Ах, эти деньги!.. [Джордж Микеш] (fb2) читать онлайн

Дьердь МИКЕШ
АХ, ЭТИ ДЕНЬГИ!
_{ЮМОРИСТИЧЕСКИЕ РАССКАЗЫ}

*

Перевод с венгерского

Елены Тумаркиной

Рисунки Б. САВКОВА

М., Издательство «Правда», 1964

Родился я в 1929 году. Писательское ремесло интересовало меня с детства. В тринадцать лет я написал драму. Купил толстую тетрадь и исписал ее до последней страницы. Получилась мрачная драма в тридцати шести действиях. Я работал над пьесой долго, поэтому не удивительно, что с течением времени забыл имена некоторых действующих лиц, и в последнем акте у меня случайно вместо главного героя умирал абсолютно посторонний человек, носящий совершенно иное имя.

После окончания средней школы я посещал Институт экономических наук. Мои институтские работы вызвали большую сенсацию: профессорам показалось, что мои рефераты покоятся скорее на юмористических, чем на научных основах. И тогда я полностью посвятил себя писательству. Решил оружием сатиры и юмора за весьма короткий срок, преодолеть все ошибки и недостатки, отсталость, бюрократизм и т. д.

Так, в 1951 году я попал в венгерский сатирический журнал «Лудаш Мати», сотрудником которого являюсь и в настоящее время.

С тех пор я много раз просил у самого себя продления срока, отведенного для ликвидации ошибок и недостатков, отсталости, бюрократизма. и т. д., однако до сих пор еще не закончил эту работу, хотя написал уже много сотен юморесок и сатирических рассказов. Но, несмотря на это, я полон уверенности и надежды.

У меня вышли три юмористические книги («Заноза и бревно», 1961 год, «Чего только не бывает!», 1963 год, и «Горох о стенку», 1963 год).

Кроме «Лудаш Мати», пишу для других газет и журналов, для радио и эстрады.

Надеюсь, дорогие советские читатели снисходительно отнесутся к этой маленькой книжке и вместе с автором посмеются над героями включенных в нее юморесок.

Дьердь МИКЕШ

ЛЮБОВНЫЕ ПИСЬМА

На днях я задумался над тем, как стал юмористом. И пришел к выводу, что должен быть благодарен Маце — моей первой любви. Возможно, если бы тогда я писал письма Иллуш, сегодня я был бы капитаном воздушного корабля.

А случилось это так: на вырванном из тетради листке я написал ей прыгающими мелкими буковками любовное письмо со множеством восклицательных знаков. Я сравнивал Мацу с ветерком, облачком, каштаном, мотыльком, ручейком, башней и Доротти Канижаи. Письмо я, конечно, не доверил венгерской королевской почте, а после школы, провожая Мацу домой, вручил ей собственноручно.

На следующий день я едва мог дождаться, пока мы встретимся.

— Это было страх как хорошо! — улыбаясь, сказала моя избранница и добавила: — Этуш Гаал сказала, что ты настоящий поэт…

Я почувствовал отчаянное смущение, на глазах у меня выступили слезы.

— Ты дала… ей… прочесть?

Улыбаясь, Маца ответила:

— Я тоже всегда читаю ее письма…

Грустный и обиженный, я шагал рядом с Мацей. Мне хотелось сказать: больше я с тобой не вожусь, — но для этого v меня не хватило сил. И лишь после долгой безмолвной прогулки я с любопытством, но все еще оскорбленным тоном спросил:

— А Этуш Гаал больше ничего не сказала?

Следующее письмо было еще длиннее первого. Когда я его писал, то сам бесконечно растрогался, не понимал даже, как мне пришла в голову такая прекрасная фраза: «Солнце, словно алое яблоко, всплыло на небосклоне, а я думал о Тебе…»

Счастливая Мана рассказывала после школы, что письмо пустили по рукам во время урока физики. Пирошка Блау даже расплакалась, потому что никогда не получала такого письма: у нее еще нет поклонника.

Я написал третье письмо, и четвертое, и пятое… Я собирал странные прекрасные слова, чтобы вставить их потом в письма.

Письма имели громадный успех, девушки переписывали их, размножали и заучивали, как таблицу умножения.

И вот в один прекрасный день я узнал, что Маца гуляет с другим мальчиком — капитаном футбольной команды, который к тому же умел еще ходить на руках.

Я тотчас же написал новое письмо, умолял и угрожал. Теперь небо мне казалось черным, ветер выл, а медовые конфетки отдавали горечью.

Однако Маца не явилась па рандеву.

Но я не отказался от писания писем, хотя сам видел, как они вместе ели мороженое, как целовались у ворот. Я не верил, что всему конец, что письма уже не оказывают никакого влияния…

Вскоре мой хороший друг предупредил меня:

— Простофиля, ты все еще помираешь по Маце?

Я опустил голову.

— Не сходи с ума! — сказал мой друг. — Над тобой все ржут!

— Надо мной? — в ужасе прошептал я.

— Из-за твоих писем… Этуш Гаал сказала, что не будет их читать, потому что они смешные, а от смеха толстеют…

— Она это сказала? — не поверил я.

— Да… Когда она читала твое последнее письмо, у нее от смеха начались судороги, пришлось отвести ее к врачу.

Я побледнел и, если бы не знал, что существует суровый закон: мужчины не плачут, — непременно бы разревелся.

Когда мой друг хотел уйти, я схватил его за рукав и, покраснев, заикаясь, спросил:

— Скажи только одно: а над какой частью моего последнего письма они больше всего смеялись?

Так я стал юмористом…

ПАГУБНАЯ СТРАСТЬ

Был день зарплаты. Во внутреннем кармане моего пиджака лежал конверт с честно заработанными деньгами и ласково согревал сердце. Я направлялся домой, когда вдруг предо мной вырос Кемень по прозвищу «Книжный червь» и воскликнул:

— Ну, зайдем в букинистический?

Всем известно, что Книжный червь — запойный книголюб. Все деньги он тратит на книги. Рукава пиджака у него обтрепаны, штаны выношены до блеска, а сзади даже светятся, но он не обращает внимания на подобные мелочи. От беспробудного чтения под глазами у него круги, лицо желтое, как страницы древних книг. Он уже был на излечении: его пытались поставить на ноги курсом инъекций скучнейших книг Ленке Байза Беницки и Михая Фельди. Но это не дало никакого результата. Полгода он держался, пил только ром, а затем пагубная страсть вновь овладела им.

— Не пойду, Книжный червь! — гордо и решительно произнес я. — Зря ты меня соблазняешь: я не пойду покупать книги. Дома меня ждут жена и дети. Не пойду, и точка! Я начал новую жизнь…

— A-а, не болтай! — ткнул меня в бок Книжный червь. — Только одну брошюрку за мое здоровье. Я угощаю! Сегодня день моего рождения. Ты мой гость!

— На прошлой неделе у тебя уже был день рождения. Сказал, что не пойду! А раз я сказал, то…

И все же я пошел с ним в букинистический магазин, категорически предупредив:

— Только одну брошюру!

Мой приятель кивнул и клятвенно поднял руку. Переступая порог магазина, я дал себе обет в том, что иду сюда последний раз. Собственно говоря, это прощальный визит. Больше я и близко к магазину не подойду!

Как всегда, в день получки магазин был полон. Нас встретила нездоровая тишина и тихий шелест книжных страниц. Дружки-завсегдатаи подняли головы от книг и тихо поздоровались. Однако многие уже настолько охмелели, что даже не узнали меня. Мутными глазами они уставились на меня из-под очков, а затем снова уткнулись в книги.

Книжный червь принялся лихорадочно рыться в ящиках и совсем забыл обо мне. Нерешительными шагами я подошел к полке и наугад вытащил книгу. Мне посчастливилось: именно эту книгу я искал уже полгода. Обуреваемый жаждой, я жадно листал ее, затем, сладко зажмурив глаза, понюхал. От книги исходил приятный, затхлый аромат. Я почувствовал, как он одурманивает мой мозг и сердце становится легким, словно пушинка.

— Куплю, — пробормотал я, но, взглянув на цену, моментально отрезвел. Молча я поставил книгу на место и уверенными шагами направился прямо к двери. Книжный червь побежал за мной.

— Ты куда? — шепнул он. Руки его были полны книг, глаза косили от наслаждения. Насмешливо улыбнувшись, он приблизил свой пыльный нос к моему лицу и презрительно спросил:

— Домой собрался, к мамочке?

— Пойдем и ты! — умолял я. — Пока еще не поздно!

— Ты за меня не бойся! — грубым, хриплым голосом сказал он. — Иди куда хочешь! Я остаюсь. Я не боюсь жены! Я не считаю каждый грош, как ты. Если хочешь, иди. Никто тебя не задерживает!

Ушел я, как же! Мне надо было доказать дружкам, что не боюсь никого и ничего. Я вернулся к книжным полкам. Книжный червь шел за мной и теперь уже дружелюбно шептал на ухо:

— Купим только одну-две книжечки. Ей-богу! А потом алле марш и домой! Ей-богу!

Полчаса спустя передо мной уже лежало восемь книг. Забившись в прохладный, затянутый паутиной угол, мы вспоминали с Книжным червем старые добрые времена, когда вместе ходили из одного букинистического магазина в другой и проматывали всю получку. Книжный червь дрожащим от умиления голосом припомнил, как мы увели буквально из-под носа нашего общего друга собрание сочинений Йокаи в ста томах.

Мы оставались в магазине до закрытия. Старый добрый букинист несколько раз просил нас удалиться, он хотел закрыть магазин, но мы все бродили среди книг и распевали песню «Шумел, как мышь, а полки гнулись…». Пели, конечно, пиано, как и приличествовало месту, где мы находились.

У магазина я расцеловался па прощание с Книжным червем, который называл меня братом, и, нагруженный книгами, пошел домой.

Жена уже ждала меня.

— Позволь узнать, где ты был?

Эти несколько слов подействовали на меня, как холодный душ. Сначала я только запинался и заикался, а потом принялся оправдываться:

— Понимаешь, кисонька, эта скотина, этот помешанный книжник Кемень, ты знаешь его, Книжный червь… Так вот, он заманил меня в букинистический купить только одну брошюру…

СРОК

Двое пожилых мужчин сидят за столиком кафе. Перед ними бумаги, планы, карты. Они пьют уже по четвертой чашечке кофе.

— Все в порядке, — говорит один, ставя пустую чашку на соседний столик. — Мы за это беремся. Увидите, у вас будет самый красивый магазин в Пеште. Мы его полностью перестроим. Он будет состоять из трех помещений — главного и двух боковых. Перекрестно-сводчатый центральный зал будет разделен на две части коринфскими колоннами, украшенными листьями аканта…

— Хорошо, хорошо, но когда вы закончите работы? — озабоченно спрашивает второй.

— Потрясающе красиво будет! Лепные украшения, фрески, выстланный мраморными плитами пол. Возможно, мы построим в магазине маленькую колокольню. Когда привезут новый товар, колокол будет звонить: «Бим-бам, бим-бам…»

— Хорошо, хорошо, но когда вы это закончите?

— Внутренним взором я вижу украшенную этрусским орнаментом и фризами кассу, которая сможет опускаться…

— Хорошо, хорошо, но когда…

— Не волнуйтесь, коллега. До сих пор все перестройки мы заканчивали досрочно.

— Словно камень с души свалился! Я уж думал, что вы не управитесь до срока.

— У нас этого не бывает, уважаемый…

— А на сколько времени раньше срока вы закончите?

— На сколько? На несколько дней. Предстоит огромная работа. Что вы скажете, если за прилавком будут стоять не только хорошенькие продавщицы, но и красивые мраморные кариатиды? Блестящая мысль, не так ли?

— Чрезвычайно интересная мысль. Однако разрешите спросить: за сколько дней до срока все будет готово?

— За несколько дней. Надо объявить конкурс на проект скульптурного колодца…

— Что значит «за несколько»? Закончите вы работу за шесть дней до срока?

— За шесть? Об этом не может быть и речи. Подумайте о полках в стиле барокко и о маленьком очаровательном парке в середине магазина. Ведь у вас будет и парк с песочницей для детей, с кустами и сторожем. Пока родители занимаются покупками, детишки весело возятся в парке… О шести днях не может быть и речи. Если мы сильно приналяжем, закончим за три дня до срока.

