Рыжинка [Маша Готье] (fb2) читать онлайн

Маша Готье Рыжинка

В таверне было шумно, людно и дымно, когда внутрь зашёл Теновор, едва не стукнувшись головой о притолоку. К нему тут же подскочила девчонка, встречающая гостей; миловидность лица портили лишь рытвинки на щеках — следы былой оспы. Теновор наказал ей проследить, чтобы его коню не забыли дать овса, и спросил о свободных комнатах. Оказалось, что свободных нет, но пара-тройка монет помогли девочке вспомнить о каморке под самой крышей на третьем этаже, в которой, при желании, можно переночевать.

— Глядите-ка, кто к нам пожаловал! — раздался зычный пьяный голос откуда-то из-за угла, и Теновор увидел Давона, своего давнишнего друга, ужинающего в компании незнакомцев за столом у окна. — Поди к нам, бродяга ты эдакий!..

Теновор вручил девочке свою поклажу — всего пару полупустых сумок, и прибавил:

— Отнеси в эту свою каморку под крышей. Воровать там нечего, но…

Не успел он закончить, как его обхватили руки Давона, сильные, как тиски.

— А ты тута какими судьбами-то?

— Да так, мимо проезжаю.

Теновор невольно улыбнулся старому другу.

— В столицу, стал-быть?

— В столицу.

Давон тоже улыбнулся, обнажая желтоватые зубы под такими же жёлтыми усами, в которых застряли кусочки овощей.

Больше всего Теновор любил в Давоне то, что у него не в привычке было задавать лишних вопросов.

— Ага, во оно как, значит. Ну, пойдём к нам, жратву только подали.

— Мне расплатиться надо бы за комнату…

Давон мягко, но решительно похлопал его по плечу, подталкивая в сторону стола у окна.

— Потом, потом, всё потом. Хозяин таверны человек понимающий, к тому ж мой должник. Идём, познакомлю со своими хлопцами.

За столом сидели двое с клочковатыми бородами: один был лыс полностью, второй только начинал лысеть. Оба были уже довольно пьяны. Напротив них сидел…

— Это Адам, — указал Давон на лысого, — а это — Хьюго.

Оба протянули Теновору руки, и он по очереди пожал их и вежливо кивнул. Впрочем, вся эта вежливость явно предназначалась не им, ибо Теновор во все глаза смотрел на третьего из компании — светловолосого тонкого эльфа с серыми, как сталь, глазами.

— А это — сир Феррен из Западных Королевств.

«Сир, — подумал Теновор, пожимая ему руку, — значит, человек».

— Вы похожи на…

— Женщину? — ухмыльнулся Феррен.

— Эльфа.

Феррен убрал волосы с лица, демонстрируя округлые, абсолютно человеческие уши. Теновор успел заметить, что его ногти выкрашены в чёрный цвет.

— Да на бабу, на бабу он похож! — хохотнул Давон. — Погляди, как на него девки-то заглядываются! — махнул он рукой в сторону кучки хихикающих служанок. — И чегой они в тебе нашли?

— Явно не перепачканные в соусе усы, — хмыкнул Феррен.

Давон выудил из кармана платок сомнительной чистоты и небрежно протёр им лицо, что, впрочем, едва ли помогло.

— Ну, оскорбил так оскорбил!

Теновор сел рядом с Ферреном, поблизости умостился Давон, так как Адам и Хьюго сами еле помещались на своей скамье. К ним подошла одна из служанок и, недвусмысленно поглядывая на Феррена, спросила, что Теновор изволит заказать.

Теновор заказал пива, разом осушил принесённую через минуту кружку, попросил ещё, а девица всё смотрела на Феррена, лениво вертевшего в руках с накрашенными ногтями простенький кубок с вином.

«Ежели не эльф, — решил про себя Теновор, — то полукровка, которой повезло с ушами».

