Как считают рейтинг [Алексей Георгиевич Левинсон] (pdf) читать онлайн

Как
сч ита ют

2016

рейтинг

i

Алексей
Левинсон

Алексей Левинсон

Как считают
рейтинг

Минск
«Дискурс»
2018

У Д К 303.6
ББК 60.56
Л36

Левинсон, А.

Л36

Как считают рейтинг / Алексей Левинсон. — Минск : Дискурс,
2018. — 192 с.
ISBN 978-985-90468-4-1.
Результаты опросов общественного мнения публикуются регулярно. Имен­
но из них мы узнаем, у кого из политиков или общественных деятелей популяр­
ность растет или падает, насколько высок уровень одобрения их деятельности
в обществе.
О том, как в России и во всем мире проводятся опросы, о том, как подсчи­
тываются рейтинги, и о том, верить ли их результатам, рассказывает в этой
книге Алексей Левинсон — руководитель отдела социокультурных исследова-

у щ ж .6

ний «Левада-Центра».

ББК 60.56

ISBN 978-985-90468-4-1

© Левинсон А . Г., 2018
© Оформление. Ч У П «Издательство
Дискурс», 2018

Оглавление
От автора................................................................................................................. 5
Вместо предисловия: интервью издателя с автором.
«В Советском Союзе за одно слово "социология" книга
отправлялась в спецхран».............................................................................................9
Глава 1. История массовых опросов: от «соломенных»
к общенациональным репрезентативным....................................................29
Глава 2. Общественное мнение — не сумма личных............................. 41
Глава 3. Задаем вопросы, которые волнуют общество.........................67
Глава 4. Массовый опрос похож на выборы — всеобщие,
равные и тайные................................................................................................................ 79
Глава 5. Двести лет массовых опросов: от ручного подсчета
до компьютерной обработки...................................................................................85
Глава 6. О доверии и прогнозах............................................................................ 99
Глава 7. Могут ли массовые опросы быть средством
манипуляций?..................................................................................................................117
Глава 8. Мнение индивида — все равно общественное мнение........127
Глава 9. Фокус-группа — лабораторная модель
массового сознания.......................................................................................................141
Глава 10. Там, где фокус-группа бессильна.................................................157
Вместо послесловия. Что же такое рейтинг Путина?......................169

От автора
В политической жизни многих стран, в том числе и России, заметное
место занимают результаты социологических опросов (соцопросов,
опросов населения). А среди этих результатов, в свою очередь, вы­
деляется такой, как «рейтинг президента».
Этим словом у нас стали называть выраженную в процентах
долю опрошенных, которые на вопрос: «Вы в целом одобряете или
в целом не одобряете деятельность (имя и фамилия) на посту пре­
зидента Российской Федерации?» — выбрали ответ «одобряю».
По данным «Левада-Центра», с 2000 года этот показатель, изме­
ряемый в отношении В. В. Путина, имеет значение не ниже 60 %.
В 2014 году — после присоединения Крыма — он поднимался почти
до 90 % и с тех пор вплоть до весны 2018-го практически постоянно
держался на уровне не ниже 80 %.
Есть немало людей, которых весьма интересует, каков на сегодня
рейтинг президента: растет он или падает. Известно также, что сре­
ди людей, демонстрирующих подобную заинтересованность, часть
выражает недоверие к публикуемым данным. У одних вызывает со­
мнение то, что рейтинг столь высок и не снижается, а другие — когда
сообщается о его снижении — не верят этим сообщениям. Из тех же
опросов мы знаем, что людей, не верящих публикуемым результатам
опросов, в частности рейтингам, не так уж много. Гораздо больше
тех, кто не имеет твердого мнения: верить или не верить. Именно
им и адресована эта книжка.
Вопрос об одобрении/неодобрении деятельности В. Путина на
посту президента — лишь один из более чем ста вопросов, которые
ежемесячно задают россиянам исследователи из «Левада-Центра».
Такие же исследования проводят еще несколько социологических
организаций в России. Подобной работой уже несколько десятиле­
тий подряд занимаются тысячи социологических и маркетинго­
вых агентств по всему миру. А начиналась эта деятельность чуть

6

От автора

ли не двести лет назад. Поэтому в книге будет рассказано об исто­
рии опросов, о том, как проводят опросы сегодня и как получают
показатели, которые зовутся рейтингом. Я собираюсь рассказать
о деятельности социологов, в частности сотрудников «Левада-Цен­
тра», и о том, как сами профессионалы оценивают надежность сво­
их результатов. Надеюсь, что, узнав об этом, сомневающиеся люди
смогут принять собственное решение, чему верить, а чему нет.
С помощью опросов изучается великое множество тем — как
политических, так и бытовых, а кроме того, коммерческих, юри­
дических и прочих. В принципе, получение информации по всем
этим темам не сильно отличается от получения той информации,
на основании которой вычисляется рейтинг. Но, поскольку именно
рейтинг будет в центре внимания в данном тексте, то многие при­
меры будут касаться именно рейтинга.
В социологии есть много сложных и не до конца решенных во­
просов; практическая деятельность по изучению общественного
мнения и сама по себе сопряжена с большим количеством трудно­
стей, но встречается также немало методических, теоретических
и философских проблем. Однако в этой книге читателю не придется
сталкиваться со сложными понятиями и терминами. Ее цель — дать
общее понятие о том, как из действий множества людей, связанных
с опросами, рождается рейтинг.
Почему в обществе уделяется такое внимание именно этому по­
казателю — рейтингу первого лица? И почему этот рейтинг так
высок и стабилен? Это очень важные и, скажем прямо, непростые
вопросы. На них, конечно, предлагаются порой весьма простые от­
веты: это все пиар, это все телевизор... и еще ряд подобных. Такие
ответы кажутся автору неверными. Его собственные соображения
на этот счет будут изложены в самом конце этой небольшой книги.
В конце — потому что цель ее не в том, чтобы объяснить, почему
рейтинг президента так высок. Цель в том, чтобы рассказать, откуда
берется и как получается информация, которая далее с названием
«рейтинг одобрения президента» передается обществу для раз­
мышления и обсуждения.
Эта книга родилась из небольшого цикла лекций-бесед для мо­
лодых сотрудников «Левада-Центра», которым предстоит вклю­
чаться в его работу. Поэтому текст ее — даже после значительной
работы редакторов издательства, за что им спасибо, — сохраняет

От автора

следы устного изложения, беседы. Автор приносит извинения тем
читателям, которые не привыкли к такому стилю. А своим слуша­
телям выражает благодарность.
И еще одно небольшое замечание. Вся деятельность автора в об­
ласти изучения общественного мнения проходила в составе одно­
го и того же исследовательского коллектива, работавшего с 1987
по 2003 год под брендом ВЦИОМ, а далее — под брендом «ЛевадаЦентр». На первых порах это было единственное в стране учреж­
дение, которое проводило общенациональные репрезентативные
опросы населения по международно признанным методикам. В даль­
нейшем от него отделились части, ставшие самостоятельными иссле­
довательскими компаниями в России и других бывших республиках
СССР. Основные методы проведения исследований у них очень схо­
жи — и потому, что они вышли из одной «материнской» структуры
(ВЦИОМ), и потому, что стандарты проведения массовых опросов
были разработаны задолго до того «классиками» и «основополож­
никами» этого дела: Джорджем Гэллапом и другими.
Поэтому опыт автора, отраженный в книге, во многом такой
же, как и у других работников этой, теперь уже разросшейся отрас­
ли. Но в то же время он специфичен как опыт «старого» ВЦИОМа
и «Левада-Центра». Автор гордится этими организациями и своей
принадлежностью к ним. Однако он сознает, что рамки его опыта
в чем-то могут быть ограниченны, и предупреждает об этом чита­
телей. Еще автор подчеркивает, что при всем том ответственность
за излагаемые на последующих страницах соображения лежит це­
ликом и исключительно на нем.
Автор будет благодарен, если читатели выскажут свои мнения,
написав ему на адрес levinson@levada.ru.

7

I

Вместо предисловия:
интервью издателя с автором

«В Советском Союзе за одно
слово "социология" книга
отправлялась в спецхран»
Алексей Георгиевич Левинсон решил посвятить себя социологии
в те годы, когда само это слово только-только перестало быть под
запретом. И он входил в число тех социологов, которые во время
перестройки проводили первые опросы общественного мнения.
Сегодня Алексей Левинсон — руководитель одного из отделов
«Левада-Центра».
— Алексей Георгиевич, вы связаны с социологией более полувека.
Но с социологическим образованием в Советском Союзе всегда
было непросто. Как вы стали социологом?
— С социологическим образованием в СССР как раз все было
просто: достаточно долго его вообще не было. Уже существовал
институт, который должен был заниматься социологией, выпуска­
лись книги, была даже специальность «заводской социолог», и при
этом специализированного факультета не было — только кафедра
конкретных социальных исследований и методов на философском
факультете МГУ. Что-то, кажется, было еще в Новосибирске... Но
в целом это показывает, сколь трудны были судьбы социологии в со­
ветском и даже постсоветском обществе. В принципе, у этих трудно­
стей есть вполне основательные социальные причины, часть из них
описывается в книге. А еще часть можно назвать в этом интервью.

10

Вместо предисловия

«Собирался заниматься историей
Востока»
— Я учился в Институте восточных языков при МГУ. Поступил туда
в 1961 году потому что собирался идти по той же стезе, что и мой
отец, который был историком-востоковедом. И я думал, что буду
заниматься историей Востока.
— Какой язык выучили?
— Индонезийский, и планировал заниматься историей Индо­
незии. Но уже в годы учебы — возможно, это было связано с тем,
какие наступали времена (а это была как раз эпоха оттепели), —
меня очень заинтересовали социальные проблемы и той страны,
которую я изучал, и своей родной страны. В то время пусть не очень
многое решалось, но очень многие вопросы ставились. Эпоха от­
тепели — это эпоха значительного освобождения мысли, и зако­
номерно, что люди о многом захотели знать. В частности, о своем
обществе. В более полной форме это знание стало удовлетворяться
лишь через целую эпоху — в период гласности. Но тут была похожая
обстановка.
— И похожий откат?
— Да. Но еще до того я познакомился с несколькими молодыми
людьми, которые стали заниматься социологией. Это была не на­
ука, а скорее сфера интересов. Они начали читать соответствующие
книжки, которые, кстати, только-только вышли из так называемого
спецхрана и появились в библиотеках в общем доступе. До этого,
если в названии книги было слово «социология», она автоматиче­
ски попадала на особое хранение и рядовой читатель ее прочесть
никогда не мог.
Начали выходить первые книги советских авторов (к примеру,
«Социология личности» Игоря Кона), посвященные проблемам
общества и опиравшиеся не на исторический материализм как на
доктрину, которая дает ответы на все вопросы, а на эмпирическое
знание об обществе. В общем что-то стало появляться, и появи­
лись люди, которые хотели об этом что-то знать. При Московском
городском комитете ВЛКСМ открылась Школа молодого социо­
лога. Интересно, что именно Московский горком комсомола —

Вместо предисловия

в отличие от Московского горкома КПСС, который осуществлял
наиболее жесткий идеологический контроль, — был местом, где
в очень скромных формах, но делались попытки как-то расширить
кругозор молодежи. В Школе молодого социолога преподавал
в том числе Вадим Борисович Ольшанский, переводчик знамени­
той книги Шибутани «Социальная психология». Он сам был не со­
циологом, а социальным психологом, но его роль в становлении
социологии в СССР надо помнить.
Я стал искать пути в эту новую науку. Мой отец как раз не только
не настаивал, чтобы я шел его тропой, — напротив, он меня поощ­
рял к тому, чтобы я искал другую, более современную дорогу. И это
он порекомендовал мне статью некоего Юрия Левады про сознание
и управление в социальных процессах1. Именно там я прочел о том,
как общество само регулирует себя с помощью определенных си­
стем. Это был социологический взгляд на общество, изложенный
тогда с оглядкой на кибернетические модели, которые входили
в оборот и служили интеллектуальным инструментом, с помощью
которого можно было найти новый подход к пониманию процессов,
происходящих в обществе.
В 1966 году мне по учебной программе нашего факультета надо
было где-то проходить практику. Вуз языковой, поэтому предпола­
галось, что я должен где-то пристроиться в качестве переводчика.
Но эта деятельность меня уже не привлекала.

«Левада был самым молодым доктором
философских наук в СССР»
— Вам уж е не хотелось в Индонезию?
— С Индонезией ситуация была крайне сложной. В 1965 году там
состоялась попытка коммунистического переворота, которая была
подавлена жесточайшим образом с сотнями тысяч жертв. И если до
этого Индонезия была лучшим другом СССР (или наоборот, Со­
ветский Союз был лучшим другом Индонезии), то в одночасье все
1

Левада Ю. А. Сознание и управление в общ ественных процессах // Во­
просы философии, 1966. — № 5.

11

12

Вместо предисловия

отношения прекратились полностью и перспективы туда поехать,
которые до того были вполне реальными, тут же испарились. Но не
могу сказать, что я очень об этом жалел.
Мне хотелось заниматься социологией. Я сунулся в одно-два
места, но особого желания туда пойти у меня не возникло. Я отпра­
вился в Институт философии Академии наук СССР, где только-толь­
ко был создан отдел конкретных социологических исследований.
Я знал, что сектором теории и методологии этих исследований на­
ряду с другим человеком заведовал Юрий Левада, автор той самой
статьи. Он был самым молодым на тот момент в Советском Союзе
доктором
— защитился в 35 лет. Его диссерта­
ция бьига уже опубликована в виде книги «Социальная природа
религии». Я и ее успел просмотреть. Левада предлагал подход к из­
учению религии, который отчасти наметил Маркс, но в основном
-развивал Эмиль Дюркгейм — один из отцов социологии. Для меня
это было необычайно интересно. И в статье Левады, и в его кни­
ге рассматривалась центральная для социологии идея культуры.
Культуры не в том смысле, что нехорошо сморкаться в скатерть
и плевать на пол, а культуры как социального механизма, который
управляет действиями людей.
Поиски привели меня на пятый этаж здания на Волхонке, где
тогда располагался Институт философии. Я оказался в числе еще
нескольких человек, которые искали Юрия Александровича Леваду:
никто из нас не знал его лично и не видел в лицо. Поэтому, когда
по коридору кто-нибудь проходил, мы кидались к нему с вопросом:
«Простите, вы не Левада?» И было очень интересно наблюдать от­
ветную реакцию. Одни со смущением говорили: «Я? Да ну что вы!»
У других вопрос «Вы не Левада?» вызывал явное возмущение: как
их могли с ним спутать, ведь в институте еще полным-полно было
личностей, которые поднялись до высоких академических позиций
во времена сталинских так называемых дискуссий в науке — дис­
куссий, которые для многих кончались печально или очень печаль­
но. Словом, еще до встречи с Левадой я понял, что это выдающаяся
персона.
Но когда наконец появился сам Левада, он не выглядел — на
первый взгляд — выдающимся: он держался очень просто. Он вы­
слушал мой сбивчивый рассказ. Разговор происходил в комнате,
где мебель была составлена в кучу; Левада объяснил: «Извините за

Вместо предисловия

беспорядок. Мы переезжаем». Там не нашлось даже рабочего стола.
Левада откуда-то оторвал клочок бумаги, что-то на нем написал
и протянул мне: «В соседней комнате секретарь Эмма, очень хоро­
шая женщина. Сходите к ней». Я пошел с этой бумажкой, женщина
приветливо улыбнулась, за несколько секунд что-то напечатала
и отдала мне бумажку. Я вернулся, Левада поставил подпись, схо­
дил куда-то за еще одной подписью: «Вот». — «Что вот?» — «Вы
же хотели к нам на практику?» Как я тогда считал, устройство на
практику должно было представлять собой длительный бюро­
кратический процесс. (Это потом я понял, что Левада и бюрокра­
тия — антонимы.) А выяснилось, что я уже практикант. Из упо­
мянутого отдела Института философии вскоре создалось новое
самостоятельное научное учреждение — Институт конкретных
социальных исследований, ИКСИ. В нем я и оказался сперва прак­
тикантом, потом младшим научно-техническим сотрудником, а за­
тем аспирантом.
Могу сказать, что именно с этого момента началась моя судьба.
Потому что с 1966 года и по 2006-й, когда Левада умер, то есть сорок
лет, я состоял с ним в практически непрерывном контакте. Иногда
мы могли не видеться две недели — не больше, но в основном об­
щались или каждый день, когда работали вместе, или достаточно
регулярно. (Он был еще и моим научным руководителем диссерта­
ции.) Не со мной одним он общался, конечно, — нас было несколько
человек, которые довольно быстро образовали особый круг людей
с общими интересами, взглядами и представлениями.
Ценность такого общения невозможно переоценить: Левада был
личностью выдающегося масштаба. Я писал об этом и до его смерти,
и после. Он сыграл огромную роль в становлении отечественной
социологии, причем совсем не теми способами, которыми это де­
лается обычно — не благодаря тому, что был каким-то начальни­
ком или выпустил какие-то руководства, инструкции, учебники.
Может показаться странным, но Юрий Александрович в институ­
циональных формах, как это назвал бы социолог, мало что сделал
и никогда не стремился чего-то достичь таким образом. Он не писал
монографий, не создал «школы», руководил, не приказывал. И ни­
когда никого ни к чему не призывал, не понуждал, не учил. Он про­
сто что-то делал и изредка комментировал то, что делал сам, и то,
что делали рядом другие. Он своим примером задавал предельно

13

14

Вместо предисловия

строгие нормы научной работы, бескомпромиссность оценок. Это
было очень важно, поскольку нарождавшаяся социология выбира­
лась из-под гнета «партийной науки», где истину поверяли не фак­
том и логикой, а указаниями сверху. И защитной реакцией первых
смельчаков оказывалась иной раз их групповая солидарность, а не
объективная оценка работы «своих». Пример Левады служил при­
вивкой и от первого, и от второго. От него во всем исходила полная
этическая ясность — ясность в различении добра и зла. Во всем —
и в мелочах, и в делах предельно больших — ему была дана эта
способность от природы ли, или от самовоспитания, или от истории,
которую он прожил. Статью о нем и его роли в нашей социологии
я назвал словами из пословицы «Не стоит село без праведника». Он
был праведником. Не в том смысле, что не пил, не курил, не грешил.
Нет. Он задавал некую норму понимания действительности, кото­
рая, как выясняется, становилась доступной другим, только когда
они ее видели в его поведении. Так все становится вдруг видным,
когда включается свет. Я осознал это довольно быстро, через не­
сколько месяцев после знакомства, по той атмосфере, которая скла­
дывалась вокруг Левады, набиравшего людей во вверенный ему
сектор, готовых заниматься теорией и методологией социологии.
Круг обычных людей имел благодаря ему атмосферу необычной
ясности, дружелюбия и чистоты.
Хочу для истории назвать тех, кто был первым в этом круге.
Когда я появился как практикант, там были два выпускника фило­
софского факультета МГУ: Галина Беляева и Александр Ковалев,
а также Александр Голов — выпускник, кажехея, МИФИ. Я, таким
образом, наверное, четвертый из формально зачисленных в этот
состав.
Потом стали появляться и другие. Но из тех, кто остался с Ле­
вадой навсегда, как и я, был Лев Дмитриевич Гудков — нынешний
директор «Левада-Центра», а тогда совсем молоденький студент.
Недавно скончавшийся Леонид Седов пришел, как и я, из восто­
коведения. Борис Юдин, тоже недавно нас покинувший, начинал
у нас младшим научным сотрудником, а дошел до звания членкора.
У нас работал знаменитый специалист по математической логике
Юрий Гастев... К сожалению, в этом перечне уже больше мертвых,
чем живых.