— Плохо. Нельзя ли немного раньше? Скажем, за пять дней?

— Не пойдет! Мы тоже ведь люди, уважаемый… Масса возни будет с мозаичными окнами, с аквариумом, с антикварием… Три дня!

— Четыре, и тогда получите премию! Подумайте над моим предложением.

— Знаете что? Согласен! Мы будем работать, как голодные львы!

— Заранее благодарен. Теперь я абсолютно спокоен. Кажется, мы все обговорили?

— От точки до точки!

— Ха-ха! Подождите-ка! Сейчас мне пришло в голову: мы забыли условиться о сроке. Какой мы наметим срок?

— Не понимаю. Мы ведь уже установили. Срок — через четыре дня после окончания работ.

— А когда будет окончена работа?

— Какой вы непонятливый! За четыре дня до срока!

ЛЕНЧИ

В счетном отделе работали одни женщины. Их было девятнадцать. Угловатые, изящные, тучные и пухленькие. Внешне они походили на надменных принцесс, приветливых акробаток, ветреных студенток, солидных учительниц и кротких поэтесс. Волосы носили распущенные, взбитые в виде башни, причесанные завитками-улитками, собранные в пучки, косы, лошадиные хвосты. Были среди них замужние, девицы и женщины, ожидающие развода.

Когда Акоша Перъеши назначили в этот отдел, все его коллеги-мужчины завздыхали:

— Повезло! Вот счастливчик!

Счастливчик Перъеши мог рассчитывать на блестящий успех у женщин. Самоуверенным поведением, по-солдатски скрипящими ботинками, влажными карими глазами, ослепительной улыбкой он обычно очаровывал представительниц слабого пола.

Однако в первые дни он не добился больших успехов. Напрасно бросал он долгие и мечтательные взгляды, напрасно мурлыкал что-то женщинам на ушко, словно постоянно пылающая коксовая печь, напрасно цинично улыбался: никто в ответ не мурлыкал, не улыбался и даже вообще не глядел на него. Перъеши чувствовал себя прескверно, словно человек, потерпевший кораблекрушение.

Однажды он работал над ведомостью и заметил, что женщины разговаривают о своих поклонниках и женихах. Он сделал вид, будто не слышит, склонил голову и, кусая губы, царапал бумагу, а Этелька рассказывала, как она укротила своего жениха, Маришка поведала, как свела с ума одного ленивого орнитолога, который теперь трижды в день обегает ради нее гору Геллерт.

Испытывая чувство мучительной неловкости, Перъеши кашлянул несколько раз. Он хотел напомнить дамам, что они не одни, среди них мужчина, да к тому же не какой-нибудь замухрышка, а мужчина хоть куда. Ио напрасно он надрывался и кашлял: его не замечали.

Затем в один прекрасный день с уст невоздержанной на язык Бабочаи сорвалось ругательство. Почти мужской гогот был ей ответом. Лишь один Перъеши порозовел до самой макушки и стыдливо захихикал, словно девочка-подросток. Однако коллеги женского пола не обращали на него внимания, словно его и не существовало. Несколько позже очередь дошла до анекдотов. Но сначала сослуживицы выслали Перъеши из комнаты.

— Это не для ваших ушей! Марш отсюда!

Перъеши хотел возразить остроумно, насмешливо, но ураганный огонь девятнадцати пар женских глаз заставил его промолчать. Оскорбленный, он вышел из комнаты, а пока добирался до двери, споткнулся несколько раз под устремленными на него взглядами. В коридоре он вытер вспотевший лоб, высморкался и, измученный, тяжело дыша, прислонился к двери, обдумывая военный план. Он решил вести себя, как капитан пиратского корабля Быть настойчивым и беспощадным, упорным и страстным, смелым и лживым. Однако, когда он вернулся в комнату, женщины встретили его заявлением:

— Теперь у вас будет новое имя. Мы будем звать вас Ленчи.

Прекрасный и кровожадный пиратский план потерпел крах. Кто слыхал о пирате-капитане по имени Ленчи?

— Ленчи, перепишите счет! — кричал кто-то слева.

— Ленчике, сложите эти цифры! — верещал женский голос справа.

— Ленчике, где вас нелегкая носит? Ленчи! — нападали на него сразу со всех сторон.

Чувство мужского достоинства бедного Ленчи было сломлено. День ото дня он старел, походка его уже не была такой легкой, глаза испуганно бегали по сторонам, и даже улыбка поблекла. Возможно, его разум несколько помутился, ибо однажды он представился так:

— Ленчике Перъеши, очень приятно познакомиться.

Девятнадцать женщин даже ради всех сокровищ мира не желали замечать, что среди них находится страдающий мужчина с чувствительной душой. Они заставляли его бегать вверх и вниз по лестницам, работать, но вздыхали по другим мужчинам. Тосковали по неизвестным Дюлам и Лайошам, обсуждали верность Йене, материальные возможности Белы и из рук вон скверные любовные вирши Кароя. Но никто не замечал Ленчи, то есть Акоша Перъеши, который страдал у них на глазах и даже отпустил усы и бороду, чтобы привлечь внимание коллег-женщин к своей мужской сущности. Напрасно! Он продолжал оставаться Ленчи.

А затем случилось следующее: красавица Эперйеш, на его глазах поправляя подвязку на чулке, попросила придержать ей юбку. Кто-то сказал Эперйеш, что надо бы пощадить Перъеши, по она только махнула рукой:

— А, Ленчи в счет не идет!

Начиная с этого дня Перъеши потерял веру в себя как мужчину. Он отказался от мысли покорить сердце какой-нибудь сослуживицы. Несколько дней спустя он почувствовал, что как-то обабился. Голос его стал резче и тоньше, щеки сузились, черты лица стали мягче. Он научился вязать крючком и на спицах, записывал в свой блокнот рецепты различных блюд и слова чувствительных романсов.

Однажды он остался на сверхурочную работу с лохматой Илонкой. Илонка диктовала. Перъеши сидел за машинкой. Вдруг он почувствовал, как Илонка близко склонилась к нему и поцеловала его в свежевыбритый затылок. Перъеши громко взвизгнул, оттолкнул от себя девушку и возмущенно воскликнул:

— Оставьте меня! Не пользуйтесь беззащитностью одинокого мужчины!

ПУТЬ ПРОГРЕССА

Я сидел в кафе с Келеном, и вдруг он спросил:

— Вы любите жевательную резинку? Ее теперь можно достать в кондитерских магазинах… Наконец-то и это поняли!

— Бог знает почему, — задумчиво произнес я, — но не могу сказать, что мне когда-нибудь ее недоставало. Многого мне не хватало в прошлые годы, но о жевательной резине я не думал. Как-то выскочило из головы…

— А я очень рад! — с воодушевлением сказал Келен. — Годами мы были лишены жевательной резники. Теперь она есть. Что это, как не прогресс?

Келен заметил, что я не разделяю его восторга.

— Э, да вы странный человек! — покачал он головой. — Вы вообще не рады, а надо радоваться. Знаете, что бы сказали в тысяча девятьсот пятидесятом году о человеке, жующем резинку? Могли бы сказать, что он ждет возвращения Отто Габсбурга!

— Сейчас уже не сказали бы, но я все равно не буду жевать резинку.

— Так что же вы будете жевать? — с недоумением спросил Келен.

— Это — мое личное дело, — мрачно сказал я. — Может быть, утиную ножку, может быть, края собственных губ, возможно, свою 14 шляпу, если придет такое желание, но резину я жевать не стану. Я не жевал ее в пятидесятом году, не жевал даже до освобождения страны. Насколько мне известно, мой отец тоже не любил ее.

— Я и не ждал от вас другого! — Келен презрительно смерил меня взглядом. — Такие люди, как вы, всегда стояли на пути прогресса. Такие люди, как вы, бросили на костер Джордано Бруно!

— Я и не знал, что отцы святой инквизиции тоже не любили жевательную резинку!

— Такие люди, как вы, — продолжал Келен, не обратив внимания на мою реплику, — вынудили Галилея отказаться от своей теории!

— Пардон! — перебил я. — Я ни единым словом не заикнулся о том, чтобы вы отказались от своего положения относительно жевательной резинки. Но и вы не требуйте, чтобы я отказался от своего тезиса!

— Словом, вы не будете жевать жевательную резинку?

— Не буду.

— Нет?

— Нет.

— Ага, теперь мне все понятно! — сердито вскричал он. — Я вижу вас насквозь! Значит, по-вашему, лучше пусть не будет жевательной резинки, но пусть вернутся пятидесятые годы. Да?

Прежде чем я успел ответить, Келен встал из-за стола и покинул меня. Упрямыми, гордыми шагами он отправился по пути прогресса.

Пошел покупать жевательную резинку.

Я НЕ МОГУ РАЗОБРАТЬСЯ

Признаюсь откровенно и мужественно: не разбираюсь я в этих модернистских делах.

Прошу вас поверить: ошибка заключена вовсе не во мне. Я не какой-нибудь там замшелый консерватор. Вчера нарочно долго смотрел в зеркало: не покрылась ли моя голова мхом? Мха я не заметил. Так чего ж тогда толковать? Говорю, что ошибка не во мне— я люблю все новое, — а в отсутствии информации.

Несколько недель назад я был в театре и, когда поднялся занавес, с изумлением увидел, что на сцене нет декораций. «Какой срам!» — подумал я. Затем в левом углу сцены заметил ветхую маленькую скамеечку, а в правом — совершенно голый манекен. «И это декорация?» — спросил я себя. Немного погодя вышли артисты, но они не покачнулись от удивления, ни один мускул на их лицах не дрогнул при виде пустой сцены. Из этого я сделал вывод, что скамеечка и манекен все же являются декорацией. «Вот бедность! — с сожалением сказал я, конечно, тоже про себя, чтобы не помешать представлению. — Ничего себе декорация! Вероятно, театральный хозяйственник безбожно скуп и хочет таким манером выслужиться и получить премию за экономию…» Я расчувствовался при виде такой бедности. Почему они не сказали? Я охотно одолжил бы нм несколько форинтов до будущего сезона.

В антракте мне объяснили, что сцена вовсе не бедна, просто это модерн, а тут огромная разница. И надо мной снисходительно посмеялись… А откуда мне было знать? Почему раньше не сказали? Если б на сцене повесили хотя бы маленькую табличку «Внимание! Это очень модернистская декорация», я ни минуты не думал бы, что у театра не хватает денег на большее. Тогда и я был бы доволен и вместе с другими удовлетворенно прищелкивал языком, говоря: «Вот это модерн! Это да! Это блеск!»

Следовательно, я снова повторяю, ошибка не во мне, а в отсутствии информации.

Недавно я остановился возле пустой витрины. Собственно, она не была совсем пустой: на ней лежали кусачки, маленький молоток и несколько гвоздей.

— Это да! — сказал я жене. — Вот это витрина-модерн! Ничего лишнего, только кусачки, изящно брошенный молоток и несколько элегантно рассыпанных гвоздиков. Очень остроумно и очень по-модернистски.

Едва я закончил фразу, как в витрине появился усатый мужчина в тапочках и завесил окно.

Жена издевательски рассмеялась, и я почувствовал, словно в мое сердце вонзили кинжал. Виноват я разве, что ошибся? Ошибка не во мне, а в отсутствии информации. Почему прохожих не информировали, что это не модернистская, а просто пустая витрина? Я ведь только хотел продемонстрировать свой возросший культурный уровень.

Пристыженный, я двинулся дальше. Немного поодаль мы остановились у другой витрины, на которой грустила пара туфель. Только две туфли, ничего больше.

— Видишь, вот модернистская витрина, — поучительно произнесла жена.

— Ты уверена?

— Уверена.

— Не ошиблась? — осторожно спросил я.

— Не ошиблась.

—| Тогда хорошо, — сказал я и удовлетворенно прищелкнул языком, ибо я обожаю всякий модерн.

Только вот беда: не всегда я знаю, когда надо выражать сожаление, а когда щелкать языком.

ДИПЛОМАТИЯ

Мы живем в квартире впятером.