Ещё лет двести назад, как говорили историки, встреча с полуэльфом не была чем-то из ряда вон выходящим, но с тех пор много воды утекло; мир изменился, и союзы эльфов и людей встречались всё реже и реже.

Он не стал интересоваться, чем занимаются сопровождающие Давона, но выглядели все трое не просто «торговцами да простыми парнями», как они представились Теновору. Крепко сбитые Хьюго и Адам словно вышли из материнской утробы, держа в руках по секире, а одежда тонкого и худого Феррена казалась словно специально сшитой так, чтобы его принимали за кого угодно, но не за воина. Быть может, кого это и могло сбить с толку, но только не Теновора.

Когда неловкость между малознакомыми людьми потонула в море алкоголя, и все мало-помалу пьянели (кроме Теновора, которого алкоголь с недавних пор не брал), когда новости были перемолоты вдоль и поперёк, явился нетрезвый бард и начал бренчать на лютне вышибающую из девичьих глаз слёзы балладу о русалке, спасшей и полюбившей принца, и отдавшей свой прекрасный голос в обмен на человеческие ноги.

Давон во время песни становился всё мрачнее и мрачнее, но Теновор списал это на алкоголь: его давешний друг порою становился зверем после нескольких пинт.

Адам уже посапывал рядом с тарелкой, когда бард закончил строками о том, как принц предпочёл другую — морскую ведьму, забравшую голос русалки, и до конца жизни оставался в неведении, кто его на самом деле спас от неминуемой гибели в морской пучине. А русалка от горя и неразделённой любви вернулась в море и стала пеною морской.

— Хрень, — буркнул Давон, вытирая ладонью пивную пену с усов. — Ох уж мне эти певуны треклятые, вечно всё переврут…

— О чём это ты?

— Да о песне этого вруна, — кивнул Давон в сторону барда, который как раз в этот момент грохнулся с импровизированного помоста и провозгласил: «Во имя короля нашего Эрика и королевы Марибеллы, неси ещё вина, хозяин!..»

— А чегой не так с песнею-то? — не понял Хьюго, тупо пялясь перед собой. — Песня как песня, это… яркий пример искусства, как его, поэтического…

Но Давон стоял на своём:

— Хрень! Полная.

— А ты что, знаешь, как там на самом деле всё было? — в шутку поинтересовался Теновор, но, к его удивлению, Давон угрюмо кивнул.

— Знаю.

— И откуда же? — спросил Феррен. — Балладу менестрелям, небось, самолично надиктовал?

— Шутник, да? — огрызнулся Давон. — Был там я! В этой деревушке, где принца того выловили.

— Да ну?

— Ну да. И всё было совсем не так.

— Своими глазами видел?

— Деревенские рассказали.

Феррен засмеялся.

— Они тебе скажут, что ежи летают, а коровы в латы облачились и пошли в авангарде короля, и ты поверишь?

Давон издал что-то похожее на презрительное фырканье.

— Ну и что там на самом деле было? Что с русалкой, с принцем? — спросил Теновор.

— Да не было никаких русалок, — махнул рукой Давон. — И ведьм. Обычные, как и всюду, девки. Русалки, ведьмы… Кхех! Как будто это надо на край света пойти, шоб найти бабу с характером как у ведьмы иль с русальими мечтами…

— Не знаю, что тебя удивляет, — задумчиво протянул Феррен. — Барды не поют о правде. Это прекрасно… прекрасно и неимоверно подло с их стороны. Они сочиняют сказки, в которые хочется верить долгими зимними вечерами, когда за окном бушует вьюга и завывают волки, жаждущие добраться до наших шей.

— Отлично сказано.

Феррен отсалютовал Теновору пустым кубком.

— Прежде чем вы ударитесь в эту, как там, мать её, филусофию, — проскрежетал Хьюго, набивая рот остатками курятины, — скажи, Давон, раз уж начал, что тогда приключилось с королевичем, ежели баллада брешет.