Вместо предисловия

«От мировой социологии мы отставали
минимум на полвека»
— Мы оказались людьми необычайно близкими друг другу и в жи­
тейско-человеческом плане, и в понимании окружающей ситуации.
А ситуация эта уже начала меняться. Оттепель в 1964 году, по сути,
кончилась, и это были остатки свободы. Но по инициативе Левады
началась интенсивнейшая работа над ликвидацией нашего колос­
сального, на полвека или даже больше, отставания от мировой со­
циологии. Был организован перевод на русский язык статей и це­
лых книг по социологии, прежде всего американских, потому что на
тот момент авангард — самая мощная парадигма социального зна­
ния, так называемый структурный функционализм, — развивался
именно в Штатах. Рецензировались журналы, переводились книги
или главы из книг. Мы делали все это сами. К нам на огонек потяну­
лись разные люди, в том числе люди со способностями и знаниями
много выше среднего. Левада с первого же дня существования от­
дела положил правило, что у нас еженедельно должны проходить
семинары. На них он приглашал специалистов, которые могли нечто
рассказать о той или иной сфере социальной реальности. Это могла
быть медицина, дорожное строительство, сельское хозяйство, про­
мышленность, наука. Идея Юрия Александровича состояла в том,
что в каждой конкретной области есть некое специальное содер­
жание, но есть и какие-то социальные проблемы общего характера,
которые нам надлежит знать, в которых надо разобраться. Люди,
которые о них рассказывали, сами не являлись социологами. Это
уже была наша задача — переформатировать саму постановку во­
проса так, чтобы превратить это в социологическое понимание про­
блемы в данной сфере общественной жизни.

А как, к примеру, на медицину можно посмотреть с точки зре­
ния социологии?
—

— Социология медицины — колоссальная область, развива­
ющаяся до сих пор в той же Америке, опережая многие другие. Что
рассказывал пришедший к нам медик — это одно. А что из этого
может извлечь социолог — совсем иное. Возьмем хотя бы поло­
жение больного в обществе. Статус такого человека резко меня­
ется: у него появляются какие-то права, которых нет у здорового

15

16

Вместо предисловия

человека, и он лишается каких-то прав, которые есть у здорового.
Меняется структура властных отношений: он обязан подчиняться
медицинскому персоналу и даже своим домашним, но они обязаны
его обслуживать. Почему это так? Сам по себе вопрос не праздный.
Всегда ли это было так? Из социальной истории медицины в Европе
известно, что когда-то люди стремились изолировать больных, они
казались наносящими вред обществу, лишались гражданских прав
и содержались фактически в тюрьмах.
Был доклад о дорожном строительстве — это тоже очень важная
для социального анализа область. Почему людям нужно ездить или
перевозить что-то из одного места в другое? Отчего происходит
миграция — та же маятниковая? Почему люди живут в одном ме­
сте, а работают в другом? На то есть причины. Существовали раз­
ные концепции размещения производительных сил и организации
предприятия. Кто-то считал, что работники должны жить рядом
с производством, а кто-то — что, наоборот, на удалении.
История этого вопроса очень интересна. С одной стороны, Рос­
сия, где первый рабочий класс состоял из крепостных, приписанных
к заводам, — людей, которые не могли выбирать, где им жить. С дру­
гой — свободные отношения найма в странах раннего капитализма
и индустриализма. При таком подходе становится видна разница
между системами расселения как социальными системами и, соот­
ветственно, между системами коммуникации, транспорта. Такая же
социальная разница между концепцией частного транспорта и ком­
мунального. Идея, что люди должны двигаться общими маршрута­
ми и тогда их удобно возить многоместными вагонами, радикально
отличается от идеи, что у каждого есть свой выбор и тогда удобнее,
чтобы у каждого имелось собственное средство передвижения. Со­
ответственно, и дорожная сеть под одну или вторую концепцию
должна быть устроена так или вот этак. Архитекторы советских
времен проектировали внутриквартальные проезды только для пе­
шего хождения и для движения машин в исключительных случаях,
а теперь в тысячах построенных ранее микрорайонов эти проезды
запружены частными автомобилями. А почему так? На то есть со­
циальные причины, над которыми будет задумываться социолог.
Подобным образом можно проблематизировать все области
жизни. И мы с помощью Левады несколько лет подряд, можно ска­
зать, сканировали социальное пространство нашей страны, кото­
рой тогда являлся Советский Союз.

Вместо предисловия

— По логике все это вскоре должны были запретить.
— Так и вышло через какое-то время. Но пока кроме таких до­
кладов на общие темы у нас проводились и семинары более специ­
ального, научного характера. Однако и они были открытые, на них
могли приходить все желающие. Каждый из нас — сотрудников
сектора Левады — имел свою зону ответственности и должен был
реферировать тот или иной журнал по социологии и выступать
по своей теме. Я, например, отвечал за British Journal of Sociology.
Никакого различия в статусах, рангах не было; среди нас были
два кандидата наук, а я только начинал путь аспиранта. Мы друг
к другу обращались на ты, несмотря на иногда двукратную раз­
ницу в возрасте. Мне исполнилось двадцать с небольшим, а комуто — уже под пятьдесят. И все были на вы с Левадой, и Левада со
всеми был на вы. Это получилось само собой, и так было правильно.
Абсолютно отсутствовало то, что можно назвать трудовой дисци­
плиной: все работали столько, сколько могли, прерываясь, когда
хотели, на болтовню, на пьянку, на обсуждение текущих политиче­
ских тем. Жили весело и легко. Но если посчитать, сколько удалось
сделать — сколько листов переводов, сколько докладов и рефера­
тов было подготовлено, — вы поразитесь. Все просто гудело, как
мощный^ех.
Но^юй к нам приходили люди, которые давно занимались со4иологией, но только в форме так называемой критики буржуазной
социологии. Это были зачастую весьма информированные персоны,
они много читали и много знали, но их внутренней установкой было
показать заокеанским специалистам, ученым, в чем те неправы.
— Это было искреннее стремление или проявление цинизма?
— Искреннее, поскольку они не понимали, как иначе. Их пози­
ция: конечно, у нас социологии нет, но вашу западную мы будем
критиковать. Слушать этих людей было довольно смешно. Они при­
ходили с большим гонором, а чего Левада не умел, так это скрывать
своего отношения к выступающим. Он в таких случаях предпочитал
молчать, но одна девушка про него сказала: «У Левады рожа как
телевизор», — в том смысле, что по его лицу все видно, хоть он
и молчит. И этим спецам становилось без слов понятно, что о них
думают. Поэтому ни один наш семинар не был скучным.
К нам приходили люди с рассказами о том, что происходит в фи­
лософии; это были лучшие умы того времени — например, Мераб

17

18

Вместо предисловия

Константинович Мамардашвили, Александр Моисеевич Пятигор­
ский. Это были однокурсники Левады или товарищи по философ­
скому факультету которые называли его Юркой. Выступали у нас
и его друзья-противники, с которыми у него была острая теорети­
ческая полемика и конфронтация. Отчасти она длится до сих пор. На
первый взгляд, расхождения у них были минимальные — казалось,
что все свои и все занимаются одним и тем же делом. Но сегодня
очень хорошо видно, куда привела традиция, идущая от Левады,
и что стало с последователями его противников. Сейчас это люди,
стоящие по разные стороны баррикад. А начиналось все с тонких
отвлеченных материй.

«Лекции Левады и студенческий театр
Розовского в МГУ были запрещены
одновременно»
— В 1968 году на факультете журналистики МГУ Борис Андрее­
вич Грушин, один из будущих отцов-основателей нашей опросной
социологии, однокашник Левады, начал читать курс лекций по
социологии. Прочел несколько лекций, а потом, кажется, уезжая
работать в Прагу, передал курс Леваде. Юрий Александрович вел
его два учебных года. Очень быстро его лекции стали событием
общемосковского масштаба: на них ходили студенты не только дру­
гих курсов журфака, но и остальных факультетов МГУ, да и просто
люди, желавшие что-то знать про эту новую науку. Не могу сказать,
что те лекции были открытием с точки зрения мировой социоло­
гии. Но они были открытием социологии для нас, а также — и это
главное — открытием нашей жизни для нас. Есть грубое, но верное
пожелание: «Разуй глаза!» Тогда это требовалось сделать чуть ли
не всем и этого хотелось многим. Ради открытого взора, открытого
называния вещей своими именами они и шли слушать Леваду. Со­
циология подразумевает изначально открытый, непредубежден­
ный взгляд на мир, а затем она предлагает инструменты для более
глубокого изучения устройства человеческого мира.
Левада в своих лекциях продолжал делать то, что делалось на на­
ших семинарах: он обозревал, сканировал нашу жизнь, показывая,

Вместо предисловия

что видит тот, у кого социологически настроенное зрение. Он к тому
же рассказывал, как устроен сам этот подход — то, что в старину на­
зывалось социологизмом как способом видения действительности.
— Но e l 968 году случились всем известные трагические события
в Чехословакии.
— В тот год Советский Союз не просто железным кулаком оста­
новил демократическое развитие на рельсах социализма, попытки
построения «социализма с человеческим лицом», как это называли
французы. С помощью, как говорили, шести тысяч танков было по­
казано, что никакого гуманистического варианта социализма не
будет. Социализм может быть только такой, как в СССР и странах
соцлагеря, — с диктатурой одной партии, с жестким политическим
контролем, с репрессиями. Это был удар по надеждам очень многих
людей. И откат от оттепельных рубежей пошел достаточно стре­
мительно.
Важно знать, какие люди приходили на ключевые позиции во
власти. В частности, в Московском городском комитете КПСС за­
ведовал идеологией человек по фамилии Ягодкин, который, как
говорили, очень хотел подасть выше — в ЦК партии. Но для этого
требовались достижения на поприще «идеологической борьбы».
И он сделал две вещи: в 1969 году закрыл студенческий театр Мар­
ка Розовского и лекции Левады в МГУ. Лекции к тому времени уже
были выпущены ротапринтным изданием. Было устроено их пу­
бличное обсуждение в Академии общественных наук при ЦК КПСС,
на котором они подверглись разгрому со стороны тех самых фило­
софов старой формации, обвинявших Леваду в игнорировании клас­
сового подхода и тому подобных идеологических грехах. Звучавшие
с трибуны грозные слова обвинения сегодня без словаря даже по­
нять трудно. Слова были из прошлого, и в конце 1940-х — начале
1950-х годов такие обвинения закончились бы лагерем, а может,
и расстрелом.
Звучали и голоса людей чести, которые пытались возражать.
Самым громким и ярким было выступление Бориса Грушина. За­
канчивая, он произнес яркую фразу, которую я помню дословно:
«Будущее покажет, кто стоял на пути развития советской социоло­
гии. а кто лежал, и при этом не вдоль, а поперек». Он имел смелость
бросить такое обвинение — прозвучало оно здорово, но не могло
иметь решающих последствий.

19

20

Вместо предисловия

Леваду спасло то, что он был секретарем партийной организа­
ции Института конкретных социальных исследований. Это была
высокая честь; коллектив института составляли люди, для кото­
рых слова «честь коммуниста» не были тогда пустым звуком. Они
оказали доверие Леваде именно в силу тех его моральных качеств,
о которых я уже говорил. И благодаря тому, что Юрий Александро­
вич занимал этот низший чин во внутрипартийной иерархии, он не
лишился членства в партии — его просто сняли с этой должности.
Не будь этого, его бы изгнали из партии, а тот, кого лишали партби­
лета, становился изгоем: он не смог бы найти работу по специаль­
ности и тому подобное. Левада же стал не изгоем, а опальным. Это
немножко другое. Его перевели в другой, непрофильный для него
институт Академии наук — экономико-математический, ЦЭМИ. Там
он попал в общество хороших, порядочных людей, которые, правда,
совершенно не представляли, зачем он им нужен. Но позднее они
нашли понимание друг у друга.
А Институт конкретных социальных исследований подвергся
тотальной чистке. Работала специальная комиссия — 80 % состава
были тем или иным образом удалены. Выбор у сотрудников был
невелик: или заявление об уходе по собственному желанию, или
увольнение за несоответствие занимаемой должности, а это волчий
билет. Так весь штат и ушел — по собственному желанию. Я к тому
моменту (это был 1971-1972 год) подготовил диссертацию, науч­
ным руководителем которой был Юрий Левада. Но ученый совет
распустили, а большинство его членов уволили.
В общем, ни о какой защите диссертации и речи идти не могло.
Остаться в институте формально я имел возможность, поскольку
считался молодым специалистом, но для меня это было совершен­
но немыслимо. Понятно, что, когда наш сектор разогнали, самой
логичной была идея пойти всем вместе за Левадой. Но тут выяс­
нилось, что это невозможно: предупрежденные кадровики любого
учреждения, в том числе ЦЭМИ, говорили, что нет мест. И везде, куда
бы мы ни подавали документы все вместе — а нас было человек
семь-восемь, — принимали максимум двоих, третьего уже нет. Так
мы оказались рассеяны. В итоге с 1972 по 1987 год я работал в пяти
или шести местах. Всюду было здорово; как правило, меня окружали
симпатичные, хорошие люди, которым требовался — иногда они
сами не знали для чего — человек с названием социолог. Мы были

Вместо предисловия

в рассеянии, но те, кто работал с Юрием Александровичем, не по­
теряли связи друг с другом.
— Встречались на подпольных квартирах?
— Сначала это были не подпольные квартиры, а описанные левадовские семинары. Теперь они проводились в институтах, где
работали люди, лично знавшие Леваду: в Институте геологии, Ин­
ституте географии и так далее. Правда, все заканчивалось одним
и тем же: в институт поступал звонок со словами «Больше такого
не надо». Вскоре места исчерпались. Мы попробовали собираться
на частных квартирах, но это было сложно и выглядело совсем как
подпольная деятельность. Мы знали, что за нами достаточно при­
стально приглядывают. Поэтому через некоторое время публичные
семинары заглохли, продолжались только наши внутренние семи­
нары. И непрерывно шла научная работа. В те годы Левада написал
две или три очень серьезные теоретические статьи. Они были опу­
бликованы в сборниках с крошечнымя тиражами; сейчас их переиз­
дали и они доступны, а тогда их могли прочесть 30 или 40 человек
во всем свете. К написанию нескольких статей Юрий Александрович
привлек меня и моего товарища Владимира Долгого.
— А какое у вас тогда было настроение? Это сегодня мы знаем,
что через 15 лет все кардинально изменится. Тогда же невоз­
можно было предсказать ни перестройку, ни развал СССР.
— Чтобы говорить о настроении, стоит понимать, что вообще
происходило в стране, в обществе. Судите сами. Одним из аспиран­
тов у нас был Давид Зильберман — человек гениальных способ­
ностей, автор к тому времени уже нескольких серьезных работ, ко­
торые теперь изданы как книги. Будучи философом, методологом,
он занимался индийской философией, каббалой, американским
структурным функционализмом и сопоставлением вещей, которые
не сопоставлял никто другой. Как-то ночью он шел с пишущей ма­
шинкой, которую ему дал товарищ, и был арестован. Давид должен
был дать объяснение, не является ли сионистской пропагандой его
изучение текстов каббалы, древнееврейских текстов. Еще пример:
Левада заглянул к своим друзьям, а у них в это время шел обыск.
Книжку, которую я дал ему почитать, при обыске изъяли. И он из­
винялся передо мной, что не может вернуть. Наш товарищ Влади­
мир Долгий проходил свидетелем по одному из дел, посвященных

21

22

Вместо предисловия

самиздату. И за ним, свидетелем, велась демонстративная слежка
как средство психологического давления. Это такая форма слежки,
когда те, кто за тобой следит, не скрываются, а, напротив, всяче­
ски себя демонстрируют. Мы с ним могли разговаривать на улице,
а к нам подходили и фотографировали в лицо. Подобные процессы
окрашивали ситуацию соответствующим образом. Неудивительно,
что довольно многие уезжали из страны. Но Левада, я, еще несколь­
ко человек знали точно, что мы не уедем ни при каких условиях.
И не уехали. А Зильберману, после того как были исчерпаны все воз­
можности устроиться в Москве на работу, пришлось эмигрировать.
Как и некоторым другим людям из нашего круга.
Гэбэшники приглашали кое-кого из нас, в том числе меня, на
беседы и предлагали рассказать им что-нибудь о наших собраниях.
Отказать этим лицам непросто. Психологически непросто. Не все
могли. Я кое-как отказал — больше ко мне не обращались.
Тем не менее в целом было ощущение, что раз мы не уезжаем, то
мы должны делать то, что делаем. И иного пути нет.
— А вы предполагали, предчувствовали, видели как социологи,
что страна на пороге перемен?
— Надо прямо сказать: лично я (не знаю, что думал Юрий Алек­
сандрович) был убежден в том, что мы имеем дело с так называ­
емым ультрастабильным обществом. И это одна из первых моих
ошибок. Я их допустил несколько в жизни. И даже заметил, что,
если какую-то политическую ситуацию считаю ультрастабильной,
это значит, что она скоро рухнет. Поэтому сейчас сам на себя по­
глядываю с интересом.