Сейчас моя жена сердита на мою мать за то, что та, по ее мнению, плохо воспитывает нашего ребенка. Мама обиделась, что ее сын, то есть я, не взял под защиту свою единственную родную мать. Мой младший брат по неизвестным причинам не поздоровался с моей женой, а мой сын целый день сидит на шкафу и играет на губной гармошке.

Другой нормальный человек при таких обстоятельствах надевает на голову котелок, перевязывает живот галстуком и — бим-бам, бим-бам — представляет себе, будто он игрушечный колокольчик, не заботясь ни о ком и ни о чем. Но я так не поступаю. Я читаю Талейрана, изучаю жизнь знаменитого французского дипломата и раздумываю над тем, что бы он предпринял на моем месте.

Вот я вышел в переднюю и встал на подставку для зонтиков. Это — единственное спокойное место в квартире. Я представил себе, будто я Талейран, то есть Франция, мама — Англия, жена — габсбургская Австрия, брат — Пруссия, а сын — Португалия.

Следовательно, положение складывается таким образом: габсбургская Австрия оскорбила Англию, протестуя против ее методов воспитания детей. Пруссия не поздоровалась с габсбургской Австрией, а маленькая Португалия сидит на шкафу и играет на губной гармошке.

Что бы сделал на моем месте Талейран?

В интересах Франции, следовательно, в моих собственных интересах, сохранить хорошие отношения с габсбургской Австрией, ибо моя дорогая Австрия может очень разгневаться, и тогда она беспрестанно хлопает дверьми, варит на обед каждый день одну только савойскую капусту и ночами до рассвета всхлипывает под одеялом. А я этого не выношу.

Моя милая, добрая мама, седовласая Англия, оскорбится, если я скажу несколько слов в защиту жены, и будет угрожать тем, что поедет жить в Цинкоту к своей подруге. Но если Англия поедет в Цинкоту, не на кого будет оставить маленькую Португалию.

Мой брат-холостяк, Пруссия, порвал дипломатические отношения с габсбургской Австрией, но до открытого объявления войны дело еще не дошло. Правда, несколько инцидентов у ванной уже произошло, но пока удалось сохранить семейный мир.

Вдруг ко мне в переднюю прибегает Пруссия и жалуется, что Португалия стянула у нее трубку и раскуривает ее на шкафу. Пруссия просит моего срочного вмешательства.

— Этого я сделать не могу — говорю я. — Если я смажу Португалию по шее, габсбургская Австрия тотчас же мобилизует все силы и выступит против меня. Англия тоже приведет в движение свой флот. Возможно, Пруссия и получит обратно свою трубку, но какая польза от этого Франции?

Брат, испуганно глядя на меня, начал пятиться.

— Я бы согласился взять на себя роль посредника, но только при следующих условиях: ты предоставишь мне долгосрочный кредит, однако нельзя, чтобы об этом узнала габсбургская Австрия. В обмен я улажу конфликт с Португалией с помощью шоколадки, и ты получишь обратно свою трубку.

Я был очень горд таким талейрановским шахматным ходом. Однако брат не оценил моих дипломатических способностей, напротив, он еще больше разозлился и бросился обратно в комнату. Через несколько мгновений я услышал рев Португалии, ибо Пруссия хотела ее аннексировать из-за трубки. Я сохранял нейтралитет и раздумывал над меморандумом, который направлю великим державам: матери, жене, брату и сыну. А между тем положение в комнатах стало угрожающим: Австрия кричала, Англия причитала, Пруссия орала, а маленькая Португалия отчаянно визжала. Разразилась семейная мировая война.

Как поступил бы на моем месте Талейран?

Не знаю. Во всяком случае, я постарался скрыться. Затем я довел до конца дело разоружения, установил всеобщий мир на земле, сверг пару правительств, ликвидировал колониализм и т. д. и т. д. Повсюду в мире имя мое поминают в молитвах.

Но… я не смею вернуться домой.

ПРИВЕТ, ПИТЮКА!

Мама — главный референт. Она носит костюм мужского покроя и белую блузку, ее волосы собраны в маленький пучок. На носу очки без оправы. На огромном письменном столе фотография — портрет ее сына Питюки. Ребенок глядит на мир с пресыщенной улыбкой прожигателя жизни. Под мышкой у него футбольный мяч. Возраст — двенадцать лет. Ежедневно мама — главный референт — по многу раз звонит по телефону сыну и воспитывает его:

— Привет, Питюка! Чем ты занимаешься? Что было в школе? Стой прямо и вытри нос! Ты уже обедал? Тогда пообедай, но надо съесть все! До свидания! Веди себя хорошо!

Полчаса спустя, томимая плохими предчувствиями, она снова звонит Питюке:

— Сынок, почему ты не сразу подошел к телефону? Ты, конечно, был в кладовке? Сейчас получишь трепку! Уроки готовы? Немедленно садись и учи! Привет!

Через десять минут звонит телефон. Это Питюка.

— Целую, мамочка! Скажи, пожалуйста, когда была Золотая булла? Я знал, но забыл.

Главный референт не знает. Она зовет заместителя, но тому тоже неизвестна эта дата. Зато он готов назвать имя изобретателя паровоза. Быстро созывают летучку. Тема — венгерская история. Карьерист Шомфи сразу называет год Золотой буллы. Все с завистью глядят на него. Шомфи самодовольно улыбается.

— Тысяча двести двадцать второй год! — говорит мама в трубку и добавляет: — Стыдись, не знать такой вещи! Вот когда я ходила в школу…

Не проходит и часа, как мама снова становится неспокойной. Только что она услышала вой пожарной сирены, и кровь застыла у нее в жилах.

Дрожащей рукой она набирает номер.

— Питюка, ради бога, почему ты не сразу подошел к телефону? И почему ты кашляешь? Ты не заболел? Питю, ты снова стащил сигарету с папиного письменного стола! Ну подожди, получишь от папы!

Она немедленно звонит мужу:

— Йене? Привет! Что значит занят? Заседание тебе важнее собственного ребенка? Что случилось? Представь, он снова курит! Ты смеешься? Ничего себе отец, хорош, нечего сказать! Ты вообще не заботишься о сыне! Сейчас же позвони ему и отчитай как следует! Я для него уже не авторитет…

Несколько времени спустя снова звонит Питю.

— Мама, звонил папа. Он сказал, чтобы я тебе позвонил и…

— Попало? — спрашивает мама. — Тогда все в порядке. Больше чтобы это не повторялось! Сынок, сегодня я приду домой попозже. Я тебе еще позвоню: узнать, что ты делаешь. Никуда не уходи! И, пожалуйста, не связывай, в узел телефонный шнур!

Ей приходится временно прекратить воспитание ребенка, ибо кто-то сообщает, что начинается заседание. Прослушав доклад до половины, она тихонько выскальзывает из зала и звонит домой:

— Привет, сыночек. Не сердись, Питюка, но обсуждение все еще продолжается, и я не знаю, когда закончится. Если ты приготовил уроки, возьми хорошую книжку и почитай. Я потороплюсь домой! Хорошо, ты славный мальчик.

В половине восьмого заседание заканчивается. Главный референт бежит в кабинет и говорит в трубку.

— Питю?.. Это не Питю? — бледнеет мама. — Но с кем я тогда говорю?.. Денци Шауэр?.. Но… Что-что?.. Я все время говорила с тобой после полудня?.. Неслыханно!.. А Питю?.. Пошел в кино с друзьями?.. Ты за перочинный ножик взялся подежурить?.. Да… Но вы условились только до семи, а сейчас ты должен уйти… Понимаю… Тогда иди домой, Денцике.

Она сердито кладет трубку и шепчет:

— Негодный мальчишка!

Затем, улыбаясь, более кротко повторяет:

— Негодный…

ИСТОРИЧЕСКОЕ ИССЛЕДОВАНИЕ

Ученые вряд ли согласятся с этим, но, по моему скромному мнению, историю движут родственники и знакомые.

Я хочу сказать, что историю творят не только великие люди или экономические и географические условия, но тетушки Зельмы, дядюшки Отто, коллеги Бечкереки и дворники. У каждого есть свои тетушка Зельма, дядя Отто, коллега Бечкереки и дворник. Я уверен, что и у Юлия Цезаря они были, только звали их по-другому, и Цезаря страшно тревожило, что они станут говорить, если он перейдет Рубикон.

Бедняжка сидел на берегу Рубикона и думал о них. Откровенно говоря, он их не Любил, но все же не хотел обижать тетушку Зельму, которая каждый год помогала ему варить варенье, или дядю Отто, на коленях которого он гарцевал в детстве. И кому это нужно, чтобы коллега Бечкереки отворачивался от него при встрече? Да и портить отношения с дворником тоже, между прочим, не рекомендуется. Потому-то Цезарь сидел на берегу и ломал голову, размышляя, как ему поступить.

Наконец он решился и послал гонца за тетушкой Зельмой.

Дорогая тетушка Зельма прибыла на следующий же день. Она была очень мила, тотчас же начала наводить в шатре полководца порядок, начистила до блеска копья, мечи и шлемы.

— Твоя жена могла бы побольше о тебе заботиться, — ворчала она во время работы.

Немного обождав, Цезарь рискнул спросить:

— Как ты думаешь, тетушка Зельма, переходить мне Рубикон или нет?

Тетушка Зельма всплеснула руками.

— Ты что, сдурел? Зачем тебе эти прыжки? Чем тебе плох этот берег Рубикона? Он очень красив, весь покрыт зеленой травой, здесь можно ловить рыбу, купаться… Сиди уж, где сидишь! Дядя Отто не переходил Рубикона, а живет себе, не тужит… И не вздумай говорить ему о своей выдумке: у него и так высокое давление.

Цезарь задумчиво глядел вдаль… Тетушка продолжала приводить доводы:

— Ты мне скажи: Бечкереки перешел Рубикон?

— Нет, — прозвучал ответ.

— Вот видишь! — торжествующе бросила тетушка Зельма. — А ведь он пройдоха из пройдох. Ходят слухи, будто он хочет стать богом. Ты бери пример с Бечкереки. Если он перейдет Рубикон, тогда и ты быстренько переходи…

— Не знаю, что и делать, — вздохнул Цезарь.

После того как тетушка Зельма удалилась, он отправился на прогулку. По дороге встретил дворника, который не ответил на его приветствие.

«За что он на меня дуется? — подумал Цезарь. — Потому что я хочу перейти Рубикон или потому что я колеблюсь?

Дворник строго сказал ему вслед:

— Неплохо, если б ваши фанфары вечерами поменьше бы гремели!

Цезарь побрел к своей любимой скале на берегу Рубикона и уселся на нее. Он сидел долго-долго и все-таки решил: «Перейду! Будь что будет, перейду!»

Теперь вы, надеюсь, понимаете, почему Цезарь считается великим человеком и почему его имя попало в школьные учебники истории: он не обращал внимания на то, что станут говорить родственники и знакомые.

Прошу ученых-исследователей рассмотреть мое открытие. Заранее благодарен.

МЕНЯ БРЕЕТ ИЛОНКА

Сегодня утром меня брила Илонка своими волшебными пальчиками.

Когда она завертывала вокруг моей шеи белое полотенце, я раздумывал, как на моем месте повел бы себя Тристан, если бы Изольда была мастером парикмахерского дела из кооперативного треста. Кто знает! Я старался гордо и мужественно выпрямиться на вращающемся кресле, представляя, будто сижу на ратном коне, летящем в битву, но Илонка откинула своими волшебными пальчиками мою голову назад, и мой гордый взгляд уперся в потолок.

В следующий момент Илонка начала поглаживать меня по лицу. Она намазывала меня кремом. Руки ее были такими легкими, что казались невесомыми.

«Как ты гладишь меня, дорогая! — говорил я про себя. — Чувствую, ты понимаешь меня, понимаешь мою душу…» Я склонил голову правее, чтобы левой щекой чуть плотнее прижаться к ее ладони. Мне приятно было нежное поглаживание. Илонка словно говорила: «Хорошо, хорошо, родненький, ты хороший мальчик, красивый, умный, кадычок у тебя славный…»

Илонка вынула кисточку и начала меня намыливать. Когда она склонялась надо мной, я ощущал аромат ее волос. В воображении я быстро отбросил пятьдесят лет и вот уже был гусарским офицером, а Илонка — моей возлюбленной. В сумерки, в преступный час, вся закутанная вуалью, она проскользнула ко мне, чтобы побрить меня. Она намыливала мне щеки, когда раздался треск, дверь широко распахнулась — и пред нами предстал бородатый старец в клетчатых панталонах и шляпе зонтиком. В дрожащих руках он держал огромную пищаль. Илонка вскрикнула:

— Отец! — И кисточка выпала у нее из рук.

