навалившись на сильную мужскую руку, она медленно двинулась к подъезду.

Удивительно, но ее импровизация с карандашом прошла без сучка без задоринки. Возможно, Петров увлекся переводчицей-француженкой.

Сидя на огромной (по советским меркам) кровати, товарищ Шанцева с наслаждением стаскивала с себя одежду.

– Черт возьми, – говорила она, – а неплохо все-таки живут эти буржуи!

Потом она с удовольствием подставляла свое тело, свои налитые груди, жаждущие любви, под упругие струи воды. Мылась она за стеклянной дверцей душевой кабины – старинной, построенной в конце прошлого столетия.

Конечно, расслабляться не следовало. Наверняка Петров скоро нанесет визит с целью удостовериться, что подопечная болеет, а не симулирует болезнь. Надо быть начеку! Как революционерка. Как Крупская… с котлетами!

Хихикнув, женщина накинула на плечи махровый халат, повязала вокруг головы полотенце. Шлепая мокрыми ногами по паркету, подошла к кровати. Взяла с тумбочки дамскую сумочку. Достала уже не карандаш 3М, а ярко-красную губную помаду. Этап операции номер два!

Софья нарисовала поочередно на ладонях латинскую букву V. Затем принялась растирать лицо. Постепенно щеки, лоб и нос приобрели нездоровый красноватый оттенок. Пусть зануда Петров видит: у страдалицы и впрямь высокая температура!

И еще чуть-чуть краски! На сей раз темных тонов. Учительница достала черный карандаш и ножичком наскребла на тетрадный листок горку измельченного грифеля. Облепив серым порошком подушечки пальцев, провела ими вокруг глаз. Потрясающий эффект! Из цветущей тридцатипятилетней женщины, жаждущей любовных приключений, Софья Николаевна вмиг превратилась в пациентку туберкулезного диспансера. Так, еще немножко покашлять для вида… Совсем недурно для актрисы без опыта! Все, можно без страха встречать Казанову плаща и кинжала!

8

Звонок не застал ее врасплох. Надев домашние тапочки, она, нарочито шаркая по полу, спустилась по лестнице в вестибюль. Открыла дверь.

Но пред очами ее предстал не тот, кого она ожидала увидеть!

В глазах Леона она прочитала испуг. И тотчас поняла: ее маскировка удалась на сто процентов. Чтобы успокоить француза, она взяла его руку и провела ею по своему лицу. Потом засмеялась, увидев на пальцах Леона следы грима. Внимательно посмотрев на ее лицо и на свою руку, засмеялся и Леон. Но тут она изобразила строгое лицо и приложила указательный палец к своим губам.

– Тсс! Петров! Может прийти товарищ Петров!

Француз должен был усвоить смысл сказанного без переводчика. Он журналист, он поймет.

Продолжая спектакль, она закашляла, будто больная туберкулезом. Не выдержав, рассмеялась. Леон взял в ладони ее лицо, придвинул к своему – и тоже рассмеялся.

9

От громкой трели звонка влюбленная пара синхронно подпрыгнула. Не раздумывая, Софья вытолкала журналиста на балкон. Затем, взглянув в зеркало, поправила чуть смазавшийся «макияж». Шаркая, как старуха, спустилась в вестибюль. За стеклянной дверью особняка названивал кагэбэшник Петров. Опустив глаза, подкашливая, она впустила его в дом.

– Ты что, Шанцева, заразу заграничную подцепила? Вид у тебя больной! Где успела инфекцию подхватить?

Товарищ Петров приблизился к ней, сохраняя, однако, дистанцию: будто боялся заразиться.

– А в глазах у тебя страх, дорогуша, – сказал он с нотками злорадства. – Боишься, что не вылечишься? Ты вот что, Шанцева… – В тоненьком голосе гэбиста вдруг прорезались отеческие нотки. – Ты не бойся. Ерунда, продуло на ветру. Осень – не лето. Водка у тебя есть. Или чай с малиной… Выпей стакан, а то и два, и ложись спать. Завтра к вечеру будешь как новенькая.

Он окинул взглядом ее спальню. Не обнаружив ничего подозрительного, двинулся к выходу.

– Я дверь сам защелкну, ты не ходи за мной, ложись сразу спать.

«Кажется, пронесло!» – подумала Софья.

Из окна она увидела как Петров вышел из дома и махнул кому-то рукой. Стоявшая неподалеку черная машина представительского класса лихо рванула в его сторону и затормозила. Наверняка посольская, решила Софья. Сослуживцы, видимо. Сейчас закатятся в посольство и будут пить до утра привезенную из Москвы водку и закусывать черной икрой…

10

– Ой!

Кто-то обнял ее сзади.

Тут она вспомнила про Леона, до сих пор таившегося на балконе. Как ему объяснить? Обведя свое лицо указательным пальцем, она показала жестами, как будто умывается. Он кивнул. Смыв в ванной макияж и насухо вытерев лицо, Софья скинула халат и вышла из ванной. И, ни капли не смущаясь, упала в объятия француза.

Фигурой своей Софья всегда гордилась. На пляже в Серебряном бору она не раз ловила восхищенные взгляды загорающих мужчин. И было на что посмотреть: не зря в юности она занималась легкой атлетикой! Грациозная походка бывшей спортсменки, высокая грудь, плоский, не успевший заплыть домашним жирком живот (котлеты – в основном для мужа!) и спортивная попка, едва прикрытая мини-юбкой… Эти прелести осуждали партийные чиновники. Бюрократы-чиновники, памятуя мини-юбку и общую сексапильность товарища Шанцевой, ставили ее в пример другим школьным директорам лишь скрепя сердце. Не ставить было нельзя: показатели 138-й школы по всем дисциплинам серьезно отличались от средних по Москве. А о конкурсах вокально-инструментальных ансамблей школ Ворошиловского района и вовсе ходили легенды.

…Насытившись друг другом, двое лежали по краям огромного семейного ложа и курили, пуская в потолок кольца дыма.

В такие минуты слова теряют первоначальный смысл и становятся ненужными. Хорошо, что за стенами здесь нет соседей, ибо крики сладострастия влюбленных кто-то истолковал бы как домашнее насилие со смертельным исходом.

Женщина заулыбалась: на ум ей пришла трафаретная газетная фраза о тлетворном влиянии Запада. Она повернулась к мужчине (тот тихо посапывал на своей половине) и поцеловала его в плечо. Вот он, тлетворный Запад, черт побери! Ну и как ему не отдаться? То, что между ними произошло, – так прекрасно и возвышенно!

Что она скажет мужу? На минуту Софья задумалась. Перед ее глазами прошли чередой русские и советские писатели, чей моральный облик был далек от идеала. Хватит об этом! Товарищ Шанцева дотянулась до лампы на тумбочке, погасила свет. «Спать, спать и еще раз спать!» – по-ленински велела она себе.

11

Что-то случилось: вокруг ее кровати выстроились шеренгой сердитые мужчины. То были Маяковский, Есенин, Толстой, Чехов, Пушкин, Достоевский, Тургенев и еще с десяток небожителей.

Хором эта компания принялась декламировать:

– Да, милочка, наш моральный облик далек от идеала!

Откуда-то взявшееся эхо несколько раз повторило: «Далек от идеала, далек от идеала… ек… ала!»

– Мы такие же люди, как ты!

И снова между стенами пронеслось эхо: «Как ты, как ты… ты!»

– Коммунистка Софья Шанцева, мы тоже были подвержены страстям!

«Страстям… тям!»

– Страстишкам, любовям и влюбленностям! Но именно благодаря этому и родились наши бессмертные творения!

«Творения… ения… ения!»

– Но мы никогда, слышите, коммунистка Шанцева, никогда не были подвержены тлетворному влиянию Запада!

«Запада… ада… ада!»

– Да, потому что мы тоже влияли на этот самый тлетворный Запад, как пишут ваши советские газеты!

«Газеты… еты… еты!»

А что среди этих мужчин делает женщина, ее любимая поэтесса Анна Ахматова? Неужели и она решила кинуть в нее камень? Нет, она что-то декламирует… Софья прислушалась.

Когда б вы знали, из какого сора

Растут стихи, не ведая стыда,

Как желтый одуванчик у забора,

Как лопухи и лебеда.

«Узнать бы, да неоткуда! – Софья вздохнула. – Кого из современников Анна прячет под поэтической аллегорией?.. Завтра, – напомнила себе она, – мне до зарезу нужно попасть на Монмартр! Подышать его воздухом, воздухом искусства, воздухом творчества! Зайти в собор Сакре-Кер, посмотреть на витражи, которыми восхищается Леон…»

Женщина повернулась на бок и головой неожиданно уперлась в спину мужчины. Терпкий запах тела любовника заставил ее заново пережить страсть, что вспыхнула между ними.

В ее голове снова прозвучала реплика о тлетворном влиянии. Как будто вместо колыбельной! Школьная директриса заснула, успев прижаться всем телом к такому тлетворному, но уже немножко родному Западу.

12

Разбудили ее запах кофе и шипенье воды, доносящееся из душевой кабины. За матовым стеклом кабины просматривался обнаженный силуэт ее любимого мужчины. «Да-да, Софочка, – зашептала женщина, – уже любимого!»

Товарищ Шанцева представила себя в знакомой до боли трехкомнатной хрущевке. Она как бы переместилась из Парижа в Москву, к нелюбимому мужу. И сию же минуту осознала: она пропала! Парижский роман очень скоро сделает ее несчастной, оставит глубокую рану в душе. Ей предстоит долгий путь сердечного выздоровления. Пока Софья не пройдет его от начала до конца, она не сможет, пожалуй, спокойно, без ненависти смотреть на собственного законного мужа. Найдет ли она силы полюбить его заново? Как Ахматова – Гумилева, своего Коленьку, как ласково она его называла, хотя тот охладел к ней сразу после женитьбы…

Руки женщины как бы сами собой скинули с тела халат. Страсть проснулась! Софья рывком распахнула стеклянную дверку душевой кабины и проникла внутрь. Она не чувствовала ни капли страха; все барьеры были сломаны. Ах!

До одинокого прохожего, проходившего в этот час под балконом, донеслись сдавленные крики. Он поднял голову, задержал взгляд на окнах второго этажа и с улыбкою повертел пальцем у виска. Затем продолжил свой путь. Это не Москва! Крики страсти в Париже – дело привычное, пусть даже они смахивают на вопли сумасшедших.

13

Только к полудню парочка выбралась в город. Оставив машину у подножия Монмартра, двое, взявшись за руки, не спеша поднялись по ступеням к божественной базилике Сакре-Кер. Синева осеннего неба, уходящая к горизонту в лазурь, служила гигантским театральным задником этому шедевру архитектурной симфонии, воплощенной в камне.

Однажды Софья совершила одну почти авантюрную поездку. Будучи студенткой Московского педагогического института, она на пару с однокурсником (позднее он стал ее мужем), поддавшись внезапному порыву, села ночью на поезд. Утром они проснулись уже в Ленинграде. Ее потрясло торжественное величие Исаакиевского собора, а роскошь внутреннего убранства картинно, зримо запечатлелась в памяти. Именно там Софочке вдруг захотелось выйти замуж за своего товарища по институту – точнее, обвенчаться с ним. Однако в то молодое время она удержала себя от опрометчивого поступка. Нет, замуж за этого человека она вышла, но от «мещанства церковного обряда», как тогда говорили, разумно отказалась. Такая внутренняя борьба называлась «активной работой советской студентки над собой». Как казалось студентке Софье Шанцевой, она в тот момент поднялась выше религиозных предрассудков.

Теперь же она, тридцатипятилетняя женщина, вновь представила себя в свадебном платье. В ее ушах зазвучали шумные аккорды свадебного марша Мендельсона. Софья посмотрела на сосредоточенное лицо француза, любовавшегося базиликой. Слава богу, Леон не слышит ее мыслей: еще неизвестно, как бы он отнесся к ее идее выскочить замуж…

Софья Николаевна представила последствия этого рискованного шага, составила краткий мысленный список. Из партии ее исключат – это как пить дать. С груди сорвут знак «Почетный учитель СССР». Из школы с позором уволят, лишат директорской должности. В общем, ей грозит крах карьеры по всем статьям. Но странно: она не испытывала ни малейшего страха. Дочку только жалко – ей-то жизнь точно сломают.

Она поймала себя на том, что в этот момент крепче сжала руку француза. С толпою туристов оба вошли в базилику. Все здесь было прекрасно и гармонично. К удивлению Леона, наибольшее впечатление на его спутницу произвели не витражи и мозаика купола, а скамейки, ровными рядами заполнявшие собор близ алтарной части. Знал бы Леон, о чем она размышляла!

«Какая забота о верующих! – думала Софья. – Сидят себе в храме, читают Библию и молятся. Не устают, как у нас в России, когда, по слухам, приходится стоять по три-четыре часа, а то и по пять, пока идет молебен. Теперь понятно, почему католические священники называют православных ортодоксами. Им, наверное, тяжело поверить, что православный человек может простоять столько часов, слушая молитву. У них, наверное, в храме и туалеты есть!»

И тотчас, не зная почему, Софья Шанцева возненавидела этот собор, эти скамейки, этих разряженных в пух и прах туристов, бесконечно щелкающих затворами фотоаппаратов, ослепляющих ее вспышками.

«Это во мне классовая ненависть говорит», – мрачно подумала женщина. И обнаружила лекарство: спела про себя куплет «Интернационала»!

Весь мир насилья мы разрушим

До основанья, а затем

Мы наш, мы новый мир построим,

Кто был никем – тот станет всем!

Как по волшебству, к женщине вернулось гордость за свою страну, победившую фашизм и спасшую мир от коричневой чумы. Несмотря на свой небольшой рост, Софья Николаевна Шанцева свысока глядела на всю эту буржуазную публику, которая не способна выстоять службу потому, что жир и одышка не дают!

Товарищ Шанцева очень-очень захотела домой. Захотела вернуться в свой родной и понятный Советский Союз, в свою замечательную трехкомнатную квартиру с так называемым совмещенным санузлом. Она готова была обнять и расцеловать своего мужа, любимого мужа, пахнущего одеколоном «Шипр». Ее ждали любимая дочурка и котлеты с луком. Что до Парижа, то она скажет спасибо товарищам из «Юманите» – спасибо за то, что показали, как бедно жил Владимир Ильич Ленин в городе Париже. Как помогал он товарищам по партии, которым, как уточнил экскурсовод, было еще хуже: они голодали. С мыслей о Ленине и революционерах она перескочила на тлетворные нравы Франции. Эти улицы красных фонарей на Пляс Пигаль! Говорят, там сплошь бордели с проститутками. Ужас какой! Там за деньги можно купить любовь женщины – выбирай любую! Софью Николаевну аж передернуло от омерзения. А следом явилась непрошеная литературная ассоциация: а как же Сонечка Мармеладова, героиня Достоевского? Ведь она пошла на сговор с собственной совестью, стала продажной женщиной. Причина банальна: хотела прокормить свою семью. Может быть, и здешние женщины делают «это», чтобы прокормить свои семьи? Она не вправе осуждать их, их надо жалеть: они заслуживают лучшей доли. Товарища Шанцеву наполнила глубокая светлая печаль. Горячая влага заструилась из глаз. Украдкой она достала платок и промокнула лицо. Несомненно, знание произведений реалистической литературы примиряет ее с суровой капиталистической действительностью. Тут Софья поймала на себе взгляд француза, наполненный грустью. Он, должно быть, истолковал ее слезливый водопад как сцену прощания с Парижем. Ощущая отчего-то благодарность, она стиснула его руку.

Где-то неподалеку здесь площадь художников. Софья вспомнила и название – Пляс Тертр. Она проговорила название на ушко французу.

– Тертр, Тертр! – Леон затараторил по-французски, забыв, что женщина, идущая рядом, не понимает ни слова.

14

Площадь и вправду была близко. Софья и Леон долго бродили среди художников: француз никак не мог уяснить, зачем явилась сюда его подруга.

Но вот она отыскала самого бедного художника Монмартра. Молодого, одинокого. Если возле других художников толпились туристы, занимая очередь к мастерам, готовым создать портрет по заказу, то у Рафаэля не было ни одного клиента. В старом плаще, с ввалившимся щеками и взглядом голодной собаки, он вышел точно из романа Достоевского и натурально отпугивал богатых туристов. Да что Достоевский – люди голодали и в более поздние времена, пока не свершилась в 1917-м Великая Октябрьская социалистическая революция, покончившая в новой стране с нищетой. Владимир Ильич Ленин бедствовал, но всегда старался помогать своим голодным товарищам. Значит, долг директора советской школы – из классовой солидарности помочь бедолаге-французу, у которого, видно, нет денег даже на булку.

Софья Николаевна приблизилась к художнику и молча указала на себя. Достала пару оставшихся купюр из кошелька.

И вот что произошло дальше.

Шли минуты, французский художник рисовал портрет. Постепенно вокруг него и Софьи сомкнулось кольцо зрителей. Оторвавшись на миг от рисунка, француз Рафаэль, вероятно, поразился: рот его распахнулся, глаза лихорадочно блеснули. Похоже, богатеи, скопившиеся вокруг этой дамочки, желают заказать и свои портреты. Он напишет, он напишет всех!

Однако богатеи восхищались вовсе не его талантом.

Софья Николаевна услышала, как собравшиеся вокруг французы с нотками неподдельного восхищения произносили имя прославленной киноактрисы. Они глядели на Софью, говорили: «Мишель Мерсье» и забавно цокали языками. Она поняла: это цоканье означает у французов высшую степень восторга.

Окончив работу, художник начал было снимать портрет

с мольберта. Софья жестом остановила его движение. Сначала она рассмотрела свой портрет. Удовлетворенная, кивнула.

И только потом позволила снять.

У нее совсем не осталось франков, зато она выручила бедного художника. Коммунисты должны помогать бедным и обездоленным, даже если у них самих негусто в кармане. Она дала художнику не только деньги – она привлекла к нему внимание. Теперь тот увлеченно рисовал следующую туристку.

Очевидно, Леон что-то почувствовал, а может быть, заметил, что кошелек подруги опустел. Спустя несколько минут оба сидели за столиком кафе «Рандеву на Монмартре». Заказав кофе по-турецки, они выпускали струйки дыма в синеву осеннего неба и по десятому разу разглядывали портрет.

Ах, Монмартр, Монмартр! Может быть, именно здесь совсем юная Анна Ахматова познакомилась с тридцатилетнем красавцем Амедео Модильяни!

Кажется, Софья произнесла имя художника вслух. В ответ услышала французский клекот Леона. Было произнесено слово «Монпарнас». Жаль, что в Большой Советской энциклопедии, откуда коммунистка Шанцева почерпнула основные сведения о Париже, ничего об этом не говорилось. Софья Николаевна посмотрела на часы. Пора возвращаться в свое роскошное, пусть и временное жилище. Вдруг товарищу Петрову захочется проверить, как его подопечная выздоравливает?

– Надо идти, – сказала она и допила кофе.

Француз понял ее. Взявшись за руки, пара двинулась к подножию Монмартра.

Как и в прошлый раз, Леон припарковал свой «Пежо» под каштанами, не доехав до цели одного квартала. Двое бросились друг другу в объятья. Насладившись поцелуями, оба поняли, что этого им не хватит. Француз нажал боковые кнопки и превратил маленький «Пежо» 1958 года выпуска в большое спальное место. Боковые и заднее стекла он предусмотрительно закрыл шторками. «Стоп, милый, не торопись, я же не уличная девка», – не то думала, не то шептала женщина, раздеваясь с дрожью

в пальцах, складывая предметы одежды на переднюю торпеду и руль. Мужчина последовал ее примеру…

Где-то на границе сознания и подсознания Софьи всплыли стихи короля поэтов Игоря Северянина. С закрытыми глазами, ощущая в себе Леона, она декламировала поэтические строки, не стесняясь, читала громко, во весь голос, стараясь попасть в такт ускоряющимся телодвижениям любовника:

Это было у моря, где ажурная пена,

Где встречается редко городской экипаж…

Королева играла – в башне замка – Шопена,

И, внимая Шопену, полюбил ее паж.

Было все очень просто, было все очень мило:

Королева просила перерезать гранат,

И дала половину, и пажа истомила,

И пажа полюбила, вся в мотивах сонат.

А потом отдавалась, отдавалась грозово,

До восхода рабыней проспала госпожа…

Это было у моря, где волна бирюзова,

Где ажурная пена и соната пажа.

Ажурная пена… Откинувшись на спинку сиденья и вздрагивая от прикосновений, они курили по очереди единственную сигарету. Мысли женщины сбились, запутались. Непросто вернуться c небес на грешную землю! «Интересно, – прикидывала она, – Петров уже навестил мою избушку? А если приходил и не смог попасть в дом? Наверное, страху натерпелся! Вообразил, конечно, что я осталась!.. Что мне за это будет? Впрочем, все равно. Утром уже улетаем, Петров не успеет ничего сделать. Даже не верится, что завтра буду в Москве, дома!» Приподнявшись на локтях, опустив ноги, она решительно стянула свои трусы с руля.

15

Аэропорт Шереметьево. Софью Николаевну неприятно поразил контраст между пестрой толпой в парижском аэропорту и однообразно одетыми соотечественниками. Словно в армии… Но нет, и сюда проникло влияние Запада! Поодаль от встречавших Софья увидела группку юношей и девушек, чем-то напоминавших «детей цветов» в Париже. Парнишка в студенческой штормовке, с трафаретом на спине «Филфак МГУ» исполнял под аккомпанемент гитары песенку Визбора «Рассказ технолога Петухова».

Зато, говорю, мы делаем ракеты

И перекрыли Енисей,

А также в области балета

Мы впереди, говорю, планеты всей,

Мы впереди планеты всей!

Кто это там? Мужчина в скромном сером плаще «болонья», серой фетровой шляпе и черных роговых очках. Он держит букет астр и отчаянно машет и свободной рукой, и букетом. Бух – словно контрольный выстрел в голову! Это же ее муж! Муж? Перед ее глазами всплыл образ французского актера, кстати, похожего на Леона. Картинку с портретом когда-то вырезала из заграничного журнала ее маленькая дочь. Вырезала и наклеила канцелярским клеем на тетрадный лист, рядом с артистами из журнала «Советское кино». С французом соседствовали Евгений Киндинов, Андрей Миронов, Ивар Калныньш.

– Да-да, милочка, это ваш муж, получите и распишитесь, – шепнул откуда-то актер Борис Щукин, игравший вождя мирового пролетариата в кинофильме «Ленин в Октябре».

«Глупость какая-то, – мелькнуло в голову у Софьи, – мы уже расписаны, и довольно давно».

– Софочка, что с тобой? – пробравшись к жене, громко сказал муж. – Ты какая-то потерянная… Я кричу, кричу, машу, машу, а ты словно меня не видишь!

Мужчина сделал неловкую попытку поцеловать женщину.

«Боже, как от него воняет этим невыносимым «Шипром» и котлетами с луком! Уж хотя бы почистить зубы утром он обязан! Наверное, успел перекусить в учительской!»

Пока она думала это, муж тараторил:

– Софочка, нас такси ждет! Я тут папашу нашего двоечника Иванова с «Волгой» сагитировал: за трешку он прям до квартиры довезет… Ты что, кого-то ищешь?

Женщина его словно не слышала. Она вертела головой, вглядываясь в толпу, как вчера на Монмартре. И вдруг выдохнула. Наконец осознала: французская amour закончилась. Нелепо выискивать среди тех, кто встретил самолет из Парижа, лицо Леона. Француз навсегда останется в ее сердце, в ее памяти – и в ее парижском портрете. Эта тоскливая мысль точно пощечиной отозвалась у нее в голове. Сила мысленной пощечины была такова, что Софья чуть не свалилась.

– Бросьте вы, милочка, эти толстовские штучки, – съехидничал невидимый Борис Щукин. – Ну, пошалили в Парижике, с кем не бывает! У меня ведь тоже от Наденьки на стороне был роман. С Инессочкой. И ничего – узнала и простила. Вот и вы, милочка, возвращайтесь-ка к своим драгоценнейшим муженьку с доченькой. Они вас очень, очень любят. Муж вам и бутылочку «Киндзмараули» купил, и котлетки сам поджарил. Ваши семейные – с лучком и картошечкой. Да, чуть не забыл: тут ему без вас одеколон «Саша» подарили. Ну очень деликатный парфюм, милочка, доложу я вам. Аромат мягкой бархатистой кожи, облагороженный запахом ночной фиалки и оттененный пряными древесными нотками…

Пробудить к жизни, перенести из романтизма к реализму учительницу Шанцеву сумел лишь носильщик. Подкатив свою тележку, он зычным голосом напел:

– Три места везем, гражданочка-а?..

– Товарищ, – отозвалась она глухо, – вот эти большие чемоданы, оба. И эту дорожную сумку.

Потом Софья Николаевна подхватила мужа под руку, нарочито звонко чмокнула его в щеку. Следуя за носильщиком, муж и жена покинули аэропорт.

Садясь в «Волгу», принадлежавшую папаше двоечника, товарищ Шанцева поняла, как же она соскучилась по своей квартире на Тухачевского, по домашним котлеткам с лучком, по картошечке, мелко нарубленной и поджаренной на ароматном подсолнечном масле, по терпкому вкусу грузинского вина…

Но сначала – в ванну! Смыть, смыть это наваждение, эту парижскую amour!

Женщина покрепче прижалась к мужчине. Комфортабельная советская «Волга» мягко набрала скорость.

елена прекрасная

Если вы в хорошем состоянии духа летним вечером прогуливаетесь по липовым аллеям Петровского парка, что расположен с тыльной стороны стадиона Динамо, и на ваших глазах из багажного отделения черного гелендвагена неожиданно выкидывают в кусты окровавленное тело красивого молодого мужчины, – не торопитесь тащить его к себе домой только потому, что вы – одинокая женщина и соскучились по мужским ласкам, ибо вы не можете знать, за что же его так, и что он такого натворил. Просто позвоните в полицию и вызовите скорую, – тем самым выполнив свой гражданский долг. Вы можете дождаться приезда скорой и полиции, дать показания или не давать, во избежание лишних хлопот со следователем. Это ваше личное дело, в конце концов. Но заклинаю вас, дорогой читатель, – даже если ваша милосердная душа вопиет о необходимости оказать помощь избитому измученному молодому человеку, не делайте этого, не искушайте темные силы, всегда готовые посмеяться над вами и ответить вам злом на ваше добро. Человеку не дано знать последствия своих поступков, но банальная истина, что добрыми намереньями вымощена дорога в ад, как оберег должна тормозить души прекрасные порывы. Я люблю свою героиню и по совместительству сестру, и она достойна того, чтобы посвятить ей эту повесть. Итак, приступим.