Давон пожал плечами, небрежно, как будто вовсе не хотел рассказывать (хотя Теновор видел, что это не так), залпом допил своё пиво, пододвинул к себе тарелку с овощами и начал:

— Во как оно было. Я в городе там остановился, а до деревни рукой подать было, ну я и решил проехаться, чегой уж там… День пути… А эта баллада у деревенских что-то вроде достопримечательности. Они даже памятник заказали в городе, скинулись, денег-то это много стоит! Поставили его в центре — дева, глядящая в сторону моря, с развевающимися волосами. Красиво. Тебе бы, Феррен, понравилось. Ну, я и спросил, что это за фигня и для кого. А они и говорят…

Он прожевал овощи, хрустя листьями салата.

— Значит, сестрицы в деревне жили две, в доме у берега моря самого, одна помладше, другая постарше. Братьев ихних да батьку король тамошний на войну призвал, а мамка-то давно уж под тремя вершками земли лежала. Черноволосо семейство было, черноглазо, окромя младшой; та уродилась рыжей, что борода гномья аль…

— Эк ты метафуру подобрал, — гоготнул Хьюго.

— Щас я тебе твою «метафуру» в зад затолкаю, заткнись и слушай. Так, значит, о чём я там… Ага, у младшой волосёнки были рыжие, а у её сестры чёрные, как крылья воронья…

— Вороново крыло, — вставил Феррен.

— Да угомонитесь вы все, а то рассказывать не буду!

— Ладно-ладно, — Феррен поднял увешанные браслетами руки, мол, всё. — Молчим.

— Во-о-о-от… — протянул Давон, безуспешно борясь с отрыжкой. — Ушли на войну все, а сестричек оставили. Старшую, — он делал ударение на последнем слоге, — замуж наперебой звали городские молодцы, эка, стал быть, видная деваха была. Но она всем отказывала, с батькой своим ссорилась-ругалась, говорила, хочу, мол, за богатого, знатного да красивого пойти, а не за отребье деревенское, только и могущее, что за зад щипать да рыбу ловить. Вредная была, да и есть, вестимо, властная баба со скверным энтим, характером, во. Но красивая… — он присвистнул. — Что твоя эльфка.

— Эльфийка, — снова перебил Феррен.

— Эйфилька, да, — закивал он, соглашаясь. — Но я всё вокруг да около, а сказ вот когда начинается: жили они вместе, сестрицы-то, две, да не тужили особо. Всё умели, а чегой не умели, дык им соседки помогали. Старшую все любили, хоть и гордую непомерно, но шебутную и весёлую, а младшую… нелюдима была, говорят, разговаривала мало, человеков сторонилась. Дома сидела, гуляла порою, пела. Красиво пела. У обеих голоса были… — он причмокнул. — Как у стихоплётов, хоть иди ко двору да вой взаместо лиры пред королём. Но война случилась, и пришлось младшой это, ну, как… — Давон нахмурился, будто производил в голове сложный арифметический расчёт, и стал похожим на морщинистого шарпея с забитой за щеку едой. — Из скорлупы своей вылезти, во! По лавкам ходити. Моряцким жёнкам помогать, урожай убирать. В городе торговать. Исхудала она за два военных года, но не из-за голода, а из-за переживаний пси… психо…

— Психологических? — подсказал Феррен.

— Да что ж ты, нелюдь, лезешь с подсказочками своими! Пси-хо-ло-ги-чес-ких. Да. Психологические, значит, переживания терзали.

«Всё-таки нелюдь, — отбросил последние сомнения Теновор. — Но полуэльф или четвертьэльф?»

Но Феррена поддержал Хьюго:

— А кого ж они не терзают во время войны?..

— Ядрёна вошь!.. Да закройтесь вы! Я так не могу сказывать, покамест вы не умолкните! Вы сказ не чувствуете, — обиженно подытожил Давон, смакуя каждое слово, как гурман столичную похлёбку из фазана в розах, и, как гурман, сложил пальцы свободной руки вместе.