Седовласый отец со сверкающими очами бессильным голосом произнес:

— Майн готт! До чего мне пришлось дожить! Моя дочь бреет постороннего мужчину!

Я вскочил со стула, щелкнул каблуками и решительным голосом заявил:

— Сударь, я знаю свой долг. Я женюсь па Илонке!

От грез меня пробудил голос Илонки:

— Пожалуйста, поверните голову налево!

Ее просьба была для меня приказом, я с радостью выполнил его.

— Поверни голову налево, Ромео! — сказала мне Джульетта.

Мы сидели па балконе, над нашими головами виднелся серебряный серп луны, и Джульетта страстно брила меня. Это было вдвойне опасным предприятием. Во-первых, освещение было слабым, во-вторых, семья Капулетти ненавидела семью Монтекки, к которой принадлежал я. Якобы за то, что один из моих прапрадедов не давал им на чай. Но я не боялся. О нет! Я шептал про себя: «О, в твоих глазах таится больше опасности, чем в двадцати обнаженных бритвах!»

— Поверните немного направо голову! Та-ак! — получил я указание от Илонки.

Я повиновался и с закрытыми глазами наслаждался шорохом ее платья, ее дыханием, биением ее сердца.

Неожиданно предо мной появился Данте. Бледный и худой, в длинном широком черном плаще, он шел колеблющейся походкой. На голове у него красовалась черная шапочка. Заметив Илонку, он схватился за сердце:

— Это она, Беатриче!

— Конечно, она, — насмешливо ответил я. — Она блестяще бреет. Руки у нее, как мотыльки!

— Синьор, — удивился Данте, — откройте мне, как вы этого добились. Долгие годы с благоговейной любовью я восторгаюсь ею на почтительном отдалении. Когда я вижу ее в церкви, на базаре, на улице, сердце мое наполняется радостью, и я бываю счастлив. Но она никогда не брила меня! Да что бритье! Я никогда не мог дотронуться до ее руки… Скажите, синьор, как вы этого добились?

— Ээ, женщин надо понимать, — с чувством превосходства ответил я.

— Не уступите ли вы мне место? — умолял Данте.

— Вы сошли с ума! Во время бритья? Именно Беатриче вам понадобилась?! Вон там Дюла, Отто… Оба свободны.

Илонка не подозревала, что была Изольдой, Джульеттой и Беатриче в одном лице. Равнодушными быстрыми движениями она продолжала меня брить. Вдруг с быстротой молнии она схватила меня за нос и потянула вверх, чтобы ей было удобнее подобраться к усам. Положение унизительное: схваченный за нос двумя изящными пальчиками, я, задыхаясь, хватал ртом воздух. А бритва скользила у меня под носом и нахально, разочаровывающе скрипела. Мое самолюбие резко запротестовало: так нельзя обращаться с мужчиной, да с каким еще мужчиной! А действительно, что бы сделал на моем месте Тристан? А Ромео? Я чувствовал себя, как рыба, по-павшая на крючок.

— Отпустите меня наконец! — простонал я. Я едва мог дождаться, когда кончится мое унижение.

— Три восемьдесят! — холодно сообщила Илонка, закончив бритье, и добавила: — Кто следующий?

Значит, я был только «следующим»?! С ноющим носом и растоптанным мужским самолюбием я удалился из парикмахерской. Между нами навсегда все кончено! До завтрашнего утра…

СВЯТОЙ ЧЕЛОВЕК

Собственно говоря, мысль подкупить товарища Липтака подала моя жена Йозефа. Она сказала, что его надо подмазать.

— Посмотришь, мы сразу получим разрешение, — убеждала Йозефа.

И вот я в приемной товарища Липтака. В кармане у меня деньги. Рядом со мной сидит тощая, как раскатанное тесто, женщина. Она вяжет и изредка поглядывает на меня. Может быть, она догадывается, что я хочу дать взятку. Я стараюсь сохранить спокойствие и изобразить на лице равнодушие. Не получается. Охотнее всего я бы встал и ушел. Легко сказать: подмажем Липтака, — но как это сделать, моя Йозефа не сказала. Когда я должен дать деньги? Как их дать? Сунуть прямо в руку или опустить в карман? Лучше всего было бы запечь их в маковый пирог и угостить товарища Липтака кулинарным шедевром моей жены.

Мои мысли перебивает голос секретарши:

— Палотаи!

Палотаи — это я. Танцующими шагами я проскальзываю в кабинет Липтака, обставленный с пуританской скромностью. Он меня не замечает. Он кричит что-то в телефон. Я здороваюсь. Он не слышит. Я задумываюсь: на кого он похож? А, на Сократа! Но только в профиль. В анфас он вылитый святой Игнатий Лойола, только бороды не хватает. В этом Липтаке есть что-то аскетическое: узкое, худое лицо, глубоко сидящие глаза, тонкие губы. Вентилятор, стоящий на письменном столе, развевает его почтенные седины. Страшное зрелище: он словно пророк, жизнь в котором поддерживается лишь осокой и дождевой водой. Йозефа, Йозефа, в какую авантюру ты меня втянула! Этого святого я должен погубить!

— Прошу вас! — обращается ко мне товарищ Липтак.

Голос у него кроткий и добрый. Такой голос был у моего дедушки, который часто сажал меня на колени и поучал основам морали.

Липтак смотрит на меня, на лице его полная любви улыбка. Видно, что он любит людей и, самое главное, верит в них. И вот являюсь я с деньгами для подкупа. Фу!

— Я пришел за разрешением… — заикаясь, начинаю я.

И тут вспоминаю свою жену Йозефу. Я люблю ее, но побаиваюсь. Раз она сказала, я должен это сделать! Я выну деньги и положу их на край стола, на папку с бумагами. Потом пойду домой и буду искупать свой грех. Откажусь от всех мирских радостей, удалюсь в пустыню и буду читать детские стихи.

А между тем снова звонит телефон. Может быть, сам господь бог вызванивает, желая предупредить меня и предотвратить преступление? Но теперь уже поздно. Липтак обречен. Он говорит по телефону, а я украдкой кладу на уголок стола триста форинтов. Я вытираю лоб. Беседуя по телефону, Липтак, не гляд… случайно прикрывает деньги какой-то картой.

«Не заметил! — в ужасе думаю я. — Теперь придется начинать все сначала. Йозефа, Йозефа, в какую историю ты меня втравила!»

— Прости меня, отец мой! — беззвучно бормочу я. — По я должен тебя подкупить.Должен! Будь милосерден! Ты добр, отец мой, ты и не подозреваешь, как испорчены нравы. И Рим пал от этого, а ведь какая империя была! Я же только маленький человек…

Я снова выкладываю на стол триста форинтов в надежде, что теперь он заметит деньги. Я хочу, чтобы скорее все кончилось. Есть во всем этом что-то от самоистязания: погрузиться в зловонное болото греха и затем очиститься. Я бы не протестовал, если б он схватил меня за горло, дал по физиономии, плюнул бы в лицо, ляпнул. Только, чтобы все уже было позади…

Ой, эти три сотни Липтак тоже не заметил! Невинными, лучезарно чистыми глазами он смотрит на меня и случайно локтем сбрасывает со стола деньги. Я вижу, как они падают в открытый ящик, но вижу это только я. Липтак не замечает, ибо он глядит на меня С великой любовью, как отец на своего ребенка.

Товарищ Липтак кратко разъясняет, как обстоит мое дело, и добавляет, чтобы я не беспокоился, он все уладит. Я киваю и кладу на стол новые триста форинтов. Их он тоже не замечает, так как в этот момент встает из-за стола и подходит к окну, чтобы полить лилии.

И тогда я выскакиваю из кабинета с глазами, полными слез. Я чувствую себя грязным, ненавижу себя за то, что хотел ввести в искушение человеческую душу, хотел погубить святого. Моя вина, только моя вина…

* * *

И этот святой, несмотря на то, что не видел взятки, на другой же день прислал мне заказным письмом разрешение.

ДЕФИЦИТНЫЙ ТОВАР

В наши дни похвала — дефицитный товар. Редко доведется ее услышать, а ведь нужда в ней большая. Доказано, что от похвалы улучшается цвет лица, глаза приобретают блеск. Похвала — отличное средство для успокоения нервной системы; она поднимает. тонус, и даже — но это пока лишь предположение — от нее проходит плоскостопие. Обычно похвалу можно получить только путем обмена, то есть по принципу «Похвали меня — похвалю тебя», но всегда приходится переплачивать.

Зато уж, что касается всевозможных порицаний, ругани, упреков, ими забиты все склады на долгие годы вперед. Если кому-либо нужен этот товар, то без всякого блата можно получить его столько, что даже останется отложить на старость.

Встречаются такие люди, которые вообще неспособны кого-нибудь хвалить. Когда нужно произнести несколько несложных теплых слов, лица у них синеют, глаза вытаращиваются, уши обвисают, и, как они пи напрягают силы, не могут выдавить из себя ни единого похвального словечка. Ни за какие сокровища мира!

Недавно в больницу доставили одного директора с подобными симптомами. Там его внимательно исследовали, но никак не могли найти, где у него болячка. Заглянули в голову — ничего. Заглянули в живот — голубцы. В конце концов с превеликим трудом обнаружили причину заболевания. Поперек дыхательного горла у него застряла похвала. Фраза была такая: «Коллега Балог, вы хорошо поработали!»

Когда эту фразочку удалили из горла, больной тотчас же выздоровел и выписался из больницы. А на его место положили того самого коллегу Балога, который не получил похвалы, хотя она была ему абсолютно необходима.

О том, как велик спрос на похвалу, свидетельствует и случай с моим другом Белой. Недавно я повстречался с ним на улице. Он был грустен, как плакучая ива, нос у него свисал до колен, волосы развевались па ветру, словно траурный флаг. Мне вдруг пришло в голову сделать ему инъекцию похвалы. Ио, черт возьми, за что же его похвалить? Я долго думал и наконец нашелся.

— Как красиво и равномерно ты дышишь! — произнес я с похвалой.

В тот же момент он изменился: выпрямился, на лице заиграла улыбка, несколько морщин исчезло с умного лба, и мужественным, звучным голосом он сказал:

— Да, старик, легкие у меня что надо!

После всего сказанного вывод, я думаю, напрашивается сам собой: хвалите больше, от всего сердца!

Но ни минуты не думайте, будто все это я написал ради того, чтобы выклянчить у вас похвалу за мою очаровательную юмореску.

Нет, большое спасибо, мне это не нужно. В смысле похвал я давно уже перешел на самообслуживание.

Я НАБЛЮДАЮ

На пустыре появляются несколько рабочих с кирками и лопатами. Я иду в их сторону, вижу, как они разговаривают, опершись на ручки лопат. Спрашиваю:

— Что здесь строят?

— Жилой дом, — звучит ответ, и они продолжают беседу.

«Ну, — говорю я себе, — если работать в таком темпе, дом никогда не будет готов».

Через несколько дней я замечаю, что на пустыре стоит грузовик. Шофер долго разговаривает с каким-то мужчиной в плате и шляпе, потом они трясут друг другу руки, и пустой грузовик уезжает. Молодой человек в берете не спеша крутит сигарету, пожилой, похожий на крестьянина дядя толкает куда-то тачку. Грузовик возвращается пустой, и шофер снова пускается в беседу с мужчиной в плаще. Господи, когда же здесь будет дом? Я нервничаю и наблюдаю.

Две недели спустя я снова провожу осмотр. Котлован в основном уже вырыт, но экскаваторы стоят. Почему стоят экскаваторы? Не понимаю, но не стану раздражаться. Мужчина в плаще углубленно изучает что-то: возможно, проект, а может быть, газету.

Остальные столпились вокруг пего. Конвейер не действует. Не стану расстраиваться, но когда будет готов дом, я не знаю. Во всяком случае, я наблюдаю.