Елена Прекрасная родилась крупным ребенком, взявшим от матери не только принадлежность к женскому роду, но и миловидное личико, и густые, чуть вьющиеся волосы цвета спелого каштана. Все остальное, – грузная фигура, покатые плечи, короткая шея, осанка, – было копией отца, фронтовика, потерявшего ногу и глаз на войне, художника-оформителя, любителя выпить и закусить после удачно сданной работы художественному совету Комбината Московского Союза Художников. Последние пристрастия в дальнейшем, по-видимому, как-то особенно повлияли на нашу героиню.

«С такой походкой у тебя никогда не будет нормальных мужчин, и ты никогда не выйдешь замуж», – сказала мать, глядя, как дочь перемещает свое грузное тело в пространстве. Елена ходила практически не поднимая ног, чуть подшмыгивая, и её плывущая походка сильно раздражала ее мать. Эта «детская страшилка», безобидное, казалось бы, замечание, проникло в подсознание девушки, и потребовалась вся ее жизнь, чтобы доказать обратное.

После школы, благополучно провалив экзамены в медицинское училище, она устроилась лаборанткой во 2-й Мединститут, где, несмотря на свое крупное не по годам тело, нарушающее все общественные стереотипы о женской красоте, пользовалась повышенным вниманием со стороны преподавательского состава, его мужской половины. Молодая, красивая, веселая, поначалу не в меру стеснительная, она стала душой компании взрослых сорокалетних мужчин. Ее уже не смущали циничные истории из медицинской практики, анекдоты с ярко выраженной сексуальной подоплекой, а наоборот – возбуждали, как и нескромные намеки и предложения.

В своих мыслях и сновидениях она давно распрощалась со своей невинностью, ее тело рано созревшей девушки требовало конкретных действий со стороны мужчин, но смельчака пока не находилось. Довольных в браке мужчин-преподавателей она не интересовала как сексуальный объект, а неудачники, зачморенные семейной жизнью и постоянными выяснениями отношений со вторыми половинами, ревновавших своих мужей-преподавателей к молодым студенткам, не торопились заводить служебный роман и открывать этот любвеобильный «ящик Пандоры».

Костя Изборский, 47-летний хирург, давно сменивший работу в районной больнице на теплое место преподавателя престижного вуза, еще в молодости написавший кандидатскую, мечтал написать ещё и докторскую диссертацию и продвинуться по служебной лестнице до уровня завкафедрой, а может быть и выше. Но дальше благих намерений его стремление не продвинулось, спотыкаясь о рутинную преподавательскую действительность, любовь к молоденьким студенткам и алкоголю. Он давно положил глаз на Елену и нужен был только повод, чтобы «Порт Артур пал».

Таким поводом стал его День рождения, по традиции отмечавшийся в институте узким кругом друзей-преподавателей, собравшихся в лаборантской. Разбавленный спирт, в неограниченных количествах разлитый по мензуркам, докторская колбаса, крупно нарезанная на лаборантском столе, и банка маринованных огурцов со своего огорода, вкупе с батоном обдирного, радовали глаз и подвигали присутствующих к витиеватым тостам и давно приевшимся дежурным историям из хирургической практики. А присутствие молоденькой лаборантки среди этой тостующей и нещадно курящей мужской компании лишь добавляло пикантные подробности давно приевшимся историям.

Когда все уже было съедено и выпито, и друзья-преподаватели разошлись по домам, а Леночка и Константин остались одни, то, не сговариваясь, они выключили свет и утонули в объятьях друг друга на видавшем виды жестком диване, покрытом треснувшим на изгибах дерматином. Их разбудил настойчивый стук в дверь, – это уборщица, тетя Клава, протерев шваброй коридор, хотела продолжить уборку в лаборантской.

Жизнь юной лаборантки приобрела новый смысл и заиграла свежими красками, она с удовольствием стала ходить на работу, а любовные завершения рабочего дня с Изборским приобрели семейный оттенок.

Молоденькую дурочку, коей на самом деле была Леночка, нисколько не смущал весьма потрепанный вид Константина: в свои 47 он выглядел далеко за пятьдесят, его старила большая с проседью борода, желтые прокуренные зубы и табачный запах изо рта. Она даже не знала, есть ли у него жена, дети или же он находится в разводе.

Однажды вечером Елена, набравшись храбрости, привела своего «жениха» в трехкомнатную хрущевку, где проживала вместе с родителями и тремя братьями. Старший брат недавно женился и переехал жить к молодой жене, освободив небольшую смежную комнату, на которую у юной невесты были серьезные виды.

Вместе смотрелись они странновато: молодая, румяная, пышущая здоровьем и красотой невеста и помятый, с потухшим взглядом, неряшливо одетый, воняющий за версту табаком, жених.

– Это хирург, Константин Изборский. Он будет жить со мной, в этой комнате, и писать докторскую диссертацию, – выдавила из себя она.

Отец лежал на диване и читал «Огонёк». Он был в подпитии и, вследствие этого, в хорошем расположении духа и подобное заявление не застало его врасплох.

– «Хир-рург» говоришь? А может быть всё-таки хер-рург? Не поздновато собрался-то диссертацию писать, мил человек? Значит, ты будешь писать, а эта молоденькая дурочка будет вокруг тебя плясать, а мне что при таком раскладе прикажешь делать? За продуктами для вас бегать на протезе, да обеды с ужинами вам готовить? Не дождетесь! Запомни, Лека, пока я здесь хозяин – этому не бывать, никогда! И не надейся, – отец перевернул страницу журнала, всем своим видом показывая, что разговор окончен.

С этого неудачного визита их служебный роман начал сдуваться, постепенно сходя на нет. Да и у «Леки» после слов отца словно пелена с глаз упала, – увидела наконец в своем избраннике не принца на белом коне, а немолодого потасканного мужика, живущего по инерции и давно переставшего следить за своим внешним видом. и жившего по инерции.

Она недолго мучилась без своего угла. Неожиданно умерла бабушка Маша, мама отца, и в свои 25 лет Елена Прекрасная стала обладательницей двухкомнатной квартиры в районе Динамо. Замечательной особенностью этой квартиры на третьем этаже заключалось наличие винного магазинчика на первом этаже этого же дома.

Идя на работу или возвращаясь домой, она без конца ловила на себе липкие взгляды мужчин, осаждавшие утром и вечером этот храм служения Бахусу. Здесь начинали и завершали свой рабочий день мужчины всех возрастов и самых разных профессий. Таксисты, дворники, сантехники, электрики, пенсионеры и студенты, интеллигентного вида мужчины и откровенные бомжи. Несостоявшиеся гении музыки, живописи и прочих видов искусств искали здесь вдохновение или закрепляли привычку забыться от накопившихся забот, оттянуть принятие серьезного решения или просто опохмелиться после вчерашней «рюмочки перед ужином».

И однажды, когда ее тело молодой женщины, истомившееся от долгого отсутствия мужской ласки, призывно потребовало от нее срочного принятия мер, она, не раздумывая, открыла холодильник и, достав запотевшую бутылку столичной, накатила сразу три рюмки подряд. Водка сняла с нее все моральные запреты и придала храбрости.

В домашнем халате и тапочках, перед тем как спуститься на первый этаж, она взглянула на себя в огромное довоенное зеркало в прихожей. «Потому что нельзя быть на свете красивой такой…» – надрывался из телевизора солист группы «Белый орёл», повторяя нараспев несколько раз. «Это про меня», – мелькнуло в ее сознании, и с гордо поднятой головой она спустилась на первый этаж винного магазина.

Здесь колыхалось мужское вече. Раздвинув своим крупным телом половину очереди, она безошибочно вырвала из толпы «своего мужичка», сразу сомлевшего от горячего прикосновения ее руки и безвольно двинувшегося за ней, еле поспевая за ее семимильными шагами. С трудом соображая, что с ним происходит, практически теряя рассудок, мужичок был буквально втиснут в ее квартиру, раздет и брошен на кровать. Огромная, пышущая страстью женская плоть, приземлившись рядом, опрокинула мужичка на себя, заставляя беднягу быстро вспомнить свою гендерную принадлежность и приступить к активным телодвижениям.

Этот уникальный способ поиска сексуальных партнеров по своей результативности превзошел все западные изобретения в этой области, типа бесконечных сайтов знакомств или же оригинальной выдумки под названием «Speed Dating», в русской версии – «Быстрые свидания», предоставляющие возможность в течение полутора-двух часов познакомиться вживую нескольким женщинам и мужчинам в комфортной обстановке.

Мужички были самые разные: кто-то, не выдержав напора, с позором бежал от любвеобильной женщины барокко, – тип женской красоты, столь воспетой в картинах неутомимого фламандца Питера Пауля Рубенса. А кто-то, подпав под ее обаяние, заботу и умение вкусно накормить и напоить, надолго оседал в ее квартире.

Как-то, спускаясь за очередным «суженным да ряженным», она столкнулась на лестнице с соседкой, проживающей этажом выше и возвращающейся из храма. Та, взглянув снизу вверх на царственно спускающуюся по ступенькам Елену, перекрестясь, зашептала: «Свят, свят, свят, Царица Небесная, Господь Пантократор, спаси и сохрани!!!»

Услышав «Царица Небесная…», Елена сразу же представила себя в королевской мантии, с державой и скипетром в руках.

«…ишь Блудница Египетская, опять на охоту вышла!» – прошипела ей в след старушка. Но женщина не услышала её последнюю фразу, продолжая царственное шествие по лестничным маршам, напевая при этом «… Потому что нельзя быть на свете красивой такой…»

«Ах, мама, мама, как же ты ошибалась!» – думала Елена Прекрасная, открывая дверь винного магазинчика и протискиваясь к прилавку.

Первым гражданским мужем, полученным таким оригинальным способом, стал альпинист, бард и художник Анатолий Курицин. Красивый блондин лет пятидесяти, он был хорошим альпинистом, художником-любителем и посредственным музыкантом. Однако это не мешало ему участвовать во всевозможных художественных выставках и бардовских фестивалях.

Очевидно, на подсознании чувствуя некоторую ущербность этого источника по поставке будущих мужей, коим являлся винный магазинчик, она тащила на смотрины каждого из претендентов, приглашая меня с супругой в качестве арбитров. Смотрины происходили у нее на квартире, или же, если мужчина был особенно стеснительным, то на улице, возле ее дома. Длительное время она прислушивалась к нашему мнению, считая меня с женой идеальной парой, что, безусловно, было не лишено оснований.

Как-то Елена пригласила нас к себе – оценить творческие потуги своего гражданского мужа, альпиниста Анатолия и послушать бардовские хиты в его исполнении. Если с его живописными работами еще как то можно было смириться, несмотря на злоупотребления ядовито-зелеными красками, столь обожаемыми у художников-любителей, то слушать бардовские песни в его исполнении было просто невыносимо. Медведь основательно оттоптал ему уши, и нам ничего не оставалось, как сославшись на занятость быстро покинуть гостеприимную квартиру хозяйки. Плодом этого замечательного многолетнего союза стал красивый мальчишка Ванечка Курицин.

Когда роман с альпинистом перешел в дружескую фазу, исключив сексуальную составляющую, то очередной поход в винный магазин в качестве поиска нового супруга подарил ей не менее колоритного мужчину. Это был Славик Рубинштейн, мнивший себя великим оператором, которого якобы сам Никита Михалков звал к себе на съемки. На самом деле это был спившийся сорокалетний завхоз какой-то заштатной киностудии документальных фильмов. Сомлевший от такого женского дезабилья, он сразу женился на Елене Прекрасной, и теперь они продолжали пьянствовать вместе, пропивая зарплату несостоявшегося оператора. Частенько молодая жена поколачивала своего благоверного, тем самым давая ему понять, кто в доме хозяин. Плодом этого оригинального союза стала Машенька Рубинштейн, впоследствии взявшая фамилию матери.

Мария была уже взрослой девицей, лет семнадцати, когда от сердечного приступа умер ее отец. И Леночка унаследовала шикарную трехкомнатную квартиру в престижном районе, правда с небольшим довеском – мамой Славика, тихой и интеллигентной Ниной Валентиновной с крохотной болонкой по кличке Пуся. Нина Валентиновна души не чаяла в маленькой Машеньке и тем горше была та ненависть и злость, которую обрушили на бедную голову старушки невестка с внучкой. Эта была настоящая травля старого, страдавшего амнезией человека. Ее не просто гнобили, – ее сживали со света, чтобы стать единоличными хозяевами доставшейся в наследство квартиры и побыстрее продать ее. А затем жить на эти деньги, потихонечку тратя их на всевозможные благоглупости.

К этому времени Леночка тем же замечательным способом – через винный магазинчик, – обзавелась новым ухажером, шофером Сашкой Романовым. Он был точной копией Славика: небольшого роста, брюнет с большими карими глазами чуть навыкат и чувственным ртом, с той лишь разницей, что в отличие от интеллигента Славика он был косноязычен и косил под блатного. По меткому выражению матери Елены он был «нечитающий шофер». Все бы ничего, но этот ухажер распускал руки и однажды за это поплатился.

Я познакомился с нечитающим шофером, Сашкой Романовым, при следующих обстоятельствах. Неожиданно позвонила «Лека» и, рыдая в телефонную трубку, сообщила, что ее ухажер избил ее самым скверным образом. Я приказал ей взять такси и немедленно приехать ко мне, пока мы с братом не накажем хулигана.

Лицо несчастной представляло отбивную – левый глаз заплыл синяком, нос был расплющен, а на губах запеклась кровавая корка. Волна ненависти, охватившая нас, требовала молниеносных действий. Взяв ключи от ее квартиры, мы с братом на том же такси уже через двадцать минут были возле ее дома с винным магазинчиком на первом этаже, что возле стадиона Динамо. В руках у нас было по металлическому эспандеру, представлявшему из себя стальную пружину длиной около полуметра и толщиной c черенок садовой лопаты. Быстро открыв входную дверь, мы схватили остолбеневшего от неожиданности подонка и, повалив на супружеское ложе, стали охаживать его стальными пружинами. Он сполз с дивана на пол, глаза его были полны смертельного ужаса и уже через минуту он размяк и размок от недержания. Пообещав ему урыть его в случае повторения рукоприкладства по отношению к сестричке, мы покинули эту нехорошую квартиру.

Сами того не желая, мы неожиданносплотили этот странный на первый взгляд союз. С Сашки Романова слетел искусственно привитый ему с детства налет «крутого мужика», который кулаками должен воспитывать свою благоверную.

Он стал звать ее Мамкой, ластиться и целовать по любому поводу и без. Прекрасная оценила изменившегося на сто восемьдесят градусов ухажера, и вскоре результатом их совместного сожительства стало предложение руки и сердца со стороны Романова. Все-таки внутри каждого, с виду безбашенного мужичка, сидит на подкорке добытчик и кормилец для своей душечки-пампушечки. Так было и с нашим героем, мужиком без царя в голове, получившим хорошую взбучку. Поняв, что махание кулаками может обойтись ему потерей здоровья, он неожиданно для себя полюбил хорошо налаженный семейный быт: рюмочку к наваристым щам на мясном бульоне, совместные просмотры сериалов и жаркие объятья законной супруги по ночам. Главным преимуществом Сашки Романова было наличие видавшей виды буровой установки, приспособленной на грузовичок

ГАЗ-66. Если бы не бесконтрольные запои, то он смог бы давно стать обеспеченным человеком. Беда заключалась в том, что жил он поблизости от Леночки и был завсегдатаем винного магазинчика, расположенного в ее доме. А список повзрослевших друзей детства, чередой садившихся в тюрьму или выходивших из нее был достаточно велик, и с каждым необходимо было выпить и «покалякать за жизнь». Зато потом, чувствуя себя виноватым, Сашок брался за ум и зарабатывал немалые деньги, чтобы так же быстро спустить их ментам или гайцам за пьяную езду или отсутствие талона техосмотра. Знакомые гаишники шутили, что получают от него вторую зарплату, и это соответствовало действительности. Сашок умудрялся по несколько раз в месяц наступать на одни и те же грабли. Он напоминал свой ГАЗ-66, работающий вхолостую, – при этом мотор ревел, фары сверкали, и со стороны казалось, что человек все время находится в напряженном трудовом процессе, требующим от него гигантских усилий. Поговорка: «Гора родила мышь» – это про Санька, безалаберного и насквозь советского человечка, готового снять с себя последнюю рубашку или устроиться на денежную работу, честно отработать до зарплаты, и уйти в запой до следующей.

Зато теперь, женившись и остепенившись, он продал свою буровую и устроился работать шофером на муковозе, развозя этот ценный во все времена продукт по окружным хлебозаводам. Кроме этого, ежедневно он имел неплохой навар, продавая частникам по несколько мешков неучтенной муки. Затем, когда грянула перестройка и как грибы после теплого дождичка полезли всевозможные салоны, в которые требовались игровые автоматы, для него наступили золотые времена. Купленная недавно бортовая газель приносила семье серьезный доход, и встал вопрос о приобретении легковой иномарки. Теперь про квартиру Елены можно было с уверенностью сказать: не дом, а полная чаша. Новая мебель: на кухне, в гостиной, и в спальне. Большой холодильник, доверху набитый мясными и рыбными деликатесами, ковры на стенах и хрустальные люстры на потолке. Каждая покупка торжественно обмывалась и народная тропа в винный магазинчик зарастать бурьяном не собиралась. Дома всегда было весело и хлебосольно, так как поводов для принятия на грудь в окружающей действительности было предостаточно. Одна беда: Машенька и Ванечка, глядя на бытовое пьянство матери и отчима, не получили противоядия от алкогольной зависимости. Частенько они выступали в роли «подносчиков снарядов», так как взрослые были не в состоянии спуститься на первый этаж и купить себе спиртное.

Не стану утомлять читателя описанием деградации этой, в общем-то, обычной российской семьи, в некотором роде успешно вписавшейся в новую рыночную экономику, в которой слово «экономика» можно справедливо заменить на базар или хаос.

К тому же президент, законченный алкоголик, провозгласивший: «берите независимости сколько хотите!», практически бросил огромную и великую некогда страну на растерзание своим да и импортным стервятникам всех мастей, предоставив каждому гражданину тонуть или выплывать самостоятельно.

Что послужило разрывом отношений между горячо пьющими супругами, мне до конца неизвестно. Но однажды Сашок позвонил, и со слезами на глазах рассказал, что выброшен из квартиры разгневанной Еленой, и теперь живет на улице в старой волге, купленной по случаю лет десять назад у соседа-пенсионера за ящик водки. Который, кстати сказать, они вдвоем и уговорили, отмечая столь удачное приобретение. Все мои попытки помирить супругов ни к чему хорошему не привели, – любимая «Мамка» билась в истерике, стараясь выцарапать своему благоверному глаза. На мою просьбу выдать отцу семейства хотя бы его паспорт, чтобы его не замели, как бомжа, был получен отказ, сопровождавшийся руганью вперемешку с истерикой. На мой вопрос: а на что они живут? – я получил ответ, вогнавший меня в ступор: оказывается, вся семья живет на деньги, полученные от сдачи в наем Сашкиной однокомнатной квартиры! Я посочувствовал ему, отдал все наличные, которые у меня на тот момент были, и покинул эту нехорошую во всех отношениях квартиру.

Такая чудовищная несправедливость не могла длиться вечно и сейчас, читатель, на сцене появится герой, который по законам жанра должен был бы ее ликвидировать. Зовут его Мстислав Бесфамильный, и вы помните, что именно его окровавленное тело выкинули поздно вечером из черного гелендвагена в кусты Петровского парка прямо под ноги совершающих вечерний променад Елены с дочерью Марией и болонкой Пусей. Я уверен, что законы гармонии во вселенной и, в частности, на нашей замечательной планете Земля регулируются какими-то высшими силами. Сказано же еще лет 300 до Рождества Христова неизвестным греческим философом: «Кого Бог хочет погубить, того он сначала лишает разума».

Так вот, лишенные Господом разума и чувства самосохранения, две доморощенные Матери Терезы, вместо того, чтобы вызвать полицию и скорую, усердно тащили в свою квартиру избитого до полусмерти молодого красивого мужчину, а по жизни – банального брачного афериста, которого накануне выкинули из гелендвагена на улицу охранники крутого московского бизнесмена. Ему стало известно, что недавно устроившийся референтом в фирму его жены Мстислав получил доступ не только к телу его немолодой, но скучающей без мужского внимания супруге, но и к ее сейфу. Последнее он простить не мог. Так как похищенная сумма была небольшая, то Бесфамильного решили не убивать, а только вправить ему мозги, – что, собственно, и было незамедлительно сделано.

А теперь, дорогой читатель, я позволю себе небольшой экскурс в детские годы Митьки Бесфамильного, чтобы стало ясно, откуда появился на белый свет мой герой с желтоватым оттенком кожи и оригинальной фамилией. Последние данные науки говорят о том, что уже на шестом-седьмом месяце беременности ребенок, находясь в утробе матери, понимает абсолютно все, о чем говорят взрослые. Известно, что именно поэтому ещё до рождения так важно начать с ним полноценное общение: заводить классическую музыку, читать сказки, поглаживать живот по часовой стрелке и обратно. Все эти замечательные манипуляции предполагают наличие любящих родителей в ожидании горячо любимого ребенка. А если дитя зачато по залету и от него хотят избавиться всеми возможными способами? Что тогда происходит в его бедной головушке? Поэтому я постараюсь донести до вас предполагаемые размышления Митюши, начиная со столь раннего возраста.

Митенька родился недоношенным, всего 1,7 кг, с желтоватым оттенком кожи и с длинными тонкими пальчиками – как у будущего пианиста, которым ему не суждено было стать. Врачи так и не смогли объяснить эту пигментную патологию кожи. Сначала решили, что у него желтуха, но, взяв анализ крови, убедились, что никакой желтухи у новорожденного нет.

Что бы сказал Митенька, будущий Мстислав, о своём рождении матери и ей подобным? Кабы вас, суки, вместо нормальной пищи в мамкиной утробе, потравить сначала настойкой пижмы, затем йодом с молоком, а на сладкое – пол-литра касторки, – будь она неладна! Если б не расщеперился в утробе ручками да ножками, – так и вылетел бы как мыло, которое некоторые умные мамашки засовывают малышам, чтобы у них не было запоров.

А с чего у них могут быть запоры? С мамкиного грудного молока что ли? Или с детского питания? Бред какой-то! – так мог бы рассуждать Митенька, вслушиваясь в разговор акушерки и медсестры, сопровождавший роды.

– Как думаешь, Пал-лна, – если это не желтуха, тогда что? Будем звать профессора али нет?

– Какой профессор, ты чего, Николавна, с дуба свалилась? – вон у соседки воды отошли, орет как резанная! – она быстро обмыла, обтерла малыша – и под колпак, пускай донашивается малой, раз раньше времени попросился на свет Божий.

Уже через несколько минут, обмытый теплой водой и насухо вытертый вафельным полотенцем с инвентарным номером роддома, Митенька был бережно уложен в аппарат для недоношенных младенцев и подключен к искусственному питанию.

– А здесь круто и кормят чем-то вкусным! Свет такой мягкий, приятный, и спать хочется… Что-то я сегодня перетрудился. Сосну-ка я часок-другой, а там посмотрим, может здесь на ПМЖ и остаться? – все лучше, чем у мамахен, когда решила от меня избавиться.

Блин, – ну залетела ты по пьяни, с кем не бывает, – все мы люди, все человеки, силы она свои не рассчитала, видите ли! А травить-то меня зачем всякой гадостью? Или прыгать с табуретки, чтобы я вылетел из ее утробы как пушечное ядро из жерла пушки?! Не гуманно это мамахен, ох не гуманно! Вот вырасту большим – и предъяву сделаю.

Папашку-прохиндея порву, как тузик грелку, чтобы знал, скотина, что нельзя бедной девушке в бокал с шампанским водку наливать незаметно – на выпускном-то вечере! А когда сомлела, так энтот сукин сын ее и оприходовал прямо на столе в свободной аудитории. Ну не подлец, скажите вы мне ради Бога, господа-товарищи? А еще одноклассник называется. А где конфетно-букетный период? Где любофф-моркофф? – младенец сладко зевнул и, повернувшись на бочок, засопел, чувствуя себя в полной безопасности.

– Так, мамаша, хватит реветь! – подписывайте отказной и живите себе на здоровье нормальной половой жизнью, только предохраняться не забывайте. В сумочке носите парочку упаковок №1 Бакинского Завода Резиновых изделий, и уж если приспичит, так не теряйтесь, смело надевайте мужчине на предмет его гордости.

– Да, вот здесь распишитесь, – где галочка стоит, и вот еще здесь, на следующей странице.

– Ну, все, все, слезы вытерла, взяла себя в руки и на свободу с чистой совестью! А мальчику все лучше здесь, чем без отца всю жизнь мыкаться. Глядишь, – еще в хорошую семью заберут, а то и за рубеж, в Америку, например, – к нам оттуда такие пары замечательные приезжают! – заведующая уже прикидывала, сколько можно будет заработать на мальчике с необычным цветом кожи. Достав папку со скоросшивателем, подколола справку о рождении ребенка мужского пола, анализы и отказные документы. Надо будет имя дать позаковыристей, – сейчас мода на старославянские имена пошла. Она достала тоненькую книжицу, и открыв на первой же странице, стала водить по ней пальцем: До-бро-мысл… Лю-бо-мудр… А может Мсти-слав? – Митька, одним словом. Ох, Митя-Митя, нахлебаешься ты, Митя, с таким цветом кожи.

Митька рос Гадким утенком в Детском доме №5, что на углу Проспекта Маршала Буденного и Кирпичной улицы. Угрюмый, задумчивый мальчик с кожей желтоватого оттенка мог часами сидеть у окна, вглядываясь в серую хмарь рабочего дня.