«Опросы общественного мнения стали
возможны только благодаря Горбачеву»
— К приходу Горбачева сначала отнеслись несколько настороженно.
Идея перестройки была исключительно технократической. Потом
начали подниматься какие-то вполне гуманитарные ростки и го­
лоса. Очень много значил жест в отношении академика Сахарова,
которого Горбачев вернул из ссылки в Москву. Но все-таки что из
этого выйдет, не очень было понятно.

Вместо предисловия

Я к этому времени прожил несколько жизней в разных контек­
стах. При этом оставил теоретические изыскания, на основе кото­
рых была написана моя диссертация на тему социологии города,
и занялся другими вещами. Участвовал в полевых социологических
исследованиях, но такого масштаба, который доступен небольшому
коллективу в три-пять-шесть человек. Такая команда, конечно, не
в состоянии провести исследования, о которых пойдет речь в этой
книге, — исследования на уровне целой страны. Но она могла по­
лучить — и получала — интересные результаты по какой-либо от­
дельной проблеме. Задания касались, как правило, узких вопросов
вроде детских площадок, бытовых магнитофонов или наручных
часов. А через это мы выходили на проблемы социальные, порой
достаточно крупные. Правда, результаты обычно оставались по­
гребены в отчетах отраслевых НИИ, где я работал. Помимо социо­
логических исследований я на какое-то время увлекся историей
культуры. Так, меня заинтересовала история народных увеселений
в России. Изучать ее по архивам и музейным запасникам было не­
вероятно захватывающе. Упоенно работая, я подготовил и защитил
диссертацию по народным гуляниям и увеселениям, в частности
по истории каруселей. До меня этим предметом как научным ни­
кто не занимался, после меня, боюсь, тоже. Возможно, я до сих пор
единственный специалист по истории каруселей в России. Это фе­
ерически интересная тема, нити к которой идут, с одной стороны,
от Пушкина и Гоголя, а с другой — от празднеств эпохи Петра, Ека­
терины, от рыцарских турниров и забав французских королей.
А в 1987 году Горбачев благосклонно отнесся к идее массовых
опросов населения, которые прежде проводить не разрешалось. Его
резоны были те же, что и у всех, кто ими занимался: надо знать,
чего хотят люди. Горбачев в очень многих областях выступил ве­
личайшим новатором. Он отказался от презумпции, согласно кото­
рой партия лучше знает, что нужно людям. Несмотря на это, старые
структуры в академических и партийных кругах сопротивлялись
новым веяниям всеми силами. С превеликим трудом удалось про­
бить открытие исследовательского центра вне зоны влияния на­
званных кругов. Это удалось Татьяне Ивановне Заславской, герои­
ческой женщине, и Борису Андреевичу Грушину. Заславская знала,
чего хочет, но не знала, как это сделать. А Грушин, наоборот, пре­
красно разбирался в технологии массовых опросов. Он создал то,

23

24

Вместо предисловия

что сегодня является индустрией изучения общественного мне­
ния в России. Через некоторое время к ним присоединился Левада.
Получив приглашение, он поставил лишь одно условие: «Я готов,
только с моими ребятами».
— Спустя 15 лет вы снова были вместе?
— Да, хотя 15 лет — очень большой срок для существования
неформального научного коллектива. Но у нас ядро сохранилось.
Таких прецедентов нет.
— Такое возможно, только если соратники объединяются вокруг
личности.
— Безусловно. Это связано с масштабами личности и с тем, какие
задачи она ставит. Хотя Левада никогда не формулировал ничего
вроде «мы будем бороться с тоталитарным режимом». Никогда. Он
вообще избегал подобных слов. Сам опальный, он водил знакомства
с другими опальными людьми, но не называл себя диссидентом.
Он не присоединялся к формальным модным течениям. Хотя, есте­
ственно,придерживался иных взглядов на происходящее, нежели
господствующая идеология.
Итак, с 1988 года началась наша регулярная деятельность по
изучению общественного мнения в формате массовых опросов.
В обществе должен быть какой-нибудь основательный субъект,
который желает знать что-то о себе — то, что не может узнать сам.
Можно провести аналогию со здоровьем. Есть люди, которым до­
статочно знать, как они себя чувствуют, и им не нужен посторонний,
который сообщал бы им о состоянии их организма. Но есть и те,
кому необходимы объективные знания о себе. Здесь не обязательно
речь идет о болезнях. Возможно, человек собрался решать трудную
задачу или отправляется в далекое путешествие и хочет проверить
состояние своего здоровья у специалистов. Я бы сказал, что в нашем
случае в начале 1990-х страны бывшего Советского Союза отправи­
лись в такую неизведанную даль...
— Поход по неизвестному маршруту?
— Никто не знал ни дороги, ни того, с чем придется встретиться.
И совершенно правильно очень многие — и простые люди, и люди
с положением и авторитетом — говорили, что очень нужна социо­
логия, чтобы понимать, кем мы сейчас являемся, что мы можем

Вместо предисловия

и чего не можем. Запрос на социологию был. Этот запрос — дело
серьезное. В обществе должна сформироваться соответствующая
культура отношения к себе как к действующему субъекту чтобы все
время сверяться с объективными показателями своего состояния.
Именно так культурный человек относится к своему здоровью: он
что-то измеряет, взвешивается, следит за какими-то показателями.

«Люди должны знать, почему стоит
доверять результатам массовых опросов»
— В этой книге вы рассказываете о разных методах изучения
общественного мнения.
— Есть ряд методов, которые дают результат, выраженный
в виде цифр, поэтому они зовутся количественными. Основаны эти
методы на процедуре, грубо говоря, задавания одного и того же
вопроса в одинаковой форме большому числу людей. И из анализа
того, как распределяются ответы на этот вопрос, делается заклю­
чение о том, каково общественное мнение на этот счет. В другой
процедуре тот же вопрос или вопрос на ту же тему предлагают
к обсуждению некоторому небольшому числу людей — это может
быть и индивидуальное интервью, и групповое обсуждение на фо­
кус-группе. Общественное мнение выясняется в ходе этого обсуж­
дения, во время которого принимаются определенные меры, что­
бы из коммуникации людей можно было извлечь общее не только
для их сознания, но и для сознания многих других. Как из мнения
1600 человек, полученного во время массового опроса, делается вы­
вод о мнении миллионов, так и во время дискуссии восьми человек
с помощью специальных приемов и средств извлекается некое со­
держание, про которое можно думать, что оно такое же, как у мил­
лионов других. Результат тут не численный, но он гораздо глубже.
К примеру, мы не только узнаём, что думают люди, но и почему
они отдают предпочтение тому или иному человеку, явлению или
товару. Этот метод универсален и для политических исследований,
и для маркетинговых. Его зовут качественным или глубинным.
Учиться этому методу меня посылали в Великобританию, а по­
том сюда приезжали европейские специалисты, владеющие этим

25

26

Вместо предисловия

ремеслом. С тех пор и во Всероссийском центре изучения обществен­
ного мнения (ВЦИОМ), а позднее и в «Левада-Центре» я занимался
в основном именно качественными методами. На мой взгляд, это
фантастически интересно. Тут можно погрузиться в такие глубины
человеческого, что просто замирает сердце.
— Нов обывательском представлении опрос общественного мне­
ния выглядит очень просто: вышли на улицу, опросили 100-200500 человек, что-то посчитали и выдали результат.
— Конечно, так нельзя получить надежный результат. Работая
над этой книгой, я ставил перед собой вот какую задачу — дать
читателям представление о том, с помощью каких средств люди,
называющие себя социологами или исследователями обществен­
ного мнения, узнают то, что другим неизвестно. А именно: что
думают, чего хотят, на что надеются или чего боятся все те, кто
проживает вместе с нами в одном городе, в одной стране. При этом
социологи узнают точное соотношение мнений, какие люди что
думают в зависимости от их возраста, или дохода, или других пара­
метров. Как социологи это делают? Есть приемы и способы, выра­
ботанные и проверенные многократной и многолетней практикой
многих тысяч исследователей. Мне хочется рассказать о том, на
чем построены эти приемы и способы, чтобы люди, которые об
этом узнают, понимали, чему здесь можно доверять совершен­
но спокойно, а где возможности анализа, предсказания заканчи­
ваются; чтобы не было иллюзий, но и чтобы никто не обвинял
специалистов и саму деятельность в том, в чем она не виновата.
И иллюзии, и обвинения возникают очень легко, потому что эта
деятельность затрагивает нечто важное для всех остальных — не­
что связанное с судьбами людей, страны. Поэтому мы все время
в фокусе внимания, в фокусе дискуссии, от нас очень многого ждут,
иногда необоснованно приписывают нам возможности или, наобо­
рот, ставят под сомнение то, что мы делаем. Здесь затрагиваются
вопросы профессиональной чести, человеческой честности и до­
бросовестности порой в большей степени, чем это касается людей
других профессий. Вот почему мне показалось важным рассказать
об этом по возможности ясно.
Беседовала Надежда Белохвостик

27

Показатели оптимизма*
(Соотношение позитивных и негативных ожиданий;
затруднившиеся с ответом не учитывались)
3,8 -т

----- Политический оптимизм (Как вы думаете, что ожидает Россию
в ближайшие месяцы в политической жизни?)
----- Экономический оптимизм (Как вы думаете, что ожидает Россию
в ближайшие месяцы в области экономики?)
До июня 2008 г .N = 2100;
с июня 2009 г. Л/ = 1600

*

Здесь и далее данные приведены из ежегодника «Общественное мнение» за
2 0 16-2017 годы, подготовленного аналитическим центром Юрия Левады
(«Левада-Центр»). АНО «Левада-Центр» внесена Министерством юстиции РФ
в реестр некоммерческих организаций, выполняющих функции иностранно­
го агента.

28

К какому слою в обществе вы бы себя отнесли?

.due

«высший слой» менее 1 %
До июня 2008 г .N = 2100;
с июня 2009 г. N = 1600

Глава 1

История массовых
опросов: от «соломенных»
к общенациональным
репрезентативным
Опросная социология происходит из двух источников — из опро­
сов мнения по поводу политических сюжетов и из исследований
потребительского поведения и восприятия рекламы. Эти методы
выросли в основном из социальной практики американского обще­
ства, и развивали эту деятельность в первую очередь в Соединен­
ных Штатах Америки. Причем то, что делалось в интересах изуче­
ния шансов политических субъектов, оплачивали поначалу не они,
а чаще всего пресса. Более широкие возможности для совершен­
ствования методов, для исследований, для детальной проработки
инструментов появлялись там, где велись исследования в интере­
сах бизнеса. Бизнес достаточно давно понял эффективность этих
инструментов для изучения спроса и относительно охотно давал
средства на их совершенствование.
В результате были выработаны, прошли многократную про­
верку и сложились в систему правила и стандарты проведения
опросов общественного мнения, которые по-английски называют
public opinion surveys, или opinion polls, или просто polls. Эти правила
и стандарты едины во всем мире, как едины стандарты измерения
температуры или радиации.
На эти же принципы и стандарты опирается и работа «Л евада-Ц ен­
тра», более всего известного результатами массовых всероссийских

30

Глава 1

опросов, которые он публикует на своем сайте. Менее известна де­
ятельность нашего центра в области маркетинговых исследований.
Средства, которые нужны для проведения массовых опросов, идут
как раз из прибыли от маркетинговых исследований, результат кото­
рых знают только их заказчики, а в остальном это закрытая информа­
ция. Вот эти тайные результаты и оплачивают результаты публичные.
Наше агентство называется некоммерческой организацией. Поэтому
доход от платных услуг (то есть маркетинговых исследований) мы
пускаем не на потребление, а на то, чтобы проводить те массовые
опросы, результаты которых мы не продаем, а выкладываем на сай­
те или передаем (безвозмездно) средствам массовой информации.
Такова наша гражданская политическая позиция. О на заложена ос­
нователями центра, прежде всего Татьяной И вановной Заславской
и Борисом Андреевичем Грушиным, а также Ю рием А лександрови­
чем Левадой. В этой деятельности — наша миссия.

Рассказывая об истории массовых опросов, нужно упомянуть
одну принципиально важную вещь. Исследования общественного
мнения методом опросов родились как одна из форм демократии.
Это существенно. Причем демократии в том ее варианте, который
вырос в американском обществе, в определенном смысле отдели­
вшем себя от обществ Старого Света и даже от демократических
традиций, сложившихся в Великобритании. Это была демократия,
простите за тавтологию, народная. В американском обществе все
население — правда, поначалу только белое — считалось народом.
Тут, конечно, важен вклад французской революции и французской
общественной мысли. Но на деле такая демократия участия — за­
воевание американского общества — общества на тот момент мо­
лодого, внутренне гетерогенного, которому надо было находить
консенсус, выстраивать свою солидарность. После того как свое
слово сказал полковник Кольт, то есть исчерпало себя силовое раз­
бирательство, началась эпоха разного рода диспутов и все более
и более организованных форм собраний. Именно так называемые
городские собрания в некоторых штатах США и стали источником
самоуправления и первым полем для опросов общественного мне­
ния. Но на практике на каждое заседание собрания могли прийти
не все, и тех, кто реально не мог выступить в ходе дискуссии, было
решено спрашивать дополнительно, с тем чтобы их записанные

История массовых опросов от «соломенных:
к общенациональным репрезентативным

ответы потом доложить собранию. Существовавшая в таких обстоя­
тельствах презумпция относительно человека как гражданина, как
носителя здравого разума, как носителя гражданских, политически
значимых суждений очень важна. Она заключается в том, что граж­
данина есть смысл спрашивать, а то, что он ответит, нужно знать
остальным.
Мы в своей работе не раз сталкивались с вопросами-замечани­
ями вроде «А кого это вы спрашиваете?», «Зачем вы их спрашивае­
те?», «Что они могут вам сказать?», «Чего вы бабушку, которая ни­
чего не понимает в политике, опрашиваете? Вот она вам про Путина
и наговорила». Таким образом подвергается сомнению достоинство
респондента. А опросная социология начиналась с того, что подоб­
ного сомнения просто не могло быть. Она выросла из другого по­
ложения человека, из другого умышления о человеке, который как
гражданин достоин не меньше, чем другой человек. И его голос, его
мнение равноценно мнению любого другого гражданина. Это и есть
одна из основ демократии.
Методика была тогда крайне несовершенна и мало отличалась
от вопроса человеку, который сидит рядом с вами: «А ты за кого
будешь голосовать?» А если человека рядом нет, значит нужно когото отправить к нему и задать этот вопрос, ради того чтобы приоб­
щить его мнение к общему. Между прочим, английское слово polls,
которое сейчас переводится как «опрос общественного мнения»,
первоначально означало стопку листов, на которых были записа­
ны мнения людей по тому или иному поводу, как если бы они при­
сутствовали на голосовании лично. Подобные собрания проходили
в небольших городках, где демократия была обозрима. Так она рож­
далась и в античной Греции — демократия людей, которые знали
и доверяли друг другу.

В России - декабристы, в СШ А первые публикации опросов
По меркам российской истории, первые опросы в США проводились
очень давно. Мы можем себе представить, что происходило в на­
шем отечестве в 1801 году, в каких взаимоотношениях находились

31

32

Глава 1

власть и общество, а в это время при выборах американского пре­
зидента Джефферсона его администрация уже интересовалась
мнением избирателей. Те опросы мало похожи на то, что сейчас де­
лается в той же Америке и в России, но голоса потенциальных из­
бирателей уже учитывались. Да, они не были юридически равно­
ценны голосам на выборах. Все понимали, что есть разница между
процедурой выборов, оговоренной в Конституции, и свободной
процедурой опросов. Но, безусловно, наличие конституционных
прав граждан —- сама идея, что граждане выберут власть и скажут
свое слово по тем или иным важным социальным вопросам (то,
что заложено в Конституции США), —- повлияло на формирова­
ние инструмента, который, как мы увидим, во многом копировал
электоральную процедуру.
В 1824 году, когда в России Северное и Южное общества гвардей­
ских офицеров думали над тем, что монархию следовало бы огра­
ничить конституцией, и даже помышляли о республике, в амери­
канской газете впервые опубликовали результаты опроса жителей
одного небольшого городка. Это очень важное событие, потому что
опросы общественного мнения получают свою полную реализацию,
только когда они сделаны публичным достоянием, опубликованы,
то есть когда обществу возвращено то, что исследователи, социо­
логи или журналисты о нем узнали.
Хочу обратить внимание на то, что и в США, а затем и у нас в стра­
не существовали и существуют «закрытые» опросы общественно­
го мнения, которые проводятся для разных институтов власти,
а не для общества в целом. Люди часто думают, что такие опросы
дают более точную информацию о происходящем. Но то, что ста­
новится в конце концов о них известно, показывает: наоборот,
опросы, проведенные вне общественного контроля и критики,
часто и методически некорректны, и страдают тем, что дают тот
результат, которого ждет важный заказчик. Тут поговорка «Кто
платит, тот и заказывает музыку» может оказаться верной. Но она
неверна, когда опросы — кто бы за них ни платил — выставлены
на всеобщее обозрение, открыты для критики и для сопоставле­
ния с результатами конкурентов. В таком случае реальным соб­
ственником опроса общественного мнения, этой информации об
обществе оказывается общество.