Когда вскоре я снова появляюсь на пустыре, то с удовлетворением замечаю, что стены возведены уже на высоту в полтора метра. Гляди-ка, какие хорошенькие молоденькие девушки работают здесь! Вон та маленькая блондинка очень недурна. Как видно, она нравится не только мне: трое молодых каменщиков подтрунивают над девушкой. Грузовики привозят цемент, по никто не идет разгружать. Почему они не идут разгружать, спрашиваю я вас? Фантастично! Вот я уже нервничаю, весь день испорчен. Длинный, тощий молодой человек любуется стеной. Любуется? Хорошо, хорошо, пусть себе любуется. Не от меня зависит, что дом не будет готов в срок, Я достаточно поволновался.

Через некоторое время я с изумлением констатирую, что два этажа уже готовы. Как видно, им помогло то, что я нервничаю. Но где рабочие? Вон там один, другой правее, и здесь один. Но почему стоят башенные краны? Мне хотят досадить? Хорошенькая маленькая блондиночка поправляет волосы в одном из окон, я тактично отворачиваюсь, не желая ее смущать. Два экскаватора ползают туда и обратно по ухабам. Хотел бы я знать, что нм там нужно. Нет, больше не буду нервничать, пусть делают что хотят, я умываю руки, никакой поддержки от меня они не получат.

Несколько недель я не обращаю внимания на стройку. Она меня не интересует. Однако любопытство снова приводит меня туда. Смотрите, уже пять этажей! Один, два, три, четыре, пять… Порядок! Но как они это сделали? Я оглядываю строительство: два дядьки в телогрейках и шапках-ушанках медленно отбирают кирпичи. Но как медленно! С ума сойти можно! Мысленно я бегу туда, мысленно начинаю с быстротой молнии выбирать кирпичи, мысленно в одно мгновение нагружаю лифт, затем устало отираю потный лоб. Фу, как я измучился! Башенный кран и сейчас стоит без движения. Пожалуйста, я наблюдаю. В вышине копаются несколько человек. Узнать бы, чего они там возятся! Кто-то кричит с пятого этажа: «Яни-и-н!» Яни нигде нет. Конечно! И для чего ему быть здесь?

Но мне все безразлично. Я не стану из-за них нервничать. У меня есть другие дела, пусть на меня не рассчитывают. Когда я в следующий раз прохожу мимо, я отворачиваю голову, чтобы не волноваться, но любопытство грызет меня. Одним глазом я кошусь в сторону стройки и чуть не падаю от изумления: дом готов, его уже красят. То есть не красят. По подвесным люлькам разгуливают маляры, вооруженные кистями и ведрами с краской. Но мне все равно, я расстраиваться не стану. Я только наблюдаю, и с тех лор, как я слежу за мастерами, они не провели кистью ни одной линии. Если так пойдет дальше, дом будет готов только через пять лет. Утомившись от этого зрелища, я быстро удаляюсь.

Три недели спустя я снова осматриваю стройку. Не хочу верить собственным глазам: дом полностью готов, во многих квартирах уже живут люди, па крыше телевизионные антенны, а на стенах дома выразительные детские рисунки.

«Ну, с этим мы управились, — с гордостью устанавливаю я. — Строительство закончили, мне не придется больше нервничать. Думаю, я сделал все, что от меня зависело…»

Поодаль, за углом, пустырь. Рабочие беседуют, опершись на ручки лопат. Спрашиваю, что тут будет. Говорят:

— Жилой дом, — и продолжают разговаривать.

Вот, пожалуйста, снова мне придется волноваться!

КОНТРОЛЬ

Наше маленькое предприятие Бамэксбумферт производит знаменитые музыкальные тазы.

Как и каждое наше изделие, мы многократно проверяем музыкальные тазы, прежде чем пустить их в продажу.

Мы проверяем:

— Не имеет ли таз вид ромбоида?

— Нельзя ли его спутать с паровозом?

— Если крикнуть в таз, какова его акустика?

— Если сесть в таз, какова перспектива?

— Что скажет Сабольч Фенеш по поводу того, что таз исполняет не его музыку?

— Не похож ли на кого-нибудь таз?

— Не склеились ли случайно два таза?

— Не склеились ли три таза случайно?

— Если заглянуть в таз, что увидишь?

— Сделан ли таз в стиле модерн?

— Не слишком ли он модернистский?

— Использованы ли прогрессивные традиции?

— Не выше ли таз случайно, чем гора Геллерт?

— Есть ли в тазу глубина, а если есть, то какая?

— Случайно не склеились ли семь тазов?

— Нет ли в тазу скрипки, сокола или галош?

— Не нацарапана ли на нем двусмысленная надпись?

— Не безвкусен ли таз?

— Если у таза есть усы, то закручены ли они?

— Не кусачий ли он?

— Если да, то куда кусает?

— Что о нем подумают на Западе?

— Что с ним будет, если на него упадет авиаматка?

— Что с ним станет, если его сорок лет продержать в сливовом джеме?

— Не склеились ли случайно тридцать тазов?

— Есть ли снизу дно?

— Есть ли по сторонам стенки?

И кто знает, с каких еще точек зрения проверяем мы свою продукцию.

Несмотря па это, огромное количество покупателей жалуется, что таз не желает издавать музыкальные звуки, и запрашивает у нас, что является тому причиной.

В большинстве случаев причина заключена в том, что мы забываем посмотреть, действует музыкальный таз или не действует.

Однако всего даже мы не в состоянии проконтролировать.

АХ, ЭТИ ДЕНЬГИ!

У меня, вероятно, аллергия.

Согласно словарю, аллергия означает повышенную структурную чувствительность людей и животных, проявляющуюся по отношению к некоторым веществам, попадающим в организм при дыхании, принятии пищи, прививках и так далее.

Однако на собственном опыте я убедился, что аллергия проникает в организм при помощи слуха, через уши. Как только я слышу слово «деньги», я тотчас же становлюсь структурно чувствителен. Есть люди, заболевающие насморком от запаха сена, я же при слове «деньги» становлюсь нервным, нетерпеливым, бранчливым, на моем лице замерзает улыбка, на устах увядает песня.

Скажите, пожалуйста, это тяжелый случай?

Уж сколько раз я просил жену, ссылаясь на свою обостренную чувствительность, не произносить при мне слово «деньги», если она не хочет, чтобы я был нервным, нетерпеливым, бранчливым! Но ей говорить бесполезно. Она со мной не считается.

Если при мне произносят «деньги» по-английски — «мани» или по-немецки — «гельд», я остаюсь сравнительно спокойным, только левый глаз начинает подергиваться.

Абсолютно спокойным я бываю, когда слышу такие слова, как «душистый горошек», «бобер», «арфа», «каштан», «шпулька», «парусник» и «молох».

И напротив, когда я слышу слово «деньги», в голове у меня начинает трещать, горло пересыхает, в желудке я ощущаю тяжесть, а уши чуть не выпрыгивают со своих мест.

Скажите, пожалуйста, это тяжелый случай?

Говорю откровенно: я счастливо живу со своей женой; если мы иногда и ссоримся, то всегда только из-за «денег». Из-за этого паршивого слова из шести букв. Разве не ужасно?

Из-за «душистого горошка» мы еще никогда не ссорились с женой. Из-за «парусника» у нас дома еще ни разу не хлопали двери. Из-за «арфы» она никогда не хотела переехать к своей маме.

Когда я сказал ей: «У меня нет бобров!» — у нее ни один мускул на лице не дрогнул. Когда я сказал, что не дам ей каштан, она рассмеялась. Когда я сказал, что мне нужна маленькая шпулька, она обняла меня и погладила по голове.

Я спрашиваю: почему надо всегда говорить о «деньгах», если в венгерском языке имеется столько прекрасных слов? «Пион», «капля росы», «химикалий», «крепкая водка», «цинк», «юридическая коллегия», «ротозей», «ангар», «мотылек»…

Дома мы уже не разговариваем о деньгах.

— Какие новости, милочка? — спросил я на днях, придя домой.

— Никаких, дорогой, — ответила жена. — Завтра надо платить за телефон…

— Заплати, милочка, — сказал я.

— Хорош! — воскликнула жена. — Чем? У меня нет ни единой капли росы!

— Не шути, милочка, — сказал я. — Вчера у тебя были пионы.

— Вчера! Так то было вчера, дорогой мой! — ответила жена. — Сегодня мне пришлось истратить массу мотыльков. Иногда я и сама не знаю, куда летят мотыльки. Просто фантастично!

— Словом, у тебя уже нет ни одной капли росы? — закричал я. — Прекрасно, ничего не скажешь! Ты обеими руками соришь пионами!

— Я?! — взвизгнула жена. — И ты смеешь мне это говорить? Ты…

Я не выдержал. Схватился за голову и заорал:

— Ты думаешь, я ворую пионы?

Как видно, я так же чувствителен и к мотылькам, и к каплям росы, и к пионам.

ГЛАВНОЕ — ОТКРОВЕННОСТЬ

У товарища Летене был отличный будильник, по утрам всегда заставлявший его выпрыгивать из постели. Но однажды старая, испытанная машина забастовала, и Летоне опоздал на работу.

Когда начальник отдела Тохази потребовал от него объяснений, Летене откровенно сказал:

— Прошу прощения, я опоздал потому, что меня подвел будильник.

Тохази насмешливо улыбнулся, остальные сослуживцы захихикали.

— Ну-ну, — покачал головой начальник отдела. — Так-таки будильник подвел?

Затем с язвительной улыбкой добавил:

— Скажите, а чего-нибудь получше вы не могли придумать?

Летене начал было объяснять, но его уже никто не слушал.

На другой день после работы в отделе проводили производственное совещание. Летене пошел отпрашиваться, гак как хотел навестить больную тетушку, которую очень любил. Тохази недовольно пробурчал:

— Гм! Значит, тетушка больна?.. Надо сказать, фантазия у вас небогатая!

Все расхохотались, а один сотрудник, подмигивая, подтолкнул Летене в бок и тихонько замурлыкал ему на ухо:

— Тетушку, тетушку крепко поцелуй…

Через несколько дней Летене снова пришлось отпрашиваться. Из Мочолада в Будапешт приезжала бабушка, ее надо было встретить на вокзале.

— То у вас тетушка больна, то бабушка приезжает! — рассердился Тохази. — Богатая у вас фантазия! Прошу прекратить эти сказки.

На следующий день из-за срочной работы Летене до девяти вечера задержался на службе. Усталый и голодный, он вернулся домой.

— Где ты был так долго? — спросила жена.

— Работал.

— Та-та-та! Работал? — не поверила жена. — Ха, он работал!

И Летене решил, что больше не будет откровенным. Все равно, когда он говорит правду, никто ему не верит.

Вскоре он снова опоздал и на этот раз дал такое объяснение:

— Представьте, что со мной произошло. Наш дворник потерял ключ и утром не смог открыть ворота… Мы позвонили в мастерскую, но там никого не было. Тогда я перелез через крышу в соседний дом и оттуда спустился на веревке через одно из окон… Только так я смог выбраться, иначе ничего нельзя было сделать.

Тохази покачал головой.

— Все же не следовало рисковать. Ну, пришли бы попозже…

В двенадцать часов дня Летене отпросился с работы.

— Меня пригласили в Военно-исторический музей. Мой тесть, который живет в Цинкоте, нашел у себя в саду пунические каноны. В связи с этим музей созывает конференцию.

— Идите, идите, товарищ Летене, — дружелюбно потрепал его до плечу Тохази.

На вопрос жены, где он был, Летене теперь всегда отвечает!

— Изменял тебе с рыжеволосой цирковой наездницей.

И все в абсолютном порядке.

ДИСКУССИЯ

— По-моему, это нож. А вы как думаете, коллега Верлслети? Говорите смело, если несогласны. Продискутируем этот вопрос.

— Разрешите на минуточку?.. Да… Я с вами согласен. Это нож.

— Говорите смело, если у вас другое мнение.

— Я бы сказал. По это нож. У вас прекрасное зрение. Ничего не поделаешь, коллега начальник, у вас удивительно острый глаз. Другому, возможно, показалось бы, что это будильник.

— Не льстите, Верпелети. Не этого я жду от вас. Будьте немного посмелее. А теперь обсудим дело подробнее.