В голове его роились грустные мысли: твари, – не спросив, зачали, не спросив родили, не спросив выкинули в этот отстой… А где родительская любовь, сказки Пушкина на ночь, ну, или хотя бы колыбельную попеть результату этой небесной любви не помешало бы, – где? Где семейные завтраки, обеды и ужины? Где походы в зоопарк – с обязательным эскимо на палочке возле вольера со слоном? Где все это, я вас спрашиваю, несостоявшиеся родители? Так ведь нет, – давись по утрам на завтрак манной кашей с комочками и малюсеньким кусочком масла. В обед, на первое – жидкий куриный супчик с вермишелью, где от курицы только запах; на второе – макароны по-флотски, очень напоминающие знаменитый суп с червями, ставший причиной бунта на броненосце Потемкин в киношедевре Эйзенштейна; ну, а на третье – компот из груш-падалиц, также наполненными представителями мира насекомых. На полдник, правда, дают сырники, почему-то подгорелые с одной стороны, но зато со сладким киселем, розовым таким и пахнущим ягодой. А на ужин картофельное пюре с тефтелями, – все хорошо, казалось бы, – просто мяса забыли положить в этот шедевр кулинарной мысли. Зато повариха, огромная толстая тетка, с усиками над верхней губой, каждый вечер таскает сумки с ворованными продуктами себе домой. Воровать у детей – цветов жизни, креста на тебе нет, негодница.

А где ОБХСС? Где Народный контроль, я вас спрашиваю, волки позорные? Ах да, все повязаны: рука руку моет, ворон ворону глаз не выклюет, круговая порука одним словом. Гадко смотреть на все это, товарищи. Ну да конечно, перестройка все спишет, капитализм и рынок все поставят на свои места, но стыд и совесть никто не отменял, тем не менее.

Прошло пять лет. Гадкий утенок неожиданно для всех превратился в прекрасного лебедя. И теперь уже ни у кого из детей не поворачивался язык прокричать ему вслед обидную кричалку:

– Эй ты, китаец, засунул в попу палец, и думает что он заводит патефон!

Прекрасный лебедь, он же Мстислав Бесфамильный, вырос в крупного мальчика-красавца: брюнет с большими карими глазами в обрамлении длинных девичьих ресниц, с прямым носом древнегреческих скульптур и крупным чувственным ртом, изредка искривленным в подобие улыбки.

Он рос волчонком, не знавшим материнской любви и ласки, не кормленный материнской грудью, презирающий всех и вся, особенно женскую половину человечества. Всепоглощающая любовь к себе и скрытая ненависть к окружающим людям наполняли его детскую душу.

Приходившие в детский дом бездетные пары сразу же обращали внимание на красивого задумчивого мальчика, но встретив презрительный взгляд его холодных глаз, быстро отступали, находя отклик в глазах других – добрых и отзывчивых детей.

Митя быстро стал лидером, сначала в детском саду, затем в школе. Отсутствие привязанностей к воспитателям, в надежде, что его рано или поздно усыновят, притягивала к нему одноклассников обоих полов. Девчонки, чувствуя скрытое презрение с его стороны, изо всех сил старались ему понравиться, пускаясь на всякие женские хитрости, – впрочем, не приносящие желаемого результата. Мальчишки тоже не оставались равнодушными к его независимому поведению, пытаясь заполучить его в свои группировки, но, не встречая ответного стремления подчиняться кому-либо, быстро остывали и отходили в сторону.

Учился он хорошо, усваивая школьные знания на уроках, лишь изредка заглядывая в учебники при выполнении домашнего задания. Он с удовольствием давал списывать своим туповатым одноклассникам, которые физически были более развиты, а значит, таили в себе потенциальную угрозу в случае возникновения конфликта. Зато теперь каждый из них был готов постоять за него в знак благодарности за оказанную услугу.

Возьму на себя смелость отдельно остановиться на созревании Мстислава и потери им невинности. Да, друзья мои, речь пойдет о поллюциях, – непроизвольном семяизвержении 14-летнего подростка, как следствии его мужской зрелости. А что делать с простынями? – когда ты дежурный по палате, и раз в неделю, по пятницам, в твои обязанности входит замена всего постельного белья, как минимум на 10-12-ти кроватях. А кастелянша, толстая потная тетка, которая годится тебе в матери, и от которой за версту воняет приторной до рвоты Красной Москвой, так вертит задом, что ты сходишь с ума! – и не знаешь, что делать с взбунтовавшейся юношеской плотью, так и норовящей окончательно порвать черные сатиновые трусы и вырваться наружу.

– Так, Бесфамильный, что вы там копошитесь? – быстро сдернули пододеяльники, засунули их в наволочки и марш ко мне на первый этаж! – она отсчитала двенадцать комплектов накрахмаленного и отглаженного белья, и уже на выходе, обернувшись, зазывно приказала: – Я жду!

Руками, дрожащими от страха перед неизбежным, он укомплектовал и связал между собой по шесть наволочек для каждой руки. Как кобель, взявший курс на запах течной суки, он, плохо соображая и с трудом ориентируясь в пространстве, двинулся на первый этаж, волоча за собой наволочки с грязным бельем. Подчиняясь удушливо-сладковатому мареву, оставленному кастеляншей, он, сгорая от стыда, предстал перед закрытой дверью с надписью «КЛАДОВАЯ». Что было дальше – он помнил плохо… Сильные, пухлые женские руки с короткими пальцами втащили его в кладовку и бросили на гору постельного белья со всех четырех этажей. Эти же пальцы (жадно) расстегнули и стащили с него брюки, и уже теряя сознание от стыда и наслаждения, он вдруг понял, что его тело – огромный вулкан, из жерла которого, пульсируя и извергаясь, льется раскаленная лава, принося облегчение и состояние полета… Так, неожиданно для себя, Мстислав возмужал. Эта суррогатная случка со взрослой женщиной только прибавила в нем ненависти к противоположному полу, лишив его прелести первой влюбленности, постепенного созревания романтических отношений, открывания для себя стыдливой красоты девичьего тела. Кастелянша потом не раз делала попытки затащить его к себе на склад, но приторный запах Красной Москвы стал нерушимой преградой на пути этих отношений.

Его одиночество и скрытое превосходство над одноклассниками привело к неожиданному поступку: он как бы случайно проговорился, что его отец – большая шишка, придет время – и все об этом узнают. Что это было – фантазия повзрослевшего сироты, страдающего от одиночества, или провидение? Скорее последнее.

В последний учебный год перед выпуском им часто устраивали экскурсии: по городу, на предприятия и высшие учебные заведения. Во время одной из таких экскурсий он видит в фойе института свой портрет, только в тридцатипятилетнем возрасте, и понимает, что декан кафедры иностранных языков г-н NN скорее всего причастен к несанкционированному появлению его на белый свет. От мужчины на фотографии веяло успехом, уверенностью в себе и достатком. Неожиданно Мстислав увидел свое отражение в зеркале – и чуть не заплакал от обиды. В окружении красиво и модно одетых студентов и студенток он смотрелся чужеродным, в детдомовском костюме, давно вышедшем из моды, в бэушной рубашке и жутких по своей убогости ботинках фабрики «Красный скороход», давно снятых с производства за неликвидностью. Откуда-то снизу, из копчика, у него стала подниматься злоба на этих красиво и модно одетых гогочущих студентов, на их общий фотопортрет, излучавший превосходство над серой массой, и на свое убогое отражение в зеркале.

«Навестить бы надо папашу…, – мелькнуло у него в голове, – да и потребовать свое – за 17-летнее молчание».

– А вы не родственник нашего декана? – а то я смотрю, – вы так похожи, ну прямо одно лицо! – приятный голос, принадлежавший красивой сорокалетней женщине, нарушил его внутренний монолог.

– Да, вы знаете, – вот приехал утренним поездом, а ни телефона, ни адреса его не знаю. Знаю только, что он в этом институте работает.

– Ничего страшного, – давайте я вас к нему на кафедру отведу, – она взяла его за руку и повела на второй этаж. Поднявшись по широкой лестнице на второй этаж, они подошли к высокой дубовой двери с табличкой «Кафедра иностранных языков. Декан – NN».

Она постучала.

– Войдите!

– Я вам родственника привела, а то он даже вашего телефона не знает.

– Хорошо. Спасибо Вам! Оставьте нас одних… Ну, давайте знакомиться, молодой человек. Вы, собственно, кто?

Ухмыльнувшись и протягивая правую руку, потенциальный родственник заявил:

– Ваш сын, Мстислав!

Наступила пауза. По лицу профессора забегали тени, краска то отливала, то приливала к его щекам, застывшая на полпути правая рука дрожала.

– То есть как мой сын? Не может быть, нет у меня никакого сына! А впрочем, с абортом она затянула, значит, все-таки родила, дуреха!

– Полегче, папаша! – все-таки речь идет о близком нам обоим человеке!

– Да конечно, простите меня великодушно, молодой человек. Как вас там? – Станислав, кажется?

– Мсти-слав, Папаша, – выговорил новоявленный сын.

– От слова «мстить», значит!?

– Ну, это для кого как! Как договоримся с вами, а для друзей – М???.

итя.

– Послушайте, Митя, – у меня сейчас начинается пара… –

А мы не могли бы где-нибудь вечерком посидеть, пообщаться?

– Не получится, папаша! – нас сейчас обратно в интернат погонят, а там как на зоне, – не больно-то разгуляешься…

Новоявленный папаша что-то быстро написал на листочке, затем достал бумажник и, не считая, достал приличное количество купюр.

– Вот что, Митя, – он неожиданно перешёл на «ты», – купи себе мобильник и забей мой номер телефона. Будем на связи, я готов помочь тебе поступить в мой институт. Ты как учился?

– Без двоек!

– Вот и отлично, – пойдешь на бюджет, комнату в общежитии я тебе сделаю, с деньгами тоже помогу.

Он выдвинул верхний ящик стола, достал пачку тысячерублевок и протянул Мстиславу.

– Ты вот что, – зайди в магазин, купи себе что-нибудь свежее из одежды. А то без слез на тебя не взглянешь: одет как бедный родственник. Ладно, все, ушел, – а то уже второй звонок прозвенел. Пора!

Мстиславу странно было пожимать руку самому себе, только в зрелом возрасте. А Папаша ничего, не растерялся, удар держит, – подумал он, – только сначала поплыл, но потом все-таки взял себя в руки. Молодчага!

Объяснять Папаше, сколько проблем у него появится, как только он оденется во все модное и красивое, – бесполезно. Еще были живы воспоминания, в недавнем прошлом навсегда отбившие охоту выделяться из серой одномастной толпы воспитанников Детского дома №5, что на углу проспекта Буденного и Кирпичной улицы.

Он вспомнил некрасивый случай с новеньким парнишкой из семьи богатых родителей, уехавших за границу и сдавших своего отпрыска в этот вертеп учености и благонравия.

Стильно одетый, со спортивной сумкой через плечо, дорогими часами на руке и портативным магнитофоном он вошел в их спальню после ужина. Парни постарше, ругаясь и споря между собой, резались в очко, остальные готовились ко сну или читали. Из взрослых в огромном четырехэтажном здании детского дома находились лишь дежурный воспитатель и сторож Иваныч. Впечатление было такое, что ухоженный ягненок по ошибке забрел в волчью стаю.

– Слушай, пацанчик, какие у тебя клевые часы! – дашь поносить? А магнитофончик дашь послушать?

– Чего ты сказал, дурашка? Не понял?

Бац-бац, – и парнишка, получив два хороших удара по лицу с правой и с левой руки, и третий контрольный под-дых, уже через минуту валялся в углу спальни, утирая слезы и размазывая кровавые сопли.

У него отняли практически все, что было на нем и с ним. Не обращая никакого внимания на завывания, доносящиеся из угла, где лежал избитый, парни тут же сели играть в карты, поставив на кон экспроприированные богатства. На следующий день, после обеда, подъехала большая черная иномарка и паренька, одетого в детдомовскую робу, отвезли в более приличное заведение.

Мстислав купил себе самый дешевый мобильник и, недолго раздумывая, вбил в него номер папашиного телефона. Остальную сумму он спрятал за подкладку пиджака, аккуратно подпоров боковой шов. Затем распределил дензнаки по всей длине подола пиджака, заново зашил подкладку и остался доволен проделанной работой. Для себя он решил, что купит новые шмотки уже по окончании школы-интерната.

Папаша не обманул, – помог и с поступлением, и с общагой. Правда, отдельную комнату выбить ему не удалось, но на двоих – с дембелем Володькой Варной и стареньким холодильником Саратов получилось неплохо. Сосед, получивший контузию на учебных стрельбах, с простодушной улыбкой сыпал к месту и не к месту сальными армейскими анекдотами. Какое же это было благо – студенческая общага! – в отличие от строго-нормированного проживания в школе интернате для отказных детей. Приодевшись во все модное и стильное, Мстислав стал завсегдатаем всевозможных злачных мест, кафе, баров, дискотек и видео-залов. Для него, все школьные годы вынужденного вести аскетический образ жизни, все было в новинку и все хотелось попробовать. Молодой первокурсник ни в чем себе не отказывал, быстро наверстывая упущенное, тратя папины деньги направо и налево. Счет однокурсниц, побывавших у него в общаге, шел уже на десятки. Первое время он еще ходил на лекции и что-то на них записывал, но частенько, спрятавшись на задних рядах, отсыпался после бурной ночи. Конечно, это не могло продолжаться бесконечно долго и, провалив какие только можно экзамены и зачеты, несмотря на все старания папы, он был отчислен из института, но еще мог отлеживаться в общаге, покупая дешевую водку коменданту. Отношения с отцом окончательно испортились: и без того жиденький ручеек из денег с его стороны вот-вот мог в одночасье пересохнуть. Некоторое время подкармливали соблазненные им однокурсницы, но после его отчисления из института быстро потеряли к нему всякий интерес. Кем он только не работал: разносчиком пиццы, сантехником в ЖЭКе, грузчиком в магазине, репетитором у дошкольника, кочегаром-истопником в профилактории, санитаром в морге, донором спермы. Последнее занятие ему особенно нравилось, так как не требовало серьезных усилий с его стороны, зато доход от этого занятия был равен недельной зарплате истопника-кочегара или грузчика в магазине. Частая смена профессий не по своей воле объяснялась амурным фактором, который сопровождал его в каждой из этих подработок. Что делать, если женщины всех возрастов и должностей неожиданно для самих себя вспыхивали страстью к этому ненасытному Казанове! По странному стечению обстоятельств все они годились ему в мамаши и, оставаясь один на один с объектом мечты творили чудеса камасутры, которые и в страшном сне не смогли бы совершить со своими законными мужьями, давно заимевшими пивные животы и страсть к перееданию на ночь. Войдя во вкус, Мстислав начал потихоньку пользоваться этим, требуя дополнительных денег за так называемую сверхурочную работу. И они платили молодому любовнику, подсаживаясь на иглу страсти, стремясь изо всех сил продлить ощущение своей уходящей красоты и молодости. Когда же дыры в семейных бюджетах скрывать уже было невозможно, и семейная жизнь начинала превращаться для бедных женщин в сущий ад, наш альфонс недолго выслушивал истерики, обвинения в корысти и упреки в отсутствии любви бывших любовниц-начальниц, а просто в один прекрасный день менял старое место работы на новое. Так продолжалось довольно долго, но в один печальный момент, когда он появился в общаге после сверхурочной работы, чтобы выспаться, – его уже ждали. Службу в армии никто не отменял, на окраине Родины бушевала война, и требовалось свежее пушечное мясо. Но и здесь сработали его чары: во время прохождения медкомиссии, делая флюорографию, пятидесятилетняя врачиха неожиданно обнаружила затемнение в легких и подозрение на туберкулез. Закончилось, как всегда в таких случаях для него, – уточнением диагноза в постели одинокой женщины, пышной блондинки, обладательнице большого бюста и безмерной любвеобильностью.

Уже через неделю военный комендант, выдавая белый билет, долго тряс ему руку, вглядываясь в его изнуренный сексуальными упражнениями вид.

– Береги себя, сынок. Лечись! – ты еще можешь пригодиться Родине на нестроевой службе.

Вечером, дождавшись прихода врачихи, во время ужина он спросил:

– А что ты написала мне в заключении медкомиссии?

Женщина, смеясь, сообщила ему о неизлечимой болезни легких, при которой жить ему оставалось не больше полугода. Это известие его развеселило, и он предложил отметить его шампанским.

Мстислав порхал от одной юбки к другой, набираясь опыта обольщения, обещая связать себя узами Гименея с очередной перезревшей дурочкой, подбираясь к большим деньгам одной из московских бизнесвумен. Ему частенько угрожала опасность от рассерженных мужей, заподозривших измену своих благоверных, и это хождение по лезвию бритвы заводило не хуже наркотика. Его подвела наивность: он и не подозревал, какое пухлое досье было составлено на него с использованием скрытых камер и системы прослушек. Большие деньги любят тишину и не любят, когда наглый молодой человек хочет нарушить эту непреложную истину. Равнодушная к его чарам бизнесвумен прекрасно сымитировала страсть, и, после соития, как бы случайно забыла закрыть сейф, доверху набитый банкнотами. И он попался, как мелкий воришка, стащив всего одну пачку стодолларовых купюр, на пробу. Заметят или нет? Прежде чем отдать команду проучить наглеца, она показала ему коротенький сюжетец про него самого. Герой был в шоке от такого коварства и только мычал в ответ на хлесткие профессиональные удары ее охранников. Его красивое молодое лицо быстро теряло свою привлекательность, а белая рубашка была залита кровью из расквашенного носа. Когда же он потерял сознание и упал к ее ногам, его еще слегка попинали ногами по ребрам и бросили в багажник. Проезжая вдоль темных аллей Петровского парка охранники, недолго думая, выкинули бедолагу из машины в кусты – прямо под ноги его будущим жертвам.

Елена Прекрасная, еще не осознавая до конца свои действия, двинулась напролом, Пуся и Мария еле поспевали за ней. Под кустами в окровавленной белой рубашке лежал молодой мужчина со связанными за спиной руками. Лицо его представляло кровавое месиво. Было видно, что удары достигли своей цели: заплывшие синевой глаза с рассеченной левой бровью, расплющенный нос и запекшаяся кровь на разбитых губах – вот живописный портрет лежащего в траве человека. Первая мысль у Леночки была вызвать полицию, и этот импульс остановил бы целую цепочку последующих событий, закончившихся трагическим финалом. Но ангел-хранитель, обычно такой заботливый к пьяницам, где-то заблудился, и темные силы вступили в свои права, напрочь выключив сознание и инстинкт самосохранения у обеих женщин. С невероятными усилиями, под злобное тявканье Пуси, доморощенные Матери Терезы дотащили пострадавшего до своей уютной квартиры на третьем этаже. Это притом, что лифта в этом доме отродясь не было.

Уже на вторые сутки Митька Бесфамильный, обмытый и одетый во все свежее из гардероба бывшего возлюбленного Леночки, смог приоткрыть правый глаз и промычать что-то благодарное.

«Черт подери, – думал он, – а мир не так уж и плох, если после всего пережитого Господь посылает мне этих двух лохушек! Мамашка явно неравнодушна к алкоголю, а о такой дочке-пухляшке я давно мечтал, чтобы повести ее под венец навстречу светлому будущему. Главное, выведать их финансовый потенциал, а там посмотрим, под каким соусом они захотят вручить мне свои сокровища.

Мария, не подозревая, какой коварный план созрел в голове этого проходимца, самозабвенно ухаживала за ним: каждое утро умывала его травяным раствором, ставила свинцовые примочки на все еще опухшее от ударов лицо. Через неделю он уже чувствовал себя полновластным хозяином в этой квартире и сделал официальное предложение разрумянившейся от счастья Марии. Обещал познакомить ее со своими несуществующими родителями, которым он каждый вечер звонил в молчащую трубку и рассказывал, как он счастлив. Этот театр одного актера Митеньки Бесфамильного фонтанировал новыми идеями и прожектами. Вдруг выяснилось, что у него под Москвой стоит целый состав с цементом, и не хватает каких-то несколько миллионов, чтобы отправить его клиенту и получить баснословную прибыль. Марии он вручил удостоверение главного бухгалтера фирмы «Накось-Выкуси». По Москве они передвигались теперь только на новенькой Тойоте Камри c кожаным салоном, – как потом выяснилось – на деньги от продажи однокомнатной квартиры экс-мужа. Дело приближалась к развязке и как-то утром, заявив, что ему срочно нужно отогнать состав клиенту – пока груз не арестовали за простой, он пропал, оставив двух женщин без средств к существованию.

Они кинулись было в милицию – писать заявление, но знакомый следователь с презрительным сожалением смотрел на двух дурочек, купивших и оформивших на малознакомого мужчину новую машину, да еще отдавшими ему добровольно приличную сумму денег на развитие совместного бизнеса. Когда они описали его внешние данные, тот сразу признал в нем старого знакомого, Митьку Бесфамильного, промышлявшего брачными аферами уже не первый год.

– Ладно, бабоньки, – не плакать! – поймаем – накажем…

А нет – так нет… – неуверенно выдавил из себя следователь.

Итак, дорогой читатель, что мы имеем в сухом остатке? – двух обворованных женщин, поплатившихся за свою доверчивость и наивность. Бывшего мужа, страдающего от мерзости и дискомфорта в старой волге, забитой пустыми бутылками, изредка подрабатывающего разгрузкой винно-водочных изделий в злополучном магазинчике. И сытого и откормленного Митьку Бесфамильного на новой иномарке с полными карманами денег. Как в плохой сказке, где зло победило добро и безнаказанно правит бал. С этим надо что-то делать! – воскликнет читатель и будет прав. Где тот Добрый Молодец на Сивке-Бурке, который накажет Злодея в лице Митьки Бесфамильного и вернет украденные деньги и машину? Друзья мои, наша жизнь не больно-то смахивает на сказку, но мне хотелось бы придумать красивое завершение этой истории, а может и придумаю – вот только рак под горой свиснет и тогда держись лихой человек, спуску тебе не будет!

секрет солнцеедки

Женщина с сайта знакомств назначила мне, известному московскому художнику, встречу в модном английском пабе на набережной Москвы-реки. В том самом пабе, что находится напротив исполинского монумента Петру I, поистине безумного творения придворного скульптора московского градоначальника.

Сей скульптор зачем-то воткнул его на стрелке Москвы-реки и Водоотводного канала, хотя это место исторически с Петром не связано. Ему всегда была близка Яуза, где для юного царевича ученый иноземец Тиммерман возвел потешный городок-крепость, прозванный Пресбургом. Юный полководец во главе потешного войска не раз осаждал городок, брал штурмом, отрабатывая таким образом навыки военного искусства. Там же, на Яузе, другой иноземец, голландец Картен Брант, обучал Петра плотницкому делу и строительству кораблей. Казалось бы, вот оно, исконное место для монумента. С другой стороны, его безумные размеры просто разрушили бы этот уютный кусочек старой Москвы.

Ходили слухи, что первоначально вместо фигуры Петра I был вылеплен Христофор Колумб, и Церетели хотел подарить его американцам в честь 500-летия открытия европейцами Америки. Но ни одна из стран не захотела видеть у себя подобный бездарный презент. Так или иначе, но гигантский размер статуи связан именно с этой историей.

Москвичи возмущались, но без толку. Осознав, что ничего уже не исправить, что бронзовый идол навечно изуродовал центр их родного города, жители быстро придумали ему обидное прозвище – Шашлычник! Дело в том, что подвязанные паруса, надетые на мачту как на шампур, действительно напоминали указанное кавказское кушанье.

Стоял март. Однако зима не собиралась сдаваться. Словно спятивший бармен, она швыряла и лила в бокал то, что не стоило бы совмещать. Ранняя весна то пригревала ласковым солнышком, озаряя надеждой вечно спешащих куда-то москвичей, то безжалостно расправлялась с подаренной солнечной иллюзией, вдруг ударяя шквальным ветром и нагоняя серую безнадегу облаков, приплывших будто из осени.

Пурпурные розы цветочница заботливо укутала в несколько слоев крафта. Это и спасло цветы: иначе букет вырвало бы ветром из моих рук. Порывы налетали такие, что и руки норовили от туловища отделить и унести.

Но вот я уже в тепле, а ветер остался за стенами. Официант бережно принял у меня букет и пообещал даже принести для него вазу. Я снял пальто и только тогда понял, что здорово замерз на ветру. Что ж, согреться в пабе нетрудно: я заказал бокал глинтвейна.

Интерьер английского паба был выдержан в лучших английских традициях XIX века. Тонированная дубовая мебель, стены, декорированные дубовыми филенчатыми панелями, чуть выцветшие, с легким привкусом тления афиши двухсотлетней давности, с дамами в кринолинах и седеющими джентльменами в цилиндрах, неяркий свет – всё это настраивало публику на неспешное приятное времяпрепровождение.

Неспешное – в моем случае это было верно. Но вот приятное…

Прошло больше часа, а незнакомка, что поклялась удивить меня своими экстрасенсорными способностями, в пабе так и не появилась.

Впрочем, тонус мой был на должном уровне. Я согрелся и, находясь под сенью букета роз, с удовольствием разглядывал публику.

Несмотря на дороговизну заведения (это ж не какой-нибудь «Макдональдс»!), паб этот был весьма популярен у молодежи. Несколько столов занимали молодые люди, по-видимому, студенты. Перед ними светились экранами раскрытые ноутбуки или лежали планшеты. Пускали сизый пар чашки кофе.

Была тут публика и постарше, и совсем иного рода. Две женщины (слегка за тридцать) с бокалами шампанского стреляли туда-сюда глазками, рассчитывая подцепить богатого клиента.

А в уголке парочка влюбленных, живущая будто в обособленном мирке, не замечая окружающих, застыла в страстном визуальном петтинге: он и она по-мазохистски, до побелевшей кожи сжали руки и облизывали, прямо-таки поедали друг дружку глазами. Если б не моральные табу, прописавшиеся в подкорке, они бы слились в любовном экстазе прямо на столе.

– А?

Я вздрогнул. Кто-то тронул меня за плечо.

Обернувшись, я с трудом узнал женщину с сайта знакомств. Ту самую даму, с которой накануне договорился о свидании. Каре из густых каштановых волос, лихо сдвинутая набок мужская шляпа, большие красивые глаза с зеленоватом оттенком – и контрастно узенькие губы ниточкой, говорившие о скрытности и вспыльчивом характере.

Впрочем, говорила дама самым дружелюбным тоном.

– Привет, Алекс! Меня зовут Кэт… Неужели это мне?