И стор и я м ассовых о п р о с о в от «соломенных»
к о б щ е н а ц и о н а л ьн ы м р е пр езе нтати вн ы м

Тогда-то опросы и соответствуют своему предназначению. Аме­
риканские создатели технологии опросов исходили именно из
этого. «Опрос дает возможность всей нации работать рука об руку
с законодателем над законами, регламентирующими нашу жизнь.
Это и есть ключ к управлению, осуществляемому народом», —
так говорил Арчибальд Кроссли, один из создателей технологии
массовых опросов.
История американских опросов общественного мнения делится
на несколько периодов. Первый из них называют периодом «соло­
менной» социологии. В Америке это слово — термин, не имеющий
иронического смысла, который он приобретает в наших устах. «Со­
ломенная», потому что те, кто проводил первые опросы, на вопрос:
«Откуда же вы знаете, что они говорят что-то правильное?» — од­
нажды ответили: «Если хотите знать, куда дует ветер, подбрось­
те немного соломы в воздух, и вы это увидите. Мы делаем то же
самое. Берем небольшой фрагмент общественной жизни, и он нам
показывает направление ветра в целом». Те опросы [straw-polls)
проводились в основном журналистами. Пресса — один из столпов
американской демократии. А один из вариантов работы прессы с об­
ществом — не только сообщение ему какой-либо информации, но
и измерение того, что люди думают, своеобразная обратная связь.
Известный журнал Literary Digest — массовое издание для людей,
у которых не так много времени и возможности читать, в связи
с чем их вниманию предлагались лишь самые главные новости об­
щественного и научного характера, — первым начал опрашивать
своих читателей. Позже многие другие издания также устраивали
подобные опросы, которые порой давали очень точные результаты.
Отклонения могли составлять всего 4 % от фактического распреде­
ления голосов на выборах.
Опросы стали важной частью американской повседневности:
в 1935 году был запущен дирижабль с лозунгом America speaks
(«Америка говорит»), который предупреждал граждан о том, что
скоро их будут опрашивать.
Но в 1936 году, накануне очередных президентских выборов,
Джордж Гэллап, до того занимавшийся психологией (в частности, пси­
хологией рекламы, изучением потребительского поведения), разра­
ботал метод формирования репрезентативной выборки и, зная, каким
образом действует журнал Literary Digest, предупредил: на будущих

33

34

Глава 1

выборах опросы этого издания дадут неправильный результат. Своим
заявлением Гэллап оскорбил ветеранов этой деятельности: они ведь
еще ничего не сделал и. Но Гэллап знал их кухню. А делали они доволь­
но разумные вещи: опрашивали тех читателей, у которых имелись
телефон и автомобиль, —- на тот момент передовой класс общества.
Журналисты исходили из того, что как поведут себя эти обществен­
ные лидеры, так за ними и потянется весь народ.
Но времена менялись, и Гэллап оказался прав. В том году жур­
нал Literary Digest дал ошибочный прогноз —- предсказал победу
не того кандидата. Хотя кандидатура соответствовала настрое­
ниям тех солидных людей, которых обычно опрашивали, другая
часть избирателей продемонстрировала иную позицию. Джордж
Гэллап понял, что к этому времени американское общество изме­
нилось —- оно оказалось сложнее устроено. И, опрашивая только
прежних лидеров общественного мнения, правильный прогноз
уже не построишь. Надо репрезентировать всех. Таков был очеред­
ной шаг в развитии демократических оснований внутри методики
и технологии опросов.
Кстати, примерно тогда же, в конце 1930-х, Джордж Гэллап
впервые ввел в свои опросы вопрос об одобрении/неодобрении
деятельности президента.
Переход к работе по общенациональным репрезентативным
выборкам состоялся. Это стало рубежом, после которого гэллаповские методы проведения опросов, доказав свою эффективность,
получили безусловный приоритет перед «соломенной» социологи­
ей. Последняя достаточно быстро начала сходить со сцены, хотя
и не исчезла до сих пор. Множество журналов, радиостанций, те­
леканалов и сегодня опрашивают своих читателей, слушателей
и зрителей. И это о чем-то говорит редакции, да и самой аудито­
рии, когда ее знакомят с результатами. Допустим, радиостанция
«Эхо Москвы» рассказывает слушателям о том, что ей сообщила
какая-то часть этих же слушателей. Профессионалам понятно, что
невозможно при этом знать, в какую сторону отклоняются те, кто
участвовал в опросе, от всего корпуса слушателей; нужны спе­
циальные исследования, чтобы это узнать. Но для слушателей
узнать, чье мнение победило, любопытно, занимательно. Так что
«соломенная» социология продолжает жить, хотя уже на марги­
нальных ролях.

История массовых опросов от «соломенных:
к общенациональным репрезентативным

В СССР первый общенациональный
репрезентативный опрос общественного
мнения провели в 1988 году
Надо еще раз подчеркнуть характер первоначального умышления по поводу самой возможности проведения опроса. Презумп­
ция состоит в том, что одни хотят высказаться, а другие хотят их
услышать. Это важно повторить потому, что нынешние критики
опросной социологии настаивают вот на чем: люди в большинстве
не хотят высказываться, а власти не заинтересованы в том, чтобы
знать мнение общества. Мои коллеги и я не согласны ни с тем, ни
с другим, и мы продолжаем делать свое дело.
Мне посчастливилось видеть, как проходили первые опросы
в Советском Союзе в 1988-1989 годах, и я знаю, какой огромный
интерес проявляло общество к тому, что будет им, обществом, ска­
зано. Общество очень хотело знать, что именно оно думает. Мы, тог­
дашние сотрудники Всесоюзного центра изучения общественного
мнения, были первыми и единственными, кто это выяснял. Нам
бессчетное число раз повторяли: «Вы же держите руку на пульсе!»
И так говорили те, кто сам же этот пульс и создавал. Такой интерес
был сродни интересу, который мотивировал первоначальную де­
ятельность по опрашиванию населения в Америке. Зарождалась
наша, российская демократия, и чувства, общественные стремле­
ния имели сходный характер. Во-первых, люди хотели высказаться.
Во-вторых, они хотели узнать, что говорят другие. В-третьих, они
хотели получить ответ на вопрос: «Ну а там-то вас читают?» Речь
шла о власти. Надежда состояла в том, что власть очень хочет — или
должна хотеть — знать то, что мы можем ей сообщить о мнении
общества. Она должна это знать. Это была идея демократической
власти, которая будет управлять сообразно тому, что она узнала
о желаниях народа.
Тут важно отметить, что в Советском Союзе опросы обществен­
ного мнения по общенациональной репрезентативной выборке —
то есть опросы, результаты которых можно распространить на все
общество в целом и сказать, что среди всего населения страны мне­
ния распределяются так-то и так-то, — до 1988 года в принципе не
проводились. Эта деятельность стала возможной, только когда был

35

36

Глава 1

основан (в 1987 году) и развернул свою работу ВЦИОМ. Это случи­
лось при прямой поддержке и даже инициативе Михаила Горбачева
и было одним из завоеваний эпохи, которую назвали перестройкой.
Должность директора ВЦИОМ заняла академик Татьяна Ива­
новна Заславская — экономист и социолог, человек, сочетавший
обширные знания о советском обществе с прочными демократи­
ческими убеждениями и горячей гражданской совестью. Ее за­
местителем стал профессор Борис Андреевич Грушин — один из
немногих в СССР людей, глубоко изучивших технологию опросов
и понимавших, как их надо проводить в довольно специфических
условиях нашей страны. Свои представления он реализовал в тех­
нологической схеме нашего центра, создав то, что в дальнейшем
получило название «фабрика опросов». Это была стандартная гэллаповская технология, реализованная в наших условиях. Она рабо­
тает до сих пор и в «Левада-Центре», и во всех агентствах, которые
проводят исследования в России.
Борис Андреевич пытался организовать массовые опросы еще
в 70-х годах прошлого века с помощью разных средств. Например,
с помощью газеты «Комсомольская правда». И всегда наталкивался
на ограничения и прямые запреты, столь строгие, что ни один обще­
национальный репрезентативный опрос так и не удалось провести.
Очень важно понять причины таких запретов. Еще до создания
СССР, на самой заре существования Российской Федерации, один из
первых опросов осуществил человек, чье имя впоследствии стало
очень громким, — Питирим Сорокин. Его раскритиковал Ленин, и его
выслали из России. В дальнейшем Сорокин сделал славу американ­
ской социологии, он был президентом Американской социологиче­
ской ассоциации. А у нас социология перестала существовать. С на­
чала 1920-х годов никаких опросов в нашей стране не проводилось.
И вполне понятно почему. Если в стране устанавливается режим,
при котором силы, насаждающие его, заявляют, что все делают во
имя народа и от имени народа, то они неизбежно монополизируют
знание того, чего же этот народ хочет и в чем нуждается. В нашем
случае «они» —- это коммунистическая партия, которая утверждала,
что знает (очевидно, потому что пользуется единственно верным
научным методом —- историческим материализмом), каковы по­
требности народа. В такой ситуации появление альтернативно­
го источника сведений о том, что же в действительности нужно

И стор и я м ассовых о п р о с о в от «соломенных:
к о б щ е н а ц и о н а л ьн ы м р е пр езе нтати вн ы м

обществу, не просто вызвало бы дискомфорт. Оно подорвало бы
основания для власти коммунистов.
Итак, всесоюзные опросы не проводились, но иногда позволя­
лось изучать что-нибудь местное. В позднесоветское время шути­
ли: мол, говорить о том, что в отдельных магазинах нет отдельных
видов колбасы, можно, а вот обобщать нельзя. К примеру, можно
было исследовать интерес молодежи к тому-то и тому-то (в част­
ности, Грушину и другим это разрешалось). Но экстраполировать
полученные результаты на все общество и даже на всю молодежь
было нельзя.
Михаил Горбачев, чьи заслуги носят всемирно-исторический
масштаб, в сегодняшней России одна из непопулярных фигур. Меж­
ду тем в конце 1980-х годов этот лидер сделал шаг, подорвавший
монополию партии на знания о том, чего хочет общество. Первые
опросы, которые провел ВЦИОМ, в методическом отношении были
чем-то вроде тех самых «соломенных» опросов, с которых начинали
в США через Literary Digest. В самом первом из них были опроше­
ны читатели «Литературной газеты». Мы задали обществу в лице
читателей этого издания ряд вопросов о том, как они представля­
ют будущее страны, — и получили невероятный вал ответов. По­
чтовые отделения отказались доставлять эти письма в редакцию:
у них просто не хватало автомобилей. Газета обратилась к нам,
и почту начали доставлять напрямую во ВЦИОМ — ее везли и вез­
ли. Все коридоры центра были заставлены мешками в половину
человеческого роста. В основном в них лежали газетные страницы,
на которых были напечатаны вопросы, с крестиками ответов; но
встречались и страницы, скопированные на синьку, а также пере­
писанные от руки вопросы с ответами, к которым подклеивались
листы со списком фамилий ответивших. Мы, естественно, исходили
из того, что опрос должен быть анонимным, но очень часто видели
полные адреса отвечавших. Люди хотели придать своим ответам
статус официальных заявлений. Помимо собственно отмеченных
ответов во множестве писем имелись развернутые комментарииприписки такого содержания, что по действовавшему на тот момент
законодательству авторам вполне могла грозить статья об анти­
советской агитации и пропаганде. Тем не менее авторы нередко
подписывались полным именем, указывали адрес и индекс. Это был
порыв: «Я хочу сказать!»

37

38

Глава 1

Потом мы провели тот же опрос по репрезентативной выборке.
Естественно, его результаты отличались от результатов опроса га­
зетного. Мы выпустили книжку о тех опросах, Юрий Александро­
вич Левада предложил ее название «Есть мнение!». (В ней, помимо
всего прочего, детально анализируются отклонения результатов
по смещенной выборке-самоотборе от результатов по выборке ре­
презентативной.)
Вопрос о том, есть ли у общества мнение, получил ответ: есть!
И этот самый первый опыт показал, что общество, которое движет­
ся к демократии за счет своих внутренних желаний и потребностей,
испытывает потребность и в таком инструменте, как опрос. Этот
инструмент был создан и работает с 1983 года фактически беспе­
ребойно до сегодняшнего дня. Коллектив «Левада-Центра» и со­
трудники других агентств выполняют данную функцию, которую
мы считаем необходимой для нашего общества.
Как уже говорилось, опросы общественного мнения — элемент
демократической системы. Всего лишь элемент. Также нужны сво­
бодная пресса, свободные выборы, разделение властей, контроль
избирателей над теми, кого они избрали, и многое другое. И в том
числе этот аппарат обратной связи между политиками и обществом,
обществом и политиками. Но есть немало стран, именующих себя
демократическими, где нет отдельных или многих элементов этого
набора. Наша страна не единственная, где опросы остаются едва
ли не последним действующим элементом демократии. Никто из
создателей опросной методологии не думал, что на такую, в общемто, вспомогательную процедуру может лечь столь огромная от­
ветственность. Мы сегодня слышим от тех, кто пользуется нашей
информацией: «Вы единственные, кто говорит правду». Да, очень
многие перестали доверять нашим результатам. Мы это знаем. Мы
даже можем посчитать, сколько таких людей. Но остались те, кто
уверен, что мы «единственные».
Могут возникнуть сомнения: а есть ли смысл проводить опросы
в недемократическом обществе или в обществе, где демократия
теряет свои позиции? Мы считаем: есть. И с нами согласны милли­
оны людей, следящих за результатами нашей работы, в частности
за рейтингами первых лиц. Но необходимо понимать, что само по
себе существование опросов общественного мнения не обеспечит
демократического режима. Тут иллюзий быть не должно. Однако

И сто р и я массовых о п р о с о в от «соломенных:
к о б щ е н а ц и о н а л ьн ы м р е пр езе нтати вн ы м

благодаря опросам общество может узнавать о том, что оно думает
в данный момент. В этом смысле обратная связь есть. Так автори­
тарное общество узнает, что оно авторитарно. Ведь авторитарен
не режим сам по себе — авторитарно общество, авторитарна ситу­
ация. Если же у авторитарного общества не будет и этого контура
обратной связи, то ситуация в стране поменяется изрядно. Поэтому
для многих этот ручеек правды очень важен в гражданском отно­
шении. Люди хотят понимать, где и как они живут, даже если такая
информация их не радует.

39

40

Как вы оценили бы в настоящее время

апр.
дек.'

материальное положение вашей семьи?

В 1994 г .N = 3000,
в 1995-2001 гг. N = 2400,
в 2002-2008 гг. N = 2100,
с 2009 г .N=1600

Глава 2

Общественное мнение —
не сумма личных
Прежде чем изучать общественное мнение, хорошо бы понять, что
это такое.
Начнем с того, что общественное мнение, в отличие от мнения
отдельных лиц, в отличие от нашего собственного мнения, обладает
особой силой. Оно способно принуждать многих людей что-то де­
лать или, наоборот, не сметь что-то делать. Ему вынуждены подчи­
няться и те, чье собственное мнение не совпадает с общественным.
Именно такую ситуацию описал Грибоедов, а за ним Пушкин.
Вот как возмущен Чацкий в «Горе от ума»:
Через какое колдовство
Нелепость обо мне все в голос повторяют!
Чье это сочиненье!
Поверили глупцы, другим передают,
Старухи вмиг тревогу бьют —
И вот общественное мненье...
Пушкин в «Евгении Онегине» цитирует последние слова Грибо­
едова (отметив это в примечании) и в сильных выражениях описы­
вает понудительный характер общественного мнения:
И вот общественное мненье!
Пружина чести, наш кумир!
И вот на чем вертится мир!
Главный сюжетный поворот «Евгения Онегина» — дуэль — ав­
тор связывает именно с давлением общественного мнения. Через

42

Глава 2

несколько лет он сам станет жертвой этого давления. Заметим, что
сила общественного мнения признается, но ее источник остается
неясным. Чацкий говорит — «колдовство».
Один из основоположников социологической науки Эмиль Дюркгейм объяснил, что источник силы в обществе — само общество.
А общество в понимании социологов — это не просто большое
количество людей, а множество людей, образующих единое целое
благодаря существующим между ними отношениям. И это такое
целое, которое является связным, структурированным в любой сво­
ей части. А далее делают шаг и переходят к представлению об обще­
стве как о совокупности названных отношений — для социологов
именно они являются предметом изучения. Вот эти отношения,
исходящие вроде бы от людей, — а от кого еще? — и в самом деле
управляют людьми. Люди, объединившись, становятся не просто
сильнее, что всем известно, — они становятся сильнее самих себя.
Так и рождаются представления о том, что «общество заставляет»,
«общество не потерпит» и так далее. Большая часть европейской
литературы, драматургии посвящена тому, как общество заставило
человека сделать нечто против его воли. Другая часть описывает
стремление человека делать что-то на благо общества, жертвовать
своими интересами, собой во имя этой силы, которая зовется обще­
ством.
В XIX веке в России «общественное мнение» было мнением
«общества». А «обществом» — тем, что по-французски называлось
societe, — тогда являлась среда, которую образовывало относи­
тельно небольшое количество дворянских семей. «Общество», или
«свет», в ту пору — лишь малая часть населения. Но в любом случае
важно, что речь идет не о мнении отдельных людей, а о чем-то, что
имеет иной характер и, главное, иную силу, чем мнение отдельных
лиц. Это всегда был очень мощный социальный инструмент, и по­
пасть в немилость света, или общественного мнения, было опасно
и даже могло закончиться трагедией. И все же это не то обществен­
ное мнение, о котором мы думаем, когда видим информацию о рей­
тинге Путина. Сейчас мы по умолчанию считаем общественным
мнением мнение всего населения данной страны, или области,
или города и так далее.
Общественное мнение возникло примерно на тех же истори­
ческих путях, на которых возникла технология его изучения. Это

О б щ е ств е н н о е м нение — не сумма л ичны х

всё дети демократических преобразований в обществе, прежде
всего американском. И очень важно, что идея общества распро­
странялась на все более и более широкий круг людей. В Америке
до Гражданской войны членами общества считались только белые
люди — черные исключались. Затем победила идеология, за ко­
торую воевали северяне, и цветное население стало включаться
в понятие american people. Далее перед исследователями встала за­
дача выяснить мнение всех людей, во всяком случае всех избира­
телей. (Избирательное право стало всеобщим тоже не сразу. Так, за
право женщин участвовать в выборах шла долгая борьба.) Здесь,
безусловно, есть некоторые тонкости, потому что правом голоса
наделяются не с детства, а по достижении определенного возраста;
права голоса лишаются отдельные категории людей, например на­
ходящиеся в местах заключения. Но в общем и целом обычно речь
идет о взрослом населении страны. Сначала просто записывали,
кто какого мнения придерживается. Потом принялись подсчиты­
вать количество сторонников той или иной позиции. Ну а затем по­
явились более сложные операции с этими числами: какого мнения
придерживается большинство, какого — меньшинство и так далее.