— Я готов к дискуссии.

— Правильно. В споре познается истина. Вот, например, ручка ножа. Вы тоже так считаете?

— Разрешите посмотреть поближе?

— Пожалуйста.

— Если я смотрю отсюда, это ручка ножа… Но если посмотреть внимательнее…

— А тогда? Говорите смело! Не обращайте на меня внимания!

— Если посмотреть внимательнее, тогда тоже ручка. У вас орлиные глаза. Вы сразу увидели, что это ручка ножа.

— Э-э, вы снова льстите? Не люблю. Очень не люблю. Скажите, если у вас другая точка зрения. Я обожаю дискуссии.

— Но я с вами согласен!

— Вам совсем не обязательно со мной соглашаться.

— Знаю, коллега начальник, но это ручка. Я и под угрозой виселицы поклянусь в этом.

— Ну, хорошо. Следовательно, мы согласились, что я держу в руке нож и держу его за ручку. Ручка ножа сделана из дерева.

— Из дерева, коллега начальник. Еще из какого дерева!

— Я рад, что вы придерживаетесь такого же мнения. Надеюсь, вы говорите так не потому, что это сказал я. Знаете, Верпелети, я хотел бы, чтобы между нами завязалась горячая дискуссия.

— Я обожаю горячие дискуссии, коллега начальник. Как раз только что я говорил сослуживцам: «Эх, хорошо бы организовать небольшую горячую дискуссию!» Если б все мои желания так быстро сбывались!

— Ну, хорошо… Пойдем дальше. По-моему, с другой стороны ножа находится лезвие.

— Лезвие.

— Что вы сказали?

— Я говорю: лезвие. Лезвее этого лезвия я и не видел. Вы отличный наблюдатель!

— Словом, наши мнения совпадают. Скажите откровенно, если не совпадают.

— Я не могу сказать ничего, кроме того, что это — лезвие.

— Тогда все в порядке, продолжим дискуссию. По-моему, это лезвие острое. А по-вашему?

— Разрешите?.. Да, лезвие острое!

— Что вы сделали? Вы порезались!

— Несущественно. В спорах мы наносим раны и раны получаем!

— Это мужской разговор! Теперь нам остается продискутировать, где кончик ножа. Возможно, я неправ, но кончик ножа на конце лезвия.

— Согласен.

— Скажите, если несогласны.

— Но я согласен!

— Ну-с, тогда закончим дискуссию. Думаю, она была плодотворной.

— И я так думаю.

— Видите, это по-настоящему! Это я люблю! Ожесточенные, острые, как нож, дискуссии!

СЫН ТЕАТРАЛЬНОГО КРИТИКА

Театральный критик пошел гулять с сыном и по дороге встретился с драматургом.

— Это твой младший сын? — спросил драматург.

— Да! Йожика, познакомься с дядей. Дай ему лапку! Не грязную, а другую!

Драматург внимательно рассматривал Ножику.

Он побеседовал с ним и затем, когда ребенок побежал вперед посмотреть витрину, сказал гордому отцу:

— Так вот, Йожика — ребенок как ребенок, но все же я ощущаю в нем какое-то жанровое смешение. Для мальчика в нем слишком много девичьего, для девочки он чересчур некрасив. Признайся, старик, это не самый удачный твой ребенок! Были у тебя и получше и, надеемся, еще будут. У тебя для этого есть все данные. Не сердись, но я должен сказать, ты несколько поторопился с этим ребенком. Ты как будто создал его не для того, чтобы потомки по нему учились и наслаждались, а для получения пособия многосемейным… Но это так, между прочим… Рассмотрим ребенка дальше. Йожика не совсем оригинален. Глаза у него материнские, рот дядюшкин, уши — даже не знаю, на чьи уши они похожи… Все его шутки старые, плоские… Я прекрасно знаю, что Йожика будет иметь большой успех у публики, но это еще не все, пусть это тебя не вводит в заблуждение. Не понимаю, что ты хотел сказать своим Йожикой.

Это не становится ясным, когда смотришь на ребенка… К сожалению, Йожика еще весьма мало развит. Почему ты не произвел на свет ребенка, который со знанием дела мог бы разъяснить противоречия нашего времени и складывающиеся новые условия?.. Ты замечаешь, что Йожика топчется на одном месте? Может быть, ему надо куда-то зайти?.. Где я остановился? А-а, да! У Йожики, конечно, есть и достоинства: строение головы у него складное, он ведет себя прилично, улыбка у него приятная. Но все же, чтобы ты снова не совершил подобной ошибки, в твоих интересах, в интересах твоего развития я должен сказать: Йожика малокровен, ноги у него слишком длинны и скучны. Ну и еще: этот ребенок двадцать пять — сорок лет назад был бы таким же ребенком… Дорогой друг, я не хочу долго разглагольствовать, но мы от тебя ждали большего! Ждали мудрого, ироничного, старого, по современного дедушку или бабушку или воина зрелых лет в полном теоретическом вооружении. Но ты не впадай в отчаяние! Не так уж уродлив этот ребенок. Мы в тебя верим, быть может, и тебя ожидает удача… В дальнейшем… Только будь плодовитым!

Театральный критик, бледный, ошеломленный, с разинутым ртом слушал драматурга, Который с удовлетворением думал о том, что теперь наконец отплатил ему сполна. Критик написал то же самое о его последнему дорогом его сердцу детище — пьесе под названием «Банди».

ТИПИЧНОЕ ПРЕДИСЛОВИЕ

Маленький томик, который сейчас находится в руках читателя, содержит избранные произведения бергенгоцского писателя Эдмунда X. Лирса. Мы не включили в книгу юношеское рифмоплетство автора, которым он занимался до девяноста семи лет.

Биографические данные: родился без четверти шесть вечера семнадцатого августа тысяча восемьсот пятидесятого года в Лахории. Отец его занимался изготовлением свечей и руководил добровольным обществом пожарных. После окончания школы Лирс изучал право. В двадцать лет он решил не продолжать учебу дальше, а посвятить остаток жизни литературе. В тридцать два года он женился, но брак не был счастливым. Он написал шестьдесят два романа, девятьсот тридцать рассказов и тысячи стихотворений. Вырвать перо из его рук смогла только смерть. Умер он в Лахории, на чердаке, в ужасной нищете.

Эдмунд X. Лирс не принадлежит к числу великих мастеров мировой литературы, но сегодня никто уже не может отрицать, что он писал, пописывал, исписывал бумагу такими произведениями, как эти скверные рассказишки, которые теперь наконец — наконец-то! — читатель может прочесть па венгерском языке. Лирс мог бы выделиться среди самых крупных представителей мировой литературы, из него мог бы выйти новый Свифт, новый Бальзак, если бы он понимал противоречия своего времени, не впадал бы в мистицизм, если бы его душа не была заражена теософией, если бы он не заблудился в джунглях мелкобуржуазной философии, если бы он, наконец, научился писать, ибо бедняга писать не умел. Об этом можно судить и по помещенным в данном томе рассказам, публикацией которых наше книжное издательство погасило свой давний долг перед читателями.

Самыми блестящими годами литературной деятельности Лирса были пятидесятые годы девятнадцатого столетия, когда он не написал ни строчки. Начиная с этого времени талант его постоянно хирел. Он не создал значительных произведений, писал только мелкие поделки, как, например, эти рассказы, которые, несомненно, доставят много радости взрослым и детям. К сожалению, до сих пор литературная деятельность Лирса была неизвестна венгерскому читателю. Читатель не знал его произведений, его халтурных творений, но надеемся, что теперь, после выхода в свет этой книги, он сможет ознакомиться со всем творчеством писателя. В рассказах Лирса мы напрасно стали бы искать юмор, лирику, подлежащие, сказуемые, запятые, но, несмотря на это, произведения его очень скучны, запутанны, бестолковы.

В лице Эдмунда X. Лирса венгерская читающая публика познакомится с новым весьма незначительным писателем, который, как нам кажется, быстро завоюет сердца любящего литературу читателя.

Желаем приятного чтения!

БИЗНЕС

— Мы будем ставить «Гамлета». — сообщил мне директор театра Бедени. — Ты напишешь пьесу!

— Шекспир ее уже написал!

— Это не помеха. Ты напишешь, я переведу на чешский, а Лаци— с чешского на английский.

— А зачем нужен английский перевод?

— Как зачем? Чтобы Эрнэ перевел на венгерский.

— Ничего не выйдет. Эрнэ не знает английского.

— Но он знает немецкий. Сначала Гажи переведет на немецкий, а Эрнэ — с немецкого на венгерский.

— Эрнэ и венгерского-то не знает!

— Не беда, он знает эсперанто. Переведет текст с немецкого на эсперанто. Банди — с эсперанто на венгерский. Не правда ли, просто?

— А кто будет писать стихи?

— Мано.

— Мано не умеет слагать стихи.

— Не беда, Золи переработает. Потом Денци переработает Золи, а Пети — Денци.

— А что будет, когда закончат окончательную переработку?

— Все будет в порядке. Элемер приспособит пьесу к венгерской сцене.

— И тогда вы будете ставить моего «Гамлета»?

— Хо-хо! Не так то просто! После этого Деже сравнит шекспировского «Гамлета» с твоим. Если твой окажется лучше, будем ставить твой, если Шекспира, то поставим его в переводе Яноша Араня. Конечно, в кое-каких местах перевод подправим. Йенэ за это берется.

— Йенэ будет исправлять Яноша Араня?

— Не надо пугаться! Феликс потом выбросит все поправки, и мы поставим шекспировского «Гамлета» так, как его перевел Янош Арань.

— Не понимаю, зачем тогда вся эта канитель?

— Дорогой друг, и нам ведь надо что-то заработать!

СЮРПРИЗ

Между нами все кончено.

Как это началось? Густи Хаммермайер представил меня Хедике двенадцатого апреля в семь часов вечера. В пять минут восьмого я уже чувствовал, что не могу без нее жить. Три дня спустя на берегу Дуная я ее поцеловал. С половины девятого до без четверти двенадцать мы целовались, не переводя дыхания. Мировой рекорд! Начиная с этого вечера мы стали встречаться ежедневно и с каждым днем любили друг друга все сильнее.

И вот вчера — не знаю, что мне в голову ударило, — я захотел сделать Хедике маленький сюрприз. Я решил зайти к ней в магазин, зайти, как обычный покупатель, и с каменным лицом попросить какую-нибудь вещь.

И я зашел. Увидев меня, она улыбнулась, но прищурила глаза, словно близорукая. На полном серьезе я попросил показать мне серый галстук в черную полоску.

— Что вам угодно? — вошла в игру Хедике. Голос ее был скучающим, и, если я не ошибся, она подавила зевок.

— Я прошу серый галстук в черную полоску. — повторил я, хихикая, а про себя сказал: «Сколько еще раз ты будешь спрашивать, дорогая, сколько раз?» И я почувствовал, как на лбу у меня напряглись жилы. Интересно, что такое ощущение у меня бывает только, когда я нервничаю.

— Серый галстук в черную полоску, — сдержанно кивнула Хедике. — Пожалуйста, подождите. — И она ушла в другой конец прилавка.

Какое у нее серьезное лицо, думал я, и черты как будто не такие мягкие! Лицо не круглое, а угловатое. У нее блестящая мимика. Сара Бернар за прилавком! Но я не люблю женщин с угловатыми лицами. Когда я заметил, что она на меня смотрит, я лукаво подмигнул ей. Любимая не заметила, лениво повернулась ко мне спиной и принялась рыться в ящике. Господи, какой враждебный вид у ее спины! Даже спина играет. Блестяще! Она все еще роется? Все еще роется… Сонно, не спеша… Тогда я в шутку стал разыгрывать нетерпеливого покупателя. Я нервно барабанил по стеклянному прилавку и вполголоса напевал: «Рам-пам-па паппа-пам бумм-бумм-бу буммбубу…» И чего она там делает столько времени? Закричу в шутку: «Послушайте! Я уже час здесь стою! Вы что, жарите галстуки, что ли?» «Бем-бе-бе бембебе…» Я почувствовал, как вся кровь бросилась мне в лицо, руки начали дрожать, плечи подергиваться. «Господи, хороша шутка, — хохотал я про себя, — теперь она разыгрывает, будто я ей нужен, как прошлогодний снег. Божественно! Только бы не чувствовать все время, что я сейчас взорвусь». Что бы сказала любимая, если бы я в шутку взорвался?