Она оглядела букет, не поленившись обойти столик. А потом вдруг затарахтела, как сорока перед дождем. Так, что уши захотелось прикрыть. Словесная трескотня совершенно не соответствовала образу этой женщины. Одета она была не броско, зато со вкусом и дорого – в брендах я разбирался.

– Представляешь, Алекс, – тараторила она, – неожиданно прилетели мои французские друзья! Мне пришлось их встречать в Шереметьево. В общем, ты прости, я чуть-чуть опоздала.

– Ну да, – вставил я наконец реплику, – полтора часа – это мелочь, ерунда. Вообще-то, я уже стал прикидывать, кому из тех двух дам подарить твои розы. Я думаю, они бы обе обрадовались.

– Ну ладно, Алекс, извини! Ты же обещал показать мне свои картины?

И она уставилась на меня большими глазами. Губы снова вытянулись в ниточку.

– Обещал, значит, покажу. Давай-ка выпьем по чашечке кофе. И поедем в мастерскую.

Когда мы допивали кофе, позвонил водитель вызванного такси.

Непогода неистовствовала. Ветер натащил туч. Повалил мокрый снег, крупные хлопья залепили ветровое стекло машины. «Дворники» не справлялись с плотной снежной кашей. Такси ехало медленно, можно сказать, наощупь. Кэт трещала без умолку. Из ее болтовни я уяснил, что она выпускница МГИМО, прекрасно владеет французским, занимается переводами и сопровождает туристические группы (в основном, понятно, франкоговорящие). Год назад она закончила курсы экстрасенсов, и с тех пор всех своих друзей и знакомых «обрабатывает»: исправляет и чистит карму, снимает порчу, устраняет негативную энергию, зарабатывая заодно неплохие деньги.

Выслушав ее, я понял, что вместо романтичной незнакомки нарвался на рабочую лошадку, использующую сайты знакомств для поиска клиентов. «Послушай, Алекс, – сказал я себе, – может быть, эта женщина откроет тебе мир непознанного, мир твоего подсознания. Не спеши делать выводы. Подумаешь, любовной интрижки не будет! Зато какие интеллектуальные вершины откроются перед тобой!» Так я убеждал сам себя.

Дома я помог Кэт раздеться, повесил ее пальто на вешалку и первым делом пригласил в святая святых – мастерскую. Букет роз поставил на журнальный столик в стиле арт-нуово, стоявший рядом с угловым диваном.

Мой храм искусства занимал двадцатиквадратную комнату в четырехкомнатной квартире площадью в сто квадратных метров. Квартира располагалась в сталинском доме с трехметровыми потолками. После войны этот дом построили пленные немцы. Он возводился по довоенной технологии: дранка набивалась ромбами, клалась крест-накрест по диагонали на кирпичные стены, а уж потом на них наносилась гипсовая штукатурка. Стены завершались примитивным декором – закруглениями, примыкавшими к потолку, и простенькой филенкой в верхней части карниза. Апофеоз сталинского ампира – гипсовая розетка в середине потолка вокруг подвеса для классической люстры.

В мастерских, какими бы они ни были, никогда не бывает порядка. Уж я-то знаю. У входа высился стеллаж, доверху набитый моими картинами. Тут же выпирал углами диван, покрытый терракотовым дерматином, который при тусклом освещении удачно сходил за натуральную кожу. Дальше стояли классический книжный шкаф со стеклами и большой рабочий стол. Стены украшали те работы, что я написал недавно, а ещё иконы и фотографии с различных вернисажей, где я снимался с армейскими своими друзьями на фоне собственных же картин. Словом, меня в мастерской хватало.

Пока Кэт приводила себя в порядок в туалетной комнате, я разлил по бокалам белое итальянское вино «Valentin», сочетавшее в себе два сорта винограда: Парельяда и Гарнача Бланка. Их вкус самым изумительным образом подходил к рыбным деликатесам, которые и были мною предусмотрительно запасены. Я разложил по тарелкам приготовленные на аэрогриле аппетитные стейки семги, украсил их листьями салата, помидорами-черри и выжал на всю эту кулинарную красоту, на каждый стейк по половинке лимона. Интеллектуальное общение означало для меня принятие не только духовной пищи, но и той, которой место в желудке.

Но не тут-то было!

– Алекс, милый! – затарахтела Кэт. – Ты же знаешь, я солнцеедка и питаюсь исключительно энергией солнца, даже когда его практически нет!

«Ну, дела!» – подумалось мне.

А она тем временем брезгливо отодвинула тарелку со стейком семги, от которого у меня слюнки текли. И продолжила трещать:

– Ты питаешься трупами животных и мертвой рыбой, дорогой мой Алекс! Это наносит непоправимый вред твоему организму, твоим умственным способностям!

«Это еще почему?» – поразился я мысленно.

– Для того чтобы всё этопереварить, потребуется уйма твоей энергии, Алекс! Но эту энергию ты мог бы использовать для возвышенных целей. Да-да! Картины, Алекс! Ты мог бы использовать энергию для живописи. Ты создавал бы не просто картины, а духовные произведения искусства!

Я закрыл рот, который открылся сам собой. От изумления.

– Как это понять, дорогая Кэт? Открой секрет!

– Всё просто, милый Алекс! – тоном старшей наставницы продолжала Кэт. – Во-первых, нужно иметь богатое воображение и представлять солнце в виде вкусной энергетической плоти, насыщающей организм.

– Это как?

– Воображай, что энергия солнца вливается в тебя. Представляй, как каждая клеточка твоего организма, каждая спиралька-дээнкушечка получает свой малюсенький кусочек этой самой энергии! Мы, люди, – те же самые цветы, которые не могут жить без солнца; цветы, в листьях которых под воздействием солнечных лучей происходит процесс фотосинтеза.

– Да, конечно, – согласился я, пытаясь припомнить школьные уроки ботаники и химии и кое-что припоминая: – Но растения не только питаются солнечной энергией, им обязательно нужны полив и плодородная почва.

– Разумеется, нужен полив! – С этими словами Кэт взяла большой бокал с виноградным вином и сделала добрый глоток. Затем подняла бокал, вытянув руку к люстре. Вглядываясь в сверкающие стенки бокала, она продолжила лекцию о пользе солнцеедения.

– Вот она, та самая энергия солнца, что содержится в виноградном вине без всякой химии, а только за счет естественных процессов, происходящих в виноградной лозе!

Кэт сделала новый хороший глоток и снова заговорила.

Хорошо, до ярко-оранжевого цвета прожаренный стейк семги одиноко грустил на блюде в окружении зеленых листьев салата и живописного хоровода из помидоров-вишенок.

Я подумал с тоской, что после такой лекции кусок семги в горло точно не полезет. Как быть? Не терять же лицо перед этой солнцеедкой!

Сглотнув слюну, заполнившую рот от одного только предвкушения предстоящей пирушки, я сделал умное лицо и с видом прилежного ученика внимал словесному тарахтению новой знакомой. Отхлебывая из бокала, Кэт вещала о легкости и независимости, которую дарит человеку солнцеедение. Ведь ему не надо таскать сумками продукты из магазина, часами стоять у плиты, готовить обеды и ужины. Солнцееду нужно лишь вдыхать божественную прану. И категорически воспрещается поедать трупы убитых кем-то домашних животных или выловленную кем-то и умерщвленную рыбу. Следует наслаждаться жизнью и творить духовные произведения искусства. Прекрасные произведения!

Я с грустью смотрел, как пустеет с каждым бокалом, выпитым солнцеедкой Кэт, бутылка белого итальянского вина «Valentin», как заветривается, меркнет на глазах стейк семги, с любовью прожаренный мной на аэрогриле.

– Алекс, милый, я хочу видеть твои картины, я хочу говорить о них, анализировать, спорить! – Кэт забралась с ногами на диван. Правой рукой она оперлась на мягкую спинку, а в левой держала бокал с остатками божественной влаги, разлитой, кстати, в солнечной Италии.

– Кэт, дорогая, прежде чем я покажу картины, мне надо провести рекогносцировку и убрать всё лишнее на кухню.

Я поставил на поднос тарелку со стейком и салатом, полупустую бутылку «Valentin» и потопал не спеша на кухню. По дороге я сглатывал слюну. Коридор был довольно длинным – как тут не поддаться искушению? Не выдержав, рискуя уронить поднос, я принялся отламывать кусок за куском от остывшей семги.

Я запихивал куски в рот, чередуя это варварство с салатом и запивая вином прямо из горлышка. Спустя минут пять участок мозга, отвечающий за насыщение, с удовлетворением подал сигнал о благополучном завершении процесса. Алкоголь быстро достиг головного мозга, по всему телу разлилась истома. Я ощутил прямо-таки языческую благодарность к матери- природе – за плоды ее щедрые!

Оставив поднос на кухонном столе, убрав пустую тарелку в мойку, я почувствовал, вернее, услышал, как в моей голове пропел-проговорил Евгений Гришковец: «…и настроение мое улучшилось». А ведь и вправду улучшилось! Еще как улучшилось! Я просто парил-летал над землей.

И тут какой-то странный, незнакомый звук нарушил вселенскую гармонию. Звук донесся из мастерской, которую я покинул несколько минут назад.

Что?

Я не верил собственным ушам. Храп, мужской зверский храп раздавался за стеной! Но кто там? Кроме молодой женщины, там никого нет и быть не может!

Неужели в то время, пока я поедал семгу, в квартире объявился какой-нибудь приятель Кэт? И что же это за приятель – в дымину пьяный, должно быть?

На цыпочках, чтобы не спугнуть добычу, я шаг за шагом двинулся к мастерской.

С каждым шагом храп как бы прибавлял в громкости. Словно кто-то крутил верньер. И вот я стою на пороге собственной мастерской. В руке моей – чугунный утюжок, обычно он стоит на библиотечной полке в коридоре.

Нет, эту «картину маслом», хоть она и находится в моей мастерской, создал не я. И духовной ее не назовешь при всем желании.

Свернувшись калачиком, Кэт дрыхнет на диване. Голова ее утонула в мягком дерматиновом подлокотнике. Храпит она во всю Ивановскую – видимо, переваривая солнечную энергию итальянского производства.

На журнальном столике я вижу пустую, на кошачий манер вылизанную тарелку, где совсем недавно красовался оранжевый стейк семги в окружении салатных листьев и хоровода «вишенок». Пальцы дамы до сих пор сжимают пустой винный бокал.

«А сколько было задумано!.. – Я усмехнулся. – И походы в оперу, и вольное чтение русской классики, и обсуждение моих картин… И, конечно, чистка и исправление моей кармы! Солнцеедка, солнцеедка, что же мне с тобой делать?»

Я достал из комода одеяло и накрыл молодую женщину. Чтобы энергия не улетучилась.

Зато теперь я знаю страшный секрет всех солнцеедов! Главное, чтобы не было свидетелей, когда ты в три горла жрешь обыкновенную человеческую пищу!

отель paradise

Вторые сутки, изнывая от духоты и жажды, Павел вынужденно сидел в баре на нижней палубе парома «Глория», изображая молодого прожигателя жизни. За плечами окончание Кишинёвского института сельского хозяйства с красным дипломом, но вместо традиционного распределения по колхозам и совхозам Молдавии в его жизни творился полный хаос.

В 90-е – развал Советского Союза, а с ним и всего сельского хозяйства, приватизация сельхозугодий сделали его безработным специалистом.

C грустной улыбкой он вспомнил тему своего диплома: «Искусственное осеменение тёлочек, двух и трёхлеток». Да, спят и видят его тёлочки двух и трёхлетки, когда он приедет и покажет всем мастер-класс по искусственному осеменению. Собственно чего он так раскудахтался, сейчас у всех проблемы!

Его одноклассники в поисках лучшей жизни разъехались кто куда: в Германию, Россию, Турцию. Кто пошёл в полицию, кто в бандиты, а кто, засучив рукава, ринулся на стройки капитализма. Уже сегодня вечером его мучения должны закончиться, и он, вместе с двумя земляками, нелегальным путём попадёт в Турцию – рай для бедных мигрантов из Гагаузии, решивших подзаработать заграницей.

Его мать договорилась с богатым турком, в семье которого она второй год работала одновременно няней, уборщицей и поваром, чтобы он ей помог с устройством её сына на работу. Прикормленный таможенник поставил печать в его загранпаспорте, и Павел оказался в стамбульском порту Хайдарпаша, но без денег. Все деньги ушли на оплату автобуса «Кишинёв – Одесса» и парома «Одесса – Стамбул». Сегодня в восемь вечера должна решиться его судьба и Паша получит наконец-то долгожданную работу. Какую – одному Богу известно. Мать сама ничего толком не знала, надеясь на доброе отношение к ней со стороны хозяев. Дескать, плохую не предложат. Однако нужно было поспешить, ему ещё предстояло проделать довольно большой путь пешком, прежде чем он попадёт в назначенное место.

– Паш, давай возьмём такси, – обратились к нему земляки.

– Рад бы, да денег нет даже на еду.

– Ерунда, найдем мы эти несколько долларов, у меня заначка есть.

Земляк порылся в секретном карманчике и выудил оттуда десять долларов. Они показали таксисту листочек бумаги, на котором по-английски неумело печатными буквами было выведено название улицы. Это был один из самых роскошных районов Стамбула. Цепочка элитных коттеджей, утопавших в зелени, уступами спускалась к набережной, во всполохах рекламных огней, названий дорогих ресторанов, отелей и ночных клубов.

На открытой веранде ресторана, за столиком он узнал свою мать и эффектно одетого мужчину лет пятидесяти, явно европейца, судя по светлому цвету кожи и волосам, не характерным для турков, как правило, смуглых брюнетов. Мать что-то затараторила ему на ухо, указывая на Павла.

– Сельскохозяйственный институт в Кишинёве! Ветеринарный факультет! Красный диплом!

– Очень интересно! А собак и кошек он стриг когда-нибудь?.. Только овец? Ну ничего, ничего, научится, это в принципе одно и то же! А что с земляками?.. На стройку! Отлично!

Павел поймал на себе странный взгляд европейца – так смотрит девушка на своего возлюбленного. Он вспомнил Олесю, размолвку накануне его отъезда, не поздравила с днём рождения, не пришла проводить на остановку автобуса. Что с ней случилось? Что послужило причиной их расставания? Может быть, нашла другого? Лучше? Этот вопрос не давал ему покоя.

Что он говорит, этот европеец? Как его?.. Кажется Патрон? Странное имя или кличка. Ах, вот что, он хочет показать его будущее рабочее место. Втроём они двинулись вдоль переливающейся огнями набережной и минут через пятнадцать остановились возле шикарной 2-х этажной гостиницы, на которой было написано Zoo Hotel «Paradise» (гостиница для животных). Она отдалённо напоминала итальянское палаццо с внутренним двориком для выгула питомцев. Из окон второго этажа неслась разноголосица, робкое повизгивание, злобное рычание и бестолковый лай. В фойе за стойкой ресепшн стояла молодая женщина истеричного вида и бранила двух молодых турецких парней. И было за что!

Один неумело тащил за ошейник упирающуюся четырьмя лапами догиню, в глазах которой царил ужас, а второй с дурацкой улыбкой на лице держал в руках пластиковый совок и лопаточку, пытаясь понять, сейчас начать уборку её экскрементов или подождать, когда закончится процесс их извержения. Павел интуитивно почувствовал, что это его шанс доказать на что он способен. Он быстро подошёл к собаке, ослабил натянутый до предела поводок и, обняв голову измученного страхом животного, стал шептать ей что-то певуче-ласковое бессвязное по смыслу и одновременно нежно почёсывать за ухом. Собака обмякла, интуитивно поверив молодому человеку, послушно пошла за ним на второй этаж в свободную клетку-номер для её персоны.

Патрон проводил его восторженным взглядом.

– Ок! Павел, я уверен, что Вы быстро освоитесь, у Вас есть харизма.

Он отвёл его в отдельный номер с кроватью, столом и холодильником. Достал пачку журналов на английском языке по стрижке собак и кошек и, подвинув ему их на встречу, обмолвился:

– Смотрите и учитесь, это Ваша работа.

И снова Павел поймал на себе его вопросительно-влюблённый взгляд «Ты сможешь полюбить меня? Мы сможем быть вместе?»

Он жестами показал Патрону, что хочет есть и спать. Тот отвёл его на кухню и, подозвав женщину с ресепшн, попросил накормить будущего гуру кошачье-собачьих стрижек.

– Ах, Олеся, Олеся, ну почему ты не позвонила на мой день рождения? Почему не пришла попрощаться на остановку автобуса?

Слишком много «почему» для одного вечера. Да, конечно, он делал неоднократные попытки дозвониться с таксофона до девушки, но странное дело – или никто не брал трубку её домашнего телефона, или же её телефон был постоянно занят. Эта неопределённость не давала ему покоя и разъедала душу.

Не раздеваясь, он повалился на кровать и проспал до обеда. Несколько раз звонил Патрон, справляясь о его самочувствии. Но получив ответ, что молодой человек ещё спит, запретил его будить, пока сам не проснётся.

Павлу потребовался месяц ежедневной зубрёжки, чтобы выучить английские названия пород собак и кошек, а это ни много ни мало больше двухсот наименований. У него был стимул вернуться в родной посёлок, найти Олесю и сделать ей предложение.

Свадьбы, похороны – всё это значимые события в размеренной деревенской жизни. Любое событие не останется без внимания. Веселиться или скорбеть будет вся деревня и на это мероприятие потребуются большие деньги. Голубой мечтой Пашки было заработать на подержанную иномарку и подкатить на ней к дому своей возлюбленной с букетом роз, подражая Ричарду Гиру в сцене из недавно увиденного им в видеосалоне кинофильма «Красотка», где главный герой на кабриолете с открытым верхом приезжает на встречу с Джулией Робертс.

Первый рабочий день в Zoo Hotel «Paradise» прошёл на удивление благополучно. Его клиентом оказался королевский пудель Ричард, спокойно воспринимавший манипуляции над собой. Согласовав с клиенткой образец стрижки «Лев», начинающий грумер не торопясь принялся за работу.

Патрон оказался прав, стрижка собак не сильно отличалась от стрижки овец. На какой-то миг ему даже показалось, что он у себя дома, в хлеву, стрижёт домашнюю красавицу Галу, овцу каракульской породы, но стряхнув приятные воспоминания, он продолжил свою работу. Как настоящий художник, он несколько раз отходил от Ричарда и делал решительные «мазки» машинкой, незначительно корректируя стрижку. Закончив свою работу, он услышал аплодисменты в свой адрес. Столпившиеся клиенты восхищённо реагировали на столь блестящий результат. Это придало начинающему грумеру уверенности в своих силах и, забыв про еду, не присев ни на минуту, он проработал до позднего вечера.

Дни полетели полные забот и получения опыта, порой горького, без выходных, с минимальной возможностью выспаться ночью. Обеспеченная публика сильно не церемонилась и могла привезти своего питомца среди ночи, когда особенно хочется спать, а то и под утро, опаздывая на самолет. Его руки и ноги быстро покрылись боевыми шрамами от укусов животных, не понимающих, что с ними делают. Несколько раз даже приходилось накладывать швы!

Со временем Павел перестал бояться даже собак бойцовских пород. Он бесстрашно забирал из рук клиентов мастифов, бобтейлов, овчарок, догов и сенбернаров, не обращая внимания на их грозное рычание или истеричный лай, упёртое сопротивление и нежелание расставаться с хозяевами, тащил их наверх в «номера».

Вся эта большая лающая свора собак замирала, когда он с грозным видом появлялся на втором этаже. Для защиты от укусов, он сшил себе что-то типа нарукавников из сложенной в несколько раз мешковины. В посёлке, в небогатой семье, жизнь была трудной. Поэтому подросток, молодой мужчина, должен был уметь делать всё: доить коров, стричь овец, запрягать лошадь, чистить хлев, ремонтировать обувь, класть кирпичную кладку, штукатурить стены и т.д. Эта универсальность в работе и в жизни, отсутствие страха перед трудностями, позволяли молодому человеку чувствовать себя уверенно в любой жизненной ситуации. А если ещё удавалось получить образование выше среднего, то такой мужчина становился завидным женихом в округе, с хорошими перспективами в плане заработка.

Здесь уместно напомнить, что отель для животных был не из дешёвых, и каждый день проживания питомца стоил приличных денег. В обязанности персонала входила кормёжка утром и вечером, выгул во внутреннем дворике, купание домашнего питомца перед приездом хозяев и парикмахерские услуги. Парикмахерские услуги для собак и кошек, безусловно, отличаются от таких же услуг для людей. Стрижка под машинку или модельная, которая включает купание с использованием специального шампуня и бальзама для волос, сушка феном для длинношерстных пород, расчёсывание колтунов, обработка шерсти вокруг глаз, подстригание когтей, обработка ушей, пробривание паховой зоны и подушечек лап, гигиена анальных желез. Этот список профессиональных услуг грумера можно было бы продолжать, если бы не его помощники, парни из глухой турецкой провинции, нежелавшие учиться и набираться профессионального опыта, что порой приводило к трагическим последствиям.

Дело было так! Пожилая леди, отправляясь на недельку погостить у своих дальних родственников в Германии, решила поместить свою любимую кошечку в гостиницу в надежде на домашний уход. Дама ушла, заплатив хорошие деньги и оставив бедняжку в специально оборудованной сумке-клетке для питомцев. Выскочив из заточения, ошалелое животное долго не давалось в руки, не понимая где она, почему не дома и что с ней собираются делать. Она умудрилась исцарапать всех: и Пашу, и его помощников, прежде чем им удалось запихнуть её в ванночку и искупать. Сначала её чуть не утопили, пытаясь намылить шампунем это орущее и царапающееся нечто с выпученными от страха глазами. Затем, уже лежащую на столе, Павел попытался высушить её огромным феном, одновременно расчёсывая колтуны. Бедняжка Эльза, так звали кошку неизвестной породы, сбежала со стола и забилась в угол. Нервы у всех были на пределе, и когда её всё-таки удалось вытащить на белый свет и водрузить на рабочий стол, парни перестали церемониться и крепко держали её в своих рабоче-крестьянских руках. Ибрагим держал задние лапки беглянки, а Ахмед пригвоздил своими огромными ручищами её голову к столешнице так, что бедная Эльза, трепыхнувшись немного, затихла, поняв, что ей из этого капкана не выбраться. Настала очередь грумера. Вооружившись гребнем в одной руке и феном в другой, Павел достаточно быстро избавил её шерсть от колтунов. Обрадованный тем, что дело подходит к концу и можно будет наконец-то выспаться, он вдруг чётко понял, что расчёсывает трупик, а не живую кошку. Струйка холодного пота обожгла его спину.

– Ахмед, что ты наделал! Быстро отпусти её!

Но было уже поздно. Голова бедного животного болталась на одной шкурке, зрачки закатились и помутнели, а зловещий оскал острых зубов украшал огромный розовый язык, неприлично вывалившийся из её пасти.

Он звонком вызвал Гюнеш – администратора гостиницы (родственницу шефа), и рассказал ей о произошедшем.

Ахмед и Ибрагим, понурив головы, рассматривали восточные узоры на кафельном полу, боясь поднять глаза на начальницу. Она молча подошла к провинившимся и, написав сумму штрафа на бумажке, поднесла к их лицам. Эффект был неожиданный, оба упали на колени и стали умалять её уменьшить наказание, чётко понимая, что несколько месяцев им придётся работать бесплатно.

Бедное животное завернули в полотенце и отнесли в холодильник. Патрон заплатил ветеринару, и тот выписал справку, что Эльза умерла от инфаркта, не пережив расставания с хозяйкой. Инцидент был исчерпан.

Павел быстро освоился в отеле, сам встречал клиентов, неплохо общаясь на турецком языке, а Гюнеш оставалось только выписывать квитанции и принимать от них оплату. Прежде чем разлучить питомца и его хозяина, грумер, забрав животное, ещё несколько минут в доверительном тоне общался с клиентом. Животному передавалась добродушная тональность общения, и за редким исключением, они послушно шли за Павликом на второй этаж в «номера».

В первый месяц заграницей, образ Олеси в свадебном платье, улыбающейся, с букетом роз, ещё какое-то время посещал его сновидения. Однако, затем поток клиентов, желающих принять участие в очередной кошачьей или собачьей выставке, достиг такой критической массы, что молодой грумер мог подойти к своей кровати одетым, рухнуть на неё и проспать до утра.

Несколько раз заезжал разодетый, как невеста, Патрон, но увидев грумера в окружении животных или за стрижкой какой-нибудь особы, удовлетворённо улыбался и посылал ему воздушные поцелуи. Паша даже не смотрел в его сторону, всем своим видом показывая увлечённость и занятость ответственным делом.

Однажды вечером, пошатываясь от усталости, при входе в свой номер он нашёл пакет, привязанный шёлковой лентой к дверной ручке. Внутри он обнаружил маленький букетик искусно сделанных цветов, с ароматом, вызывающим эротические фантазии, шоколадку украшенную отпечатками губ Патрона, и открытку целующихся по пояс обнажённых мужчин одетых в кожаные брюки и фуражки на головах, с подписью типа I love you, I kiss you, I want you! У него хватило ума не есть эту шоколадку, а лишь положить её на тумбочку возле кровати.

Как-то раз ночью, забыв закрыть свой номер, Паша побежал на первый этаж встречать клиента. И только утром, при свете он обнаружил, что шоколадка исчезла. В дверь постучали, и в щель просунулась голова плачущего Ибрагима с губами испачканными шоколадом. Из его сбивчивого рассказа Паша понял, что шоколадка была «заряжена» и теперь у молодого турка распухли гениталии так, что он очень страстно желает найти им применение. Павел быстро вытолкнул озабоченного турка за дверь, повернул задвижку и, убедившись, что дверь заперта с истерическим хохотом повалился на свою кровать. Он решил не конфликтовать с Патроном, от которого зависело его материальное благополучие, но и не давать ему повода рассчитывать на нетрадиционную интимную близость. Пусть привыкает наслаждаться любимым мужчиной на расстоянии! Но не тут-то было! Уже на следующий день позвонил Патрон и стал интересоваться, понравился ли ему шоколад? Услышав в ответ историю с похищением подарков, Патрон назвал его обманщиком и шалунишкой и сказал, что очень расстроен, что шоколад достался кому-то другому, поскольку предназначался именно для Павла. Потом, сделав паузу, он посмотрел на часы и объявил, что через пять часов в их гостиницу для животных приедут телевизионщики, и грумер должен выглядеть как кинозвезда, а не как уборщик отеля.