«Сколько людей, столько и мнений»
Можно сказать, что так незаметно возникла некая сущность, от­
дельная от мнения отдельных людей. Это очень важное соображе­
ние: с одной стороны, общественное мнение вроде бы состоит из
мнения моего, вашего и всех остальных жителей страны, а с дру­
гой — существует отдельно от нас, от них.
Мы много раз будем подходить к этому важному вопросу: обще­
ственное мнение состоит из мнений отдельных людей, но к этим
мнениям не сводится. На каком-то шаге наших рассуждений мы
дойдем до того, что не будем говорить: общественное мнение тако­
во, потому что так думают люди в данном обществе. Наоборот, люди
думают так-то и так-то, потому что таково общественное мнение.
Требуется особое усилие, чтобы представить общественное
мнение как сущность, бытующую отдельно от собственно людей
и их мнений. Настроить свои мысли на этот лад поможет аналогия
с языком. Мы знаем, что сотни миллионов людей (в том числе мы

43

44

Глава 2

с вами в данную минуту) говорят, читают, пишут на русском языке.
Кажется, будто именно из факта его использования мы выводим
представление о том, что есть нечто, называемое русским языком.
Теперь заметим: даже если мы замолчим на минуту, русский язык
не исчезнет. В течение этой минуты русский язык продолжит суще­
ствовать и без нас, на нем будут говорить другие. Далее вообразим,
что все, кто знает русский язык, в некий момент спят и поэтому ни­
чего по-русски не говорят, не читают, не пишут. Что же, в это время,
когда никто не произносит ни слова на русском языке, он есть или
его нет? Мы не сомневаемся, что есть. А как это доказать? Напри­
мер, так: можно пойти в библиотеку и обнаружить там словари, или
заглянуть в школу, где есть учебники русского языка, или найти
Институт русского языка. Это будет здание с научными сотрудни­
ками, с бухгалтерией. Это будет учреждение. Слово «учреждение»
переводится на латинский как institutio — «институт». Выражение
«институт русского языка» имеет, стало быть, два значения. Одно —
это упомянутое выше учреждение, а другое — главное для социо­
лога — это нечто постоянно существующее в обществе в качестве
системы правил и отношений. Русский язык, как и любой другой,
является, как выражаются социологи, институтом. Суть понятия
«институт» состоит в том, что вне зависимости от того, кто в дан­
ный момент является его живым носителем, он существует как бы
над этим. Вот мы перестанем говорить на русском языке, но родятся
другие люди, выучат его и будут на нем разговаривать. И он про­
должит существовать. Люди, которые пользуются этими правилами
и вступают в эти отношения, могут меняться, но правила и отно­
шения останутся теми же. (Они тоже меняются со временем, но для
каждого поколения выступают как данность.)
Каждый из нас — человек со свободой воли, совести, со своими
взглядами, желаниями, предпочтениями, словом, со своей инди­
видуальностью. Мое мнение, мое отношение к данному политиче­
скому деятелю или стиральному порошку возникло у меня потому,
что меня так воспитали, или у меня такой опыт, или у меня такая
нервная система. Короче говоря, существуют сугубо личные при­
чины, чтобы я думал так, а не иначе. И соответственно, когда меня
спрашивают о стиральном порошке или о политическом деятеле,
я отвечаю определенным образом. Мне хочется думать, что мой от­
вет так же уникален, как я сам.

О б щ е ств е н н о е м нение — не сумма л ичны х

Но практика изучения индивидуальных мнений показывает, что
они далеко не так разнообразны, не так множественны, как люди —
их авторы и носители. Есть пословица «Сколько людей, столько
и мнений», однако это верно лишь для небольших групп, где на чет­
верых человек действительно может быть четыре точки зрения.
Если же людей не четверо, а сорок, то, вероятнее всего, среди этих
сорока обнаружатся те же четыре точки зрения... ну пять или шесть.
Но не сорок. А уж если речь идет о том, как распределяются эти мне­
ния в обществе в целом, то исследователям известно, что мнения
склонны сбиваться в относительно немногочисленные типы. Силь­
но огрубляя, можно сказать: людей много, а мнений всегда мало,
вернее, гораздо меньше. Именно наличие единомышленников по­
зволяет людям существовать в группах. Группы людей расходятся
в мнениях по одним вопросам, но согласны по другим. Так группы
объединяются в более крупные образования, в категории, а те, раз­
личаясь в одном и совпадая в чем-то другом, образуют сверхкате­
горию — общество. Именно образующие его различия и сходства
во мнениях и стоит называть общественным мнением. Выявление
этих различий и сходств между членами общества и есть наша про­
фессия, наше дело.
Мы все знаем, что в нашем обществе есть специальные институ­
ты, которые учат людей вырабатывать собственную точку зрения
на вещи, развивать свою индивидуальность, которые воспитыва­
ют человека как самостоятельную личность. Но мы знаем, что есть
другие институты, которые приучают эту личность сообразовы­
ваться с другими, подчинять себя общественным установлениям
и правилам, быть «как все», действовать заодно. Есть, наконец,
институты, которые помогают человеку отыскать компромисс
между вложенными в него стремлением быть «не как все» и стрем­
лением быть «как все»: человек находит для себя определенную
модель поведения, типичную для некоторого числа — но не для
всех! — людей. Число типов людей, число типичных мнений всегда
существенно меньше числа членов данного общества. Типы — это
группы, категории людей. Признаки, по которым люди объеди­
няются в категории (типы), многоразличны. Социологи знают об
этом многообразии, но обычно удается учесть только самые широ­
кие объединения. Категориями социологического учета становят­
ся такие якобы объективные признаки, как пол, возраст, уровень

45

Глава 2

46

образования, национальная или языковая принадлежность и про­
чее. Опыт, порой уже устаревший, говорит, что у людей одного
пола/возраста/национальности и так далее мнения скорее схожи.
Такое распределение людей по типам используется в масштабных
общенациональных опросах общественного мнения. Человеческие
типы формируются и совсем на других — не гендерных, не «объек­
тивных» — основаниях. Выявление таких типов — предмет более
углубленных социологических исследований.
Еще раз скажем, что общественное мнение как мнение всего об­
щества или той группы, к которой относит себя человек, выступает
в качестве понудительного для него. Теперь не покажется столь
уж парадоксальным следующее утверждение: общественное мне­
ние по данному вопросу таково не потому, что люди так думают,
а люди думают так потому, что таково общественное мнение на
сей предмет.

Люди хотят, чтобы их спросили
Если у вас есть возможность предварительно узнать, какие мне­
ния существуют в отношении некоторого явления, предмета или
лица (нет разницы, относительно чего — бренда, политика или
политического решения), и если у вас есть предварительное пред­
ставление о том, как в обществе могли бы ответить на этот во­
прос, то вы можете выходить «в поле» и проводить опрос. В каком
смысле можете? Во-первых, вам есть что спросить у людей. А вовторых — и это очень важно — вы можете заготовить ответы на
свой вопрос. Кажется, будто это просто: одобряете или не одобря­
ете? Да только возможно, что обнаружится значительное количе­
ство людей, которые хотели бы сказать: одобрять-то одобряем, но
нам не нравится то-то и то-то. Или появится очень много людей,
которые сомневаются: то ли одобрять, то ли не одобрять. А мы,
задавая вопрос, не предлагаем никаких иных вариантов ответа —
только «одобряю» и «не одобряю». Как узнать, достаточно ли для
публики такого простого решения? Узнать это можно, посколь­
ку мырезервируем вариант, когда человек затрудняется с отве­
том или не хочет отвечать. Если таких затруднившихся мало, это

О бщ ественное м нение - не сумма личных

значит, что мы предложили хорошие варианты ответа, они людей
устраивают.
В вопросе о рейтинге Путина затруднившихся — один человек из
ста. Это очень хороший результат: значит, люди считают, что пред­
ложенных двух вариантов ответа достаточно, чтобы они могли вы­
разить свое отношение к деятельности этого политика.
Опросы общественного мнения с помощью единого стандарт­
ного набора вопросов — как это обычно делается — разумнее все­
го проводить тогда, когда исследователям известно, что данная
тема, проблема присутствует в сознании большинства изучаемого
сообщества и надо лишь выяснить, какова доля сторонников той
или иной (из известных) точки зрения на эту проблему. Если же
сама постановка проблемы и точки зрения еще неизвестна и, соот­
ветственно, неизвестно, как правильно сформулировать вопрос
и какие заготовить варианты возможных ответов, то пользоваться
обсуждаемым методом нет смысла. Основной результат, который
мы получим, будет в том, что большинство опрошенных «затруд­
нились ответить». В такой ситуации надо сначала прибегнуть к так
называемому разведывательному исследованию. Его проводят
методами расспроса экспертов, индивидуальных «свободных»
интервью или фокус-групп (на последнем мы подробнее остано­
вимся в главе 9).
Теперь забудем, о чем говорилось выше, и самим себе зададим
вопрос: ну хорошо, есть у людей мнения, мы уверены в этом. А как
узнать, каковы они, как распределяются? Сейчас же любой из нас
ответит: нужно взять и спросить. Но я хотел бы обратить внимание,
что сама идея спросить человека и таким образом узнать, что он ду­
мает, не такая уж простая. И критики, которые ополчаются на наше
занятие, говорят: «Почему вы решили, что вам говорят правду? Вы
приходите к какой-нибудь старушке и спрашиваете, как она отно­
сится к Путину. А она думает: “Сейчас скажу «плохо», и после при­
дет полиция..."» Они задают вполне, на их взгляд, логичный вопрос.
Я на него отвечу. Но сперва этот вопрос еще более обострю. Спросим
себя: а почему мы вообще — не только в ситуации опроса, но вообще
в жизни — считаем, что, если человека о чем-нибудь спросить, он
ответит то, что думает? А мы ведь обычно исходим именно из этого.
Или еще прямее: почему, задавая вопрос, мы можем ожидать, что
человек нам ответит?

47

48

Глава 2

Ответ на оба эти вопроса не психологический. Хотя психологам
есть что сказать по этому поводу. Они экспериментально доказа­
ли, что человеческое слово является сильнейшим стимулом и, если
я вас спрашиваю: «Который час?», вам очень трудно промолчать
в ответ. Но то, на что опираются социологи, имеет другой резон.
И нашелся он опять-таки на родине этого ремесла — в Америке.
Напомню: все началось с того, что первыми респондентами были
избиратели, которые хотели, чтобы их воля как граждан была уч­
тена. Именно на предпосылке, что люди хотят, чтобы их спросили
и учли их мнение, изначально была построена вся индустрия опро­
сов общественного мнения. Проще говоря, мы исходим из того, что,
если человеку задать вопрос, он готов ответить. Конечно, опытный
интервьюер возразит: «Извините, но многие из людей, к которым
мы обращаемся, вообще не хотят с нами разговаривать». Это так, но
это — другая проблема. Она состоит в том, что люди не хотят всту­
пать в коммуникацию. Если же они согласились и в нее вступили,
то начинает действовать правило, о котором было сказано выше.
На заданный вопрос человек будет стремиться дать тот или иной
ответ, на чем и базируется весь вопросно-ответный вид социологи­
ческого исследования.
О том обстоятельстве, что часть людей, к которым обращаются
интервьюеры, отказывается с ними говорить, надо сказать особо.
Сейчас в развитых странах сложилась ситуация, когда граждане
слишком часто оказываются в роли опрашиваемых, и это им надо­
ело. Под их давлением, например, в странах ЕС принимаются законы
о запрете телефонных опросов. Правда, не собственно социологи­
ческих, а таких, которые заканчиваются предложением что-либо
приобрести или за кого-то проголосовать.
Проблема отказов, как только она возникла (у нас она появилась
уже в конце 1990-х), не могла не озаботить профессионалов опрос­
ного дела. Ее обсуждали, ее изучали. О том, к чему пришли, будет
сказано чуть позже.
Однако в недавнее время у этой проблемы появился новый «ис­
точник энергии». Родилась мода выражать недоверие результатам
массовых опросов, в частности тем, которые публикует «ЛевадаЦентр». Собственно, отдельные публичные выражения недоверия
встречались издавна. Обычно его выказывали персоны, недоволь­
ные тем, что их собственные популярность или электоральные

О бщ^с i ве н н о е м нение

- не сумма личны х

шансы якобы оказались недооценены, а у конкурентов — переоце­
нены. Но в 2011 году поднялась волна недовольства результатами
«Левада-Центра», которые касались масштабов фальсификаций на
выборах в Госдуму. По оценкам «Левада-Центра» выходило, что раз­
меры подтасовок примерно такие же, как на предыдущих выборах,
и не столь велики, как утверждали активисты протестной кампа­
нии, полагавшиеся на подсчеты организаций, которые контролиро­
вали работу избирательных участков, а также на подсчеты на базе
глубинного анализа электоральной статистики.
Споры по этому поводу не утихли до сих пор. Мне трудно безого­
ворочно принять какую-то из сторон в этом споре. Я не исключаю,
что в опубликованных результатах «Левада-Центра» имело место
некоторое занижение масштаба фальсификаций. Всегда — ив этом
случае тоже — в процессе обработки «сырых данных», то есть всех
ответов, полученных в ходе опроса, исследователям приходится
решать, не уклонились ли эти данные в сторону более активного
или более пассивного населения (а отклонение бывает практически
всегда). Строгую проверку можно будет провести только при по­
вторных исследованиях. А в описываемом процессе анализа реше­
ние нужно принимать сразу — на основе опыта. Приняв решение,
данные слегка корректируют в соответствующую сторону. Так вот,
возможно, в этом случае коррекция в сторону пассивного населения
была неуместной. То есть даже пассивное население было актив­
ным в те дни.
Таков возможный «грех» со стороны социологов. Что касается
активистов, возможно, они не вполне правомерно перенесли ре­
зультаты, обнаруженные (и доказанные) в Москве, на страну в це­
лом. По этому трепетному вопросу, не претендуя на его решение,
позволю себе высказать такое мнение. Общественное негодование
в отношении фальсификаций как позиция части избирателей не мо­
жет не вызывать моего понимания. Правда, профессионал должен
понимать и позицию не менее многочисленной части избирателей,
которая равнодушно воспринимает фальсификации, считая их не­
избежными. Если говорить о социальном значении фальсифика­
ций, оно, безусловно, негативное. Но главный вред не в их глубине,
а в широте. То есть важно не то, насколько сильно искажены объяв­
ленные результаты относительно истинных, а то, что формируется
массовое представление, согласно которому нигде (почти нигде)

49

50

Глава 2

нет гарантии, что они не искажены. В итоге любые объявленные
результаты покажутся людям (и неравнодушным, и равнодушным)
заведомо неистинными.
То, что подтасовки, вбросы, «карусели» и прочее совершаются
зачастую нарочито на глазах избирателей, что наблюдателям чи­
нят препятствия, как бы заранее намекая, что комиссиям будет что
скрывать, — все это непреднамеренно, а порой и намеренно пода­
ваемые электорату знаки: результат выборов будет зависеть не от
ваших действий, а от наших. Результаты опросов «Левада-Центра»
убедительно показывают, что наше общество в большинстве своем
ведет себя не как идеалист, который признает результат выборов,
только если будет убежден в его чистоте, а как прагматик, который
признает тот результат, с которым ему придется иметь дело — вне
зависимости от того, как этот результат получен. Сейчас такой праг­
матизм уберегает власть и общество от потрясений вроде цветных
революций, но цена этого покоя — растянутые на поколения по­
следствия в виде порчи общественной морали.
Для неравнодушной части граждан этот постмодернистский
отказ от поиска истины неприемлем. И для них соцопросы приоб­
ретают роль последнего и единственного средства узнать истину
и проверить, проконтролировать процедуру выборов. Поэтому в на­
шем обществе так трепетно относятся к соцопросам в той части,
в которой они касаются выборов, и шире — в той, в какой они ка­
саются отношения общества к власти.
Упомянутое выше расхождение в оценках электоральных фаль­
сификаций, полученных активистами общественного контроля и на­
шими экспертами, положило начало тренду на недоверие к деятель­
ности нашего и других агентств по изучению общественного мнения.
Оставим без обсуждения выдвинутые обвинения против «Лева­
да-Центра» в том, что его сотрудники получают истинные результа­
ты, но публикуют не их, а намеренно искаженные, поскольку «они
работают по заказу Кремля». Подобным заявлениям такая же цена,
как примерно тогда же выдвигавшимся обвинениям в том, что «они
работают по заказу Госдепа».
После этих примитивных обвинений пошли более тонкие. Мол,
социологи сами не замечают, как в их работу вкрадываются иска­
жения. Из всех обвинений такого рода наиболее основательным
кажется уже упоминавшееся выше. А именно: часть людей, которые

О б щ е ств е н н о е м нение — не сумма личны х

по конструкции выборки должны быть опрошены, отказывают­
ся участвовать в опросе. Им ищут замену среди лиц с такими же
социально-демографическими характеристиками, но при этом со­
гласных отвечать на вопросы. Критики говорят: да, найденные на
замену имеют те же параметры пола, возраста и так далее, но раз
они согласились — в отличие от отказавшихся — значит вообще их
установки и мнения иные. А точнее — более благоприятные для
власти. По умолчанию предполагается, что отказались отвечать
люди с более критическими взглядами, поскольку опасались нега­
тивных последствий для себя. Да и отвечающих подозревают в том,
что они избегают высказывать мнение с критикой власти и отвеча­
ют не то, что на самом деле думают.
Правдоподобие этих подозрений велико. Но это подобие прав­
ды, а не правда. Те, кто профессионально занимается проведени­
ем массовых опросов, знают, что реальные проблемы получения
достоверной информации совершенно иные. Что касается самых
распространенных идей насчет боязни респондентов отвечать, то
в них верно только то, что многие действительно не хотят вступать
в контакт с представителями опросных агентств, но по причинам
вовсе не политическим. Одни просто боятся незнакомых людей и не
открывают им дверь: вдруг это грабители? Другие стесняются пу­
скать чужих к себе в дом. Третьи стесняются говорить с чужими.
И так далее и тому подобное. В эпоху подъема такие страхи и пассив­
ность отходят на второй план, их побеждает гражданское чувство:
я должен сказать правду! Но в эпоху, когда все погружено в рутину
повседневности, таких будоражащих дел, как опрос мнений, сторо­
нятся чаще. Люди не стремятся специально скрыть свои взгляды.
Резон отказаться куда тривиальнее: «А зачем оно мне надо?»
С помощью специальных (причем сложных, дорогостоящих)
средств исследовалось мнение тех, кто обычно отказывается уча­
ствовать в опросах. Распределение мнений по политически чув­
ствительным моментам в их среде примерно такое же, как и в обще­
стве в целом. Там не повышена доля критики власти, а просто выше
уровень невключенности в общественно-политическую проблема­
тику, доля равнодушия, неинформированности.
Этот вывод значим не только как аргумент в защиту надежно­
сти результатов опросов даже при высоком уровне отказов. У него
есть и другое, гораздо более существенное содержание, касающееся