— Чувствуем мы, чувствуем, — улыбнулся белозубой улыбкой Феррен. — Правда, друзья?

— Ага, ага, — закивал Хьюго, в которого уже изрядно вдарил хмель. Даже Адам что-то пробормотал, лёжа ничком.

— Ладно. Но ещё раз и я… — Давон погрозил пальцем. — Короче. Гуляла наша Рыжинка, младшую так назовём, вечерком по берегу моря, с единственным дружком своим из шпаны, мальцом восьмилетним, завывала песенки, что ветер твой, и глядь под ноги! — а тама хлопец навзничь лежит да не булькает, и волны его с головою накроют-раскроют, накроют-раскроют… Испугалися оба, но не растерялись, всю жизнь, знать, у воды прожили, утопленники не в диковинку. Рыжинка перевернула парня, оттащила на песок, да давай воду ему из лёгких-то выжимать, как лекарша заправская, да мальцу за помощью велела бежать. Приволок он баб к ней с факелами, глядят, а хлопец уже водичкою солёною рыгает, синий, как тритон, но живой, а Рыжинка на нём верхом сидит, на грудь давит, откачивает. Отнесли они его своею женскою братией в хибарку Рыжинки и её сестры, огонь развели, положили подле камина, разделися и отогревать принялись…

— С этого места поподробнее, — встрепенулся Хьюго.

— Чёй тебе поподробнее? Не знаешь, как утопленников согревают? Телом людским, тёплым, это тебе не абы что, в океане холоднючем поплавать невесть сколько, это тебе не простуду на морозце подхватить…

— Ладно-ладно, мы поняли, — остановил дальнейшие сравнения Феррен. — Дальше что было?

— А вот что: старшая сестрица в город уехала рыбой торговать да новости узнавать. Она на деревне самой ушастой была, в городе все её знали. Меньшую бабы оставили за парнишкой глядеть, её обязанности между собою распределили…

— Обязанности гулять по берегу и петь сиреной? — ухмыльнулся Феррен с лёгким прищуром.

Давон покраснел от злости, помолчал с минуту, но в итоге продолжил:

— Парнишка красавцем оказался. В бреду лежал трое суток, в горячке, Рыжинка ему компрессы всё меняла да с ложечки кормила и поила, травами лечебными пичкала — сведуща была, матерь её научила до того, как померла сама от чумы аль от холеры, не вспомнить мне уж… О чём это я? А, ну да. Писаный красавец просто был этот её найдёныш, бабы всё перешептывались да руками всплескивали, молились за него. К тому ж одёжка, в коей его волны выбросили, была хоть никуда уж не годная, но дорогая. И кольцо на пальце с фиолетовым камнем, эльфьим, стал-быть. «Сын купца иль дворянин какой даже», — судачили бабы, гадали. Решили в город весточку послать, но сперва старшой оттуда дождаться с новостями, ей, быть может, известно что будет поболе их. А Рыжинка всё глядела за ним, глаз не смыкая, пела ему, когда он просил в эти… минуты просветления. Изредка её малец сменял, но сам так боялся, ежели парень умрёт пока он с ним сидит, что постоянно Рыжинку будил со страху. Но ей самой худо стало — простудилась, пока красавца от смерти в холодной воде спасала, и голос её слабше стал. Не лечилась толком, всё за беднягой ходила-ухаживала, пока горячка у него не спала, и он не перестал трястись, как при падучей. Может, и от него хворь свою схватила, потому как она в лоб его горячий целовала украдкой, да из своею кружки водицей поила. Парня выходила, а сама осипла и потом токмо шёпотом и могла говорить, ежели не стеснялась увечья своего.

— А старшая сестра что?