– Я сейчас приеду за Вами и отвезу в шикарный итальянский магазин мужской одежды.

Надо ли говорить, что мужчины-продавцы в этом заведении просто пожирали глазами молодого красивого грумера?! Всё их естество выражалось в плавных женственных движениях, причёсках, ярком макияже, вызывающей одежде, так плотно облегающей их стройные молодые тела, что на какое-то мгновение показалось, что ещё чуть-чуть, объявят белый танец, и они все выстроятся к нему в очередь.

Он не успел додумать, что произойдет в этом случае, как эта братия притащила гору нижнего мужского белья: трусы-классика, трусы-боксеры, стринги, носки, подтяжки для носок, гольфы, майки-классика, майки-борцовки и подтяжки для брюк. Окружив его, они не сводили с него глаз, в надежде, что вот сейчас этот красивый парень с развитой мускулатурой и шикарными плечами начнёт снимать с себя эту провонявшую собаками робу с порванными в нескольких местах нарукавниками из мешковины с трафаретами компаний поставляющих собачий корм. Жизнь в деревне, где простота нравов исключала факт стеснения между мужиками, чуть не сыграла с Павлом злую шутку.

– Стриптиза не будет, мужики, или как вас там! Где можно принять душ и переодеться?

Один из продавцов, поняв суть вопроса, взялся его проводить. Он набил огромный пластиковый пакет нижним бельем и, нежно взяв Павла за руку, повёл его в подсобку, по дороге поймав ревнивый взгляд Патрона.

Конечно, в костюме от Brioni делать модельную стрижку маленькой болонке не совсем удобно, а если быть честным, то совсем неудобно, но Патрон решил пойти ва-банк и показать местному истеблишменту, какой у него работает красавец-грумер. Он комментировал работу Павла только в восторженных тонах, уверяя всех, что молодой человек стажировался в Париже. Надо ли говорить, что после демонстрации этого репортажа об их гостинице для животных по местному телевидению, поток желающих сделать модную причёску своему четвероногому другу удвоился.

На следующий день Патрон сам привёз ему чисто выглаженную робу с зашитыми нарукавниками. На вопрос Паши о том, куда делись его родные молдавские трусы и майка, хозяин хитро улыбнулся и сказал, что распродал их продавцам того самого магазина по кусочкам на сувениры. И улыбаясь, добавил:

– Вы им очень понравились, вернее Ваш запах настоящего мужика. Фетишисты чёртовы!

Грумер заулыбался.

– Это они у нас в деревне не были, когда по весне мужики хлев чистят, вывозя навоз на поля в качестве удобрения! Неделю потом от тебя этим самым настоящим мужиком пахнуть будет, не отмоешься!

Несмотря на большой поток домашних животных, процесс их обслуживания вошёл в рабочий ритм и стал обычной рутинной работой. Однако даже в этой рутине встречались курьёзные ситуации.

Однажды вместе с самцом колли передали целый ящик всевозможных дорогих сыров типа пармезана или камамбера с орехами, изюмом, черносливом и другими добавками. К этому ящику прилагалась инструкция с расписанием, в какое время суток, каким сыром кормить этого собачьего сырного сомелье с длинным рыжим носом, как у лисицы. Ахмед и Ибрагим, боясь ослушаться, уже было собрались выполнять сырную инструкцию, как неожиданно этот королевский колли по клички Олдинг-Эмпайер проявил интерес к обычному собачьему корму Роял Канин, резкий запах которого вызвал у него обильное слюноотделение. Смекнув, что эта подмена корма даст возможность двум новоявленным гурманам удовлетворить их разыгравшиеся аппетиты, они принялись кормить королевскую особу крестьянской, по собачьим меркам, пищей.

– Стало быть, с красной икры на чёрный хлебушек потянуло, – подумал Павел, наблюдавший за этими пищевыми метаморфозами.

– Так, друзья мои, не борзеть! Делим этот пищевой бонус на троих, чтобы у некоторых морды не треснули.

Турки закивали головами, соглашаясь со столь мудрым решением своего начальника. Он положил свою долю в пакет и отнёс в свою комнату. Такая калорийная еда здорово восстанавливала силы. Выговаривать сложное сочетание имён родителей королевского колли никто не собирался и вместо Олдинг-Эмпайер сырному сомелье дали кликуху Чизкейк, а по-простому, по-нашенски – Сырник.

Как-то под вечер клиент-охотник, собираясь в деловую командировку на неделю, привёл двух роскошных сеттеров. Всё бы ничего, но эти охотничьи собаки лаяли не переставая вторые сутки напролёт. Уже приходили от хозяев двух ближайших коттеджей с просьбами утихомирить псов и предупреждениями о том, что в противном случае им придётся написать заявление в полицию. В конце концов, у Гюнеш сдали нервы, и с перекошенной от ненависти физиономией она побежала на второй этаж, прихватив два кошачьих намордника. Нужно отметить, что в кошачьих намордниках отсутствует отверстие для носа животного, то есть дышать ему практически нечем. Через несколько минут лай прекратился, и свалившаяся тишина резанула сознание молодого грумера, который в это время заканчивал модельную стрижку маленькой болонке по кличке Принцесса.

– Ох, не нравится мне эта тишина!

Оставив животное своим помощникам, он помчался наверх. Зрелище было чудовищное! Два сеттера валялись на полу в собственных испражнениях. Один из них хрипел, задыхаясь и обливаясь слезами, а второй уже не подавал признаков жизни. Освободив обоих от кошачьих намордников и убедившись, что за одного из них можно не беспокоиться, Паша попытался оживить бездыханное тело второго животного. Убедившись, что все его попытки безнадёжны, он на руках отнёс бедолагу на первый этаж и, погрузив его на тележку, вытолкал её на улицу. Зрелище было не для слабонервных. По ночной набережной, залитой разноцветным неоном, толкая перед собой тележку на колёсиках с трупом животного, бежал из последних сил молодой человек в одежде грумера. Припозднившиеся отдыхающие шарахались в сторону, пропуская этот скорбный экспресс.

Павел стал задыхаться, разбухшее до огромных размеров сердце, пыталось выпрыгнуть через рот, а набранный безумный темп и встречный ветер не оставляли надежды. Вот и дом ветеринара! Он прислонился лицом к холодной металлической двери и вдавил кнопку звонка. Ни разряды электрического тока, ни прямой укол в сердце не смогли оживить несчастное животное. Ему дали телефон, и он позвонил Патрону, коротко доложил о происшествии и положил трубку. Он сделал всё, что мог. Его вины здесь не было, но видит Бог, нервный срыв Гюнеш привёл к гибели собаки. Патрон действовал по старой схеме. Взятка и справка о сердечном приступе у собаки в очередной раз отмазали его от судебного иска к заведению. Надо отметить, что Гюнеш тоже досталось. Она неделю ходила как пришибленная и с клиентами говорила только шёпотом, обвязав вокруг горла маленький шарфик.

Слава Богу, что ситуации c гибелью питомцев были скорее исключением, и как правило, клиенты оставались довольны оказанными им услугами. Однако это не исключало большое количество мелких происшествий случавшихся ежедневно. Как-то раз, не дожидаясь окончания рабочего дня, накопившаяся усталость свалила Павла на кровать. Обычно его сознание отключалось и он благотворно спал до утра, после чего просыпался бодрым и весёлым. Но сегодня сон не шёл, и лёжа с открытыми глазами, он вспоминал тот самый день, когда познакомился с Олесей. А дело было так.

С большим опозданием подъехал чумазый КАЗик – небольшой автобусик, продукт Курганского Автобусного Завода. В советское время этот труженик о четырёх колёсах использовался в основном в колхозах для доставки односельчан на поля и фермы. В лихие 90-е, когда советская промышленность стала тихо загибаться, их стали использовать как рейсовые автобусы. Пашка занял место в первом ряду, прямо за кабиной водителя, положил свою спортивную сумку на сиденье у окна и отправился в конец автобуса, чтобы перекинуться парой словечек с бывшими одноклассниками. Парни проболтали целую остановку, делясь планами на будущее, немножко привирая при этом, чтобы покрасоваться друг перед другом.

Вернувшись на своё место, он увидел, что у окна, где он оставил сумку, сидит девушка, а его сумка сдвинута на край сиденья. Паша хотел было возмутиться и заявить наглой попутчице, что это он первый занял привилегированное место у окна и тронул девушку за плечо.

В этот самый миг, КАЗик наконец-то выскочил из затенённой старыми липами просёлочной дороги на трассу, и весеннее солнце залило ласковым светом весь автобус. Он сразу и не понял, что произошло. Время на мгновенье остановилось, и будто в замедленной съёмке эти весёлые кудряшки каштанового цвета стали медленно разворачиваться в его сторону. Её красивое лицо миндалевидной формы, вдруг оказалось совсем рядом. Он невольно залюбовался этими огромными глазами с искорками солнечного света на ресницах и игриво-насмешливой улыбкой влажных чувственных губ. Вместе с голосом Александра Серова, доносившегося из динамиков водителя, его охватил восторг.

Hо небесный образ твой и бесплотный и живой

Зря рисует этот дождь, Мадонна.

Как пpекpасен этот сон, сквозь безмолвие вpемён

Ты всю жизнь ко мне идёшь, Мадонна.

Молодого человека обдало жаром неподдельного чувства.

– Мадонна! Конечно Мадонна! – эхом откликнулось подсознание, интуитивно искавшее объяснение возникшего ступора и внутреннего оцепенения в мозгу.

Он вспомнил себя школьником на колхозном поле, куда их привозили на прополку сорняков. Восхищение, с которым он смотрел на порхающую совсем рядом большую жёлтую бабочку с резко очерченным хвостатым силуэтом нижних крыльев, сопровождалось почти детским трепетным желанием поймать и обладать этой бабочкой-красавицей. Именно с этим высоким чувством и можно было сравнить его настоящее состояние.

В горле пересохло, и вымолвить что-то членораздельное он так и не смог. Его сводил с ума её запах. Так пахнут улицы Кишинёва ранним летним утром: росой, свежестью, кустами жасмина на краю тротуаров, умытых поливальными машинами.

Надо что-то сказать, спросить адрес, телефон, наконец.

В свою очередь обладательница двух озёр вместо глаз и насмешливой улыбки наслаждалась произведённым эффектом.

– Может быть, Вы всё-таки сядете на своё место, молодой человек? А то тут на него уже покушались, пока Вы там беседовали со своими друзьями! Кто это поёт? – Павел прислушался.

В динамиках неистовал Александр Серов.

      Hо лишь коснусь стекла рукой,

      И тут же тает образ твой, Мадонна.

      Глаза закрою, снова мне

      Вода рисует на окне

      Печаль твою, Мадонна.

Как прозрение, в его сознании мелькнуло имя Мадонна, и он обессиленный плюхнулся на своё место. Сидеть было неудобно. Что-то мешало. Заливистый смех и голос.

– Молодой человек, Вы на свою сумку сели.

Краснея от собственной неловкости, он выдернул из-под себя сумку, положил на колени и тупо уставился в пространство.

– Меня, Олеся, зовут. А Вас?

– Меня, – не поворачивая головы, воскликнул молодой человек, – Пашка, то есть Павел.

Когда оцепенение прошло, то они проболтали целых два часа, пока не услышали: – Ул. Вокзальная. Конечная. Автобус дальше не идёт!

Он узнал самое главное, что Олеся из соседнего посёлка, в этом году окончила школу и мечтала поступить в мединститут. Он записал номер её домашнего телефона на пачке сигарет «Темп» и вместе с другими земляками направился к выходу из автобуса. Пашка вышел первым и повернулся, чтобы подать руку девушке. В это самое время двери автобуса закрылись, и он медленно стал набирать скорость. 3а стеклом мелькнуло испуганное лицо девушки. Он стал колотить в дверь и кричать, чтобы её открыли. Ускоряясь, Паша бежал рядом с автобусом и продолжал колотить в дверь.

Проснулся Павел от стука в дверь его комнаты. Кто-то лупил в неё обеими руками, словно в барабан.

– Павел, откройте у нас ЧП.

Машинально взглянув на часы, он с удивлением обнаружил, что прошло чуть больше часа, как он уснул.

– Джек загрыз Сырника!

Джек – огромный ротвейлер, давно искавший причину с кем-нибудь подраться. А тут такая возможность напомнить всем, кто в этом доме хозяин. Возвращаясь с Ибрагимом с прогулки по внутреннему дворику отеля, Джек столкнулся на лестнице с Сырником. Содрав лапой плохо закреплённый намордник, он повалил добряка колли на землю и стал грызть его в области шеи, только клочья шерсти полетели. Туркам удалось оттащить ротвейлера от бездыханного тела сырного сомелье и запереть его в клетку. Ахмед побежал в комнату грумера сообщить о случившемся.

Паша нагнулся над лежащей коляшкой.

– Крови нет! Уже хорошо!

Он стал щупать Сырника.

– Если шейный отдел не поврежден, то больной должен жить! Скорее всего, мощный боковой удар Джека пришёлся на грудную клетку колли и сбил собаке дыхалку, а попытка прокусить шею повергла бедное животное в шок!

Грумер, наложив бедолаге ладони на грудину, уверенно, не сбиваясь с ритма, стал давить в область сердца. Так продолжалось несколько минут. Затем, приложив ладонь к носу Сырника, он с удовлетворением ощутил восстановленное дыхание. Колли зачихал, ошалело замотал головой и, приподнявшись на передних лапах, попытался осмыслить произошедшее. Слава Богу, обошлось без последствий. Густая шерсть Сырника спасла его от явной смерти. На всякий случай Паша отвёл Сырника в его клетку-номер на втором этаже. Проходя мимо клетки Джека, он увидел мирно спавшего ротвейлера. Заливистый храп питомца, ещё несколько минут назад представлявшего комок яростной злобы, вызвал у него лишь улыбку.

У животных, как и у людей, за своё «место под солнцем» или «лидерство» всё время приходится бороться.

Тем временем Патрон, поняв, что добиться взаимности (в плане интимных отношений) от молодого грумера ему не светит, стал искать ему замену. Он стал регулярно приезжать в гостиницу не один, а с водителем, спортивного вида молодым человеком в кожаных брюках и майке-борцовке, подчёркивающей его мускулатуру. Это было забавное зрелище. Оба они светились от счастья, постоянно касаясь друг друга, одаривая друг друга полуулыбками, воздушными поцелуйчиками, полными намёков на страстное желание обладать друг другом. Патрон наивно рассчитывал вызвать у грумера ревность. Поняв, что все его усилия напрасны, он как-то сразу обмяк и успокоился, продолжая одаривать своего водителя томным взглядом.

Несмотря на значительные расходы, связанные с обслуживанием животных, их проживанием, а также с зарплатами обслуживающего персонала, гостиница приносила прибыль, и у Патрона возникло желание устроить на постоянной основе выставку-продажу эксклюзивных аксессуаров для животных. Cказано-сделано!

Однажды утром подъехал грузовой фургон, из которого четверо рабочих по очереди стали выгружать коробки с деталями для монтажа витрин из бронированного стекла. К вечеру фойе гостиницы было не узнать, обе его стороны украшали вертикальные и горизонтальные витрины с подсветкой. На следующий день подъехал инкассаторский броневик, из которого под охраной стали выносить нечто потрясающее: эксклюзивные ошейники для кошек и собак, украшенные бриллиантами и стразами Swarovski, свадебные и похоронные наряды для животных из бархата, велюра, замши всех цветов и оттенков, кожи крокодила и прочих рептилий. Затем приехали телевизионщики, и в свете юпитеров Патрон дал развернутое интервью о тех новинках и трендах современной моды для питомцев, которые были представлены в его Zoo Hotel «Paradise» в качестве образцов от мировых брендов, работающих в этой сфере. Успех был грандиозный, и на следующий день желающих осчастливить своих домашних животных на кругленькую сумму было столько, что движение на прилегающей к отелю улице было парализовано. Гюнеш даже пришлось пригласить двух помощниц, чтобы справиться с объёмом оформления заказов.

Годовой контракт на работу грумером подходил к концу, и Павел всё чаще стал справляться в ближайшем банке о накопившейся за год сумме денег. Его терзали сомнения, заключать ли контракт ещё на год или съездить в отпуск домой и попытаться разыскать Олесю, которая по неизвестной причине стала являться ему во сне с грустным выражением лица. Принять окончательное решение о возвращении на Родину ему помог телефонный звонок.

В тот день клиентов было мало, Ахмед выгуливал по очереди животных во внутреннем дворике, Ибрагим с совком и веником наперевес изображал борца за чистоту, а Гюнеш в отсутствии клиентов полировала свои ногти, время от времени бросая свой взгляд на грумера, колдовавшего расчёской и ножницами вокруг карликового пуделя. Хозяйка питомца находилась тут же возле столика, на котором колдовал Павел, и чуть придерживала Базиля. Так звали кобелька, которого колотила мелкая дрожь, что сильно усложняло мастеру работу. Наконец все процедуры были закончены, похорошевшего пуделька вручили клиентке, и Паша решил позвонить Олесе.

Все предыдущие попытки дозвониться до девушки заканчивались ничем, телефон молчал, а длинные гудки нагоняли на него тоску и раздражение. Вот и в этот раз он уже решил бросить трубку, как вдруг в ней что-то щёлкнуло, и до боли знакомый голос ответил:

– Алло, Вас слушают.

Пашка чуть не задохнулся от нахлынувших на него чувств и робко спросил девушку, почему она не брала трубку всё это время. Из словесной пулемётной очереди он понял, что дома практически никого не бывает. Мама на огороде или в хлеву, отец в мастерской Дома Культуры, а она в институте в Кишинёве и сегодня заехала домой на выходные, чтобы помыться и сменить гардероб с зимнего на весенний.

Поняв, что все его опасения напрасны, что девушка соскучилась, любит его и очень ждёт, Павел решил для себя, что всех денег не заработать, а накопившаяся за год усталость требовала срочно сменить обстановку.

Разговор с Патроном предстоял не из легких. Грумер пользовался большой популярностью у местной элиты. Когда он выезжал к ним на дом, стрижка питомцев превращалась в некое театральное действо, где актёрами выступали Павел с питомцем, а зрителями были все члены семьи. Богатая публика, довольная результатом, не скупилась на щедрые чаевые. Заверив Патрона, что ему срочно нужно съездить на недельку домой, он зашёл в банк, снял двести долларов на авиабилет и перевёл остальные на банковский счёт в Кишинёве.

Забежав за вещами в отель, он стал свидетелем полного раздрая. Животные, словно что-то почуяв, подняли такой лай и гвалт, что Гюнеш схватилась за голову, не зная, что делать. Недолго думая, Павел поднялся на второй этаж. Его строгого взгляда было достаточно, чтобы во всём отеле воцарилась полнейшая тишина. Было слышно даже, как залетевшая с улицы бабочка, с остервенением бьётся своими крыльями о стекло.

Наскоро попрощавшись со всеми, с одной спортивной сумкой через плечо он нырнул в открытую дверь подъехавшего такси и уже через час заходил в международный аэропорт им. Ататюрка в Стамбуле. В своих мыслях он давно был дома с Олесей.

Отец с удивлением и тихой радостью смотрел на вернувшегося сына. За год домашних дел накопилось немало: печь дымила, нужно было чистить дымоход, водяной насос работал с перебоями, а денег на новый в семье не было. Да и овец нужно было срочно стричь, весна ведь, и везти шерсть в заготконтору.

Выяснив по телефону, что Олеся приедет домой только через три дня, на выходные, Павел с удовольствием взялся за работу, и уже на третий день список срочных домашних дел стремительно приближался к нулю.

Неожиданно звуки автомобильного клаксона нарушили тишину, а громкий стук в ворота определил адресата. Паша откинул задвижку и открыл калитку. Возле ворот красовалась новенькая «восьмерка» вишнёвого цвета. Полюбоваться на машину стали стекаться односельчане, недоуменно покачивая головами и обсуждая увиденное.

– Ну, Пашка, ну молодец! За год сумел на тачку заработать!

В общем, было чему завидовать. Вдруг раздалось лёгкое жужжание, и крышка люка отъехала в сторону, а из него высунулась улыбающаяся физиономия перегонщика машин Толяна.

– Ну чего, Пашок, всё как ты хотел – восьмерка, вишневая, с люком. Гони бабки!

Расплатившись, Паша загнал машину во двор и закрыл ворота. Затем снова сел в машину, наслаждаясь запахом свежего кожзама, пластика и стеклоомывателя с привкусом лимона. Его колбасило, его распирало от нахлынувшего желания нарвать в саду охапку нарциссов и ехать на машине в соседний посёлок к любимой девушке. Затем вспомнив, что ждать придётся ещё целые сутки, он включил автомагнитолу, откинул кресло назад и мечтательно закурил, предвкушая момент предстоящей встречи.

Сквозь треск электроволн пробивался голос Александра Серова:

Hо небесный образ твой и бесплотный и живой

Зря рисует этот дождь, Мадонна.

Как пpекpасен этот сон сквозь безмолвие вpемён

Ты всю жизнь ко мне идёшь, Мадонна…

депутатское угощение

Единственная мысль крутилась в голове Галины, возвращавшейся домой. «Что же делать? Что же делать?..»

И правда: что ей делать? Дочку Кристиночку оставить не с кем, а обещанное место в детском саду на Почтовой кому-то уже отдали. Наверное, мало директрисе предложила! Кто-то сунул больше – вот место в садике и уплыло! Кругом эта конкуренция!

Одеяло убежало,

Улетела простыня,

И подушка, как лягушка,

Ускакала отменя.

«Ускакала… От меня… Погоди-ка! А кто это такой тут намалёван?»

На подъездной двери Галину словно поджидал красочный плакатик. Патриотический такой. Предвыборный. На фоне российского триколора красовалось пухлощекое и губастое лицо депутата. Текст призывал голосовать именно за этого господина, готового к решению проблем любого рода, вида, типа и сорта. На красной полосе флага белели цифры телефонного номера. Видимо, депутат, он же кандидат в депутаты, занимается решением проблем в настоящее время, без переноса их на будущее.

«Умывальников начальник

И мочалок командир», –

зашептал кто-то в голове Галины.

Она ещё раз взглянула на портрет откормленного слуги народа. Умывальников начальник… Да отвяжись же! Дернуло ее вчера на ночь Кристине «Мойдодыра» читать. Прилипчивая

какая штука поэтическая! Четверостишия так и просятся на язык, к месту и не к месту. «Так-так, погоди… Мочалок командир…» Она занесла депутатский номерок в память мобильника.

Или не стоит ему звонить? А что такого? Вдруг командир… то есть депутат… вдруг возьмёт да поможет? Чем черт не шутит, пока бог спит!

– Решено: звоню! – прошептала она. И тут же, у крыльца, и набрала плакатный номер.

Ответили тотчас. Утомленным голосом секретарша (видно, немало народу ей звонит) объяснила, что Ивана Петровича на месте сейчас нет, зато он принимает избирателей у себя дома.

И секретарша продиктовала адрес!

Чудны дела твои, господи! «Собственно, что я теряю? – сказала себе Галина. – До выборов две недели осталось. Вдруг командир, то есть депутат, и вправду поможет?»

Она быстренько поднялась на свой этаж. Кристинка спала в комнате на ковре, среди разбросанных игрушек. Под головку подложила своего любимого плюшевого Мисю. Дочка не выговаривала шипящие, заменяя их все звуком «с». Невольное ее сипение было милым и забавным.

– Так-так, где мой волшебный сундучок?

Волшебным сундучком Галина называла личный малый склад косметики, предназначенный для улучшения природной красоты и охмурения мужской половины человечества. Склад – громко сказано, но дорогостоящий бьюти-кейс для косметики, декорированный кожей крокодила (точнее, хорошей имитацией), в собственности женщины имелся.

Хранила она его в тумбочке под телевизором. Кейс был подарком. Преподнёс его Галине бывший ее директор, отставной полковник. Интеллигентный отставник, а по совместительству удалой выпивоха, решил приударить за молоденькой экономисткой. Шуры-муры давнего прошлого! Сколько ж лет прошло! Жив ли нынче даритель?

В памяти всплыли не картинки, а целые картины. К щекам прихлынул жар.

Слова «корпоратив» в начале века, в двухтысячных годах, уже основательно вошло в обиход. Корпоративом называли любую вечеринку в стенах предприятия – от дня рожденья фирмы до Дня Победы.

В тот раз руководство завода организовало коллективный новогодний праздник, который о предмете торжества напоминал лишь пластмассовой ёлкой с мишурой и поздравлениями «с наступающим». Суть же праздника была иной: наливай да пей! Руководство «Заволжскоборонзавода» именно этого принципа и придерживалось: вино и водка лились Волгой и Рыбинским водохранилищем. Нахлебавшись до полного веселья, начальники-мужчины на глазах Галины, которой таких сценок видеть прежде не доводилось, разобрали сотрудниц, растащили по кабинетам. Кроме неё, никто превращению завода в бордель вроде бы не поражался. Потом она узнала, что здешние новогодние игрища брали начало… из советских времен! Вот это да: такой разгул – и в Союзе! А кое-кто говорил, что в СССР секса не было…

Ну хоть бы кто предупредил ее, что на новогодней вечеринке планируется такая коллективная близость! Вот уж, воистину, спаянный и споенный коллектив! Не заводской, а заводной!

Для здешних теток в возрасте – это адреналин и удовольствие после семейной обязаловки. Да и начальство не из жадных, на подарки не скупится. Главное – попраздновать как следует: самодеятельный стриптиз, пляски на столах в полуобнаженном виде, а затем и самое главное!

Кто бы мог подумать! Начинался вечер совершенно безобидно. Общее собрание коллектива, пламенные речи начальников цехов и приемщиков изделий. Завершил предпраздничную говорильню директор Красильников Виктор Петрович, поздравив всех с наступающим Новым 200… годом, пожелав, как водится, собравшимся здоровья счастья, удачи и, по моде новейшего рыночного времени, денег. Не забыл сказать и о любви. Ну настоящий Дед Мороз – тут же всё и сбылось.

Сотрудникам раздали новогодние наборы в нарядненьких пластиковых пакетах. Рабочие и начальники низового звена, уже принявшие на грудь, кто прямо в цеху, кто в раздевалке, чуть пошатываясь, двинулись к проходной. Кто-то из толпы, от наплыва предновогодних чувств вообразив себя персонажем комедии Эльдара Рязанова «Ирония судьбы, или С легким паром», затянул песню. Хватило его на пару строчек – видно, перепил.