— Вы просили серый галстук в черную полоску, не правда ли? — осведомилась дорогая, о моя дорогая! — У нас есть еще красивые черные галстуки в серую полоску! — крикнула она с другого конца прилавка. Голос у нее был резкий, враждебный. Она бросала в меня словами, как собаке швыряют кость. Вот потеха, только бы узнать, почему я чувствую, что она меня ненавидит? Блестящая актриса, иногда, правда, переигрывает, но все же очень хороша. Однако двигаться она могла бы и побыстрее, эта сильфида-волшебница. Она думает, моя капризуля, что у меня время несчитанное? Уже третий день я увядаю здесь, звездочка моя бесценная. Не соизволите ли наконец потрудиться и подойти сюда, графиня? Здесь вас ожидает ваш самый покорный слуга… Ну, что же будет?

Шутки шутками, но это возмутительно! Я попросил у нее галстук, а она вместо того, чтобы обслужить меня, болтает! И у шутки есть границы! Все еще треплется! И поглядывает в мою сторону королева ленивиц, брезгливо покусывая губы. Или она не на меня глядит? Нет, на меня. Можно лопнуть от смеха, она глядит на меня, словно я гусеница, покупающая себе галстук.

Здорово представляет! Однако было бы лучше, если бы она подошла, наконец, приблизила ко мне свою мор-мор-мордашку. Сердечко мое, иди скорее сюда с этой паршивой тряпицей для шеи! Придешь ты, лапочка, придешь наконец, или я не знаю, что я сделаю! Ну, поглядите только, моя милочка гоняет там лодыря и болтает, болтает… Невыносимая особа! А я стою здесь тридцать лет, голодный и жаждущий, со лбом, поросшим мхом, с истрепанными, скрученными нервами и жду галстук. И с каких пор жду, жду, жду, жду… Ожидаю… Дожидаюсь…

Вдруг я завыл, словно волк, поджидающий подружку, долго, протяжно и жалобно. Я вынужден был взвыть, но эта старая сварливая ведьма никак не прореагировала. Словно ничего не случилось, она продолжала лопотать, в шутку бросая на меня сверкающие ненавистью взгляды, а я тоже в шутку грыз стеклянный прилавок и думал: как я мог влюбиться в эту женщину?

И тогда Хедике, шаркая ногами, подтащилась ко мне и в шутку серьезно спросила: не куплю ли я лучше подтяжки? Произнося эту фразу, она смотрела на меня: белки глаз у нее были желтые, нос зеленый от отвращения и двигался, словно был сделан из резины. Я был так взбешен, что не мог издать ни единого звука, я размахивал руками и ногами, угрожающе хрипел, потом потряс кулаками и выскочил из магазина. Я летел не останавливаясь до Ракошпалоты. Меня несло негодование. Обратно я вернулся на трамвае.

Между нами все кончено. И зачем мне понадобилось заходить в этот магазин?

ВИКТОРИНА

Скажу кратко: по чисто педагогическим причинам я считаю неправильным передавать по радио викторины. Почему? Они дискредитируют родительский авторитет. Да что там дискредитируют! Подрывают! Кроме того, они уменьшают уважение, которое дети обязаны питать по отношению к родителям. Уменьшают? Уменьшают. А чем это может кончиться? Не знаю.

Вот, например, случай со мной.

Однажды вечером мы сидели у радиоприемника — жена, мой сын и я. Идиллическая картинка: глава семьи прочищает трубку, молодая женщина читает книгу, ребенок приводит в порядок свою коллекцию бумажных салфеточек. И вдруг по радио объявляют, что будут транслировать викторину.

— Это интересно! — сказал я сыну. — Слушай внимательно, многому можешь научиться.

Я спокойно ждал первого вопроса. Правда, знания мои ограниченны, но я крепко верил в свои способности. С приятным чувством я вспоминал, что знаю даже, когда была битва при Фермопилах. А эго не каждый знает!

К сожалению, спросили не о битве. Надо было назвать какой-то странно звучащий инструмент.

— Укулеле, — произнес я без колебаний и торжествующе огляделся.

С почтением глядя на меня, сын с удовольствием повторил слово. Однако минутой позже выяснилось, что это совсем не укулеле, а венгерский народный инструмент ненерэ. Жена иронически улыбнулась. Я не мог этого стерпеть. Нервничая, покраснев до ушей, я объяснил, что, собственно говоря, вовсе не ошибся. «Укулеле» в переводе на венгерский означает «ненерэ». Жена рассмеялась и вышла из комнаты. С раздражением я глядел ей вслед. Могу поспорить, что она не знает, когда была битва при Фермопилах!

Ожидая следующего вопроса, я был неспокоен. Волновался, как когда-то па уроке арифметики. Горло у меня пересохло, сердце учащенно билось. Ох, только бы спросили про битву у Фермопил! Я чувствовал на себе пристальный, изучающий взгляд сына. Он все время смотрел на меня, держа во рту указательный палец. Было в его взгляде что-то непочтительное. Или мне так казалось? В голове у меня перепутались имена, даты, номера домов и телефонов. Второй вопрос звучал так:

— Назовите имя певца, голос которого вы слышите.

— Карузо, — сказал я после краткого раздумья.

Это был не Карузо.

«Певец есть певец», — цинично подумал я. По лицу сына проскользнула улыбка. Тонкая, тактичная улыбка. Другой бы, может, и не заметил. Но я разозлился и объяснил этому щепку, что дал неправильный ответ потому, что не могу сконцентрироваться.

— Сконцентрироваться, сын мой, означает сосредоточиться, — сказал я нравоучительным тоном. — Сосредоточить мысли. Но я не могу сосредоточиться, потому что ты все время на меня смотришь и болтаешь ногами… Нет, так я не могу думать…

Хоть бы спросили о фермопильской битве! Но не спросят, мне всегда не везет. Может, и на радио не знают, когда была битва при Фермопилах? А мне известно. До нашей эры…

Так и есть, не спросили! Видно, нарочно хотят мне досадить. Теперь надо было ответить, когда начались передачи новостей по телефону. Я не знал, ошибся на пять лет. Смущенный, я в замешательстве стоял у приемника, как когда-то у школьной доски. Жена театрально расхохоталась в кухне:

— Ха-ха-ха!

Сын уже открыто и дерзко ухмылялся. Прямо мне в лицо. Я не поверю, что кто-либо из двенадцати детей патриарха Якова когда-либо осмелился ухмыльнуться ему в лицо. Какие настали времена!

— Не ухмыляйся! — закричал я па сына. — Прими к сведению, что я был прав. Радио ошиблось. Я потребую поправку! — стукнул я кулаком по столу. — Радио тоже может ошибиться. Вспомни, сынок, однажды, когда мы собрались на экскурсию, радио предсказало, что будет дождь. А был дождь? Нет! Какая была погода? Прекрасная!

Сыч молча выслушал меня до конца. Я следил за выражением его глаз: верит он мне? Потрясенный, я заметил, что мальчишка глядит на меня с подозрением.

— Собственно говоря, это не трудные вопросы, — запинался я. — Совсем не трудные. Учти, я не испугаюсь и более трудных вопросов. Спроси у меня, например… например… когда была битва при Фермопилах. Ну, спроси!

— Когда была битва?

— В четыреста семидесятом году до нашей эры. Вот видишь? Я даже это помню. Если не веришь, посмотри в энциклопедии. Показать тебе?

Признаюсь, я ожидал, что сын скажет: я тебе верю. Но он не сказал. Встал со стула и подошел к книжным полкам.

— В каком томе? — недоверчиво спросил он.

Я отыскал соответствующий том и показал ему дату. А сам грустно и обиженно думал: вот ребенок, с которого я сдуваю пылинки, защищаю от малейшего дуновения ветерка, приношу каждый день сладости, не верит своему доброму дорогому отцу. Грустно, очень грустно.

— Ну, а теперь довольно радио! — сказал я тоном, не терпящим возражений. — Достаточно! Уже поздно. Пойдем спать!

Сын послушно отправился спать, а я остался у приемника усталый, оскорбленный, с подорванным авторитетом.

Я был дискредитирован.

НЕЗАМЕНИМЫЙ БОНЬХАДИ

Незаменимого человека звали Эде Боньхади, и он работал в Бамэксбумферге. Сначала его взяли в отдел переписки, но там за сравнительно короткое время ему удалось довести до исступления всю легкую промышленность удивительной изобретательностью, с которой он регулярно путал конверты. Затем его перевели в бухгалтерию, где он попал под крылышко начальника отдела Тохази. Но и в качестве бухгалтера он оказался не на высоте положения, и через месяц после его вступления в должность шесть ревизоров, работая посменно в течение двенадцати недель, должны были приводить в порядок бухгалтерию.

Несмотря на это, он все же был незаменим. По крайней мере, по мнению начальника отдела Тохази, который не позволил его перевести и боролся за него, как тигрица за своего детеныша. Коллеги тоже любили Боньхадн. Вдова Паттантюш вязала ему теплые носки. Тохази иногда одалживал ему свою подушечку для печати, а когда замечал, что Боньхадн в задумчивости устремил глаза в потолок, подходил к нему и дружелюбно похлопывал по плечу: «Ленимся? Ленимся?»

Однако на производственных совещаниях отдела положение менялось. На последнем, например, Тохази полтора часа подряд использовал оружие критики, ни единого раза не перезарядив его. В течение полутора часов он перечислял по ста шестнадцати пунктам ошибки Боньхади и их последствия для народного хозяйства.

— Мы не боимся критики! — вещал Тохази, подняв вверх руку. — Мы скажем коллеге Боньхади правду о его недостатках и упущениях…

В конце доклада он обратился к сотрудникам с просьбой смело и открыто, не взирая на лица, критиковать Боньхади. Едва он закончил, как кто-то попросил слова. Выступления следовали одно за другим. Даже стыдливая Шалго выступила, хотя и не умела говорить публично. Она и на этот раз не сказала пи слова, только с укоризной указала на Боньхади.

Боньхади сидел в первом ряду, как истукан, и ни один мускул не дрогнул на его лице.

О совещании Тохази написал докладную, в которой отметил здоровый критический дух, царящий в руководимом им отделе. Упомянул он и о том, что раскритикованный сотрудник по достоинству оцепил конструктивную критику.

Но однажды за день до производственного совещания Боньхади прихворнул и не вышел на работу. Ничего серьезного у него не было, просто легкая простуда. Но весть об этом вызвала большой переполох.

— Господи! — в ужасе шептал Тохази. — Мы пропали! Завтра совещание!

Комитет в составе трех членов тотчас же уселся в такси и отправился навестить занемогшего Боньхади. Немедленно к нему был вызван профессор, его пичкали лекарствами, обвязывали компрессами, а Паттантюш всю ночь читала ему вслух.

Их усердие было увенчано успехом. На совещании присутствовал Боньхади, который сидел в кресле, обложенный подушками. И, конечно, он свое получил!

Тохази, попав в родную стихию, с подъемом убеждал сослуживцев в необходимости и важности критики. Его призыв возымел эффект. Все критиковали Боньхади, имя его переходило из уст в уста, сопровождаемое критическими эпитетами.

Однако в один прекрасный день незаменимому Боньхади наскучила постоянная критика, и, не получая от сослуживцев никакой помощи, с-и тайком записался на курсы повышения квалификации. Никому об этом не сказал пи слова. Закончив курсы, он с гордостью показал Тохази совсем неплохой аттестат.

Тохази побледнел и с упреком в голосе сказал:

— Вижу… вы тоже не выносите критику!

МЯГКОТЕЛЫЙ ГРАБОЦ

О герое этой истории Грабоце скажу лишь следующее: ему пятьдесят лет, двадцать пять лет он женат, скоро будет дедушкой. Он служил в солдатах, об этом времени ему напоминает ревматизм. Шесть лет он работает на экспортно-импортном предприятии. Работу выполняет безупречно, однажды его даже чуть не наградили орденом. Он любит свой письменный стол, мягкое кресло, любит просторную одежду, соусы, которыми вечно заливает галстуки, тишину, подошвы на каучуке и рыбу. Он жил мирно и счастливо, пока в один прекрасный день его не вызвал к себе начальник.