— А вот что. Вернулась аж через неделю после отъезда, да сразу по домам пошла, деньги за рыбу раздавать и о смерти бумажки, да с подружками судачить о войне, торговле, сплетнях и всяком их девичьем. Те наперебой ей талдычат про красавца, а она не слушает, хоп! — рукой взмахнула, дворянка эдакая, и говорит: «Слушайте, что я скажу: стояла я три дня назад за прилавком, а тут герольд с русалкой на знамени приезжает, зевак зазывает голосом звучным, королевский указ объявить. Народ сразу мухами налетел, у меня в тот день столько вяленок скупили!.. — и смеётся, косу за плечо откидывает. — Когда площадь уж переполнена была, объявил, что войну-то мы выиграли, но два королевича в битве супротив врага пали, а третий, единственный оставшийся наследник, что с адмиралом каким-то там в заливе на морской битве командовал, без вести пропал. И кто его найдёт, живым иль мёртвым, щедро вознаграждён будет рукою короля, безутешного ныне, но желающего детей своих похоронить как подобает. Радуйтесь же! Война закончена. Скоро мужчины вернуться наши, те, что живы ещё». Как только кончила она, бабы её домой повели и по дороге рассказали всё и про найденного красавца, и про сестрицу её, и про хворь, и про одежду, и про перстень эльфский… Пришли, а там Рыжинка с парнишкой в обнимку лежат, спят, благо что одеты, и тот во сне волосы её огненные пальцами перебирает да лыбится. Пота на лбу не было, компресс сполз ему на грудь, круги под глазами сошли… Старшая тут же подбежала, за руку его схватила, кольцо к свету поднесла и ахнула — королевский герб узнала, внутри камня сияющий…

— Что, принцем оказался?

— Ежели не принцем, то призраком аль вором! Токмо кому оно надо, у тонущих воровать, пока сам захлёбываешься? Растолкали его и Рыжинку — та красная сидела, под стать волосам, значит, а парень сам едва языком ворочал, только в себя пришёл. Озирался как юродивый какой, всё не мог понять, где он и что с ним. Помнил только, как ему прекрасный голос женский пел… Рыжинка тогда и заговорила, и все узнали, что она осипла совсем. Рассказала она сестре, как найдёныш их во сне отца всё звал, да петь просил, и имя всё одно повторял…

— Что за имя?

— Имя адмирала королевской флотилии, во как! Дядьки принцева! Короля брата! Все разом и поняли усё. Мальчонку послали в город, того сперва и слушать не хотели, но потом гвардейцы герольда таки скликали, а тот тут же подорвался и в деревню с мальцом поскакал на коне своём гнедом. Прибыли они через день, а за это время во что случилось: Рыжинка уж почти не говорила, больно ей было, а сестра её старшая принцу всё пела да волосы ему гребнем расчёсывала. Ежель младшая ухаживала за простым парнишкой, коего море выплюнуло, как курица ухаживает за яйцом, то старшая… — Давон забрал у Хьюго почти полную кружку и сделал пару глотков. — В горле пересохло. То старшая, значит, за принцем уже ходила. Сомневаюсь, что она стала бы пред ним стелиться как кошка, если б тот простолюдином каким оказался, вроде нас с вами. Эх… Дальше всё куда… э-э-э… проще… как там правильно? — глянул он на Феррена.

— Прозаичнее? — ввернул Теновор.

— Именно что прозаичнее. Куда уж прозаичнее, да! — Давон откинулся на спинку скамьи. — Принц решил, что нашла его старшая из сестёр, пела ведь теперь она ему, а голоса у них с Рыжинкой были ну уж очень схожи. Никто его разубеждать не стал. Может, Рыжинка и хотела, да не могла, а деревенские лезти не хотели. Мальчонка же так боялся одного лишь взгляда старшей из сестёр, что… ну, вы поняли. Он только в окно видал, что когда старшая уходила куда, Рыжинка садилась на колени пред принцем и смотрела ему в глаза, и в глазах этих плескалось такое море, какое вам ни от одной бабы не увидать, это уж как пить дать, ага. А он, дурак, сестричкой её звал, да по волосам гладил, лыбился, придурок стоеросовый…

Давон замолчал. Ни Хьюго, ни Феррен не произнесли ни слова. Теновор тоже молчал, смотря за окно на окутанную ночью улицу.