51

52

Глава 2

состояния общественного сознания в целом. А именно: мы видим,
что у «активных» людей, согласившихся выступить в качестве ре­
спондентов, мнения такие же, как и у «пассивных». Общество в це­
лом оказывается если не полностью пассивным, то уж точно не
активным. Отсюда, кстати, одно из объяснений того, почему так вы­
сока доля одобряющих деятельность В. Путина на посту президента.
Эти люди передоверили свои полномочия по заботе об обществе
тому, кто «главный». А выразив уверенность в том, что «главный»
все делает правильно, они самим себе показывают, что поступили
правильно, когда освободили себя от этих забот.
Более интересным является тезис о «неискренности» респон­
дентов, о том, что они говорят не то, что думают «на самом деле».
Даже если предположить, что респондент А. не любит политика П.,
но интервьюеру Б. как человеку чужому говорит, что любит — а из
этого предположения исходят критики опросов, — то здесь важно,
что респондент А. будет говорить другим чужим людям. А им он бу­
дет говорить то же, что сказал интервьюеру. И вести себя в публич­
ных, политически значимых ситуациях, если он в них попадет, будет
в соответствии с этим «неискренним» мнением. Такое поведение
и приходится считать тем, что есть «на самом деле».
Данная ситуация имеет основания в том, как строилась для ча­
сти людей общественная жизнь в советские времена. Это известный
и описанный в литературе феномен «двоемыслия».
Обращу внимание: для авторов этой концепции (британца Джор­
джа Оруэлла и тех, кто развивал его идею) было важно утвердить,
что в ситуации двоемыслия у человека обе мысли (по сути, противо­
положные друг другу) — это именно его мысли, но относятся они
к двум его разным ролям — роли человека общественного и чело­
века частного.
В дальнейшем, в интеллигентском обиходе эпох оттепели и глас­
ности, двоемыслие стало оцениваться иначе: частное мнение счи­
талось истинным и благородным — и своим, а противоположное,
высказываемое публично, — ложным и подлым, при этом чужим.
Из такого видения исходят и нынешние критики соцопросов.
Не обсуждая моральную сторону вопроса, отмечу, что власть ина­
че смотрит на двоемыслие. Она считает существенным — и в этой
ситуации истинным — то, как субъект ведет себя в публичной, по­
литически значимой обстановке. Что именно он при этом думает

О б щ е ств е н н о е м нение — не сумма л ичн ы х

как частное лицо, ее не интересует или интересует мало. Практика
задержаний в ходе несанкционированных митингов, когда за ре­
шетку попадали люди, оказавшиеся на месте случайно, не собира­
вшиеся участвовать в митинге и выражать какой-либо протест, под­
тверждает, что власть не интересуется субъективной мотивацией
человека — тем, что он думает «на самом деле».
Здесь самое время вернуться к нашему тезису о том, что част­
ные мнения людей определяются мнением общественным. Из этого
следует вывод, который может многих огорчить: если человеку А.
по той или иной причине покажется, что нынче все любят полити­
ка П., он присоединится к такому мнению и скажет, что чувствует
то же самое. (Разумеется, есть люди, которые в той же ситуации зай­
мут противоположную позицию, но их меньшинство, и они об этом
знают.) Вопрос о том, что думает общество «на самом деле», в этом
смысле не стоит. Иными словами, общественно-политическая ситу­
ация в стране определяется именно публичным поведением и пу­
блично высказываемыми мнениями. Она не исключает, более того,
предполагает, что часть людей в приватных обстоятельствах вы­
сказывает мнения, противоположные тем, что они выразили (бы)
публично. А перемены в этой общественно-политической ситуа­
ции — это перевороты, когда мнения, прежде высказываемые (в ос­
новном или только) приватно, становятся мнениями публичными.
В нашей недавней истории это случалось дважды — в упомянутые
эпохи оттепели и гласности.

Интервьюер должен быть похож
на разведчика
Мы много говорили о том, что общественное мнение как мнение
коллективного субъекта предопределяет мнения отдельных субъ­
ектов. Но узнать это коллективное мнение можно, лишь узнав от­
дельные мнения. Иначе нельзя. Такова хитрая диалектика нашего
дела. Общественное мнение выясняется из ответов многих людей,
которых мы опрашиваем. И каждый ответ — самая главная и са­
мая ценная информация. Весь процесс опроса построен таким об­
разом, чтобы минимально исказить, испортить или утратить эту

53

54

Глава 2

информацию. На теоретико-информационном языке это значит, что
уровень шума должен быть минимальным, что информация должна
быть аутентично и адекватно получена на другой стороне канала,
идущего от респондента к исследовательскому столу, где она под­
вергается обобщению и анализу, где масса индивидуальных ответов
превращается в сообщаемое обществу общественное мнение.
А что может помешать? Что может ее исказить? Интервьюер
может потерять анкету, плохо записать ответ на диктофон. Это, од­
нако, не главная трудность. Самое главное, что пугает профессиона­
лов, — то, что на респондента в момент интервью может повлиять
мнение другого человека, например родственника, приятеля или
соседа. Чтобы этого избежать, действует строгое правило: опрос
проводится только с глазу на глаз.
Но ведь на ответ респондента может повлиять сам интервьюер.
Вот он скажет: «Бабушка, ты же, конечно, за Путина?» — и старушка
кивнет... Действительно, можно предположить, что при каких-то
обстоятельствах интервьюер будет действовать так. Но это значит
только одно: это плохой интервьюер и плохое агентство, у которо­
го есть такие работники. Что надо сделать, чтобы интервьюер ни
в коем случае никак не воздействовал на респондента, в том числе
своим обликом? Разумеется, интервьюеров обучают, тренируют,
контролируют. На эту роль подбирают людей по признаку ней­
тральности. Существует даже требование, возможно, оскорбитель­
ное, что интервьюером должна быть женщина в том возрасте, когда
она макияж не делает, одевается так, чтобы ее поменьше замечали
(но при этом вежливая и пунктуальная). Вот такая считается иде­
альным интервьюером. Она, по мнению многих моих коллег, должна
быть как настоящий разведчик, внешность которого после встречи
никто не может вспомнить. Мол, таким должен быть и интервьюер.
Нельзя брать в интервьюеры людей привлекательной и вообще
необычной внешности.
Многие считают также, что женщин должна интервьюировать
женщина, мужчин — мужчина, молодых — молодой человек и так
далее. Все понимают, что при проведении массовых опросов дан­
ное условие невыполнимо, но в глубинных интервью и в практике
фокус-групп это, говорят, очень желательно.
Я же считаю, что профессионализм интервьюера и модерато­
ра состоит в том, что, кто бы ты ни был: женщина или мужчина,

О б щ е ств е н н о е м нение - не сум м а л ичн ы х

молодой или старый, симпатичный или нет, — ты должен суметь
сделать так, чтобы через некоторое время эти факторы перестали
быть значимыми. Я берусь утверждать, что это вполне возможно,
и полагаю, что гендерная принадлежность модератора фокус-груп­
пы в этом отношении тоже неважна. Мой опыт говорит, что это не
так. Если правильно работать, это не имеет значения.
Существуют способы, позволяющие исключить человека как
посредника при интервью. Тот же способ так называемого самозаполнения, когда респонденту посылают или вручают анкету, далее
он сам ее заполняет; то есть респондент «общается» только с самой
анкетой. Или вариант, когда вас по телефону опрашивает механи­
ческий голос. Так или иначе, чем меньше вмешательство человека
на всех этапах движения информации от респондента к исследова­
телю, чем меньше прикасается человек к полученным единицам
информации, тем лучше.
Чтобы исключить или хотя бы уменьшить влияние интервью­
ера, было разработано несколько специальных требований к про­
ведению массового опроса. Всем задается один и тот же вопрос,
и задавать его нужно стандартным образом. Типовая инструкция
для интервьюера гласит, что он должен зачитать вопрос из опрос­
ника слово в слово, не меняя ничего. Также его предупреждают, что
интонация всегда должна быть одинаково нейтральной. И в во­
просе не должны заключаться обычные средства воздействия на
собеседника, которые мы не замечаем в повседневной жизни, хотя
пользуемся ими постоянно: «Ну, так ты пойдешь в кино?» В такой
форме кроме вопроса: «Имеете ли вы намерение или не имеете
намерения посетить кинотеатр?» — содержится много других, не­
произнесенных вопросов. Может быть, главное — в них; возможно,
от вашего ответа многое зависит даже в наших с вами отношени­
ях. В процедуре интервью ничего подобного не должно быть. Еще
и еще раз повторюсь, что нельзя спрашивать: «Гражданка, Путина
одобряете?» Надо спрашивать: «Вы в целом одобряете или в целом
не одобряете деятельность Владимира Путина на посту президента
Российской Федерации?» Очень длинно, очень скучно, зато ней­
трально. Элиминировать факторы влияния живого интервьюера
можно шаг за шагом, и это одно из преимуществ перехода к элек­
тронному интервьюированию, когда человек общается не с живым
собеседником, а с текстом на экране.

55

Глава 2

56

Выборка готовится как суп
Теперь мы переходим к еще одному очень важному для нашей темы
вопросу: а как найти людей, которых надо опросить? Вопрос «как
найти?» включает в себя два аспекта. Первый: кем должны быть эти
люди? Второй: если мы узнаем, кто они, то как к ним подобраться
и установить контакт?
Итак, первый вопрос: кем должны быть эти люди — наши ре­
спонденты (отвечающие)?
Предположим, мы желаем узнать мнение населения Москвы.
Как сделать так, чтобы по окончании работы мы могли сказать:
«В Москве одобряют деятельность Путина столько-то процентов
жителей города, а не одобряют — столько-то»? Мы понимаем, что
не можем опросить все 12 миллионов жителей столицы. Так сколь­
ко же человек надо опросить и как?
Опросная деятельность в тех же Соединенных Штатах долго
двигалась к тому, чтобы найти способ путем опроса небольшого
числа людей узнать мнение большого их числа. В принципе, такой
научный подход известен издревле, на латыни его принцип звучит
так: pars pro toto — «часть вместо целого». Судить по какой-то части
о целом приходится во многих областях человеческой деятельно­
сти. Основоположник современной технологии выборочного опроса
Джордж Гэллап, когда его спрашивали о том, как он, опросив не­
многих, смеет делать заключение о мнении многих, отвечал так:
«Хозяйка, чтобы узнать, хорош ли суп, который она варит, пробуя,
довольствуется одной ложкой». Сильный аргумент. Гэллап тогда
добавил: «Но надо только хорошо перемешать». Это очень важная
ремарка.
Из аналогии с супом рождается метод случайной выборки.
С л о в о «случайная» в данном контексте означает, что надо исклю­
чить влияние любых факторов или обстоятельств, которые кому-то
помешают попасть в выборку, а кому-то создадут преимущества,
то есть надо выбрать наугад, как в лотерее, некоторое количество
членов данного общества. Если их опросить, то в этой выборке в ми­
ниатюре будут представлены основные существующие в данном
обществе мнения людей, причем в тех пропорциях, в которых они
существуют в данном обществе в целом. Так и делают, если есть воз­
можность соблюсти это требование, — получается выборка наугад.

О б щ е ств е н н о е м нение — не сумма л ичны х

К сожалению, такую процедуру (пока) нельзя применить к на­
селению нашей страны в целом. Единого списка всех жителей (пока)
нет. Поэтому выборку строят искусственно, исходя из наших знаний
об обществе вообще и о нашем в частности. Это называется квотной
выборкой.
Социолог, зная о том, как социум рождает свои субъекты, гово­
рит: «Есть типы людей, и внутри этих типов мнения сходны, меж
типами они различны». По мере того как развивалась деятельность
полстеров (от английского pollster — «социолог, специализиру­
ющийся на массовых опросах»), развивались и их представления
о том, что влияет на распределение мнений: пол, возраст, образова­
ние, проживание в мегаполисе, городе, деревне. Мы стараемся, что­
бы в выборке были представлены люди в соответствии с тем, как
названные признаки представлены среди всего населения страны
и среди отдельных его частей. Для этого специалисты по выборке
заранее рассчитывают квоты — задания интервьюерам, сколько
людей каждой категории они должны опросить.
Вот, например, как устроено соотношение признаков «пол»
и «возраст». Из переписи населения Российской Федерации мы зна­
ем, что среди людей 18 лет и старше соотношение полов составляет
54 % женщин и 46 % мужчин. Это в целом. Если же брать только
молодежь, там соотношение близко к 50/50. Если взять самый стар­
ший возраст, доля женщин резко возрастает. Мужчины не дожива­
ют, как правило, до тех лет, до которых доживают женщины.
Стало быть, для массового опроса выборка конструируется по
квотам. По скольким параметрам задавать себе план выборки, во­
прос в значительной степени практический: чем больше параме­
тров мы зададим, тем сложнее будет организовать выборку. Надо
ли учитывать цвет глаз, к примеру? Не было выявлено серьезной
связи между цветом глаз и тем, как люди осуществляют свой поли­
тический или потребительский выбор. А место проживания — ме­
гаполис это, средний город или село, — как выяснилось, влияет на
мнения людей. Значит, этот фактор придется учитывать. Насколько
дробно представлять разбивку по размерам населенного пункта —
вопрос опять-таки практический и экономический.
Следующий вопрос: а сколько всего человек опрашивать? Наив­
ный ответ — 1 %. Население России в возрасте 18 лет и старше —
около 110 миллионов. Значит, придется опросить более миллиона.

57

58

Глава 2

Опыт сбора подписей для регистрации кандидата или партии го­
ворит, что это крайне сложная задача, требующая много затрат
и, главное, очень много времени. Опыт собственно опросов говорит
к тому же, что обработка такого массива ответов — еще одно пре­
пятствие. Тот же опыт помог найти оптимальное число. Большин­
ство агентств, проводящих регулярные опросы в России, использует
выборку в полторы-две тысячи человек. «Левада-Центр» ежемесяч­
но опрашивает 1600 человек.
Репрезентативность опроса, то есть соблюдение в выборке тех
же пропорций, которые имеются в обществе в целом, — важнейшее
условие. Но его соблюдение мало зависит от размеров выборки. Ре­
презентативной может быть и малая выборка, а большая может ока­
заться смещенной относительно этих пропорций. Размер выборки,
абсолютное количество опрошенных влияет не на репрезентатив­
ность, а на глубину анализа полученных данных. Если мы опросили
лишь сто человек по всей России (а такое бывает, когда в между­
народных исследованиях опрашивают всего по сотне из каждой
страны), мы не сможем внутри этой выборки проанализировать
отдельно мнения молодежи или жителей малых городов. Таковые
будут представлены очень небольшим количеством респондентов.
На небольших подмножествах не действуют так называемые за­
коны больших чисел, гарантирующие устойчивость полученных
результатов. Среди сотни опрошенных россиян, как можно ожи­
дать, будут представлены типичные для всего российского обще­
ства мнения — как и среди сотни китайцев будут мнения, типичные
для китайского населения. Но мнения собственно молодежи или
жителей малых городов могут в такие выборки и не попасть. Для
того чтобы узнать и про них, надо увеличить выборку настолько,
чтобы при сохранении пропорциональной представленности всех
составных частей общества та его часть, которая нас интересует
(например, молодежь), была представлена хотя бы сотней чело­
век. Так и приходят к упомянутому размеру выборки в полторы-две
тысячи.
Можно провести отдельное исследование собственно молодежи
или собственно жителей малых городов, тогда размеры выборки
для него будут определяться — помимо практических соображе­
ний стоимости — тем, насколько детально мы хотим представить
в ней отдельные части интересующего нас фрагмента общества.

О б щ е ств е н н о е м нение — не сумма личны х

Опрашивать каждого 13-го или только
приятных людей7
Допустим, теперь мы знаем, что должны быть опрошены столько-то
мужчин и столько-то женщин. А какие это мужчины и женщины?
Кто они? Где их взять? И вот тут начинается одна из самых интерес­
ных и интригующих частей темы «выборка», которая рождает во­
прос: найдя респондента, откуда мы узнаем, что у него такое же мне­
ние, как у всех остальных мужчин или женщин? Может, он какой-то
странный? Ну хорошо, мы соберем полсотни мужчин и полсотни
женщин. Но может быть, это не те мужчины и женщины? Об этом
чаще всего твердят наши критики: «Кого вы опрашиваете? Меня,
например, не опросили. Нашли тех, кто за Путина, они вам и на­
говорили». А что мы можем противопоставить? Ведь нас, как уже
говорилось, подозревают среди прочего в том, что мы по какой-то
причине повлияли на отбор респондентов. Причины при этом на­
зывают разные: «Вас Кремль купил», или «Вы хотите, чтобы вас
Кремль купил», или «Вы подсознательно хотите, чтобы вас Кремль
купил», или «Вы (под)сознательно хотите сделать гадость Кремлю»
и так далее. При всем разнообразии подозрений общая претензия
понятна: наши действия продиктованы подобными желаниями.
Обсуждать эти предположения мы не будем. Но надо всерьез
отнестись к вопросу о том, не искажаем ли мы выборку бессозна­
тельно или подсознательно.
Об этом думают сами организаторы исследований. Вот пример.
Есть вид социологических исследований, называемый exit-poll,
когда людей, покидающих избирательный участок, спрашивают, за
кого они проголосовали. Метод хорош тем, что дает возможность
представить результаты выборов сразу после их окончания, рань­
ше, чем они будут объявлены официально. (А в некоторых случаях
у этого вида исследований появляется еще и функция контроля за
официальными подсчетами.) Но для этого должны быть правильно
отобраны участки, на которых ведут подсчет, и далее правильно
соблюдена процедура отбора респондентов. Там существует вот
какая опасность: интервьюер, направленный для опроса, скажем,
ста проголосовавших, будет задавать вопросы не строго случайно,
а бессознательно лишь тем, кто кажется ему более подходящим.