– Под крылом самолета о чем-то поет

Зеленое море тайги…

Рабочие подхватили пьяного исполнителя под руки, изобразили испуг на лицах и принялись шикать на него: тихо, мол, ты, – неровен час, начальство услышит.

Знали бы эти ребята, какими делами занимается это самое начальство!

В бухгалтерии и плановом отделе царил предпраздничный переполох. Трудились тут одни женщины. Молодые и постарше, худенькие и полненькие – на любой вкус. Присутствуй тут наблюдатель, он бы поразился искусству женского перевоплощения. Из обыкновенных офисных серых мышек и рабочих лошадок заводские женщины превращались в роковых красоток, разной степени. Косметика чудеса творит!

Галина, однако, оставаться на вечерний праздник не собиралась. Одевшись и захватив пакет с подарочным набором, она скользнула к двери. Но попытку покинуть этот клуб поклонниц Бахуса и Эроса пресекла одна крупная дама, чьи телеса выпирали складками из платья Снежной Королевы, надетого, казалось, по ошибке. Голову дамы украшал блондинистый кучерявый парик. Под подведёнными опытною рукою глазами (карандаш для обводки с растушевкой, отметила Галина) алели пухлые напомаженные губы. И вот этот-то центнер живого веса загородил ей дорогу. Боже мой! Галина с трудом узнала в Снежной Королеве главного бухгалтера Любовь Семеновну. Главбух имела грубый норов и славилась властным характером.

– Это кто тут отрывается от коллектива? Я вас, милочка, не отпускала! Вместе работаем – вместе отдыхаем!

– Я не милочка. Меня Галей зовут.

– Вот что Галочка-милочка, меня просили вам кое-что передать. Вами интересуется один очень серьезный мужчина. Он просит вас остаться.

– Да я не против, но… Но у меня и вечернего платья с собой нет, а из косметики только гигиеническая губная помада. Знаете, чтобы губы на морозе не трескались… – оправдывалась Галина.

– Не о том вы думаете! – пресекла ее оправдания Любовь Семеновна. – Молодая да красивая… Пойдемте-ка, Галочка-милочка, за вас уже все решили!

Галина покорно опустила голову, поняв, что ее не отпустят. Главная ухватила ее за руку и потащила по коридору. Приближался кабинет директора. К нему?! Галина еле поспевала за гренадерской поступью Снежной Королевы. Не сбавляя темпа, парочка ввалилась в приемную. Секретарша Марина Львовна открыла рот, но ведущая и ведомая в приемной не задержались.

И вот они в кабинете господина Красильникова.

– Вот, Виктор Петрович, привела к вам беглянку. Еле уломала остаться, между прочим!

С этими словами слониха в парике и маскарадном платье удалилась из кабинета, не забыв плотно закрыть за собою дверь.

Директор с влажными после душа волосами, посвежевший после одной-двух рюмочек армянского коньяка – початую бутылку Галина приметила в открытом встроенном баре, пребывал в благодушном расположении.

Он поднялся навстречу гостье.

Пятидесяти с хвостиком лет шефу никто бы не дал. Выглядел он на добрый десяток лет моложе. И одевался по моде: приталенная кремовая рубашка очень шла к его смуглому волевому лицу. Моложавость подчеркивала и поджарая фигура отставного военного.

– Галина Владимировна! Что ж вы стоите по стойке «смирно», как курсант на плацу? Садитесь, пожалуйста.

Директор выдвинул стул. Приобняв гостью за плечи, чуть не силой усадил.

– Вас ждут дома? Родители? Молодой человек?

Нет, ее не ждали.

Она стала рассказывать и постепенно увлеклась.

– Отец, летчик-испытатель, погиб, когда мне было шесть лет. Мать давно нашла себе другого. Мы живем раздельно. Я снимаю комнату в квартире подружки. Сама она живет с мужчиной где-то за городом. Молодого человека у меня нет. Я ведь только институт закончила… Вы же знаете, наверное… Это мое первое место работы.

Тут в дверь деликатно постучали. Просунулась голова Марины Львовны. Голова была обсыпана конфетти, но глаза Марины Львовны глядели серьезно, и Галина прыснула.

– Виктор Петрович, все в сборе, вас к столу просят, – затараторила секретарша, – без вас не начинают. Народ ждет!

Директор повернул голову к Галине.

– Вам минут десять хватит?

– На что? – не поняла та.

– Привести себя в божественный вид! – ничуть не смущаясь, заявил собеседник.

И указательным пальцем обвел свои губы, щёки, глаза.

– Так у меня нет ничего с собой.

– Не волнуйтесь, ради бога. У меня все есть. От жены осталось.

Она вздрогнула.

– Извините, – сказал он. – Пять лет прошло, а никак не могу привыкнуть, что ее нет со мной. Вы очень на нее похожи. На молодую, когда мы только поженились. Она тогда, как и вы, институт окончила.

– А что с ней случилось?

– Нелепая смерть! Представляете: решила сделать подтяжку лица, а в итоге… Аллергическая реакция на компоненты наркоза. Развился анафилактический шок, врачи не смогли ничего сделать.

Серая тень, пробежавшая по его лицу, стерла улыбку и как бы пеплом припорошила глаза.

Он вздохнул тяжело.

– Ладно. Пойдемте в мою гардеробную. Там у меня все это художество хранится. Набор косметики – никто и не распечатывал…

Спросонья, не понимая, что происходит, Кристинка давай хныкать. Описаться, что ли, собралась? Этого еще не хватало! Галина бросилась с ребенком в ванную, на ходу стаскивая с девчушки платьице и напевая:

– Надо, надо умываться

По утрам и вечерам!

Усадив девочку в голубой тазик, она пустила теплую воду. По сосредоточенному лицу малышки поняла, что ребенок писает.

– А нечистым

Трубочистам –

Стыд и срам!

Стыд и срам!

Галина капнула шампунем на губку и стала нежно водить по тельцу дочурки, продолжая декламировать:

– Вот теперь тебя люблю я,

Вот теперь тебя хвалю я!

Наконец-то ты, грязнуля,

Мойдодыру угодил!

Обернув дочурку махровым полотенцем, Галина понесла ее в спальню.

– Мамочка, а Угодиль – это блатик Мойдодыя?

Галина рассмеялась, но ответить не успела. Ход ее мыслей нарушил звонок в квартиру.

Мир перевернулся! Соседка с верхнего этажа принесла ей деньги. Прошлогодний еще должок!

– Слышь, Викторовна, ты не серчай. Не смотри, что я морду отворачиваю, когда тебя вижу. Третий месяц как в магазинчик устроилась. Решила долги потихоньку отдавать. А то стыдно на улицу выйти: всем успела задолжать. Полгода ведь, считай, пропьянствовала.

Галина убрала деньги.

– Мам, а тетя Люба – алькачка несясьная?

Ну что ответишь маленькой говорушке?

– Галина, не тушуйся. Дочура твоя правду говорит. Так и есть: «алкачька несясьная»! Все пропила, семью развалила, муж ушел… Работу сама бросила, когда в запой ушла. А ведь хорошо зарабатывала, как сыр в масле каталась.

Соседка вдруг закачалась, схватилась за дверной косяк.

– Галина, дай стул – что-то сердце прихватило!

Она держалась за левый бок и тяжело дышала.

– Люба, я «скорую» вызову. Не дай бог, инсульт или что похуже.

Галина смотрела на свою ровесницу, тридцатипятилетнюю женщину. По виду та годилась ей в матери.

Отдышавшись на стуле, Люба достала мятую пачку сигарет. Поймав укоризненный взгляд Галины, засунула пачку обратно в карман брюк.

– Извини. Работа нервная. Грузчики в магазине – пьянь на пьяни сидит и пьянью погоняет. Вот и пристрастилась к сигаретам. Наорешься на них с утра, наматеришься, пока они машины с продуктами разгружают, потом целый час нервы куревом успокаиваешь.

– Любаш, может, чайку-кофейку?

– Завари. Мне что кофе, что чай, главное – погорячее! Я все равно вкуса не чувствую.

Галина поставила голубую в горошек чашку на блюдце, кинула туда пакетик «Ахмада» и два кусочка сахара.

– Мамочка, а мозьно я тозе с тетей Любой цяю попью?

Кристина стояла в кухонном дверном проеме совсем голая. Мокрое полотенце валялось под ногами.

– А может быть, мы все-таки сначала оденемся, а потом за стол сядем с тетей Любой? Чай пьют в одежде!

Галина сбегала в спальню и принесла дочери платьице.

И сказала:

– Вот что, дорогие мои, вы тут чаи распивайте, а я на часик по делам сбегаю.

– Ты, Викторовна, за Кристиночку не бойся: уж чаем с сушками и конфетами я ребенка напою.

– Тетя Люба, а язве у конфет уски бывают?

Последней реплики дочки Галина не слышала: она уже спускалась на первый этаж. Рядом с мусоропроводом кто-то из жильцов выставил высокое зеркало в раме с облетевшей местами амальгамой. В зеркале отразилась эффектная блондинка в летнем платье с крупными цветами и сумочкой «Louis Vuitton» через плечо. Поверх платья был надет белый пиджак «Max Mara» свободного кроя. Принцесса! Нет, не принцесса – королевна!

Ей вспомнилась сцена из любимого с детства фильма «Морозко». Осталось половинками вареной свеклы подрумянить щеки! Ну тогда точно королевна будет! Улыбаясь, Галина вышла на улицу.

Удачно – вот и автобус. Четверть часа, и она добралась до центра Заволжска. До той части города, где селится элита.

Кованый забор, автоматический шлагбаум, ряды иномарок класса люкс, окружавшие высотное строение с закругленной крышей-куполом. Цоколь здания декорирован броским красным гранитом Balmoral Red. Архитектурная претенциозность давно стала объектом едких шуток жителей Заволжска. Каких только названий не придумали местные острослов! «Торчащий аморал на Поле чудес в Стране дураков» было самым безобидным.

Понятно, почему в бюджете не хватало денег на социальные нужды: здешние Коты Базилио и Лисы Алисы давно подобрали золотой ключик к городской казне.

Примерно такие невеселые мысли одолевали Галину, когда ее возносил наверх скоростной лифт американской компании «Otis». Прежде чем выйти из огромной кабины, она рассмотрела себя в зеркальной вставке, служившей настенным декором.

– Что ж, недурно!

Широкий холл по периметру лифтовой шахты был украшен лепниной, кое-где покрытой сусальным золотом, сочетавшимся с венецианской штукатуркой. Пол и цоколь, точно на какой-то выставке стройматериалов, соревновались в богатстве и количестве сортов натурального мрамора. Классические люстры и бра из бронзы и знаменитого муранского стекла дополняли

пёстрый мир так называемых слуг народа.

Страшно далеки они от народа! Где же она это прочитала? Галина так и не вспомнила, кому принадлежала цитата. И кому предназначалась…

Как найти нужную квартиру среди этого великолепия? Тут и заблудиться недолго!

Вот она, квартира. К счастью, двери были пронумерованы.

Галина позвонила. Потом потрогала бронзовую ручку, украшенную стразами «Swarovski». Слишком пёстро. Слишком вычурно – аж в глазах рябит. Не ведают меры слуги народные!

Вспомнила! Она вспомнила, откуда цитата. Это говорилось про декабристов, которые разбудили Герцена. Лучше б они его не будили! Тогда народные денежки, украденные из российского бюджета, не оседали бы в банках Англии…

За дверью послышались шаги. Щёлкнул отпираемый замок.

При виде появившегося на пороге существа Галину охватила оторопь. Перед нею покачивалось нечто, весьма отдаленно напоминавшее светлый лик народного избранника, помещенный на патриотическом рекламном плакате с флагом.

Господин депутат был облачен в золотого цвета шелковый халат с черными драконами. Полы халата были распахнуты, и хозяин квартиры демонстрировал гостье приспущенные полосатые трусы расцветки американского флага. На резинку трусов свисало круглое пивное брюхо, образно повествующее о хорошем аппетите хозяина. До Галины докатились перегар и вонь немытого мужского тела. По сравнению с этими ароматами от Любаши пахло как от дивы из салона красоты.

Галина тотчас пожалела о визите. Как бы вежливо смыться от этого жирного алкоголика?

Нет, лучше все-таки сказать. Недаром же сюда тащилась.

– Я звонила вам насчет места в детском садике. Для моей дочки, – выдавила из себя Галина. И собственная речь приободрила ее. – Вы сказали, что поможете!

– Сказал, значит, помогу…

– Наверное, вы сейчас не в форме? Я, пожалуй, в другой раз зайду!

Депутат икнул и пошатнулся. В брюхе его булькнуло. Ухватившись за дверную ручку, слуга народа принял наконец устойчивое положение. Его маленькие глазки-буравчики назойливо сверлили женщину – вспыхнули и подернулись пленкой сластолюбца. Видимо, деятель уже предвкушал легкий доступ к женскому телу, которое само к нему пожаловало.

– В форме, не в форме! – брякнул он. – Да какая разница!.. Сказал – порешаем, значит – порешаем!

И тут толстяк грубо схватил Галину за руку и потащил в квартиру. От такой наглости Галина оторопела и практически не сопротивлялась.

– Да не бойся ты меня, – бормотал тот по пути в глубины жилища, – говорю же, сейчас все порешаем… Найдем тебе место в детском садике… Нет, не тебе, дочери твоей… Ты, главное, успокойся и не бойся…

Очухалась Галина только в спальне. Слуга народа обладал невероятной силой, кажется, исключавшей возможность сопротивления.

Не надо было просить сразу же, у входа. И не надо было тащиться к депутату домой. Дома он принимает, как же!.. Как теперь выкрутиться?

Галина огляделась. В огромной трехкомнатной квартире обставленной дорогой мебелью, царил беспорядок. На полу валялись пустые пивные банки с немецкими названиями, бутылки из-под виски, смятые сигаретные пачки. На туалетном столике сиротливо показывала шоколадное нутро картонная коробка «Алёнка». Ну хоть что-то отечественное! Наивный взгляд ребенка на коробке резко контрастировал с этим вертепом! Галина вспомнила о своей Кристиночке и машинально потянулась к коробке с шоколадом.

– Ты бери, бери, не бойся! – Пошатываясь и икая, депутат ждал ее у кровати. В одной руке его появилась бутылка виски, в другой – бокал.

Вдруг из маминой из спальни,

Кривоногий и хромой,

Выбегает умывальник

И качает головой.

Опять стихи! Сейчас этот зажравшийся тип, которому точно не помешал бы умывальник, оттрахает ее как уличную девку, а чтобы ей не было обидно, даст плитку «Аленки».

Ах ты, гадкий, ах ты, грязный,

Неумытый поросенок!

В комнате было душно до липкости. Развратник-депутат закрыл и занавесил, как в борделе, все окна. Оттого вонь стояла несусветная, Галину аж затошнило.

Вообще-то, этому деятелю, от которого воняет, как от козла, не мешало бы хоть раз в неделю мыться в ванной!

Пока она боролось с накатывавшей тошнотой и соображала, куда бежать, депутат, к отказам не привыкший, перешел к действиям. Толстяк подтолкнул женщину к краю кровати и попытался стащить с нее пиджак. Икая, дыша перегаром, он приговаривал:

– Сейчас все порешаем, дорогая, ты, главное, не бойся…

Такой кабан и порешить может, не только порешать!

Депутат, по-видимому, осознал, что со сложными прямоугольными пуговицами на фирменном пиджаке ему не справиться. Тогда намерения его изменились. Он распахнул пошире свой халат и надавил Галине на плечи, стремясь пригнуть ей голову.

Да что же гад творит?! Черт с ним, с детским садиком!

Галина резко развела руки, освобождаясь от захвата, и коленом правой ноги заехала негодяю в пах. И обеими руками оттолкнула от себя скорчившегося от боли сластолюбца!

По пути к выходу она подошла к туалетному столику, достала плитку «Аленки» из картонной коробки. Обернулась к поверженному жиртресту.

– Это, – она повертела в воздухе шоколадку, – за моральный ущерб, козлина!

Покрутившись у зеркал шкафа-купе, занимавшего половину прихожей, Галина поправила прическу. Шоколадку не съела, а сунула в дамскую сумочку. И покинула вонючую квартиру.

– Слава богу, что этаж третий, а не тринадцатый!

Не дожидаясь лифта, спустилась по лестнице. Одарив улыбкой консьержку, охранника и всех, кто повстречался на пути, она рассталась с зоной «Торчащего аморала на Поле чудес».

– Что-то быстро ты вернулась, Викторовна! Мы только-только с Кристинкой чаю напились и настроились мультики смотреть.

– А дочурка куда запропастилась?

Из-за дивана гостиной донесся шорох. Возникло личико ребенка, перемазанное губной помадой.

«Торопилась я, впопыхах забыла кейс закрыть!» – догадалась Галина.

– Мамочка, мамочка, а пьявда я кьясавица?

Кристинка вертелась перед зеркалом, пританцовывая в такт мелодии, известной одной ей.

– Ты не красавица, доченька, а хулиганка, вот ты кто! Без спроса в мамин кейс залезть и перепачкаться маминой губной помадой – кто так делает?

– Я, я! Я хуиганье! – с трудом выговорила дочурка. А потом вдруг залилась слезами, повторяя сквозь плач непонятное слово: – Хуиганье… Хуиганье… Ганье… Ганье…

Галина с Любой покатились со смеху, повторяя почти неприличный набор звуков за Кристиной. Видя, что взрослые возле нее смеются, Кристинка бросила плакать – удивилась.

– Хватит реветь, Кристинка! Давай чай пить – у меня и шоколадка припасена!

С этими словами Галина взяла ребенка за руку. Подхватив дамскую сумочку, повела дочку на кухню.

А за ними пирожок:

«Ну-ка, съешь меня, дружок!»

А за ним и бутерброд:

Подскочил – и прямо в рот!

Повторяя навязчивые четверостишия, Галина достала из сумочки шоколадку «Аленка». Разломала ее на маленькие квадратики и разделила между всеми.

– Депутат угощает! – со смехом сказала она.

счастливый извращенец

По версии англоязычного журнала ArtAscent рассказ A Happy Freak

(«Счастливый извращенец») признан Distinquished (выдающимся)

и вошел в пятерку победителей, напечатанных в февральском номере

– Извращенец ты, Алекс! – бросила, обернувшись,

Любка Медведева, обладательница потрясающей стройной фигурки.

Когда-то она имела славу первой красавицы в нашем классе. Да и теперь выглядела на твёрдую пятёрку с твёрдым плюсом.

Обидно! И ведь за что она меня так припечатала? Во вкусах не сошлись!

– Что за малолетка, Алекс? Что ей от тебя нужно? – Надин поплотнее прижалась ко мне всем своим немаленьким телом.

Надин было тридцать. И никто не привлекал меня так, как она.

– Да так, одноклассница бывшая, – сказал я. – Представляешь, все мальчишки с ума по ней сходили!

Надин долго смотрела на фигурку удалявшейся брюнетки. Миниатюрная Любка вырядилась в белый плащ, который особенно выделялся на фоне жёлто-оранжевого карнавала осеннего парка.

– Красивая, – признала Надин. – Больше скажу: прямо-таки модель из модного журнала! Я завидовать не умею. Знаешь что, Алекс? Тебе такие девочки должны нравиться!

После этих слов лицо её покраснело, а глаза будто увеличились. Казалось, Нади вот-вот разревётся.

– Надин, любовь моя, неужели ревнуешь? Брось! Для меня нет женщины краше тебя! Я люблю тебя всю: лицо, губы, роскошное тело!..

И я принялся покрывать поцелуями всё, что перечислял: глаза Надин, губы, нос, шею. Я совершенно забыл о людях вокруг. Прохожие поглядывали на парочку любовников с осуждением…

Ночью, лёжа в постели с Надин, посапывавшей на моей руке, я задумался.

Почему, собственно, меня манят женщины пышных форм? Женщины с той фигурой, что иным ценителям красоты представляется неканонической? Я что, вправду извращенец?

Глупости, Алекс, сказал я себе. Объяснение есть. Корни твоей любви к пышным и рыхлым, к большим и мягким таятся глубже, они проросли ещё в детстве. Они родом из иллюстраций в журнале «Огонёк». То была первая эротика, дозволенная государством. Эротика в живописи, сформировавшая идеал женщины в подсознании мальчишки.

Рыхлая и далеко не юная «Даная» – вот тебе Рембрандт. Бесконечные оргии, прославляющие Бахуса в компании перезрелых красавиц, страдающих целлюлитом, – Питер Пауль Рубенс. Наконец, «Красавица» Бориса Кустодиева: крупная блондинка, заполнившая своим блистательно-белым телом всё полотно.

В шестом классе ты вместе с другими одноклассниками посетил Пушкинский музей зарубежного искусства. Щёлк – и женский идеал окончательно сформировался в твоём подсознании! Точно в раму уложился. Бронзовые фигуры обнажённых крестьянок французского скульптора Аристида Майоля, женщин коренастых, с широкими бёдрами, окончательно затмили академические идеалы женской красоты, берущие начало в Древней Греции.

Став позднее художником, я придумал своим любимицам название: «Женщины барокко». В архитектуре стиль барокко когда-то сменил возвышенную, стремившуюся к небу готику и вытеснил рассудочный ренессанс. Новые формы радовали глаз пресыщенных итальянцев – и декором фасадов, и пышностью интерьеров.

Этот стиль прописался в России запоздало и в оригинальной форме: в «лихие девяностые» здесь внезапно проявилось так называемое необарокко, которому поклонялись дорвавшиеся до лёгких денег «новые русские». Дворцами-новоделами быстро застроилось ближнее Подмосковье.

…Тогда, на флэте у Женьки Берзарина, электрика-хиппи из местного ЖЭКа, у меня был выбор. Длинноволосый блондин Женька не пропускал ни одной юбки – готов был всех молодых женщин страны собрать у себя на квартире. Это называлось «потанцевать и расслабиться».

В тот вечер их было на флэте две: кустодиевская Надин и тоненькая девушка-подросток Зося. И обе изо всех сил стремились привлечь моё внимание. Почему именно моё? Да потому, что вечеринка была устроена специально в мою честь!..

«Да, Алекс, – шепчу я, – твоё подсознание безошибочно выбрало крупную, чуть даже перезревшую фигуру Надин. Тот тип женщины, что совпадает с матрицей идеала, сложившегося в детстве и отрочестве».

Я украдкой оглядываю распластавшуюся на кровати обнажённую Надин.

Господь славно потрудился резцом, создавая это прекрасное тело.

В памяти всплывает искривлённое истерической гримасой лицо Любки Медведевой. «Извращенец ты, Алекс!»

Какая глупость!

Всласть налюбовавшись на «неканоническое» для кого-то тело, я в который раз осознаю: для меня оно – идеальное. Я прижимаюсь к Надин и накрываю нас обоих одеялом.

За окном осень, а от моей Надин пахнет весенней свежестью, словно после дождя. Вот-вот, кажется, прорисуется выше нас радуга.

– Какая радуга, Алекс? – бормочет Надин. – Спи давай, ночь на дворе…

– Ты извращенец, Алекс, вот ты кто! – кричит как будто за окном Любка.

Но голос её становится тише, глуше, а потом бывшая одноклассница и вовсе замолкает. Я проваливаюсь в радугу, в свежесть Надин, в весеннее тело любимой женщины. Это же полёт, небесный полёт – вот откуда радуга!

Ощущение небесной высоты и парения полностью овладевает мною.

Даже если я и извращенец, то я – счастливый извращенец!

пока не кончился наркоз

Эта женщина, распятая на гинекологическом кресле, – любовница моего мужчины. Она не знает, что я тоже его любовница. Вернее, бывшая любовница. Не знает она и еще кое-чего: я сделаю всё, чтобы она никогда не стала его женой!

Эту змею подколодную, эту тварь я сделаю бесплодной. Она больше никогда не забеременеет от моего любимого!

* * *

Я сама деревенская. А его встретила в городском Доме культуры на танцах. Хорошо помню его в тот вечер: высокий широкоплечий брюнет в приталенном батнике и чуть расклёшенных брюках, обтягивающих бедра до неприличия.

Он пригласил меня на медленный танец. Увидев его глаза, я четко осознала: всё, погибла, утонула в серо-голубых глазах. Это были особенные глаза: и серьёзные, глубокие, и в то же время озорные, с прыгающими в них бесенятами. Этот взгляд пробуждал страсть. Ее искры вызывали пожар.

На какой-то миг, помню, мне стало страшно. Я попыталась спрятаться от этого проникающего в самую глубину моего сознания, в самую душу взгляда. И пропала окончательно: опуская глаза, я увидела его губы. «Ваш нежный рот – сплошное целованье», – всплыли строчки известной поэтессы. Сборник ее стихов карманного формата взяла какая-то студентка в библиотеке мединститута – и он пошёл по рукам, и уже не вернулся на библиотечные полки. Девушки, мечтавшие о романтических отношениях, переписывали стихи в блокнотики. «И это всё, и я совсем как нищий…»

Танец продолжался, и я в его руках была словно тающий в духовке сыр. Помню его руки: такие крепкие и осторожные. Руки, которые как бы понимали, что сила их хозяина не в мышцах. У меня закружилась голова, и я чуть не рухнула на пол тут же, на танцплощадке.

– Девушка, вам плохо?

Это он спросил. Что ответить? Разве мне плохо? Нет, мне слишком, слишком хорошо!

Как бы набираясь сил от него, я подняла его правую руку вверх – так танцуют вальс. Но зазвучала тягучая хард-роковая баллада «July morning» («Июльское утро») группы «Uriah Heep». И вместе с медленным темпом я словно распадалась на тысячи маленьких кусочков. Не знаю, каким словом обозначить это странное чувство. Кто я теперь? Одна ли я? Нет, меня тысячи!

И одного хотелось страстно, уже не умом, телом: завоюй меня, возьми меня, забирай меня навсегда…

* * *

Анестезия стоила больших денег и была привезена из Москвы. Разумеется, она подействовала как надо. Пациентка в гинекологическом кресле благополучно заснула.

Месть – блюдо, которое нужно подавать холодным!

Боже, какая банальность! Кто это изрек? Но какая разница?..

Я совершала движения с тою же страстью, с которой любила когда-то. Вы не знаете, каково это ощущение? А я знаю. Вот пациентка, а вот – я. И пациентка превращается в жертву на моих глазах и под моими руками. И вовсе не холодное это блюдо – месть. Мне жарко, как в кузнице.