— Скажу я вам, что слепой бы понял этот взгляд. Тут и говорить не надобно! А принц вот не понял. Не знаю, какие там они учёные, эти королевские особи… особы… но не в том месте учёные, это уж точно. Не знаю уж, когда старшая, если уж красиво сказывать, «разделила с ним ложе», а по-нашенскому — попросту дала, но когда явился герольд весь в мыле от беспрерывной езды, принц вышел под руку со старшой и сказал: «Я, как человек чести, обязан взять мою спасительницу в жёны». Ну и взял. Король, когда они ко двору явилися, так рад был, что сын родненький, наследник последний, жив-здоров, что сразу дал согласие на помолвку. Принцессы соседних королевств рыдали, их мамки-батьки строили планы мести, но на свадьбе были все, все, окромя…

— Рыжинки.

Феррен невесело усмехнулся, неотрывно рассматривая своё отражение в кубке.

— Окромя Рыжинки, угадал, ага. Тут-то бард не солгал, в море она ушла. Хотелось бы верить, что пеною стала, но, думаю, рыбы да какие морские чудища её, утопленницу, просто-напросто пожрали, а кости и по сей день лежат где-то тамо на дне самом.

Все снова помолчали. Зал почти опустел, помимо них сидели ещё пара человек на лавках, да бард всё надирался и надирался, запихивая служанкам в декольте звонкие монетки. Теновор впервые видел такого щедрого поэта.

— А как же сестра? — тупо спросил Хьюго, моргая, как телёнок. — Как же братья её, отец? Не понимаю. Сестра что ль не любила эту… э-э-э… рыжую?

— Рыжинку, — насупился Давон.

— Когда на горизонте маячит видный жених, — улыбался одними губами Феррен, — и сёстры родные друг другу глотки перегрызут.

— Ох уж эти девки! Никогда я их не пойму. То ли дело мы, мужики…

— Вот и будешь вечно с мужиками якшаться, девок распугивать, — пробурчал Адам, поворачивая голову на другую сторону.

— Молчал бы, пьянь поганая!..

— Нет, правда, а что сестра её? — обратился к Давону Теновор. — Неужто не жаль ей было Рыжинку?

Давон гоготнул.

— А как же, жаль. Она её с собой во дворец забрать хотела, сестра всё-таки, что не говори. Уговаривала. Вещи её даже сама уложила. Но в ночь перед отъездом, когда в деревне и в городе все надрались в честь королевского отпрыска, Рыжинка ушла, и никто её больше не видел. Следы вели к морю, терялись у самой кромки воды. Не надобны ей были ни шелка заморские, ни титулы дворянские, ни покои королевские. Разве что покои королевича, да сердце его, но они уже были заняты другой. По-разному они с сестрицей-стервицей принца полюбили, ой, по-разному. Старшая поплакала, поплакала над ней, да перестала. А братья и отец… ни один не вернулся с войны. Токмо жители деревенские Рыжинку щас помнят, да мальчишка, дружбан её малой.

С другого конца зала послышались характерные звуки рвоты: барда вытошнило на собственную лютню. Хозяин таверны, ругаясь себе под нос, поволок его по лестнице наверх, перекинув через плечо как пушинку. Усталая служанка с громким вздохом встала перед блевотиной на колени и принялась без энтузиазма тереть пол.

— Что ж, у нас тут в графине осталось вино по глотку на каждого, — первым заговорил Феррен бодрым голосом, — если Адам не будет пить…

— Буду, буду, — приподнялся Адам на локтях.