— Дальше так не пойдет, Грабоц! — вместо приветствия сказал начальник отдела. — Вы очень мягкотелы! Учтите, я сделаю из вас боевого человека!

— Так точно, как изволите, — оробев, произнес Грабоц. — Если товарищ начальник думает…

— Я беру вас в свои руки! — кричал начальник отдела, бегая взад и вперед по кабинету. — Прежде всего грудь вперед, живот подобрать! Выше голову! Смело смотрите мне в глаза!

— Смелее я не могу, — прошептал Грабоц.

— Громче! Полным голосом!

— Смелее я не могу! — побледней, вскричал Грабоц.

— Как же! Не можете! — побагровев, орал начальник. — Не будьте мямлей! Вы что, евнух? Орите во всю глотку! Как голодный лев! А ну, давайте, Грабоц! Не жалейте голосовых связок!

— Смелее я не могу! — взвизгнул Грабоц. Голос его прерывался, он обливался потом. Тихонько он добавил — Товарищ начальник…

— Я сделаю из вас борца, чего бы это ни стоило! Какие у вас глаза, Грабоц? Смотрите на меня смело!

— Инее… моо… гу…

— Фу, какие водянистые глаза! Глядите смелее! Как мужчина! Пусть ваши глаза сверкают, черт побери! Побольше стали во взгляде! Плохо! Вы уставились на меня, какмонашка на гусарского офицера. Мечите молнии, разрази вас гром!

Грабоц таращил глаза, вращал зрачками, но начальник остался недовольным.

— Это, по-вашему, борец? Ерунда! Вот как надо. Глядите!

Он сдвинул брови, выставил вперед нижнюю челюсть, втянул голову в шею и широко раскрытыми глазами уставился на Грабоца, который испуганно попятился.

— Повторяйте за мной!

Грабоц попробовал. Ничего не вышло, хотя глаза его чуть не вылезли из орбит.

— Сколько вам лет, Грабоц? Пятьдесят? Ну, я вами займусь! Еще не поздно! Грудь вперед, живот подобрать! Голову поднимите! Выше! Еще выше! Еще, еще! Смотрите на меня, а не на потолок! Не моргайте! Так! Теперь ударьте по столу!

— Но, товарищ начальник отдела… — мужественно простонал Грабоц.

— Ударьте по столу, иначе я не знаю, что с вами сделаю! Где ваш кулак? Стукните по столу! Представьте, что я не дал вам премии, хотя вы ее заслужили…

— Не беда, получу в следующем месяце… — прошептал Грабоц.

— Стукните по столу! Смело! Пусть чернильница затанцует! Кричите на меня: «Почему я не получил премию?» Ну!

Грабоц стукнул разок по столу.

— Что это? — загремел начальник. — Вы гладите стол?

Новый удар кулаком.

— Ну, еще раз!

«Буумм!»

— Это уже на что-то похоже! Теперь ударьте по столу и заорите! Вы не девочка-сиротка!

— Почему я не получил премию? — взвыл Грабоц. Тяжело дыша, он, как одурелый, стучал по столу. — Почему я не получил премию, я спрашиваю? Почему Шимеи получил, а я нет? Потому что Шимеи твой любимчик, да? Не моргай глазами, отвечай!

— Шимеи заслужил премию! — заорал начальник, хватая ртом воздух.

— Не заслужил!

— Заслужил!

— А я не заслужил? — ревел Грабоц, колотя по столу.

Топая ногами, начальник рванул левой рукой воротничок и завизжал:

— Марш отсюда! Немедленно убирайтесь, или я не знаю что с вами сделаю!

Грабоц выскользнул из кабинета. Ноги его едва касались пола…

ПРЕМИЯ

Муж получил премию в пятьсот форинтов, но не сказал об этом жене ни слова, ибо — не правда ли? — женщинам не следует обо всем знать. Эта сценка разыгрывается дома после ужина. Муж дремлет с газетой в руках, мечтая о том, как истратит «подкожные». Жена рядом штопает.

ЖЕНА (тихо): Что нового на работе?

МУЖ (пробуждаясь): Прости! Что? Новости? Ничего, что тебя бы заинтересовало.

ЖЕНА. Меня все интересует!

МУЖ (зевая). Пожалуйста… Мы выполнили план по готовым изделиям… У нас трудности с кооперированием…

ЖЕНА (с интересом). Не может быть?!

МУЖ (вздыхая). Может, может!

ЖЕНА. Другого ничего не случилось?

МУЖ. Нет.

ЖЕНА. Ты не получил премии?

МУЖ- К сожалению, нет! Должен был получить, но не получил, хотя маленькая премия была бы очень кстати.

ЖЕНА. Ты действительно не получил?

МУЖ (оскорбленно). Послушай, дорогая, уж не думаешь ли ты, что я от тебя скрываю?

ЖЕНА. А премия бы пригодилась!

МУЖ (утешающим тоном). Возможно, в ближайшее время…

ЖЕНА. Как видно, ты уже не тот работник. Сдаешь!..

МУЖ. Ну, этого еще нельзя сказать!

ЖЕНА. Не надо обижаться! И с другими случалось…

МУЖ (недовольно). Ну-ну-ну!

ЖЕНА. Не могут же давать премию всем и каждому!

МУЖ. Да, но…

ЖЕНА. Премию получают только лучшие, да?

МУЖ. Только лучшие, но…

ЖЕНА. Конечно, сначала внимательно обсуждают, кому дать. Ведь если премию получит тот, кто не заслужил, что скажут на заводе?

МУЖ (нервно). Чтоскажутчтоскажут…

ЖЕНА; Не расстраивайся! Ну не получил премии. Не беда… Не такая уж большая беда. Не можешь же ты всегда получать? Из-за этого не стоит огорчаться… Увы, ты не вчера родился, а молодые более расторопны.

МУЖ (измученно). Ха-ха! Я с любым могу посоревноваться!

ЖЕНА. Хорошо, хорошо, знаю…

МУЖ (сердито). Ничего ты не знаешь!

ЖЕНА. Что я не знаю? Ты что-то скрываешь?

МУЖ. Я? Опять ты выдумываешь!

ЖЕНА. Не сердись!

МУЖ (очень сердито). Я не сержусь!

ЖЕНА (кротко). Сердишься, и я знаю почему.

МУЖ. Знаешь? Прекрасно! Тогда скажи, чтобы и я знал.

ЖЕНА. Конечно, ты сердишься потому, что Шоваго получил премию, а ты нет.

МУЖ (насмешливо). Шоваго? Этот разиня? Этот мямля?

ЖЕНА. Ты так говоришь потому, что тебя съедает желтая зависть…

МУЖ Меня съедает? Просто смешно!

ЖЕНА. Тебе смешно, а Шоваго получил премию!

МУЖ. Шоваго?

ЖЕНА. Будь мужчиной! Не горюй! Я тебя и так люблю… Без премии…

МУЖ. Так вот, прими к сведению…

ЖЕНА. Я уже давно приняла к сведению!

МУЖ (кричит). Прими к сведению, что я получил премию! Вот пятьсот форинтов! (Бросает деньги на стол.) Я еще раньше хотел отдать… Скажет тоже, Шоваго!.. Просто смешно.

ЖЕНА (с великим душевным спокойствием пересчитывает деньги). Сто, двести, двести двадцать…

МУЖ (про себя). Скажет тоже, Шоваго! Просто смешно! Шоваго! Просто смешно!!!

Более подробно о серии

В довоенные 1930-е годы серия выходила не пойми как, на некоторых изданиях даже отсутствует год выпуска. Начиная с 1945 года, у книг появилась сквозная нумерация. Первый номер (сборник «Фронт смеется») вышел в апреле 1945 года, а последний 1132 — в декабре 1991 года (В. Вишневский «В отличие от себя»). В середине 1990-х годов была предпринята судорожная попытка возродить серию, вышло несколько книг мизерным тиражом, и, по-моему, за счет средств самих авторов, но инициатива быстро заглохла.

В период с 1945 по 1958 год приложение выходило нерегулярно — когда 10, а когда и 25 раз в год. С 1959 по 1970 год, в период, когда главным редактором «Крокодила» был Мануил Семёнов, «Библиотечка» как и сам журнал, появлялась в киосках «Союзпечати» 36 раз в году. А с 1971 по 1991 год периодичность была уменьшена до 24 выпусков в год.

Тираж этого издания был намного скромнее, чем у самого журнала и составлял в разные годы от 75 до 300 тысяч экземпляров. Объем книжечек был, как правило, 64 страницы (до 1971 года) или 48 страниц (начиная с 1971 года).

Техническими редакторами серии в разные годы были художники «Крокодила» Евгений Мигунов, Галина Караваева, Гарри Иорш, Герман Огородников, Марк Вайсборд.

Летом 1986 года, когда вышел юбилейный тысячный номер «Библиотеки Крокодила», в 18 номере самого журнала была опубликована большая статья с рассказом об истории данной серии.

Большую часть книг составляли авторские сборники рассказов, фельетонов, пародий или стихов какого-либо одного автора. Но периодически выходили и сборники, включающие произведения победителей крокодильских конкурсов или рассказы и стихи молодых авторов. Были и книжки, объединенные одной определенной темой, например, «Нарочно не придумаешь», «Жажда гола», «Страницы из биографии», «Между нами, женщинами…» и т. д. Часть книг отдавалась на откуп представителям союзных республик и стран соцлагеря, представляющих юмористические журналы-побратимы — «Нианги», «Перец», «Шлуота», «Ойленшпегель», «Лудаш Мати» и т. д.

У постоянных авторов «Крокодила», каждые три года выходило по книжке в «Библиотечке». Художники журнала иллюстрировали примерно по одной книге в год.

Среди авторов «Библиотеки Крокодила» были весьма примечательные личности, например, будущие режиссеры М. Захаров и С. Бодров; сценаристы бессмертных кинокомедий Леонида Гайдая — В. Бахнов, М. Слободской, Я. Костюковский; «серьезные» авторы, например, Л. Кассиль, Л. Зорин, Е. Евтушенко, С. Островой, Л. Ошанин, Р. Рождественский; детские писатели С. Михалков, А. Барто, С. Маршак, В. Драгунский (у последнего в «Библиотечке» в 1960 году вышла самая первая книга).

INFO

Дьердь МИКЕШ

АХ, ЭТИ ДЕНЬГИ!..

Редактор М. Семенов.

Техн. редактор А. Котельникова.

А 00354. Подписано к печати 13/III 1964 г.

Объем 2 физ. печ. л. 70х108 1/32. 2,74 усл. печ. л. Учетно-изд. л. 3,26.

Тираж 225 000 экз. Изд. № 175. Заказ № 3210.

Ордена Ленина типография газеты «Правда»

имени В. И. Ленина.

Москва, А-47, ул. «Правды», 24.

…………………..

Сканирование и перевод в DJVu, Борис Ледин — 2015

www.cartoon-twins.ru

FB2 — mefysto, 2023

Оглавление

ЛЮБОВНЫЕ ПИСЬМА

ПАГУБНАЯ СТРАСТЬ

СРОК

ЛЕНЧИ

ПУТЬ ПРОГРЕССА

Я НЕ МОГУ РАЗОБРАТЬСЯ

ДИПЛОМАТИЯ

ПРИВЕТ, ПИТЮКА!

ИСТОРИЧЕСКОЕ ИССЛЕДОВАНИЕ

МЕНЯ БРЕЕТ ИЛОНКА

СВЯТОЙ ЧЕЛОВЕК

ДЕФИЦИТНЫЙ ТОВАР

Я НАБЛЮДАЮ

КОНТРОЛЬ

АХ, ЭТИ ДЕНЬГИ!

ГЛАВНОЕ — ОТКРОВЕННОСТЬ

ДИСКУССИЯ

СЫН ТЕАТРАЛЬНОГО КРИТИКА

ТИПИЧНОЕ ПРЕДИСЛОВИЕ

БИЗНЕС

СЮРПРИЗ

ВИКТОРИНА

НЕЗАМЕНИМЫЙ БОНЬХАДИ

МЯГКОТЕЛЫЙ ГРАБОЦ

ПРЕМИЯ

Более подробно о серии

INFO