Сперва я прибинтовала ноги жертвы к опорам кресла, затем связала руки между собой. Затем широким пластырем заклеила ей рот. На всякий случай. Острая чувствительность женского организма заканчивается на входе в «райские врата», а то глубинное местечко, где формируется плод, природа сделала безразличной к внешним воздействиям. Короче говоря, моя пациентка не завопит, однако я не желаю видеть эти мерзкие пухлые губы – г убы, что целовали его. Его!

– Ну что ж, сударыня, приступим!

Маточный расширитель, стоявший на подоконнике, достаточно охладился. На улице январь. Уже темнело; было только четыре часа дня, но в Сибири смеркается рано.

Я надела медицинские перчатки и взяла в руки орудие мести, чуть припорошенное снегом, залетавшим из приоткрытой оконной створки. Повертев охлажденное орудие мести, стряхнув с него снежинки, я ввела его внутрь – и испытала странное, почти болезненное наслаждение. Мне словно передался холод от расширителя, по коже пробежал озноб, и я, кажется, поняла, что такое холодная месть.

Жертва издала нечленораздельное мычание. Я заглянула в расширенные будто от ужаса зрачки соперницы.

– Это только начало! – прошептала я.

И отошла к окну. Достала сигарету, закурила.

Удачно всё сложилось. Был выходной день. Кроме вечно дремлющей дежурной сестры, в городской больнице никого.

Роман с ним у меня был короток: ровно год. Боже, но год счастья – это так много!

Я спала с ним на своей кровати, в деревенском доме моих родителей. Мы строили планы, мы говорили о будущем, мы верили в общую судьбу.

Но, видимо, счастье вечным не бывает. Дьявол или бог, но кто-то устраивает так, что всё имеет свой конец.

Однажды мой любимый собрался в город по работе. Позднее поездки «к начальству» участились. Пришёл и тот день, когда любимый мой мужчина поехал в город и не вернулся. Как оказалось, он и вещички успел с собой прихватить.

Я рыдала всю ночь. Я выплакала море слёз, а утром не могла поднять потяжелевшую мокрую подушку.

Я не хотела больше жить. Каждая клеточка моего тела требовала привычной ласки. Уши желали слышать его голос. Кожа хотела ощущать прикосновение его рук. Губы жаждали его губ. Миновал год любви, но мне хотелось его всё так же, как в первый раз. Ненасытно и без конца.

Не знаю, как я не сошла с ума и не покончила с собой. Нет, знаю! Однажды, когда я, словно бездушный автомат, поехала на работу в больницу, где попеременно выполняла роль то врача-гинеколога, то акушерки, мне сказали, что он (мой «он»!) живет рядом. У него большая любовь с чиновницей из городской администрации. Вот тут-то я и очухалась.

Эта новость вернула меня к жизни. Каким-то животным чутьем самки, потерявшей самца в схватке с более сильной соперницей я поняла: надо немного подождать. Больница здесь одна. А постельные истории часто оканчиваются в абортарии.

Изменник! Предатель! Как только я не называла того, кого недавно боготворила!

За что? За что мне такие муки?

Банально, но это верно: от любви до ненависти – всего один шаг. И я этот шаг сделала!

Час расплаты настанет. Я верила в это. Этой-то верой и держалась. Верой и страшным ожиданием. Так у меня в жизни возникла новая цель.

Я даже купила себе шикарное платье, потратив на него половину месячной зарплаты. Сделала новую прическу и маникюр.

И вот звездный час пробил! Между прочим, я была отличницей в мединституте. Да и практика у меня постоянная. Я прекрасно знаю, как профессионально «вычистить» женщину – сделать ее навсегда бесплодной, но не оставить ни следа вмешательства.

Набор инструментов в абортарии порадовал бы глаз любой мстительницы.

Вот они, маточные кюретки всех размеров, острые петли из металлической полосы. Их более острая сторона предназначена для разрезания ребенка на части, другая же сторона позволяет выскоблить матку для отслоения плаценты.

Вот они, эмбриональные ножницы, щипцы с цепной пилкой, декапитаторы, перфораторы всех видов, крюки для распиливания, дробления и разрушения черепа и позвоночника ребенка, находящегося в чреве женщины, для более легкого его захвата и извлечения.

Когда-то, на заре юности, жуткие, прямо-таки нечеловечески жестокие иллюстрации из учебника по акушерству не давали мне спать. Был момент, когда я пожалела о выборе профессии. Но однажды сознание переменилось: видимо, выработалась привычка к восприятию того, что прежде казалось мерзостями. Так привыкают к своей работе врачи, следователи, военные. Словом, острота восприятия притупилась. Что-то мягкое, какая-то буферная зона образовалась между учебниками с больницей и сознанием. Разум отвергал чувственно-смысловое переживание происходящего: оно было, но будто бы его не было. А ведь даже фашисты, загонявшие иголки под ногти партизанам, зажимавшие кисти рук в дверях, выглядели просто подростками с неразвитой фантазией по сравнению с «джентльменским набором», предназначенным для насильственного извлечения плода из чрева женщины. Набор, воплотивший в себе изощренную техническую мысль, направленную на устранение ошибок, допущенных женщинами во время сладостных любовных игр и забывших о вероятной расплате!..

Пора. Я вынула маточный расширитель из тела соперницы. Затем достала гинекологическое зеркало, позволяющее сделать окончательный вывод о состоянии плода. Ну что ж, не так всё плохо у дамочки. Правда, для аборта восемнадцать недель – это крайний срок.

Что же между ними такое произошло? Почему женщина решила избавиться от плода?

Мне рассказали, что он возил ее в Москву. Познакомил со своей мамой. Купил ей австрийские сапоги с леопардовой отделкой, югославскую дубленку. Наконец, подарил золотое кольцо с бриллиантом.

Может быть, у них ничего плохого не произошло. Они просто решили, что рано им заводить ребеночка.

В это я поверить не могла.

– Нет, дорогуша, – шептали мои губы, – врешь, что-то ты не договариваешь, сказки сочиняешь для своих подружек, женушек партийного руководства! Значит, и тебя бросил, дурочку! Поматросил и бросил. Тоже мне нашелся, переходящий вымпел мужского пола победительнице сексуального соревнования за лучший оргазм! Зато подарков вон накупил не на одну зарплату!

Москвичи, думала я, они такие! Зачем ему девушка из провинции? Заработал длинный рубль в Сибири-матушке – и домой, в белокаменную. Там этих красоток полно. Небось, жалеет уже, что так потратился на девушку.

А может, все-таки любовь?

На ум снова идут стихи.

Любовь ли это – или любованье,

Пера причуда – иль первопричина,

Томленье ли по ангельскому чину –

Иль чуточку притворства – по призванью…

Поэзия ли тому была причиной или нет, но после этих строчек злость к сопернице сошла на нет. Докурив сигарету, я достала среднюю маточную кюретку и принялась за работу.

За работу!

За окном было черно и морозно. А на душе затеплился непонятно откуда взявшийся огонек надежды. Не так уж плоха моя жизнь. Я ещё молода. Да и красотой творец не обидел. Мужчины по-прежнему крутятся рядом, на танцах наперебой приглашают. Особенно этот рыжий, конопатый – вроде бы Толиком зовут. Смешной такой. Надо узнать, кем и где работает.

«Если на последний автобус до деревни не успею, отправлюсь с солдатиками, – подумала я. – Как раз солдатики из военной комендатуры в часть будут возвращаться. И меня подбросят. Может быть, даже успею фильм по телевизору посмотреть. Сериал новый начинается: «Красное и черное». По Стендалю.

С Николаем Еременко и Натальей Бондарчук. А что с этой?..»

Я посмотрела на неподвижную соперницу. «Скажу дежурной: пусть койку для нее найдет, хотя бы в коридоре. Одну, без сопровождающего, в таком состоянии отпускать отсюда нельзя. Упадет где-нибудь в сугроб, замерзнет. Пусть ночует здесь. До утра оклемается – и пусть домой топает».

Работа закончена. Я положила инструмент в металлическую кювету. Туда же полетели резиновые перчатки, забрызганные кровью. Там же находился и сверток – результат работы.

Я подошла к раковине и открыла кран. Ледяная струя окатила руки, брызги полетели на щёки и в глаза. Меня словно стыдом окатило. Никогда такого не испытывала. Мне вдруг стало нестерпимо стыдно за злость к этой женщине, к сопернице – к той, кого я называла жертвой.

Господи, пластырь!

Я вытерла руки вафельным полотенцем и вернулась к креслу. И принялась освобождать пленницу от бинтов и пластыря. Скорее, скорее, пока не кончился наркоз!

полный пердимонокль

Пердимонокль. От франц. выражения perdit monocle: терять монокль. Жаргонизм, означающий сильное удивление.

Через час караул сменится. Новый часовой заступит на его, Сани Задолбайло, пост на сверхважном охраняемом объекте.

В ранние утренние часы особенно хочется спать. Но только не сегодня! Сегодня его будто подменили. Саню словно распирало изнутри, сердце его быстро колотилось. Ему захотелось совершить что-нибудь выдающееся, почти героическое. Такое, чтоб потом вспоминать об этом всю жизнь, а состарившись, рассказывать внукам!

Вот она, идея!

Ефрейтор Задолбайло достал штык-нож и принялся старательно выцарапывать на корпусе гигантского космического корабля «Уран» метровые буквы, сверкнувшие серебром в его головушке: ДМБ-86

За час он вполне успеет. Поэтому можно работать аккуратно.

Средняя школа села Зажопинские Выселки Мухосранского района не особо отяготила образованием его голову, и без того не баловавшую своего носителя интеллектом. Посему он и подумать не мог, что царапины на корпусе разрушат термозащитную оболочку ракеты, способную выдерживать температуру до 5000 градусов Цельсия. Дело не столько в том, что такая оболочка очень дорого стоит, сколько в том, что из-за повреждений корабль мог разрушиться. Сначала вспыхнул бы пожар в пассажирском отсеке, а затем погиб бы весь экипаж. Задолбайло не ведал, что при входе корабля в атмосферу Земли, особенно в ионосферу, на поверхности корпуса температура достигает до 2000 градусов Цельсия.

Саня трудился. Он гордился собой. Это же здорово, что ему в голову пришла столь смелая идея! Вот дембель так дембель! Космический!

Когда рассветет, думал Саня, надо кого-нибудь из молодых солдатиков-салабонов попросить, чтобы сфотографировали его на фоне корабля с надписью «ДМБ-86».

С этой мыслью часовой убрал штык-нож в пластиковые ножны и поправил сбившийся ремень.

Правда, на космодроме Гойконур запрещалось фотографировать. Даже иметь при себе фотоаппарат, и то было запрещено. Но это не мешало дембелям иметь фотики и по ночам печатать фотографии для дембельских альбомов. В каптерке стоял старый увеличитель с красным фонарем. Имелся тут и запас химреактивов.

И что с того, что объект был повышенный секретности? Что с того, что замполит Мозготыков вместе с прапорщиком Недбайло раз в месяц устраивали в казарме «шмон»? Запас запрещенных «аксессиаров» самым волшебным образом восстанавливался.

Кстати, искажённое французское слово «аксессуар» попало в лексикон прапорщика Недбайло вовсе не случайно. Зачитанный до дыр том Ги де Мопассана – вот откуда прапорщик позаимствовал звучное существительное. С этим томом бравый вояка никогда не расставался. Мопассан и «Устав несения гарнизонной караульной службы» были той парой книг, с которыми Недбайло не разлучался. И это вызывало немалое удивление у проверяющих офицеров из Москвы.

Между прочим, так вышло, что прапорщик был земляком ефрейтора Задолбайло. Он происходил тоже из Мухосранского района, из соседней деревушки Ново-Ипаново.

Обычно накануне проверки он сам делал обход казармы, отбирая у солдат запрещенные «аксессиары». Однако потом, когда опасность была позади, когда политрук Мозготыков утверждался в мысли, что запрещенных «аксессиаров» нет, прапорщик спокойно раздавал «временно конфискованные» предметы их владельцам.

Это касалось не только фотоаппаратов, местного спиртного и картишек с голыми бабами, купленными еще в поезде, когда их, «салабонов», два года назад везли в эти бесконечные хазарейские степи, окруженные горной цепью, но и эротической литературы. Точнее, рукописного самиздата, оригиналом которому служил сомнительный первоисточник со старательно выведенным заголовком: «КОМОC-УТРА». Рукопись сопровождалась затертыми картинками, сделанными под копирку шариковой ручкой.

…Ефрейтор уже предвкушал, как через месяц с небольшим поедет домой, в Мухосранский район, в родное село Зажопинские Выселки. Он представлял себя в парадной форме, воображал себя «полным кавалером» значков и даже медалей, которые он по блату прикупил в местной палатке «Военторга», у жены прапорщика Оксаны. К его достижениям по службе эти медальки никакого отношения, конечно, не имели.

Отец, Задолбайло-старший, обещал выгнать к его приезду целый бидон чистейшего самогона, а еще зарезать огромную свиноматку. Она будет зажарена на вертеле – прямо на улице, перед избой. А он, ефрейтор, позвякивая на кителе медалями, почти герой, будетрассказывать девчонкам и вообще сельской молодежи о подвигах на Гойконуре. Расскажет о том, как он, одинокий космический волк, вел неравный бой с ротой заграничных диверсантов, решивших захватить советский космодром. Он был ранен и уже думал о конце, но подоспевший на помощь штурмовой отряд на танках, бронетранспортерах и боевых вертолетах сумел добить наглых диверсантов. Девушки будут охать и делать круглые глаза, а он, подражая любимому актеру Леониду Быкову из кинофильма «В бой идут одни старики», прикурит вынутую из «серебряного» портсигара папироску. Смачно затянувшись и выдохнув дым в лица сельчанкам, он продолжит рассказы о тяжких буднях космогероя Задолбайло…

Утренняя хмарь потихонечку рассеивалась. Из-за горного массива потянулись несмелые солнечные лучики. Они разгорались, удлинялись и как бы смывали темные фиолетовые тени со скал. Из-за горы показался огненный шар. Весь космодром, его стартовый стол, стапели и сам корабль, красавец «Уран», покрытый бриллиантами выпавшей за ночь росы, засверкали, заискрились на солнце.

Прикрыв глаза от сияющего солнца, Санек удовлетворенно оглядел метровые вырезанные буквы «ДМБ-86». Красота! Такие буквы будут видны за полкилометра, а то и за километр. Разумеется, весь наряд во главе с земляком, то бишь прапорщиком Недбайло, оценит творение по достоинству. А как же! Да они все вместе потом сфотографируются на этом скульптурном фоне!

А вот и они едут. Да не одни!

Ефрейтор Задолбайло, приставив ладонь ко лбу, вгляделся в колонну машин, впереди которой ехал гарнизонный «уазик».

«Уазик» со сменой караула внутри возглавлял колонну из шести «Икарусов». В автобусах сидели генералы и иностранные корреспонденты, собиравшиеся освещать в прессе исторический старт.

А еще в «Икарусах» ехал экипаж космонавтов.

Уяснив, что настал его звездный час, затянув потуже ремень и поправив гимнастерку, ефрейтор побежал докладывать разводящему, что за время несения им боевого дежурства происшествий не случилось.

Высыпавшие из автобусов иностранные журналисты, имевшие отчего-то озадаченные выражения на лицах, защелкали фотоаппаратами, а Задолбайло подумал с неудовольствием: «Ишь ты, им-то фотики можно…»

Навстречу ефрейтору несся, как угорелый, прапорщик Недбайло. Он был почему-то без фуражки. И тут Санек увидел чудо: черные как смоль волосы прапорщика побелели до цвета первого снега. Случилось и еще кое-что необыкновенное: томика Ги де Мопассана в руке у прапорщика не оказалось.

На всю жизнь запомнил Саня искривленный гримасой ужаса рот и крик, вырвавшийся оттуда:

– Ну полный пердимонокль!

чёрный ворон

(Фэнтези)

Вот уже третье утро подряд, вместо ласковых лучей восходящего солнца, щебета птиц и шелеста столетних яблонь, я просыпался под хамское карканье огромного чёрного ворона и его настойчивый стук в окно моего деревенского дома.

В то утро ещё и дождь зарядил надолго! Небо заволокло каким-то серым киселём, видимо у повара небесной кухни окончательно испортилось настроение. Такая назойливость мистической птицы пугала меня с каждым днём всё больше и больше, поскольку всем известно, что это очень плохая примета, а я в них верю, так как частенько они имеют обыкновение сбываться. Но делать нечего, нужно идти и договариваться.

Извините великодушно, забыл представиться, Алексей Миронов, московский литератор, полный творческих идей и некоторых амбиций. Вы спросите меня:

– С кем договариваться, с вороной что ли?! Да, да, мой дорогой читатель, именно с вороной, а точнее с большим чёрным вороном, важно расхаживающим по наружному подоконнику моего окна в спальне и время от времени бьющим в оконную раму своим стальным серым клювом.

Сразу вспомнилась полная драматизма, знаменитая поэма Эдгара По «Ворон», в прекрасном переводе Константина Бальмонта. Поэма, полная тоски по любимой Леноре и экзистенциального ужаса от рефреном звучащей фразы из горла ворона: «Никогда»!

Да, мой дорогой читатель, здесь уместно напомнить, что в отличие от эдгаровского ворона-джентельмена, полного достоинства и деликатности, мой ворон скорее походил на деревенского хулигана, который с вечера, приняв на грудь «литру первача», уже на следующее утро нагло требовал от соседа «поправить здоровье».Удары клювом чередовались с жутким клёкотом-карканьем, и эта настойчивость птицы ужасно выводила меня из себя. Затем я вспомнил, что вот уже третьи сутки не баловал представителей пернатых «остатками с барского стола». Может быть, из-за этого разгорелся весь этот сыр-бор? Дело в том что, по недавно заведённому в нашей семье порядку, остатки еды не выбрасывались в ведро для пищевых отходов, а складывались в целлофановый пакет. Вечером их выносили в дальний угол сада на компостную кучу, где каждое утро ими пировали местные сороки и вороньё.

Моя жена и дети на две недели сменили деревенский быт на «турецкий рай». Оставшись один, я естественно нарушил этот недавно заведённый порядок.

На кухне, собрав в алюминиевую миску краюшки чёрного хлеба и прочую заветренную снедь, и чувствуя себя «данайцем, дары приносящим», я двинулся на веранду, на встречу судьбе. Почуяв опасность, ворон отлетел на несколько метров от окна и устроился на деревянном ограждении открытой террасы. Водрузив миску на подоконник, я вернулся в свою спальню и, спрятавшись за занавеской, стал ждать. Всё было чинно и благородно! Мой ворон, постоянно оглядываясь, принялся трапезничать, выбирая лучшие куски. Не дожидаясь окончания птичьего пиршества, я решил проверить, не пора ли закрыть заслонки обеих печек, на кухне и в гостиной, затопленных больше часа назад. Разбив остатки догорающих углей кочергой и убедившись, что синие огонёчки угарного газа не совершают своё смертельное танго в жерлах обеих печей, я уверенно перекрыл дымоходы «голландок». Вернувшись в спальню, я чуть приоткрыл занавеску. Моего ворона-хулигана уже не было на месте, а в миске что-то блестело. Окно не позволило разглядеть, что именно в ней находилось, и я заинтригованный вышел на веранду.

В миске лежало старинное бронзовое кольцо необычной формы. Взяв его в руку, я ощутил некую вибрацию внутри кольца. Интересно, интересно, что принёс мне птичий вестник? Это был полый бронзовый цилиндр, состоящий из трёх колец, причём среднее кольцо было толще и выступало над остальными. На верхнем по часовой стрелке были нанесены латинские буквы и римские цифры от единицы до тысячи, а на нижнем всё тоже самое в обратном порядке. Среднее же кольцо по периметру было украшено двенадцатью крохотными кристаллами в оправе, причём один из них был значительно крупнее остальных. Я стал думать, какая же тайна заключена в этом вороньем подарке? Мой мозг лихорадочно заработал, перебирая в уме различные варианты. Меня вдруг охватил мистический ужас, неужели у меня в руках ни больше, ни меньше, а пресловутая машина времени? А что, если любой поворот нижнего или верхнего цилиндра сможет перенести меня сквозь века? Смогу ли я вернуться из этого путешествия обратно?! Меня бил озноб, и по телу проходила мелкая дрожь. Тут кольцо-цилиндр неожиданно выпало у меня из рук и, покатившись по щелистому деревянному полу веранды, провалилось внутрь. Однако голубоватое свечение из-под пола указало на его местонахождение.

Не раздумывая, я вскрыл ближайшую половицу топором и, с трудом дотянувшись до волшебного кольца, с некоторым чувством страха, зажал его в кулаке. Синее свечение усилилось, и рука моя стала вибрировать вместе с волшебным цилиндром. Голова шла кругом. Неужели я единственный в мире обладатель волшебного кольца, способного перенести меня в любую эпоху, или это только плод моего воображения и не более? Может быть, стоит попробовать повернуть на одно деление среднее кольцо с кристаллами и оказаться в прошлом или позапрошлом столетии? А если повернуть по часовой стрелке и оказаться в ХХII веке? Мой мозг плавился уже от одного только предвкушения неожиданно возникших возможностей. Стук в дверь прервал мои фантазии. Сосед, Александр Александрович, по-простому Сан Саныч, учитель истории в сельской школе, пришёл позвать меня на рыбалку…

– Анатолич, я с вечера прикормку разбросал, сейчас с восходом солнца самый клёв начнётся.

– Саныч, ты солнце давно видел на улице?! Хмурь осенняя и дождик моросит.

– Ты подожди, не кипятись, южный ветерок подул, через час – полтора, погода точно наладится. Взгляд его упал на кольцо-цилиндр, которое я держал в руках.

– Я смотрю, ты старинным украшением разжился?! А взглянуть-то поближе на него можно?! Подавая Санычу кольцо,

я вкратце изложил историю его появления у меня. Достав из внутреннего кармана телогрейки очечник, он неторопливо стал разглядывать странную находку. Затем подошёл к печке декорированной керамической плиткой и несколько раз чиркнул кольцом по ней. Увидев царапины на керамической поверхности, он присвистнул:

– Ты хоть понял, что у тебя среднее кольцо в алмазах?

– Так уж и в алмазах? Откуда такая уверенность, Саныч?

– А ты повнимательнее посмотри на царапины на плитке. Только алмазный стеклорез может оставлять такие глубокие порезы. Стекло – вещь колкая и для ювелирки негодная. Разве только обманки делать, скажем для кино или театра. Он поднёс кольцо к своим очкам и губы его зашевелились.

– Так алмазов двенадцать! Предположим, по количеству месяцев в году. Причём один крупный,

– А почему один алмаз крупнее остальных? Что это значит?

– А то это значит, Анатолич, что это точка отсчёта, по всей видимости. А верхний и нижний ряды – это ведь римские буквы и цифры! Всего семь цифр и букв обозначающих большие величины. Смотри! I – единица, V – пятерка, X – десятка, L – пятидесятка, C – сотня, D – пятисотка, M – тысяча. Только на верхнем кольце они обозначены по часовой стрелке, а на нижнем – против. Из этого следует, милый мой писатель, что мы имеем верхний ряд, как возможный трансфер в будущее и соответственно нижний ряд, как трансфер в прошлое.

– Слушай, Анатолич, у меня ведь дядька родной, брат отца, в самом начале войны пропал без вести, где-то под Луцком. Мне даже из архива Министерства Обороны об этом справку прислали. 25 июня 1941 года. Шёл третий день войны. Был отдан приказ остановить немцев любой ценой. На них наступала 1-ая танковая группа генерала фон Клейста – триста танков и полторы тысячи хорошо подготовленных, прошедших всю Европу «как нож по маслу» немецких танкистов. Этой армаде противостояла батарея наших 45-пяток, состоящая из четырёх противотанковых орудий сорок пятого калибра, как тогда шутили красноармейцы «прощай, Родина» и шестнадцати не нюхавших пороха красноармейцев, почти мальчишек, во главе с младшим лейтенантом. Кстати, ты знаешь, что наши сорокопятки, это модернизированные немецкие пушки немецкой фирмы «Рейн-Металл»? Мы ещё в тридцать втором году, когда с «немчурой» братались, купили у них лицензию на производство противотанковых орудий. По быстрому наладили у себя их производство, модернизировали и дали «немчуре» жару, когда срок пришёл. Даже генерал фон Клейст отмечал в своих дневниках, что у него создалось впечатление, что у русских под каждым кустом стоит противотанковая пушка или красноармеец с противотанковым ружьем. В этом он был прав. За всю войну мы их более десяти тысяч наклепали. Во как производство было налажено! Не то, что сейчас, то ракета не взлетит, то спутник упадет. Позор на весь мир, да и только! Я заслушался, заворожённо смотря на руки сельского учителя истории, продолжавшего играться с моим кольцом.

– Анатолич, может попробуем, сбегаем в прошлое и обратно? Я хоть буду знать, где мой дядька родной похоронен.

– Саныч, не выдумывай! Как ты собираешься это сделать?!

– А чего тут сложного?! Это тебе не огород городить! Смотри, нижним кольцом, против часовой стрелки я набираю год, а средним, с алмазами, – месяц. Например, я решил набрать 1941 год. Римскими цифрами это будет выглядеть так – MСМXLI.

А средним кольцом мы набираем цифру.., – учитель задумался и почесал затылок, – ну, скажем, июнь, шестой месяц. Значит, аккуратненько перемещаем среднее кольцо на шесть алмазов назад.

– Не слишком ли мудрёную теорию вы мне тут изложили, дорогой мой учитель истории? Может быть всё гораздо проще? Мне захотелось поёрничать и сбить этот уверенный менторский тон моего соседа.

– Так это мы сейчас проверим и, не раздумывая, он стал вертеть сначала нижнее, а затем среднее кольцо против часовой стрелки. Вспышка, похожая на работу сварочного аппарата, когда ты «ловишь зайчика» и слепнешь, оглушительный грохот и… тишина.

Их бросило взрывной волной на землю. Оглохшие, присыпанные землей, немного придя в себя, наши герои решили оглядеться:

– Саныч, ты чего наделал? Ты вообще-то понимаешь, куда мы попали?

– Куда, куда, Анатолич, на войну с немцами попали, прямёхонько в самое её пекло, в 1941 год, в июнь месяц, в третий день войны!