59

60

Глава 2

Выборка окажется сдвинута в некую сторону. Чтобы этого не допу­
стить, необходимо соблюдать правило: интервьюер должен опра­
шивать каждого седьмого или тринадцатого (это так называемый
шаг выборки; каким он должен быть, решают при планировании
исследования в целом, рассчитывая так, чтобы с каждого избира­
тельного участка, включенного в выборку, было получено число
ответов, пропорциональное числу голосовавших там). И даже если
седьмым или тринадцатым окажется противный дядька, ничего не
поделаешь —- нужно опросить и его. А если отсчитали двенадцать,
а далее идет пара, то кого считать тринадцатым, с кем разговари­
вать? Питерский социолог Леонид Кесельман давал такую инструк­
цию на этот случай: «Если идут двое, посмотрите, кто вам нравится
больше, и возьмите другого». Это очень хороший принцип. Почему?
Потому что наше подсознание или еще какие-то факторы нашей
личности могут повлиять на отбор. И это будет неконтролируемое
влияние. Предположим, мы с вами пошли «в поле», и вы, повинуясь
тайному влечению, выбираете блондинок, а я — брюнеток. А потом
окажется, что брюнетки, скорее всего, приехали из южных респу­
блик бывшего СССР, и это сильно определяет их жизненную пози­
цию. А блондинки в основном родом из прибалтийских стран, и это
тоже диктует их ответы. И в результате у меня будет отклонение
в одну сторону, у вас — в другую. При этом ни я, ни вы не отдавали
себе отчета в том, какой отбор мы делали. И не знали мы, что наше
сознание работает так, потому что у вас в детстве был такой опыт,
а у меня — иной; мы об этом даже не помнили. А он был и, оказыва­
ется, повлиял на нас с вами. Личность человека — в данном случае
интервьюера — в глазах социолога некий возможный источник по­
грешности. И чем дальше мы от нее уйдем, тем лучше.
Выборка, которая строится случайно, то есть независимо от
человеческого выбора или от систематического влияния какоголибо иного фактора, считается лучшей, потому что благодаря ей
максимально проявляются закономерности, характерные для ге­
неральной совокупности — так называют множество людей, чье
мнение мы хотим узнать посредством выборочного исследования.
В общенациональных исследованиях, результаты которых обычно
интересуют публику сильнее всего, генеральной совокупностью
является все взрослое население страны, а это более ста миллионов
человек.

Общее i венное мнение - не сумма личных

Специалисты по выборке говорят: идеальным вариантом было
бы, если бы у нас имелась картотека с карточками, на которых на­
писаны фамилии всех жителей страны, и тогда мы бы формировали
выборку желаемого объема, вытаскивая карточки с рассчитанным
шагом. Так и делают, когда формируют выборку сотрудников круп­
ного предприятия, работая с картотекой отдела кадров (отмечу по­
путно, что на анкетах фамилии не пишутся — в обработку пойдут
анонимные документы). Но такой картотеки населения страны нет,
равно как и иного доступного социологам единого перечня всех ее
жителей.
Поэтому вместо идеального способа — чисто случайного от­
бора — идут другими путями. Так, опорой для построения вы­
борки служат материалы переписей и знания о структуре насе­
ления страны. Уже говорилось, что по опыту известно: для целей
регулярных общенациональных опросов удобна выборка объемом
около полутора тысяч человек. «Левада-Центр» работает по вы­
боркам в 1600 человек. Для начала решают, что если наша выбор­
ка 1600 единиц, то в каждом федеральном округе должно быть
опрошено число людей, пропорциональное его размерам, его доле
в населении страны. Далее берутся сведения о том, какая доля лю­
дей в каждом округе проживает в селах, какая — в малых, средних
и больших городах. Соответственно высчитывают, сколько человек
должно быть опрошено в поселениях каждого такого уровня. Но
деревень в округе много, в каких проводить опрос? Смотрят на их
размеры, специфику: одни вблизи городов, другие на удалении от
них — и стараются включить в выборку все главные подтипы по­
селений. Но и тут надо делать выбор, и его делают, максимально
приближаясь к случайному отбору.
В дело, однако, вмешивается экономика. Наши опросы проводят­
ся методом личных интервью по месту жительства опрашиваемого
(респондента). Для этого интервьюер приходит к нему домой. Если
это житель деревни, а социологическое агентство расположено в го­
роде, интервьюеру надо отправляться в поездку. Если в выборке
должно быть, скажем, 30 респондентов-селян в данном федераль­
ном округе, то хорошо бы опросить по одному жителю в 30 дерев­
нях. Это означает 30 командировок интервьюеров только в села.
А ведь есть еще и города — малые, средние и большие. Это очень
дорого и долго. Поэтому идут на компромисс. Выбирают шесть сел

61

62

Глава 2

разных подтипов и в каждом опрашивают по пять человек. То же
самое и с городами. Список населенных пунктов меняют от месяца
к месяцу.
Работа строится так: отбор респондентов на этой последней ста­
дии стараются максимально приблизить к случайному. Например,
интервьюера посылают в такой-то город на такую-то улицу, где он
в каждом доме должен стучаться в каждую пятую по счету кварти­
ру. А в квартире (если хозяева оказались дома и его впустили) он
должен спросить: у кого будет ближайший день рождения — и опра­
шивать именно этого человека.
Иногда людей набирают, заранее решив, сколько в выборке долж­
но быть лиц с такими-то признаками, скажем мужского пола, в воз­
расте 25-30 лет и с высшим образованием. (Их долю рассчитывают
в соответствии с результатами переписи населения.) Допустим, та­
ких должно быть всего 210 человек, из них в малых городах — 30,
а в малом городе данного округа — 5 человек. Интервьюеру дается
задание найти среди жителей этого городка 5 человек с заданными
характеристиками (еще 7 — с другими и так далее). Искать нужно,
стучась в каждую пятую квартиру на такой-то улице в домах с не­
четными номерами. Если в квартире никого нет, надо зайти еще
и еще раз. Если отказали, искать такую же следующую и так далее.
Процесс, как можно видеть, очень сложный и дорогостоящий.
Но он в условиях нашей страны пока остается лучшим с точки зре­
ния полноты и точности результатов.
Куда более простым кажется проведение опросов по телефону.
Ниже мы о нем поговорим подробнее. Во многих странах основную
часть опросов так и проводят — звоня людям по телефону. Однако
у нас проводной телефонной связью обеспечено лишь 60 % населе­
ния, остальные 40 % окажутся выпавшими из опроса. И это будут
жители малых городов, отдаленных сел и т. п. Наша выборка ока­
жется смещенной. Но для нескольких городов вроде Новосибирска,
Петербурга и, конечно, Москвы, где телефонизировано почти все
население, этим способом можно пользоваться — и им активно
пользуются.
Мобильные телефоны есть у 90 %, но у некоторых — два или три
номера, что мешает построить репрезентативную выборку.
Словом, технические трудности постепенно преодолеваются,
но пока личные интервью по месту жительства остаются главным
методом.

О б щ е ств е н н о е м нение — не сумма личн ы х

Для социолога лжи не существует
Стоит ли переживать и даже задумываться над тем, насколько ис­
кренние и честные ответы дают респонденты во время опроса?
Предположим, у нас есть вопросник с положительными и отрица­
тельными вариантами ответов. И есть люди, которые придержива­
ются отрицательного мнения, но почему-то решили дать положи­
тельный ответ. Велика вероятность (и эмпирически это проверено),
что людей, которые вместо положительного ответа дадут отрица­
тельный по каким-то своим причинам, будет примерно столько же.
В конечном счете, хотя нас обманывают и справа, и слева, должно
получиться такое же распределение ответов, как если бы все от­
ветили честно.
Скажем еще раз о том, позволяют ли опросы узнать «правду».
Ведь может быть так: дома люди меж собой говорят, что такомуто политическому деятелю не доверяют, однако в ходе опроса по
каким-то веским причинам выбирают противоположный ответ. Но
задумаемся: а как они поступят, пойдя на выборы? Если они и там
по тем же веским причинам окажут ему доверие, проголосовав за
него, значит опрос дал правильные сведения для политического
прогноза.
Кажется, будто опрос не показал, что же люди думают «на самом
деле». Но если «самым делом» является то, какой кандидат победит
на выборах, значит опрос сослужил свою службу.
Подчеркнем нашу точку зрения: никакого «на самом деле» в этом
смысле просто нет. Если люди думают одно, а отвечают другое и мы
каким-то способом сумели это установить, то и сама ложь, и сведе­
ния о ней являются в равной степени информацией. Таким образом,
в результатах опросов нет лжи.
Проблема точности опросов не в том, что люди могут солгать, от­
вечая. Куда опаснее смещение (как у нас говорят, перекос) выборки
в какую-либо сторону. И тогда результат, пусть он и будет состоять
из кристально искренних ответов, окажется ошибочным и поэтому
ложным. Вот чего надо бояться и с чем борются профессионалы.
Разумеется, есть исследования (их называют глубинными), цель
которых — выяснить, что находится в тех слоях массового сознания,
что до поры не проявляются в политическом или потребительском
поведении. Там можно отыскать не только скрытое недовольство

63

64

Глава

лицами или продуктами, которых люди одобряют или которые
хвалят в публичной ситуации, но и мотивы, по которым это недо­
вольство скрывают. При погружении в эти глубины, как показывает
опыт, вырисовывается гораздо более сложная картина, чем предпо­
лагаемое многими банальное лицемерие или ложь респондентов.
Чаще выясняется, что одобрение и неодобрение одного и того же
лица или политического действия сосуществуют в одном и том же
массовом или даже индивидуальном сознании. Сосуществуют, но
пребывают на разных его этажах и открываются применительно
к разным ситуациям.
И наконец, вопросы, которые кое-кому кажутся самыми главны­
ми при обсуждении результатов социологических опросов. Бывает
ли, что социологи ошибаются? Бывает ли, что организаторы и ис­
полнители соцопросов сознательно вводят публику в заблуждение?
Бывает ли, что социологов подкупают и они ради денег говорят
неправду? Бывает ли, что они подправляют результаты в угоду на­
чальству? Бывает ли, что их используют в своих интересах враж­
дебные России внешние силы?
На эти драматические на вид вопросы есть простой ответ. Ко­
нечно, все это бывает. Но никак не чаще, чем в иных областях про­
фессиональной деятельности, например в метеорологии. Многие
ругают метеорологов за неверные предсказания, за то, что говорят
«ясно», а за окном дождь, и так далее. Но люди неизменно смотрят
и слушают сводки погоды и метеопрогнозы. Ни авиация, ни флот
не могут работать, не доверяя метеорологии.
В области соцопросов и соцпрогнозов давно налажена система
внутреннего контроля. Специальные компьютерные программы
и специальные процедуры проверяют социологическую информа­
цию на разных этапах ее сбора. Случайные ошибки респондентов
и интервьюеров выявляются в основном на самом первом этапе так
называемого входного контроля. Регулярно бывает, что интервью­
ера повторно посылают к человеку, которого он опрашивал, чтобы
выяснить ответ на пропущенный вопрос или устранить найденную
ошибку. Например, в одной и той же анкете имеются ответы «детей
нет» и«старшему ребенку 5 лет» или «в выборах не участвовал»
и «голосовал за Жириновского». Что касается сознательного ис­
кажения результатов, то и такое случается. Но случается чаще все­
го там, где эти результаты не на виду, не под пристальным оком

О бщ ественное мнение

hie сумма личных

публики и конкурентов. На открытом рынке социнформации один
раз соврешь, тебя разоблачат, сравнив твой результат с результата­
ми других агентств, и ты потеряешь самое дорогое — репутацию.
Кроме широкой общественности за публикуемыми результатами
опросов пристально следят профессионалы из сферы маркетинга.
Именно их заказами (а не политическими исследованиями) живут
такие агентства, как «Левада-Центр». Точность измерений и про­
гнозов в политике важна маркетологам не потому, что они болеют
за ту или иную политическую силу, а потому, что им нужно знать,
можно ли доверить этой социологической компании делать про­
гноз потребления их бренда моторного масла или йогуртов. Здесь
цена ошибки — миллионы и миллионы. Не голосов, а долларов или
евро. Для агентства потеря доверия таких заказчиков означает уход
с рынка, то есть попросту смерть.
Заканчивая эту тему, скажу: результаты соцопросов и выводы
социологов чаще всего кому-то не нравятся — а очень часто не нра­
вятся чуть ли не всем. И как раз потому, что они верные, а не потому,
что ложные или подтасованные.
Есть еще одна аналогия: делая селфи или снимаясь у фотографа,
мы прихорашиваемся, принимаем позу или «настраиваем» лицо.
Такими мы хотим и согласны себя видеть. На документальном сним­
ке — на том, что запечатлевает автоматическая камера, — мы, как
правило, выглядим неважно, мы такими себе не нравимся. Наш пор­
трет, демонстрируемый социологами, тоже малосимпатичен. Мы,
общество, не нравимся себе.
Однако это нормально и правильно, скажут те же социологи. Это
неприятно, но так и должно быть.

65

66

ЯНВ.16

Какая экономическая система кажется вам наиболее правильной?

Та, которая основана на государственном планировании и распределении
Та, в основе которой лежат частная собственность и рыночные отношения
До 2011 г. N =1600,
с 2011 г.N = 800

Глава 3

Задаем вопросы, которые
волнуют общество
С чего начинается исследование? В сфере маркетинга оно чаще
всего начинается, когда некий заказчик выражает желание, чтобы
провели исследование на тему, которая интересна ему, заказчику.
Таких исследований и у нас в России, и во всем мире проводится
огромное множество. Но их результаты, как правило, остаются не­
известны общественности. Исполнитель передает эти результаты
заказчику: тот их оплатил, то есть купил, это его собственность. Он
может их опубликовать, если захочет. А иногда дает согласие на то,
чтобы исполнитель их опубликовал — сразу или по прошествии
некоторого времени. Но чаще всего это информация, которая нужна
ему для принятия решений о своем поведении на рынке. И она не
только не публикуется, но хранится в тайне.
Второй вариант — когда исследователь сам себе задает некий
вопрос, считая его важным для решения некоторой научной проб­
лемы. Тогда результат будет рассматриваться этим исследователем
и его коллегами, он будет опубликован в научном издании — сло­
вом, останется в сфере науки.
Третий вариант — когда исследователь ставит вопрос, имеющий
общественную значимость. К числу таких, разумеется, можно от­
нести вопрос об одобрении/неодобрении деятельности президента
РФ. Путем соцопроса мы находим ответ на этот вопрос. А после того
как он найден, предлагаем его обществу, например вывешиваем ре­
зультаты опроса на сайте «Левада-Центра». В этом случае мы сами
для себя выступаем в роли заказчиков. Но можно сказать и так:
мы действуем по заказу общественности, выполняем социальный
заказ.

68

i л ава 3

Общество, люди — это те, ради кого мы работаем. В любом слу­
чае, кто бы ни был источником вопроса, единственный источник
ответа на него — общество.
Процесс опроса, момент собственно интервью — самая главная
точка во всем исследовании, самое главное событие во всей этой
истории. Именно во время заполнения опросного листа интервьюе­
ром или анкеты самим респондентом происходит перекачка некоего
содержания из большого сосуда, которым является общественное
мнение, в малый сосуд, которым является база данных исследова­
тельского агентства. Если провести параллель с выборами, в этот
момент разнообразные мысли и чувства, которые есть у каждого
избирателя и которые выступают как его электоральные мотивы,
претворяются в одно-единственное действие — в избирательном
бюллетене поставить галочку или крестик возле такой-то фамилии.
Многообразие мотивов и идей урезается до выбора из нескольких
фамилий или названий партий. В соцопросе, в частности в вопросе
об одобрении/неодобрении, все многообразие возможных реакций
урезается до нескольких — иногда всего двух («одобряю» и «не одо­
бряю») — ответов. Их и помечает интервьюер в вопроснике, кото­
рый держит перед собой (если это анкетирование, то отметки в ан­
кете делает сам респондент). Многообразие мотивов — было оно
или же его не было и большинство думало: «Все равно, кроме него
никого нет», —- стирается уже в миг фиксации полученных ответов.
«Живое» общественное мнение превращается в препарированное.
Конечно, многие соображения людей оказываются невыясненны­
ми, незафиксированными и неопубликованными. Взамен удается
объединить очень разных (а может, и не очень) людей в крупные
социальные группы или категории. Так работают электоральная
демократия и копирующая ее техника соцопроса.
По окончании интервью у интервьюера в руках остается запол­
ненный лист, где отражены ответы данного респондента, в частно­
сти его ответ на вопрос об одобрении/неодобрении деятельности
президента. Этот заполненный документ — лист опросника или
анкета — поступает в исследовательский центр, где вместе с дру­
гими такими же подвергается входному контролю, а затем ответы,
которые в нем содержатся, вводятся в компьютер. Это второй важ­
нейший шаг. В принципе, связь разных ответов одного респондента
друг с другом компьютер сохранит. Но тут начинается объединение

Задаем вопроси., которы е в о л н ую т о б щ е ство

одинаковых ответов в группы. Далее и эта информация проходит
многократный контроль и сложную обработку. Если это количе­
ственные исследования, то обычно речь идет о первом распре­
делении ответов, выраженном в процентах. В качестве ответа на
интересующий нас вопрос вариант «одобряю» выбрала такая-то
доля опрошенных (столько-то процентов), а «не одобряю» — такаято. Затруднившиеся с ответом и отказавшиеся отвечать составили
такую-то долю. Это так называемое линейное распределение, «ли­
нейка». Его уже можно предъявлять публике.
Затем начинается анализ, которому исследователь подвергает
эту информацию. Если вариант «одобряю» выбрали более 80 %,
то среди ответов есть различия в зависимости от пола и возрас­
та, профессии и статуса респондента. Обычно уровень одобрения
деятельности Путина выше среди женщин, нежели среди мужчин,
среди молодежи, нежели среди более старших, и так далее. Затем
сравнивают эти результаты с полученными при предыдущем опро­
се. Особое внимание исследователя привлекают перемены в этих
распределениях, даже если результат в целом, в среднем почти не
изменился. Впрочем, и средний результат колеблется от месяца
к месяцу. Это нормально, на такие колебания профессионалы не
обращают внимания. (Хотя иные политики или обозреватели под­
нимают шум: «Рейтинг опять растет! Рейтинг начал падать!»)
Если рост или падение числового показателя продолжаются дол­
го, скажем, более трех месяцев, можно говорить о появлении тен­
денции, тренда. Возможно, к моменту, когда читатель встретится
с этими строками, такой тренд сумеет проявиться.