— Ладно, по половине глотка на каждого.

Феррен привстал и с ювелирной точностью налил каждому по ровной порции вина. Теновор приметил заткнутый за поясом юношеского стана кинжал.

— За Рыжинку! — поднял свой кубок Феррен. — За дев, умеющих любить. И за тех, кто об этом помнит.

Они с Давоном слишком долго и слишком серьёзно смотрели друг другу в глаза, но заметил это, похоже, только Теновор. Все чокнулись, проговорив: «Будем!», и осушили кубки и кружки.

— Эх, маловато… — посетовал Адам.

Хьюго поддел его под плечи и помог выйти из-за скамьи.

— Пошли, синька, пошли. Спать пора!

— Да, пора. — Давон тоже встал, а за ним поднялись и Феррен с Теновором.

Как раз вернулся хозяин таверны. Брезгливо оттирая с плеча рвоту барда, он принял их благодарности и их деньги, последнее — с вымученной улыбкой на красном лице. Он предложил Теновору проводить его до «каморки, кою только годовалый младенец комнатою назвал бы», но Теновор уверил его, что уж точно не заблудится, и принял ключ.

Когда они поднимались по лестнице, помогая Адаму, волочащему за собой ноги, Хьюго спросил:

— А герб-то какой у того короля был? Ну, тот, что на персте принца оказался выигр… выгравирован? А?

Они дотащили Адама до площадки первого этажа и уже наполовину преодолели второй лестничный пролёт, когда Давон нехотя ответил:

— Слушать внимательнее надо было. Русалка на камне сидящая…

Хьюго ахнул.

— Это что же? Наших святейших короля Эрика и королевы Марибеллы герб?

— Только тридцать лет назад нашу святейшую, прекраснейшую и справедливейшую королеву звали просто Мари, — добавил Давон.

— Так это… это что получается… и правда взаправду было?

Феррен рассмеялся серебристым, поистине волшебным смехом.

— А я всё ждал, когда же до него дойдёт.

Они помогли уложить посапывающего Адама на его койку, а потом отвели хлопающего глазами Хьюго на соседнюю. Бородатый лысый детина заснул, как только его голова коснулась подушки.

— Не иначе как пена морская приснится, — усмехнулся Феррен.

Они постояли немного, слушая тишину.

Давон проводил Теновора до коридора.

— Ну, до утра, дружище. Завтра свидимся.

— Утром я уже отправлюсь в дорогу.

— Во как, ага. Ну, значит, простимся тут.

Они крепко обнялись. Давон похлопал Теновора по спине:

— Ну, бывай. Ещё встретимся. Ещё встретимся.

Теновор поднялся на третий этаж, но вдруг зашагал назад, склонился через перила и крикнул вниз:

— Давон?

— Ась?

Тот ещё не ушёл. Видно, ждал, когда услышит, как за Теновором закроется дверь.

— А как звали мальчишку, друга Рыжинки? Ты говорил о нём, помнишь? Он герольда привёл в деревню.

Давон вытер пот под носом и бегло глянул на Теновора, тут же отведя взгляд:

— Что тридцать лет назад, что сейчас его кличут Давоном.

Половицы скрипнули, дверь за ним захлопнулась.

Теновор постоял немного, переминаясь с ноги на ногу, достал ключик, отворил дверь в свою комнатушку и согнулся почти пополам, чтобы втиснуться внутрь.

Все его вещи были на месте.

Он снял верхнюю одежду и лёг на кровать, которая только и помещалась в тесной каморке. Простыни были свежими и пахли мылом. Наверно, та девочка, что его встречала, поменяла.

Веки его смыкались.

Да, единственным правилом их с Давоном дружбы, то, на чём она зиждилась, было полное равнодушие обоих к чужому прошлому и чужим делам. Не мешать. Не задавать вопросов. Теновор понял, что он только что нарушил это правило.

Но он об этом не жалел.