– Слышь, Анатолич, кажется, мы опоздали. В этих трёх братских могилах должен и мой дядька лежать. Всего несколько минут назад вражеский снаряд разорвался неподалёку, уничтожив соседнее орудие и разметав расчёт сорокопятки. Значит из четырёх орудий только его ещё в живых осталось. Младший лейтенант с удовлетворением оглядел бесконечное колхозное поле, чёрное от немецкой пехоты, где более тридцати горящих танков, несколько минут назад бодро давивших своими гусеницами неубранную пшеницу, теперь недвижно стояли под открытым небом. Он вспомнил Ростовскую учебку, стрельбы по фанерным макетам танков противника. Их хорошо учили, он мог с закрытыми глазами рассказать технические характеристики всех советских и большинства зарубежных артиллерийских установок, знал их слабые и сильные стороны, а также возможности в бою. Они, 20-летние выпускники Ростовского артиллерийского училища, гордились тем, что они – смертники, и что в бою с танками, после первого выстрела жить им останется не более 30-ти минут. Конечно, это была мальчишеская бравада: «Это мы ещё посмотрим, кто кого!» На практических занятиях он старался максимально быстро произвести наводку на фанерную модель вражеского танка, бешено крутя обеими руками механизмы наведения на цель. Теперь это здорово пригодилось. О себе он не думал. Ребят жалко, окопаться толком не успели. Это был приказ, а приказы не обсуждают. Выкатили сорокопяточки в чистое поле и били прямой наводкой по врагу, пока сами не погибли. Его-то расчёт вынужденно припозднился. Не доезжая до передовой, ездовая лошадь споткнулась и сломала ногу. Пришлось всем гуртом орудие и боеприпасы тащить на себе полтора километра. Выбирая огневую позицию, он решил не торопиться. Оглядевшись, младший лейтенант увидел неглубокую ложбинку, всю заросшую крапивой и чертополохом. Какая ни какая, а всё-таки это была маскировка. Самое главное, дно у ложбинки было плоское и позволяло удобно упереть сошки. Итак, на счету его расчёта было с десяток немецких танков, что совсем неплохо для боя с превосходящими силами противника. Простенькая маскировка значительно увеличила живучесть его батареи, и пока они оставались не замеченными.В прицел было видно, как объезжая подожжённую машину, соседний танк повернулся к ним боком. Он почти любил этот танк, и эта любовь в виде бронебойного снаряда весточкой долетела до немецкого экипажа. Видя как из дымящейся машины, открыв люк, выпрыгивают немецкие танкисты, он решил подарить свою любовь каждому из них:

– Осколочным, заряжай! Огонь!

Хорошая поражающая способность осколочного снаряда не оставила немецкому экипажу ни одного шанса.

– Это вам за пацанов из соседних расчётов! Перед глазами мелькнули присыпанные землей и разметавшиеся взрывной волной людские тела, вздыбившиеся от прямого попадания пушки.

– Так, пока не раскрыли, нужно хотя бы ещё парочку поджечь. Ага, не выдержал, разворачиваешься в тыл бежать! Ну, это ты отлично придумал, дорогой, Ганс! Давай, давай, подставляй свой немецкий жирный бочок русскому голодному Серому Волчку!

– Бронебойным, заряжай! Огонь! Неужели в бензобак?!

Огненный цветок распускался в том месте, где у танка находился бензобак. Последующий взрыв и отлетевшая в сторону башня танка говорили о том, что снаряд угодил в боекомплект.

– Вот так салют! Ну, задал жару русский Серый Волчок, откусил всё же бочок у Ганса вместе с башкой. Неожиданно рвануло где-то позади их орудия. Лейтенант почувствовал, как горячая волна обожгла затылок и бросила его на орудийный щиток. Удар был достаточно сильным и он, обливаясь кровью из-за сломанного носа, стал терять сознание.

– Вот гады-немцы с левого фланга обошли! Недоглядел, эх недоглядел! Зараза немецкая! Шум мотора приближающейся немецкой громадины заставил путешественников в прошлое вздрогнуть и оглядеться. Зрелище было удручающее. Тела солдат были присыпаны землей, а спины посечены осколками. Командир с разбитым о щиток лицом пытался развернуть орудие навстречу приближавшемуся танку. Это ему удалось и, открыв орудийный затвор, он попробовал крикнуть:

– Бронебойным, заряжай! Что-то сиплое и нечленораздельное вырвалось из его уст, губы и язык не слушались. Просящий жест руки красноречиво дублировал смысл его сипенья. Мужички наперегонки кинулись к ящикам со снарядами, которые были покрыты телами мёртвых солдат. Пока писатель оттащил труп подносчика со снарядного ящика, Саныч, с неожиданной для его возраста лёгкостью, схватил снаряд и, пригнувшись, подбежал к командиру. Лейтенант шатаясь, с залитым кровью лицом открыл затвор и вложил свежий бронебойный. Грянул выстрел. Танк, на полной скорости приближавшийся к тому месту, где засели артиллеристы, вздрогнул и, проехав по инерции еще немного, остановился, не доехав до цели каких-нибудь пару сотен метров. Сероватый дымок показавшийся из-под башни очень быстро перешёл в чёрную дымовую завесу.

– Теперь нас ещё труднее будет обнаружить. Это очень хорошо, – мелькнула мысль у лейтенанта. Что-то свистнуло совсем рядом. Висок его обожгло, и он потерял сознание, уткнувшись головой в орудийный затвор и обхватив его руками. Сан Саныч, подбежавший было с новым снарядом, растерянно замер над мёртвым лейтенантом.

– Анатолич, я так понял, что мы с тобой одни тут остались! Надо бы домой возвращаться. Сев возле орудия, он стал рыться в карманах, пытаясь отыскать злополучное кольцо.

– Кажется, в дырку за подкладку провалилось, чтоб его!

– Ну, ты даешь, Саныч! Нас же сейчас расстреляют или на худой конец переедут немецкими гусеницами! С правого фланга на полной скорости прямо на нас мчался немецкий танк. Я почувствовал, что сейчас грянет выстрел и, уже падая, схватив соседа за рукав телогрейки, рванул его на себя. От смерти нас спасло то, что мы кубарем скатились на дно лощины. Через мгновенье над нашими головами прогрохотали гусеницы вражеского танка. Нас завалило землей от обрушившихся стенок природного убежища. Голова гудела от грохота. Надо было что-то делать. Выплюнув землю, я решил растормошить соседа по несчастью.

– Ты долго так лежать собираешься, Саныч?! Доставай ты эту старинную хреновину и вертай нас назад! Отсутствие ответа меня насторожило. Осторожно взяв за плечо телогрейки историка, я попытался повернуть его к себе лицом. Лицо соседа представляло кровавое месиво. Падая вниз, он со всего размаха ударился головой о камень.

Этого только мне ещё не хватало! Расстегнув телогрейку, я приложил ухо к груди.

– Дышит – живой значит. Ну, слава тебе, Господи! Прости мою душу грешную! Перекрестившись три раза, я стал обыскивать карманы его телогрейки. В углу за подкладкой нащупал что-то похожее на кольцо. Хорошо ещё, что подкладка из саржи была сделана и от времени протёрлась до дыр в нескольких местах. Вот через одну из таких дырок я и выудил злополучное кольцо. Несмотря на осенний холод, пот градом катился по моему лицу, застилая глаза. Зажав трясущимися пальцами обеих рук кольцо, я попытался сосредоточиться.

– Так, если кольцо крутится по часовой стрелке, то это будущее. Перевернул цилиндр, теперь самое главное не промахнуться и вернуться в своё время. Заговорил стихами, в рифму! Это хороший знак. Я вытер пот со лба, вглядываясь в крохотные римские циферки, расположенные на верхнем кольце машины времени. Как же будет выглядеть наше время – 2018 год? Вот так наверное – MMXVIII! Чтобы не сбиться, я ржавым гвоздём, невесть каким образом попавшим в карман моей ветровки, нарисовал на земле шпаргалку – MMXVIII.

– Значит так! Верхним кольцом делаю два полных оборота по часовой стрелке от большого алмаза (назовём его для краткости «ноль») до римской буквы «М» (тысяча). Далее совершаю коротенький поворот от «нуля» до I (единицы), затем чуть длиннее – от «нуля» до десяти и завершаю годовое исчисление тремя короткими поворотами от «нуля» до I (единицы). С определением года покончено. Берусь за нижнее кольцо.

Синее свечение усиливалось, цилиндр подрагивал словно живой. Я оглянулся по сторонам и увидел, как два дюжих немца с автоматами бегут в мою сторону и целятся в меня. В это мгновенье сосед наконец-то пришёл в себя. Стоная от боли, он попытался приподняться на одной руке. Я, как загипнотизированный, смотрел в сторону немцев и ждал автоматной очереди. Странное безразличие парализовало моё сознание. Это длилось долю секунды, кажущуюся вечностью. Не сумев удержаться, историк свалился на меня, и мы вместе упали на землю. Автоматная очередь, как хороший садовник, срезала верхнюю часть кустов там, где ещё секунду назад находились наши головы. Как в замедленном кино, в полёте я успел повернуть нижнее кольцо и установить цифру девять напротив первого алмаза.

Снова вспышка, похожая на работу сварочного аппарата, ты слепнешь, гул, переходящий в надсадный рёв, а затем оглушающая тишина…Мы очнулись на берегу реки Сить. Погода была мерзкая. Моросил дождь. Побросав удочки, я помог Сан-Санычу подняться, из его носа текла кровь, а на лбу начинала образовываться приличная шишка.

– Саныч, под ноги надо смотреть, а то придёшь в школу, а дети засмеют. Решат, что тебя жена приголубила!

– Хватит смеяться над бедным учителем истории, в кои-то веки собравшимся на рыбалку. Ты вот что, Анатолич, ты с этим кольцом поаккуратней. А то ведь ни за грош могли пропасть.

– C этим что ли? – Я достал из кармана кольцо. Руки мои дрожали, а тело покрылось испариной. Не раздумывая, я зашвырнул его на середину реки и… проснулся! За окном по-прежнему шёл дождь, серый студень неба наводил на грустные мысли. О рыбалке в ближайшие день-два можно было забыть. Наглое карканье и стук в окно окончательно вернули меня в реалии сегодняшнего дня.

от печали до радости

Вдоль кладбищенских оградок брела устало немолодая женщина. Она сделала всё, что нужно: опавшие листья собрала в целлофановый куль, прошлогодний венок из искусственных лилий заменила новым, облупившуюся оградку подкрасила серебрянкой. Итогом работы она была довольна, а вот жизнью – нет.

Люба шла медленно, глядя по сторонам. Пожелтевшие листья отрывались от веток и совершали с ветерком свой короткий последний полёт. Засыпающая осенняя природа нагоняла тоску, умножая печали, накопившиеся за годы в душе женщины.

Муж Любин, одноклассник, молоденький офицер, вчерашний выпускник военного училища, на первых же испытаниях изделия, обозначенного секретными циферками и буковками, хватанул смертельную дозу радиации и сгинул тихо в военном госпитале. Она только и успела, что родить от него девочку.

К счастью, было где её вырастить – в двухкомнатной квартире. Дочка росла, вытягивалась, округлялась и превратилась к юности в девицу на загляденье. Повезло: девушка удачно выскочила замуж. Что до её матери, то свекровь в своё время переписала на неё свою квартирку-однушку. Люба до сих пор сдавала маленькую жилплощадь, чем и кормилась.

Она бросила в кладбищенский мусорный контейнер сначала пакет с сухими листьями, потом другой пакет, с остатками разбавителя, серебрянки, кисточкой и обрезками хлопчатобумажной ночнушки. Ночнушку эту Люба постригла ножницами на тряпки. Вещь опротивела ей, потому как тело давно перестало в неё помещаться. Возраст!

С пустыми руками Люба вернулась к могилке. Взглянула напоследок на памятную фотографию. На неё смотрел вечно молодой мужчина, почти мальчик. Было так странно встречаться с ним взглядом! Вздохнув (в который раз!), Люба отправилась домой. Осенний ветерок обдувал её, как бы желая смахнуть с лица остатки былой красоты. С неба неслись щемящие крики журавлей, клином уходящих на юг. Иной художник с удовольствием запечатлел бы этот сюжет. Тоска, кладбище, осень и холод – и свободные птицы, летящие навстречу теплу.

Точно желая дополнить сюжет, на пути женщины вырос седовласый мужчина. Импозантную его внешность портил нелепый хвостик на затылке, стянутый канцелярской резинкой.

Он прищурил глаза и воскликнул:

– Любаша, неужели ты? Не может быть!

Встреча женщину не напугала.

– Может, Витенька, ещё как может, – сказала она.

– Я смотрю, ты всё та же красотка! Годы не берут!

– Ой, будет врать-то, дамский угодник! Хотя постой, говори: приятно слушать.

Виктор молча подхватил женщину под руку. Они направились к воротам. Однако, не дойдя до часовни, спутник Любы неожиданно остановился.

– Любаш, у меня тут дело. Так, на минутку… Ты иди потихоньку, я тебя догоню.

Люба удивлённо подняла глаза, но ничего не ответила. Пошла дальше. Потихоньку, как было велено. Но тотчас остановилась. Какая женщина устоит перед чужой тайной! Она увидела, как Виктор юркнул, точно в дверь, в боковую аллею, заросшую вперемешку ольхами, рябинами и клёнами.

Выждав чуток, она, снедаемая любопытством, бросилась вслед за волосяным хвостиком. Вскорости замерла, не желая выдать своё присутствие. Виктор остановился у памятника, поставленного здесь известному советскому писателю. Подойдя к монументальной статуе, он вдруг опустил руки, повозился со штанами и… помочился на подножие! Люба рот разинула от изумления. Да так и осталась стоять, забыв о скрытности.

Застегнув ширинку и развернувшись, Виктор едва не столкнулся с нею. Он отпрянул, но едва ли смутился. Напротив, улыбнулся и приобнял женщину за талию.

– Ты это видела? – спросил он прямо. Не дождавшись ответа, продолжил: – Ну, видела или не видела, уже не важно… Ты ничего про него не знаешь. Ну, учился в нашей школе, окончил её выпуском раньше. Потом мы с ним вместе учились в Литинституте. К чему это я? В девяностые годы, когда пал КГБ, доброхоты за ящик коньяка продали мне его доносы. Да, его. – Он махнул рукою на памятник. – Любаша, ты и представить себе не можешь, сколько мерзости накатал этот великий писатель.

– Тебе-то что? – спросила Люба.

– Мерзость-то была про меня, красотка.

Люба скорчила недоверчивую рожицу. Лицо её потемнело – будто в тон небу, на которое наползали серые тучки.

– Мне ещё на курсе говорили, что он кагэбэшный стукач, – сказал её собеседник. – Но я не верил.

– Да что ты такое говоришь! – воскликнула Люба. – Врёшь ведь!

– Не вру, – спокойно отвечал Любин спутник. – Ни капли.

И никогда не врал. Ты знаешь. Врать – это не про меня. Это вот про них. Эти деятели, Любаша, пытались отыскать на меня компромат. Правда, никак не находили. Его не было! И вот этот подонок, это вот светило отечественной прозы, – Виктор снова указал на памятник, – высосал компромат из пальца!

У Любы мелькнула в голове картинка из прошлого. Во дни её молодости тома сочинений этого писателя украшали полки книжных магазинов, выстраивались аккуратными рядами в библиотеках.

– Мы дружили, – говорил тем временем Виктор, – общались, я читал ему свою прозу. И что? Оказывается, он не мог мне простить, что я пишу правду! Не мог простить того, что я свободный писатель, а он – лишь придворный писака! Писака, строчивший к каждому партсъезду по роману в духе соцреализма, а то и по два. Зависть – страшная сила, Любаша. Она разъедает сердце, она толкает на мерзости. Из-за доносов этого корифея мне светил тюремный срок. Не условный, реальный. Какой-то борзый лейтенантик из молодых да ранних жаждал повышения по службе – ему кровь из носу нужно было кого-то подвести под статью и посадить. Выбор пал на меня. Лейтенант с писателем прекрасно бы спелись подлым дуэтом – и тут грянула перестройка. Коли б не она, сидеть бы мне на нарах где-нибудь на Колыме, мотать срок за антисоветчину!

Люба больше не возражала. Она помнила, как во времена перестройки таскала книги этого самого писателя в магазинчик, принимавший макулатуру. Килограммов двадцать сдашь – а тебе в обмен том «Трёх мушкетёров» или «Графа Монте-Кристо» Александра Дюма.

– В эпоху гласности денег у великого писателя не стало, – продолжал Виктор, – жил он на одну пенсию. Рассказывали, что пил всякую гадость. В конце концов сердчишко прихватило… Союз писателей тогда ещё имел кой-какую силу – организовали ему подписку, собрали деньги. На памятник этот. – Виктор опять махнул рукой на статую.

– Ссать-то к чему?

– А ты дослушай. Пять лет назад я жену похоронил. Какой-то пьяный подонок из золотой молодёжи влетел на джипе в остановку. Прямо в людей. Как шар в кегли. В газетах писали, по телевизору показывали… Словом, я тоже частый гость на кладбище. Однажды вот приспичило – забежал по этой аллее, уголок укромный искал. И, можно сказать, упёрся в этого истукана! А уж когда глаза поднял, когда прочитал, кто тут возвышается, решил сделать сей акт доброй традицией.

– Вон оно что! – оценила финал истории Люба.

Теперь она улыбалась. Всю её тоску как рукою сняло. Тою же рукою, что махал тут, у памятника, её спутник.

– Витюш, – сказала она, – у меня бутылочка коньяка от прошлого дня рождения осталась. Давай-ка отметим встречу!

– Давай! – быстро согласился кавалер.

И они парою, под ручку, покинули территорию вечной печали.

маленькая соперница

В середине ноября началась было оттепель, редкая в эту пору, но ее тотчас сменили морозы. Лужицы, образовавшиеся от подтаявших вдоль дорог сугробов, покрыли тротуары коркой льда. Свет фонарей зыбкой рябью плыл в черной реке оледенелого асфальта.

Его конечной станцией метро было Планерная. Полночь – самое время ветру подгонять запоздалых прохожих! Затаившийся ветер набросился на одинокого мужчину, желая проникнуть под кожаное пальто и забраться под поднятый воротник. С молодецким посвистом городской сквозняк ударил прохожего под коленки, но тот чудом устоял на ногах, проехавшись по скользкому тротуару. Ветер собрался с новым порывом, прицелился и полетел к цели, но тут человек в пальто, удерживая на голове широкополую шляпу, нырнул в переулок между домами.

Растеряв часть сил на повороте, ветер всё же погнался за ускользающей жертвой. Но, казалось, человек в шляпе смеялся над погоней. Изначально мощный ноябрьский сквозняк рассыпался на десяток крохотных сквознячков, раскололся от деревьев, топорщивших свои сучья, споткнулся о вереницу машин.

Ещё поворот – и одинокий мужчина достиг своей улицы. Проходя у мусорных контейнеров у своего дома, он вдруг услышал отчаянный писк, похожий на зов. Кто-то звал на помощь! Кто-то маленький.

Нужно прислушаться. Остановившись, человек в шляпе вновь уловил писк. Кто это плачет: ребенок, щенок, котенок? Мужчина понял, что не сможет уснуть, если пройдет мимо. Да и можно ли жить, проходя мимо?

Медленно он обошёл все контейнеры. За угловым контейнером глаза его различили припорошенный снегом черный целлофановый пакет. Мужчина наклонился. Руки раскрыли пакет. Печальное зрелище предстало его взору!

Вкруговую, головками к серединке, лежали шесть котят. На шерстке несчастных уже поблескивала корочка льда. Увы, им ничем не поможешь! Но вдруг из мертвецкого круга, напоминавшего славянскую свастику, символ языческого солнца, с трудом поднял заплаканную мордочку живой котенок. В глазах его читались отчаяние и страх смерти. Задние его лапки уже вмерзли в ледяной цветок человеческой жестокости.

Сняв перчатки, мужчина растопил пальцами лед, сковавший кошачьи лапки. Затем осторожно поднял котенка и упрятал за пазуху кожаного пальто. Обычно котята очень теплые: температура кошачьего тельца выше температуры тела человека. Но с этим котенком под пальто словно ворвался холод.

– Давай, милый, отогревайся, – шептал мужчина, быстро шагая домой. – Мы с тобой молодые, мы ещё поживём!

Потихоньку существо за пазухой отогрелось. Котенок теперь не пищал, а только посапывал. И даже ветер, набравший новых сил, отказался от преследования того, кто спас маленькую жизнь.

– У нас будет котенок, любимая! – сказал мужчина в прихожей.

Сказал он это так, будто говорил о ребенке. И передал спящее созданьице в руки женщины.

– Какой красивый! – отозвалась та.

– Может быть, это девочка?

– Конечно, девочка, – согласилась женщина, уложив котенка в комнате на диван и перевернув его на спинку. – Ой, какая же красивая, только посмотри!

То была чистая правда.

Белый треугольник, словно воротничок, спускался по груди к передним лапкам, симметрично украшенным белыми носочками. Такие же носочки имелись и на задних лапках. Нежный серебристо-серый окрас спинки, животика и хвоста придавал образу животного эфемерности.

– Как же мы ее назовем? – спросил молодой мужчина.

– Белянка… Белочка… Снежинка… Пушинка? – предложила его любимая.

– Ура! Пушинка! Пусенька! Пуся! – обрадовался он. И тут же спохватился: – Слушай, дорогая, она сейчас проснется и захочет кушать. Там в пакете оставалось немного молока.

– Сейчас принесу.

Хозяйка захлопотала на кухне. Остатки молока она перелила в джезву и поставила ту на огонь. Отыскала маленькую бутылочку с соской вместо крышки. Никогда не знаешь, что может пригодиться! Бутылочка осталась в квартире от предыдущих жильцов.

С антресолей женщина сняла коробку из-под обуви. Внутрь коробки постелила газету, свернув ее в несколько слоев. Чтобы ложе вышло помягче, уложила на дно кусок ватина.

– Ну вот, дорогой мой, королевское ложе для принцессы Пуси готово!

Из кухни потянуло горелым.

– Ой, молоко-то сбежало!

Ничего страшного! Когда молоко остыло, оно было подано Пусеньке.

Коробка из-под обуви наполнилась чмоканьем и сопеньем маленького существа.

Маленькая жизнь в картонном домике пробудила в молодой женщине материнский инстинкт. Она принялась готовить еду для новорожденной. В творог новоявленная мамочка добавляла размельченные в ступе таблетки кальция, а получившуюся массу смешивала с порцией рыбьего жира.

Новые мама и папа в Пусе не ошиблись. Пушистая их дочка росла настоящей красавицей. Большие ее зеленые глаза заблестели, хвост распушился, а шерстка заискрилась. По ночам в лунном свете серый мех переливался серебром. Кошка уже не помещалась в обувной коробке и спала на семейной кровати. Особенно же Пуся любила сворачиваться клубочком на груди у своего спасителя. Запах его кожи, его подмышек, его рук навсегда отпечатался в ее кошачьем сознании – то был дух тепла, уюта, защиты и покоя.

Любовь, однако, сопровождалась ревностью. С любимым мужчиной делила постель и жилье другая женщина. Этого Пуся терпеть не могла. Кошка частенько подкарауливала ту, другую, желавшую разделить комнату и ложе со спасителем. Разгневанная мохнатая фурия набрасывалась на ноги конкурентки, норовя искусать их или оцарапать.

Поначалу мужчину, которой из роли отца перешёл на роль возлюбленного, этот треугольник забавлял. Однажды он попытался помирить двух соперниц и сделать их подругами. Путь для сближения конкуренток он нашёл самый короткий: уложил спящую Пусю на живот своей избранницы-женщины.

Но кто ж не знает, что кошки предпочитают принимать решения самостоятельно! Мгновенно осознав подмену, ревнивица напрудила лужу на животе соперницы. Кошки умны, а потому, покончив с мокрым делом, Пуся стремительно скрылась под шкафом.

Бежали недели, шли месяцы, и любовь к мужчине постепенно переросла в особый ритуал, которому Пуся неукоснительно следовала каждый день.

По вечерам, когда её спаситель и избранник возвращался с работы, Пуся бежала ему навстречу и подымалась на задние лапки – требовала, чтобы ее взяли на руки и поцеловали. Лишь получив от любимого мужчины законную ласку, кошка, считавшая себя номером один в доме, нехотя освобождала место для соперницы.

Так продолжалось до марта. С солнышком и капелью под распустившимися во дворе вербами завопили ошалелые весенние коты.

И случилось то, что должно было случиться: Пуся пропала. То ли кошка свалилась в сугроб, выпав из окна второго этажа, то ли незаметно прошмыгнула за дверь, когда хозяйка квартиры возвращалась из магазина.

Двое, конечно, искали ее. Но поиски вокруг дома ни к чему не привели. Впрочем, оставалась надежда: мужчина и женщина вдруг поняли, что с исчезновением Пуси окончились и концерты мартовских котов под окнами.

Конечно, мужчине и женщине не хватало дома серой красавицы. В жизни их возникла пустота.

– Ах! – говорила с тоскою женщина. – Пусть бы она кусала мои ноги! Я согласна терпеть кошачий террор вечно!

Они ждали свою Пусю. Они надеялись.

И были вознаграждены. В конце мая, возвращаясь с прогулки, пара встретила свою любимицу – да не одну!

Всё это время кошечка жила поблизости. Повзрослевшая Пуся-Пушинка стояла у подвального окна соседнего дома в окружении целого кошачьего выводка. У кошки было семеро котят! И был другой любимый мужчина.

Напротив Пуси и её детишек восседал с важным видом огромный рыжий кот. Он удерживал когтями трепыхавшуюся в траве добычу – не то мышь, не то воробья.

– Как будто дочку замуж выдали, – сказал мужчина.

– Скорее, близкую родственницу в надежные руки пристроили, – подумав, возразила женщина.

И она сложила руки на большом животе, выдававшем ее интересное положение.

Обложка и иллюстрации: Алексей Миронов

Оглавление

кризис среднего возраста

уроки немецкого

не опоздай на дуэль!

чертова метка

портрет из парижа

елена прекрасная

секрет солнцеедки

отель paradise

депутатское угощение

счастливый извращенец

пока не кончился наркоз

полный пердимонокль

чёрный ворон

от печали до радости

маленькая соперница