Интервьюер и респондент: встреча
двух личностей
Главный документ во время массового опроса — анкета или вопрос­
ник для интервью. «Левада-Центр», как и многие агентства в нашей
стране, повторю, работает по системе, которая по-английски назы­
вается in-home face-to-face interview, а по-русски — личное интервью
по месту жительства респондента. Это официальное выражение.
Такое интервью — один из наиболее надежных методов.

69

70

Глава 3

Есть еще один метод — анкетирование. Процедура состоит
в том, что к респондентам, выбранным по определенной процедуре,
приходит человек, у которого с собой анкета — несколько листов
бумаги, на которых напечатаны вопросы. Респондента просят са­
мостоятельно ответить на эти вопросы. Анкетер оставляет анкету
и по договоренности приходит через какое-то время еще раз, чтобы
ее забрать. Как правило, ответы на вопросы анкеты заготовлены
заранее — респонденту остается только выбрать вариант (это на­
зывается самозаполнением). Но бывают и открытые вопросы, от­
веты на которые нужно сформулировать и вписать самостоятельно.
Анкетер, посещая респондента повторно, должен проверить, на все
ли вопросы получены ответы. Он не имеет права влиять на то, какие
ответы даны, но может сказать: «Вот здесь вы пропустили вопрос,
пожалуйста, ответьте на него. А вот здесь вы случайно отметили
оба ответа: "согласен" и "не согласен", — давайте выберем». При
этом времени тратится немало: прийти, показать, объяснить, затем
прийти второй раз, чтобы забрать анкету. В целом такой опрос за­
нимает очень много времени: счет идет на недели, если не больше.
Чем хорош этот метод? Тем, что человек, которому предложили
заполнить анкету, выбирает для этого удобное время и спокойно
вникает в ее содержание. Если анкета многостраничная, он имеет
возможность отдохнуть по ходу дела, его не так сильно утомляет
большое количество вопросов. В случае с темами, изучение которых
требует большого количества относительно однообразных вопро­
сов (такие часто приходится задавать во время экономических ис­
следований), то, что у респондента много времени, — важное пре­
имущество. Однако иногда, чтобы ускорить процесс, респондент
заполняет анкету в присутствии анкетера. Тогда последний гово­
рит: «Вот анкета, ответьте, пожалуйста, на вопросы, а я подожду».
Эта ситуация, с одной стороны, способствует экономии времени:
анкетер приходит не два раза, а всего один. Удачно и то, что, если
у респондента возникает вопрос и он чего-то не понимает, анкетер
может дать ему пояснения. (Правда, и анкетер, и интервьюер жест­
ко ограничены в том, какие разъяснения разрешены. По содержа­
нию — никаких. Так, если респондент спрашивает: «В каком смысле
"Я одобряю деятельность президента?"», то анкетер/интервьюер
не вправе толковать вопрос — он может только повторить его.)
С другой стороны, в присутствии анкетера возникает своего рода

Задаем вопросы , которы е в о л н ую т о б щ е ств о

психологическое давление на респондента. Особенно если анке­
тер начинает торопиться — а он зачастую торопится. Легко пред­
ставить ситуацию, когда интервьюер молод и горяч, а респондент
в годах и спешить ему некуда. Поэтому на инструктажах полагается
строго-настрого предупреждать анкетеров и интервьюеров о том,
что они не имеют права торопить респондента и оказывать на него
психологическое воздействие вроде такого: «Ну, бабуля, давай бы­
стрей! Что ж тут непонятного?» Так поступать категорически нель­
зя, хотя, боюсь, это периодически происходит.
Сейчас анкетирование применяется преимущественно в экс­
пертных опросах, проводимых через интернет. Это удобно, когда
респондент-эксперт — занятой человек. Он, скорее всего, не со­
гласится потратить час своего времени на интервью. Но велика
вероятность, что он благосклонно отнесется к варианту, когда по
электронной почте или иным способом на его компьютер присыла­
ют анкету и отводят на ее заполнение несколько дней.
Что же касается массовых опросов, то в основном применяет­
ся упомянутая выше технология личных интервью. Интервьюер
зачитывает вслух вопросы из опросника и варианты ответов на
них и сам помечает, какой вариант выбрал респондент. Опросник
у интервьюера сегодня зачастую не на бумаге, а на портативном
компьютере — планшете.
Интервьюер задает вопросы, которые видит на экране, и отме­
чает ответы на планшете, а не на листке бумаги. Правда, когда ин­
тервьюерам нашего агентства впервые предложили использовать
портативные компьютеры в работе, они отказались. Это было лет
десять назад: подобные устройства тогда стоили таких денег, что
наши женщины-интервьюеры просто побоялись ходить со столь
дорогой техникой. Должно было пройти время: аппаратура должна
была настолько подешеветь, а население — настолько привыкнуть
к гаджетам, чтобы это стало возможным.
Ситуация интервью, о которых здесь идет рассказ, одному ре­
спонденту покажется унылой, а другому — интересной, для тре­
тьего станет драматической. Часто респондент оказывается в поло­
жении, когда он должен отвечать на вопросы, о которых, возможно,
ничего не думал или давно не задумывался либо над которыми раз­
мышлял, но еще не пришел к определенному заключению. А мо­
жет быть, он размышлял над этими вопросами, пришел к каким-то

71

12

Глава 3

выводам, но не хотел бы их обнародовать. Или, наоборот, это темы,
по поводу которых у него есть очень важные для него самого ре­
шения, выводы, мнения, и он давно хотел бы с кем-нибудь ими
поделиться. И вот как раз то, что к нему пришли и спросили его
о том, что для него очень важно, позволяет ему высказать все, что
накипело на душе. Неважно, идет ли речь о чувствах возмущенного
потребителя или восхищенного гражданина. В любом случае они
могут быть довольно сильными. Социологам, которым доводилось
бывать «в поле», известно, что зачастую даже простые на вид вопро­
сы вроде «Состоите ли вы в браке?», как выясняется, затрагивают
что-то очень важное для человека, иногда болезненное. Поэтому от
интервьюера требуются такт и выдержка, умение быть настойчи­
вым, но нейтральным.
Нейтральным является и сам полевой документ — анкета или
опросник, будь то в исходном, чистом виде или в заполненном.
Независимо от того, вызвали ли вопросы бурю эмоций у респон­
дента или оставили его равнодушным, в документе это никак не
отразится. В этом его достоинство — и одновременно недостаток.
В какой-то мере его позволяют компенсировать отчеты интервью­
еров, которые они составляют для своих бригадиров, а те их обоб­
щают и отправляют организаторам опроса. Если те или иные резкие
реакции на определенный вопрос оказываются массовыми, об этом
сообщают тем, кто составлял, формулировал сами вопросы и анали­
зировал распределение ответов на них. Это должно быть принято
во внимание. Особенно важны случаи массового непонимания во­
проса и массового отказа от ответа. Как правило, это означает, что
вопрос выводит на сложную социальную проблему, но вариантов
ответов, приемлемых для публики, не предлагается.

Интервью как социальный контакт
Второй существенный момент — сама ситуация интервью как осо­
бого типа социального контакта. На первый взгляд, все довольно
просто. Мы понимаем, что интервьюер — представитель исследовательского учреждения — встречается с конкретным представи­
телем общества, с носителем своего собственного мнения. Но это
только схема. А в жизни? В жизни это достаточно неопределенная

Задаем вопросы , которы е в о л н ую т об щ е ств о

ситуация — какую ее часть ни возьми. Это встреча двух темпе­
раментов, двух душ, двух человеческих натур, которые могут со­
впасть или оказаться антагонистичными. «Не люблю людей с та­
кой внешностью», — думает интервьюер про респондента или
респондент про интервьюера. Или наоборот: «Ах, какая милень­
кая!» И ведь подобные чувства как-то окрасят результат. И мы не
в состоянии это контролировать. Мы же не можем ко всем респон­
дентам посылать людей, которые наилучшим образом годятся для
разговора именно с ними. И уж понятно, что мы не можем вы­
бирать респондентов, которые наилучшим образом годятся для
разговора с нами.
Более того, бывают ситуации, когда в соответствии с выборкой
интервьюер должен прийти в конкретную квартиру. А в ней живут
несколько человек. Интервьюер — допустим, образованный моло­
дой человек — приходит в квартиру, где видит, что среди жильцов
есть образованная молодая девушка. А рядом — старшие члены ее
семьи, явно куда менее образованные и куда менее расположен­
ные к контакту с ним. Да еще, предположим, в состоянии легкого
(а то и не легкого) алкогольного опьянения. И перед интервьюером
встает непростая задача: он не имеет права сделать естественный
для него выбор и опросить того, кто ему социально, интеллекту­
ально близок и просто симпатичен. Тогда он использует инстру­
мент для введения случайности и спрашивает, к примеру: «У кого
ближайший день рождения?» Возможно, судьба будет к нему благо­
склонна и девушка, которая показалась ему милой с самого начала,
окажется ближайшей именинницей. А может быть, и нет. В таком
случае придется объяснять кому-то, кто совершенно не склонен
разговаривать, а жаждет продолжить прерванную трапезу, почему
интервьюер хочет опросить именно его.
Трудность заключается еще и в том, чтобы объяснить человеку,
с которым предстоит разговаривать, кто вы такой. Хочу еще раз по­
ставить под вопрос наше собственное профессиональное «я». Кто
мы такие? Если в квартиру приходит человек в белом халате и с фо­
нендоскопом на шее, все городские жители понимают, кто это. Если
в Дверь стучатся люди в форме, тоже более или менее понятно, чего
ожидать. Но когда приходит сотрудник исследовательского агент­
ства (предположим, у него даже есть бейджик с фамилией и доку­
мент, который можно предъявить), уверены ли мы, что социальная

73

74

Глава 3

роль интервьюера в обществе ясно определена? Я, например, не
уверен.
Ну допустим, известно, что интервьюер может и должен зада­
вать вопросы. А если его спрашивают: «Вы от кого?» Он отвечает:
я от такой-то организации (к примеру, от «Левада-Центра»). У мно­
гих людей и после этого объяснения не рождается никакого образа.
И человек, заполняя анкету, зачастую не понимает, для кого он все
это пишет. Тогда он начинает руководствоваться своим общим пред­
ставлением о ситуации. Наиболее простой для массового сознания
вывод, который делает человек в нашей стране, где в советские
времена было огосударствлено 100 % общественных функций и где
и сейчас эта доля значительна, что интервьюера прислали «они»:
власть, государство, начальство. Те, кому мы обязаны чем-то хоро­
шим в жизни, или те, кто виноват, что мы живем совсем не так, как
хотелось бы. Те, кто защищает нас от ненавистных американцев, те,
кто все время повышает цены. Словом, наверное, это «они» присла­
ли своего человека. И отвечать респондент будет не интервьюеру,
а «им». В интервью он увидит возможность реализовать свое на­
мерение высказать «им» претензии или, наоборот, выразить лояль­
ность. В других же случаях он воспринимает интервью как нечто
вроде житейской беседы. Учитывая этот фактор, приходится до­
гадываться, когда отвечающие стоят в позе гражданина, а когда —
в позе частного человека. В зависимости от этого их ответы могут
различаться очень существенно. Но и те и другие, надо подчеркнуть,
будут правдивыми, будут отражать общественное мнение.
О неопределенности ситуации социального контакта, в ходе
которого появляется основной продукт всей нашей работы, заду­
мывались очень многие профессионалы, сталкивавшиеся со всеми
перечисленными сложностями. Одним из путей решения стали ка­
чественные исследования, когда контакт, который является сутью
нашей работы, осуществляется не в точечном варианте, а разво­
рачивается в целый процесс.
Качественное исследование — это не стандартизованное,
а свободное интервью; может быть, это групповая беседа. Такую
беседу называют фокус-группой. На фокус-группе мы стараемся
дать людям возможность развернуто выразить свою точку зрения,
можем сами принять специальные меры, чтобы понять сказанное
и услышать несказанное. Там, в частности, можно ясно различить,

Задаем вопросы , которы е в о л н ую т об щ е ств о

с какой позиции люди дают ответ на тот или иной вопрос — с по­
зиции критической или лоялистской.
Но если вернуться к стандартному интервью как к элементу мас­
сового опроса, то там можно выйти из положения только за счет
построения анкеты и формулирования вопросов.

На каком языке говорить интервьюеру7
Вопрос языка, на котором интервьюеры обращаются к респон­
дентам, много обсуждался на заре становления метода массовых
опросов. Тогда, в эпоху доминирования точных наук, было принято
решение: он должен быть максимально нейтральным. Но быстро
выяснилось, что он не может быть языком науки, поскольку тот
чужд обычным людям. Не годится для интервью и язык официо­
за, язык должностных инструкций. Может быть, надо обращаться
к респондентам на так называемом литературном языке? Но он
не приспособлен для обсуждения политических реалий или во­
просов потребления. Отвергался и вариант, предполагавший раз­
говор с респондентами на том же языке, на котором они общаются
между собой, то есть использование разговорной речи. В большом
обществе, состоящем из различных социальных групп, такое не­
возможно, потому что у разных социальных групп своя речь, свой
язык. А правила требовали, чтобы ко всем обращались с едиными
формулировками.
Так сложился некий особый язык анкет, отличающийся от «нор­
мального» языка тем, что он подчеркивает абсолютную «ничейность», нейтральность формулировок и вопросов, и ответов. В анкете
массового опроса все должно быть построено так, чтобы формули­
ровка вопроса никоим образом не подталкивала человека к какомулибо конкретному ответу — положительному или отрицательному.
Именно поэтому приходится, как уже упоминалось, формулировать
длинную фразу: «Вы в целом одобряете или в целом не одобряете
Деятельность Владимира Путина на посту президента Российской
Федерации?» В обиходе никто так не разговаривает. Интервьюер,
таким образом, в глазах респондента как бы выходит из своей «че­
ловеческой» роли. Он говорит на неизвестно чьем языке, и за счет
этого обеспечивается нейтралитет.

75

76

Глава 3

Для читателей, которым кажется, что не стоит предлагать про­
стым людям столь громоздкую формулировку, замечу: даже если
они и правы, менять ее нельзя. Будет потеряна сопоставимость
ответов. Предположим, мы упростили и укоротили формулировку
вопроса об одобрении. Если распределение положительных и от­
рицательных ответов не изменилось, значит можно было этого не
делать. А если после этого показатель одобрения стал расти или
падать, то мы не будем знать, с чем это связано — со сменой фор­
мулы или со сменой социальной ситуации.
Итак, эту формулу менять нельзя. Но, если мы хотим еще что-то
узнать об одобрении деятельности президента, можно подумать
о других вопросах. И на этот случай полезно вспомнить, что фе­
номенологическая социология — та, что моложе позитивистской
социологии, в рамках которой сложилось правило нейтральности
формулировок, — не видит греха в переходе на повседневный язык.
Посыл таков: контролируйте ситуацию, которая возникает после
этого, анализируйте ее — и тогда вы поймете, верный тон вы взяли
или нет. Но в самом факте того, что вы перешли на более живой,
разговорный язык, нет греха. Мои коллеги в «Левада-Центре» экспе­
риментируют, предлагая вопросы и ответы на «житейском» языке.
Иногда это приносит ценный результат, иногда вызывает критику
со стороны приверженцев традиционного позитивистского под­
хода.

77

Отметьте в приведенном ниже списке, кем вы осознаете себя с гордостью,
что в первую очередь прибавляет вам уважения к себе?

Отцом/матерью своих детей

53

48

47

46

Сыном/дочерью своих родителей

33

31

25

21

Хозяином в своем доме

30

28

22

24

Хозяином на своей земле

11

9

8

5

Жителем своего города, села, района

34

26

24

18

Частью своего народа

30

28

24

18

Специалистом в своем деле

22

16

14

10

Советским человеком

12

9

8

7

Верующим человеком

15

14

11

6

Русским человеком

50

40

38

34

Гражданином России

47

36

35

24

Членом своего кружка, компании

4

3

3

2

Работником своего предприятия, учреждения

9

6

3

3

Человеком своего поколения

20

17

12

10

Человеком, занимающим видное положение

1

2

1

0

Человеком, достигшим всего своим трудом

20

16

12

10

Представителем рода человеческого

8

6

2

2

Ветераном Великой Отечественной войны

1

Ветераном войны в Афганистане, в Чечне

1

Коммунистом

2

1
1
2

0

1
1

0
4

1

Демократом

1

2

1

0

Либералом

0

0

0

0

Патриотом своей страны

16

12

13

8

Сторонником В. Путина

9

3

7

3

Затруднились ответить

4

5

4

6

Число опрошенных

3000

2000

1600

1600

78

Индекс ожиданий безработицы

(Разность доли ощущающих уменьшение безработицы
и доли ощущающих рост безработицы плюс 100)

Л

^

У

\
^

v

w

W

[

------------------------------------------------------------------------------------------------------------

I

"

Т— t i l l — | " Т ' 1 ’ I

1 1Г* 1

1

1

1

I

B is

1

1

1

I

Ш 'Х I

1

1 '1

1

Г 1

11
— 1— 1— 1— 1—

1— 1— 1— 1— 1— 1— 1— 1— 1— 1— 1— 1— 1— 1— 1— I— 1— Н

I

ID'S I

ID'S X

O 'S

I

O .S

a>S

I

0G . S

x

O .s

x

Ш .5

I

a iS

I

B 'S

I

®>s

хггшхл]а>хто